ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
подъ редакціей и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
ТОМЪ ПЕРВЫЙ.
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ за 1904 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1904.
Письма человка, сошедшаго съ ума.
На-дняхъ я получилъ слдующее письмо:
‘Просматривая ваши очерки, я замтилъ, что васъ интересуютъ лица съ парадоксальнымъ складомъ ума. Это навело меня на мысль послать къ вамъ прилагаемыя при этой записк письма. Эти письма написаны человкомъ, недавно отправленнымъ въ сумасшедшій домъ и потомъ покончившимъ съ собою, я не знаю, когда писалъ онъ свои письма: до своего сумасшествія или уже во время своего умопомшательства. Я знаю только одно, что эти письма затрогиваютъ живые вопросы довольно оригинально и не лишены любопытныхъ парадоксовъ: они являются интереснымъ памятникомъ нашего времени, когда развитое большинство блуждаетъ впотьмахъ и сходитъ съ ума отъ проклятыхъ вопросовъ или, махнувъ рукой на эти вопросы, идетъ на торную дорожку наживы, подлостей и паденія, заботясь уже исключительно о своей шкур. Просматривая эти письма, я вспомнилъ о васъ: можетъ-быть, вы можете ими воспользоваться.
‘Примите увреніе…’ и проч.
Я прочиталъ присланныя мн при этой записк письма и ршился напечатать нкоторыя ихъ нихъ.
I.
Письмо къ неизвстной мн молодой матери.
Я не имю удовольствія знать ни вашего имени, ни вашего званія, ни вашего общественнаго положенія. Судьба свела меня съ вами совершенно случайно въ вагон желзной дороги. Мы разговорились отъ скуки объ одномъ изъ самыхъ жгучихъ вопросовъ: о воспитаніи дтой. Я приласкалъ вашего маленькаго, наряднаго, какъ куколка, сынишку и спросилъ, какъ думаете вы воспитывать его, къ какой дятельности надетесь его подготовить. Вы сказали, что вамъ крайне трудно отвтить на этотъ вопросъ, что вы еще стоите на распутьи въ этомъ дл, и замтили мн, что вы желали бы только одного, чтобы вашъ мальчикъ былъ счастливъ и выросъ умнымъ, добрымъ, честнымъ и правдивымъ человкомъ. Конечно, не мн было спорить съ вами о томъ, что именно все это желательно для каждаго человка. Но, разставшись съ вами, я глубоко и не безъ горечи задумался о вашемъ желаніи, и мн пришло въ голову, что вы очень легко можете погубить счастіе своего прелестнаго дитяти, если вамъ дйствительно удастся сдлать его умнымъ, добрымъ, честнымъ и правдивымъ человкомъ. Этихъ качествъ, можетъ-быть, было бы достаточно для счастія и блага человка въ какія-нибудь первобытныя времена, но въ наше время эти качества являются обоюдуострымъ оружіемъ и скорй служатъ источникомъ несчастій, чмъ счастія, если человкъ не будетъ умть распоряжаться ими. Вотъ почему, желая всего лучшаго вашему милому мальчику, я ршился: высказать вамъ въ письм нкоторыя мысли, которыя вы не должны упускать изъ виду, воспитывая своего ребенка, если только вы желаете ему счастья.,
Представьте себ, что вы вполн разовьете умственныя способности своего мальчика и научите его понимать все то, что происходитъ вокругъ него: не увидитъ ли онъ въ мір больше зла, чмъ добра, больше страданія, чмъ радостей, больше, вражды, чмъ любви, и не сдлается ли это открытіе дня него источникомъ страданій, когда онъ будетъ видть недуги человчества, но не будетъ имть силъ исцлить эти недуги? Вы можете сдлать своего мальчика добрымъ, но оставите ли вы ему состояніе Креза или дадите ли ему умнье наживать столько денегъ, сколько наживаютъ Ротшильды, Поляковы, Варшавскіе, Гинцбурги, Громовы, Розентали? Если нтъ, то что можетъ выйти изъ его доброты? Встрчая на каждомъ шагу бдняковъ, притсненныхъ, эксплоатируемыхъ, брошенныхъ и голодныхъ, онъ будетъ или безпомощно плакать объ этихъ несчастныхъ, или будетъ отдавать имъ послднюю рубашку, послдній грошъ и затянется въ работ, преждевременно сгубивъ себя, принеся въ сущности очень мало пользы ближнимъ и видя, что число голодныхъ все растетъ и растетъ. Вы сдлаете его честнымъ. Но позвольте васъ спросить: какъ долженъ будетъ поступить честный человкъ, когда ему предложатъ, напримръ, мсто директора какого-нибудь акціонернаго общества съ тридцатью тысячами жалованья? Долженъ ли онъ брать это жалованье, когда, съ одной стороны, акціонеры кричатъ о томъ, что ихъ грабитъ правленіе этого общества, а съ другой, конторщики того же общества жалуются, что они съ семьями гибнутъ отъ голода, получая изъ отпускаемыхъ на правленіе суммъ только по сорока или по пятидесяти рублей жалованья за тяжелую черную работу? Долженъ ли честный человкъ, гд бы то ни было, смотрть сквозь пальцы, когда его сослуживцы будутъ брать взятки, или расхищать казенныя деньги, или производить какія-нибудь продлки, въ род поставки гнилого товара, печенья солдатскихъ сухарей съ пескомъ и т. д.? Вы скажете, что честный человкъ не долженъ брать у какого-нибудь акціонернаго общества за свой трудъ мошеннически чрезмрной платы, ложащейся бременемъ на членовъ этого общества и на низшихъ служащихъ, и также не долженъ потакать ворамъ, смотря на нихъ сквозь пальцы, но въ такомъ случа, вашъ сынъ никогда не найдетъ себ нигд мста и будетъ способенъ сдлаться разв только какимъ-нибудь стрлочникомь на желзной дорог, такъ какъ стрлочники, хотя отъ нихъ и зависитъ участь каждаго позда, получаютъ не тридцатитысячные оклады, а двнадцатирублевое жалованье, но зато въ то же время имютъ счастіе стоять совершенно особнякомъ отъ всего людского общества и, такимъ образомъ, не принимаютъ участія ни въ разграбленіи общественныхъ кассъ, ни во взяточничеств, ни въ мошенническихъ поставкахъ. Но, вроятно, вы не такой судьбы желаете своему сыну, стремясь сдлать его честнымъ и въ то же время счастливымъ. Вы говорите, что вамъ хочется сдлать его правдивымъ — прекрасно. Но если его друзья, его товарищи, его начальники будутъ говорить ложь и будутъ даже ссылаться на него, какъ на свидтеля, то долженъ ли онъ будетъ поступиться своею правдивостью? Если вы не желаете сдлать его врагомъ всхъ, то онъ долженъ будетъ въ извстныхъ случаяхъ поступаться своею правдивостью. Но гд же границы этихъ отступленій отъ правды? Да, милостивая государыня, желая сдлать изъ своего сына умнаго, добраго, честнаго я правдиваго человка, вы легко можете сдлать его не счастливымъ, а несчастнымъ человкомъ.
Но это не все.
Вполн счастливыхъ людей вообще мало на свт, и вы можете сказать, что для честнаго человка спокойная совсть дороже безграничнаго счастья, которое въ сущности есть мечта, химера. Но будетъ ли спокойна совсть у вашего сына въ томъ положеніи, которое вы готовите ему? Въ настоящее время, чмъ умне человкъ, если онъ при этомъ добръ, честенъ и правдивъ, тмъ мене спокойна его совсть: такой человкъ постоянно мучится угрызеніями совсти, сознавая, что онъ длаетъ далеко не все то, что нужно длать для пользы человка, онъ постоянно упрекаетъ себя за то, что онъ не сумлъ во-время спасти ближнихъ, что онъ не предотвратилъ какого-нибудь зла, что онъ не всталъ въ защиту какого-нибудь дла, убоявшись несмтнаго числа своихъ противниковъ, онъ долженъ быть или вчно бездйствующимъ и вчно мучащимся тревогами совсти Гамлетомъ, или идущимъ на врную гибель и потому не приносящимъ въ сущности никакой пользы Донъ-Кихотомъ. Подумайте хорошенько, и вы увидите, что совсть можетъ быть спокойна у добраго человка только тогда, когда онъ рождается бднякомъ и умретъ нагой и лишенный крова подъ заборомъ голодною смертью, въ противномъ случа онъ будетъ или не добрымъ человкомъ, или онъ будетъ ощущать угрызенія совсти, уничтожая лакомый кусокъ хлба, когда около него будутъ люди, не имющіе вовсе куска хлба. У честнаго человка совсть можетъ быть спокойна только тогда, когда онъ будетъ не только самъ поступать честно, но когда онъ будетъ и громко проповдывать честность везд и преслдовать вс нарушенія честности другими, а это будетъ стоить ему лишенія всхъ средствъ къ жизни, разрыва со всми близкими, голодной смерти, и потому онъ, въ конц-концовъ, можетъ-быть, поступится своею честностью и будетъ опять-таки мучиться угрызеніями совсти. То же случится съ нимъ, если онъ будетъ вполн правдивымъ человкомъ.
Вс эти мысли были вызваны вашими словами о томъ, какимъ человкомъ вы желаете сдлать своего сына. Я счелъ небезполезнымъ сообщить вамъ эти мысли и заставить васъ призадуматься надъ этими вопросами. Но не подумайте, пожалуйста, что, сообщая вамъ свои соображенія, я хочу сказать вамъ, что вы должны сдлать изъ своего сына глупаго, злого, безчестнаго и лживаго человка. Нтъ, я думаю только, что при настоящемъ положеніи общества вамъ, какъ матери, заботящейся о счастіи своего ребенка, будетъ нужно сдлать своего ребенка не просто умнымъ, добрымъ, честнымъ и правдивымъ человкомъ, а человкомъ, умющимъ въ мру быть умнымъ, добрымъ, честнымъ и правдивымъ.
Если вы дйствительно страстно желаете своему сыну счастія и спокойной совсти, то вы должны принять на себя не малый трудъ и сдлать слдующее:.
Продолжайте стараться, чтобы вашъ ребенокъ былъ всегда красивъ и милъ, какъ онъ красивъ и милъ теперь. Если бы онъ даже и не былъ хорошенькимъ мальчуганомъ, то придать ему извстную привлекательность и миловидность не трудно, одвайте его хотя и просто, но всегда со вкусомъ, завивайте ему всегда волосы и причесывайте ихъ такъ, чтобы эта прическа была ему къ лицу, обнажайте ему долго, какъ вы обнажаете ему и теперь, шейку и ножки, если он будутъ долго красивы, однимъ словомъ, сдлайте все, чтобы каждая женщина и каждый мужчина, видя его, любовались имъ и говорили: ‘какое прелестное дитя!’ Научите его при этомъ быть вжливымъ и развязнымъ, но отнюдь не навязчивымъ, пусть онъ привыкаетъ къ поцлуямъ и ласкамъ постороннихъ людей и не дичится даже тогда, когда его будетъ ласкать и цловать какая-нибудь отвратительная старуха, или совсмъ изношенный старикашка. Покровительство взрослыхъ вообще можетъ оказать въ будущемъ ползу дтямъ, а покровительство старухъ и стариковъ важно въ особенности. Бывали случаи, что старые люди оставляли даже свое наслдство въ пользу тхъ дтей, которыя имъ понравились и которыя не противились ихъ ласкамъ. Если вашъ ребенокъ будетъ одтъ и причесанъ безъ вкуса, если онъ будетъ вести себя сорванцомъ, если онъ будетъ надодать взрослымъ или дичиться ихъ, то его едва ли будутъ любить, ему едва ли будутъ покровительствовать, его едва ли будутъ защищать отъ несправедливостей другихъ дтей, отъ притсненій учителей, отъ житейскихъ невзгодъ. Удача ждетъ только хорошенькихъ, чистенькихъ, вжливыхъ и притомъ скромныхъ дтей. Сдлать такимъ своего сына вы можете смло, такъ какъ въ этомъ случа вы не сдлаете ничего такого, за что васъ могла бы упрекнуть ваша совсть. Опредляя своего ребенка въ училище, позаботьтесь внушить ему, чтобъ онъ уважалъ учителей, любилъ товарищей, прилежно занимался ученьемъ и не думалъ бы ни о чемъ, что не касается его лично: иногда въ школахъ дти ропщутъ на учителей за неправильно поставленные баллы,— но если вашъ сынъ будетъ съ уваженіемъ относиться къ учителямъ и учиться прилежно, то ему не поставятъ дурныхъ балловъ, о баллахъ же другихъ дтей онъ не долженъ заботиться, такъ какъ это не его дло, если въ школ его будутъ дурно кормить, то посовтуйте ему не протестовать противъ эконома,— привезите ему лучше чего-нибудь пость изъ дома, или пусть онъ привыкаетъ и къ дурной пищ, но не протестуетъ, такъ какъ изъ-за такихъ пустяковъ, какъ дурная пища, онъ можетъ испортить свою репутацію, не исправивъ въ то же время пищи, тогда какъ рисковать своими удобствами можно только тогда, когда изъ этого выйдетъ какая-нибудь польза, бываютъ случаи, что въ школ весь классъ отказывается отвчать урокъ,— въ этихъ случаяхъ посовтуйте своему сыну заявить протестъ товарищамъ, пусть онъ объявитъ имъ, что только лнтяи могутъ отказываться отъ урока, пусть онъ подйствуетъ на самолюбіе товарищей, и если они все-таки не согласятся отвчать урокъ, то пусть онъ заявитъ имъ прямо, что онъ ни въ какомъ случа не станетъ на ихъ сторону, хотя бы они его побили, такъ какъ лучше пострадать за правду, чмъ уронить себя въ глазахъ учителей и показать, что онъ и лнивъ, и способенъ не исполнять приказанія старшихъ. Лучше всего было бы для вашего сына, если бы онъ нашелъ въ школ какихъ-нибудь богатыхъ товарищей, у которыхъ есть приватные учителя. Держа себя съ этими товарищами ровно, искренно и ласково, онъ могъ бы сдлаться ихъ другомъ и пользоваться безплатно въ ихъ домахъ приватными уроками, которые необходимы, если ребенокъ хочетъ нынче кончить курсъ ученія, такъ какъ безъ приватныхъ уроковъ нечего и думать, не будучи исключеніемъ изъ общаго правила, дойти успшно до конца въ гимназіяхъ или въ училищахъ съ гимназическимъ курсомъ, вступаетъ въ эти заведенія сотня дтей, а кончаетъ въ нихъ курсъ едва ли десятокъ, и потому нужно сдлать все возможное, чтобы быть не въ числ девяноста изгнанныхъ, а въ числ десяти избранныхъ. Не бойтесь, что ему придется унижаться передъ богатыми товарищами: если онъ будетъ чисто и красиво одтъ, если онъ будетъ заботиться о своей вншности, если у него будутъ мягкія манеры, если вы его научите бойко и красно говорить, то онъ, не унижаясь, сдлается другомъ этихъ богатыхъ товарищей и проникнетъ въ ихъ семьи, а тогда ему уже будетъ не трудно упрочить свое положеніе въ ихъ домахъ, такъ какъ родители богатыхъ дтей сумютъ оцнить его скромность, прилежаніе и порядочность. Онъ можетъ сдлаться любимчикомъ въ этихъ домахъ, не кривя душой и не заискивая, потому что можно быть честнымъ и самолюбивымъ человкомъ и все-таки сумть понять, что нужно поднять съ пола платокъ, если его уронитъ почтенный старикъ или почтенная старушка. Сумйте указать своему мальчику именно ту границу, гд кончается полная достоинства вжливость и гд начинается низкопоклонное лакейство, и сдлайте его полнымъ сознанія собственнаго достоинства, вжливымъ человкомъ, котораго будутъ цнить вс, и предостерегите его отъ низкопоклоннаго лакейства, которое внушаетъ отвращеніе всмъ. Вы видите, я предлагаю вамъ путь, отъ котораго не будетъ отвращать васъ ваша совсть. Если вамъ угодно будетъ слдовать моимъ совтамъ, то вся задача воспитанія вашего сына сведется на одно простое правило: старайтесь сгладить всю шероховатость, вс неровности, всякую угловатость, какъ въ его характер, такъ и въ его вншности. Пусть онъ стъ и спитъ вволю, чтобы быть кругленькимъ и розовенькимъ, пусть онъ танцуетъ и упражняется гимнастикой, чтобъ быть ловкимъ и развязнымъ, пусть онъ пойметъ, что въ людяхъ есть много неизбжныхъ недостатковъ, а въ мір много непреодолимаго зла, чтобы не кипятиться попусту, прощать многое, смотрть сквозь пальцы на то, что покуда неисправимо. Все это придастъ ему бодрый видъ и дастъ ему спокойное расположеніе духа. При поступленіи его въ высшее учебное заведеніе вы можете не бояться за то, что онъ впутается въ какую-нибудь скверную и безтактную исторію: пріученный заниматься своимъ дломъ, а не посторонними длами, привыкнувшій сознавать, что въ мір есть много недостатковъ, и не кипятиться напрасно изъ-за того, что покуда не поправимо, онъ будетъ застрахованъ отъ разныхъ важныхъ увлеченій молодости, которыя очень часто губятъ въ самомъ начал карьеру и счастье молодыхъ людей, не принося въ сущности никому никакой пользы. Но при этомъ я посовтую вамъ напомнить вашему сыну о томъ, что и профессора — люди съ извстными недостатками и слабостями: они иногда несправедливо относятся къ учащимся, если т не сумютъ выставить себя сразу въ выгодномъ свт. Вотъ почему посовтуйте своему сыну садиться постоянно на первую скамью, не пропускать ни одной лекціи, спрашивать почаще совтовъ и указаній у профессоровъ, чтобы они, въ теченіе учебнаго года, привыкли къ физіономіи вашего сына, чтобы они убдились, что онъ не билъ баклушъ: тогда на экзаменахъ ему будетъ легче отвчать, если онъ даже и плохо будетъ знать свой предметъ. Если ему удастся познакомиться съ кмъ-нибудь изъ профессоровъ — это будетъ лучше всего: знакомство съ умными и учеными людьми можетъ принести ему только пользу. Постарайтесь внушать ему, когда ему придется поступить на службу, что онъ долженъ будетъ служить честно, такъ какъ за подлости наказываетъ законъ, но въ то же время разъясните ему, что не его дло выводить на свжую воду тхъ изъ его сослуживцевъ, которые длаютъ подлости, такъ какъ обличать ихъ и преслдовать — это дло закона и поставленныхъ закономъ властей. Разъясните ему также, что честность очень растяжимое понятіе и потому нужно поступать очень осторожно, чтобы съ одной стороны не сдлать подлостей, а съ другой — не быть Донъ-Кихотомъ: человкъ, получающій жалованье или плату за трудъ, хотя бы это жалованье или эта плата дошли до сотни тысячъ въ годъ, остается честнымъ, если онъ получаетъ эти деньги на законномъ основаніи, человкъ же, взявшій одинъ казенный листъ бумаги въ свою пользу, перестаетъ уже бытъ честнымъ и является воромъ, человкъ, платящій работающимъ на него людямъ самую ничтожную плату, остается честнымъ человкомъ, если эти люди добровольно условились работать за эту плату, человкъ же, не додавшій, вслдствіе какихъ-нибудь обстоятельствъ, работающимъ на него людямъ хотя рубль, есть человкъ нечестный, хотя бы онъ и платилъ этимъ людямъ обыкновенно баснословно большія деньги, говоря проще и короче, вы должны внушить своему сыну, что все то честно, что законно, за то никакой судъ присяжныхъ не можетъ приговорить къ наказанію человка. Касаясь вопроса о правдивости, вы должны замтить своему сыну, что правда должна быть во всхъ его словахъ, что онъ не долженъ лгать, что ложью недалеко уйдешь, но въ то же время вы должны объяснить ему, что уличать во лжи другихъ людей — это значитъ вредить себ и имъ. Люди лгутъ часто, но кто же возложилъ на васъ обязанности полицейскихъ въ отношеніи въ нашимъ ближнимъ? Уличать, выводить на свжую воду, все это не только не наше дло, но это даже возмутительно съ извстной точки зрнія,— поступая такъ, человкъ играетъ роль какого-то шпіона и доносчика. Нтъ, мы должны отвчать только за себя, за свою искренность, а другіе могутъ и лгать, и обманывать, и отвчать за это передъ судомъ своей совсти. Относясь такимъ образомъ снисходительно къ ближнимъ, умный, честный человкъ будетъ всегда спокоенъ, онъ будетъ сознавать, что онъ не только уменъ, честенъ и правдивъ, но и добродушенъ, что онъ смотритъ съ состраданіемъ на чужіе пороки и ошибки, что онъ не играетъ самозванно роли строгаго и безпощаднаго судьи, что онъ не является непрошенно причиной гибели своихъ ближнихъ, что онъ не трогаетъ ихъ, пока ихъ не покараетъ законъ людской и Божескій. Подобное сознаніе сильно укрпляетъ спокойствіе совсти въ человк и длаетъ его благодушне, при такомъ состояніи духа онъ охотно является даже помощникомъ и благодтелемъ ближнихъ, если у него есть на это излишнія деньги. Я говорю: ‘если у него есть излишнія деньги’, потому что вы должны внушать своему сыну одно неизмнное правило относительно доброты: быть добрымъ, не значитъ быть расточителемъ. Если человкъ добръ, то онъ охотно помогаетъ ближнимъ, но помогать ближнимъ онъ долженъ только настолько, чтобы не лишать себя необходимаго, въ противномъ случа онъ самъ будетъ терпть недостатки, запутаетъ свои собственныя дла, потеряетъ хорошее расположеніе духа, разстроитъ свое здоровье,— а это ведетъ къ озлобленію, къ потер добродушія, къ утрат мягкаго взгляда на людей: благотворить до конца жизни можетъ только тотъ, кто спокоенъ за свое будущее, кто доволенъ своею судьбою, кто вполн счастливъ, вотъ почему въ интересахъ самихъ бдняковъ нужно ограничивать въ себ ту неразумную страсть помогать направо и налво, которою отличаются многіе недалекіе добряки, превращающіеся подъ конецъ жизни нердко въ нищихъ и мизантроповъ. Не забудьте разъяснить все это своему мальчику, если вы хотите, чтобы онъ былъ счастливъ. Мн очень досадно, что я не могу коснуться мелочей и подробностей той системы воспитанія, которой должны вы держаться, если вамъ хочется, чтобы вашъ сынъ, оставаясь умнымъ, добрымъ, честнымъ и правдивымъ, былъ счастливъ и спокоенъ совстью. Рамки моего письма не позволяютъ мн слишкомъ распространяться, а между тмъ условія современной жизни такъ запутанны и сложны, что въ немногихъ строкахъ нельзя начертить всего того плана, которому должна слдовать каждая мать, заботящаяся при воспитаніи своего ребенка о его будущемъ счастіи. Помните только одно, что вашему сыну придется жить, дйствовать и служить въ обществ, гд есть мошенники и честные, радикалы и консерваторы, старики и молодежь, богачи и нищіе, начальники и подчиненные, среди которыхъ онъ долженъ лавировать такъ, чтобы не нажить себ враговъ, если онъ не желаетъ погибнуть: человкъ, нажившій враговъ, какъ бы онъ ни былъ уменъ, добръ, честенъ и правдивъ, гибнетъ почти неизбжно, такъ какъ наши враги въ обществ бываютъ всегда дятельны, друзья же всегда бываютъ пассивны — они только сочувствуютъ, сожалютъ, вздыхаютъ, но не борются за погибающаго, боясь за свою собственную участь. Сражаясь одиноко съ массою враговъ, человкъ часто теряетъ вру въ людей, длается озлобленнымъ, становится безполезнымъ мизантропомъ и умираетъ брошенный и забытый всми, проклиная нердко и умъ, и доброту, и честность, и правду.
Вотъ отъ чего придется вамъ спасти въ будущемъ своего ребенка, хотя, конечно, воспитывая его по намченному мною плану, вы не застрахуете его отъ какихъ-нибудь мелкихъ огорченій, въ род того, что какой-нибудь грубый нахалъ назоветъ его ‘ходячею мщанскою нравственностью’. Въ жизни вдь нельзя прожить безъ мелкихъ непріятностей, и вы, какъ любящая мать, конечно, охотне приготовите своему сыну эту маленькую непріятность, чмъ несчастную судьбу человка, вчно гонимаго за умъ, за доброту, за честность, за правду.
Вы, можетъ-быть, спросите меня: готовлю ли я по этой систем своихъ дтей къ жизни? Я вамъ могу отвтить только одно: къ счастію, у меня нтъ дтей. Если бы у меня были дти, милостивая государыня, можетъ-быть, я счелъ бы необходимымъ научить ихъ, главнымъ образомъ, только одному — умнью вовсе не дорожить жизнью, ни счастливою, ни несчастною, и всегда спокойно идти навстрчу смерти, только съ этимъ умньемъ можно, при современномъ положеніи общества, смло и бодро пройти избранной дорогой, но для этого, сударыня, нужны вовсе не локончики вашаго мальчика и не его голенькія ножки съ кокетливой, шотландской юбочкой.
Примите увреніе въ моемъ искреннемъ уваженіи къ вамъ, готовый къ услугамъ вашимъ.
II.
Письмо къ бывшему другу.
Другъ моей юности, нын мой врагъ!
Начинаю этою некрасовскою строкою письмо къ теб, во-первыхъ, потому, что она вполн характеризуетъ наши отношенія, а, во-вторыхъ, потому, что мн, какъ человку, сходящему съ ума, постоянно при каждомъ новомъ событіи, при каждомъ новомъ явленіи вспоминаются какіе-то прочитанные когда-то стихи, изреченія, афоризмы и чаще всего твержу я теперь одн и т же дв строки:
Бывали хуже времена,—
Но не было подлй…
Вчера впервые я не подалъ теб своей руки, когда ты протянулъ мн свою руку, на прощаньи, и теб, можетъ-быть, покажется страннымъ, что уже сегодня я протягиваю теб снова руку не только для простого рукопожатія, но для того, чтобы написать теб длинное письмо. Въ подобныхъ случаяхъ пишутся обыкновенно только ругательныя или извинительныя письма. Первыя не читаются получателями, вторыя вызываютъ въ получателяхъ гадливое чувство къ пишущимъ. Въ моемъ письм ты не найдешь ни ругательствъ, ни извиненій. Въ настоящее время я и порываю, и завязываю связи съ людьми совершенно равнодушно и каждый разъ при сближеніи или разрыв съ ними думаю: ‘это только на короткое время, потому что для меня скоро замолкнетъ и злоба, и любовь, такъ какъ я самъ замолкну для нихъ въ царств вчнаго сна — въ царств смерти или безумія’. Я пишу теб и другимъ, когда-то близкимъ мн людямъ, просто потому, что мн, сходящему съ ума человку, все еще кажется, что я могу остановить ихъ на проходимомъ ими пути,— перемнить полетъ пущенной изъ лука стрлы, остановить громовой ударъ, когда уже блеснула молнія. Эта безумная мысль позволительна, можетъ-быть, только мн, но я крпко держусь за нее, какъ за послднее утшеніе, и продолжаю воображать, что мн стоитъ только освтить передъ людьми ту пропасть, къ которой они стремятся, и они остановятся, своротятъ въ сторону и спасутъ себя. Они спасутъ себя и почему же?— потому, что имъ открылъ глаза сходящій съ ума человкъ! Впрочемъ, эта мысль не совсмъ безумная, такъ какъ какой-то мудрецъ сказалъ, что только безумцы спасали міръ и длали перевороты въ умственномъ и нравственномъ направленіяхъ общества.
Мы никогда не ссорились съ тобою, до вчерашняго дня мы были друзьями, вчера тоже, повидимому, не произошло ничего особеннаго, и ты, можетъ-быть, крайне удивился, когда я не подалъ теб руки. Ты, можетъ-быть, даже приписалъ мой поступокъ моему умственному разстройству и потому мн нужно напомнить теб вс мелочи вчерашняго дня…
— Теб нужно бы отдохнуть мсяцъ, другой, разсяться, полчиться…
Ты сказалъ мн эти слова вчера — сказалъ ихъ теплымъ, дружескимъ тономъ, на твоемъ лиц отражалось чувство искренняго участія. Я могъ бы только поблагодарить тебя за этотъ совтъ, если бы онъ данъ былъ въ другое время, если бы я не зналъ, во имя какихъ принциповъ и убжденій давался онъ. Но вспомни все, что предшествовало вчера твоимъ послднимъ словамъ, обращеннымъ ко мн.
Вчера были открыты въ правленіи желзной дороги, гд мы оба служимъ, крупныя злоупотребленія одного изъ директоровъ. Управляющій призвалъ насъ на совтъ и спросилъ, что намъ длать.
— Изслдовать все дло и представить общему собранію подробный отчетъ объ этомъ мошенничеств,— сказалъ я.
Управляющій поблднлъ и съ ироніей замтилъ мн:
— Вашъ совтъ очень простъ, но, къ сожалнію, онъ никуда не годится. Мы не должны подрывать кредитъ нашей желзной дороги въ общественномъ мнніи и предавать огласк всякіе закулисные дрязги.
— To-есть, мы должны прикрывать каждаго мерзавца?— спросилъ я.— Это хорошій способъ расплодить негодяевъ!
Я говорилъ, по обыкновенію, прямо и рзко, и вовсе не думалъ о томъ, пріятно ли это нашему управляющему, но меня поразило выраженіе твоего лица: ты длалъ мн какіе-то знаки глазами, какъ-будто старался остановить меня на полуслов. Я только потомъ вспомнилъ, что воръ-директоръ былъ родственникомъ нашего управляющаго, какъ и вс прочіе наши директора.
— Вы говорите такимъ тономъ, точно мы служимъ въ такомъ мст, гд сидитъ воръ на вор,— не безъ дкости въ голос сказалъ управляющій.— Но, не касаясь вопроса о томъ, насколько тактично съ вашей стороны такое мнніе, я долженъ вамъ сказать, что вашъ совтъ очень непрактиченъ, очень вреденъ именно для тхъ акціонеровъ, о польз которыхъ вы такъ горячо заботитесь. Предать огласк это дло, значитъ уронить кредитъ нашего общества, понизить цнность нашихъ бумагъ и дать случай биржевымъ спекуляторамъ раздуть скандалъ еще боле для полнаго паденія нашихъ бумагъ. Наши акціонеры, конечно, не выиграютъ отъ этого, а спекуляторы сумютъ нагрть руки. Вотъ къ чему приведетъ выполненіе вашего совта.
— А вы полагаете, что всего этого не случится, если мы домашнимъ образомъ замажемъ это мошенничество?— спросилъ я.— Шила въ мшк не утаишь и слухи все равно пройдутъ въ общество. Эти слухи, быть-можетъ, еще хуже повліяютъ на наши бумаги, чмъ откровенное и честное изложеніе всего дла съ нашей стороны передъ общимъ собраніемъ. Разница будетъ только въ томъ, что наша откровенность сложитъ съ насъ упрекъ въ солидарности съ негодяемъ, тогда какъ ваше молчаніе заставитъ считать и насъ причастными къ мошенничеству.
— Такъ вы вполн уврены, что въ нашемъ кружк есть шпіоны и доносчики?— спросилъ съ насмшкой управляющій.— Я надюсь, что ихъ, по крайней мр, нтъ между нами троими, за директоровъ же я ручаюсь, что это честные люди…
Онъ круто перемнилъ разговоръ и минутъ черезъ пять вышелъ съ тобою изъ моей комнаты.
Я не имю привычки подслушивать, но есть минуты, когда чужой разговоръ самъ собою долетаетъ до слуха, бьетъ по уху, заставляетъ застывать въ жилахъ кровь. Это случилось со мною вчера.
Я случайно зашелъ въ архивную комнату за справкой, комната была пуста, я отворилъ шкапъ и сталъ просматривать одно дло. Вдругъ до моего слуха долетли громкія, отрывистыя фразы управляющаго:
— Я нисколько не обижаюсь!— говорилъ онъ.— Мало ли грубіяновъ на свт! Онъ пользуется своимъ исключительнымъ положеніемъ, которое далось ему знаніемъ дла, и потому ломается, оскорбляетъ…
Я замеръ на мст, я понялъ, что рчь идетъ обо мн, я считался лучшимъ дльцомъ въ правленіи, какъ не глупый человкъ среди дураковъ, какъ человкъ, бывшій въ университет, среди выгнанныхъ за лность гимназистовъ, какъ хорошій работникъ среди праздныхъ тунеядцевъ. Меня заинтересовало, съ кмъ говоритъ управляющій, и я ждалъ отвта.
— Я васъ увряю, что онъ просто нездоровъ, разстроенъ,— послышался мягкій, вкрадчивый голосъ.
Это былъ твой голосъ.
— Нездоровъ! Разстроенъ!— желчно воскликнулъ управляющій.— Я тоже нездоровъ-съ, я тоже разстроенъ-съ, однакоже, я не говорю людямъ въ глаза: подлецъ, я не даю имъ нравственныхъ пощечинъ!..
— Я вамъ долженъ откровенно сознаться, что я замчаю въ немъ не простое нездоровье,— опять заговорилъ мяткій, вкрадчивый голосъ: — я просто боюсь въ послднее время за его умственныя способности…
— Мн надо было уйти и не слушать дале, но — прости мн этотъ грхъ — я продолжалъ слушать, я уже ловилъ съ жадностью каждое слово. Впрочемъ, оно и понятно: я впервые услыхалъ, что даже близкіе ко мн люди начинаютъ считать меня за сумасшедшаго.
— Вотъ какъ!— съ ироніей сказалъ управляющій.— Умъ за разумъ зашелъ!..
— Мн грустно говорить объ этомъ,— съ чувствомъ произнесъ ты:— но я вижу по всмъ его поступкамъ, по всмъ разговорамъ, что онъ близокъ къ сумасшествію…
— Этого только недоставало, чтобы онъ въ сумасшествія надлалъ чортъ знаетъ чего!— воскликнулъ управляющій.
— Ему нужно бы дать отпускъ, уговорить его създить на воды, дать ему значительное пособіе,— замтилъ ты.
— Теперь-съ намъ не отпуски нужны, а дльцы нужны,— сухо сказалъ управляющій.
— Дла можно и безъ него обдлать,— сказалъ ты.— Мн даже кажется, что лучше бы было, если бъ онъ ухалъ на то время, когда мы изыщемъ средства потушить это прискорбное дло.
Слушая твой мягкій голосъ, слушая твои осторожныя фразы, я начиналъ убждаться, что я точно сумасшедшій: я называлъ кражу ‘мошенничествомъ’, а ты нашелъ ей названіе ‘прискорбнаго дла’, я сразу вооружилъ противъ себя управляющаго, а ты незамтно мягко забиралъ его въ руки… Да, я безумецъ, и не мн тягаться съ такими разумными людьми, какъ ты!
— Но какъ же потушить это дло?— воскликнулъ управляющій.— Я разсчитывалъ на него, онъ вдь всю нашу механику знаетъ, можетъ такъ составить отчеты…
— Я думаю, что я могъ бы попробовать это сдлать, такъ какъ я всегда помогалъ моему бдному другу въ составленіи отчетовъ,— сказалъ ты.— Я, признаюсь вамъ, самъ возмущенъ этимъ случаемъ, намъ нужно сдлать большія усилія, чтобы подобные случаи не повторялись… но я вполн согласенъ съ вами, что для акціонеровъ выгодне, если мы потушимъ это дло, вотъ почему я готовъ поработать надъ изысканіемъ средствъ, какъ все это поправить…
Я горько усмхнулся, услышавъ послднія слова. Я понималъ, что теб еще гадко сознаться передъ самимъ собою въ томъ, что ты берешься сдлать подлость, и что потому ты стараешься оправдаться тмъ, что этою мерзостью ты приносишь пользу акціонерамъ.
Мн стало скверно, тяжело, я я ушелъ въ свою комнату. Я не могъ боле работать, меня мучило сдланное мною открытіе. Я теперь зналъ, что мн дадутъ продолжительный отпускъ, что въ это время ты изобртешь средства для того, чтобы замазать слды мошенничества, что именно это откроетъ новый путь къ другимъ мошенничествамъ, такъ какъ форма для скрытія этихъ мошенничествъ будетъ найдена тобою. Я началъ мысленно припоминать вс обстоятельства совершенной кражи и понялъ, что эта кража сдлана была не вдругъ, а производилась въ теченіе извстнаго времени, что въ ней принимали участіе и другія лица, что изложеніе всего этого дла передъ общимъ собраніемъ поразило бы цлую шайку воровъ, и меня, какъ ножъ, рзала мысль, что я не могу сдлать этого открытія, не могу разогнать этихъ негодяевъ. Мысли, одна другой мрачне, закрадывались мн въ голову, и, наконецъ, я остановился на одной изъ нихъ…
— Что задумался?— послышался мн твой вопросъ.
— О мерзавцахъ, разныхъ думаю, что съ ними длать,— отвтилъ я.
— Что это ты нынче все ругаешься только,— улыбнулся ты мягкой улыбкой.
— Скоро и драться начну,— сказалъ я.
— Ну, это ужъ послдній способъ доказывать свою правоту,— снова улыбнулся ты.
— А какъ ты думаешь, что я могу сдлать, чтобы общество узнало о продлкахъ, совершенныхъ у насъ?— спросилъ я.— Доложить общему собранію объ этомъ помимо правленія я не могу, описать это дло въ газетахъ я могу, но для этого мн нужно выкрасть документы отсюда, а иначе меня сочтутъ клеветникомъ, что и докажетъ въ печати само наше правленіе, наконецъ, вс подобныя обличенія у насъ считаются слдствіемъ интриги, личной непріязни, желанія попасть на мсто обвиняемаго, и трудно сказать, на чью сторону склоняются симпатіи общества, на сторону ли обличаемаго мошенника, или на сторону обличающаго правдолюбца. Тутъ, право, невольно придешь къ заключенію, что нужно просто избить до полусмерти или даже убить такого мерзавца, какъ этотъ воръ, чтобы попасть подъ уголовный судъ и тамъ разсказать публично все дло, затребовать документы, доказывающіе совершенное мошенничество, разъяснить, что все правленіе состоитъ изъ шайки тсно сплоченныхъ между собою воровъ, покрывающихъ и защищающихъ другъ друга…
— Что теб за мысли приходятъ въ голову!— съ испугомъ сказалъ ты.— Ты окончательно испортишь себ карьеру…
— Карьеру, карьеру!— воскликнулъ я съ негодованіемъ.— Мн свою совсть хочется спасти, а не свою карьеру, съ испорченной карьерой я сумю смотрть людямъ прямо въ глаза, а съ запятнанной совстью я передъ подлецомъ буду краснть, боясь, что онъ мн скажетъ: ‘э, братъ, да и ты тоже порядочный негодяй…’ Ты, вроятно, знаешь, что иногда пробуждается такое чувство, что хочется какъ-нибудь доказать и себ, и другимъ, что поступаешь честно, когда въ глубин души уже сознаешь, что длаешь подлость.— вотъ отъ этого-то гаденькаго чувства я и хочу навсегда застраховать себя…
Я сказалъ послднія слова насмшливымъ тономъ, вспомнивъ твой разговоръ съ управляющимъ. Ты прошелся по комнат.
— Я понимаю, что твои убжденія вполн честны, но нельзя же перешибить плетью обухъ, нельзя же лбомъ пробить стну,— проговорилъ ты.— Мы должны длать то, что намъ по силамъ. Если мы зададимся мыслью истребить везд и всюду зло и неправду, то въ конц концовъ намъ придется отказаться отъ всякой дятельности: намъ закроютъ доступъ на вс пути, и мы издохнемъ какъ собаки.
— Такъ, значитъ, надо смотрть на все сквозь пальцы?
— Не на все, но есть случаи, когда иначе поступить нельзя… Вотъ ты утромъ вспылилъ у управляющаго, а вдь ты былъ не правъ.
И ты началъ опять доказывать мн, что нужно скрыть совершенное мошенничество для пользы самихъ акціонеровъ, что нужно это сдлать для поддержанія кредита общества нашей желзной дороги, что разныя раскапыванья мелкихъ закулисныхъ исторій принесутъ пользу только биржевымъ игрокамъ, спекуляторамъ и т. д.
Все это я уже слышалъ отъ управляющаго, и потому меня не изумляли твои доводы. Но меня изумило одно: ты уже дошелъ до того, что среди своей горячей рчи въ пользу системы укрыванья воровъ вдругъ замтилъ:
— Вдь, дйствуя такъ, какъ предлагаешь ты, можно дойти до того, что общее собраніе смнитъ всхъ директоровъ и управляющаго, а вслдъ за ними полетимъ со своихъ мстъ и мы, такъ какъ новое начаіьство возьметъ и новыхъ подчиненныхъ, особенно, если оно увидитъ, что эти подчиненные склонны выносить соръ изъ избы. Это вдь значить лишить людей куска хлба…
Когда ты договорилъ эту послднюю фразу, я повернулся къ теб спиною и пошелъ къ выходу: намъ дальше нечего было говорить. Ты договорился до того, до чего договаривались взяточники старыхъ временъ, говорившіе въ свое оправданіе: ‘жена, дти’. Да, если кусокъ хлба длается человку дороже всего, то отчего же и не идти воровать, грабить, убивать, подличать…
— Нтъ, голубчикъ, у тебя нервы разстроены, теб нужно отдохнуть,— говорилъ ты, слдуя за мною.
Потомь ты еще что-то говорилъ мн ласковымъ, дружескимъ тономъ, но я спшилъ одться и не обращалъ на тебя вниманія. На улиц ты протянулъ мн руку на прощаньи, но я слъ на дрожки и даже не взглянулъ на тебя. Ты для меня умеръ, какъ старый товарищъ, какъ единомышленникъ, какъ другъ. Передо мною стоялъ другой человкъ, и этого человка я начиналъ презирать…
‘Бдняга, какъ онъ сталъ все преувеличивать, какое общественное значеніе придаетъ онъ каждой мелочи, съ какимъ паосомъ онъ говоритъ о всякихъ житейскихъ пустякахъ!’
Эти восклицанія сорвутся у тебя съ языка, когда ты прочтешь все написанное мною выше, въ этомъ случа ты сойдешься во мнніи со всмъ нашимъ обществомъ, такъ какъ эти восклицанія сорвутся съ языка не у одного тебя, а у каждаго, такъ-называемаго порядочнаго человка, которому попадется въ руки это письмо. Дйствительно, изъ-за чего я волнуюсь, изъ-за чего кипячусь? Изъ-за того, что ты начинаешь поступать такъ, какъ поступаютъ вс другіе практическіе порядочные люди, что ты не плывешь съ ними по одному теченію, что ты не вступаешь въ борьбу съ тмъ грязнымъ потокомъ, который уже затянулъ въ омутъ биржевыхъ продлокъ, желзнодорожныхъ мошенничествъ, банковыхъ кражъ тысячи и тысячи молодыхъ жертвъ!
Стоитъ ли изъ-за этого волноваться? Вдь это такое будничное явленіе, вдь это все повторяется ежедневно, вдь теперь и счетъ потерянъ всмъ этимъ практикамъ наживы, Ковнерамъ, Струсбергамъ, Гулакъ-Артемовскимъ, Сдковымъ, Варшавскимъ. Коганамъ, Горвицамъ, Грегорамъ, Овсянниковымъ, Юханцевымъ. Кажется, нужно бы привыкнуть къ тому, что ихъ полчище все растетъ и растетъ, что и твой честный другъ дтства, и твой безупречный меньшой брать, и твой бывшій благородный учитель, и твой нравственно неиспорченный ученикъ идутъ на ту же торную дорогу, приводящую, въ конц концовъ, къ милліонному состоянію или къ ссылк въ Сибирь. И общество привыкаетъ къ этому, оно почти привыкло къ этому, и только иногда какіе-нибудь сошедшіе съ ума люди, подобные мн, бьютъ тревогу, волнуются, видя, какъ человкъ, еще вчера бывшій честнымъ, сегодня подаетъ руку помощи и содйствія мошенникамъ. Это, конечно, глупо и смшно въ глазахъ серьезныхъ людей, и намъ, безумцамъ, остается утшаться только тмъ, что у насъ еще осталось право давать нравственныя пощечины этимъ людямъ каждый разъ, когда они своею воровскою поступью подкрадываются къ общественнымъ богатствамъ, когда они, изгибая свою низкопоклонную спину, пробираются по скользкому пути къ карьер, когда они еще съ краской стыда на лиц и чувствомъ страха въ душ стараются оправдать себя въ глазахъ честныхъ безумцевъ, боясь, что эти безумцы въ порыв сумасшествія могутъ подставить имъ ножку при первомъ ихъ шаг на пути подлости, низкопоклонства, мошенничества и наживы.
Ты спросишь, можетъ-быть, меня: въ чемъ я вижу главный недостатокъ въ теб и въ подобныхъ теб людяхъ?
Я теб отвчу вотъ что:
Кто-то — кажется, Бёрне — сказалъ, что онъ потерялъ долю своего гражданскаго мужества и долю своей честной смлости, пріобртя фарфоровый сервизъ. Вы, порядочные люди нашего времени, не только пріобрли эти фарфоровые сервизы, но и сознали необходимость имть эти сервизы, пришли къ убжденію, что безъ этихъ фарфоровыхъ сервизовъ вы не можете существовать. Вслдствіе этого, каждый вашъ поступокъ, каждый вашъ шагъ, каждое ваше стремленіе сопровождается роковымъ вопросомъ: ‘а что будетъ съ нашими фарфоровыми сервизами, если мы сдлаемъ то-то и то-то?’ Отвтъ является всегда одинъ и тотъ же: ‘если ты хочешь сохранить свой фарфоровый сервизъ, то ты долженъ быть осторожнымъ, ты долженъ подчиняться сред, ты долженъ плясать подъ дудку большинства, ты не долженъ идти навстрчу опасностямъ’. И вы подавляете въ себ вс честные порывы, вс благія намренія, вс гражданскія чувства, лишь бы спасти въ цлости свои фарфоровые сервизы. Но дйствительно ли вамъ удастся сохранить свои фарфоровые сервизы навсегда или даже надолго? Нтъ ли такой силы, которая при всей вашей осторожности разобьетъ эти фарфоровые сервизы въ дребезги? Вспомни, что Овсянниковъ много гршилъ ради сохраненія своихъ фарфоровыхъ сервизовъ,— а гд онъ теперь? Взгляни на этого блестящаго петербургскаго льва Юханцева, онъ ли не юлилъ, чтобы пріобрсти фарфоровые сервизы,— а каково ему теперь будетъ сидть на скамь подсудимыхъ? Каково будетъ всю жизнь притворявшейся изъ-за фарфоровыхъ сервизовъ Гулакъ-Артемовской провести нсколько дней въ суд, пригвожденною въ скамь подсудимыхъ и не могущею удержать на своемъ лиц, маску, которую сорвутъ съ ея лица, чтобъ показать его публик во всей его неприглядности? Или ты скажешь, что попадаются впросакъ единицы: а десятки и сотни торжественно остаются побдителями со своими фарфоровыми сервизами? Но, врь мн, что можетъ наступить день, когда будутъ спасаться изъ вашей братьи только единицы, а десятки и сотни будутъ платиться за свои продлки, и тогда они будутъ не только людьми, не имющими, подобно намъ, фарфоровыхъ сервизовъ, но и людьми, оплеванными, забросанными грязью, опозоренными. Если не врить въ это, то стоитъ ли и жить?.. Вы думаете, что спокоенъ можетъ быть человкъ только тогда, когда у него уже припасены какими бы то ни было средствами фарфоровые сервизы,— а я вамъ скажу, что безстрашно и спокойно можетъ смотрть на будущее только тотъ, кто не запасался и не дорожилъ никакими фарфоровыми сервизами. Nihil habeo — nihil timeo,— это изреченіе древности было и останется великой истиной. Недаромъ же старикъ Гете говорилъ:
Ich hab’ mein Sach auf Nichts gestellt,
Iuchh.
Drum ist’s so wohl mir in der Welt,
Iuchh.
Недаромъ онъ говорилъ, что весь міръ принадлежитъ только тому, кто не гонится ни за чмъ.
Я, можетъ-быть, не написалъ бы теб этого письма, потому что самъ по себ ты не имешь теперь для меня значенія, но, обращаясь къ теб, я въ сущности обращаюсь къ масс нашей выступающей на практическій путь молодежи, потому что ты представитель извстнаго типа и имя ему — легіонъ.
Я, право, не знаю, какъ благодарить васъ за ту заботливость обо мн, которую выказали вы. Вы вчера выслушивали меня, вы уложили меня въ постель и пробовали сгибать мои ноги и руки, вы длали мн циркулемъ уколы на оборот руки, спрашивая меня, сколько уколовъ я чувствую, два или одинъ, вы пристально всматривались въ мои глаза, вы ощупывали меня, нтъ ли у меня железокъ, говорящихъ, что моя болзнь является слдствіемъ ‘старыхъ гршковъ’, вы разспрашивали подробно о моемъ аппетит, о моихъ идеяхъ, о моихъ занятіяхъ, о моемъ прошломъ и о моемъ настоящемъ, о томъ, чмъ умерли мои ддъ и бабка, мои дяди и тетки,— однимъ словомъ, вы сдлали все, чтобы узнать, сумасшедшій я или нтъ, отзываются ли на моей умственной дятельности ‘старые гршки’ или просто малокровіе мозга доводитъ меня до состоянія невмняемости. За все это я благодарю васъ, но мн кажется, что вс ваши заботы напрасны: лкарства мн не помогутъ, ни cali jodati, ни cali bromati, ни ртутныя втиранья съ теплыми ваннами черезъ каждые пять дней, ни отдыхъ отъ работы, ни усиленное занятіе серьезнымъ трудомъ, ни воздержаніе отъ горячительныхъ напитковъ, ни мясная пища, ни мушки, приставленныя къ затылку, не спасутъ меня. Моя меланхолія растетъ и растетъ, и если бы не упадокъ воли, за который вы упрекаете меня, объ устраненіи котораго вы хлопочете, то я уже давно отправилъ бы себя къ праотцамъ. Но, къ несчастію, моя болзнь именно такого свойства, что я ненавижу жизнь и страстно хочу жить, что я сознаю до болзненности свою неизлчимость и мучительно хочу вылчиться.
— Это не сумасшествіе, это меланхолія,— говорили вы на-дняхъ одному изъ близкихъ мн лицъ, думая, что я не слышу васъ.
И это близкое мн лицо утшилось, успокоилось. Было бы лучше, если бы вы сказали ему:
— Это не сумасшествіе, это хуже сумасшествія,— это меланхолія, отъ которой можно вылчить больного, перевернувъ предварительно вверхъ дномъ весь свтъ.
Свта вверхъ дномъ вы не перевернете и, значитъ, я такъ и останусь больнымъ до той минуты, когда настанетъ для меня минутный, вполн свтлый промежутокъ: въ этотъ промежутокъ, сознавъ вполн трезво неизлчимость своей болзни, я пристрлю себя…
Вдь пристрливаютъ же лошадей, когда он переломаютъ себ ноги, потому что лошади, потерявшія способность употреблять на пользу общества свои ноги, такъ же не нужны людямъ, какъ люди, потерявшіе способность употреблять на пользу общества свой умъ… Когда вы разспрашивали меня о причинахъ моей болзни, я вамъ сказалъ, что ‘я боленъ отъ всхъ причинъ’. По вашему лицу скользнула улыбка, и я понялъ, что вы приняли мою фразу за слдствіе умственнаго разстройства. Я хочу теперь разъяснить вамъ ее.
Когда мн было одиннадцать, двнадцать лтъ, въ нашъ домъ взяли гувернантку, женщину лтъ тридцати. Я былъ очень красивымъ ребенкомъ, и эта женщина влюбилась въ меня. Она научила меня и теоріи, и практик любви, говоря въ то же время всмъ и каждому, что она спасаетъ меня отъ скрытыхъ пороковъ. Это продолжалось два года.
Докторъ, не отъ этого ли я теперь схожу съ ума?
Когда мн было пятнадцать лтъ, мой отецъ женился во второй разъ, и мачиха, боясь лишнихъ глазъ, лишняго свидтеля ея продлокъ, заставила отца выгнать меня изъ дома. Меня отдали на полный пансіонъ въ гимназію и лишили той свободы, къ которой я уже слишкомъ сильно привыкъ. Въ гимназіи нравственность пансіонеровъ, какъ это всегда бываетъ въ закрытыхъ заведеніяхъ, была не особенно хороша, а я въ свою очередь былъ хорошею почвой для того мелкаго развратца, который царствуетъ нердко среди дтей, запертыхъ вмст, насмотрвшихся на всякую закулисную семейную грязь дома, живущихъ среди развращеннаго городского населенія. Я увлекался этимъ развратцемъ, я покучивалъ, я дурно учился. Меня наказывали учителя, наказывалъ отецъ. Но поддержки, тщательной заботливости, терпливой любви я не встрчалъ ни въ комъ и шелъ тмъ путемъ, на которомъ вырабатываются червонные валеты, жильцы долгового отдленія, кабачные постители, люди, заденные средой. Какъ мн жилось въ это время отцовскихъ порокъ и гимназическихъ карцеровъ, не уяснитъ вамъ одинъ фактъ. Разъ у насъ стали перемнять старыя курточки на новыя, и это причинило мн невыразимое горе. Я цловалъ свою старую куртку и не хотлъ ее отдать.
— Да что ты съ ума сошелъ, что ли?— спросилъ у меня одинъ товарищъ.
— Да какъ же мн ее не жалть,— воскликнулъ я.— Она вся смочена моими слезами…
Не думайте, что я выдумываю этотъ фактъ: мой отецъ моя мачиха, мои товарищи, знающіе этотъ фактъ, могутъ засвидтельствовать вамъ его правдивость. Да, я дошелъ въ гимназіи до того состоянія, что сталъ ежедневно плакать и молиться о своихъ грхахъ…
Докторъ, можетъ-быть, это могло не хорошо отозваться на моемъ мозгу?
Случайно, въ это время нравственнаго перелома, въ это время сознанія своихъ грховъ, мн попался одинъ человкъ, сказавшій мн: ‘съ твоими способностями стыдно быть такимъ пошлякомъ’. Отъ этого человка я не слышалъ ничего, кром упрековъ, но уже чрезъ полгода я любилъ его, какъ врный песъ. Я любилъ его потому, что онъ первый сказалъ мн про мой умъ, первый призналъ во мн достоинства, которыхъ не замчалъ во мн никто. Съ этимъ человкомъ просиживалъ я ночи, но уже не ради гульбы и разврата, а ради чтенія книгъ и толковъ о вопросахъ, о которыхъ я прежде и не думалъ. Подъ его вліяніемъ я началъ нравственно перерождаться, пересталъ кутить, сталъ серіезно работать, отецъ даже далъ мн комнату въ своемъ дом. Это было во дни моего студенчества. Вдругъ, однажды, я пришелъ домой и засталъ отца въ своей комнат: онъ сидлъ у печки и что-то жегъ.
— Что ты длаешь, отецъ?— спросилъ я.
— Помилуй, что у тебя за рукописи, что за письма, что за книги! Я случайно заглянулъ къ теб въ столъ и ужаснулся.
Я поблднлъ.
— Ты шаришь у меня по столамъ?— спросилъ я.
— Я думаю, я отецъ теб, а не чужой,— оказалъ онъ.— Хорошо еще, что это нашелъ я и могъ во-время все сжечь.
Я пришелъ въ бшенство и наговорилъ дерзостей отцу. Мы разстались и разстались, повидимому, навсегда.
Для меня началась нищенская студенческая жизнь: плохой уголъ, плохой столъ и плохая одежда, бганье по урокамъ въ грязь и холодъ, въ рваной одежд, въ рваныхъ сапогахъ. Я выносилъ эту жизнь молча, стойко, смло. Но было одно обстоятельство, которое я не могъ перенести спокойно.
— Знаешь ли, что со мною случилось,— сказалъ мн однажды мой другь.— Мн въ двухъ домахъ отказали отъ уроковъ.
— Что ты! Это почему?— удивился я.
— Въ эти дома вхожъ твой отецъ. Онъ разсказывалъ везд, что я развращаю и совращаю съ прямого пути юношество, что я отъявленный мерзавецъ, что я сю раздоры въ семействахъ. Это бы ничего: на всякое чиханье не наздравствуешься, но слухи слишкомъ далеко заходятъ. У твоего отца большія связи. Этакъ и вовсе на подножномъ корму останешься…
Докторъ, можетъ-быть, и это повліяло на складъ моего ума?
Въ одинъ прекрасный день я превратился изъ студента въ человка безъ занятій, безъ надежды получить казенное мсто, безъ возможности кончить курсъ и даже безъ нравственной поддержки своего друга, который вдругъ выбылъ изъ Петербурга. Я началъ искать работы: я занимался корректурой, переводами, перепиской, бился, какъ рыба объ ледъ. Въ это время порвались вс мои товарищескія связи: одни товарищи куда-то исчезли, другіе сторонились отъ меня, какъ отъ нищаго, третьи, при встрчахъ со мною, наставительно говорили мн, что я попортилъ себ карьеру, что я могъ бы съ моими талантомъ и умомъ приносить пользу, если бы я занимался наукой, а не пустыми вопросами, что я теперь не могу принести пользы именно разршенію этихъ вопросовъ, не кончивъ курса, тогда какъ они, люди степенные и ученые, будутъ служить разршенію этихъ вопросовъ на практик. Это меня бсило и мучило. Во мн проснулось мелкое самолюбіе, мн хотлось доказать имъ, что я и безъ дипломовъ могу пробить себ путь, и мн мучительно хотлось найти какое-нибудь обезпечивающее въ матеріальномъ отношеніи занятіе, чтобы имть возможность въ свободные часы заняться серьезно наукой. Я сознавалъ, что два-три года такой работы дадутъ мн возможность составить себ въ литератур имя. Въ эту пору мн случайно пришлось встртиться съ однимъ изъ тузовъ нашего биржевого и коммерческого міра. Я занимался въ это время въ одномъ изъ книжныхъ магазиновъ продажею книгъ, корректурой, чмъ попало. Однажды, стоя за прилавкомъ, я увидалъ этого коммерческаго туза, котораго я встрчалъ еще въ дтств въ дом моего отца. Онъ узналъ меня, заговорилъ со мною.
— Что вамъ за охота сидть здсь за прилавкомъ? Съ вашими способностями можно посвятить свои силы боле полезной дятельности. Васъ приняли бы съ распростертыми объятіями везд, гд нужны честные и умные работники.
‘Хорошо поетъ, собака! Убдительно поетъ!’ Этотъ стихъ Некрасова всегда вспоминается мн, когда мн приходитъ на память разговоръ съ этимъ ловкимъ дльцомъ. Я растаялъ отъ любезностей. Еще бы! Самолюбіе пощекотали. Я отвтилъ, по своему обыкновенію, юмористически, что, несмотря на мои великія способности, кареты что-то никто за мною не присылаетъ съ приглашеніемъ осчастливить общество своею службою.
— Скажите только слово, и я вамъ предложу свою карету,— отвтилъ онъ шутливо.
Я сказалъ это слово — и черезъ дв недли я уже сидлъ въ правленіи желзной дороги, гд служу до сихъ поръ. Мсто мн сразу дали хорошее, требовавшее нкоторой смекалки, нкотораго развитія. Я быстро сдлался однимъ изъ лучшихъ работниковъ правленія. Опредлившій меня къ мсту тузъ любезничалъ со мною и даже посвящалъ меня въ свои ловеласовскія похожденія. Однажды, въ минуту откровенности, онъ мн сказалъ:
— А вашъ старикъ очень доволенъ, что я васъ сманилъ на мсто.
— Да разв мой фатеръ еще помнитъ о моемъ существованіи?— спросилъ я.
— Эхъ вы, молодежь.—проговорилъ онъ.— Будете отцами, сами узнаете, какъ болитъ сердце по дтямъ. Конечно, вы погорячились и ушли отъ отца, но вдь старикъ вамъ же добра желалъ. Разумется, онъ глядитъ на вещи по-своему и, желая помочь вамъ, задлъ въ васъ больныя стороны, задлъ ваши самолюбіе, стремленіе къ свобод и самостоятельности, но нельзя же упрекать его за то, что онъ неумло выразилъ свою заботливость о васъ. На него скверно дйствуетъ вашъ разрывъ. И то сказать, онъ старетъ, дряхлетъ и не можетъ уже такъ бодро, какъ прежде, переносить разладъ съ собственнымъ своимъ сыномъ. Вы вдь все-таки его гордость…
Въ этомъ дух говорилось много и долго, мое сердце все боле и боле умилялось. Черезъ недлю у моего покровителя произошло мое свиданіе съ отцомъ. Отецъ плакалъ, я плакалъ, покровитель плакалъ, мачиха плакала, маленькія дти отца плакали. Это была чувствительная картина изъ библейской исторіи: блудный сынъ возвращался въ родную семью…
Черезъ полгода мачиха начала со слезами жаловаться мн, что отецъ сталь скупъ, что онъ мало даетъ на дтей, что имъ нужны шубки и кафтанчики.
— Голубчикъ, милый, какъ ты добръ!— говорили мн, когда я привезъ и шубки, и кафтанчики.
Меня обнимали и цловали. Я былъ вполн счастливъ: меня любили въ родной семь, я могъ отплачивать ей за эту любовь своими заботами…
— Я очень, очень радъ, что вы сошлись опять съ семьею,— говорилъ мн черезъ нсколько мсяцевъ мой покровитель.— Отецъ вдь всегда заботился о васъ, онъ и просилъ меня, чтобы я създилъ повидаться съ вами, чтобы я опредлилъ васъ къ мсту, подходящему къ вашимъ способностямъ.
Я слушалъ и внутренно былъ благодаренъ отцу.
— Дйствительно, онъ и не могъ не волноваться за васъ,— продолжалъ мой покровитель. Вс его знакомые длали намеки на ваше плохое положеніе, на вашу бдность. Вс обвиняли его за безсердечность. Наконецъ, это было щекотливо: онъ въ такихъ чинахъ, а старшій сынъ сидитъ гд-то въ лавчонк за прилавкомъ… И то сказать, теперь вы можете стать полезны семь: вашъ отецъ, несмотря на свой чинъ, получаетъ относительно мало, вы, попавъ на выгодное мсто, можете не мало помочь младшимъ братьямъ, и въ случа его смерти все же поддержите семью. Это его очень безпокоило…
Я упалъ съ неба на землю, я очнулся отъ радужнаго сна въ мір грязныхъ и пошлыхъ расчетовъ…
Докторъ, мн иногда кажется, что и это могло отозваться на моемъ психическомъ состояніи…
Можетъ-быть, вы скажете, что я, какъ человкъ, страдающій меланхоліей, вижу все въ мрачномъ свт и изображаю себя какимъ-то бднымъ Макаромъ подъ валящимися на него шишками. Нтъ, тысячу разъ нтъ! Я не мученикъ, не страдалецъ, моя жизнь была полна и веселыхъ, и свтлыхъ минутъ. Кутежи съ товарищами, когда въ накуренной комнат лилась водка, лилось пиво, лилось вино, загулъ съ падшими женщинами, когда въ тяжелой атмосфер ихъ домовъ слышались хмельныя псни, шелъ хмельной плясъ, раздавались хмельные поцлуи, наслажденія театромъ въ тридцатиградусной температур райка, откуда съ кучкой пріятелей мы шли обсуждать пьесу за кружками пива, шумя и споря до благо дня, все это испыталъ и я, какъ испытываютъ вс городскіе юноши-бдняки, не имющіе около себя ни честной семьи, ни серьезнаго кружка, связаннаго серьезнымъ дломъ…
Но, докторъ, я сильно боюсь, что и эти радости влили капельки яда въ мой разстроенный мозгъ.
Взвсьте все сказанное мною, призадумайтесь надъ жизнью бдной городской молодежи, чтобы дополнить недосказанное мною, и найдите лкарство, которое могло бы смыть въ моемъ организм слды всего этого прошлаго,— и я буду здоровъ…
Примите увреніе въ моемъ уваженіи къ вамъ.
IV.
Письмо безъ заголовка.
… За мной слдятъ, меня развлекаютъ, меня уговариваютъ, и все это длается ради того, чтобы я не прикончилъ съ собою. Они воображаютъ, что они этимъ выказываютъ свою любовь ко мн. Но если бы они знали, какую пытку я выдерживаю въ каждый лишній день жизни,— они сами дали бы мн бритву, револьверъ или веревку и сказали бы:, ‘успокойся!’ Я долженъ, наконецъ, откровенно сознаться, что меня сводитъ съ ума.
Наше время — время погони за наживой, мошенническихъ поставокъ, злостныхъ банкротствъ, громадныхъ кражъ, безумныхъ аферъ, биржевой игры, Варшавскихъ, Гулакъ-Артемовскихъ, Овсянниковыхъ, Юханцевыхъ. Нужно быть крайне осторожнымъ, крайне недоврчивымъ, крайне осмотрительнымъ человкомъ, чтобы не попасть какъ-нибудь случайно въ кашу, завариваемую разными червонными валетами, дамами и тузами, и не разыграть крайне непривлекательную роль дурачка или негодяя на суд, въ качеств свидтеля или подсудимаго по дламъ этихъ господъ. Человку честному и самолюбивому, случайно запутанному въ подобное дла, остается нердко одинъ исходъ — смерть, и, я думаю, не одно самоубійство совершилось именно потому, что подобные люди нердко попадали въ эту грязь, завязали въ ней по уши и, боясь позора, спшили сойти со сцены жизни. Я, по крайней мр, именно потому не могу доле жить. Я разскажу теперь подробно, свою поучительную исторію.
Лтъ шесть тому назадъ, я встртился съ человкомъ, про котораго ходили слухи, что это честный человкъ, что это человкъ съ широкими планами, что это чуть не будущій спаситель отечества. Въ первое же время знакомства съ нимъ я узналъ, что онъ устраиваетъ какія-то артели, что онъ хочетъ удешевить народныя книги, что онъ хочетъ устранить издательскую эксплоатацію, что онъ хочетъ поставить на новыя начала наше банковое дло. Когда онъ говорилъ — голова кружилась отъ его замысловъ. Ворочая большими длами, онъ самъ жилъ до послдней степени просто, онъ помогалъ, кому могъ, онъ выглядлъ какимъ-то безсребренникомъ. Со мной онъ сошелся сразу, откровенно, дружески, какъ онъ сходился со всми въ качеств простой широкой русской натуры. Я сталъ ему помогать въ его предпріятіяхъ, видя ихъ полезную сторону.
— Эхъ, голубчикъ, все это идетъ отлично и все это должно рухнуть завтра изъ-за какихъ-нибудь пустяковъ,— сказалъ онъ мн однажды.
Онъ былъ взволнованъ и блденъ.
— Что случилось?— спросилъ я.
— Да то, что нужны деньги, а денегъ нтъ,— сказалъ онъ.— Впрочемъ, это участь всхъ великихъ предпріятій, когда думаешь не о нажив, а объ общественной польз. Будь-ка деньги у Песталоцци, у Ланкастера, у Оуэна, у Фурье, разв то бы осталось отъ нихъ, что мы видимъ теперь.
Онъ тревожно ходилъ по комнат, и потиралъ себ лобъ.
— Да неужели же нельзя нигд достать денегъ?— спросилъ я.
— Я и то придумываю, какъ бы извернуться на время,— сказалъ онъ.— Видите ли что: можно застраховать чью-нибудь жизнь и потомъ подъ эту страховку занять деньги въ одномъ изъ банковъ…
— Но кто же дастъ деньги подъ такую страховку?— замтилъ я.
— Дадутъ!
Онъ назвалъ мн банкъ, гд у него были знакомые директора и гд охотно дали бы деньги подъ такое обезпеченіе. Кром того, онъ сказалъ мн, что если бы нсколько человкъ изъ нашего кружка сдлались членами этого банка, то намъ открылся бы въ банк кредитъ въ десять разъ боле внесенной нами суммы. При этомъ у насъ въ рукахъ очутились бы большія суммы и мы могли бы начать свои предпріятія въ громадныхъ размрахъ. Широкіе планы развернулись передо мною во всей своей привлекательности, и прожектеръ доказалъ мн, какъ дважды два четыре, что я могу принести неисчерпаемую пользу обществу.
— У насъ только смлости, предпріимчивости нтъ. Мы сидимъ, сложа руки, и высиживаемъ скуку, когда нужно работать и дйствовать,— говорятъ онъ съ жаромъ.— Вотъ почему мошенники и люди наживы и захватываютъ дло въ свои руки. Право, иногда, смотря на апатію и на трусость окружающихъ, бросилъ бы все и ухалъ бы въ Америку… Вдь вы подумайте, сколько пользы мы могли бы принести, если бы у насъ было побольше энергіи…
Онъ говорилъ горячо и много: черезъ недлю я уже застраховалъ свою жизнь, заложилъ страховку, вступилъ членомъ въ банкъ, занялъ деньги. Это все совершилось, какъ волшебный сонъ, по щучьему велнью энергичнаго фантазера. Началась дятельность составителя широкихъ плановъ. Я усердно помогалъ ему, видя честность его намреній…
Черезъ два года Петербургъ былъ изумленъ однимъ изъ тхъ грандіозныхъ банкротствъ, при которыхъ люди спрашиваютъ другъ друга: ‘Да что же мы пьяны были, что ли, когда давали этому человку деньги, или ужъ мы такіе дураки, что насъ каждый надуть можетъ’. Достаточно сказать, что составитель широкихъ плановъ усплъ надлать долговъ на семьсотъ тысячъ, пустить по-міру десятокъ людей, разорить двухъ богачей, поставить въ неловкое положеніе два акціонерныя общества. Я въ это время уже служилъ въ правленіи желзной дороги и былъ внезапно пораженъ повсткою изъ банка о томъ, что я состою поручителемъ по векселямъ на три тысячи и, кром того, долженъ банку по заложенной страховк дв тысячи. Я въ первую минуту потерялъ голову: отказаться платить, значило попасть въ скверную исторію, потерять мсто, поплатиться, можетъ-быть, свободой, скомпрометировать фамилію отца, заплатить долгъ — на это у меня не было средствъ, и я могъ предложить банку только одно — вычетъ изъ моего жалованья денегъ на уплату долга. Директора банка, скомпрометировавшіе себя допущеніемъ подобныхъ сдлокъ, обрадовались моему предложенію и написали мн, чтобы я попросилъ кого-нибудь написать новые векселя на пять тысячъ, на которыхъ я поставлю свою поручительскую подпись, затмъ они пришлютъ мн обратно мой вексель въ три тысячи и уничтожатъ залогъ страхованія въ дв тысячи, дале я буду уплачивать по частямъ деньги по векселю. Вексель нужно было выдать не боле какъ на полугодовой срокъ, а черезъ полгода нужно было обмнить его на новый вексель въ ту сумму, какую я буду долженъ посл сдланныхъ мною въ теченіе полу года взносовъ. Я согласился на все, лишь бы избжать огласки, суда, лишенія мста. Но, давъ свое согласіе на эту сдлку, я остановился на мысли: кто ршится написать вексель? Мои знакомые вс бдняки, мой отецъ никогда не напишетъ такого векселя, просить кого-нибудь изъ начальства было неловко и неудобно, такъ какъ тогда я попалъ бы въ руки этого начальства, какъ крпостной, да, можетъ-быть, никто изъ нихъ и не согласился бы на эту услугу, наконецъ, кто бы ни написалъ этотъ вексель, я буду мучиться и бояться, что я умру и подведу другое лицо подъ отвтственность, заставлю его уплатить пять тысячъ. Не мало безсонныхъ ночей провелъ я въ эту пору: мой умъ мутился, меня била лихорадка. Наконецъ, я ршился: я слъ за письменный столъ и написалъ вексель не своею рукою, измненнымъ почеркомъ отъ имени Ивана Петровича Федорова: на оборот я написалъ своимъ почеркомъ свою фамилію. Если бы кто-нибудь зналъ, что за страшные дни пережилъ я, ожидая отвта изъ банка, куда посланъ былъ этотъ вексель. Черезъ пять дней отвтъ получился: мой новый вексель приняли. У меня отлегло на душ. Черезъ шесть мсяцевъ я получилъ изъ банка снова письмо, въ которомъ просили меня выслать новый вексель въ пять тысячъ и получить обратно старый. Въ пять тысячъ? Но, вдь, я же уплачивалъ деньги въ теченіе шести мсяцевъ? Это врно ошибка. Я написалъ объ этомъ въ банкъ. Мн отвтили, что я длалъ взносы, равняющіеся какъ разъ только процентамъ по векселю… Меня бросило въ жаръ. Значитъ, я или долженъ отдавать чуть не все жалованье, или я вчно буду долженъ пять тысячъ. Но, кром этого, меня мучило еще одно обстоятельство: въ банк перемнились директора, и они могли попристальне вглядться въ мой новый вексель, значитъ, нужно было потщательне измнить руку и написать вексель отъ имени какого-нибудь боле или мене значительнаго по чину лица, а не просто отъ имени какого-нибудь купца Ивана Ивановича… Долго я старался надъ написаніемъ этого векселя отъ имени какого-то дйствительнаго статскаго совтника Петра Васильевича Челищева. Еще боле трусилъ я, пославъ этотъ вексель въ банкъ. Его приняли опять. Но во мн уже начинали появляться какія-то странности: мн хотлось забыться, я то здилъ почти ежедневно въ театры, то пилъ, то накупалъ книгъ и зачитывался до одурнія. Мн словно хотлось уйти отъ самого себя, отъ мысли о будущемъ. Прошло и еще полгода. Я получилъ опять извщеніе о перемн векселя и нашелъ въ письм приписку о томъ, что, присылая векселя неизвстныхъ банку лицъ, я долженъ помчать адресъ ихъ мстожительства, чтобы, въ случа моей смерти или чего-нибудь подобнаго, банкъ зналъ, куда обратиться къ векселедателю… Да вдь это же пытка, невыносимая пытка! Мои нервы не выдержали, и я расплакался, какъ ребенокъ, какъ женщина… Среди этихъ сценъ засталъ меня одинъ изъ моихъ друзей, и я признался ему во всемъ.
— Давай, я напишу вексель,— сказалъ онъ.
Это было сказано просто, честно, и я ожилъ на минуту. Онъ сказалъ мн, что, по его мннію, это пустяки, что не умру же я въ эти полгода, что не откажусь же я въ это время платить, что онъ не рискуетъ ничмъ. Онъ быль правъ, и я согласился. Но когда я послалъ вексель, я началъ мучиться еще боле: я боялся самой легкой простуды, мн все казалось, что я не выживу эти полгода, что я подведу моего друга. Кром того, въ конц полугодія явился вопросъ: ‘А кого же я стану просить теперь подписать вексель? Много ли у меня такихъ друзей, какъ этотъ другъ? Я пришелъ къ заключенію, что нужно опять поддлывать векселя. А что, если банкъ сдлаетъ справку по адресу векселедателя и узнаетъ обманъ? Не привлекутъ ли меня къ суду? Новымъ директорамъ это будетъ выгодно, такъ какъ, обличивъ меня, они могутъ разомъ получить мой долгъ съ прежнихъ директоровъ, которыхъ обвинятъ за дурное веденіе длъ банка. Въ эти дни въ моей голов мелькнула впервые мысль о самоубійств, не оставляющая меня теперь ни на минуту…
На этомъ мст обрывается это недоконченное письмо, писанное неизвстно къ кому. Я могу только добавить къ этому, отрывку отъ себя одно: въ одномъ изъ іюльскихъ нумеровъ петербургскихъ газетъ было сообщено, что Иванъ Протопоповъ, такъ звали автора этихъ писемъ, въ припадк меланхоліи бросился въ Неву и, несмотря на подоспвшую къ нему на спасеніе помощь, утонулъ…
Трупъ не былъ разысканъ. Впрочемъ, и на что?..
Прочитали? Поделиться с друзьями:
