Письма А. С. Пушкину, Чаадаев Петр Яковлевич, Год: 1836

Чаадаев П. Я.

                                              Письма А. С. Пушкину

1. Письмо Пушкину А. С., март — апрель 1829 г. Москва

2. Письмо Пушкину А. С., 17 июня 1831 г. Москва

3. Письмо Пушкину А. С., 7 июля 1831 г. Москва

4. Письмо Пушкину А. С., 18 сентября 1831 г. Москва

5. Письмо Пушкину А. С., первая половина мая 1836 г. Москва

6. Письмо Пушкину С. Л., [вторая половина февраля 1837 г. Москва]

Приложение:

Письмо А. С. Пушкина П. Я. Чаадаеву . 19 октября 1836 года.

                                                      1.  П. Я. Чаадаев — Пушкину.

Март — апрель 1829 г. Москва.

Mon vu le plus ardent, mon ami, est de vous voir initi&eacute, au myst&egrave,re du temps. Il n’y a pas de spectacle plus affligeant dans le monde moral que celui d’un homme de g&eacute,nie m&eacute,connaissant son si&egrave,cle et sa mission. Quand on voit celui qui doit dominer les esprits, se laisser dominer lui-mme par les habitudes et les routines de la populace, on se sent soi-mme arrt&eacute, dans sa marche, on se dit, pourquoi cet homme m’empche-t-il de marcher, lui qui doit me conduire? C’est vraiment ce qui m’arrive, toutes les fois que je songe &agrave, Vous, et j’y songe si souvent que j’en suis tout fatigu&eacute,. Laissez-moi donc marcher, je vous prie. Si vous n’avez pas la patience de Vous instruire de ce qui se passe dans le monde, rentrez en vous-mme et tirez de votre propre int&eacute,rieur la lumi&egrave,re qui se trouve inmanquablement dans toute me faite comme la vtre. Je suis convaincu que vous pouvez faire un bien infini &agrave, cette pauvre Russie &eacute,gar&eacute,e sur la terre. Ne trompez pas votre destin&eacute,e, mon ami. Depuis quelque temps on lit le russe partout, vous savez que M. Boulgarine a &eacute,t&eacute, traduit, et plac&eacute, &agrave, la suite de M. de Joui, quant &agrave, vous, il n’y a pas de cahier de la Revue o&ugrave, il ne s’agisse de vous , je trouve le nom de mon ami Goulianof prononc&eacute, avec respect dans un gros volume, et le fameux Klaproth lui d&eacute,cer-nant une couronne Egyptienne, je crois vraiment qu’il a fait chanceler les pyramides sur leurs bases. Voyez ce que vous pouvez Vous faire de gloire. Jettez, un cri vers le ciel, — il vous r&eacute,pondra.

Je vous dis tout cela, comme vous voyez, &agrave, l’occasion d’un livre que je vous envoie. Comme il y a l&agrave, un peu de tout, il r&eacute,veillera peut-tre en vous quelques bonnes id&eacute,es. Bonjour, mon ami. Je vous dis comme ce Mahomet disait &agrave, ses Arabes, — ah si vous saviez!

Адрес: Monsieur Pouchkine.

Перевод:

Мое самое ревностное желание, друг мой, — видеть вас посвященным в тайны века. Нет в мире духовном зрелища более прискорбного, чем гений, не понявший своего века и своего призвания. Когда видишь, что человек, который должен господствовать над умами, склоняется перед мнением толпы, чувствуешь, что сам останавливаешься в пути. Спрашиваешь себя: почему человек, который должен указывать мне путь, мешает мне идти вперед? Право, это случается со мной всякий раз, когда я думаю о вас, а думаю я о вас так часто, что устал от этого. Дайте же мне возможность идти вперед, прошу вас. Если у вас не хватает терпения следить за всем, что творится на свете, углубитесь в самого себя и в своем внутреннем мире найдите свет, который безусловно кроется во всех душах, подобных вашей. Я убежден, что вы можете принести бесконечную пользу несчастной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой. С некоторых пор русских читают повсюду, вам известно, что был переведен г-н Булгарин и помещен вслед за г-ном де-Жуи, о вас же речь идет в каждом выпуске Обозрения, в одной толстой книге почтительно упоминается имя моего приятеля Гульянова, а знаменитый Клапрот присуждает ему египетский венок, мне, право, кажется, что он поколебал основания пирамид. Представьте же себе, какой славы можете добиться вы. Обратитесь с призывом к небу, — оно откликнется.

Как видите, я говорю всё это по случаю посылаемой вам книги. Так как в ней — обо всем понемногу, то, может быть, она наведет вас на удачные мысли. Прощайте, друг мой. Скажу вам, как Магомет говорил своим арабам — ах, если б вы знали!

Господину Пушкину.

                                                      2.    П. Я. Чаадаев — Пушкину.

17 июня 1831 г. Москва.

Eh bien, mon ami, qu’est devenu mon manuscrit? Point de nouvelles de vous depuis votre d&eacute,part. J’ai d’abord h&eacute,sit&eacute, de vous &eacute,crire pour vous en parler, voulant, selon mon usage, laisser faire au temps son affaire, mais apr&egrave,s r&eacute,flexion, j’ai trouv&eacute, que pour cette fois le cas &eacute,tait diff&eacute,rent. J’ai, mon ami, achev&eacute, tout ce que j’avais &agrave, faire, j’ai dit tout ce que j’avais &agrave, dire: il me tarde d’avoir tout cela sous la main. Faites donc en sorte, je vous prie, que je n’attende pas trop longtemps mon ouvrage, et &eacute,crivez-moi bien vite ce que vous en avez fait. Vous savez de quoi il s’agit pour moi? Ce n’est point de l’effet ambitieux, mais de l’effet utile. Ce n’est pas que je n’eusse d&eacute,sir&eacute, sortir un peu de mon obscurit&eacute,, attendu que ce serait un moyen de donner cours &agrave, la pens&eacute,e que je crois avoir &eacute,t&eacute, destin&eacute, &agrave, livrer au monde: mais la grande pr&eacute,occupation de ma vie, c’est de compl&eacute,ter cette pens&eacute,e dans l’int&eacute,rieur de mon me et d’en faire mon h&eacute,ritage.

Il est malheureux, mon ami, que nous ne soyons pas arriv&eacute,s &agrave, nous joindre dans la vie. Je persiste &agrave, croire que nous devions marcher ensemble et qu’il en aurait r&eacute,sult&eacute, quelque chose d’utile et pour nous et pour autrui. Ce retour m’est venu &agrave, l’esprit, depuis que je vais quelquefois, devinez o&ugrave,? — au club anglais. Vous y alliez me disiez-vous, je vous y aurais rencontr&eacute,, dans ce local si beau, au milieu de ces colonnades si grecques, &agrave, l’ombre de ces beaux arbres, la puissance d’effusion de nos esprits n’aurait pas manqu&eacute, &agrave, se produire d’elle-mme. J’ai &eacute,prouv&eacute, souvent chose semblable.

Bon jour, mon ami. Ecrivez-moi en russe, il ne faut pas que vous parliez d’autre langue que celle de votre vocation. J’attends de vous une bonne longue lettre, parlez-moi de tout ce que vous voudrez: tout m’int&eacute,ressera venant de vous. Il faut nous mettre en train, je suis sr que nous trouverons mille choses &agrave, nous dire. A vous et bien &agrave, vous, du fond de mon me.

Tchadaieff.

17 juin.

Перевод:

Ну что же, друг мой, куда девалась моя рукопись? Я не имею от вас известий со дня вашего отъезда. Сначала я не хотел писать вам о ней, решив, согласно моим правилам, предоставить всё течению времени, но, поразмыслив, рассудил, что на этот раз дело обстоит иначе. Я, друг мой, завершил всё, что обязан был сделать, сказал всё, что имел сказать: мне не терпится иметь всё это под рукой. Постарайтесь, пожалуйста, чтобы мне не пришлось долго ждать моего сочинения и напишите мне поскорее, что вы с ним сделали. Вы знаете, к чему я стремлюсь. Мною руководит не честолюбие, а желание принести пользу. Это не значит, что мне не хотелось бы выйти немного из неизвестности, ведь это — средство дать распространение мысли, которую, я думаю, мне предопределено открыть миру, но главная забота моей жизни, это выносить эту мысль в глубине души и сделать ее своим наследием.

Очень жаль, друг мой, что нам не удалось соединить наши жизненные пути. Я продолжаю думать, что мы должны были итти об руку и из этого получилось бы нечто полезное и для нас и для других. Мне опять приходит это в голову с тех пор, как я стал иногда ходить, угадайте куда? — в Английский клуб. Вы говорили мне, что бывали там, я мог встретиться с вами в этом прекрасном помещении, среди колоннад, так похожих на греческие, в тени прекрасных деревьев, это обязательно повлекло бы за собой мощный обмен мыслей. Я часто испытывал нечто подобное.

Будьте здоровы, друг мой. Пишите мне по-русски, вы должны говорить только на языке своего призвания. Я жду от вас хорошего длинного письма, пишите мне обо всем, о чем пожелаете, всё, что исходит от вас, будет мне интересно. Надо только начать, я уверен, что у нас найдется тысяча вещей, чтобы рассказать друг другу.

Ваш, весь ваш, от всего сердца.

Чаадаев.

17 июня.

                                                       3.  П. Я. Чаадаев — Пушкину.

7 июля 1831 г. Москва.

Mon cher ami, je Vous ai &eacute,crit pour vous redemander mon manuscrit, j’attends r&eacute,ponse. Je vous avoue que j’ai hte de le ravoir, renvoyez-le moi, je vous prie, au premier jour. J’ai lieu de croire que je puis incessament en tirer parti et lui faire voir le jour avec le reste de mes &eacute,critures.

N’auriez-Vous pas re&ccedil,u ma lettre? Vu la grande calamit&eacute, qui nous afflige, cela ne serait pas impossible. On me dit que Sarskoe-s&eacute,lo est intact. Je n’ai pas besoin de vous dire combien j’ai &eacute,t&eacute, heureux de l’apprendre. Pardonnez-moi, mon ami, de vous occuper de moi, au moment o&ugrave, l’ange de la mort plane si effroyablement sur la contr&eacute,e que vous habitez. Je ne l’aurais pas fait si vous habitiez P&eacute,tersbourg mme , mais c’est l’assurance de la s&eacute,curit&eacute, dont vous jouissez encore o&ugrave, vous tes, qui m’a donn&eacute, le cur de vous &eacute,crire.

Combien il me serait doux, mon ami, si &agrave, l’occasion de cette lettre vous me donniez [bien] de bien amples nouvelles de vous, et si vous continuiez de m’en donner [&lt,нрзб.&gt,] tant que l’&eacute,pid&eacute,mie durerait chez vous. Puis-je y compter? Bonjour. Je fais des vux infinis pour votre salut, et vous embrasse bien tendrement. Ecrivez-moi. je vous prie. Votre fid&egrave,le Chadayeff.

7 juillet 1831.

Перевод:

Милый друг, я просил вас вернуть мою рукопись, жду ответа. Признаюсь, мне не терпится получить ее обратно, пришлите мне ее, пожалуйста, как можно скорее. У меня есть основание полагать, что я могу немедленно использовать ее и выпустить в свет вместе с остальными моими писаниями.

Неужели вы не получили моего письма? Это вполне возможно, вследствие великого бедствия, которое на нас обрушилось. Я слышал, что оно не коснулось Царского Села. Излишне говорить вам о том, как я был счастлив это узнать. Простите, друг мой, что я занимаю вас своей особой в то время, как ангел смерти так грозно витает над местами, где вы живете. Я не сделал бы этого, живи вы в самом Петербурге, но уверенность, что вы не подвергаетесь опасности там, где находитесь, придала мне смелость написать вам.

Как мне было бы радостно, друг мой, если бы в ответ на это письмо вы сообщили [много] побольше о себе и продолжали сообщать всё время, пока длится эпидемия. Могу ли я на это рассчитывать? Будьте здоровы. Без конца желаю вам благополучия и нежно обнимаю вас. Пишите мне, пожалуйста. Преданный вам Чаадаев.

7 июля 1831.

                                                  4.  П. Я. Чаадаев — Пушкину.

18 сентября 1831 г. Москва.

H&eacute, bien, mon ami, qu’avez Vous fait de mon manuscrit? Le chol&eacute,ra l’aurait-il emport&eacute,? Mais le chol&eacute,ra, dit-on, n’est pas venu chez vous. N’aurait-il pas pris la clef des champs, par hasard? Mais en ce cas, donnez m’en, je Vous prie, avis quelconque. 226 J’ai eu grand plaisir &agrave, revoir de votre &eacute,criture. Elle m’a rappel&eacute, un temps qui ne valait pas grand’chose &agrave, la v&eacute,rit&eacute,, mais o&ugrave, il y avait encore espoir, les grandes d&eacute,ceptions n’&eacute,taient pas encore advenues. Je [me] parle de moi, vous entendez bien, mais pour Vous aussi il y avait, je crois, de l’avantage &agrave, n’avoir pas encore &eacute,puis&eacute, toutes les r&eacute,alit&eacute,s. Douces et brillantes ont &eacute,t&eacute, vos r&eacute,alit&eacute,s &agrave, Vous, mon ami. Cependant, toujours, il y en a-t-il qui valent les fausses attentes, les trompeurs pressentiments, les menteuses visions de l’heureux ge des ignorances? Vous voulez causer, disiez-Vous: causons. Mais prenez garde, je ne suis pas riant, Vous, Vous tes nerveux. Et voyons, de quoi causerons-nous? Je n’ai qu’une pens&eacute,e, Vous le savez. Si, par aventure, je trouve autres id&eacute,es dans mon cerveau, elles se rattacheront certainement &agrave, celle-l&agrave,: voyez si cela vous arrange? Encore si vous me suscitiez quelques id&eacute,es de votre monde, si vous me provoquiez? mais vous voulez que je parle le premier: soit, mais encore une fois, gare aux nerfs! Donc voici ce que je vais Vous dire. Vous tes-vous aper&ccedil,u qu’il se passe quelque chose d’extraordinaire dans les entrailles du monde moral, quelque chose de semblable &agrave, ce qui se passe, dit-on, dans les entrailles du monde physique? Or, dites-moi, je Vous prie, comment en tes-vous affect&eacute,? Il me semble, quant &agrave, moi, que c’est la mati&egrave,re po&eacute,tique tout &agrave, fait, ce grand renversement des choses, Vous ne sauriez y tre indiff&eacute,rent, d’autant &lt,plus&gt, que l’&eacute,goisme de la po&eacute,sie y a ample pture &agrave, ce que je crois: le moyen de n’tre pas soi-mme froiss&eacute, dans ses plus intimes sentiments, au milieu de ce froissement g&eacute,n&eacute,ral de tous les &eacute,l&eacute,ments de la nature humaine! J’ai vu tantt une lettre de votre ami, le grand po&egrave,te, c’est un enjouement, une hilarit&eacute,, qui font peur. Pourriez-vous me dire, comment cet homme, qui avait nagu&egrave,re une tristesse pour chaque chose, ne trouve-t-il pas aujourd’hui une seule petite douleur pour la ruine d’un monde? Car regardez, mon ami, n’est-ce point l&agrave, vraiment un monde qui p&eacute,rit, et, pour qui ne sait pressentir le monde nouveau qui va surgir en sa place, [voyez si ce &lt,?&gt,] ce n’est pas autre chose qu’une ruine affreuse qui se fait. [Vous] N’auriez-Vous pas non plus un sentiment, une pens&eacute,e &agrave, donner &agrave, cela? Je suis sr que le sentiment et la pens&eacute,e se couvent &agrave, votre insu dans quelque profondeur de votre me, seulement, de se produire au dehors, elles ne sauraient, ensevelies [qu’elles] que probablement ils sont dans ce tas de vieilles id&eacute,es d’habitude, de convenance, dont, vous avez beau dire, tout po&egrave,te est in&eacute,vitablement [tout] p&eacute,tri, quoiqu’il fasse, attendu, mon ami, que depuis l’indien Valmiki, le chantre du Ramayana, et le grec Orph&eacute,e, jusqu’&agrave, l’&eacute,cossais Byron, tout po&egrave,te a &eacute,t&eacute, tenu jusqu’&agrave, cette heure de redire toujours la mme chose, dans quelque lieu du monde qu’il eu chant&eacute,.

Oh, que je voudrais pouvoir &eacute,voquer &agrave, la fois toutes les puissances de votre tre po&eacute,tique! Que je voudrais en tirer, d&egrave,s ce moment, tout ce qui, je sais, s’y tient cach&eacute, pour que vous nous fassiez aussi un jour entendre un de ces chants que veut le si&egrave,cle! Comme tout alors, qui s’en va aujourd’hui devant vous sans laisser nulle trace en votre esprit, aussitt vous frapperait! Comme tout prendrait face nouvelle &agrave, Vos yeux! En attendant, causons toujours. Il y a quelque temps, il y a un an, le monde vivait dans la s&eacute,curit&eacute, du pr&eacute,sent et de l’avenir, et r&eacute,capitulait en silence son pass&eacute,, et s’en instruisait. L’esprit se r&eacute,g&eacute,n&eacute,rait dans la paix, la m&eacute,moire humaine se renouvelait, les opinions se reconciliaient, la passion s’&eacute,touffait, les col&egrave,res se trouvaient sans aliment, les vanit&eacute,s se satisfaisaient dans de beaux travaux, tous les besoins des hommes se circonscrivaient peu &agrave, peu dans l’intelligence, et tous leurs int&eacute,rts allaient peu &agrave, peu aboutir au seul int&eacute,rt du progr&egrave,s de la raison universelle. Pour moi, c’&eacute,tait foi, c’&eacute,tait cr&eacute,dulit&eacute, infinies, dans cette paix heureuse du monde, dans cet avenir, je trouvais ma paix, mon 227 avenir. Est survenue tout &agrave, coup la btise d’un homme, d’un de ces hommes appel&eacute,s, sans leur aveu,&agrave, diriger les affaires humaines. Voil&agrave, que s&eacute,curit&eacute,, paix, avenir, tout devient aussitt [n’eant] n&eacute,ant. Songez-y bien, ce n’est pas un de ces grands &eacute,v&eacute,nements, fait pour bouleverser les empires et ruiner les peuples, qui a fait cela, la niaiserie d’un seul homme. Dans votre tourbillon, vous n’avez pu ressentir la chose comme moi, c’est tout simple: mais se peut-il, que cette prodigieuse aventure qui n’a point sa pareille, toute empreinte de providence qu’elle est, ne vous apparaisse que comme prose toute commune, ou au plus comme po&eacute,sie didactique, par exemple comme un tremblement de Lisbonne, dont vous n’auriez que faire? pas possible. Moi, je me sens la larme &agrave, l’il, quand je regarde ce vaste d&eacute,sastre de la vieille [soc&lt,i&eacute,t&eacute,&gt,], de ma vieille soci&eacute,t&eacute,, ce mal universel, tomb&eacute, sur mon Europe, d’une mani&egrave,re si impr&eacute,vue, a doubl&eacute, mon propre mal. Et pourtant, oui, de tout cela il ne sortira que du bien, j’en ai la certitude parfaite: et j’ai la consolation de voir que ne suis point le seul &agrave, ne pas d&eacute,sesp&eacute,rer du retour de la raison &agrave, la raison. Mais comment se fera-t-il ce retour, quand? Sera-ce par quelque puissant esprit d&eacute,l&eacute,gu&eacute, extraordinairement par la providence pour op&eacute,rer cet uvre, ou bien par une suite d’&eacute,v&eacute,nements par elle suscit&eacute,e pour &eacute,clairer le genre humain? Ne sais. Mais une vague conscience me dit que bientt viendra un homme nous apporter la v&eacute,rit&eacute, du temps. Peut-tre sera-ce quelque chose d’abord de semblable &agrave, cette religion politique [parv&lt,enue&gt,&lt,?&gt,] pr&eacute,ch&eacute,e en ce moment par S.&lt,aint&gt,-Simon dans Paris, ou bien &agrave, ce catholicisme de nouvelle esp&egrave,ce que quelques prtres t&eacute,m&eacute,raires pr&eacute,tendent, dit-on, substituer &agrave, celle que la saintet&eacute, du temps avait faite. Pourquoi non? Que le premier branle du mouvement qui doit achever les destin&eacute,es du genre humain se fasse de telle ou telle sorte, qu’importe? Beaucoup de choses qui avaient pr&eacute,c&eacute,d&eacute, le grand moment ou la bonne nouvelle fut annonc&eacute,e autrefois par un envoy&eacute, divin, avaient &eacute,t&eacute, destin&eacute,es &agrave, pr&eacute,parer l’univers, beaucoup de choses aussi se passeront sans doute de nos jours &agrave, fin semblable, avant que la nouvelle bonne nouvelle nous soit apport&eacute,e du [1] ciel. Attendons.

Ne parle-t-on pas d’une guerre g&eacute,n&eacute,rale? Je dis qu’il n’en sera rien. Non, mon ami, les voies de sang ne sont plus les voies de la providence. Les hommes auront beau[fair&lt,e&gt,] tre btes, ils ne se d&eacute,chireront plus comme des btes: le dernier fleuve de sang a coul&eacute,, et &agrave, cette heure, au moment o&ugrave, je Vous &eacute,cris, la source en est grce &agrave, Dieu tarie. Srement, orages et calamit&eacute,s nous menacent encore, mais ce n’est plus des fureurs des peuples que leur viendront les biens qu’ils sont destin&eacute,s &agrave, obtenir, d&eacute,sormais il n’y aura plus de guerres que des guerres &eacute,pisodiques, quelques guerres absurdes et ridicules, pour mieux d&eacute,goter les hommes de leurs habitudes de meurtre et de destruction. Avez-vous vu ce qui vient de se passer en France? Ne s’&eacute,tait-on pas imagin&eacute, qu’elle allait mettre le feu au quatre coins du monde? H&eacute, bien, point du tout, qu’arrive-t-il? Aux amateurs de gloire, d’envahissement, on a ri au nez, gens de paix et de raison ont triomph&eacute,, les vieilles phrases qui r&eacute,sonnaient si bien tantt aux oreilles fran&ccedil,aises, [il n’y a] plus d’&eacute,cho pour elles.

De l’&eacute,cho! Voil&agrave, que j’y songe. Fort heureux sans doute que Mrs Lamarque et consort&lt,s&gt, ne trouvent pas d’&eacute,cho en France, mais moi, en trouverai-je, mon ami, dans Votre me? Nous verrons. Voil&agrave,, cependant, un doute qui me fait tomber la plume de la main. Il ne tiendra qu’&agrave, vous de me la faire ramasser, un peu de sympathie [s’il vous plait] dans votre prochaine lettre. M. Naschtschokine me dit que vous tes singuli&egrave,rement paresseux. Fouillez un peu dans votre tte, et surtout dans votre cur qui bat si 228 chaud quand il le veut, vous y trouverez [j’en suis s&lt,r&gt,] plus de sujets qu’il ne nous en faut pour nous &eacute,crire le reste de nos jours. Adieu, cher et vieil ami. Et mon manuscrit donc? j’allais l’oublier: Vous, ne l’oubliez pas, je vous prie. Tchadaeff.

18 Septembre.

J’apprends que Vous tes nomm&eacute,, ou comment est-ce? que Vous tes charg&eacute, d’&eacute,crire l’histoire de Pierre le Grand: &agrave, la bonne heure, [2] je vous en f&eacute,licite du fond de mon me. J’attendrai pour vous en dire quelque chose, que vous m’en parliez vous-mme. Adieu donc.

[Me] Voil&agrave, que je viens de voir vos deux pi&egrave,ces de vers. Mon ami, jamais vous ne m’avez fait tant de plaisir. Enfin, vous voil&agrave, po&egrave,te national, vous avez enfin devin&eacute, votre mission. Je ne puis vous exprimer la satistaction que vous m’avez fait &eacute,prouver. Nous en reparlerons une autre fois, — beaucoup. Je ne sais si vous m’entendez bien? — La pi&egrave,ce aux ennemis de la Russie est surtout admirable, c’est moi qui vous le dis: il y a l&agrave, plus de pens&eacute,es qne l’on n’en a dit et fait depuis un si&egrave,cle en ce pays. Oui, mon ami, &eacute,crivez l’histoire de Pierre le Grand. Tout le monde n’est pas de mon avis ici, vous vous en doutez bien, mais laissons-les dire — et avan&ccedil,ons, quand l’ on a devin&eacute, &lt,…&gt, [3] un bout de la puissance qui nous pousse, une seconde fois, on la dev&lt,inera toute&gt,² enti&egrave,re, bien sr. J’ai envie de me dire: voici venir notre Dante enfin &lt,…&gt,² ce serait peut-tre trop htif, attendons.

Адрес: Его высокоблагородию

милостивому государю

Александру Сергеевичу Пушкину.

В Царском Селе

В доме Панаевой.

Сноски:

[1] Переделано из par

[2] В подлиннике: &agrave, la bonheur

[3] Прорвано.

Перевод:

Ну, друг мой, что же вы сделали с моей рукописью? Не заболела ли она холерой? Но, говорят, холера у вас не появлялась. Не сбежала ли она случайно? Но в таком случае, дайте мне какое-нибудь указание. Для меня было большим удовольствием снова увидеть ваш почерк. Он напомнил мне время, которое, правда, немногого стоило, но всё же было не лишено надежд, пора великих разочарований тогда еще не наступила. Поймите, я говорю о себе, но и для вас, мне кажется, было преимуществом то, что вы еще не исчерпали всех жизненных возможностей. Действительность для вас оказалась сладостной и блестящей, друг мой: и всё же, бывает ли такая действительность, которая стоила бы обманчивых чаяний, неоправдавшихся предчувствий, лживых видений счастливого возраста неведения? Вы сказали, что хотите побеседовать: поговорим же. Но предупреждаю вас: я не весел, а вы — вы раздражительны. И притом, о чем нам говорить? Я полон одной мыслью, вы знаете это. Если случайно у меня в голове и появятся какие-нибудь другие мысли, они наверное будут связаны в конце концов всё с той же, одной: подумайте, устроит ли это вас. Если бы еще вы передали мне какие-либо мысли из вашего умственного мира, если бы вы вызвали меня как-нибудь. Но вы хотите, чтобы я заговорил первый, будь по вашему, но еще раз: берегите нервы! Итак, вот что я скажу вам. Заметили ли вы, что в недрах мира нравственного происходит нечто необыкновенное, нечто подобное тому, что происходит, как говорят, в недрах мира физического? Скажите мне, пожалуйста, как это на вас действует? С моей точки зрения этот великий переворот вещей в высшей степени поэтичен, вряд ли вы можете оставаться к нему равнодушны, тем более, что поэтический эгоизм может найти себе в этом, как мне представляется, обильную пищу: разве можно оказаться незатронутым в самых сокровенных своих чувствах во время этого всеобщего столкновения всех элементов человеческой природы? Я видел недавно письмо вашего друга, великого поэта: его живость, веселость наводят страх. Не можете ли вы мне объяснить, почему теперь в этом человеке, который прежде мог грустить о всякой мелочи, гибель целого мира не вызывает ни малейшей 438 скорби? Посмотрите, друг мой: разве воистину не гибнет мир? разве для того, кто не в состоянии предчувствовать новый, грядущий на его место мир, [заметьте, что] это не является ужасным крушением? [Вы] Неужели вы также можете не останавливаться на этом мыслью и чувством? Я уверен, что и чувство и мысль вынашиваются, неведомые вам, где-то в глубине вашей души, только они не могут проявиться, будучи, вероятно, погребены в куче старых идей, привычек, условностей, которыми, что бы вы ни говорили, неизбежно проникнут всякий поэт, во всем, что он делает, вследствие того, друг мой, что, со времен индуса Вальмики, певца ‘Рамаяны’, и грека Орфея до шотландца Байрона, всякий поэт и посейчас должен повторять одно и то же, в какой бы части земного шара он ни пел.

Ах, как хотелось бы мне пробудить одновременно все силы вашей поэтической личности! Как хотел бы я сейчас же вскрыть всё, что, как я знаю, таится в ней, чтобы когда-нибудь услышать от вас одну из тех песен, которых требует наш век! Как тогда всё, что сегодня проходит мимо, не оставляя следа в вашем уме, сразу же поразит вас! Как всё примет в ваших глазах новое обличье! До тех пор, продолжим нашу беседу. Еще недавно, год тому назад, мир жил в спокойной уверенности в своем настоящем и будущем и молчаливо рассматривал свое прошлое и поучался им. Дух возрождался в спокойствии, человеческая память пробуждалась, убеждения приводились в согласие, страсть подавлялась, не было пищи для раздражения, тщеславные находили удовлетворение в прекрасных трудах, все человеческие потребности постепенно сосредоточивались в познании и все человеческие интересы постепенно сводились к единому интересу — к участию в развитии всемирного разума. Во мне была безграничная вера, безграничное к этому доверие. В блаженном согласии мира, в этом будущем, я находил свой душевный покой, свою будущность. И вдруг неожиданно ворвалась тупость одного человека, одного из тех людей, которые, без их на то согласия, призваны руководить человеческими делами. И вот, сразу же спокойствие, мир, будущность — всё исчезло. Подумайте только: это явилось следствием не одного из тех великих событий, которые созданы для того, чтобы потрясать империи и губить народы: глупость одного человека! В водовороте вашей жизни вы не могли почувствовать этого так, как я: это ясно, но неужели изумительное, не имеющее себе подобных происшествие, отмеченное печатью провидения, представляется вам обыкновеннейшей прозой или, в лучшем случае, дидактической поэмой, вроде Лиссабонского землетрясения, до которого вам нет никакого дела? Не может быть! У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общ&lt,ества&gt,], моего старого общества, это мировое страдание, обрушившееся на Европу так неожиданно, удвоило мое собственное страдание. Однако же, всё закончится хорошо, я вполне в этом уверен и имею утешение видеть, что не я один не теряю надежды на возврат разума к здравому смыслу. Но как произойдет перемена, когда? При посредстве ли могущественного ума, нарочитым образом посланного нам провидением для совершения этого деяния, или же оно явится следствием ряда событий, порожденных им для просвещения рода человеческого? Не знаю. Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет? Не всё ли равно, как произойдет первый толчок того движения, которое должно завершить судьбы человечества? Многое, предшествовавшее великой минуте, когда благая весть была провозглашена божественным посланцем, было предназначено для приготовления к ней мира, и в наши дни, без сомнения, также произойдет многое для подобной же цели, перед тем, как мы получим от неба новую благую весть. Будем ждать.

Не поговаривают ли о всеобщей войне? Я утверждаю, что ее не будет. Нет, друг мой, путь крови уже не есть путь провидения. Как бы ни были глупы люди, они не будут больше терзать друг друга как звери:¹ последняя река крови пролилась, и сейчас, когда я вам пишу, источник ее, слава богу, иссяк. Без сомнения, нам угрожают еще грозы и общественные бедствия, но уже не народная ярость принесет людям блага, которые им суждено получить: отныне не будет больше войн, кроме случайных — нескольких бессмысленных и смешных войн, чтобы вернее отвратить людей от привычки к убийствам и разрушениям. Наблюдали ли вы за тем, что творилось во Франции? Не казалось ли, что она подожжет мир с четырех сторон? И что же? Ничего подобного. Что происходит? В глаза посмеялись любителям славы, захвата, мирные и разумные люди восторжествовали, старые фразы, которые так хорошо звучали еще недавно в ушах французов, не находят в них больше отклика.

Отклик! Вот о чем я мечтаю. Очень, конечно, хорошо, что господа Ламарк и его присные не находят во Франции отклика, но я, друг мой, найду ли его в вашей душе? Увидим. Однако из-за этого сомнения перо выпадает у меня из рук. От вас будет зависеть, чтобы я опять взялся за него, выразите мне немного симпатии [пожалуйста] в вашем следующем письме. Нащокин говорит, что вы поразительно ленивы. Поройтесь немного в своей голове, особенно же в своем сердце, которое так горячо бьется, когда хочет: вы найдете больше чем нужно, чтобы мы могли писать друг другу до конца наших дней. Прощайте, милый старый друг. А моя рукопись? Чуть было не забыл про нее. Вы-то не забудьте о ней, пожалуйста. Чаадаев.

18 сентября.

Я узнал, что вы получили назначение, или как это назвать? что вам поручено написать историю Петра Великого. В добрый час! Поздравляю вас от всей души. Перед тем как высказываться дальше, я подожду, пока вы сами заговорите со мной об этом. Прощайте же.

Я только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт, вы, наконец, угадали свое призвание. Не могу достаточно выразить свое удовлетворение. Мы побеседуем об этом в другой раз, обстоятельно. Не знаю, хорошо ли вы понимаете меня. Стихотворение к врагам России особенно замечательно, это я говорю вам. В нем больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. Да, друг мой, пишите историю Петра Великого. Не все здесь одного со мною мнения, вы, конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят — а мы пойдем вперед, когда найдена &lt,……&gt,¹ одна частица подталкивающей нас силы, то второй раз ее наверное найдешь целиком. Мне хочется сказать себе: вот, наконец, явился наш Данте &lt,….&gt,¹ это было бы, может быть, слишком поспешно. Подождем.

5. П. Я. Чаадаев — С. Л. Пушкину.

                                                                   [Вторая половина февраля 1837 г. Москва].

Je vous remercie beaucoup, cher Monsieur Pouchkine, de votre souvenir. Permettez moi de garder la lettre de Joukofsky [1] jusqu’&agrave, demain. J’ai envis de la faire voir &agrave, Orlof, l’un des admirateurs les plus chauds de notre illustre mort [2]. On vient de me rendre mes papiers [3] et j’y ai retrouv&eacute, une lettre d’Alexandre qui a reveill&eacute, tous mes r&eacute,grets. C’est la seule qui me reste des nombreuses lettres qu’il m’avait &eacute,crites &agrave, differentes &eacute,poques de sa vie, et je suis heureux de l’avoir retrouv&eacute, [4]. &Agrave, demain donc la lettre de Joukofsky.

Votre tout devou&eacute, Tchadayef.

На обороте: Monsieur Monsieur Serge Pouchkine.

Сноски

1) Петръ Яковлевич Чаадаев имеет в виду известное письмо Жуковского к С. Л. Пушкину, помеченное 15-мъ февраля 1837 г. и вошедшее в его статью ‘Последние минуты Пушкина’, помещенную в ‘Современнике’ 1837 г., N 1, стр. I-XVIII.

2) Генерал Михаил Федорович Орлов (род. 25-го марта 1788, ум. 19-го марта 1842 г.), женатый на Екатерине Николаевне Раевской (ум. 1885 г.) и проживавшій в это время в Москве, его биографию см. в книге М. О. Гершензона ‘История молодой России’, М. 1908, стр. 1-74.

3) После напечатания в  No 15  ‘Телескопа’ за 1836 г. известного ‘Философического письма’ Чаадаева у него был сделан (в октябре 1836 г.) обыск, при чем все бумаги его были взяты для отправления в III Отделение, сам же он был объявлен умалишенным, медико-полицейский надзор с Чаадаева былъ снят лишь в октябре 1837 г. (М. О. Гершензон. П. Я. Чаадаевъ. Жизнь и мышление. С.-Пб. 1908).

4) На самом деле писем Пушкина к Чаадаеву до нас дошло больше, здесь, вероятно, он имеет в виду то письмо Пушкина (от 6-го июля 1831 г.), которое было напечатано впоследствіи в ‘Oeuvres choisies de Pierre Tchadaef publi&eacute,es pour la premi&egrave,re fois par le P. Gagarin, de la compagnie de J&eacute,sus, Paris — Leipzig. 1862, стр. 166-168.

Приложение:

Письмо А. С. Пушкина П. Я. Чаадаеву
19 октября 1836 года

Благодарю за брошюру, которую вы мне прислали*. Я с удовольствием перечел ее, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана. Я доволен переводом: в нем сохранена энергия и непринужденность подлинника. Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что Схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена.

Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, уоторое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве.

Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — так неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон?

А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя, как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскоблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал.

Вышло предлинное письмо. Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что эо отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили… Наконец, мне досадно, что я не был подле вас, когда вы передавали вашу рукопись журналистам. Я нигде не бываю и не могу вам сказать, производит ли ваша статья впечатление. Надеюсь, что ее не будут раздувать. Читали ли вы 3-1 No ‘Современника’? Статья ‘Вольтер’ и Джон Теннер — мои, Козловский стал бы мои провидением, если бы захотел раз навсегда сделаться литератором. Прощайте, мой друг. Если увидите Орлова и Раевского, передайте им поклон. Что говорят они о вашем письме, они, столь посредственные христиане?

* —  речь идет о ‘Философическом письме’ (первом), опубликованном в ‘Телескопе’.