Письма (1839-1876), Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, Год: 1839 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 588 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Щедрин

(М. Е. Салтыков)

Письма.

(1839—1876)

Полное собрание сочинений.

Под редакцией: В. Я. Кирпотина, П. И. Лебедева-Полянского,

П. Н. Лепешинского, Н. Л. Мещерякова, M. М. Эссен

Том XVIII. Письма. Книга первая (1839—1876)

Государственное издательство ‘Художественная литература’, Л.—М., 1937

Редакция и вступительная статья П. Н. Лепешинского.

Редакция текста и комментарии Н. В. Яковлева, при участии Е. М. Макаровой

OCR Ловецкая Т. Ю.

Содержание

От редакции

Вступительная статья. П. Лепешинский. Письма Щедрина за период 1839—1876 гг.

Письма

Годы учения и службы в Петербурге (март 1839 — апрель 1848)

Ссылка в Вятку (май 1818 — декабрь 1855)

Щедрин в Петербурге (январь 1856 — март 1858)

Щедрин в Рязани, Твери и Витеневе (апрель 1858 — август 1862)

Период ‘Современника’ (сентябрь 1863 — январь 1805)

Щедрин в Пензе, Туле и Рязани (январь 1865 — июнь 1868)

Период ‘Отечественных записок’

Щедрин в Петербурге (сентябрь 1868 — март 1875)

Щедрин за границей (апрель 1875 — май 1876)

Приложения

I. Записка М. Е. Салтыкова о Камской оброчной статье

II. Из писем М. Е. Салтыкова-Щедрина к И. В. Павлову

III. ‘Русская правда’

IV. Письмо Г. З. Елисеева к А. М. Унковскому

V. ‘Заметка’

VI. Cчет работы М. Е. Салтыкова в ‘Современнике’ за январь—ноябрь 1863 г.

VII. Тоже за январь—октябрь 1864 г.

Комментарии

I. Примечания

II. Указатель писем

III. Указатель имен

IV. Указатель произведений

Текст полного собрания сочинений Н. Щедрина подбирается, редактируется и печатается под руководством текстологической комиссии в составе С. Л. Балухатова, И. И. Векслера, В. В. Гиппиуса, К. И. Халабаева, Б. М. Эйхенбаума. Редактор П. Лепешинский. Технический редактор И. Дембо. Ответственный корректор П. Рачковский.

От редакции

В томах XVIII, XIX и XX настоящего издания собраны письма M. E. Салтыкова-Щедрина, сохранившиеся и дошедшие до нас, к сожалению, далеко не полно. Но даже из тех писем, которые сохранились, некоторые (правда, таких немного) не вошли в собрание вследствие малозначащего их содержания как с точки зрения биографической, бытовой, так и в отношении их общественной значимости. {Если удастся найти какие-нибудь письма Щедрина, относящиеся к настоящему тому, они будут помещены в последующих томах писем или в дополнительном томе сочинений Щедрина, в который придется включить остаточный материал из литературного наследства писателя.}

Основной порядок расположения писем — хронологический. В целях систематизации и для облегчения ориентировки в материале, сосредоточенном в каждом из томов, письма разбиты на отделы по определенным периодам.

Восемнадцатый том (первая книга писем) содержит восемь таких разделов:

Годы учения и службы в Петербурге (март 1839 — апрель 1848).

Ссылка в Вятку (май 1848 — декабрь 1855).

Щедрин в Петербурге (январь 1856 — март 1858).

Щедрин в Рязани, Твери и Витеневе (апрель 1858 — август 1862).

Период ‘Современника’ (сентябрь 1862 — январь 1865).

Щедрин в Пензе, Туле и Рязани (январь 1865 — июнь 1868).

Период ‘Отечественных записок’. Щедрин в Петербурге (сентябрь 1868 — март 1875).

Период ‘Отечественных записок’. Щедрин за границей (апрель 1875—май 1876).

Письма Щедрина за период 1839—1876 гг.

Существует мнение, что огромная переписка Щедрина с его родными, знакомыми и вообще многочисленными его корреспондентами, с которыми он был так или иначе связан и к которым ему приходилось адресоваться по общему делу или по ряду вопросов его личной, интимной жизни, является откровенным ‘дешифратором’ (ключом) к пониманию ‘тайнописи’ щедринских подцензурных высказываний. И действительно, казалось бы, где же и искать истинных отражений подлинного лица великого сатирика, как не в его частных письмах, где он мог бы давать выход сокровенным мыслям или интимным движениям своей сложной психики?

А между тем не лишено было бы основания и другое, более парадоксальное утверждение. Очень часто (хотя, конечно, не всегда) письма Щедрина, особенно в сфере его обывательских отношений к родным или к чуждым ему по духу каким-нибудь ‘превосходительствам’ или ‘сиятельствам’, являются непроницаемыми масками, за которыми прячется подлинно-человеческое лицо интимного Щедрина, гораздо более близкое и понятное читателю тех его подцензурных произведений, которые нарочито завуалированы кружевами езоповской фразеологии.

Вспоминая о днях своей юности в одной из глав ‘За рубежом’, Щедрин замечает: ‘мы существовали лишь фактически или, как в то время говорилось, имели ‘образ жизни‘. Ходили на службу в соответствующие канцелярии, писали письма к родителям, питались в ресторанах, а чаще всего в кухмистерских, собирались друг у друга для собеседований и т. д. Но духовно мы жили во Франции’. Вот с этой-то мыслью о различении Михаила Евграфовича Салтыкова, пленника того или иного ‘образа жизни’, и Щедрина-писателя, носящего в своем многогранном ‘я’ сложный мир духовных интересов, его глубоких дум и общественных идеалов, следует приступать к знакомству и с его обширным эпистолярным наследством. Можно ли, например, сомневаться в том, что ‘Краткая История России — для сестер Болтиных’ (фешенебельных девиц из семейства вятского вице-губернатора) написана отнюдь не пером великого писателя, автора одной из лучших сатир в мировой литературе — под формой экскурса в область истории глуповского царства (‘История одного города’), а обывательским пером вятского кавалера Михаила Салтыкова, для которого в ту пору ‘образ жизни’ был тесно связан с его матримониальными планами, т. е. с намерением жениться на хорошенькой светской и пустенькой барышне — Елизавете Болтиной?

Или остановим на минуту наше внимание на любом из вятских писем Щедрина к родным. Вот, например, перед нами письмо его от 14 октября 1850 г. к ‘любезному другу и брату’ Д. Е. Салтыкову. В нем много говорится о сюртуке, двух брюках (такого-то цвета) и двух жилетах (тоже определенного цвета), которые должны быть изготовлены М. Салтыкову портным Клеменцем. Автор письма с огорчением констатирует, что он не получил еще вожделенного чина, но выражает надежду получить таковой в будущем году. Протестует против видов ‘маменьки’ женить его на девице Стромиловой. И т. д., и т. д., — все письмо соткано из чисто обывательских мотивов. А если принять во внимание, что во всей этой переписке с ‘любезной маменькой’ или ‘другом и братом’ Дмитрием Салтыковым и с прочими членами промозгло-помещичьей семьи Салтыковых у Щедрина нет никаких иных мотивов, кроме обывательских жалоб на безденежье, просьб о присылке денег и торговли из-за дележа поместий, что в этих письмах Щедрин ни разу не заикается о своих литературных замыслах, о своих идейных интересах, о своем общественном самоопределении, то приходится прямо отнести всю эту переписку с родными к коллекции тех писем-масок, из-под которых очень трудно разглядеть дорогие нам черты интересного щедринского лица. Приятным исключением в этом отношении является лишь первое известное нам письмо к родителям Миши Салтыкова, датированное 1839 годом (7 марта), когда автору письма было только 13 лет. Из этого письма можно, например, получить данные о складывающихся литературных вкусах мальчика, очень начитанного для своего возраста и облюбовавшего ряд симпатичных ему журналов, в том числе и журнал ‘Московский наблюдатель’, который, по словам автора письма, ‘поправился’,— любопытное выражение, объясняемое, вероятно, тем, что мальчик знал о переходе журнала в руки Белинского в 1838 г. и считал этот факт положительным.

Вообще же говоря, письма Салтыкова к родным имеют своим основным сюжетом то, что в житейской философии Фамусова выражено афоризмом: ‘ну как не порадеть родному человечку’: либо сам Щедрин требует от родни оказания ему какой-нибудь жизненной услуги в форме получения протекции от того или иного сановника особенно вятские письма Щедрина полны этим мотивом), либо мать, братья или иные милые родственники настаивают на оказании им Михаилом Евграфовичем соответствующей услуги, имея в виду его полезное знакомство с каким-нибудь ‘его превосходительством’. Недаром же в одном из своих писем Щедрин жалуется, что родственники — ‘совсем лишняя вещь, но когда они даны природой, то хочешь не хочешь, а надо угнетать ими приятелей’. И действительно, это довольно скучная материя: то ему приходится хлопотать, пользуясь своим влиятельным положением вице-губернатора, о помещении какой-то Богдановой, протеже его брата Дмитрия, на должность повивальной бабки (см. письмо к Д. Е. Салтыкову от 31 августа 1860 г.), то нужно тормошить ‘его превосходительство’ Лазаревского (имея в виду знакомство этого последнего с каким-то Краббе) с просьбою ‘замолвить доброе словечко’ о племяннике Щедрина, новоиспеченном гардемарине (письмо в середине апреля 1869 г.) и т. д. и т. д. Нечего и говорить, что и сам Щедрин не стеснялся нагружать своих влиятельных родственников (например, брата Д. Е. Салтыкова) своими просьбами похлопотать за него у того или иного сильного мира сего, от которого могло бы зависеть облегчение его подневольного положения. В этом смысле характерен, например, весь вятский период его жизни.

Тем же обстоятельством (житейским практицизмом, ‘малодушным погружением в заботы суетного света’ наподобие пушкинского поэта, которого еще не требует ‘к священной жертве Аполлон’) объясняется и некоторый сервилизм его юношеских обращений к лицам, близким к трону, с заверением о его верноподданнических чувствах и о раскаянии по поводу литературных грехов его молодости. Таковы, например, его письма к Орлову (от 28 октября 1851 г.), к Вревскому (от 15 декабря 1851 г.), к Чернышеву (от 12 декабря 1853 г.) и ряд других. В них нет недостатка в таких выражениях, как ‘ходатайство перед священной особою государя императора’ о даровании ему, Салтыкову, ‘всемилостивейшего прощения’ и т. п. Мало этого, тот же Щедрин, будучи уже совершенно зрелым представителем политического радикализма в России, когда ни о каком уже компромиссном благодушии его по отношению к командующим верхам российской империи не могло бы быть и речи, считал возможным толкнуть на путь ходатайств перед царскими временщиками своего приятеля и высоко ценимого им сотрудника ‘Отечественных записок’ А. Н. Энгельгардта. Он даже набрасывает для своего друга (в октябре 1873 г.) проект обращения по адресу гр. Шувалова с просьбою ‘взять на себя труд предстательствовать о всемилостивейшем разрешении’ ему (Энгельгардту) приезжать в, Петербург хоть на время.

Такого рода верноподданнические расшаркивания со стороны радикалов 60-х — 70-х годов (в том числе и Некрасова) считались в то время допустимой формой компромисса. В этом случае и Щедрин придерживался старого правила: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Вспомним, например, более яркий образец ‘смирения’ перед монаршей властью такого классического бунтаря, как Бакунин. Его ‘Исповедь’, написанная в Петропавловской крепости, вся полна рептильных и, казалось бы на первый взгляд, ренегатских формулировок покаянных настроений автора. Но эти формулировки отнюдь не свидетельствовали о подлинных чувствах пленника. Ему важно было только усыпить бдительность своего коронованного цербера, чтобы заработать себе лишний шанс на жизнь, а быть может, даже и на свободу. А как только птичка вылетела из клетки, она запела совершенно другую песню. Что же касается Щедрина (и Некрасова наряду с ним), то они не претендовали на то, чтобы числиться в рядах активных подпольщиков. Они были чистокровнейшими и типичнейшими журнальными бойцами за свои общественные идеалы. В письме к Анненкову от 15 апреля 1876 г. Щедрин так отзывается о цензурных мытарствах Некрасова: в ожидании неприятных перспектив возни с цензурными затруднениями по возвращении его из длительного заграничного отпуска на родину (‘опять придется окунуться в водоворот журналистики, а это все равно, что быть на содержании у старухи’), Щедрин замечает: ‘Хлопоты с цензурой унизительные, и, право, я удивляюсь Некрасову, как он выдерживает это. Как хотите, а это заслуга, ибо, собственно говоря, он материально обеспечен. Стало быть, тут что-нибудь кроме денежного расчета действует’. Ну еще бы не действовало это ‘что-нибудь’ вне сферы денежных расчетов! Это ‘что-то’ хорошо было известно и самому Щедрину — в особенности после того, как он был оторван от журналистики по закрытии ‘Отечественных записок’ в 1884 г. Жить не в ‘водовороте журналистики’ ни Щедрин, ни Некрасов не могли. Вне этой родной им стихии они могли только томительно прозябать и чувствовать себя на положении рыбы, выброшенной из воды на прибрежный песок. Поэтому, если и искать где подлинных отображений внутренней природы Щедрина, откровенных черт его настоящего, специфически-щедринского интеллекта, нужно окунуться в изучение области его журнальной деятельности, где он, несмотря на отвратительнейшие цензорские тиски, заставлявшие его постоянно укладывать свою речь на прокрустово ложе благоусмотрения чиновника, вооруженного красным карандашом, все же умудрялся оставаться самим собою, не фальсифицируя своей писательской индивидуальности и своего общественно-политического мировоззрения. Если он не мот высказаться, как писатель-журналист, более или менее определенно в легальной литературе, то нередко литературный зуд толкал его сатирическое перо на такие суррогаты подпольной публицистики, как, например, заклеймение личности и политики ‘Статуя’ (Николая I) в частных письмах. Мы только можем сожалеть, что вся эта затеянная им прелестная сатира в форме переписки Николая I с ‘господином статским советником Поль де-Коком’ не сохранилась, и есть возможность судить о ней лишь по некоторым отрывкам (например, в письме к Еракову от 21 декабря ст. ст. 1875 г.), но и то, что мы находим в оставшихся фрагментах этой сатиры, рисует нам подлинного Щедрина в его отношениях к ‘Статую’ на троне, от которого он, в своих обывательских прошениях на имя того или иного сиятельства в момент безвременья, рассчитывал получить ‘всемилостивейшее прощение’.

Но привычка (чуть ли не врожденная) к некоторой мимикрии, к некоторому затушевыванию своих подлинных мыслей сказывается и в переписке Щедрина с ‘приятелями’ даже из своей писательской братии. Щедрин не отличался вообще благодушием и даже склонен был исключительно резко отзываться о том или ином представителе литературной среды, к которой принадлежал и сам. Но в то же время он никогда не забывал, что в своих личных обращениях к ним, в особенности, когда они представлялись ему журнальными ‘полезностями’, в интересах его собственного дела ему нужно сохранять архилюбезный тон. Вот, например, как он честит русских беллетристов в письме к Анненкову от 3 февраля 1859 г.: ‘От художников наших пахнет ябедой и семинарией, все у них плотяно и толсто выходит, никак не могут форму покорить. После Тургенева против этих художников некоторое остервенение чувствуешь’. Но и в оценке художественных шедевров Тургенева он более чем сдержан: ‘Сочинения его (Тургенева), — пишет он в том же письме, — можно характеризовать его же словами, которыми он заключает свой роман (‘Дворянское гнездо’): на них можно только указать и пройти мимо’. Положительно расценивать этот роман, по его ироническому отзыву, может только Ал. Вас. (Дружинин), ‘который своим сладостным пером сделает все возможное, чтобы разжидить светлую поэзию, разлитую в каждом звуке этого романа’. И в то же время он пишет очень любезные письма Дружинину, рассчитывая на его ‘Библиотеку для чтения’ как на журнальный ресурс, где можно было бы печататься. Посылая Тургеневу экземпляр вышедшего в свет отдельного издания ‘Истории одного города’, Щедрин в своем письме от 20 ноября 1870 г. выражает надежду, что в посылке книги Тургенев увидит ‘не выражение суетного самолюбия’ со стороны автора книги, но желание выразить ему, Тургеневу, то ‘глубокое уважение’, которым автор проникнут.

Еще резче сказывается двоякое отношение Щедрина к Льву Толстому. Так, например, в письме к Анненкову от 9 марта 1875 г. он квалифицирует ‘Анну Каренину’ как ‘роман Толстого о наилучшем устройстве быта детор. частей’. ‘Меня это волнует ужасно, — пишет он по поводу этой литературной новинки. — Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних половых побуждениях. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется, это подло и безнравственно. И ко всему этому прицепляется консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя?’

И тем не менее этот протест испытанного демократа Щедрина, выраженный в столь резкой и, так сказать, плебейской форме, против аристократических замашек гениального писателя — графа, способного облюбовать в качестве основного сюжета для своего большого художественного произведения великосветский адюльтер с ‘коровьим’ зоологизмом на радость и усладу ‘консервативной партии’, не мешает тому же Щедрину впоследствии не раз обращаться к Л. Толстому с предложением принять близкое участие в ‘Отечественных записках’. ‘Поверьте, — говорится в одном из писем Щедрина к Толстому, — что я не ради рекламы желаю Вашего участия в журнале, а просто потому, что ценю высоко Вашу литературную деятельность’ {Cм. ‘Литературное наследство’ за 1934 г., No 13-14, статья ‘Толстой и Салтыков’}. И Щедрин действительно высоко расценивал художественное творчество такого титана-писателя, как Л. Н. Толстой.

В то же время какой искренностью и дружеской теплотой веет от всех писем Щедрина к А. Н. Энгельгардту, которого он любит и ценит как родственную ему натуру, как подлинного демократа и вместе с тем антиромантика, почвенника-реалиста, который своими ценными ‘Письмами из деревни’ способен был приоткрыть — и действительно приоткрыл — завесу, скрывавшую от книжной интеллигенции то (по выражению Щедрина) ‘пустое место’, то таинственное нечто, каким представлялась даже народническим ‘Отечественным запискам’ подливная крестьянская жизнь с ее своеобразной экономикой. Щедрин, так сказать, ‘открыл’ для своего журнала такую необычайную литературную полезность, как суховатый Энгельгардт, и дрожал за это свое детище, постоянно опасаясь, как бы его не переманили к себе соседние журналы.

Короче сказать, и в своей частной переписке Щедрин представляется нам двойственным лицом, то выступая перед нами с непроницаемой маской очень любезного и милого (в обывательском смысле) корреспондента, обращающегося к чуждым его природе адресатам, с которыми ему нужно почему-либо дипломатничать, а иногда даже и говорить языком ‘применительно к подлости’ (таковы, например, его письма к родным, — к ‘любезной маменьке’, послужившей моделью для зарисовки типа помещицы-крепостницы в ‘Пошехонской старине’, или к ‘любезному другу и брату’ Дмитрию Салтыкову, очень живо напоминающему Иудушку Головлева), то обращаясь к своим литературным друзьям и единомышленникам как хороший ж искренний товарищ. Да и сам Щедрин констатирует свою раздвоенность (правда, в своих литературных произведениях). ‘Если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, — пишет он в одном письме к Анненкову, — то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства’. Если расширить понятие о ‘цензурном ведомстве’ до понятия о той цензуре, которая порождена так называемым ‘общественным мнением’, обывательской моралью, стародедовскими традициями и т. д., т. е. теми житейскими условиями, с которыми Щедрин не считал нужным вести дон-кихотскую борьбу, то его езоповские эпистолярные навыки пера станут вполне понятными. И даже в самом языке, в стиле его писем очень часто чувствуется все та же его специфическая раздвоенность. Нельзя, например, сказать, что ему совершенно чужд язык ‘благовоспитанного’ представителя русской культурной среды. Если то нужно, в формальном отношении с этой стороны его письма могут быть так же безупречны, как и эпистолярные высказывания утонченного русского барина Ивана Сергеевича Тургенева. Но недаром ведь сам Щедрин противополагает свою ‘плебейскую’ натуру ‘благовоспитанности’ Тургенева. В письме к Анненкову от 21 марта 1876 г., отзываясь о Тургеневе как о человеке, не лишенном малодушия и скрытности, жаждущею популярности, он не скупится на самые сомнительные комплименты по адресу Тургенева: ‘Вся дрянь, все отребье человеческое, в роде Соллогуба, так к нему (Тургеневу) и льнет, — говорится в письме. — И он как будто бы в своей тарелке тут, и что всего хуже, хочет показать, что они ему в тягость, что они навязываются, и он не знает, как отделаться от них. Такое нравственное двоегласие не свойственно истинно передовым людям. Может быть, это есть признак благовоспитанности, но, признаюсь откровенно, для меня ничего нет противнее благовоспитанности. Конечно, я мужик, не имеющий понятия о хорошем обществе, но в существе, мне кажется, я прав. Я однажды ему в письме предлагал вопрос: отчего он не воспитатель наследника цесаревича? По-моему, это вопрос обидный, и я мужик’.

Приведенная длинная цитата очень характерна. Самодовольство Тургенева и его желание всем нравиться, даже такому ‘отребью человеческому’, как Соллогуб, положительно претит Щедрину. Изысканная ‘благовоспитанность’ Тургенева подсказывает даже Щедрину ‘обидный’ (ну еще бы не обидный!) вопрос, отчего, мол, Тургенев не отмечен судьбою как естественный кандидат на амплуа воспитателя царского отпрыска. При этом Щедрин упорно настаивает на том, что сам-то он, Щедрин, ‘мужик’, которому нет места в благовоспитанном обществе. Но напрашивается при этом вопрос: так ли это? Уж будто бы образованнейший Щедрин не способен на бонтонные речи с закруглениями и любезностями на чистейшем французском языке по адресу какой-нибудь великосветской madame или какого-нибудь чиновного (а не то и литературного) превосходительного лица, принадлежащего к категории ‘человеческого отребья’? Мы уже знаем, что и Щедрин не раз грешил в своей личной жизни такого рода актами ‘благовоспитанности’, (которые могли бы, пожалуй, подсказать насмешливую мысль о пригодности его быть гувернером какого-нибудь птенца из архиаристократического гнезда (достаточно, например, вспомнить его письма к Чернышеву, Орлову и тому подобным ‘высокопоставленным персонам’).

А все же Щедрин совершенно прав, противопоставляя себя как мужика вечно благоухающему аристократу Тургеневу. Дело в том, что, когда по тем или иным соображениям, подсказанным практически-обывательским ‘образом жизни’ выходца из дворянской семьи Салтыковых, Михаил Евграфович ‘юлил’ и не отказывался от защитного цвета общепринятых условностей данной среды, он отнюдь не чувствовал удовлетворения при выполнении этих словесных ритуалов и сознавал их гнусный характер. Но во всех тех случаях, когда в Щедрине начинал громко говорить общественный человек, убежденный демократ с благоприобретенным политическим радикализмом, Щедрин давал волю своему плебейскому ‘неистовству’, очень напоминая тогда самого ‘неистового Виссариона’. В этом смысле характерным является эпизод чтения Соллогубом своей пошленькой и пропитанной реакционным душком комедии в ‘салоне’ Тургенева (близ Парижа — в Буживале) в присутствии Щедрина. Можно скептически относиться к достоверности многочисленных передач этого эпизода (например, у Л. Ф. Пантелеева, уверяющего, что гневная эмоция от этого произведения довела M. E. до обморока, {Л. Ф. Пантелеев, ‘Из воспоминаний прошлого’, изд. ‘Academia’, 1934, стр. 524.} но беспристрастное свидетельство такого тонкого наблюдателя, как И. С. Тургенев, представляет большую ценность.

‘Соллогуб тоже здесь, — пишет он в письме от 17 октября 1875 г. к одной своей корреспондентке, — ужасно дряхлеет и разваливается. Прочел Салтыкову и мне преплохую комедийку, в которой он ругает молодое поколение на чем свет стоит. Салтыков взбесился, обругал его, да чуть с ног не свалился от волнения: я думал, что с ним удар сделается… Он мне напомнил Белинского (подчеркнуто мною. П. Л.)… Тяжелая была сцена!’ {‘Щукинский сборник’, вып. V, 1906, стр. 475.}

Вот эта правдивая ассоциация у Тургенева впечатления от бурно (по-плебейски) протестующего Щедрина с образом ‘неистового’ Белинского и является лучшим комментарием к той характеристике, которую дает сам себе Щедрин, рекомендуя себя как ‘мужика’.

Выше уже было сказано, что двойственное ‘я’ Щедрина очень часто сказывалось и в самом стиле его писем. Вот, например, перед нами письмо Щедрина к Белоголовому от 22 марта (н. ст.) 1876 г. В нем не раз встречается выражение ‘ежели богу угодно’, — выражение, как будто допущенное без оттенка иронии (например: ‘ведь это-то самое я и хотел изобразить в ‘Культурных людях’, и изображу, ежели богу угодно будет’). Но неверно было бы думать, что такое кажущееся христианское смирение перед волею господа-бога свидетельствует о религиозных переживаниях сатирика, ибо веселая улыбка Щедрина-атеиста тут же проглядывает в тех строках письма, где автор с улыбкой говорит о своем докторе Чернышеве. ‘Мне все кажется, — посмеивается в письме Щедрин, — что он (Чернышев) в виц-мундире и занимает должность акушера в Ниццкой врачебной управе. Это меня веселит и переносит в Россию, где я видал-таки на своем веку членов врачебных управ, верующих в бога и в милотный пластырь, который, как известно, тоже с божьею помощью выдуман’.

Известна также излюбленная манера Щедрина брать какой-нибудь лирический аккорд с тем, чтобы резко и неожиданно оборвать его насмешливым образом или словцом. Эта манера очень часто сказывается и в его письмах. Вот, кажется, он как будто бы настроился на лирический лад от родных ему картин на далекой родине. ‘Пишу Вам, — читаем мы в одном письме, — в такой день, когда во всей России пахнет ветчиной и творогом…’ Ясное дело, что этот день пришелся на пасху, когда кругом мелькают просветленные лица, слышатся братские поцелуи, радостно поют свои мелодии малиновым звоном сорок сороков Москвы и повсюду веет старорусскими народными традициями. Но продолжение той же фразы врывается резким диссонансом в такого рода идиллическую струю: ‘…с тем, — заканчивает свою фразу Щедрин, — чтобы завтра пахло поносом’.

И, как бы ни был мрачно настроен в последние десять лет своей страдальческой жизни писатель, мучимый болезнью, которая держит в тисках его душу и тело, как бы ни был упадочен тон его писем друзьям, все же через толщу жалоб на свои страдания он вдруг неожиданно засверкает на один миг веселым огоньком своего несравненного сарказма. В этом отношении он очень напоминает Гейне, юмор которого прорывался веселой искрой даже в такие моменты, когда смерть, казалось, готовилась уже оборвать нить его мученической жизни. Недаром же сам Щедрин устанавливает факт своего пиэтета по отношению к великому немецкому поэту-сатирику. В письме к Дружинину от 18 октября 1859 г. он следующим образом характеризует этот свой пиэтет: ‘Вы прекрасно делаете, что даете переводы Гейне, для меня это сочувственнейший из всех писателей. Я еще маленький был, как надрывался от злобы и умиления, читая его’. Кстати сказать, уже по одному этому признаку Д. И. Писарев, страстный почитатель Гейне, мог бы узнать в лице Щедрина родственную ему писательскую душу. И в самом деле, когда читаешь, например, письмо Щедрина к Унковскому от 6—18 января 1876 г., полное стонов и выражений отчаяния, подсказанных его крайне болезненным состоянием (‘письмо мое болезнь диктовала. И болен, и бесполезен — для чего я живу?’), то никак не ожидаешь встретить в конце такого письма веселой, лукавой улыбки: ‘Есть у меня один рескрипт на имя статского советника Поль де-Кока, но когда-нибудь после’. Словом, смерть — смертью, а бросить очередную порцию сарказма по адресу проклятого ‘Статуя’ — хотя бы даже в момент мучительнейшего состояния — это для Щедрина так же естественно, как и для Гейне в момент предсмертной агонии кинуть в физиономию явившегося к нему для исповеди попа крылатое словцо: Dieu me pardonn era, c’est son mИtier (бог мне простит, это ведь его ремесло).

Письма Щедрина являются несомненно одной из богатейших документации для составления биографии великого сатирика.

Не важно, что многие из них как бы затушевывают подлинные черты его лица. Все-таки они представляют наиболее аутентичный источник, который не только позволяет правильно устанавливать вехи жизненного пути M. E., но и бросают свет на его интимные переживания, на его сокровенные думы, на его оценку окружающих его людей. Приведем пример. Многие мемуаристы и мемуаристки говорят о том, что M. E. Салтыков был добрым семьянином, ‘не изменял своей жене, любил своих детей’. Как ни сомнителен, например, тот источник сведений о Щедрине, который представляет одна из глав ‘Записок’ Екатерины Жуковской (типичнейшей виндзорской кумушки из числа женщин, осчастлививших общество своими мемуарами), но ей все же можно верить, когда она доводит до сведения читателя, что Салтыков ‘строго соблюдал свои обязанности мужа’, а впоследствии ‘отца своих детей’. Но нам интересно было бы знать, как сам Щедрин расценивает умственный и нравственный облик своей красивой подруги жизни.

В письме к Некрасову от 12 февраля 1876 г. он жалуется на то, что просто в тягость ему жизнь. ‘Ничего делать не могу и живу в ущерб семье своей. Ясно, что я уже не работник — стало быть, всякий прожитой мною день есть явный ущерб для семьи’. Действительно, это взгляд великолепного семьянина, который расценивает свою жизнь с точки зрения полезности ее для целей материальной обеспеченности жены и детей. Но, может быть, жена эта была верным и хорошим товарищем писателя, может быть, она очень ценила (не только на ассигнации) художественную продукцию своего мужа, которого высоко ставила на пьедестал лучшая часть свободолюбивой русской интеллигенции, современной сатирику? Может быть, поддерживала в нем бодрость духа, когда он обессиливал в борьбе со свирепейшей цензурой? — О, нет. Она смотрела на сочинения мужа как на ‘глупости Мишеля’, как на книжный хлам, засоряющий квартиру. И Щедрин прекрасно знал природу своей легкомысленной спутницы жизни.

В письме к Анненкову от 27 февраля 1876 г. он пишет: ‘Жена моя, которая молодеет не по дням, а по часам, сгорает от досады, что не может участвовать на балах в Cercle de la MИditer-janИe, y префекта, у графини Сабатье и в прочих местах, где собираются кокотки, признанные законом честными женщинами и матерями семейств. А так как я в той же мере стареюсь и хирею, — с горькой усмешкой констатирует M. E., — то можете себе легко представить, какое удовольствие мне доставляют эти стремления второй молодости’. А гораздо позднее, в приятельском письме к Боровиковскому (от 1 июня 1883 г.), Щедрин еще откровеннее отзывается о своей жене: ‘У жены моей идеалы не весьма требовательные. Часть дня (большую) в магазине просидеть, потом домой с гостями придти, и чтоб дома в одной комнате много-много изюма, в другой много-много винных ягод, в третьей — много-много конфект, а в четвертой — чай и кофе. И она ходит по комнате и всех потчует, а по временам заходит в будуар и переодевается’. {М. Е. Салтыков-Щедрин, ‘Неизданные письма 1844—1889’, ‘Academia’, 1932, стр. 130.} Здесь, в этих немногих строках интимного щедринского письма все интересно: и изумительное мастерство писателя немногими штрихами зарисовывать портреты находящихся в поле его зрения людей и людишек, и горькая ирония его по отношению к спутнице его жизни Елизавете Аполлоновне, урожденной Болтиной, идеалом которой является изобилие изюма и конфет, и, наконец, то тяжелое одиночество, которое характеризует личную жизнь M. E. Салтыкова. Ему прямо-таки везет на ‘натуру’ для его художественных образов: вятские, рязанские, тверские и прочие его вицмундирные сослуживцы служат ему моделью для зарисовки многочисленных персонажей из мира промозглой чиновной России. Его собственная родня как бы сама напрашивается в его бессмертные галлереи типов из крепостнического пошехонья, его многочисленные знакомые из литературной среды и из мира людей ‘свободной профессии’, в огромном большинстве случаев окрашенные в черно-желто-розовые кодеры либерализма, вполне приемлемого с точки зрения церберов самодержавия, претендуют на роли Молчалиных, Балалайкиных и всякого рода пенкоснимателей в его бессмертных сатирах, наконец, его семья, которой он боится нанести ‘ущерб’ тем, что пластом пролежит несколько дней в постели, не в силах будучи взяться за свое журнальное перо, — это все тот же тошнотворный мир отвратительнейшей житейской пошлости и великосветской суеты, которую он все более и более начинает ненавидеть. И невольно рождается вопрос, до каких же размеров могло бы вырасти трагическое начало в жизни такого исключительного человека, как Щедрин, если бы он был лишен возможности давать выход своим гневным эмоциям и своему саркастическому смеху в той его литературной продукции, которой вправе гордиться культурное человечество!

Перейдем теперь к характеристике представленных в первом томе писем Щедрина эпистолярных материалов по отдельным периодам жизни писателя (до момента возвращения его из-за границы в 1876 г.).

Вот перед нами большой, обособленный кусок жизненной кинофильмы молодого писателя, заброшенного на многие годы в вятскую ссылку. Известная нам эпистолярная продукция Щедрина за этот период обычно не выходит за пределы переписки M. E. с его родными и обращений к сильным мира сего с ходатайствами о смягчении его наказания за литературные ‘грехи молодости’.

Напрасно мы стали бы искать в этой переписке каких-нибудь следов общественного самоопределения будущего классика русской сатиры, каких-нибудь признаков интеллектуального роста его. Основной тон вятских писем Щедрина — постоянные ламентации на свою горькую долю-долюшку, жалобы на скуку, на непереносимые условия жизни в захолустном провинциальном городишке и на материальную необеспеченность. ‘Я изнываю и нравственно и физически, — пишет он в письме к старшему брату от 21 марта 1850 г., — и не знаю, к чему я буду способен, если это пленение души моей будет продолжительно’. Жалуясь на то, что в Вятке все обстоятельства слагаются для него в перманентный источник нестерпимой муки (письмо от 4 апреля 1850 г.), он восклицает: ‘Неужели, наконец, и два года мучения не могут искупить нелепой и ничтожной повести!’ (т. е. повести ‘Запутанное дело’, которая послужила поводом для репрессий против Щедрина в 1848 г.). Он охотно сравнивает свое бедственное положение с несчастиями библейского ‘Иова многострадального’. Его упадок духа доходит до того, что он готов проклинать свою ‘нелепую опрометчивость’ (письмо от 15 июля 1850 г.). Вообще, для молодого человека ‘провинциальная жизнь хуже смерти, и не дай бог никому вкусить этого ада’. И т. д. и т. д. Таков именно основной лейтмотив его писем из Вятки к родным, — писем, полных нытья и причитаний все в том же роде.

Что же именно не нравится Щедрину в вятской жизни? Иногда ему кажется, что недостаток простора в его тамошней службе для продвижения по иерархической лестнице чиновничьей карьеры представляет основное зло его вятского бытия. ‘Думают многие, — жалуется он брату в письме от 22 января 1851 г., — что я много выиграл в Вятке по службе, а между тем все мои товарищи или коллежские ассесоры или надворные советники давным-давно, а я, по милости Вятки, имею такой чин, с которым ни на какую сколько-нибудь значительную должность не посадят’. Он мечтает об ордене. ‘Я хочу просить, — пишет он родным (от 7 августа 1850 г.), — чтобы меня представили к кресту через министра гос. имуществ. Главное, мне хочется возбудить всеподданнейший доклад о себе, и если государю не угодно будет дать мне крест, то, может быть, будет милость возвращением меня в Петербург’. Правда, все эти расчеты, фигурирующие в письмах к ‘любезным родителям’ или к ‘дорогому братцу’, в значительной мере являются результатом той мимикрии, о которой говорилось уже нами выше, — попытками приспособления к кругу тех интересов, которыми жили его родственники и которые были им понятны. И о чем другом, в самом деле, мог бы писать им молодой Щедрин, как не о своем ‘бедственном’ положении: нищенствую, мол, залез в долги, плохо продвигаюсь по службе, томлюсь в захолустье, а вы, дорогие родственники, хлопочите уж там обо мне в сферах, не покладаючи рук, а не то ваш сын (или брат) должен будет бесславно кончить дни свои в гиблой Вятке… И этот язык был, конечно, гораздо более понятным для ‘любезной маменьки’ или для ‘любезного друга и брата’, чем если бы вятский отшельник стал им говорить о бедности своих духовных интересов, о своей нравственной пришибленности в кругу крутогорских вицмундирных монстров. Тем не менее, нет никакого сомнения, что и сам Щедрин в течение своего вятского безвременья никак не мог нащупать подлинной причины своей тоски и неудовлетворенности. Он еще не понимает того, что его служба в роли чиновника, хотя бы и исключительно добродетельного, является очень жалким суррогатом для развертывания интеллектуальных сил его богатой творческой натуры. ‘Я службу свою считаю далеко не бесполезною в той сфере, в которой я действую, хотя уже по одному тому, что я служу честно’ — хвалится он брату в письме от 19 февраля 1851 г. А в другом письме к тому же брату (от 25 марта 1852 г.) он не без гордости отмечает: ‘я сделался вполне деловым человеком, и едва ли в целой губернии найдется другой чиновник, которого служебная деятельность была бы для нее полезнее’.

Итак, казалось бы, и в Вятке есть возможность помаленьку делать служебную карьеру, — пусть даже не столь головокружительную, как ее делают некоторые лицейские товарищи: M. E. Салтыкова, находящиеся на виду у тех или иных столичных сановников, но все же можно честно зарабатывать себе чины и ордена. А между тем Щедрин продолжает ‘мерлихлюндить’: ‘Жизнь моя идет как-то неладно, — говорит он в письме к брату от 23 августа 1852 г.: — пятый год служу в Вятке, да и бог весть, придется ли когда с нею расстаться. Скука смертельная, да и от дела как-то охота отпадает’. И вот он снова и снова хватается, как утопающий за соломинку, за тот или иной шанс вымолить себе прощение у высшего начальства и вырваться из проклятых вятских тисков. Но он недооценивал при этом двух вещей. Во-первых, в глазах Николая I он вовсе не был случайным ‘грешником’, который по легкомыслию лишь, козырнул своей повестушкой с социалистическим душком, а очень опасным политическим врагом, изменившим тому классу богатых и привилегированных дворян, из которого он вышел. Царь, переживший опыт революционного бунта декабристов, быть может, особенно не склонен был прощать политические вины отщепенцам из дворянской среды, которые, вопреки классовым интересам этой среды, начинали говорить, языком крамольных разночинцев. Вот почему на протяжении 7 лет ссылки Щедрина можно насчитать до 20 тщетных ходатайств различных лиц перед высшими инстанциями о помилования M. E. Салтыкова или, по крайней мере, о смягчении его участи. Во-вторых, сам Щедрин плохо еще понимал тогда свою неисправимо мятежную, неспособную примириться с существующим порядком вещей, природу. Вся его тоска по Петербургу, все его отчаянные жалобы на скуку, царившую в гнилом, мещанском вятском болоте, вся его готовность купить себе свободу передвижения хотя бы ценою унизительных ходатайств перед разными густопсовыми сановными реакционерами,— все это гораздо проще объясняется не тем, что Щедрин был неудачником по части устройства своей служебной карьеры, а именно тем, что ему было невыносимо тяжело и душно жить и дышать в атмосфере крутогорских нравов — взяточничества, подхалимства, самодурства, издевательства над человеческой личностью, оргий пьянства и пошлейших треволнений картежной игры, — видеть все это, не уметь пропустить мимо глаз и ушей каждую бытовую подробность окружающего ‘образа жизни’ — и в то же время не иметь возможности открыто выразить всю силу своего негодования и протеста против этой проклятой российской действительности, молча накоплять в своей душе впечатления от различных специфически-крутогорских явлений ее, будучи лишенным возможности в острой сатире пригвождать представителей данного режима, да и самый режим, к позорному столбу. Вот в этом-то и заключалась основная трагедия молодого Щедрина во время его вятской ссылки. Обреченный на пассивную роль созерцателя традиционного потока житейских мерзостей, Щедрин чувствует, что он и сам может погрузиться в эту тяну, что и его в конце концов засосет трясина провинциального болота. А между тем потенциально он уже готов к схватке с темными силами глуповского царства, он испытывает боевой зуд в руке, могущий водить язвительным сатирическим пером. Но он еще не сознает своего настоящего жизненного призвания, а мысль его все еще возится вокруг представлений о возможностях принести пользу обществу в качестве добродетельного чиновника, если только ему дадут возможность взобраться на бюрократические командные высоты. А отсюда вся эта канитель с приведением в действие доступного ему механизма воздействия на добрую волю высшего начальства путем систематических и неустанных ходатайств, отсюда и те вопли отчаяния, которыми полны его письма из Вятки к родным и знакомым. В следующий период — по возвращении из вятской ссылки — Щедрин, наконец, выходит из состояния духовной омертвелости. Его охватила лихорадка литературного творчества, и он в короткий срок своими ‘Губернскими очерками’ создает себе громкую литературную известность. Правда, он не успевает еще пустить прочные корни в центре кипучей общественной жизни того времени — в Петербурге, где громко заговорило уже пробужденное общественное мнение среди передовой интеллигенции под дирижерскую палочку прогрессивных писательских слоев, в особенности же Чернышевского и Добролюбова, дававших тон в знаменитом ‘Современнике’. Он еще колеблется в выборе пути между литературной карьерой и чиновничьей, он еще не успел вырваться из катковской журнальной паутины и окончательно самоопределиться как естественный по перу союзник Чернышевского, он еще охотно готов облюбовать поприще вице-губернаторской деятельности в провинции как одну из возможностей помочь делу обновления старорежимной России, — короче сказать, мировоззрение Щедрина еще не оформилось. Оно окончательно сложилось в начале 60-х годов, когда он снова вернулся в Петербург, чтобы с головой окунуться в область журнальной работы. Тем не менее между Щедриным этого периода и Щедриным времен вятской ссылки лежит уже целая пропасть. Эта резкая качественная разница между двумя состояниями щедринского ‘я’ сказывается и в его переписке.

Возьмем, например, письма Щедрина к родным. Еще во время пребывания его в Вятке, несмотря на кажущиеся симпатии его к родственникам и на видимую прочность родственных связей, уже чувствуется, что любимый сын помещицы Салтыковой Михаил Евграфович не оправдает надежд матери. Ольга Михайловна очень скупо и сдержанно реагирует на постоянные просьбы сына о присылке ему денег в виду нехватки его собственного жалованья на затычку дыр в его расходном бюджете, и это вовсе не потому, чтобы крупная и богатая помещица испытывала какие-нибудь затруднения в своей финансовой политике или обладала качествами мольеровского Гарпагона. Так в чем же, однако, тут дело? По-видимому, M. E., еще будучи в Вятке и тогда уже наталкиваясь на очень сдержанные доказательства расположенности к нему со стороны ‘любезной маменьки’, начинал и сам догадываться о побудительных причинах ее скупости по части денежных вспомоществований ему. Жалуясь в письме к брату Дмитрию от 22 января 1851 г. на то, что маменька не пишет и денег не высылает и что ‘это уж такая метода — сначала высылают много, а потом и посадят на сухояденье’, он делает очень близкую к истине гипотезу: ‘я полагаю, что они думают, что я, как советник, должен иметь посторонние доходы, если это так, то они ошибаются, потому что никогда рука моя не осквернится взяточничеством’. Что практичная помещица Салтыкова считала в порядке вещей получение ее сыном — ответственным чиновником — ‘посторонних доходов’ и не прочь была толкнуть его на этот освященный традициями ‘образ жизни’ путем сокращения дотаций ему из доходов по имениям, —это более чем вероятно. Но факт коренного расхождения во взглядах на нормальную карьеру дворянина между пошехонским ансамблем семьи Салтыковых и таким ‘уродом’ в этой семье, каким оказался M. E., выявился с гораздо большей определенностью в последующие периоды жизни Щедрина, особенно в связи с актом ‘эмансипации’, которая не могла не ударить по крепостническому укладу жизни господ Салтыковых. Уже в конце 50-х годов Михаил Салтыков перестал быть любимым сыном матери и попал в разряд опальных детей. При дележе салтыковского имения между членами семьи мать и стоявшие за ее спиной братья M. E. обделили его, ‘выкинув’ на его долю последние остатки разделенного имения, т. е. целую кучу мелких деревень с непеределенной землей, с очень запущенным хозяйством на малоплодородной почве. Этими остатками M. E. должен был пользоваться вместе с братом Сергеем, причем имение, доставшееся им, было обременено долгом Сохранной казне. Эта общность имения послужила для M. E. источником тяжелых положений при составлении уставной грамоты в 1861—62 годах, а затем и при крупных семейных неурядицах в 70-х годах.

Очень недовольна была мать и женитьбою сына на ‘бесприданнице’. ‘Вот ворона-то залетела в барские хоромы, — писала она Д. Е. Салтыкову в одном из писем вскоре после женитьбы Михаила, — ну да, работай, пиши статьи, добывай деньги ради барыни’.

В общем и целом M. E. так-таки и не удалось обосновать свое бюджетное благополучие на доходах с имения. В письме к Анненкову от 29 декабря 1859 г. он сообщает: ‘В Петербурге я зимой, вероятно, не буду, по той простой причине, что ‘одежды не имам да внити в онь’. Эти жалобы на бедность повторяют картину вятских его ламентаций на постоянное безденежье, что казалось парадоксально противоречивым с его репутацией выходца из богатой помещичьей семьи. Вот одна из причин, которая летом 1858 г. заставила его (теперь уже не в порядке подневольной ссылки) вернуться на путь чиновничьей профессии. На этот раз уже в качестве вице-губернатора он снова пытается разрешить на практике проблему общественно-полезной государственной деятельности в роли чиновника-администратора, который может даже, при счастливом случае, пожать два пальца того или иного великого князя (см., например, письмо Д. Е. Салтыкову от 15 августа 1860 г.).

Очутившись в роли пионера, взявшего на себя задачу взбаламутить застойное чиновничье царство в патриархальной Рязани, он еще раз наталкивается на ту, подсказанную народной мудростью, истину, что один в поле не воин. В письме к Безобразову из Рязани от 1 октября 1858 г. он признается: ‘Здесь я решительно бедствую, потому что окружен людьми безграмотными и бессмысленными и должен один работать за всех и исправить то, что нагадила столетняя кляуза… С каждым днем все более и более убеждаюсь, что бюрократия бессильна, но вместе с тем, что и за земство наше!’ А незадолго перед этим он еще выражал надежду ценою геркулесовых подвигов достигнуть в своей работе таких результатов, чтобы ‘со временем увидеть свет сквозь эту тьму’ (в письме к Д. Е. Салтыкову от 20 июня 1858 г.). И действительно, он ‘свирепо’ принялся за чистку авгиевых конюшен в подведомственных ему бюрократических уголках. В Рязани даже установилось особое летоисчисление: ‘до Салтыкова’ и ‘после Салтыкова’. С чиновниками, до советников включительно, он разговаривал так, что те торопились уйти из его поля зрения, кто куда мог. Интересно, между прочим, свидетельство одного из представителей официального органа надзора за политической благонадежностью обывателей, а в том числе и за чиновниками крупного масштаба. В своем доносе от 21 января 1861 г. жандармский подполковник Симановский так характеризует Щедрина:

‘Вице-губернатор Салтыков. Сведущ, деятелен, бескорыстен, — требователен относительно сотрудников, взыскателен относительно подчиненных, этими качествами приобрел особенное доверие и внимание начальника губернии, таким же вниманием встречен был и от лиц здешнего избранного общества, сколько по значительности занимаемого им места, столько и по литературной его известности, внимание это продолжается, но нельзя сказать, чтобы он успел достигнуть искреннего с кем-либо сближения или общего расположения. Взыскательность его и особо деятельный надзор за правильной деятельностью и служебной нравственностью чиновников выразились значительно большим, против прежних лет, числом лиц, отданных в 1860 г. под уголовный суд. Решение этих дел должно показать, все ли виновные заслуживали такую строгую против них меру, впечатление же, произведенное этими распоряжениями на служащих в уездах, весьма натурально, не в пользу г. Салтыкова’. {‘Русская мысль’, январь 1906 г., стр. 38.}

Эта характеристика вряд ли грешит преувеличенными похвалами по адресу Салтыкова как добродетельного чиновника, строго относящегося к своим служебным обязанностям. Недаром же он сам, в письме к Анненкову от 2 января 1859 г., не без чувства горделивого самодовольства заявляет: ‘Обзирая свое прошлое, я, положа руку на сердце, говорю, что на моей совести нет ни единой пакости, нет даже гнусного кажения флигель-адъютантству, самого гнусного из всех гнусных кажений’. {Единственный эпизод, который иногда служил поводом для упреков по адресу М. Е. Салтыкова как слишком переусердствовавшего чиновника на дареной службе, тесно связан с арестом В. Обручева, по почерку которого на конверте с No 1 ‘Великорусса’ он был опознан как причастный к революционной деятельности. Конверт этот, адресованный на имя М. Е. Салтыкова, по категорическому требованию жандармов, был представлен адресатом по начальству. Это обстоятельство вызвало, кажется, гневное осуждение чиновничьей лояльности Щедрина со стороны Чернышевского и заставило Щедрина искать возможности для самооправдания у редакторов ‘Современника’ (с этой целью, по-видимому, Щедрин был у Добролюбова, незадолго перед смертью последнего, о чем он писал Анненкову в письме от 3 декабря 1861 г.). Но впоследствии даже лица, очень неприязненно относившиеся к Щедрину, этого обвинения не поддерживали (см., например, ‘Записки’ Ек. Жуковской, 1930, стр. 252).}

И все-таки Щедрин далеко еще не ясно сознавал, что его чиновничья деятельность, хотя бы и идущая против течений в бюрократическом мире, сохранившем свою старую физиономию и в пореформенной России, представляет сизифову работу. Ему только и остается, что констатировать факт беззаконий, плутовства, неграмотности и тупоумия представителей рязанской, а впоследствии и тверской бюрократии, с которой ему на каждом шагу приходится сталкиваться: ‘Подобного скопища всякого рода противозаконий и бессмыслия вряд ли можно найти, и вятское плутовство есть не более, как добродушие [по сравнению] с плутовством рязанским’, — пишет он в письме к Безобразову от 29 июня 1858 г. Не представляет для него счастливого исключения в этом глуповском царстве и Тверь, где слабоватый умом губернатор Баранов, под дудку свирепого крепостника-палача Коробьина, героя усмирительных драгонад в 1861 году в Тверской губернии, являл черты типичного помпадура в царской России того времени (см. об этом письма Щедрина к Е. И. Якушкину от 11 мая 1861 г. или от 7 июня того же года). ‘Тупоумие здешних властей по крестьянскому делу столь изумительно, — пишет он из Твери Анненкову 16 мая 1861 г., — что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается’.

Но если чиновничью деятельность Щедрина, как попытку воздействия на окружающую бюрократическую машину, можно характеризовать как сизифову работу, то в историко-литературном отношении встречи великого сатирика с типичной фауной глуповского болота сыграли весьма положительную роль в смысле новой зарядки его свежими впечатлениями от картин всероссийских безобразий. Если его фонд вятских наблюдений сослужил ему огромную службу при написании ‘Губернских очерков’, то, например, ‘добрые малые провинции’ (Рязани), которые на языке ‘порядочных людей называются бездельниками и мерзавцами’ (см. письмо М. Салтыкова к Анненкову от 16 января 1860 г.), послужили Щедрину великолепной натурой для очередного очерка его ‘Наш дружеский хлам’, где, например, генерал Голубчиков напоминает председателя казенной палаты Вишневского, а Рылонов как бы списан с советника казенной палаты Леонова и т. д. {По воспоминаниям сослуживца M. E. Салтыкова — С. Егорова.}

Один из знаменитейших очерков, составляющих серию ‘Сатир в прозе’, — ‘Клевета’, по словам Щедрина (в письме к Анненкову от 3 декабря 1861 г.), ‘взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня. Заметьте, что я не имел в виду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье. Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу’. Эта цитата свидетельствует между прочим и о том, что Щедрин уже вполне убедился в универсализме своей сатиры. Пусть себе тверские или какие-либо иные ‘добрые малые’ (т. е. ‘бездельники и мерзавцы’) узнают себя в лице тех или иных выведенных сатириком персонажей, но он уже не мирятся на том, чтобы локализовать свое обличение на каком-нибудь изученном им вдоль и поперек крутогорском, рязанском или тверском микрокосме. Он уже стремится захватить своей сатирической кистью широкое полотно, изображая все глуповское царство, всю глуловскую галлерею портретов, весь пахучий букет глуповских типов и их деяний — во всех их тонах и разновидностях.

В еще большей, пожалуй, мере, чем тупоумное чиновничество, Щедрина ненавидели представители крепостническо-помещичьей партия и фрондирующие либералы, назначение которых заключалось в том, чтобы шумихой своего недовольства бюрократией смазывать остроту проблемы о классовом антагонизме между помещиками и крестьянами. В письме от 29 июня 1858 г. Щедрин делится с Безобразовым своими впечатлениями об ‘эмансипаторских’ веяниях в Рязани. ‘Эмансипация, — пишет он, — которую здесь называют ‘мадам эмансипация’, производит на всех какое-то тусклое впечатление’. В члены комитета ‘выбирают большей частью горланов’. ‘Один отставной военный… выразился так: ‘отлично, господа! все это хорошо! только я вам вот что скажу: хоть вы пятьсот рублей штрафу положите, а уж я по мордасам их (т. е. ‘мужиков’. П. Л.) колотить все-таки буду!’ ‘Гуманист Павлов, которого здесь подозревают в сообщении в 10 No Колокола статьи о возмущении крестьян села Мурмина, оказывается человеком весьма сомнительным. Когда крестьяне эти (принадлежащие его жене) бунтовали, то он был при их усмирении и всех больше настаивал, чтоб строже секли, и заставил высечь 75-летнего старика. Вот и гуманист’.

И действительно, в Рязани Щедрин сразу натолкнулся на такие дела, как, например, на дело одного помещика, посылавшего своих крепостных на разбой и растлевавшего девочек, на дело целых 10 помещиков, продавших своих крестьян на фабрику братьев Хлудовых с целью завладеть всей их землей, (Щедрин написал об этом специальный очерк: ‘Еще скрежет зубовный’ и позднее, в 1886 г., вспоминает об этом в ‘Мелочах жизни’) и т. д. Все это очень беспокоило общественную совесть Щедрина и заставляло хвататься за свое обличительное перо. Например, в пьесе ‘Соглашение’ он вывел неукротимого любителя бить мужиков ‘по мордасам’. Деяния пресловутой гнусной крепостницы Кислинской, доведшей своей жестокостью двоих крепостных мальчиков — Ивана и Гаврилу Афанасьевых — до покушения на самоубийство, послужили темой для известного рассказа ‘Миша и Ваня’.

Но и в качестве вице-губернатора M. E. в меру своих сил и своего положения пытается вести борьбу со злоупотреблениями крепостников-последышей, не успев еще освободиться, от иллюзии возможных благих последствий борьбы добродетельного чиновника ‘законными’ средствами с деяниями венского рода ‘бездельников и мерзавцев’, вспоенных и вскормленных всем режимом чиновничьего произвола в царской России. Недаром же тверские зубры прозвали его ‘вице-Робеспьером’. Так, например, он защищал от ссылки в Сибирь крестьянина помещика В. Бунина, поднял перед министерством вопрос о том, чтобы крестьяне, ссылаемые в Сибирь на поселение по воле помещиков, не заключались в тюрьму. Он отказался утвердить постановление губернского правления об экзекуции над крестьянами помещика Максимова для ‘понуждения их к снятию хлеба и травы с принадлежащих им полей’. Он апеллировал к предводителю дворянства по поводу жестокого обращения с крестьянами помещика Хлебникова, писал постановление о жестоком обращении с крепостными людьми помещика Козлова и т. д. и т. д. Из писем его к Якушкину (от 11 мая и ют 7 июня 1861 г.) видно, что упрямство помещиков, вопиющих о выполнении барщины с помощью штыков, и политика экзекуций, диктуемая паническим страхом властей перед призраком того, что ‘крестьяне пробуют свои силы’, тяжело ложатся на душу M. E. и заставляют его выступать с протестами против таких палачей крестьянства, как негодяй Коробьин и губернатор ‘с органчиком’ в голове — гр. Баранов, причем Щедрин хорошо знает, что эти его протесты ускорят печальный финал его служебной карьеры. И на этот раз вполне можно поверить свидетельству жандарма Симановского в том его доносе по начальству, который нами уже был выше цитирован: ‘Он (Салтыков), — говорится в этом доносе,—искренно желает уничтожения крепостного права и деятельно преследует злоупотребления оного, о чем свидетельствует значительное число следствий, бывших в минувшем (1860-м) году, о жестоком обращении помещиков с крепостными людьми по важным и маловажным поводам, устранение некоторых из них от управления имением и вызов их на жительство в губернских город’. {Мы не касаемся здесь теоретических взглядов Щедрина на крестьянскую реформу накануне и в момент ‘эмансипации’, так как в письмах его нет прямых указаний на этот счет. Интересующемуся данным вопросом читателю можем, между прочим, рекомендовать познакомиться с заметкой Щедрина ‘о взаимных отношениях помещиков и крестьян’ (см. пятый том настоящего издания).}

Наконец, в январе 1862 г. Щедрин разрубил гордиев узел своего запутанного служебного положения и подал в отставку, которая и была принята 22 января 1862 г. С этого момента начинается новый период литературной его деятельности, который характеризуется сближением писателя с ‘Современником’ Некрасова—Чернышевского и последовавшей затем журнальной деятельностью его в ‘Отечественных записках’. Правда, этот период (до отъезда Щедрина за границу в 1875 г.) прерывается в течение трех лет (с января 1865 по июнь 1868 г.) новой попыткой Щедрина испробовать чиновничью службу — в интересах, на этот раз, выхода из своего тяжелого бюджетного положения, но в общем и целом, начиная с 1862 г., Щедрин целиком и полностью самоопределяется как журналист и притом как сотрудник наиболее прогрессивной кучки журнальных работников, сгруппировавшихся вокруг ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’, преемственно унаследовавших роль ‘Современника’ после его закрытия.

Но Щедрин, по ликвидации своих ‘вице-губернаторских состояний’, не сразу еще ‘осовременился’, не сразу раз и навсегда примкнул к традициям ‘Современника’ и, прежде чем в полной мере сродниться и слиться с кружком литераторов, сгруппировавшихся вокруг Чернышевского, стоит еще в начале 1862 г. как бы на распутьи. Вспомним, что еще в период написания ‘Губернских очерков’, расхваленных в свое время и Добролюбовым и Чернышевским, были некоторые моменты идейного расхождения Щедрина с Чернышевским и Добролюбовым. Одним из наиболее ярких эпизодов такого расхождения было неизжитое еще в 1857 г. почтительное отношение Щедрина к славянофилам, к которым Чернышевский уже успел повернуться спиной. Это почтительное отношение сказалось между прочим и в письме автора таких очерков с славянофильским душком, как ‘Пименов’, ‘Пахомовна’, ‘Богомольцы, странники и проезжие’, к С. Т. Аксакову (от 31 августа 1857 г.), с обещанием и впредь посвящать очерки с проявлением религиозного чувства народа лидеру славянофильства.

Но и в начале 1862 г. некоторая настороженность и сдержанность Чернышевского по отношению к Щедрину (и обратно — Щедрина по отношению к ‘Современнику’) имела еще место. Об этом говорит между прочим и тот факт, что Щедрин носится в это время с мыслью о создании своего собственного журнала ‘Русская правда’ (затеянного вместе с его друзьями и единомышленниками Унковским и Головачевым). Письмо Щедрина по этому поводу к Чернышевскому (от 14 апреля 1862 г.) с просьбою высказать свое мнение о программе этого журнала и не отказать в своем сотрудничестве в этом издании имеет очень важное значение. Оно показывает, что Щедрин и его предполагаемые соредакторы вовсе не хотели отмежевываться в это время от ‘Современника’ и имели в виду установить с сотрудниками этого последнего дружески-тесную связь. Обычное мнение даже многих современных литературоведов относительно того, что ‘Русская правда’, с ее эклектической программой, рассчитанной как будто бы на единый фронт борьбы идеологов различных направлений (вплоть до идеалистов и буржуазных экономистов), должна была натолкнуться на явно отрицательное отношение к ней со стороны представителей радикализма в духе ‘Современника’ (т. е. Чернышевского, Некрасова и др.), вряд ли может быть признано безусловно правильным. Что какие-то оттенки умонастроений этих двух родственных между собою групп (Чернышевского и Щедрина) мешали в данный момент их полному сближению, — это, конечно, верно, и об этом прежде всего свидетельствует эпизод с щедринскими ‘Каплунами’ (о чем скажем несколько слов ниже). Но что ‘деляческие’ (или, лучше сказать, делающие ставку на практику ‘единого фронта’) тенденции группы, затевавшей свой орган — ‘Русскую правду’, не были совершенно чужды и редакторам ‘Современника’, свидетельствует между прочим и следующий отрывок из письма Гр. Елисеева к Алексею Михайловичу (вероятно, Унковскому) от 19 мая 1862 г. {Письмо это нигде еще не опубликовано, и мы поэтому пользуемся случаем поместить его в Приложении к настоящему тому полностью. Текст этого письма был любезно предоставлен в наше распоряжение И. Р. Эйгесом, за что редакция выражает ему глубокую благодарность. Проекты использования умиравшего журнала ‘Век’ (выходившего под редакцией Елисеева) были тесно связаны с неудавшимся намерением Щедрина издавать свой орган — ‘Русскую правду’. П. Л.}:

‘Век’ кончил свое существование. Восстановить его в том виде и для тех целей, как Вы предполагаете, было бы очень хорошо. Но еще было бы лучше при этом, если бы для действования в нем можно было сосредоточить все однородные силы. Я говорил об этом с Н. А. Некрасовым. Он соглашается дать денег половину того, во что обойдется готовое издание,— другая половина будет принадлежать Вашей компании (т. е., по всей вероятности, московской группе во главе с Щедриным. П. Л.). Таким образом материально будут заинтересованы в успехе журнала и Петербург и Москва, а вместе с тем соединятся для действования к одной цели и моральные силы, однородные, того и другого города. Такое соединение сил и моральных и матерьяльных нужно для того, чтобы дать наконец генеральное сражение ‘Сыну отечества’ и победить его во что бы то ни стало, — если бы [даже] привелось биться для этого два года. Только стянув к себе читающие массы, можно облегчить проведение полезных идей в обществе’.

Из этой цитаты видно, что идея ‘единого фронта’ литераторов прогрессивного направления для борьбы за читательскую ‘улицу’ (а ‘Сын отечества’ Старчевского как раз являлся излюбленным органом мелкобуржуазно-мещанской ‘демократии’ того времени) вовсе не была чужда даже такому столпу ‘Современника’, как Некрасов. По-видимому, лозунг завоевания масс, хотя бы даже и ценою снижения курса на теоретизирование (на ‘доктринерство’, по выражению Щедрина), стал в своем роде поветрием среди демократически настроенных литературных ‘сливок’ в 1862 г. — после того, как надежды радикальной интеллигенции на крестьянскую революцию и на коренной политический переворот в России потерпели крах. Нужно думать, что тот же мотив борьбы с ‘доктринерством’ в интересах ‘дела’, в интересах практики по завоеванию влияния на ‘улицу’, лег в основу и известного очерка Щедрина ‘Каплуны’. Чернышевский, по-видимому, усмотрев в этом очерке ‘перегиб палки’, квалифицировал идею очерка, как некоторую уступку либерализму. Но Щедрин в своем письме Чернышевскому (от 29 апреля 1862 г.) торопится устранить такого рода недоразумение и самым искренним образом разъясняет свою позицию в данном вопросе, утверждая, что ‘тут дело совсем не об уступках, а тем менее об уступках в сфере убеждений (подчеркнуто мною. П. Л.), а о необходимости действовать всеми возможными средствами, действовать настолько, насколько каждому отдельному лицу позволяющего силы и средства’. И чтобы сделать свое утверждение еще более понятным, Щедрин ссылается на свою программу для ‘Русской правды’, очевидно, думая, что и для ‘Современника’ эта программа не должна звучать как неприемлемая платформа: ‘Эту же самую мысль, — пишет он далее в том же письме, — я провел в имеющейся у Вас программе предполагаемого нами журнала. По моему мнению, главное теперь — единство действий и дисциплина. Если будет существовать это-последнее, то, само собой разумеется, устранится возможность множества ошибок’.

Не исключена возможность, что после такого ‘автокомментария’ со стороны Щедрина к его ‘Каплунам’ Чернышевский не склонен был настаивать на ‘принципиальных’ разногласиях между ‘Современником’ и автором ‘Каплунов’.

Сделавшись соредактором ‘Современника’, Щедрин особенно склонен чувствовать ‘миллион терзаний’ от работы цензорского красного карандаша. Вечно чувствуя над собою острие этого карандаша — в своем роде дамоклова меча, — он всячески старается предупредить удары цензуры по его детищу — журналу и горько жалуется на то, что могут иметь место такие преследования ‘самых невинных мыслей’ (например, в письме к Некрасову от 1862—1863 гг.). А между тем, цензура обнаруживала по отношению, по крайней мере, к произведениям самого Щедрина правильное классовое чутье. Например, сколь ни невинным мог казаться на первый взгляд рассказ из ‘давнопрошедшего’ — ‘Миша и Ваня’, однако цензор Пржецлавскийг был по-своему прав, замечая по поводу этого рассказа в своем ведомственном докладе, что ‘очень неуместно и даже вредно разжигать страсти и в освобожденном (? П. Л.) от гнета населении, возбуждать чувства ненависти и мщения за невозвратное прошедшее. Я не колеблюсь сказать, что журнал истинно патриотический (экую новость сказал, подметивши, что журнал ‘Современник’ не грешил ‘истинным’ патриотизмом! П. Л.) должен понимать это и воздержаться от помещения подобных статей’.

Время пребывания Щедрина в провинции — в Пензе, Туле и Рязани — в качестве управляющего казенной палатой может быть отмечено как новое (вынуждаемое недостатком средств) хождение его по мукам чиновничьего ада, причем на этот раз он уж даже не обманывает себя возможностью оказаться общественной полезностью в роли чиновника на службе у царского правительства. Перед его глазами все та же картина мерзости запустения и пошлости провинциального болота. Все та же галлерея ‘щедринских’ типов. В письме к Анненкову от 2 марта 1865 г. Щедрин так характеризует арену своих чиновничьих подвигов: ‘Гаже и беспорядочнее здешней казенной палаты невозможно себе представить, мало того, что она отнимает у меня все время, но, что всего хуже, я не имею ни малейшего повода заключить, чтобы труд мой принес какой-нибудь плод для меня в будущем’. О Пензе он отзывается как о ‘пошлом, отвратительном городишке’, где администрирует в качестве губернатора какой-то уголовный тип, сделавший себе карьеру в роли сутенера жены наместника Кавказа Воронцова и сорвавший взятку (в несколько миллионов) с фальшивомонетчика-откупщика, которого он мог бы сгноить в Сибири.

Приглядываясь к пензенскому чиновничеству, Щедрин приходит к мысли снова взяться за свое едкое сатирическое перо: ‘У меня начинаются складываться Очерки города Брюхова, — пишет он в том же письме, — но не думаю, чтобы вышло удачно. Надобно, чтобы и в самой пошлости было что-нибудь человеческое, а тут, кроме навоза, ничего нет. И как плотно скучился этот навоз — просто любо. Ничем не разобьешь’.

Однако и этот навоз вполне пригодился в качестве натуры для автора серии рассказов, вошедших впоследствии в ‘Признаки времени’ и в ‘Помпадуры и помпадурши’.

Окончательно, наконец, разделавшись с чиновничьей карьерой и выйдя в отставку в 1868 г., Щедрин целиком погружается в журналистику, окрашивая своей литературной и редакторской деятельностью целую эпоху в истории русской общественности — эпоху ‘Отечественных записок’ Щедрина и Некрасова.

Какую роль и какое место занимал в этот период журнал ‘Отечественные записки’ — естественный наследник закрытого цензурой ‘Современника’, видно хотя бы из двух таких полярно противоположных характеристик русской журналистики, как отзыв о ней самого Щедрина, с одной стороны, и отзыв Достоевского, с другой. Вот что пишет из-за границы в феврале 1868 г. своему приятелю Майкову убежденный реакционер Ф. М. Достоевский:

‘Подлость и мерзость нашей литературы и журналистики и здесь ощущаю. И как наивна вся эта дрянь: Современники н. пр. лезут на последние барыши все с теми же Салтыковыми и Елисеевыми — и все та же закорузлая ненависть к России, все те же ассоциация рабочих во Франции (кивок в сторону ненавистного Достоевскому I Интернационала. П. Л.) и больше ничего. А что Салтыков на земство нападает, та так и должно. Наш либерал не может не быть в то же самое время закоренелым врагом России и сознательным’.

Этот отзыв Щедрин мог бы счесть за лучшую рекомендацию как своему органу, так и самому себе. Заработать себе презрение и почетную ненависть со стороны крупнейших представителей из ‘потустороннего’ лагеря таких ‘патриотов’, как Достоевский, — это было не малой заслугой перед русской общественностью.

В свою очередь Щедрин в письме к Жемчужникову от 31 августа 1871 г. так характеризует русскую журналистику тога времени, противостоящую ‘Отечественным запискам’: ‘В литературе нашей глубокое затишье. Это можно видеть уже из того, что в настоящее время играет у нас роль такая мразь, как Суворин. Почитайте суждение газет и ‘Вестника Европы’ по Нечаевскому делу (кстати сказать, автор ‘Бесов’, Достоевский, пылал особенно лютой ненавистью к Нечаеву и нечаевцам. П. Л.) и судите, до чего дошла наша печать. Это (т. е. реакционная печать. П. Л.) царство мерзавцев, готовых за полтинник продать душу. Всякая возможность издавать журнал сколько-нибудь свежий исчезает в виду неизреченного холопства остальной прессы’.

Ясное дело, что такие сильные словечки в применении к литературе, как подлость, мерзость, царство мерзавцев и т. п._гв устах Щедрина и Достоевского имеют в виду прямо противоположных друг другу адресатов.

Вообще к моменту вхождения в ‘Отечественные записки’ в качестве одного из руководителей журнала Щедрин был уже в полной мере властителем дум прогрессивной части русской интеллигенции. От некоторых старых своих ‘промахов незрелой мысли’ он давно уже освободился. И прежде всего по отношению к славянофилам у него не осталось и тени былого преклонения перед авторитетом Аксакова и К⁰. Так, например, он пишет своему школьному товарищу Юрьеву (от 8 февраля 1871 г.) по поводу издаваемой этим последним славянофильской ‘Беседы’ следующее: ‘Я первую книгу ‘Беседы’ уже имею и рассматриваю с большим интересом. Но, признаюсь тебе откровенно, чаяний твоих насчет возможного совокупления философии с…….. (очевидно, из-за цензурных соображений осторожный Щедрин не поставил здесь слова ‘религией’. П. Л.) не разделяю. Скорее можно совокупить ее с винным откупом, как это и делал А. И. К. (т. е. Александр Иванович Кошелев. П. Л.), но духа исследования с духом безусловного верования слить нельзя’. И затем Щедрин юмористически добавляет: ‘Иван Вас. Павлов (славянофил, сотрудник ‘Беседы’.. П. Л.) на эти дела (т. е. на ‘совокупление’ философии с религией. П. Л.) мастер, он докажет, что пользоваться общечеловеческою цивилизацией значит носить чужие подштанники и сморкаться в чужой платок’.

Репутация Щедрина как хранителя заветов Чернышевского и Добролюбова была уже так прочна, что корреспондент К. Маркса Николай — он (Даниэльсон) находит возможным очень подчеркнуто рекомендовать Марксу Щедрина как популярнейшего в России сатирика. Посылая Марксу ‘Дневник провинциала’, Николай — он пишет: ‘Я посылаю Вам сатиры единственного умного представителя литературного кружка Добролюбова — Щедрина. Его типы при самом появлении своем сделались столь же популярными, как типы Островского и т. д. Никто не умеет лучше, чем он, подмечать тривиальную сторону нашей общественности и высмеивать ее с большим остроумием’.

Но не легка была задача Щедрина, поставившего перед собою цель сделать из своего журнала неприступную идеологическую крепость с хорошо подобранным гарнизоном защитников. В этом отношении очень характерен эпизод борьбы Некрасова и Щедрина со своими бывшими соратниками по ‘Современнику’ — Антоновичем и Жуковским. Чтобы иметь некоторое представление о тех литературных нравах, которые не были чужды даже таким ‘прогрессивным’ литераторам, как занявший после ареста Чернышевского амплуа ответственного критика ‘Современника’ Антонович, достаточно прочесть хотя бы письмо Щедрина к Некрасову от 18 апреля 1869 г., в котором Щедрин характеризует Антоновича как ‘негодяя’, способного на сознательную клевету, причем выходка Антоновича кажется ему такой отвратительной, что он ‘просто бежал бы из этого нужника, называемого (ошибочно) русской литературой’. Все это письмо служит хорошим комментарием к тем ‘мемуарным’ помоям, которыми щедро поливает Щедрина и Некрасова в своих ‘Записках’ Екатерина Жуковская, — салонная дама, очень обиженная за своего мужа и за его приятеля Антоновича, с которыми не захотела якшаться редакция ‘Отечественных записок’.

В качестве редактора ‘Отечественных записок’ Щедрин проявляет большую разборчивость при оценке предлагаемых журналу статей. Он, например, бракует стихи Жемчужникова (в письме к нему от 30 апреля 1869 г.), направленные против современных мракобесов Каткова и Скарятина, считая ниже достоинства поэта делать предметом своего негодования такого ‘маньяка’, как Катков, и такую ‘гниду’, как Скарятин, о котором ‘не только говорить, но и мыслить неудобно’. Не удовлетворяет Щедрина даже Лавров: ‘у нас материала много, — пишет он Некрасову 22 мая 1869 г., — но все материал средний, т. е. самый скучный. Не знаем, как его сбыть. Лавров пудами присылает, каждую книжку по 3 1/2 листа печатаем и не видим конца’.

Заслуживают еще особенного внимания письма Щедрина к Пыпину от 2 и 6 апреля 1871 г., а также письмо в редакцию ‘Вестника Европы’ с аналогичным содержанием. Здесь, в этих письмах, заключаются как бы литературное profession de foi (символ веры) сатирика и его очень любопытный автокомментарий к ‘Истории одного города’. Из наиболее интересных признаний Щедрина в этих письмах можно отметить следующие: 1) автор ‘Истории одного города’ выступает вовсе не как историк, а именно как сатирик, высмеивающий безобразные явления окружающей действительности. ‘Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д. А. Толстой, и даже не граф Д. А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и нынче не утратившей свои силы’. 2) Сатирик ‘выработал себе такое убеждение, что никакою формою стесняться не следует’, причем ‘в сатире это не только не безобразно, но иногда даже не безэффектно’. 3) Щедрин, вопреки мнению Писарева, вовсе не является представителем смеха ради смеха (наподобие гоголевского мичмана), а направляет свой сатиры ‘против тех проявлений произвола и дикости, которые каждому честному человеку претят’, рассчитывая возбудить в читателе ‘горькое чувство’, а отнюдь не ‘веселонравие’. 4) Отношение ж народу у Щедрина двоякое: ‘народу историческому’, ‘выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п.’, он сочувствовать не может. Что же касается народа, представляющего собою ‘идею демократизма’, то этому народу ‘нельзя не сочувствовать уже по одному тому, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности’.

Наконец, очень интересным является пояснительное замечание Щедрина о его ‘Каплунах’, подтверждающее высказанную уже нами выше гипотезу. ‘Вряд ли идея этого очерка (‘Каплуны’) могла представлять неясность, — говорится в письме к Пыпину от 6 апреля. — Идею эту я развивал впоследствии неоднократно, и заключается она в том, что следует из тесных рамок сектаторства выйти на почву практической деятельности. Может быть, идея эта спорная, но во всяком случае в ней нет ничего недостойного. Н. Г. (Чернышевский. П. Л.), который тогда же писал ко мне по этому случаю, оспаривал меня и убедил взять очерк назад. Но он ни одним словом не обвинял меня, и я счел, что тут скорее идет речь о несвоевременности (подчеркнуто автором письма. П. Л.), нежели о внутреннем достоинстве идеи’.

Что же касается писем Щедрина к родным за данный период, то они полны такого презрения и такого негодования к этим ‘осколкам’ прошлого, окончательно им распознанным в процессе тех интриг, которые они пустили в ход при дележе недвижимого имущества семьи Салтыковых, на какие только был способен автор ‘Пошехонской старины’ и ‘Господ Головлевых’. Например, о своем старшем брате Дмитрии он отзывается как о кляузнике, у которого одна только система — ‘делать мелкие пакости’. ‘Ужели, наконец, — восклицает Щедрин в письме к матери от 22 апреля 1873 г. по адресу Д. Е. Салтыкова, — не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?’ Лучше охарактеризовать в двух словах живую ‘натуру’ для классического Иудушки Головлева довольно-таки трудно.

Любопытно, что, когда, измученный дрязгами и, так сказать, головлевством своих братьев с ‘любезной маменькой’ во главе, M. E. уезжает весною 1875 г. за границу, он словно бы старается совершенно забыть о таком неприятном аксессуаре его неудачной личной жизни, как связанные с ним и родством и имущественными интересами милые родственнички. Среди его заграничных писем нет ни одного (по крайней мере, известного нам), адресованного тому или иному лицу из его родных.

Заграничная курортная обстановка и встречи его там со ‘сливками’ общества отечественного происхождения вызывают в нем чувство брезгливого отвращения. О русском ‘культурном слое’ в Бадене он отзывается в письме к Анненкову от 24 сентября 1875 г. в следующих выражениях: ‘Такого совершеннейшего сборища всесветных хлыщей я до сих пор еще не видал, и вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал живя в России… В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством’.

И в Ницце его не оставляют те же картины сытого, праздного, пошлейшего мещанства: ‘Те же нравы, те же дела и то же самодовольство, как и в Рязани в крепостное время’, — пишет он Еракову в письме от 21 декабря 1875 г. Так и чувствуется, что и здесь Щедрину повезло на ‘натуру’ для его сатирических очерков, причем его впечатления от Бадена, Ниццы и прочих заграничных мест скопления российских шалопаев лягут в основу его великолепной серии очерков — ‘За рубежом’. Да и заграничная сытая буржуазия вызывает в нем не меньшее чувство отвращения: ‘И везде виллы, — описывает он Некрасову Ниццу (в письме от 10 ноября 1875 г.), — в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам — ужасно много портят крови’.

Но еще ярче вырисовывается его демократизм, когда он начинает характеризовать дирижеров политической жизни во Франции. Особенно враждебно он относится к Гамбетте, типичнейшему представителю мещанского филистерства (или, если угодно, либералу, действующему ‘применительно к подлости’). Называя Гамбетту скопцом, Щедрин рисует для пояснения своей мысли такой образ: ‘Представьте себе такое положение: жеребцы уволены от жизни, а мерины управляют миром. Что может из этого выйти? Выйдет республика без страстной мысли, без влияния, — республика, составляющая собрание менял. Вот эту картину меняльных рядов и представляет теперь Франция’ (из письма к Анненкову от 27 февраля 1876 г.). Эта глубокая и искренняя ненависть Щедрина к оппортунизму Гамбетты и к режиму менял сказалась и в его знаменитых очерках о французской ‘республике без республиканцев’ (‘За рубежом’, гл. IV), которые Ленин считал ‘классическими’.

Тот же мотив повторяется и в письме Щедрина к Якушкину от 19/7 марта 1876 г. ‘Везде реакционное поветрие. Во Франции Гамбетта играет громадную роль — этого одного достаточно для оценки положения’. ‘Противно читать здешние газеты, все они наполнены криком: тише! не вдруг! Даже Луи Блан заразился этим. Республика без идеалов, без страстной идеи — на кой чорт, спрашивается, она нужна. Мы и в России умеем кричать: тише! не вдруг!’

Чаще же всего мысль Щедрина в его заграничных письмах возвращается к вопросам литературы. Ведь как ни как, а это его родная стихия, вне которой он может только прозябать, а не жить. Несмотря на очень тяжелую болезнь, лишающую его работоспособности, он все же неизменно тянется привычной рукой к своему писательскому перу. Иногда он сомневается даже, что ему удалось написать что-либо литературное приемлемое. ‘Не знаю и сам, что я там писал среди припадков лихорадки’ — с тревогой отзывается он о серии статей под названием ‘Культурные люди’, на самом деле одного из лучших произведений его литературного творчества. Но, строгий в требовательный к самому себе, он склонен очень сурово расценивать и литературные новинки, появлявшиеся в России и за границей. При этом резкость его суждений о том, что кажется ему фальшивым или ретроградным, почти не знает границ так называемого ‘приличия’. Он и сам не отрицает несдержанность своего языка. Сочинив, например, очень ядовитую эпитафию на могилу умершего писателя Авдеева в письме к Анненкову от 27 февраля 1876 г., каковую эпитафию нельзя опубликовать без многоточий, он тут же добавляет: ‘Я думаю, что это и справедливо, и прилично. Скабичевский на эту тему написал бы три статьи по 4 листа каждая, и все-таки нельзя было бы понять, кто кого…… (неудобопроизносимое словцо. П. Л.). А я люблю писать кратко, справедливо, ясно и прилично. Оттого и нравлюсь… иногда’. И действительно, вспомним, например, его бурную, квалифицированную Тургеневым как ругательство, критику дрянненькой и довольно-таки мракобесной комедийки Соллогуба. Вспомним его отзыв о ‘коровьем’ романе Толстого (‘Анна Каренина’). О Толстом же в письме к Некрасову (от 14 октября 1875 г.) он отзывается в таких тонах: ‘У Михайловского гр. Толстой представлен борющимся с прирожденным навозом и идеями, до которых он своим умом дошел. Что он борется — это действительно так, и даже бичует себя. Но что он после бичеваний вновь возвращается к навозу и никогда его не оставит — это еще вернее… Толстой всеми легкими дышит у Блудовой, уедет от нее, говорит: какую я подлость сделал! — а на другой день опять туда же едет’. Нет у Щедрина ласковых слов и при характеристике ‘скопца’ (умеренного либерала) Стасюлевича: ‘Стасюлевич имеет вид старого переплета, из которого выдрали заключавшуюся в нем книгу’ (письмо к Анненкову от 24 сентября 1875 г.).

Такого же сорта саркастические отзывы о собратьях по перу он дает и в письмах к Суворину (о Краевском, о Пыпине и т. д.).

Но резкость его характеристик в области литературных явлений свидетельствует об удивительном чутье великого сатирика, подсказывавшем правильную оценку объектов его критики с точки зрения его прочно сложившихся общественно-политических взглядов. Об умершем Самарине (‘в России — плач, словно совершилось народное бедствие’ — иронизирует Щедрин) он отзывается в письме к Анненкову от 15 апреля 1876 г. так: ‘Для меня всегда казалось загадочным, как это человек пишет антиправительственные брошюры, печатает их, и его оставляют фрондировать на покое, Не оттого ли это, что он на той же почве стоял, как и само правительство, и даже, пожалуй, похуже?’ (подчеркнуто мною. П. Л.). Изумительно верная и политически прозорливая оценка славянофильства и одного из его прославленных вождей!

Очень тонкую, очень верную и полную глубокого смысла характеристику он дает и выдыхавшемуся в то время Тургеневу (в письме к Анненкову от 27 февраля 1876 г.): ‘Тургенев — писатель субъективный, и то, что не выливается прямо, выходит у него плохо. Нет около него никого — оттого он и уснул. Нет никого, кто бы вызывал его на споры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с ‘Современником’ и убил его. Последнее, что он написал — ‘Отцы и дети’ — было плодом общения его с ‘Современником’. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого. Теперь, впереди скопец Стасюлевич, о котором совестно говорить, что с ним имеешь дело’.

Так вот где лежит твердый и определенный, с точки зрения Щедрина, критерий ценности литературной продукции того или иного крупного писателя: если он близок к ‘Современнику’, т. е. держит равнение на тот комплекс общественно-политических принципов, который был представлен ‘Современником’ Чернышевского и Добролюбова, он завоевывает себе почетное место в русской литературе. Если же он начинает держать курс на оппортуниста-либерала Стасюлевича и мирится с платформою ‘Вестника Европы’, он и сам превращается в литературную окаменелость.

Интересно еще отметить отношение Щедрина к иностранной художественной литературе. Судя по письмам его, он сначала с большим удовольствием набросился на Золя, Гонкуров и других представителей французской реалистической школы, делающей упор на психологический анализ выводимых типов. Он даже облюбовывает этих писателей как возможных и желательных поставщиков беллетристики для его собственного журнала. Но скоро он разочаровывается в них. Приведем кстати очень любопытный отзыв Щедрина об этих писателях в его письме к Анненкову от 2 декабря 1875 г.

‘Прочитал я на днях ‘Manette Salomon’ Гонкуров, и словно глаза у меня открылись. Возненавидел и Золя и Гонкуров — всех этих (следуют какие-то словечки, выражаемые многоточиями. П. Л.). Извините, что я так выражаюсь. Диккенс, Рабле и проч. — нас прямо ставят лицом к лицу с живыми образами, а эти жалкие д….лы нас психологией потчуют … Теперь, в моих глазах, из всех произведений Золя только ‘Ventre de Paris’ существует. Психология — вещь произвольная, тут, как ни нанизывай, или не донижешь, или перенижешь. И выйдет рыло косое, подрезанное, не человек, а компрачикос’.

В общем и целом письма Щедрина из-за границы представляют особенный общественно-литературный интерес, — в отличие писем из Вятки. Если письма его в молодые годы отражают его неустановившуюся еще природу как величайшего русского сатирика in spe (в ожидаемом будущем), если они носят еще очень часто характер писем-масок, скрывающих подлинные черты растущего интеллекта писателя, если их обывательский характер свидетельствует не столько о том интимном, что характеризует мировоззренческое щедринское ‘я’, сколько о житейских рефлексах его дремлющей души в обстановке того или иного обывательского ‘образа жизни’, то чем дальше созревает Щедрин как великий сатирик-писатель земли русской, тем все более и более его письма становятся зеркалом тех его душевных движений и умонастроений, которые характеризуют его как неутомимого борца за угнетенных, за эксплоатируемых, за обездоленных, за их свободу и счастье, за идеал социализма.

П. Лепешинский.

Письма

Годы учения и службы в Петербурге

Март 1839 — апрель 1848

Е. В. и О. M. САЛТЫКОВЫМ

в Спасское.

Царское село, 4/III 1839 г.

Любезные родители!

Я извиняюсь перед вами, что так долго не писал, но этому было причиною неименье времени. Но я очень удивляюсь, что так долго не получаю от вас писем. Любезные родители, если вы уже не будете совсем этот год в Царское, то пожалуйста уже приезжайте на будущий год на экзамен, который будет в конце ноября, а если вы [не] будете [совсем] в этот год, то приезжайте в Петербург в гостиницу ‘Париж’ в Кирпичном переулке: там по пяти руб. за номер. А там, где жили, то поденно не берут, а берут понедельно 35 руб. в неделю, а там, любезные родители, лучше и дешевле нанять квартиру, потому что в гостинице жить очень дорого и при том только две комнаты, одна для лакеев, а другая так, то вам придется брать два номера, кушанье же в гостинице так дорого, что уж и говорить нечего, нет порции меньше 1 р. 25 коп. Вообще квартиры в Петербурге дороги: за 5-ть или 6-ть комнат нужно платить 2000 в год, все дешевле, чем в гостиннице, где вы за 4 комнаты будете платить 70 р. асс. и притом кушанье очень дорого. Я вам скажу маменька, что в Петербурге все русские изделья дороже, нежели в Москве, а иностранное дешевле. Я теперь по ученью 6-тым, а по поведенью сижу за столом 9-м, а теперь, я думаю, 10-тым буду, потому что наш класс постепенно увеличивается, потому что некоторые воспитанники выходят, а на место их поступают другие, в наш класс нас поступило 19-ть человек, а теперь 24, т[ак] один из них по поведенью выше меня. У меня из ученья и поведенья по 8-ми в результатах. Но, любезные родители, я из ученья при конце курса буду непременно третьим или вторым, потому, что я был сначала 16-м и вдруг в один месяц перегнал 4-х. Я бы был и из поведенья 6-м, но главной причиной, что я 10-м, г-н Беген, этот человек достоин всякого презренья, я вам расскажу об этом все подробно, когда вы приедете ко мне или когда я приеду на каникулы в Москву, теперь я вам скажу, как он со мной подло поступил. Мосье Жоньо хотел отдать меня к одному гувернеру. Но один из гувернеров попросил Жоньо, чтобы тот отдал меня к Бегену. Бегена не терпит никто из воспитанников. Он уже был один [раз] чуть не выгнан из [лиц]ея за воспитанников, но опять прощен. Как он меня взял, то он вообще погнался за ценой, не смотрел за мной, потому что в Лицее не любят москвичей, разумеется, не все, потому что умные никогда не станут этого делать без причины. Гольтгоер, директор, сказал Жоньо, что мы вообще себя очень хорошо вели на экзамене и вообще хвалил нас за ответы. Но вдруг после каникул я узнаю, что Беген отрекомендовал меня генералу очень худо, сам не знаю почему, но вскоре генерал почти разуверился в словах Бегена и теперь уж меня полюбил и брал на маслянице, когда я оставался. Берите, любезные родители, Библиотеку для чтения за 1839 год, еще, если можете, берите Сын отечества — 40 руб. и Отечественные запи[ски] 50 р. Эти журналы не хуже Библиотеки. Московский наблюдатель поправился: вместо 20-ти книжек выходит 12-ть и стоит 45 рублей.

Прощайте, любезные родители. Остаюсь сын Ваш

Салтыков.

В. Р. ЗОТОВУ

[Осень 1840—1843 гг. Петербург.]

Г. Зотов!

Посылаю Вам 6 No Маяка и 9-й No Отечественных записок, и прошу Вас одолжить меня 8 или 9 No Маяка и прислать мне 8-ой No Отече[ственных] зап[исок], если Вы уже его прочитали.

Салтыков.

В. Р. ЗОТОВУ

[Осень 1844 гг. Петербург.]

Г. Зотов!

Извините меня, что я так скоро спросил у Вас Отеч[ественные] зап[иски], если Вы не прочли их, то я пришлю Вам назад, а теперь посылаю Вам Пантеон, 2 части Вашего Маяка, и прошу Вас, пришлите мне 10 No Маяка, если можно.

Салтыков.

В. Р. ЗОТОВУ

[1845—1846 гг. Петербург.]

У вас имеется, кажется, почтеннейший Владимир Рафаилович, DestinИes sociales {Назначение общества (франц.).} Консидерана. Если Вы можете, то одолжите мне на неделю третью часть этого сочинения. Мне до зарезу нужно.

Извините, что утруждаю Вас своею просьбою.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

[До 9-го мая 1845—1846 гг. Петербург.]

Посылая тебе, любезный брат, прилагаемые у сего 80 р. сер., прошу тебя уведомить меня: не получал ли каких-либо известий из деревни? Засим, свидетельствуя свое почтение сестрице Аделаиде Яковлевне, остаюсь твой

М. Салтыков.

Деньги я достал по 9-е мая.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[9 июля 1845 г. Заозерье.]

Любезный брат! Благодарю тебя за память твою обо мне и за писание, я на днях (2-го июля) писал к тебе письмо, в котором просил тебя оставить за мною твою квартиру, которую ты мне назначал во 2-м этаже, а если ты ее отдал, то нанять квартиру от 50—60 руб. у Волкова получше. Пишу тебе вторично, потому что, может быть, ты того письма не получил. Целую ручку почтеннейшей и многоуважаемой сестрицы Аделаиды Яковлевны, целую Оленьку и свидетельствую свое почтение М[илостивой] Г[осударыне] Каролине Петровне. До свидания! остаюсь любящий брат твой

М. Салтыков.

P. S. На счет же желания сестрицы Аделаиды Яковлевны быть мне полным так, чтобы щеки тряслись, могу ответить только тем, что в настоящее время пью тресковое масло и след[овательно] страдаю тою болезнью, которою мы часто с тобою в Петербурге страдали. Целую Сережу.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

[12 января 1848 г. Петербург.]

Любезный брат! Я нахожусь в постели больной и едва живой. Надеюсь, что ты, позабыв все происшедшее между нами, не откажешь помочь мне в этом случае присылкою 20 р. сер., потому что я решительно без копейки и не могу ни лекарства купить, ни доктору заплатить. Посети меня.

Весь твой

М. Салтыков.

12 января 1848 года.

H. H. АННЕНКОВУ

[28 апреля 1848 г. Петербург, Гауптвахта.]

Ваше превосходительство!

Если государю императору угодно было взыскать меня своею немилостью, мне не остается ничего более, как принять с должным смирением наказание, меня постигшее. Я могу только будущею моей жизнью доказать, сколь велико мое рвение к престолу и отечеству. Об одном осмеливаюсь просить Ваше превосходительство — о том, дабы, за сутки до отправления моего на место нового назначения, позволено было мне отлучиться с гауптвахты на честное слово, как для прощания с родственниками, так и для устройства своих сборов в столь дальний путь и на неопределенное время. Зная все Ваше великодушие, я вполне уверен, что Ваше превосходительство примете на себя труд ходатайствовать о даровании мне этой милости, тем более, что, по известному Вам болезненному моему положению, я должен спросить советов пользующего меня медика, каким образом поступать мне в дороге.

Вместе с этим не только обязанностью, но долгом своей чести почитаю искреннейше, от всей души благодарить Ваше превосходительство за все поощрения, которые Вам угодно было оказывать мне во время служения моего под начальством Вашим, и за то участие, которое Ваше превосходительство приняли к облегчению постигшего меня несчастья. Смею Вас уверить, что во всякое время моей жизни Ваше превосходительство найдете во мне самого преданного себе слугу.

Позвольте мне также попросить Вашего извинения, если письмо мое написано, быть может, слишком наскоро и небрежно: новость моего положения такова, что я и в настоящее время не могу еще достаточно собраться с мыслями.

С истинным почтением и глубочайшею преданностью имею честь пребыть

Вашего превосходительства

навсегда покорнейшим и преданнейшим слугою

М. Салтыков.

1848 года

апреля 28 дня.

Ссылка в Вятку

Май 1848 — декабрь 1855

А. Я. САЛТЫКОВОЙ

в Петербург.

[После 7-го мая 1848 г. Вятка.]

Je vous Иcris Ю la hБte ces quelques lignes pour tous dire que dans mon exil, comme partout et toujour, le souvenir de vos bontИs sera gravИ dans mon coeur. Mon mentor-gendarme part dans ouelques heures: aussi je n’ai pas le temps suffisant pour vous dire tout mon regret d’Йtre si loin de vous. Cependant on m’a rГГu Ю Viatka les bras ouverts, et je vous prie de croire que les gens dont je suis entourИ ici ne sont pas des ogres, ils ne le sont qu’Ю moitiИ et partout ne pourront pas me manger totalement. Les dames de Viatka, au contraire sont des ogresses accomplies borgues, bossues, en un mot tout ce qu’il y a de moins prИsentable, et cependant on m’a dit qu’il fallait tБcher de leur plaire, parce qu’ici comme ailleurs tout se fait au moyen du beau sexe. Aussi cette obliga[tion]…

Перевод: Я пишу второпях несколько строк для того, чтобы сказать Вам, что в моем изгнании, как везде и всегда, воспоминание о Вашей доброте будет запечатлено в моем сердце. Мой ментор-жандарм уезжает через несколько часов: поэтому у меня нет достаточного времени для того, чтобы выразить Вам все мое сожаление о том, что я так далеко от Вас. Впрочем меня встретили в Вятке с распростертыми объятиями, и я прошу Вас поверить, что окружающие меня здесь не людоеды, они таковы не более чем на половину и поэтому не смогут съесть меня целиком. Вятские дамы, наоборот, совершенные людоедки, кривые, горбатые, одним словом, самые непривлекательные, и тем не менее мне говорят, что ‘надо стараться им понравиться, потому что здесь, как и повсюду, все делается при посредстве прекрасного пола. Эта обязанность также…

А. Я. ГРИНВАЛЬД

в Петербург.

[После 7-го мая 1848 г. Вятка.]

Madame et chХre soeur.

Vous m’avez donnИ tant de preuves d’amitiИ, pendant tout le temps oЫ j’ai joui de votre charmante sociИtИ, que je crois que vous me pardonnerez le nom de soeur que j’ose vous donner, maintenant que je suis loin de vous. Quant Ю moi je suis comme Calypso qui ‘ne pouvait se consoler du dИpart de TИlИmaque’ avec cette petite diffИrance que c’est Calypso qui a quittИ son TИlИmaque. En attendant je suis ici Ю augmenter les flots de Viatka par les torrents de mes larmes. J’espХre cependant que vous ne m’oublierez pas et que vous voudrez bien, ma bonne soeur, de m’honorer de quelques lignes tracИes par votre charmante petite main. Adieu et surtout souvenez vous de l’inconsolable Calypso

M. Soltykoff.

P. S. Mille compliments de ma part Ю Михаил Николаевич.

Перевод: Милостивая государыня и любезная сестрица! Вы дали мне столько доказательств дружбы в течение всего того времени, которое я провел в Вашем очаровательном обществе, что, я уверен, Вы мне простите название сестры, которое я осмеливаюсь Вам дать теперь, когда я так далеко от Вас. Что касается меня, то я похож на Калипсо, которая ‘не могла утешиться после отъезда Телемака’, с тою маленькой разницей, что теперь это Калипсо покинула своего Телемака. В ожидании будущего я обречен увеличивать воды Вятки потоками своих слез. Я надеюсь все-таки, что Вы не забудете меня, дорогая сестра, и окажете мне честь, написав мне несколько строчек Вашей прелестной маленькой ручкой. Прощайте и не забывайте неутешную Калипсо.

М. Салтыков.

P. S. Тысяча пожеланий от меня Михаилу Николаевичу.

С. Е. САЛТЫКОВУ

в Ревель.

Вятка. 18 октября [1849 г.].

Спешу отвечать на письмо твое, любезный друг и брат Сережа. Очень рад, что ты, наконец, выпущен из корпуса и служишь, еще более рад слышать от тебя, что к тебе расположено твое начальство. Что касается до того, что город Ревель скучен, то я этому совершенно верю, но едва ли он скучнее города Вятки, из которого я имею удовольствие писать к тебе. Ты пишешь мне, что желал бы переменить род службы, в этом отношении я советовать тебе ничего не могу, потому что не знаю ни обстоятельств, в которых ты находишься, ни отношений твоих. Во всяком роде службы есть свои хорошие и дурные [стороны], но я полагаю, что везде можно быть полезным, если есть хотенье и силы позволяют. Найти такого рода службу, где был бы на своем месте и труд был бы привлекателен, довольно трудно, если не совершенно невозможно. Намерению твоему побывать в отпуску я вполне сочувствую, переговори сам лично обо всем с папенькой и маменькой, но только, бога ради, будь осторожнее и не раздражай их без пользы. Что касается до моей симпатии и привязанности, то будь уверен, что они всегда будут принадлежать тебе, какого бы рода ни были обстоятельства, в которых ты будешь находиться. Положи себе за непременное правило в жизни вести себя как следует честному человеку и будь уверен, что ни я, ни брат не оставим тебя. Впрочем в благородстве твоих чувств я так уверен, что считаю даже излишним распространяться об этом.

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя, не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 3 января [1850 г.].

Нет слов благодарить тебя, любезный друг и брат, за твою искреннюю братскую любовь и за твое братское одолжение, которое вывело меня из величайшего затруднения. Спешу отвечать тебе на письмо твое от 21-го декабря и поздравить тебя, равно как и все твое семейство, с Новым годом. Я надеюсь, что ты встретил его счастливо в кругу своих родных, не то что я в совершенном одиночестве. Впрочем, должно сказать правду, что я много обязан губернатору и его семейству, которые принимают во мне самое живое участие. Я, как уже известно тебе из прошлого письма его [?] представлен губернатором к командировке для обозрения городов, с назначением мне и жалованья 500 р. сер. До сих пор об этом, впрочем, ни слуху ни духу из министерства. Но вместе с тем я просил Милютина, чтобы он через брата своего похлопотал, чтобы, пользуясь этим представлением губернатора, меня просто причислили к министерству, с тем, чтобы на все время моей опалы считать меня в командировке в Вятской губ[ернии] и давать мне здесь или в одной из смежных губ[ерний] поручения по Хозяйственному д[епартамен]ту. Милютин с нынешней почтой отвечает мне в весьма общих выражениях, что брат его надеется все для меня сделать, но в каком смысле, в смысле ли моей просьбы или в смысле губернаторского представления, не знаю. Нет нужды объяснять тебе, как для меня важно это дело. С отчислением моим по министерству внутр[енних] д[ел] я de facto {Фактически (лат.).} изъемлюсь из моего тяжелого положения, потому что, чтобы сделать это, надо испросить высоч[айшее] повеление, которое в этом случае равнялось бы всемилост[ивейшему] прощению.

Очень рад, что есть надежда вылечить Зилова. Положение их в самом деле незавидное, и мне от души жаль сестру, потому что она стоит лучшей участи. К сожалению, я, кроме сожаления, ничего не могу, равно как и все мы должны покамест терпеть. Отпуск мой, кажется, не состоится, если мне не дадут эту командировку, об которой я тебе писал, то летом мне решительно нельзя будет уехать в деревню, потому что все дело должно производиться преимущественно летом, если же я не буду иметь никакого специального назначения, то буду непременно проситься в отпуск. Весьма приятно, что Сережа понравился папеньке и маменьке, они и мне тоже об нем писали с большою похвалой, боюсь только, что не более как фразы, оригинальная манера выражать на письме родительскую нежность. Гораздо более меня радует перевод его в Гвард[ейский] экипаж. По крайней мере, вы будете вместе, и он не пропадет при тебе. Ты не пишешь мне ничего об Илье, каков он, какие на него надежды? уж ему пятнадцать лет, следовательно, характеру его пора бы образоваться. Людевик уже приехал в Вятку и много хорошего насказал мне о тебе. Что же до места ассесора, то я сам бы желал получить его, но теперь, при предполагаемой командировке моей, отложил попечение.

Клеменцу долг я заплачу непременно, в особенности, если я получу жалованье, как об этом представлено. Я надеюсь тогда к июню месяцу вполне уплатить ему. Лауман сапоги мне выслал и весьма хорошие. Вообще, любезный друг и брат, если бы состоялось мое назначение, хотя только по представлению губернатора, я надеюсь в скором времени очистить себя от всех долгов.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Целую всех твоих деток, начиная с тезки (которого поздравляю с наступающим четвертым годом) и кончая Надей. По рассеянности, мне свойственной, я начал письмо с внутренней стороны листа, что вышло чрезвычайно глупо, но я надеюсь на твою снисходительность.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 3 февраля [1850 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что долго не отвечал на письмо твое от 17 января, да и вообще слишком давно уже не беседовал с тобою. Я в настоящее время так занят составлением всеподданнейшего годового отчета, которое и нынче возложено на меня, что решительно не имею никакого времени, чтобы уделить на беседу с добрыми родными и приятелями. Теперь же пользуюсь этим случаем, чтобы поздравить тебя с наступающим днем рождения милой сестрицы Адели и пожелать тебе и ей от всей души встретить этот день в совершенном счастии.

Я очень обрадован, что маменька собралась ехать в Петербург, я в одно время получил известие об этом и от тебя и от нее. Так как она теперь, вероятно, в Петербурге, то я прошу тебя, милый брат, убедить ее заплатить долги мои как Клеменцу, так и тебе, с тем, чтобы деньги эти вычитать из жалованья моего в течение года. Клеменц выслал мне брюки, и я в настоящее время должен ему около двухсот рублей сер. Брюки сшиты весьма хорошо, и я благодарю его как за них, так и за кредит. Сделай милость, внуши маменьке, что мои издержки на одежду весьма не велики и что в течение почти двух лет, как я здесь, я сделал себе только фрак, виц-мундир, сюртук, три жилета и трое брюк, я думаю нельзя менее носить платья, если не хочешь ходить как Адам.

Предположение твое о том, что маменька может лично просить государя о моем возвращении, весьма меня тронуло, мне кажется, что это может иметь успешный результат, и я просил бы тебя присоединить свои просьбы к моим, чтобы убедить маменьку сделать это, хотя я и не сомневаюсь, что она сама, по любви ко мне, употребит все усилия, чтобы сделать все возможное к моему облегчению. Очень жалко, что приезд ее в Петербург не совсем совпадает с удобным для того временем, впрочем я все отдаю на Ваше общее благоразумие и буду ждать с терпением окончания моей участи.

М[инист]р в[нутренних] д[ел] разрешил командировать меня в города В[ятской] губ[ернии], и я думаю ехать вскоре после окончания работ моих по отчету.

Во всяком случае, если маменька будет просить государя о прощении меня, то я прошу тебя уведомить меня о результате, каков бы он ни был, потому что во всяком случае лучше знать свое положение, как оно есть, нежели ласкать себя тщетными надеждами.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу извинить, что, за недосугом, пишу так мало и беспорядочно.

Искренно тебя любящий и душевно преданный

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Марта 6 1850 т. [Вятка.]

Извини меня, любезный друг и брат, что так давно не писал к тебе. Причина этому была, как ты, я думаю, знаешь, не столько в моей лености, сколько в занятиях моих по составлению отчета, который я, слава богу, кончил. А между тем у меня есть до тебя две просьбы.

Во-первых, 4 марта пошло представление губернатора о награждении меня чином, которое и должно поступить в д[епартамен]т полиции исполнительной. Так как я здесь нахожусь на особом положении, то и губернатор не включил меня в общий список представляемых чиновников, а взошел с особым представлением обо мне одном. Поэтому я прошу тебя, не будет ли возможности возбудить из этого повод для всеподданнейшего доклада обо мне, так как я и в Вятку переведен по высоч[айшему] повелению. Сверх того, что подобный доклад напомнит обо мне государю, но такое направление дела будет иметь для меня еще и ту выгоду, что в Комитете министров, если представление пойдет туда, легко могут отказать мне, а если и не откажут, то чин выйдет не ранее сентября, так что я выиграю всего каких-нибудь полгода. Сверх того, все мои документы о рождении, происхождении и т. д. остались в канцелярии В[оенного] м[инистерст]ва, куда уже губернатор отнесся о доставлении их в д[епартамен]т п[олиции] исп[олнительной]. Я пишу вместе с сим к Каменскому, чтобы он оказал содействие к скорейшей отсылке их, но и тебя прошу наблюсти за этим, если только это не затруднит тебя. Во всяком случае, прошу тебя уведомить меня, каким путем пойдет представление обо мне, через Комитет ли министров или прямо к государю.

Другая моя просьба состоит в следующем. На меня, как тебе известно, возложено статистическое обозрение городов Вятской губ[ернии]. Приступая к этому, я, по новости, встречаю некоторые затруднения. Так как в М[инистерст]ве в[нутренних] д[ел] не раз уже были командировываемы в разные города особые чиновники для этой цели, то в Хозяйственном д[епартамен]те должны находиться работы их. Нельзя ли попросить Николая Алексеевича Милютина, чтобы он дал чье-нибудь подобное описание, разумеется, такое, которое считается лучшим. Если это возможно, то потрудись приказать переписать его для меня и выслать мне для руководства. Я уверен, что это весьма мне поможет.

Извини, что я до сих пор не выслал тебе должных мною денег. Я теперь же пишу маменьке и прошу ее заплатить тебе эти деньги с вычетом из моего жалованья.

Сделай одолжение, поцелуй за меня милую сестрицу Адель, скажи ей, что я ее все так же помню и так же горячо люблю, как и прежде.

Перецелуй от меня также и племянников и милую Наденьку. Евграшу поздравь с прошедшим днем рождения.

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя, не забывав искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 21 марта [1850 г.].

Пользуюсь и еще раз случаем, любезный друг и брат, чтобы беседовать с тобою и поздравить тебя с наступающим днем твоего рождения. Желаю тебе от всей души провести его как можно приятнее и спокойнее в кругу своего семейства. Я получил от маменьки письмо, которое ты, вероятно, знаешь и в котором она пишет мне, чтобы я не адресовал ей более писем в Петербург. Не знаю, застанет ли ее в Петербурге это письмо мое к тебе, но во всяком случае ежели застанет, то прошу тебя сказать ей, что я, вместе с ним, пишу ей письмо во Спасское, как она и приказывала мне. Я писал маменьке в одном из предыдущих писем о моем долге тебе и просил ее уплатить его с вычетом из моего жалованья, но ответа на это письмо еще не получил. Так как долг этот весьма меня озабочивает, то прошу тебя уведомить меня, исполнила ли маменька мою просьбу, чтобы я мог принять какие-нибудь меры.

Что касается до моего возвращения из Вятки, то я уже начинаю не верить в осуществление его, хотя я положительно просил маменьку определительно уведомить меня, было ли что-нибудь предпринято ею в этом смысле, но из письма ее я ничего не вижу, кроме обнадеживания, что тяжкому моему положению будет когда-нибудь предел, из советов же ее касательно моей службы я, напротив, должен видеть, что предел этот не скоро настанет. А между тем для меня моя участь с каждым днем делается все более и более несносною, я изнываю и нравственно и физически, и не знаю, к чему я буду способен, если это пленение души моей будет продолжительно. Теперь у вас, я думаю, распутица в полной форме, а у нас еще зима, и, судя по холодам, едва ли скоро наступит весна. Я уж около полугода или более не получал писем от Милютина да и сам перестал ему писать. Сделай одолжение, хоть ты не забывай обо мне, ибо всякое твое письмо доставляет мне истинную радость. Лето я еще не знаю как проведу, но, по всем вероятиям, скучно, потому что из Вятки все те, с которыми я больше близок, разъезжаются и, между прочим, губернаторша едет в Петербург. Сделай милость, узнай, правда ли, что в Вятку назначена сенаторская ревизия, как об этом разнеслись слухи, и кто именно из сенаторов назначен.

Сделай милость, передай мой искренний братский поцелуй сестрице Адели и поздравь ее с новорожденным. Детей также всех до одного крепко целую, а ее превосходительству Каролине Петровне и Алине Яковлевне свидетельствую глубочайшее почтение. Я несколько раз писал к Гринвальду, а от него не получил ни одной строки, не знаю, как это толковать, но только такая манера довольно странна.

Прощай, любезный друг и брат, не забывай искренно любящего тебя брата.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 4 апреля [1850 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что я не вовремя поздравляю тебя и все твое семейство с прошедшим днем твоего рождения, ты можешь быть уверен, что я от того не менее люблю тебя. Сейчас получил от маменьки письмо, которым она извещает меня об отъезде своем из Петербурга, думаю, что она в настоящую пору уже в деревне, и потому пишу к ней прямо туда. Маменька пишет, что относительно моей участи ей еще ничего решительно неизвестно и что ты об всем меня уведомишь. Из этого я должен заключить, что маменька предпринимала что-нибудь в мою пользу, но все это так темно и неопределенно, что составляет для меня только предмет страданий и сомнений. Меня интересуют в этом деле самые мелкие его подробности, потому что оно слишком живо меня касается, а мне пишут только, что ничего еще решительно неизвестно. А между тем мое положение делается совершенно невыносимым не столько потому, что я сослан в Вятку, сколько потому, что в самой Вятке все обстоятельства так слагаются, что вся жизнь моя постоянная и нестерпимая мука. Неужели, наконец, и два года мучения не могут искупить нелепой и ничтожной повести!

Маменька еще пишет, что не может выслать мне денег ранее мая, потому что страдает денежною чахоткою. Я, напротив, всегда думал, что она в этом случае скорее подвержена водяной, а оказывается совсем иначе. Впрочем, она тут же отзывается, что ты коротко знаешь ее обстоятельства, и потому я прошу тебя убедительно растолковать мне причину такого необыкновенного безденежья, тем более, что мне надобно же чем-нибудь жить. А по-моему, лучше всего было бы отделить всех, тогда всякий бы рассчитывал только на то, что у него есть, а то насулят золотые горы, да потом и утягивают, так что нет возможности распорядиться своею жизнью определенным образом. Во всяком случае, я рад, что она согласилась уплатить тебе долг мой, и прошу уведомить, исполнила ли она это, как пишет мне.

Благодарю тебя за все твои хлопоты и беспокойства по моим делам, мне чрезвычайно совестно затруднять тебя всем этим, и поверь, что все твои одолжения глубоко запечатлены в моем сердце. Я получил сегодня письмо и от Милютина и обрадовался этому, думая видеть в нем что-нибудь по своему делу, но оно оказалось исполненным такой великолепной чепухи, что мне стало совестно читать.

Сделай одолжение, поцелуй за меня добрую сестрицу Адель и всех твоих малюток, которых я люблю и которым, надеясь скончать дни свои в девстве, торжественно завещеваю две пары подсвечников, зрительную трубку, серебряную цигарочницу (все это мною получено от тебя) и все свои долги, ибо судя по расположению родителей, умру как Вальтер-Голяк.

Прощай, любезный друг и брат, не взыщи за несколько небрежное письмо и не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 1 мая [1850 г.].

Много благодарю тебя, любезный друг и брат, за письмо твое от 9 апреля и за то участие ко мне, которое я в нем вижу. Много меня огорчило известие о поступке брата Сережи, я нахожу его не только не совсем благородным, но и глупым. Какую выгоду надеялся он извлечь для себя от своих сплетней, решительно не понимаю, я сколько мог заметить, то, несмотря на то, что маменька не неохотно выслушивает подобные вещи, они как-то совершенно не удаются их авторам, пример тому в брате Николае, да и в самом Сереже, которые оба оказали достаточно недоброжелательства к своим братьям и оба едва ли что-нибудь от того выиграли. Это тем более кажется для меня странным, что ни я, ни, в особенности, ты ничего, кроме самого лучшего, самого теплого желания добра не показывали Сереже ни в одном из наших действий относительно его. Вообще Вятка во многом меня убедила и убедила к лучшему, хотя бы я и не желал убеждаться в явлениях, подобных тому, о котором ты пишешь мне. Сделай милость, уведомь меня, когда ты собираешься в деревню и действительно ли поедешь туда нынешним летом. Запрос обо мне от князя Голицына к губернатору действительно пришел по одной почте с твоим письмом. Деликатность этого дела запрещает мне справляться об отзыве губернатора, но так как я не знаю за собой ничего предосудительного в течение двухлетнего пребывания моего в Вятке, то и не сомневаюсь, что ответ губернатора будет выгоден для меня. Во всяком случае отзыв этот идет в Петербург с последней же почтой, и потому я прошу тебя, если в Петербурге, вследствие этого отзыва, решатся дать делу моему дальнейший ход, то нельзя ли похлопотать, чтобы это сделалось поскорее, потому что тут много зависит от времени. Я удивляюсь даже, что по просьбе маменьки, поданной в начале марта, только теперь требуют заключения губернатора. Нечего тебе и говорить, как велико теперь мое ожидание. Что касается до (представления меня в чин и до статистического описания, то это теперь меня не много занимает. Если бы меня простили, то я ничего более не желал бы. Любезный друг! сделай милость, если дело мое примет благоприятный оборот, не езди в деревню, покуда оно [не?] кончится совершенно, нет сомнения, что к июлю так или иначе оно должно решиться.

Я бы желал быть в деревне вместе с тобою и немедленно отправлюсь туда, как скоро получу известие о моем освобождении из Вятки. Я хочу также просить, если это только возможно, об отделе и согласился бы дать отказную во всем, если бы мне отдали Глебово и тысяч двадцать на устройство его. Главная цель моя заключается в том, чтобы выдти в отставку и поселиться в деревне, чего я не могу сделать, не имея достаточного обеспечения. Дай бог, чтобы все это так и случилось, мне не хотелось бы вновь поступать на службу уже по тому одному, что искать места в Петербурге будет для меня довольно затруднительно, да едва ли найду что-нибудь по своему желанию.

Прощай, любезный друг и брат, поцелуй от меня всех своих малюток и не забывай искренно тебе преданного брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 16 июня [1850 г.].

Позволь мне, любезный друг и брат, утруждать еще одною покорнейшею просьбой. Не зная и до сих пор, чем кончится мое дело, я решился хлопотать о том, чтобы мне дали здесь лучшее место. В настоящее время у нас открылась вакансия советника в губернском правлении. Я просил у губернатора, чтобы он представил меня, он согласился, но вместе с тем сказал, что у него давно уже просили об этом месте за одного тоже чиновника особых поручений г. Циолковского, но так как этот Циолковский находится в свойстве с вице-губернатором и по закону запрещено определять членами коллегиального управления свойственников, то он, на случай отказа Циолковскому, представляет в советники нас обоих. Представление об этом идет с нынешнею же почтой по Департаменту полиции исполнительной. Нельзя ли, хоть через Меншикова, похлопотать, чтобы уважили представление губернатора. Во всяком случае я не желаю, однако ж, отбивать дорогу у Циолковского, потому что ему место нужно, как кусок хлеба, но мне было бы крайне обидно, если бы ни его, ни меня не утвердили, а послали бы кого-нибудь из Петербурга. Сделай милость, любезный друг, устрой это и уведомь меня о результате. Говорят, государь возвратился в Петербург, докладывали ли ему мое дело, мне весьма бы желательно это знать, если бы я получил прощение, то я во всяком случае уехал бы из Вятки, даже если бы и получил место советника. Я с большим нетерпением жду известия об этом, ибо вот уже полтора месяца как пошел из Вятки отзыв обо мне губернатора, который, я надеюсь, не во вред мне.

Я в настоящее время опять исправляю должность правителя канцелярии временно и потому не имею большого досуга, чтобы писать к тебе много. Уведомь меня, собираешься ли ты в деревню и когда будешь там, это тоже весьма меня интересует, потому что если бы мне удалось уехать из Вятки, то я ничего бы не желал так, как съехаться вместе с тобой в деревне.

От всей души целую милую сестрицу Адель и всех твоих крошек. Сделай одолжение, засвидетельствуй также совершенное мое почтение Каролине Петровне.

За сим прошу тебя не забывать искренно тебя любящего брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Спасское.

Вятка. 3 июля [1850 г.].

Не нахожу слов, любезный друг и брат, чтобы благодарить тебя за все хлопоты и беспокойства твои по моему несчастному делу, верь мне, что мысль об них меня часто мучит, и я с тревогой иногда думаю, что, если бы не моя нелепая опрометчивость, ничего бы этого не было. Поздравляю тебя с дорогой именинницей и от всей души желаю, чтобы ты провел время в деревне как можно лучше и веселее. Если брат Николай в деревне, то и ему скажи от меня мой искренний братские привет. Я получил оба твои письма по одной и той же почте, и ты легко можешь себе вообразить мое волнение, тем более, что я распечатал прежде последнее письмо, которое уже не оставило во мне никаких сомнений. Я писал в прошлом письме к маменьке и просил узнать о Тиханове, сделай милость, не оставь меня в этом случае, потому что я желал бы передать эти сведения людям, которые меня принимают как родного и, в семействе которых я нахожу единственное развлечение. Что касается до моей жизни, то ты об ней подробно узнаешь из письма моего к папеньке и маменьке. Затем мне остается только пожелать тебе всего лучшего и просить не забывать, искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Е. В. и О. М. САЛТЫКОВЫМ

в Спасское.

Вятка. 15 июля [1850 г.].

Любезные родители.

Сейчас получил я письмо Ваше от 6 июля, нечего и уверять Вас, в какой степени я благодарен Вам за участие Ваше в моем несчастном положении. Впрочем, я не в такой степени поражен им, как бы это можно предполагать, потому что у меня в Вятке есть уже некоторые интересы, о которых Вы, впрочем, уже знаете, а именно ожидаемое мною разрешение на представление меня в советники. Если и тут не будет успеха, тогда действительно мне уж очень будет грустно. А у меня есть некоторые причины сомневаться в успехе этого представления, потому что в Петербурге, за отсутствием брата, едва ли будет кому похлопотать об этом деле, хотя и писал некоторым моим знакомым.

Из письма Вашего, милая маменька, я вижу, что Вы в сентябре собираетесь в Петербург, если Вы думаете вновь утруждать государя просьбою обо мне, то я полагаю, что это всего удобнее было бы сделать в ноябре и не через Комиссию прошений, а просто подать записку военному министру или графу Орлову. Если бы Вам угодно было согласиться на мое предположение, то я прислал бы к Вам и проект записки, если бы Вы подали записку военному министру, то я бы вместе с тем написал к некоторым лицам, (которые меня знают и могут иметь в этом деле влияние, чтобы они похлопотали, так, напр[имер], барону Вревскому, Суковкину, Пейкеру и т. д. Я думаю, что через военного министра действовать лучше, потому что по его докладу я и послан, если же кн. Чернышев откажется, то можно будет ходатайствовать через гр. Орлова или через министра внутр[енних] дел, но во всяком случае не через Коммиссию прошений, которая не ходатайствует, а просто докладывает о поступающих просьбах.

Если письмо это еще застанет у Вас брата Митю и сестрицу Адель, то, пожалуйста, передайте им обоим мой искренний братский поцелуй, равно как и маленькому Мише. Я столько наделал брату хлопот в течение этих двух лет, что мне крайне перед ним совестно. Прошу Вас поцеловать также брата Николю, если он в деревне.

Я был почти уверен, что буду с вами и 8-е и 11-е июля, а вышло иначе, я даже начал было все устраивать к отъезду, мне казалось, что два года изгнания более чем достаточно. Кто знает, может быть, и еще два года пройдет, и я все буду в Вятке.

Прощайте, любезные родители, прошу Вашего благословения и, целуя Ваши ручки, остаюсь навсегда покорным и любящим сыном Вашим

Михаил Салтыков.

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Спасское.

[7 августа 1850 г. Вятка.]

Спешу отвечать Вам, милая добрая маменька, на письмо Ваше от 16 июля, которое я получил 31-го, не знаю отчего, но письма Ваши гораздо медленнее доходят до меня, нежели письма брата из Питера, хотя расстояние гораздо короче. На предложение Ваше относительно отказа от папенькина имения я отвечаю Вам полным и беспрекословным моим согласием, и не премину подписать все бумаги, которые Вам угодно будет прислать мне по этому предмету. Я слишком уверен в Вашей заботливости обо мне и моей будущности, чтобы сомневаться, что я буду Вами обойден или обижен в чем-нибудь, да притом, если бы я был столь несчастлив, что мог бы когда-нибудь, вместо любви, подвергнуться Вашему гневу, то, во всяком случае, ничтожная часть, которая бы мне, по закону, следовала из папенькина имения, немного помогла бы делу. Во всяком случае, я прошу Вас думать, что денежные или другие корыстные соображения совершенно чужды меня, что я люблю Вас для Вас самих, а не для имения Вашего, и если прошу Вас и пользуюсь Вашим денежным вспоможением, то это только потому, что знаю готовность Вашу помочь мне, знаю доброту Вашу и думаю, что помощь эта не тяготит Вас, и потому меня весьма приятно тронула уверенность Ваша в моем согласии и обращение к чувствам моего сердца, которое всегда и везде будет принадлежать Вам. Если я и желал иногда Спасского, то это потому, что я имел некоторые наклонности к хозяйству, думал оставить службу и заняться устройством этого имения по моим планам. Впрочем, я никогда не имел на это видов и всегда, напротив, думал, что оно, по праву, принадлежит брату Дмитрию. — Притом я умоляю Вас, милая маменька, считать нас всех детьми Вашими наравне, и если брат Николай имел несчастие заслужить вашу немилость, то я прошу Вас забыть его проступки. Кроме сего я имею к Вам две просьбы, а именно, первая состоит в том, что я желал бы, чтобы в отказном акте было упомянуто, что я отказываюсь от части в папенькином имении без всякого за то вознаграждения, чтоб более Вас моей уверенностию и покорностию успокоить, желаю, чтобы судьба моя была в полном Вашем распоряжении. Вторая просьба моя состоит в том, чтобы отпустить Платона на волю теперь же, не вынуждая его жениться. Человек этот с детских лет служит мне, и я от него, кроме усердия и честности, ничего не видал. Я уверен, что он, будучи отпущен на волю, будет служить мне точно так же и на тех же основаниях, как и теперь, потому что я ему помогаю, трудно будет найти столь заботливого господина, как я. Притом я желал бы оказать ему, что усердие для него не пропадает даром, и я уверен, что Вы захотите показать мне еще новый знак Вашего расположения, не отказав мне в этой просьбе, которая весьма близка моему сердцу.

Тем оканчивает о сем предмете, а далее описывает только о своих занятиях, и сожаление, что не надеется получить место советника (которое, слава богу, получил), пишет, что здоров, и с нетерпением ждет по возвращении твоем в Питер от тебя известия. [Приписка О. М. Салтыковой]

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 7 августа [1850 г.].

Пишу к тебе уже в Петербург, любезный друг и брат, потому что полагаю, что ты уже прибыл к месту служения своего. Вместе с этим я пишу ответ и маменьке на письмо ее ко мне насчет твоего отдела. Нечего и говорить тебе, что я изъявил полное и безусловное согласие на все распоряжения, которые нужно будет сделать, чтобы привести это дело к желанному концу, и что я от всей души рад, видя, что ты и семейство твое хотя несколько обеспечены. Впрочем, откровенно тебе скажу, что мое положение довольно странное, и я поставлен в самую большую зависимость, так как хотя маменька теперь и любит меня, сколько я вижу из обращения ее со мною, но тем не менее на свете многое переменчиво, и бог знает, если любимые не сделаются со временем нелюбимыми и наоборот. Однако ж, так как я молод, то я соглашаюсь без всякой задней мысли, а тем не менее не могу не сознаться, что может случиться всякое, я могу, например, захотеть жениться и т. д. не по вкусу маменьки, а след[овательно], меня всегда могут оставить без хлеба. Я более в этом случае надеюсь на вас, братьев, что вы не оставите меня в таких неблагоприятных обстоятельствах. Меня поразила еще одна вещь в письме маменьки. Она пишет, что выдаст братьям Николаю и Сергею по 10 т. р. с., и по тону ее письма видно, что затем она не будет считать себя обязанной чем-нибудь в отношении к ним. Я против этого протестую и буду протестовать всеми силами души моей, все мы равны как братья и, след[овательно], все должны иметь равную часть в родительском имении, я писал маменьке в этом духе и просил категорически объясниться насчет того, каким образом полагает она распорядиться своим имением после смерти. Когда получу ответ, то буду просить ее составить завещание и копию прислать ко мне, если же она не согласится, то я буду просить себе отдела 450 душ в Ермолинском имении, потому что мне следует теперь большая часть против всех братьев в ее имении, ибо прочие удовлетворены частью из имения отца. Во всяком случае, я прошу тебя до времени оставить это в тайне, а я тебя извещу о результате. Что ж до братьев Николая и Сергея, то я ни под каким видом не оставлю защиту их перед маменькой, чтобы им, по крайней мере, по 250 или 300 душ в Заозерье было обеспечено, или еще по 20 т. р. с. денег. Разумеется, я намерен действовать тут осторожно, чтобы не раздражить маменьку без пользы, и все это сделаю тогда только, когда будут подписаны все бумаги о передаче тебе Спасского. Пожалуйста, напиши мне свое мнение об этом, ибо я мнением твоим чрезвычайно дорожу и не желал бы предпринимать в этом деле ничего без твоего согласия. Я прошу еще у маменьки, чтобы вместо женитьбы Платона выпустить его на волю, он служит так давно, что пора знать и честь, и употреблю в этом деле такое настояние, что надеюсь на успех. Я жду от тебя подробного письма о результатах твоего пребывания в Спасском, как о житье родных, так и о мыслях их относительно нас, детей. Я прошу тебя описать как можно подробнее, ибо я 5 лет уже не был дома и мне не мешало бы кое-что узнать обо всем, что там происходит.

Не знаешь ли ты что-нибудь о представлении меня в советники? пожалуйста, уведомь, потому что я здесь с ума схожу от всех горестей и неудач. Также что с представлением меня в чин? Тоже до сих пор ни слуху, ни духу. Что сделалось с Милютиным и где он? Я на все мои письма к нему не получил ни на одно ответа. Пожалуйста, пошли Иону разузнать об нем и сказать ему, что я ему кланяюсь и что я весьма огорчен, что он забыл меня, только сам, пожалуйста, не езди, потому что много чести будет. Я назначен распорядителем Вятской выставки сельских произведений, которая через неделю должна открыться, и по этому поводу придумал прехитрую штуку. Так как на это дело министр ваш обращает особенное внимание и так как у меня действительно голова идет кругом от хлопот, то я хочу просить, чтобы меня представили к кресту, через м[инист]ра госу[дарственных] им[уществ]. Главное, мне хочется возбудить всеподданнейший доклад о себе, и если государю не угодно будет дать мне крест, то, может быть, будет милость возвращением меня в Петербург. Можно ли это сделать, пожалуйста, напиши мне хоть коротенькое письмо, но поскорее, потому что выставка кончится 1-го сентября и, след[овательно], тогда не нужно будет и представлять.

В Петербурге ли Х[отилов]? Можно бы через него узнать, делалось ли это по выставкам в других губерниях, он же может предварительно поговорить об этом и с Левшиным. Я писал к Клеменцу, чтобы он выслал мне сюртук, два жилета и брюки, получил ли он письмо мое, не знаю, и намерен ли он шить, не знаю также, заплочено ли ему маменькой что-нибудь долгу, как она это обещала мне, а равно заплочен ли ею долг мой тебе, о чем я прошу тебя написать мне, чтобы принять меры, а также сколько именно я должен Клеменцу и Лауману, и намерен ли первый выслать мне платье по моему требованию, ибо я нищ и наг и хожу, как Тришка, с протертыми рукавами, так как сюртуку моему скоро исполнится два года и он скоро начнет говорить.

От всей души целую Мишу, Евграшу и Надю, а тебя прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

C’est avec le plus grand plaisir que je me rappelle Ю Votre bon souvenir, ma chХre et bonne soeur, dites moi, comment avez Vous passИ votre temps au village, qu’en pensez Vous, et enfin toutes les impressions que Vous en avez emportИes. Quant Ю moi je passe ma vie assez tristement et je ne me sens vivre que lorsque je pense Ю Petersbourg et Ю ceux que j’y ai laissИs. Pour passer le temps je voudrais devenir amoureux et j’ai plusieurs fois tentИ la chose, mais par malheur, il m’est toujours arrivИ de tomber sur des juments, que sont ici beaucoup plus intИressantes que les dames. Ah! c’est une bien triste chose, que de vivre Ю Viatka. C’est en ne Vous souhaitant pas d’Иprouver cette chose, que je reste Ю tout jamais Votre dИvouИ frХre

M. Soltikoff.

Mille chose Ю madame votre mХre, ainsi qu’Ю madame Aline, dont malheureusement je ne suis pas l’Alsime.

Перевод: С величайшим удовольствием напоминаю Вам о себе, милая и любезная сестрица, напишите мне, как Вы провели время в деревне, что Вы о ней думаете, и, наконец, обо всех впечатлениях, которые Вы там получили. Что касается меня, то моя жизнь проходит довольно печально, и я чувствую, что живу только тогда, когда думаю о Петербурге и о тех, кого я там оставил. Чтобы время пропело незаметно, я хотел бы влюбиться и уже много раз пытался это сделать, но, к несчастью, мое внимание привлекают кобылы, которые здесь гораздо интереснее дам. Ах! жизнь в Вятке очень грустна. Не желая Вам самим испытать ее, остаюсь навсегда преданный Ваш брат

М. Салтыков.

Тысяча пожеланий Вашей матушке, а также м-м Алине, для которой я, к сожалению, не Альсим.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 26 августа [1850 г.].

Пишу к тебе, любезный друг и брат, письмо это весьма коротко, потому что решительно не имею никакой возможности писать более, с утра до вечера сижу на выставке, считаю деньги и пр. Через неделю напишу тебе обо всем подробно, а теперь только благодарю тебя за известие о назначении меня советником и за все твои дружеские желания. Так как мне необходим мундир, то будь так добр, скажи Клеменцу, не может ли он сделать мне и выслать так, чтобы он был в Вятке 1-го октября. Сверх того, я попросил бы тебя купить мне 2-й, 4-й, 10-й, 9-й, 12-й и 13-й томы Свода законов, как наиболее мне необходимые, и выслать тоже как можно скорее со всеми продолжениями, деньги же я вышлю при первом получении советнического жалованья. Ради бога, любезный друг, не оставь меня в этом случае, потому что, несмотря на кажущуюся щедрость маменьки, я весьма часто сижу по целым месяцам без гроша. Да еще бы нужно и шпагу с темляком, потому что в Вятке решительно ничего сносного найти нельзя.

Что касается до раздела имения, то я не много имею в этом отношении надежд. Я писал уже тебе мое мнение об этом и в следующем письме буду еще подробно писать.

Целую сестрицу и всех твоих детей, а также братьев Сережу и Илю.

Всем им я буду отвечать через неделю, а теперь, право, некогда.

Весь твой

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 16 сентября [1850 г.].

С особенным удовольствием поздравляю тебя, любезный друг и брат, с наступающими именинами твоими, а также с именинами милой племянницы Наденьки, которую я от всей души целую. Я хотел послать тебе в подарок на память обо мне шкатулку с железными вещами вятской работы, и отличной, могу сказать, но не успел, потому что вещи не могут поспеть ранее половины октября, когда я и вышлю их к тебе, во всяком случае, прошу тебя считать их за мною в недоимке.

Я получил от маменьки ответ на письмо мое, с которого копию, как она пишет, она послала к тебе. Относительно распоряжений своих по имению на случай смерти она ничего не пишет, как разве только то, что при личном свидании со мною покажет мне свое завещание, пишет еще, что она устраивает для меня в Ермолине усадьбу, о чем я, впрочем, уже знал из твоего письма ко мне. Я довольно спокоен на свой счет в этом отношении и полагаю, что обижен не буду. Более всего меня мучит участь брата Сережи. На вопрос мой о нем маменька отвечает, что она не имела намерения отстранить его от наследства в ее имении, но только желает, чтобы он доверился ей и подписал отказной акт от папенькиного имения без всякого за то немедленного вознаграждения, точно так же, как это делаю я. Пожалуйста, убеди его к этому, скажи ему, что я прошу его об этом, любя его искренно, и что этим он скорее выиграет, нежели проиграет, тем более, что 10 т. р. с, которые следуют за часть в папенькином имении, вовсе не так важны. Во всяком случае, я беру на себя всю ответственность в отношении к нему, если он из имения маменьки не получит часть, по крайней мере равную этим деньгам, и в несчастном случае обязуюсь выделить ему такую часть из своего имения, если у меня самого что-нибудь будет. Я не пишу к нему, потому что чувствую решительный недостаток времени. О брате же Николае маменька ничего решительного не пишет, но из тона письма ее я должен заключить, что она решительно не хочет делать его помещиком. Твое предположение о разделе имения весьма хорошо и справедливо, но во всяком случае я полагаю лучше предоставить это дело тому течению, которое оно приняло в настоящее время, чем заводить новую переписку, которая бог весть, когда и чем кончится. Я бы советовал тебе кончать скорее с Спасским и, если прочие братья согласны на передачу тебе этого имения, то и я тем более согласен. Маменька пишет, что ты хочешь уничтожить в Спасском запашку, я удивляюсь этому, потому что на оброке это имение даст гораздо менее, нежели на запашке.

Маменька мне уже два раза пишет, что она желала бы видеть меня женатым, я отвечал ей, что я никогда не думал жениться и что, напротив того, имею твердое намерение остаться холостым, любопытно было бы знать мне, однако же, не имеет ли она кого-нибудь в виду для меня, не знаешь ли ты чего-нибудь об этом? Это весьма меня интересует.

Здешний губернатор, как кажется, хлопочет о месте в Петербурге, и едва ли ему это не удастся, это будет весьма для меня прискорбно, потому что он весьма ко мне внимателен и без него меня здесь давно бы съели, бог знает, за что и про что, потому что я чувствую себя ни душой, ни телом не виноватым ни против кого. Назначение меня советником многих против меня вооружило, а также и то, что я пользуюсь расположением губернатора, все думают, что я имею влияние на дела, тогда как я, по деликатности своей, никогда ни о чем даже не говорю с губернатором, кроме как о себе собственно и о делах, касающихся до моей личной службы.

Уведомь меня, сделай милость, возможно ли исполнение моих просьб относительно платья, мундира и законов, я в настоящее время совершенно обносился платьем, а мундир и законы мне необходимы. Еще месяц — и я должен буду ходить с протертыми рукавами, как Тришка. Можно ли мне будет проситься в отпуск нынешней зимой и хоть на несколько времени в Петербург, где мне желалось бы возобновить некоторые знакомства и похлопотать лично о своем освобождении? Сделай одолжение, напиши мне, не ожидается ли чего-нибудь к 20-му ноября и могу ли я надеяться?

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя поцеловать от меня всех своих деток, а также братьев Сережу и Илю. Прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 14 октября [1850 г.].

Спешу отвечать, любезный друг и брат, на письмо твое от 3-го октября, только что сейчас мною полученное. И во-первых, благодарю тебя за родственное участие ко мне, жаль только, что я редко получаю от тебя письма, если тебе некогда, то ты попросил бы хоть брата Илью писать ко мне, тем более, что неразрешение некоторых вопросов весьма меня беспокоит. Очень рад, что брат Иля выдержал экзамен в школу, желал бы я знать, в который класс, рад также, что и Сережа переходит в Гвард[ейский] экипаж, и обоих их от души целую, теперь все вы, кроме меня и Николая, будете вместе. Благодарю тебя за посылку Свода и мундирных принадлежностей, я их еще не получил, но жду со следующею почтой. Что же касается до Клеменца, то он бессовестно солгал тебе, сказав, что выслал уже платье ко мне, я ничего не получал и нахожусь теперь в самом критическом положении, почти не в чем ходить. Вероятно, он забыл даже, что я ему заказывал, и оттого лжет. Сделай милость, понудь его к высылке вещей, а именно: сюртука, двух брюк (черных и цветных) и двух жилетов (белого и цветного), а также мундира, с которым, без наблюдения, будет та же история, что и с прочим платьем. Деньги за законы и шпагу я вышлю к тебе в след[ующем] месяце непременно. Чина я действительно не получил, и это не мало меня огорчило, потому что срок выслуги мне минет 26 апреля будущего года, а представлять можно только в феврале след[ующего]. Я буду произведен в колл[ежские] ассесоры не ранее июня 1852 года. Ты не поверишь, до какой степени изумило меня известие о видах маменьки относительно девицы Стромиловой! Я удивляюсь, что за охота и думать об этом, потому что я решительно заранее отказываюсь от всех Стромиловых и комп[ании]. Я рад, что Милютин адъюнкт-профессором, но тем не менее не весьма мне весело, что совершенно ко мне не пишет, вообще все мои петербургские знакомцы меня забыли, и я ни от кого никаких известий не получаю, да и сам никому не пишу. Прошу тебя, милый брат, засвидетельствовать сестрице Адели всю мою благодарность за ее память обо мне и сказать ей, что я не пишу к ней, во-первых, потому, что сейчас отходит почта, а во-вторых, потому, что спешу в Губ[ернское] правление.

Поцелуй за меня также Мишу, Евграшу и милую Надю. Прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка, 6 ноября [1850 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что так давно не беседовал с тобою, дело в том, что вскоре после последнего моего письма к тебе я так сильно заболел ревматизмом во всем теле, что буквально не мог пошевельнуть ни ногою, ни рукою, даже пальцы мои распухли от боли, так продолжалось целых три недели, и я теперь только едва-едва начинаю оправляться, но все еще не выхожу из своей квартиры. Вскоре после твоего письма я получил от Клеменца платье, но не мундир, которого я жду не дождусь, и не знаю, как мне быть 20 ноября, когда все чиновники являются к начальству в мундирах. Если тебе не затруднительно, сделай милость, потрудись зайти к Клеменцу и понудить его к высылке, тем более, что у меня одна только шпага, тобою присланная, которая в настоящее время ровно ли к какому употреблению не служит. Деньги за шпагу и Св[од] законов я вышлю к тебе непременно по получении первого жалованья. Болезнь моя совершенно расстроила мои финансы, и я ждал от маменьки к моим именинам денег, тем более, что уже я полтора м[еся]ца тому назад получил от нее в последний раз 100 р. с, но вместо этого получил поздравление и обещание какого-то подарка, еще не готового, должно быть, портмоне или что-нибудь в этом роде изделия домашних граций. Сделай милость, впрочем, не показывай этого письма братьям, я боюсь, что они с свойственною им братскою любезностью передадут это маменьке. Странное и прискорбное дело! Я все меры и убеждения употребляю и в каждом почти письме прошу маменьку о равной любви ко всем и между тем повернулся же языку C[ергея] Е[вграфовича] насплетничать на меня маменьке, тогда как я всегда особенно об нем, как не совсем любимом, жалел и ходатайствовал и уж далеко не старался чем-либо ему повредить. Впрочем, молодости его это извинительно. Кстати, об именинах: поздравляю тебя и милую сестрицу Адель, которую тысячекратно целую, с именинником Мишей, передай ему мой искренний родственный поцелуй и возобновление моего обещания сделать его наследником всех моих владений, если таковые в наличности обретутся. Скажи сестрице, что я не пишу ей потому, что рука моя еще слишком слаба. Поздравь от меня также и Махаила Ник[олаевича] Гринвальда с именинами и поцелуй ручки Алины Яковлевны, о которой я вспоминаю всегда с особенною благодарностью за участие, которое она принимала во мне во время печальной катастрофы, столь неожиданно удалившей меня из среды вашей. Разумеется, не забудь в этом всеобщем лобызании рук ее превосходительства и губ почтенных братцев, племянника Евграфа Дмитриевича и племянницы Нади. Всех я вас люблю и обнимаю, и желаю наслаждаться вероятным фестивалем у Гринвальда, что до меня, то я не намерен делать фестиваля 8 ноября, а даст за меня бал на весь мир аптекарь на мой счет. Любящий тебя брат

М. Салтыков.

Д. Е., А. Я. и С. Е. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 18 ноября [1850 г.].

Премного благодарю тебя, любезный друг и брат, за память обо мне и за поздравление с именинами. И тебя поздравляю с именинником Мишей, а также и с будущим именинником Евграшей, которым от всей души желаю всего лучшего. Очень рад, что маменька, как ты пишешь, опять будет в Петербург, и если она в настоящее время уже у вас, то прошу тебя поцеловать ее ручки и сказать ей, что я, слава богу, здоров. Если можно, то упроси маменьку возобновить ходатайство обо мне, только я желал бы, чтобы это было не через Коммиссию прошений, а через графа Орлова или через князя Чернышева, потому что всеподданнейшими прошениями государя беспокоить часта не должно. Во всяком случае, прежде приступа к этому делу, прошу тебя уведомить меня, потому что, если Вы думаете просить князя Чернышева, то я напишу к некоторым лицам письма с просьбою о ходатайстве за меня. Впрочем, делайте как удобнее, и если найдете, что нынче ходатайствовать еще рано, то я во всем полагаюсь на Ваше благоразумие и вполне отдаюсь ему. Клеменц просто несносный лгун, который оставляет меня по сю пору без мундира, между тем он беспрестанно мне нужен, потому что в губ[ернском] правлении весьма часто бывают чрезвычайные заседания и я бываю вынужден выходить из присутствия. Платье я действительно получил, но не мундир, и если он действительно его выслал, то пусть пришлет квитанцию почтамта для вытребования. Впрочем, все это ложь,и я уверен, что он и не думал его высылать. Все это тем более досадно, что 20-го числа парад, и я не в состоянии принять в нем участие без мундира, что может подать повод к различным сплетням, для меня обидным. Хоть бы к 6-му декабря выслал. Впрочем, извини, что я беспокою тебя этим, действительно советник без мундира обходиться не может, и я нахожусь в самом затруднительном и неприятном положении, ибо вот уже 3 месяца, как я правлю должность, и все еще не имею мундира. Шпагу и законы я получил и сердечно благодарю тебя за них, деньги же, затраченные тобою, ты непременно получишь в начале будущего месяца.

Прощай, любезный брат, пожалуйста, пиши мне хоть немного и не забывай искренно любящего тебя брата

М. Салтыкова.

Je Vous remercie, ma bonne et chХre soeur, AdИlaОde, de Votre-obligeant souvenir. Croyez moi, que je suis trХs sensible, et que je comprends et apprИcie fort bien tout ce que Vous avez de bontИ et d’amitiИ pour moi. Je Vous prie d’embrasser pour moi Vos chers enfants, et de dire de ma part mille bonnes choses Ю Madame Aline ainsi qu’Ю Madame Votre mХre. Je n’Иcris pas Ю M-r Grunwald pour le fИliciter de sa fЙte passИe, parce que c’est un malotru qui n’a pas rИpondu Ю aucune de mes lettres, ce qu’est tout Ю fait contraire Ю toutes les rХgles de l’urbanitИ la plus, simple. Sur ce je Vous dis mon adieu fraternel. M. Soltikoff.

Благодарю тебя, друг Сережа, за память обо мне, прошу тебя верить, что и я с своей стороны помню о тебе. Очень рад, что ты не скучаешь, и всего более рекомендую жить в мире с родными. Прощай, поцелуй от меня Илю.

М. Салтыков.

Перевод: Благодарю Вас, добрая и любезная сестрица Адель, за Вашу любезную память обо мне. Верьте мне, что я очень чувствителен и хорошо понимаю и ценю всю Вашу доброту и дружбу по отношению ко мне. Прошу Вас поцеловать от меня Ваших милых детей и передать от меня тысячу добрых пожеланий мадам Алине и Вашей матушке. Я не пишу поздравлений г-ну Гринвальду с его прошедшими именинами, потому что этот грубиян не ответил ни на одно из моих писем, что противоречит всем элементарнейшим правилам приличия. Посылаю Вам свой братский привет.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 6 января [1851 г.].

Письмо это, любезный друг и брат, доставит к тебе Наталья Николаевна Середа, которая вызвалась также доставить к тебе и две вещи: во-первых, давно обещанную мною шкатулку с железными изделиями и, во-вторых, портфель вятской работы, который я прошу принять милую сестрицу Адель. Я имею еще кое-что для нее, но не прислали еще мне из Оренбурга, а именно, платок из козьего пуху отличной работы. Впрочем я надеюсь в скором времени и это выслать к тебе. Я думаю, маменька уже уехала из Петербурга, и потому откровенно признаюсь тебе, что письмо ее несколько меня озадачило. Я ждал денег, которых не получал с сентября месяца и по сие время ни копейки, и вместо этого получил выговор. А между тем я весь в долгах, потому что целый месяц был болен и эта болезнь стоила мне по крайней мере 100 р. сер. Эта причина препятствовала мне отдать тебе долг мой за шпагу и законы, который я, впрочем, надеюсь тебе выслать при первой высылке от маменьки денег. Ты весьма меня обяжешь, любезный друг, если познакомишься с Натальей Николаевной и познакомишь ее с сестрицей Аделью. Я обязан ей собственно тем, что не удавился и не застрелился до сих пор в Вятке, ибо нашел в ней истинно материнское к себе участие. Она едет в Петербург с целью определить в казенные заведения детей своих, и потому если бы понадобилась ей в чем-нибудь твоя помощь, то ты бы сделал мне великое одолжение, взявшись руководить ее в этом случае. Я, вслед за этим письмом, думаю подать просьбу об отпуске и пишу к министру вн[утренних] дел, если маменька совершенно отказывается от всякого ходатайства по моему делу, предпочитая хлопотать о выеденном яйце, то мне ничего другого не остается, как ходатайствовать о себе самому, хотя я очень хорошо понимаю, что рискую испортить свое дело совершенно. Одно меня немного смущает: если я выхлопочу себе отпуск, то боюсь, что не попаду в Петербург, ибо в Петербург надобно ехать с деньгами, а маменька, может быть, не даст их. Во всяком случае я первоначально спишусь с нею и если она откажет мне в этом, то я и вовсе не воспользуюсь отпуском.

От всей души целую сестрицу Адель и всех твоих, а тебя прошу не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 18 января [1851 г.].

Письмо это доставит тебе, любезный друг и брат, добрый мой знакомый Наркиз Игнатьевич Циолковский, едущий в Петербург с вице-губернатором. Надеюсь, что ты примешь его с тем радушием, с каким он принимал меня в Вятке. Вице-губернатор едет в Петербург с целью переменить службу и поступить в управляющие палатой государственных имуществ, что уже ему обещано. Он остановится в той же самой квартире, в которой останавливался в бытность свою в Петербурге в третьем году, и обещал мне быть у тебя. Я полагаю, если ты не получил еще, то на днях получишь подобное же письмо от нашей губернаторши Натальи Николаевны Середы, с которой я послал тебе некоторые вещи. Об адресе ее ты можешь узнать от Наркиза Игнатьевича, но не знаю еще, приехала ли она в Петербург, а обещала мне дать тебе знать о себе тотчас по приезде. Я прошу тебя познакомиться с нею, потому что это во всех отношениях отличная женщина. Я уж давненько не получаю от тебя никаких известий, и меня это довольно беспокоит, впрочем, полагаю, что дела твои, как и прежде, отнимают у тебя все время. Растолкуй мне, ради бога, что за причина, что маменька написала мне такое грозное письмо, в котором выразила, что ей тягостно хлопотать за меня. Неужели мое дело так безнадежно? Напиши мне, пожалуйста, в подробности, что именно препятствует моему освобождению, если ты не находишь удобным сделать это по почте, то с Натальей Николаевной, которая в конце февраля возвращается в Вятку. Я с прошлой почтой писал к Милютину и просил его мнения, могу ли я на что-нибудь надеяться, в случае перехода на службу в Петербург, и если он напишет мне что-нибудь благоприятное, то решаюсь писать к министру внутр[енних] дел и просить его о ходатайстве за меня. Одобришь ли ты этот образ действий, сделай милость, уведомь меня. Я решительно бедствую, с сентября м[еся]ца и по сие время маменька не высылает мне ни копейки, и я влез по уши в долги. Впрочем, даст бог, я и совсем, может быть, освобожусь от их денег, потому что не люблю я этого постоянного ‘много шуму из пустяков’. Поздравляю тебя с будущим днем рождения милой сестрицы Адели, от всего сердца желаю ей всего лучшего. Затем целую тебя, сестрицу и всех твоих детей, прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 22 января [1851 г.].

Я думаю, уже ты получил, любезный друг и брат, два письма мои: одно от Натальи Николаевны Середы, а другое от Циолковского, а также вещи, которые Наталья Николаевна вызвалась доставить к тебе. Я так давно не получаю от тебя никакого известия, что не знаю даже, помнишь ли ты, что есть у тебя на свете брат. Впрочем, будучи сам занят службою, я иногда и сам понимаю, что она может отнимать все досуги. Напиши мне, пожалуйста, как идут твои дела, что касается до меня, то дела мои идут совсем плохо. Бросили меня все, и знакомые и родные, так что я не знаю, что со мною будет, а ожидаю не много хорошего, потому что само собою разумеется, что если никто за меня хлопотать не будет, то я навсегда могу остаться в Вятке, где я во всех отношениях гибну среди нелепых бумаг губернского правления и подлейшего бостона. Думают многие, что я много выиграл в Вятке по службе, а между тем все мои товарищи или коллежские ассесоры или надворные советники давным-давно, а я, по милости Вятки, имею такой чин, с которым ни на какую сколько-нибудь значительную должность не посадят. Маменька мне не пишет и денег не высылает. Я с сентября месяца не получал ни копейки от нее, это уж такая метода: сначала высылают много, а потом и посадят на сухоядение, как будто бы из того, что полгода жил более нежели в довольстве, следует, чтобы другие полгода голодать. Я полагаю, что они думают, что я как советник должен иметь посторонние доходы, если это так, то они ошибаются, потому что никогда рука моя не осквернится взяточничеством. Поэтому я весь погряз в долгах и не знаю, право, куда все это поведет, потому что как они пришлют мне денег, то я должен буду в ту же минуту их раздать. Впрочем, Наталья Николаевна, которая принимает в судьбе моей живое и истинно родственное участие, может подробно описать тебе мое положение, а я надеюсь, что ты познакомишься с ней.

Я полагаю, что Наталья Николаевна уже в Петербурге и дала тебе звать, где она квартирует, но так как я адреса ее не знаю, то прошу тебя передать ей прилагаемое при сем письмо и на будущее время прошу тебя не отказать мне в этой услуге, ты можешь ей передать все, что желаешь, касающееся до меня. Поздравляю тебя с наступающим днем рождения сестрицы Адели и желаю и ей, и тебе, и всем твоим всего лучшего в мире. Прошу тебя передать всем им мой дружеский поцелуй. Затем прошу тебя извинить меня за докуку, которую доставляю тебе настоящим моим мараньем, и не забывать искренно любящего тебя брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 29 января [1851 г.}.

Сейчас получил я письмо твое, любезный друг и брат, и спешу тебе отвечать на него. Маменька мне на днях прислала… бумагу о твоем отделе, я подпис[ываю ее] и отсылаю с нынешней же почтой, [так] как Платон мой просил меня [возбудить] ходатайство об том, чтобы сестра [его] Иванова с дочерью были отделены вме[сте] со всем семейством, то я, полагая, что ты не будешь этому противиться, пишу маменьке, нельзя ли это сделать, не оговоривши однако ж ничего в моей подписи. Маменька пишет также в двух письмах, что папенька тяжело болен, а в последнем даже прибавляет, что почти нет надежды. Это весьма меня огорчает, тем более, что я почти шесть лет никого не видал из родных. Ты пишешь мне, чтобы я просился в отпуск, но я едва ли могу это сделать, да и, признаюсь, боюсь этою просьбой повредить моему [переводу]. Мне хотелось бы совсем перейти в [Петер]бург на службу, но и это желание, [как ты] пишешь мне, неисполнимо. Я [хо]жу во тьме по этому делу и наде[юсь, что] ты найдешь возможность разъяснить мне мое положение. Благодарю тебя, любезный друг, за обещание твое познакомиться с Натальей Николаевной, которая мне много сделала добра. Прилагаю при сем письмо к ней, которое и прошу тебя ей передать, равно как и то, которое я послал к тебе на прошлой неделе. В половине марта едет в Петербург наш управляющий палатой госуд[арственных] им[уществ], и это весьма хороший человек, который принимает во мне участие и у которого я принят как нельзя лучше. Прошу тебя и с ним познакомиться, а впрочем [он] сам вызывался доставить от меня [пись]мо к тебе, что я и исполню. Он знаком весьма с гр. Ламздорфом и сказыва[л] мне, что если тебе что-нибудь нужно, то [он] готов всегда быть посредником. О бра[те] Илье я узнал через детей его, которые [с ним] вместе учатся, что он один из первых в школе, чему я до крайности рад, хотя и не могу не быть в некоторой претензии, что я об нем должен узнавать не через него, а через посторонних людей, ибо я, тщетно ожидая каких-либо известий о нем, просил Круковского написать к своим детям, не знают ли они, что с ним делается.

Я все еще думаю о Петербурге и питаю надежду возвратиться туда, сделай милость, уведомь меня, неужели нет никакой возможности ходатайствовать, и когда эта возможность будет. [Я] не знаю еще положительно, но губернатор, [кажется, хочет меня к чему-то представлять, [я т]ак сделался ко всему равнодушен, что [мен]я интересует только одно: быть в [Петер]бурге. Тем более терзает меня эта [мы]сль, что губернатор не оставляет своего намерения перейти из Вятки, а бог знает, каков будет для меня новый губернатор. Спроси, пожалуйста, при свидании у Натальи Николаевны, останется ли А[ким] И[ванович] в Вятке, и попроси ее, чтобы она уведомила меня об этом. Я прилагаю при сем письмо к сестрице и брату Сереже. Затем прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

А. Я. САЛТЫКОВОЙ

в Петербург.

Wiatka. Le 29 janvier [1851 г.].

Je Vous remercie, ma bonne et chХre soeur AdХle, de Votre bon souvenir et des sentiments que Vous m’exprimez dans Votre lettre. J’espХre que Vous avez dИjЮ eu l’occasion de faire connaissance avec ma bonne amie, madame SИrХda, qui m’a formellement promis de venir Vous voir, si mon frХre Dmitry veut bien l’engager. J’espХre aussi que Vous avez reГu le portefeuille que je Vous ai envoyИ par son entremise, je souhaite bien qu’elle Vous plaise. J’ai encore un petit cadeau Ю Vous faire, et m me SИrХda Vous en fera part, c’est une Иcharpe ou plutТt un mouchoir en duvet de chХvre, qu’on prИpare Ю Orenburg et qui sont excellents. Je l’ai dИjЮ commandИ il y a un mois par l’entremise de madame SИrХda, mais jusqu’Ю prИsent je n’ai pas pu le recevoir. Quant Ю moi personnellement, je passe mon temps d’une maniХre bien triste, surtout aprХs le dИpart de m-me SИrХda. Veuillez bien lui passer de ma part outre la lettre ci-jointe toutes les paroles d’amitiИ que Vous trouvez convenables. Je Vous souhaite tout le-bonheur possible Ю propos de Votre jour de naissance et je fais les voeux les plus sincХres pour votre fИlicitИ. Je Vous prie d’embrasser tous vos enfants et de ne pas oublier celui qui Vous est bien dИvouИ.

M. Soltykoff.

Перевод:

Вятка, 29 января [1851 г.].

Благодарю Вас, малая и любезная сестрица Адель, за Вашу добрую память обо мне и за чувства, которые Вы мне выражаете в Вашем письме. Я надеюсь, что Вы уже имели случай познакомиться с моим добрым другом, м-м Середа, которая обещала мне обязательно повидаться с Вами, если мой брат Дмитрий пожелает ее пригласить. Надеюсь также, что Вы получили портфель, который я с ней отправил Вам, я очень хотел бы, чтобы он Вам понравился. У меня есть для Вас еще маленький подарок, и м-м Середа Вам о нем расскажет. Это шарф или скорее платок из козьего пуха, которые выделываются в Оренбурге и которые превосходны. Я заказал его уже месяц тому назад при посредстве м-м Середа, но до сих пор не мог получить. Что касается лично меня самого, то я провожу свое время очень печально, особенно после отъезда м-м Середа. Будьте добры, передайте ей от меня, помимо прилагаемого письма, все уверения в дружбе, какие Вы только найдете подходящими. Желаю Вам самого большого счастья по случаю Вашего дня рождения и шлю Вам самые искренние пожелания благополучия. Прошу Вас поцеловать Ваших детей и не забывать того, кто Вам так предан.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 5 февраля [1851 г.].

Сегодня получил я письмо от маменьки, которая пишет, что здоровье папеньки несколько исправилось. Маменька просит меня проситься в отпуск, но я уже писал к тебе, любезный друг и брат, какие причины останавливают меня от этого и что мне вовсе нет охоты ехать из Вятки на время, тем более, что летом, я предполагал исполнить возложенное на меня поручение по описанию города Вятки, которое всего удобнее исполнить летом. Я полагаю, что в день коронации маменька может иметь удобный случай просить обо мне государя, но я бы попросил сделать это не иначе, как через гр. Орлова. Я не знаю, видел ли ты Наталью Николаевну, но во всяком случае прошу тебя передать ей прилагаемое письмо, потому что я обещал ей писать каждую неделю. Справиться об ней можно в hТtel Napoleon {Отель Наполеон (франц.).} на углу M. Морской и Вознесенского проспекта, дом Поггенполя. Губернатор спрашивал меня, к чему меня представить, и я просил его ходатайствовать об освобождении меня из-под надзора полиции. Когда пойдет это представление, я тебя уведомлю и попрошу с своей стороны употребить ходатайство: может быть, и кончится пленение вавилонское, и мы скоро опять, увидимся. Желал бы я этого от души, но радоваться заранее не смею. Вообще мне так скучно, так грустно, что нет возможности терпеть более, потому что я совершенно один в этом безобразном захолустье. С отъездом Натальи Николаевны я потерял последнее, что было, одного только желаю, чтобы и тут я не потерял совершенно всего, а кажется, что к тому все идет. Если она познакомилась с вами, то прошу тебя передать ей все мое глубокое уважение и всю мою преданность, если же она не познакомилась (что, впрочем, для меня не совсем вероятно), то прошу тебя передавать мои письма хотя через человека. Прошу тебя передать мой искренний и дружеский поцелуй сестрице Адели и всему твоему семейству. Затем, не имея ничего нового сообщить тебе, остаюсь навсегда преданным тебе братом.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 19 февраля [1851 г.].

Я писал к тебе, любезный друг и брат, что я просил Милютина поговорить с братом его о возможности иметь мне место в случае освобождения из Вятки. Сегодня я получил от него письмо, которым он от имени своего брата уведомляет меня, что я могу быть уверен, что, в случае возвращения в Петербург, я не долго останусь без места, но так как советника губ[ернского] п[равлен]ия можно определить только или в начальники отделения или в чиновники особых поручений высшего разряда, то очень может быть, что я вынужден буду несколько месяцев ждать такой вакансии без жалованья. Во всяком случае, по мнению Милютина, мне нужно бы несколько повременить, и я намерен вполне последовать этому совету, тем более, что я с своей стороны хотел службою своею заслужить хотя часть того добра, которое мне сделано губернатором, а я службу свою считаю далеко не бесполезною в той сфере, в которой я действую, хотя уже по одному тому, что я служу честно. Хотелось бы мне только получить всемилостивейшее прощение, чтобы мочь располагать собою в отношении к временным отпускам. Не знаю, не будет ли чего по представлению губернатора об этом. После разговора моего с ним, я ему не напоминал об этом предмете, потому что не желал бы докучать ему этим, и потому не знаю, пошло ли и пойдет ли это представление, во всяком случае ежели узнаю, то напишу тебе об этом. Наталья Николаевна пишет мне, что она видится с тобою довольно часто, за что я крайне тебе благодарен, потому что, зная ее неспособность к всякого рода хлопотам, я боюсь чрезвычайно, что она окончательно расстроится в здоровьи. Прошу тебя передать ей от меня дружеский мой поклон и прилагаемое письмо. Наш управляющий палатой гос[ударственных] им[уществ] едет в Петербург 15 марта, и я буду писать тебе с ним, это прекраснейший человек, к которому ты можешь смело со всем обратиться, разумеется, если имеешь в том нужду. Нашего вице-губернатора перевели в Пермь управляющим п[алатой] г[осударственных] и[муществ], и я не знаю, кто будет назначен на его место к нам. Сделай одолжение, прилагаемое письмо передай Нат[алье] Ник[олаевне] как можно скорее, потому что я боюсь, что она уедет скоро из Петербурга, если же оно не застанет уже ее в Петербурге, то прошу тебя переслать его ко мне обратно. Я от маменьки постоянно получаю письма, и нынче получил даже два разом, она пишет, что здоровье папеньки поправилось и что сестра Любовь у них. Я решительно не могу проситься в отпуск по многим причинам, а между прочим и потому, что губернатор представляет меня к окончательному освобождению из-под надзора. Я объяснял уже это маменьке, но не получил ее ответа, впрочем, она ни разу не писала мне, чтобы я просился в отпуск.

Прошу тебя, любезный брат, передать мой дружеский поцелуй милой и доброй сестрице Адели и всем детям, которых я от души люблю. Затем надеюсь, что ты не забудешь искренно тебе преданного и любящего брата

М. Салтыкова.

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 24 февраля [1851 г.].

Сейчас получил я письмо твое, любезный друг и брат, и спешу отвечать тебе на него. Я уже писал к тебе, что я окончательно подписал раздельный акт, оставив с него для себя копию, и потому ты напрасно трудился присылать мне другую копию. Вместе с твоим письмом я получил известие и от маменьки, которая пишет мне, что папенька поправился и что больше уже нечего опасаться. Маменька уж не зовет меня к себе в настоящую пору, а предлагает проситься в отпуск летом, т. е. в августе, чтобы провести вместе тридцатипятилетие супружеской жизни с папенькой, которое должно быть 23-го сентября. Мне и самому срок этот кажется более удобным, и я полагаю, что тогда я, может быть, получу и окончательное прощение по случаю празднования двадцатипятилетия коронования государя. Меня чрезвычайно тронуло известие, что маменька не хотела просить обо мне за тем, что она утруждала уже государя с просьбой о Кате. Впрочем, пусть будет, что будет, в настоящее время я не могу жаловаться на положение свое в Вятке и желал бы только иметь свободу съездить в Петербург, хотя на короткое время, чтобы повидаться с вами и возобновить себя в памяти тех, которые принимали во мне некогда участие. Признаки этого участия, впрочем хоть изредка, но получаются мною, и доказывают мне, что я не совсем еще забыт, все это имеет для меня огромную, невыразимую цену и до крайности меня трогает. Насчет Платона я представляю полную свободу делать с ним, что угодно, если ему не хотят уже дать вольную, но мне казалось бы, что столько лет постоянной и усердной службы заслуживали бы лучшей участи, потому что жениться он не желает, и я считал бы делом противным моей совести заставлять его, тем более, что он уж становится стар. Из писем твоих я не вижу, как вы живете в Петербурге, а это меня интересует в значительной степени. Что до меня, то я живу один на холостом основании, занимаю довольно сносную квартиру, но до сих пор не завел себе ни порядочной мебели, ни экипажа. Все прочие, имеющие равные со мной места, уже давно обзавелись всем этим, но у меня, видно, таланта нет на это, потому что, как я нуждался в Петербурге, так и здесь нуждаюсь постоянно. Вот рубашки совсем разваливаются, нужно будет ходить без рубашки, а это чрезвычайно как нехорошо с непривычки. Летом, впрочем, думаю как-нибудь сколотиться деньгами и принять пристойный вид. Шинельки, пальтишки нет — бедность страшная! Я, признаюсь, не знаю и не понимаю, как другие люди живут. Я все рассчитываю, что когда-нибудь получу миллион в наследство от какого-нибудь икса, которому некуда будет девать деньги. Прощай, любезный друг и брат, и не забывай искренно любящего тебя

М. Салтыкова.

Если Н[аталья] Н[иколаевна] в Петербурге, то потрудись отдать ей прилагаемое письмо, если же нет, то будь так добр отослать его назад ко мне.

Je Vous remercie infiniment, ma bonne et bien chХre soeur de Votre bon souvenir, et des sentiments que Vous roulez bien me tИmoigner dans votre lettre. J’espХre que m-me SИreda a eu l’occasion de faire Votre connaissance? N’est-ce pas que c’est bien la meilleure personne du monde? Certainement je suis mauvais juge sur cette matiХre, puisqu’il n’y a pas au monde de personne qui m’ait fait autant de bien qu’elle. Je Vous prie de dire mille choses de ma part Ю madame Votre mХre ainsi qu’Ю m-me Aline. Embrassez Vos enfants bien cordialement et surtout ne m’oubliez pas.

M. Solt.

Перевод:

Я бесконечно благодарен Вам, милая и любезная сестрица, за Вашу добрую память обо мне и за те чувства, которые Вы выразили в Вашем письме во мне. Я надеюсь, что м-м Середа имела случай познакомиться с Вами. Неправда ли, что это лучшее существо на свете? Я, конечно, плохой судья в данном случае, потому что никто на свете не сделал мне столько добра, сколько она. Прошу Вас передать от меня тысячу пожеланий Вашей матушке, так же как и м-м Алине. Поцелуйте самым сердечным образом Ваших детей и не забывайте меня.

М. Салт.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 5 марта [1851 г.].

Вот и еще беседую с тобою, любезный друг и брат. Сегодня получил от маменьки письмо, в котором она мне пишет, что папеньке гораздо легче и, кроме того, что у них был брат Николай, которым маменька нынче очень довольна. Это меня довольно обрадовало, потому что вражда к нему была довольно сильна в сердце маменьки. Сегодня же я получил письма и от Натальи Николаевны, которая пишет, что она много тебе обязана во время пребывания своего в Петербурге. Я посылаю при сем письмо к ней, которое и прошу тебя ей передать, если только она в Петербурге, в противном случае, потрудись переслать его ко мне назад. Дела мои в прежнем положении, а здоровье довольно плохо, так что я немного начинаю опасаться за себя. Убеди, пожалуйста, Наталью Николаевну возвратиться в Вятку поскорее, потому что без нее из рук вон скучно. Я боюсь, что она за бездорожьем совсем останется в Петербурге.

На днях едет в Петербург ваш управляющий Василий Ефимович Круковский. Не знаю, буду ли писать к тебе с ним, но во всяком случае я просил его повидаться с ним [?]. Ты, пожалуйста, не верь его рассказам о блаженствах, которые я вкушаю в Вятке. Он намерен сказать тебе, что я ничего лучшего не желаю, как остаться в Вятке: ты можешь по письмам моим судить, в какой степени это достойно вероятия.

Прошу тебя поцеловать от меня милую сестрицу Адель и всех твоих деток. Затем не имею ничего нового сообщить тебе, прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 10 марта [1851 г.].

Письмо это вручит тебе, любезный друг и брат, мой добрейший знакомый Василий Ефимович Круковский, которому я несказанно обязан тем ласковым и радушным приемом, который он и его семейство мне постоянно оказывают. Я прошу тебя познакомиться с ним и с его супругой, Марией Евдокимовной, которая также весьма добра для меня. Брат Иля находится вместе с старшим сыном Круковских в школе, и так как теперь предстоят большие праздники, то я надеюсь, что он будет посещать своего товарища, тем более, что он, как я слышал, прекрасный мальчик. В одном только мы не сходимся с В[асилием] Е[фимовичем], он находит, что мне отлично в Вятке, и даже уверяет меня, что я и сам нахожу это. Поэтому ты, пожалуйста, не верь ему, если он будет тебе рассказывать о моем счастьи.

Прощай, любезный друг и брат, поцелуй от меня милую сестрицу Адель и всех твоих и не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 10 марта [1851 г.].

Вот и еще раз пишу к тебе, любезный друг и брат. Вчера получил я письмо от маменьки, в котором она пишет, что здоровье папеньки вновь очень плохо. Не знаю, что из этого будет, только весьма это меня огорчает. Признаюсь тебе откровенно, что служба начинает мне несколько прискучать, она влечет за собою чрезвычайные беспокойства, тем более, что все крайне неустроено и запущено. Работы такая гибель, что я решительно нередко теряюсь: иногда и желал бы всякое дело обработать совестливо и зрело, но так устанешь, что дело невольно из рук валится. Помощников у меня решительно нет, ибо всякий старается, как бы только поскорее сбыть дело с рук. Весьма замечательно, что я менее всех нахожусь на службе и более всех понимаю дело, несмотря на то, что у меня есть подчиненные, которые по пятнадцати лет обращаются с делами.

Посылаю при сем письмо к Н[аталье] Н[иколаевие], которое и прошу тебя передать ей, если она еще в Петербурге, в противном случае, я бы просил тебя отослать его ко мне назад. Я начинаю сомневаться, чтобы Н[аталья] Н[иколаевна] могла выехать по зимнему пути, я думаю, у вас в Петербурге давно уже признаки весны, тогда как в Вятке вчера, в первый день весны по календарю, был отличнейший снег, продолжающийся уже дня четыре, и премилая вьюга, что предсказывает, что весна придет к нам разве в мае месяце. Я все как-то нездоров, то там, то тут откликнется мой ревматизм, так что я никогда не бываю в совершенно нормальном состоянии.

Так как я сегодня же пишу к тебе еще письмо с Василием Ефимовичем Круковским, который завтра выезжает из Вятки_тто я позволяю себе это письмо закончить здесь, прося тебя поцеловать от меня милую и добрую сестрицу Адель и всех твоих малюток.

Весь твой

М. Салтыков.

А. Я. САЛТЫКОВОЙ

в Петербург.

Wiatka. Le 27 Mars [1851].

A l’instant mЙme je viens de recevoir la nouvelle de la mort de papa. Vous pouvez Vous imaginer, ma bonne et chХre soeur, combien cette nouvelle m’a rendu triste. Je crois que le frХre Dmitry doit Йtre parti, puisque maman m’Иcrit qu’elle l’attend, aussi je n’Иcris qu’Ю Vous pour Vous fИliciter de la fЙte de PБques. J’espХre que Vous n’avez pas de doute sur la sincИritИ des voeux que je fais pour Votre bonheur et celui de toute votre famille, que j’aime de tout mon coeur. Il y a bien longtemps que je ne reГois aucune nouvelle de Vous, il n’y a que madame SИrХda qui m’en donne quelquefois. Le gouverneur de Wiatka intercХde en ma faveur auprХs du ministre de l’intИrieur, et si son intercession a du succХs, j’espХre Vous voir bientТt pour ne plus me sИparer de Vous. En gИnИral il s’est passИ bien des choses tristes pour moi dans le dernier temps. Les gens que j’affectionnais le plus, se plaisent Ю me briser le coeur qui n’a jamais ИtИ bien fort, et je serais bien heureux de pouvoir recommencer la vie solitaire que je menais Ю PИtersbourg. Vous me permettez de Vous prier, ma bonne soeur, de remettre la lettre ci-jointe Ю m-me SИrХda. Elle m’Иcrit qu’elle Vous voit assez souvent, je ne sais si c’est vrai, parce que trompИ que je suis de toute part je commence de douter de la vИritИ de quoique Гa soit.

Je vous prie de dire tout ce que Vous trouverez de mieux de ma part Ю madame votre mХre, ainsi qu’Ю madame Aline, et j’embrasse de tout mon coeur vos enfants.

Sur ce, en Vous priant de ne pas m’oublier, je reste comme toujours Votre frХre dИvouИ

M. Soltykoff.

Перевод:

Вятка 27 марта.

Я только что получил известие о смерти отца. Вы можете себе представить, милая и любезная сестрица, как меня опечалила эта новость. Я думаю, брат Дмитрий уже уехал, потому что маменька пишет мне, что она его ждет, поэтому я пишу только Вам, чтобы поздравить Вас с праздником пасхи. Надеюсь, что Вы не сомневаетесь в искренности моих пожеланий счастья Вам и Вашей семье, которую я люблю от всего сердца. Уже очень давно я не получаю от Вас никаких известий, кое-что узнаю только от м-м Середа. Вятский губернатор ходатайствует обо мне перед министром внутренних дел, и, если его ходатайство будет иметь успех, я надеюсь вскоре увидеть Вас и более не расставаться с Вами. Вообще за последнее время со мной случилось много печального. Люди, которых я более всего любил, стараются разбить мое сердце, которое никогда не было особенно сильным, и я буду очень счастлив, если смогу возобновить ту уединенную жизнь, которую я вел в Петербурге. Позвольте просить Вас, милая сестра, передать прилагаемое письмо м-м Середа. Она пишет мне, что видит Вас довольно часто, но я не знаю, правда ли это, потому что, будучи обманут со всех сторон, я начинаю сомневаться во всем. Прошу вас выразить все, что найдете самого лучшего с моей стороны. Вашей матушке, а также м-м Алине, и поцеловать от всего моего сердца Ваших детей. Прошу Вас, не забывайте меня, и остаюсь, как всегда, Ваш преданный брат

М. Салтыков.

А. Я. САЛТЫКОВОЙ

в Петербург.

Le 3 avril [1851] Wiatka.

Je saisis cette occasion pour Vous fИliciter encore une fois d& Ja fЙte de PБques. Je Vous souhaite de tout mon coeur, ma bonne et chХre soeur, tout le bonheur possible, ce dont l’inИpuisable bontИ de Votre coeur Vous rend parfaitement digne.

Je Vous ai Иcrit dans ma prИcИdente lettre sur les dИmarches que le gouverneur de Wiatka a fait pour obtenir ma grБce, je ne sais pas encore l’issue de cette affaire et vraiment il me serait bien difficile d’avoir des nouvelles lЮ-dessus, puisque le frХre Dmitry est absent et je n’ai personne qui puisse me donner des renseignements sur ce sujet. Je fais aussi des dИmarches pour Йtre transfИrИ Ю Orenburg chez le gИnИral Perowsky qui y est nommИ gouverneur-gИnИral. C’est encore plus loin qu’Ю Wiatka mais du moins je pourrai y gagner beaucoup sous le rapport du service, parce qu’on dit le gИnИral Йtre un homme de beaucoup de bien et d’influence surtout. Je ne sais si ces dИmarches aboutiront, mais en tout cas je fais toute sorte de tentatives pour obtenir un changement quelconque dans ma position qui commence Ю me peser cruellement. Je ne saurais Vous d’Иcrire en effet toute l’ennuie Ю la quelle je suis en proie, c’est un vrai supplice! Vous aurez bien la bontИ de remettre la lettre ci-jointe a m-me SИrХda, comme c’est une lettre trХs pressante, je vous prierais de me faire l’amitiИ de l’envoyer au plus vite. Je vous prie de dire mille respects de ma part Ю m-me votre mХre ainsi qu’Ю m-me Aline et d’embrasser tos enfans. Adieu, ma bonne soeur, ne m’oubliez pas.

M. S.

Перевод:

3 апреля [1851 г.] Вятка

Пользуюсь этой оказией для того, чтобы еще раз поздравить Вас с праздником пасхи. От всего сердца желаю Вам, милая и любезная сестрица, всевозможного счастья, которого Вы вполне достойны по неисчерпаемой доброте Вашего сердца. В своем предыдущем письме я писал Вам о тех шагах, которые были сделаны вятским губернатором, чтобы получить мне прощение, я еще не знаю исхода этого дела, и, право, мне было бы очень трудно получить здесь какие-либо известия об этом, потому что брат Дмитрий находится в отсутствии и нет никого, кто мог бы дать мне сведения по этому вопросу. Я делаю также попытку перевестись в Оренбург к генералу Перовскому, который назначен туда генерал-губернатором. Это еще дальше, чем Вятка, но я могу по крайней мере больше выиграть там в отношении службы, потому что говорят, что генерал человек очень хороший и к тому же влиятельный. Я не знаю, приведут ли эти попытки к благоприятным результатам, но во всяком случае я делаю все возможное, чтобы добиться какого-либо изменения в моем положении, которое начинает жестоко тяготить меня. Я не мог бы описать Вам всю тоску, которая овладела мною, это настоящая пытка. Вы были бы очень добры, если бы передали прилагаемое письмо м-м Середа, так как это крайне спешное письмо, то я прошу Вас оказать мне дружбу и отправить его как можно скорее. Прошу Вас передать от меня тысячу пожеланий Вашей матушке, а также м-м Алине, и поцеловать Ваших детей. Прощайте, добрая сестрица, не забывайте меня.

М. С.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 17 апреля [1851 г.].

Думаю, что ты уже возвратился из деревни, любезный друг и брат, и потому пишу к тебе, во всяком случае адресую письмо это на имя сестрицы Аделаиды Яковлевны, для того, чтобы она распечатала его, в случае твоего отсутствия, ибо все, что я ни пишу к тебе, относится и до нее и вы оба нераздельны в моем сердце. Как-то ты кончил дела свои в деревне? Это меня весьма интересует, потому что я вполне желаю обеспечения тебе и твоему семейству и хотел бы, чтобы все устроилось, как предполагалось. Что до меня, то ты, я полагаю, знаешь о моих надеждах и видах, едва ли только суждено им осуществиться. От нас губернатора переводят, это меня беспокоит и мучит до крайности, бог знает, что принесет для всех нас приезд нового начальника и каков будет этот начальник. Нельзя ли справиться, какой результат представления губернатора о дозволении мне служить вне Вятки? (представление от 17 марта по д[епартамен]ту полиции исполн[ительной]). Ежели бы я получил эту милость, то, кажется, ни минуту не замедлил бы выехать из Вятки, что бы ни ожидало меня в Петербурге, хотя бы целый год пришлось шляться без места. Не знаю, имеет ли Наталья Николаевна намерение возвратиться из Петербурга в Вятку, или уж не приедет сюда, не знаю даже, где она в настоящую пору, потому что за бездорожицей мы вовсе не получаем почты, и потому на всякий случай пишу к ней письмо, которое и прошу тебя передать ей, ежели только она в Петербурге, если же ее нет, то потрудись переслать его ко мне обратно.

Я провел праздники невообразимо скучно, нет почти дня, в который я чувствовал бы себя совершенно здоровым и веселым. Это даже беспокоит меня, потому что я с каждым днем впадаю все более и более в ипохондрию. Вообще для молодого человека провинциальная жизнь хуже смерти, и не дай бог никому вкусить этого ада.

Прошу тебя поцеловать от меня милую сестрицу Адель и всех твоих детей. Прощай, будь здоров и счастлив и не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 1 мая [1851 г.].

Из ‘Московских ведомостей’ я вижу, что уж должен быть в Петербурге, любезный друг и брат. Я полагаю, что ты уж знаешь о переводе нашего губернатора в Оренбург, известие это до ‘крайности меня поразило, и я совершенно теряюсь в мыслях о том, какие последствия это может иметь для меня. К тому еще прибавилось и известие о том, что представление губернатора о моем освобождении не уважено, это известие я получил от Натальи Николаевны, впрочем, так сбивчиво и неясно, что ничего в нем не понял. Я удивляюсь только тому, что Наталья Николаевна пишет мне от 11-го апреля, а по моему расчету представление губернатора не могло придти в д[епартамент] полиции исполнительной, при всех канцелярских переворотах, ранее 6 или 7 апреля, т. е. в дни неприсутственные, и потому решительно не понимаю, каким образом так скоро могла решиться моя участь. Сделай одолжение, нельзя ли справиться в д[епартамен]те, нет ли тут ошибки и не идет ли речь о представлении, которое губернатор делал обо мне в марте 1850 года и которое действительно не уважено. Если же, по несчастью, не уважено и представление 1851 года, то нельзя ли узнать почему, т. е. сам ли государь нашел его неуважимым, или же министр не нашел нужным докладывать государю. Во всяком случае, я желал бы знать, что мне остается делать. Я, впрочем, на всякий случай прошу Акима Ивановича попросить В. А. Перовского принять меня на службу в Оренбурге, и на первый раз хотя без жалованья. По мнению моему, это единственный для меня способ выйти из несносного моего положения.

Пожалуйста, напиши мне, что делается в деревне и как твои дела, подвинулись ли вперед. Какие намерения имеет маменька относительно всех нас. Что до меня, то, как ты видишь, я нахожусь в большом беспокойстве, ждем нового губернатора и нового вице-губернатора — все новое, не знаю, что будет, но, признаюсь, невольно боюсь. Сделай милость, ответь мне на это письмо. От души целую милую сестрицу Адель и детей, желаю им всем всего лучшего. Затем прошу тебя не забывать искренно тебе преданного брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 11 июня [1851 г.].

Прошу у тебя тысячу извинений, любезный друг и брат, за мое продолжительное молчание. Признаюсь тебе откровенно, я все это время был занят провожанием старых и встречанием новых начальников, из которых, однако же, губернатор доселе еще не приехал. Притом же я почти постоянно болен и серьезно помышляю о чахотке, хотя это не совсем утешительное помышление. Хоть ты меня и утешаешь надеждою на успешное окончание моего дела, тем не менее я что-то плохо в это верю. Я бы попросил тебя удостовериться, что может быть сделано по представлению бывшего губернатора, и если оно должно остаться втуне, то нельзя ли маменьке адресоваться, с просьбою к гр. Орлову к дню коронации, может быть, такой торжественный случай и положит конец моим страданиям. Можно бы в просьбе сослаться на постоянно хорошую аттестацию обо мне моего начальства и на то место, которое я занимаю и которое показывает, что ко мне имеют полное доверие. Ты не советуешь мне перейти в Оренбург на службу и, кажется, передал даже опасения свои по этому предмету и маменьке. На это я скажу тебе, что я решился во что бы то ни стало оставить Вятку, где я изнываю в полном смысле этого слова и морально и физически, следовательно, настаивать, чтобы я здесь остался, значило бы желать мне величайшего из всех зол, ибо, как я ни терпеливо переношу свою участь, но во всяком случае есть пределы, долее которых человеческая возможность не может идти. Я сознаю в себе совершенный упадок душевных сил и ожидаю, что еще немного времени [— и] я окончательно сделаюсь ни к чему неспособным человеком, т. е. ни к какому серьезному умственному труду. Притом же переход в Оренбург вовсе не представляет таких невыгод, как ты себе это представляешь, напротив того, я обещаю [?] для себя от этого много выгод в будущем. Положим, что тотчас по переходе я, может быть, не буду иметь штатного места, но во всяком случае, зная, с каким вниманием В. А. Перовский заботится об участи своих подчиненных, в особенности же о достойных того, я надеюсь, что это будет недолго и что в будущем я все-таки выиграю.

Люди без связей и протекции, как мы, только в провинции и могут составить себе связи, ибо в провинции дорожат порядочными людьми и сами начальники приближают их к себе. Эти связи, начавшиеся по необходимости, продолжаются и впоследствии. Я скажу тебе пример: сенатор Веймарн протежирует всем вятским единственно потому, что он когда-то служил в Вятке прокурором. Хотя я его и не знаю лично, но, когда я отправлен был в Вятку, он и обо мне писал, стало быть, этими обстоятельствами надо пользоваться, а не избегать их, и чем влиятельнее предполагается начальство, тем более нужно искать его. Все это заставило меня писать к Перовскому и просить его ходатайства относительно перевода моего в Оренбург. Я на днях должен получить от него ответ через Наталью Николаевну и надеюсь, что ежели пошло об этом от Перовского представление, то ты не будешь делать препятствия к успешному ходу этого дела и, напротив того, будешь содействовать ему. Наталья Николаевна уже уехала из Вятки, она говорила мне, что была у тебя перед отъездом, но не застала никого дома и что сверх того писала к тебе из Новгорода. Твое замечание об ней относительно ее ветренности, может быть, и совершенно справедливо, но во всяком случае я не считаю себя в праве рассуждать об этом, ибо я многим и очень многим обязан Наталье Николаевне. Прошу тебя, уведомь меня хотя коротко о ходе моего дела, само собою разумеется, что ежели мне будет разрешено служить в Петербурге, то я ни минуты не усумнюсь в выборе.

Прощай, любезный друг и брат, не забывай искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 14 июля [1851 г.].

Вместе с этим письмом посылаю, любезный друг и брат, платок из козьего пуху для милой сестрицы Адели. Я прошу ее принять от меня эту вещь, как выражение моей искренней к ней привязанности.

Я не получал с последней почтой никаких известий из Оренбурга, и потому не знаю ничего о положении дела относительно моего перевода. Как-то мое дело в Петербурге? Отчего оно замедляется окончанием и чем-то все это разрешится? Впрочем, я привык смотреть с некоторого времени на все равнодушно и делаю это и в настоящем случае.

Мы ждем на днях нового губернатора, и потому хлопот тьма. Желательно, чтобы товар лицом показать. Потому я прошу тебя извинить, что пишу мало, и извинить меня также и перед сестрицей, что не пишу к ней вовсе. Прошу тебя поцеловать от меня детей.

Преданный тебе

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 29 июля [1851 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что я долго не отвечал на письмо твое. Благодарю тебя за участие, которое ты постоянно принимал и принимаешь в судьбе моей, будь уверен, что во всяком случае чувства мои [?] не остаются безответными в этом отношении. В одном из прошлых моих писем я подробно изложил тебе все поводы, которые заставляют меня желать перехода на службу в Оренбург, я и теперь скажу, что мысли мои на этот счет те же, хотя ты и представляешь мне невыгодные стороны этого перехода. Я столько лет уже жду облегчения своей участи и все безуспешно, что весьма естественно с моей стороны думать, что и на будущее время успех не будет больший. Я знаю, что перед глазами государя протекция ничего не значит, но во всяком случае, весьма натурально, что рекомендация и ручательство человека, лично известного государю, может и должна иметь успех более верный, нежели рекомендация начальника вовсе неизвестного. Впрочем, это дело еще далеко не решенное, ибо я получил от Натальи Николаевны письмо, в котором она пишет, что Перовский не решается представить обо мне прежде, нежели брат его вновь не вступит в управление министерством внутренних дел. Таким образом, дело это нисколько не может помешать ходу представления обо мне бывшего губернатора, потому что представление это так или иначе все-таки должно решиться ранее. Само собою разумеется, что в случае получения всемилостивейшего прощения, мне останется полная свобода искать службы там, где я найду более для себя выгодным. Но если бы государю не угодно было простить меня, то я бы просил тебя, любезный друг и брат, не только не препятствовать моему переходу в Оренбург, как очевидно для меня полезному, но и склонить к тому маменьку, которая, как женщина, разумеется, смотрит на это недоверчиво. Из письма твоего я, однако ж, не вижу, почему именно остановлено представление Середы обо мне? Отложено ли оно на неопределенное время или же только до известного срока? Недомолвка эта крайне беспокоит меня, ибо я всю надежду имею на 22 августа.

Что до моего домашнего быта, то он в прежнем состоянии, только вместо того, чтобы привыкнуть к Вятке, я все более и более скучаю, так что иногда состояние мое делается для меня в полном смысле невыносимым. Ради этого одного я готов бы был перейти во всякий другой город. Ты напрасно меня обнадеживаешь на счет нового начальства, я так себя держу и так служу, что не имею ни малейшего повода чего-либо опасаться с этой стороны. Но во всяком случае перемена начальства меня не может не огорчать, потому что в прежнем моем начальнике я видел не только справедливого начальника, но и друга, глядевшего на меня почти как на члена своего семейства. Писал бы я к тебе и подробнее об этом предмете, но, как я вижу, ты себе заранее создал предубеждение против моего перехода в Оренбург, и поэтому я опасаюсь, что доводы мои в пользу этого нимало не убедят тебя. Скажу тебе одно, что я ничего бы так не желал, как видеть тебя и переговорить с тобою лично обо всем.

Прошу тебя передать мой братский поцелуй сестрице Адели и детям и засвидетельствовать мое почтение Каролине Петровне и Алине Яковлевне.

Прощай, любезный друг и брат, не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 14 августа [1851 г.].

Давно уже не имел я удовольствия получать от тебя писем, любезный друг и брат. Думаю, что тому причиной пребывание твое на даче и редкие твои поездки в Петербург. Получил ли ты посланный мною месяц тому назад платок? Понравился ли он сестрице?

Я не имею ниоткуда никаких известий о положении своего дела. Известно мне, что Перовский представил министру вн[утренних] дел, еще в июле, о переводе меня в его распоряжение в Оренбург, но чем это кончилось, не знаю. Само собою разумеется, что лучше бы было, ежели бы мне предоставили служить, где я сам пожелаю, но ежели мне все-таки придется оставаться в Вятке, то это будет хуже, чем что-либо. В Оренбурге, по крайней мере, может быть хоть тень надежды на освобождение, а в Вятке ровно никакой. Притом я должен тебе сознаться, что, при ближайшем знакомстве с новыми обстоятельствами, я едва ли буду в состоянии прожить мирно. Поэтому я с великим нетерпением жду разрешения моей участи.

Прощай, любезный друг и брат, поцелуй от меня милую сестрицу Адель и детей и не забывай искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 3 сентября [1851 г.].

Уже более двух месяцев я не получаю от тебя никакого известия, любезный друг и брат. Между тем стороною я узнал, что государю императору не угодно было изъявить согласия на перемещение меня в Оренбург. Это писано не ко мне, а к одному из здешних моих знакомых, между тем от тебя я ничего подобного не имею, и это ставит меня в самое неприятное положение неизвестности. Притом же ежели в Оренбург мне отказано, то какая же может быть надежда на получение совершенного прощения? Сделай одолжение, напиши, каким образом все это случилось и есть ли хотя малейшая надежда на освобождение из Вятки. Положение мое здесь просто несносно. У нас новый вице-губернатор, который делает мне всякого рода неприятности, и хотя губернатор обо мне хорошего мнения, но едва ли он может защитить меня. Я не знаю, на что решиться, потому что боюсь, чтобы, при таком положения, не притянули меня как-нибудь к суду.

Не знаю, получил ли ты посланный мною еще в июле месяце пуховый платок.

Прощай, любезный друг и брат, целую всех твоих и в особенности добрую сестрицу Адель. Я теперь болен и притом Ю la lettre {Буквально (франц.).} завален работой, так что решительно не имею времени писать более.

Не забывай любящего тебя

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 6 октября [1851 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что долго не отвечал на дорогое письмо твое и даже не поздравил тебя с прошедшими именинами. Прошу тебя верить, что этот день не был забыт мною, но я не писал потому, что действительно занят чрезвычайно огромными и срочными работами. Теперь мне несколько посвободнее, и я надеюсь чаще беседовать с тобою. О положении моего дела я не могу ничего сказать тебе нового, потому что ниоткуда не получаю известий. Что же касается до житья моего в Вятке, то тут, с отъездом бывшего губернатора, к которому я всегда искренно был привязан, также мало для меня утешительного. Притом же у меня вышли нелады с вице-губернатором, а это еще более делает положение мое неприятным. Вообще мне до крайности грустно и тяжело в Вятке. Если ты знаешь что-нибудь о возможности изменения в моей судьбе, то будь так добр, напиши мне откровенно, могу ли я надеяться на какое-нибудь облегчение после трех лет с половиной изгнания. Не служивши в провинции, ты не можешь себе представить, сколько служба эта представляет опасностей. Того и гляди сделаешь какой-нибудь промах, который неминуемо влечет за собой ответственность и даже денежное взыскание. Я почти нахожусь в этом положении. На днях Сенат требовал от губ[ернского] правления объяснения по двум делам и я, несмотря [на то], что чувствую себя правым, не могу предвидеть решения Сената. Объяснения эти на днях пойдут, и ты меня весьма обяжешь, если найдешь случай через полторы или две недели по получении этого письма справиться во 2-м д[епартамен]те Сената, в отделении обер-секретаря Вакара, какое направление будет дано делам о мельницах купца Ижболдина в г. Сарапуле и купца Шишкина в г. Елабуге.

В Вятке почти все начальство новое, и хотя не могу жаловаться, но все-таки жаль прежнего. Прошу тебя передать мой искренний братский поцелуй сестрице Адели и поцеловать всех детей и в особенности Мишу. Потому ли, что я знал его уже и прежде довольно бойким мальчиком, но у меня как-то особенно к нему лежит сердце.

Прощай, любезный друг и брат, от всей души желаю тебе всего лучшего и прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Целую Сережу и Илю.

А. Ф. ОРЛОВУ

в Петербург.

[28 октября 1851 г. Вятка.]

Ваше сиятельство.

В апреле 1848 года по высочайшему его императорского величества повелению, последовавшему на всеподданнейший доклад г. военного министра, я послан на службу в распоряжение вятского гражданского губернатора. Сознавая себя вполне заслуживающим такой монаршей немилости, я не осмеливался утруждать Ваше сиятельство просьбою о смягчении моей участи, но в настоящее время три с половиной года изгнания и соединенных с ним постоянных усилий загладить мой проступок усердным и добросовестным исполнением возложенных на меня обязанностей дают мне некоторую надежду, что Ваше сиятельство не откажете мне в ходатайстве перед священной особой государя императора о даровании мне всемилостивейшего прощения. Ежели же Ваше сиятельство почему-либо изволите признать преждевременным дозволить мне продолжать службу в С.-Петербурге, то я считал бы уже и то величайшею для себя милостью, ежели бы мне было разрешено служить в губернии, не ограничиваясь одною Вятскою. Смею уверить Ваше сиятельство, что я употреблю все силы свои, чтобы оправдать подобное снисхождение.

С глубочайшим высокопочитанием и неограниченною преданностью имею честь быть

Вашего сиятельства,

милостивый государь,

покорнейшим и преданнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Вятка. 28 октября ]851 года

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

17 ноября [1851 г.] Вятка.

Прошу тебя тысячу раз извинить меня, любезный друг и брат, за долгое мое молчание. Дела мои идут крайне плохо, различные неудовольствия с вице-губернатором сделали для меня службу в губернском правлении так несносною, что я не знаю, как выбраться из нее. Я писал к Николаю Алексеевичу Милютину и просил его совета, нельзя ли отчислить меня к министерству, с откомандированием в Вятскую губернию для описания городов, но от него еще не получил ответа. Ты, пожалуйста, не пиши об этом маменьке, чтобы напрасно не беспокоить ее. Может быть, все уладится к лучшему, тем более, что губернатор весьма ко мне благосклонен. К довершению горя, я с неделю тому назад получил известие, что бывший наш губернатор Аким Иванович Середа скончался в Оренбурге. Через него я имел некоторую надежду быть переведенным на службу к В. А. Перовскому, а теперь и эта надежда рушилась. Здесь был по набору флигель-адъютант Воейков, который взял от меня письмо к графу Орлову, но какой результат этого письма, мне еще неизвестно. Вообще я нахожусь, в совершенном неведении относительно своих дел и не знаю, суждено ли мне будет когда-нибудь вас увидеть. Дело в том, что жизнь в Вятке становится для меня с каждым днем несноснее, так что я был бы крайне обрадован, ежели бы меня перевели хотя в Иркутск. Что будет дальше, я не могу предвидеть, только не ожидаю ничего для себя хорошего. Я давно не имею от тебя никакого известия, хотя бы искренно желал знать о твоем житье. Я недавно получил от брата Сережи письмо. Прошу тебя передать ему мой дружеский и истинно братский поцелуй и сказать ему, что я не пишу к нему потому только, что не имею решительно времени, да и притом же и нечего писать. Поздравляю тебя и сестрицу Адель с прошедшим Днем ангела милого племянника Миши, которого от всей души целую. Скоро ему будет уже 6 лет, и я полагаю, что в течение нашей разлуки он уже сделал большие успехи. От маменьки я получил недавно письмо, она все жалуется на нездоровье и предполагает ехать в Петербург предстоящей зимой, что и я ей советую. Сделай одолжение, ежели ты имеешь какие-либо сведения о положении дела по просьбе маменьки, то уведомь меня, потому что неизвестность всего более меня мучит. Прошу тебя поцеловать от меня всех детей и не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

I1 у a bien longtemps que je n’ai pas eu l’occasion de Vous entretenir, ma bien chХre et bonne soeur, mais j’espХre que Vous ne m’en voudrez pas. Entre autres choses, j’ai Ю Vous communiquer mille compliments de la part d’une ancienne connaissance de Votre famille — m-r Belikowitz qui est comme moi exilИ Ю Wiatka. Il a appris avec beaucoup de plaisir que je suis liИ avec Vous par des liens de parentИ et m’a beaucoup entretenu de Vous, de madame Votre mХre et de m-me Aline. II m’a dit qu’il Vous connaissait encore toute petite. Voyez donc, Vous aussi Vous avez des connaissances Ю Wiatka. Je Vous fИlicite du jour de nom du petit Michel et Vous prie de l’embrasser de ma part. Vous aurez aussi la bontИ de dire mille choses de ma part Ю m-me Votre mХre ainsi qu’Ю madame Aline. Je Vous prie de ne pas m’oublier.

M. Soltikoff.

Перевод:

Уже очень давно у меня не было случая беседовать с Вами, милая и любезнейшая сестрица, но я надеюсь, что Вы не рассердитесь на меня за это. Между прочим, я должен передать Вам тысячу пожеланий от старинного знакомого Вашей семьи, г-на Беликовича, который, как и я, сослан в Вятку. Он узнал с большим удовольствием о том, что я связан с Вами узами родства, и много рассказывал мне о Вас, Вашей матушке и мадам Алине. Он сказал мне, что знал Вас еще совсем маленькой. Как видите, и у Вас есть знакомства в Вятке. Поздравляю Вас с именинами маленького Миши и прошу Вас поцеловать его от меня. Вы были бы также очень добры передать от меня тысячу пожеланий Вашей матушке и мадам Алине. Прошу Вас не забывать меня.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 15 декабря [1851 г.].

Пишу к тебе, любезный друг и брат, в самый день ангела милой сестрицы Адели и от всей души поздравляю тебя и твое семейство как с этим праздником, так и с праздником рождества христова и нового года. Желаю вам искренно всего лучшего, а главное, спокойствия душевного. Вести, которые ты сообщаешь мне в письме своем по моему делу, крайне неутешительны, но, к сожалению, должно было этого ожидать. Чин у меня все еще титулярного советника, хотя [я] и выслужил на коллежского ассесора еще в прошлом апреле и, вероятно, в марте месяце буду представлен к нему. Но для этого надобно получить мои документы, которые находятся в департаменте полиции исполнительной, который, несмотря на многократные повторения, их не высылает, так что я боюсь, чтобы они вовсе не потерялись. Я решился на последнюю меру к освобождению своему из Вятки, написал, вместе с сим, письма к князю Чернышеву, барону Вревскому и Пейкеру и прошу тебя у последнего справиться о результате моего ходатайства и сообщить его мне. Я уверен, что не получу прощения, если об этом будет ходатайствовать всякий другой, кроме князя Чернышева, и я бы просил тебя, при свидании с Александром Александровичем Пейкером, сообщить ему эту мысль мою.

Жизнь моя по-прежнему течет в скуке и унынии, хотя вообще я не могу жаловаться на свою службу. Благодарю тебя за справку в Сенате по делам, о которых я тебе писал, в настоящее время объяснения губернского правления по этим делам должны уже быть в Сенате, и ты крайне бы обязал меня, справившись, что по ним будет сделано. Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

А. И. ЧЕРНЫШЕВУ

в Петербург.

[15 декабря 1851 г. Вятка.]

Ваша светлость.

В апреле 1848 г., по высочайшему его императорского величества повелению, последовавшему на всеподданнейший доклад Вашей светлости, я послан на службу в губернский город Вятку. Сознавая себя вполне заслуживающим такой немилости, я не осмелился бы утруждать Вашу светлость просьбой о смягчении моей участи, если бы три с половиной года изгнания и соединенных с ним постоянных усилий загладить мой проступок не давали мне некоторой надежды, что Ваша светлость не откажете мне в ходатайстве перед священной особой государя императора о даровании мне всемилостивейшего прощения.

От великодушного участия Вашего в судьбе моей зависит все мое будущее, смею уверить Вашу светлость, что я употреблю все силы, чтобы оправдать Ваше милостивое внимание, и вполне надеюсь всею своею дальнейшею службой загладить ошибку, в которую я впал более по неопытности, нежели с намерением.

С глубоким высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь быть

Вашей светлости,

милостивый государь,

покорнейшим и преданнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Вятка. 15 декабря 1851 года.

П. А. ВРЕВСКОМУ

в Петербург.

[15 декабря 1851 г. Вятка.]

Ваше превосходительство.

В апреле 1848 года, вследствие всеподданнейшего доклада его светлости князя Александра Ивановича, государю императору было угодно перевести меня на службу в город Вятку, с отдачею под надзор местной полиции. С тех пор, в течение слишком трех с половиной лет, я употреблял все усилия, чтобы заслужить всемилостивейшее прощение моего проступка, усилия эти отчасти не остались для меня без результата, потому что я не только пользовался постоянно одобрительною аттестацией со стороны моего непосредственного начальства, но и получил значительное повышение по службе. Тем не менее, будучи столь долгое время разлучен с своими родными, я решаюсь, вместе с сим, утруждать его светлость покорнейшею просьбою об исходатайствовании мне единственной милости, которой я желаю — разрешения продолжать службу в С.-Петербурге.

Не имея счастья быть лично известным Вашему превосходительству, но зная всегдашнее великодушие Вашего сердца, я льщу себя надеждой, что Вы не оставите меня своим участием и милостивым предстательством перед князем Александром Ивановичем о смягчении моей участи. Смею уверить [?] Ваше превосходительство своею просьбою, ежели бы положение мое действительно не было столь невыносимо.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Вашего превосходительства,

милостивый государь,

покорнейшим и преданнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Вятка. 15 декабря [1851 г.].

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 19 января [1852 г.].

На этой неделе здесь пронесся весьма странный слух, будто бы я переведен в Уфу. Известие это привезла сюда жена здешнего председателя Казенной палаты, которая в родстве со Гвоздевым и которой будт[о] бы говорил это сам Гвоздев. Как ни мало вероятно это известие, все-таки оно застало меня в такой степени неожиданно, что я не знаю, что и думать.

От тебя я не имею никакого подобного известия, из Оренбурга также. А между тем я имею с Натальей Николаевной постоянную корреспонденцию, и ежели бы было обо мне представление от Перовского в другой раз, то она, верно, написала бы мне об этом. Одним словом, я нахожусь в величайшем смущении и изумлении, потому что все, не исключая и губернатора, поздравляют меня с переводом, кто в Уфу, кто в Оренбург, а некоторые даже вице-губернатором в Уфу. Кстати о губернаторе. Жена его, Любовь Андреевна Семенова, находится теперь в Петербурге, и ты бы весьма обязал меня, любезный друг и брат, побывав у нее, живет она в Большой Морской в доме Лесникова. Я бы не беспокоил тебя этою новою просьбой, ежели бы сам губернатор не сказал мне на днях, что ему бы очень было приятно, ежели бы ты повидался с женой его. Какая то участь постигла мои письма к князю Чернышеву и другим? Я жду от тебя письма с каждою почтой, тем более что маменька писала мне, что ты должен выслать ко мне раздельный акт для подписа, акт этот я подпишу тотчас по присылке и отошлю его к маменьке, вместе с доверенностью, потому что при явке его в уездном суде необходимо подтвердить его допросами. Маменька пишет мне, что ты ожидаешь прибавления семейства и зовешь ее на крестины. Заранее поздравляю и тебя и милую сестрицу Адель и желаю всем Вам от души лучшего счастья. Пожалуйста, передай мой дружеский привет и поцелуй милой сестрице, а также прошу тебя облобызать от меня всех детей и в том числе малолетнего брата Сережу, к которому я не пишу, потому что не имею нисколько времени.

Прощай, будь здоров и не забывай искренно тебе преданного брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 25 февраля [1852 г.].

Благодарю тебя, любезный друг и брат, за память обо мне и за письмо твое. По письму моему к кн[язю] Чернышеву я имел уже официальное известие еще с половины января, а именно министр вн[утренних] дел предписывал объявить мне, что письмо это было передано на его усмотрение и он не нашел с своей стороны возможным, за сделанным государем отказом о переводе меня в Оренбург, ходатайствовать вновь об освобождении меня. Следовательно, просьба моя осталась втуне, и надежды на освобождение из Вятки еще более охладились. Признаюсь тебе откровенно, что, судя по этому, я даже начинаю верить в возможность остаться в Вятке на целую жизнь, потому что нет резона к моему освобождению, ежели оно до сих пор признается невозможным. Эта перспектива до того ужасна, что у меня волосы дыбом становятся при одной мысли об ее осуществлении. Надобно знать, что такое за город Вятка, чтобы понимать всю горечь моего положения. На днях из министерства нашего из департамента Милютина последовал запрос о том, в каком положении находится здесь дело об описании городов. Губернатор ответил, что, за занятиями по должности советника, я не имею решительно никакой возможности заняться этим делом, и он полагает возможным двинуть это дело только с увольнением меня от должности советника и причислением к министерству внутр[енних] дел, поручив мне это дело и назначив соответствующее содержание. Не знаю, будет ли иметь успех это представление, но, признаюсь, было бы чрезвычайно желательно, потому что я через это все-таки поставлен был бы в некоторой степени в независимое положение как министерский чиновник. Впрочем, пусть будет что будет, вероятно, и тут найдутся препятствия.

Как-то проводишь ты время? Маменька писала мне о вновь сделанном ею приобретении части кн. Волконского, но как я никогда не вникал в эти дела и не знаю их, то, признаться сказать, не могу определить выгодности или безвыгодности этой покупки, а рад тому, что маменька считает, по-видимому, это дело не безвыгодным. В настоящее время на почте есть на мое имя от маменьки письмо, но как оно с деньгами, то я не могу получить его скоро и не знаю его содержания. Вижу только, что оно из Москвы, а потому и предполагаю, что она живет там проездом к вам, как собиралась прежде.

Сделай милость, поцелуй от меня добрую сестрицу Адель и попроси ее не хворать. Впрочем, кажется, это хворость, свойственная всем замужним женщинам, и я надеюсь в скором времени услышать об окончании ее вместе с вестью о прибавлении твоего семейства.

Поцелуй от меня также детей и братьев. Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 7 марта [1852 г.].

Поздравляю тебя, любезный друг и брат, с наступающим днем твоего рождения, от всего сердца желаю тебе встретить и провести его в полном удовольствии и радости.

Я думаю, маменька уже оставила Петербург, так, по крайней мере, она писала ко мне в последнем письме своем, если же она и до сих пор с вами, то прошу тебя поцеловать ее ручки и сказать ей, что я не пишу собственно потому, что не знаю наверное, застанет ли ее письмо мое в Петербурге. Да притом же решительно ничего нет нового.

Дела мои все в том же положении, грустно до крайности, что я, по какому-то странному недоразумению, нахожусь до сих пор в Вятке. Через два месяца будет уже четыре года, как я здесь. Думал ли я, ждал ли я когда-нибудь, что жизнь моя разрешится таким печальным образом? Даже надежды мало на будущее.

У меня к тебе есть небольшая просьба. Ежели Клеменц в состоянии верить мне еще в долг, то потрудись заказать ему для меня сюртук, летнее пальто, двое летних брюк и два летних жилета, я в настоящую пору совершенно обносился. Во всяком случае я попросил бы тебя уведомить меня об этом в непродолжительном времени, потому что я бы желал иметь платье не далее, как к маю месяцу. Думаю, что все это будет стоить не более 150 р. сер.

Был ли ты у Семеновой? Зная твои настоящие семейные заботы, я думаю, что весьма быть может, что ты и не видал ее. А это может навлечь некоторое неудовольствие на меня, могут сказать, что это сделано из пренебрежения. Меня много упрекают за мою преданность к бывшему губернатору Середе. Лекса сделали товарищем министра, вероятно, Милютин будет директором департамента. Вот, ежели бы хоть как-нибудь освободили из Вятки, то, может быть, и удалось бы получить место. Меня представили к чину коллежского ассесора за выслугу лет. Месяца через два, вероятно, будет об этом и в приказах. Все нужные документы из д[епартамента] полиции исполнительной уже присланы и отосланы в Инспекторский департамент.

Пожалуйста, поцелуй от меня добрую сестрицу Адель, скажи ей, что я буду на днях писать к ней лично, по случаю наступающих праздников. От души целую также детей.

Прощай, любезный друг и брат, от души желаю тебе всего лучшего и прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 25 марта [1852 г.].

От всей души поздравляю тебя, друг и брат, с прошедшим днем твоего рождения и с наступающим праздником пасхи. Посылаю тебе мое заочное христос воскрес и мой искренно братский поцелуй. Маменька в последнем письме своем писала ко мне, что ты все хвораешь, это известие меня крайне огорчило, я сам постоянно уж года полтора болен и потому знаю, как это положение несносно. На днях возвратилась к нам губернаторша и сказывала, что ты был у нее и с большим участием обо мне расспрашивал. Благодарю тебя за это участие, верь мне, что я ценю его всем сердцем своим. Губернаторша ко мне очень ласкова, губернатор тоже, но все-таки мне сердечно жаль Середы, которому я обязан как настоящим, так и всем моим будущим, если я впоследствии успею как-нибудь выбраться на дорогу. Если бы ты увидал меня теперь, то, конечно, изумился бы моей перемене. Я сделался вполне деловым человеком, и едва ли в целой губернии найдется другой чиновник, которого служебная деятельность была бы для нее полезнее. Это я говорю по совести и без хвастовства, и всем этим я вполне обязан Середе, который поселил во мне ту живую заботливость, то постоянное беспокойство о делах службы, которое ставит их для меня гораздо выше моих собственных. Середа всегда смотрел на меня с надеждою и участием, и я до конца жизни буду уважать это участие и благоговеть перед памятью этого святого и бескорыстного человека. Все это я счел нужным высказать тебе для того, чтобы объяснить причины привязанности моей к Середе, которые ты, кажется, смешиваешь совсем с иными побуждениями. Так, по крайней мере, я понял из слов губернаторши, которая и сказала мне, что будто бы ты, объясняя мою преданность к дому Середы, делал намек на м-м Середу. Уверяю тебя, что и ты и многие в этом отношении совершенно ошибаются. Я любил м-м Середу, как сын любит мать не совсем еще устаревшую и отцветшую.

Прошу тебя, уведомь меня, согласился ли Клеменц шить мне платье, о котором я писал тебе в предыдущем моем письме. Я чувствую в нем большую нужду и крайне был бы сконфужен, ежели бы мне пришлось франтить с помощью вятских портных. Поцелуй от меня Сережу и Илю.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать преданного тебе

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 30 апреля [1852 г.].

Благодарю тебя, любезный друг и брат, за дружеское твое письмо. Из него, впрочем, я вижу, что ты все как-то хвораешь, и я, зная по опыту, что такое хворость, не мало огорчаюсь этим. Вот и я все хвораю, да так постоянно, что начинаю думать, что это на всю жизнь будет моим нормальным состоянием. Постоянный кашель и самые несносные ревматические боли во всем теле — это, сам согласись, не малое развлечение. Спасибо и за это, худо только, что иногда ходить почти совсем не могу: подошвы точно изъязвленные. А впрочем, с виду, я молодцом стал, потолстел и возмужал значительно, но это не более как оптический обман, по пословице: не все то золото, что блестит. Посылаю при сем к тебе 200 р[ублей] сер. для уплаты Клеменцу части моего долга, насилу мог достать и ежели бы не было у нас типографской суммы, из которой мне дали это в ссуду, то я не знаю, как бы я удовлетворил Клеменца. Пожалуйста, напиши мне, сколько я ему затем останусь должен, и скажи, что я будущею осенью непременно постараюсь уплатить и остальное. Будь так добр, понудь его выслать ко мне заказанное платье, оно до сих пор мной не получено, и я, как Иов многострадальный, хожу в сюртуке с полупродранными локтями.

Скажи мне, пожалуйста, как твое дело с маменькой по Спасскому? Я все нужные документы уж подписал и послал ей от себя доверенность. Не знаю, что из этого будет, я-то надеюсь, что не буду обделен, а за Сережу крепко побаиваюсь, мы оба с ним в настоящее время в полной зависимости от маменьки. Ежели бы была возможность вырваться из проклятой Вятки, я непременно отправился бы в деревню, чтобы хоть как-нибудь устроить его и мое положение. Я тоже уж малый на возрасте: скоро двадцать семь годов стукнет и надо о завтрашнем дне помыслить. Признаюсь тебе, я все не покидаю своей любимой мысли выйти в отставку и жить в деревне, как только будет у меня свой кусок, которым бы можно мне было заняться. Служить тогда хорошо, когда везет, и я, разумеется, не брошу службы, когда счастье повернется ко мне лицом, служить же без надежды вырваться когда-нибудь из общей колеи чиновного мира, быть всю жизнь советником или даже и вице-губернатором не стоит труда. А главное не стоит тех огорчений, того разлития желчи, которые сопряжены с истинно добросовестным исполнением своих обязанностей. Кто не служил в провинции, не был в самом источнике управления, тот не может иметь надлежащих понятий о том, что такое служебные тяготы. Как-то идет твоя служба? Будь я на твоем месте, я бы давно из терпения вышел и бросил все. Кстати о службе: обо мне на представление губернатора до сих пор никакой бумаги не получено: ни приказа, ни отказа, нельзя ли узнать, в каком положении это дело и можно ли мне еще надеяться. Впрочем, Вятка все останется Вяткой, и в каком бы положении ни быть, в ней — все та же скука невыносимая. Третьего дня вечером исполнилось ровно четыре года, как я выехал из Петербурга, и, признаюсь, не мало-таки я призадумался о себе и своем будущем в этот достопамятный день. Впрочем, да будет как велит судьба и звезда моя. С вице-губернатором я в настоящее время в наилучших отношениях, и потому с этой стороны опасаться нечего.

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя, не забывай искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 28 июля [1852 г.].

Давно уж, любезный друг и брат, не писал я к тебе, да и от тебя, впрочем, не получаю никакой вести. Все это время почти (с июня м-ца) я был в разъездах по губернии, исполняя известное тебе поручение, возложенное на меня министром. Маменька, кажется, очень рассердилась на меня за письмо, которое ей неожиданно попалось в руки, и так как я действительно был неправ против нее, то и сознал себя виновным. Впрочем, надо сказать и то, что личного моего недоверия к ней я не имел и не имею, а опасался только за Сережу. Бог даст, все это устроится к наилучшему концу, и я безгранично рад, что в семье нашей водворяется мир и согласие. Что сказать тебе хорошего о себе? Живу я по-прежнему очень-очень скучно, тем более, что мне общество здешнее до крайности надоело, и я большую половину моего знакомства совершенно, оставил. Живут здесь люди одними баснями да сплетнями, от которых порядочному человеку поистине тошно делается. У нас есть от вашего министерства ревизор, который порядочной таки кутерьмы наделал. Управляющий палатой уж уехал от него в Петербург, а прочие обильные потоки слез проливают. Впрочем, надо сказать, что ревизор производит неслыханные вещи: говорит в глаза чиновникам, что они мерзавцы и взяточники, и говорит это при всех в самой палате. Чудеса да и только! Дал палате предложение об одном волостном голове, просит: а) о поступках его произвести следствие, б) предать его суду и в) созвать волостной сход и при сходе сорвать с него галуны и снять кафтан. Каков сумбур! И следствие-то произвесть, и судить, и наказать — все разом. К сожалению, между действительными канальями есть и действительно порядочные люди, которые могут пострадать от взбалмошности и раздражительности г. Брилевича. Между прочим, ежели ты все еще продолжаешь служить в Лесном департаменте, то нельзя ли помочь Глазовскому лесничему Сущинскому, на которого Брилевич поднял гонение за дела давно минувшие не взяточнические, но состоящие в несоблюдении военной дисциплины. Слова нет, что Сущинский виноват, но уж если его гнать, то прочих остается только вешать, ибо, конечно, это один из немногих честных чиновников здешнего управления гос[ударственных] им[уществ], не говоря уже об лесничих.

Пожалуйста, поцелуй от меня добрую сестрицу Адель и попроси не забывать меня. Детей я также от души и крепко целую.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе быть здоровым и прошу не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 23 августа [1852 г.].

Спешу всею душой поздравить тебя, любезный друг и брат, а равно и милую сестрицу Адель, с прибавлением семейства в лице новорожденной племянницы Маши. Будь уверен, что я уже всею душою люблю ее, как люблю все твое семейство. Очень жаль, что ты постоянно хвораешь, я и сам пользуюсь не совсем-то хорошим здоровьем, и потому могу довольно близко судить, как неприятно болезненное положение. Вообще жизнь моя идет как-то неладно: пятый год служу в Вятке, да и бог весть, придется ли когда-нибудь с нею расстаться. Скука смертельная, да и от дела как-то охота отпадает, а между тем дел много и все прекляузные, очень я боюсь, как бы не попасться впросак.

Не писал я к тебе долго собственно потому, что мало времени, да и нового ничего нет. Хил, стар и ленив я стал, и ты едва ли узнаешь меня, когда нам придется свидеться. Вятка сделала на меня самое печальное влияние.

Сделай одолжение, поцелуй от меня добрую сестрицу и пожелай ей скорого выздоровления. Желал бы я видеть хоть твоих детей (так как своих у меня нет, да и не предвидится) и от всей души жалею, что желание это не может быть удовлетворено на неопределенное время.

Платье от Клеменца я получил еще в июне месяце и даже попросил бы тебя заказать ему на зиму фрак, двое зимних брюк и два зимних жилета и один бальный. Мне было бы нужно получить эти вещи не далее октября месяца. Скажи Клеменцу, что я зимой непременно вышлю ему еще по крайней мере 150 р. с.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу тебя не забывать искренно любящего

М. Салтыкова.

Всех твоих детей целую, а равно и братьев Сережу и Илю.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 18 октября [1852 г.].

Давненько уж не писал я к тебе, любезный друг и брат, все это время я был в разъездах, так что мне не удалось даже поздравить тебя с прошедшим днем твоего ангела, с чем и поздравляю тебя от всей души теперь, желая всех благ и, главное, спокойствия душевного. Думаю в следующем месяце опять собраться в поход и, таким образом, вести свою бродячую жизнь на неопределенное время. Когда-то кончится мое изгнание? вот вопрос, который и до сих пор меня занимает так же сильно, как и в первое время моего пребывания в Вятке. Вопрос этот в настоящее время принимает еще больший интерес с переменою министра. Впрочем, я не думаю, чтобы мое положение изменилось к лучшему, напротив того, ожидаю, что еще долго-долго не получить мне освобождения. Интересно бы узнать, в каком положении находятся при новом министре Милютин и Гвоздев, которые неоднократно доказывали свое расположение ко мне и ходатайствовали за меня перед гр. Перовским. Я давно уж не получал писем от маменьки и не знаю, право, чему приписать это молчание. Писала она однажды из Петербурга, да с тех пор и замолчала. Ты не поверишь, любезный брат, какая меня одолевает скука в Вятке. Здесь беспрерывно возникают такие сплетни, такое устроено шпионство и гадости, что подлинно рта нельзя раскрыть, чтобы не рассказали о тебе самые нелепые небылицы. Хотелось бы хоть куда-нибудь перейти в другое место, только чтобы избавиться от этой непотребной Вятки. Хочется мне подать в отпуск, и это я намерен сделать на днях, это будет как бы проба с моей стороны, чего я могу ожидать за мою службу из министерства. Ежели я решусь на этот шаг, то не замедлю тебя уведомить с просьбою справиться в департаменте полиции, какой ход будет дан этому делу. Сделай одолжение, уведоми меня, любезный друг, получил ли ты мое письмо, которым я просил тебя о заказе Клеменцу нового платья, и взялся ли он исполнить этот заказ. Уж вот конец октября, а я ничего не получаю из заказанных вещей.

Меня, между прочим, приглашал оренбургский гражд[анский] губ[ернатор] Я. В. Ханыков (которого я знал по Милютиным) к себе в Уфу на службу на место советника же губернского правления. Я отвечал ему, что готов на это с величайшей охотой, но не знаю, может ли иметь моя просьба успех. Впрочем, я об этом маменьке ничего не писал, да и тебя прошу до времени умолчать, потому что это может ее потревожить.

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя перецеловать всех твоих деток, и в особенности Мишу, которого поздравляю с будущими именинами, и затем, желая тебе всего лучшего, прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 22 декабря [1852 г.].

Поздравляю тебя, любезный друг и брат, с прошедшим днем ангела милой сестрицы Адели и с наступающими праздниками рождества христова и нового года. Желаю тебе будущий год и встретить и провести как можно счастливее, что до меня, то я как-то уж отвык от идеи когда-нибудь дождаться счастливой минуты быть освобожденным из Вятки. Впрочем, на днях я сделал новую попытку в этом роде: подал прошение о разрешении мне четырехмесячного отпуска в Ярославскую, Тверскую и Московскую губернии. Представление об этом пошло еще с прошлой почтой, т. е. 20 декабря, и ежели тебя не отяготит моя просьба, то ты сделаешь мне большое одолжение, справившись в д[епартамен]те полиции исполнительной о ходе этого дела, а также и о том, не поступило ли туда представление Оренбургского гражданского губернатора Ханыкова о переводе меня в тамошнее губернское правление. Исход этого последнего дела меня крайне интересует, потому что надо тебе сказать, что, благодаря городским сплетням, нисколько не относящимся ни до службы моей, ни до положения моего, как находящегося под надзором полиции, я нахожусь под опалою у губернатора. Вследствие этих сплетен я рискую из отличного человека и чиновника сделаться сначала хорошим, потом довольно хорошим, а наконец и самым посредственным человеком и чиновником. Все это тем грустнее, что нередко участь человека связана с такими пустыми обстоятельствами, которые, что называется, выеденного яйца не стоят. Да, провинциальная жизнь великая школа, но школа очень грязная, и я отдал бы половину всей моей остальной жизни, чтобы хоть этою ценою откупиться от этой школы, полной клеветы и оскорблений. От этого, в представлении о моем отпуске, говорится просто и холодно, что к разрешению его препятствия нет, тогда как мне были обещаны чуть не золотые горы. Я уверен, что ежели бы и дал малейший претекст {Повод (франц.).}, то и препятствие нашлось бы, но я веду себя так честно и чисто, что отыскать препятствие значило бы взвести такую клевету, которую ни в каком случае оправдать нельзя. Прихожу к тому убеждению, что чем больше служишь людям, тем более они будут требовать и, наконец, когда потребуют невозможного, то за неисполнение будут пить кровь до последней капли. Таково положение моих дел, и потому я встречаю новый год с величайшей грустью в сердце. Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе быть здоровым и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

P. S. Пожалуйста, уведомь меня о числе потомства Любочки: она, как Рахиль, непрестанно дарит свету новых жителей, и я никак не могу сообразить числа их. Нельзя ли также достать от Клеменца счет должным ему мною деньгам.

Поклон мой Сереже и Иле.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 24 марта [1853 г.].

Тысячу раз прошу тебя извинить меня, любезный друг и брат, за мое продолжительное молчание. Я в течение последних двух месяцев был до пяти недель в командировке, и это отчасти может послужить мне оправданием в твоих глазах. Сегодня день твоего рождения, и я, всем сердцем поздравляя тебя с этим праздником, искренно и крепко жму твою руку, от души сожалея, что не могу вместе с вами провести этот день. Поздравляю тебя также и с переменой места служения, письмо твое, известившее меня об этом, крайне меня порадовало, но, будучи в командировке, я получил его чрезвычайно поздно.

На днях получил я известие, что перевод мой в Уфу не состоялся, подробностей отказа мне не сообщают, я, признаюсь, это сильно меня тревожит, неужели я на целую жизнь осужден быть в Вятке? А о результате моей просьбы в отпуск все еще ни слуху ни духу, и я решительно не знаю, что и думать. Нельзя ли хоть как-нибудь узнать, что делается по этому предмету, неужели и в деревню мне не дозволено будет съездить? Отношения мои здесь таковы, что жизнь моя делается просто несносною, и я решился испытать всевозможные средства, чтобы хоть как-нибудь вырваться отсюда. На днях проезжал через Вятку генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, ему рекомендовали меня, и он предложил мне служить у него. Несмотря на то, что Иркутск находится в 6000 верстах от Петербурга, я решился на эту последнюю меру, и подал ему записку о переводе меня в те края на службу. В настоящее время Муравьев должен быть в Петербурге, и дело мое уже в ходу. Я не писал об этом маменьке, да и не знаю, право, как написать, чтобы не испугать ее отдалением, а между тем мне один только этот выход и остался, чтобы хоть когда-нибудь получить освобождение, потому что в Вятке я, сколько ни живи, все никогда ничего не получу. Признаюсь тебе, что ежели бы я и совершенно свободен был, то и тогда бы я не усумнился служить при Муравьеве, потому что его очень хвалят, и притом у него уже служат трое из моих товарищей по лицею, вышедших после меня, и один из них на днях уже назначен вице-губернатором. Пожалуйста, напиши мне, если можешь узнать о ходе этого дела, и о том, каким бы образом уведомить мне об этом маменьку.

Прощай, любезный друг и брат, от всей души желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 21 апреля [1853 г.].

От всего сердца благодарю тебя, любезный друг и брат, за утешительное известие, которое я получил с последним письмом твоим. С своей стороны поздравляю тебя с наступившими праздниками пасхи христовой и желаю тебе провести их в полном счастии и спокойствии, душою и я участвую в вашей пасхальной трапезе. Мне до крайности жаль будет, ежели я буду лишен случая видеть тебя в деревне будущим летом, после пятилетней разлуки было бы очень грустно потерять такой случай, который может не возобновиться на неопределенное время. Я еду из Вятки в первых числах июня и, следовательно, буду иметь полную возможность пробыть в деревне до октября месяца. Ежели есть хоть малейшая возможность видеться нам, то я уверен, что ты не лишишь меня этого удовольствия. Притом же мне многое хотелось бы передать тебе и маменьке вместе, а обмен всех чувств и мыслей гораздо удобнее производить лично, нежели на бумаге. Здесь уже получено предписание министра относительно моего отпуска, и, следовательно, затруднения быть не может. Впрочем, я, во всяком случае, не могу уехать прежде, нежели получу от маменьки на поездку денег. Очень рад, что служба твоя идет в настоящее время хорошим путем, зная твои постоянные труды и твою ревность к занятиям, я не сомневаюсь, что перемена эта будет сопряжена с действительною пользою для тебя. Что касается до моей службы, то она в настоящее время идет довольно тихо, в том отношении, что я в течение пяти лет не получил еще ни одной награды. Я бы был, впрочем, доволен своею службою, ежели бы не боялся той ответственности, с которою она сопряжена, ибо и через двадцать лет она может отозваться на мне самым неприятным образом.

Пять лет я не имел никакого сообщения с братом Николаем, и я имею в отпуске моем двойное удовольствие: он поможет мне возобновить те родственные связи, которые как-то слишком слабо держатся в нашем семействе. Ежели ты имеешь влияние на брата Илью, то посоветуй ему поступить в Кирасирский полк, который стоит в Царском селе: там содержание дешевле, и ему приятнее будет самому видеть себя на ряду с другими.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе быть здоровым и прошу не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

P. S. Ежели можно что-нибудь узнать о судьбе ходатайства Муравьева, то будь так добр, сообщи мне.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Спасское. 28 июня [1853 г.].

Вот я уж в Спасском, любезный друг и брат, и пользуюсь [посыл]кою оказий, чтобы побеседовать с тобою. Приехал я [сюд]а 20-го числа, да все [время] в Ермолине [с ма]менькой, а в Спасское только сегодня [яви]лся. Отпуск мой кончится 16-го [октя]бря, я нарочно так устраивал, чтобы [име]ть возможность видеть тебя, надеюсь, [что] ты не лишишь меня этого удовольствия, [т]ем более, что мы, бог знает, когда еще уви[ди]мся. Я слышал от маменьки, что Сережа [вс]тречает затруднение проситься в отпуск: [не]льзя ли устранить это затруднение, тем [более, что при]чина есть довольно уважительная [далее ряд отдельных слов, из которых можно понять, что Салтыков опасается быть еще более удаленным от семьи, если его ‘переведут’ в Оренбург или Уфу]. Во всяком случае, для брата Или этого-то затруднения быть не может, а потому я прошу тебя передать ему, что я его убедитель[но про]шу приехать в деревню, так т[олько] встретится возмож[ность], и если можно, то побыть со мной. Нельзя ли [устр]оить это вовремя. Маменька в чрезвычайных хло[потах], устраивает к освящению Егорье[вский храм], да притом еще дня за два тому [назад] в Ермолинском имении открылись признаки холеры, в одной впрочем то[лько] деревне, а в Спасском все благопо[лучно]. За этими хлопотами едва ли она най[дет] время писать к тебе, а потому [пору]чила мне передать э[то]. В Спасском все по-пре[жнему…] [Далее ряд отдельных слов, кончая ‘Маменька удивилась’, затем письмо обрывается].

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[Июнь—август 1853 г. Спасское].

… Увидав меня, ты [рассказы]вал ей, что я растолстел, а я между [те]м все щепка щепкой и в лице, говорят, [не] переменился, только лихие болести прибавились, ревматизмы да кашель. Теперь впрочем чувствую себя как будто [лучше] и надеюсь, что в деревне при совер[шенном] спокойствии и при маменькином [сы]том откармливании поправлюсь [и поеду] в Вятку, подернутый янтарем. Хорошо, кабы ты к освященью приехал, а у нас здесь архиерей будет, и мне, многогрешному, не совладеть с ним, особливо при отвлечении маменьки хозяйственными хлопотами. Да привез бы хоть [показ]ать твоих птенцов, если все [здоровы удовлетво]рительно. Хотелось бы мне взг[лянуть на] Мишу, который и соименник мой [и в один] день со мною родился. Впрочем, ты моими желаниями не стесняйся: я иной раз прихотлив, [как] беременная женщина. Прощай, любезный [друг] и брат, прошу тебя, не забывав искренно [тебя любящего

М. Салтыкова.]

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Ермолино. 30 августа [1853 г.].

Пользуюсь случаем, чтобы хотя коротенько побеседовать c тобою, любезный друг и брат. В Петербург отправляется крестьянин деревни Куреевой Иван Артамонов, и маменька поручила мне попросить тебя выдать ему пачпорт на такой срок, как он сам того пожелает. Я недавно, т. е. не далее как третьего дня, писал тебе подробно о нашем житье-бытье и потому не имею тебе сказать ничего нового, кроме того, что маменька все сильнее и сильнее озабочивается неполучением никаких известий от вас и сильно занята приготовлениями ко освящению Егорьевского храма, до которого всего остается одна неделя. Впрочем, я полагаю, что, покуда письмо это дойдет до тебя, ты успеешь получить от меня еще несколько других по почте. Передай мой дружеский поцелуй милой сестрице, братьям и деткам твоим.

Прощай, любезный друг и брат, прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Ермолино. 18 сентября 1853 г.

Маменька по недосугу поручила мне написать тебе, любезный друг и брат, что она посылает тебе при сем пятьсот рублей серебром. Вчера отправлен маменькою в Петербург повар Николай, который повез письма как к тебе, так и прочим братьям и Катеньке. Маменька просит тебя скорейшего уведомления на письмо, посланное с Николаем относительно дел ее. Еще одно просила меня передать тебе маменька, известно тебе, что Чириков [?] [далее письмо обрывается] … нынешним летом в наших сторонах и желали видеться с маменькой, но не успели, потому что спешили в Петербург. Жукову принадлежит Никитское и часть Михайловского, а Миллеру Зайцево. Они проявили желание видеть тебя и спрашивали твой адрес, вероятно, с намерением переговорить о продаже. Нынче маменька послала им твой адрес и поручила написать тебе, что ежели кто-нибудь из них приедет к тебе, то ты немедленно сообщи маменьке о резу[льтатах]…

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 6 ноября [1853 г.].

Прошу тебя извинить меня, любезный друг и брат, за долгое мое молчание. С самого моего приезда я проводил все время в устройстве моего маленького хозяйства, в приеме дел и неизбежных визитах к властям, и потому почти совсем не имел досуга, чтобы писать к тебе. Поздравляю тебя с именинником, которому от всей души желаю всего лучшего. С согласия маменьки я просил у бывшего нашего вице-губернатора Болтина руки его дочери, но так как этой персоне в августе месяце только минуло 15 лет, то и получил ответ, что я могу возобновить свое предложение через год. Во всяком случае, я имею надежду, что мое предложение не будет отвергнуто, и потому в праве считать себя в настоящее время женихом. Одно только вводит меня в сомнение: боюсь, чтобы отдаленность и разлука не изменили чувств персоны, о которой идет речь. А персона такая миленькая, что, право, жалко будет, если достанется она в удел какому-нибудь шалопаю. Как-то ты время проводишь? Я живу себе помаленьку: то ссорюсь, то мирюсь с губернатором, а с новым вице-губернатором живу ладно. Когда-то судьба сжалится надо мною и дозволит мне служить в Петербурге? Между прочим это может служить серьезным препятствием к осуществлению моих планов на счет женитьбы, потому что кто живал в Вятке, тот не скоро охотою согласится возвратиться в нее. Я писал к брату Илье несколько раз из деревни, а от него ни одного письма не получил. Такое забвение не только родственных чувств, но всяких приличий и огорчает и изумляет меня. Грустно, если все мы будем как чужие друг с другом. А впрочем, я никому не навязываюсь.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

А. И. ЧЕРНЫШЕВУ

в Петербург.

[12 декабря 1853 года. Вятка.]

Ваша светлость!

В 1848 году, по высочайшему повелению, последовавшему на всеподданнейший доклад Вашей светлости, я был послан на службу в распоряжение вятского гражданского губернатора за напечатание двух повестей, которых направление было признано вредным.

В то время мне было не более двадцати двух лет, и я едва начинал свое служебное поприще. Увлекшись молодостью и несколько пылким своим характером, я впал в проступок, даже не сознавая вполне всего значения его, тем более далеко от меня была мысль о намеренном распространении каких-либо вредных идей.

С тех пор прошло уже почти шесть лет, в течение которых, продолжая ревностно службу, я постоянно удостоивался самых лестных отзывов со стороны моего непосредственного начальства. И время и опыт достаточно убедили меня, что истинный долг всякого русского заключается в верном и неуклонном служении престолу и отечеству.

Веруя в великодушие Вашей светлости и имея полное основание думать, что только Ваше ходатайство может доставить мне всемилостивейшее прощение моего проступка, я осмеливаюсь умолять Вашу светлость принять во внимание мое шестилетнее тяжкое изгнание и повергнуть на благоусмотрение его императорского величества мое чистосердечное раскаяние в заблуждениях моей молодости.

С глубочайшим высокопочитанием и таковою же преданностью имею честь быть

Вашей светлости,

милостивейший государь,

всепокорнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Вятка. 12 декабря 1853 года.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 8 января [1854 г.].

Всей душой поздравляю тебя, любезный друг и брат, равно как и добрую сестрицу со всем твоим семейством, с наступившим новым годом. Нет нужды уверять тебя в том искреннем желании счастия, которым сопровождается это поздравление. Хорошо, если бы этот год привел нам радостное свидание с тобой после долгой разлуки. Я потому говорю об этом, что на днях губернатор писал обо мне министру в[нутренни]х дел, ходатайствуя об освобождении меня из Вятки. Письмо написано в самом убедительном тоне. Прошу тебя, скажи от меня Сереже, чтобы он съездил к директору канцелярии нашего министра Юрию Васильевичу Толстому и справился о ходе моего дела. Толстой мой товарищ, и я уже писал к нему, через него верно можно узнать, что будет сделано по ходатайству губернатора. Во всяком случае, Сережа сделал бы для меня величайшее одолжение, если бы исполнил мою просьбу так можно поспешнее. Я к тебе не обращаюсь с этой просьбой собственно потому, что ты и без того слишком занят делами, да и при том это такого рода поручение, что Сережа легко может его исполнить. Маменька собиралась в Петербург около 10-го числа. Весьма вероятно, что в минуту получения этого письма она будет уже у вас, если это так, то прошу тебя поцеловать за меня ее ручки и передать, что я, слава богу, жив и здоров и писал к ней недавно в деревню. Жаль будет, если и на этот раз надежды обманут меня и я опять должен буду остаться в Вятке на неопределенное время. Если же ходатайство губернатора будет успешно, то я надеюсь приютиться в одном из департаментов министерства на первое время хоть без жалованья. Признаться, и это перспектива не очень утешительная, однако ж она совершенно для меня необходима, потому что, в противном случае, я никогда ничего не получу.

Прощай, любезный друг и брат, еще раз целую тебя и всех твоих и прошу не забывать искренно тебе преданного

M. Салтыкова.

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 5 апреля [1854 г.].

Поздравляю тебя от всей души, любезный друг и брат, с наступающим праздником св. пасхи, а также и с прошедшим днем твоего рождения. Это последнее поздравление едва ли не опоздало, но я надеюсь, что ты извинишь человеческой лености. Брат Сережа как-то писал ко мне из Кронштадта, но не известил меня при этом, каким путем я могу отвечать ему, если ты знаешь, как это можно сделать, то прошу тебя уведомить меня. Что касается до Или, то передай ему мой дружеский привет и мое желание как можно счастливее и блистательнее выдти из предстоящей кампании. О брате Николае я получил известие стороной, т. е. предполагаю, что дело идет об нем. Нашему жандармскому генералу пишут, что некто Салтыков, имеющий дом на Басманной, ищет руки m-elle Дельсаль (дочери содержательницы пансиона). Если это так, то вот и еще один из нас, который ищет пристроиться. Впрочем, об себе я не говорю, потому что мне едва ли удастся. При моем положении, едва ли родители рискнут будущностью своей дочери. А я, признаюсь тебе, имею очень мало надежды на освобождение из Вятки, так мало, что даже начинаю исподволь обзаводиться домом. На днях я получил от маменьки премиленькую пролетку из Москвы, купил пару лошадей и проч., словом, всю принадлежность. Не знаю, впрочем, удадутся ли лошади, потому что очень молоды. Все это ввело меня в такие расходы, что я едва ли буду в состоянии ранее будущей зимы заплатить сколько-нибудь Клеменцу. А между тем мне нужно бы платье, но я его не заказываю единственно потому, что не имею денег. Если бы он согласился еще поверить мне до будущей зимы, то потрудись заказать ему двое летних брюк, два жилета летних и сюртук. Если же он не согласен ждать, то, само собою разумеется, и заказывать нечего.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и, еще раз целуя тебя заочно, остаюсь навсегда преданный тебе

М. Салтыков.

Je ne saurais me dispenser, trХs chХre et bonne soeur de Vous fИliciter Ю l’occasion de la fЙte de PБques. Je Vous souhaite Ю Vous et Ю Vos enfants, que j’embrasse touts, tout ce qu’un coeur dИvouИ peut souhaiter de bon et d’heureux. Il parait que notre aurevoir se fait dИsirer par trop longtemps, et dieu sajt s’il sera un jour le bienvenu. Quant Ю moi j’ai peu d’espoir, et cependant malgrИ le temps, malgrИ l’habitude mЙme, je ne cesse pas d’entrevoir PИtersbourg dans mes meilleurs rЙves. Il y a bien six ans que nous ne nous sommes pas vus et je suis bien changИ, puisque me voilЮ vieux.

Mille respects Ю madame votre mХre ainsi qu’Ю madame Aline.

Adieu, ma trХs chХre soeur, j’espХre que Vous me laisserez une petite place dans Vos souvenirs.

M. Soltikoff.

Перевод:

Я не могу упустить возможности, милая и любезная сестрица, поздравить Вас с праздником пасхи. Желаю Вам с Вашими детьми, которых всех целую, всякого счастья и добра, какие только может пожелать преданное сердце. Кажется, нашего свидания придется ожидать еще очень долго, и бог знает, настанет ли оно когда-нибудь. По крайней мере сам я мало надеюсь, и все же, несмотря на время, несмотря на привычное уже существование, я не перестаю видеть Петербург в моих самых заветных мечтах. Уже шесть лет прошло, как мы не видались, и я очень изменился, потому что теперь уже старик. Тысячу пожеланий Вашей матушке и мадам Алине. Прощайте, милая сестрица, надеюсь, что в Вашей памяти Вы оставите для меня маленький уголок.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

11 июля [1854 г.]. Вятка.

Благодарю тебя, любезный друг и брат, за письмо от 15 июня, которое я получил. Слава богу, что ты и все семейные твои здоровы и что ты получил на праздник пасхи новую награду по службе. Что до меня, то я большую часть времени провожу в кашляньи и наград никаких не получал. Ты пишешь мне, что Клеменц вышлет мое платье к 29 июня, но вот и 11 июля, а я ничего не получил. Полагаю, что летние брюки мне придется носить зимой. Что касается до моих лошадей, то одна из них вышла довольно хороша, а другая никуда не годная: масти они саврасой с черною гривой и черным ремнем по спине, росту двух аршин. Если бы тебе вздумалось покупать лошадей, то самое удобное время для этого июнь месяц, вятские лошади крепки, но невелики, самые лучшие саврасой масти, как и мои, чтобы приобрести действительно хороших лошадей, надобно заплатить руб. 200 сер. за пару, такие лошади будут от одного до двух вершков. Провод до Москвы стоит 50 р. с. с пары, да из Москвы до Петербурга по железной дороге 40 р. Стало быть, пара вятских лошадей в Петербурге будет стоить 290 р. с. Конечно, можно купить лошадей и дешевле, т. е. за 120 р., как я купил, но такие лошади едва ли для Петербурга будут пригодны, да и притом у меня одна лошадь уже и оказалась негодною. Дело о моей женитьбе все в одном и том же положении, т. е. ни взад ни вперед, а между тем девушке на днях минет 16 лет. Всему причиною мое несчастное положение в Вятке, и, кажется, уж мне никогда из него не выйти. Седьмой год уж я страдаю, и как горько для меня это изгнание — один бог знает. В самой Вятке уже все вокруг меня переменилось, один я остаюсь без всякой надежды на перемену моего положения к лучшему. Одно уже то крайне прискорбно, что я почти совершенно не знаю положения наших семейных дел, не имею почти никакого понятия о брате Илье, которого я видел в последний раз, когда ему было всего восемь лет. Само собою разумеется, что при столь долгой разлуке, всякая связь, как бы ни была она крепка, должна ослабеть, если не совсем рушиться. Без ужаса я не могу представить себя в Вятке стариком, и едва ли мое воображение обманывает меня. От души желаю брату Сергею отличиться, в настоящей войне и получить повышение, в подобных кампаниях есть множество случаев выказать себя с лучшей стороны, и я уверен, что он воспользуется первою возможностью. Того же желаю и Илье, если полк их будет в деле.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе и всем твоим всего лучшего и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

P. S. Любезный брат, перемени, пожалуйста, свою методу Запечатывать письма, потому что мне при распечатывании всегда приходится несколько слов вырывать. Не лучше ли посылать письма в запечатанных конвертах?

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 1 октября [1854 г.].

Извини меня, любезный друг и брат, что я до сих пор не успел тебя даже поздравить с прошедшим днем твоих именин. Я все это время был в разъездах и только вчера воротился в Вятку из Глазова. Что-то поделываешь ты и как служишь? Я же с своей стороны влачу свое существование со дня на день весьма непривлекательно. Намерения и предположения мои как-то не удаются, а это крайне грустно. К нам определен управляющим палатой г[осударственных] и[муществ] некто Пащенко, но до сих пор не бывал еще. Не знаешь ли ты его, что это за человек? Я спрашиваю потому, что если он человек не дурной, то мне хотелось бы перейти в ведомство гос[ударственных] им[уществ]. Я думаю, что в Петербурге теперь не весело: войск нет, следовательно, должно быть немного пусто. Имеешь ли ты известия от братьев? Маменька пишет мне, что она от Ильи очень давно писем не получала, что весьма ее сокрушает. Я, между прочим, прошу у маменьки разрешения проситься будущим летом в отпуск. Надеюсь, что на этот раз буду иметь удовольствие видеться с тобой. Было бы очень прискорбно, если бы и нынче это свидание расстроилось, как и в прошлом году.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка, 9 декабря [1854 г.].

С величайшим огорчением узнал я, любезный друг и брат, из письма маменьки о смерти сестры Любочки. Маменька спрашивает моего мнения насчет опеки, но я не советую ей принять на себя эту обязанность, которая, при делах и ее слабом здоровьи, не может не быть тяжкою для нее. По мнению моему, можно бы принять теперь же на полное попечение Олю, старшую дочь Любочки, и отдать ее в казенное заведение, так как она уже довольно подросла для этого. Впрочем, тебе и маменьке дело это ближе видно, а я, в отдаленьи, едва ли могу с полным знанием дела судить об нем. Мне поручили весьма важное дело о раскольниках и придется мне ездить много и далеко, поручение это очень лестно, потому что оно от министра, но и очень тяжело, потому что я должен буду шляться по лесам и рискую даже жизнью. Но бог милостив, зато, в случае успеха, можно ожидать, что не оставят меня и без награды.

Поздравляю тебя и всех твоих с наступающими праздниками рождества христова и нового года. Где-то мне придется встретить их? Быть может, в лесах Чердынских! Как бы то ни было, а, конечно, помяну и об Вас. Поздравляю тебя также с днем ангела сестрицы Адели, всем вам желаю полного и невозмутимого счастья и долгих дней. Я подаю просьбу в отпуск, но не знаю, не задержит ли меня порученное мне дело. Во всяком случае попытка не беда. Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать преданного тебе

М. Салтыкова.

Поцелуй за меня Сережу.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 4 марта [1855 г.].

Вот, наконец, я и опять в Вятке, любезный друг и брат, и опять не надолго, потому что 9-го выезжаю в Казань и оттуда в Нижний. В Вятке при мне получено известие о кончине государя императора Николая Павловича. Не имею слов, чтобы выразить тебе то необыкновенное впечатление, которое произвела эта весть, и с какою быстротой разнеслась она по городу. В три часа пришла почта, а с четырех уже все церкви были полны народа, в тот же день все в Вятке приняло присягу на подданство императору Александру.

Письмо твое и высочайший приказ получены мною уже в Вятке и, следовательно, очень недавно. Благодарю тебя за поздравление меня с монаршей милостью. Я не писал к тебе собственно потому, что все шатался по деревням. Поручение мое крайне тяжело как потому, что большая часть его делается в деревнях, что совсем не весело, так и потому, что я должен опасаться и за жизнь свою, до того эти раскольники фанатики и изуверы. Впрочем, будь что будет, а я исполню его честно и добросовестно.

Поздравляю тебя и все твое семейство с наступающим днем твоего рождения, от всей души желаю тебе счастья и долголетия.

Я буду в Нижнем на страстной, и так как на святой вообще неудобно производить следствие, то я предполагаю съездить дня на два в Владимир для свидания с Болтиными, с тем, чтобы окончательно условиться на счет давнего моего предположения. Об этом я пишу вместе с этим письмом и маменьке. Дай бог, чтобы все сделалось по моему желанию, я уж три года об этом думаю и, следовательно, не наобум делаю этот важный шаг. По окончании следствия в Нижнем, думаю быть в Ярославле и если это сбудется, то предполагаю побывать дня на два у маменьки. У невесты моей ничего нет, но я полагаю, что маменька, по любви ко мне, не будет мне препятствовать, тем более, что я совершенно уверен в своем счастьи.

У меня есть просьба до тебя: 14 февраля за No 1465 Вятская палата госуд[арственных] им[уществ] представила к награждению чином колл[ежского] ассесора вятского окружного начальника Марница, моего величайшего приятеля. Нельзя ли устроить, что [бы] это ходатайство было уважено Инспекторским департаментом.

Затем прошу тебя не забывать искренно тебя любящего брата

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

20 марта [1855 г.]. Казань.

Пишу к тебе, любезный друг и брат, из Казани, куда приехал только вчера по самой подлейшей дороге, какую только можно себе вообразить. Из Вятки (420 верст) тащился я шесть дней и несколько раз рисковал окончательно расстаться с жизнью в какой-нибудь проклятой зажоре. Это может дать тебе приблизительное понятие о том, как приятно я провожу время. В Казани я думаю пробыть несколько времени, судя по обстоятельствам дела, впрочем, теперь нельзя и думать о дальнейшем путешествии по случаю распутицы. После святой поеду в Нижний, а оттуда в Владимир, где и предполагаю окончательно решиться на счет известного тебе моего предположения о женитьбе. Я пишу об этом, с этою же почтою, и маменьке, которая, как я надеюсь, не будет противиться моему намерению.

От всей души поздравляю тебя с наступающим праздником пасхи. Излишне было бы уверять тебя, что это поздравление сопровождается самыми теплыми желаниями тебе и всем твоим всего лучшего. Сережу тоже целую и поздравляю с праздником.

О себе скажу, что я здоров и дела мои идут довольно успешно. Здесь, по подобному же делу, живет министерский чиновник, с которым мне предписано войти в сношения и который сказывал мне, что наш министр совершенно доволен моими действиями, что меня крайне обрадовало.

Прощай, любезный друг и брат, прошу тебя не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 3 мая [1855 г.]

Уведомляю тебя, любезный друг и брат, о моем благополучии, которому, надеюсь, и ты порадуешься. Бывши в прошлом месяце в Владимире, я успел получить согласие девочки, о которой уже два года постоянно мечтаю. Но, как я, по случаю дурных дорог, не мог быть у маменьки, то и был лишен возможности лично переговорить с нею об этом деле. Но как я еще и прежде имел уже согласие ее на этот брак, то главное теперь — финансовый вопрос. Надеюсь, что ты будешь и с своей стороны содействовать к возможно удовлетворительному разрешению этого обстоятельства. Скажу тебе на всякий случай, что со стороны Болтиных, по их расстроенным делам, я многого ожидать не могу и должен буду устраивать свое маленькое хозяйство сам. По моим соображениям, мне было бы необходимо 5 или 4 т. р. сер. Не знаю, согласится ли маменька пожертвовать такою суммою. Не знаю также, не будет ли мне тяжело жить вдвоем при моих ограниченных средствах, знаю только, что до бесконечности люблю мою маленькую девочку и что буду день и ночь работать, чтобы сделать ее жизнь спокойною. Еще у меня есть до тебя просьба. Теперь живет в Петербурге бывший наш жандармский генерал Карл Егорович Тизенгаузен, который всегда любил меня и взялся за меня ходатайствовать. Я с этою же почтой пишу к нему. Не будешь ли ты так добр, чтобы побывать у него и поговорить с ним о средствах извлечь меня из Вятки. Он очень рад будет тебя видеть, потому что очень меня любит. О квартире его ты можешь узнать в штабе корпуса жандармов или же в Офицерской, в доме Банд (на углу Фонарного переулка), от Михаила Федоровича Бурмейстера. Сделай одолжение, любезный друг и брат, исполни мою просьбу, потому что теперь время, быть может, самое благоприятное для испрошения мне монаршей милости.

Прошу тебя передать мой дружеский, братский поцелуй милой сестрице, надеюсь, что она полюбит мою невесту. Перецелуй также за меня детей.

Затем прощай, любезный друг и брат, прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[29 июля 1855 г. Ермолино.]

Ты, вероятно, не ожидаешь получить от меня письмо из Ермолина, а между тем я здесь с 21-го числа и гощу у маменьки до 31-го. Отсюда выезжаю в Владимир, имею к этому городу сильную сердечную слабость. Губернатор дал мне отпуск под своею ответственностью на 28 дней и к 15-му я должен уже быть в Вятке. Выходит, что в Владимире мне удастся побыть самое коротенькое время.

А я к тебе вечно с просьбами. Вот и теперь прошу тебя купить 10 ф. конфект у Балле или у Сальватора (на Большой Морской в доме Треборна), конфекты, пожалуйста, выбери получше и чтобы могли выдержать путешествие, рубля по 1 1/2 за фунт, я полагаю, будет достаточно. Маменька соблаговолила принять этот расход на свой счет (это ей будет сюрприз). Конфекты прикажи укупорить хорошенько самому кондитеру и после сделай одолжение, отошли по почте по след[ующему] адресу: в губ[ернский] г. Владимир, ее высокородию Елизавете Аполлоновне Болтиной. Исполнением этой просьбы ты меня весьма, любезный друг и брат, обяжешь.

Прошу тебя передать мой дружеский поцелуй сестрице Адели и перецеловать всех детей.

Прощай, любезный друг и брат, благодарю тебя за все твои хлопоты обо мне и прошу тебя не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

29 июля 1855 г.

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 2 сентября [1855 г.].

От всей души поздравляю тебя, любезный друг и брат, с предстоящими именинами, желая тебе провести их спокойно и весело в семейном твоем кругу. Поздравляю тебя также с прибавлением твоего семейства, о чем я узнал из письма маменьки.

Здесь, в отсутствие мое, получена была из департамента полиции исполнительной бумага с требованием моего формуляра, который хотя и отослан 1-го августа, но до сих пор никаких последствий не видно, что меня крайне мучит. Если это требование сделано на предмет моего перевода в другую губернию, то желательно бы было, чтобы он состоялся поскорее, потому что скоро совсем проезда по дорогам не будет. Хоть бы в какую-нибудь из внутренних губерний перевели, но я всего более желал бы быть в Калуге, потому что там и губернатор и вице-губернатор отличные и честные люди. Маменька мне сказывала, что она не проявила желания на перевод мой в Тверь, я же, напротив того, желал бы и туда, во-первых, потому, что это близко от своих и мне было бы жить дешевле, во-вторых, потому, что сообщения с Петербургом удобны, и если не я, то будущая жена моя могла бы, хотя изредка, съездить в Петербург без больших издержек. Сверх того, я надеюсь сойтись и с губернатором, который старый лицеист.

Я писал к тебе из деревни, прося выслать моей невесте, на счет маменьки, 10 ф. конфект, а между тем Лиза пишет, что конфекты не получены. Сделай одолжение, исполни мою просьбу, поспеши высылкою. 5-го она именинница, и крайне было бы жалко, если бы и в этот день осталась без конфект. Относительно моей свадьбы могу тебе сказать, что она будет в июле будущего года. Я желаю все сделать как можно проще и потому тотчас же после свадьбы, т. е. в тот же день, отправлюсь к маменьке в деревню, где и проживу сколько дозволят обстоятельства. Я еще ничего не готовлю, потому что требование моего формуляра совершенно сбило меня с толку. Надеюсь, что ты будешь любить мою Лизу, которая, впрочем, вполне этого заслуживает по своему скромному и кроткому характеру, в чем я мог убедиться, зная ее с двенадцатилетнего возраста и будучи всегда принят в их доме, как родной.

Прощай, любезный друг и брат, желая тебе всего лучшего, прошу не забывать искренно тебе преданного

М. Салтыкова.

Je Vous fИlicite de tout mon coeur, ma trХs chХre et bonne soeur, Ю l’occasion de la fЙte de Dmitry, ainsi qu’Ю l’occasion de la naissance de la petite Marianne, que j’aime dИjЮ comme une niХce chИrie. Je n’ai pas besoin de Vous dire que je fais tout les voeux pour le bonheur de Dmitry ainsi que de Votre et celui de Vos enfants. Vous saurez par ma lettre Ю Dmitry tout ce que concerne mes projets de mariage. J’espХre que Vous voudrez bien aimer ma chХre petite Lise qui est vraiment bien gentille. Pendant mon sИjour Ю Wladimir j’ai manquИ de rencontrer Dmitry Carbonnier qui s’est fait officier de la milice. 11 s’est liИ d’amitiИ avec la famille Boltinn, dans laquelle il a passИ presque tout son temps, il a beaucoup parlИ de Vous, de maniХre que Lise Vous connaНt dИjЮ. Je Vous prie de tИmoigner mes respects Ю madame Votre mХre et de dire mille bonnes choses Ю madame Aline. Quant aux enfants je les embrasse, Michel doit Йtre un grand garГon, maman m’a dit qu’il Иtait fort gentil. J’espХre que Vous voudrez bien ne pas oublier celui qui Vous aime de toutes les forces de son Бme.

M. Soltikoff.

Перевод:

От всего сердца поздравляю Вас, милая и любезная сестрица, с именинами Дмитрия и с рождением маленькой Марианны, которую я уже люблю как дорогую племянницу. Мне не надо говорить Вам о том, что я шлю самые лучшие пожелания счастья Дмитрию, равно как и Вам и всем Вашим детям. Из моего письма к Дмитрию Вы узнаете все касающееся моих планов женитьбы. Надеюсь, что Вы будете очень любить мою дорогую Лизочку, которая очень мила. Во время моего пребывания во Владимире мне не удалось встретиться с Дмитрием Карбонье, который служит там в качестве офицера ополчения. Он связан дружбою с семейством Болтиных и проводит у них почти все свое время, он мною рассказывал о Вас, так что Лиза уже Вас знает. Прошу засвидетельствовать мое почтение Вашей матушке и передать тысячу добрых пожеланий м-м Алине. Целую детей, Миша должен быть уже большим мальчиком, маменька говорила мне, что он очень мил. Надеюсь, что Вы не забудете того, кто любит Вас всеми силами своей души.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 15 сентября [1855 г.].

Очень благодарен тебе, любезный друг и брат, за письмо твое от 6-го числа, я перед этим только что писал к тебе и поздравлял с приращением твоего семейства и наступающим днем твоего ангела, с которым и вновь тебя поздравляю. То, что ты пишешь мне о моем переводе, крайне меня огорчило, не за меня собственно, а за будущую мою семейную жизнь, которая составляет для меня в настоящее время источник самых несносных тревог, ибо до сих пор я не могу сказать определительно, что и как будет. Я в постоянной разлуке с своей невестой, и как она девушка молодая, то кто может поручиться за ее сердце? Правда, я с нею в постоянной переписке, но все же это не то, что личное мое присутствие, и признаюсь тебе, что эта переписка даже умножает мои страдания. Одним словом, я нахожусь в самом несносном и странном положении. Я желал бы однако ж знать, зачем требовали в министерство мой формуляр: неужели же для удовлетворения любопытства столоначальника? Я с прошлой почтой писал к правителю Особенной канцелярии нашего министра, Юрию Толстому, и просил его доложить министру мое ходатайство о переводе в другую губернию. Не можешь ли ты видеться с ним и не посоветует ли он мне написать прямо к министру и каким образом это сделать? Я даже боюсь жениться в Вятке, потому что, женившись, необходимо устроиться, а в случае перевода, куда я денусь? При моих небольших средствах, я должен опасаться, что мне не на что будет и выехать из Вятки. А еще как придется гранить мостовую по Петербургу, что я буду делать и куда дену свою жену? На днях будет в Петербурге сын нашего вице-губернатора, Батурин. Я просил его побывать у тебя и был бы крайне тебе обязан, если бы ты с ним откровенно мне написал, что я могу надеяться и имеется ли хоть малейшая надежда на освобождение меня из Вятки, хотя переводом в другую губернию. Чем решено мое дело в Комитете министров? Извини меня за беспокойства, которыми я тебя обременяю, и благодарю тебя за исполнение моей просьбы относительно конфект. К сожалению, моя невеста едва ли их скоро получит, потому что она теперь в Москве, где и пробудет до ноября. Если возможен для меня перевод в другую губернию, то было бы крайне утешительно, если бы путь в ту губернию лежал через Москву: кроме свидания с Лизой, я имел бы еще ту выгоду, что мог бы кой-чем запастись для будущего своего хозяйства. А, впрочем, мне не до жиру. Сделай одолжение, не оставь мне написать, могу ли я надеяться на что-нибудь, ибо в противном случае я должен начать понемногу устраиваться здесь. Об Эраровской рояли нечего и думать. Это такая роскошь, которую я не могу себе позволить. Надобно или Виртовскую или Беккера. Ты пишешь, что маменька меня любит по-прежнему: я в этом уверен, но уверен и в том, что ее тяготит моя свадьба, тем, что за Лизой ничего нет. Что же мне делать с этим: видно, уж таков мой жребий, я ж семейству Лизы привязался, как к родному, еще в Вятке, когда Лиза была не более как маленькая девочка, в нем меня приласкали, как сына, это семейство доброе, хоть и бестолковое, потому что все они как-то не умеют жить и существуют со дня на день, думаю, что я буду счастлив, потому что Лиза добрая и неприхотливая девочка. На днях она прислала мне портрет свой, и я был безмерно счастлив. Что касается до ордена св. Владимира 3-й степени, то маменька тут спутала. Я действительно имел три года тому назад поручение усмирить крестьян, что и сделал без помощи воинской команды, и за это мне следовал бы по статуту орден св. Владимира 4-й степени. Я поговорю об этом с губернатором и если он представит меня, то напишу тебе.

Нельзя ли исходатайствовать мне прощение через в. кн. Константина Николаевича или через в. кн. Марию Николаевну? Могу ли я надеяться на будущую коронацию?

Прошу тебя передать мой братский поцелуй милой сестрице Адели и перецеловать всех твоих детей.

Пожалуйста, посылай свои письма ко мне в конвертах, а то, при распечатывании их, я всегда вырываю несколько слов, что затемняет смысл речи.

Прощай, любезный друг и брат, от души обнимаю тебя и, желая всего лучшего, остаюсь любящий тебя

М. Салтыков.

Сделай одолжение, любезный друг, приценись, что стоят хорошенькие дамские часики с цепочкой или крючком, брошкой, как нынче носят? А также можно ли рублей за 200 сер. приобрести несессер для туалета дамский серебряный, в нем швейных принадлежностей пусть не будет, а только одни принадлежности туалета: флаконы, баночки, ящик для перчаток, ножницы, щетки и т. п.?

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 13 октября [1855 г.].

Кажется, я писал к тебе, любезный друг и брат, что в Вятку, по поводу ополчения, прибыл генерал-адъютант Ланской, двоюродный брат нашего нынешнего министра. Он принял живейшее участие в моем положении и с нынешнею почтою послал к министру оффициальное письмо, в котором, отзываясь обо мне с лучшей стороны, просит исходатайствовать мне всемилостивейшее прощение. Кроме этого оффициального документа генерал был так добр, что еще частным письмом просит министра о том же. Меня частным образом известили, что дело мое в департаменте полиции остается не доложенным по случаю перемены министра. Настоящее ходатайство Ланского может подвинуть это. Ланской просит о причислении меня к министерству или, если это невозможно, о переводе в другую губернию на должность советника. Первое отчасти зависит от Гвоздева, так как мне известно, что Михаил Николаевич знаком с ним, то нельзя ли попросить его принять в этом деле участие. Я полагаю, что при содействии Гвоздева это дело могло бы уладиться, а для меня это было бы чрезвычайно важно, потому что тогда я мог бы иметь надежду получить со временем место вице-губернатора, потому что я, с моими средствами, не имею никакой возможности жить в Петербурге с женою. Я просил сына нашего вице-губернатора Батурина побывать у тебя. Был ли он, я не знаю, но, во всяком случае, его теперь уж нет в Петербурге.

Я от маменьки с 1-го августа по сие время получил только два письма, вообще она сделалась крайне холодна ко мне, и ты можешь себе представить, что при предстоящей мне семейной жизни обстоятельство это вовсе не ободрительно. Очевидно, что ей не нравится моя женитьба. Иногда мне это так тяжело и горько, что вообразить нельзя. Кажется, жизнь для меня приготовила не много сладкого, лучшие годы проведены в Вятке, а будущее, быть может, еще более хранит горьких сюрпризов. Я было надеялся, что моя невеста из Москвы проедет с матерью в Петербург, она даже писала мне об этом, но, кажется, обстоятельства изменились, и они снова теперь в Владимире. Это меня очень раздосадовало, по крайней мере она познакомилась бы с твоим семейством, да и Вы бы узнали покороче мою девочку. Вообще, я страдаю такой несносной тоской, что уж потерял надежду на лучшее будущее. Лучше было бы, если бы мне умереть, а то все желаешь чего-то хорошего и ничего не получаешь, кроме страданий.

Прошу тебя передать мой братский поцелуй доброй сестрице и засвидетельствовать мое почтение Каролине Петровне и Алине Яковлевне. Детей всех поголовно люблю и целую. Соименника своего поздравляю с будущими именинами, а вас всех с милым именинником.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать искренно тебя любящего

М. Салтыкова.

Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ

в Петербург.

Вятка. 10 ноября [1855 г.].

Я с покорнейшей просьбой к тебе, любезный друг и брат. Сделай милость, на прилагаемые 150 р. с. купи дамские часики с крючком и брошкой, как нынче носят, я бы желал, чтобы часы стоили 75 р. и столько же прочее, часы, пожалуйста, купи с эмалью, если можно, синею. Я хотел бы подарить это Лизе к новому году и потому прошу тебя прислать их ко мне поскорее, а я уже отошлю это по принадлежности. Я слышал, что у Буца на Б. Морской эти вещи продаются дешевле, нежели в других магазинах, впрочем, тебе виднее. Мне не хотелось бы, чтобы маменька знала об этом, потому что того и гляди старуха скажет, что я мотаю, а сам ты посуди, как, бывши женихом целую земскую давность, не побаловать хоть изредка мою девочку?

Поздравляю тебя с прошедшими именинами милого Миши, которого от души целую, желая счастья всех возможных сортов. Что касается до меня, то я провел мои именины довольно грустно, порадовало меня, впрочем, письмо моей Лизы, которая прислала мне обручальное кольцо. О моем деле все еще нет никаких слухов, даже Ланскому ничего не пишут. Впрочем, и то сказать, представление его пошло очень недавно. Завтра или послезавтра я еду по делам службы по целой губернии и ворочусь не ранее как к первым числам декабря. Ты меня весьма обязал бы, если бы к этому времени выслал бы и часы. Я от маменьки нынче довольно редко получаю письма, но к именинам получил и письмо и деньги, которые я и употребляю на богоугодное дело. Ты не поверишь, любезный друг, как мне противно жить в Вятке! Постоянные беспокойства, постоянные разъезды крайне расстраивают мое и без того слабое здоровье. Вот и теперь, шутка ли тащиться до 2000 верст, по нынешним дорогам, снегу еще так мало, что на санях выехать нельзя: хоть на перекладной поезжай. Теперь я один, и то тяжело переносить, а каково же будет, как я женюсь? Впрочем, нельзя сказать, чтобы и служба в Петербурге обещала мне особенные удовольствия, я прошу о причислении меня к министерству (в настоящее время другого выхода и нет для меня) и бог знает еще, когда-то выйдет для меня место, а покамест, может быть, года три буду разъезжать по матушке России, да и это бы хорошо, потому что во время командировок дают и суточные и подъемные, а вот будет скверно, как придется жить в Петербурге, да ничего не делать.

Прощай, любезный друг и брат, пиши ко мне хоть изредка, а то я от тебя уж вовсе не получаю никаких известий. Прошу тебя верить искренности чувств любящего тебя брата

М. Салтыкова.

Je Vous fИlicite, ma trХs chХre et bonne soeur, Ю l’occasion de la fЙte du petit Michel, que j’embrasse ainsi que tous vos chers enfants. Je Vous prie d’aider Dmitry dans le choix de la montre que je destine pour ma petite amie. J’espХre que Vous l’aimerez, puisqu’elle est vИritablement une excellente enfant. Veuillez [?] tИmoigner mes respects Ю m-me Votre mХre ainsi qu’Ю m-me Aline. Dites Ю m-me Aline que Неркин est venu faire ma connaissance, в настоящее время он занят исканием подруги жизни, он занялся этим как только вылез из тарантаса. Он сказывал мне, что уже десять раз предлагал свою руку и сердце, но неудачно.

Adieu, chХre soeur, portez Vous bien et ne m’oubliez pas.

M. Soltikoff.

Перевод:

Поздравляю Вас, милая и любезная сестрица, с именинами маленького Миши, которого целую так же, как и остальных ваших милых детей. Прошу Вас помочь Дмитрию в выборе часов, которые я предназначаю для моей маленькой подруги. Надеюсь, что Вы полюбите ее, потому что она действительно превосходный ребенок. Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение Вашей матушке и м-м Алине. Передайте, пожалуйста, м-м Алине, что Неркин приходил познакомиться со мною, в настоящее время он занят исканием подруги жизни, он занялся этим, как только вылез из тарантаса. Он сказывал мне, что уже десять раз предлагал свою руку и сердце, но неудачно. Прощайте, милая сестрица, будьте здоровы и не забывайте меня.

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[До 10 ноября 1855 г. Вятка].

Сейчас получил я письмо твое от 28 октября, любезный друг и брат, и благодарю тебя душевно за поздравление с именинами. Очень жаль, что по моему делу не видится как-то успеха, впрочем, Ланской такого рода представление сделал, что лучше нельзя ожидать. Тизенгаузен все хлопочет, чтобы меня в другую губернию перевели, а мне, признаюсь, хотелось бы в Петербург и искать себе должность вице-губернатора, должность же советника мне до крайности опротивела. Благодарю тебя за справки по моим поручениям, из доставленных тобою сведений я вижу, что можно купить хорошенькие часики за 60 р. с, если можно, с синею эмалью (листиками), остальные же 90 рублей употребить на брошку, цепочку с крючком и ключиком. Ты пишешь, что при этом еще бывают и серьги, но их не надо. Лиза никогда не нашивала серег, да и места в ушах у ней для этого нет. Что касается до несессера, то он действительно очень дорог, один футляр будет стоить 60 рублей, тогда как в Вятке можно сделать его с зеркалом на 25 р[ублей]. Можно ли мне будет прислать свой футляр, т. е. одну шкатулку, отделка же внутренности должна быть сделана в Петербурге. Из вещей я желал бы иметь в несессере следующие: 2 флакона для духов, 4 коробки: для зубн[ых] щеток, мыла, губки и порошка, коробку для облаток, стакан, чернильницу с песочницей, колокольчик, ручное зеркало, машинку для чистки языка, головную щетку, щетку для ногтей, гребенку и гребень, машинку для чистки гребней, нож перочинный, двое ножниц, подпилок для ногтей, уховертку и продевательную иголку и два лоточка для булавок, по счету все это будет стоить 149 р., сверх того тут же необходимо добавить: стеклянную коробку с сер[ебряной] крышкой для перчаток, коробочку для стальных перьев и ручку для них же и две банки с серебряными же крышками для помады. Нельзя ли будет справиться, что будут стоить эти вещи и можно ли мне будет прислать свою шкатулку, да что будет стоить вырезать на серебряных вещах шифр L. В. Уж похлопочи, милый брат, хоть мне и совестно затруднять тебя.

Прощай, любезный друг и брат, желаю тебе всего лучшего.

Весь твой

М. Салтыков.

Если увидишь Тизенгаузена, то сделай милость, поблагодари его за память и ходатайство обо мне. Ты пишешь мне, что он говорил обо мне министру, но обещал ли что министр, я из письма не вижу. Впрочем, как только возвращусь из командировки, то сам буду писать Тизенгаузену, через тебя. Уж если переводить меня в другую губернию, то нельзя ли в Тверь, это к Петербургу поближе, если я сам не могу там бывать, то хоть Лизу мне удобно будет отпускать хоть на короткое время. Да при том близко и от маменьки, большую часть припасов можно будет из деревни доставлять. А впрочем я выбирать не могу: хорошо хоть куда-нибудь, только бы из Вятки.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Вятка. 28 ноября [1855 г.].

Тебе, вероятно, уже известно, любезный друг и брат, что я уже свободен. Я подал уже в отпуск и 15-го числа окончательно отправляюсь из Вятки в деревню к маменьке, а оттуда в Владимир. К 15-му января надеюсь быть в Петербурге, чтобы уж никогда с Вами не расставаться. Всем этим я обязан генералу Ланскому, который так добр, что даже дает мне письмо к нашему министру. Это дает мне надежду, что я, по крайней мере, буду причислен к министерству.

Я просил тебя выслать мне дамские часы и жду присылки их. Если ты не купил их и письмо это придет к тебе не позже 6-го, то, пожалуйста, исполни мою просьбу и вышли часы в Вятку, потому что почта ходит до Вятки только 8 дней и мне не хотелось бы приехать к Лизе с пустыми руками, тем более, что она очень больна и надобно ее побаловать. Если же письмо дойдет до тебя поздно, то пошли часы прямо в Владимир, адресуя на имя Аполлона Петровича Болтина.

Прошу тебя передать мой дружеский поцелуй сестрице Адели и перецеловать от меня всех детей. Извини, что мало пишу: при скором личном свидании обо всем переговорим и крепко поцелуемся.

Твой навсегда

М. Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[Ермолино, 28 декабря 1855 г.].

Я проездом у маменьки, и пользуюсь этим случаем, чтобы заочно обнять тебя, милый друг и брат, от души поздравляя тебя с новым годом, который надеюсь встретить с невестою. 10-го надеюсь быть в Петербурге, на первое время, хоть на короткий срок, думал бы остановиться у тебя, разумеется, если это тебя не стеснит. Сколько мне предстоит разъездов — так я заранее в ужас прихожу. Прошу тебя поцеловать ручки у сестрицы, перецеловать всех детей и засвидетельствовать мое почтение М. Г. Каролине Петровне и Алине Яковлевне. Прощай или лучше до свиданья, не забывай любящего тебя

М. Салтыкова.

Щедрин в Петербурге

январь 1856 — март 1858

А. В. ДРУЖИНИНУ

[1 февраля 1856 г. Петербург.]

Если Вам не неприятно будет видеть завтра, в четверг, Жизель, на Больш[ом] т[еатре] (нач[ало] в 7 1/2 ч.), то для вас будет место в ложе 1-го яруса (внизу) с правой стороны, No 4.

Уважающий Вас

М. Салтыков.

А. В. ДРУЖИНИНУ

[Апрель—май 1856 г. Петербург.]

Вчера, там, где мы с Вами вместе были утром, я оставил свой cache-nez {Кашне (франц.).}. Не заблагорассудили ли Вы взять его с собой, когда уходили оттуда? Возвращаю Вам 4 No Р[усского] В[естника], там есть статья Анненкова, которая Вам будет очень приятна, потому что она заключает в себе теорию сошествия св[ятого] духа. Ваша Саша просто прелесть, разговор с нею значительно подготовил меня к пониманию статьи Г. Анненкова. Мне ужасно было завидно, глядя на Вас.

Весь ваш

М. С.

M. H. КАТКОВУ

в Москву.

[14 июля 1856 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Михаил Никифорович.

Вследствие письма Вашего от 2-го эт[ого] м[есяца] я на прошлой еще неделе просил Вас о присылке мне, для окончательного исправления, моих очерков. Предполагая по письму Вашему, что они нужны Вам в скором времени, я просил для выиграния времени переслать их ко мне через петербургскую контору Вашего журнала. Между тем, магазин Базунова в настоящую минуту закрыт, и, когда в нем будет вновь производиться торговля, неизвестно. Опасаясь, чтобы статьи мои не пропали, если будут пересланы этим путем, я прошу Вас выслать мне их с почтою, повторяя Вам мое обещание через четыре дня возвратить их с прибавлением двух новых очерков, которые я также хотел бы видеть напечатанными в ‘Русском Вестнике’.

Прошу Вас принять уверение в совершенном почтении и преданности уважающего Вас

М. Салтыкова.

Прошу Вас известить меня, передали ли Вам 1-й No ‘Москвитянина’, взятый мною?

С. П[етер]бурт.

14 июля 1856 г.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

[Конец июля — начало августа 1856 г. Петербург.]

Извини меня, любезный друг и брат, что обращаюсь к тебе письменно. Я сам приехал бы к тебе, если бы, к несчастью, не заболела сегодня Лиза. Просьба моя заключается в том, чтобы ты прекратил свое нерасположение ко мне, нерасположение, которое тяготит и душит меня. Зная твою прежнюю любовь ко мне, я именем ее прошу тебя подать мне снова руку и извинить мне то, что в моем обращении могло для тебя казаться неприятным и оскорбительным. Прошу тебя думать, что в существе я совсем не думал охладевать к тебе и что холодность моя есть не что иное, как постоянная maniХre d’Йtre {Манера держаться (франц.).}. Во всяком случае, если я виноват перед тобою, то за что же терпит от того Лиза, которая ни перед тобою, ни перед сестрицей ничем не виновата и между тем встречает с вашей стороны более нежели равнодушие. Но во всяком случае, вновь и вновь прошу тебя: забудь как брат, если я чем-нибудь виноват перед тобою. Я слышал от брата Николая, что ты завтра вечером будешь в городе, поэтому я завтра лично буду у тебя вечером, чтобы просить о том же, о чем прошу теперь письменно. Лиза моя сделалась больна по поводу получения мною письма от маменьки. Содержание этого письма таково, что оно и меня с ног сшибло. Я надеюсь, что ты не захочешь быть причиной неудовольствия маменьки на меня. Ты был всегда добрым братом, я всегда и постоянно чувствовал и сознавал это, и если наружность не всегда соответствовала моим намерениям, то в этом виновата уже натура моя. Я всегда думал, что ты примешь в соображенье те неприятности, которые я вытерпел, и которые не могли не оставить следа на моем характере, и будешь снисходителен. Оказывается, что совсем напротив. Тем не менее я опять прошу тебя, именем нашей прежней дружбы, забыть прошлое и быть со мною по-прежнему. Я теперь же пишу маменьке, что готов принести тебе все извинения, чтобы только возвратить твое расположение. Надеюсь, что ты не перестал быть братом и поймешь, как тяжело и прискорбно, при настоящем моем положении, то одиночество, на которое осуждает меня отчуждение от меня родных.

На днях меня посылают в командировку в Владимир и в Тверь ревизовать комитеты ополчения.

Прощай, любезный друг и брат, надеюсь завтра с тобой видеться, а покамест прошу тебя верить, что я всегда был тебе любящим братом.

М. Салтыков.

Сестрицу и всех детей целую.

С. Т. АКСАКОВУ

в Москву.

[31 августа 1857 г. Петербург.]

Милостивый государь

Сергей Тимофеевич!

С сердечной радостью получил я почтеннейшее письмо Ваше от 26 августа. Ваше одобрение по многим причинам для меня драгоценно, и я вижу в нем новое для себя обязательство к продолжению посильных трудов моих. Я с особенною любовью работал над ‘Богомольцами’, и откровенно сознаюсь, что Ваши прекрасные произведения имели решительное влияние как на замысел, так и на исполнение скромного труда. — Мысль, проводимая через весь ряд рассказов этой рубрики, еще не довольно ясно чувствуется, необходимо еще несколько рассказов, чтобы вполне уяснить ее. Мысль эта — степень и образ проявления религиозного чувства в различных слоях нашего общества. Доселе я успел высказать взгляд простого народа устный (в рассказе солдата) и книжный (Пахомовна), а отчасти взгляд разбогатевшего купечества. Затем предстоит еще много, и если Вам угодно будет одобрить мое намерение, то я и последующие рассказы буду иметь честь посвятить Вашему имени. Но при сем раз навсегда прошу Вас извинить меня за некоторую небрежность отделки, небрежность эта объясняется спешностью работы, которая, в свою очередь, находит оправдание в различных обстоятельствах жизни, о которых не место здесь объяснять.

С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашим,

милостивый государь,

покорнейшим слугою

Михаил Салтыков.

С. П[етер]бург.

31 августа 1857 года.

П. В. АННЕНКОВУ

[9 сентября 1857 г. Петербург.]

Завтра дают ‘Бедную невесту’, и если Вам не противно, многоуважаемый Павел Василь[ев]ич, то я с женою будем очень рады обладать Вами в нашей ложе, в бель-этаже No ? с пр[авой] стор[оны].

Весь Ваш

М. Салтыков.

9 сентября 1857 года.

С. Т. АКСАКОВУ

в Москву.

[Конец 1857 — начало 1858 гг. Петербург.]

Милостивый государь

Сергей Тимофеевич!

Я замедлил несколько ответом на почтеннейшее письмо Ваше потому, что оно очень долго пролежало в министерстве и только вчера дошло до меня. В бытность Ивана Сергеевича в Петербурге я действительно изъявлял ему готовность мою принять деятельное участие в журнале, который он предполагал издавать, как полный хозяин, но так как это предположение не состоялось, и как об участии в ‘Русской беседе’ не было между нами говорено ни слова, то я уже распорядился теми вещами, которые были у меня готовы, отослав их частью в ‘Русский вестник’, частью в ‘Атеней’. Да и их печатанием я буду вынужден, вероятно, приостановиться на время, потому что вскоре после отъезда Ивана Сергеевича получил обязательное предостережение быть осторожным. Поэтому, хотя я и не отказываюсь от участия в ‘Р[усской] беседе’, но едва ли буду иметь возможность прислать что-нибудь в скором времени, тем более, что я начал большой роман, который также уже обещан мною ‘Р[усскому] вестнику’. Если эта работа даст мне достаточно свободного времени, то я, конечно, воспользуюсь им, чтобы исполнить желание Ваше и А. И. Кошелева.

Не знаю, дозволят ли мне служебные мои обязательства быть в Москве, как я предполагал, но если это сбудется, то я сочту первым долгом воспользоваться Вашим приглашением, чтобы лично засвидетельствовать Вам мое совершенное и искреннее уважение.

С глубочайшим почтением и преданностью имею честь быть Вашим,

милостивый государь,

покорнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Д. Е. САЛТЫКОВУ

[5—6 марта 1858 г. Петербург.]

Поздравь меня, любезный друг и брат! Я назначен совершенно неожиданно вице-губернатором в Рязань. Об этом уже послано отношение в Инспекторский д[епартамен]т, и я прошу тебя оказать содействие к скорейшему помещению в высоч[айшем] приказе. Я у тебя был в д[епартамен]те, но тебя уже не было. Я совершенно доволен. Губерния хорошая, близко от Москвы, и губернатор только что назначенный из лицейских.

Весь твой

М. Салтыков.

Щедрин в Рязани, Твери и Витеневе

Апрель 1858 — август 1862

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Рязань. 20 июня [1858 г.].

Ты совершенно в праве, любезный друг и брат, сердиться на меня и огорчаться моим молчанием: я действительно виноват перед тобой, но так как по заведенному уже исстари порядку всякий виновный ищет оправдываться, то и я желаю несколько оправдаться. Прежде всего я должен тебе объяснить, что я живу здесь не как свободный человек, а в полном смысле слова, как каторжник, работая ежедневно, не исключая и праздничных дней, не менее 12 часов. Подобного запущения и запустения я никогда не предполагал, хотя был приготовлен ко многому нехорошему, уж одно то, что в месячной ведомости показывается до 2 тыс[яч] бумаг не исполненных, достаточно покажет тебе, в каком положении находится здешнее губ[ернское] п[равлен]ие. А потому я должен усиленно работать, чтобы хоть со временем увидеть свет сквозь эту тьму, тем более, что незадолго передо мною губ[ернское] п[равлен]ие было обревизовано министерским чиновником, и вследствие этого на делопроизводство наше обращено преимущественное внимание со стороны министерства. Жизнь мы ведем здесь самую скучную и почти нигде не бываем, как потому, что теперь лето и никто почти в городе не живет, так и потому, что дело решительно душит меня. Если это так продолжится, то я выйду в отставку. Мы нанимаем довольно большой, но весьма неудобный дом, за который платим в год 600 р., кроме отопления, которое здесь не дешевле петербургского, а печей множество. Комнат очень много, а удобств никаких, так что, будь у нас дети, некуда бы поместить. Расчеты мои на дешевизну жизни мало оправдались. Хотя большинство провизии и дешевле петербургского, но зато ее вдвое больше выходит. А средства мои, между тем, убавились, потому что я не могу писать, за множеством служебных занятий, и следовательно, не могу ничего для себя приобретать.

В счет данных тобою мне денег, я уплатил Антону 75 р., а остальные 75 р. я прошу тебя некоторое время обождать, потому что я в самом стесненном положении. Мне совестно тебя просить об этом, но я надеюсь как-нибудь удосужиться и написать что-нибудь и тогда непременно вышлю к тебе деньги.

Милой сестрице Аделаиде Яковлевне прошу поцеловать от меня ручку, а также Каролине Петровне и Алине Яковлевне. Мишу, Грашу, Васю, Надю и Робинзона целую. Прощай, любезный друг и брат, крепко тебя целую и обнимаю и остаюсь любящий тебя

М. Салтыков.

Братцу Евграфу Петровичу передай мой поклон.

Лиза просит поцеловать сестрицу Аделаиду Яковлевну, Машеньку Гринвальд и всех детей и свидетельствует почтение Каролине Петровне и Алине Яковлевне. Ей здесь очень скучно, и она все стремится в Петербург. Если Катя еще у вас, то, пожалуйста, поцелуй ее от нас обоих. Мне и самому теперь начинает делаться и скучно и досадно на себя, что поехал в эту каторгу.

И я и Лиза усердно поздравляем тебя с получением монаршей милости, о которой недавно только узнали мы из письма маменьки. Дай бог тебе всего лучшего.

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

Рязань. 29 июня [1858 г.].

Благодаря Вас от всей души, многоуважаемый Владимир Павлович, за присылку журнала М[инистерства] г[осударственных] и[муществ] (которого 1-ю книжку я получил с неделю назад), я прошу Вас не сетовать на меня за мое молчание. С самого приезда моего сюда, я постоянно нахожусь в совершенно каторжной работе и не только не могу ничем заняться, но, положительно, ничего даже прочитать не могу. Одним словом, я, если не раскаиваюсь, то во всяком случае крайне негодую на себя за то, что взял место в Рязани. Подобного скопища всякого рода противозаконий и бессмыслия вряд ли можно найти, и вятское плутовство есть не более как добродушие [по сравнению] с плутовством рязанским. Но дело не в том (потому что ко всему этому я уж привык, живши в провинции), а в том, что я каждый день до 12 часов занят, потому что здесь нет не только дельных, но даже сколько-нибудь грамотных чиновников. Не знаю и не предвижу конца своему мучению, знаю только, что едва ли буду в состоянии долго выдержать. Эманципация, которую здесь называют ‘мадам эманципация’, производит на всех какое-то тусклое впечатление. 25-го числа были здесь выборы в члены Комитета, но так как выборы были по уездам, то результаты не все еще известны. В числе известных не много утешительного: выбирают большею частью горланов. На одном дворянском собрании, один отставной военный долго крепился и молчал, но под конец не выдержал и выразился так: ‘отлично, господа! все это хорошо! только я вам вот что скажу: хоть вы пятьсот рублей штрафу положите, а уж я по мордасам их колотить все-таки буду!’ (historique {Исторически верно (франц.)}. Рвения к освобождению крестьян незаметно никакого, а напротив, слышен повсюду плач и скрежет зубовный. Кошелев назначен здесь членом от правительства, он уж три раза был у меня и все три раза проездом. Третьего дня проехал в Москву издать 5 No ‘С[ельского] б[лагоустройства]’ и хотел проехать в Петербург. Крестьяне здесь почти везде не хотят навозить свою землю, на том основании, что неизвестно, где чья земля будет. Из этого следует, что едва ли на будущий год будет много хлеба. Гуманист Павлов, которого здесь подозревают в сообщении в 10 No ‘Колокола’ статьи о возмущении крестьян села Мурмина, оказывается человеком весьма сомнительным. Когда крестьяне эти (принадлежащие его жене) бунтовали, то он был при их усмирении и всех больше настаивал, чтоб строже секли, и заставил высечь 75-летнего старика. Вот и гуманист.

Прошу Вас передать мое почтение и от жены моей Елизавете Дмитриевне, а маленьких детей Ваших и Есаковых поцелуйте от меня. Поклонитесь всем, кто еще не забыл преданного Вам

М. Салтыкова.

Правда ли, что Мельников будет с 1859 года издавать ежедневную газету, и не собираетесь ли Вы предпринять что-нибудь подобное?

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

Рязань. 1 октября [1858 г.].

Я много перед Вами виноват, многоуважаемый Владимир Павлович: не поблагодарил Вас до сих пор ни за память обо мне, ни за присылку Вашей книги. К стыду моему должен сознаться, что я до такой степени погрузился в бюрократию, что не имею ни минуты свободной, чтоб уделить на беседу с людьми, мною любимыми. С завтрашнего дня решаюсь сказаться больным, потому что иначе нет средств выдти из омута чернильных дрязгов, в который я попал. Вы пишете, что готовы содействовать переходу моему в Петербург. Н. А. Милютин, перед отъездом моим в Рязань, обещал мне дать в своем д[епартамен]те вице-директорское место, Вы очень меня обязали бы, если б при случае напомнили ему обо мне. А здесь я решительно бедствую, потому что окружен людьми безграмотными и бессмысленными и должен один работать за всех и исправить то, что нагадила столетняя кляуза. Хотя у меня достаточно энергии и довольно верный деловой взгляд, но при окружающем меня всеобщем служебном неряшестве я положительно упадаю духом. С каждым днем все более и более убеждаюсь, что бюрократия бессильна, но вместе с тем, что и за земство наше! Я до сих пор не написал ни единой строчки литературной, что весьма прискорбно, в особенности для меня, который страдает от этого материально более, нежели можно предполагать. В июле я обращался к Каткову с просьбой прислать мне вперед 400 р., но получил ответ, что у него нет денег, что он и так уж много роздал вперед. Поступок этот крайне меня огорчил, потому что за мной никогда не стояло дело, и при том он доказывает какую-то странную осторожность со стороны г. Каткова. Вообще, мне кажется, что он в отношении к сотрудникам ‘Р[усского] В[естника]’ следует лицейской системе и вознаграждает более за скромное поведение, нежели за действительную услугу ‘Р[усскому] В[естнику]’. Здесь есть один господин, который работает для ‘Р[усского] В[естника]’ беллетристику, господин весьма плохой и получающий 100 р. в м[еся]ц. Вероятно, он у М[ихаила] Н[икифоровича] целует ручку. Обращался я и к Кошелеву за капиталами, но он отвечал, что у него не продан овес! Какое странное стечение обстоятельств! Кошелев теперь здесь и ужасно буянит в комитете. На днях я получил уведомление от Павлова (не Н[иколая] Ф[илипповича], автора статьи о Дюма, адвоката просвещения и вместе с тем одного из действующих лиц в Мурминском походе (см. No 10 Колокола), умолявшего бывшего ряз[анского] губ[ернатора] Новосильцева, да не оставит без обласкавши спину 75-летнего старика, а нашего лицейского Павлова), который извещает меня, что с будущего года издает в Москве еженедельную газету ‘Московский вестник’. Вот и еще новый журнал, который по цвету будет сближаться с ‘Беседой’. Пишет, что у него будет участвовать Ив[ан] Тургенев. А главным сотрудником будет, кажется, знаменитый Якушкин, тот самый, который в прошлом году являлся к Вам за песнями и с которым П. В. Анненков боялся возвращаться ночью домой, опасаясь быть убитым. Боюсь, чтобы через месяц не пришлось ему переменить название и переименоваться ‘Московским кабаком’, в котором я, однако ж, буду одним из усерднейших целовальников. Что Утин — жид, в этом я всегда был уверен и неоднократно Вам объяснял, но Вы все доказывали, что он не жид, а человек. Вы послали бы ему прочесть статью Громеки ‘Польские евреи’. Скажите, возвратился ли Анненков из-за границы, а также очнулся ли Писемский от пьянства?

Кстати: не в службу, а в дружбу, позвольте просить Вас об одном одолжении. В марте я отдал в Смирдинский альманах повесть под названием ‘Яшенька’. Повесть очень плохая и мне крайне хотелось бы выручить ее. Так как она до сих пор не напечатана, и, следовательно, я имею полное право не позволять более ждать, то не будете ли Вы так добры вытребовать ее от Смирдина и выслать ее ко мне обратно. Для этого стоит Вам только зайти в магазин его. Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение и от жены мил[остивой] государыне Елизавете Дмитриевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Не видите ли когда-нибудь Н. Мордвинова?

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Рязань. 2 января [1859 г.].

Я давно уже чувствовал потребность писать к Вам, многоуважаемый Павел Васильевич, но останавливался перед мыслью, что Вы за границей. Наконец, встретил Ваше имя под протестом по делу о евреях и более не сомневаюсь. Протест — это дело хорошее, и я полагаю, что он подействовал на Зотова так же, как сюрприз действует на медведя. Но меня удивляет в нем одно: почему не было такого же протеста по поводу клевет того же Зотова на Островского? почему нет и не будет такого же протеста против поступка г. Каткова (см. Изобличительные письма ‘Р[усского] В[естника]’ No 22), который прямо называет Кошелева откупщиком и намекает на торги. Подобные холопские выходки до того омерзительны, что возмущают самое невозмутимое душевное спокойствие. Хотя славянофилы и не отдельная нация, однако ж это партия и довольно сильная… И что за плоскость, что за беззубость в этих нелепых письмах, которых бездарность может разве равняться бездарности и тупоумию, разлитым в статье о ‘Сельской общине’ того же пера? Неужели в литературе русской не поднимется ни один голос против площадного ругательства, называющего чужие убеждения ‘мерзостными кострами’ и т. д.?

Но меня беспокоит и огорчает еще другое, лично до меня относящееся обстоятельство. По приезде моем из Вятки, как Вам не безызвестно, я познакомился с г. Тургеневым. Был у него два раза, пользовался пожатием его руки, но посещением его не воспользовался, хотя правила самой простой учтивости требовали, чтобы г. Тургенев уже до конца сделал меня счастливым. В то время меня это задело несколько за живое, но, рассуждая сам с собою, я порешил это дело тем, что поступок г. Тургенева есть один из видов генеральства, которому не чужды и наши литераторы. Задавшись этою мыслью, я успокоился и даже впоследствии отдавал г. Тургеневу на просмотр мои первые литературные опыты. Ныне я узнаю, будто г. Тургенев имеет какое-то предубеждение против нравственных моих качеств. Известие это крайне меня удивило. Уж не думает ли он, что я в ‘Очерках’ описываю собственные мои похождения?.. Прошу Вас передать, что он напрасно так думает, что у меня еще довольно есть в душе стыдливости, чтобы не выставлять на позор свои собственные…., и что он напрасно смешивает меня с Павлом Ивановичем Чичи-Мельниковым. Обзирая свое прошлое, я, положа руку на сердце, говорю, что на моей совести нет ни единой пакости, нет даже гнусного кажения флигель-адъютантству, самого гнусного из всех гнусных кажений.

Может быть, [вам] не нравится моя раздражительность? Но ведь не всякому дается в удел благодушие.

Я на днях послал в ‘Современник’ рассказ под названием ‘Развеселое житье’ из жизни бродяги. Вы бы меня весьма обязали, сказав откровенно, годится ли эта вещь на что-нибудь, кроме подтирки.

Весь Ваш

М. Салтыков.

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

[17 января 1859 г. Рязань.]

С величайшим удовольствием узнал я, многоуважаемый Владимир Павлович, об открытии Вами типографии и словолитни. По этому случаю, у меня к Вам следующая всепокорнейшая просьба. Здешняя губернская типография имеет нужду в шрифте, и потому было бы весьма желательно, если бы Вы согласились исполнить заказ типографии и выслать полный шрифт, с тем чтобы типография выплатила Вам сумму по третям: 1-ю треть тотчас же, вторую в мае, третью в сентябре. Если это дело для Вас возможное, то благоволите прислать ко мне: образцы шрифтов, в чем заключается полный шрифт, т. е. обыкновенный с подлежащим количеством петита, цицеро, латинских букв и т. д., какая цена шрифту, а также No и другим украшениям.

Поздравляю Вас с новым годом и, разумеется, желаю всего лучшего. Здесь пронеслись было слухи, что меня переводят в Тверь, и, разумеется, это было бы отлично, но, кажется, все это не более как сплетни. Здешний комитет ничего доброго не делает, говорят напыщенные фразы, нелепости и друг с другом ругаются. Последним актом комитета было положение, что помещик имеет право, если у него два имения, переселить крестьян из одного в другое, не спрашивая их согласия. Как Вам покажется это предположение о переселении народов? Здесь была общая радость по случаю писем Байбороды. По-моему, письма эти глупы и неприличны. Намеки на откупа и торги составляют такой же странный поступок, как и поступок ‘Иллюстрации’ с Чацкиным. Я шутя говорил Кошелеву: хотя славянофилы и не народ, а все-таки вроде евреев, а потому не худо бы обратиться к суду публики. Но, к сожалению, Кошелев знает, чье мясо кошка съела, и протестовать не решается, а публицист Катков пользуется этим, что не совсем хорошо, особливо со стороны журнала, в котором ратоборствует царь откупщиков, Кокорев.

Скажите, пожалуйста, можно ли так спутать порядочную и дельную мысль, как это сделал Катков в статье о русской общине. И какие площадные ругательства!

Получил два No Паруса… н-ну!

На днях послал рассказ в ‘Современник’. Кажется, не дурен.

Прошу Вас передать мое почтение Елизавете Дмитриевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 17 января.

100

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

29 января [1859 г.]. Рязань.

Меня несказанно обрадовало письмо Ваше, многоуважаемый Павел Васильевич, и я прошу Вас извинить меня, что немного замедлил ответом. Я теперь губернаторствую, и поэтому дела пропасть, и в особенности с Комитетом, члены которого ведут себя очень дурно. В особенности страдает от этого старец Кошелев, которого все здесь считают бунтовщиком и ненавидят до смерти. Прилагаемое при сем письмо прошу Вас передать И. С. Тургеневу. Благодарю Вас за обязательное посредничество, хотя, признаюсь, личико мое несколько покраснело, когда я увидел из письма Вашего, что Вы эпистолу мою подлинником показали Ив[ану] Серг[еевичу].

Здесь есть слух (и совершенно верный), что Парус запретили. Досадно! а я было все хотел наблюсти, до каких пор можно, и вышло, что только до этих. Пишут также, что была речь уготовать для Аксакова сеню в Вятке (это тоже верно) или в Вологде. Господи! как подумаешь, что эта случайность еще возможна, даже мороз по коже подирает. Говорят также, что Чичерин написал к некоему господину ругательное письмо и что некий господин напечатал это письмо с оговоркой, что очень дескать рад, что письмо это поможет Вам достичь профессуры… Правда ли это? Если правда, то Чичерин идею эту у Мельникова, нашего милого Павла Ивановича, украл. Сей последний давно уж сбирался писать, надеясь через это попасть в вице-директоры или по крайней мере в директоры Нижегородской ярмарки. Однако, это довольно стыдно. Конечно, если очень на профессуру стоит, то отчего и не употребить изворотец… нет, воля ваша, стыдно!

Роман Тургенева я не читал, потому что ‘Современник’ до сих пор здесь не получен. Я нисколько не сомневаюсь, что это прелестная вещь, и заранее предвкушаю наслаждение. За то прочел Обломова и, по правде сказать, обломал об него все свои умственные способности. Сколько маку он туда напустил! Даже вспомнить страшно, что это только день первый! и что таким образом можно проспать 365 дней! Бесспорно, что ‘Сон’ — необыкновенная вещь, но это уже вещь известная, зато все остальное что за хлам! что за ненужное развитие Загоскина! что за избитость форм и приемов! Но если нам, читателям, делается тяжко провести с Обломовым два часа, то каково же было автору проваландаться с ним 9 лет! И спать с Обломовым, и есть с Обломовым, и все видеть и видеть перед собой этот заспанный образ, весь распухший, весь в складках, как будто на нем сидел антихрист! Ведь сон-то мог и не Обломов видеть, зачем же было такую прелестную вещь вставлять в такой океан смрада? И заметьте ехидство: написано в 1849 году, а на двадцатых страницах есть уже выходки против натурализма, и другу Писемскому также щелчок (стр. 29). Видно, еще в 1849 году Обломову снилось, что он в 1858 году никуда не будет годен. Может быть, Вы назовете суждения мои дикими, но я по первой части не могу ничего хорошего ждать, ибо хотя г. Дудышкин и называет подобные произведения благовестом искусству, но я не могу скрыть от себя, что во сне человек более склонен к невежеству, нежели к благовесту. Замечательно, что Гончаров силится психологически разъяснить Обломова и сделать из него нечто в роде Гамлета, но сделал не Гамлета, а… Гамлета. Вообще Обломов на меня сделал такое же впечатление, которое делают говоруны-старички, которых так любят дамы: он раздражил мои нервы.

Сцены Островского прелестны, и самая мысль этих сцен великолепна. Поневоле вспомнишь Писемского, что пьющий народ надежнее, нежели выморозки с румянцем на всю щеку. С величайшим нетерпением буду ждать Вашей статьи о ‘Тысяче душ’, хотя, признаться, ‘Атеней’ здесь ужасная библиографическая редкость, а мне редакция распорядилась на сей год не высылать его. Я постом приеду в Петербург и тогда порасскажу Вам кое-что по этому случаю. Я чрезвычайно люблю роман Писемского, но от души жалею, что он сунулся в какое-то великосветское общество, о котором он судит, как семинарист. Это производит ужасную неловкость и недовольство в читателе. Притом в самой завязке романа есть натяжка: когда ж бывает, чтобы штатные смотрители училищ женились на княжнах? У нас каррьеры делаются проще: посредством преданности, лизанья рук и других частей тела и т. п. Ошибка в том,что автор извлекает своего героя из слишком низкого слоя’ из которого никто и никогда не всплывал наверх. У нас люди этого слоя, при железной воле, разбивают себе голову, а не каррьеры делают. Правда, что если б он поступил иначе, то не было бы и романа.

Прочтите, пожалуйста, ‘Развеселое житье’ и скажите Ваше мнение.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Вот какой редактор Некрасов. Я его много раз просил прочесть мой рассказ (благо остался слишком месяц до напечатания) и сказать мне, не нужно ли что переделать. И все-таки не добился, чтоб он его прочел. Вероятно, прочтет в корректуре и расставит запятые.

Жена Вам кланяется. Поклонитесь от меня сладчайшему Дружинину. Он тоже что-то слишком благовестит в 1-м No ‘Библ[иотеки] для Чт[ения]’: и Майков хорош, и Фет мил, и Тютчев прелестен… Обнимем друг друга и возопием!

101

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Рязань. 3 февраля [1859 г.].

Сейчас прочитал я ‘Дворянское гнездо’, уважаемый Павел Васильевич, и хотелось бы мне сказать Вам мое мнение об этой вещи. Но я решительно не могу. Да и вряд ли кто возьмется за это, кроме разве Ал[ександра] Вас[ильевича], который своим сладостным пером сделает все возможное, чтобы разжидить светлую поэзию, разлитую в каждом звуке этого романа. Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом и однако ж все-таки пропадающее в пустом пространстве. Но чтоб и эти общие места прилично высказать, надобно самому быть поэтом и впадать в лиризм. Герои Тургенева не кончают своего дела: они исчезают в воздухе. Критику нельзя их уловить, потому что их нельзя держать в руках, как героев Писемского. Поэтому-то хоть о Тургеневе и много писали, но не прямо об нем, а лишь по поводу его. Можно написать много чепухи о лишнем человеке, как это и сделал Стерван Дудышкин, можно коснуться русского человека на rendez-vous {свидании (франц.).}, но о самом Тургеневе писать невозможно. Сочинения его можно характеризовать его же словами, которыми он заключает свой роман: на них можно только указать и пройти мимо. Я давно не был так потрясен, но чем именно — не могу дать себе отчета. Думаю, что ни тем, ни другим, ни третьим, а общим строем романа. Конечно, это едва ли может ставить Тургенева высоко как художника (хотя Варвара Павловна есть прелестное создание и в художественном отношении, но она вместе с тем гадит общий строй романа), но вряд ли он и сам претендует на это. У нас на Руси художникам время еще не приспело. Писемский как ни обтачивает своих болванчиков, а духа жива вдохнуть в них не может. От художников наших пахнет ябедой и семинарией, все у них плотяно и толсто выходит, никак не могут форму покорить. После Тургенева против этих художников некоторое остервенение чувствуешь.

Извините, что, может, нагородил Вам чепухи, но именно желаю Вам передать мои впечатления в том виде, как они сложились тотчас но прочтении ‘Двор[янского] Гнезда’.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Я получил письмо от Некрасова. Скажите ему, что деньги 200 р. мной получены, но я не уведомил об этом контору, во-первых, потому, что лень, а во-вторых, потому, что нужно написать только несколько строк, а не лист, что чрезвычайно поощряет к откладыванью. Он пишет, что ‘Развеселое житье’ ему понравилось, но я как-то не доверяю его похвале, потому что он все в воздухе нюхает и заботится только об том, чтоб на публику впечатление было.

Еще просьба к Вам. Год тому назад я отдал в альманах Смирдина повесть под названием ‘Яшенька’. Эти подлецы до сих пор ее не печатают, да и обратно не возвращают. Так как я совсем (т. е. нигде) не хотел бы печатать эту вещь, по причине ее совершенной посредственности, то Вы бы весьма обязали, вырвав ее из рук этого скотопромышленника Генкеля. Безобразов хлопотал, да не отдают. Надо полагать, что по рылам бить следует. За истечением года я имею полное право на получение повести обратно. Сделайте милость, постарайтесь.

102

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

[Рязань. 7 июля 1859 г.]

Спешу уведомить Вас, многоуважаемый Владимир Павлович, на любезное Ваше письмо, что самое лучшее время для Вашего приезда в Рязань было бы теперь, т. е. от настоящего числа по 1-е августа, потому что теперь жена моя в отсутствии и следовательно нам будет свободнее, и сверх того, в первых числах августа, я выеду дня на три в Москву навстречу жене. Для Вас будет особая комната, и Вы будете совершенно как дома. Вас, кроме мне [?], ждет еще кн. Черкасская, которая не зовет Вас иначе, как notre charmant Иconomiste {Наш очаровательный экономист (франц.).}. Эта баба — самая гнусная во всей Рязанской губернии, а здесь довольно-таки гнусных баб. Она на нас беспрестанно ябедничает, что возмущаем крестьян.

Жду Вас с великим нетерпением.

Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение Елизавете Дмитриевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 7 июля.

103

А. В. ДРУЖИНИНУ

в Петербург.

Рязань. 18 октября [1859 г.].

Вы не ошиблись, многоуважаемый Александр Васильевич, и очень верно угадали, что времени у меня мало. Так мало, что я даже не собрался писать к Вам с первою почтой. Очень Вам благодарен за Ваше предложение прислать что-нибудь в Ваш журнал. Теперь, когда многие обо мне забыли, а еще более многие лягают меня, мне предложение Ваше было весьма отрадно. К сожалению, в настоящую минуту я ничего не могу выслать, но к январю вышлю что-нибудь, что Вы и напечатаете, когда вздумаете, по Вашему усмотрению. Жизнь провинциальная (не смешивайте ее с деревенскою) далеко не удобна для литературных трудов. Надо быть вдали от гадостей этой жизни, чтобы достойно воспевать их. Настоящее мое призвание жить в деревне, но я женат, и осуществить эту мечту неудобно. Вообще моя жизнь как-то глупо сложилась. Ищу все лучшего и попадаю в худшее. Вы прекрасно делаете, что даете переводы Гейне, для меня это сочувственнейший из всех писателей. Я еще маленький был, как надрывался от злобы и умиления, читая его. Главное препятствие прислать Вам что-нибудь в настоящую минуту заключается в том, что я навлек на себя подозрительность и ненависть петербургской цензуры. У меня есть одна вещица, но она из быта помещичьего (съезд дворян по случаю современного вопроса), а в Петербурге это вряд ли может быть терпимо. В Москве же мне дали слово пропустить. Если Вы думаете, что пропуск возможен и в Петербурге, то напишите: я к Вам ее вышлю. Во всяком случае, ее можно печатать только в декабрьской книжке, да и то если эта книжка выйдет не ранее, как в половине месяца.

Весь Ваш

М. Салтыков.

104

А. В. ДРУЖИНИНУ

в Петербург.

[27 октября 1859 г. Рязань.]

Не только одобряю цель общества литературного фонда и желаю в нем участвовать, но и приношу Вам искреннюю благодарность за то, что вспомнили обо мне. Вы мне ничего не ответили на запрос мой относительно направления нынешней петербургской цензуры. Пожалуйста, известите, потому что мне необходимо сообразоваться с теми сведениями, которые Вы сообщите.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань.

27 октября 1859 года.

Ответ пишется с первою почтою после письма Вашего, которое пришло 25 октября.

105

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

[8 ноября 1859 г. Рязань.]

Вам известно, многоуважаемый Владимир Павлович, что у меня теперь новый начальник, М[уравьев], который разразился над Рязанью подобно Тахтамышу.

Рязань, может быть, и полюбит это, потому что она и издревле к таким людям привыкла, но для меня подобное положение вещей несносно. Главное основание всех его действий — неуважение к чужой мысли, чужому мнению и чужому труду. Я вместе с тем обращаюсь к Н. А. Милютину и прошу его ходатайствовать о переводе меня куда-нибудь. Я преимущественно желаю в Тверь или Калугу. Но только не во Владимир. Вы бы сделали мне величайшее одолжение, если бы подкрепили просьбу мою Вашим ходатайством. Я так и прошу Милютина, чтобы он ответ свой передал мне через Вас. Съездите к нему, пожалуйста, и уведомьте меня. Засвидетельствуйте мое почтение Елизавете Дмитриевне. Более не пишу, потому что сию минуту идет почта.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 8 ноября 1859.

106

А. В. ДРУЖИНИНУ

в Петербург.

[20 ноября 1859 г. Рязань.]

Вместе с сим, посылаю к Вам, многоуважаемый Александр Васильевич, пьесу ‘Съезд’. Если цензура допустит, то прошу Вас напечатать ее в ‘Библ[иотеке] для Чтения’, в январе или феврале. Я не потому желаю попасть в первые месяцы будущего года, чтоб это льстило моему самолюбию, но потому, что у меня имеются личные при этом расчеты. Пожалуй, напечатайте хоть в апреле, но только не в декабре. Если цензура не дозволит, то потрудитесь возвратить рукопись ко мне. В случае напечатания я желал бы получить 125 р. с листа, это та самая плата, которую платят мне прочие журналы: если же вы признаете эту плату слишком значительною, то делайте как знаете. Из суммы, какая мне будет следовать, вычтите, сделайте милость, 25 рублей в пользу общества литератур[ного] фонда за первый год членства, и отдайте Печаткину 11 или 13 р. за забранные мной книги. Желал бы пожертвовать и более в пользу общества, но беден, как Иов. У нас переменили губернатора и дали одного из сукиных детей Муравьевых. Положение мое самое скверное, и я уже прошу через Милютина о переводе. Если и Вам выберется случай положить лепту в пользу мою в этом смысле, то положите. Если увидите Безобразова, то скажите ему, чтоб не поленился съездить к Милютину за этим делом.

Хорошо, кабы перевели в Тверь, как я и прошу, ближе было бы к Питеру и можно было бы почаще справляться. Во всяком случае, уведомьте меня об ответе Бекетова касательно моей статьи. Если в Петербурге ее не пропустят, в Москве пропустят наверное.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 20 ноября 1859 г.

107

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Рязань. 29 декабря [1859 г.].

Извините, многоуважаемый Павел Васильевич, что я, без Вашего предварительного разрешения, решился послать к Вам собственного моего изделия статью под названием ‘Скрежет зубовный’. Я решился это сделать, во-первых, потому, что вполне полагаюсь на Ваше уменье различать хорошее от дурного, а во-вторых, и потому, что надеюсь вполне на врожденную Вам доброту сердечную. Будьте так добры, прочтите посылаемую статью, и если она покажется Вам пригодною, то передайте ее в ‘Современник’, это на счет Вашего вкуса. Относительно же сердечной доброты Вашей я имею след[ующие] виды: во-первых, передать Некрасову, что я не желаю никаких перемен в статье моей, кроме самомалейших, в случае же если цензура не согласится, без выпусков, одобрить статью к печатанию, то возвратить ее ко мне, а я отдам в один из московских журналов, и во-вторых, наблюсти, чтоб это условие было действительно исполнено. Я по опыту знаю, каково печататься в ‘Современнике’, где редакция не дает себе труда даже связывать пробелы, оставленные цензорским скальпелем. Вы были бы крайне обязательны, если бы, по прочтении статьи, высказали мне вполне откровенное Ваше мнение.

Живу я в Рязани очень плохо и все хлопочу о переводе, т. е. сижу сложа руки и думаю, как бы хорошо махнуть в Тверь или в Калугу, а то, пожалуй, и в Саратов. Нам переменили губернатора и дали Муравьева, который откровенно принял губернию за лакейскую и действует en consИquence {В соответствии с этим (франц.).}. Я ему объявил, что с ним служить не намерен, и так как он уехал на днях в Петербург, то просил его заявить об этом министру. Рязанские дворяне начали было выборы шумно, а кончили постыднейшим образом. Муравьев обошел их совершенно, показав себя при этом величайшим подлецом. Представьте себе: меня хотели было судить за демократизм.

В Петербурге я зимой, вероятно, не буду, по той простой причине, что ‘одежды не имам да внити в онь’. Послал еще к Дружинину статейку, но ни полслова от него не имею об участи ее.

Прошу Вас передать мой поклон всем знающим меня.

Весь Ваш

М. Салтыков.

108

В. П. БЕЗОБРАЗОВУ

в Петербург.

Рязань. 29 декабря [1859 г.].

По письму Вашему, многоуважаемый Владимир Павлович, в котором Вы уведомляете меня, что кем-то поручено графине Барановой уговорить тверского в[ице-]губернатора Иванова на переход в другую губернию, я писал в Тверь и получил ответ, что никем никакого подобного поручения даваемо не было. Я очень жалею, что обращался к Милютину. Это человек очень любезный в частном знакомстве, но никогда шагу ни для кого не сделает. Тем не менее, так как я обращался к нему оффициально, то мог бы он хотя доложить письмо мое к министру. Я имел с Муравьевым столь неприятные встречи, что лично ему объявил, что служить с ним не буду, хотя бы мне пришлось выдти в отставку. Поэтому я просил бы Вас, о утопающий в шумных удовольствиях столицы Владимир Павлович, вновь попросить Ник[олая] Ал[ексеевича] доложить министру о моем непременном желании оставить Рязань. Если в Тверь нельзя, то я согласен и в иной город, лишь бы не слишком далеко от Москвы, т. е. не далее 400 верст. Сделайте одолжение, воззрите на меня и примите участие в этом деле. Теперь Муравьев сам в Петербурге. Перед отъездом он спрашивал меня, не желаю ли, чтоб он ходатайствовал мне какой-либо награды, на это я отвечал, что величайшею для меня наградой будет, если меня разведут с ним, и просил, чтоб он заявил об этом министру. Вот до какой крайности дошли наши отношения, можете сами судить, могу ли я после этого оставаться с ним. В Петербурге я не могу быть лично, по той естественной причине, что не имею денег. Сделайте одолжение, ответьте мне хоть на это письмо.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Передайте Н. А. Милютину, что в Твери, кажется, открывается вакансия председателя каз[енной] пал[аты] и Иванов намерен хлопотать об этом месте для себя через кн. Суворова (своего свояка), который теперь в Петербурге. Сам Иванов поехал для этого в Петербург.

109

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Рязань. 16 января [1860 г.].

А меня, конечно, еще более обрадовало Ваше письмо, милый и добрейший Павел Васильевич, и я, право, не знаю, как и благодарить Вас. Я в начале марта буду в Петербурге, с тем, чтобы не возвращаться в Рязань, хотя бы, для достижения этого, нужно мне было подать в отставку. Вот когда я буду совершенно свободен от служебных отношений, когда не будет беспрестанно подниматься во мне вся желчь, тогда увидим, способен ли я сделать фигурный пирог. А теперь и некогда, и нет охоты. Пора мне расстаться с добрыми малыми провинции, которые на языке порядочных людей называются бездельниками и мерзавцами.

Может ли быть пропущен ‘Съезд’, посланный мною к Дружинину? Он ничего мне не пишет, хотя я покорнейше просил его уведомить меня. Относительно ‘Скрежета’ позвольте мне одну просьбу. Может быть, цензура затруднится пропустить его, имея в виду ‘Сон’, который в сущности и заключает в себе всю мысль этой статьи. В таком случае можно было бы сон выпустить, но таким образом, чтобы читатель догадывался, что есть нечто. А именно, я полагал бы заключить статью так:

СОН

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

и больше ничего. Это единственная уступка, которую я могу сделать, а иначе статья утратит весь свой запах. Желал бы я также, чтоб обе статьи шли в мартовских или в апрельских книжках. Я буду в Петербурге и лично просмотрю цензорские корректуры. Право, мне совестно утруждать Вас, но решительно не знаю, к кому обратиться.

Правда ли, что Мельникова не допустили даже баллотироваться в члены Общества всп[омоществования] б[едным] литераторам? и что Тургенев по этому случаю держал речь, в которой публично заявил некоторые не совсем опрятные факты из жизни этого Robert-Macaire’a {Ловкого мошенника (франц.).}. Если это правда, то мне все-таки жаль Мельникова, потому что, если он и подлец, то подлец не злостный, а по приказанью.

До свиданья, напишите мне, будете ли Вы еще в марте в Петербурге, я питаю сладкую надежду Вас видеть, потому что не забыл, что 15 марта обед в Англ[ийском] клубе. Я же во всяком случае останусь в Петербурге не больше недели, потому что, что бы ни случилось, я все-таки хоть на время, для окончательного устройства своих дел, должен буду уехать.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Недавно я получил из Москвы письмо, что там какой-то афферист сватался и даже……… девицу под моим именем, как вдруг явился обличитель, который доказал, как дважды два, что сей … совсем не тот.

110

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

[27 января 1860 г. Рязань.]

Не знаю, как достойно возблагодарить Вас, многоуважаемый Павел Васильевич, за все подъятые Вами труды по поводу моего смиренства. Известие, что статья моя (которую Некрасов, неизвестно почему, именует повестью) будет напечатана в 1м No ‘Современника’, несколько меня озадачило, ибо я никак не ожидал такой поспешности. Вообще после каждой статьи я ожидаю для себя чего-нибудь неприятного, и по этой причине самое появление их в печати делается какою-то неприятностью, которая чем позже случится, тем лучше.

Я совершенно разделяю Ваше мнение насчет либерального терроризма, который всасывается ныне всюду. Вот от чего я вознамерился бежать из Рязани, что и здесь также намерен этот терроризм воцариться. Теперь я собираю сведения для определения своих будущих прав состояния, ибо хотя мое денежное положение и улучшилось против прежнего, но все-таки не в такой степени, чтобы я прилично мог существовать без пособия своего личного труда. Я писал к Некрасову и предлагал свои услуги, но с Некрасовым тяжело иметь дело, а потому позвольте мне и на сей раз затруднить Вас покорнейшею просьбою. Не согласится ли Дружинин употребить меня в качестве кого-либо или даже чего-либо в ‘Библ[иотеке] для Чтения’? Я знаю, что у него уж есть на шее Писемский, но я не буду сидеть на шее, и даже в качестве постоянного сотрудника могу принесть пользу, ибо на свободе буду в состоянии очень много писать. Я бы и сам обратился к Дружинину, но его деликатность несколько стесняет меня, и в том случае, когда я совершенно свободно обращаюсь к Некрасову, я затрудняюсь обратиться к Дружинину. Если А[лександр] В[асильевич] согласен, то пусть напишет мне об условиях, и, если можно, не далее будущего февраля, чтобы я перед отъездом в Петербург мог уже знать, чего мне держаться. Надо, впрочем, сознаться, что Дружинин ведет свое дело плохо и ‘Библ[иотека] д[ля] Чт[ения]’ все-таки не выходит из разряда скромных фиялок, и получается и читается в провинции весьма мало.

До свидания, многоуважаемый Павел Васильевич.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 27 января.

111

А. В. ДРУЖИНИНУ

в Петербург.

[13 февраля 1860 г. Рязань.]

Не имею слов, как благодарить Вас, многоуважаемый Александр Васильевич, за Ваше теплое участие ко мне. Думаю, что я буду в Питере на третьей неделе поста, а много что на четвертой, и тогда можно будет лично нам условиться насчет моего будущего положения. Если ‘Съезд’ все-таки не пропущен, то и его оставьте у себя до личного моего свидания с Вами. Во всяком случае я заменю его другою статьею, которую, по всей вероятности, и привезу с собою. Странно, что ‘Съезд’ не пропускают, а ‘Скрежет зубовный’ пропустили, хотя последняя вещь гораздо сильнее и резче. В Москве мне непременно пропустит Драшусов, если только до того времени не погаснет, как погасли Крузе, Капнист и прочие светила.

Вы, конечно, прекрасно бы сделали, если б каким-нибудь образом вырвали журнал из рук Печаткина. Но для чего бы не взять журнал компании литераторов, с условием уплачивать Печаткину ежегодную аренду, и в то же время откладывать часть доходов, чтобы со временем и вовсе с ним развязаться? Неужели ‘Библиотекой’ все-таки будут владеть люди посторонние литературе? Мне кажется, что случай слишком удобен, чтоб им не воспользоваться. Скажу Вам здесь кстати о расположении умов в провинциях относительно журналов. Всего более в ходу ‘Современник’, Добролюбов и Чернышевский производят фурор и о ‘честной деятельности’ Современника говорят даже на актах в гимназиях. Провинция любит, чтоб ей говорили son fait {Всю правду (франц.).} прямо и резко. Журналы русские ждет самая блестящая будущность, ибо число читающих постоянно увеличивается. Но надобно больше современности, больше полемики, и это очень понятно, потому что публика живет не отдаленными, а ежедневными, насущными интересами. Вы бы очень хорошо сделали, если б политический отдел и внутреннее обозрение отделили от журнала и издавали в виде приложение к журналу — еженедельно, а еще лучше в неделю два раза. Это для многих заменило бы ежедневную газету.

Прощайте, жму от души Вашу руку. Не забывайте преданного Вам

М. Салтыкова.

Рязань. 13 февраля 1860 года.

112

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[2 апреля 1860 г. Рязань.]

Поздравляю тебя, любезный друг и брат, с праздником пасхи и от всей души желаю всего лучшего. Сестрицу, детей и Катю целую и тоже душевно поздравляю. Я доехал до Рязани с горем пополам, местами по снегу, местами по голой земле. На Фоминой опять выезжаю из Рязани и надеюсь около 20 апреля быть в Петербурге. Хотя и отпустил поваренка по паспорту, однако едва ли он для нас не понадобится? потому что мы будем жить в garni {Меблированные комнаты (франц.).} и надо, чтоб кто-нибудь обед нам готовил. Поэтому, если он еще не нашел себе места, то хорошо было бы его удержать. Распорядись, пожалуйста, этим и скажи ему, что я дам ему 6 р. с[еребром] в месяц жалованья и на первый раз экипирую всеми поварскими принадлежностями.

Лиза кланяется тебе, сестрице и всем твоим.

До свидания, любезный брат, будь здоров и верь искренности любящего тебя

М. Салтыкова.

Рязань. 2 апреля 1860 т.

113

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Тверь. 24 июля [1860 г.].

Тысячу тысяч раз извиняюсь перед тобой, любезный друг в брат, в том, что до сих пор не писал к тебе. Первое время вступления в должность бывает всегда до такой степени обильно занятиями, что мало остается досуга уделить чему-нибудь другому. Впрочем, веря и радуясь искренности наших нынешних отношений, я убежден, что ты на меня не в претензии за молчание. Сережа третьего дня проезжал через Тверь, разбудил нас в четыре часа утра, а в пять уж ушел на пароход и направился в Заозерье. Устроились мы довольно сносно, хотя и не так привольно, как в Рязани. Служба также идет хорошо, и с Барановым я покамест в большой приязни. Относительно бабки я должен тебе сказать, что Баранов уже писал, чтоб она подавала просьбу, но почему-то она этого не сделала до сих пор. Если увидишь Рикмейстер, то повтори ей, что надо подать просьбу, а место в августе очистится непременно. Что же касается до твоего поручения относительно выбора гимназии в Москве, то я до сих пор еще не видал здешнего директора и потому не мог с ним переговорить об этом. Впрочем, так как ты еще через год думаешь переехать в Москву, то дело это еще не к спеху. В половине августа здесь ожидают государя, а около двадцатых чисел я сам, вероятно, буду в Петербурге на свадьбе Сережи и увижусь с тобой. Мать присылала сюда Алемпия, проездом в Петербург, послала письмо к Ефтимовскому, а мне ни полслова. Вот мы пришли к каким отношениям и бог знает каким образом.

Прошу тебя поцеловать от меня и от жены милую сестрицу Адель и пожелать ей всего лучшего. Сережа сказывал, что теперь она поправляется, дай бог, а то что-то долго болезнь с нею не расставалась. Детей также целуем и Машу Гринвальд. Евграф Петрович обещался быть здесь 3-го июля, да вот и до сих пор не едет.

Прощай, любезный друг и брат, я и Лиза тебя целуем и, при пожелании всего лучшего, просим не забывать нас.

М. Салтыков,

114

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Тверь. 15 августа [1860 г.].

Благодарю тебя, любезный друг и брат, за письмо, которое весьма меня обрадова[ло ка]к залог окончания всех бывших ме[жду нами] недоразумений. Благодарю тебя [также за] все предпринятые тобою действия отно[сительно] устройства наших общих дел, но [что касаетс]я до меня, то едва ли что-нибудь удас[тся сдела]ть. Я должен тебе сказать, что [я] не писал к маменьке, с тех пор, как виделся с тобой, к этому меня побудило [то?] что несколько раз в Твери бывали из Ермо[ли]на люди ее и, привозя каждый раз письма к [раз]ным подьячим, ни разу не доставили мне даже самой коротенькой записочки от нее.

У меня есть до тебя просьба, губернатор здешний собирается на ревизию в губернию и останавливается только за тем, что я предполагаю ехать в Петербург. Надо[бно нам] условиться с ним во времени, так [чтобы не по]мешать друг другу, а для этого [мне необхо]димо хотя приблизительно знать, [когда бу]дет свадьба Сережи. Сделай одол[жение из]вести меня, хотя в двух словах, но [только] скорее, когда назначена свадьба, [если] она будет в конце августа, то Ба[ранов] будет иметь время побывать в бл[ижай]ших городах.

Относительно московских гимназий я должен тебе сказать, что по новому положению о преобразовании средних учебных заведений во всех гимназиях будут реальные классы. Я не знаю, что это так тебя пугает! Я говорил с здешним директором о московских гимназиях, и он мне именно рекомендует 3-ю гимназию (на Лубянке), но в ней есть уже реальные классы. Прочие гимназии, по словам его, совершенно равны. Впрочем, я говорил с ним еще до получения твоего письма, а при свидании вновь переговорю и о результатах передам при свидании.

Вчера уехал отсюда государь, пробыв в Твери три дня. Я был однажды приглашен к обеду и имел честь представляться его величеству. Об наградах ничего не слышно, кроме по военной части. Я представлялся также великим князьям Константину и Михаилу Николаевичам.

Прошу тебя поцеловать ручки у милой сестрицы Адели и перецеловать всех детей. Жена тоже целует и сестрицу и всех твоих. Мы душевно обрадовались, что сестрице лучше. Сережу и Машу целуем и желаем скорее видеть день, когда два пламени соединятся в один.

Прощай, милый друг, прошу тебя не забывать искренно тебя любящего.

М. Салтыкова.

115

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[21 или 31 августа 1860 г. Тверь.]

По письму твоему, любезный друг и брат, я спрашивал у гр[афа] Баранова, поступило ли прошение от пов[ивальной] бабки Богдановой, но прошения этого не поступало. Так как из слов Рикмейстер я понял, что Богдановой все равно, в каком городе ни получить место, то я и полагал, что можно ее поместить и в уездный город. Я хлопотал, чтобы поместить ее в Твери, но повивальная бабка и помощница ее не желают выходить в отставку, и принуждать их к этому очень трудно, тем более, что обе они скоро должны выслужить пенсию, и заставить их выдти теперь значило бы лишить последних способов к пропитанию. К сожалению, впрочем, я и теперь не могу сказать ничего решительного по этому делу, потому что инспектор вр[ачебной] управы, которого содействие в этом деле преимущественно требуется, все время находится в разъездах по губернии, да и сама Богданова так мало о себе думает, что до сих пор даже просьбы не прислала, а без просьбы ничего и начать формально нельзя.

Я вновь по письму твоему говорил с директором училищ на счет московских гимназий, и он мне с большою похвалой отозвался о 4-й гимназии (бывшем Двор[янском] институте), в доме Пашкова. Там инспектором классов был товарищ по Лицею Бибиков, известный и тебе.

Баранов ждал-ждал моей поездки в Петербург и наконец решился 4-го сентября ехать. Отсутствие его будет продолжаться до 11-го числа, и в течение этого времени мне нельзя будет оставить Тверь. Если Сережа вздумает играть свадьбу в этот промежуток времени, то придется мне прислать ему одну Лизу. Скажи ему об этом, да неужели же здоровье Алины Яковлевны так плохо? Пожалуйста, напиши, когда можно ожидать свадьбы, хотя приблизительно. В надежде на скорую поездку в Петербург Лиза оставила там у меховщика свой [сал]оп, то ежели свадьба будет отложена еще на неопределенное время, нужно будет распорядиться выручкою салопа, потому что уж делается холодно.

У меня все время сидел на шее спасский священник Николай, с просьбой, чтоб я ему выхлопотал для дочери дьяконское место к Егорью. Теперь я ему это устроил, и он уже приводил ко мне выбранного им жениха. Вряд ли он понравится маменьке, потому что мал ростом, а она отцу Николаю наказывала именно выбирать большого, чтоб не перешивать риз.

Поцелуй за меня сестрицу Адель, Сережу, Машу и всех детей. Жена тоже всех вас целует. Затем, желая тебе всего лучшего, остаюсь навсегда любящий брат

М. Салтыков.

Тверь. [?] 1 августа.

116

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[После 19 декабря 1860 г. Тверь.]

Поздравляю тебя, любезный друг и брат, с наступающим новым годом и с прошедшим днем ангела милой сестрицы. Всем вам душевно желаю всего лучшего и исполнения ваших желаний. Сестрицу целую и детей также.

Об маменьке ни слуху ни духу. В декабре был у меня Антон, который говорил, что к 19-му декабря ее ждали в Москву и что в то же время туда должен был приехать Витовтов. От Сережи получал тоже в декабре письма, но ничего особенного он не пишет. Есть ли какие-нибудь известия об Гринвальдах, и в каком положении дела Сережи?

Я сам надеюсь в январе побывать в Петер[бурге и тогда погово]рю с тобой подробно. У нас теперь все внимание обращается на составление губернских присутствий по крестьянскому делу. Я со своей стороны заявил согласие быть членом этого присутствия, если правительство согласится оставить за мной и должность вице-губернатора. Но вряд ли это состоится.

В будущем месяце я, вероятно, отправлюсь также на ревизию в Весьегонск и Бежецк, и если это состоится, то на возвратном пути заеду к Сереже в Заозерье.

Жена поручила мне передать ее поцелуй тебе, сестрице и детям.

Прощай, любезный друг, желаю тебе всего лучшего и прошу не забывать преданного и любящего тебя брата

М. Салтыкова.

117

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

Тверь. 8 апреля [1861 г.].

Позволь мне, любезный друг и брат, обратиться к тебе с просьбой. Сережа пишет мне, что у Ермакова должно быть оброчной суммы в настоящее время до 150 р., призови его и возьми собранные деньги для хранения у себя. Мне это необходимо, ибо я думаю отпустить Лизу в Петербург на праздники и деньги эти она могла бы найти у тебя. Сделай милость также, скажи Ермакову, чтоб он настоятельнее действовал в сборе оброков, и запрети ему выдавать паспорты неплательщикам. Ты весьма бы обязал нас, если б взял на себя труд поверить его отчетность, сколько и за кем состоит недоимки, как за прежнее время, так и за мартовскую треть. О том, сколько есть у Ермакова оброчной суммы налицо и сколько он надеется собрать до праздников, сделай милость, уведомь меня не позже страстной недели, ибо это необходимо мне в расчетах при отправлении Лизы в Петербург.

Уставная грамота (т. е. форма) еще не утверждена окончательно, как скоро будет утверждена, я вышлю к тебе экземпляр, это будет не позже следующей недели. Не хочешь ли получать наши губернские ведомости? Там печатаются все постановления и распоряжения губернского присутствия. Я думаю, что тебе не лишнее было бы знать их. Если ты согласен, то напиши, по какому адресу высылать. Цена 3 р. 75 к.

От меня только что вчера уехал Илья, который идет в мировые посредники. Это уж дело конченное, и теперь делаются распоряжения по назначению мировых посредников. Их будет в Калязинском уезде трое: Милорадович, Юрьев Сергей и брат Илья. Твое имение будет в участке Юрьева.

Пожалуйста, поцелуй за меня и за Лизу милую сестрицу Адель и детей. Всем им, а равно и тебе, мы желаем всего лучшего и просим принять наше поздравление с предстоящими праздниками св[ятой] пасхи.

В мае я буду ждать тебя в Твери. Уведомь, не слышно ли что о Гринвальдах. Мих[аил] Ник[олаевич] хотел быть в мае в Петербурге, будет ли? С Ильею приехала Катя, которая гостит у нас до страстной.

Прощай, любезный друг и брат, же[лаю] всего лучшего и прошу не забывать лю[бящего] тебя

М. Салтыкова.

118

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

Тверь. 11 мая [1861 г.].

Извините меня, многоуважаемый Евгений Иванович, что тревожу Вас покорнейшею моею просьбой. В бытность мою в Ярославле, я сообщал Вам о желании моем приобрести усадьбу вблизи этого города или же хотя и подальше, но на Волге, и Вы были так обязательны, что обещали мне Ваше содействие по этому делу. В настоящее время до меня дошло сведение, что в 10 верстах от Ярославля продается усадьба Шелахово (по Московскому шоссе) г. Кафтырева, бывшая Бёма. Усадьбу эту очень хвалят, но прежде, нежели осмотреть ее лично, я желал бы иметь некоторые подробности о ней. Вы бесконечно обязали бы меня, если б разузнали, действительно ли и за какую цену продается эта усадьба, есть ли в ней дом, сад и другие хозяйственные заведения, сколько имеется при ней земли и какого качества, сколько рогатого скота и т. п., а также поселены ли и в каком количестве крестьяне или дворовые люди. Если бы можно было достать подробную опись имению, то это, разумеется, было бы весьма удобно. Снова прося Вас извинить меня за делаемое Вам беспокойство, льщу себя надеждой, что Вы не оставите меня без ответа на настоящее письмо мое.

Крестьянское дело в Тверской губернии идет довольно плохо. Губернское присутствие очевидно впадает в сферу полиции, и в нем только и речи, что об экзекуциях. Покуда я ездил в Ярославль, уже сделано два распоряжения о вызове войск для экзекуций. Крестьяне не хотят и слышать о барщине и смешанной повинности, а помещики, вместо того, чтоб уступить духу времени, только и вопиют о том, чтобы барщина выполнялась с помощью штыков. Я со своей стороны убеждаю, что военная экзекуция мало может оказать в таком деле помощи, но, как лицо постороннее занятиям присутствия, имею успех весьма ограниченный. Впрочем я со своей стороны подал губернатору довольно энергический протест против распоряжений присутствия, и надеюсь, что на днях мне придется слететь с места за это действие. Всех хуже действует, всех громче и настоятельнее говорит о необходимости экзекуций Коробьин, с которым я даже перестал кланяться из-за этого.

Здесь разнесся слух, что кн[язя] Оболенского переводят в Москву. Если это так, то нельзя не сожалеть, что Ярославская губерния лишится такого хорошего человека. О том, кто должен быть назначен на его место, еще нет никаких известий.

Прошу Вас верить искренности моего к Вам уважения и преданности, с которыми и остаюсь

готовый к услугам

М. Салтыков.

119

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

[16 мая 1861 г. Тверь.]

Спешу отвечать, многоуважаемый Павел Васильевич, на Ваше милейшее послание. Пароход от Твери до Симбирска отправляется по средам и субботам в 6 часов утра, следовательно, если Вы выедете из Москвы во вторник или в пятницу и пробудете у нас попозднее, то от нас же можете отправиться прямо на пароход ночевать. Каюты бывают на две, на три и на четыре персоны, на одну не бывает, но иногда и совсем кают не бывает, потому что не всегда ходят большие пароходы. Место 1-го класса до Симбирска стоит 36 р. 10 к., второго класса 21 р. 90 к. и третьего класса 11 р., за багаж платится по 1 р. 50 к. с пуда. За каюты прибавляется 25% с особы, т. е. ежели Вы желаете иметь каюту на два лица, то должны будете заплатить 90 р. 25 к. Предупреждаю Вас также, что места 3-го класса на палубе и очень неудобны. Часто случается, что каюты берутся заранее, и потому Вы весьма бы благоразумно сделали, если бы дали мне знать по телеграфу, когда намерены ехать. Я устроил бы для Вас как следует и сверх того мог бы выехать к Вам навстречу на железную дорогу и помочь Вашей неопытности. Нечего Вас уверять, что и я и жена моя будем совершенно счастливы познакомиться с Вашей супругой. Вас же я отменно рад буду видеть, тем более, что мне в настоящую минуту так гадко жить, как Вы не можете себе представить. Тупоумие здешних властей по крестьянскому делу столь изумительно, что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается. Думаю к осени совсем рассчитаться с службой, и делаю все распоряжения, чтобы достигнуть этого счастливого результата без особенного для себя урона в материальном отношении.

Прощайте, с нетерпением ожидаю Вас и прошу не изменить Вашего намерения о посещении искренно Вас уважающего

М. Салтыкова.

Тверь. 16 мая 1861 года.

120

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

[19 мая 1861 г. Тверь.]

По получении письма Вашего, многоуважаемый Павел Васильевич, я принялся за исполнение Вашего поручения, при чем встретились следующие обстоятельства. В последние дни Волга так обмелела, что правление ‘Самолета’ не знает, придет ли снизу к среде большой пароход, или же должно будет отправлять пароходы плоскодонные до Казани и там сдавать пассажиров на большие пароходы. У плоскодонных пароходов нет семейных кают, а есть особые каюты мужские и особые женские. С другой стороны, если и придет большой пароход, то может случиться так, что в нем будет семейная каюта только на 3 и на 4 лица, Вам же невыгодно будет брать такую для себя. Итак мой совет Вам следующий: во всяком случае приезжайте в Тверь во вторник, и во вторник же утром я возьму для Вас билеты на пароходе на среду до Симбирска, если можно, в каюте на двух и одно место во втором классе, если же пароход будет плоскодонный, то возьму просто два билета в 1-м классе, и супруга Ваша будет в дамской каюте.

Отпишите мне, пожалуйста, с почтой в воскресенье, как Вы признаете мое предположение. Ожидаю Вас с величайшим нетерпением, тем более, что Вы пишете о разных литературных невзгодах, которых я совсем не знаю, а между тем собираюсь послать одну штуку и желал бы наперед знать чего держаться. В Петербурге ли Некрасов?

Весь ваш

М. Салтыков.

Тверь. 19 мая 1861 г.

121

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Петербург.

[3 июня 1861 г. Тверь.]

Спешу отвечать тебе, любезный друг и брат, на письмо твое. Твой мировой посредник Юрьев, но не Сергей, а Николай Андреевич, а Сергей Андреевич у него кандидатов. Кляринские мировые посредники уже вступили в должности. Спасско-салтыковская волость образована, в нее вошли: твое Спасское имение, а также Бревново и Беляевка, и туда же причислено Чириковское имение все. Центр волости в Спасском. Но Семеновская и Артемьева вошли в волость Семеновскую, которой центр у Семена святого, а Курилово вошло в Ермолинскую волость. Я думаю, что Курилово также легко будет перечислить в Семеновскую волость, но к Спасской волости перечислить эти деревни будет затруднительно, как по причине дальности расстояния, так и по случаю перерыва другими помещичьими имениями. В Семеновской волости мировым посредником брат Илья. Так как ты сам будешь в деревне, то тебе виднее будет, каким образом это лучше сделать, и в таком случае ты напишешь в губернское присутствие, но думаю, что семеновские крестьяне и куриловские будут роптать на причисление их к Спасской волости.

А тебе не мешает и даже очень не мешает побывать в деревне, потому что, как я слышал от маменьки, бывшей у нас в мае проездом из Москвы, крестьяне твои не совсем покойны и плохо платят оброки.

Очень жалею, что тебе нельзя будет остановиться у нас проездом в деревню, но во всяком случае предупреди меня, когда ты выедешь, потому что я приеду на станцию, чтобы видеться с тобой. Это весьма можно удобно сделать посредством телеграфа.

Я думаю 8 июля побывать в Ермолине и оттуда пробраться в Заозерье для составления уставной грамоты. Конечно, побываю и у тебя во Спасском и посмотрю на твое устройство.

Сделай милость, понудь Ермакова к сбору оброков, он мартовскую треть совсем еще не начинал, а она уже к концу подходит. Неужели же нет никаких мер против этого?

Очень рад, что сестрица Адель поправляется здоровьем, надеюсь, что деревенский воздух послужит для нее в большую пользу. Как же ты думаешь? совсем ли оставить Петербург и поселиться в Москве, как предполагал прежде, или же ехать за границу? О Гринвальдах никакого слуха, если сватовство Сережи расстроилось, то не мешало бы, кажется, хоть уведомить его об этом.

Прошу тебя от меня и жены поцеловать добрую и милую сестрицу и всех детей. Затем прошу тебя верить искренности моей братской любви к тебе и остаюсь навсегда любящий тебя брат

Михаил Салтыков.

Тверь. 3 июня 1861 года.

122

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

Тверь. 7 июня [1861 т.].

Благодарю Вас, многоуважаемый Евгений Иванович, за сообщение сведений по имению Кафтыревых. В настоящее время, я, к сожалению, не могу оставить Твери, чтобы лично осмотреть это имение, и потому поручил этот осмотр моему брату. По всей вероятности, он явится к Вам, и я надеюсь, что Вы не откажете ему в совете и содействии в этом важном для меня деле.

Крестьянское дело идет в Тверской губернии столь же плохо, как и в Ярославской. В течение мая месяца было шесть экзекуций, в одной выпороли 17 человек, в другой троих, в третьей двоих, в трех случаях солдатики постояли-постояли и ушли. Но с тех пор, как вступили в должность мировые посредники, потребность в экзекуциях начинает ослабевать. Гр[аф] Баранов, очевидно, действует таким образом по слабости рассудка, им совершенно овладел Коробьин, который рассвирепел ужасно и с которым, вследствие сего, я перестал кланяться. Вам, быть может, покажется ребячеством с моей стороны подобная штука, но увы! я и до сих пор не всегда умею скрывать свои чувства, особенно если это чувства омерзения. Свирепость Коробьина произошла от того, что он получил известие, что в Михайловском уезде (Рязанской губ.), где у него находится имение, крестьяне ворвались в земский суд и стоптали исправника. Отсюда ярость, отсюда приурочение личной боязни к принципу общему. ‘Это они пробуют свои силы!’ — вопиет Коробьин. — ‘Свои силы’, бессознательно повторяет Баранов, и вслед за этим краснеет. И, несмотря на свою стыдливость, посылает команды. Я пытался усовещевать его, подал даже формальную бумагу с доказательствами нелепости его действий, но и тут Коробьин подпакостил: ‘пускай, говорит, волнуется, а вы идите себе своей дорогой, вас, говорит, за бездействие власти под суд отдадут’. С тех пор Баранов встречается со мною и краснеет, краснеет и посылает команды.

Об Арнаутовском погроме нам кое-что известно и здесь. Командир полка, бывшего на экзекуции, доносил начальнику дивизии (полк квартирует в Кашине), что один эскадрон еще оставлен в имении, с таким распоряжением: выводить людей каждый день на барщину и каждый же день резать по крестьянской корове на мясные порции. Дуббельт, перед отправлением в экспедицию, был в Твери и говорил другу своему Баранову: ‘я стрелять не стану, а только всех их кур и коров передушу’. И Баранов ничего, даже не замахнулся на своего друга, даже не назвал его сукиным сыном. Я слышал это от очевидца, которому можно дать полное вероятие.

Еще одна новость, Вам, вероятно, известно дело калужского Арцимовича, теперь оно кончилось. Государь вызывает [?] его для объяснений в Москву и одобрил его действия. Арцимович еще ни разу не посылал команды. Что на него жаловались дворяне — это не диво, но даже соседние губернаторы доносили, что им житья нет от того, что Арцимович не порет. Имена этих достойных сановников: П. М. Дараган и А. П. Самсонов. Оболенского жаль действительно, кто на его место — еще неизвестно.

Прощайте, быть может, в июле увидимся.

Весь ваш

М. Салтыков.

123

Н. А. НЕКРАСОВУ

[6 ноября 1861 г. Петербург.]

Извините, многоуважаемый Николай Алексеевич, что я не могу воспользоваться приглашением Вашим обедать завтра вместе в трактирном заведении. По обстоятельствам, мне необходимо ехать завтра в Тверь.

Цензор так хорошо пропустил ‘Клевету’, что это меня поощряет. Нельзя ли остальные две вещи пустить обе вместе в ноябрьской книжке? Если можно, то пришлите мне цензорскую корректуру в Тверь, откуда я возвращу к Вам в самом скором времени.

Во всяком случае, к февралю или марту пришлю Вам что-нибудь новое.

Весь ваш

М. Салтыков.

6 ноября. С.-Петербург.

124

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

[23 ноября 1861 г. Тверь.]

Многоуважаемый Павел Васильевич!

На письмо Ваше считаю долгом отозваться, что я справлялся о положении Елены Матвеевны Ходаковской, и результат этих изысканий следующий. Г-жа Ходаковская лишена решительно всяких средств к существованию и в настоящее время пропитывается лишь при помощи общественной благотворительности. Ей около 70 лет, а потому, по старости и крайней слабости здоровья, трудов никаких нести не может. С начала нынешнего года она находится в богадельне, устроенной графиней Барановой частным образом и содержимой на счет случайных пожертвований. Так как источники, на счет которых содержится это заведение, весьма не надежны и притом весьма скудны, то понятно, что и содержание находящихся в нем женщин не завидно. Расспрашивая г-жу Ходаковскую о том, чем может быть полезно ей общество литерат[урного] фонда, я узнал, что она была бы весьма обязана, если бы ей была определена пенсия рублей по 60 в год. Это дало бы ей средство оставить богадельню и приютиться в частном доме, с уплатой рублей по 5 в месяц за свое содержание. Если же общество не может этого для нее сделать, то я полагал бы оказать ей пособие рублей в 150, так как она весьма нуждается в белье и носильном платье. Из этого Вы видите, что положение этой женщины одно из самых безотрадных. Пенсии и никаких вообще доходов она ниоткуда не получает.

Что касается до напоминания Вашего насчет статьи для детского сборника, то хотя я начал писать, но не могу с достоверностью сказать, скоро ли пришлю. Я чувствую себя тупым и ленивым, думаю даже, что вовсе должен буду оставить литературные труды. Но статейку пришлю во всяком случае. Если придет во-время и будет признана удобною, то воспользуйтесь ею, если же придет поздно, то разорвите.

Прошу Вас засвидетельствовать от меня и от жены почтение супруге Вашей.

Душевно Вас уважающий

М. Салтыков.

Тверь. 23 ноября.

125

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

[3 декабря 1861 г. Тверь.]

Сердечно благодарен Вам, многоуважаемый Павел Васильевич, за Ваше участие в судьбе Ходаковской. По крайней мере, эта бедная женщина будет иметь возможность освободиться от богадельни. Деньги за первую половину года вышлите лучше на мое имя или на имя графини Анны Алексеевны Барановой, а на имя самой Ходаковской не высылайте, потому что для бедных людей получение денег с почты представляет всегда некоторые затруднения. Само собой разумеется, что ни я, ни графиня Баранова не имеем намерения опекать Ходаковскую и выдавать ей деньги по частичкам, но отдадим ей всю сумму сполна.

Смерть Добролюбова меня потрясла до глубины души, хотя, видев его в начале ноября, я и ожидал этого известия. Да, это истинная правда, что жить трудно, почти невозможно. Бывают же такие эпохи. Моя ‘Клевета’ взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня. Заметьте, что я не имел в виду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье. Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу. То есть не то, чтобы настоящие спиноотворачивания, а те, которые искони господствовали в лакейских. Шушукают и хихикают, пока барина нет, а вошел барин — вдруг молчание, все смешались и глупо краснеют: мы-дескать только что сию минуту тебя обгладывали.

Весь ваш

М. Салтыков.

Не поедете ли Вы как-нибудь в Москву? Вы меня истинно облагодетельствовали бы, если бы заехали в Тверь. Есть одно обстоятельство, которое мне хотелось бы передать Вам, обстоятельство очень важное, но которое не желаю передать бумаге.

Тверь. 3 декабря.

126

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[Тверь. 25 декабря 1861 г.]

Посылаю Вам, уважаемый Николай Алексеевич, в 3-х пакетах, корректуру ‘К читателю’ с сделанными как в самой корректуре, так и на особых листах изменениями. Надеюсь, что цензор пропустит, если же и затем не пропустит, то лучше совсем не печатать, потому что выйдет бессмыслица. Я писал к Вам не раз и предлагал некоторые вопросы, но ответа от Вас нет.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Тверь. 25 декабря.

127

В контору ‘СОВРЕМЕННИКА’

в Петербург.

[3 января 1862 г. Тверь.]

Имею честь покорнейше просить контору ‘Современника’ высылать мне в настоящем году этот журнал в Тверь, по прежнему адресу, впредь до особого уведомления, поставив цену журнала и пересылки мне на счет.

Вместе с тем, покорнейше прошу контору уведомить меня, будет ли помещена в январской книжке ‘Современника’ статья моя ‘К читателю’ в том виде, как она мною исправлена.

М. Салтыков.

Тверь. 3 января 186[2] года.

128

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[21 февраля 1862 т. Тверь.]

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, еще две статьи, которые я просил бы Вас напечатать в мартовской книжке, разумеется, если это возможно. До святой я пробуду в Твери, следовательно просил бы Вас цензорские корректуры прислать мне туда. Позвольте мне еще одну просьбу: нельзя ли прислать мне с Европеусом 1000 р. По моему счету, с непечатанием ‘К читателю’, за редакцией будет 330 р., а так как я теперь высылаю Вам материалу около 3-х листов, то с высылкою просимой мной суммы, за мною будет весьма небольшой долг, который я и потщусь заработать.

Весь Ваш

М. Салтыков.

21 февраля.

129

Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ

в Петербург.

Тверь. 30 марта [1862 г.].

Милостивый Государь

Федор Михайлович.

По обещанию, имею честь послать Вам две драматические сцены, которые просил бы Вас, если найдете это возможным, напечатать в апрельской книжке журнала ‘Время’. Что касается до гонорария, то прошу Вас определить его самим, не стесняясь ничем. Вы бы весьма меня одолжили, если б прислали мне на просмотр цензорские корректуры. До 17 апреля я пробуду еще в Твери, а потом переберусь в Москву, и в то время сообщу Вам свой адрес.

Примите уверение в совершенной преданности

искренно Вас уважающего

М. Салтыкова.

130

H. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

в Петербург.

[14 апреля 1862 г. Тверь.]

Милостивый Государь

Николай Гаврилович.

Вероятно, Вам известно, что я вместе с Унковским и Головачевым задумал издавать с будущего года в Москве журнал, который будет выходить два раза в месяц. Независимо от оффициальной программы, уже поданной в московский цензурный комитет, мы предполагаем с августа приступить к печатанию объявления, в котором с большою ясностью выразится как цель издания журнала, так и самое направление его. Препровождая при сем проэкт этого объявления, мы просим Вас сообщить нам Ваше искреннее мнение об нем и не оставить нас Вашими советами. Глубоко ценя и уважая Вашу честную общественную деятельность, мы заранее можем ручаться, что замечания Ваши будут приняты нами с величайшею благодарностью. Не думайте, прошу Вас, чтобы я писал это письмо лишь от своего имени: А. И. Европеус может удостоверить Вас в противном, но дело в том, что я и будущие мои соредакторы покуда рассеяны в разных местах по лицу России. Если Вы найдете свободную минуту, чтоб удовлетворить нашей покорнейшей просьбе, то письмо Ваше прошу адресовать на имя Плещеева, для передачи мне, так как я на будущей неделе уезжаю из Твери в деревню и не могу еще положительно определить свой адрес. Впрочем, до 19 числа еще пробуду в Твери.

Вместе с тем позвольте нам заявить надежду, что, хотя по отношениям своим к ‘Современнику’ Вы и не можете принять деятельного участия в нашем журнале, но не откажете нам в сотрудничестве, которое для нас особенно важно, как доказательство Вашей симпатии к задуманному нами делу.

Теперь позвольте мне обратиться к Вам с просьбой, лично до меня относящейся. Н. А. Некрасов, с которым я виделся в Москве, сообщил мне, что редакция ‘Современника’ предполагает находящиеся в ее распоряжении три моих рассказа разделить на два номера, т. е. напечатать их в апрельской и майской книжках. По словам Некрасова, это сделано в том внимании, что рассказы займут много места. Но я убежден, что все рассказы, вместе взятые, не займут более 3 1/2 печатных листов, и если это только возможно, то просил бы Вас убедительнейше пустить их все в апрельской книжке. Это для меня необходимо по многим соображениям, которые я объяснил лично Н. А. Некрасову. Но каково бы ни было решение Ваше по этому предмету, во всяком случае прошу Вашего распоряжения насчет высылки ко мне цензорских корректур: или в Тверь, если они уже готовы, или на имя Плещеева, если они будут готовы не раньше 19 числа. Я возвращу их с первой почтой. Еще одна просьба: так как я уезжаю из Твери, то нельзя ли прекратить высылку ‘Современника’ на мое имя, а вместо того прислать мне билет на получение журнала из Московской конторы.

С истинным почтением и с совершенной преданностью имею честь быть Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою

М. Салтыков.

14 апреля 1862 г. Тверь.

131

Б. И. УТИНУ

в Петербург.

[28 апреля 1862 г. Москва.]

Милостивый Государь

Борис Исакович!

В последнее свидание наше, Вы сказали мне, что не прочь были бы принять материальное участие в предположенном мною и гг. Унковским и Головачевым журнале, с тем, чтобы Вам предоставлена была редакция политического обозрения, и с тем, чтобы Вам можно было продолжать жить в Петербурге. Это желание Ваше я передал моим сотоварищам, которые с величайшею охотою принимают Ваше обязательное предложение и просят меня заявить Вам, что пребывание Ваше в Петербурге не может иметь никакого влияния на тот отдел, который Вы берете в свое распоряжение, тем более, что все мы в этом случае вполне Вам доверяем. Было бы желательно также, чтобы Вы приняли на себя критический обзор русских и иностранных сочинений, а также журнальных статей по тем отраслям наук, которые Вы найдете более для себя близкими, а также чтение присылаемых в журнал статей по тем же предметам. Материальное участие каждого из нас заключается в том, что мы вносим в общую кассу по 5 т. р. и обязуемся деньги эти доставить в половинном количестве к сентябрю, а другую половину к январю будущего 1863 года. Если Вы найдете для себя удобным такое же участие, то мы будем этому очень рады. Прибыли от журнала мы предполагаем делить так: прежде всего 6% на капитал до тех пор, пока он не будет возвращен, а остальное по мере участия и работ каждого из соредакторов.

Прошение о разрешении журнала нами уже подано и в понедельник пошло из Моск[овского] ценз[урного] комитета к министру нар[одного] просвещения. Не будете ли Вы так добры справиться о положении этого дела и, если возможно, ускорить разрешением его.

Посылаю Вам программу журнала, не ту, которая подана нами в ценз[урный] ком[итет], а ту, которую мы предполагаем печатать при открытии подписки. Просим Ваших замечаний на нашу программу. Во всяком случае ожидаю Вашего ответа, который и прошу Вас адресовать так: Алексею Николаевичу Плещееву, на Плющиху, в доме Дараган, с передачею такому-то.

Примите уверение в совершенной преданности

уважающего Вас

М. Салтыкова.

NB. Журнал будет издаваться 2 раза в месяц. Цена —12 р. за экземпляр с пересылкою.

Москва. 28 апреля.

132

Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

в Петербург.

[29 апреля 1862 г. Москва.]

Милостивый Государь

Николай Гаврилович.

Возвращая корректуры, прошу Вас извинить меня, что так долго продержал их: дело в том, что я был в деревне в то время, как [они] мне были присланы. Мне кажется, что Вы придаете ‘Каплунам’ смысл, которого они не имеют. Тут дело совсем не об уступках, а тем менее об уступках в сфере убеждений, а о необходимости действовать всеми возможными средствами, действовать настолько, насколько каждому отдельному лицу позволяют его силы и средства. Эту же самую мысль я провел в имеющейся у Вас программе предполагаемого нами журнала. По моему мнению, главное теперь — единство действия и дисциплина. Если будет существовать эта последняя, то, само собой разумеется, устранится возможность множества ошибок.

Впрочем, я желаемые исправления сделал.

Очень жаль, что Вы не прислали мне цензорскую корректуру, ибо я не надеюсь, чтоб цензор пропустил все в том виде, как оно написано.

Соболезную также о пропаже одной моей статейки. Если она сыщется, то потрудитесь напечатать ее вместе с прочими первым номером. Эта статейка не более полулиста займет, и печатать ее особо не стоит. Если же она не найдется ко времени, то не печатайте совсем, я тисну ее где-нибудь в газетке.

Сделайте одолжение, прикажите выслать мне несколько оттисков прилагаемых статей и несколько оттисков ‘К читателю’.

С истинным уважением имею честь быть

покорнейшим Вашим слугой

М. Салтыков.

Москва. 29 апреля.

133

Б. И. УТИНУ

в Петербург.

Москва. 16 мая [1862 г.].

Извините, пожалуйста, многоуважаемый Борис Исакович, что так долго не отвечал на письмо Ваше. Дело в том, что я все время был в деревне, и письма Ваши получил только на днях. Отказ в разрешении издавать журнал мы уже получили через Цензурный комитет, и нет нужды Вам пересказывать, какое горестное впечатление произвело на всех нас сие отвратительное происшествие. Следует полагать, что причина отказа есть только маска, под которою неискусно скрыто нежелание отдать журнал именно нам. Теперь представляется два пути приблизиться к журнальному ремеслу: взять или ‘Московский вестник’ или ‘Век’. Насчет ‘Московского вестника’ мы уже входили в переговоры с его владельцем, неким г. Козловым. Он отдан был на подержание (‘Русской речи’, у которой до того не было политического обозрения). Программа Моск[овского] вестн[ика] очень обширная, а уступает его владелец весьма выгодно, т. е. соглашается ничего не брать, покуда журнал не будет приносить чистого дохода, а впоследствии, когда будет чистый доход, то выговаривает себе из него 10%. Теперь дело состоит в том, чтобы от г. Феоктистова, последнего редактора ‘Моск[овского] вестн[ика]’, получить согласие, в виде общего прошения со мною (Ст. Сов. М. Евгр. Салтыков) и Головачевым (Кол. Регистратор Аполлон Филиппович), которым бы он передавал нам редакторство ‘Моск[овского] вестн[ика]’. Если он согласен, то пусть пришлет подписанное им прошение на имя Плещеева или Козлова, а мы его здесь подпишем. Не можете ли Вы взять на себя труд уговорить его сделать это? А затем мы уже от себя будем просить, чтобы из еженедельной газеты сделать журнал, выходящий два раза в месяц. ‘Моск[овский] вестн[ик]’ не прекращен, а только временно приостановлен, следовательно наивно думать, чтоб и в этой просьбе отказали. На всякий случай, не можете ли Вы подхлопотать об этом у тех, от которых это дело зависит. Что касается до ‘Века’, то об этом Унковский уже писал к Елисееву и спрашивал, на каких условиях журнал этот будет уступлен. Так как письмо послано только вчера, то Вы весьма бы обязали нас, если б вошли с г. Елисеевым в личное сношение по этому предмету.

Замечания Ваши на программу будут приняты к соображению, когда нам будет разрешен журнал. Вообще ее во многом надо будет изменить. Не будете ли Вы так добры уведомить меня, когда возвратитесь из-за границы. Перед печатанием объявления не худо бы нам собраться всем вместе и обсудить это дело. Думаю, впрочем, что существенного разномыслия не встретится. Извините, пожалуйста, что затрудняю Вас делом, которое, быть может, и результата никакого иметь не будет. На отказ в разрешении нам журнала мы на днях принесем в Сенат жалобу. Укажем на разрешение ‘Голоса’ и ‘Современного слова’.

Прощайте, будьте здоровы, крепко жму вашу руку.

Преданный Вам

М. Салтыков.

Период ‘Современника’

Сентябрь 1862 — январь 1865

134

И. А. ПАНАЕВУ

[18 декабря 1862 г. Петербург.]

Вы весьма обязали бы меня, многоуважаемый Ипполит Александрович, если б прислали мне записку на имя Базунова (в Москву) о выдаче А. М. Унковскому 102 р. Взамен этой записки я вручу подателю ее наличные деньги в таком же количестве.

Весь ваш

М. Салтыков.

18 декабря.

135

Н. А. НЕКРАСОВУ

[После 20 декабря 1862 г. Петербург.]

Посылаю Вам рассказ, многоуважаемый Николай Алексеевич, но прошу Вас прочитайте его и прикажите печатать только в таком случае, если он не слишком уж слаб. В таком случае, я напишу еще рассказ, который на днях отдам в типографию, и можно будет напечатать все вместе с ‘Деревенскою тишью’ под общим названием: ‘Невинные рассказы’ (первою пойдет ‘Дерев[енская]тишь’). Разумеется, окончательно это может разъясниться только в пятницу, но все-таки набрать не мешает теперь же, тем более, что в типографии нет работы. Карнович так и не прислал мне ‘Мир[ового] Посредника’, сделайте одолжение, нельзя ли это устроить?

Ваш

М. Салтыков.

136

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

С.-Петербург. 22 декабря [1862 г.].

Многоуважаемый Евгений Иванович.

Позвольте мне еще раз прибегнуть к Вам с покорнейшею просьбой. Дело заключается в том, что мы подали с братом в Опекунский совет просьбу о разрешении нам продать из угличского нашего имения отдельную пустошь, не вошедшую в состав крестьянского надела села Заозерья с деревнями, с тем, чтобы при продаже этой не высчитать с нас долга Опекунскому совету, но перевести его вполне [?] на крестьянский надел.

По заведенному порядку, Опекунский совет отсылает нашу просьбу в Ярославское губернское присутствие с требованием, которого смысл заключается в том, достаточен ли земельный надел и обеспечивает ли он числящийся на имении казенный долг.

Дело в том, что, по желанию крестьян, на наше имение составлены две уставные грамоты, по одной — крестьяне взяли весьма незначительное количество земли, по другой — почти полное количество, но имение заложено в общем составе. Хотя я убежден, что даже и по тому имению, где крестьяне наделены малым количеством земли, следующая нам за него выкупная ссуда все-таки вполне обеспечивает казенный долг, но на всякий случай, если б могли встретиться какие-нибудь в этом деле недоумения, то нельзя ли принять во внимание обе грамоты в совокупности.

Сделайте одолжение, не оставьте этого дела без Вашего содействия и, если возможно, поторопите кого следует ответом Опек[унскому] совету.

Вы весьма бы обязали, уведомив меня о положении дела. Адрес мой: на Васильевском Острову, в 5-й линии, дом Шмита, или просто в редакцию ‘Современника’, которого я состою в настоящее время одним из редакторов.

Вновь прошу Вас извинить меня за беспокойство и верить полному уважению, с которым я имею честь быть

Преданный Вам

М. Салтыков.

137

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Суббота. 29 декабря 1862 г. Петербург.]

Был у Вас два раза, многоуважаемый Николай Алексеевич, и не мог застать дома. Посылал к Бекетову справиться об участи статьи Якушкина и получил от него в ответ записку Цеэ к Головнину и ответ Головнина на той же записке. Цеэ пишет: Препровождаю тебе статью Якушкина, из которой ты увидишь, что главная цель автора заключается в том, чтоб показать, что правительство действовало совсем глупо. Головнин отвечает: Полагаю, что пропустить можно статью, но следует из нее много вымарать, того, что ты назначил к исключению, мало: статью я отослал к вел[икому] кн[язю] Константину (т. е. не я, а Головнин).

На этом остановилось дело, и что будет дальше, когда возвратится статья, Бекетов этого мне не объяснил, и хотя я сегодня был у него, но он куда[то] уехал на похороны. Вам не мешало бы опять побывать у Цеэ, чтоб справиться, тем более, что, быть может, у него и корректуры нет. Если будете, то потрудитесь также похлопотать у Цеэ и за мою статью ‘Глуп[овское] распутство’, которая тоже у него киснет.

Но так как вообще нет надежды на скорый исход этих переговоров, то мой совет таков: начать печатание с статьи Берга и последнею печатать статью Жуковского. Таким образом, хотя сколько-нибудь будет успеха, а к 3-му числу, быть может, и подоспеет что-нибудь. Если Вы согласны, то не прикажете ли так и распорядиться. После статьи Берга можно бы печатать ‘Прометея’. Ваших стихов все еще нет в типографии. Для начала ‘Совр[еменного] Обозр[ения]’ я дал статью, которая должна быть сегодня набрана, да Пыпин дал статью, которую я также велел набирать скорее. Что прежде выйдет из цензуры, то и можно будет печатать.

Ко мне принес вчера Южаков много рассказов, но большинство их совершеннейшая ерунда. Просит по 75 р. за лист (так будто бы ему прежде платили), но я внушил ему, что вряд ли такая плата будет удобна. Я берусь эти рассказы исправить, если он согласится, а насчет цены пришлю его к Вам, но более 50 р. давать нельзя, по моему мнению.

Слепцов обещал привести ко мне завтра некоторого остроумца с материалами для ‘Свистка’, если материалы недурны, то можно и еще кое-что набрать: у Жемчужникова и у другого молодого человека, живущего в Москве, г. Буренина, который уже печатался в ‘Искре’.

Поэтому я не могу быть завтра у Вас, но был бы рад, если б вы поутру заехали.

Весь Ваш

М. Салтыков.

29 декабря. Суббота.

138

Н. А. НЕКРАСОВУ

[1862—1863 г. Петербург.]

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, изуродованную г. Бекетовым корректуру, посмотрите сами, что он сделал, и можно ли было ожидать, чтобы до такой степени могло дойти преследование самых невинных мыслей. Я завтра в час у Вас буду, если возможно уладить с Бекетовым, то потрудитесь.

Весь Ваш

М. Салтыков.

139

П. В. АННЕНКОВУ

[1863 г. Петербург.

Пользуясь Вашим обещанием, многоуважаемый Павел Васильевич, препровождаю при сем корректуры моей статьи. Очень желал бы знать Ваше мнение, а так как статья должна поступить безотлагательно к цензору, то весьма бы Вы обязали меня, если б сообщили мне Ваше мнение завтра.

Весь Ваш

М. Салтыков.

140

И. А. ПАНАЕВУ

8 февраля [1863 г.]. Петербург.

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

По прилагаемому при сем счету, засвидетельствованному Н. А. Некрасовым, следует мне получить с редакции денег 359 р., которые я просил бы Вас вручить подателю сего. С совершенным почтением имею честь быть

Ваш покорный слуга

М. Салтыков.

8 февраля.

В три раза мною в счет работ получено:
а) 150 р., б) 500 р. и в) 500 р.	1150 р. — к.
Заработано:
Редакционные за декабрь и январь	300 ‘ — ‘
‘Невинные рассказы’ по 100 р. за лист, 3 л.	300 ‘ — ‘
‘Наша общественная жизнь’ по 100 р. за лист, 1 1/4 л.	125 ‘ — ‘
О цензуре, 1 л. по 75 р.	75 ‘ — ‘
‘Известие из Полтавской губернии’ и ‘Драматурги-паразиты’, 2 1/8 л. по 75 р.	159 ‘ — ‘
Библиография, 2 1/4 л. по 75 р.	168 ‘ 50 ‘
‘Московские письма’ и ‘Петербургские театры’ 2 1/4 л.	169 ‘ — ‘
Итого	1296 р. 50 к.
Сверх того мною заплачено из собственных денег:
Г. Унковскому за статью ‘Новые основания судопроизводства’, 1 1/2 л. по 75 р.	112 р. 50 к.
Г. Плещееву вперед в расчет	100 ‘ — ‘
Итого	1509 р. — к.

141

A. H. ОСТРОВСКОМУ

в Москву.

С.-П[етер]бург. 14 марта [1863 г.].

Извините, уважаемый Александр Николаевич, что доселе не исполнил Вашего поручения. Был два раза у Чужбинского и насилу застал дома: Чужбинский говорит, что никак не может добиться от Кушелева положительного ответа, наконец, по совещанию со мною, Чужбинский вчера опять был у Кушелева, но не застал его дома и отправился к Благосветлову, которому Кушелев, вместе с журналом, передал все свои издания, а в том числе и Ваше. Благосветлов отвечал следующее: что 2 т[ысячи] р[ублей] обязан Кушелев выд[ать] Вам в то время, когда разойдутся первые 3 т[ысячи] экземпляров, но что эти первые 3 т[ысячи] экз[емпляров] еще не разошлись и он, Благосветлов, предоставляет Вам сделать в этом случае поверку. В записке, которую Вы мне передали, действительно есть нечто двусмысленное на этот счет, а именно сказано, что Кушелев имеет право продавать второе издание только по распродаже первого и заплатив Вам две тысячи. Мы с Чужбинский условились таким образом: завтра он опять поедет к Кушелеву, и если уже ничего из этого не выйдет, то в воскресенье я к нему поеду и постараюсь на чем-нибудь порешить дело. О последствиях во всяком случае уведомлю Вас не далее понедельника.

Пришлите нам что-нибудь хоть ко святой. Кланяйтесь Горбунову и скажите ему, что совестно так обманывать: обещал на первой еще неделе дать рассказ, да и до сих пор ничего не дал.

Прощайте, будьте здоровы.

Весь Ваш

М. Салтыков.

142

И. А. ПАНАЕВУ

[16 марта 1863 г. Петербург.]

Препровождаю, на обороте сего, счет следующим мне деньгам за работы в 3-м No ‘Современника’. Если Вы, многоуважаемый Ипполит Александрович, найдете этот счет верным, то я покорнейше просил бы следующие по нему деньги вручить подателю для передачи мне.

Прошу Вас верить искренней преданности уважающего Вас

М. Салтыкова.

16 марта 1863 г.

‘После обеда в гостях’	11 стр.
‘Несколько полемических предположений’	9 ‘
‘Московское письмо’	12 ‘
‘Анафема’ (библиография)	2 ‘
Дополнение к ‘Известию из Полт[авской] губ[ернии]’	1 ‘
‘Наша общественная жизнь’	27 ‘
	62 стр.
Всего следует, рассчитывая по 100 р. за лист	387 р. 50 к.
Да редакционных за февраль	150 ‘ — ‘
Итого	537 р. 50 к.
Заплачено мною собственных денег:
Г. Буренину за 3 стихотворения	45 р. — к.
Г. Бергу (отдано Плещееву в счет романа ‘Закоулок’)	55 р. — ‘
Г. Мазуренко в счет ‘Записок Хуторянина’	50 р. — ‘
Итого	150 р. — к.
А всего следует мне из конторы получить	687 р. 50 к.
Из этого числа 200 р. на погашение забранных мною вперед 1.000 р.
Остается получить	487 р. 50 к.
Остается за мной в долгу	800 р. — ‘
По счету 487 р. 50 к. получил	М. Салтыков.

143

А. Н. ОСТРОВСКОМУ

в Москву.

[16 марта 1863 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Александр Николаевич.

Сегодня, наконец, я добился удовольствия лицезреть Кушелева, но, к сожалению, не могу сказать Вам ничего утешительного. Он, положительно, упирается, что обязан заплатить Вам лишь тогда, когда разойдутся первые 3 т[ысячи] экземпляров Ваших сочинений, и когда я сказал ему, что, очень вероятно, Вы будете отстаивать свое право законным путем, то он мне отвечал, что если он в чем-нибудь убежден, то это все равно, к каким бы путям против него ни прибегали. Тем не менее, однако ж, в заключение сказал, что он на днях соберет все справки по этому делу и сообразит его окончательно, если, он найдет себя в положении сомнительном, то немедленно заплатит деньги. В пятницу на этой неделе обещал прислать решительный ответ, по получении которого уведомлю Вас немедленно.

Уважающий Вас

16 марта 1863 г. М. Салтыков.

144

A. H. ОСТРОВСКОМУ

в Москву.

[2 апреля 1863 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Александр Николаевич.

Очень жалею, что не имею ничего утешительного сказать Вам по Вашему делу с Кушелевым. Этот господин дал мне слово прислать окончательный ответ еще в страстную пятницу, но вот уже и христос воскрес, а я никакого ответа не получаю. Из этого я усматриваю, что он платить деньги Вам не желает. Условие Ваше у меня в сохранности, но так как Вы писали мне, что на Фоминой будете в Петербурге, то я и надеюсь вручить Вам этот документ лично.

Весь Ваш

М. Салтыков.

2 апреля.

145

И. А. ПАНАЕВУ

26 апреля [1863 г. Петербург.].

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

По прилагаемому счету следует мне получить из конторы для меня и для удовлетворения гг. Унковского и Буренина 656 р. за вычетом 200 р. для погашения моего долга ‘Современнику’. А потому не будете ли Вы так добры в счет этих денег выслать мне 275 р., а на остальные 381 р. прислать на имя московского Базунова записку, чтоб удовлетворил ими г. Унковского, с которым я имею счета и который может удовлетворить и Буренина.

Не будете ли Вы также так добры послать мне счет должных Плещеевым денег, включив в него и 50 р., числящихся в прилагаемом счете. Не лишним считаю при этом присовокупить, что Плещеевым в настоящем году помещено в ‘Современнике’ 6 стихотворений на сумму 90 р.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Должен редакции	800 р.
Следует за работы по апрельской кн[ижке]:
Редакционных за март	150 р.
Дано Плещееву (известно Н[иколаю] Ал[ексеевичу]), которые и следует записать ему в счет	50 р.
Библиография, 21 стр.
‘Общественная жизнь’, 28 стр.
Свисток.
‘Цензор впопыхах’, 7 стр.
‘Анекдот об Юркевиче’, 6 стр. (за остальные 8 стр. следует получить Антоновичу).
‘Секретное занятие’, 3 стр.
Стихов, 5 стр.
‘Литературные будочники и сопелковцы’, 4 стр.
‘Заключение’, 2 стр.
А всего за 76 стр. или 4 3/4 л.	475 р.
Всего	675 р.
Г. Буренину за стихи в ‘Свисток’ по условию с Н. А. Некрасовым	50 р.
Г. Унковскому за статью 28 стр. по 75 р.	131 р.
Итого	856 р.
За вычетом 200 р. для погашения долга следует получить	656 р.
Остается за мной в долгу	600 р.
По сему счету получил 656 р.	М. Салтыков.

146

И. А. ПАНАЕВУ

[11 мая 1863 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Сегодня в 6 часов я уезжаю в Москву, а потому весьма нуждаюсь в деньгах. Хотя ‘Современник’ за май еще не вышел, но так как статья, мною написанная для этой книжки, уже набрана и пропущена цензурой, то я просил бы Вас удовлетворить меня теперь по прилагаемому счету, который Вы впоследствии, по выходе книжки, можете проверить. Вместе с тем, я просил бы Вас в счет моего долга удержать на этот раз не 200, а 150 р., так как мне очень нужны деньги. Останется за мной 450 р., которые Вы и пополните из следующих мне редакционных денег за май, июнь и июль.

Еще одна просьба: нет ли у Вас Красных книжек Некрасова 1-й и 2-й, если есть, то пришлите мне по 30 экземпляров каждой, с вычетом следующих денег из 250 р.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть

Вашим покорным слугой

М. Салтыков.

11 мая 1863 г.

Должен редакции	600 р.
Следует за No 5-й получить:
Редакционных за апрель	150 р.
За статью ‘Наша общественная жизнь’, 2 1/2 листа	250 р.
Итого	400 р.
А за уплатой 150 р. в счет долга	250 р.
За сим за мной в долгу	450 р.
По сему счету от Звонарева 250 р. получил
М. Салтыков.

147

А. Н. ОСТРОВСКОМУ

в Москву.

[Петербург. 15 сентября 1863 г.]

Милостивый Государь

Александр Николаевич.

Проезжая в прошедшую среду через Москву, я намеревался быть у Вас, но Плещеев сказал мне, что Вы отправились из Москвы куда-то удить рыбу. Между тем, у меня была до Вас всепокорнейшая просьба: не имеете ли Вы чего-нибудь написанного для ‘Современника’, который уж так давно не давал читателям ничего хорошего по части беллетристики, что даже становится совестно. В настоящую именно минуту журнал наш находится в величайшем затруднении, и Вы, конечно, сделали бы большое для него одолжение, оказав ему помощь своею пьесой. Если у Вас есть что-нибудь готовое, то не будете ли так добры выслать в возможно непродолжительном времени, адресуя посылку в редакцию ‘Соврем[енника]’, так чтобы мы могли поместить Вашу вещь в сентябрьской книжке. Вы весьма бы также обязали меня, если б дали мне ответ на мою настоящую просьбу по тому же адресу.

В ожидании Вашего ответа, с совершенным почтением и преданностью имею честь быть

Вашим,

милостивый государь,

покорнейшим слугою

М. Салтыков.

С. П[етер]бург. 15 сентября 1863 г.

148

Я. П. ПОЛОНСКОМУ

[20 сентября 1863 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Яков Петрович!

Позвольте мне напомнить Вам обещание Ваше относительно повести, которой доставление выручило бы ‘Современник’ из большого затруднения.

Еще одна просьба: из Ваших слов я заключаю, что Якушкин бывает у Вас довольно часто: между тем у меня случился с ним следующий довольно скверный анекдот. Давеча он приходил в редакцию ‘Современника’, но несколько более, нежели в своем виде, и наговорил мне, что был у меня и оставил мне пакет с статьею. Возвратившись домой, я никакого пакета не нашел, а так как адрес Якушкина мне совершенно неизвестен, то покорнейшая моя просьба заключается в том, чтобы сообщить Якушкину при случае, что пакета никакого у меня нет.

Если Вы будете так обязательны, что доставите Вашу повесть, то не признаете ли возможным доставить прямо ко мне: в Знаменскую гостиницу, No 11, если меня и моего человека не будет дома, то можно оставить нумерному.

С совершенным уважением имею честь быть Ваш покорнейший слуга

М. Салтыков.

20 сентября. Петербург.

149

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Москву.

[5 октября 1864 г. Витенево.]

Скажите, куда Вы пропали, любезнейший Николай Алексеевич. Островский пьесу для ‘Совре[менника]’ написал, на днях ее дают в Московском театре, я было ему говорил, чтоб послал ее в редакцию, но он, видно, никому, кроме Вас, отдать не хочет. ‘Заметку’ мою в август[овской] книжке не напечатали, и я получил от Пыпина (уже после выхода книжки) письмо, в котором он пишет, что находит мою заметку слишком серьезною (?). Ну, да чорт с ними, а дело в том, что мне совершенно необходимо видеться с Вами и поговорить обстоятельнее. Ибо тут идет дело об том, могу ли угодить на вкус гг. Пыпина и Антоновича. Я послал на днях мою хронику, с просьбой уважить меня, напечатать без перемен. Что будет — не знаю. Когда я поступал в редакцию, Вы говорили, что необходимо придать журналу жизни, и так как это совершенно совпадало с моими намерениями, то я и отнесся к делу сочувственно. Надо же дать мне возможность вести это дело.

Я в деревне решительно ничего не могу делать, маленькие дела решительно отвлекают меня. Поэтому мне желательно бы ехать в П[етер]б[ург], и я жду только Вашего приезда, чтобы решиться. Убедительно Вас прошу заехать ко мне в деревню, хотя переночевать, ибо я не знаю, успею ли я вовремя приехать в Москву по Вашему приглашению.

Весь Ваш

М. Салтыков.

5 октября. Витенево.

Поворот ко мне с Пушкинской станции.

150

И. А. ПАНАЕВУ

[16 октября 1863 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Сделайте одолжение, пришлите мне с сим подателем деньги по прилагаемому счету. В числе их я желал бы получить расписку на имя московского Базунова, чтоб он выдал 200 р. А. М. Унковскому, которые я ему должен. Если Вы стесняетесь выслать мне всю сумму, то вышлите по крайней мере 300 р. и расписку на Базунова.

Весь Ваш

М. Салтыков.

16 октября 1863 г.

По прежнему счету контора мне должна	309 р.
В сентябрьской книжке напечатано:
‘Прощаюсь, ангел мой, с тобою’	19 стр.
Разборы Кохановской и Фета	20 стр.
‘Наша обществ[енная] жизнь’	21 стр.
Итого	60 стр.
За 60 страниц следует	375 р.
Редакционных за сентябрь	150 р.
А всего следует	834 р.

151

Я. П. ПОЛОНСКОМУ

[19 октября 1863 г. Петербург.]

Милостивый государь Яков Петрович.

Позвольте просить Вас от себя и от имени Никол[ая] Ал[ексеевича] Некрасова разрешить поставить Ваше имя под повестью, печатаемою в настоящее время в ‘Современнике’. Для журнала это важно, потому что имена авторов известных имеют свой авторитет для публики.

Весь Ваш

М. Салтыков.

19 октября 1863 г.

Потрудитесь прислать Ваш ответ с сим посланным, на имя метранпажа типографии.

152

И. А. ПАНАЕВУ

30 октября [1863 г. Петербург.].

Сделайте одолжение, многоуважаемый Ипполит Александрович, пришлите мне 100 руб. в счет должных мне редакцией денег. Крайне необходимо, потому что наступает 1-е число, а с ним и неизбежные рассчеты.

Весь Ваш

М. Салтыков.

153

И. Ф. ГОРБУНОВУ

в Москву.

[Конец октября 1863 г. Петербург.]

Помня Ваше обещание, многоуважаемый Иван Федорович, доставить для ‘Современника’ рассказ, я обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой: не найдете ли возможным прислать нам этот рассказ для ноябрьской книжки, которая скоро начнет уже печататься. Если бы Вы доставили к 1-му числу ноября, то весьма бы обязали преданного Вам

М. Салтыкова.

Жительство имею близь Алекс[андринского] театра, дом Афанасьева.

154

И. А. ПАНАЕВУ

9 ноября [1863 г. Петербург.].

Сделайте одолжение, многоуважаемый Ипполит Александрович, пришлите мне вперед до рассчета 150 руб., ибо имею самую великую крайность в деньгах.

Весь Ваш

М. Салтыков.

155

П. В. АННЕНКОВУ

[Середина ноября 1863 г. Петербург.]

Давеча, бывши у Вас, я говорил Вам, уважаемый Павел Васильевич, о новом рассказе, написанном мною. Не хотите ли прочесть его? Быть может, он Вас позабавит. Когда прочтете, возвратите.

Весь Ваш

М. Салтыков.

156

И. А. ПАНАЕВУ

16 ноября [1863 г. Петербург].

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Имею, по истине, величайшую крайность в деньгах, а потому покорнейше просил бы Вас, если возможно, прислать мне со Звонаревым следующее по прилагаемому счету.

Весь Ваш

М. Салтыков.

За редакцией оставалось	84 р. — к.
Редакционных за октябрь	150 р. — к.
За 10 стр. в библиографии (последние 3 статьи).	62 р. 50 к.
Итого	296 р. 50 к.

157

П. В. АННЕНКОВУ

[19 ноября 1863 г. Петербург.]

Оказывается, что завтра ‘Сомнамбула’, почтеннейший Павел Васильевич. Нельзя ли ехать, хотя бы и в бенуар, если невозможно достать во 2-м ярусе? Прочитали ли Вы мой рассказ? Если прочитали, то возвратите и скажите Ваше мнение. Каков-то роман Леонтьева, которым Вы имеете насладиться сего числа, совместно с Галаховым и Страховым? Скажите, пожалуйста.

Ваш

М. Салтыков.

19 ноября.

158

И. А. ПАНАЕВУ

[Ноябрь 1863 г. Петербург.]

Будьте так добры, многоуважаемый Ипполит Александрович, пришлите мне деньги по прилагаемому счету в понедельник или во вторник.

Весь Ваш

М. Салтыков.

За мною было	200 р.
Следует получить по выходе ноябрь[ской] книжки:
Редакционные за ноябрь	150 р.
Полистной платы за статьи:
‘Современное движение в расколе’	5 1/2 стр.
‘Петербургские театры’	16 1/2 стр.
‘Наша общественная] жизнь’	26 стр.
	48 стр.
Всего 3 листа	300 р.
Итого	450 р.
Следовательно за вычетом долга следует получить	250 р.
250 р. через Гусева получил	М. Салтыков.

159

И. А. ПАНАЕВУ

[11 января 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Будьте так добры прислать мне расчет мой по декабрьской книжке. Мне следует редакционных за декабрь 150 р. и за статьи от 197 по 253 стр., а всего без пробелов за 55 стр. 347 р. 75 к., всего же мне следует 493 р. 75 к.

Сверх того, следует послать г. Дружинину в Лугу остальные деньги за рассказ его ‘Люба’ в 38 1/2 стр. Всего за этот рассказ следует ему 120 р. 30 к., в то число ему уже послано 50 р. и послан экземпляр ‘Соврем[енника]’ 16 р. 50 к., следовательно нужно бы дослать 53 р. 80 к., но из них Вы потрудитесь удержать 16 р. 50 к. и запишите его пренумерантом на ‘Современник’ 1864 года, а остальные 37 р. 30 к. пошлите в Лугу.

Будьте так добры, уведомьте меня, могу ли я надеяться, что 30 января Вы мне дадите полномочие получить в Москве от Базунова 1.500 р. Повторяю, что я возвращу Вам 500 р. 15 февраля, 750 р. 1 марта, 250 р. в апреле.

Ваш

М. Салтыков.

11 января.

160

И. А. ПАНАЕВУ

[25 января 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Будьте так добры, пришлите мне обещанное переводное письмо на получение от Базунова (в Москве) 1500 р. Если можно, то завтра, т. е. в воскресенье.

С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Ваш

покорнейший слуга

М. Салтыков.

25 января.

161

П. В. АННЕНКОВУ

[11 февраля 1864 г. Петербург.]

У меня в четверг вечером обещался быть Тургенев, многоуважаемый Павел Васильевич, а потому не будете ли и Вы так добры посетить мою хижину, вместе с Глафирой Александровной, которую жена усерднейше о том просит. Если бы Вам почему-либо было нельзя, то прошу Вас дать знать.

Весь Ваш

М. Салтыков.

11 февраля.

162

И. А. ПАНАЕВУ

[12 февраля 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Мне следует получить за январскую книжку следующее количество денег: редакционных 150 р., за рассказ 23 стр., за ‘Обществ[енную] жизнь’ 31 стр., за библиографию, с 79 по 86 стр., за 7 стр., а всего за 61 стр. 381 р. 25 к., итого 531 р. 25 к. Из этого числа прошу Вас вычесть: 100 руб., так как я в Москве взял у Базунова сверх 1500 р. еще 100 р., и 33 р. за 2 экз. ‘Современ[ника]’. Остальные 398 р. 25 к. прошу Вас прислать мне, если возможно, в пятницу в редакцию, где я буду около 1 ч. по полудни.

Весь Ваш

М. Салтыков.

12 февраля.

163

И. А. ПАНАЕВУ

[17 марта 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

За февральскую книжку ‘Современника’ мне следует получить: Редакционных за февраль ….150 р.

За статьи: в библиографии стр. 260—271 и стр. 289—290, всего за 12 стр., ‘Наша обществ[енная] жизнь’ 35 стр., а всего за 47 стр. 293 р. 75 к. Деньги эти, 443 р. 75 к., прошу Вас мне не присылать, а почесть их в счет моего долга конторе (1.500 р., взятых у Базунова). Остальное количество долга я надеюсь пополнить в скором времени. Прошу Вас также прислать мне расписку в получении от меня уплаты в счет долга.

Весь Ваш

М. Салтыков.

17 марта 1864 г.

164

И. А. ПАНАЕВУ

[13 апреля 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

За мартовскую книжку мне следует получить:

Редакционных	150 р.
За статью ‘На заре ты ее не буди’ 35 стр. ‘Наша общественная жизнь’ 36 стр.	71 стр.	443 р. 75 к.
Всего	593 р. 75 к.

Деньги эти почислите в счет моего долга конторе полным количеством, а так как мною уже уплачено в этот счет 443 р. 75 к., то убедительнейше прошу Вас прислать мне на них расписку в получении от меня 1037 р. 50 к., так как мне это необходимо для моих счетов. Вместе с тем мне было бы необходимо послать в Москву 100 р., то если у Базунова есть деньги ‘Современника’, пришлите мне записку на выдачу этой суммы г. Унковскому, а я выдам подателю, для вручения Вам, сто р. наличными.

Весь Ваш

М. Салтыков.

13 апреля.

165

И. А. ПАНАЕВУ

[После 13 апреля 1864 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Ипполит Александрович.

Вновь позволяю себе убедительнейше просить Вас о присылке мне расписки в получении от меня 1037 р. 50 к. в уплату моего долга, а также расписки на получение от Базунова в Москве 100 р. взамен тех, которые я выдам подателю наличными деньгами. Если б возможно было Вам прислать все это сегодня вечером, я был бы весьма Вам обязан, ибо успел бы тогда завтра отправить расписку в Москву.

Весь Ваш

М. Салтыков.

166

В КОНТОРУ ‘СОВРЕМЕННИКА’

[Май—июнь 1864 г. Петербург.]

Долгу редакции с выходом мартовской книжки	462 р.
Следует получить:
Редакторских за апрель и май	300 р.
За статьи в апрельской книжке в библиографии (страницы 255—261, 266—267) всего за 7 стр. и в майской кн[ижке] ‘Литературные мелочи’, 25 стр., и ‘Чужая вина’, 2 1/2 стр., всего за 34 1/2 стр.	215 р.
Всего	515 р.

Долг Левитова 50 p. M. E. Салтыков просит настоятельно редакцию принять на себя и выдать ему эти деньги.

Салт[ыков]

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ‘СОВРЕМЕННИКА’

[Н. А. НЕКРАСОВУ]

[Ноябрь—декабрь 1864 г. Петербург.]

Милостивый государь

Николай Алексеевич.

Оставляя Петербург, я могу на будущее время быть только сотрудником издаваемого Вами журнала, не принимая более участия в трудах по редакции.

Примите уверение и проч.

М. Салтыков.

168

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Витенево. 14 декабря [1864 г.].

Очень меня беспокоит, многоуважаемый Павел Васильевич, получили ли Вы мое письмо с справкой по Вашему делу, а также Ваши квитанции. Будьте так добры, уведомьте меня, собственно для моего спокойствия. Адресуйте в книжный магазин Базунова, для передачи мне. Я живу еще в деревне, дела мои до того гадки, что я собственно для того, чтобы не видать их, уезжаю в Пензу 2-го или 3-го буд[ущего] месяца. А как туда ехать противно — не можете себе представить. Прошу Вас засвидетельствовать мое и жены моей почтение многоуважаемой Глафире Александровне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

169

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

8 января [1865 г.]. Москва.

Сейчас еду в Пензу, многоуважаемый Павел Васильевич, и утруждаю Вас моим письмом единственно с тем, чтоб напомнить об Ал[ексее] Андр[иановиче] Головачеве. Здесь разнеслись слухи, что общий наш знакомый М. А. Языков оставляет службу по акцизу в Туле. Вероятно, на его место будет назначен его помощник, то нельзя ли похлопотать о Головачеве на место этого последнего? Вот моя просьба, и ею я заключаю мое письмо, ибо сию минуту отправляюсь на машину.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Щедрин в Пензе, Туле и Рязани

Январь 1865 — нюнь 1868

170

П. В. АННЕНКОВУ

в Петербург.

Пенза, 2 марта [1865 г.].

Тысячу раз прошу Вас извинить меня, многоуважаемейший Павел Васильевич, за мое молчание, которое делается в особенности непростительным после письма Вашего, полученного мною уже в Пензе. Очень сочувствую Вашему печальному положению относительно взятых Вами 5% билетов с выигрышами, но полагаю, что Вы едва ли не поспешили отделаться от них, слышно, что они продаются теперь с премией, а впоследствии, вероятно, будут продаваться еще дороже. Что касается до меня, то я весь погряз в служебной тине, которая оказывается более вязкою и засасывающею, нежели я предполагал. Гаже и беспорядочнее здешней казенной палаты невозможно себе представить, мало того, что она отнимает у меня все время, но, что всего хуже, я не имею ни малейшего повода заключить, чтоб труд мой принес какой-нибудь плод для меня в будущем, т. е. чтобы я когда-нибудь мог приобрести необходимый для меня досуг. И все это за 3 т[ысячи] р[ублей], которыми я поневоле дорожу, потому что милая моя родительница засеквестровала все доходы с моего имения и я решительно оставлен теперь на произвол судьбы и министерства финансов.

О Пензе могу сказать одно: не похвалю. Это до того пошлый отвратительный городишко, что мне делается тошно от одной мысли, что придется пробыть в нем долго. Губернатор здешний вот каков: происхождения из польской шляхты, попал на службу к кн[язю] Воронцову, был у него чем-то вроде метр-д’отеля и, имея значительный рост и атлетические формы, приглянулся княгине и удостоился разделять ее ложе. Вследствие сего, приобрел силу и у Воронцова, когда тот наместничал на Кавказе, и получал самые лакомые дела. Между прочим, на долю его выпало следствие о греке Посполитаки, известном откупщике, который не гнушался и приготовлением фальшивых денег. Уличив Посполитаки, как следует, Александровский (это губернатор-то и есть) предложил ему такую дилемму: или идти в Сибирь, или прекратить дело и отдать за него, Александровского, дочь с 6 милл[ионами] приданого. Выбран был последний путь, и вот теперь этот выходец — обладатель обольстительной гречанки (от которой теперь, впрочем, остались только кости и кожа) и баснословного богатства. Кроме того, Александровский приобрел 200 т. р. след[ующим] образом. Брат его служил адъютантом у Бебутова, который, как известно, не имеет бессребренничества в числе своих добродетелей. После какой-то победы он послал адъютанта своего в Петербург с известием и, пользуясь этим случаем, вручил ему 200 т[ысяч] р., прося пристроить их в ломбарт. Николай сделал Александровского флигель-адъютантом, и тот, исполнивши поручение своего владыки, возвращался во-свояси с ломбартными билетами на имя неизвестного. Но на одной из станций около Тифлиса встретился с каким-то проезжим, поссорился и получил пощечину. Должно быть, это сильно поразило новоиспеченного флигель-адъютанта, потому что он застрелился. Билеты перешли к брату, яко к наследнику, и хотя Бебутов писал к нему письма с усовещеваниями, но Александровский остался непоколебим.

Вот Вам глава Пензенской губернии, остальное на него похоже, если не хуже. У меня начинаются складываться Очерки города Брюхова, но не думаю, чтобы вышло удачно. Надобно, чтобы и в самой пошлости было что-нибудь человеческое, а тут, кроме навоза, ничего нет. И как плотно скучился этот навоз — просто любо. Ничем не разобьешь.

Прошу Вас засвидетельствовать почтение от меня и от жены добрейшей Вашей супруге.

Пожалуйста, не забывайте нас, бог даст, когда-нибудь и свидимся.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Что значат стихи Фета (‘Библ[иотека] для чтения’ No 2)

Храня плоды ты для свиней,

А красоту для человека???…

171

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Пенза. 8 апреля [1865 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, нечто для помещения в ‘Современнике’. Виноват, что замешкался, но, право, было совсем некогда. В августе к 15-му числу меня вызывает министерство в Петербург, где я и пробуду, по всем вероятиям, не менее как до половины сентября, а может быть, даже и до октября. В Петербург я, наверное, привезу повесть. Вероятно, также увижусь и с Вами. Сверх того, быть может, в бытность в Петербурге напишу я фельетон или два, ибо в Петербурге я работаю всегда как-то легче. Но все это, и в особенности фельетоны, должно пройти сквозь цензуру Вашей духовной консистории. Я и теперь иногда не прочь бы что-нибудь милое написать, да подумаешь-подумаешь и скажешь: чорт возьми да и совсем. Нехорошо писать даром. Кстати: не желаете ли, чтобы я написал хорошие и милые рецензии на романы: ‘Некуда’, ‘В путь-дорогу’ и ‘Марево’? Я напишу. Если желаете, то пришлите мне самые романы, кои хотя я и читал, но все-таки недурно иметь их под руками.

Удивляюсь, как Вы допускаете Антоновича так безрассчетно растрачивать Вашу собственность. Вот он уже подарил Благосветлову Ваш винокуренный завод — что же будет, если он в следующей книжке подарит Зайцеву Вашу Карабиху? А от него все может статься. Вы-то при чем останетесь? Что ж делать в сем случае? спросите Вы меня. Разумеется, ничего другого, как только молиться об укрощении антоновичевского духа. Составленную на сей предмет молитву я вместе с сим посылаю к Головачеву, на коем, как на секретаре, лежит обязанность приносить за всю редакцию прошения и благодарения.

И зачем Антонович так плодит? Вот, например, по поводу разъяснения Зайцеву ощущений и побуждений внешних и внутренних, стоило бы только сказать, что, по мнению Зайцева, то, что происходит на носу, принадлежит к области физиологии, а что происходит в носу, принадлежит к области психологии, или иначе, в носу начинается психология, а так как в носу как и в …. очень темно, то и т. д. Было бы понятнее.

Благодарю за книгу и за ‘Современник’, которым, однако ж, утешаюсь в весьма ограниченной степени.

Прощайте, право, когда-нибудь напишите мне, и между прочим будете ли в сентябре в П[етер]бурге. А впрочем, если и напишете, что будете — все-таки не будете. Таков у Вас нрав обманчивый.

М. Салтыков.

172

А. Н. ПЫПИНУ

в Петербург.

[18 апреля 1867 г. Тула.]

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Посылаю при сем справку по делу о выкупном объявлении г. Благовещенского, которому следует затем хлопотать уже в Гл[авном] вык[упном] учреждения. Более не пишу, потому что надеюсь видеть Вас в Петербурге, куда на днях собираюсь.

Искренно Вас уважающий

М. Салтыков.

Тула. 18 апреля.

173

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 19 ноября [1867 г.].

Вследствие письма Вашего, многоуважаемый Николай Алексеевич, посылаю Вам ‘Нового Нарцисса’, которого я значительно сократил и переделал. Я полагаю, что нет причин, которые могли бы воспрепятствовать печатанию этой статьи, ибо для всех ясно, в чем заключается делаемый мною упрек.

Пишу и еще статейку, которую через две недели пришлю непременно. Желал бы служить Вам большим, но не хватает силы. Нахожусь в большом унынии.

Весь Ваш

М. Салтыков.

174

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[26 ноября 1867 г. Рязань.]

Недели полторы тому назад послал я Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, один рассказ, теперь посылаю другой. После этого я получил от Вас телеграмму о том, что ‘Отеч[ественные] Записки’ переходят к Вам без участия Краевского, и искренно сожалел, что все это случилось месяцем позже. Желательно бы знать, на каких условиях и каким образом это случилось. Ответ я уже послал Вам в тот же день по телеграфу. Я просил Вас объявить меня в качестве сотрудника потому собственно, что из Вашей телеграммы не мог видеть, в чем заключается Ваше предложение. Рассказы мои, ежели признаете возможным, поместите, но при этом я желал бы, чтобы первым помещен был ‘Нарцисс’, а потом, спустя месяц или два, ‘Старый кот на покое’. Прочитайте этот последний и обсудите, можно ли печатать его безопасно. Хорошо было бы, ежели бы Вы дали прочесть кому-нибудь из членов Совета. Хотя я и не вижу в нем ничего особенного, но так напуган всеми бывшими со мной передрягами, что боюсь даже самой невинной шутки. Не хотите ли, чтоб я писал Вам что-нибудь кроме рассказов, периодически, и какие будут Ваши условия. До рождества я пришлю Вам еще что-нибудь, не спешу, потому что теперь идет дело не о сборнике, а о журнале, который будет притом выходить не один, а два раза в месяц, следовательно, нет надобности в очень скорой работе. Еще одна просьба: если Вы признаете мои рассказы удобными к помещению, то не можете ли одну половину следующего мне гонорария обращать на погашение должных мною 600 р., а другую высылать мне. Вы бы даже весьма обязали меня, если б впредь до расчета выслали теперь 200 р. Впрочем, я еще не знаю, по каким ценам Вы предполагаете меня рассчитывать, и ожидаю от Вас уведомления. Впрочем, я не сомневаюсь, что тут затруднений не может быть.

В ожидании от Вас скорого известия остаюсь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 26 ноября.

175

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань 6 декабря [1867 г.].

Вы просите [у] меня, многоуважаемый Николай Алексеевич, рассказ для 1-й книжки ‘Отеч[ественных] Записок’, но я уже два рассказа послал к Вам (оба страховыми письмами), один 15, другой 27 ноября — ужели Вы их не получили? Относительно губернаторских рассказов я думаю погодить, время не уйдет еще. За фельетон я примусь немедленно, как только получу от Вас достоверное известие, что журнал Вам разрешен. Я думаю, что, не объявляя об этом до сих пор, Вы много теряете. Во всяком случае прошу Вас не замедлить уведомлением меня так, чтобы я мог прислать фельетон ко времени. Уведомьте меня, получили ли Вы два рассказа моих? Один из них ‘Новый Нарцисс’, вам известный, несколько переделан, другой — новый, Вам неизвестный. Я хотел бы начать с первого.

Скажите, должен ли я прислать Вам рассказ о губернаторе с фаршированной головой. Я его распространю и дам еще более фантастический колорит. Но я тогда только желал бы его напечатать, если бы Валуев его пропустил.

Весь Ваш

М. Салтыков.

176

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 20 декабря [1867 г.].

Письмо Ваше, многоуважаемый Николай Алексеевич, было получено во время странствованья моего по губернии, откуда я возвратился только вчера вечером. Благодарю Вас за деньги — 200 р., которые я также получил. Вообще, сильно Вам обязан за высказываемое Вами теплое ко мне участие. Балет я непременно окончу и доставлю Вам к 1-му числу. Надо было его почти весь переделать. Фельетон тоже желал бы прислать к назначенному Вами сроку, но вряд ли успею. Думаю, что лучше отложить до 2-й книжки. Содержанием его будут размышления о легковесных деятелях. Вообще, я думаю, что я не сойдусь с другим Вашим фельетонистом.

Прощайте, желаю Вам всего лучшего и, преимущественно, успеха в предпринятом деле.

Весь Ваш

М. Салтыков.

177

А. М. УНКОВСКОМУ

в Петербург.

Рязань. 20 декабря [1867 г.].

Очень жаль, что Вы не получили письма моего, многоуважаемый Алексей Михайлович. В нем я просил Вас о следующем: когда-то Некрасов оказывал мне готовность ссудить меня деньгами (2500 р.) для уплаты Н. С. Ржевской, за 7%. 1-го февраля срок для уплаты денег Нат[алье] Серг[еевне], и мне ужас как хотелось бы покончить с этим делом, потому что она, кажется, начинает уже беспокоиться. Обращаться с этой просьбой к Некрасову лично — весьма неприятно, потому что рискуешь получить отказ. Вам же, как лицу не причастному в деле, принять в нем участие ничего не стоит. Я желал бы получить эти деньги под два векселя, на равную сумму каждый, один на год, а другой на два года. Процентов хорошо бы не более восьми. Если Некрасов будет согласен, то я к 1-му февраля приеду в Петербург, чтобы дать ему обязательство.

Очень прискорбно, что у Вас дома не совсем благополучно. От души желаю, чтобы Любовь Федоровна вышла из своего положения с честью.

Пожалуйста, напишите, что скажет Некрасов.

М. Салтыков.

178

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 25 декабря [1867 г.].

Посылаю, многоуважаемый Николай Алексеевич, вместе с сим страховым письмом программу балета. Сделайте одолжение, сообразите его построже и продержите сами корректуру, чтобы при верстании как-нибудь не наврали. Я предпослал балету предисловие, которое, надеюсь, не будет Вам противно. К будущей февральской книжке пришлю фельетон непременно.

Весь Ваш

М. Салтыков.

179

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

9 января [1868 г.]. Рязань.

Вместе с сим, страховым письмом посылаю к Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, фельетон под названием ‘Признаки жизни’. Есть слабая надежда, что еще поспею. Но, во всяком случае, прошу Вас предварительно рассмотреть его.

Я уже послал Вам балет — получили ли Вы его? По моему, предисловие вышло довольно удачно. В изложении второго акта прошу Вас сделать перемену: когда Гале предлагают корону, то слова бумажный колпак следует заменить словами балетный колпак. Хотя у меня и не было никакой задней мысли насчет короны вообще, но все-таки лучше, чтобы не было и повода к толкованиям.

К февральской книжке надеюсь прислать провинциальное письмо.

Я охотно взял бы на себя разбор книг, но не знаю, что разбирать. Подожду романов Стебницкого, Клюшникова и проч., обещанных ‘Литературного Библиотекой’. Впрочем, если бы Ваши нашли что-нибудь любопытное, то напишите.

Весь Ваш

М. Салтыков.

180

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 19 января [1868 г.].

Сердечно благодарю Вас, многоуважаемый Николай Алексеевич, за Ваше согласие ссудить меня 2500 рублями.

Я 28 января выеду отсюда и 31-го числа буду в Петербурге, потому что хотя для меня и тяжеловаты эти поездки, но ведь надо же совершить заемное обязательство. Я привезу Вам еще ‘Провинциальное письмо’, которое совсем уж готово и переписывается.

Весь Ваш

М. Салтыков.

181

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 27 января [1868 г.].

2-я часть фельетона дурно расположена, многоуважаемый Николай Алексеевич, а потому и неудовлетворительна. Сверх того, есть неполноты и неясности, все это я переделываю и привезу сам. 1-го числа я буду в Петербурге на 3 дня. Более остаться не могу.

Вновь душевно благодарю за Ваше участие.

Ваш

М. Салтыков.

182

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 18 февраля [1868 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, переделанный фельетон и прошу Вас, если можно, поместить его в апрельской книжке. Роман Решетникова постараюсь прочесть и выслать к 5-й неделе поста. Если Вы поместите в 3-й книжке балет, то прошу везде, где написано московские публицисты, ‘Москов[ские] Ведомости’ заменить словом русские публицисты. Рецензии не замедлю выслать. Попросил бы Вас прислать новые сочинения Стебницкого и Данилевского. Недавно объявлены в газетах.

Ваш

М. Салтыков.

183

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 4 марта [1868 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, еще ‘письмо из провинции’. Роман Решетникова получил и в скором времени возвращу. Не спешил, потому что Вам, кажется, нет особенной крайности. Вам послала повесть г-жа Хвощинская. Рецензии вышлю в конце месяца к апрельской книжке. Февральская книжка ‘Отеч[ественных] Записок’ пришла только сегодня. Недурно было бы устранить эту медленность.

Книги я получил все.

Весь Ваш

М. Салтыков.

184

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[21 марта 1868 г. Рязань].

Посылаю Вам, уважаемый Николай Алексеевич, разбор ‘Бродящих сил’. Извините, более не успел, не по недостатку времени, а оттого, что мною овладела страшная тоска. К майской книжке пришлю все остальное. Тут же, кстати, будет святая, и времени выйдет довольно. Отчего Вы не печатаете фельетон? Оттого ли, что он не хорош, или оттого, что печатать его не время теперь? Скажите, пожалуйста, прямо, ибо это необходимо для моих соображений. Я было собрался другой фельетон писать.

Мои ‘Письма из провинции’ весьма меня тревожат. Здешние историографы, кажется, собираются жаловаться, а так как тут все дело состоит в том, я ли писал эти письма или другой, и так как, в существе, письма никакого повода к преследованию подать не могут, то не согласится ли Слепцов или кто другой назвать себя отцом этого детища, в случае ежели будут любопытствующие узнать это. Впрочем, я оставляю это на Ваше усмотрение, потому что я теперь потерял всякую меру. Скоро, кажется, горькую буду пить. Так оно скверно.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 21 марта.

185

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 25 марта [1868 г.].

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

Отвечать ‘СПб[ургским] Вед[омостям]’ значило бы только раздувать глупейшую историю, которая, несомненно, упадет сама собою. Да и на что отвечать? На каком основании утвердиться? Основание это есть, но оно нецензурное. В этом-то вся и беда, что мы не можем высказывать всей своей мысли. Я намеревался писать о священных отечественных нужниках и о каплунах — статья эта могла бы быть косвенным ответом на вздорные нападки по поводу ‘Нарцисса’, но отложил это писание до напечатания первого посланного Вам фельетона. Теперь я вижу, что фельетон мой, по обстоятельствам, едва ли может быть напечатан, и на святой пришлю Вам другой фельетон, который будет служить ответом ‘П[етер]б[ургским] Ведомостям’.

Роман Решетникова — такой навоз, который с трудом читать можно. Однако, я его выправляю и думаю, что в этом виде можно будет его печатать. Боюсь, не надувает ли Вас Решетн[иков] и не есть ли этот роман его перепечатка романа ‘Глумовы’, когда-то печатавшегося в ‘Рус[ском] Слове’. Я ‘Глумовых’ не читал, но есть признаки, которые наводят сомнение. Во всяком случае, послезавтра я эту работу кончу и вышлю Вам роман.

Здесь все узнали, кто автор ‘Писем из провинции’ — и дуются безмерно. Разумеется, нельзя думать, чтобы 2-е письмо смягчило впечатление. Мне очень трудно и тяжело, почти неминуемо убираться отсюда. Нельзя ли пристроить меня при новом управлении Никол[аевской] жел[езной] дороги чем-нибудь вроде директора по счетной части, или в новом поземельном банке. Я был бы крайне рад, потому что обстоятельства мои из рук вон плохи..

Весь Ваш

М. Салтыков.

Готового у меня ничего нет.

186

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Рязань. 26 марта [1868 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, рукопись Решетникова. Думаю, что он писал это не иначе, как в пьяном виде. Впрочем, я ее значительно сократил и полагаю, что печатать будет можно. Для большего спокойствия в этом смысле, отдайте прочесть ее Слепцову. Теперь это ему большого труда не составит, потому что рукопись исправлена. Не переделал ли Решетников ‘Глумовых’ (‘Русс[кое] Слово’) и выдает теперь этот роман за новый.

Весь Ваш

М. Салтыков.

187

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[Конец апреля 1868 г. Рязань.1

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, рецензию на книгу Минаева. Если годится, то поместите. Через неделю вышло еще ‘Письмо из провинции’ и попрошу поместить его в майской книжке, ежели найдете это возможным.

Во всей Рязани едва ли два-три человека найдется, которые смотрят на меня не враждебно. Поэтому жить очень скучно, и живем совершенно одни.

Решетникова роман крайне расплывчат, но в том виде, как мною сокращено, его печатать можно. Только сличите его с ‘Глумовыми’ — не один ли и тот же это роман.

К осени рассказы будут.

Крепко жму Вашу руку и остаюсь преданный

М. Салтыков.

К Унковскому мало пишу, потому что и он совсем не пишет. Даже не уведомляет, получил ли на первой неделе поста деньги, полученные мной от Базунова.

188

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[5 мая 1868 г. Рязань.]

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, третье Письмо яз провинции. Хорошо, если Вы найдете возможным поместить его, потому что письма мои производят (по крайней мере, в Рязани) решительное впечатление. Может быть, конечно, я и ошибаюсь, потому что, сидя в маленьком кружке, трудно судить о безотносительном достоинстве своих трудов, но, во всяком случае, думаю, что для провинции эти письма не безынтересны, потому что попали прямо в больное место (в особенности третье).

2-ю часть романа Решетникова получил сегодня и на неделе примусь за него. Рецензию на Минаева выслал, не знаю, удовлетворила ли она Вас, я старался быть умеренным, но удалось ли, не знаю. Вы прочтите когда-нибудь этого стихотворца — истинно, ничего нет противнее. Остальные рецензии вышлю непременно на днях. Прислали бы Вы мне ‘Типы прошлого’. Это г. Маркевича, надлежит им позаняться.

Пожалуйста, пришлите мне 200 р. Таким образом, я буду должен 1000 р., и все напечатанное с февраля пойдет в уплату. Пожалуйста, поскорее пришлите, потому что совсем сижу без денег.

Кланяйтесь Унковскому.

Весь Ваш

М. Салтыков.

5 мая

189

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[12 мая 1868 г. Рязань.]

Вчера я послал Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, ту часть романа Решетникова, которую Вы прислали ко мне, оставив только у себя 6-ю главу, которая не кончена. Жду окончания 2-й части. Хотя я многое урезал и сократил, но все-таки советовал бы внимательнее прочитать корректуру, вероятно, придется еще кой-что исключить. В этом романе такая бездна ненужных и ни с чем не вяжущихся подробностей, что даже ничем объяснить себе нельзя. Затем общее впечатление — хорошее, наглядно рисующее безвыходность некоторых отношений. Затем я, незадолго перед этим, послал к Вам третье письмо из провинции с просьбой прислать мне 200 р. Получили ли Вы это письмо, нашли ли возможным его напечатать? Уведомьте меня и деньги, прошу, вышлите, ибо я в весьма стесненном положении. Ради бога, не сетуйте на меня, что я мало пишу. Во-первых, постороннего дела пропасть, во-вторых, я все болен. Надеюсь к августу Вас угостить целым рядом рассказов. Напишите откровенно, следует ли продолжать письма из провинции? Я с своей стороны считал бы это полезным, потому что вижу действие, ими производимое, но не знаю, таково ли впечатление их в Петербурге.

Прощайте, будьте здоровы. Остаетесь ли на лето в Петербурге, или едете куда-нибудь? Где Унковский? кланяйтесь ему, пожалуйста.

Весь Ваш

М. Салтыков.

12 мая. Рязань.

190

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[23 мая 1868 г. Рязань.]

Будьте так добры, многоуважаемый Николай Алексеевич, уведомьте, следует ли писать продолжение писем из провинции. У меня начато 4-е письмо. Я спрашивал Вас об этом, но ответа не получил. Как Вы думаете, можно ли будет напечатать те два губернаторские рассказа, которые Вам известны. Я один из них предполагаю переделать, т. е. распространить и дать фантастический характер. Что же окончание романа Решетникова? получили ли начало 2-й части?

200 р. получил и много Вам благодарен за них.

Ваш

М. Салтыков.

Рязань. 23 мая

191

M. X. РЕЙТЕРНУ

в Петербург.

[3 июня 1868 г. Рязань.]

Милостивый государь

Михаил Христофорович.

Г. директор Департамента государственного казначейства, письмом от 29 минувшего мая (сегодня мною полученным), сообщил мне, что ваше превосходительство изволите признавать невозможным оставить меня в должности управляющего Рязанской казенной палатой. Как ни неожиданно для меня такое решение, я считаю долгом покориться ему и просить ваше превосходительство о причислении меня к министерству финансов. Позволяю себе думать, что причина столь внезапного поворота в моей жизни заключается не в служебной моей деятельности, которая всецело была посвящена честному и добросовестному исполнению лежащих на мне обязанностей. Это убеждение и надежда, что ваше превосходительство до некоторой степени находили мою службу не бесполезною, дают мне смелость просить Вас, при всеподданнейшем докладе об увольнении меня от занимаемой мною должности, довести до сведения государя императора, что я очень хорошо помню, что я обязан его величеству освобождением из восьмилетнего изгнания в Вятку, и что с тех пор, по крайнему моему разумению, вся моя деятельность, как служебная, так и частная, была проникнута благодарным воспоминанием об оказанной мне милости.

С совершенным почтением и глубочайшею преданностью имею честь быть

Вашего превосходительства,

милостивый государь,

покорнейшим слугою

Михаил Салтыков.

Рязань. 3 июня 1868 г.

Период ‘Отечественных записок’

Щедрин в Петербурге

Сентябрь 1868 — март 1875

192

H. A. НЕКРАСОВУ

[Между 21 сентября и 9 октября 1868 г. Петербург.]

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, две формы ‘Современных заметок’. Я думаю, что букет их не совсем понравится. Поправлять и исключать тут нечего, потому что все одинаково. По мнению моему, фельетонная форма вообще мало пригодна для ‘Внутреннего обозрения’, ибо она неминуемо влечет к подбору фактов в известном смысле. Но все-таки должно сказать, что статья Розанова очень хороша, только она неминуемо навлечет целую историю.

Посылаю Вам еще некролог Ковалевского. Я извлек, что мог, из ‘Вестника Европы’, но так как я знал покойного очень мало, то статья моя вышла весьма слаба. Вы, конечно, дадите себе труд исправить ее и дополнить.

Ваш

М. Салтыков.

193

Д. Е. САЛТЫКОВУ

[18 октября 1868—1870 гг. Петербург.]

Любезный друг и брат. Завтра 19-е октября, т. е. Лицейский праздник, и по этому случаю я дома вечером не буду. Не найдешь ли ты возможным, вместо завтрашнего дня, быть вечером в понедельник. Это будет накануне Казанской, а следовательно, и Васе [В. Д. Салтыков] можно будет приехать к нам.

Целую тебя заочно и всех детей.

Лиза тоже.

Твой

М. Салтыков.

194

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Париж.

Петерб[ург]. 5 апреля [1869 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, сейчас полученные мной, адресованные на Ваше имя письмо и поэму Жемчужникова. Я телеграфировал ему (на его счет) ваш парижский адрес. Поэму я читал, некоторые места, которые кажутся мне неудобными в цензурном смысле, отметил. Мне несколько странною кажется идея поэмы: полемизировать с Катковым и ‘Вестью’. Есть место, где ‘Весть’ может привлечь автора к суду. Прочтите и, буде случай найдется, объяснитесь с автором, к[отор]ый тоже едет в Италию.

‘Отеч[ественные] записки’ будут, как я полагаю, отосланы в цензуру во вторник, т. е. 8-го числа, а 10-го, вероятно, выйдут. Елисеев несколько задерживает с своей статьей, которая уже в типографии, но я еще не видал ее. Впрочем, все благополучно. В понедельник мы собирались в Вашей квартире, и Василий предложил нам разнообразнейшую закуску. Более писать покуда нечего. Кланяйтесь Ал[ександру] Ник[олаевичу], Петру Ив[ановичу], Анне Алексеевне. В ‘Вестнике Европы’ мою книгу учтиво обругали на тему — не видно, дескать, какие у него политические и общественные убеждения, а остроумие, мол, есть. Писал эту труху развязный малый Суворин, но тут же в ‘Воспоминаниях о Белинском’ И. С. Тургенев весьма трогательно говорит: как бы рад был Белинский, если б увидел такие таланты, как Салтыков, Толстой и Решетников! Все это передал мне П. В. Анненков, а я ‘Вестника Европы’ еще не видел.

Сейчас иду в типографию.

Ваш

М. Салтыков.

195

НЕИЗВЕСТНОМУ

[Не ранее 9 апреля 1869 г. Петербург.]

Многоуважаемый Павел Иванович.

Я третьего дня виделся с Филипповым и очень Вам обязан за доставление его ответа. Завтра я увижусь с одним начальником отделения Главного интендантства, а во вторник и сам съезжу в интендантство, чтобы узнать, когда дело будет послано к Лохвицкому. Я хотел это сделать на этой неделе, но именно ожидал ответа от Филиппова. По получении сведений, условлюсь с Вами лично насчет поездки к Лохвицкому. Посылаю при сем копию с аттестата. К сожалению, как Вы увидите из него (в самом конце), заслуга Болтина не превышает 90 т(ысяч) рублей. Я думал, что Вы в Москве, и только вчера узнал от Унковского, что вы воротились.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

9 апреля.

196

H. A. НЕКРАСОВУ

в Париж.

[18 апреля 1869 г. Петербург].

Нельзя не позавидовать Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, что Вы, по крайней мере, находитесь хоть временно вне литературных наших помой. Не хотелось бы даже писать Вам об них, чтобы не испортить Ваше расположение духа, но пишу единственно потому, что нужно же Вам знать, что тут делается.

На этот раз Вы уже в стороне, на сцену выступаю я. На днях я получил, в форме письма, ультиматум от г. Антоновича, в котором он требует ответа, мне ли принадлежит рецензия, напечатанная в No 4 ‘Отеч[ественных] зап[исок]’. Мерзостей, угроз и припоминаний, которыми наполнено это гнусное письмо, я не берусь передавать Вам, письмо это сохранится мною как документ [?] и доказательство, до каких пределов может доходить литературное бешенство, я Вам покажу этот любопытный документ при свидании. Ультиматум дает мне сроку неделю, чтобы ретрактироваться, а затем, дескать, пойдут обличения. Обличения эти обещаются поставить на точку измены и т. д. Я, разумеется, ничего не отвечал и отвечать не буду (т. е. на письмо), а буду ждать обличений, которые, вероятно, появятся в приложении к ‘Космосу’. Посмотрим, что будет, а между тем, сознаюсь откровенно, я очень сильно чувствую Ваше отсутствие из Петербурга, хотя и прошу Вас не принимать это с моей стороны за просьбу или настояние возвратиться сюда. Я опасаюсь, чтобы обличения не произвели какого-нибудь недоумения в редакции ‘От[ечественных] зап[исок]’. Я показывал, впрочем, письмо Елисееву и Унков[скому], и они сказали, что это гнусные пустяки, о которых не стоит говорить. Я объяснялся с Елис[еевым] довольно подробно, и он не изменил своего мнения. Для меня ясно, что все, что ни напишет этот негодяй, будет клевета и притом сознательная, но, во всяком случае, это так отвратительно, что просто бежал бы из этого нужника, называемого (ошибочно) русской литературой. Напишите, во всяком случае, что Вы думаете.

Напишите также, когда выйдет в Париже 2-й том романа Виктора Гюго, чтобы нам как-нибудь не нажить процесса. Майская книжка у нас, вероятно, будет к 10 мая готова. Набрано уже листов до 14 или более, но белых листов доставлено мне только три.

Кланяйтесь А[лександру] Н[иколаевичу] и всем Вашим

М. Салтыков.

18 апреля. П[етер]бург.

197

В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ

[Середина апреля 1869 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Василий Матвеевич.

Вчера я заходил к Вам, но узнал, что Вы уехали на охоту, между тем у меня есть до Вас покорнейшая просьба, заключающаяся в следующем.

Племянник мой, воспитанник Морского училища Зилов, недавно выдержал экзамен на гардемарина 17-м учеником. По принятому обыкновению, гардемаринов этих в первый же год рассылают в командировки, кого в кругосветное путешествие, кого в Средиземное море и т. д. В кругосветное путешествие в нынешнем году корпусом назначено 8 гардемаринов, но, по отзыву моего племянника, вакансий гардемаринских на судах, отправляющихся кругом света, имеется до 20 и назначение остальных гардемаринов уже зависит от морского министра.

Зная, что Вы знакомы с ген[ерал] ад[ъютантом] Краббе, я позволяю себе утруждать Вас покорнейшею просьбой, не будете ли Вы так добры вручить его п[ревосходительст]ву прилагаемую при сем записку о Зилове и замолвить Ваше доброе слово о командировании этого молодого человека на одно из судов, отправляющихся в кругосветное путешествие.

Вместе с тем препровождаю к Вам корректуру статьи г. Максимова, о которой Вы говорили мне. Извините, что последние листы измараны: других не мог достать.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть

Вашего превосходительства,

милостивый государь,

покорнейший слуга

М. Салтыков.

Доставил ли Вам Елисеев книгу?

198

В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ

[22 апреля 1869 г. Петербург.]

Крайне обязан Вам, многоуважаемый Василий Матвеевич, за оказанное Вами доброе дело, которое для племянника моего равняется благодеянию. Письмо Краббе при сем возвращаю. Я поручил Василию зайти к Елисееву и взять у него книгу.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

22 апреля.

199

В. П. ГАЕВСКОМУ

[30 апреля 1869 г. Петербург.]

Ты был так добр, многоуважаемый Виктор Павлович, что изъявил согласие передать члену Консультации Орлову записку по делу жены моего брата с Шубинским и попросить его о скорейшем рассмотрении этого дела в Консультации. Поэтому, прилагая при сем упомянутую записку, прошу быть до конца добродетельным и исполнить мою покорнейшую просьбу.

Весь твой

М. Салтыков.

30 апреля.

200

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

П[етер]бург. 30 апреля [1869 г.].

Я совершенно недоумеваю, многоуважаемый Алексей Михайлович, почему Некрасов не отвечает Вам. После того письма, при котором я послал к нему Ваше стихотворение, я еще раз писал к нему, и на последнее письмо получил уже ответ. Но о стихах Ваших ни слова. Я толкую это во-первых свойственною Некрасову нерадивостью, а во-вторых тем, что он, вероятно, надеется видеться с Вами лично.

Теперь, согласно желанию Вашему, считаю долгом высказать мое личное мнение о стихах Ваших. Мне кажется, что Вы, находясь долгое время за границей, несколько утратили чувство современной русской действительности. Катков и Скарятин, против которых направлена Ваша поэма, в сущности, не могут представлять достаточного предмета для негодования, Катков был когда-то чем-то, теперь — это простой маниак, который всякий вопрос сводит на дела северо-западного края. Что касается до Скарятина, то это такая гнида, о которой не только говорить, но и мыслить неудобно. Наша современная действительность такова, что даже Скарятин, обобщенный и возведенный в перл создания, представителем ее служить не может. Затишье полное, не о чем говорить, не к чему прикасаться, не против чего возражать. И в то же время чувствуется какая-то тупая [тоска]. На Вас, вероятно, находили минуты бездействия, когда никакой вопрос не приходит на ум, кроме: куда бы пойти, или куда бы деваться? Нечто подобное делается ныне в нашей общественной жизни, в нашей публицистике и литературе. Вкус к жизни исчез: смотришь на себя, как на постояльца, и не вследствие какой-нибудь борьбы или тревог, а вследствие всеобщей безалаберщины и неустойчивости.

В поэтическом образе подобное положение все же [?] могло бы дать материал для картины, не лишенной интереса.

Мнение мое, в этом смысле, о стихах Ваших я высказал и Некрасову в чаянии, что он передаст его Вам. Мне кажется, что Вам было бы лучше не печатать этих стихов.

Извините меня, что я, быть может, излишне откровенен с Вами. Во-первых, Вы сами вызываете меня на откровенность, во-вторых, я думаю, что относительно Вас это просто обязанность, не выполнить которую я считаю себя не в праве.

До свидания, жму Вашу руку.

М. Салтыков.

201

П. В. АННЕНКОВУ

[16 мая 1869 г. Петербург.]

Многоуважаемый Павел Васильевич.

Множество дела, которое предвидится для меня завтра и в воскресенье по части корректурной, заставляет меня отказаться от удовольствия ехать с Вами в воскресенье на биржу. Извините, пожалуйста, но вы, конечно, поймете, что я тут невольник. Надеюсь, что до Вашего отъезда еще увижусь с Вами.

Весь Ваш

М. Салтыков.

202

В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ

[19 мая 1869 г. Петербург.]

Многоуважаемый Василий Матвеевич.

К сожалению, не могу исполнить Вашей просьбы. ‘Белые голуби’ исчезли из редакции точно так же, как и прочие No ‘Русск[ого] Вест[ника]’, о котором Вы пишете. Ник[олай] Алек[евич] писал ко мне недавно, но ничего особенного, не видно даже, что он предполагает делать.

Весь Ваш

М. Салтыков.

19 мая.

203

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Париж.

[22 мая 1869 г. Петербург.]

Я к Вам недавно писал в Париж по прежнему адресу, многоуважаемый Николай Алексеевич, и в письме этом подробно излагал наши петербургские обстоятельства. Вероятно, Вы письмо это уже получили. А[тонович] и К[омпания] покуда не показывают особенных признаков жизни, только в вышедшем на днях приложении к ‘Космосу’ поместили статейку по поводу воспоминаний Тургенева, ругнули Вас, да, кстати, и меня назвали ‘шелухою’, летающею по воле ветров. Как я подвернулся тут — нельзя понять, но, видно, теперь всякий повод хорош, чтоб задеть меня. Но, вообще говоря, статейка дрянная и не стоит внимания, тем более, что приложения к ‘Космосу’ расходятся, как говорят, не более как в 200 экземплярах. О книге Рожественского я Вам уже писал, по-моему, она ни то, ни сё, но я слышал, что Жуковский ее хвалит, следовательно, она достигла отчасти своей цели. Жуковский, впрочем, присылал меня спросить, не хочу ли я прочитать его ответ на мою статью в ‘Отеч[ественных] записках’, с тем, чтобы я исправил его, если он покажется мне резким, я отвечал, что предпочитаю читать мерзости печатные, и исправлять статьи, против меня писанные, не намерен. Где он намеревается печатать этот ответ и когда — неизвестно, но с тех пор ни гугу, а Европеус, который, конечно, все это знает, перестал ко мне ходить. Я, впрочем, встретил на днях Жуковского у Лермонтова, и он подошел ко мне первый, но разговора у нас никакого не состоялось. Я хочу написать детский рассказ под названием: ‘Повесть о том, как один пономарь хотел архиерейскую службу сослужить’, и посвятить ее Ант[оновичу]. Но все это оставляю до Вашего приезда.

До сих пор, т. е. до сего числа, у ‘Отеч[ественных] записок’ 5615 подписчиков, а с даровыми 5675. По-моему, недурно, остается свободных 325 экземпляров, которые, к концу года, вероятно, подберутся. Надо сказать правду, что летние месяцы журнала очень бесцветны. Но это, право, не моя вина. Я ничего своего не помещаю, потому что берегу силы для осени. Из прочих сотрудников тоже кто мало делает. Июньская книжка выйдет около 6-го числа. Я написал туда статью по поводу ‘Обрыва’, т. е. не касаясь собственно романа, а философии Гончарова. Прежде нежели печатать, я был настолько осторожен, что дал статью на просмотр Елисееву, который сегодня прислал мне письмо, что статья очень хороша.

У нас материала много, но все материал средний, т. е. самый скучный. Не знаем, как его сбыть. Лавров пудами присылает, каждую книжку по 3% листа печатаем и не видим конца. Еще угрожает М. А. Маркович: к августовской книжке — ‘Записками причетника’, а с сентября — романом в 4-х частях. Теперь она уехала, и не оставила даже материала переводного, обещала, но бог весть, исполнит ли.

Я через месяц уеду в деревню на месяц, т. е. возвращусь в начале августа. Обе книжки (июльскую и августовскую) перед отъездом организую, причем в августовскую помещу несколько своих рассказов (маленьких) и фельетон.

Зайцеву писал в одно и то же время, как и Вам в Париж, но ни от него, ни от Якоби не получаем статей, так что июньская книжка выйдет без них.

Прощайте, будьте здоровы, напишите поопределеннее, когда Вы будете.

Ваш

М. Салтыков.

22 мая.

204

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Париж.

П[етер]бург. 9 июня [1869 г.]

Я все ждал письма от Вас, многоуважаемый Николай Алексеевич, с указанием Вашего нового адреса, но дождаться не мог, и потому пишу опять на Париж. Книжку эту мы уже выдали четыре дня тому назад, так что если Елисеев и комп. не задержат, то и июльская выйдет рано, тем более, что уже половина книги набрана и завтра начнется печатание. Все эти книги довольно вышли плохи, но с августа начнется получше. Для 8-го No у меня в виду по части беллетристики: повесть Левитова (поклялся, что доставит, и Слепцов удостоверил, что пишет), записки дьячка Маркович, которая предоставила мне исправлять, как я пожелаю, да я кой-что приготовил ‘для детей’. Намерен еще написать фельетон, да по соглашению с Елисеевым взялся написать более или менее обширные статьи о Грановском (по поводу книги Станкевича) и о Феофане Прокоповиче. Все это я напишу в деревне, т. е. критические статьи, и еще кой-что подготовлю для сентябрьской книжки повествовательное. Во всяком случае, вы видите, что я лично не бездействую. Из прочих сотрудников знаю только, что Елисеев нечто готовит о законах печати, Слепцов уверяет, что пишет свой роман, но кончит ли к осени — поручиться нельзя. Впрочем, хоть бы к январю кончил, а осенью Маркович представит большой роман, которым Вы уже распорядитесь сами.

Я поеду в деревню 20-го числа и пробуду до 1-х чисел августа, то есть до 5-го или 6-го не позже. Очень и очень было бы хорошо, кабы Вы хоть к 15-му вернулись. Без вас у нас дело не пойдет, не потому чтобы были несогласия, а кумовство очень одолевает. Библиография совсем плоха, надо бы что-нибудь сделать, а без Вас я и приступить к этому вопросу не решаюсь. Да сверх того, и Краевский обижает, стал у Елис[еева], Куроч[кина] и Скабич[евского] вычитать долги, а тем это не нравится.

Не будучи от Вас предупрежден о письмах г. Шассена, я, вскрывши одно из заграничных писем (только одно, впрочем, и было) на ваше имя, нашел там статью этого господина, писанную по-французски о прошедших выборах. Окончание обещает прислать дня через два. Я отдал переводить статью Курочкину, сказав, что гонорарий за перевод 15 рублей. Пусть хоть это сделает. Шассен ничего не пишет насчет гонорария, и я не знаю, как Вы с ним условились. Но вот еще обстоятельство. Вы писали мне, что о выборах же должен прислать статью Якоби, как же поступить, если он пришлет: ведь это будет две статьи и об одном и том же предмете. Зайцев никаких статей еще не прислал, но Слепцов сказывал, что он кому-то сообщал сюда, что пишет. Как ни говори, а Зайцев все-таки, вероятно, напишет более талантливую вещь, нежели наши многострадальные. Розанова статьи постоянно бракуются, да и действительно они очень ничтожны. Я советовал бы лучше эту хронику совсем передать Деммерту, который хоть писать связно умеет.

Вот покамест все наши новости. Если вздумаете, черкните что-нибудь мне в Москву, на магазин Соловьева. Я буду туда еженедельно посылать.

Весь Ваш

М. Салтыков.

205

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Киссинген.

19 июня [1869 г.]. П[етер]бург.

Очень благодарен Вам за письмо, многоуважаемый Николай Алексеевич, я знаю, по крайней мере, куда писать Вам. Разумеется, поезжайте купаться, лучше уж заодно покончить с лечением, но все-таки хорошо, кабы Вы к 15-му августа приехали. По моему расчету, это дело возможное. Я третьего дня встретил Еракова, он говорит, что тоже собирается к Вам, я спросил, не для того ли, чтоб прервать Ваше лечение, но он отвечал, что, напротив, едет именно, чтоб наблюсти, чтоб Вы лечились не уклоняясь. Ну, и прекрасно. О наших делах сказать много нечего. Я завтра уезжаю, сдав предварительно весь материал на август[овскую] книжку (июльская почти готова), следовательно от моей поездки вреда не будет. Я, вероятно, напишу в деревне больше, нежели здесь. У меня и теперь кой-что есть, но я просто не желаю без Вас печатать, поэтому и хорошо, кабы Вы приехали, можно будет сентябрьскую книжку получше сделать. Нет ли у вас стихов для августовской книжки, у нас совсем нет. Курочкин своим топором тяпает, да уж совсем плохо. Буренина не пропускает цензура, одно стихотворение должны были вырезать.

На квартире у Вас все благополучно. Прощайте, более не могу писать, живот до смерти замучил.

Ваш

М. Салтыков.

От Зайцева — ни гугу. В июльской книжке пойдет Шассен.

206

С. В. МАКСИМОВУ

[Август — начало сентября 1869 г. Петербург.]

Милостивый Государь Сергей Васильевич.

Вчера я был у Вас именно с желанием переговорить о статье ‘Госуд[арственные] преступники’. Оказывается, что из нее выйдет листов 7, и было бы желательно разделить ее на две книжки. Вы говорили мне, что Вам необходимо печатать статью скорее, потому что Вы предполагаете выпустить Ваше сочинение отдельною книгой. Но я полагаю, что если вторая статья Гос[ударственных] преcт[упников] появится в октябрьской книжке, то это не лишит Вас возможности издать Вашу книгу в конце октября. Будьте так добры, уведомьте, согласны ли Вы на это, и где признаете возможным кончить 1-ю половину статьи.

Весь Ваш

М. Салтыков.

207

В. П. ГАЕВСКОМУ

[26 сентября 1869 г. Петербург.]

Многоуважаемый Виктор Павлович. Есть у меня до тебя большая просьба. В Консультации мин[истерства] юстиции производится дело по иску г-жи Ломакиной с Шубинского, Ломакина — ныне жена моего брата, и потому я интересуюсь этим делом. Во всех инстанциях оно решено громадным большинством в пользу Ломакиной и, наконец, в общем собрании Сената 9-ю голосами против 3-х. В Консультации это дело доложено в июне и, как мне известно, на стороне Ломакиной было 7, а на противной стороне только 2 голоса. Теперь все зависит от того, какое решение примет министр, т. е. как доложено будет ему дело докладчиком Орловым. Независимо от того, что уже самый факт, ставящий решения нескольких большинств в зависимость от доброй воли одного лица, возмутителен, еще возмутительнее то, что дело, бывшее в рассмотрении в июне, лежит три месяца без движения и заставляет моего брата здесь жить и тратиться. Так как мне известно, что ты знаком с Орловым, то не будешь ли так добр, во-первых, узнать, отчего это дело не докладывается до сих пор министру (мне кажется, что тут не без злого умысла), и во-вторых, попросить его ускорить этот доклад. По просьбе моей, Унковский уже обращался с этим к Орлову, но кажется, по обыкновению своему, напутал, и ничего не вышло. Исполнением этой просьбы ты бесконечно обяжешь уважающего тебя

М. Салтыкова.

26 сентября 69.

Я сам бы приехал к тебе, но все болен.

208

Д. Е. САЛТЫКОВУ

в Спасское.

П[етер]бург. 17 октября [1869—1880 гг.]

Прошу тебя извинить, любезный друг и брат, что замедлил ответом на письмо твое. Я так занят снискиванием пропитания, что редко выпадает свободная минута.

Графа Толстого, о котором ты пишешь, я совсем не знаю, то есть не только не был с ним товарищем по Лицею, но даже никогда не встречался. Товарищем моим по Лицею был нынешний министр народного просвещения, но и с этим я давно уже не знаком, и вряд ли могу возобновить знакомство. Мы люди маленькие, а связи товарищества на высших ступенях чиновной иерархии очень скоро забываются.

Со времени твоего отъезда, Мих[аил] Дмитр[иевич] был у меня всего один раз. Он, как тебе, конечно, известно, лишился своего места, за упразднением магазинного отделения. Я дал ему вследствие этого письмо к одному из главных распорядителей Варшавской дороги, и тот обещал, что через месяц откроется у него вакансия. Но что из этого выйдет, не знаю. Вот как трудно здесь что-нибудь сделать. Я пробовал сам для себя достать место в частной компании, но ничего не успел. А мне было бы это очень подходящее цело.

Наденьку я и жена целуем. Жена передает тебе дружеский поклон.

Затем, желая тебе всего лучшего и скорейшего возвращения в Петербург, остаюсь навсегда преданный тебе брат

М. Салтыков.

209

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Конец 1860-х — начало 1870-х гг. Петербург]

Посылаю статью Елисеева. Думаю, что Вы найдете конец ее неудобным. Нельзя ли как-нибудь иначе кончить?

По содержанию своему, она подлежит во 2-й отдел.

Я сначала отмечал, но конец мне кажется весь нецензурным, и, сверх того, он наводит на ту же мысль, что фактом можно быть довольным, если устроить кой-какие облегчения.

Ваш

М. Салтыков.

210

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Конец 1860-х—начало 1870-х гг. Петербург.]

Не найдете ли Вы полезным прочитать передовую статью в прилагаемом No Моск[овских] Ведомостей, который я прошу Вас сохранить. Мне ужасно жаль, что ни Вы меня не застали, ни я Вас. Я оставил давеча у Вас корректуру моих рассказов. Крайне меня интересует, что Вы скажете. Боюсь, не сухо ли. Я три дня был болен, т. е. немедленно после свидания у Унковского, да и теперь не совсем здоров.

Весь Ваш

М. Салтыков.

211

Н. А. НЕКРАСОВУ

[1870 г. Петербург.]

Николай Алексеевич. Я имел переговоры с П. Д. Боборыкиным и, согласно Вашему назначению, предлагал по 90 р. за лист. Но он требует по 100 р., и я полагал бы возможным удовлетворить его желанию. Если Вы согласны, то отдайте рукопись в типографию и уведомьте автора запиской.

Ваш

М. Салтыков.

Впрочем, погодите еще отправлять рукопись без объяснений.

212

Ф. Д. НЕФЕДОВУ

[2 февраля 1870 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Филипп Диомидович.

Имею честь уведомить Вас, что статья Ваша ‘Святки’ в редакции ‘Отеч[ественных] Записок’ не получена. Как скоро она будет прислана, я не замедлю дать Вам ответ.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

Что не получена — это верно, я сегодня лично справлялся, в конторе.

2 февраля.

213

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

П[етер]бург. 9 февраля [1870 г.]

На письмо Ваше, многоуважаемый Алексей Михайлович, поспешаю ответить, что стихи Ваши и письмо Некрасовым получены, но Некрасов не отвечал Вам по болезни. По объяснению Некрасова, стихи Ваши имеют быть напечатаны в мартовской книжке. Что Вы так надолго, запали за границу? Кажется, надо бы и про нас вспомнить, про нас, которые здесь живут и пишут. Право, литератору не лишнее жить среди тех интересов, о которых очень часто болит сердце его, как члена известной национальности. Плоха нынче литература стала, она носит на себе печать того же брожения, которое примечается и в обществе. Ничего цельного и законченного, все какие-то отрывки и мелочи. Старое отживает, новое нарождается туго. Как хотите, а и наши с Вами дни сочтены. Один гр. Ал[ексей] Толстой не унывает и продолжает византийские предания. На днях он давал представление в Москве, т. е. читал в обществе любителей р[оссийской] слов[есности] Царя Бориса.

Распоряжение о высылке Вам ‘Отеч[ественных] Записок’, сделано.

Крепко жму Вашу руку.

М. Салтыков.

214

В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ

[23 марта 1870 г. Петербург.]

Нельзя ли на короткое время прочитать проект административно-полицейской реформы, если можно, то и с объяснительною запискою. Будьте друг, Василий Матвеевич, достаньте нам эту штуку, если можно.

Весь Ваш

Н. Некрасов [и М. Салтыков]

23 марта 1870 г.

215

Ф. Д. НЕФЕДОВУ

[25 марта 1870 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Филипп Диомидович

Несмотря на все поиски, статьи Вашей ‘Святки’ в редакции ‘О[течественных] Зап[исок]’ не оказалось. Очень вероятно, что виновата тут контора, но поправить это дело от меня не зависит.

Прошу Вас принять уверение в совершенном моем почтении и преданности.

М. Салтыков.

25 марта.

216

П. В. АННЕНКОВУ

[10 апреля 1870 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Павел Васильевич.

Литератор Потанин, автор печатавшегося в ‘Современнике’ романа ‘Старое старится, молодое растет’, обратился ко мне с письмом, в котором, объясняя, что он, внезапно лишившись службы, находится в крайне затруднительном положении относительно средств существования, до тех пор покуда не приищет каких-либо новых занятий.

Сообщая об этом Вам, покорнейше прошу Вас заявить литературному фонду, не найдется ли возможным подать г. Потанину помощь.

Проситель живет в Витебске и имеет семейство, что еще более усугубляет тяжесть его положения.

Я вместе с сим пишу г. Потанину, чтоб он прислал в общество прошение по сему предмету, но желательно было бы, чтобы просьба о вспомоществовании удовлетворена была без замедления.

Весь Ваш

М. Салтыков.

10 апреля

217

H. A. НЕКРАСОВУ

14 апреля [1870 г. Петербург.]

Прочитайте, пожалуйста, рацею, которую я получил от Анненкова по делу Потанина. Вот до какого свинства дошел этот подлый комитет, что адресоваться туда за пособием значит просто компрометировать себя. Я не знаю, что делать, тем более, что мне неизвестно даже, не вдовец ли Потанин. Вы намеревались заехать ко мне завтра утром, нельзя ли не позднее 12 1/2 часов, ибо нужно, посоветовавшись с Вами, съездить к Анненкову. Пожалуйста, привезите обратно записку Анненкова, она нужна, как документ.

Ваш

М. Салтыков.

14 апреля.

218

В. П. ГАЕВСКОМУ

[17 мая 1870 г. Петербург.]

Многоуважаемый Виктор Павлович. Спешу послать к тебе записку Потанина, которую вчера только получил. Расписки в 150 р. еще не получил, когда же получу, то доставлю немедленно.

Твой

М. Салтыков.

17 мая.

219

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

[10 июня 1870 г. Петербург.]

На два полученных мною Ваших письма, многоуважаемый Алексей Михайлович, спешу (хотя, признаюсь, не вполне поспешно) уведомить, что стихи Ваши получены и будут напечатаны в августовской книжке (в июльской уже места нет). Все требуемые Вами исправления будут выполнены в точности. Некрасова нет: уехал в деревню и возвратится в половине июля, в начале августа поедет в Диепп. Я пробуду в П[етер]б[урге] до 25 июня, а потом до августа скроюсь в деревню. Пишу это Вам для соображений, если встретится какая-нибудь надобность.

Весь Ваш

М. Салтыков.

10 июня, П[етер]бург.

Фурштадтская No 33.

220

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

[22 июня 1870 г. Петербург.]

Если желаете писать к Плещееву, многоуважаемый Алексей Михайлович, то адрес его следующий: Москва, в Почтамт, контрольному чиновнику и поэту А. Н. Плещееву. Мы все так ему пишем, и письма доходят верно. Настоящего же адреса не знаю, потому что Плещеев беспрерывно меняет квартиры, и при том он грустен. Братца Вашего, Александра, перевели в Псков на такую же должность. Братец Ваш, Владимир, слился с гр. Бобринским и, кажется, в совокупности с ним и гр[афом] Ал[ексеем] Толстым намеревает[ся] издать трактат о пользе классического образования, как умеряющего вред, производимый знанием вообще, и взамен оного доставляющего яко бы знание. О прочих братцах ничего не знаю. Двоюродный же Ваш братец, А. К. Толстой, в бытность свою в Петербурге устроил следующее. Здесь хлопочут некоторые об устройстве реальн[ой] женской гимназии и, разумеется, собирают деньги, устраивают концерты, чтения и проч. На одно из чтений пригласили Толстого в надежде, что он прочтет отрывок из Бориса Годунова и тем привлечет к себе публику, чтущую память Кукольника. Что же он сделал? — в чтении в пользу женских гимназий прочел стихотворение: Против течения. Думал, что его ошикают, а случилось напротив, много раз вызывали и заставляли повторить.

Здесь был Тургенев.

Сей старец дорог нам, он жив среди народа

Священной памятью…

Шестьдесят второго года.

Стиха не выходит, но верно.

Весь Ваш

М. Салтыков.

22 июня.

221

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

[10 июля 1870 г. Витенево.]

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

До сих пор я не получил от типографии корректур романа Решетникова и никакого известия о причинах этого замедления, хотя и засылал к Базунову узнать, нет ли писем. Вместе с сим опять посылаю в Москву: может быть, что-нибудь и есть.

Памятуя Ваше обещание, я жду Вас в Витенево. Но так как Вы предполагали выехать около 20-го, я же в субботу 18-го посылаю в Москву Григория, то не найдете ли Вы возможным в четверг 16-го послать ко мне (на имя И. Г. Соловьева) письмецо с уведомлением, когда Вас ждать. Я прошу об этом не для того, чтобы надоесть Вам, а для того, чтобы своевременно выслать за Вами экипаж на Пушкинскую станцию (когда приходит оттуда из Ярославля поезд, я узнаю), потому что в карете Вам все-таки лучше будет, нежели в телеге. Вы бы хорошо сделали, если б вместе с тем черкнули словечко Плещееву (Московск. Почтамт), когда у меня будете. Он тоже хотел к тому времени приехать в Пушкино и с Вами доехать до меня. Я все-таки надеюсь, что Вы хоть сутки да пробудете у нас, хотя у нас, предупреждаю Вас, и не очень казисто.

Я кончил ‘Историю Города’ и кончаю на днях ‘Письмо из провинции’. Все это будут концы, и я более не стану уже возвращаться к этим предметам. Несмотря на скверную погоду, работается плохо. Причина та, что у меня все бунтуются людишки, т. е. Григорий и горничная моей жены. Грубят и пакостят на каждом шагу и так расстраивают нервы, что просто ничего делать нельзя.

Прощайте, будьте здоровы, крепко жму Вашу руку и жду Вас.

М. Салтыков.

10 июля. Витенево.

222

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

Витенево. 14 июля [1870 г.].

Пишу к Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, чтобы предупредить Вас, чтоб Вы не заезжали ко мне в Витенево, если у Вас есть такое намерение. Во-первых, я 28 числа уезжаю в Нижегородскую губернию, во-вторых, у меня большой беспорядок. Половину людей я должен был отослать за пьянство, а в том числе и повара. Так что три дня уже я буквально почти ничего не ем, то есть питаюсь пищей, которую готовит простая баба. Да при поваре с неделю ничего не мог взять в рот. А повара достать негде, ехать же в Москву за этим не стоят, потому что на 14 дней никто не пойдет. Я возвращусь в Петерб[ург] непременно к 15 августа. На днях пошлю туда фельетон для августовской книжки, т. е. лучше сказать отдам его в Москве на почту 28 июля. Скажите, когда вы думаете ехать в Питер. Мой адрес: Москва, 3-я Мещанская, дом Аббакумовой, г-же Кардановской для передачи и т. д.

Весь Ваш

М. Салтыков.

223

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

[17 июля 1870 г. Витенево].

Сейчас получил с нарочным Ваше письмо и роман Решетникова, который тотчас же и отправляю назад. Он послан посылкой: вероятно с легкою почтой послать показалось дорого. Я собственно продержал его только одну ночь.

Ожидаю Вас, и в среду 22-го пошлю опять справиться к Базунову, но теперь покос и крестьяне ездят в Москву редко. Я написал две статьи. В конце романа Решетникова — 6 листов, да я около листа вымарал. Это ……. необыкновенное. Уведомьте же, когда будете. Надо лошадей выслать в Пушкино.

Прощайте, до скорого свидания. Я 10-го августа или 15-го предполагаю выехать в Питер. Статьи мои отдам Вам. Стихи Ваши прелестны.

Ваш

М. Салтыков.

17 июля.

224

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

[13 августа 1870 г. Петербург.]

Сегодня я приехал в Петерб[ург], многоуважаемый Николай Алексеевич, и спешу писать к Вам. Был у Вас на квартире, там натирают полы. Там же видел Лазаревского, у которого больна собака и который взял Вашу собаку (курчавую) и сегодня же едет на охоту. По Отеч[ественным] Зап[искам] вот новость: августовская книжка вышла, но Андрей, вероятно, по настояниям свыше, вырезал статью: Елизавета, ее брак и дети, Карновича. Номера я еще не видал, но Чижов говорил, что пагинация прервана слишком на 50 страниц. Я не хочу сказать что-нибудь для Вас неприятное (в отношении к Вашему отъезду из деревни, чтобы Вы не приняли за настойчивость), но думаю, судя по этому примеру, что Ваше присутствие здесь было бы очень приятно (в квартире Вашей я застал натирание полов, Николай очень болен, совсем бледный, и на вопрос, чем он болен, отвечает: христос знает!).

Я ‘Елизавету’ не читал, но приказал завтра ко мне прислать, равно как и все корректуры. Боборыкин прислал роман. Чижов сказал, что выйдет 2 3/4 л. из присланного. Я приказал сейчас, как будет набрано, прислать ко мне. Еще набирается перевод Гуцкова. Я тоже приказал немедленно прислать. Это было сегодня в 12 ч. утра. Вероятно, вечером пришлют. Все просмотрю. Но что-то дико, что Бобор[ыкин] прислал только 2 3/4. В понедельник узнаю, при письме ли он прислал. Мих[аил] Ив[анович] не знает. ‘Истор[ию] од[ного] гор[ода]’ исправил по Вашим замечаниям и отдал сегодня набирать. Но положительно, ежели Вы не приедете, боюсь, что будет какая-нибудь пакость. Пожалуйста, приезжайте. Елисеева нет, о Михайловском ничего не знаю, но Чижов говорит, что нет, равно и Маркович. Унковского нет. Тоска будет отменная.

Один Петр Иванович здоров как бык, и стыдясь отвечает, что он должен быть на даче.

Где, на даче?

Да, на даче…

Пожалуйста, приезжайте.

А[лександру] Ник[олаевичу Еракову] [и сестре Вашей ?] мое почтение.

Ваш

М. Салтыков.

13 августа П[етер]бург.

225

И. С. ТУРГЕНЕВУ

в Лондон.

[20 ноября 1870 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Иван Сергеевич.

Исполняя Ваше лестное для меня желание иметь отдельное издание ‘Истории одного города’, я вместе с сим передал один экземпляр этой книги П. В. Анненкову, который сообщил мне, что отправляет к Вам еще кой-какие другие книги. Позвольте думать, что в посылке моей книги Вы увидите не выражение суетного самолюбия с моей стороны, но желание выразить Вам то глубокое уважение, которым я проникнут к Вам.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

20 ноября. П[етер]бург.

226

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

П[етер]бург. 25 ноября [1870 г.].

Все просьбы Ваши, многоуважаемый Алексей Михайлович, мною выполнены, то есть деньги, по расчету Вашему, переданы В. А. Арцимовичу, и 11 No ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ послал к Вам уже по новому адресу.

Благодарю Вас за слишком снисходительный отзыв об ‘Истории одного города’. Теперь я издал ее вполне, но без иллюстраций, как Вы подаете мне мысль. Иллюстрации ведут за собой цензуру, и притом неизвестно еще, как публика примет это новое мое сочинение. Я должен Вам сознаться, что публика несколько охладела ко мне, хотя я никак не могу сказать, чтоб я попятился назад после ‘Губерн[ских] Оч[ерков]’. Не считая себя ни руководителем, ни первоклассным писателем, я все-таки пошел несколько вперед против ‘Губ[ернских] Оч[ерков]’, но публика, по-видимому, рассуждает об этом иначе. Вот ежели это издание разойдется быстро, я подумаю и об иллюстрированном и иллюстрации поручу академику Ге, который по моим наставлениям может сделать нечто хорошее. Кстати, я вместе с сим распорядился, чтоб книгопродавец Звонарев выслал Вам экземпляр ‘Ист[ории] од[ного] гор[ода]’, который и прошу Вас принять в знак моего сердечного к Вам уважения.

‘Сила событий’ действительно принадлежит мне, я не подписался, чтоб не давать поводов к толкованию.

Я вопрошал Некрасова насчет продолжения ‘Кому на Руси’, но сей празднующий муж только улыбается. Кажется, он готовит нечто для 1-й книжки 1871 года, но работа идет у него урывками среди увеселений, игры и охоты. Есть у него несколько готовых детских стихотворений (прелестных), может быть, он и ограничится их помещением.

Скажите серьезно, будете ли Вы когда-нибудь в России? Что до меня, то я с ума бы, кажется, сошел от ностальгии. Впрочем, я ни разу не бывал за границей, и потому в этом деле не судья.

Адрес мой: Фурштадтская No 33.

Статья ‘Учение о нравств[енности]’ принадлежит П. Л. Лаврову, который теперь в Париже. Так как он, по-видимому, эмигрировал, то вряд ли придется эту статью кончить.

Душевно Вам преданный

М. Салтыков.

227

В. П. ГАЕВСКОМУ

[2 февраля 1871 г. Петербург.]

Чтобы ты не удивился моему отсутствию сегодня в литературном фонде, многоуважаемый Виктор Павлович, и не счел оное преднамеренным, спешу уведомить тебя, что я до того простудился, что кашляю и чихаю не ослабляючи. Пожалуйста, ежели меня выберут, уведомь о дне, часе и месте первого заседания.

Твой

М. Салтыков.

2 февраля.

228

С. А. ЮРЬЕВУ

в Москву.

[8 февраля 1871 г. Петербург.]

Многоуважаемый Сергей Андреевич!

Начинаю свое письмо извинением в замедлении ответа, но тут виноват более Унковский, нежели я. Письмо твое я тотчас же ему передал и он вознамерился было обсудить твое предложение, но теперь сообщил мне, что решительно не имеет возможности ответить на твою просьбу удовлетворительно по трем причинам, кои суть: во-первых, он по совести не может отрицать заслуг тех лиц, в пользу которых предполагаются овации в Москве. Во-вторых, ему кажется неловким писать статью, отчасти рекомендующую публике его самого, хотя бы статья эта появилась в твоем журнале и без подписи. В-третьих, наконец, он не имеет времени для публицистики, ибо по горло погружен в свое аблакатство.

Я, с своей стороны, полагаю, что статью, какую ты желаешь, мог бы удовлетворительно написать И. В. Павлов.

Я первую книгу ‘Беседы’ уже имею и рассматриваю с большим интересом. Но, признаюсь тебе откровенно, чаяний твоих насчет возможного совокупления философии с [религией?] не разделяю. Скорее можно совокупить ее с винным откупом, как это и делал А. И. К[ошелев], но духа исследования с духом безусловного верования слить нельзя.

Впрочем, когда буду в Москве, то непременно тебя посещу, и лично осмотрю ту лабораторию, в которой происходит соединение философии с [религией?]

Иван Вас[ильевич] Павлов на эти дела мастер: он докажет, что пользоваться общечеловеческою цивилизацией значит носить чужие подштанники и сморкаться в чужой платок. Докажет, разумеется, не логическим путем, а посредством ‘живых образов’. Он мне сам недавно все это в частном письме изображал и обещался, что так именно и изобразит в твоем журнале.

Впрочем, помимо [религии?] есть множество частных вопросов в жизни, к которым, я вполне уверен, журнал твой отнесется дельно и честно.

В ожидании удовольствия видеть тебя лично остаюсь искренно тебя уважающий

М. Салтыков.

8-го февраля. Петербург.

229

П. В. АННЕНКОВУ

[4 марта 1871 г. Петербург.]

Многоуважаемый Павел Васильевич.

Тургенев, при свидании со мною у Ге, говорил о предполагаемом сегодня собрании художников и литераторов у Огюста, причем показывал список приглашаемых лиц, в котором числился и я. Между тем, я повестки не получил, и потому не знаю, отчего это происходит: от ошибки ли, или оттого, что собрание отменено, или, быть может, меня сняли со списка. На случай, если это произошло от ошибки, прошу Вас разъяснить причину моего отсутствия И. С. Тургеневу. Я предполагаю, что Вы получили приглашение.

Ваш

М. Салтыков.

4 марта.

230

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[14 марта 1871 г. Петербург.]

Посетив г. Глушицкого, я нашел его в самом крайнем положении. Живет на хлебах в бедном семействе, имеющем одну комнату, в которой помещается, кроме детей хозяйских, порядочное количество собак на прокормлении. Г. Глушицкий одет в рубище, за квартиру и за харчи задолжал. Подание ему помощи я считаю необходимостью.

М. Салтыков.

14 марта.

231

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

С. П[етер]б[ург] 31 марта [1871 г.].

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Так как у Вас, вероятно, найдется свободное время, то мне кажется, что Вы могли бы с пользою употребить его на работу, которая именно всего удобнее может быть исполнена на месте. А именно изобразить современное положение помещичьих и крестьянских хозяйств сравнительно с таковым же до 1861 года. Само собой разумеется, что тему эту Вы можете распространить по усмотрению, то есть втискать туда весь сельский наш быт. Нравственное и всесторонне-экономическое положение, состояние училищ, кабаки, влияние теперешней податной системы, положение крестьянских судов, промыслы и торговля, деятельность земских управ и т. п. Это могло бы доставить Вам материал для целого ряда статей, которые могли бы иметь тем большую занимательность, что Вы приступили бы к составлению со всеми необходимыми знаниями. ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ могли бы дать Вам хорошую плату, да сверх того из их могла бы впоследствии составиться порядочная книга, которую тоже можно издать.

Пожалуйста, ответьте мне поскорее и сообщите Ваши мысли по этому предмету.

Анна Николаевна была нездорова, но теперь ей лучше. Она сообщила мне, что Вы покамест еще не ощущаете большой скуки.

Весь Ваш

М. Салтыков.

232

А. Н. ПЫПИНУ

[2 апреля 1871 г. Петербург.]

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Так как мне известно близкое участие, принимаемое Вами в редактировании ‘Вестника Европы’, то я полагаю, что рецензия ‘Истории одного города’, помещенная в апрельской книжке этого журнала, попала туда не без Вашего одобрения. А как я всегда дорожил Вашими взглядами на дела рук моих, то считаю нелишним обратить благосклонное Ваше внимание на некоторые недоразумения, закравшиеся во мне при чтении означенной статьи.

1) Статья названа критическою. Но так как в ней прежде всего замечается отсутствие каких бы то ни было общих положений, то она имеет скорее характер рецензии. Но для того, чтобы написать рецензию столь обширных размеров, автор вынужден был заменить общие положения частными замечаниями, и обилие таковых сообщило статье характер подьяческий.

2) Взгляд рецензента на мое сочинение, как на опыт исторической сатиры, совершенно неверен. Мне нет никакого дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее. Историческая форма рассказа была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни. Может быть, я и ошибаюсь, но во всяком случае ошибаюсь совершенно искренно, что те же самые основы жизни, которые существовали в XVIII в., — существуют и теперь. Следовательно, ‘историческая’ сатира вовсе не была для меня целью, а только формою. Конечно, для простого читателя не трудно ошибиться и принять исторический прием за чистую монету, но критик должен быть прозорлив и не только сам угадать, но и другим внушить, что Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д. А. Толстой, и даже не граф Д. А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей силы.

3) Рассказ от имени архивариуса я тоже веду лишь для большего удобства и дорожу этою формой лишь настолько, насколько она дает мне больше свободы. Вообще я выработал себе такое убеждение, что никакою формою стесняться не следует, и заметил, что в сатире это не только не безобразно, но иногда даже не безэффектно. А рецензент упрекает меня, что я сделал это в пику Шубинскому и другим подобным историкам. Но что такое Шубинский? По моему мнению, это своего рода тип, или, говоря гончаровским словом, это ‘вещественное выражение невещественных отношений’. Шубинский — это человек, роющийся в….. и серьезно принимающий его за золото. Шубинский — это тип, положим, крайний, но никто не мешает и возвеличить его, то есть возвести в квадрат и куб — все же будет Шубинский.

4) ‘Да не подумают читатели, говорит рецензент, что мы желаем сравнить Гоголя с г. Салтыковым’. Эта фраза очень ядовитая и показывает в рецензенте бывалого и ловкого человека. Но, вместе с тем, не есть ли она выражение того ‘смеха ради смеха’, в котором, между прочим, рецензент обвиняет меня? И в какой степени этот прием приличен относительно писателя, не без пользы действующего в литературе больше двадцати лет?

5) Упрек в ‘смехе ради смеха’ вышел в первый раз от Писарева и имел источником личное его враждебное ко мне чувство. С тех пор всякий, кто на меня рассердится, поднимает эту штуку, и так как эта штука дешевая, то танцовать на ней можно сколько угодно. Если б мне было доказано, что я предаю осмеянию явления почтенные или не стоящие внимания, я, наверное, прекратил бы деятельность столь идиотскую. Представителем смеха для смеха может быть назван рецензент, голословно обвиняющий в смехе для смеха, да еще с чужих слов, ради того только, что тут есть смешное сочетание слов. Сей человек, действительно, уподобляется гоголевскому мичману, которому достаточно было показать палец, чтоб возбудить смех. Я же, благодаря моему создателю, могу каждое свое сочинение объяснить, против чего они направлены, и доказать, что они именно направлены против тех проявлений произвола и дикости, которые каждому честному человеку претят. Так, например, градоначальник с фаршированной головой означает не человека с фаршированной головой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже и не смех, а трагическое положение. Гулящие девки, которые друг у друга отнимают бразды правления, тоже едва ли смех возбуждают, то есть могут возбудить его лишь в гоголевском мичмане, сделавшемся критиком. Изображая жизнь, находящуюся под игом безумия, я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия. Достиг ли я этого результата — это вопрос иной, но утверждать, что я имел в виду одну пустую забаву — это может только критик-мичман.

6) Против обвинения, что я представил картину не полную, обошел многие элементы, весьма важные и характеристичные, я могу ответить афоризмом Кузьмы Пруткова: ‘необъятного не обнимешь’. Впрочем, ведь я не закаялся написать и второй том ‘Истории’. Для меня хронология не представляет стеснений, ибо, как я уже объяснил выше, я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей.

Наконец, 7) рецензент обвиняет меня в глумлении над народом и с некоторой даже гадливостью (вот-то опрятный человек!) отзывается о статье: ‘о корени происхождения’, где поименовываются головотяпы, моржееды и другие племена в этом роде. Как подлинный историк, Вы, Александр Николаевич, должны быть знакомы с Далем и Сахаровым. Обратитесь к ним и увидите, что это племена мною не выдуманные, но суть названия, присвоенные жителям городов Российской империй. Головотяпы — егорьевцы, гужееды — новгородцы и т. д. Если уж сам народ так себя честит, то тем более права имеет на это сатирик. Затем, что касается до моего отношения к народу, то мне кажется, что в слове ‘народ’ надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я, действительно, сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием. Я в первый раз слышу подобный упрек и, к счастию, слышу от гоголевского мичмана.

Не думайте, многоуважаемый Александр Николаевич, что настоящее письмо внушено мне разнузданностью самолюбия. Я просто, по чувствам, мною к Вам питаемым, желал объяснить, что точка зрения, на которой стоит Ваш журнал относительно меня, не совсем справедлива.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Письмо сие частное и тиснению не подлежит.

233

А. Н. ПЫПИНУ

[6 апреля 1871 г. Петербург.]

Многоуважаемый Александр Николаевич. Письмо Ваше душевно утешило меня, ибо для меня важно было Ваше мнение о моей литературной деятельности. Что же касается до того, что думает обо мне ‘Вестник Европы’, как орган Стасюлевича и Суворина, то это для меня дело совершенно постороннее.

Вы, между прочим, упоминаете о недостаточной ясности моей сатиры и приводите ‘старый слух’, что некоторые даже очень умные люди были поставлены в недоумение. Что касается вообще неясности некоторых моих сочинения, то она обусловливается, во-первых, характером их, во-вторых, и тою обстановкой, которая до сего дня окружает русскую литературу. Я полагаю, что Вы так же, как и я, очень мало убеждены в возможности писать свободно, я же, кроме того, пользуюсь особливою ненавистью со стороны лиц, на заставах команду имеющих. ‘Старого же слуха’ я не совсем понимаю. Ежели тут дело идет о ‘Каплунах’, то вряд ли идея этого очерка могла представлять неясность. Идею эту я развивал впоследствии неоднократно, и заключается она в том, что следует из тесных рамок сектаторства выдти на почву практической деятельности. Может быть, идея эта спорная, но во всяком случае в ней нет ничего недостойного. Н[иколай] Г[аврилович], который тогда же писал ко мне по этому случаю, оспаривал меня и убедил взять очерк назад. Но он ни одним словом не обвинял меня, и я счел, что тут скорее идет речь о несвоевременности, нежели о внутреннем достоинстве идеи.

С распадением ‘Современника’ принципиальная почва совсем покинута русскою литературой. Если и встречается порою нечто принципиальное, то это остатки древнего величия. Я намереваюсь посвятить этому предмету особенную статью, и постараюсь сделать это помимо всяких личных отношений. А позабавиться было бы над чем. Вы представьте себе, например, двух друзей: Суворина и Евгения Утина, переписывающихся по франко-германскому вопросу (‘Вестник Европы’, апрель). Помните ли, мол, Вы, что Вы оправдывали пруссаков, а я стоял на стороне французов, так я, мол, и теперь стою на стороне французов! И все это так серьезно, точно Ренан с Штраусом переписку ведут! разве это не детская шалость!

У нас все еще Белинского наследство делят. Большую часть его получили Добролюбов и Писарев, да и своего прибавили, а остатки пошли в дележку теперь. Кому достался двугривенный, кому пятак серебра. Суворину досталось только две копейки — и с этим-то он хочет еще разжиться! Что ж, коли станет быстро оборачиваться, может быть, что-нибудь и сколотит!

Повторяю: искренно благодарю Вас за внимание и жму Вашу руку.

Ваш

М. Салтыков.

234

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ [‘ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ’]

[Апрель 1871 г. Петербург.]

Хотя и не в обычае, чтоб беллетристы вступали в объяснения с своими критиками, но я решаюсь отступить от этого правила, потому что в настоящем случае речь идет не о художественности выполнения, а исключительно о правильности или неправильности тех отношений к жизненным явлениям, которые усмотрены автором напечатанной в ‘Вестнике Европы’ (апрель 1871) рецензии в недавно изданном мною сочинении ‘История одного города’.

Я отдаю полную справедливость г. Б—ову [Суворину]: рецензия его написана обдуманно, и намерения его совершенно для меня ясны. Но и за всем тем, мне кажется, что в основании его труда лежит несколько очень существенных недоразумений и что он приписал мне такие намерения, которых я никогда не имел. Очень возможное дело, что это произошло вследствие неясности самого сочинения моего, но и в таком случае мое объяснение не может счесться бесполезным, так как критике, намеревающейся выказать несостоятельность автора на почве миросозерцания, все-таки не лишнее знать, в чем это миросозерцание заключается.

Прежде всего г. рецензент совершенно неправильно приписывает мне намерение написать ‘историческую сатиру’, и этот неправильный взгляд на цели моего сочинения вовлекает его в целый ряд замечаний и выводов, которые нимало до меня не относятся. Так, например, он обличает меня в недостаточном знакомстве с русской историей, обязывает меня хронологией, упрекает в том, что я многое пропустил, не упомянул ни о барах-вольтерьянцах, ни о сенате, в котором не напелось географической карты России, ни о Пугачеве, ни о других явлениях, твердое перечисление которых делает честь рецензенту, но в то же время не представляет особенной трудности при содействии изданий гг. Бартенева и Семевского. К сожалению, издавая ‘Историю одного города’, я совсем не имел в виду исторической сатиры, а потому не видел даже надобности воспользоваться всеми фактами, опубликованными гг. Бартеневым и Семевским. Очень может быть, что я напишу и другой том этой ‘Истории’, но не ручаюсь, что и тогда будет исчерпано все содержание ‘Русского Архива’ и ‘Русской Старины’. Не ‘историческую’, а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною. Черты эти суть: благодушие, доведенное до рыхлости, ширина размаха, выражающаяся с одной стороны в непрерывном мордобитии, с другой — в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности, не краснея, лгать самым бессовестным образом. В практическом применении эти свойства производят результаты, по моему мнению, весьма дурные, а именно: необеспеченность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п. Хотя же я знаю подлинно, что существуют и другие черты, но так как меня специально занимает вопрос, отчего происходят жизненные неудобства, то я и занимаюсь только теми явлениями, которые служат к разъяснению этого вопроса. Явления эти существовали не только в XVIII веке, но существуют и теперь, и вот единственная причина, почему я нашел возможным привлечь XVIII век. Если б этого не было, если б господство упомянутых выше явлений кончилось с XVIII веком, то я положительно освободил бы себя от труда полемизировать с миром, уже отжившим, и смею уверить моего почтенного рецензента, что даже и на будущее время сенат, не имеющий исправной карты России, никогда не войдет в число элементов для моих этюдов, тогда как такой, например, факт, как распоряжение о писании слова ‘государство’ вместо слова ‘отечество’, войти в это число ‘может. Сверх того, историческая форма рассказа предоставляла мне некоторые удобства, равно как и форма рассказа от лица архивариуса. Но, в сущности, я никогда не стеснялся формою, и пользовался ею лишь настолько, насколько находил это нужным, в одном месте говорил от лица архивариуса, в другом — от своего собственного, в одном — придерживался указаний истории, в другом — говорил о таких фактах, которых в данную минуту совсем не было. И мне кажется, что в виду тех целей, которые я преследую, такое свободное отношение к форме вполне позволительно.

Сочетав насильственно ‘Историю одного города’ с подлинной историей России, рецензент совершенно логически переходит к упреку в бесцельном глумлении над народом, как непосредственно в собственном его лице, так и посредственно, в лице его градоначальников. ‘Органчик’ его возмущает, ‘Сказание о шести градоначальниках’ он просто называет ‘вздором’. Очевидно, что он твердо встал на историческую почву и совершенно забыл, что иносказательный смысл тоже имеет право гражданственности. Что в XVIII веке не было ни ‘Органчика’, ни ‘шести градоначальниц’ — это несомненно, но недоразумение рецензента тем не менее происходит только от того, что я употребил не те слова, которые, по мнению его, надлежало употребить. Если б, вместо слова ‘Органчик’, было поставлено слово ‘Дурак’, то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного, если б, вместо шести дней, я заставил бы своих градоначальниц измываться над Глуповым шестьдесят лет, он не написал бы, что это вздор (кстати, если б я действительно писал сатиру на XVIII век, то, конечно, ограничился бы ‘Сказанием о шести градоначальницах’). Но зачем же понимать так буквально? Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: ‘не потерплю!’ и ‘раззорю!’, а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди, или нет?

Затем, приступая к обличению меня в глумлении над народом непосредственно, мой рецензент высказывает несколько теплых слов, свидетельствующих о его личном сочувствии народу. Я верю этому сочувствию и радуюсь ему, но думаю, что я собственно не подал никакого повода для его выражения. Посмотрим, однако ж, на чем зиждутся обличения рецензента.

Во-первых, ему кажутся совершенным вздором (кстати, слово ‘вздор’, как критическое мерило, представляется мне совершенным вздором) названия головотяпов, моржеедов и проч., которые фигурируют у меня в главе ‘о корени происхождения’. Не спорю, может быть, это и вздор, но утверждаю, что ни одно из этих названий не вымышлено мною, и ссылаюсь в этом случае на Даля, Сахарова и других любителей русской народности. Они засвидетельствуют, что этот ‘вздор’ сочинен самим народом, я же с своей стороны рассуждал так: если подобные названия существуют в народном представлении, то я, конечно, имею полнейшее право воспользоваться ими и допустить их в мою книгу. Если, например, о пошехонцах сложилось в народе поверье, что они в трех соснах заблудились, то я имею вполне законное основание заключать, что они действительно когда-нибудь совершили нечто подходящее к этому подвигу. Не буквально, конечно, а в том же смысле.

Во-вторых, рецензенту не нравится, что я заставляю глуповцев слишком пассивно переносить лежащий на них гнет. На этот упрек я могу ответить лишь ссылкой на стр. 155—158 ‘Истории’, где, по моему мнению, явление это объясняется довольно удовлетворительно. Я, впрочем, не спорю, что можно найти в истории и примеры уклонения от этой пассивности, но на это я могу только повторить, что г. рецензент совершенно напрасно видит в моем сочинении опыт исторической сатиры. Притом же для меня важны не подробности, а общие результаты, общий же результат, по моему мнению, заключается в пассивности, и я буду держаться этого мнения, доколе г. Б—ов не докажет мне противного.

В-третьих, рецензенту кажется возмутительным, что я заставляю глуповцев жиреть, наедаться до отвалу и даже бросать хлеб свиньям. Но ведь и этого не следует понимать буквально. Все это, быть может, грубо, аляповато, топорно, но тем не менее несомненно — иносказательно. Когда глуповцы жиреют? — в то время, когда над ними стоят градоначальники простодушные. Следовательно, по смыслу иносказания, при известных условиях жизни, простодушие не вредит, а приносит пользу. Может быть, я и не прав, но в таком случае во стократ не правее меня действительность, связавшая с представлением о распорядительности представление о всяческих муштрованиях. Что глуповцы никогда не наедались до отвалу — это верно, но это точно так же верно, как и то, что рязанцы, например, никогда мешком солнца не ловили.

Вообще, недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит оттого, что рецензент мой не отличает народа исторического, т. е. действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть речи, если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до ‘народа’ в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности. О каком же ‘народе’ идет речь в ‘Истории одного города’?

Обличив меня в глумлении над народом, г. рецензент объясняет и причину этого глумления. Эта причина — недостаток ‘юмора’. Юмор же рецензент определяет следующим образом: он, ‘не жертвуя малым великому, великое низводит до малого, а малое возвышает до великого’, следовательно, главные элементы этого явления суть: великодушие, доброта и сострадание. Если это определение верно, то мне действительно остается признать себя виноватым. Но я положительно утверждаю, что оно неверно и что искусство точно так же, как и наука, оценивает жизненные явления единственно по их внутренней стоимости, без всякого участия великодушия или сострадания. Если б это было не так, то произошло бы нечто изумительное. Во-первых, люди не знали бы, что в написанной художником картине действительно верно и что смягчено, или скрыто, или прибавлено под влиянием великодушия. Во-вторых, тогда пришлось бы простирать руки не только подначальным глуповцам, во и Прыщам и Угрюм-Бурчеевым, всем говорить (как это советует мне рецензент) : ‘придите ко мне все труждающиеся и обремененные’, потому что ведь тут все обременены историей: и начальники и подначальные.

Но этого мало, что я нахожу упомянутое выше определение юмора неправильным и бессодержательным, — я вижу в нем глумление. По моему мнению, разделение жизненных явлений на великие и малые, низведение великих до малых, возвышение малых до великих — вот истинное глумление над жизнью, несмотря на то, что картина, по наружности, выходит очень трогательная. Тут идет речь уже не о временно-великих или о временно-малых, но о консолидировании сих величин навсегда, ибо иначе не будет ‘юмора’.

М. Салтыков.

235

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[9 апреля 1871 г. Петербург.]

Прилагая при сем записку ко мне Анны Николаевны Энгельгардт, долгом своим считаю сообщить здесь сведения, собранные мною об этой писательнице.

Г-жа Энгельгардт — автор оригинального произведения ‘Очерки институтской жизни былого времени’, помещенного в прошлом году в журнале ‘Заря’, сверх того, она перевела очень много разных сочинений с иностранных языков, а ныне состоит переводчицею в журналах: ‘Вестник Европы’, ‘Голос’ и ‘Биржевые Ведомости’. Муж ее был до конца прошлого года профессором в Лесной Академии. Семейство их состоит, кроме мужа и жены, из троих малолетних детей, старший сын воспитывается в частном пансионе, дочь — в женской гимназии, младший сын находится при матери.

Конец 1870 и начало 1871 года были особенно неблагоприятны для этого семейства. Профессор Энгельгардт лишился места и выслан из Петербурга, г-жа Энгельгардт вследствие душевных потрясений впала в тяжкую болезнь и в течение двух месяцев не могла работать. Даже и теперь здоровье ее настолько слабо, что она не может ходить в редакции газет, да и дома должна ограничить число часов работы. Между тем эта работа представляет единственный источник для содержания всего семейства, потому что от г. Энгельгардт, при настоящем его положении, никакой помощи ожидать нельзя. Долги же, в которые впала г-жа Энгельгардт по случаю болезни, делают ее положение вполне критическим. Поэтому я полагал бы совершенно справедливым не лишить ее простого пособия. Я вполне убежден, что она ни в каком случае не обратилась бы к благотворительности общества, если б не вынудила ее к этому действительная нужда.

М. Салтыков.

9 апреля 1871 г.

Адрес г-жи Энгельгардт: Надеждинская, близ Манежного переулка и Спасской улицы, дом No 46.

236

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[22 апреля 1871 г. Петербург.]

Прилагая при сем записку литератора Н. А. Благовещенского с просьбой о выдаче ему в пособие 300 р. на поездку на Кавказ для лечения, долгом считаю присовокупить, что я лично удостоверился в истине всего заключающегося в письме г. Благовещенского. Н. А. не имеет никаких средств, работать не может, живет же в Николаевской богадельне (Фурштадтская ул.) в комнате своей матери, которой отведено там помещение, как вдове священника. Положение этого писателя вполне заслуживает внимания общества.

М. Салтыков.

22 апреля 1871 г.

237

Г. К. РЕПИНСКОМУ

[22 апреля 1871 г. Петербург.]

Позвольте мне обратиться к Вам с покорнейшей просьбой, многоуважаемый Григорий Козьмич. В понедельник я могу приехать в заседание лишь на короткое время, а между тем желал бы участвовать в обсуждении просьбы г. Благовещенского. А потому не будете ли Вы так добры пустить эту просьбу в доклад пораньше.

Весь Ваш

М. Салтыков.

22 апреля.

238

В. П. ГАЕВСКОМУ

[10 мая 1871—1881 гг. Петербург.]

Любезный Виктор Павлович.

Извини, что беспокою. Видясь с тобой в последний раз в Фонде, я забыл спросить тебя, какая участь постигла просьбу той крестьянки (о возобновлении сгоревших билетов вн[утреннего] з[айма], о которой я тебе говорил, и ты был так добр взять на себя труд замолвить слово у Е. И. Ламанского.

Будь так добр, уведомь меня.

Твой

М. Салтыков.

10 мая.

239

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

17 июля [1871 г.]. Витенево.

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

По моему мнению, полезно было бы напечатать нечаевское дело в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’ вполне, и начать это печатание в августовской книжке (вероятно, и 2-я категория уже будет кончена к тому времени). Перепечатку можно сделать из ‘Правит[ельственного] Вестника’, где этот процесс затем и печатается, чтоб его отчетом руководились прочие журналы. Читателям будет интересно иметь в руках полное изложение всего процесса, который он имеет теперь в отрывках, рассеянных во множестве NoNo газет.

Затем мне казалось бы не лишним в сентябрьской книжке напечатать свод статей, появившихся по этому в газетах и журналах. Это тоже не лишено будет для читателей интереса, ежели хотите, я возьму этот труд на себя и сделаю его совершенно скромно. В сентябрьской книжке это будет удобно сделать, потому что впечатление несколько остынет.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Когда уезжаете в Петербург?

240

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[13 августа 1871 г. Петербург.]

По поручению Комитета, посетив литератора Гамулецкого, я нашел его более нежели в стесненном положении. Он занимает от хозяев крошечную комнату в 4-м этаже на задней, весьма вонючей лестнице и живет в этой комнатке вместе с другим литератором, г. Глушицким, с которым имеет и одну общую одежду. Работает, по-видимому, очень усердно, но работа оплачивается скудно и притом не вполне исправно. Он показывал мне рассказ в 380 строк (около полулиста наших больших журналов), за который заплачено ему 7 р. Вообще положение маленькой русской прессы весьма ненадежно, а наплыв беллетристических произведений так велик, что, например, ‘Петербургский Листок’, привлекающий беллетристов аккуратностью расчетов, часто отказывает в помещении их произведений за излишеством.

В виду столь очевидной нужды, я вручил г. Гамулецкому 25 р. из собственных своих и в получении этих денег имею честь представить при сем его расписку, прося выдать мне равную сумму.

М. Салтыков.

13 августа 1871 г.

241

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

Петербург. 31 августа [1871 г.].

Многоуважаемый Алексей Михайлович.

Спешу уведомить Вас о получении Ваших стихов, из коих ‘Думы оптимиста’ уже набраны и имеют быть напечатаны в сентябрьской книжке ‘Отеч[ественных] Записок’. Другое стихотворение, согласно желанию Вашему, будет напечатано в октябрьской книжке. Гонорарий будет уплачен в размере, Вами назначенном, т. е. 58 р. за оба стихотворения. Что касается до проекта Ваших писем о современном состоянии Германии, то для журнала такого рода письма были бы весьма интересны, и весьма бы желательно было, чтоб Вы поспешили присылкою их. Я говорил с Некрасовым (который покуда живет еще на даче близ Чудова и наезжает в Петербург на 1-2 дня) насчет гонорария за эти письма, и он просил передать Вам, что гонорарий этот может быть 80 р. за лист. Если Вы согласны, то ответьте и пришлите, буде возможно, первое письмо. Программа Ваша совершенно подходящая для нас.

В литературе нашей глубокое затишье. Это можно видеть уже из того, что в настоящее время играет у нас роль такая мразь, как Суворин. Почитайте суждение газет и ‘Вестника Европы’ по Нечаевскому делу и судите, до чего дошла наша печать. Это царство мерзавцев, готовых за полтинник продать душу. Всякая возможность издавать журнал сколько-нибудь свежий исчезает в виду неизреченного холопства остальной прессы. Даже самые умеренные статьи подвергаются остракизму. Я в августовской книжке поместил статью совершенно спокойную по тону, в которой доказывал, что слово ‘анархия’ употребляется в ненадлежащем смысле, и что анархистами должны называться собственно те, которые ставят преграду прогрессу,— и должен был эту статью вырезать в виду угроз для журнала. Личная вражда против меня г. Шидловского, начавшаяся в Туле (где он был губернатором, а я управляющим казенной палатой), продолжается и теперь, так что я не знаю, можно ли мне будет оставаться при моей литературной профессии. Прибавьте к этому забавы вольных художников вроде гр[афа] А. К. Толстого, дающих повод своими ‘Потоками’ играть сердцам во чреве наших обскурантов. Не знаю как Вам, а мне особенно больно видеть, как люди, которых почитал честными, хотя и не особенно дальновидными, вооружаются в защиту обскурантизма, призывая себе на помощь искусственную народность.

Распоряжение о высылке Вам ‘Отеч[ественных] Записок’ по новому адресу сделано.

Жаль, что Вы остаетесь за границей еще на неопределенное время. Впрочем, ежели приедете зимой, как обещаете, то увидите все сами.

Искренно жму Вашу руку.

М. Салтыков.

Фурштадтская, близ Таврического сада, No 33.

242

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[13 сентября 1871 г. Петербург.]

Посетив г. В. Маркова, я нашел его в довольно стесненном положении, хотя это стеснение, как он мне объяснил, временно. Г. Марков работает в газете ‘Русский Инвалид’, где получает по 125 р. в месяц. Сверх того, он в настоящее [время] занимается переводом Рабле, но издателя на такую работу найти нелегко. Во внимание к этим обстоятельствам, я выдал г. Маркову данные мне Комитетом сто рублей, в чем и прилагаю его расписку. Полагал бы не лишним выдать г. Маркову еще 50 рублей.

М. Салтыков.

13 сентября.

243

К. К. СЛУЧЕВСКОМУ

[17 сентября 1871 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Константин Константинович.

Не найдете ли Вы возможным доставить Ваш роман или в контору или ко мне на дом: я не замедлю его прочитать. Что же касается до личного Вашего посещения, то я буду очень рад принять Вас, но чтение романа слушать не могу, потому что не имею времени, да сверх того почта постоянно большая.

Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.

М. Салтыков.

17 сентября.

244

К. К. СЛУЧЕВСКОМУ

[16 октября 1871 г. Петербург.]

Милостивый Государь

Константин Петрович [Константинович]

Прочитав Ваш роман, сколько Вы мне доставили, я считаю долгом уведомить Вас, что он не может быть помещен в ‘Отеч[ественных] Записках’. Благоволите взять его обратно. В течение этой недели он будет у меня, а после того я сдам его в контору (Бассейная, 2).

Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.

М. Салтыков.

16 октября.

245

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

Петербург. 18 октября [1871 г.|.

Благодарю Вас, многоуважаемый Александр Николаевич, за письмо и начинаю ответ мой покорнейшей просьбой о присылке статей. Форма писем, по-моему, будет действительно самая удобная, но ежели бы она оказалась не столь удобною на практике, то это, конечно, не должно стеснять. Я положительно убежден, что статьи Ваши будут прекрасные и полезные, и что Вы сумеете сделать нужные обобщения и выводы из тех специальных данных, которые находятся у Вас под рукою. Важно знать, как эти данные ложатся на жизнь народа, а равно и то, каким образом эта последняя совершенно обходится без всяких данных, довольствуясь одним преданьем. Привести в ясность, каким образом живет это пустое место, имея свои нравы и обычаи, свою бытовую жизнь, и не имея разумных данных, которые могли бы питать эту жизнь, давать ей элемент возможности развития, — чрезвычайно важно, хотя, быть может, деятельность такого рода имеет исключительно отрицательный характер. А еще важнее указывать на пути и средства, что Вы, по своему образованию, и можете сделать с полным успехом. Не думайте, чтоб это обязывало Вас исключительно придавать Вашим статьям бытовой характер, пишите так, как Вы сами знаете и можете — это самое лучшее.

В Петербурге нового мало, жизнь как будто замолкла. Общество скучает, а Вы сами знаете, на что может быть способно скучающее общество? На увлечение кафе-шантанами, цирками и т. п. Все это и выполняется здесь буквально, то есть без всякой окраски какими-нибудь действительными интересами. Рекомендую Вам мою статью: ‘Самодовольная современность’, помещенную в октябрьской книжке ‘Отеч[ественных] Записок’, которая именно посвящена этой теме. Это только вступление, затем будет применение изложенного в первой статье к нашей современности, и статьи будут появляться от времени до времени.

Анну Николаевну мы видим довольно часто, и радуемся, что она никак не хочет упасть духом. Она намеревается хлопотать о Вас, когда придет минута, то есть когда возвратится гр[аф] Шувалов. Очень возможно, что граф, по известной своей доброте, уступит ее просьбам и даст возможность видеть вас нам, искренно Вам сочувствующим людям.

А покамест до свидания. Искренно жму Вашу руку.

Преданный Вам

М. Салтыков.

Жена Вам кланяется.

246

Н. А. НЕКРАСОВУ

[30 декабря 1871—1872 гг. Петербург.]

Вчера я был несколько пьянее вина.

Ваш

М. Салтыков.

30 декабря.

Сегодня проснулся с таким обилием смешных мыслей, какого давно не было.

247

Н. А. НЕКРАСОВУ

[После 16 января 1872 г. Петербург.]

Сюда приехала Смирнова, которая будет завтра около 2 часов утра (несколько ранее) у меня. Так как в пятницу она уезжает обратно, то не зайдете ли Вы ко мне, чтобы познакомиться с нею. Она очень желает. Ежели деньги за ее янв[арскую] книжку не отосланы, то прикажите не отсылать.

М. Салтыков.

248

Н. А. НЕКРАСОВУ

[1 февраля 1872 г. Петербург.]

Николай Алексеевич.

Родился сын Константин, который, очевидно, будет публицистом, ибо ревет самым наглым образом. Происшествие сие случилось сего 1 февраля, в 3 1/2 часа ночи.

Салтыков.

249

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Март 1872 г. Петербург.]

По обыкновению, Унковский напутал, и я не буду сегодня в бенефисе Горбунова, чему я, впрочем, очень рад.

Пожалуйста, напишите к Смирновой и, кстати, напомните ей о присылке 3-й части. Пожалуйста. Ее непременно отобьют.

М. Салтыков.

Не уговоритесь ли с Унковским завтра или послезавтра вечером ко мне. Дайте знать. Давно у меня никто не был.

250

М. В. ТРУБНИКОВОЙ

[21 марта 1872 г. Петербург.]

Милостивая государыня Мария Васильевна.

На Ваше письмо с предложением участия в собрании литераторов, приглашенных Вами и г-жою Стасовою для сличения переводов ‘Сказок Андерсена’, имею честь уведомить, что я предложения этого принять не могу.

С истинным почтением и преданностью имею честь быть

Вашим,

милостивая государыня,

покорнейшим слугою

М. Салтыков.

21 марта 1872 г.

251

А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ

Петербург. 1 апреля [1872 г.].

По прочтении Вашей ‘заграничной сцены’, многоуважаемый Алексей Михайлович, спешу от себя за Некрасова уведомить Вас, что в апрельской книжке ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ Ваша вещь не может быть помещена, во-первых, потому, что книжка эта в минуту получения ‘Сцены’ была уже скомпонована, а во-вторых, потому, что в апрельском No имеется уже большая поэма Некрасова, и, следовательно, в одном No помещать две поэмы и неудобно, и начетисто. Затем позволяю себе предложить на Ваше обсуждение следующие соображения. Майская книжка ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ выйдет, вероятно, не раньше половины мая, когда публика разъезжается по деревням и на журналы уже обращает мало внимания, поэтому, и для Вас, и для журнала будет удобнее, ежели Ваша поэма будет помещена осенью, т. е. в сентябре или позже, как Вы пожелаете. Деньги же, которые Вы за труд Ваш требуете, могут быть выданы и теперь. Ежели Вы согласны на это, то потрудитесь уведомить, и я немедленно отошлю 400 р. В. А. Арцимовичу. Если Вам нужно скорее, то телеграфируйте. Во всяком случае, в мае я надеюсь увидеть Вас, ибо я до начала июня не выеду из Петербурга, так как у меня родился сын, к[отор]ого нельзя везти в деревню до тех пор, пока не будет совсем тепло. Вероятно, в мае застанете еще и Некрасова.

Гр[аф] А. К. Толстой действительно счастливец, если получает по 1 р. с. за стих. К сожалению, наша редакция не настолько богата, чтобы платить такие деньги. Надеюсь, что при свидании Вы сами убедитесь, что мы не имеем няи малейших поползновений эксплоатировать Вас.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

252

А. Н. ОСТРОВСКОМУ

в Москву.

С. П[етер][бург] 15 апреля [1872 г.].

Многоуважаемый Александр Николаевич. Письмо Ваше об Иванове я получил в среду, а заседание Комитета было в понедельник. Поэтому все сношения по письму Вашему должно было делать письменно, что невольным образом замедлило мой ответ Вам. Вчера вечером Заблоцкий уведомил меня, что он разрешил послать Вам, для передачи Иванову, 30 рублей. Желаю душевно, чтоб маленькие эти деньги оказали какую-нибудь помощь в данном случае.

У нас по литературе все тихо, так что даже слышно, как Корш во сне жует рукава. Когда это странное положение русской литературы прекратится — одному богу известно.

Душевно желаю Вам хорошо провести праздники. Конечно, с Вашей точки зрения, все равно, что будни, что праздник, а все-таки приятно посмотреть, как другие веселятся.

Сын мой свидетельствует Вам свое почтение. В Петербурге распространился слух, что он пишет в ‘Петерб[уртских] Ведом[остях]’ передовые статьи, но так как ему будет скоро только 3 м[есяца], то я не слишком огорчаюсь этим. Пущай привыкает.

Прощайте, будьте здоровы, крепко жму Вашу руку.

Искренно Вас уважающий и душевно преданный

М. Салтыков.

253

А. С. СУВОРИНУ

[31 мая 1872 г. Петербург.]

Считаю нелишним уведомить Вас, многоуважаемый Алексей Сергеевич, что дело с ‘Гол[осом]’, вероятно, состоится, но Кр[аевский] просил дать ему время обдумать. В половине июля он будет в Москве и увидится с нами, там все и решится. Я в субботу еду в Москву, и потому меня эта отсрочка даже устраивает. Некрасов тоже едет в Ярославль.

Ежели бы Вы могли урвать минуту, то, разумеется, все-таки лучше было бы поговорить. В пятницу между 3 и 4 часами не можете ли к Некрасову?

Ваш

М. Салтыков.

31 мая.

254

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Багищево.

[1 июня 1872 г. Петербург.]

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Бесконечно виноват перед Вами, виноват без извинений. В последнее время меня мучит безграничная лень и какое-то непреодолимое отвращение к труду. С великим усилием что-нибудь напишешь. Вот почему, помня о Вас беспрестанно, не писал к Вам, впрочем, передавая что нужно Анне Николаевне.

Статьи Ваши все до единой драгоценны. Я даже не ждал, чтобы Вы могли до такой степени овладеть формой, как это удалось Вам в письмах из деревни. Поэтому каждая Ваша строка будет принята ‘Отеч[ественными] За[писками]’ с величайшею благодарностью. Лето, конечно, дает Вам обильный материал, и Вы хорошо бы сделали, если б нашли досуг и для литературного дела. Вопрос о ‘больном месте’ действительно должен произвести большой переполох, и редакция будет ожидать Вашей статьи с нетерпением. Но желательно было бы, чтоб Вы не оставляли и писем из деревни. Давно я не читал ничего с таким наслаждением. Хорошо было бы, если б Вы, начиная с сентября, ежемесячно присылали от 1 1/2 до 2 листов печатных.

Я уезжаю 3-го числа в подмосковную деревню и вернусь в Петербург к 15 августа. Приятно было бы встретить Вашу статью. Ужасно досадно, что Вы не дали ходу разрешению быть в Москве: может быть, и увиделись бы. Анна Николаевна обещалась побывать у нас.

Истинно Вам говорю, я редко с кем хотел бы так видеться, как с Вами. Я несколько раз порывался к Вам, но обстоятельства мешали. Обстоятельства эти — деньги. Поверите ли, что я должен каждую копейку рассчитывать, чтобы сколько-нибудь прилично сводить концы с концами. А теперь, кстати, у меня родился сын. Я уже приближаюсь к 50-ти, и старческое чувство заставляет меня радоваться этому рождению, но мысль, что я должен прожить до 66 лет, чтоб увидеть этого молодого человека на ногах, просто сражает меня. Так расстроить свои дела, как это сделал я — просто ни на что не похоже.

Если бы Вам вздумалось написать мне в деревню, то вот мой адрес: Москва, 3-я Мещанская, дом Аббакумовой. Александре Александровне Кардановской, для передачи M. E. Салтыкову.

До свидания, дружески жму Вашу руку и вновь повторяю: статьи Ваши истинное наслаждение.

Ваш

М. Салтыков.

1 июня.

255

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

Углич. 1 [?] июня [1872 г.].

Я Вам наврал, многоуважаемый Евгений Иванович. Оказывается, что объявление о выкупе моего Даниловского имения было подано не в Губернское присутствие, а к мировому посреднику Шестакову. Теперь я вновь возобновляю это дело и думаю, что в непродолжительном времени оно поступит к Вам, почему и прошу Вас, в случае надобности, оказать Ваше содействие в этом деле.

Я решил разделиться с братом и на днях приступлю к этому, по совершении, подам выкупное объявление и по остальному имению, если оно не продастся.

Затем, желая Вам с полным успехом подвизаться на поприще единства касс, остаюсь искренно Вас уважающий

М. Салтыков.

256

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

Витенево. 20 июня [1872 г.].

Совестно мне тревожить Вас, уважаемый Николай Алексеевич, но приходится. Не можете ли Вы ссудить меня 200 рублей, сделав распоряжение, чтобы мне выдал эти деньги И. Г. Соловьев. Если это возможно, то пришлите Соловьеву письмо об этом, чтоб он мне, или кому я приважу, выдал деньги. Я 30 июня думаю быть в Москве, а потому хорошо бы, если б к этому времени пришло Ваше письмо к Соловьеву. Если Вы имеете что-нибудь написать и мне, то сделайте это к тому же времени через Соловьева же. На дальнейшее время мой адрес таков: 3-я Мещанская, дом Аббакумовой, Александре Александровне Кардановской, для передачи M. E. Салтыкову. Желал бы я также знать, долго ли Вы пробудете в Карабихе.

Я еще не видал последнего No ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’, но, судя по отзыву ‘П[етер]бургских Вед[омостей]’, должно быть, Деммерт что-нибудь сильное сморозил. Я хотел написать коротенькую заметку, но, во-первых, не знаю Деммертовой статьи, а во-вторых, жду, не будет ли еще чего-нибудь со стороны ‘Петербургских Ведомостей’. Негодяй Буренин, который не постыдился сказать, что мой предпоследний фельетон написан на Боборыкина, конечно, и на будущее время не воздержится от своих пакостей. Поэтому, будущую неделю пережду и посмотрю, что будет. Так как мое объяснение не может быть длинно, то к 8 июля оно поспеет в Петербург.

Суворина я в Москве видел, но он мне показался несколько сконфуженным, хотел быть у меня и даже назначил час, но не пришел. Впрочем, по последним фельетонам Вы можете судить, как легкомыслен и как выдохся этот человек.

Работа моя идет довольно медленно, впрочем, к августовской книжке наверное пошлю фельетон, а к сентябрьской приготовлю и рассказ и фельетон.

Дела мои гадки до крайности. Крестьяне затрудняют выкуп по имению, и оброков не платят. Брат пьет запоем и, как кажется, при последнем издыхании. Что из всего этого выйдет — ума не приложу. 30 июня я еду в Москву собственно для того, чтоб видеться с братом, который к тому времени приедет туда же, или, вернее, его туда привезут. Боюсь, что вовсе останусь без куска хлеба. Может быть, и опять придется ехать в Углич: поэтому-то и прошу у Вас денег.

Как писать при таких условиях?

Деньги я уплачу в два раза: при выдаче за август и за сентябрь.

Поклонитесь от меня Зинаиде Николаевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

257

H. A. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

Витенево. 29 июня [1872 г.].

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

По поводу ругательного фельетона Буренина я надумал написать к нему письмо. Но так как ум хорошо, а два лучше, то я прилагаю это письмо к Вам, с тем, что ежели Вы найдете его удобным, то заклейте и пошлите, а ежели оно не годится, то пришлите его мне обратно.

Я на прошлой неделе писал ж Вам и просил прислать Соловьеву ордер на выдачу мне 200 р., которые крайне мне необходимы. Завтра еду в Москву, чтобы получить их.

Пишется не очень прилежно, к концу каникул надеюсь, что нечто все-таки выйдет. Погода стоит отвратительная. Пишите, когда Вы думаете в П[етер]бург и будете в Москве. Я выеду для свидания.

Мой адрес: Москва, 3-я Мещанская, дом Аббакумовой, Александре Александровне Кардановской, для передачи Салтыкову.

Ваш

М. Салтыков.

258

Н. С. КУРОЧКИНУ

в Петербург.

Витенево. 4 июля [1872 г.].

Посылаю фельетон для августовской книжки, многоуважаемый Николай Степанович. Если возможно, прикажите его набрать поранее и корректуру пошлите мне и Некрасову. Адрес мой я записал в книжке. Я возвращу корректуру очень скоро.

Весь Ваш

М. Салтыков.

259

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабаху.

Витенево. 5 июля [1872 г.].

Сегодня посылаю к Курочкину фельетон для августовской книжки. Пишу, чтоб приказал набрать и корректуру послал к Вам и ко мне. Если Вам что-нибудь не покажется, пожалуйста, вычеркните не церемонясь, а если найдете нужным вычеркнутое чем-нибудь заменить, то пришлите ко мне.

Благодарю Вас за 200 р., которые я получил. Брат, кажется, умрет и оставляет свои дела в величайшем беспорядке. А так как и я вместе с ним путал и никогда отчета от него не требовал, то и я, конечно, пострадаю, а может быть, и совсем ни при чем останусь. Не знаю, поеду ли я в Углич, но если поеду, то, разумеется, заеду и к Вам.

Вы не можете себе представить, до какой степени скверно мне. Как будто я всю жизнь чего-то гадкого ждал — и вот оно случилось. Брат положительно окружен целою шайкой мошенников — родственников его жены.

До свидания

М. Салтыков.

260

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

Витенево. 9 июля [1872 г.]

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

Брат мой умер, и я должен ехать в Углич, что сегодня и исполняю. Дела он оставил в самом скверном положении, и мне придется очень туго. Сверх того, это отнимет время и у моего писания. У меня все как-то наоборот, другие радуются наследству, а мне оно не в прок. Из Углича, может быть, придется в Рыбинск ехать, а там и в Ярославль. Буду в Ярославле между 18 и 23 числами, и, конечно, заеду к Вам в Карабиху.

Весь Ваш

М. Салтыков.

261

И. Е. САЛТЫКОВУ

в Цедилово.

Спасское. 10 июля [1872 г.].

Любезный друг Илья. Сережа скончался 7-го июля. Я приехал в Ваши страны как для того, чтоб присутствовать при его похоронах, так и для устройства общих с ним дел, которые он в последнее время весьма запустил. Хоронят его в Воронцове в среду 12-го числа. Уведомляю тебя об этом на тот конец, что ты, быть может, захочешь присутствовать. Но, может быть, письмо это опоздает, — что, впрочем, не моя вина, ибо отправкой письма распоряжается брат Дмитрий, — в таком случае я, не встретившись с тобой в Воронцове, приеду в Цедилово. Мне нужно переговорить об оставшемся после Сережи имении, которое теперь подлежит разделу. Сережа дал заемных писем Л[идии] М[ихайловне] на 28 т[ысяч] р[ублей]. Мне необходимо сделать хотя первоначальные распоряжения о вызове наследников, об учреждении опеки, впредь до утверждения в правах наследства и т. д. И так как мне совсем грустно расставаться надолго с женою я сыном, то я просил бы дать мне возможность переговорить с тобой хотя в главных чертах о предмете моего приезда. От тебя я намерен отправиться в Заозерье и поревизовать Максима Андреева. Сережа даже долга опекун[скому] совету ни за себя, ни за меня за прошлый год не вносил. Надеюсь, что в четверг утром буду у тебя.

К сожалению, я узнал здесь, что и маменьки нет, но никто не мог мне сказать за достоверное, где она, у тебя или у Скрипицыных. Если у тебя, то сообщи ей о смерти Сережи.

Прошу тебя передать мой привет сестрице Адели Павловне и всем твоим.

Весь твой

М. Салтыков.

262

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

[16 июля 1872 г. Карабиха]

Многоуважаемый Евгений Иванович.

Я был в Ярославле с многочисленными просьбами, но, к сожалению, Вас не застал. Воззрите на мои сиротские слезы и помогите мне, то есть не притесняйте. Дело идет все о той же деревне Куреевой, которую я никак не могу выпустить на выкуп. Все требуют планов, а планы землемера пропали, да их, в сущности, и не требуется, ибо выкуп добровольный (стр. 75 пол[ожения] о выкупе). Имение было нераздельное с братом, а брат 7-го числа умер, и следовательно, если погибнет подписанный им договор, то погибнет все. В том, что крестьяне согласны на выкуп и желают его, не может быть сомнения, а если и есть кой-какие ошибки, то я надеюсь, что в Петербурге Главное вык[упное] учр[еждение] посмотрит на них снисходительно. Помогите, хоть ради того, что просто меня терзает мать-кредиторша, и я желал бы хоть как-нибудь освободиться от нее.

Весь Ваш

М. Салтыков.

16 июля. Карабиха.

263

И. Е. САЛТЫКОВУ

в Цедилово.

Заозерье. 18 июля [1872 г.].

Любезный друг Илья. Посылаю к тебе Максима Андреева, во-первых, для сообщения тебе сведений, которые ты сочтешь нужным иметь, а во-вторых, вообще для ознакомления с личностью управляющего Заозерским имением, личностью во всех отношениях почтенною.

Поездка моя сопровождалась разными неудачами. Приехавши в Заозерье, я не застал Максима Андреева, который уехал в Москву, и отправился в Углич, где не застал предводителя дворянства и отдал Берсеневу прошение об утверждении меня опекуном для подачи предводителю, и о результате еще ничего не знаю. Потом поехал в Ярославль и подал там разные прошения (объяснено далее), но Окулова не застал, ибо он в отпуску, затем отправился ближайшим путем, через Ростов, в Заозерье и взад и вперед должен проехать лишних 140 верст в телеге по отвратительнейшей дороге и (по крайней мере от Ростова до Заозерья) при проливном дожде. Да еще, едучи из Ростова, заехал к мировому судье Зеланду, чтобы подать прошение о вызове наследников, но ни мирового судьи, ни письмоводителя его не застал и отдал прошение высоковскому старшине, который обязался передать мировому судье, а я на обратном пути опять заеду в Высокое и узнаю, что сделано.

В Заозерье найдено мною следующее:

В первом обществе (село Заозерье) по уставной грамоте 649 душ, оклад с них по 6 р. 90 к. с души, которые должны уплачиваться по третям года, 1 марта, 1 июля и 1 ноября.

Весь оклад 1-го общества 4478 р. 10 к. Недоимки в настоящее время на этом обществе числится 3920 р. 80 к., а так как 19 1/2 душ выкупили свои наделы, а 5 душ отказались от наделов и получили увольнительные свидетельства, следовательно, нужно исключить из недоимки то, что неправильно числится на обществе за эти души, и затем считать в окладе с 1-го ноября уже не 649, а 624 1/2 душ. По расчету моему, следует исключить из недоимки (по 1-е ноября) 267 р. 95 к., а затем считать недоимку по 1-е ноября в количестве 3652 р. 85 к.

Во втором обществе по уставной грамоте 701 душа, из них в деревнях Хардовой, Чуприловой, Бронники и Вяльковой 264, а в остальных 437 душ, но так как все деревни составляют одно общество, и земли не разделены, то следует и оброки разверстывать уже по числу душ из общеполучаемой суммы, а не отдельно по каждой деревне.

Оклад 8 р. 80 к. с души, а со всего общества 6168 р. 80 к. Недоимки по 1-е ноября 1872 г. 6075 р., а так как 4 души выкупили надел, а 14 отказались, то следует оклады их исключить из недоимки, а с 1-го ноября считать в окладе не 701, а 683 душ. Недоимки по расчету нужно исключить 220 р: 5 к. и затем считать по 1-е ноября в количестве 5948 р. 75 ас.

При имении пустоши, в которых отдается покос: Шарапова 274 дес. покосу сдано на 189 р. 50 к., Григорева 60 дес. покосу на 25 р., Осеева 15 дес. покосу сдано 12 р., Коняиха с Бычихой и Хохлевка 74 дес. (болото) покосу на 12 р., Мистровка 29 дес. покосу на 5 р.: Гулино 30 дес. покосу на 28 р., Ульянцево 27 дес. покосу на 20 р. Всего сдано в нынешнем году покосов на 288 р. 50 к., которые должны поступить в сентябре. В Шарапове имеется 700 саж. напиленных осиновых дров, которые я приказал продать зимою. По соображениям количества растущего леса пустоши могут быть оценены: Шарапове в 7 т. р., Григорево в 1500 р., Осеево — 350 р., Коняиха и проч.—700 р., Мистровка — 150 р., Гулино — 300 р. и Ульянцево — 250. Всего примерно в 10250 р.

С площади и некоторых усадебных мест, за лавки, питейные заведения, весы и проч. получается, по разверстке с Ком. к[рестья]нами собственно на долю Салтык[овых] 830 р. 80 к. Лавки с будущего года должны приносить значительно более, так как с нынешним годом кончается срок льготе.

По селу Заозерью выкупили усадьбы крестьяне 19 1/2 душ, да по деревням (собственно моей части) 4 души, всего 2829 р. 38 к. Деньги эти в Яросл[авском] губ[ернском] казначействе, и я подал в Яросл[авское] губ[ернское] присутствие прошение, чтобы по сношению с Сохр[анной] казной об удержании следующей за эти души капитальной суммы (до 44 р. на каждую) остальные выдали мне, а я, до раздела имения, буду их хранить.

Участки отказавшихся от наделов к[рестья]н должны быть выделены, но покамест они сдаются за 28 р. 50 к. О выделе я обратился к мировому посреднику.

При составлении уставной грамоты, много пустошей, а именно до 1745 дес., были признаны собственностью крестьян, но при этом С[ергей] Е[вграфович] выговорил, что крестьяне должны все-таки уплатить за них по 4 р. 69 3/4 к. за дес[ятину] и рассрочил уплату на 6 лет. До 500 дес[ятин] и до сих пор не выкуплены, поэтому я поручил Макс[иму] Андрееву составить подробный список неуплатившим и принять участки в свое заведывание, ежели не заплатят по расчету. Об этом я уведомил и миров[ого] посредника, так как условие об этих землях составляет часть уставной грамоты.

Управление по с. Заозерью стоит: Максиму Андр[ееву] жалованья 300 р. (он получал собственно 216 р., но я нахожу справедливым, по сложности дела, увеличить до 300 р.), за письмоводство 20 р., лесникам 163 р. 50 к. А всего 483 р. 50 к.

На Петре Федорове недоимки за усадебное место до 100 р. Сергей Евгр[афович] соглашался продать ему за 150 р., а годовой его оклад 15 р. Я совершенно согласен до поры до времени его не тревожить, а при разделе имения сделать окончательное распоряжение.

Максим Андреев покажет тебе бумаги по приобретению им усадьбы. Я полагаю, что усадьбу эту во всяком случае следует оставить за ним.

Наличной суммы в настоящее время 843 р.

О понуждении к уплате недоимки я подал губернатору докладную записку. А между тем крестьяне 1-го общества подали мне записку, которою просят сложить 3000 р. во внимание к их бедности. Я полагаю не складывать впредь до выкупа, но и взыскивать усиленно едва ли полезно, потому что выкуп бог весть когда совершится, а между тем к[рестья]не разорятся. По Заозерью, и в особенности по деревням, теперь падеж скота.

Поздравляю тебя с именинами, целую добрейшую Адель Павловну и детей.

Весь твой

М. Салтыков.

Пожалуйста, пиши мне, что найдешь нужным сказать. Максиму Андрееву я велел обращаться к тебе.

Я истратил следующее: от Заозерья до Углича ямщику 3 р. 50 к., от Углича до Яросл[авля] на пароходе 6 р. 15 к. До Ростова 1 р. 17 к. От Ростова до Заозерья и обратно 24 р. Мировому судье за припечатание объявления о вызове наследников 3 р. 10 к. Всего 37 р. 92 к.

261

И. Е. САЛТЫКОВУ

в Цедилово.

[После 18 июля по начало августа 1872 г. Витенево.]

…….ни мне, ни матери не отдал и 3) что он за пустоши, которыми владеют заозерские крестьяне моей части (об этих пустошах я пишу тебе в первом письме) получил с 1868 г. 2180 р. и тоже ни мне, ни матери не отдал ничего. А что получил выкупу за те же пустоши по 1868 г., я об этом еще не знаю, а добуду сведение впоследствии. Знаю только, что выкуп собственных крестьянских пустошей начался с 1863 года.

Всего, значит, моих денег пропало 5700 р. приблизительно.

Ужели все это должно пропасть?

А я между тем из долга матери выйти не могу и обязываюсь работать, чтоб иметь чем жить.

Во всяком случае, хотя по первым двум моим просьбам, т. е. о долге матушке и о смысле раздельного акта, ответь мне, сделай милость. До 14 августа я пробуду еще в Витеневе.

Искренно любящий тебя

М. Салтыков.

265

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

22 июля [1872 г. Петербург].

Я завтра уезжаю, многоуважаемый Николай Алексеевич, следовательно, если что нужно, то пишите в Москву, на имя Соловьева. Надеюсь видеть Вас у себя и желал бы, чтоб Вы предуведомили зараньше, чтоб я мог выслать лошадей.

На всякий случай мой адрес: Ст. Пушкино, а оттуда в село Витенево.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Лазаревский меня вздул самым неприличным образом.

Я получил от Михайловского письмо, где он обещает выслать в скором времени статью и просит о высылке ему денег немедленно по присылке, т. е. прежде напечатания ее. Я попрошу Водовозова наблюсти за этим, но было бы нелишнее, если б Вы написали Краевскому, чтоб он не препятствовал. Типография настолько знакома с рукописями Михайловского. . .

266

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

Витенево. 28 июля [1872 г.].

Поздравляю с первым предостережением, многоуважаемый Николай Алексеевич. Либерал Курочкин добился-таки своего. Я не читал статьи Деммерта, но, вероятно, это грубая обывательская пустяковина, из тех, кои так обильно выходят из-под пера этого писателя. Напрасно мы не распорядились, чтоб июль месяц был без общественного обозрения. Теперь, когда дано уже предостережение, даже малейший повод может послужить для второго. Очень будет утешительно, если журнал прикроют на шесть месяцев из-за Деммерта. Нельзя ли хоть августовское обозрение Вам прочитать в корректуре, приказав оную выслать в Карабиху.

Чувствительно благодарю Вас за дичь, которую в Ростове вручил мне Ваш посланный. У меня вдруг оказалось изобилие, потому что в Ростове я еще купил 7 пар, только что принесенных с охоты. Меня порядочно-таки и растрясло и помочило. Дела нашел в неблестящем положении, что вместе с первым предостережением наводит на невеселые мысли.

У нас на 26-е число в ночь выпало столько дождя, что у меня мельницу затопило. И при этом такая неслыханная гроза, что мы всю ночь не могли заснуть.

Я 16-го августа непременно буду в Петербурге и надеюсь сдать в типографию, что нужно, хотя пишется довольно вяло.

Прощайте, будьте здоровы, передайте мой поклон Анне Алексеевне и Зинаиде Николаевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

267

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

С. П[етер]бург. 20 октября [1872 г.].

Многоуважаемый Евгений Иванович.

В прошлом июле я подавал в Ярославское губ[ернское] прис[утствие] просьбу, которою просил хранящиеся в Яросл[авском] губ[ернском] казнач[ействе] деньги, слишком 2800 р., внесенные крестьянами села Заозерья за выкупленные земельные участки, по сношению c Моск[овской] сохр[анной] казной, то, что числится на выкупивших земли крестьянах долгу, уплатить казне, а остальные выдать мне, как опекуну над имением.

Теперь, при отношении Губ[ернского] П[равле]ния от 12 октября за No 10705 к приставу какой-то Морской части, прислана ко мне копия с отношения мирового посредника, в котором прописывается, что покойный брат мой или его поверенный просил его эти деньги отослать сполна в Москов[скую] сохр[анную] казну для приведения в порядок долга Моск[овскому] опек[унскому] совету. Причем Губ[ернское] прис[утствие] вместо того, чтоб сообразить это уведомление с содержанием моего прошения, просто-напросто уведомляет меня, что оно отнеслось в Казенную палату об отсылке денег в Московскую сохранную казну.

Пристав Морской части оказался приставом Литейной части и объявил мне решение Губ[ернского] присутствия лишь сегодня. Затем, брат мой просил об отсылке в Моск[овскую] сохр[анную] казну означенных денег в марте, а мое прошение о неотсылке подано было в июле. С тех пор мною уже уплачено 2000 р. на приведение долга в порядок, и остальное, что нужно, будет уплачено постепенно, потому что все доходы с имения употребляются мной на этот предмет. Деньги, внесенные крестьянами, составляют капитал, и потому на уплату процентов употреблены быть не должны. Это спутывает все мои соображения и может послужить поводом для навета на меня, так как сонаследники мои и без того точат на меня зубы.

Поэтому я позволяю себе просить Вас, многоуважаемый Евгений Иванович, остановитесь высылкой денег и вникните в прошение, которое я завтра отправлю в Губ[ернское] присутствие. Я просил бы только не оставлять мои прошения без прочтения, как это сделано с прошением, поданным в июле.

Извините, что я беспокою Вас моими просьбами, но то, что делает со мной Губ[ернское] п[рисутств]ие, выше всякого описания.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

268

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

25 декабря [1872 г.]. С. П[етер]б[ург] Фурштадтская, No 33.

Многоуважаемый Евгений Иванович.

Ярославское Губ[ернское] присутствие ставит меня в такое беспомощное отношение, что я невольным образом опять решаюсь обратиться к Вам за помощью. 20 прошлого октября я обращался с просьбою, чтобы внесенные крестьянами села Заозерья деньги за земельные участки были обращены на погашение Московскому опекунскому совету долга не полностью, а лишь по числу выкупившихся душ. С тех пор я никакого уведомления об этом деле не получил, а между тем до меня дошел слух, что Опекунский совет все деньги зачел в долг. На каком основании это сделано, по какому расчету, т. е. в капитальную ли сумму начислены деньги или в проценты, и, наконец, сколько было самых денег (сумма была внесена крестьянами в пятипроцентных билетах, которые должны были иметь значительное число подлежащих оплате купонов) — ничего этого я не знаю. А между тем в бумаге Опек[унского] совета Губ[ернскому] присутствию все эти сведения должны заключаться. Нельзя ли так устроить, чтоб содержание этой бумаги было мне оффициально объявлено. Доставьте мне, по крайней мере, сладость жалобы.

Еще одна просьба: в каком положении дело о выкупе к[рестья]н Даниловского уезда сельца Куреева и деревни Липовец (36 душ).

Поздравляя Вас с новым годом, остаюсь искренно Вам преданный

М. Салтыков.

269

М. Н. ЛОНГИНОВУ

[31 декабря 1872 г. Петербург.]

Милостивый государь

Михаил Николаевич.

Как литератор и в то же время как бывший товарищ по службе и воспитанию, считаю долгом преподнести Вам экземпляр ‘Дневника Провинцияла’. Не посетуйте на подареньи: чем богат, тем и рад.

С истинным почтением и преданностью, имею честь быть

Ваш,

милостивый государь, покорнейший слуга

М. Салтыков.

31 декабря 1872 г. С. П[етер]бург.

270

Г. К. РЕПИНСКОМУ

[Около 15 января 1873 г. Петербург.]

Многоуважаемый Григорий Козьмич. Я, вероятно, не буду в заседании Комитета, потому что только что получил дщерь, а при таком подарке мудрено загадывать заранее. Но на всякий случай дайте мне знать, где будет заседание Комитета. По делу о ‘Новостях’ мое мнение то же, какого был и В. Ф. Корш до прибытия К. К. Арсеньева, т. е. никакого внимания не обращать и никаких последствий этому делу не давать. По-моему, просто даже неприятно говорить об этом, и я во всяком случае прошу обстоятельство, касающееся меня лично, оставить в стороне.

Посылаю Вам: 1) письмо ко мне г. Андерсона и 2) мое собственное ходатайство о Благовещенском — для доклада Комитету. А равно и особое мнение по делу о пособии Пашино. Если голос отсутствующего может быть сочтен, то я попросил бы Вас заявить, что я в пользу посещения г. Андерсона (поистине в жалком положении находящегося) и в пользу пособия г. Благовещенскому. Не будете ли Вы так добры, буде я не явлюсь в Комитет, уведомить меня об исходе этих двух дел, а равно и дела о ‘Новостях’.

М. Салтыков.

271

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[Около 15 января 1873 г. Петербург.]

Литератор Н. А. Благовещенский, разбитый параличом, получил в прошлом году пособие в 400 р. от Общества, каковое пособие необходимо было ему для поездки на Кавказ и пользования тамошними минеральными водами. Ныне г. Благовещенский пишет мне, что по совету врачей он должен остаться в Пятигорске до лета настоящего года, и что вследствие сего оказанное ему пособие оказывается недостаточным. Издержки на проезд на Кавказ и обратно, а также на прожитие в течение года на Кавказе, при всей бережливости, на много превышают сумму 400 р. Поэтому он просит ходатайства моего перед Комитетом о выдаче ему дополнительного пособия в 250 р.

Считая долгом передать эту просьбу на уважение Комитета, с своей стороны имею честь присовокупить, что положение Благовещенского поистине безвыходно, как это достоверно мне известно. Буде пособие будет выдано, прошу вручить деньги для пересылки мне, я же не премину представить квитанцию почтамта.

М. Салтыков.

272

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[Около 15 января 1873 г. Петербург.]

Особое мнение по вопросу о выдаче пособия г. Пашино.

Г. Пашино, письмом, адресованным на имя В. Ф. Корша, просит не пособия, на которое он, в качестве литератора, имел бы право, но возможности уплатить долг, который он сделал в качестве предпринимателя журнала ‘Азиатский Вестник’, причем упоминает, что право на издание ‘Азиатского Вестника’ продано им г. Дурново, который обязан контрактом выполнить относительно г. Пашино некоторые денежные обязательства. Имея в виду, что Общество учреждено для пособия ученым и литераторам, а не предпринимателям, я полагаю, что г. Пашино следует в ходатайстве отказать.

М. Салтыков.

273

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

[28 января 1873 г. Петербург.]

Добрейший Александр Николаевич. Ваши ‘Письма из деревни’ всех очаровывают. ‘Вопросы’ тоже прелестны. Желательно бы издать особенную книгу, которая, вероятно, будет иметь большой успех. Но, чтобы получить три книги (‘Письма’, ‘Химяч[еские] основы’ и ‘Вопросы’), того, что Вами доселе написано, еще мало (кстати: мы печатаем три Ваши статьи в течение трех первых месяцев), поэтому желательно было бы, чтоб Вы напечатали, т. е. написали предварительно, два письма еще, которые можно было бы напечатать у нас в апреле и мае. Предположим, что в этих двух письмах будет 4 листа ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’, во всех пяти составится около 12 листов ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’, что, при напечатании в несколько меньшем формате, нежели, например, ‘Дневник провинциала’, даст книгу в 16 листов. Цена книги 1 р. 50 к. Если печатать 2 т[ысячи] экз[емпляров] — на первый раз, полагаю, довольно, в другой раз можно печатать и больше, ежели книга пойдет, — то это будет стоить: бумага по 6 р. 50 к. двойная стопа (я за свою платил 7 р. 20 к., та, которую я Вам рекомендую, очень хороша, но поменьше формат, немного пожелтее, но зато плотнее, книга будет толще), по 8 л. на экземпляр, получится с дефектами 33 стопы на 214 р. 50 к. Печатание и набор полагаю возможным по 13 р. за лист (одинакий)— 208 р. Брошюровка 40 р., объявление 40 р. Обертка и другие мелочи. Всего издание обойдется в 550 руб., а стоимость книг 3 т[ысячи] р[ублей]. Я поступил со своими книгами след[ующим] образом. Печатал ‘Дневника’ и ‘Ташкентцев’ по 2500 экз., а всего 5 т. Обошлось это мне (45 листов) около 1900 руб. Продал Черкесову 800 экз. с уступкой 30 проц., из них за 600 экз. векселя на 7 мес[яцев], Вольфу 200 экз. с уст[упкой] 30 проц. [на] нал[ичные] деньги, Звонареву 500 экз. — уст[упка] 30 проц. в счет поставленной им бумаги, Печаткину 2900 экз. с уступкой 42 проц., из них 600 р. наличными, остальные векселя на 4, 7 и 8 месяцев. Остальные 600 экз. отправлены мной в Москву на комиссию. Таким образом я получил чистыми деньгами 1860 р., т. е. все, что нужно для покрытия издержек, да векселей на 3600 р., да в Москве у меня товару на 840 р.

Вашей книги на наличные деньги можно сбыть с уступкой 30 проц. до 500 экз., т. е. на 525 р., и этим почти окупятся издержки, остальные 1500 [экз.] можно продать на векселя (не более 6 месяцев), и получится не меньше 1400 р., которые и будут составлять Ваш чистый барыш. Затем, осенью Вы можете напечатать у нас еще два-три ‘Вопроса’, и в январе можно будет опять выдать книжку. Затем Вы окончите ‘Химич[еские] основы’ — опять книжка. Если Вы хотите, то напишите мне: я приму устройство всего этого на себя, под контролем, разумеется, Анны Никол[аевны]. Но тут, главное, нужно Вам написать еще два ‘Письма’ объемом не меньше 4 л. Повторяю: мы печатаем их в апреле и в мае, а в августе я приступлю к печатанию книжки, в конце сентября выдам (это самое бойкое время для книги). После Вы можете начать новую серию ‘Писем’,если заблагорассудите. Если Вы найдете возможным печатать более 2 т[ысяч] экземпл[яров], то и это можно. Ответьте, пожалуйста: Фурштадтская No 33.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

28 января.

У меня родилась дщерь Елизавет.

274

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Калязин.

9 марта [1873 г. Петербург].

Милая маменька.

Душевно благодарен Вам за письмо и за подарок маленькой Лизе. Равным образом, благодарю Вас и за обещание выполнить мои просьбы относительно лежащего на мне долга. Всего более я прошу Вас о сложении запрещения. Пожалуйста, исполните это, так как Вы положительно ничего через это не теряете. Имение у Вас в виду, да и наконец настоящие мои письма служат доказательством, что я вполне признаю свой долг в той цифре, которая находится в Вашей последней расписке от 12 февраля. Уж, конечно, я до последней копейки уплачу свой долг. Я даже удивляюсь несколько всем этим предосторожностям, как будто я могу втихомолку продать или передать имение, которое гораздо более на глазах у Вас, нежели у меня. Да и что я могу от этого выиграть? ведь я должен же деньги платить. Я знаю, что у Вас есть какие-то опасенья. Разуверьтесь, пожалуйста, и освободите меня от этого пакостного запрещения, которое может иметь последствием только то, что в случае выкупа ни Вы, ни я своевременно не получим денег.

Что касается до штрафных денег 690 р., о которых я писал Вам, то я, разумеется, не считаю себя в праве настаивать на сложения их, хотя и считал бы это справедливым. Но если как Вы пишете, Вы склонны исполнить мою просьбу, то, право, я не могу объяснить себе, почему бы Вам не исполнить это в феврале, а откладывать до августа. Ведь это дело очень простое, и сумма полугодовых взносов от этого нимало не пострадает. Впрочем, повторяю: это только личное мое мнение, на котором я не настаиваю.

Наконец, позвольте мне повторить мою просьбу о высылке мне заемного письма в 15 т[ысяч] р[ублей] и сохранной расписки. Я положительно не понимаю, почему эта просьба моя не могла быть выполнена Вами: ведь я деньги я сполна заплатил. Вы не хотите даже в расписках Ваших прибавить слов: и более никаких долгов на сыне моем не состоит — и это чрезвычайно меня волнует. Если это и мелочное желание с моей стороны, то почему же его не исполнить, если оно ровно ничего не стоит.

О Дмитрии Евгра[фовиче] я знаю только, что он в Петербурге, но у меня не был. Это мой злой демон, который раздельным актом расстроил меня со всем семейством. Он и теперь гадит, строча Ломакиной просьбы. Вместо того, чтоб исправить несправедливость, допущенную разделом, вот как он поступает. Просьбы Ломакиной дурацкие, но они меня вынуждают вести дело, и в этом заключается ехидное их свойство. Мне впору зарабатывать свой хлеб (не забудьте, мне 47 лет), а я вынужден препираться с этой гнусной бабой, как будто я что-нибудь украл. Она не понимает, что Дмитрий Евгр[афович] ее вызудит и потом бросит, и ее же в надлежащий момент будет мучить. Пожалуйста, Вы не обращайте внимания на ее крики по поводу платежа: я Максиму Андрееву послал приказ, чтоб он не смел к ней являться. Она (т. е. Дм. Евгр.) в просьбе уж и о Филипцеве поминает и о Мышкине, хотя совершенно, мерзавка, знает, что Серг[ей] Евгр[афович] Филипцево продал за 5 т., вам отдал за меня 2200 р., а 2800 взял себе. Мышкинскую землю, оставшуюся за наделом Софрону, продал и деньги взял себе. Пустотные деньги, какие поступили (более 4 т. р.) по Заозерью, все взял себе. Мерзавка! а меня обвиняет, что я чего-то ей не додаю. Для кого он брал чужие (т. е. мои) деньги, как не для них.

Илья Евграфович тоже хорош. Был в Петербурге и ко мне ни ногой. Положим, что он не находит интересным мое знакомство, но надо же дело-то на чем-нибудь покончить.

Прощайте, милая маменька, вновь прошу об исполнении моих просьб и жду высылки заемного письма и расписки. Целую Ваши ручки и остаюсь преданный и любящий сын

М. Салтыков.

‘Милая маменька.

Спешу благодарить Вас за присланный на зубок Лизе подарок, она очень маленькая и черненькая.

Костя похож на Вас больше, чем на Мишу. Он очень ласковый ребенок. Теперь нам придется менять квартиру, так как в этой очень тесно, и бедный Мишель отдал свой кабинет детям, а сам занимается в гостиной, где ему все мешают.

Я и дети целуем Ваши ручки.

Лиза Салтыкова’.

Костя уж довольно хорошо ходит без посторонней помощи и начинает кое-что лепетать. Но зубов у него мало: всего шесть, и это мешает отнять от груди. Впрочем, к святой думаем кормилицу рассчитать. Лиза начала улыбаться. Она порядочная крикунья. Костя, как две капли воды, похож на мой портрет, который писал покойный живописец Павел. Как будет потеплее, я сниму с него фотографию и пришлю Вам.

275

А. Ф. КОНИ

[Март — апрель 1873 г. Петербург.]

Извините, что я распечатал конверт с запиской Некрасова на Ваше имя. Дело в том, что Некрасов такую же записку прислал и ко мне, но, по беспорядочности, не написал, когда зовет, т. е. — обедать или вечером. Так как зов на вечер, то не пойдете ли вместе со мной. Весьма бы обязали, ответив. Я полагаю, в 8 часов, не позднее, ибо Ераков собирается читать статью.

Ваш

М. Салтыков.

Ответьте пожалуйста.

276

О. М. САЛТЫКОВОЙ

[в Калязин?]

7 апреля [1873 г.]. С. П[етер]бург.

Любезная маменька.

Считаю долгом поздравить Вас с праздником св[ятой] пасхи и душевно пожелать Вам встретить его в полном благополучии.

Сейчас получил Ваше письмо, которое для праздника очень меня обрадовало. Очень Вам благодарен за сложение неустойки и за Ваше намерение сообщить в Яр[ославское] губ[ернское] п[рисутств]ие о количестве состоящего на мне долга, в настоящем положении дела. Но я не думаю, однако ж, чтобы сложение запрещения с имения зависело от Яросл[авского] губернского присутствия, потому что запрещение наложено не по требованию губ[ернского] присутствия, а по требованию Калязинского у[ездного] суда, и следовательно, выкупное учреждение удержит все-таки всю сумму, покуда запрещение не будет сложено. Я думаю, что дела по запрещениям должны храниться в Кашинском окружном суде у тамошнего старшего нотариуса, и туда следует обратиться с просьбой о сложении. Повторяю здесь то, что писал в прежних письмах: Вы решительно ничего не теряете с сложением запрещения, ибо имение налицо, да я и сам на поступок, который был бы противен чести, не способен. Я прошу Вас об этом для того только, чтоб избавить мою семью от запутанностей, в случае моей смерти.

Я целый месяц был сам не свой. Костю отняли от кормилицы, и он страдал поносом, который был очень упорен и переходил в кровавый. И теперь он еще не совсем здоров, хотя и значительно поправился. До отнятия от груди ходил довольно бойко, а теперь перестал и, вероятно, не ранее как через месяц пойдет как следует. Все это произвело в доме ужаснейший переполох. Маленькой Лизе тоже привили оспу, и она немного страдала.

Ломакина делает мне много неприятностей, в соединении с Дм[итрием] Евгр[афовичем]. Впрочем, она дура, а главный заводчик тут Дм[итрий] Евгр[афович]. Теперь опека требует от меня объяснений, почему я платил из общих доходов в Опек[унский] совет деньги и за свою часть. Ясно, что недовольно того, что я лично ничего не получил с имения, нужно еще, чтобы я платил свои деньги, выработанные моим трудом. Мало оттягать, нужно еще украсть. Но я этого дела не оставлю и буду вести его до конца. Ежели желают скандала, то получат его. Я недавно получил свидетельство от Угличского мирового судьи относительно припечатания объявления о вызове наследников и кредиторов к имению Сергея Евгр[афовича] и в этом свидетельстве прочитал, что предъявлены ко взысканию: 27500 р. на имя Лидии Мих[айловны], 1000 р. на имя Максима Андреева и 8 т[ысяч] р. вексель на имя Клавдии Ник[олаевны], данный в апреле, тогда как прочие документы даны недели за две перед смертью и засвидетельствованы у нотариуса, а вексель Ломакиной не засвидетельствован. Я не могу сказать наверное, но имею некоторые основания полагать, что вексель этот сомнительный. Во-первых, когда я в прошлом году, дня через два после прибытия Сережи в Москву, был вызван из Витенева, то г-жа Ломакина сама мне сказывала, что никаких других обязательств Сережа не выдавал, кроме заемных писем в 27500 р. и в 1000 р. на имя Максима. Тут же она показала мне два готовых векселя, каждый в 4 т[ысячи] р. — один на ее имя, другой на мое, и жаловалась, что Сережа так слаб, что не может их подписать. Во-вторых, 5 июля, при свидании с Сережей, за 2 дня до его смерти, я лично спрашивал его, какие им выданы документы, и он сказал мне про два: т. е. документ Лидии Ми х[айловны] и Максима. На убеждение мое не скрывать от меня, он ответил, что никаких других документов не давал. В-третьих, припомните и Вы, что на похоронах, после обеда, Вы обращались к Клавдии Ник[олаевне] с вопросом: не знает ли она о других долгах Серг[ея] Евгр[афовича], кроме долга Лид[ии] Мих[айловне], то она прямо сказала: нет, никакого другого долга не знаю. Судите после этого, не имею ли я основания считать этот долг сомнительным.

Все это обещает много хлопот для меня, который постоянно всегда от всего отстранялся и жертвовал своими выгодами ради спокойствия. Но злой дух, обитающий в Дм[итрии] Евгр[афовиче], неутомим и, вероятно, отравит остаток моей жизни. Он обуял и Лидию Мих[айловну], которая, находясь здесь, в Петербурге, ни разу не показала носу ко мне.

Я совершенно верю, что брат Илья далек от этих кляуз, но все-таки не могу понять, почему он не мог посетить меня в бытность в Петербурге. Если не для меня лично, то для дела это было бы небесполезно, ибо скоро наступит срок для уплат по заемным письмам, и не мешало бы согласиться, как поступить в данном случае. Что касается до того, что я не бывал у Ильи в Москве, то это совершенно неосновательный предлог. Илья два года сряду жил в Петербурге, и мы с ним видались, и я даже чаще бывал у него, нежели он у меня. Расстались мы не враждебно. Затем он уехал в Москву и, бывая в Петербурге, ни разу ко мне не зашел. Я же никогда в Москве не бывал, кроме как летом, когда его самого там не бывает, следовательно и быть у него я не мог. Напротив, последние два года, проездом через Москву, я каждый раз справлялся, нет ли его в Москве, и каждый раз получал ответ, что нет. Он обещал мне в прошлом году, что поедет в Москву и заедет ко мне в Витенево, и не заехал, хотя в Москве и был. Нарочно ехать в Цедилово я не могу, потому что у меня нет времени и денег для разъездов. Я провожу в деревне всего 1 1/2 месяца и отдыхаю от работы. Теперь, впрочем, смерть С[ергея] Евгр[афовича] лишила меня и этого удовольствия.

Серг[ей] Евгр[афович], бог ему судья, не совсем-то ладно поступал со мной, как теперь оказывается. Он не дал мне ни копейки из пустотных денег по Заозерскому имению, а между тем продал пустошей слишком на 4 т[ысячи] р[ублей]. Получил за Филипцево 5 т[ысяч] р., Вам отдал 2800 р., остальные взял себе. За Мышкинскую землю, оставшуюся от надела, все деньги взял себе. А говорят, что он был моим благодетелем!

Прощайте, любезная маменька. Летом, вероятно, увидимся, ибо придется быть в Заозерье. Благодарю Вас вновь за Вашу добрую память и целую Ваши ручки, остаюсь искренно преданный сын Ваш

Михаил Салтыков.

‘Милая маменька.

Поздравляю Вас с праздником и целую Ваши ручки. Костя был очень болен, и мы с Мишел[ем] очень беспокоились, теперь стал поправляться: это просто ужасно, когда дети больны.

Костя и Лиза целуют Ваши ручки, я тоже и остаюсь любящая Вас

дочь Ваша

Елиза Салтыкова’.

277

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[19 апреля 1873 г. Петербург.]

А. Н. Плещеев предлагает в члены Общества для пособия литераторам следующих лиц:

Александр Васильевич Пальчиков (2-я линия Васил[ьевского] Острова между набережной и Большим проспектом, дом Громова) .

Надежда Николаевна Быстрова (Стремянная, дом Боструева,, No 3).

М. Салтыков.

19 апреля.

278

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Калязин.

22 апреля [1873 г. Петербург].

Любезная маменька.

Спешу ответить на полученное мною сейчас письмо Ваше. На первое письмо Ваше я уже ответил 7-го апреля, поздравляя Вас с праздником и благодаря за сделанное Вами снисхождение по долговому моему расчету с Вами. Что касается до настоящего Вашего письма и выраженного Дмитрием Евгр[афовичем] желания, чтобы я приехал к нему, то я нахожу, что самое лучшее и даже единственное средство не ссориться с ним — это совсем его не видеть. Он имеет какие-то совершенно преувеличенные понятия на счет заозерского наследства, и говорить c ним об этом предмете значит только расстраивать себе нервы. Видеться с ним значит подливать в огонь масла, потому что этот человек не может говорить резонно, а руководится только одною наклонностью к кляузам. Всякое дело, которое можно было бы в двух словах разрешить, он как бы нарочно старается расплодить до бесконечности. Я положительно слишком болезнен, чтоб выносить это. Не один я — все знают, что связываться с ним несносно, и все избегают его. При этом он прямо не признает, что половина имения принадлежит мне, а мне уступить этого не приходится. Но положим, что в этом отношении может быть решителем только суд, но диковина заключается в том, что он даже половину доходов за мной не хочет признавать, тогда как на этот счет слова раздельного акта совершенно понятны. Следовательно, говорить нам об этом значит возобновлять те спасские сцены, которые именно из этого источника и произошли. Пускай он просит раздела, пусть подает в суд об указании ему его части — вот все, что теперь остается делать. А не то есть другой способ: поручить переговоры третьему лицу. Я до сих пор управляю имением на том основании, на каком оно было при покойном Сереже: то есть уплачиваю в опекунский совет и Вам. Излишка доходов не было, потому что долг опек[унскому] совету был запущен, и дай бог, чтоб к августу я успел привести в порядок долг за 1872 г. и чтобы к февралю будущего года долг окончательно был в порядке. Чистый доход поэтому начнется только в будущем году.

Но пусть Дм[итрий] Евгр[афович] не желает ехать ко мне — почему же не едет Лидия? Ведь она первая начала, тайком от меня, действовать в Опеке на счет леса — неужели же я виноват, что обжаловал действия Опеки? Ежели бы я не обжаловал эти действия, что сказал бы тот самый Дм[итрий] Евгр[афович], который теперь пишет для нее просьбы на меня? А сноситься с Лид[ией] Мих[айловной] я не мог, потому что для жалобы на Опеку полагается срок, пропустить который мне не приходилось. И я положительно уверен, что удерживает Лидию от свидания со мною не кто другой, как тот же Дмитрий Евгр[афович], у которого одна система: делать мелкие пакости.

Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую этот человек одною рукою богу молится, а другою делает всякие кляузы?

Я думаю около 10-го мая быть в Заозерье. Я собрался так рано, потому что летом мне надобно будет съездить в Нижегородскую губернию к родным Лизы. Побывавши в Заозерье, я ворочусь в Петербург, где и пробуду до 15 июня. По приезде в Заозерье, я собирался побывать у Вас, но из письма Вашего сомневаюсь, будете ли Вы дома. Во всяком случае, напишите к Максиму Андрееву, можно ли будет мне приехать, а ежели от Вас не будет известия, то я из Заозерья пришлю нарочного узнать, дома ли Вы. Очень желаю Вас видеть, а равно желал бы видеться и с Ильею. Вместе бы поехать можно.

Жалею, что Вы не получили моего письма от 7-го апреля до сих пор. Там были некоторые сомнения насчет векселя в 8 т[ысяч] р., данного Сережей Клавдии Никол[аевне], на счет которых я желал бы знать Ваше мнение.

Лиза большая, Костя и Лиза малая целуют Ваши ручки. Теперь у меня дети, слава богу, здоровы. Костя, который очень было захворал после отнятия от груди, теперь молодец.

До свидания, милая маменька, целую Ваши ручки и остаюсь, любящий сын Ваш

М. Салтыков.

279

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

С. П[етер]бург, 1 мая [1873 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Александр Николаевич, письмо некоего Вятчанина, адресованное на имя редакции ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ для передачи Вам. Вы сами рассудите, надлежит ли ответить на это письмо, при котором, между прочим, приложена почтовая марка для ответа.

Я с величайшим нетерпением ожидал Вашего ‘Письма из деревни’, которое Анна Николаевна давно уже возвестила мне, но такового нет и до сих пор, из чего я заключаю, что Вы увлеклись хозяйством и Вам не до письма. Письмо это было бы, однако ж, для нас большою находкою, как и все вообще Ваши статьи, к которым мы питаем глубокое уважение. Но майская книжка на днях выходит, а в июне и июле печатать Вас невыгодно, потому что публика в эти месяцы мало читает. Всего лучше печатать с сентябрьской книжки: быть может, Вы и еще что-нибудь приготовите к тому времени. Но надобно, чтобы Вы прислали статью не позднее 20 августа, ибо в этих числах месяца обыкновенно набор следующей книжки уже в полном ходу. Пожалуйста, что-нибудь пришлите. А ежели Вам нужно денег вперед, то напишите, куда и когда выслать: я полагаю, что редакция охотно вышлет до 400 рублей.

Я уезжаю из Петербурга 3 или 4 июня, а возвращусь к 20 августа непременно, и остаюсь на прежней квартире, несмотря на прибавление семьи. Лето проведу в Витеневе под Москвой, и ежели Вам вздумается писать мне, то адрес будет следующий:

В Москву, в 3 Мещанской, дом Аббакумовой, г-же Александре Александровне Кардановской, для передачи M. E. Салтыкову.

Ежели Вы будете продолжать Ваши ‘Письма’, то хорошо бы их покончить в нынешнем году — по крайней мере, 1-ю серию. А равно таким же образом поступить и с 1-й серией ‘Сельскохозяйственных вопросов’. Тогда можно было бы к рождеству выпустить отдельное издание.

За издание я берусь с тем, что все барыши, какие будут, по очищению расходов на бумагу и типографию, будут принадлежать Вам. Цену назначим по расчету 10 коп. за лист (или немного менее). Нравится ли Вам формат, бумага и печать моего ‘Дневника’? Я убежден, что издание Ваше пойдет, и что Вы получите порядочный барыш. Я так делал с моими изданиями: продавал сотнями книгопродавцам за наличные деньги и отчасти на векселя, с уступкой 30 процентов (наличных денег брал столько, чтоб покрыть расход), и таким родом продал до 1000 экз., а остальные (около 1500) продал разом с уступкой по 40 проц. на векселя от 4 до 8 месяцев. Таким образом, я уже все расходы уже возвратил, а к октябрю окончу и все счеты. Получил я барыша от обеих книг (44 листа) до 4 т[ысяч] р., из которых, однако ж, более 2500 р. отсрочены до октября. Таким же образом можно поступить и с вашими книгами, с надеждой на успех.

Вы хотели посылать в ‘Голос’ коротенькие заметки по сельскохозяйственной части. Не лучше ли присылать их ко мне, а я уже буду отдавать их в ‘Отеч[ественные] Записки’ или в ‘Голос’. Заметка в 4 страницы, например, легко может быть помещена в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’. А Вам выгоднее, ибо гонорарий в журнале лучше, нежели в газете. Я рассчитываю, что даже 15 коп. за строчку в газете (я сомневаюсь, чтоб была плата выше 10 к.) менее, нежели 100 р. за лист в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’. А впрочем, на досуге, рассчитайте сами.

Если нужны деньги, то пишите скорее, ибо я 3-го июня еду из Петербурга.

Искренно Вас уважающий

М. Салтыков.

280

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Калязин.

Спб. 2 июня [1873 г.].

Любезная маменька.

Пожалуйста, простите, что я до сих пор замедлил благодарить Вас за добрый прием и добрые чувства, выказанные по случаю моего посещения Вас. Дело в том, что я все ждал извещения от Максима Андреева, и только два дня тому назад получил его.

Известие это крайне неблагоприятно для меня, и, чтобы придти хоть к какому-нибудь результату, я решился на последнее средство: переговорить с Лидией Михайловной лично. Сегодня я был у нее, но благодаря вмешательству Дмитрия Евграфовича ничего не добился. Не добился даже того, чего собственно желает она и прочие наследники. Сверх того, я узнал, что она поручает дело о взыскании денег некоему г. Бардовскому, которого тоже добыл ей Дмит[рий] Евгр[афович]. Все это, а главным образом страстное желание развязаться с этим делом, вынудило меня предложить следующую денежную сделку: 1) я уплачиваю Лидии Михайловне и матери ее 35 тысяч, а братьям каждому по 5 т[ысяч] р. выкупными свидетельствами по номинальной цене рубль за рубль. 2) Так как для получения этой суммы я обязан часть имения пустить на выкуп, то мне дается на это сроку 3 года, в течение которых я обязываюсь уплачивать по 5 проц. ежегодно.

Условие это я сообщил г-ну Бардовскому, но будет ли успех— не знаю. Непременное при этом условие: чтобы одновременно с согласием Л[идии] Мих[айловны] было и согласие братьев, так как без этого дело будет представляться для меня все равно что нерешенным. Я же, кстати, до сих пор и понятия не имею, в чем заключаются требования братьев. Я прошу Вас, войдите в это дело и окажите Ваше содействие к соглашению. Скажите брату Илье, что я прошу его оставить старое и с своей стороны обещаю ему дружбу и согласие. Ведь у нас есть дети, и худо будет, если наша вражда перейдет и к детям нашим. У него есть здравый смысл, чтоб понять это. Я, по крайней мере, настолько люблю детей своих, чтоб предусматривать и будущее.

Я очень благодарен за сообщения Ваши. Представьте себе, что при разговоре с Лид[ией] Мих[айловной] первая претензия, высказа[н]на[я] Дм[итрием] Евтр[афовичем], была в том, что я плачу мой долг Вам. Это просто неслыханно. Как будто мне не принадлежит лично половина доходов! Когда я давал доверенность покойному (к счастью, она у меня подлинником), то прямо сказал: обязываетесь уплачивать из доходов: 1) долг опек[унскому] совету и 2) долг мой родительнице. Но какова совесть требовать, чтоб я свои деньги употребил в пользу г-ж Ломакиных.

Прошу Вас, пожалуйста, окажите Ваше содействие хотя относительно Ильи. Пускай он хоть доверенность мне что ли дать [?], ведь я не вор, не украду. А всего бы лучше согласиться на мои предложенья.

Я в Нижний не еду, потому что боюсь везти Костю. У него еще зубы не все прорезались. Я отправил их всех в деревню 28 числа, а сам еду завтра. Мы будем крайне обязаны, если Вы посетите нас в Витеневе. Все время до 15-го августа мы там будем безвыездно. Поворот с Пушкина. Ежели бы Вы были так добры, чтобы сообщить мне что-либо по делу, то адрес мой следующий: Москва, 3-я Мещанская, дом Аббакумовой, г-же Александре Александровне Кардановской, для передачи M. E. Салтыкову.

Прощайте, милая маменька, целую Ваши ручки и, желая Вам всего лучшего, остаюсь преданный сын Ваш

М. Салтыков.

281

О. М. САЛТЫКОВОЙ

Витенево. 28 июня [1873 г.].

Любезная маменька.

Поздравляю Вас с наступающими днями рождения и ангела Вашего, и желаю душевно провести Вам эти дни в полном спокойствии. Мы здесь кое-как живем помаленьку, но я все чувствую себя не совсем хорошо. Пью теперь воды уже двенадцатый день, а через 10 дней думаю кончить. Дело с Лидией и вообще по Заозерью решительно меня истомило. Лидия Михайловна, кажется, думает, что все в один миг делается, и мне шлет реприманды. А между тем всему виною ее мать, которая замедлила дело отказом от подписи. Этим отказом все сроки пропустили. А мне так хочется кончить со всем этим, что даже сказать не могу. При мнительности моего характера это просто отрава. Ехать к Вам я решительно не имею возможности. Во-первых, болен, во-вторых — денег нет. Не знаю, не придется ли ехать в Рыбинск или в Петербург в июле. Тогда, может быть, заеду. Я еще на днях написал прошение в Петербургский окружный суд, которым признал вексель, данный Клавдии Николаевне. Благодаря адвокатам Лидии Михайловны я каждое дело по два раза делаю. Так было по делу об описи имения, так и теперь. Когда я еще в Петербурге был, меня заставили подать прошение в Коммерческий суд с признанием долга, да не похлопотали об том, чтобы поскорее там дело сделать. Теперь я выехал. Коммерческий суд отказался производить дело, пришлось подавать в Окружный суд.

Лиза все еще в Витеневе. Не знаем, когда ехать в Нижний, в половине июля или в конце. А, вероятно, придется ехать. И об детях находимся в сомнении, хотя они оба, слава богу, здоровы.

Что касается до денег, то я распоряжусь так, как Вы пишете. Максим Андреев, впрочем, писал ко мне, что 6-го числа будет в Москве и заедет в Витенево. Если он сделает это, то я лично ему прикажу, согласно с Вашим письмом.

Что касается до вишен, то ежели они будут, я постараюсь исполнить Ваше желание. Для этого не нужно ни банок, ни сахару: у нас найдутся. Но сомневаюсь, чтоб был нынче урожай: вишни как-то гниют на деревьях.

До свидания, милая маменька, желаю Вам всего лучшего и остаюсь любящий и преданный сын Ваш

М. Салтыков.

282

А. М. СКАБИЧЕВСКОМУ

в Петербург.

[3 июля 1873 г. Москва.]

Милостивый Государь

Александр Михайлович.

Сегодня я сдал в кн[ижный] маг[азин] И. Г. Соловьева для доставления в контору Отеч[ественных] Зап[исок] 1-ую часть повести ‘Перед зарей’, проредактированную мною и предположенную к помещению в августовской книжке ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’.

Свою статью (рассказ) я пришлю к 1 августа.

Искренно преданный

М. Салтыков.

Москва, 3 июля.

283

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Москву.

Витенево. 28 июля [1873 г.].

Любезная маменька. Извините, что отвечал Вам не сейчас, как Вы этого требовали, но при теперешнем рабочем времени положительно нет оказий в Москву, кроме субботы, когда крестьяне ездят на воскресный базар. Сверх того, вместе с Вашим письмом я получил от моего поверенного Сухоручкина письмо, которым он обещал мне приехать в Витенево 24 или 25 числа, и я хотел с ним посоветоваться, но вот уже 28 число, а его все нет, и я не знаю что думать. А между тем приехал Максим Андреев, который был у Вас, не застал и проехал ко мне. Во вторник он опять отправляется к Вам и 1-го числа будет у Вас, а ежели не застанет, то будет дожидаться, так как Вы сказали мне, что 2-го числа будете непременно дома.

На предполагаемом Вами совещании я быть никак не могу, потому что мне положительно надо быть 17 числа в Петербурге. Притом же я опасаюсь дальнейших раздражений, потому что мне, по-видимому, всякое лыко пишется в строку, а те шпильки, которыми меня угощают, в счет не ставятся.

Вы пишете, что брат Илья согласен с своей стороны на получение 5 т[ысяч] р. взамен своей части наследства. Но я просил Вас не об этом, а о том, согласен ли Илья признать меня половинщиком в заозерском имении, с тем, что я уже откажусь от всякого участия в другой половине. Побывавши в Рыбинске, я имею полное основание думать, что овчинка не стоит выделки, ибо, как говорят, у Ломакиной имеются еще векселя, о чем я Вам и сообщал. Следовательно, ежели братья не согласятся на признание меня половинщиком, то это значит, что они притесняют меня в пользу г-жи Ломакиной. В этом виде я просил бы Вас предложить этот вопрос на обсуждение братьев при совещании 18-го августа, ежели оно состоится, и что при этом решится, сообщить мне. Я решительно желаю кончить с этим делом, потому что мне до смерти надоело шататься по судам.

Объяснение с Максимом Андреевым еще более убедило меня в том, что рисковать денежными обязательствами ни под каким видом не следует. Заозерское имение до такой степени запущено, что в скором времени в нем, вероятно, будет не 1340 душ, a не больше тысячи, так как крестьяне продолжают отказываться от земли, а по распоряжению министра вн[утренних] д[ел] их велено исключать из оброка не по числу ревизских душ, а по числу окладных, то есть во скольких душах они обкладывались оброком по мирской раскладке. Поэтому крестьяне ныне решились обкладывать уходящих как можно более, так что, например, вместо двух душ приходится исключать 5 и принимать обратно землю во всех полях и пустошах по клочку. Хотя я и намерен довести об этом до сведения губернского присутствия, но вряд ли будет от этого польза. Из этого Вы можете заключить сами, могу ли я рисковать какими-нибудь денежными обязательствами, в виду такого положения вещей. А сверх того, Вы без труда поймете, любезная маменька, что только быстрое решение пойти на выкуп может спасти хотя небольшой капитал для меня и моих детей.

Очень жалею, что брат Илья не находит возможности побывать у меня в Витеневе. В мае месяце, проездом в Углич, я непременно хотел побывать у него в Цедилове, но его не было дома. Я полагаю, что личное свидание покончило бы наши недоразумения. Думаю также, что нежелание его принять какое-нибудь решение без согласия брата Дмитрия только дает последнему повод длить затруднения, в которых я нахожусь. Впрочем, как бы то ни было, будьте так добры, милая маменька, устройте предположенное 18 августа совещание и сообщите мне в Петербург о результатах его, по возможности скорее. Ей-богу, очень уж мне надоело расхлебывать кашу в пользу семейства Ломакиных.

Максим Андреев передаст Вам 1150 р. и проект расписки, который я написал, по согласию Вашему. Будьте также добры, дайте ход делу о снятии запрещения. Скажите между прочим братьям, что имение было до такой степени общее, что и запрещение-то наложено на обе части, а не на мою одну. Напрасно также думают, что я воспользовался выкупною ссудой за Мышкино и Филипцевым. Покойный Сережа взамен того получил по Мышкину за оставшуюся от надела землю, а по Филипцеву 2200 р. и сверх того за проданные усадьбы Орехову, Ермолаеву и другим, а равно и пустотные деньги. Это удостоверит и Максим Андреев. Впрочем, я прошу об одном: хоть какой-нибудь пусть будет конец.

Лиза целует Ваши ручки и благодарит за посещение. Дети совершенно здоровы, но так как они ничего не говорят, то я считаю неудобным говорить за них. Уверен, впрочем, что Костя на будущий год будет уже достаточно умен и очень рад будет познакомиться с Вами настоящим образом.

Затем, целую заочно Ваши ручки и, благодаря усердно за посещение, остаюсь любящий и преданный сын Ваш

М. Салтыков.

284

О. М. САЛТЫКОВОЙ

Москва. 17 августа [1873 г.].

Милая маменька. Сегодня, проездом в Тверь, заехал к г-же Кардановской узнать, нет ли писем, и получил Ваше письмо. Хорошо, что заехал, а то продрал бы к Вам. Письмо Ваше несколько сбило меня с расчетов. Я вовсе даже не желал видеть Ломакиных, а хотел сговориться только с братьями. С Ломакиными же мог cговориться Дмит[рий] Евграф[ович]. Приехавши в Петербург, я увижусь с Бардовским и, разумеется, постараюсь уладить дело. Боюсь, что Дм[итрий] Евгр[афович] написал ему какую-нибудь иезуитскую инструкцию. Теперь же, то есть часа через четыре, с почтовым поездом еду в Тверь посоветоваться с моим поверенным Сухоручкиным. Жена же осталась в Витеневе и выедет завтра, а в Твери мы съедемся и поедем вместе в Петербург.

Вы убеждаете меня, милая маменька, быть осторожным относительно Ломакинских векселей и лучше кончить дело миром. Очень жаль, что Вы не высказали Вашу мысль вполне, ибо я очень хотел бы знать, в чем заключается моя неосторожность. Впрочем, я и сам желал бы лучше покончить дело миром, если г-жа Ломакина даст мне подписку, что у нее никаких других векселей нет.

Благодарю Вас за Ваше желание снять запрещение с моего имения. Будьте так добры, выполните его.

Что касается до варенья, то жаль, что Вы не взяли его, теперь же я помочь этому делу не могу, потому что в Витенево не возвращусь. Надеюсь в будущем году услужить. Да признаться, у нас все варенье скислось, совсем варить не умеем.

Извините, что пишу мало и нехорошо. Сижу на чеку, ибо через 4 часа еду в Тверь.

Прощайте, милая маменька, целую Ваши ручки и остаюсь любящий сын Ваш

М. Салтыков.

285

И. Е. САЛТЫКОВУ

в Цедилово.

17 августа [1873 г. Москва].

Любезный брат. Сегодня, проезжая через Москву в Тверь для известного свидания, я получил от маменьки письмо, которым она извещает меня, что Дмит[рий] Евгр[афович] уклонился от свидания. Целомудренный старец убоялся, что я оскорблю несчастных вдов. Вероятно, ты позабыл написать ему, что я с своей стороны вовсе и не желал видеть вдов, а желал только уговориться с Вами братьями. По обыкновению своему Дм[итрий] Евгр[афович] и тут устроил комедию: прислал мне свои соображения в форме письма к маменьке, с которого выдал ей, для передачи мне, скрепленную им копию. Ну, не досадно ли видеть этого празднолюбца, который свои письма (на целом листе) пишет в трех экземплярах? В письме этом он представляется великодушным, то есть соглашается на раздел в том виде, как мы условились при свидании у меня в Витеневе (кажется, впрочем, что соглашается, а наверное сказать не могу), но при этом сделал иезуитскую оговорку, что, благодаря своему великодушию, он, вероятно, получит не больше шести с половиной тысяч. Сделай милость, урезонь хоть ты его, что я согласился отдать весь остаток от выкупной ссуды, какой образуется за уплатой долгов, и что, следовательно, он может надеяться даже миллион получить, мне до этих надежд его дела нет. Я ручаюсь только за то, что не украду, и, кажется, подозревать меня в этом нет повода. Однако, несмотря на свое великодушие, уже не настаивает, чтоб Ломакиным долги были уплачены рубль за рубль, а выкупными свидетельствами по номинальной цене. Понял, что в расчетах своих много налгал. Впрочем, отсылает меня в Петербург к адвокату Бардовскому, который от имени всех вас и должен заключать со мной условие. Не знаю, что из этого выйдет. Во всяком случае сегодня же еду в Тверь, чтоб переговорить с Сухоручкиным, а из Твери в Петербург, где буду 19-го числа.

Сейчас еду к сестрице Адели Павловне.

Прощай, любезный друг, если найдешь нужным что-нибудь сообщить — будь так добр.

Искренно любящий брат

М. Салтыков.

286

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

Петербург, 1 октября [1873 г.].

Многоуважаемый Александр Николаевич.

Люди, искренно Вас уважающие, находят, что Вы непременно должны добиться разрешения, хотя временно, приезжать в Петербург, и для этого обратиться к гр[афу] Шувалову с письмом. Три года прожить в захолустье — это плохая шутка. Конечно, у Вас есть очень существенный интерес, который может занять Ваше время, но ведь и тут необходимо от времени до времени освежение. Я проектировал письмо, которое и посылаю Вам. Мне и всем, кому я ни показывал его, кажется, что письмо это вполне соответствует цели. Пожалуйста, начните дело.

Мы с большим нетерпением ждем Ваших статей. Хорошо бы хоть одну поместить в ноябрьской книжке. И весьма было бы хорошо, кабы Вы в декабре прислали еще статью для 1-го No. Мы все Вас об этом просим, ибо статьи Ваши весьма для нас важны. Анна Николаевна уже давно говорит, что на днях от Вас должна получиться статья, однако, вот и октябрьская книжка почти набрана, а от Вас все ничего нет. Пожалуйста, кончайте и выручайте нас.

Я не пишу Вам о том, как я рад буду видеть Вас в Петербурге. Желал бы и детей Вам своих показать. Пожалуйста, просите хоть временно ездить в Петербург.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

Жена Вам кланяется.

П_р_о_е_к_т

М[илостивый] г[осударь]

гр[аф] Петр Андреевич.

Прошло уже около трех лет, как мне воспрещен въезд в столицы, а равно и в университетские города. Не намереваясь ни возобновлять какую бы то ни было публичную деятельность, ни даже покинуть имение, в котором я в настоящее время нахожусь, я тем не менее имею существенные причины желать, чтобы мне было разрешено, хотя временно, приезжать в Петербург по моим семейным делам. Причины эти заключаются в том, что в Петербурге живет мое семейство, которое не имеет никакой возможности ездить в деревню для свидания со мной. Жена моя постоянно занята срочной работой, доставляющей ей средства существования, дети мои воспитываются в петербургских учебных заведениях.

Поэтому я позволяю себе обратиться к в[ашему] с[иятельст]ву с покорнейшею просьбой, не сочтете ли Вы справедливым благосклонно взглянуть на мое положение и взять на себя труд предстательствовать о всемилостивейшем разрешении мне приезжать в Петербург хоть на время.

С истинным почтением и совершенною преданностью им[ею] ч[есть] б[ыть]

в[ашего] с[иятельства]

покорный слуга

287

В. П. ГАЕВСКОМУ

[18 октября 1873—1874 гг. Петербург.]

Очень благодарен за память, любезный Виктор Павлович, но, к сожалению, я не могу воспользоваться обязательным твоим предложением. Я так болен, что доктора положительно предписывают мне устранять всякие поводы для волнения.

Весь твой

М. Салтыков.

18 октября.

288

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Ермолино.

20 октября [1873 г. Петербург].

Любезная Маменька.

Я получил письмо Ваше, которым Вы уведомляете меня, [что] от меня нет писем. Но я Вам перед этим послал письмо, в котором подробно объяснил положение дела и мои предложения. Я предлагал любую половину имения, с тем, чтобы Лидия Мих[айловна] рассчиталась с братьями. Вчера я получил от брата Ильи из Москвы письмо, в котором он пишет, что Лидия Мих[айловна] согласна взять имение, но с тем, чтобы не иметь расчетов с братьями. На это я вместе с сим уведомляю брата, что я согласен устроить это дело следующим образом: пусть Лидия Михаил[овна] возьмет одно Заозерье с площадью, т. е. крестьянские наделы, я же возьму заозерские деревни, Куреево и пустоша и обязуюсь уплатить братьям в 3 года по 6 т[ысяч] р. каждому с процентами (по 6 %), то есть через год по 2360 р., через 2 года по 2240 и через 3 года по 2120 р. Таким образом, Лид[ия] Мих[айловна] получит наделами выкупных до 33 т[ысяч] р., да площадь оценивается в 10 т[ысяч] р. Я же получу наделами до 53 т[ысяч] р. да пустошами на 12 т[ысяч], всего на 65 т[ысяч] р. Вычтите 12 т[ысяч] р. братьям да 1 т[ысячу] р. Максиму Андрееву, да то, что будет стоить дело до 3 т[ысяч] р., останется у меня 49 т[ысяч] р., да еще около 2 т[ысяч] капитала, внесенного крестьянами за выкупленные земельные наделы. Я надеюсь, что даже Дмитрий Евграфович убедится, что это кусок не жирный и не может идти в сравнение с тем, что он имеет.

Сообщая Вам об этом, я усерднейше прошу Вас, милая маменька, употребить все ваше влияние на Дм[итрия] Евгр[афовича], чтобы, наконец, покончить с этим делом. Вспомните, что я с 63 года ничего не получаю и содержу себя и семейство единственно тем, что сам выработаю. Впрочем, пусть будет, что будет, а более уступок я делать не могу, потому что ведь мне и с Вами еще рассчитаться надо. Все дела остановились, посредник пакостит, второй год я дров не рублю в Шарапове — все из-за упрямства Дмитрия, который исподтишка мутит Ломакиных. Точно собака на сене: и сам не ест и другим есть не дает. Ведь, если б не он, Ломакины никогда не враждовали бы со мной, а теперь никак уломать нельзя. Я обо всем написал Илье и прошу его взяться за дело. Ведь, я все-таки и известен сколько-нибудь — зачем же меня всего-то лишать, а что еще хуже, причинять мне беспрерывно нравственное беспокойство.

Я уже благодарил Вас за скидку 690 р. с долговой моей суммы и теперь еще раз благодарю. Прошу Вас уведомить, в каком положении дело о сложении с имения запрещения? Повторяю Вам, как честный человек, что я и без всяких запрещений рассчитаюсь с Вами в полной сумме, как следует.

Дело о наследстве совершенно отбило меня от работы. Сверх того, я постоянно чувствую себя дурно, так что постоянно лечусь. Не знаю, как еще умею поддерживаться. Усталость, уныние, болезнь — все вместе соединилось. Хорошо, что хоть дома-то у меня все спокойно, может быть, это и дает мне силу.

Лиза свидетельствует Вам почтение и целует Ваши ручки. Она простудилась и не совсем здорова, но ведет себя хорошо, то есть не беременна. Дети здоровы. Костя делает намеки на то, что будет скоро говорить. Маленькая Лиза делает зубы благополучно.

Прощайте, милая маменька, благодарю Вас за известия о себе и, целуя Ваши ручки, остаюсь

любящий Вас сын

М. Салтыков.

289

В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА

[3 ноября 1873 г. Петербург.]

Представляя при сем просьбу г-жи Соболевой о выдаче ей пособия, считаю долгом удостоверить в следующем: 1) что г-жа Соболева действительно находится в крайне стесненном положении и живет литературным трудом, который приносит весьма незначительное вознаграждение, 2) что просительнице, по моему мнению, необходимо отпустить пособие в размере не менее 150 р., чтобы она могла поправиться.

М. Салтыков.

3 ноября 1873 г.

290

О. М. САЛТЫКОВОЙ

в Калязин.

Петербург. 20 ноября [1873 г.].

Любезная маменька.

Вероятно, до Вас не все мои письма доходят, потому что месяца два тому назад я просил у Вас сведения, нужного Зиловым, и никакого ответа на этот вопрос не получил, хотя знаю, что Вы на этот счет аккуратны. Деле в том, что один из братьев Зиловых, Петр, требует раздела. Всем известно, что покойный Николай Александрович оставил какую-то бумагу, которою отказывался от своей части в имении сестры Любочки в пользу дочерей. Но бумаги этой нигде найти не могут, и Петр, пользуясь этим, требует, чтоб сестер выделили по закону. Сюда, между тем, приехала Наденька и рассказала это. Поэтому, я и обращался к Вам, не знаете ли вы чего-нибудь об этой бумаге, куда она была положена на хранение и куда девалась. Сделайте одолжение, уведомьте. Наденька сказывала мне, что и Саша Зилов писал к Вам об этом.

Как я уже сказал выше, Наденька в сентябре приехала сюда, и хотя она не жалуется на братьев, но, по-видимому, согласия между ними нет. Саша, впрочем, тут ни при чем, а орудует Петр. Она приехала с тем, чтоб искать себе место гувернантки, и нам удалось пристроить ее в Смоленскую губернию в семейство порецкого предводителя дворянства Глинки. Жалованья 400 р. в год, немного, но мы уверены, что в семействе этом не будут ее обижать. Семейство это нам известно, так как жена Глинки находится в дальнем свойстве с моею женой. Паша покуда живет с братьями, но тоже пишет, что желает найти место.

Пожалуйста, напишите мне поскорее, что знаете по этому делу.

По предложениям моим относительно выдела Лид[ии] Мих[айловны] и удовлетворения братьев ничего до сих пор не знаю. Дело это положительно измучило меня, потому что оно лишает меня возможности сделать какие-либо распоряжения. Сверх того, мужики очень хорошо понимают, в чем дело, и пользуются этим. А так как я с своей стороны все уступки сделал, так как я положительно убежден, что Ломакины пошли бы на мои предложения, и что дело стоит единственно за Дмитр[ием] Евгр[афовичем], то он может быть уверен, что я попомню ему это. Он связывает решительно всех. Вы писали мне, что намерены употребить Ваше влияние на Дмитрия. Я очень Вам благодарен, но, не получая с тех пор от Вас уведомления, думаю, что Ваши слова на него не действуют. Неужели и в самом деле ничего разумного добиться нельзя?

Лиза целует Ваши ручки, дети приказывают сказать, что они здоровы, но не всегда, потому что зубы тревожат их. У Кости идут глазные, а у Лизы передние верхние еще не вышли. Только и есть что два нижних зуба впереди.

Прощайте, милая маменька, целую ваши ручки и остаюсь навсегда любящий сын Ваш

М. Салтыков.

291

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Декабрь 1873 г. Петербург.]

Николай Алексеевич. Ежели Михайловского статья не пойдет в 1-м No, не пустить ли в 1-й Отдел статью Плещеева о Стендале?

М. Салтыков.

292

А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ

в Батищево.

12 января [1874 г.]. Петербург.

Извините, многоуважаемый Александр Николаевич, что давно не ответил на письмо Ваше. Я в последнее время как-то так расстроился, что просто ничего делать не могу. Писать не хочется, а между тем поневоле пишешь. Почти с отвращением. Вы удивляетесь, что мне так легко достается, но положительно это только так кажется, что легко. Я имею все препятствия для работы, и ни одного подспорья. Чувствую, что делаюсь стариком, и что силы с каждым днем упадают. В последнее время писал для январской книжки Отеч[ественных] Записок, писал три недели каких-нибудь 1 1/2 печ. листа (прежде мне и недели достаточно было) — и сам не знаю, вышло ли что-нибудь путное. Поэтому не отвечал и Вам.

Статья Ваша набрана, вышло 4 с небольшим печ. листов. Но так как у нас в январской книжке будет поэма Некрасова слишком в 4 листа да комедия Островского таких же размеров, то мы решились отложить Ваше письмо до февральской книжки, тем более, что для этой книжки у нас совершенно нет большой статьи. Впрочем, я распорядился, чтобы контора передала Анне Николаевне впредь до расчета 400 рублей под Вашу статью, так как Анна Николаевна известила, что Вы предоставили ей получить за статью деньги. Я конторщику поручил это сделать еще в прошлый понедельник, и, конечно, это исполнено.

Я должен Вам сказать, что я очень серьезно болен. У меня порок сердца и кашель затяжной. Иногда думается, что даже хорошо было бы сдохнуть. Всякая малость волнует меня, а при пороке сердца такая нервность никуда не годится.

Письмом Вашим к гр[афу] Ш[увалову] завладел гр[аф] Бобринский и до сих пор ничего не сделал. На все вопросы по этому предмету отвечает, что ждет благоприятного времени. Я начинаю думать, что это была ошибка — прибегать к Бобр[инскому]. Может быть, гр[аф] Ш[увалов] скорее бы сделал без посредников.

Как что-нибудь узнаю, извещу Вас.

Прощайте, будьте здоровы.

Искренно Вам преданный

Салтыков.

Распоряжение о высылке к Вам Отеч[ественных] Зап[исок] и Голоса на 1874 г. сделано.

293

Н. А. НЕКРАСОВУ

[После 18 апреля 1874 г. Петербург.]

Можно писать условие набело. Что же касается до сделанного на полях замечания, то оно не имеет основания, так как в условии 18 апреля оговорка о 7 тысячах подписчиков сделана только относительно Елисеева и Салтыкова лично, а об семействах их прямо сказано дальше: 1200 и 1800.

Салтыков.

294

П. В. ЗАСОДИМСКОМУ

[20 мая 1874 г. Петербург.]

По письму Вашему (извините, что не имею чести знать имени я отчества Вашего) спешу послать Вам записку г. Некрасова на получение 200 р., которые и имеют быть выданы Вам из конторы (в том же доме, где живет Некрасов). Что же касается до Вашей рукописи, то извините меня: я еще не успел приступить к ее редактированию. Но прошу Вас быть уверенным, что я в ущерб ей ничего не сделаю. Об одном считаю долгом предупредить Вас: времена тяжелые наступили, и 5-й No ‘Отеч[ественных] Записок’ арестован и, вероятно, будет сожжен. Рукопись Вашу я беру в деревню, куда выезжаю и субботу. Мы думаем начать печатание ее с августовской книжки.

Уважающий Вас

М. Салтыков.

20 мая.

295

А. И. УРУСОВУ

в Ригу.

Петербург. 26 мая [1874 г.].

Письмо Ваше, многоуважаемый князь, застало меня на самом отъезде в Москву и в деревню. Сейчас уезжаю и спешу ответить. Антропов доставил нам свою комедию, но она так слаба, что даже на сцене не имела успеха. Вообще мы с драмами очень осторожны и, кроме Островского, принимаем неохотно. Очень рад, что Вы сделались семьянином, и от души желаю,чтобы искус Ваш кончился. Времена трудные.

Крепко жму Вашу руку, остаюсь искренно Вам преданный

М. Салтыков.

296

Н. А. НЕКРАСОВУ

[18 сентября 1874 г. Петербург.]

Многоуважаемый Николай Алексеевич.

Я взял на себя приведение в порядок статьи ‘О Сидоре и его козе’. Я переменил заглавие на след[ующее]: Земство и его деяния, Макаровых телят везде похерил. Сидорову козу оставил в очень немногих местах. По моему, в исправленном виде статья не возбудит ничего. Елисеев или ничего не понимает, или желает свалить с себя ответственность перед автором. Три первых формы я уже исправил, остальные прочту сегодня.

Ваш

М. Салтыков.

18 сентября.

297

Н. А. НЕКРАСОВУ

[7 января 1875 г. Петербург.]

Я так болен, многоуважаемый Николай Алексеевич, что решительно не могу сегодня выехать, и прошу Белоголового к себе. Вы весьма бы меня обязали, прислав с Горским деньги 1700 р., о которых я Вас просил.

Весь Ваш

М. Салтыков.

7 января 75 г.

298

Н. А. НЕКРАСОВУ

[Январь—февраль 1875 г. Петербург.]

Посылаю две рукописи: решительно не мог их прочесть, так расстроены нервы. Посылаю еще корректуру ‘Парижской жизни’, нельзя ли дальнейших корректур не посылать (кроме моей статьи, которую ожидаю сегодня). У меня открывается лихорадка. К довершению всего, у нас заболела кухарка, которая, впрочем, нынче кой-как готовит, но завтра не знаю, что будет. Пустит ли меня Белоголовый за границу — не знаю.

Нельзя ли будет взять два обеда из Английского клуба.

299

H. A. НЕКРАСОВУ

[Февраль—март 1875 г. Петербург.]

Ей-богу, не могу приехать. Поверьте, что это не пошлый каприз. По словам Белоголового, я в таком положении, что и за границу вряд ли можно выехать скоро, и что всякий выезд теперь для меня вреден. Представьте, что нервы мои до того расстроены, что я беспрестанно плачу.

Ваш

М. Салтыков.

300

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Петербург. 9 марта [1875 г.].

Многоуважаемый Павел Васильевич.

Меня, дикого человека, доктора шлют на год с лишком за границу, а именно до конца сентября в Баден-Баден, а потом на всю зиму в Рим или южную Италию. С неизреченным удовольствием узнал я сейчас через бар[она] Розена, что и Вы живете в Бад[ен]-Бад[ене]. Не знаю, долго ли Вы там будете, но во всяком случае думаю, что мы свидимся.

Обращаюсь к Вам за некоторой услугой: присмотрите для меня и моей семьи квартирку, комнат в 4—5. Квартира должна быть снабжена столовым и спальным бельем, посудою кухонного, столовою, а также небольшим количеством серебряной, т. е. ложек, ножей и проч. Семья моя состоит из меня, жены и двоих детей, при коих нянька-немка. По приезде, мы, вероятно, наймем еще женщину и кухарку. Не хотелось бы платить больше 200 фр. в месяц (меньше — лучше). Я выеду из Петербурга между 28 марта и 1 апреля старого стиля. Если найдете время до этого дать мне весточку о себе, то сделайте это по след[ующему] адресу: П[етер]б[ург], Пески, 2-я улица, дом No 3.

Я еду с большим ожесточением, ибо дела мои крайне расстроены и притом все в ходу. Но делать нечего: у меня катарр и такое сердцебиение, что я почти задыхаюсь. К этому прибавился еще ревматизм. Я целый месяц лежал без движения и теперь еще не выхожу из дома. Знаете ли что? Вот я пишу Вам, что еду за границу, а мне кажется, что я сейчас умру. До того мучительно бьется сердце.

Пожалуйста, не посетуйте на меня за неприятное поручение относительно квартиры. Ежели Вам оно не по нутру, сочтите, что ничего не было писано. Не сетуйте также на краткость письма: не могу писать, потому что чувствую усталость сейчас же. Издыхать ничего, но издыхать, имея старшего сына 3-х лет — неловко. Обо всем переговорим при свидании. Верьте или не верьте, но свидание именно с Вами необыкновенно меня радует. Вероятно, Вы знаете историю Маркевича и читали роман Толстого о наилучшем устройстве быта детор[одных] частей. Меня это волнует ужасно. Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних половых побуждениях. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется это подло и безнравственно. И ко всему этому прицепляется консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя?

Прощайте или, лучше сказать, до свидания. Жму руку Вам и уважаемой Глафире Александровне. Жена тоже. Когда прибуду в Б[аден]-Б[аден], то сейчас же явлюсь к Вам, а всего бы лучше, если бы Вы предварительно писнули в Петербург. Остается еще 18 дней.

Ваш

М. Салтыков.

301

П. В. АННЕНКОВУ

в Париж.

Петербург. 26 марта [1875 г.].

Многоуважаемый Павел Васильевич. Я еще до получения Вашего милого письма уже знал, что Вы в Париже, и, признаться, даже отчаялся в получении от Вас известия. Я поступлю совершенно так, как Вы указываете, т. е. остановлюсь в HТtel de St-P[eters]bourg и потом буду приискивать квартиру. Последняя мне необходима в виду детей, которым был бы очень полезен хоть маленький садик, да свой.

Что касается до меня, то Вы уже по почерку настоящего письма можете видеть, что я в ненормальном положении. Это ревматизм продолжает скрючивать пальцы и плечи, так что писать трудно, и после каждого писания все болит. Кажется, мне все хуже и хуже. Сердцебиение такое, что овладевает тоска и не знаешь, куда деваться.

Пишу к Вам немного именно по вышереченной причине, да притом надеюсь скоро видеться. И представьте, за всем этим продолжаю литературствовать. Надо скорее уехать из Петербурга, где постоянно нахожусь в раздраженном состоянии. Выезжаю 2 апреля и, с Вашего позволения, из Берлина буду Вам телеграфировать.

Прошу Вас засвидетельствовать мое почтение многоуважаемой Глафире Александровне.

Ваш до гроба

М. Салтыков.

Период ‘Отечественных записок’

Щедрин за границей

апрель 1875 — май 1876

302

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[30 апреля/12 мая 1875 г. Баден-Баден.]

Положение мое, добрейший Николай Алексеевич, вот какое: я сегодня в первый раз встал с постели и не мог сделать ни шагу собственными ногами, из этого Вы видите, что на поправку потребуется немало времени.

Доктор обещает, что на будущей неделе можно будет ездить в колясочке, следовательно, человеком, с которым можно будет говорить по-человечески, я не надеюсь сделаться раньше как в половине русского июня, поэтому, если Вы располагаете видеться со мною, то примите это в соображение, ибо Вам очень скучно будет быть с человеком, который ни о чем как следует даже говорить не может.

Я с некоторым ужасом размышляю о том, когда я буду в состоянии приступить к работе. Теперь этот ужас один у меня в голове. ‘От[ечественные] Зап[иски]’ получил и передал немедля Анненкову, ‘Моск[овские] Вед[омости]’ тоже с сегодняшнего дня начал получать. Сюда недели через две ждут Тургенева, а затем, как говорят, намеревается здесь прожить несколько месяцев Писемский. Не предпринять ли что-нибудь относительно последнего, который, вероятно, у меня будет. Напишите, если что-нибудь придумаете. Прощайте, будьте здоровы, кланяйтесь Еракову и Унковскому.

М. Салтыков.

12 мая

Гостиница С.-Петербург. Баден-Баден.

303

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

Б[аден]-Бад[ен]. [3] 15 июия [1875 г.].

Я получил сегодня книги, уважаемый Николай Алексеевич, но вместо ‘Пиквикского клуба’ прислали ‘В лесах’, что вовсе мне не нужно. Вероятно, ‘Пикв[икский] кл[уб]’ не нашли.

Здоровье мое все то же, ни лучше, ни хуже, что можете видеть и по почерку моему. Скука страшная и при этом насильственное бездействие. Унковский прежде писал, что 2-го июня будет, а теперь уж до 22 отложил. Думаю, что и совсем не приедет. Ревматизм мой поддерживается переменною погодой: почти дня не проходит без дождя.

5-й No ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ 2-й отдел сплошь прекрасен. Я давно ничего такого не читал. Даже Анненков в восхищении. Не знаю, читали ли Вы статью ‘Наши потери’ Мордов[цева], но ежели не читали, прочтите. По форме она неуклюжа, но такую картину рисует, что Анненк[ов] в ужас пришел. Но первый Отдел плох. Роман Дост[оевского] просто сумасшедший.

Прощайте, будьте здоровы. Мой поклон Зинаиде Николаевне.

Ваш

М. Салтыков.

304

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Карабиху.

[Баден-]Баден. [25 июня] 7 июля [1875 г.].

Я не знаю, можно ли было набрести на более несчастную мысль, как услать меня за границу. Каждый день я все более и более раздражаюсь. В Петербурге я мог, по крайней мере, куда-нибудь уйти, здесь же положительно осужден на бессменный tЙte Ю tЙte {С глазу на глаз (франц.).}. Приезд Унковского не только не утешил, но еще более усугубил мою горечь. Бесконечное довольство этого человека может взбесить. Он похож на собаку, которая у каждого столба …. , точно так же и он останавливается около каждого человека, которого встречает. Приехал сюда с Сухоручкиным, об котором сам говорил, что это личность сомнительная, а возится с ним. Никакого искреннего разговора не может быть. Да он, кажется, и вообще делается неспособным вести какой-нибудь последовательный разговор. Кроме анекдотов, ничего путного, а анекдоты все известны. Иногда это просто досадно. А между тем, от работы меня отбил, а я было принялся кой-что делать. Приезжал еще барон Розен собственно для меня, и заманил меня в Зальцбург (Австрия). Он будет жить там с семьей до половины августа (нового стиля), и я думаю там тоже до сентября прожить, а в сентябре воротиться в Баден. Полагаю выехать в конце июля: доктор говорит, что это будет даже полезно. Впрочем, наверное ничего не могу сказать, ибо с супругой моей трудно что-нибудь наверное сообразить.

Анненков уезжает около 15 июля (н. с.), и я ему сказал, чтоб он справился об вас на петербургской квартире, ежели не в передний путь в Симбирск, то в обратный. Я недавно открыл, что он очень доволен, что у него брат — генерал-адъютант. Этот генерал тоже здесь и сделался совершенным идиотом.

Не знаю, скоро ли я успокоюсь настолько, чтобы начать работать. Теперь мы каждый день ездим по окрестностям. Я, впрочем, памятую, что без работы жить нельзя, и что для ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ мой труд не совсем бесполезен. Но, признаюсь, опасность сильна, что болезнь меня обездолит.

Прощайте, добрейший Николай Алексеевич, кланяйтесь Зинаиде Николаевне, и не забывайте преданного Вам

М. Салтыкова.

Унковский, приехавши, сказал, что пробудет здесь 3 недели, а теперь я с удивлением узнал, что он на днях уж уезжает показывать Сухоручкину Швейцарию.

305

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Baden-Baden. [25 июля] 6 августа [1875 г.].

Многоуважаемый Николай Алексеевич. Я давно уже не имею от Вас никаких известий, и я не знаю, где Вы находитесь. Но так как по прежним Вашим письмам видно, что Вы около 1-го числа готовились оставить Карабиху, то я посылаю настоящее письмо в Петербург, с тем, чтобы Вам переслали по месту нахождения. С этой же почтой посылаю рассказ ‘Сон в летнюю ночь’, который прошу напечатать в августовской книжке. Я потому желаю этого, что 8-й No выйдет еще без Фукса, и следовательно избавится от лишней придирчивости. Я просил бы Вас, ежели Вы будете в Петербурге, проследить за корректурой, а буде Вас нет в Петербурге, то поручить это Плещееву, к которому, впрочем, я и сам пишу.

Не знаю, хорош ли рассказ, боюсь, чтоб не вышел первый блин комом. Меня заинтересовала собственно идея. Пользуясь господствующею ныне манией праздновать всякие юбилеи, я хотел сопоставить обыкновенному юбилею — юбилей русского мужика. Разумеется, во сне. Мне кажется, что рассказ вышел удачен, особливо вторая половина. Ежели название ‘Сон в летнюю ночь’ не понравится, то можете вместо него поставить ‘Торжество ревизской души’, а не то можно оба названия оставить: ‘Сон в летнюю ночь или Торжество ревизской души’. К сентябрьской книжке, не позже 1-го числа, пришлю еще рассказец ‘Благонам[еренных] речей’. Почти уже готов. Да затеял я фельетон ‘Дни за днями за границей’ в роде ‘Дневника Провинциала’. Хочу опять Прокопа привлечь. Как Вам это кажется?

Все лето была здесь погода петербургская, а теперь из рук вон. Дождь три дня льет, как из ведра, ни луча солнца, и холод чисто осенний. Носу нельзя на улицу показать. Право, какая-то неудача преследует меня, и я упорствую в мысли, что остаться в России до сентября было бы лучше и выгоднее. Впрочем, я чувствую себя почти в таком же положении, как в прошлом году. Ревматизм не совсем еще оставил, но почти оставил. Кашель и сердцебиение — по-прежнему беспокоят. Не забудьте, что я до последней недели капли вина не пил, ни пива, ни кофе, и только в последнюю неделю позволяю себе в три дня полбутылки St-Julien {Марка вина (франц.).} с содовой водой.

Завтра или послезавтра ожидаю Белоголового, который решит, что мне нужно предпринять. Но у меня план перезимовать в Париже. Трактирная жизнь мне несносна, а в Париже я могу нанять на 8 м[еся]цев меблированную квартиру дешевле, нежели в этой благовонной дыре, называемой Баденом, и устроиться удобнее и даже теплее, нежели в другой благовонной дыре, называемой Ниццею. Я озлоблен на Баден, или, собственно говоря, на русских откормленных идиотов, здесь живущих. Представьте, только поп да кн[язь] Горчаков заявили мне о своем участии, когда я здесь издыхал. Из прочей массы свиней ни одна не шелохнулась. Каково бы ни было достоинство моих литературных занятий, но несомненно, что публика меня читает. И ни единого звука. Даже просто больной умирающий соотечественник — и тот бы имел право на внимание. Не то, чтобы горько это, но отвратительно. Поэтому-то для меня так и гадка перспектива Ниццы, где ничего другого не ждет, кроме идиотской русской напыщенности. Решительно уеду в Париж, что бы ни говорил Белоголовый.

Прощайте, будьте здоровы, не забывайте преданного Вам

М. Салтыкова.

Передайте мой дружеский поклон Зинаиде Николаевне и напишите о своих прожектах.

306

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Баден-Баден. [10] 22 августа [1875 г.].

Судя по последнему Вашему письму, многоуважаемый Николай Алексеевич, Вы должны быть уже в Петербурге, куда я и пишу. Я послал в редакцию, почти одну за другой, две статьи и просил Плещеева уведомить меня о получении. Но, как и следовало ожидать, никакого ответа не получил. Кроме того, я обещал еще фельетон для сентябрьской книжки, он у меня почти готов, но все-таки не могу еще оказать наверное, вышлю ли. До 1-го сентября подождите, а затем уж пусть остается до октября. Напишите, пожалуйста, будут ли помещены мои статьи в августовской и сентябрьской книжках. Я думаю, первая у Вас уж почти готова.

Белоголовый здесь с 6-го августа, а Елисеев вчера приехал и остановился в одной гостинице с Белоголовым, т. е. довольно от меня далеко. Впрочем и сегодня и вчера мы почти все время провели вместе. Они предполагали вместе с Белоголовыми ехать сегодня в Париж, но с Белоголовыми случился неожиданный и очень курьезный случай. Есть у его жены здесь родственница, княжна Мышецкая, девица лет 60-ти. Она поселилась в Бадене уже 25 лет тому назад, купила себе тут дачу, и была настолько богата, что могла себе, как здесь говорят, позволить итальянца. Этот итальянец, разумеется, что можно было, обобрал, и потом бросил. Но девица все-таки состояние имеет. Вчера Белоголовый пришел часов в 10 утра ко мне, чтобы вместе пошляться по Бадену и потом вместе же отобедать в его отели на прощанье. Приходим к нему за полчаса до обеда — как вдруг объявляют, что у него в номере умирает княжна Мышецкая. Эта барыня пришла проститься с племянницей и ее хватил внезапный удар. Вот уже двое суток она лежит у Белоголовых в номере, и каждый час ждут, что она умрет, а она все не умирает, хотя ни одним членом не шевелит. Представьте себе это приятное положение. Телеграфировали родственникам-наследникам, но хорошенько даже не знают, где они, и ответа нет. А в Баден-Бадене уже целые истории рассказывают самого таинственного содержания. Пожалуй, Белоголовому и беспокойно будет, особливо ежели родственники не скоро приедут. На этот переполох и приехал Елисеев в ту самую минуту, как я сидел в саду гостиницы, ожидая, что будет. Елисеевы, по крайней мере, помогают им, но отъезд в Париж замедлен и неизвестно, когда состоится. На бедного Белоголового жаль смотреть: до такой степени это происшествие сконфузило его и расстроило его жену.

Что касается до меня, то я почти здоров совсем. Мы решили с Белоголовым, что я оставлю Баден, добравши ванны, что должно быть 1-го сентября нов[ого] ст[иля]. Затем между 1-м и 5-м числом я выеду в Париж, где пробуду по 15 октября, а там уже в Ниццу отправлюсь. Вы писали мне, что хотите в Мариенбад ехать — вот бы оттуда проехать Вам в Париж. Зимовать в Париже Белоголовый мне не разрешил, но, по нужде, я могу остаться там по 1-е ноября нов[ого] ст[иля]. Как бы то ни было, но мне было бы горько целый год Вас не видеть. Белоголовый хотел, приехавши в Париж, подыскать для меня недорогой отель и написать мне. Теперь не знаю, не оттянется ли это, но думаю, что он все-таки дней через пять туда уедет и через неделю или через 9 дней я узнаю, где мне остановиться. Тогда и Вам напишу, как и что. Елисеев с Белоголовым хотели остаться в Париже до 12-го сентября нов[ого] ст[иля], и мне желалось бы хоть дней пять пробыть там с ними.

Статьи, пожалуйста, печатайте, ежели пригодны. Для октябрьской книжки у меня уж тоже почти готов рассказ, и для ноябрьской есть материалы и даже начало. С январской книжки начну большую вещь ‘Дни за днями’, которая не будет прерываться до мая. Думаю, что будет нечто веселое.

Прощайте, будьте здоровы. Не ленитесь писать, скажите и о Ваших работах. А то 5 строк напишете, и…

Весь Ваш

М. Салтыков.

307

П. В. АННЕНКОВУ

в Констанц.

Баден-Баден. [15] 27 августа [1875 г.].

Где Вы, вседобрейший и вселюбезнейший Павел Васильевич? Вот уж полтора месяца, как Вы исчезли из Бадена, и с тех пор об Вас ни слуху, ни духу. Ходил на Вашу квартиру узнавать, но хозяйка ответила, что ничего не знает, и что, вероятно, Вы на прежнюю квартиру не воротитесь. Впрочем, пишу к Вам в Констанц, думая, что Вы уже покинули русские паражи {Края страны (франц.).}. А я все еще в Бадене, и со времени Вашего отъезда видел только доктора Белоголового, который, против воли, пробыл здесь дней с 10, да еще литератора, а не негоцианта Елисеева, который тоже пробыл дня четыре. Остальное время, т. е. целый месяц, провожу в величайшем уединении. Белоголовый остался здесь так долго по следующему случаю: у него в No умерла княжна Мышецкая. Жена Белоголового дальняя родственница княжны, и пришла к ней проститься, а в это время случился с нею удар. Представьте себе положение бедного Белоголового, который в этот самый день собирался уехать в Париж. Пролежала эта барыня в бессознательном положении в No Белоголовых 4 дня, и наконец во вторник ночью на прошлой неделе умерла там же. Белоголовый был решительно как потерянный, тем более, что можно было подозревать, что он, по родству, что-нибудь украдет. Наконец, в пятницу приехал брат княжны из Пскова и развязал Белоголового, который в тот же день и уехал в Париж.

А с Елисеевым другая оказия: его принимают за Елисеева виноторговца, или, по малой мере, за брата его, и во всяком немецком городе, где он на некоторое время останавливается, являются к нему индивидуумы с предложением выгодных сделок. В Эмсе он долгое время испытывал гнев хозяйки гостиницы, которая, видя в нем виноторговца, с негодованием рассказывала всем и каждому об его скупости и делала ему всякие шиканства {Придирки (франц.)}. С большим трудом разъяснился этот водевиль с переодеванием.

Я тоже покидаю благовонную дыру, известную под именем Бадена, покидаю 5-го или 6-го числа и еду в Париж по 15-е октября, а оттуда в другую благовонную дыру — Ниццу по 15-е апреля будущего года. Скучно — адски, даже Париж не привлекателен, потому что и там без знакомых не весело. От скуки пишу, думаю, что с лишком листов на 5 послал разного материала в ‘Отечественные Записки’.

Хорошо, кабы Вы черкнули мне хоть несколько строк, как и где Вы предполагаете устроиться с осени. Право, хотелось бы общение в мыслях иметь.

Знаете ли, я начинаю думать, что моими писаниями никто не интересуется, и что ‘Отеч[ественные] Записки’, несмотря на 8 тыс[яч] подписчиков, никто не читает. Т. е. читает какой-то странный читатель, который ни о сочувствии, ни об негодовании заявить не может. Это вопрос очень интересный, кто теперешний русский читатель? Во всяком случае, он читает в одиночку, как древле в одиночку……., ни с кем не делясь своими впечатлениями. Это штука почти безнадежная, и на старости лет тяжело ее переживать.

В Париже увижусь с Тургеневым, но во всяком случае надоедать ему не буду. Думаю прожить там так же уединенно, как и в Бадене, тем более, что вечера для меня еще опасны.

В Баден явился Соллогуб — эксперт по устройству тюрем, вероятно, потому, что его самого нужно посадить в тюрьму. Приехал осматривать здешние тюрьмы и ездил в Брукзал. Встретил меня на променаде — и не познал. Я тоже.

Был здесь еще Тимашев и, прожив два дня, удрал в Париж с Мак-Магоншей беседовать.

Пожалуйста, передайте сердечный поклон от меня и от жены многоуважаемой Глафире Александровне, и поцелуйте детей.

Прощайте, будьте здоровы и богом хранимы.

Ваш

М. Салтыков.

308

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Баден-Баден. [17] 29 августа [1875 г.].

Многоуважаемый Николай Алексеевич. Вместе с сим посылаю на имя редакции фельетон ‘Между делом’ в 3-х пакетах. Ежели найдете нужным, поместите его в сентябрьской книжке. Он близко подходит по сюжету к ‘Экскурсиям’, посланным две недели тому назад. ‘Отечеств[енные] Зап[иски]’ за август я получил, а оглавления в ‘Голосе’ нет, хотя получена газета за 15-е число. Я уже писал Вам, что мне разрешено ехать в Париж, и я воспользуюсь этим через неделю, т. е. выеду отсюда 5 или 6-го сентября нов[ого] ст[иля]. Поэтому, ежели найдете нужным написать мне после 22 августа, то адресуйте уже в Париж poste restante {До востребования (франц.).}. Приблизительно, я полагаю, что остановлюсь в HТtel Byron, rue Lafitte {Отель Байрон, улица Лафит (франц.).}, но наверное еще сказать не могу, так как не получил письма от Белоголового, который обещал мне разузнать об ценах.

Будьте так обязательны, чтобы с 23-го августа мне доставляли ‘Голос’ по адресу: Paris. Poste restante. Что будет стоить эта перемена, пусть поставят мне на счет.

Здесь ждали Боткина, и Белоголовый оставил ему записку, в которой просил приехать осмотреть меня. Но он у меня не был, да я не знаю даже, приехал ли он. Впрочем, я отчасти и рад буду, ежели он не приедет, потому что, пожалуй, и он начнет мудрить, так что никогда из Бадена не выедешь.

Я пробуду в Париже не менее как до 15-го октября нов[ого] ст[иля] и был бы несказанно рад Вас там увидеть. После 15-го отправлюсь в Ниццу.

Никогда я так не скучал, как ныне, и, откровенно говоря, никогда не сознавал жизнь столь ненужною.

Во всяком случае, умирать в Россию уеду.

Здесь — Соллогуб. Встретился со мной на променаде — и не познал меня. Я тоже.

Был здесь и Тимашев два дня, я было хотел сделать ему визит, но покуда раздумывал, он и уехал.

К 1-му октября непременно вышлю рассказ для октябрьской книжки.

Прощайте, будьте здоровы.

М. Салтыков.

309

H. A. БЕЛОГОЛОВОМУ

в Париж.

Б[аден]-Баден]. [18] 30 августа [1875 г.].

Очень Вам обязан, многоуважаемый Николай Андреевич, за скорое уведомление. Это очень приятно, что в самом Мекленбурге нашлось помещение и что, следовательно, много хлопотать не нужно. Жаль, что из Вашего письма не видно, найдется ли в Мекленбурге соответствующее питание для детей, ибо ежели мы и можем обедать вне дома, то детям положительно это невозможно. Впрочем, вероятно, в отеле найдется все, что следует: на то он и отель. Мы выедем в воскресенье в 3 часа непременно, ежели не случится что-нибудь чрезвычайное, в противном случае я Вам телеграфирую, чтоб не поставить Вас в фальшивое положение относительно Вашего хозяина. Боткин был здесь в субботу и останавливался в Голландской гостинице, но у меня не был. Я узнал только сегодня об его приезде из Badeblatt {Курортный листок (нем.).} и ходил в гостиницу, где мне сказали, что он пробыл всего два часа и уехал в Париж. Очень понятно, что ему было не до меня. Вероятно, Вы в Париже его увидите. Елисеев мне писал из Нанси. Скажите ему, пожалуйста, что это совершенно бесполезно припоминать о какой-то марже для хаускнехта {Лакей (нем.).}, тем более, что и хаускнехт, конечно, об этой марке забыл. А я и не знаю даже, какому хаускнехту эту марку давать. Когда я выеду из Бадена, то уж наверное не буду мучиться, что я такому-то хаускнехту дал мало, а такой-то бедефрау {Горничная (нем.).} и совсем позабыл дать на водку. Чорт с ними, благо они из глаз пропали.

Пожалуйста, передайте от меня и от жены поклон уважаемой Софье Петровне и Елисеевым. Я уже всюду написал, чтобы мне письма и газеты адресовали в Париж poste restante {До востребования (франц.).}.

Прощайте, жму Вашу руку и крепко благодарю Вас. До скорого свидания в Париже.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

310

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[19] 31 августа [1875 г. Баден-Баден].

Два дня тому назад я писал к Вам, уважаемый Николай Алексеевич, а теперь спешу уведомить, что в понедельник 6-го сентября н. с. я буду в Париже и остановлюсь в HТtel Meklembourg, rue Lafitte, 38 {Отель Мекленбург, улица Лафит, 38 (франц.).}. Ежели можно, прикажите, чтобы ‘Голос’ высылали мне по этому адресу.

В газетах от 16-го августа, сегодня полученных, есть объявление о выходе 8-го No ‘Дела’, а об ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’ — ничего. Ужасно меня беспокоит, не случилось ли чего-нибудь, тем больше, что июльская книжка вышла 14-го числа. В Петербурге всякий раз сердце не на месте, как выпускается книга, а за границей — и подавно.

До свидания, ибо надеюсь видеться с вами в Париже.

Весь Ваш

М. Салтыков.

311

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

[Баден-]Баден. [23 августа] 4 сентября [1875 г.].

Сейчас получил Ваше письмо, которое рассеяло мои опасения насчет 8 No, многоуважаемый Николай Алексеевич. Самой книжки я, однако, еще не получил: может быть, завтра получится, а то так придется в Париж пересылать. Адрес парижский я посылал Вам: rue Lafitte, 38, HТtel Meklembourg. Пожалуйста, не забудьте приказать высылать туда ‘Голос’ и 9 No ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’. Вероятно, это отель довольно мизерабельный, но моя участь уж такова. Анненков поместил меня в Бадене в второстепенном отеле, а теперь помещает Белоголовый. И так как я ленив на подъем, то, вероятно, там и останусь. Боюсь я глума и ненавижу аристократической напыщенности, которые преследуют в великолепных отелях.

Очень меня огорчило, что Вы сомневаетесь относительно помещения ‘Экскурсий’. Мне статья эта казалась более безопасною, нежели ‘Сон в летнюю ночь’. ‘Экскурсии’ могут быть истолкованы в двух смыслах, и это ограждает их. Но, по моему мнению, необходимо, чтобы читатель хоть смутно понял, в чем суть. Я более, нежели когда-нибудь, жалею, что я не в Петербурге. По существу моих писаний, мне необходимо держать корректуру их. Но теперь — ничего не поделаешь. Я думаю, что Фукс уже в Петербурге, свезите ему эту статью и от меня попросите прочесть и сказать свое мнение. Вот статью ‘Между делом’ можно, действительно, отложить на октябрьскую книжку, потому что она на ту же тему написана. Вероятно, Вы и ее уже получили. Я ее писал нарочно для сентябрьской книжки, чтобы вместе с ‘Экскурсиями’ поместить, но делать нечего, надо покориться. Пожалуйста, постарайтесь спасти ‘Экскурсии’, ибо для меня тут расчет. Хочется наколотить побольше денег, чтобы жить было чем. А ежели занимать, то окончательно дела свои испортишь, а они и без того уж пошатнулись с моею болезнью. Хотелось бы, покуда жив, что-нибудь детям сколотить.

Еще больше огорчило меня известие, что Вы чувствуете себя неладно. Летом Вы обыкновенно поправлялись. Не хандрите и смотрите на вещи мира сего легче. Я сам не могу достичь того равнодушия, какое необходимо, и эхо убивает меня. Мне каждую минуту кажется, что я умру, а иногда даже и хочется умереть, ан смотришь и вывезло.

Белоголовый приедет в Петербург к 5 сентября ст[арого] стиля, посоветуйтесь с ним: он хороший врач. Вместе с ним, вероятно, приедет и Елисеев. Белоголовый переменил квартиру и живет теперь подле Унковского, на Надеждинской No 20 или 18 (бывший Трофимова).

До свидания, жму Вашу руку. Мой поклон Зинаиде Николаевне.

Ваш

М. Салтыков.

В Париж еду завтра.

312

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [28 августа] 9 сентября [1875 г.].

Вот уж четвертый день, как я в Париже, многоуважаемый Николай Алексеевич, видел еще очень мало, но то, что видел — просто прелестно. Я, впрочем, и не спешу осматривать, потому что боюсь утомиться, а времени впереди еще много. Но видел уже Елисейские поля, был на морской выставке, где, впрочем, морское дело совсем в стороне, а выставлены предметы, переводимые морем, от бронз до шеколада. Был один раз в театре Vaudeville {Водевиль (франц.).} и вышел в восхищении от актеров. Квартира у меня очень хорошая, в двух шагах от Итальянского бульвара, 4 комнаты и плачу 15 фр[анков] в сутки, дешевле и стократ лучше баденской. Помаленьку, весь Париж исследую в течение 1 1/2 месяцев. Обедал до сих пор с Елисеевыми и Белоголовыми в Diners de Paris {‘Обеды Парижа’ (франц.).}, где за 5 франков подают удивительнейший обед. Только, признаюсь, желудку плохо, а жена моя даже просто не выносит этой кухни. Собираемся сегодня к Меру (Елисеев зовет), а завтра к Вефуру, в субботу едем в Версаль. Впрочем, это бродяжничанье по кафе я позволяю себе только до тех пор, покуда Елисеевы здесь (Гр[игорий] Зах[арович] обнаруживает необыкновенный гастрономический инстинкт), а потом буду обедать дома, где мне за 20 фр[анков] в сутки обязались готовить обед для всего семейства, обед домашнего свойства по моему заказу. Отель наш очень маленький, но чистый и прекрасный. К сожалению, все номера в нем заняты, а то я бы и Вам его рекомендовал. Я один в целом этаже, никого не беспокою, и меня никто не тревожит. Елисеевы с Белоголовыми занимают антресоль — там хуже и теснее. Одна скверно — это уличный шум, к которому, после Баденского затишья, никак не могу привыкнуть.

‘Отеч[ественные] Записки’ получил, но не видал их, ибо Белоголовый взял их с почты и так мне и не давал. Курочкину поручение Ваше передал: он обещал исполнить и Вам ответить. Он в большом горе по случаю смерти брата, и, сверх того, здоровье его, по-видимому, все больше и больше расстраивается. Живет он в пакостнейшем отеле Веретенникова, но, впрочем, ищет квартиру. А Успенский удрал в Россию, жену же оставил в Париже. Тургенева еще не видел. Елисеев собирается уехать в Россию во вторник на будущей неделе, а в субботу, вероятно, будет и в Петерб[урге]. Видел здесь Ратынского, который вчера уехал в Петерб[ург]. Он был крайне любезен, как и всегда, впрочем. Я полагаю: не лучше ли будет ему давать прочитывать мои рассказы, а не Каменскому. Признаюсь, мне в голову не пришло ему сказать об этом, но полезно было бы. Я его видел два раза в Diners de Paris. Я с нетерпением жду корректуры ‘Экскурсий’, но, признаюсь Вам, очень мне будет жаль сокращать этот рассказ. Он мне нравится. Во всяком случае, в каком бы виде он ни появился, я попрошу Вас сохранить для меня первоначальную корректуру. К 15-му сентября ст[арого] ст[иля] я пришлю Вам рассказ для октябрьской книжки, он уже почти готов, надо переписать и немного кончить. Затем пришлю по рассказу для ноябрьской и декабрьской книжек и, вероятно, статейку или две ‘Между делом’. С нового года начну целый ряд, в роде ‘Пиквикского клуба’. Начало уже у меня навертелось: будете довольны.

Сейчас получил письмо от Унковского, который пишет, что приехал в Петербург и Вас там не застал. Но что меня всего более обрадовало — это то, что ‘Сон в летнюю ночь’ понравился ему и даже, как он пишет, произвел потрясающее впечатление. Признаюсь, я не избалован такими отзывами, хотя, сочиняя Сон в летнюю ночь, я втайне рассчитывал на впечатление этого рода. Я вообще задумал несколько параллелей в этом роде, и к декабрьской книжке пришлю одну из них.

Прощайте, дети мешают писать. Весь Ваш

М. Салтыков.

Напишите, приедете ли в Париж?

313

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [4] 16 [сентября 1875 г.].

По письму Вашему, многоуважаемый Николай Алексеевич, ждал от Вас корректур, но ничего не получил. Вероятно, Вы сами приняли какое-нибудь решение, потому что теперь пересылаться корректурами уже поздно, ежели статья имеет быть напечатана в сентябрьской книжке. Вообще, поступайте, как найдете удобным, ибо я живу вдали от Петербурга и обязан подчиниться всем последствиям своего положения. Хотелось бы только, чтоб статьи мои, с изменениями или без оных, но были печатаемы, и чтобы были сохранены первоначальные корректуры. В последующих присылках, даю Вам слово, никаких затруднений Вы не найдете. Не знаю, что думаете Вы насчет 3-ей статьи, которую я Вам еще из Бадена послал.

Я прочитал свою статью ‘Сон в летнюю ночь’ в печати и нашел в ней некоторую недоделанность и разорванность. Что делать, видно мне уж больше не писать, как прежде писалось. Да и условия писания трудные. Помещение маленькое, дети, постоянный шум — все это поневоле дает в результате разорванность. Верите ли, что я здесь в Париже десять дней живу, а ни строки не написал: постоянный уличный шум просто оглушает меня. В десять дней я почти ничего не успел видеть, а за всем тем свободного времени — ни минуты. Таково свойство этого города. Одни газеты сколько берут времени. Между прочим прочитал ‘критики’ Буренина и Скабичевского по поводу моего ‘Сна’. Буренин — подлец, Скабичевский — глупец. И знаете, подлец мне все-таки показался лучше глупца. И он хотел еще писать обо мне большую статью в ‘Отеч[ественные] Записки’ — воображаю, чего бы он мне в шапку наклал! Он очень серьезно думает, что я против страсти к юбилеям протестую — каков дурачина! Вторая половина статьи так и осталась для него загадкой. Вот Буренин тоже начинает с того же предположения, но он делает это, как подлец, и потом все-таки признает, что главная суть статьи — вторая половина ее. Точно так же Буренин, яко подлец, и Вашим стихам придает ту же нелепую цель. Но — говорю это и о себе и о Вас — бог не выдаст, свинья не съест. Зачем вы не подписались под стихами? Стихи отличные, только выпущенного жалко.

Вот статья Кроткова — …….., хотя Скабичевский и восторгается ею. Прочих статей покуда еще не читал.

Елисеев уехал 15-го числа, т. е. вчера, вместе с Белоголовым, и в понедельник, вероятно, Вы уже увидите его. Он — человек прелестный и с хорошим аппетитом.

Сегодня прочитал в ‘Голосе’ оглавление ‘Вестника Европы’. Хоть Хвощинская и не бог знает что, а все-таки лучше было бы, кабы она у нас печаталась, а не [у] Стасюлевича. Неужто она так и молчит с весны?

Тургенев живет в Буживале, я известил его вчера о моем приезде, а сегодня получил от него письмо, что завтра он будет у меня. Что то скажет он?

Сегодня виделся с Шассеном. По первому взгляду судя, малый — вздор. Вероятно, впрочем, и еще буду видеться.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Напишите, пожалуйста, точно ли Вы раздумали послать мне корректуры и не пропали ли они.

314

И. С. ТУРГЕНЕВУ

[11] 23 сентября [1875 г. Париж].

Пожалуйста, не думайте, уважаемый и дорогой Иван Сергеевич, что неприезд мой сегодня к Вам — не более как отговорка. Еще вчера, ложась спать, я думал, что увижу Вас сегодня, но, проснувшись утром, убедился, что погода опять грозит целым днем дождя, и убоялся. Недавно перенесенные страдания слишком велики, и воспоминание об них чересчур еще живо, чтобы рисковать новым припадком или возможностью его. Прошу Вас извинить и оправдать меня [перед] гр[афом] Соллогубом, а также выразить мое искреннейшее сожаление m-meViardot {М-м Виардо (франц.).}, что я не имел чести быть ей представленным. Я пробуду еще около 4-х недель и надеюсь еще быть у Вас.

Искренно Вам преданный

М. Салтыков.

Я послал Вам телеграмму особо.

315

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Париж. [12] 24 сентября [1875 г.].

Здесь я узнал, что если Вы не возвратились уже, то скоро возвратитесь в Баден-Баден, многоуважаемый Павел Васильевич. С тех пор, как Вы исчезли из Бадена — об Вас ни слуху ни духу. Зная, что Глафира Александровна уехала в Констанц, я писал к Вам туда, но из слов Тургенева вижу, что Вы собственно там даже не были, а семейство Ваше скоро оттуда уехало в Цюрих. Стало быть, и письмо мое пропало. Начинаю мое настоящее письмо теплейшею благодарностью за то участие, которое Вы выразили мне, умиравшему. Вы поддержали меня, Вы устроили и обставили меня. Серьезно говоря, я чувствую себя обязанным Вам бессрочно. Из всех четырех с половиной месяцев баденской жизни у меня только и осталось светлое воспоминание об Вас да о нескольких днях, проведенных с некоторыми друзьями, которые посетили меня из России. Все прочие впечатления, оставленные во мне этою благовонной дырой, далеко не приятны. Такого совершеннейшего сборища всесветных хлыщей я до сих пор еще не видал, и вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя, обрывками, живущими уединенною жизнью и не показывающимися на улице. В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством.

Скоро ужь три недели, как я в Париже, и, признаюсь откровенно, очень мало еще видел. И в то же время, целый почти день вне дома и ничего буквально не работаю. Располагал пробыть здесь еще недели четыре, но если так будет продолжаться, то уеду: сначала в Лион, потом в Марсель и, наконец, зимовать в Ниццу. Новая благовонная дыра, в которой предстоит еще более великолепный букет всесветных хлыщей, и в которой, всеконечно, никто уже не посетит меня, как в Бадене. Вероятно, там примусь за работу, хотя убеждаюсь, что болезнь оставила жестокий след на мне: убила страсть к работе. А не работать нельзя. Насилую свою мысль и пишу. Хотелось бы, чтоб Вы прочитали в августовской книжке ‘Сон в летнюю ночь’. На Ваш критический смысл я вполне полагаюсь. Тургенев до крови обидел меня, сказавши, что этот рассказ забавный: едва ли он дочитал его. Из Петербурга тоже пишут: прекрасная мысль — представить в смешном виде юбилей. Право, у меня не было намерения ни забавным быть, ни юбилеи изобличать. А если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства. Я объявляю это всенародно в статье ‘Между делом’, которая явится в сентябрьской книжке. Жаль, если книжки эти не дойдут до Вас. Я, впрочем, напишу к Некрасову, чтоб он с августа месяца выслал Вам журнал. Нельзя ли Маркса подбить также выписывать — ведь выписывает же он ‘Вестник Европы’?!

Тургенева я нашел в вожделенном здравии, но помышляющим о бегстве в какое-нибудь забытое место, где можно бы уединиться. Но, вероятно, это только один разговор, ибо в сущности богопочитание вовсе не противно ему. Человек этот одарен всеми дарами природы, кроме одного: нет у него брезгливости. От этого всякое ничтожество находит к нему доступ и, по-видимому, даже может занимать и тешить. Был я у него в Буживале — живет, как принц крови. Впрочем, отчего же и не жить хорошо, коли средства есть, но все это невольно ставит вопрос: неужели же он никогда не воротится в Россию?

Встретил я здесь еще Стасюлевича с женой и графа Соллогуба. Стасюлевич имеет вид старого переплета, из которого выдрали заключавшуюся в нем книгу. Прежде мне казалось, что он сын Чичикова и Коробочки — теперь я вижу, что ошибался. Что он происходит от Коробочки — это несомненно, но не Чичиков был его отцом, а А. Д. Галахов. И жена у него препротивная: все об ‘Вестнике Европы’ калякает. Вот какое жалкое положение русской литературы: корректоры завладели ею.

Соллогуб забавен. Он был пять недель в Бадене, встречал меня, смотрел мне в глаза (не поклонится ли?) и не познал. Здесь, встретив меня в cafИ de 1’Opera {Кафе Оперы (франц.).}, куда Тургенев взял меня завтракать, и узнав, что я был в Бадене, первое что сказал: если б я знал, непременно приехал бы к Вам. Лгунишко.

Корш проявил признак своего существования, написав брошюрку в 39 стр. ‘La Russie actuelle’ {‘Современная Россия’ (франц.).}. Бездарнее, площе я ничего не читал. В ‘Петербургских Вед[омостях]’ были хоть недомолвки, которые сообщали какой-то характер статье. Здесь — нагота и бедность мысли безграничные. Какое, однако, слово Тургенев выдумал — ‘нигилисты’, всякая собака им пользуется. Во Франции есть, впрочем, другое словечко: коммунар, тоже не без значения.

До свидания. Желаю, очень желаю, чтобы Вы отозвались. Пробуду здесь еще недели четыре, т. е. до 15 октября н[ового] ст[иля]. Мой адрес: rueLafitte,38,HТtel Meklembourg.Прошу Вас передать от меня и от жены [поклон] уважаемой Глафире Александровне и поцеловать детей. Передайте также поклон Хейлигенталю, которого уход мне очень памятен. Скажите, что здоровье мое ни хуже, ни лучше, но чуть дурная погода, как в последние два дня, например, и я чувствую.

Искренно преданный Вам

М. Салтыков.

316

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [27 сентября] 8 октября [1875 г.].

Вчера послал я, многоуважаемый Николай Алексеевич, рассказ ‘Семейный суд’ в редакцию. Поместите его, когда найдете удобным. Мне несколько уж прискучили ‘Благонам[еренные] речи’, но в этом году я непременно их кончу. Останется еще один рассказ — и больше не будет. С будущего года пойдет посвежее и, вероятно, я сам ходчее буду писать. На слишком продолжительное время одной и той же работой задаваться больше не стану, а думаю листов на 15 не больше.

Париж такой прелестный город, что жаль с ним расстаться, а потому я отложил свой отъезд до 22 (10) числа. После этого, по дороге в Ниццу остановлюсь на несколько дней в Лионе и Марсели, и к 2 или 3-му ноября буду в Ницце. Там посмотрю, как расположиться. Елисеев прислал мне целое наставление от Ковалевского, как иметь в Ницце пространное жительство. Но наставление это, во-первых, дорого, во-вторых, связало бы меня с Ниццей контрактом на известный срок. Вероятно, эта благоуханная дыра еще хуже, нежели Баден, а потому, быть может, в половине февраля я удеру в Рим. В Ницце же предполагаю устроиться в пансионе.

‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ сентябрьскую книжку получил, но ничего еще не успел прочитать, потому что Лихачев унес ее. Судя по оглавлению, книжка недурная. Я не думаю, чтобы в будущем году подписка упала, потому что ведь все-таки лучше журнала нет. Одно нехорошо — поздно выходит, даже ‘Дело’ опередило. Любопытно бы взглянуть на ‘Дело’, здесь я совсем этого журнала не вижу, но из оглавлений усматриваю, что он стремится к разнообразию. Даже фельетон в нем завелся, должно быть Буренин строчит.

Как ни хорошо за границей, а все-таки чувствуешь себя не на месте. Это и по писаниям моим, я думаю, Вы замечаете. Не клеится, не пишется, не хочется. Как прежде в школе я отмечал дни, остающиеся до праздников, так теперь считаю дни, остающиеся до возвращения в Россию. Скоро будет 6 месяцев, как я оттуда.

До свидания, будьте здоровы. Надеюсь увидеть Вас в Ницце, как Вы обещали. Где-то Александр Николаевич Ераков?

Весь Ваш

М. Салтыков.

Погода здесь удивительнейшая.

317

Г. З. ЕЛИСЕЕВУ

в Петербург.

Париж. [2] 14 октября [1875 г.].

Я уезжаю из Парижа 20-го числа, многоуважаемый Григорий Захарович, и пробуду в Марсели до 1-го ноября. Поэтому не будете ли так добры распорядиться, чтоб ‘Голос’ мне высылали, с получением сего, в Marseille, poste restante {Марсель. До востребования (франц.).}, a начиная с 15-го числа ст[арого] стиля в Nice, poste restante {Ницца. До востребования (франц.).}. Да еще: я до сих пор получаю ‘Новое Время’, высылаемое на Ваше имя: нельзя ли прекратить эту высылку. Сверх того, нельзя ли написать в Москву к Соловьеву, чтоб ‘Московские Ведомости’ мне совсем не высылать, а посылать кому-нибудь из сотрудников. Я обо всем этом пишу и Некрасову, но боюсь, что он забудет.

Не знаю, что мне в Ницце делать? Елизе Реклю положительно говорит, что для болезней сердца это город вредный, а с марта вообще для жизни негодный. Куда я после марта денусь? Даже те лица, которые удовлетворяются Баденом, то есть не находят в нем ничего ……….., — и те говорят об Ницце с негодованием, как о ……. высшей школы.

В Париже уж делается холодно. Лихачев все еще здесь, но около 20-го и он уедет. Жена его живет около Монтрё.

Пожалуйста, поклонитесь от меня и от жены многоуважаемой Катерине Павловне и Белоголовым.

Ваш

М. Салтыков.

318

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [2] 14 октября [1875 г.].

Вероятно, Вам не понравилась, многоуважаемый Николай Алексеевич, статья моя ‘Семейный суд’. Я и сам вижу, что выходит и кропотливо и разорванно, да что же делать? — вообще, мне за границей не пишется или пишется туго. Попробую с нового года новый сюжет, может быть, бодрее пойдет.

Я уезжаю из Парижа 20-го числа, т. е. 8-го ст[арого] ст[иля]. Пожил бы и еще, но уж холодно делается. Поеду сначала в Лион на один день (боюсь большие переезды делать), потом в Марсель, где пробуду с неделю. Т. е. оставлю там семейство, а сам отправлюсь в Ниццу отыскивать место жительства. Во всяком случае, если Вы до 10 октября удосужитесь писать мне, то адресуйте: France, Marseille, poste restante {Франция. Марсель. До востребования (франц.).}. После 10-го адресуйте: Nice, poste restante {Ницца. До востребования (франц.).}. Извините, что я затрудняю Вас моими просьбами, но прошу все-таки распорядиться, чтобы с получением сего ‘Голос’ мне высылали по след[ующему] адресу: France, Marseille,poste restante {Франция. Марсель. До востребования (франц.).}, а с 15-го ст[арого] ст[иля] по след[ующему]: Nice, poste restante {Ницца. До востребования (франц.).}. Еще просьба: нельзя ли написать Соловьеву, чтобы ‘Московские Ведомости’ совсем мне не высылали, а высылали кому-нибудь из сотрудников ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’. ‘Отечественные Записки’ прикажите присылать в Ниццу.

Я чувствую себя довольно хорошо, но раздражительность все еще велика. На днях у Тургенева читал Соллогуб комедию свою, в коей изображается нигилист ворующий — со мной сделалось что-то вроде истерики. Не помню, что я говорил, но Соллогуб так перепугался, что просил прощения и предлагал сжечь свое дурацкое произведение. Мне досадно это, потому что эта скотина может думать, что он очень уж поразил меня. А дело просто объясняется болезнью. Так обидно сделалось, что меня приглашают на такое чтение, а Соллогуб именно просил Тургенева меня пригласить и, вероятно, не подозревал даже, что мне будет неприятно. Это совершенный идиот, и я даже выразил ему, что в его лета заниматься подобными пакостями стыдно. Ведь он по разным великосветским……читает, — вот что худо.

Прощайте. Увидимся ли?

Напишите, пожалуйста, в Марсель, как Вам живется.

Весь Ваш

М. Салтыков.

У Михайловского гр[аф] Толстой представлен борющимся с прирожденным навозом и идеями, до которых он своим умом дошел. Что он борется — это действительно так, и даже бичует себя. Но что он после бичеваний вновь возвращается к навозу и никогда его не оставит — это еще вернее. Вообще, эта трагикомедия сороковых годов, состоящая из борений и возвращений, ужасно опостылела. Лучше, как все по местам сидят. Толстой всеми легкими дышит у Блудовой, уедет от нее, говорит: какую я подлость сделал! — а на другой день опять туда же едет. А Михайловский в образец это ставит: вот, мол, каков у нас карась в пруде завелся, не все в тине лежит, иногда и на чистую воду выходит погулять. По-моему, и Тургенев лучше: в нем совсем нет ничего симпатичного, но и…..зато не слыхать.

Повесть Успенского — прелесть. Жаль, что в конце концов видна некоторая небрежность, как будто писать надоело. Впрочем, я это понимаю — относительно себя, но в молодом писателе как-то странно.

Курочкин говорит, что в ‘Наполеоновском Времени’ (не читал еще) есть девица Фикен, и что это должно быть недоразумение, ибо Фикен по-немецки значит …, и странно, чтоб немецкий писатель не остерегся. Действительно, фикен — …

319

А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

в Петербург.

Париж. [2] 14 октября [1875 г.].

Любезный друг Алексей Николаевич. Извините, что до сих пор не ответил на Ваше письмо. Париж такой дурацкий город, что не понимаешь, куда время уходит. Я здесь ни за какую работу не мог взяться, так и просидел без дела, хотя большую часть вечеров все-таки проводил дома: после позднего обеда как-то ничего на ум не идет.

Очень Вам благодарен за сочувственный отзыв об ‘Сне в летнюю ночь’. Только мне кажется, что Вы не совсем правильно тут видите протест против юбилеев. Вся эта статья задумана ради 2-й ее части, т. е. речи учителя. Я положительно не вижу отрицательного отношения к мужику в этой речи, а то, что Вам кажется отрицательным, есть не что иное, как уступка цензурным требованиям. Я думал написать ряд параллелей: с одной стороны — культурные люди, с другой — мужики. ‘Сон’ есть начало таких параллелей. Не знаю, скоро ли буду продолжать, и даже буду ли, но, во всяком случае — вот моя мысль. Вообще за границей мне худо пишется, замечаю сам что-то подневольное и разжеванное [?]. Может быть, это оттого, что гостиницы не представляют никаких удобств, а может быть, и оттого, что болезнь действует. Ежели последнее, то дело плохо. Я замечаю, что память у меня необыкновенно ослабела.

С Тургеневым виделся раз шесть. Два раза был у него в Буживале, затем он был у меня. Живет он, как принц крови. Прелестная дача и громадный парк. Он хотел меня представить семейству Виардо, но так как для этого надо ехать в Буживаль обедать, а обедают здесь в 7 часов, то я уклонился за нездоровьем. К сожалению, я не мог познакомиться с Золя, которого нет в Париже и приедет не раньше конца октября, когда уже меня здесь не будет. Взамен того я имел удовольствие слушать у Тургенева новую комедию гр[афа] Соллогуба, такую пошлость и подлость, что со мной сделалось что-то в роде истерики, и я не помню сам, что я наговорил этому сукину сыну. Довольно сказать, что он сам испугался, и предлагал мне сжечь свой манускрипт, и в заключение просил меня поцеловать его в знак прощения. Может быть, это была с моей стороны и глупая выходка, но Вы по этому можете судить, в какой степени болезнь развила во мне раздражительность. Тут выставлен нигилист, который ворует. А замечательней всего, что Соллогуб просил Тургенева непременно пригласить меня для слушания. Вот до чего могут быть тупы люди. Я же думал, что будет нечто в роде ‘Беды от нежного сердца’.

Не знаю, читали ли Вы романы братьев Гонкуров (один, впрочем, умер, остался другой, наиболее, впрочем, талантливый). Я читал один ‘LacИrteux’ {‘[Жермини] Ласертё’ (франц.).}, и он мне понравился. Золя об нем в сентябрьской книжке ‘Вестника Евр[опы]’ статью написал, которую я хотя и не читал, но из которой Вы почерпнете полезные сведения о деятельности Гонкуров. По моему мнению, вполне переводить их романы не стоит, а извлечения были бы очень занимательны. Вот бы Вы взяли на себя эту работу.

Я уезжаю из Парижа 20-го числа нов[ого] ст[иля]. Заеду на 1 день в Лион и несколько дней пробуду в Марсели, потом отправлюсь на зимовку в Ниццу. Без ужаса не могу себе представить, что еще больше 7 месяцев придется пробыть за границей.

Прощайте, поцелуйте от меня детей и кланяйтесь тем, кто обо мне помнит.

Весь Ваш

М. Салтыков.

320

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [5] 17 октября [1875 г.].

Я сообщал о содержании Вашего письма, многоуважаемый Николай Алексеевич, Курочкину, который мне сказал, что 2 т[ысячи] франков, о которых идет речь, им уже получены, и что после того он уже писал Вам. Понять, что хочет Курочкин, довольно трудно, но, по-видимому, он ждет жалованья за полгода вперед, что, по словам его, было между Вами и им условлено. Я ему сказал, чтоб он вновь написал к Вам и изложил свой расчет и свои основания ясно, что он и обещал выполнить. Теперь он чувствует себя лучше, а то был совершенно несносен с своими жалобами по случаю смерти брата, которого он называл историческим человеком. Потом стал жаловаться, что у него маменька ослепла. Теперь и с этим примирился и больше не жалуется. Курочкин живет у Веретенникова: rue Cadet, 4, HТtel de Hollande {Улица Каде, 4, отель Голландия (франц.).}. Адрес Шассена след[ующий]: Paris, rue CrИtet, 15 {Париж, улица Крете, 15 (франц.).}.

Вышла здесь пьеска: ‘La Panache’ {Султан (на головном уборе) (франц.).}, что-то в роде нашего ‘Ревизора’, но довольно глупого. Вчера я ее видел, и хотя хорошего мало, но все-таки есть положения довольно смешные. Я подумал, что для Плещеева это будет небесполезная пьеса, и хотел послать ему ее. Но, к сожалению, она выйдет только через неделю, когда меня в Париже не будет. Поэтому я просил Курочкина выслать ему пьесу: пусть не удивится, когда получит. Я только было написал Плещееву, чтоб он занялся Гонкуром, а уж Стасюлевич и перевел. Впрочем, у Гонкура много романов, можно и другой выбрать и рассказать в извлечении.

Я еду в Марсель через два дня. Пора. Надо работать. Здесь решительно ничего не писал, и к ноябрьской книжке вряд ли что вышлю. Вы не поверите, как трудно пишется: ужели это болезнь? Боюсь, что удачного ничего не выйдет.

Ваш

М. Салтыков.

321

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Париж. [6] 18 октября [1875 г.].

Два раза писал к Вам, многоуважаемый Павел Васильевич, раз в Констанц (из Бадена), другой раз в Баден (из Парижа), но, вероятно, тем письмам не суждено было дойти до Вас. Теперь пишу с некоторой надеждой, что письмо мое настигнет Вас в Бадене. Так, по крайней мере, сказал мне Тургенев.

Я в Париже прожил шесть недель, и послезавтра уезжаю отсюда. Несколько дней проведу в Лионе и Марсели и к 1-му ноября буду в Ницце. Париж мне чрезвычайно понравился, это город, в котором можно незаметно прожить, как и в Петербурге, но с несравненно большим удовольствием. Одно нехорошо: шумно очень, особенно в улице Лафитт, в которой я стою и которая не макадамизирована {Устлана битым камнем (шоссирована) (франц.).}. От этого я ни одной строчки не мог написать здесь. Впрочем, если б здесь жить постоянно, то можно бы, подобно Тургеневу, спрятаться в rue de Douai {Улицу Дуэ (франц.).}, и там строчить уже ничто не препятствует.

Кстати о строчении: увы! болезнь, по-видимому, оказала на меня свое действие: пишется туго и неуклюже. А писать между тем нужно. Впрочем, с нового года начну нечто новое — может быть, и лучше пойдет. А покуда пополняю старые хвосты, которые порядком мне надоели. Читаете ли Вы ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ и высылают ли их Вам? Видели ли Некрасова в Петербурге? Он ничего мне не пишет. И представьте себе: и без того мне туго достается мое писание, а к этому еще не помещают мои вещи, якобы нецензурные. Вот вам и литературное ремесло.

Я довольно здоров, т. е. ревматические боли почти прошли, остались только в пальцах. Но нервное раздражение ужасно, и болезнь сердца не уменьшилась. На днях я купил гид Ниццы ElysИe Reclus {Элизе Реклю (франц.).} и там на основании свидетельств знаменитых врачей говорится, что для болезни сердца Ницца совсем негодный город. А меня туда именно посылают.

А в какой степени я раздражителен — это может доказать следующий нелепый случай. На днях Тургенев сообщил мне, что Соллогуб желает прочесть новую свою комедию и просит устроить так, чтоб и я был в числе слушателей. Я поехал в Буживаль на это чтение, не без основания полагая, что будет читаться какая-нибудь глупость в роде ‘Беды от нежного сердца’, и никак не полагая, чтобы Соллогуб позволил себе привлечь меня к слушанию какой-нибудь подлости. Но оказалось, что Соллогуб не имеет никакого понятия о том, что подло и что не подло. В комедии действующим лицом является нигилист-вор. Можете себе представить, что сделала из этого кисть Соллогуба. Со мной сделалось что-то в роде истерики. Не знаю, что я говорил Соллогубу, но Тургенев сказывает, что я назвал его бесчестным человеком. Меня прежде всего оскорбил этот богомаз, думающий площадными ругательствами объяснить сложное дело, а во-вторых, мне представилось, что он эту комедию будет читать таким же идиотам, как и сам, и что эти идиоты (Тимашев, Шувалов и т. п.) будут говорить: charmant! {Прекрасно! (франц.)} Ведь читал же он ее в Бадене, в кружке Баратынско-Колошинском, и, наверное, слышал: charmant. И если бы Вы видели самое чтение: он читает и сам смеется и на всех посматривает. И Тургенев, как благовоспитанный человек, тоже улыбается и говорит: да, в этом лице есть задатки художественного характера!

Представьте же себе: после этого-то происшествия, где он съел подлеца и паяца, Соллогуб осмеливается в cafe Foie {Кафе Фуа (франц.).} публично проповедывать, что он читал у Тургенева свою комедию, и что она произвела на меня потрясающее действие. К счастию, тут был кн[яэь] Гагарин, вовсе мне неизвестный, который вступился, так сказать, за меня и заметил: должно быть, Вы уж что-нибудь очень плоское написали, чтоб взволновать Салтыкова. Это рассказывал мне очевидец.

Прошу Вас передать от меня и от жены поклон уважаемой Глафире Александровне и поцеловать детей. Мои все здоровы. Ежели Вы удосужитесь, то черкните что-нибудь в Ниццу poste erstante {До востребования (франц.).}. В мае я, вероятно, заеду в Баден, буде останусь жив!

Прощайте, будьте здоровы.

Ваш

М. Салтыков.

322

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [16] 28 октября [1875 г.].

Спешу уведомить Вас, многоуважаемый Николай Алексеевич, что я прибыл вчера к ночи в Ниццу и остановился в HТtel Windsor {Отель Виндзор (франц., англ.).}, где дороговизна страшная. Завтра переезжаю в русский пансион, на который мне указал врач Гагаринов и где прежде жил Пеликан. Там берут с меня за квартиру со столом 50 фр[анков] в сутки. Порядочно дорого, но делать нечего. В отели за то же, но теснее и скуднее, просят 70 фр[анков]. В пансионе, кроме меня, будет жить только какой-то генерал Быховец, а больше никого, потому что домишко маленький. Место невзрачное: petite rue S-t Etienne, Villa Oasis {Переулок Сент-Этьен, вилла Оазис (франц.).} — в полном смысле дыра. Да и вся Ницца — пренеопрятная и гнусная, почти нигде тротуаров нет, а шоссе в роде мелу. Приехали мы под проливным дождем, а сегодня опять светло и солнце во всю мочь блестит. Пробыл 5 дней в Марсели, ездил на Корнишь в ресторан, ел на берегу моря bouille-abesse {Род рыбы (франц.).} и думал о вечности. Пожалуйста, прикажите журналы и газеты (т. е. Отеч. Зап. и Голос) посылать так: France, Nice, Alpes maritimes, poste restante {Франция, Ницца, Приморские Альпы, до востребования (франц.).}.

Этот же адрес сообщите и Григорию Захарычу.

Прощайте, устал до смерти от беготни.

Весь Ваш

М. Салтыков.

323

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [23 октября] 4 ноября [1875 г.].

Кажется мне, многоуважаемый Николай Алексеевич, что чересчур уж Вы хвалите мой последний рассказ. Мне лично он не нравится. Кажется, что неуклюж и кропотливо сделан. Свободного, легкого творчества нет, а я всегда недоволен тем, что туго пишется. Я заметил, что и большинство читателей таким же образом относится к моим рассказам. Вот ‘Экскурсии’ у меня легче шли, и я уверен, что они произведут некоторое впечатление. Ошибаюсь ли я в этом случае, или верно говорю — об этом судить не могу, но думаю, что верно, да во всяком случае недурно по временам и большинство читателей иметь в виду.

Сегодня получил ‘Голос’ и в нем объявление о выходе октябрьской книжки. Книжка интересная, но жаль, что фельетона Михайловского нет. Сверх того, я, по письму Вашему, ожидал комедии Островского, — и ее нет. Я, признаться, не читал романа Маркович, но Тургенев мне сказывал, что он, сверх ожидания, хорош. Я думал, что получу ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ в один день с ‘Голосом’, но не тут-то было. Уж не выслали ли их мне в Париж?

То, что Вы пишете мне о худобе Унковского, очень меня беспокоит. Он давно ничего мне не пишет, даже не уведомил о перемене квартиры. Я узнал уже стороной, что он переехал в Захарьевскую, No 6. Действительно ли он туда переехал, и не вскую ли я тружусь, посылая ему туда письмо.

Не знаю наверное, но, может быть, к 8-му числу ст[арого] стиля я пришлю Вам новый рассказ и тогда же напишу, как с ним поступить. Ежели есть возможность печатать ‘Экскурсии’, то печатайте в ноябрьской книжке, ежели же нет возможности, то нельзя ли передать его Суворину: пусть в ‘Биржевых Ведомостях’ напечатает.

Ежели Вы действительно соберетесь в Ниццу, то привезите с собой все деньги мои, какие накопятся у Унковского по Ваш отъезд. Я ему напишу. Теперь я покуда не нуждаюсь, но все же лучше при оказии прислать что есть. Жизнь здесь очень дорога, но, при нашей расчетливости, я надеюсь протянуть до февраля будущего года. Курс теперь очень скверный, но, может быть, к февралю поправится, поэтому привезите русскими сторублевыми бумажками. Я сделал отлично, что все деньги взял в Бадене, когда курс только что начал колебаться. Нужно думать, что я выиграл через это не меньше 12 фр[анков] на сто рублей.

Прощайте, будьте здоровы. Поклонитесь от меня А. Н. Еракову и Зинаиде Николаевне.

Ваш

М. Салтыков.

324

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [29 октября] 10 ноября [1875 г.].

Вместе с сим, в двух пакетах, посылаю в контору новый рассказ ‘Непочтительный Коронат’. Полагаю, что он придет к Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, около 5-го ноября ст[арого] ст[иля] и даже раньше. Ежели вопрос об ‘Экскурсиях’ еще не разрешен, то поместите новый рассказ в ноябрьской книжке, ежели же в этой книжке будут помещены ‘Экскурсии’, то новый рассказ отложите до декабря. У меня уже около 1/3 написано нового рассказа ‘Наследство’, тоже принадлежащего к серии ‘Благонам[еренных] речей’ — я пришлю его Вам, вероятно, к 1-му декабря ст[арого] ст[иля]. В таком случае, поместите его вместе с прилагаемым рассказом в декабрьской книжке (опять-таки, в случае, ежели в ноябре будут напечатаны ‘Экскурсии’). Я желаю в этом году покончить с ‘Благонамеренными речами’, и с 1876 года начать новое. Так как в голове у меня кой-что уж бродит, то думаю, что к 1-му января Вы будете иметь оригинал. Извините, что, может быть, уж даже завалил Вас писаниями: нужно мне, ибо, как человек предусмотрительный, я все тревожусь, что денег не достанет. А хочется в апреле опять побывать в Париже.

Вещь, которую я полагаю начать с будущего года, должна иметь юмористический характер. Увидим, оставила ли во мне болезнь столько юмору, чтобы наполнить около 15 листов.

Получил на днях письмо от Анненкова, пишет, нельзя ли выслать ему ‘Отеч[ественные] Записки’ с августа и до конца года, а с будущего года, дескать, сам выпишу. Кажется, я давно Вам писал об этом — нельзя ли его удовлетворить. Он, по-видимому, желает за мной последить, а в Бадене никто ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ не получает. Это и неудивительно, потому что там живет русская интеллигенция.

Еще пишет Анненков: проезжая через Петербург, был он в Вашей квартире, и в передней застал только ‘громадного кучера’, который и сказал, что вы в Чудове. По соглашению с Вами, Анненков просил дать Вам знать, что он желал бы Вас видеть, но кучер ответил: я с ним в переписке не состою. Так он и не видел Вас.

В Ницце я живу еще больше взаперти, нежели в Бадене: ни одного вечера из дома не выходил. Скучновато, но климат хороший. С 9 часов утра до 4-х часов вечера солнце жарит, а ночи до сих пор теплые. Сегодня в полдень в Villefranche {Вилльфранш (франц.).} ездил — удивительные виды. Все берегом моря, с одной стороны вода без конца, местами голубая, местами зеленая, а с другой — высочайшие торы. И везде виллы, в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам — ужасно много портят крови. И все эти хлыщи здесь как дома, я один как-то особняком. Не умею я сближаться, хотя многие здесь меня спрашивают, просят ‘показать’. Конечно, это тем и кончится, что ‘посмотрят’, но вряд ли кому охота со мной знакомиться. Даже хозяйка говорит: какой вы угрюмый! Пусть так и будет. В мае непременно в Россию приеду. Лучше в Витеневе. Ежели умирать, так там.

Прощайте, будьте здоровы. Пишите, пожалуйста. Да Унковскому скажите, что он совсем меня забыл. Я к нему несколько писем написал, а от него ничего. Поклонитесь А. Н. Еракову. Скажите, что в мае я так его обыграю, что он своих не узнает. Приехал сюда на 22 недели, две прожил, 20 остается.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Боборыкина повесть — чорт знает, что такое! Нынче литераторы словно здравого смысла лишились.

Здешний книгопродавец Висконти сказывал мне, что он адресовал в контору ‘Голоса’, чтоб ему выслали последние NoNo ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ за этот год и подписались бы на будущий год. Будто бы и деньги послал, но ничего не получил. Справьтесь, пожалуйста. ‘Вестник Европы’ везде есть, а нашего журнала нет как нет.

Одна знакомая пишет из Парижа, что Курочкин переехал на новую квартиру rue de l’Echiquier {Улица Эшикье (франц.).}, 51. Для Вас не бесполезно знать.

В газете ‘Rappel’ {Призыв (франц.).} печатается новый роман Шатриана ‘История одного консерватора’. Покамест только 3 фельетона вышло, страниц около 6 ‘Отеч[ественных] Записок’. Хорош ли — до сих пор судить еще не могу, но фигура консерватора мне понравилась. Длинен ли будет — тоже не знаю. Не хотите ли, чтоб я вырезал фельетоны и посылал Вам, коль скоро накопится листа на 2 или на 3. Ответьте. Я хотел было Плещееву послать — он все работы жаждет, впрочем, как знаете. Во всяком случае, ответьте.

Луи Блан пишет Историю салонов XVIII века. Как выйдет, пришлю Вам: можно будет воспользоваться.

Виктор Гюго написал: ’20 лет изгнания’. Я читал вступление (очень обширное): рядом с прелестными вещами пропасть пустяков. Да и в цензурном смысле неудобно.

325

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [30 октября] 11 ноября [1875 г.].

Четыре дня тому назад получил Ваше письмо, многоуважаемый Павел Васильевич, и ежели не ответил сейчас, то потому только, что доканчивал писание, которое сегодня и отослал по принадлежности. Кто что, а я все пишу, быть может и не всегда удачно, но руководствуюсь правилом делать, что можно. Да и материальный вопрос очень важен, и за границей не хочется сесть, как рак на мели.

Вы очень хорошо уразумели современное положение России — именно это недоумение, но с некоторой примесью озорства. Озорство — последнее слово этих господ, которые видят, что земля уходит из-под их ног. Не будучи в силах поворотить дело по-своему, они пакостят, и в этом заключается вся государственная деятельность нашего времени. Валуева, например, нельзя считать вполне жертвой недоумения, нет, это пакостник и притом очень злостный. И как горько думать, что судьба многих миллионов людей в руках этих паскудных людей, из которых многие даже мысли установить не могут, а многие ежели и устанавливают ее, то не иначе, как с целью озорства. Нынешняя Франция может служить примером подобного настроения умов. Люди ясно видят, что они делают зло не только стране, но даже себе, и все-таки продолжают делать зло. В особенности короткоумными в этом случае являют себя Орлеаны, которые очень хорошо знают, что им не дождаться призыва и все-таки пакостят в руку Бонапарту.

Я написал Некрасову на счет высылки Вам ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ настолько убедительно, что, вероятно, на днях Вы уже получите их. Удивительно, что в Бадене никто не получает их, хоть бы Вы Маркса подвигнули выписать. Да и в Ницце, кажется, никто не получает, кроме меня. Впрочем, с будущего года Висконти выписывает.

Я в Ницце уже две недели нахожусь и буквально ни с кем не знакомлюсь, сижу запершись и выхожу только по утрам погулять. Впрочем, покуда еще не очень много публики съехалось. Я не нахожу в Ницце ничего особенного, город нечистоплотный, гулять негде, и пресловутая Promenade des anglais {Название улицы (променад дез англе — франц.).} показалась мне жалкою. Окрестности, действительно, очаровательны, судя по тому, что я видел вчера, съездивши в Villeranche {Вилльфранш (франц.).)}. Так как я намерен здесь пробыть 5 месяцев, то, вероятно, объезжу все. На днях съезжу и в Montecario {Монтекарло (итал.).} посмотреть на культурных русских людей.

Не думаю, однако ж, чтоб Ницца была особенно для меня благоприятна. Здешний воздух слишком силен и опьяняет меня. Ко мне ездит Реберг, но больше для препровождения времени. Ревматизмы утихают, но слабость очень велика и сердце опять начинает беспокоить. Вот и не знаю, не придется ли удирать отсюда. Реберг, впрочем, говорит, что, может быть, и привыкну.

Поселился я здесь довольно удобно, хотя и в захолустьи. Нашел здесь Тамбовскую губернию в первобытном виде. Хозяйка у нас русская, г-жа Данилова, которая, по преданию, называет служанок ‘девками’. Это очень мне понравилось. Я не знаю истории этой женщины, она не рассказывает, но что-то, должно быть, скрывается в ее прошлом. Мне рекомендовал эту барыню доктор Гагарин[ов] потому что в этой самой квартире жил прошлого года Пеликан. За пансион я плачу 50 фр[анков] в сутки и имею очень порядочный домашний обед. По временам, хозяйка украдкой ездит в Монтекарло и проигрывается там. Очень может быть, что в какой-нибудь прекрасный день она и совсем пропадет. Не слыхали ли Вы чего-нибудь об этой женщине, живя в Ницце?

Я, как школьник, считаю недели пребывания в Ницце. Приехал на 22 недели, теперь осталось 20 недель. В апреле непременно поеду в Париж (увы! может быть, в последний раз в жизни!), а затем, пробираясь в Россию, заеду дней на 20 в Баден.

Скажите, пожалуйста, Хейлигенталю, что я об нем помню, и ежели не писал к нему, то по недостаточному обладанию иностранными языками. Жена ему тоже кланяется.

Дети мои здоровы, постоянное лето (здесь жарко еще) помогает им. Хорошо кабы и мне помогло.

Передайте от меня и от жены поклон многоуважаемой Глафире Александровне и поцелуйте Ваших детей.

Весь Ваш

М. Салтыков.

326

Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ

в Петербург.

Ницца. [31 октября] 12 ноября [1875 г.].

Очень я виноват перед Вами, многоуважаемый Николай Андреевич, что до сих пор не поблагодарил Вас за ту доброту, которую Вы выказали относительно меня прошлым летом. Я на Вас убедился, что на свете не перевелись еще добрые люди, и что это хорошо. Я сам в этом отношении несколько попорчен: очень подла уж была среда, в которой я провел большую часть своей жизни, и порядочно-таки она меня раздражила, но во всяком случае человеческая доброта в моих глазах есть предмет, достойный величайшего уважения.

Я более двух недель уж как в Ницце. Пробыл в Париже дольше, нежели предполагал, и не раскаиваюсь, потому что чувствовал себя почти хорошо. Почти все время проводил в обществе Лихачева, который был очень внимателен. В Ниццу приехал 20-го числа и, по-видимому, довольно рано, потому что она и до сих пор еще очень пуста. Погода здесь стоит до сих пор удивительная, днем жарит, и даже ночью тепло, хотя я по вечерам до сих пор ни разу никуда не выходил. Только ветры одолевают, и хотя я избегаю выходить в это время, но даже если в небольшой садик при доме выйдешь, то чувствуешь опьяняющее действие. Вообще, говоря откровенно, я чувствую себя здесь несколько хуже, нежели в Париже. Сердце не совсем спокойно, и слабость во всем теле. Но аппетит и все прочие отправления обыкновенные. Руки все еще не сгибаются, но болей особенных нет. Главное — слабость, сухость во рту и сухость кожи. Как будто изнываешь. Однако тоже сильная и усталость. Может быть, впрочем, что я еще не привык к здешнему воздуху, и со временем слишком гнетущее его действие на меня прекратится. Говорят, на всех новоприезжих Ницца так действует, но что потом все остаются ею довольны. Ко мне ездит Реберг, но особенного ничего не делает. Я дал ему Вашу историю моей болезни и показал рецепт arg. nitr. Он прописал мне нечто подобное и сверх того принимать granula digitalis и советовал втирать вератринную мазь в грудь со стороны сердца и вдыхать сосновую эссенцию. Это так много, что я, признаться, не все исполняю, и, например, вдыхание и втирание частенько-таки позабываю. Реберг — человек, по-видимому, добросовестный и очень мне нравится.

Ницца — город неопрятный и далеко не так привлекательный, как Баден. Садов совсем нет, а есть огороды, в которых растут жалкие апельсинные деревья. Знаменитая Promenade des Anglais есть довольно жалкая пародия на бульвар. Тени никакой нет, ибо жалкие пальмы, которыми он обсажен, имеют вид веников. Горы голые, белесоватые, море, правда, но на меня оно производит неприятно-ослепляющее действие. Вообще, даже воздух здесь до такой степени блестящ, что я серьезно побаиваюсь за свои глаза. Говорят, что окрестности здесь хороши, я был до сих пор только в Villefranche {Вилльфранш (франц.).}, — действительно, вид с дороги (берегом моря) очень хорош, но как-то холодно великолепен, не так, как в Бадене, где за каждой елью словно едва чуется. Здесь на этот счет очень подло, и в гостиницах кормят скверно. Исключение составляет пансион, в котором я поселился и имею очень здоровый домашний стол.

Я поселился очень оригинально, у российской барыни, которая 10 лет живет в Ницце и точно сейчас из-под Тамбова приехала. Улица, в которой наш дом, узенькая и пахнет поносом. Но в доме не дурно, и садик есть. Я занимаю ту самую квартиру, которую в прошлом году занимал Пеликан: ее указал мне в Париже Гагаринов, который на днях приехал в Ниццу, но я его еще не видал и не знаю даже, где он живет, потому что и у Реберга он еще не был. Я слышал, что Пеликан сюда приедет в феврале, и это было бы очень кстати. Дело вот в чем: занимая квартиру, я сказал хозяйке, что пробуду по 1-е апреля: она и надеется. Но очень может статься, что в феврале захочется в Рим или в другое место, а оставить квартиру совестно. Поэтому было бы хорошо, если б Пеликан меня сменил. Ежели Вы его увидите, то спросите, расположен ли он сделать это, в случае ежели я решусь уехать в Рим. Хозяйка будет рада такому жильцу, ибо она и теперь бредит Пеликаном. В феврале, говорят, здесь ветры начинаются, и мне было бы не бесполезно удрать.

Прошу Вас передать мой и жены моей нижайший поклон многоуважаемой Софье Петровне, которая столь же добра, как и Вы, — лучшей похвалы у меня нет.

До свидания в Петербурге, будьте здоровы на благо и радость пациентам.

Ваш

М. Салтыков.

Адрес: Nice, poste restante {Ницца, до востребования (франц.).}. На сколько времени Пеликан в Ниццу приедет?

327

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [14] 26 ноября [1875 г.].

Вот в чем дело, многоуважаемый Николай Алексеевич. Когда я был в Париже, то очень хотел познакомиться с Золя, чтобы пригласить его для ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’, но не мог этого достигнуть, потому что его не было в Париже. В разговоре с Тургеневым я узнал, что Золя получил от Стасюлевича за свой последний роман (листов 20 с лишком) 2000 фр[анков], и сказал, что ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ дали бы по 200 фр[анков] за лист (роман перевести с оригинала прежде появления на франц[узском] языке): так мы платим Шассену.

Теперь Тургенев пишет мне, не желают ли ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ купить у Гонкура роман, который он оканчивает, с тем, чтобы перевести его прежде выхода в свет на французском языке. Гонкур пишет отлично, и, по словам Тургенева, рукопись можно приобрести за 2 т[ысячи] фр[анков]. Об Гонкуре есть очень хорошая статья Золя в ‘Вестнике Европы’, где он восхваляется до небес. И Стасюлевич теперь переводит один из его романов, который я читал и очень мне понравился.

Затем Тургенев прибавляет еще, что он говорил с Золя, что он может и больше за свои романы в России приобрести (не называя будто бы ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’), и что у Золя ‘зубы загорелись’. Поэтому, видно, что и Золя можно приобрести. Если Вы не прочли в августовской книжке В[естника] Е[вропы] его корреспонденцию об наводнениях, то прочтите: это такая вещь, что волосы дыбом встанут. Целая ужасающая драма. Он теперь оканчивает новый роман: ‘Его превосходительство Ругон’, в котором будет изображен Руэр.

Мое мнение таково: ежели Золя можно будет склонить на фельетон, какой он пишет в Вестн[ике] Евр[опы] (там уж он не должен писать), то за фельетон ему дать 300 фр[анков] за лист. Он не будет Шассеновскому фельетону мешать, потому что Золя пишет общественный фельетон, совсем в другом роде. Ежели он согласится только романы отдавать нам, то полагал бы возможным предложить ему от 3-х до 4-х тысяч за часть (листов 20 нашего журнала).

Затем, ежели бы дело с Золя не состоялось, то я полагал бы полезным пригласить Гонкура, не для фельетона, на который он не способен, а пусть даст роман, и заплатить ему 2 т[ысячи] рублей.

Во всяком случае, ответьте как можно скорее. Тургенев меня просит об этом. Но, пожалуйста, не говорите никому насчет Золя. Пожалуй, еще узнает Стасюлевич, и выйдет тут целая история. Пожалуйста, ответьте, я Вам вот об романе Эркмана-Шатриана писал, а Вы ничего не ответили. Я его читаю: до сих пор суховат, но недурен.

Я в понедельник (29-го) Вам вышлю новый рассказ для декабрьской книжки. Вы получите его около 23-го ноября ст[арого] ст[иля].

Весь Ваш

М. Салтыков.

Поцелуйте А. Н. Еракова. Я буду на днях ему писать.

328

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [20 ноября] 2 декабря [1875 г.].

Ежели я не отвечал тотчас на Ваше добрейшее письмо, почтеннейший Павел Васильевич, то единственно ради того, что был завален иным писанием. На днях два рассказа в Питер послал, кто что, а я все стараюсь. Пишу да пописываю — благо, другого и делать нечего. С ‘Благонамеренными Речами’ покончил. Знаю, что много бы нужно еще сказать, да ведь и кончить когда-нибудь надо. Вот насчет государственности и национальности надо бы что-нибудь еще сказать, благо Франция — прекраснейший пример под глазами. Как ее распинают эти сукины дети в Национальном Собранья! Так поедом и едят. Вот и чужая сторона, а сердце по ней надрывается. Где такое собрание истинных извергов найдешь! И все-таки не отчаяваешься: отсюда, а не от инуду правда будет. Может быть я об этой государственности и напишу что-нибудь, да только не теперь. Теперь я задумал ‘Книгу о праздношатающихся’ писать, и вчера первую, вступительную главу кончил. А так как руки у меня нужда подгоняет, то, конечно, в 1-м No Отеч[ественных] Зап[исок] 1876 года глав семь или восемь появится. Тут вы увидите многое множество лиц: и фальшивого Бисмарка, которого за сто марок в Берлине русским (и то потому, что русские) показывают, и мятежного хана Хивинского, и чиновника, который едет за границу от восцы, и генерала, который душу чорту продал, и проч. Все это будет проходить постепенно. Шпион явится, литератор, который в подражание ‘Анне Карениной’ пишет повесть ‘Влюбленный бык’. Смеху довольно будет, а связующая нить — культурная тоска. Хотелось бы и трагического попробовать — после болезни меня все в эту сторону тянет. В виде эпизода, хочу написать рассказ ‘Паршивый’. Чернышевский или Петрашевский, все равно. Сидит в мурье, среди снегов, а мимо него примиренные декабристы и петрашевцы проезжают на родину и насвистывают ‘Боже царя храни’ в роде того, как Бабурин пел. И все ему говорят: стыдно, сударь! у нас царь такой добрый — а вы что! Вопрос: проклял ли жизнь этот человек, или остался он равнодушен ко всем надругательствам, и все в нем старая работа, еще давно, давно до ссылки начатая, продолжается? Я склоняюсь к последнему мнению. Ужасно только то, что вся эта работа в заколдованной клетке заперта. И этот человек, недоступный никакому трагизму (до всех трагизмов он умом дошел), делается бессилен против этого трагизма. Но в чем выражается это бессилие? Я думаю, что не в самоубийстве, но в простом окаменении. Нет ничего кроме той прежней работы — и только. С нею он может жить, каждый день он эту работу думает, каждый день ее пишет, и каждый день становой пристав по приказанию начальства отнимает эту работу. Но он и этим не считает себя в праве обижаться: он знает, что так должно быть.

Но довольно об этом, надоел я Вам. В России ловчее было бы писать: некоторые пособия нужны, а здесь их нет.

Прочитал я на днях ‘Manette Salomon’ {Манетт Саломон (франц.).} Гонкуров, и словно глаза у меня открылись. Возненавидел и Золя и Гонкуров — всех этих . . . . . . , которые ни до чего . . . . . . . . . . . не могут. Извините, что я так выражаюсь. Диккенс, Рабле и проч. нас прямо ставят лицом к лицу с живыми образами, а эти жалкие . . . . . . нас психологией потчуют. Трудолюбивы, должно быть, анафемски. Не едят, не пьют — все пишут, и зачеркивают и нанизывают без конца. Это не романисты, а пакостники. И представьте себе, я позволял себе увлекаться Аббатом Муре! Мало этого: недели две тому назад читал в ‘Вестнике Европы’ письмо о наводнениях Золя — и тоже восхищался. Но явилась ‘Manette Salomon’ — и переполнила чашу. Теперь, в моих глазах, из всех произведений Золя только ‘Ventre de Paris’ {Чрево Парижа (франц.).} существует. Психология — вещь произвольная: тут, как ни нанизывай, или не донижешь, или перенижешь. И выйдет рыло косое, подрезанное, не человек, а компрачикос.

Живу я — так себе, то есть просто-напросто ничего не вижу. Не знаю даже, есть ли кто-нибудь из русских порядочный человек, ибо и liste des Иtrangers {Справочный листок с фамилиями приезжих иностранцев (франц.).} не получаю. Часто даже совсем из дома не выхожу, потому что и в пресловутой Ницце в декабре холодно, а сегодня, например, целый день дождь как из ведра льёт. Впрочем, здоровье мое так себе, такое оке, как и до болезни было. Кашляю очень. Ездит ко мне Реберг, но, кажется, он больше насчет липового цвета прохаживается. Теперь я бромистый хинин принимаю да гранюльки из аконита — скажите это Хейлигенталю, которого Вы, верно, видите. И скажите ему, что я непременно в мае с ним увижусь в Бадене, проездом из Парижа на родину.

Передайте от меня и от жены сердечный поклон Глафире Александровне. Детей поцелуйте.

Неужели Вы ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ не получаете? Я Некрасову писал-писал — ни ответа, ни привета, словно в воду канул. Сегодня получил ‘Голос’ от 15-го. Даже ‘Дело’ вышло, а ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ нет как нет. Просто возмутительно.

Впрочем, я поеду в Баден лишь в том случае, ежели Вы там будете в мае. Напишите же, будете ли?

От завтрашнего дня мне остается в Ницце 17 недель пробыть, 5 уже отбыл.

Прощайте, будьте здоровы, жму Вашу руку.

М. Салтыков.

329

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [25 ноября] 7 декабря [1875 г.].

Здесь случилось необычайное происшествие: между Лионом и Марселью снегу столько выпало, что сообщение прекратилось и мы 4 дня были отрезаны от цивилизованного мира. Наконец, вчера получена была почта и принесла No ‘Голоса’ с объявлением ‘Отеч[ественных] Записок’, а сегодня пришло и Ваше письмо. Из него увидал, что с ‘Экскурсиями’ случилась опять остановка. Неприятно, но делать нечего. Этот Лебедев, должно быть, глубокий мерзавец. Но что он нашел выпустить в ‘Непочтительном Коронате’ — просто не понимаю. Иногда это бывает очень досадно. Я еще 29 (17) ноября послал Вам новый рассказ ‘По родственному’, — получили ли Вы? Напечатайте его в декабре. Пожалуйста, если ‘Экскурсиям’ не суждено появиться, — сохраните для меня корректуру в первоначальном виде. Досадно, очень досадно, но напрасно Вы думаете, что я Вас виню. Я Вас виню совсем в другом: что Вы меня забыли и не отвечаете мне на вопросы, а именно:

1) О высылке Анненкову ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ с августа.

2) О новом романе Эркмана-Шатриана, печатающемся в газете ‘Rappel’ {Призыв (франц.).}. Вышло до сих пор 20 фельетонов, роман изрядный, но не очень бойкий.

3) О предложении Гонкура и о возможности приобрести сотрудничество Золя. Гонкур здесь в славе, хотя, признаюсь Вам откровенно, что, прочитав на днях его роман ‘Manette Salomon’ {Манетт Саломон (франц.).}, я нашел, что это не больше как психологическое . . . . . . . . . . . . . .

Известие об успехе подписки на будущий год меня радует. Я начал большую вещь под названием ‘Книга о праздношатающихся’, две главы уж написал, а надо написать 7 или восемь, чтоб что-нибудь составилось. Эти 7 или 8 глав вышлю к Вам около 18 Вашего декабря, то есть к рождеству Вы получите непременно. Затем и следующие части буду в те же сроки высылать.

‘Отеч[ественных] Записок’ 11-го No еще не получал. Нельзя ли сделать так, чтоб ко мне высылалось под бандеролью в день выхода. Право, для меня это очень интересно.

Здесь 1-го декабря умер врач Гагаринов, который в последнее время жил у графини Паниной и у ней в доме умер. Я узнал об этом только третьего дня, когда уж его схоронили. Передайте об этом Унковскому.

Прощайте, будьте здоровы и не забывайте преданного Вам

М. Салтыкова.

Я уже писал Тургеневу, что Гонкур — . . . . . . . . Переводить его ужасно трудно.

Курочкин так переводит, что, право, Вы попадетесь когда-нибудь с ним. Совестно читать. Я писал Елисееву.

Я здесь скучаю до сумасшествия.

330

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [30 ноября] 12 декабря [1875 г.].

Поздравляю Вас с именинами, многоуважаемый Николай Алексеевич, ежели у Вас будет в этот день пирог, то вспомните и обо мне, ибо я в сей день еще больше буду ощущать свою изолированность.

Я получил ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ за ноябрь, но покуда успел только прочесть свою вещь да комедию Островского. ‘Коронат’ меня довольно-таки обидел. Я не говорю уже об выпусках, сделанных по требованию сукина сына Лебедева, но меня очень тронуло то, что редакция не потрудилась согласовать эти пропуски с последующим изложением. Ссылка, сделанная в заключении рассказа на слова Машеньки, выпущенные вверху, просто обожгла меня. Это, впрочем, одна из приятностей моего пребывания за границей. Что касается до комедии Островского, то, по-моему, это самая неудачная вещь из всего, что он написал. Первый акт очень хорош, но потом какая-то совсем непонятная белиберда идет.

Октябрьский No я прочитал совсем и был очень недоволен статьей Григория Захарыча. Сантиментально и несправедливо — относительно русской литературы. Странно читать в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’ упрек, что литература даже не пользуется цензурными пределами, и что у ней никакой боли нет. Неужели ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ не доказывают противного? У нас даже Курочкин — и тот сахарную боль имеет.

Я продолжаю писать, и три главы уж кончил. Надо еще три или четыре приготовить — и к январю будет достаточно. Но в моем положении все предположения могут оказаться писанными на воде. Вчера вечером посетила меня лихорадка, самая опасная вещь при моей болезни. Целую ночь я лежал в огне и заснул лишь около 5 часов. Сегодня голова болит и сухость во рту. Вот ежели эта штука привяжется, то, пожалуй, и в постель сложит.

Прощайте, написал бы и больше, но серьезно чувствую слабость.

Весь Ваш

М. Салтыков.

331

А. Н. ЕРАКОВУ

в Петербург.

Ницца. 21 декабря [1875 г. / 2 января 1876 г.].

Замечательнее всего, что переписка с Поль де-Коком велась в форме рескриптов, в которых знаменитый автор ‘Gustave le mauvais sujet’ {‘Густан-Негодник’ (франц.).} везде титулуется: господин Статский Советник Поль де-Кок! Но что еще замечательнее: мысль о возбуждении вопроса по поводу ключей от храма гроба господня впервые возникла в голове Поль де-Кока, который прямо советовал воспользоваться господствовавшими тогда во Франции неурядицами (это было в 1848 году) и взять Константинополь. Что это действительно так, в том свидетельствует следующий рескрипт:

Господин Статский Советник Поль де-Кок.

Мысли ваши насчет взятия Константинополя и отобрания известных Вам ключей вполне одобряю и усердие Ваше к престолу нахожу похвальным. Но теперь я имею другое занятие: учу войска ходить по морю, яко по суху, в чем мне верный пособник генерал Витовтов. Когда они сего достигнут, то без труда до, Константинополя добегут и оный возьмут. А впрочем, пребываю вам доброжелательный

Статуй.

Но в 1849 году, в виду агитации в пользу избрания Бонапарта президентом республики, Поль де-Кок опять настаивал и предупреждал, что с Бонапартом будет потруднее ладить, нежели с Ламартином. На это Статуй отвечал:

Господин, любезно верный полковник Поль де-Кок!

В воздаяния отличного усердия Вашего переименовываю Вас в полковники с зачислением в Изюмский гусарский полк, коего историю, по моему приказанию, пишет в настоящее время лихой ротмистр Гербель. Но рекомендуемый Вами план кампании Витовтов принять не советует, а равно и комендант Башуцкий, которому я тоже приказывал сказать правду об этом деле. Во-первых, войска мои еще не научились ходить по морю, яко по суху, но скоро научатся. А во-вторых, и Нессельрод не надежен: того гляди продаст. А впрочем, видя в Вас таковое усердие к составлению планов, остаюсь доброжелательный

Статуй.

В 1853 году, наконец, войска были выучены и решено было идти по морю, яко по суху. Вот в каких выражениях получил об этом известие Поль де-Кок.

Господин полковник Поль де-Кок!

Мысль, Вами в 1848 году заявленная, приводится ныне в осуществление. На сих днях Константинополь будет взят, и по совершении в нем молебствия с водосвятием, открыто будет Константинопольское губернское правление, а в Адрианополе — земский суд. В ознаменование чего, купив в гостином дворе орден Меджидие 1-й степени, повелеваю Вам возложить оный на себя и носить по установлению.

Статуй.

Любопытно, что Поль де-Кок действительно начал носить орден, но был уличен и отдан под суд за неправильное ношение орденов.

Скажите Семевскому, что если он хочет купить эту коллекцию, то пускай поспешит. Ее уж торгует один англичанин.

Ницца есть . . . . . . , расположенный на берегу Средиземного моря. Все отребье, какое есть на свете, собралось сюда, все люди, которым неловко жить у себя, ищут здесь приюта. Те же нравы, те же дела и то же самодовольство, как и в Рязани в крепостное время. Скука непроходимая, такая, что ничего делать не хочется. Я начал одну вещь, и вот с неделю как встал в тупик. Не идет да и полно. Отвращение, бессилие, болезненная мечтательность. А жить еще три месяца предстоит. Но 1-го апреля, суди меня бог и государь, уеду в Париж. Уехал бы и раньше, да боюсь: пишут, что везде холода. А здесь тепло, хотя дожди идут чаще, нежели желательно. А главное, надоело 8 месяцев толкаться в 3-х комнатах и иметь в перспективе еще 5 месяцев такого же толканья. И сам на ноги наступаешь, и тебе наступают — какая тут может быть работа?

Поздравляю Вас и Вашу семью с новым годом.

На днях я здесь слышал на улице: ах, кляп те в рот, хоть караул кричи! Это один из соотечественников, не знающий ни слова по-французски, ругался. Извозчик с час его кружил, а он ничего ему, кроме: иси! — сказать не может. И с таким-то суконным языком ездит по городу, квартиры ищет.

Прощайте, будьте здоровы. Остаюсь доброжелательный Вам

Статуй.

332

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [21 декабря 1875 г.] 2 января [1876 г.].

Вследствие письма Вашего от 12 декабря могу только повторить: отдайте Унков[скому] 1500 р. Я не понимаю, из-за чего тут вопрос. Ведь эти 1500 тыс. [т. е. рублей. Н. Я.], о которых я прошу, составляют жалованье, то самое, которое было условлено оставить за мной. Его следовало мне выдать еще тогда, когда я ехал за границу, но, чтоб не смешивать счетов, дело было отложено до 1876 года, т. е. до подписки, как я полагал. В чем же теперь затруднение? Стоит ли из-за каких-нибудь нескольких дней вливать отраву в те немногие дни, которые мне остается жить. А Вы меня истинно отравили. Я три ночи не сплю, все думаю, что семья моя будет вынуждена по благотворительной подписке из Ниццы выезжать. Пожалуйста, отдайте деньги. Ведь это мои. Кстати, и январь уж наступил. Прошу Вас.

Впрочем, не могу дать подписку, что непременно умру.

М. Салтыков.

333

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [24 декабря 1875 г.] 5 января [1876 г.].

Ежели я не ответил до сих пор на Ваше письмо, многоуважаемый Павел Васильевич, то единственно потому, что очень, уж болен. И ревматизм опять показался, и лихорадка проклятая, а кашель — так это даже вообразить себе трудно, что это такое. Два дня левой рукой не владел, теперь тут получше, в ногах что-то началось. Точно я тридцать верст верхом проехал, не отдыхая. Не могу ходить да и полно. Из комнаты уж больше недели не выхожу — вот и польза Ниццского воздуха. Впрочем, здесь и погода стоит неприятная. Холодная, с ветром, предательская. Не знаю, кажется, я не переживу. Апатия, бессилие, скука. И при всем этом необходимо работать — это ли не каторжная жизнь. Сегодня посылаю начало целого ряда статей под названием ‘Культурные люди’ — то самое, об чем Вам писал. Не знаю и сам, что я там написал среди припадков лихорадки. Надо бы все бросить и подыскать подходящее время, да вот подите же. В довершение всего переписываюсь с Унковским, прошу денег выслать — и ни денег, ни ответа целый месяц не получаю. А у меня теперь налицо всего 4 т[ысячи] фр[анков]. Каково тут, при усиливающихся припадках, думать о том, в каком положении будет мое семейство, ежели я издохну? Ведь тут за одно мертвое тело, чтоб убрать порядком, 6 т[ысяч] фр[анков] возьмут, я уж справлялся. Нет слова, что деньги не пропадут, да ведь почта-то шесть дней сюда идет, и все это время надо думать и беспокоиться.

Поздравляю Вас, Глафиру Александровну и все семейство с новым годом. То же делает и жена.

Прощайте, нет сил больше.

Ваш

М. Салтыков.

334

А. М. УНКОВСКОМУ

в Петербург.

Ницца. [После 24 декабря 1875 г./5 января 1876 г.].

Очень, очень благодарен, многоуважаемый Алексей Михайлович, и за письмо и за вчерашнюю телеграмму. Я именно потому просил выслать деньги на имя жены, что со мною бог знает что может случиться.

Я еще не умираю, но вот какое мое положение. Целый месяц, как я вожусь с припадками острого ревматизма, то правое плечо болит, то (в особенности часто) левое. Я до того измучен бессонными ночами, что чувствую во всем теле такое чувство, как будто меня избили. Кашель стал меньше, благодаря пульверизации из морфина. Сначала прицепилась было лихорадка, но теперь, слава богу, не появляется. Слабость такая, что сижу на стуле и задыхаюсь. Это-то всего больше меня и пугает. Даже письмо это насилу пишу. Погода здесь стоит скверная и холодная, как у нас в начале октября. Тем не менее, я до последней крайности работал, хотя, по-видимому, довольно скверно, но теперь решительно ничего делать не в состоянии и решился недели три отдохнуть. Впрочем, если б я и не решился на это, то моя слабость заставила бы это сделать. По почерку Вы, конечно, видите, что я с трудом нажимаю пером на бумагу.

А теперь вот Вам мой день. После беспокойной ночи встаю и жду чаю. После чаю сижу и жду завтрака, после завтрака сижу, задыхаюсь и жду обеда, после обеда — чаю. Потом опять в постель, где употребляю неимоверные усилия, чтобы перевернуться с боку на бок. Можно ли так жить? А я именно так живу. В течение последних трех недель всего два раза выходил прогуляться и оба раза возвратился с новым усилением ревматических припадков.

Вторично поздравляю Вас, добрейшую Настасью Михайловну и всю семью с новым годом.

Писать больше не могу.

М. Салтыков.

Реберг думает, что все пройдет, как только погода изменится.

Пью молоко, два стакана в сутки.

Кланяйтесь Некрасову, скажите, что письмо мое болезнь диктовала.

И болен, и бесполезен — для чего я живу?

Есть у меня один рескрипт на имя статского советника Поль де-Кока, но когда-нибудь после.

335 ,

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [29 декабря 1875 г.] 10 января [1876 г.].

Написал к Вам глупое письмо — пожалуйста, извините. Болезнь писала. Я и теперь чуть жив, левая рука совсем почти не действует, особенно скверно утром вставать: такая боль, что хоть плачь.

Я послал начало ‘Культурных людей’. Кажется, вышло скверно. Извините. Писал (вторую половину) почти насильно, в чаду лихорадки и ревматических припадков. В настоящее время совсем ничего не могу делать. У Вас морозы, да и здесь погода отвратительная, по три дня солнца нет. А без солнца здесь точно в погребе. К февральской книжке ничего не ждите от меня, не начинал и не могу еще начать: дай бог, около 20-го, да и то ежели погода исправиться. Так мне тяжело, так тяжело жить, что и сказать не могу. Когда наберут первые 5 глав, прочтите и скажите откровенно, стоит ли продолжать. Можно ведь и бросить, другое начать. Я задался мыслью изобразить жизнь русских культурных людей за границей. Но вот беда: идеи в этой жизни нет никакой, одно бесцельное шатание с клеймом культурности на челе или, скорее, на заднице. Что другие, то и мы. Боюсь, как бы скучно не вышло. Первые главы не образец: я, действительно, писал их совсем больной, но ведь болезнь, пожалуй, так привяжется, что окончательно уничтожит юмор, который в этом случае преимущественно требуется. Дайте же мне совет. Я к марту еще глав 5—6 напишу, а в февральской книжке можно примечанье сделать, что по болезни автора и т. д. Вы знаете, как я исполнителен в своих обещаниях,— следовательно, к марту пришлю непременно, разве совсем слягу. А за февраль, извините, — ей богу нельзя. По почерку моему видите, каково мне.

Объявление об 12 No три дня тому назад видел, а книжки не получил. Это очень досадно, потому что я провожу время решительно как скотина: читаю старые романы Дюма. Боюсь, что с 1-го января будет остановка с газетами. Я писал, впрочем, Елисееву, что, отдавая какое-нибудь приказание конторщику, нужно наперед удостовериться, не спит ли он.

Прочитал также объявление о предположенном чтении ‘Часов’ Тургенева. Тургенев сам писал мне, что это штука не важная, но доход для фонда все-таки будет, и будет присутствовать на чтении г-жа Философова, которая прольет по этому случаю несколько . . . . . Вижу отсюда Стасюлевича в белом галстухе и в восторге, что его читают. Тургенев тоже, вероятно, доволен и, замечая, что Философова не пропускает ни одного чтения, думает, что он популярен. Я с ним нахожусь в деятельной переписке. Спрашивал, зачем он вводит в заблуждение статьями, в роде той, которую написал об Толстом. Отвечает, что его просили, что он, сверх того, много обязан покойному, и что, в-третьих, хотя Толстой и не был первоклассным поэтом, но третьеклассным был. И такую нежность ко мне возымел, что спрашивает, не приехать ли в Ниццу, чтоб взять меня в Париж. Я на днях ему напишу и изображу, что такое за популярность, в которую он верит. И еще напишу, что он мог бы хорошо себя устроить в русской литературе, и как он себя . . . . . . . . Он и сам внутренне знает это, но все-таки думает: а может быть, и не . . . . . . . . Так надо, чтоб он наверное знал.

Прощайте, будьте здоровы.

Ваш

M. Салтыков.

336

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [7] 19 января [1876 г.].

С неделю здесь стоит погода превосходная, и я начинаю оживать. Но покуда дело идет еще туго, руки дрожат и слабы, ревматизм в левой стороне еще держится, и утром, когда встаю с постели, боли так сильны, что хоть кричать. Сейчас получил Ваше письмо и обрадовался ему чрезвычайно, хоть, признаться сказать, Вы всегда так мало пишете, точно кость кидаете. Теперь поговорю об деле. Вы, конечно, уж прочли начало ‘Культурных людей’, и. вероятно, оно Вам не понравилось. Мне тоже сильно не нравится, но делать нечего, если найдете возможным и не будет цензурных препятствий, печатайте. Я писал (особливо начиная с половины) среди болей и лихорадочных припадков. У меня не было веселости, которая тут особенно нужна, да и теперь нет. Без веселости не может быть свободы в письме, а в произведении такого рода свобода — первое дело. Теперь я больше двух недель не брался за перо и к февралю, как я уже предупреждал Вас, не ждите от меня ничего. Ей-богу, не могу. Вы видите, как я пишу — это оттого, что рука слаба и дрожит. Поэтому нельзя ли на обертке февральской книжки, в конце оглавления напечатать: ‘продолжение ‘Культурных людей’, по случаю болезни автора, откладывается’. Затем, я должен сказать еще, что вряд ли я скоро буду в состоянии продолжать ‘Культурных людей’, именно вследствие недостатка спокойствия духа. К марту я постараюсь прислать Вам особый рассказ, в котором изображу конец Головлевского семейства. К апрелю еще другой рассказ. Затем осенью возобновлю ‘Культурных людей’ и, буде нужно, переделаю начало. Рассказ пришлю Вам при письме, в котором объясню причину перерыва в ‘Культурных людях’, и которое попрошу Вас напечатать. Я бы попросил Вас ответить на это письмо скорее, ибо если непременно нужно продолжать ‘Культурных людей’, то постараюсь и это сделать. Ведь мне здесь даже посоветоваться не с кем: я совсем один. Поймите, как мне трудно и как легко впасть в ошибку. Потрудитесь также распорядиться, чтоб 1-ю книжку журнала мне выслали в день ее выхода, потому что черновая у меня осталась очень неполная, и, в случае продолжения ‘Культурных людей’, мне будет необходимо иметь первые пять глав.

По поводу рассказа ‘По родственному’ я отовсюду получаю похвалы. Анненков в умилении, даже Тургенев, который вообще предпочитает умалчивать, поздравляет меня. Я его порядком-таки раззудил, так что он пишет, что еще не отчаивается ‘зажечь сердца’. Мне здесь показывали письма из Питера, в которых велят узнать, не будет ли продолжения. Хотя вопрос этот глупый, но он дал мне мысль написать еще рассказ. Что такое ‘Молва’? Какой Жемчужников ее издает? Еще вопрос: не купили ли Вы что-нибудь у Авдеева? почему Ядринцев не участвует у нас? Я в ‘Вестнике Европы’ читал его статью — очень хорошая. Право, ничего не стоит заручиться: все-таки материал живой.

Мне единственное утешение — письма из Петербурга. К сожалению, даже Унковский, перестал писать, а последнее письмо написал пять строк и карандашом: у вас научился. Лихачев пишет о новой Вашей поэме, жду с нетерпением и напишу Вам мнение — вполне искреннее.

Ваш

М. Салтыков.

337

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

[Ницца. 19/31 января 1876 г.]

Милостивый государь

Евгений Иванович.

30 декабря прошлого года Угличское у[ездное] присутствие представило в Ярославское губернское мою выкупную сделку с крестьянами 2-го Заозерского общества. Я не знаю, член ли Вы, по новым правилам, губернского присутствия, но во всяком случае думаю, что Вы не откажетесь оказать мне содействие к скорейшему рассмотрению этого дела и отсылке в Петербург.

Извините, что пишу Вам такими каракулями — это моя болезнь так пишет. Целый год я борюсь со смертью и три раза почти в гробе был, но победил смерти жало, хотя канона мне за это никто не сочинит. В Баден-Бадене даже совсем умер, но, должно быть, вышли какие-нибудь неприятности, потому что я очнулся. Вот и теперь опять возобновляются с половины декабря припадки ревматизма и правая рука пухнет. Оттого так и пишу. А тоскую я здесь — ужасно. В Бадене чистота одолевала. Одна русская нянька говорила мне: все господа здесь, черняди нет — оттого и скучно. Плюнуть не на что, а Руси есть веселие плевати. А в Ницце еще хуже. Пресловутые апельсинные сады не что иное, как огороды, которы[е] поливают разжиженным человечьим калом, отчего по всему городу воняет поносом. Французская цивилизация борется с итальянскою: днем дермо чистят, а за ночь опять все тротуары усеяны кренделями.

Вычитал я, что Вы книжку об Обычном русском праве издали — вот бы обязали, ежели бы экземпляр выслали, я бы Вам в мае все сочинения свои прислал за это, ибо я хоть умирать, но в мае в Россию поеду. Адрес мой, по 1-е апреля нового стиля след[ующий]: Nice, Alpes maritimes, France, Poste restante {Ницца, Приморские Альпы, Франция, до востребования (франц.).}. Кстати бы уведомили и о положении моего выкупного дела. Извините, что беспокою Вас: целый год я с этим выкупным делом вожусь — все Скрипицын его в Угличе тормозил.

Искренно жму Вашу руку и остаюсь навсегда уважающий Вас

М. Салтыков.

Ницца. 31 янв[аря].

338

А. С. СУВОРИНУ

в Петербург.

Ницца. [23 января] 4 февраля [1876 г.].

Любезный Алексей Сергеевич.

Если будете продолжать характеристики писателей, то имейте в виду следующее:

Краевский Андрей. В 1841 году, когда заблудившийся Чичиков ночевал у Коробочки, последняя в ту же ночь понесла, а через девять месяцев родила сына, которого назвали Андреем и который впоследствии соединил лукавство Чичикова с экономической бестолковостью Коробочки.

Стасюлевич Михаил. По прошествии нескольких месяцев по рождении Андрея, Коробочка снова была в охоте, и к ней, заблудившись в хрестоматии, попал Алексей Галахов. После чего родился сын Михаил, который соединил тупоумие отца с бестолковостью матери.

Пыпин Александр. После того, через некоторое время, Коробочка вновь была в охоте и, гуляя в саду, почувствовала, что в нее заполз живчик. Живчик этот был принесен ветром из Общества любителей истории и древностей в общем собрании с Обществом любителей российской словесности. И хотя Коробочка могла сказать: ‘како могло быть сие? греха бо не знаю’ — тем не менее достоверно, что через 9 месяцев родился сын Пыпин, который уже ровно ничего в себе не соединил.

Все это нужно развить, для чего я не имею возможности, ибо руки болят.

М. Салтыков.

Скажите В. И. Лихачеву, что я салицилку принимал, но без пользы. Еще хочу опыт сделать. Дело в том, что у меня аппетит солдатский, а желудок гражданский, а нужно наоборот. Или попросту, сделались . . . . . . и изжога, вследствие чего я и бросил. Видите, как пишу, начинаю складно, а к концу насилу перо в руках держится.

339

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [25 января] 6 февраля [1876 г.].

Извините, что давно не писал к Вам, многоуважаемый Павел Васильевич. Все был болен и вследствие этого хандрил, так что перо в руках не держалось. Не только к Вам не писал, но и вообще ничего. Погода стояла здесь скверная весь январь, теперь же хотя и наступили ясные дни, но с таким холодом, какого здесь давно не знают. Я несколько меньше страдаю, но все-таки ревматизм упорно держится. По совету Боткина, прибегнул к acide sallicilique {Салициловая кислота (франц.).}. Но так как настоящего руководителя нет, то выходит ни то, ни сё. Тем не меньше, я столько получил по этому предмету настояний, что сегодня решился опять прибегнуть к этому средству. Вот уже принял в течение 6 часов 6 грамм, остается еще 2 или 3 грамма принять. В ушах звенит, в голове стучит — вот покуда весь результат. А из Петербурга пишут насчет этого чудеса. Боткин свидетельствует, что у него в клинике один пациент-ревматик через 4 часа встал на ноги, взял одр свой и пошел в дом свой. У меня же после 6 часов на правой руке все та же опухоль (оттого так красиво и пишу).

Благодарю Вас за добрый отзыв об моих последних рассказах. В январской книжке Вы прочтете начало новой вещи, которое, впрочем, Вам не понравится. Мудреного и нет ничего. Я задумал это давно, а приводил в исполнение среди ревматизмов и лихорадок, тогда как эта вещь требует совершенно покойного и даже веселого расположения духа. А так как я полтора месяца не беру в руки пера, то в февральской книжке продолжения не будет, да и в мартовскую едва ли пошлю продолжение. Всего скорее, напишу другой рассказ, более подходящий к расположению духа.

Однако, прощайте, рука совсем отказывается служить.

Поклон от нас Глафире Александровне.

Куда Вы после 15 мая едете?

Ваш

М. Салтыков.

340

H. A. БЕЛОГОЛОВОМУ

в Петербург.

Ницца. [27 января] 8 февраля [1876 г.].

Считаю нелишним сообщить Вам, многоуважаемый Николай Андреевич, о своих похождениях с салициликовой кислотой. Еще прежде, нежели я получил телеграмму Унковского, возвещавшую о конце ревматизмов, Реберг уже, с свойственною таланту скромностью, предлагал мне испытать на себе это средство, о котором он вычитал из того же источника, как и Боткин. На предложение это я согласился, хотя вообще в благоустроенных обществах принято новые средства испытывать на солдатах, а не на благородных людях. Но скромность истинного таланта имеет то свойство, что в области неизвестного он теряется и путается. Так было и с нами относительно количества и веса приемов. Первый раз я принял 4 приема по 1/2 грамма каждый — и никакого действия не получилось. Потом Реберг усилил дозу, прописал 10 порошков по 1/2 грамма каждый и приказал принять в течение двух суток. После 10-го приема получился следующий результат: ревматизм тот же и большой понос. Наконец, получив из Петербурга несколько настоятельных писем с описанием чудес, я просил Реберга, чтоб он взаправду испробовал на мне действие салициликовой кислоты. Вследствие этого, третьего дня я принял в течение 7 часов 7 приемов по грамму каждый. После 5-го приема у меня появился в ушах звон и довольно обильный пот, в особенности в голове под волосами, после 7-го приема я оглох совсем и прекратил дальнейшие приемы. Целые сутки я был глух, но вчера к вечеру слух уж начал восстановляться, а теперь и совсем восстановился. Что касается до ревматизма, то хотя он и не оставил меня вполне, но мне значительно легче. Думаю и еще раз попробовать, когда погода будет лучше. А то, представьте себе, здесь с 4-го числа такая стужа, что по ночам вода в бассейнах мерзнет. Забыл сказать: вчера целый день понос.

Впрочем, по почерку моему Вы можете судить, что руки мои еще в очень плохом положении. Это-то мне и досадно. Вот уже пять месяцев, как я ничего не пишу, кроме коротких писем, а между тем теперь подписка идет и самое настоящее время писать. Ну, да невозможного и требовать нельзя. Все в концах пальцев припухлость, да и в сочленении пальцев с рукою видимая на глаз опухоль. Рука устает очень скоро.

Пью, по совету Вашему, молоко. Теперь уже в ходу 1 литр или 4 стакана в день. Наружный мой вид хорош, так что, по лицу судя, меня находят совсем здоровым.

Реберг говорит, что, принимая кислоту салицил[иковую], можно не стеснять себя в пище. Так ли это?

Прощайте, будьте здоровы и передайте наш искренно-дружеский поклон многоуважаемой Софье Петровне.

Искренно преданный Вам

М. Салтыков.

От главного протоиерея ‘Отеч[ественных] Записок’ Елисеева никаких известий не имею.

341

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [31 января] 12 февраля [1876 г.]

Вчера получил ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’, прочел первым долгом Вашу поэму и желал дать Вам подробный отчет о впечатлении, произведенном ею на меня (я думаю, что только взаимною доброжелательною критикой поддерживается бодрость таланта). Но для этого нужно перечитать эту вещь два или три раза, а я не успел отвернуться, как книжку уже отдали на прочтение, так что она вряд ли раньше 10 дней воротится ко мне. Тем не менее, я могу, по первому впечатлению, сказать, что поэма поразила меня своею силою и правдою, например, картина Кокоревых, тянущих бечевую и с искренним трагизмом поющих бурлацкую песню (превосходно), производит поразительное действие. Описание оргии, спичи и лежащая на всем фоне угрюмость — все это отлично задумано и отлично выполнено. Но позволяю себе сделать следующие замечания: 1) Вы слишком часто меняете размеры стиха, 2) некоторые рифмы производят неприятное впечатление, одна в особенности: хоть целковыми вымости, 3) некоторые стихи имеют вид куплетов (тост), что положительно вредит, представьте себе, что посреди коллизии самого трагического свойства вдруг врывается Монахов или Горбунов, конечно, и это возможно и даже законно в среде наших плутократов (тут самое трагическое то, что даже трагедии настоящей нет), но в таком случае нужно, чтоб личность поэта вполне стушевывалась и выходило бы только объективно, 4) мне кажется, Вы бы не худо сделали, если б Зацепу заставили застрелиться.

Затем, помимо Вашей поэмы, 1-я книжка ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ не удовлетворяет и имеет вид ‘Складчины’. Я прочел, правда, немногое, но это немногое — не хорошо. Рассказ Хвощинской плох и снотворен, и идея его мизерная. Она все еще находится под впечатлением безвременной погибели мировых посредников начала 60-х годов, ‘В перемежку’ — плохо необыкновенно. Кому это принадлежит? Судя по манере бесплодного ковыряния,— Слепцову, а может быть, и Михайловскому. Хотел бы, чтоб правильно было 1-е предположение, и было бы печально, ежели б Михайловский пустился по следам Слепцова.

О себе скажу Вам, что мне все хуже и хуже. Рука правая пухнет, плечо левое ломит, а со вчерашнего дня боль в правом колене. Боюсь, что со мной сделается то же, что с Анненковым в прошлом году, который шесть недель просидел недвижим в кресле по милости колена. Просто, в тягость мне жизнь. Ничего делать не могу и живу в ущерб семье своей. Ясно, что я уже не работник — стало быть, всякий прожитой мною день есть явный ущерб для семьи. Начал было писать для ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’, но, ей-богу, пяти минут сряду пера в руках держать не в силах. На письмах моих это видите: начинаю по-человечески, а кончаю чорт знает как. И погода стоят холодная — все меня преследует. Зачем меня сюда выслали? — я не перестаю это спрашивать.

Пожалуйста, напишите, как идет подписка. Более писать не в состоянии. Не знаю, вышлю ли что-нибудь для мартовской книжки. Я нахожусь в таком состоянии, об котором говорят: перемогается. Боюсь, чтоб не кончилось кризисом, особенно коленка беспокоит.

Весь Ваш

М. Салтыков.

342

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [9] 21 февраля [1876 г.].

Письмо Ваше получил 5 дней тому назад не от Панаева, а по почте, и, вследствие выраженного в нем желания иметь статью по Кронеберговскому делу, сел за оную и написал. Первую половину посылаю, вторую вышлю завтра. Совсем руку испортил. Боюсь, что опоздал, а потому на всякий случай телеграфировал. Боюсь, что и статья не понравится. Я хотел бы сохранить тайну ее происхождения от меня. Поэтому вновь прошу Вас сделать оговорку на обертке, что ‘Культ[урные] люди’ не продолжаются ‘по болезни автора’.

М. Салтыков.

Пожалуйста, не входите в сделки с книгопродавцами. Объявление надо написать.

343

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [10] 22 февраля [1876 г.].

Посылаю конец статьи ‘Отрезанный ломоть’. Руки до того разболелись, что должен был прибегнуть к пособию жены. Чорт знает, что со мной делается. Ежели слог покажется неисправным, то исправьте. Боюсь, что статья не понравится Г[ригорию] Зах[аровичу] и Унковскому. Во всяком случае, я желал бы, что [бы], кроме Елисеева, никто не знал, что статья принадлежит мне.

Мне кажется, Краевский прав, не советуя входить в сделки с книгопродавцами. Следовало бы просто в февральской книжке объявить, что такие-то книгопродавцы не сдали подписчиков, а такой-то бежал, предварив, впрочем, Черкесова и Надеина, которые, может быть, и внесут деньги под этой угрозой. Поверьте, что 3/4 подписавшихся снова вышлют деньги. Даже векселей от Черкесова и Надеина, по моему мнению, не следует принимать, если их положение сомнительное.

Я забрал в счет дивиденда 5 т[ысяч] р[ублей], но в этом числе премия 600 рублей, так что собственно дивиденду 4.400 р. Уведомьте меня в свое время о положении счетов.

Вы видите, как я пишу, но как только будет легче немножко, что-нибудь пришлю. Прощайте, совсем несносно.

М. Салтыков.

Не забудьте объявить, что печатание ‘Культурных людей’ прервано по болезни автора.

344

А. М. УНКОВСКОМУ

в Петербург.

Ницца. [11] 23 февраля [1876 г.].

Давно не имел я от Вас известий, многоуважаемый Алексей Михайлович, да и сам таки недели две не писал Вам: все руки болели, да и теперь еще правая рука до смерти болит. Вообще здоровье мое вперед не подвигается, даже кашель в прежнем положении. А скуки здесь вдоволь: такое здесь место, что даже по поводу депутатских выборов никакой агитации не было, во всех 4-х округах было по одному кандидату без конкуррентов, так что и не поймешь, какие такие люди выбраны. Сказывают себя республиканцами, но доподлинно республиканец только один, а прочие сейчас же налево кругом повернутся. Темперамент этого департамента совершенно . . . . . . . . , сюда стекаются все разбогатевшие жулики и хвастают бриллиантами. Теперь начинается карнавал и сущее сумасшествие. Я, конечно, буду сидеть дома, как сиживал во времена оны и в Петербурге. Начинаю чувствовать отвращение к удовольствиям, что, по моему мнению, есть верный признак, что пора умирать. Ей-богу, пора, потому что и жить, собственно говоря, незачем.

Вы меня обрадовали Вашим отзывом об ‘Сне в летнюю ночь’, а с тех пор и замолкли, ни слова не пишете, нравятся ли Вам мои последние рассказы. Мне это очень недостает, т. е. мнение Ваше. Полтора месяца я перо в руки не брал, и только на днях, по просьбе Некрасова, написал небольшую статейку, которую и послал в Петербург вчера, окончательно испортив себе руку. Отвык и от писанья, не хочется. Намеревался еще рассказ об Иудушке написать для мартовской книжки — того гляди, не успею.

Я не получаю никаких известий от Максима Андреева об деньгах, но думаю, что он восчувствует и что-нибудь пришлет Вам. Во всяком случае, будьте так добры, берите в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’ деньги за мои статьи в январе и феврале, да я Болтиным написал, чтоб выслали Вам, сколько есть жениных денег (ежели есть). Теперь покуда мне денег не высылайте. Я подожду, покуда побольше накопится, и тогда напишу Вам. Дай бог как-нибудь выбраться отсюда и до России добраться. Там я буду писать, коли здоров буду, ибо это верно, что только живучи в России можно об России писать, не истощаясь. Здесь мне поговорить не с кем, ни материала достать негде, — мудрено ли промах сделать? И то еще удивительно, что что-нибудь пишу. Вот ‘Культурных людей’ начал и материал есть, но нет веселого расположения духа — поневоле бросил. Поистине, не понимаю, как я эти 10 месяцев выжил, да еще три месяца остается.

Салициликовая кислота мне помощи не оказала. Вероятно, не умели, как взяться, т. е. не уложили меня в постель. Ежели повторится припадок ревматизма, то я уж в постель дня на 3 лягу и опять буду принимать. Но после меня было 2—3 опыта успешных. И не один Реберг, а и другие доктора начинают к этому средству прибегать и хвалят. Я же сегодняшнего дня начал морские ванны брать: хочу дойти до 20 ванн.

Я проживу здесь до русского благовещения, а потом буду А petites journИes {Понемногу (франц.).} подвигаться на север, т. е. по дороге в Париж кой-где остановлюсь, а может быть и на Турин махну. Вот Вы все на пасху в Париж собирались — помните? то-то бы штука была, кабы Вы удрали. Впрочем, не смею и думать об этом, тем больше, что через месяц с небольшим на пасхе увижу Вас в Петербурге. Эх, кабы увидеться, а то, право, боюсь за себя.

Прошу Вас передать мой искренний поклон многоуважаемой Настасье Михайловне и поцеловать детей. Жена просит о том же.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Курс, слава богу, поправляется. Я еще ничего не брал из 9 т[ысяч], но на днях отслужу молебен и приступлю. Перед отъездом из Ниццы съезжу в Монтекарло и рискну франков — 200. Хотите 1/4 доли, т. е. 15 целковых?

345

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [15] 27 февраля [1876 г.].

Как Ваше здоровье, многоуважаемый Павел Васильевич? что-то давно нет от Вас вестей. Надеюсь, что наступление весны приведет в Баден-Баден хорошую погоду, которая Вас оживит. В Ницце уже недели две, как погода исправилась, и даже мне дышится лучше, хотя ревматизм в кисти правой руки, той самой, которою писать надлежит, все еще не оставляет и выражается в опухолях. Вот уж два месяца почти, как я ничего не пишу, и это производит для меня значительный денежный ущерб, хотя жить все-таки можно и надеюсь за долги в тюрьму не попасть. Теперь вот в Ницце карнавал, и все беснуются. Я один сижу дома и даже не интересуюсь ничем, просто, никуда и ничего не хочется. Жена моя, которая молодеет не по дням, а по часам, сгорает от досады, что не сможет участвовать на балах в Cercle de la MИditerranИe {Средиземноморский клуб (франц.).}, y префекта, у графини Сабатье и в прочих местах, где обираются кокотки, признанные законом честными женщинами и матерями семейств. А так как я в той же мере стареюсь и хирею, то можете себе легко представить, какое удовольствие мне доставляют эти стремления второй молодости.

Умер Авдеев. На могилу его я сочинил след[ующую] эпитафию. Авдеев, Михаил Васильев. Духом вольноотпущенный. Будучи крепостным, пел на манер Рубини, играл на скрипке на манер Контского и готовил котлетки на манер пожарских. Впоследствии приобрел привычку собак у каждого столбика . . . . . . . , . . . . . . . Лермонтова, . . . . . . . Тургенева, задумал . . . . . . . . Льва Толстого, но смерть застигла его в этом намерении. Мир праху твоему, добрый человек!

Я думаю, что это и справедливо, и прилично. Скабичевский на эту тему написал бы три статьи по 4 листа каждая, и все-таки нельзя было бы понять, кто кого . . . . . . . . А я люблю писать кратко, справедливо, ясно и прилично. Оттого и нравлюсь . . . иногда.

Вот об ‘Часах’ Тургенева, которые только сейчас прочитал, могу тоже сказать кратко и справедливо, что это подражание Гришке Данилевскому. Я думаю даже, что последний не написал ничего столь детски бессвязного. Тургенев впадает в детство и, даже в форме примечания, совсем некстати делает рекламу в пользу ‘Вестника Европы’. Никакого большого романа у него нет, да и не может быть. И хотя он в одном письме и писал мне, что еще не отчаявается зажечь сердца, но это неправда. При моей впечатлительности и нервности, я весь трясусь от негодования по поводу ‘Часов’. Какое-то желание есть подвильнуть хвостом перед молодежью изображением Давида, но исполнение таково, что всякий поймет, что тут ничего нет искреннего. Вероятно, он и в романе будет ту же тему разрабатывать, но уже одно то, что он так давно над ним коптит, доказывает, что ничего из этого не выйдет. Тургенев — писатель субъективный, и то, что не выливается прямо, выходит у него плохо. Нет около него никого — оттого он и уснул. Нет никого, кто бы вызывал его на споры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с ‘Современником’ и убил его. Последнее, что он написал, — ‘Отцы и Дети’ — было плодом общения с ‘Современником’. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого. Теперь, впереди скопец Стасюлевич, о котором совестно говорить, что с ним имеешь дело.

Другой скопец, Гамбетта, одержал блистательную победу. В желании удостоверить в своем хорошем обвинении [?] он дошел до того, что устранил совсем Наке и интриговал против Гюго и Луи Блана на сенатских выборах. Представьте себе такое положение: жеребцы уволены от жизни, а мерины управляют миром. Что может из этого выйти? Выйдет республика без страстной мысли, без влияния, — республика, составляющая собрание менял. Вот эту картину меняльных рядов и представляет теперь Франция.

Рекомендую Вам во 2-й книжке ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ (Некрасов писал мне, что он высылает Вам) мою статью ‘Отрезанный ломоть’, ежели таковая будет напечатана. Написано кратко, справедливо и прилично.

Прошу Вас передать от нас почтение многоуважаемой Глафире Александровне и поцеловать детей.

Искренно преданный Вам

М. Салтыков.

В Петерб[урге] книгопродавцы бегут — с деньгами за журналы. У ‘Отеч[ественных] Зап[исок]’ до 700 подписчиков украли, более 10 т[ысяч] рублей.

346

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [20 февраля] 3 марта [1876 т.].

Получили ли Вы мою статью, многоуважаемый Николай Алексеевич, и будет ли она напечатана? Я написал ее несколько поспешно, вследствие Вашего письма, посланного через Панаева, которое я получил по почте, а самого Панаева и до сих пор не видал. К мартовской книге я готовлю рассказ, но пришлю ли — это неизвестно. 16-го нов[ого] стиля я пошлю к Вам телеграмму об этом, с уведомлением, когда Вы можете получить статью. Боюсь задержать книжку. Работа идет туго, ибо я все очень болен. На днях брал, по предписанию доктора, ванны морские, и после 3-х ванн так простудился, что отроду так не кашлял, как теперь. Вот третий день как привязался проклятый кашель, всего изнурил, так что шатаюсь. Сверх того, насморк, голова трещит — самые неудобные обстоятельства для писания. Вообще, мне не жить, и я только для очистки совести отбываю время в Ницце. Я похож на тех собак, каких можно видеть в солнечный день в Петербурге на припёке у подъездов. Лежит под лучами солнца, мухи ее облепили, а она и мух не гонит, а только вздрагивает. И я тоже вздрагиваю, а больше ничем о своей жизненности заявить не могу. Худо мне, совсем худо. Боюсь, как бы так не заболеть, что и в Россию не попадешь. Требуют, чтоб я здесь пробыл до половины апреля: так, дескать, все солидные люди поступают. Что ж! Пусть и я, хоть в Ницце, буду раз в жизни солидным человеком. А в России меня таковым не признавали.

Прочитал я в ‘Голосе’ от 15 февр[аля] объявление об ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’. Удивляюсь, что Вы не хотите сказать прямо, что такие-то и такие-то книгопродавцы не сдали подписки. Во-первых, под этой угрозой некоторые сдали бы, а во-вторых, и подписчики возобновили бы подписку. А то многие и во сне не видят и будут ждать до скончания века, а потом, когда разъяснится дело, будет уже поздно. Между прочим, Тургенев писал мне, что он тоже не получает журналов, ибо подписался у Базунова. Я ответил, что он может, подписаться вновь.

Прощайте, весь Ваш

М. Салтыков.

Кланяйтесь Еракову, скажите, что я не пишу ему, потому что он переписки Поль де-Кока не желает, а без этого и письмо не в письмо.

Унковский давно не пишет мне, очень давно. Не сердится ли? Так мне здесь скучно.

347

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [25 февраля] 8 марта [1876 г.].

Всуе труждаются зиждущие. Сейчас получил Ваше письмо насчет ‘Отрезанного ломтя’ и могу сказать только одно: лучше не печатать совсем, чем в марте подавать разогретую телятину. Я прихожу к убеждению, что мне совсем нужно обождать писать. Тогда будет совсем без затруднений. Я никак не воображал, что обругание Гамбетты может встретить цензурные препятствия. Если нужно было исправлять и переделывать, то можно было это сделать и для февральской книжки — без разговоров. Это потребовало бы час времени, не больше. Но этого часа достать негде. В марте эта статья будет смешна и глупа, и даже погана. Бросьте ее и растопчите. Мне нравится рассуждение о том, что адвокаты еще не совсем безнадежны — пусть будет так. Тоже и о Гамбетте: ежели Шассен правильнее пишет, и есть несогласимое противоречие, то тоже пусть будет так. Я писал, помня предания ‘Современника’. Вообще, бросьте. Впрочем, ежели есть корректура, то пришлите мне: у меня осталось что-то безобразное, а сохранить свое все-таки хочется. Вот в чем дело: у меня в ходу рассказ, который, думаю, Вы получите тоже 13-го или 14-го марта для мартовской книжки. Тоже, может быть, отложите до апрельской книжки, то, пожалуйста, телеграфируйте — я, пожалуй, и совсем брошу. Только чем я буду жить? Хорошо, впрочем, что жить, кажется, не много остается: так кашляю, как никогда не бывало. И это при великолепном солнце.

Суворин и Лихачев обращались ко мне по поводу ‘Нового Времени’ и писали, что Вы будете об этом тоже писать. Просят ‘Экскурсии’ да еще сожженные ‘Благонам[еренные] речи’. Я — не прочь. Только что из этого выйдет?

Я больше месяца не имею ни одной строки от А. М. Унковского. Это меня совершенно расстроило. Нет ли тут какой-нибудь сплетни? Скажите ему, что я просто начинаю задумываться.

Прощайте, будьте здоровы.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Любопытный образчик писательской деятельности! Вторую статью в течение 8 месяцев не печатают, а в прочих делают выпуски. Можно ли так жить! Я готов на весь мир сослаться, что нельзя.

348

А. С. СУВОРИНУ

в Петербург.

Ницца. [26 февраля] 9 марта [1876 г.].

В ответ на письмо Ваше, милейший Алексей Сергеевич, хотел послать Вам предику на текст ‘Печешися, Марфо, о мнозем’, но не до того. Здоровье мое вот в каком положении: с утра сижу на одном месте и кашляю. Так кашляю, что дом трехэтажный дрожит, соседи прибегают узнать, что случилось (подлинно верно). Сижу, рот открыт, внутри пусто, сердце чорт знает что проделывает, виски щелкают. Вот уж 6 дней так. Ослаб до того, что выходить не могу. Бедра от кашля болят, вся полость живота точно обручем сжата. А на дворе июньский жар. Все шло изрядно, только вздумалось сукину сыну Ребергу ваннами морскими меня попотчевать — через три ванны вот как отделал. Всем на диво, как я жив. Да я и умру — это верно. Боюсь одного — до России не доеду и семейства не пристрою. Не ищите климата, а ищите доктора. Эти Боткинские приживальцы — самая опасная вещь. Да и вообще здесь, в Ницце, все эмпирика. Зачем меня сюда послали — бог весть. Клянусь, никогда ничего подобного со мной не было.

Насчет участия в ‘Новом Времени’ я писал уже Лихачеву. Очень рад, только определить степень этого участия могу не иначе, как по соглашению с редакцией ‘Отечественных записок’. Я нравственно обязан отдавать туда все свои силы, каких уже не много. Вы пишете об юморе, а юмора теперь у меня до того мало, что я должен на время отказаться от ‘Культурных людей’. И то, что напечатано, вышло из рук вон плохо. Настоящей веселости нет. Начало лучше, а с третьей главы меня настигла болезнь, и я уже не знаю, как кончил. Да и не кончил, а просто бросил. Что-то пришлет Вам Тургенев, эта оффициальная посаженая мать литературно-меняльных превращений. Увы! Он, кажется, уж под себя . . . . . , и хотя грозится новым романом, но больше для того, чтобы сделать рекламу сыну Коробочки и Галахова [Стасюлевичу]. Издайте-ка хрестоматию: отрывки из Краевского, Стасюлевича, Николая Тютчева, Григория Репинского, Баймакова, Виктора Гаевского — расхватают разом. И шельмование будет полное! Можно стихов Розенгейма и Полонского подпустить, да ‘из Дранмора’. Можно даже ‘Часы’ целиком перепечатать и написать: подражание Гришке Данилевскому.

Как начнет выходить ‘Новое Время’ под Вашей редакцией — присылайте. Сочтемся после. Я это число запишу в ‘Русском календаре’ так: ‘обрезание . . . . . у Алексея менялы’. Жаль, что Буяльский умер: он бы Вам обрезал так, что Вы только языком бы щелкнули.

Прощайте, будьте здоровы. Непременно ‘Новое Время’ пришлите.

Ваш

М. Салтыков.

Вот ведь никто не оценит прелести таких вещей, как письмо Тредьяковского — Толстого к Губернатису и ‘объяснение’ Стасюлевича по этому поводу.

349

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [4] 16 марта [1876 г.].

Вместе с сим, многоуважаемый Николай Алексеевич, посылаю конец рассказа. Обещал выслать 18-го, посылаю 16-го (кажется, аккуратно). Надеюсь, что Вы 10-го марта ст[арого] ст[иля] получите, а так как конец заключает не больше печатного листа, то, вероятно, из-за меня задержки не будет. Не знаю только, понравится ли рассказ. Я хотел было снабдить его примечанием, объясняющим приостановку ‘Культурных людей’, но думаю, что и так дело обойдется.

Благодарю за сообщение прошлогоднего расчета. Сделайте одолжение, распорядитесь, чтобы оставшиеся за мной деньги (1508 р.) поставили мне на счет: можно будет уплатить их из дивиденда за этот год. Вот что наделала моя болезнь: не могу выйти из долга. Никаких подробных счетов, сделайте милость, не присылайте: это даже обидно.

Я очень верю Вам, что Вам и скучно, и надоело, и противно. Горько, вообще, теперь жить. Я, вот, так зажился за границей, что многого даже совсем не понимаю. А между тем, меня так и влечет туда. Хорошо бы успокоиться да приняться за что-нибудь вплотную. Но в том-то и дело, что, не будь гнетущей необходимости, вряд ли что-нибудь делать стану. Устал я, и только нужда поддерживает. Хорошо бы по одной строчке в неделю писать — зато уж и строчка выйдет! А надобно их сотню написать — вот и выходит скверно.

Здоровье мое ни взад, ни вперед, хотя, по наружному виду судя, все как нельзя лучше. Я целую неделю без спины был, да и теперь еще плохо хожу. Все сидел дома, только со вчерашнего дня начал бродить с усилием. Я переменил доктора. Этот Боткин все шваль протежирует. Реберг, к которому он всех посылает, совсем было уморил меня. Теперь меня лечит Чернышев, заставляет вдыхать кислород, и мне лучше. Впрочем, всего только два раза он был у меня. Кашляю меньше, но все-таки кашляю. Он говорит, что ручается, что кашель пройдет. Не позволяет заниматься, так что я вряд ли что-нибудь к апрелю пришлю. Совестно мне очень перед журналом: совсем как трутень живу.

Я думал 1-го апреля н[ового] ст[иля] ехать в Париж, но Чернышев говорит, что это рано и раньше 17 или 18-го ехать нельзя. Так я и поступлю. Но ежели Унковский соберется на пасху в Париж, то и я поеду. Это будет 8-го или 9-го апреля. Он пишет мне, что у него рука тряслась. А я совсем не знал, и просто приходил в отчаяние от его молчанья.

Ежели хотите снабдить ‘Семейные итоги’ примечанием, то напишите так: ‘M. E. Салтыков уведомляет редакцию, что возобновившиеся болезненные припадки лишают его того расположения духа, при котором он мог бы продолжать ‘Культурных людей’. Поэтому он присылает другой рассказ’. Впрочем, может быть это и лишнее. Я даже сам думаю, что лишнее.

А Островский что пишет, — ах, какой срам! Во всех четырех действиях только одна сцена и есть (когда герой спрашивает у девицы, почему она родственницей себя зовет?), все прочее — Дьяченко.

О Суворинском предложении я ему и Вам писал. Он просит ‘Экскурсии’, да еще ‘Благон[амеренные] речи’, которые в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’ были сожжены. Попробую. К сожалению, из письма Вашего не вижу, какое Ваше мнение об этом, хотя Суворин мне пишет, что Вы сами указали ему на ‘Благон[амеренные] речи’.

Что за ‘Молва’ такая? какой Жемчужников?— пожалуйста, напишите. Вот им бы ‘Отрезанный ломоть’ дать — право!

Весь Ваш

М. Салтыков.

Хорошо бы ‘Молву’ посмотреть.

350

А. С. СУВОРИНУ

в Петербург.

Ницца. [6] 18 марта [1876 г.].

Сейчас получил ‘Новое Время’ от 29 февраля (‘Голос’ и ‘Биржевые вед[омости]’ в тот же день пришли от 1 марта). Имею сделать след[ующие] замечания: 1) Вы очень хитро поступили, что начали с 29 февраля, ибо не надо допускать, чтоб день Обрезания честных . . . . . праздновался ежегодно. 2) Фельетон — изрядный, хороши заключительные стихи. 3) Передовую статью я бы назвал: ‘Вдовьи слезы’. 4) Хорошо Вы сделали, что объявили, что верите в русское общество: все столоначальники откликнутся на это Ваше заявление, еще лучше сделали, сказав, что верите ‘не в одно из старых или новых учреждений’, т. е. не только в Д[епартамен]т полиции исполнительной, но и в Д[епартамен]т неокладных сборов. Столоначальники отдадут полную справедливость Вашему нелицеприятию. 5) Хорошо, что Вы похвалили Трепова, Эссена и Фриша и живых и мертвых. Это даст повод столоначальникам сказать: без лести предан. Но для полноты панегирика советую Вам достать кассационное решение по делу Зубова, написанное Фришем (есть, впрочем, много и других, — всякий адвокат укажет), и перепечатать его при небольшой статейке под названием: ‘Мы хвалим, но не льстим’.

Извините за смелость.

Вы объявляете роман ‘Новое Время’ с участием Комп[ании]. Вот, ежели хотите, я тоже буду участвовать. Предлагаю Вам от времени до времени ‘Разговоры двух пятиалтынных’. Пятиалтынного 1-го — Краевского и пятиалтынного 2-го — Стасюлевича. Можно их будет вклеивать в роман. Напишите, как это сделать, а главное, нужно иметь мне начало романа, чтоб приспособиться. Но не сделайтесь сами пятиалтынным 3-м. Ах, это очень легко!

Прощайте, будьте здоровы. Сегодня я себя начинаю лучше чувствовать, хотя на дворе ветер. Кланяйтесь Влад[имиру] Ив[ановичу] и Елене Осиповне [Лихачевым].

Ваш

М. Салтыков.

351

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [7] 19 марта [1876 г.].

Пишу к Вам наскоро несколько слов, многоуважаемый Николай Алексеевич. Не забудьте, пожалуйста, возобновить мой абонемент на итальянскую оперу на будущий год, т. е. уплатить 4-ю часть, и деньги вычесть из гонорара за март. Иначе билет пропадет, и Лазаревский меня съест. Я послал Суворину переделанную статью, ту, которую сожгли в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’. Узнайте, сделайте милость, как с нею поступлено будет.

Мне ни худо, ни хорошо. Вероятно, Вы уже получили рассказ сполна. Сегодня здесь такая стужа, что печки топим.

Весь Ваш

М. Салтыков.

352

Е. И. ЯКУШКИНУ

в Ярославль.

Ницца. 19/7 марта [1876 г.].

Благодарю Вас, многоуважаемый Евгений Иванович, за письмо и за книгу. Но с книгой случилось происшествие. Я с величайшим интересом начал читать Вашу статью и прочитал до XXXII стр., но тут случилось препятствие. Переплетчик, повторил двукратно — XXV—XXXII стр. в присланном мне экземпляре, а в другом каком-нибудь, вероятно, вшил два раза XXXIII—ХХХХ [?] стр., которых у меня [нет], так я и не мог ничего узнать о народных взглядах на преступление.

Я крайне Вам обязан за Ваше доброе предложение ссудить меня деньгами. Так как у меня нервная система теперь до того расстроена, что я, подобно Мих[аилу] Сем[еновичу] Щепкину, все плачу, то и тут взгрустнул. Но, к счастью, я в настоящее время материально обеспечен, и мне остается только благодарить Вас за доброе расположение ко мне. Ежели я хлопочу о выкупе, то потому, что по случаю смерти брата Сергея, с которым я был в общем владении, я вынужден был выдать братьям обязательства на 15 т[ысяч] р[ублей] и деньги эти могу заплатить только из выкупной ссуды. Притом, право, мне как-то сомнительно, что я буду жив, и так как у меня двое детей, из которых старшему сыну 4 года, то не хотелось бы умереть, не устроивши дел настолько, насколько они могут быть устроены. По расчету моему, у меня должно остаться с небольшим 40 тыс[яч] — вот и все. Да ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’, если будут живы, обязаны давать до 1884 года по 1800 р. в год. Будьте так добры, когда мое дело отошлете в Петербург, дать знать об этом Алексею Михайловичу Унковскому (Шпалерная д. No 6), он похлопочет в Главном выкупном учреждении. Впрочем, я думаю, что Смагин, по лености своей, еще не скоро к Вам его пришлет.

Политические интересы везде очень низменны, не в одном Неаполе. Везде реакционное поветрие. Во Франции Гамбетта играет громадную роль — этого одного достаточно для оценки, положения. У Гамбетты одна только мысль: чтоб Франция называлась республикой, а что из этого выйдет — едва ли он сам хорошо понимает. Он буржуа по всем своим принципам и теперь только о том и думает, как бы посрамить Мак-Магону [!]. Противно читать здешние газеты (я получаю ‘RИpubl.franГaise’ {Французская республика (франц.).}и ‘Rappel’ {Призыв (франц.).}, все они наполнены криком: тише! не вдруг! Даже Луи Блан заразился этим. Республика без идеалов, без страстной идеи — на кой чорт, спрашивается, она нужна. Мы и в России умеем кричать: тише! не вдруг!

Здоровье мое все еще плохо. Две недели без спины был, теперь получше, а в руках все еще ревматизм — насилу пишу. Сверх того, кашель неусыпающий и порок сердца. Лечусь кислородом, пью Виши и зельтерскую воду с молоком. В половине апреля н[ового] ст[иля] поеду в Париж, и с половины мая буду сбираться в Россию. Пусть будет, что будет, но больше за границей не хочу жить. По болезни моей, я даже видеть ничего не могу — что же интересного!

Прощайте, будьте здоровы. Еще раз благодарю Вас за участие и крепко жму Вашу руку.

М. Салтыков.

Летом непременно приеду в Ярославль и вручу Вам свои книги.

353

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

Ницца. [9] 21 марта [1876 г.].

Вы совершенно правы, многоуважаемый Павел Васильевич, что последний год в литературном отношении является годом вздоров. Хуже ‘Богатых невест’ я, право, мало что знаю, Тургенев тоже, как Вам известно, не отличился, и хотя ‘сей старец дорог нам’, но, право, не верится, чтоб он когда-нибудь воспрянул. Сравнение с генералом Моро очень удачно, но ведь участь сего последнего была очень печальная. Есть в Тургеневе и малодушие и скрытность. Вся дрянь, все отребье человечества, вроде Соллогуба, так к нему и льнет. И он как будто бы в своей тарелке тут и, что всего хуже, хочет показать, что они ему в тягость, что они навязываются, и он не знает как отделаться от них. Такое нравственное двоегласие не свойственно истинно передовым людям. Может быть, это есть признак благовоспитанности, но, признаюсь откровенно, для меня ничего нет противнее благовоспитанности. Конечно, я мужик, не имеющий понятия о хорошем обществе, но в существе, мне кажется, я прав. Я однажды ему в письме предлагал вопрос: отчего он не воспитатель наследника цесаревича? По-моему, это вопрос обидный, и я мужик. Но на душе не покойно, и иногда даже совсем гнусно.

Вы ничего не пишете насчет ‘Культурных людей’, и я понимаю это. Вы не хотите меня огорчить. Но я сам отлично знаю, что это неудачно, хотя могло бы быть и даже, может быть, будет недурно. Дело в том, что я писал, так сказать, не в здравом уме и не в совершенной памяти. Оттого и вышло тускло. Тут нужно целое море веселости, а где мне ее взять, когда весь, весь я болен. Оттого я и прекратил, и буду продолжать только тогда, когда в самом деле придет стих. Думаю, что это придет будущим летом, когда я приеду в Россию и поселюсь в Витеневе.

На журнальном горизонте взошел новый пятиалтынный. Суворин купил ‘Новое Время’. Я обещал сотрудничество и послал уже старую статью, которая была сожжена в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’. Может быть, и пройдет. А между тем, в этой обновленной газете такие порядки: 1-й No новой редакции я получил в двух экземплярах, 2-го и 3-го совсем не получил, а 4-й опять в двух экземплярах. Ей-богу, не шучу. Можете себе представить, как приятно будет подписчикам, если такие порядки укоренятся. И притом все днем позже против ‘Голоса’. Я теперь 3 газеты получаю, и только ‘Голос’ приходит каждый день. ‘Биржевые Вед[омости]’ иногда приходят, иногда нет, и потом вдруг 3 NoNo подадут. 4-й No ‘Нового Времени’ совсем без передовой статьи вышел. Прелесть. Краевский хоть аккуратен, а эти и того не имеют. 30 тысяч заплатил Трубникову и обязался удовлетворить даром всех подписчиков до будущего года. У самого гроша нет, а сумел-таки денег добыть. А вот я не могу найти издателя для собрания своих сочинений. Есть и тут фатум.

Ницца мне так надоела, что я готов бы был без шапки отсюда бежать. Но здоровье мое туго восстанавливается, и даже бог знает, восстановится ли. На днях целую неделю без спины был, да и теперь плохо хожу. Погода самая неприятная. Представьте, теперь, в конце марта, стужа, и вот два дня сряду как порошит снежок. Никто ничего подобного не запомнит. И таким образом весь год меня погода преследует. Хороша моя будущность в Петербурге. Я переменил доктора: вместо Реберга пригласил Чернышева. Как будто легче.

Я хотел ехать из Ниццы 1-го апреля, но теперь вижу, что рано. Думаю, что 16 числа все-таки уеду в Париж. Очень хотелось бы свидеться с Вами, но не знаю, как это устроить. Может быть, между 10—12 мая побываю в Бадене по дороге в отечество. Проживу там до 20-го и потянусь во-свояси.

Прошу Вас засвидетельствовать от меня и от жены почтение добрейшей Глафире Александровне и поцеловать детей.

Прощайте, будьте здоровы и не забывайте

М. Салтыкова.

354

Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ

в Петербург.

Ницца. [10] 22 марта [1876 г.].

Многоуважаемый Николай Андреевич.

Начну с погоды, ибо в природе делается что-то необыкновенное. С неделю тому назад началась здесь стужа, вчера и третьего дня шла крупа, а сегодня идет снег с дождем, совершенно так, как в Петербурге в тот день, как я выезжал оттуда. Я покончил с Ребергом, впрочем больше по недоразумению. Слыша беспрерывно об Чернышеве и об чудесах, им творимых, и не видя никакого облегчения своей болезни, которая в последнее время до того усилилась, что кашель мой собирал соседей, и сверх того до такой степени страдала поясница, что я не мог ходить иначе, как с превеликим мучением, я решился пригласить Чернышева, тем больше, что он бывает в нашем пансионе у одной больной. В тот же день Реберг узнал от жены, что был у меня Чернышев, выразился так, что нога его не будет в доме, где был Чернышев. Таковы здешние жестокие медицинские нравы. Поэтому я теперь в опеке у Чернышева. Чернышев лечит с божьею помощью и больше надеется на бога, чем на помощь медицины. Я тоже начал уповать на бога. Сверх того, он имеет такой вид, что хотя ходит в обыкновенном штатском платье, но мне все кажется, что он в вицмундире и занимает должность акушера в Ниццской врачебной управе. Это меня веселит и переносят в Россию, где я видал-таки на своем веку членов врачебных управ, верующих в бога и в милотный пластырь, который, как известно, тоже с божьего помощью выдуман. Чернышев предписал мне следующее: вдыхать каждый день по два фу[н]та кислороду, один фу[н]т утром и другой вечером, пить зельтерскую воду с молоком по четыре стакана в день, не употреблять за обедом и завтраком здешней воды, а пить Виши, в качестве мочегонного (можно и с вином). Для спины прописал мне втирание из вератрина,хлороформа и оливкового масла. Кислород я вдыхаю уже 13-й день, и прочее все исполняю. Кашель у меня уменьшился настолько, что я страдаю от него лишь утром и отчасти вечером, ложась спать (прежде я круглый день неистово кашлял). Спина все еще болит, хотя лучше. Опухоли в сочленениях руки делаются меньше. Но сердце как будто пошаливает. Во всяком случае, я не могу пожаловаться и буду держаться Чернышева, покуда сижу в Ницце. Я хотел было ехать в Париж 1-го апреля, но теперь вижу, что это суетная мечта. Назначил срок 16-го числа, в день пасхи, но удастся ли — не знаю. Говорят, в Париже такое отвратительное время стоит, какого никто не запомнит. И Чернышев говорит, что ежеля богу угодно, так и в мае такая же погода будет. Что тогда делать? Мне тошно в этом доме терпимости, и все мои мечты теперь уже обращены к России, хоть и там не бог знает, что ждет. Но момент возвращения для меня дорог. Через пять минут, знаю, все пойдет по прежнему. Но вечное празднование, царствующее в так называемых stations de santИ {санаториях (франц.)}, положительно раздражает нервы. Вы не испытывали этого, а я целый год живу так, что перед глазами моими происходит вечный храмовой праздник, глупый, напоминающий нелепую оргию. Ведь это-то самое я и хотел изобразить в ‘Культурных людях’, и изображу, ежели богу угодно будет. А теперь не в силах: мысли все мрачные, точно меня обижают до крови. Подумайте: круглый год не иметь своего угла и жить на юру — кто это перенесет?

Пожалуйста, засвидетельствуйте от меня и от жены почтение многоуважаемой Софье Петровне и поклонитесь Елисеевым. Впрочем, я Григорию Захаровичу недавно писал.

Весь Ваш

М. Салтыков.

355

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [12] 24 марта [1876 г.].

Сегодня послал к Вам телеграмму, многоуважаемый Николай Алексеевич, прося печатать статью с теми изменениями, какие Вы сделали в присланной корректуре. Очень неприятно, что я долго засиделся за границей: отсутствующему очень трудно писать статьи по текущим вопросам. Я и теперь думаю, что статья моя уже опоздала и будет трактовать об деле, которое все уже позабыли. Во всяком случае, положение мое не весьма лестное. Работаю с трудом и бог знает, удачно ли, не срамлю ли я себя этою работой, и не пора ли на покой. Всем я в тягость, и ближним и дальним, я думаю, Унковскому надоел, как горькая редька, своими делами. В другой раз этого не будет, никогда не уеду за границу, лучше умру, но умру сам.

Здоровье мое как будто получше, но все-таки несравненно хуже против того, как я был в Париже. Лечит меня богобоязненный доктор Чернышев, лечит не лекарствами, а божьей помощью да кислородом. Говорит, что я настолько болен, что так больным и останусь на всю жизнь. Какой могу я быть работник? Думаю, что когда осенью устроюсь в Петербурге, то невдолге и помру. К тому же, преследует меня всюду истинно-адская погода. В Бадене был — целое лето дождь лил, сюда приехал — стужа, какой никогда не запомнят. Третьего дня здесь три часа валил мокрый снег хлопьями с дождем. И при всем этом дома отвратительные, всякое слово во всех этажах слышно, и целый содом гулящих людей, ходящих по лестнице как раз подле стены, у которой стоит моя кровать. Я не знаю, как очень богатые люди живут за границей, но даже с средними средствами жить здесь просто невыносимо. Разумеется, иностранцу, обязанному шататься по въезжим домам. Вообще, этот год, проведенный за границей, мне сделал больше вреда, чем пользы, и поселил во мне одно страстное желание: уединения.

Я сегодня послал Унковскому историю о том, как А. Н. Ераков лишил целомудрия дочь нашей хозяйки. Но боюсь, что он прочтет А[лександру] Н[иколаевичу], а тот, пожалуй, обидится. Прочтите это письмо. Вы, наверное, улыбнетесь. Там же два письма из Поль де-Коковой переписки. Думаю, что Ераков тоже будет смеяться.

Хотел ехать в Париж 1-го апреля, но приходится ждать, потому что, судя по газетам, там такая погода, что просто нельзя жить. Вероятнее всего, что поеду накануне пасхи, списавшись предварительно о погоде и об квартире. Где живут Курочкин и Шассен? — напишите, пожалуйста. Я все перезабыл. Такая гнусная память сделалась, что через час все забываю.

Поклонитесь от меня Зинаиде Николаевне.

Весь Ваш

М. Салтыков.

Не знаю, пришлю ли что-нибудь к апрельской книжке, но думаю, что пришлю листа на 1 1/2 или меньше.

356

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Ницца. [1] 13 апреля [1876 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, небольшую статью. Два пакета на имя конторы. Не знаю, напечатаете ли Вы ее: во-первых, она не вполне цензурна по сюжету, и, во-вторых, довольно скучна. Вы удивитесь, конечно, что сам автор так отзывается о своей статье, но я написал ее, потому что так было нужно по ходу моих идей. Во всяком случае, не откажите приказать набрать ее, а там сами увидите, но корректуру все-таки оставьте до моего возвращения. Может быть, Вы, зная современные обстоятельства, найдете, что можно напечатать. Что касается до меня, то я совсем на этот счет спутался, хотя всем организмом чувствую, что близко время, когда я и опять встану на стезю. ‘Отеч[ественные] Запуски]’ 3 No я получил. ‘Горе старого Наума’ — одна из прелестнейших Ваших вещей.

Со мною чудеса делаются: я то болен и в одну ночь так похудею, что щеки ввалятся, то опять здоров и так же быстро полнею. Это и прежде со мной бывало, а теперь — беспрестанно. Нервы окончательно расшатаны.

17-го я еду в Париж, так что Вы получите мое письмо, когда я уже буду там. Остановлюсь я в той же гостинице, в какой стоял и прежде, т. е. Rue Lafitte, 38, HТtel Meklembourg {Улица Лафит, 38, отель Мекленбург (франц.).}. Я писал Унковскому и Елисееву, что не знаю, где буду жить, но теперь все разъяснилось. Передайте им, буде можно, мой адрес. В Париже проживу недели с три и отправлюсь в Баден-Баден — надо же где-нибудь существовать.

Надоело мне за границей страшно, а между тем, по мере сближения времени возвращения на родину, чувствую какую-то тупую тревогу. Очень уж много там беготни и сплетен. И все-таки деваться больше некуда, а потому между 20—25 мая буду в Петербурге.

Прощайте, будьте здоровы, ежели не лень, то дайте знать об себе.

Искренно преданный Вам

M. Салтыков.

Передайте мой поклон Зинаиде Николаевне.

357

П. В. АННЕНКОВУ

в Баден-Баден.

[3] 15 апреля [1876 г.] Ницца.

Пишу Вам, многоуважаемый Павел Васильевич, в такой день, когда во всей России пахнет ветчиной и творогом, с тем чтобы завтра пахло поносом. Послезавтра уезжаю из Ниццы в Париж, где остановлюсь rue Lafitte, 38, HТtel Meklembourg {Улица Лафит, 38, отель Мекленбург (франц.).}, с хозяином которого я уже списался. Это очень маленький отель, в котором мы осенью 6 недель прожили без неприятностей. Пугает меня то, что со вчерашнего дня началась здесь анафемская погода: и ветер, и холодно. Может быть, и остались бы еще переждать, но хозяйка наша уже сдала квартиру, и волей-неволей приходится уезжать. Впрочем, лишь бы доехать до Парижа, а дома можно сидеть и там, как сижу в Ницце. В Париже думаю пробыть до 10 мая, а там заеду на некоторое время в Баден, повидаюсь с Вами.

Я ничего не работаю, да и работать не могу: кажется, конец пришел. Не знаю, что будет летом. Надо будет в деревню ехать, но тут вопрос: что, ежели я там захвораю? Здоровье мое хотя и лучше, но остатки упорно остаются налицо. До сих пор пальцы сгибаются с трудом и в сочленениях опухоль. Если даже все останется в нынешнем виде, то представьте себе, какое тусклое существование ждет впереди. Никаких развлечений, ни общества, только заботы о сохранении паскудной жизни.

Вот и Самарин умер. В России — плач, словно совершилось народное бедствие. А в сущности, право, только одним ограниченным человеком меньше. Чего желал этот человек — от того бы нам, конечно, не поздоровилось. Для меня всегда казалось загадочным, как это человек пишет антиправительственные брошюры, печатает их, и его оставляют фрондировать на покое. Не оттого ли это, что он на той же почве стоял, как и само правительство, и даже, пожалуй, похуже? А как личность, он казался мне неприятным и напыщенным, как попович в случае. Таков должен был быть певчий Разумовский на другой день после того, как уконтентовал {Ублаготворил (франц.).} кроткую Елисавет. Впрочем, я его только один раз видел, и то давно. С тех пор, может быть, он и переменился. Представьте себе кн[язя] Черкасского министром вн[утренних] дел — какого бы он нам перцу задал! — а умри он теперь, в печати поднялся бы вой.

Живя за границей целый год, я все рвался душой в Россию, а теперь, как приходит время возвращаться туда, чувствуется какая-то тревога. По-видимому, не сладко там, опять придется окунуться в водоворот журналистики, а это все равно, что быть на содержании у старухи. Хлопоты с цензурой унизительные, и, право, я удивляюсь Некрасову, как он выдерживает это. Как хотите, а это заслуга, ибо, собственно говоря, он материально обеспечен. Стало быть, тут что-нибудь кроме денежного расчета действует. Боюсь, что он устал: что-то начинает поговаривать об отставке. А без него мы все — мат.

Прошу Вас передать от меня и от жены почтение уважаемой Глафире Александровне и поцеловать детей. До свидания через три-четыре недели.

Весь Ваш

М. Салтыков.

358

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [6] 18 апреля [1876 г.].

Сегодня приехал в Париж, погода поганая, холодная, в квартире порядочно сыро. Но есть надежда, что дня через два-три все поправится. Вообще никто не запомнит здесь таких пакостных зимы и весны. Что-то русское лето скажет?

За минуту до моего отъезда из Ниццы, когда уж я садился в экипаж, чтоб ехать на железную дорогу, получил Ваше письмо, многоуважаемый Николай Алексеевич. Хотя коротенькое, но все-таки большое Вам спасибо, что вспомнили. Очень уж редко я получаю вести из Петербурга, и в особенности меня беспокоит молчание Унковского, у которого что-то делается с правой рукой. Впрочем, думаю, что во время праздника и он удосужится что-нибудь написать.

Поощренный Вашим отзывом об ‘Семейных итогах’, я сегодня начал писать конец Иудушки. Не знаю, что еще выйдет, но ежели выйдет, то к 10—12 мая ст[арого] ст[иля] получите. Я думаю, для майской книжки это не поздно будет, потому что, по-видимому, сроки выхода книжек сами собой отдалились до 20-го. Впрочем, я 5-го числа ст[арого] ст[иля] телеграфирую Вам, нужно ли ожидать или нет. Я еще хорошенько и сам не наметил моментов развития, а тема в том состоит, что все кругом Иудушки померли, и никто не хочет с ним жить, потому что страшно праха, который его наполняет. Таким образом он делается выморочным человеком.

Сегодня, как приехал, первым делом на почту отправился, и получил разом 4 No ‘Голоса’ и столько же NoNo ‘Биржевых Ведомостей’. А ‘Нового Времени’ не получил, хотя писал Лихачеву, но, вероятно, его до конца года будут высылать в Ниццу. Я думал, что неприличная выходка Суворина, сделавшая из меня предмет негнушательства кн[язя] Горчакова, есть геркулесовы столпы фельетонного легкомыслия, но выходит, я ошибался. В одном из полученных сегодня NoNo ‘Бирж[евых] Вед[омостей]’ я получил удар обухом по голове в виде ланегирика Заурядного Читателя (кто это такой? неужто Скабичевский?), который сделает меня притчею во языцех. Читая эту бесстыдную глупость, я очутился в положении той . . . . . , которая говорила: хорошо бы пожить, как другие живут. Да, и у меня теперь одно страстное желание: пожить, как другие живут. Может быть, оно и всегда у меня было, да не удается и, верно, не удастся.

Из почтамта заехал я к Курочкину — вот, батюшка, живет! в грязной собачьей конуре, в которой повернуться негде и где 9^о тепла! Он важен и скучен по-прежнему и считает свой приезд в Россию делом весьма щекотливым.

Ехал из Ниццы 24 часа сряду, нигде не останавливаясь — хорошо, кабы это мне прошло. Теперь — ужасно хочется спать, потому что не спал целую ночь. Напишите, пожалуйста, получили ли Вы статью мою, и что об ней думаете. Ежели есть затруднения, то отложите до моего приезда.

Прощайте, будьте здоровы. Не сердится ли на меня Ераков?

М. Салтыков.

359

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [26 апреля] 8 мая [1876 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, довольно значительную часть обещанного для майской книжки рассказа. Еще столько уже написано, а затем остается еще немного, страниц с семь печатных, и на днях напишу. Вероятно, и конец получите не позже 10-го русского мая. Пусть пока набирают начало, и если бы даже я к майской книжке оказался несостоятельным (чего не предполагаю), то все-таки набор не пропадет. Полагаю, что конец допишу в Париже, а перепишу уже в Баден-Бадене.

Как видите, я в Париже не очень суматошничаю, а больше дома сижу. Прошло, между тем, уж три недели, как я здесь. Сделал несколько новых знакомств, но больше между русскими. Познакомился, однако, с Золя и с Флобером, и на днях Тургенев устраивает обед, где мы опять встретимся.

Я думаю, читатели ругательски меня ругают за непродолжение ‘Культурных людей’. Ей-богу не могу, право, у меня расположение духа какое-то совсем трагическое. Болен, болен я сильно. Только ревматизм потише, а прочее все, т. е. биение сердца — по-прежнему. Придется дома сидеть, жить как в деревне. И в ‘Культурных людях’ трагический элемент будет, но потом. Теперь надо, чтоб было весело. Нынешним рассказом я решительно заканчиваю ‘Благон[амеренные] речи’, хотя сюжеты есть очень заманчивые по части, например, брака. Представьте себе, например, Хорькова (из ‘Бедной невесты’), пленившегося ‘святой простотой’ Липочки (из ‘Свои люди сочтемся’) — что за ужасная коллизия! Все это как живое мечется, и можно кровью написать. Ужас! Ужас! Вероятно, я и этот рассказ напишу когда-нибудь, а вернее всего, волью в ‘Культурных людей’. Тут у меня будет еще рассказ ‘Паршивый’, человек, от которого даже все передовики отвернулись, который словно окаменел в своих мечтаниях, ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего — только свет! свет! свет! Вообще о ‘Культурных людях’ не судите по началу: право, будет хорошо. Так мне кажется. Я лето им посвящу. Может быть, и трудно сначала будет, пока надобна веселость, но я всегда думал так, что надо принуждать себя. Начало я среди болей писал — оттого вышло несколько рутинно. Летом больше простору для отделки будет. Хочу, чтоб с августа продолжалось. Я, впрочем, думаю, что читатели привыкли, что я пишу неровно, отрывками.

Тургенев заходит ко мне почти каждый день, а сегодня еще вместе обедали в cafИ Riche {Кафе Риш (франц.).}, одном из лучших в Париже. Еще обедали: Арапетов, Ханыков и сын поэта Жуковского. Был на выставке картин — 4 тыс[ячи] номеров, совсем теряешься, хорошо, что Тургенев с Жуковским водили и обращали внимание на хорошие вещи. А есть именно хорошие. Одна есть женщина из народа, собирающая камни на берегу моря — забыть нельзя. Хорошо, кабы Вы уведомили меня о получении настоящего письма. Еду в Баден 16-го или 17-го, т. е. 4-го или 5-го мая ст[арого] ст[иля]. Мне делать там нечего, но существовать где-нибудь надо, а в Париже кашель одолел. Так и соображайтесь, ежели будете писать. Впрочем, я дня за три до отъезда отсюда телеграфирую Елисееву, ради отправки газет.

Весь Ваш

М. Салтыков.

360

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Париж. [3] 15 мая [1876 г.].

Посылаю Вам, многоуважаемый Николай Алексеевич, конец рассказа: слава богу, что ко времени кончил и даже прежде, чем обещал. Прошу Вас заглавие переменить: вместо ‘Выморочный’ поставить: ‘Перед выморочностью’. Во время писанья получилось некоторое развитие подробностей, которое помешало кончить совсем эту материю. Так что будет еще новый рассказ в августе, окончательный. Жаль, что я эти рассказы в ‘Благонамеренные речи’ вклеил, нужно было бы печатать их под особой рубрикой: ‘Эпизоды из истории одного семейства’. Я под этой рубрикой и думаю издать их в декабре особой книгой — листов 16—17 будет обыкновенного формата моих изданий. А ‘Благонам[еренные] речи’ издам особо — тоже будет 2 тома листов 35—38. В нынешнем рассказе ничего антицензурного нет.

Я в среду вечером уезжаю отсюда и в четверг утром буду в Бадене. Напишите туда, ежели нужно: я пробуду до 31 мая там. Спишусь с Белоголовым насчет свидания в Берлине: Елисеев писал, что он (т. е. Белоголов[ый] там 20 мая ст[арого] ст[иля] будет. Я очень недомогаю, и, признаюсь, устремляюсь в Баден с нетерпением: очень уж здесь беспокойно. Погода мерзейшая, и я простудился. Опять ревматизм в руках показался, спазмы в груди, неслыханный кашель и удушье. У Тургенева я случайно встретился с одним доктором-немцем, который полюбопытствовал меня оскультировать, и объявил, что у меня четыре главных болезни: страдание правой почки, страдание левой стороны печени, болезнь сердца и общая анемия организма. Можете себе представить, как мне было весело это слушать? Во всяком случае, мне положительно сделалось в Париже хуже. Надо спешить умирать домой. Здесь на днях умер от болезни сердца Рикар: задохся. С тех пор всем кажется, что задохнутся, в том числе и мне. Положительно, каждое утро я почти умираю. Унковский говорит, что я это преувеличиваю. Где уж преувеличивать!

Я спрашивал у Тургенева, стороной, насчет сюжета его романа, но ничего определенного не выяснил себе. Знаю, что действие происходит пять лет тому назад, что героинями являются две женщины из высшего круга, либеральничающие в роде Философовой, героями — тоже два лица из молодого поколения. Одно, как говорил Тургенев, удалось, а с другим — неудача, не выходит. Вообще, что словам самого Тургенева, будет заметно, что он давно в России не живет. Написано 13 глав, всего будет листов 17, которые все и будут напечатаны в 1-й книге ‘Вестника Евр[опы]’ на 1877 год.

Вчера я был утром у Флобера, с которым еще прежде познакомился: вместе обедали в одном ресторане. Познакомился с Золя и с Гонкуром. Золя порядочный — только уж очень беден и забит. Прочие — хлыщи. Стасюлевич платит Золяза письма по 240 фр[анков] с листа, за право переводить с корректуры романа по 1200 фр[анков] с романа, т. е. целковых по 12 с листа. Да вдобавок еще поучения ему пишет. Золя не совсем-то доволен и, узнав, что я участвую в редакции, глядел на меня, как собака, ожидающая, что ее поласкают. Просил позаботиться об нем и настаивал, чтоб я взял у Тургенева его адрес. Я ответил, что перебивать его нам не приходится, но что адрес я возьму.

Прощайте, будьте здоровы. Очень это нехорошо, что и Вы хвораете. Ежели не умру по дороге в Россию, то увидимся скоро.

М. Салтыков.

361

Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ

в Петербург.

Париж. 16/4 мая [1876 г.].

Судя по письму Вашему, многоуважаемый Николай Андреевич, я не предполагал с Вами до осени встретиться, так как Вы писали, что поедете в Лугано, следовательно на Вену. Но Гр[игорий] Зах[арович] пишет, что Вы поедете на Берлин и будете там между 18 и 20 ст[арого] ст[иля]. Я, с своей стороны, еду завтра в Баден-Баден и был бы крайне Вам обязан, если бы Вы туда меня коротенько уведомили, какого числа Вы будете в Берлине (теперь уж Вы, полагаю, можете определить), и где я могу Вас там найти. Я непременно там буду в день Вашего приезда.

Париж меня достаточно-таки изнурил. Погода до сих пор стояла гадкая и только теперь начинает поправляться. Я простудился и очень кашляю, страдая во время припадков кашля ужаснейшею одышкой. Думаю, что несколько дней отдыха в Бадене поправят меня.

Я встретил здесь, у Тургенева, одного доктора из Кобленца, Ритерсгаузера, который слегка оскультировал меня и нашел во мне четыре смертельных болезни: болезнь правой почки, болезнь левой стороны печени, страдание сердца и общую анемию тела. Вот увидимся в Берлине, посмотрите, сколько в этом есть правды. Одно скажу: астма страшно меня мучит, и теперь, когда умер министр Рикар, и когда всякому приходит на ум эта смерть, то и мне мнится как-то, не издохну ли я таким же образом, то есть задушенный.

До свидания. Поклонитесь от нас многоуважаемой Софье Петровне. Я же остаюсь навсегда

Ваш

М. Салтыков.

362

H. A. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Баден-Баден. [11] 23 мая [1876 г.].

Получил я Ваше письмо, многоуважаемый Николай Алексеевич, и весьма смутился духом. Известие о Вашей болезни очень меня тревожит, и это, конечно, еще более усиливает во мне желание возвратиться в Россию. Я еще до письма Вашего решил ехать отсюда 30-го числа, с тем, чтобы через пять дней или около того, т. е. 23—25, быть в Петербурге. В этом смысле я писал сегодня утром к Елисееву, прося его прекратить высылку газет. Пора. Я живу здесь среди невыразимой скуки, неизъятой, впрочем, [от] сплетен. Ибо где есть Тургенев (теперь его нет, но дух его веет), там, конечно, всякого рода недоразумения. Заграничная жизнь тем и скверна, что ставит в интимность с такими лицами, с которыми у себя встретился бы два-три раза в год. Пора, пора домой. Очень рад, что рассказ получен, думаю, что к моему приезду и No выйдет.

Что касается до ‘Нового Времени’, то никакого фельетона под названием ‘Благонамеренные речи’ я туда не посылал, а послал — о чем и Вам писал — ту статью, которая когда-то была сожжена в ‘Отеч[ественных] Зап[исках]’, под названием ‘Страшный год’. Но Суворин, как и водится, бросился с нею к цензорам, которые и сказали ему, что лучше обождать. Но дело в том, что я обещал дать что-нибудь, во-первых, потому, что об этом меня Лихачев очень просил, а во-вторых, и потому, что меня уверили, что газета имеет сочувствие Ваше и Елисеева. Сидя за границей, в этом отношении можно легко заблудиться — это тоже одно из неудобств, неприятное даже больше, чем другие. Я же, собственно, думаю, что ‘Новое Время’ — газета ёрническая. Замечательно, что, разбирая ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’, оно никогда, ни одним словом не упоминает обо мне. Это означает, что есть за пазухой камень. Но, ведь, и у меня есть таковой. Я сегодня еще писал к Лихачеву, что девиз ‘Нового Времени’ — неуклонно идти вперед, но через задний проход. Содомитяне первые подали пример такого поступания. Впрочем, чорт с ними. Благодарю Вас за известие о намерениях Белоголового: иначе я прождал бы его без конца, а теперь мои руки развязаны. Что-то предполагает делать Елисеев?

Я, вероятно, выеду отсюда с Тургеневым, который сам вызвался вместе ехать в Петербург. Но очень может быть, что он, по обыкновению, обманет. Вообще, это какой-то необыкновенный человек: лгун и лицемер, и в то же время нахал. Он сам себе в Париже овации устраивает. При свидании порасскажу Вам. В романе его героем является консерватор, который силою вещей делается демократом. Не помню, рассказывал ли Вам я сюжет тоже романа, который с давнего времени тревожит меня. Тоже Дон-Кихот консерватизма, который идет со своею проповедью, сначала обращается к той среде, которая, по природе, должна быть консервативною — там его признают за ренегата уже по тому одному, что он выходит из какого-то принципа и логически идет по этому пути, потом обращается к народу — там, просто, не понимают его, наконец, обращается к молодому поколению — там смотрят на него как на выходца из архива. В конце концов, происходит работа, из которой вырождается радикал. Я не помню, но, кажется, я рассказывал этот сюжет Тургеневу, но все-таки должен сознаться, что не помню. Странно только, что, судя по рассказам Анненкова, те же самые три положения развиваются и Тургеневым. Дурак я — больше ничего. Впрочем, я немедленно, в одном из ближайших продолжений ‘Культурных людей’, этот план разовью.

Прощайте, больше ко мне не пишите: скоро увидимся, да и письмо не застанет в Бадене.

Ваш М. Салтыков.

363

Н. А. НЕКРАСОВУ

в Петербург.

Баден-Баден. [17] 29 мая [1876 г.].

По милости девицы Мелехиной, я заарестован и могу быть в Петербурге только 30 мая ст[арого] ст[иля], многоуважаемый Николай Алексеевич, ибо квартира моя занята и жилец не хочет съехать, по причине дурной погоды. Я пишу вместе с сим к Алексею Михайловичу, прося его съездить на квартиру и узнать наверное, что там творится, и не должен ли я еще ожидать отвратительных телеграмм этой глупой бабы, которая церемонится с жильцом, хотя я категорически писал, что отдать квартиру можно только до нашего приезда, и она сама в Ниццу уведомляла, что 12 мая квартира будет свободна. Скверно будет, если придется остановиться в гостинице.

Не знаю, в Петербурге ли Унковский, но ежели его нет, то не примите ли Вы на себя этот труд разъяснить, что хотя я невольно решаюсь не приезжать до 30-го мая, но желал бы, однако, чтоб больше откладываний не было. Мне и перед Вами совестно, что задерживаю Вас, хотя, признаюсь, очень было бы больно Вас не видеть.

Во всяком случае, я выеду отсюда 25-го мая ст[арого] ст[иля], т. е. в среду на будущей неделе, а четверг пробуду в Берлине, откуда в пятницу вечером выеду в Петербург. Когда приходит туда поезд, не знаю, но в понедельник, 31-го числа, буду в редакции. Ежели ‘Отеч[ественные] Зап[иски]’ выйдут не позднее 21-го мая, то Вы бы весьма меня обязали, выслав их мне в Баден-Баден в тот же день, ибо иначе мне нечего будет читать в дороге. Если же No выйдет позднее, то, разумеется, делать нечего, прочту в Петербурге. Очень хотелось бы знать Ваше мнение насчет ‘Выморочного’ — кажется, послабее прежнего. Прощайте, поклонитесь от меня всем, кто обо мне помнит. Погода здесь скверная, сегодня первый теплый день. Ждут Тургенева, проездом в Петербург. Анненков послезавтра уезжает, и я целую неделю буду совсем один. Слышал я, что Ераков за границу удрал — ужасный, человек! Хоть бы заглянул в Баден-Баден! Ужь не обиделся ли на меня?

Ваш

М. Салтыков.

364

В РЕДАКЦИЮ ‘СКЛАДЧИНЫ’

[1873—1874 г. Петербург].

‘Дневник княгини Хмуровой’ был уже предлагаем в ‘Отечественные записки’ и мною читан и признан неудобным.

М. Салтыков.

365

К. А. БУХУ

1874 г. Петербург.

Я уезжаю до трех часов, ежели можно прислать после этого срока я через час возвращу.

М. Салтыков.

366

К. А. БУХУ

[1 апреля 1875 г. Петербург.]

Не зайдете ли в 7 часов на пульку. Я могу бодрствовать только с 7 до 11.

Приложения

Записка M. E. Салтыкова о ‘Камской оброчной статье’.

{К письмам Д. Е. Салтыкову No 61 от 18 октября 1852 г. и No 81 от 15 сентября 1855 г. (‘Материалы для биографии M. E. Салтыкова’ К. К. Арсеньева).}

‘Крестьяне [данной местности], все вообще, находятся в самом бедном положении, и хотя и есть между ними довольно зажиточные, но и они кажутся таковыми только сравнительно с другими, которые не имеют почти никаких средств к существованию. Землею на число душ по 8-й ревизии крестьяне до сих пор не наделены, нынешний надел произведен еще по генеральному межеванию и тогда, конечно, был достаточен, но в настоящее время в некоторых селениях едва-едва приходится на душу от двух до трех десятин удобной земли. Это, вероятно, и понудило крестьян делать в свободных казенных землях расчистки, которые впоследствии были введены в состав камской оброчной статьи. Земля, находящаяся во владении крестьян, самого посредственного качества, хлеба родятся едва-едва сам-третий, а большею частью сам-друг и сам-друг с половиной. Сенокосов хороших нет вовсе, ибо все крестьянские сенокосы лежат по болотистым местам, а лучшие луга, понимаемые весенним разливом р[еки] Камы, введены в состав оброчной статьи и из пользования крестьян изъяты. Само собою разумеется, что при недостатке лугов скотоводство крестьян находится в самом жалком положении, а от этого не обходимо должно страдать и самое хлебопашество. Промыслы, которыми занимаются крестьяне для заработки денег, потребных на уплату податей, заключаются в выработке и поставке угля для соседних железоделательных заводов, в поставке дров для солеваренных заводов Пермской губернии и в занятии бурлачеством по реке Каме. Выгоды, приобретаемые этими промыслами, так незначительны, что вырабатываемых денег едва достаточно на уплату государственных податей за семейства, состоящие нередко из трех и четырех душ при одном работнике, на прокормление самих работников во время отсутствия из дома и на покупку самых необходимых домашних потребностей, как-то соли и пр. Соображая все объясненное выше, я, с своей стороны, нахожу, что причины, побудившие крестьян к возмущению, заключаются в следующем: 1) в самом положении крестьян, которое, действительно, представляется столь бедственным, что с первого взгляда обращает на себя особенное внимание, и 2) в том недоразумении, которое возникло между крестьянами от неограничения и неприведения в известность камской статьи. Крестьяне, видя, что при одном содержателе статьи сей в состав ее входит более, при другом — менее пространства, легко могли заподозрить в этом деле произвол как со стороны содержателя, так и со стороны лица, вводившего его во владение статьею. Хотя в настоящее время беспорядки прекращены и бунтовщики приведены в надлежащее повиновение, я не могу, однако же, не сказать, что,по моему мнению, единственный способ водворить между крестьянами прочный порядок и тишину заключается в скорейшем наделении их землею по числу душ восьмой ревизии, причем, так как почти все свободные казенные земли этого края таковы, что нарезка их крестьянам нисколько не послужит к улучшению их быта, а, напротив того, потребует от них же значительного труда и издержек, которые могут вознаградиться разве через весьма долгое время, то я полагал бы в число земель, предполагаемых к наделу крестьянам по восьмой ревизии, включить и камскую статью, в полном ее составе. Тем более, по мнению моему, предположение это заслуживает уважения, что статья сия составилась из лесных полян, на расчистку которых этими же крестьянами употреблен не один десяток лет’.

Из писем М. Е. Салтыкова-Щедрина к И. В. Павлову.

{К письму С. Т. Аксакову No 91 от 31 августа 1857 г. ‘Русская старина’, 1897, XI, 233—234}.

[23 августа 1857 г. Петербург].

Твоим мифом о призвании варягов я намерен воспользоваться и написал очерк под заглавием ‘Историческая догадка’. Изложу ее в виде беседы учителя гимназии с учениками. В pendant {В соответствии (франц.).} к этому будет у меня история о том, как Иванушку-дурака за стол посадили, как он сначала думает, что его надувают и т. д. Выйдет недурно, только как бы тово . . . не посекли. Какого ты мнения насчет сечения? Наплевать или не наплевать? Я думаю, что наплевать, но только должно быть анафемски больно. Однако же клянусь, что я не испытал этого.

Признаюсь, я сильно гну в сторону славянофилов и нахожу, что в наши дни трудно держаться иного направления. В нем одном есть нечто похожее на твердую почву, в нем одном есть залог здорового развития. Господи, что за пакость случилась над Россией? Никогда-то не жила она своею жизнью: то татарскою, то немецкою. Надо в удельный период залезать, чтобы найти какие-либо признаки самостоятельности. А ведь куда это далеко, да, не отскоблишь слоев иноземной грязи, насевшей как грибы на русского человека.

Думалось, мечталось о свободе русского человека, а где этот русский человек, где было искать его образ, как именно не в удельном периоде, в той же покрытой мохом старине, где уже два десятка лет неустанно производили свои изыскания славянофилы.

[15 сентября 1857 г. Петербург].

Ты хочешь истребить взятки, узаконив их. Это уже существует в наших остзейских губерниях и известно под именем акциденций, и подобного мучительства, какое испытывают там тяжущиеся и всякого рода просители . . . Каждый шаг стоит денег и приказная мелкая тварь делает все усилия, чтобы тянуть дело и втравлять в него как можно более народа. Ни жалованье, ни акциденции в этом деле не помогут, потому что приказная утроба ненасытная. А легкость административной добычи такова, что самого невинного и неумелого человека соблазняет, ибо работа мысли здесь самая немудрая. Притом же правосудие необходимо должно быть даровое. Это принцип, освященный всеми стоящими высоко государствами, и принцип вполне основательный. Есть одна штука (она же и единственная), которая может истребить взяточничество, — поселить правду в судах и, вместе с тем, возвысить народную нравственность. Это — возвышение земского начала на счет бюрократического. Я даже подал проект, каким образом устроить полицию на этом основании, но к сожалению, у нас все спит, а следовательно будет спать и мой проект до радостного утра. Да и то сказать, какое может быть равенство, когда половина России в крепостном состоянии.

Уж как-бы хорошо быть в Орле вице-губернатором, но вряд ли это может статься. В[уль]ф известен и в министерстве не только как дурак, но даже просто как идиот. Да и это бы еще ничего, потому что глупость не только не мешает, но даже украшает губернаторское звание, как ты можешь убедиться, прочитав мою комедию ‘Просители’, но худо то, что у В[уль]фа протекции мало, вследствие чего он лишен всякой надежды на возведение в сан святительский. Участь Орла — претерпевать В[уль]фа до конца. Одно лишь средство есть: напустить на него бешенную собаку, чтобы она его укусила, и потом оставить без врачебного пособия. С ума свести его нельзя, ну а взбесить, может быть, и можно. Да при том с таким губернатором, как теперешний, только и можно служить бывши В[уль]фом. Ты представь себе меня на месте В[уль]фа? Ведь бы горло перегрыз И[гнать]еву, который вдобавок еще в губернском правлении, и следовательно прямо под рукою вице-губернатора.

В моих ‘Богомольцах’ есть тип губернатора, похожего на орловского. Ты представь себе эту [плоскодонную] морду, которая лаконически произносит: ‘постараемся развить’, и напиши мне, не чесались ли у тебя руки искровенить это гнусное отребье, результат содомской связи холопа с семинаристом? И вот каковы наши варяги. Не взяточничество страшно, а… это самодовольство, защищенное от палки недосягаемостью запяток.

III

‘Русская правда’

{К письмам Н. Г. Чернышевскому и Б. И. Утину NoNo 130 и 131, от 14 и 28 апреля 1862 года.}

Об издании в 1863 году в Москве

журнала ‘Русская правда’

{Рукопись M. E. Салтыкова-Щедрина в архиве ИНЛИ (Пушкинский дом) Академии Наук СССР.}

Предположив издавать в Москве новый журнал и объявляя о приеме подписки на него, мы считаем себя обязанными разъяснить перед публикою те начала, которыми мы будем руководиться при издании.

Главную цель, которой будет неизменно служить новый журнал, составляет: утверждение в народе деятельной веры в его нравственное достоинство и деятельного же сознания естественно проистекающих отсюда прав. Будем откровенны: цель эта не только главная, но, по нашему мнению, и единственно жизненная, единственно возможная для предприятия, имеющего общественный характер. Народ русский еще вчера только почувствовал на себе первые благодеяния свободы, представшей ему под видом отмены крепостного права, только вчера он ощутил в себе возможность выйти из пассивного положения, навязанного ему тяжелым двухвековым игом, и сделаться деятельным членом общечеловеческой семьи. Следовательно, в настоящее время самый существенный для него интерес заключается не в отыскивании более или менее отдаленных идеалов общественного устройства, но в том, чтобы твердо стать на ногах, сосчитать свои силы и устранить те неблагоприятные условия, которые могут препятствовать дальнейшему свободному развитию русской жизни. Принять такое положение и сообразоваться с ним обязательно для всякого современного деятеля, который хочет, чтобы слово его не было гласом, вопиющим в пустыне.

Имея постоянно в виду своем народ и его потребности, желая всеми силами своими служить делу его самостоятельности, мы находим, что заявленная выше, руководящая мысль нашего журнала вполне соответствует современной обстановке народной жизни. Во-первых, она не навязывает этой последней никаких иных форм, кроме тех, которые для нее самой в данную минуту желательны, во-вторых, она предполагает подробное и добросовестное изучение народных нужд и, вводя их в народное сознание, помогает ему возвести их на степень требования, влекущего за собою немедленное и действительное признание его законности. Принять какое-либо другое основание для общественной деятельности значило бы, по нашему крайнему разумению, принять основание призрачное, значило бы преднамеренно вводить народ в заблуждение относительно его интересов.

Мы имеем полный повод думать, что время, в которое мы живем, как нельзя более благоприятно для осуществления тех скромных целей, которые мы себе предположили.

Не подлежит сомнению, что для России наступила эпоха пробуждения, и что никакие тормозы и запоры, никакие злоухищрения не могут остановить однажды показавшихся зачатков его. Мы столь твердо убеждены в этом, что даже не придаем особенного значения еще проявляющимся по временам попыткам возвратиться к отжившим формам жизни: по мнению нашему, попытки эти не что иное, как естественные, хотя и уродливые, проявления чувства самосохранения, общего всему живущему, и в настоящем случае тем менее опасные, что источник, из которого они исходят, сам ощущает несомненное и конечное свое иссякание. Самый простой здравый смысл подсказывает, что все живейшие заботы современного человека, как бы ни были враждебны прогрессу его коренные, задушевные убеждения, все-таки направлены, если не к тому, чтобы стать вровень с возникающими запросами жизни, то по крайней мере хотя к тому, чтобы избежать необходимости итти в разрез роковому течению ее. Практика на каждом шагу доказывает это. Она доказывает, что произвол, насилие и самосудство с каждым днем теряют самых рьяных своих поборников, самых ревностных своих адептов, что и между слугами произвола завелась своего рода стыдливость, положительно мешающая им приносить жертвы Ваалу с прежнею отчетливостью и чистотою отделки.

Следовательно, с этой стороны мы безопасны и можем считать будущее обеспеченным, ибо если и встретим на пути своем преткновения, направленные из лагеря старичков, то преткновения эти будут временные и отнюдь не серьезные.

Гораздо более опасности предстоит с другой стороны, а именно со стороны недостатка единодушия и полного отсутствия дисциплины в различных оттенках партий прогресса, образовавшихся в последнее время в русской литературе и русском обществе.

Не входя в разбор и определение этих оттенков, мы считаем долгом заявить, что прежде всего обращаем внимание на практические результаты, к которым стремится каждый из них, взятый в отдельности, а не на общие, более или менее отдаленные принципы, которые питают их. С этой точки зрения сближение между ними кажется нам не только возможным, но и вполне обязательным. ‘Не сули журавля в небе, дай синицу в руки’ гласит полная практического смысла русская пословица, и эта пословица, как нельзя более, может быть применена к настоящему нашему положению. Как бы ни были различны и даже взаимно противоположны наши руководящие принципы, но дело, нам предстоящее, — для всех одно. Поэтому и имея в виду, что в ближайшем применении руководящих принципов к насущным потребностям жизни все оттенки партий прогресса все-таки сходятся к одному, мы, нижеподписавшиеся, в нашей журнальной деятельности будем преследовать не столько единство принципов, сколько единство действия. Когда мы достигнем хотя одного сколько-нибудь практического результата, когда мы достаточно обеспечим себя хотя насчет некоторой беспрепятственности действий и мысли, тогда мы будем иметь еще достаточно времени, чтобы счесться между собой относительно основных принципов, но теперь это время еще не наступило, теперь мы должны как можно теснее сдвинуть ряды свои и относиться друг к другу с всевозможною осторожностью.

Поясним нашу мысль примерами. Положим, что А. — материалист, но разве это может мешать ему уважать идеалиста Б., в смысле полезного политического деятеля, разве он дает ему право не признавать в идеализме силы, которая с несомненным успехом может бороться против общего врага. Другой пример. А. — социалист, а Б. — экономист, расстояние между ними, конечно, огромное, но разве это мешает им подать друг другу руку в бесчисленных пунктах ближайшей практической деятельности. Нет, и тысячу раз нет. Не забудем никогда, что деятельность, которая нам предстоит, есть деятельность маленькая, относительно которой между людьми честными, к какому бы оттенку великой партии прогресса они ни принадлежали, не может быть разногласия, и что в деле политического и общественного развития имеется своего рода азбука, над которой остановиться и спорить могут только умы или слишком незрелые или чересчур самолюбивые. Повторяем: впоследствии времени мы сочтемся относительно основных принципов, но в настоящее время направим все усилия к тому, чтобы разработать почву и подготовить среду таким образом, чтоб в ней можно было свободно и без отговорок заявлять о дорогих нам принципах.

Мы не желали бы, однако ж, чтобы читатель, на основании сказанного выше, обвинил нас в индиферентизме к высшим жизненным интересам. Посвятив себя служению целям ближайшим, мы отнюдь, однако ж, не теряем из виду тех отдаленных идеалов, к которым неудержимо стремится жизнь человечества. Мы первые признаем, что никакой общественный деятель не может жить и действовать иначе, как в силу какого-нибудь идеала общественного устройства, но здесь весь вопрос заключается в пути, который предстоит пройти для достижения искомой цели. Этот-то путь, это-то неминуемое пространство, которое отделяет нас от идеалов, пускай и будет предметом наших непосредственных и неутомимых исследований, и пусть в этом случае идеалы помогут нам, освещая и оплодотворяя наши разыскания. Но остережемся пренебречь этим путем, ибо в таком случае мы рискуем, что идеалы, вместо того, чтоб освещать нашу жизнь, опутают ее непроницаемым мраком.

К какой же партии мы принадлежим? В силу каких идеалов мы предполагаем действовать? Обстоятельный ответ на эти вопросы читатель найдет в самом журнале нашем, теперь же мы можем только сказать утвердительно: да, и мы действуем не одиноко, и мы принадлежим к партии, и в доказательство ныне же объявляем ближайший девиз ее: утверждение в народе деятельной веры в собственное достоинство и деятельного же сознания прав, которые отсюда происходят.

Затем скажем несколько слов и о внешнем виде журнала.

‘Русская Правда’ будет выходить 2 раза в месяц, книжками от 10—12 печатн. листов. Каждая книжка будет, не мере возможности, состоять из следующих отделов:

1. Словесность. Романы, повести, рассказы, драматические произведения, очерки, путешествиями проч.

II. Науки. В этом отделе будет обращено преимущественное внимание на то, чтобы излагать перед читателями в возможно полном и общедоступном виде современное положение славнейших вопросов по всем отраслям человеческих знаний.

III. Критическое обозрение. Разбор замечательных русских и иностранных сочинений и журнальных статей.

IV. Современное обозрение. Отдел этот разделится на 2 части: а) внутреннее обозрение, в котором будет представляться периодический общий и систематический обзор всех замечательных явлений нашей жизни, как-то: движение русского законодательства, правительственных распоряжений, и всех событий, имеющих какое-нибудь значение в нашей государственной и общественной жизни. В этой части также будут помещаться корреспонденции из разных мест России, небольшие статьи, относящиеся до местных провинциальных интересов или имеющие временное значение, полемика по этим предметам и т. п. и б) политическое ободрение.

V. Смесь. Фельетон, статьи юмористического содержания и т. п.

Письмо Б. И. Утина к M. Е. Салтыкову-Щедрину

в Москву.

{Черновик письма в архиве ИНЛИ.}

[Половина мая 1862 г. Петербург]

М[илостивый] Г[осударь]

М[ихаил] Е[вграфович]

Тотчас по приезде в Петерб[ург] я начал справляться, обратился к Делянову и просил его узнать, в каком положении находится вопрос о ‘Русской прав[де]’. Он справился в министерстве, и так как тогда бумага из Моск[овского] Ценз[урного] Ком[итета] еще не поступала, то ответ его и не был настолько любопытен, чтоб писать Вам об этом, как я Вам на ж[елезной] д[ороге] обещал. С неделю тому назад получил я Ваше письмо и программу будущего журнала. Вполне разделяя все,что говорится в этой программе, я опять отправился к Делянову и опять просил его содействовать к скорейшему разрешению нашего издания. И желание сообщить Вам уже что-нибудь положительное на этот счет было причиною, что я целую неделю не отвечал Вам. К сожалению, еще до сих пор ничего верного из министерства не мог узнать, и потому в ожидании разрешения поговорим о нашей программе издания и о степени моего участия в нем. Относительно программы замечу, что, когда читаешь ее в первый раз, то два места в ней останавливают и кажутся не совсем ясными. Я очень хорошо понимаю (Вашу мысль), когда Вы говорите, что ‘все главнейшие заботы современного человека, как бы ни были враждебны прогрессу его коренные, задушевные убеждения, все-таки натравлены’ и т. д. Мысль очень общедоступная, что, кажется, при печатании объявления это место нужно бы иначе немного выразить. Для большинства читателей, неискушенных и не очень вдумывающихся в то, что читают, это будет непонятно. По господствующей (в большинстве) в нашем обществе терминологии современный человек это именно тот, чьи коренные задушенные убеждения не противоречат прогрессу. Такой уж привилегией пользуется в мнении большинства выражение современный человек, что оно во всяком случае означает полнейшее олицетворение прогресса. Иначе как в переносном смысле, означающем всякого рода похвальные качества и прогресс самого первого сорта о современном человеке редко говорят. Между тем мысль здесь очень ясна, между тем коренные задушевные (унаследованные) береженные от (предков) прошлого убеждения большинства хотя действительно враждебны прогрессу, во тщательно скрываются: (в глубине) и маскируются. Кроме того, в такую переходную для людей зависимых эпоху, какую мы переживаем, неизбежен временный разлад между личными интересами (большей части или каждого, данными целой совокупностию) каждого, связанными с целым строем обществ[енной] жизни и понятиями, опережающими (эту жизнь) этот строй.

Другое место, требующее маленького пояснения, это след[ующее]. Мы, нижеподписавшиеся, в нашей журнальной деятельности будем преследовать не столько единство принципов, сколько единство действия. (В дополнение к этому) Здесь, кажется, не лишнее было бы прибавить, что понимается под. этим единством [—] понимается исследование ближайших способов и путей к[отор]ые могут (должны) привести к общей для всех цели (соединить все)…

Смело можно сказать, что это разъединение, составляя один из самых…

Письмо Г. З. Елисеева к А. М. Унковскому

в Москву.

{К письму Б. И. Утину No 133 от 16 мая 1862 г. (Рукопись Гос. Публичной библиотеки имени Ленина, в Москве).}

[19 мая 1862 г. Петербург].

Милостивый государь

Алексей Михайлович.

‘Век’ кончил свое существование. Восстановить его в том виде и для тех целей, как Вы предполагаете, было бы очень хорошо. Но еще было бы лучше при этом, если бы для действования в нем можно было сосредоточить все однородные силы. Я говорил об этом с Н. А. Некрасовым. Он соглашается дать денег — половину того, во что обойдется годовое издание, другая половина будет принадлежать Вашей компании. Таким образом материально будут заинтересованы в успехе журнала и Петербург и Москва, а вместе с тем соединятся для действования к одной цели и моральные силы, однородные, того и другого города. Такое соединение сил и моральных и материальных нужно для того, чтобы дать, наконец, генеральное сражение ‘Сыну Отечества’ и победить его во что бы то ни стало, — если бы привелось биться для этого два года. Только стянув к себе читающие массы, можно облегчить проведение полезных целей в обществе.

В виду этой цели необходимо издавать журнал:

1. еженедельный, выпуская его в неделю даже три, по крайней мере два раза,

2. издавать в Петербурге: 1) перевод журнала из Петербурга в Москву возбудит подозрение, 2) в Петербурге цензура всегда будет удобнее, 3) рабочих сил для текущей части журнала всегда больше найдется в Петербурге, чем в Москве.

Пребывание участников журнала в разных пунктах, мне кажется, не только не повредит делу, но принесет ему известную дозу пользы.

Что касается до редакторства, то ради успеха дела редактор непременно должен быть один.

Говорю это не в тех видах, чтобы быть редактором, потому что редакторство на жалованье, кроме нещадных трудов и хлопот, ничего принести не может. Напротив, мне кажется, было бы именно хорошо выбрать для редакторства человек трех или четырех, но с тем, чтобы они несли эту должность поочередно — каждый в течение года или полугода. Таким образом в журнале будет постоянно соблюдаться и единство воззрений во всей строгости, что невозможно при многоредакторстве, — и редакторство не будет превращаться некоторым образом в каторжную работу. Вот все, что можно пока сказать в видах сосредоточения возможно большего числа сил для действования к одной цели. Отпишите: согласны ли Вы будете с этим проектом или нет. Об этом же пишет Некрасов Салтыкову.

Если будете несогласны, то журнал: Век может быть передан Вашей компании для издания в Москве. Долгов он имеет тысячи три, которые могут быть уплачены с рассрочкой самой льготной. Перевод журнала в Москву, я думаю, тогда легко дозволят. Нужно Вам только найти подставное лицо, которое взялось бы быть, т. е. именоваться, его редактором и издателем, не возбуждающее подозрений.

Прилагаю здесь для Вашего сведения расчет, во что бы обошлюсь издание журнала еженедельного — по 4 листа в неделю — компании.

52 листа газетных известий, оплачиваемых по 30 р.	1800 р. (1560)
52 листа переводных по 20 р.	1040 р.
100 листов статей по 75 р.	7500 р.
Итого	10340 р.
Бумаги в год по 4000 экземпляров по 3 р. стопа, 1600 стоп.	4800 р.
Печатание 208 листов — (100 листов по 26 р. и 108 л. по 32 р. — шрифт, как в ‘Иллюстрации’)	6256 р. (6056)
Итого	11056
Всего:	21390 р. [?]

К этому надобно присовокупить расходы по редакции, упаковке, отправке и т. п. Всех расходов наберется тысяч 26 р.

Если продавать экземпляр без пересылки по 7 р., то 4000 подписчиков окупят издание. Но для большего распространения журнала полезно было бы назначить ему цену с пересылкой и без пересылки по 6 р. Тогда журнал может окупиться 6-ю тыс[ячами] подписчиков — и для этого придется ему бороться, может быть, два года.

Если Вы, поговори промеж себя с Вашей компанией, согласны будете на предлагаемый проект соединения сил, то подумайте о новом имени для журнала. Фирма ужасно вредит делу, а другое название выхлопотать будет, я думаю, не трудно.

В ожидании Вашего ответа, с совершенным уважением и преданностью имею честь быть

Вашим покорнейшим слугою

Гр. Елисеев.

Мая 19 дня 1862 г.

‘ЗАМЕТКА’

{К письму Н. А. Некрасову No 149 от 5 октября 1863 г. (Рукопись Гос. Публичной библиотеки имени M. E. Салтыкова-Щедрина, в Ленинграде).}

В последнее время петербургская журналистика, по-видимому, сильно заинтересовалась мною и моими отношениями к ‘Современнику’. В ‘Русском Слове’ и в ‘Эпохе’ появились статейки в высшей степени пошлого свойства, стремящиеся очернить мою личность, а последний журнал, сверх того, выдумал целый роман насчет моих отношений к журналу, в редакции которого я принимаю участие, роман, которого гнусность смягчается лишь его тупоумием.

Нисколько не удивляясь тому, что журнальная моя деятельность подала повод к трогательному союзу между семейством стрижей и не менее обширным семейством человекообразных, я предоставляю себе поговорить особо о всех злокозненностях, измышленных против меня в упомянутых выше журналах. Теперь же, в отвращение недоразумений, могущих возникнуть вследствие преднамеренных инсинуаций ‘Эпохи’, считаю нужным объявить:

1) что вся история о разладе моем с редакцией ‘Современника’ выдумана и представляет не что иное, как продукт сплетнических способностей стрижей.

2) что хотя ни в июньской, ни в июльской книжках ‘Современника’ сего года действительно нет ни одной моей статьи, но это происходит совсем не от каких-либо разладов, а просто оттого, что я в настоящее время не нахожусь в Петербурге. Точно то же было и в прошлом году.

3) что за всем тем, ни я к редакции ‘Современника’, ни редакция ко мне не привязаны никакими крепостными узами, и ежели бы действительно обстоятельства заставили меня прекратить участие в трудах редакции этого журнала, то, само собой разумеется, об этом было бы прежде всего извещено в самом ‘Современнике’.

4) продолжаю ли я быть вкладчиком ‘Современника’ или не продолжаю, — об этом и публика и упомянутые два журнала могут узнать из последующих книжек этого журнала.

М. Салтыков.

Составленный конторой ‘Современника’ общий счет работы М. Е. Салтыкова

за январь—ноябрь 1863 г.

{К письму И. А. Панаеву No 158 от ноября 1863 г. (Копия из собрания В. Е. Максимова).}

Счет Салтыкова (M. E.)

Наименование статей
В NoNo 1 и 2. Невинные рассказы по 100 р. 3 лист.	300 р. — к.
Несколько слов по поводу ‘Заметки’, помещенной в октябрьск. книжке ‘Русского Вестника’ 1862 г. (О цензуре) по 75 р. 1 л.	75 р. — к.
Драматурги-паразиты во Франции и Известие из Полтавской губернии 2 л. 2стр.	159 р. — к.
Новые книги по 75 р. 2 л. 4 стр.	168 р. 50 к.
Московские письма Гурина и Петербургские театры 2 л. 4 стр.	169 р. — к.
Наша общественная жизнь 1 л. 4 стр.	125 р. — к
В No 3. После обеда в гостях 11 стр.	387 р. 50 к.
Несколько полемических предполож. 9 стр.
Московские письма 12 стр.
Дополнение к Известию из Полтавской губернии 1 стр.
К библиографии. Разбор Анафемы или Торж[ество] Прав[ославия] 2 стр.
Наша общественная жизнь 1 л. 11 стр.
В No 4. Новые книги 1 л. 5 стр.	475 р. — к.
Наша общественная жизнь 1 л. 12 стр.
В Свистке Цензор в попытках 7 стр.
В Анекдоте об Юркевиче 6 стр.
Секретное занятие 3 стр.
Стихи: Не искушай меня, Голос публициста, Элегия, В голове все страх и бредни 5 стр.
Литературные будочники и сопелковцы 4 стр.
Заключение для следующих NoNo Свистка 2 стр.
В No 5. Наша общественная жизнь 2 л. 7 стр.	250 р. — к.
Еще по поводу заметки из Полтавской губернии 1 стр.
В No 6. В ст. о Новых книгах: Разбор стихотв. Павловой 5 1/2 стр.	459 р. — к.
В No 8. Кому как угодно 2 л. 11 стр.
В деревне 1 л. 9 стр.
В No 9. Прощаюсь, ангел мой, с тобою 1 л. 3 стр.	375 р. — к.
В отделе Новые книги:
Разбор сочинений Кохановской и Фета 1 л. 4 стр.
Наша общественная жизнь 1 л. 5 стр.
В No 10. В отделе Новые книги:	10 стр. 62 р. 50 к.
Разбор Сказание о том и пр. Князя Львова
Киевские волнения — Громека
Руководство к судебной защите
В No 11. В отделе библиографии: Современное движение в расколе 5 1/2 стр.	300 р. — к.
Петербургские театры 1 1/2 л.
Наша общественная жизнь 1 л. 10 стр.
За статьи 34 л. 15 1/2 стр.	3 305 р. 50 к.

Редакционных:

Декабрь ….. 1862

Январь …… 1863

Февраль ……… —

Март………… —

Апрель ………. —

Май………… —

Июнь……….. —

Июль……….. —

Август ……….. —

Сентябрь ……….

Октябрь………. —

Ноябрь ………. —

Редакционных 1 800 р. — к.

А всего по 11-ю книжку включительно 5105 р. 50 к.

VII

Счет заработанного Салтыковым в ‘Современнике’ в 1864 г.

{К письму в контору ‘Современника’ No 166 от V—VI 1864 г. (Копия из собрания В. Е. Максимова).}

В No 1. За ст. Здравствуй, милая, хорошая моя	1 л. 7 стр.
Наша общественная жизнь	1 ‘ 15 1/2 ‘
Разбор новых книг: Стих. Плещеева	— ‘ 3 1/2 ‘
Наши безобразники	— ‘ 1 ‘
Сказки Марка Вовчка	— ‘ 2 ‘
В No 2. Наша общественная жизнь	2 ‘ 4 ‘
Разбор стих. Майкова	— ‘ 11 ‘
Воздушное путешествие чрез Африку	— ‘ 1 ‘
В No 3. Ст. На заре ты ее не буди	2 ‘ 3 ‘
Наша общественная жизнь	2 ‘ 3 ‘
В No 4. Разбор ‘Записки Щепкина’, Моя судьба Камской и рассказ Алекс. Высоты	— ‘ 3 ‘
Сборник по истории старообрядства	— ‘ 1 ‘
Литературные мелочи	1 ‘ 9 ‘
Разбор комедии Устрялова ‘Чужая жизнь’	— ‘ 2 ‘
В No 8. Романс Она еще едва умеет лепетать	1 ‘ 10 ‘
Разбор Ролла. Поэма Мюссе	— ‘ 6 1/2 ‘
В No 10. Разбор романа Леонтьева В своем краю	— ‘ 6 ‘
	15 л. 12 стр.
По 100 руб. за лист	1 575 р.
Редакторских следовало по 150 р. в месяц, за 5 мес.	750 ‘
Выдано г. Левитову г-ном Салтыковым	50 ‘.

Комментарии

I. Молодой Салтыков в Петербурге март 1839 — апрель 1848

4. III. 1839. Е. В. и О. М. САЛТЫКОВЫМ.

Это — первое из дошедших до нас писем Салтыкова. Характерна семейная житейская расчетливость тринадцатилетнего мальчика в подходе к журналам. Но за этим был и более глубокий интерес. ‘Московский наблюдатель’ получался в семье Салтыковых с 1835 г., вместе с ‘Библиотекой для чтения’ и ‘Живописным обозрением’. Но при старой редакции Андросова — Шевырева ‘Наблюдатель’ стоял невысоко и только в 1838—1839 годах идейно ‘поправился’, перейдя к Белинскому и его друзьям. Они стали усиленно печатать переводы из классиков мировой литературы: Шекспира, Гете, Шиллера, Тика, Гофмана, Гейне (Гейне восхищал мальчика-Салтыкова — см. ниже письмо Дружинину, от 18.Х.1859), переводы из Гегеля и его ученика, эстетика Ретшера. Но особенное значение имели статьи и рецензии самого Белинского, вождя передовой молодежи 30-х—40-х годов.

Осень 1840—1843. В. Р. ЗОТОВУ.

‘Начиная со 2-го класса, — вспоминает Салтыков, — в Лицее дозволялось воспитанникам выписывать на свой счет журналы. Выписывались ‘Отечественные записки’, ‘Библиотека для чтения’ (Сенковского), ‘Сын отечества’ (Полевого), ‘Маяк’ (Бурачка) и Revue EtraugХre’ (Автобиография. Рукопись Пушкинского дома).

Но все это мало скрашивало лицейскую учебу, и в своих письмах, к сожалению, не сохранившихся, Салтыков жаловался отцу и матери на ‘скуку школьнической жизни’ (письма О. М. Салтыковой от ноября 1842 г. — Здесь и в дальнейшем даются ссылки на материалы Салтыковского родового архива).

Осень 1844. В. Р. ЗОТОВУ.

Интерес Салтыкова к ‘Отечественным запискам’ как органу Белинского — общеизвестен. Другое дело ‘Маяк’ — ‘ежемесячный журнал современного просвещения, искусства и образованности в духе народности русской’, издававшийся под редакцией П. Корсакова и С. Бурачка (1840—1842) и затем одного С. Бурачка (1842—1845). Этот крайний выразитель николаевской реакции вполне заслужил известную современную эпиграмму: ‘Просвещения маяк издает большой дурак по прозванию Корсак, помогает дурачок по прозванью Бурачок’. В 9 книжке ‘Маяка’ за 1840 г. Салтыков мог читать такие статьи, как ‘Система философии ‘Отечественных записок’ С. Бурачка, в 8 книжке за 1841 г. — ‘Очерк психологии’ того же Бурачка, в 8, 9, 10 книжках 1842 г. ‘Историко-критические исследования о Руссах и славянах’ Ф. Морошкина и критику Бурачка на Историю Карамзина и Полевого. Идя по этой линии, ‘Маяк’ докатился в последующие годы до ‘Исторических доказательств о подлинности и неповрежденности книг Нового завета со времен апостольских, и до наших дней’ и ряда других статей, представлявших собою образец самого дикого религиозного мракобесия. — Впрочем, надо отметить и другую сторону. ‘Маяк’ явился отчасти проводником в литературу угнетенных народностей России, в тех же осенних книжках печатались в 1842 году: ‘Никита Гайдай’ Шевченко и критика на его ‘Гайдамаков’, разборы украинского сборника И. Бецкого ‘Молодик’, а позднее отрывки на ‘Энеиды на изнанку’ на белорусском языке, рецензия на ‘Памятники белоруской письменности’ (1845 г.) и т. п.

Оба письма (2 и 3) несомненно связаны между собою. Сохранился автограф только первого из них. По почерку он очень близок к письму родителям, от 7.III.1839. Отсюда предположение, что письма относятся к лицейскому периоду, тем более, что лицеисты имели право со 2-го класса выписывать журналы, а Зотов, в частности, должен был иметь их особенно много, как сын литератора и сам начинающий писатель, печатавший много стихотворений как раз в журнале ‘Маяк’, с начала 40-х годов. Хотя Зотов окончил Лицей летом 1841 года, но отношения его с Салтыковым не прерывались. Журнал ‘Репертуар и Пантеон’ выходил с 1844 г.

1845—1846. В. Р. ЗОТОВУ.

Дата письма определяется годом выхода в свет третьего тома книги Консидерана (1844 г.) и почерком письма, весьма схожим с почерком рукописей ранних произведений Салтыкова 1847—1848 годов (‘Глава’, ‘Запутанное дело’, ‘Так это Ваше решительное намерение’…).

В 1846 г. Салтыков принял участие в организации библиотеки петрашевцев. По его желанию были выписаны книги: Ch. Lucas ‘Theorie de l’emprisonnement’ и G de beaumont ‘Du systХme pИnitentiaire en vmИrique’. Сам он брал из этой библиотеки: Видаля ‘De la rИpartition des richesses’, Консидерана ‘DestinИe sociale’ (3 тома), какое-то сочинение Прудона (очевидно, ‘Что такое собственность?’ или ‘Экономические противоречия’, вышедшие в начале 1846 г. — Н. Я.), I том Адама Смита, сочинение Перейра о банках на французском языке, ‘L’Evangile Nouvel’ и два тома ‘Revue’ 1846 г., вероятно ‘Revue IndИpendante’, издававшегося Пьером Леру, Жорж Санд и Луи Виардо. (В. Семевский. Салтыков-петрашевец. ‘Русские записки’, 1917 г., кн. 1, стр. 33.)

9. VII. 1845. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Письмо представляет собою приписку к письму О. М. Салтыковой, от 9 июля 1845 года.

12. I. 1848. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

К этому времени бюджет Салтыкова слагался из следующих частей: 1) по должности помощника секретаря военного министерства он получал в год 302 p. 41 1/2 к., 2) в годы службы в Петербурге он получал от матери ‘жалованья’ около 1 тысячи р. в год, но эта цифра к началу 1846 г., по-видимому, была повышена, 3) по его собственным воспоминаниям, в 1846—1849 годах он зарабатывал рецензиями в журналах около 50 р. в месяц. К этому надо присоединить наградные по службе, подарки от матери в дни именин. В письме к нему матери от 15 февраля 1845 г. читаем: ‘Не грех ли тебе, ленивец мой добрый Мишуха, так редко ко мне писать и не стыдно ли меня этим огорчать… здоров ли ты, ну что, доставили ли тебе посланные 700 р. сколько-нибудь удовольствия, сбегал ли ты хоть раз в театр’ и т. д. Далее сообщается об отправленной посылке, в которой между прочими вещами значатся: ‘альбом для твоей милой поэзии’, ‘портфель, шитый по твоему вкусу, желаю, чтобы он полнел и тебя забавлял’, ‘пюпитр для чтения твоих мечтаний’.

Но, несмотря на все это, письма 1845—1848 годов подтверждают воспоминания о том, что Салтыкову в 40-х годах часто случалось нуждаться в деньгах. (Емельянов. Ссылка Салтыкова. ‘Русская старина’, 1909 г., кн. X, стр. 119, Пантелеев. ‘Из воспоминаний прошлого’, 1908 г., т. II, стр. 150 — В дальнейшем ссылки делаются сокращенно: Пантелеев, страница.)

28. IV. 1848. H. H. АННЕНКОВУ.

Во второй половине марта на заседании ‘Меньшиковского’ цензурного комитета статс-секретарь Дегай с криком ‘Эврика!’ предъявил книжку ‘Отечественных записок’ с повестью ‘Запутанное дело’, уже 22 марта д. ст. сов. Фишер представил Л. Дуббельту две справки о Салтыкове, 28 или 29 марта Меньшиковский комитет разбирал между прочим ‘Запутанное дело’ (журнал No 5), новый Бутурлинский цензурный комитет, по-видимому, поручил составить специальную записку о ‘Запутанном деле’ Гедеонову, в течение 21—25 апреля Чернышевым и директором канцелярии военного министерства ген.-ад. H. H. Анненковым была образована следственная комиссия с делопроизводителем, известным писателем Н. В. Кукольником, комиссия заслушала доклад Кукольника и постановила уволить Салтыкова из воен. м-ва и продержать 7 дней под арестом на гауптвахте, 25 апреля это постановление отменено Чернышевым и 26 апреля дело доложено Николаю I, Салтыков был в тот же день посажен на гауптвахту, а в канцелярии военного министерства начато дело об его увольнении, 27 апреля Николаю I была доложена справка об отце Салтыкова, и Чернышевым дано сообщение о деле Салтыкова шефу жандармов, графу А. Ф. Орлову, 28 апреля Салтыковым отправлено H. H. Анненкову настоящее письмо, но, пока просьба шла к Чернышеву, а от него к Орлову, — Салтыков был вечером того же 28 апреля посажен в тележку с жандармским штабс-капитаном Рашкевичем и отправлен в Вятку (К. Веселовский. Отголоски старой памяти. ‘Русская старина’, 1889 г., кн. X, стр. 15—17, М. Лемке. К биографии Салтыкова. ‘Русская мысль’, 1906 г., кн. I, М. Лемке. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия, 1904 г., стр. 200 сл., А. Александров. Материалы для биографии Салтыкова-Щедрина. ‘Русский библиофил’, 1915 т., кн. VIII, и другие источники. — В дальнейшем ссылки даются сокращенно по фамилиям авторов, с указанием страницы.)

II. Ссылка в Вятку

Май 1848 — декабрь 1855

9, 10

После 7. V. 1848. А. Я. САЛТЫКОВОЙ и А. Я. ГРИНВАЛЬД.

Эти небольшие записки, очевидно, сопровождали письмо к Д. Е. Салтыкову, до нас не дошедшее. Не сохранилась также и все остальные письма 1848 и 1849 годов (кроме одного письма к брату Сергею). А их должно было быть немало, судя по 1850 году, когда переписка шла очень энергично. Из переписки родных во всяком случае известно, что до 6 июня родителями М. Е-ча было получено от него два письма. Но впервые узнали они об аресте и ссылке М. Е-ча из писем к ним Д. Е-ча. ‘Письма твои от 27 и 29 апреля к батюшке и матушке получены ими, — писал Д. Е-чу брат Николай 1-го мая, — и столь ужасно они оным внезапным отъездом брата Миши поражены были и всем случившимся, тем более, что родители наши, зная о болезни Миши из собственных его писем и других источников, хотя ты и успокаивал их на счет Миши, писал им, что он немного болен, но они имели верные сведения от Миши и от протчих, что он очень был болен и теперь страдает болезнью’… Далее Николай сообщал, что деньги 1750 р. ассигнациями при сем посылаются ‘для уплаты долгов брата Миши и его поездки.. . Родители наши предполагают, что жить брату в таком отдаленьи с одним человеком при болезни своей невозможно… и потому просят тебя выслать, по получении сего письма, к ним немедля повара Егора, коего они располагают отправить к нему’.

18. X. 1849. С. Е. САЛТЫКОВУ.

Салтыков с большим мужеством говорит о ‘хороших и дурных’ сторонах службы, потому что ему самому приходилось в это время испытывать главным образом ‘дурные’.

Сразу по приезде в Вятку, Салтыкова нагрузили множеством дел, поднявших перед ним всю муть глухой провинциальной жизни.

Вот некоторые из дел 1848 года: о неправильных поступках непременного заседателя вятского земского суда Крылова и секретаря Лукина, о злоупотреблениях в Вятской городской полиции при заготовлении арестантской одежды, о найденном в реке мертвом крестьянине Пантелееве, о растрате в палате уголовного суда апелляционных пошлинных денег, о сборе с поселян Якимовагинской волости денег, об утрате в вятском уездном суде дела о раскольничьем браке крестьянина Федосимова, о сборе денег с крестьян деревни Пахомовой Троицкой волости в пользу пристава Двинякова.

Вот дела 1849 года: о неприличных поступках губернского секретаря Зубарева в вятском совестном суде, о самовластной отлучке за реку Вятку находившегося под надзором полиции корнета Коголкина, о противозаконных поступках отставного канцеляриста Долгова, дело по оглашению крест. Клевокина на волостного голову Бобинцева во взятых с него назад тому 5 лет 2 руб. серебром и скошении с лугов сена, и мн. др.

3. I. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Вятский губернатор Середа не принял привезенного прямо к нему жандармами Салтыкова и отправил его к полицмейстеру. Салтыков, очевидно, сразу же написал письма своим петербургским друзьям и знакомым по кружкам петрашевцев, В. А. Милютину и Н. В. Ханыкову, братья которых занимали посты в министерстве внутренних дел. Вскоре Середа получил письма от Н. А. Милютина и Я. В. Ханыкова и сразу же изменил свое отношение к Салтыкову, но все же Салтыков почти весь год числился писцом в канцелярии губернского правления, и только 12 ноября получил назначение старшим чиновником особых поручений. (Белоголовый. Воспоминания, 1897 г., стр. 231 сл. — В дальнейшем ссылки делаются сокращенно: Белоголовый, страница.)

3. II. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Салтыкову поручено было составить отчет за 1849 год, и он дал яркую, красочную картину состояния губернии. Отчет за следующий, 1850 год также принадлежит ему. В 1851 и 1852 годах Салтыков лично составлял отчеты по главнейшим вопросам: о магистратах, городских думах и ратушах, об устройстве доходов и расходов городов, ярмарках, купечестве, капиталах, о состоянии крестьян, о повинностях, податях и пр., — а также редактировал отчеты по другим отделам.

Независимо от отчета Салтыкову было поручено в конце 1849 года:

1) разработать вопрос о присоединении к Вятской губерния Быковской и Ношульской пристаней, через которые лежал путь к Северному морю,

2) составить проект отдачи в арендное содержание почтовых станций,

3) разработать вопрос об усилении средств приходских училищ, и много др. По собственной инициативе Салтыковым возбуждены вопросы о постройке гостиных дворов в Вятке, Котельниче, Царево-Санчурске и других городах.

Наконец в последних числах декабря 1849 г. Салтыкову было дано поручение составить по городам инвентари недвижимых имуществ, статистические описания и представить соображения о мерах к лучшему устройству общественных и хозяйственных дел. В связи с этим он переведен в штат и начал получать содержание.

6. III. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Салтыков имел чин титулярного советника с 21 апреля 1847 года. Представление о дальнейшем повышении в 1850 году не имело успеха. Только с 21 апреля 1852 года Салтыков был произведен за выслугу лет в коллежские асессоры со старшинством. Такая медленность несомненно имела политические причины. Как чиновник, Салтыков развивал в это время напряженнейшую деятельность. Укажем еще, что в марте месяце он, кроме своего прямого дела по составлению инвентарей, приступил к организации Вятской сельскохозяйственной выставки, открывшейся летом, с 15 но 30 августа. Вскоре затем Салтыков был сделан делопроизводителем комитета о рабочих и смирительных домах, вел протоколы его заседаний, привлечен к разработке плана постройки ‘Исправительного дома’.

21. III. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В марте 1850 г. мать Салтыкова в третий раз подавала прошение на высочайшее имя с просьбой о помиловании сына, она надеялась на помощь статс-секретаря по принятию прошений, князя Голицына, но последнему ‘не удалось доложить лично’ Николаю I (письмо О. М. С-ой от 14.IV). Голицын запрашивал отзыва о поведении Салтыкова у Середы, но, несмотря на благоприятные сведения, дело, попав к Чернышеву, снова окончилось отказом. Возможно, что Чернышев только исполнял в данном случае волю самого венценосного жандарма (см. следующие письма).

1. V. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Сельцо Глебово с деревней Юриной принадлежало в XVIII веке ген. майору Дм. Арсеньеву, а в промежуток времени между 1816 и 1849 годами было куплено О. М. Салтыковой. К концу 50-х годов, по материалам X ревизии, редакционных комиссий и уставных грамот в Калязинском и Угличском уездах, в Глебове насчитывалось 42 двора, 176 мужчин и 180 женщин. При разделе имения между сыновьями мать Салтыкова оставила Глебово за собою. (А. Вершинский. Салтыковская вотчина в XIX веке. ‘Труды Тверского пед. института’ 1929 г., в. V, стр. 11 сл.)

16. VI. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Представление Середы о назначении Салтыкова советником Вятского губернского правления пошло 19 июня, утверждение последовало 5 августа. Ему было поручено самое важное, 2-е отделение: дела о городских думах, магистратах, ратушах и пр., общественные выборы, торги, подряды, распределение городских сборов, отправление крестьянами натуральной дорожной повинности, дела о раскольниках, тюрьмах, тюремных комитетах.

7. VIII. 1850. О. M. САЛТЫКОВОЙ.

См. следующее письмо к Д. Е. и А. Я. Салтыковым, а также письма Д. Е. Салтыкову No 31 от 29. I. 1851 г. Письмо сохранилось в копии, сделанной О. М. Салтыковой. Конец письма дан ею в пересказе.

7. VIII. 1850. Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ.

В мае 1837 года Е. В. Салтыков завещал все свое имение своей жене, О. М-не. В связи с ухудшением здоровья Е. В-ча в. 1850 году, О. М-на начала с лета переписку с Д. Е-м и другими сыновьями о разделе между ними отцовского имения. Отец Салтыкова умер 13 марта 1851 г. Но только к началу 1852 г. был составлен и разослан для подписи сыновьями раздельный акт, оформленный окончательно к октябрю этого года. По этому акту старший в роде Д. Е-ч получил село Спасское с деревнями, около 300 душ и 3400 десятин земли, младший сын, Илья Е-ч, получил 4 деревни и 90 душ, Николай Е-ч — 10000 р. При этом Илье и Николаю была обещана награда в дальнейшем при условии их сыновней почтительности. Сыновья же Сергей и Михаил ничего не получили, но мать обязывалась удовлетворить их из своего состояния.

В балладе Жуковского ‘Алина я Альсим’ (из Манкрифа) жестокая мать выдает Алину за генерала. По-видимому, записочка, написанная Салтыковым Алине Яковлевне Гринвальд сразу по приезде в Вятку, и настоящие воспоминания о ней были продиктованы не одной ‘дружбой’. — В Вятке Салтыков мог обратить внимание на губернскую львицу, жену губернатора Середы, Наталью Николаевну (см. следующие письма). В ‘Невинных рассказах’ (‘Приезд ревизора’) беседа столичного чиновника с губернаторшей, Дарьей Михайловной Голубовицкой, о романе Гете ‘Wahlverwandschaften’ могла быть взятой из жизни. Этот роман был напечатан в 1847 г. в ‘Отечественных записках’ под заглавием ‘Оттилия’ (обычный перевод — ‘Сродство душ’) и несомненно повлиял на ранний рассказ Салтыкова ‘Глава’ (‘Звенья’, кн. I).

26. VIII. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Описание Вятской выставки было поручено сделать Салтыкову, оно напечатано было в ‘Вятских губернских ведомостях’ 1851 г., NoNo 4—7. — Выписывая себе Свод законов, Салтыков вместе с тем подходил к своей служебной работе и более научным образом. В годы вятской ссылки Салтыков выписывал через брата или Милютина ряд научных книг, из которых сохранились выписки: Токвиля ‘De la dИmocratie en AmИrique , Вивьена ‘Etudes administratifs’, Шерюэля ‘Histoire de l’administration monarchique en France’. Эти книги были тесно связаны с его административной работой. Уже в бытность свою советником губернского правления Салтыков начал писать две вещи: статью ‘об идее права’ и биографию известного итальянского юриста Беккариа (обе на своих бланках советника губернского правления). К сожалению все эти наброски и выписки не дошли до нашего времени (К. К. Арсеньев. ‘Материалы для биографии Салтыкова’ в приложении к его сочинениям 1889—1890 гг. и следующим. — В дальнейшем ссылки делаются сокращенно: Арсеньев. Материалы.)

16. IX. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Село Ермолино было куплено О. М-ой у И. Талызина в середине 30-х годов. Оно находилось в 10 верстах от Спасского. О. М. любила его больше родового салтыковского имения, выстроила в нем большой барский дом в два этажа, а вблизи Ермолина — большой каменный собор св. Георгия на (реке) Хотче. Завещание, упоминаемое в письме, не сохранилось.

6. XI. 1850. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Анализируя медицински болезнь Салтыкова в 1875 г., лечивший его известный врач Н. А. Белоголовый указывает на тяжелое заболевание ревматизмом в 1874 году при поездке в родные места для устройства дел после смерти матери (Воспоминания, 1897 г., стр. 226 сл.). Но ревматизмом в тяжелой форме, ‘во всем теле’, Салтыков болел и в Вятке, простудившись благодаря своей привычке перебегать без пальто через улицу из губернаторского дома к жившему напротив доктору Н. В. Ионину, с которым был в большой, дружбе. Во время своей болезни Салтыков очень страдал, не будучи в силах двинуть ни рукой, ни ногой и питаясь с ложки, с которой кормил его верный дядька Платон. Доктор Ионии вылечил Салтыкова, что еще теснее их сблизило. Впоследствии, после отъезда из Вятки, Салтыков долгое время переписывался с Иониным (до начала 70-х годов), но все письма погибли при пожаре у наследников Ионина в Вятке в середине 90-х годов, (Л. Спасская. Салтыков. Опыт характеристики… Памятнаякнижка Вятской губернии на 1908 г., стр. 77—118. В дальнейшем ссылка сокращенно: Спасская, страница.)

6. I. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

2 января 1851 года О. М-на писала Д. Е-чу из Твери, что она сокрушается нетерпением М. Е-ча, просила Д. Е-ча познакомиться с губернаторшей, показать М. Н. Гринвальду письмо М. Е-ча, в котором он сообщает, что хочет лично обратиться к министру (в то время Л. А. Перовскому).

18. I. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Мать Салтыкова, по-видимому, получила достаточно решительный отказ при подаче своего ходатайства в 1849 г. и довольно долго не решалась возобновить его. Возможно, что были и новые неблагоприятные сведения, полученные неофициально Д. Е-чем через M. H. Гринвальда, в силу чего последний и постарался прекратить письменные сношения со своим опасным родственником. В создавшейся обстановке мать Салтыкова не нашла ничего лучшего, как сразу же положить предел новым попыткам сына к освобождению ‘грозным письмом’. Правда, она хлопотала в это время о своей любимой внучке, дочери Надежды Е-ны, Екатерине Епифановой.

22. I. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Догадка Салтыкова о том, что мать толкает его на взяточничество, не лишена оснований. Действительно, денежные задержки начинаются как будто даже ранее назначения Салтыкова советником губернского правления, с конца 1849 г. — начала 1850 г., когда Салтыкову было поручено’ составление инвентарей и затем установлено вознаграждение в размере 500 р. сер. (в год). В феврале 1850 г. О. М-на согласилась уплатить долг М. Е-ча Д. Е-чу в размере 200 р., а в мае и сентябре выслала М. Е-чу только по 100 р. сер. При этом она по-своему жалела сына: ‘бывало Михайла редко писал (из Петербурга, до ссылки. Н. Я.), — писала она Д. Е-чу 8 декабря 1850 г., — а как укусил сырой земли, так милее не стало родителей: неделю не пропустит и пишет, неделю не получит от нас и скучает’. В это же время она подумывала и об устройстве для М. Е-ча усадьбы в любимом Ермолине и о женитьбе его на некоей девице Стромиловой.

К началу 50-х годов относится случай, когда двое подчиненных Салтыкова вытребовали у Орловского уездного городского головы, купца Изергина, ведерко архангельского вина тенерифу, — под видом подарка самому Салтыкову. На другой год сам Изергин привез Салтыкову в подарок целый бочонок прямо в Вятку. История вскрылась, и устроителю этого дела пришлось оставить губернское правление, это не помешало ему, впрочем, воровать и впредь в качестве исправника до самой реформы и на общественной службе после реформы. (Кузнецов. Две заметки о Салтыкове. ‘Русская старина’, 1890 г., кн. VI.)

29. I. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Из дальнейших писем виден печальный результат ходатайства М. Е-ча о воле для Илатона. Такова, вероятно, была судьба и просьбы об отделе сестры Платона, Ивановой с дочерью, вместе со всею семьей. Салтыков сознавал, что дело было бы крепче, если б он оговорил его при подписи бумаги на выдел Д. Е-ча. См. выше письмо О. М. Салтыковой, 7. VIII. 1850 г., No 21. — Для характеристики семейных отношений показательно нежелание М. Е-ча проситься в отпуск к умирающему отцу, чтобы не повредить этим более важному в его глазах делу его полного освобождения из Вятки (см. следующие письма).

Письмо очень плохо сохранилось. В квадратных скобках заключены утраченные места.

5. II. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Работа по составлению инвентарей недвижимых имуществ в городах Вятской губернии, возложенная на Салтыкова в начале 1850 года, была к концу этого года ограничена одним городом Вяткой, но и то, — при наличии даже двоих помощников-топографов, — Салтыков ни одного инвентаря ее составил. Причиной этому была масса других служебных дел. (Пантелеев, стр. 151.)

Между прочими делами, Салтыков в эти годы энергично работал по улучшению положения тюрем и арестантов. Его доклад о состоянии тюрем нарисовал такую тяжелую картину, что губернатор сделал отметку ‘NB’ и надпись ‘Так ли это?’ — Желая действительно изменить это положение, Салтыков взял лично на себя заключение договоров на подряды и поставки разных предметов и продовольствия для тюрем и, как хороший хозяин, вникал во все подробности поставки. Своим личным участием Салтыков оживил также деятельность ‘Попечительного о тюрьмах комитета’.

5. III. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В дополнение к отзыву Круковского о ‘блаженстве’ вятской жизни Салтыкова надо присоединить еще воспоминания А. Михайлова о том, что Салтыков близко сошелся в Вятке с учителем словесности местной гимназии Тиховидовым (‘Одесский листок’, 1889 г., No 204, ‘Новости’, 1889 г., No 213). Таким образом, был целый ряд семей — Середа, Круковские, Ионины, Тиховидов, позднее — Семеновы, Болтины, Пащенко, — где дружески встречали Салтыкова. В их глазах ‘блаженству’ Салтыкова мешал только его характер. Вот какое впечатление производил он в эти годы на своих вятских друзей, наиболее близких: ‘Наружность его не отличалась привлекательностью — это был очень молодой человек (22-х лет…), темноволосый, довольно высокий, но неуклюжий, с болезненным цветом лица и очень выпуклыми, серыми глазами, чрезвычайно близорукий, что еще более усиливало его неловкость. Выражение лица M. E. и настроение его духа постоянно менялось, причем мимолетная веселость сменялась то чрезвычайной угрюмостью, вовсе не свойственной его возрасту, то крайней раздражительностью… Умный, интересный и остроумный собеседник, M. E. не мог выносить противоречий и в споре терял всякое самообладание и выходил из себя. Сейчас же хватался он за шапку и убегал, бормоча про себя: ‘Ну и чорт с вами! нога моя больше не будет в этом проклятом доме!’ и тому подобное… Но не проходит и полчаса, как смущенная физиономия M. E. показывается из-за двери, и он спрашивает с виноватой и робкой улыбкой: ‘Ну что, вы очень на меня сердитесь? Ну, рада бога, не сердитесь! Простите меня! Чем я виноват, что у меня такой проклятый характер!’ (Л. Спасская, стр. 79 сл.)

27. III. 1851. А. Я. САЛТЫКОВОЙ.

Отец Салтыкова скончался 13 марта.

17 марта Середа обратился в министерство внутренних дел с ходатайством снять с Салтыкова надзор и разрешить ему свободный выезд из Вятки, 5 апреля это ходатайство было отослано к военному министру, Чернышев дал свой стереотипный ответ, и представление осталось без результата.

3. IV. 1851. А. Я. САЛТЫКОВОЙ.

Об оренбургском генерал-губернаторе В. А. Перовском Салтыков много слышал от губернатора Середы и его жены, с которыми Перовский был очень близок по их прежней жизни в Оренбурге. ‘Очень важное’ письмо Салтыкова к H. H. Середе, очевидно, содержало в себе просьбу узнать спешным образом о результате ходатайства Середы о нем, Салтыкове, и, в случае отказа, помочь ему хотя бы в деле перевода в Оренбург, дать рекомендацию к Перовскому и т. п. К этому времена Салтыкову, (вероятно, стало известно, что и сам Середа хлопочет о переходе именно в Оренбург, куда он и был, действительно, вскоре переведен командующим Башкиро-мещерякским войском.

1. V. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Новым губернатором был назначен H. H. Семенов, переведенный из Минска, новым вице-губернатором — Аполлон Петрович Болтин, дочь которого стала впоследствии женой Салтыкова.

Желание Салтыкова служить в Оренбурге, хотя бы без жалованья, О. М-на поняла прежде всего как ‘надежду на мать’. Она написала на это М. Е-чу, что и так посылает ему больше, чем другим, что братья ропщут на него, что он, Михаил, избаловался и сам виноват. В письме же к Д. Е-чу от 5—10 мая 1851 года О. М-на просила его, со своей стороны, повлиять и усовестить нетерпеливого брата.

11. VI. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Расчеты Салтыкова на В. Перовского были не лишены оснований, так как последний был, действительно, влиятелен, лично известен Николаю I, имел брата министра, хорошо относился к подчиненным. Перовский, действительно, пытался в августе 1851 г. добиться перевода Салтыкова к нему на службу в Оренбург, просил брата своего, министра, ходатайствовать об этом перед Николаем I, — но получил отказ. По этому поводу у О. М-ны возникла мысль, — очевидно, навеянная самим М. Е-чем, — ‘просить Мишу в отставку на родину к больной несчастной матери’ (письмо от 18 ноября 1851 г.).

14. VIII. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

21 августа мать Салтыкова в последний раз подала ходатайство о прощении сына — на этот раз на имя наследника (см. Лемке, Александров, назв. работы). Перед этим она посетила в Москве какого-то графа, желая направить прошение через него, но тот не только не принял просьбы, но еще обозвал ее лгуньей, указав на путь через графа Орлова, шефа жандармов (письмо О. М. Салтыковой от августа 1851 г.). Прошение О. М-ны было передано от наследника в III отделение, которое направило его, по обычаю, военному министру. Хотя в это время Чернышева замещал Долгоруков, но военное министерство отвечало обычной отпиской, и дело опять замерло (в конце сентября 1851 г.).

6. X. 1851. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Фамилию купца Ижболдина Салтыков использовал с некоторым видоизменением в ‘Губернских очерках’ (‘Что такое коммерция?’ Ижбурдин).

28. X. 1851. А. Ф. ОРЛОВУ.

Ответом на это письмо было указание на необходимость обращения к военному министру.

15. XII. 1851. А. И. ЧЕРНЫШЕВУ.

Письмо Салтыкова поступило к заменявшему Чернышева В. А. Долгорукову. Одновременно Салтыков писал начальнику канцелярии военного министерства ген.-майору Вревскому и еще одному из высших чиновников министерства, Пейкеру. Долгоруков направил ходатайство министру внутренних дел Перовскому. Последний отказался принять, так как недавно было отказано в переводе Салтыкова в Оренбург.

25. II. 1852. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Причисление к министерству внутренних дел открывало путь для возвращения в Петербург, как, по крайней мере, надеялся Салтыков. Действительно, в мае месяце ему снова было поручено составление по городам Вятской губернии инвентарной описи недвижимых имуществ, — с назначением пособия из тех же городских доходов Вятской губернии, в той же сумме 500 р. сер. в год, — но без увольнения от должности советника губернского правления.

Покупка матерью Салтыкова у кн. Волконского его части большого именья Заозерье в Ярославской губ. дала ей еще около 600 душ.

25. III. 1852. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Около 15 февраля мать Салтыкова писала старшему сыну, что Миша жалуется на болезнь, ‘уже год кашляет и грудь и бок болит, огорчается, что получил отказ, что брат о нем не думает’.

Это письмо подтверждают воспоминания об А. Середе И. Селиванова (‘Русская старина’, 1880 г., кн. VI. Записки дворянина-помещика и т. д.). Но с новым губернатором и его семьей у Салтыкова установились достаточно дружественные отношения. Очевидно, у Семенова хватило такта не ‘формализироваться’, — как тогда принято было выражаться, — независимой манерой Салтыкова держать себя в обществе. ‘Салтыков был всегда в разговоре резок до крайности, не сдержан и со всяким начальством, даже своим непосредственным, держался на равной ноге, без малейшего подобострастия. В вятском же обществе он был принят не как опальный, а как человек с хорошими средствами (родители его имели более 2000 душ), хорошего происхождения и образования, притом как завидный жених для лучших вятских невест’ (Л. Спасская. Труды Вятской ученой архивной комиссии, 1906 г., кн. I, стр. 25). Такого рода виды на Салтыкова имела, между прочим, и губернаторша Семенова для своей дочери.

28. VII. 1852. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Выполняя поручение министерства по составлению инвентарей, Салтыков в течение этого времени ездил в города Орлов и Слободской и снова в Орлов, а в промежутках между поездками занимался вопросами о городских лесах, сенокосах и т. п. Некоторые из этих дел носили действительно ‘прекляузный’ характер, как пишет Салтыков в следующем письме. Так, например, Салтыков в сопровождении нескольких гласных Орловской городской думы отправился осматривать городские покосы, находившиеся посреди реки, на острове против города, и неизвестно за кем числившиеся. Они нашли там косарей, которые объяснили, что производят покос для… городского головы! (Пушк. дом, Вятские арх. дела, NoNo 621—628, 634).

18. X. 1852. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В сентябре и октябре Салтыков был в городе Слободском по делу о лесных дачах. В ноябре ему пришлось принять участие в известном деле о так называемой ‘Камской оброчной статье’ (срв. ниже письмо от 15.IX. 1855 г., No 81).

С осени 1852 года на место Л. А. Перовского министром внутренних дел был назначен Д. Г. Бибиков, проявивший себя вскоре затем как особенно свирепый гонитель раскола.

22. XII. 1852. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Ханыков возбуждал ходатайство о переводе к нему Салтыкова в Уфу в период времени с ноября 1852 г. по февраль 1853 г., но получил отказ.

20 декабря Салтыков подал прошение губернатору Семенову о 4-месячном отпуске в Ярославскую, Тверскую и Московскую губернии. Через Семенова прошение пошло в министерство внутренних дел, оттуда в III отделение, оттуда с благоприятным отзывом А. Ф. Орлова к военному министру, от него обратно к министру внутренних дел. Наконец, 17 марта последовало высочайшее повеление об отпуске Салтыкову во внутренние губерния, кроме столичной, Петербургской. Известие об этом пришло в Вятку только 16 апреля 1853 года.

Это было результатом благоприятных жандармских отзывов о Салтыкове в течение ряда лет с самого начала его ссылки. Вот, например, какая характеристика дается ему в деле ‘о злоупотреблениях некоторых должностных лиц Вятской губернии’ за 1853 год жандармским офицером Волковым:

‘Салтыков — весьма способный и образованный, честный и деловой, но, как говорится, самонадеянный и смелый в словах и действиях, характера неприятного, но этот молодой человек достоин сожаления: почти тотчас после выпуска из лицея, за какое-то литературное произведение он удален на жительство в Вятку, с тех пор понятия и идеи его изменились к лучшему, но нрав, напротив того, несколько ожесточился, к тому же избалован был губернатором Середою’.

24. III. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В первую половину вятской ссылки Салтыкову приходилось много разъезжать по губернии. Но с 1853 года начинаются настоящие ‘годы странствований’ его сначала по губернии, по ревизиям различных уездных учреждений, а затем за ее пределы, по раскольничьим делам. Разъезды эти производились во всякое время года, невзирая порою на жестокие морозы в 35—40®. Так, Салтыковым были обревизованы: Нолинский земский суд, Орловская, Слободская и Сарапульская городские думы, Сарапульский магистрат, Елабужское городское управление и земский суд, делопроизводство малмыжского городского головы. Его отчеты об этих ревизиях представляют большой интерес. В январе 1853 года Салтыков был в Нолинске, а в феврале — в Малмыже.

Известный восточносибирский и дальневосточный государственный деятель H. H. Муравьев-Амурский подбирал себе более просвещенных сотрудников, из лицеистов, товарищей Салтыкова, при нем служили Ф. А. Беклемишев, А. И. Бибиков и Б. В. Струве. Муравьев проезжал через Вятку в начале марта. В Петербурге он, действительно, просил Николая I перевести к нему на службу Салтыкова, но получил отказ (Белоголовый, стр. 233).

21. IV. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Отпуская Салтыкова в Ярославскую и Тверскую губернии, губернатор Семенов уведомил своих сотоварищей, что вскоре к ним прибудет отданный под особый надзор чиновник Салтыков. Салтыков выехал из Вятки 16 июня и вернулся обратно в середине октября 1853 года. (Алексеев. Салтыков в Вятке. ‘Исторический вестник’, 1907, кн. XI, стр. 607, Емельянов. ‘Русская старина’, 1909, кн. X, стр. 117.)

28. VI. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В письме есть пропуски слов из-за ветхости бумаги. Кончается письмо рядом отдельных слов: ‘Маменька удивилась’… Затем письмо обрывается.

VI—VIII. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В начале июля Салтыков гостил два дня у своей сестры, Любови Е-ны Зиловой, в ее именье в Старицком уезде Тверской губ. (письмо Л. Е. Зиловой от июля 1853 г.). Живя затем с матерью в Ермолине, он часто ездил с нею в Спасское. ‘Меня очень сокрушает здоровье Миши, так плохо, — писала О. М-на Д. Е-чу в конце августа 1853 г., — кашель, мокрота, а нередко дурнота и тошнота’. Последняя, впрочем, происходила от ‘сытного маменькиного питания’. По воспоминаниям доктора Ионина, M. E. ‘обладал плохим желудком, однако любил покушать и не отказывался от приглашений пообедать. После такого обеда он, по своей привычке заходить ежедневно, обыкновенно являлся в… дом (к Ионину), а так как, скушавши лишнее, он чувствовал себя всегда нехорошо, то и начинал без милосердия критиковать обед и бранить угощавших его хозяев’. (Л. Спасская, стр. 109.)

Начало письма не сохранилось.

18. IX. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Письмо сохранилось в двух отрывках. Кроме него сохранились отрывки письма от 5.IX.1853, в которых говорятся о предстоящем освящении церкви, хлопотах по этому поводу маменьки и сборах самого М. Е-ча в дальний путь, причем он боится ‘бездорожья’, в связи с погодой, ‘мало подающей надежд на улучшение’.

6. XI. 1853. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Вот данные о бытовой обстановке вятской жизни Салтыкова, об его ‘маленьком хозяйстве’: он жил долгое время на одной и той же квартире, в небольшом домике иностранца Раша, имел, кроме Платона и Григория, еще наемных кухарку и кучера, завел пролетку и пару лошадей (см. ниже), солил на зиму продукты и т. д. (Л. Спасская, стр. 99.)

По указанию Арсеньева (Материалы) и Белоголового (Воспоминания), Салтыков во время отпуска писал для своей будущей жены, Елизаветы Аполлоновны Болтиной, и ее сестры курс русской истории. Но едва ли это можно было сделать в столь короткий срок. Вероятнее, что Салтыков большую часть этого курса высылал из Вятки уехавшим во Владимир Болтиным.

12. XII. 1853. А. И. ЧЕРНЫШЕВУ.

Салтыков не знал, что военным министром в это время был уже кн. В. А. Долгоруков, заменивший А. Н. Чернышева. Но и новый министр оказался не более отзывчивым. На письме Салтыкова была наложена резолюция: ‘приобщить к делу’.

8. I. 1854. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

7 января Семенов сделал представление в министерство внутренних дел о разрешении Салтыкову жить, где он пожелает, но представление не пошло дальше министерства. Почти одновременно о том же ходатайствовал перед III отделением жандармский генерал Тизенгаузен, но также безрезультатно. (Лемке. ‘Русск. мысль’, 1906, I, стр. 36).

5. IV. 1854. Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ.

Письмо датируется по следующим соображениям: во-первых, Салтыков говорит о предстоящей Крымской кампании, следовательно, письмо относится только к 1853—1855 гг., во-вторых, в приписке к А. Я. Салтыковой прямо говорится, что ‘уже шесть лет прошло, как мы не видались’.

1. X. 1854. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Большая часть 1854 г. прошла для Салтыкова сравнительно тихо. В феврале вице-губернатором и непосредственным начальником Салтыкова был назначен воронежский вице-губернатор Батурин. У Батурина был ‘утонченный гастрономический вкус’, он ‘кулинарное искусство довел до перла создания’, как свидетельствует заставший его в Вятке еще в 1860 году А. М. Унковский, сосланный туда за свою радикальную деятельность в эпоху крестьянской реформы (Труды Вятской ученой архивной комиссии, 1906 г., кн. II, стр. 88). При Батурине Салтыков довольно спокойно занимался обычным делом по составлению статистических описаний и по ревизии уездных учреждений, а также вновь был распорядителем на вятской сельскохозяйственной выставке. Тем временем, с марта месяца, в канцелярии вятского губернатора производилось, по предписанию министерства внутренних дел, следствие о раскольниках-мещанах Г. Ильчугине, А. Михайловой, А. и Г. Ситниковых. В середине октября одно из главных лиц, Ананий Ситников, был, наконец, арестован городничим фон Дрейером в Сарапуле, в доме Тимофея Смагина. Следствие, по приказу Семенова, перешло к Салтыкову и почти целиком поглотило его в последние годы пребывания в ссылке (Вятские архивные дела, NoNo 632, 635).

9. XII. 1854. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Салтыков пытался уклониться от ведения следствия о раскольниках, указывая губернатору на его незначительность, и, с согласия Семенова, передал дело Дрейеру. Но Семенов уже раньше запросил о назначении Салтыкова министра внутренних дел. Министерство выслало специального чиновника особых поручений, Свечина, указало на большую важность дела и разрешило доверить ведение его Салтыкову. Для Салтыкова открылась возможность обратить на себя внимание центра. Но это же открывало ему и возможность богатых наблюдений над новым своеобразным миром идей, нравов, быта, общественных отношений. Это очень пригодилось ему впоследствии при художественном изображении раскола в ‘Губернских очерках’ и в повести ‘Тихое пристанище’ (в первой редакции — ‘Мастерица’). Салтыков дает здесь четкий анализ трех классовых прослоек в расколе: купеческой, мещанской и рабоче-крестьянской, явно симпатизируя последней, низшей, он в то же время с нескрываемым гневом говорит о старых фанатиках раскола из мещанской среды, душащих молодежь в своих собственных семьях, и прямо указывает на эксплоатацию купцами-промышленниками своих низших братьев по расколу, крестьян и городских мастеровых.

4. III. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

За время с ноября по март Салтыков объездил по раскольничьим делам города Сарапуль, Глазов, Чердынь с уездом, Пермь, Осу, заводы Оханского уезда, опять Сарапуль, один из Демидовских заводов, снова Глазов с уездом, — наезжая в промежутки в Вятку. Тем временем губернатор Семенов возобновил свое прошлогоднее ходатайство о снятии с Салтыкова надзора и разрешении ему жить, где пожелает, шеф жандармов на этот раз отозвался благоприятно, военный министр, по обычаю, вернул дело в министерство внутренних дел, но там оно задержалось в связи со смертью Николая I. Независимо от этого, Салтыков вновь хлопотал о разрешении ему отпуска в Ярославскую и Владимирскую губернии. Приказом от 31 декабря 1854 года Салтыков произведен за выслугу лет в надворные советники. Приказ был опубликован позднее в ‘Вятских губернских ведомостях’.

20. III. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В марте — апреле Салтыков объехал по делам о раскольниках города Казань, Нижний Новгород, Семенов, Владимир. В Казани он встречался по этим делам с чиновником министерства внутренних дел П. И. Мельниковым, известным впоследствии писателем (А. Печерский). Там же Салтыков мог найти свой будущий псевдоним ‘Щедрина’, ведя дело одного купца-раскольника с такой фамилией. — Во Владимире Салтыков успел окончательно получить согласие на брак с Е. А. Болтиной.

29. VII. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Май — июль Салтыков провел в Вятке, оформляя раскольничье дело, выросшее до 6 томов, а затем уехал в отпуск на 28 дней, в Ермолино и во Владимир, причем заезжал на Нижегородскую ярмарку. Но неопределенность положения по-прежнему заставляла строить всевозможные планы освобождения. Так возникло, между прочим, сожаление, что он не пошел в ярославское ополчение во время Крымской кампании, по примеру своего брата Николая. По этому поводу, мать Салтыкова между прочим вспоминала предсказание крестного отца М. Е-ча, Дмитрия Курбатова, о том, что он ‘будет воин’, при этом О. М-на опасалась за здоровье Миши, находя у него склонность к чахотке (письмо О. М. Салтыковой от сентября 1855 г.).

2. IX. 1855. Д. Е. и А. Я. САЛТЫКОВЫМ.

По-видимому, после замены министра Бибикова С. С. Ланским, в министерстве внутренних дел обратили внимание на ходатайство о Салтыкове и затребовали его формулярный список.

Губернатором в Твери был А. П. Бакунин, товарищ Пушкина по лицею.— Характерно, что мать Салтыкова отнюдь не желала его назначения в Тверь, чтобы сын не оказался контролером и, может быть, даже вершителем ее собственных многочисленных дел в этой губернии.

Томясь неизвестностью, Салтыков поспешил, с одной стороны, запросить своего товарища-лицеиста Ю. Толстого, в Петербурге, а с другой вятского жандармского генерала Тизентаузена, находившегося в то время и Петербурге.

15. IX. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Маменька отнеслась весьма неодобрительно к планам Салтыкова купить жене Эраровский рояль за 3000 р., ссылаясь на то, что у самой Алины Яковлевны Гринвальд рояль всего в цену 500 р.! (Письмо от 1 октября 1855 г.)

Салтыкову следовал орден до делу о ‘Камской оброчной статье’ (1852 г.).

Это была казенная земля по соседству с землею государственных крестьян двух сел, Путейского и Нелесовского, Трушниковской волости Слободского уезда. Она сдавалась в аренду то крестьянам этих сел, то отдельным предпринимателям из мещан соседнего заштатного города Кая. Размеры ее точно определены не были. Луговая часть ее по реке Каме служила предметом эксплоатации для арендаторов. Лесные же поляны находились искони в пользовании крестьян названных сел, которые их расчищали и снимали с них хлеб и покосы (так называемые ‘починки’). К тому же в середине 40-х годов из этих полян крестьянам были прирезаны землемером добавочные наделы, в виду их малоземелья. Но дело не было утверждено, и впоследствии министерство государственных имуществ и арендаторы стали стеснять крестьян в пользовании этими землями. Крестьяне волновались и даже заставили местную полицию утвердить желательное им постановление. Против них была послана воинская команда. В те времена даже для наказания неисправных плательщиков посылались военные ‘экзекуции’, т. е. постой из солдат, который очень дорого обходился данной деревне в дополнение к ее недоимке. Салтыкову приходилось иметь дело и с экономическими экзекуциями по должности советника губернского правления, и он энергично выступил против них, направив специальную записку в Управление государственных имуществ в Петербурге. Но в данном случае дело шло о настоящей физической экзекуции, о предстоящей порке или даже кровавом усмирении крестьян. Губернатор командировал Салтыкова с одним жандармским офицером, и им удалось ликвидировать волнения еще до прихода команды, уговорив арендатора снять взыскание с беднейших крестьян и отправив в город троих ‘зачинщиков’. После этого Салтыков составил очень важный и интересный рапорт о тех мерах, которые он считал необходимым принять для предупреждения волнений в будущем, к сожалению, от него сохранилась только заключительная часть. (Вятские архивные дела, No 631. Срв. выше письмю No 61, от 18.Х.1852 и приложение I.)

13. X. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Еще в середине 1854 года Салтыков настолько сблизился с семьей управляющего Вятской палатой государственных имуществ К. Пащенко, что подумывал о переходе на службу в это ведомство. Жена Пащенко оказалась хорошей знакомой Натальи Николаевны Ланской, б. жены Пушкина, приехавшей в Вятку вместе со своим мужем, флигель-адъютантом, по делу о военном наборе. Через этих лиц состоялось более близкое знакомство Салтыкова с П. П. Ланским, двоюродным братом нового министра внутренних дел. Ланской обратился официально — в министерство, и лично к двоюродному брату с ходатайством о Салтыкове, по докладу министра, в начале ноября, Александр II ‘повелеть соизволил’ разрешить Салтыкову ‘проживать и служить, где пожелает’. (Труды Вятской ученой архивной комиссии, 1905 г., кн. I, 18—21, V—VI, 238—239, 1906 г., кн. I—II, 86—89. Письма О. М. Салтыковой от 26 октября, 2 и 16 ноября 1855 г.)

28. XI. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В ноябре Салтыков ездил в свою последнюю командировку по Вятской губернии, в конце месяца подал просьбу об отпуске, распродал ‘за бесценок’ все вятское имущество, закончил следственное дело о Ситникове и Смагине, взял от П. П. Ланского рекомендательное письмо к брату его в Петербурге и в конце декабря выехал сначала к матеря в Ермолино, затем через Москву во Владимир к невесте (письмо О. М. Салтыковой от 10 мая 1856 г.).

26. XII. 1855. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Письмо представляет собою приписку к письму матери Салтыкова и его брату, Д. Е-чу.

III. Щедрин в Петербурге

Январь 1856—март 1858

1. II. 1856. А. В. ДРУЖИНИНУ.

Приехав в Петербург (10 января), Салтыков поспешил восстановить старые литературные связи и завязать новые. Его бывший сослуживец по канцелярии военного министерства А. В. Дружинин стал за эти годы видным литератором, сотрудником лучших журналов — ‘Современника’, ‘Отечественных записок’, ‘Библиотеки для чтения’. Но особенно выдвигался Дружинин как раз в это самое время как критик-эстет, в противовес Чернышевскому. Его поддерживала группа Тургенева, Григоровича, Островского, Льва Толстого и такие литераторы и критики, как Василий Боткин и Анненков.

Адресат устанавливается предположительно на том основании, что письмо поступило в Пушкинский дом среди ряда писем других писателей к А. В. Дружинину.

IV —V. 1856. А. В. ДРУЖИНИНУ.

Поддерживая бытовую связь с кругом дворянских писателей, Щедрин идеологически резко отталкивается от него. Он острит над дворянской эстетикой, подчеркивая ее неразрывную связь с эротикой. Дело в том, что в No 4 ‘Русского вестника’ за 1856 г. появилась статья Анненкова: ‘О значении художественных произведений для общества’. Анненков является здесь защитником ‘чистой художественности в искусстве’, явно противопоставляя свои взгляды взглядам Чернышевского, как раз в эти годы выступившего со своими ‘Эстетическими отношениями искусства к действительности’, ‘Очерками гоголевского периода’ и другими литературными статьями. Анненков делает целый ряд идеалистических утверждений, например, что писатели-художники ‘имеют свободный выбор явлений и образов, характеров, из всего божьего мира, что побуждения (инициатива) для всех возможных направлений находятся в их руках и что только в них есть зародыш жизни и преуспеяния’.

14. VII. 1856. M. H. КАТКОВУ.

История напечатания первых ‘Губернских очерков’ Щедрина в ‘Русском вестнике’ Каткова чрезвычайно характерна.

Прожив несколько дней, по приезде в Петербург, у брата Дмитрия, Щедрин поселился в номерах Волкова и здесь, в феврале — марте месяце, написал свои первые ‘Губернские очерки’ (в апреле — мае Салтыков переехал на квартиру в Галерной улице в доме Утина — письмо Д. Е. Салтыкова от конца апреля 1856 г.). В апреле эти очерки читали Дружинин и Тургенев. Первому они понравились, второму — нет. Характерно, что сам Щедрин стремился, с их помощью, пройти в передовой журнал того времени — ‘Современник’. Но Тургенев дал Некрасову отрицательный отзыв. С другой стороны, после напечатания первых ‘Губернских очерков’ несочувственно отозвался о них и Чернышевский (в письмах Некрасову). Тургенев как будто почувствовал опасность столь яростной критики старой николаевской России для всего дворянско-буржуазного общества. Чернышевский и соратник его Добролюбов, наоборот, увидели в первых ‘Губернских очерках’ недостаточно глубокую ‘юридическую’ литературу. Тогда Салтыков обратился к своему товарищу-лицеисту, а в то время экономисту Владимиру Безобразову, работавшему в московском журнале Каткова ‘Русский вестник’. Вслед за консерватором английской школы, Дружининым, умеренный либерал и тоже англоман Катков одобрил Щедрина, им обоим нравился конкретно-разоблачительский, деловой характер именно первых ‘Губернских очерков’ (см. ниже письма: No 91, 31.VIII.1857 и No 98, 2.I.1859).

Конец VII — начало VIII. 1856. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Родные встретили переезд М. Е-ча в Петербург и женитьбу его там на Е. А. Болтиной (6 июля) очень несочувственно, видя в этом покушение на их карман. Мать считала, что молодым надо было вообще остаться в Вятке, ‘при месте, получая 1500 р. сер. жалованья, да от (нее) 1500 р. сер., значит могли жить очень хорошо’ (письмо от 10 мая 1856 г.). Вместо того Михаил не только перевелся, но и начал ‘действовать’ против нее и всех братьев, стараясь особенно ‘Илье внушить более всех против матеря’ (письмо от 4 июля 1856 г.). На самом деле, М. Е-ч просто хотел выяснить и договориться с младшими братьями, Сергеем и Ильей, относительно того, как им быть со своим имущественным обеспечением. Илья поспешил выступить посредником для примирения Михаила с Дмитрием, а также, конечно, и матерью (письмо И. Е. Салтыкова от 18 июля 1856 г.). Но мать оставалась непоколебима: ‘Я не так умна, как он (Михаил), — писала она Дмитрию, — но природного ума у меня много более его… Желаю, да будет мир между вами… но меня-то трудно поправить, у меня рана неизлечима, как он смел внести скорбь и вражду в моих детей’ (письмо от 21 июля 1856 г.). Поэтому она отвечала на письмо Михаила длинным письмом и ‘высказала истину’, которой ‘он не ожидал’, ‘так что, конечно, его потрясло, и он отвечал, что поедет и решительно извинится перед Дмитрием’ (письмо О. М. Салтыковой от 18 августа 1856 г.).

В бумагах Щедрина сохранилась (была у К. Арсеньева) ‘Записка о государственном ополчении’. Очевидно, она возникла в результате командировки 5 августа в Тверскую и Владимирскую губернии для обозрения письменного делопроизводства губернских комитетов ополчения и делопроизводства канцелярий начальников этих губерний по предмету устройства перевозочных парков для действующей армии. Большой работой Щедрина в годы службы при министерстве внутренних дел было составление исторического обзора того, что было пожертвовано после войны 1812 года на помощь пострадавшему населению, и как велики были бедствия населения, и, в параллель к этому, такого же обзора о результатах войны 1853—1855 годов (особая записка в министерстве). В Пушкинском доме хранятся еще две записки Щедрина на военные темы: ‘Пленные’ и ‘Подвижные провиантские магазины’ (во время Крымской кампании).

31. VIII. 1857. С. Т. АКСАКОВУ.

В апрельской книжке ‘Современника’, в своих ‘Заметках о журналах’, Чернышевский приветствовал первую книгу славянофильского журнала ‘Русская беседа’. Оговорившись относительно своих прежних симпатий к славянофилам, по сравнению с большинством западнической журналистики, Чернышевский особенно подчеркнул значение двух статей Юрия Самарина, интерес материалов о Степане Разине и комедии ‘Доходное место’ Островского. У Щедрина прежде не было симпатий к славянофилам, но начиная с 1856 года у него выявляется сочувствие этому направлению — в ‘Губернских очерках’ (Пименов, Пахомовна), а также в неопубликованной рецензии на ‘Сказанье о странствии инока Парфения’, в которой есть между прочим ссылки на ‘Семейную хронику’ Аксакова. 23 августа 1856 года Щедрин писал своему лицейскому другу И. Павлову: ‘Признаюсь, я сильно гну в сторону славянофилов и нахожу, что в наши дни трудно держаться иного направления. В нем одном есть нечто похожее на твердую почву, в нем одном есть залог здорового развития’ (‘Русская старина’, 1897, кн. XI, стр. 229 ел.), Поэтому Щедрин и решил посвятить С. Т. Аксакову очередные рассказы из серии ‘Губернских очерков’ в августовской книжке ‘Русского вестника’: ‘Богомольцы, странники и проезжие’. Характерно, что именно последние очерки вызвали сочувственный отзыв Добролюбова (в декабрьской книжке ‘Современника’ 1857 г.), а Чернышевский еще ранее приветствовал Щедрина в печати (в июньской книжке 1857 г.). Таким образом, отнюдь не отождествляя позиций Чернышевского—Добролюбова и Щедрина в 50-х годах, мы должны все же констатировать растущую близость между ними, приведшую Щедрина с течением времени в лагерь крестьянской демократии.

9. IX. 1857. П. В. АННЕНКОВУ.

В отличие от демократов ‘Современника’, либералы-западники продолжали отрицать достоинства ‘Губернских очерков’. Дружеское бытовое общение с Щедриным не мешало даже умереннейшему Анненкову писать в это самое время Тургеневу: ‘повествователи, как Щедрин и Печерский, обязаны подбавлять каждый раз жизненной мерзости гарнцом посильнее для успеха’… Или: ‘О Салтыкове говорить нечего. Он держался только жаром негодования, добытого жизнью в Вятке, а как жар простыл или весь вышел, то голые его рассказы только печальны’ (Труды Гос. публ. б-ки им. Ленина, М. 1934, стр. 71, 73).

‘Бедная невеста’ — известная комедия Островского.

Конец 1857—начало 1858. С. Т. АКСАКОВУ.

Через много лет Иван Сергеевич Аксаков вспоминал в одном из своих писем к Суворину о близости, существовавшей у Щедрина с его отцом, Сергеем Тимофеевичем, и старшим братом Константином, а также и вообще с направлением славянофилов (письмо от 2 октября 1884 г. — ‘Письма к А. С. Суворину’ изд. Гос. публ. библиотеки в Ленинграде 1927 г.). Но эта близость не вылилась, во всяком случае, в сотрудничество в славянофильских изданиях. Щедрин и в 1858 году продолжал сотрудничать в ‘Русском вестнике’ (‘Смерть Живновского’ и ‘Мы умираем, мой друг’ — в третьей книжке), а в ‘Атеней’ дал ‘Святочный рассказ’ (первая-вторая книжка). В ‘Русской беседе’ появилась только щедринская ‘Госпожа Падейкова’ в следующем, 1859 году, к моменту смерти Сергея Тимофеевича Аксакова (четвертая книжка).

5—6. III. 1858. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Еще за год перед этим предполагалось назначение Салтыкова вице-губернатором в Оренбург. Но все оке назначение могло быть неожиданным, потому что возобновившаяся литературная деятельность Щедрина возбудила новые подозрения насчет его благонадежности. ‘Было нас тогда в министерстве внутренних дел два литератора, причастных к ‘обличительной’ литературе, — вспоминает сам Щедрин, — я и Мельников. В Государственном совете, при встрече с Паниным, Ростовцевым, быть может Чевкиным, Ланской выносил из-за нас не мало нападок. Особенно доедал его Панин, который жаловался даже однажды государю, что-де ‘управлять нельзя министерством (юстиции), обличительная литература вмешивается во все’ и т. п. Ланской был, в сущности, человек вполне хороший, туманный, но это был кисель-человек, просто либеральный кисель и поддавался влиянию вблизи его стоящего человека, ко мне он относился очень хорошо. Не устояв, однако, под нападками Панина и К⁰, призывает Ланской Мельникова и требует, чтобы тот не писал в журналах. — Ну, стало быть, и до меня касается. Иду к Ланскому. Спрашиваю его. Старик весь покраснел и говорит: ‘Это до вас не касается’.

Тот же Панин вел о Щедрине неодобрительные разговоры с III отделением в лице M. M. Попова. При этом возникала параллель Щедрина с Искандером — Герценом. О том же писали и жандармы с мест, как, например, виленский генерал Куцинский о наших ‘домашних Герценах, которые едва ли не опаснее лондонского’ (Герцен. Полное собрание сочинений, 1919 г., т. VIII, стр. 636).

IV. Щедрин в Рязани, Твери и Витеневе

Апрель 1858 — август 1862

20. VI. 1858. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

В 1856 году в Рязани была произведена министерская ревизия. Отчет ревизора Куприянова произвел сильнейшее впечатление, дав картину полнейшего произвола.

Салтыков взялся за чистку этих авгиевых конюшен с такою свирепостью, что в Рязани даже установилось особое летоисчисление: ‘до Салтыкова’ и ‘после Салтыкова’. Приехал хмурый, в простом тарантасе, засел за дела, просматривал и тут же решал многие из них с поразившей окружающих быстротой, с чиновниками же, до советников включительно, разговаривал так, что те кинулись вон из учреждения кто куда мог. Уже 7 июня он представил губернатору проект коренной реорганизации всего делопроизводства, который и был утвержден. Затем взялся за хозяйственную часть, обнаруживая огромную память и счетные способности. Из несохранившегося письма Щедрина к Дружинину известно, что ему удалось все-таки найти себе некоторых добросовестных помощников из местных чиновников. Оригинальным образом подобрал он себе редактора для неофициальной части ‘Рязанских губернских ведомостей’, узнав в редакции ‘Московского вестника’ настоящее имя автора одной корреспонденции из Рязани, не совсем благоприятной для него самого, Щедрина, он пригласил этого ‘Сбоева’, местного учителя Смирнова, к себе на работу. (О Щедрине в Рязани см. у Мачтета, ‘Газета Гатцука’, 1890, No 16, Дризева, ‘Исторический вестник’, 1900, кн. II, Егорова, ‘Сын отечества’, 1900, NoNo 113—116.)

Жил Салтыков в это время в Рязани на углу Астраханской и Дворянской улиц.

29. VI. 1858. В. П. БЕЗОБРАЗОВУ.

В апреле правительством была опубликована и разослана программа деятельности губернских комитетов по крестьянскому делу. Но рязанское дворянство оказалось одним из самых реакционных. Заправским крепостником показал себя даже упоминаемый в письме либеральный литератор ‘гуманист’ Н. Ф. Павлов, только что выступавший на известном московском банкете 28 декабря 1857 г. с приветствием правительству, начавшему реформу. ‘Новым духом веет, новое время настало!’ — восклицал Павлов, а вскоре затем уже оказался ‘мурминским победителем’ (по выражению Герцена в ‘Колоколе’) и попал даже в поэму реакционной поэтессы графини Растопчиной ‘Дом сумасшедших’ (1858 г.).

Круг оратора-поэта

Взбунтовалась мужики…

Ты просил властей клеврета:

‘Крепче их, больней сени’…

Ты жандармскую природу

Злобной местью удивил,

Братство, равенство, свободу

На спине рабов явил.

В No 10 ‘Колокола’ за 1858 г. появилась статья ‘Прокламация губернатора Новосильцева и воз розог’, описывавшая события в Мурмине, имении жены Павлова, поэтессы Каролины Павловой, урожденной Яниш.

1. X. 1858. В. П. БЕЗОБРАЗОВУ.

Безобразов, очевидно, прислал Щедрину свою книгу ‘Материалы для физиологии общества в Германии’, Москва, 1858 г.

Щедрину приходилось в это время по службе разбирать целый ряд дел о жестоком отношении помещиков к крестьянам (см. во вступительной статье).

Характерным для этого рязанского ‘омута’ было еще возникшее в августе дело об издевательстве командира сибирского полка Зеланда, при попустительстве местной полиции, над семьей купца Калашникова.

Изнывая от этих ‘дрязгов’, Щедрин и просит Безобразова похлопотать у Милютина (и Мордвинова?) о возвращении его в Петербург. Одновременно интересуется он и литературой, от которой оторвался, в Рязани он встречался только с жившей там Хвощинской-Зайончковской, да, вероятно, И. Селивановым, когда-то бывшим в вятской ссылке, а в 1858 году сотрудничавшим у Каткова (‘Провинциальные воспоминания чудака’, ‘Полесовщики’, ‘Непомнящий родства’ и др.).

Неясно, почему Щедрин называет ‘жидом’ Бориса Утина, только что вернувшегося в то время из заграничной командировки, молодого ученого юриста. Здесь может быть намек на его меркантильность как члена семья богатого откупщика и ‘фридрихсгамского 1-й гильдии купца’ Исаака Утина. Отметим, что в это время в ‘Современнике’ появилась статья Громеки ‘Польские евреи’, в которой обрисованы буржуазные элементы западнорусского еврейства (см. следующее письмо к Анненкову, а также переписку с Б. Утиным в 1862 году).

Повесть ‘Яшенька’ была напечатана в т. VI ‘Сборника литературных статей, посвященного русскими писателями памяти А. Смирдина’ (умер в 1857 г.), сборник был издан петербургскими книгопродавцами в 1858—1859 гг. в 6 томах.

2. I. 1859. П. В. АННЕНКОВУ.

В 1858 г. В. Зотов поместил в своем журнале ‘Иллюстрация’ статью ‘Западнорусские жиды и их современное положение’, которая вызвала продолжительную полемику в тогдашней печати, в ‘Современной летописи’ ‘Русского вестника’ появилась отповедь И. А. Чацкина: ‘Иллюстрация’ и вопрос о расширении гражданских прав евреев’, на которую Зотов ответил в ‘Иллюстрации’, затем выступили: Н. Ф. Павлов со статьею ‘Вопрос о евреях и ‘Иллюстрация’, в ‘Русском вестнике’ ‘Современной летописи’) и М. Горвиц, в ‘Атенее’, со статьею ‘Русские евреи’. Новым выпадом ‘Иллюстрации’ против евреев явилась демагогическая статья П. Шпилевского ‘Западнорусские очерки’, в которой обрисован быт крестьян Минской губернии, притесняемых евреями-арендаторами. Статья Шпилевского вызвала протест писателей Аксакова, Чернышевского, Тургенева, Безобразова, Каткова, Кошелева, Костомарова, Анненкова и мн. др. (Добролюбов не подписался), — помещенный в ‘С.-Петербургских ведомостях’. Зотов отвечал на протест в тех же ‘С.-Петербургских ведомостях’ (перепечатано в ‘Северной пчеле’), тогда возник новый протест на протест, опубликованный опять в ‘Северной пчеле’. Тогда же по еврейскому вопросу высказались Н. И. Пирогов, Н. Б. Герсеванов и Л. И. Мандельштам на страницах ‘Современника’ 1858 г. Щедрин, конечно, не мог поддаться на эту демагогию Зотова — Шпилевского, а много позднее, в связи с еврейскими погромами 1882 года, дал лучшее в русской классической литературе художественное и социологическое освещение еврейского вопроса (‘Июльское веяние’).

Островский в 1856 г. обвинялся в том, будто бы не им, а некиим Горевым написана была комедия ‘Свои люди сочтемся’ (‘Банкрут’). Зотов неоднократно выступал с обличениями Островского на страницах ‘С.-Петербургских ведомостей’ 1856 г., Островский отвечал Зотову в ‘Московских ведомостях’ и в ‘Современнике’.

Государственная и литературная разработка крестьянского дела подводила вплотную к вопросу о сельской общине. В либеральном лагере наметилось двоякое отношение к общине: отрицательное, нашедшее выражение в статье Каткова (без подписи, в сентябрьской книжке ‘Русского вестника’) или письме Тургенева к Ивану Аксакову, в апреле следующего, 1859 года, и положительное, развиваемое Кошелевым в ‘Русской беседе’. В то же самое время Чернышевский выступил со своей знаменитой ‘Критикой философских предубеждений против общинного землевладения’ в декабрьской книжке ‘Современника’ 1858 года. Со всем этим и надо сопоставить позднейшее признание Щедрина о том, что в 1856 году ему ‘самому начинало казаться, что община скажет что-то новое’ (‘Пестрые письма’, IX).

Предубеждение Тургенева против Щедрина было очень сильным, но направлялось оно не против ‘нравственных его качеств’, а против художественных достоинств ‘Губернских очерков’. Еще в октябре 1857 года он писал Колбасину: ‘если г. Щедрин имеет успех, то, говоря его словами, писать ‘уже не для че’. Пусть себе публика набивает брюхо этими пряностями. На здоровье!’ (Первое собрание писем И. С. Тургенева, 1884 г., стр. 50).

17. I. 1859. В. П. БЕЗОБРАЗОВУ.

Щедрин стремился в Тверь потому, что там в это время кипела борьба вокруг самых острых вопросов крестьянской реформы, и притом побеждали лучшие элементы, предводимые его другом Унковским. Победив летом у себя, в Твери, Унковский осенью ездил с делегацией в Петербург и добился правительственного утверждения выкупа наделов, а затем, с помощью А. А. Головачева, составил и провел через губернский комитет ‘Проект положения о крестьянах’ и ‘Обзор оснований’ к нему, — проект наиболее радикальный, повторенный вскоре затем и Герценом.

В описанной выше полемике по еврейскому вопросу ‘Иллюстрация’ обозвала Чацкина ‘агентом’, подкупленным каким-то ‘N’, ‘нечестным путем разбогатевшим западнорусским жидом’. В этом же стиле и намеки Каткова на откупщика Кошелева, но последний не выступил в свою защиту, хотя в самом ‘Русском вестнике’ глава откупщиков Кокорев писал специальные статьи об откупах (в ноябрьской книжке за 1858 год).

100

29. I. 1859. П. В. АННЕНКОВУ.

Газета Ивана Аксакова ‘Парус’ была закрыта за целых четыре статьи, но особенно опасной представлялась ‘идея о самобытном развитии народностей, как славянских, так и иноплеменных’. Здесь не столько боялись внешнеполитических мечтаний славянофилов о ‘всеславянском единении’, сколько возможных применений этой идеи к всероссийской ‘тюрьме народов’ в обстановке нарастающего крестьянского движения. Но Щедрин не испытал особенного восторга от чтения ‘Паруса’ (см. предшествующее письмо), и его симпатии к старшим славянофилам не перешли на Ивана Аксакова. — Что касается вятской ссылки, то эта ‘ случайность’ постигла через год друга Салтыкова, наиболее левого из деятелей крестьянской реформы, А. Унковского.

1 декабря 1858 года Герцен опубликовал в ‘Колоколе’ письмо к нему Бориса Чичерина. Умеренный либерал Чичерин призывал Герцена к терпению и особенно возмущался тем, что в одной из корреспонденции ‘Колокола’ крестьяне приглашались точить топоры. Но Салтыков ошибается в этом письме: Герцен, в своей сопроводительной статье ‘Обвинительный акт’, ничего не говорил о профессуре Чичерина. Ошибался Салтыков и рассчитывая на сочувствие Анненкова, письмо Чичерина вызвало коллективное приветствие ему от русских либералов и было подписано: И. Бабстом, Ник. Тютчевым, А. Галаховым, И. Тургеневым, И. Масловым, А. Скребицким и … П. Анненковым!

Среди целого ряда интересных литературно-критических отзывов Щедрина — о Гончарове, Островском (‘Воспитанница’), Писемском, — особенно характерен его выпад против критика-эстета Дружинина, воспевавшего в данном случае троих тогдашних реакционно-дворянских поэтов Майкова, Фета и Тютчева.

101

3. II. 1859. П. В. АННЕНКОВУ.

Говоря о Тургеневе, Щедрин имеет в виду А. В. Дружинина и критические статьи о ‘Рудине’ — Дудышкина, в ‘Отечественных записках’, и об ‘Асе’ — Чернышевского, в ‘Атенее’ (‘Русский человек на rendez — vous’).

Некрасов первоначально разделял мнение Тургенева о Щедрине как художнике: ‘Гений эпохи — Щедрин’, писал Некрасов Тургеневу 27 июля 1857 г. ‘Публика в нем видит нечто повыше Гоголя! Противно раскрывать журналы — все доносы на квартальных да на исправников — однообразно и бездарно!’ (Собрание сочинений, Гиз, 1930 г., т. V, Письма, стр. 312). Но Чернышевский, почти с самого выхода ‘Губернских очерков’, оценил их ‘содержание’, ‘политическое’ значение и ‘постоянно просил Ив. Ив. (Панаева) похлопотать (о том), чтобы приобресть Щедрина’ (Чернышевский, ‘Литературное наследие’, 1928, т. II, стр. 351). Наконец, в октябрьской книжке ‘Современника’ за 1857 г. появился первый рассказ Щедрина ‘Жених’. Но настоящим по духу началом работы Щедрина в ‘Современнике’ надо считать рассказ о крестьянском бунтаре-разбойнике, ‘Развеселое житье’.

102

7. VII. 1859. В. П. БЕЗОБРАЗОВУ.

Княгиня Черкасская сделала, между прочим, следующую широко практиковавшуюся перед реформой операцию: сначала, в 1858 г., совершила дарственную запись на имя своей дочери, баронессы Бюлер, на 56 десятин заливных лугов, издавна находившихся в наделе крестьян, а затем, в 1860 г., арендовала эти луга от имени крестьян за барщину, поэтому, при составлении уставной грамоты крестьяне требовали землю себе, а баронесса Бюлер — себе. К счастью для крестьян, они обратились к б. тверскому предводителю дворянства, вернувшемуся из вятской ссылки А. Унковскому, который довел дело до печати и в конце концов обеспечил победу крестьян (Джаншиев. А. М. Унковский и освобождение крестьян, 1897, 158).

Письмо датируется предположительно 1859 годом, хотя Щедрин был в Рязани и в июле 1858 г., причем и в том и в другом году он в начале августа был в отпуску, против 1858 г. как-будто говорит то, что в письмах к Безобразову от 29 июня и 1 октября 1858 г. нет никаких следов летнего приезда Безобразова в Рязань.

103

18. X. 1859. A. В. ДРУЖИНИНУ.

Отношение к Щедрину цензуры в эпоху ‘Губернских очерков’ было сравнительно благоприятным. В Москве сидел либеральный цензор Н. Ф. Крузе, и вряд ли можно верить сообщению Пантелеева о том, что около трети ‘Губернских очерков’ было выкинуто (Из воспоминаний прошлого, т. II). Хуже было в театре, где запрещались ‘Прошлые времена’, ‘Просители’, ‘Смерть Пазухина’, ‘Утро у Хрептюгина’, дозволены более невинные ‘Рассказ г-жи Музовкиной’ и ‘Провинциальные оригиналы’, инсценировка актера Григорьева (В. Евгеньев-Максимов).

Но в конце 1858 г. Крузе был сменен за либерализм, писатели поднесли ему адрес, подписанный 50 виднейшими литераторами, в том числе Некрасовым, Чернышевским, Добролюбовым и Щедриным, Катков даже предлагал учредить всенародную подписку. Но дело было, конечно, не в личных качествах отдельного цензора. Правительство в ту эпоху шло колеблющимся шагом в сторону реформ и, в отношении важнейшего крестьянского вопроса, на протяжении с 1857 по 19 февраля 1861 года, издало до 14 циркуляров по министерству народного просвещения и главному управлению цензуры. Обсуждение, например, вопроса о выкупе наделов то воспрещалось, то разрешалось, то опять воспрещалось. Цензура не уловила в творчестве Щедрина новых нот. Но все же ‘Развеселое житье’ сильно пострадало под ‘цензорским скальпелем’ (см. письмо Анненкову от 29.XII.1859).

104

27. X. 1859. А. В. ДРУЖИНИНУ.

‘Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым’ было основано 8 ноября 1859 г. Англоман Дружинин исходил в данном случае из образцов английских литературных организаций. Но это ‘Общество’ хорошо привилось и на русской почве и получило вскоре широкую известность под именем ‘Литературного фонда’.

105

8. XI. 1859. В. П. БЕЗОБРАЗОВУ.

Новым губернатором был H. M. Муравьев, сын M. H. Муравьева-Вешателя. Ссора с ним Щедрина произошла, по-видимому, на почве какого-то ‘дела’, возможно, что это было дело помещицы Кислинской, доведшей двух крепостных мальчиков до покушения на самоубийство (на этом случае основан рассказ Щедрина ‘Миша и Ваня’). В это же время в производстве Щедрина были и другие схожие дела, например, об убийстве крестьянина деревни Мелиховой помещицы Серебряковой Ивана Григорьева и о жестоком обращении Серебряковой со своими крестьянами. В Рязанской губернии в ту эпоху славились своею жестокостью помещики Чулков, Стерлигов, Реткин, имена которых народ помнил еще в начале нашего века.

106

20. XI. 1859. А. В. ДРУЖИНИНУ.

Надежды Щедрина на петербургского либерального цензора, В. Н. Бекетова, не оправдались. Пьеса ‘Съезд’ в ‘Библиотеке для чтения’ и вообще где-либо в печати ни тогда, ни после не появлялась. Цензурных данных о таком произведении Щедрина нет. Возможно, что в том же или переработанном виде эта пьеса была напечатана в 1862 году в апрельской книжке журнала братьев Достоевских ‘Время’, в серии ‘Недавние комедии’, под заглавием ‘Соглашение’ (та же тема дворянского совещание перед реформой о лучших способах ограбить крестьян).

107

29. XII. 1859. П. В. АННЕНКОВУ.

Впечатления Щедрина от работы Некрасова как редактора могли основываться только на ограниченном материале печатания в ‘Современнике’ двух его произведений: ‘Жених’ (1857) и ‘Развеселое житье’. Но в дальнейшем Щедрин убедился, что такое отношение к нему Некрасова было только проявлением большого доверия со стороны этого опытнейшего и чуткого ко всему подлинно умному и талантливому редактора и человека.

О ‘Скрежете зубовном’ см. в следующих письмах.

109

16. I. 1860. П. В. АННЕНКОВУ.

В журнале ‘Современник’ очерк ‘Скрежет зубовный’ напечатан с подзаголовком ‘Посвящается любителям отечественного красноречия’. ‘Сон Ивана’ был в нем помещен, по-видимому, без особых сокращений. В силу своей эзоповской манеры, ‘Скрежет зубовный’ оказался даже в числе рекомендованных в особой записке министерства народного просвещения для употребления самого Александра II. Современники разошлись в оценке очерка. Насмешка Щедрина над ‘любителями отечественного красноречия’ очень задела писателя обличительного направления, сотрудника ‘Современника’ и корреспондента Добролюбова, Славутинского. Но другие, как, например, либеральный поэт Плещеев, высоко расценили эту вещь, как одну из самых ‘ехидных’ у Щедрина.

Щедрин называет Мельникова-Печерского Robert-Macair’oм по имени героя пьесы того же названия французского автора Antier (1836), в этой пьесе выводится тип проходимца. Мельников, действительно, никогда не был членом Литературного фонда.

110

27. I. 1860. П. В. АННЕНКОВУ.

В период времени с конца 1859 года по конец 1861 года мать Щедрина произвела раздел своего имения между сыновьями, при этом получили: 1) Дмитрий — дополнительно к прежней родовой части, еще пять деревень в Калязинском уезде, 1000 десятин земли и около 600 душ, 2) Илья — село Ермолино с шестью деревнями, 7000 десятин земли и около 1000 душ, 3) Сергей — село Заозерье, в Угличском уезде, с пятью деревнями и 14 пустошами, 3000 десятин земли и около 950 душ, а также в Калязинском уезде деревни Мышкино, Куреево и Липовец, 4) Михаил — 14 заозерских деревень и 4 пустоши, 2000 десятин земли и 500 душ, а также в Калязинском уезде деревню Новинку, около 275 десятин и 44 души. Но ярославское Заозерское именье было заложено в целом, и оба брата, Сергей и Михаил, тем самым были связаны друг с другом и обязаны долгом Сохранной казне. (Данные Салтыковского родового архива.)

У Дружинина не хватало ни теоретического понимания значения журналистики в ту эпоху, ни практического уменья вести это дело в обстановке развивающейся классовой борьбы, выдвинувшей таких талантливых журналистов, как Некрасов и сам Щедрин. Таким образом, Дружинину не удалось оправдать возложенных на него надежд, как критика—соперника Чернышевского и Добролюбова и как журналиста—соперника Некрасова. Сотрудничество Щедрина в ‘Библиотеке для чтения’ не осуществилось.

111

13. II. 1860. А. В. ДРУЖИНИНУ.

Какой другой вещью хотел заменить Щедрин ‘Съезд’, — не ясно. Вряд ли это могла быть чисто-публицистическая статья о хлудовской истории (см. выше письмо от 29.VI.1858) ‘Еще скрежет зубовный’, написанная как раз в этом месяце (помечено ’23 февраля’) в ответ на статью ‘Проезжего’ ‘Косвенные налоги на фабрики’ в журнале ‘Вестник промышленности’, 1860, No 2.

112

2. IV. 1860. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

С 7 по 28 марта 1860 г. Щедрин находился в отпуску в Петербурге. 17 марта он приглашался на заседание Особой комиссии при министерстве внутренних дел (учрежденной 25 мая 1859 года) о губернских и уездных учреждениях, комиссия состояла из председателя Н. А. Милютина и членов: В. А. Арцимовича, К. К. Грота, С. С. Ланского, П. А. Валуева, С. И. Зарудного, Ф. П. Калачова, Г. К. Репинского, Н. И. Стояновского, ею были выработаны проекты губернских и уездных крестьянских учреждений и, в частности, проект института мировых посредников.

Щедрин был переведен вице-губернатором в Тверь 3 апреля, но вступил в исправление обязанностей только 25 июня. В течение этого промежутка времени он жил в Петербурге.

113

24. VII. 1860. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

‘Обилие занятий’ Щедрина с переходом в Тверь заключалось прежде всего в разборе многочисленных крестьянских дел. Еще в Рязани Щедрин говорил: ‘Я не дам в обиду мужика! Будет с него, господа. Очень, слишком даже будет’. Еще в Рязани Щедрин заслужил титул ‘вице-Робеспьера’. Но только в Твери ему пришлось по-настоящему оправдать эти слова в разборе дел помещиков Ивина, Максимовича, Дириной, Бунина, Зиновьева, Хлебникова, Зиловой и других (см. вступительную статью). Эта антипомещичья деятельность Щедрина в Твери несомненно отражалась и на отношении к нему его матери. Личные счеты по разделу ‘имущества были к этому времени, в основном, покончены. М. Е-ча несомненно обделили, но тон его писем не показывает особой вражды и обиды ни в отношении братьев, ни самой матери. Дело было в другом. Мать отнюдь не желала видеть его в Твери вице-губернатором, т. е. свидетелем, а может быть, и вершителем некоторых из ее операций с разными доверенными приказными и подьячими. Более того, и мать, и братья, вероятно, начинали видеть в нем чуждого для них человека, который не только не склонен поддерживать их дворянские интересы во время реформы, но может даже и помешать им в деле наилучшего ограбления крестьян (см. следующие письма).

114

15. VIII. 1860. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Есть указания, что Щедрин представлялся великому князю Константину Николаевичу еще в начале 1858 года, Константин Николаевич и Елена Павловна были руководителями либерального крыла при дворе, благодаря Константину Николаевичу приобрел либеральный характер известный тогда ‘Морской сборник’. После этого знакомства, при одобрении самого Александра II, Щедрин, будто бы, и был назначен вице-губернатором в Рязань, (П. Мельников-Печерский, Дневник. Сочинения, 1897 г., т. I, стр. 187.) Но Белоголовый рассказывает о первой встрече Щедрина с Константином Николаевичем в Твери, причем она носила совершенно анекдотический характер: ‘великий князь подошел к (стоявшему у окна в коридоре) Салтыкову с вопросом: ‘как ваша фамилия?’, а потом надел пенснэ и, осмотрев с головы до пяток, шаркнул ногой и со словами: ‘честь имею кланяться’ молодцевато удалился. Салтыков передавал эту сцену с удивительным юмором’ (‘Воспоминания’, стр. 236).

Письмо очень плохо сохранилось.

116

Конец XII. 1860. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Мать Михаила Е-ча должна была ехать в Москву, по-видимому, для встречи с генерал-адъютантом Витовтовым, на дочери которого, Адели Павловне, вскоре женился ее младший сын, Илья Е-ч.

По положению о ‘губернских по крестьянским делам присутствиях’, в состав их входили четыре члена от правительства: губернатор, губернский предводитель дворянства, управляющий палатой государственных имуществ и губернский прокурор, и четыре члена от местного дворянства, из которых двое по назначению от правительства и двое по выборам губернских и уездных предводителей дворянства. Щедрин по должности вице-губернатора в это присутствие официально не входил, но фактически принимал в его работах большое участие в силу своего чисто-личного литературного и служебного веса.

118

11. V. 1861. Е. И. ЯКУШКИНУ.

За два года, с 19 февраля 1861 по 19 февраля 1863 г., было до двух тысяч крестьянских волнений, требовавших применения полицейской и воинской силы. За январь—апрель 1861 г. было до 647 возмущений. Наконец, в апреле 1861 г. прогремели по всей России два крестьянских восстания, кровавым образом подавленные: в Киндеевке Пензенской губернии — генералом Дренякиным, и в Бездне Казанской губернии — генералом графом Апраксиным. В последнем случае было убито 70 человек, умерло от ран 21 человек и расстрелян руководитель восстания раскольник Антон Петров. Это вызвало известную общественную панихиду с речью-протестом проф. А. Щапова. В связи с этим Щедрин начал ряд статей, печатая их под своим полным именем, отчасти полемизируя с дворянским апологетом В. Ржевским, отчасти вне этой полемики (см. статьи ‘Об ответственности мировых посредников’, ‘К крестьянскому делу’, ‘Несколько слов об истинном значении недоразумении по крестьянскому вопросу’ в газете В. Корша ‘Московские ведомости’, ‘Ответ Ржевскому’, ‘Где истинные интересы дворянства’ в ‘Современной летописи’ при журнале Каткова ‘Русский вестник’). Не ограничиваясь этим, Щедрин и на службе выступил с резким протестом против реакционной политики губернских властей и особенно дворянства в крестьянском вопросе. Особенно возмущала ‘освобожденных’ крестьян сохраненная на два года обязанность отбывать старую барщину и так называемые смешанные повинности.

Предвидя возможность ‘слететь с места’, Щедрин начал поиски усадьбы. Покупка у Кафтырева не состоялась. Но вскоре Щедрин купил именье Витенево под Москвой, в 12 верстах от станции ‘Пушкино’ Ярославской жел. дороги. При этом им были возвращены местным крестьянам 12 десятин, неправильно отрезанных при освобождении, и еще прибавлено от себя 5 новых десятин для удобства.

119

16. V. 1861. П. В. АННЕНКОВУ.

В борьбе с ‘тупоумием местных властей’ Щедрину приходилось, например, разбирать дела об отягощении помещиком Нероновым своих крепостных крестьян (16 июня 1861 г. Щедриным написан проект постановления тверского губернского правления) или о перенесении усадьбы в имении г-жи Безобразовой (здесь Щедриным был подан протест министру внутренних дел на решение губернского по крестьянским делам присутствия и распоряжение губернатора о переселении не желающих того крестьян полицейскими мерами).

В связи со столь решительными действиями Щедрину, действительно, приходилось ожидать расчета со службой.

120

19. V. 1861. П. В. АННЕНКОВУ.

Вероятно, Анненков сообщал Щедрину о совещаниях московских и петербургских редакторов по вопросу о смягчении цензуры и собраниях в Москве у Каткова, на которых присутствовали и Чернышевский с Елисеевым, для составления коллективной записки. Все это было в конце марта. В апреле же по цензурному ведомству был разослан циркуляр, направленный против журнальных статей по истории, и особенно истории революций, — в связи со статьей Чернышевского в ‘Современнике’ (No 2): ‘Предисловие к нынешним австрийским делам’, за эту статью, а также ряд других, журналу было дано предостережение. Статья излагала историю революции 1848 г. в Австрии, но Австрия вообще служила в ту эпоху хорошим предлогом для намеков на Россию. Некрасов писал в поэме ‘Современники’: ‘Не люблю австрийца’ и т. д. (1875 г.). Помимо общего интереса, все эти сведения были важны Щедрину потому, что он начал в это время что-то готовить для ‘Современника’, по-видимому, ‘Клевету’.

Анненков 4 июня писал Тургеневу: ‘В Твери встретил нас Салтыков и устроил пароход, накормив превосходным ужином, в Ярославле встретил нас Якушкин, напоил чаем с изумительным маслом, в Рыбинске ожидала нас уха, и только Кострома, которую проезжали в 2 часа утра, ничего нам не послала, кроме тени Писемского…’ (Труды Публ. библиотеки им. Ленина, М. 1934, стр. 121).

121

3. VI. 1861. Д. Е. САЛТЫКОВУ.

Список мировых посредников (см. письмо от 8.IV.1861) показывает, что судьба крестьян данной местности оказалась целиком в руках их же собственных помещиков. Юрьевы владели имением неподалеку от Салтыковых (верстах в 25, в районе села Троице-Нерль). Сергей Андреевич Юрьев был с детства другом Михаила Е-ча. Но он был не мировым посредником, а кандидатом у своего брата Николая. Этот Н. А. Юрьев и утвердил все операции Дмитрия Е-ча в Спасо-Салтыковской волости (до 227 десятин отрезков). А в соседней, Семеновской волости утверждать планы Дмитрия должен был, очевидно, его собственный младший брат Илья (здесь отрезки достигли 565 десятин, общая сумма отрезков Дмитрия Е-ча составила 865 десятин). Илья Е-ч только что был произведен в ротмистры гвардии и имел большие связи при дворе через генерал-адъютанта Витовтова. Но вышел в отставку и сделался мировым посредником, чтобы стать как можно ближе к крестьянским делам и вновь закабалить себе бывших крепостных, при опытной поддержке своей матери. Они пытались в целых четырех деревнях отрезать у крестьян лучшие земли, но неудачно. Общая сумма их отрезков составила 667 десятин. (Салтыковский архив, А. Вертинский.)

122

7. VI. 1861. Е. И. ЯКУШКИНУ.

В Рязанской губернии ‘крестьяне помещика Михайловского уезда Реткина не соглашались переселиться на другие удобные места и покорились только после наказания зачинщиков’ (Крестьянское движение 1824—1869 годов, в. II, стр. 17). Возможно, что это и послужило личным поводом к усилению ярости Коробьина, не только члена губернского по крестьянским делам присутствия по должности председателя палаты государственных имуществ в Твери, но и помещика Михайловского уезда Рязанской губернии.

В Калужской губернии ‘крестьяне разных имений Мещовского, Жиздринского и Медынского уездов жаловались на обременение их барщиной и оброком… а в имении Тарусского уезда помещика Мухина упорно не повиновались внушениям’ не только местного начальства, но и свитского генерал-майора Казнакова. ‘Посему 1 мая туда была введена рота пехоты, при содействии которой несколько крестьян, замеченных во вредном на других влиянии, были арестованы, но толпа не покорялась, и когда было приказано отделить из нее барщинных и оброчных, то крестьяне, не допуская к тому, бросились на нижних чинов, но были удержаны прикладами, после этого 9 зачинщиков были наказаны розгами, и тем усмирены как эта вотчина, так и несколько соседних имений, в которых проявилось подобное же ослушание’ (Крестьянское движение, II, стр. 10—11). Эти факты характеризуют несколько иначе положение в губернии В. Арцимовича, поднятого на щит либералами за ‘мирное’ разрешение конфликта с рабочими на мальцовских заводах. Туда, действительно, команды не посылались, и даже высланные Мальцевым в город Мещовск 8 зачинщиков, закованных в кандалы, были возвращены обратно на завод. (Правда, они потом все же были высланы, ‘с высочайшего разрешения’, под надзор полиции.) Но этот конфликт — из-за жестокости заводского исправника Еропкина с одним из рабочих — не имел никакого отношения к крестьянскому делу. Не лишнее было поиграть на рабочем вопросе в момент высочайшего напряжения крестьянского движения.

123

6. XI. 1861. Н. А. НЕКРАСОВУ.

‘Клевета’ ‘возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть’ против Щедрина (см. письмо Анненкову от 3. XII. 861). Ходили слухи даже об оскорблении действием, нанесенном Щедрину каким-то помещиком в связи с ‘Клеветою’, но этот слух возник в связи со сходством фамилий Салтыкова и Колюкова, с которым был, действительно, подобный случай, запечатленный даже в стихах местного сатирического поэта (И. Митропольский. ‘Русский архив’, 1895, т. I, No 3, стр. 371—372). Более вероятен рассказ о том, что Щедрин посоветовал одному помещику ‘помириться’ с побившими его крестьянами, за что помещик и ударил Щедрина (Из воспоминаний кн. Д. Д. Оболенского. ‘Русский архив’, 1895,. I, стр. 64). Но не слухи, а факт следующее донесение жандарма Симоновского от 17 декабря: ‘заслуживает внимания неприятное и не в пользу вице-губернатора Салтыкова впечатление, произведенное на общество статьею его ‘Клевета’, напечатанною в No 10 ‘Современника’. — Есть большое основание думать, что натурою при изображении Шалимова послужил друг Щедрина Унковский. В борьбе с ним тверская дворянская реакция прибегала между прочим и к обвинениям во взяточничестве, в связи с постройкой дворянского дома, — из чего, конечно, ничего не вышло.

125

3. XII. 1861. П. В. АННЕНКОВУ.

О каком ‘очень важном обстоятельстве’ Салтыков хотел сообщить Анненкову, но не ‘желал передать его бумаге’? — по-видимому, о назревавших в Твери политических выступлениях дворянства и о возникшем, в связи с широким общественным подъемом, плане издания ‘Русской: правды’ (см. следующие письма).

126

25. XII. 1861. Н. А. НЕКРАСОВУ.

После смерти Добролюбова Чернышевский (и Некрасов) искали новых сил для укрепления критического отдела ‘Современника’ и вели, в связи с этим, переговоры с Писаревым, закончившиеся неудачей. Но в это время к ‘Современнику’ все ближе подходила большая сила в лице Щедрина, определившего с большою четкостью и яркостью свои общественные позиции в очерке ‘К читателю’. (Цензура, конечно, потребовала ‘исправления’ этой вещи. Первоначальные варианты см. в III томе настоящего издания.) В ближайшие затем годы, 1863—1864, Щедрин до известной, степени заменял Добролюбова и в отделе критики (рецензии) и в ‘Свистке’.

127

3. I. 1862. В контору ‘СОВРЕМЕННИКА’.

Щедрин просил высылать ему журнал ‘впредь до особого уведомления’, потому что собирался уходить со службы и уезжать из Твери. Уже 13 января он получил отпуск на четыре месяца, а 20 января подал прошение на имя начальника Тверской губернии об увольнении его от службы ‘по домашний обстоятельствам и крайне расстроенному здоровью’. Отставка была принята очень быстро — уже 22 января. Кроме личных причин, здесь могла отразиться и общая политическая обстановка. 23 января, московское дворянство обратилось с ‘всеподданнейшим адресом’, в котором, отправляясь от мелких вопросов о земских повинностях и земском кредите, договаривалось до созыва в Москве выборных людей от всех сословий государства. В Твери еще 12 декабря выступили мировые посредники, а к 1 февраля было созвано чрезвычайное дворянское губернское собрание под предлогом совещания об учреждении поземельного банка. Собрание обратилось с письмом к Александру II, заявляя: 1) о несостоятельности закона 19 февраля, 2) о необходимости предоставления крестьянам земли в собственность, 3) о несостоятельности сословных привилегий, 4) о неспособности правительства удовлетворять общественным потребностям. По-видимому, Щедрин нашел этот момент благоприятным для того, чтобы окончательно расстаться со службой и попытаться создать собственный журнал во главе целой группы лево настроенных друзей и единомышленников (см. следующие письма).

Щедрин ошибся, поставив ‘1861 г.’ вместо ‘1862 г.’, потому что ‘К читателю’, прозаическая сатира, — помещена в ‘Современнике’ в 1862 г.

128

21. II. 1862. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Развивая литературную работу, Щедрин посылал в это время Некрасову замечательные очерки ‘Глуповское распутство’, ‘Каплуны’ и, вероятно, ‘Глупов и глуповцы. Общее обозрение’ (см. следующие письма’ и том IV настоящего издания).

129

30. III. 1862. Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ.

Будучи осенью 1861 года в Петербурге, Щедрин виделся между прочим и с Ф. М. Достоевским, ‘приглашавшим его к участию и даже, так сказать, упрекавшим в равнодушии к вновь возникшему журналу’ (‘Минувшие годы’, 1908 г., кн. I). Этот журнал, ‘Время’, носил на первых порах расплывчато-либеральный характер, и в передовых кругах еще считалось возможным в нем сотрудничать. Для характеристики политической ориентации самого Достоевского показателен хотя бы тот факт, что он ходил вскоре (в мае) к Чернышевскому с просьбой повлиять на студенчество в целях… прекращения тогдашних знаменитых петербургских пожаров (?!) (В. Шаганов. Н. Г. Чернышевский на каторге и в ссылке, 1907, стр. 8).

Стоявший в то время еще только на пути к крестьянской демократии, Щедрин мог на первых порах не вполне разобраться в реакционном характере ‘почвенничества’ журнала ‘Время’. Во всяком случае он дал туда свои ‘Недавние комедии’, ‘Соглашение’ и ‘Погоня за счастьем’ (апрельская книжка). Отметим, что много позднее и Достоевский сотрудничал у Некрасова и Щедрина в ‘Отечественных записках’ (роман ‘Подросток’, 1875 г.).

130

14. IV. 1862. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ.

Глубокий политик, Чернышевский поддерживал личные отношения и с либералами-конституционалистами, и с революционерами ‘Молодой России’ (Зайчневский, Аргиропуло), и с А. Слепцовым, и братьями Серно-Соловьевичами, организовавшими в это время конспиративное общество ‘Земля и воля’. Литературно этим различным течениям соответствовали, с одной стороны, ‘Великорусс’, с другой стороны — воззвания к ‘Барским крестьянам’ и ‘Русским солдатам’. ‘Великорусс’ распространялся в тех кругах, в которых могли иметь успех конституционные планы. По-видимому в эти годы Чернышевский имел какие-то личные совещания с Щедриным. Последний бывал и на квартире у Чернышевского (воспоминания В. Обручева). В то же время с большим недоверием следует отнестись к легенде о том, как Чернышевский рассказывал позднее, на каторге, своему товарищу по Александровскому заводу, С. Г. Стахевичу, что ‘мы, т. е. я, Салтыков и еще кое-кто, составляли план преобразования России’. ‘Ха-ха-ха! — смеялся Чернышевский. — Ну, вот мы еще не решили, что для нее лучше: монархия или республика, больше к тому склонялись, чтоб утвердить монархию, обставленную демократическими учреждениями. Гм… легко сказать! А ежели монархию, то, ведь, надо же иметь, согласитесь сами, своего кандидата на престол. Решили: великую княгиню Елену Павловну. Вот, ведь, мы каковы! С нами не шутите, ха-ха-ха! (Чешихин. Н. Г. Чернышевский, 1923 г., стр. 161).

Можно думать, что со своим стратегическим планом создания широкого общественного движения для напора на самодержавие под флагом скромного литературного издания ‘Русской правды’ Щедрин и его товарищи — Унковский, А. А. и А. Ф. Головачевы, Европеус — шли не против одной из линий политики Чернышевского и могли рассчитывать на его поддержку и сотрудничество, (см. приложение II).

Идея издания ‘Русской правды’, очевидно, возникла у Щедрина с Унковским и Европеусом в январе месяце, в феврале—марте она оформлялась, очевидно, при участии приехавшего из Полтавы А. А. Головачева, в середине марта в этот план был посвящен приглашенный в Тверь для участия в литературном вечере поэт А. Н. Плещеев. 19 марта последний писал Достоевскому: ‘Здесь тоже затевается орган — журнал двумя книжками в месяц. Может с сентября, может с января. На святой пойдут хлопотать о разрешении. Кружок сгруппировался очень хороших людей — и совершенно враждебных московскому доктринерству (т. е. ‘Русскому вестнику’ Каткова. — Н. Я.)… Редактором будет Салтыков (Щедрин). Но до времени — прошу тебя держать это в тайне’.

131

28. IV. 1862. Б. И. УТИНУ.

Официальными представителями по изданию выступили Щедрин и А. Ф. Головачев, получивший специально для этого свидетельство о благонадежности. 21 апреля программа журнала была подана в московский цензурный комитет, а 24 отослана из него, с благоприятным отзывом, в министерство народного просвещения.

В эти же дни, 20—24 апреля, Щедрин встретился с Утиным на железной дороге и поделился своим планом издания ‘Русской правды’. Отметим кстати, что Утин согласился принять материальное участие в деле лишь при условии предоставления ему редакции политического обозрения. (Ответное письмо Утина см. в приложении II.)

132

29. IV. 1862. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ.

Поскольку в письмах все время идет речь о ‘Глуповском распутстве’ и ‘Каплунах’, постольку ‘пропавшей статейкой’, скорее всего, был третий очерк: ‘Глупов и глуповцы. Общее обозрение’. Все эти вещи тесно связаны с программой ‘Русской правды’. В частности в ‘Каплунах’ и в программе Щедрин ставит очень важный вопрос о живых силах общественного движения, вспоминает старых утопистов-мечтателей и указывает на новейшую опасность в этом роде. В противовес бездействующим мечтателям, созерцателям будущей гармонии, Щедрин зовет к живому общественному делу. Это дело представляется ему в виде объединения всех передовых элементов для концентрированного наступления против стана реакции. Но в числе утопистов-мечтателей легко могли оказаться и вдохновляемые Чернышевским революционные элементы, дело которых было глубоко скрыто в подполье.

В начале апреля цензор ‘перемарал очень многое’ в очерках Щедрина. Но Чернышевский лично говорил с председателем цензурного комитета В. Цеэ и добился изъятия из ‘Глуповского распутства’ только места о Зубатове. Однако министр Головнин не решился взять дела на свою единоличную ответственность и посоветовался с графом С. Строгоновым. Последний высказался отрицательно, и 27 апреля Головнин окончательно запретил оба очерка.

133

16. V. 1862. Б. И. УТИНУ.

4 мая Головнин сообщил московскому цензурному комитету об отказе в разрешении на издание ‘Русской правды’ по случаю ‘происходящего пересмотра в высочайше утвержденной комиссии постановлений по делам книгопечатания’. Но это было, очевидно, только формальным отводом, так как в это же самое время были разрешены издания лицам более благонадежным: А. А. Краевскому — газеты ‘Голос’ (начала выходить с 1863 г.) и Н. Писаревскому — газеты ‘Современное слово’ (выходила в 1862—63 годах). Отказ в издании ‘Русской правды’ был еще раз подтвержден в конце того же 1862 года.

В 1861 году еженедельная газета Н. Воронцова-Вельяминова ‘Московский вестник’ слилась с двухнедельным журналом ‘Русская речь’ под общей редакцией Е. М. Феоктистова. В 1862 году вышел только один номер. Двухнедельный журнал ‘Век’ выходил в 1861—62 годах в Петербурге под редакцией сначала Петра Вейнберта, а затем Г. З. Елисеева.

Щедрин не мог не упомянуть об отказе ему в издании ‘Русской правды’ в своих ‘Замечаниях на проект устава о книгопечатании’, выработанный особой комиссией при министерстве народного просвещения под председательством князя Д. А. Оболенского.

V. Щедрин в редакции ‘Современника’

Сентябрь 1862 — январь 1865

134

18. XII. 1862. И. А. ПАНАЕВУ.

Вспоминая о работе ‘Современника’ после ареста Чернышевского, М. Антонович пишет: ‘Решено было вести ‘Современник’ в прежнем направлении и с прежними сотрудниками. Организована была коллективная редакция с Некрасовым во главе, состоявшая из Пыпина, Елисеева и меня, впоследствии в состав ее вошли Салтыков и Ю. Жуковский’. Это может быть верно только по отношению к самому моменту ареста Чернышевского (7 июля), потому что уже с начала осени Щедрин весьма активно включился в работу редакции. С осени же достаточно близко примкнул и Жуковский, так как с этого времени как раз, — по воспоминаниям Е. Жуковской,— их квартиру в Дмитровском переулке ‘посещали литераторы Некрасов, Салтыков, Антонович, Пыпин’ и ‘общественные деятели — Унковский, Европеус, Неведомский, А. А. Головачев’ (Из воспоминания шестицесятницы. ‘Звенья’, I, стр. 345). Ко всем этим лицам надо присоединить еще беллетриста В. А. Слепцова и секретаря редакции А. Ф. Головачева. ‘Несмотря на многочисленность новой редакции ‘Современника’, она действовала вполне успешно, литературные дела журнала шли плавно, без запинок и неудач’, продолжает Антонович (Шестидесятые годы в воспоминаниях М. Антоновича и Г. Елисеева, 1983 г., 196 ел.). Но причина здесь была в том, что на ряду с широкой редакцией уже к этому времени создался новый внутренний триумвират: потеряв Добролюбова и Чернышевского, Некрасов привлек в качестве истинных ‘мужей совета’ Елисеева и Щедрина. У Елисеева в конце апреля закрылся артельный журнал ‘Век’, у Щедрина не удалось издание ‘Русской правды’. Оба они и отдали свою литературно-организационную энергию некрасовскому ‘Современнику’. Так, Некрасов ‘заслал’ Щедрина к Писемскому за его романом ‘Взбаламученное море’, еще не зная содержания этой вещи (П. Боборыкин. За полвека, 1929 г., 150—151). Так в ноябре—декабре, уезжая в Ярославль, Некрасов поручил Щедрину получить от комиссии генерала Потапова, ведшей следствие по делу Чернышевского, отобранные у Чернышевского при аресте редакционные материалы ‘Современника’. Так, по предложению Щедрина, А. М. Унковский дал в ‘Современник’ статьи о началах судебной и финансовой реформ. В счет этого Щедрин и требовал, очевидно, аванса Унковскому от конторы ‘Современника’, которой заведывал двоюродный брат Ивана Ивановича Панаева, Ипполит Александрович.

135

После 20. XII. 1862. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин развил в это время исключительно-напряженную литературную работу. В подготовлявшейся двойном январско-февральском номере ‘Современника’ 1863 года, представляющем собою целый кирпич в тысячу с лишним страниц, ему принадлежит до двухсот страниц, — беллетристики, критики (рецензий и других статей) и отдела ‘Наша общественная жизнь’. Но лучшими во всем этом были его ‘Невинные рассказы’, особенно ‘Деревенская тишь’, замечательно ярко отражающая тогдашние ‘сословные антагонизмы’, т. е. классовые противоречия в деревне. Эта вещь и до сих пор недостаточно оценена, хотя она ничуть не слабее, в своем роде, напечатанного одновременно с нею знаменитого рассказ’ ‘Миша и Ваня’, основанного на известном деле рязанской помещицы Кислинской (см. письма из Рязани 1858 года). Третьим, действительно более слабым, был рассказ ‘Для детского возраста’.

Один из близких сотрудников ‘Современника’ и позднее ‘Отечественных записок’, Евгений Петрович Карнович, редактировал в 1862 году двухнедельный журнал ‘Мировой посредник’, в котором много писал по вопросам, связанным с деятельностью мировых посредников. В 1863 году этот журнал был переименован в ‘Вестник мировых учреждений’ и прекратился на восьмом номере.

136

22. XII. 1862. Е. И. ЯКУШКИНУ.

Крестьянская реформа в ярославском имении Михаила и Сергея Салтыковых была проведена ‘по желанию’ самих ‘крестьян’: торговое село Заозерье взяло ‘весьма незначительное количество земли’, которая ему была не нужна, наоборот, мелкие земледельческие деревни получили земли ‘почти полное количество’. ‘Отрезки’ были только в Заозерской части, ‘из пустошей и болотистых неудобных земель’ в 4 местах. Одну из этих пустошей братья и собирались продавать, но, нуждаясь в деньгах, просили Опекунский совет не брать с них долга с этой именно земли, а высчитывать долг постепенно из тех выкупных платежей, которые будут поступать, к ним, Салтыковым, от взявших землю крестьян. Нуждаемость Михаила Е-ча объясняется тем, что около этого времени, ‘с 1863 года’, он ничего не получал от матери и должен был ‘содержать себя и свое семейство единственно тем, что сам выработает’.

137

29. XII. 1862. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Редакция ‘Современника’ до конца года не знала об окончательной участи задержанных весною в цензуре очерков Щедрина: ‘Глуповское распутство’ и ‘Каплуны’. Но Чернышевский до ареста успел уговорить. Щедрина не печатать ‘Каплунов’. Поэтому последний интересуется здесь судьбою одного ‘Глуповского распутства’.

‘Прометей’ — это ‘Скованный Прометей. Последняя сцена из трагедии Эсхила’, Мих. Илецкого, т. е. Михаила Ларионовича Михайлова, известного поэта-переводчика, сосланного за год перед этим на каторгу за прокламацию ‘К молодому поколению’, в которой между прочим была фраза о том, что в случае необходимости пришлось бы снять ‘сто тысяч голов’. Эта угроза широко использовалась затем в реакционной публицистике и постоянно вкладывалась самим Щедриным в уста его реакционных персонажей. В данный момент Михайлов находился в Нерчинске. Для характеристики редакции ‘Современника’ надо отметить и то обстоятельство, что с первой же книжки журнала в 1863 году начат печатанием знаменитый роман заключенного Чернышевского ‘Что делать?’.

В ‘Современном обозрении’ Щедрин поместил, за подписью ‘Т-н’ (Тверитянин?), статью ‘Несколько слов по поводу ‘Заметки’, помещенной в октябрьской книжке ‘Русского вестника’ за 1862 г.’ Эта статья представляет собою вторую редакцию ‘Замечаний на проект устава о книгопечатании’, выработанного комиссией Д. Оболенского.

138

1862—1863. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В данном письме речь идет, по-видимому, о статье Павла Якушкина. Но и сам Щедрин привлекал в это время усиленное внимание цензуры. В докладе О. Пржецлавского было отведено много места ‘Невинным рассказам’ (особенно рассказу ‘Миша и Ваня’), а также статьям Щедрина ‘Петербургские театры’ и ‘Наша общественная жизнь’. Цензор недоумевал по поводу издевательства сатирика над ‘благонамеренностью и хорошим образом мыслей’, не мог допустить в журнале ‘такого цинизма’, считал, что авторы выступают только против ‘тартюфизма благонамеренности’, и предупреждал, наконец, что такой ‘неловкой выходкой ‘Современник’ сам подтверждает делаемый ему упрек в нигилизме’ (подчеркнуто везде О. Пржецлавским). Неблагоприятно отметил цензор статью ‘Т-на’ (Щедрина) о цензуре, говоря, что автор намеренно смешивает ‘уличную полицию’ с ‘полицией слова’.

Датируется приблизительно по бумаге (письма этого периода нисаны в большинстве на тонкой цветной бумаге, желтой, розовой и лиловой, с водяным узором — и по соображению о времени цензорства В. Н. Бекетова. На обороте карандашом: ‘Н. А. Некрасову’.

139

1863. П. В. АННЕНКОВУ.

Отзываясь в своей переписке с Тургеневым довольно скептически о художественном достоинстве произведений Щедрина, дипломатичный Анненков в отношениях с самим Щедриным, конечно, этого не показывал. Но теперь, в 1863 г., он выступил в ‘С.-Петербургских ведомостях’ (No 85) с положительной оценкой Щедрина в статье: ‘Русская беллетристика и г. Щедрин’. Что касается Щедрина, то как ‘человек артельный’ он всегда рад был посоветоваться о достоинствах своих произведений, особенно с таким авторитетным но вопросам искусства лицом, каковым всегда был в его глазах Анненков.

Год письма указан П. В. Анненковым.

140

8. II. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

Редакционные по ‘Современнику’ выплачивались в это время помесячно: Щедрину — 150 р., Пыпину — 200 р., Антоновичу — 400 р. (очевидно, с включением полистной платы), Елисееву —100 р., А. Ф. Головачеву — 75 р. К характеристике гонорарной политики Некрасова интересны данные о полистной плате Щедрина в ‘Современнике’ в предшествующие годы: ‘Жених’, 1857 г. — по 100 р. с листа, ‘Развеселое житье’, 1859 г. — по 125 р., ‘Скрежет зубовный’, 1860 г. — по 250 р., ‘Наш дружеский хлам’, ‘Литераторы-обыватели’, ‘Клевета’, ‘Наши глуповские дела’, 1860,1861 гг. — по 200 р., ‘К читателю’, 1862 г. — по 150 р. В 1863 г. полистная плата Щедрина определялась в 100 р. с листа.

Статья Унковского возникла в связи с приступом правительства к судебной реформе после опубликования в ‘Собрании узаконений и распоряжений правительства’ ‘Основных положений преобразования судебной части’, 29 сентября 1862 года.

141

14. III. 1863. А. Н. ОСТРОВСКОМУ.

В конце 1858 — начале 1859 годов вышло первое собрание сочинений Островского в издании известного мецената того времени, князя Кушелева-Безбородко, издателя радикального журнала ‘Русское слово’ Благосветлова и Писарева. Но, истощив свои средства и подпав под влияние Благосветлова, Кушелев передал последнему вместе с журналом и все свои издания. Отсюда и проистекли задержки в выплате Островскому денег по изданию его сочинений.

Известный рассказчик сцен из народного быта Иван Федорович Горбунов только что перед тем напечатал одну из таких сцен: ‘На большой дороге’, в первом номере ‘Современника’, но в дальнейшем в ‘Современнике’ не печатался. В предшествующем, 1862 году в ‘Современнике’ появился его ‘Утопленник’.

143

16. III. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

В 1862 году Щедрин написал рассказ ‘Четыре момента дня’, но цензура выбросила из него главу ‘Перед вечером’, изображавшую жандармского офицера. Эту запрещенную главу Щедрин использовал в ‘Современнике’, заимствовав для нее заглавие из повести М. Кохановской ‘После обеда в гостях’.

Н. Мазуренко незадолго перед тем вернулся из-за границы, где имел сношения с Герценом. Со своими ‘Записками хуторянина’ он обратился сначала к Елисееву, но тот направил его к Щедрину. Щедрин радушно встретил Мазуренко, расспрашивал о Герцене и ‘Колоколе’, о Париже и взял ‘Записки’, которые и были опубликованы в октябрьской книжке. В том же 1863 году Мазуренко (Окнерузам) напечатал критическую статью ‘По поводу сатир Щедрина’ в ‘Народном богатстве’, NoNo 256, 258.

145

26. IV. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

В апрельской книжке ‘Современника’ появился девятый и последний номер ‘Свистка’. Участие в нем Щедрина было значительным, но не в той мере, как это до сих пор предполагалось. Интересный опыт борьбы с противником Чернышевского, реакционным философом-идеалистом профессором Юркевичем,— статейка под названием: ‘Неблаговонный анекдот о г. Юркевиче или искание розы без шипов’, — принадлежит Щедрину только наполовину, Антонович написал вторую, большую часть (6 + 8 страниц). Тому же Антоновичу принадлежат целиком ‘Письма отца к сыну’. Стихотворение ‘Песнь московского дервиша’, хотя и подписано псевдонимом Щедрина ‘Михаил Змиев Младенцев’, принадлежит на самом деле молодому поэту-сатирику Виктору Буренину. Зато щедринской была статья ‘Литературные будочники’, направленная против ‘Московских ведомостей’ Каткова (Сообщение В. Максимова-Евгеньева, срв. Счет работы Щедрина в ‘Современнике’ за январь—ноябрь 1863 г., в No 4).

146

11. V. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

Торопясь к отъезду, Щедрин, по-видимому, забыл, что в той же книге печаталась его статейка ‘Еще по поводу заметки из Полтавской губернии’.

В 1863 году Некрасов стал издавать свои стихотворения в особых ‘Красных книжках’ для распространения их среди крестьян через книгонош-коробейников. Это имело определенное агитационное значение в обстановке ожидаемого крестьянского восстания летом 1863 года.

В той же пятой книжке ‘Современника’ появилась вторая из заказанных Щедриным Унковскому статей: ‘Подоходный налог, как основа рациональной налоговой системы’.

147

15. IX. 1863. А. Н. ОСТРОВСКОМУ.

В сентябрьской книжке ‘Современника’ была напечатана комедия Островского ‘Тяжелые дни’, книжка вышла в октябре, цензурное разрешение имелось от 13 октября 1863 г. В первый раз пьеса была поставлена в Малом театре в Москве 2 октября 1863 года (по данным биографической канвы ‘Труды и дни Островского’ в сборнике ‘Островский’, 1924). В письме к Некрасову, от 5 октября 1863 г., Щедрин, живя в деревне, очевидно, ошибается насчет времени постановки пьесы ‘Тяжелые дни’.

148

20. IX. 1863. Я. П. ПОЛОНСКОМУ.

О ‘повести’ см. ниже, в письме к Полонскому от 19.Х.1863 г., No 151. — Якушкин — это, несомненно, Павел Якушкин, беллетрист-этнограф, собиратель фольклора.

149

5. X. 1863. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Имение Витенево интересно в том отношении, что здесь Щедрин пытался вести разного рода хозяйство и неизменно терпел неудачи по своей доверчивости и непрактичности. Имение находилось при селе Витеневе и деревнях Сафоновой и Юрьевой и заключало в себе 680 десятин земля. Купил он его на имя жены за 35 т. рублей, взяв 20 т. рублей в долг у матери. Прекратив занятия хозяйством, Щедрин стал отдавать землю соседним витеневским и юрьевским крестьянам, а сам жил только как дачник по летам, когда к нему приезжали в гости Некрасов, Тургенев, Плещеев, Унковский, Лихачевы и др., а семья Сувориных жила целое лето 1875 г., когда семья Салтыковых была за границей. По личному сообщению дочерей управляющего имением Щедрина врача А. Ф. Каблукова, Щедрин хорошо относился к крестьянам, крестьяне пользовались покосами и выгоном. Задумав продать имение, Щедрин за два года стал уговаривать крестьян купить у него нужные им лесные участки, но это совпало по времени с ожиданием в народе ‘земли и воли’ (конец 70-х годов), и крестьяне отказались. После этого Щедрин продал имение некоему Калабину.

В августовской книжке Щедрин поместил две вещи (вернее, три): ‘Как кому угодно: 1. Слово к читателю, 2) Семейное счастье’ и ‘В деревне’. Обе эти вещи были на просмотре у цензора Ф. Ф. Веселаго и, с его сокращениями, пропущены цензурным комитетом. Непропущенная редакцией Антоновича — Пыпина ‘Заметка’ сохранилась в архиве Пыпина (см. приложение IV).

150

16. X. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

В сентябрьской книжке начался известный впоследствии цикл ‘Помпадуры и помпадурши’, — пока одним отдельным романсом-рассказом: ‘Прощаюсь, ангел мой, с тобою’.

151

19. X. 1863. Я. П. ПОЛОНСКОМУ.

В октябрьской книжке ‘Современника’ напечатан небольшой рассказ Полонского: ‘Медный лоб самого низкого сорта’. См. выше письмо ему же (20.IX.1863 г., No 148), по-видимому, о той же ‘повести’.

153

Конец X. 1863. И. Ф. ГОРБУНОВУ.

В конце 1863 г. и начале 1864 г. рассказы Горбунова в ‘Современнике’ не появлялись.

Письмо датируется предположительно 1863 годом на основании того, что в 1863—1864 годах Щедрин принимал участие в редактировании ‘Современника’ и осенью 1863 года жил в Петербурге.

156

16. XI. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

В октябрьской книжке Щедрин напечатал разборы книг: Львова ‘Сказание о том, что есть и что была Россия…’, С. Громеки ‘Киевские волнения в 1855 году’, ‘Руководство к судебной защите по уголовным делам’.

157

19. XI. 1863. П. В. АННЕНКОВУ.

По-видимому, Щедрин — и в предшествующем письме своем к Анненкову и здесь — интересуется его мнением о втором рассказе из цикла будущих ‘Помпадуров и помпадурш’: ‘Здравствуй, милая, хорошая моя’, напечатанном в первой книжке ‘Современника’ за 1864 год.

Собрание критиков и историков литературы — Анненков, Галахов, Страхов, — очевидно, должно было слушать чтение в рукописи романа К. Н. Леонтьева ‘В своем краю’, напечатанного затем в пятой и восьмой книжках ‘Отечественных записок’. Щедрин дал о нем рецензию в октябрьской книжке ‘Современника’ того же года.

Год письма указан П. В. Анненковым.

158

XI. 1863. И. А. ПАНАЕВУ.

В ноябрьской хронике ‘Наша общественная жизнь’ раздел, посвященный картине художника H. H. Ге ‘Тайная вечеря’, появился в ‘Современнике’ не целиком, оставшаяся часть была опубликована позднее, по черновику, В. Стасовым в ‘Северном вестнике’ 1895 года. Щедрин был лично знаком с H. H. Ге с конца 1856 — начала 1857 года, а с лета 1863 года это знакомство возобновилось после возвращения художника из-за границы.

159

11. I. 1864. И. А. ПАНАЕВУ

В декабрьской книжке Щедрин напечатал хронику ‘Наша общественная жизнь’ и разборы книг: А. Скавронского ‘Воля, два романа из быта беглых’, Гейне, Полное собрание сочинений в переводе Ф. Берга. — Повесть Николая Дружинина ‘Люба’ была напечатана в февральской книжке ‘Современника’ 1863 года.

160

25. I. 1864. И. А. ПАНАЕВУ.

Год устанавливается по дню недели.

161

11. II. 1864. П. В. АННЕНКОВУ.

Тургенев приехал в Петербург 4 января для дачи показаний по процессу 32 лиц, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами (Герцен, Огарев, Бакунин, Кельсиев и др.). Во главе этого ‘дела’ был поставлен арестованный одновременно с Чернышевским Н. А. Серно-Соловьевич, сосланный затем в Сибирь и вскоре там погибший. Тургенев отделался только легким опросом в следственной комиссии. Вообще в этот свой приезд он был встречен в литературно-общественных кругах с большим почетом. Кроме намеченного вечера у Щедрина, Тургенев виделся с ним еще в конце февраля, перед самым отъездом за границу, когда Щедрин предлагал Тургеневу участвовать в задуманном им детском альманахе.

Год письма указан П. В. Анненковым.

162

12. II. 1864. И. А. ПАНАЕВУ.

В январской книжке ‘Современника’ Щедрин напечатал: рассказ ‘Здравствуй, милая, хорошая моя’, хронику ‘Наша общественная жизнь’, разборы книг: А. Плещеева, ‘Новые стихотворения’, Н. Потехина, ‘Наши безобразники’, Марко Вовчка, ‘Сказки’.

163

17. III. 1864. И. А. ПАНАЕВУ.

В февральской книжке ‘Современника’ Щедрин напечатал: хронику ‘Наша общественная жизнь’, разборы книг: А. Майкова, ‘Новые стихотворения’, Ю. Верна, ‘Воздушное путешествие через Африку’. Редакционные труды Щедрина заключались, между прочим, в том, что он ездил к писателю-юмористу Н. А. Лейкину с предложением сотрудничать в ‘Современнике’. Лейкин обещал ‘Биржевых артельщиков’, которые и были напечатаны в июльской и октябрьской книжках журнала за этот год.

164

13. IV. 1864. И. А. ПАНАЕВУ.

В мартовской книжке появилась последняя из напечатанных хроник ‘Наша общественная жизнь’, но в рукописи сохранились еще две хроники, очень важные для понимания общественно-политических взглядов Щедрина в ту эпоху. Обе они относятся ж 1864—1865 годам. Первая начинается словами: ‘Начну с того самого пункта, на котором оставил свою хронику в прошедший раз’ — и действительно смыкается по содержанию с мартовской хроникой. Вторая начинается словами: ‘Итак, история утешает’ — и в общем развивает тот же круг идей. Первая сохранилась в корректуре, в архиве Пыпина, вероятно, она погибла в неравной борьбе с ‘духовной консисторией’, как в шутку называл Щедрин часть редакции, по своему происхождению выходцев из духовного сословия. Вторая сохранилась в рукописи и, вероятно, не доводилась Щедриным до печати.

166

V—VI. 1864. В контору ‘СОВРЕМЕННИКА’.

В апрельской книжке ‘Современника’ Щедрин напечатал разбор книг: М. С. Щепкина, ‘Записки и письма’, М. Камской, ‘Моя судьба’, А. Высоты, ‘Рассказы из записок старого письмоводителя’, Сборник из истории старообрядства, изд. Н. Попова. В майской книжке напечатаны: статья ‘Литературные мелочи’ и разбор комедии Ф. Устрялова ‘Чужая вина’.— В первоначальной редакции статьи ‘Наши литературные мелочи’ сохранившейся в корректуре, Щедрин между прочим говорит о Костомарове, известном историке, и лже-Костомарове, Всеволоде, предавшем Чернышевского. Щедрин не знал, конечно, что в подставленном Всеволодом Костомаровым в июле 1863 года в следственную комиссию разборе литературной деятельности Чернышевского предатель касался между прочим и его, Щедрина, Глуповского цикла (глава XI).

Беллетрист-народник А. Левитов напечатал в 1864 г. в ‘Современнике’, в январской книжке, — ‘Дворянку’ и ‘Выселки’, в августовской книжке — ‘Бабушку Маслиху’, ‘Степные очерки’.

167

XI—XII. 1864. В редакцию ‘СОВРЕМЕННИКА’.

Весь предшествующий год-полтора ‘Современник’ вел ожесточенную полемику с ‘Русским словом’ и журналами братьев Достоевских ‘Время’ и ‘Эпоха’. В этой борьбе Щедрей шел рука об руку с редакцией и в частности с Антоновичем, выступая с ним иногда под общим псевдонимом ‘Постороннего сатирика’. Но их внутренние отношения все обострялись, редакция ‘Современника’ стала задерживать статьи Щедрина, а другие он и сам не заканчивал. Так было, например: 1) по линии ‘Русского слова’ — с хроникой ‘Наша общественная жизнь’ (см. выше письмо от 13.IV.1864), 2) по линии журналов братьев Достоевских — со статьей: ‘Журнальный ад’ (осталась в корректуре) или с письмом ‘Г.г. Семейству Достоевских, издающему журнал ‘Эпоха’. Но молодая редакция ‘Современника’ во главе с Антоновичем не могла иметь в глазах Щедрина авторитета Чернышевского и Добролюбова. С другой стороны, на Щедрина в то время чрезвычайно болезненно действовали цензурные притеснения. В связи со всем этим он и решил на время отойти от литературной работы, фактически прекратив и сотрудничество из провинции.

168

14. XII. 1864. П. В. АННЕНКОВУ.

Мать Мих. Е-ча с начала 1863 года лишила сына денежной поддержки, а теперь стала требовать возврата его большого долга и в этих целях наложила запрет на доходы с его ярославского имения. Дошло до того, что летом 1864 года, когда Щедрин собирался ехать в Витенево, к нему явился полицейский пристав и потребовал подписки о невыезде из Петербурга в связи с предъявлением ко взысканию Ольгой Михайловной его заемных писем. Щедрину приходилось теперь буквально содержать себя и семью трудами рук своих. А это трудно было бы сделать даже при самой энергичной работе в ‘Современнике’ в виду больших потребностей семьи.

20 ноября Щедрин подал прошение министру финансов об определении его управляющим полтавской казенной палатой. Этот выбор службы был вдвойне не случаен. Щедрин больше не хотел итти по административной линии, а финансово-хозяйственную считал для себя подходящей и в более поздние годы, когда гнет цензуры заставлял его подумывать о месте директора по коммерческой части какой-нибудь железной дороги. Ко всему этому министром финансов был его старший товарищ по лицею М. X. Рейтерн. В результате 6 ноября Щедрин получил место управляющего, но только пензенской казенной палатой, с окладом 3000 рублей в год, а 14 января ‘вступил в исправление своих новых обязанностей’.

169

8. I. 1865. П. В. АННЕНКОВУ.

Интересно отметить, что и третий из друзей-тверитян,— вслед за Щедриным и А. А. Головачевым, — Унковский вскоре также стал искать себе казенного места и в конце 1865 года был назначен управляющим нижегородской контрольной палатой. Но Унковский, открыв палату 1 января 1866 г., в тот же месяц вышел в отставку и уехал обратно в Петербург, где в декабре того же года был принят во впервые открытое сословие присяжных поверенных и с тех пор занимался исключительно адвокатурой.

VI. Щедрин в Пензе, Туле и Рязани

Январь 1865— июнь 1868

170

2. III. 1865. П. В. АННЕНКОВУ.

Среди работ Щедрина организационно-финансового характера видное место занимает написанный им ‘Свод замечаний на инструкцию губернским и уездным казначействам на время опыта единства касс’. Позднее он не раз использовал это ‘единство касс’ в своей сатире на бюрократию, вплоть до ‘Мелочей жизни’.

В начале следующего года в тверских и ярославских ‘Губернских ведомостях’ появилось объявление Ярославского губернского правления о продаже с торгов имения M. E. Салтыкова для покрытия долга Московской сохранной казны и О. М. Салтыковой. В связи с этим Михаил Е-ч выдал брату Сергею доверенность на выплату указанного долга из выкупной операции по заозерским деревням, а Сергей Е-ч, в свою очередь, заключил с матерью соглашение о ‘пожизненном погашении’ им долга Михаила Е-ча Ольге Михайловне.

‘Неприязненные отношения’ Щедрина с губернатором, а также с губернским предводителем дворянства Араповым, были вскоре замечены губернским жандармом, подполковником Глобой. Глоба, вообще, очень пристально следил за ‘литератором Салтыковым’ и за лицами, с ним связанными, в частности за управляющим акцизными сборами бар. Г. О. Розеном. Глоба отмечал в своих докладах шефу жандармов, что Щедрин ‘позволил севе выразить негодование на государя за награду Комиссарова дворянством’ (Комиссаров толкнул Каракозова, когда тот стрелял в Александра II), что Щедрин отрицательно отзывался о Каткове за то, что тот ‘передался дворянам, которые поддерживали самодержавие’, что даже его жена ‘проповедует в обществе безбожие и смеется над дамами, соблюдающими посты и посещающими церковь’.

171

8. IV. 1865. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Посылаемое Щедриным ‘нечто’ Могло быть ‘Современными призраками. Письма издалека’ (в рукописи датированы ‘апрелем 1865 г.’). Очевидно, Щедрин хотел начать новую серию ‘Писем издалека’, но тут опять, вероятно, возникли трения с ‘духовной консисторией’ и ближайшим образом с Антоновичем. Антонович был первоначально наибольшей теоретической силой журнала, наиболее близким в философском и общественно-политическом отношении к Чернышевскому. Но к 1864—65 годам он определенно ослабевает. По замечанию объективного наблюдателя — и тоже члена ‘консистории’ — Елисеева, статья Антоновича ‘Литературный кризис’, в первой книжке ‘Современника’ за 1863 год, была гораздо более ‘вялой’, чем статьи Щедрина. В дальнейшем Антонович компенсировал эту вялость нарочитой грубостью, о которой тот же Елисеев вспоминает: ‘Наконец, эта грызня (с ‘Русским словом’) дошла до того, что г. Антонович в 1865 году, по остроумному выражению покойного M. E. Салтыкова, отправным пунктом полемики между ‘Современником’ и ‘Русским словом’ поставил положение, что Благосветлов имеет обыкновение спать в передних на барских шубах, говоря проще — дошел прямо до площадной брани’. (Шестидесятые годы в воспоминаниях современников, 1934 г., стр. 284.)

В настоящем письме Щедрин имеет в виду следующее. Благосветлов напечатал в двенадцатой книжке ‘Русского слова’ за 1864 год ‘Объяснение от редакции’ о том, что постоянный сотрудник его журнала М. Воронов, получив авансом деньги за повесть ‘Тяжелые годы’, не доставил конца ее. Это редкое в журнальных традициях ‘объяснение’ вызвало насмешку Антоновича, предложившего уплатить Благосветлову убытки (Литературные мелочи. Денежное несчастие с г. Благосветловым, ‘Современник’, 1865 г., книга I). Благосветлов отвечал статьей: ‘Буря в стакане воды или копеечное великодушие г. Постороннего сатирика’, в которой, между прочим, намекал на ‘винокуренные заводы’ (Некрасова).

Реакционные романы ‘Некуда’ Лескова, ‘Марево’ Клюшникова и ‘В путь-дорогу’ Боборыкина были разобраны позднее Скабичевским в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’ 1868 г.

В декабрьской книжке ‘Русского слова’ Зайцев напечатал статью о Шопенгауэре: ‘Последний философ-идеалист’. Антонович отвечал ему статьею ‘Промахи’, доказывая, что Зайцев не понял Шопенгауэра.

172

18. IV. 1867. А. Н. ПЫПИНУ.

Письмо, вероятно, связано с делом по имению литератора Николая Александровича Благовещенского, написавшего для ‘Современника’ биографию Помяловского и подготовившего к печати оставшиеся после смерти Помяловского рукописи.

173

19. Х1. 1867. Н. А. НЕКРАСОВУ.

‘Новый Нарцисс или влюбленный в себя’ был напечатан в январской книжке ‘Отечественных ‘записок’ за 1868 (год. Знаменитый упрек Щедрина земству в том, что последнее не идет дальше ‘вопроса о рукомойниках’, был тем не менее неправильно истолкован в свою пользу противниками земства, во главе которых стояла ультра-реакционная газета ‘Весть’, издававшаяся с 1863 г. по 1870 г. В. Д. Скарятиным и H. H. Юматовым (имя последнего часто встречается в произведениях Щедрина). От либеральных сторонников земства стали поступать в газеты письма с выражением недоумения и огорчения (‘С.-Петербургские ведомости’, 1868 г., No 80). Ответом им явилась в тех же ‘С.-Петербургских ведомостях’ (1868 г., No 111) статья известного земского деятеля Н. А. Корфа. Сам Щедрин не нашел нужным давать со своей стороны какие-либо разъяснения (см. ниже письмо No 185, от 25. III. 1868).

Рассказ ‘Старый кот на покое’ был напечатан в февральской книжке ‘Отечественных записок’ за 1868 г. Впоследствии включен в серию ‘Помпадуры и помпадурши’.

174

26. XI. 1867. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В октябре 1867 года произошло событие, немаловажное в истории русской литературы и русского общественного движения: Некрасов решил взять в аренду издававшиеся Краевским ‘Отечественные записки’. Но надо было устроить так, чтобы Некрасов с товарищами ‘стали вполне независимыми от собственника журнала’. ‘Когда на другой день,— вспоминает Г. Елисеев, — в назначенный час я пришел к Некрасову, там уже было несколько человек. Кроме Некрасова, были M. E. Салтыков, Д. И. Писарев… Имя Краевского … было так скомпрометировано в литературных кружках… что мысль о том, чтобы сотрудники ‘Современника’ могли очутиться под редакцией Краевского, являлась… чистым бессмыслием… Я прямо и решительно сказал: ‘Это чистая нелепость, это совсем невозможно’. Вслед за мной и М. Е. Салтыков… энергически заявил: ‘Это, в самом деле, чорт знает что. Надо бросить’, взял шапку и хотел уйти’. (Шестидесятые годы в воспоминаниях современников, 1934 т., стр. 346.)

Некрасов очень дорожил участием Щедрина и подогнал собрание к приезду его в Петербург. Но Щедрин стал членом редакции и пайщиком журнала в следующем, 1868 году, после окончательного ухода со службы и переезда в Петербург.

В это время у Щедрина, по-видимому, возник замысел: ‘Признаки жизни. Периодические заметки’, — который вскоре затем и осуществился в виде ‘Признаков времени. Периодические, размышления’.

175

6. XII. 1867. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин напечатал в ‘Современнике’ 1863—64 годов четыре ‘губернаторских рассказа’ или ‘романса’: ‘Прощаюсь, ангел мой, с тобою!’, ‘Здравствуй, милая, хорошая моя!’, ‘На заре ты ее не буди’ и ‘Она еще едва умеет лепетать’ — и печатно заявил, что у него есть еще два: ‘Я все еще его, безумная, люблю’ и ‘Уж он ходом, ходом, ходом, ходом находу пошел’. Некрасов напоминал теперь об этом, и Щедрин действительно дал в следующем году первый из обещанных рассказов под новым, менее игривым названием: ‘Старая помпадурша’. Со своей стороны, Щедрин предложил рассказ о ‘губернаторе с фаршированной головой’. Рассказ этот возник в Туле как памфлет на губернатора Шидловского. Щедрин публично читал его в клубе. Он назывался, по-видимому, ‘Неслыханная колбаса’, затем ‘Фаршированная голова’, и заключал в себе историю о том, как на место съеденной предводителем колбасы или фаршированной головы была поставлена другая, с органчиком. Впоследствии, в ‘Истории одного города’, этот замысел раздвоился. — Валуев как министр внутренних дел должен был особенно ревниво следить за всем печатающимся о губернаторах.

176

20. XII. 1867. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В мартовской книжке ‘Современника’ 1868 г. Щедрин напечатал без подписи статью: ‘Петербургские театры. ‘Золотая рыбка’. Балет в трех актах и семи картинах. Соч. Сен-Леона. Сюжет заимствован из сказки Пушкина. Музыка Минкуса’. Статья эта вошла в ‘Признаки времени’, 1869 г.: ‘Проект современного балета’.

Очерк ‘Легковесные’ появился только в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’ за 1868 г., затем вошел в ‘Признаки времени’.

Щедрин, очевидно, имеет в виду другие статьи о петербургских театрах, печатавшиеся одновременно в ‘Отечественных записках’: кн. I (‘Итальянская опера’ и ‘Василиса Мелентьева’ Островского) и кв. II (‘Тип новейшей русской драмы’ и ‘Последние новости русской сцены’). Только первая из них, об итальянской опере, подписана ‘Петербургским жителем’, остальные без подписи.

177

20. XII. 1867. А. М. УНКОВСКОМУ.

Сделка с Некрасовым состоялась, и в конце января — начале февраля Щедрин был по этому делу в Петербурге.

179

9. I. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Первоначальное название ‘Признаков времени’ было ‘Признаки жизни’.

С февральской книжки ‘Отечественных записок’ Щедрин начал печатать, под псевдонимом К. Гурин, ‘Письма из провинции’. Письмо первое говорило об ‘историографах и пионерах’, т. е. о старых и новых деятелях губернской администрации.

182

18. II. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Второй фельетон, т. е. ‘Письмо из провинции’, имел ту же тему, что и первый, т. е. антагонизм между старой и новой администрацией, историографами и пионерами, и посредничество между ними ‘складных душ’. Переделки в нем, по-видимому, были сделаны по совету члена главного управления по делам печати, Ф. М. Толстого, который производил предварительный просмотр журнала. Делалось это в порядке старых его дружеских отношений с Краевским и отчасти с самим Некрасовым. Начиная издание журнала, Некрасов как опытный литературный стратег счел необходимым прежде всего обезопасить себя, по возможности, с цензурной стороны.

Решетников получил большую известность своими очерками ‘Подлиповцы’, напечатанными в ‘Современнике’ 1864 г. Теперь он предлагал роман ‘Где лучше?’.

В июльской книжке ‘Отечественных записок’ 1869 года есть отзыв о книге Н. Лескова: ‘Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого (автора романов ‘Некуда’ и ‘Обойденные’), 2 т., с портретом автора, 1868 и 1869′. Настоящее письмо, с одной стороны, и соображения стилистические, с другой, позволяют приписывать отзыв Щедрину.

Щедрин давал разбор сочинениям Г. Данилевского — А. Скавронского ‘Воля. Два романа из быта беглых’ — в ‘Современнике’ 1863 г. Щедрину же принадлежит разбор ‘Новых сочинений Г. П. Данилевского (А. Скавронского, автора ‘Беглых в Новороссии’). Издание исправленное и дополненное, А. Ф. Базунова, 2 тома. СПБ 1868 г.’ — в ‘Отечественных записках’ 1868 г., август.

183

4. III. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин познакомился с Н. Д. Хвощинской-Зайончковской еще в бытность свою в Рязани вице-губернатором. Она писала под псевдонимом В. Крестовский и много сотрудничала в ‘Современнике’ и ‘Отечественных записках’. В июньской книжке журнала была помещена ее повесть ‘Два памятные дня’.

184

21. III. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В апрельской книжке ‘Отечественных записок’ 1868 года помещен разбор романа В. Авенариуса ‘Бродящие силы’.

Очерк ‘Легковесные. Картины в натуральную величину’ — появился только в сентябрьской книжке 1868 года. Очевидно, он подвергся предварительному просмотру со стороны Ф. Толстого, отметившего эту статью — как одну из опасных в журнале — в цензурном обзоре осенью 1868 года.

Хотя ‘Письма из провинции’ писались в совершенно безличной форме, но рязанские глуповцы снова сумели ‘поднюхать’ себя под новыми наименованиями ‘историографов’ и ‘пионеров’. Так в рассказе ‘Новый Нарцисс’ хотели найти губернатора Болдырева под видом ‘человека с белыми Зубами’. Еще один губернатор и некая госпожа Б. будто бы были выведены Щедриным в рассказе ‘Старая помпадурша’ (хотя рассказ задумав и, может быть, написан был гораздо ранее). Обобщающая сила сатиры Щедрина была так велика, что желающим и имевшим основание опасаться нетрудно было увидеть себя в ней. Правда, сам Щедрин подавал некоторые основания для подобных обывательских опасений, потому что не стеснялся и в жизни резко отзываться о губернаторах, так, об одном из них он якобы выразился, что ‘его за глупость в губернаторы поставили’.

185

25. III. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Неправильно понятая некоторыми либералами (позиция Щедрина в вопросе о земстве (см. письмо No 173, от 19.XI.1867 г., и примечание к нему) не могла, однако, по цензурным условиям стать предметом открытого выяснения ее в печати с революционно-демократической точки зрения, на которой стояли руководители ‘Отечественных записок’, на что и намекает Щедрин в настоящем письме.

Роман Решетникова ‘Глумовы’ печатался не в ‘Русском слове’, а в продолжавшем его ‘Деле’, в 1866—1867 годах. Он давал историю рабочей семьи на Урале. Но в романе ‘Где лучше?’ та же тема взята значительно шире, действие его развертывается в разных концах России вплоть до Петербурга. Подозрения Щедрина были неосновательны, — и вскоре он сам изменил свое мнение о романе к лучшему.

187

Конец IV. 1868. H. A. НЕКРАСОВУ.

Рецензия Щедрина на книгу известного поэта 60-х годов Д. Минаева: ‘В сумерках. Сатиры и песни. Петербург. 1868 г.’ появилась в майской книжке ‘Отечественных записок’ 1868 года.

Третье ‘Письмо из провинции’ имело своей темой ‘доброе влияние 19 февраля (в провинции’ и порожденный им тип ‘ненавистника’-крепостника. Письмо появилось в той же майской книжке.

188

5. V. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Невзирая на полную свою изоляцию в рязанском ‘обществе’, Щедрин продолжает заострять свою критику пореформенной провинции. В этом плане ему хотелось, по-видимому, заняться и разбором книги известного тенденциозно-консервативного беллетриста Б. М. Маркевича ‘Типы прошлого’, М. 1868 г., изд. ‘Русского вестника’, под псевдонимом Б. Лесницкого. Но отзыва об этой книге в ‘Отечественных записках’ 1868 года нет.

189

12. V. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Получив от Щедрина первую часть романа ‘Где лучше?’, Некрасов писал Решетникову, 11 мая, что Щедрин ‘не совсем ею доволен…’ и ‘жалуется, что много длиннот и видна спешность’. Не скрывал Некрасов и сомнений насчет ‘Глумовых’, оговариваясь со своей стороны, что Щедрин ошибается.

Щедрин продолжал и осенью свои ‘Провинциальные письма’, и, кроме того, начал еще ‘Признаки времени’, а также дал рассказ ‘Старая помпадурша’.

190

23. V. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Четвертое ‘Письмо из провинции’ содержало дальнейшее развитие той же темы об ‘историографах’ и пасомых ими ‘фофанах’, оно было напечатано, вместе с пятым, в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’ 1868 года.

В это время, очевидно, замысел ‘губернаторских рассказов’, т. е. ‘Помпадуров и помпадурш’, стал углубляться и перерастать в более ‘фантастическую’ ‘Историю одного города’.

191

3. VI. 1868. М. X. РЕЙТЕРНУ.

Это ‘верноподданническое’ письмо подтверждает тот известный факт, что Щедрину предложили подать в отставку. ‘Высшему правительству… не могла нравиться сатирическая деятельность председателя казенной палаты…’ Десять лет назад Александр II пожелал, чтобы Щедрин ‘применял свои литературные воззрения на государственной службе…’ Но это было в кратковременную пору либерализма. Уже в 1862 году на Щедрина смотрели в правительственных сферах как на редкую птицу. Теперь же Александр II нашел ‘двойственную деятельность’ Салтыкова-Щедрина ‘неудобною’ (Белоголовый, стр.236—237). Старый товарищ Щедрина по лицею, министр финансов Рейтерн, сделал предложение вполне официально, через своего директора департамента. Незадолго перед этим Щедрин, недовольный одним из губернаторов, просто приехал и потребовал у Рейтерна: ‘Давай другую палату!’ Рейтерн исполнил это требование. Но теперь, под нажимом свыше, должен был уволить Щедрина. Это было сделано, правда, с соблюдением всех приличий, т. е. отставка дана с чином действительного статского советника и пенсией в 1000 рублей.

VII. Период ‘Отечественных записок’ Щедрин в Петербурге

Сентябрь 1868—март 1875

192

Между 21. IX и 9. X. 1868. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Статья Розанова ‘Современные заметки’ появилась в октябрьской книжке ‘Отечественных записок’, но могла послужить одним из поводов для нападения со стороны ‘дружественного’ цензора Ф. М. Толстого. В сентябре 1868 года Толстой сделал заявление по поводу девятой книжки ‘Отечественных записок’, в котором устанавливал ‘тесное’ сродство журнала с ‘Современником’. Главный материал для доказательства этого Толстой почерпал из двух произведений Щедрина: ‘Легковесные’ я ‘Письма из провинции’.

Известный путешественник и писатель Егор Петрович Ковалевский умер 21 сентября 1868 года. Написанный Щедриным некролог его появился в октябрьской книжке ‘Отечественных записок’.

Письмо написано в промежуток времени со дня смерти Е. П. Ковалевского, 21.IX.1868, до объявления о выходе книжки ‘Отечественных записок’ с его некрологом, — в ‘Голосе’ от 9.Х.1868.

194

5. IV. 1869. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Весною предшествующего, 1868 года А. М. Жемчужников послал Некрасову начало поэмы: ‘Пророк и я’, направленной против известного журналиста-реакционера M. H. Каткова. Но Некрасов вернул ее обратно, причем ссылался и на мнение ‘двух-трех своих ближайших сотрудников’ (Некрасов. Письма, стр. 445), т. е. Щедрина и Елисеева. Теперь Жемчужников вновь прислал свою поэму уже в целом виде, но Некрасов передал ее на отзыв Щедрину (см. дальше письмо от 30.IV.1869, No 200).

Либералы из ‘Вестника Европы’ относились к ‘Отечественным запискам’ и, в частности, к Щедрину достаточно недоброжелательно. Это отразилось в рецензии А. Суворина-Незнакомца на только что выпущенную книгу Щедрина ‘Признаки времени и Письма о провинции’, 1869 года. Но в той же книжке ‘Вестника Европы’ были помещены ‘Воспоминания о Белинском’ Тургенева, в которых автор не мог не воздать должного таланту Щедрина, говоря: ‘Как бы порадовался он (Белинский. — Н. Я.) поэтическому таланту Л. Н. Толстого, силе Островского, юмору Писемского, сатире Салтыкова, трезвой правде Решетникова’. Особенно восхищала в тот момент Тургенева ‘История одного города’, которой он давал, впрочем, свое, либеральное, абстрактно-моралистическое, толкование.

195

9. IV. 1869—1878. НЕИЗВЕСТНОМУ.

Письмо касается службы тестя Щедрина, А. П. Болтина, по интендантству. Щедрин однажды остроумно выразился, что родственники — ‘совсем лишняя вещь, но когда они даны природой, то хочешь не хочешь, а надо угнетать ими приятелей’.

По почерку письмо ближе к концу 50-х — началу 60-х годов, но Главное интендантское управление образовалось только в 1865 году. Болтин служил в нем с 1865 по 1867 год, но Щедрина не было в Петербурге 9 апреля в 1865—68 годах.

196

18. IV. 1869. H. A. НЕКРАСОВУ.

Уже в последние годы ‘Современника’ достаточно определилось стремление Антоновича, Пыпина и Жуковского к преобладающей роли в редакции журнала. Некрасов и Щедрин умели встать выше личных отношений, например, посещали Антоновича с Пыпиным на гауптвахте, куда тс были_:посажены по одному литературному делу. Но при основании нового журнала вынуждены были отказаться от сотрудничества с группой Антоновича. При организации ‘Отечественных записок’ Жуковский предъявил Некрасову очень жесткие материальные условия, Елисеева же хотели совсем устранить из журнала. Журнал организовался в их отсутствие (Антонович был за границей, а Жуковский не явился на совещание). Тогда они, вместе с Пылиным, пытались противопоставить обновленным ‘Отечественным запискам’ журнал Тиблена ‘Современное обозрение’. Когда же их журнал потерпел неудачу, Антонович и Жуковский выступили с брошюрой: ‘Материалы для характеристики современной литературы’. Брошюра вышла в 1869 году и содержала в себе обвинение в измене прежнему направлению руководства Некрасова — Елисеева. Щедрин в брошюре не упоминался по имени, ему предоставлялось узнать себя в общей формуле ‘разной шушеры и шелухи из ‘Современника’. Некрасивость этих обвинений, совершенно бездоказательных, увеличивалась еще тем, что по цензурным условиям Некрасов и его товарищи были лишены возможности доказывать свою верность заветам ‘Современника’. Однако Елисеев и Щедрин сумели ответить Антоновичу и Жуковскому, вскрыв руководившие ими личные мотивы. В апрельской книжке ‘Отечественных записок’ за 1869 год Щедрин поместил большую рецензию на ‘Материалы’, а Елисеев — статью ‘Ответ критикам’. В разговорах же Щедрин буквально ‘рвал и метал, направляя по адресу авторов брошюры совершенно нецензурные эпитеты’ (Н. Михайловский. Сочинения, т. VII, стр. 70—73).

В апрельской, майской, июньской и июльской книжках ‘Отечественных записок» печатался роман Виктора Гюго ‘Человек, который смеется’.

197

Середина IV. 1869. В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ.

В. М. Лазаревский был очень нужным человеком для Некрасова, — в плане защиты от цензурных кар. Почвой для их сближения служила общая страсть к охоте, из-за которой они подчас и ссорились. В одной из записочек к А. Н. Еракову Некрасов писал: ‘Мы надумали пообедать с Краббе в субботу у меня. Уведомь, можешь ли ты быть… ответ дай Василию Матвеевичу Лазаревскому сегодня же или же завтра не позже 11 утра’ (Некрасов. Письма, стр. 599). Таким образом, Некрасов был близок и с генерал-адъютантом Краббе, а через него познакомился очевидно с обоими и Щедрин.

Щедрин хлопотал в данном случае за своего племянника, сына сестры Любови Евграфовны Зиловой.

Упоминаемая ‘книга’, — вероятно, очередной номер журнала. Таким образом, к числу лиц, предварительно ‘смотревших’ ‘Отечественные записки’, принадлежал, по-видимому, и Лазаревский.

О Максимове см. ниже (VIII—начало IX. 1869, No 206).

199

30. IV. 1869. В. П. ГАЕВСКОМУ.

Виктор Павлович Гаевский был близким другом Щедрина и, занимая крупные места по службе, охотно помогал Щедрину в разных житейских делах.

Лидия Михайловна Ломакина около этого времени стала женой Сергея Е-ча Салтыкова. Дело ее с Шубинским, по-видимому, была какой-то земельной тяжбой. Около того же времени, в конце 60-х годов, было дело и у младшего из братьев Салтыковых, Ильи Е-ча, с соседним помещиком Дмитрием Николаевичем Шубинским, в результате которого имение последнего Скарятино перешло к Илье Е-чу. — Из писем родных видно, что в это время Щедрин, хоть и не слишком охотно, поддерживал отношения с Дмитрием Е-чем. Так, 17 мая последний писал Сергею Е-чу, прося вторично пригласить к обеду Михаила Е-ча и Елизавету Аполлоновну.

200

30. IV. 1869. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

В поэме Жемчужникова были отдельные удачные места, но в делом поэма была мало-художественна и критиковала Каткова с дворянско-либеральных позиций. Это было отмечено еще в предшествующем году в письме Некрасова, написанном по соглашению с Щедриным и Елисеевым, где указывается на повторение Жемчужниковым того, ‘что писалось в последние годы о Каткове в либеральной части мелкой прессы’ (подчеркнуто мною. — Н. Я.).

Некрасов отвечал Жемчужникову 4 и 14 мая, причем ссылался, между прочим, на письма к нему Щедрина, касавшиеся газеты ‘Весть’. Упоминаний об ее издателях — Скарятине и Юматове — в поэме Жемчужникова нет, но есть в ней пропуск четырех стихов. По-видимому, Жемчужников заменил многоточиями указанное ему опасное место.

201

16. V. 1869. П. В. АННЕНКОВУ.

По случаю отъезда Некрасова за границу у Щедрина было очень много редакционной работы. В данном случае он отказывается от дружеского общения с Анненковым, вероятно, предлагавшим ему увеселительную поездку на биржу, чтобы поесть устриц, которых привозили в то время на иностранных судах к гостиному двору за университетом, на берегу Малой Невы.

202

19. V. 1869. В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ.

‘Белые голуби’ П. Мельникова-Печерского (очерки о раскольниках-хлыстах) были напечатаны в ‘Русском вестнике’ в 1869 г.

203

22. V. 1869. Н. А. НЕКРАСОВУ.

‘Антонович и К[омпания]’ поместили свой очередной выпад против ‘Отечественных записок’ в приложении к No 1 журнала ‘Космос’ 1869 года (2-е полугодие). В начале мая вышла из печати полемическая брошюра Ив. Рождественского ‘Литературное падение гг. Антоновича и Жуковского’.

Разойдясь с Некрасовым по причинам общественно-политическим и личным, Тургенев использовал свои ‘Воспоминания о Белинском’ в ‘Вестнике Европы’ для того, чтобы нанести Некрасову удар со стороны моральной. Он привел в печати письма к нему Белинского, в которых тот упрекает Некрасова за непринятие его (Белинского) в ‘дольщики’ по журналу ‘Современник’. Это обвинение глубоко задело Некрасова, и он в течение мая месяца четыре раза набрасывал проект обширного оправдательно-объяснительного письма. Характерно, что адресатом для этого письма Некрасов избрал Щедрина как своего рода морально-литературного судью. Но это письмо так и осталось в бумагах поэта.

В июньской книжке ‘Отечественных записок’ Щедрин поместил очень интересную для характеристики его литературно-эстетических взглядов статью о романе Гончарова ‘Обрыв’ — ‘Уличная философия’. Она была отмечена цензурой в годовом обзоре в числе 17 других неодобренных статей в ‘Отечественных записках’. В августовской книжке помещено 8-е ‘Письмо из провинции’. Рассказ Щедрина появился только в сентябрьской книжке — ‘Испорченные дети’ (‘Дети-литераторы’). Он вызвал атаку со стороны цензуры: Феофил Толстой опять вспоминал ‘междустрочную литературу 60-х годов’, опять указывал на какое-то ‘злорадство’ и ‘отчаянный космополитизм’ и просил ‘принять к сведению как крупный материал для определения неодобрительного направления’ журнала.

В 1869 году Лавров-Миртов стал печатать в ‘Неделе’ ‘Исторические письма’, они оказали большое влияние на тогдашнюю молодежь и были симптомом (начавшегося теоретического упадка революционного движения, отходом от материалистических традиций великих демократов-просветителей Чернышевского и Добролюбова. В ‘Отечественные записки’ Лавров дал ряд социологических работ: в марте — ‘Антропология в Европе’, в мае, июне, августе и сентябре — ‘Цивилизация и дикие племена’.

М. Маркович (Марко-Вовчок) напечатала в последних четырех книжках ‘Отечественных записок’ только часть своих ‘Записок причетника’. Ее роман ‘Хороший человек’ появился в ‘Отечественных записках’ только в феврале 1871-года и остался незаконченным.

С реорганизацией Некрасовым ‘Отечественных записок’ в них был приглашен прежний противник из ‘Русского слова’, Писарев. Другой из столпов этого журнала, Варфоломей Зайцев, (находился в это время в эмиграции и был членом Интернационала. Он и его зять, доктор Якоби, должны были прислать из Парижа статью о выборах во французскую палату депутатов. Статья Зайцева были прислана (в июне, но по цензурным соображениям напечатана быть не могла. Зайцев разоблачал в ней корифеев тогдашней буржуазной республики — Жюля Фавра, Жюля Симона и Эрнеста Пикара. Возможно, что по поводу этой статьи Щедрин и просил передать Зайцеву, ‘чтобы он не забывал, что у нас есть у Чернышева моста одно учреждение’ (т. е. цензура. — Н. Я.).

204

9. VI. 1869. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В июне 1869 года Некрасов лечился в Киссингене, а в начале августа (нового стиля) переехал в Дьепп на морские купанья, которые ему помогли.

Беллетрист-народник Левитов напечатал свои ‘Хорошие воспоминания. Очерк московских нравов’ только в декабрьской книжке.

Свою статью о книге А. Станкевича ‘Т. Н. Грановский’ Щедрин напечатал только в январской книжке 1870 года под заглавием: ‘Один из деятелей русской мысли’. В 1868 году появилось исследование проф. Чистовича: ‘Феофан Прокопович и его время’, но в ‘Отечественных записках’ отзыва о нем не появлялось. ‘Повествовательное’ было, очевидно, ‘Господами ташкентцами. Из воспоминаний одного просветителя’, напечатанными только в октябрьской книжке (в собрание сочинений входит под заглавием ‘Ташкентцы-цивилизаторы’).

В августе, сентябре и октябре ‘Отечественные записки’ печатали большую статью Елисеева (без подписи): ‘О направлении в литературе’ (обзор законов о печати Англии, Франции, Германии, Голландии, Бельгии, Швеции, Италии и России). Сентябрьская статья, вместе с ‘Испорченными детьми’ Щедрина, вызвала нарекания Ф. Толстого. В октябрьской книжке и сам Щедрин коснулся вопроса о печати: ‘Насущные потребности литературы’ по поводу книги анонимного автора: ‘Свобода речи, терпимость и законы о печати’.

Редактор журнала ‘DИmocratie’ Шарль Луи Шассен был корреспондентом ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’. Присланная им статья о французских выборах 14 июня была напечатана, взамен статьи Зайцева, в июльской книжке ‘Отечественных записок’: ‘Парижское письмо’ за подписью Клода Франка. Переводил ее секретарь редакции Николай Степанович Курочкин, брат Василия Курочкина, известного сатирического поэта и редактора ‘Искры’.

Николай Александрович Деммерт вел в ‘Отечественных записках’ хронику ‘Внутреннее обозрение’ с 1869 по 1874 год.

205

19. VI. 1869. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Инженер путей сообщения Александр Николаевич Ераков был в личном родстве с Некрасовым и связан тесной дружбой с рядом сотрудников ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’, в том числе и с Щедриным. Но в кружке было принято немного подшучивать над Ераковым, чем и объясняется дружески-сатирический тон Щедрина по отношению к нему. Это был ‘живой, образованный, чрезвычайно добрый и увлекающийся человек, обладавший тонким художественным чутьем. В его гостеприимном Доме любимыми посетителями были: Салтыков, Унковский, Плещеев и Некрасов’ (А. Кони. На жизненном пути, т. II, стр. 110—111). Некрасов находил у Еракова определенные литературные способности. Сохранился ряд записочек его к Еракову этого времени, с приглашением на обед или вечер, с обязательным участием Щедрина и Унковского.

206

VIII — начало IX. 1869. С. В. МАКСИМОВУ.

Беллетрист-этнограф С. В. Максимов в январе — мае 1869 года печатал в ‘Отечественных записках’ свою большую работу: ‘Народные преступления и несчастья’, одна из частей ее и была, очевидно, на просмотре у Лазаревского (см. выше). Последняя, 5-я часть этой работы печаталась, под названием ‘Государственные преступники’, в августе, сентябре и октябре того же года, она была, конечно, наиболее опасной в цензурном отношении.

211

1870. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Начиная с 1870 года, в течение длинного ряда лет, произведения П. Д. Боборыкина печатались в ‘Отечественных записках’ почти каждый год. Настоящая записка Щедрина относится, вероятно, к началу деловых сношений в 1870 г. С сентября по декабрь этого года в ‘Отечественны’ записках’ печатался роман Боборыкина ‘Солидные добродетели’. Отзыв Щедрина о романе Боборыкина ‘Жертва вечерняя’ 1868 г. был помещен в ноябрьской книжке ‘Отечественных записок’ 1868 г. в статье: ‘Новаторы особого рода’.

Сам Боборыкин подчеркивает, что ‘Отечественные записки’ печатала его произведения, и, в частности, роман ‘Солидные добродетели’, несмотря на то, что в нем не было ‘ничего тенденциозно-обличительного’.

212

2. II. 1870. Ф. Д. НЕФЕДОВУ.

Народник-беллетрист Нефедов напечатал очерк ‘Святки в селе Данилове’ только в мартовской книжке ‘Вестника Европы’ за 1871 год.

213

9. II. 1870. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

Потерпев неудачу с поэмой ‘Пророк и я’, Жемчужников стал посылать Некрасову ‘прибавления’ к ней. Вторым из этих прибавлений был ‘Кентавр’, написанный в том же стиле. Затем Жемчужников дал еще несколько мелких стихотворений. Так к мартовской книжке 1870 года составился цикл ‘Современные песни’: ‘О, скоро ль минет это время’, ‘Эпохи знамения’, ‘Кентавр’, ‘Современному гражданину’, ‘Старик’. Занимая в основном либерально-дворянскую позицию, Жемчужников субъективно тяготел к кругу ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’ и много в них сотрудничал, хотя Некрасов с Щедриным подчас и подвергали его заслуженной критике.

В то же время бывший соратник Жемчужникова по ‘Козьме Пруткову’ граф Алексей Толстой, все более уходил вправо и писал свои ‘византийские предания’, как выражается Щедрин, т. е. произведения, посвященные идеализации русского феодального прошлого (баллада ‘Василий Шибанов’, роман ‘Князь Серебряный’, драматическая трилогия 1866—1870 годов).

214

23. III. 1870. В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ.

Крепнущий реакционный курс правительства привел к концу 60-х — началу 70-х годов к усилению власти губернаторов: 19 августа 1869 года были расширены их права в отношении приема и увольнения земских служащих, 6 июля 1870 года им было дано право высылки забастовщиков без суда, в административном порядке. В реакционной печати Каткова: ‘Московских ведомостях’ и ‘Современной летописи’ 1870 года, печатались заметки о губернаторах в связи с проектом административной реформы. Щедрин не мог оставить их без ответа и написал начало статьи, с наброском дальнейшего изложения, по вопросу о взаимоотношениях администрации и общества, земства (К. Арсеньев. Материалы). В плане этой работы нужно было детально познакомиться с проектом, хотя бы путем нарушения ‘канцелярской тайны’, через ‘своего’ — члена совета министерства внутренних дел. Щедрин начал, написав первые три строки, а Некрасов закончил и подписал это криминальное для Лазаревского письмо.

216, 217

10. IV. 1870. П. В. АННЕНКОВУ. —14. IV. 1870. Н. А. НЕКРАСОВУ.

По отзыву Щедрина, комитет Литературного фонда, в заседании от 27 апреля, постановил выдать Потанину 100 рублей, но, судя по письмам, этому предшествовали какие-то трения. Затем, по новому письму управляющего витебской палатой государственных имуществ, В. О. Дуве, Потанину выдано 11 мая еще полтораста рублей. Дальнейшие ходатайства Потанина в конце мая оставлены без удовлетворения. Но комитет, по-видимому, способствовал в дальнейшем получению Потаниным пенсии в 600 рублей в год и притом — начиная с 22 декабря 1869 года.

219

10. VI. 1870. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

В августовской книжке ‘Отечественных записок’ 1870 года напечатано стихотворение А. Жемчужникова: ‘Неосновательная прогулка’.

220

22. VI. 1870. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

Щедрин очень любил Плещеева, своего старого товарища по кружку петрашевцев. Но это не мешало ему острить над ‘грустью’ своего приятеля, которую Щедрин юмористически объяснял тем, что Плещеев ‘пропил свой дом в Москве на содовой воде’.

Братья Алексея Жемчужникова, Александр и Владимир, принимали также некоторое участие в создании литературного образа ‘Кузьмы Пруткова’. Из них Александр в 1870 году был переведен в Псков вице-губернатором, а Владимир поселился в одном доме с министром путей сообщения графом В. А. Бобринским, при котором состоял чиновником особых поручений. Их ‘слиянию’ способствовало то обстоятельство, что Владимир Жемчужников стал в это время одним из директоров Киево-Брестской железной дороги, а доходам от этого дела не остался чужд и сам министр Бобринский.

‘Классическая система’ насаждалась тогда в средней школе графом Дмитрием Толстым, реакционным министром народного просвещения. Но сатирик имел полное право предполагать, что литературными выразителями этого движения явятся бывшие ‘прутковцы’,— за вычетом Алексея Жемчужникова, — во главе с графом Алексеем Толстым, который докатился к этому времени до выступлений в женских гимназиях со стихами в роде ‘Против течения’:

‘Вспомните: в дни Византии расслабленной

В приступах ярых на божьи обители,

Дерзко ругаясь святыне награбленной,

Так же кричали икон истребители:

‘Кто воспротивится нашему множеству?

Мир обновили мы силой мышления —

Где ж побежденному спорить художеству

Против течения?’

В первой книге ‘Современника’ 1863 года Щедрин обвинял Тургенева в том, что он в своем нашумевшем в 1862 году романе ‘Отцы и дети’ оказал ‘страшную услугу’ передовому общественному движению: ‘Слово ‘нигилисты’, пущенное в ход И. С. Тургеневым… не обозначая собственно ничего, прикрывает собою всякую обвинительную чепуху, какая взбредет в голову благонамеренному’. А позднее, говоря о нигилизме, Щедрин ядовито прибавлял: ‘в Париже есть еще словечко ‘коммунар’ тоже не без значения!’

221

10. VII. 1870. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Роман Решетникова ‘Свой хлеб’ печатался в ‘Отечественных записках’ 1870 года с мартовской по августовскую книжку.

В сентябрьской книжке напечатаны ‘концы’: ‘Истории одного города’ (Подтверждение покаяния. Заключение. Приложение: ‘О корени происхождения глуповцев’) и ‘Писем из провинции’ (письмо двенадцатое).

Сын Плещеева сохранил очень красочные воспоминания об одной из таких поездок в Витенево: ‘Помню… Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, жившего летом в своей усадьбе Витеневе под Москвой… К Щедрину я ездил гостить в Витенево и как теперь вижу перед собою эту красивую усадьбу со старинным барским домом, возвышающимся над рекой, к которой надо было спускаться по саду. У Щедрина была в деревне колоссальная библиотека, в которой он постоянно занимался…’ (А. Плещеев. ‘Что вспомнилось’, т. III, 1914 г., стр. 1—2).

224

13. VIII. 1870. Н. А. НЕКРАСОВУ.

С сентябрьской книжки ‘Отечественных записок’ 1870 года началось печатание романов П. Боборыкина ‘Солидные добродетели’ и К. Гуцкова ‘Сквозь мрак к свету’.

Николай Константинович Михайловский стал одним из близких сотрудников журнала с конца 1868 года.

225

20. XI. 1870. И. С. ТУРГЕНЕВУ.

Тургенев следил за ‘Историей одного города’ по ‘Отечественным запискам’ и писал друзьям, что он ‘хохотал до чихоты’, читая, например, главу ‘Войны за просвещение’ (‘Русское обозрение’, 1894, кн. IV), что это — ‘преуморительная вещь’ (Щукинский сборник, в. VIII, 1909 г., стр. 414). В виду желания Тургенева Щедрин выслал ему вскоре по выходе, осенью 1870 года, отдельное издание ‘Истории’. Тургенев в благодарственном письме сравнивал Щедрина с великим английским сатириком Свифтом по ‘резко-сатирической, иногда фантастической форме’ и ‘злобному юмору’, а также ‘правдивости’, с которой воспроизведена здесь одна из ‘коренных сторон российской физиономии’ (Первое собрание писем, 1884 г., стр. 184). О том же говорил Тургенев лично самому Щедрину при встрече их на вечере в пользу французских раненых в Петербурге, в феврале—марте 1871 года. Ту же мысль он проводил и в своей статье: ‘History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff’, напечатанной 1 марта 1871 г. в английском журнале ‘The Academy’. Оттиск этой статьи Тургенев дал Щедрину на упомянутом вечере. Щедрин позднее перечитал Свифта в издании с предисловием Вальтера Скотта, но отозвался Л. Пантелееву так, что Свифта ‘трудно понимать без комментариев’, и потому он ‘не произвел особенного впечатления’.

226

25. XI. 1870. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

Либеральный государственный деятель эпохи реформ, В. А. Арцимович, был женат на сестре А. М. Жемчужникова, а с Щедриным знаком по работам комиссии о губернских и уездных учреждениях.

‘История одного города’, действительно, не вызвала достойной критики. Были незначительные отзывы в ‘Неделе’, ‘С.-Петербургских ведомостях’, ‘Новом времена’. Большую статью собирался писать П. Ткачев-Никитин в журнале ‘Дело’, но эмигрировал за границу. Зато революционная молодежь жадно читала ее, в кружках чайковцев в Петербурге чтецом выступал Синегуб, а публика — Купреянова, Нагорская, Попов — ‘хохотали до сумасшествия’ (Синегуб. Записки чайковца, 1929 г., стр. 17).

Для характеристики художественных вкусов Щедрина в области изобразительных искусств очень интересно его намерение поручить иллюстрирование ‘Истории одного города’ H. H. Ге, внесшему реализм в историческую живопись. После возвращения Ге из-за границы, вечера у Ге сделались средоточием литераторов и художников: у него собирались Тургенев, Некрасов, Щедрин, Костомаров, Пыпин, Кавелин, Мордовцев, Потехин, Крамской, Репин и др. В 1871 году Ге написал портреты Тургенева и Щедрина.

Очерк ‘Сила событий’ был посвящен франко-прусской войне и содержал в себе замечательную формулу задач Франции в тот момент: ‘Привить Париж к остальному национальному организму’. В Париже в это время развивалось революционное движение, приведшее вскоре к Коммуне.

Некрасов напечатал в январской книжке ‘Отечественных записок’ только детское стихотворение ‘Дедушка Мазай и зайцы’. Продолжение ‘Кому на Руси жить хорошо’ появилось только в мартовской книжке 1873 года. Зиму 1870—1871 года Некрасов работал над ‘Русскими женщинами’.

С марта по июнь и в августе 1870 года в ‘Отечественных записках’ печаталась большая статья П. Л. Лаврова ‘Современные учения о нравственности и ее история’. Продолжения статьи не последовало в виду бегства ссыльного Лаврова из Кадникова за границу с помощью Германа Лопатина. Статья эта писалась по поводу книги английского социолога Лекки ‘История европейской морали’. Однако и в эмиграции Лавров оставался сотрудником ‘Отечественных записок’.

227

2. II. 1871. В. П. ГАЕВСКОМУ.

В семидесятых годах Щедрин энергично работал в Литературном фонде в качестве кандидата в члены комитета, с 22 декабря 1869 года по 2 февраля 1871 года и затем члена комитета — со 2 февраля 1871 года по 2 февраля 1874 года.

В журнале заседаний комитета от 1 марта No 10 есть два заявления Щедрина: 1) о том, что редакция ‘Отечественных записок’ согласна на печатание в журнале отчетов и извлечений из журналов общества, 2) о том, что литератор Д. Михаловский нуждается в ссуде в 500 р. Для отправки больной дочери за границу, каковая сумма будет покрываться редакцией ‘Отечественных записок’ ежемесячно по частям из его гонорара за статьи.

228

8. II. 1871. С. А. ЮРЬЕВУ.

В письме не хватает одного, но очень важного слова, не пропущенного в свое время при печатании письма в сборнике (рукописи не сохранилось), очевидно, по цензурным соображениям. Это слово — вера, религия или теология. Так, по крайней мере, вытекает из перифразы Щедрина о соединении ‘духа исследования’ с ‘духом безусловного верования’. Журнал С. Юрьева был попыткой возродить славянофильскую романтику, напоминавшую Щедрину времена ‘Русской беседы’ откупщика Александра Ивановича Кошелева. Но благодушно-юмористическое отношение Щедрина к этому делу обусловливается, конечно, не тем, что организаторы его, С. Юрьев, И. Павлов, были его старинными, школьными друзьями. Щедрин прекрасно видел полную безнадежность подобных реставраторских попыток в руках даже и более деловых людей, чем Юрьев. Журнал ‘Беседа’ выходил под редакцией Юрьева только один год. Впоследствии Юрьев стал редактором ‘Русской мысли’, которую Щедрин называл ‘совершенным нужником’.

229

4. III. 1871. П. В. АННЕНКОВУ.

Тургенев позировал для портрета у Ге в последний раз 24 февраля. Тогда же, очевидно, был у Ге и Щедрин.

4 марта, только не у Огюста, а в большом зале гостиницы Демут, состоялось первое собрание художников и литераторов по поводу основания артистического клуба.

В этом же году в Москве артистический кружок, перейдя с Лубянки на Театральную площадку, имел в числе своих почетных членов Островского с братом Михаилом, Щедрина, Тургенева, артиста Прова Садовского, К. П. Солдатенкова и др.

230

14. III. 1871. В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА.

Внизу письма приписка Щедрина:

Предложить Пятковского в члены.

Николай Глушицкий, сотрудник ‘Отечественных записок’, автор повести ‘Среди диких’ и др., был типичным представителем литературной богемы. Через год (около 8 мая 1872 г.), посылая полученное им письмо Н. Глушицкого о пособии в комитет Г. К. Репинскому, Салтыков сделал на нем надпись:

‘Примите сие мое невольное приношение, Глушицкий пришел ко мне в рубашке и подштанниках. Посещать его нет надобности, ибо он квартиры не имеет’.

231

31. III. 1871. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

Александр Николаевич Энгельгардт представляет собою одну из интересных фигур той эпохи. С одной стороны, радикальный профессор 60-х годов, один из редакторов ‘Энциклопедического словаря’ и член артели журнала ‘Век’, близкий к тайному обществу ‘Земля и воля’, под конец лишенный кафедры в Лесном институте и высланный из Петербурга. С другой стороны, образцовый сельский хозяин, в своем имении Батищево Смоленской губернии начавший с крепостнических отработок и кабалы и перешедший к капиталистическому батрацкому способу возделывания торгово-промышленных, главным образом, льняных культур. В 70-х годах его имение сделалось местом паломничества народнической интеллигенции. Сам Энгельгардт, хотя и не был чужд некоторых народнических иллюзия, все же хорошо видел мелкобуржуазную природу крестьянина, его ‘фанатизм собственности’, разложение общины и т. д. Этот реализм сделал его крайне желательным сотрудником для ‘Отечественных записок’, и Щедрин не ошибся, давая Энгельгардту задание написать сравнительную характеристику помещичьего и крестьянского хозяйства до и после 1861 года. Ленин посвятил в своем ‘Развитии капитализма в России’ специальную главу хозяйству Энгельгардта и подчеркнул, в главе о барщинном хозяйстве, четкое представление Энгельгардта об экономической природе крепостного хозяйства. Очерки Энгельгардта ‘Из деревни’ начали печататься в ‘Отечественных записках’ с майской книжки 1872 года, тянулись на протяжении целых десяти лет, но читались с неослабеваемым интересом, а затем были изданы в 1882 году отдельной книгой: ‘Письма из деревни’.

Знакомство А. Н. Энгельгардта с Щедриным началось с 1859 года, когда он женился на Анне Николаевне Макаровой (см. письмо от 9. IV. 1871, No 235).

Одновременно с этим Щедрин послал Энгельгардту для образца известную книгу В. Скалдина: ‘В захолустье и в столице’, печатавшуюся в ‘Отечественных записках’ в 1867—1869 годах, а в 1870 году вышедшую отдельным изданием.

232

2. IV. 1871. А. Н. ПЫПИНУ.

Письма к Пыпину, от 2 и б апреля, и письмо в редакцию ‘Вестника Европы’ — это достойный ответ Щедрина на лицемерную попытку либералов истолковать ‘Историю одного города’ как историческую сатиру. В ‘Вестнике Европы’ выпустили, под псевдонимом ‘А. Б-ва’, ‘прожженного малого Суворина’, прикинувшегося не понимающим, почему в этой ‘исторической’ сатире нет тех или иных исторических фактов.

Характерна, с другой стороны, и позиция буржуазных радикалов, выраженная хотя бы в негодующих речах Благосветлова: ‘Тоже вот Щедриным восхищаются… есть чем восхищаться… С пятидесятых, с шестидесятых годов не успел от смеху отдышаться… Все еще хохочет… Да и как хохочет… Над всем, над всеми и над самим собой… Над собой, пожалуй, хохочи, но оставь нас в покое… А то принялись трубить: ах, это Свифт, это выше Свифта, это такой политический памфлетист… Что ‘Историю города Глупова’-то написал?.. Позвольте, господа народолюбцы, вас спросить: а над кем смеется там ваш великий Щедрин? Над правительством? Нет, не над правительством, а над русским народом. ‘Рукосуи’ — кто придумал это слово? Все мы рукосуи, видите ли… Все мы поголовно дураки и негодяи… (Н. Русанов. ‘Из моих воспоминаний’, 1923 г., стр. 271.)

На письме пометка Пыпина ‘2 апреля 1871 года. Тогда же отвечал’.

В рукописи ясно читается ‘гужееды’, то же мы находим, например, в ‘Пошехонских рассказах’, вечер пятый (изд. 1885 г., стр. 15), — хотя в словаре Даля новгородцы прозываются ‘гущеедами’.

233

6. IV. 1871. А. Н. ПЫПИНУ.

Александр Николаевич Пыпин, двоюродный брат и друг Чернышевского, близкий и с критиком ‘Совр-ка’ Антоновичем, никогда не был политически крайним человеком, а с конца 60-х годов сблизился с либеральным кругом ‘Вестника Европы’. Но все же Салтыков отделял Пыпина от остальной редакции во главе с самим Стасюлевичем. Михаил Матвеевич Стасюлевич представлялся сатирическому взору Щедрина похожим на старый переплет с выдранной из него книгой, а его журнал, основанный в 1866 г., ‘Вестник Европы’, — ‘крашеным гробом’ (по его красной обложке). Щедрин издевается над перепиской двух друзей: либерального адвоката и публициста Евгения Утина и Суворина — по франко-германскому вопросу, намекая на статьи ‘Франция и французы после войны’ и ‘Иностранное обозрение’ в той же апрельской книжке ‘Вестника Европы’. Щедрин видит здесь подражание переписке двух знаменитых ученых исследователей жизни Иисуса, француза Эрнеста Ренана и немца Давида Штрауса, в которой Ренан протестовал против отнятия у Фракции Эльзас-Лотарингии. И в то же время Щедрин умеет подчеркнуть свое уважение по отношению не только к Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому (которого он послушал в 1862 году в вопросе о ‘Каплунах’), но и по отношению к бывшему своему противнику Писареву.

234

IV. 1871. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ‘ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ’.

Написанное, очевидно, одновременно с письмами к Пыпину, это письмо в ‘Вестнике Европы’ не появилось (впервые напечатано оно было в 1913 году в издании ‘Стасюлевич и его современники’, том V). Но все же Щедрин дал ответ Суворину в майской книжке ‘Отечественных записок’ за 1871 год, под видом рецензии на ‘Повести, рассказы и драматические сочинения’ Н. А. Лейкина. Рецензия без подписи, но во многом является почти дословным повторением настоящего ‘письма в редакцию’.

Статья А. Б-ова (А. С. Суворина) ‘Историческая сатира’ напечатана в апрельской книге ‘Вестника Европы’ за 1871 год, первое объявление о выходе которой помещено в 1-м апрельском No ‘Голоса’. Письма Щедрина к А. Н. Пыпину на ту же тему относятся к началу апреля, очевидно, тогда же написало и настоящее письмо.

235

9. IV. 1871. В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА.

Анна Николаевна Макарова-Энгельгардт была старинной знакомой Щедрина и родственницей его по жене. Они встречались еще в Вятке, а позже она бывала у Салтыковых в Рязани и Твери. В качестве передовой женщины и поборницы женской эмансипации она в начале 60-х годов поступила на работу в книжный магазин Н. Серно-Соловьевича, за что муж ее чуть не лишился места в Артиллерийской академии. Впоследствии энергично работала как переводчица, продолжая дело своего отца, известного составителя словарей иностранных языков. Щедрин, между прочим, редактировал в ‘Отечественных записках’ один из ее переводов — роман Джордж Эллиот ‘Миддль Марч’.

236

22. IV. 1871. В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА.

Николай Александрович Благовещенский в своей автобиографии рассказывает о поразившем его в 1869 году параличе и о той помощи, которую в 1871 году оказала ему редакция ‘Отечественных записок’ и Литературный фонд, благодаря которым он мог съездить на кавказские минеральные воды.

238

10. V. 1871—1881. В. ГАЕВСКОМУ.

Дата письма устанавливается приблизительно по времени общей работы Щедрина с Гаевским в Литературном фонде и времени службы Ламанского в Государственном банке.

239

17. VII. 1871. Н. А. НЕКРАСОВУ.

По так называемому ‘Нечаевскому делу’ аресты шли в течение 1869—1870 годов, суду было предано 87 человек, из них к каторге приговорено 4 человека. Так как в деле было, между прочим, убийство студента Иванова, то правительство сделало процесс гласным, отчеты печатались во всех газетах. Вскоре на основе материалов этого дела возник реакционный роман Достоевского ‘Бесы’.

По поводу этого процесса ‘Отечественные записки’ в сентябрьской книжке поместили две статьи: Щедрина, под инициалами ‘М. М.’ — ‘Так называемое ‘нечаевское дело’ и отношение к нему русской журналистики’ и Н. Михайловского ‘Литературные заметки’. Цензура их пропустила, но вмешалось само III отделение. Оно только что перед тем выступало по поводу предшествующей, августовской книжки, в которой нашло статью ‘Очерки французской журналистики’, восхваляющую ‘деятелей французской революции: Демулена, Дантона и Робеспьера’. За это журналу едва не дали первого предостережения. Теперь же, по докладу III отделения, сам Александр II на полях против названных двух статей ‘изволил собственной рукою начертать: ‘обратить на это внимание министра внутренних дел’. Щедрину инкриминировалась ‘ирония’, с которой им были поданы ‘благонадежные’ отзывы газет о нечаевском деле. Вопрос о даче предостережения был, очевидно, тут же решен, и министр Тимашев со своими опричниками стал ждать только нового удобного повода со стороны журнала.

241

31. VIII. 1871. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

Стихотворение Жемчужникова ‘Думы оптимиста’ появилось в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’, в октябрьской книжке напечатано другое стихотворение: ‘В Европе’. ‘Писем о состоянии Германии’ Жемчужников в ‘Отечественных записках’ не печатал.

С начала 1871 года Щедрин стал подводить ‘Итоги’ прожитому десятилетию, касаясь не только русской жизни, но и западной. Уже в III главе ‘Итогов’ в марте месяце, т. е. во время существования Парижской Коммуны, Щедрин спрашивал, удастся ли когда-нибудь выяснить ‘русские общественные идеалы… настолько, насколько, например, выяснились идеалы французского общества’. А в V главе, написанной после падения Коммуны, Щедрин открыто клеймит ‘одичалых консерваторов современной Франции’, расстреливавших коммунаров, и утверждает, что истинная ‘анархия’ — это белая. Глава эта была помещена в августовской книжке, но на нее обратил внимание сам председатель цензурного комитета А. Г. Петров. После личного письма Петрова к начальнику главного управления по делам печати М. Шидловскому, — Щедрин должен был вырезать эту V главу ‘Итогов’. Напрасно только он объяснил это старой злобой против него со стороны Шидловского. Петров был один из ‘дружественных’ цензоров, Некрасов даже ‘проигрывал ему следуемые суммы’ в карты. Но соединение Парижской Коммуны с русским нечаевским делом в тот момент являлось совершенно нецензурным.

Продолжая свои ‘исторические’ экскурсы в политически-реакционных целях, граф Алексей Толстой напечатал в июльской книжке ‘Русского вестника’ балладу на былинный сюжет: ‘Поток-богатырь’.

243

18. X. 1871. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

Поэт Константин Константинович Случевский выпустил в 1872 году, под псевдонимом Серафима Неженатого, роман ‘От поцелуя к поцелую’ (Петербург, первый том ‘Зеленой библиотеки русских романов’).

Возможно, что этот роман он и предполагал сначала прочесть Щедрину, а затем напечатать в ‘Отечественных записках’. Хотя Случевский принадлежал к правому лагерю, но в ‘Отечественные записки’ изредка попадали, вещи ‘с того берега’. Так, например, в 1875 году Достоевский поместил в них свой роман ‘Подросток’. Но роман Случевского в ‘Отечественных записках’ не печатался.

245

18. X. 1871. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

В своем замечательном очерке ‘Самодовольная современность’ Щедрин громит сначала отечественных пошляков, рассуждающих на манер: ‘Я счастлив, потому что на мне отлично сидят пантолоны!’, — а затем переходит к положению на Западе и открыто скорбит о ‘неуспехе недавней ‘борьбы с небом’, подавленной ‘торжествующей современностью’. На тогдашнем политическом языке ‘борьба с небом’ обозначала Парижскую Коммуну. О том же писал и Маркс в знаменитом письме к Кугельману. — В своем докладе о десятой книжке ‘Отечественных записок’ цензор Лебедев отметил этот очерк Щедрина в числе шести вредных статей.

Не ‘доброта’, а некоторая слабость шефа жандармов П. Шувалова стала ясной Щедрину при двух личных встречах с ним.

В 1860 году, будучи тверским вице-губернатором, Щедрин был вызван в Петербург для участия в работах комиссии по реформе уездной полиции. В состав комиссии входили: Н. А. Милютин, Я. А. Соловьев, Н. И. Стояновский, петербургский губернатор H. M. Смирнов и бывший тогда директором департамента общих дел гр. П. А. Шувалов, а также некоторые другие лица. ‘Комиссия много толковала. Шувалов был на ножах с Милютиным, но играл граф Шувалов довольно жалкую роль, против него в комиссии были все, поддерживали его только один Смирнов, говорил часто’ и сам Щедрин против Шувалова.

Прошли годы. В 1866 году Щедрин был вызван из Тулы в Петербург и узнал от Рейтерна, что, по наговорам Шувалова, Александр II согласился ‘Салтыкова убрать, как беспокойного человека, из Тулы’. Щедрин отправился к Шувалову объясняться. Был принят любезно, но на вопрос Щедрина Шувалов ответил: ‘А что же, неужели вы, г. Салтыков, разубедите меня в том, что вы человек не беспокойный?.. О, я вас очень хорошо и давно знаю, еще с того времени, когда мы встречались с вами в комиссии по преобразованию полиции… припомните, как вы тогда вели себя’. — ‘Как я себя вел? воскликнул (Щедрин), весь покраснев от негодования, и вскочил с места. — Как я себя вел? Да ведь я был членом комиссии, так же как и вы, ведь я высказывал свое мнение, свое убеждение. Ведь я думал, что я дело делаю. А если мое мнение было несогласно в вашим, так ведь из этого не следует, чтобы мне теперь ставили вопрос: как я себя вел’. Шувалов также встал и, увидев негодование (Щедрина), стал (его) успокаивать, уверяя, что он нимало не думал (его) обидеть и проч.’ В результате Щедрин добился обещания Шувалова вновь переговорить с Александром II и, как бы он его там ни расписывал, Щедрин все-таки не был пока уволен, а только переведен в Рязань. (Воспоминания Щедрина по записи М. И. Семевского.)

247

После 16. I. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

С января по май 1872 г. в ‘Отечественных записках’ печатался роман Софии Ивановны Смирновой ‘Соль земли’. В январских книгах других лет произведений Смирновой нет. Деньги за напечатанные статьи выдавались обыкновенно после выхода книги.

Первое объявление в ‘Голосе’ о выходе январской книги ‘Отечественных записок’ помещено 16 января 1872 года.

248

1. II. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Салтыковы шестнадцать лет не имели детей, а затем подряд родились: в 1872 году — сын Константин и в 1873 году — дочь Елизавета. Щедрин очень любил своих детей и хотел видеть сына литератором. Восьми лет от роду Константин уже был записан в Литературный фонд. Умирая, Щедрин завещал сыну ‘паче всего любить русскую литературу и звание литератора предпочитать всякому другому’.

250

21. III. 1872. M. В. ТРУБНИКОВОЙ.

В 1871 соду вышли сказки Андерсена в переводе Маржо-Вовчка. М. В. Трубникова и Н. В. Стасова — издательница первого сборника ‘Сказок’ Андерсена 1868 года — печатно обвинили Марко-Вовчка в сознательном плагиате с их сборника и требовали созыва третейского суда.

Хотя Марко-Вовчок отказалась от третейского разбирательства, но собрание литераторов все же состоялось 14 ноября 1872 года и пришло к единогласному заключению, что так называемый ‘перевод’ полного собрания сказок Андерсена 1872 г. есть не что иное, как переделка перевода тех же сказок, изданных Трубниковой и Стасовой в 1868 году.

251

1. IV. 1872. А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВУ.

В апрельской книжке ‘Отечественных записок’ появилась первая часть поэмы Некрасова ‘Русские женщины’ — ‘Княгиня Трубецкая’. Жемчужников, очевидно, не соглашался откладывать напечатание своей поэмы на осень, и она появилась в майской книжке: ‘В чем вся суть. Заграничные сцены из русской жизни’.

252

15. IV. 1872. А. Н. ОСТРОВСКОМУ.

11 апреля Островский писал Щедрину, прося посодействовать перед Литературным фондом о выдаче 25—30 рублей молодому писателю Ф. П. Иванову-Борисоглебскому: ‘Он так беден, что даже смешно. Он живет в свином доме: так называется ночлежный притон мошенников и бродяг на Хитровом рынке’ (Сб. ‘Островский’, 1924 г., стр. 29).

В апрельской книжке Щедрин напечатал IV главу ‘Дневника провинциала в Петербурге’, в которой выступил против либерала В. Корша и его газеты ‘С.-Петербургские ведомости’, заклеймив все их направление знаменитой кличкой ‘пенкоснимательства’, газету — ‘Старейшей Российской ‘Пенкоснимательницей’, а самого Корша — ‘Менандром’. Но жалобы на тишину в литературе были предчувствием бури. Подстерегавшая с прошлого года ‘Отечественные записки’ цензура, наконец, обрушилась на июньскую книжку и объявила журналу первое предостережение (см. ниже письмо к Некрасову от 28 июля 1872 г., No 266).

253

31. V. 1872. А. С. СУВОРИНУ.

Либеральная газета ‘Голос’, издававшаяся А. Краевским, несмотря на свою умеренность, получила в начале 1872 года третье предостережение и была закрыта на четыре месяца. Поводом послужила напечатанная в No 32 статья ‘Реальные училища’, направленная против ‘классической системы’ графа Д. А. Толстого. В связи с этим Краевскому не трудно было отказаться от издания ‘Голоса’ и передать его искавшему в то время своей газеты А. Суворину. Но дело не состоялось, и Суворин через четыре года приобрел, с помощью В. И. Лихачева, газету ‘Новое время’, создавшую ему впоследствии огромное состояние и репутацию самого великого из всех прохвостов русской буржуазной журналистики.

254

1. VI. 1872. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

‘Отвращение к труду’, однако, не мешало Щедрину печатать и в мае, и в июне очередные главы ‘Дневника провинциала в Петербурге’.

В ‘Отечественных записках’ 1872 года в феврале и марте печаталась статья А. Энгельгардта ‘Химические основы земледелия’, в апреле — ‘Вопросы сельского хозяйства’, в мае — ‘Письма из деревни’ (см. письмо от 31. III. 1871, No 231).

255

1. VI. 1872. Е. И. ЯКУШКИНУ.

Угнетаемый требованиями матери о возврате долга, не только обрадованный, но и озабоченный рождением сына, Щедрин решил, наконец, взяться за дела по имению. А дела эти были ‘в величайшем беспорядке’, потому что имением всегда управлял брат, да и сам Щедрин ‘с ним путал и никогда отчета от него не требовал’. Ему, очевидно, роль помещика была всегда более или менее противна.

В виду общего долга Московской сохранной казне, ярославская вотчина братьев Салтыковых оставалась в их общем владении, но незадолго перед, этим Сергей Е-ч подписал договор о разделе. Михаил Е-ч хотел теперь начать раздел с небольшой Даниловской части, т. е. двух деревень, Куреево и Липовец.

По всей видимости, Щедрин ошибся в числе месяца. Письмо безусловно принадлежит к 1872 году, но 1 июня Щедрин был еще в Петербурге. В этот день он писал Энгельгардту о том, что собирается 7 июня ехать в Витенево, а 20 июня он писал из Витенева Некрасову о том, что ‘может быть и опять придется ехать в Углич’. Очевидно, в промежуток времени между 3 и 20 июня Щедрин и был в Угличе, скорее всего — в десятых числах. Вероятно в письме оказалась недописанной вторая цифра в числе месяца, — в виду торопливости Щедрина.

256

20. VI. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Поход на либералов вообще и группу ‘С.-Петербургских ведомостей’ в особенности, предпринятый Щедриным в ‘Дневнике провинциала’, получил поддержку в ‘Литературных и журнальных заметках’ Михайловского (в майской книжке) и в статье талантливого обозревателя ‘Отечественных записок’ Н. Деммерта, в июньской книжке. В ‘Наших общественных делах’ Деммерт выступил с разоблачением связи ‘С.-Петербургских ведомостей’ с группой капиталистов, во главе с Варшавским, боровшихся со смоленским земством из-за получения концессии на постройку железной дороги Скопин — Вязьма.

‘С.-Петербургские ведомости’ отвечали рядом передовиц, а также спустили на Щедрина фельетониста В. Буренина, переживавшего в это время переходный период к будущему своему сотрудничеству в суворинском ‘Новом времени’.

Один из фельетонов Буренина, под буквой ‘Z’ в No 156 ‘С.-Петербургских ведомостей’, был рассчитан на литературный скандал: ‘Журналистика. Два слова о беллетристической манере г. Боборыкина. Отзыв ‘Отечественных записок’ о своем романисте’. Здесь рассуждение Щедрина,— в пятой главе ‘Дневника провинциала’, — о появившихся в литературе ‘молодцах-лихачах’ объявлялось характеристикой творчества Боборыкина. На разоблачение Деммерта ‘С.-Петербургские ведомости’ также ответили рядом статей, начиная с No 162.

‘Конфуз’ Суворина, вероятно, обусловливался тем, что в прошлом году он нашумел ‘романом-фельетоном’ ‘Миллиард в тумане’, разоблачившим концессионные спекуляции, а теперь скатился до невинно-обывательских ‘Очерков и картинок Москвы’ все в тех же ‘С.-Петербургских ведомостях’.

Своим ‘фельетоном’ Щедрин называл ‘Дневник провинциала’: в августе была напечатана его седьмая глава и в сентябре — восьмая (без номерации). ‘Рассказ’ Щедрина в сентябрьской книжке — это, очевидно, ‘Ташкентцы приготовительного класса. Параллель четвертая’. Здесь выведен образ ташкентца из буржуазной среды, Порфиши Велентьева.

257

29. VI. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Письмо Щедрина к Буренину до нас не дошло. Вероятно, более тактичный Некрасов нашел посылку его нецелесообразной и отсоветовал делать это. Тогда Щедрин перенес полемику в очередную, августовскую главу ‘Дневника провинциала’. Но и она была задержана в корректуре Некрасовым, который, очевидно, настаивал на прекращении дела. (То же самое он хотел сделать и в статье Михайловского.) По крайней мере, Курочкин писал Некрасову только 26 июня о том, что, наконец, получил ‘фельетон Михаила Евграфовича’ и что ‘он (Щедрин) вычеркнул… места о Буренине’. Возможно, что здесь вмешался и Краевский, давивший на Некрасова. Но теперь Краевский подписал фельетон, ‘не найдя в нем ничего нецензурного’ (см. следующие письма к Курочкину и Некрасову).

Работал в это время Щедрин, вероятно, над ‘Дневником провинциала’ в ‘Господами ташкентцами’, а может быть, и над очерком ‘Из путевых заметок’, начавшим серию ‘Благонамеренных речей’ с октябрьской книжки ‘Отечественных записок’.

259

5. VII. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Брат Щедрина, Сергей Е-ч, последние годы жизни сильно пил. Жил он в Воронцове, имении своей жены Лидии Михайловны и ее матери Клавдии Николаевны Ломакиных. В это время он был сильно болен.

261

10. VII. 1872. И. Е. САЛТЫКОВУ.

Сергей Евграфович Салтыков умер 7 июля 1872 г. в Воронцове и здесь же был похоронен. Воронцово находилось в восьми верстах от родового имения Салтыковых, Спасского (Спас-Угол), в котором в это время жил Дмитрий Евграфович.

По закону жене доставалась после смерти мужа только седьмая часть, а имение переходило к его братьям. Поэтому Сергей Евграфович выдал своей жене заемное письмо на двадцать семь с половиною тысяч рублей. Обрядом его похорон распоряжался весьма религиозный Дмитрий Е-ч, чему Михаил Е-ч был, конечно, очень рад, не умея обращаться с духовенством. Но все хлопоты по устройству материальных дел падали теперь на него как совладельца. После похорон Михаил Е-ч поехал в Ярославль для возбуждения ходатайства о назначении его самого опекуном, а затем — в ярославское имение, чтобы ревизовать дела по его управлению.

262

16. VII. 1872. Е. И. ЯКУШКИНУ.

В первый приезд Щедрина в Даниловское имение крестьяне ‘затрудняли выкуп’, но теперь ему, по-видимому, удалось с ними договориться. Вообще и здесь и в заозерских деревнях крестьяне были бедные, за ними даже в первом обществе (т. е. в самом торговом селе Заозерье) накопились большие недоимки, которые они и просили с них сложить. Щедрин, со своей стороны, предлагал отложить уплату недоимок до выкупа, сильно нуждаясь в деньгах для расчетов с матерью и очередных взносов в Опекунский совет, которых Сергей Е-ч за прошедший год ни за Михаила Е-ча, ни за себя не делал (см. письма от 10 и 18.VII.1872, NoNo 261 и 263).

И позднее, во второй половине 70-х годов, салтыковские ‘временно-обязанные’ крестьяне платили оброк неисправно и на выкуп не шли. Щедрин предлагал им в 1876 году выкупать пустоши, причем назначал минимальную цену, 2 рубля за десятину. Но крестьяне видели в этом только подтверждение слухов о полной ‘земле и воле’ и ждали дарового перехода к ним земли.

263, 264

18. VII. и после 18. VII — начало VIII. 1872. И. Е. САЛТЫКОВУ

Обследовав положение ярославской вотчины, Щедрин убедился, что его умерший брат был не только беспорядочен в управлении имением, но и не вполне добросовестен (см. дальше письма 1873 года).

Большое письмо Щедрина к брату Илье, от 18 июля, было передано затем, очевидно, Дмитрию Е-чу. Последний и начал тянуть, производя мелочные расчеты. Наконец, он составил записку, в которой были подробно усчитаны различные виды доходов и расходов, долги умершего, недоимки крестьян, остающаяся сумма и следуемые из нее части Лидии Михайловне и троим братьям (см. дальше письма 1873 года).

В том же июле месяце Щедрин предложил наследникам заключить между собой следующее соглашение: Дмитрию и Илье получать доход с села Заозерья и находящейся в нем торговой площади, Михаилу же — с деревень и пустоши Шараповой, уплату долгов умершего производить поровну, а выплату седьмой части вдове — каждому из братьев соответственно получаемым по имению доходам, в виду того, что долг Опекунскому совету находился не в порядке, доходы с имения, а также и с части, принадлежащей собственно Михаилу Е-чу, предлагалось обращать на покрытие этого долга, из этих же общих доходов уплатить 12 августа 1250 рублей Ольге Михайловне, согласно договору ее с Сергеем Е-чем oт 5 сентября 1866 года, а в дальнейшем погашение долга производить лично самому Михаилу Е-чу. Но это предложение, очевидно, не отвечало желаниям других, в результате чего, при известной несдержанности на язык Михаила Е-ча, разыгрался ряд тяжелых семейных сцен.

От письма No 264 сохранился только конец.

265

22. VII. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Лазаревский ‘вздул’ Щедрина, очевидно, в карты.

Василий Иванович Водовозов, известный педагог, был близким сотрудником ‘Отечественных записок’ и иногда, в летние месяцы, исполнял некоторые редакционные работы по журналу. Статья Михайловского — это, по-видимому, ‘Очерки по истории политической литературы’, напечатанные в ноябрьской книжке.

Конец письма оторван.

266

28. VII. 1872. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Вскоре после этого письма Некрасов получил сообщение секретаря редакции Н. С. Курочкина об ‘истинных’ причинах получения журналом первого предостережения: начальник главного управления по делам печати Михаил Николаевич ‘Лонгинов обиделся до бешенства фельетоном Михаила Евграфовича в июньской книжке, так как ему почему-то показалось, что под видом Кузьмы Пруткова выведен он самолично’, писал Курочкин 1 августа.

Но не надо забывать, что за цензурой стояло III отделение, министр Тимашев и само правительство Александра II, решившее за полгода перед тем принять против журнала решительные меры, — так что ‘обида’ Лонгинова могла (играть здесь только добавочную роль при изыскании ближайшего повода для дачи предостережения (см. письмо от 31.ХII.1872, No 269).

В сентябрьской книжке Щедрин поместил ‘Господ ташкентцев. Параллель четвертую’.

268

25. XII. 1872. Е. И. ЯКУШКИНУ.

29 декабря Ольга Михайловна писала Дмитрию Е-чу, что она заезжала в Заозерье и говорила с М. Боталовым и ‘кой-что почерпнула из его слов’: подозревает, что Ломакина, по наущению братца Петрухи, хочет поссорить Дмитрия и Илью с Михаилом Е-чем.

269

31. XII. 1872. М. Н. ЛОНГИНОВУ.

Вероятно, Щедрин по старому знакомству имел личное объяснение с Лонгиновым по поводу его ‘обиды’ на ‘Дневник провинциала’ (а может быть, и ‘обиды’ никакой не было, и Курочкин просто был обманув ложными слухами). Во всяком случае Щедрин никак не мог бы подносить Лонгинову книгу с намерением усугубить оскорбление.

‘Дневник провинциала в Петербурге’, вскоре по выходе, был послан экономистом Николаем (Даниельс-)—оном Карлу Марксу (см. вводную статью).

273

28. I. 1873. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

Уже на первое письмо Энгельгардта ‘Из деревни’ ‘все обратили внимание. С ним одни соглашались, другие нет, но его читали все, всех оно волновало, как это бывает всегда с произведениями из ряда вон выходящими’ Ждали следующего…’ (‘Исторический вестник’, 1911 г., кн. IV, ‘Давние эпизоды’.) Оно появилось в конце 1872 года. В январе 1873 года в ‘Отечественных записках’ было напечатано третье письмо, но затем, отвлекаемый практикой своего хозяйства, Энгельгардт растянул печатание писем на целых десять лет. — В феврале 1873 года в ‘Отечественных записках’ печаталась третья часть ‘Вопросов сельского хозяйства’, в апреле — главы X—XVI ‘Химических основ земледелия’.

Сознавая литературно-общественное значение писем ‘Из деревни’ и движимый своими дружескими чувствами к Энгельгардту, Щедрин предложил ему заняться устройством его литературных дел, как своих собственных. Сам Щедрин в это время решил наверстать на литературе то, что он терял на имении. Оставаясь до конца самым ‘плохим’ помещиком, он научился получать ‘барыш’ на отдельных изданиях своих произведений: коммерчески точно их рассчитывал и выгодно распространял, завел даже книжный склад у себя на квартире и отпускал счетом экземпляры книгопродавцам. По семейным воспоминаниям Энгельгардтов, у Щедрина ‘целый угол был завален книгами’, и супруга его, Елизавета Аполлоновна, ‘если гостям случалось проходить мимо груды сочинений сатирика… всегда говорила: — Осторожнее. Не запылитесь. Это все Мишелевы глупости’.

274

9. III. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

Выплаты по долгу Щедрина матери должны были производиться ежегодно, 12 февраля, в размере 1150 рублей. К 1873 году первое заемное письмо, в 15 тысяч рублей, очевидно, было уже покрыто, почему Михаил Е-ч и просил вернуть его обратно. На 12 февраля 1874 года сумма долга была в 6152 руб. 65 коп. Но, составляя 28 октября того же года свое, по-видимому, последнее завещание, Ольга М-на и не подумала простить ему остаток долга. Она не сделала этого и для мужа своей любимой внучки, Екатерины Епифановой, Н. П. Скрипицына, с которым в это время у нее производилось ‘дело’ в Рыбинском окружном суде из-за долга в четыре тысячи рублей.

‘Раздельный акт’ от 19 октября 1859 года, по которому Михаил Е-ч получил меньше всех, был делом рук, конечно, не одного Дмитрия Е-ча, но и ‘милого друга маменьки’ и всех остальных братьев. Дмитрий Е-ч только оформлял общую волю со всем присущим ему крючкотворством старого приказного.

После смерти брата Сергея Дмитрий Е-ч составил себе ‘совершенно преувеличенное понятие насчет заозерского наследства’ и рассчитывал получить значительную денежную сумму. Но добивался этого он не прямо, а окольными путями, настраивая против Михаила Е-ча также и других сонаследников, и прежде всего Ломакиных, которых и без того подогревала, с другой стороны, их собственная родня.

275

III—IV. 1873. А. Ф. КОНИ.

Анатолий Федорович Кони был в это время прокурором Петербургского окружного суда и жил вместе с Щедриным на одной лестнице, дверь в дверь, у Таврического сада, на Фурштадтской улице.

В майской книжке ‘Отечественных записок’ была помещена статья А. Еракова: ‘Исследование о положении сети железнодорожного сообщения в России’.

276

7. IV. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

Установив, что его ‘благодетель’, брат Сергей Е-ч, свободно распоряжался его деньгами, Михаил Е-ч имел полное нравственное право, в роли опекуна над имением, ‘платить из общих доходов в Опекунский совет деньги и за свою часть’. Так было и раньше, при самом Сергее Е-че, поскольку он действительно выплачивал деньги.

Но другие наследники оказались иного мнения, по крайней мере Дмитрий Е-ч с Ломакиными. Дмитрий Е-ч составил обширную записку и в ней, путем подробнейших вычислений, определил общую ценность имения брата Сергея Е-ча в 101.949 руб. 39 коп., из которых: 1) частных долгов, главным образом Ломакиным, 32571 рубль 43 коп., 2) седьмая часть Л. М. Ломакиной-Салтыковой — 9911 р. 15 коп., 3) каждому из троих братьев — Дмитрию, Михаилу, Илье — по 19322 р. 27 коп. Расчет его был преувеличен едва ли не втрое. Илья Е-ч был в стороне от денежных кляуз Дмитрия Е-ча. Но у него был свой зуб против Михаила Е-ча. В письме от 21 апреля к старшему брату он сожалел, что тот не видается с Михаилом Е-чем, хоть это и неприятно ‘после бывших сцен’, но нужно для дела. Он хочет устроить свидание Михаила Е-ча с матерью и Дмитрием Е-чем, но сам от участия в нем устраняется. Оказывается, Михаил Е-ч был в Москве, но у него, И. Е-ча, не был, а общим знакомым говорил, что с братом не знаком: ‘вот-с какого многоголового орла мы из себя изобразить имеем!’ — ‘Брат Михаила говорил, — продолжает Илья Е-ч, — что на долю каждого из нас должно пасть от 12 до 14 тысяч… На каких данных это основано, мне неизвестно… пусть он изъявит согласие выдать нам двоим то, что приходилось бы по его расчетам на каждого из нас… на каждого от 6 тысяч до 7 тысяч. Таким образом, я бы думал прикончить миролюбиво, вот мое мнение’.

277

19. IV. 1873. В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА.

По спискам Литературного фонда H. H. Быстрова была избрана в члены Фонда только 28 октября 1873 года, а А. В. Пальчиков — 6 января 1874 года.

278

22. IV. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

В связи с обострением отношений с родными Щедрин решил обратиться к ‘третьим лицам’, т. е. поверенному, юристу. Ближайшим помощником для него в этом деле был Унковский. 1 мая Унковский писал Лидии Михайловне Ломакиной, что Щедрин ‘не отказывается от оставления за собой имения, с удовлетворением всех наследников и кредиторов деньгами или бумагами, но не может сейчас предложить условия’ и ‘на днях едет сам в Заозерье собственно для того, чтобы собрать на месте все необходимые сведения по реализации имения, определить потребное для нее время, принимаемый им на себя риск и издержки и затем предложить условия, на которых он может принять на себя эту операцию. В половине мая он возвратится’. (Характерно, что с этого письма была снята Дмитрием Е-чем собственноручная копия.)

В тем же мае месяце Унковский имел свидание и с самим Дмитрием Е-чем, который объявил ему, что ‘выкупными свидетельствами по номинальной цене их, рубль за рубль, менее восьми тысяч рублей серебром принять не может’. Это требование Дмитрий Е-ч основывал опять на подробнейшем расчете, согласно которому на долю каждого из братьев приходилось примерно до десяти тысяч семисот девяносто пяти рублей серебром. Таким образом, он оказывался новым ‘благодетелем’ Михаила Е-ча, ‘требуя от него, за свою долю, на 2795 руб. серебром менее, чем следует… по закону’.

279

1. V. 1873. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

‘Отечественным запискам’ было, конечно, очень нежелательно, чтобы Энгельгардт писал в газете, например, в ‘Голосе’ Краевского. Щедрин предлагал сам решать, что передавать в газету, подчеркивая, что в журнале можно проводить и заметки в четыре страницы. В некоторых случаях Некрасов и Щедрин сами направляли своих сотрудников в другие органы (в газету Полетики ‘Биржевые ведомости’), но с условием не подписываться настоящими именами. ‘Особенно ревниво следил за этим Щедрин’.

280

2. VI. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

Так как дело о наследстве Сергея Е-ча должно было производиться в Тверской губернии, то Щедрин, кроме Унковского, обратился еще к тверскому поверенному Сухоручкину. Противная сторона пригласила для ведения дела петербургского адвоката Григория Васильевича Бардовского. 19 июля Дмитрий Е-ч написал Бардовскому большое, письмо с изложением и мотивировкой требований, заявленных им еще в мае Унковскому. Очевидно, под его руководством того же 19 июля дали свою доверенность Бардовскому и Ломакины.

282

3. VII. 1873. А. М. СКАБИЧЕВСКОМУ.

Повесть П. Фелонова ‘Перед зарей’, части первая и вторая, печаталась в ‘Отечественных записках’ в августе и сентябре 1873 года.

К 1 августа присылался, очевидно, материал для октябрьской книжки, где Щедрин напечатал рассказ ‘Помпадур борьбы или проказы будущего’.

283

28. VII. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

Щедрин отказывается здесь итти на родственное совещание 18 августа, потому что должен к этому времени быть в Петербурге. Но он был ‘артельным’ человеком, и даже с родственниками готов был пытаться лично договориться. Поэтому он позднее согласился приехать, но совещание не состоялось из-за отказа Дмитрия Е-ча и Ломакиных: им было удобнее прятать свои аппетиты за изнурительной для Михаила Е-ча перепиской и посредничеством юристов (см. дальнейшие письма).

‘Распущенность’ заозерского имения и отказы крестьян от земли обусловливались крайне тяжелым их положением. ‘С 1864 года почти ежегодно свирепствуют скотские падежи и неурожаи хлебов, — писали сами крестьяне 10 сентября 1872 года Илье Е-чу, — нет ни одного семейства, которое бы в течение трех лет не испытало посещения божия, в 1870 году у всех крестьян выпал рогатый скот, в 1871 году неудовлетворительный урожай хлеба, с нынешнего году опять скотский падеж…’

Посылаемые Михаилом Е-чем матери 1150 р. — это очередной взнос в покрытие долга.

284

17. VIII. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

Во всей этой тягостной семейной истории Михаил Е-ч, по-видимому несколько преувеличивал ‘злую’ роль Дмитрия Е-ча как единственного руководителя Ломакиных. Ольга М-на лучше Михаила Е-ча понимала эти дела. Она видела, что крючкотворство и слабость в денежных расчетах делают Дмитрия Е-ча совсем не столь опасным. Она больше опасалась Ломакиных с их векселями, видя здесь более умелое покушение со стороны совершенно посторонних лиц, ломакинской родни, на ее салтыковское достояние (все еще ее, хотя бы в сыновьях).

Под ее руководством Михаил Е-ч и сосредоточил в дальнейшем главное внимание на ломакинских претензиях.

285

17. VIII. 1873. И. Е. САЛТЫКОВУ.

Не столько приглашение Михаила Е-ча, сколько настояния матери, по-видимому, побудили Илью Е-ча приехать вместе с Ольгой М-ной в Витенево, в самом конце июля или начале августа. На этом свидании и были намечены основные черты предстоящего соглашения между наследниками. Дмитрию Е-чу пришлось еще уступить, но он обставил это крайне благородно. 5 августа он писал ‘доброму другу маменьке’: ‘На сделку эту (выкуп всех деревенских крестьян заозерского имения, а также деревень Куреево и Липовец,— и компенсацию из полученной суммы наследников) я совершенно согласен, хотя на долю мне и брату Илье будет оставаться выкупными свидетельствами, по номинальной их цене, уже не более, как по шести с половиною тысяч рублей серебром на каждого, и от нее назад никогда не попячусь, тем более, что вовсе не в моих принципах, давши раз слово, брать его потом назад без всякого к тому повода и основания’.

286

1. X. 1873. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

Сам Энгельгардт, еще за год перед этим, пытался добиться облегчения своей участи. Очевидно, по его просьбе, смоленский предводитель дворянства возбуждал о нем ходатайство осенью 1872 года, но безрезультатно.

Энгельгардт переписал проект Щедрина, прибавив только от себя после первой фразы: ‘Эти три года безвыездно пробыл в деревне, занимаясь хозяйством’.

Щедрин передал прошение своему товарищу по лицею, а в то время министру путей сообщения, графу А. П. Бобринскому.

Но прошение опять оказалось безрезультатным. Щедрин обвинял в этом Бобринского, сожалел, что прямо не прибегнул к Шувалову (см. письмо от 12.1.1874, No 292). Но, вероятно, здесь вредил сам Петр Шувалов, не плохо охарактеризованный эпиграммой:

Над Россией распростертой

Встал внезапною грозой

Петр, по прозвищу Четвертый,

Аракчеев же — второй.

287

18. X. 1873—1874. В. П. ГАЕВСКОМУ.

‘В декабре 1874 года умерла в Тверской губернии мать (Щедрина), и он поехал на похороны, зима была лютая, в поезде он простудился и положил начало той болезни, которая так жестоко отравила все его последующее существование’ (Белоголовый, стр. 238). Но письма Щедрина устанавливают, что здоровье его определенно ухудшилось с конца 1873 — начала 1874 года (см. письма от 20. X и 20. XI. 1873 и 12.I.1874, NoNo 288, 290, 292). Это несомненно стояло в связи с семейной историей.

288

20. X. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

В соответствии с этим письмом, Михаил Е-ч написал в декабре того же 1873 года проект соглашения между наследниками. В нем доли братьев определяются теми же цифрами, а главное внимание устремлено на точнейшее определение взаимоотношений с Ломакиными.

Вопреки жалобам на оскудение своего творчества, Щедрин печатал в ‘Отечественных записках’: в октябре — ‘Опять в дороге’ (из серии ‘Благонамеренных речей’), в ноябре — ‘Мнения знатных иностранцев о помпадурах’ и тогда же начал новую серию ‘Между делом’, в декабре — ‘Переписку’, в январе 1874 г. — знаменитый ‘Столп’ (обе последние вещи из серии ‘Благонамеренных речей’).

289

3. XI. 1873. В КОМИТЕТ ЛИТЕРАТУРНОГО ФОНДА.

Софья Павловна Соболева — В. Самойлович печаталась в 60-х годах в лучших журналах: ‘Современнике’, ‘Русском слове’, ‘Библиотеке для чтения’, ‘Отечественных записках’.

Из других литераторов Щедрин поддерживал в ту же осень перед Литературным фондом: 1) Глеба Успенского — прошение от 3 сентября, 2) Д. Михаловского, сделав на письме последнего к нему, от 11 ноября, следующую надпись:

‘Что г. Михаловский, действительно, нуждается в пособии по объясненным в его письме причинам, в том удостоверяю. М. Салтыков’.

Прошение рассматривалось в Литературном фонде 13 ноября (протокол No 28).

290

20. XI. 1873. О. М. САЛТЫКОВОЙ.

‘Два месяца назад’, т. е. в двадцатых числах сентября 1873 года, Михаил Е-ч писал матери письмо, которое, к сожалению, не сохранилось. Оно пролило бы свет еще на одну тяжелую семейную историю, связанную с салтыковским наследством. Любовь Е-на не принадлежала к числу любимых детей, и ей, при выходе замуж, ‘выбросили кусок’, небольшое имение. Но и вокруг этого небольшого куска разгорелись аппетиты голодных наследников, причем старший брат Петруха собирался на ‘законном основании’ обобрать сестер.

Михаил Е-ч или вел дипломатию с матерью, или действительно заблуждался, приписывая Дмитрию Е-чу вредное влияние даже на заозерских крестьян. Дело в том, что сама Ольга Михайловна, наложив запрещение на заозерское имение, показала крестьянам, кто настоящий хозяин. Появление Михаила Е-ча в роли опекуна в 1872 году не разубедило крестьян. Осенью того же года они обращались с прошением о сложении с них недоимки не к нему, а… к Илье Е-чу (!?). Они прекрасно знали о дружбе последнего с матерью, о их совместном проведении крестьянской реформы в Калязинском уезде и, не решаясь почему-либо обращаться к грозной старой хозяйке, писали самому близкому из ее сыновей. В своем прошении они не нашли нужным даже одним словом упомянуть о Михаиле Е-че. Они, действительно, ‘хорошо понимали, в чем дело’, — лучше самого Михаила Е-ча! — и ‘пользовались этим’, т. е. оттягивали платеж недоимок и тормозили дело с выкупом. Особенно труден был последний вопрос, о выкупе, для сельских крестьян ярославской вотчины, т. е. крестьян села Заозерья, у которых была непеределенная земля, в чересполосном владении с односельцами-крестьянами, принадлежавшими императорскому человеколюбивому обществу. Деревенские же крестьяне ярославской вотчины, ‘временно-обязанные’ самого Михаила Е-ча, имели особые наделы и особые на них планы, а потому Михаилу Е-чу легче было договориться с ними насчет выкупа.

291

XII. 1873. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Статья А. Н. Плещеева ‘Стендаль (Анри Бейль) и роман его ‘Черное и красное’ была помещена в январской книжке ‘Отечественных записок’ 1874 года, хотя в той же книжке напечатаны и ‘Литературные и журнальные заметки’ Н. Михайловского

292

12. I. 1874. А. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТУ.

В это время Щедрин печатал из книжки в книжку замечательные по реалистической силе очерки ‘Столп’, ‘Продолжение той же материи’ (т. е. ‘Кандидат в столпы’), ‘В дружеском кругу’ (все три из серии ‘Благонамеренных (речей’) — в январе, феврале и марте, ‘Зиждитель’ (хронологически последний очерк из ‘Помпадуров и помпадурш’) — в апреле 1873 года.

Февральская книжка ‘Отечественных записок’ 1873 года открывается большой статьей Энгельгардта: ‘Из деревни’.

293

После 18. IV. 1874. Н. А. НЕКРАСОВУ.

С 1 января 1874 года между арендаторами ‘Отечественных записок’, Некрасовым, Елисеевым и Щедриным, было заключено следующее условие:

‘1) С 1-го января настоящего 1874 г. и впредь до истечения срока контракта, заключенного Н. А. Некрасовым с г. Краевским на арендование журнала ‘Отечественные записки’, мы, Елисеев и Салтыков, получаем ежемесячно по 250 р. с. за труды по редактированию журнала, независимо от полистной платы (по особому условию) за наши произведения, и сверх того, буде ‘Отечественные записки’ будут иметь более 5500 подписчиков, то получаем мы по 600 руб. единовременно в конце каждого года. 2) Из чистого дохода, который имеет получаться от ‘Отечественных записок’ на основании упомянутого контракта, прежде всего отчисляется шесть тысяч рублей — на долю Н. А. Некрасова, затем остальной чистый доход, за вычетом делаемых с общего нашего согласия расходов, делится между нами троими по равной части. Расчет этот делается в январе каждого года за прошедший год. 3) Условия выхода каждого из нас из редакции ‘Отечественных записок’, а равно и последствия этого выхода определяются особым формальным договором, заключенным между нами нотариальным порядком. Если Некрасов признает нужным нарушить контракт свой с г. Краевским ранее срока, то и настоящее условие прекращается’.

‘Если не ошибаюсь, условия эти подверглись несколько позже новому изменению’, пишет в своих ‘Литературных воспоминаниях’ Н. К. Михайловский (Сочинения, т. VII, стр. 474). Возможно, что настоящее письмо и относится к этим новым переговорам, на что как будто указывает повышение цифры подписчиков: по условию 1 января 1874 г. в случае, если число подписчиков будет больше 5500 чел., Елисеев и Щедрин должны были получать по 600 р. единовременно в конце каждого года (сверх гонорара и редакторской платы), здесь же цифра подписчиков повышена до 7000 чел. и введено еще различение между лично Щедриным и Елисеевым и их семействами.

294

20. V. 1874. П. В. ЗАСОДИМСКОМУ.

Развитие революционного движения (‘хождение в народ’) заставило правительство усилить надзор за левой журналистикой. В ‘Отечественных записках’ цензура отметила: в январе — статью Елисеева ‘Крестьянская реформа’, в апреле — целых четыре статьи: ‘Зиждитель’ Щедрина, ‘Иностранное обозрение’, ‘Наши общественные дела’ Деммерта и ‘Народные взгляды на брак’ Ефименко. В майской же книжке оказалось целых семь криминальных статей: рассказ В. Кроткова ‘Рекрутский набор’, рассказ Глеба Успенского ‘Очень маленький человек’, статья В. Зайцева ‘Франсуа Раблэ и его поэма’, ‘Парижские письма’ Клода Франка, рассказ ‘Тяжелый год’ Щедрина, ‘Наши общественные дела’ Н. Деммерта и ‘Литературные и журнальные заметки’ Н. Михайловского. Цензор доложил комитету. Комитет представил начальнику главного управления по делам печати, начальник — министру внутренних дел, тот — комитету министров. И, наконец, 30 июля 1874 года книгу приговорили к сожжению. — Рассказ Щедрина ‘Тяжелый год’ появился только в 1876 году в ‘Новом времени’.

Написав роман ‘Печать антихриста’, Засодимский явился в апреле 1874 года к Некрасову, а через две недели имел беседу в редакции с Щедриным. Последний переделал название романа на ‘Хронику села Смурина’ и предложил избрать псевдоним ‘Вологдин’. Затем Засодимский случайно встретился с Щедриным и Некрасовым в мае 1874 года на дебаркадере Николаевской железной дороги. Они ободрили еще раз автора. Щедрин взял роман его для исправлений в деревню и напечатал в ‘Отечественных записках’ в августе—декабре 1874 года. При этом, из цензурных соображений, был отброшен конец произведения, восстановленный Засодимский в отдельном издании.

295

26. V. 1874. А. И. УРУСОВУ.

Известный защитник обвиняемых по ‘Нечаевскому делу’, 1871 года, князь Александр Иванович Урусов был после процесса выслан из Петербурга и в 1873—1876 годах жил в Риге, Вендене и опять в Риге.

В 1874 году ставилась комедия Луки Никифоровича Антропова ‘Блуждающие огни’. В ‘Отечественных записках’ она не печаталась.

По имеющимся указаниям, письмо написано во время высылки Урусова в Ригу, где он жил в 1873 г. и с начала января 1874 г. по 1876 г. ‘Трудные времена’ — это, скорее всего, намек на цензурную историю с ‘Отечественными записками’ в мае—июле 1874 года.

296

18. IX. 1874. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Под таким именно заглавием: ‘Земство и его деяния’ и была помещена в 9-й книге ‘Отечественных записок’ 1874 года статья, подписанная псевдонимом: ‘Д. С. … о — М…ь’ и принадлежавшая романисту Даниилу Лукичу Мордовцеву. В этой статье разбиралась деятельность целого ряда земств, губернских и уездных, северной, южной, центральной России и Урала. Щедрин, действительно, почти всюду похерил ‘Макаровых телят’, т. е. знаменитую в те времена художественную формулу, обозначавшую административную высылку туда, ‘куда Макар телят не гоняет’ (Некрасов решился использовать ее в своем стихотворении ‘Еще тройка’.). Ободрать, как ‘Сидорову козу’ — было тоже известной художественной формулой, но не имевшей специально административного значения, а потому более безопасной с цензурной точки зрения. В начале этой статьи Мордовцев дает небезынтересную сатирическую хронологию русской истории, но гораздо более слабую, чем те исторические экскурсы, которые любил давать сам Щедрин.

297

7. I. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

С Николаем Андреевичем Белоголовым Щедрин сталкивался раза два у Елисеева на собраниях редакции ‘Отечественных записок’, но настоящим образом познакомился, когда пришел к нему на квартиру ‘в приемные часы для бедных’ посоветоваться о своем здоровья. Белоголовый нашел у Щедрина ‘резко выраженный порок сердца’ и ‘застарелый катарр легких и глотки’, запретил ему ночную игру в карты и французские вина, что Щедрин очень любил (‘Воспоминания’, 226—227).

Но, заболев по-настоящему, после поездки в декабре 1874 года на похороны матери, Щедрин пригласил Белоголового к себе, и тот констатировал ‘сильный суставной ревматизм’, обострившийся затем до временного суставного ‘паралича’ с ‘осложнением в форме воспаления сердечной мышцы и плевры’.

298

I — II. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Болезнь Щедрина протекала настолько бурно, что Белоголовый даже опасался некоторое время за его жизнь. Это вызвало в обществе даже слухи о смерти Щедрина, и Тургенев с беспокойством запрашивал из-за границы о положении больного.

Но постепенно Щедрин стал оправляться и тотчас же брался за работу, подготовляя к мартовской книжке один из замечательных очерков из серии ‘Благонамеренных речей’ — ‘Отец и сын’. Более того, в качестве старого ‘западника’ он редактировал еще для журнала ‘Парижскую жизнь’. Видя улучшение здоровья больного, но опасаясь петербургского климата, особенно весною, Белоголовый стал направлять Щедрина за границу, но последний согласился далеко не сразу. Оправившись к концу марта, Щедрин стал выходить из дому и между прочим был на одном обеде у Некрасова, на котором участвовали также Елисеев и Суворин.

300

9. III. 1875. П. В. АННЕНКОВУ.

Щедрина стесняло плохое знание им немецкого языка, и потому, вероятно, пребывание в Германии было для него сокращено.

‘Министр народного просвещения поручил Маркевичу, как ближайшему к себе доверенному лицу, составить с Баймаковым контракт по аренде на ‘Петербургские ведомости’. Редактором министр назначил графа Салиаса, а Маркевич внес в контракт статью, по которой арендатор имеет право отказать редактору от газеты, когда найдет его неудобным для нее. За это взял с Баймакова отличную взятку. Министр утвердил контракт, не читавши… Когда дело вышло наружу, министр поехал к государю и нажаловался, что вот, дескать, его надули и проч. С Маркевича тотчас сняли камергерство и выбросили из совета министра’. Маркевич получил с Ф. П. Баймакова 5.000 рублей. (А. В. Никитенко. Дневник, 17 февраля 1875 г.)

Сенсационность этого дела обусловливалась в особенности тем, что Б. М. Маркевич был одним из известных реакционных беллетристов. Передовая литература торжествовала. Но ей нельзя было не печалиться при виде того, что в стане врагов оказался в это время Лев Толстой. С января 1875 года в ‘Русском вестнике’ начал печататься роман графа Л. Н. Толстого ‘Анна Каренина’. Консерваторы ликовали, потому что видели здесь мощную струю религии и биологизма ‘против течения’ ‘гражданской литературы’.

301

26. III. 1875. П. В. АННЕНКОВУ.

В апрельской книжке ‘Отечественных записок’ напечатан еще один из очерков из серии ‘Благонамеренных речей’ — ‘В столице’ (Превращение).

VIII. Период ‘Отечественных записок’. Щедрин за границей

Апрель 1875 — май 1876.

302

30. IV/12. V. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин выехал за границу, вероятно, между 2 и 12 апреля. Этим последним числом подписано стихотворение Некрасова ‘О нашей родине унылой…’, посвященное Щедрину при его отъезде за границу. Некрасов и другие друзья очень беспокоились о здоровье Щедрина, ухудшавшемся еще семейной обстановкой. Это отразилось в телеграмме Некрасова: ‘Петербург. 6.V.1875. Б[аден]-Баден. Лихтенталершт[рассе], 9. Анненкову. Не надо ли удалить семью Салтыкова, согласен ли он, вопрос важный, ответ оплачен. Некрасов’.

Некрасов хотел лично видеться с Щедриным за границей, но остался в России. Очень интересовался положением Щедрина также и Тургенев, очевидно, видевшийся с ним в конце мая в Бадене. В Баден-Бадене, в мае месяце, был также и Писемский. Интересно, что Щедрин считал возможным в это время привлечь к журналу Писемского как автора драм конца 60-х—начала 70-х годов: ‘Бывые соколы’, ‘Ваал’, ‘Просвещенное время’, дававших жестокую критику дворянства и буржуазии, — а также романа ‘Люди сороковых годов’.

Письмо написано, в виду болезни Щедрина, его женою, Е. А. Салтыковой.

303

(3/)15. VI. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

‘Записки Пикквикского клуба’ Чарльза Диккенса были нужны Щедрину для его творческой работы над замыслом ‘Дни за днями за границей’ или ‘Культурные люди’ (см. письмо от 9.IX.1875, No 312).

Восхитивший Щедрина второй отдел майской книжки ‘Отечественных записок’ состоял из следующих статей: 1) ‘Наши потери во внешней торговле’, в которой Д. Мордовцев дал сатирический анализ ‘Обзора внешней торговли’, пользуясь тем же приемом беседы с англичанином Плюмпуддингом, что и в статье о Сидоровой козе (‘Земство и его деяния’) прошлого года, 2) ‘Поиски за гражданским идеалом’, в которой давался обзор проектов ‘всесословной волости’, 3) ‘Хроника парижской жизни’, богатая политическим содержанием, 4) ‘Записки профана’ и в них — ‘Десница и шуйца Льва Толстого’ Н. Михайловского (см. письмо Некрасову от 14.Х.1875, No 318), 5) ‘Внутреннее обозрение’, в котором много говорилось о различных видах ‘эксплоатации народа’. — ‘Сумасшедший’ роман Достоевского — это ‘Подросток’, печатавшийся в ‘Отечественных записках’ с января по декабрь 1875 года.

305

(25.VII/)6. VIII. 1875. H. A. НЕКРАСОВУ.

Оправляясь постепенно от болезни, Щедрин проявляет большую литературную энергию: в августе печатает ‘Сон в летнюю ночь’, в сентябре дает четвертую главу ‘Экскурсий в область умеренности и аккуратности’ и четвертую главу ‘Между делом’ — обе на тему о литературе, в октябре начинает — в серии ‘Благонамеренных речей’ — новый цикл ‘Господ Головлевых’ очерком ‘Семейный суд’, наконец, задумывает продолжение ‘Дневника провинциала в Петербурге’ под названием ‘Дни за днями за границей’, оформившееся к январю 1876 года в виде ‘Культурных людей’.

Опасения Щедрина в отношении цензуры частично оправдались. Фукс принадлежал к числу приручаемых цензоров ‘Отечественных записок’, и сам Щедрин бывал на специальных вечерах у Некрасова, на которых принимал от Фукса ‘иудино лобзание’ посредством закуриваемой сигары. Но теперь повредил цензор Лебедев. По его докладу были запрещены ‘Экскурсии’ в сентябрьской книжке (см. мой комментарий в XII томе настоящего издания. — Н. Я.).

306

(10/) 22. VIII. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

К ноябрьской книжке Щедрин готовил, очевидно, ‘Непочтительного Короната’, там действительно и напечатанного. Но возможно, что в это же время он писал ‘продолжение’ ‘Между делом’ — об отношении к русской литературе прокуроров, урядников и ученых. (См. XII том настоящего издания.)

308

(17/) 29. VIII. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

О своем предполагаемом ‘визите’ Тимашеву Щедрин говорит, конечно, иронически.

311

(23.VIII/)4. IX. 1875. H. A. НЕКРАСОВУ.

Щедрина беспокоила болезнь Некрасова. Но Некрасов уже раньше начал лечиться у Белоголового. Обратился он к нему и осенью 1875 года. Но, несмотря на лечение Белоголового и Боткина, с этого времени началось определенное ухудшение здоровья Некрасова от болезни, сведшей его через два года в могилу.

312

(28.VIII/)9. IX. 1875. H. A. НЕКРАСОВУ.

В целях устройства материального положения Глеба Успенского, друзья нашли ему в это время место в управлении железной дороги в Калуге, жена же его осталась в Париже работать как переводчица.

Цензор Ратынский был товарищем Щедрина по Московскому дворянскому институту. Можно сопоставить это обстоятельство с изображением ‘старого товарища’ в главе V ‘В среде умеренности и аккуратности’, где выведен ‘департамент возмездий и воздаяний’.

Четвертый очерк ‘Экскурсий’ появился в печати только через год в сильно измененной редакции. Первая редакция увидела свет только в советской России (см. мою публикацию в кн. I ‘Язык и литература’ 1926 г. и том XV настоящего издания. — Н. Я.).

В декабрьской книжке ‘Отечественных записок’ появилась вторая глава ‘Господ Головлевых’ — ‘По родственному’. Очерки ‘Между делом’ прервались до февраля 1884 года.

313

(4/)16. IX. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Кроме ‘Сна в летнюю ночь’, в августовской книжке ‘Отечественных записок’ были напечатаны ‘Юбиляры и триумфаторы’ Некрасова. Это двойное осмеяние юбилеев, скрывавшее за собою нечто гораздо более глубокое,— ввело в заблуждение даже многих литераторов, например, Плещеева или Скабичевского, в его статье о ‘Сне в летнюю ночь’ Щедрина в ‘Биржевых ведомостях’ (No 237), и дало повод В. Буренину написать двусмысленную статейку в ‘С.-Петербургских ведомостях’ (No 229, ‘Литературная летопись’, за подписью ‘В. М.’).

В. Кроткое печатал в ‘Отечественных записках’ 1874 и 1875 годов ‘Записки провинциального адвоката’. Щедрин был недоволен первым очерком второй серии ‘Новые порядки’, напечатанным в августовской книжке.

Беллетристка Н. Хвощинская-Зайончковская (псевдоним В. Крестовский) печаталась, в основном, в ‘Отечественных записках’. Но в 1874, 1875 в 1877 годах она поместила в ‘Вестнике Европы’ ‘Альбом. Группы и портреты’. Несмотря на выраженное в этом письме невысокое мнение Щедрина о Хвощинской, он принял меры к ее привлечению вновь к журналу и в следующем году писал ей об ее ‘ярком даровании’ и ее произведениях как ‘отличном и здоровом чтении’.

Щедрин по ошибке поставил ‘август’ месяц вместо ‘сентября’.

314

(11/) 23. IX. 1875. И. С. ТУРГЕНЕВУ.

В 50-х годах между Тургеневым и Щедриным не было особой близости. Но правильнее оценив талант Щедрина с начала 70-х годов, Тургенев стал симпатизировать ему и лично, считая его, несмотря на ‘страшный вид’, ‘добрейшим человеком’. ‘Очень рад я… улучшению Салтыкова, хотя он все-таки потешается надо мной в последнем номере ‘Отечественных записок’, писал Тургенев 22 мая Анненкову. ‘Поклонитесь от меня Салтыкову — пусть он работает, но умеренно. Браниться может — не умеренно’, писал Тургенев 20 июня тому же Анненкову. Тургенев первый посетил Щедрина в Париже, а затем, в середине сентября, принимал его у себя, в Буживале. Но при этом неожиданно разыгралась история из-за пьесы Соллогуба (см. ниже письма Некрасову, Плещееву, Анненкову от 14 и 18 октября 1875 г.).

315

(12/) 24. IX. 1875. П. В. АННЕНКОВУ.

Красочные впечатления от русских ‘гулящих людей’ в Баден-Бадене несомненно легли в основу высокохудожественного образа представителя ‘культурного слоя’ Износкова в сентябрьском очерке ‘Между делом’.

Щедрин зло издевался над либералом В. Коршем и его ‘С.-Петербургскими ведомостями’. Но даже эта ‘Старейшая российская пенкоснимательница’ оказалась в оппозиции средне-школьной реформе графа Д. Толстого. Корш был отстранен от редактирования, и газета передана в другие руки.

После лишения его правительством издания ‘С.-Петербургских ведомостей’ В. Корш думал, по примеру Герцена, эмигрировать за границу и основать там свободную русскую газету, но не получил поддержки друзей и вскоре вернулся обратно в Россию.

316

(27. IX/) 8. X. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Сентябрьская книжка ‘Дела’ за 1875 год дала, действительно, разнообразный материал: два романа, русский и переводный, стихи, научные, публицистические и критические статьи, путевые очерки, обзоры внутренней, политической и общественной жизни и, наконец, за подписью ‘Н. Ш.’ — ‘Розы прогресса. Современный роман-фельетон с консерваторами, либералами, плутократами, жидами, адвокатами, прокурорами, художниками, журнальными антрепренерами и сотрудниками, спиритами, кокотками, амурами, похищениями, увеселительными и благотворительными вечерами и спектаклями, поединками, поджогами для получения страховой премии, торжеством добродетели, посрамлением порока и проч., и проч., и проч.’.

318

(2/)14. X. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В 1874 году в ‘Отечественных записках’ была напечатана статья Л. Н. Толстого ‘О народном образовании’, вызвавшая большую полемику в педагогическом мире. Михайловский касался неоднократно Толстого в своих ‘Записках профана’, а затем написал статью: ‘Критические опыты. Гр. Л. Н. Толстой. Десница и шуйца гр. Л. Толстого’, напечатанную в ‘Отечественных записках’ в мае, июне и июле 1875 года. Но Щедрин считал необходимым сильнее ударить по толстовскому ‘двоегласию’, почему он и говорит об отношении Толстого к Антонине Блудовой, влиятельной придворной даме, хозяйке известного салона, соединявшей европейский лоск с религиозным юродством, близкой к М. Погодину и митрополиту Филарету.

Глеб Успенский напечатал в сентябрьской книжке ‘Отечественных записок’ ряд очерков, объединенных заглавием ‘Из памятной книжки’ и личностью одного из персонажей, больного дьякона, почему Щедрин и называет все это ‘повестью’. Эта вещь более известна под названием ‘Неизлечимый’ и, действительно, представляет собою один из шедевров Успенского.

319

(2/) 14. X. 1875. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ.

Л. Ф. Пантелеев, рассказывая в своих воспоминаниях о чтении Соллогубом комедии у Тургенева, сообщает, будто бы Соллогуб, пораженный обмороком Щедрина, ‘тут же бросил свою пьесу в камин’ (Из воспоминаний прошлого, 1908, т. II, стр. 149 сл.). Но это опровергается письмом Тургенева Щедрину, где сообщается, что ‘Соллогуб опять потерял свою комедию… и опять ищет ее’ (Первое собрание писем, 1884 г., No 209).

Комедия-водевиль в 1 действии Соллогуба ‘Беда от нежного сердца’ была напечатана в мартовской книжке ‘Отечественных записок’ за 1850 г., ставилась и на сцене.

В сентябрьской книжке ‘Вестника Европы’ напечатаны: ‘Парижские письма, VI. PhiiomХne. Charles Demaily. Kenue Mauperin. Germinie Lacer teux, Manette Salomon. Madame Gervaisais. I—IV. E. Z—1.

Щедрина особенно интересовал социологически наиболее яркий роман ‘Жермини Ласертё’, наоборот, к ‘Манетта Саломон’ он отнесся отрицательно (см. письма от 2 и 7 декабря 1875 г.). В ‘Отечественных записках’ 1876 г. (ноябрь—декабрь) появился роман Гонкуров ‘Молодая буржуазия’ (в сокращении), в 1877 г. (апрель—май) напечатан роман Э. Гонкура ‘Жертва филантропии’.

320

(5/) 17. X. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Пьеса Эдмонда Гудинэ ‘Le Panache’ вышла в Париже в 1875 году.

Роман Гонкуров ‘Жермини Ласертё’ был напечатан в октябрьской книжке ‘Вестника Европы’ за 1875 год.

321

(6/)18. X. 1875. П. В. АННЕНКОВУ.

Щедрин имеет в виду кружок, группировавшийся около Анны Давидовны Баратынской, жены брата поэта Баратынского, издававшей в Баден-Бадене свои переводы русских и немецких поэтов на английский язык, — и посланника в Бадене, камергера Ивана Петровича Колошина.

‘Салтыков здесь, сперва приехал розовый и улыбающийся, а теперь опять пожелтел и хмурится — и собирается в Ниццу, — писал Анненкову Тургенев 18/30 сентября. — Соллогуб также тут и собирается нам прочесть комедию — да потерял рукопись. К сожалению, говорят, она опять найдется’. Сам Соллогуб рассказывает в своих ‘Записках’ о столкновении с Щедриным в каком-то ресторане вследствие сплетни о том, что он ‘вывел’ самого Щедрина в каком-то очерке (1887 г., стр. 121).

323

(23.Х/) 4. XI. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин недооценивал своих ‘Господ Головлевых’ и едва ли не хотел их закончить второй главой ‘По родственному’ (‘Наследство’). Наоборот, друзья — Некрасов, Анненков, Тургенев — горячо приветствовали его новое произведение.

В 1875 году в ‘Отечественных записках’ (июль—октябрь и декабрь) печатался роман Марко-Вовчка ‘В глуши’. Тургенев ценил прежние вещи Марко-Вовчка, и в конце 50-х — начале 60-х годов перевел на русский язык ее ‘Украинские народные рассказы’ в повесть ‘Институтка’.

324

(29.Х/) 10. XI. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В октябрьской книжке ‘Отечественных записок’ была напечатана повесть Боборыкина ‘Долго ли?’.

Газета ‘Rappel’ была основана в 1869 году Виктором Гюго и очень известным в то время левым публицистом Рошфором.

Виктор Гюго был изгнан из Франции после переворота 2 декабря 1851 года Луи Бонапарта (Наполеона III), вернулся 4 сентября 1870 года.

327

(14/) 26. XI. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

‘Последний роман’ Золя, напечатанный в ‘Вестнике Европы’, — это ‘Проступок аббата Мурэ’ (1875 год, январь—март). В августе Золя напечатал в ‘Вестнике Европы’ статью ‘О наводнении’, содержащую рассказ одного старого крестьянина о наводнении в бассейне реки Гаронны, в сентябре — статью ‘Роман гг. Гонкур’. Роман ‘Его превосходительство Эжен Ругон’ появился в ‘Вестнике Европы’ в 1876 году, январь—апрель. Сотрудничество Золя в ‘Отечественных записках’ не состоялось.

Эжен Руэр — это тип прожженного буржуазного политического дельца, достигшего при Наполеоне III поста ‘министра-президента’ и называвшегося даже ‘вице-императором’, но и позднее, в палате депутатов, остававшегося вождем бонапартистов вплоть до смерти наследного принца.

328

(20.ХI/) 2. XII. 1875. П. В. АННЕНКОВУ.

С 1875 г. во Франции установилась так называемая ‘Конституция 1875 года’, и началась борьба между президентом Мак-Магоном, опиравшимся на консервативную партию, и республиканским большинством Национального собрания во главе с Гамбеттой. Немного времени спустя, Щедрин называл Гамбетту в своих письмах к Тургеневу ‘тупоумным мерзавцем’ и ‘тупоумным реаком’ (‘Печать и революция’, 1922 г., кн. II (V), стр. 92, 93. Письма Тургенева к Анненкову).

Ополчившись против Толстого еще в начале года, Щедрин, действительно, написал пародию на ‘Анну Каренину’, прихватив заодно и дворянского поэта Фета (‘Благонамеренная повесть. Мои любовные радости и страдания. Из записок солощего быка’). Но эта вещь оставалась сорок лет в архиве сатирика (‘Вестник Европы’, 1914 г., кн. V — см. в XI томе настоящего издания).

У Пантелеева есть рассказ о замысле Щедрина: вывести ‘личность, которая принимает сознательное и деятельное участие в ходе общественной жизни… и вдруг, по мановению волшебства, оказывается среди сибирских пустынь. Первое время она живет продолжением тех же интересов’, но постепенно воцаряется непроглядная ночь, сквозь которую ‘изредка… слышится звон колокольчика… в долетают слова: ‘Ты все еще не исправился?’ Эта сказка была ‘почти готова’ во второй половине 80-х годов, но до нас не дошла. (Из воспоминаний прошлого, 1908, II, стр. 192 сл.)

329

(25.ХI/) 7. XII. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Письмо Тургеневу было послано Щедриным 18/30 ноября. Интересно подчеркнуть, что столь свирепые отзывы о Гонкурах не возмутили благовоспитанного Тургенева, согласившегося с Щедриным в своем письме от декабря 1875 г. Что это было искренно со стороны Тургенева, показывают письма его того же времени к Анненкову: ‘От Салтыкова я получаю очень умные письма’ (от 10.XII.1875).

330

(30.ХI/) 12. XII. 1875. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В ноябрьской книжке ‘Отечественных записок’ напечатана комедия Островского ‘Волки и овцы’.

Вот краткое содержание возмутившей Щедрина статьи Елисеева: ‘Внутреннее Обозрение. Мнение одного отставного чиновника о современном прогрессе и о том, как этот прогресс проявляется в жизни — в земстве, в судебных и других учреждениях, в адвокатуре, в отношении современного общества к делу, в крестьянском вопросе, в литературе’ и т. д. (о литературе — стр. 273—277).

331

21. XII. 1875. (/2. I. 1876). А. Н. ЕРАКОВУ.

Не ограничиваясь напряженной литературной работой, Щедрин создал в это время особый вид ‘литературы для немногих’, посылая в письмах к друзьям: во-первых, ‘Рескрипты Николая Павловича Поль де Коку’ и, во-вторых, ‘Детские сказки’. ‘Рескрипты’ носили ярко политическую окраску и уже по одному этому могли быть напечатаны только за границей и без имени автора. В них высмеивался Николай I с его известной нравственной распущенностью и его огромными политическими претензиями. Скабрезные романы Поль де Кока Николай I якобы получал еще в листах прямо из типографии. Но не за ‘клубничку’ произвел Николай Павлович легкомысленного французского романиста сначала в статские советники, а затем и в полковники: Поль де Кок, оказывается, был политическим советником международного жандарма. Вот еще один сохранившийся ‘рескрипт’:

‘Любезный статский советник Поль де Кок!

Получив Ваше письмо, что мне, как неограниченному повелителю десятков миллионов, полезно по временам выслушивать обличения, я сейчас же послал за протопресвитером Бажановым, и, когда тот явился, приказал ему обличать меня. Но послушайте, что он сказал: армия твоя наводит страх на всех твоих врагов, флоты твои по самым дальним морям разносят славу твоего имени, а чиновники с кротостью и любовью пасут вверенное им стадо.

Судите сами по этим словам, как трудно управлять таким государством, как Россия’.

Щедрин посылал эти ‘рескрипты’ Тургеневу, Унковскому, но больше всего Еракову (возможно, также А. М. Цеховскому). К сожалению, они не сохранились. (Л. Пантелеев. Из воспоминаний прошлого, т. II, стр. 157, его же, ‘Современные вести’, 24. XII. 1917 г., No 22, Н. Яковлев. ‘Литературное наследство’, кн. I, 1931 г., и др.)

333

(24. XII. 1875/) 5. I. 1876. П. В. АННЕНКОВУ.

Несмотря на низкое мнение о ‘Культурных людях’ самого их автора, цензура расценила их иначе, по крайней мере с общественно-политической стороны: цензор Лебедев в своем докладе Комитету требовал ареста январской книжки, основываясь только на статьях Щедрина и Головачева. В частности, у Щедрина цензор находил ‘крайнюю необузданность языка и предосудительность содержания и направления’. Комитет готов был арестовать книгу, но дело остановил начальник главного управления по делам печати В. Григорьев.

Опасаясь своей кончины и экономя средства, Щедрин, очевидно, задерживал в 1875 году обязательные платежи по имению Витенево, в результате чего за ним накопилась недоимка, за которую местный пристав привлек к суду управляющего Витеневым А. Ф. Каблукова.

335

(29. XII. 1875/) 10. I. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин не мог простить Тургеневу его выступлений против ‘нигилистов’ в 60-х годах и принижения его творчества в 70-х годах. Незначительный во всех отношениях рассказ ‘Часы’, напечатанный в январской книжке ‘Вестника Европы’ за 1876 год, был подходящей пищей для либералов-издателей вроде Стасюлевича и либералок-слушательниц вроде Философовой, на вечере в петербургском собрании художников 23 декабря 1875 года. По тем же причинам осуждает Щедрин и выступление Тургенева со статьей памяти графа А. К. Толстого в том же ‘Вестнике Европы’ (1875 г., ноябрь).

336

(7/) 19, I. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В мартовской книжке ‘Отечественных записок’ Щедрин напечатал ‘Семейные итоги’, думая на этом и закончить ‘Головлевых’. Но письма друзей и запросы читателей, очевидно, побудили его продолжать.

Наблюдения над французской политической жизнью уже осенью 1875 года вызвали у Щедрина обещание высказать свое отношение к ней в печати. Теперь он исполнил это обещание, написав для апрельской книжки журнала очерк ‘В погоню за идеалами’ (вошел в ‘Благонамеренные речи’).

М. Авдеев напечатал в начале 1875 года в ‘Отечественных записках’ ‘Переписку двух барышень’. — В конце 1875 года в ‘Вестнике Европы’ появилась статья Н. Ядринцева о ‘Положении ссыльных в Сибири’.

337

(19/) 31. I. 1876. Е. И. ЯКУШКИНУ.

Якушкин издал в конце 1875 года книгу ‘Обычное право’. На запрос Щедрина он отвечал 25 февраля и тогда же, очевидно, послал ему и свою книгу. — Выкупную операцию Щедрина, очевидно, тормозил мировой посредник В. М. Скрипицын.

338

(23.I/)4. II. 1876. А. С. СУВОРИНУ.

В ‘Новом времени’ 28 марта 1876 года (No 29) были напечатаны ‘Наброски о современниках’, в которые вошли — П. И. Вейнберг, И. Ф. Горбунов, И. А. Гончаров, П. А. Гайдебуров, кн. А. И. Горчаков и др.

341

(31.I/) 12. II. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Новый год ‘Отечественные записки’ открыли поэмой Некрасова ‘Герои времени’ (вторая часть поэмы ‘Современники’). Суждения о них Щедрина интересны и в отношении творчества Некрасова и в отношении критических взглядов самого Щедрина, последовательно проводившего их в своем собственном творчестве.

‘Складчина’ — сборник, изданный литераторами в, 1874 году в пользу голодающих Самарской губернии, в котором Щедрин поместил очерк ‘Город’ (первая глава повести ‘Тихое пристанище’).

Хвощинская напечатала в январской книжке ‘Отечественных записок’ рассказ ‘На вечере’, а статья ‘В перемежку’, за подписью Г. Темкина, принадлежала Н. Михайловскому. Она была в основном посвящена разбору романа Достоевского ‘Подросток’, но написана в довольно легком тоне, с личными воспоминаниями об отце, друзьях детства — крепостных мальчиках и т. п.

342

(9/) 21. II. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Статья о кронеберговском деле была напечатана в мартовской книжке ‘Отечественных записок’ под заглавием: ‘Отрезанный ломоть’ за подписью ‘Молодой человек’ (вошла в ‘Недоконченные беседы’, глава V). В ней дана между прочим замечательная критика политического оппортунизма в лице Гамбетты и Луи Блана.

345

(15/)27. II. 1876. П. В. АННЕНКОВУ.

‘Эпитафия’ Авдееву имеет в виду подражательный характер его творчества, отмеченный и критикой: его юношеская трилогия ‘Тамарин’, 1849—1852, восходит к ‘Герою нашего времени’, нашумевший роман ‘Подводный камень’, 1860, — к ‘Полиньке Сакс’ Дружинина и романам Жорж Санд, роман ‘Между двух огней’,1868,— к ‘Отцам и детям’, говоря о подражании Л. Толстому, Щедрин, очевидно, намекает на роман ‘В сороковых годах’, начало которого появилось в сборнике ‘Братская помощь’, а весь он был напечатан уже после смерти Авдеева в ‘Вестнике Европы’ (1876 г., сентябрь—декабрь). Невысокого мнения об Авдееве был и Тургенев. Сам Тургенев в это время работал над романом ‘Новь’.

Приветствуя в свое время Парижскую Коммуну, Щедрин не терял надежды на то, что и в дальнейшем во Франции может быть ‘республика страстной мысли’. Поэтому он и негодует на ‘скопца’ Гамбетту, вождя победивших на выборах республиканцев, получившего огромное влияние, но проводившего ‘политику умеренности, политику результатов, политику опортунизма’ (с выраженным здесь мнением Щедрина ср. письмо Энгельса к Вильгельму Либкнехту от 2.VII.1877 г. Соч. К. Маркса и Ф. Энгельса, т. XXVI, стр. 470). Эта страстная ненависть Щедрина к французскому оппортунизму уже в 1875—1876 годах была тем зерном, из которого выросли знаменитые очерки о французской ‘республике без республиканцев’ (‘За рубежом’ 1880 года, глава IV), названные Лениным ‘классическими’.

347

(25.II/)8. III. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В феврале 1876 года А. Суворин, с помощью В. Лихачева, стал издателем газеты ‘Новое время’. Он обратился за сотрудничеством к Тургеневу, Некрасову, Щедрину. Из двух запрещенных цензурою вещей Щедрина: четвертой главы ‘Экскурсий в область умеренности и аккуратности’ и очерка ‘Тяжелый год’, последний действительно появился в ‘Новом времени’ (в NoNo 112—114 того же года). Позднее Щедрин включил этот очерк в ‘Благонамеренные речи’, для которых он первоначально и предназначался.

348

(26.II/) 9. III. 1876. А. С. СУВОРИНУ.

Тургенев напечатал в ‘Новом времени’ рассказ ‘Сон’ только в 1877 году (NoNo 1, 2).

Для характеристики беспристрастия Щедрина надо подчеркнуть, что среди авторов предположенной им ‘Хрестоматии’ стоят имена его добрых знакомых, как Г. Репинский, и даже старинных друзей, как В. Гаевский. Из стихотворений Дранмора переводили в февральской книжке ‘Отечественных записок’ поэты П. Вейнберг и Д. Михаловский. — Розенгейм служил постоянной мишенью для сатирических стрел Добролюбова в ‘Свистке’. — В этой связи Щедрин ставит и публикацию в ‘Вестнике Европы’ ‘Литературной исповеди графа А. К. Толстого. Письма к проф. Анджело Де-Губернатису’ и ‘Объяснение’ редакции журнала по поводу того, что письма в русском переводе оказались обширнее французского подлинника, напечатанного в ‘Rivisita Europea’. Все это для него — ‘шельмование’ новейших Тредьяковских, т. е. бездарных писателей (хотя это и не вполне справедливо по отношению к историческому Тредьяковскому).

349

(4/) 16. III. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Щедрин сравнивает здесь комедию Островского ‘Богатые невесты’, напечатанную в февральской книжке ‘Отечественных записок’, с произведениями плодовитого, но мало талантливого драматурга Дьяченко.

350

(6/) 18. III. 1876. А. С. СУВОРИНУ.

‘Биржевые ведомости’ — политическая, экономическая и литературная газета (1861—1879 гг.) — с марта 1875 г. перешла в собственность В. А. Полетики.

Суворин купил ‘Новое время’ у К. В. Трубникова 29 февраля 1876 г. Фельетон Незнакомца ‘Недельные очерки и картинки’ заканчивался стихотворением на интересовавшую, очевидно, Щедрина тему о постройке Суэцкого канала:

Как-то раз, в краю счастливом,

Где чахотки — вздор,

У Лессепса шел с Хедивом

Крупный разговор…

Передовая статья в первом номере называлась ‘Вместо нашей программы’.

В No 29 ‘Нового времени’ было объявлено: ‘На днях мы начнем печатание романа-фельетона из современной жизни, под названием: ‘Новое время’, Незнакомца и К⁰‘.

352

19/7. III. 1876. Е. И. ЯКУШКИНУ.

Газета ‘RИpublique franГaise’ была органом Гамбетты (основана в 1871 году). Но и другие газеты находились под его оппортунистическим влиянием. По крайней мере в 1882 году Маркс отмечал, что и ‘Temps’ и ‘Journal des DИbats’ ‘работают под непосредственным руководством Гамбетты’. Таким образом и газета ‘Rappel’, при отсутствии своего основателя Рошфора (‘единственного способного политика среди молодой Франции’), могла подпасть под то же влияние.

Преклоняясь перед Луи Бланом в 1848 году (когда к нему относились положительно и Маркс с Энгельсом), Щедрин теперь, в 1876 году, отчетливо видел вред для революции этого социал-оппортуниста. Беспощадно заклеймил Щедрин Луи Блана в очерке ‘Отрезанный ломоть’, напечатанном в мартовской книжке ‘Отечественных записок’. Изобличая позорное поведение буржуазного адвоката Спасовича, выступавшего на суде в защиту истязателя малолетней девочки, Кронсберта, Щедрин проводит параллель между речью Спасовича и… письмом Луй Блана, обращенным в 1875 году к избирателям III округа Парижа! И там и здесь он находит одно ‘учение о компромиссе’. Проводниками этого учения ‘во Франции являются Гамбетта и Луи Блан, у нас — Спасович’.

353

(9/) 21. III. 1876. П. В. АННЕНКОВУ.

Моро был сначала разбит Суворовым, а позднее, перейдя на службу России против Наполеона, был смертельно ранен в битве при Дрездене.

Тургенев в это время продолжал восхищаться произведениями Щедрина: ‘еще больше Короната мне понравилась последняя статья Щедрина ‘По родственному’. Старуха, которая плачет при восходе солнца,— удивительная!’ Восхищался Тургенев и самим Щедриным: ‘очень я люблю этого человека, как он ни вращает глазами и ни старается быть ‘букой’. Он очень наивен и добр. И ругается он от избытка этих двух качеств’. (Письма к Анненкову от 1/13.I.1876 г. и 1876 года — ‘Печать и революция’, 1922 г., кн. II (V).

355

(12/) 24. III. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

В апрельской книжке появился очерк ‘В погоню за идеалами’.

История об Еракове — по-видимому, одна из тех ‘детских сказок’, которые Щедрин посылал в это время Унковскому в большом количестве. Это была вторая линия его ‘литературы для немногих’, после ‘Рескриптов Николая I Поль де Коку’. По словам Унковского, это были ‘самые похабные фантастические рассказы на реальной подкладке, имевшие значение самой злой и забавной сатиры… Они любопытны именно тем, что написаны Салтыковым в то время, когда он не мог делать ни одного движения вследствие страшных болей… Одна из этих басен была под заглавием ‘Архиерейский насморк’ (‘Голос минувшего’, 1914, кн. XI, стр. 242).

357

(3/)15. IV. 1876. П. В. АННЕНКОВУ.

Щедрин лично встречался с Самариным, вероятнее всего, в пору своего сближения со славянофилами во второй половине 50-х годов. В то время Самарин и Черкасский, вместе с Иваном Аксаковым, возглавляли ‘Русскую беседу’. В 1857 г. этот журнал приветствовал даже Чернышевский. Самарин с Черкасским боролись в учреждениях по крестьянскому делу за наделение крестьян землей, но в то же время проводили и телесные наказания для крестьян в переходный период. Черкасский выступал с этим и в печати, но был жестоко осмеян. После польского восстания Черкасский, в помощь Н. Милютину, проводил руссификаторско-демагогическую политику в Польше, пытаясь опереться на русских крестьян против польских помещиков. То же самое проводил Самарин в своих публицистических работах, защищавших эстонских и латышских крестьян от немецких помещиков в Прибалтийском крае. В том и другом случае это была защита интересов русских помещиков под флагом защиты народных масс окраин. Правительство хорошо понимало сущность этой политики и смотрело сквозь пальцы на выпускаемые Самариным книги ‘Окраины России’ (5 томов) и брошюру против реакционера-‘охранителя’ генерала Фадеева в 1875 году.

358

(6/) 18. IV. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Интересно, что Щедрину каждый очередной очерк ‘Господ Головлевых’ представлялся ‘последним’. ‘Перед выморочностью’ напечатано в майской книжке.

‘В прошлом году князь Александр Михайлович (Горчаков) был в Баден-Бадене, куда в то же время привезли совершенно больного M. E. Салтыкова (Щедрина). Когда больной начал поправляться и его стали вывозить на гулянье в тележке, к нему подошел раз наш канцлер, с которым он не был знаком, и протянув ему руку, сказал: ‘Позвольте мне, как русскому, порадоваться выздоровлению знаменитого писателя и от души пожать вашу руку’ (см. ‘Новое время’, от 28.III.1876, No 29).

В статье ‘Заурядного читателя’ (т. е. Скабичевского): ‘Мнение по поводу текущей литературы: г. Щедрин как современный гениальный писатель. В чем он уступает Гоголю и в чем превышает его’, — между прочим встречаются такие места: ‘Знаете ли вы, приходило ли вам в голову подумать, что такое г. Щедрин? Ведь это один из тех народных и вместе с тем общечеловеческих сатириков вроде Рабле, Мольера. Свифта, Грибоедова и Гоголя, смех которых раздается громовыми раскатами под сводами веков’ (‘Биржевые ведомости’, 2.IV.1876, No 91).

359

(26.1 V/) 8. V. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Ханыков — знаток Фурье, привлекший к изучению фурьеризма Чернышевского, Арапетов — либеральный деятель крестьянской реформы, близкий к литературным кругам.

360

(3/)15. V. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Рассказ ‘Выморочный’ не был концом ‘Иудушки’, ‘последним эпизодом из Головлевской хроники’ был очерк ‘Решение’, напечатанный в ‘Отечественных записках’ только в мае 1880 года.

Первое отдельное издание ‘Господ Головлевых’ вышло только в 1880 году, а два тома ‘Благонамеренных речей’ — в конце 1876 года.

Тургенев довольно верно определил художественные достоинства образов своего романа ‘Новь’ и причину его слабых сторон.

Крестьянскому демократу Щедрину явно претил буржуазный характер французских реалистов и натуралистов (‘хлыщи’), с которыми либерал Тургенев поддерживал тесную связь.

361

16/4. (4/16). V. 1876. Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ.

По приезде Щедрина в Петербург доктор Белоголовый осмотрел его и нашел, что из всех указанных доктором Риттерсгаузером болезней можно придавать существенное значение только поражению сердца.

362

(11/)23. V. 1876. Н. А. НЕКРАСОВУ.

Тургенев, действительно, собирался ехать вместе с Щедриным, но уехал позднее и рассчитывал встретиться с Щедриным и Анненковым в Баден-Бадене. Романа или хотя бы рассказа о ‘Дон-Кихоте консерватизма’, превращающемся в радикала’, Щедрин так и не написал. Возможно, что он рассказывал об этом замысле Тургеневу, но на романе ‘Новь’ это никак не отразилось: герой, Нежданов, совсем не консерватор. Интересно все-таки сопоставить это с известными жалобами Гончарова в его ‘Необыкновенной истории’ на заимствование у него Тургеневым литературных планов.

Дополнения

364

1873—1874. В редакцию ‘СКЛАДЧИНЫ’.

Повесть С. М. Лободы-Крапивиной ‘Дневник княгини Хмуровой’ была напечатана в ‘Пчеле’, 1875 г., NoNo 19—21. Сборник ‘Складчина’ вышел в 1874 г. Отсюда приблизительная дата письма.

365

1874. К. А. БУХУ.

Эта записка представляет собою ответ Щедрина на следующую записку к нему К. Буха: ‘Читали ли Вы ответ Самарина Фадееву? Если не читали, то я могу Вам прислать рукопись для прочтения, с тем чтобы возвратить мне ее к 2-м часам. Преданный К. Бух’.

Генерал Р. Фадеев выпустил в 1874 г. книгу: ‘Русское общество в настоящем и будущем (Чем нам быть?)’. С.-Петербург, 1874 г. Книга преследовала ‘охранительные’, консервативно-дворянские цели. Против нее выступил глава либерального дворянства К. Кавелин с брошюрой: ‘Чем нам быть?’ Ответ редактору газеты ‘Русский мир’, Берлин, 1875 г. В том же 1875 г., что и К. Кавелин, выступили славянофилы братья Самарины с книгой: Ю. Самария и Д. Федоров (Самарин) ‘Революционный консерватизм. Книга Р. Фадеева ‘Русское общество в настоящем и будущем’ и предположения петербургского дворянства об организации всесословной волости’, Берлин, 1875 г. (Об отношении Щедрина к Ю. Самарину см. выше, в письме от 15. IV. 1876 г., об отношении Щедрина к Р. Фадееву см. в XIX томе).

Как указано в предисловии (от редакции), в настоящую первую книгу не вошли некоторые незначительные по содержанию записки, а именно: 1) Д. Е. Салтыкову, 1845—1847 гг., 2) А. Я. Салтыковой, на французском языке, в письмах к ее мужу, Д. Е. Салтыкову, No 12, 3. I. 1850, No 13, 3. II. 1850, No 17, I. V. 1850, No 19, 3. VII. 1850, No 24, 16. IX. 1850, No 43, 11. VI. 1851, No 51, 15. XII. 1851, No 57, 25. III. 1852, No 58, 30. IV. 1852, No 61, 18. X. 1852, No 62, 22. XII. 1852, No 63, 24. III. 1853, No 64, 21. IV. 1853, No 73, 11. VII. 1854, No 74, 1. X. 1854, No 75, 9. XII. 1854, No 76, 4. III. 1855 (всего 17), 3) Д. Е. Салтыкову, 1856—1857, 4) Н. А. Некрасову, 22. VI. 1870—1872, 5) В. М. Лазаревскому, 27. П. 1872 (ответ на письмо к Щедрину В. М. Лазаревского), 6) В. П. Гаевcкому, 17. IV. 1872—1874, 7) Г. К. Репинскому, 1872—1878,

неизвестному, 28. IX. 1874. Из них дописки к Н. Некрасову, В. Гаевскому, Г. Репинскому и неизвестному опубликованы в ‘Неизданных письмах’ Щедрина, 1932 г.

Редакция приносит благодарность всем учреждениям и лицам, доставившим для настоящего издания материалы, автографы и копии писем Щедрина, а именно: руководителям и сотрудникам Государственного архива народного хозяйства в Ленинграде, Государственного архива революции и внешней политики в Москве, Государственного архива феодальной культуры в Москве, Государственного литературного музея в Москве, Государственной публичной библиотеки имени В. И. Ленина в Москве, Государственной публичной библиотеки имени M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, Государственного театрального музея в Москве, Института мировой литературы имени А. М. Горького в Москве, Института литературы Академия Наук СССР (Пушкинского дома) в Ленинграде, Исторического музея в Москве, Музея имени Н. Г. Чернышевского в Саратове, Талдомского музея местного края, Центрального государственного военного архива в Ленинграде. Письма к родным 70-х годов предоставлены ныне покойным П. И. Салтыковым.

Указатель писем

{Для облегчения обращения с письмами дается их аннотированный указатель, в котором колонка первая означает порядковый номер письма, вторая — фамилию адресата письма, третья — дату письма, четвертая — издание, в котором впервые опубликовано письмо, пятая — место хранения рукописи (автографа или копии) письма. — См. ниже списки сокращений для названий изданий, архивов, библиотек, музеев и институтов.}

1	Е. В. и О. М. Салтыковым	7.III.1839	Опубликовано, вновь проверено	ИНЛИ
2	В. Р. Зотову	1840—1843	Неизданные письма, No 1	‘
3	‘	осень 1844	Печатается впервые	ГЛМ (копия)
4	‘	1845—1846	Письма, No 1	ИНЛИ
5	Д. Е. Салтыкову	До 9.V. 1845—1846	Печатается впервые	‘
6	‘	9.VII.1845	‘	‘
7	‘	12.I.1848	‘	ТМ
8	H. H. Анненкову	28.IV.1848	Русская мысль, 1906, I, 30	ГАРВП
9	А. Я. Салтыковой	После 7.V.1848	Печатается впервые	ИНЛИ
10	А. Я. Гринвальд	После 7.V.1848	‘	‘
11	С. Е. Салтыкову	18.Х.1849	‘	‘
12	Д. Е. Салтыкову	3.I.1850	‘	‘
13	‘	3.II.1850	‘	‘
14	‘	6.III.1850	‘	‘
15	‘	21.III.1850	Опубликовано, вновь проверено	‘
16	‘	4.IV.1850	‘	‘
17	Д. Е. Салтыкову	1.V.1850	Печатается впервые	ИНЛИ
18	‘	16.VI.1850	‘	‘
19	‘	3.VII.1850	‘	‘
20	Е. В. и О. М. Салтыковым	15.VII.1850	‘	‘
21	О. М. Салтыковой	7.VIII.1850	‘	‘
22	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	7.VIII.1850	‘	‘
23	Д. Е. Салтыкову	26.VIII.1850	‘	‘
24	‘	16.IX.1850	‘	‘
25	‘	14.Х.1850	‘	‘
26	‘	6.XI.1850	‘	‘
27	Д. Е., А. Я. и С. Е. Салтыковым	18.XI.1850	‘	‘
28	Д. Е. Салтыкову	6.I.1851	‘	‘
29	‘	18.I.1851	‘	‘
30	‘	22.I.1851	‘	‘
31	‘	29.I.1851	‘	‘
32	А. Я. Салтыковой	29.I.1851	‘	‘
33	Д. Е. Салтыкову	5.II.1851	‘	‘
34	‘	19.II.1851	‘	‘
35	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	24.II.1851	‘	‘
36	Д. Е. Салтыкову	5.III.1851	‘	‘
37	‘	10.III.1851	‘	‘
38	‘	10.III.1851	‘	‘
39	А. Я. Салтыковой	27.III.1851	‘	‘
40	‘	3.IV.1851	‘	‘
41	Д. Е. Салтыкову	17.1V.1851	Печатается впервые	ИНЛИ
42	‘	1.V.1851	‘	‘
43	‘	11.VI.1851	‘	‘
44	‘	14.VII.1851	‘	‘
45	‘	29.VII.1851	‘	‘
46	‘	14.VIII.1851	‘	‘
47	‘	3.IX.1851	‘	‘
48	‘	6.Х.1851	‘	‘
49	А. Ф. Орлову	28.Х.1851	Русская мысль, 1906,1, 30—38	ГАРВП
50	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	17.XI.1851	Печатается впервые	ИНЛИ
51	Д. Е. Салтыкову	15.XII.1851	‘	‘
52	А. И. Чернышеву	15.XII.1851	‘100-летие военного министерства’, ч. I, Приложения, 1902, 170-171	ЦГВА
53	П. А. Вревскому	15.XII.1851	‘	‘
54	Д. Е. Салтыкову	19.I.1852	Печатается впервые	ИНЛИ
55	‘	25.II.1852	Опубликовано, вновь проверено	‘
56	‘	7.III.1852	Печатается впервые	‘
57	‘	25.III.1852	‘	‘
58	‘	30.IV.1852	‘	‘
59	‘	28.VII.1852	Опубликовано, вновь проверено	‘
60	‘	23.VIII.1852	Печатается впервые	‘
61	‘	18.Х.1852	‘	‘
62	‘	22.ХII.1852	‘	‘
63	‘	24.III.1853	‘	‘
64	‘	21.IV.1853	‘	‘
65	Д. Е. Салтыкову	28.VI.1853	Печатается впервые	ИНЛИ
66	‘	VI—VIII. 1853	‘	‘
67	‘	30.VIII.1853	‘	‘
68	‘	18.IX.1853	‘	‘
69	‘	6.XI.1853	‘	‘
70	А. И. Чернышеву	12.XII.1853	‘100-летие военного министерства’, ч. I, Приложения, 170-171	ЦГВА
71	Д. Е. Салтыкову	8.I.1854	Печатается впервые	ИНЛИ
72	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	5.IV.1854	‘	‘
73	Д. Е. Салтыкову	11.VII.1854	‘	‘
74	‘	1.Х.1854	‘	‘
75	‘	9.XII.1854	‘	‘
76	‘	4.III.1855	‘	‘
77	‘	20.III.1855	‘	‘
78	‘	3.V.1855	‘	‘
79	‘	29.VII.1855	‘	‘
80	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	2.IX.1855	‘	‘
81	Д. Е. Салтыкову	15.IX.1855	‘	‘
82	‘	13.Х.1855	‘	‘
83	Д. Е. и А. Я. Салтыковым	10.XI.1855	‘	‘
84	Д. Е. Салтыкову	До 10.XI. 1855	‘	‘
85	‘	28.XI.1855	‘	‘
86	‘	26.XII.1855	‘	‘
87	А. В. Дружинину	1.II.1856	Письма, No 2	‘
88	А. В. Дружинину	IV—V.1856	Письма, No 3	ГЛМ
89	M. H. Каткову	14.VII.1856	Письма, No 4	ИНЛИ(?)
90	Д. Е. Салтыкову	Кон. VII — нач. VIII. 1856	Печатается впервые	‘
91	С. Т. Аксакову	31.VIII.1857	‘	ЛБ
92	П. В. Анненкову	9.IX.1857	Письма, No 5	ИНЛИ
93	С. Т. Аксакову	Кон. 1857— нач. 1858	Современник, 1913, II	Автограф неизвестен
94	Д. Е. Салтыкову	5—6.III.1858	Печатается впервые	ТМ
95	‘	20.VI.1858	‘	ИНЛИ
96	В. II. Безобразову	29.VI.1858	Новое время, 1900, No 8879	‘
97	‘	1.Х.1858	‘	‘
98	П. В. Анненкову	2.I.1859	Письма, No 6	‘
99	В. П. Безобразову	17.I.1859	Новое время, 1900, No 8879	‘
100	П. В. Анненкову	29.I.1859	Письма, No 7	‘
101	‘	3.II.1859	Письма, No 8	‘
102	В. П. Безобразову	7.VII.1859	Новое время, 1900, No 8879	‘
103	А. В. Дружинину	18.Х.1859	Письма, No 9	ГЛМ
104	‘	27.Х.1859	Письма, No 10	‘
105	В. П. Безобразову	8.XI.1859	Новое время, 1900, No 8879	Автограф неизвестен
106	А. В. Дружинину	20.XI.1859	Письма, No 11	ГЛМ
107	П. В. Анненкову	29.XII.1859	Письма’ No 12	ИНЛИ
108	В. П. Безобразову	29.ХII.1859	Новое время, 1900, No 8879	‘
109	П. В. Анненкову	16.I.1860	Письма, No 13	‘
110	‘	27.I.1860	Письма, No 14	‘
111	А. В. Дружинину	13.II.1860	Письма, No 15	ГЛМ
112	Д. Е. Салтыкову	2.IV.1860	Печатается впервые	ИНЛИ
113	‘	24.VII.1860	‘	‘
114	‘	15.VIII.1860	‘	‘
115	‘	21 или 31.VIII.1860	‘	‘
116	‘	После 19.XII. 1860	‘	‘
117	Д. Е. Салтыкову	8.IV.1861	Печатается впервые	ИНЛИ
118	Е. И. Якушкину	11.V.1861	Опубликовано	ИМЭЛ(?)
119	П. В. Анненкову	16.V.1861	Письма, No 16	ИНЛИ
120	‘	19.V.1861	Письма, No 17	‘
121	Д. Е. Салтыкову	3.VI.1861	Печатается впервые	‘
122	Е. И. Якушкину	7.VI.1861	Опубликовано	ИМЭЛ (?)
123	Н. А. Некрасову	6.XI.1861	Неизданные письма, No 295	МЧ
124	П. В. Анненкову	23.XI.1861	Письма, No 18	ИНЛИ
125	‘	3.ХII.1861	Письма, No 19	‘
126	Н. А. Некрасову	25.XII.1861	Архив Карабихи, No 150	ЛБ
127	В контору ‘Современника’	3.I.1862	Письма, No 20	ИНЛИ
128	Н. А. Некрасову	21.II.1862	Письма , No 21	‘
129	Ф. М. Достоевскому	30.III.1862	Из архива Ф. М. Достоевского, 1923, 103	ГАФК
130	Н. Г. Чернышевскому	14.IV.1862	Былое, 1906, II	Автограф неизвестен
131	Б. И. Утину	28.IV.1862	Письма, No 22	ИНЛИ
132	Н. Г. Чернышевскому	29.IV.1862	Опубликовано, вновь проверено	МЧ
133	Б. И. Утину	16.V.1862	Неизданные письма, No 3	Собрание А. Е. Бурцева
134	И. А. Панаеву	18.XII.1862	Письма, No 23	ИНЛИ
135	Н. А. Некрасову	После 20.ХII 1862	Письма, No 24	‘
136	Е. И. Якушкину	22.XII.1862	Печатается впервые	ИМЭЛ (?)
137	Н. А. Некрасову	29.ХII.1862	Письма, No 25	ИНЛИ
138	‘	1862—1863	Письма, No 26	‘
139	П. В. Анненкову	1863	Письма, No 27	‘
140	И. А. Панаеву	8.II.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
141	А. Н. Островскому	14.III.1863	Из архива Островского No 1	ГТМ
142	И. А. Панаеву	16.III.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
143	А. Н. Островскому	16.III.1863	Из архива Островского, No 2	ГТМ
144	‘	2.IV.1863	Из архива Островского, No 3	‘
145	И. А. Панаеву	26.IV.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова(копия) *
146	‘	11.V.1863	‘	‘
147	А. Н. Островскому	15.IX.1863	Из архива Островского, No 4	ГТМ
148	Я. П. Полонскому	20.IX.1863	Печатается впервые	МОАУ (?)
149	Н. А. Некрасову	5.Х.1863	Архив Карабихи, No 143	ЛБ
150	И. А. Панаеву	16.Х.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
151	Я. П. Полонскому	19.Х.1863	Некрасов, по неизд. материалам Пушк. дома, 1922, 279	ИНЛИ
152	И. А. Панаеву	30.XI.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
153	И. Ф. Горбунову	Конец X.1863	Горбунов, Сочинения, 1907, III, 75	ЛБ
154	И. А. Панаеву	9.XI.1863	Вестник Европы, 1915, IV	Собр. В. Е. Максимова (копия)
155	П. В. Анненкову	Середина XI. 1863	Письма, No 28	ИНЛИ
156	И. А. Панаеву	16.XI.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
157	П. В. Анненкову	19.XI.1863	Письма, No 29	ИНЛИ
158	И. А. Панаеву	XI.1863	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
159	‘	11.I.1864	‘	‘
160	‘	25.I.1864	Письма, No 30	ИНЛИ
161	П. В. Анненкову	11.II.1864	Письма, No 31	‘
162	И. А. Панаеву	12.II.1864	Опубликовано	Собр. В. Е. Максимова (копия)
163	‘	17.III.1864	‘	‘
164	‘	13.IV.1864	‘	‘
165	‘	После 13.IV.1864	‘	‘
166	В контору ‘Современника’	V—VI.1864	‘	‘
167	В редакцию ‘Современника’	XI—XII.1864	Современник, 1864, XI—XII	Автограф неизвестен
168	П. В. Анненкову	14.ХII.1864	Письма, No 32	ИНЛИ
169	‘	8.I.1865	Письма, No 33	‘
170	‘	2.III.1865	Письма, No 34	‘
171	Н. А. Некрасову	8.IV.1865	Письма, No 35	‘
172	А. Н. Пыпину	18.IV.1867	Неизданные письма, No 6	ГПБ
173	Н. А. Некрасову	19.XI.1867	Письма, No 36	ИНЛИ
174	‘	26.XI.1867	Письма, No 37	‘
175	‘	6.ХII.1867	Письма, No 38	‘
176	‘	20.XII.1867	Письма, No 39	‘
177	А. М. Унковскому	20.XII.1867	Неизданные письма, No 7	‘
178	Н. А. Некрасову	25.ХII.1867	Письма, No 40	‘
179	‘	9.I.1868	Письма, No 41	‘
180	‘	19.I.1868	Письма, No 42	‘
181	‘	27.I.1868	Письма, No 43	‘
182	‘	18.III.1868	Письма, No 44	‘
183	‘	4.III.1868	Письма, No 45	‘
184	‘	21.III.1868	Печать и революция, 1927, IV	‘
185	‘	25.III.1868	‘	‘
186	‘	26.III.1868	Письма, No 46	‘
187	‘	Конец IV.1868	Письма, No 47	‘
188	‘	5.V.1868	Письма, No 48	‘
189	‘	12.V.1868	Письма, No 49	‘
190	H. A. Некрасову	23.V.1868	Письма, No 50	ИНЛИ
191	M. X. Рейтерну	3.VI.1868	Печатается впервые	ГАНХ
192	H. A. Некрасову	Между 21.IX и 9.Х.1868	Печать и революция, 1927, IV, 54—62	ИНЛИ
193	Д. Е. Салтыкову	18.Х.1868—1870	Печатается впервые	‘
194	H. A. Некрасову	5.1V.1869	Печать и революция, 1927, IV	‘
195	Неизвестному	Не ранее 9.IV.1869	Неизданные письма, No 8	Собрание А. Е. Бурцева
196	H. A. Некрасову	18.IV. 1869	Печать и революция, 1927, IV	ИНЛИ
197	В. M. Лазаревскому	Середина IV.1869	Печатается впервые	ГЛМ
198	‘	22.IV.1869	‘	‘
199	В. П. Гаевскому	30.IV.1869	Неизданные письма, No 9	ГПБ
200	А. М. Жемчужникову	30.IV.1869	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
201	П. В. Анненкову	16.V.1869	Письма, No 51	ИНЛИ
202	В. М. Лазаревскому	19.V.1869	Печатаемся впервые	ГАНХ
203	Н. А. Некрасову	22.V.1869	Печать и революция, 1927, IV	‘
204	‘	9.VI.1869	Письма, No 52	‘
205	‘	19.VI.1869	Письма, No 53	‘
206	С. В. Максимову	VIII— IX 1869	Неизданные письма, No 11	ГПБ
207	В. П. Гаевскому	26.IX.1869	Письма, No 12	‘
208	Д. Е. Салтыкову	17.Х.1869—1880	Печатается впервые	ИНЛИ
209	Н. А. Некрасову	Кон. 1860-х — нач. 1870-х	Письма, No 54	‘
210	‘	Кон. 1860-х — нач. 1870-х	Письма, No 55	‘
211	‘	1870	Письма, No 56	‘
212	Ф. Д. Нефедову	2.II.1870	Печатается впервые	ВГАБ
213	А. М. Жемчужникову	9.II.1870	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
214	В. М. Лазаревскому	23.III.1870	Печатается впервые	ГЛМ
215	Ф. Д. Нефедову	25.III.1870	‘	ВГАБ
216	П. В. Анненкову	10.IV.1870	Неизданные письма, No 13	ИНЛИ
217	H. A. Некрасову	14.IV.1870	Печать и революция, 1927, IV	ГЛМ
218	В. П. Гаевскоиу	17. V. 1870	Неизданные письма, No 14	ГПБ
21Э	А. М. Жемчужникову	10.VI.1870	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
220	‘	22.VI.1870	‘	‘
221	Н. А. Некрасову	10.VII.1870	Архив Карабихи, No 151	ЛБ
222	‘	14.VII.1870	‘, No 152	‘
223	‘	17.VII.1870	‘, No 144	‘
224	‘	13.VIII.1870	‘, No 147	‘
225	И. С. Тургеневу	20.ХI.1870	Письма, No 57	ИНЛИ
226	А. М. Жемчужникову	25.XI.1870	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
227	В. П. Гаевскому	2.II.1871	Неизданные письма, No 18	ГПБ
228	С. А. Юрьеву	8.II.1871	Сб. ‘В память С. А. Юрьева’, 1890, 288—292	Автограф неизвестен
229	П. В. Анненкову	4.III.1871	Письма, No 58	ИНЛИ
230	В комитет Лит. фонда	14.III.1871	Письма, No 59	‘
231	А. Н. Энгельгардту	31.III.1871	Историч. вестник, 1911, IV, 42—68	ГЛМ
232	А. Н. Пыпину	2.IV.1871	Современный мир, 1914, IV, 1—27	ГПБ
233	‘	6.IV.1871	‘Петроград’, 1923, No 8	‘
234	В редакцию ‘Вестника Европы’	IV.1871	Стасюлевич и его современники, V, 1—5	ИНЛИ
235	В комитет Лит. фонда	9.IV.1871	Письма, No 60	‘
236	‘	22.IV.1871	Письма, No 62	‘
237	Г. К. Репинскому	22.IV.1871	Письма, No 61	ИНЛИ
238	В. П. Гаевскому	10.V.1871— 1881	Неизданные письма, No 21	ГПБ
239	Н. А. Некрасову	17.VII.1871	Архив Карабихи, No 153	ЛБ
240	В комитет Лит. фонда	13.VIII.1871	Письма, No 63	ИНЛИ
241	А. М. Жемчужникову	31.VIII.1871	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
242	В комитет Лит. фонда	13.IX.1871	Письма, No 64	ИНЛИ
243	К. К. Случевскому	17.IX.1871	Неизданные письма, No 23	ИМ
244	‘	16.Х.1871	Письма, No 24	‘
245	А. Н. Энгельгардту	18.Х.1871	Историч. вестник, 1914, IV	ГЛМ
246	Н. А. Некрасову	30.XII.1871— 1872	Печать и революция, 1927, IV	ИНЛИ
247	‘	После 16.I.1872	‘	‘(?)
248	‘	1.II.1872	‘	‘
249	‘	III.1872	‘	*(?)
250	M. В. Трубниковой	21.III.1872	Неизданные письма, No 25	‘
251	А. М. Жемчужникову	1.IV.1872	Русская мысль, 1913, IV	ГАНХ
252	А. Н. Островскому.	15.IV.1872	Из архива Островского, No 5	ГТМ
253	А. С. Суворину	31.V.1872	Письма Суворину, No 1	ГАФК
254	А. Н. Энгельгардту	1.VI.1872	Печатается впервые	ГЛМ
255	Е. И. Якушкину	1(?).V1.1872	‘	ИМЭЛ(?)
256	Н. А. Некрасову	20.VI.1872	Печать и революция, 1927, IV	ИНЛИ
257	‘	29.VI.1872	Архив Карабихи, No 141	ЛБ
258	Н. С. Курочкину	4.VII.1872	Опубликовано, вновь проверено	ГЛМ
259	Н. А. Некрасову	5.VII.1872	Архив Карабихи, No 148	ЛБ
260	‘	9.VII.1872	Архив Карабихи, No 149	‘
261	И. Е. Салтыкову	10.VII.1872	Печатается впервые	ИНЛИ
262	Е. И. Якушкину	16.VII.1872	‘	ИМЭЛ (?)
263	И. Е. Салтыкову	18.VII.1872	‘	ИНЛИ
264	‘	После 18.VII — нач. VIII.1872	‘	‘
265	Н. А. Некрасову	22.VII.187 2	Архив Карабихи, No 146	ЛБ
266	‘	28.VII.1872	Архив Карабихи, No 142	‘
267	Е. И. Якушкину	20.Х.1872	Печатается впервые	ИМЭЛ (?)
268	‘	25.XII.1872	‘	‘
269	М. Н. Лонгинову	31.ХII.1872	Письма, No 64а	ИНЛИ
270	Г. К. Репинскому	ок. 15.I.1873	Письма, No 65	‘
271	В комитет Лит. фонда	ок. 15.I.1873	Письма, No 66	‘
272	‘	ок. 15.I.1873	Письма, No 67	‘
273	А. Н. Энгельгардту	28.I.1873	Историч. вестник, 1911, IV	ГЛМ
274	О. М. Салтыковой	9.III.1873	Печатается впервые	ИНЛИ
275	А. Ф. Кони	III—IV.1873	Письма, No 68	‘
276	О. М. Салтыковой	7.IV.1873	Печатается впервые	‘
277	В комитет Лат. фонда	19.IV.1873	Письма, No 69	‘
278	О. М. Салтыковой	22.IV.1873	Печатается впервые	‘
279	ю. Н. Энгельгардту	1.V.1873	‘	ГЛМ
280	О. М. Салтыковой	2.VI.1873	‘	ИНЛИ
281	‘	28.VI.1873	‘	‘
282	А. М. Скабичевскому	3.VII.1873	Неизданные письма, No 34	‘
283	О. М. Салтыковой	28.VII.1873	Печатается впервые	‘
284	‘	17. VIII.1873	‘	‘
285	И. Е. Салтыкову	17.VIII.1873	‘	‘
286	А. Н. Энгельгардту	1.Х.1873	‘	ГЛМ
287	В. П. Гаевскому	18.Х 1873—1874	Неизданные письма, No 32	ГПБ
288	О. М. Салтыковой	20.Х.1873	Печатается впервые	ИНЛИ
289	В комитет Лит. фонда	3.ХI.1813	Письма, No 70	ИНЛИ
290	О. М. Салтыковой	20.XI.1873	Печатается впервые	‘
291	Н. А. Некрасову	XII.1873	Письма, No 71	‘
292	А. Н. Энгельгардту	12.I.1874	Печатается впервые	ГЛМ
293	Н. А. Некрасову	После 18.IV.1874	Письма, No 72	ИНЛИ
294	П. В.Засодимскому	20.V.1874	Полностью печатается впервые	Собрание А. Е. Бурцева
295	А. И. Урусову	26.V.1874	‘Князь А. И. Урусов’, 1907, III, 464—465	ЛБ
296	Н. А. Некрасову	18.IХ.1874	Письма, No 73	ИНЛИ
297	‘	7.I.1875	Письма , No 74	‘
298	‘	I—II.1875	Письма, No 75	‘
299	‘	II—III.1875	Письма, No 76	‘
300	П. В. Анненкову	9.III.1875	Письма, No 77	‘
301	‘	26.III.1875	Письма, No 78	‘
302	Н. А. Некрасову {Заграничные письма 1875—1876 гг. Щедрин датировал по новому стилю}	12.V.1875	Письма, No 79	‘
303	‘	15.VI.1875	Архив Карабихи, No 154	ЛБ
304	‘	7.VII.1875	Архив Карабихи, No 155	‘
305	‘	6.VIII.1875	Письма, No 80	ИНЛИ
306	‘	22.VIII.1875	Письма, No 81	‘
307	П. В. Анненкову	27.VIII.1875	Письма, No 82	‘
308	Н. А. Некрасову	29.VIII.1875	Письма, No 83	‘
309	Н. А. Белоголовому	30.VIII.1875	Голос минувшего, 1913, I, 174—181	ЛБ
310	Н. А. Некрасову	31.VIII.1875	Письма, No 84	ИНЛИ
311	‘	4.IХ.1875	Письма, No 85	‘
312	‘	9.I1X.1875	Письма, No 86	‘
313	‘	16.IХ.1875	Новый мир, 1929, V	‘
314	И. С. Тургеневу	23.IX.1875	Опубликовано, вновь проверено	‘
315	П. В. Анненкову	24.IХ.1875	Письма, No 87	‘
316	Н. А. Некрасову	8.Х.1875	Письма, No 88	‘
317	Г. З. Елисееву	14.Х.1875	Печатается впервые	ЛБ
318	Н. А. Некрасову	14.Х.1875	Новый мир, 1929, V	ИНЛИ
319	А. Н. Плещееву	14.Х.1875	Россия, 1900, No 319	ЛБ
320	Н. А. Некрасову	17.Х.1875	Письма, No 89	ИНЛИ
321	П. В. Анненкову	18.Х.1875	Письма, No 90	‘
322	Н. А. Некрасову	28.Х.1875	Письма, No 91	‘
323	‘	4.XI.1875	Письма, No 92	‘
324	‘	10.ХI.1875	Письма, No 93	‘
325	П. В. Анненкову	11.XI.1875	Письма, No 94	‘
326	Н. А. Белоголовому	12.XI.1875	Голос минувшего, 1913, I	ЛБ
327	Н. А. Некрасову	26.XI.1875	Письма, No 95	ИНЛИ
328	П. В. Анненкову	2.XII.1875	Письма, No 96	‘
329	Н. А. Некрасову	7.XII.1875	Письма, No 97	‘
330	‘	12.ХII.1875	Письма, No 98	‘
331	А. Н. Еракову	21.XII (ст. стиля). 1875	Неизданные письма, No 40	‘
332	Н. А. Некрасову	2.I.1876	Новый мир, 1929, V	‘
333	П. В. Анненкову	5.I.1876	Письма, No 99	‘
334	А. М. Унковскому	После 5.I.1876	Красная панорама, 1929, No 25	‘
335	Н. А. Некрасову	10.I.1876	Новый мир, 1929, V	‘
336	‘	19.I.1876	Письма, No 100	‘
337	Е. И. Якушкину	31.I.1876	Опубликовано	ИМЭЛ (?)
338	А. С. Суворину	4.II.1876	Письма Суворину, No 2	ГАФК
339	П. В. Анненкову	6.II.1876	Письма, No 101	ИНЛИ
340	Н. А. Белоголовому	8.II.1876	Голос минувшего, 1913, I	ЛБ
341	Н. А. Некрасову	12.II.1876	Красная газета, веч. вып., 1927, No 184	ИНЛИ
342	‘	21.II.1876	Письма, No 102	‘
343	‘	22.II.1876	Письма, No 103	‘
344	А. М. Унковскому	23.II.1876	Неизданные письма, No 42	‘
345	П. В. Анненкову	27.II.1876	Письма, No 104	‘
346	H. A. Некрасову	3.III.1876	Письма, No 105	ИНЛИ
347	‘	8.III.1876	Письма, No 106	‘
348	A. С. Суворину	9.III.1876	Письма Суворину, No 3	ГАФК
349	H. A. Некрасову	16.III.1876	Письма, No 107	ИНЛИ
350	A. С. Суворину	18.III.1876	Письма Суворину, No 4	ГАФК
351	H. A. Некрасову	19.III.1876	Письма, No 108	ИНЛИ
352	E. И. Якушкину	19/7.III.1876	Опубликовано	ИМЭЛ (?)
353	П. В. Анненкову	21.III.1876	Письма, No 109	ИНЛИ
354	Н. А. Белоголовому	22.III.1876	Сборник ‘Дело’, 1899	ЛБ
355	Н. А. Некрасову	24.III.1876	Письма, No 110	ИНЛИ
356	‘	13.IV.1876	Новый мир, 1929, V	‘
357	П. В. Анненкову	15.IV.1876	Письма, No 111	‘
358	Н. А. Некрасову	18.IV.1876	Новый мир, 1929, V	‘
359	‘	8.V.1876	Письма, No 112	‘
360	‘	15.V.1876	Новый мир, 1929, V	‘
361	Н. А. Белоголовому	16/4.V.1876	Голос минувшего, 1913, I	ЛБ
362	Н. А. Некрасову	23.V.1876	Новый мир, 1929, V	ИНЛИ
363	‘	29.V.1876	Письма, No 113	‘
Дополнения
364	В редакцию ‘Складчины’	1873—1874	Печатается впервые	ГЛМ
365	К. А. Буху	1874	‘	ЛБ
366	‘	1.IV.1875	‘	‘

Список сокращений

Для названий книг, журналов и газет:

Архив Карабихи — Архив села Карабихи, 1916 г.

Из архива Островского — Из архива А. Н. Островского, М. 1923 г.

Неизданные письма — M. E. Салтыков-Щедрин, Неизданные письма, под редакцией Н. В. Яковлева, Academia, 1932 г.

Письма — М. Е. Салтыков-Щедрин. Письма, под редакцией Н. В. Яковлева, Гиз, 1924 г.

Письма Суворину — Письма русских писателей к А. С. Суворину Л. 1927 г.

Для названии архивов, библиотек, музеев и институтов:

ВГАБ — Владимирское городское архивное бюро.

ГАНХ — Государственный архив народного хозяйства в Ленинграде.

ГАРВП — Государственный архив революции и внешней политики в Москве.

ГАФК — Государственный архив феодальной культуры в Москве.

ГЛМ — Государственный литературный музей в Москве.

ГПБ — Государственная публичная библиотека имени M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

ГТМ — Государственный театральный музей в Москве.

ИM — Исторический музей в Москве.

ИМЭЛ — Институт Маркса, Энгельса и Ленина в Москве.

ИНЛИ — Институт литературы Академии Наук СССР (Пушкинский дом) в Ленинграде.

ЛБ — Государственная публичная библиотека имени В. И. Ленина в Москве.

МОАУ — Московское областное архивное управление.

МЧ — Музей имени Н. Г. Чернышевского в Саратове.

ТМ — Талдомский музей местного края.

ЦГВА — Центральный государственный военный архив в Ленинграде.

Указатель имен

Аббакумова, домовладелица в Москве — 227, 251—253, 272, 274.

Авенариус, Василий Петрович (1839—1919), беллетрист, детский писатель — 428.

Авдеев, Михаил Васильевич (1821—1876), беллетрист — 34, 334, 342, 461, 462.

Аксаков, Иван Сергеевич (1823—1886), публицист и поэт, славянофил — 30, 130, 142, 404, 406 408, 464.

Аксаков, Константин Сергеевич (1817—1860) — 404.

Аксаков, Сергей Тимофеевич (1791—1859) — 26, 129, 130, 370, 403, 404.

Александр II (1818—1881) — 111, 154, 155, 163, 207, 401, 410, 411, 415, 425, 429, 441, 442, 446.

Александровский, Андрей Павлович, флигель-адъютант с 8 августа 1854 г., но уже 28 октября исключен из списков как умерший — 196.

Александровский, Василий Павлович (1819—1878), в 40-х гг. был чиновником особых поручений при Кавказском наместнике, князе М. С. Воронцове, с 28. XII. 1832 по 3. VII. 1837 — пензенский гражданский губернатор — 195, 196.

Алемпий, крепостной кучер О. М. Салтыковой — 154.

Андерсен, Ганс Христиан (1805—1875) — 248, 443.

Андерсон, Владимир Александрович (1849—1884), сотрудник петербургских газет и юмористических журналов — 262.

Андреев, Максим — см. Боталов.

Андросов, Василий Петрович (1803—1841), статистик, редактор ‘Московского наблюдателя’ — 387.

Анненков, Иван Васильевич (1814—1887), петербургский обер-полицмейстер, брат П. В. Анненкова — 293.

Анненков, Николай Николаевич, генерал-адъютант, директор канцелярии военного министерства до 3 ноября 1848 г.— 42, 389.

Анненков, Павел Васильевич (1813—1887), литературный критик и мемуарист — 8, 9, 11, 15, 21, 23, 29, 33—36, 127, 130, 139, 141, 143, 148, 150, 151, 159, 160, 163, 164, 187, 189, 192, 195, 212, 216, 225, 229, 232, 287, 288, 291, 293, 296, 297, 300, 304, 311, 316, 318, 323, 325, 329, 333, 336, 339, 342, 351, 357, 402, 404, 406, 408—410, 412, 414, 419, 422, 424, 432, 435, 438, 454, 455, 457, 459, 460, 462, 465.

Анненкова, Глафира Александровна, урожд. Ракович, жена П. В. Анненкова — 160, 164, 189, 192, 196, 288, 305, 306, 314, 320, 325, 330, 336, 342, 353, 358.

Antier, Benjamin (1787—1870), французский драматург — 410.

Антон, слуга О. М. Салтыковой — 135, 157.

Антонович, Максим Алексеевич (1835—1918), критик и публицист ‘Современника’. При организации ‘Отечественных записок’ Антонович с Ю. Г. Жуковским не были приглашены редакторами к участию в журнале, на что реагировали памфлетом ‘Матерьялы для характеристики современной русской литературы’ (1839 г.). ‘Отечественные записки’ ответили на этот памфлет статьей Щедрина (О. З. 1869, No 4). Позднее Антонович служил по министерств финансов — 31, 184, 197, 213, 216, 217, 417, 419, 421, 424, 426, 431, 432, 439.

Антропов, Лука Никифорович (1843—1884), поэт, драматург, автор ‘Ваньки Ключника’ — 285, 453.

Апраксин, граф Василий Иванович, генерал, усмиритель крестьянского восстания в с. Бездна — 412.

Аракчеев, Алексеи Андреевич (1768—1836) — 450.

Арапетов, Иван Павлович (1811—1887), чиновник, близкий к литературным кругам — 360, 465.

Арапов, Александр Николаевич, пензенский предводитель дворянства (1835—1872) — 425.

Аргиропуло, Перикл Эммануилович (1839—1862), студент, член революционного общества ‘Молодая Россия’ — 415.

Арнольди, Лев Иванович, и. д. калужского вице-губернатора (1834—1856) — 116.

Арсеньев, Дмитрии, генерал-майор — 391.

Арсеньев, Константин Константинович (1837—1918), юрист, либеральный публицист и критик, член редакции ‘Вестника Европы’, где вел ‘внутреннее обозрение’ —262, 369, 392, 398, 403, 435.

Артамонов, Иван, крепостной крестьянин Салтыковых — 105.

Арцимович, Виктор Антонович (1820—1893), тобольский губернатор (с 1854), калужский (1858—1863), вице-президент государственного совета царства Польского (1833—1836), состоявший в оппозиции по отношению к правительственной политике в Польше, направлявшейся Н. А. Милютиным, сенатор уголовного отдела кассационного департамента — 163, 229, 249, 411, 414, 437.

Афанасьев, владелец дома, в котором жил Щедрин в Петербурге — 186.

Афанасьевы, Гаврила и Иван, крепостные мальчики помещицы Кислинской — 24.

Бабст, Иван Кондратьевич (1823—1881), либерально-буржуазный экономист, профессор и публицист, воспитатель наследника, биржевой делец — 408.

Бажанов, Василий Борисович (1800—1883), протопресвитер — 460.

Базунов, Александр Федорович (ум. 1899), владелец большого книжного магазина на Невском у Казанского моста — 128, 175, 181, 185, 189, 190, 191, 192, 205, 226, 228, 345, 428.

Байборода— см. Катков, M. H.

Баймаков, Федор Павлович (1831—1907), издатель ‘С. Петербургских ведомостей’ (1875—1877) —347, 454.

Бакунин, Александр Павлович (1797—1862), лицеист первого выпуска 1817 г. (товарищ Пушкина), тверской губернатор (1842—1837) — 117, 400.

Бакунин, Михаил Александрович (1824—1876) — 8, 422.

Балле, кондитер в Петербурге — 116

Баранов, граф Эдуард Трофимович тверской губернатор (1837—1882) — 22, 25, 154—156, 159, 162, 163.

Баранова, урожд. Васильчикова, Анна Андреевна, жена Э. Т. Баранова — 149, 164, 165.

Баратынская, Анна Давыдовна (ум. 1889), жена Ираклия Абрамовича Баратынского, переводчица — 313, 458.

Бардовский, Григорий Васильевич, петербургский присяжный поверенный — 273, 274, 278, 279, 449.

Бартенев, Петр Иванович (1829—1912), историк, редактор журнала ‘Русский архив’ — 237.

Батурин, Дмитрий Иванович, вятский вице-губернатор (1833—1872) — 399.

Батурин, Ипполит Дмитриевич, сын Д. И. Батурина, чиновник канцелярии вятского губернатора (1855) — 118, 120.

Бац, домовладелец в Петербурге — 115.

Башуцкий, Павел Яковлевич (1771—1836), петербургский комендант (1814—1833) — 328.

Бебутов, князь Василий Осипович (1791—18?6), генерал, с 1855 г. — управляющий гражданской частью на Кавказе — 196.

Бегень, Федор Абрамович, воспитатель в Лицее (1841—1864) — 39, 40.

Безобразов, Владимир Павлович (1828—1889), лицеист выпуска 1847 г., в 1858—1859 гг. служил в министерстве государственных имуществ и редактировал журнал министерства, экономист и публицист, академик, сенатор — 21, 23, 24, 136, 137, 140, 145, 147, 149, 403, 405, 406, 408, 409.

Безобразова, Елизавета Дмитриевна, жена В. П. Безобразова — 137, 139, 141, 147.

Безобразова, тверская помещица — 412.

Бекетов, Владимир Николаевич (р. 1809), цензор петербургского цензурного комитета, уволенный от должности в 1863 г. — 148, 176, 177, 409, 419.

Беккариа, Чезаре (1738—1791), итальянский юрист и философ, боровшийся против средневековой системы наказаний — 392.

Беклемишев, Федор Андреевич, лицеист выпуска 1850 г., чиновник особых поручений при H. H. Муравьеве-Амурском (1854) — 103, 398.

Беликович, вятский знакомый Салтыкова — 90.

Белинский, Виссарион Григорьевич (1811—1848) — 6, 12, 13, 212, 387, 430, 432, 440.

Белоголовый, Николаи Андреевич (1834—1895), врач, уроженец Сибири, был с детства близок с декабристами. Лечил Некрасова, Щедрина, Елисеева, Тургенева, оставил о них воспоминания. За границей был в связи с эмиграцией и вместе с А. X. Христофоровым издавал журнал ‘Общее дело’ (1877—1890). В этом журнале печатались запрещенные цензурой произведения Щедрина — 13, 286, 287, 294—303, 308, 320, 337, 353, 361, 362, 390, 393, 398,411, 429, 450, 453—455, 465.

Бем, владелец усадьбы под Ярославлем — 158.

Берг, Николай Васильевич (1823—1884), поэт-переводчик, журналист — 177, 180.

Берг, Федор Николаевич (1840—1909), поэт, новеллист, журналист — 422.

Берсенев — 256.

Бецкий, Иван Егорович (1818—1890), переводчик, сотрудник журналов 30—50-х гг. — 388.

Бибиков, Александр Илларионович, лицеист выпуска 1844 г., чиновник особых поручений при главном управлении Восточной Сибири (1853) — 103, 398.

Бибиков, Дмитрий Гаврилович (1792—1870), киевский генерал-губернатор, министр внутренних дел (1852—1855) — 100, 397, 400.

Бибиков, Петр Сергеевич, лицеист выпуска 1844 г., инспектор классов IV гимназии в Москве (1860) — 156.

Бисмарк, граф Отто (1815—1898) — 323.

Благовещенский, Николай Александрович (1832—1889), беллетрист-этнограф, в 1864—1866 гг. — официальный редактор ‘Русского слова’, сотрудник ‘Современника’ —197, 242, 263, 426, 440.

Благосветлов, Григорий Евлампиевич (1824—1880), издатель журналов ‘Русское слово’ и ‘Дело’ —179, 197, 420, 425, 439.

Блан, Луй (1811—1882) — 34, 318(?), 343, 351, 462, 463.

Блудова, Антонина Дмитриевна (1812—1891), дочь Д. Н. Блудова, камер-фрейлина — 35, 309, 458.

Боборыкин, Петр Дмитриевич (1836—1921) — 222, 228, 229, 252, 317, 418, 425, 436, 444, 459.

Бобринский, граф Алексей Павлович (1827—1894), товарищ Салтыкова по выпуску в Лицее (1844), генерал-лейтенант, член редакционных комиссий, министр путей сообщения (1871—1874) — 284, 450.

Бобринский, граф Владимир Алексеевич, управляющий министерством путей сообщения (1868—1871) — 226, 435.

Богданова, повивальная бабка — 7, 155, 156.

Болдарев, Николай Аркадьевич, рязанский губернатор (14. X 1866—7. XII 1873) — 428.

Болтин, Аполлон Петрович, отец жены М. Е. Салтыкова, вице-губернатор в Вятке (29. II 1851—1. IX 1853), Владимире (1. IX 1833—8. III 1859), чиновник особых поручений V класса в провиантском департаменте (1859—1864) и в интендантском департаменте (1865—1867) военного министерства — 107, 113, 124, 212, 341, 394, 395, 430.

Болтина, Елизавета Аполлоновна — см. Салтыкова, Е. А.

Болтина, Анна Аполлоновна, дочь А. П. Болтина, сестра жены M. E. Салтыкова — 398.

Beaumont de, Gustave (1802—1866), французский публицист и политический деятель — 388.

Боровиковский, Александр Львович (1844—1905), юрист и поэт — 15.

Боталов, Максим Андреевич, управляющий имением С. Е. и M. E. Салтыковых в Ярославской губернии в 60—80-х гг. — 255—258, 266, 268, 273, 275—277, 281, 341, 446.

Боткин, Василий Петрович (1811—1889), критик — 402.

Боткин, Сергей Петрович (1832—1889), профессор медицины, был другом Щедрина и постоянно лечил его — 298, 299, 336, 348, 456.

Брилевич, Александр Васильевич, чиновник особых поручений при министерстве государственных имуществ (1854) — 98.

Брюн-де Сент-Катрин, Каролина Петровна, урожд. Chauwin de Courtines (ум. 1860), мать А. Я. Салтыковой и А. Я. Гринвальд — 52, 53, 61, 65, 67, 76, 79, 85, 90, 110, 118, 121, 122, 123, 136.

Булгаков, Петр Алексеевич (ум. 1878), калужский губернатор (1854—1855) — 116.

Бунин, В., тверской помещик — 25, 411.

Бурачок, Степан Онисимович (1800—1876), реакционный журналист, издатель ‘Маяка’, преподаватель морского корпуса — 387, 388.

Буренин, Виктор Петрович (1841—1926), публицист, критик, поэт, драматург, переводчик, с начала 60-х гг. сотрудничал в ‘Современнике’ и ‘Искре’. В 1865—1874 гг. перешел в либерально-буржуазный лагерь — ‘С. Петербургских ведомостей’, ‘Библиотеки для чтения’, ‘Вестника Европы’. С 1876 г. стал сотрудником в реакционном органе ‘Новое время’ А. С. Суворина — 177, 180—182, 220, 252, 253, 303, 307, 420, 444, 445, 456.

Бурмейстер, Михаил Федорович (ум. в 1871), лицеист выпуска 1847 г., в 50-х гг. — младший столоначальник III департамента внутренних сношений министерства иностранных дел — 115.

Буткевич, Анна Алексеевна (ок. 1826—1882), сестра Некрасова и издательница его сочинений — 212. 260.

Бух, Константин Андреевич (1812—1895), управляющий палатой государственных имуществ, а затем акцизными сборами в Уфе (1856—1866), в 1866 г. переведен на ту же должность в Пензе, где в это время Щедрин, был управляющим казенной палатой, с 1874 г. член совета министерства финансов — 365, 465.

Буяльский, Илья Васильевич (1789—1866), профессор анатомии Медико-хирургической академии — 347.

Быстрова, Надежда Николаевич, член Литературного фонда — 270, 448.

Быховец, генерал — 314.

Бюлер, баронесса, рязанская помещица — 408.

Вакар, Платон Алексеевич, обер-секретарь первого департамента Сената (1831) — 88.

Валуев, Петр Александрович (1815—1890), министр внутренних дел (1861—1868) и государственные имуществ (1872—1881), председатель комитета министров (1877—1881), публицист, редактор ‘Отголосков’, беллетрист, автор романов ‘Лорин’ и ‘Черный бор’ — 199, 318, 411, 426.

Вальтер-Голяк, французский рыцарь, предводитель беспорядочной толпы, выступившей в 1095 г. из Германии в Палестину и погибший в битве при Никее (1096) — 53.

Варшавский, Абрам Моисеевич, железнодорожный концессионер — 444.

Василий Матвеев, лакей Некрасова — 212, 214.

Веймарн, Александр Федорович (1784—1882), сенатор (с 1845) — 83.

Вейнберг, Петр Исаевич (1831—1908), псевдоним ‘Гейне из Тамбова’, поэт-переводчик, редактор журналов ‘Век’ (1861—1862), ‘Изящная литература’ (1883—1885) и др., историк всеобщей литературы, почетный академик — 417, 461, 462.

Веретенников, владелец отеля в Париже — 302, 312.

Верн, Юлий (Жюль) (1828—1905) — 423.

Веселаго, Феодосий Федорович, цензор и член совета главного управления по делам печати (1861—1881) — 421.

Веселовский, Константин Степанович (1819—1901), климатолог и экономист, академик — 389.

Вефур, ресторан в Париже — 301.

Виардо, Луи (1800—1883), французский художественный критик — 388.

Виардо (Viardot), урожд. Гарсиа, Полина (1821—1910), жена критика Луи Виардо, знаменитая певица, друг Тургенева — 304, 310.

Вивьен, Александр (1799—1854), французский политический деятель и писатель — 392.

Видалъ, Франсуа (1812—1872), французский фурьерист, писатель, политический деятель — 388.

Висконти, книгопродавец в Ницце — 317, 319.

Витовтов, Павел Александрович (1797—1876), генерал-адъютант, начальник штаба Николая I (1850—1854) — 157, 328, 411, 413.

Вишневский, Николай Гаврилович, председатель казенной палаты в Рязани (1853—1865) — 23.

Водовозов, Василий Иванович (1825—1886), педагог, сотрудник ‘Отечественных записок’ — 258, 446.

Воейков, Платон Александрович, флигель-адъютант (1851—1855) — 89.

Волков, владелец ‘Волковских номеров’ или гостиницы ‘Демут’ в большом доме, выходившем на Большую Конюшенную улицу и на набережную реки Мойки в Петербурге — 41, 402.

Волков, жандармский офицер в Вятке — 397.

Волконский, князь Николай, одно время был совладельцем с О. М. Салтыковой по селу Заозерье, а затем продал ей свою часть — 94, 396.

Вольф, Маврикий Осипович (1825—1883), петербургский издатель и книгопродавец — 264.

Воронов, Михаил Алексеевич (1840—1873), беллетрист, сотрудник ‘Русского слова’, секретарь Чернышевского — 425.

Воронцов, светлейший князь Михаил Семенович (1782—1856), новороссийский и бессарабский генерал-губернатор (1823—1844), кавказский наместник (1844—1853) — 29, 195.

Воронцова, урожд. Браницкая, Елизавета Ксаверьевна (1792—1880), жена М. С. Воронцова — 195.

Воронцов-Вельяминов, Николай Павлович, редактор ‘Московского вестника’ (1859—1860), сотрудник ‘Московских ведомостей’ (1863) — 417.

Вревский, барон Павел Александрович, генерал-майор, начальник канцелярии военного министерства с 3 ноября 1848 г. — 7, 56, 91, 92, 396.

Вульф, Николай Петрович, орловский вице-губернатор (24. II 1853 — 29. XI 1857) — 371, 372.

Высота, Александр П., беллетрист — 383, 423.

Гагарин, князь Иван Сергеевич (1814—1882), иезуит, защитник католицизма — 314.

Гагаринов, Петр Петрович (1837—1875), врач — 314, 319, 321, 326.

Гаевский, Виктор Павлович (1826—1888), крупный чиновник, адвокат (с 1866 г.), член-учредитель Литературного фонда. Товарищ Салтыкова по Лицею — 215, 220, 225, 230, 242, 280, 431, 437, 440, 450, 462, 466.

Гайдебуров, Павел Александрович (1841—1893), журналист — 461.

Галахов, Алексей Дмитриевич (1807—1892), историк литературы и критик, составитель известной хрестоматии — 188, 335, 347, 408, 422.

Гамбетта, Леон (1838—1882) — 33, 34, 343, 345, 351, 459, 462, 463.

Гамулецкий, Казимир Викторович, сотрудник ‘Новостей’, ‘Петербургской газеты’, ‘Петербургского листка’ — 243.

Гвоздев, Александр Александрович, директор департамента общих дел министерства внутренних дел (1850—1860), которого Герцен называл ‘подателем всех благ и мест по министерству внутренних дел’ (статья ‘Черный передел’, 1858) — 92, 100, 120.

Ге, Николай Николаевич (1831—1894), художник, принадлежавший к ‘Товариществу передвижных выставок’. Как исторического живописца, Щедрин знал и ценил Ге (см. статью его ‘Наша общественная жизнь’ в ‘Современнике’ 1863 г., No 11, и дополнение к ней в статье В. Стасова в ‘Северном вестнике’, 1895 г., No 3). Ге дал один из лучших портретов Щедрина (в Русском музее в Ленинграде) — 230, 232, 422, 437, 438.

Гедеонов, Степан Александрович (1816—1878), археолог, драматург, директор имп. театров — 389.

Гегель, Георг (1770—1831) — 387.

Гейне, Генрих (1797—1856) — 14, 146, 387, 422.

Генкель, Василий Егорович (1825—1910), переводчик, издатель альманаха ‘Северное сияние’, газеты ‘Неделя’ (1868—1872) и др. — 145.

Гербель, Николай Васильевич (1827—1883), библиограф, поэт, переводчик, составитель хрестоматии, служил в изюмском гусарском полку и в 1852 г. издал исследование ‘Изюмский слободской казачий полк, 1651—1765’ — 328.

Герсеванов, Николай Борисович (1809—1871), генерал и публицист — 407.

Герцен (Искандер), Александр Иванович (1812—1870) — 142, 405, 407, 408, 420, 422, 457.

Гете, Иоганн Фридрих (1749—1832) — 387, 392.

Глинка, порецкий предводитель дворянства (Смоленской губернии) — 283.

Глоба, жандармский подполковник в Пензе — 425.

Глушицкий, Николай, сотрудник ‘Отечественных записок’, автор повести ‘Среди диких’ — 232, 243, 244, 438.

Гоголь, Николай Васильевич (1809—1852) — 234, 235, 408, 464, 465.

Голицын, князь Александр Федорович, статс-секретарь по принятию прошений на высочайшее имя (1850-х гг.) — 54, 391.

Головачев, Алексей Андрианович (1819—1903), деятель крестьянской реформы, тверской земец, публицист, сотрудник ‘Отечественных записок’ по финансово-экономическим вопросам, автор книг: ‘Десять лет реформы’, 1872, ‘Вопросы государственного хозяйства’, 1873. Близкий знакомый А. М. Унковского и Щедрина — 26, 192, 407, 416, 417, 424, 460.

Головачев, Аполлон Филиппович (ум. 1877), журналист, секретарь ‘Современника’ — 26, 167, 168, 170, 197, 416, 417, 419.

Головнин, Александр Васильевич (1821—1886), министр народного просвещения (1861—1866), позднее — член государственного совета — 176, 417.

Гольтгоер, Федор Григорьевич, генерал-майор, директор кадетского корпуса (дворянского полка), а затем Царскосельского лицея (1824—1840) — 40.

Гонкуры, Элмонд (1822—1896) и Жюль (1830—1870), братья, французские романисты — 36, 311, 312, 322, 326, 361, 458, 459.

Гончаров, Иван Александрович (1812—1891) — 217, 234, 408, 432, 461, 465.

Горбунов, Иван Федорович (1831—1895), писатель-юморист и комический актер, близкий к литературным кругам, сотрудник ‘Современника’, ‘Искры’, ‘Отечественных записок’ — 179, 186, 248, 338, 422, 461.

Горвиц, Мартин Исаевич (1837—1883), профессор Медико-хирургической академии — 406.

Горев — театральный псевдоним Тарасенкова, Дмитрия Афанасьевича (ум. в конце 1850-х гг.) — 407.

Горский — 286.

Горчаков, князь Александр Михайлович (1798—1883), лицеист первого выпуска (товарищ Пушкина), министр иностранных дел (1856—1882) — 294, 359, 461, 464.

Гофман, Эрнст-Теодор (1776—1822), немецкий писатель-романтик — 387.

Грановский, Тимофей Николаевич (1813—1855) — 218, 433.

Грибоедов, Александр Сергеевич (1795—1829) — 465.

Григорий, слуга Салтыковых в Вятке — 227, 398.

Григорович, Дмитрий Васильевич (1822—1899) — 402.

Григорьев, Василий Васильевич (1816—1881), профессор-ориенталист, реакционер, начальник главного управления по делам печати (1874— 4. IV 1880) — 461.

Григорьев, Иван, крепостной помещицы Серебряковой — 409.

Григорьев 1-й, Петр Иванович (ум. 1871 или 1872), актер и водевилист, составивший из ‘Губернских очерков’ сцены ‘Провинциальные оригиналы’ для своего бенефиса 8 ноября 1857 г. в Александринском театре — 409.

Гринвальд, урожд. Брюн де Севт-Катрин, Алина Яковлевна (1816—1898), жена M. H. Гринвальда — 45, 52, 61, 65, 67, 76, 79, 85, 90, 110, 118, 121, 122, 125, 138, 158, 389, 392, 401.

Гринвальд, Мария Михайловна (Маня, Машенька), дочь M. H. и А. Я. Гринвальд — 136, 154—156.

Гринвальд, Михаил Николаевич, в 40—50-х гг. полковник, позднее генерал-майор, член Ученого комитета Кораблестроительного департамента морского министерства, позднее — член Ученого комитета главного медицинского управления того же министерства — 46, 52, 65, 67, 120, 137, 158, 161, 393.

Громека, Степан Степанович (1823—1877), жандармский офицер, затем либеральный публицист 60-х гг., позднее — седлецкий губернатор — 139, 382, 406, 422.

Грот, Константин Карлович (1815—1897), деятель эпохи реформ, член Литературного фонда — 411.

Губернатис, Анджело (1840—1913), итальянский ученый, литератор и публицист — 347, 463.

Гудинэ, Эдмонд, французский драматург — 458.

Гусев, служащий конторы ‘Современника’ — 188.

Гуцков, Карл (1811—1878), немецкий писатель, деятель ‘Молодой Германии’ — 228.

Гюго, Виктор (1802—1885) — 213, 318, 343, 431, 459.

Даль, Владимир Иванович (1801—1872), псевдоним ‘Казак Луганский’, беллетрист, этнограф, составитель сборников фольклора и Словаря живого великорусского языка — 235, 239.

Данилевский, Григорий Петрович (1829—1890), псевдоним А. Скавронский, беллетрист правого лагеря (Щедрин неоднократно разбирал его произведения в ‘Современнике’ 1862 г., No 1, 2, 1863 г., No 12, роман ‘Воля’ и в ‘Отечественных записках’ — ‘Новые сочинения’ —1868 г., No 8), с 1868 г. стал соредактором ‘Правительственного вестника’, а с 1881 г. — его главным редактором — 202, 343, 347, 422, 428.

Данилова, владелица отеля в Ницце, в котором жил Щедрин — 319, 321.

Даниэльсон, Николай Францевич, псевдоним Николай — он (1844—1918), экономист и публицист, переводчик и корреспондент К. Маркса — 31, 447.

Дантон, Жорж (1759—1794) — 441.

Дараган, владелец дома, в котором жил в Москве А. Н. Плещеев — 169.

Дараган 1-й, Петр Михайлович, генерал-майор, тульский губернатор (1850—1865) — 163.

Дегай, Павел Иванович (1792—1849), ученый юрист, статс-секретарь, член ‘Комитета 27 февраля 1848 года’ (так называемого ‘Меньшиковского’) по делам цензуры — 389.

Дельсаль, m-lle, дочь содержательницы пансиона — 109.

Деммерт, Николай Александрович (1835—1876), публицист, сотрудник ‘Отечественных записок’ с 1869 по 1874 год — 219, 252, 259, 434, 444, 453.

Демулен, Камилл (1760—1794) — 441.

Джаншиев, Григорий Аветович (1851—1900), историк, право-либеральный публицист — 408.

Диккенс, Чарльз (1812—1870) — 36, 324, 455.

Дирина, тверская помещица — 411.

Добролюбов, Николай Александрович (1836—1861) — 22, 26, 31, 36, 152, 165, 236, 403, 404, 406, 409, 410, 414, 417, 424, 433, 440, 462.

Долгоруков, князь Василий Андреевич (1804—1868), военный министр (26. VIII 1852—17. IV 1856), шеф жандармов и начальник III отделения (27. VI 1856—10. IV 1866) — 396, 399.

Достоевский, Михаил Михайлович (1820—1864), беллетрист и переводчик — 424.

Достоевский, Федор Михайлович (1821— 1881) — 29, 30, 166, 292, 409, 415, 416, 424, 440, 455, 462.

Дранмор, псевдоним Фердинанда фон Шмида (1823—1888), немецко-швейцарский политический лирик — 347, 462.

Драшусов, Владимир Николаевич (1820—1883), цензор московского ц. комитета, впоследствии директор московского воспитательного дома,почетный опекун — 152.

Дрейер фон, Густав Густавович, городничий в Сарапуле (1853—1856) — 399.

Дренякин 1-й, Александр Максимович, генерал, усмиритель крестьянского движения в Киндеевке Пензенской губ. Герцен посвятил ему специальную заметку ‘Храбрый Дренякин’ (1861) — 412.

Дружинин, Александр Васильевич (1824—1864), автор ‘Полиньки Сакс’, сослуживец Салтыкова. Критик-проповедник ‘искусства для искусства’ в 50-х гг., редактор-издатель ‘Библиотеки для чтения’ (1856—1864) — 9, 14, 127, 143, 145—147, 149—152, 189, 387, 402, 403, 405, 408—410, 462.

Дружинин, Николай — 188, 422.

Дубельт, Леонтий Васильевич (1792—1862), управляющий III отделением (1839—1856) — 389.

Дубельт 3-й, Михаил Леонтьевич, генерал-майор, флигель-адъютант — 163.

Дуве, Владимир Оттович, управляющий палатой государственных имуществ в Витебске (в 60—70-х гг.) — 435.

Дудышкин, Степан Семенович (1820—1866), критик, сотрудник и впоследствии редактор ‘Отечественных записок’ до перехода этого журнала в руки Некрасова и Салтыкова —142, 144, 408.

Дурново, Иван Сергеевич, публицист правого лагеря, приобрел у П. Пашино право издания журнала ‘Азиатский вестник’, но ни одного номера не выпустил, в 1886—1887 гг. издавал журнал ‘Дело’, сотрудничал в ‘Московских ведомостях’ — 263.

Дьяченко, Виктор Антонович (1818—1876), драматург — 348, 463.

Дюма, отец, Александр (1803—1870) — 332.

Европеус, Александр Иванович (1827—1885), лицеист выпуска 1847 г., петрашевец, сослан на Кавказ, в середине 50-х гг. возвращен, в 1859 г. жил в Твери, оттуда выслан в Пермь, но вскоре вернулся, в 1866 г. был арестован после выстрела Каракозова —166, 167, 217, 416, 417.

Егор, крепостной повар О. М. Салтыковой — 390.

Елена Павловна (1806—1873), жена Константина Николаевича — 411, 416.

Еленев, псевдоним Скалдин, Федор Павлович (1828—1902), либеральный публицист 60-х гг., позднее член главного управления по делам печати — 439.

Елизавета Петровна (1709—1761), императрица (1741—1761) — 357.

Елисеев, Григорий Захарович (1821—1891), публицист, сотрудник ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’, вел в обоих журналах ‘Внутреннее обозрение’. Книга его сочинений, включавшая внутренние обозрения за 1875—1876 гг., была сожжена цензурой, соредактор Некрасова и Щедрина в обоих журналах, в половине 1881 г. уехал по болезни за границу и отошел от литературы — 27, 30, 171, 212—214, 217, 218, 222, 229, 285, 286, 295—297, 299, 301—303, 307, 308, 315, 326, 338, 340, 354, 356, 360, 377, 379, 412, 417, 419, 420, 425,430—433, 452—454, 460.

Елисеевы, Григорий (1804—1892) и Степан (1806—1879) Петровичи, петербургские купцы, основатели известной торговли колониальными товарами — 297.

Епифанова, Екатерина Платоновна (Катя), дочь сестры M. E. Салтыкова, Надежды Е-ны, жена Н. П. Скрипицына — 75, 106, 136, 153, 158, 393, 447.

Епифанова, Надежда Евграфовна, старшая сестра M. E. Салтыкова —393.

Ераков, Александр Николаевич (1817—1886), инженер путей сообщения, друг Некрасова, близкий знакомый Щедрина, сотрудник ‘Отечественных записок’ — 9, 33, 212, 213, 219, 229, 267, 291, 307, 316, 323, 327, 345, 355, 359, 431, 434, 448, 460, 464.

Ермаков, по-видимому, управляющий ярославской вотчиной Салтыковых — 157, 161.

Ермолаев, крестьянин села Заозерье — 277.

Еропкин, исправник на Мальцовских заводах — 414.

Есаковы, дети — 137.

Ефименко, урожд. Ставровская, Александра Яковлевна (1848—1919), юрист и этнограф — 453.

Ефтимовский, поверенный О. М. Салтыковой в Твери — 154.

Жемчужников, Аполлон Александрович (1839—1891), поэт, редактор-издатель еженедельной газеты ‘Молва’ и журнала ‘Слово’ — 334, 349.

Жемчужников, Александр Михайлович (1826—1896), поэт, сатирик и юморист — 226, 435.

Жемчужников, Алексей Михайлович (1821—1908), участник ‘Свистка’, вместе с братом Владимиром Ж-вым и А. К. Толстым писал юмористические стихотворения под псевдонимом Козьма Прутков — 30, 31, 177, 212, 215, 223, 225, 226, 229, 244, 248, 430, 432, 434—437, 441, 443.

Жемчужников, Владимир Михайлович (1830—1884), один из соавторов произведений Козьмы Пруткова. В конце 60-х и начале 70-х гг. — директор департамента общих дел министерства путей сообщения — 226, 435.

Жоньо, м-сье в Лицее — 39, 40.

Жуков, помещик — 106.

Жуковская, урожденная Ильина, псевдоним Д. Торохов, Екатерина Ивановна (1841—1913), экономист и переводчица, жена Ю. Г. Жуковского — 14, 22, 31, 417.

Жуковский, Василий Андреевич (1783—1852) — 392.

Жуковский, Павел Васильевич (1845—1912), сын поэта Жуковского, живописец, живший большею частью за границей — 360.

Жуковский, Юлий Галактионович (1822—1907), экономист и публицист 60-х гг., позднее — управляющий государственным банком и сенатор — 31, 177, 217, 417, 431, 432.

Заблоцкий-Десятовский, Андрей Парфенович (1807—1881), государственный деятель и писатель, отстаивал освобождение крестьян с землею, участник крестьянской реформы в 1859 г., в 1872 г. был председателем Литературного фонда — 249.

Зайчневский, Петр Григорьевич (1842—1896), организатор общества ‘Молодая Россия’ 60-х гг. — 415.

Зайцев, Варфоломей Александрович (1842—1882), критик ‘Русского слова’, с 1869 г. — в эмиграции, сторонник Бакунина в Интернационале, соредактор Белоголового и Христофорова в журнале ‘Общее дело’ — 197, 218, 220, 426, 433, 453.

Зарудный, Сергей Иванович (1821—1887), криминалист, деятель судебной реформы — 411.

Засодимский, Павел Владимирович (1843—1912), псевдоним Вологдин, беллетрист, народник — 285, 452, 453.

Звонарев, Семен Васильевич, служащий конторы ‘Современника’, позднее книгопродавец в Петербурге — 183, 230, 264.

Зеланд, командир сибирского полка в Рязани — 406.

Зеланд, мировой судья в Ярославской губ. — 256.

Зилов, Александр Николаевич (Саша), второй из сыновей сестры M. E. Салтыкова, Любови Е-ны— 7, 214, 283.

Зилов, Николай Александрович, муж сестры M. E. Салтыкова, Любови Е-ны, тверской помещик — 48, 283.

Зилов, Петр Николаевич, старший сын сестры M. E. Салтыкова, Любови Е-ны — 283, 451.

Зилова, урожд. Салтыкова, Любовь Евграфовна (1823—1854), вторая из сестер M. E. Салтыкова, окончила московский дворянский институт — 102, 112, 398, 431, 451.

Зилова, Надежда Николаевна, вторая из дочерей сестры M. E. Салтыкова, Л. Е-ны — 283, 451.

Зилова, Ольга Николаевна, старшая дочь сестры M. E. Салтыкова Л. Е-ны — 112, 451.

Зилова, Параскева Николаевна, младшая дочь сестры M. E. Салтыкова, Л. Е., оперная певица под фамилией Веревкина — 283, 451.

Зилова, тверская помещица — 411.

Зиновьев, Николай Васильевич, воспитатель детей Николая I — 411.

Золя, Эмиль (1840—1902) — 36, 310, 311, 322, 324, 326, 359, 361, 362, 458, 459.

Зотов, Владимир Рафаилович (1821—1896), лицеист выпуска 1841 г., журналист — 40, 139, 388, 406, 407.

Зубов, граф Гавриил Никитич, отставной полковник, который неоднократно вызывался в 1874—1875 гг., через газеты, в петербургский окружной суд по делам о неоплаченных векселях — 349.

Иванов, Иван Иванович, студент, член кружка ‘Народная расправа’, убитый нечаевцами 21. XI 1869 — 440.

Иванов, Павел Егорович, вице-губернатор в Твери (1856—1860) и в Рязани (1860—1864) — 149, 150.

Иванов-Борисоглебский, Ф. П., писатель, автор сказки ‘Славянский богатырь’, М., 1877 — 249, 443.

Иванова, крепостная Салтыковых, сестра Платона, воспитателя M. E. Салтыкова — 70, 394.

Ивин, тверской помещик — 411.

Ивин, Евграф Петрович, двоюродный брат M. E. Салтыкова по отцу — 136.

Игнатьев, Иван Алексеевич, секретарь орловского губернского правления (1856—1863) — 372.

Ижболдин, купец, владелец мельницы в городе Сарапуле — 88, 396.

Извергин, купец, орловский уездный городской голова — 393.

Ильчугин, Г., мещанин-раскольник — 399.

Иона, слуга Д. Е. Салтыкова — 60.

Ионин, Николай Васильевич, врач в Вятке — 393, 394, 398.

Каблуков, Алексей Федорович, врач, управляющий имением Салтыкова Витенево — 421, 461.

Кавелин, Константин Дмитриевич (1818—1885) — 437, 466.

Казнаков, Геннадий Геннадиевич (1833—1870), генерал-майор — 413.

Калабин, помещик, купивший имение M. E. Салтыкова Витенево — 421.

Калашников, рязанский купец — 406.

Калачов, Ф. П. — 411.

Каменский, Дмитрий Иванович (1818—1880), член совета главного управления по делам печати (1875) — 302.

Каменский, Дмитрии Иванович, секретарь 2-го отделения канцелярии военного министерства (1849— 1850) — 50.

Камская, М.—см. Словцова, Е. А.

Капнист, Петр Иванович (1830—1898), граф, цензор московского цензурного комитета, редактор ‘Правительственного вестника’ (1868—1874), писатель — 152.

Каракозов, Дмитрий Владимирович (1840—1866), член московского революционного кружка Н. И. Ишутина, казнен за покушение на Александра II — 425.

Карамзин, Николай Михайлович (1716—1826) — 388.

Карбонье, Дмитрий — 117.

Кардановская, А. А., московская знакомая M. E. Салтыкова — 227, 251—253, 272, 274, 278.

Карпович, Евгений Петрович (1824—1885), историк, журналист, беллетрист, переводчик, сотрудник ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’, а также ‘Голоса’, в 1861—1862 гг. издавал газету ‘Мировой посредник’, в 1875—1876 гг. редактировал ‘Биржевые ведомости’, в 1881—1882 гг. — журнал ‘Отголоски’ — 175, 228, 418.

Катков, Михаил Никифорович (1818—1887), реакционный публицист — 31, 127, 138, 139, 141, 212, 215, 402, 403, 406, 407, 412, 416, 420, 425, 430, 432, 435.

Катя — см. Епифанова, Екатерина.

Кафтырев, землевладелец близ Ярославля — 158, 162, 412.

Кельсиев, Василий Иванович (1835—1872), этнограф, беллетрист, эмигрант, близкий Герцену — 422.

Кислинская, тверская помещица, жестоко обращавшаяся со своими крепостными — 24, 409, 418.

Клеменц, портной в Петербурге — 6, 48, 49, 60, 64—66, 95—97.

Клюшников, Виктор Петрович (1841—1892), реакционный беллетрист, автор романа ‘Марево’ — 201, 425.

Ковалевский, Егор Петрович (1811—1868), путешественник, писатель по географическим и историческим вопросам, автор книг ‘Граф Блудов и его время’ (1866), ‘Война с Турцией в 1853 и 1854 годах’ и др., с 1861 г. сенатор — 211, 430.

Ковалевский, Максим Максимович (1851—1914), либеральный профессор Московского университета — 307.

Козлов, владелец журнала ‘Московский вестник’ (1859—1861) — 170.

Козлов, помещик — 25.

Кок, Поль де (1794—1871) — 327, 328, 331, 345, 355, 460, 464.

Кокорев, Василий Александрович (1817—1889), винный откупщик, к 60-м гг. миллионер, в 70-х гг. основал Волжско-камский банк и Северное страховое общество, построил вместе с Губониным Уральскую горнозаводскую железную дорогу, выступал с речами на банкетах и статьями в ‘Русском вестнике’ в 50—60-х гг.—141, 338, 407.

Колбасин, Елисей Яковлевич (1831—1885), беллетрист и критик — 407.

Колошин, Иван Петрович, камергер, поверенный в делах в герцогстве Баденском (1875) — 313, 458.

Колюков — 414.

Комиссаров, Осип Иванович (1832—1892) — 425.

Кони, Анатолий Федорович (1844—1927), либеральный судебный деятель, председатель суда во время процесса Веры Засулич, литератор — 267, 434, 448.

Консидеран, Виктор (1808—1894), французский социалист-утопист, последователь Фурье, писатель — 388.

Константин Николаевич, великий князь (1827—1892) — 119, 155, 176, 411.

Контский, Аполлинарий (1825—1879), знаменитый польский скрипач — 343.

Коробьин, Владимир Георгиевич, камер-юнкер, управляющий тверской палатой государственных имуществ (1860—1862), рязанский помещик — 23, 25, 159, 162, 413.

Корсаков, Петр Александрович (1790—1844), редактор ‘Маяка’, цензор, переводчик, беллетрист — 387.

Корф, барон Николай Александрович (1834—1883), земский деятель, публицист, педагог — 426.

Корш, Валентин Федорович (1828—1883), либеральный публицист, редактор ‘Московских ведомостей’ (1856—1862), ‘С. Петербургских ведомостей’ (1862—1875), ‘Заграничного вестника’ (X. 1881 — III. 1883), сотрудник ‘Вестника Европы’ — 249, 262, 306, 412, 443, 457.

Костливцев, Сергей Александрович, вятский вице-губернатор (1845—1851), управляющий пермской палатой государственных имуществ (с 1851) — 55, 68.

Костомаров, Всеволод Дмитриевич (1837—1865), переводчик, предатель Чернышевского — 423.

Костомаров, Николай Иванович (1817—1885) — 406, 423, 437.

Кохановская, псевдоним Соханской, Надежды Степановны (1823—1884), беллетристка, сотрудница ‘Русского вестника’, ‘Библиотеки для чтения’ и ‘Современника’ — 185, 381, 420.

Кошелев, Александр Иванович (1807—1883), винный откупщик, публицист-славянофил, редактор-издатель журнала ‘Русская беседа’, член редакционного комитета Рязанской губернии, в 70—80-х гг. автор ряда брошюр на общественно-политические темы — 30, 130, 137—139, 141, 231, 406, 407, 438.

Краббе, Николай Карлович (1814—1876), генерал-адъютант, контр-адмирал, управляющий морским министерством (1860—1876) — 7, 214, 431.

Краевский, Андрей Александрович (1810—1889) — 35, 100, 218, 228, 238, 335, 340, 347, 348, 352, 417, 426, 427, 443, 445, 452.

Крамской, Иван Николаевич (1837— 1887), художник, один из лучших портретов Щедрина — работы Крамского — 437.

Кронеберг, истязатель малолетней дочери — 339, 463.

Кротков, Валерий Степанович (р. 1846), беллетрист, сотрудник ‘Отечественных записок’ 70—80-х гг. — 303, 453, 456.

Крузе фон, Николай Федорович (1823—1901), либеральный цензор 50-х гг. — 152, 409.

Круковская, Мария Евдокимовна, жена В. Е. Круковского — 77.

Круковский, Василий Ефимович, управляющий вятской палатой государственных имуществ (1849—1854) — 70, 71, 76—78, 394.

Кугельман, Людвиг (1830—1902), врач, друг К. Маркса — 442.

Кузнецов, И., автор воспоминаний о Щедрине — 394.

Кукольник, Нестор Васильевич (1809—1868), поэт, беллетрист и драматург — 226, 389.

Куприянов, ревизор министерства внутренних дел в Рязани — 405.

Купри(е)янова, Надежда Васильевна (1853—1877), член кружка ‘чайковцев’, привлекалась по делу ‘193-х’ — 437.

Курбатов, Дмитрий Михайлович (ум. 1850), калязинский мещанин, крестный отец M. E. Салтыкова — 400.

Курочкин, Василий Степанович (1831—1875), поэт-юморист, переводчик Беранже и Гейне, издатель ‘Искры’ — 302, 312, 434.

Курочкин, Николай Степанович (1830—1884), поэт, публицист и драматург, брат Василия Курочкина, сотрудник ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’ — 218, 219, 253, 259, 302, 312, 317, 326, 327, 355, 359, 434, 445, 447.

Куцинский, жандармский генерал в Вильне — 405.

Кушелев-Без6ородко, граф Григорий Александрович, псевдонимы ‘Грицко’, ‘Григоренко’ (1832—1870), меценатствующий миллионер, издатель ‘Русского слова’ — 179, 181, 420.

Лавров (псевдонимы Миртов, Кедров, Доленги, Арнольди), Петр Лаврович (1823—1890), социолог и публицист, теоретик народничества — 31, 32, 217, 230, 433, 437.

Лазаревский, Василий Матвеевич (1817—1890), член советов министерства внутренних дел и главного управления по делам печати, переводчик Шекспира, беллетрист, приятель Некрасова — 7, 214, 216, 223, 228, 350, 431, 432, 434, 435, 446, 466.

Ламанский, Евгений Иванович (1825—1902), лицеист выпуска 1845 г., привлекался по делу петрашевцев, в 1860—1881 гг. состоял помощником управляющего и управляющим государственным банком, принимал участие в деятельности частных кредитных обществ, автор ряда трудов по финансовым вопросам — 243, 440.

Ламартин, Альфонс (1790—1869), французский поэт и политический деятель, член республиканского правительства 1848 г. — 328.

Ламздорф, граф Николай Матвеевич (1803—1877), директор лесного департамента министерства государственных имуществ (1845—1852) — 71.

Ланская, урожденная Гончарова, по первому браку Пушкина, Наталия Николаевна (1812—1863) —401.

Ланской, Петр Петрович (1799—1877), генерал-адъютант главного штаба в 1853—1857 гг., позднее член совета военного министерства, муж Гончаровой-Пушкиной — 120, 121, 123, 124, 401, 402.

Ланской, Сергей Степанович (1787—1862), министр внутренних дел (1855—1861) — 120, 124, 400, 404, 411.

Лауман, сапожный мастер в Петербурге — 48, 60.

Лебедев, Николай Егорович, цензор ‘Отечественных записок’ (1868—1884) — 325, 326, 442, 456.

Левитов, Александр Иванович (1835—1877), беллетрист-народник — 191, 218, 383, 423, 433.

Левшин, Алексей Ираклиевич (1799—1879), товарищ министра внутренних дел (1854—1859) — 60.

Лейкин, Николай Александрович (1841—1906), юморист, сотрудник ‘Отечественных записок’, редактор журнала ‘Осколки’ (с 1882 г.) — 423, 440.

Лекки, Вильям (1878—1903), английский историк и социолог — 437.

Лекс, Михаил Иванович, товарищ министра внутренних дел (1851—1855) — 95.

Ленин-Ульянов, Владимир Ильич (1870—1924) — 34, 462.

Леонов, Алексей Николаевич, советник казенной палаты в Рязани (1840-х—1860-х гг.) — 23.

Леонтьев, Константин Николаевич (1831—1891), реакционный беллетрист, критик и публицист —188, 383, 422.

Лермонтов, Геннадий Васильевич (1836—1900), петербургский почетный мировой судья, член городской думы, близкий знакомый А. М. Унковского и Салтыкова — 217.

Лермонтов, Михаил Юрьевич (1814—1841) — 343.

Леру, Пьер (1797—1871), социалист-утопист, последователь Сен-Симона, писатель, политический деятель — 388.

Лесков, псевдоним М. Стебницкий, Николай Семенович (1835—1895) — 201, 202, 425, 428.

Лессепс, Фердинанд (1805—1894), французский дипломат, строитель Суэцкого канала — 463.

Либкнехт, Вильгельм (1826—1900) — 462.

Лихачев, Владимир Иванович (1837—1906), юрист, в 70-х гг. член петербургского окружного суда, либеральный деятель петербургского городского самоуправления, городской голова. Опекун детей Салтыкова после его смерти — 307, 320, 334, 336, 345, 346, 348, 349, 358, 426, 443, 462.

Лихачева, урожденная баронесса Косинская, Елена Иосифовна (1836—1904), жена В. И. Лихачева, писательница — 349.

Лобода, псевдоним Крапивина, Стефания Матвеевна (1827—1887), беллетристка — 465.

Ломакина, Клавдия Николаевна, мать Л. М. Салтыковой, жены С. Е. Салтыкова — 268, 269, 271, 274, 275, 279, 281, 445, 447, 449—451.

Ломакин, Петр Михайлович, брат Л. М. Салтыковой — 446.

Лонгинов, Михаил Николаевич (1823—1875), лицеист, современник Петрашевского, литератор-библиограф, друг Тургенева, Дружинина, Панаева, Некрасова в 40—50-х годах впоследствии реакционер, орловский губернатор (1867—1871), начальник главного управления по делам печати (1871—1875) — 262, 446, 447.

Лопатин, Герман Александрович (1845—1918), видный революционер 1870—1880-х гг. — 437.

Лохвицкий, Михаил Дмитриевич, юрисконсульт Военного министерства (с 1869 г.) — 212.

Lucas, Charles (1803—1889), французский экономист и тюрьмовед, автор премированного сочинения ‘О системе наказаний в Европе и Соединенных штатах’ и др. — 388.

Львов, князь Владимир Владимирович (1804—1856), беллетрист —382, 422.

Людевиг фон, Карл Карлович, чиновник лесного управления в Вятке, с 1851 г. городничий в г. Слободском, отец Софии Карловны Иониной, жены врача, знакомой Салтыкова — 48.

Магницкий, Михаил Леонтьевич (1778—1844), попечитель Казанского учебного округа, известный реакционер — 234.

Мазуренко, псевдоним ‘Окнерузам’, Николай Николаевич (род. в 1840-х гг.), сотрудник ‘Современника’, переводчик, юрист — 180, 420.

Майков, Аполлон Николаевич (1821— 1897) — 29, 143, 382, 423.

Мак-Магон (1808—1893), маршал, президент французской республики (1873—1879) — 351, 459.

‘Мак-Магонша’, жена Мак-Магона, Маркс называл ее в 1873 г. ‘старой ведьмой’, которой руководят ‘отцы-иезуиты’ (Сочинения, XXIV, 415) — 297.

Максимов, Сергей Васильевич (1831—1901), этнограф-беллетрист, сотрудник ‘Отечественных записок’ — 214, 220, 431, 434.

Максимов, тверской помещик — 25.

Максимович, тверской помещик — 411.

Мальцов, Сергей Иванович (1810—1893), заводчик — 414.

Мандельштам, Лев Иосифович (1819—1889), гебраист — 407.

Мария Николаевна, великая княгиня (1819—1876) — 119.

Маркевич, псевдоним Лесницкий, Болеслав Михайлович (1822—1884), реакционный беллетрист —205, 288, 429, 454.

Марко-Вовчек — см. Маркович, М. А.

Марков, Василий Васильевич (1834—1883), поэт, сотрудник ‘Русского инвалида’, ‘С. Петербургских ведомостей’, ‘Современника’, ‘Отечественных записок’ и других журналов, переводчик Шекспира, Мако-лея и др. — 245.

Маркович, псевдоним Марко-Вовчек, Мария Александровна (1834—1907), писательница и переводчица — 217, 218, 229, 315, 382, 423, 433, 443, 459.

Марниц, Кард Карлович, начальник вятской окружной палаты государственных имуществ с 1852 г. — 114.

Маркс, Карл (1818—1883) — 31, 442, 447, 463.

Маркс (D. R. Marx), баденская книжная, художественная, музыкальная фирма (с 1812 г.) — 305, 319.

Маслов, Иван Ильич (1817—1891), сельский хозяин, управляющий новгородской и московской удельными конторами — 408.

Мачтет, Григорий Александрович (1852—1901), беллетрист — 405.

Мелехина, знакомая Салтыковых — 364.

Мельников, Павел Иванович, псевдоним Андрей Печерский (1819—1883), Этнограф-беллетрист, художественный изобразитель и вместе с тем гонитель раскольников Приволжского края, вначале служил чиновником особых поручений при нижегородском губернаторе, в 1852—1872 гг. чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел — 137, 140, 142, 150, 400, 404, 470, 411, 432.

Меншиков, князь Александр Сергеевич (1787—1869), морской министр, председатель так называемого ‘Комитета 2 апреля 1848 г.’, ‘осуществлявшего высший надзор за духом и направлением книгопечатания в нравственном и политическом отношениях’ — 389.

Мер, ресторан в Париже — 301.

Миллер, помещик — 106.

Милорадович, Михаил, поручик, мировой посредник в Калязинском уезде в 1861 г. — 158.

Милютин, Владимир Алексеевич (1825—1855), брат Николая и Дмитрия Милютиных, профессор-экономист и писатель, сотрудник ‘Отечественных записок’ и ‘Современника’ — 47, 51, 53, 60, 64,68, 73, 101, 390, 392.

Милютин, Николай Алексеевич (1818—1872), брат Владимира и Дмитрия Милютиных, служил по министерству внутренних дел с 1835 по 1861 г.: директор хозяйственного департамента (1852—1859), товарищ министра (1859—1861), один из главных деятелей крестьянской реформы, после 1861 г. сенатор, затем статс-секретарь по делам Польши — 47, 50, 73, 89, 94, 95, 100, 101, 138, 147—150, 390, 406, 442, 464.

Минаев, Дмитрий Дмитриевич (1835—1889), поэт-сатирик — 205, 429.

Митропольский, И., автор воспоминаний о Щедрине — 414.

Михаил Николаевич, великий князь (род. 1832), член государственного совета (1855—1862) — 155.

Михайлов, А., автор статьи о Щедрине — 394.

Михайлов, Михаил Илларионович (1826—1865), поэт-переводчик — 418, 419.

Михайлова, А., мещанка-раскольница — 399.

Михайловский, Николай Константинович (1842—1904), народнический критик и публицист, соредактор Щедрина по ‘Отечественным запискам’ — 35, 229, 258, 284, 309, 315, 339, 431, 436, 441, 444, 446, 452, 453, 455, 457, 461.

Михаловский, Дмитрий Лаврентьевич (1828—1905), поэт-переводчик — 437, 451, 462.

Мольер, Жан (1622—1673) — 20, 465.

Монахов, Ипполит Иванович (1841—1877), актер петербургских театров — 338.

Монкриф, Франсуа (1687—1770), французский поэт — 392.

Мордвинов, Николай Львович (ум. в 1897 г.), директор канцелярии министерства внутренних дел по делам дворянства (1838) — 139, 406.

Мордовцев, Даниил Лукич (1830—1905) — исторический романист и публицист, сотрудник ‘Отечественных записок’ — 292, 437, 453, 455.

Моро, Жан-Виктор (1763—1813), полководец эпохи французской революции 1789 г. — 351, 463.

Морошкин, Федор Лукич (1804—1857), профессор-юрист Московского университета — 388.

Муравьев, Михаил Николаевич (1796—1866), был причастен к декабристам, позднее — реакционер, губернатор, министр, усмиритель польского восстания 1863 г. — 409.

Муравьев, Николай Михайлович (1820—1869), рязанский губернатор (сентябрь 1859—16 ноября 1862), сын M. H. Муравьева (Вешателя) — 147, 149, 409.

Муравьев-Амурский, Николай Николаевич (1809—1881), генерал-губернатор Восточной Сибири (1847—1861) — 103, 104, 398.

Мухин, помещик — 413.

Мышецкая, княжна, вероятно, Екатерина Евграфовна (1815—1875) — 295, 296.

Мышецкий, князь, вероятно, Николай Евграфович (1817—1897), помещик Порховского уезда Псковской губернии — 297.

Мюссе, Альфред де (1810—1857) — 383.

Нагорская, Мария Федосеевна (р. 1852), член кружка ‘чайковцев’ в Петербурге — 437.

Надеин, Митрофан Петрович (1839—1916), основатель ‘Книжного магазина для иногородних’ в Петербурге, был близок к ‘чайковцам’ в 70-х гг. — 340.

Наке, Альфред (1834—1916), профессор медицины, политический деятель республиканец, сенатор (1882—1890) — 343.

Наполеон I (1769—1821) — 463.

Наполеон III (Луи-Бонапарт) (1808— 1873), император (1852—1870) — 328, 459.

Неведомский, Василий Николаевич (1828—1899), переводчик — 417.

Неизвестный, Михаил Иванович — 229.

Неизвестный, Павел Иванович — 212, 430.

Некрасов, Николай Алексеевич (1821—1877) — 7, 8, 15, 25, 29, 31, 35, 143, 144, 148, 151, 152, 160, 163, 165, 167, 175—178, 181, 182, 184, 186, 192, 196, 198—206, 211, 213, 215, 216, 218, 219, 222, 223, 225—228, 230, 243, 244, 247, 248, 250, 251, 253, 254, 259, 267, 284—287, 291—294, 298—301, 303, 305, 307, 308, 311, 313—316, 322, 325, 326, 329, 331, 333, 338—340, 343—345, 347, 350, 354, 356, 358—360, 363, 364, 378, 379, 402, 403, 408—410, 413—415, 421, 425—437, 440—446, 452—457, 459, 466.

Некрасова, Зинаида Николаевна (Ф. А. Викторова), жена Некрасова — 252, 260, 292—294, 301, 355, 356.

Неркин, знакомый Салтыковых — 122.

Неронов, тверской помещик — 412.

Нессельроде, Карл Васильевич (1780—1832), министр иностранных дел (1822—1844), государственный канцлер (1844—1856) — 328.

Нефедов, Филипп Диомидович (1848—1902), народник-беллетрист и этнограф — 223, 224, 434.

Нечаев, Сергей Геннадиевич (1847—1882) — 30, 440.

Никитенко, Александр Васильевич (1804—1870), профессор, цензор, мемуарист — 454.

Николай, повар, крепостной Салтыковых —106.

Николай, слуга Некрасова — 228.

Николай, священник села Спасского — 156.

Николай I (1796—1835) — 17, 49, 50, 60, 72, 75, 82, 85, 86, 88, 91—93, 113, 198, 389, 391, 395, 400, 460. 464.

Николай—он — см. Даниэльсон, Н.

Новосильцев, Петр Петрович, рязанский губернатор (1851—1858), Герцен опубликовал в листе 10 ‘Колокола’ циркуляр Новосильцева о том, как надо усмирять крестьян — 138, 406.

Оболенский, князь Алексей Васильевич, ярославский губернатор (8. I— 9. V.1861) — 159, 163, 414.

Оболенский, князь Дмитрий Александрович (1822—1881), председатель комиссии по выработке устава о книгопечатании (8. III.1862), член государственного совета (1872) — 417, 419.

Обручев, Владимир Александрович (1836—1912), гвардейский офицер, близкий Чернышевскому, сослан на каторгу по делу о ‘Великорусов’ (1861), доброволен в русско-турецкую войну (1877—1878), сотрудник ‘Отечественных записок’ 70—80-х гг., позднее служил во флоте, генерал-лейтенант — 22, 416.

Огарев, Николай Платонович (1813—1877), поэт, эмигрант, друг и соратник Герцена — 422.

Огюст, ресторан в Петербурге — 438.

Окулов, Николай Михайлович (1835—1899), председатель ярославского окружного суда (1871—1883), сенатор — 256.

Орехов, крестьянин села Заозерье — 277.

Орлов, Алексей Федорович (1787—1862), шеф жандармов и начальник III отделения (1844—1856), председатель государственного совета и комитета министров (1856—1861) — 7, 12, 56, 57, 66, 72, 88, 89, 389, 395—397.

Орлов, Петр Петрович, член консультации министерства юстиции (1869) — 215, 220, 221.

Островский, Александр Николаевич (1823—1886) — 31, 139, 142, 179, 180, 181, 183, 184, 249, 284, 286, 315, 326, 327, 348, 360, 402—404, 407, 408, 420, 421, 427, 430, 438, 443, 463.

Островский, Михаил Николаевич (1827—1901), реакционный чиновник, министр государственных имуществ (1881—1893) — 438.

Павел, крепостной Салтыковых, живописец, обучавший M. E. Салтыкова грамоте — 267.

Павлов, Иван Васильевич (1823—1904), учился с Салтыковым в Московском благородном пансионе и в Лицее, в бытность свою медиком Московского университета встречался с Грановским и Герценом, но в 50-х гг. стал склоняться к славянофильству, был близок к ‘Русской беседе’ Кошелева, а позднее — к ‘Беседе’ Юрьева 70-х гг. Издавал в 1860 г. журнал ‘Московский вестник’, в котором писал под псевдонимом ‘Лекарь Оптухин’. С середины 60-х гг. управлял контрольными палатами, в Витебске и Орле — 31, 138, 231, 370, 404, 438.

Павлов, Николай Филиппович (1805—1864), беллетрист, публицист, в 30-х гг. — автор ‘нравственно-сатирических’ повестей, направленных против крепостного права, в 60-х гг. — реакционер, издатель газеты ‘Наше время’ (1860—1862) — 24, 138, 405, 406.

Павлова, урожденная Яниш, Каролина Карловна (1810—1893), поэтесса, жена Н. Ф. Павлова — 381, 406.

Пальчиков, Александр Васильевич (ум. 1909), лицеист выпуска 1841 г., рекомендован Щедриным в члены Литфонда и избран 6. I. 1874 — 270, 448.

Панаев, Иван Иванович (1812—1862), беллетрист, соредактор Некрасова в ‘Современнике’ — 408, 418.

Панаев, Ипполит Александрович, инженер путей сообщения, двоюродный брат И. И. Панаева, управлял конторой и хозяйственной частью журнала с 11 августа 1856 г. по 28 мая 1866 г. — 175, 178, 179, 181, 182, 185—191, 339, 344, 380, 417—423.

Панин, Виктор Никитич (1801—1874), товарищ министра и министр юстиции (1832—1841—1862), глава дворянской реакции в эпоху крестьянской реформы — 404.

Панина, урожденная Тизенгаузен, графиня Наталья Павловна (1810—1899), вдова В. Н. Панина — 326.

Пантелеев, Лонгин Федорович (1840—1919), участник общества ‘Земля и воля’, был сослан в Сибирь, золотопромышленник, по возвращении из ссылки в 1874 г. основал издательство, в последние годы жизни Щедрина часто его посещал — 12, 389, 394, 409, 458—460.

Пашино, Петр Иванович (1836—1891), путешественник и писатель, издатель листка ‘Потеха’ в 1857 г. и журнала ‘Азиатский вестник’ в 1872 г. — 262, 263.

Пащенко, Константин Львович, чиновник особых поручений министерства государственных имуществ, управляющий палатой государственных имуществ в Вятке (с 11.IX 1854) — 112, 394, 401.

Пейкер, Александр Александрович, производитель дел военно-походной императорской канцелярии (1835—1851) — 56, 91, 396.

Пеликан, Евгений Венцеславович (1824—1884), профессор, председатель медицинского и ветеринарного советов — 314, 319, 321.

Перейра, Жакоб (1800—1875) и Исаак (1806—1880), братья, французские финансисты, организаторы банка ‘Credit Mobilier’, близкие к сенсимонистам, Анфантену и др. Исаак П. написал книгу ‘La Banque de France et l’organisation du credit en France’ — 388.

Перовский, Василий Алексеевич (1798—1837), оренбургский генерал-губернатор в 30-х годах и позднее (1851—1856), инициатор похода на Хиву (1839—1840) — 80, 82, 83, 85, 86, 89, 93, 395.

Перовский, Лев Алексеевич (1792—1856), министр внутренних дел (21. X. 1841 — 30. VIII. 1852) —85, 86, 100, 393—397.

Петр, Петруха — см. Зилов, Петр.

Петрашевский-Буташевич, Михаил Васильевич (1819—1867), был лицеистом выпуска 1839 г. — 323.

Петров, Антон, организатор крестьянского восстания в селе Бездна, раскольник — 412.

Петров, Александр Григорьевич, председатель петербургского цензурного комитета (1866—1884) — 441.

Печаткин, Евгений Петрович (1838—1918), студент, революционер 60-х годов, книгопродавец в Петербурге — 147, 152, 264.

Пикар, Эрнест (1821—1877), французский либеральный общественный деятель, находившийся в оппозиции к правительству Наполеона III — 433.

Пирогов, Николай Иванович (1810—1881) — 407.

Писарев, Дмитрий Иванович (1840—1868) — 14, 32, 234, 236, 414, 420, 426, 433, 440.

Писаревский, Николай Григорьевич (1822—1895), военный историк и журналист, редактор ‘Русского инвалида’ и ‘Современного слова’ — 417.

Писемский, Алексей Феофилактович (1820—1881) — 139, 143, 144, 151, 291, 408, 413, 418, 430, 455.

Платон, крепостной Салтыковых, бывший дядькой Михаила Е-ча Салтыкова в Лицее, служивший у него до ссылки в Петербурге и сопровождавший его в Вятку, — 58, 59, 70, 75, 393, 394, 398.

Плещеев, Александр Алексеевич (род. 1858), драматург и беллетрист, сын поэта — 436.

Плещеев, Алексей Николаевич (1825—1893), поэт — 167—170, 178, 180, 181, 183, 226, 270, 284, 293, 295, 310, 312, 318, 382, 410, 416, 420, 423, 434, 435, 452, 456—458.

Погодин, Михаил Петрович (1800—1875) — 458.

Полевой, Николай Алексеевич (1796—1846), журналист, издатель ‘Московского телеграфа’ (1825—1834) — 387, 388.

Полетика, Василий Аполлонович (ум. 1888), публицист и экономист — 463.

Полонский, Яков Петрович (1820—1898), поэт — 184, 186, 347, 421.

Помяловский, Николай Герасимович (1835—1863) — 426.

Попов, Леонид Владимирович (1852—после 1883), студент-технолог, был близок к кружку ‘чайковцев’ — 437.

Попов, Михаил Максимович, чиновник особых поручений III отделения (1840—1865) — 405.

Попов, Николай Иванович (1834—1870), исследователь раскола — 423.

Посполитаки, откупщик — 195.

Потанин, Гавриил Никитич (ок. 1840—1910), педагог, литератор, в 1850—1860-х годах занимал должность штатного смотрителя Самарского уездного училища и Бугульминского уездного училища, в конце 1860-х годов служил штатным смотрителем Людинского уездного училища Виленской губ., в 1869 г. состоял инспектором витебских народных училищ, в 1870 г. оказался без службы, ожидая получения пенсии, выхлопотать которую ему помог Литературный фонд — 224, 225, 435.

Потапов, Александр Львович (1818—1886), генерал, управляющий III отделением (1862—1864) — 418.

Потехин, Николай Антипович (1834— 1896), драматург и актер — 423,437.

Пржецлавский, Осип Антонович, член совета главного управления по делам печати (1854—1858) —28, 419.

Прудон, Пьер Жозеф (1809—1865) — 388.

Пугачев, Емельян Иванович (1744—1775) — 237.

Пушкин, Александр Сергеевич (1799—1837) — 400, 401, 427.

Пыпин, Александр Николаевич (1832—1904), историк русской литературы, двоюродный брат Н. Г. Чернышевского, сотрудник и член редакции ‘Современника’, вскоре перешел в либеральный лагерь и стал одним из главнейших сотрудников ‘Вестника Европы’ — 32, 35, 177, 184, 197, 233, 236, 335, 417, 419, 421, 423, 426. 431, 437, 439, 440.

Пятковский, Александр Петрович (1840—1904), педагог, историк литературы, публицист, общественный деятель, сотрудничал в ‘Современнике’ и ‘Отечественных записках’, позднее издавал журналы ‘Народная школа’ и ‘Наблюдатель’ — 438.

Рабле, Франсуа (1495—1553) — 36, 324, 465.

Разин, Степан Тимофеевич — 403.

Разумовский, граф Алексей Григорьевич (1709—1771), придворный певчий, муж императрицы Елизаветы Петровны — 357.

Ратынский, Николай Антонович (1821—1889), цензор петербургского ц. комитета, член совета главного управления по делам печати. Салтыков был старым товарищем Ратынского по Московскому дворянскому институту — 302, 456.

Раш, владелец дома, в котором жил Салтыков в Вятке — 398.

Рашкевич, штабс-капитан корпуса жандармов, под конвоем которого Салтыков ехал в вятскую ссылку — 389.

Реберг, врач в Ницце — 319, 320, 321, 324, 337, 338, 341, 346, 349, 353.

Рейтерн, Михаил Христофорович (1820—1890), лицеист выпуска 1839 г., статс-секретарь и управляющий делами комитета железных дорог с 1858 г., управляющий министерством финансов (1862— 1878), ввел обнародование государственных росписей и единство касс, с 1881 г. председатель совета министров и главного комитета по устройству сельского состояния — 207, 424, 429, 442.

Ренан, Жорж-Эрнест (1823—1892), филолог и историк, после франко-прусской войны появилось его открытое письмо к Д. Штраусу, где он протестовал против отнятия у Франции Эльзас-Лотарингии — 236, 440.

Репин, Илья Ефимович (1844—1918) — 437.

Репинский, Григорий Козьмич (1832—1906), судебный деятель, автор работ по русской истории, один из деятельнейших членов Литературного фонда, где в течение многих лет исполнял ряд выборных должностей: члена комитета, секретаря и председателя — 242, 262, 347, 411, 438, 462, 466.

Реткин, рязанский помещик, зверски обращавшийся с крестьянами — 409, 413.

Ретшер, Генрих Теодор (1803—1871), ученик Гегеля — 387.

Решетников, Федор Михайлович (184—1870) — 202, 204—206, 212, 226, 428—430, 436.

Ржевская, Наталья Сергеевна — 200.

Ржевский, Владимир Константинович (1811—1885), реакционный публицист-экономист — 412.

Рикар, Луи (1839—12. V—1876), французский политический деятель, министр — 361, 362.

Рикмейстер, знакомая Салтыковых — 154, 155.

Риттерсгаузер, врач из Кобленца — 361, 362, 465.

Робеспьер, Максимильян (1758—1794) — 441.

Рождественский, Иван Александрович (1849—1876), критик, публицист, переводчик, беллетрист — 217, 432.

Розанов, псевдоним ‘Лозаний’, Леонтий Иванович (1835—1890), товарищ М. Антоновича по духовной академии, сотрудник ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’ — 211, 219, 430.

Розен, барон Герман Оттонович (1829—1884), лицеист выпуска 1848 г., управляющий акцизными сборами в Пензе (1861—1866), в бытность там Салтыкова, сенатор — 287, 292, 425.

Розенгейм, Михаил Павлович (1820—1887), ‘обличительный’ поэт 50—60-х гг. — 347, 462.

Ростовцев, Яков Иванович (1803—1860), предатель декабристов, впоследствии сторонник либеральной политики в проведении крестьянской реформы — 404.

Ростопчина, графиня Евдокия Петровна (1811—1858), поэтесса — 405.

Рошфор, Виктор Анри (1830—1913), французский публицист, участник Парижской Коммуны, был сослан на каторгу, бежал (1874), после амнистии вернулся в Париж (1880), издавал газету ‘Intransigeant’ (‘Независимый’) — 459, 463.

Рубини, Джованни-Баттиста (1795—1854), знаменитый итальянский тенор — 342.

Русаков, Николай Сергеевич (р. 1859), публицист-народник, мемуарист — 439.

Руэр, Эжен (1814—1884), министр-президент при Наполеоне III (1863—1870), позднее — вождь бонапартистов до смерти наследного принца, послужил натурой для Э. Зола — 322, 459.

Сабатье, графиня — 15, 342.

Садовский (Ермилов), Пров Михайлович (1818—1872), артист — 438.

Салиас де Турнемир, граф Евгений Андреевич (1842—1908), беллетрист — 454.

Салтыков, Василий Дмитриевич (Вася), младший сын Д. Е. и А. Я. Салтыковых —136, 211.

Салтыков, Дмитрий Евграфович (1817—1885), старший брат M. E. Салтыкова — 6, 7, 11, 17, 18, 20, 21, 33, 41, 47—58, 61, 63—65, 67—70, 72—74, 76, 77, 79—82, 84, 86, 89, 90, 92—96, 98—106, 108—110, 112—116, 118, 120—124, 128, 131, 135, 153—157, 161, 211, 221, 254, 266, 268—271, 273, 274, 277—279, 281, 283, 369, 388, 403, 405, 410, 411, 413, 432, 445— 451, 466.

Салтыков, Евграф Васильевич (1776—1851), отец M. E. Салтыкова — 39, 47, 48, 56, 57, 62, 70, 72, 74—77, 79, 387, 392, 395.

Салтыков, Евграф Дмитриевич (Граша), второй сын Д. Е. и А. Я. Салтыковых — 50, 60, 64—66, 136.

Салтыков, Илья Евграфович (1834—1895), младший брат M. E. Салтыкова — 48, 61, 63, 67, 71, 77, 88, 96, 100, 102, 104, 105, 109, 111, 112, 158, 161, 254, 256, 258, 266, 269, 271, 274, 276—278, 281, 392, 403, 410, 411, 413, 432, 445, 446, 448—451.

Салтыков, Константин Михайлович (1. II. 1872—1931), сын M. E. Салтыкова — 247, 249, 251, 266—268, 271, 274, 277, 282, 283, 287, 350, 442.

Салтыков, Михаил Дмитриевич (Миша) (род. в начале 1846 г.), старший сын Д. Е. и А. Я. Салтыковых — 48, 60, 62, 65, 66, 88—90, 101, 105, 118, 121, 122, 136, 221.

Салтыков, Николай Дмитриевич (Коля), третий из сыновей Д. Е. и А. Я. Салтыковых — упом. в опущенном французском письме к А. Я. Салтыковой.

Салтыков, Николай Евграфович (1821—1856), второй из старших братьев М. Е. Салтыкова — 52, 56—59, 62, 64, 76, 102, 109, 128, 390, 392, 400.

Салтыков, Павел Ильич (ум. 1930), сын И. Е. Салтыкова — 466.

Салтыков, Сергеи Евграфович (1829— 7. VII.1872), первый из младших братьев M. E. Салтыкова — 46, 48, 53, 59, 61—63, 65, 67, 71, 88, 89, 93, 96—98, 102, 104, 108, 109, 111, 113, 115, 154—156, 161, 220, 252, 254, 255, 257, 258, 260, 261, 266—269, 271, 274, 277, 350, 389, 390, 392, 403, 410, 418, 425, 431, 432, 444—449.

Салтыкова, урожденная Витовтова, Аделаида Павловна, жена И. Е. Салтыкова, враждебно отозвалась о Михаиле Е-че в своих воспоминаниях об отце — 255, 258, 279, 411.

Салтыкова, урожденная Брюн де Сент Катрин, Аделаида Яковлевна (ум. в 1862 г.), жена Д. Е. Салтыкова — 41, 45, 49, 52, 53, 55—58, 60, 61, 65—74, 76—82, 84—90, 93—95, 99—101, 106, 110, 113, 115, 116, 119, 121, 122, 124, 128, 129, 153—158, 161, 389, 392, 395, 399, 400, 466.

Салтыкова, урожденная Болтина, Елизавета Аполлоновна (род. в 1840— 1841 гг., умерла в декабре 1910 г.), жена Михаила Е-ча (с 6. VII 1856) — 6, 15, 107, 111, 114—119, 121—124, 128, 136, 143, 145, 153—156, 158, 160, 161, 164, 189, 192, 196, 214, 221, 271, 273, 277, 278, 280, 282, 283, 287, 293, 301, 308, 320, 330, 341, 342, 398. 400, 403, 432, 447, 455.

Салтыкова, Елизавета Михайловна (28. I 1873—1927?), дочь M. E. Салтыкова — 265, 267, 268, 271, 282, 283, 442.

Салтыкова, урожденная Ломакина, Лидия Михайловна, жена С. Е. Салтыкова — 215, 220, 255, 266, 268, 269, 271, 273—276, 278, 281, 283, 431, 445—451.

Салтыкова, Любовь Евграфовна — см. Зилова, Л. Е.

Салтыкова, Марианна Дмитриевна (род. в августе 1855), младшая из дочерей Д. E. и А. Я. Салтыковых — 117, 118.

Салтыкова, Мария Дмитриевна (Маша) (род. в августе 1852 г.), третья из дочерей Д. Е. и А. Я. Салтыковых — 99.

Салтыкова, Надежда Дмитриевна, вторая из дочерей Д. Е. и А. Я. Салтыковых — 48, 51, 60, 62, 64, 65, 136, 221.

Салтыкова, Надежда Евграфовна — см. Епифанова, H. E.

Салтыкова, Ольга Дмитриевна (род. 4 января 1845 г. — умерла 18 мая 1846 г.), старшая из дочерей Д. Е. и А. Я. Салтыковых — 41.

Салтыкова, урожденная Забелина, Ольга Михайловна (8. VII 1801 — 3. XII 1874), мать M. E. Салтыкова — 6, 10, 17, 20, 21, 33, 39, 47—54, 56—59, 61—70, 72, 74—77, 79, 82, 85, 89, 93—98, 100, 101, 103—109, 112, 114—117, 119—122, 124, 128, 129, 154, 157, 161, 195, 255, 258, 259, 265, 267, 270, 273, 274, 276, 278, 279, 281, 282, 387, 388, 391—396, 398, 400—403, 410, 411, 424, 425, 444—451.

Сальватор, кондитер в Петербурге — 116.

Самарин, Дмитрий Федорович (1831—1901), земский деятель, публицист — 466.

Самарин, Юрий Федорович (1819—1876), славянофил — 35, 357, 403, 464—466.

Самсонов 3-й, Александр Петрович, генерал-майор, смоленский губернатор (1859—1861) — 163.

Санд, Жорж, псевдоним Авроры Дюдеван, урожденной Dupin (1804—1876), французская романистка — 388, 462.

Сахаров, Иван Петрович (1807—1863), этнограф, археолог — 235, 239.

Свечин, Петр Алексеевич, чиновник особых поручений министерства внутренних дел (1851—1855) —399.

Свифт, Джонатан (1667—1745) — 437, 439, 465.

Селиванов, Илья Васильевич (1810—1882), беллетрист ‘обличительного’ направления 50—60-х гг., автор воспоминаний — 396, 406.

Семевский, Михаил Иванович (1837—1892), историк, редактор-издатель журнала ‘Русская старина’ — 237, 328, 442.

Семенов, Николай Николаевич, вятский губернатор (4. IV 1851— 1857) — 86, 89, 93, 94, 97, 98, 101, 107, 108, 116, 119, 394, 395, 397—399.

Семенова, Любовь Андреевна, жена H. H. Семенова — 93, 95, 96.

Сенковский, псевдоним барон Брамбеус, Осип Иванович (1800—1858) — 387.

Сен-Леон, автор балета ‘Золотая рыбка’ — 427.

Серебрякова, тверская помещица — 409.

Середа, Аким Иванович (ум. 1852), вятский губернатор (6. XII 1843— 8. IV 1851) — 47, 50, 54, 55, 63, 71, 73, 79, 80—82, 85, 87, 89, 95, 96, 390, 391, 394—397.

Середа, Наталия Николаевна, жена А. И. Середы — 67—76, 78—85, 93, 96, 392, 395.

Серно-Соловьевич, Александр Александрович (1838—1869), лицеист выпуска 1857 г., член общества ‘Земля и воля’ 60-х гг., деятель Интернационала — 415.

Серно-Соловьевич, Николай Александрович (1832—1866), лицеист выпуска 1853 г., член — организатор общества ‘Земля и воля’ (1862), умер в ссылке — 415, 422, 440.

Сизеневский, Петр Иванович, врач, лечивший Некрасова — 212, 229.

Симановский, жандармский полковник в Твери — 21, 25, 414.

Симон, Жюль (1814—1896), умеренный республиканец, сторонник Кавеньяка (1848), член правительства национальной обороны, боровшегося с Коммуной (1870) — 433.

Синегуб, Сергей Силович (1851/3—1907), член кружка ‘чайковцев’ в Петербурге, судился по процессу 193-х, кариец — 437.

Ситников, Ананий, мещанин-раскольник — 399, 402.

Скабичевский, Александр Михайлович (1838—1910), критик, историк литературы и сотрудник ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’ — 34, 218, 275, 303, 343, 359, 425, 449, 456, 464.

Скалдин, В. — псевдоним Ф. П. Еленева.

Скарятин, Владимир Дмитриевич, реакционный публицист, с 1863 по 1870 г. выдавал вместе с Н. Юматовым крепостническую газету ‘Весть’, ставшую оплотом дворянской реакции — 31, 215, 426, 432.

Скотт, Вальтер (1771—1832) — 437.

Скребицкий, Александр Ильич (1827— после 1903), врач-окулист, составитель книги ‘Крестьянское дело в царствование имп. Александра II’, в доме его жил Щедрин с осени 1876 г. — 408.

Скрипицын, Николай Павлович, ярославский губернский предводитель дворянства (1868—1878), муж Е. П. Епифановой — 255, 335, 447, 461.

Славутинский, Степан Тимофеевич (1825—1884), чиновник особых поручений при рязанском губернаторе (40—50-х гг.), беллетрист ‘обличительного’ направления, сотрудник ‘Современника’, жил в Рязани одновременно с Щедриным — 410.

Слепцов, Александр Александрович (1835—1906), лицеист выпуска 1856 г., член-организатор общества ‘Земля и воля’ (1862), близкий ‘Современнику’ и ‘Отечественным запискам’ — 415.

Слепцов, Василий Алексеевич (1836—1878), беллетрист, сотрудник ‘Современника’, ‘Отечественных записок’ (до 1872 г.) — 177, 203, 204, 218, 219, 239, 417.

Словцова, псевдоним М. Камская, Екатерина Александровна (1838—1866), беллетристка — 383, 423.

Случевский, Константин Константинович (1837—1905), поэт, крупный чиновник, редактор ‘Правительственного вестника’ — 245, 246, 441.

Смагин, Тимофей, мещанин-раскольник в Сарапуле — 399, 402.

Смирдин, Александр Филиппович (1795—1857), книгопродавец — 139, 145, 406.

Смирнов, Николай Михайлович (1808—1870), петербургский губернатор (1855—1861) — 442.

Смирнов, псевдоним Сбоев, учитель в Рязани, корреспондент московских газет, редактор неофициальной части ‘Рязанских губернских ведомостей’ — 405.

Смирнова, София Ивановна (1852—1920), жена актера Н. Ф. Сазонова, беллетристка и писательница, сотрудничала в ‘Отечественных записках’, позднее — в ‘Новом времени’ — 247, 248, 442.

Смит, Адам (1723—1790) — 388.

Соболева, Софья Павловна (ум. 27. X 1881), беллетристка, сотрудница ‘Библиотеки для чтения’, ‘Отечественных записок’ (1862), ‘Русского слова’, ‘Современника’ и других журналов — между прочим детских — 282, 451.

Солдатенков, Козьма Терентьевич (1818—1901 ), московский издатель — 438.

Соллогуб, граф Владимир Александрович (1814—1882), беллетрист 30-40-х гг., в 1875 г. был председателем комиссии по преобразованию тюрем — 11, 12, 35, 297, 304, 306, 309, 311, 313, 314, 352, 457, 458.

Соловьев, И. Г., владелец книжного магазина в Москве — 219, 227, 252, 253, 258, 275, 308, 309.

Соловьев, Яков Александрович (1820—1876), деятель крестьянской реформы, управляющий земским отделом министерства внутренних дел 50—60-х гг. — 442.

Софрон, крепостной Салтыковых, крестьянин села Заозерье — 266.

Спасович, Владимир Данилович (1829—1906), петербургский судебный деятель и профессор университета, литературный критик — 463.

Спасская, урожденная Ионина, Л. Николаевна, автор воспоминаний о Салтыкове в Вятке — 393, 395, 396, 398.

Станкевич, Александр Владимирович (род. 1821), брат Н. В. Станкевича, беллетрист, автор биографии Грановского — 218, 433.

Стасов, Владимир Васильевич (1824—1906), археолог и музыкальный и художественный критик —422.

Стасова, Надежда Васильевна (1822—1895), дочь архитектора-художника Василия Стасова, ближайшая сотрудница М. В. Трубниковой по организации женской издательской артели, существовавшей под фирмой ‘Издание Трубниковой и Стасовой’ — 248, 443.

Стасюлевич, урожденная Утина, Любовь Исаковна, жена M. M. Стасюлевича — 306.

Стасюлевич, Михаил Матвеевич (1826—1911), историк, публицист общественный деятель либерального лагеря, профессор Петербургского университета (до 1861 г.), с 1866 г. редактор-издатель ‘Вестника Европы’ — 35, 36, 236, 304, 306, 312, 322, 332, 335, 343, 347, 349, 361, 439, 461.

Стахевич, Сергей Григорьевич (1843—1918), член ‘Земли и воли’ (1862—1864), автор воспоминаний о Чернышевском — 416.

Стебницкий — см. Лесков, Н. С.

Стерлингов, рязанский помещик — 409.

Стояновский, Николай Иванович (1820—1900), судебный деятель, товарищ министра юстиции (1862—1887) — 411, 442.

Страхов, Николай Николаевич (1828—1896), философ и критик правого лагеря, близкий к Аполлону Григорьеву и Ф. Достоевскому — 188, 422.

Строганов, граф Сергей Григорьевич (1794—1882), генерал-адъютант, московский генерал— губернатор (1859—1860) — 417.

Стромилова, возможно, Надежда Николаевна (род. 1834), которая позднее была замужем за тверским помещиком Д. Н. Шубинским, или ее сестра Екатерина Николаевна (род. 1837) — 6, 64, 393.

Струве, Бернгард Васильевич, лицеист выпуска 1846 г., чиновник особых поручений при H. H. Муравьеве-Амурском, с 1853 г. председатель иркутского губернского правления — 103, 398.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912), известный журналист, сначала сотрудник умеренно-либеральных газет и либерального ‘Вестника Европы’, потом организатор издания ‘Новое время’, ‘Новое время’ было превращено Сувориным в лакейский орган реакции, получивший от Щедрина кличку ‘Чего изволите?’, здесь собралась целая группа литераторов-ренегатов — 35, 212, 236—241, 244, 250, 252, 314, 335, 345, 346, 349, 350, 352, 359, 404, 421, 430, 439, 440, 443, 444, 454, 461—463.

Суворов, князь Василий Ильич, чиновник особых поручений тверской казенной палаты (1845—1858) — 150, 463.

Суковкин, Акинфий Петрович, производитель дел военно-походной канцелярии (1849—1851), управляющий делами комитета министров (1853—1861) — 56.

Сухоручкин, тверской присяжный поверенный — 276, 278, 279, 292, 293, 449.

Сущинский, Илья Степанович, лесничий вятского лесного округа (1849—1853) — 98, 99.

Талызин, И. — 392.

Тиблен, Николай Леонидович, издатель 60-х гг.— 431.

Тизенгаузен, Карл Егорович, начальник полицейского управления петербургско-московской железной дороги (1846—1847) и вятского жандармского округа (1853—1854) — 115, 123, 399, 400.

Тик, Людвиг (1773—1853), немецкий писатель-романтик — 387.

Тимашев, Александр Егорович (1818—1893), генерал-адъютант, управляющий III отделением (1856—1861), министр внутренних дед (1868—1877) — 297, 298, 313, 441, 446, 456.

Тиньков, Владимир Александрович, председатель вятской казенной палаты (1851) — 92.

Тиханов — 56.

Тиховидов, Александр Петрович, учитель словесности в вятской гимназии 40-х гг., перешедший с началом 50-х гг. на службу по судебному ведомству под влиянием Салтыкова — 394.

Ткачев, Петр Никитич (1844—1885) — 437.

Токвиль, Алексис (1805—1859), французский публицист, автор известной книги ‘О демократии в Америке’, министр иностранных дел (1849—1851) — 392.

Толстой, граф Алексей Константинович (1817—1875) — 223, 226, 245, 249, 332, 347, 435, 436, 441, 461, 469.

Толстой, граф Дмитрий Андреевич (1823—1889), лицеист выпуска 1842 г., обер-прокурор синода (1865—1866), министр народного просвещения (1866—1880), президент Академии наук (с 1882), министр внутренних дед (1882—1889), ярый реакционер — 32, 221, 234, 436, 443, 457.

Толстой, граф Лев Николаевич (1828—1910) — 9, 10, 35, 212, 402, 430, 454, 455, 457—459, 462.

Толстой, Феофил Матвеевич (1809—1881), гофмейстер, член совета главного управления по делам печати (1870—1871) — 427, 428, 430, 433.

Толстой, Юрий Васильевич (1824—1878), лицеист выпуска 1842 г., директор особенной канцелярии министра внутренних дед(1852—1855), товарищ обер-прокурора синода, историк церкви и международных отношений — 108, 118, 400.

Толстой, граф — 221.

Тохтамыш, татарский хан — 147.

Тредьяковский, Василий Кириллович (1703—1769) — 347, 463.

Трепов, Федор Федорович, петербургский обер-полицмейстер и градоначальник (1866—1874—1878) — 348.

Трубников, Константин Васильевич (1829—1904), публицист, редактор многих журналов и газет, организатор первого русского телеграфного агентства — 352.

Трубникова, Мария Васильевна (1835—1897), дочь декабриста В. П. Ивашева, жена К. В. Трубникова, издателя ‘Биржевых ведомостей’ и ‘Коммерческой газеты’, деятельная участница либерального женского движения 60—70-х гг. — 248, 443.

Тургенев, Иван Сергеевич (1818—1883) — 9, 11, 12, 34, 35, 138, 140—144, 150, 189, 212, 217, 226, 229, 232, 291, 297, 302, 304—306, 309—313, 322, 326, 332, 333, 343, 345, 347, 351, 352, 359—361, 365, 402—404, 406—408, 413, 419, 421—423, 430, 432, 436—438, 454, 455, 457—462, 464, 465.

Тютчев, Николай Николаевич (1815—1878), приятель Белинского и переводчик в 40-х годах, позднее активный деятель Литературного фонда — 347, 408.

Тютчев, Федор Иванович (1803—1873) — 143, 408.

Унковская, Анастасия Михайловна, жена А. М. Унковского — 342.

Унковская, Любовь Федоровна, жена А. М. Унковского — 200.

Унковскии, Алексей Михайлович (1828—1893), лицеист (исключен за вольномыслие), сыграл видную роль в эпоху крестьянской реформы в качестве предводителя лево-либеральных тверских земцев, за свою деятельность был выслан в Вятку, был близок к кругу Щедрина и Некрасова — 14, 26, 27, 167, 168, 171, 175, 178, 181, 182, 185, 191, 200, 205, 206, 210, 213, 221, 222, 229, 231, 248, 291—293, 301, 302, 315, 317, 326, 329, 330, 334, 337, 340, 345, 346, 349, 351, 355, 356, 358, 361, 377, 399, 408, 414, 416—418, 420, 421, 424, 427, 434, 448, 449, 460, 464.

Урусов, князь Александр Иванович (1843—1900), адвокат, защитник в ряде политических процессов, литератор — 283, 453.

Успенская, урожденная Бараева, Александра Васильевна (1845—1906), переводчица, жена Г. И. Успенского — 302.

Успенский, Глеб Иванович (1843—1902) — 302, 310, 45I, 453, 456, 458.

Устрялов, Федор Николаевич (1836—1885), журналист, драматург и переводчик — 383, 423.

Утин, Борис Исаакович (1832—1872), сын откупщика, привлекался по делу петрашевцев, ученый юрист и публицист, член петербургского окружного суда и судебной палаты, писал в ‘Современнике’, ‘Русском вестнике’, ‘Отечественных записках’ 11862) и с 1866 г. — в ‘Вестнике Европы’ — 138, 168, 170, 372, 376, 377, 406, 416.

Утин, Евгений Исаакович (1843—1894), адвокат и либеральный журналист, сотрудник ‘Вестника Европы’ — 236.

Утин, Исаак, откупщик, владелец дома в Петербурге, в котором жил Салтыков — 402, 406.

Фавр, Жюль (1809—1880), французский политический деятель, вождь буржуазно-республиканской партии с 1848 г., член правительства национальной обороны, боровшегося с Коммуной (1870—1871) — 433.

Филеев, Ростислав Андреевич (1824—1883), генерал, реакционный публицист — 464—466.

Федоров, Петр, крестьянин села Заозерье, б. крепостной Салтыковых — 258.

Фелонов, П., беллетрист — 449.

Феоктистов, Евгений Михайлович (1829—1898), начальник главного управления по делам печати (1. I.1883—8. II.1896), реакционер, преследовавший передовую печать, особенно ‘Отечественные записки’ — 417.

Феофан Прокопович (1681—1736), проповедник и государственный деятель, сторонник реформ Петра I — 218, 433.

Фет, псевдоним Шеншина, Афанасий Афанасьевич (1820—1892) — 143, 185, 196, 381, 408, 459.

Филарет, митрополит (1783—1867) — 458.

Филиппов, Тертий Иванович (1829—1899), помощник управляющего (1864—1871), управляющий (1872—1878) временной ревизионной комиссией государственного контроля, товарищ государственного контролера (1879—1882), славянофил, ярый реакционер — 212.

Философова, Анна Павловна (1837—1912), либеральная общественная деятельница, учредитель Общества для доставления средств высшим женским курсам — 332, 361, 461.

Фишер, Фридрих Теодор (1807—1887), философ гегельянец — 389.

Флобер, Густав (1821—1880) — 359, 361.

Франк, Клод — см. Шассен.

Фриш, Эдуард Васильевич (1833—1907), товарищ министра юстиции (1876) — 349.

Фукс, Виктор Яковлевич (1829—1891), сотрудник ‘Северной почты’ (1862), член главного управления по делам печати (1865—1877) — 456.

Фурье, Шарль (1772—1837) — 465.

Ханыков, Николай Владимирович (1822—1878), лицеист выпуска 1836 г., петрашевец — 360, 390.

Ханыков, Яков Владимирович (1818—1862), лицеист выпуска 1835 г., чиновник особых поручений при министре внутренних дел в 40-х гг., оренбургский гражданский губернатор, имевший местопребывание в Уфе (1852—1855), географ и этнограф, Салтыков был знаком с ним через Милютиных и через его брата Н. В. Ханыкова — 101, 390, 397.

Хвощинская, по мужу Зайончковская, псевдоним В. Крестовский, Надежда Дмитриевна (1825—1889), беллетристка, сотрудница ‘Отечественных записок’, ‘Современника’ и др. журналов — 202, 304, 338, 406, 428, 457, 461.

Хейлигенталь, врач в Баден-Бадене — 306, 319, 325.

Хлебников, тверской помещик — 25, 411.

Хлудовы, московские текстильные фабриканты — 24.

Ходаковская, Елена Матвеевна, вторая жена археолога и историка З. Я. Доленги-Ходаковского (собственно — Адама Чарноцкого, лишенного дворянства и сосланного в солдаты в Сибирь), умершего в Тверской губернии в конце 1825 г.— 163—165.

Х(отилов) — 60.

Цеховский, А. М. — 460.

Цеэ, Василий Андреевич (1821—1906), председатель петербургского цензурного комитета, уволенный 24 мая 1863 г. — 176, 177, 417.

Циолковский, Наркиз Игнатьевич, чиновник особых поручений при вятском губернаторе (1845—1851) — 55, 68, 69.

Чацкин, Исаак Андреевич (1832—1902), врач, русско-еврейский журналист — 141, 406, 407.

Чевкин, Константин Викторович (1802—1875), главноуправляющий путей сообщения (1853—1862) — 404.

Черкасская, княгиня, рязанская помещица — 145, 408.

Черкасский, Владимир Александрович (1821—1878), общественный и государственный деятель, славянофил, близкий с Ю. Ф. Самариным — 357, 464.

Черкесов, А. А., книгопродавец в Петербурге — 264, 340.

Чернышев, врач в Ницце — 13, 349, 353—355.

Чернышев, светлейший князь Александр Иванович (1785—1853), участник суда над декабристами, генерал-адъютант, военный министр, с 1840 г. — председатель государственного совета — 7, 12, 56, 57, 66, 88, 91—93, 107, 389, 391, 395, 396, 399.

Чернышевский, Николай Гаврилович (1828—1889) — 22, 25, 26, 28, 31, 32, 36, 152, 167, 169, 236, 323, 372, 402—404, 406—410, 412—420, 422—425, 433, 439, 440, 464, 465.

Чижов, Егор Яковлевич, метранпаж ‘Отечественных записок’ в типографии А. Краевского — 228.

Чистович, Илларион Алексеевич (ум. 1894), профессор петербургской духовной академии, автор работ по истории русского духовного просвещения XVIII—XIX вв. — 433.

Чичерин, Борис Николаевич (1828—1904), юрист и философ, профессор государственного права, один из теоретиков умеренного либерализма — 142, 407.

Чужбинский, вероятно, Афанасьев-Чужбинский, Александр Степанович (1817—1875), беллетрист и этнограф — 179.

Чулков, рязанский помещик — 409.

Шаганов, Вячеслав Николаевич (1839—1902), революционер 60-х гг., автор воспоминаний о Чернышевском — 415.

Шассен (Charles-Louis Chassin 1831—1901), публицист, редактор журнала (‘DИmocratie’, корреспондент ‘Современника’ и ‘Отечественных записок’ — 219, 220, 304, 312, 322, 345, 355, 433, 453.

Шатриан, Эркман-Шатриан, общее литературное имя Эмиля Эркмана (1822—1899) и Александра Шатриана (1826—1890), известных французских романистов, авторов ‘Истории одного крестьянина’ и др. произведений — 318, 322, 323, 325.

Шевченко, Тарас Григорьевич (1814— 1861) — 388.

Шевырев, Степан Петрович (1806—1864), профессор литературы и критик — 387.

Шекспир, Вильям — 387.

Шерюэлъ, Петр (1809—1891), французский профессор историк — 392.

Шестаков, мировой посредник в Ярославской губернии (1872) — 251.

Шидловский, Михаил Романович, тульский губернатор (1865—1867), начальник главного управления по делам печати (1871) — 244, 427, 441.

Шиллер, Фридрих (1759—1805) — 387.

Шишкин, купец, владелец мельницы в городе Елабуге — 88.

Шмит, владелец дома, в котором жил Щедрин в Петербурге (1882) — 176.

Шопенгауэр, Артур (1788—1860) — 426.

Шпилевский, Павел Михайлович (1827—1861), исследователь белорусской этнографии, публицист — 406.

Штраус, Давид (1808—1874), германский историк, философ и публицист, автор книги ‘Жизнь Иисуса’ — 236, 440.

Шубинский, вероятно, Дмитрий Николаевич, калязинский помещик (у которого производилось в эти годы также судебное дело с И. Е. Салтыковым из-за имения Скарятино, перешедшего к последнему) — 215, 220, 431, 432.

Шубинский, Сергей Николаевич (1834—1913), историк, редактор ‘Исторического вестника’ с 1880 г. — 234.

Шувалов, граф Петр Андреевич (1827—1889), управляющий III отделением и шеф жандармов (1866— 1874), позднее посол в Англии и член государственного совета — 7, 247, 279, 280, 284, 285, 313, 442, 450.

Щапов, Афанасий Прокофьевич (1830—1876), профессор истории, публицист — 412.

Щедрин, купец-раскольник в Казани — 400.

Щепкин, Михаил Семенович (1788—1863) — 350, 383, 423.

Эзоп (Езоп), древнегреческий баснописец — 11, 305.

Эллиот, Джордж, псевдоним Мариан Ивенс (1819—1880), английская романистка — 440.

Энгельгардт, Александр Николаевич (1828—1893), профессор химии и публицист-народник, сотрудник ‘Отечественных записок’, автор ‘Писем из деревни’ — 7, 10, 232, 241, 246, 250, 264. 272, 279, 284, 438—444, 447, 450, 452.

Энгельгардт, урожденная Макарова, Анна Николаевна (1838—1903), дочь известного составителя словарей, жена А. Н. Энгельгардта, писательница и переводчица, родственница Салтыкова по жене, через Болтиных — 233, 241, 242, 250, 265, 272, 280, 284, 439, 440.

Энгельгардт, Вера Александровна, дочь А. Н. и Анны Н. Энгельгардтов — 241.

Энгельгардт, Михаил Александрович (1861—1915), старший сын А. Н. и Анны Н. Энгельгардтов, выслан за участие в студенческих беспорядках в имение отца — 241.

Энгельгардт, Николай Александрович (род. 1866), второй из сыновей А. Н. и Анны Н. Энгельгардтов — 241.

Энгельс, Фридрих (1820—1895) — 462, 463.

Эссен, Отто Антонович (ум. 16. II 1876), товарищ министра юстиции (с 1871) — 349.

Южаков, Е., беллетрист — 177.

Юматов, H. H., реакционный дворянский публицист, сотрудник В. Д. Скарятина — 426.

Юркевич, Панфил Данилович, реакционный профессор философии Киевской духовной академии, а с 1861 г. — Московского университета — 381, 420.

Юрьев, Николай Андреевич, помещик Калязинского уезда и мировой посредник в 1861 г. — 161, 413.

Юрьев, Сергей Андреевич (1821—1888), друг детства Салтыкова, сосед по имению в Тверской губернии и товарищ по Московскому дворянскому институту, редактор-издатель журналов ‘Беседа’ (1871—72) и ‘Русская мысль’ (1880—1885) — 30, 161, 231, 413, 438.

Ядринцев, Николай Михайлович (1842—1894), публицист и исследователь Сибири, сотрудник ‘Отечественных записок’ — 334, 461.

Языков, Михаил Александрович (1811—1885), Салтыков посещал вечера Языкова еще в начале 1840—х годов, когда был лицеистом, в 60-х годах Языков стал во главе акцизно-питейного управления в Туле — 192.

Якоби (Якобий), Павел Иванович (1840—1910)?, участник польского восстания, затем врач, окончивший за границей, зять В. А. Зайцева — 218, 433.

Якушкин, Евгений Иванович (1826—1905?), сын декабриста И. Д. Якушкина, юрист и этнограф, управляющий ярославской палатой государственных имуществ, позднее управляющий ярославской казенной палатой, в эпоху реформ был членом губернского по крестьянским делам присутствия — 23, 25, 34, 158, 175, 176, 251, 255, 260, 261, 334, 350, 412, 413, 418, 444, 446, 461, 463.

Якушкин, Павел Иванович (1820—1872), этнограф-беллетрист — 138, 184, 419, 421.

Указатель произведений, изданий, имен литературных и мифологических

{Произведения и персонажи, авторы которых не указаны, принадлежат Щедрину.}

‘Аббат Муре’ (см. ‘Проступок аббата Муре’).

Адам — 49.

‘Азиатский вестник’, журнал — 263.

‘The Academy’ (‘Академия’), журнал — 437.

‘Альбом, группы и портреты’ Н. Хвощинской — 457.

Альсим (‘Алина и Альсим’ В. Жуковского) — 61, 392.

‘Анафема’ (см. разбор книги Быстротокова).

‘Анна Каренина’ Л. Толстого — 9, 35, 323, 454, 459.

‘Антропология в Европе’ П. Лаврова — 217, 433.

Аполлон — 7.

‘Архиерейский насморк’ — 464.

‘Атеней’, журнал — 130, 143, 404.

‘Бабушка Маслиха’ А. Левитова — 423.

Бабурин (‘Лунин и Бабурин’ И. Тургенева) — 324.

Балалайкин (‘В среде умеренности и аккуратности’ и др.) — 16.

‘Беда от нежного сердца’ В. Соллогуба — 311, 313, 458.

‘Бедная невеста’ А. Островского — 130, 360, 404.

‘Белые голуби’ П. Мельникова-Печерского — 216, 432.

‘Беседа’, журнал — 30, 31, 231, 438.

‘Бесы’ Ф. Достоевского — 30, 440.

‘Библиотека для чтения’, журнал — 9, 40, 143, 147, 151, 152, 196, 387, 402, 409, 410, 451.

‘Биография Беккария’ — 392.

‘Биржевые артельщики’ Н. Лейкина — 423.

‘Биржевые ведомости’ — 241, 315, 349, 352, 358, 359, 449, 456, 463, 465.

‘Благонамеренная повесть’ — 323, 459.

‘Благонамеренные речи’ — 294, 307, 316, 323, 345, 348, 360, 361, 363, 452, 453, 455, 461, 462, 465.

‘Блуждающие огни’ Л. Антропова — 285, 453.

‘Богатые невесты’ А. Островского — 348, 351, 463.

‘Богомольцы, странники и проезжие’ (‘Губернские очерки’) — 20, 129, 372, 404.

Бородавник (‘История одного города’) — 32, 235.

‘Братская помощь’, сборник — 462.

‘Бродящие силы’ В. Авенариуса — 203, 428.

‘Буря в стакане воды…’ Н. Благосветлова — 425.

Бурчеев (Угрюм-Бурчеев — ‘История одного города’) — 32, 235.

‘Бывые соколы’ А. Писемского — 455.

‘Ваал’ А. Писемского — 455.

‘ Wahlverwandschaften’ (‘Сродство душ’, ‘Оттилия’) Гете — 392.

Варвара Павловна (‘Дворянское гнездо’ И. Тургенева) — 144.

‘Василий Шибанов’ А. Толстого — 435.

‘В глуши’ М. Вовчка — 323, 459.

‘В голове все страх да бредни’ — 381.

‘В деревне’ — 381, 421

‘Вдовьи слезы’ — 349.

‘В дружеском кругу’ (‘Благонамеренные речи’) — 452.

‘В Европе’ А. Жемчужникова — 441.

‘Век’, журнал — 27, 170, 171, 377, 378, 417, 438.

‘Великорусс’, листок — 22, 415.

‘Ventre de Paris’ (‘Чрево Парижа’) Э. Золя — 36, 324.

‘Вестник Европы’ — 30, 32, 211, 212, 233, 236, 237, 241, 244, 304—306, 311, 317, 322, 334, 345, 361, 430, 432, 434, 439, 440, 457—459, 461, 463.

‘Вестник мировых учреждений’, журнал — 418.

‘Вестник промышленности’, журнал — 410.

‘Весть’, газета — 212, 426, 432.

‘В захолустье и в столице’ В. Скалдина — 439.

‘Взбаламученное море’ А.Писемского — 418.

‘В лесах’ П. Мельникова-Печерского — 291.

‘Влюбленный бык’ (см. ‘Благонамеренная повесть’).

‘Вместо нашей программы’, передовица ‘Нового времени’ — 463.

‘Внутреннее обозрение’ Г. Елисеева — 455, 460.

Воззвание к барским крестьянам Н. Чернышевского — 415.

Воззвание к русским солдатам Н. Шелгунова — 415.

‘Войны за просвещение’ (‘История одного города’) — 436.

‘Волки и овцы’ А. Островского — 327, 460.

‘Вопрос о евреях и ‘Иллюстрация’ Н. Павлова — 406.

‘Вопросы сельского хозяйства’ А. Энгельгардта — 264, 443, 447.

‘Воспитанница’ А. Островского — 142, 408.

‘ Воспоминания’ Н. Белоголового — 390, 393, 398, 411, 429, 450, 454.

‘Воспоминания о Белинском’ И. Тургенева — 212, 430, 432.

Воспоминания А. Унковского — 399.

‘В перемежку’ Н. Михайловского — 338, 461.

‘В погоню за идеалами’ (‘Благонамеренные речи’) — 355, 461, 464.

‘В путь-дорогу’ П. Боборыкина — 197, 425.

‘Время’, журнал — 166, 409, 415,424.

Вронский (‘Анна Каренина’ Л. Толстого) — 288.

‘В своем краю’ К. Леонтьева — 422.

‘В сороковых годах’ М. Авдеева — 462.

‘В среде умеренности и аккуратности’ — 298, 300—302, 315, 316, 325, 345, 348, 455, 456, 462.

‘B столице’ (‘Превращение’ — ‘Благонамеренные речи’) — 454.

‘В чем вся суть. Заграничные сцены из русской жизни’ А. Жемчужникова — 248, 443.

‘Выморочный’ (‘Господа Головлевы’) — 361, 365, 465.

‘Выселки’ А. Левитова — 423.

‘Вятские губернские ведомости’ —392, 399.

‘Гамлет’ Шекспира — 142.

Гарпагон (‘Скупой’ Мольера) — 20.

‘Г. г. семейству Достоевских, издающему журнал ‘Эпоха’ — 424.

‘Где истинные интересы дворянства’ — 412.

‘Где лучше’ Ф. Решетникова — 202, 204—206, 428, 429.

‘Герои времени’ (‘Современники’) Н. Некрасова — 338, 461.

‘Герой нашего времени’ М. Лермонтова — 462.

‘Гид Ниццы’ Элизе Реклю — 313.

‘Глава’ — 388, 392.

‘Глумовы’ Ф. Решетникова — 204, 205, 428, 429.

Глупов — 23, 165.

‘Глупов и глуповцы. Общее обозрение’ — 415, 416.

‘Глуповское распутство’ — 166, 177, 415—418.

‘Голос’, газета — 171, 241, 250, 273, 285, 298, 304, 308, 309, 315, 317, 325, 344, 349, 352, 358, 430, 440, 442, 443, 449.

‘Голос публициста’ — 381.

Голубовицкая, Д. М. (‘Приезд ревизора’) — 392.

Голубчиков (‘Наш дружеский хлам’) — 23.

‘Горе старого Наума’ Н. Некрасова — 356.

‘Город’ — 461.

‘Господа Головлевы’ — 33, 455, 456, 458, 461, 464, 465.

‘Господа Ташкентцы’ — 433, 445, 446.

‘Госпожа Падейкова’ (‘Сатиры в прозе’) — 404.

‘Государственные преступники’ С. Максимова — 220, 434.

‘Губернские очерки’ — 19, 23, 26, 140, 230, 396, 399, 402—404, 407—409.

‘Gustave le mauvais sujet’ (‘Густав-негодник’) Поль-де-Кока — 327.

‘Давние эпизоды’ Н. Энгельгардта — 447.

‘Два памятные дня’ Н. Хвощинской — 428.

‘Двадцать лет изгнания’ В. Гюго — 318.

‘Две заметки о M. E. Салтыкове’ И. Кузнецова — 394.

‘Дворянка’ А. Левашова — 423.

‘Дворянское гнездо’ И. Тургенева — 9, 143, 144.

‘Дедушка Мазай и зайцы’ Н. Некрасова — 230, 437.

‘De la dИmocratie en AmИrique’ (‘О демократии в Америке’) А.Токвиля — 392.

‘De la repartition des richesses’ (‘О разделении богатств’) Видаля — 388.

‘Дело’, журнал — 300, 307, 325, 428, 437, 457.

‘DИmocratie’ (‘Демократия’), журнал — 433.

‘Деревенская тишь’ (‘Невинные рассказы’) — 175, 418.

‘Десница и шуйца Л. Толстого’ Н. Михайловского — 309, 455, 457.

‘DestinИe sociale’ (‘Назначение общества’) Консидерана — 40, 388.

‘Детские сказки’ — 460, 464.

‘Для детскою возраста’ (‘Невинные рассказы’) — 418.

‘Дневник’ А. Никитенки — 454.

‘Дневник княгини Хмуровой’ С. Лобода-Крапивиной — 365, 465.

‘Дневник провинциала в Петербурге’ — 31, 262, 264, 272, 294, 443—447, 455.

‘Дни за днями за границей’ — см. ‘Культурные люди’.

‘Долго ли?’ П. Боборыкина — 317, 459.

‘Дом сумасшедших’ Е. Ростопчиной — 405.

‘Дон Кихот’ Сервантеса — 364, 465.

‘Дополнение к ‘Известию из Полтавской губернии’ — 381.

‘Доходное место’ А. Островского — 403.

‘Драматурги-паразиты (во Франции)’ — 178, 381.

‘Думы оптимиста’ А. Жемчужникова — 244, 441.

‘Du systХme pИnitentiaire en AmИrique’ (‘О системе наказаний в Америке’) G. de Beaumont — 388.

‘L’Evangile nouvelle’ (‘Новое евангелие’) — 388.

‘Ею превосходительство Эжен Ругон’ Э. Золя — 322, 459.

‘Елизавета, ее брак и дети’ Е. Карновича — 228.

‘Etudes administratifs‘ (‘Этюды об администрации’) Вивьена — 392.

‘Жених’ — 408, 410, 419.

‘Жермини Ласертё’ бр. Гонкуров — 311.

‘Жертва филантропии’ Э. Гонкура — 458.

‘Живописное обозрение’, журнал — 387.

‘Жизель‘, балет — 127.

‘Journal des dИbats’, журнал — 463.

‘Журнал министерства государственные имущества — 136.

‘Журналистика’ В. Буренина — 444.

‘Журнальный ад’ — 424.

‘Заграничная сцена’ (см. ‘В чем вся суть’).

‘Закоулок’ Н. Берга — 180.

‘Заключение для следующих NoNo ‘Свистка’ —182, 381.

‘Заметка’ — 184, 379, 380, 421.

‘Заметки о журналах’ Н. Чернышевского — 403.

‘Замечания на проект устава о книгопечатании’ — 417, 419.

‘Западно-русские жиды’ В. Зотова — 406.

‘Западно-русские очерки’ В. Шпилевского — 406.

‘Записка о государственном ополчении’ — 403.

‘Записка о Камской оброчной статье’ — 369, 370, 397, 401.

‘Записки дворянина-помещика’ И. Селиванова — 396.

‘Записки’ Е. Жуковской — 14, 22, 31.

‘Записки Пикквикского клуба’ Ч. Диккенса — 291, 302, 455.

‘Записки причетника’ М. Маркович (Марко-Вовчек) — 217, 433.

‘Записки провинциального адвоката’ В. Кроткова — 303, 456.

‘Записки профана’ Н. Михайловского — 455, 457.

‘Записки’ В. Соллогуба — 458.

‘Записки хуторянина’ Н. Мазуренка — 180, 420.

‘Записки чайковца’ С. Синегуба — 437.

‘За полвека’ П. Боборыкина — 418.

‘Запутанное дело’ (‘Невинные рассказы’) — 17, 388, 389.

‘Заря’, журнал — 241.

‘За рубежом’ — 33, 34, 462.

‘Здравствуй, милая, хорошая моя’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 382, 422, 423, 426.

‘Зеленая библиотека русских романов’ — 441.

‘Земство и его деяния’ Д. Мордовцева —286, 453, 455.

‘Зиждитель’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 452, 453.

‘Известие из Полтавской губернии’ — 178, 381.

‘Из воспоминаний прошлого‘ Л. Пантелеева — 12, 389, 409,458—460.

‘Из воспоминаний шестидесятницы’ Е. Жуковской — 417.

‘Из деревни’ А. Энгельгардта — 10, 250, 264, 265, 272, 439, 443, 447, 452.

‘Из моих воспоминаний’ Н. Русанова — 439.

‘Из памятной книжки’ Г. Успенского — 458.

‘Из путевых заметок’ (‘Благонамеренные речи’) — 445.

‘Иллюстрация‘, журнал — 141, 406, 407.

‘Иллюстрация’ и вопрос о расширении гражданских прав евреев’ И. Чацкина — 406.

‘Иностранное обозрение’ ‘Вестника Европы’ — 440.

‘Иностранное обозрение’ ‘Отечественных записок’ — 453.

‘Институтка’ М. Вовчка — 459.

Иов — 17, 147.

‘Искра’, журнал — 177, 434.

‘Исповедь‘ М. Бакунина — 8.

‘Испорченные дети’ (‘Дети-литераторы’) — 433.

‘Исследование о положении сети железнодорожного сообщения в России’ А. Еракова — 267, 448.

‘Историко-критические исследования о варягах и руссах’ Ф. Морошкина — 388.

‘Историческая догадка’ — 370, 371.

‘Историческая сатира’ А. Суворина — 440.

‘Исторические доказательства о подлинности книг новою завета’ — 388.

‘Исторические письма’ П. Лаврова-Миртова — 433.

‘Исторический вестник’ — 447.

‘История европейской морали’ В. Леки — 437.

‘История одного города’ — 6, 9, 32, 227, 229, 230, 233—240, 427, 429, 430, 436, 437, 439.

‘История одного консерватора’ А. Шатриана — 318.

‘История салонов XVIII века’ Блана — 318.

‘Histoire de l’administration monarchique en France’ (‘История королевской администрации во Франпии’) Шерюэля — 392.

‘History of a Town. Edited by M. E. Saltykoff’ (‘История одного города, изданная M. E. Салтыковым’) И. Тургенева — 437.

‘Итальянская опера’ Петербургского жителя — 427.

‘Итоги’ — 244, 441.

Иудушка Головлев (‘Господа Головлевы’) — 11, 33.

‘Июльское веяние’ (‘Недоконченные беседы’) — 407.

‘Как кому угодно’ — 381, 421.

Калипсо — 46.

‘Каплуны’ — 27, 28, 32, 169, 236, 415, 416, 418, 440.

‘Кентавр’ А. Жемчужникова — 434.

‘Клевета’ (‘Сатиры в прозе’) — 23, 163, 165, 413, 414, 419.

‘К крестьянскому делу’ — 412.

‘К молодому поколению‘ М. Михайлова — 419.

‘Книга о праздношатающихся’ — см. ‘Культурные люди’ — 323, 326.

‘Князь Серебряный’ А. Толстого — 435.

‘Колокол’, журнал — 24, 137, 138, 405, 406, 40S, 420.

‘Кому на Руси (жить хорошо)’ Н. Некрасова — 230.

Коробочка (‘Мертвые души’ Н. Гоголя) — 306, 335, 347.

‘Косвенные налоги на фабрике’ Проезжего — 410.

‘Космос‘, журнал — 213, 217, 432.

‘Красные книжки’ Н. Некрасова — 420.

‘Краткая история России’ — 5.

‘Крестьянская реформа’ Г. Елисеева — 453.

‘Крестьянское движение 1824—1869 годов‘ вып. II — 413.

‘Критика философских предубеждений против общинного землевладения’ H. Чернышевского — 407.

‘Культурные люди’ — 13, 34, 330, 331, 333, 339, 346—348, 352, 354, 359, 360, 364, 455, 460.

‘К читателю’ (‘Сатиры в прозе’) — 165, 166, 170, 414, 415, 420.

‘Lacerteux’ (см. ‘Жермини Ласертё’).

‘Легковесные’ (‘Признаки времени’) — 200, 203, 427, 428, 430.

Липочка (‘Свои люди — сочтемся’ А. Островского) — 360.

‘Литераторы-обыватели’ — 419.

‘Литературная библиотека’ — 201.

‘Литературная исповедь’ А. Толстого — 347, 463.

‘Литературная летопись’ В. Буренина — 313, 456.

‘Литературное наследие’ Н. Чернышевского — 408.

‘Литературное падение гг. Антоновича и Жуковского’ Ив. Рождественского — 217, 432.

‘Литературные’ будочники’ и ‘Сопелковцы’ — 182, 381, 420.

‘Литературные и журнальные заметки’ Н. Михайловского — 284, 444, 452, 453.

‘Литературные мелочи’ —191, 383, 423.

‘Литературные мелочи’ М. Антоновича — 425.

‘Литературный кризис’ М. Антоновича — 425.

‘Люба’ Н. Дружинина — 188, 422.

‘Люди сороковых годов’ А. Писемского — 455.

‘Manette Salomon’ (‘Манетта Соломон’) бр. Гонкуров — 36, 324, 326, 458.

‘Марево’ В. Клюшникова — 197, 425.

‘Мастерица’ — 399.

‘Материалы для биографии M. E. Салтыкова-Щедрина’ К. Арсеньева — 369, 392, 398, 435.

‘Материалы для физиологии общества в Германии’ В. Безобразова —137, 406.

‘Материалы для характеристики современной литературы’ М. Антоновича и Ю. Жуковского — 431.

Материалы о Стеньке Разине — 403.

‘Маяк’, журнал — 40, 387, 388.

‘Медный лоб самого низкого сорта’ Я. Полонского — 184, 186, 421.

‘Между двух огней’ М. Авдеева — 462.

‘Между делом’ (‘Недоконченные беседы’) — 298, 300, 302, 303, 451, 455—457.

‘Мелочи жизни’ — 24, 425.

‘Миддль Марч’ Джордж Эллиот, перевод А. Н. Энгельгардт — 440.

‘Миллиард в тумане’ A. Суворина — 444.

‘Минувшие годы’, журнал — 415.

‘Мировой посредник’, журнал — 175, 418.

‘Миша и Ваня’ (‘Невинные рассказы’) — 24, 28, 409, 418, 419.

‘Мнение знатных иностранное о помпадурах’ — 451.

‘Мнение по поводу текущей литературы’ А. Скабичевского — 359, 464.

‘Много шуму из пустяков’ (из ничего) В. Шекспира — 69.

‘Молва’, газета — 334, 349.

‘Молодая буржуазия’ бр. Гонкуров — 458.

Молчалины (‘В среде умеренности и аккуратности’) —16.

‘Морской сборник’ — 411.

‘Москвитянин’, журнал — 128.

‘Московские ведомости’ — 81, 202, 222, 291, 308, 309, 407, 420, 435.

‘Московские письма’ — 178, 180, 381.

‘Московский вестник’, журнал — 138, 170, 417.

‘Московский наблюдатель’, журнал — 6, 40, 387.

‘Мы умираем, мой друг’ — 404.

‘Мы хвалим, но не льстим’ — 349.

‘На большой дороге’ И. Горбунова — 420.

‘Наброски о современниках’ А. Суворина — 461.

‘На вечере’ Н. Хвощинской — 461.

‘На жизненном пути’ А. Кони — 434.

‘На заре ты ее не буди’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 190, 383, 426.

‘Наполеоновское время’ — 310.

‘Народное богатство’, журнал — 420.

‘Народные взгляды на брак’ А. Ефименко — 453.

‘Народные преступления и несчастья’ С. Максимова — 434.

‘Насущные потребности литературы’ — 433.

‘Наша общцественная жизнь’ —178, 180, 183, 188, 190, 381—383, 418, 419, 422—424.

‘Наш дружеский хлам’ (‘Невинные рассказы’) — 23, 419.

‘Наши глуповские дела’ — 419.

‘Наши литературные мелочи’ — 423.

‘Наши общественные дела’ Н. Деммерта — 444, 453.

‘Наши потери во внешней торговле’ Д. Мордовцева — 292.

‘Неблаговонный анекдот о г. Юркевиче, или искание розы без шипов’ — 182, 381, 420.

‘Невинные рассказы’ — 175, 178, 380, 418, 419.

‘Недавние комедии’ — 415.

‘Недельные очерки и картинки’ А. Суворина — 463.

‘Неделя’, газета — 433, 437.

‘Недоконченные беседы’ — 462.

‘Неизлечимый’ Г. Успенского — 458.

‘Не искушай меня’ — 381.

‘Некуда’ Н. Лескова — 197, 425.

‘Необыкновенная история’ И. Гончарова — 465.

‘Неосновательная прогулка’ А. Жемчужникова — 225, 435.

‘Непомнящий родства’ И. Селиванова — 406.

‘Непочтительный Коронат’ (‘Благонамеренные речи’) — 316, 325, 326, 456.

‘Несколько полемических предположений’ — 180, 381.

‘Несколько слов об истинном значении недоразумений по крестьянскому вопросу’ — 412.

‘Несколько слов по поводу ‘Заметки’, помещенной в октябрьской книжке ‘Русского вестника’ 1862 г.’ — 177, 178, 380, 419.

‘Неслыханная колбаса’ — 427.

‘Никита Гайдай’ Т. Шевченко — 388.

‘Новаторы особого рода’ — 434.

‘Новое время’, газета — 308, 345—347, 349, 352, 358, 363, 437, 443, 444, 453,461—464.

‘Новое время’, роман Незнакомца и К® — 349, 463.

‘Новости’, газета — 262, 263.

‘Новые книги’ — 381.

‘Новые основания судопроизводства’ А. Унковского — 178, 420.

‘Новые порядки’ В. Кроткова — 303, 456.

‘Новый Нарцисс’ (‘Признаки времени’) — 198, 199, 202, 426, 428.

‘Новь’ И. Тургенева — 363, 462, 465.

‘О банках’ И. Перейры — 388.

‘Обвинительный акт’, статья А. Герцена — 408.

‘Обзор оснований для проекта положения о крестьянах’ А. Унковского и А. А. Головачева — 407.

Обзор театров: Островский ‘Василиса Мелентьева’ (без подписи) — 427.

‘Об идее права’ —392.

‘Обломов’ И. Гончарова — 142.

‘О богатстве народов’ А. Смита — 388.

‘Об ответственности мировых посредников’ — 412.

‘Обрыв’ И. Гончарова — 217.

‘Обычное право’ Е. Якушина — 335, 350, 461.

‘Объяснение редакции ‘Вестника Европы’ — 463.

‘Один из деятелей русской мысли’ — 433.

‘О значении художественных произведений для общества’ П. Анненкова — 402.

‘Окраины России’ Ю. Самарина — 464.

‘О наводнении’ Э. Золя — 322, 459.

‘Она еще едва умеет лепетать’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 383, 426.

‘О направлении в литературе’ Г. Елисеева — 433.

‘О народном образовании’ Л. Толстого — 457.

‘О нашей родине унылой...’ Н. Некрасова — 455.

Описание сельскохозяйственной выставки в Вятке — 392.

‘Опыт характеристики M. Е. Салтыкова’ Л. Спасской — 393, 395, 398.

‘Опять в дороге’ (‘Благонамеренные речи’) — 451.

‘Органчик’ (‘История одного города’) — 238, 239.

‘О Сидоре и его козе’ — см. ‘Земство и его деяния’.

‘Основные положения преобразования судебной части’ — 420.

‘Островский’, сборник — 421, 443.

‘Ответ критикам’ Г. Елисеева — 431.

‘Ответ Ржевскому’ — 412.

‘Отец и сын’ (‘Благонамеренные речи’) — 454.

‘Отечественные записки’ — 1, 7, 8, 10, 25, 26, 29, 30, 31, 40, 198, 199, 202, 209, 212, 213, 217, 223, 224, 228, 229, 233, 243—246, 250, 252, 264, 272, 273, 275, 276, 284, 285, 289, 291—295, 297, 298, 300, 302, 303, 307, 309, 313, 315—319, 322, 323, 325—327, 338, 339, 341, 343, 344, 346, 348, 350, 352, 356, 363, 365, 387, 389, 402, 415, 418, 422, 425—449, 451—453, 455—463, 465.

‘От поцелуя к поцелую’ К. Случевского —245, 441.

‘Отрезанный ломоть‘ (‘Недоконченные беседы’) — 339, 340, 343, 345, 349, 462, 463.

‘Отцы и дети’ И. Тургенева — 35, 343, 436, 462.

‘О цензуре’ — см. ‘Несколько слов по поводу ‘Заметки’ и т. д.

‘Очень маленький человек’ Г. Успенского — 453.

‘Очерк психологии’ С. Бурачка — 387.

‘Очерки гоголевского периода’ Н. Чернышевского — 402.

‘Очерки и картинки Москвы’ А. Суворина — 444.

‘Очерки институтской жизни былого времени’ Анны Энгельгардт — 241.

‘Очерки по истории политической литературы’ Н. Михайловского — 259, 446.

‘Очерки французской журналистики’ — 441.

‘(le) Panache’ (‘Султан’), пьеса — 312, 458.

‘Пантеон’ (см. ‘Репертуар и Пантеон’).

‘Парижская жизнь’ (см. ‘Хроника парижской жизни’ Шассена).

‘Парижские письма’ Кл. Франка (см. ‘Хроника парижской жизни’ Шассена).

‘Парижские письма’ Э. Золя — 458.

‘Парус’, газета — 141, 142, 407, 408.

‘Паршивый’ — 323, 360.

‘Пахомовна’ (‘губернские очерки’) — 26, 129, 404.

‘Первое собрание писем И. Тургенева’ — 407, 437, 458.

‘Перед вечером’ (‘Четыре момента дня’) — 420.

‘Перед выморочностью’ (‘Господа Головлевы’) — 361, 464.

‘Перед зарей’ П. Фелонова — 275, 449.

‘Переписка’ (‘Благонамеренные речи’) — 451.

‘Переписка двух барышень’ М. Авдеева — 461.

‘Переписка императора Николая Павловича с Поль-де-Коком’ (‘Рескрипты’) — 9, 327, 331, 353, 460, 464.

‘Песнь московскою дервиша’ В. Буренина — 420.

‘Пестрые письма’ — 407.

‘Петербургские театры’ — 178, 188, 381, 382, 419, 427.

‘Петербургский листок’, газета — 244.

‘Печать антихриста’ — см. ‘Хроника села Смурина’.

Пименов (‘Отставной солдат Пименов’,— ‘Губернские очерки’) — 26, 404.

‘Письма издалека’ — 425.

‘Письма из (о) провинции’ — 201, 205, 227, 427—430, 433, 436.

‘Письма’ Н. Некрасова — 408, 430, 431.

‘Письма о состоянии Германии’ А. Жемчужникова — 244, 441.

‘Письма отца к сыну’ М. Антоновича — 420.

‘Письма русских писателей к А. Суворину’ — 404.

Письма И. Тургенева к П. Анненкову — 459, 464.

‘Пленные’ — 403.

‘Погоня за счастьем’ (‘Сатиры в прозе’) — 415.

‘Подвижные провиантские магазины’ — 403.

‘Подводный камень’ М. Авдеева — 462.

‘Подлиповцы’ Ф. Решетникова — 428.

‘Подоходный налог, как основа рациональной налоговой системы’ А. Унковского — 182, 421.

‘Подросток’ Ф. Достоевского — 292, 415, 441, 455.

‘Поиски за гражданским идеалом’ (без подписи) — 455.

‘Полесовщика’ И. Селиванова — 406.

‘Полинька Сакс’ А. Дружинина — 462.

Полное собрание сочинении А. Герцена — 405.

‘Положение ссыльных в Сибири’ Н. Ядринцева — 461.

‘Польские евреи’ С. Громеки — 139, 406.

‘Помпадур борьбы или проказы будущею’ — 276, 449.

‘Помпадуры и помпадурши’ — 29, 421, 422, 426, 429, 452.

‘По поводу сатир Щедрина’ Н. Мазуренко — 420.

‘По родственному’ (‘Господа Головлевы’) — 325, 333, 456, 458, 464.

‘Последние новости русской сцены’ (без подписи) — 427.

‘Последний философ-идеалист’ В. Зайцева — 426.

‘После обеда в гостях’ (‘Невинные рассказы’) — 180, 381, 420.

‘Поток’ (‘богатырь’) А. Толстого — 245, 441.

‘Пошехонская старина’ — 11, 33.

‘Пошехонские рассказы’ — 439.

‘Правительственный вестник’ — 243.

‘Предисловие к нынешним австрийским делам’ Н. Чернышевского — 413.

‘Приезд ревизора’ (‘Невинные рассказы’) — 392.

‘Признаки времени’ — 29, 426, 427, 429, 430.

‘Признаки жизни’ — 201, 427.

‘Провинциальное письмо’ (см. ‘Письма о провинции’).

‘Провинциальные воспоминания чудака’ И. Селиванова — 406.

‘Провинциальные оригиналы’ Григорьева 1-го — 409.

‘Продолжение той же материи’ (‘Кандидат в столпы’) — 452.

‘Проект положения о крестьянах’ А. Унковского и А. А. Головачева — 407.

‘Проект современного балета’ (‘Признаки времени’) — 427.

‘Прокламация Новосильцева и воз розог’ А. Герцена — 406.

‘Промахи’ М. Антоновича — 426.

‘Прометей’ М. Пленного (Михайлова) — 177, 418.

‘Пророк и я’ А. Жемчужникова — 212, 430, 434.

‘Просвещенное время’ А. Писемского — 455.

‘Просители’ — 371, 409.

‘Проступок аббата Муре’ Э. Золя — 324, 459.

‘Против течения’ А. Толстого — 226, 436.

‘Прошлые времена’ (‘Губернские очерки’) — 409.

‘Прощаюсь, ангел мой, с тобою’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 381, 421, 426.

Прутков, Козьма — 235, 435, 446.

‘Пчела’, журнал — 465.

‘Рабле Франсуа и его поэма’ В. Зайцева — 453.

Разбор: Быстротоков. ‘Анафема или торжество православия’ — 180, 381.

Разбор: Ю. Верн. ‘Воздушное путешествие через Африку’ — 383, 423.

Разбор: Высота, Александр. Рассказы — 383, 423.

Разбор: Г. Гейне. Полное собрание сочинений в переводе Ф. Берга — 422.

Разбор: С. Громека. ‘Киевские волнения в 1835 г.’ — 382, 422.

Разбор: Г. Данилевский. ‘Новые сочинения’ — 428.

Разбор: M. Камская. ‘Мол судьба’ — 383, 423.

Разбор: Н. Кохановская. ‘Повести’ — 183, 381.

Разбор: Н. Лейкин. ‘Повести, рассказы и драмы’ — 440.

Разбор: К. Леонтьев. ‘В своем краю’ — 383.

Разбор: Н. Лесков. ‘Повести, очерки и рассказы Стебницкого’ — 428.

Разбор: К. Львов. ‘Сказание о том, что есть и что была Россия’ — 382.

Разбор: А. Майков. Стихотворения — 383, 423.

Разбор: Марко-Вовчок. ‘Сказки’ — 382, 423.

Разбор: Д. Минаев. ‘В сумерках. Сатиры и песни’ — 204, 429.

Разбор: А. Мюссе. ‘Ролла’ — 383.

Разбор: К.Павлова. Стихотворения — 381.

Разбор: А. Плещеев. Стихотворения — 382, 423.

Разбор: А. Потехин. ‘Наши безобразники’ — 382, 423.

Разбор: ‘Руководство к судебной защите по уголовным делам’ — 422.

Разбор: ‘Сборник из истории старообрядства’ — 383, 423.

Разбор: А. Скавронский. ‘Воля. Два романа из быта беглых’ — 422, 428.

Разбор: И. С[убботи]н. ‘Современное движение в расколе’ — 382.

Разбор: Ф. Устрялов. ‘Чужая вина’ — 101, 382, 423.

Разбор: А. Фет. ‘Стихотворения’ — 184, 381.

Разбор: М. Щепкин. ‘Записки’ — 383, 423.

Разбор ‘Маяка’: И. Бецкий. ‘Молодик’ — 388.

Разбор ‘Маяка’: ‘Памятник белорусской письменности’ — 388.

Разбор ‘Маяка’: Т. Шевченко. ‘Гайдамаки’ — 388.

‘Развеселое житье’ (‘Невинные рассказы’) — 140, 143, 144, 408—410, 419.

‘Развитие капитализма в России’ Н. Ленина — 439.

‘Разговор двух пятиалтынных’ — 349.

‘Rappel’ (‘Призыв’), газета — 318, 325, 351, 463.

‘Рассказ г-жи Музовкиной’ (‘Губернские очерки’) — 409.

Рахиль (библейское имя) — 102.

‘Реальные училища’, статья в ‘Голосе’ — 443.

‘Ревизор’ Н. Гоголя — 312.

‘Революционный консерватизм’ Ю. Самарина и Д. Федорова (Самарина) — 464, 466.

‘Revue EtrangХre’ (‘Заграничное обозрение’), журнал — 387.

‘Revue IndИpendante’ (‘Независимое обозрение’), журнал — 388.

‘Рекрутский набор’ В. Кроткова — 453.

‘Репертуар и Пантеон’, журнал — 40.

‘RИpublique franГaise’ (‘французская республика’), газета — 351, 463.

‘Решение’ (‘Господа Головлевы’) — 465.

‘Rivisita Europea‘ (‘Европейское обозрение’), журнал — 463.

‘Розы прогресса’ роман Н. Ш. — 457.

‘Роман гг. Гонкуров’, статья Э. Золя — 322, 459.

‘Русская беллетристика и г. Щедрин’ П. Анненкова — 419.

‘Русская беседа’, журнал — 130, 138, 403, 404, 407, 438, 464.

‘Русская мысль’, журнал — 22, 438.

‘Русская правда’, журнал — 26—28, 372—377, 414, 416, 417.

‘Русская речь’, газета — 170, 417.

‘Русская старина’, журнал — 238, 370, 404.

‘Русские евреи’ М. Горвица — 406.

‘Русские женщины’ Н. Некрасова — 248, 437, 443.

‘Русский архив’, журнал — 238, 414.

‘Русский вестник’, журнал — 127, 128, 130, 138, 139, 216, 402—404, 406, 407, 412, 416, 429, 432, 441, 454.

‘Русский инвалид’, газета — 243.

‘Русский календарь’ А. Суворина — 347.

‘Русский человек на rendez-rous’ H. Чернышевского — 144, 408.

‘Русское обозрение’, журнал — 436.

‘Русское общество в настоящем и будущем’ Р. Фадеева — 465.

‘Русское слово’, журнал — 204, 379, 420, 424—426, 428, 433, 451.

Рылонов (‘Наш дружеский хлам’) — 23.

‘La Russie actuelle’ (‘Современная Россия’) В. Корша — 306.

‘Самодовольная современность’ — 441.

Сборник литературных статей, посвященных А. Смирдину — 139, 145, 406.

‘Свисток’ — 177, 182, 381, 414, 420, 462.

‘Свобода речи, терпимость и законы о печати’ анонимное издание — 433.

‘Свод законов’ — 61, 64, 392.

Свод замечаний на инструкцию губернским и уездным казначействам — 424.

‘Свои люди — сочтемся’ А. Островского — 360, 407.

‘Свой хлеб’ Ф. Решетникова — 226, 436.

‘Святки в селе Данилове’ Ф. Нефедова — 223, 224, 434.

‘Святочный рассказ’ (‘Невинные рассказы’) — 404.

‘Северная пчела’, газета — 407.

‘Северный вестник’, журнал — 422.

‘Секретное занятие’ — 182.

‘Сельская община’, статья М. Каткова — 139.

‘Сельское благоустройство’, журнал — 137.

‘Семейная хроника’ С. Аксакова — 404.

‘Семейное счастье’ (‘Благонамеренные речи’) — 421.

‘Семейные итоги’ (‘Господа Головлевы’) — 348, 358.

‘Семейный суд’ (‘Господа Головлевы’) — 307, 308, 455.

‘Сила событий’ — 230, 437.

‘Система философии ‘Отечественных записок’ С. Бурачка — 387.

‘Сказание о странствии инока Парфения’ — 404.

‘Сказание о шести градоначальницах’ (‘История одного города’) — 238, 239.

‘Сказки’ Андерсена — переводы М. Трубниковой, Н. Стасовой и Марко-Вовчка — 248, 443.

‘Сквозь мрак к свету’ К. Гуцкова — 228, 436.

‘Складчина’, сборник — 338, 365, 461, 465.

‘Скрежет зубовный’ (‘Сатиры в прозе’) — 148, 150, 152, 419.

‘Слово к читателю’ (‘Как кому угодно’) — 421.

‘Смерть Живновского’ — 404.

‘Смерть Пазухина’ — 409.

‘Собрание узаконений и распоряжений правительства’ — 420.

‘Современник’, журнал — 1,19, 22—29, 31, 35, 36, 141, 142, 148, 151, 152, 165—168, 171, 173, 175, 179, 181—184, 186, 189, 190—192, 196, 197, 224, 236, 343, 345, 379, 380, 402—404, 406—408, 410, 413—415, 417—428, 430—432, 434—436, 439.

‘Современники’ Н. Некрасова — 413.

‘Современная летопись’ (‘Русского вестника’) — 406, 412, 435.

‘Современное движение в расколе’ — 188.

‘Современное обозрение’ (‘Современника’) — 177, 419.

‘Современное слово’, газета — 171.

‘Современные вести’, газета — 460.

‘Современные заметки’ Л. Розанова — 211, 430.

‘Современные песни’ А. Жемчужникова — 223, 434.

‘Современные призраки’ — 425.

‘Современные учения о нравственности’ П. Лаврова — 230, 437.

‘Соглашение’ (‘Недавние комедии’) — 24, 146, 147, 150, 152, 409, 410, 415.

‘Солидные добродетели’ П. Боборыкина — 228, 434, 436.

‘Соль земли’ С. Смирновой — 442.

‘Сомнамбула’, опера — 187.

‘Сон Ивана’ — 150, 410.

‘Сон’ (‘Обломов’ И. Гончарова) — 142.

‘Сон’ И. Тургенева — 462.

‘Сон в летнюю ночь или торжество ревизской души’ — 293, 300, 302, 303, 305, 310, 341, 455, 456.

Сочинения Н. Михайловского — 431.

‘С.-Петербургские ведомости’ — 203, 249, 252, 306, 406, 407, 419, 426, 437, 443, 444, 454, 456, 457.

‘Среди диких’ Н. Глушицкого — 438.

‘Старая помпадурша’ — 427—429.

‘Старый кот на покое’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 198, 426.

‘Стасюлевич и его современники’ — 440.

Статуй (Переписка Николая Павловича с Поль-де-Коком) — 9, 14, 328, 329.

Статьи Ю. Самарина — 403.

Статья А. Михайлова — 393.

Статья Л. Спасской — 396.

‘Стендаль и его роман ‘Черное и красное’ А. Плещеева — 284, 452.

‘Стенные очерки’ А. Левитова — 423.

‘Столп’ (‘Благонамеренные речи’) — 451, 452.

‘Страшный год’ (‘Тяжелый год’) — 363.

‘Съезд’ — см. ‘Соглашение’.

‘Сын отечества’, газета — 27, 40, 378, 387.

‘Так называемое ‘нечаевское дело’ и отношение к нему русской журналистики’ — 243, 441.

‘Так это ваше решительное намерение’ — 388.

‘Тамарин’ М. Авдеева — 461.

‘Ташкентцы приготовительного класса’ — 252, 444.

‘Ташкентцы — цивилизаторы’ (‘Господа ташкентцы’) — 218, 433.

‘Тверские губернские ведомости’ — 425.

Телемак (‘Приключения Телемака’ Фенелона) — 46.

‘Temps’ (‘Время’), газета — 463.

‘Theorie de l‘emprisonnement’ (‘Теория тюремного заключения’) Ch.Lucas — 388.

‘Тип новейшей русской драмы’ — 427.

‘Типы прошлого’ Б. Маркевича — 205, 429.

‘Тихое пристанище’ — 393, 461.

‘Торжество ревизской души’ (‘Сон в летнюю ночь’) — 293.

Тришка (‘Тришкин кафтан’ И. Крылова) — 60, 63.

Труды вятской ученой архивной комиссии — 396, 399, 401.

Труды Государственной публичной библиотеки имени Ленина — 404.

‘Тысяча душ’ А. Писемского — 143.

‘Тяжелые времена’ А. Островского — 184.

‘Тяжелые годы’ М. Воронова — 425.

‘Тяжелые дни’ А. Островского — 421.

‘Тяжелый год’ (‘Благонамеренные речи’) — 453, 462.

‘Уж он ходом, ходом, ходом, ходом находу пошел’ (‘Помпадуры и помпадурши’) — 427.

‘Украинские народные рассказы’ М. Вовчка — 459.

‘Уличная философия’ (о романе Гончарова ‘Обрыв’) — 432.

‘А. Н. Унковский и освобождение крестьян’ Г. Джаншиева — 408.

‘Утопленник’ И. Горбунова — 420.

‘Утро у Хрептюгина’ — 409.

‘Учение о нравственности’ — см. ‘Современные учения о нравственности и ее история’.

Фамусов (‘Горе от ума’ А. Грибоедова) — 6.

‘Фаршированная колбаса’ (‘История одного города’) — 427.

‘Феофан Прокопович и ею время’ И. Чистович — 218, 433.

‘Франция и французы после войны’ Е. Утина — 439.

‘ Химические основы земледелия’ А. Энгельгардта — 264, 265, 443, 447.

‘Хорошие воспоминания’ А. Левитова — 433.

‘Хороший человек’ М. Маркович — 433.

Хорьков (‘Бедная невеста’ А. Островского) — 360.

‘Хрестоматия из отрывков’ — 347, 462.

‘Хроника парижской жизни’ Шассена — 286, 433, 453, 455.

‘Хроника села Смурина’ П. Засодимского (Вологдина) — 285.

‘Царь Борис’ А. Толстого — 223, 226.

‘Цензор впопыхах (лесть в виде грубости)’ — 182, 381.

‘Часы’ И. Тургенева — 332, 343, 347, 461.

‘Человек, который смеется’ В. Гюго — 431.

‘Чем нам быть?’ К. Кавелина — 466.

‘Н. Г. Чернышевский’ В. Чешихина — 416.

‘Чернышевский на каторге и в ссылке’ В. Шаганова — 415.

‘Четыре момента дня’ — 420.

Чичиков (‘Мертвые души’ Гоголя) — 140, 306, 335.

‘Что вспомнилось‘ А. Плещеева — 436.

‘Что делать?’ Н. Чернышевского — 419.

‘Что такое коммерция’ (‘Губернские очерки’) — 396.

‘Что такое собственность’ П. Прудона — 388.

Шалимов (‘Клевета’) — 414.

‘Шестидесятые годы в воспоминаниях М. Антоновича и Г. Елисеева’ — 417, 425, 426.

‘Щукинский сборник’ — 13, 436.

‘Экономические противоречия’ П. Прудона — 388.

‘Экскурсии в область умеренности и аккуратности’ — см. ‘В среде умеренности и аккуратности’.

‘Элегия’ — 381.

‘Энеида наизнанку’ И. Котляревского — 388.

‘Энциклопедический словарь’ А. Краевского—П. Лаврова — 438.

‘Эпизоды из истории одного семейства’ (‘Господа Головлевы’) — 361.

‘Эпоха’, журнал — 379, 380, 424.

‘Эстетические отношения искусства и действительности’ Н. Чернышевского — 402.

‘Юбиляры и триумфаторы’ (‘Современники’) Н. Некрасова — 456.

‘Я все еще его, безумная, люблю’ — 427.

‘Ярославские губернские ведомости’ — 425.

‘Яшенька‘ — 139, 145, 406.

Читайте также: