Письма 1871-1872, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1872

Ceci est pour t’avertir que j’arrive lundi 3 h. 40 Cloyes avec les pilules, les hutres, le saumon et l’eau de Cologne. Gaston n’a qu’ venir me chercher avec le Philosophe¹. Je t’embrasse.

3115. ПОЛИНЕ БРЮЭР
26 февраля (9 марта) 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Samedi, 9 mars 72.

Ch&egrave,re Paulinette,

J. Tourguneff.

3116. В. В. СТАСОВУ
1(13) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Середа, 13-го/1-го марта 1872.

Обращаюсь к Вам с следующей просьбой, почтеннейший Владимир Васильевич. На днях Вы получите книгу нашего доброго Ральстона ‘The Songs of the Russian people’¹. Составлена она очень добросовестно, по источникам — и мы, русские, обязаны всячески поощрить этот труд. Ничего подобного ни на одном европейском языке еще не являлось — и Ральстон стоит того, чтобы такой компетентный судья, каков Вы, погладил его по головке. И он Вам за это спасибо скажет, и Ваш покорный слуга. Я полагаю — статейка в ‘Вестнике Европы’ самая будет лучшая штука. Со своей стороны я напишу Стасюлевичу. Книга издана роскошно, как все английские издания.

Мой отъезд из Парижа затянулся — так что раньше конца апреля я в Петербург не попаду — и пробуду там недели три, четыре. Надеюсь увидеться и беззлобиво поспорить с Вами. Известите меня, пожалуйста: что, Антокольский — в Петербурге? Женился? Как его здоровье — и что он делает?²

Желаю Вам всего хорошего и остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

Наш общий знакомый W. Ralston издал наконец свою книгу ‘The Songs of the Russian people’^l — и послал Вам экземпляр, почтеннейший Михаил Матвеевич. Труд, как Вы увидите, весьма почтенный — и нам, россиянам, следует его поощрить. Я уже написал Стасову (В. В.), чтобы он написал о нем статейку² — и не сомневаюсь в том, что Вы не откажетесь поместить ее в ‘В<естнике> Е<вропы>‘, которому от души желаю 10 000 подписчиков! Заранее благодарю Вас и от имени Ральстона, и от моего.

Russie.
St-Ptersbourg.
Mr W. Stassof.
В С.-Петербург.
На Моховой, в доме Мелихова.
Его высокоблагородию
Владимиру Васильевичу Стасову.

3117. М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ
1(13) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Середа, 13/1-го марта 72.

Я даже совещусь говорить, когда я прибуду в Петербург (‘волки, волки!’)³ — но, кажется, много существует вероятностей, что в конце апреля я буду иметь удовольствие пожать Вам руку под Вашим гостеприимным кровом.

Будьте здоровы, благополучны — и не давайте пожрать себя разным Лонгиновым!

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3118. КЛАРЕ ТУРГЕНЕВОЙ
1(13) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue Douai.
Mercredi, 13 mars 72.

Ch&egrave,re Madame,

Khanykoff et moi — nous avions eu l’intention d’aller faire une visite Vert-Bois demain jeudi, mais des empchements se sont mis en travers — et je viens vous demander la permission de remettre cette visite au jeudi de la semaine prochaine — bien sr par exemple¹.

J’esp&egrave,re que vous allez tous tr&egrave,s bien et je vous dis mille amitis.

Tout vous
J. Tourguneff.

3119. Н. В. ХАНЫКОВУ
1(13) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Середа, 13-го марта 72.

Я только что собирался известить Вас, милейший Н<иколай> В<ладимирович>, что завтра не могу никак ехать к Тургеневым — и что эту поездку надо отложить на неделю. Кстати ж и погода, вероятно, к тому времени исправится. Впрочем, я их известил с своей стороны¹.

По поручению Я. П. Полонского, посылаю Вам прилагаемое стихотвореньице. Вот его слова ‘Отдай… Ханыкову — моему старому знакомцу и закавказскому патрону. Я знаю, что он меня не забывает — и это меня трогает’². Стихотворенье туманновато — но есть красивые обороты³.

Боже! До какого барахтанья в грязи дошло Версальское собрание! Кажется, дело разыграется худо⁴.

Vale et me ama.

Ваш Ив. Тургенев.

P.S. Неужели восемьдесят тысяч франков! Это что-то слишком баснословно.

3120. П. В. АННЕНКОВУ
2(14) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 14/2-го марта 1872.

Любезный друг Павел Васильевич, искренно сочувствую Вашему горю: это — почти неизбежная темная сторона счастливой семейной жизни¹. Известие это было для меня не совсем неожиданно: меня предуведомила mile Marie Dumas, за ласковый прием которой благодарю Вас искренне. Она бой-девка, в душе, полагаю, великая ерница — но не глупа и не без таланта. Быть может, она в Петербурге соберет кой-какие гроши.

Беренс Вас беспокоить не будет, я уговорил его отложить печатание перевода до моего приезда² — и я сам всё это просмотрю. А прибуду я в Петербург — если жив буду — на святой непременно, ибо выезжаю отсюда в 15-х числах апреля нового стиля — и в Бадене и в Берлине остановлюсь всего на день.

Луиза Геритт написала наконец к своим родителям, которых она выдает за каких-то подозрительных тиранов — тогда как она всю жизнь делала положительно всё, что хотела, а они только распинались за нее и отдавали ей последние денежки. Но как она представляет — гораздо интереснее! Пусть эта комета гуляет себе где и как угодно.

Сообщите, если услышите что, о житье-бытье семьи Н. А. Милютина. Этот человек оставил не только политический — но просто человеческий глубокий след.

‘Каменный гость’, стало быть, провалился?³ Я, признаюсь, не знаю большего святотатства, как это посягновение бессильного музыкантишки на одно из грандиознейших произведений поэзии! Очень нуждались пушкинские стихи в этой пошлой ‘трень-брени’.

Мне, может быть, придется увидать великолепный бал с солнцем и звездами — если он будет отложен до святой.

Здесь происходит каша и кавардак невообразимые. Каковы последние два заседаньица Версальской ассамблеи!⁴И что замечательнее всего: никакого, даже насильственного, выхода из этого себе представить нельзя, ибо ни одна партия не довольно сильна, чтобы произвести какой-либо coup d’tat — а потому нечего ожидать скорой перемены vue. C’est un effondrement. А в это самое время, посмотрите, какими исполинскими шагами идет Германия!⁵

Здешние мои друзья благоденствуют. Г-жа Виардо пела с истинно беспримерным успехом в консерватории и в цирке Pasdeloup⁶. Ханыков толстеет и добреет. Мы с ним изредка едим устрицы. Завтра в ‘Revue des Deux Mondes’ появляется перевод ‘Степного короля Лира’, значительно урезанный и укарноушенный. Скучная операция!⁷

Засим прошу Вас передать мое теплое сочувствие Вашей жене. Обнимаю Вас и до свиданья.

Ваш Ив. Тургенев.

3121. Я. П. ПОЛОНСКОМУ
2(14) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 14/2 марта 1872.

Любезный друг Яков Петрович, как исправный корреспондент, отвечаю немедленно на твое письмо¹ — и тоже по пунктам:

1.) Стихотворение ‘Утес’ доставлено толстому приятелю Н. В. Ханыкову. Он процветает².

2.) По заведенной между нами привычке быть откровенным скажу тебе, что присланное тобою стихотворение ‘Блажен озлобленный поэт’ не совсем мне нравится, хотя и носит печать твоей виртуозности. Оно как-то неловко колеблется между иронией и серьезом — оно либо не довольно зло, либо не довольно восторженно — и производит впечатление в одно и то же время и неясное, и напряженное. Я не сомневаюсь в том, что Ст<асюлевич> его не принял не из политики — а просто потому, что оно ему не понравилось. Впрочем, я даже не понимаю его намека на того, на кого ты якобы намекал — и если ты отгадал, о ком шла речь, то я только вложил в рот палец изумления! Я не говорю о первой половине — тут несомненно фигюрирует Некрасов — хотя ты и не допускаешь этого — но кто во второй половине (которая гораздо слабее первой)? Ты сам? Нет, это всё не вытанцовалось³.

3.) Тем хуже для Фета, если он к тебе не заехал. Философия Льва Толстого и его собственная его совсем с толку сбили — и он теперь иногда такую несет чушь⁴, что поневоле вспоминаешь о двух сумасшедших братьях и сумасшедшей сестре этого некогда столь милого поэта⁵. У него тоже мозг с пятнышком. А что Мещерский не понял его статей — дело весьма естественное⁶.

4.) Что же касается до ‘Гражданина’ самого кн. Мещерского — то это, без сомнения, самый зловонный журналец из всех ныне на Руси выходящих⁷. Он мне его посылает. Предсказываю ему (журналу, не Мещерскому) скорое околение — и не насильственной смертью.

5.) У твоих парижских знакомых был два раза и намерен их посетить еще на днях. Они очень добрые и хорошие люди⁸.

6.) Чайковского я видел в Москве и слышал его музыку и находился с ним в переписке — но лично с ним не познакомился⁹. Он мне кажется человеком весьма симпатическим — и талант у него несомненный, во всяком случае, гораздо более замечательный, чем у всех гг. Кюи, Балакиревых и прочих бездарностей, которых (так же как и покойного Даргомыжского) стараются раздуть в гении. Увертюру, о которой ты пишешь, я не слышал¹⁰.

7.) Ты мне не говоришь ничего о своем здоровье. Как я должен это понимать? Вероятно, в хорошем смысле.

8.) О ‘Вешних водах’ я — как вообще о всех вещах поконченных и сданных в архив — перестал думать. Я рад, что иные кушают да похваливают¹¹, а кто выплевывает — это его дело. Пусть берется за другие яства. Quod scripsi, scripsi¹².

9.) Отсюда я выезжаю 20-го/8-го апреля — и потому, если никакой беды не приключится, на святой неделе предстану перед тобою в виде белого яйца — и похристосуюсь. А до тех пор будь здоров, работай, не хандри — и поклонись от меня твоей милой жене.

Преданный тебе
Ив. Тургенев.

P.S. Ты, злодей, опять не выставил своего адресса — и я должен был с полчаса копаться в старых письмах, пока не отыскал его.

3122. ЛЮДВИГУ ПИЧУ
6(18) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Montag, d. 18, Mrz 72.

Liebster Pietsch, ich htte lngst auf Ihren so freundlichen Brief antworten sollen¹ — aber ich (bin) ein sehr faules Thier! Doch kein undankbares! Es hat mich sehr gefreut zu wissen, dass Sie mich immer noch lieben — und ich habe mir Vorwrfe gethan, daran gezweifelt zu haben.

Das Leben rollt sich hier ganz leidlich ab. Frau Viardot hat zwei mal — im Conservatore und im Cirque Pasdeloup, mit ganz enormen Beifall gesungen — und das hat ihre Stimmung gehoben — und sie fhlt sich ganz munter und wacker, arbeitet jedoch zu viel. Mit der Familie geht es auch gut. Ich dusele so hin und bereite mich auf meine russische Reise. Ich verlasse Paris am 20-ten April — gehe ber Baden — wo ich ein paar Tage bleibe — nach Berlin und dann weiter. Am 25-ten April — so etwa — sehen wir uns ganz gewiss².

Man hat hier eine Ausstellung der Н. Regnault Bilder, Skizzen u.s.w. organisirt (desselben Regnault, der im vorigen Jahr, ein paar Tage vor dem Friedensschluss — so unglcklich erschossen wurde). Es lohnt sich die (oder der? — wie sagt man?) Mhe, hierher zu kommen um das zu sehen. Regnault ist unstreitig der grsste Colorist der Neuzeit. Was htte noch alles aus dem werden knnen!³

Also — viele Grsse an alle Freunde und an die Familie. Bleiben Sie gesund und guten Muthes — und auf Wiedersehen!<...>

3123. ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ
Середина февраля — 9(21) марта 1872. Париж

Mon vieux Flaubert, j’ai oubli hier de vous prvenir de ne pas dire ou devant Viardot que j’ai dn chez la princesse¹, il a une grande haine pour l’Empire (je vous dirai pourquoi un jour) et il serait afflig de savoir que je frquente ses ennemis. Mme V — sait — elle — o j’ai t. On vous attend ce soir. Il n’y aura personne que moi.

Au revoir.

Votre fid&egrave,le J. T.

Jeudi.

3124. ПОЛИНЕ БРЮЭР
10(22) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Vendredi, 22 mars 1872.

Ma ch&egrave,re Paulinette,

Cela ne m’a pas amus non plus de rester si peu avec toi¹— mais tout droit de la gare du chemin de fer je suis all chez le dentiste qui m’a abm — de faon que j’ai t oblig d’aller chez un autre — et cela n’est pas fini encore — et je souffre toujours de ma maudite dent, o une inflammation du prioste s’est dclare. C’est fort ennuyeux, je t’assure — mais il n’y a d’autre rem&egrave,de que la patience.

J’esp&egrave,re que tu te soignes beaucoup², je te promets d’aller voir les beaux-parents avant Pques et je rit&egrave,re ma parole de ne pas partir sans aller te voir³. En attendant je vous embrasse tous les deux.

J. Tourguneff.

3125. M. Г. ПЕЦОЛЬД
10(22) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Freitag, d. 22/10. Mrz 1872.

Wertheste Frau v Pezold!

Ich habe Ihren liebenswrdigen Brief bekommen und zugleich mit ihm eine Zuschrift vom Rdacteur der ‘Nordischen Presse’ — Herrn Baerens — worin er mich bitter die Publication der ‘Frhlingsgewsser’ — nicht spter, als bis zum 1-ten April, aufzuschieben¹. Nun kann ich aber nicht frher nach Petersburg kommen, als am 20-ten April — und so entschliesse ich mich, im Vertrauen auf Sie, gndige Frau, die Autorisation zur sofortigen Publication zu geben, wenn es ihm auch recht ist. Auch ist es nicht nothwendig, dass Herr Annenkoff die Revision der Uebersetzung bernehme: wie gesagt, ich lege das Schicksal meiner Novelle ganz in Ihre Hand².

Es wird mich sehr freuen, Ihre persnliche Bekanntschaft zu machen³ — und bis dahin bitte ich Sie, die Versicherung meiner aufrichtigen Verehrung zu empfangen.

Ihr ergebener
I. Turgenjew.

Vor einigen Tagen habe ich den 3-ten Theil Ihrer ‘Sittengeschichte Rom’s’ empfangen — und sage Ihnen meinen besten Dank fr diese schne Gabe¹. Ich zweifle nicht, dass ich an diesem Bande eben so viel Freude haben werde — wie an den beiden ersten. Ich habe mich sogleich an die Leetre gemacht. Wie prchtig und wahr ist schon gleich das erste Capitel vom ‘Luxus’!

Russie.
St-Ptersbourg.
Mme M. de Pezold.
В С.-Петербурге, на Моховой, No 14 — 8.
Г-же M. фон Пецольд.

3126. ЛЮДВИГУ ФРИДЛЕНДЕРУ
10(22) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Freitag, d. 22. Mrz 72.

Werthester Herr Professor,

Ich habe den grssten Theil des Winters hier zugebracht und gehe Ende April nach Russland. Ich mchte doch mein Versprechen endlich halten und Sie in Knigsberg besuchen! In Berlin bleibe ich jedenfalls zwei Tage (wie gewhnlich im Htel de St-Ptersbourg) — und werde Sie benachrichtigen.

Also — hoffentlich — auf Wiedersehen und vielen Dank! Ich drcke Ihnen herzlich die Hand.

Ihr ergebener
I. Turgenjew.

P.S. Der Familie Viardot geht es hier ganz besonders gut. Sie lsst Sie freundlichst grssen.

Любезнейший друг Павел Васильевич, третьего дня мне попался в руки совершенно случайно старый No ‘Нового времени’, в котором повествуется, будто бы в Киеве на поминательном обеде 19-го февраля послали сочувственную телеграмму между прочими и мне — за ‘Записки охотника’¹. Я никакой телеграммы не получил и даже не знаю, не утка ли это корреспондента, но если это правда, то я, не желая прослыть неблагодарным и не чувствующим сделанную мне честь, которая, напротив, очень меня трогает, прошу Вас вооружиться своим изящным пером и сказать по этому поводу quelques paroles bien senties от моего имени и с моей оторизацией — хоть в ‘С.-П<етер>бургских ведомостях’². Я искренно благодарен г-дам киевлянам, если только всё это не выдумка.

Prusse.
Herrn Dr. Professor L. Friedlnder
in Knigsberg.

3127. П. В. АННЕНКОВУ
11(23) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Суббота, 23/11-го марта 72.

Засим обнимаю Вас и кланяюсь всем приятелям — и до свидания в апреле!

Ваш Ив. Тургенев.

3128. ЭМИЛЮ ДЮРАНУ
11(23) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Samedi, 23/11 mars 1872.

Monsieur,

Je viens de recevoir votre lettre¹, et comme mon voyage est remis d’une quinzaine de jours (je ne quitte Paris que le 25 avril), j’avoue que je serais fort content de recevoir les 65 pages dont vous me parlez, si cela ne vous cause pas trop d’inconvnients².

Voici ce qui est arriv depuis ma derni&egrave,re lettre: j’ai reu d’un M. Charles de Coutouly, fr&egrave,re d’un rdacteur de ‘L’Avenir National’ et du ‘Temps’³, le manuscrit complet d’une traduction de ‘Veschnia Vody’, avec une demande d’autorisation de publication. Je n’ai pu que lui rpondre par un refus, vu que ma parole tait dj donne, et je vous ai nomm. Alors il est revenu la charge, m’a demand votre adresse et a l’intention, ce qu’il parat, de vous faire des propositions d’arrangement pcuniaire. Je lui ai envoy votre adresse tout en lui rptant que je me considrerais comme compl&egrave,tement engag envers vous, et li par ma parole. Sa traduction est bonne, mais comme j’ai toutes les raisons du monde d’tre persuad de la bont de la vtre, je me borne vous prvenir de ce fait, en vous laissant toute libert cet gard. Je vous consid&egrave,re comme mon traducteur⁴.

En attendant je vous prie de vouloir bien m’envoyer le commencement de votre travail et d’accepter l’expression de mes meilleurs sentiments.

Iv. Tourguneff.

3129. ПОЛИНЕ БРЮЭР
14(26) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Mardi.

Ch&egrave,re fillette,

Les 2000 francs partiront demain — et tu les auras apr&egrave,s-demain. Je suis fort press, je t’crirai davantage demain — je voulais seulement te le dire au plus vite. Je vais mieux. Je t’embrasse, au revoir.

J. Tourguneff.

3130. ПОЛИНЕ БРЮЭР
15(27) марта 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Mercredi^а, 27 mars 72.

Ch&egrave,re fillette,

Voici les 2000 francs promis. Tu m’en accuseras rception immdiatement.

Je n’ai pas encore vu les beaux-parents — mais j’irai demain.

Je vous embrasse tous les deux.

J. Tourguneff.

^a Было: Mardi

3131. В. В. СТАСОВУ
15 (27) марта 1872. Париж

Париж.
48, me de Douai.
Середа, 27/15-го марта 1872.

Из письма Стасюлевича я узнал, любезный Владимир Васильевич, что статью о Ральстоне будет писать Пыпин¹ — а из Вашего письма я вижу, что между Вами действительно проскочила кошка, что очень сожалительно для ‘Вестника Европы’, но тут ничего не поделаешь². Я знаю, что Р<альстон> хотел послать Вам экземпляр, и я полагаю, что Вы его скоро получите, впрочем, я еще раз извещу его. Спасибо за подробности об Антокольском: они очень любопытны. Надеюсь, что он справится с своей задачей — лишь бы здоровье его не выдало³. Что же касается до Репина, то откровенно Вам скажу, что хуже сюжета я для картины и придумать не могу⁴ — и искренно об этом сожалею: тут как раз впадешь в аллегорию, в казенщину, в ходульность, ‘многозначительность и знаменательность’ — словом, в каульбаховщину…⁵ Беда! Гемицикл Делароша⁶ на что мертвенен — но так (как) темперамента живописного у Делароша было столько же, сколько у Краевского, то портить было нечего. Вы напрасно воображаете, что я ‘недолюбливаю’ Глинку: это был очень крупный и оригинальный человек, ну, остальные господа — дело другое, особенно Даргомыжский с его ‘Каменным гостем’. Это так и останется одним из величайших недоумений моей жизни, как могли такие умные люди, как напр. Вы и Кюи, в этих вялых, бесцветных, бессильных — бессильных, извините! до старческого <- - -> — речитативах, кое-где тоскливо пересыпанных мучительными подвываниями ‘для ради’ фантастичности и колорита, как могли Вы, повторяю, в этом ничтожном писке открыть — что же? не только музыку, но даже гениальную, новую, ‘делающую эпоху’ музыку!!?!! Неужто это бессознательный патриотизм? Я, признаюсь, кроме святотатственного посягновения на одно из красивейших созданий Пушкина, в этом ‘Каменном госте’ ничего не нашел. Ну а теперь можете хоть голову мне рубить!

Изо всех ‘молодых’ русских музыкантов только у двух есть талант положительный: у Чайковского и у Римского-Корсакова. А остальных всех — не как людей, разумеется, как люди они прелестны — а как художников — в куль да в воду!⁷ Египетский король Рампсинит XXIX-й так не забыт теперь, как они будут забыты через 15, 20 лет — это одно меня утешает⁸.

Я выезжаю отсюда через 4 недели и в конце апреля буду в Петербурге, где я надеюсь увидеть Вас и всласть с Вами поспорить, если только Вы захотите беседовать с таким еретиком, как я.

Дружески жму Вам руку.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

P.S. Вы, как все русские, не выставляете своего адресса — и я целых два часа должен был рыться в старых письмах и бумагах.

Любезный Никита Алексеевич, вчера пришел вексель от Ахенбаха в 6920 фр. — а вслед за ним явилось и Ваше письмо. Курс заграничный нашего рубля стоял в 4 франка лет 25 тому назад: эти блаженные времена давно прошли — и он теперь беспрестанно колеблется, восходя иногда до 3,70 сантимов (по 100 в франке) и падая даже до 260! Присылка Ваша в декабре 2000 руб. принесла мне 7089 фр. (по 354 с<антима> за рубль) — но с тех пор курс понизился — и я потерял около 170 франков. Но этому горю помочь нельзя, и на том спасибо!

Russie. St-Ptersbourg.
Mr Stassoff.
В С.-Петербург.
На Моховой, в д. Мелихова.
Его высокородию
Владимиру Васильевичу Стасову.

3132. Н. А. КИШИНСКОМУ
16(28) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 28/16-го марта 1872.

Наши выкупные дела — словно ткань пресловутой Пенелопы, то соткутся — то опять распустятся. Надо иметь терпение! Хорошо еще, что с Хмелевым идет на лад¹.

Итак, Афанасий скончался… Жаль старого товарища по охоте!² Прошу Вас оказывать некоторые — возможные — льготы дочери его Анне — по некоторым давно исчезнувшим, но мною не забытым причинам³.

Жаль мне, что Вы вдруг — хотя, надеюсь, временно — лишаетесь двух помощников в Кадном и в Тапках, особенно жаль тапковского бурмистра. Старайтесь сами сохранить свое здоровье.

Вы мне более о Серебрякове не пишете, из этого я заключаю, что этот смертный успокоился.

Желаю Вам всего хорошего — и до свидания в мае!

Ив. Тургенев.

3133. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ
16(28) марта 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 28 (16) марта 72.

Почтеннейший Сергей Дмитриевич, хоть я знаю, что в таком великом горе, каково Ваше, выражения сочувствия, даже искреннего, помогают мало — однако не могу не выразить Вам его и уверить Вас, что Ваша скорбь нашла отголосок в моем сердце, и я понял, как должна была поразить Вас эта потеря¹. Все мы на смерть осуждены — hodie mihi, eras tibi² — это плохое утешение, но другого нет, если только не искать его в религии… Но Вы, может, знаете, это не по моей части. Авось время хоть несколько облегчит Вашу печаль.

Я потому Вам не высылаю продолжения ‘Ведомостей’, что не получал ответа, полагал, что Вы, быть может, уже переселились в другое место Швейцарии, завтра отправляется к Вам большая пачка³.

Сам я остаюсь здесь еще с месяц, а там в Россию и оттуда в Карлсбад. В конце июля я опять здесь — но надолго ли, не знаю.

Во Франции всё та же неопределенность и шаткость, однако республика словно окрепла в последнее время. Торговля здесь улучшилась, и золото снова появилось в изобилии.

Как же Вы в Париж?

Дружески жму Вам руку. Остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

3134. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
16(28) марта 1872. Париж

48, rue de Douai.
Jeudi, 28 mars 72.

Mon cher ami,

Il est probable qu’on ne fera pas de musique demain soir chez Mme Viardot, ainsi si c’est pour entendre de la musique que vous vouliez venir — attendez une semaine encore — j’ai cru devoir vous prvenir.

А bientt en tous cas et mille amitis.

J. Tourguneff.

3135. Н. В. ХАНЫКОВУ
22 или 23 марта (3 или 4 апреля) 1872. Париж

Париж.
48, rui de Douai.
Четверг, 3-го апр. 72.^а

Любезнейший Ханыков, сегодня вечером большое собрание у Ж. Симона в Министерстве просвещения (rue Grenelle, St-Germain). Если Вы любопытствуете услыхать г-жу Виардо и увидеть Тиэра и прочих знаменитостей — то вот Вам пригласительный билет. Я там буду. Начало в ³/₄ 10-го.

Ваш Ив. Тургенев.

Любезнейший Павел Васильевич, спасибо за исполнение моей просьбы: я сейчас прочел в ‘С.-П<етер>бургских ведомостях’ то, что Вы сказали от моего имени: лучше бы я выразиться не мог — и я именно это чувствовал¹.

3136. П. В. АННЕНКОВУ
23 марта (4 апреля) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 4-го апр./23-го марта 72.

(Кстати — фотографию ‘Ивана Грозного’ я давно получил — и она висит у меня на стене спальни)².

Меня Вы, конечно, дождетесь в Петербурге, ибо через 3 недели меня уже в Париже не будет — и, может быть, мы так устроимся, что вместе выедем за границу. Мы тогда же потолкуем о выборе местности для летнего пребывания. Этих благ в Германии не оберешься. Около Дрездена есть, напр., прелестный Таранд с превосходными пенсионами и т.д., и т.д.

Анекдот о ‘Калебе’ Жуковских прекрасен — но здесь ходят слухи, что сама барышня уехала в Америку для окончательного свидания³.

Здесь наступает тишина, лишь изредка возмущаемая такими явлениями, каков процесс Трошю…⁴ республика словно собирается установиться, именно потому что она — временная, provisoire.

Чрезвычайно замечательна статья Белюстина в ‘Беседе’, и удивляюсь же я, что это всё проходит ему даром⁵.

Кланяюсь Вашей жене, друзьям и Вас обнимаю.

Ваш Ив. Тургенев.

3137. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
23 марта (4 апреля) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Четверг, 4-го апр./23-го марта 72.

Любезнейший брат Николай Сергеевич, спасибо за присланные вырезки из газет. Решительно наша^а старая Москва ‘veut faire feu des quatre pieds’ и удивить Европу¹. Надеюсь, что, как бы ни возвысились цены на жизненные припасы, они не превзойдут твоих средств — и ты не покинешь Москвы, не дождавшись меня (это будет в самом начале мая месяца), тем более что за границу — на воды — раньше июня ехать незачем. Душевно радуюсь тому, что Анне Яковлевне стало лучше, и уверен, что пребывание в теплом климате окажет благодетельное влияние на ее здоровье.

Заявление киевлян меня сердечно тронуло — и ты, вероятно, уже прочел в ‘С.-П<етер>бургских ведомостях’ то, что я сказал по этому поводу². Что же касается до мнения публики насчет меня как литератора, то оно подвержено приливам и отливам — и я уже слишком старый воробей, чтобы бросаться на эту мякину. ‘Tout casse, tout passe, tout rasse’ — a эти чувства прежде всего. Отупел я очень за эти последние два года.

Картина Н. Н. Тургенева, слепого, в больнице, возбудила во мне жалость… все-таки я глубоко любил его — и не могу я не дорожить этим прошедшим. Я непременно посещу его — да и ты^б, брат, мог бы то же сделать, вспомнив, что мы, все люди, — жалкие, слабые, на смерть осужденные существа. ‘Сегодня — тот, завтра — я’³ — как же не сострадать своему ближнему — и кто из нас безгрешен, кто имеет право строго судить другого? Я не сомневаюсь, что твое посещение будет для него отрадой в теперешнем горестном его положении.

Итак, до свидания. Кланяюсь А<нне> Я<ковлевне> — и крепко жму твою руку.

Твой любящий брат
Ив. Тургенев.

^а Было: ваша

^б Далее зачеркнуто: бы

3138. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ
25 марта (6 апреля) 1872. Париж

48, rue de Douai.
Samedi soir.
6 mars.^а

Cher Monsieur,

Si je n’ai pas rpondu immdiatement votre lettre — c’est un peu votre faute: comme la plupart de vos compatriotes, vous ne mettez pas votre adresse — et je l’avais compl&egrave,tement oublie — d’autant plus que c’tait Flaubert qui m’avait men chez vous¹. Je n’ai pas pu la trouver dans le gros livre des adresses, j’ai eu enfin la bonne ide de m’adresser la concierge de la P-se Mathilde², qui me l’a donne. Je suis bien content que mon ouvrage vous ait plu — quant vos livres que vous m’avez envoys — je me suis mis aussitt lire l’histoire de de Mailly³ — et je trouve un tr&egrave,s grand intrt ce type curieusement tudi et fouill par vous. Il est bien de notre poque et de tous les pays — mais il est aussi bien franais.

Je serai tr&egrave,s enchant de vous rencontrer et d’avoir une bonne causerie avec vous. Jeudi vous conviendrait-il? Fixez-moi l’heure et le lieu o nous pourrions nous donner rendez-vous Paris pour aller manger quelque part. En attendant recevez mes meilleures amitis.

J. Tourguneff.

^a Так в тексте копии.

3139. ЭМИЛЮ ДЮРАНУ
25 марта (6 апреля) 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Samedi, 6 avril/25 mars 1872.

Votre lettre du 26 mars a t suivie de pr&egrave,s par celle du 20^aet hier j’ai reu le manuscrit que vous m’annonciez¹. M. de Coutouly m’a fait savoir depuis plus d’une semaine que, dans les circonstances prsentes, il renonait sa traduction, ou du moins il ne songeait plus la publier, il l’a fait en fort bons termes et en galant homme en se refusant d’avance croire une infriorit de votre version. Ainsi, de ce ct, tout est arrang, j’ai peine eu le temps de jeter un regard sur votre manuscrit, mais j’en ai lu assez pour voir que M. de Coutouly avait raison².

J’esp&egrave,re avoir tout le manuscrit dans mes mains avant de quitter Paris — et je compte aussi vous trouver Ptersbourg et y faire votre connaissance. J’ai l’intention de faire un petit changement dans la fin de ‘Veschnia Vody’: de l’adoucir un peu en introduisant une nouvelle sc&egrave,ne. Ce ne sera pas long et nous arrangerons cela facilement en une heure de temps³.

Mon arrive Ptersbourg aura lieu avant la fin d’avril vieux style, et mon retour Paris au mois de juin. J’esp&egrave,re que ces dates ne drangent pas vos calculs.

Je vous crirai encore d&egrave,s que j’aurai reu la fin de votre traduction, et j’irai vous voir d&egrave,s le lendemain de mon arrive Ptersbourg. En attendant je vous prie d’accepter l’assurance de mes meilleurs sentiments.

Iv. Tourguneff.

^a Так в тексте публикации.

3140. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
26 марта (7 апреля) 1872. (?) Париж

48, rue de Douai.
Dimanche matin.

Mon cher ami.

Voici ce que j’ai vous rpondre: je poss&egrave,de en effet en ce moment une traduction compl&egrave,te (de Mr de Coutouly) de ma nouvelle¹ — mais je ne puis la donner au ‘Temps’ — car j’avais donn au commencement de cette anne Mr E. Durand de St-Ptersbourg l’autorisation de me traduire — er de cette traduction-ci je n’ai que les deux tiers environ. Le reste n’arrivera pas avant quinze jours — ou trois semaines. J’ai d crire Mr de Coutouly qu’ mon grand regret — ma parole tant donne — la traduction ne pouvait pas paratre. Il faudra donc attendre encore. Mais j’aurai tout le manuscrit avant mon dpart pour la Russie — et vous l’aurez immdiatement.

Je suis tr&egrave,s enchant que ‘Le Temps’ veuille de moi — et je ne demande pas mieux que de faire des affaires avec lui.

Mille amitis et au revoir.

J. Tourguneff.

3141. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ
27 марта (8 апреля) 1872. Париж

48, rue de Douai.
Lundi, 8 avril 72.

Cher Monsieur,

Je viens, en toute hte rectifier une tourderie que j’ai commise et dont je m’apperois sur-le-champ. Je vous avais parl de jeudi pour notre entrevue — et prcisment ce jour-l je dne chez des parents hors de Paris, auxquels je l’avais promis depuis quinze jours¹. Voulez-vous accepter lundi prochain au lieu de jeudi? Je n’ai pas encore reu votre rponse — mais si vous ne me faites rien savoir, je saurai que cela veut dire ‘oui’.

Mille excuses et tout autant d’amitis.

J. Tourguneff.

3142. Н. А. КИШИНСКОМУ
27 марта (8 апреля) 1872. Париж

Париж.
48, me de Douai.
Понедельник, 8-го апр./27-го марта 1872.

Любезный Никита Алексеевич, я получил вчера Ваше письмо от 18/30-го марта¹. Вы уже знаете из моего последнего письма², что деньги через Ахенбаха (2000 р. сер.) мною получены. Денег мне более не высылайте, не нужно—а храните их до моего приезда.

Что касается до продажи тамбовского имения³ — то я не знаю (не помня цифру годового дохода), выгодна ли или нет предлагаемая цена в 9700 р. Притом же Вы сами не высказываете Вашего мнения на этот счет. Я полагаю, лучше всего дождаться моего возвращения и личных переговоров с Вами.

Я рад, что дела в Кадном и Тапках по крайней мере временно уладились⁴.

Здесь у нас царствует ужасный холод, не знаю, как у Вас.

До скорого свидания, а пока — будьте бодры и здоровы.

Доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3143. А. А. ФЕТУ
29 марта (10 апреля) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Середа, 10-го апр./29-го марта 1872.

Итак, любезнейший А<фанасий> А<фанасьевич>, добродушный дуботол В.А. Шеншин приказал долго жить!¹Смерть действительно сильно щелкает вокруг нас… уж точно ‘battle of life! ‘² Желаю Вам как можно долее продержаться под этим перестрельным огнем — и радуюсь укреплению Вашего кишечного канала. Пейте воду, воду — в большом количестве!

Что касается до Афанасьева (А. Н.), то позвольте Вам заметить, что Вы не довольно ясно даете себе отчет о подразделениях литературы на так называемую беллетристику, прессу-журналистику и прессу-науку (и педагогику) — или, что еще вернее, Вы сознаете это подразделение, но цените одну беллетристику — да еще какую! поэзию! Но наше Общество основано именно для литераторов, пользу которых Вы с трудом признаете и без которых пришлось бы плохо делу просвещения. Вот оттого-то мы и заботимся об обеспечении этих самых литераторов от голода, холода и прочих гадостей³.

Ну а теперь, так как Вы в своем ‘Exegi monumentum’⁴объективно отнеслись к поэту Фету — то позвольте и мне сделать то же. Фет — действительно поэт в настоящем смысле слова, но ему недостает нечто весьма важное — а именно: такое же тонкое и верное чутье внутреннего человека — его душевной сути^а — каковым он обладает в отношении природы и внешних форм человеческой жизни. Тут не только Шиллер и Байрон, но даже Я. Полонский побивают его в пух и прах. Быть тронутым или потрясенным чрез посредство какого бы то ни было произведения Фетовой музы так же невозможно, как ходить по потолку. А потому, при всей его даровитости, его следует отнести к dii minorum gentium. Уж и это не шутка: через сто лет будут помнить около 20 красивых его стихотворений — чего же еще? Но пусть он себя не повторяет более, как он это делает вот уже 10-й год. Старый соловей — contradictio in adjecto.

А за поход Ваш по поводу сифилиса нельзя Вас не похвалить — вот это дело, дельное дело — и дай бог Вам успеха и помощи отовсюду! На Вашу больницу с домом⁵ я немедленно подписываюсь на сто рублей сер., которые буду иметь удовольствие вручить Вам при нашем свидании в Спасском в мае месяце. А до тех пор будьте здравы и благополучны. Дружески кланяюсь Марье Петровне и крепко жму Вашу руку.

Ваш Ив. Тургенев.

^а Было: жизни

3144. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ
2(14) апреля 1872. Париж

48, rue de Douai.
Dimanche, 14 avril 72.

Cher Monsieur,

Je crains bien que vous n’ayez pas reu les deux lettres que je vous ai crites¹ — car vous ne m’avez pas rpondu au sujet du lieu du rendez-vous que je vous demandais. J’avais pourtant mis exactement votre adresse. Aujourd’hui je viens faire encore une tentative — pour vous faire savoir que devant partir d&egrave,s ce soir pour Bruxelles o je vais rester 2 3 jours, il me serait impossible de dner avec vous demain lundi, comme je vous le proposais dans ma derni&egrave,re lettre. Ecrivez-moi donc un mot, que je trouverai mon retour et qui me prouvera que mes billets vous parviennent.

Je vous serre bien amicalement la main.

Votre tout dvou
Iv. Tourguneff.

3145. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
4(16) апреля 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
16/4-го апреля 1872.

Любезный друг и брат, сейчас получил я твое письмо, в котором ты извещаешь меня о жестокой и скорбной потере, тебя поразившей¹. В моем глубоком и искреннем сочувствии ты, я уверен, не сомневаешься. Женщина, с которой ты около 30 лет прожил в согласии и дружбе и которая умела внушить тебе такую сильную привязанность, не могла не иметь особенных достоинств и не быть дорогою для меня. Понимаю, как должно тебе казаться горьким и несносным твое одиночество, но что же делать — надо стараться жить, пока еще живется, надо стараться создать себе деятельность, прилепиться к чему-нибудь, если главный корень уже навеки вырван! Все мы существа эфемерные, ‘petits papillons d’un moment’, как говорит Вольтер², все осуждены на скорую смерть — и не успеешь оглянуться, как уже всё покончилось! Le tout est de savoir soutenir la vie.

Мне самому очень хочется как можно скорее увидать тебя — и подать тебе братскую руку помощи, я ускоряю свой отъезд — и надеюсь в самых первых числах быть в Москве — и уж конечно остановлюсь у тебя. До того времени, милый брат, старайся не предаваться слишком унынию и отчаянию — и верь в неизменную дружбу твоего брата, который заочно обнимает тебя со всею нежностью и жаром любящего сердца.

До скорого свиданья!

Ив. Тургенев.

3146. П. В. АННЕНКОВУ
7(19) апреля 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Пятница, 19/7-го апр. 72.

Любезнейший друг Павел Васильевич, истинно сокрушусь я духом — если не застану Вас уже в Питере, хотя я понимаю, что Вас должно подмывать к отбытию за границу. Я выезжаю отсюда непременно через 10 дней — т.е. 30-го/18 апр<еля>, и буду, не останавливаясь, скакать в Россию, куда мне еще тем необходимее прибыть поскорее, что третьего дня я получил от брата письмо, в котором он извещает меня о кончине своей жены и умоляет меня^а не оставить его в жертву отчаянию. Женщина она была нехорошая, имела вредное на него влияние — но он ее обожал, жил только для нее, никаких других интересов не имел и теперь находится действительно в весьма жалком положении — так как он совершенно один, без семейства и без друзей.

Оттого я и в Петербурге останусь меньше, чем предполагал (мне хочется увезти брата за границу) — но все-таки, повторяю, было бы горько, если б я не застал Вас.

‘Искры’ я не видел, но что в меня бросают грязью — это в порядке вещей. А для меня ‘Вешние воды’ так далеко отлетели в прошедшее — что я даже и забыл о них¹. Omnia vanitas².

Здесь понемногу всё утихает, но расцветает слабо, так как холода стоят ужасные.

Статьи о Крылове и Щедрине постараюсь привезти — хотя дивлюсь: на что они Вам?³ Фотографические карточки тоже привезу. Не желаете ли еще чего? Напишите, Вы еще успеете. Во всяком случае, уведомьте, когда Вы выезжать собираетесь.

Прочли ли Вы повесть Толстого в ‘Беседе’? Заглавие мне не больно нравится⁴.

Кланяюсь Вашей супруге и обнимаю Вас.

Любящий Вас
Ив. Тургенев.

^а Далее зачеркнуто: приб<ыть>

3147. Я. П. ПОЛОНСКОМУ
7(19) апреля 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Пятница, 7/19-го апр. 72.

Уж на что ты мастер неразборчиво писать, добрый друг Яков Петрович, но в последнем письме¹ превзошел самого себя: я чуть не выл, пробиваясь сквозь твои каракули — и целая четверть письма осталась для меня тайной. Впрочем, большой беды в том нету, так как 10 дней не пройдет после получения тобою настоящего письма — и я предстану пред тобой, как лист перед травой — и тогда вдоволь наговоримся. На этот раз, если здоровье не помешает — а этого нет причины предвидеть — я не обману и приеду наверное.

Мне удалось разобрать то место, где ты жалуешься на свое колено: пожалуйста, не пренебрегай этим и постарайся вылечиться и не допустить себя до анкилозы — т.е. до окостенения сустава! Вычитал я также несколько слов о ‘Каменном госте’ Даргомыжского², поверь мне: это всесо-вершеннейшая дребедень и ерунда, которая лет через десять будет наводить краску стыда на лица тех, которые не тотчас в этом убедились — и даже превозносили это бессильное трясение давно уже мертвого <- - ->.

А засим до скорого свидания — обнимаю тебя и кланяюсь всем твоим.

Любящий тебя
Ив. Тургенев.

3148. Н. В. ХАНЫКОВУ
12(24) апреля 1872. Париж

48, rue de Douai.
Середа, 24-го апр. 72.

Очень мне жаль, любезнейший Николай Владимирович, что нам не удастся пропутешествовать вместе: я выезжаю ровно через неделю — 1-го мая. Но так как мне хочется повидать Вас перед отъездом, то я завтра рано, в 11 часов, зайду к Вам. (Я завтракаю в Вашем соседстве.)

Как это досадно, что Вы потеряли письма Боткина! Неужели нельзя публиковать о них?

Читали Вы ‘Anne terrible’?¹ Там есть куриозы дивные, напр.:

Dans cette cicatrice auguste — le nombril! До свидания.

Ваш Ив. Тургенев.

3149. ПОЛИНЕ БРЮЭР
13(25) апреля 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Jeudi.

Ch&egrave,re Paulinette,

Attends-moi samedi 3 ^ah. 40 min. Je serai oblig de repartir d&egrave,s le lendemain — car je dois quitter Paris mardi pour aller tout droit Moscou. La femme de mon fr&egrave,re vient de mourir¹. Je te conterai tout cela. En attendant je vous embrasse tous les deux.

J. Tourguneff.

^а Далее зачеркнуто: 1/2

3150. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
7(29) апреля 1872. Париж

Lundi.

Voici, mon cher ami, le manuscrit en entier¹.

1^о.) Lisez-le et dites-moi franchement, si vois croyez que cela convient.

2^о.) Je ne veux pas le publier tel qu’il est, il faut absolument que j’introduise vers la fin une sc&egrave,ne o mon hros (qui n’en est pas un du tout) revient sa premi&egrave,re flamme, et o celle-ci le chasse — sans cela c’est trop immoral. C’est une ide arrte et je ne reviendrai pas l-dessus².

Ceci fait que cette chose ne puisse pas tre insre dans ‘Le Temps’ (s’il l’accepte) avant mon retour³. Mais je vous prie d’avoir la complaisance de lire, de me dire votre avis et de me rendre le manuscrit avant mon dpart qui aura lieu dimanche⁴. Si vous le permettez, je viendrai frapper votre porte samedi matin.

En attendant au revoir, mille remerciements, mille excuses et mille amitis.

J. Tourguneff.

3151. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
20 апреля (2 мая) 1872. Париж

48, rue de Douai.
Jeudi, 2 mai.

Hlas, mon cher ami, je crains bien qu’ l’heure qu’il est vous n’ayez dj appris, comment j’ai su gter — non pas un chef-d’uvre, comme le dit votre bienveillante amiti — mais une petite histoire d’amour qui aurait t amusante lire. Cette diablesse de femme m’a sduit, comme elle a sduit ce nigaud de Sanine¹. Goethe avait bien raison de dire qu’ la fin on devient esclave de ses propres cratures². Je compte bien vous voir demain soir. On fera de la bonne musique — nous parlerons de tout cela³.

Tout vous
J. Tourguneff.

3152. К РЕДАКТОРУ <‘С.-ПЕТЕРБУРГСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ’>
21 апреля (3 мая) 1872. Париж

Париж, 3 мая/21 апреля.

М. г.

Вот уже несколько раз как в ‘С.-Петербургских ведомостях’ и в других газетах (как, например, в ‘Новом времени’) было упомянуто о намерении некоторых любителей отечественной словесности почтить меня юбилейным праздником по поводу двадцатилетия, протекшего со времени появления ‘Записок охотника’¹. Так как осуществлению этого намерения не предстоит положительных препятствий и даже, быть может, уже сделаны первые шаги, то считаю долгом обратиться к посредничеству Вашей уважаемой газеты — во-первых, для того, чтобы выразить моим доброжелателям самую глубокую и самую искреннюю благодарность, а во-вторых, и для того, чтобы столь же искренно попросить у них позволения отказаться от предлагаемой чести. Подобные изъявления только тогда имеют место, когда они не дают повода ни к каким отрицательным чувствам, ни к каким сомнениям и недоумениям, а в предстоящем случае это немыслимо. К тому же я уже и так свыше меры награжден сочувствием той части читающей публики, которая не считает мою деятельность бесполезной. Еще раз великое спасибо за честь, но принять ее запрещает мне совесть.

Примите и пр.

Ив. Тургенев.

P.S. Покорно прошу редакцию ‘Нового времени’ и другие редакции перепечатать настоящее письмо.

3153. П. В. АННЕНКОВУ
22 апреля (4 мая) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Суббота, 4-го мая/22-го апр. 72.

Пишу к Вам, любезный друг П<авел> В<асильевич>, не без некоторого трепета, ибо полагаю, что Вас уже в Петербурге нет — и мы с Вами разъедемся и не увидимся, так как от Вас давным-давно нет весточки. На всякий случай сообщаю Вам, что я выезжаю отсюда в будущий четверг, 10-го мая (27-го апр<еля> по-нашему)¹ — и ехать буду не останавливаясь. Авось еще застану Вас! А теперь сообщаю Вам на следующем листе копию с письма, которое я вчера отправил к Коршу для помещения в ‘С.-П<етер>бургских ведомостях’ по поводу толков о якобы устроиваемом мне юбилее². Вы понимаете, что я позволю скорей себе нос отрезать, чем быть предметом обеда наподобие Марио, Кокорева или Погодина³. В подобных затеях есть что-то наполовину детское, наполовину варварское — да и отчего же тогда не праздновать 25-летие Гончарова, Некрасова, Григоровича? Нет, нет, у меня и без того довольно недоброжелателей. Если бы Корш не получил своего письма или по какой-либо причине затруднился его печатать, то прошу Вас убедительнейше сделать надлежащее распоряжение со всем моим уполномочием.

В надежде еще увидеть Вас обнимаю Вас и кланяюсь всем Вашим.

Ив. Тургенев.

3154. Ф. Н. ТУРГЕНЕВОЙ
25 апреля (7 мая) 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Mardi, 7 mai 72.

Ch&egrave,re Mademoiselle Fanny,

Pierre ne m’a malheureusement pas trouv la maison — il m’a laiss cinq exemplaires¹ — mais il ne m’a pas fait savoir qui vous les destinez. Il y en a un pour les Sverbieff — je le sais, un autre sera remis Ptersbourg — Pypine (ou Stassulevitch)²,un troisi&egrave,me Bartenieff Moscou. Mais les deux autres? Voulez-vous que j’en envoie un Ralston Londres qui en ferait, j’en suis sr, le sujet d’un bon article dans quelque Revue?³ Et qui donner le dernier? Peut-tre la Rdaction de la ‘Bessda’ Moscou? Donnez-moi vos instructions sans tarder — car il est probable que je pars vendredi⁴.

Mille amitis Mme votre m&egrave,re et tous les vtres. Je vous crirai de Moscou. Croyez-moi, ch&egrave,re Mademoiselle,

votre bien dvou
J. Tourguneff.

Третьего дня, вернувшись из небольшой поездки в Бельгию¹, я нашел Ваше письмо вместе с рукописью г-жи Энгельгардт² — и вчера же отправил ее к Бюлозу, редактору ‘Revue des Deux Mondes’. Не скрываю Вам^а, что на помещение перевода г-жи Энгельгардт не предстоит почти никакой надежды — и не потому, чтобы перевод был нехорош — напротив, он сделан замечательно ловко и даже поэтически — но потому, что ‘R des 2 M‘ вообще не помещает стихов³ — а переводных уже подавно.

Mademoiselle Fanny Tourguneff,
Vert-Bois,
pr&egrave,s de Bougival

3155. В. А. ЧЕРКАССКОМУ
25 апреля (7 мая) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Вторник, 7-го мая/25-го апр. 72.

Любезнейший князь,

Ей непременно нужно имя — да еще крупное. Что же касается до моего влияния, о котором Вы упоминаете, то оно именно теперь ниже нуля — ибо я лично разошелся с этими господами, во-первых, потому, что они измучили меня безобразными урезками в ‘Степном короле Лире’⁴, а во-вторых, и потому, что они, обещавши (безо всякого со стороны моей требования) 200 франков за лист, спустили, по напечатанию, эту цену до ста — что моему карману ущербу не причинило, но, так сказать, заехало в физиономию моей амбиции. Вся эта штука сделана была против моей воли — и никакой охоты к дальнейшим сношениям во мне не возбудила⁵.

Но чем черт не шутит — быть может, и напечают ‘le chevalier avare’.

Выезжаю я отсюда через три дня и, так как я в Петербурге останусь недолго, то вскорости буду иметь удовольствие с Вами свидеться.

А писать я вынужден на имя М.А. Милютиной — так как Вы, по жестокой привычке всех русских, адресса своего не выставили. Правду сказать, кто же не знает князя Черкасского в Москве? Но всё вернее выставить определенный адресе.

Кланяюсь княгине, жму Вашу руку и говорю: до свидания!

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

Pour clbrer mon dpart qui aura lieu lundi, il y aura une grande sauterie (pour ne pas dire un bal) la rue de Douai dimanche¹. Venez-y si a vous amuse avec Jeanne pas tard, 6 h. 30, car il faudra se coucher de bonne heure, et amenez les deux jeunes messieurs Fournier, ainsi que d’autres danseurs si vous en connaissez qui soient aussi aimables que ceux-l! Au revoir et mille amitis.

3156. ЛУИ ПОМЕ
28 апреля (10 мая) 1872. Париж

Vendredi, 10 mai.
48, rue de Douai.

Mon cher ami,

Votre J. Tourguneff.

3157. ЛУИ ПОМЕ
29 апреля (11 мая) 1872. Париж

48, rue de Douai.
Samedi.

Cher Pomey,

J’ai oubli de vous dire dans mon billet d’hier¹ que vous pouvez amener demain Thr&egrave,se², qui trouvera comme d’habitude son petit lit pr&egrave,s de celui de sa m&egrave,re³.

Vous viendrez, n’est-ce pas, dire adieu au vieux papa Fridolin?⁴

3158. КЛАРЕ ТУРГЕНЕВОЙ
29 апреля (11 мая) 1872. Париж

48, rue de Douai.
Samedi matin.

Ch&egrave,re Madame,

Grce une inadvertance de domestique — votre lettre ne m’a t remise qu’ l’instant — je me hte de vous envoyer ma rponse par un commissionnaire. Viardot qui connat dj Albert et qui sera enchant de faire la connaissance de Pierre doit passer toute la matine d’aujourd’hui l’Exposition — et il propose aux deux jeunes gens de venir le voir demain entre midi et 1 heure. De mon ct, j’irai vous voir aujourd’hui entre 1 h. et 2 — je verrai vos tableaux et puis de l nous pourrions peut-tre aller ensemble l’Exposition qui est belle cette anne.

Je pars dcidment lundi soir.

Au revoir et mille amitis.

J. Tourguneff.

3159. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
30 апреля (12 мая) 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
12-го мая/30-го апреля 1872

Я оттого не тотчас отвечал тебе, любезный брат и друг, что полагал в скором времени свидеться с тобою, между тем меня здесь задержали некоторые непредвиденные дела — и я беру перо, чтобы известить тебя о моем отъезде, — который будет иметь место послезавтра — я нигде, кроме Петербурга, останавливаться не буду (и в Петербурге я пробуду всего дня три, четыре) — так что скоро после получения тобою этого письма мы, бог даст, свидимся. Я напишу тебе два слова из Петербурга тотчас после моего приезда¹.

Глубоко и скренне сочувствую твоему одиночеству и горю — кроме времени, на это нет врача, ты очень хорошо сделал, что пригласил к себе в дом родственников Анны Яковлевны — по крайней мере ты не будешь один².

Ты мне дашь знать в Петербург, будет ли для меня у тебя в доме комната — а то я остановиться могу у И. И. Ма-слова, как я это делал до сих пор.

Обнимаю тебя со всею искренностью братской дружбы и говорю: до скорого свидания.

Твой Ив. Тургенев.

3160. ЭДМОНУДЕ ГОНКУРУ
2(14) мая 1872. Париж

48, rue de Douai.
Mardi, 14 mai 72.

Cher Monsieur,

Je pars demain pour la Russie — mais je ne veux pas m’en aller sans vous avoir dit, combien je regrette de ne vous avoir plus revu depuis la charmante journe que nous avons passe chez vous¹. C’est bien ma faute, je le sais, mais cela ne rend mes regrets que plus amers. Enfin, j’esp&egrave,re qu’il en sera autrement apr&egrave,s mon retour. J’ai lu vos livres² avec le plus grand intrt, je n’tais pas toujours de votre avis — mais la maestria de l’artiste me tenait constamment sous le charme.

Je me permets de vous envoyer un de mes volumes, que vous n’avez pas lu peut-tre.

J’cris aujourd’hui mme Flaubert. On m’a dit qu’il va venir Paris³. Serrez-lui la main de ma part bien fort — et recevez pour vous-mme l’assurance des sentiments sinc&egrave,rement affectueux

De votre tout dvou
J. Tourguneff.

3161. С. А. ПОЛТОРАЦКОМУ
2(14) мая 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Вторник, 14(2) мая 72 г.

Любезнейший Сергей Дмитриевич!

Я виноват перед Вами два раза, а не три, т.е. не ответил на Ваше второе письмо и не послал вторичный пакет ‘С.-П<етер>бургских ведомостей’: первый посланный мною пакет, очевидно, канул в вечность и, быть может, послужил очищению каких-либо французских или швейцарских афендюлов¹. Стараюсь ныне по возможности загладить свои вины:

1) Извещаю Вас о получении ‘Опасного соседа’, за коего благодарю искренно, и мюллеровской квитанции².

2) Извещаю также о том, что завтра съезжаю в Питер или Москву и вернусь не ранее двух или трех месяцев.

3) Насчет юбилея (который, по-моему, приличествует только Марио, Кокореву или Погодину^а) посылаю Вам вырезок из ‘С.-П<етер>бургских ведомостей’³. Нет на свете таких коврижек, для получения которых я бы согласился на подобный парад.

Засим от души желаю Вам всего хорошего, здоровья, спокойствия, душевного и физического, и хорошей погоды, которой, кажется, уже не существует более на белом свете. Крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

P.S. Мой адрес: в Москве, на Пречистенке, в доме Н.^бТургенева.

^a В тексте публикации ошибочно: Погожину

^б В тексте публикации ошибочно: И

3162. КАМИЛЮ СЕН-САНСУ
6(18) мая 1872. Париж

Samedi matin,
48, rue de Douai.

Eh bien, carissimo Saint-Sans, et le manuscrit du ‘Rouet d’Omphale’¹, que je devais porter Moscou pour le donner Rubinstein?² — Nous vous avons vainement attendu hier³. Je reste encore ici jusqu’ lundi soir⁴. Ainsi, vous avez encore le temps de faire achever la copie. Et voici ce qu’il faut faire: il y a demain dimanche^a la rue de Douai grande sauterie sans faon — pour clbrer mon dpart. a commence 8 1/2 t. p. Venez, apportez le manuscrit, dansez — tout le monde dansera — et vous serez tr&egrave,s gentil et nous arrangerons tout ce qu’il faudra faire Moscou. Au revoir, n’est-ce pas?⁵

T v J. Tourguneff.

P.S. Il y aura un musicien! Aussi on n’abusera pas de la complaisance de vos doigts⁶.

^a dimanche — вписано над строкой.

3163. ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ
6(18) мая 1872. Париж

48, rue de Douai.
Samedi, 19 mai 1872^a

Mon cher Monsieur Gautier,

Au moment de faire un assez long voyage en Russie¹j’prouve le besoin de vous dire, combien je regrette que nous ne nous soyons plus rencontrs depuis le charmant dner que nous avons fait ensemble chez l’ami Flaubert², j’esp&egrave,re avoir plus de chance l’anne prochaine. Et maintenant laissez-moi vous dire une autre chose. D&egrave,s ma premi&egrave,re visite au Salon je me suis pris d’un tableau de Blanchard (No 149, fort mal intitul ‘Courtisane’) — et bien que je l’aie achet, je^б trouve que c’est l le plus beau corps de femme qu’il y ait au Salon. Mais il parait que je suis seul de mon avis. Personne n’en parle — les dames le trouvent laid, etc. Ceci me trouble un peu, je l’avoue. Je n’ai pas besoin de dire que je ne viens pas vous prier de faire un peu de rclame, je veux tout bonnement savoir votre avis — car, avec toute votre indulgence, je sens en vous un matre critique, comme vous tes un matre crivain. Si vous ne dites rien — je saurai quoi m’en tenir. J’aime toujours mon pauvre tableau dlaiss, et je l’aimerai malgr tout, mais votre approbation serait un fier coup d’paule³. Je vous demande bien pardon de venir vous ennuyer ainsi — mais je me flatte que vous me connaissez assez pour que rien ne vous empche d’oublier cette lettre et ma demande tout bonnement et tout tranquillement. Cela ne diminuera en rien la sympathie bien sinc&egrave,re que vous a voue

votre J. Tourguneff.

^a Так в подлиннике.

^б Далее зачеркнуто: le

3164. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
6(18) мая 1872. Париж

48, rue de Douai.
Samedi, 19 mai.^а

Cher ami, je regrette que vous ne soyez pas venu hier soir. Vous vous seriez amus¹. Je pars demain soir pour la Russie et je ne crois pas que je puisse djeuner avec vous — j’ai, comme d’habitude, tout remis au dernier moment — et j’ai mille choses faire.

Je n’ai aucune intention d’enterrer cette pauvre Gemma — je n’ai pas besoin de vous dire, combien je vous remercie d’avoir t sinc&egrave,re². Vous la recevrez bientt ou je la rapporterai moi-mme fort gentiment ampute et en tat de la montrer au public³.

Veuillez prsenter mes excuses Mme Hetzel que je n’ai pas du tout reconnue — je me suis en effet sauv comme un voleur…

Je verrai Zvonareff et je causerai avec lui dans le sens que vous dsirez: c’est un tre peu pr&egrave,s illettr comme la plupart des libraires russes — mais je le crois brave homme⁴. Seulement il ne sait pas mettre l’orthographe ni au physique, ni au moral. Au fond c’est un paysan.

Quant Wolf c’est une autre chose. Ne lui mettez jamais le doigt dans la bouche: il vous mordrait jusqu’au sang.

On est normment pay en Russie — quand on tient une plume — parce qu’il n’y a gu&egrave,re de concurrence. Ce sont des prix de fantaisie qui disparatraient avec la ‘diffusion des lumi&egrave,res’ — pour parler en style acadmique. En attendant on profite d’tre n de bonne heure.

Je vous serre la main bien cordialement, mille amitis et au revoir.

Votre tout dvou
J. Tourguneff.

Il parait que ces demoiselles¹ ont fait mal leur calcul — il nous faut 10 (dix) jeunes gens avec vous — enfin amenez autant que vous pouvez. Cela commence de bonne heure — 8 1/2 — on se met danser immdiatement — un musicien de fer est lou — rafrachissements, joujoux de cotillon en abondance — la rue de Douai en frmira pendant quinze jours².

3165. ПОЛЮ БУРЖЕ (?)
7(19) мая 1872 (?). Париж

48, rue de Douai.
Dimanche.

Mon cher Paul,

А ce soir — sur le champ de bataille!!!

Tout vous.

J. Tourguneff.

3166. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
12(24) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, кварт. No 8.
Пятница, 24/12-го мая 72.

Любезный брат и друг, я сегодня вечером благополучно сюда прибыл — остановился у Демута — и спешу тебя об этом уведомить. Я, вероятно, выезжаю отсюда в середу — так что ты успеешь еще мне дать о себе весточку. Надеюсь, что письмо мое найдет тебя в хорошем здоровье. Извести меня, могу ли я у тебя остановиться — или снова обратиться мне к Маслову?

Во всяком случае до скорого свидания. Крепко тебя обнимаю и остаюсь

твой любящий брат
Ив. Тургенев.

3167. Н. А. КИШИНСКОМУ
13(25) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, кварт. No 8.
Суббота, 13-го мая 1872.

Извещаю Вас, любезный Никита Алексеевич, что я вчера прибыл сюда и во вторник или в середу еду в Москву к брату (у него, как Вы знаете, жена умерла) — и пробуду там недели три. Я, быть может, Вас туда выпишу, может быть, сам съезжу в Спасское. Во всяком случае я Вас уведомлю — и прошу Вас держать свободные деньги наготове.

Экипаж я, вероятно, добуду у брата.

Я получил от старухи пенсионерки Маляревской (в Харькове) письмо¹, в котором она просит меня, чтобы пенсион ей выдавался по третям вперед. Я соглашаюсь — и прошу Вас поэтому распорядиться и известить ее.

Итак, до скорого свиданья — будьте здоровы.

Доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3168. И. П. АРАПЕТОВУ
13(25) мая 1872. Петербург

Суббота. 3 часа.

Любезнейший Иван Павлович!

О ужас! Я сейчас узнаю, что я обещался уже в самый день приезда обедать у В. П. Гаевского — и потому об английском клубе нечего и думать. ‘Режь меня, жги меня…’¹, но делать нечего — извините, пожалуйста, мое старческое беспамятство. К Феоктистову же я приеду непременно в 10 часов вечера². До свидания.

Ваш Ив. Тургенев.

3169. КЛОДИ ВИАРДО
14(26) мая 1872. Петербург

St. Ptersbourg.
Htel Demuth, No 8.
Dimanche, 26/14 mai 1872.

Ch&egrave,re Didie,

Le tlgramme que je viens de recevoir m’afflige et me proccupe beaucoup. Ta maman a un eczma, la main et le bras sont malades et la gurison sera longue… J’avais demand des nouvelles de la soire de vendredi, mais il est vident qu’elle n’a pas eu lieu¹. Je t’en prie, cris-moi immdiatement Moscou (ta maman a mon adresse, mais je la rcris de nouveau: Mr J. T., Moscou, rue Prtchistenka, maison Tourguneff)² — et dis-moi:

L’ruption est-elle grande? Il est impossible qu’elle ait envahi tout le bras?!.. Dis-moi d’une faon prcise jusqu’o elle s’tend?

Ta maman souffre-t-elle beaucoup? Peut-elle se servir de son bras? Peut-elle sortir ou bien lui a-t-on ordonn de rester la maison?

Que disent les mdecins? Frisson est-il venu la voir? Quelle esp&egrave,ce de traitement doit-elle suivre? Son mal l’empche-t-il de dormir?

Je t’en prie, ma bonne petite Didie, ne fais pas la paresseuse et rponds bien vite mes questions — et ne me cache rien de la vrit, quelque dsagrable qu’elle ft.

Cette maladie de ta pauvre maman me tourmente beaucoup. Darum hatte Ich das Herz so schwer, als Ich abreiste.

Raconte-moi aussi ce que vous faites, si vous avez beaucoup dans lundi, si tu as revu l’Exposition le Chintreuil³ et ma Charmeuse⁴, etc. Je n’ai pas besoin de te dire combien les moindres dtails, qui peuvent te sembler peu intressants sur place, me paraissent prcieux et chers ici.

J’ai crit hier ta maman et j’crirai encore ce soir⁵ et ma lettre partira demain, tu sais en consquence ce que j’ai fait jusqu’ la matine d’hier. Dans le courant de la journe qui a t atroce, — la pluie n’a pas cess de tomber, — j’ai fait quelques visites, je suis all voir une exposition de tableaux russes l’Acadmie des Beaux-Arts, je n’ai trouv que des crotes ignobles — il parait que toutes les bonnes choses ont t envoyes Londres (o il y a aussi une exposition). J’ai din tr&egrave,s sobrement au Club anglais avec le vieil ami Annenkoff — et j’ai pass la soire avec un autre vieil ami⁶. Je me suis couch de bonne heure et voil!

Ce matin, il fait tr&egrave,s beau — un ciel bleu superbe — les cloches sonnent toute vole en honneur du dimanche, j’aurai beaucoup de courses faire, je veux aussi aller voir la collection de peintures Г Hermitage — et je verrai si les vaches du vrai Paul Potter sont plus belles que la mienne⁷.

Mais la maladie de ta maman est comme un point noir que j’ai toujours devant les yeux.

Je t’embrasse bien tendrement, ainsi que la ch&egrave,re Mariandl — et le gros Paul⁸.

Portez-vous tous bien et n’oubliez pas

Votre vieil ami
J. Tourg.

P.S. Embrassez aussi de ma part maman, papa et Mlle Arnholt, si elle veut le permettre. Un shake-patte Quiggle.

3170. Е. М. ФЕОКТИСТОВУ
14(26) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 8.
Воскресение.

Любезный Феоктистов, я вчера приехал и очень бы желал Вас видеть¹. До 11 часов я всегда дома — зайдите или напишите, когда я могу к Вам заехать. Я в четверг должен отправиться в Москву — итак, надеюсь, до скорого свиданья.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3171. И. И. МАСЛОВУ
16(28) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница Демута, No 8.
Вторник, 16-го мая 1872.

Как оно ни неправдоподобно, любезный друг Иван Ильич, а я наконец прибыл в Россию — три дня тому назад — и в пятницу выезжаю отсюда в Москву. Тебе, вероятно, известно, что жена моего брата скончалась — он в большом горе и звал меня к себе в дом, я по приезде сюда известил его об этом — но до сих пор не получил ответа — так что я уже думаю, не выехал ли он к себе в деревню? На всякий случай я обращаюсь к тебе, будь так любезен, вели немедленно справиться в доме брата, там ли он, и извести меня — ты еще успеешь, так как я выезжаю отсюда в пятницу. Если брата в Москве нет, то я снова прибегну к твоему дружескому, столь часто мною изведанному гостеприимству — и остановлюсь у тебя¹.

Жду от тебя слова (пожалуй, по телеграфу) — жму дружески твою руку и говорю: до свидания.

Преданный тебе
Ив. Тургенев.

3172. А. Ф. ОНЕГИНУ
17(29) мая 1872. Петербург

Я уезжаю послезавтра в Москву — и желал бы очень Вас видеть — до 12 часов я всегда дома. Гостиница ‘Демут’, No 8.

3173. А. А. ПОЛОВЦОВУ
17(29) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 8.
Середа.

Любезнейший Александр Александрович, к крайнему моему сожалению, не могу исполнить Вашей просьбы¹ — ибо в пятницу уезжаю в Москву, куда зовут меня важные семейные дела. Передайте его высочеству² выражение моей совершенной преданности и уважения — быть может, мне удастся увидеть Вас на возвратном пути за границу — а до тех пор примите уверение в моих искренних и дружелюбных чувствах.

Ваш Ив. Тургенев.

P.S. Кланяюсь Вашей супруге и прошу извинить этот клочок бумаги, кроме которого у меня ничего не нашлось.

3174. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
17(29) мая 1872. Петербург

С.-Петербург.
Гостиница Демута, No 8.
Середа, 17-го мая 1872.

Любезный брат, я выезжаю отсюда в пятницу вечером, остановлюсь у И. И. Маслова — и, конечно, увижу тебя в субботу. Обо многом и многом придется нам переговорить — а пока крепко тебя обнимаю — и говорю: до скорого свидания!

Твой Ив. Тургенев.

P.S. Письмо, прибывшее из-за границы — а также и другие, какие прибудут — сохрани до моего прибытия.

3175. М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ
18(30) мая 1872. Петербург

С.-П. бург.
Гостиница Демута, No 8.
Четверг.

Вот Вам адресс того молодого человека, о котором я Вам говорил вчера, любезнейший Михаил Матвеевич:

Александр Осипович Либан (действительный студент Варшавского университета по юридическому факультету, хорошо знает древние языки) — Ковенский переулок (около Надеждинской), No 13, кварт. No 3.

До свидания. Жму Вам руку.

Ваш Ив. Тургенев.

3176. М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ
19(31) мая 1872. Петербург

Любезнейший Михаил Матвеевич, Вы были так любезны, что осведомлялись сегодня о молодом человеке, моем протеже¹ — а он сейчас отъявился ко мне и объявил мне, что ему выходит место, но весьма жидкое и казенное в 25 рублей в месяц. Прежде чем принять это блестящее предложение, я посоветовал ему сходить к Вам и поговорить с Вами. Зная Вашу снисходительность к молодым людям и дружелюбные чувства ко мне, я льщу себя надеждой, что из этого разговора выйдет прок и что во всяком случае Вы, как человек опытный, дадите сему юноше полезный совет.

Засим благодарю Вас заранее и жму Вам руку.

Ив. Тургенев.

Пятница, 19-го мая 1872.

3177. Н. А. КИШИНСКОМУ
23 мая (4 июня) 1872. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Вторник, 23-го мая 72.

Любезнейший Никита Алексеевич, я выезжаю отсюда в пятницу вечером, а в субботу утром, вышлите мне экипаж на Мценскую станцию. Я в Спасском пробуду всего несколько дней — и потому никаких особых приготовлений не нужно.

До свидания.

Доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3178. Н. А. КИШИНСКОМУ
25 мая (6 июня) 1872. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в доме Удельной конторы.
Четверг, 25-го мая 1872.

Любезный Никита Алексеевич,

Я продолжаю иметь намерение выехать завтра, в пятницу, но может случиться, что встретится обстоятельство, которое заставит меня отложить мой отъезд до субботы, тогда Вы будьте так добры, если не встретите меня в субботу, приезжайте в воскресение. До свидания — остаюсь

доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3179. Н. Н. РАШЕТ
25 мая (6 июня) 1872. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Четверг, 25-го мая 1872.

Любезная Наталья Николаевна, мне самому очень жалко, что Вы меня не застали и что я провел неделю в одном городе с Вами¹, не свидевшись с Вами. Оно тем более жалко, что и не предвидится, когда мы можем натолкнуться друг на друга. Вот Вам мои планы. Я остаюсь здесь еще недели три — а там еду почти не останавливаясь через Петербург, Берлин, Баден в Париж — а оттуда в маленький приморский город St-Valery-sur-Somme, где будет жить семейство г-жи Виардо — а на зиму опять в Париж.

Вы мне ничего не пишете о здоровье детей — вероятно, оно хорошо, поклонитесь им от меня². Писать я теперь не пишу — уж очень бранят меня за мой последний продукт — надо продышаться³.

Засим крепко жму Вам руку, желаю Вам всего хорошего и говорю: ‘до свидания’ — хоть и не знаю: где и как?

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

Мой адресс в Париже:

48, rue de Douai.

3180. ПОЛИНЕ БРЮЭР
26 мая (7 июня) 1872. Москва

Moscou.
Boulevard Pretchistenskdi.
Au Comptoir des Apanages.
Vendredi, 26 mai/7 juin 1872.

Ch&egrave,re Paulinette,

Je reois l’instant ta lettre et je me hte de te rpondre — tout en me disant que je suis un gros paresseux de ne t’avoir pas crit jusqu’ prsent¹.

Je ne demeure pas chez mon fr&egrave,re, quoique je le voie tous les jours — sa maison est encore en voie de reconstruction et j’ai accept la vieille hospitalit de mon ami Massloff qui est le chef du Comptoir des Apanages de Moscou. Mon fr&egrave,re est tr&egrave,s frapp de la mort de sa femme — cependant je ne crois pas qu’il se dcide quitter la Russie. Aussi tous mes plans sont tombs l’eau. Je remercie beaucoup le bon Gaston de tout le mal qu’il s’est donn et de la lettre tr&egrave,s dtaille et exacte qu’il a crite — et qui, par parenth&egrave,se, a lambin en route. Je le prie de m’excuser de lui avoir donn tous ces tracas inutiles — vu la dcision probable de mon fr&egrave,re, pourtant la chose peut encore tre faite, si ce n’est pour ce lieu — pour un autre — et si ce n’est pour le compte de mon fr&egrave,re — pour le mien. Pour le moment tout est encore dans le vague². J’esp&egrave,re que la sant de Gaston est compl&egrave,tement remise, ce n’est pas le moment d’tre malade.

Tu peux compter sur moi pour le baptme³, quant aux 3000 francs — je ne pourrai pas vous les envoyer avant la fin de juin, peut-tre ne les rapporterai-je que moi-mme⁴ avec la fameuse pelisse d’Astrakan⁵. Nous avons eu ici des scheresses et des chaleurs terribles qui ont bien compromis les rcoltes: il faut s’attendre une mauvaise anne et de misrables petits revenus⁶.

En attendant je vous embrasse tous les deux de bon cur — et vous dis: au revoir!

J. Tourguneff.

P.S. Continue m’crire l’adresse de mon fr&egrave,re: elle est plus facile et la maison de mon fr&egrave,re est deux pas d’ici.

3181. ПОЛИНЕ И ЛУИ ВИАРДО
30 мая (11 июня) — 1(13) июня (?) 1872. Москва

<...> J’ai en ce moment une violente attaque de cholra¹, du vrai, et je crains bien que je n’en rchapperai pas. Je veux, pendant qu’il en est temps encore, vous dire que mes derni&egrave,res penses taient avec vous et que l’amertume de la mort est tr&egrave,s augmente par l’ide qu’elle est venue me surprendre loin de tout ce que j’ai aim, ce que j’aime dans ce monde. Adieu! Adieu! <...>

3182. ЛУИ ВИАРДО
2(14) июня 1872 Москва

Viardot

Moscou,
ce 2/14 juin 1872.

Mon cher ami,

Je viens vous remercier de tous les soins que vous avez donns ‘La Charmeuse’¹ — et de la peine que vous avez prise de me transmettre tous ces dtails. Je suis enchant que Blanchard ait sa mdaille, je crois qu’il l’a fort bien mrite, mais je crois aussi que, sans vous, elle lui passait sous le nez². La voil maintenant bien habille, grce Mr Duloup, et mon passage par Paris je la verrai dj la place d’honneur dans la galerie. А propos, quelle est l’poque de votre dpart pour Valery-sur-Somme?³ Le jour est-il dj fix?

J’ai vu pas mal de tableaux russes depuis mon retour — Ptersbourg et Moscou, — mais rien de bien saillant, si ce n’est le tableau de Mr Gay, — ‘Pierre le Grand interrogeant son fils’⁴, — dont je vous ai dj parl, il me semble. Il a l’intention de l’envoyer l’Exposition prochaine et je crois qu’il y fera bonne figure.

Je ne puis vous donner encore aucune nouvelle de l’Exposition — le premier jour — с d. mardi — je l’ai parcourue trop sommairement, et puis je suis tomb malade. Mais me voil guri — et je vais y retourner. La cage est originale et ne ressemble pas ce qu’on a vu jusqu’ prsent, reste savoir quelle esp&egrave,ce d’oiseau on a mis dedans. On annonce jusqu’ prsent peu d’trangers⁵.

J’ai crit a Mme Viardot propos du ‘Roi Lear’ dans Г ‘Indpendance Belge’⁶, je crois qu’il n’y a rien faire… qu’ ne plus avoir faire dsormais avec la ‘Revue des 2 Mondes’.

Au revoir bientt, et en attendant, portez-vous bien et mille amitis

de votre tout dvou
J. Tourguneff.

P.S. On dsire beaucoup en Russie l’installation dfinitive de la Rpublique en France⁷.

3183. СОФИИ ДЕ ГУБЕРНАТИС
3(15) июня 1872. Москва

Moscou, le 15/3 juin 1872.

Madame,

Je reois a l’instant votre lettre du 1 juin qu’on m’envoye de Paris¹. Je m’empresse de vous donner l’autorisation que vous dsirez tout en souhaitant que vous ne vous soyez pas trompe dans le choix que vous avez bien voulu faire dans mes ouvrages².

Je ne puis qu’tre flatt de voir que vous veuillez bien m’admettre de la Revue que Mr de Goubernatis dirige avec tant de distinction.

Agrez, Madame, l’expression de mes sentiments les plus distingus.

P.S. А partir de mois d’aot mon adresse est de nouveau, Paris, rue de Douai, 48.

3184. Н. А. КИШИНСКОМУ
3(15) июня 1872. Москва

Москва.
В <доме> Удельной конторы,
на Пречистенском бульваре.
Суббота, 3-го июня 1872.

Любезный Никита Алексеевич, мы порешили с Иваном Ильичом Масловым Кадное продать — и потому пишу Вам в надежде, что мое письмо застанет Вас на обратном пути из Тапков, чтобы Вы об отдаче в аренду Кадного теперь уже не заботились, чтобы легче было состояться продаже. Иван Ильич показывал мне лист, подписанный ефремовским почетным гражданином Иваном Платоновым Горшковым, который предлагал за Кадное 55 000 р. сер. с рассрочкою половины платежа на три года. Тот ли это Горшков, который предлагал Вам взять Кадное на аренду, или имя было другое? Известен ли Вам также адресе (имя и отчество) Зурова, который живет в Туле и также хотел купить Кадное или брать в аренду? Сообщите его немедля Маслову — или Вы даже могли бы ему написать, не хочет ли он вступить в переговоры с Иваном Ильичом, которому поручена продажа, так как я решился сбавить цены. Но во всяком случае в аренду я Кадное отдавать не намерен — а продать.

Желаю, чтобы Ваши хлопоты в Тапках и в Холодове¹окончились успехом — но во всяком случае приезжайте сюда к 15-му и привозите какие только соберете деньги, жикинские² и другие. Бог знает, застанете ли Вы меня, я в самый день моего приезда в Москву занемог сильной холериной, провалялся дня два — и до сих пор еще не выхожу, здесь, говорят, ее теперь развелось очень много — и это обычная предтеча холеры. В таком случае я ее не дождусь и при первом появлении недоброй гостьи дам стречка. Тогда я оставлю все мои инструкции Ивану Ильичу — а Вы все-таки к 15-му июня приезжайте сюда. Может быть, это всё только пустые опасенья — и москвичи отделаются одним страхом³.

Я все-таки еще надеюсь увидеть Вас и желаю Вам здоровья и всего хорошего.

Ив. Тургенев.

P.S. Захару Балашову я с 1-го мая нынешнего года выдал пенсию — за целый год — 100 рублей вперед, на что и расписку получил.

3185. ЮЛИАНУ ШМИДТУ
3(15) июня 1872. Москва

Москва.
15/3 июня 1872 г.

Мой дорогой друг,

Вы хотели сообщить мне, какое окончательное впечатление произвели на Вас ‘Вешние воды’, может быть, вы забыли об этом, а может быть, не собираетесь сказать ничего особенно хорошего¹.

Я приеду в Берлин раньше, чем думал, вероятно, около б июля². И тогда я смогу с глазу на глаз спросить вас об этом. А теперь я хочу задать вам следующий вопрос. Один из моих хороших друзей, профессор Кавелин из Петербурга, написал по-русски книгу, озаглавленную ‘Задачи психологии’. Вы, вероятно, удивитесь, как это русский может написать философское сочинение? А книга между тем солидная, оригинальная, свидетельствующая о самостоятельной и углубленной исследовательской работе и большой эрудиции³. Кавелин хотел бы увидеть свою книгу о переведенной и изданной на немецком языке (разумеется, без всякого авторского права, но и без расходов с его стороны), так как русская публика проявила бы мало внимания к русскому Канту, случись ему появиться здесь. Не думаете ли вы, что можно найти в Германии переводчика и издателя для подобного произведения или по крайней мере издателя? Перевести можно было бы и здесь. Книга невелика: приблизительно 300 страниц⁴. Я думаю, она вызвала бы интерес. Пожалуйста, напишите мне ваше мнение об этом — откровенно, кратко и точно.

Вы знаете мой московский адрес: Пречистенка, дом Тургенева. Я буду вам очень благодарен.

До скорого свидания. Тысяча приветов вашей дорогой жене, а вам сердечное рукопожатие

от вашего И. Тургенева.

3186. ПОЛИНЕ БРЮЭР
6(18) июня 1872. Москва

Moscou.
Au Comptoir des Apanages.
Boulevard Pretchistensko.
Mercredi, 6/18 juin 1872.^a

Ch&egrave,re Paulinette,

J’ai reu ton tlgramme — et j’ai envoy immdiatement une rponse par l’entremise de Viardot¹ — car on ne voulait pas recevoir ici de tlgramme direct pour Cloyes. А l’heure qu’il est, tu dois tre compl&egrave,tement tranquillise, je m’tonne que tu n’aies pas eu de mes nouvelles. Je t’ai crit deux fois: une fois de Ptersbourg — et une seconde fois de Moscou². Je te disais dans cette seconde lettre qu’il fallait abandonner toute ide de voir mon fr&egrave,re venir s’tablir en France³ et surtout de lui voir faire pour cela la moindre dpense, il est devenu plus avare que jamais — maintenant qu’il n’a plus personne: il empile ses cus, se refuse tout et ne changera pas de genre de vie. Chacun prend son plaisir o et comme il le trouve — et il n’y rien changer tout cela.

J’avais compt aussi un peu sur lui pour ces 3000 francs que je t’avais promis — mais j’avais compt sans mon hte — et sans la mauvaise rcolte qui s’annonce⁴. Pourtant je ne dsesp&egrave,re pas de t’apporter au moins une partie de cette somme, quand j’irai Rougemont baptiser le gros poupon⁵ que tu ne manqueras pas de te donner.

Et attendant porte-toi bien — et le cas chant, ne manque pas de m’envoyer un tlgramme. Je vous embrasse tous les deux et je n’oublierai pas l’astrakan⁶.

J. Tourguneff.

^a Так в подлиннике.

3187. П. В. АННЕНКОВУ
14(26) июня 1872 г. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Середа, 14/26-го июня 1872.

Милый Павел Васильевич, письмо Ваше, которого я всё поджидал, застало меня еще здесь¹. Вот уже две недели, как я вернулся из деревни — но из московских удовольствий на мою долю выпало немного: сперва меня схватила сильная холерина и продержала дня четыре, а теперь я вот уже б-й день лежу как пласт по милости подагрического припадка в ноге, которого я никак не мог ожидать так скоро после моей сентябрьской передряги. К счастью, припадок не очень силен, — и я, как только буду в состоянии надеть туфлю, удеру из России, которая что-то совсем как мачеха принимает меня в этот раз. Я прямехонько проеду в Париж — а оттуда в Valery-sur-Somme, на берег Нормандии. К первым числам октября я вернусь в Париж, куда, надеюсь, и Вы прибудете — и мы заживем припеваючи².

Надеюсь, что лечение Ваше пойдет Вам впрок, а скучать… почти везде приходится.

Не знаю, дошло ли до Вас печальное известие о кончине бедной Ольги Александровны Сомовой (9/21 июня, в Петербурге). Одним прекрасным, чистым существом на свете меньше. Многое мне вспомнилось… вспомнилось горько. Набегают… набегают тени на жизнь — и падают они не на одно настоящее или будущее — но и на прошедшее. И то становится тусклее и туманнее. Бедные оставленные ею сироты должны искать опоры — в старушке Еропкиной?³ Признаюсь, нет большой охоты рассказывать даже то немногое, что я здесь видел и слышал. Кажется, всё ползет по-старому: Самарины, Черкасские с одной стороны, Кетчер, Корш и т.д. с другой⁴. Довольно интересен был народный театр⁵. Выставка⁶, кажется, является чем-то вроде фиаско. Перов опять с меня рисует портрет⁷— и опять неудачно. Я видел Марию Агеевну Милютину и должен был съездить к ней в деревню — но подагра помешала. Брат огорчен — но уже начинает успокаиваться: из него выработался Гарпагон No 1-й⁸ — и в жизни^а уже друтого наслаждения он видеть не будет, как трясение и корпение над деньгами. Маслов всё так же мил. Здесь в эту минуту Арапетов, Языков, Фет, промелькнул Полонский. Островский в деревне, Писемский уехал на дачу. Вот и всё.

Передайте мой усердный поклон Вашей жене и поцелуйте деток. Как нравится Верочке неметчина?

В деревне я провел целых три дня безвыходно в саду⁹, я ничего не знаю прелестнее наших орловских старых садов — и нигде на свете нет такого запаха и такой зелено-золотистой серости (вот Вам новое слово) под чуть-чуть лепечущими липами в этих узких и длинных аллеях, заросших шелковистой травкой и земляникою. Чудо!

Обнимаю Вас и до свидания.

Ваш Ив. Тургенев.

P.S. Я получил от Маслова 300 р. сер. для Вас. Напишите мне в Париж — 48, rue de Douai — что мне с ними сделать? Я их с собой повезу за границу.

^а Было: к сожалению

3188. ПОЛИНЕ БРЮЭР
14(26) июня 1872. Москва

Moscou.
Boulevard Pretchistensko,
chez Mr Massloff.
Mercredi, 14/26 juin 1872.

Ch&egrave,re Paulinette, je reois ta lettre l’instant. Je suis content de voir que tes inquitudes se sont calmes — et j’attends avec impatience quelque bon tlgramme bien joyeux¹.

Je reste encore ici 5 6 jours grce un acc&egrave,s de goutte qui est venu comme la foudre il y a une semaine et qui me cloue au sofa. Je ne m’y attendais pas — apr&egrave,s la longue et dure attaque de septembre — octobre passs. Heureusement l’acc&egrave,s n’est pas trop fort et j’esp&egrave,re pouvoir mettre une pantoufle d&egrave,s demain. Si rien ne vient se mettre au travers, j’arrive Paris vers le 15 juillet — peut-tre avant — et dare-dare j’irai chez toi².

Je suis tr&egrave,s chagrin de ne pouvoir t’envoyer l’argent que je t’avais promis — bien spontanment, tu t’en souviens. No Gaston, ni toi, vous ne m’aviez rien demand. Malgr tout, je ne dsesp&egrave,re pas de pouvoir le faire, c’—d de t’ap-porter quelque argent. Nous avons une tr&egrave,s mauvaise anne³qui s’annonait magnifiquement — je n’y puis rien et il faut se rsigner. Quant mon fr&egrave,re qui est certainement tr&egrave,s riche — il ne me prterait pas 50 francs — et tu parles de 50, 60 mille!! Mets-toi en tte qu’il a toujours t avare et que c’est maintenant un Harpagon qui redonnerait des points celui de Moli&egrave,re. De ce ct-l — c’est fini, n-i ni — et il ne faut jamais y penser un seul instant⁴.

J’ai rempli jusqu’ prsent tous mes engagements — et au del — et je ne demande pas mieux que de continuer ainsi — mais on ne peut faire que ce qui est faisable⁵.

Allons, bientt — je vous embrasse tous les deux bien fort — et Dieu veuille que je te revoie en grand-p&egrave,re!

J. Tourguneff.

3189. В. В. СТАСОВУ
14(26) июня 1872. Москва

Москва.
На Пречистенск<ом> бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Середа, 26/14-го июня 1872.

Я получил Ваше письмо от 17-го мая только на днях и здесь, любезный Владимир Васильевич. Когда Вы его писали, я самолично был в Петербурге (в гостинице Демута) — но мне сказали, что Вы в отсутствии — и я Вас не отыскивал, о чем я теперь очень жалею. Впрочем, я в Петербурге пробыл всего несколько дней. Я выезжаю отсюда^а в воскресение, если позволит мне припадок подагры, которому я неожиданно подвергся — но в Петербурге останусь всего 24 часа — и потому навряд ли Вас увижу — тем более что и Вы, может быть, находитесь теперь в Москве — а я об этом ничего не знаю. Приходится поспорить на бумаге, не на словах.

Почему Вы полагаете, что я — не музыкант и не живописец, да, сверх того, уже и старый человек, которому всякая фальшь наскучила и который слушается только собственных впечатлений — почему Вы полагаете, что я заражен фетишизмом и преклоняюсь перед европейскими авторитетами? Да провались они совсем! Я восторгаюсь от глуковских речитативов и арий не потому, что авторитеты их хвалят — а потому, что у меня от первых их звуков навертываются слезы — и не авторитеты заставляют меня относиться с полным пренебрежением к ‘Каменному гостю’, которого я имел терпение выслушать два раза не в сомнительном, а в вполне мастерском дешифрировании Klavierauszug’а. Вы даже неверно ставите эти авторитеты. Вы, напр., полагаете, что Ари Шеффер для французов (я говорю не о филистерах, а о художественных натурах) и Ка-ульбах для немцев что-нибудь значат, тогда как они давно сданы в архив и серьезно никто не говорит о них, что же касается до Делакруа, то я бы пожелал нашей школе такой неправильной, неровной, но высокогениальной натуры!¹Репина картину я видел — и с истинным соболезнованием признал в этом холодном винегрете живых и мертвых — извините — натянутую чушь, которая могла родиться только в голове какого-нибудь Хлестакова-Пороховщикова с его ‘Славянским базаром’. И это мнение мое разделяет сам автор, который просидел у меня часа два и с сердечным сокрушением говорил о навязанной ему теме и даже сожалел, что я ходил смотреть его произведение, в котором все-таки виден замечательный талант, но которое в эту минуту претерпевает заслуженное фиаско². Дай бог, чтобы другие его темы не были такие мертворожденные, как эта! Нет, любезный Владимир Васильевич, родному художеству радоваться я буду первый, но я не хочу уподобиться тому Вагнеру, о котором говорит Гёте, что он

‘Mit gier’ger Hand nach Schtzen grubt —

Und froh ist, wenn er Regenwrmer findet’³.

Нашел самородок — Глинку — и радуйся и гордись им… а этих всех Даргомыжских⁴, да Балакиревых, да Брюлловых волна смоет и унесет вместе с песком и всяческой пылью.

Всё это может показаться Вам святотатством, ахинеей… Но я помню людей, которые также считали меня чуть не преступником за то, что я не признавал Кукольника, этого юного гения…⁵ Впрочем — довольно. Ни Антокольского здесь нет — ни об его статуе не слышно ни слова⁶. Вот этого я бы посмотрел охотно — и в его вещи я верю, потому что у него есть^б темперамент — а не одно литературствующее пружение.

Ну, однако, в самом деле, довольно — а то что это мы всё только землю под собою роем. Не выедете ли в Европу и не завернете ли в Париж? Я буду там с первых чисел октября — и уже теперь можете, если хотите, писать мне по адресу: 48, rue de Douai.

3194. Н. А. КИШИНСКОМУ
18(30) июня 1872. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Воскресение, 18-го июня 72.

Любезнейший Никита Алексеевич, вчера вечером, вернувшись домой, я нашел прилагаемую цидулю от Кабанова¹. Прочтите ее и избавьте меня от сего мучителя, ибо я ничего не понимаю, о чем он мне пишет — но приведите наконец это дело к концу.

От Горшкова никаких нет вестей — да и бог с ним. Мне почему-то кажется, что я имел бы наверное с ним неприятности.

Насчет продажи поступайте, как мы с Вами условились. Отдавать дешево не следует — крайней надобности в деньгах пока еще нет.

Моей ноге несколько лучше, и я надеюсь выехать отсюда в середу.

Желаю Вам здоровья и всевозможных успехов.

Ив. Тургенев.

P.S. Пишите мне: Paris, 48, rue de Douai.

3195. Н. А. КИШИНСКОМУ
21 июня (3 июля) 1872. Москва

Москва.
На Пречистенском бульваре,
в д<оме> Удельной конторы.
Середа, 21-го июня 72.

Любезнейший Никита Алексеевич, брат Н<иколай> С<ергеевич> дает на сооружение богадельни в Спасском 1000 р. сер. — из которых я уже получил 500, о чем я Вас извещаю. Брат в первых числах июля едет к себе в деревню — и прибудет в Спасское. Я просил его, чтобы он сообща с Вами выбрал окончательно место для постройки богадельни, так как он теперь стал одним из ее основателей: купим ли мы Порфирьево место или займем место возле церкви¹ — это будет зависеть от того, на что вы оба решитесь. Очень бы я желал, чтобы основание могло быть положено 6-го июля нынешнего года. Если же это невозможно — то в скором времени после 6-го. Деньги, полученные мною 500 р., Вы вычтете из первой Вашей посылки ко мне за границу.

Еще одно: отворите брату ящики моего письменного стола, он возьмет оттуда рукопись ‘Записок охотника’, которую я обещал г. Маслову.

Будьте здоровы, я Вам напишу по приезде в Париж.

Ив. Тургенев.

3196. ПОЛИНЕ БРЮЭР
28 июня (10 июля) 1872. Париж

Paris.
48, rue de Douai.
Mercredi, 10 juillet 72.

Ch&egrave,re Paulinette,

Me voil enfin de retour, boiteux grce la goutte, mais du reste bien portant. J’ai fait prendre de tes nouvelles chez les beaux-parents. On dit que tu vas tr&egrave,s bien — j’en ai t enchant — mais j’avais espr que le grand pas avait t franchi¹. Dis-moi quand il faut que je vienne — j’ai apport 1500 f-s. Veux-tu que je te les envoie ou bien pourrai-je les remettre ici? J’attends une rponse.

Je t’embrasse bien tendrement ainsi que Gaston.

J. Tourguneff.

3197. Н. А. КИШИНСКОМУ
1(13) июля 1872. Париж

Париж.
48, rue de Douai.
Суббота, 13/1-го июля 1872.

Любезный Никита Алексеевич, сим извещаю Вас, что я благополучно прибыл сюда дня четыре тому назад — но здесь меня подагра опять подцепила, и я опять лежу и не могу наступать на ногу. Впрочем, я надеюсь, что я настолько поправлюсь, что завтра или послезавтра буду в состоянии отправиться в приморский городок, где я намерен пробыть шесть недель и адресе которого следующий:

Г-ну И.С. Тургеневу.
Во Францию.
Через Париж, в Сен-Валери-сюр-Сомм.
Mr J. Tourguneff.
Saint-Valery-sur Somme, maison Ruhaut.

Я с некоторым нетерпением жду от Вас известий — 1.) насчет продажи земель, 2.) насчет богадельни, Порфирия¹и т.д.

Надеюсь, что вы все здоровы, что у вас нет холеры и что всё по хозяйству идет как следует.

Кланяюсь всем спасским жителям и остаюсь

доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3198. ЖЮЛЮ ЭТЦЕЛЮ
3(15) июля 1872. Париж

15 juillet, lundi. 48, rue de Douai. Voici, mon cher ami, deux photographies — choisissez — et quand je reviendrai dans 10 jours — je mettrai sur celle-l que je vous aime bien.

Je vous remettrai alors aussi le manuscrit — je vais faire un dernier effort! C’est bien vilain — de devoir se relire. Je laisse un mot pour Durand. Je lui donne votre adresse¹.

Gurissez-vous vite de votre bronchite. Ma goutte va mieux — je pars aujourd’hui pour St-Valery-sur Somme, maison Ruhaut.

Je vous serre la main bien cordialement.

J. Tourguneff.

3199. П. В. АННЕНКОВУ
7(19) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Rihaut.
Суббота, 19-го июля 1872.

Любезнейший друг Павел Васильевич, на устье Соммы, в нескольких верстах от Аббевиля и железной дороги, ведущей из Парижа в Булонь, лежит премилый приморский городок, где я нахожусь вот уже 5-й день, но которым я до сих пор мало мог насладиться, ибо со мной повторился припадок подагры, начавшейся в Москве — и я пока брожу с трудом на костылях. Но воздух здесь удивительный, окрестности, говорят, прелестные — и я, как только оправлюсь, намерен ожесточенно работать¹. Остаюсь я здесь во всяком случае до конца сентября.

Я получил Ваше письмо из Киссингена, радуюсь, что Вам с Вашим семейством там хорошо живется, и очень бы желал, чтобы Вы решились на зиму приехать в Париж. Опасения Ваши насчет здешнего Вам не совсем симпатичного духа преувеличены, поверьте, всё будет тихо — да так тихо, что чудо! — да на долгие годы. Франция догадалась, что республика — самая смирная и смиренная форма правления — республика la Thiers — и ухватилась за нее и руками и ногами². Приезжайте — отличную мы проживем зиму!

Пересылкой Вам Ваших 300 руб. Вы мне, как говорят французы, посадили ‘блоху в ухо’. Иначе нельзя послать Вам отсюда как lettre charge — и дойдет ли оная — бог весть! Напрасно Вы мне не написали раньше, куда Вам их переслать: я бы из Берлина их отправил. Решаюсь послать Вам завтра 2 сторублевых бумажки. Как только Вы их получите — известите немедленно, куда Вам переслать третью, в случае же, если, боже сохрани, застрахованное письмо не достигнет своего назначенья — известите столь же немедленно.

У меня семейная радость: дочь моя третьего дня родила благополучно дочку — так что я теперь дедушка.

А прочли Вы новый указец о заменении у нас в деле запрещения книг и журналов судебного порядка административным?³ Шувалов и Толстой работают отлично.

Засим обнимаю Вас, кланяюсь Вашей жене, бунтовщицу Веру и смирного Павла целую и остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

3200. ЛЮДВИГУ ПИЧУ
7(19) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Sonnabend, d. 19. Juli 1872.

Pietchissime carissime — Sie wissen schon, dass ich Sie abermals verfehlt habe!¹ Das ist eben eine Fatalitt — wie in der ‘Belle Hl&egrave,ne’². Jetzt wohn’ich hier in einem reizenden, hchst malerischen und stillen Ort³ — habe aber leider wieder die Gicht und kann kaum mit 2 Krcken herumkriechen. Das verfluchte Zeug dauert jetzt schon mehr als einen Monat. Wollen’es abwarten.

Der ganzen Vschen Familie geht es ganz gut. Alle haben einen frchterlichen Appetit, schlafen wie die Riesen — und ergeben sich der grndlichsten Faulheit. Nur Eins ist nicht ganz in der Ordnung: Frau Viardots Daumen ist noch immer geschwollen und schmerzhaft. Nun muss ich wieder an die bekannte Berliner Salbe denken, die mir einst so geholfen hat. Wenn ich nicht irre, so hiess der Verfertiger — Zimmermann. Chirurg oder Barbier, Rosenthalerstrasse, 20. Haben Sie die Geflligkeit, liebster Pietsch, gehen Sie gleich hin, kaufen Sie eine kleine Bchse — und schicken Sie sie hierher — ohne Zeitverlust — oder wenn es nicht geht, wenigstens nach Paris, rue de Douai, 48, auf meinen Namen. Sie knnen das kleine Paketchen per Briefpost absenden. Bitte, thun Sie es ja recht schnell!

Ich bin Grossvater geworden — endlich! Vorgestern hat meine Tochter ein kleines, wie es scheint, ganz gesundes Tochterchen bekommen.

Leben Sie recht wohl und grssen Sie Familie und Freunde. Ich bleibe hier bis Ende September.

Vale et me ama.

I. Turgenjew.

3201. ЭМИЛЮ ДЮРАНУ
9(21) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Dimanche, 21 juillet 1872.

Monsieur,

Je suis arriv Paris le 8 de ce mois et j’y suis rest une semaine, malheureusement le concierge ne m’a pas remis votre carte, et il m’a t impossible de dcouvrir votre adresse. Au moment de partir, j’ai laiss la maison une lettre pour vous, que je vous prierais de vouloir bien y faire prendre¹. Je vous parle dans cette lettre du dsagrable incident Franceschi et du ddommagement que je comptais vous offrir, car ni la Rdaction du ‘Temps’, ni celle de la ‘Revue des Deux Mondes’ ne veulent plus d’une uvre dj dflore². Ces infortunes ‘Veschnia Vody’ ont jou de malheur³. Je dois venir Paris dans une semaine et nous aurons, si vous le voulez bien, une entrevue o nous dbattrons ce qu’il y aurait faire. Je vous rapporterai en mme temps le manuscrit’⁴. Il va sans dire que vous avez mon autorisation tout enti&egrave,re pour la publication en volume. Hetzel (le libraire qui est mon ami et un bien charmant homme) le fera volontiers⁵. Allez le voir de ma part, il m’a mme dit que, malgr la traduction du ‘Nord’, il ne serait pas impossible de trouver un journal parisien ou une revue qui accepterait votre manuscrit et le publierait⁶.

Hetzel a dj publi plusieurs volumes de moi⁷, il ferait un nouveau volume avec ‘Veschnia Vody’, en y ajoutant peut-tre ‘Stouk, stouk, stouk!’ et ‘Le Brigadier’, ou ‘L’Aventure de Yergounoff’, ou ‘Le Roi Lear’ qui n’ont paru que dans la ‘Revue des Deux Mondes’, mais, je le rp&egrave,te, nous parlerons de tout cela Paris dans peu de jours⁸. Je vous avertirai d&egrave,s la veille de mon dpart d’ici.

En attendant je vous prie d’accepter l’expression de mes sentiments les plus distingus.

Iv. Tourguneff.

3202. Н. А. КИШИНСКОМУ
9(21) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Воскресение, 21/9-го июля 1872.

Вот уже неделя, как я здесь, любезный Никита Алексеевич, скоро три недели, как я выехал из Москвы — а от Вас еще никакой нет весточки. Надеюсь, что получу вскоре — тем более что мне хочется знать, какие были Ваши распоряжения насчет продажи земель, богадельни и т.д.

Николай Сергеевич теперь, вероятно, в Тургеневе — и Вы виделись с ним.

Подагра продолжает меня мучить: никогда она не была так упорна, как в этот раз.

Четвертого дня у моей дочери родилась дочка — так что я теперь стал дедушкой.

Я Вам писал из Парижа: на всякий случай прилагаю французский здешний адресе:

Mr J. Tourguneff.
Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut (Somme).

В ожидании скорого от Вас уведомления желаю Вам всего хорошего, начиная с здоровья.

Ив. Тургенев.

3203. П. В. АННЕНКОВУ
11(23) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Вторник, 23-го июля 1872.

Дорогой П<авел> В<асильевич>, отправка прилагаемых 200 р. сер. опоздала двумя днями¹ — я всё надеялся, что буду в состоянии отправиться лично на почту — но подагра окончательно пригвоздила меня к постели — никогда она не била так упорно — и я решаюсь попросить Виардо отправить это письмо вместо меня. Не забудьте, что я жду Ваших инструкций насчет остальных ста рублей.

Уведомьте меня о получении этих 200 — и будьте здоровы и благополучны со всеми Вашими домочадцами.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3204. ПОЛИНЕ БРЮЭР
11(23) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Mercredi, 23 juillet 72.^a

Ch&egrave,re Paulinette,

J’ai eu le plus grand plaisir recevoir la lettre du bon Gaston¹ et je rends avec usure la ch&egrave,re petite Jeanne le baiser qu’on m’envoie en son nom. Je suis bien content de voir que tout marche bien — continue tre prudente et sage — et rien ne manquera ton bonheur et au ntre. Ma vilaine horreur de goutte me tient avec plus de tnacit que jamais — et je t’cris de mon lit, ce que tu peux reconnatre mon criture², et ce qui fait que je ne puis encore fixer avec certitude mon arrive Rougemont, mais je ne tarderai pas une minute t’annoncer ma convalescence³. Encore un peu de patience et tout s’arrangera.

En attendant le plaisir de vous revoir tous, je vous embrasse tous les trois avec tendresse. J’esp&egrave,re pouvoir t’crire bientt.

J. Tourguneff.

^a Так в подлиннике.

3205. П. В. АННЕНКОВУ
13(25) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Четверг, 25/13-го июля 1872.

Драгоценный Павел Васильевич, 200 целковых отправлены к Вам третьего дня par lettre recommande за пятью печатями, оказывается, что это письмо было первое, отправленное согласно новым узаконениям — и потому я ощущаю некоторое сомнение и ажитацию: пожалуйста, уведомьте меня о получении¹. Деньги отправлены в двух радужных билетах с физиономией Екатерины.

Подагре моей легче — то есть мне от нее легче — но она всё еще не прошла — и я принужден сидеть дома. Жары продолжают стоять страшные.

Если бы не эти жары да не эта подагра, я бы, кажется, принялся за работу. Кое-какие мыслишки вертятся в голове².

Обнимаю вас всех.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3206. ЭМИЛЮ ДЮРАНУ
14(26) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Vendredi, 26 juillet 1872.

Monsieur,

Je n’ai jamais eu une attaque de goutte plus obstine que celle qui me tient maintenant depuis bientt six semaines. Je n’ai pu quitter mes bquilles qu’hier et il me serait impossible d’aller Paris avant la fin de la semaine prochaine, mais j’esp&egrave,re bien pouvoir le faire cette poque. Vous serez averti la veille de mon arrive.

Je n’ai jamais dout de l’accueil que vous ferait Hetzel, c’est une nature aussi excellente que dlicate et je suis sr que vous vous arrangerez fort bien avec lui¹.

M. Franceschi se trouve, ce que j’ai appris, dans ce moment Valry. Je ne demande pas mieux que de lui crire, quoique je ne puisse m’imaginer qu’il ait l’intention de publier une dition spare des ‘Veschnia Vody’ en Belgique². Vous pourriez peut-tre demander son adresse exacte (au bureau du ‘Nord’) Paris et me l’envoyer.

Vous avez carte blanche pour prsenter les ‘Veschnia Vody’ toute revue ou journal, et si la ‘Revue Universelle’ l’accepte, tant mieux. Quant l’amputation que dsire Hetzel, je n’ai aucun avis l-dessus, ne pouvant pas avoir d’apprciation critique d’une uvre rcemment crite, mais j’accepte tout des deux mains et fais bon march de ma susceptibilit d’auteur. J’ai grande confiance dans le got de Hetzel. Seulement il me semble que cette amputation devient un peu plus difficile depuis que ‘Le Nord’ a publi la machine tout enti&egrave,re. Mais, encore une fois, je me dsiste dans cette question³.

Les rcits du comte Tolstoi sont destins tre lus par le peuple, ce qui n’est pas tout fait la mme chose que s’il avait crit pour les enfants. Je n’en ai lu que deux. Le second, intitul ‘Kavkazki Plinnik’ (il avait t insr dans la ‘Zaria’), est charmant, je crois que les enfants le goteraient fort⁴.

Nous causerons de tout ceci lors de notre entrevue prochaine, et en attendant je vous prie de croire l’assurance de mes meilleurs sentiments.

Iv. Tourguneff.

3207. ВИЛЬЯМУ РОЛЬСТОНУ
14(26) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Friday, 26-th July 1872.

My dear friend,

I came here some ten days ago still very lame and stiff with gout (I had an attack at Moscow in the midst of June) — and I have tried to-day for the first time to walk without crutches. I think my coming over to London is ‘fallen in the water’ — as the French say¹ — so that I cannot say now when I will have the pleasure of seeing you — unless you come to Paris during the winter. I have left the books I brought for you from Russia at my lodgings in Paris, as I have to go there, as soon as I will able to get in a railway carriage, I will send them (to) you to London soon enough, I hope^a^,².

Saint-Valry is a very quiet little nook — in a very pleasant situation. The right place for working — and I mean to do it, if possible. The heat is intense but it is nothing, compared with

Paris or, I imagine, London.

I hope this letter will find you in good health and spirits.

Your book has been such a success that it must cheer you up³.

Expecting a few lines in answer to this letter, I am

yours very truly,
J. Tourguneff.

^a Далее текст письма отсутствует, так как нижняя часть листа оторвана.

Angleterre.
W. Ralston, Esq-re.
London.
British Museum.

3208. ЛЮДВИГУ ПИЧУ
15(27) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Sonnabend, d. 27.^a Juli 72.

Liebster Pietsch, als Sie mir Ihren Brief vom 20-ten d M schrieben, hatten Sie wahrscheinlich den meinigen noch nicht bekommen (wo ich um die Salbe bat) — und haben wahrscheinlich auch Berlin verlassen, ohne ihn bekommen zu haben¹. Ich muss Sie nochmals bitten, meine Commission recht bald zu erfllen, sobald Sie nach Spree-Athen zurckgekehrt sind².

J. Schmidt hatte mir schon gesagt — Sie wren nicht nach Amerika abgegangen³. Desto besser! So hat man mehr Chancen Sie mal zu sehen — und diesmal verspreche ich Ihnen, Sie ein paar Tage vor meiner Ankunft in Berlin zu benachrichtigen.

Den Monat August und September, bleiben wir alle hier, Padilla’s wohnen in ihrer Villa in Ville d’Avrey.

Gott! Wie seid Ihr alle Deutsche zarthutig geworden, wie altjngferisch susceptibel nach den grossen Erfolgen! Dass ich Euch in meiner letzten Novelle ein bichen ‘egratignirt’ habe — das^б knnt Ihr nicht ertragen?⁴ Habe ich doch meinem eigenen Volke — das ich doch gewiss liebe — ganz andere Hiebe versetzt!⁵ Da schreit ein Critiker in der St. Petersburger (deutschen) Zeitung Zeter und Mordio ber mich und fordert alle Offiziere der deutschen Armeen auf — den Verleumder und frechen Lgner — nmlich mich — von der Oberflche der Erde zu vertilgen!⁶ Ich hatte bis jetzt geglaubt, die Deutschen htten mehr Gleichmuth und Objectivitt. Da muss ich doch meine Russen loben. Glauben Sie wirklich, dass ich aus Concession an franzsische Wnsche den elenden Devrient mit seiner ganzen miserablen Theaterwirtschaft abgefertigt habe?⁷ Meine letzte Novelle ist schlecht genug — aber das Beste und Wahrste in ihr sind grade diese wenigen Kniffe.

Also so liebenswrdig hat sich Kaiserin Augusta ausgedrckt. Nun ‘es ist doch schn von einer so grossen Dame’⁸ u.s.w.

Zu Ihrem unruhigen Leben und zu allen sonstigen Widersprchen und Complicationen — wnsche ich herzlich Glck. Sie mssen, wie Franz d(er) 1-te im Schilde einen Salamander fhren⁹. Hier im Feuer lebt es sich recht!

Frau Viardot hat, so viel ich weiss, Ihnen vor kurzem geschrieben. Der ganzen Familie geht es gut. Ich drcke Ihnen die Hand.

Ihr I. Turgenjew.

P.S. Ist Paul Heyse noch in Mnchen?¹⁰

^a Переправлено из: 26

^б В подлиннике ошибочно: dass

3209. ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ
18(30) июля 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Mardi, 30 juillet 1872.

O tes-vous dans ce moment, mon cher ami¹, et que devenez-vous jusqu’ l’hiver? Ecrivez-moi un mot, je vous prie. Quant moi — voici quinze jours que je suis dans le petit trou d’o je vous cris — et je m’y trouverais parfaitement bien, n’tait la maudite goutte qui me tient par la patte plus obstinment que jamais. Elle m’a happ il y a 6 semaines Moscou — et ne me lche pas. J’ai eu trois ou quatre rechutes, j’ai march l’aide de bquilles — puis avec deux cannes — avec une — et me voil de nouveau peu pr&egrave,s immobile. La vieillesse est une vilaine chose — n’en dplaise Mr Cicron².

Je suis ici avec la famille Viardot — j’ai une tr&egrave,s gentille chambre o rien ne m’empche de travailler… mais voil! Cela ne vient pas. Il y a de la rouille sur les ressorts.

Et Antoine — que fait-il? Donnez-moi de ses nouvelles³.

Cet emprunt de 9_r 12, 15 milliards me fait l’effet d’une grosse salve d’artillerie⁴. Vous tes ns pour tonner le monde, vous autres diables de Franais — d’une faon ou d’une autre.

Je suis grand-p&egrave,re depuis le 18, ma fille est accouche d’une fille que l’on a nomme Jeanne — et que je vais aller baptiser vers la fin d’aot. Je devrai passer et repasser par Paris. Si vous tiez Croisset cette poque, je pousserais bien jusque chez vous.

Allons — portez-vous bien et au revoir! Je vous secoue la main rudement.

Votre J. Tourguneff.

3210. ЭМИЛЮ ДЮРАНУ
24 июля (5 августа) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Lundi, 5 aot 1872.

Monsieur,

Je joue vritablement de malheur: apr&egrave,s six semaines de souffrance et au moment o je pouvais croire que la goutte allait me quitter, la voil qui me reprend au genou et me force de me remettre au lit.

Je crois bien qu’il se passera trois semaines avant que je puisse aller Paris et vous porter le manuscrit¹. Si pourtant vous dsirez l’avoir d&egrave,s prsent, je pourrais vous l’expdier avec les quelques petites notes que je me suis permis d’ajouter par-ci, par-l.

J’attends votre rponse et l’adresse de M. Franceschi, si vous avez pu vous la procurer et si vous croyez qu’il soit ncessaire que je lui crive².

Des amis que j’ai consults ici ne supposent pas qu’on puisse faire l’amputation dsire par Hetzel, mais, je le rp&egrave,te, vous avez l-dessus carte blanche³.

Je vous prie d’agrer l’expression de mes sentiments les plus distingus.

Iv. Tourguneff.

3211. Н. А. КИШИНСКОМУ
27 июля (8 августа) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Четверг, 8-го августа/27-го июля 1872.

Несколько дней тому назад получил я Ваше письмо от 11-го июля, любезный Никита Алексеевич, а сегодня пришло Ваше письмо от 20-го июля¹, в котором Вы извещаете меня о продаже тамбовского имения и ситовского участка² — а также и березовой рощицы возле Чаплыгина. Соглашаюсь на эти продажи и замечаю только, что если Вы решились запродать чаплыгинскую рощицу³, руководствуясь не выгодой самой цены, а мыслию, что мне теперь нужны деньги — то я пока без них очень хорошо могу обойтись, и если Вы можете выслать мне, не стесняясь, тысячи две p.c. — то и прекрасно. Если же цена 2000 р. за 17 десятин очень хорошая, о чем Вам судить лучше, тогда продавайте. Коли Порфирий упрямится, господь с ним — но хороши были бы мы, если б мы уступили ему и колодезь, как он того желал!⁴ Место, выбранное Вами, я вполне одобряю — а также и план⁵ кажется мне вполне практичным. Дай бог окончить начатое дело благополучно!

Вы мне ничего не пишете о школе, правда, летом она действует слабо. Уж не запил ли опять учитель?

Погода и у нас здесь скверная — дожди и бури. Третьего дня приключилось большое горе: наш камердинер, прекрасный малый, утонул, купаясь в море близ самого берега.

Подагра моя не только не проходит — но даже сильнее становится. Остается одно: терпение.

Засим остаюсь

доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

P.S. Я теперь рад, что не продал Ситово купцу, быть может, в будущем году дадут больше — а денег теперь довольно.

3212. Н. Н. РАШЕТ
29 июля (10 августа) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme (Somme).
Maison Ruhaut.
Суббота, 10-го авг. 72.

Сейчас получил Ваше письмо, любезная Наталья Николаевна, и отвечаю. Душевно радуюсь сообщенному Вами известию, отчасти мною ожиданному: сколько можно судить по двухдневному знакомству, А. Т. Велихов совершенно способен составить счастие Вашей дочери. Поздравьте и ее, и его от моего имени, Вас я также поздравляю сердечно¹.

Очень был бы я рад быть посаженным отцом милой будущей невесты, но боюсь, что не в состоянии определить с уверенностью, когда я прибуду в Петербург. Быть может, точно в ноябре, а быть может, и не раньше декабря, даже января. Я не могу взять на себя обречь Вас на подобную неизвестность и потому, хоть с сожалением, но принужден отказаться от предложенной мне чести.

Здесь всё было бы как нельзя лучше, если б не проклятая моя подагра, которая разыгралась сильнее прежнего и едва позволяет мне двигаться. Никогда она не была так упорна.

Мой парижский адресс — rue de Douai, 48.

Итак, если бог даст, до свидания в Париже — а пока будьте здоровы и веселы.

Всем Вашим кланяюсь и жму Вам руку.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3213. ПОЛИНЕ БРЮЭР
1(13) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 13 aot 1872.

Ch&egrave,re Paulinette, je viens de recevoir ta lettre, je suis heureux d’apprendre que tout va bien. Ma goutte aussi fait mine de vouloir me quitter, apr&egrave,s m’avoir tenu plus de deux mois. Je commence marcher tout seul, comme une grande personne.

Je te prierais de choisir pour le baptme une autre poque que le 1 — au 10 septembre: ce sont les seuls jours de chasse possibles — et je ne veux pas encore abandonner tout fait cet espoir¹. On pourrait baptiser la petite Jeanne soit plus tt, soit plus tard². Un jour entre le 25 et le 28 ou 30 aot serait peut-tre ce qui me conviendrait le plus.

Ou bien alors ce serait apr&egrave,s le 10 septembre.

Dans tous les cas j’esp&egrave,re te revoir et t’embrasser bientt — et en attendant je vous embrasse tous les trois bien tendrement.

Iv. Tourguneff.

3214. БЕРНГАРДУ ЭРИХУ БЕРЕ
3(15) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Donnerstag, d. 15 Aug. 72.

Werther Herr!

Ich erhalte eben Ihr Schreiben vom 8-ten August — und beeile mich Ihnen zu antworten¹.

Ihren Brief vom 28-ten Juni, den Sie an Н-n Annenkof f diri-girten, habe Ich nicht bekommen, wahrsch Annenkoff damals schon abgereist. Ich bin bereit die Revision des 6-ten Bndchens zu bernehmen — und wnsche es sogar sehr — da die in den zwei Deutschen Zeitungen erschienenen Ueberset-zungen mich wenig befriedigt haben, und Ich grade in diesen zwei Novellen die grsste Genauigkeit des Textes bewahrt sehen mchte². Ich bitte Sie, mir die Correcturen nach

Paris, rue de Douai, 48 zuschicken zu wollen. Ich kehre bald dahin zurck — und solange Ich noch hier bleibe, wird mir Alles sehr pnktlich nachgesendet.

Ich habe mein Haus in Baden-Baden verkauft — und mein bestndiger Wohnort ist jetzt, wie gesagt — Paris, rue de Douai, 48.

Die Correcturen werden von mir am Tage ihrer Ankunft pnktlich zurckgeschickt.

Ich verbleibe mit Hochachtung

Ihr ergebener
I. Turgenjew.

3215. НЕИЗВЕСТНЫМ
10(22) августа 1872. Сент-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme
(pr&egrave,s de Boulogne),
d. 22 Aug. 1872.

Meine werthen Damen,

In Erwiederung auf Ihnen viel zu schmeichelhaften Brief, den Ich erst heute und hier bekommen habe, mache Ich mir das Vergngen, Ihnen die gewnschten Blttchen zuzusenden. Zugleich erlaube Ich mir meine Photographie beizulegen¹. Empfangen Sie die Versicherung meiner Hochachtung.

Ihr ergebenster
Iw. Turgenjew.

3216. ПОЛИНЕ БРЮЭР
12(24) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 24 aot 72.

Ch&egrave,re Paulinette,

Au moment o j’ai reu ta lettre, je me demandais si je ne devais pas te faire savoir que le baptme devait tre dcidment remis la mi-septembre, car j’ai eu encore une rechute! — la 6-me — et je suis loin d’tre ingambe. Je regrette fort que c’est une indisposition de Mme Bru&egrave,re qui occasionne ce nouveau dlai — et j’esp&egrave,re qu’elle ne sera que passag&egrave,re — mais dans tous les cas il vaut mieux attendre¹. Cela ne m’empchera pas d’aller te voir d&egrave,s que ma goutte me le permettra — moins que je n’y sois condamn perptuit.

Je suis fort heureux de voir que toi, Gaston et la petite, vous allez bien — et je vous imbrasse tous les trois. Fais mes meilleures amitis Mme Bru&egrave,re, je t’crirai quand je pourrai venir. Au revoir.

J. Tourguneff.

3217. П. В. АННЕНКОВУ
13(25) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Понедельник, 25-го авг. 72^а.

Итак, Вы в Содене, любезнейший П<авел> В<асильевич>. Это местечко мне хорошо знакомо: я прожил там три недели — лет 10 тому назад — вместе с Н. Н. Толстым, покойным братом Льва Николаевича¹. Уголок земли — ‘angulus terrarum’, уютный и тихий. Желаю Вам наслаждаться там природой. Я ахнул, когда в предыдущем Вашем письме прочел, что Вы остановились в Westendhalle: этот вертеп известен во всей Европе — и пользуется только нелепыми птенцами, соблазненными близостью железных дорог. В этом вертепе я однажды заплатил 1 V₂ талера за кусок говядины, которую, будучи не в состоянии разжевать ее, бросил под стол! Жаль мне Вас — огрели Вас лихо.

А Вы все-таки не пишете, куда Вам выслать сто рублей, которые бременят мой портфель. В Соден, что ли? Долго ли Вы там останетесь — и куда оттуда?

Я ни одного Вашего письма не оставил без ответа — но во всяком случае молчание мое не могло происходить от литературной работы. Правда, я за нее принялся — но в микроскопически гомеопатических размерах. Высижу небольшой рассказец к октябрьской или ноябрьской книжке ‘Вестника Европы’².

Подагра моя только теперь меня покидает — и я вчера в первый раз надел сапог. Впрочем, живу благополучно.

О романе молодого Сальяса слышал смутные отзывы. Не знаю, что в них справедливого — но только это наверное он пишет — а не маменька. Но не курьезнейшее ли дело, что графиня Сальяс, урожденная Кобылина, сделалась ярой легитимисткой, поклонницей Генриха V-го? Псевдокатоличкой и полькой она уже стала давно. Экое тесто — это так называемая русская натура. Кобылина — и Monseigneur le comte de Chambord!!!³

Скажу Вам на ухо, что всё, что Вы говорите о немцах и о 1871-м годе, — совершеннейшая правда, но только, смотрите, никому ни гуту!⁴ ‘Чу!’ — как говаривали при Жуковском⁵.

Последняя роль, в которой я видел Садовского, изображала допившегося до чертиков купца — и он исполнял ее удивительно — уж точно au naturel⁶.

Жаль его — а с другой стороны, не приходится ли повторить французскую пословицу: ‘Fallait pas qu’il y aille’?

Уходят, уходят современники!.. Напишите мне, где Вы будете зимой, если Вы сами это знаете. Да не забудьте о ста рублях!

Жму Вам дружески руку и кланяюсь всем Вашим.

Ив. Тургенев.

Ваше письмо было мне переслано сюда — Saint-Valry, небольшой приморский городок — и я живу здесь для ради воздуха — но постоянная моя квартира в Париже, rue de Dauai, 48 — и я скоро туда возвращаюсь. Мне было очень приятно узнать, что Вам наконец разрешили издание ‘Недели’¹ — и я прошу Вас высылать мне ее по парижскому адрессу. Обещание мое я непременно исполню до зимы, Вы можете рассчитывать на рассказ листа в полтора полных (неизданный отрывок из ‘Записок охотника’). Я не кончил его тогда в предчувствии, что цензура — тогдашняя — его непременно запретит, должно полагать, что, несмотря на все прелестные позднейшие нововведения, теперешняя цензура его все-таки пропустит².

3218. Е. И. РАГОЗИНУ
13(25) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Понедельник, 25/13 авг. 72.^а

Любезный Евгений Иванович,

Что касается до самих этих нововведений — то, видно, богу угодно, чтобы нынешнее поколение никакого авантажа не имело перед нашим, и мы рылись в темноте, под землей — и вам тоже, кажется, нельзя носа показать на воздух³.

Терпение!

Подагра только на днях меня покинула, впрочем, здоровье — ничего.

Не забудьте прислать мне ‘Неделю’ — а я жму Вам руку — и до свидания в ноябре.

Ваш Ив. Тургенев.

P.S. Рассказ Вы получите в октябре непременно. Заглавие ему: ‘Русский немец и реформатор’⁴.

Je reois ta lettre et voici quoi je me suis arrt et ce que je te propose: je viens Rougemont le 10 septembre — sans faute. Si le baptme peut se faire cette poque, tant mieux, sinon — il se fera plus tard et je reviendrai faire mon office de parrain. Mais dans tous les cas, je viens Rougemont le 10.

3219. ПОЛИНЕ БРЮЭР
15(27) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 27 aot 1872.

Ch&egrave,re Paulinette,

En attendant je t’embrasse tendrement, ainsi que Gaston et la petite Jeanne.

J. Tourguneff.

P.S. Mes amitis Mme Bru&egrave,re.

3220. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ
18(30) августа 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Пятница, 30 авг. 1872 г.

Любезнейший Сергей Дмитриевич!

Ваше письмо я получил здесь¹. St-Valry — небольшой приморский город в соседстве с Аббевилем^а, где я поселился по возвращении из России — и где я намерен пробыть еще с месяц, а там на время в Париж. В конце ноября я в Петербурге.

Ваши пожелания насчет подагры, к сожалению, не оправдались. Я только дня три тому назад мог впервые надеть сапог. Эта скверная болезнь схватила меня во время моего пребывания в Москве — и около трех месяцев у меня гостила. Если б не она, я бы не мог пожаловаться на мое пребывание на святой Руси. Московская выставка была очень интересна².

Душевно радуюсь за Вас, что Вы теперь опять соединились с Вашим семейством. Надеюсь, что здоровье Ваше находится в удовлетворительном положении.

Р<ольстон> мне хороший приятель и прекрасный человек. Не сомневаюсь в ласковости его приема, но боюсь, что Вы его теперь не застанете в Москве, откуда он выехал на вакансию для окончания своего второго тома ‘(The Songs) of the Russian people’. У него нет больше ни одного экземпляра ‘Вешних вод’, заглянул я в переводе ‘Nord’a’ — кажется, плох. А главное — наперевел^б без моего разрешения, так как между Россией и Бельгией не существует литературной конвенции³.

Завтра или послезавтра высылаю Вам десятка два-три ‘С.-П<етер>бургских ведомостей’.

Засим дружески жму Вам руку <и> остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

^а В тексте публикации ошибочно: Аббелин

^б Так в тексте публикации.

3221. П. В. АННЕНКОВУ
22 августа (3 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
3-го сентября 1872-го г.

Посылаю Вам при сем письме две 50-рублевые ассигнации, любезнейший П<авел> В<асильевич> — и прошу Вас известить меня о получении¹.

Если Вы останетесь в Содене до конца сентября — то мы, весьма вероятно, увидимся, ибо я должен быть в Ба-ден-Бадене около 25-го и останусь там несколько дней. От Бадена до Франкфурта 4 часа езды — и либо я к Вам прикачу, либо Вы завернете. Во всяком случае мы спишемся.

Прочту Вам тогда мою безделку². Радуюсь тому, что Вы со всеми Вашими хорошо поживаете, проклятая подагра всё еще не совсем меня оставила.

В трувильской глупейшей истории русские были, как говорится, с бока припека, впрочем, она носит совершенно славянский характер — и г. де Валлон достоин быть петербуржцем³.

Не сомневаюсь в том, что наши любезные радикалы до безобразия накуролесили в своих публикациях, но присутствие М. Н. Лонгинова, автора ‘Попа Пихатия’, в главе нашей прессы не способно внушить мне много доверия⁴.

Я остаюсь здесь еще две недели: там отправляюсь сперва в Париж, потом на крестины моей внучки к моей дочери, потом дня два погощу у Жорж Занд — а там в Баден.

Будьте здоровы и до свиданья. Кланяюсь всем.

Ваш Ив. Тургенев.

3222. ПОЛИНЕ БРЮЭР
25 августа (6 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 6 septembre 72.

Ch&egrave,re Paulinette,

Les nouvelles que tu donnes de la sant de Madame Bru&egrave,re sont fort inquitantes — et je vois bien que le baptme doit tre remis. Aussi voici ce que je te propose: je viens dans tous les cas et quoi qu’il arrive — le 24 de ce mois Rougemont — pour y rester deux jours. Si le baptme peut se faire cette poque — tant mieux, sinon — eh bien! je passerai quelque temps avec toi, je ferai la connaissance de ma petite Jeanne — et je reviendrai plus tard pour remplir mon devoir de parrain. Peut-tre pourrait-on ondoyer l’enfant d&egrave,s prsent¹ mais c’est toi et Gaston de voir ce qu’il y a faire. Ce qui est positif — c’est que je serai Rougemont le 24, tu peux absolument compter l-dessus.

D’ici l porte-toi bien, je vous embrasse tous les trois.

J. Tourguneff.

3223. К. Д. КАВЕЛИНУ
26 августа (7 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
7-го сентября/26-го августа 1872.

Пишу Вам, любезный Кавелин, хотя и не знаю, найдет ли Вас мое письмо в Петербурге, но всё равно, зима приближается — и Вы, вероятно, скоро вернетесь в свое васильеостровское гнездо¹. Про себя скажу Вам в двух словах следующее: с тех пор как я вернулся из России, я поселился здесь в доме моих приятелей Виардо (St-Valry — небольшой приморский городок недалеко от Трепора) — и почти всё время провел в муках подагры, которая напала на меня в Москве три месяца тому назад — да вот до сих пор надо мной потешается. Если это будет повторяться каждый год в таких размерах — то, надо сознаться, жизнь примет приятный колоритец.

Недели через три я возвращаюсь в Париж — а в конце ноября, deo volente, буду в Петербурге.

Вы, вероятно, полагаете, что я забыл Ваше поручение — и никаких мероприятий насчет перевода ‘Психологии’ в ход не пустил. Напрасно Вы бы так думали: я и словесно объяснялся с Ю. Шмидтом в Берлине, и письменно — но, к сожалению, никаких результатов мы с ним не достигли. Ни один издатель не хочет взять на себя труда перевода — даже ни один не желает печатать готовый перевод на свой счет и предлагая только имя своей фирмы (т.е. не ставя унизительного: in Selbstverlage des Autors) — ^акаждый воображает, что оказывает благодеяние! Да и в самом деле: возможно ли, по их понятиям, в теперешнее время издавать в Германии философскую книгу да еще русского сочинителя!² Философ Гартман только потому и имеет успех, что всякую философию отрицает³. И потому, любезный друг, если Вы хотите рискнуть, сделавши перевод, напечатать его на свои деньги, я Вам могу предложить свое — как видите — весьма бедное посредничество.

Очень было бы приятно узнать, что Вы поделываете — и как живет Софья Константиновна⁴, которой прошу передать мой самый дружеский поклон. Я по милости подагры почти не работал, в октябрьской или ноябрьской книжке ‘Вестника Европы’ появится, однако, небольшой мой рассказ, озаглавленный ‘Конец Чертопханова’ (из ‘Записок охотника’)⁵.

Мой адресс: Paris, rue de Douai, 48.

Дружески жму вам всем трем⁶ руку и остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

^а Далее зачеркнуто: вооб<ражает>

3224. Н. А. КИШИНСКОМУ
27 августа (8 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
8-го сентября/27-го августа 1872.

Любезный Никита Алексеевич,

Вчера пришел вексель от Ахенбаха на 2000 р. — а сегодня я получил Ваше письмо¹. Сообщаемые Вами известия свойства печального, особенно беспокоит меня холера, появившаяся в наших краях². Прошу Вас быть осторожным — и беречь себя. Надеюсь, что с приближением холодной погоды эта безобразная болезнь ослабнет. Прошу Вас также уведомить меня, сколько именно людей она унесла в Спасском.

Как только небо несколько очистится от этой грозы, Вы не оставите заняться больницей — т.е. богадельней.

Подагра моя всё не проходит, дней пять тому назад я промучился целых 24 часа с припадком — по счету девятым.

У меня не внук родился, а внучка. Я недели через три возвращаюсь в Париж.

Будьте здоровы и не унывайте.

Доброжелатель Ваш
Ив. Тургенев.

3225. М. М. СТАСЮЛЕВИЧУ
27 августа (8 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
8-го сентября/27-го августа 1872.

Любезнейший Михаил Матвеевич, ‘Конец Чертопханова’ кончен и переписан — и если я до сих пор Вам его не отослал^а, то виною этому следующее обстоятельство: я по делам через две недели отправляюсь в Баден-Баден, где пробуду несколько дней и где у меня назначено свидание с П. В. Анненковым, находящимся теперь в Содене, возле Франкфурта: я желаю ему прочесть мою штуку перед отправлением и в случае нужды сделать кое-какие поправки, так как я до сих пор это всегда делал. Но в первых числах нашего октября — т.е. в последних вашего сентября, рукопись во всяком случае будет в Ваших руках — на это Вы можете рассчитывать с совершенной уверенностью.

Вы из этого можете заключить, что беллетристическая часть Вашей ноябрьской книжки обеспечена — и я буду очень рад обновить своим ‘Чертопхановым’ деятельность затеянной Вами типографии¹, которой желаю всевозможных успехов и которую непременно осмотрю, как только прибуду в Петербург.

А совершится это прибытие в течение ноября — и я имею твердую надежду, что привезу с собою другую штуку для помещения в январской книжке, если никаких не встретится к тому препятствий².

Живется мне здесь порядочно — только гнусная подагра все не хочет меня покинуть: вот уже 4-й месяц, как она продолжается, недавно был у меня десятый припадок — и я всё без ног.

Засим при пожелании Вам всего хорошего крепко жму Вам руку и остаюсь

преданный Вам
Ив. Тургенев.

P.S. Статья Пыпина о переписке А. И. Тургенева вышла очень интересной³, по возвращении в Париж я надеюсь привести в ясность остальные бумаги Николая Ивановича.

^а Было: отправил

3226. СОФИИ ДЕ ГУБЕРНАТИС
31 августа (12 сентября) 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 12 septembre 1872.

Madame,

Je viens bien tard vous remercier pour les deux numros de la ‘Rivista Europea’ que vous avez eu la bont de m’envoyer et qui contiennent les premiers chapitres des ‘Eaux printani&egrave,res’, mais ces deux numros ne me sont parvenus que tout rcemment¹.

Autant que je puis en juger, votre traduction est excellente, et ce ne sera pas votre faute si ma nouvelle ne reoit pas un accueil bienveillant du public italien.

J’ai parcouru les autres articles contenus dans les deux numros, et j’ai pu me convaincre que la ‘Rivista’ est une publication tr&egrave,s distingue o je me trouve honor de prendre place, sous les auspices d’interpr&egrave,te tel que vous.

Agrez, Madame, l’expression de ma parfaite considration.

Votre tout dvou
Iv. Tourguneff.

P.S. Mon adresse permanente est: Paris, 48, rue de Douai.

3227. ЛЮДВИГУ ПИЧУ
2(14) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

St-Valeiy-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
d. 14. September 1872.

Also in Russland, in Moskau gewesen¹ und die Sphynx in der Ermitage² gesehen, carissime Pietsch! Es freut mich sehr, dass Ihnen meine Sphynx gefallen hat. Sie werden wohl ber Ihre Reise einige Feuilletons in der ‘Vossischen’ schreiben: es wre recht hbsch von Ihnen — mir sie^a zu schicken³. Thuen Sie es doch!

Ich bleibe hier bis zum 23-ten d(ieses) M(onats). Dann geh’ich zu meiner Tochter^б, meine Enkelin zu taufen, dann nach Nohant, G. Sand’s Landsitz auf ein paar Tage⁴, dann nach Baden-Baden auf 4 bis 5 Tage — um alle meine Sachen in Ordnung zu bringen — dann zurck nach Paris, wo ich vom 10-ten October an bis Ende November bleiben werde. Dann hoff’ich nach Petersburg gehen zu knnen — et ce serait le diable, wie die Franzosen sagen — wenn ich Sie nicht endlich treffen wrde.

Meine vermaledeite Gicht lsst mich noch immer nicht los — ich habe heftige Rckflle gehabt — auch jetzt noch muss ich in Pantoffeln herumlaufen. О Don Juan! Don Juan! (Sie meine ich nmlich) das Altwerden ist ein hssliches Ding. Davon wissen Sie glcklicherweise noch nichts und fahren fort die schnsten Blumen <...>

^a Было: einige

^б Далее зачеркнуто: dann nach

3228. Н. С. ТУРГЕНЕВУ
2(14) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
14/2-го сентября 1872.

Любезный брат, пишу тебе всё еще из моего приморского городка, который я, впрочем, скоро оставляю. (Мой адресс отныне опять: rue de Douai, 48). Представь себе, что моя подагра всё меня не оставляет и по временам даже сильно мучит! Никогда не было у меня такого продолжительного припадка. Чуть ли не хочет эта болезнь сделаться у меня хронической.

18/6-го июля у моей дочери родилась дочка, а мне внучка, которой дали имя Jeanne. Я на днях еду крестить ее.

Из твоего письма я вижу, что ты всё еще не решился, что с собой (начать?) Я по-прежнему тебе советую приехать в течение зимы в Париж. Поживешь — увидишь, понравится ли тебе.

Из деревни я получаю неутешительные известия. Урожай плох, в Спасском холера и т.д. Le sjour l-bas n’est pas prcisment ce qu’il y a de plus sduisant. Отказ Порфирия я предвидел — впрочем, богадельне еще приличнее быть на выбранном тобою с Кишинским месте¹.

Картину Богатова прошу хранить у себя, пока я распоряжусь высылкой². Я полагаю, что все работы в доме твоем теперь давно окончены.

Пишу тебе по московскому адрессу, хотя и не знаю наверное, где ты находишься. Но, вероятно, ты распорядился пересылкою писем.

Семейство Виардо тебе кланяется и благодарит за память.

Засим обнимаю тебя и говорю: до свидания!

Твой любящий брат
Ив. Тургенев.

3229. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ
3(15) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
15(3) сент. 1872 г.

Любезный Сергей Дмитриевич!

Я получил Ваше письмо — и имею Вам сказать следующее: я Вам могу выслать двенадцать фунтов стерл. — только не теперь и не отсюда — а из Парижа, куда я прибуду 24-го сент<ября>. Надеюсь, что Вы можете вытерпеть эту отсрочку, иначе я при всем желании поступить не могу. Полагаю, что через десять дней Вы всё еще будете в Лондоне и под тем же адресом.

Пук ‘С.-П<етер>бургских ведомостей’ Вы уже, вероятно, получили.

Мое здоровье было бы недурно, если бы не гнусная подагра, которая никак не хочет от меня отвязаться.

Жму Вам дружески руку и кланяюсь.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3230. ПОЛИНЕ БРЮЭР
4(16) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Ce 16 septembre 1872.

Ch&egrave,re Paulinette,

Je commence tre un peu inquiet de ton silence: il ne s’est rien pass de fcheux, j’esp&egrave,re? Ecris-moi deux mots. Quant moi, je pars d’ici, comme je te l’ai annonc, le 23 — et le 24 je suis Rougemont.

En attendant je vous embrasse tous.

Iv. Tourguneff.

3231. А. Ф. ОНЕГИНУ
7(19) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
19-го сент. 1872.

Если Вы точно до 1-го октября остаетесь в Париже, любезный друг, то я непременно Вас увижу — ибо выезжаю отсюда в воскресение, 22-го числа, и до вторника остаюсь в Париже. Мы бы могли вместе пообедать в воскресение — и потому приходите в этот день к б часам в rue de Douai, 48. До свидания. Жму Вам дружески руку.

Ваш Ив. Тургенев.

Любезный Онегин, я полагаю, что завтра после обеда можно пойти в театр — если Вы еще не видели ‘Rveillon’¹в Пале-Рояле — возьмите, пожалуйста, два хороших места — говорят, это забавно. Или в ‘Tour du Cadran’² в ‘Varits’. Но только не ‘Timbale d’argent’³ — я ее видел и не желаю видеть ее вторично.

Monsieur А. Onguine.
Paris.
Htel de Calais.
Rue Neuve des Capucins.

3232. А. Ф. ОНЕГИНУ
9(21) сентября 1872. Сен-Валери-сюр-Сомм

Saint-Valery-sur-Somme.
Maison Ruhaut.
Суббота, 21-го сент. 1872.

Во всяком случае до свидания.

Ваш Ив. Тургенев.

ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ПИСЕМ

2858. Чарльзу Дильку

Г-н И. Тургенев благодарит сэра Ч.У. Дилька и с удовольствием принимает его приглашение на вторник, 17-е¹.

Сэру Чарльзу У. Дильку.
Слоун Стрит, 76. Ю. З.

2859. Джордж Элиот

Я задержался с посылкой вам моей книги, потому что надеялся найти лучший перевод, поскольку мне это не удалось — посылаю вам этот — (весьма неудачно озаглавленный ‘Записки русского барина’ — вместо ‘Записок охотника’)¹ — и вверяю себя вашей снисходительности. Надеюсь иметь удовольствие повидаться с вами в ближайшее воскресенье, до моего отъезда из Англии² — а пока прошу вас принять уверение в моих наилучших чувствах.

Бентинк Стрит, 4.
Манчестер сквер.
Понедельник, 16 янв. 71.

Дорогая госпожа Льюис,

Совершенно вам преданный
И. Тургенев.

P.S. Сердечный привет от меня г-ну Льюису.

2860. Бернгарду Эриху Бере

Только что я получил Ваше письмо от 27 дек<абря>/8 ян<варя> из Риги, которое Вы переслали господину Анненкову¹. ‘Король Лир’ — действительно моя новая повесть, появившаяся в октябрьской книжке ‘Вестника Европы’ в С.-Петербурге. В самый день его публикации я получил в Баден-Бадене от редакции ‘Nordische Presse’ телеграмму с вопросом, не могу ли я дать авторизацию для напечатания в фельетоне ‘N P‘ перевода этой повести — что я и сделал, поскольку не допускал мысли, что Вы по нынешним временам станете этим смущаться. Стилистически перевод получился неплохо — хотя не обошлось без множества грубых промахов (‘свидетели’ — ‘понятые’, приглашаемые из крестьян, были переиначены в деревенских чиновников и т.д. и т.д.). Неизвестный мне господин переводчик знает русский язык именно так, как знают язык мертвый — и имеет весьма дурное обыкновение, встречая тёмные места, действовать наобум. В русский текст (‘Вестника Европы’) вкрались некоторые досадные опечатки — но я могу распорядиться, чтобы Вам прислали из Петербурга исправленный мною отдельный оттиск². Я выезжаю — в конце этого месяца в Россию и около месяца проведу в Петербурге. Не знаю еще, где я буду жить — мой адрес у г-на Анненкова.

Бентинк стрит, 4.
Манчестер сквер.
Лондон.
Вторник, 5/17 января 1871.

Милостивый государь!

Поскольку Вам хочется скорее узнать о моих делах, спешу сообщить, что в январской книжке ‘Вестника Европы’ за 1871 год должен появиться^а мой небольшой рассказ под названием ‘Стук, стук, стук’^б — ‘Тар, tap, tap’^в по-немецки, который, однако, как мне кажется, не представляет особенной ценности для Вашего издания моих сочинений³.

Примите уверение в моем глубоком уважении.

И. Тургенев.

^а Было: появился

^б Далее зачеркнуто слово.

^в Далее зачеркнуто слово.

2862. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, Сразу после получения твоего письма¹ я отправился к г-ну Дево² и изложил ему наше дело: он мне ответил, что квитанция на 60 фунтов стерлингов действительно на какое-то время затерялась — но что он телеграфировал г-ну Нодену в Нант, и ты, должно быть, получила деньги. Это кажется мне подозрительным — и, пока ты не подтвердишь их получения, я не решусь доверить ему те 1000 фр., о которых я тебе писал. Но так как я должен уехать из Лондона самое позднее через 4—5 дней, я не смогу уже получить здесь твое письмо. Поэтому вот что я сделаю. Я оставлю деньги — 1000 франков — у г-на Виардо — ты напишешь ему (Девоншир плейс, 30, Портленд плейс) и объяснишь, как и на чье имя положить или выслать эти деньги. Он немедленно выполнит твое поручение.

Лондон.
Бентинк стрит, 4.
Манчестер сквер.
2 февраля 1871.

Мне же пиши по следующему адресу:

Г-ну Павлу Анненкову.
С.-Петербург, Итальянская улица, дом Овсянникова.
Для вручения г-ну И. Тургеневу.

Я напишу тебе, как только приеду.

Что касается новой просьбы, которая исходит от г-на Брюэра, то она совершенно невыполнима. Я послал в Берлин оба письма, о которых шла речь, еще прежде, чем стало известно, где находится пленник. Но о том, чтобы отправить его во Францию, когда пруссаки и так уже упрекают французов в том, что многие из них не держат своего слова, нечего и думать. Впрочем, поскольку блеснула надежда на возможность окончания войны, теперь это, по-видимому, не так срочно.

Будьте здоровы оба. Это самое главное — всё остальное может устроиться. Целую тебя и Гастона. До свиданья, может быть, в конце апреля!

И. Тургенев.

2863. Валентине Делессер

Пишу вам, едва лишь представилась к этому возможность. Нет нужды говорить вам, как много и с каким горестным сочувствием я думал о вас. В ответ напишите мне хотя бы два слова — о себе, о вашем семействе. Я накануне отъезда в Россию. Но ваше письмецо еще застало бы меня здесь. В Париж я приеду к концу апреля. Надеюсь, что к этому времени у нас уже будет мир, и мы сможем поговорить об этих ужасных ‘tempi pas-sati’^a^{, 1}. Вероятно, вам придется писать множество писем — но я прошу всего лишь два слова.

Лондон.
Бентинк стрит, 4.
Манчестер сквер. 2 февраля 1871.

Сударыня,

А пока нежно целую вам руки и прошу принять уверение в моей неизменной вам преданности.

Ив. Тургенев.

^а ‘минувших временах’ (итал.).

2866. Вильяму Рольстону

книга Максимовича-Амбодика была опубликована, сколько помню, в самом начале этого века. Вполне возможно, что это лишь перепечатка в сокращенном виде другой книги, опубликованной ‘sub auspiciis’^a — Петра Великого, которой я никогда не видал. Я охотно привезу книгу Максимовича из Спасского и предложу ее сэру В. Максвеллу для пополнения его коллекции: для меня она не представляет особой ценности¹.

Бентинк стрит, 4.
Манчестер сквер.
Среда.

Мой дорогой друг,

Я остаюсь здесь до утра пятницы — так что у вас есть еще время сообщить мне о результатах вчерашних выборов².

Преданный вам
И. Тургенев³.

^a ‘по воле’ (лат.).

2868. Полине Виардо

‘Ессо mi al fine in Babi… Colonia’^a^{, 1}, theuerste Freundinn^б. Все прошло как по маслу — море было божественное! Я нашел Кёльн — и гостиницу ужасающе многолюдными, сейчас в знакомой вам большой зале поют патриотические песни. Кельнер только что сообщил мне, что множество солдат прибывает ежечасно из Берлина, из глубин Германии — в одном только Кёльне их более 20000 и более 100000 между Кёльном и Майнцем. Здесь считают, что французы не примут условий Бисмарка, и готовятся к окончательному их разгрому². Откуда взялась эта орда? На вокзале я видел множество солдат, спящих на тюфяках, сидящих, стоящих — все они дюжие, откормленные, кровь с молоком, словно кровь французов, которую они собираются пролить, заранее окрашивает им щеки… На это страшно смотреть, уверяю вас. Один немец, с которым я ехал, сказал мне: ‘Vor lauter Sieg gehen wir zu Grunde — aber wenn die Franzosen den Krieg fortsetzen willen… Gott sei Ihnen gndig! Frankreich wird ausgerottet!’¹⁸ Говорят, что Бисмарк назначил на 24 февраля конец перемирия, чтобы именно в этот день вступить в Париж… Это на него похоже³.

No 1

Кёльн.
Гостиница ‘Дом’.
Суббота, 18 февраля 1871.
Полночь.

Я отправляюсь отсюда в 9 ч. и приезжаю в Баден-Баден вечером в 8 1/2 ч. Разумеется, я тотчас же вам напишу.

Точно также разумеется, что я очень часто думал о вас и обо всем милом доме на Девонширской площади⁴. Сейчас вы уже, должно быть, вернулись с вашего вечера. Я уверен, что вы пели очень хорошо⁵. Вы ведь получили мою телеграмму из Остенде⁶, не правда ли?

До завтра, я ложусь спать. Ich ksse ihre heben, heben Hnde¹‘. Целую Ди-ди, Марианну, Поля — тысяча приветов Виардо, Мануэлю, der alte treue,

der Ihrige^д
И.Т.

^а ‘Вот я, наконец, в Вави… Кёльнии’ (итал.).

^б самый дорогой друг (нем.).

^в От сплошных побед мы погибаем — но если французы вздумают продолжать войну… пусть бог смилуется над ними! Франция будет уничтожена’ (нем.).

^г Целую ваши дорогие, дорогие руки (нем.).

^д Ваш старый, верный (нем.).

2869. Полине Виардо

Сегодня утром только словечко, theuerste Freundinn^а, чтобы сообщить вам, что я прибыл вчера очень поздно вечером целым и невредимым, что нашел м-ль Берту лежащей в постели с сильным катаром — поначалу у нее вовсе не было голоса, чуть позже — когда она не обращала на это внимание, он был подобен грому, Жана и Розину — в целости и сохранности¹, такими же — Юлиуса, Хайтера² и т.д., Минмин — очень грязной и меланхоличной: похоже, что она чувствует себя плоховато³, Пэгаза⁴ — толстого и милого, но страдающего недугом, который не позволяет держать его в доме — в комнате (у него, бедняги, совсем разболтался краник (прошу прощения!)), Кору⁵ — великолепной, дом No 1 — выстуженным и потерявшим вид, No 2 — получше⁶. У меня на шее миллион дел и я, довольно сносно выспавшись и приняв ванну, пускаюсь в сумасшедшие бега по Баден-Бадену. Буш уже приехал. Но обо всем этом попозже — сегодня же. Завтра я уезжаю.

No 2

Баден-Баден,
Тиргартенштрассе, 3.
Понедельник, 20 фев. 71.

Итак, до вечера — тогда 4 страницы ин-фолио⁷ — а пока тысяча приветов всем. Ich ksse zrtlich Ihre liebe Hnde. Mit ewiger Treue.

Der Ihrige^бИ. Т.

^б Нежно целую ваши дорогие руки. Верный навеки. Ваш (нем.).

2870. Полине Виардо

Я только что написал длинное деловое письмо Виардо¹, theuerste Freundinn^б. Вероятно, он вам его прочтет, и вы вместе решите, что следует делать. Нельзя не приехать в Баден-Баден в июле и августе, пусть для того, чтобы иметь возможность никогда потом туда не возвращаться. Часть дня я провел с м-ль Бертой в жарко натопленной комнате — закутанная во всевозможные шерстяные одежки, вся вспотевшая, она не кашлянула ни одного раза, но самым жалким образом причитала над собой, над своими бедными ногами, над своими бедными руками, над своими бедными тапочками, выражая сильнейшее недовольство доктором. С неделю при ней была сестра (милосердия), которая, по словам Розины, ушла от нее, объявив, что ее дело ухаживать за больными, а не беседовать со здоровыми. Хаилигенталь (которого сейчас здесь нет) считает, что лихорадки у нее не было вовсе. Но что касается скуки, то скучала она, должно быть, изрядно!

No 2^а

Баден-Баден,
Тиргартенштрассе, 3.
Понедельник, 20 февраля 1871. — Полночь.

Представьте себе, я получил письмо от г-жи Вуалье, которая просит меня пожить в моем доме, в двух или трех комнатах — всего-то! в течение нескольких месяцев! Эта гузка в образе женщины пристала ко мне даже на улице: я сказал, что отвечу ей письменно и сделал это — не стеняясь в выражениях².

Сады не изменились, но всё еще очень молодо и голо, я не видел ни уток, ни павлинов, ни кур, надеюсь, что все это еще существует. Тиргартен немного напоминает мне приговоренного к смерти: поскольку у вас на него больше видов нет, я проявляю к нему лишь умеренный интерес. И все же нам здесь было неплохо³.

‘Болезнь’ м-ль Берты помешала ей уложить коробку, которую, впрочем, по ее словам, и не удалось бы отправить ввиду ужасных холодов. Я и в самом деле видел огромные глыбы льда вдоль берегов Рейна. Я посоветовал ей не забыть о халате Виардо, когда она наконец будет собирать коробку. Но я полагаю, что она (м-ль Берта, а не коробка) долго еще будет лежать томно распростертой на постели, с лицом одновременно пылающим и бледным и лбом, треугольная вершина которого вот-вот пробьет потолок и заденет звезды.

Я в своей спальне и сам себе кажусь призраком. Как, я — во плоти и крови — здесь, а не на Девонширской площади⁴? Я верно выразился: ‘во плоти и крови’, ибо что касается души, то я знаю, где она находится. Все время — я повторяю про себя: что они делают в Лондоне? Закрываю глаза и вижу вас, вижу Диди, Марианну, Виардо, Поля — еще немного и я услышу ваши голоса… — Вчера около 2 часов я представил себе Поля, играющего перед Иоахимом⁵… потом обед у Чорли… Сегодня вечером вы, наверное, дома, и к вам пришел Мануэль⁶. Кажется, Поль — пока был здесь — в последнее время — не вылезал от Дёрров, он шатался по городу с утра до ночи: эти привычки слоняться без дела опасны — особенно в его случае. М-ль Берта говорила об этом со священным ужасом… она дошла до того, что сказала, будто было бы лучше отправить его обратно к г-ну Коссману⁷!!

Перед домом Дюпрессуара⁸, в двух шагах от театра, теперь находится великолепный фонтан, но все равно — Баден-Баден кажется мне тяжело больным. Тем не менее, строительство продолжается.

Дует яростный ветер… Хорошо, что он не начался раньше.

Сегодня Минмин была в меньшей меланхолии⁹, боюсь, однако, как бы атмосфера, в которой она жила, не сказалась на ней.

Боги! До чего же архивульгарнейшая женщина эта г-жа Роберт Таль! Сам он, как всегда, добр и мил.

Было еще одно письмо, посланное с помощью воздушного шара, от двух ваших маленьких работниц из Парижа, но м-ль Берта не отослала его, сочтя слишком незначительным. Оно пришло вскрытым.

Послезавтра утром я напишу вам из Берлина¹⁰. Рихард Поль написал целую брошюру о своей жене¹¹ — я обнаружил ее на своем столе. Он в Баден-Бадене и, как будто, не собирается его покидать. Г-жа Жанна Поль была милым существом… но целую брошюру!.. В ней он говорит о вас с признательностью.

Ах! Как бы я хотел уже вернуться! И как плохо я себя чувствую на свободе, вдали от вас, опустошенным, ничтожным, бесполезным — совсем не самим собой!

Итак… надобно заканчивать это бессвязное письмо… Из Берлина я напишу также и малышкам… не таким уж и маленьким¹². А пока я целую их, равно как и Поля.

Ich denke ewig und bestndig an Sie und bin bis zu meinem Tode, in unwandelbare Treue.

Der Ihrige^вИ.Т.

P.S. Я не нашел ‘Слишком много жен’, но зато откопал в своих бумагах набросок второго действия и роль Пинуфа, это позволит восстановить все полностью¹³.

^а Так в подлиннике, в действительности это No 3, см. No 2869.

^б самый дорогой друг (нем.).

^в Я вечно и непрестанно думаю о вас и останусь непоколебимо верным вам до самой смерти. Ваш (нем.).

2871. Полине Виардо

Theuerste Freimdinn^a, итак, я здесь уже 2 часа. Программу выполнил в точности и через Германию промчался, ‘как молния’¹. Сегодня вечером отправляюсь в П<етер>бург, а послезавтра — si Dios quiere^б — обедаю у Анненковых. Вчера перед отъездом я обнял м-ль Берту, уже лежавшую в постели (Es giebt noch Helden… and still I was not happy!)^в, еще раз успокоил Жана², сделал все необходимые распоряжения, уплатил мелкие долги (скажите Виардо, что он мне должен 122 флорина — 50 фл. я уплатил мелких долгов и 72 фл. жалованья Жану, и все это вручил м-ль Берте) — и простился с Баден-Баденом. Постараюсь вернуться туда только с вами в июле или в августе, но, если б это оказалось очень уж необходимым, я бы снова сделал этот крюк³. Впрочем, об этом мы еще успеем поговорить.

No 4

Берлин.
Гостиница ‘С.-Петербург’.
Среда, 22 февраля 1871.

С моей стороны было очень глупо, что я не попросил вас написать мне сюда, в гостиницу: я как раз успел бы получить здесь это письмо, надеюсь, что оно будет ждать меня у старины Анненкова. Завтра и послезавтра два ваших концерта, послезавтра, когда вы будете одеваться, чтобы туда ехать, в б 1/2 ч., я буду въезжать в П<етер>бург. Думайте обо мне, а я буду думать о вас и об арии царицы Савской⁴. Но до чего же я глуп! Ведь это письмо вы, вероятно, получите после концерта!

В Берлине невероятно грязно — вдоль улиц огромные кучи черного снега и льда. Никогда еще не бывало здесь столько снега, как нынешней зимой, сообщение с Россией было прервано на целых три дня, но теперь оно восстановлено.

Я очень сожалею — очень! — что дал Виардо убедить себя взять обратно 28 ф. ст., которые представляли собой доход Диди. Положительно, это не имело смысла. В тысячу раз лучше было бы употребить эти деньги — на уроки Диди и, в особенности, Марианны. Диди могла бы сделать ей этот маленький подарок. Меня очень волнует, что у Марианны нет учителя музыки и что она не может, таким образом, использовать тех замечательных способностей, которыми наделила ее природа. Хороший учитель, действуя на ее самолюбие, заставил бы ее

1) гораздо больше упражняться,

2) выучиться играть наизусть,

3) придать законченность своей игре.

Прошу вас, theuerste Freundinn^г, подумайте об этом. Я надеюсь привезти из России достаточно денег, чтобы пополнить приданое Диди⁵: это составит что-то около 5 1/2 или даже б тысяч фр. ренты: какое же лучшее употребление она могла бы сделать из них до выхода замуж? Итак, скорее, скорее берите учителя для Марианны — и для Диди тоже, если сыщется подходящий. Кстати, Жером видел копию Веласкеса⁶?

Напишите мне, что поделывает Поль и как привыкает к новой жизни⁷.

По приезде в Петербург я напишу всем обитателям No 30⁸. Рассказывать придется, вероятно, о многом.

Сожалею, что не могу вам послать уменьшенного снимка с огромной фотографии, изображающей короля Вильгельма в костюме Карла Великого⁹… Que mamarracho^д!

Я побываю у Эккертов — но и только.

А теперь позвольте обнять вас всех, начиная с Виардо.

Я буду счастлив лишь тогда, когда вновь вас увижу. Tausend Ksse ihren lieben, lieben Hnden. Auf ewig

Der Ihrige^e
И.Т.

^а Самый дорогой друг (нем.).

^б если бог даст (цел.).

^в Есть еще герои… и все же я не был счастлив! (нем., англ.).

^г самый дорогой друг (нем.).

^д Какая рожа! (исп.).

^е Тысячи поцелуев вашим дорогим, любимым рукам. Навеки Ваш (нем.).

2872. Юлиану Шмидту

Не сердитесь на меня, милый мой Шмидт — я провел в Берлине целый день, но так и не смог повидать Вас. Приехал сегодня, очень рано, после чудовищной ночи и проспал целое утро, а после завтрака попал к друзьям, которые никак меня не хотели отпускать — и я так и не смог от них вырваться¹ — Вы ведь знаете, какой у меня сильный характер — освободился только за час до моего отъезда в Россию. — Но в начале апреля я уже вернусь, и тогда, черт побери, я не я буду, коли не удастся мне выпить с моим старым другом Шмидтом по чашечке крепкого кофе, да не наговориться всласть! Итак — всего доброго и еще раз — не сердитесь!

Гостиница ‘С.-Петербург’.
Среда, 22 фев. 1871.
9 ч. вечера.

Кланяйтесь Вашей милой жене — а Вам сердечно жму руку.

Ваш Ив. Тургенев.

2873. Полине Виардо

Вы, вероятно, спросите себя, theuerste Freundinn^a: черт возьми, откуда это он мне пишет? ‘Wi-e-r-z-bolowo’ — это более или менее польское, другими словами, немыслимое название первой русской железнодорожной станции — возле самой границы. Выехав вчера вечером из Берлина, мы задержались в пути и опоздали на поезд — из-за налипшего на рельсы снега и страшной метели, которые препятствовали нашему продвижению вперед. И вот теперь волей-неволей придется сидеть здесь до завтрашнего утра, а там как Бог даст. Впрочем, здесь не так уж плохо: к величайшему своему удивлению я нашел весьма чистенькую комнатку, где и разместился с одним долговязым немцем, постели тоже безупречно чистые. Ну и ну, Россия цивилизуется.

No 5

Вержболово.
Четверг, 23 февраля 1871.

Расскажу вам в двух словах о том, что я делал в Берлине. Я отправился к Эккертам, которые при виде меня испустили радостный крик. Кати поцеловала меня двадцать раз кряду. Тут же заговорили о вас, посыпалось множество нежных упреков за то, что вы не пишете — а м-ль Астен написали, и она этим хвастается, что, между прочим, разбило сердце м-ль Бранд: вполне очевидно, что в этом доме вас любят. Мне пришлось рассказывать милльон подробностей, и т.д. и т.д. Здесь стало известно о ваших крайне антипрусских настроениях, и, по словам г-жи Эккерт, об этом трубят повсюду три особы — графиня Флеминг, м-ль фон Астен и м-ль Мурьян. Эккерты, разумеется, очень сожалеют, что вы стали такой¹, и т.д. и т.д. Потом г-жа Эккерт насильно потащила меня к г-же фон Хюльсен (жене директора)², это была чашечка кофе на немецкий лад. Г-жа фон X. оказалась (только никому не говорите) такой поклонницей моих литературных достоинств, что я не знал куда глаза девать.

Народу было много: м-ль Бранд, не такая безобразная, как обычно, но, как всегда, пылающая чувствами к вам, г-жа Харриенвипперн и г-жа Фоггенхубер. Последние спели дуэт из ‘Женитьбы Фигаро’³, у г-жи Харриен осталось еще кое-что от великолепного голоса. М-ль Бранд исполнила песни — хорошо, но порой вскрикивая, как павлин. Драматизм нужен, но в меру. Потом я зашел в театр, где давали вечную ‘Миньону’. Г-жа Лукка к тому времени уже спела свой романс⁴. Мне она не понравилась, и слишком холодна, и слишком ‘commonplace’^б в игре. В этой роли я предпочитаю ей м-ль Нильсон. Остальные, в особенности Вово, были отвратительны. Я оказался сидящим перед г-ном Гайаром, и вы можете себе представить, сколько мы с ним болтали. Ему пришлось — да и сейчас приходится очень круто, но он несколько раз повторил мне, что королева была единственной подходящей личностью, что она ни на минуту не изменила себе, что успех не вскружил ей голову, что в душе она глубоко опечалена. Гайар с неподдельным интересом расспрашивал меня о вас.

Напишите Эккертам и м-ль Бранд, они на самом деле очень вас любят.

В Берлине уже не сомневаются относительно заключения мира⁵, и Эккерту уже заказана кантата по случаю возвращения короля и армии⁶.

‘Миньону’ я не дослушал до конца и в 11 ч. был уже на пути к дому. Сегодня весь день у меня в голове вертелся сюжет моей новой безделицы, и я полагаю, что дело пойдет на лад⁷.

В 7, 8, 9, 10 часов я думал о вас с удвоенной ‘Innigkeit’^в. Я видел вас стоящей перед публикой. Будем надеяться, что вы были на высоте⁸.

До свидания, theuerste, liebste Freimdinn^г. Привет всем. Целую малышек и с огромной нежностью целую ваши руки. Навеки

Der Ihrige^дИ. Т.

^в ‘сердечностью’ (нем.).

^б банальна (англ.).

^г самый дорогой, самый любимый друг (нем.).

^д ваш (нем.).

2874. Полине Виардо

Theuerste Freimdinn^a, вот я и в Петербурге. Прибыл сюда только сегодня утром в 11 часов — (не знаю, получили ли вы мое письмо с границы, из Вержболова², где мне пришлось провести ночь с четверга на пятницу, — у служащего, которому я поручил опустить письмо, был плутоватый вид, а я имел глупость дать ему денег на марку. В этом письме я рассказывал вам, как провел день в Берлине) — побродив по гостиницам, я нашел-таки две очень дорогих комнатки, довольно скверных — зато теплых. Друг Анненков уже успел навестить меня — он немного постарел — но жена только что подарила ему второго сына³ — и крестины состоятся на будущей неделе. Переодевшись и почистившись с дороги — я тотчас же отправился к Луизе⁴, ее я не застал — она была на репетиции концерта, который должен состояться завтра — но застал г-жу Серову, которая показалась мне довольно странной, умной, весьма огорченной смертью своего мужа⁵ — и очень влюбленной в Луизу, о которой она говорит почти с восторгом. К несчастью, здоровье Луизы неважно — по словам г-жи Серовой, которая полагает, что у нее болезнь сердца. Я назначил ей свидание завтра в полдень — и тогда сообщу вам обо всем как можно подробнее. А теперь иду обедать в Английский клуб, куда меня записал Анненков. До вечера.

No 71

Санкт-Петербург.
Гостиница ‘Демут’
на Мойке, No 7.
Суббота, 25/13 февраля 71.
4 1/2 ч.

11 часов вечера.

Прежде всего я должен поблагодарить вас за ваше милое письмо No 1⁶, час тому назад врученное мне Анненковым. Так приятно было получить от вас весточку! Надеюсь, что теперь они будут следовать непрерывно одна за другой и всегда будут добрыми. Я много думал о вас вечером 23-го и 24-го, напишите, хорошо ли все это прошло⁷. Вы сообщаете очень немного подробностей о том, что вы пели у г-жи Кейт. Да, надо поскорее взять учителя Полю — и Марианне. Не забудьте известить меня, получил ли Жером копию Веласкеса⁸.

На обеде в клубе была куча народу, немало и старых знакомых — я имею полное основание употребить слово старых, так как все они чудовищно поседели. Встретил графа Хрептовича, который спрашивал о вас. Здесь общее мнение таково, что мир заключен, — и дело только за формальностями ратификации⁹. Впрочем, вы узнаете все это лучше и скорее меня. Вечер провел у Анненкова — в очень узком кругу — чувствовал себя усталым и предвижу, что моя постель ‘wird mir villkommen sein’^б.

Здесь очень настроены против Германии и очень сочувствуют Франции, но сильно потрясены тем, что она выказала себя столь мало способной, и тревожатся за ее будущее. По-видимому, даже в высших сферах желают успеха умеренной республике и довольны, что у власти — Тьер. Он понравился во время своего пребывания здесь¹⁰.

После Кенигсберга я снова очутился в Царстве снега. У нас все бело, архибело, небо синее, снег скрипит под ногами и под колесами — на дворе 15^о мороза. Мало сходства с лондонскими туманами, с милыми лондонскими туманами, охотно добавил бы я, так как там находитесь вы¹¹.

Завтра напишу вам, и письмо уйдет в понедельник¹². Тысячу приветов Виардо и скажите ему, чтобы не хворал, целую Диди, Марианну, Поля, жму руку м-ль Арнхольт и, ‘last not least’^в, нежно целую ваши руки. In ewig unwandelbarer Treue

der Ihrige^г
И.Т.

^б ‘будет мне желанной’ (нем.).

^в ‘в последнюю очередь, но не последней’ (англ.).

^г Навеки верный Ваш (нем.).

2876. Полине Виардо

Моя дорогая и любимая госпожа Виардо, я только что вернулся с вечера у г-жи Серовой, где Луиза пела романсы Шумана — ‘Doppelgnger’, ‘Gretchen’^а,¹ (разумеется, копируя вас — лучшего она бы и не придумала) — отрывки из опер Серова²… Но начнем по порядку. Сегодня утром, сделав кое-какие дела — я отправился к ней. Нашел ее похудевшей, остриженной словно мальчик, но это ей очень идет. Глаза прекрасны как никогда, выражение лица несколько более спокойное. В остальном — жесты, телодвижения — прежние. В настоящее время она простужена, но я не думаю, что ее здоровье под большой угрозой. Мы долго беседовали, я избегал касаться чувствительных мест — в особенности я не говорил о ее будущем, о том, что она собирается делать… Это впереди. Полагаю, что в эту минуту у нее нет ни гроша… Об этом мы еще поговорим. Она произнесла имя Лулу³… Тогда я принялся говорить о нем, рассказывая о том, какой он славный и смышленый. Это заметно растрогало ее, но разрыв с Эриттом, очевидно, дело бесповоротное, это как отсеченная рука⁴. Я вернулся вечером из Мариинского театра с большого концерта, о котором сейчас вам расскажу: в нем участвовали несколько артистов — девица Бларамберг, которая, кажется, ходит теперь в рабынях⁵. Голос у Луизы значительно окреп — она разрабатывает его со стороны драматической — несколько утрируя: спела она отрывок из ‘Рогнеды’, представляющий собой ряд криков⁶ — но по-русски произносила великолепно. Все это звучит замечательно и даже захватывающе в гостиной… я полагаю, что для концерта это мало подходит. Думаю также, что легкость — та, что была раньше — теперь исчезла. В общем, мне показалось, что она в хорошем настроении, как человек, оказавшийся в своей стихии и господствующий в ней. Она больше не хочет давать уроков и как будто хочет порвать со светом. Не надо стараться изменить ее: такова уж она есть и другой быть не может.

No 8

С.-Петербург,
гостиница ‘Демут’, No 7.
Воскресенье, 26/14 февраля 71.
Половина первого ночи.

Кто мне доставил удовольствие в концерте, так это, прежде всего, м-ль Лавровская, у нее очень красивый голос, и поет она со вкусом и чувством меры, как настоящая певица, затем бас — г-н Мельников: молодой и берущий за душу голос, прочие отвратительны… М-ль Левицкая совершенно спала с голоса. Большой финал из ‘Руслана’ (Глинки) показался мне очень красивым, оригинальным и поэтичным. В оркестре и хорах — хорошие силы — но дирижер — никудышный. Публика восторженная — но неразборчивая и даже грубая. Зал просторный, красивый — и не пригодный для пения⁷.

Днем я познакомился с одним молодым русским скульптором — польским евреем из Вильны — который одарен незаурядным талантом. Он изваял статую Ивана Грозного, сидящего с Библией на коленях, небрежно одетого, погруженного в мрачное и зловещее раздумье. Я считаю эту статую просто шедевром по исторической и психологической глубине — и по великолепному исполнению. И сделано это каким-то чахоточным, бедным, как церковная крыса, евреем, который и начал-то работать — и учиться читать и писать лишь в 22 года — до этого он был рабочим… Spiritus flat ubi vult^б,⁸. В этом бедном юноше, уродливом и тщедушном, несомненно, есть искра божия — к сожалению, здоровье его загублено. Его посылают в Италию (но хорошие времена наступили для него слишком поздно). Зовут его Антокольский. Это имя останется⁹.

Я спокойно отобедал у моего старого друга Анненкова. До завтра!

Понедельник, 27/15 февр., полночь.

Я только что вернулся из шахматного клуба, где прочитал официальные сообщения…¹⁰ Итак, Эльзас и Лотарингия потеряны… пять миллиардов. Бедная Франция! Какой страшный удар и как от него оправиться? Я очень живо представил вас и то, что вы должны были перечувствовать… Что ж, это мир — но какой мир! Здесь все полны сочувствия к Франции — но от этого становится еще горше.

Вот как я провел день:

Сегодня утром — длительный визит к художнику Ге, который ваяет бюст Белинского, знаком с ним он не был, а для работы располагал лишь посмертной маской и плохими литографиями. Я постарался помочь ему своими воспоминаниями и думаю, что побудил его сделать полезные изменения¹¹. Ге хочет сделать мой портрет, он просит лишь о двух сеансах¹² — он уже сделал превосходный портрет Герцена¹³. Затем я имел долгое совещание со своим редактором¹⁴ — обедал я с теми двумя молодыми русскими — Жуковским и Онегиным, — которых вы видели в Баден-Бадене¹⁵ — потом играл в шахматы в клубе¹⁶ — одну партию выиграл, другую проиграл. Написал письма своему управляющему¹⁷ — в Москву — вот и все. Завтра я снова буду у Луизы¹⁸.

До свидания, theuerste, liebste Freundinn^в. Будьте здоровы, пишите мне и позвольте мне поцеловать ваши дорогие руки. Да хранит вас небо.

Der Ihrige^гИ. Т.

^а ‘Двойник’, ‘Гретхен’ (нем.).

^б Дух дышит, где хочет (лат.).

^в самый дорогой, самый любимый друг (нем.)

^г Ваш (нем.).

2879. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, вчера я получил письмо от Виардо с вашей записочкой. Отвечаю ему на отдельном листке¹. Опять видел Луизу, и мы довольно долго беседовали: она уверяет, что вовсе не нуждается в деньгах. Я взял с нее слово, что, если ей понадобится, она без стеснения обратится ко мне, как к старому другу.

No 9(?)

С.-Петербург,
гостиница ‘Демут’, No 7.
Четверг, 18 февраля/2 марта 1871.

С позавчерашнего дня я видел мало народу и все время работал для моего московского издателя². Второй (и предпоследний) раз позировал г. Ге — у него портрет выходит хуже, чем у Диди³. Я очень доволен, что у вас прибавилось учениц, с нетерпением жду подробностей о двух концертах 23-го и 24-го февраля⁴. Завтра схожу к Иогансену насчет романсов, которые я перевел⁵. Вижу, что мне придется оставаться здесь еще неделю, а то и 10 дней.

Но это не отдалит ни на один день моего возвращения в гнездышко — напротив!

Видел м-ль Раден, и мы говорили с ней о Луизе. Здесь ее репутация особы умной, превосходной музыкантши, безупречного поведения — но с характером невыносимым, взбалмошным и резким — окончательно установилась. Все очень сожалеют, что из нее не удалось извлечь большего.

‘Кракамиша’ должен был ставить Серов, с его смертью все рухнуло⁶.

Сегодня пишу вам всего несколько слов. Завтра напишу большое письмо. По-прежнему очень холодно и бело вокруг, у многих кучеров носы отморожены.

До свидания, theuerste Freimdinn^а, привет от меня всем. Целую обе ваши руки с живейшей нежностью.

Будьте здоровы и думайте иногда о вашем верном друге.

Der Ihrige^б И. Т.

P.S. Рубинштейн здесь и дает концерт в воскресенье. Пойду послушать и расскажу вам (будут играть его новую симфонию)⁷.

^а Самый дорогой друг (нем).

2880. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, расскажу вам, что я делал два дня. Вчера я обедал у некоего г. Половцева, одного петербургского ловкача, который, женившись на побочной дочери банкира Штиглица, страшно разбогател, живет во дворце, дает изысканные обеды и т.д. Там я встретил — Фредро, сияющего и щеголеватого — и красивую позерку г-жу Зубову, которая уже не так хороша, как была когда-то — но позирует по-прежнему. Фредро, естественно, много говорило вас, о Веймаре, о Вагнере, — что же касается меня, то я мог убедиться, что мой ‘Степной король Лир’ имел у публики большой успех¹. Вернувшись домой, я написал статью о статуе того самого талантливого еврея — Антокольского². Ради него стоит бить в литавры и устроить так, чтобы наконец был выполнен заказ, сделанный ему двором, и чтобы он получил немного денег на поездку в Италию³. Нынче утром статья появилась.

No 10

Санкт-Петербург,
гостиница ‘Демут’, No 7.
Пятница вечером.
19 февраля/3 марта 1871.

Поскольку сегодня годовщина освобождения крестьян, я получил приглашение на ежегодный обед от комитета, участвовавшего в трудах по завершению этой великой реформы. Я был единственным приглашенным, помимо членов комитета, и это очень большая честь для меня — единственная подобного рода, которая может меня тронуть. Но этим дело не ограничилось, эти господа пили за мое здоровье! Быть может, я должен был бы этого ожидать и приготовить какой-нибудь спич, — но так как я об этом не подумал, то пробормотал — с моим обычным красноречием несколько невразумительных слов: в конце концов они могли видеть, что я взволнован — потому что так оно действительно и было — вот и всё⁴!

Многие навещают меня, очевидно, что если кое-кто считает меня мертвым и удивляется, что я не велел себя похоронить — то другие сохранили ко мне дружеские чувства — е sempre bene^а!

Сегодня пятница, в следующий понедельник — не в ближайший — я покидаю Петербург⁵. До тех пор все мое время занято.

Здесь очень довольны тем, что мир заключен — очень жалеют Францию и надеются, что она проявит гибкость и энергию в своем возрождении. Вполне принимают республику. (Я, разумеется, говорю только о тех, кому она по душе.)⁶

Мой управляющий сообщает, что общее собрание желающих взять мое имение в аренду назначено — на 5 марта по нашему стилю⁷, это поневоле напоминает мне стаю ворон, которые, разинув клювы, ожидают добычи. Я постараюсь оставить им как можно меньше мяса, как выразился бы Мюллер⁸.

М-ль Демидова (подруга Луизы) исчезла с горизонта, похоже, что ее последняя отлучка была вынужденной — чтобы подыскать укромный уголок, где можно было бы спокойно произвести на свет ребенка⁹.

На сей раз она заменена (потому что раб необходим всегда) — некоей м-ль Бларамберг, которая производит на меня впечатление серьезной и несколько педантичной особы. Со мною — старым болваном — она держится величественно-презрительно. Умоляю вас, чтобы ничто из того, что я вам рассказываю, даже не проскользнуло в письмах, которые вы с Виардо пишете Луизе. Я немедленно попаду в немилость и под подозрение.

До завтра, я порядком утомлен. Чувствую я себя хорошо — но плохо сплю в этом чертовом Петербурге — в этих комнатах, где так жарко топят.

С нетерпением ожидаю письма. Шлю всем тысячу и тысячу приветов, целую вам руки с самой нежной нежностью. Auf ewig

Der Ihrige^б И.Т.

^a ну и отлично! (итал.).

^б Навеки ваш (нем.).

2881. Полине Виардо

Моя дорогая и любимая госпожа Виардо, прежде всего позвольте мне сказать вам, как рад я был, получив ваше письмо от 25-го числа со всеми подробностями о двух концертах 23-го и 24-го! Вы взяли блистательный реванш — и как жаль, что я не присутствовал при этом!¹ Теперь трудное время позади, голос — в порядке, и все будет хорошо. Я счастлив и поздравляю вас от всего сердца.

No 11

С.-Петербург,
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Понедельник утром, 27 февраля/6 марта 1871.

Перейдем теперь к моим делам и поступкам, начиная с пятницы вечера.

В тот вечер, написав вам письмо, я отправился на раут к некоей графине Протасовой² — много знакомых, несколько хорошеньких лиц — разговоры мало интересные. В субботу утром — визиты и разъезды. В 4 часа получаю приглашение от в(ели)кой княгини Елены, она заставила меня прождать до 5 1/4 часов — разговор о политике. Она очень постарела. Потом литературный обед у моего издателя³. — Он осыпал меня любезностями, затем я отправился на собрание педагогического общества, где 19-летняя барышня — дочь г. Кавелина — профессора из числа моих друзей, — перед 200 слушателями отстаивала свое мнение в диспуте на историческую тему, с редкостными знаниями, уверенностью и красноречием. Вот это, несомненно, нечто новое, и ни тени педантизма — детская непосредственность — столь полная отрешенность от всего личного — что это избавило ее от всякой робости. Это удивительно! Ей хлопали оглушительно. В аудитории было много барышень, учительниц⁴. Вчера утром, в воскресенье — сеанс для моего портрета — но не у г. Ге — у другого художника — Маковского — который просил у меня всего обо одном сеансе — и который по части живописи сделал нечто весьма замечательное (он гораздо талантливее г-на Ге). Я дожил до 52-х лет, и с меня ни разу не писали портрета маслом — я не беру в счет портрет моей дорогой Диди — и вот теперь их делают сразу два!⁵ Потом концерт Рубинштейна в Дворянском собрании. Народу тьма — он играл, как всегда, — поначалу его игра вызывает у вас головокружение — а под конец наскучивает — или, по крайней мере, утомляет. Аплодисменты оглушительные! Ауэр тоже играл — но признаюсь, что я более всего любовался его глазами и всем его обликом: игра его нравится мне умеренно, это слишком невыразительно, слишком вяло, слишком слащаво, слишком в духе Алара, да и звук слабый. Оркестровая пьеса под названием ‘Дон-Кихот’ довольно хороша, только комический элемент — Санчо Панса — совершенно отсутствует. Он ввел отрывки испанских песен, выбрав из них довольно пошлые. Я как будто припоминаю, что он просил у вас именно таких⁶. Потом — тихий и патриархальный обед у Анненкова — получение вашего милого и дорогого письма — вечер за картами — довольно раннее возвращение домой — вот и все!

Я начинаю тяготиться Петербургом. Мне надо было побыть здесь, чтобы подышать родным воздухом — теперь надо уезжать и подталкивать, подстегивать дела — чтобы вернуться поскорее. Мой управляющий должен прислать мне денег. Борисов ждет меня в Москве — и мы, вероятно, вместе отправимся в деревню.

Я принужден был дать обещание выступить с публичным чтением — очень кратким — в будущую субботу (с благотворительной целью)⁷. В понедельник — через неделю — я удираю.

Поль очень меня беспокоит… Боюсь, что он совсем не работает — и этот год будет потерянным. Хотя бы со скрипкой его посильнее подгоняли!

У нас настоящая оттепель. Снег растаял — или, вернее, почернел, и мы барахтаемся в ужасной грязи. На солнце это выглядит очень некрасиво.

До завтра, theuerste Freundinn^a — на сей раз я не пропущу ни единого дня без того, чтобы не написать вам. Тысяча приветов всем, тысяча очень нежных поцелуев вашим любимым рукам.

Der Ihrige^бИ.Т.

^a самый дорогой друг (нем.).

2882. Полине Виардо

Вот, дорогая и добрая госпожа Виардо, письмо, которое меня просили передать вам. Как видите, эти московские господа ни в чем не сомневаются и ни в чем себе не отказывают. Я хорошо знаю ответ, который вы им дадите, но все же это приятно¹. Николай Рубинштейн должен приехать сюда — он примет участие в концерте брата, который состоится в следующее воскресенье — я надеюсь увидеть его (Антона я, однако, еще не видел)². Знаете, кто здесь и собирается дать концерт? Маленький Серве с трясущейся головой! Я еще не видел его, но, боги, как все это напоминает мне Веймар!³

No 12

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Вторник утром, 7 марта/23 февраля 71.

Вчера я обедал у моего друга Анненкова, который праздновал годовщину своей свадьбы. Оба мои портрета продвигаются: они принадлежат к совершенно разным жанрам, — но, по-моему, — оба очень хороши — и похожи⁴. Чтение, которое я должен был устроить в субботу, провалилось: по-видимому, начальство не соизволило дать необходимого разрешения: прошел слух, будто сбор предназначается в пользу раненых гарибальдийцев⁵. Я совсем не огорчен — ибо эти ‘exhibitions’^а мне совсем-совсем — не по сердцу.

Г-жа Патти производит фурор в Москве, говорят, она там заработала 40 000 рублей! А нас уверяют, будто в России нет денег. Послезавтра она поет здесь, я знаю кой-кого, кто не пойдет ее слушать⁶.

Вы ничего больше не слышали о Фриссоне?

А что с вашим жильцом на улице Дуэ — вернулся ли он?⁷

Это только письмецо, настоящее письмо вы получите завтра. Тысячу приветов всем und tausend Ksse Ihren lieben Hnden.

Der Ihrige^бИ. Т.

^а ‘выставления себя напоказ’ (англ.).

^б и тысяча поцелуев вашим любимым рукам. Ваш (нем.).

2884. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, час тому назад, когда я выходил от Анненкова, ко мне подошел почтальон с двумя письмами — одним от вас — и другим — от девочек. Излишне говорить вам об удовольствии, которое они мне доставили, и все же я был огорчен, что вы в течение 10 дней не получали от меня писем — и могли подумать о небрежности с моей стороны! Номер, стоящий в начале этого письма — свидетельствует о том, что я никогда еще не был столь аккуратен: сегодня 19-й день нашей разлуки — и вот уже 13-е письмо! К счастью, небольшая приписка на конверте письма девочек (не знаю уж, право, как их называть), — успокоила меня. И все же я убежден, что тот противный почтовый служащий в Вержболово — с его плутоватой физиономией — положил 15 копеек в свой карман и не отправил письма! Не забудьте сообщить мне об этом, чтобы я знал, надо ли мне выругать его задним числом!¹

No 13

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Среда вечером, 8 марта/24 февраля 1871.

Вчера вы пели в Ливерпуле и завтра будете пусть в Манчестере… Мысленно я неотступно следую за вами… но уже не боюсь за вас, я убежден, что теперь все пойдет, как по маслу².

Расскажу вам, как я жил вчера и сегодня. Как правило, мой день начинается очень рано нашествием старых друзей, старинных знакомых или же лиц, намеренных так или иначе меня использовать — либо имеющих ко мне дело. Сегодня утром явилась, между прочим, старая нищенка-полька — которая выманила у меня 5 рублей. Нет, никогда, от самого сотворения мира, не бывало еще лица в своем роде столь типического, и будь я художником, охотно дал бы ей 25 рублей, чтобы она мне позировала! Далее следуют разъезды по городу, представляющие изрядные трудности по причине ужасной грязи, которой полны все улицы — а также из-за того, что на сей раз я не позволяю себе роскоши иметь экипаж — затем приходит время обеда.

Вчера я обедал у старой графини Протасовой — дамы весьма приветливой и добродушной, где застал пять или шесть довольно приятных особ, все общество сильно восстановлено против немцев, но какая от этого польза? Вечером я отравился к некоему г-ну Жемчужникову, брату того, которого вы видели в Баден-Бадене и который был столь скучен, этот еще красивее: — у него целый вулкан седых волос на голове — и еще скучнее. Я застал там нескольких приверженцев новой русской музыкальной школы (к сожалению, не Кюи), но зато великого Балакирева, которого они признают своим вождем³. Великий Балакирев довольно скверно сыграл несколько отрывков из фантазии для оркестра Римского-Корсакова (помните, вам присылали несколько его красивых романсов), мне показалось, что в этой фантазии — на довольно забавный русский сказочный сюжет — действительно много фантазии⁴. Потом великий Балакирев довольно скверно сыграл вариации на темы Листа и Берлиоза⁵, который в особенности представляет для этих господ Абсолют и Идеал. В общем, мне кажется, что это человек умный. Kein Talent, doch ein Character^а.

Я не сказал вам, что Иогансен берет романсы — и что к моему возвращению они будут готовы⁶. Я привезу вам несколько экземпляров.

Сегодня утром меня заполонили как никогда, потом я был на последнем сеансе у г. Ге — еще один сеанс я должен г-ну Маковскому — судя по тому, что говорят все друзья и судя по тому, что мне кажется самому — портрет г-на Ге имеет поразительное сходство⁷, — потом я делал литературные, т.е. скучные визиты — но так было ну-у-ужно, как говорит Бильбоке⁸. Потом я обедал в полном одиночестве, впервые после приезда сюда, в небольшом подземном ресторанчике, — я хочу сказать, ниже уровня земли — и пошел к папаше Анненкову… Ах да, забыл сказать! Вчера довольно долго пробыл в Эрмитаже, где вновь наслаждался шедеврами, которыми полна эта галерея: картины Поттера, Рембрандта и пр. и пр.⁹ Среди новых поступлений есть чудесная маленькая мадонна Леонардо (из галереи Литта), замечательные вазы из коллекции Кампана — и, в особенности — маленький сидящий сфинкс (деталь светильника) — из раскопок в Керчи — одна из восхитительнейших вещиц, какую только можно увидеть. Он раскрашен и удивительно сохранился¹⁰! Я бы очень хотел, чтобы Виардо увидел этого сфинкса! Потом пришли 2 письма у Анненкова — и все! А теперь до завтра. Тысяча поцелуем всем. Ich bin auf ewig, mit der grssten Zhrtlichkeit und Treue

Der Ihrige^бИ. Т.

^a Таланта никакого, но есть характер (нем.).

^б Остаюсь навеки с величайшей преданностью и нежностью ваш (нем.).

2886. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, я писал вам, что мое завтрашнее чтение сорвалось, к сожалению, это был всего лишь ложный слух, а на самом деле я читаю, между м-ль Ловато, которая будет петь ‘Мне щекотно не в носу’ — и другой девицей того же пошиба. Совершенный кафешантан, но поскольку цель мне очень симпатична (в пользу раненых французов, об этом в афише не говорится, но все знают), — я не обращаю внимания. Мое имя поставили на видном месте, и оно сияет рядом со ‘свежими устрицами’ и т.п.¹ Я подумал о вашем приезде в Брайтон и почувствовал себя весьма польщенным подобным совпадением. Вместе с тем я опасаюсь, что будет мало народу, так как здешняя публика слишком пресыщена концертами, живыми картинами и т.д. и т.п.

No 14

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Пятница, 10 марта/26 фев. 1871.

Завтра я расскажу вам, что из этого вышло.

А теперь поговорим о моих делах и поступках. Сеансы для портретов (слава богу, они уже окончены!)², сеансы для фотографий³ (прошу поверить, что плачу не я), визиты литературные и деловые, визиты ко мне и отданные мною. Здешняя моя жизнь — сплошная суета, и я очень обрадуюсь, когда покачу в тихую Москву и еще более тихое Спасское⁴. Все это необходимо, но когда оно кончится, будет очень ‘преятно’, как говорит Тереза⁵. Вчера, в четверг, я обедал с тремя молодыми литераторами в небольшом ресторанчике, и беседа была весьма живой и одушевленной (NB. Мы выпили только одну бутылку вина — это реплика для Диди), затем я принужден был провести вечер у одной дамы, очень скучной! с которой вы знакомы, как мне кажется, — у г-жи Новиковой, той самой особы, у которой такие толстые щеки, и она оказалась достойна своей репутации. Сегодня обед у некоего гр<афа> Апраксина, человека тоже довольно-таки скучного, но преисполненного благих намерений в отношении литературы, он намеревается основать обширное словарно-энциклопедическое предприятие, он очень богат, и надо поощрить его в этом начинании — не в богатстве, а в предприятии. Оттуда я отправился в другой салон, тоже политико-литературный, но с несколько более определенной окраской⁶, так что я имею представление о различных оттенках того, что можно назвать общественным мнением в cara patria^а. Есть немало такого, о чем я вам расскажу изустно — бумага это плохо здесь сносит. Суббота вечером.

Ну вот, моя дорогая и добрая госпожа Виардо, чтение состоялось — но это было нечто совсем иное, чем я предполагал. Немножко кафешантана, отвратительной музыки действительно было, но была многочисленная, кипящая молодостью публика: — апофеоз Гарибальди в живой картине, чтение одной дамой ‘Воспоминаний о пребывании среди гарибальдийцев’⁷, исполнение толстой индюшкой с надтреснутым голосом ‘Zwei Grenadiere’^б Шумана, которые, как вы может быть помните, оканчиваются ‘Марсельезой’. Потом взрыв неистовых оваций — крики: ‘Да здравствует Франция!’ — словом, буря, продолжавшаяся 10 минут. Правда, актер-француз объявил ‘Двух жандармов’. Но французская актриса продекламировала ‘Голубей Республики’, и это слово, как обычно, взволновало публику⁸.

Что до меня, то должен сознаться, что никогда еще я не был предметом таких… простите мне это слово! — оваций — говорю вам обо всем этом, потому что знаю, что вам это доставит удовольствие, а я думал о вас все то время, что стоял, сконфуженный, красный, с глупой улыбкой на лице перед этой ревущей толпой… У меня было такое ощущение, будто крупный грозовой дождь, быстрый и сильный, падает мне на голые плечи. Я читал отрывок из ‘Записок охотника’ под названием ‘Бурмистр’. Кажется, я читал довольно хорошо. Нервное напряжение за время этого шума ослабло — и я был спокоен, да и публика была так благожелательна!⁹

Вот вы и возвратились из Ливерпуля…¹⁰ может быть, завтра я получу от вас какие-нибудь известия. Я продолжу свое письмо на другом листке и пошлю его завтра¹¹. А пока тысяча приветов всем, und die wrmsten Ksse Ihren lieben Hnden. Ich trume von Ihren jede Nacht.

Der Ihrige^вИ. Т.

^a дорогом отечестве (итал.).

^б ‘Двух гренадеров’ (нем.).

^в и самые горячие поцелуи вашим любимым рукам. Я каждую ночь вижу вас во сне. Ваш (нем.).

2887. Полине Виардо

Продолжаю свое письмо No 15¹, дорогая и любимая госпожа Виардо. После чтения² я видел Луизу, — она остается по-прежнему той же странной и, к сожалению, малосимпатичной особой. Думаю, что здоровье ее изрядно подорвано — или, вернее, я полагаю, что у нее действительно имеется какое-то органическое изменение в сердце. После обеда я отправился на концерт Русского общества. Симфония No 3 Бетховена — довольно грубо сыгранная… а потом — вы сейчас удивитесь — и в то же время отдадите должное моей искренности — потом давали ‘Увертюру к Мейстерзингерам’ и ‘Антракт’³ — которые доставили мне величайшее удовольствие! В особенности ‘Антракт’ грандиозен, — это — нужно сознаться, могучая музыка. Публика много хлопала — и ‘Антракт’ был по ее просьбе повторен.

No 16

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Суббота вечером, 11 марта/27 февраля 1871.

Один известный вам маленький музыкант по имени г-н Ш. Леви потащил меня с концерта к одному из наших лучших актеров, г-ну Самойлову⁴, где я должен был встретить Рубинштейна⁵. Он на самом деле там был. Он возненавидел немцев (!) и хочет остаться в России. Поскольку ему всегда нужно что-нибудь предпринимать, он вбил себе в голову основать какое-то Общество, ‘Орфеум’ или ‘Verein’^a, где бы собиралась вся литературно-артистическая интеллигенция Петербурга⁶. Эта идея долго обсуждалась — и в конце концов решено было устроить пробный вечер — в будущий четверг — (этот день был выбран потому, что в пятницу я уезжаю) — и составили списки приглашенных — обращения. Я должен был подписать обращение к литераторам. Из всего этого, естественно, ничего не выйдет. Впрочем, меня это не касается, ибо я не живу в России — но, в конце концов — это развлекло Рубинштейна — а он чертовски последователен и упрям, как мул.

Я видел его жену: она очень хорошо выглядит — а нос по-прежнему крив. Кажется, ее мальчик все так же великолепен⁷.

Я думаю послать вам мои русские переводы ‘Grtner’ и ‘Es ist ein schlechtes Wetter’^б. Я выбрал именно эти два текста потому, что они самые трудные⁸. Лошадка княжны — из ‘белоснежной’ — превратилась в ‘вороную, как сталь’, но это в порядке вещей⁹. Предложите г-же Гурьевой спеть вам это — вы увидите, удачно ли это получилось.

Воскресенье вечером, 12 марта/28 февраля

О, дорогая госпожа Виардо, какой невыносимой ‘bore’^в оказался концерт Рубинштейна (с участием его брата¹⁰) сегодня утром! Была только его музыка — его новая музыка — еще не изданная — и если он сочиняет теперь подобным образом, он архикончился. Он всегда был склонен к излишествам: теперь только это и осталось — шум, гам, пассажи престиссимо, стремительное движение — вперед — мы завоюем мир! — все это в громоподобном исполнении — и ничего, ни единой идеи — во всяком случае, ничего оригинального — нечто от Шумана, от Мендельсона, от Бетховена, даже от Вагнера, но от Рубинштейна — увы! Молодящиеся старики смешны, но и затянувшаяся молодость — также — а Р<убинштейн> не имеет больше права быть молодым и ‘подавать надежды’. Зал был наполовину пуст и публика очень скучала¹¹.

Я тихо и мирно отобедал у моего старины Анненкова, — после обеда имел свидание с одним господином — по поводу аренды моих имений и возможной продажи одного из них. Этот господин — любезный человек, давний мой знакомый, и у него водятся деньги¹².

Петербургский вихрь, в который я попал и откуда рассчитываю как можно скорее выбраться, не может заставить меня ни на мгновение забыть ни о Лондоне, ни о моем возвращении, ни обо всем, что я люблю в этом мире — и больше чем когда-либо. Я буду счастлив, лишь переступив порог дома No 30 на Девонширской площади¹³.

Я получил письмо от Льюиса, который пишет мне об одной из ваших ‘суббот’, где он присутствовал, и о другой, где он еще рассчитывает побывать¹⁴. Он, кажется, почувствовал к вам склонность.

До завтра, theuerste Freimdinn^u, тысяча приветов всем. Ich ksse 100 000 mal Ihre lieben, lieben Hnde.

Der Ihrige^д
И.Т.

^а ‘Общество’ (нем.).

^б ‘Садовника’ и ‘Стоит погода злая’ (нем.).

^в ‘скукотищей’ (англ.).

^г самый дорогой друг (нем.).

^д Целую 100 000 раз ваши дорогие, дорогие руки. Ваш (нем.).

2891. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, вот уже три дня, как я перестал получать ваши письма — полагаю, что вы их посылаете мне в Москву по адресу моего старого друга Маслова — вы не предвидели, что я пробуду так долго в П<етер>бурге, — я и сам этого не предвидел — но это задержит момент возвращения разве что на неделю. Если ничего со мной не случится — месяца не пройдет, как я буду в Лондоне — мое пребывание в Спасском продлится не более недели¹. Мой управляющий непрестанно пишет мне письма², в которых старается доказать, что, сохраняя прежнюю систему, другими словами, не увольняя его, я буду получать бешеные деньги — гораздо больше, чем если сдам имение в аренду, мы рассмотрим всё это с моим другом Борисовым, а пока что я договорился о сдаче в аренду одного из моих имений с орловским помещиком³, у которого сегодня обедал — и которого знаю издавна как человека весьма почтенного и превосходного сельского хозяина. Он выразил желание купить это имение — об этом деле я подумаю — и, может быть, приведу его в исполнение. А пока договор, который мы с ним заключим, будет служить мне образцом для такого же договора о Спасском. Самое главное в этих делах, довольно новых и непривычных в России, — это не дать себя обмануть (а вы знаете, какой я мастер на это!), не попасться, как попался один господин, с которым я беседовал недавно и который был вынужден начать процесс со своим фермером, или ‘арендатором’, как их здесь называют, уже через две недели после подписания договора!

No 17

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 7.
Среда вечером, 15/3 марта 1871.

Если я задержался дольше, чем предполагал, в Петербурге — то это потому, что нашел здесь множество полуоборванных нитей, которые мне пришлось вновь связывать — чтобы не порвать всех отношений с Россией, а этого делать я пока не желаю. Я, бездеятельное существо, каким вы меня знаете, переделал столько дел за девятнадцать дней, проведенных здесь — что сам этим совершенно изумлен. А тут еще завтра я должен участвовать в основании какого-то литературно-артистического общества⁴, которое, в сущности, меня нисколько не касается, потому что я никогда не буду его членом — но мне говорят, что не надо быть эгоистом и думать только о вещах, из которых можно извлечь пользу — или личное удовольствие.

Но вот уже целый час я говорю вам только о себе — а вы, вы… что поделываете вы? Это жестоко — такое отсутствие писем. Как вы съездили и возвратились (я говорю о Ливерпуле и Манчестере)⁵, что делаете? Часто ли поете? Что делают дети… и пр., и пр., и пр.?.. Имели ли вы известия от Фриссона, вашего жильца с улицы Дуэ? Сегодня 26-й день со дня отъезда — да! — ведь сегодня, вероятно, половина срока моего отсутствия, потому что через 26 дней я уже буду, конечно, в Лондоне — и слово ‘вероятно’ здесь излишне. Ах, какое наслаждение, какое счастье для меня вновь очутиться в этом дорогом доме!..

Два последних стиха в ‘Es ist ein schlechtes Wetter’^a не точны. Нужно читать:

‘Пушистые кудри мягко

Льются на нежный лик’⁶.

Потому что во 2-м стихе ударение падает на ‘ber das ssse Gesicht’^б. Г-жа Гурьева, наверное, заметит это. Мы еще раз всё просмотрели с Луизой, которая возьмет на себя правку корректур⁷. Перевод’ Rosenzeit’^ввосхитителен (!!?!) — вот: посудите сами^г.

Смею думать, что маленькое изменение, внесенное мною в последнюю строфу, служит ей на пользу — и Мёрике принял бы его⁸.

Посылаю вам фотографию, только что изготовленную Бергамаско, ее находят удачной⁹. А теперь до завтрашнего вечера — и через двадцать шесть дней — si Dios quiere^д — я с вами вновь — и надолго.

Обнимаю всех, Виардо, Диди, Марианну, Поля, г-жу Арнхольт, а вам целую руки с бесконечной нежностью.

Der Ihrige^e
И. Т.

^а ‘Стоит погода злая’ (нем.).

^б ‘На милое лицо’ (нем.).

^в ‘Пора роз’ (нем.).

^г См. русский текст на с. 44.

^д если бог даст (исп.).

^е Ваш (нем.).

2897. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, пишу вам от моего друга Анненкова — и вот почему. Вот уже с неделю Холера — это страшное чудовище, опустошает Петербург¹ — я боюсь ее, как нечистой силы, и последние три ночи промучился — приступы тоски, страха, холодный пот, бессонница и пр., и пр. Стыдно, конечно, быть таким трусом — но я думаю, что тут причина чисто физиологическая, и это сильнее меня, ибо никакая другая болезнь не внушает мне такого ужаса. Видя это — а главное, поскольку завтра я уезжаю, Анненков предложил мне переночевать у него. Здесь под рукою доктор, который у него же и живет, и, в случае чего — меня успокоят. Теперь половина двенадцатого, а сон, кажется, страшно далеко — хотя устал сильно. Сообщаю вам без стеснения все эти подробности потому, что 1) обещал всегда писать вам правду, 2) письмо это пойдет только завтра, за несколько часов до моего собственного отъезда в Москву. Только бы попасть туда, а там уж, надеюсь, всё придет в порядок. А если в Петербурге положение не улучшится, можно ведь попасть по железной дороге в Европу прямо из Москвы и даже из Орла. Потому что через 26 дней я должен быть в Лондоне. Было бы слишком печально, если б меня задержали…

No 18

С.-Петербург.
Итальянская улица.
Дом Овсянникова.
Суббота вечером, 6/18 марта 1871.

Еще раз — и очень тщательно — просмотрел текст русского перевода романсов — в присутствии и с помощью Луизы. Мы сделали кой-какие изменения — и теперь всё пойдет хорошо. Иогансен уже начал их печатать².

Третьего дня состоялось заседание литературно-артистического общества, о котором, кажется, я вам писал и идея которого принадлежит Рубинштейну. Выбрали комитет из 8 членов, которому поручено выработать нечто вроде проекта еженедельных собраний. Я стал очень популярен в Петербурге: вкусы публики изменчивы³. На этом заседании пили за мое здоровье под гром рукоплесканий. В тот же вечер — в большом зале Городской думы — состоялась публичная лекция… о типах, выведенных в моих произведениях (!!!)⁴. Публики на лекции было очень много — но этот господин в конце концов ей наскучил. Вы понимаете, что я не пошел слушать, как мне будут объяснять меня же самого — и, вообще, нахожу, что можно было выбрать более интересную и более общую тему. Как бы то ни было, это все же лестно — но господин, кажется, — настоящий ‘Ьоге’^а.

1 час <ночи>.

Сна всё нет — и ощущения самые странные в желудке, в руках, в ногах… Всё это нервное и значения не имеет — но мешает спать и даже лежать. Мне не хотелось бы, чтобы со мной что-нибудь приключилось вдали от вас… Вдали от вас, нет, это невозможно! А потому — больше не надо разлучаться.

Что за несчастье, что вот уж скоро целую неделю нет писем… Очень надеюсь, что они ждут меня в Москве — с какою жадностью я накинусь на них! Это ужасно — не знать, что вы делаете, что сделали.

Сегодня суббота… Может быть, у вас гости — вы музицируете — а я борюсь с каким-то гадким фантомом, который словно держит меня в своих когтях.

Вчера я присутствовал на публичной лекции одного из наших лучших физиологов, г-на Сеченова⁵. Он объяснял функции глаза — очень ясно и научно. Я сидел совсем близко от него — он предложил мне принять участие в некоторых опытах — как приятелю…

Воскресенье, 9 часов утра.

В первый раз за неделю ночь прекрасно спал — и сейчас свеж и бодр, как оно и следует для поездки в Москву. Лучшим другом, чем Анненков, быть нельзя.

Завтра вечером напишу вам опять из дома другого друга, Маслова — и уже прочтя ваши письма!

Гостиница ‘Демут’, No 7. 1 1/2 часа.

Я опять немножко волнуюсь — но через час уезжать, а в дороге это пройдет. Итак — напишу вам завтра из Москвы.

Тысячу и тысячу приветов всем — Виардо, детям — а вам нежно целую руки и остаюсь навсегда

der Ihrige^бИ.Т.

^а ‘зануда’ (англ.).

2898. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, с сегодняшнего утра я здесь у моего старого друга Маслова — и мои страхи перед холерой улеглись. В поезде было немало пассажиров, спасавшихся бегством из ‘зачумленного’ города¹. Здесь погода чудеснейшая — и никто не говорит об этом ужасе.

No 20

Москва.
Пречистенский бульвар.
В доме Удельной конторы.
Понедельник вечером, 8/20 марта 71 года.

Я нашел здесь письмо от Виардо и от детей² — отвечу им завтра. Они писали мне в то время, когда вы уезжали в Манчестер. Нашел также письмо от своего управляющего³, который сообщает, что в Спасском меня ждут письма из-за границы. После совещания с Масловым было решено вызвать управляющего сюда со всеми его документами, планами и счетами — и, может быть, удастся покончить с этим делом здесь без того, чтобы мне самому ехать в Спасское. Но это еще не наверняка, и весьма возможно, что мне-таки придется съездить туда на неделю, так что через полмесяца я уже смогу двинуться в путь, в свой ‘home’ на ‘Devonshire place’^a. Я уверен, что среди писем, о которых мне сообщает управляющий, есть и ваши. Как давно я уже не видел вашего дорогого почерка — и, разумеется, сам виноват в том — или, точнее, виноваты обстоятельства, сложившиеся таким образом.

Маслов процветает, как и прежде… Но в каком печальном состоянии бедный Борисов, которого я поспешил навестить тотчас по приезде! Худоба его ужасающа… выражение лица почти такое, какое бывает у умирающих, боюсь, что ему не дотянуть и до лета — его отнимет у меня весна, этот страшный убийца чахоточных!⁴ Для меня это будет большая утрата, и я буду ощущать ее долго… Милютин, которого я тоже видел, — всё в том же состоянии⁵. Брата своего всё еще не видел.

Здесь все, кого я ни встречал, говорили со мной о письме, посланном вам Н. Рубинштейном⁶. Всем так хотелось бы заполучить вас сюда, в Москву! Князь Трубецкой, который вместе с Н. Рубинштейном стоит во главе консерватории, уже был у меня и справлялся, осуществимо ли это. Он сказал мне, мне что консерватория никак не может предложить вам за 7 зимних месяцев больше 5000 рублей — что втрое превышает их самые крупные гонорары, — но что вы необычайно легко сможете, помимо этого, заработать за зиму 15 000 рублей — уроков по 25 руб. за час у вас будет сколько хотите, да еще концерты и т.д., и т.д. Я принужден был взять на себя по отношению к вам роль передаточной инстанции — но не скрыл от этих господ, что у них очень мало шансов на успех. Приехать в Москву!

Нашел я здесь и ужасные последние телеграммы из Парижа — о победе монмартрских инсургентов, об убийстве Кл. Тома и т.д.⁷ О бедная, бедная Франция! В какую бездну она упала — и как она выберется оттуда…! ‘Das werden Mexikanische Zustnde werden’^б, — говорил мне Мюллер о Франции после заключения мира⁸. Неужели он прав? И после войны с внешним врагом на Францию обрушится война гражданская?.. Вот уж, что называется, обухом по голове.

Из Москвы буду писать вам каждый день. Итак, до завтра. Тысячу нежностей всем. Целую ваши дорогие руки с Inbrunst. Auf Leben und Tod

Der Ihrige^вИ.Т.

^а ‘дом’ <на> ‘Девонширской площади’ (англ.).

^б ‘Это будет то же, что было в Мексике’ (нем.).

^в восторгом. До гроба Ваш (нем.).

2901. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, день я провел без особого движения. Здесь совсем не то, что в Петербурге. Друзей у меня здесь гораздо меньше, и общество мне не по душе: всюду разит лампадным маслом, которого я не выношу. Ни они мне не подходят, ни я им¹. Часть утра и послеобеденного времени я провел подле моего бедного Борисова, мы играли в шахматы. Я совершенно уверен, что это последние часы, которые я проводил с ним, и когда я в следующий раз приеду в Россию, его уже не будет в живых… И случится это много раньше!²

No 21

Москва.
Пречистенский бульвар,
в доме Удельной конторы.
Вторник, 9/21 марта 1871.

Я послал телеграмму моему управляющему и жду его здесь вместе с деньгами, счетами, бумагами — и в особенностями с письмами!³

Графиня Ламберт тоже укрылась в Москве, но ей пришлось срочно уехать в Петербург: муж ее умирает от холеры⁴.

Чувствую я себя довольно спокойным, и по ночам нервы не слишком меня донимают. Конечно, вполне уравновешенным и спокойным я почувствую себя лишь вновь оказавшись подле тех, кого люблю больше всего на свете. Никогда еще возможность долгой разлуки не была для меня столь тягостна. Вот уж вздохну с облегчением, когда пересеку границу.

В особенности плохо бывает мне ночью. Я с трудом засыпаю и регулярно просыпаюсь, час или два спустя, ‘скачком’, как говаривала не помню уж которая из ваших горничных. И тогда меня начинают одолевать тоскливые мысли и странные ощущения — то озноб, то какой-то смутный страх… Я думаю обо всех вас, и потом обо всем, что происходит, о вашей несчастной стране, обо всех ужасах и жестокостях, которые творят люди⁵, и потом о вечной проблеме смерти… Потом являются всякие нелепости полусна, какая-нибудь фраза, не переставая, звучит в голове и т.д. и т.п. Виардо все это знакомо — пока, наконец, снова не уснешь.

Однако милое письмецо я вам написал… Но раз уж надо в точности рассказывать вам свою жизнь — в данный момент она такова. Ну что ж, я продолжу завтра. Надеюсь, это будет веселее. А пока вы знаете, что, веселый или грустный, больной или здоровый, я всецело и безраздельно принадлежу вам, навеки и неизменно.

Der Ihrige^aИ. Т.

^а Ваш (нем.).

2902. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, приехал из Спасского мой управляющий и привез мне два письма: одно из Ливерпуля¹, другое из Лондона. Первое огорчило меня — вас положительно преследует неудача, второе пролило немного бальзама на мои раны. Ваши ‘субботы’ очаровательны, и я был бы счастлив присутствовать на них — и вскоре буду на них присутствовать. Прежде всего я должен вам сообщить вот что:

No 22

Москва.
Пречистенский бульвар,
в доме Удельной конторы.
Четверг, 11(23) марта 1871.

1) Я решил не ездить в Спасское — и всё устроить здесь.

2) Выехать из Москвы в будущую среду, 10/30 марта².

3) Не возвращаться в Петербург, а ехать прямо в Кенигсберг через Смоленск и Витебск³.

Кладя десять дней на путешествие — а, по-моему, это гораздо больше, чем нужно — я, как видите, имею все шансы прибыть в Лондон между 10-м и 15-м апреля⁴. Таким образом, задержка будет незначительной, и ‘вершина горы’ осталась уже далеко позади, что наполняет меня радостью.

Холера принимает в Петербурге ужасающие размеры, и я вовсе, вовсе не желаю подвергать себя риску не вернуться на Devonshire place^a.

Вот в каком порядке мы с Луизой расположили романсы в Альбоме⁵:

1) ‘Mrchen’ (по-русски ‘Лесная тишь’, ‘Waldeinsamkeit’),

2) ‘Verfehltes Leben’^б,

3) ‘Der Grtner’^в,

4) ‘Allein’ (по-р<усски> ‘Ожидание’ — attente),

5) ‘Rosenzeit’ (по-р<усски> ‘Былое счастье’ — ‘Bonheur pass’, и 6) ‘Es ist ein schlechtes Wetter’^г.

Вы меня спрашиваете, имеется ли ‘хижина и сердце’⁶ в истории Луизы. Увы! (я говорю: увы!) ничего подобного нет. Всё то же, что и прежде: горькое и гордое одиночество — около нее несколько существ женского пола в положении рабынь — и будущее — я сказал бы, почти умышленно неопределенно. Она по-прежнему ‘рубит свои канаты’ — чтобы скитаться по волнам. Что касается общества, то она, мало сказать, его не любит — просто ненавидит. При всем том не следует забывать, что она по-настоящему больна. Я, кажется, уже писал вам, что мы с ней много говорили о ее ребенке: это, кажется, льстило ее материнской гордости — но она оставалась непреклонной, как скала. Это существо, отмеченное печатью рока, — к которому, несмотря на невольное отвращение, нельзя не чувствовать глубокой и острой жалости⁷.

Я послал вам хорошую свою фотографическую карточку⁸. Что касается двух портретов, я их и не думал заказывать — портреты редко удаются⁹.

Мои письма доходят до вас очень нескоро… а я-то — когда и как дойдут до меня ваши? Я, разумеется, отдал распоряжения в Спасское. К счастью, скоро этому всему конец.

Прядь моя — раз уж вам угодно осведомляться о ее делах и поступках, опять начинает завиваться.

Мой брат (который, кстати сказать, чувствует себя превосходно и продает лес по баснословным ценам) снесет это письмо на почту, и я кончаю писать, говоря: до завтра. Он благодарит Виардо за память.

Клоди и Марианна! Завтра вы получите колоссальное письмо!!¹⁰

А пока обнимаю всех и с благоговейной нежностью целую ваши дорогие руки.

Der Ihrige^д И. Т.

Ура! десятому апреля!¹¹

^а Девонширскую площадь (англ.).

^б ‘Погибшая жизнь’ (нем.).

^в ‘Садовник’ (нем.).

^г ‘Стоит погода злая’ (нем.).

^д Ваш (нем.).

2903. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, не могу не сказать вам о том, что эти ужасные известия из Парижа поглощают меня целиком и повергают в отчаяние¹. Это в точности — императорский и преторианский Рим, погружающийся в анархию, и крик Горация: ‘Quo, quo scelesti, ruitis?’²(Куда вы стремитесь, несчастные?) — непрерывно звенит у меня в ушах. Последние события особенно прискорбны тем, что они с корнем вырывают симпатии, которые в Европе питали к Франции (только это я сейчас и вижу вокруг) и превосходно играют на руку врагам свободы: ‘Вот видите, — восклицают они, — видите, к чему приводят эти достославные принципы 89 года’³ и т.д. и т.д.

No 23

Москва.
Пречистенский бульвар.
В доме Удельной конторы.
Суббота, 13/25 марта 1871.

Это июньское восстание 1848 года, одержавшее победу⁴, — а что станет с Францией? Как? Неужели же нации, которую мы все так любили и которой мы стольким обязаны, уготована судьба Польши, Мексики?⁵ Я не перестаю задавать себе эти вопросы и, пытаясь заглянуть в будущее, чувствую себя растерянным и отупевшим. К этому добавляются личные заботы (само собой, речь не обо мне). Что станется с вашим состоянием? С домом на улице Дуэ — с вашими акциями, и с этой злополучной фермой!.. Все торговые сношения, наладившиеся было с Францией, сразу же снова прекратились. Банкиры пожимают плечами… Это тонущий корабль, сказал мне вчера г-н Ахенбах.

Я купил на 17 500 франков акций русских железных дорог для пополнения приданого Диди — я хочу сказать, для увеличения суммы. Теперь у нее около 80 000 франков. Виардо написал мне, спрашивая, не думаю ли я, что часть этих денег следует употребить для того, чтобы подписаться на новый французский заем, это, как он выражается, было бы жертвой на алтарь отечества, я полагаю, что это было бы просто жертвой⁶ и именно в таком духе ему ответил⁷. Если Клоди, когда станет взрослой и вступит во владение своими акциями, захочет распорядиться этими деньгами таким образом, это будет ее дело⁸.

Сегодня суббота, и я уже подсчитал, что через две недели я, более чем вероятно, смогу присутствовать на вашем музыкальном вечере накануне Easter Sunday^а.

Итак, вот что надо сделать: как только вы получите это письмо, живо напишите мне или лучше пришлите мне телеграмму в Берлин, в гостиницу ‘С.-Петербург’, на Unter den Linden, надо ли мне прямо и без промедления ехать в Лондон — чего мне хочется самому, или же вы считаете необходимым, чтобы по каким-нибудь делам, соображениям и т.д. я заехал в Баден-Баден, что задержит меня на два-три дня. Виардо пишет мне, что он приедет в Баден-Баден только на несколько дней осенью с единственной целью забрать картины и пр. и затем уехать, но, может быть, следовало бы уже весной принять какие-либо меры с тем, чтобы продать дома или отдать внаем. Поговорите с ним, и если он считает, что мое присутствие в Баден-Бадене весной — необходимо — я повторяю, что сделаю этот крюк скрепя сердце… Но все же сделаю⁹. Надо только, чтобы я знал об этом тотчас по приезде в Берлин.

В этом конверте вы найдете письмо для Клоди и Марианны¹⁰. Я сообщаю им некоторые подробности, которые, может быть, заинтересуют и вас. Одновременно с телеграммой в Берлин пошлите письмо в Баден-Баден с необходимыми распоряжениями, если сочтете их необходимыми и если полагаете, что я должен поехать в Баден-Баден.

Спустя 4 — 5 дней по получении этого письма мы, возможно, увидимся — сердце мое трепещет от радости. Тысяча приветов всем. 1000 раз целую ваши руки.

Auf ewig Der Ihrige^бИ. Т.

^a Христова Воскресенья (англ.).

^б Навеки ваш (нем.).

2905. Полине Виардо

Два публичных чтения — два дня подряд, дорогая и любимая госпожа Виардо! — Вчера — без подготовки: две дамы благотворительницы пришли просить меня читать взамен внезапно заболевшего актера, публики было немного, сегодня — чтение в большом зале Дворянского собрания¹ — народу пропасть — прием восторженный!!! — но боюсь, слышно ничего не было — потому что этот зал ужасен для голоса — он чрезмерно велик. Звучащая речь превращается в невнятное гудение. Ну, что делать, цель была достигнута — в кассу поступило много денег — а это главное. Я не слишком обременил себя: читал я три раза (один раз в Петербурге — и два здесь) — ту же самую вещь — публика всякий раз была новая и я был уверен в своем сочинении². Так вот! Знаете ли вы, что я боюсь — только не смейтесь надо мной — пресытиться по части аплодисментов! Под их шум я чувствую себя болваном и как бы стыжусь, что меня так мало трогают все эти изъявления чувств… Или, скорее, я не пресыщен — но раз уж я знаю, что через несколько дней возвращусь в свой home^a — все остальное мало меня трогает. Завтра у меня будет паспорт — и раньше, чем через две недели — что я говорю, в следующую субботу — я смешаюсь с толпой, входящей в вашу гостиную³… ‘Ничего, ничего, молчание’, как говорит гоголевский сумасшедший⁴.

No 24

Москва.

В доме Удельной конторы.
Понедельник вечером, 15/27 марта 1871.

Я вижу здесь много народу и улаживаю немало дел. Надеюсь привезти остаток приданого Клоди⁵. Мой брат мог бы существенно поддержать меня… Но ведь еще имеется женщина, его жена! Впрочем, посмотрим.

Мой бедный Борисов чувствует себя весьма скверно, он как никогда пожелтел и исхудал’. Сегодня вечером мой управляющий отбыл в Спасское, он исправился — и я собираюсь оставить его еще на этот год.

Говорил ли я вам, что у Луизы ровным счетом ничего не вышло с завершением оперы Серова?⁷ Она воображала себе это — но работа была поручена другому. Что она будет делать? В конце концов, я не такого уж высокого мнения об этой опере.

Управляющий должен мне прислать все письма, которые он обнаружит в Спасском.

Холера в Петербурге свирепая — и губительная. Я хорошо сделал, что сбежал оттуда.

Мне будет гораздо лучше через несколько дней, когда я уеду отсюда — какое это будет счастье, когда я дам телеграмму из Берлина!

А пока будьте здоровы — обнимаю всех, а вам с живейшей нежностью целую руки.

Der Ihrige^бИ. Т.

^а дом (англ.).

2916. Полине Брюэр

Я только что приехал сюда — твое письмо¹ мне было передано два дня тому назад, когда я был проездом в С.-Петербурге. Те несчастья, о которых ты мне сообщаешь, очень серьезны, но они не так велики, слава богу, как мне передавали, к тому же — вы оба здоровы — а это самое важное. Теперь перейдем, не откладывая, к денежному вопросу. Но прежде всего умоляю тебя проникнуться сознанием, что я всегда говорю только правду, и уверен, до тех пор пока мне не докажут противное, что и мне говорят тоже правду. Поэтому с твоей стороны по меньшей мере напрасно было бы полагать, будто я счел твою просьбу — ‘шуткой’, я прекрасно понимаю, что вам нужны деньги, — но выслушай следующее: я не могу взять 10—15 тысяч франков из моего годового дохода, значит, надо что-то продать или где-то занять. Я пытался продать часть своего имения в прошлом году² — и в этом году, в прошлом году мне это совсем не удалось, в этом году пока еще не удалось — так что я принужден был оставить своему другу г-ну Маслову полномочия для окончания сделки. У меня все основания полагать, что она будет заключена — и тогда я смогу тебе выплатить не 10 000 ф-в, а всю сумму. Но эта сделка еще не совершена. Я хотел взять в долг у брата, который несметно богат, — он отказал. Всё, что я могу сделать при настоящем положении вещей, это: 1^о) послать тебе из Лондона — в субботу или воскресенье — в качестве предварительной выплаты 5000 ф-в, 2^о) призвать тебя к терпению. Приехать самому, пока в Париже не прекратилось это невозможное положение, было бы бессмысленно, впрочем, по всей вероятности, это ненадолго. Я приеду, как только смогу. А пока пиши мне — Девоншир плейс, 30, Портленд плейс, Лондон. И, что самое главное, вооружись терпением. Эти 5000 ф-в будут для тебя небольшой поддержкой — потом, возможно, совершится та крупная продажа, тогда мы избежим катастрофы.

Берлин.
Гостиница ‘С.-Петербург’.
Среда, 5 апреля 1871.

Дорогая Полинетта,

Нежно обнимаю вас обоих и до свидания!

Твой любящий отец
И. Тургенев.

P.S. Я обращусь в Лондоне к тому же банкиру, впрочем, если ты придумаешь лучший способ, напиши мне поскорее.

2918. Полине Виардо

Дорогая и любимая госпожа Виардо, я еще лежал в постели, где проспал беспробудно, как сурок, с 11 1/2, когда мне принесли ваше письмо из Уорсэша¹, которое доставило мне огромное удовольствие, как вы можете себе представить. Я уверен, что пребывание в прекрасной местности, в условиях полнейшего комфорта и благополучия, принесет вам большую пользу (да и погода, кажется, благоприятствует), и я не настолько эгоист, чтобы не желать продолжения вашего отдыха на несколько дней. Что до меня, то я снова стал если не совсем жаворонком, то хотя бы наполовину. Сегодня я рассчитываю выйти и пообедаю на Девонширской площади². 3 добрых анабаптиста³ не пренебрегли мною: но ни политического, ни религиозного конфликта не случилось. Мануэль объявил, что, при случае, он с удовольствием приговорил бы к смерти тысячу двести (почему в точности такая цифра?) инквизиторов, что должно вам доказать, насколько он стал умереннее! Мы немного попробовали свои силы в висте, и я даже играл в шахматы с Мануэлем, которого разбил наголову, к моему великому удовлетворению, после печальных московских опытов. Потом я долго думал о вас, я развлекался тем, что мысленно следовал за вами в ваших прогулках — со всеми подробностями прекрасной жизни замка, с которой познакомился за неделю, проведенную у Найтингейлов, где было гораздо менее приятно, чем у г-жи Сарторис. Мне жаль, что я не был представлен ей на вечере во время чтения ‘Кракамиша’⁴. Я читал русские газеты, прочел также ‘Письма путешественника во время войны’ г-жи Санд в ‘Revue des 2 Mondes’⁵, полные душераздирающей грусти, с теми очаровательными интонациями, секретом которых владеет одна она, и рядом пейзажей, набросанных ею как бы невольно то здесь, то там, несмотря на все ее заботы, и тем более прекрасных. Я предпочитаю такого рода сочинения ее романам, как предпочитаю всему, что она написала, старые ‘Письма путешественника’ из Венеции⁶. Это донельзя поэтично и правдиво, чего, в сущности почти всегда, недостает ее романам.

Лондон.
Бомонт Стрит, No 16.
Четверг, 13 апреля, 9 ч. утра.

Я все еще не получил известий о большой сделке⁷: утро я собираюсь провести за писанием писем в Россию. Диди! Марианна! Я напишу вам завтра. Сегодня я целую вас! Развлекайтесь! Развлекайтесь! хорошенько ешьте и спите, вот и все, что я вам скажу!!

Что до вас, theuerste Freimdinn^a, я целую обе ваши руки с самой большой нежностью и остаюсь навсегда

Der Ihrige^бИ. Т.

P.S. Вчера я отправил свое письмо на почту до 11 ч., — но, может быть, требуется много времени, чтобы добраться до Уорсэша, и потому вы не получили его до 5 часов.

^б ваш (нем.).

2920. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, Если ты получила, как я надеюсь, мое письмо, посланное из Берлина неделю тому назад, то ты должна уже знать обо всем, что я тебе написал, и о моем обещании послать тебе 5000 ф-в, как только приеду в Лондон¹. Я действительно приехал сюда в субботу вечером — но с воскресенья заболел — в понедельник слег в постель и только сегодня начал выходить, я еще довольно слаб, хотя и поправился. Надеюсь, что завтра смогу пойти к банкиру — но меня немного беспокоит, что я не получил здесь твоего письма, по моему расчету, оно должно было бы уже дойти². События, которые происходят в Париже, нанесли делам последний удар — это хуже, чем во время войны — и я сильно опасаюсь, что коммерческие и финансовые отношения станут почти невозможны, в моем письме я просил тебя указать мне, каким путем лучше всего послать эти деньги³ — тебе на месте видней — речь не идет уже ни о Нанте, ни о Туре. Я посоветуюсь со своим банкиром, но и ты со своей стороны напиши — чтобы я знал по крайней мере, где вы находитесь — телеграфируй, если нужно. У меня была простуда с осложнением — припадок моей старой невралгии. Это меня порядком измучило.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Портленд плейс.
Четверг, 13 апреля 1871.

Итак, еще раз — точные указания о способе отправки. Гастон, конечно, будет знать, как следует поступить.

Целую вас обоих и с нетерпением жду от вас вестей.

И. Тургенев.

P.S. Назовите какой-нибудь город во Франции — Бордо, напр., в котором вы знали бы банкира.

2926. Валентине Делессер

Мне хотелось бы, чтобы это письмо не застало вас в Париже — а с другой стороны, я так хотел бы получить от вас какое-нибудь известие… Пребывая в сомнении, пишу вам. Мне даже страшно подумать, что в вашем тихом Пасс и бомбардировка и всякого рода ужасы сейчас угрожают вам больше, чем во время осады Парижа пруссаками¹. Нет нужды говорить вам, какие мысли терзают меня со времени этих последних событий: неужели действительно рушится мир, который мы знали и в котором жили? Я возвратился из двухмесячного путешествия в Россию — и пробуду здесь до конца июля. Если этот листок дойдет до вас, дайте мне знать об этом хотя бы двумя строками, написанными вашей рукой. Где и когда мы снова увидимся? У меня было намерение проехать через Париж на обратном пути из России… но вообще — существует ли еще Париж?

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Портленд плейс.
17 апреля 71.

Сударыня,

Что бы ни случилось, вы должны знать, что в моем лице вы имеете друга, чья привязанность к вам останется навсегда неизменной. Нежно целую вам руки.

Преданный вам
И. Тургенев.

2928. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, я только что получил сразу два твоих письма¹. Деньги будут отправлены завтра же² г-ну Гуэну в Тур, а Гастону я пошлю вексель. Вы сможете его получить, начиная с понедельника.

Лондон.
Бомонт стрит. 16. Портленд плейс.
21 апреля 1871.

Я прекрасно понимаю, в каком затруднительном положении вы находитесь — и какие бесчисленные трудности вас осаждают. Вы испытываете те же невзгоды, что и большинство французов³. Можешь не сомневаться, что я сделаю всё, что будет в моей власти, чтобы тебе помочь, и, если та продажа не состоится — ну, что ж! я возьму в долг. Г-н Маслов до сих пор мне ничего не написал, и это молчание — плохое предзнаменование⁴. Около середины мая я должен буду поехать в Баден-Баден — и непременно с тобой увижусь⁵ — может быть, не в Париже, потому что кто знает, сколько еще времени могут продолжаться эти ужасы⁶, — а в каком-нибудь месте, которое можно будет назначить, — заранее. Во всяком случае мы скоро увидимся.

Мое здоровье совсем поправилось.

Итак, завтра — я хочу сказать, назавтра после получения письма — вы получите вексель.

Нежно целую вас обоих.

И. Тургенев.

2932. Полине Брюэр

Я только что вернулся от банкира Кутса, которому вручил 120 фунтов стерлингов — 3000 франков, которые он должен немедленно отправить г-ну Гуэну в Тур — и ты или твой муж сможете их у него получить. Как принято у этих господ, они не дали мне ни расписки, ни какой-нибудь другой бумаги, сказав, что в их фирме это не делается. Прошу тебя, как только ты получишь деньги, тотчас же меня известить¹.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
25 апреля 1871.

Дорогая Полинетта,

Пока что я смог послать тебе только 3000 франков — остальные 2000 будут посланы не позднее чем две недели, даю тебе слово².

Пишите мне — и будьте здоровы, целую вас обоих.

И. Тургенев.

2934. Сюзанне Милнер Гибсон

Г-н И. Тургенев шлет поклон г-же Милнер Гибсон и почтет за честь быть званым на ее Среду 20 апреля¹.

Бомонт Стрит, 16.

Портленд Плейс, Западная часть.

2936. Томасу Карлейлю

Будете ли вы дома завтра (в воскресенье) в 9 ч. вечера? Если я не получу ответа, буду полагать, что вы дома, и буду иметь удовольствие навестить вас¹.

Бомонт стрит, 16, Мэрилебон.
Суббота, 29-го апреля 71.

Любезнейший г-н Карлейль,

Совершенно преданный вам И. Тургенев.

2938. Людвигу Пичу

Любезнейший друг, вчера утром мне попала на глаза заметка в ‘Observer’, которую при сем прилагаю, Вы можете представить себе, как бы я перепугался, если бы прочел эти строки, находясь в каком-нибудь другом месте, а не в гостиной г-жи В<иардо>, и не в ее присутствии¹. Однако, так как подобные новости распространяются с быстротой огня и немецкие газеты их охотно повторяют, я прошу Вас, если понадобится, опротестовать это сообщение — или, даже лучше, уже сейчас предостеречь публику от него через какую-нибудь газету (‘Vossische Nationale’)². Сама г-жа В<иардо> отнеслась к этому случаю совершенно спокойно — ей только неприятно, что ее сделали на пять лет старше, чем на самом деле (49)³.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
Понедельник, 1 мая 1871.

В остальном здесь всё относительно благополучно. Только г-жа В<иардо> не может отделаться от жестокого катара, который уже давно не отпускает ее и мешает петь, что означает большую потерю денег, а это уж совсем некстати.

Что касается меня — то со мной тоже всё обстоит относительно благополучно. С каждым днем в моей жизни запах тления становится все ощутимее. Смерть — тонкий гурман, она любит поедать людей, как фазанов, с острым haut got^a.

Поклонитесь от меня всем друзьям — и напишите мне несколько строк.

Ваш И. Тургенев.

^а душком (франц.).

2839. Валентине Делессер

Хотя ваше письмо и очень грустное, я был весьма рад его получить¹, по крайней мере, я знаю теперь, где вы находитесь. Вы ничего не говорите мне о своем здоровье, но надеюсь, оно не слишком пошатнулось из-за всего, что вам пришлось пережить в это ужасное время. Вы очень любезны, сообщая мне новости о Полине: война нанесла сильный ущерб ее состоянию — но ведь она, равно как и ее муж, в добром здравии — и всё это может еще мало-помалу поправиться. Я рассчитывал поехать с ней повидаться, но из-за этих парижских событий невозможно строить какие бы то ни было проекты… Ждешь — сам не зная чего. Это уж даже не покорность судьбе — это какое-то оцепенение. Если только всё это не кончится вдруг — совершенно неожиданным образом — то вообще неизвестно, как это кончится. Однако я твердо решил отправиться, как только смогу, в Париж — и увижу вас, быть может, раньше, чем предполагаю. Кто знает?

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Портленд плейс.
3 мая 1871.

Сударыня,

У меня к вам просьба. Вот о чем идет речь. ‘Le Temps’, полагаясь на сообщение неизвестно какого корреспондента, напечатала, что г-жа Полина Виардо умерла — и множество газет, английских, немецких, итальянских, повторило эту новость, слава Богу, совершенно ложную². Она была опровергнута здесь и в Германии, но как быть с Францией? Я и подумал, что, если послать вам небольшое письмо, которое г-жа В<иардо> написала в ‘Pall Mall Gazette’, вам бы удалось, быть может, напечатать его (если не) в ‘Le Temps’, то хотя бы в какой-нибудь версальской газете³. В последние дни пришло множество писем от встревоженных друзей — надо бы их успокоить. Будьте столь добры и любезны это сделать, со своей стороны, г-жа Виардо была бы вам очень благодарна.

Наилучшие пожелания всем вашим. Что касается вас, то вы ведь знаете о той глубокой привязанности, которую я к вам питаю. Нежно целую вам руки и остаюсь навсегда

ваш И. Тургенев.

P.S. Г-жа В<иардо> указывает дату своего рождения, потому что в сообщении о смерти ее наградили 54 годами.

2941. Полине Брюэр

Твое молчание начинает меня беспокоить. Во вторник (на прошлой неделе) — скоро будет уже две недели — я послал тебе 3000 франков через банкира Кутса на имя Гуэна из Тура, а ты мне не сообщаешь, получила ли ты их. Поскольку этот чертов Кутс не дал ни расписки, ни векселя, то, признаюсь, мне это не нравится, и у меня возникают опасения. Напиши мне немедленно, прошу тебя¹. Я скоро должен буду послать тебе еще 2000 ф-в и хочу знать, могу ли я отправить их тем же путем².

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
6 мая 1871.

Дорогая Полинетта,

Не знаю, дошел ли до тебя слух о смерти г-жи Виардо, едва ли мне нужно говорить тебе, что это известие, которое повторили газеты всей Европы, совершенно ложно³.

Целую вас обоих.

И. Тургенев.

2942. Жорж Санд

Да — к счастью — все это неправда, дорогая г-жа Санд¹, знай я ваш адрес, я уже написал бы вам, — теперь в спешке и радости целую ваши руки и остаюсь навсегда

ваш И. Тургенев.

2944. Гюставу Флоберу

К счастью, мой дорогой друг, к счастью, это известие совершенно ложно¹! То, что г-жа В<иардо>, которую я вижу ежедневно, умерла, справедливо не более, чем то, что ей 54 года. Если бы это известие соответствовало действительности, думаю, я был бы не в состоянии вам ответить… Теперь я могу сказать вам, что ваше письмо меня глубоко тронуло. Очень приятно сознавать, что у тебя есть настоящий друг — и я благодарен вам за то, что вы мне доказали это².

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
6 мая 1871.

Я нахожусь здесь уже три недели — конец зимы и начало весны я провел в России — здесь я пробуду до 1-го августа — а затем отправлюсь — через Францию — в Баден-Баден. Я сделаю остановку в Париже — если Париж будет еще существовать к тому времени — и надеюсь вас увидеть. Быть может, и вы приедете в Баден-Баден, где мы спрячемся — на некоторое время — словно кроты в свои норы, вы могли бы там укрыться вместе с нами. Но раньше сообщите мне, что у вас нового. Получили ли вы в конце концов письмо, которое я написал вам в начале года³? Что вы делали во время этой ужасной бури? Оставались ли всё это время в Круассе? Удалось ли вам, вопреки вашему стремлению к одиночеству и сосредоточенности, избежать участи тех соломинок, которые так печально-растерянно и так бесполезно кружатся в распахнутых дверях риги? Работали ли вы — или вам пришлось вести день за днем — пустую и тягостную — жизнь? Я не француз, и однако же моя жизнь была почти такой. Ах, трудные дни нам еще предстоят — нам, рожденным быть зрителями. Как поживает Антоний? Он не выходит у меня из головы.

Я нахожусь в Англии — не ради удовольствия — но потому, что мои друзья, почти разоренные этой войной, приехали сюда, чтобы попытаться заработать немного денег⁴. Англичане, в общем неплохие люди, но все они — даже самые умные — ведут очень суровый образ жизни. Надо к нему приспособиться — как и к их климату. Да и куда деваться?

Как поживает госпожа Флобер? Передайте ей мой поклон. Нет ли вестей от Дюкана? Его унесло бурей — как многих других⁵.

Напишите мне несколько слов. Еще раз спасибо за вашу привязанность ко мне. Обнимаю вас со всей силой моей привязанности к вам.

Ваш друг И. Тургенев.

P.S. Нет необходимости говорить, что ваше письмо я получил лишь сегодня.

2945. Бернгарду Эриху Бере

Только сегодня я получил Ваше письмо — и спешу ответить Вам. Несомненно, мне было бы очень приятно (да и для Вас это было бы дополнительной гарантией), если бы я смог отредактировать 5-й том моих сочинений, так же, как и прежние, но боюсь, что могут возникнуть некоторые затруднения с пересылкой корректур. Я останусь здесь до конца июля, затем отправлюсь в Баден-Баден — и покину его только в октябре. Может быть, печатание начнется только в июле? Во всяком случае я отсылал бы обратно корректурные листы с обычной аккуратностью¹. Примите уверение в моем глубоком уважении.

Лондон.
Бомонт Стр., 16. Мэрилебон.
11 мая/29 апреля 1871.

Милостивый государь!

И. Тургенев.

P.S. Если же Вы не решитесь высылать корректурные листы, то я порекомендовал бы для сравнения исправленнный мною самым тщательным образом перевод ‘Призраков’ во французском издании Этцеля².

2946. Людвигу Пичу

О Пиче, Пиче (латинский звательный падеж) — этого я не мог ожидать от такого проницательного человека, как Вы: как Вы могли испугаться? Неужели Вы думаете, что если бы г-жа В<иардо> в самом деле умерла, я был бы в состоянии вырезать извещение и наклеить его на бумагу??¹О Пиче! Пиче! Но Вы верный друг — а это главное.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
11 мая 1871.

Меня очень огорчило известие о болезни Вашей дочери — но разве можно было ожидать чего-либо иного от такой собачьей погоды? Если только вообще наступит лето, ей, конечно, станет лучше.

Разумеется, Вы должны приехать в Лондон — это совершенно обязательно. К сожалению, я не могу предоставить Вам комнату, как в Баден-Бадене — но мы непременно подыщем Вам не слишком дорогую квартиру².

Поцелуйте от моего имени Кати — и скажите ей, что я ношу ее в своем сердце наперекор всем ‘eunuques enrags’^а,³. Передайте привет всем остальным друзьям и Вашему семейству.

Итак, до свидания!

Ваш И. Тургенев.

^а ‘бешеным евнухам’ (франц.).

2948. Элизабет Бензен

<...> К своему стыду, я обнаружил, что даже пометил этот день в своей памятной книжке. Следовательно, мне нет оправдания. Перед вами преступник, который ждет прощения. Мне было бесконечно неприятно узнать, что я заставил ждать себя <...>

2949. А. А. Трубецкой

Вероятно, обстоятельства против меня — и более чем вероятно, очевидно, что мне уже давно следовало вам написать — поэтому я даже не буду пытаться оправдываться — ограничусь тем, что скажу, что всякий раз, как я думал о вас и ваших близких, во мне возникало чувство горячей и дружеской симпатии. Семейство В<иардо> полностью разделяет эту симпатию и просит меня передать вам самые нежные пожелания. Вид вашего почерка положительно наполнил радостью мое сердце. Я был счастлив узнать, что вас в Бельфонтене оставили в покое в течение этого ужасного года¹, и вы могли продолжать наслаждаться вашим ‘горизонтом’. Несчастье, постигшее княгиню Орлову, — ужасно, но поправимо — и раз уж есть сыновья, будут и дочери². Вне всякого сомнения. Пожалуйста, передайте ей и князю от меня поклон, когда будете им писать.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
17 мая 1871.

Любезная княгиня,

Г-жа В<иардо> получила столько изъявлений любви и участия после опубликования известного вам ложного сообщения³, что весьма этим тронута. Ваше было ей очень приятно, она просила меня горячо поблагодарить вас и будет вам писать сама. Чувствует она себя хорошо, к несчастью, в ноябре месяце у нее случился катар, от которого она полностью так и не избавилась, это очень ей мешало, часто лишая ее возможности петь. Дети тоже чувствуют себя хорошо, равно как и Виардо. Клоди делает большие успехи — она, наконец, нашла хорошего учителя — некоего г-на Ложе, французского беженца, поистине талантливого художника и лучшего из людей⁴. Марианна стала прелестно петь, и Поль тоже продвигается вперед. По субботам устраиваются весьма приятные музыкальные вечера. Они останутся здесь до августа, затем отправятся на несколько недель в Баден-Баден, а потом как Бог даст! Может быть, вернутся в Лондон⁵.

Я последую за ними.

Я очень рад узнать, что ‘Король Лир’ вам понравился⁶, — я почти не работаю больше. Я исчерпал свои возможности.

Мы с изумлением продолжаем наблюдать за тем, что творится во Франции — не испытывая подлинной симпатии ни к Версалю, ни к Парижу⁷. Являются ли эти судороги признаком агонии или это те судороги, которые сопутствуют родам? Только будущее покажет это.

Я твердо обещаю вам никогда отныне не проезжать через Париж, не навестив вас… Но когда буду я проездом в Париже? Я рассчитывал приехать туда в мае — чтобы повидаться с дочерью — а теперь?

Тысяча приветов князю, Марианне⁸, всему Бельфонтену, со всей силой моих дружеских чувств пожимаю вам руки.

И. Тургенев.

2952. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, Я только что получил твою телеграмму¹ — и, так как я еще не получил денег из России, которые мне обещают уже целый месяц, я был вынужден занять у г-на Мануэля Гарсиа 80 ф<унтов стерлингов> (2000 ф-в), которые я сегодня же послал тебе через того же банкира Кутса. Деньги посланы на имя Гастона — он должен будет только явиться к Гуэну в Тур, как в прежние разы².

Лондон.
Бомонт стр<ит>, 16. Мэрилебон.
19 мая 1871.

Тысячу приветов вам обоим — и целую вас.

И. Тургенев.

2957. Полине Брюэр

Только что получил твое письмо и спешу тебе сказать:

Лондон.
Бомонт стр<ит,> 16. Мэрилебон.
Среда, 24 мая 1871.

Дорогая Полина,

что в самый день получения телеграммы я отнес 2000 ф-в г-ну банкиру Кутсу, который отправил их, как и раньше, на имя твоего мужа,

что в тот же день я уведомил тебя об этом в своем письме, которое ты, к моему удивлению, не получила¹.

Наведи необходимые справки на почте и у г-на Гуэна в Туре и скорее сообщи мне результат².

Целую вас обоих.

И. Тургенев.

2959. Полине Брюэр

Я только что получил твое письмо¹ и могу только повторить то, что уже тебе говорил: 18 мая, в день получения телеграммы², я послал (а не обещал послать, как ты упорно предполагаешь) — послал твоему мужу 2000 франков через посредничество банкира Кутса на имя Гуэна в Туре. Ты знаешь, что Кутс не дает расписки — но он должен был написать — наведи справки, деньги должны быть у Гуэна.

Лондон.
Бомонт стр<ит>, 16. Мэрилебон.
Понедельник, 29 мая 71.

Дорогая Полина,

Вполне достаточно быть обворованным на сумму в 7000 ф-в — как это со мной только что случилось — вексель из России до меня так и не дошел, вероятно, он был получен кем-нибудь другим — не нужно терять еще и эти 2000 ф-в³.

Сегодня же отправляюсь за разъяснениями к Кутсу.

Целую вас обоих.

И. Тургенев.

2960. Кутсу (?)

С английского:

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
Понедельник, 29-го мая 1871.

Сударь!

Я только что получил от г-д Ахенбаха и Колли из Москвы чек на ваш банк — на 390 ф<унтов> (3000 рублей) — в своем авизо он говорит о другом чеке на 2000 рублей, который он выслал мне 12-го апреля. Он не сообщает что <...>^а. Я буду иметь удовольствие видеть вас. Остаюсь, сударь, вашим покорнейшим слугой.

И. Тургенев.

^а Далее текст письма отсутствует, так как нижняя часть листа отрезана.

2961. Полине Брюэр

Я очень рад, что ты наконец получила свои 2000 фр. и убедилась, что твои упреки были неосновательны¹.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
6 июня 1871.

Дорогая Полинетта,

В ответ на твою просьбу вот что я предлагаю. Попроси Гастона сосчитать, сколько я вам дал сверх ежегодных 2500 ф-в. Я прибавлю к этому сумму, недостающую до 10 000 ф-в — так чтобы впредь я вам был должен только 40 000 ф-в, которые дают 2000 ф-в годовых².

Возможно, что скоро я смогу сам привезти вам эту сумму в Париж, потому что сообщение возобновилось³.

Я, разумеется, заранее уведомлю вас, когда смогу приехать, чтобы мы встретились.

Целую вас обоих и желаю вам бодрости и удачи.

И. Тургенев.

2965. Людвигу Пичу

Pietschio de mi alma (по-испански: душа моя, Пич), все семейство остается здесь до 1-го августа — только что добрались! Торжественный прием, рукоплескания и т.д. — как в Берлине — в несколько меньшем масштабе¹.

Лондон.
Бомонт стр<ит>, 16. Мэрилебон.
9 июня 1871.

Супруг Лукки² присочинил — но furia antitedesca^а,³ в значительной степени улеглось. Когда свои люди бьют тебя до синяков, то не вспоминаешь больше о чужих щелчках!⁴

О Париже совсем не хочется говорить — здесь все совершенно подавлены случившимся⁵. Там, где стоял француз, теперь осталось только мокрое место. Но — ‘ ‘^б — из этой влаги может еще вырасти прекраснейший цветок былого существования⁶.

Французы получат теперь временную республику, а что будет потом, знает — быть может! — господь Бог, но похоже на то, что и он этого не ведает⁷.

В остальном все благополучно — только по утрам в бороде ледяные сосульки. Так мерз я только в Веймаре!⁸

Тысяча приветов всей Вашей семье, Шмидту, Менцелю, Эккертам. Сердечно жму Вашу руку и до свиданья!

И. Тургенев.

Неопровержимая аксиома:

‘Ни один англичанин не имеет ни малейшего понятия о том, что такое искусство. Его изначальная природа искони антихудожественна’. Докажу Вам это, когда Вы приедете! (NB. Разумеется, я говорю не о литературе и не о поэзии)⁹.

^а антинемецкое бешенство (итал.).

^б ‘вода лучше всего’ (греч.).

2966. Гюставу Флоберу

Если я не ответил вам раньше, то лишь потому, что не мог собраться с силами. Эти парижские события меня потрясли¹. Я замолчал, как замолкают на железной дороге при въезде в туннель: адский грохот ошеломляет вас и вызывает головокружение. Теперь, когда он почти прекратился, я спешу вам сказать, что в августе месяце непременно приеду повидать вас и послушать ‘Антония’. Это будет между 15-м и 20-м числами². Я получил приглашение в начале августа поохотиться в Шотландии на ‘grouse’^а, но 15-го буду свободен и, возвращаясь в Баден-Баден, остановлюсь в Париже — или в Руане — иными словами, в Круассе — если вы там окажетесь. Я очень рад узнать, что вы написали уже половину вашей книги, вы ничем не рискуете, если немного поторопитесь: напротив. Я стану слушать, широко открыв уши, глаза и душу — и почти уверен, что это будет прекрасно.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
13 июня 1871.

Мой дорогой друг,

В Германию я вас больше не зову: мне понятно ваше отвращение к самой мысли ступить на немецкую землю³. Не хочу говорить вам и то, что приходит мне на ум относительно Франции: пришлось бы всё изложить в нескольких словах — а это невозможно, при личной встрече — мы неторопливо и подробно обсудим этот вопрос и, конечно, придем к невеселому выводу. Не знаю, суждено ли России отомстить за вас, как вы это полагаете⁴, но Германия сейчас очень сильна — и на нашем веку перемен, видимо, не будет…

Сообщите мне, если вы знаете что-либо о Дюкане. Мне сказали, что г-жа Юссон сошла с ума, потом, что она умерла: правда ли это⁵?

Я вспоминаю, что мой учитель плавания (тоже пруссак) всегда кричал мне: ‘Рот над водой, schwere Noth!^б До тех пор, пока держишь рот над водой, остаешься человеком!’

Всё это время вы не переставали быть настоящим человеком, потому что могли работать: теперь это будет легче.

Поблагодарите г-жу Флобер и вашу племянницу⁶ за добрую память обо мне. А вас я обнимаю — и до свидания в августе месяце.

И. Тургенев.

^а ‘серых куропаток’ (англ.).

^б черт побери! (нем.).

2967. Кларе Тургеневой

Мне хочется пожать вам руку после всех этих несчастий и ужасных потрясений — и просить вас написать мне о себе и о всех ваших, о Николае Ивановиче — и о бедном дорогом Альберте, который, я очень на это надеюсь, теперь поправится. Я знаю из письма, которое вы написали в Лондон, что дом ваш остался невредимым среди окружающих его развалин, но несколько слов от вас меня бы успокоили. Возможно, что я приеду в Париж к концу будущей недели — и мой первый визит, разумеется, будет к вам¹.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
14 июня 1871.

Сударыня,

Здесь всё прошло довольно хорошо. Вы знаете, что я написал три письма Н<иколаю> И<вановичу> (одно из России и два после моего возвращения) — я очень сомневаюсь, что он их получил². Вы найдете в этом же конверте письмо, которое мне было написано в Россию — судя по содержанию, оно было адресовано не мне, а Н<иколаю> И<вановичу>³.

Я здесь уже 4 дня — в понедельник выезжаю в Лондон, где пробуду один день — потом поеду в Эдинбург и 17-го или 18-го проездом буду в Париже. Я получил твое последнее письмо (от 25 июля) — но ты еще не могла сообщить мне, получила ли ты 100 фунтов ст<ерлингов>, которые я послал Гастону через банкиров Кутса и Гуэна. Теперь он, вероятно, уже давно получил эти деньги — немедленно сообщи мне об этом или сюда, или в Лондон по тому же адресу: Бомонт стрит, 16, Мэрилебон. Если ты напишешь немедленно — твое письмо еще застанет меня здесь.

Булонь-с<юр>-Мер.
Гостиница ‘Север’.
4 августа 1871.

Дорогая Полинетта,

Я уведомлю тебя о точном дне моего приезда в Париж, чтобы ты могла приехать и получить деньги, которые я привезу.

А пока целую вас обоих.

И. Тургенев.

2983. Полине Виардо

Дорогая госпожа Виардо, в 7 1/2 ч. я приблизился к дому г-жи Картер — а она стояла на пороге, встречая меня. Я наскоро поел и затем пошел на Девонширскую площадь, 30 (все ставни и пр. были закрыты… странное впечатление!)¹, я отыскал там славную старушку, которая вручила мне два прилагаемых письма, т.е. одно письмо и одну визитную карточку², которые я позволил себе распечатать, чтобы их легче было переслать — и подписной лист на статую Бальфа³ с целым рядом подписчиков, чьи имена хорошо известны в качестве подписчиков в музыкальном мире. Не посылаю вам этого списка: бумага слишком большая, но завтра внесу за вас две гинеи (А. Патти дала 10, Карвальо — 1, Фор — 2, полагаю, что цифра 2 вполне подходит, надеюсь, вы с этим согласитесь).

No 1

Лондон.
Бомонт стрит, 16.
Понедельник, 7 августа 1871.
11 ч. вечера.

Потом я пошел к Роооольстону — он вручил мне — и, по моей просьбе, прочел вслух перевод моей речи — завтра вечером (в 9 ч.) я уезжаю в Эдинбург⁴, послезавтра в 9 ч. утра я возвращаюсь. Невозможно сосчитать, сколько раз я думал о вас, а вернее сказать, что я думал лишь один раз… непрестанно все время… Поездка по морю была прекрасной. Надеюсь, что и у вас все прошло так же. Пич Амброзианский придет завтра в 9 ч.

Вторник, 8 августа, 10 1/2 ч.

Пич Амброзианский завтракал у меня. Отправляюсь в бега по Лондону, чтобы сделать тысячу дел. П<ич> сказал, что в Карлсруэ и Баден-Бадене на вас очень сердятся за то, что вы будто бы geschmht^а королеву, вел. герцогиню и т.д.⁵ Все это сплетни, но пусть это послужит предостережением и еще одним основанием держаться вдали от всей этой презренной черни.

Я напишу вам завтра по приезде в Эдинбург⁶. Сейчас перед вами — развалины. Обнимаю вас всех и остаюсь навсегда u auf ewig

Der Ihrige^бИ. Т.

Тысяча приветов доктору Фриссону.

^а ругали (нем.).

^б и навеки ваш (нем.).

2984. Полине Брюэр

Я приехал вчера вечером очень поздно и сегодня с утра отправился к Кутсу. Я предъявил свою жалобу¹, и господин, ведающий делами Гуэна, посмотрев в свои книги, сказал мне, что действительно это ‘advice had been overlooked’^а — и что он исправит оплошность — и всё это с величайшим хладнокровием. Решительно — нужно найти какой-нибудь другой способ посылать вам деньги. Это случается уже 2-й раз²! Надеюсь, что через несколько дней вы наконец получите эти злополучные деньги, дай мне знать тотчас же — на Бомонт стрит, 16. Через 7 дней я вернусь из своей поездки в Шотландию и приеду в Париж около 17-го. Впрочем, ты будешь уведомлена о точном времени моего приезда в Париж³.

Лондон.
Бомонт стрит, 16. Мэрилебон.
Вторник, 8 августа 71.

Дорогая Полинетта,

Я очень сожалею об этих досадных промедлениях, которые от меня не зависят — и целую вас обоих.

До свидания, до скорой встречи!

И. Тургенев.

^а ‘извещение было пропущено’ (англ.).

2985. Полине Виардо

Уф! дорогая госпожа Виардо, какая жарища стоит сейчас и стояла вчера¹ на чествовании!² Я произнес свою маленькую речь голосом крикливым и слабым, два раза споткнулся — были cheers^а, как вы можете судить по небольшому отрывку, который я вам посылаю³, но, между нами говоря, господин Туркенеф⁴ отлично почувствовал, что был совсем чужим человеком и говорил о чем-то совершенно незначительном. Если бы мне пришлось это повторить, я не стал бы, — потому что это бесполезно, если не смешно. Народу была тьма, и каждый был squeezed^б на своем месте, так что пошевелиться было невозможно. Я ни с кем не познакомился и ужасающе потел. Добавьте к этому, что я плохо слышал то, что произносили — и спросите себя, получил ли я удовольствие. На бумаге это звучит лучше, чем в действительности.

No 3

Эдинбург,
10 августа 1871.
Полдень.

А Бензен так ничего мне и не передал! Через час я в полной растерянности уезжаю в Питлокри, а как я доберусь оттуда до его дома?⁵ Вот уж не знаю. Шотландское гостеприимство, неужто ты существуешь лишь в операх Обера?⁶

Сегодня вечером я напишу вам, возможно, от г-на Бензена, а может быть, из гостиницы в Питлокри⁷.

Ах! и зачем я только приехал в эту… Шотландию!⁸

Вы-то в Баден-Бадене⁹ — и вам там не так жарко, как мне.

Тысяча, тысяча приветов всем — очень нежно целую ваши руки.

Der Ihrige^вИ. Тургенев.

^а приветственные возгласы (англ.).

^б стиснут (англ.).

^в Ваш (нем.).

2986. Вильяму Стерлингу-Максвеллу

Извините за задержку ответа на ваше любезное письмо — я получил его в тот момент, когда покидал Эдинбург¹, — а сюда я приехал только вчера. К великому моему сожалению, я не смогу на этот раз воспользоваться вашим приглашением: на днях я должен уехать отсюда в Париж². Примите выражение моей искренней благодарности. С сердечным приветом леди Энне и вам

Аллен Хауз,
Питлокри.
Пятница, 11 авг. 71.

Милостивый государь!

остаюсь
преданный вам
И. Тургенев.

P.S. С большим удовольствием я прочел вчера вашу превосходную речь о В. Скотте³ — я не мог ее слышать на празднестве: я сидел слишком далеко.

2987. Полине Виардо

Дорогая госпожа Виардо, пишу вам два слова — (нет времени писать больше. Г-н Бензен уезжает за своей женой в Питлокри, она сегодня возвращается из Германии). Пишу только для того, чтобы сообщить, что нахожусь здесь со вчерашнего вечера — что здесь чудные места — леса, горы, бурная речка, красивый дом, превосходный воздух и т.д. и т.д. Все это, несмотря на предстоящую охоту на grouses^а, которая начинается завтра, не мешает мне — через 4 дня исчезнуть, а через 8 быть в Баден-Бадене. Я получил вашу записочку из Парижа — очень благодарен вам за то, что подумали обо мне — этот бронхит, засвидетельствованный Фриссоном, — меня тоже очень беспокоит — надеюсь, что вы уже принялись за кумыс — надо беречь себя и заниматься в Баден-Бадене только этим.

No 4

Аллен Хауз,
Питлокри. N.B.
Пятница, 11 августа 1871.

Браунинг живет в двух шагах отсюда¹ — вчера вечером он был здесь со своим сыном, заядлым охотником.

Я напишу вам сегодня же письмо подлиннее². А пока горячо пожимаю вам руки и передаю тысячу приветов всем.

Ganz der Ihrige^бИ. Т.

^а серых куропаток (англ.).

^б Всецело ваш (нем.).

2988. Полине Виардо

Дорогая госпожа Виардо, я только что вернулся с купанья в реке (сейчас 7 часов утра), погода стоит наипрекраснейшая, она обещает нам на сегодня великолепную охоту — проходя по лесу, я заметил двух косуль, десятка полтора кроликов — а прыгая в воду, вспугнул в двух шагах от меня стаю диких уток — сообщите все эти подробности Виардо.

No 5

Аллен Хаус,
Питлокри.
С<еверная> Б<ритания>
Суббота, 12 августа 1871.

Вчера мы совершили обход ‘moors’^а с собаками, я впервые увидел ‘grouses’^б, взлетевших при моём приближении. Затем я совершил длительную прогулку вдоль реки под предлогом половить рыбы. В течение 3—4 дней все это очень приятно. Г-жа Бензен вчера вернулась, полностью избавившись от своего хронического насморка, но как-то особенно остроносая. Браунинг с сыном провели вечер в доме — право же, Браунинг слишком тщеславен и не слишком приятен. Сын его на вид славный парень с большой бородавкой на кончике носа. Бензен по-прежнему столь же доброжелателен, каким вы его знаете. Имеются еще г-н и г-жа Викерс, о которых сказать нечего. Они молоды — вот и все. Воздух живителен, а еда изысканная. Поглощаются горы Strawberries^в, огромных, как горы.

‘Sed delenda est Carthago’^{г, 1}

и 17-го я буду в Париже — а 20-го в Баден-Бадене. Это ‘наинепременнейше’! Как вы чувствуете себя в Баден-Бадене? Сегодня я жду письма. А пока обнимаю вас всех и очень нежно целую ваши руки.

Der Ihrige^дИ. Т.

P.S. Кумыс! Кумыс!! Кумыс!!! И воспитателя для Поля! И Экорше!!²

^а ‘охотничьих угодий’ (англ.).

^б серых куропаток (англ.).

^в клубники (англ.).

^г ‘Но Карфаген должен быть разрушен’ (лат.)

^д Ваш (нем.).

2989. Полине Виардо

Итак, дорогая госпожа Виардо, все это менее удивительно, чем я себе представлял. — 1) Это ужасно утомительно, это охота для молодых — а я уже давненько таковым не являюсь. — 2) Пришлось идти вместе с другим охотником, — молодым, проворным и прытким — как черт — это положение сиамского близнеца доставляло мне весьма мало удовольствия — еще и потому, что он стрелял, как ‘un gerifalte’^а — а я отвратительно: по первым моим 9 grouses^б я промахнулся — и чтобы убить 22, сделал больше 50 выстрелов. А он подстрелил 76. Дичи было в изобилии, погода стояла превосходная — нам подали отличный завтрак на moors^в — одна из собак была чудесная — сама же охота показалась мне, тем не менее, несколько однообразной и потом — никогда, никогда еще я не уставал так, как вчера, — ну хоть плачь. В довершение всего я поранил себе ногу — сегодня воскресенье, охоты не будет — не надеюсь побывать там и завтра, в понедельник¹ — а во вторник — я удираю. Вот и окончилась моя ‘grouse shooting’^г. Нет, в самом деле — да здравствуют маленькие охоты близ Баден-Бадена — где не надо идти в паре с сумасшедшим, у которого оленьи ноги и который, как только остановишься, чтобы передохнуть, кричит вам: Come on! come on!^д Вдобавок ко всему, горы здесь очень высокие… Basta cosi^e.

No 6

Аллен Хаус,
Питлокри,
С.Б.
13 августа 1871.

Погода по-прежнему стоит восхитительная. Я радуюсь за вас — потому что думаю, что у вас в Баден-Бадене она такая же. Начали ли вы пить кумыс? У вас еще есть время написать мне в Париж, в гостиницу ‘Байрон’, на улицу Лаффитт.

Г. Браунинг пришел вчера вечером еще раз, я нашел его скучноватым… впрочем, я сам падал от усталости и засыпал на ходу.

Через неделю — самое позднее — я снова увижу вас всех. Целую вас всех, всех (даже смешную собачку Минмин), а вам с самой большой нежностью целую руки.

Der Ihrige^е
И. Турген<ев>.

^а ‘кречет’ (исп.).

^б серая куропатка (англ.).

^в лугах (англ.).

^г ‘охота на куропаток’ (англ.).

^д Вперед! вперед! (англ.).

^е Довольно (итал.).

^жВаш (нем).

2990. Неизвестной

Позвольте мне отвечать по-французски на ваше милое письмо: я знаю английский — раз уж я произнес небольшой ‘speech’ (выученный, правда, наизусть) на столетней годовщине Вальтера Скотта¹, но поскольку, судя по тому, что вы говорите, вам знаком французский язык, я воспользуюсь этим языком, на котором пишу гораздо свободнее.

Аллен Хаус,
Питлокри.
С.Б.
13 августа 1871.

Дорогая мадемуазель,

Для начала благодарю вас за доброе мнение, которое вам было угодно составить о моих произведениях — и за очаровательную непринужденность, с которой вы его высказали. Подобные проявления симпатии в любом случае редки — а для меня в особенности, я их почти не получал: тем более они для меня ценны.

Я искренне сожалею о невозможности принять ваше предложение. Соблазн воспользоваться вашим гостеприимством в Дерхеме велик — но я должен быть — по важным делам — с 17 числа в Париже — и у меня не останется ни одного свободного мгновенья. Надеюсь, что позднее у нас еще будет случай познакомиться.

Я был бы счастлив, мадемуазель, если бы вы прислали мне свою фотографию: позвольте мне предложить вам свою. Мой постоянный адрес таков: ‘Г-ну И. Т. — Баден-Баден — Тиргартенштрассе 3’ — Великое Герцогство Баденское.

Примите, мадемуазель, уверение в моем глубочайшем уважении совершенно вам преданного

И. Тургенева.

2991. Гюставу Флоберу

Мой дорогой друг, обе ваши записки догнали меня здесь — в глубине Шотландии, где я охочусь на ‘grouse’^а у одного приятеля¹. Уеду я отсюда послезавтра, 16-го, 17-го выезжаю из Лондона, а 18-го буду в Париже. Мне очень хотелось бы, чтобы в этот день вы оказались в Париже и мне не пришлось ехать в Круассе — ибо у меня ужасно мало времени. В Париже я остановлюсь в гостинице ‘Байрон’, улица Лаффитт, 20. Сделайте так, чтобы по приезде я нашел записочку от вас. Для большей надежности я перепишу это письмо и копию пошлю в Круассе.

Аллен Хаус.
Питлокри (Шотландия).
14 августа 1871.

Обнимаю вас и до скорого свидания. Приготовьте вашего ‘Антония’.

Весь ваш
И. Тургенев.

^а ‘серых куропаток’ (англ.).

2992. Полине Виардо

Дорогая госпожа Виардо, я все-таки пошел вчера на охоту, несмотря на пораненую ногу. Г-н Бензен любезно одолжил мне лошадь, которая следовала за мной по moors^a — a сапоги я надел старые. Погода стояла превосходная — я стрелял лучше — но дичи нам попадалось меньше. Я убил 18 штук — с 40 выстрелов. Хвастаться нечем — и я не оставлю здесь по себе славы ‘capital shot’^б, да я и не мог на нее претендовать.

No 7

Аллен Хаус,
Питлокри.
С.Б.
Вторник, 15 августа 1871.

Со мной уже не было моего спутника первого дня, человека в семимильных сапогах, я был с г-ном Бензеном, который как охотник не лучше сурка, и с сыном Браунинга, который хочет им казаться (охотником, а не сурком) — а на самом деле всего лишь ничтожество с большой, вечно-красной бородавкой на носу. Вечером немного помузицировали. Г-жа Бензен ‘squeaked’^в — mit falscher Stimme und wahrem Gefhle — Lieder^г, ¹Шуберта и Шумана. Тем не менее, это доставило мне удовольствие — благодаря воспоминаниям².

Вам уже известно об итоге нашего ‘литературного банкета’ и о моем в оном участии. Газета ‘Pall-Mall’ во вчерашнем номере негодует, что мое имя с таким упорством искажалось, ‘Pall-Mall’ — очень любезна, но уместно заметить: для кого это имеет хоть какое-нибудь значение?³

Итак — Париж вас очаровал! Что ж — я рад этому и полагаю, что решение вернуться на улицу Дуэ — правильное решение. А раз уж зашла об этом речь, почему бы и мне — поскольку у вас будут комнаты для сдачи в наем — там не обосноваться? Для меня это будет все-таки дешевле, чем в гостинице. Мысль эта пришла мне в голову только что. Подумайте об этом перед тем, как говорить с кем бы то ни было. Может быть, она очень хороша, эта мысль⁴.

Я вам напишу завтра еще раз и еще раз из Парижа⁵. О, какое это будет счастье — снова увидеть вас. Мои приветы всем, начиная с Виардо, нежно целую вам руки.

Der Ihrige^дИ. Т.

^а лугам (англ.).

^б ‘первого стрелка’ (англ.).

^в ‘пропищала’ (англ.).

^г фальшивым голосом и прочувствованно — песни (нем.).

^д Ваш (нем.).

2993. Луи Поме

Прилагаемая записочка¹ разрешает вам передать мне 2 250 франков за сдачу внаем жилища на улице Дуэ², будьте добры занести мне их сегодня к 6 часам.

Мой дорогой друг,

Почему бы нам потом не провести ту музыкальную встречу, которую вы наметили с Марселем?³

До вечера.

Совершенно преданный вам
И. Тургенев.

Понедельник утром.

2994. Людвигу Пичу

Любезнейший Микобер¹ — то есть я хотел сказать… Пич — я прибыл сюда в понедельник — и нашел всё семейство в полном здравии, г-жа Виардо тоже чувствует себя лучше. Я написал Вам из Эдинбурга, сдержал свое слово, то, что Вы не получили письма², только лишний раз доказывает абсолютно жалкое состояние всех английских официальных учреждений: за одну лишь нынешнюю зиму у меня пропало больше писем и телеграмм, чем до сих пор за всю мою жизнь. Об эдинбургском празднестве и моем в нем участии сказать, право, нечего: совершенно неизвестный человек — Торгунов — говорил о каком-то совершенно неинтересном предмете: русской литературе³.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
24 авг. 71.

Я не могу послать Вам это письмо в Бонн — сегодня ведь четверг⁴. Поэтому посылаю его в Берлин. Очень нехорошо с Вашей стороны, что Вы не приедете в Баден-Баден: Вас приняли бы сердечно — но Вы не хотите мне верить⁵.

Передайте привет всем друзьям и не забудьте отдать книгу Ю. Шмидту⁶.

Зимой увидимся. А пока будьте бодры и благополучны. По старой дружбе

Ваш И. Тургенев.

P.S. Я остаюсь здесь до конца октября.

2995. Жюлю Этцелю

Помните ли вы рукопись, которую вы передали мне уже довольно давно? Это был перевод с русского одного рассказа г<раф>а Л. Толстого под названием ‘Поликушка’¹. Перевод был сделан некоей дамой, имя которой мне неизвестно. Предполагалось его опубликовать — но, не помню уже почему, напечатан он не был. Дама эта в дружбе с г-ном Либрейхом, знаменитым окулистом. В течение прошлой зимы в Лондоне он постоянно преследовал меня из-за этой несчастной рукописи, которую я оставил в Баден-Бадене: дама желала получить свою рукопись — а я не мог ее вернуть. Возвратившись сюда, я перерыл все свои бумаги и нашел рукопись, это очень хорошо… но куда ее отослать? Г-н Либрейх носится по свету — и не оставил мне ни адреса, ни даже имени этой дамы. Если вы не забыли обо всей этой истории — помогите мне, пожалуйста: либо сообщите мне адрес дамы, либо позвольте переслать вам рукопись, с тем чтобы вы соблаговолили доставить ее затем по назначению. Буду весьма обязан вам за ответ.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
Четверг, 24 августа 1871.

Мой дорогой друг,

Позволяю себе также послать вам перевод одного из моих маленьких рассказов, появившийся в ‘J de St-Pg’². Если вы считаете, что эта безделица может заинтересовать г-жу Санд, перешлите ее ей.

Если вы поедете в Страсбург, то, надеюсь, доберетесь и сюда. Всё семейство Виардо просит передать вам тысячу приветов.

Весь ваш
И. Тургенев.

2999. Жюлю Этцелю

Меа culpa, mea maxima culpa!^а Я сразу же отошлю вам рукопись, но сначала прочту ее и совершенно искренне сообщу свое мнение¹.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
Вторник, 29 августа 71.

Мой дорогой друг,

Что касается моей безделицы, которую я послал вам, то можете делать с ней что захотите, если, прочитав ее, вы не измените своего суждения — если вы отдадите ее в газету, это будет, разумеется, безвозмездно. Вирдо намеревался сделать новый ее перевод вместе со мною (ибо к посланному вам переводу я не причастен) и предложить его в ‘Revue des Deux Mondes’, но, помимо того, что там, вероятно, не пожелали бы принять вещь, уже однажды опубликованную, она сама по себе слишком мала для журнала², я предложил ему перевести другой мой рассказ, не изданный на французском языке, более длинный и, как я думаю, имеющий большие литературные достоинства³. Если г-н Бюлоз скажет ‘да’, мы примемся за работу. Итак, предоставляю вам свободу действий.

Примите мою благодарность за добрые и любезные предложения — вы издатель, каких мало, каких вовсе нет.

Весь наш Баден-Баден ликует при мысли увидеть вас здесь хотя бы на несколько дней, что же до другого Баден-Бадена — мы не очень-то с ним общаемся и не думаем о нем.

Я выполнил ваше поручение к семейству Виардо: только я расцеловал их всех.

В нынешнем французском Национальном собрании особенно поражает меня отсутствие патриотизма в самом простом — и в самом прямом — смысле этого слова. В то время, как позор иноземного нашествия должен бы быть днем и ночью их единственной заботой, невыносимо жечь, как прикосновение раскаленного железа к их подошвам, их сердцу, их душе — эти господа заняты обсуждением каких-то вопросов о партиях, о форме правления — уж не знаю, о чем еще! Право же, это страшно подрывает престиж Франции в глазах Европы⁴. Как-то во время моего последнего пребывания в С.-П<етер>бурге кучер, который вез меня в санях, повернулся на облучке и спросил, правда ли, что французы дрались между собой в то время, как пруссаки были под Парижем, и когда я ответил ему, что ‘да’ — он широко перекрестился — и, помолчав немного, добавил: ‘Выходит, остается их только похоронить?’ Не думаю, что вы дошли до такого состояния — это было бы самым большим бедствием для всех нас — но если Тьер имеет право быть там, где он есть, и тем, что он есть — то это потому, что, вопреки всему, невозможно не ощутить в нем этот патриотизм, о котором я говорил выше⁵.

До свидания, мой дорогой друг — постарайтесь быть здоровым и держать голову выше. Погода здесь чудесная, Баден-Баден осенью — это поистине волшебный уголок, не откладывайте надолго ваш приезд сюда.

Весь ваш
И. Тургенев.

^а Моя вина, моя величайшая вина! (лат.).

3000. Полине Брюэр

Я получил твое письмо в постели, к которой меня пригвоздил припадок подагры. Он сильнее, чем обычно, да еще в колене, и это очень неприятно, потому что обрекает меня на абсолютную неподвижность. Ничего не поделаешь, приходится уживаться со своим врагом. Доктор полагает, что это у меня продлится еще недели две¹.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
13 августа^а 71.

Дорогая Полинетта,

2759 ф-в, которые я вам остался должен, будут отправлены послезавтра через здешнего банкира Мюллера. Таким образом, я вам буду должен только 40 000 фр-в, а проценты будут уплачены до 1-го октября 1872 г.²

Я постараюсь выплатить если не половину, то по крайней мере четверть этой суммы в течение зимы³.

А пока поздравляю тебя и Гастона с избавлением от г-на В<имона> и желаю, чтобы оживление в делах продолжалось⁴.

Нежно целую вас обоих.

И. Тургенев.

P.S. Я не забуду ни вишневку, ни одеколон, ни рамку — но для этого нужно, чтобы я мог двигаться.

3002. Людвигу Пичу

Во-первых, должен Вас побранить: можно считать друга способным на всевозможные преступления, даже на убийство, но только не на indlicatesse^а. Если бы Микобер представлял собой тип человека, берущего в долг деньги, я скорее откусил бы себе язык, чем дал бы Вам это прозвище¹, Диккенс, как мне кажется, хотел изобразить в М<икобере> человека, который постоянно колеблется между глубочайшим отчаянием и безудержным ликованием — и в этом смысле Вы Микобер.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
15 сент. 1871.

Дорогой Пич!

Во-вторых, как это мне ни неприятно, должен Вам сказать следующее: не приезжайте в Баден-Баден. Дом продан одному московскому банкиру² — и должен быть сдан к началу октября — большая часть мебели уже вывезена — а с нею и мебель из Вашей комнаты. К тому же меня поразил ужаснейший приступ подагры в колене — лежу уже 7 дней неподвижно, точно колода, в постели и пролежу еще по меньшей мере с месяц: на всем лежит, таким образом, печать конца, разложения, ухода, безвозвратности, в такой дом не должен входить радостный и здоровый человек. Одно присутствие его — уже диссонанс.

Вы видите, я тоже умею говорить откровенно.

Итак, дорогой Пич, до встречи в Париже, если это удастся, и тогда будем веселы, если это также удастся. А сейчас приходится в тишине и одиночестве предоставить господство злым демонам.

Поклонитесь всей Вашей семье, всем друзьям и передайте от меня глубокую благодарность Ю. Шмидту за его доброжелательную и, как всегда, очень меткую статью в ‘Allgem Augsb Zeitung’³. Он проникает глубоко — в ‘самые потроха’ — своим проницательным взором.

Ваш И. Тургенев.

^а неделикатность (франц.).

3006. Жюлю Этцелю

Ну что же, мой дорогой друг, время проходит — а вы не приезжаете в Баден-Баден? А ведь вы мне обещали — или почти обещали. Теперь уже поздно, и мы увидимся в Париже. Семейство Виардо приедет туда к середине следующего месяца, а я — к концу. Уже целый месяц меня очень мучает приступ подагры. На этот раз она, к несчастью, поразила колено, и я был вынужден в течение трех недель — неподвижно — лежать в постели. Сейчас я едва передвигаюсь с помощью палки.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
27 сент. 71.

Уже давно я отослал несчастную рукопись¹ г-ну Либрейху и получил по этому поводу очень любезное и слишком скромное письмо от г-жи Б.²Если вы увидите ее, передайте ей тысячу сердечных приветов.

Надеюсь, что вы здоровы — и что дела идут хоть чуточку получше. Напишите мне пару слов — и до свидания.

Ваш И. Тургенев.

P.S. 6 недель тому назад я написал Бюлозу и предложил ему — не ту грошовую безделицу, которую послал вам³, а нечто более длинное и лучше отделанное⁴. Он не ответил мне. Не можете ли вы осторожно осведомиться, получил ли он мое письмо?

3007. Людвигу Пичу

Конечно, мой ‘Стук, стук’ к Вашим услугам — ‘and welcome’^а, как говорят англичане. Из письма г-жи Виардо Вы, вероятно, убедились, что Вас не считают мертвым. Всё же жаль, что Вы не приехали — я оказался мизантропическим ослом¹ — теперь мне лучше. Передайте привет всем друзьям — и наслаждайтесь жизнью.

Любезнейший Пич!

Ваш И. Т.

P.S. Французский перевод я только бегло прочел² — кажется, он хорош — возможно, отдельные выражения не совсем правильны. Если Вы считаете, что это стоит труда, пришлите мне корректуру.

P.S.S. До 1-го нояб<ря> я пробуду здесь, с 1-го нояб<ря> — Paris, rue de Douai, 48, chez M-r Viardot^б.

3009. Шарлю Бюлозу

Не получив ответа на свое письмо относительно рассказа, предложенного мною для ‘Revue’ и вынужденный уехать — я поручил г-ну Этцелю договориться с вами об этом деле, которое я предпочел бы обсуждать с вами — если оно вам подходит¹.

Г-ну Ш. Бюлозу.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
4 окт. 1871.

Милостивый государь,

Примите, милостивый государь, выражение моего глубокого уважения.

И. Тургенев.

^а ‘и добро пожаловать’ (англ.).

^б Париж, улица Дуэ, 48, у г-на Виардо (франц.).

3011. Жюлю Этцелю

Прежде всего прошу извинить меня, что не ответил вам сразу — затем хочу сказать, что вы — сама доброта, а перевернув страницу, вы увидите, что я точно последовал вашим советам. Только мне кажется — что прежде, чем передать мое письмо, надо бы узнать, хочет ли Бюлоз получить мое сочинение¹, кажется, я говорил вам, что его сын не ответил на мое предложение, нельзя ставить условия тому, кто не намерен вступать с вами в деловые отношения. В этом, как и во всем, предоставляю вам свободу действий.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
4 окт. 1871.

Дорогой друг,

Насколько я помню, Бюлоз платил мне по 100 ф-в за печатный лист — я считаю, что это вполне достаточно за перевод опубликованных вещей.

Рассказ, который я предложил Б<юлозу>, был напечатан в конце прошлого года в Петербурге. Называется он ‘Провинциальный король Лир’ или ‘Степной король Лир’. Мы с Виардо намеревались вместе перевести его — но, не получив ответа Бюлоза, перестали об этом думать².

Мы все приедем в Париж к концу октября. Я буду очень рад видеть вас — часто — и в добром здравии.

Моя подагра кое-как ковыляет — или, точнее, это я так хожу. Охотиться невозможно! Погода мерзкая.

До свидания — и тысяча приветов.

Ваш И. Тургенев.

3017. Полине Брюэр

Пишу тебе лежа в постели, в которой меня уже 4 дня держит припадок моей подагры. Я навлек его на себя, отправившись на загонщичью охоту, где переутомился. Это было опрометчиво — потому что нога у меня болела еще — и теперь я расплачиваюсь за свою опрометчивость.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
Вторник, 17 окт. 1871.

Дорогая Полинетта,

Надеюсь, однако, что я не буду уж слишком наказан — и смогу выехать из Баден-Бадена около 1-го ноября, как я намеревался. Очень рад узнать, что на стекольной фабрике всё идёт хорошо.

До свидания — и, надеюсь, до скорого. Целую тебя и Гастона.

И. Тургенев.

3019. Теодору Ахенбаху

Я получил Ваше письмо и прошу Вас принять мою большую благодарность за Ваш быстрый и любезный ответ¹. — Господин Фрерде признал смехотворным свое требование и удовлетворился столь незначительной суммой, что нет смысла ее делить с вами. Тем не менее я благодарен Вам за Ваше предложение.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
21 окт. 1871.

Милостивый государь!

30 октября я покидаю виллу и оставляю ее Гейтеру. Я спросил у г-на банкира Мюллера, можно ли, по его мнению, оставить некоторые книги и вещи на несколько месяцев в одной из верхних комнат? Он уверил меня, что Вы не будете иметь ничего против этого. До 1-го мая комната будет освобождена².

Ваша просьба относительно моей фотографии очень лестна для меня, и я бы тотчас удовлетворил Ваше желание, но у меня нет фотографии большого формата. Я пришлю ее из Парижа, и Гейтер повесит ее на подходящем месте.

Передайте мои наилучшие пожелания г-же Ахенбах и примите уверение в моем глубоком почтении.

И. Тургенев.

3026. Жюлю Этцелю

Я сам удивлен, что еще не появился у вас в кабинете. Дело в том, что я остаюсь здесь с детьми Виардо до тех пор, пока отец и мать, которые находятся в Париже, не сообщат нам, что их дом (на улице Дуэ, 48) приведен в жилой вид — и что мы можем приехать. Они стараются, как только возможно — но, кажется, в Париже очень трудно найти рабочих — и дело подвигается медленно. Тем не менее они уверяют нас, что через 5 — 6 дней мы сможем отправиться в дорогу. Нет нужды говорить, что я постучусь в вашу дверь на следующий же день по приезде. И тогда мы поговорим de omnibus rebus^a.

Баден-Баден.
Тиргартенштрассе, 3.
9 ноября 1871.

Мой дорогой друг,

А пока будьте здоровы и поддерживайте Республику. Тысяча приветов и до скорого свидания.

Ваш И. Тургенев.

^а о разных вещах (лат.).

3029. Людвигу Пичу

Caro amico Lodovico^а, тысяча благодарностей за Ваше любезное письмо и добрые пожелания¹. Катишься с грохотом под гору — 53 года! Тормоз, тормоз, ради Бога!

Баден-Баден.
Вилла Виардо.
14 ноября 71.

Сижу еще здесь с детьми — г-жа Виардо и г-н Виардо давно уже в Париже — но дом, в котором мы все будем жить, еще не готов! Надеюсь, что выедем в субботу, 18-го. ‘Иоанна уходит и никогда не вернется!’² Я живу уже 5 дней — с 9-го ноября — у Виардо. Мой дом похож сейчас на руину — новый владелец хочет все переделать до основания³. Ну, что же, Бог в помощь!

Как выглядит памятник Шиллеру под открытым небом⁴?

Почему Вы не пишете г-же Виардо?

‘Стук, стук’ переведен уже дважды. Это меня крайне удивляет. Ваш перевод, несомненно, будет превосходен. Я только что переписал набело свою небесно-голубую вещицу, звенящую трелями жаворонка, и, к моему глубокому удивлению, заметил, что она смахивает на ядовитый гриб⁵! Таким безнравственным я еще никогда не был. Horreur!^б

Передайте привет всем добрым старым друзьям. Зимой я увижу Вас. А пока желаю Вам всего хорошего, работайте прилежно и не теряйте бодрости!..

^а Дорогой друг Лодовико (итал.).

^б Ужас! (франц.).

3031. Людвигу Фридлендеру

Получил Ваше любезное письмо еще здесь, так как задержался в Баден-Бадене гораздо дольше, чем предполагал¹, и лишь завтра еду в Париж. Примите мою большую благодарность за Ваши дружеские пожелания — и будьте уверены, что я знаю настоящую цену такой симпатии.

Баден-Баден.
Вилла Виардо.
16 ноября 1871.

Милостивый государь!

В Париже я пробуду около б недель — и затем еду в Россию — в начале января². Не исключена возможность, что мне удастся провести один день в Кенигсберге — и лично познакомиться с Вашей супругой и с Вашим семейством.

Дочери г-жи Виардо, еще остающиеся здесь, благодарят Вас — и просят передать Вам сердечный привет.

Будьте здоровы и храните добрую память о

Вашем искренне преданном
И. Тургенев.

3032. Полине Брюэр

Я всё еще здесь из-за третьего подагрического припадка — но надеюсь уехать завтра — и буду в Париже в понедельник. Живу я здесь — так как моя вилла продана и всё в ней вверх дном: новый владелец — московский банкир¹ — пожелал заново ее обставить и т.д. В Париже я буду жить у г-на Виардо на улице Дуэ, 48. Я напишу тебе на другой же день по приезде.

Баден-Баден.
Вилла Виардо.
Суббота, 18 ноября 71.

Дорогая Полинетта,

Я очень рад, что всё у вас благополучно — и в личном, и в деловом отношениях. Надеюсь вскоре увидеть вас обоих.

А пока очень нежно целую вас.

И. Тургенев.

3034. Гюставу Флоберу

После всевозможных неудач и задержек, вызванных подагрическим припадком и делами, которые почти стоят подагры — я наконец уезжаю завтра в Париж, если со мной ничего не случится — в понедельник приеду туда — а во вторник увижу вас — ибо, надеюсь, что вы там будете — и это письмо посылаю вам на улицу Мурильо. Итак, до скорого свидания — на следующий день после получения вами этого письма — обнимаю вас.

Баден-Баден.
Вилла Виардо.
18 ноября 1871.

Мой дорогой друг,

Ваш И. Тургенев.

Из-за своей проклятой подагры, которая мучает меня уже три месяца, (4 припадка!) — я только вчера впервые смог выйти из дому и собирался навестить вас сегодня или завтра (пригласить вас к себе было невозможно — дом Виардо все еще представляет собой хаотическое зрелище) — но я получил из П<етер>бурга по телеграфу предложение написать некрологическую статью об этом достойнейшем Николае Тургеневе, и необходимо, чтобы эта статья была отправлена завтра вечером — завтра с утра я везу ее семье покойного, которая живет близ Буживаля¹. К вам я наверняка приду в четверг около полудня.

Вторник вечером.
Улица Дуэ, 48.

Мой дорогой друг,

Мне сказали, что моя вещица была помещена в ‘Le Temps’ — но я ее не видел².

Семейство Виардо просит передать вам тысячу сердечных приветов — в начале следующей недели они немного уладят свои дела. Госпожа В<иардо> пока не может даже давать уроки дома.

Меня глубоко опечалила смерть Русселя — она будет иметь дурные последствия всюду — даже в России. Вот увидите³.

Тысяча приветов и до свидания.

И. Тургенев.

3044. Жюлю Этцелю

Мой дорогой друг, У меня в самом деле ветер гуляет в голове, несмотря на мои седые волосы. Я не могу прийти в воскресенье, так как должен вернуться в Рюей для участия в семейном совете, который будет созван в связи с кончиной г-на Н<иколая> Т<ургенева>. Устраивает ли вас понедельник? Если вы мне ничего не передадите — я буду считать, что да.

Улица Дуэ, 48.
Четверг вечером.

Весь ваш И. Тургенев.

3046. Полине Брюэр

Я здесь уже 10 дней — но, так как у меня был четвертый подагрический припадок в самый день приезда — я не хотел тебе об этом сообщать. Теперь, кажется, всё прошло окончательно — но я впервые вышел из дому только три дня тому назад. Родителей Гастона я еще не видел¹. Возможно, пойду к ним завтра. Я буду очень рад увидеть тебя и Гастона — но приезжайте лишь когда вам будет удобно. У меня две комнаты в доме Виардо — или, вернее, одна — поскольку другая еще недостаточно просохла — да и всё в доме еще вверх дном². Понемногу всё устроится.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
1 декабря 1871.

Дорогая девочка,

Целую вас обоих и говорю вам: до свидания.

И. Тургенев.

P.S. Я видел г-жу Иннис, которая едет завтра в Лондон. Я повидал также г-жу Делессер, у которой всё благополучно.

3053. Ф. Н. Тургеневой

Дорогая мадемуазель Фанни!

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Воскресенье, 10 дек. 1871.

Вот статья Рольстона о вашем отце, напечатанная в ‘Athenaeum’¹. Возможно, что он вам ее уже послал, но, не зная этого точно, предпочитаю сам послать ее вам.

Как дела в Вербуа? Вы, должно быть, жестоко страдали во время этих ужасных холодов. Действительно ли вы собираетесь еще долго не возвращаться в Париж?

No ‘Вестника Европы’^а должен придти через несколько дней. Я пришлю его вам немедленно².

Тысяча приветов матушке и братьям. Верьте моей искренней дружбе.

И. Тургенев.

Мадемуазель Фанни Тургеневой,
в Вербуа,
около Буживаля (Сена-и-Уаза).

^а Написано по-русски.

3054. А. А. Трубецкой

Вот уже больше двух недель как я в Париже, где рассчитываю провести большую часть зимы¹, но подагрический припадок (увы, да) — и скопление литературных работ помешали мне написать вам² — а главное спросить, когда я смогу навестить вас — в Bellefontaine-Abbey^а (позволю себе обойтись без ‘могу ли я’). К концу этой недели я буду свободен — начиная с четверга, укажите мне день — и время отправления поезда, пожалуйста — и я приеду, чтобы вспомнить ‘auld lang syne’^б, ³.

Париж,
улица Дуэ, 48.
Воскресенье, 10 декабря 1871.

Любезная княгиня,

P.S. Орлов — определенно едет в Париж — не так ли⁴?

^а Бельфонтенское Аббатство (англ.).

^б ‘доброе старое время’ (шотл.).

3056. Полине Брюэр

У меня так болят ступни и колено, что мне ни за что не одолеть твоих 4-х этажей — поэтому я довольствуюсь тем, что целую тебя заочно и советую тебе быть очень осторожной и терпеливой.

Дорогая Полинетта,

Тысяча приветов милому Гастону. Напиши мне из Ружмона.

И. Тургенев.

На обороте:

Г-же Полине Брюэр.
Улица Брюссель, 23.

3057. М. С. Стасюлевичу

Рукопись¹ выслана в субботу, 26-го, адресована Павлу Анненкову. Иван Тургенев.

3059. Фридриху Брукману

Только вчера я получил Ваше письмо, которое пришло уже сюда, — спешу сообщить Вам, что я уехал из Баден-Бадена и большую часть зимы намерен провести в Париже¹. К сожалению, я не могу принять Ваше соблазнительное предложение — все мое время сейчас занимает работа². Я мог бы порекомендовать Вам одного из лучших наших писателей — Д. В. Григоровича, который сможет, очевидно, помочь Вам в подготовке этого издания. — Мне представляется ,что он как нельзя лучше подходит для этой цели, поскольку он много занимался живописью и прочими изящными искусствами. Если хотите, я мог бы написать ему и потом познакомить Вас, в том случае, если он примет такое предложение³.

Париж,
Rue de Douai, 48.
14 дек. 1871.

Милостивый государь!

Примите уверение в моем глубоком почтении.

И. Тургенев.

3060. Полине Брюэр

Я должен был ответить тебе раньше — но всё это время я был перегружен работой (что, как ты знаешь, бывает со мной редко) — мне надо было завершить переписку целого маленького романа, который мой петербургский издатель требовал немедленно¹. Это было немалое дело — в течение 10 дней я ложился спать не ранее 2 — 3 часов утра. Теперь все окончено — моя подагра как будто тоже намеревается меня покинуть — и я вернулся к своему обычному укладу.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
15 дек. 1871.

Дорогая Полинетта,

Я буду очень рад увидеть тебя 31 дек<абря>, — и мы постараемся весело провести вместе Новый год. Я рад также узнать, что ваши дела в порядке.

А пока целую вас обоих и до свидания. Привет г-ну Брюэру².

И. Тургенев.

3061. Людвигу Пичу

Итак, после долгого молчания признак жизни! Но Вы никогда, никогда еще не писали так неразборчиво, великолепный Пич! Я с трудом смог расшифровать не больше половины письма¹.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
15 дек. 71.

Мы здесь живем хорошо — только дом еще в хаотическом состоянии. В Париже больше нет рабочих — а те, которые остались, не работают². У г-жи Виардо много хлопот — и она в хорошем расположении духа. Я еще почти никого не видел — сначала был болен (распроклятая подагра!) — потом отделывал свою повесть³ — и потому ничего не знаю о парижской жизни. Я не имею никакого понятия о том, когда эта повесть будет переведена на французский язык — для этого я и пальцем не пошевельну — а потому и совсем не знаю, когда Вы получите возможность прочесть этого новое произведение.

Что же касается ‘Стук, стук’ — то всё это неважно. Эта маленькая вещица не имела, собственно, никакого права на перевод⁴.

Ваш постскриптум изумил меня. Я совсем не знаю, что эта вещь означает и как она попала в Ваши руки⁵. Как раз тут-то и встречаются замечательнейшие каллиграфические образчики почерка мастера Пича⁶. Например:

‘К тому же мне, мне иногда кажется, что Вы могли бы чаще, чем имели это, и Вы это (неразборчивое слово) написать (снова неразборчиво)’.

Кто же сумеет в этом разобраться!! Всё это место осталось для меня загадкой!

Что же касается Вашего грустного настроения, то, хотя я и очень Вам сочувствую, мне вспомнилось:

‘На камнях в потоке лежит он, такой светлый…’⁷ Всё уладится!

Республика здесь превращается в настоящий ‘cabinet inodore’^а. Каждый пользуется им, но никто не хочет признаться, что имел с ним дело. Вероятно, орлеанисты вскоре получат перевес⁸. Но это не обойдется мирно. Ладно, посмотрим.

Ненависть к Германии здесь колоссальная! Это единственное колоссальное, что тут есть⁹.

Увидимся в январе непременно — а до того времени всего Вам хорошего, передайте привет семье и друзьям.

Ваш И. Тургенев.

^а ‘общественную уборную’ (франц. Буквально: непахнущий кабинет).

3081. М. Н. Зубовой

Лишь вчера я получил через посредство г-на Ашара¹ ваше письмо вместе с фотографией, которую вам было угодно мне послать. Он, как сам мне сказал, держал ее около двух лет. Это промедление, которое до некоторой степени объясняется всеми событиями последнего времени², тем более мне неприятно, что я видел вас в Петербурге этой зимой и не поблагодарил за добрую память, а вы могли подумать, что я не ценю ее по достоинству.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Понедельник, 8 января 1872.

Милостивая государыня,

Позвольте мне сказать вам, сколь я тронут этим. Одновременно посылаю вам свою фотографию, о которой вам было угодно меня попросить.

Я пишу вам в Петербург через моего друга Павла Анненкова, совершенно не представляя себе, где вы находитесь, надеюсь однако, что эта записка дойдет до вас³.

Я рассчитываю приехать в Россию к концу февраля, посещу Петербург и Москву: возможно, мне удастся вас там встретить.

Примите, милостивая государыня, мою благодарность, а также уверение в моем глубочайшем уважении.

И. Тургенев.

3083. Людвигу Пичу

Разумеется, я всё еще здесь, дорогой Пич, и только в середине февраля поеду в Россию, но тогда уж непременно пробуду два дня в Берлине. Нам сейчас в Париже совсем не до развлечений, у г-жи Виардо вдоволь хлопот — с ее здоровьем дело обстоит хорошо — а вскоре и дом будет готов для приема гостей. Что же касается меня, то я живу точь-в-точь как улитка — и не хочу жить по-другому. Иначе я начну верить, что Франция смертельно больна¹.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Вторник, 9 янв. 1872.

Мое ‘младшее дитя’, как Вы его называете, появится в Петербурге 13/1-го января в ‘Вестнике Европы’ — но о том, когда его переведут, мне ничего неизвестно. Может быть, скоро, может быть, не скоро, может быть, никогда. Однако, если оно все-таки будет переведено, Вы, конечно, получите его первым. Оно безнравственно — это твердо установлено² — однако такой Митридат, как Вы, глотал и не такие яды и чувствовал себя при этом еще лучше.

Итак, в самом деле, ‘второй волны не будет’³. Мы катимся под гору, под гору — и вот она уже, слепая, немая, серая, холодная, нелепая, ненасытная, вечная ночь!⁴

Пишу лапидарным слогом:

Я ничего не знаю об этой ‘Confessions’^а, никогда ее не писал и не понимаю, кто Вас мистифицировал?! Я всё же хотел бы поглядеть на эту вещь⁵.

Передайте привет всем добрым друзьям и будьте здоровы.

Ваш И. Тургенев.

P.S. Действительно А. ф<он> Вернер такой великий художник?⁶Р.S.S. Вы опять не написали Вашего адреса!! К счастью, сохранилось еще Ваше предыдущее письмо. И так поступает немец!!!

^а ‘Исповеди’ (франц.).

3085. Вильяму Рольстону

На с<тр>. 264. Слово ‘bryudgi’ совершенно ново для меня. Как оно пишется по-русски? Это, должно быть, провинциализм².

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Четверг, 11 янв. 1872.

Мой дорогой друг,

Возвращаю ваши листки¹.

С<тр>. 272 (в примечании). Коса — никогда не значит ‘рыбий хвост’ — но своего рода мыс в море, узкая полоса земли, выступающая среди воды³.

С<тр>. 334. ‘Причитать’ — не значит подсчитать. Вы спутали ‘считать’ и ‘читать’. ‘Причитать’ означает: сетовать, повторять, читать над кем-либо…⁴

С<тр>. 339. Не надо ли:

‘No room would be there out of (because of) my misery’^а, а не: ‘for my misery’^б.

Я не помню русского текста. Какое там слово: от^в или из-за?^в Если из-за^в — ‘out of’ было бы верным переводом⁵.

С<тр>. 352. Так как Костя — уменьшительное от Константина (Костя)^в, причина выбора имени очевидна⁶.

Можете быть совершенно уверены, что вы написали хорошую и интересную книгу, даю вам слово⁷.

Я вышлю вам экземпляр моей повести⁸ сразу же по получении ее — с необходимыми исправлениями.

Молодой англичанин по имени А. Стивен, по всей вероятности, скоро представится вам с моей карточкой — он очень хороший и любезный молодой человек. Он хочет изучать русский язык!! Это довольно смелый подвиг — но почему бы нет?⁹

Сестра Жуковского¹⁰ — весьма странная особа. Я познакомился с ней в Петербурге, но не знаю — de quoi il s’agit^г. Я справлюсь.

Поздравляю Вас с нашим Новым годом и остаюсь

преданный вам
Ив. Тургенев⁸.

^а ‘Не будет там места из-за (по причине) моего горя (англ.).

^б ‘для моего горя’ (англ.).

^в Написано по-русски.

^г о чем идет речь (франц.).

^в Написано по-русски.

3087. Кларе Тургеневой

Я получил ваше письмо¹ вчера днем слишком поздно, чтобы воспользоваться вашим любезным приглашением. Я очень сожалею об этом и обещаю быть у вас в будущую пятницу непременно. Вы говорите мне столько любезного в вашем письме, что я ‘at a loss’^а что-либо ответить, могу сказать вам только, что мне отнюдь не свойственна неблагодарность и что я глубоко признателен тем, кто, подобно вам, проявляет ко мне дружеское расположение.

Улица Дуэ, 48.
Суббота, 13 янв. 1872.

Сударыня,

Примите, сударыня, уверение в моих самых сердечных чувствах.

И. Тургенев.

^а ‘затрудняюсь’ (англ.).

3090. Гюставу Флоберу

Подагра моя снова меня отпустила, мой дорогой друг — все эти глупые помехи очень меня огорчают — равно как и то, что я причинил вам напрасное беспокойство, но — черт возьми! — должно же это когда-нибудь состояться.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 19 янв. 72.

Какой день вы предпочитаете:

вторник,
среду
или
субботу

на следующей неделе? И если я не умру (как утверждает ‘Times’)¹ — то скорее велю, чтобы меня отнесли к вам, нежели… Словом! Я жду ответа.

Ваш И. Тургенев.

3092. Редактору ‘Le Temps’

Несколько французских и английских газет объявили о моей смерти в возрасте восьмидесяти одного года¹. Очевидно, произошло смешение между мною и моим покойным родственником г. Николаем Тургеневым², умершим 10 ноября прошлого года в Вербуа, близ Буживаля. Разрешите мне прибегнуть к помощи вашей газеты, чтобы опровергнуть это известие, и примите уверение в моем уважении.

Париж, воскресенье, 21 января 1872.

Иван Тургенев.

3096. Вильяму Рольстону

Я получил ‘Orchestra’ со статьей, которая мне очень льстит. Чорли должен в очень большой степени испытывать ‘dpit’^а, но я вынужден тем не менее думать, что лучше пусть будет так, как есть. Я был несколько удивлен, обнаружив, что я ‘немного утомительный энтузиаст’, я и не подозревал, что мои недостатки заключались в этом, но никогда ведь не знаешь, каков ты сам¹.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 26-го янв. 1872.

Мой дорогой друг,

Я послал вам вчера — нет, позавчера — экземпляр моей повести. Надеюсь, что вы не будете слишком шокированы ее весьма вольной нравственностью².

Преданный вам
И. Тургенев.

P.S. Суббота утром. Я только что получил ‘Athenaeum’ — большое спасибо.

^а ‘досаду’ (франц.).

3097. Жюлю Этцелю

У меня не было для вас никаких особых новостей, я заходил лишь узнать, в Париже ли вы еще. По отношению ко мне вы — сама доброта, я сердечно благодарю вас и воспользуюсь вашим дружеским предложением. Я видел де Грамона, с понедельника мы непременно примемся за работу¹. Надеюсь, она будет окончена к концу февраля — и тогда вы решите, что с нею делать. Что же касается тома, думаю, надо подождать до следующей зимы².

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 26 января 72.

Мой дорогой друг,

Здесь все здоровы и вам кланяются. Вы говорите, что у вас совсем нет солнца — и у нас его не больше — но стоит до смешного теплая погода. Это гнилая зима, как говорят в России. Виардо почти устроились (наконец!) и скоро начнут понемногу принимать гостей и устраивать музыкальные вечера по пятницам.

Если вы получаете ‘Le Temps’, то, должно быть, видели там опровержение по поводу слухов о моей смерти³.

Пока еще нет, черт возьми!

Тысяча приветов и будьте здоровы.

Ваш И. Тургенев.

3100. А. А. Трубецкой

Все, что вы говорите мне — восхитительно, любезная княгиня — и я не ожидал стольких похвал!¹ Русская публика, кажется, достаточно оценила мою безделицу, — но критика по большей части сурова: меня находят недостаточно серьезным, — им бы хотелось, чтобы я занимался политикой, чтобы я затрагивал общественные вопросы, может быть, критика и права. Но дело сделано, и я рад, что вы прочитали это без скуки².

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Среда, 31 янв. 72.

Я отправился к Орлову, но не застал его дома, равно как и княгини³, надеюсь, что в другой раз мне повезет больше. Надо бы условиться насчет совместной поездки в Бельфонтен.

Все семейство Виардо чувствует себя хорошо, — в пятницу состоится первый музыкальный вечер. Наконец установили орган⁴.

Тысяча приветов всему Бельфонтену, очень сердечно пожимаю вам руку.

В<есь> в<аш>
И. Тургенев.

3107. Гюставу Флоберу

Вы приглашаете меня, оказывается, на пятницу, но у г-жи Виардо по пятницам музыкальные вечера, на которых я не могу не присутствовать. Хочу только сказать вам, что мне нужно быть дома без 1/4 десять. Надеюсь, это ничему не помешает¹. Тысяча приветов.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Понедельник.

Мой дорогой друг,

Ваш старый
И. Тургенев.

3108. П. В. Анненкову

Вот особа, которую я вам очень рекомендую: м-ль Мари Дюма, направляющаяся в Петербург на время Великого поста. Она восхитительно декламирует — а также совершенно замечательно играет шуточные пьески, маленькие салонные комедии и пр. Я уверен в том, что она вызовет сенсацию в Петербурге — в эту пору, когда театры там бездействуют. Помогите ей вашими советами и подскажите, как взяться за дело, чтобы ‘добиться цели’?

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 16 февраля 72.

Мой дорогой друг,

Я рассчитываю на нашу старую дружбу — и уверен, что вы охотно отдадите себя в ее распоряжение. Укажите ей, к кому нужно обратиться, чтобы выступить в концерте.

Говорю вам спасибо — и жму вашу руку.

Ваш И. Тургенев.

P.S. Сообщите м-ль Д<юма> адреса графа Соллогуба и Суворина¹.

3109. Людвигу Пичу

Мой благородный друг и благодетель Людвиг Пич!

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Суббота, 17 февр. 1872.

В самых лучших отношениях между двумя друзьями, как я заметил, наступает такой момент, когда один из них вдруг кажется другому мертвым псом и уже не может претендовать на какую-либо более высокую оценку. По разным симптомам и признакам я смог заключить, что этот мертвопсовый момент следует считать наступившим в отношении ко мне моих немецких пифий¹. Если это так — о, тогда Вам достаточно только промолчать — и мое исполненное предчувствий сердце всё поймет! Однако оно не разобьется. Если же я ошибаюсь — ошибаться свойственно человеку — тогда молвите хоть слово — и это доставит мне большую радость².

Здесь с Францией и Парижем дело обстоит очень плохо³, с семьей Виардо — хорошо. В конце марта я поеду в Петербург через Берлин.

Моя звенящая голосами жаворонков повесть потерпела фиаско⁴.

Передайте приветы семье — и будьте здоровы.

Ваш И. Тургенев.

3115. Полине Брюэр

Уведомляю тебя, что в понедельник в 3 ч. 40 я прибываю в Клуа с пилюлями, устрицами, лососиной и одеколоном.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Суббота, 9 марта 72.

Дорогая Полинетта,

Гастон должен только меня встретить с Философом¹. Целую тебя.

И. Тургенев.

3118. Кларе Тургеневой

У нас с Ханыковым было намерение отправиться в Вербуа завтра, в четверг, но возникли всякого рода препятствия — и потому я прошу у вас разрешения отложить этот визит до четверга на будущей неделе — теперь уже наверняка¹.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Среда, 13 марта 72.

Сударыня,

Надеюсь, что вы все в добром здравии, и шлю вам тысячу приветов.

Весь ваш
И. Тургенев.

3122. Людвигу Пичу

Любезнейший Пич, мне следовало бы давно ответить на Ваше столь дружеское письмо¹ — но я очень ленивое животное! Хотя вовсе не неблагодарное! Я очень обрадовался, когда узнал, что Вы всё еще любите меня — и упрекал себя, что усомнился в этом.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Понедельник, 18 марта 72.

Жизнь здесь идет вполне сносно. Г-жа Виардо дважды пела — в консерватории и в цирке Паделу, с огромным успехом — это подняло ее настроение — она чувствует себя весело и бодро — однако работает слишком много. Семейству также живется хорошо. Я пока болтаюсь без дела и готовлюсь к поездке в Россию. Париж я покидаю 20-го апреля — еду через Баден-Баден, где пробуду несколько дней, в Берлин и потом дальше. 25-го апреля — приблизительно — мы с Вами увидимся наверняка².

Здесь выставка картин, эскизов и т.п. А. Реньо (того самого Реньо, который так несчастливо был застрелен в прошлом году за несколько дней до заключения мира). Она заслуживает того, чтобы специально приехать сюда и посмотреть ее. Реньо — бесспорно величайший колорист нового времени. И ведь еще многое могло бы из него выйти!³

Итак — передайте приветы всем друзьям и семье. Будьте здоровы и бодры — и до свиданья!<...>

3123. Гюставу Флоберу

Старина Флобер, я позабыл предупредить вас вчера, чтобы вы не проговорились Виардо или в его присутствии о том, что я обедал у принцессы¹, он питает сильнейшую ненависть к Империи (я вам как-нибудь скажу почему) и был бы огорчен, узнав, что я посещаю его врагов. Г-жа В<иардо> знает, где я был. Вас ждут сегодня вечером. Кроме меня, никого не будет.

До свидания.

Ваш верный И. Т.

Четверг.

3124. Полине Брюэр

Мне было совсем невесело так мало пробыть с тобой¹ — но прямо с вокзала я пошел к дантисту, который меня так изувечил, что я был вынужден пойти к другому. И это еще не конец — я по-прежнему мучаюсь из-за своего проклятого зуба: обнаружилось воспаление надкостницы. Это очень неприятно, уверяю тебя — но остается только терпеть, другого средства нет.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 22 марта 1872.

Моя дорогая Полинетта,

Надеюсь, что ты хорошо заботишься о себе², обещаю тебе навестить родителей Гастона до Пасхи и еще раз даю слово не уезжать, не повидав тебя³. Пока целую вас обоих.

И. Тургенев.

3125. М. Г. Пецольд

Я получил Ваше любезное письмо и одновременно с ним письмо редактора ‘Nordische Presse’ — г-на Беренса, в котором он просит меня не откладывать публикацию ‘Вешних вод’ далее, чем до 1-го апреля¹. Однако я не смогу быть в Петербурге раньше 20-го апреля — и потому решаюсь, в надежде на Вас, милостивая государыня, дать свое согласие на незамедлительную публикацию, если это и его удовлетворит. Нет никакой необходимости в том, чтобы г-н Анненков сам редактировал перевод: как я уже сказал, судьбу своей повести я передаю полностью в Ваши руки².

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 22/10 марта 1872.

Многоуважаемая г-жа ф<он> Пецольд!

Мне доставит большую радость лично познакомиться с Вами³, а до тех пор прошу Вас принять уверение в моем искреннем почтении.

Преданный Вам
И. Тургенев.

^а Россия. С.-Петербург. Г-же фон Пецольд (франц.).

Russie.
St.-Ptersbourg.
M-me de Pezold^a.
В С.-Петербурге, на Моховой, No 14 — 8.
Г-же М. фон Пецольд^б.

^б Написано по-русски.

3126. Людвигу Фридлендеру

На днях получил 3-ю часть Вашей ‘Истории римских нравов’ — и шлю Вам горячую благодарность за этот прекрасный подарок¹. Я не сомневаюсь, что этот том доставит мне такое же наслаждение, как и первые два. Тотчас же принялся за чтение. Как великолепно и убедительно написана уже первая глава о ‘роскоши’!

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Пятница, 22 марта 72.

Многоуважаемый господин профессор,

Я провел большую часть зимы здесь и в конце апреля еду в Россию. Мне всё же хотелось бы наконец исполнить свое обещание и посетить Вас в Кенигсберге! Во всяком случае я два дня пробуду в Берлине (как обычно, в отеле ‘С.-Петербург’) — и извещу Вас.

Итак — надеюсь — до свидания и большое спасибо! Дружески жму Вашу руку.

Преданный Вам
И. Тургенев.

P.S. Семейство Виардо чувствует себя здесь прекрасно. Все Вам дружески кланяются.

Prusse^а.
Господину профессору Л. Фридлендеру
в Кенигсберге.

^а Пруссия (франц.).

3128. Эмилю Дюрану

Я только что получил ваше письмо¹ и, поскольку мое путешествие отложено недели на две (я уезжаю из Парижа лишь 25 апреля), признаюсь, был бы очень рад получить те 65 страниц, о которых вы мне пишете, если вас это не слишком затруднит².

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Суббота, 23/11 марта 1872.

Милостивый государь,

Вот что произошло со времени моего последнего письма: от некоего г. Шарля де Кутули, брата одного из редакторов ‘Avenir National’ и ‘Temps’^а, я получил рукопись полного перевода ‘Вешних вод’ с просьбой разрешить его напечатать. Мне оставалось лишь ответить ему отказом, так как я уже дал слово, и я назвал ему ваше имя. Тогда он возобновил попытку, попросил у меня ваш адрес и теперь, как будто, намерен предложить вам денежную компенсацию. Я сообщил ему ваш адрес, повторив при этом, что, насколько я понимаю, окончательно договорился с вами и связан словом. Его перевод хорош, но, поскольку у меня все основания не сомневаться в высоких достоинствах вашего, я лишь предупреждаю вас обо всем этом, предоставляя вам в этом деле полную свободу действий. Я считаю вас своим переводчиком⁴.

А пока прошу вас прислать мне начало вашей работы и принять уверение в моих лучших чувствах.

Ив. Тургенев.

3129. Полине Брюэр

2000 франков будут отправлены завтра — и ты их получишь послезавтра. Я очень спешу, завтра напишу подробнее — я только хотел как можно скорее сообщить тебе об этом. Чувствую я себя лучше. Целую тебя, до свидания.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Вторник.

Дорогая девочка,

И. Тургенев.

3130. Полине Брюэр

Вот обещанные 2000 франков. Немедленно уведоми меня об их получении.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Среда, 27 марта 72.

Дорогая девочка,

Я еще не видел родителей Гастона — но отправлюсь к ним завтра. Целую вас обоих.

Мой дорогой друг, Вот что я вам отвечу: у меня действительно есть полный перевод (г-на де Кутули) моей повести¹ — но я не могу дать его в ‘Temps’ — потому что в начале года дал г-ну Э. Дюрану в С.-Петербурге разрешение на ее перевод — и получил пока около двух третей этого перевода. Остальное прибудет не ранее, чем через две-три недели. Я вынужден был написать г-ну де Кутули, что, к моему большому сожалению, из-за данного мною слова его перевод нельзя опубликовать. Следовательно, надо еще подождать. Но вся рукопись будет у меня до моего отъезда в Россию — и вы получите ее немедленно.

Улица Дуэ, 48
Воскресенье утром.

Я в восторге, что в ‘Le Temps’ согласны меня печатать — и очень рад иметь с ними деловые отношения. Тысяча приветов и до свидания.

И. Тургенев.

^а Так в тексте публикации.

3141. Эдмону де Гонкуру

Спешу исправить свою оплошность, которую я только что заметил. Я предлагал вам встретиться в четверг — но в этот день я как раз обедаю за городом у родственников, которым дал обещание еще две недели тому назад¹. Не подойдет ли вам будущий понедельник вместо четверга? Я еще не получил вашего ответа — но, если вы ничего мне не сообщите, я буду считать, что это означает ‘да’.

Улица Дуэ, 48.
Понедельник, 8 апреля 72.

Сударь,

Тысяча извинений и столько же приветов.

И. Тургенев.

3144. Эдмону де Гонкуру

Я очень опасаюсь, что вы не получили двух писем, которые я вам послал¹ — так как ничего не ответили на мой вопрос о месте нашей встречи. А между тем я точно написал ваш адрес. Сегодня я делаю еще одну попытку — дабы уведомить вас, что я вынужден уехать сегодня вечером в Брюссель, где пробуду 2—3 дня, и поэтому не смогу пообедать с вами завтра, в понедельник, как предлагал в своем последнем письме. Напишите же мне несколько слов, я получу их по возвращении, и они докажут мне, что мои записки до вас доходят.

Улица Дуэ, 48.
Воскресенье, 14 апреля 72.

Сударь,

Дружески жму вам руку.

Совершенно вам преданный
Ив. Тургенев.

3149. Полине Брюэр

Жди меня в субботу в 3 ч. 40 мин. Я вынужден буду уехать обратно на следующий же день — так как во вторник я должен выехать из Парижа, чтобы отправиться прямо в Москву. Только что умерла жена моего брата¹. Я тебе все это расскажу. А пока целую вас обоих.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Четверг.

Дорогая Полинетта,

И. Тургенев.

3150. Жюлю Этцелю

Вот, мой дорогой друг, эта рукопись целиком¹.

Понедельник.

3158. Кларе Тургеневой

Благодаря оплошности прислуги — ваше письмо передано мне только сейчас — спешу отправить вам ответ с посыльным. Виардо, который уже знаком с Альбертом и который будет очень рад познакомиться с Пьером, должен сегодня все утро пробыть на Выставке — а потому он предлагает молодым людям прийти к нему завтра между полуднем и часом. Я же буду у вас сегодня между 1 ч. и 2-мя — посмотрю ваши картины, а от вас, может быть, мы сможем отправиться вместе на Выставку, которая очень хороша в этом году.

Улица Дуэ, 48.
Суббота утром.

Сударыня,

Я решительно уезжаю в понедельник вечером.

До свидания и тысяча приветов.

И. Тургенев.

3160. Эдмону де Гонкуру

Завтра я отправляюсь в Россию — но мне не хочется уезжать, не сказав вам, сколь я сожалею, что больше не виделся с вами с того дня, который мы так чудесно провели у вас¹. Это, разумеется, моя вина, я сам знаю, но от этого мои сожаления еще горше. Словом, надеюсь, что, когда я вернусь, всё будет по-иному. Я прочитал ваши книги² с живейшим интересом, я не всегда разделял вашу точку зрения — но постоянно находился под обаянием maestria^а художника.

Улица Дуэ, 48.
Вторник, 14 мая 72.

Сударь,

Позволяю себе послать вам одну из моих книг, которую вы, вероятно, не читали.

Сегодня же я напишу Флоберу. Мне говорили, что он должен скоро приехать в Париж³. Пожмите ему от меня покрепче руку и примите уверение в моих искренне сердечных чувствах.

Совершенно вам преданный

И. Тургенев.

^а мастерства (итал.).

3162. Камилю Сен-Сансу

Ну, carissimo^a Сен-Санс, как там обстоят дела с ‘Прялкой Омфалы’¹, которую я должен отвезти в Москву и вручить Рубинштейну?² — Вчера мы напрасно ждали вас³. Я еще остаюсь здесь до понедельника вечера⁴. Так что у вас еще есть время завершить копирование. А сделать надо вот как: завтра в воскресенье на улице Дуэ состоится большая танцулька, без всяких церемоний — по случаю моего отъезда. Она начнется ровно в половине девятого. Приходите, приносите рукопись, танцуйте — танцевать будут все — и будете умницей, а мы договоримся обо всём, что надо будет сделать в Москве. До встречи, не так ли?⁵

Суббота утром,
Улица Дуэ, 48.

В<есь> в<аш> И. Тургенев.

P.S. Приглашен музыкант! Так что ваши пальцы оставят в покое⁶.

^а дражайший (итал.).

3163. Теофилю Готье

Отправляясь в довольно длительное путешествие в Россию¹, я чувствую потребность сказать вам, сколь я сожалею, что мы так и не встретились больше после того приятного обеда у нашего друга Флобера, на котором мы с вами оба присутствовали², надеюсь, что в будущем году мне повезет больше. Теперь же позвольте мне сказать несколько слов о другом. Еще во время первого моего посещения Салона мне понравилась одна картина Бланшара (No 149, очень неудачно названная ‘Куртизанка’) — и я, не потому что купил ее, нахожу, что это самое прекрасное женское тело из всех выставленных в Салоне. Но, кажется, никто не разделяет моего мнения. Никто о ней не говорит — дамы находят ее уродливой и т.д. Должен признаться, меня это немного смущает. Нет надобности говорить, что я не прошу вас о какой-то рекламе, мне просто хотелось бы узнать ваше мнение — ибо я чувствую в вас не только большого писателя, но, при всей вашей снисходительности, и большого критика. Если вы даже ничего не скажете — я буду знать, как к этому отнестись. Мне по-прежнему нравится моя бедная отверженная картина, и она будет мне нравиться несмотря ни на что, но ваше одобрение было бы мне сильной поддержкой³. Прошу извинить меня за то, что надоедаю вам — и льщу себя надеждой, что вы знаете меня настолько хорошо, чтобы, не стесняясь, просто-напросто забыть об этом письме и о моей просьбе. Это ни в коей мере не уменьшит той искренней симпатии, которую к вам питает

Улица Дуэ, 48.
Суббота, 19 мая 1872^а

Любезный господин Готье,

ваш И. Тургенев.

3164. Жюлю Этцелю

Дорогой друг, жаль, что вы не пришли вчера вечером. Вы бы развлеклись¹. Я уезжаю завтра вечером в Россию и не надеюсь, что смогу позавтракать с вами — как обычно, я отложил всё на последнюю минуту — и мне предстоит тысяча дел.

Улица Дуэ, 48.
Суббота, 19 мая^а.

Я вовсе не намерен хоронить бедную Джемму — нет нужды говорить, как я вам благодарен за искренность². Повесть вы скоро получите, или же я сам привезу ее, осторожно сокращенную и в таком виде, чтобы можно было представить ее публике³.

Передайте, пожалуйста, г-же Этцель мои извинения: я ее совсем не узнал — в самом деле, я убежал, как вор…

Звонарева я увижу и поговорю с ним в соответствии с вашим желанием: это существо почти неграмотное, как и большинство русских издателей — но я считаю его славным малым⁴. Только он не умеет соблюдать орфографию ни в буквальном смысле, ни в переносном. В сущности — это крестьянин.

А вот Вольф — это другое дело. Ему пальца в рот не клади: укусит до крови.

В России тем, кто умеет держать перо, платят огромные деньги — потому что почти нет конкуренции. Эти фантастические цены исчезли бы с ‘распространением просвещения’ — если выражаться академическим языком. А пока мы пользуемся тем, что рано родились.

Сердечно жму вам руку, тысяча приветов и до свидания.

Совершенно вам преданный
И. Тургенев.

3165. Полю Бурже (?)

Кажется, эти юные девицы¹ плохо сосчитали — нам требуется 10 (десять) молодых людей, считая вас — в конце концов, приводите столько, сколько сможете. Начинается это спозаранку — 8 ¹/₂ — тут же пускаемся в пляс — музыкант нанят железный — прохладительные напитки, игры и забавы в изобилии — от этого улица Дуэ будет содрогаться две недели².

Улица Дуэ, 48.
Воскресенье.

Мой дорогой Поль,

До вечера — на поле брани!!!

Весь ваш
И. Тургенев.

3169. Клоди Виардо

Только что полученная мною телеграмма очень меня огорчает и заботит. У твоей мамы экзема, поражена вся рука, и выздоровление будет длительным… Я спрашивал о подробностях музыкальной пятницы, но ее, очевидно, не было¹. Прошу тебя, безотлагательно напиши мне в Москву (у твоей мамы есть мой адрес, но пишу его тебе снова: Г-ну И. Т., Москва, ул. Пречистенка, дом Тургенева)² — и сообщи:

С.-Петербург.
Гостиница ‘Демут’, No 8.
Воскресенье, 26/14 мая 1872.

Дорогая Диди,

Велика ли сыпь? Ведь не может быть, чтобы она захватила всю руку?!.. Скажи мне точно, до какого места она распространилась?

Сильно ли страдает мама? Может ли она владеть рукой? Может ли она выходить или ей велено оставаться дома?

Что говорят доктора? Приходил ли к ней Фриссон? Какое лечение ей предписано? Мешает ли боль сну?

Прошу тебя, моя крошка Диди, не поленись и поскорее ответь на мои вопросы — и не скрывай от меня правды, какой бы неприятной она ни была.

Болезнь твоей бедной мамочки очень меня тревожит. Darum hatte Ich das Herz so schwer, als Ich abreiste^а.

Расскажи мне также, что вы поделываете, много ли вы танцевали в понедельник, видела ли ты на Выставке картину Шентреля³ и мою ‘Чаровницу’⁴ и т.д. Мне не надо говорить тебе, какими ценными и дорогими кажутся мне здесь подробности, которые тебе там могут показаться малоинтересными.

Я написал вчера твоей маме и напишу еще сегодня вечером⁵, и мое письмо уйдет завтра, следовательно, ты знаешь, что я делал до вчерашнего утра. В течение вчерашнего дня, а он был ужасен — дождь лил непрерывно — я нанес несколько визитов, пошел на выставку русских картин в Академии художеств, обнаружил там только гадкую мазню — похоже, что все хорошие картины отосланы в Лондон (где тоже проходит выставка). Очень скромно пообедал в Английском клубе со старым другом Анненковым — и провел вечер у другого старого друга⁶. Рано лег спать — вот и всё!

С утра стоит прекрасная погода — небо великолепного голубого цвета — звонят во все колокола по случаю воскресенья, впереди у меня много дел, а я еще хочу сходить в Эрмитаж посмотреть его живописную коллекцию — и увижу, красивее ли коровы настоящего Пауля Поттера, чем моя⁷.

Но здоровье твоей мамы, словно черная точка, все время стоит у меня перед глазами.

Очень нежно целую тебя, как и дорогую Мариандль — и толстяка Поля⁸.

Будьте все здоровы и не забывайте

вашего старого друга
И. Тург<енева>.

P.S. Поцелуй также от меня маму, папу и м-ль Арнхольт, если она позволит. Лапопожатие — Квигглю.

^а Вот почему мне было так тяжело на сердце, когда я уезжал (нем.)

3180. Полине Брюэр

Только что получил твое письмо и спешу ответить — без конца повторяя себе, что я большой лентяй, потому что не написал тебе до сих пор¹.

Москва.
Пречистенский бульвар.
В доме Удельной конторы.
Пятница, 26 мая/7 июня 1872.

Дорогая Полинетта,

Я живу не у своего брата, хотя вижу его ежедневно — его дом еще перестраивается, и я воспользовался старинным гостеприимством своего друга Маслова, управляющего московской Удельной конторой. Мой брат глубоко потрясен смертью жены — однако я не думаю, что он решится уехать из России. Поэтому все мои планы рухнули. Я очень благодарен милому Гастону за все его старания и за очень подробное и точное письмо, которое он написал — и которое, между прочим, задержалось в пути. Я прошу его извинить меня за то, что причинил ему все эти бесполезные хлопоты — ввиду возможного решения моего брата, однако дело-то может еще и осуществиться, если не в этом месте — так в другом, и если не за счет моего брата — так за мой. Пока что всё еще неопределенно². Надеюсь, что здоровье Гастона совсем поправилось, сейчас не время болеть.

В отношении крестин ты можешь на меня рассчитывать³, что касается 3000 франков — я не смогу вам их послать ранее конца июня, а может быть, я их привезу⁴ сам вместе со знаменитой шубой из астраханской мерлушки⁵. У нас здесь была ужасная жара и засуха, которые поставили урожай под угрозу: нужно приготовиться к плохому году и к ничтожно малым доходам⁶.

А пока целую вас обоих от всего сердца — и говорю вам: до свидания!

И. Тургенев.

P.S. Продолжай писать мне по адресу брата: он проще, а дом брата в двух шагах отсюда.

3181. Полине и Луи Виардо

<...> У меня в настоящий момент сильный приступ холеры¹, настоящей, и я боюсь, что не выкарабкаюсь. Пока у меня еще есть время, хочу сказать вам, что последние мои мысли — с вами, и горечь смерти сильно возрастает при мысли, что она застигла меня вдали от всего, что я любил и люблю в этом мире. Прощайте! Прощайте! <...>

3182. Луи Виардо

Приношу вам свою благодарность за все заботы, которыми вы окружили ‘Чаровницу’¹ и за то, что взяли на себя труд сообщить мне все эти подробности. Я рад, что Бланшар получил свою медаль, полагаю, что он ее вполне заслужил, но я также полагаю, что не будь вас, она уплыла бы у него из-под носа². Благодаря г-ну Дюлу она приоделась, и, будучи проездом в Париже, я увижу ее на почетном месте в галерее. Кстати, на какое время назначен ваш отъезд в Валери-сюр-Сомм?³ Определен ли день?

для Виардо

Москва, 2/14 июня 1872.

Дорогой друг,

Со времени моего приезда в Петербург и в Москву, я видел немало русских картин, но ничего выдающегося нет, если не считать картины г-на Ге ‘Петр Великий, допрашивающий своего сына’⁴, о которой я, кажется, вам уже говорил. У него есть намерение отправить ее на ближайшую Выставку, и, думаю, выглядеть она там будет неплохо.

Никаких больше новостей о Выставке я вам сообщить не могу — в первый день — т.е. во вторник — я ее осмотрел весьма бегло, а потом заболел. Но вот я выздоровел и собираюсь туда вернуться. Клетка своеобразна и не похожа ни на что виденное до сих пор, остается узнать, какую птицу в нее посадили. До сих пор иностранцев объявлено мало⁵.

Я написал г-же Виардо относительно ‘Короля Лира’ в ‘Indpendance Belge’⁶, думаю, что здесь ничего не поделаешь… кроме того, чтобы отныне иметь дело только с ‘Revue des 2 Mondes’.

До скорого свидания, а пока будьте здоровы и тысяча приветов

от совершенно вам преданного
И. Тургенева.

P.S. В России очень хотят окончательного установления во Франции Республики⁷.

3183. Софии де Губернатис

Я только что получил ваше письмо от 1-го июня, пересланное мне из Парижа¹. Спешу дать вам необходимое разрешение, желая в то же время, чтобы вы не ошиблись в сделанном вами выборе моего произведения².

Москва, 15/3 июня 1872.

Сударыня,

Я могу лишь чувствовать себя польщенным, видя, что вы соблаговолили допустить меня в журнал, столь умело руководимый г-ном де Губернатисом.

Примите, сударыня, выражение моего самого глубокого почтения.

P.S. Начиная с августа месяца адрес мой снова будет: Париж, улица Дуэ, 48.

3186. Полине Брюэр

Я получил твою телеграмму — и немедленно послал ответ через Виардо¹, потому что здесь не хотели принять прямую телеграмму в Клуа. Сейчас ты, должно быть, уже совсем успокоилась, я удивляюсь, что ты не получала от меня известий. Я писал тебе дважды: один раз из Петербурга — а второй раз из Москвы². В этом втором письме я говорил тебе, что нужно решительно отказаться от мысли, что мой брат поселится во Франции³, и тем более, что он пойдет ради этого хотя бы на малейшие расходы, он стал еще более скупым, чем когда-либо — теперь, когда у него никого больше нет: он копит деньги, отказывая себе во всем, и не изменит своего образа жизни. Каждый получает удовольствие в том, в чем он его находит — и тут уж ничего не изменишь.

Москва.
В доме Удельной конторы.
Пречистенский бульвар.
Среда, 6/18 июня 1872^а.

Дорогая Полинетта,

Я отчасти рассчитывал также и на него, когда обещал тебе 3000 франков — но я не принял в расчет мнение хозяина — и предстоящий плохой урожай⁴. Однако я не теряю надежды привезти тебе хотя бы часть этой суммы, когда поеду в Ружмон крестить пухленького младенца⁵, которого ты не преминешь себе подарить.

А пока будь здорова — и в случае необходимости непременно пошли мне телеграмму. Целую вас обоих, а про астраханскую мерлушку не забуду⁶.

И. Тургенев.

3188. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, только что получил твое письмо. Рад видеть, что твои волнения улеглись — и с нетерпением жду какой-нибудь хорошей, очень радостной телеграммы¹.

Москва.
Пречистенский бульвар,
в доме г-на Маслова.
Среда, 14/26 июня 1872.

Я пробуду здесь еще 5 — 6 дней по милости подагрического припадка, который, как гром, грянул неделю тому назад и пригвоздил меня к дивану. Я этого не ожидал — после продолжительного и жестокого припадка, который был в сентябре — октябре прошлого года. К счастью, припадок не слишком сильный, и я надеюсь, что с завтрашнего дня уже смогу надевать домашнюю туфлю. Если ничто не помешает, я приеду в Париж около 15 июля — может быть, раньше — и живо отправлюсь к тебе².

Я очень огорчен, что не могу послать деньги, которые я тебе обещал — совершенно добровольно, как ты помнишь. Ни Гастон, ни ты ничего у меня не просили. Несмотря ни на что, я не теряю надежды, что смогу это сделать, то есть привезти тебе немного денег. Этот год у нас очень плохой³, хотя и обещал быть великолепным — тут уж я ничего не могу сделать, нужно смириться. Что касается моего брата, который, конечно, очень богат, то он не одолжил бы мне и 50 франков — а ты говоришь о 50, 60 тысячах!! Пойми же наконец, что он всегда был скупым, но что сейчас он стал таким Гарпагоном, которым дал бы мольеровскому несколько очков вперед. С этим — покончено — и об этом больше нечего и думать⁴.

До сих пор я выполнял все свои обязанности — даже с лихвой — и буду очень рад продолжать в том же роде — но нельзя же сделать невозможное⁵.

Итак, до скорого свиданья, очень крепко целую вас обоих — и дай Бог, чтобы к нашей встрече я уже стал дедушкой!

И. Тургенев.

3192. Гюставу Флоберу

Вы сообщили мне свои планы на лето¹ — а вот мои:

Москва.
26 июня 1872.

Мой дорогой друг,

NB В настоящее время я нахожусь в Москве, прикованный скверным припадком подагры к дивану. Я почти не ожидал этого после жестокого припадка в октябре прошлого года — это повторяется слишком часто, и меня слишком уж много поздравляют (‘залог долгой жизни’ и т.д., и т.п.). К счастью, припадок не особенно сильный, и я могу надеяться покинуть столицу всея Руси в воскресенье или в понедельник. Сегодня у нас среда.

Я помчусь стрелой в Париж, оттуда в Турень, к дочери, которая вот-вот сделает меня дедом², оттуда в Валери-сюр-Сомм, где снова увижу моих старых друзей Виардо. Там я стану бродить без дела и, если смогу, работать, а затем отправлюсь в Париж, чтобы повидать некоего Флобера, которого очень люблю и с которым поеду или к нему в Круассе, или в Ноан к г-же Санд, которая, кажется, хочет нас там видеть³. А затем, начиная с октября месяца — Париж. Вот так-то!

Мой дорогой друг, старость — это тяжелое тусклое облако, которое заволакивает будущее, настоящее и даже прошлое, омрачая и разрушая воспоминания. (Боюсь, что это очень плохо звучит по-французски — но ничего не поделаешь.) Надо защищаться от этого облака! Мне кажется, что вы делаете это недостаточно. Я действительно думаю, что наше совместное путешествие в Россию было бы вам полезно⁴. Я только что провел целых 4 дня не в стоге сена, правда⁵, но в аллеях старого деревенского сада, полного сельских ароматов, земляники, птиц, дремлющих лучей солнца и теней, а вокруг — двести десятин волнующейся ржи! Это было чудесно! Замираешь с каким-то ощущением торжественности, бесконечности — и отупения, в котором есть нечто и от зверя и от Бога. Выходишь из этого состояния словно после какой-то сильнодействующей ванны. А затем снова вступаешь в привычную житейскую колею.

Св. Антоний не должен отчаиваться. Пусть он мужественно идет до конца!⁶

Мне известно, что вы присутствовали на прекрасном музыкальном вечере у г-жи Виардо. Публика, как будто, осталась довольна.

Вы ничего не говорите мне о моей картине. Она вам не нравится — или вы ее не видели?⁷

Прощайте и до встречи, мой дорогой друг… Будем высоко держать голову, пока ее не захлестнет волной.

Сердечно вас обнимаю.

Ваш И. Тургенев.

3193. Ф. Н. Тургеневой

Мой управляющий, приехавший из деревни, только что доставил мне ваше письмо, и я спешу ответить на него¹. Я действительно хорошо знал Мериме в последние годы его жизни — очень любил его — и думаю, что хорошо изучил его характер. Я охотно предоставляю себя в распоряжение г-на де Ломени и сообщу все необходимые ему сведения — хотя, по правде говоря, предпочел бы другого панегириста или, вернее, другого биографа — и не потому, чтобы я хоть в малейшей степени сомневался в таланте г-на Ломени — но у него с Мериме слишком мало точек соприкосновения: это две слишком различные натуры. Я храню о Мериме добрые воспоминания, поэтому мне хотелось бы, чтобы ему было в полной мере воздано по его заслугам — и я буду рад содействовать этому. Отдаю себя в полное распоряжение г-на де Ломени². Только — когда и как произойдет наше свидание? Я вернусь в Париж к 10 июля — но для того, чтобы тотчас же отправиться к дочери, которая к тому времени, надеюсь, сделает меня дедушкой³, только по возвращении оттуда и перед поездкой в Сен-Валери-сюр-Сомм, где я думаю пробыть до октября, я смогу побывать у вас в Вербуа — и тогда мы могли бы встретиться с ним. В любом случае я сообщу вам о дне моего приезда в Париж⁴. Что же касается писем Мериме, то их у меня, действительно, около сотни — в том числе есть очень любопытные — но вся моя переписка находится в Баден-Бадене — и лишь к началу зимы будет у меня в Париже. Вообще-то эти письма в несколько… раблезианском стиле, но ведь речь идет не о том, чтобы их цитировать⁵. Всё это можно устроить — если г-н де Ломени согласится подождать до октября или до ноября.

Москва.
27/15 июня 1872.

Дорогая мадемуазель Фанни,

Я счастлив, что все вы в добром здравии — и надеюсь, что эту зиму вы проведете с нами в Париже — хотя бы для того, чтобы разобрать бумаги Николая Ивановича. Все, кто читал привезенную мною книгу, в восторге от нее, ‘Вестник Европы’ отозвался о ней с большой похвалой⁶. Мне пришлось видеть лишь немногое из того, что здесь сейчас происходит, вот уже скоро неделя, как у меня подагрический припадок, понемногу это проходит, но как только я смогу кое-как передвигаться, надо будет уезжать.

Сердечный привет вашей матушке и всем вашим, сердечно пожимаю вам руку и говорю: до свидания.

И. Тургенев.

P.S. Поскольку вы верите в мои предсказания, знайте, что нечего опасаться даже от гамбеттистского правления⁷, мир в Европе обеспечен на 2—3 года по крайней мере. А дальше — всё может быть!

3196. Полине Брюэр

Вот наконец я и вернулся, хромой по милости подагры, но, впрочем, здоровый. Я послал справиться о тебе к родителям мужа. Говорят, что ты чувствуешь себя прекрасно — это меня очень обрадовало — но я-то надеялся, что ты уже на что-то решилась¹. Сообщи мне, когда я должен приехать — я привез 1500 ф-в. Хочешь ли ты, чтобы я послал их тебе, или я могу их передать здесь? Жду ответа.

Париж.
Улица Дуэ, 48.
Среда, 10 июля 72.

Дорогая Полинетта,

Очень нежно целую тебя и Гастона.

И. Тургенев.

3198. Жюлю Этцелю

Вот, мой дорогой друг, две фотографии — выбирайте, а когда через 10 дней я вернусь — то напишу на выбранной вами, что очень вас люблю.

15 июля, понедельник.
Улица Дуэ, 48.

Тогда же я вручу вам рукопись — я собираюсь сделать последнее усилие! Как это противно — когда нужно перечитывать собственное сочинение. Для Дюрана я оставляю записку. Даю ему ваш адрес¹.

Вылечивайтесь скорее от вашего бронхита. Подагра меня немного отпустила — сегодня я еду в Сен-Валери-сюр-Сомм, дом Рюо.

Сердечно жму вашу руку.

И. Тургенев.

3200. Людвигу Пичу

Pietchissime carissime^a — Вы уже знаете, что я опять с Вами разминулся¹! Это именно рок — как в ‘Belle Hl&egrave,ne’^б,². Теперь я живу здесь в прелестном, в высшей степени живописном и тихом месте³ — но, увы, опять подагра, и я едва ползаю на 2 костылях. Проклятая болезнь тянется теперь больше месяца. Посмотрим, что будет дальше.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Суббота, 19 июля 1872.

Все семейство В<иардо> пребывает в полном здравии. У всех чудовищный аппетит, все спят, как великаны — и основательнейшим образом предаются лени. Одно только не совсем в порядке: у г-жи Виардо большой палец руки все еще опух и болит. Вновь пришлось мне вспомнить известную берлинскую мазь, которая однажды мне так помогла. Если не ошибаюсь, приготовлял ее некто Циммерман, лекарь или цирюльник, Розенталерштрассе, 20. Будьте так добры, любезнейший Пич, подите немедленно туда, купите небольшую баночку и пришлите ее сюда — не теряя времени — или, если не успеете, хотя бы в Париж, улица Дуэ, 48, на мое имя. Вы можете вложить этот маленький пакетик в почтовый конверт. Пожалуйста, сделайте это как можно быстрее!

Я стал дедушкой — наконец-то! Позавчера моя дочь родила маленькую, по-видимому, совершенно здоровую дочурку.

Всего Вам хорошего, передайте привет семье и друзьям. Я остаюсь здесь до конца сентября.

Vale et me ama^в.

И. Тургенев.

^а Дражайший Пич (лат.).

^б ‘Прекрасной Елене’ (франц.).

^в Будь здоров и люби меня (лат.).

3201. Эмилю Дюрану

Я приехал в Париж 8 числа этого месяца и пробыл там неделю, к сожалению, консьерж не передал мне вашей визитной карточки, и я был лишен возможности узнать ваш адрес. Уезжая, я оставил для вас дома письмо и очень просил бы вас послать за ним¹. В этом письме я говорю о неприятном инциденте с Франчески и о той компенсации, которую я рассчитывал вам предложить, ибо ни редакция ‘Temps’, ни редакция ‘Revue des Deux Mondes’, не желают печатать сочинение, уже утратившее новизну². Этим несчастным ‘Вешним водам’ положительно не везет³. Через неделю я должен возвратиться в Париж, и, если вы пожелаете, мы сможем встретиться и обсудить, что нам следует делать. Одновременно я верну вам рукопись⁴. Само собой разумеется, что я безоговорочно разрешаю вам опубликовать ее отдельной книгой. Этцель (издатель, мой друг и милейший человек) охотно это сделает⁵. Обратитесь к нему от моего имени, он даже сказал мне, что, несмотря на перевод в ‘Nord’, не исключена возможность найти такую парижскую газету или журнал, которые приняли бы вашу рукопись и опубликовали⁶.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Воскресенье, 21 июля 1872.

Милостивый государь,

Этцель уже опубликовал несколько томов моих сочинений⁷, он мог бы выпустить новый том, включив в него ‘Внешние воды’, а также, быть может, ‘Стук, стук, стук!’ и ‘Бригадира’, или ‘Историю Ергунова’, или ‘Короля Лира’, которые появились только в ‘Revue des Deux Mondes’, но, повторяю, мы переговорим обо всем этом в ближайшее время в Париже⁸. Я уведомлю вас накануне моего отъезда отсюда.

А пока прошу вас принять уверение в моем глубоком уважении.

Ив. Тургенев.

3204. Полине Брюэр

Я был чрезвычайно обрадован, получив письмо от милого Гастона¹, и с лихвой возвращаю дорогой маленькой Жанне поцелуй, который мне посылают от ее имени. Я очень рад, что всё идет хорошо — будь по-прежнему осторожна и благоразумна — и ничто не помешает твоему счастью, и нашему тоже. Моя мерзкая, отвратительная подагра держит меня с большим упорством, чем когда-либо — и я пишу тебе лежа в постели, о чем ты можешь догадаться по моему почерку², из-за этого я и не могу до сих пор с уверенностью назначить время моего приезда в Ружмон, но я ни на минуту не замедлю известить тебя о своем выздоровлении³. Еще немного терпения, и всё уладится.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Среда, 23 июля 72^а.

Дорогая Полинетта,

В ожидании удовольствия увидеть вас, нежно целую всех троих. Надеюсь, что скоро смогу тебе написать.

И. Тургенев.

3206. Эмилю Дюрану

Никогда еще у меня не было припадка подагры более упорного, чем тот, который мучает меня вот уже скоро полтора месяца. Только вчера мне удалось наконец отбросить свои костыли, и я никак не смог бы вернуться в Париж ранее конца будущей недели, надеюсь, однако, что к тому времени я уже буду в состоянии это сделать. Вы будете предупреждены накануне моего приезда.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Пятница, 26 июля 1872.

Милостивый государь,

Я никогда не сомневался в приеме, который вам окажет Этцель, это добрый и чуткий человек, и я уверен, что вы с ним отлично договоритесь¹.

Как я узнал, г. Франчески в настоящее время находится в Валери. Я согласен написать ему, хотя и не смогу себе представить, чтобы он намеревался опубликовать ‘Вешние воды’ в Бельгии отдельным изданием². Не могли бы вы узнать (в конторе ‘Nord’) и послать мне его точный парижский адрес?

Вы можете по собственному усмотрению предложить ‘Вешние воды’ любому журналу или газете, и, если ‘Revue universelle’ выражает согласие, тем лучше. Что же касается сокращения, которого желает Этцель, у меня на этот счет нет определенного мнения, поскольку я не в состоянии критически оценить произведение, написанное мною недавно, но я согласен на всё, нисколько не считаясь со своим авторским самолюбием. Я вполне доверяю вкусу Этцеля. Мне только кажется, что после того, как ‘Le Nord’ опубликовал всю вещь целиком, сократить ее уже несколько труднее. Но, повторяю еще раз, я устраняюсь от решения этого вопроса³.

Рассказы графа Толстого предназначены для народного чтения, а это не совсем то же самое, что чтение для детей. Я прочел только два из них. Второй, озаглавленный ‘Кавказский пленник’ (он был напечатан в ‘Заре’), прелестен, думаю, что детям он очень понравился бы⁴.

Обо всем этом мы поговорим при нашей ближайшей встрече, а пока прошу вас принять уверение в моих лучших чувствах.

Ив. Тургенев.

3207. Вильяму Рольстону

Я приехал сюда около десяти дней тому назад, всё еще сильно хромая и совершенно одеревенелый от подагры (у меня был приступ в Москве в середине июня) — и попытался сегодня впервые пройтись без костылей. Думаю, что моя поездка в Лондон ‘канула в воду’ — как говорят французы¹ — и поэтому не могу теперь сказать, когда буду иметь удовольствие видеть вас — разве только, если вы приедете в Париж зимой. Я оставил книги, привезенные мною для вас из России, в своей квартире в Париже, так как мне нужно отправиться туда, как только я смогу сесть в вагон — я вышлю их вам в Лондон довольно скоро, надеюсь^{а, 2}.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Пятница, 26 июля 1872.

Мой дорогой друг,

Сен-Валери — очень тихий маленький уголок, весьма мило расположенный. Подходящее место для работы — и я намерен заняться ею, если будет возможно. Жара стоит сильная, но это ничто в сравнении с Парижем или, как я представляю себе, с Лондоном.

Надеюсь, что это письмо найдет вас в отменном здравии и расположении духа. Ваша книга была настолько удачной, что это должно подбодрить вас³. В надежде получить в ответ на это письмо несколько строчек остаюсь

искренне преданный вам
И. Тургенев.

^а Далее текст письма отсутствует, так как нижняя часть листа оторвана.

Англия.
В. Рольстону, эск<вай>ру.
Лондон.
Британский музей.

3208. Людвигу Пичу

Любезнейший Пич, когда Вы мне писали 20-го э<того> м<есяца>, Вы, вероятно, еще не получили моего письма (в котором я просил Вас прислать мазь) — и, по-видимому, уехали из Берлина, так и не получив его¹. Я вынужден еще раз просить Вас поскорее выполнить мое поручение, как только Вы вернётесь в Афины-на-Шпрее².

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Суббота, 27 июля 72.

Ю. Шмидт уже сообщил мне, что Вы не уехали в Америку³. Тем лучше! Теперь больше вероятности повидать Вас — и на этот раз обещаю известить Вас за несколько дней до моего приезда в Берлин.

Мы все останемся здесь на август и сентябрь, Падилья живут в своей вилле в Виль д’Авре.

Господи! Какими вы — все немцы — стали неженками, обидчивыми, как старые девы, после ваших великих успехов! Вы не в состоянии перенести, что я в моей последней повести чуточку вас поцарапал?⁴ Но ведь своему родному народу — который я ведь, конечно, люблю — мне случалось наносить и не такие удары!⁵ А некий критик в с.-петербургской (немецкой) газете кричит караул и призывает всех офицеров немецкой армии стереть с лица земли клеветника и наглого лгуна — то есть меня!⁶ До сих пор я думал, что немцы более спокойны и объективны. Вот я и должен похвалить своих русских. Неужели Вы в самом деле думаете, что я отделал этого жалкого Девриена с его никудышным театром в угоду французам?⁷ Моя последняя повесть довольно плоха, но самое лучшее и правдивое в ней — как раз эти немногочисленные щипки.

Стало быть, императрица Августа выразилась столь милостиво. Ну, ‘это, право же, мило со стороны такой высокой дамы’⁸ и т.д.

Что до Вашей беспокойной жизни и до Ваших прочих противоречий и осложнений — то я Вас поздравляю от всего сердца. Вам следовало бы, как Франциску 1-му, иметь на своем щите саламандру⁹. Только в огне настоящая жизнь!

Г-жа Виардо, насколько я знаю, писала Вам недавно. Всё семейство благополучно. Жму Вашу руку.

Ваш И. Тургенев.

P.S. В Мюнхене ли еще Пауль Гейзе?¹⁰

3209. Гюставу Флоберу

Где вы сейчас, мой дорогой друг¹, и что собираетесь делать до наступления зимы? Прошу вас, напишите мне несколько слов. Что до меня — то вот уже две недели, как я нахожусь в захолустье, откуда пишу вам — и мне было бы здесь отлично, если бы не проклятая подагра, которая держит меня за ногу упорней, чем когда-либо. Она вцепилась в меня полтора месяца тому назад в Москве — и всё еще не отпускает. У меня было три или четыре припадка, передвигался я при помощи костылей, затем двух палок, затем одной — и вот теперь я снова почти недвижим. Старость — скверная вещь, да не прогневается г-н Цицерон².

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Вторник, 30 июля 1872.

Я живу здесь вместе с семейством Виардо — у меня очень милая комната, где ничто не мешает мне работать… но как раз это-то и не получается! Пружины заржавели.

А как поживает Антоний? Сообщите мне о нем³.

Этот заём в 9, 12, 15 миллиардов производит на меня впечатление оглушительного артиллерийского залпа⁴. Вы, французы, черт вас побери, просто рождены для того, чтобы — тем или иным способом — удивлять мир.

18-го числа я стал дедом! у моей дочери родилась девочка, которую назвали Жанной и которую я поеду крестить в конце августа. Я должен буду дважды проезжать через Париж и, если бы вы оказались в это время в Круассе, я добрался бы и до вас.

Ну, будьте здоровы и до свидания! Крепко жму вам руку.

Ваш И. Тургенев.

3210. Эмилю Дюрану

Поистине мне не везет: после полуторамесячных страданий в то время, как мне уже казалось, что подагра вот-вот меня отпустит, она снова хватает меня за колено и загоняет в постель.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Понедельник, 5 августа 1872.

Милостивый государь,

Думаю, что пройдет недели три, прежде чем я смогу выехать в Париж и отвезти вам рукопись¹. Если, однако, вам угодно ее получить теперь же, я мог бы выслать ее вместе с теми немногочисленными мелкими замечаниями, которые я позволил себе кое-где присовокупить.

Жду вашего ответа и адреса г. Франчески, если вам удастся его получить и если вы считаете, что мне необходимо ему написать².

Друзья, с которыми я здесь советовался, не думают, чтобы можно было сделать то сокращение, которого желает Этцель, но, повторяю, я предоставляю вам в этом вопросе полную свободу действий³. Прошу вас принять уверение в моем глубоком уважении.

Ив. Тургенев.

3213. Полине Брюэр

Дорогая Полинетта, только что получил твое письмо, очень рад узнать, что всё идет хорошо. Моя подагра тоже делает вид, будто хочет со мной расстаться, промучив меня более двух месяцев. Я уже начинаю ходить самостоятельно, как большой.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
13 августа 1872.

Я попросил бы тебя выбрать для крестин какое-нибудь другое время, но не с 1 по 10 сентября: это единственно возможные дни для охоты — а я еще не совсем оставил эту надежду¹. Можно было бы окрестить маленькую Жанну или раньше, или позднее². Один из дней между 25 и 28 или 30 августа был бы для меня, пожалуй, самым подходящим.

Или тогда уж пусть это будет после 10 сентября.

Во всяком случае, я надеюсь скоро увидеть и расцеловать тебя — а пока очень нежно целую вас всех троих.

Ив. Тургенев.

3214. Бернгарду Эриху Бере

Только что я получил Ваше письмо от 8-го августа — и спешу Вам ответить¹.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
Четверг, 15 авг. 72.

Милостивый государь!

Вашего письма от 28-го июня, которое Вы отправили г-ну Анненкову, я не получал, очевидно, г-н Анненков к этому времени уже уехал. Я готов взять на себя редактирование б-го тома — и даже очень этого хочу, так как переводы, появившиеся в двух немецких газетах, совершенно меня не удовлетворили — а как раз в этих двух повестях мне хотелось бы сохранить наибольшую точность². Прошу Вас направлять мне корректуры в Paris, rue de Douai, 48^a. Я скоро туда возвращусь — а пока я здесь, мне будет всё аккуратно пересылаться.

Дом в Баден-Бадене я продал, и моё постоянное место жительства теперь, как уже говорилось, — Paris, rue de Douai, 48.

Корректуры аккуратно отсылаются мною обратно в день их прибытия.

С глубоким уважением остаюсь

преданный Вам
И. Тургенев.

^а Париж, улица Дуэ, 48 (франц.).

3215. Неизвестным

Отвечая на Ваше любезное письмо, содержащее немало лестных слов по моему адресу, я с удовольствием высылаю Вам те несколько страничек, о которых Вы просили¹. К сему позволю себе приложить свою фотографию.

Сен-Валери-сюр-Сомм
(близ Булони).
22 авг. 1872.

Милостивые государыни,

Примите уверение в моем искреннем почтении.

Преданный Вам
Ив. Тургенев.

3216. Полине Брюэр

Когда я получил твое письмо, я как раз спрашивал себя, не следовало ли мне сообщить тебе, что крестины должны быть решительно отложены до середины сентября, потому что у меня был еще один припадок! — 6-й — и сейчас я еще далек от того, чтобы свободно передвигаться. Весьма сожалею, что эта новая отсрочка вызвана недомоганием г-жи Брюэр — и надеюсь, что оно быстро пройдет — но во всяком случае лучше подождать¹. Это не помешает мне навестить тебя, как только моя подагра мне это позволит — если только я не приговорен к ней навечно.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
24 августа 72.

Дорогая Полинетта,

Я очень счастлив, что ты, Гастон и малютка чувствуете себя хорошо — и целую вас всех троих. Передай мой сердечный привет г-же Брюэр, я напишу тебе, когда смогу приехать. До свидания.

И. Тургенев.

3219. Полине Брюэр

Я получил твое письмо, и вот на чем я остановился и что тебе предлагаю: я приеду в Ружмон 10 сентября — непременно. Если крестины могут состояться в это время, тем лучше, если нет — пусть состоятся позднее, и я еще раз приеду, чтобы выполнить свои обязанности крестного отца. Но в любом случае я приеду в Ружмон 10-го.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
27 августа 1872.

Дорогая Полинетта,

Пока нежно целую тебя, а также Гастона и маленькую Жанну.

И. Тургенев.

P.S. Привет от меня г-же Брюэр.

3222. Полине Брюэр

То, что ты сообщаешь о здоровье г-жи Брюэр, весьма тревожно — и я вижу, что крестины должны быть отложены. Поэтому вот что я тебе предлагаю: в любом случае и что бы ни произошло — я приеду в Ружмон 24-го этого месяца — с тем чтобы пробыть там два дня. Если крестины могут состояться в это время — тем лучше, если нет — ну что ж! проведу некоторое время с тобой, познакомлюсь с моей маленькой Жанной — а потом приеду еще раз, чтобы исполнить свой долг крестного отца. Может быть, можно было бы теперь же окрестить ребенка малым крещением¹ — но это уж тебе и Гастону решать, как лучше поступить. Несомненно только то, что я буду в Ружмоне 24-го, ты можешь вполне на это рассчитывать. Пока что будь здорова, целую вас всех троих.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
6 сентября 72.

Дорогая Полинетта,

И. Тургенев.

3226. Софии де Губернатис

С большим опозданием благодарю вас за любезно высланные мне два номера ‘Rivista Europea’, в которых напечатаны первые главы ‘Вешних вод’, но дело в том, что эти номера я получил только сейчас¹.

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
12 сентября 1872.

Милостивая государыня,

Насколько я могу судить, ваш перевод превосходен, и не ваша вина, если моя повесть не найдет благожелательного приема у итальянской публики.

Я пробежал и другие статьи, помещенные в этих двух номерах, и смог убедиться, что ‘Rivista’ — отличное издание, попасть в которое при содействии такого переводчика, как вы, я считаю для себя честью.

Примите, милостивая государыня, выражение моего искреннего к вам почтения.

Совершенно вам преданный
Ив. Тургенев.

P.S. Мой постоянный адрес: Париж, улица Дуэ, 48.

3227. Людвигу Пичу

Итак, Вы были в России, в Москве¹ и видели в Эрмитаже сфинкса², carissime^a Пич! Меня очень радует, что Вам понравился мой сфинкс. Вы, вероятно, напишете несколько фельетонов в ‘Vossische’ о Вашем путешествии: было бы очень мило с Вашей стороны, если бы Вы их мне прислали³. Непременно сделайте это!

Сен-Валери-сюр-Сомм.
Дом Рюо.
14 сентября 1872.

Я остаюсь здесь до 23-го э<того> м<есяца>. Потом поеду к моей дочери на крестины внучки, затем в Ноан, поместье Ж. Санд, на несколько дней⁴, потом в Баден-Баден на 4—5 дней, чтобы привести мои дела в порядок, затем обратно в Париж, где пробуду с 10-го октября до конца ноября. Тогда, надеюсь, я смогу поехать в Петербург — et ce serait le diable^б, как говорят французы, если я Вас в конце концов не застану.

Моя распроклятая подагра все еще меня не отпускает — у меня были острые приступы — да и теперь еще я принужден ходить в туфлях. О Дон-Жуан! Дон-Жуан! (именно о Вас я говорю) приближение старости — безобразная штука. Об этом, к счастью, Вы еще ничего не знаете, а прекраснейшие цветы исчезают…

^а дражайший (лат.).

^б это будет черт знает что (франц.).

3230. Полине Брюэр