Письма 1839-1848 годов, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1848

Переписка
Время на прочтение: 478 минут(ы)
Скачать в PDF

ИВАНЪ СЕРГЕВИЧЪ АКСАКОВЪ ВЪ ЕГО ПИСЬМАХЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
УЧЕБНЫЕ И СЛУЖЕБНЫЕ ГОДЫ.

Томъ первый
Письма 1839—1848 годовъ.

МОСКВА.
Типографія М. Г. Волчанинова, Б. Черныш. п., д. Пустошкина,
противъ Англійской церкви.
1888.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

1. Предисловіе
2. Очеркъ семейнаго быта Аксаковыхъ
3. Училищные годы
4. Астраханскія письма
5. Калужскія письма
6. Письма съ срныхъ водъ

ПРИЛОЖЕНІЕ.

(Стихотворенія за періодъ времени отъ 1843 до 1848 г.)

1. Жизнь чиновника
2. Христофоръ Колумбъ съ пріятелями
3. Зимняя дорога
4. Въ тихой комнат моей
5. Не въ блеск пышнаго мечтанья
6. Голосъ вка
7. Среди удобныхъ и лнивыхъ
8. Зачмъ опять тснятся звуки
9. Марія Египетская
10. Нтъ, съ непреклонною судьбою
11. 26-е Сентября. Всякъ человкъ ложь
12. Сонъ
13. Очеркъ
14. Ночь
15. Съ преступной гордостью
16. Языкову
17. Вопросомъ дерзкимъ не пытай
18. Панову
19. Andante
20. Поэту-художнику
21. Мы вс страдаемъ и тоскуемъ
22. Дождь
23. А. О. Смирновой
24. Ей-же
25. Къ ***
26. Бываетъ такъ, что зодчій много лтъ
27. Совтъ
28. Къ портрету
29. С. Мухановой
30. Блаженны т
31. Capriccio
32. Въ альбомъ В. А…… Х….ой
33. N. N. N-ой, при полученіи отъ нея рукодлья
34. При посылк стихотвореній Ю. Жадовской
35. Санный бгъ
36. Свой строгій судъ остановивъ
37. Зачмъ душа твоя смирна
38. Посвящено Л. И. Арнольди
39. Страннымъ чувствомъ
40. Отдыхъ
41. Въ альбомъ невст брата
42. А. П. Елагиной
43. Не дай душ твоей забыть
44. Гр. В. А. Соллогубу

ПРЕДИСЛОВІЕ,

По случаю смерти Василія Алексевича Елагина въ 1879 году, Иванъ Сергевичъ Аксаковъ писалъ своей своячениц Екатерин едоровк Тютчевой: ‘Это новое мн memento mori и едва ли не послднее! Если не считать Кошелева (которому 79 года и который принадлежитъ къ извстному нашему кружку боле вншнимъ, чмъ внутреннимъ, духовнымъ образомъ), такъ я остался одинъ — единственный.
О, если бы я могъ хоть на нсколько лтъ уйти въ себя прежде, чмъ уйти изъ міра! Я нравственно обязанъ передъ Россіей отдать отчетъ въ дятельности замчательнйшихъ ея людей XIX вка, двигателей ея народнаго самосознанія, передать въ общее достояніе сокровища моихъ воспоминаній и письменныхъ матеріаловъ, а возможности нтъ почти никакой при моей теперешней обстановк: сосредоточиться нельзя. А годы уходятъ, наступаетъ срокъ, за который не перешли той друзья’.
И Иванъ Сергевичъ не перешелъ за этотъ срокъ, ему не было дано осуществить завтное свое желаніе. Въ 1880 году перемнились административныя обстоятельства, для Ивана Сергевича открылась возможность посл двнадцатилтняго вынужденнаго молчанія выступить опять на публицистическое поприще для защиты русскихъ интересовъ подъ дорогамъ ему славянофильскимъ знаменемъ, въ продолженіи послднихъ нити лтъ своей жизни онъ издержалъ остальныя силы своего могучаго организма на изданіе ‘Руси’ и на борьбу за Славянскія идеи. И онъ умеръ внезапно въ то самое время, когда эта борьба становилась бы слишкомъ тяжелою при данныхъ обстоятельствахъ и при совершенномъ одиночеств Ивана Сергевича въ защит Славянскихъ историческихъ идеаловъ.
Богатый матеріалъ, собранный Иваномъ Сергевичемъ для изданія его воспоминаній, остался не разработаннымъ и не изданнымъ. Въ данную минуту разработать его въ томъ смысл, какъ собирался Иванъ Сергевичъ,— дло неосуществимое. Но необходимо сдлать этотъ самый матеріалъ достояніемъ русской литературы въ надежд, что современемъ найдутся наслдники славянофильскихъ идей, которые изъ этихъ матеріаловъ воздвигнутъ живой памятникъ, первымъ дятелямъ народнаго самосознанія.
Едва ли не самую интересную часть оставленныхъ бумагъ составляетъ громадная переписка самого Ивана Сергевича съ родителями, родными и друзьями, которая почти въ цлости сохранялась. Она обнимаетъ пространство почти въ полвка. По ней можно слдить по только за личною жизнью и постепеннымъ развитіемъ автора, за семейными обстоятельствами и служебными отношеніями во время его молодости, на литературной и политической дятельностью зрлыхъ его лтъ,— но въ ней отражается какъ въ зеркал та общественная вреда, гд протекала жизнь Ивана Сергевича, и вс великія историческія событія внутренней и вншней жизни Россіи, въ которыхъ Иванъ Сергевичъ принималъ постоянно сердцемъ и умомъ такое живое и дятельное участіе.
Иванъ Сергевичъ иногда говорилъ, что, кто его не знаетъ по письмамъ, тотъ его очень малъ знаетъ, что онъ только на бумаг уметъ высказываться вполн. И въ самомъ дл, при замчательной способности передавать съ перомъ въ рукахъ самые тонкіе оттнки мысли и чувствъ, онъ не обладалъ даромъ изустной рчи въ ежедневномъ обращеніи. Въ 1844 году, когда ему было всего 20 лтъ, онъ пишетъ къ родителямъ: ‘Я признаюсь, что на бумаг я откровенне и разговорчиве, не затрудняюсь въ словахъ, не чувствую безпрестанно смущающаго меня недостатка моего произношенія’. Только подъ вліяніемъ сильнаго внутренняго возбужденія пріобрталъ Иванъ Сергевенъ то мощное и красивое слово, которымъ прославились его патріотическія рчи.
Въ дтств Иванъ Сергевичъ былъ очень молчаливымъ и угрюмымъ ребенкомъ я между многочисленными, гораздо боле его оживленными, братьями и сестрами, особенно въ сравненіи съ старшимъ братомъ, маленькимъ ораторомъ Константиномъ, онъ слилъ не очень даровитымъ мальчикомъ. Семи лтъ онъ заболлъ скарлатиной, и, чтобы оградить другихъ дтей отъ прилипчивой болзни, сослали маленькаго Ивана въ мезонинъ дома, гд жило семейство. Онъ тамъ очень скучалъ въ одиночеств и ряди развлеченія написалъ братьямъ и сестрамъ въ нижній этажъ краснорчивое и живое посланіе, которое такъ удивило родителей, что они перемнили взглядъ на дарованія молчаливаго мальчика. Сергй Тимоеевичъ вообще относился съ осмысленнымъ сочувствіемъ къ личности каждаго изъ своихъ дтей, и онъ рано понялъ даровитость, скрытую подъ неотесанною, неуклюжею наружностью третьяго его сына. Въ письм, гд онъ характеризуетъ своихъ дтей, онъ пишетъ: ‘А что мн сказать про Ивана? Могу сказать только, что Иванъ меня удивляетъ’.— И, по прочтеніи одного изъ дтскихъ произведеній сына, Сергй Тимоеевичъ сказалъ: ‘Иванъ будетъ, великій писатель’. Въ 1844 году, въ отвтъ на одно изъ первыхъ писемъ Ивана Сергевича съ дорога въ Астрахань, отецъ ему пишетъ: ‘Прекрасное письмо твое, въ которомъ съ большою, хотя еще неполною свободой раскрывается твоя богатая всякою благодатью натура, привело насъ всхъ въ восхищеніе’.
Переписка Ивана Сергевича можетъ быть раздлена на пять періодовъ:
Въ первый входитъ его служебные года съ 1844 года, когда онъ назначенъ былъ членомъ Ревизіонной Коммиссіи въ Астрахань подъ начальствомъ князя П. П. Гагарина, до 1851 года, когда онъ оставилъ службу. Съ 1842 до 1848 года, посл выхода изъ Училища Правовднія, онъ состоялъ при Министерств Юстиціи, сначала Секретаремъ во 2-мъ Отдленія 6-го Департамента Правительствующаго Сопата въ Москв, потомъ въ 1844 году онъ былъ сдланъ членомъ Ревизіонной Коммясеія въ Астрахан подъ начальствомъ князя II. П. Гагарина, въ 1845 году лтомъ — Товарищемъ Предсдателя Уголовной Палата въ Калуг, въ Ма 1847 года назначенъ Оберъ-Секретаремъ 1-го Отдленія 6-го Департамента Сената въ Москв. Осенью 1848 года онъ оставилъ эту должность и перешелъ въ Министерство Внутреннихъ Длъ при министр Граф Перовскомъ, получилъ въ самую осень 1848 года секретное порученіе для изслдованія раскола въ Бессарабія, вернулся оттуда въ Петербургъ въ начал 1849 года и пробылъ тамъ до Мая (къ этому времени относится арестъ его въ 3-мъ Отдленіи). Въ Ма онъ получилъ оффиціальное порученіе въ Ярославль для обревизованія городскаго хозяйства, но при этомъ и тайное порученіе относительно раскола. За вс эти года, во все время разлуки это съ родителями, онъ велъ оживленную и весьма пространную переписку съ ними, замнившую, по его словамъ, дневникъ. Письма этого періода имютъ большею частію личное значеніе и служатъ къ характеристик самого автора и его семейства. Въ нкоторомъ смысл эта переписка можетъ быть названа продолженіемъ ‘Семейной Хроники’. Въ ней отражается бытъ этого замчательнаго семейства Аксаковыхъ, соединявшаго съ почти патріархальными, чисто русскими нравами и обычаями высокій духовный строй и обширную умственную дятельность. Въ этой переписк Иванъ Сергевичъ вступаетъ часто въ дружескій споръ съ горячо ямъ любимымъ братомъ Константиномъ. Онъ раздлялъ вполн его національныя стремленія въ ихъ основ, но нкоторыя слишкомъ одностороннія, очень молодыя и нсколько архаическія увлеченія Константина претили широкому и гораздо боле объективному уму брата Ивана. Религіозныя убжденія Ивана Сергевича въ это время еще не совершенно опредлились. Высокимъ нравственнымъ строемъ духа и жизни онъ былъ съ самой молодости христіаниномъ, но мысль его еще была смущена сомнніями, она только въ боле зрлыхъ годахъ дошла до твердаго православнаго воззрніи.
Второй періодъ переписки обнимаетъ время on 1851 до 1861 года и заключаетъ въ себ не только письма къ родителямъ, но и письма къ друзьямъ славянофильскаго круга, которые въ этикъ годахъ уже опредленне выступаютъ съ своеобразнымъ направленіемъ къ этому десятилтію относятся: изслдованіе Иваномъ Сергевичемъ Малороссійскихъ ярмарокъ по порученію Географическаго Общества, его поступленіе въ Московское ополченіе въ 1855 году, его участіе въ коммиссія Князя Виктора Васильчикова, его путешествіе за границу въ 1857 году, его редакторская дятельность по изданію ‘Русской Бесды’, смерть его отца въ 1869 году, путешествіе Ивана Сергевича по Славянскимъ землямъ въ 1860 году и смерть Хомякова и Константина Аксакова.
Въ третьему періоду относятся: редакторская дятельность Ивана Сергевича по изданію ‘Дня’ съ 1861 до 1866 года и борьба его по Польскому вопросу. Женитьба его въ начал 1866 года прервала на короткій срокъ его редакторскую работу, возобновленную, впрочемъ, въ Октябр того же 1866 года изданіемъ ежедневной газеты ‘Москва’. Это изданіе съ разными превратностями и остановками продолжалось только два года, и, по прекращеніи его посл извстнаго процесса — газета ‘Москва’, Иванъ Сергевичъ былъ лишенъ права издавать какую бы то ни было газету, это запрещеніе тяготло надъ нимъ въ продолженіи двнадцати лтъ.
Четвертый періодъ отъ 1869 до 1879 года — время дятельности Ивана Сергевича какъ предсдателя Славянскаго Комитета и его участія въ великой борьб за освобожденіе Славянскихъ народовъ. Въ 1878 году онъ былъ высланъ изъ Москвы въ село Варварино, за протестъ противъ Берлинскаго трактата. Наконецъ въ 1880 году онъ получилъ снова право на издательство, и послднія пять лтъ его жизни были посвящены изданію ‘Руси’.
Мы предлагаемъ здсь первую часть автобіографіи Ивана Сергевича въ письмахъ, которыя касаются его служебныхъ, годовъ и доходятъ до 1851 года, когда ему было всего 27 лтъ. Какъ приложеніе къ письмамъ будутъ помщены стихотворенія Ивана Сергевича въ хронологическомъ порядк и съ раздленіемъ на т же періоды, какъ и письма. Иванъ Сергевичъ самъ не придавалъ высокой цны своимъ стихамъ, въ смысл художественнаго творчества, но признавалъ за ними значеніе только, какъ за выраженіемъ своего внутренняго духовнаго развитія. Впрочемъ, всего лучше привести сужденіе самого Ивана Сергевича о своихъ стихахъ въ письм къ другой его своячениц Дарь едоровн Тютчевой:
Москва, 12 Марта 1877 года.
‘Анн вздумалось подарить теб, милый другъ, сборникъ моихъ стиховъ, и она заставила меня пересмотрть и проврить списокъ. Признаюсь, я нехотя исполнилъ ея просьбу. Нехотя потому, что я вообще не имю привычки,— просто трудно мн себя принудить — перечитывать свое собственное, посл того, какъ совершенно отжиты т мгновенія, которыя вызвали на свтъ мое произведеніе Это касается не однихъ стиховъ, но и всего мною написаннаго. Затмъ — перелистывая тетрадь этихъ стиховъ, я будто брожу по кладбищу между могильными памятниками. Всякая изъ піесъ напоминаетъ мн давнее былое, поводъ, но которому она была написана — а вс он вмст составляютъ мою личную повсть, ни для кого собственно не интересную. Если они имютъ какое-либо значеніе, то вовсе не ради ихъ поэтическаго достоинства, ради лишь того, что ига личная поветъ трактуетъ не о какихъ-либо сердечныхъ увлеченіяхъ, не о моей вншней жизни, а о внутренней жизни духа, объ его стремленіяхъ, тоск и борьб въ данную историческую минуту. То была тяжкая година, когда приходилось тяготиться молодостью и спрашивать себя, какъ ти увидишь въ одномъ стихотвореніи:
Когда же власть, скажи, твоя пройдетъ,
О молодость, о тягостное бремя!
‘Эти ощущенія и чувства раздляли со мной лучшіе люди моего времени, и вотъ почему стихи мои въ свою нору пользовались успхомъ и находили себ сочувственный отзвукъ.
‘Но, повторяю, я ни теперь, ни прежде не обманывалъ себя насчетъ ихъ достоинства. Въ нихъ нтъ никакой художественности, и съ точки зрнія артистической — вс эти ‘сотни стиховъ я бы самъ охотно отдалъ не только за одинъ стихъ едора Ивановича {Тютчева.}, но даже за иной стихъ Полонскаго.— Но мн кажется, что они не лишены искренности, лирическаго жара, силы и какого-то историческаго raison d’tre. Однимъ словомъ — значеніе чисто историческое и связывающееся съ гражданскою исторіей эпохи. Я уже боле 15 лтъ бросилъ писать стихи, убдившись, что ври всемъ лиризм, свойственномъ моей натур (чмъ бы я ни занимался, а ужъ какъ разнообразны были мои профессіи въ жизни!), при всей чуткости моего пониманія красотъ поэзіи, я не обладаю художественнымъ творчествомъ, ни граціей, ни образностью, ни музыкальностью стихотворной рчи и я перешелъ къ проз, которую, можетъ быть, иногда порчу, наоборотъ, излишнею примсью поэтическаго элемента. Что длать!
‘Еще лтъ 25 тому назадъ (вотъ о какой старин приходится мн вспоминать по поводу моей поэзіи), Е. . Миллеръ писала мн однажды, что въ моихъ стихахъ много жару, но мало теплоты. Это совершенно врно.
Mol черствый стахъ души не гретъ.
‘Послднее мое стихотвореніе Пророкъ.— Въ немъ хоть и длинно и нескладно высказаны, какъ мн кажется, довольно серьезныя мысля — и оно въ исторіи моего личнаго духа объясняетъ многое. Почти уже никого нтъ въ живыхъ изъ тхъ, которымъ читались въ свое время мои стихотворенія, которые живо ими интересовались и любили ихъ. Заглядывая въ книги, я припоминаю стихи Гете:
‘Jhr naht ench wieder schwankente Gestalten’.,
‘Для тебя, мой другъ, вся. эта пережитая нами гражданская эпоха чужда, и по совсти говоря, моя поэзія, кром разв ‘Бродяги’, интересовать тебя не можетъ: даже ‘Чиновникъ’ который выражаетъ борьбу и двойственность, подчасъ мучительную, моего тогдашняго бытія: стихотворца и чиновника, службы и поэзіи!
‘Не смотря на разныя предложенія и совты, я не соглашаюсь и не соглашусь издать свои стихотворенія особой книжкой, потому что для современниковъ они лишены всякаго интереса и значенія.
‘Мн хотлось бы, чтобы ты знала, какъ самъ я отношусь къ своимъ стихамъ, и не ошибалась на этотъ счетъ. Я говорю очень просто и искренно. Пусть это письмо послужитъ теб предисловіемъ къ посылаемой тетради’.
Иванъ Сергевичъ имлъ намреніе написать біографію своего брата, которая должна была обнимать и исторію всего славянофильскаго кружка за то время, когда онъ собирался въ дом Аксаковыхъ. Написано Иваномъ Сергевичемъ было только введеніе къ этому труду, содержащее характеристику его родителей и нкоторыя воспоминанія дтства. Такъ какъ этотъ очеркъ иметъ одинакое значеніе для біографіи обоихъ братьевъ, то онъ можетъ быть помщенъ въ настоящемъ том, какъ введеніе къ письмамъ Ивана Сергевича и какъ начало его автобіографіи.

Очеркъ семейнаго быта Аксаковыхъ.

Въ 1816 гаду, женившись въ Москв на дочери Екатерининскаго генерала, Ольг Семеновн Заплатиной, Сергй Тимоеевичъ Аксаковъ, черезъ нсколько недль посл свадьбы, происходившей 2-го Іюня въ церкви Симеона Столпника на Поварской, похалъ, по тогдашнему обычаю, на долгихъ, вмст съ молодой женой въ заволжскую ветчину своего отца, Тимоеи Степановича… Эта заволжская вотчина хорошо извстна всмъ читателямъ ‘Семейной Хроники’, подъ названіемъ Новаго Багрова. Настоящее же имя ея — село Знаменское или Ново-Аксаково.
Бросивъ службу въ Петербург, въ которой не имлъ особеннаго расположенія, и будучи еще не отдленъ отъ родителей по имнію, Сергй Тимоеевичъ Аксаковъ поселился съ женою въ Новомъ Аксаков, вмст съ отцомъ, матерью Марьей Николаевной (по Семейной Хроник Софьей Николаевной Багровой), незамужнею сестрою Сергя Тимоеевича и меньшимъ братомъ Аркадіемъ Тимоеевичемъ. Тамъ въ 1817 году 29-го Марта родился у него сынъ Константинъ.
Сочиненія Сергя Тимоеевича Аксакова составляютъ почти полную его автобіографію, и кто знакомъ съ ними, тотъ иметъ достаточное понятіе о нравственномъ его характер, о наклонностяхъ и вкусахъ именно въ эту пору его развитія. Съ своею страстною натурой, онъ страстно отдался чувству отца и почти буквально замнялъ для своего сына-первенца няньку. Ребенокъ засыпалъ не иначе, какъ подъ его баюканье.
Такимъ образомъ вліяніе отца окружило Константина Сергевича съ дтства, сопровождало всю жизнь, и едва ли можно себ представить связь боле тсную той, которая соединяла отца съ сыномъ. Съ своего рожденія до самой кончины Сергя Тимоеевича Аксакова въ 1859 году Константинъ Сергевичъ разстался съ своимъ отцомъ только однажды и то всего на четыре мсяца. По смерти отца, онъ буквально зачахъ и, будучи отъ природы геркулесовскаго сложенія, умеръ чахоткой въ 1860 году, Декабря 7-го, переживъ его только 19-ю мсяцами.
И при всемъ томъ въ натур Константина Сергевича Аксакова не было ничего схожаго съ натурою Сергя Тимоеевича. Онъ, какъ говорится, былъ весь въ мать. Весь нравственный строй его существа, возвышенность помысловъ и стремленій, суровость въ отношеніи къ себ, строгость требованій, элементъ доблести и героизма — все его заложено было въ него матерью, все это было въ Константин Сергевич, какъ и въ его матери, не въ вид правила, руководящаго въ жизни, но составляло въ немъ и въ ней природную стихію. Сергй Тимоеевичъ любилъ жизнь, любилъ наслажденіе, онъ былъ художникъ въ душ и ко всякому наслажденію относился художественно. Страстный актеръ, страстный охотникъ, страстный игрокъ въ карты, онъ былъ артистомъ во всхъ своихъ увлеченіяхъ,— и въ пол съ собакой и ружьемъ, и за карточнымъ столомъ. Онъ былъ подверженъ всмъ слабостямъ страстнаго человка, забывалъ нердко весь міръ въ припадк своего увлеченія, уже женатый проводилъ онъ цлые дни за охотой, цлыя ночи за картами, но зная на собой эти слабости, онъ былъ смиреннаго О себ мннія, былъ чуждъ гордости къ ближнему, напротивъ отличался постоянною снисходительностью. Это-то качество и дало ему возможность развить въ себ ту теплую объективность, которая составляетъ такую прелесть ‘Семейной Хроники’, которая чуждается всякой экзажераціи (преувеличеній), рзкости, полна любви и благоволенія къ людямъ и отводитъ мсто каждому явленію, доброму и дурному въ человческой жизни. Радушный и добрый отъ природы, онъ обладалъ умомъ чрезвычайно яснымъ и трезвымъ. Эта ясность омрачалась пылкостью и страстностью. Но когда годы и болзни умряли пылъ и обуздали страсти,— умъ его, освободясь изъ подъ гнета, достигъ той степени спокойнаго, объективнаго отношенія къ жизни, которое такъ поражаетъ читателей въ его сочиненіяхъ. Умъ переходилъ въ мудрость. Пишущій эти строка говаривалъ не разъ Сергю Тимоеевичу, что если бы онъ вздумалъ писать ‘Семейную Хронику’, лтъ сорока или сорока пяти, а не шестидесяти, то она вышла бы несравненно хуже: краски были бы слишкомъ ярки. Сергй Тимоеевичъ Акса’ ковъ былъ чуждъ гражданскихъ интересовъ, относился къ нимъ индифферентно: природа и литература были главные его интересы. Даже 1812-й годъ, когда Сергю Тимоеевичу Аксакову былъ уже 22-й годъ, не оставилъ въ немъ особенныхъ воспоминаній. Правда, онъ съ отцомъ своимъ записался въ милицію,— но и только. 12-й годъ онъ прожилъ въ деревн. Будучи вполн Русскимъ, онъ никогда не былъ ‘патріотомъ’, даже въ дух своего времени. Политикой онъ не занимался вовсе и никогда не предъявлялъ никакихъ притязаній на героизмъ. Хотя нтъ сомннія, что въ нужныхъ случаяхъ онъ проявилъ бы настоящую твердость, онъ даже любилъ разсказывать о себ, какъ о трус (къ великому огорченію своего старшаго сына). Итакъ, совершенное отсутствіе претензій, простота, радушіе вмст съ пылкимъ и нжнымъ сердцемъ, трезвость и ясность ума при возможности страстныхъ порывовъ, честность, безкорыстіе, безпечность относительно матеріальныхъ выгодъ, тонкое художественное чувство, врность суда,— вотъ отличительныя свойства Сергя Тимоеевича, которыя привлекали къ нему почти всхъ, кто его гналъ. Не будучи не только ученымъ, но и не обладая достаточною образованностью, чуждый науки,— онъ тмъ не мене былъ какимъ-то нравственнымъ авторитетомъ для своихъ пріятелей, изъ которыхъ многіе были знаменитые ученое. Если надобно было кого разсудить въ ссор, обращались къ Сергю Тимоеевичу (онъ разбиралъ Погодина съ Венелинымъ, Погодина съ Киревскимъ и проч.). Онъ вполн понималъ жизнь и вс движенія человческой души, вс человческія слабости.
Мать Константина Сергевича была, напротивъ того, исполнена самыхъ героическихъ и патріотическихъ стремленій, которыя она и внушала своимъ сыновьямъ съ дтства. Она предпочитала сыновей дочерямъ. Имя въ жизни своей 14 дтей, изъ коихъ шесть сыновей, она жалла, что остальныя были дочери. Ея отецъ, небогатый помщикъ Курской губерніи, былъ человкъ замчательныхъ достоинствъ. Онъ служилъ въ военной служб, участвовалъ во всхъ походахъ Суворова,— въ Польш, въ Турціи, былъ при осад Очакова, имлъ георгіевскій крестъ, при Павл командовалъ полкомъ своего имени и вышелъ въ отставку Генералъ-Маіоромъ. При Александр, во время войны съ Наполеономъ, онъ командовалъ ополченіемъ. Вся жизнь его протекла въ походахъ и въ провинціи. Его жена и мать Ольги Семеновны была Турчанка, Игель-Сюма, взятая 12-ти лтъ, при осад Очакова. Она была изъ рода Эмировъ, какъ извстно, производящихъ себя отъ Магомета и пользующихся правомъ носить зеленую чалму. Немного разсказовъ сохранилось о ея дтств. Когда Русскіе пошли на штурмъ, отецъ ея, схвативъ саблю, побжалъ къ стнамъ, а тетка (матери у нея въ живыхъ не было), взявъ ее и другихъ дтей, присоединилась къ толп другихъ женщинъ. Вс они побжали по мосту, котораго перила обвалились, и тетка Игель-сюмы упала въ ровъ.
Войны съ Турціей при Екатерин были за обычай въ Россіи, плнные Турки и Турчанки размщались по обывателямъ. Игель-Сюма попала въ семейство генерала Воинова. Ее скоро окрестили и выучили читать и писать по-русски. При Екатерин было даже издано учебное руководство для плнныхъ Турокъ: съ одной стороны текстъ турецкій, съ другой русскій. Необыкновенная красавица, она привлекла къ неб сердце молодаго Заплатина, который и женился на ней. По окончаніи войны, когда разршенъ былъ размнъ плнныхъ, родственники въ Турціи требовали ея возврата. Разсказываютъ даже, что одинъ изъ нихъ нарочно прізжалъ въ Россію, чтобы розыскать ее, и изъздилъ вою Курскую губернію,— но напрасно. Марія — такъ звали теперь Игель-Сюму — была скрыта.
Она жила недолго,— умерла тридцати лтъ съ небольшимъ. Оттнокъ грусти лежалъ на всемъ ея существованіи. Войны съ Турціей возобновлялись, и видъ плнныхъ Турокъ, которыхъ прогоняли чрезъ Обоянь, всегда волновалъ ее сильно. Она прізжала ее разъ въ Москву съ мужемъ и дтьми, здила въ Собраніе, но все же никогда не могла освоиться съ европейскою жизнью. Въ семейств дошло сохранялись ея турецкая шаль, ея чалма и также русская азбука съ турецкимъ текстомъ, недавняя при Екатерин. У нея было четверо дтей, изъ которыхъ двое умерли еще въ дтств. Она сопровождала Семена Григорьевича въ его походахъ — и тамъ, на поход въ Польшу, въ 1792 году родилась у нея дочь Ольга, впослдствіи жена Сергя Тимоеевича и матъ Константина и Ивана Сергевичей.
Овдоввъ и поселившись въ деревн Обоянскаго узда, Семенъ Григорьевичъ взялъ свою старшую дочь изъ пансіона,— и она стала его товарищемъ, секретаремъ и другомъ. Въ обществ стараго воина — отца она почерпнула тотъ духъ доблести, которымъ такъ рзко отличалась отъ другихъ женщинъ. Она постоянно читала отцу своему историческія сочиненія въ русскомъ перевод,— напримръ, исторію Ролленя въ перевод Тредьяковскаго, описанія военныхъ походовъ, реляціи сраженій, газеты. Старикъ внимательно слдилъ на политикой.
Благодареніе и Тредьяковскому и Сумарокову и всмъ дятелямъ на пользу русскаго просвщенія! Любопытно видть всходы смянъ, разбросанныхъ ими. Въ деревенской глуши, въ отдаленной провинціи, въ сторон отъ большой дороги, безъ всхъ тхъ средствъ, которыя даетъ богатство и общественное положеніе, зретъ оно, это смя, и роститъ плодъ.
Вотъ въ какой школ воспиталась Ольга Семеновна. Неумолимость долга, цломудренность, поразительвая въ женщин, имвшей столькихъ дтей, отвращеніе отъ всего грязнаго, сальнаго, нечистаго, суровое пренебреженіе ко всякому комфорту, правдивость, доходившая до того, что она не могла позволять сказать, что ея нтъ дома, когда она дома, презрніе къ удовольствіямъ и забавамъ, чистосердечіе, строгость въ себ и ко всякой человческой слабости, негодованіе, рзвость суда, при этомъ пылкость и живость души, любовь въ вдовій, стремленіе ко всему возвышенному, отсутствіе всякой пошлости, всякой претензіи,— вотъ отличительныя свойства этой замчательной женщины. Но вс эти свойства составляли ея стихію, а не была чмъ-то надуманнымъ. Напротивъ, въ ней не было того, что Называется житейскою мудростью, въ свт она казалась наивною по своей неспособности въ лицемрію и двоедушію. Она не могла скрыть ни своихъ симпатій, ни антипатій. Благоговйно покорялась она мужней вол, но когда дло шло для нея о нравственномъ начал, мужъ долженъ былъ склоняться передъ нею: не то чтобы она только не хотли, но она не могла дйствовать вопреки своему убжденію. У нея не было никакой эластичности, а сойти съ своей точки зрнія и стать на чужую, отршиться отъ своей личности, чтобы понять чужую, ей было трудно, почти невозможно.
Мать Гракховъ, Муцій Сцевола и были ея героями.
При этомъ она вся принадлежала русскому быту. Русскіе обычаи, особенно церковные, русская кухня, русская природа — все это было ей родное. Гостепріимная и общительная, она не только не отдаляла гостей отъ мужа, но придавала еще боле привлекательности его собраніямъ.
Хотя Сергй Тимоеевичъ вовсе не раздлялъ ригоризма своей жены, но онъ именно умлъ цнить людей вн своей личной природы. Онъ уважалъ высоко свою жену и вс ея нравственныя требованія, хотя въ личной своей жизни шелъ нердко имъ наперекоръ.
Вотъ подъ какимъ двойнымъ вліяніемъ возросъ Константинь Сергевичъ, внукъ турчанки Игель-Сюны и Софьи Николаевны Багровой. Натура матери, страстно любимый отцомъ и еще страстне любящій его, Константинъ Сергевичъ совмщалъ съ нравственными свойствами матери эстетическій вкусъ и любовь къ литератур своего отца. Стихи Державина и русская деревня вспеленали его, такъ сказать, съ дтства. Четырехъ лтъ онъ выучился читать у г матери, и первою его книгою для чтенія была Исторія Трои, изданія 1747 года, съ буквами и т. д., переложеніе ‘Иліады’ на русскій и, надобно признаваться, варварскій языкъ. Гекторъ, Діомедъ, Ахиллъ стали его любимыми героями. По свойству своей натуры немедленно воплощать въ наружныхъ явленіяхъ внутреннее чувство (свойство, не покидавшее его въ теченіе всей его жизни), онъ вырзывалъ изъ картъ фигуры съ копьями и щитами, присвоивалъ имъ названія своихъ любимцевъ и велъ войну между Греками и Троянами.
Пять лтъ прожилъ безвыздно Сергй Тимоеевичъ Аксаковъ въ дом родителей. Семья ежегодно прибавлялась, помщеніе было въ высшей степени тсно и неудобно и въ матеріальномъ, и въ нравственномъ отношеніи. Особенно тяготилась этимъ Ольга Семеновна. Бытъ заволжскаго средняго дворянства представлялся ей гораздо грубе южнорусскаго. Неопрятность, нелюбовь къ цвтамъ и зелени, совершенное равнодушіе къ интересамъ общественнымъ томили ее. Нкогда блистательная, страстная Марія Николаевна превратилась въ старую, болзненную, мнительную и ревнивую женщину, до конца жизни мучимую сознаніемъ ничтожества своего супруга и въ то же время ревновавшую, ибо она чувствовала, что онъ только ея боится, но что она утратила его сердце. Страстно любимый Сережа былъ разлюбленъ ею, какъ скоро онъ женился. Оба старика чувствовали, что Сереженька вышелъ изъ ихъ среды. Въ дом вс боялись только Маріи Николаевны. Главою дома была она.
Въ 1821 году Тимоей Степановичъ согласился наконецъ выдлить сына Сергя, у котораго уже было тогда четверо дтей, и назначилъ ему въ вотчину село Надежино въ Белебейскомъ узд, Оренбургской губерніи. Это то самое село, которое въ ‘Семейной Хроник’ названо Парашинымъ, мсто злодйскаго подвига Куролесова или Куродова, заключенія Надежды Ивановны и мучительной кончины изверга. Оно отстояло верстъ на сто отъ Новаго Аксакова. Прежде чмъ перехать туда, Сергй Тимоеевичъ отправился съ женою и дтьми въ Москву, гд и провелъ зиму 1821 года.
Въ Москв онъ тотчасъ возобновилъ знакомства съ пріятелями, весь отдался жизни общественной, литератур, искусству, театру, и мигомъ окружился множествомъ друзей и пріятелей. Въ тсной его квартир, на Снной, Смоленской площади (гд у него весною 1822 года родилась еще дочь), толпились съ утра до вечера гости, производились чтенія, твердились роли, играли въ карты. Его тогдашними постителями были: А. И. Писаревъ, Верховцевъ, Загоскинъ Дмитріевъ, Н. Ф. Павловъ, еще воспитанникъ театральнаго училища, Шаховской, иногда Кокошкинъ и др.
Лтомъ 1822 года онъ опять отправился съ семействомъ въ Оренбургскую губернію — ради экономіи, и прожилъ тамъ безвыздно до осени 1826 года.
Въ Надежин, освженный новыми знакомствами и посщеніемъ Москвы, Сергй Тимоеевичъ, будучи человкомъ экспансивнымъ, невольно пріобщилъ своего малютку-сына своимъ литературнымъ интересамъ. ‘Евгеній Онгинъ’ присылался тетрадями. Все это читалось вслухъ, громко, съ какимъ то увлеченіемъ. Все это не мшало ни охот, ни картамъ. Но охота сопровождалась наблюденіями. Хозяйство не повезло Сергю Тимоеевичу, да и край былъ далеко не такъ хорошъ, какъ описанныя имъ мста его родины и дтства. Изрдка здилъ Сергй Тимоеевичъ обдать къ своей матери (на подставныхъ) за сто верстъ. Скоро сгорлъ у него домъ отъ неосторожности, второй ребенокъ его простудился и умеръ, скончалось еще двое Дтей (два сына), за то и родилось четверо, (между ними сынъ Иванъ 26 Сентября, въ 1828 году).
Между тмъ Константинъ Сергевичъ росъ, упражнялся въ чтеніи, а это чтеніе были все произведенія тогдашней классической литературы, начиная съ Хераскова. Едва ли не одинъ изо всхъ своихъ сверстниковъ зналъ Константинъ Сергевичъ Хераскова, Княжнина, Ломоносова и т. д. Когда ему минуло восемь лтъ, отецъ подарилъ ему въ богатомъ переплет томъ стихотвореній Ивана Ивановича Дмитріева. По этой книг, которую Константинъ Сергевичъ скоро зналъ наизусть, Ольга Семеновна учила читать дтей своихъ: ‘Москва, Россіи дочь любима,
Гд равную теб сыскать!’
Или:
‘Мои сыны, питомцы славы,
Красивы, горды, величавы.’
Вотъ на какомъ героическомъ чтеніи воспитывала Ольга Семеновна своихъ дтей.
Константинъ Сергевичъ любилъ вспоминать (онъ вообще съ нжностью относился къ своимъ дтскимъ годамъ) свое пребываніе въ Надежин и чмъ съ раннихъ лтъ воспитывалось въ немъ русское чувство. Прежде всего онъ отказался звать отца иностраннымъ словомъ папаша, а называлъ это уменьшительными отъ слова отецъ — отецинька, отесинька, и такъ сохранилось до кончины. Вообще Константинъ Сергевичъ утверждалъ всегда, что не ощущаетъ рзкаго различія во внутреннемъ своемъ существ съ ходомъ лтъ. Между дтскими годами и зрлымъ возрастомъ почти у всхъ лежитъ цлая пропасть. У него, напротивъ, не было никакого разрыва съ младенчествомъ въ душ и сердц. Умъ вызрлъ, обогатился познаніями,— но въ нравственномъ отношеніи не произошло перемны, не явилось никакой порчи: та же чистота души и тла, та же вра въ людей. Этому много способствовало и то, что одъ до послдняго года жизни жилъ при отц и матери и никогда съ ними не разлучался. Онъ не стыдился ни младенческихъ движеній, ни отношеній дитяти къ родителямъ. Вообще онъ не знавалъ fausse honte. Хотя бы гостинная была полна гостей, онъ точно также цловалъ руки у отца и ласкался къ нему, какъ бывало въ дтств. Вообще въ немъ не было никакого ложнаго страха. Онъ не могъ допустить въ себ никакого движенія, которое бы не могъ совершить при всхъ, которое бы требовало скрытности: это было мриломъ для его поступковъ.
Еще въ Надежин, ребенкомъ, онъ видлъ вонъ — Красную площадь и Минина въ цпяхъ, что впослдствіи онъ и разсказалъ въ стихахъ:
Нтъ, мечта не приснилась,
И проч.
Любовь къ Москв, какъ непосредственное чувство, зажглась въ немъ еще въ т годы.
Къ этому же времени принадлежитъ его первая литературная попытка: онъ написалъ сцены: Ловля бабочекъ.
Занятіе хозяйствомъ не удалось Сергю Тимоеевичу. Самыя выгодныя, повидимому, спекуляціи кончались ничмъ. Вспомнилъ Сергй Тимоеевичъ завтъ своего отца, который всегда говаривалъ: никакія спекуляціи не удавались, и не удадутся никогда Аксаковымъ: одно святое дло — земледліе.
Несмотря на вс выгоды, которыя представляло учрежденіе винокуреннаго завода, выгоды, доказывавшіяся примрами сосдей, Тимоей Степановичъ никогда не соглашался завести подобный заводъ. Деревня надола окончательно Сергю Тимоеевичу, дти подростали, ихъ надо было учить, въ Москв можно было искать должность, и въ Август 1826 года Сергй Тимоеевичъ простился съ деревней — и навсегда’ Съ тхъ поръ по годъ кончины въ 1859 году, слдовательно, въ теченіе тридцати трехъ лтъ, онъ былъ въ. Надежин только наздомъ, всего три раза.
Въ Сентябр 1826 года Сергй Тимоеевичъ, вмст съ женою и шестью дтьми (изъ которыхъ 4 сына), пріхалъ въ Москву, гд скоро получилъ мсто цензора по покровительству А. С. Шишкова, тогдашняго министра народнаго просвщенія.
Домъ его былъ открытъ для всхъ друзей и знакомыхъ. Театръ, участіе въ изданіи ‘Московскаго Встника’ Погодина, служба, карты и клубъ охватили Сергя Тимоеевича., По экспансивности его, вся семья принимала участіе въ его интересахъ. Дти знали, напримръ, что такъ-то была принята публикою такая-то піеса, такой-то остроумный куплетъ сочиненъ былъ Писаревымъ, надъ тмъ работаетъ Верховцевъ и т. д. Много возни бывало съ Вадимомъ, либретто котораго, взятое изъ извстной поэмы Жуковскаго, сочинено было, если на ошибаюсь, Шевыревымъ. Новый водевиль Писарева производилъ волненіе. Другимъ живымъ интересомъ была полемика съ Полевымъ. Полевой, человкъ безспорно даровитый, не пользовался уваженіемъ по своему нравственному характеру, по своей наглости и дерзости. Другое содержаніе эта борьба едва ли и имла. Кром того, Сергй Тимоеевичъ перевелъ Мольерову ‘Школу Мужей’ и ‘Скупаго’. М. С. Щепкинъ былъ частымъ гостемъ. Помню я Мочалова и другихъ актеровъ, которые приходили иногда къ Сергю Тимоеевичу совтоваться насчетъ своихъ ролей.
Кругъ знакомыхъ Сергя Тимоеевича расширился. Новыми и преданными его друзьями были М. П. Погодинъ, Ю. И. Венелинъ, профессора il. С. Щепкинъ, М. Г. Павловъ, потомъ Н. И. Надеждинъ. День, назначенный для сбора, были Субботы,— обдали и оставались до поздней ночи.
Константинъ Сергевичъ между тмъ съ одной стороны принималъ живое участіе во всхъ интересахъ отца (вообще у Сергя Тимоеевича дти не были отдаляема отъ родите- лей, гости принимались всею семьею), съ другой сторона учился у Венелина Латинскому языку, у Долгомостьева Греческому языку, у Фролова Географіи. Онъ много читалъ и въ особенности любилъ чтеніе Русской Исторіи. но какъ у Сергя Тимоеевича не было ни малйшаго поползновенія къ пропаганд, такъ, напротивъ, наклонность къ ней была замтна у Константина Сергевича съ самаго начала. Будучи старшимъ въ многочисленной ремь, Константинъ Сергевичъ, конечно, давалъ направленіе всмъ своимъ братьямъ и сестрамъ. Прочитавъ Карамзина, онъ тотчасъ же собиралъ въ своей комнатк наверху своихъ сестеръ и братьевъ и заставлялъ ихъ слушать его исторію. Она воспламеняла въ немъ патріотическое чувство. Не знаю, почему именно въ особенности возбудилъ его восторгъ эпизодъ о нкоемъ княз Вячко, который, сражаясь съ Нмцами при осад Кукствена, не захотлъ имъ сдаться и, выбросившись изъ башни, погибъ! Оттого ли, что имя этого героя предано совершенному забвенію, тогда какъ имена прочихъ доблестныхъ подвижниковъ сохраняются въ людской памяти,— не знаю, только Константинъ Сергевичъ, будучи лтъ 12-ти, установилъ праздникъ Вячки 30-го Ноября. Въ этотъ день, вечеромъ, наряжался Константинъ Сергевичъ съ братьями въ желзные латы, шлемы и проч., маленькія сестры въ сарафаны,— вс вмст водили хороводъ и пли псню, сочиненную Константиномъ Сергевичемъ для этого случая. Псня была длинная и разсказывала подробно подвигъ Вячки. Она, я помню, начиналась такъ:
Запоемте, братцы, псню славную,
Псню славную, старинную,
Какъ бывало храбрый Вячко нашъ
и проч.
Затмъ слдовало угощеніе,— непремнно русское,— пился медъ, лись пряники, орхи и смоквы.
Замчательно, что, увлекаясь чтеніемъ рыцарскихъ романовъ, Константинъ Сергевичъ и здсь выразилъ свою самостоятельность. Онъ учредилъ дружину изъ воиновъ, главнымъ начальникомъ былъ, разумется, онъ, воинами — его братья и нкоторые знакомые мальчики. Исключеніе изъ воиновъ было самымъ жестокимъ наказаніемъ. Вооруженіе приготовлялось дома: покупались желзные листы и кроились латы, просверливались гвоздями, шнуровались, кажется, длались и накожники (на голень), шлемы длались отчасти изъ. картона, отчасти изъ желза, модели доставались, благодаря связямъ отца, изъ театральнаго гардероба. Помогалъ тутъ много домашній крпостной столяръ Андрей, который длалъ и деревянные мечи, а дти сами илъ окрашивали синькой. Были и копья. Б. . Калайдовичъ, помню, подарилъ даже Константину Сергевичу копье желзное метательное, съ желзными перьями на одномъ конц, вырытое гд-то на поляхъ и почему-то называвшееся копьемъ Изяслава. Старинные палаши изъ солингенской стали, найденные въ амбарахъ Новаго Аксакова, составляли украшеніе комнатки Константина Сергевича. Въ довершеніе всего этого, Константинъ Сергевичъ писалъ повсть о, приключеніяхъ дружины молодыхъ, людей, ‘любившихъ древнее русское вооруженіе’. По мр написанія, повсть прочитывалась вслухъ и поражала умы аудиторіи разнообразіемъ и загадочностію приключеній. Несмотря на то, что ‘она постепенно достигла объема цлаго тома in 8о, она никогда не была кончена.
Слдуетъ упомянуть также о другихъ играхъ, измышленныхъ Константиномъ Сергевичемъ. Изъ сахарной бумаги, блой я синей, складывались по извстному способу корабли разныхъ размровъ въ довольно большомъ количеств и раздлялись на два флота: одинъ Русскій, другой Англійскій, или Французскій, или иной — вражій. Они разставлялись другъ противъ друга на обоихъ концахъ валы (все это происходило въ Старой Конюшенной, въ приход Аанасія и Кирилла, въ дом Слпцова). Съ каждой стороны кто-нибудь ложился на полъ и катилъ мячъ по полу, цля въ корабль. Сочинены были и правила для игры: если мячъ отодвинетъ корабль за черную полоску, которою обыкновенно обводились около стнъ крашеные долы, то это значило, что корабль слъ на мель, если попадалъ внутрь, въ средину,— корабль пошелъ ко дну, и т. д. Даже велся списокъ сраженій, добыто было раскрашенное изображеніе морскихъ флаговъ всхъ націй, и часть бумажнаго корабля расписывалась сообразно національности корабля. Никакихъ же другихъ игръ, ни лошадокъ, ни куколъ, ни игрушекъ, не зналъ Константинъ Сергевичъ, да почти и никто въ дом Аксаковыхъ. Разыгрывались иногда по выбору и по иниціатив самого Константина Сергевича сцены изъ ‘Чудаковъ’ Княжнина, изъ ‘Трисотинъ’ Дмитріева и нкоторыя другія.
Нельзя не разсказать и еще объ, одной зат, характеризовавшей будущаго славянофила. Употребленіе французскаго языка въ разговор рзко осуждалось Константиномъ Сергевичемъ,— да и вообще великосвтскость была предметомъ постоянной его насмшки. Конечно, кром искренняго уваженія къ родному языку и негодованія, возбуждаемаго пренебреженіемъ къ нему, много значило и то, что въ дом Сергя Тимоеевича Аксакова французскій языкъ не употреблялся вовсе, и самъ Константинъ Сергевичъ не имлъ привычки говорить на немъ. Большой свтъ какъ бы не существовалъ для этого семейства. Какъ бы то ни было, но нкоторыя дамы, знакомыя Ольги Семеновны, писали иногда ей на французскомъ язык, записки эти уносились на верхъ, и тамъ вс братья, имя во глав Константина Сергевича, прокалывали эти записки ножами, взятыми изъ буфета, потомъ торжественно сожигали и пли хоромъ псню, нарочно сочиненную Константиномъ Сергевичемъ:
Заклубися, дымъ проклятья,
и проч.
Впрочемъ, оттого ли, что Сергй Тимоеевичъ, узнавъ объ этомъ, выразился, что это глупо, или оттого, что какая-то дама, случайно провдавъ о томъ, что ея имя предаютъ проклятію, чрезвычайно разобидлась, только этой зат былъ скоро положенъ конецъ.
Одаренный счастливыми способностями, энтузіастъ, исполненный самыхъ чистыхъ и возвышенныхъ стремленій и въ то же время непосредственной любви къ Россіи, Русскому народу и Москв, въ мір интересовъ литературы и искусства возрасталъ Константинъ Сергевичъ, удивляя пріятелей отца своими дарованіями…

——

Вотъ т нсколько драгоцнныхъ страницъ, которыя остались посл Ивана Сергевича. Хотя он относятся больше всего къ Константину, къ дтской обстановк созданной его богато-одаренной природой, его съ раннихъ лтъ самобытнымъ и властительнымъ характеромъ, но въ этой же обстановк протекло и дтство Ивана, она же наложила печать на его боле сомкнутую и сосредоточенную натуру.
О первоначальномъ обученіи Ивана Сергевича осталось мало свдній. Его дома готовили къ поступленію въ общественное заведеніе, и, судя по его успхамъ, ученіе было серіозно и основательно, хотя безъ педантства и формализма. Иванъ Сергевичъ самъ относилъ свое раннее развитіе тому, что въ его семейств Дтская не существовала, т. е. не существовалъ тотъ сомкнутый, разгороженный уголокъ, гд подъ надзоромъ наемныхъ педагоговъ возрастаетъ молодое поколніе въ какой-то искусственной, прсной атмосфер, неимющей ничего общаго съ дйствительною жизнью. Въ семейств Аксаковыхъ дти были постоянно съ родителями, со старшими, жили ихъ жизнью, интересовались ихъ интересами. Съ 10-ти лтняго возраста, мальчикъ Иванъ страстно читалъ газеты, страстно слдилъ за политическими событіями въ Европ, его уже волнуетъ революціонное броженіе въ Испаніи, онъ восторженный Карлистъ. Наказаніемъ за какую нибудь провинность служитъ ему лишеніе читать газеты. Въ немъ уже сказывается будущій страстный публицистъ.
Вотъ еще характеристическая черта семейныхъ отношеніи Аксаковыхъ. Въ письмахъ къ своимъ еще далеко несовершеннолтнимъ сыновьямъ Сергй Тимоеевичъ всегда называетъ каждаго изъ нихъ: ‘Мой сынъ и другъ’, и самъ подписывается: ‘Твой другъ и отецъ’, и подъ его перомъ это слово: другъ, не есть только ласковое названіе,— оно опредляетъ на самомъ дл отношенія отца къ сыновьямъ: онъ былъ для нихъ искреннимъ и истиннымъ другомъ, онъ дйствовалъ на нихъ не только пріемомъ вншняго, формальнаго авторитета, но гораздо боле вліяніемъ нжнаго, разумнаго, мудраго сочувствія. Въ послдніе годы жизни Иванъ Сергевичъ еще упоминалъ о томъ какъ благотворно было для него это вліяніе отца и какъ много онъ обязанъ переписк съ нимъ.
Поступленіе въ Училище молодого Аксакова, четырехлтье въ немъ пребываніе, выходъ изъ него и поступленіе на службу будутъ изложены нами въ слдующей глав. Наше изложеніе будетъ цликомъ основано на письмахъ Ивана Сергевича къ родителямъ съ 1838 по 1842 годъ и ихъ къ нему.

УЧИЛИЩНЫЕ ГОДЫ

По первоначальному предположенію родителей Иванъ Сергевичъ долженъ былъ вмст съ братомъ Михаиломъ поступить въ Пажескій корпусъ. Но оказалось, что по годамъ онъ уже не могъ держать экзамена, и тогда ршено было отдать его въ недавно открытое Императорское Училище Правовднія, въ которомъ воспитывался уже его старшій братъ Григорій.
30 Апрля 1838 г. пріхали въ Петербургъ Сергй Тимоеевичъ Аксаковъ съ сыномъ Иваномъ, и на другой же день начались т предварительныя испытанія, которыя должны были указать, можетъ ли молодой человкъ быть допущенъ къ публичному экзамену для поступленія въ IV классъ?
На этомъ предварительномъ испытаніи молодой Аксаковъ удивлялъ экзаменаторовъ обширностью своихъ познаній и толковостью отвтовъ.
Профессоръ исторіи Кайдановъ, разсказывая объ экзамен, говорилъ: ‘Какъ отлично отвчалъ мн Аксаковъ! Распространяетъ отвтъ шире поставленнаго вопроса, разбираетъ вс относящіяся. къ событію обстоятельства. Отлично отвчалъ. Что твой профессоръ. Просто я слушалъ, а онъ мн лекцію читалъ. Я ужасно люблю такихъ’. Въ разговоръ вмшался воспитатель Ивановъ, экзаменовавшій по Русскому языку.— Вотъ также онъ отвчалъ и у меня. Прекрасно. Я написалъ: ‘отлично знаетъ вс предписанныя правила и съ честью можетъ вступить въ IV классъ’.
Порядки Училища и программа занятій очень понравились Сергю Тимоеевичу, и въ день послдняго предварительнаго испытанія онъ подалъ прошеніе о пріем сына. Въ тотъ же день (4 Мая 1838 г.) онъ писалъ къ Ольг Семеновн въ Москву. ‘Будь спокойна, мой дражайшій другъ! Лучшаго мста для воспитанія дтей нашихъ нельзя и найти въ Россіи… Гршно намъ было бы и колебаться’.
На другой день отецъ ухалъ, Иванъ остался и въ конц Мая выдержалъ публичный экзаменъ, посл котораго былъ принятъ въ IV классъ.
Лто 38 года провелъ онъ со своими на дач близъ Москвы, но лто было короткое, такъ какъ экзамены кончились къ 1 Іюня, а вернулся онъ посл каникулъ уже 31 Іюля и съ 1 Августа поселился въ Училищ, ходя въ отпускъ по Воскресеньямъ и праздничнымъ днямъ въ семейство Надежды Тимоеевны Барташевской, извстной читателямъ ‘Семейной Хроники’ подъ именемъ ‘Милой сестрицы’.
Первоначально шумная школьная жизнь не понравилась задумчивому и сосредоточенному Аксакову.
Дни казались ему очень длинными, по ночамъ онъ долго не могъ заснуть, а просыпался рано. Со всми товарищами онъ познакомился, но не сдружился. Больше всего смущали его ихъ безпрерывныя шутки. ‘Он мн надодаютъ, писалъ онъ домой,— я не всегда расположенъ шутить. Примтивъ это, многіе нарочно пристаютъ ко мн, дразнятъ и досаждаютъ. Рдко можно мн поговорить серьезно съ кмъ-нибудь. Впрочемъ, понемногу я стану вольне и вольне’… Очевидно 15-лтній Аксаковъ былъ старше своихъ лтъ и своихъ товарищей. Съ перваго знакомства это взаимное ихъ положеніе не могло быть разгадано ни той, ни другой стороной.
Въ эти ранніе годы онъ уже занимается анализомъ своихъ и чужихъ чувствъ, обсуждаетъ свое поведеніе и чужіе поступки, и съ замчательною серьезностью говоритъ о занятіяхъ. Такъ онъ пишетъ отцу:
‘Вы думаете, милый Отесенька, что я по способностямъ моимъ буду изъ первыхъ учениковъ. Но у насъ бъ класс есть многіе боле способные, чмъ я. къ тому же надо имть много честолюбія, чтобы быть первымъ… Да, честолюбія, потому что есть предметы, которые не могутъ служить моему образованію, и занимаешься ими не любя, не по любви къ наук. Я знаю, что истинное мое образованіе ни на шагъ отъ этого не подвинется… Что же касается до товарищей, то я вижу, что не у всхъ развиты благородныя чувства и point d’honneur. Я со многими холоденъ, и вотъ мои правила относительно поведенія въ ссор: не вредить врагу долженъ всякій благородный человкъ, и потому, когда я въ ссор, я не говорю ни слова со своимъ врагомъ, никогда не насмхаюсь, разговаривая о немъ съ другими, не мщу, буду помогать въ нужд (разумется скрытно, такъ чтобъ онъ не зналъ, отъ кого идетъ помощь), но никогда не буду связываться, никогда не приму отъ него услугъ… Драться, перебраниваться — это уже показываетъ нкоторую фамильярность’.
Онъ ршается уйти въ себя поглубже. Новая обстановка, сверстники изъ новаго общества не прельщаютъ его, онъ выше цнитъ привезенные имъ изъ дому взгляды и вкусы. Ршившись не поддаваться складу новой жизни и понятіямъ иного общества, молодой Аксаковъ сосредоточивается и разсуждаетъ съ поразительною для его возраста обдуманностью.
‘Я теперь вижу, какъ надо длать, чтобъ не казаться смшнымъ и сохранить въ душ прежнія, чувства и понятія. Не участвовать съ толпою (я называю толпою тхъ воспитанниковъ, которые не отличаются ничмъ и имютъ обыкновенныя пошлыя и ходячія понятія), не быть слишкомъ откровеннымъ, потому что многія возвышенныя понятія, не бывъ оцненными, покажутся смшными. Разумется, есть люди, которымъ они не покажутся смшными, но я положилъ себ за твердое правило не навязываться къ большимъ. Наконецъ быть про себя, т.-е. направлять свой умъ въ сознаніе. Это предохранитъ меня отъ ложнаго шага и сохранитъ въ душ моей понятія и мысли такъ мало согласующіяся съ здшними. Чмъ боле я буду сосредоточивать ихъ въ себ, тмъ сильне и глубже разовьются чувства. Съ тхъ поръ какъ я въ Училищ я сильне чувствую любовь къ семейству, цну родительскаго дома и вообще Москвы. Я положилъ себ побольше думать и теперь въ лазарет мн пріятно, что я могу на свобод думать и обдумывать. Съ моимъ характеромъ это легко сдлать’.
Онъ могъ бы дйствительно равняться со старшими не только по способностямъ, но и по развитію и по образованію своему. Когда онъ пришелъ къ библіотекарю за книгами для чтенія, то просилъ историческія сочиненія Goizot, Capefigue, Michaud, Thierry и Barante. He вс оказались въ библіотек. Ему предложили взять Contes historiques du bibliophile Jacob, которую читали другіе воспитанники IV класса. Но онъ уже давно прочелъ эту книгу и сдалъ въ архивъ дтскихъ книгъ. Ему уже нужны были настоящія серьезныя сочиненія.
Воспользовавшись разршеніемъ конференціи, воспитанники Училища составляли складчину и выписывали на общія деньги нсколько журналовъ. Аксаковъ отдалъ на эту складчину завтный золотой, подаренный ему еще дома, и съ тхъ поръ во всякомъ письм его къ родителямъ мы находимъ сужденія обо всхъ статьяхъ, которыя онъ читалъ. Онъ безпрерывно разбираетъ все прочитанное, сравниваетъ переводы съ оригиналами, обсуждаетъ достоинства различныхъ авторовъ, сравниваетъ ‘От. Записки’ и ‘Московскій Наблюдатель’, знакомится съ Блинскимъ и подробно описываетъ отцу свои встрчи съ нимъ. Обаяніе знаменитаго критика и увлекательная литературная рчь не сдлали Аксакова его слпымъ поклонникомъ. Онъ не повторяетъ его словъ, а обсуждаетъ ихъ и распрашиваетъ Сергя Тимоеевича.
Къ концу года Аксаковъ привыкъ къ Училищу, но онъ никогда его не полюбилъ. Положеніе его въ сред товарищей опредлилось. Об стороны, такъ сказать, познали другъ друга и выработалась форма общенія. Онъ прослылъ за умнаго, серьезнаго, образованнаго, а самъ научился изучать другихъ, и призналъ необходимость вращаться не среди однихъ сочувствующихъ единомышленниковъ. Онъ пишетъ къ брату Константину, что радъ своему поступленію въ Училище, что даже сожалетъ о томъ, что раньше не былъ въ какомъ- нибудь заведеніи. ‘Мальчикъ, который сдлается впослдствіи мужчиною, вступаетъ въ свт въ борьбу со многими обстоятельствами, слдовательно долженъ знать свтъ такимъ, какимъ онъ есть, со всми прелестями и гадостями, долженъ еще покровительствовать другимъ, слабйшимъ существамъ. Пусть мальчикъ пробудетъ дома до 13 или 14 лтъ, въ ‘это время укоренятся въ немъ хорошія правила, но долгое пребываніе дома изнжило бы меня…
‘Опредленнаго желанія еще не имю, но мн ужасно думать, что я проживу, какъ и вся толпа, не оставивъ по себ никакого воспоминанія, только, что въ газетахъ останется: вызжалъ тогда-то въ Ростовъ. Иногда мн хочется провести жизнь мирно, тихо, въ деревн, въ прекрасномъ кра. Иногда хочется предаваться занятіямъ, сдлаться ученымъ, заняться философіей, открывать новые законы мышленія. Иногда хочется броситься въ большой свтъ, отвдать его прелестей и горестей. Желалъ бы я знать свое будущее… Какъ то повезетъ судьба? Впрочемъ, если самъ не дашь ей толчокъ въ какую нибудь сторону, такъ она и не повезетъ…’
Не мирно и не тихо, не въ деревенской тиши и не въ ‘объятіяхъ большаго свта’ прожилъ тогдашній мальчикъ свою труженическую жизнь. Онъ далъ судьб тотъ толчокъ, о которомъ, заговаривалъ 16 лтъ и посл него осталось въ газетахъ больше, гораздо больше простого сообщенія о вызд туда-то.
Мы воздержимся отъ подробнаго разсказа и остановимся лишь на нкоторыхъ характерныхъ чертахъ жизни Ивана Сергевича за время пребыванія въ школ.
Раньше всего мы должны.указать на постоянное общеніе его съ домомъ. Переписка между родителями и сыномъ не прерывалась. Съ одной стороны съ годами мнялся слогъ, рчь становилась постепенно литературне и образне, съ другой первоначальныя прямыя предписанія переходили въ совты или въ совмстное обсужденіе. Но сущность осталась та же. Мы находимъ въ письмахъ все ту же подробную передачу всего видннаго, слышаннаго, прочитаннаго и пережитого. Побывавъ въ театр, встртивъ знакомаго, сойдясь съ новымъ человкомъ, Иванъ Сергевичъ сейчасъ же пишетъ обо всемъ домой и на всякую подробность получаетъ отвтъ.
Даже мелочами жизни, покупками и заказами, различными училищными происшествіями, городскими толками длились они между собой.
Но эта близость къ дому и Москв не мшала Аксакову внимательно слдить за всми явленіями Петербургской жизни, конечно въ границахъ его юношескаго школьнаго міра. Онъ, повторяемъ, читалъ журналы, изучалъ новыя книги и усердно посщалъ театры.
Страсть къ театру была у него лишь въ молодости. Поздне Иванъ Сергевичъ очень рдко посщалъ его. Но въ ранней юности, благодари знакомству съ Мочаловымъ и Щепкинымъ, благодаря вліянію Сергя Тимоеевича, онъ интересовался театральной жизнью. *
Будучи правовдомъ, Аксаковъ постоянно здилъ и въ оперу, и во французскій театръ (который очень любилъ) и въ русскій драматическій. Послдній нравился ему мене Московскаго (онъ и былъ значительно ниже) и потому онъ чаще всего посщалъ Михайловскій и восторгался игрой М-me Allan. Подъ вліяніемъ Петербургской и училищной атмосферы, Иванъ Сергевичъ нсколько уклонился отъ ригоризма Константина Сергевича относительно всего французскаго, онъ въ письмахъ въ брату храбро отстаиваетъ свой вкусъ къ Михайловскому театру и откровенно сознается, что вообще изъ французскихъ спектаклей выноситъ всегда самое пріятное впечатлніе и отъ души смется иногда пошлымъ, но мастерски сыграннымъ фарсамъ.
Послднюю зиму пребыванія своего въ училищ Аксаковъ провелъ въ Петербург одинъ. Старшій братъ Григорій кончилъ курсъ еще въ 40-мъ году, а младшій братъ Михаилъ, воспитавшійся въ Пажескомъ корпус, скончался почти внезапно 5-го Марта 1841 г. на рукахъ Ивана Сергевича. Эта неожиданная смерть была тяжкимъ ударомъ для семейства и боле всхъ поразила Ольгу Семеновну, которая сама строгаго нрава, не мене того любила съ особенною нжностью этого сына, всегда веселаго, оживленнаго, остроумнаго. Она очень гордилась его замчательными музыкальными способностями, возбуждавшими удивленіе и среди постороннихъ. Нсколько юношескихъ сочиненій доставили ему уже извстность среди спеціалистовъ. Тогдашніе знатоки музыки сулили ему блестящую артистическую будущность…
Узнавъ о смерти сына, Ольга Семеновна не предалась ни отчаянію, ни ропоту. Но она какъ бы сосредоточилась въ своемъ гор, какъ бы удалилась отъ жизни семьи, а вся ушла въ грустное молитвенное настроеніе. Въ годовщину смерти брата, почти совпадавшую со днемъ рожденія Ольги Семеновны, Иванъ Аксаковъ пишетъ къ матери: ‘Что сказать Вамъ въ день Вашего рожденья, милая маменька? Поздравлять право и скучно, и пошло, но если этотъ день избираютъ для того, чтобы по поводу его высказать разомъ все, что и прежде этого желалъ кому либо, такъ и я скажу, милая маменька, что желаю Вамъ боле душевной бодрости, боле живительной надежды на Бога и мене истомляющаго душу и тло тоскливаго моленія. Это мое желаніе, а нисколько не совтъ, котораго давать Вамъ не смю. День этотъ конечно сопрягается съ грустными воспоминаніями, которыхъ не надо разгонять, но которыя должны только вселять въ сердце человка чувство грустной покорности и признанія необходимости’.
По тому же поводу и въ тоже время онъ длился съ родителями чувствомъ неудовлетворенности, которое возбуждало въ немъ чисто-формальное отношеніе къ нкоторымъ церковнымъ обрядностямъ. Заране утвержденные сроки, установленные пріемы холодили его душевное настроеніе. ‘Смшенъ для меня, пишетъ Иванъ Сергевичъ, обычай соблюдать годъ воздержанія и горести, какъ будто по окончаніи года, горе изглаживается изъ памяти. Нтъ, помни вчно, но чтобы воспоминаніе это не мшало теб жить и наслаждаться жизнью, если только грудь твоя въ состояніи вмстить такія различныя ощущенія, если-жъ нтъ, то конечно лучше вчное тоскливое воспоминаніе, чмъ втренная забывчивость… Я радъ, что мы говемъ на этой недл. Я не буду просить для себя особенной номинальной службы, во 1-хъ, потому, что для этого надо просить и хлопотать, во 2-хъ, потому, что я смотрю на эту службу, какъ на обрядъ сильно дйствующій на чувства и живе располагающій къ грустнымъ воспоминаніямъ, но я думаю, что могу обойтись и безъ искусственныхъ возбужденій’.
‘…Мы говемъ теперь или лучше сказать насъ заставляютъ ходить въ церковь. Хорошо говніе, исповдь и покаяніе въ тяжкихъ грхахъ! Но гд же тутъ сокрушеніе въ тяжкихъ грхахъ въ твердымъ намреніемъ не длать ихъ боле, когда сдаешь, что эти грхи будутъ непремнно повторяться. Я не люблю убаюкивать своей совсти обманами и уловками и знаю очень хорошо, что буду опять бранить начальство, смяться надъ смшнымъ, будутъ тому подобныя неизбжныя послдствія общественной жизни. Кром того недля говнія въ Училищ — самая безалаберная: профессора не ходятъ, постящіеся дятъ втрое противъ обыкновеннаго’… Самъ Аксаковъ, не находясь въ религіозномъ настроеніи и не имя возможности уединиться въ сред товарищей, посвятилъ досугъ говвія и весь постъ усиленнымъ занятіямъ и писанію выпускныхъ сочиненій по Гражданскому и Уголовному праву.
Онъ очень много занимался въ ту зиму… Приближался выпускъ. За порогомъ Училища ждала новая жизнь, незнакомая и такая значительная! Къ этой важной перемн 19-лтній юноша не могъ оставаться безучастнымъ, и любопытно посмотрть, какъ отнесся къ ней Иванъ Сергевичъ.
Отношеніе его было двойственное.
Къ матеріальной сторон перемны своей жизни онъ относился отчасти наивно, отчасти скептически и отчасти равнодушно… Его засыпали совтами и указаніями, гд что заказывать, какому мастеру сколько платить и какихъ фасоновъ придерживаться… Онъ многое забывалъ, путалъ, откладывалъ, наконецъ собрался съ духомъ, сразу все заказалъ и торжественно доноситъ объ этомъ въ Москву. ‘Вотъ наконецъ Вамъ смта всего!’ И тамъ дйствительно перечислено все: мундиръ, сюртукъ, брюки, различныя одянія, шляпы и въ перемшку съ этимъ очки, сапоги, шпага, перчатки и т. п. Все высчитано съ ршимостью отчаянія по аршинамъ, проставлены цны, во самъ Аксаковъ такъ мало доврялъ практичности своей смты, что закончилъ ее патетическимъ восклицаніемъ въ письм къ брату: ‘Жду отъ тебя жестокой критика моей смт’! Даже служба вншней стороной своей мало занимала его, и онъ скептически о ней отзывается:
‘Честолюбіе я служебное самолюбіе мое притупляются когда я вяжу передъ собой такое длинное поприще, которое мн надо пройти черепахой, и для чего? для того чтобы получить тайнаго или дйствительнаго совтника, достоинства жалкаго, неразвявывающаго еще рукъ… А теперь покуда я не простираю своихъ честолюбивыхъ служебныхъ замысловъ дале помощника секретаря.Стало они не ужасны’…
Но если таково было безучастіе 19-лтняго юноши къ будущей обстановк жизни, совсмъ иначе относился онъ въ духовной сторон предстоящей перемны.
Онъ давно обдумалъ новое поприще, давно готовилъ себя и собирался вступить на него во всеоружіи сильной воли и самосознанія.
Не смотря на безразличное его отношеніе ко всему вншнему, условному, онъ не могъ бытъ не былъ равнодушьемъ въ аттестату, какъ свидтельству своихъ знаній. Онъ добивался самаго лучшаго, и когда незадолго до послднихъ репетицій родные утшали его не случай неполученія высшаго чина IX класса, — онъ отвчалъ: ‘Мое письмо не было голосомъ убитаго, самолюбія, напротивъ негодующаго. Другіе бросятъ заниматься. Я, наоборотъ, удвоилъ усилія, прибавилъ настойчивости и терпнія. Это не есть зависимость отъ мннія другихъ. Ради мннія другихъ и не стану длать того, что несогласно съ моими понятіями о чести или благородств, но когда и знаю, что именно въ томъ, въ чемъ а хочу быть уважаемъ (пусть смются надъ моей неловкостью, неумньемъ обращаться въ свт, — я самъ смюсь и не пускаюсь на поприще, намъ несужденное), когда я тамъ встрчаю несносное препятствіе — тогда оно меня сердитъ. Мы сами невольно судимъ о получившихъ 9-й классъ (конечно незнакомыхъ) лучше, нежели о получившихъ 10-й, и мн обидно будетъ слдить главами на лиц спрашивающаго меня и вдругъ разочарованнаго моимъ отвтомъ, насколько градусовъ понижается его мнніе обо мн, составленное по наслышк! Къ тому же еслибъ кто-нибудь былъ обойденъ такимъ же образомъ, тогда ничего бы, но когда не только вс серьезные люди, но и дрянь боле меня иметъ права на 9-й классъ, и когда я вдругъ поставленъ въ цлую категорію мелкопомстныхъ, чрезвычайно довольныхъ тмъ, что и ‘Аксаковъ даже вмст съ ними выходитъ 10-ымъ классомъ’,— то я желаю быть отличенъ.
Я хочу сорвать общую дань уваженія, ма слдуемаго въ сфер наукъ, я не намренъ разыгрывать жалкую роль человка непонятаго, неоцненнаго, обиженнаго судьбой… Когда же я буду знать, что и другіе сознаютъ, какъ справедливо занимаю я мсто въ общемъ уваженіи, тогда мелкія злорчія не будутъ имть никакой цны’.
Ему нужна была эта обезпеченность чужого мннія для того, чтобы не развлекаться по пути и не заботиться ни о темъ, крох своего дла. Его кипучее трудолюбіе не только не терпло отвлеченія среди работы, оно не хотло отдыха. ‘Еслибъ я не боялся дать поводъ думать, что самохвальничаю (пишетъ онъ сестр), я бы сказалъ, какъ не люблю медленности, какъ противна она моей натур! мн совстно долго спать, мн страшно въ итог ‘гони отмтить половину, прошедшую во сн! Я не понимаю также людей, желающихъ, чтобы время незамтно пролетло въ упоеніи какого нибудь блаженства или въ забытьи. Нтъ мн хотлось бы. каждый день быть полезнымъ членомъ общества и полезнымъ не въ одномъ своемъ околотк’.

——

Въ этомъ бгломъ очерк мы попытались объяснить читателю, какъ прошли ученическіе годы Ивана Сергевича Аксакова. Чмъ онъ занимался, какъ шло его душевное и умственное развитіе, съ какихъ лтъ онъ принялся думать и трудиться надъ собой. Теперь намъ остается только показать, — съ какимъ чувствомъ занесъ онъ ногу черезъ порогъ училища, съ какой ршимостью вступилъ въ жизнь. Намъ кажется, что для этого достаточно привести коротенькую выписку изъ послднихъ его училищныхъ писемъ.
‘Я совершенно здоровъ, какъ физически, такъ, полагаю, и морально. Я полонъ твердой ршимости и жажды труда, но труда тяжелаго, великаго и благодтельнаго. Мущина, не смущаясь посторонними обстоятельствами, долженъ продолжать твердо свой путь и жить пока живъ, не въ страх безпрестанномъ и не въ томленіи, а въ дятельномъ стремленіи къ достиженію цли.
Итакъ, покуда живы, будемъ работать и предпринимать такіе труды, какъ будто бы вовсе мы не должны были умирать…

АСТРАХАНСКІЯ ПИСЬМА.
1844 года.

Въ 42-мъ году, Иванъ Сергевичъ по окончанія курса въ училищ Правовденія, вернулся въ Москву къ своимъ родителямъ, и поступалъ прямо на службу во 2-е отдленіе 6-го Департамента Правительствующаго Сената, гд онъ черезъ три недли назначенъ былъ исправлять должность секретаря. Выраженіемъ чувствъ, мыслей, сомнній, тоски, волновавшихъ душу молодаго чиновника, при первыхъ шагахъ на поприщ служебномъ, явилось его первое крупное произведеніе въ стихахъ: Жизнь чиновника, мистерія въ 3-хъ дйствіяхъ. Въ немъ изобразилась та двойственность душевнаго настроенія, которая сопутствовала, Ивану Сергевичу во всю жизнь: то было какое то странное совмщеніе самаго восторженнаго идеализма и лиризма съ самой неутомимой, неугомонной дятельностью на практической, реальной почв. Объ этой своеобразной черт своей натуры Иванъ Сергевичъ пишетъ самъ гораздо поздне: ‘Мн приходится самому брать противъ себя предосторожности какъ противъ поэта. Неправда ли какъ странна такая двойственность, и не вредитъ ли во мн поэтъ положительному человку и положительный человкъ поэту? Вредитъ — одинъ мшаетъ другому. Одинъ и тотъ же человкъ пишетъ ‘Бродягу’ и изслдованіе о торговл на украинскихъ ярмаркахъ. Оба сочиненія имютъ успхъ, послднее внчано два раза преніями, удостоено золотой медалью, признано классическимъ, но изъ меня не вышло статистика, полюбившаго это дло, ‘Бродяга’ остался недоконченнымъ и, какъ поэтъ я не произвелъ ничего крупнаго. Правда въ изслдованіи о ярмаркахъ, видно присутствіе художественнаго элемента въ изслдовател и такое приложеніе поэтическаго откровенія въ статистик было не безплодно для дла. Но я сознаю самъ, что такое поэтическое отношеніе къ труду, не есть настоящее отношеніе къ труду для достиженія ученаго прочнаго знанія, и всячески стараюсь избавиться отъ этого недостатка, но еще не избавился, хотя стиховъ уже давно не пишу и чуть не утратилъ этой способности совсмъ. Эта борьба во мн двухъ этихъ элементовъ, двухъ равныхъ требованій и запросовъ моей натуры и производитъ во мн, между прочимъ такое безпокойство, мшаетъ цльности и зрлости. ‘— Это было писано въ 65-мъ году и мы приводимъ здсь это опредленіе самого Ивана Сергевича двойственности своихъ стремленій, потому что оно объясняетъ многое въ его дятельности и въ его судьб. Но вернемся къ годамъ первой молодости.
Въ конц 43-го года, онъ пишетъ своему пріятелю князю Д. А. Оболенскому въ Казань: ‘Право, годы юности проходятъ не оставляя бодрыхъ слдовъ и изъ насъ никто не отрав сказать:’
‘Я гордо чувствуя, я молодъ.
Мила мн жизнь, мужчина я’.
‘Условность связующая нашу дйствительную жизнь, лишаетъ насъ и сильныхъ убжденій и свободныхъ движеній и теплыхъ врованій. Когда иногда высмотришь свою внутренность и перенесешься мысленно туда, гд человкъ совершенно искрененъ и свжа въ немъ природа, гадко длается’.
4-го декабря, того же 43-го года Иванъ Сергевичъ пишетъ опять князю Д. А. Оболенскому: ‘понедльникъ, отправили мы съ кн. П. П. Гагаринымъ представленіе къ министру о назначеніи насъ подъ его начальствомъ въ ревизіонную коммиссію въ Астрахань: старшихъ трое: Строевъ, Павленко, Розановъ, младшихъ семь: я, Нмчевко, Бюлер, Блокъ, Ясневъ, Булычевъ я еще одинъ канцелярскій служитель. Еще подетъ съ нами, вроятно, князь Оболенскій, племянникъ князя Гагарина. Я съ нимъ познакомился у его дяди и онъ мн нравится, впрочемъ не знаю, что за человкъ. Кажется я буду состоять непосредственно у князя: я уже писалъ за него отношенія и отвтныя письма. Теперь по порученію князя, я читаю отчетъ Дурасовской коммиссіи. Эта новая сфера дятельности меня очень занимаетъ и именно потому, что постоянно приходится имть дло съ человкомъ хитрымъ, умнымъ, неискреннымъ’.
Въ послднихъ числахъ декабря состоялась отправка ревизіонной Астраханской коммиссіи по назначенію. Иванъ Сергевичъ ухалъ въ одной повозк съ кн. Родіономъ Оболенскимъ. Съ самаго пути начинается его весьма оживленная и обстоятельная переписка съ родителями. Эти письма, свидтельствующія о несомннномъ литературномъ дарованіи 20-ти лтняго путешественника читались съ восторгомъ всмъ собраннымъ семействомъ Аксаковыхъ. Отецъ отвчалъ на каждое письмо подробно и очевидно восхищается повствованіями сына. Семейство жило тогда въ Москв. Константину Сергевичу было 27 лтъ. Онъ былъ занятъ составленіемъ диссертаціи о Ломоносов, о которой часто упоминается въ переписк съ Иваномъ Сергевичемъ. Старшая сестра Вра, годомъ моложе Константина, была весьма даровитая личность, раздляя съ дтства уроки и занятія Константина, она сроднилась съ его духовнымъ строемъ я умственными интересами. Второй братъ Григорій Сергевичъ былъ въ это время очень занятъ отысканіемъ и пріобртеніемъ подмосковной для семейства.
Вторая сестра Ольга, нсколько старше Ивана, страдала отъ нервной очень сложной и продолжительной болзни. Эта болзнь сдлала ее средоточіемъ самыхъ нжныхъ и постоянныхъ заботъ и попеченій отца и матери и всего остальнаго семейства, и не только состраданіемъ къ ея физическому недугу привлекала она къ себ сочувствіе окружающихъ ее, но гораздо больше еще нравственнымъ вліяніемъ ея духовной природы, облагороженной и просвтленной терпливо перенесенными страданіями.
Много лтъ посл ея кончины, младшія сестры вспоминали о ней съ умиленіемъ и говорили, что всми задатками добра он обязаны именно этой многострадальной сестр. Видно по письмамъ Ивана Сергевича, что и онъ относился къ Ольг съ особенной нжностью. Младшія сестры Любовь, Надежда, Марихенъ и Софія были тогда еще малолтними и въ письмахъ Сергй Тимоеевичъ упоминаетъ о нихъ подъ общимъ названіемъ: душонки. къ концу 43-го года, поиски Григорія Сергевича увнчались успхомъ. Для семейства Аксаковыхъ было пріобртено сельцо Абрамцево, прелестный уголокъ на берегахъ рчки Вори, близь Хотьковскаго монастыря и не очень далеко отъ Троицко-Сергіевой Лавры. Это имніе соединяло въ себ все, что могло удовлетворить требованіямъ Сергя Тимоеевича: прелестное мстоположеніе, удобный старинный домъ, среди прекраснаго парка, громадный прудъ подъ мельницею съ богатой ловлею рыбъ, хорошее купанье въ рк Вори, обширные лса, изобилующіе грибами, сборъ которыхъ производился Сергемъ Тимоеевичемъ и семействомъ его съ артистическими пріемами. О количеств найденныхъ грибовъ велся дневникъ, вс замчательные экземпляры были срисованы и сохранены. При Серг Тимоеевич Абрамцево оживилось посщеніемъ его друзей, между ними много литературныхъ дятелей того времени — Хомяковъ, Гоголь, Самаринъ, Тургеневъ и другіе. Тамъ же самъ Сергй Тимоеевичъ, уже полуслпой, посвятилъ свои старческіе досуги диктованію своимъ дочерямъ воспоминаній о своей молодости: тамъ были написаны: ‘Семейная Хроника’, ‘Воспоминаніе внука Багрова,’ ‘Записки Ружейнаго охотника’, ‘Уженье рыбъ’. Хотя съ самаго начала Сергй Тимоеевичъ былъ весьма доволенъ новопріобртеннымъ имніемъ, но состояніе больной дочери не дозволило ему провести тамъ лто 44-го года.
Такъ какъ Ольга должна была остаться подъ постояннымъ наблюденіемъ врача, то была нанята для нея дача на Башиловк, въ сосдств знаменитаго Озера, врача и друга семейства Аксаковыхъ. Онъ ежедневно посщалъ больную, которой предписалъ весьма оригинальное леченіе. Она въ продолженіе долгаго времени должна была питаться исключительно мороженымъ и виноградомъ.
Отецъ и мать и старшая сестра Вра жали поперемнно съ больной Ольгой, а остальное семейство въ Абрамцев. Эти семейныя обстоятельства служатъ содержаніемъ писемъ Сергя Тимоеевича къ сыну въ отдаленную Астрахань, видно, что удручающее дйствіе ихъ отдалило его временно отъ оживленнаго участія въ окружающей его общественной жизни. Онъ упоминаетъ однако съ большимъ сочувствіемъ о диспут Ю. . Самарина въ іюн 1844 г.
‘Диспутъ, пишетъ онъ, былъ очень хорошъ, особенно въ отношеніи къ Самарину. Никогда и никого не видалъ я на каедр столь свободнымъ, благороднымъ и умреннымъ, но послдній эпитетъ не выражаетъ мысли, я хотлъ сказать, что все у него было въ мру: внутренней теплоты и спокойствія, и достоинства, и скромности, и уклончивости, и смлости. Вс были имъ восхищены, особенно т, которые ему возражали, а изъ нихъ особенно Шевыревъ. Онъ просто влюбился въ Самарина на каедр’. Слдуетъ полное описаніе самаго диспута.
Ивану Сергевичу пришлось праздновать свое совершеннолтіе 26-го Сентября въ Астрахани, одиноко, вдали отъ родныхъ. Отецъ пишетъ ему: ‘Обнимаю и поздравляю тебя съ твоимъ совершеннолтіемъ. Молю Бога, да сохранитъ онъ твое здоровье. Я желаю одного, чтобы твое будущее было развитіемъ твоего прошедшаго и настоящаго, а главное, чтобъ ты былъ имъ доволенъ’.— И мать пишетъ: ‘Итакъ, мой совершеннолтній сынъ, начинай твое совершеннолтіе съ благословеніемъ Божіимъ. Молитва и вра да будутъ всегда съ тобою. Не высокомудрствуй, не надйся много на себя: есть, есть, есть Высшій, Который всмъ управляетъ. О какъ хотлось бы мн перелить въ твою душу это теплое чувство вры’!
А между тмъ, этотъ только что совершеннолтній работалъ и трудился на служебномъ поприщ съ умлостію и настойчивостію зрлаго мужа. Простительно, что при сознаніи успшности своихъ усилій, по разршеніи наиболе трудныхъ задачъ, онъ испытывалъ иногда самодовольство, и съ юношескою откровенностію высказывалъ его родителямъ.
Одинъ изъ бывшихъ товарищей Ивана Сергевича по ревизіи, баронъ Бюлеръ, писалъ о немъ уже посл его смерти при изданіи его Астраханскихъ стихотвореній. ‘Не могу пройти молчаніемъ, что васъ, съ правителемъ канцеляріи, было при сенатор 12 чиновниковъ равныхъ лтъ, и что Аксаковъ положительно работалъ боле, чмъ вс остальные 11 вмст. Онъ занимался по 16-ти часовъ въ день, постоянно писалъ, читалъ, рылся въ Свод Законовъ, и лишь когда одолетъ бывало какое-нибудь трудное дло, то для отдохновенія и забавы примется за стихи. Работалъ онъ скоро и легко, причемъ весьма серьезно и добросовстно относился къ служебнымъ занятіямъ. Сравнительную зрлость свою и воспріимчивость къ труду объяснялъ онъ тмъ, что ему родители дали физически окрпнуть и довольно поздно начали учить грамот, такъ что вообще наука досталась ему легко. Князь А. П. Гагаринъ его очень ласкалъ и отличалъ, а товарищи сознавали его нравственное надъ собою превосходство и при этомъ очень его любили’.

Астраханскія письма.

1844 года, января 8-го. Кулеватово, Тамбовской губерніи.

Наконецъ, посл трехъсуточнаго путешествія, посл ночи, проведенной на мягкомъ диван, окруженный всми удобствами жизни, расположился я на досуг писать къ Вамъ, милый Отесинька и милая Маменька, милая Олинька и вс прочіе братья и сестры. Хочу обратиться въ началу своего путешествія и представить подробно картину нашей дороги. Когда мы выхали изъ Москвы, то погода сначала была благопріятна, но потомъ пошло снжить, поднялась мятель, и я увидалъ, какія непріятности готовитъ намъ зимній путь.— Первую ночь былъ я въ такомъ расположеніи духа, что не спалъ почти. Бронницы прохали ночью и очутились въ Коломн часовъ въ шесть утра. Пріятно однакоже посл снга, мятели, очутиться въ теплой комнат. Съ помощью погребца, мгновенно столъ покрывается скатертью, стаканами, ложками, закуриваются трубки и сигары, наливается чай и, мы наслаждаемся я тепломъ и покоемъ. Потомъ, когда снова усадишься въ повозку, и тронутся лошади, к зазвенитъ колокольчикъ, то разговоръ сначала идетъ живо, и мы докуриваемъ еще на станціи закуренныя трубки. Но до новой станціи долго, колокольчикъ такъ однозвученъ, видъ такъ однообразенъ, всюду блая равнина, сливающаяся съ срымъ горизонтомъ, — что разговоръ мало по малу прерывается, наконецъ прескается совсмъ и каждый задумывается Богъ знаетъ о чемъ. Всякая дума становится неопредленною и неясною, въ голов мелькаютъ смшанные образы, сначала т, которые ближе къ сердцу, потомъ, по какому-то, часто чудному сближенію, за ними выходятъ и другіе… И какъ-то привольно это состояніе, это пребываніе въ перелив мыслей и образовъ. И это забвеніе, эти сновиднія на яву такъ отрадны, что, кажется, всебы тонулъ въ нихъ глубже и глубже, и эти минуты вознаграждаютъ за претерпваемыя физическія непріятности. Вчно вращаясь въ кругу скучной и пошлой дйствительности, я, по воспоминанію, чувствовалъ потребность въ такихъ ощущеніяхъ, которыя очищаютъ душу. О, если бы у меня было въ это время все легко на сердц!… Но два или три часа зды утомляютъ моего спутника, онъ оживляется, бранитъ ямщика, я и самъ приподымаюсь и начинало ощущать необходимость пріюта на нкоторое время, и вотъ подъзжаемъ и опять вылзаемъ, приходитъ аппетитъ, о которомъ мн за полчаса странно было бы и вообразить, завтракаемъ, куримъ и опять та же исторія.— Оболенскимъ я чрезвычайно доволенъ. Онъ добрйшій малый и еще меньше иметъ прихотей, нежели я. Днемъ онъ больше все сидитъ на облучк, частью для собственнаго удовольствія, частію для человка (славнаго и расторопнаго малаго), который на это время занимаетъ его мсто и высыпается порядкомъ. На станціяхъ иногда просиживаемъ до часу. Вообще, хали мы очень тихо, ибо дорога преухабистая, къ тому же, снгу такая бездна, а по дорог такъ мало зды, что ее совершенно заноситъ. Мы не встртили ни одного прозжающаго. Наконецъ, часу въ седьмомъ вечера, пріхали мы въ чудесное имніе Давыдова, который принялъ насъ съ распростертыми объятіями. У него домъ огромный и теплый, убранъ не роскошно, мебель старинная, но ужъ такой комфортъ, что чудо, видъ чудесный, даже зимой. Впрочемъ это касается Константина,— я самъ понялъ ныньче прелесть природы зимней. Конечно при томъ воображаешь себ, что это все покрывается разницы красками и живетъ и что на время только жизнь убжала внутрь и оставила только чистая форма. Въ саду у нихъ протекаютъ дв рки — Цна и Челновая. Вотъ роскошь-то!— Я теперь, вслдствіе ли грустнаго расположенія духа, ила по другому чему — не знаю, становлюсь часто въ созерцательное положеніе въ отношеніи въ жизни, и жизнь отдльнаго лица (лучше было бы сказать индивидуума?) въ масс человчества сильно меня занимаетъ. Недавно сидлъ я вечеромъ въ неб, гд потолокъ балъ черенъ какъ уголь, отъ проходящаго въ дыру дыма, гд было жарко и молча сидло человкъ пять мужиковъ. Молодая хозяйка одна, съ грустнымъ выраженіемъ лица, безпрестанно поправляла лучинку, и вс смотрли на васъ какъ-то странно. Мн было и совстно и тяжело. Это освщеніе въ долгіе зимніе вечера, эта женщина, безо всякой свтлой радости проводящая рабочую жизнь, и мы, столь чуждые имъ…. Право, есть на каждомъ шагу въ жизни надъ чмъ позадуматься, если нсколько отвлечешь себя отъ нея.— Здсь дождемся мы князя Павла Павлыча, слдовательно, проживемъ еще дня два или три, потомъ опять пустимся въ путь, но мене разнообразный. Завтра начну заниматься Сводомъ Законовъ, книгъ бездна и мн не будетъ скучно. Видите — поздка моя счастлива, и благодаря Бога, надюсь, что счастіе не оставитъ меня. Одно меня смущаетъ: то, что мн долго ждать Вашихъ писемъ, а мн сильно хочется знать, что у Васъ длается и каково здоровье милой Олиньки. Кисетъ ея былъ въ безпрестанномъ употребленіи въ дорог. Что Костя и его диссертація? Это послднее слово такъ и выходитъ вслдъ за нервамъ, право, какъ будто спрашиваешь: что Костя и его супруга? Что вечеръ у Васильчиковыхъ? Ужъ, конечно, некому писать ко мн съ такою подробностью, съ какою я пишу. Впрочемъ, я признаюсь, что на бумаг я и откровенне и разговорчиве, не затрудняюсь въ словахъ, не чувствую безпрестанно смущающаго меня недостатка моего произношенія.

Вторникъ, 12-го января, 1844 года. Кулеватово.

За нсколько часовъ передъ отъздомъ пишу Вамъ: мы продолжаемъ дальнйшій свой путь въ Царицинъ. Вчера неожиданнымъ образокъ пріхалъ князь Павелъ Павлычъ, выхавъ въ субботу по утру, слдовательно, не прохавъ и двухъ сутокъ съ половиной, между тмъ, какъ мы прохали трое. Нынче, вставъ рано по утру, онъ занялся работой и поручилъ мн также нсколько, чмъ я и былъ занятъ до сихъ поръ, а еще предстоитъ укладываніе повозки. Самъ онъ отправляется завтра. Въхавъ въ Астраханскую губернію, онъ начнетъ ревизію только со мной однимъ, поэтому не знаю, скоро ли мы попадемъ въ Черный Яръ, отстоящій въ 200 верстахъ отъ границы. Это меня огорчаетъ, потому что срокъ полученія писемъ отъ Васъ отдаляется на неопредленное время, и я самъ манкирую какую-нибудь почту.— И такъ, я здсь прожилъ трое сутокъ, мирно и покойно, занимаясь и дломъ служебнымъ и чтеніемъ одной занимательнйшей, по крайней мр для меня, книги, Etudes sur les reformateurs ou socialistes modernes, par Louis Reybaud.— Стало еще цлую недлю или больше не могу я получить отъ Васъ писемъ, а мн такъ хочется знать, что у васъ длается, что Олинькино положеніе и здоровье всхъ Васъ вообще. И эта мысль мн мшаетъ во всемъ и ни внимательность ни любезность хозяевъ не могли разсять меня вполн. Впрочемъ, Павелъ Павлычъ своею дятельностью нсколько оживилъ меня, и я предвижу, что онъ работою не дастъ намъ и духа перевести. Теперь онъ грозитъ насъ перегнать на дорог, ибо вовсе не прохлаждается, не стъ и не пьетъ на станціяхъ. Впрочемъ, мы будемъ его ждать въ Царицын, гд проживемъ дня два или три, чтобы сообразиться, приготовиться и заглянуть еще въ Сводъ. Однако, мн нтъ времени писать больше, ибо учтивость требуетъ, чтобы я сошелъ внизъ, въ гостиную. Гд будетъ можно, напишу обстоятельное и покойное письмо. Прощайте, будьте здоровы и безъ опасеній на мой счетъ. Я, слава Богу, здоровъ совершенно.

Черный Яръ, Вторникъ 18 то января 1844 года. Вечеръ,

Наконецъ а въ Черномъ Яру и уже приступилъ къ длу. Уфъ! Столько надо поразсказать, что позвольте собраться съ духомъ, припомнить вс подробности, ибо я хочу въ отчетливости разсказа посоперничать съ Костей, зная по опыту, какъ это будетъ Вамъ пріятно. Не забгая впередъ, поведу Васъ съ самаго начала, т. е. отъ Давыдовыхъ. Итакъ
Начинается разсказъ
Отъ Ивановыхъ проказъ!
Вамъ уже извстно, какъ я проводилъ время у Давыдовыхъ. Мы жили у Давыдовыхъ съ пятницы вечера до понедльника. Въ этотъ день вдругъ прискакалъ князь Гагаринъ, который дядя жен Давыдова. Этотъ неутомимый старикъ скачетъ, нигд не останавливаясь, мало того, на другой день часу въ пятомъ утра онъ уже занимался длами, часу въ восьмомъ потребовалъ меня, задалъ мн работу, объявилъ, что мы имемъ отправиться во вторникъ, а самъ онъ выдетъ въ среду. Я чрезвычайно ему обрадовался, обрадовался я работ и, зная его поспшность, не заставилъ его дожидаться, тмъ боле, что я чувствую, что онъ меня особенно отъ другихъ отличаетъ. Давыдовъ, имвшій съ нимъ подробный разговоръ о планахъ ревизіи, сказывалъ ма потомъ, что князь на меня иного надется. Я радъ: покрайней мр есть побудительная причина усильной работы, желаніе оправдать довренность, оказываемую мн преимущественно* передъ прочими старшими чиновниками.— Вечеромъ во вторникъ мн было что-то очень тяжело на сердц, и я спшилъ ухать, но передъ самымъ отъздомъ вдругъ сдлался совершенный переломъ, и я принялъ это за хорошій знакъ относительно нашихъ домашнихъ обстоятельствъ.— Софья Андреевна, какъ всякая русская барыня, надлила насъ вдоволь провизіей, хотя я у меня оставалось: два языка, пирогъ, два тетерева и икра, очень дружески простилась со мною, просила бывать у нихъ въ Москв, захать на обратномъ пути, и мы, проживши въ великолпномъ Кулеватов 4 сутокъ, во вторникъ, часовъ въ 8 вечера, сли въ повозку и двинулись по тракту въ Тамбовъ. Надо сказать, что за нсколько дней передъ этимъ выпало ужасное количество снгу и что Кулеватово отстоитъ отъ Тамбова верстъ съ 50. Планъ князя былъ, чтобы мы пріхали въ Царицынъ, приготовляя ему квартиру и провели вмст съ нимъ дня два или три въ пріуготовительныхъ занятіяхъ, потомъ вмст же вступили въ предлы Астраханской губерніи. Но путешествіе отъ Давыдовыхъ началось неудачно. Ясная погода стала превращаться въ бурную. Въ Горлов, первой станціи отъ Давыдова, не найдя почтовыхъ лошадей, наняли мы вольныхъ и, перезябвувъ, желали дохать поскорй до Тамбова, чтобы тамъ отдохнуть и напиться чаю. Но снжная погода начинала пріобртать характеръ метели, мы хали плохо и съ трудомъ часовъ въ шесть утра добрались до Тамбова, гд попали въ какой-то простой трактирчикъ. Какъ ни гадко было, однакожь мы остановились тамъ и напились чаю въ комнат, увшанной картинами, представляющими кажется подвиги Телемаха, и портретами царской фамиліи, при звонкихъ треляхъ двухъ или трехъ канареекъ. Это было ночью, да какою ночью! при такой погод, которая заставляетъ человка думать только о себ, о средствахъ одться потепле. Однакожъ мн все таки было и смшно и весело. Надвъ шинель и накинувъ шубу, услся я въ повозку, которую мы закрыли и такимъ образомъ избавились отъ снгового сченья. Долго хали мы до Бузинной Гати, гд поспшили укрыться въ первой изб, вытащили изъ повозки провизію и закусили, не предполагая вовсе, что мы будемъ много обязаны этому завтраку. Тамъ видлъ я мордву, которую называютъ здсь еще другимъ именемъ и которой повинность состоитъ въ перевозк мачтовыхъ деревьевъ. Видлъ, какъ подсмиваются надъ мордвой русскіе, хотя съ осторожностью, ибо, какъ кажется, мордва не больно смирное племя. Сли, отправились въ надежд пріхать въ Сампуръ (это было въ полдень въ середу) часамъ къ тремъ. Ямщики однако же уговаривали насъ остаться, выждать погоду, но мы ихъ не послушались, а заложили пять лошадей съ форейторомъ, ибо снгу, снгу гибель, разв въ одной Оренбургской встрчается подобное количество. Похали. Мятель гуляла въ волю, и мы, не сдлавъ двухъ верстъ, сбились съ дороги и ршились.воротиться. Только что завидли Кузьмину Гать, вдругъ погода пріутихла, просвтлла, и мы опять поворотили въ Сампуръ. Мн еще было смшно, хотя Оболенскій и начиналъ безпокоиться, человка мы посадили между собой, и хотя продувало насъ порядкомъ, однако мы терпли, имя въ виду пріздъ въ Сампуръ. Вамъ извстно, что такое буранъ! Ну такъ буранъ, настоящій буранъ, свирпствовалъ во всей сил: въ двухъ шагахъ нельзя разглядть человка, да и смотрть нельзя, такъ, кажется, и вырветъ я забьетъ глаза. Мы еще закрылась рогожкой, но каково хе било ямщикамъ! Лошади отказывались везти, начинало смеркаться. Оболенскій выскочилъ самъ, повелъ подъ уздцы лошадей, общими криками побуждали мы ихъ идти, но пользы было мало, мы отстали отъ обоза, и такъ какъ, въ проклятой Тамбовской губерніи по дорогамъ нтъ ни вершъ, ни вхъ, то скоро сбились съ дороги, а наудачу хать было опасно, ибо встрчаются буераки, т. е. такіе снжные сугробы, саженъ до двухъ и трехъ глубины, изъ которыхъ и днемъ не всегда избавляются. Между тмъ наступилъ пятый часъ и совершенно смерклось. Что длать! Лошади не везутъ, ямщики закоченли, мы вами иззябли, дороги не знаемъ, ночь, и при всемъ этомъ ужасный, неистовый буравъ! Послали ямщика верхомъ отыскивать дорогу, сами принялись кричать, но ямщикъ скоро вернулся, не найдя ничего, кром стога сна, а крики наши не могли быть услышаны при такомъ вихр, да и кто сталъ бы отвчать и отыскивать насъ! Вдь въ Тамбовской губерніи нтъ ни сенбернардскихъ монаховъ, ни собакъ! Страшно! Ямщикъ принялся плакать, молиться Богу: ‘ахъ ты жизнь наша, жизнь, вотъ, умирай здсь вдругъ!’ Мы ршили остановиться у стога сна, отпречь лошадей и дожидаться утра. Каково это! Имть въ перспектив часовъ 13 или 14 ночи, при такой погод, съ ежеминутной возможностью закоченть и замерзнуть! Отпрягли лошадей и пустили въ повозку ямщика и форейтора и накрылись рогожкой. Ямщикъ и форейторъ готовились разстаться съ жизнію и отдать душу Богу, но такъ какъ они прозябли боле насъ, то я отдалъ имъ шубу, а самъ остался въ одной извстной Вамъ шинели, а Оболенскій отдалъ имъ шинель, оставшись въ одной чуйк. Признаюсь, а никакъ не могъ привыкнуть къ мысли, что дйствительно можно замерзнуть, хоти благоразуміе заставляли почти не сомнваться въ этомъ. Могли ли мы надяться, что выдержимъ предстоявшіе вамъ ужасные 14 часовъ ночи! Нтъ, надежда, увренность въ милость Божію не покидала меня, хотя я вовсе не имю особеннаго права на эту милость, но чувствую, что нахожусь подъ нею ежеминутно, т. е. это относительно меня собственно. Но тяжело было это испытаніе и памятны мн эти съ такимъ напряженнымъ терпніемъ выжданные часы! Такъ какъ ямщики и человкъ нашъ, совершенно одурвшіе и обезчувстввшіе, готовы были виснуть каждый мигъ, несмотря на то, что сонъ въ ихъ положеніи — врный конецъ, то мы съ Оболенскимъ и положили, смняясь безпрерывно, будить всхъ и не давать снять. Странно право, какъ нравственное чувство торжествуетъ надъ физикой человка. Мы были одты холодне, чмъ они, мене привычны къ холоду и снгу, боле изнжены и при томъ мы терпли, бодрствовали всю ночь, поддерживали ихъ мужество, ободряли ихъ и можемъ смло сказать, что безъ насъ они бы замерзли. Однако втеръ сильно прохватывалъ насквозь нашу жидкую кибитку, и мы вздумали было поставить ее по втру, т. е. чтобы втеръ дулъ только въ спину, а не въ лицо. Но это было напрасно. Лошадей запречь мы были не въ состояніе: пальцы распухли, безъ силы, безъ чувства осязанія, да и лошади — что шагъ, то падали въ снгъ отъ слабости и изнеможенія, а снгу къ тому же столько, что ходить почти не было возможности. Итакъ, еще больше прозябнувъ, сли мы въ свою маленькую клтку и стали ждать. Проходитъ часъ, другой, въ безпрерывныхъ бужденіяхъ другъ друга, спрашиваніяхъ: живъ ли ты, спишь ли и т. п. Но всему долженъ быть конецъ на свт. Погода стала утихать, хотя холодъ усилился, и показалась заря. Послышались отдаленные крики обозовъ. Насилу заставили мы уже равнодушнаго ко всему ямщика проснуться, ссть верхомъ и хать отыскивать дорогу или деревню. Я боялся, что онъ ли упадетъ съ лошади и не будетъ въ состояніи подняться, ли еще больше заплутается, или наконецъ, пріхавъ въ какую-нибудь избу, броситься къ теплу и забудетъ про насъ. Сами же мы вышли изъ повозки и стали кричать, во никто не отвчалъ намъ, а идти пшкомъ до дороги мы не были въ состояніи. Наконецъ, часу въ восьмомъ утра, при рзкомъ и сильномъ холод съ втромъ, хотя безъ бурана, показались лошади и верховые. Долго были мы въ мучительной неизвстности: избавители ли это наши? И когда мы увидли, что это они, то удивительно сладкое чувство радости и умиленія овладло нами. Бодрые Сампурскіе ямщики привели свжихъ лошадей и скоро привезли насъ на станцію, отъ которой мы находились верстахъ въ трехъ не больше. Итакъ боле 20ти часовъ провели мы не пивши и не вши, при жестокомъ буран, заблудившись верстахъ въ трехъ отъ станціи, съ 12 часовъ полудня во Вторникъ 12-го числа до а часовъ утра въ Среду 13-го января! дучи въ Сампуръ, надялся я отдохнуть, согрться, даже выспаться, но не тутъ-то было. Домъ станціоннаго смотрителя былъ грязенъ, сыръ и холоденъ, и хотя мы подкрпили себя виномъ и (извините уже) даже анисовой водкой и поставили самоваръ, но все-таки не было уютнаго и милаго тепла. Не прошло и получаса времени, какъ вдругъ обсыпанный снгомъ вбгаетъ курьеръ (дущій вмст съ княземъ въ отдльной кибитк съ Булычевымъ, князевымъ письмоводителемъ или писцомъ, служащимъ, у насъ въ Сенат) съ словами: ‘далъ клятвенное жен общаніе не пить водки, да есть ли возможность?!’ Черезъ нсколько минутъ подъхалъ и князь. Мы вышли къ нему, душевно принимая въ немъ участіе и сожаля, что онъ въ такую погоду долженъ былъ хать, но князь бодро выскочилъ изъ кибитки и какъ будто ни въ чемъ не бывало! Къ счастію, они не плутали. Положимъ, что у него хорошая шуба Американскихъ медвдей, да все-таки въ его лта такъ легко переносить стужу, усталость и голодъ, удивительно! Итакъ мы все-таки не ускакали впередъ его. Напившись кофею и давъ мн порученіе сочинить письмо Перовскому о скверномъ положеніи зимнихъ дорогъ въ Россіи, онъ опять пустился въ путь, чмъ привелъ въ отчаяніе Булычева, который хотя и втрое его моложе, однако чувствовалъ потребность отдыха. Князь сказалъ мн, что будетъ ждать насъ, вроятно, въ Сарепт, которая намъ по дорог, верстахъ въ 20-ти за Царицыным и въ трехъ отъ предловъ Астраханской губернія. Онъ ухалъ, а мы осталась, потому что повозка наша требовала починки. Но отдыхать было нечего и даже стадно, посл того какъ князь насъ видлъ. Часа три спустя отправились и мы. День былъ холодный, во ясный. Какія скверныя дороги въ Тамбов! Вообразите себ обширную степь, на которой лтомъ еще замтна черная дорожная полоса, но зимою, когда все бло и путь не обозначается ни верстовыми столбами, ни вхами, то дорога пролагается наудачу, дутъ часто цликомъ или попадаютъ на какой-нибудь хребетъ земли, гд снгу поменьше, но который въ ширину аршина два или три не больше, такъ что если попадается обозъ, то нтъ даже возможности объзжать его, потому что съ обихъ сторонъ снгъ по брюхо лошади. Что еще меня бсило, такъ это мордва. Вообразите, что они для перевозки бревна мачтоваго, часто вершковъ 14 въ поперечник, закладываютъ или закладаютъ, какъ здсь говорятъ, лошадей по 18 и больше, по три въ рядъ, протягивая по обимъ сторонамъ канаты. Сами въ числ 15 и 20 человкъ сидятъ на бревн или верхомъ и смются надъ несчастными, принужденными ждать окончанія ихъ длиннаго позда. Везли насъ плохо, и въ Вязовую, пріхали мы часовъ въ 6 вечера. Здсь большой и красивый станціонный домъ, хотя прехолодный. Не спавъ двухъ ночей сряду, уставъ и физически и нравственно, ршились мы здсь выждать ночь, отдохнуть, соснуть, напиться чаю, поужинать и тмъ боле, что на двор былъ сильный морозъ, слдовательно, какъ мы не укутывайся, а все таки воротники покрыты были бы морозною пылью, носъ плакалъ бы, скулы ломили… лучше остаться. Накурившись вдоволь и разостлавъ шубы, не раздваясь, легли мы спать и проснулись на другой день рано поутру съ сильною головною болью, которая, впрочемъ скоро прошла.— Свое путешествіе устроили мы такимъ образомъ: поутру гд нибудь закусываемъ и пьемъ чай, котораго Оболенскій истребляетъ невроятное количество. Погребецъ оказываетъ намъ необъятныя услуги. Потомъ таже самая исторія ввечеру. На каждой станціи, покуда закладываютъ лошадей, мы выходимъ и закуриваемъ сигары, ибо дорогой курить нтъ возможности, а ввечеру даже зажигаемъ свои свчки вовремя чая или ужина. Въ теплой изб скоро забываются вс непріятности дороги, даже безпрерывная смна лицъ, декорацій и обстоятельствъ веселитъ и тшитъ.— Часу въ девятомъ вечера въ четвергъ пріхали мы въ Новохоперскъ, гд остановились у какого-то мщанина. Мы распрашивали о зд въ земляхъ войска Донскаго, и мщанка, толстая Новохоперка, разсказывала намъ, что прежде возили казаки я возили тихо, потому что каждый казакъ очень важничаетъ и все считаетъ за службу, живетъ гд на квартир, говоритъ, что служитъ, караулитъ. Когда же содержаніе станцій и лошадей отдано было на подрядъ, принятый русскими мщанами, то казаки сердились, говоря: ‘а Русь къ намъ идетъ. Русь къ намъ хочетъ’, но тмъ не мене зда теперь скора и покойна. Скоро потомъ явился въ избу и управляющій сосдняго помщичьяго имнія, старый толстый, любезный холостякъ, съ краснымъ и полнымъ лицомъ и волосами съ просдью. Онъ мн показался типомъ своего класса: шея его была окутана шарфомъ, шинель съ старымъ бархатнымъ воротникомъ надта въ рукава и подтянута кушакомъ. Онъ полюбезничалъ и съ хозяйкою и съ дочерью хозяйки и съ сыновьями ея, а завидвъ насъ, вступилъ въ разговоръ съ нами и сталъ доказывать, что хорошую дойную корову непремнно надо также кормить овсомъ… Разумется, я сейчасъ же съ нимъ согласился, воображая себ въ немъ нашего Ивана Семеныча. Расплатившись съ хозяйкой, мы двинулись въ путь черезъ земля войска Донскаго. Къ сожалнію, Михайловскую станицу, гд тогда была обширная ярмарка, мы прохали ночью, къ тому же вс почтовые дворы построены вдалек отъ селеній, такъ что мы и не видали казацкаго быта. но какъ хороши ихъ станицы! Это родъ города, гд живутъ и власти, построенный изъ чудесныхъ домиковъ или большею частію изъ необыкновенно красивыхъ мазанокъ. Все смотритъ весело и чисто. Дороги содержатся въ исправности, везд плетеныя башенки, чтобы не заплутаться, везутъ славно. Прідешь на станцію, входишь въ чистую теплую мазанку, не то, что въ русскую избу, гд вмст валяются дти, свиньи и телята. Но всюду обширная степь, и нердко дешь верстъ 26, не встрчая ни кода, ни двора, ни деревца. Казачекъ я почти не видалъ, а казаки попадались съ видомъ довольно воинственнымъ, съ люлькой и въ усахъ. зда черезъ земли Донского войска показалась мн особенно пріятною и легкою, я воображалъ себ все это лтомъ, особенно въ нкоторыхъ мстахъ, гд неровности земля или степь прорзывающія рки открывали восхитительные виды. Первую мочь мн было такъ легко и пріятно, что я даже не спалъ всю ночь и не чувствовалъ сильнаго холода, хотя краснорчивая слива безпрестанно навертывалась на кончикъ носа. Впереди мн предстояло увидать Сарепту, чего мн хотлось съ самаго дтства, можетъ быть, потому, что я покрайней мр разъ 15 переводилъ изъ книги практическихъ упражненій на французскій я нмецкій языки описаніе Сарепты Измайлова изъ его путешествія въ полуденную Россію.— Хотя метели не случалось боле, но, несмотря на то, что мы безпрестанно подвигались на югъ, погода была ясная и необыкновенно холодная. ‘Будетъ холодно, сказала вамъ разъ одна баба на станціи, посмотри, какія у солнышка красныя уши’.— Съ Аргадинской станціи дорога сдлалась лучше, ибо снгу меньше лежало, а гд земля повыпукле, тамъ выказывалась голая земля.— Везд, гд мы ни спрашивали про князя, узнавали мы, что онъ опередилъ насъ сутками, и везд слышали похвалы ему: какъ такой большой баринъ здитъ просто, со всми разговариваетъ и щедро даетъ на водку! Даже на одной станціи одна маленькая запачканная двочка, ухватись за платье матери, ломая голову и держа во рту палецъ, объявила намъ, что князь съ нею разговаривалъ и далъ ей гривенничекъ.— Наконецъ, ровно черезъ двое сутокъ, поздно вечеромъ, пріхали мы въ Царицынъ, думая найти тамъ князя. Вообразите наше удивленіе, когда намъ сказали, что онъ раздумалъ и не только въ Царицын, но даже въ Сарепт не останавливался к прохалъ прямо въ Черный Яръ. Вотъ теб на! Такъ и намъ скакать, не останавливаясь! Въ Царицын, по приказанію Тимирязева, дожидался его казачій конвой, я городничій приказалъ увдомить себя о прізд князя, который однакоже отклонилъ отъ себя вс эти почести. Ямщичій староста въ Царицын, въ то время, когда мы пили чай, разсказывалъ намъ много любопытнаго про Астрахань, гд онъ живалъ. ‘У насъ въ народ называютъ этотъ городъ Разбалуй-городъ, а губернію народною, потому что лтомъ нее всхъ губерній собираются люди на промыселъ. Кто разъ отправился въ Астрахань, тотъ весь переиначивается, забываетъ все домовое и вступаетъ въ артель, состоящую изъ 50, 100 и боле человкъ. У артели все общее, подступая къ городу она вывшиваетъ свои значки, и купечество спшитъ отворить имъ ворота,— свой языкъ, свои псни и прибаутки. Семейство для таковаго исчезаетъ, и онъ длается необыкновенно общителенъ, сейчасъ знакомится со всми незнакомыми и, добывая много денегъ, все растрачиваетъ въ гульб. Изъ нихъ самые смирные — бурлаки, потому что съ судами возвращаются вверхъ по Волг домой, вольне и дерзче — бирюки, которые ходятъ въ море, но не далеко. Когда же бирюкъ весь прогуляется, а домой возвратиться не съ чмъ, — нанимается онъ на купеческій судна, отправляющіяся далеко въ море, въ Персію и Хиву, получаетъ рублей 300 впередъ, и живетъ на корабл въ неограниченномъ повиновеніи у хозяина, среди сброда такихъ же отчаянныхъ Русскихъ, Калмыковъ, Киргизовъ, Грузинъ, Армянъ, Индійцевъ и забываетъ и посты и обряды.. Возвращается въ Астрахань, озолоченный прибылью, и вновь гуляетъ до. безденежья и вновь попадается подъ иго жаднаго купца. Множество народа, смсь, пестрота, сборъ людей всхъ губерній, почти всхъ націй, разгулъ, обиліе водъ, такова картина Астрахани и береговъ приморскихъ этого края.’ Много разсказывалъ мн Царицинскій мужикъ, много любопытнаго и умнаго, я слушалъ его съ большимъ вниманіемъ и далъ ему за это полтора рубля, чмъ онъ былъ доволенъ до изумленія.— Изъ Царицына хали мы до Татьянинской почти по земл, такъ мало здсь снгу на высокихъ и крутыхъ берегахъ Волги, которая к зимой представляетъ чудную картину. Намъ предлагали дохать по льду, но такъ какъ это опасно да и строго запрещено, то: мы отказались. Рано поутру хали мы черезъ Сарепту и ршились остановиться въ гостинниц, содержимой на счетъ цлаго братства. Какая прелесть! Какая чистота, предупредительность! Насъ встртила двочка лтъ 14, очень некрасивой наружности, заговорившая съ нами вовсе не Лифляндскимъ нарчіемъ. Въ одну минуту оттопилась для насъ печь и поданъ отличный кофе съ густыми сливками и сдобнымъ хлбомъ. Улицы чисты необыкновенно, передъ каждымъ домикомъ рядъ пирамидальныхъ тополей, архитектура совершенно особенная. Видлъ и почтенныхъ Сарептскихъ мужей, съ длинными нмецкими трубками. Русскіе очень любитъ этихъ добрыхъ Гернгуттеровъ, уважаютъ якъ, удивляются ихъ искусству и терпнію, но однако ничего не перенимаютъ. Необыкновенно странное впечатлніе производитъ на васъ эта нмецкая добродушная республика въ глуши Россіи! Къ сожалнію, мы спшили и, напившись кофе, похали и скоро вступили въ предлы Астраханской губерніи.— Въ Татьянинской узнали мы, что исправникъ ждалъ на станціи князя въ продолженіе четырехъ недль, тамъ и разгавливался посл Филипповокъ, тамъ встртилъ и Новый годъ, но не умлъ встртятъ князя, ибо спалъ въ это время. Можете представитъ себ его отчаяніе. Впрочемъ, онъ ожидалъ, что князь прідетъ съ громомъ и трескомъ, въ карет. Князь немедленно продолжалъ свой путь, дорогой назжалъ въ Волостныя Правленія не ревизовать, а такъ, посмотрть, объявилъ старикамъ, что будетъ отъ обиженныхъ принимать просьбы на простой бумаг въ Черномъ Яру. Еще нсколько словъ про него. Онъ то, что Французы называютъ: un homme parfaitement bien lev, т. e. никогда не позволитъ себ ни одного грубаго, дерзкаго, русскаго слова, ни съ кмъ, даже съ курьеромъ, всегда учтивъ и простъ между тмъ въ обращеніи. А чиновники здшніе ожидали противнаго и готовились слышать ругательства, на которыя, говорятъ, Бурута не скупился въ Тамбов. Это обращеніе князя, какъ ревизора, длаетъ то, что и канцелярія его воя, не исключая и тхъ, которые по натур своей склонны къ противному,— деликатна учтива.— Прохавъ верстъ съ полтораста безграничными стонами, но по прекрасной дорог, ибо снгу вы слишкомъ много, ни слишкомъ мало и везд стоятъ путеводительные столбы, прибыли мы часу въ девятомъ вечера въ Черный Яръ, гд на почтовомъ двор дожидался насъ солдатъ, чтобы отвести насъ на назначенную намъ квартиру. Мы немедленно, въ дорожномъ костюм отправились къ князю, который принялъ насъ съ обычной учтивостью и любезностью, потолковалъ о дл, и скоро отпустилъ насъ домой. Воротившись на квартиру, приступили мы къ питію чая, какъ вдругъ мальчикъ приноситъ мн ваши письма, полученная наканун, т. е. 16-го января: мы пріхали 17-го, въ понедльникъ вечеромъ.— Какъ обрадовался я вашимъ письмамъ, какъ благодаренъ я всмъ написавшимъ и какъ во многомъ успокоенъ. Теперь пойдетъ все хорошо, я увренъ, самъ не знаю, почему, и спокойне я довольне. Что же собственно до меня касается, то, сдлайте милость, не тревожьтесь: мн прекрасно во всхъ отношеніяхъ, я чувствую какое-то внутреннее освженіе, все меня интересуетъ и забавляетъ, и я балъ бы вполн веселъ, если бы каждый день могъ знать, что у васъ длается.— Вообразите меня въ скромномъ домик мщанина Голощапова. Намъ отведена дв комната. Одна изъ нихъ украшена двумя огромными, старыми, масляными красками писанными портретами, представляющими какого-то красавца, кажется, Персидскаго Шаха и Султаншу. Живопись забавно оригинальная! Другія картинки большею частію лубочныя, изображающія мученія ада, Еву и змія, грхопаденіе и т. п. Въ углу пять или шесть образовъ въ старинныхъ окладахъ, въ противуположномъ — изразцовая, украшенная голубыми узорами печь. Комнаты темненькія и низенькія, съ неопредленными обоями, съ панелями и старинными зеркалами. Везд стоятъ наши вещи, все въ лирическомъ безпорядк, а въ другой комнат на полу, на шубахъ устроены намъ постели. Хозяева наши помщаются въ другой половин.
Разъ 60 въ день помянешь Гоголя.— Можно бы еще написать, но рука устала, да и оставлю матеріи на слдующія письма. А, кажется, письмо довольно обширно и подробно: чуть ли я не одержалъ верхъ надъ Константиномъ. Врно, письмо это будетъ читано милой Олиньк въ три пріема, по листамъ, съ утреннимъ, обденнымъ и вечернимъ мороженымъ. Прощайте, будьте здоровы и не безпокойтесь обо мн.

Черный Яръ, суббота, 22-го января 1844 года.

Опять пишу я къ Вамъ изъ Чернаго Яра, но я думаю, что письмо это будетъ наслдное изъ этого скучнаго города. Обращаюсь опять къ разсказу всего недосказаннаго и описанію нашего житья-бытья. Черный Яръ — собраніе низенькихъ и маленькихъ мщанскихъ домиковъ, раздленное на улицы, иметъ дв церкви, каменный домъ Присутственныхъ мстъ и ни одной лавчонки! Нтъ возможности что- либо купить или достать. Мы попали на квартиру къ одному бдному мщанину и, хотя объявили, что готовы платить за удобства и хорошій столъ щедрою рукою, но, несмотря на то, должны питаться очень дурно и невкусно приготовленною пищею. Обдъ нашъ состоитъ обыкновенно изъ щей, оставляющихъ посл себя самыя непріятныя воспоминанія, пирога, котораго и половина не съдается нами, и какого-нибудь жаркого, напримръ худо-общипаннаго гуся и вялой говядины. Нынче только нашло на меня вдохновеніе, и я приказалъ изготовить полъ барана съ кашей, и хозяйка наша довольно успшно выполнила это порученіе. Оболенскій по крайней мр пьеть чай раза четыре въ день, я думаю, чашекъ до 20-тя, я самъ пью больше обыкновеннаго, но единственно по необходимости. Впрочемъ, мы здсь временно и на бивакахъ, и я только забавляюсь этими непріятностями. Другіе наши товарищи и самъ князь Гагаринъ, стоятъ на квартирахъ купцовъ богатыхъ, занимающихся рыбною ловлею и выписывающихъ все нужное изъ Москвы или изъ Астрахани. Икру выдлываютъ сами, я икра такая (я отвдывалъ ее, завтракавши разъ у князя), что невольно вспомнишь Гульковскаго. Мы ходили на берегъ Волги, въ какой-нибудь полуверст отсюда. Городъ прежде стоялъ на берегу, на самомъ Яру. Дйствительно, настоящій Яръ: берегъ такъ крутъ, что страшно стоять на немъ, вышины онъ саженей 15, коли не больше. Но такъ какъ вода все подмывала его я земля начала обваливаться, то это мсто и оставлено, и уже три улицы снесены. За то видъ отсюда чудесный, даже и зимою, а лтомъ, лтомъ-то!.. Городъ необыкновенно пвучій. Мы здсь 5 сутокъ и намъ прожужжали уши безпрерывными, неумолкавшими ни разу пснями. Вс здсь спшатъ жениться до порта, и каждый день свадьбы по четыре. А свадьбы эти празднуются слдующимъ образомъ. Вмсто визитовъ, молодая, въ сопровожденіи десяти бабъ или больше, катается въ однихъ саняхъ по городу съ пснями. Люблю я хоръ мужскихъ голосовъ, но отъ женскаго визжанья — упаси Боже! Это катанье продолжается цлый день и до глубокой ночи. Я какъ-то встртилъ разъ эти пвучія сани. Они остановились, и какая-то неистовая баба, покрытая рогожкой, съ растрепанными волосами, начала съ крикомъ и кривляньями плясать въ саняхъ. Бабы вторили ей съ какими-то движеніями рукъ, а по сторонамъ два мальчика играли на гудк и балалайк. А нынче я встртилъ сани, въ которыхъ эти любезныя особа женскаго пола сидли, съ внками изъ цвтовъ на голованъ или, лучше сказать, на платкахъ, которыми показаны головы. Можете вообразить, какъ это мило и пристало къ лицамъ русскихъ бабъ, изъ которыхъ передъ всякой ваша Надежда (что въ отставк) просто красавица! Хотлъ я узнать, какія эти псни, узнать поближе нравы и обычаи, но жители какъ-то диви, и, кром подобныхъ саней, почти никого не встрчаешь на улиц. А если кто и встрчается, такъ врно съ просьбой и жалобой. Впрочемъ, много значитъ’ то, что всхъ насъ знаютъ, что мы лица оффиціальныя. Поэтому и въ словахъ и въ разговорахъ надо здсь безпрестанно остерегаться, и я увренъ, что каждое наше чиханье извстно всему городу.— Въ здшнемъ Земскомъ Суд нашли мы такое наивное невжество законовъ и служебнаго порядка, что члены ‘онаго’ не только не умли приготовиться къ прибытію ревизора, но даже и въ оправданіе свое приводятъ то, чего не окажетъ и послдній писецъ въ Сенат. Видно они воображали, что земскій судъ такое мсто, которому самъ Богъ покровительствуетъ, а городовъ ихъ такой городокъ, отъ котораго хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь. Удивительно право, какъ люди могутъ жить покойно и счастливо въ такой глуши, безо всякихъ интересовъ или съ такими мелкими интересами, въ такой грязной жизни, что жалко, просто жалко. И по крайней мр 7/8 человчества плещутся въ такой животной жизни! Нтъ ужъ я въ уздномъ город ни жить, ни служить никогда не намренъ. Въ середу вечеромъ пріхали: Строевъ, Розановъ, Ясневъ и Думбровскій. Послдніе трое на другой же день отправлены Князнмъ въ Енотаевскъ для начатія ревизіи. Строевъ, заходившій въ Тамбов въ Сахацкому, привезъ мн Ваше письмо отъ Сентилера, хотя оно и раньше писано полученнаго мною здсь, но все-таки мн было пріятно получить его. И ея почти здшняя ревизія произведена совокупными трудами Павленки и моей персоны, ибо прочія лица такъ, ничего… Въ Четвергъ, поздно вечеромъ присылаетъ за мною Князь и даетъ порученіе на другой день създить въ Старицкое Волостное Правленіе, верстахъ въ 20-ти отъ Астрахани, обревизовать его и вс тамошнія сельскія учрежденія, а вечеромъ быть у него съ докладомъ. Я и отправился въ Пятницу, и разумется съ Оболенскимъ, выполнилъ это порученіе довольно успшно я усплъ воротиться засвтло. Вчера вечеромъ пили мы вс чай у Князя, который разсыпался, любезностью, остроуміемъ, шутками и хотлъ, чтобъ я халъ поскоре къ нему въ Астрахань (онъ нынче отправился изъ Чернаго Яра съ Строевымъ ранехонько поутру), но Павленко просилъ меня оставить съ нимъ для окончанія вдвшей ревизіи, и согласился оставить меня (разумется, и Оболонскаго) до Середы. А надо, признаться, что жизнь въ Черномъ Яру довольно скучна. Поутру, т. е. отъ 9-ти до 3-хъ, гд нибудь за несносной работой въ присутственномъ мст, тамъ обдаешь — и ршительно нечего длать. Къ несчастью, со мною ни одной книги! Ну и бесдуешь съ Нмченко и Павленко, который, впрочемъ, очень умный Малороссіянинъ.— Не думайте однакоже поэтому, что я недоволенъ своею поздкой. Нтъ, а почти доволенъ всякимъ новымъ случаемъ въ жизни, всякимъ новымъ положеніемъ, всмъ, что раскрываетъ мн жизнь и меня самого. Такъ и теперь. Я радъ даже и тому, что нахожусь въ такомъ положеніи и съ такими людьми, что не съ кмъ перемолвить слова о чемъ-либо, не касающемся службы. Впрочемъ, я люблю бывать въ такомъ стсненномъ положеніи, проходить сквозь такую школу. Сосредоточиваясь внутрь себя, пріобртаешь притомъ умнье ладить съ. людьми, смотришь на нихъ какъ бы со стороны, изъ глуби себя и лучше познаешь ихъ, часто, кажется, видишь ихъ насквозь, прозрваешь сцпленіе и послдовательность движеній въ чужой натур. Впрочемъ, изо всхъ членовъ свиты Сенатора я все-таки чувствую себя привольне съ Оболенскимъ, хотя есть люди и умне его. Я все-таки чувствую себя съ нимъ равномъ, потому что онъ человкъ я благовоспитанный и хорошаго тона. О честности его смшно и говорить, такъ же, какъ и о моей. Поэтому я жду съ нетерпніемъ прізда Бюлера и Блока, намъ будетъ отрадне вмст, хотя мы на лучшей ног и съ прочими.— Повъ вчерашняго бараньяго бока и каши, смшанной съ зернистой икрой, наконецъ добытой въ маломъ количеств нами (это смшеніе очень вкусно, совтую попробовать), выкуривъ сигару, отправился и съ Павленкой въ Магистратъ, гд мы оставались часу до 6-го. Начало вечера провели мы съ Оболенскимъ у Павленка же, гд безбородые племяннички бородатаго хозяина угощали насъ плохимъ концертомъ на плохой скрипк. Должно быть, франты оба, особенно скрипачъ, потому что у него къ панталонамъ какимъ то образомъ прошиты штрипки. Штрипки! Этого нтъ ни у кого въ город, у всхъ панталоны или въ сапогахъ или болтаются просто около сапогъ, а у него штрипки. Я понималъ вполн его достоинство, но напившись чаю, поспшилъ уйти, чтобъ докончить письмо къ Вамъ.— А радъ я, что я не старшій чиновникъ. Не лежитъ на мн обязанность открывать злоупотребленія непріятными средствами, не приносятъ ко мн глупыхъ, кляузныхъ просьбъ, неразборчиво писанныхъ и длинныхъ. Ужъ таковъ русскій народъ! Какъ узнали, что можно подавать просьбу, принимаютъ, да на простой бумаг, — всякій, не въ чью пользу ршено дло, идетъ жаловаться. Особливо неграмотные крестьяне, которые наймутъ какого-нибудь пьяницу, отставъ наго писаря написать имъ просьбу и отправляются съ нею, а когда спросишь, въ чемъ дло, на что жалуетесь, такъ нельзя добиться инаго отвта, какъ: мы люди глупые, тамъ должно быть написано. Не приходятъ ко мн и ябедники чиновники, отъ которыхъ разитъ виномъ, съ жалобою, что ихъ обидли другіе чиновники, сказавъ, что они употребляютъ горячіе напитки.. И тутъ пойдутъ слова: честь, благородство, добродтель! Вспомнишь Гоголя и посмешься. Но что хорошо въ мір искусства — часто отвратительно въ жизни. Даже грустно! Сколько въ теб дряни и гнилья, Россіи!

Астрахань 29-го Января года. Суббота.

Прежде всего начинаю тмъ, что я не только удивляюсь, но и очень безпокоюсь, не получая отъ Васъ писемъ. Я получилъ отъ Васъ только одно письмо въ Черномъ Яру, въ Енотаевск всходилъ на почту — ничего получено не было, пришла почта и отъ 16-го января — опять нтъ ничего! Странно, очень странно! А я бы заслуживалъ въ отвтъ писемъ длинныхъ, потому, что до сихъ поръ почти каждое письмо мое было двухъ-листовое. Впрочемъ, это будетъ покороче, ибо я въ хлопотахъ посл прізда не зналъ, что почта отходитъ нынче. Итакъ, продолжаю свой разсказъ. Въ Черномъ Яру посл князя прожили мы дня три. Наканун нашего отъзда сидли мы дома съ Оболенскимъ, пили чай и скучали. Я желалъ хоть какого-нибудь произшествія… Вдругъ раздается ужасный крикъ со всхъ сторонъ: пожаръ, горимъ! Забили въ набатъ, толпы народа, кто съ чмъ попало, побжали по улицамъ, бабы визжатъ и плачутъ, постигая въ ножной мр всю опасность пожара въ такомъ гниломъ деревянномъ городишк и при сильнйшемъ втр. Мы въ одну минуту были на мст пожара. Горлъ снной сарай’ и если бы не самоотверженіе и не дерзость казаковъ и нкоторыхъ жителей города, то Черному Яру пришлось бы плохо, потому что трубы здшней пожарной команды не въ состоянія дйствовать, а полицейскіе служители были почти вс пьяны. Однако пожаръ кончился черезъ полтора часа, никакихъ несчастныхъ случаевъ не воспослдовало, только одинъ казакъ сломилъ себ ногу, упавши съ крыши. Во вторникъ продолжали мы свою работу и вечеромъ, простившись съ портретами Персидскаго Шаха и Султанши и расплатившись великодушно съ хозяиномъ, отправились часовъ въ десять. Вередъ отъздомъ зашли проститься въ Павленко, хозяинъ котораго, купецъ Бровкинъ, отпустилъ насъ не прежде, какъ заставивъ ссть, помолиться Богу, выпить бокалъ донскаго и почтить его, Бровкина, или его бороду троекратнымъ цлованіемъ. Похали: на встрчу намъ дулъ сильный и холодный втеръ, называемый по здшнему моряна, т. е. съ моря, что было не очень пріятно. На послдней станціи до Енотаевска, именно на Копановской станиц, узнали мы, что дале хать саннымъ путемъ невозможно, и мы было ршились бросить повозку и хать на двухъ телегахъ, какъ вдругъ является казакъ: ‘полковникъ Донцовъ проситъ къ себ откушать чаю’. Мы было отказываться, но должны были согласиться на настоятельныя требованія. Дло въ томъ, что на этой станиц живетъ казачій полковникъ Донцовъ, старикъ лтъ 66-ти, хлбосолъ, не пропускающій почти ни одного прозжаго безъ зова, купца или дворянина, все равно, такъ что на станціи даже лошадей трудно получить не побывавшему у полковника. Намъ и прежде говорили про него, и мы знали, что князь думалъ также прохать мимо, но Донцовъ самъ явился на станцію, и такъ какъ въ принятіи его приглашенія нтъ ничего неблаговиднаго, ибо онъ даже и не подлежитъ нашей ревизіи, то князь не захотлъ обидть старика и отобдалъ у него. Мы пошлъ къ Донцову и нашли въ немъ стараго, радушнаго казака, много служившаго и совершившаго много походовъ. Онъ заставилъ насъ выпить у него по два стакана кофе, по два стакана чаю и отзавтракать. Мы его вполн вознаградили за это, давъ ему поводъ поговорить про Ермолова, при которомъ онъ служилъ и котораго просто боготворитъ. Показывалъ онъ вамъ и письмо Ермолова къ нему, написанное года два тому назадъ по какому-то случаю. Старикъ не можетъ читать его безъ словъ. Хоть ему и 66 лтъ, но нельзя дать на видъ и 50-ти, такъ онъ бодръ и свжъ, въ этой станиц онъ родился и въ этой станиц привелось ему быть полковникомъ и доживать свой вкъ. Узнавъ, что мы хотимъ отправлятьси на телегахъ, онъ предложилъ намъ бричку, которая была оставлена у него однимъ прозжимъ изъ Астрахани, съ тмъ, чтобы она съ оказіей была отослана обратно. Мы приняли его предложеніе, нагрузили бричку и похали, распростившись съ нимъ дружески. Въ Енотаевск первымъ моимъ движеніемъ было пойти на почту, не найдя Вашихъ писемъ, но приказавъ, чтобъ имющія быть, немедленно присылались въ Астрахань, зашелъ я къ Розонову. Розановъ производить свою ревизію тихо, но аккуратно. У него теперь есть предписаніе князя о задержаніи Бюлера и Блока при себ для совмстной работы. Это будетъ служить наказаніемъ симъ господамъ за медленность прибытія, потому что въ Енотаевск жить не очень весело. За Енотаевскомъ пошли степи уже песчаныя, снгу ни порошинки, но такъ какъ почва довольно волнистая, то виды очень хороши, особенно мстами, гд есть кустики или деревца. Мы хали почти по берегу Волги. Мн было какъ-то жалко за Волгу, что скоро она должна утратить свою самобытность, истощиться въ рукавахъ и безчисленныхъ устьяхъ и умереть въ мор. Наконецъ, на другой день, т. е. въ четвергъ, часу въ 11-мъ утра, посл безпокойной дороги (бричка хоть и покойне телеги, но не далеко ушла отъ нея я вдесятеро безпокойне тарантаса и зимней повозки), подъхали мы подъ самую Астрахань, т. е. къ тому мсту, гд мы должны были переправляться черезъ Волгу, ибо Астрахань стоятъ на другомъ берегу, разстилаясь обширно и красиво. Такъ какъ хать въ бричк по льду, довольно тонкому, опасно, да и запрещено, то мы перешли ее пшкомъ, а бричку ввела одна лошадь. Намъ сковывали тутъ, что князь переправился въ саняхъ, а карету его тащили калмыки. Переправившись такимъ образомъ, дохали мы на своей бричк до дому Сапожникова, гд встртилъ насъ князь и самъ указалъ вамъ наши комнаты, которыми мы очень довольны. Въ этомъ дом помщается онъ, Строевъ, Булычевъ, Оболенскій и я, остальные господа будутъ жить въ отдльномъ дом, напротивъ васъ. Домъ большой, прекрасный и богатый, но самого хозяина нтъ, ибо онъ не живетъ боле въ Астрахани. Некогда мн теперь описывать Вамъ ни самого города, ни подробностей нашего помщенія и препровожденія времени — это будетъ содержаніемъ слдующаго письма, скажу только, что помщены мы прекрасно, но дни проходятъ какъ-то глупо, ибо работа не вполн опредлялась, и время проходитъ незамтно, въ хлопотахъ, чего я не люблю. Надюсь, что все это устроится и будутъ опредленные свободные часы, которые можно будетъ посвтить себ. Впрочемъ, о свободномъ времени какъ то совстно думать, когда Гагаринъ до четырехъ часовъ утра работаетъ неутомимо и одинъ больше длаетъ, чмъ мы вс въ совокупности.

1-го февраля 1844 года. Астрахань, Вторникъ.

Наконецъ, вчера получилъ я Ваши письма отъ 18-го Января! Слава Богу: они доставили мн большое утшеніе, ибо я до тхъ поръ дв почты сряду не получалъ писемъ. Прежде всего поздравляю Васъ съ окончаніемъ Костяной диссертаціи и со днемъ рожденія Вры. Теперь я буду продолжать свой разсказъ. Изъ послдняго письма моего Вы еще не могли получить настоящаго понятія объ Астрахани,— постараюсь въ этомъ представить Вамъ полную картину Астрахани и нашего житья.— Подъзжая къ Астрахани по берегу Волги, вы живо чувствуете, что вы далеко отъ Россіи. Кругомъ тянутся татарскія деревни и торчатъ острыя и узкія крыши или шпицы мечетей. Лсу нтъ, но почти около каждаго домика пирамидальные тополи, ращенію которыхъ здшняя почва благопріятна. Рдко попадется русская телега съ русскимъ мужикомъ, но всюду встрчаются двухколесныя тележки съ Калмыками, Татарами, Киргизами, Грузинами, Армянами, Персіанами. Эти деревни сопровождаютъ Вашъ путь вплоть до мста перевоза, гд тонкій, не сплошной ледъ, по которому и въ Январ проходить опасно, свидтельствуетъ. объ умренности зимы. Въ самомъ дл, здсь въ Январ такая же почти температура, какъ у насъ въ Апрл.— Я подвелъ васъ въ самой Астрахани, теперь вступимъ въ нее. Астрахань совсмъ де похожа на прочіе губернскіе города: ода больше ихъ и иметъ свой самобытный характеръ. Почти опоясанная водою — Волгою и Кутумомъ, она представляется издали на нкоторой возвышенности — пестрою, разнообразною массою домовъ, церквей, киркъ, мечетей, осненною цлымъ лсомъ мачтъ. Словомъ, Астрахань наружностью своею произвела на меня пріятное впечатлніе. Правда, улицы не мощены, не ровны, много сломанныхъ заборовъ, пустырей, грязи и спокойно прогуливающейся скотины, но много прекрасныхъ каменныхъ зданій, старинныхъ, оригинальной архитектуры церквей и къ довершенію всего портретъ, хоть не совсмъ схожій, Кремля. Здшній Кремль, построенный царемъ едоромъ Іоанновичемъ, чрезвычайно ветхъ и старъ. Стны маленькія, цвта глины, но расположены на подобіе Московскаго. Обширный базаръ и всюду зданія, вмщающія въ себ лавки, большой Индйскій дворъ, обращенный, кажется, подъ какое-то присутственное мсто, свидтельствуютъ о прежнемъ процвтаніи Астраханской торговли. Теперь многое пусто, и на базар нтъ шума и говора, не видно живой дятельности.— Домъ коммерціи совтника и почетнаго гражданина Сапожникова, гд живемъ мы, расположенъ очень удобно и стоитъ за мостомъ почти на берегу Кутума. Сапожниковъ — одинъ изъ богатйшихъ капиталистовъ-рыбопромышленниковъ, благотворитель Астрахани, учредитель многихъ полезныхъ заведеній, не живетъ боле здсь, но все-таки снимаетъ постоянно острова въ устьяхъ Волги и другія воды, которыми завдываютъ его прикащики. Надо быть здсь, чтобы судить о здшней рыбопромышленности: это цлая система, имющая совершенно свою жизнь, свой языкъ, обычаи, обряды и суеврія! На островахъ, снимаемыхъ Сапожниковымъ, живетъ до 400 рыболововъ, поселенныхъ тамъ имъ же. Ловъ производится даже зимою, и во время недавно бывшей здсь бури оторвало огромную льдину съ 28-ю людьми, но, къ счастію, опять прибило къ берегу. Я заказалъ здшнему управителю 20 ф. икры паюсной, и онъ нынче напишетъ, чтобы немедленно поймали осетровъ и сдлали икру, возчиковъ имютъ они много, и икра эта можетъ быть у васъ дней черезъ 40, можетъ быть, она уже и попортится дорогой, но все-таки будетъ свжая икра, родившаяся только 6 недль тому назадъ.— Мы живемъ вверху, у насъ большая комната, передняя и особенный входъ. По стнамъ развшаны картины единственной моему понятію доступной школы — Фламандской, и прибито вдоль стны горизонтально длинное, узкое зеркало въ золотой рам. Изъ оконъ видъ чудесный. Съ одной стороны Волга со множествомъ судовъ (теперь закованныхъ льдомъ), съ другой городъ, а вдали степи. У насъ даже свой балконъ, и комнаты такъ хорошо отдлены, что можно курить и пть. Внизу намъ не было бы такого удобства, потому что комнаты князя близко, а онъ терпть не можетъ табаку. Внизу, въ большой комнат помщается канцелярія, отдльныя комнаты для Строева, Булычева и Думбровскаго, который теперь съ Розановымъ въ Енотаевск. Тамъ зала и комнаты князя. Кругомъ галлерея и балконы, есть садъ съ оранжереей и баней, которою я уже воспользовался.— Въ день нашего прізда получили мы двое- кратныя приглашенія отъ губернатора хать въ Собраніе. Думаютъ доставить этимъ удовольствіе молодымъ людямъ, но въ отношеніи меня совершенно ошибаются. Мы слишкомъ въ этотъ день устали отъ дороги и не похали. Князь посылалъ меня и Оболенскаго сдлать визитъ губернаторш, да я отказался, но Оболенскій похалъ. На другой день губернаторъ былъ у князя, который меня ему и представилъ. Князь объявилъ ему заране, чтобы онъ не приглашалъ его ни на обды, ни на балы, и что онъ, будучи очень занятъ, не можетъ длать къ нимъ въ домъ и жен его частыхъ посщеній. Конечно, видаясь съ нимъ, князь любезенъ, какъ свтскій человкъ, но качество ревизора, долгъ службы — все заставляетъ его поступать такъ, чтобъ не могло родиться у него пристрастія, ни даже у другихъ подозрнія въ пристрастіи. Мы, конечно, должны соображаться съ его дйствіями и избгать всякихъ особенныхъ знакомствъ съ жителями, хотя, впрочемъ, учтивость требуетъ и обязываетъ насъ длать иногда визиты губернатору и жен его. Впрочемъ, разъзжать было бы некогда. Астрахань, крон учрежденій, общихъ всмъ губернскимъ городамъ, иметъ своихъ особенныхъ 19, всего 39! Прошу покорно разобрать каждое мсто, разсмотрть вс дла и дйствія за три года, разршать просьбы, да еще обслдовать многіе вопросы правительственные!— Однако князь таки нашелъ средство послать меня къ губернатору. Именно, онъ приказалъ мн отвезти ему бумаги отъ его имени съ благодарностью. Тимирязевъ принялъ меня очень любезно и представилъ жен. Жена его очень высока, худощава, хотя стройна и носитъ на себ слды давнишней красоты (ей теперь лтъ подъ 40). Она очень умная и ловкая женщина.
Мы, какъ нарочно, попали на масляницу, слдовательно, недлю увеселеній. Намъ здсь готовили много празднествъ, но князь не намренъ принимать ихъ, однако посылаетъ насъ завтра къ благородное Собраніе и въ пятницу на djeuner dansant. Интересно баю бы посмотрть Астраханскую публику, но я не поду. Слдовательно, Оболенскому придется отплясывать за всхъ. Несчастныя дамы, мечтавшія съ восторгомъ о прізд одиннадцати молодыхъ людей! Жалко, что нтъ Бюллера: онъ бы по крайней мр былъ намъ въ этомъ отношеніи очень полезенъ. Итакъ, если князь не живетъ съ пышностію и блескомъ Сенатора, старшаго въ губерніи чиновника, такъ по крайней мр пребываніе его внушаетъ страхъ я уваженіе. Въ пятницу и субботу Тимирязевъ, какъ начальникъ губерніи и хозяинъ, показывалъ князю вс здшнія учрежденія: князь съ Тимирязевымъ въ мундирахъ хали впереди въ коляск, а мы, т. е. Строевъ и я, первый день въ пролетк, а второй въ коляск хали сзади. Всюду обнажались головы, отдавались почести, чиновники у воротъ встрчали съ рапортомъ, и при выход изъ каждаго мста мы находили толпы народа, любопытнаго и безъ шапокъ стоящаго. Торжественность такая, что невольно, кажется, наводила искушеніе закричать ура! Этого-то я и боялся, я дйствительно въ одномъ мст мальчишки не выдержали и побжали было за нашей коляской съ криками ура!!!— Были мы и въ театр, довольно порядочномъ для Астрахани, содержателя Воробьева, былъ я наконецъ у Бригена. Человкъ онъ добрый и прекрасный, но нмецъ и поэтому атаманство ему какъ-то не къ лицу. Жена его и еще какая-то нмка, увидавши меня, закричали: ach, ach, ausserordentlich, ausserordentlich! Что такое? Выходитъ, что я ужасно похожъ на Вру. Эта нмецкая семья, добрйшая, честнйшая, все что угодно, да все-таки нмецкая — не очень будетъ привлекать меня, хотя нельзя не бывать у нихъ.— Дни наши проходятъ пока довольно безалаберно. То дла много, то дла нтъ, работы еще не обозначились и ревизія собственно присутственныхъ мстъ еще не начиналась. Боле всхъ работаетъ князь, читая вс бумаги и свднія, ему доставляемыя, и отдавая уже вамъ къ исполненію. Работаетъ онъ часовъ 14, если не больше, въ сутки. Встаетъ часу въ пятомъ, мы въ восьмомъ, а Строевъ еще позже, тмъ боле, что любитъ прохлаждаться за чаемъ съ сигаркой. Работаемъ кое-что, иногда уходимъ гулять передъ обдомъ, который бываетъ въ 4 часа. Обдъ хорошій, французскій и поэтому для меня неудовлетворительный, тмъ боле что завтракомъ и ужиновъ нтъ. Такъ что я пью три раза въ день чай: поутру, посл обда, собираясь съ другими у Строева, и потомъ часовъ въ 10 вечера у себя, куда собираются прочіе въ свою очередь. Строевъ человкъ умный, только слишкомъ любитъ восточный кейфъ, признаюсь, я и самъ что-то облнился, отъ того ли, что нтъ опредленной работы. Завелись мы для завтрака Укрой зернистой (какую въ Москву даже и не привозятъ) и заказали на всю недлю блины. Покуда мы живемъ очень хорошо между собою, все было бы хорошо, кабы не гибель предстоящей скучной работы, неизвстность окончанія ревизіи, отдаленность отъ Москвы, медленность почтъ и неимніе книгъ.— Думалъ писать вамъ еще, но утомился. Однимъ духомъ, не вставая, трудно написать два листа такого мелкаго письма. А хотлось бы мн написать особое письмо къ Кост, поблагодарить милую Вру за ея письма и поздравить. Итакъ, одна гора скатилась съ плечъ, но я боюсь, что въ радости долго забудутъ приняться за другую, но тмъ не мене поздравляю всхъ съ окончаніемъ диссертаціи, по крайней мр можно сказать себ, что ‘конченъ мой трудъ многолтній’! Готовятся у меня стихи, но не знаю, когда я ихъ кончу: мало у меня свободныхъ для мысли минутъ, и притомъ я почти никогда не бываю одинъ, а съ Оболенскимъ, врагомъ поэзіи.

Астрахань 1844 года, февраля 5-го. Суббота.

Еще получилъ я отъ Васъ, милый Отесунька, письма. Слава Богу, что все идетъ у Васъ лучше, нежели я себ представлялъ, я думалъ, что буду получать письма отъ одной Вры, но благодарю Васъ за то, что и Вы успваете писать во мн. Съ послдняго вторника ничего особеннаго не произошло. Я отговорился отъ посщенія здшняго Благороднаго Собранія. Собраніе это, какъ сказывали мн бывшіе въ немъ, не представляетъ ничего особеннаго, ничего смшнаго, курьезнаго и, будучи чрезвычайно малочисленно, очень скучно, т. е. ничего нтъ особеннаго, а все порядочно: поэтому я очень радъ, что отъ него избавился, тлъ боле, что я не танцую, но играю, а между тмъ, какъ лицо почти оффиціальное, привлекалъ бы всеобщее вниманіе, и губернаторша не знала бы, какъ занять меня. Съ комическою важностью могу я повторить: тяжело бить лицомъ оффиціальнымъ! Вообразите, что почти гулять нельзя: вс якаютъ васъ и кланяются, и всякое ваше движеніе извстно. Нынче поутру въ Собраніи былъ djeuner dansant, вроятно пляшущіе блины, но изъ нашихъ не похалъ никто. Досадно, что Гагаринъ, засадилъ Бюллера съ Блокомъ въ Енотаевск, а то бы первый стадъ помогать Оболенскому исполнять за всхъ насъ долгъ учтивости въ отношеніи къ Т.— Съ нетерпніемъ ожидаю настоящей весны, т. е. того времени, когда ледъ сойдетъ и двинутся безконечныя суда по Волг, заколышатся блые паруса, раздадутся псни бурлаковъ и отовсюду станутъ приливать русскіе отчаянные промышленники. Тогда оживится по крайней мр скучная Астрахань. Ибо, надо признаться, скучна она зимою! Рдко встртите вы умное лицо русскаго мужика, а все глупыя фигуры Калмыковъ и Киргизовъ. Да и русскіе здшніе — не то, что ваши. Они говорятъ: въ Россіи длается такъ, а у насъ иначе! Или лукавыя лица всегда другъ на друга похожихъ Армянъ и Персіянъ. Женщинъ по улиц не видать почти совсмъ. Азіатки сидятъ дома. Разъ встртили мы двухъ женщинъ, съ ногъ до головы некрытыхъ блыми чадрами или попросту серпянкой. Почувствовавъ любопытные устремленные взоры, он немедленно скрылись.
Не знаю, что будетъ, а ревизія, какъ и все, вещь довольно безполезная, тмъ боле, что всякій ревизоръ дйствуетъ противъ своего убжденія, будучи обязавъ требовать исполненія такихъ законовъ, которые… Я думалъ убжать отъ канцелярскаго порядка, но свойство россійскаго длопроизводства таково, что нтъ средствъ выбиться изъ этой колеи, нтъ средствъ не употреблять заученныхъ формъ въ бумагахъ и лгать безбожно, важно говоря то, чему ни самъ ни другіе не врятъ! Не знаю, что будетъ. Мы всего десять дней здсь, но работа скучна, тмъ боле, что внутреннее убжденіе говоритъ, что она безполезна.
Хорошо бы, если бы сбылись предположенія князя воротиться на пароход, т. е. въ іюл или август мсяц. Какъ ему, человку привыкшему къ свту, должно быть здсь скучно, ибо мы не составляемъ и не можемъ составлять ему общества! Вообще составъ нашей канцеляріи плохъ въ томъ отношеніи, что мы вс люди, служащіе но судебной части, между тмъ какъ судебная часть при ревизіи играетъ самую жалкую роль, а должно касаться предметовъ совершенно чуждыхъ. Для этого надо было бы имть чиновника изъ каждаго Министерства. За то какая для насъ польза! Вотъ напримръ мн теперь предстоитъ пріятное чтеніе вдомостей Казенной Палаты о сбор съ нитей, оброчныхъ статей, о недоимкахъ!— Первую недлю мы будемъ сть постное. Предчувствую, какъ надостъ мн уже прівшаяся икра. Этотъ товаръ можно имть дешево, т. е. зернистую по 1 р. за фунтъ и отличную, но дороговизна и дурное качество другихъ припасовъ — невыносимы. Нельзя почти имть ни хорошей говядины, ни телятины, ни свжей баранины, за то можно имть соленый виноградъ. Не только състные припасы, но азіатскіе товары, которыхъ я общалъ прислать встрчному и поперечному, воображая, что они такъ дешевы, какъ огурцы,— дороги ужасно. Вс лучшіе отправляются въ Москву, и собственно въ Астрахани торговля этими товарами бдна. Хотлъ было я купить тармаламы на халатъ, что же?— по 11-ти слишкомъ рублей аршинъ, а аршиновъ надо 10. Персидскіе ковры на столы — рублей 30 самая малая цна! Черешневые чубуки по 15-ти р., а табаковъ азіатскихъ и вовсе нтъ. Оболенскій хотлъ было купить персидскую лошадь, но обжегся: цна умренная — 2000 рублей! Да что же здсь дешево? спрашиваешь съ нетерпніемъ.— Какъ что? лтомъ стерляди и другая рыба, излишнее употребленіе которой производитъ лихорадку (и которой ты не любишь), осенью виноградъ, излишнее употребленіе котораго производитъ лихорадку, наконецъ, за неимніемъ хорошей воды и квасу, дешевыя здшнія вина, копеекъ по 30-ти бутылка, слабыя и кислыя! А, ну это другое дло, теперь я доволенъ.— Масляница идетъ очень чинно. Мы разъ позавтракали блинами и ршили не сть ужъ больше блиновъ цлую недлю. Здсь же въ город также не видно бшеннаго Московскаго разгула, катаній нтъ, гуляній нтъ, и только г. Воробьевъ съ труппою даетъ ежедневныя представленія ‘по возобновленіи въ первый разъ’. но какъ ни люблю я драматическое искусство, во боле въ театръ здшній не поду. Даже нечему смяться, а просто скучно.— Воображаю себ, какъ въ понедльникъ вдругъ преобразится угомонившаяся Москва! Какъ потомъ наступятъ концерты, и свтскія дамы подутъ въ модныя церкви, повинуясь утратившему первобытное значеніе обычаю. Вотъ въ этомъ я совершенно ровнюсь съ Костей. Я терпть не могу прикосновенія свтской толпы къ какой-нибудь высокой истин или мысли. Сейчасъ мода, манія опошлитъ всякій вншній видъ этой мысли, я былъ бы недоволенъ, еслибъ мода пошла на національность, и, вроятно, лекціи Грановскаго скоро потеряютъ первобытный характеръ, ибо гд свтское общество, тамъ везд пустота,. возбуждающая насмшку. Особенно эти дамы! Ab! comme c’est charmant, c’est dommage seulement, que je il’se rien entendu! Мн пишете Вы, что Костя, сваливъ съ плечъ диссертацію, вызжаетъ въ общество безпрестанно, и что дти запираютъ его на часъ или два въ комнат! Мн жалко, мн грустно, мн досадно видть человка, какъ онъ, унижающагося до свтской толпы, страшной своею пустотою, мало того, не нечувствительнаго къ ея безсмысленнымъ похваламъ, часто не кстати, не впопадъ высказываемымъ! Человка, добровольно профанирующаго высокія мысли и подбирающаго чутко будто бы лестныя слова тупоумныхъ женщинъ и близорукихъ свтскихъ судей! Посылаю ему стихи, которые, я надюсь, онъ приметъ въ настоящемъ ихъ смысл, т. е. какъ изліяніе дружескаго, негодующаго сердца. Впрочемъ, вотъ еще ему мой совтъ: пусть онъ заставитъ Семена выучить т же самыя слова, которыми St. Simon приказывалъ, уже въ наше время, будить себя: Levez-vous, Monsieur le Comte, vous avez de grandes choses a faire!!— Какъ несносно, что почта опаздываетъ всегда двумя или тремя днями, и какъ несносно себ воображать, что письму надо идти почти дв недли, что оно не можетъ придти впопадъ, что сообщаемыя извстія уже старыя… Буду ждать отъ Васъ съ нетерпніемъ увдомленія, какъ понравилась Отесиньк осмотрнная деревня.

Астрахань, 8-го февраля 1844 года.

Съ послдней почтой не получилъ я отъ Васъ писемъ, я объясняю это тмъ, что Вы послали ихъ съ Бюллеромъ и Блокомъ, но такъ какъ эти господа были перехвачены на дорог, т. е. имъ приказано остаться въ Енотаевск съ Розановымъ, то я, вроятно, нескоро получу ихъ. Впрочемъ, письма эти были, вроятно, писаны Вами до полученія разсказа о претерпнныхъ нами въ степяхъ Тамбовскихъ бдствіяхъ.— Наконецъ кончилась и масляница, и мы почти незамтно перешли къ посту. Я говорю, незамтно, потому что рыба здсь главная пища круглый годъ. Дни эти, т. е. со дня послдняго моего письма, воскресенье и понедльникъ, протекли такъ же мирно, такъ же скоро, такъ же скучно. Работа установилась нсколько и ея довольно много, даже слишкомъ много, ибо насъ въ Астрахани слишкомъ мало, и мы теперь выписываемъ изъ Бнотаевска отъ Розанова Думбровскаго. Князь даетъ мн порученіе, которое я, приглядвшись нсколько къ ревизіи, уже чувствую себя въ состояніи выполнить — обревизовать мн одному здшній уздный судъ, а чтобъ не было слишкомъ конфузно, дается мн въ помощь Оболенскій. Эту ревизію начну я съ субботы. Она, вроятно, займетъ меня первое время, тмъ боле, что я захочу оправдать довріе князя, который, впрочемъ, даетъ мн это порученіе съ нкоторымъ опасеніемъ. По существу же своему работа эта скучна и мертва: надо рыться въ старыхъ длахъ архива, просматривать текущія подлинныя дла и т. п. Конечно, за то служба познается скоре, такъ напримръ, ма, я думаю, приходилось уже рыться во всхъ 15-ти томахъ, и я въ этомъ пріобрлъ такой навыкъ, что, скажу откровенно, превзошелъ всхъ моихъ сотоварищей, и безпрестанныя порученія отъ князя ‘справиться въ свод, сообразиться со сводомъ’ мшаютъ всякой другой работ. Конечно, когда поутру встанешь свжъ и бодръ, то какъ-то борзо сходишь въ канцелярію, но поработавъ часовъ пять или шесть сряду, имть въ перспектив какой-нибудь уставъ о казенныхъ путяхъ, о земскихъ повинностяхъ невольно нагоняетъ звоту. Къ тому же для отдохновенія нтъ ни одной книги. У князя есть библіотека, но какъ я просить книгъ у него не хочу, а онъ не предлагаетъ, къ тому же она вся составлена изъ Французовъ. И поэтому въ свободное время поневол приходится кропать стихи, да и то про себя, ибо Оболенскій врагъ поэзіи, мы, къ сожалнію, почти не разлучаемся, и это все отнюдь не вдохновительно. Послдніе стихи мои, т. е. т, которые я послалъ Вамъ, были сочинены и переписаны однако безъ вдома Оболенскаго, во время его сна. Впрочемъ, все-таки какъ путешествіе, такъ и самое принужденное положеніе необходимо благотворны. Полезно познаваніе всхъ мелкихъ сторонъ чужой души, всей пустоты людской и видовъ, въ которыхъ она проявляется…
Итакъ, В. В. пустилась въ свтъ и танцы! Охъ ужъ эти мн женщины! Удивляюсь, какъ мужъ ей это дозволяетъ. Вообще надо сказать, что господа нкотораго кружка, забывъ серьезность, важность интересовъ, ихъ соединяющихъ или соединявшихъ, много потеряютъ тмъ, что прикоснулись въ пыли и сует свтской. Я говорю это, конечно, не о Павловой, но я боюсь, что самъ Петръ Васильевичъ Киревскій, склоненный вниманіемъ какой-нибудь блестящей дамы или задтый за тщеславіе, пустится въ свтъ и начнетъ танцовать!— Я было совсмъ забылъ о Панов, поклонитесь ему отъ меня, да что онъ? занимается ли чмъ опредленнымъ, сбрилъ ли усы или еще надется, что съ помощью усовъ, гладко причесанной головы и миловидной наружности онъ много успетъ въ свт? Въ глубин души его есть это движеніе.— Что надежнйшій изъ молодыхъ людей, холодный, какъ называютъ его, Самаринъ? Сдлайте милость, поклонитесь ему отъ меня особенно. Вамъ извстно, какъ я о немъ думаю. Я бы желалъ знать, успокоился ли Костя, уяснились ли вполн его отношенія къ Самарину? Ожидалъ я въ газетахъ найти какую- нибудь статью о лекціяхъ Грановскаго, но этотъ Коршъ Богъ знаетъ что помщаетъ! По крайней мр увдомляйте меня по временамъ, что новаго и особеннаго въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Вроятно, въ 1-мъ номер было что-нибудь заслуживающее вниманія. Князь получаетъ еще ‘Сверную Пчелу’ и ‘Листокъ для свтскихъ людей’ Мятлева, во этого и читать не достаетъ духа. Разъ только, говорятъ, была помщена въ ‘Листк’ вещь замчательно характерная, именно, нарисованъ армейскій офицеръ, который съ подергиваніемъ плечъ и усовъ подходить, шаркая, къ дам и спрашиваетъ воинской скороговоркой: ‘въ которомъ ух звенитъ?’ Та отвчаетъ: Въ лвомъ.— Какъ вы знаете? спрашиваетъ выпрямившійся кавалеръ съ изумленіемъ.— Такими-то пошлостями занимаемся мы здсь въ досужное время.— У Бригена во второй разъ я еще не былъ. Во-первыхъ, вс эти дни было на двор грязно и скверно: какой-то дождь съ втромъ, во-вторыхъ, потому, что скучно у этихъ Нмцевъ, будь они добрйшіе на земл люди. Но длать нечего, пойду къ нему на второй недл. Надо знать, что такое Астраханская грязь. Просто ходить нельзя. Смшанная съ солью, она такъ вязка, что съ трудомъ выносишь изъ нея калоши. Эта грязь бываетъ зимой и весной, частію и осенью, лтомъ же несносная пыль, подымаемая съ улицъ почти постоянно дующими здсь втрами. Вы видите гд-нибудь зелень, т.-е. какое-нибудь жалкое деревцо, которое по крайней мр разъ шесть въ день требуетъ поливки,— думаете укрыться отъ пыли и жара… Но гд зелень, туда особенно напираютъ мошки. Нельзя и тутъ оставаться. Въ комнату… Но въ комнат воздухъ спертый и жаркій, постели такъ нагрваются, что нтъ возможности спать на нихъ, забываясь, вы думаете открыть окно ночью, но или удушливый зной, какъ банный паръ, врывается въ комнату, или же дуетъ опасный втеръ. Вотъ вамъ преимущества знойнаго климата и описаніе жалкой Астраханской природы!
Сегодня слышалъ я разсужденіе повара князя Гагарина, негодовавшаго на невжество здшнихъ жителей въ поварскомъ искусств: постомъ говядины достать здсь нельзя, телятъ бьютъ почти только что родившихся, одна картофелина стоитъ грошъ, нсколько кореньевъ — гривну, и живой рыбы достать нельзя, ибо пойманная стерлядь зимою немедленно замораживается и отсылается въ верховыя губерніи, чухонскаго масла почти нтъ, бутылка молока 40 коп., миндаль, которому здсь слдовало бы быть дешевле, дороже. Вотъ вамъ такса здшнихъ припасовъ! А городъ великъ и самъ по себ довольно многолюденъ, но дворянъ-то здсь мало русскихъ, а Армяне и Персіяне немного сдлаютъ для самаго города. Эти послдніе господа, съ черными высокими остроконечными шапками, надвинутыми на черныя брови, съ черными какъ емокъ усами и бородою важно и молчаливо сидятъ у своихъ лавокъ. Грузинъ здсь мало, они все лучше. Впрочемъ, завтра, посл занятій намренъ я идти гулять по городу, коли дозволитъ время, авось что-нибудь найду особеннаго, а то до сихъ поръ Астрахань почти какъ худой кремень, изъ котораго мало искръ выскается.— Однакоже второй часъ ночи. Такъ какъ мы теперь встаемъ довольно рано, то пора и ложиться. Итакъ прощайте, до слдующаго письма. Надюсь, что въ Пятницу получу я отъ Васъ письма, отвтъ уже на мое длинное Черноярское писаніе. Крпко обнимаю милую Олю. Ради ея готовъ познакомиться съ одной барышней, Ахматовой, здшней помщицей, у которой верстахъ въ 50-ти отъ Астрахани есть деревня Черепаха, гд есть у ней садъ, вмщающій въ себ до 35-ти разныхъ сортовъ винограда.

Суббота, 12-го февраля, 1844 года. Астрахань.

Вы не поврите, какое необыкновенное впечатлніе произвело на меня то, что, распечатавъ конвертъ и выдернувъ письма, увидалъ я Олинькину руку. Она первая бросилась мн въ глаза. Живо сочувствую Вашему тревожному ощущенію и благодарю Бога. Счастливъ тотъ, кому вра можетъ служить такимъ подкрпленіемъ {Въ упоминаемомъ письм было извстіе отъ Ольги Сергевны, о томъ, что посл говнія и причастія ей стало настолько лучше, что она могла сама написать И. С. нсколько словъ. Пр. Изд.}. Полученіе писемъ на такомъ далекомъ разстояніи, въ Астрахани, истинное наслажденіе, и эта старая фраза заключаетъ для меня въ себ убдительную истину. Князь, получающій по пяти писемъ иногда за разъ, видимо тревожится неприходомъ почты въ срокъ, посылаетъ безпрестанно навдываться, и какъ скоро получены письма, вс бросаютъ работу и расходятся, чтобъ прочесть ихъ наедин. Поэтому просто завидно бываетъ, когда другіе вс получили письма, а ты нтъ, и лицо обыкновенно длается сердите и длинне.— Итакъ, деревня Вамъ даже понравилась, милый мой Отесинька. Конечно, если отложить дальнйшія претензіи на раздолье и приволье, и она можетъ удовлетворить. Изъ писемъ Вашихъ вижу я, что Вы въ ужаснйшихъ хлопотахъ: безпрестанныя посщенія, разъзды… Съ этой стороны, разсматривая эгоистически, признаюсь, я даже радъ, что избавился отъ скучной необходимости занимать скучныхъ гостей. Конечно, по своему глупому обыкновенію, а часто утекалъ бы изъ гостинной къ себ наверхъ, но все не избжалъ бы съ одной стороны гостей, а съ другой выговоровъ Вра Сергевна. Ныншній разъ и ея письмо не великонько, ну, да она все-таки не манкируетъ ни разу и притомъ такъ занята днемъ, чмъ-бы то ни было, что я ни за что не хочу получать писемъ длинныхъ, но написанныхъ ночью. Удивляюсь и тому, милый Отесинька, какъ Вы находите досугъ писать мн аккуратно полъ-листа Вашимъ довольно сжатымъ почеркомъ.— Съ сегодняшняго дня началъ я ревизію Узднаго Суда и ужасно прозябъ въ проклятомъ архив, но согрлся не столько обдомъ, сколько послобденнымъ чаемъ. Не знаю, сколько времени продолжится эта ревизія, но Гагаринъ даетъ сколько угодно сроку, только чтобъ было хорошо. Когда прідутъ Павленко и Розановъ, то вроятно, вс присутственныя мста и учрежденія здшнія будутъ раздлены между нами троими, и авось, посредствомъ этого раздленія, можно будетъ окончить ревизію, собственно эту, мсяцевъ въ шесть, но не ближе. Еще надо създить на Бирючью Босу, гд карантинъ, на рыбные учужные промыслы, объхать улусы Калмыцкіе. Все это, вроятно, заставитъ насъ пробыть лишній мсяцъ, если не два. Кром ревизіи присутственныхъ мстъ, столько присылается до сихъ поръ порученій изъ Петербурга, столько просьбъ, столько равныхъ вопросовъ, требующихъ разршенія, что я и не знаю, какъ это все уладится, устроится, удовлетворится.— Князь все продолжаетъ работать неутомимо, вставать въ пятомъ часу и заниматься почти во всякое время. Его тревожный характеръ, безпрерывное броженіе мыслей въ голов не даютъ ему покоя. То призоветъ онъ кого-нибудь и продиктуетъ пришедшія ему въ голову мысли, то примется за расмотрніе просьбъ, то займется другимъ предметомъ. Никогда никого не держитъ онъ и ненавидитъ медленный ходъ дла. Впрочемъ, это ужъ у него въ крови. Такъ напримръ, когда ходить гудятъ съ вами, то мы едва поспваемъ за нимъ, легкость и живость его тла, особенно въ его лта, просто удивительны. Всякій изъ насъ любитъ прохлаждаться, выпить спокойно чашку чая или кофе, выкурить медленно сигару, но у него это не занимаетъ боле десяти минутъ. Я даже не люблю этого: человку необходимо имть нсколько досужныхъ мгновеній, чтобы успокоиться, придти въ себя, собраться съ духомъ, углубиться во внутрь. Будучи отъ природы горячъ необыкновенно, (отчего произошло много непріятныхъ послдствій) онъ умряетъ въ себ эту вспыльчивость и никогда не позволитъ себ ни одного дерзкаго слова, какъ человкъ благовоспитанный, онъ деликатенъ и всегда любезенъ въ обращеніи, даромъ, что природою обточенъ аристократически, не иметъ почти ни одной прихоти, ни одной привычки изнженнаго человка… Жалко ма бываетъ видть этого человка, нкогда блистательнаго Оберъ-Прокурора Общаго Собранія, имвшаго власть Министра въ Москв, чего ни прежде ни посл него уже не было, человка, столь усерднаго на служб, столь дятельнаго, съ необыкновеннымъ даромъ слова, съ быстрымъ соображеніемъ, съ огромными способностями,— заживо погребеннымъ въ Сенаторахъ. Ему бы непремнно слдовало быть Министромъ Юстиціи или Главноуправляющимъ какою-нибудь отдльною частью, особенно распорядительною. Конечно, многое мн въ немъ не нравится: иногда онъ уже слишкомъ поспшенъ, вообще наклоненъ къ насмшк и отзывается аристократическимъ духомъ воспитанія, т. е. Французскимъ. На этомъ язык говоритъ и пишетъ онъ превосходно, и Французскимъ bon-mot можно у него много выиграть, хотя охотно выслушиваетъ чужія мннія, но довольно упоренъ въ своихъ взглядахъ и предположеніяхъ, очень часто съ моими несогласныхъ. Впрочемъ, я тутъ большею частію въ сторон: главнымъ его совтчикомъ Строевъ, съ которымъ онъ часто расходится въ этомъ отношеніи. Какъ ни хочется князю въ Москву, онъ, ужъ врно, не выдетъ изъ Астрахани прежде, чмъ не уврится, что ревизія его превосходна и блистательна, и ужъ онъ, конечно, не удовольствуется пошлымъ и обыкновеннымъ окончаніемъ всхъ ревизій. Все, что а говорю о княз, есть мое искреннее мнніе, вовсе не происходящее отъ пристрастія жди отъ того, что онъ обращаетъ на меня особенное вниманіе, даетъ мн отдльныя самостоятельная порученія, какъ старшему чиновнику, я вообще хорошаго обо мн мннія. Конечно, а не могу не быть ему за это благодарнымъ и не признавать въ немъ особенной способности съ перваго раза отличать людей, ибо онъ съ перваго моего доклада въ Сенат сталъ оказывать мн особенное вниманіе. Тоже самое длалъ онъ и съ Bac. Вас. Давыдовымъ, когда тотъ, никмъ незнаемый молодой человкъ, опредлился на службу въ Сенат.— Нынче послдній день нашего поста, и я, признаюсь, очень радъ этому, потому что рыба и икра стали мн противть, особенно ужъ эта стерлядь, приторная, мягкая, а здсь она главную роль играетъ въ стол, Нтъ, перейти поскорй къ скоромной пищ, хоть до середокрестной недли. Погода у насъ стоитъ довольно перемнчивая, но вс эти дни было, кажется, не мене шести градусовъ въ тни, и ходить въ зимней шинели почти нтъ возможности. Одно скверно здсь: это несносная грязь по улицамъ, хотя, впрочемъ, везд устроены деревянные троттуары для пшеходовъ, но когда переходишь черезъ самую улицу, то нердко оставляешь въ грязи свои калоши. Однако прощайте, будьте здоровы, веселы и обо мн, пожалуйста, не безпокойтесь. Будьте уврены, что я всегда пишу вамъ правду и здоровъ совершенно.

Февраля 15-го 1844 г вторникъ. Астрахань.

Вчера, воротившись часа въ три изъ Узднаго Суда, нашелъ я два пакета писемъ отъ Васъ: отъ 1-го и 5-го февраля. Боже мой, какъ я обрадовался, съ какимъ наслажденіемъ провелъ я цлый часъ въ чтеніи писемъ! По моимъ разсчетамъ изъ Вашихъ писемъ не пропало до сихъ поръ ни одно, а изъ моихъ только одно Коломенское. Итакъ Вы получили описаніе нашихъ Тамбовскихъ бдствій, о которыхъ ходилъ уже давно слухъ въ Москв, какъ писали Вы, и какъ пишутъ къ Оболенскому. Мн теперь какъ-то странно читать, что Вы такъ взволновались этимъ, ибо ощущеніе того положенія давно прошло. Напрасно Вы думаете, что я что-нибудь убавилъ, напротивъ, я все писалъ съ caмою строгою врностью, напрасно также Вы относите въ великодушію то, что мы отдали ямщикамъ шубы, тутъ великодушія вовсе не было, или по крайней мр, оно играло самую малую роль: мы разсчитывали на ямщиковъ, полагая, что они будутъ намъ полезны для отысканія дороги, и будучи почти уврены, что скоре вынесемъ холодъ, чмъ они. Запрятаться въ стогъ сна мы не догадались, да и врядъ ли были бы въ состояніи раскапывать снгъ. Вотъ Вамъ отвты на Ваши вопросы, возникшіе при чтеніи письма, слдовъ посл того не было никакихъ для здоровья, тмъ боле что мы оттуда попали въ довольно холодную комнату.
Но теперь мы живемъ тепло и покойно, и прежняя тревога давно забыта. Я совершенно теперь втянулся въ работу или, лучше сказать, въ ревизію Узднаго Суда, гд сижу съ девяти утра до трехъ пополудни, работа эта, состоящая въ подробномъ просмотр всхъ текущихъ длъ (числомъ, кажется, до 90), уголовныхъ и гражданскихъ, ршенныхъ за три года, сданныхъ въ архивъ и приготовляемыхъ къ сдач, очень медленна и однообразна. Вс замчанія кладутся тутъ же карандашомъ, потомъ приводятся въ порядокъ, и я длаю Судь запросы, на которые онъ обязанъ мн давать письменное объясненіе, такъ что каждое упущеніе очищено или сознаніемъ или достаточнымъ оправданіемъ. Вамъ непріятно, что въ Черномъ Яр была у насъ дурная квартира и что выраженіе ‘отдавая справедливость способностямъ Аксакова’ сухо. До вдь квартиры занимались по мр прізда чиновниковъ, и князь нисколько не зналъ, хороши ли он или дурны. Напротивъ, я очень радъ былъ, что мы стояли у бднаго хозяина, съ которымъ расплатились за все, ибо прочіе хозяева, какъ люди зажиточные, не взяли денегъ. Что же касается до выраженія вышеупомянутаго, то я нахожу его чрезвычайно достаточнымъ. Право, Вы забываете, что я имю только полтора года службы и 20 лтъ жизни, между тмъ какъ вс прочіе служатъ лтъ по 20, по 15 и 10, что я моложе всхъ и что тмъ не мене мн даютъ порученія наравн со старшими чиновниками, порученія отдльныя, самобытныя, что показываетъ большую довренность со стороны ввезя. Даже, еслибы я не былъ такъ старо- образъ на лицо, не имлъ на носу очковъ, придающихъ видъ важный, давать мн такія порученія было бы скандалезно, обидно для ревизуемыхъ. По поводу этого Узднаго Суда вышла презабавная штука. Князь, объявивъ мн это порученіе, сказалъ потомъ Оболенскому, чтобы тотъ узналъ, пріятно ли вн оно, охотно ли я его принимаю, не хочу ли переждать нсколько? что въ такомъ случа онъ самъ подождетъ и дастъ мн это порученіе посл. Оболенскій, дйствуя по-товарищески, разсказалъ мн весь разговоръ свой съ княземъ. А я, разговаривая ввечеру со Строевымъ, сказалъ ему, что это безпокойство князя кажется мн нсколько страннымъ. Строевъ на другой день и говорятъ какъ-то при случа князю, что тотъ не очень остороженъ на слова, что я немного щекотливъ и нсколько этимъ обижаюсь. Этого было достаточно, чтобы поднять князя, все равно, какъ къ срной спичк подвести огонь. Въ одну минуту выбжалъ онъ въ канцелярію, поймалъ меня и наговорилъ съ три короба: чтобъ я не думалъ, что онъ сомнвается въ моихъ способностяхъ, что онъ извиняется, если его племянникъ перевралъ его слова, что онъ хотлъ сказать то-то и теперь повторяетъ, ибо длаетъ это изъ душевнаго расположенія ко мн, что онъ всегда былъ обо мн наилучшаго мннія, иначе не давалъ бы порученій, которыя даются опытнымъ и старшимъ чиновникамъ, что онъ отличилъ меня съ перваго доклада въ Сенат, что врно замтилъ я и самъ, и пр., и пр. Дйствительно, я вижу, что его хорошее обо мн мнніе возрастаетъ съ каждымъ днемъ, и поэтому я буду стараться оправдать ‘оное’ и подать ему на закуску порядочное блюдо ‘упущеній и безпорядковъ’ Узднаго Суда. Польза въ отношеніи узнанія службы и законовъ ощутительна мн на каждомъ шагу, но за то миновались незамнимыя впечатлнія дороги и свободнаго состоянія духа. А пишутъ Изъ Москвы, что носятся слухи, будто по окончаніи Астраханской ревизіи будемъ мы ревизовать Саратовскую. Избави Богъ, довольно и этой.— Въ письмахъ пишете Вы, милая моя Маменька, что безпокоитесь, не терплю ли я въ чемъ нужды? Право нтъ, да и не въ чемъ. Костюмъ мой очень однообразенъ, какъ и у всхъ: поутру въ мундир (если въ какомъ нибудь мст), тамъ въ вицмундир, а посл обда въ пальто. Рубашекъ я голландскихъ почти не надваю, такъ же, какъ и Оболенскій, другіе, ибо съ шарфомъ и жилетомъ, застегивающимся до-верху, ея и не видать. Здсь заказалъ а себ калоши и купилъ фуражку, ибо въ шляп круглой ходить какъ-то неудобно. Что же касается до стола, то обдаемъ мы вс у князя, а имемъ свой чай и хлбъ, да постоянно сыръ или икру. Слдовательно, нужды мы не претерпваемъ никакой и тратимъ мало. Сначала мы обзавелись нкоторымъ хозяйствомъ, купили подносъ для самовара, нкоторую посуду, сундукъ для шинелей, зеленое сукно на столъ, который былъ слишкомъ грязенъ, пепельницы для сигаръ и т. п. бездлушки. Наняли прачку, за 14 р., кажется, на двоихъ насъ съ человкомъ. Сверхъ того, я распорядился еще въ Москв присылкою мн сюда жалованья, котораго мн, можетъ быть, не придется и употребить. Милая Олинька уже третій разъ приписываетъ ко мн: я ей очень благодаренъ за это, но боюсь, право, не утомляетъ ли она себя этимъ? Мн ужасно досадно, что я не могъ достать шапки Калмыцкой хорошей, чистой, а то бы я прислалъ ей непремнно.— Нынче приходила къ князю цлая депутація отъ Татаръ съ просьбою на татарскомъ язык и съ предъявленіемъ грамоты, данной имъ отъ Государя, которую одинъ изъ нихъ держалъ надъ головою. Какъ дорого цнятъ инородцы имя Государя! Такъ напримръ Калмыки необыкновенно привязаны къ грамот, данной имъ Николаемъ Павловичемъ, даже не понимая ея содержанія. Калмыки, впрочемъ, имютъ самостоятельность, хотя въ безпрестанныхъ сношеніяхъ съ русскими по уголовнымъ преступленіямъ, судятся въ Уздныхъ Судахъ, нанимаются въ работы у русскихъ же и зимою кочуютъ близъ деревень. Татары же еще больше привыкли и къ русской жизни, и къ русскому судопроизводству, такъ что они и по гражданскимъ длахъ сами начинаютъ тяжбы, даютъ векселя, здсь гд-то въ отдаленной части города есть Татарскій питейный домъ. Я еще не спросилъ, что значитъ эта вывска, немного странная для Магометанъ, должно полагать, что это питейный домъ для Татаръ, принявшихъ христіанскую вру. Надо признаться, что только въ Россіи иностранецъ можетъ жить такъ спокойно, подъ защитою законовъ. Кто на русскихъ, торгующихъ съ Персіею, заведетъ себ тамъ домъ и осдлость? Ужъ, конечно никто, а между тмъ здсь множество Персіянъ-торговцевъ, которые живутъ себ преспокойно, безобидно. имютъ дома, снимаютъ подряды. Еще удивляюсь я и тому, какъ русскій человкъ мало дичится чуждаго себ, и, какъ кажется, меньше дичится Азіатца, нежели Нмца или Француза. Крестьяне, приходящіе въ Астрахань изъ великорусскихъ губерній, такъ скоро и коротко знакомятся съ терпимостью, что даже охотно нанимаются у Азіатцевъ и, такъ какъ Астрахань издревле была притонъ бглецовъ, то и теперь побги безпрестанные въ Баку, Шемаху и даже Персидскія владнія, по вдомостямъ присутственныхъ мстъ видно, какая бездна длъ о бродягахъ и бглецахъ. Лтомъ удобно скрываться имъ въ камышахъ, спускаться внизъ по Волг въ море, а тамъ прошу ихъ отыскивать. Кром того, многіе добровольно отдаются въ плнъ Хивинцамъ и Трухменцамъ, по предварительному соглашенію, съ тмъ, чтобы воротись черезъ нсколько мсяцевъ или годъ, отыскивать свободу изъ крпостнаго состоянія, а азіатскимъ языкамъ выучиваются они съ необыкновенною легкостью. Но самый-то разгулъ ихъ будетъ весною и лтомъ, когда откроются рыбные промыслы. Удивительно разнородны элементы русской Державы, и необходимо глубокое изученіе настоящей Россіи, чтобы умть воспользоваться ими и согласовать ихъ, и надо признаться, что мы часто порицаемъ нкоторыя распоряженія Правительства напрасно, по привычк или по теоріи. Боже мой, какая трудная, едвали разршимая задача обнять категорическимъ законодательствомъ вс мелкіе случаи частной жизни, вс отношенія подданныхъ, да какихъ еще разноплеменныхъ! Здсь Калмыки, тамъ Зыряне, Самоды, Чукчи, Юкагиры, Якуты, Лапландцы, тамъ Молдаване, Евреи, Поляки, и конца нтъ. Но здсь я останавливаюсь: 1) потому, что некогда, ибо письмо такого частаго почерка надо писать часа два, коли не больше, 2) что поздно, а 3) что предметъ, о которомъ мн хочется говорить, требуетъ нкотораго обдумыванія и послужитъ содержаніемъ или письма къ Вамъ или къ Кост, котораго благодарю за неразборчивое письмо, также и Гришу, и Вру, и Олю, и всхъ, и всхъ.

Суббота. 19-го февраля 1844 года. Астрахань.

Письмо это, вроятно, придетъ къ 1-му Марта, ко дню Вашего рожденія, милая моя Маменька. Поздравляю Васъ и Васъ, милый Отесинька, и Васъ всхъ, милые братья и сестры. Желаю, чтобъ ничто не смущало этого дня и чтобъ будущій годъ протекъ для Васъ ясне и покойне прошлаго. Еще 10 дней осталось до этого дня, 10 дней, въ которые много совершится кругооборотовъ въ Вашей Московской жизни и, вроятно, никакихъ въ нашей однообразной Астраханской, съ тою только разницею, что, можетъ быть, вмсто Узднаго Суда буду я ревизовать Земскій, или Магистратъ, или Сиротскій Судъ, или Дворянскую Опеку. Вотъ Вамъ исчисленіе занятій, ожидающихъ меня въ улыбающейся перспектив. Впрочемъ, на будущей недел долженъ подъхать Розановъ, я съ нимъ вмст Бюллерф и Блокъ, которые мн товарищи по Училищу и ближе мн и Оболенскому по нравственному воспитанію. Но, несмотря на скуку и однообразіе, быстро проходитъ время. Каково! уже третья недля поста наступаетъ, а тамъ ужъ и середокрестная! Но часто здсь обманываюсь я, воображая, что уже весна, апрль мсяцъ, а ничуть не бывало, мы еще въ феврал. Впрочемъ, здсь намъ, прізжимъ, обмануться не трудно: погода ясная, теплая, льду давно нтъ, и Кутумъ и Волга давно свободны, послдняя въ ожиданіи прибытія верховаго льда, который, говорятъ, тронется не ближе апрля. Еслибъ было боле досужнаго времени, боле свободы и легче, и ясне на душ, то, конечно, и очаровательный видъ изъ нашей комнаты, и прогулки къ Волг и по Волг доставляли бы мн боле удовольствія. Но бываютъ минуты отупнія, когда человкъ не можетъ вполн принимать впечатлнія изящнаго, во только судить о нихъ умственно, по воспоминанію, и грустно, и досадно ему бываетъ. Это случается, впрочемъ, и отъ того, что долго сидлъ онъ подъ гнетомъ, сухой и мертвой работы, и не таковы люди окружающіе его, чтобы можно было при а ихъ свободно предаться своему ощущенію.— Вамъ, можетъ быть, покажется страннымъ, что письмо мое писано не въ томъ тон, въ какомъ прежде. Но письма мои выражаютъ переливы состоянія моего духа, которые случаются безо всякой на то причины, а такъ, вслдствіе безпрерывной внутренней переработки. Я не давлю въ себ этихъ ощущеній, но скрывая ихъ отъ постороннихъ, тмъ не мене безпрестанно живу своею безпокойною внутреннею жизнью. Я никогда не могъ сказать себ: ‘Я гордо чувствую: я молодъ! Мила мн жизнь, мужчина я’!, но напротивъ часто повторяю съ прискорбіемъ собственные стихи мои:
Мн не живется беззаботно,
Мн ноша жизни не легка!
Именно не легка! Бываютъ со мною и часто бываютъ такія минуты, когда столько толпится въ голов разныхъ не, ясныхъ мыслей, совершенно разнородныхъ, вытсняющихъ другъ друга, и служебныхъ замчаній, и проэктовъ государственныхъ, и результатовъ созерцательнаго обращенія на жизнь частную человка, на все движеніе человчества, и все это такъ смутно, такъ неясно, такъ бгло, такъ мало поддается сознанію и логик, что, несмотря на мучительную нердко тревогу головы, я всегда бденъ мыслями здравыми, глубокими, обсуженными и со всхъ сторонъ неприступными. Иногда займешься какой-нибудь работой (!) и чувствуешь, что несмотря на пристальное занятіе, въ голов что-то роется, и едва положишь перо, какъ вдругъ такъ и обойметъ меня цлый рой неясныхъ мыслей, глухихъ ощущеній и часто’ нелпыхъ образовъ. Потому-то, несмотря на мою положительность и, такъ сказать, осдлость, я всегда разсянъ. Съ трудомъ могу я освободить свое мышленіе отъ облпливающихъ его, подобно мухамъ, темныхъ представленій, устремить вс свои умственныя силы на одинъ предметъ, отъ того-то не ясно, мшковато мое соображеніе. Это не мшковатость ума Пановскаго, нтъ: у меня вчно такая быстрая смна внутреннихъ ощущеній, полуродившихся мыслей. недоконченныхъ образовъ, но меня можно всегда застать въ-расплохъ. Спросите тогда, что я думаю? и, врно, а и самъ не буду знать опредленно, а часто вдругъ остановлюсь на какой-нибудь глупости, которую я, безъ яснаго сознанія, жую, жую и опять жую… И число тревожащихъ меня гостей тмъ боле велико, что душа моя сильно симпатизируетъ всмъ высокимъ интересамъ, всмъ историческимъ явленіямъ, всмъ страданіямъ, всмъ болзненнымъ припадкамъ современнаго человчества. И вмст съ этимъ въ душ происходитъ броженіе и личныхъ мелкихъ интересовъ самолюбія и тщеславія, и. сверхъ того, все, воочію предо мною совершающееся, всякое почти незамтное движеніе другихъ мною замчается, оставляетъ слды, чужое слово, чужая привычка, жизнь горькая массы и жизнь частная — все не пропадаетъ для меня даромъ, все обогащаетъ сокровищницу душевную.. Нтъ, не обогащаетъ, а разв только бременитъ и сердце и голову! Ибо все, что такъ стучится, толпится въ меня, все это ищетъ систематизированія, ищетъ уясниться, стать въ ряды, логическою цпью, подъ общіе законы. Но, видно, не крпка довольно голова моя, еще слаба сила мысли, и я, утомленный внутренними, въ тайн свершающимися явленіями, безплодною работою, развлеченный пестротою невидимою, не выношу на свт богатыхъ плодовъ моей натуры, но являюсь съ пустыми руками, смшной, жалкій, недовольный собой. Не съ пустыми скажете Вы. Положимъ, но чтожъ это въ сравненіи съ тмъ, что ежеминутно мелькаетъ, проносится въ глубин моего существа! О, еслибъ я былъ поэтъ (восклицаніе довольно старое и пошлое), еслибъ имлъ даръ слова или такого рода вдохновеніе, которое бы легко выгружало мою душу! но мн трудно поймать мысль за хвостъ и укладывать ее въ стихи или рчь, ибо голова моя неясна, несвободна и часто приходитъ въ тупикъ. И все это совершается въ преисподней моего духа, а вншность моя такъ же важна, тяжела и безцвтна, какъ и всегда. Еслибъ я былъ легко живущій жизнью сангвиникъ, то это было бы совсмъ не то, но моя внутренняя жизнь, духовная дятельность (хотя и безплодная) въ совершенномъ противорчіи съ вялою физикою, тяжелымъ и неповоротливымъ языкомъ. Прибавьте къ тому еще, что у меня нтъ свободныхъ движеній души, нтъ искреннихъ движеній, происходящихъ отъ увлеченія, вры или убжденія, нтъ опредленныхъ свойствъ, характера, вкуса… Одно только опредленно: это неопредленность того, что снуетъ и роется во мн, того, что или задавитъ меня, или же лопнетъ мыльнымъ пузыремъ.— Съ кмъ этого не бываетъ? кто не испытывалъ подобнаго? скажете Вы. Согласенъ, но едва ли кто испытывалъ это въ такой степени, какъ я испытываю, привыкнувъ отъ природы жить внутреннею, созерцательною жизнью, совершенно отличною отъ вншней моей жизни и чуждою окружающихъ меня людей. Въ дорог опять другое дло. Тамъ вы качаетесь въ неясныхъ ощущеніяхъ, будто въ просонкахъ, и образы тянутся лнивою вереницею. Но довольно. И то ужъ совсмъ не кстати разговорился объ этомъ. По крайней мр Вы признаетесь, что я довольно откровененъ и откровенне въ разлук, боюсь только, что Вы примете все это въ другомъ смысл, припишете этому другую причину, и тутъ пошло, пошло! И врно я боленъ, и врно не доволенъ и пр., нтъ, сдлайте милость, врьте мн и принимайте все въ настоящемъ смысл.

Астрахань. 22-го февраля года. Вторникъ.

Вчера получилъ я письма Ваши отъ 11-го февраля, но письма эти меня не совершенно удовлетворили, и я жду съ нетерпніемъ пятницы, чтобы скоре получить извстія о здоровь Олиньки. Teперь наше положеніе нсколько перемнилось, т. е. столъ сдлался шире, и я имю удовольствіе наслаждаться бесдою любезныхъ моихъ товарищей, Бюллера и Блока. Вообразите, что на ихъ счастіе они прохали черезъ Енотаевскъ ночью, и приказаніе князя не было имъ вручено. Сюда они пріхали 20-го, т. е. въ Воскресенье, часовъ въ 5 пополудни. Я совсмъ было не узналъ Бюллера. Вечеръ они пробыли у насъ, разсказывая, какъ они тамъ веселились въ Тамбов на масляниц, но въ оправданіе свое имютъ, впрочемъ, то, что Блокъ, натанцовавшись до упаду, какъ юноша, только что выпущенный, сдлался боленъ, она прожили въ Тамбов дней 12 и потомъ похали трактомъ на Саратовъ, что гораздо дальше, для того, чтобы имть въ случа нужды доктора, ибо по этому тракту около семи городовъ. Князю они представлялись на другой день, часовъ въ 9 поутру, въ мундирахъ, при общемъ собраніи канцелярія: такъ приказалъ самъ князь, который сдлалъ имъ блистательный выговоръ, серьезный и суровый. У этого человка особенная способность на это: за словомъ онъ въ карманъ не ползетъ, а между тмъ не скажетъ ни одного грубаго, держаго слова. Бюллеръ детъ съ цлью собирать всевозможныя историческія, статистическія, этнографическія, географическія и прочія ическія свднія я потому былъ чрезвычайно радъ работ, которую далъ ему князь: составить выписку изъ равныхъ свдній о Калмыкахъ. Надо сказать, что князь не то, что Петербургскіе сенаторы и не любитъ оскорблять людей опытныхъ, особливо членовъ своей канцеляріи, особеннымъ вниманіемъ къ намъ. Онъ ласковъ и добръ со всми, но племяннику его хуже, чмъ кому-либо другому, ибо князь часто нарочно выказываетъ, что племянника онъ ни отъ кого не отличаетъ. Впрочемъ, принимаетъ въ большое уваженіе достоинства каждаго по служб. Ревизія моя Узднаго суда еще не кончена, но я надюсь кончить ее въ субботу. Работа эта, самая мелкая, подробная, довольно трудна и тяжела и особенно скучна тмъ, что а работаю почта одинъ. Мы теперь точно ищейки или хорошія лягавыя собаки: чутьемъ слышимъ упущенія и безпорядки, удивляюсь только, какъ не грезимъ ими. Душа ликуетъ, коли поиски увнчаются открытіемъ боле важнымъ, нежели обыкновенная медленность, неаккуратность, несоблюденіе всхъ формальностей! Надо признаться, что въ этомъ послднемъ отношеніи мы въ чрезвычайно фальшивомъ положеніи и частехонько должны дйствовать противъ внутренняго убжденія. Скоро, думаю я, загремитъ князь Гагаринъ рапортами Сенату и отношеніями къ министрамъ. И такъ ихъ уже довольно отправлено и довольно важныхъ. За то ужъ изъ Петербурга надляютъ насъ съ.каждою почтою новыми работами, которыя, составляя вещь совершенно побочную, занимаютъ однакоже большую часть времени, и если все будетъ продолжаться, какъ до сихъ поръ, то я предвижу окончаніе ревизіи не скоро. Посл Узднаго суда буду я съ Павленко ревизовать палату, въ которой соединены Уголовная и Гражданская: Павленко послднюю, а я первую. Эдакъ пойдетъ скоре. На этой недл наша канцелярія должна будетъ соединиться вполн, ибо Розановъ съ братіей прідутъ изъ Енотаевска.— На дняхъ князь призываетъ меня къ себ и предлагаетъ свою библіотеку, прося брать книги во всякое время, при немъ и безъ него. Серьезныхъ книгъ въ этой библіотек мало, и я взялъ одинъ томъ Esquises de la philosophie, par Lamennais. Хочу знать, какъ Французъ филосовствуетъ, да взялъ также какой-то историческій романъ, чтобъ отводить душу по временамъ. Я такъ люблю чтеніе, даже всякой дрянной повсти, что невольно переношусь въ міръ описываемый или въ положеніе героевъ, что живу съ ними и умю на это время отвлекаться это всего окружающаго. Но и читать можно только урывками, ибо, повторяю, время проходитъ или въ занятіяхъ, или въ чемъ другомъ, чего нельзя избгнуть. Напримръ приходятъ въ нашу комнату, сидятъ въ ней и мшаютъ и читать, и писать. Это письмо мое также пишется урывками, ибо я, желая непремнно покончить съ Узднымъ судомъ на ныншней недл, много теперь занимаюсь.

Воскресенье. 1844 года, февраля 27-го. Астрахань.

Сейчасъ только воротился изъ Узднаго Суда и спшу написать Вамъ нсколько строкъ. Вотъ какъ, даже по Воскресеньямъ не прекращаются занятія! Признаюсь: много дла, особенно если ревизуешь одинъ. Впрочемъ, я спшу окончить ревизію Узднаго Суда для того, чтобъ приступить къ ревизіи Палаты, сверхъ того, по Уздному Суду надо заняться приготовленіемъ рапорта и отчета. Въ конц будущей недли ду я въ карантинъ, т. о. князь, Строевъ и я, на пароход, прочіе же, если подутъ, такъ въ качеств волонтеровъ: карантинъ находится въ 90 верстахъ отсюда, на Бирючьей Кос, и путешествіе наше не продолжится боле четырехъ дней.— Теперь я совершенно одинъ живу въ комнат, Оболенскій ухалъ осматривать, во всхъ ли помщичьихъ имніяхъ есть сельскіе магазины? Путешествіе довольно опасное, ибо все время надо хать по Волг въ лодк, верстъ за 70 и больше отсюда, а погода не очень благопріятна. Вотъ уже и середокрестная недля! Постъ пролетитъ такъ скоро, что и у преждеосвященной обдни побывать не успешь, разв на Страстной.— Итакъ, Вамъ поправилась жизнь за Царя. Костино мнніе торжествуетъ, но надо сказать, что, кажется, Московская публика раздляетъ въ отношеніи къ ней мнніе Петербургской: я не говорю о мнніи двухъ, трехъ нашихъ знакомыхъ, но оффиціальность, которую даютъ этой опер, какъ-то опошляетъ и мысль о такой опер. Это очень жаль и мшаетъ понимать эту прекрасную, вполн русскую, оперу.— Изъ Тамбова пишутъ, что Бюллеръ и Блокъ оставили неизгладимыя въ сердцахъ по себ воспоминанія и вскружили всмъ головы, но Астрахань едва ли это скажетъ. Если бы Вы знали, въ какомъ здсь все страх! а кажется, не отъ чего бы было, но причиною этому именно та позиція, въ которую мы себя поставили: отсутствіе всякой фамильярности и знакомства съ жителями, разв только по дламъ службы, и строгое, примрное поведеніе всхъ чиновниковъ. Сверхъ того, тайны канцеляріи не проникаютъ къ любопытнымъ и навострившимъ уши жителямъ, и все это придаетъ намъ видъ грозной и молчаливой Инквизиціи.— Благодарю милую Олиньку за прописку, которая, впрочемъ, не свидтельствуетъ о твердости руки, и я боюсь, что она длаетъ излишнія усилія.

Астрахань. 1844 года, 4-го марта. Суббота.

Вы, врно, удивились, не получивъ отъ меня письма отъ прошедшаго вторника, вообразили, вроятно, что я нездоровъ, что некому за мною, глупымъ, и посмотрть и пр. и пр. А причина этому очень проста, я на этой недл былъ почти заваленъ работой, ибо въ одно и то же время — пишу отчетъ по Уздному Суду, ревизую совершенно одинъ Дворянскую Опеку и имю дло, по порученію князя, съ рыбною экспедиціею (состоящею при Губернскомъ Правленія), по случаю весеннихъ Эмбенскихъ промысловъ! Такъ что собственно ревизію присутственныхъ мстъ Астрахани произвожу пока я одинъ, а прочіе работаютъ дома, по отдльнымъ порученіямъ. Вы знаете, что я, хоть и браню службу, но довольно горячо исполняю свои обязанности, особенно же, гд на мн лежитъ большая отвтственность, и особенно здсь, когда я попадаю на нкоторые слды… А нынче мы отправляемся почти вс въ карантинъ на пароход (верстъ 90 отсюда) и хотимъ объхать вс 67 устьевъ Волги, но едва ли это удастся. Во всякомъ случа мы продемъ дня четыре, слдовательно, во вторникъ орать не буду писать. Нынче въ 9 часовъ вечера отправляемся мы на пароход, тамъ переночуемъ и двинемся завтра чмъ свтъ. Втеръ, кажется, будетъ намъ благопріятный, я потому путешествію этому я очень радъ. Жаль только, что скверная и сырая погода, дождикъ и туманы, хотя тепло: 10 градусовъ тепла.— Сейчасъ встали изъ за стола, нынче день рожденія князя, пили за его здоровье. Ему 55 лтъ. Онъ былъ очень веселъ и любезенъ, что, впрочемъ, бываетъ съ нимъ всегда посл благопріятной почты, которая привезла мн нынче насквозь промоченную посылку или ‘Отечественныя Записки’ безъ письма. Послднія же письма Ваши не имютъ ничего особенно пріятнаго, но такъ какъ Вы намрены писать только разъ въ недлю, то я и не имлъ права ожидать отъ Васъ писемъ. А чтожъ это Константинъ не отвчаетъ мн? Все некогда, все вечера да балы? Да когда-жъ это кончится? Мн очень прискорбно, что Костя расходится съ надежнйшимъ изъ молодыхъ людей, что говорю я серьезно, т. е. послднія слова.— Здсь наступила довольно важная эпоха для Астрахани. Именно весенній ловъ рыбы на Эмбенскихъ водахъ, куда князю очень хочется похать изъ карантина, да врядъ ли это возможно, тмъ боле, что это верстъ 500 и даже 1000, именно третій участокъ, около береговъ Трухменскихъ. Вообще эта статья такъ интересна, что я, изучивъ хорошенько вс термины, пришлю Вамъ подробное и точное описаніе Эмбенскихъ промысловъ, ибо имю теперь дло съ экспедиціей, откуда легко могу почерпать нужныя свднія. Вы не поврите, до какой степени подробностей и мелочей входимъ мы до ревизіи, какой и аккуратный сталъ человкъ, даже немножко педантъ, Я имю законныя причины и извиненія: службу. Дйствительно, я много занятъ и имю занятія разнообразныя и важная, и лестныя для меня порученія князя. Поэтому умоляю Васъ не безпокоиться, если будетъ иногда случаться, что Вы не получите отъ меня писемъ. Вотъ и теперь скоро шесть часовъ вечера, надо готовиться къ отъзду, а главное — читать 13-й томъ Устава Карантиннаго, съ которымъ я уже познакомился и прежде, но не худо повторить. Но прощайте, видите, у меня било благое намреніе написать цлый листъ, но нтъ времени, нтъ досуга собрать, повести мысли стройной, логической вереницей.

Астрахань. 12-го Марта 1844 года. Воскресенье.

Послдняя почта не привезла Вамъ письма отъ меня, я это не могло безпокоить Васъ, потому что Вы знали уже о предполагаемомъ путешествіи. Мы воротились въ середу, и какъ пріятно мн было найти дома толстое письмо! Но о письм посл: прежде всего удовлетворю я Ваше желаніе знать о нашемъ путешествіи.— Часу въ десятомъ вечера въ субботу отправились мы въ коляск и дрожкахъ на пристань, которая довольно далеко отъ нашей квартиры. хали мы, разумется, торжественно и съ большимъ почетомъ:впереди скакали верховые съ факелами, сзади полицеймейстеръ, потомъ пересли на большой катеръ и черезъ полчаса времени были на пароход. Я былъ въ первый разъ на палуб, но это, признаюсь, не произвело на меня особеннаго впечатлнія, вроятно, потому, что пароходъ былъ самаго малаго размра. Ночь была прехолодная, и я покурилъ нсколько времени на палуб, все ища впечатлнія, ибо мысль курить ночью на палуб казалась мн дома поэтическою, и мн было даже досадно, что я не ощутилъ никакого особеннаго удовольствія. Сырость, холодъ, туманъ, черная ночь, сильный втеръ, раздувавшій мою сигарку, заставили меня сойти въ каюту. Надо Вамъ сказать, что въ капитанской кают, чистой и опрятной, помстился самъ Князь, у котораго, сверхъ того, бала маленькая клтушка съ койкой. Подл этой каюта находилась еще каюта, величиною не больше четверти, если не меньше, отесинькинаго кабинета. Тамъ помстились мы вс шестеро, кто на полу, кто на стул, кто на прилавк, вс въ шубахъ и съ покрытыми головами и почти вс курящіе. Мгновенно эта маленькая комната, гд и выпрямиться трудно, наполнилась такимъ дымомъ, что одинъ изъ нашихъ спутниковъ, некурящій, ушелъ спать на палубу. Благодаря погребцу, приводящему всюду, всегда и всхъ въ восхищеніе, зажгли мы стеариновыя свчи и устроили себ самоваръ. Хоть въ комнатк нашей было довольно душно и парно, но всякій, зная, что на двор холодно, что онъ не на суш, считалъ обязанностью согрться чаемъ. Какъ ни тсно было намъ, но всякое дурное положеніе, раздляемое въ компаніи молодыхъ людей, рождаетъ смхъ и шутки. Наконецъ вс улеглись. Часовъ въ пять утра судорожное сотрясеніе парохода разбудило меня, и я вскарабкался вверхъ по лстниц на палубу, чтобъ умыться свжимъ утреннимъ воздухомъ. Причиною потрясенія парохода ‘Астрабада’ было поднятіе якоря. Иначе сказать мы снялись съ якоря и тронулись. Качки и чувствовать было нельзя. Это не въ мор, да и пароходъ нашъ плелся по шести верст въ часъ. Такъ какъ князь объявилъ, что онъ не только сноситъ, но даже любитъ табакъ на воздух, то мы въ этомъ отношеніи нисколько не стснялись, и я жегъ Астраханскія сигары безпощадно. Я говорю ‘Астраханскія’, потому что я, пользуясь куреньемъ, какъ единственномъ почти наслажденіемъ и развлеченьемъ среди скучныхъ занятій, уже истребилъ вс Московскія сигарки, исключая Sylva, разумется, и покупаю сигары Жуковской фабрики въ здшнемъ Сарептскомъ магазин. Пароходъ нашъ былъ съ парусами. Полюбовался я на искусство морскихъ маневровъ, на огромные паруса, надуваемые втромъ, на то искусство, съ какимъ человкъ употребляетъ въ свою пользу своевольныя движенія втра, что особенно видно при косыхъ парусахъ, когда втеръ дуетъ съ боку и, сапъ того не подозрвая, заставляетъ идти судно впередъ. Хотя Волга довольно широка въ этомъ мст, мстами верстъ въ 12, но берега все-таки видны. Но макъ жалка, какъ ничтожна кажется она здсь, гд глубина ея, особливо въ притокахъ къ морю, не превышаетъ сажени. Поэтому ночью нельзя ходить не слишкомъ мелководному судну, ибо надо плыть очень осторожно, лавировать между мелями и идти проходимымъ путемъ. До какой степени обмелла Волга въ теченіе послднихъ десяти лтъ — просто удивительно, и это обмелніе продолжается и теперь, такъ что образуются новые острова и новые притоки. Изо всхъ 67 устьевъ Волги расшивы (большія суда морской конструкціи) могутъ проходить въ море, и то съ трудомъ, только однимъ каналомъ, на Бирючью Босу, но при малйшемъ выгонномъ втр садятся на мель, на розсыпи. Теперь надо объяснить Вамъ, что такое выгонный втеръ. Это Московскій или верховый втеръ, хотя и попутный дущимъ внизъ по Волг, но вмст съ тмъ при большой свжести (опять техническій терминъ) опасный, потому что выгоняетъ воду въ море до такой степени, что мста, покрытыя на сажень водою, часто совершенно обнажаются. Самая большая степень воды въ Волг бываетъ тогда, когда дуетъ моряна и морскими волнами солонитъ въ Волг воду.— Погода была довольно холодная и скоро пробудила въ насъ аппетитъ, который мы и поспшили удовлетворить сыромъ, почти единственнымъ нашимъ завтракомъ уже два мсяца. Плоскіе берега, покрытые камышомъ, медленное, едва замтное движеніе парохода, погода не пасмурная, не срая, но и не красная (родъ погоды, котораго я не люблю) наводятъ невольно скуку, и ваше путешествіе начинало мн надодать, но часовъ въ пять, посл обда, который былъ приготовленъ по всей форм, пароходъ отказался идти дальше, ибо становилось слишкомъ мелко, и мы должны были перессть снова въ катеръ, чтобы прохать 10 верстъ, остававшіяся намъ до карантина. Эти 10 верстъ, по милости сильнаго втра, хали мы 4 слишкомъ часа, ибо, чтобы попасть на Бирючью Босу, должны были избгать розсыпей. Наконецъ, часу въ десятомъ вечера саженяхъ во 100 остановились мы отъ карантинной пристани: такъ было мелко, что и катеръ не могъ идти дальше. къ намъ подъхалъ маленькій ботикъ съ фонарями и капитаномъ порта въ полномъ мундир. Мы перешли на ботикъ, который ввелъ посредствомъ упиранія въ дно шестами. Грустно и жалко было мн смотрть на достославную Волгу, которая не уметъ поддержать себя при исход! Но это еще ничего. Саженяхъ въ 16-ти сталъ и ботъ. ‘Лошадь!’ раздался повелительный крикъ капитана. ‘Лошадь!’ повторилось на берегу и минутъ черезъ 10 экипажъ странной формы, похожій на большія охотничьи дрожки и запряженный въ одну лошадь, безъ церемоніи въхалъ въ воду и подъхалъ къ боту. Мы переправились въ три транспорта и поспшили въ отведенную намъ квартиру, раздлись, уснули спокойно и рано поднялись на другой день, ибо князь собирался смотрть карантинныя заведенія, роту, стражу и т. п. Карантинъ, имющій вмст съ правленіемъ до сорока человкъ чиновниковъ, обитающихъ на кос со всмъ хозяйственнымъ заведеніемъ и съ 200 человкъ роты, былъ не очень интересенъ въ это время, ибо навигація только что открылась, и судовъ изъ Персидскихъ водъ Каспійскаго моря и вообще изъ мстъ сомнительныхъ въ приход не было, слдовательно, и выдерживающихъ карантинъ — никого. Но мы, впрочемъ, пріхали по другой, секретной причин. Обозрвъ гвардіоновъ (такъ называются карантинные стражи), всю военную команду, выслушавъ рапорта офицеровъ и ординардцевъ князю, дошли мы до карантиннаго правленія, гд Князь и оставилъ меня съ Павлейкой для ревизіи длъ. Поработавши, воротился я часу въ третьемъ домой, посл обда отправился опять въ правленіе и воротился часу въ 11-мъ. Чиновники здсь вс люди семейные, не дикари, служатъ, конечно, на этой кос, куда и попасть такъ трудно, изъ тхъ огромныхъ выгодъ, которыя представляетъ карантинная служба, но ужъ, конечно, ни за какіе милліоны на свт не согласился бы я жить здсь. Безо всякихъ средствъ и удобствъ живя и, безъ возможности отдлиться отъ ограниченнаго кружка общества, члены котораго надоли другъ другу донельзя, въ пріятномъ препровожденіи времени въ окурк товаровъ хлоромъ и т. п. (впрочемъ, это еще лтомъ, а зимой и этого нтъ) — жить такъ и не сойти съ ума — значитъ убить въ себ всякое стремленіе, всякую потребность и сдлаться жалкимъ существомъ, подвластнымъ привычк, которая въ состояніи опошлить человка и примирить его со всякимъ положеніемъ.— Зданія карантина довольно красивы недалека, портъ и флагъ далеко видны съ моря. Здсь уже напивается взморье, но еще все довольно мелко Эти розсыпи и мели встрчаются и на самомъ Каспійскомъ мор, которое страннымъ образомъ устроено. Сверная или Сверовосточная часть его до Тюкъ-Караганскаго залива, почти по прямой линіи отъ Астрахани, не слишкомъ глубока, но Южная часть идетъ какимъ-то постепеннымъ обрывомъ, такъ что въ водахъ, омывающихъ Каспійскую область и берега Персіи, глубина бываетъ 100 саженъ и даже неизмримою. Это, впрочемъ, говорятъ, слдствіе вулканическихъ свойствъ почвы, что доказывается присутствіемъ нефти въ земл. Здсь, въ Астрахани, есть колодцы и на площади, гд вмсто воды горитъ нефть. Этимъ-то подземнымъ нефтянымъ огнямъ покланяются Индійцы около Баку…
Но я продолжаю. На другой день, рано поутру, отправились мы снова въ правленіе, куда вскор пришелъ и Князь — свидтельствовать денежную сумму. Разумется, онъ заставилъ считать при себ членовъ, и тутъ-то надо было посмотрть, какъ они вс, неохотники, видно, до математики, считали, считали, повряли, и все какъ-то не выходило. Потъ лилъ съ ихъ лицъ градомъ, особенно же у одного толстйшаго медика. Это свидтельство суммы должно у членовъ происходить по закону каждое первое число, во непривычка считать обнаружилась тутъ съ перваго взгляда. Вроятно, это длается, какъ и всюду, такъ, по домашнему. Что я гд не длается по домашнему? Наконецъ часа въ 4 слишкомъ сосчитали они сумму, не превышавшую 70 тысячъ ассигнаціями, и мы немедленно воротились домой, собрались въ нсколько минутъ и, сопровождаемые цлымъ конвоемъ чиновниковъ, пришли къ пристани, гд должны были совершить тотъ же самый маневръ, т. е. сначала на дрожки, потомъ на ботъ, потомъ уже на катеръ. Впрочемъ, втеръ былъ намъ попутенъ, и мы, не на веслахъ уже, а на парусахъ, дохали до своего Астрабада часа въ полтора. До ночи плыли мы очень спокойно, на ночь бросили якорь и стали. Что хорошо было видть въ эту ночь, такъ это зарево пылающаго вдали камыша. Ночь эту провели мы удобне, ибо раздлились, Князь, не знавшій прежде о тсномъ нашемъ помщеніи, заставилъ перейти нкоторыхъ въ свою каюту. На другой день поутру рано двинулись мы въ путь снова и часу во второмъ, въ среду, прибыли благополучно въ Астрахань, гд, воротившись домой, насытясь морскимъ путешествіемъ и жажда удобствъ суши, нашелъ я большое и толстое письмо отъ Васъ, даже письмо отъ Константина, и благодарю всхъ писавшихъ, которымъ всмъ буду отвчать особо. Къ Кост я собираюсь писать письмо серьезное и не нахожу времени. Очень мн жалко, что Константинъ не совсмъ ладитъ съ Самаринымъ.— Я прекращаю здсь свое письмо. Передо мной лежитъ листочекъ, на которомъ записаны мною вкратц оглавленія предметовъ, о которыхъ мн еще надо будетъ разсказать Вамъ, такъ напр. Эмбенскіе промыслы и т. я. Но пусть они послужатъ содержаніемъ слдующихъ писемъ.

Астрахань. 1844 года, марта 14-го. Вторникъ.

Сегодня я опять былъ обрадованъ полученіемъ писемъ Вашихъ, но буду отвчать на нихъ подробне въ субботу. Я теперь распредлилъ такъ, что въ субботу, наканун дня, боле свободнаго отъ занятій, буду писать письма подробныя, пространныя, удовлетворительныя и для меня самого, а по- вторникамъ буду писать собственно для того, чтобъ сообщить Вамъ о себ всточку, ибо по вторникамъ, среди безостановочнаго теченія занятій, трудно найти время, кром ночи, когда усталые глаза, предчувствуя раннее раскрытіе поутру, требуютъ сна и отдыха. Теперь, впрочемъ, я сижу дома, занимаюсь составленіемъ отчета по своей ревизіи, который я приготовляю совсмъ по другой форм, _ нежели Павленко и Розановъ,— форм, которую я считаю удобнйшею и боле соотвтствующею планамъ князя. На Страстной кончу я Дворянскую Опеку, со Святой (т. е. съ половины или даже и посл) начну Земскій Судъ, потомъ перейду въ палату, можетъ быть, Судъ Зарго (средняя инстанція врод палаты, для длъ калмыцкихъ) и т. п. Надо приняться живе, дятельне, упорне за работу, а то ни останемся здсь слишкомъ долго и намъ еще много предстоять работы. Досадно мн бываетъ, что хоть и теперь, слывя за усерднаго чиновника, вовсе не чувствую въ себ этого состоянія, жажды дятельности, неутомимости, и хоть я работаю много, во все не то. Сверхъ того, морская экспедиція, снаряжаемая нами, въ которую отправятся мой Оболенскій, вмст съ однимъ изъ здшнихъ чиновниковъ, преданнымъ намъ, продетъ, крейсируя на мор, въ Эмбенскихъ и Дербентскихъ водахъ и около Трухменскаго берега, проздитъ мсяца два съ половиной по крайней мр, а выдетъ не ране 10-го апрля, хать въ кусовой лодк или въ расшив на столько времени не совсмъ пріятно, и мн жалко бднаго Оболенскаго, но что длать! Меня отдалить нельзя, ибо въ это время я усплъ бы обревизовать нсколько присутственныхъ мстъ.— Теперь уже поздно, и страшный, холодный втеръ завываетъ и свистить съ необыкновенною силою. Мартъ мсяцъ здсь самый обильный втромъ, который теперь продолжается уже нсколько дней. На мор теперь не очень весело, когда теперь и сквозь стны въ комнату продуваетъ. Покуда я еще все выхожу въ шуб или въ теплой шинели и вовсе не считаю этого лишнимъ, хотя, впрочемъ, мы заказали сундукъ для храненія въ немъ лтомъ няняхъ мховъ. Ежели переписка не очень затруднитъ, то, конечно, я бы очень радъ былъ прочесть Гоголевы письма и Вашъ будущій отвтъ, милый Отесинька. Признаюсь, эта разсылка Imitation de Jsus Christ съ такими билетиками мн ршительно не нравится, но меня это не удивляетъ: тонъ прежнихъ его писемъ, какъ они ни были прекрасны, мн что-то былъ не совсмъ по душ. Есть, что-то учительское, проповдническое. Впрочемъ, я радъ буду, если онъ, объяснивъ намъ, открывъ настоящій свтъ вещи, заставятъ созвать и наше заблужденіе, но до тхъ поръ, какъ хотите, а это странно. О впечатлніи этихъ движеній Гоголя пишете Вы мн только, милая моя Маменька,— о что думаютъ объ этомъ другіе, не знаю. Константинъ, можетъ быть, и желаетъ защитить его, но въ душ самъ, врно, не доволенъ этимъ. Охъ, не охотникъ я до этихъ штукъ! Какъ бы не потерпло искусство отъ излишества религіознаго направленіи.
Нынче приходилъ во мн Персіянинъ съ жалобою на Уздный Судъ, и обстоятельства его дда касаются его жены, побга тещи, неврности и др. Каково! Подъ снію рускихъ законовъ Персіянинъ-Магометанинъ идетъ свободно разсказывать русскому о своихъ домашнихъ длахъ, о жен, а не раздлывается съ нею азіатскимъ манеромъ. Удивительно довріе, внушаемое русскимъ правительствомъ, какъ легко, удобно, свободно помщаются между русскими азіатцы, вовсе не дичась и свыкаясь съ требованіями правительства. Особенно Персіяне, народъ способный, умный и хитрый. Многіе изъ персидскихъ купцовъ, не русскихъ подданныхъ, Астраханскіе купцы первой гильдіи, знаютъ даже и грамоту русскую.

Астрахань. 1844 года, Марта 19-го. Вербное Воскресеніе.

Письмо это, вроятно, придетъ на другой день праздника, а потому я заране поздравляю Васъ съ этимъ свтлымъ и торжественнымъ праздникомъ, непосредственно дйствующимъ на душу всякаго. Конечно, я не могу теперь поздравлять Васъ, ибо Святая еще не начиналась, но такъ какъ порядокъ вещей все тотъ же и Святая непремнно уже будетъ черезъ недлю, такъ я имю полное право. Итакъ Христосъ Воскресе! милая Маменька и малый Отесннька. Затмъ поздравляю Васъ и съ семейнымъ праздникомъ: со днемъ рожденія Константина. 27 лтъ! Если успю, то буду писать ему особо. Но во всякомъ случа желаю ему, какъ и Гоголь, боле житейской мудрости, боле умренности и важнаго достоинства поры мужества. Оно, конечно, смшно мн говорить это, но вдь онъ самъ съ этимъ согласенъ. Ахъ, Константинъ Константинъ! 27 лтъ и не готова диссертація, и не вышло на свтъ зрлыхъ и очищенныхъ плодовъ, которыхъ всякій ожидать былъ въ прав. Но обращусь къ себ, къ своему житью или прозябанью въ Астрахани.— Постъ пролетлъ для меня незамтно, безо всякой торжественности, не пробудивъ въ душ никакого особеннаго чувства. Въ этомъ Азіатскомъ город церковь лишена той важности, того благочестія, какъ у насъ, въ Москв. Да чуть ли здсь не больше мечетей, чмъ церквей. Первыхъ, какъ и слышалъ, около 40. На Страстной намренъ, впрочемъ, я, начиная съ среды, сообщаться съ Москвою и Россіею посредствомъ црисутствованія въ православномъ Храм, но на Страстной же я на Святой много у меня въ перспектив дла, тмъ боле, что посщеніе присутственныхъ мстъ прекратится на это время. Надо будетъ расхлебывать, то что теперь заваривается. И отчетъ во Уздному Суду, и ревизія Земскаго, и разсмотрніе длъ Дворянской Опеки, и безпрерывное сношеніе съ рыбной Экспедиціей но нкоторымъ обстоятельствамъ! Такъ что я и не предвижу, какъ я съ ними распутаюсь. А тамъ, въ отдаленіи, красуются цлымъ рядомъ и манятъ въ себ и Уголовная Палата, и Судъ Зарго, и Губернское Правленіе и пр. и пр. Не правда ли, забавны и милы эти занятія? Я бы очень радъ былъ, если бы меня избавили отъ нихъ, но именно нкоторыя мои служебныя достоинства заставляютъ князя возлагать на меня эту скучную обязанность: рыться въ пыльныхъ длахъ, навострить такъ глазъ и память, чтобы ничто противозаконное не могло ускользнуть. Въ прежнія времена молодой человкъ спшилъ наслаждаться жизнію и природою — не условною, цлый міръ принадлежалъ ему. Потомъ даже въ предлахъ жизни условной, общественной онъ кружился весело и пользовался расточительно молодыми силами, хоти получившими уже другое направленіе. А теперь! Благоразумный 20-ти лтній юноша, въ свтлую, ясную погоду, когда природа, кажется, разверзаетъ роскошныя объятія, зоветъ къ сочувствію и высокимъ наслажденіямъ, сей молодой, во охладившій себя умникъ отправляется въ Уздный Судъ рыться въ пыльныхъ бумагахъ, читать слдствія о краденной коров, о гражданскомъ иск, не превышающемъ десяти рублей, о контрактахъ и обязательствахъ! Но часто идетъ онъ, слдуя стезею, указанной ему судьбою и временемъ, какъ бы отуманенный, ибо часто одинъ крикъ птуха, повторяемый монотонно, раздаваясь въ ушахъ его, мгновенно переноситъ его въ мирную деревню, гд душа въ сладкомъ поко дремлетъ и забывается, и доступны слуху лишь шепотъ листьевъ, движеніе втра, и все навваетъ какую-то высокую, торжественную нгу. Люблю я лтнюю природу и приближеніе лта, которое чувствуется весною, когда, не укутываясь въ безобразную шубу, выходишь дышать свжимъ легкимъ воздухомъ! Нтъ, что ни говори Костя, а ужъ это чистое отвлеченіе, т. е. зима всегда стснительна для меня, и я люблю ее только за то, что живе для меня становятся наслажденія лта. А здсь уже наступила почти весна, и хотя мертва природа, но небо ярче, голубе и воздухъ прозрачне. И въ такіе-то торжественные, солнечные дни попираются Вашимъ покорнымъ слугою пыльныя Астраханскія площади, чтобы дойти до дома, съ высокою каланчею, гд помщаются суды и полиція. Неужели мн надо отложить до 1845 года наслажденіе лтнею природою? Ужъ, конечно, въ ныншнемъ году проведу я лто въ Астрахани. Упорна работа и не обдлывается легко. Въ то время, какъ Вы будете ждать торжественнаго звона колоколовъ, или у себя дома, или на площади Кремлевской, я, вроятно, въ полной форм и въ бломъ галстух (есть, есть, милая Маменька, и прекрасный, да и Вы же покупали), въ числ свиты, окружающей князя, буду находиться въ собор. Неискренни будутъ христосованія съ Губернаторомъ, если только будутъ!— Посмотрю, какъ Астраханскіе жители празднуютъ эту недлю. Такъ какъ ныншній годъ Пасха рано начинается, такъ и Подновинскія гулянья будутъ, вроятно, грязны. Да, я и забылъ, что это ‘на нашей улиц праздникъ’, и Большая Никитская наполнится экипажами.— На этой недл получилъ я второй номеръ ‘Отечественныхъ Записокъ’. Тамъ есть одна статья неразрзанная: о сиръ Роберт Нил. Удивляюсь, какъ Гриша, поклонникъ сего Министра, не прочелъ ея. Съ большимъ интересомъ прочелъ я вторую статью о Людовик XV, въ которой, впрочемъ, авторъ не является проникнутымъ духомъ Нмецкой строгой критики, а съ участіемъ и удовольствіемъ передаетъ бытъ того времени. Если Вы ее читали, милый Отесннька, такъ замтили, вроятно, частое упоминаніе, даже смшное, объ аи! Разсужденіе Блинскаго объ искусств и жизни я не заблагоразсудилъ прочитать. Что касается до ‘Москвитянина’, то и еще не просмотрлъ хорошенько и не читалъ лекцій Шевырева, а прочелъ, при способности своей интересоваться бездлицами, съ большимъ интересомъ съ удовольствіемъ, ибо это служило мн вмсто отдала, повсть ‘Живую и Мертвую Воду.’ Бросая скучныя бумаги, отпускаю поводья напряженнымъ мыслямъ и способностямъ, закуриваю сигару, скидаю мундиръ, растягиваюсь на диван и полчаса, много часъ, читаю или ‘Отечественныя Записки’ или ‘Москвитянина’. И, конечно, тутъ я читаю что-нибудь ‘легкое’. Ахъ, какъ дрянны стихи Дмитріева къ Павловой! Какой онъ охотникъ до тире, — пора бы ему угомониться бренчать, какъ самъ онъ выражается, на лир.— Вы мн мало пишете про Гришу и его службу: Неужели пребываніе министра не имло никакого на нее вліянія?— Наша ревизія должна быть непремнно блистательна, не знаю, вполн ли оцнятъ ее. Кром ревизіи присутственныхъ мстъ, боле подробной, нежели во всхъ прочихъ ревизіяхъ, столько государственныхъ проэктовъ и полезныхъ предначертаній, въ составъ которыхъ входятъ и Калмыки, и Туркменцы, и Каспійское рыболовство, и противоположные берега и пр. и пр., чего заране разглашать не должно, Я все это не поверхностныя указанія, но почти цлые труды, добросовстно обдланные. И при всемъ этомъ — затворническое, монашеское житіе! Не кружиться, не вертться въ провинція столичными истуканами пріхали мы, какъ господа Тамбовскіе ревизоры и другіе. Но за это и боятся и не любятъ насъ, хотя князь поступаетъ кротче, нежели кто-либо. Москва, конечно, равнодушна къ нашей ревизіи, но я желалъ бы знать, что говорятъ про нее? Врно бранятъ, потому что у Гагарина много недоброжелателей. Я благодаренъ ревизіи не только за узнаніе службы, но и за опытность, ибо переворачивая народъ со всхъ сторонъ, во всхъ его нуждахъ, узнаю его настоящія потребности лучше. И всмъ, порицающимъ современное, можно смло сказать, что они не могутъ быть организаторами будущаго общества, ибо не коснулись знаніемъ всей этой хитросплетенности народныхъ нуждъ и потребностей, размножившихся до безконечности, и механизмъ государственнаго управленія вообще, не только теперешній, для нихъ не можетъ быть понятенъ, ибо они не видятъ его обнажаемымъ такъ, какъ мы. Я самъ не защитникъ современнаго, но чувствую, какъ ошибаются эти господа относительно званія настоящаго положенія и развитія народа. Не можетъ быть упрощено и сокращено то, что развитіе довело до многосторонности, и законъ Алексй Михайловича теперь ‘ни къ чорту не годится’, какъ говоритъ у Дикенса франтъ, разставивъ фалды своего поношеннаго фрака. Константину слдовало бы попутешествовать по Россіи настоящимъ образомъ, а не проздомъ.
Я хотлъ Вамъ писать объ Эмбенскихъ водахъ, о Каспійскомъ рыболовств и о прочемъ, но еще не вполн привелъ въ систему свои свднія. Я самъ дожидаюсь съ нетерпніемъ Свтлаго праздника, гд все-таки мн будетъ досужне писать къ Вамъ. Хотлъ я писать къ сестрамъ и поздравить ихъ съ праздникомъ, но для меня праздникъ еще не насталъ, и потому на душ еще не довольно празднично. Къ тому же на праздникахъ я буду въ состояніи удлять часъ или полтора въ день на письмо, а какъ хотите, написать въ одинъ пріемъ хоть и безсвязное письмо, какъ это, но все-таки довольно большое — занимаетъ много времени.

Астрахань. 1844 года, Марта 27-го. Понедльникъ.

Давно не писалъ я къ Вамъ на досуг, послднюю почту пропустилъ въ хлопотахъ, а прежнія письма мои также были неудовлетворительны. Прежде всего поздравляю Васъ еще разъ съ праздникомъ, посылку Вашу получилъ я еще на прошедшей недл, кажется, въ пятницу и очень доволенъ какъ шинелью, такъ и сигарками. Шинелью я въ особенности доволенъ: легка, прочна и удобна, жаль только, что немного коротка, но за то чрезвычайно полна. Сигары дохали почти не повредившись, и мн особенно пріятно курить именно то, что курится въ Москв у насъ въ дом. Нынче второй день праздника, и здсь почти незамтно никакого движенія. Вы, врно, встртили его гд-нибудь въ приход, а Костя на Кремлевской площади, если катарръ его прошелъ. Я опишу Вамъ, какъ мы встртили праздникъ. Вечеръ субботы Страстной иметъ всегда въ себ что-то особенное, отличное отъ прочихъ вечеровъ. Никто ничего не длаетъ, всякій старается заснуть, предвидя долгое бдніе, спится плохо, а между тмъ повсюду какъ-то торжественно-тихо. Оболенскій уговорилъ меня лечь спать, но несмотря на вс наши усилія, мы не могли заснуть и, зная поспшность князя, съ 10-ти часовъ стали одваться: вс, конечно, въ мундирахъ и блыхъ галстухахъ, а самъ князь въ полной форм. Экипажи всхъ возможныхъ видовъ были приготовлены заране, вс нужныя распоряженія сдланы, и мы только дожидались 12-ти часовъ. Я вышелъ на балконъ, ожидая какого-нибудь торжественнаго звона: кое-гд раздавались колокола, но на улицахъ ни души, ни плошки. Наконецъ мы отправились, придерживая свои треуголки, ибо втеръ былъ необыкновенно сильный, и пріхали прямо въ соборъ. Необыкновенно хорошъ этотъ соборъ! Онъ не той казенной архитектуры, надъ которою такъ смется Кюстинъ, и образцы которой вы встрчаете въ каждомъ городк, ибо предположены всюду: каменный домъ для присутственныхъ мстъ и каменный соборъ. Нтъ, онъ построенъ еще при едор Іоаннович, и такъ мн нравится, что я хочу нанять какого-нибудь здшняго живописца, чтобы срисовать мн его. Онъ стоитъ въ Кремл, на какомъ-то пьедестал въ въ вид огромной террасы каменной (т. е. пьедестал въ вид террасы), съ каменными же толстыми перилами, и широкое крыльцо, въ род Краснаго, ведетъ къ нему, заворачивая дважды, что необыкновенно красиво. Внутри, какъ мн показалось, онъ довольно мраченъ и весь обложенъ рзною мдью и образами въ окладкахъ. Особенно иконостасъ, простирающійся до самаго верха. Итакъ вступили мы блистательною вереницею въ соборъ, гд простой народъ очень удивился нашему приходу. Дло въ томъ, что князь не вслушался въ слова полицеймейстера, который сказалъ ему, что заутреня будетъ въ часъ и не въ собор, а въ Крестовой,— такъ называется одна почти комнатная церковь подл собора, гд обыкновенно служитъ Архіерей, который, надо признаться, довольно лнивъ. Угнавъ про это, даже нсколько обрадовавшись, ибо стоять въ одномъ мундир въ холодномъ собор, при такомъ сильномъ втр, какой былъ тогда на двор, было бы не очень пріятно, перешли мы въ Крестовую, гд въ то время изъ чиновниковъ еще мало было. Постепенно стали съзжаться, и это продолжалось до часу, когда пришелъ Архіерей. Церковь, слабо освщенная, потому что не было простаго народа и женщинъ, ставящихъ такъ доброхотно свчи, скоро наполнялась Астраханскими чиновниками и ихъ женами. Смарагдъ служитъ не хорошо. Я вообще не большей охотникъ до Архіерейской службы, гд попы суетятся, толкаютъ другъ друга и смотрятъ въ глаза преспокойно возсдающему Архіерею, стараются только угодить ему и вовсе не думаютъ о служб, а заботятся лишь о соблюденіи церемоніала. Но эта служба, т. е. въ заутреню Свтлаго Воскресенья, необыкновенно хороша. Вы ея, врно, никогда не видали. Особенно хорошо, хотя немножко и долго, было семикратное повтореніе Евангелія, которое читалось на Греческомъ, на Еврейскомъ, на Латинскомъ и четыре раза на Славянскомъ. Въ знакъ того, что слово Господне ученики отправились проповдывать на вс четыре стороны, четыре дьякона, поставленные въ четырехъ противоположныхъ сторонахъ, читали Евангеліе на Славянскомъ. Это все, вроятно, соблюдается и въ Московскомъ собор и еще торжественне, но я никогда не бывалъ въ собор въ это время. Но несмотря на красоту самой службы, ничего праздничнаго, особенно торжественнаго и радостнаго не было. Похристосовавшись съ однимъ Архіеремъ, продолжали мы стоять раннюю обдню, кончавшуюся въ четыре часа. Князь оттуда прошелъ прямо къ Архіерею, а мы домой, куда должны были сейчасъ же съхаться вс Астраханскіе чиновники, ибо князь веллъ всмъ объявить черезъ полицеймейстера, что онъ будетъ принимать поздравленія немедленно посл обдив. Это было удобно для него и для нихъ, ибо не нужно было бы на другой день подыматься рано и скакать съ поздравленіями. Скоро нахлынуло человкъ до 200 чиновниковъ всхъ разрядовъ и самъ Тимирязевъ. Бдный князь испугался, увидя эту голодную стаю чиновниковъ, алчущихъ счастія похристосоваться съ нимъ, но отдлаться нельзя было. Они никакъ не хотли понять ни знаковъ, ни мотаній со стороны Тимирязева и Бригена. Мы стояли особою кучкою въ дверяхъ внутренней комнаты, и я просто потшался этою картиною. Всякій разсчитывалъ на три чмока, оной, можетъ быть, оттиралъ себ щеки благовонными мылами въ продолженіи часа, раздушилъ бакенбарды и собирался посл перваго поцлуя въ щеку подставить другую, но князь ужъ христосовался съ другими, и тотъ оставался въ пресмшномъ положенія, съ выдвинутою и повернутою въ сторону головою… Три раза отдыхалъ князь. Но всего лучше были морскіе офицеры: т безъ церемоній уцплялась на плечи, будто якорями, и брали свое. Мысль, что Сенаторъ, Дйствительный Тайный Совтникъ, можетъ собственноручно поцловать ихъ, заставила ихъ забыть всякое чувство жалости. Насладившись, они отправились, ухалъ и Тимирязевъ и Бригенъ, который еще большую толпу чиновниковъ воротилъ назадъ, объявивъ имъ, что все кончено. Вс эти чиновники отправились къ Губернатору, который также расчелъ за лучшее принять ихъ тогда же, заразъ. По отъзд ихъ мы разговлись у князя, который намъ объявилъ, что для потшенія Губернатора намренъ онъ ему сейчасъ же отдать визитъ, со всмъ своимъ штабомъ, въ тхъ же самыхъ мундирахъ. Опять сли въ экипажи и отправились. Бывшіе у Ивана Семеновича чиновники вс разъхались, самъ онъ пошелъ ложиться спать (было уже пять часовъ), въ комнатахъ еще оставался адъютантъ, какъ вдругъ мы нагрянули. Черезъ нсколько минутъ вышелъ одтый Тимирязевъ, не скрывавшій своего удовольствія. Похристосовавшись съ нимъ и посидвъ немного, воротились мы домой, имя впереди сладкую возможность спать въ волю, ибо, по милости князя, намъ уже не предстояло надобности хать къ нему съ особымъ поздравительнымъ визитомъ. Напившись чаю, часу въ седьмомъ легли мы спать и проспали до половины перваго, проспавши, я Архіерея съ пвчими, приходившаго возглашать князю многолтіе и извиняться за позднее начатіе заутренней службы, и лишились удовольствія видть посщеніе купечества. Вотъ почему и не усплъ я написать къ Вамъ бъ послднею почтою.— Вотъ и мартъ въ исход, а весна здсь самая глупая покуда. Зелень не показывалась еще, и растенія, какія есть, все въ томъ же вид, въ какомъ были въ начал февраля. Время пресырое, прехолодное (т. е. 5 или 7 градусовъ тепла) и втеръ не унимается. На двор апрль, а еще и третьей доли ревизіи не произведено. Я на дняхъ разсчитывалъ, сколько времени остается намъ пробыть здсь, выходитъ, что при упорной работ можно кончить въ октябр, потомъ надо будетъ заняться общимъ отчетомъ и переписать его… Столько въ этой губерніи дла и много стороннихъ работъ. Вчера прізжало поздравлять князя Персидское купечество и говорило: Христосъ Воскресе! Какъ Вамъ это нравится: Магометанинъ христосуется! Впрочемъ, въ наше время и Астраханскимъ Персіянамъ это ни почемъ. Но движенія праздничнаго не видно въ город никакого, а у насъ, я думаю, громъ балаганной музыки и крики паяцовъ уже начали долетать до чуткаго Олинькинаго слуха. Впрочемъ, я нынче не выходилъ и не знаю, а то здсь имютъ обыкновеніе гулять по набережной Варваціева канала. Однако, какъ мн ни хочется написать Вамъ еще листъ, ибо писать есть о чемъ, и мн многое было бы очень пріятно передать Вамъ, но чувствуя усталость и потребность отдыха, думаю лечь въ постель, тмъ боле что почти полночь. Итакъ прощайте, не пеняйте на меня, что я все общаю, общаю Вамъ писать длинныя письма и не исполняю.

Астрахань. 1-го Апрля года. Суббота.

Вотъ и Святая недля приходитъ къ концу. Скоро прошла эта Святая недля, я ею почти не пользовался, во-первыхъ, потому, что былъ занятъ, во-вторыхъ, потому, что погода прегнуснйшая. Термометръ изволитъ длать такіе скачки, что это невроятно. Съ десяти градусовъ тепла вдругъ, на два, на три градуса морозу, и все это при такомъ сильномъ втр, котораго вы въ Москв и не слыхивали. И вдобавокъ втеръ этотъ, штормъ или вихорь, продолжается постоянно, день и ночь. Онъ уже изволитъ дуть съ начала марта, да будетъ дуть и въ апрл. Признаюсь, слышать безпрестанно ревъ втра, хлопанье дверей, трескъ и скрипъ оконныхъ рамъ — совсмъ не весело. Ничего не можетъ быть хуже Астраханской весны. Вообразите, что деревья, какія есть, все въ томъ же положеніи, въ какомъ находились въ феврал, т. е. въ самомъ начал развитія. Жалкая и мертвая растительность Астрахани заставляетъ меня предпочитать нашу Московскую природу, гд по крайней мр изобиліе зелени и деревъ и все развивается хоть поздно, но за то быстро, а здсь нельзя будетъ имть лтомъ ни тни, ни прохлады. Да вообще мало хорошаго въ этой калмыцкой ям. А страшно подумать, что даже конца не предвидится нашимъ трудамъ. Тяжело будетъ прожить здсь еще мсяцевъ шесть, ибо и теперь мы сыты Астраханью по горло,— а если больше? Если бы мы длали ревизію такъ, какъ вс прочіе сенаторы, то при княз окончили бы ее мсяца въ четыре. Но князь такой человкъ, который не можетъ и не будетъ идти по пробитой пошлой троп, не ограничится ничмъ банальнымъ, какъ длается все у насъ въ Россіи, метода нашей ревизіи въ самыхъ мелочахъ другая и, конечно, лучшая. Мы таковы на Руси, что браня ежеминутно распоряженія Правительства, бранимъ вмст съ тмъ и всякаго, кто не длаетъ, какъ вс. Поэтому, чего добраго, пожалуй, нашу ревизію и не оцнятъ. И, можетъ быть, какое-нибудь ничтожное обстоятельство испортитъ намъ все, съ такимъ трудомъ и тщаніемъ сооруженное, зданіе. Вотъ уже три мсяца, какъ я оставилъ Москву, а сколько впереди еще работы, Боже Ты мой! Пока я нахожусь въ довольно настроенномъ относительно служебныхъ занятій состояніи духа, но, право, не ручаюсь, чтобъ эти силы наконецъ не ослабли, чтобъ я выдержалъ до конца характеръ ревностной дятельности, чтобъ все это могло устоять противъ цлыхъ мсяцевъ тяжелой и большею частію скучной работы. Князь хотлъ, чтобы мы представили отчеты на оминой, какъ на образцовой (по Московскимъ понятіямъ) недл, предоставляя очень милостиво заняться этимъ на Святой, чтобъ не сидть безъ дла! Съ понедльника прислъ я за свой отчетъ и сталъ его составлять по иде, заране у меня образовавшейся, съ естественнымъ желаніемъ сдлать никакъ не хуже, если не лучше, прочихъ господъ. И все это время занимался я довольно усидчиво, часу до б-го утра, кром дня. Написалъ, переписалъ (отчетъ листахъ на 20-ти) и вчера подалъ князю. Отчетъ этотъ не только чрезвычайно понравился князю, но и поставленъ въ образецъ относительно плана и систематическаго расположенія прочимъ ревизующимъ. Вы можете себ представить, что это было мн чрезвычайно пріятно и лестно, хотя все это длалось не публично, для того, чтобы не помять самолюбія старшихъ чиновниковъ, которымъ не можетъ быть пріятенъ успхъ, одержавшій двадцатилтнимъ чиновникомъ. Только а желаю, чтобъ это осталось въ секрет, я передаю вамъ свое ощущеніе, во вовсе не хочу показаться мальчикомъ, дтски радующимся всякому пустому успху, и здсь не выказываю никому, кром разв тхъ, которые, какъ молодые люди и мои товарищи, безпрекословно признающіе мое превосходство надъ ними по служб (что еще очень, очень немного), радуются и за меня, и за себя, ибо, какъ я и предвидлъ, общество наше раздлилось, хоть и не такъ рзко, на кругъ людей молодыхъ и образованныхъ и на кругъ прочихъ господъ, а Строевъ въ середин, ибо даже боле уважаетъ насъ, нежели ихъ. Впрочемъ, не я одинъ подвизаюсь изъ нашего круга. Бюлеръ недавно съ отличнымъ успхомъ выполнялъ порученіе князя — составить ему въ извстномъ дух изъ множества данныхъ, грамотъ, статистикъ, документовъ, оффиціальныхъ бумагъ записку или лучше огромную статью, также систематически расположенную, о Калмыкахъ, которыхъ мы хотимъ привести къ осдлой жмени, а то эти существа, имя 11 милліоновъ десятинъ земли, не платя никакихъ податей въ самую казну, не справляя почти никакихъ повинностей, отнимаютъ возможность селиться прочимъ выходцамъ изъ сосдственныхъ губерній (а этихъ желающихъ огромное количество), ршительно безполезны, и даже скотоводство, главный аттрибутъ кочевья, у нихъ въ самомъ жалкомъ состояніи. Конечно, здсь взвшены вс шансы, и то, что могло быть невозможнымъ лтъ тридцать — двадцать тому назадъ, можетъ быть совершено теперь. Погодите, мы еще не такихъ чудесъ надлаемъ. Впрочемъ и это еще подъ секретомъ, ибо проектъ нашъ еще не представленъ. Какъ бы то ни было, но Вы видите теперь ясно, что работъ и собственно по ревизіи, и постороннихъ у насъ множество, а когда и какъ мы сведемъ концы, не знаю. Много прибавляетъ работы и то, что князь, не желая подвергнуть свою ревизію участи прочихъ ревизій, т. е. почти-что забвенію, не дйствуетъ, какъ другіе сенаторы, которые вс нужныя исправленія, проекты, улучшенія и мннія представляютъ по окончаніи ревизіи 1-му департаменту Сената и рады, что сбыли разомъ съ рукъ дло. А Сенатъ, очень равнодушный къ тому, о чемъ онъ и не можетъ имть надлежащаго понятія, отдлывается также какими-нибудь обыкновенными распоряженія, ибо ходатайство со стороны ревизора прекращается. Не князь вс нужныя предложенія и нужныя представленія длаемъ и будетъ длать съ мста а во время- ревизіи, такъ что исполненіе будетъ совершаться при венъ же,— а то, но заведенному въ Россіи порядку, какъ удешь, такъ и пошло все на старый ладъ. Разумется я не говорю здсь объ исправленіяхъ невозможныхъ, напр. искорененіе взяточества и т. п. Впрочемъ, при княз, какъ человк необыкновенно пылкомъ и горячемъ, надо непремнно имть противоядіе, а то можно какъ-нибудь оплошать. Поэтому Строевъ, какъ человкъ хладнокровный и имющій, что называется, un gros bon seus, въ этомъ отношеніи очень полезенъ, ибо часто этимъ въ нужныхъ случаяхъ съ пользою охлаждаетъ жаръ князя. Я въ это бы не годился, ибо, несмотря на все свое благоразуміе и хладнокровіе, я именно способенъ сильно увлекаться въ длахъ такого рода, особенно когда дло идетъ не о настольныхъ регистрахъ, а о существенной государственной польз и о чести и блеск нашихъ дйствій. Вообще надо признаться, что ревизія, поселивъ во мн еще большее отвращеніе къ канцелярской служб, возбудила во мн сильное участіе къ дламъ государственнымъ (несмотря на то, что у насъ все спадаетъ на комедію), и конечно, будь у васъ нсколько другой порядокъ вещей (но во всякомъ случа не временъ Царя Алекся Михайловича и бояръ), я бы никогда не оставилъ службы и предпочелъ бы ее всмъ другимъ занятіямъ. Если я ошибаюсь, то не мене ошибаются и другіе, которымъ ближайшее узнаніе современной Россіи и примненія государственнаго механизма къ народу — показало бы вполн, что древнія формы управленія и законодательства ршительно обветшали. Однако довольно смшно, что я до сихъ поръ говорю все о такихъ вещахъ, которыя никого, кром Васъ, милый Отесинька, и Гриши, интересовать не могутъ. Костя, я знаю, очень равнодушенъ, какъ я ему нсколько разъ говорилъ, ко всему, что не касается любимыхъ его вопросовъ, а съ послднимъ моимъ мнніемъ онъ, разумется, не согласенъ. Врно, онъ теперь выздоравливаетъ, а то это меня очень безпокоило, во-первыхъ, новому, что съ желчью шутить нечего, хоть я. ея очень не жалую, во-вторыхъ, потому что у него это является чмъ-то періодическимъ: прошлаго года, почти въ это время онъ былъ также нездоровъ. Надюсь, что я никогда не буду страдать желчью и нервами.— 9-го апрля будетъ рожденье Сонячки. Поздравляю Васъ всхъ и ее въ особенности. Кажется, ей уже 10 лтъ, если не больше.— Что оказать Вамъ собственно про себя? Съ Оболенскимъ живу я чрезвычайно дружно, потому что онъ предобрйшій и благороднйшій человкъ и такой, который никогда не скажетъ пошлости и глупости. Съ Бюлеромъ я хорошо сошелся. Онъ человкъ умный и способный. Мы невольно и справедливо бываемъ предубждены противъ свтскихъ людей, во узнаваемые.ближе, многіе изъ нихъ являются намъ совершенно въ другомъ вид. Такъ что собственно короткость товарищества и искренность существуетъ только между нами троими.— Стиховъ серьезнаго содержанія я не пишу вовсе, но стиховъ а propos, съ мстнымъ смысломъ, шуточныхъ и веселыхъ, я пишу или, лучше сказать, совсмъ не пишу, а сочиняю, много. Оболенскій кладетъ на музыку, и мы въ свободное время распваемъ. И такъ какъ я человкъ добрый и товарищъ хорошій, то, конечно, вс они, чуждые всякой зависти, меня очень любятъ и я ихъ. Стихи же эти ршительно безо всякаго достоинства, я потому и не записываю, а этихъ стиховъ и пародій набралось бы много, большая часть сочинены за самоваромъ. Смхъ, минутный успхъ и потомъ все забыто. Я не могу выписывать Вамъ ихъ, вс почти требуютъ долгихъ комментарій. Вотъ образчикъ экспромпта. Сборы къ заутрен:
детъ длинный караванъ,
Тащится коляска,
Даже ддовскій рыдванъ
Потянулся тряско.
И плетется онъ трухъ-трухъ,
И кричитъ Павленко ухъ!
Какъ толкаетъ больно!
Вс къ заутрен спшитъ,
Свтлый праздникъ вс хотятъ
Встртить богомольно!
Съ прочти господами, исключая Строева, мы только въ учтивыхъ отношеніяхъ. Прощайте, до слдующаго письма. А завтра въ Земскій Судъ. У!

Пятница, 1844 года, апрля 7-го. Астрахань.

омина недля проведена мною довольно дятельно, и на будущей недл подамъ и отчеты о Земскомъ Суд и Дворянской Опек. А тамъ предстоитъ мн тяжкая работа, но для объясненія начну съ начала… Побда, мною одержанная (о которой писалъ я къ вамъ прежде), выказалась вдвое блистательне, нежели я тлъ право ожидать. Превосходство моей системы князь призналъ торжественно, но, разумется, я держу себя слишкомъ скромно, чтобы поведеніе мое могло быть обидно для прочихъ старшихъ чиновниковъ (разумется, кром Строева, который не производитъ самъ ревизіи). На дняхъ вижу, что Павленко что-то усердно переписываетъ: оказалось, что онъ выписываетъ себ систематическое расположеніе моего отчета по Уздному Суду, по приказанію князя, который поставилъ имъ его въ образецъ. Князь нсколько разъ давалъ мн почувствовать, что я превзошелъ его надежды и ожиданія, несмотря на хорошее мнніе, которое онъ всегда имлъ обо мн. Вы знаете, что о Розанов была переписка съ Министромъ Юстиціи, и графъ Панинъ наконецъ уступилъ: Розановъ сдланъ Старшимъ и получилъ уже добавочныя деньги, что ему, какъ человку небогатому, очень важно. Я искренно тому радовался, ибо Розановъ вдвое умне и дльне Павленки и такъ же старъ по служб, какъ и онъ, т. е. оба служатъ почти 20 лтъ. На дняхъ на обдомъ коснулись итого предмета, и князь вдругъ сказалъ: ‘а вотъ Иванъ Сергевичъ записался у насъ въ старшіе безъ вдома моего и Министра Юстиціи’.— Какимъ это образомъ? былъ мой вопросъ. ‘Тмъ, отвчалъ князь, что Вы получаете порученія одинаковыя со старшими чиновниками, дйствуете такъ же самостоятельно и отдльно и ничмъ по занятіямъ отъ нихъ не разнитесь’. ‘За неимніемъ разв’, пробормоталъ я. ‘Нтъ и при имніи, и всегда было бы тоже. Впрочемъ, Иванъ Сергевичъ примнилъ къ себ французскій стахъ: aux bien ns la valeur’ (дальше я не припомню) {Князь Гагаринъ примнялъ къ молодимъ годамъ И-на С-ча извстный стихъ изъ Сида, Корнейля:
Mais aux mes bien nes
La valeur n’attend point le nombre des annes.
Прим. изд.}… Вс эти слова, для меня довольно пріятныя, были совершенно лишенія за обдомъ. Поэтому вечеромъ, разговаривая со своими, я говорилъ, что для того, чтобы удержаться въ этой блистательной позиціи, необходимо идти отъ успха въ успху и ознаменовать себя новыми подвигами, ибо настоящій мой успхъ можетъ забыться, потерять нкоторую цну и иго будутъ стараться затмить меня нсколько. Тмъ боле что уже носились между ними слова, что отчетъ мой боле блистателенъ, нежели дленъ и т. п. Я самъ не очень доволенъ имъ, и послдующіе мои труды, вслдствіе пріобртенной мною опытности, будутъ вдвое лучше и должны, мн кажется, далеко оставить за собою первый отчетъ, тмъ боле что и дятельность моя напряжена довольно сильно и умніе, навыкъ къ длу превосходитъ всякое сравненіе съ прежнею степенью моихъ служебныхъ достоинствъ. А какъ посмотришь на это со стороны, такъ даже смши’ становится: блистательная побда, успхъ, дятельность — какія громкія слова! И при чемъ же это все? При занятіяхъ по ревизіи Узднаго, Земскаго Судовъ и тому подобной мелочи. Жалкій призракъ славы и дятельности, способный увлечь мальчика, пустой призракъ, которымъ стараются себ замнить недостатокъ настоящей славы и обширно-полезной дятельности! Буря въ стакан воды. Неужели этимъ мы должны довольствоваться? Видно здсь только мелкое тщеславіе, животрепещущее и радующееся малйшему успху. Вотъ что думаю я, подумаютъ и другіе, но я здсь поступаю откровенне, нежели въ Москв, гд я вроятно не вы навалъ бы и половины того, что передъ Вами теперь разоблачаю свободно. Вы знаете, впрочемъ, что не этихъ успховъ искалъ бы я, еслибъ сознавалъ въ себ на то большее право. Но къ длу. Мн дается княземъ важное порученіе, ея. котораго не совстно было бы отыматься всякому, но не мн, потому что я не люблю отказываться отъ работы. На дняхъ онъ призываетъ меня къ себ я говоритъ, что хочетъ дать мн порученіе обревизовать Казенную Палату. Я сказалъ ему, что эта часть необыкновенно трудна, сложна и совершенно для меня нова. Тмъ лучше, отвчалъ онъ, тмъ боле для тебя пользы, il faut, que vous marchiez dans le service, по крайней мр ты воротишься съ многосторонними служебными свдніями по всмъ отраслямъ управленія. (Надо Вамъ сказать, что князь лицамъ приближеннымъ и особливо молодымъ, нсколько довреннымъ людямъ, говоритъ всегда ты, особенно въ кабинет, не одному мн, впрочемъ, но многимъ другимъ, Бюлеру и пр.). Я благодарилъ его за это, но сказалъ, что не могу приступить безъ приготовленія. На это далъ онъ мн сколько угодно времени, зная, что я не употреблю его даромъ. Я общалъ сдлать по мр силъ, во объяснилъ, что для меня работа будетъ тя- желе, нежели кому другому, ибо первое слово, готовое слетть со всхъ устъ при извстіи, что эта ревизія поручается мн, будетъ: молодъ! потому что трудъ мой долженъ быть отличенъ, чтобы быть сочтену за порядочный при подобною настроеніи умовъ, да и я самъ не захочу удовольствоваться посредственностью и идти побитой и пошлой троп, а все это потребуетъ много работы и много времени. Дйствительно, это должно показаться въ город страннымъ (это еще пока не разглашается): молодой человкъ, не старшій чиновникъ, ревизуетъ одинъ (разумется, съ однимъ или двумя помощниками) мсто, стоящее въ разряд первыхъ губернскихъ мстъ, второе посл губернскаго правленія, мсто, котораго предсдателю нердко случается быть управляющимъ губерніею, въ случа отсутствія губернатора и вице-губернатора, да и не только здсь покажется страннымъ, но и въ Москв, лицамъ меня знающимъ. Это удивило меня самого, даже встревожило, ибо хотя я уже совсмъ не тотъ чиновникъ, какимъ былъ въ Москв, но все-таки мн еще много недостаетъ служебной опытности, а что важне, опыта жизни. Не даромъ же люди проживаютъ лишніе 20, 30 лтъ. Конечно, я постараюсь приготовиться отлично и употреблю вс свои силы и способности, чтобъ сдлать отличную ревизію. А вдь часть эта мн не только нова, дика даже, требуетъ соображенія, счетности и большой осмотрительности. Наша ревизія производится совсмъ не такъ, какъ прежнія. Обыкновенно сенаторъ требуетъ вдомости присутственныхъ мстъ, заставляетъ ихъ просматривать въ канцеляріи, потомъ пишетъ о найденныхъ замчаніяхъ предложеніе губернскому правленію. Нтъ, у насъ сенаторъ посылаетъ въ самое присутственное мсто чиновника и заставляетъ его ревизовать подлинныя дла, бумаги, производства за три года, да порыться въ архивахъ, такъ что ревизія выходитъ даже педантически подробная, но полезная для самыхъ мстъ, потому что ревизія приводитъ въ извстность ихъ собственныя упущенія и принимаетъ тутъ же мры въ исправленію всхъ уклоненій отъ закона и безпорядковъ (налагаемыхъ теперь въ ясномъ отчет, по моей систем). Такимъ образомъ открываются настоящія больныя мста, какіе безпорядки общіе, чаще или рже встрчаются, и какіе требуютъ измненія самаго закона. Произвести такую ревизію въ казенной палат, гд все почти основано на цифрахъ, да это такой трудъ, который ужасаетъ меня, когда я вполн сознаю его обширность и важность. Съ будущей недли во всякое свободное время буду изучать, а къ длу самому приступлю не ближе половины той недля, т.-е. почти черезъ дв недли. Съ Божіей помощью, авось что-нибудь да сдлаю. Но за то эта основательная ревизія по всмъ присутственнымъ мстамъ долго, ой-ой-ой какъ долго продлится. Мн одному улыбаются еще Уголовная Палата, Рыбная Экспедиція, Судъ Зарго, а что еще скрывается въ туман!..— Ну да довольно о служб. Почти два письма сряду наполнены этою матеріею. Право, я сдлался такимъ оффиціальнымъ лицомъ, что только почти и на ум оффиціальные интересы. Общались мн достать псни рыбопромышленниковъ, псни и другіе матеріалы могутъ послужить матеріаломъ довольно любопытной статьи, которую я имю намреніе написать по окончаніи рыбной экспедиціи.— Пока у васъ еще оттаиваетъ снгъ, у насъ прекрасная погода. Нынче прохладне и втрено, а въ т дни было просто жарко. Балконъ свой мы выставили и часто пользуемся имъ посл обда. Голубое, яркое небо, вода, степь, перескаемая телгами, арбами и посреди которой красуются калмыцкія кибитки, далеко виднющаяся полоса Волги изъ-за частаго ряда мачтъ, груды домовъ астраханской архитектуры — вс съ балконами, балкончиками и галлереями, яркіе цвта азіатскихъ одеждъ и шажокъ — кое это представляетъ чудесный видъ, но мало оживленный, побольше народа и движенія, вотъ чего надо. Часто, сидя въ комнат своей и слдя за постепеннымъ наступленіемъ сумерковъ (очень кратковременныхъ однако), или въ ночь, когда звзды ярко блещутъ на темно-голубомъ неб, думаю я о подобныхъ же ночахъ и ощущеніяхъ, бывшихъ въ другія времена, въ другихъ мстахъ, и знаю заране, что будутъ опять такія же ночи и т же ощущенія,— но подъ какимъ небомъ, гд, при какихъ обстоятельствахъ — Богъ всть!— Вчера здили мы вс съ княземъ смотрть пришедшіе хивинскіе товары. Они прибыли степью, на верблюдахъ до Гурьева, а оттуда на дощаникахъ моремъ сюда, прямо въ таможню. Я запасся даже деньгами на всякій случай, но это оказалось ненужнымъ. Огромныя кучи халатовъ изъ самой грубой матеріи, частію ношенныхъ и даже съ дырами, кое-какія простыя пестрядевыя полотна и больше ничего. Но сами Хивинцы молодцы, бодрыя и умныя лица. Не то что Калмыки и Киргизы, особенно Калмыки. Я и не могъ воображать себ существъ боле противныхъ. Эти мендюки (какъ они себя называютъ) носятъ одежду до тхъ норъ, пока она истлетъ на нихъ. Женщинъ нельзя отличить отъ мужчинъ. Впрочемъ, что же я вамъ-то про нихъ разсказываю. Они вамъ хорошо извстны и по Оренбургской губерніи. Были мы также въ блой мечети. Такъ называется пространная, каменная татарская мечеть, съ мдною луною. Ничего интереснаго нтъ. На полкахъ лежатъ туфли. Вс присутствующіе сидятъ, поджавши ноги, довольно чинно и слушаютъ то, что читаетъ Мулла самымъ однообразнымъ голосомъ. Прозжая чрезъ Зацаревское селеніе, гд живутъ Татары, видли мы Татарокъ, маленькихъ и молодыхъ. Послднія, пользуясь случаемъ видть Сенатора, выбжали къ воротамъ или смотрли въ окна. Красивое полукафтанье изъ турецкой или персидской узористой матеріи стройно обхватывало ихъ станъ и вообще он очень недурны собою.— Купилъ я недавно привезенной сюда матеріи, тармаламы, штуку и пошлю если не съ ныншнею почтой, такъ непремнно съ будущею на имя Олиньки, съ правомъ сдлать изъ нея какое угодно употребленіе, даже подарить, только уже человку со вкусомъ, ибо узоръ и достоинство матеріи превосходны. Не прикажете ли купить еще чего? стоить будетъ недорого, а если мн будутъ нужны на ото деньги, такъ я напишу. Не могу достать еще персидскихъ женскихъ туфлей, но достану непремнно на вс ноги, т.-е. всякаго размра, и пришлю. Мн же собственно эти товары не нужны, я не люблю халатовъ и архалуковъ и предпочитаю европейское платье азіатскому, даже терлику. Прощайте, до новаго письма. Съ завтрашняго дня у меня пойдетъ сильная работа, а потому и не знаю, успю ли написать во вторникъ, но къ будущей суббот надюсь кончать отчеты. Пожелайте мн успха съ Казенной Палатой. Пришлось вамъ, милая маменька, интересоваться Казенной Палатой, Судами, Опекой…

Астрахань, 1844 года, Апрля 16-го. Воскресенье.

Сейчасъ проводилъ я Оболенскаго, а потому вчера и не могъ приняться за письмо. Поздка на Эмбенскія воды отложена, но князь, отправляя Павленко въ Красный Яръ и чувствуя надобность не отпускать его одного, отправилъ съ нимъ своего племянника. Красный Яръ — городъ, построенный на острову, въ одномъ Изъ устьевъ Волги, верстахъ въ 35 отъ Астрахани (впрочемъ, сообщеніе по вод и чрезвычайно неудобное). До половины мая еще можно тамъ жить, но дале никакъ. Лтомъ жители тамъ ходятъ въ дегтяныхъ сткахъ на лиц — отъ комаровъ, и обдаютъ и спятъ подъ пологами. Послдняя почта не привезла мн ничего, но я очень благодаренъ вамъ за предыдущія письма и за копію съ письма Гоголя. Я его прочелъ нсколько разъ, перечту еще, тмъ боле, что оно не совпадало съ тревожнымъ состояніемъ моей души. Нтъ, сознавая истину его словъ, я не могу оторваться отъ жизни и стремлюсь къ противоположной цли. Когда я прочелъ его въ первый разъ, я совершенно былъ полонъ жаждою вншней общественной дятельности и не могъ бы ршиться на самоотдленіе внутреннее отъ интересовъ житейскихъ народа, государства, даже всего человчества. Жить, посвятивъ себя мученію собственной души своей, углубляться въ само-познаніе, просвтить духовныя очи свои, я посл долгой, трудной борьбы, посл тяжкаго подвига исполниться гармонія и божественной любви — высоко прекрасно. Но это можетъ быть удломъ одного, лица. Человчество живетъ, движется, трепещетъ дйствительностью, сквозь нее проходитъ и духовная его жизнь. Люди живутъ отдльными народами и государствами, государства цвтутъ управленіемъ, управленіе не можетъ быть вврено свтло-мирной душ истиннаго христіанина. Еще не пришло время: да будетъ едино стадо и единъ пастырь. И такъ сильно сочувствіе мое въ человчеству, тревожно бгущему къ неизвстной цли, такъ близки мн интересы его нравственной жизни и матеріальныхъ выгодъ, что, охотно пожертвовавъ блаженствомъ христіанскимъ, личнымъ, я посвятилъ бы себя на общую польву, согласился бы быть однимъ ивъ камней пирамиды. Прочитавъ письмо Гоголя, вышелъ я на балконъ. День свтилъ ярко, небо такъ далеко, такъ широко обнимало землю, передо мною разстилалась масса домовъ, лодокъ, судовъ, вс принадлежности матерьяльной и промышленной жизни. И когда вообразилъ я, что все это кишитъ, движется, преисполнено дятельности, когда представилъ себ, что эта масса частныхъ интересовъ и личностей составляетъ одно огромное цлое, когда меня охватило чувство жизни, со всми ея радостями и печалями, любовью, враждами и ненавистями, — я готовъ былъ, очертя голову, броситься въ этотъ величественный омутъ! Ваши строки, милый Отесинька, пробудили во мн много внутреннихъ упрековъ. Я согласенъ, что часто, боясь блеска истины, страшась подвига, мы даемъ заплыть дрязгомъ свжему, прекрасному чувству и движенію, но пусть внутренняя работа, не давая человку погрязнуть, не стсняетъ его свободы. Мн кажется, что съ Гоголевымъ настроеніемъ духа перейдешь къ воззрнію на людей, какъ на братьевъ по Христ, будешь скоро говорить ты всякому (между вами теперь непремнное ты) и что не будешь годиться для общественной жизни. Можетъ быть, пишу я молодо, хотя къ характеру своему долженъ бы я былъ вполн совпадать со Гоголевымъ письмомъ.— Перейдемъ къ дйствительности. На этой недл подалъ я отчетъ по Дворянской Опек князю, кончилъ Земскій Судъ И началъ не Казенную Палату, но рыбную экспедицію, вслдствіе вновь открывшихся обстоятельствъ о тюлен. Да, да, что вы сметесь, милая Маменька, знайте, что мн тюлень и доходы съ него казн почти во сн снятся. Ревизовать рыбную экпедицію — все равно, что дотронуться до пыльнаго платья: вся комната длается полна пылью. Нашелъ я иного злоупотребленій важныхъ, которыя потребуютъ, можетъ быть, вящщаго взысканія по законамъ, а теперь хлопочу о томъ, чтобы перевсить вновь тюленя. Да вамъ это все непонятно. Тюленя въ годъ убиваютъ тысячъ до трехсотъ штукъ, зимою вситъ онъ нсколько фунтовъ, весною 20 ф., осенью пудъ и два. Съ каждаго пуда платится казн пошлины 1 р. 5. асс. Бьютъ его въ мор, на островахъ и на льду. Тюлень этотъ промышленниками объявляется въ экспедиціи, складывается (просоленный) въ лари и дожидается покупщика или вывоза во внутреннія губерніи. Перевшиваютъ опредленные на то смотрители экспедиціи, которые, при большомъ количеств тюленя, утаиваютъ ивъ выгодъ хозяина иногда боле половины пуда. Словомъ, Каспійское море такой важный предметъ во всхъ отношеніяхъ, что но настоящему ревизіи не слдовало бы ничмъ инымъ заниматься, а то Государственный Совтъ, сидя въ Петербург и очень равнодушный къ тюленю и рыб, мало принесъ польвы послднимъ своимъ мнніемъ. Вы невольно улыбаетесь, что я безпрестанно говорю вамъ о такихъ вещахъ, которыя для васъ собственно не интересны и не вполн ясны. Я сдлался ужаснымъ чиновникомъ и думаю безпрестанно, но не о настольныхъ регистрахъ, а о выгодахъ правительства и народа, именно при ревизіи рыбной экспедиціи. Здсь почти каждый пунктъ требуетъ исправленія, новаго положенія, соображенія съ мстными обстоятельствами н пр. Нельзя меня отпустить изъ Астрахани, ибо я здсь нуженъ, а то бы я попросился хать на Эмбенскія воды. Оболенскій ухалъ на мсяцъ по крайней мр, и я остался одинъ. Привыкнувъ жить вдвоемъ, я буду скучать первое время, да, впрочемъ, разв только по вечерамъ.— Вы воображаете, что мн наслаждаемся восхитительною погодою? Нтъ, вовсе нтъ. Правда, было нсколько дней ясныхъ и теплыхъ, но все-таки нельзя было оставаться на воздух въ одномъ плать, а вчера н нынче дуетъ пресильный холодный втеръ. Зелень — гд есть — едва только стала выказываться: мертвая, жалкая природа. Я сижу спиной къ окну и чувствую, что выказалось солнце и облава разсялись. Кончу письмо и сяду на балконъ съ сигаркой, это мой всегдашній теперь отдыхъ.— Посылаю вамъ тармалану на имя милой Оливьки, о которой теперь уже цлую недлю не имю извстій. Я думаю, она не сомнется нъ такомъ узенькомъ ящичк. Прошу Олиньку сказать мн настоящее мнніе о достоинств узора и доброт матерія, я бы написалъ ей письмо нынче, но слышу голосъ князя внизу. Онъ иметъ намреніе идти со мною нынче въ Увдный Судъ и Дворянскую Опеку и на дл поврить слова моего отчета о скверномъ и неприличномъ помщеніи, а потому и тороплюсь, чтобы не задержать его. Прощайте. Очень, очень благодарю васъ за письма. Будьте здоровы и спокойны на мой счетъ совершенно.

Астрахань. Суббота 22-го Апрля года.

Письма ваши отъ 8-го апрля подучилъ я только поздно вечеромъ въ середу 19-го апрля. Теперь, по милости дурныхъ дорогъ, почта приходитъ на выворотъ, напр. вмсто субботы — въ середу вечеромъ, вмсто вторника въ субботу вечеромъ. Нынче еще она не приходила, и хотя я не ожидаю письма себ, но все-таки не лишаю себя вполн этой надежды. Да вообще приходъ почты — эпоха въ вашей скучной, однообразной жизни, я же, какъ вамъ извстно, охотникъ до новостей. Сколько еще времени придется намъ прожить въ Астрахани — неизвстно. Апрль въ исход, а и половины мстъ не обревизовано. Еслибъ вмсто многихъ лишнихъ членовъ канцеляріи могли бы имть мы такихъ людей, которые въ состояніи были бы ревизовать самостоятельно, такъ работа пошла бы скоре. Разсмотрніе подробное всхъ длъ и дйствій мста за три года, счеты и учеты денежныхъ суммъ — все это занимаетъ много времени. Еще какъ то пойдетъ лтомъ. Теперь деревья почти вс распустились, но моряна дуетъ постоянно съ такою силою, что нтъ почти возможности ходить по зтихъ нмо-щеннымъ улицамъ отъ несносной пыли: вы постоянно находитесь въ вихр пыли. Вода ростетъ примтно. Когда же будетъ сбывать полая вода, въ іюн мсяц, тогда втеръ утихнетъ совсмъ н появятся комары и мошка. Вообще очень непріятно. Въ прошедшее воскресенье была гроза, впрочемъ, не большая.— Боже мой! думалъ ли я когда-нибудь, что буду жить въ Астрахани и заниматься тюлевомъ! Впрочемъ, я хочу вамъ дать понятіе о бо тюленя. ‘Тюленя въ Каспійскомъ мор водится очень много: онъ раздляется на три рода: зимній, весенній и осенній. Зимній или бленькій тюлень, новорожденный, очень мелокъ. Равводится онъ на льду, слдовательно, больше съ свровосточной части моря, обыкновенно на шестисаженной глубин и боле, весенній или сиварь вситъ уже не мене двадцати фунтовъ, а осенній, самый крупный, пуда полтора, два и боле. Шкура не приноситъ большой выгоды, но тюленій жиръ прибыленъ. Пошлины за него въ кавиу платится по 30-ти коп. сер. съ пуда тюленя. Пошлина большая, ну да и добывается его отъ 200 до 300 тысячъ и боле въ годъ. Бой тюленя зимой убыточенъ и для казны н для промышленниковъ, для казны потому, что тотъ же самый тюлень осенью вситъ впятеро больше, для промышленниковъ потому, что безумное истребленіе мелкаго тюленя истребляетъ вообще тюленью породу. Отчаянные промышленники, презирая вс опасности, гурьбою отправляются и набиваютъ множество. Какъ ни опасна эта работа, но она вдвое для нихъ прибыльне дневной платы работника въ другихъ губерніяхъ, и поэтому отовсюду идутъ они на промыселъ. Русскій, Калмыкъ, Киргизъ, Татаринъ, Персіянинъ, Армянинъ, Трухменецъ. Тюленьщики обыкновенно отправляются на небольшихъ лодкахъ, безъ компаса, зная довольно коротко море, товаръ, если его много, складываютъ въ расшиву или кусовую хозяина (родъ большой барки морской конструкція). Прежде часто подвергались они нападеніямъ Хивинцевъ, но со времени послдней экспедиціи захватовъ не случается. Но бьющіе тюленя энною подвергаются большимъ опасностямъ. Они обыкновенно отправляются по льду, на подводахъ, но часто сильнымъ порывомъ втра отрываетъ ихъ со льдиною, съ санями и лошадьми и носитъ по всему морю, часто совершенно въ противоположной сторон, дней двадцать и боле. Что же? они продолжаютъ бить попадающагося тюленя, съдаютъ лошадей и, обтягивая сани лошадиными кожами, садятся въ эту нехитрую лодку, когда вся льдина разойдется. Большая часта все-таки погибаетъ, но многихъ прибиваетъ къ берегу, нагоняетъ на судно, и опк спасаются. Это не сказки, а дйствительные факты, открывшіеся мн при ревизіи рыбной экспедиціи. Но вообще отъ неосторожности и отъ бурныхъ, вулканическихъ свойствъ Каспійскаго моря ежегодно погибаетъ много людей. Эмбенскіе промышленники также отчаянны, но обыкновенно лодки (которыхъ бываетъ до 1000) раздляются по расшивамъ, при которыхъ состоятъ. Самые лучшіе лоцмана по Каспійскому морю — мужики — рыболовы, и какихъ бы отличныхъ матросовъ сдлала бы ивъ нихъ Англія для королевской службы съ правомъ захватывать каждаго вольнаго моряка и силою принуждать его къ служб (la presse). Чувствуя потребность однакоже въ мореходной терминологіи, не существующей на русскомъ язык, и видя превосходство Европейской судоходной конструкціи, они сохранили большею частію Англійскія названія снастей, исковеркавъ ихъ жесточайшимъ образомъ и на благоустроенной кусовой вводятъ маневры по команд. Даже втра называютъ многіе изъ нихъ: Зюдвестовый и т. д. Въ одномъ дл я нашелъ: ‘мщане, чуть ли не Поповы, по простонародному прозванію Норд-вестовы!‘ Часто промышленники, не довольствуясь ловомъ рыбы посредствомъ стей, разставляемыхъ рядомъ, что называется, кажется, техническимъ терминомъ ‘порядокъ’, преслдуютъ несчастную рыбу на огромной глубин, даже саженъ до 80-ти, во уже не посредствомъ стей, а посредствомъ удочекъ, т. е. канатовъ съ большими крюками, на которые насаживаютъ кусовъ тюленьяго мяса, живую рыбу. Этихъ удочекъ бываетъ расположено до тысяче рядомъ, он какъ-то вс привязываются ни къ одному канату, лежащему поверхъ воды, или къ чему-нибудь другому, и это, кажется, также навивается порядкомъ. Впрочемъ, всего этого я вамъ не могу еще хорошенько объяснить. На морскихъ промыслахъ Сапожникова добивается огромное количество тюленя, да онъ (или его управляющіе, его контора, потому что его самого здсь нтъ) скупаетъ тюлень у большей части тюленебойцевъ и уплата пошлину (часто тысячъ до 50-ти и больше въ годъ), все это спускается внизъ по Волг на Нижегородскую ярмарку. Свдніи мои еще не совсмъ полны, но я соберу еще много другихъ. Теперь я хожу въ рыбную экспедицію съ двумя помощниками, Бюллеромъ и Нмченко. Работы очень много, злоупотребленій еще больше и очень важныхъ. Недли дв еще провожусь съ нею, а потомъ примусь за Казенную и Уголовную Палаты.

Астрахань. 1844 года. Апрля 25-го, Вторникъ. 1/2 час. веч.

Я совсмъ не располагалъ писать къ Вамъ нынче, милая моя Маменька и милый Отесиньна, ибо ожидалъ почту не прежде вечера среды, какъ и въ послдній разъ. Но сейчасъ принесли Ваши письма (которымъ по настоящему слдовало придти въ субботу), и я хочу непремнно написать Вамъ письмо, хоть не такое большое, какъ пишу по субботамъ. Сдлайте одолженіе, не безпокойтесь, если иногда письмо написано криво или дурнымъ почеркомъ. У меня все зависитъ отъ пера. А перья мои привезены еще изъ Москвы очиненныя, ибо я самъ чинить не мастеръ, вс уже притупились, и прежде, чмъ начать и это письмо, я перепробовалъ штукъ пять и теперь пишу преодолимъ перомъ.— Что это право Костя расхворался? бралъ бы онъ примръ съ меня, впрочемъ, вроятно, письмо это застанетъ его здоровымъ.— Очень, очень благодаренъ Вр (ахъ, Боже мой, какъ нарочно ни одного порядочнаго пера) за ея замчанія на мое письмо, но что касается до ея разсужденій о длахъ и о служб, такъ она толкуетъ, какъ женщина. Правда, что мн самому скучно бываетъ безпрестанно быть на виду у князя, въ сношеніяхъ съ нимъ, но здсь ея гордости нечмъ оскорбляться: этому причиной общее наше дло, жизнь въ одномъ дом и невольно тснйшее сближеніе отъ удаленія, въ которомъ мы себя держимъ въ отношенія къ Acтраханскимъ жителямъ. Да этому подвергаются вс моя товарищи. Я по характеру своему довольно горячъ на служб, хотя я браню ее: такъ все, что касается до нашей ревизіи (какъ нчто цлаго) меня сильно занимаетъ, я бумаги получаемыя, и толки, я слухи, я честь, и блескъ ея. Еслибъ еще этого участія не было, такъ я бы просто сошелъ здсь съ ума отъ скуки и хандры, которая иногда на меня находятъ, что же касается до Бр…. такъ я былъ у нихъ на праздникахъ, но, признаюсь — у этихъ,— превосходнйшихъ, впрочемъ людей, — прескучно. Обыкновенный мой съ ними разговоръ состоитъ о предстоящей жаркой погод, причемъ онъ не преминетъ напомнить, что ему ничего отъ жара, а жен его невыносимо. Оно понятно когда посмотришь на нихъ обоихъ. Онъ кости да кожа, жена тучнаго или толстаго сложенія. Словомъ, говоря моими же стихами:
Какъ томъ пятнадцатый, онъ тонокъ,
Она толста, какъ тонъ второй.
(Сводъ Законовъ изданіе 1842 года).
Опять сердитая улыбка на лиц любезнйшей Вры Сергевны, но это стихи старые, Московскіе еще. Къ тому еще этотъ нмецкій Атаманъ, въ произношеніи котораго слышно, что онъ не русскій, говоритъ: ‘наше казацкое житье, мы казаки, я казакъ простой’ и т. п. А жена съ сестрой всегда, когда я бываю у нихъ, перешептываются между собою по нмецки, съ восклицаніями: aeh Jesus Maria, lieber Gott? Gott im Himmel, ganz Werotshka! Это мн очень пріятно, но пора бы перестать. А если пойду къ нимъ въ третій разъ, это непремнно повторятся. Жалко, что они не пишутъ къ З—ой, какіе именно ходятъ про васъ анекдоты, мн было бы очень любопытно ихъ узнать, у васъ недоброжелателей много.— Я думаю, Врочка, очень удивилась бы, по неопытности своей, еслибъ узнала, что и я, и Гриша и вообще вс служащіе говоримъ, по необходимости по привитому обыкновенію, своимъ начальникамъ и другимъ лицамъ — по служебнымъ отношеніямъ — ‘Ваше Превосходительство, Ваше Сіятельство!’ Какъ будто при наружномъ почтеніи нельзя оставаться въ благородной и независимой позиціи!
Ревизія наша продолжится долго. Я, признаюсь, и конца ей не вижу, и именно не знаю, какъ сведемъ мы вс концы. Это-то на меня и нагоняетъ подъ часъ невыносимую тоску, такъ, что руки отнимаются работать. И только тогда становится легче, когда изольешь свою досаду на Астрахань въ экзажерованныхъ — сказали бы Вы,— выраженіяхъ. Премерзкий городъ. По улицамъ почти ни души, или Калмыкъ, надовшій мн до нельзя, или — почетныя гражданки здшнія — коровы ходятъ себ по тротуарамъ, подл васъ прогуливаются, останавливаются, разговариваютъ между собою, ршительно какъ дома. Три, четыре коровы непремнно на всякой улиц.— Погода, стоитъ претеплая, зелень распустилась совсмъ и ярче цвтомъ Московской. Кром фруктовыхъ деревъ здсь видны — и то не везд — акація и пирамидальный тополь, который сначала мн нравился, а потомъ совсмъ опостыллъ. Тни, не даетъ никакой, поднялъ вс сучья вверхъ и стоитъ одинъ, высокій, дуракъ дуракомъ, съ позволенія сказать, а черезъ мсяцъ его сосдство будетъ очень невыгодно, ибо привлечетъ милліоны милліоновъ комаровъ. И здсь-то провести лто, а не на берегахъ Вори!— Прощайте, въ субботу напишу больше, если даже съ будущею почтою и не получу письма. Я здоровъ, какъ, какъ… здшній тюленебоецъ. Будьте только Вы здоровы, да вс наши.

30-го апрля 1844 года. Астрахань.

Письмо это, вроятно, придетъ 9-го мая, въ день рожденія милой Олиньки, поздравляю Васъ. Дай Богъ, чтобы съ этимъ новымъ годомъ укрпилась ея здоровье. Хотлъ я къ этому дню прислать ей туфли и чулки Персидскіе, но ихъ еще не привезли изъ Персіи. Съ послднею почтою я, по обыкновенію, не получилъ писемъ и поэтому съ нетерпніемъ ожидаю вторника, когда придутъ письма отъ 22-го апрля, т. е. отъ прошедшей субботы. Установилась ли у Васъ весна по крайней мр? Въ прежнія времена бывали въ конц апрля жаркіе дни. А завтра 1-е мая, въ Москв гулянье въ Сокольникахъ, а здсь дано будетъ Армяниномъ Поповымъ увеселеніе на Бехчинской равнин. Это самое лучшее мсто, но понятію Астраханцевъ, есть ничто иное, какъ неровная степь, черезъ которую проведена грязная канава и на которой кое-гд стоятъ деревья, не дающія никакой тни, увеселеніе будетъ состоять въ фейерверк, голуби будутъ ходить по канату, паяцъ плясать въ огн, причемъ будетъ и вокзалъ, т. е. скверная, грязная палатка съ сквернйшимъ буфетомъ. Вчера здили мы съ княземъ въ коляск прогуливаться вечеромъ и заране осмотрли это мсто. Ничего нтъ привлекательнаго, особливо же, если будетъ дуть такой втеръ, какой дуетъ съ ныншняго утра. Итакъ уже 4 мсяца, какъ мы живемъ здсь въ Астрахани. Меньше шести мсяцевъ еще никакъ не проживемъ, а можетъ случиться, что и больше. Страшно подумать. И впереди все это скучное хожденіе каждый день въ присутственное мсто. Вотъ нынче воскресенье, день свободный, сидишь утро дома, а завтра опять поплетешься въ рыбную экспедицію, съ которою, впрочемъ, я намренъ распроститься на этой недл. Надоло мн все толковать о тюлен и рыб. Довольно того, что нашелъ много злоупотребленій, которыя потребуютъ суда и слдствія, и теперь наряжается коммиссія для поврки тюленя, неоплоченнаго пошлиною, и для перевски его. Коммиссія эта, состоя изъ двухъ чиновниковъ экспедиціи, должна имть третьимъ членомъ чиновника нашей канцеляріи. Такъ какъ мн и прочимъ старшимъ чиновникамъ некогда ею заниматься, то назначенъ будетъ Петербургскій левъ Бюллеръ! Это очень меня забавляетъ. Отъ тюленя вонь престрашная, животное скверное и грязное, и свтскій франтъ будетъ около него возиться. Эти Калмыки самыя безполезныя творенія, не платятъ податей, не занимаются хлбопашествомъ, скотоводство, принадлежность кочующихъ народовъ, у нихъ въ самомъ жалкомъ положеніи. Въ Астрахань просятся толпами жители Тамбовской, Воронежской и другихъ губерній, гд слишкомъ имъ стало тсно, но ихъ не пускаютъ, потому что въ малонаселенной Астрахани нтъ для нихъ земли, ибо Императоромъ Павломъ отдано было Калмыкамъ 11 милліоновъ десятинъ земли. По мн было бы лучше, чтобы эти Калмыки или убрались бы себ къ Китаю, откуда пришли, и пустили бы русскихъ на свое мсто, или ихъ размежевать какъ каленныхъ крестьянъ до восьмидесятинной пропорціи, или даже по пятнадцатидесятинной и сдлать изъ нихъ осдлыхъ. Право обычаевъ у нихъ если существуетъ, такъ въ длахъ домашней жизни, гд они обыкновенно прибгаютъ въ Гелюнчамъ, своимъ духовнымъ. Эти Гелюнчи, въ красныхъ платьяхъ и въ желтыхъ шапкахъ — въ род нашихъ жирныхъ монаховъ. Недавно видлъ я на Кутум, какъ одинъ изъ этихъ господъ возвращался изъ Астрахани въ свой улусъ. Онъ преспокойно стоялъ себ на берегу и курилъ трубку — очень дородный мужчина — между тмъ какъ Калмыки укладывали его лодку. Ну видно этотъ господинъ Гелюнчъ большой лакомка, потому что чего тутъ не было!— и все это добровольныя приношенія. Еслибъ не Гелюнчи, которые изъ собственныхъ выгодъ стараются держать Мундюковъ въ грубйшемъ невжеств, такъ Калмыки отъ безпрестаннаго тренія объ русскихъ сдлались бы почеловчне и приняли бы христіанство. Впрочемъ, и теперь, несмотря на строгое воспрещеніе Правительства, Калмыки эти покупаютъ жадно у Армянъ, играютъ между собою и раззоряются. Право, несправедливо, что они владютъ почти всею Астраханскою свободною землею, будучи столь безполезны. Лучше ихъ сдлать осдлыми, да отнять половину земля. Но что-то графъ Панинъ скажетъ объ ихъ народномъ прав? Рдко здсь встртишь настоящаго русскаго мужика. Вс они или живутъ на владльческихъ промыслахъ, или въ мор, а т, которые здсь уже давно, обастраханились, ходятъ вс въ блыхъ круглыхъ шапкахъ изъ бараньей шерсти и въ желтомъ зипун изъ верблюжьей, костюмъ некрасивый и скрывающій совершенно формы тла. Кучера — опять Татары да Армяне, такъ что черные волосы и длинные горбатые носы мн надоли, потому что принадлежатъ безъ толку и къ умнымъ и къ глупымъ физіономіямъ. Нтъ, ужъ я въ Астрахани и Губернаторомъ быть не хочу, да и врядъ ли занесетъ судьба когда-нибудь во второй разъ сюда. Вотъ жители-то города, равнодушные къ литератур! Здсь въ Астрахани нельзя достать ни Мертвыхъ Душъ, ни новйшаго изданія сочиненій Гоголя, но въ такъ называемой публичной библіотек, составленной изъ старыхъ книгъ, старыхъ изданій, принадлежащихъ къ тому времени, когда Астрахань цвла торговлею, имла Банкъ (впослдствіи ее подорвавшій) и даже книжную лавку, — въ такъ называемой публичной библіотек, учрежденной Шайкинымъ, купцомъ второй гильдіи, но плутомъ перваго разряда изъ одного желанія получить медаль, есть старыя изданія Гоголя, которыя мы за подписную цну и требовали изъ библіотеки. Нтъ, какъ хотите, а я все-таки боюсь, чтобы новое его направленіе или не новое, потому что у него это дальнйшее развитіе его души, не повредило ему въ его созданіяхъ. При этомъ глубокосерьезномъ углубленіи въ самого себя не забудетъ ли онъ міръ вншній? Впрочемъ, появленіе втораго тома Мертвыхъ Душъ, если только оно когда-нибудь будетъ, разршитъ наши недоумнія и загадки, и тогда, можетъ быть, мы и устыдимся, что не поняли его, но я говорю теперь свое мнніе откровенно и желалъ бы знать Ваше. Оболенскій пишетъ мн горькія жалобы на Красный Яръ, говоритъ, что вечеромъ тысячи сверчковъ и разныхъ гадинъ и наскомыхъ прыгаютъ и вспалзываютъ на человка. Да что можно ожидать отъ города, гд жители разъ взбунтовались отъ комаровъ и жару и лтомъ ходятъ въ дегтяныхъ сткахъ? И здсь уже появляются комары, и, кажется, придется на лто заказывать пологъ, чтобы спать подъ нимъ. Здсь видъ зелени меня не радуетъ, а пугаетъ, ибо означаетъ резиденцію комарищъ равной величину. У насъ въ саду на открытомъ воздух ростетъ персиковое дерево, дающее обильные плоды, но все-таки на зиму укутываемое соломою. Все это не Югъ, а Востокъ и принадлежитъ Россіи. Вотъ и нынче, время теплое, а такой сильный и холодный втеръ, что и на балконъ нельзя выйти. Любезные мои товарищи, Бюллеръ и Блокъ, ухали въ гости, въ дамамъ, которыя вс учатся танцовать введенный здсь ими галопъ Spehr-polka. На эти визиты князь охотно даетъ имъ свое согласіе. Я одинъ ршительно никуда не вызжаю: до обда работаю, посл обда иногда хожу прогуливаться, а больше сижу дома, на балкон, пока свтло.

Астрахань. 1844 года, Мая 2-го. Вторникъ вечеръ.

Почта сдлалась исправне и привезла вчера ваши письма отъ 22-го апрля. Какъ я имъ былъ радъ, Боже мой! Какъ мн было пріятно читать прекрасное письмо Олиньки. Я прочелъ его съ радостнымъ волненіемъ и теперь только тревожусь мыслью, продолжается ли у васъ хорошая погода и долго ли милая Олянька наслаждалась ею? Какъ скучно, какъ досадно, что вс эти извстія о томъ, что было за 10 дней тому назадъ, а 10 дней — слишкомъ долгое искушеніе для вашей непостоянной погоды. Впрочемъ, и здсь погода нсколько перемнилась: вода стала сильно прибывать, и, несмотря на теплоту воздуха, моряна длаетъ погоду очень непріятною, набивая пылью глава. Какъ благодаренъ я вамъ за письма. Это такая для меня отрада здсь въ Астрахани, что вы и вообразить себ не можете. Хочется въ Москву — и нтъ возможности. Еще шесть мсяцевъ астраханской скуки и возвращаться-то прядется по вимнему пути, а это куда какъ скучно. Отвчаю на ваши письма. Вы радуетесь моимъ успхамъ. Въ шутку будь сказано слово Наполеона: la gloire s’use, слава изнашивается. Эти успхи давно мною забыты, я, да и вс, кажется, такъ привыкли къ тому, что я дйствую и ревизую важныя мста отдльно, что и въ голову никому не приходитъ мысль о странности этого. Тимирязевъ обидлся, когда я сталъ ревизовать рыбную экспедицію, гд онъ предсдатель, хотя никогда не бываетъ, но подписываетъ журналы. Вамъ извстно, что мы дйствуемъ письменно, даемъ учтивыя оффиціальныя за номеромъ отношенія- отъ своего лица, гд спрашиваемъ разршенія недоумній и объясненіе безпорядковъ. Это длается для того, чтобы исторгнуть отъ нихъ письменное удостовреніе и сознаніе и чтобы найденное чиновникомъ было подкрплено письменными и засвидтельствованными документами, иначе оно не будетъ имть основанія. Конечно, оно не совсмъ ловко въ губернское мсто 1-го разряда давать отношенія, но оно уже такъ пошло. Впрочемъ, губернаторъ видитъ теперь по найденнымъ злоупотребленіямъ, что чиновники его обманывали. Мы же ршительно не выдаемъ себя за ревизоровъ, а всегда дйствуемъ именемъ князя. Сначала при ревизіи рыбной экспедиціи предвидлось множество злоупотребленій, и наше положеніе таково, что этому радуешься. Дйствительно найдено и даже уголовныхъ злоупотребленій, слдствіемъ которыхъ — наряжаемая коммиссія. А ужъ теперь осталась мелочь, дрянь, такъ что скучно и заниматься ею. Если вс проекты удадутся, тогда ревизія будетъ блистательная. Проекты же отправились по министрамъ, которымъ изъ Петербурга трудно судить о нуждахъ астраханскаго края. Проекты эти созидаются или въ голов князя или случайно, по дошедшей мысли собираются матеріалы и свднія и наконецъ окончательно приводятся въ исполненіе т.-е. сообщаются министру Строевымъ, который пишетъ хоть не совсмъ чисто по-русски, но иметъ какую-то крпость и силу въ слог, и князь привыкъ къ его языку. Наше же участіе бываетъ потолику, поколику касается до ревизуемыхъ нами мстъ, и честь, которою я пользуюсь теперь, вмсто интереснаго занятія даетъ мн скучную работу. Что касается до Калмыковъ, такъ приведеніе ихъ къ осдлой жизни можетъ быть совершенно безо всякаго насилія. Въ улус князя Тюмени многіе живутъ на одномъ мст. Также многіе прикочевываютъ на цлый годъ къ жилымъ мстамъ, къ деревнямъ. До вроисповданія и до обычаевъ ихъ не коснутся. На дняхъ у нихъ будетъ какой-то праздникъ, если я попаду на него, такъ опишу вамъ, равно сообщу образчики калмыцкаго народнаго права, составленнаго ихъ старшинами 200 лтъ тому назадъ. Русскій переводъ хранится, кажется, въ Суд Зарго. Но къ нимъ прибгать нтъ возможности, и самые калмыки, развратившись, не удовлетворяются этою простотою. Такъ напримръ все почти въ такомъ род: ‘если кто у кого напьется пьянъ, такъ ему дать щелчокъ пальцемъ въ ноздрю’ и т. п.
Стихи Хомякова мн очень нравятся. Не нося въ себ никакихъ твердыхъ убжденій, къ которымъ бы питалъ глубокое душевное участіе и которыя бы считалъ Божьею правдою, я ногу только порадоваться, если есть такой человкъ, съ такою свтлою, врящею душою. Да есть ли?.. Если ихъ нсколько и они несогласны, то что выходитъ отъ столкновенія этихъ Божьихъ правдъ и Божьихъ громовъ? Конечно, истина должна быть одна, безусловна, но гд она, у кого она и всегда ли торжествуетъ въ род Хомякова пастуха?— Какъ вы располагаетесь на счетъ лта и будущей зимы? Вроятно, вы не ршаетесь длать еще предположенія, а когда будете длать, такъ напишите. Кончу на этой недл рыбную экспедицію и перейду, какъ заведенная машина, въ Казенную Палату, посл которой вздохну свободне, тамъ уже въ сравненія съ нею останутся мелочи.

Астрахань. 1844 года, Мая 7-го. Воскресенье.

Въ прошедшій четвергъ пришла почта и привезла мн письма отъ васъ, милый Отесинька и милая Маменька, или, лучше сказать, одно письмо отъ Отесиньки, съ описаніемъ обда, даннаго Грановскому. Я такъ давно не получалъ двухъ писемъ на недл, что былъ пріятно удивленъ и тмъ боле благодаренъ вамъ, милый Отесинька, что вы писали, несмотря на недосугъ. Лекціи Грановскаго, явленіе потому уже замчательное, что, несмотря на долгое время, которое он продолжались (что большой искусъ для терпнія), он выдержали свой характеръ, или, лучше сказать: публика умла принять, поддержать и закончить. Слдовательно, это не вспышки успха, а успхъ постоянный, и прочный, и блистательный. Не надялся я на дамъ, признаюсь, я и теперь все что-то въ нихъ сомнваюсь. Кончилъ я свое хожденіе въ рыбную экспедицію, гд часто приходилось внутренно сердиться. Губернаторъ подъ конецъ не только не сталъ сопротивляться, но видя, что ревизія открыла ему глаза и показала, что его кругомъ обманывали, сталъ содйствовать. Конечно, чиновники экспедиціи не нжно выражаются у себя дома на мой счетъ. Коммиссія, учрежденная вслдствіе произведенной ревизіи, очень выгодная для казны, найдетъ также очень много злоупотребленій, много утаеннаго тюленя, съ котораго надо будетъ донимать пошлины, что вооружитъ противъ насъ и хозяевъ. Мн становится жалко Бюлера: онъ сдланъ членомъ этой коммисіи, ему дали инструкцію, оффиціальную, чтобы дать ему полнйшее и врнйшее понятіе о положеніи дла, которое мн очень знакомо теперь. Присутствіе его при перевск и счет тюленя, ужасно вонючаго животнаго, продолжалось вчера первый разъ, отъ 10-ти часовъ утра до 9-ти вечера, на тощій желудокъ. И это можетъ продолжиться долго. А я съ завтрашняго дня направлю стопы въ Уголовную Палату. Князь предлагаетъ мн, чтобы я до 1-го іюня кончилъ Уголовную Палату и написалъ отчеты по Земскому Суду, по Рыбной Экспедиціи и по Палат. Это порядочно! А съ 1-го іюня начать Казенную Палату и Уздное Казначейство. При одной мысли о Казенной Палат у меня длается ознобъ. Ужъ эта мн счетная часть! Боюсь на ней срзаться. Хорошо было бы хоть въ август приступить къ губернскому правленію общими силами. Тогда бы мы могли оставить Астрахань въ октябр. Такъ какъ вы пишете, что вамъ пріятно слышать хорошіе обо мн отзывы, такъ я передаю вамъ то, къ чему самъ сдлался совершенно равнодушенъ, ибо обязанности- мои сдлались мн очень скучны. Я ршительно нигд не бываю, отчасти изъ лни, отчасти и потому, что нахожу службу ршительно несовмстною съ знакомствами и посщеніями. Цо товарищи мои, Блокъ и Бюллеръ, неутомимы и знакомы со всмъ beau-monde Астрахани и ухаживаютъ около двухъ армянскихъ красавицъ. Они часто слышатъ похвалы и возгласы удивленія мн, ‘человку, столь молодому и вмст опытному и знающему службу такъ, что назначеніе мое заставляетъ трусить всякое присутственное мсто’! Похвала незаслуженная, ибо никто больше меня не чувствуетъ, сколько пробловъ въ моихъ свдніяхъ и познаніяхъ, конечно, я не даю этого замтить, но мн самому это извстно.— Нынче хоть и воскресенье, но мн предстоитъ очень много работы. Надо написать три или четыре казенныя бумаги, прочесть вдомость Уголовной Палаты, и все это нужно къ завтрашнему дню, и теперь безпрестанно приходятъ отрывать, кто съ тюленемъ, кто съ рыбой, кто съ судебнымъ случаемъ. Погода у насъ довольно пріятная, но еще нежаркая. Комаровъ въ комнат покуда нтъ, но около зелени ихъ много… Опять оторвали. Теперь у насъ такая возня съ тюленемъ, что это ужасъ. Ну, ужъ письмо это не будетъ слишкомъ порядочно. Сейчасъ надо писать отношеніе въ экспедицію. Эта проклятая экспедиція хочетъ ускользнуть отъ моего преслдованія и даетъ самые круглые отвты, но она не уйдетъ, и я заставлю ее объясниться. Поэтому я не нишу боле къ вамъ. Буду писать во вторникъ, ибо надюсь получить завтра отъ васъ письма. Теперь же мн нтъ никакой возможности продолжать и голова не тмъ занята. Прощайте, обо мн не безпокойтесь: только бы вы могли мн всегда сообщать радостныя всти! Ахъ, какъ несносно это длинное разстояніе, какъ досадно, что получаемое извстіе можетъ въ теченіе десяти дней потерять истину и цну.

Астрахань. 1844, Мая 13-го. Суббота.

Послдняя почта, опоздавшая нсколько по случаю дурной дороги, не привезла мн отъ васъ писемъ. За то почта, которой по настоящему слдовало бы придти нынче, и которая придетъ посл завтра, привезетъ непремнно мн отъ васъ письма. Завтра Троицынъ день. Не знаю, какая у васъ погода, но здшняя похожа на Петербургскую весну. Теперь май, а уже нсколько дней градусовъ по 8 и по 10 только тепла! Моряна дуетъ съ необыкновенною, страшною силою, дождикъ холодный идетъ цлый день, грязно, сыро, холодно и вообще очень непріятно. Здсь вода прибываетъ до половины іюня и не отъ разлитія нашихъ ркъ, а отъ разлитія водъ Камской системы. Кутумъ поднялся чрезвычайно высоко, и лугъ, на которомъ лужа передъ моими окнами начинала уже пересыхать, теперь почти весь залитъ водою. И какою скверною, мутною водою. Страшно вообразить, какую мы пили воду, смшивая ее, правда, съ чихи- ремъ, здшнимъ кислыцъ краснымъ виномъ.
Пишутъ изъ Москвы, что Государь намренъ постить Югъ Россіи и побывать въ Астрахани, гд современъ Петра никто не бывалъ. Вотъ Петръ! всюду посплъ. Можно почти утвердительно сказать, что со временъ Петра ничего не было сдлано для Астрахани. Петръ пріхалъ въ Астрахань, разомъ увидалъ, что можно изъ нея извлечь, развелъ здсь самъ виноградники и фруктовые сады, устроилъ Адмиралтейскую верфь, объхалъ все Каспійское море, пріискалъ самъ гавани на противоположномъ берегу, которыя и теперь считаются лучшими, и на Тюкъ-Караганскомъ мыс (на противоположномъ Трухменскомъ берегу) построилъ крпостцу. Много начато было ихъ. По его указаніяхъ легко было бы продолжать преемникамъ… Но преемники не продолжали, крпостца разрушена временемъ, Трухменами и Хивинцами, фруктовые сады, вскор посл Петра увеличившіеся до невроятнаго числа, приходятъ въ совершенный упадокъ. Теперь правительство принимается опять за то, что начато было Петромъ, и велли вновь возобновить крпость, а князь предлагаетъ не крпость, а заселенное укрпленіе или городокъ. Надо вамъ сказать, что Тюкъ-Караганъ — мысъ противоположнаго и сомнительнаго по принадлежности берега, но мы его считаемъ своимъ, а не Туркменскимъ. Между нихъ и Астраханью самое узкое пространство моря, и при хорошемъ втр можно дохать въ одинъ день. Тогда Хививцы, вмсто того, чтобъ идти три мсяца степью въ Гурьевъ и оттуда перекладывать товары на дощаники, чтобы водою дохать до Астрахани, гд вновь приходится перегруживать товары въ настоящія суда для доставки въ Нижній,— тогда Хивинцы будутъ прізжать прямо въ Тюкъ-Караганъ тамъ нагружать суда, которыя могутъ прямо уже оттуда отправляться въ Астрахань и идти по Волг. Для торговыхъ оборотовъ это сокращеніе времени и издержекъ необыкновенно важно. Но это, по моему, еще важне въ политическомъ отношеніи. Это значитъ занести ногу въ Авію и открыть себ дорогу въ Хиву, Бухарію и Персію. Туркмены, которые состоятъ теперь въ зависимости отъ Хивинскаго Хана, ибо оттуда получаютъ вс нужныя житейскія потребности, получая ихъ теперь изъ Астрахани, обратятся въ наше подданство и такимъ образомъ можно будетъ овладть обоими берегами Каспійскаго моря, исключая только Юговосточной его оконечности, принадлежащей Персіи. Туркмены, обитающіе здсь, въ Астрахани, въ числ трехъ тысячъ семействъ, уже 40 лтъ и никуда не приписанные и не платящіе податей, просятъ князя, чтобы ихъ выпустили изъ Россіи въ отечество, помогли выстроить на Тюкъ-Караган городъ и вступить подъ подданство настоящее Россіи, увряя, что примръ ихъ подйствуетъ и на всхъ прочихъ Туркменъ Дйствительно, они первоначално прибили сюда съ цлію искать покровительства Россіи, но это дло затянулось, и ихъ оставили здсь. По поводу этого князь представилъ свои соображенія и мысли въ Петербургъ, но такъ какъ предметъ этотъ слишкомъ важенъ, то мы еще не получали никакого отвта. Много препятствовать будетъ то, что у князя враговъ нсть числа, я Государь не очень расположенъ къ нему, хотя нкогда, когда князь былъ просто оберъ-прокуроромъ Общаго Собранія, Государь держалъ его въ необыкновенно И милости я далъ ему права Министра Юстиціи по Московскому Сенату, которыя никто посл него и не имлъ. Однако все это прекрасно и очень интересно, но больше для васъ, милый Оте- синька и для Гриши, но что касается до Маменьки, до сестеръ и даже, я думаю, до Константина, — это занимаетъ ихъ только потому, что я пишу объ этомъ и что это до меня частію касается. Марихенъ, я думаю, уже не разъ звнула.— Вотъ нынче и Троицынъ день. Всю ночь шелъ дождикъ, погода предурная и грязно такъ, что пшкомъ никуда идти нельзя. Здсь Семикъ не празднуется, но ныншній день балконъ князя устлали весь травою, нарочно привезенною, ибо въ садахъ травы не имется, а на поляхъ трава такъ мала и такъ скудно растетъ, что и нарвать нечего. Но что же бы вы думали употребили вмсто березокъ? Вишню съ почвами, которыя бы вс дали плодъ. Это варварство, и я думаю, роскошь эту позволяютъ себ только у Сапожникова. Жалко видть, какъ вишневые сучья, усянные маленькими шариками, будущими вишнями, стоятъ срзанные и обреченные на гибель. Но ничего не видать праздничнаго въ город.— Досадно мн, что не могу никакъ сыскать какого нибудь молодого, безсознательнаго генія-художника, который бы мн срисовалъ соборъ, снялъ виды изъ бельведера и планъ съ нашего жилища. Не отыскивается художникъ въ Астрахани, что длать!— Оболенскій еще не возвращался, но я надюсь, что на этой недл онъ прідетъ. Бюлеръ продолжаетъ дйствовать въ качеств члена Тюленной Коммиссіи и ведетъ дло съ необыкновеннымъ стараніемъ, дятельностью я успхомъ. Онъ заставляетъ Коммиссію начинать свои позды съ шести часовъ утра и продолжаетъ работу до девяти часовъ вечера. Для человка свтскаго и привыкшаго нжиться — это подвигъ, за который нельзя его не похвалить и который онъ не могъ бы совершить, еслибъ не былъ въ Училищ. На 300 штукъ тюленя, объявленнаго въ экспедиціи и записаннаго въ недоимк, они находятъ до 3000 лишняго, разумется, тайно провезеннаго. Для Бюллера это тмъ большій подвигъ, что въ это время онъ, въ свободные часы, занимался одною особою, и порученіе это, мною подготовленное, ибо послдовало вслдствіе ревизіи экспедиціи, пришло ему очень не кстати. По поводу этого я ему написалъ стихи, въ которыхъ утшаю его казенною пользою. Когда-нибудь я пришлю ихъ вамъ вмст съ другими, но, право, они не стоятъ того.

Астрахань. 1844 года, Мая 20-го. Суббота, 7 час. вечера.

Время чудесное, и я расположился писать къ Вамъ на балкон. Надо признаться, что природа таки много отвлекаетъ отъ занятій не только меня, но и другихъ. Отъ сильнаго жару нкоторые спятъ посл обда и потомъ отправляются гулять по Астрахани, Я же посл обда отправляюсь курить въ Бюлеру, ибо это почти единственное время, въ которое мы можемъ видться и переговорить другъ съ другомъ. Потомъ возвращаюсь къ себ на балконъ и предпочитаю балконную прогулку гулянью по неровнымъ и пыльнымъ улицамъ Астрахани или по Варваціеву каналу, мимо дома фонъ-Бригена, къ которому неловко было бы тогда не зайти. Къ тому же видъ отъ меня сдлался еще лучше. Теплая моряна, дувшая эти дни, до того наполнила Волгу, что Кутумъ сдлался втрое шире и грозитъ переступить берега, а лужа передъ моими окнами, соединившись съ Кутумомъ, залила всю степь и дорогу по ней и, вроятно, перешла.бы и къ намъ въ улицу, еслибъ не поспшили устроить валъ. Теперь по ней разъзжаютъ легкія лодки съ парусами, блыми, вздутыми втромъ парусами, ярко отражающими солнечный блескъ. Шире сдлалась видная мн отсюда полоса Волги, и это прибываніе воды дало нсколько другой видъ Астрахани. А вода иметъ еще прибывать до половины Іюня! За то съ этого времени вмст съ палящимъ зноемъ появятся мошка и страшные комары.— Получилъ я въ середу письма Ваши отъ 9-го мая. Вы хотли въ тотъ день перехать на дачу, и я съ нетерпніемъ жду новыхъ писемъ, чтобы знать: перехали ли Вы, не перемнилась ли погода и довольна ли Олинька? Вы, врно, также напишете мн, куда адресовать письма. Когда же остальные передутъ на берега Вори, которыхъ не придется мн увидть ныншнимъ лтомъ? Много работы осталось впереди, я, если по отъзд губернатора придется ревизовать его канцелярію, такъ съ нею будетъ много возни. Вотъ и я разсчитывалъ нынче кончить Палату, но, по милости опекунскихъ длъ, придется остаться нсколько лишнихъ дней. Съ 1-го іюня думаю начать Казенную Палату: въ этомъ многосложномъ учрежденіи пять отдленій: питейное, соляное, ревизское, контрольное и казначейство. Предметы для меня совершенно чуждые, требующіе изученія и Питейнаго, и Солянаго Устава, и устава о ревизіи (душъ), и рекрутскаго, и пошлиннаго, просто ужасъ! Желалъ бы, но не знаю, кончу ли въ мсяцъ, ибо здсь всюду деньга, требующая выврки, счета и большаго запаса терпнія и аккуратности. Да притомъ это въ самый жаръ.— Воскресенье. Нынче въ восьмомъ часу утра принесли мн Ваши письма. Какъ я Вамъ благодаренъ за толстый пакетъ, если для Васъ письма мои пріятны, такъ Ваши для меня здсь, въ Астрахани, еще пріятне. Итакъ, Вы живете на дач, а наши еще не перехали въ деревню.
Бутурлинъ детъ сюда на время, чтобъ быть предсдателемъ въ комитет по перевозк провіанта на лвый флангъ Кавказскаго войска во все продолженіе камланіи, затянной Нейдгардтомъ.— Что Вы пишете про мистерію, меня очень удивило. Въ Петербург имется всего одинъ экземпляръ, данный мною Калайдовичу съ позволеніемъ дать переписать Кудрявцеву, который надолъ мн этою просьбою и въ Москв и въ письмахъ изъ Петербурга. Калайдовичъ при Гриш спросилъ меня: ‘можно ли прочесть это Блинскому?’ Я отвчалъ: ‘ршительно нтъ, ибо Блинскій можетъ подумать, пожалуй, что я придерживаюсь его мыслей, а я этого совсмъ не хочу’. И Калайдовичъ на это отвчалъ, что придерживаться мыслей такого человка, каковъ Блинскій,— достоинство и пр.! Но я говорилъ Калайдовичу, что мн интересно было бы знать, какое впечатлніе произведетъ она на такихъ-то и такихъ моихъ товарищей. Я слишкомъ хорошо знаю цну этой мистеріи и ни за что бы не хотлъ, чтобы стихотвореніе очень, очень невыдержанное и исполненное противорчій получило извстность, да еще въ Петербург. Да и вовсе не желаю, чтобы оно дошло до ушей Министерства Юстиціи, ибо не хочу вовсе потерять въ глазахъ его репутаціи хорошаго и дльнаго чиновника. А главное меня бситъ то, что эта Краевщина будетъ себ толковать вкось и вкривь. Хотлось бы мн очень разбранить Калайдовича, да боюсь, что подумаютъ, что я приписалъ этому обстоятельству несуществующую важность.— Сейчасъ услыхалъ голосъ князя, стоявшаго у моей лстницы: Аксаковъ! Сбгаю и получаю отъ него бумаги, присланныя къ нему изъ Петербурга, съ жалобами на членовъ и на Уголовную Палату, для поврки при ревизіи.— Нынче 21-е Мая, не знаю, какъ и гд проводится этотъ день: вроятно, вс наши у Олиньки на дач, и она ихъ принимаетъ и угощаетъ.

1844 года. Мая 23-го. Вторникъ. Астрахань.

Теперь къ намъ назжаютъ все гости изъ Петербурга. На дняхъ пріхалъ генералъ Бутурлинъ. Ожидаютъ его Правителя Канцеляріи.— Нынче явилась въ князю цлая депутація поутру съ жалобою, что ихъ кварталъ отъ дождей, бывшихъ за нсколько дней передъ симъ, по низменному положенію улицъ, весь затопленъ водою, что это случается три раза въ годъ, и мстное начальство не длаетъ и не придумываетъ никакихъ противъ того мръ. Князь сейчасъ за картузъ и трость и пошелъ съ этою депутаціею на мсто, но долженъ былъ остановиться, ибо вода залила вс улицы. Нашли какую-то лодочку. Калмыки въ вод по колна спереди, а мальчишки сзади потащили лодочку съ княземъ, бабы и мужчины бросились въ воду изъ любопытства за нимъ, и съ такою свитою осмотрлъ онъ это мсто и узналъ, что такихъ мстъ много. За обдомъ онъ, шутя, сказалъ мн, что я будто бы упадаю духомъ и теряю энергію, что мн надо развлечься, и предложилъ хать съ нимъ и Строевымъ посл обда въ коляск осматривать эти мста. Мы похали. Вообразите, что цлые кварталы съ улицами и переулками въ средин города наполнены грязною водою, глубиною дв, три и четыре четверти. Вода эта за- лила вс обывательскіе дворы, несчастный народъ ходитъ по колна въ грязи. Чтобы чмъ-нибудь убавить воды, кидаютъ навозъ, и отъ того во всхъ этихъ мстахъ такой воздухъ, такой смрадъ, такія испаренія, что, кажется, я бы и двухъ часовъ не могъ бы тутъ оставаться, и они, вроятно, причиною большой смертности. Главное, что обыватели, кром этихъ невыгодъ и убытковъ, чтобы пройти куда- нибудь въ другую часть, должны идти по этой вод съ версту и боле, и никакъ не мене полверсты. Это ужасъ просто. Мы прохали по всмъ этимъ мстамъ посреди воды, конечно, съ трудомъ и шагомъ, и пріхали къ другой части города, затопленной разливомъ Волги отъ того, 4fo на этомъ пространств не устроено вала, какъ въ другихъ мстахъ. Князь вздумалъ отправиться по этой улиц, чтобы посмотрть соединеніе воды этой съ Волгой посредствомъ переулка, хать въ коляск нельзя было, а на аршинъ отъ воды на козелкахъ устроенъ ходъ по зыблющимся дощечкамъ. Князь отправился впередъ, онъ легокъ и шелъ преспокойно, но, признаюсь, я ужасно боялся потерять равновсіе и шлепнуться торжественно предъ лицомъ звающей толпы въ грязную воду. Иные козелки были выше, другіе ниже, дощечки лежатъ не пригвожденныя и пляшутъ на козелкахъ, но надо было идти. Путешествіе совершилось благополучно, и мы тмъ же путемъ возвратились назадъ. Je crois que c’est une distraction, кричитъ мн князь, но я не имлъ времени отвчать, ибо возвращаясь назадъ, шелъ уже впереди и спшилъ (что было довольно трудно), зная его скорую ходьбу. Везд слышали мы ропотъ на Думу, ‘которая только обираетъ, но ничего не длаетъ для города и общества’. Вода прибываетъ до такой степени, что наводитъ страхъ на всхъ жителей. Тамъ, гд спокойно здили на дрожкахъ, разъзжаютъ теперь лодки съ парусами. Волга, Кутумъ (рукавъ ея, изъ нея истекающій и въ нее впадающій), Варваціевъ каналъ, соединяющій въ город поперекъ Волгу съ Кутумомъ, все это налилось такъ, что съ бельведера Астрахань кажется городомъ, выстроеннымъ на вод. Нынче опять было нестерпимо жарко. Здсь сшилъ я себ шаровары и лтнее пальто изъ канаусу, Персидской матеріи шелковой, до того легкой, что не чувствуешь совсмъ платья на тл. Только она не прочна и скоро замшаривается. Такое же платье сдлали себ многіе изъ нашихъ и самъ князь, только его канаусъ лучшей доброты, а я, совершенно по невднію въ этомъ дл, купилъ у ходячаго Персіянина, Фердтерулліева или Мемеда, не помню, только дешевле и хуже. Такъ какъ у насъ обдъ безъ церемоній и всякій одвается, какъ хочетъ, то я обыкновенно, возвращаясь изъ присутственнаго мста, спшу перемнить суконное платье и мундиръ на легкое канаусовое. А князь и по улицамъ не ходитъ въ другомъ плать, у него сверхъ того и канаусовая жилетка, и канаусовый картузъ (на фасонъ складнаго, дорожнаго), и, кажется, Астраханскій народъ очень привыкъ къ его костюму.— На этой недл кончаю я Палату и, собравшись съ духомъ, думалъ съ 1-го іюня приступить къ Казенной Палат, но, кажется, князь перемнилъ свой планъ, и, вслдствіе какихъ-то важныхъ безпорядковъ, чуть ли не придется мн ревизовать Коммиссію Народнаго Продовольствія, гд также предсдателемъ Губернаторъ. Но ужъ я сдлался довольно равнодушенъ, въ род чистительной машины, все равно, куда ни повернутъ.

1844, Мая 27-го. Суббота.

На ныншней недл, въ Среду, получилъ я письма или, лучше сказать, два письмеца, но не отъ Васъ, милый Отесинька и милая Маменька, а отъ Вры и Константина, съ приложеніемъ прекрасныхъ его стиховъ, по поводу которыхъ буду отвчать особо. Не думайте однакоже, чтобы это особо означало тоже, что здсь въ присутственныхъ мстахъ значитъ: при всякихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ — доложить особо, т. е. затянуть дло, или вовсе его не доложить. Нтъ, я постараюсь отвчать на дняхъ, но не стихами, а просто прозой. Я вполн съ нимъ согласенъ, только есть нкоторые пункты сомннія. Что касается до стиховъ, то, кажется, во мн совершенно изсякла теперь всякая стихотворная способность. Да и какъ не изсякнуть? Работа, усталость, тоска, досада и рдко,— рдко вспышки какой-то энергіи и настоящей дятельности. Я говорю настоящей потому, что теперь работа моя идетъ, какъ заведенная машина, работаю много, но это все не то. Даже участіе пробуждается только тогда, когда найдешь слды важныхъ упущеній и злоумышленностей. Но вдь это рдко достается. Одно осталось мн: это способность смяться и забавляться внутренно пустяками. Впрочемъ, я много преувеличиваю, но жаръ и скучная работа дйствительно ослабятъ ревность и всякую энергію. Вотъ теперь Павленко заставилъ меня провозиться съ Опекунскими длами цлую лишнюю недлю. Кстати вчера, т. е. въ Пятницу, Красноярцы наши воротились, я въ это время ушелъ въ Палату. Вы не поврите, съ какою радостью, съ какимъ чувствомъ бросился ко мн на шею Оболенскій, когда я воротился. Я очень радъ его возвращенію, мн ужъ очень надоло жить одному.— Вода прибываетъ все больше и больше, я писалъ вамъ, кажется, что мы здили въ лодкахъ смотрть затопленныя предмстья, въ которыхъ вода проникла даже въ печи. Вода грозитъ затопить и нашу улицу. Кутумъ выступилъ изъ береговъ, а съ другой стороны разливъ Волги такъ силенъ, что съ трудомъ удерживаютъ его тройными окопами. Какъ странно видть всюду лодки вмсто пшеходовъ, житель возвращается къ себ на дворъ въ лодк, подъзжаетъ къ затопленному крыльцу и карабкается по дощечкамъ на чердакъ. Конечно, здсь еще не такъ глубоко и можно перейти вбродъ, по поясъ въ вод, поэтому кухарка, бгущая въ лавку за яйцами или чмъ другимъ, мужикъ, отправляющійся въ кабакъ,— не употребляютъ лодокъ. Вотъ теперь оправдывается русская поговорка: ‘Астраханскій мужикъ осетра на печи поймалъ!’ Такой полой воды не запомнятъ и старожилы, и еслибы не были приняты дятельныя мры, то вся Астрахань были бы наводнена. А вода не перестаетъ прибывать.— Воскресенье. Нынче поутру, выйдя на балконъ, я почувствовалъ, что пахнетъ Москвою. Наконецъ догадался, что втеръ перемнился и теперь дуетъ сверо-западный втеръ, называемый здсь верховымъ или московскимъ. Прибываніе воды замтно очень, въ ночь подвинулась она на плоскихъ берегахъ сажени на полторы. Кто знаетъ, можетъ быть придется и въ Палату отправляться на лодк. Настоящая Венеція Астрахань въ это время. Жаръ выгоняетъ всхъ на галлереи, сообщеніе производится большею частью водянымъ путемъ, торгъ на вод!— Нынче Воскресенье, а завтра опять надвай мундиръ, да отправляйся, но куда, не знаю самъ, ибо съ Палатою я почти кончилъ и мн хотлось бы остатокъ опекунскихъ длъ передать Павленк, пусть онъ ихъ разсматриваетъ посл обда. Мн теперь предстоитъ или Казенная Палата, или Коммиссія продовольствія, или Коммиссія строительная. Какое богатство!— Такъ какъ вс чиновники здсь растенія привозныя, а въ Астрахани самой этотъ народъ не произрастаетъ, то писали къ Министрамъ, чтобы Путята (будущій губернаторъ, какъ говорятъ) привезъ съ собою цлый транспортъ новыхъ чиновниковъ въ замнъ удаленныхъ или отставленныхъ. Такъ какъ служба въ Астрахани иметъ небольшія выгоды, именно: совращеніе срока для пенсіи и т. п., то люди порядочные обыкновенно, выслуживъ урочные три года, (ибо не мене трехъ лтъ долженъ прослужить всякій, получившій подъемныя и прогонныя деньги на проздъ),— узжаютъ изъ Астрахани, люди бдные, мошенники и обзаведшіеся хозяйствомъ остаются, но племя это такое пустое, необразованное, что не даетъ хорошихъ плодовъ, ибо получающіе воспитаніе здсь самый плохой народъ. Если напримръ отставятъ за пьянство и плутни какого-нибудь мелкаго чиновника и канцеляриста, у котораго ни кола ни двора нтъ, то онъ сочиняетъ ябедническія просьбы за гривенникъ, чмъ промышляютъ въ особенности теперь. Я думаю, скоро въ Астрахани не останется человка, котораго бы они не заставили подать просьбу князю, выкопавъ какіе-нибудь иски и обиды, случившіяся лтъ за 10 передъ симъ! Итакъ отставленный какой-нибудь губернскій или коллежскій регистраторъ промышляетъ адвокатствомъ, или же составленіемъ фальшивыхъ свидтельствъ, билетовъ и паспортовъ. Вс бродяги, вс бглые, вс избжавшіе наказанія преступники {По старымъ судамъ, при систем формальныхъ доказательствъ, кром оправданія или обвиненія существовало оставленіе въ подозрніи и въ сильномъ подозрніи, что не влекло за собою никакой кары. Прим. Изд.}, отправляются въ Астрахань. Промышленникъ, откупщикъ, купецъ, которому нужны работники — для тяжелой работы правда,— беретъ всякаго безпаспортнаго и даетъ ему хорошую плату. Побывавъ и въ Персіи, и въ Трухменіи, а иногда и въ плну у Киргизовъ или Хивинцевъ, онъ обыкновенно кончаетъ свой вкъ или снесенный шкваломъ съ палубы въ море, или въ схватк съ раздразненнымъ имъ же азіатцемъ, или же задохнется въ лар, гд складывается рыба, отъ недостатка воздуха! Словомъ, не любитъ умирать своею смертію. Это не добрый русскій мужикъ, его русскій гуляка, и стоило бы только Стеньк Разину встать изъ могилы да кличъ кликнуть, такъ не мало бы собралось къ нему такихъ молодцовъ. Вчера, катаясь по Волг, мы огибали многія рыболовныя и мореходныя большія суда, и я съ любопытствомъ глядлъ, какъ небрежно лежали и сидли работники или музуры. Русскій мужикъ въ одной рубашк и шляп, не похожей на мурмолку, а на обыкновенную мужицкую шляпу, сидлъ на кругу толстыхъ канатовъ, подл него Калмыкъ, подл Калмыка Киргизъ, подл Киргиза Татаринъ, а судно чуть ли не принадлежитъ какому-то здшнему Персіянину. Многимъ же честолюбивымъ бродягамъ удавалось называться чужими именами и съ фальшивыми свидтельствами вступать въ службу, въ купцы, въ мщане и жить преспокойно самозванцами, до тхъ поръ пока несчастный случай не откроетъ ихъ происхожденія. А кто знаетъ, можетъ быть, иные оканчиваютъ мирно жизнь хорошими гражданами, добрыми семьянинами! Но рдкій оканчиваетъ жизнь или Въ острог или въ Сибири, ибо законъ рдко находитъ настоящее свое примненіе, а большею частію дла такого рода кончаютъ подозрніемъ, освобожденіемъ по недостатку уликъ или по манифесту. Сердце здшняго Предсдателя Палаты слишкомъ мягко и добро для Уголовного Судьи, и когда я, при ревизіи Палаты, замчалъ эту необыкновенную слабость въ наказаніяхъ, то онъ отвчалъ, что строгими мрами и сильными наказаніями нельзя улучшить свта и что онъ поэтому держится этой системы. А поэтому видно только то, что онъ не годится въ предсдатели.

Астрахань. 1844 года, Мая 30-го., 10 час. вечера.

Фу! душно, жарко, весь, съ позволенія сказать, обливаюсь потомъ. Это еще ничего, нынче день прохладный, а вотъ скоро, скоро, черезъ недлю должно наступить безвтріе, и въ этотъ-то самый жаръ должны мы работать съ удвоенными силами, ибо мста остались самыя трудныя, да и хочется по крайней мр хоть въ Ноябр выхать.
Что это за несчастій случаются съ Погодинымъ! Какъ можно было такимъ образомъ сломать себ ногу? Охъ, ужъ эти господа ученые, сказалъ себ, я думаю, не одинъ человкъ, да и какъ-то невольно повторяешь за нимъ. Итакъ вс провели день 21-го числа на дач у Олиньки, была маленькая суматоха на дач, кажется, есть водевиль этого названія?— Обращаюсь къ себ собственно. Въ Понедльникъ получилъ я приказаніе отъ князя ревизовать Коммиссію Народнаго Продовольствія. Почему я въ Понедльникъ остался дома и приготовился къ этой части, совершенно для меня новой. Прочелъ Уставъ, постигъ тайну четвертей, четвериковъ, гарнцевъ и кулей и такимъ образомъ вооруженный приступилъ къ длу. Въ Астраханской губерніи канцелярія Коммиссіи заключается въ Канцеляріи Губернатора, который есть и Предсдатель. Поэтому я отправился въ канцелярію Губернатора и первый занесъ ревизіонную руку на этотъ хаосъ безпорядковъ, злоупотребленій и упущеній. Такъ какъ все здсь длалось кое-какъ, то я, разбивъ Канцелярію во всхъ пунктахъ, остался вообще доволенъ результатомъ. Надо было видть длинное лицо Правителя Длъ. Коммиссія эта здсь важне, нежели гд въ другомъ мст, ибо губернія Астраханская раститъ хлба очень мало (какія нибудь 12 тысячъ четвертей въ годъ!), а кормится привознымъ хлбомъ. Но отъ бездйствія Коммиссіи, отъ непринятія ею благоразумныхъ мръ, несмотря на огромное количество привозимаго хлба (до 200 тысячъ четвертей!,.цны на хлбъ зимою необыкновенно высоки. Это отъ того, что хлбъ въ большомъ количеств вывозится изъ Астрахани Уральскими Казаками, и отъ того, что сама Коммиссія не запасается достаточнымъ количествомъ хлба по дешевой цн въ Великорусскихъ губерніяхъ и не выпускаетъ этого хлба на продажу по цн дешевйшей противъ налагаемой Астраханскими монополистами, но все-таки для Казны прибыльной. Ей это и въ голову не приходило. Мысль эту я подкрплю фактами, разовью и представлю при отчет князю, ибо Министръ Внутреннихъ Длъ спрашиваетъ насъ, какія мы придумали мры? Я говорилъ объ этомъ со Строевымъ и другими, которые лучше меня это понимаютъ. Кажется, они вс признаютъ эту мру лучшею, тмъ боле, что она и закономъ дозволяется. Съ Коммиссіей я кончу скоро, думаю, въ Субботу. А что ожидаетъ меня дале, не знаю. Можетъ быть, ревизія казенной Палаты, можетъ быть, ревизія Канцеляріи Губернатора. А между тмъ у меня лежатъ на отчет еще не вполн оконченныя дла Опекунскія, съ которыми я справляюсь кое-какъ посл обда, ихъ очень не много. Не написаны отчеты по Земскому Суду, по Рыбной Экспедиціи и по Палат. Впрочемъ, я все еще веду переписку со всми этими тремя мстами. Что князь ни говори, но посл обда плохое занятіе отчетами. Жаръ, усталость, обремененіе пищею позволяютъ только читать, а писать неспособно. Къ тому же я люблю длать дло заразъ. Прислъ за одно, повозился за нимъ денька три и три ночи, и будетъ готово, и хорошо. Поэтому я себ непремнно выпрошу свободную недлю на составленіе отчетовъ, тмъ боле, что онъ позволяетъ, хотя и неохотно, это другимъ, а меня гонитъ изъ мста въ мсто. Въ будущемъ Іюн ревизія много подвинется впередъ, и, дастъ Богъ, въ Август приступимъ къ Губернскому Правленію. Тогда есть надежда на выздъ въ Ноябр. Право, я нахожу это неприличнымъ, и никто не оцнитъ нашей ревизіи. Л**, Сенаторъ, бывши здсь, неволилъ попользоваться деньгами отъ С****ва и далъ за то пристрастный голосъ въ его пользу, въ дл о Каспійскомъ рыболовств. Мы живемъ честно, дочерей замужъ не выдаемъ, не даемъ баловъ, не веселимся, подвергаемся всмъ непріятностямъ строгой ревизіи и почти ненависти ревизуемыхъ и чувствующихъ себя виновными, право, это одно достой похвалы. Какъ благодарю я судьбу, что не попалъ къ К**, который живетъ цлою семьею среди Тамбовскаго beau-monde.

Астрахань, 1844 года, Іюня 4-го. Воскресенье.

Вс эти дни я былъ очень занятъ, работая шесть часовъ до обда, но вставая съ мста, въ Губернаторской канцеляріи и посл обда у себя дома. Хочу нынче посл обда заняться составленіемъ записки по Коммиссіи Продовольствія, гд разбору каждое положеніе и разсужденіе Коммиссіи и представлю свои соображенія, которыя, впрочемъ, пошли въ ходъ и прежде этого и мн же объявляются, какъ новость, главное по Коммиссіи я кончилъ, но не могу развязаться съ ея денежною отчетностью. Отъ неточнаго исполненія правилъ и соблюденія предписанныхъ формъ выходитъ такая путаница, что они и сами не имютъ врнаго понятія о своемъ капитал. Да позволено будетъ мн хоть однимъ похвалиться: я такъ скоро обнялъ вс дла и положеніе вещей но этой части, что удивилъ всю канцелярію и сбиваю всякаго столоначальника, зная лучше ихъ собственныя дла.— Князь сдлался до такой степени нетерпливъ, что даже не хочетъ дать времени обдуматься. Предлагалъ идти нынче, въ Воскресенье, взять двухъ или трехъ чиновниковъ и заняться собственно Канцеляріей. Но я отказался, объяснивъ ему, что занятія такого рода, по Воскресеньямъ, не много подвинутъ дло, что мы всегда и по Воскресеньямъ занимаемся дома, и разница только въ томъ, что въ этотъ только день имемъ утро свободное отъ хожденія, что для насъ, нуждающихся въ отдых, составляетъ большую отраду, что этотъ день употребляемъ мы на письма и проч. Право, онъ сидитъ себ дома на цлую недлю, пишетъ письма въ волю, а между тмъ не хочетъ войти въ наше положеніе до такой степени, что каждый лишній свободный часъ, нами проведенный, его мучитъ. Нтъ, это скучно, тмъ боле что излишнею торопливостью можно дать большой промахъ, и, какъ онъ ни торопись, но именно по данному имъ направленію ревизія продолжится еще очень долго, и я ршительно утверждаю, что ближе Декабря мы не воротимся. Слдовательно, придется здсь промаяться, такъ сказать, и лто, и осень, и снова увидть вину. Не предполагалъ я прежде воротиться опять скучнымъ зимнимъ путемъ, во дуть обратный, какой бы онъ ни былъ, пріятенъ, и возвращеніе свтятъ мн педали отрадною точкою, но отдаленною.— Какъ душно, Вы не можете себ вообразить, еще на наше счастье дуетъ верховый втеръ, а то обыкновенно въ эту пору начинается безвтріе, вода, кажется, стала убывать, и скоро освободившаяся земля, палимая жгучимъ солнцемъ, дастъ такія испаренія, которыхъ не избгнутъ ничьи носы. Дурной сдлали мы разсчетъ, что самыя трудныя вещи оставили къ концу, прошу покорно въ Іюл ревизовать Казенную Палату. Хотлъ я воспользоваться жаромъ и возможностью держать діэту. Докторъ предлагаетъ пить кумысъ, увряя, что онъ укрпитъ мышцы и желудокъ, но я на кумысъ не согласенъ: пожалуй, растолстю такъ, что и въ дверь не пройду, такая ужъ Аксаковская природа, между тмъ это питье ршительно безопасно.

Астрахань. 1844 года. Іюня 6-го. 10-й часъ.

Въ Понедльникъ поутру получилъ я письма Ваши. Они представили мн вполн всю суету въ дом по случаю перевозки въ деревню и сдачи дома, но теперь ужъ этому прошло 10 дней и, врно, все, по возможности, уладидось. То-то, я думаю, Гриш непріятно, что домъ не посплъ! Время бжитъ такъ скоро, что недля проходитъ за недлею, а не успваешь выработывать урочной работы, урочной въ томъ смысл, какъ самъ себ назначилъ, разсчелъ. Право, вотъ уже Іюнь мсяцъ, а между тмъ, несмотря на Постоянные труды наши, что-то не быстро подвигается. Конечно, кром ревизіи мстъ, у насъ много представленныхъ уже Министромъ соображеній и важныхъ проектовъ, которые идутъ шибко и займутъ потомъ первое мсто, но все- таки нельзя не окончить вполн ревизіи мстъ, а этихъ мстъ еще много. Въ ныншнемъ мсяц кончатся: Магистратъ, Соляное Правленіе, можетъ быть, Палата Государственныхъ Имуществъ, тамъ останутся: Совтъ Калмыцкаго Управленія, Судъ Зарго, Казенная Палата, Строительная Коммиссія, Сальянская Опека (т.-е. рыбныхъ Сальянскихъ промысловъ, взятыхъ въ опеку уже лтъ съ 30, по случаю несостоятельнаго долга Казн), кое-какія мелочи и Губернское Правленіе, такъ что къ 1-му октября будетъ все кончено, я полагаю. Чтоже касается до отчетовъ частныхъ, по каждому присутственному мсту, общаго, распоряженія по нимъ и рапорта Государю, то все это съ перепиской восьмого мсяца два, хотя нкоторые утверждаютъ, что и меньше. Я даже побился объ закладъ съ Оболенскимъ, который изволить утверждать, что къ концу октября все будетъ готово. Я теперь ревизую Канцелярію Губернатора. Князь вчера объявилъ мн, чтобъ я производилъ эту ревизію какъ можно медленне и аккуратне, нисколько бы не спшилъ. Мало этого, надо будетъ обревизовать даже и военный Штабъ, гд, но распоряженію производились гражданскія дла. Многосложность, разнородность я запутанность дла выше всякаго воображенія. Для меня ревизія эта потому интересна, что я вижу теперь, какъ вс втви, жилы управленія сосредоточиваются въ одномъ мст, что именно останавливаетъ свободное кругообращеніе, словомъ, механизмъ управленія, нын существующій, длается мн видне и знакоме. Конечно, одинъ человкъ не въ состояніи былъ бы безъ этого механизма, управлять губерніей, но и при этомъ механизм, столь облегчающемъ личную работу, если плохъ Правитель, механизмъ движется плохо, часто останавливается. А много работы будетъ мн въ Канцеляріи и на долго, такъ что если не успю кончить въ Іюн, то и Казенную Палату, вроятно, не буду уже ревизовать. Теперь я только одинъ съ Нмченко и насилу успваю съ просмотромъ неисполненныхъ бумагъ, съ повркою входящихъ съ настольными и проч., между тмъ какъ этихъ могли бы заниматься и другіе. Поэтому я настоятельно буду просить Князя, чтобъ онъ прибавилъ мн еще двухъ помощниковъ, которымъ я поручу, подъ своимъ непосредственнымъ наблюденіемъ, ревизію канцелярскаго порядка, дланіе выписокъ и проч., а самъ займусь боле важными предметами по ревизіи Губернаторской Канцеляріи. Теперь же я едва успваю, въ Канцеляріи читать дла некогда, посл обда едва успешь прочесть одно или два, а ихъ бы надо читать по дюжинамъ въ день. Посл обденнаго отдыха на балкон, когда почти вс, напившись чаю и пользуясь чудесными вечерами, отправляются гулять, я одинъ остаюсь дома и сажусь за работу и долженъ притомъ имть непріятное убжденіе, что такимъ образомъ все еще не скоро будетъ подвигаться работа.— Однако довольно, довольно о служебныхъ занятіяхъ. Поговоримъ о другомъ. Въ четвергъ получилъ я письма Ваши отъ 30-го мая. Дожди, говорятъ, испортили дорогу, и почта начинаетъ снова опаздывать. Поэтому л, вроятно, не получу письма завтра, въ воскресенье, а разв только въ понедльникъ, предъ самымъ уходомъ на службу, что мн очень досадно, потому что полученіе писемъ составляетъ для меня необыкновенное удовольствіе. Коль скоро я получаю письма въ свободное время, то сейчасъ беру лучшую сигару, бгу на балконъ, устроиваюсь въ креслахъ самымъ удобнйшимъ образомъ и начинаю чтеніе писемъ. Чмъ дольше продолжается это чтеніе, т. е. чмъ больше писемъ, тмъ дольше у сильне продолжается мое наслажденіе. О, почта, почта, великая вещь! Почтальонъ, вкъ свой скачущій взадъ у впередъ, безъ участія къ радостнымъ и горестнымъ извстіямъ, наполняющимъ его сумку, полезнйшее существо въ мір, но почтальонъ, разносящій по городу письма, иметъ въ себ что-то необыкновенно милое и привлекательное. Теперь, подъ управленіемъ Адлерберга, почтовое вдомство стало еще лучше, и, право, гршно было бы не благодарить Правительство за т удобства жизни, которое.оно старается намъ доставлять,— хоть въ этомъ отношеніи. Вмст съ Четверговою почтою пріхалъ и Москвитянинъ. Въ немъ нтъ ничего интереснаго, кром грамоты Григорья Нагаго, жалующаго вотчиною своего слугу. Константинъ давно мн говорилъ про это, но мн не случалось видть грамотъ, на которыя онъ указываетъ. Но эта грамота, такъ ясно доказывающая его предположенія, можетъ навести на другія соображенія и озаряетъ вдругъ свтомъ темную сторону, которую теперь будетъ легче разработывать, что я, впрочемъ, съ своей стороны предоставляю прилежнымъ молодымъ людямъ, Валуеву, Елагинымъ и мучителю-красавцу Панову. Чмъ занимается, что предпринялъ этотъ отличный молодой человкъ? Ну вотъ, Вы думаете сейчасъ, что я шучу. Совсмъ нтъ, я серьезно признаю его таковымъ. Есть у насъ и другой человкъ, цлый мужъ, и мн часто мерещится кабинетный столъ, на стол чернильница съ засохшими чернильными пятнами за мди, изуродованныя перья, кипа бумагъ, кажется, ‘конченная диссертація, широчайшая ладонь, крпко лежащая на зеленомъ сукн, съ мальцами, выпачканными чернилами, засученный рукавъ и.. ‘Ничего, ничего, молчаніе’.— Сейчасъ Петръ принесъ мн съ погреба кумысъ. Я ршился пить кумысъ и ужъ я? кажется, седьмой стаканъ изволю выпивать. Я пью по три стакана въ день, не держу, разумется, никакой діэты и доволенъ кумысомъ, хотя онъ немножко кисленекъ. Подряженный мною Татаринъ приносятъ ежедневно свжаго кумыса, большая полоскательная чашка стоитъ 12 копекъ мдью, не разорительно по крайнй мр, да и пью я не одинъ, а въ Блокомъ и съ Оболенскимъ. Съ нетерпніемъ ожидаю извстія о томъ, привели ли вы въ порядокъ свое житье, т.-е. отдлана ли деревня, перехали ли дти и проч. Также о томъ, куда я долженъ адресовать свои письма? Въ послднемъ письм своемъ вы, милая Маменька, совтуете мн не жениться рано. И, будьте покойны, я такъ же мало о ней думаю, какъ Богородскій дьячекъ объ Австрійскомъ Император, да къ тому же памятенъ мн видъ этихъ бдныхъ чиновниковъ, оженившихся, обремененныхъ дтьми, которыхъ нельзя ему воспитывать какъ крестьянскихъ дтей и которые, не получивъ нигд образованія, начинаютъ службу съ низшихъ мстъ, воруютъ, женятся, опятъ воруютъ, пьютъ съ горя, исчезаютъ съ лица земли, и такъ поглощается въ масс человчества жизнь бдная, жалкая, ничтожная этихъ жалкихъ людей. Если смотрть съ высока, такъ приливъ и отливъ этихъ явленій необходимъ и является, можетъ быть, величественно разумнымъ, но если смотрть вблизи, то жалко становится этой даромъ рожденной и приносимой въ жертву личности. Да, такъ я хотлъ сказать, что главная причина бдности этихъ людей — женитьба, но надо признаться, что бдная, одинокая тварь, ищетъ онъ себ мирнаго, грязнаго уголка и семейнаго удобства, и что естественно это желаніе. Вы не поврите, какое чувство возбуждаютъ во мн эти люди и ихъ казенная судьба. Сюда, но недостатку собственныхъ произведеній, присылаются писцы изъ заведеній Приказа другихъ губерній, изъ заведеній канцелярскихъ служителей. Эти голые сироты, которыхъ пріютило Правительство, воспитало души ихъ подъ одну гребенку, выучило писать четкимъ почеркомъ, пересылаются на казенный счетъ (въ которомъ всякая седьмая копейки строго расчислена) въ чуждый совершенно край, пишутъ весь вкъ и живутъ Конечно, Правительство не дало имъ умереть съ голоду, но лучше было бы, кто знаетъ, или оставить ихъ на свобод, или сдлать Полезныхъ ремесленниковъ, нежели образовывать изъ нихъ этотъ гнилой классъ межеумковъ между простолюдинами и образованными людьми. Вчера (эту страницу пишу уже я въ Воскресенье) было 15-е Іюня, кажется, самый должайшій день. Грустно думать, что скоро вновь начнетъ уменьшаться дневной свтъ, но во всякомъ случа въ Астрахани мы не испытаемъ длинныхъ зимнихъ вечеровъ, а прідемъ провождать ихъ въ Москву. Еще много разр обернется почта! Искалъ, искалъ я живописца, но никого не нашелъ, въ Астрахани не только генія, не только таланта, не только художника, не только обыкновеннаго живописца, простаго рисовальщика, но даже и сноснаго маляра нтъ! Придется самому срисовывать. А какъ хорошо, напримръ, теперь, въ эту минуту. Я сижу на балкон и пишу къ Вамъ, день ясный и праздничный, почти совершенно тихо, слегка лишь втерокъ рябитъ иногда поверхность этой огромной массы воды, затопившей красивую слободу, которой дома отражаются въ вод неврными, продолжительными линіями. Еслибъ я умлъ рисовать!— Скажите. что хорошаго, свтлаго теперь въ Москв, въ кругу знакомыхъ, въ литератур, въ наук? Порадуйте меня хоть чмъ-нибудь, а то я совершенно отстану отъ вка. Кстати: когда же диспутъ Самарина, какъ обошлись профессора съ его диссертаціей? Кажется, Вра писала мн. что диспутъ 15-го Мая, но я имю извстіе отъ 30-го Мая, а о диспут ни слова, или отложенъ онъ до зимы, такъ какъ теперь почти вс разъхались?— Прощайте. Цлыя кипы скучныхъ длъ ожидаютъ моего прочтенія, прядется приняться за нихъ, хотя я жалко единый свободный день употреблять на такую работу. Олиньк пишу особо. Скажите Константину, что мн бы очень хотлось поговорить съ нимъ на письм, но пусть онъ на меня не сердится. Право, некогда не только писать, но и обдумывать серьезный предметъ. Радъ, радъ, что иногда можетъ ничего не думать.

Суббота, 17-го Іюня, 1844, вечеръ. Астрахань.

Въ прошедшее Воскресенье вечеромъ получилъ я небольшое письмо отъ Васъ. Въ Середу ожидалъ я получить описаніе Самаринскаго диспута, но вмсто того получилъ, кажется. съ тысячу конвертовъ, за которые очень благодаренъ, но которыхъ большую часть, дастъ Богъ, привезу, назадъ. Самъ я не писалъ къ Вамъ въ Середу потому, что ршительно било некогда. Я теперь занимаюсь очень дятельно, т.-е. больше другихъ, и столько, сколько въ состояніи допустить усталость отъ работы и жара. Если я теперь нишу, такъ потому, что завтра благодатное Воскресенье, день, въ который я себ позволяю (по закону, какъ бы сказалъ Костя ) полниться, день, въ который освобожденъ я отъ хожденія къ должности. И теперь лежатъ около меня кипы бумагъ и длъ, для разсмотрнія которыхъ едва-едва нахожу время, а товарищи мои большею частію разбрелись Если я теперь занимаюсь больше ихъ, такъ это потому, во-первыхъ, что старшимъ чиновникамъ или лицамъ, ревизующимъ отдльно, самостоятельно, всегда больше дла, такъ какъ на нихъ лежитъ и отвтственность, вовторыхъ, что я вообще усердный чиновникъ, да и не могу ограничиться одною очисткою, а хочется что-нибудь выкопать сочное, дйствительно нужное и полезное, въ третьихъ, потому что при ревизіи Канцеляріи за какіе-нибудь 10 лтъ открывается много въ отношеніи къ пользамъ губерніи такихъ вещей, которыя требуютъ обсужденія и дальнйшаго хода, сюда стекаются вс ршительно отрасли управленія и въ вид очень подробномъ, насилу можно справиться при ревизіи съ одною хозяйственною частью губерніи.— Жары несносныя, хотя нынче въ тни было только 24 градуса, по отъ тротуаровъ, отъ камня такъ жарко, что нельзя пройти и двухъ саженъ, не облившись потомъ. Но все-таки намъ погода благопріятствуетъ. Нынче вечеромъ удушливая моряна нагнала тучи, которыя сыграли маленькую грозу, а теперь, когда я пишу къ Вамъ въ комнат съ отворенною на балконъ дверью, и мн такъ душно, что я не знаю, что длать, темныя облака обложили горизонтъ и отдаленная молнія безпрерывно разскаетъ ихъ. Самое лучшее время ночь, и мы, пользуясь нашимъ чудеснымъ балкономъ, часу въ 12-мъ пьемъ чай и просиживаемъ иногда до часу Когда будутъ готовы полога, то я хочу спать по ночамъ на балкон. Вода все сбываетъ, но еще ей осталось надолго сбывать.— Итакъ диспутъ Самарина былъ 3-го Іюня. Съ нетерпніемъ ожидаю описанія, хотя по новости и спеціальности предмета интересныхъ споровъ мало предвидится. Вы разбираете милый Отесинька, напечатанную часть диссертаціи. Но вдь напечатана, я думаю, одна третья часть, которая, кажется, должна быть окончательнымъ сводомъ результатовъ и подкрпительныхъ ссылокъ, а самое интересное не напечатано. Впрочемъ, не знаю, ибо никто, кром Васъ иногда, не сообщаетъ мн столь же аккуратныхъ и подробныхъ, мелочныхъ извстій, какъ я въ своихъ письмахъ. Если можно, такъ пришлите мн эту третью часть. Каковъ былъ пиръ? Радушный ли? Да, и и скажу съ Вами: когда-то у насъ будетъ пиръ по этому случаю! Меня разъ извстили, что диссертація окончена. Скажите пожалуйста, что же дальше, что было сдлано въ эти четыре мсяца? Что-то скажутъ письма завтра? Но сказавши, что Вы не совсмъ здоровы, Вра могла бы увдомить хоть въ двухъ словахъ во Вторникъ. Ахъ, будьте только здоровы, и я съ нетерпніемъ буду ожидать конца ревизіи.— Каковы стихотворки мои сестрицы? Софья и Марихенъ, я знаю, сочинительницы, но Любу я вовсе не предполагалъ стихослагательницею. Нтъ, ужъ это, видно, въ семейств, въ крови. Что вы думаете, и у Вры Сергвпы, и у Олиньки, и у Нади, и у всхъ таится стихослагательная способность, кто знаетъ? Попробовать, попробовать непремнно. ‘А ну, ну, начинай, Грицко, вотъ такъ, вотъ такъ! А ну, ну, Вра, ну, ну, Оля!’ А вдь стихи многіе очень хороши:
Но поднебесную обитель
Я промнялъ свой кабинетъ!
Воскресенье. Всю ночь шелъ дождикъ, но сухость температуры едва смягчилась, и нынче поутру было опять 23 градуса въ тни. Теперь же въ 10 часовъ, въ это самое время я сижу на балкон, а теплый и сильный дождикъ взрываетъ непрерывно поверхность воды. Превосходно! Слава Богу, ‘нашелъ я себ живописца, самымъ случайнымъ образомъ. Надо Вамъ связать, что князь въ шутку или серьезно совтуетъ мн развлеченія, зная, что я не хожу прогуливаться на Варваціевскій каналъ и не имю никакого предмета, меня занимающаго, кром службы. Такъ въ прошедшее Воскресенье за обдомъ звалъ онъ меня съ собой посмотрть, какъ уродуютъ Севильскаго Цирюльника на Астраханской сцен. Разумется, это было принято въ шутку, потому что ходить въ здшній театръ скоре наказаніе, нежели удовольствіе. Каково же было мое удивленіе, когда въ Воскресенье, часовъ 8 вечера сижу я одинъ у себя на верху и вдругъ слышу голосъ Князя, который зоветъ меня снизу. Сбгаю, и онъ даетъ мн одинъ билетъ въ театръ я приглашаетъ идти съ собой вмст. Мы пошли, просидли въ театр четверть часа, произвели необыкновенный эффектъ своимъ появленіемъ и воротились домой, зная, что пришла почта. На этой недл также заставилъ онъ меня похать съ нимъ вмст въ казенный загородный садъ, гд разводятся равныя южныя и восточныя растенія. Климатъ способствуетъ, но почва, песчаная и солонцоватая, много мшаетъ. Все еще въ начал и стоитъ большихъ трудовъ и издержекъ. Нашли мы тамъ Нмца, выписнаго садовника, съ которымъ я немилосердно коверкалъ Нмецкій языкъ и который съ необыкновенною любовью и неутомимо трудится надъ садомъ. Съ восхищеніемъ и гордостью показывалъ онъ мн сосну, которая здсь не произрастаетъ, а у него принялась. Но при взгляд на эту сосну всякій бы изъ насъ, Сверныхъ жителей, лопнулъ со смха. Вообразите, что эта сосенка не боле вершка и посажена въ какомъ-то ящичк, около котораго онъ ухаживаетъ съ необыкновенною заботливостью. Нмецъ этотъ, любитель природы, самъ рисуетъ, и, кром того, у него есть Нмецъ пріятель, привезенный имъ изъ Германіи. Сейчасъ Нмецъ-садовникъ принесъ Князю разную зелень к зашелъ ко мн на балконъ, восхитился видомъ и просилъ позволенія срисовать для себя. Я, разумется, самъ попросилъ его объ этомъ, и Нмецъ-садовникъ съ Нмцемъ-живописцемъ будутъ ходить сюда въ т дни, когда насъ не бываетъ дома, снимать виды. Нынче въ Институт (и здсь есть женскій Институтъ) окончательный выпускной экзаменъ или публичный экзаменъ, съ музыкой и пляской. Вс приглашены, но я. разумется, не поду. Одно одванье въ эту душную погоду стоитъ того, чтобъ не хать, да и отрадне сидть на балкон.— Теперь насъ очень занимаютъ Киргизы. Министръ Киселевъ просилъ обратить особенное на нихъ вниманіе по вліянію ихъ въ большую Киргизскую Орду, не находящуюся въ нашихъ предлахъ и занимающую огромное пространство по границ Оренбургской губерніи, Сибири, Китая и другихъ государствъ Средней Азіи. Во есть другая Орда, внутренняя, кочующая частію въ Оренбургской губерніи, частію въ Астраханской, куда перешелъ Ханъ Букей. Теперешній Ханъ — сынъ его Джангиръ. Живетъ онъ на лвой сторон Волги, верстахъ въ 200 отъ Астрахани. Человкъ необыкновенно умный и образованный и стремящійся привлечь Киргизъ къ осдлости. У него зимняя ставка при Нарымъ-пескахъ, гд онъ иметъ великолпный домъ и живетъ по хански, правитъ своими Киргизами, получаетъ всевозможные журналы, угощаетъ еженедльно русскихъ и старается ввести въ своемъ полудикомъ народ нкоторое просвщеніе. Теперь около его дома кибитокъ со сто замнились сотнею же домовъ. Разумется, ходитъ онъ въ Киргизскомъ платье, не Христіанинъ, пьетъ кумысъ самъ, а гостей подчуетъ шампанскимъ и соблюдаетъ Киргизскіе обычаи, но не по убжденію, а потому, чтобы удержать Киргизовъ въ повиновеніи. Разъ взбунтовались они за стремленіе къ Европейской цивилизаціи, хотя Ханъ не употребляетъ никакихъ особенныхъ принудительныхъ средствъ. Сынъ его воспитывается въ Петербург, въ одномъ изъ лучшихъ военныхъ заведеній. Титулъ Хана: высокостепенный, но Киргизу необыкновенно лестенъ титулъ Превосходительства: онъ Генералъ-Маіоръ, и смшно видть его подпись на оффиціальныхъ бумагахъ и отношеніяхъ (у него своя русская Канцелярія): Генералъ-Маіоръ Ханъ Джамгиръ. Все равно, но его управленіе смягчитъ дикость Киргизскихъ нравовъ и такъ какъ Киргизы ваши подданные, то сдлаетъ ихъ намъ боле полезными. Князь обложился теперь книгами и сочиненіями о Киргизахъ и иметъ намреніе създить къ Нврымъ-пескамъ, гд лтомъ, кажется, бываетъ довольно большая и разнообразная ярмарка. Это новое порученіе, можетъ-быть, еще отдалитъ нашъ отъздъ, т. е. отвлечетъ отъ занятій нкоторыхъ. Тутъ еще Розановъ вздумалъ заболть, но, надюсь, скоро встанетъ и примется на работу.— Кумысъ мой продолжаетъ оказывать то же дйствіе, какъ и прежде. Надо бы съ нимъ больше движенія, меньше сидячей работы, надо бы его пить въ деревн, а не въ город. Онъ даетъ необыкновенную бодрость и крпость тлу. Теперь у насъ въ ходу вишня. Такъ называемая Шпанская (хоть не настоящая) продается по гривеннику сотня, и мы съ Оболенскимъ завели ежедневное истребленіе 200 вишенъ.
Я думаю, и у Васъ вишня начинаетъ показываться. За то здсь нтъ никакихъ ягодъ. Опять длается душно.— Что сказать Вамъ еще? Право, не придумаю. Надюсь кончить на ныншней недл Канцелярію. Странно, при слов: кончить сейчасъ подвертывается слово: диссертація. А тамъ, тамъ опять что-нибудь, или Строительная Коммиссія, или Казенная Палата. Слава Богу, что время проходитъ для насъ такъ скоро, что недля смняется недлею не замтно, слдовательно, мы быстро примчимся во времени нашего отъзда, который все таки не будетъ ближе Декабря.— Письмо это получится Вами 26-го или 27-го. 25-го числа, по случаю праздника, врно, стукъ колесъ въ парк обезпокоитъ Олиньку, а поднявшаяся пыль напудрятъ Вашъ домикъ и цвты, стоящіе на балкон, и эта исторія повторится 1-го Іюля. А мы въ эти дни въ мундирахъ отправимся въ соборъ, гд должны будемъ стоять цлую обдню.— Однако пора кончить. Насилу и это написалъ, потому что безпрестанно приходили мн мшать. Теперь уже второй часъ, и потому я кончаю свое письмо.

Астрахань. 1844 года, Іюня 24-го. Суббота.

Какъ скоро пролетла недля! Давно ли, кажется, было Воскресенье, а вотъ теперь опять Субботній вечеръ. Очень, очень радъ я успху Самарина, впрочемъ, этого я и ожидалъ. Эта минута торжества и блистательнаго успха останется ввкъ свтлымъ воспоминаніемъ. И эти минуты стоятъ многихъ сладкихъ ощущеній въ жизни. Отъ души поздравляю Самарина. Надо при этомъ замтить, въ чемъ именно полезно посщеніе свтскаго общества: это именно въ пріобртеніи ловкости, находчивости, неконфузливости, такихъ свойствъ, которыя въ соединеніи съ истиннымъ достоинствомъ и дарованіемъ ручаются за блистательныя побды, пусть дорогой камень будетъ въ приличной оправ. Надюсь, что Самаринъ передъ отъздомъ въ Петербургъ о воротится въ Москву и простится съ нею я Костей, какъ слдуетъ.— Вы замчаете, что сухость и пустота работы мн надола. Дйствительно надола, и подъ часъ становится очень тяжело. Я обыкновенно горячо занимаюсь служебнымъ дломъ, съ жаромъ пишу свои отчеты, замчанія, борзо и сильно защищаю свои мннія и тогда я вовсе не скучаю и охотно работаю, стараясь не идти битою тропою, длать не для одной очистки, а желая извлечь пользу настоящую. Нердко приходится мн толковать и сильно спорить съ княземъ, который не можетъ заниматься ничмъ равнодушно и очень любитъ перебирать предметъ съ нами молодыми. Но иногда равныя обстоятельства совершенно меня охлаждаютъ: лнивъ ли я отъ природы, и трудъ физическій меня утомляетъ, не знаю, мн кажется тогда смшною и ложною моя горячность и увлеченіе, а сильная работа безплодною и безполезною. Въ самомъ дл, что я на горячій человкъ, что я за пылкій юноша! Какое-то полу-миндальное мыло, а не юноша. И отъ того, что пылъ мой былъ или мнимый или напряженный, онъ не слишкомъ долго поддерживаетъ меня, и тогда-то вперяю я грустный взоръ на кипы ддъ и бумагъ, кругъ меня лежащихъ. Вдь надо признаться: что, кром службы, наполняетъ меня здсь въ Астрахани собственно? Ршительно ничего. Благоразуміе лежитъ на мн свинцомъ, и сердце не бьется такъ, такъ какъ у 20-тилтняго. Книгъ я ршительно никакихъ не читаю, самою Астраханью заниматься некогда, да я здсь и не путешественникъ, стихи не пишутся, и только одни служебныя занятія и участіе къ чести и блеску нашей ревизіи могутъ хоть сколько-нибудь наполнить меня. Когда же и эти послднія начинаютъ блднть, такъ ничего не остается. Мн одна отрада: Ваши письма.— Нынче кончилъ я Губернаторскую Канцелярію и до 1-го Іюля намренъ остаться дома и писать отчетъ по Коммиссіи Народнаго Продовольствіе, да прочесть кое-какія дла изъ Канцеляріи, если только не пошлютъ куда-нибудь прежде этого срока. Но во всякомъ случа ревизія быстро подвигается, и время за занятіями проходитъ скоро, такъ что въ Сентябр кончимъ ревизію присутственныхъ мстъ и тогда въ конц Ноября или въ первыхъ числахъ Декабря поденъ. Какова у Васъ погода? У насъ постоянно жаркая, хотя она и сопровождалась грозами, теперь же, кажется, настанетъ бездождіе и самое знойное время. Вода быстро сходитъ, и жалко мн разставаться съ нею, если этотъ Нмецъ не придетъ на дняхъ снимать видъ, такъ, пожалуй, воды не будетъ, и ландшафтъ потеряетъ свою прелесть. А какіе чудесные вечера! Это чудо! Здсь рано и быстро наступаетъ ночь, сумерковъ нтъ почти, но теплота и тишина ночи восхитительны. Мы обыкновенно пьемъ чай на балкон и почти все свободное время проводимъ тамъ, даже занимаемся. А ночью отъ безпокойныхъ мухъ спасаемся подъ пологами, сдланными изъ рдинки, не пропускающей ни малйшаго наскомаго. А какъ несносно теперь. Зажжена свча и на стол лежитъ блая бумага, такъ только и слышишь, какъ щелкаютъ, падая, жуки или тараканы съ потолка, только и видишь, какъ ползетъ какое-нибудь непріятное твореніе. Тутъ гудитъ басомъ толстая муха, а здсь подъ самымъ ухомъ пищитъ дискантомъ комаръ.— Обращаюсь къ Вашему письму. Все, что Вы пишите про мистерію, меня больше удивляетъ. Чмъ строже я разбираю, тмъ боле нахожу въ ней недостатковъ, и мн было бы очень непріятно основать на ней свои права въ обществ, какъ говоритъ Вра.— Нынче 25-е, праздникъ, демъ въ соборъ, въ полной форм. И скучно я жарко. Постараюсь подъ какимъ-нибудь предлогомъ освободиться отъ поздки. Утомительно это стояніе въ мундир. Пріемъ у князя уже начался. Пропасть экипажей наполняли дворъ, а чиновный людъ гостинную. Мн это перестало быть интереснымъ, а потому я и не сошелъ сверху. Сцена щеки, не получившей поцлуя, уже не повторится. Я думаю, Вы часто удивляетесь разнорчивому духу моихъ писемъ. Можно ли вывести изъ нихъ точное и врное понятіе о человк и его настоящемъ назначеніи? Никакого, я думаю. Право, а не знаю, изъ чего мн хлопотать въ этой жизни, когда а въ себ не чувствую ни къ чему призванія, не имя ни задушевныхъ врованій, ни первоначальныхъ убжденій. Погонюсь на однимъ, но не слыша Въ себ священнаго пламени, останавливаюсь съ сомнніемъ, съ тоскою, невольно скажешь:
…И обнажая смыслъ въ тиши,
Сознанье внутреннее губитъ
Восторги ложные души!
Чмъ боле я вникаю я въ себя, тмъ ясне вижу, что составленъ изъ двухъ главныхъ началъ: лни и тщеславія. Воспитаніе намотало на нихъ равныя пеленки, сдавило благоразуміемъ, но тщеславіе, пробиваясь, вскружило было голову, что и честолюбивъ то я, и дятеленъ, и даровитъ. Но когда лнивое и спокойное благоразуміе беретъ верхъ, то ни дятельности, ни честолюбія не вижу я въ душ своей, напротивъ, проникая въ глубь, вижу одну лишь мертвую пустоту и равнодушіе. Ничего не можетъ быть мельче, несносне чувства тщеславія. Оно неотвязно преслдуетъ человка, какъ муха. Сгонишь съ одного мста, является на другомъ: вполн побдить его едва ли есть возможность. Но тягостне внутреннее сознаніе и благоразуміе: оно сковываетъ даже физику человка, лишая его свободныхъ движеній, охлаждаетъ жаръ въ сердц, заставляетъ цпенть чувство въ мертвомъ поко. Чувства мои не такъ сильны и легко поборимы. Одно тщеславіе бунтуетъ: поэтому-то и моя горячность въ длахъ службы, гд раздольно тщеславію. Борьба, давняя борьба тщеславія съ внутреннимъ безжалостнымъ сознаніемъ, борьба безъ содержанія, жизнь безъ юности, безъ увлеченія чувства — вотъ что съ раннихъ лтъ досталось мн въ удлъ, а на долго ли, ни знаю. Не живемъ мы въ прежнія времена, а настоящее безотрадно, будущее блдно. Тяжело сказать самому себ, помните?— строфу: немного я въ теб нашелъ и проч. Не могу понять, для чего я существую и живу такою странною жизнью. Гадокъ человкъ, сознающій свою собственную дрянность и свое ничтожество.— Знаю я, что эти минуты смнятся другими, которыя опять уступятъ имъ мсто. Скучная перспектива. Хотлось бы мн очень отршиться это всего и обновиться въ трезвительномъ уединеніи! Но препятствуютъ матеріальныя средства, условія дйствительности. Ждешь, выжидаешь, скрпя сердце, а время, не останавливаясь, совершаетъ свой кругооборотъ, съ нимъ вращается и жизнь, и человку или некогда воспитаться духовно, и, откладывая и заглушая, поглощается онъ пошлымъ существованіемъ,— или же слишкомъ поздно достигаетъ онъ желаемаго обновленія и съ горькимъ, безсильнымъ чувствомъ смотритъ назадъ, на даромъ прожитое время. И это жизнь!— Право, не знаю, что сообщить Вамъ еще. Ничего другаго не лзетъ въ голову. Вы знаете, что я совершенно здоровъ, постоянно занятъ и почти не вижу, какъ проходитъ время, знаете, что буду я длать и на будущей недл. Разсказывать, описывать, кажется, нечего. Прощайте, будьте здоровы и совершенно спокойны на мой счетъ. Досадно мн будетъ, если письма мои въ такомъ род будутъ огорчать и озабочивать Васъ. Да и я напрасно длаю, что попускаю себ писать, какъ мн думается: въ эту минуту у Васъ слишкомъ много другихъ заботъ. Если можно, такъ постарайтесь мн прислать, въ вид лекарственнаго рецепта, стихи В. В. Павловой, изъ которыхъ я помню только одинъ стихъ: ‘коснется бытіе!’

Астрахань. 1844, 1-го Суббота.

На этой недл получилъ я два письма отъ Васъ: отъ 17-го Іюня и отъ 20-го, очень интересныя и нсколько наполнившія мн эту недлю. Въ письм отъ 20-го Вы опять упоминаете о мигрен, получу ли я съ завтрашней почтой извстіе о превращеніи ея? Что это у Васъ за погода? Дожди сильные и здсь и нердко грозы, словомъ, Астраханцы не могутъ постигнуть, что сдлалось съ ихъ климатомъ,— но для насъ, жителей Свера, духота нестерпимая. Вообразите, что теперь почти два мсяца термометръ не сходитъ съ 22-хъ, а частехонько 23 и 24 совершенно въ тни. Воздухъ такъ тепелъ, что и днемъ и ночью не знаешь, какъ быть. Почти вс наши изнемогаютъ отъ жара, меня однако поддерживаетъ кумысъ и чувство служебнаго долга, надовшее мн до крайности. Дйствительно, работаю я много въ сравненіи съ другими, несмотря на жаръ, но это какъ-то мало утшаетъ и меня самого. Министры обрадовались, что ихъ порученія исполняются такъ отчетливо и, кажется, все, что только у нихъ есть относящееся до Астрахани, готовы прислать къ намъ для мстныхъ соображеній.— Очень, очень благодаренъ я Вр за присылку стиховъ Каролины Карловны. Мн давно хотлось стиховъ, и я какъ будто нарочно упоминаю о нихъ въ предъидущемъ письм моемъ и прошу ихъ какъ рецепта. Прекрасны стихи эти:
И я встрчаю, съ нимъ не споря,
Спокойно нын бытіе,
И горестнй младаго горя
Мн равнодушіе мое!
Прекрасны и другіе стихи, но я вовсе не раздляю вры, что юныя надежды исполнятся хоть въ образ другомъ. Нтъ, я такъ увренъ, что судьба идетъ наперекоръ надеждамъ и мечтаніямъ, что давлю въ себ каждую гордую надежду.
Оставь тревожныя мечты,
Услышь совтъ благоразумный…
Хоть въ образ другомъ! Нтъ, это не совсмъ утшительно.— Итакъ Константинъ снялъ съ себя дагеротипъ въ русскомъ костюм: истый Москвичъ, съ Татарскою фамиліею и Нормандскаго происхожденія, въ костюм XVII столтія, сшитомъ Французскимъ портнымъ, изобртеніемъ западнымъ XIX вка, передалъ черты лица и Святославской шеи мдной доск для пріятеля, свтскаго молодаго человка! Хотлось бы мн очень посмотрть. Только продлка, съ ветчиной мн даже не смшна. Неужели прежніе примры не приносятъ ему никакой пользы?— Я, право, серьезна этимъ огорчаюсь. Зачмъ прослывать чудакомъ, оригиналомъ?— На ныншней недл я оставался дома. Первые три дня писалъ отчетъ по Коммиссіи Народнаго Продовольствіи, написалъ, переписалъ и подалъ въ Четвергъ поутру. Четвергъ былъ праздникъ, 29-е Іюни. Кстати, поздравляю милую Маменьку съ разговньемъ. Такъ какъ въ Субботу 1-го Іюля тоже праздникъ, то а предпочелъ остаться Пятницу дома и заняться, а не начинать новаго мста. Отчетъ я написалъ скоро и хорошо, какъ кажется. Да что за ‘какъ кажется’! Я самъ знаю, что отчетъ этотъ, такъ скоро оконченный, при многочисленности содержанія и при величин объема, написанъ дльно и хорошо, иметъ множество врныхъ и тонкихъ замчаній и будетъ имть большія послдствія для края. Вы очень хорошо понимаете, что въ Астраханской губерніи, гд зимою такъ дорогъ хлбъ и гд нтъ собственнаго хлба, часть народнаго продовольствія очень важна. Ни одна изъ мръ, предпринятыхъ до сихъ поръ, не достигала своей цли. Крупныхъ хлбныхъ торговцевъ немного, и по окончаніи сплава (т. е. привоза водою) они длаютъ между собою стачку и продаютъ хлбъ по такой цн, по какой хотятъ. Но откуда взять хлба и покупаютъ, длать нечего. Перовскій просилъ обратить на эту часть особенное вниманіе. Разумется, ни Князь, ниже здшнія власти, никто, словомъ, не имлъ понятія о народномъ продовольствіи (между тмъ, какъ жалобы на дороговизну общія), члены Коммиссіи ни разу не собирались для совщаній, а Канцелярія ея была въ величайшему безпорядк. Слдовательно, я вступилъ въ ревизію Коммиссіи безо всякихъ данныхъ. И могу сказать, что ревизія не только открыла важныя злоупотребленія, но даже открыла новый значительный капиталъ, какъ денежный, такъ и хлбный, который совершенно былъ упущенъ изъ виду,— въ долгахъ, и будетъ теперь взысканъ. Мн было пріятно за нимъ работать, безъ труда просидлъ я до 6-го часу утра на нимъ. Впрочемъ, Князь, кажется, или не оцниваетъ его, или не хочетъ мн говорить о немъ, хотя длаетъ равныя распоряженія и все по отчету. Вроятно, онъ боится усилить во мн самолюбіе, такъ какъ я и безъ того уже сравненъ имъ со старшими чиновниками. Я къ вамъ пишу теперь откровенно и высказываю свое мнніе Вамъ только о своемъ труд, которому знаю цну, а что я сравненъ со старшими, такъ это меня нисколько не удивляетъ, я объ этомъ забылъ, забылъ и то, что мн нтъ 21 года. Но все-таки я дорожу мнніемъ Князя, и какъ человка умнаго и даже какъ начальника, и мн непріятно, что я приготовилъ ему горшокъ съ кашей, а имъ располагаютъ совершенно безъ моего участія. Ну да Богъ съ нимъ! Съ Понедльника начну я ревизовать Штабъ Военнаго Губернатора. Не знаю, долго ли займетъ меня эта ревизія, я разумется, буду по возможности избгать случая входить въ разсмотрніе длъ военныхъ, а обращу вниманіе на употребленіе денежныхъ суммъ, на дла гражданскія, на движеніе длъ и разныя предположенія на счетъ инородцевъ. Вотъ еще новое мсто, не бывшее прежде въ виду. Ближе Декабря нтъ никакой возможности выхать.— Вчера былъ праздникъ, 1-е Іюля.
Поутру у Князя былъ пріемъ, потомъ мы вс отправились къ обдн въ мундирахъ. Служилъ Смарагдъ, здшній архіерей, умный и ловкій человкъ, въ этомъ чудесномъ собор, гд есть какое-то странное католическое заведеніе: каедра совершенно такъ, какъ въ католическихъ церквахъ. Не знаю, позволяется ли это у насъ, и что этому причиной, не вліяніе ли Іезуитовъ, бывшихъ нкогда здсь, во множеств и обратившихъ едва ли не половину Армянъ въ католическую Вру? Вчера на эту каедру взошелъ священникъ съ необыкновенно строгимъ и выразительнымъ лицомъ. Громко говорилъ онъ, но проповдь его, хоть и не дурна сама по себ, по семинарски писана и не произвела эффекта. Говорятъ, будто предмстникъ Смарагда, преосвященный Стефанъ, мужъ святой жизни, писалъ передъ кончиной своей Синоду: ‘я умираю отъ этого человка’. Недобрый глазъ ли, магнетическое вліяніе воли дйствовали на мягкую душу Стефана, не знаю, но вотъ что писалъ онъ, какъ сказывалъ, кажется, самъ Архіерей Смарагдъ Князю.— Знаете ли Вы, что въ Астрахани еще очень недавно, нсколько лтъ тому назадъ были Англійскіе миссіонеры? Это не были наши пьяные священники или разстриги, въ род Іакина, безпечные и большею частію даже безъ нравственнаго, истиннаго образованія. Послдній изъ миссіонеровъ былъ Гіонъ, кажется, человкъ обширной учености, старецъ кроткій, терпливый, преданный своему призванію, строгихъ нравовъ, мудрый старецъ. Не мудрено, что рчь такого человка, спокойная, проникнутая любовью и убжденіемъ, дйствовала на здшнихъ магометанъ и идолопоклонниковъ. Теперь въ Казани есть отличнйшій профессоръ восточныхъ языковъ (забылъ фамилію, чуть ли не Катанибэкъ). Протестантъ, родомъ Персіянинъ, обращенный Гіономъ, давшимъ ему вмст съ духовнымъ воспитаніемъ Европейское образованіе. Тихо и скромно жили они здсь, русскіе очень мало заботились ихъ пребываніемъ, многіе и вовсе не знали этого, но духовенству стало обидно наконецъ, и ихъ вытснили. Они, миссіонеры, удалились на Кавказъ, но Правительство вытснило ихъ и оттуда, и Гіонъ былъ отозванъ въ Лондонъ. Разумется, намъ нельзя было этого терпть, но надо подивиться этой обширной и дятельной политик Англичанъ, потому что Англійское Правительство имло здсь, вроятно, и политическую цль: обнять своимъ вліяніемъ Авію съ обоихъ концовъ. Замчательно, что обращаемые нашими священниками Калмыки нисколько отъ того лучше не становятся и частехонько посл крещенія убгаютъ въ свои улусы и снова въ кибиткахъ покланяются своимъ бурханамъ. Недавно двое Калмычатъ-пвчихъ въ здшнемъ собор, знающихъ наизусть вс тропари и пснопнія, предпочли степи соборному клиросу и бжали!— Обширное поприще для дятельности Астраханская губернія. Много работы здсь умному Губернатору. Здсь есть много такихъ особенныхъ учрежденій, которыя рдки въ другихъ мстахъ. Здсь и Карантинъ, здсь и Таможня, здсь я рыбное управленіе, здсь Калмыки, Каракалпаки, Киргизы, Татары, здсь Армяне, пользующіеся особыми правами. Здсь важны и торговля наша съ Азіею, и политическія сношенія съ Персіею, и желаніе народовъ Средней Азіи, Трухменъ или Туркменъ напримръ, подчиниться Россіи. Предстоитъ еще заселеніе губерніи, извлеченіе возможныхъ выгодъ изъ безплодныхъ степей, много, много можно здсь еще сдлать. Ревизія наша нагрянула на сонную Астрахань, пробудила вс эти вопросы и, конечно, не можетъ сама разршить ихъ вс, но по крайней мр укажетъ на настоящій смыслъ этого края, на его нужды, и потребности. Еслибъ мы были избавлены отъ обязанности ревизовать вс присутственныя мста, еслибъ вс были проникнуты тмъ же взглядомъ на ревизію, какъ князь и я, то можно бы еще боле успть. Мн гораздо было бы интересне заниматься какою-нибудь отдльною частію нуждъ и выгодъ края, нежели ревизовать дла и книги Судовъ и Палатъ. Но такъ какъ для этой послдней ревизіи необходимы также знаніе законовъ и опытность, то по невол долженъ быть я употребленъ на эту работу. Повторяю, эта ревизія принесетъ мн много полны, и именно то, что ревизоромъ Князь Павелъ Павловичъ. Это первый государственный человкъ, котораго мн пришлось видть, не пошлый человкъ, а дятельнымъ умомъ безпрестанно отыскивающій новыя стороны въ предмет. Часто то, что уже нсколько лтъ идетъ по битой троп, на что вс глядли съ одной точки, отъ одного, такъ сказать, прикосновенія Князя получаетъ совершенно новый видъ, и всякій удивляется, какъ это ему не пришло прежде въ голову. Я теперь нсколько сердитъ на Князя, многое мн въ немъ не нравится, много мшаетъ ему его свтская природа, много въ немъ слабостей, но всё-таки я его очень люблю и уважаю и въ душ глубоко ему благодаренъ, я теперь учусь, формируюсь въ его школ. Само собою разумется, въ какомъ это отношеніи, и Вы, милый Отесинька, успокойте на этотъ счетъ и Маменьку и Вру, которой, не знаю почему, не нравится, что я именно похалъ на эту ревизію. Что прикажете длать! Не нравится, да и полно. ‘Все такъ, а мн луна милй.’ — Вчера былъ необыкновенно сильный дождь и грога, а нынче снова ясный день, ярко голубое небо, не московское, и легкія серебрянныя облака. Такую бы погодку намъ въ Москву! Я пишу на балкон. Теперь еще не такъ жарко, но въ полдень будетъ чувствительно. Несправедливо сказалъ Гете:
‘Но солнце повсюду все блое гонитъ.’
Напротивъ, теперь царство благо цвта. Вс мои товарищи надлали фуражекъ изъ благо канауса, солдаты ходятъ въ набленныхъ фуражкахъ новйшаго учрежденія, въ блыхъ кителяхъ, женщины въ блыхъ платьяхъ. Въ Астрахани, сверхъ того, вс женщины ршительно безъ разбора блятся грубйшимъ образомъ. Я это видлъ вчера въ собор:
Вс чиновничія жены
Разодты, наблены!
Дйствительно, дворянства Астраханскаго нтъ, а все почти чиновничество. А, думалъ я, смотря вчера на толстую М-ме К., какъ разубралась Сальянская Опека, видно, много бракованныхъ бочекъ икры и клею, а вонъ тамъ стоитъ довольно скромно Соляное Правленіе и усердно молится, ну ужъ ты, Рыбная Экспедиція, воля твоя, слишкомъ много навязала лентъ, врно цвта флаговъ всхъ здшнихъ рыбопромышленниковъ. А вотъ эта важная купчиха не иная кто, какъ Градская Дума. И казалось мн въ какомъ-то фантастическомъ видніи, что серьги, и ожерелья, и ленты, и браслеты превращались въ бочки съ икрою, въ тюленьи шкуры, въ мшки съ солью, въ кули съ мукою, и что вмсто блилъ накладена казенная известка.— Морщится Вра Сергевна, морщится, вижу я это.— Грустно вздохнулъ я: жаль мн стало казенныхъ выгодъ!— фортуна, продолжаетъ намъ благопріятствовать: комаровъ очень мало, за то всякой дрянной мошки много. Впрочемъ, третьяго дня, когда я занимался ввечеру и сидлъ за столомъ съ зажженной свчею, стало летать вокругъ меня наскомое необыкновенной величины, ярко коричневаго цвта, похожее на комара. Но не долго питало оно коварные замыслы. Улучивъ минуту, я такъ прихлопнулъ его аббатомъ Ламене (Lamennais), что разрушилъ вс покушенія его на кровь человческую. Философію аббата Ламене взялъ я еще во время оно у Князя, но не нашелъ времени читать ее, спокойно лежала она у меня на стол, и аббатъ, врно, не предполагалъ никогда оказать мн такую услугу.— На дняхъ написалъ я посланіе къ кому-нибудь изъ моихъ товарищей, разумется, изъ насъ четверыхъ, т. е. Оболенскаго, Бюлера и Блока. Написалъ я его собственно для того, чтобы доставить себ давно забытое удовольствіе слаганія стиха. Къ тому же, еслибы шутка не разцвчивала нсколько нашу скучную Астраханскую дйствительность, то было бы еще скучне. Впрочемъ, чтожъ эти стихи! Сколько толпится въ голов у меня мыслей, которыя просятся въ стихи, жаждутъ облечься роскошной, соотвтственной формой, но мало таланта далъ мн Богъ, коротки силы такъ, что иногда досадно становится. Эхъ, братецъ Аполлонъ, сплоховалъ ты, говорю я, бросая перо. Что скупиться?— Однако прощайте, дай Богъ, чтобы Вы были здоровы и радостны, чтобъ Олинькино здоровье укрплялось все боле и боле. Письмо это, вроятно, прокатится изъ Парка въ Ольгино. Вотъ Вамъ стихи {См. Примчаніе 1.}.

Астрахань. 8-го Іюля 1844 года. Суббота.

Посл продолжительнаго купанья, напившись чаю на балкон, сажусь я писать къ Вамъ. Съ наслажденіемъ ожидаю я всегда Субботняго вечера, съ наслажденіемъ думаю о томъ, что сяду писать письма. Но купанье мало помогаетъ при этихъ жарахъ, когда поутру, часу въ 9-мъ, на свер 24 градуса и больше. На ныншней недл Вы меня побаловали: я получилъ два толстыхъ письма, въ Воскресенье и въ Середу, на которыя отвчаю попорядку.— Я очень радъ, что путешествіе или, лучше сказать, перездъ Маменьки и сестеръ въ деревню совершился благополучно, но вдь эти поздки будутъ часто повторяться, и если дожди у Васъ- не перестанутъ, такъ дорога эта будетъ слишкомъ неудобна и безпокойна, ужъ не лучше ли возвращаться изъ Парка въ Москву и по Троицкому шоссе хать въ Аксаково, Ольгино или Абрамцево, нежели прямо изъ Парка? Итакъ, деревня наша угодила на вс вкусы. Слава Ногу! Наконецъ-то Гриша достигъ своей цли, купилъ-таки деревню {Абрамцево, Родонежье тожъ.}, переборолъ судьбу. Какъ долженъ онъ радоваться радости общей и радоваться по праву, потому что его постоянными стараніями и хлопотами и сдлана эта покупка и построенъ или перестроенъ домъ. Разумется, вс вполн отдаютъ ему за это справедливость, а вдь надо признаться, едва ли Костя и я стали бы дйствовать съ такимъ самопожертвованіемъ. Когда я читалъ письма сестеръ, въ которыхъ изображается ихъ удовольствіе, то мн хотлось протянуть изъ Астрахани и крпко пожать ему руку.— Скажите пожалуйста, что у насъ магазинъ хлбный, запасной существуетъ въ деревн? Мра эта, т. е. заведеніе хлбныхъ магазиновъ подъ наблюденіемъ Правительства, конечно нелишняя у хорошихъ помщиковъ, но мн кажется, она полезна и даже необходима въ имніяхъ помщиковъ плохихъ, расточительныхъ и мало заботящихся о крестьянахъ. Если магазинъ будетъ содержаться въ исправности, то въ случа неурожая крестьяне будутъ имть достаточное количество хлба на засвъ и прокормленіе. Хлбъ этотъ, разумется, не долженъ расходоваться произвольно и могъ бы служить дйствительнымъ пособіемъ, но, кажется, у насъ такъ мало доврія къ мрамъ Правительства, что все съумютъ не понять, переиначить, превратить въ комедію. Сдлаетъ Правительство умное распоряженіе, никто не хочетъ врить, что это для собственной нашей пользы, а смотрятъ уже на это, какъ на бумажное приказаніе, подлежащее очистк, а не дйствительному исполненію. Разумется, здсь опять Правительство виновато. Съ послдней почтой Князь получилъ оффиціальное письмо отъ Черткова, Шталмейстера, въ которомъ сообщая ему мысль (конечно, не свою, а чужую), проситъ его мннія. Мысль эта состоитъ въ томъ: учредить компанію для снабженія малохлбныхъ губерній хлбомъ богатыхъ губерній по всей Россіи. Центръ, кажется, назначается въ Москв, а другіе пункты въ разныхъ другихъ городахъ. Такимъ образомъ посредствомъ этого огромнаго рычага хлбъ имлъ бы всегда обезпеченный сбытъ и цны уравнялись бы всюду. Предпріятіе исполинское, дерзкое и едва ли удобоисполнимое:
1) по необъятности Россіи. Страшно подумать о поворотахъ этого колеса, какой кругъ должно оно описать! 2) по плохому еще состоянію нашихъ путей сообщенія, нашего судоходства. Разумется, въ Англіи на это не посмотрли бы, прибавили бы милліоновъ 100, очистили бы и расширили бы фарватеры ркъ, завели бы пароходы, а у насъ до сихъ поръ не могутъ употребить нсколько милліоновъ, чтобы очистить фарватеръ Волги, въ особенности здсь, въ главномъ усть ея. Корпусъ машины сдланъ давно уже и все дожидаются самой машины. Придетъ машина, корпусъ сгніетъ. Начнутъ длать приготовленія, машина заржаветъ. У насъ все такъ, непростительное безучастіе въ общимъ выгодамъ. Право, мн досадно, что у насъ, въ особенности въ Москв, въ извстномъ кругу, толкуютъ, разсуждаютъ и горячатся о какомъ-нибудь балахон, оставаясь совершенно равнодушными къ торговымъ и промышленнымъ выгодамъ, мало того, оставаясь въ совершенномъ невжеств въ этихъ отношеніяхъ. Я не спорю, что и балахонъ имть свое значеніе, но я не могъ бы оставаться въ такомъ безучастномъ бездйствіи и довольствоваться убжденіемъ, что балахонъ когда-нибудь побдитъ пальто, что будетъ очень нескоро, — наслаждаться тмъ, что вотъ дв, три дамы говорятъ: дйствительно, какая прелесть балахонъ! c’est charmant!!! Это непростительно, это дурно по моему мннію, и я никогда не оставлю службы. По крайней мр, служа по Министерству Внутреннихъ Длъ, сдлавшись Губернаторомъ хоть здсь въ Астрахани, я оградилъ бы крпкими валами городъ отъ наводненія, углубилъ бы дно Волги, очистилъ бы ея фарватеръ, завелъ бы пароходство, участилъ бы торговыя сношенія съ Персіею, облегчилъ бы положеніе крестьянъ, а кто будетъ пользоваться этимъ со временемъ: бритые ли подбородки или рыжія бороды, шляпы или мурмолки, все равно. Дло объ общей польз, о государств. Пока совершится огромный предполагаемый переворотъ, отъ котораго я не прочь, только не въ томъ уже вид, какъ понимаютъ его, пройдутъ года. Надо вспомнить, что народъ въ своемъ образованіи длаетъ эти шаги такого размра, что отъ одной ноги до другой лтъ сто. Нашей жизни на это не хватитъ, но хватило бы ея, чтобъ совершить хоть частныя, но великія пользы. Равнодушіе и лнь, лнь и равнодушіе — вотъ главныя черты образованнаго класса, но он не, должны имть мста въ душ не пошлой. Равнодушія-то у нашихъ Москвичей нтъ, а безплодный жаръ или жаръ, дающій такой медленный плодъ, которымъ бы я не удовлетворился. Я совсмъ съ ними согласенъ, но вмсто того, чтобы плакать съ народомъ, отъ котораго я уже отдленъ сознаніемъ, я хоть бы постепенно, хоть косвенно, но дйствительно, а не словами, трудился бы на его пользу.— Многіе разсердятся на меня. Вы, милый мой Отесинька, врно согласитесь хоть отчасти, побранивъ меня за нкоторую рзкость выраженій. Но, право, это одна моя слабая струна, которая заставляетъ меня расшевеливаться до такой степени, что и теперь у меня рука дрожитъ. Милая Маменыса, врно, раздляетъ мои мысли, ибо всегда желала видть насъ полезными людьми, полезными на служб. Гриша не только раздляетъ, но и со мною вмст будетъ подвизаться. Но мн больно, что Константинъ не только не согласится, но не захочетъ даже вникнуть въ мои слова, обратить на нихъ вниманіе, а что всего больне: разсердится даже. Пусть онъ дйствуетъ хоть на поприщ науки, окончитъ диссертацію, займетъ каедру и изучитъ Россію не по одной Москв, ибо помышляющій о благосостояніи ея долженъ угнать вс протоки, по которымъ оно должно пролиться. Но увы! глухъ останется Константинъ къ моимъ воззваніямъ, а гршно будетъ ему не принести государству дани, соразмрной съ его обильными талантами, т. е. употребивъ волю вмсто серпа, не собрать богатой жатвы съ поля, или головы, гнущейся подъ тяжестью колосьевъ или талантовъ! Я совсмъ не хочу польстить ему этимъ сравненіемъ la Marlinsky, сравненіемъ не совсмъ врнымъ, ибо поле не гнется, а земля разв можетъ оссть отъ тяжести?
Но Господи Боже мой! Съумлъ же человкъ оградить себя такою непроницаемою стью. Съ позволенія Кости и въ заключеніе сдлаю еще сравненіе. Костя точно паукъ, наткалъ около себя хитросплетенную паутину и цлый день цпляется по ней, такъ что не можетъ идти по простому и прямому пути, а долженъ длать разные сложные повороты и уступы. И мало того, онъ безпрестанно проводитъ новыя нити, еще сплетенне длаетъ сть, только я боюсь, чтобы онъ наконецъ въ ней не запутался. Но я забылъ про Черткова. Продолжаю: 3) кром необъятности Россіи и дурнаго состоянія путей сообщенія, есть еще другое препятствіе: недостаточность денежныхъ капиталовъ. Компанія на акціяхъ подобнаго рода должна имть большое обезпеченіе, въ противномъ случа она лопнетъ, да и кто изъ русскихъ отважится пожертвовать значительнымъ денежнымъ капиталомъ при сомнительномъ успх предпріятія? 4) недостаточность людей. Хорошо, очень хорошо пойдетъ, коли во глав предпріятія будетъ Чертковъ. А поставь другаго: будетъ мошенничать и воровать.— Князь отклонился отъ настоящаго отвта, написалъ, что Астраханская губернія не хлбная и что онъ не можетъ дать мннія, не зная основныхъ предположеній Черткова о компаніи во всемъ ихъ объем.— Письма Ваши отъ 27-го Іюня, полученный мною въ Середу, сильно порадовали меня. Мн бы очень хотлось поговорить съ Вами еще, но откладываю до слдующей почты непремнно, тогда засяду вечеромъ или ночью, а поутру слишкомъ утомительно. Итакъ продолженіе впредь. Считайте это письмо не конченнымъ, конецъ напишется во Вторникъ. Прощайте. Я забылъ Вамъ сказать, что я кончилъ Штабъ и уже началъ Строительную Коммиссію, которую кончу на этой недл.— Почта пришла и не привезла мн писемъ. Сдлайте одолженіе, не пишите во вторникъ, а пишите уже въ Субботу, чтобъ въ Воскресенье, досужный день, могъ я жуировать Вашими письмами.

Астрахань. 15-го Іюля 1844 года. Суббота.

Вотъ уже полторы недли, какъ я не имю отъ Васъ никакихъ извстій, т. е. ни въ прошедшее воскресенье, ни въ среду не было мн писемъ. Если я и завтра не получу писемъ, то приду въ совершенное безпокойство, не знаю, что думать. Конечно, тутъ могутъ быть самыя простыя причины: суббота показалась пятницею, или человкъ не посплъ на почту, или же отправка инеемъ поручена была Вр, которая и пропустила время. Дай Богъ, чтобъ такъ. На этой недл былъ я крпко занятъ, такъ что и не могъ исполнить общанія писать въ среду. Да и какъ-то мысли располагаются вс къ субботнему вечеру. Вспоминая свое послднее письмо, я раскаиваюсь, что написалъ его, и боюсь, что Вамъ не понравится рзкость нкоторыхъ выраженій. Вотъ видите, и я могу даже горячиться, да и на бумаг. Нынче или, лучше сказать, вчера ночью, занимаясь дома, кончилъ я Строительную Коммиссію и очень доволенъ результатомъ замчаній. Итакъ я обревизовалъ вс почти мста, гд Предсдателемъ былъ Военный Губернаторъ, именно: Экспедицію, Коммиссію Народнаго Продовольствія, Строительную Коммиссію и Канцелярію его. Строительная Коммиссія была для меня затруднительна по совершенной спеціальности этой части. Надо было не только знакомиться съ уставомъ, но еще вникнуть въ него такъ, чтобы понимать лучше ревизуемыхъ. Я ее кончилъ въ 8 дней. Отчетъ по изготовленіи пошлется къ Клейнмихелю, какъ онъ просилъ, и тутъ я боюсь, чтобы не сдлать какихъ-нибудь промаховъ, которые могутъ быть тамъ лучше поняты, нежели здсь. У меня вообще работа идетъ быстро и успшно. Надоло только то, что безпрестанно долженъ знакомиться съ совершенно противоположными частями, такъ что легко можно бы спутаться. Что меня подстрекаетъ еще боле, такъ это завиднный мною конецъ длу. Да, серьезно. Недли дв тому назадъ князь въ общемъ разговор положилъ начать Палату Казенную со второй половины Іюля общими силами такъ, чтобъ къ 15-му числу вс были бы готовы. Я сказалъ, что буду готовъ, и сдержалъ слово. Итакъ я съ будущаго вторника (понедльникъ я посвящу на пріуготовительныя занятія) начинаю Казенную Палату. На вопросъ мой: какое мн взять отдленіе? Князь отвчалъ: ‘труднйшее’. Слдовательно, я теперь примусь за ревизское отдленіе съ рекрутскимъ присутствіемъ. Опять часть мн вовсе незнакомая, но я очень радъ съ нею познакомиться коротко, потому что это мн будетъ нужно и полезно и въ жизни, и въ служб. Если т господа съумютъ окончить свои работы, то и они приступятъ къ Казенной Палат, возьмутъ также по отдленію. Хотлось бы мн окончить свою порцію къ 1-му Августа и потомъ приступить къ внцу всхъ трудовъ, къ Губернскому Правленію. Не знаю только, позволитъ ли князь начинать мн одному Губернское Правленіе, которое также мы раздлимъ себ по отдленіямъ. Тогда свою долю окончилъ бы я къ 20-му числу и занялся бы отчетами, которые потребуютъ недль пять непремнно. Тяжело будетъ тогда это время Строеву: надо будетъ сводить концы для составленія общаго отчета, давать по каждому мсту соотвтственныя предложенія, повершить вс предположенія и проекты… Словомъ, при самой усидчивой и пристальной работ можно будетъ хать въ Москву или въ самыхъ послднихъ числахъ Октября или въ начал Ноября. Но тяжело это условіе,— не для меня: я такъ преисполненъ этою мыслью, что несмотря ни на жаръ, ни на чудеснйшіе вечера и прелестнйшія ночи, занимаюсь и усидчиво, и пристально. А въ самомъ дл жаръ невыносимый. Князь даетъ направленіе ревизіи, разршаетъ насъ въ сомнительныхъ случаяхъ, но не несетъ всей тяжести работы нашей, тяжести и физической, и моральной. Строевъ также отъ жаровъ весь расклеился, да и хотя у него много работы, но боле пріятной, такъ сказать боле письменной: переписка съ Министрами, предложенія и проекты на основаніи матерьяловъ, добываемыхъ нашими потовыми трудами. Такъ что собственно вся тяжесть ревизіи, особенно теперь, лежитъ на насъ троихъ (Розанов, Павленко и мн), и намъ никакъ нельзя останавливаться, а надо вывозить ревизію. Поэтому я никакъ не могу ршиться на передышку. Часто, работая, я ношу въ себ заднюю мысль о томъ времени, когда я кончу эту работу и стану отдыхать на досуг. Ужъ, конечно, я тогда не возьмусь ни за Сводъ Законовъ, ни за дла. Мн и теперь опротивлъ видъ обертки, на которой написано: ‘дло о томъ-то’. Съ какимъ наслажденіямъ сталъ бы я отдыхать лтомъ въ деревн! Скучно мн повторять Вамъ, какъ здсь жарко, какъ надоло это безоблачное, ясно-голубое небо, на которое съ трудомъ можно глядть, какъ несносна эта непрерывная, теплая, удушливая моряна, взвивающая мелкую песчаную пыль. Но къ вечеру становится совершенно тихо, и при теплот и мсячномъ сіяньи ночи эти невыразимо хороши. Впрочемъ, передъ восходомъ солнца чувствуется нкоторая прохлада. Но для людей слабыхъ здоровьемъ климатъ этотъ знойностью, солончаковыми испареніями и втрами — чрезвычайно вреденъ. Въ комнат и днемъ и ночью вы облиты потомъ, какъ водою. Начнете заниматься, поморщите лобъ,— съ бровей падаютъ капли. На воздух, разумется, ночью, не обольешься потомъ, если сидишь безъ сюртука, галстуха и даже безъ халата, и эта разница температуръ заставляетъ 2/3 жителей спать на воздух, на балкон подъ пологами, на двор подъ навсами, что причиною многихъ простудъ и лихорадокъ. Къ тому же жаръ вредно дйствуетъ на желудокъ. Слава Богу, кумысъ предохраняетъ меня отъ этого опаснаго вліянія. Вишни, которыя продавались наконецъ по три и по пяти копеекъ мди — русскія, отъ 20 до 30 коп. шпанскія, прошли. Мсто ихъ заняли абрикосы, которые здсь называются персидскими сливами! Невжество! Копеекъ по восьми за десятокъ. Они мельче и не такъ вкусны и ароматичны какъ т, которые мы димъ въ Москв, платя рубля два за десятокъ. На дняхъ ли мы арбузъ, но имъ еще не совсмъ время, а теперь пойдутъ сливы, персики, яблоки, груши и дули и наконецъ уже виноградъ. Но все это произрастаетъ съ трудомъ, по недостатку дождей, однако на чистомъ воздух произрастаетъ во множеств. Здсь нтъ другихъ садовъ, кром фруктовыхъ, нтъ другихъ окрестностей, кром песчаныхъ степей, такъ что выхать некуда. Ни дубъ, ни береза, ни кленъ, ни липа, ни даже сосна не могутъ произрастать здсь. Благословенне климатъ южныхъ странъ, соединяющихъ преимущества и Сверной и Восточной природы.— Комаровъ въ Астрахани теперь мало, но за то милліоны стрекозъ, которыхъ крылья, блестя на солнц, производятъ необыкновенный эффектъ. Я никогда не видалъ, чтобы он такъ высоко летали. Буду писать къ Вамъ въ слдующій разъ о посщеніи Князя Ханомъ Джамгиромъ и о прочихъ разностяхъ. Мы такъ хорошо ревизуемъ, что намъ изъ Петербурга безпрестанно присылаютъ новыя порученія, что очень затрудняетъ и можетъ затянуть ревизію. Вотъ и нынче пришло Высочайшее повелніе обревизовать Военный Штабъ и въ особенности дла по отправленію на Кавказъ снарядовъ. Я хотя и ревизовалъ Штабъ, во собственно по части гражданской, не входя въ сущность распоряженій военныхъ, согласно приказанію князя. А теперь ревизуй и военную часть! Не знаю, не возьметъ ли ужъ этотъ трудъ Строевъ на себя.

Астрахань. 1844 года, Іюля 22-го. Суббота.

Нынче почта пришла необыкновенно скоро, въ восьмой день, и я сію минуту получилъ отъ Васъ письма съ приложеніями: письмами Вры къ Вамъ и письмами Надиньки.
Съ большимъ удовольствіемъ прочелъ я описаніе праздника, даннаго Вами крестьянамъ 11-го Іюля. Эти праздники непремнно должны сближать крестьянъ съ помщиками. Любопытно было бы мн знать: какое впечатлніе на крестьянъ произвелъ костюмъ Кости? Я думалъ, что онъ тщетно старался уврить ихъ, что это костюмъ когда-то русскій, впрочемъ, борода убдительна. Вы пишете, что Костя не похалъ въ Москву для прощанья съ Самаринымъ…. Жаль, говорю я, приподымая брови la Krotkoff и пожимая плечми. А дйствительно жаль. Когда Наполеонъ отпускалъ Бернадотта въ Швецію, то, замтивъ въ немъ нкоторое противническое расположеніе, сказалъ ему: ‘позжайте же. Да исполнятся судьбы ваши’. Съ тхъ поръ они не видались. Впрочемъ, если Самаринъ вступитъ въ службу по Министерству Иностранныхъ длъ, то разумется, онъ пойдетъ далеко и будетъ отличнйшимъ дипломатомъ, и прекрасно. Я бы самъ сдлалъ тоже на его мст, т. е. избралъ бы эту карьеру.
Іюль въ исход. Слава Богу: Августъ, Сентябрь и Октябрь — только три мсяца осталось намъ жить въ этой несносной Астрахани. Я полагаю, что не боле трехъ мсяцевъ, хотя работы идутъ довольно медленно. Я думалъ начать Казенную Палату, но пришло Высочайшее повелніе обревизовать дла Штаба въ военномъ отношеніи, также по перевозк артиллерійскихъ снарядовъ въ Дербентъ и т. п. У Т. Штабъ занимался и гражданскими длами, которыя я уже обревизовалъ недли три тому назадъ. Хотли приступить въ ревизіи на этой недл, да какъ-то Строевъ не собрался, а меня для Аудиторіатскаго отдленія удержали дома. Я не сталъ терять времени и написалъ, переписалъ и подалъ очень большой и, какъ кажется, очень дльный, отчетъ по Строительной Коммиссіи. И наконецъ выпросилъ, чтобы мн позволили приступить къ Штабу, не дожидаясь Строева, который хочетъ взять на себя нкоторую часть. Съ завтрашняго дня отправлюсь я туда, и такъ какъ я работаю очень скоро, то надюсь, что онъ меня долго не задержитъ, и тогда я приступлю въ Казенной Палат. Мн ужасно досадно на всхъ нашихъ: мы (только не я) изнжились въ Астрахани, какъ Карагенцы въ Капу. Вншній жаръ вытснилъ внутренній, кто гуляетъ цлый вечеръ по каналу, кто здитъ верхомъ, кто въ плну у здшнихъ красавицъ. Нтъ ни прежняго участія, ни настойчивости, вс распустились. Мн досадно, что магическій кругъ неприступности и строгости разбился, свободно переступаютъ его Астраханцы и, подходя ближе, видятъ, что мы точно такіе же люди, какъ и вс русскіе, т. е. тяготимся трудомъ и службою, не выдержали характера, стали лнивы и безпечны, и все намъ трынъ-трава. Тщетно я негодую и взываю къ бездйствующимъ, тщетно собственнымъ примромъ доказываю, что можно выдержать характеръ, можно работать и въ жаръ и сохранить то же участіе. И право, я ршительно одинъ остался вренъ ревизіи, работаю все- таки больше всхъ, не завелъ ни одного знакомства и не гуляю, не жуирую. Не на дачу мы пріхали, а въ городъ на ревизію, а поэтому надо показывать имъ примръ дятельности и старанія, такъ какъ мы сами строго взыскиваемъ за бездйствіе и медленность. На мст Князи я приказалъ бы строго всмъ чиновникамъ работать усердне и на срокъ, но онъ извиняетъ ихъ жаромъ. Мой пріятель Оболенскій здсь теперь какъ сыръ въ масл, пользуется необыкновенною благосклонностью дамъ и производитъ необыкновенный эффектъ. А я, если выхожу изъ дома, такъ на полчаса въ купальню и ввечеру и поутру на балконъ — длать царственныя наблюденія. Я выхожу поутру, когда лнивый городъ еще опитъ, и люблю смотрть на его постепенное пробужденіе, у меня везд: mes amis du ct gаache, mes amis du ct droit и mes amis du centre. Точно такъ и вечеромъ. Съ высоты балкона я смотрю на нихъ, какъ Царь да своихъ подданныхъ. Разумется, иногда въ дополненіе интереса долетаютъ ночью слова съ улицы. Но часто впадаю я въ глубокія размышленія на счетъ жалкой, тщеславной человческой натуры. Какъ развратило правительство натуру народа, прельстивъ его разнымъ тщеславнымъ дрязгомъ. Здсь, въ Астрахани, за полторы тысячи верстъ отъ столицы, вы найдете стремленіе къ мишурной цивилизація въ сильнйшей степени. Купецъ, нсколько обогатившійся, бретъ себ бороду и надваетъ Нмецкое платье, а купчихъ рже чмъ въ Москв вы увидите въ кичкахъ, вс разодты по послдней мод, все лзетъ въ почетное гражданство и дворянство. Медаль, крестъ, кажется, сведутъ съ ума каждаго. Впрочемъ, и то сказать: Астрахань состоять изъ двухъ классовъ собственно: чиновниковъ (а Вы знаете, что это за племя) и купцовъ, которые заражены тщеславіемъ въ высшей степени и, не имя никакого уваженія къ чиновникамъ, не хотятъ стоять ниже ихъ и по костюму, а при богатств своемъ, при заемномъ лоск образованности и при всхъ удобствахъ Европейской жизни, стоятъ гораздо выше и пользуются здсь большимъ всомъ. Вотъ у Сапожникова здсь Контора, чудесно помщенная и составленная лучше всякой Канцеляріи. Здсь также столоначальники Блужьяго стола, Осетринаго, Стерляжьяго и т. п. Бухгалтерскія книги и счеты ведутся съ привлекательною исправностью. Есть даже переводчикъ восточныхъ языковъ (знающій по Татарски, Калмыцки, Армянски, Грузински и, кажется, Персидски). Жалованье огромное. Съ одной стороны это меня радуетъ: порядливость не есть русское свойство, и я радъ, что наши купцы начинаютъ понимать преимущество негоціантовъ иностранныхъ въ этомъ отношеніи. Словъ, необходимыхъ въ правильной и обширной торговл: булгахтеръ, контора, процентъ и т. п. нтъ въ русскомъ язык, надо признаться. Только разъ въ маленькомъ садик на нашемъ двор, у М-me Kotoff, жены писаря-переводчика, живущей совершенной барыней, было собраніе. Были дамы, разодтыя въ пухъ (мщанки и купеческія дочери!), и любезные кавалера, всхъ боле производили эффектъ столоначальники Блужьяго и Севрюжьяго столовъ. Вы знаете, какъ я дорожу такими сценами, а потому и притаился на балкон съ тщательнымъ вниманіемъ. Молодые люди, т. е. столоначальники, одваются лучше меня въ 20 разъ. Вс они въ альмавивахъ или въ щеголеватйшихъ сюртукахъ, все это сидитъ на нихъ ловко и совсмъ не смшно. Но разговоръ, увы! разрушилъ очарованіе. Не такъ легко перенять разговоръ, какъ одежду. Эта изысканность и учтивость выраженій съ грубыми и совершенно не граціозными, это отсутствіе всякаго содержанія — изобличаютъ явно недостатокъ образованія. Одна красавица, купеческая дочь (слдовательно особа высокаго полета), разсказывая что-то должно быть очень забавное кавалерамъ, говорила: какъ она меня пихнула. Я такъ и свалился со стула. Но при всемъ томъ надо признаться, что и это иметъ свои выгоды: люди эти, имя нкоторое чувство чести, не будутъ грубыми и наглыми торговцами, да и поменьше будетъ людей, употребляющихъ чисто русскія любимыя выраженія на улиц. А вообще скверный и испорченный городъ Астрахань, городъ обширный, красивый и богатый. Азіатскіе нравы и Азіатское солнце имютъ большое вліяніе на здшнихъ русскихъ жителей и даже на приходящихъ сюда мужиковъ изъ верховыхъ губерній. Но объ этомъ когда-нибудь посл,— Хотя жаръ все также силенъ, но я вымолилъ дождинка: это нсколько освжило воздухъ. Я не ослабваю, все сильне молю Небо о дожд и ожидаю, что нынче опять пойдетъ дождикъ. Дай-то Богъ!— Въ прошедшее Воскресенье было у Князя оффиціальное свиданіе съ Ханомъ Джамгиромь. Ханъ пріхалъ въ карет, съ адъютантомъ, Правителемъ своей Канцеляріи, русскимъ чиновникомъ Матвевымъ и братомъ своимъ Султаномъ (такъ называются родственники Хана). Ханъ былъ одтъ въ казацкій казакинъ, съ генеральскимъ шитьемъ на воротник, съ эполетами, на которыхъ изображенъ полумсяцъ. Лента черезъ плечо. (За эту ленту онъ готовъ былъ бы пожертвовать всмъ на свт). Я ожидалъ видть отпечатокъ Киргизской суровости, но увидалъ лицо чистое и блое, съ голубыми глазами, нсколько узкими и хитрыми. По всему видно, что онъ человкь очень добрый и смирный. На голов у него была шапка остроконечная и опушенная соболемъ, точь въ точь такая, какую мы видимъ на портретахъ царей. Вещь преглупая. 28 градусовъ въ тни, а онъ надваетъ мховую шапку, которую не скидаетъ даже въ комнат. Шапка эта была пунцоваго бархата, вышитая золотомъ. Вы думаете это все? Нтъ, успокойтеся, есть еще шапка, парадная, которую онъ въ комнат держитъ въ рукахъ, а на двор надваетъ на первую шапку. Этакъ лучше, голов тепле. Но та шапка премудреная, съ разрзами съ обихъ сторонъ, съ какими-то загнутыми полями (какъ у Итальянскихъ бандитовъ), также вся пунцоваго бархата, вышитая золотомъ. Ханъ говоритъ хорошо по-русски, но тихо, скромно. Онъ Магометанинъ, но очень набожный и строгихъ нравовъ. На возвратномъ пути мы (т. е. Оболенскій, я, Бюлеръ и Блокъ) задемъ къ нему на его ставку при Нарымъ-пескахъ. Это возьметъ у васъ дня три, не больше, ибо лошади намъ будутъ высланы впередъ. Однако прощайте, будьте здоровы, берите вс примръ съ меня.

1844 года, іюля 30-го, Воскресенье. Астрахань.

Вчера вечеромъ пришла почта и привезла мн Ваши письма. Слава Богу, что Олинька чувствуетъ себя лучше, халъ, что я не могу послать къ ней отсюда никакихъ фруктовъ, которые приносятъ ей пользу. Обращаюсь теперь къ событіямъ недли. Въ прошедшее Воскресенье передъ обдомъ, часа въ три, зовутъ меня посмотрть, что на ясномъ неб вдругъ издаля показалась какая-то темная туча, сопровождаемая страннымъ шумомъ и сильнымъ движеніемъ воздуха. Я выбжалъ посмотрть и въ самомъ дл увидалъ черную тучу, застилавшую часть неба и отдаленныя зданія. Туча эта постепенно приближалась къ нашему дому, и тогда мы увидали, что это саранча. Он носились въ воздух по втру, то спускаясь, то подымаясь, и обтянули собой горизонтъ всего города. Мы поймали одну саранчу: длиной она была въ вершокъ, толщиной съ полпальца. Такой большой сараи- ч чи давно не видали. Она почти ежегодно пролетаетъ черезъ Калмыцкія степи, но рдко удостоиваетъ городъ своимъ посщеніемъ, а теперь, узнавъ, что Сенаторъ тамъ, прилетла показаться. Такъ наполняла она собою воздухъ сверху до ниву въ продолженіе трехъ часовъ. Крикомъ, гамомъ, трескотнею старались предотвратить всякое покушеніе ея ссть на деревья. Но втеръ подулъ къ морю и часамъ къ шести улетла она совсмъ. Я очень радъ, что видлъ это странное явленіе. Посл обда, взявъ Сапожниковскій катеръ, съ десятью Калмыцкими гребцами, отправился я съ Строевымъ по Волг къ мсту, гд стоялъ прежде Покровоболтинскій монастырь, именно при соединеніи Волги съ быстрою ркою Болдою. Мсто прекрасное. По крайней мр есть зелень, древніе тополи, ива, развсистая груша. Здсь обыкновенно гуляютъ Азіатцы. Мы вышли на берегъ, и вскор представился намъ чудесный видъ. На лугу постланы были длинные ковры, и человкъ съ 50 Персіянъ, въ богатыхъ костюмахъ, сидли, поджавши ноги, ли и пили. Прислужники — Персіяне же, даже былъ одинъ Арабъ,— разносили имъ халву, бешметъ, рахатъ-лукумъ и т. п. вещи. Пестрота костюмовъ, новость зрлища произвели на меня необыкновенное впечатлніе. Когда мы проходили мимо нихъ, то первостатейный здшній купецъ и богатйшій капиталистъ Миръ-Багировъ, говорящій прекрасно по-русски, привставъ, просиль насъ принять участіе въ ихъ занятіи, но мы учтиво отказались, пошли гудятъ дальше и, возвращаясь, нашли ихъ живописными группами бродящими по лугу, лежащими на коврахъ, курящими кальянъ и, т. п. Миръ-Шаги-Миръ-Багировъ — братъ извстнаго здсь Миръ- Абуталабъ-Миръ-Багирова, ухавшаго теперь въ Персію. Они аристократы между Персіянами и отличаются вс необыкновенною красотой. Блый цвтъ кожи, черпая богатая борода, большіе глаза, живописный костюмъ, подпоясанный дорогою шалью, надтый сверху кафтанъ или халатъ съ разрзанными рукавами — все это чрезвычайно эффектно. Разумется, въ нихъ не видать силы и бодрости, а видна только Восточная изнженность. Багировъ представилъ намъ своихъ братьевъ, недавно пріхавшихъ изъ Персіи и уже учащихся русской грамот. Впрочемъ, они числятся Астраханскими купцами, пишутся русскими подданными, и величайшіе плуты. Багировъ опять предложилъ намъ чаю, но мы попросили воды, и намъ подали шербетъ. Это чудо что такое. Прохладительное питье, составленное изъ воды, сахару и какого-то особеннаго персидскаго уксуса. Потомъ я покурилъ немного изъ кальяна. Безъ привычки это довольно тяжело для груди: надо втягивать въ себя сквозь воду дымъ и потомъ выпускать его длинною струей. Персіяне вскор потомъ, при насъ же, разъхались. Странно было мн видть Магометанина, пользующагося Европейскимъ комфортомъ: Багировъ съ братьями слъ въ прекрасную коляску, запряженную четверней, съ форейторомъ! Прочіе отправились частію на дрожкахъ, частію верхомъ. Воротившись домой, вечеромъ, отправился я вмст съ нашими въ театръ, въ ложу, гд мое появленіе, какъ чрезвычайно рдкое, произвело сильный эффектъ. Играли очень недурно Казака Климовскаго, и я съ удовольствіемъ слушалъ давно знакомые звуки: не хочу я никого, только тебя одного.— Съ понедльника опять вислъ я на работу. На меня возложили всю ревизію Штаба, отъ которой Строевъ уклонился, и я теперь просматриваю дла за 10 лтъ. Можете себ представить, какъ глупа, скучна и томительна эта работа. Впрочемъ я самъ вызвался на это, зная, что безъ меня работа эта протянулась бы на долгое время. Наконецъ князь воспрянулъ и гнвно побуждалъ дятельность облнившихся нашихъ чиновниковъ. Я этому очень радъ. Теперь у насъ пошло нсколько живе, а то эти господа, которымъ все равно, жить ли здсь или въ Москв, вовсе не торопились. Я одинъ, можно сказать, лзъ изъ кожи все это время. Жаръ, правда, разслабляетъ человка, но по благосклонности къ намъ Неба, погода теперь очень посвжла, но, къ довершенію бдъ, Астраханскія дамы сильно дйствуютъ на восковыя сердца этихъ господъ. Какъ бы ужаснулась Вра, увидвъ полъ-комнаты занятою грудами длъ! Но все-таки ближе половины Ноября я думать нельзя объ отъзд.— Въ понедльникъ у Бюлера, съ дозволенія князя, былъ маленькій вечеръ. Были: Бутурлинъ, князья Тюмень и Матвевъ, правитель русской канцеляріи Хана Джамгира: очень умный молодой человкъ, изъ Казанскаго Университета. Я познакомился съ князьями Тюмень. Собственно теперешній владлецъ Хошоутовскаго улуса, полковникъ князь Сербеджабъ Тюмень (или Тюменевъ, какъ переиначили его русскіе), старикъ лтъ 70-ти, бывшій во французскомъ поход, предался теперь совершенно въ руки Гелюнчей или своего духовенства. Второй братъ, Церенъ-Дондо, штабъ-ротмистръ, грубый Калмыкъ, состоитъ по особымъ порученіямъ при здшнемъ военномъ губернатор. Третій братъ, Церенъ-Норбо, причисленный къ казачьему войску, правитъ, на старостью Сербеджаба, улусомъ, умнйшее и хитрйшее существо. Вс они идолопоклонники. У Бюлера были Церенъ Дондо и Церенъ-Норбо. Первый скоро ухалъ, но второй оставался долго, и я съ нимъ хорошо познакомился. Онъ говоритъ по-русеви не бгло и не правильно, по ловко, чинитъ судъ и расправу между своими подвластными и много читаетъ. У него собрано все, что когда-либо было писано о Калмыкахъ, и говорить съ нимъ чрезвычайно интересно. Надо удивляться ловкости и умнью его обходиться въ образованномъ обществ, обществ христіанскомъ, какъ смтливо избгаетъ онъ всякаго щекотливаго разговора, какъ любезенъ и хитеръ въ то же время. Иметъ благородный вкусъ: куритъ сигары. Онъ чрезвычайно любимъ Калмыками и, пользуясь своимъ вліяніемъ, все больше и больше распространяетъ между ними осдлость. ‘Только не надо насилія’, говоритъ онъ въ отвтъ на вопросъ о его мнніи касательно проектовъ Правительства. Но наслдникъ улуса посл Сербеджаба Церенъ-Довдо и сынъ его, юный Церенджабъ, воспитывавшійся въ Каванской гимназіи. Церенъ-Норбо былъ сейчасъ у насъ съ визитомъ и привозилъ молодаго владльца Малодербетевскаго улуса, поручика князя Дундутова, который также заводитъ у себя хлбопашество. Церенъ-Норбо общалъ мн бурханъ или калмыцкій образъ, рисованіе котораго онъ уже заказалъ Гелюнчамъ, ибо теперь хотя и есть готовые, во уже освященные, которыхъ намъ отдать нельзя. У Бюлера есть уже такой бурханъ. Трудно, невозможно изобразить Вамъ содержаніе бурхана. Оригинальность письма и изображеній такъ и ветъ на васъ Индіей (Впрочемъ, калмыцкое происхожденіе и религія изъ Тибета). Мн надо будетъ пожертвовать въ пользу хурула или Калмыцкаго храма рублей 25. Непремнно ду 30-го Августа къ Тюмени) на скачку.— Прощайте, дай Богъ, чтобы Вы были здоровы такъ, какъ я. Глубоко, душевно благодаренъ я Константину за письмо и вчера же принялся отвчать ему, но тамъ, гд дло идетъ о внутреннемъ созерцаніи, нельзя писать скоро я не обдумавъ, да и письмо его надо мн прочесть еще раза три, ибо оно принято мною очень серьезно.

5-го Августа. 1844 года. Суббота. Астрахань.

Съ радостью встрчаю я благодатную Субботу, съ самодовольствіемъ наслаждаюсь теперь часами отдыха. Я въ прав такъ говорить: ни одна недля не была такъ тяжела и утомительна для меня, какъ эта. Да, много поработалъ я на этой недл. Въ Понедльникъ еще весь полъ комнаты былъ загроможденъ длами Военнаго Штаба за цлые 10 лтъ, нынче же возвратилъ я ихъ на ломовомъ извощик. Не скажу, чтобъ работа была трудна по существу своему, но длъ было такъ много, ихъ надо было вс если не разсмотрть, такъ перелистовать, и соображеніе мое было точно на перекладныхъ. Я перебрасывалъ его, какъ чемоданъ съ телеги на телегу, съ дла на дло, и, несмотря на разнородность предметовъ, долженъ былъ попадать въ настоящую точку безъ долгихъ предварительныхъ разсужденіи. Но эта дятельность бдительность соображенія чрезвычайно утомительны, тмъ боле что я буквально почти работалъ цлый день, безъ отдыха, не давая никакого досуга постороннимъ мыслямъ и ощущеніямъ, отсылая ихъ къ тому времени, когда кончу работу. Но что еслибъ не предвидлось конца работ? А между тмъ, при добросовстномъ исполненіи служебныхъ обязанностей, мало остается времени для человка. Въ этомъ отношеніи служба вещь тяжелая. Чувствовать себя въ принужденномъ состояніи, чувствовать, что нтъ душ досуга расшириться, раздвинуть силы — стснительно для человка. Слава Богу, что крпкое тло мое выноситъ всякую работу, но право обидно, что вмсто того, чтобы похудть, я только толстю и тмъ могу подать поводъ длать о себ ложныя заключенія. Впрочемъ, нтъ, даже въ Астрахани репутація моя та же, какъ я всюду. Но довольно объ этомъ. Это Высочайшее повелніе на счетъ Штаба много отняло у насъ времени. Съ будущаго Понедльника сажусь за писаніе отчета по Земскому Суду для того, чтобы дать Строеву возможность окончательно обдлать и внести въ общій отчетъ вс Уздныя мста по губерніи. Князь объявилъ ршительно, что мы вызжаемъ въ конц Октября, но, несмотря на то, я никакъ не предполагаю возможности выхать раньше 10-го или 15-го Ноября. Все это, разумется, въ такомъ только случа, если не задержатъ насъ какія-нибудь новыя порученія, что легко можетъ случиться. Ревизія наша отличается силою и значеніемъ во мнніи Правительства. Почти вс отношенія Ннявя къ Чернышову были немедленно докладываемы Государю и имли успхъ сверхъ ожиданій. Огромная операція перевозки хлба на Кавказъ, до 300 тысячъ четвертей, много придала всу ревизіи. Свистуновъ, генералъ Бутурлинъ были присланы сюда по Высочайшему повелнію, съ обязанностью быть въ полномъ распоряженіи Князя Гагарина и во всемъ испрашивать его разршенія. На Кавказ строится крпость. Потребны матерьялы на огромную сумму, сумма эта оказалась недостаточною, и Князь остановилъ дальнйшее дйствіе, усомнясь въ доброкачественности матерьяловъ, о немъ и написалъ въ Петербургъ. Тогда’ по Высочайшему повелнію, присланъ сюда состоящій при Великомъ Княз Михаил Павлович Инженеръ-Полковникъ Евреиновъ съ тхъ, чтобы числиться на это время состоящимъ при Княз Гагарин, ассигновано 140 тысячъ рублей съ тмъ, чтобы были издерживаемы Провіантскимъ Комитетомъ не иначе, какъ съ разршенія Княря. Такъ какъ мы не оставили ни одной части управленія въ поко, то въ безпрестанной переписк со всми Министрами. Такимъ образамъ мн становятся знакоме кругъ управленія, и я считаю это очень полезнымъ для себя. Въ то же время это придаетъ гораздо боле занимательности ревизіи, въ которой дла судебныя стоятъ, разумется, ниже длъ до управленію.— Погода, которая съ Ильина для нсколько перемнилась, становится опять очень жаркою. Нынче (Воскресенье) Преображеніе. Поздравляю Васъ съ праздникомъ. Здсь освящаютъ, кажется, не яблоки и груши, а виноградъ, который однакожъ еще зеленъ. Арбузы, дыни, груши, дули мн уже начинаютъ надодать.. Жалко, что нельзя переслать Вамъ этихъ фруктовъ въ настоящемъ ихъ вид и виноградъ свжій, только что сорванный. Какъ красивы кисти его, кисти такого размра и съ такимъ количествомъ ягодъ, что Вы и понятія о нихъ имть не можете. Персики еще не поспли, абрикосы прошли. И все это дешево до невроятности.
Здсь вошелъ въ моду сарафанъ. Астраханки поняли очень хорошо, что онъ гораздо легче и удобне въ жаркую погоду. Разумется, какая-нибудь Сальянская Опека не наднетъ его, но купеческія дочери Задваютъ его, какъ модное платье. Дйствительно, вкусъ ихъ заставляетъ оставить волосамъ французскую прическу la Berthe, la Reine Blanche, ибо безобразне прически русскихъ двокъ нтъ ничего, и я бы возопилъ, еслибы Константинъ захотлъ и на женщинъ распространить древніе русскіе обычаи. Разумется, что и сарафанъ носится не такъ, какъ носятъ его крестьянки, а со всею пріятностью французскаго женскаго платья.— Почта пришла и привезла мн только два письмеца отъ Гриши и Маменьки отъ 29-го Іюля. Отесинька ухалъ въ деревню и нынче, т. е. 6-го Августа, долженъ воротиться. Вообще же нее всхъ писемъ Вашихъ долженъ я сдлать заключеніе, что у меня больше всхъ способности писать длинныя и полныя письма… Не понимаю, для чего Самаринъ хочетъ служить у Панина. Служить ему надо или во 2-мъ Отдленіи собственной Его. Императорскаго Величества Канцеляріи, или въ Министерств Иностранныхъ Длъ, или же въ Министерств Внутреннихъ Длъ. Въ первыхъ двухъ мстахъ онъ будетъ находиться въ кругу людей свтскихъ, въ третьемъ онъ можетъ познакомиться съ теперешнею дятельностью, управленіемъ Россіи, узнать ея матерьяльныя силы, средства я потребности, что все очень интересно. Но что будетъ длать онъ въ Министерств Юстиціи, въ кругу чиновниковъ или пошлыхъ правовдовъ? Неужели онъ хочетъ быть Столоначальникомъ и погрязнуть въ канцелярскихъ занятіяхъ?
9-го Августа князь отправляетъ въ Москву своихъ лошадей, нкоторую поклажу, двухъ или трехъ людей И курьера. Они должны будутъ прохать дней отъ 50 до 60. Слдовательно прибудутъ въ Москву за какой нибудь мсяцъ передъ нашимъ пріздомъ. Кажется, онъ посылаетъ въ Москву татарченка-форейтора. Эти Татары отличные кучера и должность эту исправляютъ они здсь всюду въ домахъ. Они же и извощики. Смшно то, что русскіе, которые живутъ съ ними очень дружно, зовутъ каждаго татарина-кучера Абдулкой, такъ что это сдлалось нарицательнымъ именемъ, въ род нашего Ваньки. Прощайте. Голова моя, еще усталая отъ работы, не находитъ ничего писать больше. На будущей недл мн все-таки будетъ легче, и тогда воротятся ко мн разогнанныя мысли. Будьте здоровы.

Августа 12-го, 1844 года. Суббота. Астрахань.

Вотъ и еще недля прошла, еще недлею приблизились мы къ сроку нашего отъзда. Впрочемъ, эта недля протянулась для меня довольно скучно и долго, вроятно потому, что здшняя жизнь все боле и боле мн надодаетъ. На ныншней недл написалъ я еще одинъ отчетъ (по Земскому Суду), очистилъ еще нсколько работъ и съ будущей недли приступаемъ наконецъ къ Казенной Палат, которую надемся кончить къ 1-му Сентября. Съ 1-го Сентября по 15-е вс, опять совокупными силами, трудимся надъ Губернскимъ Правленіемъ. Съ нашимъ навыкомъ теперь къ ревизіи можно полагать, что этотъ короткій срокъ будетъ достаточенъ. Съ 16-го Сентября по 16-е Октября Князь кладетъ на отчетъ и рапортъ Государю, а посл 16-го демъ! Такъ думаетъ Князь… Едва ли, говоримъ мы, но тмъ не мене употребимъ вс человческія усилія, чтобы исполнить его и ваше желаніе. Поэтому съ будущей недли начнется опять жаркая пора для насъ, потому что дла, кром ревизій Казенной Палаты и Губернскаго Правленія (которыя изо всхъ 36 присутственныхъ мстъ г. Астрахани и остались вамъ), очень много. У меня одного не написанъ еще отчетъ по Рыбной Экспедиціи, Уголовной Палат, Штабу и Гражданской Канцеляріи. Надо будетъ до обда ревизовать, а посл обда писать отчеты. Но во всякомъ случа отрадно ужъ и то, что утомительная эта работа должна непремнно кончиться черезъ полтора мсяца, ибо остальное время будетъ занято составленіемъ общаго отчета, который не лежитъ на моей обязанности.— Въ Середу, противъ ожиданія, получилъ я одно письмо и дв посылки. Письмо было изъ Якутска, отъ Львова. Можете себ представить, какъ мн былъ пріятенъ этотъ отголосокъ изъ другаго конца Россіи, отъ товарища, который такъ же, какъ и я, заброшенъ Богъ знаетъ куда судьбою. Онъ пишетъ мн отъ 14-го Іюня, передъ самымъ отъздомъ своимъ въ дальній путь… въ Камчатку! Годовые запасы чаю, сухарей, табаку уже отправлены впередъ. Онъ детъ вдвоемъ съ однимъ изъ своихъ сослуживцевъ и прислалъ мн маршрутъ: изъ Якутстка въ Охотскъ верхомъ, изъ Охотска въ Петропавловскій портъ моремъ, въ Петропавловск проживетъ до Декабря. Потомъ совершатъ путешествіе по Камчатк на собакахъ и оленяхъ и въ Апрл 1846 года воротятся въ Охотскъ, а въ Москву будутъ, можетъ быть, зимою того же года.— No ‘Москвитянина’, который я получилъ въ Середу, почти также глупъ, какъ и вс прочіе. Исключая интересной, какъ кажется, статьи о лекціяхъ Грановскаго, все остальное начинено Иванчинъ-Писаревымъ, Суворовскимъ ратникомъ и т. п. Даже слово Иннокентія мн не нравится. Скоро настанетъ зима: какъ увижу человка въ шуб, возопію словами Иннокентія: ‘это не Царь природы, а нкое какъ бы страшилище всего живущаго!’ — Вы прислали мн диссертацію Самарина: за это я очень благодаренъ и непремнно прочту ее всю, а Пановскую книжку, какъ гораздо мене любопытную, отложу до Москвы,— Воскресенье. Почта пришла и не только не привезла мн обильныхъ писемъ, но и никакихъ. Это, право, нехорошо. Извстно Вамъ, что они въ скучной, однообразной моей жизни составляютъ единственную отраду, награду законную мн за утомительные труды, что цлая недля полна мыслью о Воскресень, когда придетъ почта и что-же? Воскресенье приходитъ, писемъ нтъ, и опять надо ждать цлую недлю. Пропускалъ ли я когда-нибудь почту? Мало того, всякое письмо мое объемомъ пространне, больше Вашего, Мн это очень, очень больно. Проникнутый этимъ непріятнымъ чувствомъ, я, право, не знаю, что и писать, тмъ боле, что всю эту недлю находился подъ вліяніемъ ипохондріи, происходящей, можетъ быть, отъ небольшаго физическаго нездоровья, прервавшаго постоянную нить моихъ занятій, чего я очень не люблю. Впрочемъ, теперь все это, слава Богу, прошло, но я остерегаюсь сть Астраханскіе фрукты.— Какая скука! Безпрестанно приходятъ къ Оболенскому его Астраханскіе знакомые, а ко мн нкоторыя должностныя лица съ изъявленіемъ своего почтенія. Нынче перебывало ихъ человкъ пять, и если кто на бду куритъ, и его поподчивали сигарой, то кончено. Хорошія сигары здсь такъ рдки, что ужъ если кому она попалась, такъ тотъ ее выкуриваетъ до конца. Вотъ и этотъ Калмыцкій князь Тундутовъ сидлъ нынче цлый часъ.— На будущей недл праздникъ, который, говорятъ, съ особеннымъ торжествомъ празднуется Армянами. Надо будетъ посмотрть.— Ужъ скоро часъ, и спшу кончить письмо, тмъ боле что казенные пакеты въ нашей Канцеляріи, обыкновенно задерживающіе почту, нынче совсмъ готовы. Итакъ, прощайте, до Середы (ибо во Вторникъ праздникъ и можно будетъ писать) или до слдующей почты. Дай Богъ, чтобы хоть Августъ мсяцъ былъ у Васъ тепелъ и благорастворененъ.

1844 года, Aвгycma 19-го, Суббота. Астрахань.

Въ середу на ныншней недл получилъ я пакетъ большаго размра отъ Васъ, съ подлинною корреспонденціей) изъ Парка съ Абрамцевымъ. Разумется, это было для меня очень интересно, но прежде чмъ отвчать на Ваши письма, обращаюсь къ событіямъ недли. Здшній Градскій Глава, купецъ 1-й гильдіи Голиковъ, человкъ очень умный и довольно образованный, лтъ 32-хъ (ходящій — о Константинъ!— въ цвтномъ фрак и въ соломенной шляп), содержащій часть казенныхъ рыбныхъ откуповъ, захотлъ показать Бутурлину всю операцію рыболовства и сдлать изъ этого праздникъ. Онъ пригласилъ князя и васъ, князь не похалъ, но разршилъ намъ хать. Во вторникъ, 15 то Августа, въ 10 часовъ утра, пріхали мы на пароходъ ‘Каму’. Тамъ были многія изъ здшнихъ властей, все. порядочные люди, и нсколько человкъ цивилизованныхъ (!) купцовъ. Цль нашего путешествія — Чаганское селеніе или Чаганскій учугъ, отстояло верстахъ въ 20-ти,и плыть должны бы были по Волг. Погода, по обыкновенію, была чудесная. Кама гораздо больше, красиве и удобне Аетра- бада, на которомъ мы здили въ Карантинъ, — мы расположились на широкой палуб и закурили свои сигары. Чистый воздухъ, хорошія сигары, привтливость и радушіе хозяина, непринужденный разговоръ все длало плаваніе это чрезвычайно пріятнымъ, особенно для меня посл скучныхъ и утомительныхъ занятій. Но я сначала сообщу Вамъ предварительныя свднія о казенномъ откупномъ рыболовств.— Вы знаете, что рыба весною бжитъ изъ моря къ устьямъ ркъ, ища всюду прсной воды. Въ это время ея столько сталпливается, что ловить ее можно безо всякой трудности, но она обыкновенно пробирается и дале, вверхъ по рк. Изъ многочисленныхъ устьевъ Волги большая часть сходится въ пять главныхъ пунктовъ. На этихъ пунктахъ еще Татары, не желая, чтобы красная рыба уходила къ русскимъ, устроили забойки или учуги. Это родъ заборовъ, вбитыхъ въ дно и простирающихся до аршина надъ поверхностью воды, а въ иныхъ мстахъ нсколько ниже поверхности, для прохода лодокъ. Можете себ представить, что рыба набивается въ этомъ пространств въ такомъ количеств, что иногда весною составляетъ какъ бы сплошную стну. Да что говорить: когда ея всюду здсь такъ много, что пословица говоритъ: Астраханскій мужикъ осетра на печи поймалъ,— то сколько же ея должно быть здсь! Эти учуги или, лучше сказать, учужныя воды были подарены Павломъ князю Куракину, который, кажется, и отдавалъ ихъ въ откупъ тысячъ за 60. Когда тотъ князь Куракинъ, которому были подарены воды, умеръ, то Правительство стало уврять, что воды эти были подарены Куракину не въ потомственное владніе, а лично, и отняло эти воды обратно. Он сохраняютъ названіе Куракинскихъ водъ. Правительство стало отдавать ихъ на откупъ, и съ ныншняго года на слдующее трехъ или четырехлтіе, не помню право, взяты он извстными нашими откупщиками Рюминымъ, Кущинымъ (или Кузьминымъ), Якунчиковымъ и другими за 800 тысячъ слишкомъ ассигнаціями. Откупщики эти разбили воды на паи или участки и передали многіе другимъ, въ томъ числ и Голикову, который въ тоже время содержитъ и сады графа Кушелева-Безбородко, и другіе. Прочихъ мелкихъ здсь откупщиковъ бездна: это здсь главная промышленность. Каждый значительный промышленникъ иметъ на дому флагъ, суда, ловцовъ иногда до 500 человкъ. На казенныхъ откупахъ ихъ, кажется, боле 1000. Съ ловцами этими, съ каждою партіею или артелью отдльно, заключается контрактъ, которымъ каждый ловецъ обязанъ наловить въ весну или лто столько-то стерлядей, блугъ или вообще рыбъ. За каждую рыбу полагается заране условленная плата, напр. за каждую блугу 1 рубль мдью, между тмъ какъ она одна можетъ своему хозяину выручить 100 и гораздо боле рублей. Иногда они не долавливаютъ, и хозяева взыскиваютъ съ нихъ неустойку по контракту или заране выданныя деньги. Почти каждый ловецъ такимъ образомъ вырабатываетъ себ рублей до 400 и боле гораздо въ годъ, но большею частью деньги эти или проматываются въ разбалуй-город Астрахани, или же переходятъ въ руки хозяина за испорченныя снасти, или въ вид неустойки. Вс они почти очень бдны, но легкость добычи денегъ заставляетъ и великороссійскаго земледла оставлять плугъ и соху и бжать въ Астрахань, которая кажется имъ какимъ-то Эльдорадо и гд они большею частію находятъ себ и раззореніе, у гибельный конецъ. Но я и прежде говорилъ Вамъ объ участи этихъ отчаянныхъ забулдыгъ (если позволите такъ выразиться), теперь же обращаюсь къ предмету моего разсказа. Послдними Указами воспрещены учуги и всякаго рода забойки всюду, кром Куракинскихъ водъ, откупщикамъ которыхъ, сверхъ того, дарованы разныя льготы и привиллегіи, какъ-то употребленіе плавныхъ стей и другихъ снарядовъ, другимъ недозволенныхъ. Чаганскій участокъ, одинъ изъ самыхъ обильнйшихъ рыбою, называется такъ отъ деревни Чагань, расположенной тутъ же на берегу Волги, гд построенъ также обширный павильонъ. Павильонъ этотъ состоитъ изъ огромной валы съ галлереею вокругъ и съ нкоторыми боковыми комнатками для буфета. Онъ построенъ былъ еще въ то время, когда ждали сюда Императора Александра. Подл него, невдалек, расположены разныя зданія для приготовленія, соленія рыбы, дланія икры и т. п.— Наконецъ, посл двухчасоваго плаванія мы подъхали въ Чаганскому павильону и вскор потомъ, размстившись въ косныхъ и другихъ маленькихъ лодочкахъ, отправились гулять взадъ и впередъ по вод, подъзжая всюду, гд попадалась рыба. Ловля здсь въ настоящее время производится слдующимъ образомъ. Всюду разставлены порядки (техническій терминъ), изъ которыхъ каждый поручается одной лодк ловецкой. Порядкомъ вообще называется снарядъ, отдльно дйствующій, но здсь называется такъ длинная веревка, поддерживаемая поплавками и протянутая отъ одного конца до другаго. Къ этой веревк, на разстояніи одного аршина другъ отъ друга, привязаны удочки или просто толстыя веревки съ огромными крюками, на которые насаживается мясо или мелкая рыба. Ловецкая лодка детъ вдоль порядка, одинъ гребетъ, а другой, лежа на корм, перевшивается почти совсмъ въ воду и перебираетъ руками каждую уду. Какъ скоро чувствуетъ тяжесть, то останавливается и вытаскиваетъ рыбу. Если она слишкомъ тяжела, то сейчасъ подъзжаютъ другія лодки и пособляютъ ему. Такихъ порядковъ бываетъ до 100 и боле, а этихъ крюковъ до нсколькихъ тысячъ. Здсь порядки не могутъ быть слишкомъ длинны, но въ мор они простираются длиною версты на три, на четыре и плывутъ вмст съ лодками, изъ которыхъ главная называется кусовою (цлое судно морской конструкціи хотя не чистой) — отъ того, что здсь рыба ловится на кусъ. Теперешнее время самое неудобное для рыболовства, и потому мы наловили очень немного, между прочимъ осетра пуда въ два, маленькую блугу пудовъ въ пять и т. п. Разумется, для меня и это рдкость, хотя здсь на это едва обращаютъ вниманіе. Потомъ всю эту рыбу втащили на берегъ и положили на подстилку изъ лубковъ. Надлежало ее распластывать, разрзывать. Явился ловкій мужикъ, мастеръ своего дла, съ ножомъ и топоромъ. Въ одну минуту надрубилъ онъ топоромъ головы и потомъ, зная въ совершенств анатомію рыбьяго тла, распоролъ каждую ножомъ, отдлилъ визигу, клей, икру и съ каждой обращался особеннымъ образомъ. Ловкость, проворство, врность руки — изумительны. Говорятъ, такимъ образомъ можетъ онъ отдлать въ день рыбъ до 500! Потомъ пошли мы смотрть на приготовленіе икры, которую при насъ вынули изъ двухъ живыхъ осетровъ. Приготовляется она не слишкомъ аппетитно. Ее кладутъ въ ршето, которое ставятъ надъ ведромъ, и голыми руками начинаютъ тереть и мять въ ршет, покуда зерна чистыя не пройдутъ въ ведро, и въ ршет останется какое-то волокнистое, красное, мясистое вещество, отдляющееся отъ икры. Икру солятъ, и вотъ черезъ часъ готова отличная зернистая икра. Если же хотятъ сдлать паюсную, то эту же просянную икру кладутъ въ бочку съ тузлукомъ или разсоломъ и мшаютъ минутъ 20, не больше, потомъ вынимаютъ ее и кладутъ въ заране приготовленные холщевые мшки. Мшки эти туго завязываются. Если слишкомъ велики, то кладутся въ прессъ, если не очень, такъ привязываются къ стойкамъ, гд ихъ крутятъ до такой степени, что выступаетъ насквозь жирная, желтая матерія, отвратительная на видъ. Въ такомъ положеніи оставляютъ ихъ день на солнц, и на другой день готова и паюсная икра. Мы видли только образчикъ, но операція эта обыкновенно производится въ огромномъ размр.— Наконецъ воротились мы въ Чаганскій павильонъ, гд нашли великолпно сервированный обдъ. Хозяинъ почти не присаживался, а все смотрлъ, чтобъ гости его, которыхъ всхъ-то было человкъ съ 30, побольше ли и пили. Посл обда подчиваніе шампанскимъ не переставало, такъ что я наконецъ, чтобъ избавиться отъ хозяина, ходилъ съ нкоторыми другими осматривать окрестности. На другой день должны были мы вступить въ Казенную Палату, я помнилъ это очень хорошо и не хотлъ на другой день встать съ туманною головою. Часовъ въ 6 отправились мы на пароходъ и поплыли обратно. Здсь смеркается рано, скоро стемнло совсмъ, и полный мсяцъ озарилъ наше веселое плаванье. Ночь была чудесная, пароходу, и безъ того слабосильному, еще убавили ходу, чтобы насладиться вполн очарованіемъ лунной ночи и веселаго расположенія духа. Шампанское, котораго въ Астрахани, я думаю, такъ же много, какъ и везд въ Россія, лилось ркою, но такъ какъ я боле самолюбивъ въ исполненіи своихъ обязанностей, нежели хорошій товарищъ для подобной компаніи, то, къ чести своей долженъ признаться, былъ бодръ и свжъ все время. Но въ стыду своему (должно опять признаться), я обманывалъ хозяина тмъ, что не отказывался ни отъ одного бокала, но часто обливалъ благородную Волжскую влагу благороднымъ виномъ или, попросту сказать, хитрымъ образомъ выливалъ вино черезъ бортъ. Въ этотъ вечеръ долго бесдовалъ я съ Бригеномъ, который очень почетнаго обо мн мннія. Слава Богу, ни одинъ изъ Сенаторскихъ чиновниковъ не компрометировалъ своего достоинства. Часу въ 11-мъ вечера воротились мы домой.— На другой день всталъ я съ головой совершенно свжей и сошелъ внизъ, чтобы идти вмст съ Павленко и Розановымъ въ Казенную Палату. Между тмъ писали предложеніе князя Казенной Палат о начатіи ревизіи и о доставленіи чиновникамъ всхъ нужныхъ свдній. Но князь веллъ переписать предложеніе, поименовать старшихъ чиновниковъ и назвать и меня вмст съ ними старшимъ чиновникомъ, причемъ повторялъ прежнія свои любезности и остроты. На мою долю досталось самое трудное отдленіе — ревизское, но къ
1-му Сентября мы окончимъ Казенную Палату и съ 1-го Сентября вступимъ въ Губернское Правленіе, которое предполагаемъ кончить къ 15-му (впрочемъ едва-ли). Но если кончимъ Губернское Правленіе къ 15-му Сентября, то тогда въ конц Октября можно будетъ выхать. Дай-то Богъ! Что-то не врится.— Теперь отвчаю Вамъ, милый Отесинька, на Ваши сомннія и вопросы о возможности ревизовать мста совершенно незнакомыя. Это можно по тремъ причинамъ: 1) потому, что предварительно ознакомившись съ уставами я узаконеніями, мы приступаемъ къ чтенію ддъ по крайней мр за три года. Изъ этихъ длъ усматриваемъ мы и примненіе къ случаямъ правилъ и весь ходъ производства, пользуемся, такъ сказать, готовою трехгодичною опытностью, 2) потому, что со стороны всегда видне, 3) это возможно при труд добросовстномъ, при тщательномъ вниманіи и при употребленіи разныхъ другихъ средствъ, напр. разговора съ какимъ-нибудь чиновникомъ того мста, который очень радъ, что вы его удостоили такой чести, и самъ не подозрвая, сообщаетъ намъ равныя свднія, принадлежащія только опытности. По крайней мр я не знаю, чтобы я до сихъ поръ гд-либо опростоволосился, промахнулся. Что касается до Штаба, то дда, которыя требовали особеннаго моего вниманія, были такого рода, что знаніе военныхъ законовъ почти и не было нужно. Но конечно, недостатокъ опытности ощутителенъ не столько для ревизуемыхъ, сколько для насъ самихъ. Мы вс чиновники Министерства Юстиціи, которое въ общемъ управленіи играетъ самую незначительную роль. Особенно чувствую это я теперь, при ревизіи Казенной Палаты, которая именно требуетъ чиновника Министерства финансовъ. Но такъ какъ Казенную Палату надо ревизовать или дв недли или шесть мсяцевъ, и мы выбрали первое, то мы обойдемся и съ нашею, приловчившеюся уже опытностью, тмъ боле, что здшняя Казенная Палата имла все отличныхъ Предсдателей, которые умли держать ее въ порядк.— Знаете ли что? Я хоть совсмъ не Славянофилъ, но такъ, изъ шутки, собралъ нсколько денегъ для церквей Далмаціи и Герцеговины. Да. Взялъ съ Бюлера 5 рублей, съ князя даже 10 рублей и наконецъ съ Оболенскаго 10 рублей 50 коп. Съ послдняго слдующимъ образомъ: онъ общалъ дать мн деньги, воля я присяду я въ тотъ же вечеръ напишу ему 24 стиха изъ Астраханіаниды, въ дух стиховъ: то чиновничія жены, разодты, наблены. Я слъ и написалъ 30, за что получалъ лишнюю полтину. Стихи довольно плоховаты, но, слава Богу, критикъ не разборчивъ.Вотъ они. Это будетъ служить началомъ.
Густо, щедро наложила
И румяна и бляла,
Но не спросила себя!
Я еще не посыляю Вамъ денегъ этихъ, потому что, можетъ быть, мн удастся видться съ Смарагдомъ, здшнимъ Архіереемъ, и взять съ него деньги! Кстати, правда ли, что Филаретъ идетъ въ схимники? Однако и второй листъ приходитъ къ концу. Пора кончить. Прощайте, будьте здоровы. Обнимаю мою милую Олиньку, которой пришлю винограда съ транспортомъ. Здсь каждый мужикъ стъ виноградъ какъ крыжовникъ: по 3 и 4 копйки за фунтъ! Впрочемъ онъ еще не совсмъ посплъ, но кишмишъ необыкновенно хорошъ и теперь.

1844 года, 26-го Августа. Суббота. Астрахань.

Опять сажусь я въ опредленный день и часъ за свой зеленый столикъ, беру блый листовъ почтовой бумаги и пишу къ Вамъ. Въ Среду получилъ и отъ Васъ небольшое письмо сверхъ абонемента и очень Вамъ благодаренъ за это, ибо надюсь и съ ныншнею почтою получить письмо по обыкновенію. Ну-съ, что Вамъ разсказать про эту недлю? На этой недл трудился я надъ Казенной Палатой: часть мн совершенно чуждая, да и отдленіе взялъ я самое трудное и многосложное, ибо въ составъ его входятъ рекрутскій столъ и рекрутское присутствіе. Вчера вечеромъ заслъ я за работу съ 7 часовъ вечера до 4-го часа ночи, да нынче съ 9 до 3-хъ, окончилъ совершенно свой отчетъ и представилъ его князю, который былъ немало удивленъ. Итакъ и Казенная Палата сбыта съ рукъ, осталось одно Губернское Правленіе! При всей Вашей снисходительности Вы, вроятно, чувствуете нкоторый оттнокъ самодовольствія въ тон моего письма, и я самъ чувствую, такъ павъ я все сознательно чувствую, но что за нужда:дйствительно, я нынче доволенъ собою и веселъ, право. Нанимаю писца, которому отдаю переписывать вс свои отчеты, ибо подлинные остаются при дл. Они могутъ быть мн современемъ очень полезны, поду ли я опять на ревизію или буду Прокуроромъ, и во всякомъ случа мн пріятно будетъ имть этотъ памятникъ трудовъ своихъ и показать его Вамъ, сохранить его, какъ воспоминаніе молодости. Боже мой! до чего доходитъ нашъ вкъ: это воспоминаніе молодости!
Какое разнообразіе въ отчетахъ: Коммиссія Продовольствія и Военный Штабъ, Гражданская Канцелярія и Рыбная Экспедиція, Строительная Коммиссія и Земскій Судъ, Казенная Палата, Судебныя инстанція, Губернское Правленіе. Но довольно, уступивъ нсколько дтскому чувству тщеславія. обращаюсь къ другому. Я полагаю кончить Губернское Правленіе къ 15-му Сентября и къ 1-му Октября представить вс свои отчеты. Оболенскому ужасно хочется хать въ Москву, чтобы пожить до Ноября въ деревн. Вчера князь предлагалъ мн — когда я кончу свои отчеты я вся работа перейдетъ уже на Строева, хать въ Москву, если я пожелаю, недли за дв до его отъзда, т. е. въ начал Октября. Но я на это не согласился. Когда прожилъ уже 9 мсяцевъ, то хать двумя недлями раньше было бы малодушіе, а между тмъ мн хотлось бы раздлить вс труды я подвиги ревизіи до конца, видть прощанье князя съ Астраханью, прочесть общій отчетъ и рапортъ Государю, я поэтому сказалъ Оболенскому, что если онъ хочетъ хать, такъ чтобъ халъ одинъ, а я останусь. Но, кажется, и онъ перемнилъ намреніе. Разумется, Вамъ было бы пріятне, такъ же, какъ и мн, увидться со мною раньше, но Вы, врно, понимаете сами и согласитесь со мною, что слдуетъ остаться до конца. Почта пришла и привезла мн письмо отъ Васъ: да, я очень, очень благодаренъ Вамъ за то, что получаю теперь письма по два раза въ недлю, это достаточное вознагражденіе за два пропуска. Въ прошедшее Воскресенье здили мы съ княземъ на Черепаху, имніе помщицы Ахматовой, смотрла ея садъ. Вообразите, на пространств версты, если не больше, все виноградныя аллеи, въ которыхъ прохаживаешься преспокойно и шь виноградъ 36 сортовъ. Почти вс члены ревизія посылаютъ виноградъ въ Москву, и я въ томъ числ. Досылаю Вамъ 4 пуда чистаго винограда. Транспортъ отравляется въ середу, адресованъ я въ домъ Николая Тимооевича, гд Вы сдлайте должное распоряженіе. Его везутъ на тройкахъ, слдовательно,— недли черезъ три онъ будетъ въ Москв. Не знаю еще что это будетъ стоить. Пудъ здсь никакъ не дороже пяти руб. ассигн. Если прикажете, такъ я и еще отправлю. Во Вторникъ и Середу праздникъ, и мы демъ къ Тюменю на пароход (верстъ 70 отсюда). Компанія будетъ огромная, жаль, что и дамы дутъ,— это насъ очень стснитъ. Дай Богъ только, чтобы погода перемнилась, вообразите, что произвелъ верховый втеръ: въ Пятницу било по обыкновенію градуса 32 жару, въ Субботу не боле 15, ночью 5 и нынче только 10! Холодно ужасно, надо ходить въ теплой шинели. Разумется, съ перемною втра будетъ опять жаркая погода, но если не перемнится, то холодно будетъ часовъ 10 провести на пароход. Кстати, вмсто того, чтобы мн пересылать къ Вамъ деньги, пожертвованныя въ пользу Далматскихь церквей, потрудитесь выдать Панову 25 руб. 50 коп. ассигн., именно 10 р. отъ князя П. П. Гагарина, 10 р. 50 к. отъ князя P. А. Оболенскаго, 5 р. отъ Барона ед. Андр. Бюлера, а эти деньги останутся у меня, пустъ Пановъ и пришлетъ сюда три экземпляра.

Астрахань. 3-го Сентября 1844 года. Воскресенье.

Съ нкотораго времени Вы стали баловать меня письмами, я получаю ихъ теперь два раза въ недлю, разумется, это для меня такъ пріятно, какъ Вы и представить себ не можете, хотя я вовсе и не претендую на сверхъ абонементныя письма. Только прошу покорно писать съ откровенностью: я написалъ Вамъ, что вслдствіе фруктовъ нехорошо чувствовалъ себя недли три тому назадъ, и вотъ Вы, милая Маменька, вообразили себ небывалое. Я совершенно здоровъ и прошу Васъ врить. Но позвольте. Мн предстоитъ еще разсказъ о поздк къ Тюменю. Тюменевка отстоитъ верстахъ въ 80-ти отъ Астрахани, и дли поздки нанятъ былъ имъ одинъ изъ пароходовъ, Астрабадъ, Волга, глубокая въ стонъ мст, подходитъ почти подъ самый домъ князя. Пароходъ этотъ, стыдъ и позоръ всхъ пароходовъ, безъ помощи парусовъ ходитъ только по 4 версты въ часъ, такъ это, по всей вроятности, такъ какъ здсь смеркается въ 7 часовъ, а ночью онъ не ходитъ, пароходъ долженъ былъ остановиться верстахъ въ 15-ти отъ Тюменя. Слдовательно, предстояло ночевать на пароходной палуб, что было бы очень скучно. Поэтому я ршился халъ сухимъ путемъ, вмст съ Тундутовымъ, который отправлялся къ Тюменю и, разумется, былъ вн себ отъ чести, мною ему оказываемой. Въ 9 часовъ утра, во Вторникъ отправился я въ одно время съ пароходомъ, гд было множество приглашенныхъ дамъ и мужчинъ. Къ счастію его подулъ попутный втеръ и далъ ему возможность идти на всхъ парусахъ, что, въ соединеніи съ паровою силою, заставило его идти чрезвычайно быстро. Меня въ дорог задержало то, что я долженъ былъ два раза переправляться черезъ Волгу, и Тундутовъ, большой трусъ, призывалъ на помощь содйствіе Калмыцкихъ маленькихъ образовъ, висвшихъ у него на ше. Я пріхалъ къ Тюменю за полчаса до парохода, который величественно подошелъ къ самому берегу. Старикъ Тюмень и его братья стояли на берегу и принимали гостей, въ сторон стояли Калинки въ длинныхъ синихъ казакинахъ и въ національныхъ шапкахъ оранжеваго и желтаго цвта. Семейство Тюменей (или Тюменевыхъ, какъ называютъ ихъ русскіе), состоитъ изъ князя Сербеджаба, братьевъ его Церенъ-Дондока и Церенъ-Норбо и сына средняго брата, Церемджаба. Сербеджабъ, полковникъ лтъ 70-ти, владлецъ многочисленнаго улуса Хошеутовскаго, состоящаго, кажется, изъ трехъ тысячъ кибитокъ, былъ въ поход противъ Французовъ съ Калмыцкимъ полкомъ и даже прожилъ въ Париж мсяцъ. Разумется, эта кампанія любимое его воспоминаніе, слабая сторона его, хотя онъ немногому научился во Франціи, разв только пить шампанское. ‘Во Франціи былъ-съ, того-съ, съ Блюхеромъ-съ говорилъ, въ Эперис-съ, Веллингтона-съ зналъ, того-съ‘, говоритъ онъ всякому, когда вино развязываетъ его языкъ. Посл похода оно вступилъ въ управленіе улусомъ и съ тхъ поръ, кажется, не покидалъ Астраханской губерніи. Онъ истый Калмыкъ въ душ ревностный идолопоклонникъ, впрочемъ, добрый старикъ, пользующійся неограниченнымъ уваженіемъ и любовію своихъ подвластныхъ. У Калмыковъ старшій въ род иметъ огромную силу. Сербеджабь бодръ и свжъ и еще отлично здитъ на лошади. Церенъ-Дондокъ, братъ его лтъ 45-ти, гораздо грубе и необтесанне, чиновникъ по особымъ порученіямъ при губернатор, штабъ-ротмистръ гвардіи. Церенъ-Норбо, улусный судія, хитре, и умне ихъ всхъ, онъ поручикъ казачій. Церенджабъ, воспитывашійся въ Казанской гимназіи, мальчивъ лтъ 19-ти не больше, статный, ловкій, Европейская цивилизація однакожъ не мшаетъ ему, кажется, жить, у дяди съ полнымъ удовольствіемъ. Еще братъ покойный Сербаджаба сталъ заводить осдлость въ своемъ улус, построилъ домъ, развелъ садъ и приказалъ обрабатывать нсколько десятинъ земли. Братъ его продолжаетъ начатое имъ дло, стъ и пьетъ по-еврепейски, построилъ еще нсколько домовъ и постоянно увеличиваетъ число десятинъ. Вороченъ, лтомъ старикъ переходитъ жить въ бесдку, а братья живутъ въ великолпныхъ, изящныхъ кибиткахъ. Вс они чрезвычайно добры, ласковы и гостепріимны, любятъ русскихъ. не только не оскорбляются любопытствомъ, часто пустымъ и нескромнымъ, но охотно показываютъ свое Азіачество, какъ говорятъ они.— Кажется, я достаточно познакомилъ Васъ съ хозяевами, а потому продолжаю. Когда мы вошли въ домъ, то дамъ приняли дв княгини, жены Церенъ-Дондока и Норбо, наслдная довольно миловидная Калмычка. Трудно мн описать Вамъ, ихъ костюмъ: нсколько разноцвтныхъ халатовъ или капотовъ, надтыхъ одинъ на другой, что-то въ род кучерской шапки на голов, по дв косы на каждой сторон, вложенныя въ какіе-то футляры изъ черной тафты — вотъ что только я могъ замтятъ, остальныя принадлежности костюма требуютъ ближайшаго разсмотрнія. Нельзя сказать, чтобы он были застнчивы, но не слыхалъ ихъ говорящихъ. Военная музыка, привезенная на пароход, играла цлый вечеръ, продолжавшійся съ шести часовъ до часу пополуночи. Началась угощенія, но закуска, то варенья, то плоды, то разныя питья подавались вплоть до ужина. Этотъ вечеръ провелъ я очень скучно. Изъ мужчинъ почти вс сли играть въ карты, да, впрочемъ, изъ тхъ, съ кмъ бы можно было потолковать мн охотно, никого не было, съ дамами я не знакомъ, да и не хотлъ знакомиться, ибо знакомства отнимаютъ много времени, а я избгаю имъ. Но скучно находиться въ обществ людей, мало или совсмъ незнакомыхъ, а я съ радостью встртилъ конецъ вечера. Насъ размстили спать по разнымъ комнатамъ, я спалъ во флигел на сн, и часовъ въ 7 мы были на ногахъ. Праздникъ собственно былъ въ этотъ день, т. е. 30-го Августа, въ Середу. Посл чаю дамы сли въ линейки, человкъ 20 мужчинъ сли на лошадей, остальные, въ томъ числ и я, размстились по тарантасамъ, коляскамъ и ддовскимъ рыдванамъ. Прежде всего отправились въ Хурулъ, калмыцкій храмъ, гд въ это время совершалось идолослуженіе. Я увидалъ легкое блое зданіе индійской архитектуры и долго, долго любовался имъ: я нечего не помню лучше и изящне и привезу Вамъ рисунокъ. Я не могу Вамъ сказать: есть ли тутъ примсь китайской, но мн казалось, будто на меня ветъ Азіей, только не Магометанской, а языческой, прекрасной. Жалко мн, что Вы не можете видть самаго зданія, рисунокъ не передастъ Вамъ его легкости и красоты. Здсь я опять сдлаю маленькое отступленіе, чтобъ сообщить Вамъ нкоторыя предварительныя свднія о религіи Калмыковъ.
Калмыки происхожденія Монгольскаго, перекочевавшіе въ Россію въ 17-къ столтіи, если не ошибаюсь (Калмыкъ на Монгольскомъ нарчіи значитъ: бжавшій, отпавшій), заняли свою религію у Тибета,— она называется Ламайскою или Буддійскою. Извините, если я сдлаю какую-нибудь ошибку, со мной нтъ Крейцера, чтобы справиться. Служеніе совершается на Тибетскомъ нарчіи, понятномъ только Гелюнчамъ и Ламамъ, хотя и есть переводъ нкоторыхъ книгъ, но переводъ древній, темный, а съ тхъ поръ языкъ калмыцкій чрезвычайно измнился. Когда Калмыки перешли въ Россію, то привезли съ собою и книги Тибетскія, съ тхъ поръ рдко сообщались они съ родиною ихъ религіи, но Князь Тюмень, человкъ набожный, выписалъ уже давно тому назадъ вс принадлежности храма изъ Тибета и въ томъ числ разные книги или письмена въ вид скрижалей. Главный богъ Калмыцкій является въ разныхъ видахъ и носятъ равныя названія, ибо, по ихъ понятіямъ, нсколько уже разъ совершалось его пришествіе на землю и нсколько разъ еще совершится въ извстные сроки. Второстепенныхъ боговъ много.
Я взошелъ во внутренность храма и такъ былъ пораженъ тмъ, что видлъ, такъ оглушенъ дикими, неистовыми звуками, что долго не могъ придти въ себя и приступить къ разсмотрнію. По стнамъ храма висли изображенія боговъ, тканыя и рисованныя, въ углубленіи стоялъ на алтар литой истуканъ, Шекжемуни-Гете. Посередин, отъ наружной двери до алтаря, вдоль сидли по обимъ сторонамъ на колдинахъ жрецы или служители храма въ странныхъ, необыкновенныхъ костюмахъ, неподвижно, молча, съ строгимъ и важнымъ выраженіемъ лица, съ глазами, потупленными внизъ. Одни держали въ рукахъ мдныя огромныя тарелки, другіе длинныя трубы (одна была въ сажень), третьи наконецъ держали въ рукахъ какія-то мдныя, кривыя палочки, а вередъ ними стояли цимбалы. Одинъ, старшій изъ нихъ, стоялъ, а не сидлъ, въ длинномъ красномъ плать. Сидящій посередин дикимъ однообразнымъ голосомъ заплъ нсколько стиховъ молитвы и ударахъ тарелками, другой сталъ ему вторить, потомъ третій, наконецъ звука инструментовъ, соединясь вмст, произвели такую страшную, дикую, неистовую гармонію, что нервы потрясаются, и какое-то невольное внутреннее волненіе пробгаетъ по всему тлу, и при всемъ этомъ неподвижныя лица и медленныя, мрный движенія. Простые Калмыки не имютъ права входить въ храмъ, но двери растворены, и звуки эти, вылетая, сильно дйствуютъ на ихъ воображеніе, наполняя ихъ смятеніемъ и страхомъ. Громче запвалъ жрецъ, когда умолкала музыка, громче становились звука, сильне, конвульсивне ударялись цимбалы, странно начали жреца подымать глаза къ небу двигать губами, произнося невнятныя молитвы. Какой-то восторгъ сталъ, овладвать ими, и вдругъ звуки затихли, и они опять стали неподвижны, но казались еще подъ вліяніемъ внутренняго восторга. Затмъ вс вышли изъ Хурула, спша на скачку. Но для меня это было самимъ интереснйшимъ предметомъ изо всего мною видннаго. Пріхавъ на мсто скачки мы вышли изъ экипажей и расположилась подъ открытою со всхъ сторонъ палаткой. Человкъ съ 60 Калмыковъ верхомъ ожидала знака, чтобы пуститься вскачь, и какъ только старикъ Тюмень подалъ этотъ знакъ, мгновенно съ крикомъ и визгомъ полетли они на быстрыхъ, неутомимыхъ коняхъ и скрылись изъ виду. Вообразите себ необъятную полевую степь, пестроту и разнообразіе группъ, блестящіе дамскіе наряды и вдалек пыль и гулъ отъ несущихся, какъ вихрь лошадей и притомъ ясное, свтлое, небо… Картина была прекрасная. Кругъ, который должны были объхать соревнователи, разстояніемъ былъ въ семь верстъ, они обязаны были сдлать его три раза и сдлали, какъ бы Вы думали, 21 версту въ 27 минутъ. Побдители получили призы: верблюда и двухъ лошадей, верблюда и одну лошадь, верблюда и корову и т. п. Потомъ скакали верблюды и проскакали кругъ, 7 верстъ въ 15 минутъ. Каково! Между тмъ въ палатк старикъ Тюмень то и дло вспоминалъ про Францію и Эперней, т.-е. не щадилъ шампанскаго. Воротившись домой, мы скоро были свидтелями калмыцкой борьбы. Это очень любопытно, хотя я и небольшой охотникъ до такихъ потхъ, гд для вашего удовольствія человкъ рискуетъ сломить себ шею. Приводятъ подъ покрываломъ одного борца, вслдъ за нимъ другаго, оба обнажены почти совсмъ, я когда снимутъ покрывала, то медленно начинаютъ они похаживать другъ около друга, вытягивая руки, потомъ вдругъ схватываются, переплетаются, падаютъ на землю, бьются въ пыли и стараются повалить на овину. Кто опрокинутъ на спину, тотъ побжденъ. Какай ловкость, какая сила, какое терпніе къ боли, ибо ни стона, ни крика не услышите вы, хотя часто тяжелое паденіе, сжатіе мускуловъ и членовъ въ мощныхъ рукахъ побдителя причиняютъ имъ большія страданія. Эти нагіе борцы часто принимали такія положенія, что, будь я скульпторъ, я бы изваялъ съ нихъ статуя. Эта забава на песчаной арен имла что-то въ себ схожее съ съ играми Грековъ. Боролось много паръ всхъ возрастовъ.— Посл обда отправились мы опять въ степь, гд пасся табунъ дикихъ лошадей. Сначала позабавили насъ ястребиной охотой. Для меня это новость, и я съ любопытствомъ глядлъ, какъ ястребъ или балабанъ (здсь чаще употребляютъ балаболовъ, особой родъ птицъ) догонялъ свою будущую жертву и, вцпившись въ нее когтями, спускались, вертясь, на немъ. Потомъ глядли мы, какъ ловятъ и обучаютъ дикихъ лошадей. Калмыкъ съ длиннымъ арканомъ верхомъ вдругъ пускается въ табунъ, который въ испуг и смятеніи разбгается на вс стороны, и ловитъ арканомъ какую-нибудь лошадь. Чувствуя себя въ невол, не взявъ никогда прежде ни узды, ни веревки, она ржетъ, пыхтитъ, роетъ землю, вскакиваетъ на дыбы, бьется, но человкъ пять или шесть сильныхъ Калмыковъ, повиснувъ у ней на ше, не выпускаютъ ея до тхъ поръ, пока не вскочитъ къ ней на спину безъ сдла, безъ уздечки какой-нибудь маленькій калмыченохъ. Тогда снимаютъ арканъ и пускаютъ лошадь. Почуявъ свободу, она старается сбитъ сдока, но сдокъ, съ молокомъ наслдовавшій наздничество, крпко держится за гриву, и дикая лошадь, видя усилія свои тщетными, несется что вихрь по степи, мчится безъ оглядки. Тогда другіе Калмыки скачутъ вслдъ за нею и, догоняя ее при какомъ-нибудь поворот, не отстаютъ отъ нея, и одинъ изъ нихъ подскакиваетъ темь близко, что сидящій на дикой лошади въ мгновеніе ока, на всемъ скаку, ухватясь за руку Калмыка, перепрыгиваетъ къ нему на коня, а дикую лошадь загоняютъ въ табунъ. Это зрлище, пополненное удали и опасности, прекрасно, и мы часа два смотрли безъ устали. Потомъ вдругъ появилось красивое шествіе, будто на театр. Впереди хала верхомъ одна изъ калмыцкихъ княгинь, за нею тянулись верблюды, нагруженные всми кибиточными снарядами, и потомъ вслдъ шли Калмыки и Калмычки въ особенныхъ костюмахъ. Когда шествіе остановилось, тогда стали разбирать вьюки, бившіе на верблюдахъ, и складывать кибитки, которыя мене чмъ, въ полчаса были совсмъ готовы. Этотъ образчикъ перекочевки, разумется, не таковъ на самомъ дл, но такъ милъ и красивъ, такъ театраленъ, что я долго имъ любовался.— Ввечеру были танцы, въ которыхъ, разумется, я не принималъ участія, потомъ показала намъ танцы калмыцкіе. Ничего нтъ однообразне, тише и спокойне калмыцкаго танца. Калмычки, вытянувъ руки, медленно крушатся, длаютъ какое-то движеніе кистями, потомъ сгибаютъ ихъ, подходятъ другъ въ другу, касаются руками, расходятся: и т. п. Церенджабъ играли на скрипк разныя калмыцкія аріи, но изъ нихъ ни одна мн не поправиласа. Старикъ Тюмень, вн себя отъ радости, что вс у него такъ веселы, поютъ, шумятъ, танцуютъ, захотлъ потшать гостей и проплясалъ самъ по-калмыцки. Дйствительно, вечеръ этотъ, несмотря на разнохарактерность компаніи, былъ довольно оживленъ, и веселіе было тмъ боле непринужденное, что дамы Астраханскія очень невзыскательны. Я ушелъ спать часу въ третьемъ, но многіе оставались пировать часовъ до пяти утра, и говорятъ что Тюмень, въ приводк гостепріимнаго радушія, плъ и плясалъ еще, только ужъ по-русски. Съ радостью всталъ я на другой день, зная, что это послдній день нашей праздности, нигд такъ же хорошо, какъ дома, интересно видть что видли мы у Тюмени, но жаль потерять трое сутокъ сряду. Въ половин 10-го утра сли мы на пароходъ и пустились въ обратное плаваніе. Медленно подвигались мы, втеръ былъ противный и холодный, и ночь, настигнувъ насъ верстахъ въ 10-ти отъ Астрахани, заставила остановиться. Дамы спали въ каютахъ, а мы вс на палуб, безъ постелей и подушекъ, что, несмотря на неудобство, было довольно смшно и забавно. На другое утро, въ Пятницу, часовъ въ 7, прибыли мы благополучно въ Астрахань. Я радъ былъ, что воротился хоть къ Астраханскимъ своимъ пенатамъ: скучно такъ долго быть въ кругу людей, такъ мало знакомыхъ.— Въ Субботу, т.-е. вчера, приступили мы общими силами къ Губернскому Правленію. Я взялъ себ самое трудное по отзыву всхъ отдленіе, IV. Дай Богъ справиться, много будетъ дла съ Губернскимъ Правленіемъ и едва-ли въ дв недли успетъ каждый изъ насъ кончитъ свое отдленіе. Опять теряется надежда воротиться въ Октябр, что длать! Хоть намъ и осталось одно Губернское Правленіе и вс прочія мста обревизованы, но трудно будетъ сводить концы, и это займетъ времена боле мсяца. Къ тому же и частные отчеты не вс написаны. Вы пишете, что у Васъ холодная погода. Кажется, я писалъ Вамъ, что и у насъ были страшныя перемны. Теперь погода тепла, но сыра, а ночи просто холодноваты. Въ Середу отправился къ Вамъ виноградъ въ шести боченкахъ, адресованный въ домъ Николая Тимоеевича. Пожалуйста, примите мры, чтобъ кто-нибудь былъ въ это время въ дом. А то постучатся, постучатся, не дозовутся дворника, и виноградъ и деньги пропадутъ.— Мн же такъ хочется поскоре въ Москву, что, вроятно, по прізд я не скоро покину ее опять. Мн хочется: опять пожить съ Вами, среди людей, съ которыми я могу сообщаться откровенно и свободно. Я намренъ совершенно иначе теперь распорядиться, препровожденіемъ времени. Выпишу вс министерскіе журналы, чтобы слдитъ на развитіемъ законодательства во всхъ частяхъ, ближе ознакомиться съ статистикой и средствами финансовыми и матеріальными Россіи, изучу снова сводъ и буду жадно и пристально читать журналы и все то, что прежде пропускалъ безъ вниманія, т. е. то, что касается хозяйственной и промышленной стороны. Съ службою секретарскою я управлюсь такъ, что она не отниметъ у меня много времени, вызжать также мн не хотлось бы. Если вызжать, такъ опять годъ у меня пропадетъ даромъ. Разумется, онъ во всякомъ случа принесетъ мн пользу, но я спшу обогатиться знаніемъ практическимъ Россіи, еще ближе ознакомиться, свыкнуться съ управленіемъ, чтобъ приготовить себя на будущее время, если буду занимать государственное мсто, или хоть губернаторомъ современемъ. Если жизнь въ губерніи и представляетъ мн какую-нибудь выгоду, такъ именно ту, что у меня тамъ будетъ боле свободнаго времени.— Однакоже, написавъ въ одинъ приссть два листа, которые стоятъ добрыхъ четырехъ, я усталъ, признаюсь Вамъ, и намренъ кончить. Прощайте, будете здоровы и не увеличивайте своихъ хлопотъ безпокойствами на мой счетъ. Не забудьте написать мн Вашего адреса, когда передете въ Москву, и того, какъ надо подъхать къ дому, чтобъ шумъ колесъ не испугалъ Олиньку и видъ тарантаса не встревожилъ ея. Хотя мн и совстно, но хочется попроситъ Васъ при найм дома имть въ саду какую-нибудь отдльную, самостоятельную конурку для меня…

1844 года, 10-го Сентября, Воскресенье. Астрахань.

Вотъ и Сентябрь, праздничный мсяцъ. Поздравляю Васъ съ 14-мъ, милая Маменька и милой Отесинька, поздравляю и всхъ и въ особенности малую мою семнадцатилтнюю сестрицу. Письмо это получится если не 17-го числа, такъ по крайней мр на другой день: возобновляю свои поздравленія и цлую заочно всхъ именинницъ. На этой недл я получилъ отъ Васъ опять два письма. Изъ послдняго вижу я, что Отесивька отправился съ Гришей и Костей въ деревню, чтобъ поудить вмст передъ прощаньемъ. Неужели Гриша не проведетъ вмст съ Вами Сентября? Жалко мн, что онъ детъ а что я не заставу его въ Москв. Одинъ братъ со двора, другой на дворъ, впрочемъ, промежутокъ времени будетъ великъ, по крайней мр мсяца полтора, если не больше, потому что по послднимъ расчетамъ нельзя будетъ намъ выхать прежде Ноября. Теперь садимъ въ Губернскомъ Правленіи, которое слдовало бы обревизовать мсяца въ три, но оно находится въ такомъ запущеніи, что и ревизовать трудно и достаточно будетъ ограничиться указаніемъ главнйшихъ безпорядковъ, не входя во вс мелкія подробности. Если я окончу въ будущую Субботу IV Отдленіе, чего бы мн очень хотлось, такъ мн, вроятно, поручатъ еще первое, которое не должно меня задержать долго, такъ что къ 25-му Сентября я надюсь совсмъ окончить. Тогда, простясь съ присутственными мстами, я крпко засяду дома, стану писать отчеты. Несмотря на количество занятій, жизнь моя проходитъ такъ регулярно, что я не чувствую никакого утомленія и совершенно бодръ и свжъ. Никуда не зжу я, и только приходъ почты составляетъ дв пріятныя эпохи на недл. Поэтому время проходитъ для меня довольно скоро и надюсь, что и предстоящіе мн полтора мсяца пройдутъ такъ же. Посл ревизіи Губернскаго Правленія я буду занятъ отчетами, потомъ, кончивъ свои частные отчеты, я, вроятно, стану помогать Строеву въ сведеніи концовъ, но остальнымъ нашимъ молодымъ людямъ ршительно нечего будетъ длать, и Оболенскій, можетъ быть, и не захочетъ дожидаться конца, а удетъ одинъ, раньше. Но во всякомъ случа желанный брегъ скоро. Дурно только будетъ возвращаться позднею, холодною, грязною осенью, по сквернымъ дорогамъ, въ темная ночи, но путь возвратный всегда хорошъ. Нынче весл обда спускъ корабля купца Миръ-Багирова. Разумется, мы приглашены, и очень любопытно будетъ посмотрть это, но я еще не знаю, пойду ли, потому что Миръ-Багировъ ужаснйшій мошенникъ и иметъ много длъ въ разныхъ присутственныхъ мстахъ. Конечно, это не можетъ имть никакого на дла вліянія, и мы ужъ это ему доказали, ревизія же почти окончена, тамъ будутъ вс губернскія власти и почти вс наши, и странно было бы не идти. Поэтому, можетъ быть, я и отправлюсь и мотомъ пришлю Вамъ описаніе Персидскаго угощенія.— На дняхъ мы очень смялись за обдомъ, читая вслухъ стихи, присланные князю изъ Краснаго Яра. Я запомнилъ послдній куплетъ:
И пріздъ твой въ эти краи
Будутъ ввкъ потомки знать,
О теб воспоминая,
Такъ и будутъ величать:
‘Преразумнйшій бояринъ,
Павелъ Павловичъ Гагаринъ’!
Каково! Авторъ, Столоначальникъ Земскаго Суда, боясь, чтобъ стихи его не пропали на почт, на конверт подъ адресомъ подписалъ: со вложеніемъ акта. Можете себ вообразить, каково было изумленіе князя, нашедшаго вмсто акта стихи и письмо, въ которомъ авторъ просятъ, ‘какъ милости, у князя позволить напечатать стихи эти въ губернскихъ вдомостяхъ, но съ сохраненіемъ имъ разставленныхъ удареній!— Погода прекрасная, нсколько свжая, ясная и тихая. Письмо это пишу я на балкон и часто развлекаюсь прекраснымъ видомъ. Безпрестанно слышу выстрлы охотниковъ: дичи, особенно бекасовъ, здсь изобиліе. Тюмень приглашаетъ опять къ нему посмотрть охоту на волковъ: безо всякаго оружія, съ одною нагайкою Калмыки верхомъ нападаютъ на волка часто сшибаютъ его съ одного удара.— Но пора кончить. Прощайте. Я намренъ здсь праздновать свое совершеннолтіе, т. е. созову къ себ на верхъ двухъ, трехъ пріятелей и поужинаемъ. Давно не получалъ я никакихъ приказаній отъ милой моей Олиньки. Мн было бы очень пріятно исполнить всякое ея порученіе, жду съ нетерпніемъ отзыва о виноград.

Астрахань. 1844 года. Сентября 17-го. Воскресенье.

Нынче день именинъ, 17-е Сентября, поздравляю Васъ и всхъ именинницъ. Письмо это придетъ къ 16-му, поэтому и вновь поздравляю Васъ и съ 20-мъ, и съ 25-мъ числами и крпко обнимаю Васъ, милый Отесинька. Какъ скоро проходить Сентябрь! Только шесть недль осталось до Ноября, который мы полагали самымъ отдаленнымъ срокомъ, да и теперь во всякомъ случа боле-двухъ мсяцевъ мы не проживемъ здсь. Вы пишете, милый Отесинька, про третью часть диссертаціи, про блестящіе и логическіе ея выводы. Выводъ этотъ мн извстенъ, хотя диссертаціи знакомо мн только начало, гд говорится, если я не забылъ, что поэзія есть хранилище свободнаго слова и тамъ оно перестаетъ быть средствомъ. Впрочемъ, надо признаться, что вс эти вещи нельзя принимать обыкновеннымъ образомъ. Надо непремнно заводить голову, настроить ее такъ, чтобъ можно было дышать въ этомъ рдкомъ трудномъ воздух мыслительной атмосферы. Для этого надобно время и особое расположеніе. Вотъ почему я и до сихъ-поръ не отвчаю Константину на его письмо. Голов моей некогда уединяться въ отвлеченность, я я жду досуга, когда мн можно будетъ спокойно пребывать въ состояніи мышленія и внутренняго созерцанія. Но вдь третья часть давно была кончена, стало, это ужъ обдланная, сглаженная?— Прошедшую недлю былъ я очень дятелемъ, надо признаться, и вчера, возвращаясь изъ Губернскаго Правленія, плъ самому себ: ‘Громъ побды раздавайся, веселися храбрый Россъ’! Я кончилъ IV отдленіе, между тмъ васъ другіе все копаются, кончилъ хорошо и доволенъ результатомъ. Но за то какъ же мы работали! Можетъ быть, съ будущею почтою я увдомлю Васъ, что хожденіе мое по присутственнымъ мстамъ прекратилось. Это будетъ мн самымъ лучшимъ, пріятнйшимъ подарковъ къ 26-му числу, оставаться цлый день дома — большое наслажденіе, и въ дв, три недли я совершенно квитъ! Законно буду я волноваться отдыхомъ. Вы пишете, милый Отесинька, что Вамъ странно было бы неудовольствіе мое, когда бы я не навелъ безпорядковъ. Я, конечно, радъ былъ бы душою, еслибъ все нашелъ въ должномъ, законномъ вид, но вдь вмст съ этихъ существуетъ невольное убжденіе, что обманываешься, что подъ этою правильною, прекрасною наружностью таятся зло и несправедливость. Вы не знаете еще, что такое это чиновническое понятіе, ‘письменная очистка’, глубокій техническій терминъ! О, письменная очистка! о ней можно написать цлую книгу. Въ Россіи рдкій кто приноситъ къ служебному труду душевное участіе и истинное желаніе пользы, рдкій думаетъ о томъ, чтобы труднымъ путемъ служебнаго дда достигнуть настоящей благой цля. Механизмъ администраціи заставляетъ забывать о цли, и все служащее въ Россіи стремится къ одной лишь письменной очистк. Для послужившаго слово это не можетъ быть понятно во всемъ его объем.— Въ прошедшее Воскресенье посл обда были мы на спуск корабля, здсь спускаютъ суда нехитрымъ образомъ. Корабль строится на отлогой покатости берега и удерживается отъ стремленія внизъ тремя или боле подпорками. Подъ т мста, которыми корабль долженъ прикоснуться мили, спускаясь въ море, кладутъ доски, густо намазанныя рыбьимъ жиромъ. Видъ былъ чудесный. Впереди Волгой корабль, еще не дышавшій свободою, множество другихъ судовъ, опытныхъ, бывалыхъ, которыя стояли у береговъ и, казалось, готовились принять младенца отъ матери. (NB. богатое сравненіе!). Берегъ усянъ былъ народомъ, и пестрота Азіатскихъ одеждъ чрезвычайно красила этотъ видъ. Для гостей избранныхъ была раскинута большая палатка. Срубили одну подпорку за другой, тяжесть давленія напирала все боле и боле, оставалась одна, вс стояли съ трепетнымъ ожиданіемъ. Наконецъ срубили послднюю,— быстро и величественно спустился корабль по берегу и гордо, и красиво вступилъ въ воду, такъ и разрзавъ ое. Въ то же время раздалась музыка, пальба изъ пушекъ и крики привта. Я очень, очень былъ доволенъ этимъ зрлищемъ. Но у моряковъ длаютъ это, говорятъ, еще искусне и торжественне.

Астрахань. 1844 года, 24-го Сентября. Воскресенье.

Сейчасъ получалъ Ваши письма отъ 16-го Сентября. Сколько у Васъ хлопотъ было! теперь, вроятно, все успокоилось. Это письмо пойдетъ уже по новому адресу. Вы пишете, что 16-го перезжаютъ деревенскіе жители, когда же передутъ Башиловскіе? Да, пора перезжать: даже здсь, въ Астрахани, такая стужа, что трудно себ представать, а Астраханцы сердятся на насъ, что мы вмсто чудесной, роскошной осени привезли имъ холодную и сырую. Разница только въ томъ, что у Васъ, вроятно, опали вс листья, а здсь ни одного и все еще зелено. Впрочемъ, я радъ, что такая погода: легче оставаться дома. Увы! я писалъ Вамъ, что надюсь 23-го, т. е. въ Субботу, распроститься съ присутственными мстами. Не тутъ-то было. Въ прошедшее Воскресенье, занявшись пристально, часу въ 11-мъ вечера представилъ я князю отчетъ по Штабу. Разумется, онъ былъ очень радъ, но всего пріятне для меня были его слов, какъ сожалетъ онъ, что Соляное Правленіе ревизуется не мною, что и для меня было бы полезно узнать еще лишнюю отрасль управленія, но главное сожалетъ потому, что этотъ источникъ богатства въ Россіи, соляная часть, находится въ такомъ еще младенческомъ состояніи, такъ мало для нея сдлано, такъ много остается сдлать, что можно было бы блистательно воспользоваться этимъ случаемъ, если не теперь, такъ въ остальное время служебной жизни. ‘Что П., говоритъ князь, труды его безплодны, здилъ онъ на озера, все имлъ подъ рукою, а съ нимъ ни поговорить, ни извлечь изъ него какого-нибудь взгляда, мысли нельзя, и я очень жалю, что сдлалъ такую ошибку, не неб, а ему поручивъ ревизію Солянаго Правленія.’ Вы, можетъ быть, удивитесь, что князь говорилъ это мн, но, во-первыхъ, это съ нимъ случается рдко, во-вторыхъ, образованіе и воспитаніе кладутъ такую разницу между мною и этими господами, что мы на одной параллели стоять не можемъ, и это само собою разумется. Но мн это очень пріятно, ибо доказываетъ, что не пошлыхъ трудовъ привыкли отъ меня ожидать. Дйствительно, сто соляныхъ озеръ Астраханской губерніи, изъ которыхъ одно Башунчатское заключаетъ въ себ соли больше, чмъ во всей Европ, заслуживаютъ вниманія. Правда и то, что часть эта находится въ завдываніи ревниваго Министерства, не любящаго чужихъ распоряженій.— Съ Понедльника приступилъ я къ. первому Отдленію, начальникъ котораго Вице- Губернаторъ, управляетъ теперь губерніей, и съ того же времени занялся новымъ отчетомъ, по Уголовной Палат. Вчера, въ Субботу, объявилъ я князю, что кончилъ 1-е Отдленіе. и представилъ ему отчетъ по Палат. Много, стало, было работы на той недл, можете себ представить, хотя 1-е Отдленіе самое пустое. Я готовился ликовать, думалъ, что конецъ, но князь поручаетъ мн 3-е Отдленіе, которое началъ было ревизовать П., но по случаю слдствія надъ Мартосомъ занятъ очень другими длами. Это порученіе меня, какъ громомъ, поразило. Выходитъ, что я въ дуракахъ и, еслибъ не работалъ такъ усильно, то, протянувъ ревизію своихъ отдленій на нсколько времени, избавился бы, можетъ быть, отъ новой работы, которая по крайней мр возьметъ дёнъ десять. Такимъ образомъ выйдетъ, что я одинъ, за исключеніемъ 2 то Отдленія, обревизую все Правленіе. Отчетовъ до сихъ поръ представлено мною восемь, остается еще три: по Рыбной Экспедиціи, Канцеляріи Губернатора и Губернскому Правленію. Съ завтрашняго числа приступаю къ 3-му Отдленію и къ отчету по Рыбной Экспедиціи. Опять въ виду мсяцъ безостановочной работы. Пора этому кончиться.— На дняхъ получилъ я съ оказіей письмо отъ Оболенскаго. Онъ правитъ должность Прокурора и теперь у Министра на счету первйшихъ юристовъ. Ему поручено между прочимъ просмотрть одно новое законодательное положеніе, такъ распорядились Шиповъ съ Шереметьевымъ. Я очень радъ успхамъ Оболенскаго, люблю его это всей души, но не сознаю его юристомъ, надо признаться. Въ Кавани ему очень весело, жизнью своею онъ вполн доволенъ, но въ Декабр хочетъ пріхать въ Москву, поэтому приглашаетъ меня на возвратномъ пути.завернуть въ. Каванъ, чтобъ вмст съ нимъ хать! Я ему не отвчалъ и вс отвты свои отлагаю до конца моего урока. Тогда я буду посвободне, напишу и Оболенскому, и Львову, и Сомову, который отчаянно просилъ у меня письма изъ Петербурга. Кстати о Петербург. Неужели Самаринъ не пишетъ къ Константину про впечатлнія Петербурга? Странно!— Завтра день Вашихъ имена въ, хилый Отесинька, поздравляю Васъ и всхъ еще.разъ, а послзавтра я именинникъ, также честь имю поздравить. Хотлось бы мн позвать Вице-Губернатора праздновать совершеннолтіе ревизующаго его чиновника. Нтъ, я шучу, разумется, но хочу состряпать маленькій ужинъ для своихъ правовдовъ. Тарантасъ нашъ будетъ на дняхъ готовъ, просто чудо, широкій, легкій, съ равными удобствами. Онъ длается подъ наблюденіемъ одного Шереметьевскаго крестьянина, славнаго, на все гораздаго мужика, который за это получаетъ мсто сзади нашего тарантаса. Онъ краснобай, знаетъ всевозможныя псни и сказки я за живость свою прозванъ бшеннымъ. Я очень радъ буду хать съ нимъ, потому что онъ и кузнецъ, и каретникъ вмст, и можно будетъ у него поучиться руссицизмамъ. Удивительно, какъ простой народъ уметъ гнуть русскій языкъ и выражать на немъ ловко и врно самые тонкіе оттнки мысли. Итакъ Гриша скоро детъ: Олинька, проводя одного брата, увидатъ скоро другаго. Я часто придумываю средства, какъ пріхать такимъ образомъ, чтобъ не произвесть особеннаго впечатлнія. Пусть она меня сама научить. Изъ газетъ вижу я, что магистръ Линовскій воротился и начинаетъ читать лекціи Сельскаго Хозяйства. Если судить по нкоторымъ его письмамъ, когда-то напечатаннымъ въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’, это должно быть очень важно и интересно. Только ему, посл путешествія по чужимъ краямъ, слдовало бы совершить путешествіе по Россіи, чтобы ближе познакомиться со всми источниками нашего сельскаго хозяйства, узнать, какія богатства должно и можно вызвать изъ ндръ Россіи. Вотъ напримръ предметъ этотъ, столь важный для государственнаго благосостоянія, вроятно, къ сожалнію, занимаетъ мало Константина по своей положительности. Это-то мн и прискорбно. Что еслибы онъ хотлъ направить свою дятельность къ существенной польз, къ цли уловимой! Мн очень хотлось бы употребить будущій годъ на изученіе Россіи въ отношеніи къ ея матерьяльнымъ силамъ. Покуда эти господа будутъ думать и спорить, я хоть что-нибудь сдлаю, а потомъ вмст съ другими приму отъ нихъ готовый плодъ умозаключеній, пользу отъ котораго они, по недостатку другихъ положительныхъ свдній, извлечь едва-ли будутъ въ состояніи. Разсчетъ, повидимому, эгоистическій, но въ сущности разумный и благой. Я не беру на себя ничего, не имю столько самонадянности, но по крайней мр указываю путь. Поэтому-то мн и хотлось бы призвать въ положительной дятельности… Я вполн уважаю ихъ, люблю ихъ, но пойду своимъ путемъ и не желалъ бы отвлекаться будущей зимой отъ исполненія моего намренія и занятій посщеніями этихъ вечеровъ. Но я прекращаю этотъ разговоръ, который заочно можетъ быть понятъ и принятъ непріятно для меня. Прощайте, будьте здоровы. За дло, съ Богомъ, и мсяца чрезъ полтора или два я увижусь съ Вами. Время такъ скоро проходитъ, что, право, я не успваю ни обсудить, ни подумать ничего на недл и сажусь за письмо, какъ будто вчера только что отправилъ прежнее.

Астрахань. 1844 года, 1-го Октября. Воскресенье.

Нарочно сажусь раньше за письмо къ Вамъ, чтобъ скоре его кончить. Хочется воспользоваться этимъ днемъ, чтобъ на досуг и при бломъ свт поработать надъ отчетомъ по Рыбной Экспедиціи. До обда я бываю всегда занятъ въ Губернскомъ Правленіи, слдовательно могу писать отчетъ только при свчахъ, вечеромъ, это очень затруднительно, когда надо читать и соображать въ то же время разныя производства, дла, отдльныя записки, лоскутки, писанные всми возможными почерками. На прошедшей недл, т. е. вчера, кончилъ я первый столъ IV Отдленія и отчетъ по экспедиціи въ отношеніи къ рыбному промыслу, листовъ 12. Нынче хочу все это поврить, сообразить и перечесть, чтобъ имть возможность отдать переписывать. А съ Понедльника примусь за второй, столъ IV Отдленія и за послднюю часть отчета — по тюленьему промыслу, такъ чтобы въ будущую Субботу могъ я совсмъ окончить Губернское Правленіе и подать князю отчетъ по Рыбной Экспедиціи. Этотъ отчетъ самый трудный и многосложный. Теперь я весь полонъ своею работой, которая всегда давитъ Женя, пока я ея не окончилъ, но въ будущее Воскресенье, вроятно, я напишу къ вамъ ликующее письмо. Въ Губернскомъ Правленіи я нашелъ гораздо больше работы, чмъ ожидалъ… Я не захотлъ удовольствоваться ревизіею и замчаніями П… и переревизовалъ все вновь, чему очень радъ, ибо нашелъ вдесятеро больше, чмъ онъ.
26-е Сентября, день моего рожденія, прошло, какъ и вс дни, на работой. Вы знаете, что для меня этотъ день всегда самый скучный и непріятный, не знаю, почему. Вотъ мн и совершеннолтіе стукнуло. Какая у насъ холодная, сырая, втренная и грязная осень, трудно себ представить, ничмъ не лучше Петербургской. А во время оно въ эту пору въ Астрахани росли цвты и воздухъ былъ самый благорастворенный до Ноября, когда начинались дожди. Теперь все измнилось. Мы вставили окна и начали топить.
Вотъ уже и 1-е Октября. 4-го будетъ ровно девять мсяцевъ, что мы выхали изъ Москвы. Десять проживемъ непремнно невроятно, захватимъ половину одиннадцатаго. Въ Октябр многое иметъ быть сдлано. Теперь вс присутственныя мста почти кончены, остается писаніе отчета и предложеній. На ныншней недл детъ къ Военному Министру отчетъ мой по Штабу, разумется, нсколько въ сокращенномъ вид. Съ нетерпніемъ ожидаю будущей Субботы, т. е. конца ревизіи Губернскаго Правленія. По крайней мр тогда я буду оставаться дома и дома, днемъ работать за отчетами. Все легче. Такъ и быть, въ будущее Воскресенье, на радости, сдлаю визитъ доброму Атаману! Но я знаю также, что какъ скоро я кончу свои работы, князь завалитъ меня другими, онъ уже проговаривался. Это всегдашняя участь тхъ, кто работаетъ много и скоро, такъ что остаешься въ дуракахъ передъ другими, которые работаютъ медленно, спокойно, не стсняясь нисколько, а потому и не обременяются новыми порученіями. Не придется ли мн раскаяваться, что я заказалъ тарантасъ. Если мы должны будемъ возвращаться опять зимнимъ путемъ, то онъ едва-ли будетъ нуженъ, и въ немъ можно будетъ дохать только до Царицына.
Что сказать Вамъ еще интереснаго? Ршительно нечего. Я не существую настоящимъ образомъ и время летитъ въ работ безъ отдыха, а содержаніе моего отчета нисколько незанимательно для Васъ, да и для меня мало, ибо, вслдствіе ревизія, члены экспедиціи вс уже смнены, была назначена Коммиссія для поврки тюленя, производится слдствіе надъ Секретаремъ, Министру, писано, сочинены проекты новыхъ временныхъ правилъ до совершеннаго преобразованія Устава Экспедиціи, словомъ — отчетъ мой по ревизіи нсколько опоздалъ я принесетъ мало результатовъ, ибо вс они были вслдствіе самой моей ревизіи, о которой я докладывалъ ежедневно князю. Но теперь все это собирать во едино и приводить въ систему трудно.

1844 года, Октября 7-го, Суббота.

Тпрру, тпрру, тпрру, тпра, тпра… вообразите, что это труба… Громъ побды раздавайся, веселися храбрый Россъ! Я кончилъ Губернское Правленіе! Да, милый Отесянька я милая Маменька, наконецъ я распростился со всми присутственными мстами. Вчера кончилъ Губернское Правленіе и подалъ отчетъ по рыбной Экспедиціи. Стало теперь мн остались только два отчета: по Гражданской Канцеляріи и но Губернскому Правленію. Послдній почти за все Губернское Правленіе, исключая только 2-го, и будетъ очень великъ: однихъ замчаній теперь листовъ 60, разумется, многое вычеркнется, сократится, во многое и прибавится. Къ 21 му Октября надюсь все окончить. Теперь я все свободне, ибо буду сидть дома, а отчеты меня не затрудняютъ. Теперь довольно дятельно идетъ окончательная работа. 4 человка писцовъ ежедневно заняты перепискою отдльныхъ частей уже общаго отчета, и время отъзда ясне видится. Мы, вроятно, во всякомъ случа подемъ раньше Князя, ибо всмъ вдругъ нельзя же хать. Многіе изъ нашихъ чиновниковъ собираются хать въ конц этого мсяца, по окончаніи своихъ отчетовъ. Во всякомъ случа около 20-хъ чиселъ Ноября я надюсь быть въ Москв. Князь подетъ въ Петербургъ я не распуститъ насъ по должностямъ до Января мсяца, ибо намъ нельзя будетъ явиться на службу безъ бумаги или отношенія Князя. Такъ я надюсь мсяцъ пожить совершенно на свобод.
У насъ очень скверная осень. Сдлайте одолженіе, милый Отесинька, не отдавайте своего кабинета подъ мое помщеніе, это было бы забавно и неприлично, да и гд же будемъ мы сходиться посл обда и курить? Мн хотлось бы только имть уголокъ, гд бы я могъ заниматься службой и чтеніемъ. Послднее, вроятно, но мннію всхъ, кром Васъ, сочтется боле уважительною причиной, ибо, кажется, до сихъ поръ не могутъ привыкнуть врить важности исполненія служебныхъ обязанностей. Олинькино письмо было мн такъ неожиданно-пріятно, что я долго всматривался въ буквы, ею начертанныя, чтобы судить о твердости или слабости ея руки.
На дняхъ я получилъ своего бурхана, очень искусно сдланнаго. Онъ скатывается на палку и потому дорогой не можетъ измяться. А Бюлеръ досталъ себ не только образъ, но даже литого мднаго идола. Онъ здилъ вмст съ Коммиссіей на Соляныя озера, верстъ за 200, такъ, не имя никакого особеннаго порученія. По дорог зазжалъ онъ въ настоящіе улусы, видлъ кочевку, былъ везд въ кибиткахъ, и въ Яндыко цахуровскомъ безъ жалости досталъ себ идола. Законъ Калмыковъ запрещаетъ имъ отдавать освященную вещь человку чуждому. Мдныхъ и позолоченыхъ идоловъ привозятъ они съ величайшимъ трудомъ (такъ говорятъ они по крайней мр) изъ Тибета. Бюлеръ убдилъ Бакши, главнаго изъ духовныхъ въ томъ улус, уступить ему одного изъ идоловъ. Тотъ, человкъ политичный, не смлъ отковать, а русскій улусный Попечитель просто приказалъ отдать бурхана. Съ великою печалью принесли Гелюнчи ему бурхана, съ подобострастіемъ держа его надъ головою. Впослдствіи оказалось однако, что они вынули изъ него то, что по понятіямъ ихъ длаетъ его священнымъ и драгоцннымъ. Въ каждомъ мдномъ идол есть пустота внутри сердца, куда влагаются драгоцнные камни, золото и т. п. Впрочемъ, такихъ идоловъ у него много. Изображеніе идола на бумаг Вы увидите у меня. Былъ онъ также на Калмыцкомъ обд, за которымъ сытне и лучше всхъ ли жирные Гелюнчи,— духовныя лица. Посл обда, съ дозволенія сказать, начинаютъ вс… рыгать. Кто постарше и попочетне, тотъ рыгаетъ громче, а Гелюнчи громче всхъ. Это не выдумки, русскіе чиновники такъ свыкаются съ этими Калмыками, что выучиваются ихъ языку и не брезгаютъ ихъ пищей. Вотъ одинъ отставной чиновникъ, который окрестилъ Калмычку, женился на ней, надлъ тулупъ и животъ теперь въ кибитк, между Калмыками, занимаясь скотоводствомъ. Этого я не могу понять.
По разсказамъ, Соляныя озера необыкновенно интересны. Вообразите себ въ степи огромное пространство, круглой формы, версты полторы или дв въ окружности, покрытое гладкою, какъ ледъ, блою поверхностью. На берегу сложены бугры, пудовъ въ 200 тысячъ соли. И все это охраняется однимъ часовымъ, старымъ инвалидомъ. Вотъ богатство, которое ничего не стоитъ Казн. Въ одной Астрахани ежегодно выламывается до трехъ милліоновъ пудовъ соли, а если выламывать соль изъ Баскунчатскаго озера и изъ горы Чянчачи, то это количество увеличилось бы вчетверо, если не больше. На другой годъ — опять садка соли и опять таже добыча. Весною вода ломаетъ этотъ соляной ледъ и потомъ застываетъ, а добывать соль надо во время садки. Процессъ этотъ мн, не видавшему соляныхъ озеръ, нсколько темень. Лтомъ Калмыки въ кожаныхъ бахилахъ, при сильнйшихъ жарахъ, работаютъ такъ, какъ не сталъ бы работать русскій ни за какія деньги, поэтому-то вс соляные рабочіе — Калмыки, изъ которыхъ каждый за лто получаетъ рублей сто. При озерахъ есть смотрители, русскіе чиновники, которые живутъ съ семействомъ тамъ лтъ по десяти и боле. Кругомъ степь, ни души живой человческой, безчувственное смуглое лицо Калмыка, который ежедневно посщаетъ озеро и рапортуетъ, выставивъ голову въ окно: озеро ленду, т.-е. озеро здорово… Какая жизнь! Лтомъ она оживляется нсколько. Смотритель занятъ, наблюдаетъ за рабочими, но съ Августа мсяца опять начинается то же однообразное существованіе въ этой глухой, песчаной степи. Самоваръ и вино — вотъ его занятія. Вообразите же себ жизнь его семейства, если оно есть, развитіе и существованіе молоденькой двушки, которой взоръ встрчаетъ только или песчаную, или гладкую соленую поверхность и ни одного оживленнаго человческаго, лица, кром знакомаго образа старика-отца или подобострастнаго Калмыка? Почта рдко закидываетъ сюда письма, пріздъ новаго чиновника — жоха. Впрочемъ, при Гайдукскомъ озер живетъ смотритель Хватковъ, который уже лтъ 30 въ этой должности, не покидая почти озеръ, но окруженный книгами и журналами. Чтеніе и одиночество сдлались для него привычкой. Когда-то служилъ онъ въ военной служб, дрался противъ Горцевъ и съ тхъ поръ-живетъ мирно, чистый, опрятный, добрый, умный старикъ! Какъ безконечно различны виды человческаго существованія! И это жизнь?

1844 года, Октября 15-го. Астрахань. Воскресенье.

Нтъ, видно мн долго не будетъ отдыха. Эту недлю я такъ пристально работалъ, что ршительно не было ни минуты свободнаго времени. Вчера вечеромъ подалъ я свой отчетъ по Губернаторской Канцеляріи, десятое мое дтище. Отчетъ этотъ вышелъ гораздо трудне и обширне, хотя я и могъ бы писать его дольше, потому что очередь до него дойдетъ нескоро, но Вы знаете, что я до тхъ поръ не бываю спокоенъ, пока не кончилъ своей задачи. Что всего боле затрудняетъ, это хаосъ бумагъ и замчаній, давно забытыхъ, которыя надо перечесть и привести въ порядокъ. Но навыкъ и нкоторая увренность, что выработается хорошо, какъ и въ другихъ случаяхъ, много способствуютъ. Я знаю, что къ концу недли все-таки подамъ отчетъ, какъ бы онъ труденъ ни былъ, такъ и случилось теперь. Осталось мн одиннадцатое дтище — Губернское Правленіе, отчетъ по которому будетъ легче писать: все еще свжо въ памяти, да и замчанія писались не на лоскуткахъ, а въ тетрадяхъ, въ порядочномъ вид. При всемъ моемъ порядк я довольно безпорядоченъ.— Курьеръ сказалъ Вамъ вздоръ, что я былъ серьезно боленъ. Я былъ боленъ одни сутки отъ разстройства желудка. Отъ слабости мн спалось ежеминутно. Но благодаря моей крпкой природ, ночью выспался я превосходно и на другой день поутру принялся за работу и кончилъ отчетъ по Земскому Суду. Тогда я сошелъ къ Князю, чтобъ ему представить отчетъ, онъ предложилъ мн, какъ лекарство, рюмку прекраснаго шато-лафита, я ее и выпилъ, но со мною сдлалась вдругъ такая дурнота, что я чуть не упалъ принужденъ былъ ссть. Черезъ нсколько минутъ это прошло, я я обдалъ вмст со всми, соблюдая самую плохую діету. Вотъ какъ вс происшествія моей болзни Правда, въ эти одни сутки я очень похудлъ и поблднлъ, но дня черезъ четыре не осталось никакихъ слдовъ. Я уже писалъ Вамъ, что я совершенно, слава Богу, здоровъ, нисколько не похудлъ, и что не только у меня образовалось два подбородка, но даже проектируется фасадъ третьяго.— Вставая въ седьмомъ часу и начиная заниматься въ девятомъ, я успваю выкурить на ходу сигару, что почти составляетъ 3/4 часа, и напиться чаю. Возвращаясь изъ присутственнаго мста, за полчаса до обда, я опять хожу по комнат, и хотя это немного, но чувствую отъ этого большую пользу для пищеваренія. Всякій разъ, какъ я намняю этимъ правиламъ, я не чувствую себя такъ легко. Главное — не надо спать днемъ и не спать никакъ боле семи часовъ. За то, благодареніе Богу, аппетитъ у меня отличный и сонъ чудесный. Я сплю не останавливаясь, насквозь, будто упалъ въ пропасть, и просыпаюсь, когда достигаю дна. Впрочемъ, не надо имть никакихъ привычекъ, даже привычекъ регулярной жизни. Он развиваютъ сильно эгоистическое начало, я это чувствую: многаго не захочетъ человкъ сдлать, если это нарушаетъ его привычки, здсь опять маскированная лнь, еслибъ привычки даже были нелниваго свойства.— Какая гнусная погода: сырость, холодъ, дожди. Несносно это потому, что почта опаздываетъ и вмсто того, чтобы получить письмо нынче, когда у меня боле свободнаго времени, получу его завтра, когда присяду за Губернское Правленіе. Общій отчетъ подвигается, но медленно и, вроятно (и то дай Богъ!), кончится не ближе 20-го Ноября. Но я дожидаться конца не буду, по разнымъ причинамъ: во первыхъ, къ 1-му Ноября я совсмъ окончу свою работу и мн длать будетъ нечего, во вторыхъ, Оболенскій былъ, да и теперь еще очень боленъ лихорадкой, и лучшимъ лекарствомъ ему будетъ, чуть онъ понравится, бжать Астраханскаго климата, но третья и самая главная причина, это тарантасъ. Если мы выдемъ 8-го, то и то едва ли можно будетъ дохать на колесахъ. Бросить 300 рублей на тарантасъ, чтобы оставить его въ Астрахани и покупать кибитку, безъ всякихъ уважительныхъ къ тому органъ, было бы безразсудно. Князь самъ уговариваетъ насъ не упускать колеснаго пути. Впрочемъ, во всякомъ случа мы выдемъ не ближе 8-го или 9-го Ноября. Черезъ мсяцъ слишкомъ я въ Москв!
Неужели Костя не сбрилъ бороды и не скинулъ зипуна? Право, это можетъ навлечь ему множество непріятностей, насмшекъ, которыя только раздражатъ его, и изъ чего все это, какая существенная отъ того польза? Я никогда не надну зипуна прежде времени, можетъ быть отъ малодушія, но боле изъ благоразумія, къ чему я подвергнусь столькимъ хлопотамъ, баснямъ и общему говору? Не черезъ смшное достигаютъ великія мысли исполненія. и зипунъ, подвергшійся осмянію, еще боле упадетъ въ общемъ мнніи. Свтъ такая дрянь, что и дйствовать въ немъ не привлекательно, по крайней мр, сколько я могу судить по разнымъ свтскимъ фигурантамъ, мн знакомымъ. Однако прощайте. Боле трехъ писемъ посл этого, я думаю, Вы отъ меня не получите. Надюсь обнять Костю русскимъ, въ Европейскомъ костюм и безъ бороды.

22-го Октября, 1844 года. Воскресенье. Астрахань.

Весело и радостно пишу я теперь къ Вамъ. Я покончилъ вс свои труды, подалъ вчера послдній и самый большой отчетъ и теперь чувствую только усталость, законное право на отдыхъ. Я такъ работалъ эту недлю, что едва ли былъ бы въ состояніи протрудиться такъ еще одну, ибо, признаюсь, очень утомился, мн непремнно хотлось поскоре развязаться съ своимъ отчетомъ, я развязался, хотя отчетъ очень великъ — ластовъ въ 40. Я работалъ по 14-ти, 15-ти часовъ въ день и боле, почти не вставая съ мста, все въ склоненномъ положеніи, и окончилъ въ ночь на Пятницу весь отчетъ свой. Въ Пятницу я засадилъ четырехъ писцовъ за переписку, самъ написалъ листовъ 14, и отчетъ былъ совершенно готовъ въ ночь на Субботу. Надо было прочесть и сврить его, поправить ошибки, и въ Субботу поутру я послалъ за Бюлеромъ, который вызывался помочь мн, т. е. вмст-считывать. Я былъ въ такомъ веселомъ расположенія духа, что палисадъ ему слдующую записку. Посл формулы Латинскаго поклона отъ токоваго-то къ барону Римской Имперіи и словъ: Veni, Tide et auch (приди, посмотри и послушай) слдуютъ стихи:
Я полонъ умиленія
(О неба благодать!)
Губернскаго Правленія
Отчотъ спшу читать.
Онъ operim corona,
Онъ подвиговъ внецъ,
И римскаго барона,
Плнителя сердецъ,
Я вызываю нын,
Окончивъ долгій трудъ,
Цитатой по Латын
Въ нагорній мой пріютъ,
Чтобъ вмст сврите дружно,
Не промахнулся ль я?….
P. S. Сигаръ твоихъ не нужно,
Довольно у меня.
Я пишу Вамъ весь этотъ вздоръ потому, что малйшія подробности, знаю, Васъ интересуютъ. Окончивъ поврку часу въ третьемъ, и подалъ отчетъ и почувствовалъ, будто канемъ свалился у меня съ плечъ. Да лучше усиленно потрудиться и сдлаться свободнымъ, нежели растягивать трудъ на долгое время. По крайней мр я до тхъ поръ не бываю покоенъ, пока я не выполнилъ лежащей на мн обязанности, и впрягаюсь въ работу всми силами. Вчера вечеромъ я не писалъ къ Вамъ потому, что хотлъ отдохнуть, поболтать, полежать, не трудить глазъ… Теперь у меня почти нтъ никакого занятія. На будущей недл я стану по утрамъ разсматривать одно большое дло, по порученію князя, а по вечерамъ займусь очищеніемъ недоимочныхъ писемъ, которыхъ накопилось много — Работа въ нашей канцелярія подвигается довольно успшно, но боюсь, чтобъ мшкотность другихъ нашихъ чиновниковъ, П… и Р…, не задержала князя. Эти господа до сихъ поръ не представили всхъ своихъ отчетовъ, между тмъ какъ у нихъ было не больше порученій, а у П… почти вдвое меньше, чмъ у меня. Къ тому же скверный Астраханскій климатъ иметъ, вліяніе на Р…. и онъ все хвораетъ. А какая гнусная погода! Не врю, будто въ Астрахани въ Октябр даже обыкновенно ‘все цвтетъ и благоухаетъ’. Вчера шелъ снгъ, нынче идетъ мелкій дождикъ. Холодно, сыро, грязно, мокро, склизко….
Каковы должны быть дороги! Мы, т. е. Оболенскій и я, располагаемъ выхать недли черезъ дв съ половиной или черезъ три, Ноября 9-го. Не знаю, додемъ ли мы въ тарантас, только, врно, продемъ долго. Видно, судьба хочетъ обогатить меня опытностью и, показавъ пріятныя стороны зимняго пути, познакомить съ осеннимъ безпутьемъ. Почта жестоко опаздываетъ, а я съ нетерпніемъ жду ея. Она должна привести мн извстіе объ отъзд Гриши и о томъ, какъ Олмнка это перенесла.— Въ послднихъ письмахъ Вашихъ отъ 7-го Октября, Вы пишете про хаосъ и безпорядокъ, царствующій въ дом. Вроятно, теперь все уже вошло въ свои предлы, и колесо обычной жизни пошло въ ходъ и обращается спокойно.
Съ любопытствомъ вернусь я въ Москву. Многое, вроятно, измнилось въ мое отсутствіе, нкоторые взгляды и мысли пошли въ отставку, а мсто ихъ заняли новые интересы, такъ что я буду нкоторое время отсталымъ.
Хотлъ было писать къ Вамъ еще, да нечего, и право не въ расположеніи, не пишется, да и только. Вы знаете, что я не лнивъ, но время отъ прошедшаго Воскресенья до ныншняго дня пролетло безо всякой новой идеи для меня, какъ сонъ. Поэтому я, съ откровенностью высказавъ Вамъ нерасположеніе свое писать, заканчиваю свое письмо. Собираюсь на этой недл предпринять трудъ: писать къ Константину.

Астрахань. 29 Октября 1844. Воскресенье.

До милости скверныхъ дорогъ письма Ваши отъ 14-го Октября получены мною 24-го. Очень благодарю Васъ за копію съ Гришина письма, которое даетъ врное понятіе о его впечатлніи и о той жизни, которая его ожидаетъ. По крайней мр въ этой губерніи есть порядочные люди, да и жить онъ будетъ съ добрымъ товарищемъ, губернаторъ человкъ еще молодой и образованный. Не знаю, смыслитъ ли онъ много въ дл, онъ служилъ когда-то кавалергардомъ. Здсь мы получили извстіе, что Дмитрій Оболенскій, отъ котораго Шереметевъ безъ ума, переводится Товарищемъ Предсдателя въ Калугу. Это повышеніе, сдланное безъ его вдома, должно быть ему очень пріятно: сближаетъ съ Москвою, да и мсто больше по немъ, не такъ самостоятельно. Князь, узнавши про это, объявилъ, что посл того мн надо быть Оберъ-Предсдателемъ. Но я не намренъ до будущей зимы, т. е. вины 1845 года, мнять мста и во всякомъ случа не приму никакого другаго, кром прокурорскаго. Вы знаете, что я кончилъ вс свои работы, на этой недл еще отдлалъ нсколько порученій и теперь не имю никакихъ, а потому длать нечего н. мн очень хочется хать. Оболенскій, слава Богу, поправляется, и мы черезъ 10 дней непремнно демъ. Мы бы похали и раньше, но удерживаютъ насъ еще разныя причины: тарантасъ нашъ еще не совсмъ готовъ, 8-го Ноября должны мы еще получить изъ здшней Казенной Палаты деньги (по 50 рублей каждый), корковыя или иначе суточныя, къ тому времени наступятъ лунныя ночи, да и Оболенскій еще боле укрпится въ своемъ здоровь. Судьба хочетъ, чтобы я узналъ осенній путь въ Россіи, и, кажется, знакомство будетъ короткое. Вроятно, мы продемъ долго, тмъ боле что опять на сутки завернемъ къ Давыдову. Еслибы, паче чаянія, нельзя было продолжать путь на колесахъ, то, оставивъ тарантасъ у Давыдова, мы возьмемъ у него кибитку. Во всякомъ случа 21-го, 22-го или 28-го Ноября мы будемъ въ Москв. Еще долго, очень долго!— Вы негодуете, что меня заваливали работой, и маменька даже сравниваетъ меня съ воломъ или лошадью. Я и самъ былъ этому очень не радъ, но теперь доволенъ. Своею работою я много облегчилъ ревизію. Сдлавъ больше всхъ, я имю по крайней мр законное право отдыха, заставляю тмъ молчать этихъ господъ, которые, я знаю, несмотря на мое ласковое обращеніе, меня не любятъ. Правда, я ихъ не жалую, и мн такъ надоло видть эти чиновническія фигуры ежедневно за обдомъ, не на служб, а въ домашнемъ быту, слышать ихъ остроты, желанія, мечтанія, восхищенія, что я поэтому-то и спшу освободиться отъ сей пріятной жмени. Признаюсь, скучно цлый годъ не быть дома, обдать не за своимъ столомъ, всякій день видться съ одними и тми же лицами….— Честь и слава настойчивости князя. Помните, милый Отесинька, Вы писали, что пронесся слухъ, будто князь представлялъ Строева за Оберъ-Прокурорскій столъ и получилъ отказъ? Дйствительно, это такъ и было. Графъ Панинъ отвчалъ, что онъ опредляетъ туда только чиновниковъ, въ способности которыхъ лично удостоврился, ибо нердко чиновники эти правятъ трудную должность Оберъ-Прокурора, и что не лучше ли Строеву принять мсто Прокурора я современенъ уже удостоиться помщенія за Оберь-Прокурорскій столъ. На это князь отвчалъ, рискуя поссориться съ Панинымъ, что онъ не оставляетъ своего ходатайства, что ему, князю, какъ человку съ сорокалтнею по служб опытностью и 10 лтъ правившему должность Оберъ-Прокурора, должно, кажется, быть извстнымъ не мене графа, что нужно для этой должности, что графъ можетъ положиться на него и что представленія ревизующихъ Сенаторовъ непремнно должны быть уважаемы, иначе они лишатся всхъ средствъ имть при себ хорошихъ помощниковъ. Вмст съ симъ князь просилъ исходатайствовать ему у Государя дозволеніе по окончаніи ревизіи прибыть по дламъ службы въ Петербургъ. Я думалъ, что графъ Панинъ обидится и, какъ человкъ упрямый, ни за что не согласится. Напротивъ, графъ самымъ вжливымъ письмомъ отвчалъ, что непремнно исполнитъ требованія князя въ отношеніи къ Строеву по окончаніи ревизіи. Такимъ образомъ и въ другихъ случаяхъ, вовсе безнадежныхъ, князь всегда достигаетъ цли. Разумется, никогда онъ такъ не настойчивъ, какъ тогда, когда дло идетъ о другомъ. Поздкою въ Петербургъ поддержитъ онъ лично вс свои представленія. Теперь я пользуюсь досугомъ, длаю far niente. Хотлъ писать много писемъ, но отложилъ до личнаго свиданія. Чего же лучше? Впрочемъ, отъ нечего длать я пишу стихи, но не скажу, чтобъ это было съ сильнымъ душевнымъ участіемъ, а такъ, практикуюсь. Скоро, скоро опущусь я въ водоворотъ ‘Московской жизни, когда я ничего не буду длать и вчно не буду находить времени, такъ ужъ, видно, самихъ Господомъ Богомъ устроено. Впрочемъ, постараюсь избжать этого предопредленія, но трудно, знаю по опыту прежняго времени.— Прощайте. Еще одно или два письма отъ меня къ Вамъ, еще два письма отъ Васъ, я переписка наша кончится.

Ноября 5-го, 1844 года. Воскресенье. Астрахань.

Вроятно, это письмо будетъ уже послднее. Впрочемъ, можно будетъ еще написать въ Середу, наканун отъзда, если успю. Четверо сутокъ, не боле, остается жить намъ въ Астрахани! Тарантасъ готовъ, онъ не щеголеватъ, но чрезвычайно удобенъ и помстителенъ, и я боюсь только, не будетъ ли онъ тяжелъ. Богъ знаетъ, додемъ ли мы до Москвы въ тарантас. Говорятъ, отъ Царицына уже лежитъ снгъ. Хорошо было бы довезти его до Давыдова, у котораго мы могли бы взять повозку, да и въ томъ слухи о дорог наводятъ сомнніе. Во всякомъ случа придется хать на пяти лошадяхъ. Какъ бы то ни было, но поскоре, поскоре въ путь.
Теперь постараюсь отвчать на Ваши письма. Признаюсь, негодованіе въ мою пользу и къ невыгод Б—а и О—го, такъ рзко выраженное въ письм Вашемъ, милая Маменька, произвело на меня тягостное впечатлніе. Вы ослпляетесь на мой счетъ. Если бы дйствительно было такъ, какъ Вы говорите, т.-е. что меня почитаютъ пошлымъ работникомъ, возвышеннымъ Акакіемъ Акакіевичемъ и т. п. (чего, впрочемъ, нтъ), то пощадите мое самолюбіе, не говорите мн этого. Горда моя душа и щекотится всякимъ негодованіемъ и сожалніемъ, касающемся моихъ внутреннихъ, личныхъ достоинствъ. Я готовъ вынести все, проглотить всякую обиду, но никогда не буду плакаться и говорить, что меня не понимаютъ, меня обидли. Всякій говоритъ это, всякая мать пристрастна и большею частію она несправедлива. Такъ не станемъ же мы въ пошлые ряды этихъ всякихъ, если сознаемъ свою справедливость и будемъ молчать объ этомъ. Впрочемъ, я увренъ, что Вы нигд и никому не выражали этого негодованія. Я отъ души люблю О—го и отъ души за него радуюсь. Но, милая моя Маменька, будьте покойны и не огорчайтесь манки слонами: я бодръ, и гордъ, и свтелъ, и радостенъ и могу Васъ уврить, что Вы ошибаетесь.
На дняхъ прочелъ я вторую часть романа Диккенса. Описаніе Америки очень интересно, хотя и видна національная ненависть. Какъ отвратительны Соединенные Штаты, эти гнилые плоды Европы на чужой почв, эти преждевременно перезрвшія дти.
На ныншней недл я также не остался безъ занятій. Р—въ болзнью и мшкотностью своею приводитъ Князя въ отчаяніе. У него еще много отчетовъ не написано, а потому и просилъ меня Князь написать за него отчетъ по 2-му Отдленію, тмъ боле что я ревизовалъ вс прочія отдленія. Для одинаковости системы это было необходимо, и и написалъ отчетъ и по Р—скому отдленію, взявъ его тетради и замчаніи. Не знаю, было ли это приказаніе Князя ему пріятно, но я долженъ былъ выкинуть боле половины замчаній. Теперь арранжирую весь отчетъ по Губернскому Правленію — въ форм предложенія. Не таю, долго ли Князь останется посл васъ, но полагаю, что не дале двухъ недль. Съ завтрашняго дня начинаю прощальные визиты, которыхъ всего три: къ Бр—у, къ управляющему губерніей и въ П—ву, управляющему таможней, единственныя лица, съ которыми я боле въ близкихъ отношеніяхъ, нежели съ другими. Странное дло. Обыкновенно, когда оставляешь мсто, гд нсколько обжился, свыкся, оставляешь съ тмъ, чтобы, вроятно, никогда не воротиться и не увидаться съ здшними жителями,— обыкновенно тогда невольно длается грустно. Что станется съ этими лицами, въ которыхъ теперь принимаешь хоть какое-нибудь участіе, чмъ кончится это, будетъ ли счастливъ такой-то? все это вопросы, которые рождаются невольно, когда навсегда повидаешь мсто. Трудно какъ-то вообразить существованіе людей безъ себя. Но ничего подобнаго не ощущаю я при отъзд изъ Астрахани. Богъ съ нею!
Итакъ письмо это послднее. Можетъ быть я и напишу въ Середу, но не ручаюсь. Если не напишу, то это будетъ значить, что отъздъ нашъ не отложенъ. А чтобъ Вамъ было не скучно дожидаться меня, посылаю Вамъ стихи свои подъ шуточнымъ названіемъ: Колумбъ съ пріятелями. {См. въ Приложеніи.} Пожалуйста, не думайте, чтобъ они были написаны съ какою-нибудь особенною мыслью, съ какого-нибудь повода. Они имютъ тотъ недостатокъ, что длинны и какъ-то урывчаты. Впрочемъ, это происходитъ отъ образа жизни: едва ли я бываю не тревожимъ кмъ-либо хоть въ продолженіи часа. Хотлъ-было посвятить ихъ Константину, да испугался, къ тому же и стихи того не стоятъ. Прощайте, будьте здоровы.

Середа. 8-го Ноября, 1844 г. Астрахань.

Наканун отъзда, среди ужаснаго безпорядка, царствующаго въ комнат, хочу написать Вамъ нсколько строкъ. У насъ здсь настоящая зима: боле 10 градусовъ мороза. Холодно и втрено. До Царицына надемся дохать на колесахъ, а въ Сарепт, вроятно, принуждены будемъ остановиться на сутки или около того, чтобы поставить тарантасъ на полозья. Опять придется намъ испытывать вс непріятности зимней дороги. Хорошо, что у насъ шинелей, шубъ и мховыхъ одялъ довольно. Итакъ съ Богомъ, въ путь. На дорог завернемъ къ Давыдову, гд отдохнемъ также сутки. Слдовательно, едва ли буду я въ Москв прежде двухъ недль. Слава Богу, наконецъ-то покидаю я Астрахань. Прощайте, цлую Васъ, до свиданія! Можетъ быть, напишу изъ Сарепты или изъ Тамбова. Обнимаю всхъ. Не пишу къ Вамъ больше, потому что некогда!

КАЛУЖСКІЯ ПИСЬМА.

I.

По возвращеніи изъ Астрахани въ конц 44 года, Иванъ Сергевичъ провелъ зиму 45 года въ Москв у своихъ родителей, но такъ какъ члены ревизіонной коммиссіи не были распущены кн. Гагаринымъ до окончательной сдачи его отчетовъ по ревизіи, то Иванъ Сергевичъ до весны не вступалъ на прежнюю свою должность въ Сенат. За эту зиму онъ возобновилъ свою стихотворную дятельность, почти оставленную имъ во время Астраханской страды {Онъ написалъ въ Астрахани только нсколько шуточныхъ стиховъ, изданныхъ посл его смерти барономъ Бюлеромъ, его товарищемъ по Училищу и по ревизіи, особенно брошюркою и Хростифоръ Колумбъ съ товарищами. См. Приложеніе.}. Въ продолженіе зимы Иваномъ Сергевичемъ было написано ‘Зимняя дорога’ (licеntia poetica) маленькая поэма, гд въ полуфантистическихъ картинахъ изъ русскаго быта, проносящихся мимо дремлющаго путешественника, Иванъ Сергевичъ воспроизводитъ собственныя свои грезы и впечатлнія во время зимняго пути по Россіи, въ діалог же между двумя пріятелями въ кибитк, онъ намчаетъ т воззрнія, которыя начинали занимать его мысль въ продолженіе ‘той зимы, подъ вліяніемъ Константина Сергевича и ого друзей.
Ящеринъ говоритъ о Западной Европ:
‘… Она ршитъ задачу намъ
Вопросовъ жизни и стремленья!’
Архиповъ же вритъ, что
….’не проложеннымъ слдамъ
Не по стопамъ чужимъ и узкимъ,
Народъ въ развитіи своемъ
Пойдетъ, поврь, инымъ путемъ,
Самостоительнымъ и русскимъ.’
Тотъ и другой развиваютъ свои основныя положенія, каждый со своей точки зрнія судитъ о русской природ, о путевыхъ картинахъ и встрчахъ, и по своему относится къ явленіямъ народной жизни, встрчаемымъ ими въ бдной изб, гд они останавливаются для отдыха во время перепряжки лошадей.
Въ письм къ кн. Оболенскому {Князь Дмитрій Александровичъ Оболенскій, товарищъ Ивана Сергевича по Училищу Правоведенія.} (7-го мая 1845) Иванъ Сергевичъ пишетъ: Я послалъ теб съ Давыдовымъ ‘Зимнюю дорогу’. 16 Мая Самаринъ детъ въ Петербургъ и беретъ ее съ собою, чтобы отдать ее тамъ въ цензуру, мене строгую нашей Московской’.
Посл Пасхи, Иванъ Сергевичъ занялъ опять въ Правительствующемъ Сенат прежнюю должность секретаря 2-го отдленія 6-го департамента. Но въ немъ уже не видно того бодраго отношенія къ служебному длу, которое одушевляло его въ Астрахани подъ умнымъ и возбуждающимъ руководствомъ кн. Гагарина. Онъ пишетъ къ Оболенскому: Пока мы не выбьемся изъ тсной колеи служебнаго механизма, ничего толку пе будетъ. Я ршительно убждаюсь, что на служб можно приносить только дв пользы: 1) отрицательную, т. е. не брать взятки, 2) частную, и то только тогда, когда позволишь себ нарушить законъ. Что проку, что законъ соблюдается, когда это соблюденіе закона не уничтожаетъ зла, не вознаграждаетъ невинность. Еслибъ ты впалъ, любезный другъ, съ какимъ отвращеніемъ, вступилъ я съ омина понедльника опять на службу. Несдержимый потокъ длъ, гнусныя хари, недостатокъ писцевъ, безплодная и скучная дятельность, отнимающая время и всякое расположеніе къ другимъ занятіямъ, растраивающая духъ, съ другой стороны вызды, знакомые, вечера, мн сильно надовшіе, отсутствіе всякаго поэтическаго расположенія, все это наводитъ на меня сильную тоску. Ршительно не хочу мста прокурорскаго, хочу уединиться въ губерніи’ (ибо службу оставить нельзя), къ теб службою заниматься слегка, и заняться тмъ, что сильне меня къ себ манитъ’. Но предположеніе Ивана Сергевича получить мсто въ Тул, гд служилъ кн. Оболенскій, не исполнилось. 17 Августа 45 года онъ пишетъ опять своему пріятелю изъ Абрамцево:
‘Вмст съ твоимъ письмомъ получилъ я изъ Москвы роковое извстіе о назначеніи меня Товарищемъ Предсдателя Калужской Уголовной Палаты. Ты не повришь въ, какой степени мн это досадно хать въ Калугу, жить тамъ одному, обзаводиться, устроиться, познакомиться, подлежать претензіямъ многовднаго губернскаго общества — какое испытаніе!’ Дальше — ‘не усплъ теб писать о твоихъ и моихъ стихахъ. Виноватъ, каюсь, но въ деревн я все ужу рыбу’. {Это лто Иванъ Серг. написалъ только 4 стихотворенія: Въ тихой комнат, Не въ блеск пышнаго мечтанія, Среди удобныхъ лнивыхъ, Зачмъ опять тесняться въ звуки. См. Приложеніе.}
17 Сент. 45 года Иванъ Серг. пишетъ Оболенскому: ‘Я въ Калуг въ 90 верстахъ отъ тебя, живу здсь уже почти дв недли, жду ежедневно отъ тебя посланія. Утшь меня въ моемъ одиночеств. Я пріхалъ въ Калугу не зная ни души, познакомился сейчасъ съ У***кими, прекрасное семейство, особенно старикъ. Губернаторъ пріхалъ также за нсколько дней до меня, H. М. Смирновъ, онъ также хорошій человкъ. Онъ объявилъ мн, что жена его будетъ черезъ шесть недль и что тогда можно будетъ здить почаще. Съ нетерпніемъ жду ея прізда. Она интересуетъ меня особенно по тмъ отзывамъ, которые находятся въ письмахъ Гоголя о ней. По крайней мр это женщина умная съ которой можно будетъ говорить о литератур и о стихахъ. {Александра Осиповна Смирнова, рожденная Россети, была очень извстна своей красотою и блестящимъ умомъ. Она родилась въ 1809 году была воспитана въ Екатер. Институт и 17 лтъ поступила фрейлиною къ Императриц Маріи еодоровн и посл смерти ея къ Императриц Александр еодоровн. Она занимала при двор очень выдающееся положеніе, была любимицей Императрицы и Государя, и въ дружескихъ отношеніяхъ со всми литературными знаменитостями того времени, ее воспвали Пушкинъ, Лермонтовъ, Хомяковъ, она была дружна съ Гоголемъ и Самаринымъ. Она вышла замужъ за Смирнова уже не въ первой молодости.}
По этимъ строкамъ видно, что Иванъ Серг. ждалъ очень многаго отъ знакомства съ А. О. Смирновою, особенно въ Калуг, гд представилось такъ мало удовлетворенія для его умственныхъ потребностей. Но первая встрча съ ней не соотвтствовала ожиданію. Онъ пишетъ Оболенскому 17 Ноября 45 года! ‘Я ждалъ А. О. съ нетерпніемъ. Письма ея, которыя мн удалось прочесть, привели меня въ восторгъ неописанный. Я никогда, ты знаешь, не мечталъ, не очаровывался, но тутъ вообразилъ себ, что все въ ней гармонія, все диво, все выше міра и страстей… повторялъ себ стихи: ‘Пусть въ ней душа какъ пламень ясный’ и т. д. Думалъ, что одинъ видъ ея породитъ такія волненія въ душ, дастъ столько стиховъ, да какихъ, не прежнихъ. Все это было очень глупо, какъ ты видишь. Первое впечатлніе, произведенное на меня Алекс. Осип., было самое непріятное. Я засталъ ее въ самую дисгармоническую минуту, въ какомъ-то нервическомъ разстройств, когда ее сердило все на свт: и что лампа не такъ горитъ, и что дверь не довольно широка. Что она умна, какъ чортъ, какъ бсъ, это видно съ перваго взгляда, но она явилась мн такою эгоисткою, такъ мало, казалось, въ ней любви и состраданія, что это меня огорчило и поразило очень непріятно. Впечатлніе это изгладилось, я у нея бываю почти каждый день, по ея настоятельному требованію, и хоть непріятно знать, что съ вами бесдуетъ отъ нечего длать или за неимніемъ лучшаго (ты знаешь вдь, что я гораздо умне на бумаг и въ стихахъ, чмъ въ разговор, гд я ни остроуменъ, ни краснорчивъ), но тмъ не мене общество ея иметъ необыкновенную прелесть. Она поставила меня прямо въ такія простыя, короткія отношенія, какъ будто я былъ съ ней знакомъ 20 лтъ, за это я ей очень благодаренъ, ибо мн теперь такъ свободно съ ней, что я говорю вовсе не стсняясь. Впрочемъ, пока она не источникъ вдохновенія, и мн даже непріятно думать, что я прочту ей вс мои стихи, особенно т, гд много грустной и скорбной думы’.
Отрывокъ этотъ характеризуетъ отношенія Ивана Сергевича къ Алек. Осип. за все время его пребыванія въ Калуг: то она увлекаетъ его необыкновенною прелестью ея обворожительнаго ума, ея чарующаго остроумія, глубокимъ и мткимъ знаніемъ жизни, свта и людей, пониманіемъ возвышенныхъ идеаловъ, то она отталкиваетъ его излишней свободой сужденій и рчей, въ которыхъ слышится жалкая опытность, пріобртенная ею въ гнилой сред большого свта. Она постоянно смущаетъ его переливами своей многосторонней, но въ высшей степени сложной и своенравной природы. Онъ въ припадк негодованія пишетъ ей извстные стихи: ‘Вы примиряетесь легко’ {Смотри Приложеніе. Стихи 46 года.}…. Алек. Осип. относится къ этимъ стихамъ весьма снисходительно, что опять смущаетъ молодого, искренняго поэта. Но, несмотря на вс столкновенія, Смирнова и Аксаковъ остались дружны: онъ не перестаетъ восхищаться высокой даровитостью этой замчательной женщины, она же въ глубин души уметъ цнить цльность и правдивость его натуры, хорошія отношенія сохранялись между ними до самой кончины Алек. Осиповны въ 1882 {Смотри некрологъ ея Ивана Серг. Въ ‘Руси’, Сент. 1882.}.
Поводомъ къ послдней ссор между И. С. и А. О. въ Калуг служило появленіе новой книги Гоголя въ 46 году: ‘Выборныя мста изъ Переписки съ друзьями’. По первому прочтенію Иванъ Сергевичъ отнесся къ этой книг сочувственно, его поразилъ духовно-нравственный строй ея и онъ въ этомъ смысл отозвался о ней въ письм къ отцу. Но Сергй Тимоеевичъ судилъ о ней съ другой точки зрнія. Тонкимъ литературнымъ чутьемъ онъ понялъ сразу, что кающійся Гоголь, Гоголь аскетъ, убьетъ навки Гоголя художника, что не будетъ уже ни второй части ‘Мертвыхъ душъ’, ни иныхъ художественныхъ произведеній. Съ этимъ онъ примириться не могъ: литераторъ заговорилъ въ немъ сильне друга, онъ не умлъ отнестись вполн безпристрастно къ настроенію Гоголя, онъ разсмотрлъ только недостатки книги, мстами неестественность Гоголя, его духовную гордость, нкоторыя погршности слога, и высказалъ очень рзко свое сужденіе въ письм къ сыну. Тотъ имлъ неосторожность показать это письмо Алек. Осип., и такъ какъ она любили и цнила въ Гогол еще больше человка, чмъ писателя, и искренно умилялись его духовнымъ настроеніемъ, то она очень оскорбилась и произошла сцена весьма забавно описанная Иваномъ Сергевичемъ въ письм къ отцу.
Два года, проведенные Иваномъ Сергевичемъ въ Калуг, были очень плодотворны для его стихотворной дятельности {Онъ написалъ въ Калуг боле 30-ти стихотвореній.}. Онъ самъ описываетъ свое душевное настроеніе ‘а ото время въ письм къ Оболенскому ‘Теперь о стихахъ: много принесли душ моей одиночество. Еще сосредоточенне сдлался я, еще глубже проникъ въ душу, и подвинулось, я это чувствую. мое внутреннее развитіе. Я сталъ серіозне и мягче, и если я еще не исправился вполн, такъ, какъ хотлъ, то это потому, что всякій человкъ дрянь и ложь, зато я много высказалъ себ. Я вышлю теб стихи, они называются: 26 Сентября (день моего рожденія). Многіе скажутъ, что это повтореніе нравственныхъ истинъ, давно извстныхъ въ прописяхъ. Но надобно было вновь прожить пс эти истины Много опошлилось вкругъ насъ, но если оно предстало намъ, зажило бы внутри со всею своей глубиною и серіозностью, обновило бы оно человка. Я такъ глубоко почувствовалъ свою дрянность. Что испыталъ тяжелыя минуты, за которыя благодарю я Бога, которыхъ пожелалъ бы почаще. Все это сдлало уединеніе, внутреннее созерцаніе, и созерцаніе жизни, постоянно меня занимающей, и, Марія Египетская {Подъ именемъ ‘Маріи Египетской, И. С. началъ въ 46 году поэму, никогда не оконченную, отрывки которой являются въ печати въ первый разъ здсь въ Приложеніи.}. Да, Марія Египетская! Мн предстоитъ высокій подвигъ, совершить который я едва ли буду въ силахъ, мн предстоитъ изобразить святую, представить такую высоту, такое пространство духа, что самому страшно становится и сердце замираетъ. Надо еще много очиститься душою, избавиться отъ всякой мерзости тщеславія и пустоты Я прошу у Бога этой благодати душевныхъ, часто безпричинныхъ страданій. Ахъ, Боже мой, пріидетъ ли время, когда я въ состояніи буду выработать достойное зданіе изъ всхъ разнообразныхъ, странныхъ, еще неопредленныхъ матеріаловъ, которыми наполнена душа моя. Въ самомъ дл, все что было мною писано — такъ блдно, вяло, ничтожно въ сравненіи съ моими внутренними запросами, что не даетъ мн вовсе права говорить какъ я говорю. Неужели эти требованія всегда останутся втун? Но много, много и (много надо еще потрудиться, еще глубже надо погрузиться въ душу человческую, а поэтому такъ интересна для меня всякая чужая душа. Я написалъ здсь много стихотвореній, и еще много въ голов, а Марію Египетскую я пока оставилъ.— Ты говоришь, зачмъ я думаю оставить службу? Я теб предлагаю другой вопросъ: признаешь ли ты во мн хоть какое нибудь поэтическое дарованіе? Я себя вовсе не считаю поэтомъ и истинно говорю, что нтъ человка, который бы, какъ я, такъ глубоко сомнвался бы въ себ, такъ бы мало думалъ о себ, особенно въ нкоторыя минуты. Иногда все во мн кажется мн ложью — и мои стихи, и мои скорби и мои убжденія — особенно убжденія. Если ты признаешь во мн хоть что нибудь, то я не долженъ служить. Но отвчай мн откровенно и не бойся задть мое самолюбіе. Я надлъ на него довольно крпкую узду, хотя правда еще не вполн поборолъ его’.
Эти отрывки писемъ Инаиа Сергевича къ своему пріятелю даютъ общее понятіе о внутреннемъ состояніи его и объ интересахъ занимающихъ его за время, проведенное имъ въ Калуги. Письма къ родителямъ содержатъ подробныя описанія его ежедневной жизни тамъ.

1845 года, Сентября 7-го, 9 часомъ вечера. Гостинницы Кіевъ. Калуга.

Пишу къ Вамъ изъ Калуги, милый Отесинька, милая Маменька, Костя и вс сестры. Перо прескверное, но длать нечего. Я пріхалъ вчера вечеромъ, часу въ восьмомъ, слава Богу, совершенно здоровъ, нынче уже началъ отчасти свое Калужское поприще, но, слдуя Константиновой систем, разскажу Вамъ все по порядку, тмъ боле, что подробности, знаю, Васъ также интересуютъ.
Поповъ съ Мамоновымъ проводили меня до заставы. Отъ самой заставы началась ужаснйшая дорога: рытвины, ямы, овраги, горы, засохшая грязь и къ довершенію всего станціи ужасныя — по 35, 30 верстъ! На дорог отъ Москвы къ Шарапову (35 верстъ) прохалъ я черезъ Микулино, откуда видлъ огонь въ Тренаревской церкви: была всенощная — по случаю престольнаго праздника. Въ Шарапов я пилъ чай, и жена смотрителя предупредила насъ, что за Быкасовымъ (второй станціей) шалятъ: бжало человкъ одиннадцать изъ острога, зарзали пять или шесть человкъ, да еще товарища своего, который, будучи хромъ, не могъ за ними быстро слдовать. Эти люди зашли въ домъ одного Боровскаго купца, котораго убили, другихъ, кого нашли, изувчили, но не тронули однако пятилтняго ребенка, спавшаго па постели, напротивъ, какъ разсказывала хозяйка, поцловали его, приласкали и дали баранокъ. Отъ Шарапова до Быкасова 29 верстъ, отъ Быкасова до Боровска слишкомъ 30. Въ Быкасов я не выходилъ, постарался заснуть дорогой, но не было никакой возможности, дорога слишкомъ невыносима. Никакихъ разбойниковъ не встртилъ, да я и забылъ о нихъ, ибо мн все хотлось дремать. Но Порфиръ въ дорог былъ очень хорошъ и все бодрствовалъ. На дорог отъ Быкасова къ Боровску, часу въ третьемъ ночи, увидалъ я большіе освщенные дома и очень было удивился, но узналъ, что это бумажныя фабрики, на которыхъ живутъ тысячи по дв работниковъ и гд работаютъ, смняясь, и день и ночь. Черный, густой боръ сопровождаетъ васъ почти во всю эту станцію къ Боровску. Пріхавъ въ Боровскъ довольно рано по утру, я прождалъ тамъ часа три: лошади есть, а пе даютъ, по приказанію город-пичаго, велвшаго задержать этихъ лошадей подъ проздъ Сенявина, который, не знаю для чего, продетъ чрезъ Калугу. Посылалъ Порфира и смотрителя къ городничему, и наконецъ тотъ приказалъ дать мн лошадей безъ всякаго вознагражденія съ моей стороны. Отъ Боровска до Малаго Ярославца 24 версты. Напившись въ Боровск чаю, я не останавливался нигд, прохалъ Малый Ярославецъ, Семякинскую и часовъ въ семь въхалъ въ Калугу, къ изумленію жителей, увидвшихъ новое лицо. Боровскъ довольно большой городъ, Ярославецъ, построенный на крутой гор, поменьше, но оба не представляютъ ничего особеннаго. Везд на дорог поражалъ меня костюмъ женщинъ: вообразите себ довольно высокій головной уборъ, четвероугольный спереди. Изъ подъ этого убора выпускаютъ он — я думалъ сначала, что букли, мелкія, какія носили лтъ 12 тому назадъ,— нтъ, не букли, а черный, крупный бисеръ, что совсмъ некрасиво. Рубашку подвязываютъ на четверть ниже таліи (сарафановъ я не встрчалъ), да еще же выдергиваютъ ее, такъ что она виситъ еще ниже, а сверхъ рубашки надваютъ паневы, юбки, которыя подвязываютъ рубашку. Не знаю, какъ въ праздникъ, а будничный костюмъ слишкомъ небреженъ и не красивъ вовсе. Я видлъ женщинъ пашущихъ. На послдней станціи къ Калуг перебжалъ мн дорогу… не заяцъ, а волкъ, мимо котораго мы прохали потомъ шагахъ въ тридцати,— такъ близко, что, кажется, будь у меня ружье, я застрлилъ бы его. Калуга довольно большой городъ, виденъ верстъ за пять. Наконецъ пріхалъ я въ Кіевскую гостинницу, меня повели во 2-й номеръ, довольно чистый, и тутъ я нашелъ Егора не пьянымъ, какъ ожидалъ, а больнымъ и серьезно больнымъ. Онъ и теперь лежитъ въ моемъ номер за перегородкой. У него во всемъ тл колотье, особенно подъ ложечкой, сильный кашель, онъ же не бодраго десятка, ежеминутно стонетъ, охаетъ, бредитъ и кричитъ, что умираетъ. Впрочемъ, мн кажется, что болзнь сама по себ не большой важности, а онъ не бодро хвораетъ и слишкомъ труситъ. Они съ Maтюшкой пріхали еще во вторникъ вечеромъ, и онъ сейчасъ же и слегъ. ‘ Предсдатель Уголовной Палаты Як** присылалъ справляться,— пріхалъ ли я? ему сказали, что меня нтъ, а здсь люди и изъ нихъ одинъ боленъ, тогда онъ прислалъ своего лекаря, который былъ раза два у Егора, далъ ему лекарство, но лекарство это ему не очень помогло. Пріхавши, напился чаю и легъ спать довольно рано, но и всталъ рано, выбрился, умылся, одлся, натянулъ мундиръ и часу въ девятомъ отправился съ Матюш-кой къ Губернатору, Николаю Михайловичу Смирнову. Онъ принялъ меня чрезвычайно ласково, далъ мн пахитоску, говорилъ про свои затрудненія, не очень доволенъ Калугою, видно, что онъ радъ мн былъ, какъ не Калужскому жителю. Не знаю, что онъ будетъ, но, кажется, онъ такъ себ, ничего, и съ нимъ можно ладить. Сказалъ, что жена его будетъ черезъ шесть недль, что я могу тогда прізжать хоть каждый день, потому что общества мало и вызжать ей некуда, Министръ, кажется, рекомендовалъ меня ему еще въ Петербург. Онъ самъ пріхалъ до меня дня за 4, небольше…. Оттуда похалъ къ Предсдателю Ал. Ив. Як**… Ограниченъ, дло смыслитъ плохо, но довольно, кажется, оборотливъ, картежникъ, сдлалъ себ состояніе женитьбой (что очень не нравится См**, какъ мн См** же говорилъ). Въ Палат, кажется, играетъ онъ пустую роль, я поставилъ себя, кажется, къ нему въ хорошія отношенія, выкурилъ у него сигару и, такъ какъ онъ сказалъ, что еще ничего не знаетъ о моемъ опредленіи оффиціально, то отправился вмст съ нимъ же къ X**, Вице-Губернатору, который долженъ былъ знать,— есть ли въ Губернскомъ Правленіи указъ обо мн. Пока справлялись, я выкурилъ у X** еще сигару. X** человкъ чрезвычайно обходительный, любезенъ, ловокъ, развязенъ, но онъ мн не совсмъ нравится. Онъ со всякимъ запанибрата, безъ разбора со всми играетъ въ карты, пустомелитъ и, кажется, не чувствуетъ потребности въ другомъ обществ, откровененъ со всми безъ нужды. Вся мелкопомстность Калуги его очень любитъ, потому что онъ дйствительно добрый малый и особенно дурной, т. е. положительно дурной arri&egrave,re-pense у него, чай, и быть не можетъ… Это особенный родъ людей, которыхъ много. Онъ женатъ и недавно помстилъ сына въ лицей, лицо его принадлежитъ къ такимъ пріятнымъ и мягко очертаннымъ лицамъ, которыя нескоро старютъ. Отъ него похалъ въ Палату. Засдатель К** и Секретарь хорошіе люди и грамотные. Длъ въ Палат очень не много, дда идутъ исправно, арестантовъ почти нтъ…. Я ввелъ уже нкоторыя необходимыя исправленія, взялъ нсколько длъ на домъ, современемъ постараюсь привести еще въ лучшій порядокъ и, кажется, Богъ дастъ, съ этой стороны мн будетъ мало хлопотъ я затрудненій. Пробывъ въ Палат часа съ три, отправился домой, переодлся и отправился къ Ун**… Но я усталъ, такъ позвольте отложить до завтрашняго утра… Скажу только, что мн покуда все это очень скучно…

Суббота. Утро.

Унк** не было дома, крох старшаго сына, Михайлы, который сейчасъ меня узналъ и мн очень обрадовался. Скоро пріхалъ самъ Унк** съ женою. Они меня оставили у себя обдать, были ласковы и внимательны какъ нельзя больше. Старикъ Унк** общалъ сказать все про Калугу, что необходимо мн для руководства, и сыскать мн квартиру. Въ самомъ дл, это домъ довольно пріятный. Въ немъ вовсе не играютъ въ карты, но ‘занимаютъ гостей музыкой и разговорами’. Главное, что тамъ могу я найти много книгъ для чтенія, а англійскихъ сколько угодно. Унк** бамъ довольно интересный человкъ. Вмст съ другими двадцатью кадетами былъ онъ посланъ Императоромъ Александромъ въ Англію для поступленія въ Англійскую морскую службу, гд онъ прошелъ вс первые чины, носилъ Англійскій мундиръ, пробылъ въ Англіи слишкомъ 2 года. Слдовательно, онъ говоритъ и знаетъ по-англійски превосходно, страстный поклонникъ всего Англійскаго, страстный охотникъ разсказывать про Англію, страстный же почитатель Диккенса. Въ самомъ дл, человкъ онъ прекрасный, препочтенный, добрый, образованный, только мн кажется, что онъ слишкомъ чувствуетъ свое почтеніе и говоритъ немножко дидактическимъ тономъ. Жена его женщина простая и добрая. Дочерей я видлъ только за обдомъ: он недурны. Собственно въ Калуг превозносятъ барышень Т**, получившихъ самое высшее образованіе. Унк** обласкали меня Богъ знаетъ какъ, звали къ себ почаще… Посл обда отправился я съ Михайловъ Унк** смотрть квартиры — все безъ мебели, безо всего, просятъ 450 рублей и боле. Увряютъ, что можно найти и дешевле этого. Находившись, воротился я домой и зашелъ къ Прокурору, который, пріхавъ часами двумя позже меня, остановился рядомъ со мною и нсколько разъ заходилъ ко мн, Это человкъ лтъ 35-ти, низенькаго роста, жиденькій, съ гладко приглаженными, короткими волосами, физіономія смугло — лакейскаго цвта, не совсмъ пріятная. Учтивъ, говоритъ тихо, разборчиво, осторожно, словомъ, человкъ, воспитанный Петербургскою службою.
Вотъ и весь день. Городъ большой, чистый, мощеный, зданія есть прекрасныя, виды чудесные.
Какая погода! Если такая же у Васъ, то Вы врно на пруду или на рк, милый Отесинька. Писемъ, пожалуйста писемъ, напишите мн, какъ чувствуютъ себя О линька и Маменька. Что новаго, что особеннаго? Поскоре бы мн устроиться, а то очень скучно. Поди, знакомься, примняйся, слушай вздоръ.

Сентября 9-го 1845 года. Воскресенье вечеромъ. Гостинница Кіевъ.

Времени свободнаго покуда такъ много, что я, при неустройств моемъ, не знаю, что съ нимъ и длать. Почта отходитъ во Вторникъ, но я ршился начать къ Вамъ письмо нынче. Прежде всего скажу, что Егора нынче, по совту доктора, отправилъ я въ больницу. Матюшка сказывалъ Порфиру, что онъ во всю дорогу былъ пьянъ, да и лекаря приписываютъ отчасти болзнь его этому. Разумется, онъ боленъ и я не имлъ съ нимъ никакихъ по сему случаю объясненій: мн жалко его, да и досадно. Какъ его отправили, нашли у его постели пиво, которое онъ тянулъ и въ болзни… Скажите, что длать? Пока я продержу Порфира, который до сихъ поръ ведетъ себя хорошо и усердно, хотя къ камердинерской должности не совсмъ способенъ. Эти домашнія заботы нсколько развлекаютъ меня въ моей скук. Вотъ Вамъ мой вчерашній день: Докончивши письмо къ Вамъ, отправился я къ обдн, въ церковь, гд служилъ Архіерей. Не могъ почти пробраться въ нее, взглянулъ на Архіерея, который мн не очень что-то понравился, и, встртивъ Михайлу Унк**, отправился съ нимъ въ соборъ. Соборъ просторенъ и свтелъ, но выстроенъ лтъ 25 тому назадъ, по казенной архитектур, и мн очень не понравился. Изъ собора прошли на бульваръ, на берегу Оки, откуда чудесные виды. Бульваръ очень хорошъ, не въ вид вытянутой линіи, а цлаго сада, и дйствительно, а не на смхъ, тнистаго и развсистаго. Унк** попались знакомыя ‘барышпп’, и я отправился домой, гд нашелъ загнутыя визитныя карточки Як** и Прокурора. Посидвъ дома, отправился смотрть указанныя квартиры, ходилъ часа три и дошелъ пшкомъ до Унк**, которые звали и присылали звать меня обдать. Кром старшаго сына и отца, я мало знакомъ съ семействомъ Унк**. Утшься, Костя, онъ ршительно тянетъ къ Москв, и первымъ положеніемъ его мнній— то, что Петербургъ не долженъ, какъ столица и пр. Понимаешь? Статью Хомякова о путешествіяхъ опъ очень замтилъ и превозноситъ, говоря, впрочемъ, что не со всмъ согласепъ, но не любитъ ГІаполеопа, раздляя Англійскія предубжденія! Человкъ прекраснйшій, строгой нравственности, религіозный, образованный. О стихахъ еще нтъ помину, ихъ, кажется, въ Калуг не жалуютъ. Унк** далъ мн дв сочиненныя имъ записки о положеніи крестьянъ, далъ нсколько книгъ. Воротясь домой, занялся я дломъ Иалатскпмъ, потомъ легъ въ постель, взялъ въ руки свой Consulat et l’Empire, но мало читалъ, a такъ выкурилъ себ сигару въ раздумь. Мн все какъ-то не врится, не ясно, что я въ Калуг! Поутру нынче опять занялся длами, потомъ похалъ съ визитами — къ тмъ, кого рекомендовалъ Унк**. Хрущова, Писарева, Чаплина не засталъ я дома, по Чаплинъ уже отдалъ визитъ мн — и также не засталъ мепя. Во время разъздовъ посмотрлъ я квартиру, которую прежде по моему приказанію осмотрлъ Порфиръ, и нанялъ. Перезжаю въ Середу или Четвергъ. Слава Богу! А то жить съ лошадьми въ гостинниц дорого. Адресъ: на Дворянской улиц, въ дом Поручицы Ивановой. Домикъ двухъ-этажныи, деревянный, со всми принадлежностями, даже съ чистенькою баней. Въ одной половин хозяева, въ другой я. Хозяева люди прекрасные, комнаты невелики, но чисты, числомъ безъ передней 4, но одна должна быть отдана человку. Спальная и кабинетъ вмст, гостинная и зала. Цна 350 рублей въ годъ. Дешевле, и даже не дешевле, но чище и лучше нигд не могъ найти. Сверхъ того, квартира съ мебелью, только мн придется заказать письменный столъ, что сдлаетъ мн столяръ, рекомендованный Унк**, за 12 рублей. Впрочемъ, я еще не заказывалъ. Перехать раньше нельзя потому, что еще комната одна не совсмъ ухичена. Вс говорятъ, что квартира теплая. Переду, разложусь, устроюсь, закуплю овесъ (пока онъ не вздорожалъ), дровъ, сна и тогда опредлю свой бюджетъ и пришлю Вамъ планъ. За три мсяца впередъ я уже заплатилъ. — Воротившись домой, послалъ я за докторомъ Эргардомъ, который ршилъ, что Егора надо въ больницу, между тмъ пріхалъ Смирновъ съ визитомъ, потомъ X**, о которомъ продолжаю слышать много сквернаго, хотя все купечество Калуги его обожаетъ. Прислали отъ Унк** звать къ обду, но я отказался. Пообдавъ дома, почитавъ, отправился на бульваръ. Долго сидлъ я тамъ и курилъ сигару, до меия долетали псни иседьпиковъ съ Оки, по которой катались въ шлюпк семейства Унк** и Хр**. Проходило мимо меня Калужское общество: много недурныхъ собою. Вс съ глупымъ любопытствомъ смотрли на меня, но ахъ и увы! какъ вс разочаруются, узнавъ, что я не танцоръ и пе любезникъ! Вечеръ провелъ дома и слъ писать къ Вамъ. Нынче, въ Понедльникъ, часу въ одиннадцатомъ (здсь здятъ въ присутствіе не раньше 11-ти), поработавъ надъ длами, отправился въ Палату, гд просидлъ до третьяго часа. Съ предсдателемъ мы въ учтивыхъ, но холодныхъ отношеніяхъ. Онъ игрокъ и принадлежитъ совсмъ къ другому классу общества. Калуга такой городъ, въ которомъ много слоевъ и кружковъ общества, есть многочисленный кругъ купеческій, игроковъ и т. п. Многія семейства совсмъ незнакомы другъ съ другомъ. Мое вступленіе въ Калужское общество было такъ тихо и скромно, такъ много новыхъ чиновниковъ вдругъ назначено, что едва ли было замтно. Одинъ экипажъ, великолпнйшій изо всхъ Калужскихъ, обращаетъ на себя вниманіе. Еслибъ у меня была пролетка съ верхомъ, я, можетъ быть, отослалъ бы одну лошадь. Нарой слишкомъ великолпно. Воротившись изъ Палаты, узналъ я, что самъ старикъ Унк** прізжалъ звать меня къ обду. Я и отправился къ нему, обдалъ и потомъ ходилъ по бульвару съ сыномъ его, который зашелъ ко мн, напился чаю и сейчасъ только ушелъ.
Посылалъ на почту,— но писемъ нтъ отъ Васъ! Пора бы получить мн ихъ. Мн такъ хочется знать, что у Васъ длается, что Олинька? Письмо это придетъ, если не къ 14-му, то къ 17-му, поздравляю Васъ, милый мой Отесинька, и Васъ, милая Маменька, и въ особенности Наденьку и всхъ именинницъ.
Я предпочелъ писать скорымъ почеркомъ: гораздо скоре пишется, нежели тмъ мелкимъ и убористымъ, какимъ я писалъ въ Астрахани. Будущее письмо, надюсь, писать къ Вамъ съ новой квартиры. Завтра пробуду дома, несмотря на то, что и завтра звали меня обдать къ Ун**ъ, но я не пойду, совстно, и безъ того я часто у нихъ обдаю, лучше придти вечеромъ.
Прощайте, напишите мн правду о здоровь Вашемъ и Олинькиномъ, обо всемъ и обо всхъ. Что длаетъ Костя?

15-го Сентября 1845 года. Суббота.

Наконецъ получилъ я Ваши письма. Вс эти дни былъ я въ большихъ хлопотахъ, перевозился на квартиру, а главное… у меня умеръ Егоръ въ больниц — въ ночь съ Середы на Четвергъ, предварительно исповдавшись и причастившись. Я самъ не былъ въ больниц, а посылалъ объ немъ навдываться Порфира, но не ожидалъ этого. Нынче его будутъ хоронить: я съзжу въ церковь. Все оставшееся посл него имущество сложилъ я въ одинъ сундукъ, сдлалъ дв описи, заперъ и запечаталъ. Въ сундук оказалось много моихъ вещей, которыя я считалъ потерянными: Костинькина рубашка голландская, Гришина салфетка, которыя я вынулъ, по много вещей, которыя я знаю, что наши, но не имютъ мтки, оставилъ въ сундук. Можетъ быть, у него была страсть прибиратъ все къ мсту, потому что у него же нашелъ я билетъ на ‘Отечественныя Записки’ 1845 года и отсылаю его къ Вамъ обратно,— нашелъ дробь… Денегъ ни копйки. Вотъ человкъ, который сорокъ лтъ отправлялъ одну должность, который такъ сроднился съ эти обязанностями и привычками, что ничего не желалъ лучшаго и гордился, можетъ быть, своимъ званіемъ. Въ бреду горячки онъ часто вскакивалъ и говорилъ, что надо подавать чай или чистить сапоги, и, можетъ быть, цлый рядъ сорокалтнихъ услугъ, и служба молодости, и служба зрлыхъ лтъ, и служба старости — проносились передъ, нимъ въ памяти… Молодость! И она была для него, полная надеждъ на будущность, на вольность… Пришла вольность, но все та же дйствительность, и время притупило другія желанія и сдружило съ обязанностями…
Въ то самое время, какъ это происходило въ отдаленной части города, давался шумный балъ, на которомъ бшенно подвизалась Калужская чиновная молодежь. Видите въ чемъ дло. Пріхалъ новый губернаторъ, должность котораго правилъ года два X**, по этому поводу вс его друзья-пріятели вздумали дать ему балъ и ужинъ. Я, какъ прізжій, разумется, де участвовалъ въ подписк, но получилъ приглашеніе, и въ Середу, часу въ 10-мъ, захавъ за Унк** (Михаиломъ) отправился на балъ. Очень хорошенькая зала подъ мраморъ въ два свта и нсколько чистыхъ комнатъ уже наполнялись гостями. Я забылъ сказалъ, что домъ частный. Распорядителемъ Я**, хозяйкой — полицмейстерша, Катерина Ивановна, фамилію забылъ. Толстая и очень некрасивая баба, надвшая столько прозрачной кисеи и тюля, что складки пелеринокъ давали видъ крыльевъ, принимала гостей съ граціозными, по ея мннію, движеніями. Я ей не представлялся, но весь городъ знаетъ Катерину Ивановну, потому что Катерина Ивановна держитъ въ рукахъ мужа своего, полицмейстера, и вмсто него управляетъ полиціей. Прежде она была городничихою въ Маломъ Ярославц, учреждала налоги и собирала подати съ города, наконецъ мужа ея повысили въ полицмейстеры, а услышавъ о назначеніи новаго Губернатора, Катерина Ивановна създила въ Петербургъ и заблаговременно выхлопотала мужу еще хлбнйшее мстечко. Гости прізжали одинъ за другимъ. То губернскій механикъ, то длопроизводитель Округа путей сообщенія, то Секретарь Строительной Коммиссіи, то чиновникъ по особымъ порученіямъ. Все служащіе! Молодежь, — подающая богатыя надежды Россіи! Такое стремленіе къ чинамъ, такое усердіе къ служб, такое прилежаніе…
Много будетъ штатскихъ генераловъ изъ предстоящихъ! Почему же теперь и не повеселиться? такъ разсуждали около меня, или, кажется, разсуждали нкоторые пожилые чиновники. Что касается до костюмовъ, то были и прилично одтые, были и въ пестрыхъ жилетахъ, пестрыхъ шарфахъ и даже въ пестрыхъ брюкахъ. Дамы… но признаюсь, я больше смотрлъ на мужчинъ, на молодежь, безпечную, равнодушную, не тревожимую никакимъ интересомъ національнымъ или хоть обще-человческимъ, годящуюся только ни подтопку! Дамъ меньше, чмъ кавалеровъ, хорошенькихъ немного: дв Унковскія, Половцова, Чернова, — но хороша собою и глубоко хороша Толстая, брюнетка, которую Константину лучше и не показывать. Въ самомъ дл столько спокойствія и глубины души въ ея главахъ… Она меня заинтересовала особенно потому, что мн извстны такіе секреты ея сердца, которые извстны только ей, да тому, кого касались. Вы знаете, я всегда эдакое депо чужихъ тайнъ. Впрочемъ, кром Унк** я незнакомъ ни съ одной дамой. Наконецъ пріхалъ X** потомъ Смирновъ. Заиграли маршъ и начался польскій, продолжавшійся около часа! Смирновъ прошелся съ купчихой, единственной, бывшей на бал, и уже старухой. Я любовался и совтникомъ Губернскаго Правленія жидомъ Т**, мошенникомъ страшнымъ, любезникомъ еще страшнйшимъ, и военнымъ чиновникомъ, присланнымъ изъ Петербурга для слдствія объ испорченномъ кул муки казенной, давно уже употребленномъ въ дло, чиновникомъ, проживающимъ здсь уже давно, жандармскимъ Штабъ-Офицеромъ — также мошенникомъ и мерзавцемъ… Полюбовавшись, часу въ 12-мъ ухалъ я домой. Но балъ продолжался до 4-хъ часовъ, а въ 4 сли ужинать. За ужиномъ послдовали тосты о здоровь и благополучіи X**, и X** обходилъ общество и благодарилъ, а тузы общества отвчаютъ про себя ему бранью…
Я ухалъ рано и хорошо выспался. На другой день, когда часу въ шестомъ пошелъ я бродить по бульвару, стало заходить солнце въ Оку, стало смеркаться и наконецъ заблаговстили колокола ко всенощной, празднуя тысячелтнее торжество, мн стало отрадне, легче посл непріятныхъ впечатлній, производимыхъ дряннотою человка, дряннотою самыхъ прекраснйшихъ и благороднйшихъ людей.
Нынче 15-е, день Никиты и праздникъ Никитскаго Монастыря, посл — завтра 17-е, съ которымъ поздравлялъ и поздравляю еще разъ всхъ Васъ, а именинницъ въ особенности, а письмо это врно придетъ не ближе 20-го, дня Вашего рожденія, милый мой Отесинька: поздравляю Васъ и крпко, крпко обнимаю. Поздравляю и всхъ.
Вчера перехалъ я на свою квартиру. Она еще не отдлана вполн, но я поспшилъ перехать потому, что въ гостинниц дорого и неудобно. Въ будущій разъ пришлю Вамъ планъ.
Прощайте, пора на почту. Видите, я пишу къ Вамъ часто, да какъ много. Будьте здоровы и не безпокойтесь обо мн.

18-го Сентября 1845 года. Вторникъ. Калуга.

Вчера въ Палат получилъ я письмо Ваше отъ 13-го вечеромъ. Это уже третье, первыя же два я получилъ заразъ. Довольно странно показалось мн, что Вы ничего не пишете о болзни Егора. Это обстоятельство, само по себ серьезное, я кончилось, какъ Вамъ уже извстно, серьезно. Въ Субботу его похоронили. Я прізжалъ на нсколько времени, но всю тяжесть и вс хлопоты взвалилъ по этому случаю на Порфира, который въ этомъ отношеніи очень полезенъ. Не знаю, какъ будетъ дальше, а покуда Порфиръ такъ усерденъ, догадливъ, что и желать больше нечего. Вчера разобрали мы вс сундучки и ящички. По описи недостаетъ двухъ новыхъ подносовъ,— я знаю, было отпущено съ Егоромъ много банокъ варенья, ихъ нтъ ни одной. Кром того, отпущено было, кажется, разныхъ крупъ и другихъ вещей и вещицъ, которыхъ теперь не упомню, которыхъ теперь нтъ и которыя не могли пропасть здсь въ Калуг, ибо я видлъ, сколько ящиковъ пріхало съ Егоромъ, а врно оставлены имъ въ Москв. Я не знаю, еслибъ Егоръ остался живъ, то съ какими главами предсталъ бы онъ мн. Мн не денегъ жалко, разумется, но мн было очень досадно обмануться до такой степени въ человк. Хотя я и перехалъ, но помщаюсь теперь въ гостинной, потому что спальная не готова. Впрочемъ, эти названія слишкомъ громки для такихъ клтушекъ. Тмъ не мене, долженъ былъ я заказать два дивана, простакъ самокъ, турецкихъ, и письменный столъ, но вижу необходимость въ двухъ шкафахъ: въ одномъ для платья, въ другомъ для буфета. Множество вещей уже куплено. Наконецъ я уже обдалъ дома, своею кухней. Обдъ состоялъ изъ супа съ курицею и соуса подъ морковью съ той-же курицей, которой (т, е. курица), впрочемъ, я и не лъ. Все это пойдетъ и на другой день, съ возобновленіемъ соуса. Впрочемъ, эта дни я ужиналъ всегда яичницей.— Право, смшно, де какихъ подробностей доходятъ мои письма! А знаете ли, что я въ Калуг написалъ уже кучу писемъ ко всмъ. Не писалъ только во Владиміръ, откуда также не получалъ ни строчки. Письмо къ Оболенскому началъ я эпиграфомъ:
Ахъ злодй-городъ Калуга
Разлучилъ отъ мила-друга!
Новйшій псенникъ.
И написалъ къ нему почти что набло я экспромтомъ стихи, которые очень не хороши и не гладки и пусты, но все-таки я пропишу ихъ Вамъ {См. приложеніе ‘Нтъ, съ непреклонною судьбою’….}.
Впрочемъ, надо признаться, что это стихотвореніе написано было въ такую грустную минуту, я что, можетъ быть, здсь, когда я совсмъ устроюсь, примусь я за работу. Такъ, по крайней мр, мн кажется. Знакомствъ новыхъ я не сдлалъ почти никакихъ, очень часто бываю у Унк**ихъ, раза два или три въ недлю у нихъ обдаю, — у нихъ очень пріятно, потому что безцеремонно, дочери прекрасно поютъ, а Семенъ Яковлевичъ очень интересной человкъ, тянетъ къ Москв, говоритъ противъ благотворительности даже, сдлалъ путешествіе вокругъ свта, очень меня полюбилъ, кажется… Мы съ нимъ бесдуемъ иногда часа по три. Вчерашній день, по случаю именинъ старшей, дочери, Вры, захалъ я поздравить изъ Палаты, тамъ нашелъ почти всю Калугу, съхавшуюся съ тою же цлью. Вызжая оттуда, встртился съ Губернаторомъ, который замахалъ рукою и, пока я останавливалъ стремленіе Матющки, онъ уже соскочилъ съ пролетки и подбжалъ ко мн, я также вышелъ. Онъ длалъ мн будто бы выговоръ за то, что я у него не бываю, сказалъ, что онъ всегда свободенъ съ 9-ти часовъ вечера, оросилъ меня нынче къ себ, говоря, что ему нужно что-то мн сообщить. Поду къ нему нынче!
Что это Костя кашляетъ. Стыдись, Святославово горло! Впрочемъ, я самъ постоянно кашляю, вслдствіе чего, по собственному соображенію, приставлялъ къ ногамъ самую свирпую горчицу. Прощайте, будьте здоровы и веселы! Съ имянинами Вашими я еще успю Васъ поздравить.

Понедльникъ. 1845 года. Сентября 24-го. Калуга.

Еще часъ времени остается до отправленія въ Палату, я всталъ рано, читалъ, читалъ, и для отдохновенія ршился писать къ Вамъ, хотя почта отходитъ собственно завтра. Начну съ описанія бала. Смирнову было много хлопотъ: хозяйки не было, и онъ долженъ былъ для оживленія самъ танцовать. Дамы были вс т же,— мужское общество было немножко почище, а то на прошедшемъ балу я встртилъ лица, которыя за мошенничество и взятки преданы суду нашей Уголовной Палаты! Въ гостинной, которую а увидлъ въ первый разъ, виситъ на стн превосходный портретъ Л. . Смирновой, въ восточномъ плать, чалм, съ распущенными волосами. Я не такою воображалъ ее себ. Ея лицо гораздо спокойне, глава тихи, по крайней мр такъ она на портрет. На другомъ портрет вс трое дтей его вмст: три двочки. Старшей, говорятъ уже 12 лтъ. См** кому то сказывалъ, что жена его все больна, почему онъ и приготовилъ для нея комнаты наверху, гд она будетъ принимать двухъ или трехъ человкъ, но не боле, а внизъ сходить только въ самые торжественные дни. Потолкавшись на бал, я воротился домой часовъ въ 12.— Стараніями См** учреждается Благородное Собраніе съ клубомъ, т.-е. игрою въ карты, буфетомъ и журналами. Собирается подписка, по 15 рублей серебромъ. Длать нечего, хоть и жаль, а придется выложить изъ кармана 52 рубля. Признаюсь, мн эти издержки очень не нравятся. Хорошо, что скоро 1-е число и что здсь жалованье выдается помсячно.— У Унк** я бываю довольно часто, раза два въ недлю обдаю, недавно, не заставъ отца и матери, я просидлъ цлый вечеръ съ дочерьми и меньшими братьями, потомъ еще нсколько разъ приходилось мн одному сидть съ ними и разговаривать. Эти об двушки очень добры и милы, веселаго характера, любятъ танцовать и прыгать, совершенно просты въ обращеніи, а главное (качество рдкое въ провинціи) безо всякихъ претензій. Об сестры прекрасно поютъ, но, къ моему сожалнію, больше любятъ Итальянскую музыку, нежели Нмецкую. Я въ свою очередь разсказывалъ имъ про Москву, Московское общество, Московскихъ дамъ, про Университетъ, публичныя лекціи, про Московское направленіе, про Константина, про костюмы, про сарафаны (при чемъ он изъявили готовности надть сарафаны), про мурмолки, объявивъ при томъ свое намреніе носить зимой мурмолку. Да, Константинъ, ты долженъ быть мной доволенъ: я не пропускаю ни малйшаго случая, гд могу, ввернуть доброе смечко. Вотъ вчера сидлъ у меня часа два, если не больше, Б** Управляющій Палатою Государственныхъ Имуществъ, благородный и образованный человкъ, меценатъ. Онъ долженъ былъ подъ конецъ во многомъ согласиться, говоря, только, что еще не созрло время. Впрочемъ, во всякомъ город найдешь двухъ или трехъ образованныхъ умныхъ людей, готовыхъ принять наши убжденія, но что касается, напримръ, до Калуги вообще,— то ей ни до чего нтъ дла, она ничего не читаетъ даже и ршительно игнорируетъ всякое Московское движеніе!— Нынче въ Палат получилъ я два письма отъ Васъ. Съ какимъ удовольствіемъ получилъ я и прочелъ Ваши письма? Это оживило меня на цлый день! Очень, очень благодаренъ всмъ за поздравленіе День этотъ будетъ посл завтра, онъ неприсутственный, праздникъ, можетъ быть я отправлюсь въ соборъ. Вы знаете, впрочемъ, что это для меня самый непріятный день. Чувствительне и явственне становится для меня утекъ времени, прискорбне эта ничмъ уже незамнимая потеря и мучительне вновь проснувшійся вопросъ жизни. Завтра именины Ваши, милый Отесинька. Поздравляю и обнимаю Васъ, поздравляю всхъ.
Квартирой вообще я недоволенъ. Дешево, да дрянно. Она иметъ видъ чистенькой, но стны пачкаютъ. Пахнетъ немножко кухней, нтъ ни одной форточки, ни одного замка, двери почти не затворяются, мебель состоитъ только изъ стульевъ, шести креселъ, двухъ или трехъ столовъ, простыхъ, крашеныхъ, даже лакомъ не покрытыхъ. Хозяйка безденежная, у ней самой нтъ никакого ‘обзаведенія’, нона на постройки эти забрала у меня денегъ впередъ за 4 мсяца. Еслибъ не это обстоятельство, я бы, можетъ быть, съхалъ на другую квартиру. Впрочемъ, везд мало мебели и нтъ существенной: шкафовъ, дивановъ, столовъ! Поэтому я долженъ былъ себ заказать. Письменный столъ я поставлю въ гостинную, къ внутренней стнк. Тамъ будетъ мой кабинетъ и вс книги. А въ спальной, крошечной комнат, будетъ стоять шкафъ съ посудой и равныя вещи. Стны въ гостинной завшу географическими картами, ибо на стнахъ ужасныя полосы и пятна, пришлите мн съ окказіей бурхана. Я его забылъ, не знаю только гд, въ Москв или въ Абрамцов. Впрочемъ, Вы очень ошибаетесь во мн, если думаете, что я теперь полонъ fausse honte. Ничутъ не бывало. Я слишкомъ гордъ или слишкомъ равнодушенъ, но введу См** я всякаго къ себ безъ всякой совстливости, только чтобъ было у меня опрятно, безъ претензій и безъ грубаго нарушенія вкуса въ выбор цвтовъ и т. п.— Впрочемъ, Вы хорошо сдлаете, милый Отесинька, если пришлете мн денегъ немножко, ибо я получу скоро мсячное жалованье… Но мсячное жалованье само въ обрзъ, и всегда надо имть сколько-нибудь на непредвиднныя издержки. Впрочемъ, я прилагаю при семъ счетъ всхъ моихъ издержекъ главнйшихъ. Скучны хозяйскія заботы, нечего сказать. Разумется, въ слдующемъ мсяц мн нечего будетъ платить за квартиру, но придется заплатить 52 рубля въ Собраніе, заказать шкафы, заплатить подряженнымъ на мсяцъ кузнецу, прачк и другимъ… Прежде истеченія мсяца не могу опредлить бюджета своихъ издержекъ.

29-го Сентября 1845 года. Калуга. Суббота.

Вотъ уже и Октябрь на двор, если судить по здшней погод, такъ у Васъ въ деревн не должно быть очень пріятно. Здсь уже дня два, какъ лежитъ снгъ, разумется мокрый и грязный, поэтому погода самая, сырая, такъ что не хочется и носу показывать изъ комнаты на дворъ, а длать нечего, ступай. Въ промежутокъ отъ Вторника до Субботы ничего особеннаго не случилось. Во Вторникъ обдалъ я у Унк** и условился съ Семеномъ Яковлевичемъ хать въ Среду къ Архіерею, для чего долженъ былъ я придти обдать опять къ нимъ же. Въ Среду (26 то Сентября) храмовой праздникъ здшняго теплаго собора (который ничто иное, какъ большая комнатная церковь въ дом Архіерея), пошелъ я къ обдн въ Соборъ. Тамъ служилъ самъ Архіерей. Онъ служилъ безо всякой торжественности, бороды у него почти нтъ, а есть что-то, чего даже нельзя назвать и козлиной бородой, низенькаго роста, худощавый, лицо ничего не внушающее, говорятъ, онъ здсь не играетъ никакой роли и недалекаго ума. Оттуда отправился къ Унк**, гд обдалъ (впрочемъ, они не знали и не знаютъ, что это были мои именины), но къ Архіерею не похалъ. Я взялъ у Унк** довольно интересную книгу: Истина Святой Соловецкой обители противъ челобитной Соловецкой. Я не зналъ, что Соловецкій монастырь посылалъ къ царю Алексю Михайловичу челобитную съ жалобою на исправленіе книгъ и съ объявленіемъ, что если ихъ прошенія не уважутъ, то они будутъ стоять на вру до послдней капли крови. Вслдъ затмъ онъ девять лтъ держался въ осадномъ положеніи, дока былъ взятъ военною рукою. Челобитная составляетъ главное основаніе догматовъ раскола, теперь, кто — неизвстно, но должно быть нкто изъ тамошнихъ жителей, написалъ современное оправданіе монастыря противъ неправды, называющейся его именемъ. Написано это такъ, съ такою искреннею и грубою досадой, такимъ слогомъ, даже съ бранью противъ раскольниковъ, что забываешь, что это написано въ наше время и пропущено въ духовной цензур. Книга интересная, 1844 года, совтую посмотрть ее.
Вчера былъ я въ здшнемъ театр, открытомъ въ первый разъ по возвращенія труппы изъ лтнихъ вояжей по узднымъ ярмаркамъ. Труппа немножко потерпла отъ путешествій: декораціи облупились многія, нкоторые члены труппы растерялись на дорог, т. е. осталась въ разныхъ городкахъ, задолжавъ трактирщику.

1845 года 2-го Октября. Калуга. Вторникъ.

Какъ обрадовался я неожиданно полученію Вашихъ писемъ отъ 25-го Сентября, — писемъ длинныхъ и интересныхъ. Врочкино письмо писано въ третьемъ часу ночи: это напрасно. Сначала буду отвчать на Ваше письмо. Я, слава Богу, здоровъ, но все-таки держу діету. Столъ мой состоитъ: чай (некрпкій) поутру и ввечеру,— обдъ: супъ съ курицей (приготовляемый на нсколько дней) и тарелка морковнаго соусу. Вечеромъ иногда, чувствуя потребность ужина, съдаю простую яичницу на маленькой сковородк, яицъ изъ четырехъ или пяти, впрочемъ, и это невсегда бываетъ {Сергй Тимоевичъ писалъ въ отвтъ, что при чтенія этого письма ‘еффектъ былъ различный. Мать чуть не ойкала, слушая описаніе твоего умреннаго стола и вообще нкоторыхъ нуждъ, а я хохоталъ. Все это весьма не худо и для твоего здоровія, и для пріобртенія умнія себ отказывать и ограничивать себя. Забылъ написать, что Константинъ былъ особенно тронутъ отсутствіемъ пироговъ въ твоемъ обд… Аксаковъ безъ пироговъ! этого до сихъ поръ не можетъ варить его желудокъ (Письмо отъ 7 Окт. 1846).}. Неправда ли, умренно? Однако же я не думаю держать такую діету больше мсяца, ибо чувствую неодолимое стремленіе къ говядин… Хотя я обдаю иногда у Унк**, но у нихъ также обдъ очень скромный… Пріемъ, сдлавшій Кост, радуетъ меня за него, во нисколько за успхъ дла: интересна его личность, такъ явно нарушающая предразсудки общества, такая оригинальная, странная. А до убжденія никому нтъ дла, да я что толку въ этой блестящей драни, которую называютъ высшимъ обществомъ? Разумется въ немъ нтъ никакого толку, да и насъ-то всхъ оно сбиваетъ съ толку. Мн какъ-то непріятно вспомнить и вообразятъ себ опять эту пустоту и мелочь, которая такъ многихъ занимала прошедшую зиму: сколько градусовъ благонамренности въ этой или другой свтской двушк, кто она сказала или какъ чаруется Пановъ. Вотъ этотъ юноша! Лучше бы подумать о средствахъ дйствовать съ большею пользою, о журнал, объ альманах. Въ самомъ дл, съ тхъ поръ, какъ я примкнулся жизнію своею къ одному убжденію, къ одному принципу, и сдлался гораздо серьезне и нахожу, что смотрятъ не довольно съ серьезной стороны. Я не говорю про Константина, который смотритъ съ серьезной стороны, но какъ-то мало думаетъ о средствахъ, да и лнивъ невыносимо. Ему хочется вдругъ дать карамболя. Нтъ, мы сами не замчаемъ, какъ обаятеленъ, плнителенъ для нашего мерзкаго тщеславія блескъ свтскаго, аристократическаго общества, для насъ, не аристократовъ, не принадлежащихъ къ этому самозванному высшему кругу. Вдь эти господа здятъ не изъ желанія наблюдать, проникнуть составъ душъ свтскихъ двушекъ… Мы ихъ не переобразуемъ: дворъ, флигель-адъютантъ — и вс труды къ чорту, насъ он портятъ и отвлекаютъ отъ дла. Удивительно въ самомъ дл, какъ такіе умные люди въ состояніи заниматься такъ много такою дрянью… Ахъ, Господи, какъ бсятъ меня это высшее общество и дрянь человка, самый опасный врагъ человку, самый непримтный: тщеславіе. Напрасно станете вы утверждать, что его нтъ въ васъ, будете обижаться этими словами.. Я опять повторяю тоже, самъ сознаю себя виновномъ, но по крайней мр я крпко тружусь надъ собою и не обольщаюсь уже тщеславіемъ… Сдлайте одолженіе прочтите это все П—ву. Да что же въ самомъ дл журналъ-то? Отдавалъ ли онъ Зимнюю Дорогу С*ву? Зачмъ онъ мн ея не присылаетъ?— Благодарю Васъ, милый Отесинька, за сигары. Я ни сигаръ еще, ни повстки не получалъ, и право — это напрасныя издержки, когда ихъ такъ много. Поврите ли Вы, что, кром прогонныхъ денегъ, со времени моего прізда по 26-е Сентября (а теперь уже 2-е Октября) я издержалъ 477 рублей. Я самъ бы не поврилъ себ, еслибъ не велъ счета, какъ я сдлался аккуратенъ,— Вы бы удивились! Посылаю Вамъ копію со счета. Нтъ, обзаведеніе вновь хозяйствомъ незамтно дорого. Потрудитесь только велть себ прочесть мой счетъ. Гриш не приходилось вовсе этого выдерживать. А ужъ. вроятно, во всей вселенной не найдется другого молодого человка, который жилъ бы такъ умренно, такъ скромно, такъ монашески, какъ я. Одна только роскошь — сигары: но это еще Московская издержка. Нтъ, уничтоженіе такой большой суммы въ такое короткое время меня очень огорчило {На это Сергй Тимоеевичъ отвчалъ: ‘Утшься милый другъ! При первоначальномъ обзаведеніи какимъ бы то ни было хозяйствомъ всегда выходитъ, много денегъ, и у тебя были непредвиднные расходы. Прошедшей почтой я выслалъ теб денегъ. Какъ скоро у тебя будетъ недостатокъ,— пиши безъ всякихъ оговорокъ, я теб это приказываю (Eodem).}.
Наконецъ спальная моя готова, но я еще не перешелъ въ нее. Вотъ былъ оселокъ моему терпнію: общана была черезъ три дня, я поспла слишкомъ черезъ дв недли, за то съ хозяйкой я почти въ ссор, причиной замедленія было между прочимъ то, что какой-то кирпичникъ ей долженъ, да не хочетъ платить долгу кирпичами, а я сидлъ трое сутокъ въ стуж, потому что печи были разломаны, нельзя было топить. Теперь печи готовы, но расположены самымъ дурацкимъ образомъ, какъ Вы увидите изъ плана: об топки въ корридор, а въ гостинную печь не выходитъ. Словомъ, еслибъ не задатокъ за три мсяца (контракта не было длано) и еще за одинъ мсяцъ (данный потому, что у хозяйки не было денегъ для продолженія работъ), я бы перехалъ. Впрочемъ, домикъ такъ малъ, что когда истопятъ об печи, то длается ужъ слишкомъ тепло. Прощайте, пора въ Палату. Удивительно, какъ я такъ много пишу и половины еще не усплъ написать. До слдующаго письма. Посылаю Вамъ счетъ и планъ.

6-го Октября 1845 года. Суббота. Калуга.

Вотъ уже нсколько дней стоитъ сухая и ясная погода, которою Вы, вроятно, воспользовались въ деревн. Въ деревн видъ поблекшей природы и ожиданіе зимы еще грустне! И вдобавокъ знать, что дождешься тепла и зелени не ближе, какъ мсяцевъ черезъ восемь!— Послднее письмо Ваше отъ 25-го я получилъ въ Воскресенье, о чемъ уже и писалъ къ Вамъ во Вторникъ. Ожидаю письма завтра или посл завтра. Вчера наконецъ подучилъ и посылку: ящикъ colorada clara, великолпныхъ, величественныхъ сигаръ. Он должны дорого стоить, гд и у косо и за сколько Вы ихъ купили? Я запряталъ ихъ подальше и не ршился пробовать до тхъ поръ, пока совсмъ устроюсь, а теперь у меня еще не готовъ письменный столъ и книги не разобраны. Мн же хочется воздать должное гаванской сигар на простор и на досуг.— Въ Калуг увеселенія по прежнему продолжаютъ свирпствовать. Въ. мою бытность здсь дано было три бала и два публичныхъ обда. Объ обд купеческомъ? данномъ X**, я Вамъ писалъ, кажется., На этотъ обдъ я приглашенъ не былъ. Были одни тузы Калужскіе и пріятели X**. Въ прошедшую Середу купцы опять давали обдъ См**, на который я былъ приглашенъ, но не похалъ. А 4-го Октября опять получилъ билетъ: ‘Калужское Дворянство покорнйше проектъ сдлать честь пожаловать на балъ и ужинъ, даваемый въ знакъ признательности А. Н. и Е. H. X**. Я похалъ, пробылъ часа два и воротился домой. Особеннаго ничего не было: все т же фигуранты, т же шуты и мошенники. Впрочемъ, мн надо будетъ объхать въ знакъ благодарности за приглашеніе хоть часть Калужскаго дворянства, да непремнно побывать у Почтмейстера, который медленно распоряжается присылкою мн писемъ, мстя за то, что я у него до сихъ поръ не былъ. Вотъ скука! Непремнно будь знакомъ со всми этими чиновными созданіями, которыя вс не лучше, но въ десять разъ хуже Тр. Почтмейстера. Гр. Почтмейстеръ, согласенъ, человкъ очень хорошій, но. каждый день съ нимъ видаться — признайтесь — скучно, Предвижу, что балы эти мн скоро надодятъ, ибо все одно и то же, все одни и т же.
Не знаю, писалъ ли я Вамъ, что въ прошедшее Воскресенье является ко мн жандармъ съ приглашеніемъ на чашку чаю къ Николаю Михайловичу (т. е. См**.) Я потребовалъ у него листокъ, на которомъ написаны имена приглашаемыхъ, всего человкъ десять, въ томъ числ многія почтенныя Калужскія имена и даже штатскіе генералы, наконецъ я и… Н** Я не похалъ, отговорившись будто бы нездоровьемъ. Въ самомъ дл — какъ это глупо, звать къ себ людей порядочныхъ и Н—а, извстнаго Мошенника. Если это его, такъ я не хочу быть въ числ ихъ. Разумется, вс прочіе были и большею частію вс играли въ карты, я же для подтвержденія своихъ словъ долженъ былъ нсколько дней просидть дома.— Я давно собирался Вамъ разсказать исторію (если это можно назвать исторіей) съ Як***. Это было въ третье присутствіе мое въ Палат. Як**, сдлавшись имъ поручиковъ Предсдателемъ, т. е. человкомъ, имющимъ право надвать, съ Вашего позволенія, блые съ золотымъ галуномъ панталоны, чрезвычайно доволенъ и гордъ своею должностью. Являясь въ Палату поздно, онъ входитъ въ Присутствіе съ необыкновенною торжественностью. Сначала два сторожа бгутъ впередъ опрометью, толкая другъ друга и растворяютъ об половинки двери, въ которыя входитъ Предсдатель. К** и другіе, зная его, встаютъ съ своихъ мстъ заране и даже подходятъ къ дверямъ на встрчу. Что касается до меня, то не обращая вниманія на всю эту тревогу, я продолжалъ заниматься дломъ, и только когда Як** подходилъ къ столу, привставалъ съ мста, слегка кланялся и опять садился за работу. Такъ вотъ-съ, на третій день Присутствія Як**, усвшись въ свои кресла, вдругъ говорить Секретарю: ‘подайте мн второй томъ Свода Законовъ’. Подаютъ. Онъ роется въ немъ и,вдругъ, обращаясь ко мн, очень учтиво, впрочемъ, проситъ меня ‘сдлать одолженіе прочитать такую-то статью’. Въ этой стать, извлеченной изъ регламента Петра Великаго, сказано? ‘при вход Предсдателя члены встаютъ съ своихъ нсть’. Видите встаютъ, а я только привставалъ! По настоящему слдовало бы только расхохотаться въ лицо Як**, но въ ту минуту я такъ взбсился, что почувствовалъ, какъ кровь отхлынула отъ лица. Первою мыслью было: пустить въ него чернильницей, и надо было нсколько времени я много усилій, чтобы удержать себя. Собравшись съ духомъ, я скакалъ ему только: ‘я переговорю объ этомъ съ вами посл присутствія’. ‘Нтъ, зачмъ, лучше уже теперь’, сказалъ Як** чувствуя себя, разумется, безопасне въ полномъ присутствіи другихъ членовъ. ‘Ну, хорошо, сказалъ я нсколько успокоившись, но тономъ довольно грознымъ, чего вы хотите?’ — ‘До вы на меня совсмъ никакого вниманія не обращаете, не оказываете мн должнаго уваженія’.— ‘Хорошо, сказалъ я, вы указали статью, и довольно, только, если вы прибгаете къ статьямъ 2-го тома для снисканія уваженія, такъ жалкаго же уваженія вы добиваетесь, Александръ Иванычъ!’ — Весь день я былъ взволнованъ, мн казалось, что я мало отвтилъ Як**, но исторія эта, случившаяся въ присутствіи всхъ другихъ членовъ, разнеслась въ одинъ мигъ по всему городу и самъ Як** везд разсказывалъ, какъ я (т. е. Аксаковъ) его обидлъ. Я думалъ, что меня обидли, но вся Калуга почти ршила, что я оскорбилъ словами, и именно послдними, почтеннаго Александра Ивановича. Унк**, которымъ я самъ разсказалъ, говорили мн, что даже многія дамы, сказывая про это, обвиняли меня въ недостатк чинопочитанія! Дошло до Губернатора, который говорилъ объ этомъ старику Унк** и о намреніи своемъ мирить меня съ оскорбленнымъ Предсдателемъ, мн же Скарновъ о томъ не ршился сказать ни слова. Не Унк** отговорилъ его отъ этаго глупаго намренія, увряя, что Як** самъ постарается загладить дло. И дйствительно такъ и было. Я продолжалъ обращаться по прежнему, точно такъ же кланялся, былъ учтивъ, какъ и прежде, словомъ, щи въ чемъ не измнилъ своего поведеніи, ибо оно было хорошо. Но Як** сдлался гораздо учтиве, первый подходитъ ко мн, подаетъ руку, везд внимателенъ, услужливъ… Разумется, я, сколько могу, плачу ему тою же монетою, и мы теперь такіе пріятели, какихъ мало. Онъ дйствительно — доброватое созданіе, но глупенекъ. А на дняхъ въ Палат произошелъ слдующій случай: но одному длу былъ толкъ и Як** не согласился съ мнніемъ моимъ и прочихъ членовъ. Я сказалъ, что не уступаю ничего и подамъ, если нужно, особое мнніе, прочіе члены объявили, что они поступятъ, какъ и я… Як** далъ предложеніе, съ которымъ никто не согласился, и ршеніе исполняется по большинству голосовъ, т. е. наше… Я могу безъ хвастовства сказать, что этою бы не било безъ меня, я знаю изъ прежнихъ рчей гг. членовъ, въ какомъ они угодливомъ расположеніи были къ Предсдателю (дйствующему въ этомъ случа согласно съ желаніемъ См**). Я же никого не уговаривалъ, за объявилъ вслухъ, что я думаю такъ, вотъ причины, и ни для кого на свт не измню своего мннія. Тогда прочіе объявили, что думаютъ, какъ я и также намрены крпко дергаться своего мннія, несмотря на то, что Як** въ самыхъ хорошихъ теперь отношеніяхъ съ См** и бываетъ у него чуть ли не каждый вечеръ. Дло это пойдетъ еще къ См** на утвержденіе: не знаю, какъ онъ поступитъ.
На дняхъ жду въ себ Митю Оболенскаго. Для объясненія всего посылаю Вамъ письмо его. Прощайте.
P. S. Варенье нашлось въ книгахъ. Матюшк куплена азбука, и я приказалъ Порфиру учить его грамот, а то у него слишкомъ много досужаго времени.

9-го Октября 1845 года. Вторникъ. Калуга.

Письмо Ваше, писанное 1-го Октября, отправленное 4-го и мною полученное только а-го, я перечелъ нсколько разъ. Если для Васъ интересны мои письма, то для меня, въ моемъ одиночеств, Ваши еще интересне. Я очень благодаренъ Кост за письмо, еще прежде я хотлъ писать къ нему письмо большое и непремнно напишу съ слдующею почтою. Теперь только успокою его на счетъ Т—ой. Человкъ, ею интересующійся, молодой У—кій, добрый, честный, благородный малый. Что же касается до ея натуры, то Богъ всть, какія у нея требованія. Я ея не знаю, а ужъ извстно, что женскіе глаза самая обманчивая вещь. Особенно черные! Думаешь, что и Богъ знаетъ, сколько глубины въ этомъ мрак, прикрываемомъ вдобавокъ черными, длинными рсницами… Ничуть не бывало, и часто двушка нисколько не виновата, что у ней такія многозначительныя очи! И поэтому я не очень довряюсь наружности вообще, а въ особенности женской. Впрочемъ, когда Ук** воротится, то онъ познакомитъ меня съ Т**. Я очень радъ, что письма мои доставляютъ Вамъ развлеченіе, для меня писаніе инеемъ не только не затруднительно, но и отнимаетъ очень немного времени. Я такъ привыкъ писать письма, что письма мои больше походятъ на разговоръ, но на бумаг я гораздо свободне и умне изъясняюсь, чмъ на словахъ. Я въ прошедшій разъ сдланъ большую глупость: послалъ письмо, не предувдомивъ что его вслухъ могутъ прочесть Отесиниька, да Костя.— Что касается до красоты Смирновой, то портретъ ея не поразилъ меня. Такъ мало рзкаго и блестящаго, что онъ (т. е. портретъ) не поражаетъ съ перваго взгляда, но, всмотрвшись, за уведите, что это красота, и глава, кажется, глубокаго качества, впрочемъ, костюмъ ли ея восточный и тюрбанъ тому причиной?— лицо ея, показалось ма, носитъ еврейскій характеръ. Однако и теперь не могу сказать Вамъ ничего положительнаго объ этомъ портрет, потому, что и разсматривалъ его вскользь, на бал, въ комнат, наполненной дамами и кавалерами. Большую часть своего времени провожу а дома и читаю. Недавно прочелъ цлую книгу Стурдзы: Письма о должностяхъ священнаго сана. Книга очень интересная, вся жизнь священника, въ столкновеніи съ разными происшествіями и эпохами жизни, изложена въ письмахъ его къ одному монаху. По крайней мр я прочелъ ее съ пользой, и были минуты, когда мн хотлось быть священникомъ.— Одиночество приносятъ свои плоды и внутреннее развитіе совершается, я чувствую въ себ многое къ лучшему. Уединеніе это, Богъ дастъ, ее будетъ безплодно. Я уже написалъ одно довольно длинное, серьезное и очень важное для меня стихотвореніе, которое, вроятно, покажется многимъ скучнымъ, непонятнымъ, даже смшнымъ… {См. Приложеніе: Сентября.} Въ скоромъ времени надюсь разршиться еще нсколькими стихотвореніями. Когда вс эти стихотворенія будутъ написаны, когда пришлю ихъ Вамъ цлой тетрадкой. Кстати, если Каролина Карловна будетъ у Васъ или Вы ее какъ-нибудь увидите,— спросите ее — намрена ли она держать общаніе, на которое сама вызвалась, т. е. прислать мн свои новыя стихотворенія, съ тмъ, чтобъ я прислалъ ей свои? Если намрена, такъ я, пожалуй, пришлю ей также. Да напишите, сдлайте милость, П**, чтобъ онъ мн прислалъ Зимнюю Дорогу и книгу моихъ стиховъ.
Хозяйка моя пресмшная женщина. Она вдова оберъ-офицера, слдовательно дворянка, очень этимъ гордится, задаетъ тоны и постоянно обличается грубйшимъ невжествомъ. Она иметъ все непріятности Съ Матюшкой и жаловалась мн, что Матюшка, которому она говорила очень ласково, и называла даже его душенькой, въ отвтъ на эти ласки назвалъ ее свиньею. Отъ этихъ словъ Матюшка отрекался, но я все таки выбранилъ его хорошенько и приказалъ на крпко, чтобъ онъ впередъ не подавалъ повода ни къ какимъ на него жалобамъ. Въ другой разъ приходила жаловаться она же, что Матюшка двухъ ея мальчишекъ вшивалъ глиной, высвъ и заперъ. Впрочемъ, теперь этого боле не повторяется. Съ хозяйкой своей я вовсе не вижусь и только одинъ разъ пилъ у ней чай вечеромъ. Разговоръ, веденный очень серьезно съ моей стороны, внутренно очень забавлялъ меня. Особенно когда… Да чуть ли я не описывалъ Вамъ этого вечера. Если нтъ, такъ опишу въ будущемъ письм, а теперь пора кончить.

13-го Октября 1845 года. Калуга. Суббота.

Я нынче пишу къ Вамъ не такое большое письмо. Пакетъ и безъ того толстъ. Я написалъ цлый листъ Кост и посылаю два моихъ стихотворенія {См. въ прил. 26 Сент., и Сонъ. Письмо къ Конст. С—чу помщается на 376 стр.}. Прошу Васъ всхъ сказать мн объ никъ искреннее мнніе, непремнно искреннее. Ничего не будетъ больне для меня, если я послышу неискренность въ Вашемъ сужденіи. Особенно Васъ, милый Отесинька, прошу сообщить мн вс нужный поправки и замчанія.— Особеннаго на этой недл почти ничего не случилось, я ни у кого почти не былъ и, кром Палаты, большую часть времени провелъ дома. Изъ письма къ Кост Вы увидите, что Маріи Египетской а не продолжалъ, что въ скоромъ времени надюсь написать еще нсколько стихотвореній. Но труда побольше, поважне еще не начиналъ, да и не предвидится. Бродитъ у меня въ голов повсть, но такъ неясно еще, что ничего не могу сказать про нее положительнаго. Да я еще не ршился,— прозой ли ее писать или стихами. Для врнаго изображенія жизни и дйствительности — самое лучшее проза, гд и совершенно долженъ устранить самого себя. Но иногда за то въ голов проносятся стихи съ такой соблазнительной гармоніей, что хотлось бы писать стихами, гд тонъ самый, музыка стиховъ дополняютъ недостаточность образовъ и гд я не вполн отказываюсь отъ своихъ личныхъ правъ. Впрочемъ, это все разршится современемъ.
Что Вы мн ничего не пишете,— ухалъ ли Валуевъ въ чужіе края, пріхалъ ли Хомяковъ, что Елагины? Недавно прочелъ я еще романъ Вальтеръ-Скота здсь (бралъ у Унк**). Что это за удивительный человкъ! По прочтеніи каждаго романа кажется, что Вальтеръ-Скотъ только разсказывалъ вамъ истинное событіе и самъ не воленъ перемнить въ немъ ничего, а передаетъ, какъ есть, хоть радъ былъ бы самъ, чтобъ это было иначе. Даже при этихъ непужныхъ свдпіяхъ, какъ будто бы ослабляющихъ впечатлніе,— о дальнйшей участи лицъ (напримръ въ конц Сенронанскихъ водъ),— видно, что онъ по невол будто бы исполняетъ долгъ добросовстнаго разсказчика. Личнаго его достоинства вы не видите почти, я между тмъ полная картина жизни развертывается передъ Вами. Можно созерцать жизнь въ Вальтеръ-Скотовыхъ романахъ. Я непремнно возьму еще какой-нибудь романъ. Помню я, что Le Pirate, котораго я прочелъ уже давно, произвелъ тогда па меня сильное впечатлніе, хочу его прочесть.

1845 іода, 1в-ю Октября. Вторникъ. Калуга.

Письмо Ваше отъ 9-го Октября получено мною 13-го. Очень благодарю Васъ за подробное описаніе препровожденія времени, — но право я и не воображалъ, чтобъ описаніе издержекъ и пр. до такой степени Васъ встревожило, милая Маменька. Ахъ, Боже мой, будьте покойны, умренный столъ былъ мн очень полезенъ, но со временемъ я введу и пироги и котлеты и т. п. Неужели Вы думаете, что я изъ экономіи такъ мало лъ? Ну да что объ этомъ говорить. Въ денежные счеты и хозяйственныя дла я вовсе не погруженъ, теперь деньги у меня есть и я вполн обезпеченъ.— Теперь буду отвчать на Ваши письма. Мн очень досадно, что Вы получаете оба мои письма заразъ: зачмъ же я пишу два раза въ недлю? Именно для того, чтобы и Вамъ доставлять два раза въ недлю ото развлеченіе. Нельзя ли Вамъ какъ-нибудь устроиться съ Пальчиковскимъ кучеромъ или съ Почтмейстеромъ? Вдь у него есть почтальоны, которые должны были бы развозить письма?., Что касается до уженья, то мн очень интересно знать всъ окуня, который теперь сидитъ въ сажалк… Будетъ ли уженье продолжиться до снгу?— Вы спрашиваете, отчего не упоминаю я о Палат? Да нечего упоминать: дла идутъ своимъ порядкомъ. Особенно любопытныхъ длъ не попадалось, съ Як** мы друзья совершенные… Въ Палат при открытыхъ дверяхъ обыкновенно объявляютъ приговоры преступникамъ, часто присуждаемымъ въ Сибирь, въ каторгу… Тутъ происходятъ разныя сцены… Но при мн такихъ приговоровъ еще не было объявлено, а объявляли нкоторымъ — наказаніе плетьми съ оставленіемъ на мст жительства. На вопросъ: ‘довольны ли вы?’ вс они въ одинъ голосъ закричали: довольны, довольны! — Можетъ быть, они рады, что отдлались такъ дешево, потому что стоили большаго, а можетъ быть, они рады хоть какимъ-нибудь образомъ избавиться отъ суда, даже будучи невинными. Суду Уголовной Палаты предаются также, какъ чиновники, сдлавшіе преступленіе по должности,— бдные мужики Государственныхъ Имуществъ, головы, сборщики податей, засдатели Расправъ. Удетъ кто-нибудь на рынокъ продавать, его сейчасъ обвиняютъ, что онъ отлучился отъ должности и предаютъ суду Палаты. Разумется, мы употребляемъ вс подъяческія уловки, чтобъ ихъ не подвергать суровому наказанію. Можетъ быть, иногда поступаемъ противозаконно, зная, что дло не пойдетъ въ Сенатъ… Къ чему законъ, когда соблюденіе его ость высшее нравственное беззаконіе? Пусть это веселитъ П** — длать самыя жестокія вещи ради исполненія закона, буквы закона, несмотря на противозаконность нравственную и часто на собственное убжденіе… Впрочемъ, надо признаться, что всякую подобную благонамренную неправильность я достаточно умю оградить всми судебными хитростями. Что интересно въ этой служб — такъ это самые преступники, арестанты, которыхъ видишь лицомъ къ лицу. До сихъ поръ мало было важныхъ случаевъ. Съ Прокуроромъ ужъ мы оффиціально поссорились. Онъ далъ протестъ, съ которымъ,— по моему настоянію, признаться,— не согласились.
Я тоже раздляю общее мнніе на счетъ окончанія Вашего письма къ А. О., милый Отесенька, и вотъ почему. Потеря зрнія (чего Боже сохрани) такая вещь, что о ней не легко говорится. Это дло слишкомъ серьезно котораго — Богъ дастъ — не случится. Родъ комплимента, который вы длаете С**, или не комплиментъ, такъ самый родъ желанія видть ее — слишкомъ не важенъ въ сравненіи съ потерею глазъ. Это сочетаніе комплимента (или неважнаго желанія) съ угрозою такой важной перспективы производитъ непріятное впечатлніе, по крайней на меня — а на нее, можетъ быть, препріятное {Поводомъ къ этому сужденію послужило пересланное и H. С—ту письмо См—ой къ его отцу, въ которомъ, она выражаетъ между прочимъ желаніе, свидться съ Серг. Т—темъ при прозд своемъ черезъ Москву въ Калугу. Отвчая ей, С. Т. говоритъ, что очень былъ бы счастливъ съ ней увидаться, добавляя: я не смю откладывать возможности Васъ видть: я теряю глаза. Мн хотлось бы сохранитъ образъ Вашъ въ числ отрадныхъ воспоминаній на темную можетъ быть, долгую старость…}.
На дняхъ былъ у меня См*въ, посл обда, часовъ въ 5, и просидлъ часа два. Началъ онъ бранить духъ и характеръ провинціальнаго общества, раскрывать намренія свои къ улучшенію, воспитанію и образованію его, напримръ посредствомъ театра, для котораго нужно сдлать особенный выборъ піэсь хорошихъ… Все это еще ничего, ото даже (не но нашему, а по чиновническому выраженія) ‘благонамренно!’ Для этого устроилъ онъ дирекцію театра изъ Як**, Н** и М** (мерзавца и мошенника отъявленнаго, но ловкаго, говорящаго по Французски). — Я спросилъ его откровенно: П** не тотъ ли самый, который съ братомъ пользуется такой скверной репутаціей? — Тотъ самый, отвчалъ онъ, но его репутація несправедлива, будто бы онъ (См**) познакомился съ нимъ только здсь, нашелъ въ немъ человка образованнаго, по крайней мр имющаго истинное образованіе, et c’est quelque chose en province! Да, сказалъ я, пожалуй, что-нибудь въ провинціи, но ужъ ршительно ничего само по себ…— Ну да общество должно быть везд одинаково, сказалъ См** и началъ излагать свое мнніе, что высшее общество должно быть одного покроя и съ Французскимъ, и съ Англійскимъ, словомъ, чтобъ люди всхъ высшихъ сословій, всхъ націй были похожи другъ на друга и пр. Я засмялся и сказалъ, что у насъ въ Москв думаютъ иначе…—‘Да, я знаю, ни принадлежите къ этой партіи, о, у насъ будутъ съ вами долгіе споры. И тутъ онъ началъ говорить, что, но его замчаніямъ, всякій народъ иметъ какую-нибудь сторону, Жиды меркантильность, а русскіе — отважность или безпечность. Это главная чорта русскаго народа, это свойство его духа. Поэтому напрасно говоритъ, что высшее общество отдалилось отъ народа, и въ немъ много отважности, такъ, напримръ, такой то сдлалъ такую-то отважность, слдовательно мы ничего не потеряли отъ реформы Петра Великаго, только, по его мннію, столица должна бить въ Кіев, для того, чтобы обрусить Поляковъ! Все это было сказано съ такимъ серьезнымъ видомъ человка убжденнаго и упрямаго въ своемъ мнніи, что я. разумется, спорить ее сталъ, сказалъ, что несогласенъ, и перевелъ разговоръ на другой предметъ.— ‘Нтъ, говоритъ См**, Губернаторъ одинъ не можетъ воспитать общества, это дло Губернаторши: подо, чтобъ общество питалось de l’atmosph&egrave,re, qu’une femme rpand duns la socit, и np. ‘Мы составимъ общество, жена, вы, братъ ея, умный очень малый (вроятпо, Россетти?’). Онъ очень гордится умомъ своей жены. О, говоритъ, ma femme leur tiendra t&egrave,te a tous! Удивительный городъ Калуга. Общественное мнніе столь слабо, что мошенники, которыми она преизобилуетъ, играютъ наглую, важную роль. Я не знакомъ съ ними, но принужденъ буду часто встрчаться, обдать за однимъ столомъ, участвовать въ одномъ дл! Дло честнаго человка — было бы открыто объявить, что это люди такіе-то, что онъ съ ними никакого сношенія имть не хочетъ… Но никто этого не объявитъ, и мошенники эти (именно М**) публично за ужиномъ (я не слыхалъ этого, но слышалъ Унк**) разсказываютъ о своихъ мошенничествахъ и подлостяхъ — при слдствіи, на служб и т. п. А?
Прощайте. До слдующаго письма. Поучительна и отвратительна Губернія! Почему я веду себя самымъ строгимъ, осмотрительнымъ, холоднымъ образомъ въ отношеніи къ здшнему обществу.

1845 года, Октября 20-го. Калуга. Суббота.

Нынче или завтра надюсь получить письма отъ Васъ, я всегда съ большимъ нетерпніемъ ожидаю этихъ дней. Какъ досадно, что несмотря на близкое разстояніе, Вашъ отвтъ на письмо мое можетъ придти не раньше, какъ черезъ дв недли. Это хоть бы въ Астрахани.
Я все забываю разсказать Вамъ про вечеръ у хозяйки. Такъ какъ этому прошло боле мсяца и повторенія не было, то я многое перезабылъ… Вы знаете уже, что хозяйка моя вдова офицера армейскаго, Иванова, а не Иванова (въ губерніи вс Ивановы непремнно требуютъ, чтобъ ихъ фамилію произносили съ удареніемъ на о), ростовщица. Мужъ прозывался Кузьмою, накопиль денегъ около ввренной ему роты и довольно рано, кажется, умеръ жертвою все таки усердной службы. Въ комнат, куда я вошелъ, все общество состояло изъ самой хозяйки за самоваромъ, трехъ взрослыхъ дочерей, Николашки (мальчика, подававшаго чай: слугъ у ней нтъ) и двухъ собачекъ. Старшая дочь довольно хороша собой, т. е. высока, свжа, румяна и молода, какъ двица, бывавшая въ свт, она вела разговоръ. При первомъ взгляд на это общество я почувствовалъ непріятное ощущеніе. Везд проглядывало безпокойное чувство ложнаго стыда,— этой необходимой принадлежности полудворянской гордости. Еслибъ не было этого раздленія классовъ, тогда Иванова была бы, можетъ быть, купчихой или мщанкой, словомъ, женщиной, которая живетъ своими трудами и соотвтственно своимъ доходамъ. Нтъ ничего тяжеле, если видишь, что окружающіе подавлены чувствомъ стыда. Правда, это меньше слышалось въ матери, которая храбро и неустрашимо выказывала свою грубость и невжество,— за то дочери, понимавшія это, еще боле смущались этимъ в безпрестанно останавливали ее потихоньку… Такъ какъ я столичная штучка, то само собою предполагалось у нихъ, что я во всемъ знаю толкъ, все стану критиковать. ‘Вы, можетъ быть, не станете кушать нашаго чаю, вы, конечно, въ Москв пьете лучшій’… Въ опроверженіе выпилъ я три стакана чаю, былъ необыкновеино любезенъ и кормилъ обихъ собачекъ. Я сказалъ, что заказываю мебель… ‘Ахъ, закричала матъ, — если во еще не заказывали, то позвольте мн вамъ рекомендовать столяра. Прекрасный столяръ, я его давно знаю, онъ всмъ, и батюшк и матушк и мужу моему длалъ гробы’!.. Я очень серьезно поблагодарилъ и сказалъ, что у меня ужъ есть другой столяръ,— но что, можетъ быть, такъ какъ для обивки мебели надо кой-какой матеріи, я обращусь съ просьбою о покупк къ ней, хозяйк. — ‘Нтъ-съ, какъ можно-съ, вы Московскій житель, вы врно это лучше насъ разумете’… Между прочимъ хозяйка сказала мн, что и занимаю такое важное и выгодное мсто. 2500 рублей жалованья, да по крайней мр тысячъ десять доходу!.. Я спросилъ, что она разуметъ подъ этимъ, она очень серьезно и наивно отвчала, что подарки, платы, словомъ, взятки. Я очень спокойно сталъ ее уврять, что я взятокъ не беру… ‘Да, помилуйте, да нтъ, вы это такъ изволите говорить’… или: ‘ну такъ поживете здсь, привыкнете… Вотъ такой-то сколько беретъ! А такой-то! Вотъ А. Н. прежде тоже не бралъ, ну а теперь, можетъ быть и беретъ’.— Я перемнилъ разговоръ. Хозяйка стала жаловаться, что теперь въ вокзалъ уже не здятъ въ ситцевыхъ платьяхъ, что пошли дорогія и странныя моды, что M-me X—ва дурна собою и смшно одвается… Тутъ дочь вступилась за X—ву: ‘ахъ, маменька, какъ можно такъ говорить, она такая добрая. А по моему, сказала она, прекрасныя свойства души лучше красоты!’ — О, я совершенно согласенъ, отвчалъ я.— Заговорилъ про Москву. Ни красота ея, ни древность не были замчены: дочь говорила про Благородное Собраніе, изъ котораго она никогда бы не вышла, а мать про многолюдный рынокъ на Москв рк на льду. ‘Какъ тамъ это ледъ крпокъ!’ — ‘Да ужь тамъ, вроятно, за этимъ хорошо смотрятъ’,— объяснила дочь. — Посидвши довольно долго, я раскланялся и съ тхъ поръ не былъ у хозяйки ни разу, хотя живу рядомъ. Во первыхъ, скучно, а во вторыхъ, мое короткое знакомство гораздо боле повредило бы ей и ея дочерямъ, нежели мн. Калуга и безъ того полна сплетней о тхъ, которые занимали эту квартиру прежде меня. Потому мн и хочется съхать.— Нтъ нечего отвратительне для меня — полудворянства и полудворянокъ — обыкновенно самыхъ дурныхъ, женщинъ. Господи Боже мой, какъ выше ихъ — презираемый ими мужикъ! Но прощайте, пора на почту. Я написалъ еще стихотвореніе, но пошлю его къ вамъ, когда получу отвтъ о посланныхъ письмахъ.

28-го Октября 1845 года. Калуга. Вторникъ.

Благодаря почтмейстеру, теперь письма Ваши получаются мною въ первый день прізда почты, т. е. въ Субботу же, Я не вдругъ читаю письма, но кончу сначала нужныя дла, закурю хорошую сигару и потомъ ужь читаю медленно. Вы пишете мн про прекрасное осеннее утро. Мн захотлось при этомъ послать Вамъ свой очеркъ, гд слегка набросанъ осенній вечоръ, во отлагаю это до Субботы, потому что стихи еще не переписаны. Какъ я радъ, что Вы, милый Отесинька, пишете книгу объ ужень. Продолжайте и кончайте ее, сдлайте милость, да и журналу {См. въ прил. стихотв. ‘Очеркъ’.} этому очень радъ: прекрасное упражненіе для сестеръ въ русскомъ язык, да и диктованіе имъ ко мн писемъ также полезно, и потому, ихъ пользы ради, надо эту диктовку продолжать постоянно {Младшія сестра Ивана Сергевича издавали въ Абрамцев свой домашній журналъ.}. Костя пишетъ статью: стыдно, если онъ ея не напишетъ въ деревн, гд нельзя пожаловаться на недостатокъ времени… Статья очень нужная, гд все, вс вопросы и profession de foi должны быть ясно выведены. Кстати объ этомъ. См** предложилъ мн принять дятельное участіе въ Губернскихъ Вдомостяхъ, которымъ онъ хочетъ придать большій объемъ и всъ, прибавить отдлъ статистическій и историческій. Разумется,— онъ предложилъ мн не редакторство, а участіе, такое, которое бы дало имъ направленіе и значеніе. Я принялъ вызовъ охотно, тмъ разговоръ я кончился. Для Губернскихъ Вдомостей нтъ другой цензуры, кром Губернатора или Вице-губернатора, и у меня блеснула смлая, но благородная мысль: завладть Губернскими Вдомостями, издавать ихъ въ извстномъ дух, помщать въ нихъ статьи небольшія, какъ напримръ ‘сравненіе между Петербургомъ и Москвою’ и т. п… А? Но постой, постой, Костя, удержи порывы восторга и предполагаемой дятельности! Такъ какъ это можетъ компрометировать См**, то я долженъ буду объясниться съ нимъ откровенно и, разумется, онъ не согласится. Стиховъ помщать тамъ нечего: для большихъ — мало мста, а малое — не стоитъ. Разумется, иногда косвенно можно будетъ кое-что сказать, но это такъ ничтожно, ибо Губернскихъ Вдомостей здсь никто не читаетъ… Можно говорить косвенно тамъ, гд уже знаютъ — о чемъ рчь, и догадаются. А здсь, гд ршительно ничего не знаютъ и ничмъ не интересуются, — намеки излишня. Надо ба вдругъ рзкою статьею всполошить всхъ и обратить на себя вниманіе. Но что будете вы, впрочемъ, длать съ такими людьми, какъ мой Як** и ему подобными? Во всякомъ случа я переговорю съ См**, на дняхъ у него побываю.
Вы пишете, милая Маменька, что у Васъ нтъ никакихъ моихъ стиховъ. И у меня также нтъ, все у этого Панова, который держитъ ихъ два мсяца по напрасну, ибо альманаха нтъ, да еслибъ я готовился, такъ можно было бы двадцать разъ описать. Между тмъ они мн нужны. Видъ трудовъ малыхъ, но все-таки оконченныхъ въ нкоторыя минуты чрезвычайно ободрителенъ!— Неужели на будущій годъ не готовится ни журнала, ничего, никакого поприща для дятельности? Это очень грустно. Это влачитъ — отложить все до 47-го года. Право, эти господа пропускаютъ цлые годы, такъ, ни почемъ! А меня всякое новое истеченіе года пугаетъ и переполняетъ тоской. По крайней мр я тружусь надъ своимъ внутреннимъ развитіемъ, я, если меня не обманываетъ внутренній голосъ, труды мои увнчаются успхомъ, и право — это не дерзость такъ думать: напротивъ — я убилъ въ себ самонадянность, какъ ни ничтожны, ни мелки вс мои произведенія, но внутреннія требованія кажутся иногда мн залогомъ будущаго. Но потребенъ трудъ, трудъ и трудъ. Много труда и душевныхъ страданій стоитъ самый крошечный даръ! Впрочемъ, объ этомъ когда-нибудь поподробне, а то странно покажется, что это говоритъ человкъ, которому указать не на что, ибо все, что до симъ поръ было мною писано, кажется мн такой мелочью, что возбуждаетъ тоску и презрніе иногда во мн самомъ…

24-го Октября 1845 года. Калуга. Суббота.

Какой чудный, роскошный день: морозъ несильный, довольно тихо и солнце! Врно Вы гуляете? Впрочемъ, можетъ быть, теперь Отесинька съ Костей въ Москв, потому что Смирнова теперь должна быть также въ Москв. Ее ждутъ сюда чрезъ недлю. На дняхъ былъ я у См** вечеромъ, онъ былъ одинъ, и мы просидла съ нимъ вдвоемъ часа три, до полночи. Онъ говорилъ со мною съ полною откровенностью а внушилъ, мн къ себ и сожалніе и участіе. Онъ лучше X** и въ исполненія, своихъ служебныхъ обязанностей добросовстенъ до нельзя. Признаюсь, я удивился въ немъ. этому постоянству, этой настойчивости, съ которою онъ работаетъ и день и ночь. Я неговорю о томъ, ведутъ ли вс эти средства къ цли, умно ли они выбраны, я говорю только объ искренности и добросовстности его трудовъ. Когда я сталъ ему говорить, что эти труды все равна, что воду толочь, что надо добраться причины зла, то. онъ отвчалъ мн, что.пока нельзя трудиться иначе, надо трудиться въ тхъ предлахъ, которые существуютъ, что онъ знаетъ, что вся его работа принесетъ на одну копейку пользы, и что онъ этимъ уже награжденъ, что онъ смотритъ ни назначеніе его въ Губернаторы, какъ на испытаніе, на жертву, въ очистительное средство, которое доставитъ ему въ жизни случай сдлать много добра, въ жизни посвященной досел однихъ удовольствіямъ, забавамъ, прихотямъ. Все это я извлекаю изъ его словъ, спутанныхъ и неясныхъ, и выраженій, часто смшныхъ. Онъ говоритъ, что имя въ виду такую почти религіозную цль въ служб, онъ надется не подпасть подъ рутину, не сдлаться, пошлымъ чиновникомъ. Въ самомъ дл, онъ весь проникнутъ своими обязанностями и каждый случай, каждый разговоръ въ его пользу. Должно согласиться, что все это прекрасно и длаетъ ему большую честь, можетъ быть, онъ, въ своей простот, стоитъ многихъ и многихъ, не всякій, кто испыталъ службу, извдалъ скудность пользы, не иметъ власти губернаторской и чувствуетъ въ душ другое стремленіе, тотъ не можетъ добровольно предаться служб. Что касается до меня, то и долженъ признаться, что не только слабетъ нын, но уже ослабъ высокій строй моей души, вообще эти стихи служатъ гранью между прежнимъ и ныншнимъ мною и служатъ для многаго объясненіемъ. Впрочемъ, См**, не служившій почти никогда прежде и сдлавшійся вдругъ Губернаторомъ, не намренъ однакоже пробыть въ Калуг боле трехъ лтъ. Я думалъ прежде найти у него, какъ у столичнаго жителя, свтскаго человка и къ тому же придворнаго, нкоторое презрніе къ здшнимъ обитателямъ, но, къ удивленію моему, встртилъ необыкновенное снисхожденіе: держитъ онъ себя съ ними совершенно просто, ласково, не задаетъ тона. Отъ него мы похали съ нимъ вмст въ клубъ, тамъ въ комнат, наполненной дымомъ, играли на трехъ столахъ помщичьи усы, военные усы, отставные усы, принадлежавшіе боле или мене выразительнымъ лицамъ. ‘Вотъ видите, сказалъ мн См**, отводя меня въ сторону,— фигуры ужасныя, это правда, но вступите съ ними въ разговоръ, и вы узнаете многое для службы и ея пользы. Въ прошедшій разъ я узналъ отъ нихъ кое-что о достопримчательностяхъ Калуги, всей губерніи, каждый можетъ разсказать о злоупотребленіяхъ своего узда, каждый можетъ подать мысль, о какомъ-нибудь мстномъ улучшеніи. Il faut les faire parler, не подавая и имъ виду’. И въ самомъ дл, скоро См** окружился нсколькими и, какъ онъ говоритъ, пріобрлъ многое для пользы службы. Я вполн съ нимъ согласенъ, что можно узнать многое, но не имю вовсе въ виду пользы службы, для меня интересенъ всякій человкъ, всякое лицо. Неисчерпаемы сокровища чужой души! Впрочемъ, соглашаюсь, что получилъ отъ См**, безъ его вдома, урокъ маленькій, готовъ имъ воспользоваться, т. е. что нужно боле снисхожденія и терпимости. Да, тогда не только духъ и характеръ человка будутъ ясны моему созерцанію, но онъ не лишится и личныхъ правъ своихъ и правъ человка на участь лучшую и на прискорбіе о настоящей его участи.— Я говорилъ съ См** о Губернскихъ Вдомостяхъ, съ полною откровенностью. Онъ разумется, не можетъ на это согласиться и хочетъ ограничить Вдомости статистикой и исторіей Калужской губерніи собственно, говоря, и отчасти справедливо, что какому-нибудь Я** гораздо интересне узнать что-нибудь присвой Медынскій уздъ, гд онъ родился, нежели о Россіи вообще.— Итакъ нельзя не повторить съ чиновниками, что См** человкъ благонамренный и за добросовстность трудовъ своихъ заслуживаетъ уваженія, несмотря на простоту. Можетъ быть, хорошими сторонами своими — онъ обязанъ жен своей…— Съ нетерпніемъ жду Вашихъ писемъ, почта опаздываетъ два дня, но нынче или завтра надюсь получить ихъ,— Квартиры себ не нашелъ, но ищу постоянно.— Дло, о которомъ я писалъ Вамъ, еще не поступало къ С**. Свободный теперь отъ вліянія X—ва (который уже ухалъ), С** дйствуетъ въ противномъ дух, и приверженцы X** трепещутъ.— Что бишь я хотлъ еще Вамъ сообщить?— Забылъ, вспомню въ другой разъ.— Морозы ручаются за скорый санный путь, и я надюсь, что сани подоспютъ во время. Ноябрь и Декабрь — только два мсяца въ 1845 году, и какъ мало сдлано въ 1845 году, и какъ мало приготовлено для 1846 года. Эхъ, эхъ, господа!
Посылаю Вамъ Очеркъ, это также полусерьезная шутка, если хотите. Шутка въ конц, и я не знаю, какой она производитъ эффектъ. Сдлайте одолженіе, отмтьте мн вс неправильности, все. что не годится. Это стихотвореніе очень неважное. Впрочемъ, у меня въ голов роятся многія стихотворепія, не знаю, когда придетъ ихъ чередъ.

30-го Октября 1845 года. Калуга. Вторникъ.

Что это значитъ, что я не получилъ отъ Васъ писемъ ни въ Субботу ни въ Понедльникъ? Буду ждать еще до Середы или Четверга, согласитесь, что это очень досадно и непріятно. Самъ пишешь два раза въ недлю, гакъ постоянно и много, ждешь, не дождешься Субботы пли того дня, когда приходитъ почта, и обмануться!— Надюсь, впрочемъ, что причина не полученія мною писемъ пе заключается въ чьемъ-нибудь нездоровь… Вс эти дни былъ я очень занятъ чтеніемъ новаго Уголовнаго Свода, который я взялъ у Архіерея. Ему частнымъ образомъ прислали изъ Петербурга. Кажется я Вамъ писалъ про мое знакомство съ Архіереемъ. Я познакомился съ немъ довольно поздно, онъ здсь лтъ уже тридцать, не очень старъ, низенькаго роста, рдкій сдой клокъ бороды производитъ очень непріятное впечатлніе. Человкъ хорошій, но, кажется, особеннаго ничего нтъ, обыкновенное семинарское образованіе, всему основой. Я думахъ, что онъ по крайней мр занимается, что у него найду множество книгъ, нечего не бывало, и въ этомъ отношеніи мн отъ него никакой нтъ пользы. Впрочемъ, мы съ нимъ очень хороши, и онъ отдалъ мн на время новый Уголовный Кодексъ, который я просмотрлъ въ эти дни съ большимъ любопытствомъ. Нельзя обнять вдругъ всю примнимость статей, но сколько можно судить такъ, я доволенъ, множество случаевъ, необозначенныхъ прежде, приводили насъ въ затрудненіе, и мы, для того, чтобы достигнуть самыхъ прекрасныхъ результатовъ, должны были прибгать къ равнымъ недобросовстнымъ натяжкамъ. Но теперь вс эти вопросы или большая часть, предусмотрны. Наказанія очень строги, но за то судья иметъ право принимать въ соображеніе даже нравственныя побужденія преступника, какъ-то бдность, сильное оскорбленіе и множество другихъ. Конечно, это подастъ поводъ къ большимъ злоупотребленіямъ. Между тмъ, какъ я радъ этому, ибо званіе судьи возвышается, отъ него требуется глубокое пониманіе человка, онъ не простой исполнитель буквы, по духу этихъ законовъ, ему дается довольно большое поприще для толкованія обстоятельствъ,— вроятно, другой плутъ, Уздный Судья, начнетъ длать такія толкованія и разсужденія, что невольно пожалешь о данномъ ему произвол. Но что прикажете длать? Мы до такой степени привыкли длать все по рутин, не думая, такъ довольствуемся мирною вашею участью, что прежде всего начнемъ бранить, то, что развязываетъ намъ руки.— Смертная казнь, какъ и прежде, только за извстныя преступленія. Кнута нтъ, вмсто него плети черезъ палача. Работа въ каторг распредляется на нсколько разрядовъ по числу лтъ. Есть временная ссылка на житье въ Сибирь и въ нкоторыя губерніи, заключеніе въ тюрьм и въ крпости на нсколько лтъ и т. п. Число лтъ, срокъ — составляютъ оттнки безчисленные. Можно упрекнуть составителей Свода въ этихъ излишнихъ подробностяхъ, въ этой претензіи обозначитъ вс тончайшіе оттнки характера преступленія… недостатокъ, общій всмъ отвлеченнымъ людямъ, работающимъ въ кабинет н незнакомымъ съ практикой. Впрочемъ, нельзя и требовать многаго. Вполн можетъ образоваться сужденіе объ этомъ Свод только тогда, когда всякая статья перебываетъ въ дл. Именно — въ немъ замтно направленіе Европейскаго гуманизма, но онъ все лучше, нежели прежній… Но все же и этому Своду — точкою отправленія служитъ еще Уложеніе царя Алекся Михайловича, ибо Петръ Великій не сдлалъ почти никакого преобразованія въ Уголовныхъ законахъ, да и не нужно было ему, Царь Алексй Михайловичъ совтуетъ всегда нещадно бить, и сынъ любилъ эти отцовскіе совты. Признаюсь, я съ нетерпніемъ жду времени, когда можно будетъ привести въ дйствіе Сводъ, мн пріятно будетъ смло напримръ оставить мать, не донесшую на дтей своихъ, безъ наказанія, между тмъ, какъ еще теперь (недавно у насъ былъ такой случай) я прибгаю ко всмъ подъяческимъ хитростямъ, чтобъ достигнуть человческаго результата.— Наказаніе за дуэль очень смягчено. Убійство на дуэли не разсматривается какъ обыкновенное смертоубійство, длается различіе между обидвшимъ, убившимъ обиженнаго,— и между обиженнымъ, убившимъ обидвшаго. Первый наказывается строже. Многое однакожь мн очень не нравится, именно наказанія несовершеннолтнихъ. Они за тяжкія преступленія заключаются лтъ на пять или шесть въ тюрьму — на одиночное сидніе. Это ужасно и нелпо. Просидть молодому мальчику лтъ пять одному — есть съ чего съ ума сойти. Впрочемъ, въ тюрьму заключаются тамъ, гд нтъ по близости монастырей. Редакція Свода — очень тяжела, языкъ такъ неповоротливъ у нихъ и теменъ, что будетъ, часто затруднять въ дл. Вообще въ немъ много улучшеній, но видна также смсь разнородныхъ началъ, горшокъ, въ которомъ сварены вмст и Уложеніе Алекся Михайловича и Берлинскій Кодексъ и разныя Landrecht. Несмотря на это, за многія облегченія наказаній, на данное судь право — входить въ соображеніе побудительныхъ причинъ и обстоятельствъ, сопровождавшихъ дло,— я все-таки радъ ему.
Въ Воскресенье былъ я на акт въ Гимназіи. Говорили тугъ рчи: Боже мой, какія рчи! Здсь есть одинъ учитель Гимназіи, который искренно воображаетъ, что онъ поэтъ, и пишетъ такіе стихи, что трудно поврить, такихъ поэтовъ въ Калуг нсколько. Я нашелъ здсь одного, съ которымъ я вмст держалъ экзаменъ въ Училище. Онъ не выдержалъ, потомъ года черезъ два встртилъ я его на Невскомъ, онъ бжалъ. Я остановилъ его и спросилъ, что съ нимъ, куда онъ? Помню, что онъ отвчалъ мн: въ Невскій монастырь, на могилу Ломоносова, читать стихи. Этотъ шутъ здсь, служитъ и всмъ кричитъ про свои стихи.— Чай m-me Смирнова теперь въ Москв и Вы съ нею видлись, милый Отесинька. Нетерпливо желаю знать, какое она на Васъ произвела впечатлніе.
Прощайте, будьте здоровы. До слдующаго письма.

1845 года. Ноября 3-го. Калуга. Суббота.

Слава Богу, письма Ваши не затерялись, и во Вторникъ, посл отправленія письма къ Вамъ, получилъ ихъ. Это по оплошности почтальоновъ, которые продержали ихъ у себя три дня. Эти письма были для меня очень интересны, радъ, что стихи Вамъ понравились (Вообразите, что я уже часа полтора чиню перо и не могу очинить). Вы можете быть совершенно уврены въ томъ, что вс мои описанія и вопросы на счетъ себя были искренни, и изо всхъ Вашихъ похвалъ оставляется малая доля, столько, сколько допускаетъ мой собственный внутренній судъ. Однакожь я недоволенъ своимъ бездйствіемъ, мелкія стихотворенія меня не удовлетворяютъ, а другаго ничего не пишется.— Александра Осиповна еще не прізжала, но дти ея пріхали вчера, вроятно, она не замедлитъ теперь. Жаль, что Хомякова нтъ въ Москв, а что касается до Васъ, милый Отесинька, то Вы врно ее увидите потому что она въ Москв должна была прожить довольно долго. Какъ я радъ, что альманахъ идетъ и Зимняя дорога пропущена. Но есть ли хоть одна повсть? Если нтъ, какъ это весьма глупо, здсь книгу и въ руки не возьмутъ, если нтъ повсти. Хоть и невыгодно въ первый разъ дебютировать обставленному то описаніемъ Чехіи, то — путешествіемъ въ Иллирію, ну да все равно. Если Вы подете въ Москву, то я попрошу Васъ посмотрть корректурный листъ. Рукопись, бывшая у Панова, полна ошибокъ, вставокъ и варіантовъ нельзя предоставить самому Панову. Я бы желалъ также, чтобы при напечатаніи Альманаха отпечатали мн экземпляровъ Зимней Дорога хоть съ 16, разумется, я заплачу Панову за это. Во всякомъ случа онъ долженъ мн возвратить, какъ рукопись, такъ и книгу.— Очень, очень благодаренъ Кост за письмо, знаю какой это дли него подвигъ, и буду. отвчать на дняхъ… Ахъ, какая тоска беретъ, когда досмотришь кругомъ на себя самихъ, на ношу дятельность, на лица, насъ окружающія… Такая тоска, что не знаешь, куда дваться. Часто здсь, среди разговора, меня интересующаго, напримръ, когда а стараюсь просвтить нсколько здшнихъ обитательницъ,— я вдругъ останавливаюсь на полуслов, и мн все это представится вдругъ въ такой пустот, въ такомъ блдномъ свт, все, все, и я самъ, и слушательницы, и мое. усердіе,— сдлается такъ грустно, что стараешься поскоре прекратить разговоръ.и ухать. Признаюсь, тяжело бываетъ въ эти минуты, что нтъ ни однаго короткаго человка, съ кмъ могъ бы я грустить и скучать вмст. У Унк** я бываю очень часто, раза.два въ недлю обдаю, раза два бываю вечеромъ. Вс мои знакомые ограничиваются ими, Т** (съ которыми, впрочемъ, я да дняхъ только познакомился), еще двумя, тремя лицами (офицерами и т. п. незначительными существами) и лицами оффиціальными, съ которыми я считаюсь визитами. Вроятно, меня здсь бранятъ всюду, но я не вижу нужды знакомиться съ Н** и т. подобными, которыхъ очень хною. Я бываю вечеровъ только въ единственныхъ двухъ домахъ, гд не играютъ въ карты. У Унк** мн совершенно свободно, безцеремонно, мн всегда рады, я почти какъ свой, и въ- самомъ дл трудно найти семейство боле русское-и простодушное. Вс они, не исключая и сыновей, люди невозмутимо врующіе, добрые, честные. Дочери славная двушки, я люблю въ нихъ всякое отсутствіе претензій, простоту и безграничную привязанность къ семейству, котораго имъ вовсе не хочется оставить. Мн жалки они тмъ, что живутъ въ провинціи, гд нтъ никакихъ средствъ около нихъ для ‘образованія, ни книгъ, ни людей, впрочемъ не думаю, чтобъ он очень-то чувствовали въ себ стремленіе къ истин, я насилу могъ уговорить ихъ, посл Вчнаго Жида, бросить читать глупаго Sue и начать Вальтера-Скотта. Но все это меня мало занимаетъ и интересуетъ, ужъ я стсненъ тмъ, что не могу говорить свободно, а долженъ соображаться съ степенью понятій и образованія, толковать вещь, которая всякому изъ насъ, Москвичей, уже извстна, какъ 2 X 2 = 4… Скучно длается все это подчасъ, не знаю, что новаго повдаетъ мн Смирнова.
Завтра я съзжаю съ своей квартиры на новую. Слава Богу! Я нанялъ новую, у самыхъ Присутственныхъ мстъ и Каменнаго моста, большой каменный домъ, который жители, читавшіе Вальтеръ-Скотта, прозвали аббатствомъ. Вы знаете, что прежде Калуга была вся на берегу рки, и только лтъ 60 тому назадъ, стали строиться дальше отъ берега. Но лучшіе кварталы въ древности были тамъ. Подл этого дома, гд я нанялъ, стоитъ домъ, которому считается боле 300 лтъ. Въ немъ еще живетъ то самое семейство, которому принадлежалъ онъ въ древности, недавно только умеръ старикъ, лтъ 105, въ полной памяти, онъ говорилъ, что и ддъ его, который былъ такъ же долговченъ, не былъ строителемъ дома. Этотъ домъ у меня справа, а налво виденъ изъ оконъ домъ Марины Мнишекъ. Видъ у меня на Оку — чудесный. Домъ этотъ принадлежитъ купчих Борисовой, которая живетъ въ немъ сама уже лтъ 50, она одна, живетъ внизу, а верхъ отдавался въ наймы и только что опорожненъ однимъ постояльцемъ, который стоялъ въ немъ два года. Узорчатыя печи, какъ въ терем, мебель старинная, въ готическомъ вкус, краснаго дерева, старуха хозяйка и сосдство древностей — все это произвело на меня самое пріятное впечатлніе, и я ршился немедленно, тмъ боле, что вс мои знакомые хвалятъ эту квартиру. За верхъ я плачу 400 рублей (у меня пять комнатъ, но въ моемъ же распоряженіи состоятъ еще три или четыре комнаты отдльныя, которыхъ мн не нужно и которыя будутъ заперты), Впрочемъ, когда переду, опишу Вамъ въ подробности. Объяснялся съ Ивановой, хозяйкой, на счетъ задатка, она отвчала, что не отдастъ, ну, Богъ, съ ней, у ней останется рублей около 50-ти. Досадно, хотлъ сначала на дешевое свести, а вышло все дороже. Принадлежности въ дом Борисовой въ обильномъ числ и вид. Я съ наслажденіемъ думаю о томъ, какъ я буду сидть по вечерамъ въ этихъ старинныхъ комнатахъ… Туда ко мн всякій можетъ пріхать: помститься есть гд.

Письмо къ Константину Сергевичу относящееся къ этому мсяцу.

Я самъ давно собирался писать къ теб, милый другъ и братъ Константинъ, прежде, чмъ получилъ твое письмо. Изъ писемъ моихъ ты уже знаешь подробности моего житья, лучше поговорю о себ собственно. Каіужская жизнь для меня очень, очень скучна и тяжела по непрестанному принужденію, скучна потому, что здсь нтъ ни души, которая могла бы хотя отчасти понять тебя. Во всемъ город умнйшій — это старикъ Унк**, принадлежащій въ особенному разряду тхъ людей, которые любятъ и читаютъ вообще, но бегъ большаго разбора все умное и дльное, въ какомъ бы род ни было. Городъ ничмъ не интересуется, не подозрвалъ и не подозрваетъ (исключая однако Унк**) существованіе первыхъ трехъ книжекъ ‘Москвитянина’, ничего не читаетъ, а если и читаетъ, такъ только Вчнаго Жида въ русскомъ перевод… Но за то я большую часть времени провожу дома и кажется мн. что мое одиночество не безполезно для меня, я чувствую свое постоянное развитіе и созрваніе. Да, постоянно погружаясь въ самаго себя, въ постоянномъ созерцаніи жизни, всхъ ея мелочей и чужой природы, я чувствую, какъ серьезность (Ernst) и строгость проникаютъ мн въ душу, и безумныя рчи, рчи на-втеръ не такъ легко сходятъ съ языка, какъ бывало. Я еще строже слжу за собою и, по выраженію Священнаго Писанія, ‘распинаю въ себ ветхаго человка со страстьми и похотьми’. Я пробовалъ здсь приняться вновь, за Марію Египетскую и понялъ, что не даромъ мн не писалось! Въ самомъ дл, когда я сталъ себ воображать ее въ пустын, постепенное отпаденіе всхъ скверностей человческой природы, тогда она явилась мн столь очищенной, на такой высот, и вмст съ тмъ въ такомъ высоко-поэтическомъ образ, что отъ одной мысли занимался духъ, трепетъ пробгалъ по тлу и мн случалось почти молиться, чтобъ я въ состояніи былъ достичь этой высоты поэзіи и гармоніи, которыя мн неясно виднлись. И я понялъ, что мн нужна большая зрлость и многое нравственное улучшеніе. Да, Марія Египетская должна имть большое вліяніе на мое развитіе. Теперь еще предметъ мной владетъ, не знаю, когда Богъ дастъ мн овладть предметомъ, — но посл тхъ минутъ я почувствовалъ живую потребность Евангельскаго слова, чтенія духовныхъ книгъ и въ особенности Четіихъ-Миней. Не то, чтобъ пробудилась во мн вра… Нтъ, этого я не могу еще сказать, но я почувствовалъ и значеніе Церкви и важность церковныхъ обрядовъ, по крайней мр уже языкъ мой не станетъ больше кощунствовать, и легкомысленное воззрніе замнилось уваженіемъ Не знаю, какъ это теб все покажется, въ какую минуту прочтешь ты эти строки, но я пишу ихъ серьезно и, кажется, искренно. Эти ощущенія съ одной стороны, съ другой — впечатлнія жизни, плоды ея созерцанія, жизни, къ которой я до сихъ поръ не могу привыкнуть и на которую все смотрю, какъ на вещь отъ меня отдльную, такъ переполняютъ меня иногда, что мн кажется, будто цлый міръ ношу въ себ и слышу призваніе писателя, но до сихъ поръ выходятъ отъ меня только такія мелочи, такія жалкія, ничтожныя вещи въ сравненіи съ внутренними требованіями! Но иногда мн кажется, будто это все матеріалы выработываются сами во мн, чтобъ современемъ выстроить прочное зданіе… Богъ знаетъ, но неужели все это разршится ничмъ?— Посылаю теб два стихотворенія, съ правомъ сдлать нкоторыя перестановки и поправки, только къ лучшему, разумется. Первое родъ длинной нравственной оды, точно ода ‘Богъ’. Я думаю, многіе скажутъ, что это старое, смшное сожалніе о скверности человческой! Другіе, пожалуй, примутъ ее въ смысл тсной благонамренности… Но я долженъ признаться, что она нравственнаго, не политическаго содержанія. Я самъ еще не увренъ,— хорошо ли это стихотвореніе. Другое — серьезная, благонамренная шутка. Въ немъ обращаюсь я къ теб, какъ къ истолкователю сновъ. Напиши мн настоящее твое мнніе и о содержаніи и о достоинств стиха, особенно этой оды… Если я не могу достигнуть чистоты и искренности, то пусть по крайней мр дла и поступки, мои соглашаются съ понятіями ума обо всемъ честномъ, прямомъ и благородномъ. Мы вообще слишкомъ инконсеквентны, и въ этомъ смысл я налогу вопросъ Тургенева, сдланной Панову, очень дльнымъ. Ты читалъ письмо Оболенскаго. Онъ, вс другіе, даже М-me Св***, — вс поютъ, что я нахожусь подъ твоимъ вліяніемъ. Я вовсе не намренъ отрицать этого, какъ вообще вліянія всякой истины, но нельзя сказать, чтобъ оно не проходило во мн сквозь путь самобытный, и хотятъ, чтобъ я не оставлялъ службу. Но, во-первыхъ, нечестно, по моему мннію, длать то, противу чего возстаешь, брать за это деньги… лучше жить въ бдности, во-вторыхъ, я спрашиваю не себя, а другихъ, вправ ли я играть роль моего ге чиновника, которому было сказано:
Пусть свжестью души и чувствомъ дорожитъ
Подъ снію искусства иль науки!
но который поступилъ иначе. Правда, когда я писалъ Чиновника, я и не думалъ обращать вопросъ этотъ къ себ, но теперь — могу ли я, какъ вы думаете? Признаете ли. вы за мной хоть какое-нибудь дарованіе литературное, если не поэтическое? Если да, въ такомъ случа мн не должно служить, — но пусть скажутъ мн откровенно свое мнніе. Что касается до благонамренныхъ дйствій, то кром старика Унк** и дтей его, которыхъ по крайней мр если не обратилъ, такъ познакомилъ съ Московскими мнніями, я воспитываю теперь въ этомъ дух Засдателя и Секретаря Уголовной Палаты. Оба они были въ Московскомъ Университет’, первый уже давно, а второй вышелъ Кандидатомъ въ 1841 году, — именно Д—ій, молодой человкъ, Калужанинъ, котораго бдность принудила вступить въ службу.
У меня готовятся еще стихотворенія въ род легкихъ эскизовъ, очерковъ.— Прощай, милый другъ и братъ Костя.
Пиши ко мн, что теб длать! Будь здоровъ. Я еще не все написалъ теб.
P. S. Я перечелъ свое письмо и не совсмъ доволенъ. Оно какъ-то не такъ вышло, какъ бы мн хотлось.

1845 года. Калуга. 6-го Ноября. Вторникъ

Въ прошедшую Субботу, противъ ожиданія, получилъ я письма Ваши, милый Отесинька и милая Маменька: письма не очень утшительныя: Олинькино нездоровье, не здоровье другихъ, предстоящая поздка въ Петербургъ.. Что касается до послдней, то я очень радъ, если это принесетъ пользу, хотя признаюсь, К—тъ какъ-то мало мн внушаетъ доврія. Чего добраго, Вы, можетъ быть, уже ухали въ Петербургъ?— А. О. Смирнова до сихъ поръ не прізжала и еще долго, говорятъ, не прідетъ, а дти ея уже здсь. Впрочемъ, теперь она въ Москв, возобновляетъ, врно, старыя знакомства, но во всякомъ случа не совсмъ хорошо съ ея стороны такъ долго не хать къ мужу и не торопиться къ дтямъ. Дтей я еще не видалъ. Хотя и былъ третьяго дня у Губернатора вечеръ и будетъ таковой каждую Субботу, безъ приглашенія, но я не былъ и. вроятно, никогда и не буду, потому что вечера игрецкіе, гд вся здшняя чиновничья знать въ род Як**, Н** и т. п. (проигрываютъ и выигрываютъ довольно большія суммы для здшнихъ помщиковъ, особенно при предстоящей здсь дороговизн хлба и преимущественно овса Я же всячески удаляюсь отъ этого общества. Пусть меня бранятъ, называютъ чудакомъ, но я по крайней мр дйствую самостоятельно, знакомлюсь, съ кмъ хочу, провожу время, какъ хочу. Между тмъ вс эти господа, отъ которыхъ я отклонился, такъ связаны другъ другомъ, что ужь непремнно они всегда вмст, нынче въ клуб, завтра въ театр, тамъ, у Н** и пр. и пр. На меня очень дуется ихъ же всхъ пріятель, Жандармскій Штабсъ-Капитанъ А—о, у котораго я не былъ съ визитомъ, да и не вижу никакой нужды знакомиться съ его глупой особой, къ тому же онъ не женатый и не въ почтенныхъ лтахъ человкъ, слдовательно еще мене причинъ здить мн къ нему первому. Для управленія здшнимъ театромъ и его длами См** устроилъ Комитетъ изъ гг. Предсдателей Палатъ, которымъ вообще нечего длать, и изъ Н**. Этотъ Комитетъ напечаталъ объявленіе, въ которомъ приглашаетъ всхъ абонироваться на 30 представленій до Великаго Поста. Ко мн лично пристали съ этимъ два Предсдателя, во я, безъ церемоній, отказался. Что на охота платить мн 26 рублей серебромъ, когда я много разъ, или два пойду въ театръ. Воскресенье Як** пригласилъ меня къ себ обдать: Вы видите, мы съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, но вовсе не короткихъ, потому что съ моей стороны я не длаю шагу, чтобъ сблизиться. Прізжаю къ нему часа въ два, у него были еще двое членовъ Палаты, Б—чъ, Предсдатель Палаты Государственныхъ Имуществъ, меценатъ, человкъ не глупый, но хвастунъ и дрянь. Познакомился съ женой Я** она гораздо бойче мужа, но женщина мало образованная, умная и ловкая въ практическомъ быту, т. е. въ устройств своихъ длъ, по лицу ея видно, что она вн гостинной должна быть чрезвычайно крутаго нрава, высокаго о себ мннія и когда говоритъ, то подымаетъ съ значительностью черныя свои брови и устремляетъ глава, думаешь, что и Богъ знаетъ что, а выходитъ глупость. За обдомъ сказали, что Н** наканун выигралъ 700 или 800 рублей серебромъ (и, кажется, у См**). ‘700 рублей серебромъ, сказала Анна Ефимовна,— это иметъ нкоторую прелесть!’ Это было сказано съ такимъ видомъ, что мн сдлалось гадко. Въ гостинной стны зеленыя, коверъ голубой, мебель красная! Что за народъ! Отобдали часу въ четвертомъ. Пробывъ полчаса посл обда, захалъ домой, переодлся и отправился къ Увк**, у которыхъ я еще ни разу не былъ въ Воскресенье и у которыхъ въ этотъ день всегда бываетъ много гостей и танцы. Какъ скоро танцы начались и всмъ имъ сдлалось очень весело, мн сдлалось ужасно скучно и грустно: такая пустота, такая ограниченность въ весель, и я ухалъ потихоньку. Вчерашній день весь пробылъ дома, ныншній вечеръ, вмст съ старикомъ Унк**, провожу у Архіереи. Къ тому же у меня перевозка. Письмо это пишу я еще изъ старой квартиры, все унесено, кругомъ безпорядокъ, но ночую ныншнюю ночь уже тамъ. Я не хотлъ перехать въ Понедльникъ и презрніемъ къ этой примт оскорбить и древности, межь которыхъ я переселяюсь, и мою старуху хозяйку, которая уже объявила мн, что мастерица длать блины и пироги, которая, право, такая добрая, славная женщина. такъ заботится о томъ, чтобъ у меня все было исправно… Когда я вознамрился перехать на другую квартиру, я пошелъ къ Ивановой объявить ей это. Она начала изъявленіемъ удовольствія, что видитъ меня, что я не былъ у нихъ почти два мсяца и пр. Но я приступилъ къ длу, объявилъ ей все очень учтиво и наконецъ спросилъ, какъ она располагаетъ на счетъ задатка?— ‘Разумется, оставить его у себя’, отвчала она. ‘Я только этой хотлъ знать’, сказалъ я и ушелъ. Вчера, часовъ въ 5, присылаетъ она просить меня на чай. Я отправился. Ничего особеннаго не было. Она изъявляла все сожалніе, что теряетъ постояльца, удивлялась, что я такъ много сижу дома, что у нихъ былъ всего разъ и только въ начал и пр. и пр. Я имлъ терпніе однакожъ просидть часа полтора, отвчая очень серьезно и какъ будто не понимая на вс эти вздоры. На поднос подали варенья и миндальныхъ орховъ. Мн. какъ гостю, подаютъ первому. Я, видя, что блюдечекъ нтъ, что ложечка одна, и хотлъ было сказать, чтобы подали сначала дамамъ или барышнямъ, какъ здсь говорятъ, но отложилъ это, зная, что не поняли бы этого, пожалуй бы стали уврять, что ничего, очень пріятно. И потому я, ршившись, смло — ложечку въ варенье и въ ротъ. Потомъ вс дочери ту же ложечку въ варенье и въ ротъ, наконецъ сама хозяйка. Черезъ полчаса опять таже исторія. Наконецъ я раскланялся и, слава Богу, развязался съ нею и такъ доволенъ, такъ радъ, что перезжаю въ эту древнюю квартиру.
Посылаю Вамъ стихи {См. Приложеніе ‘Ночь’.}. Такъ какъ эти стихи — такъ, ничего, то Вы и не судите ихъ строго и не обращайте на нихъ особеннаго вниманія. Я посылаю Вамъ это неровное стихотвореньице потому только, что все Вамъ посылаю.

Суббота. Калуга 10-го Ноября 1845 года.

Я чрезвычайно доволенъ этою недлей, во-первыхъ, а переселился на свою новую квартиру, во-вторыхъ, я вчера и нынче получилъ пять писемъ,— а Вы знаете, какъ я люблю получать письма. Ваши письма сейчасъ принесли, я сейчасъ ихъ прочелъ и спшу отвчать, потому что нынче почтовый день. Разстройство Олинькинаго здоровья и Ваша головная боль сильно меня огорчаютъ и нарушаютъ мирное теченіе и Вашей деревенской и моей Калужской жизни. Дай Богъ по крайней мр, чтобъ все возстановилось хоть въ томъ вид, въ какомъ было недли за дв.— С—ва еще не прізжала, по крайней мр я еще объ этомъ не знаю, можетъ быть, она и пріхала вчера вечеромъ или нынче поутру. Мн любопытно очень Ваше мнніе объ ней, напрасно Вы его не сказали, это бы не помшало моему впечатлнію {Сергй Тимоеевичъ передъ тмъ, какъ высказаться, ждалъ втораго свиданія съ А. О. Когда оно не состоялось, онъ очень сожаллъ объ этомъ, и 11 Ноября пишетъ къ сыну въ Калугу:
Теперь, какъ я диктую это письмо, вроятно ты уже видлъ А. О. и знаешь отъ нея, что она не здила въ Троиц, вчера я получилъ отъ нея преумное и премилое письмецо, копію съ котораго я прилагаю. Константинъ этимъ письмомъ побжденъ и очень совстная, не былъ ли онъ грубъ въ своихъ съ ней разговорахъ?— Дни эти мы ожидали ее всякой день, и — вотъ каковъ человкъ — я огорчился, узнавъ, что А. О. у насъ не будетъ! Теперь Богъ знаетъ когда и ее увижу, а мн необходимо было второе свиданье, я теперь остался съ впечатлніями перваго, которымъ я самъ не врю, и которыя вроятно были бы уничтожены впечатлніями втораго. Я поговорю объ этомъ подробне тогда, когда ты уже иного разъ увидишься съ этой необыкновенною женщиною, необыкновенною уже потому, что взятая во Двору 17 лтъ и прожившая тамъ такъ долго, она могла остаться такою, какою ты ее уже знаешь. Я увренъ, что твоя благодтельная звзда привела ее въ Калугу. Для тебя наступила настоящая пора для полнаго развитія и окончательнаго образованія. Только одна женщина можетъ это длать, и трудно найдти въ мір другую боле на то способную. Твоя дикость, застнчивость и неловкость разсыплются въ прахъ передъ ободрительною простотою ея обращенія и неподдльною искренностью.
При этомъ С. Т. пересылалъ сыну копію съ письма А. О. Смирновой 6 Ноября 45 г.— Не смотря на все желаніе быть у Троицы, мн невозможно было исполнить мое намреніе, потому и отлагаю поздку къ Вамъ. Скажу просто, безъ фразъ, что посщеніе Ваше было одно изъ пріятнйшихъ минутъ моего пребыванія въ Москв, что Вы мн пришлись по сердцу. Съ Вами говорилось какъ то откровенно, какъ будто я давно Васъ знала. Не знаю когда, зимою, весною, но я непремнно пріду къ Троиц къ Вамъ въ Ваше, говорятъ, прелестное помстье. Пріимите меня пожалуйста, какъ давно знакомую, такъ, какъ а желаю, чтобы Вашъ сынъ былъ у меня съ перваго дня въ Калуг. Съ Конст. Серг. мы еще не поладили, и мн чувствуется, что мы будемъ другъ другу многое прощать, а современемъ сойдемся. Я первые слышала такъ хорошо говорящаго по русски русскаго человка, не говоря уже о чувств, на чувства не длаютъ комплиментовъ. Я знаю, что онъ мною остался недоволенъ, а мн онъ все таки полюбился, онъ же лучшій другъ Самарина, котораго люблю душевно: les amie de nos amis sont nos amis. Я врю этому. А нельзя ли платье замнить фракомъ?}. А что-то сдается мн, что въ ней мало истинной простоты, мало этой внезапной искренности въ движеніяхъ и поступкахъ и что многое участіе въ ней утрировано, не изъ какой-нибудь особенной цли, а изъ желанія сдлать пріятное человку. Это подробное распрашиваніе объ исторіи моей съ Я**, исторіи, которая не можетъ и не должна интересовать ее,— какъ-то мн не понравилось. А впрочемъ, я говорю Вамъ, что почувствовалъ изъ Вашихъ писемъ, вроятно, я ошибусь и буду тому очень радъ. Объ исторія моей съ Я** она, вроятно, знаетъ отъ Самарина или отъ Оболенскаго, который пишетъ мн слдующее: ‘Исторія твоя съ Предсдателемъ, повидимому, произвела большой аффектъ на всю Калужскую губернію, потому что мн разсказывалъ ее одинъ неизвстный господинъ, хавшій со мною въ одномъ дилижанс, и, отзываясь о теб съ выгодной стороны, онъ оправдывалъ вполн твое дйствіе’. Вы же пишете, что она, какъ кажется, была предупреждена не въ мою пользу, это все такъ, ничего. При этомъ, вроятно, сдвинулись нсколько брови, что должно выражать вниманіе, подвинулась головка… Каково, Костя уже навалялъ повсть! Молодецъ! Въ письм своемъ онъ пишетъ объ этомъ такъ же коротко и равнодушно, какъ будто написалъ свою пятидесятую повсть! Пожалуйста сообщите мн объ этомъ подробне, мн очень хочется прочесть ее. Я самъ давно собираюсь писать повсть, да еще не пишется, но еслибъ я написалъ повсть, такъ все-таки это была бы эпоха въ моей внутренней жизни. Вотъ теб, бабушка, и Юрьевъ день! опять не пропущена Зимняя дорога! Это несносно. Признаюсь, мн хотлось бы, чтобы она или Чиновникъ были напечатаны. Это покажется, можетъ быть, страннымъ, тщеславнымъ желаніемъ… Но это не совсмъ такъ. Всякій пишущій пишетъ не для себя только, есть потребность не извстности или славы,— но пространнаго круга сочувствія или пониманія. Еслибъ, говоря обыкновеннымъ языкомъ, произведеніе мое имло успхъ, т. е. отозвалось бы не въ тсномъ кружк людей избранныхъ, но въ душахъ, мн неизвстныхъ, пробудило бы многое неясно, смутно,— это меня бы сильно ободрило.— Хомяковъ, я думаю, прізжалъ столько же для Валуева, сколько для Смирновой.— Очень радъ, что Вамъ нравится ‘Очеркъ’. Благодарю Костю очень за мнніе о варіантахъ, пожалуйста ужъ Вы и вставьте свои поправки. Само собою разумется, что чмокъ и послдующій разговоръ приписано такъ, объ этомъ и говорить не стоитъ, это ужъ я, такъ сказать, на словахъ Вамъ собственно досказываю картину, и Костя справедливо замчаетъ, что чмоканья не бываетъ въ большомъ свт. Костя не долженъ быть на меня въ претензіи за то, что я не отвчаю ему. Предметъ писемъ моихъ къ нему — всегда серьезенъ, и такихъ многозначительныхъ для меня самого писемъ нельзя писать сряду. Я, впрочемъ, собираюсь написать къ нему еще. См** самого я не видалъ еще съ того вечера, все собираюсь къ нему, но почти увренъ, что встрчу у него этихъ игроковъ и вообще несносныхъ тузовъ Калужскихъ. Вчера, вознамрившись обдать у Унк*** приказалъ я пріхать за мной въ Палату и, по обыкновенію, привезти — какія есть записки и письма. Вручаютъ три письма, съ которыми и отправляюсь къ Унк*** и, поговоривъ немного, прошу позволенія распечатать и прочесть письма (ибо видлъ что нтъ письма отъ Васъ, которое я всегда читаю дома) Распечатываю первое и — вообразите мое удивленіе — стихи, смотрю: подписано: Языковъ {См. вопр. стихотвореніе Языкова къ И. С—чу.}. Этотъ сюрпризъ былъ мн, разумется, очень пріятенъ. Стихи хороши, особеннаго, впрочемъ, ничего нтъ, Вы, вроятно, ихъ знаете. Прекрасны послдніе два стиха:
И пснямъ твоимъ чтобы тамъ не мшали
Ни мошка — цензура, ни критикъ — оселъ!
Не понимаю только, къ чему онъ все толкуетъ мн про любовь и красавицу-розу, пвца соловья, ее воспвающаго {Намёкъ Языкова относится къ стихамъ Хомякова Ал—др Ос—вн: розъ ей прелестъ и названье…}. Любовь меня не занимаетъ нисколько, я объ ней и не мечтаю и не думаю. Я могу ее себ представить отдльно отъ себя, какъ и всякое положеніе въ жизни, Напримръ въ Очерк, гд я никого и не воображалъ на мст этой двушки. Разумется, я буду отвчать стихами же Языкову я очень ему благодаренъ, видно, что ему понравились мои послдніе стихи. А что Каролина Карловна, что ея романъ?
Нынче же поутру принесли мн Ваше письмо и еще письмо отъ Оболенскаго и Попова съ припискою Самарина. Попова письмо очень грустно. Онъ ршается вступить на службу, обращается ко мн съ вопросами, проситъ прислать стиховъ, не хочется ему въ службу (не въ ученую, а Сенатскую), впрочемъ, говоритъ онъ, въ комъ есть что-нибудь живое и достойное жить, тотъ пронесетъ этотъ даръ сквозь долгій и тяжелый путь и не умретъ онъ, въ комъ нтъ или онъ не стоитъ жизни, объ чемъ же и хлопотать? Оболенскій пишетъ, что онъ у Самарина, который занятъ писаніемъ резолюцій, а подл него сидитъ Поповъ. Самаринъ приписываетъ въ канцелярскомъ слог, очень забавномъ: ‘Соображая обстоятельства, изложенныя въ письм Оболенскаго, и находя оныя правильными, притомъ усматривая, что работа моя не доведена еще до окончанія, а время, продолжая свое теченіе до втораго часа, полагаю, прописавъ все сіе и обнимая васъ отъ всего сердца,(притомъ пожелавъ вамъ здоровья, терпнія и всякаго добра, въ должности Секретаря Самаринъ’.
Скоро 12 — срокъ пріема писемъ. Мн еще много слдуетъ написать къ Вамъ, отложу до Вторника. Я, слава Богу, совершенно здоровъ, истинно здоровъ и теперь на новой своей квартир какъ-то тихо, счастливо доволенъ, какой-то особенный миръ пролился въ мою душу, впрочемъ, до слдующаго письма. Выздоравливайте вс пожалуйста.

13-го Ноября 1845. Калуга. Вторникъ.

По милости Смирновой всталъ я нынче очень поздно поутру, въ 11 часовъ надо въ Палату, и потому не ожидайте отъ меня длиннаго письма. Да я, впрочемъ, не въ состояніи ни о чемъ другомъ. писать: я такъ огорченъ, такъ низко упалъ, съ такой высоты: я говорю о Смирновой. Вчера вечеромъ получаю записку, отъ мужа, проситъ на чай. Я пріхалъ и пробылъ почти до двухъ часовъ ночи. Думалъ я прежде, что увижу чудо красоты, женщину, въ которой все гармонія, все диво, все выше міра и страстей. Въ первый разъ въ жизни я былъ, заране впрочемъ, очарованъ, мечталъ Богъ знаетъ что… Я не въ силахъ высказать Вамъ того непріятнаго, оскорбительнаго впечатлнія, которое она на меня произвела. Она сейчасъ поставила, меня въ свободныя отношенія, я ни разу не сконфузился, но часто вырывались у меня рзкія выраженія… ‘Я видла вашего батюшку и вашего братца въ его костюм, онъ говоритъ по- русски чудесно, но все-таки костюмъ не слдуетъ носить, я произвела на него пренепріятное впечатлніе, я это.замтила’… и хохочетъ. Это показалось мн обиднымъ, я спросилъ причину непріятнаго впечатлнія? Видите, — она все шутила съ Костей. ‘Напрасно, сказалъ я, вы шутили, онъ такъ искрененъ въ своихъ убжденіяхъ, такъ чистосердечно готовъ ихъ защищать каждую минуту, не понимаетъ шутовъ и не любитъ’. Она начала говорить про костюмъ, что кто-то шьетъ себ терликъ изъ старой занавски, и хохочетъ, вспоминая все это съ братомъ. ‘Прекрасно, сказалъ я, что онъ (Костя) носитъ русское платье, несмотря ли на какія шутки и насмшки, мы вс должны были бы поступить такъ, да дрянны слишкомъ’… С—ва, не церемонившаяся со мной, явилась мн въ самомъ непріятномъ вид, ея капризный тонъ съ людьми, съ мужемъ, ея смшная досада на все, что она не такъ удобно окружена, какъ прежде, что ламповое масло не пріхало изъ Москвы, все это очень безобразило ее. Ничего пріятнаго не нашелъ, я въ лиц ея. Стала она съ братомъ своимъ передразнивать H. Н. Ш**, можно бранить H. H. за ея суетливость и хлопотливость, но смяться надъ недостаткомъ зубовъ, — все это какъ то странно. Разъ пять въ продолженіе вечера принималась она передразнивать ее. Бранить Россію я все, но брань брани рознь, и я сказалъ ей, что ‘у васъ эгоистическое негодованіе, въ которомъ нтъ любви и скорби’.— Помираетъ со смху надо всмъ, что видятъ и встрчаетъ, называетъ всхъ животными, уродами, удивляете’, какъ можно дышатъ въ провинціи…’. Я самъ въ провинціи не на мст, но мн все это было досадно слышать, я мужчина, но по мн больше мягкости и вниманія ко всему человческому. Я сильне ея ругаю мошенниковъ, но если въ комъ есть хорошія, добрыя движенія души, тотъ не подвергнется отъ меня ни брани, ни насмшк, хотя я со вниманіемъ буду изслдовать весь его внутренній механизмъ.— Что Смирнова олицетворенный умъ въ этомъ нельзя сомнваться, но въ томъ-то и бда. Какой тутъ источникъ вдохновенія, замретъ, напротивъ, всякая поэзія, моя душа была такъ внутренн оскорблена, что я не ршусь ни за что, мн кажется, читать ей свои стихи, гд есть хоть малйшій оттнокъ чувства, мечты… Она меня спрашивала о стихахъ, только а отвчалъ кратко.— Она находитъ, что панталоны у Кости слишкомъ узки, Французскіе. Читала мн письмо Ростопчиной изъ чужихъ краевъ: слишкомъ тонко и умно, впрочемъ, умъ и истина Французскихъ фразъ.— Любезности и привтливости со стороны Смирновой особенной не было никакой, она обращалась со мною, какъ съ человкомъ, котораго знаетъ 20 лтъ, ‘приходите каждый день или вечеромъ или къ обду, завтра вы будете?’ Нтъ, завтра не могу быть, отвчалъ я. ‘Гд же вы будете?’ Дома, я давно не сидлъ дома вечеромъ, сказалъ я, не спохватясь, и потомъ уже догадался, что это довольно неучтиво, познакомиться съ ней и не торопиться видть ее опять. Но мн было бы тяжело и второй вечеръ провести такъ, мн хотлось отдохнуть душою. Эта женщина внушаетъ такую недоврчивость, не знаешь, говоритъ ли она серьезно или шутитъ, боишься ей говорить серьезно и искренно, потому что она, можетъ быть, помираетъ надъ вами со смху и будетъ хохотать потомъ съ своимъ братомъ. Такія лица не вызываютъ откровенности. Вы заговорите серьезно, ей въ эту минуту приходить въ голову какой-то смшной анекдотъ, такъ, совсмъ не кстати вспомнила она, что въ Петербург есть одинъ сумашедшій, который ходитъ въ русскомъ плать, un fou.— Нтъ, она слишкомъ умна для меня, а же авторитета не имю и, хоть буду стараться узнать покороче, разгадать эту женщину, но на меня уже повяло такимъ холодомъ отъ нея, что я самъ собственно сожмусь внутренно, сколько можно. Но я такъ былъ разочарованъ, такъ огорченъ, такъ все внутри меня поставлено вверхъ дномъ, такъ непріятно нарушенъ миръ, гармонія моей души, что я не въ силахъ Вамъ высказать своего впечатлнія. Сколько ожидалъ я отъ свиданія съ нею! {Въ Москв при первой встрчи вынесли тоже впечатлніе. Сергй Тимофеевичъ пишетъ 17 Ноября. ‘Впечатлніе, произведенное надъ тобою свиданіемъ съ А. О. именно таково, какого, мы ожидали, да ты, потому такъ имъ пораженъ, что создалъ себ заране совершенно другое существо, я нарочно не писалъ теб ни слова и съ Константиномъ сдлалъ тоже, я поврялъ вами себя, вашими впечатлніями собственныя свои. Я не такъ самонадянъ, чтобы посл такихъ отзывовъ Гоголя и Самарина (особенно послдняго), поврить первому своему взгляду. Она приняла меня, лежа совсмъ въ постели. Еслибъ я былъ молодой человкъ, то истолковалъ бы такой пріемъ въ выгодную для себя сторону, но принимая въ первый разъ слпаго старика, нельзя было имть никакихъ особенныхъ намреній. И такъ это неуваженіе, я могъ бы сейчасъ уйдти, сказавъ что не хочу безпокоить ее больную, но я не догадался, да я любопытство вполн владло мною разсмотрть эту женщину, которую такъ осуждаетъ общее мнніе, и о которой Гоголь въ тоже время говорить: ‘едва ли найдется въ мір душа способная понимать и оцнитъ ее’.
Два часа съ половиной, я заставлялъ говорить ее безпрестанно о томъ, о чемъ хотлъ… и чтоже? Я также, какъ и ты, не спалъ до 2 часовъ отъ изумленія. Я не вполн доврялъ Гоголю и Самарину, я считалъ что они обольщены, очарованы (и мн говорили многіе, что она сирена, очаровательница, волшебница) и сами того не видятъ. Но я увидлъ, что тутъ нтъ и тни ничего обольстительнаго, даже ни въ какомъ отношеніи: я не нашелъ въ ней женщины, это былъ мужчину въ спайномъ капот и чепчик, очень умный, смло обо всемъ говорящій, но легкій, холодный, я покрайней мр не замтилъ ни малйшей теплоты, ни даже признака эстетическаго и поэтическаго чувства.
Я ршительно признаю… Погожу признавать. Ты необходимо долженъ узнать ее близко. Преодолй себя и постарайся доискаться драгоцннаго камня, зарытаго въ хлам.} Я совершенно разстроенъ. Не знаю, какъ будетъ дальше.

Калуга. 1845 года. 17-го Ноября. Суббота.

Нынче долженъ я подучить письма Ваши и съ нетерпніемъ жду ихъ, потому что мн что-то очень скучно и грустно по Васъ. Послднее письмо мое, написанное, впрочемъ, искренно, произвело, вроятно, на Васъ странное впечатлніе, можетъ быть, насмшило Васъ, я теперь вполн успокоился, но не совсмъ еще перемнилъ свое мнніе.— Эта недля прошла очень глупо, ничего не принесла мн и, признаюсь, мн бываетъ досадно, что пріздъ Смирновой разстроилъ мое одиночество, нарушилъ мой образъ жизни. По ея настоятельному требованію, я бываю у ней почти каждый вечеръ, который начинается поздно и оканчивается поздно, вслдствіе чего и встается позже,— тамъ Палата тамъ отобдаешь, отдашь, кому-нибудь визитъ, и вотъ какъ прошла эта недля. Вечера же эти ничего особенно пріятнаго не имютъ.— Какъ я Вамъ писалъ, я отказался отъ приглашенія придти на другой день и остался дома, началъ посланіе къ Языкову, которое, вроятно, и пришлю Вамъ во Вторникъ Въ Середу вечеромъ я былъ у нея, она явилась совсмъ въ другомъ свт, была гораздо лучше. Много разсказывала мн про Гоголя, котораго она искренно любитъ, повторяетъ изъ него цлыя сцены со всми выраженіями, все таки странными въ устахъ женщины, разсказывала про свою молодость, про Государя, говоритъ, что хочетъ въ Калуг- на досуг писать свои мемуары и пр., такъ какъ тутъ никого, кром меня, брата ея и иногда мужа, не было, то, слдовательно, она была безъ церемоній. Что касается до меня, то я, разумется, выражался довольно рзкими, благонамренными словами, разсказывалъ много про Москву, раскольничьи споры и т. п., о чемъ она не знала. Она говоритъ, что разговоръ Самарина почти тоже, что колокольный звонъ, все объ одномъ и томъ же, о Москв, Россіи, народ и пр. и пр.— Вотъ каковъ Самаринъ! Кажется, она съ нимъ въ переписк, по крайней мр я знаю, что она писала къ нему о Попов, которому и я писалъ съ своей стороны. Предлагается ему мсто Старшаго Секретаря въ Губернскомъ Правленіи, гд все-таки ему будетъ меньше дла, чмъ въ Сенат, и 500 рублей жалованья серебромъ. Сверхъ того, я зову его жить со мною вмст, у меня квартира огромная, гд онъ можетъ жить, не увеличивая моихъ издержекъ нисколько и участвуя только въ раскладахъ на пищу и т. п.— На другой день я собирался опять идти къ Смирновой, но былъ предупрежденъ зовомъ, слдовательно опять отправился въ ней, у нея были гости уже, равныя Калужскія дамы, которыя однакожъ ухали часовъ въ 12. По ея требованію, прочелъ я ей ‘Чиновника’, котораго.братъ ея читалъ уже въ Петербург, у какого-то графа Т*. Читалъ я очень скоро во-первыхъ, потому, что мн какъ-то было скучно, во-вторыхъ потому, что было поздно, она была утомлена Калужскими дамами и лежала на диван. Я бы и не сталъ ей читать и вообще самъ ни слова про свои стихи не говорилъ, но она взяла съ меня общаніе, что я принесу ей ‘Чиновника’. Не знаю, какъ онъ ей понравился, она мн ничего не говорила, но сказала только, что я читаю прескверно, какъ дьячекъ. Когда я сталъ говорить про-службу, про то, что внушило эту мистерію, она сказала мн очень глупо: это все вашъ братъ васъ сбиваетъ съ толку, между тмъ какъ въ мистеріи вовсе нтъ благонамреннаго воззрнія и, хоть я ставлю ее довольно низко, но это произведеніе родилось во мн совершенно искренно и самобытно. Впрочемъ, часто случается, когда разговоръ коснется Петербурга, Одоевскаго и т. п., и я. не удержусь отъ энергическаго восклицанія, она хохочетъ и говоритъ, что начинаются московскія сцены съ Константиномъ. Другихъ стиховъ я ей еще не читалъ, хоть она и требовала. Мн какъ-то непріятно было бы читать ей т вещи, которыя для меня дороги, въ которыхъ много грустной мечты, которыя выражаютъ разныя эпохи моей внутренной жизни. ‘Душевныхъ смутъ разсказъ печальный’ не займетъ ея или едва ей будетъ понятенъ. Она говорила мн, что прожила слишкомъ 30 лтъ жизни безъ оглядки, безъ разсужденія и что теперь она ужъ знаетъ опытъ жизни, а я его не узналъ и т. п. Какой тутъ опытъ жизни! Я не сталъ распространяться объ этомъ предмет, потому что онъ для меня слишкомъ важенъ, а она одинаково и одинаково умно говоритъ про все на свт, про всякій вздоръ и вещь серьезную.— Кстати у меня давно готовится и начато даже одно стихотвореніе, которое будетъ для меня также значительно… Но въ этой умной, остроумной и колкой бесд устаетъ моя душа до скуки и грусти,— такъ что мн надодаетъ уже это развлеченіе и опять хочется этой благодати безпричинныхъ душевныхъ страданій.— Она объхала весь городъ, у всхъ была съ визитомъ, поразила всхъ простотой своего обращенія, и весь этотъ народъ будетъ собираться у ней два раза въ недлю вечеромъ отъ 7 до 11 ти. Само собою разумется, это должно быть невыносимо скучно, особенно для ней.— Что касается до меня, то я провожу свою жизнь чрезвычайно однообразно, бываю у Унк** и у Смирновой только, въ Палат и дома. Книгъ нтъ, къ Александр Осиповн книжный обозъ еще не пріхалъ, тогда она общала устроить, разумется, только втроемъ, чтенія вслухъ.
Скажите Панову, чтобы прислалъ мн экземпляровъ десять своего путешествія по Славянскимъ землямъ, я нашелъ ему сбытъ и, пожалуй, буду собирать. Теперь я принужденъ здить на извощикахъ, потому что ходить пшкомъ при этой ужасной грязинтъ возможности, причиною тому нездоровье коляски, въ которой что-то сломалось, и которая уже цлую недлю лечится, каковое леченіе ея стоитъ 30 рублей. Мостовыя такъ скверны, что вс возможные экипажи ломаются. Зимы, кажется, ныншній годъ не будетъ. Климатъ, нечего сказать.— Квартирой своей я продолжаю быть совершенно доволенъ, хозяйка такая добрая женщина, сама ходитъ на рынокъ покупать что мн нужно, я, кажется, писалъ Вамъ, что на другой день моего перезда, она поднесла мн цлое блюдо съ пирогами, кренделями и хлбомъ. Это были первые пироги, съденные мною дома,— въ Калуг. Съ будущею почтой пришлю Вамъ планъ своей квартиры. Калмыцкій богъ уже повшенъ. Но такъ какъ никого въ дом не живетъ, кром хозяйки, дворъ огроменъ, и живу я въ конц двора и высоко, за каменными стнами и желзными дверьми, слдовательно ни я, ни Порфиръ не слышимъ и не видимъ, что длается на двор, которому зимой предстоитъ быть сильно занесенному снгомъ,— то я принужденъ былъ нанять дворника, рекомендованнаго унтеръ офицера, которому плачу шесть рублей въ мсяцъ съ моими харчами. Послднее, впрочемъ, ничего не значитъ для меня, когда у меня двое людей дятъ дома.

20-го Ноября 1845 года. Калуга. Вторникъ.

Нынче самый убійственный день: въ половин 11го въ мундир къ губернатору, по случаю восшествія на престолъ. Оттуда въ соборъ. Потомъ въ три часа оффиціальный обдъ у губернатора, а вечеромъ балъ въ Собраніи, на который я, можетъ быть, и не похалъ бы, но хочется взглянуть на Алекс. Осипов. въ бальномъ костюм и среди всего этого народа’.— Отвчаю на письмо. Васъ, вроятно, поразило мое первое письмо о Смирновой. Чтожъ длать? таково было первое впечатлніе. Теперь его нтъ и слда, но я все-таки мучусь желаніемъ разгадать эту непонятную женщину. Иногда, какъ нарочно, въ ту минуту, когда слова ея, полныя глубокаго и серьезнаго, смысла, заставляютъ меня видть ее въ другомъ свт, — вдругъ тривіальное, и очень, выраженіе обольетъ васъ холодомъ. Вы правы, я не долженъ никогда жаловаться на Привидніе, потому что все, что оно ни посылало, до сихъ поръ было къ лучшему. Такъ и это назначеніе въ Калугу, стоившее мн столько досады, такъ устроилось, что я благодарю Бога за это и ничего лучше не желаю. Я у А. О. бываю каждый вечеръ ршительно, впрочемъ, по ея повторительнымъ требованіямъ. Я очень хорошо знаю, что для ней разговоръ со мной — мало представляетъ интереснаго, для ней, которая была дружна и бесдовала съ умнйшими и замчательнйшими людьми всхъ націй, я чувствую передъ ней свою скудность и ограниченность, и это, разумется, отравляетъ мн вс пріятныя впечатлнія вечеровъ… Не знаю, что она обо мн думаетъ, но она еще не являлась передо мною въ томъ тон, какимъ говоритъ въ письмахъ. Прочелъ я ей ‘Марію Египетскую’. Ей понравилось, она хочетъ, чтобъ я непремнно продолжалъ, но совтуетъ читать и читать побольше Славянскихъ книгъ и сдлала такія врныя замчанія на нкоторые стихи мн всегда нравившіеся, а прочихъ приводившіе въ восторгъ, что они вдругъ явились преглупыми и пренелпыми. Читалъ братъ ея, Арнольди. Она говоритъ, что не можетъ никакъ понять стихи съ перваго раза и не иметъ стихотворнаго уха, потому, при повтореніи стиховъ, всегда ошибается въ размр. Она заставила себ перечитать нкоторыя мста и говоритъ, правда, довольно равнодушно и продолжая работать: это очень хорошо’. Прочелъ ей также 26-е Сентября. Она заставила его прочесть еще разъ, потомъ сказала: ‘это очень хорошо, я оставлю это у себя, мн нужно’. И, ничего не объясняя, оставила эти стихи у себя. Получила она два письма отъ Гоголя изъ Рима, которыя мн прочла. Онъ пишетъ, что ему лучше, что онъ бодре. Требуетъ отъ нея подробнаго ежедневнаго описанія всего, что она длаетъ, кмъ окружена, какія испытываетъ въ душ движенія, и все это проситъ и приказываетъ во имя Бога… Давала мн читать и Ваше письмо, милый Отесинька.— Пришлите пожалуйста, если у Васъ есть, Даля ‘Ночь на распуть’. Она не читала и хочетъ прочесть. Вообразите, что она, будучи фрейлиной, еще въ 1829 году’, читала Киршу Данилова! Ктобъ могъ это знать и замтить, особенно тогда!… Вы пишете, милый Отесинька, что высылаете мн книжку моихъ стиховъ (это уже во второй разъ),— но я ничего не получалъ, равно и ‘Звмней Дороги’. Скажите Языкову, что А. О. проситъ его написать къ ней посланіе, гд бы онъ вспомнилъ про Римъ, про Віачеличи,’ про деньги, которыя онъ присылалъ ей въ займы и т. п. Я не зналъ, что Пушкина стихи: ‘толпы холодной большаго свта и двора мы сохранила умъ свободный‘ и пр.
Костя помнитъ, также Лермонтова безъ васъ хочу сказать вамъ много, при васъ я слушать васъ хочу и пр.— относятся къ ней. Я написалъ отвтъ Языкову, но еще не послалъ къ нему. Посылаю къ Вамъ {См. въ прилож.},— если найдете годнымъ то пошлите къ нему въ особомъ пакет, потому что я адреса его хорошо не знаю, если найдете нужнымъ исправить, то отвчайте мн поскоре и напишите адресъ.
Я теперь уже ршительно нигд не бываю, только иногда у Унк**. Я ихъ предпочитаю всмъ другимъ потому, что это семейство очень доброе и простое, дочери будутъ прекрасными женами и матерьми, безъ всякихъ претензій… Я ихъ немножко попробовалъ, давъ имъ прочесть Гоголя ‘Тараса Бульбу’. Имъ нравится. Мн было интересно наблюдать въ нихъ провинціальныхъ барышень, которыя, какъ я уже писалъ, увлекаются больше формой поэзіи, нежели содержаніемъ, любятъ страстно вс стихи безъ разбора, переписываютъ ихъ по ночамъ, хотя можно и не переписывать, когда книга эта имъ же принадлежитъ…
Однако звонятъ къ обдн. Сейчасъ наряжаюсь въ мундиръ, ду къ губернатору… Какая тоска!
Коляска моя починена, но ея леченіе продолжалось цлую недлю, и лошади мои такъ потолстли, такъ поправились, что ихъ узнать трудно.
Для уразумнія отвта Языкову — надо вспомнить, что онъ говоритъ мн: живи жизнью свободной поэта и разные комплименты.

1845 года. Калуга. 24-го Ноября. Суббота.

Нынче Екатерининъ день,— кажется, не съ кмъ поздравлять,— а въ Училищ у насъ {Екатерининъ день — храмовой праздникъ Училища Правовднія.} праздникъ. Былъ нкогда праздникъ и въ цлой Россіи… Однакожъ на двор 24-е и нтъ снга! Что это такое? Подобная безалаберщина погоды сильное иметъ на меня вліяніе, въ отношеніи не къ здоровью, а къ нравственному состоянію, и потому все это время я въ боле или мене дурномъ расположеніи духа. Сверхъ того, ныншняя недля была преглупая. Я писалъ во Вторникъ, что ду съ поздравленіемъ къ Губернатору. Въ самомъ дл, эта несносная комедія разыгралась въ трехъ актахъ: сначала къ Губернатору и въ Соборъ,— потомъ въ три часа, въ мундир же, обдъ у Губернатора (разумется, только мужской: было человкъ 50, играла музыка е Боже Царя храни’ и т. п.), вечеромъ собраніе, куда я не похалъ-бы, еслибъ не захотлъ видть А. О. въ бальномъ костюм. Разумется, она не танцовала и сидла окруженная почтенными Калужскими матронами. Само-со- бою, везд въ такихъ случаяхъ я соблюдаю должный церемоніалъ передъ достоинствомъ Губернаторши, т. е. ограничиваюсь почтительнымъ поклономъ.— Въ Середу былъ праздникъ, и пословица, что Введеніе съ леденьемъ, не оправдалась. Былъ я, по приглашенію А. О., въ Воскресенской церкви, гд служилъ священникъ, рекомендованный ей ея духовникомъ, а ею мн,— но его красная физіономія и бычачьи объемы мн не нравятся. Впрочемъ, съ какимъ-нибудь изъ нихъ да надо познакомиться, хоть для того, чтобы взять нужныя церковныя книги.
Третьяго, дня вечеромъ я не пошелъ къ А. О., а сидлъ дома и написалъ стихи, которые посылаю {Вопросомъ дерзкимъ не пытай. См. въ прил.}. Не знаю, передаютъ ли они то впечатлніе, которое я испытывалъ при писаніи ихъ: мн сдлалось такъ жутко и страшно, что холодный потъ выступилъ по тлу. Есть такія мысли, что еслибы он всмъ объемомъ своимъ вмстились въ сознаніе человка, то, кажется, разрушился бы человкъ. Но перечитывая стихи, опять вижу, что все это не то. Какъ ни глубоки мысли, но если нтъ дара воплотить ихъ въ соотвтствующую форму слова, все будетъ недурно, а ничего особеннаго, не поразитъ, не остановитъ ничьего вниманія.— Вчера вечеромъ былъ у А. О., нынче вечеромъ также долженъ буду отправиться, хотя мн этого ужасно не хочется, потому что по Субботамъ у ней създъ цлой Калуги, карты, танцы. Но такъ какъ я въ послднюю Субботу не пошелъ, отговорившись головною болью, такъ нынче нельзя проманкировать. Въ послднюю Субботу не было танцевъ и поэтому было, говорятъ, вяло и скучно, что и должно быть, потому что этого народа нельзя занять ничмъ другимъ.— На дняхъ осматривалъ я домъ Тушинскаго вора, который рядомъ со мною. Домъ этотъ принадлежитъ съ самаго основанія своего все одному и тому же семейству — Коробовымъ, нкогда богатому купеческому дому, а нын обднвшимъ мщанамъ. Два брата и сестра, старая двушка, вотъ все, что осталось. Недавно умеръ ихъ отецъ, 105 лтъ. Не знаю, на чемъ основано увреніе, что здсь жилъ Самозванецъ и Марина, — хозяева ничего о томъ не знаютъ и не понимаютъ, что за Самозванецъ, что за Марина. Живутъ въ двухъ комнаткахъ, уже передланныхъ,— остальное все комнаты со сводами, полуразрушенныя. Древности большею частью распропали, распроданы или употреблены инымъ образомъ, окна передланы, стны перекрашены, печи переложены. Однако осталось много иконъ, черныхъ, пречерныхъ, гд ничего нельзя разобрать и въ которыхъ а ничего не смыслю. Сохранились женскіе костюмы бабушки хозяйкиной, которая, вроятно, получила ихъ также по наслдству, потому что платья мало измнялись, богатый штофный сарафанъ съ пуговицами, парчовыя душегрйки, башмачки или, лучше сказать, какія-то туфли. Богато все, но грубо, безвкусно. Я люблю сарафанъ изъ матеріи легкой, которая бы ложилась складками, а не изъ парчи, которая торчитъ косыми линіями и углами. Хозяйка нарочно наряжалась для меня въ нихъ. Есть также старинныя вещи, сундуки, ящики. Хозяйка подарила мн мдную чернильницу, песочницу и мдный футляръ для пера, не знаю, какъ это старинно, но я все-таки взялъ это, разумется, отдаривъ хозяйку деньгами, и велю эти вещи посеребрить, если не будетъ дорого. Бумаги (начиная съ царя Ивана Васильевича) были вс разобраны и разсмотрны въ Петербург, кажется, въ Археографической Коммиссіи.
Завтра долженъ я получить Ваши письма. Привезутъ ли они лучшія новости объ Васъ и объ Олиньк? Дай Богъ, письма Ваши единственная для меня отрада, и я очень, очень благодаренъ Вамъ, милый Отесинька, за то, что Вы такъ постоянно и много пишете. Какъ я радъ, что Константинъ окончилъ этотъ водевиль {‘Почтовая Карета’ — водевиль съ куплетами К. И. Аксакова.}. Если онъ не очень поторопился и обработалъ его тщательно, то вдь это вещь прекрасная. Кажется, онъ очень понравился А. О. По крайней мр братъ ея въ восторг отъ Константина, отъ Москвы, отъ всего направленія. Такъ поразило его все это мысленное движеніе, добросовстныя убжденія и забвеніе всхъ предразсудочныхъ условій и понятій. Константинъ, по его словамъ, просто прелесть, онъ помнитъ вс его слова, движенія, жесты, въ восхищеніи отъ его дара слова, отъ обилія мыслей, отъ энергіи выраженій. Разумется, я еще пуще поддалъ жару, разсказавъ ему много про Константина, и онъ нарочно хочетъ хать въ Январ въ Москву, чтобы познакомиться съ нимъ поближе и заставить насъ что-нибудь да длать.

Къ Константину Сергевичу.

Калуга 1845 года, Ноября. Суббота.

Не знаю, успю ли я докончить это письмо нынче же къ отходу почты, милый другъ и братъ Костя, но во всякомъ случа начну его и напишу: оно можетъ отправиться и во Вторникъ. Мн все хандрится, я было уже усплъ настроить душу на мягкій тонъ, придти къ теплот воззрнія, но А. . какъ нкій злой демонъ, огорчивъ, оскорбивъ, смутивъ меня, растравивъ мое тщеславіе и самолюбіе, нарушила покой души. Я часто видаюсь съ нею, но постоянно выношу непріятное впечатлніе, такъ что она иногда мн становится. въ тягость. Я разскажу подробно о томъ, какъ она обращается, со мною и что говоритъ. Ея простота и фамильярность, имютъ что-то въ себ оскорбительное, какое-то пренебреженіе къ вашему мннію и сужденію. Разговоръ почти всегда пустой, состоитъ изъ анекдотовъ, до которыхъ она большая охотница. Часто прихожу я въ середин подобнаго разговора, который для меня нисколько не измняется, продолжаетъ идти тою же пустою колеей, наконецъ, часу въ 12-мъ я ухожу, мн скажутъ: прощайте, до свиданія, и опять обращаются къ продолженію того же разговора. Я хотлъ бы потолковать о томъ, о другомъ, что такъ серьезно, такъ важно для насъ, о поэзіи, о стихахъ, о человк, но меня кормятъ такими вздорами, даромъ умными рчами, побасенками (разумется,— не Гоголевскими). Въ это можно было бы тогда, когда люди узнали другъ друга, высказали другъ другу завтныя убжденія, и тогда всякій, даже пустой разговоръ имлъ бы свой смыслъ и значеніе. Но что, конечно, обидно, — такъ это видть, что вовсе и не заботятся о томъ, чтобъ узнать васъ съ другой стороны, между тмъ, какъ я именно хотлъ бы ее видть въ другомъ свт. Не принимая почти участія во всей этой болтовн и внутренно досадуя на это, — я большею частію молчу или говорю также пустяки, ищу случая ввернуть свое словцо. Между тмъ она знаетъ или должна же знать по моимъ стихамъ, что во мн лежатъ серьезные вопросы. Разъ, одинъ вечеръ она все время вслухъ читала Гоголя ‘Мертвыя Души’. Читаетъ она сама довольно хорошо и живо. Иногда сдлаешь серьезное замчаніе, скажешь не пошлую и не старую мысль, она или не дослушаетъ, или не захочетъ узнать ее пространне, вникнуть подробне, придраться къ этому, чтобы завести разговоръ поискренне, поглубже, но прерветъ васъ анекдотомъ или перейдетъ съ такою же легкостью и одинаковымъ участіемъ къ другимъ, ничтожнымъ предметамъ. Разъ сказала она мн, чтобъ я принесъ ей свои стихи (мелкіе, — Чиновника она слышала прежде). Я читалъ ей ’26-е Сентября’ и, не обратившій на себя ни малйшаго вниманія и сопровожденный затруднительнымъ и конфузнымъ молчаніемъ. Мажется, въ ней нтъ поэтическаго чувства, есть вещи, гд много ума мшаетъ, гд много слышитъ сердце изъ тона, люъ строя, изъ музыки стиховъ.— Я забылъ сказать, что всему этому предшествовала ‘Марія Египетская’. Она сдлала очень умныя замчанія, сказала, что въ стих:
Про недоступную отважность
Трудовъ и подвиговъ святыхъ,—
слово: отважность не годится, ибо означаетъ какой-то временный порывъ,— что справедливо, а мн это прежде очень нравилось. Говорила часто: это очень хорошо, замтила, что она бы пространне развила эту мысль: любить иначе не могла и пр., словомъ, характеръ ея съ этой стороны, не одно описаніе вншней красоты. Это также можетъ быть справедливо, хотя Марія въ первомъ своемъ состояніи мало, не сознательно, не глубоко является по характеру внутреннему, и вншняя красота составляла больше половины ея самой.— Сказала также, что у меня въ Маріи стихи неровные: одни сильны, другіе слабы… По крайней мр это былъ одинъ вечеръ, въ который читались стихи и говорила она свое мнніе, но съ тхъ поръ прошло боле недли, и она ни разу не помянула о стихахъ, не просила новыхъ, и обращается со мною, какъ съ человкомъ, съ которымъ и говорить нельзя ни о чемъ. А ты знаешь, какъ много это на меня дйствуетъ при моей мнительности въ самомъ себ! Все-таки она критеріумъ въ сужденіи о людяхъ, умла она оцнить Гоголя и Самарина, стало она меня также оцнила по достоинству, проникнувъ незамтно, но глубоко въ меня и не найдя тамъ ничего замчательнаго, живаго, оригинальнаго, самостоятельно-даровитаго!.. Я провелъ ужасные часы, когда вря авторитету Гоголя и Самарина, не смя сомнваться въ врности ея сужденія, думалъ (да думаю и теперь), что она считаетъ меня мелкимъ, дюжиннымъ существомъ. Обращался къ самому себ и въ самомъ дл наводилъ въ себ способность все понять, но не находилъ этого цльнаго живаго пламени таланта: одни сомннія, раздвоеніе, трусость, робость, тщеславіе^ и совершенную безотрадность въ прошедшемъ и будущемъ. Потому что нтъ для меня никакого веселья и радостей на земл (исключая семейныхъ), и моя скучная, суровая, утомительная жизнь мн часто въ тягость. Во мн нтъ молодаго человка, а что же во мн есть: ничего. Творческихъ мыслей никакихъ, одинъ отголосокъ, и то недостойный, чужихъ мыслей, дара слова — также нтъ, а говорю заученными, давно, заране придуманными выраженіями, изобртательности нтъ, стихи, мои… Но нтъ въ нихъ магическаго очарованія, на всхъ одинаково безъ авторитета дйствующаго, это какой-то мозаичный сборъ стиховъ, и когда вспомню, сколько каждые стихи стоятъ мн заботы и времени, сколько, несмотря на труды и усилія, въ нихъ неровностей, недостатковъ, мн длается стыдно и совстно, не такъ пишутъ поэты, не такіе стихи внушаетъ истинное вдохновеніе… Но ужасно, ужасно чувствовать въ себ внутреннія требованія и сознавать въ то же время, что ты не въ силахъ ихъ исполнить, чувствовать себя бездарнымъ, когда самолюбіе иметъ притязаніе на дарованіе… А я все бы на свт отдалъ за истинный пламень дарованія, за минуту искренняго вдохновенія… Если же во мн нтъ ничего, никакого дара, то что же я? Право, лучше быть чиновникомъ. Я хорошій чиновникъ и шелъ бы себ да шелъ по этой коле, еслибъ меня не сбили съ толку, но тутъ примшивается вопросъ политическій, и не дале, какъ вчера вечеромъ, мн хотлось быть капустникомъ, сапожникомъ, далеко, далеко, въ Кременчуг, въ Алешкахъ, чортъ знаетъ гд, туда, на край свта, въ Американскіе, двственные лса… Мн хотлось бы совершеннаго ничтожества, обратиться въ прахъ, въ пыль, безо всякаго безсмертія души. Пожалуйста не пиши мн въ отвтъ никакихъ утшеній и увреній, я совсмъ не для того пишу, но разбери мн, что это все такое — раздраженное ли тщеславіе и самолюбіе, которыхъ не могу, не могу еще убить въ себ, или внутренній голосъ сознанія, котораго слдовало бы послушаться? Потому что мн кажется, я могу прожить и безъ писанія стиховъ, это ужъ я такъ, сдлалъ себ привычку изъ этого труда и уврялъ, что это потребность. Но повторяю теб, я испыталъ и испытываю ужасныя минуты! Давно, давно душа моя не знала никакихъ радостей. Посл стиховъ: 26-е Сентября я сталъ строже и строже, живу совершеннымъ монахомъ, т. е. согласую поступки свои съ тми словами, хоть я и не могу очистить себя духовно, за всякую минуту тщеславнаго удовольствія неумолимо разбираю и наказую себя… А тутъ является женщина, превосходство которой признаю совершенно и которая возбуждаетъ мое тщеславіе, оскорбляя его. Все это очень смшно, жалко, дтско, скажешь ты, но тмъ не мене никому не желай такихъ ощущеній.
Но довольно объ этомъ. Богъ знаетъ, когда буду я въ состояніи духа писать стихи въ тон ‘Очерки’ и ‘Ночи’. Ваши письма много подкрпляютъ и ободряютъ меня. Я совсмъ не ожидалъ такого отзыва о ‘Ночи’. Даже переписывая эти стихи въ книжку, я выключилъ т строфы, вторыя отмтилъ и въ посланномъ къ Вамъ экземпляр. Признаюсь, желалъ бы я напечатанія Зимней Дороги, чтобъ успокоиться внутренно хоть какимъ-нибудь авторитетомъ, а не увреніемъ родныхъ и пріятелей. Теперь, когда я понялъ, что посланіе Языкова ко мн просто шутка, мн очень досадно что я отвчалъ такъ важно и серьезно. Это смшно. Поэтому, если Вы не посылали отвта, такъ и не посылайте. Неужели Вы не знаете стиховъ Языкова? Не знаю, посылать ли Вамъ ихъ или нтъ, во всякомъ случа, если успю, перепишу и приложу ихъ.— Я очень радъ, что впечатлніе, произведенное на Васъ А. О., почти одинаково со мной, а то я думалъ, что я одинъ останусь съ нимъ. Часто видаю ее, но до сихъ поръ не разгадалъ этой женщины. Въ ней много Хомяковскаго. Но неужели во вс эти свиданія она, хоть бы невзначай не явилась бы съ другой стороны? Можетъ быть Гоголь считаетъ ее идеаломъ русской женщины вотъ почему, она, не хлопоча объ эманципаціи, какъ женщина Запада, довольно свободна, выше всхъ этихъ предразсудкомъ условій и приличій, давно признанныхъ ложными и смшными, но которыя еще сохраняютъ надъ нами власть привычки, все можетъ понять, видть и говорить, не пачкаясь тмъ, что видитъ и говоритъ, оставаясь чистою, можетъ свободнымъ смхомъ смяться всему смшному и стать открытымъ, не жеманнымъ лицомъ къ лицу съ дйствительностью и природой. Вра въ ней искренна, безъ ханжества и суеврія, она проста и откровенна въ обращеніи, безъ аффектацій… Такъ, можетъ быть, понимаетъ ее Гоголь, но, чортъ знаетъ, это все какъ-то не такъ. Что касается до Самарина, то надо вспомнить, что онъ встртилъ ее въ Петербург, надо вообразить себ его изумленіе — найти свтскую женщину, чуждую предразсудковъ, все читавшую восхищающуюся тмъ, что большой свтъ, не понимая, находитъ неприличнымъ, умную такъ, какъ нтъ никого въ большомъ свт… Этого уже довольно, чтобы плнить одиноко-безотраднаго Самарина въ Петербург. А мы, мы все это уже знали за ней и искали еще высшаго и, можетъ быть, ошиблись. А можетъ быть, мы ея еще не разгадали… {На это письмо Сергй Тимоеевичъ отвчалъ 3 Декабря:
….Теперь поговоримъ о А.О. Я не обвиняю себя за первое впечатлніе, можетъ быть можно обвинить меня за малое уваженіе къ мннію Гоголя и Самарина. Теперь, хотя я еще не видлъ ея въ другой разъ, я готовъ вполн согласиться съ ними. Письма твои и еще больше стихи Пушкина меня въ томъ убждаетъ. Какъ чудесно вправилъ ее Пушкинъ: я сохранила взоръ, простое холодный, простое сердце, умъ свободный и т. д. Я признаю А. О. способною къ самымъ великимъ поступкамъ презирающею оттого, какъ мелочь, вс условія, законы приличія, и дурную молву. Я готовъ ее признать Наполеономъ, но лучше соглашусь имть ее своимъ царёмъ, чмъ женой. Стоя на такой высот, она не могла остаться женщиной. Недоступная атмосфера цломудрія, скромности, это благоуханіе, окружающее прекрасную женщину, никогда ея не окружало даже въ цвтущей молодости: она родилась такою. Вотъ почему все нжное, умилительное, грустное, неизъяснимо сладкое въ поэзіи — отъ нея ускользаетъ. Признаюсь, мн даже грустно, что не могу угнать ее близко, не могу поврить своихъ предположеній… разумется, она такое существо, какого я не встрчалъ въ моей жизни, да я бы и не понялъ ее тогда, какъ былъ помоложе, я былъ слишкомъ страстенъ и не могъ бы судить врно о такомъ необыкновенномъ существ.} Но по крайней мр до сихъ поръ она продолжаетъ производить на меня непріятное ощущеніе, и благодтельнаго (какъ пишетъ Отесинька) въ звзд, приведшей меня къ ней, ничего не вижу. Вечера мои у ней скучны и мн въ тягость, особенно теперь всегда сидитъ тамъ старуха-тетка или братъ ея (этотъ еще бы ничего), наконецъ мужъ. Вотъ и теперь оканчиваю мое длинное, предлинное письмо къ теб, чтобы одться и създить на полчаса къ ней на вечеръ: нынче у ней вся Калуга и балъ. Не похать нельзя, но я только повернусь, покажусь и потомъ намреваюсь ухать потихоньку. Какъ радъ я, милый другъ и братъ Константинъ, что ты принялся заниматься. Вотъ теб такъ гршно не заниматься, а у меня есть и время, и охота, и трудолюбіе, а все мыльный пузырь.
Прощай милый другъ и братъ Константинъ, очень благодарю тебя за твои письма.

Ноября 27-го. Вторникъ. Калуга 1845 года

Въ Субботу получилъ я письма Ваши, милый Отесинька и милая Маменька, долго читалъ ихъ, наконецъ ршился сейчасъ же Отвчать Константину, написалъ ему цлыхъ два почтовыхъ листа кругомъ, запечаталъ и похалъ на балъ къ А. О. но какъ нарочно въ эти три дня и особенно вчера я имлъ съ нею такіе долгіе, длинные, серьезные разговоры, что я никакъ не могу отправить этихъ писемъ къ Константину, ибо они дышатъ досадой на нее за то, что до сихъ поръ кормитъ она меня побасенками… И поэтому Костя да извинитъ меня, если и въ. этотъ разъ останется безъ писемъ, вчера воротился я въ два часа ночи, а теперь спшу въ Палату. Впрочемъ, мои Вторничныя письма никогда не могутъ становиться рядомъ съ Субботними: въ Субботу мн больше времени.— Въ послднемъ письм моемъ я забылъ поздравить Васъ всхъ и въ особенности Любиньку со днемъ рожденія. Честь имю поздравить теперь и обнимаю теперь милую новорожденную. Отвчаю на письма Ваши… Впрочемъ, знаете ли что, и пошлю письма свои къ Кост, съ тмъ однакоже, чтобъ онъ зналъ заране о перемн моихъ воззрній на многое, касающееся до А. О. Въ этихъ письмахъ, которыя у меня недостаетъ духа перечесть (что я предчувствуя, запечаталъ ихъ тогда же), много помнится всякаго глупаго вздору, дтской тщеславной досады и т. п. Господи, какъ мелокъ и подлъ человкъ! Вообще предметъ этотъ такъ важенъ, что я не стану боле говорить о немъ слегка въ письмахъ… Читая письма Ваши, я чрезвычайно обрадовался Вашему сужденію о А. О. ибо оно подкрпляло мои собственныя впечатлнія. Я было такъ обманулся въ своихъ надеждахъ, что хандрилъ и тосковалъ цлыя недли. Теперь она сдлалась для меня такимъ любопытнымъ предметомъ изученія и наблюденія, что я благодарю звзду мою, приведшую меня къ ней.— Я очень радъ, что Вамъ нравится моя ‘Ночь’,— а право, кром нкоторыхъ стиховъ, я не ожидалъ этого, постараюсь поправить ее по замчаніямъ Вашимъ. У меня готовятся еще равныя стихотворенія, хотя мн и очень грустно, что не могу написать ничего большаго, цлаго. Я послалъ Вамъ въ Субботу еще стихи, въ которыхъ, впрочемъ, многое надо бы поправить. Какъ мн досадно, что не могу прочесть Вашего журнала, прошу Васъ прислать его мн съ первою возможностью.
Я-то во всякомъ случа къ 25-му Декабря буду у Васъ,— и съ нетерпніемъ жду этого времени. А какъ нарочно, теперь, когда въ голов моей толпятся разныя стихотворенія когда каждый вечеръ провожу я у А. О. въ Палат къ концу года накопилось множество дла, единственнаго человка, раздлявшаго со мной пополамъ работу, отнимаютъ у насъ для одного важнаго порученія, и я остаюсь одинъ и долженъ работать изо всхъ силъ! Длать нечего, — но я чувствовалъ вообще и теперь чувствую еще больше, что я съ каждымъ днемъ меньше гожусь для службы. Но потомъ я устроюсь иначе. Къ А. О. детъ цлый обозъ книгъ, изъ которыхъ большую часть мн слдуетъ и слдовало бы давно прочесть,— и много мн предстоитъ впереди разнаго чтенія, слдовательно, пребываніе въ Калуг будетъ для меня въ этомъ отношеніи чрезвычайно полезно. Однако уже 11 часовъ, я долженъ кончить. Кажется, это первое письмо, въ которомъ не вс 4 страницы исписаны. Чтоже длать: виноватъ Порфиръ, не разбудившій меня ране. Но я все-таки посылаю письма къ Константину: слдовательно, чтенія Вамъ будетъ довольно.

1845 года. Калуга, Декабря 1-го. Суббота.

Вотъ и Декабрь мсяцъ на двор, мсяцъ, въ конц котораго я поду въ Москву! Особенныхъ происшествій на этой недл, кажется, никакихъ не было. Я досталъ себ Четію-Минею за Мартъ и Апрль и дв Библія, одну на Славянскомъ, другую на Французскомъ языкахъ. Буду читать это, не торопясь. Каждый вечеръ провожу я у А. О. впрочемъ, иногда (какъ и на этой недл) длаю исключеніе, или потому, что мн захочется посидть дома, или что послдній вечеру оставилъ тяжелое, непріятное впечатлніе. На ныншней недл прочли мы между прочимъ ‘Старосвтскихъ Помщиковъ’ и ‘Шинель’. Читалъ ея братъ, не очень хорошо. И то и другое, кажется, читалъ А. О. ‘самъ Гоголь въ Рим’. Впрочемъ, она говоритъ, что теперь только начинаетъ цнить Гоголя. Я объяснялъ ей и содержаніе Костиной брошюрки, толковалъ ей ту чудесную вещь, которая находится въ третьей части его диссертаціи о воззрніи на міръ древняго человка, о Гомер, о значеніи юмора въ наше время… Но я до сихъ поръ не видлъ въ ней теплоты эстетическихъ ощущеній, никакого сердечнаго движенія… Какъ я бсился внутренно, когда, при чтеніи въ ‘Мертвыхъ Душахъ) — этихъ чортъ знаетъ какихъ чудныхъ страницъ о дорог, ночи и пр. и пр.,— она вдругъ вспомнитъ про Жоржъ-Зандъ и скажетъ, что она также очень хорошо описываетъ впечатлнія путешествій!.. Въ этотъ разъ, впрочемъ, я ей это замтилъ.— Среди ‘Шинели’, въ самыхъ чудесныхъ мстахъ, она вдругъ, по поводу какого-нибудь квартальнаго вспомнитъ какіе-нибудь глупые стихи Мятлева и скажетъ или пропоетъ: ‘напился, какъ каналья, пьянъ’ и т. п., всегда съ особеннымъ удовольствіемъ. Теперь я вижу, что мы разыгрывали сами передъ собой довольно смшную роль. Очертивъ эту женщину какимъ-то магическимъ кругомъ, мы подходимъ издалека, смотримъ съ одной стороны, потомъ съ другой, трудимся, потемъ… Все дло гораздо проще. Я убдился, что она не притворяется, не играетъ комедіи и гораздо мене замчательная женщина, нежели мы думали. Мн случилось имть съ ней разговоръ съ глазу на глазъ, долгій, до двухъ часовъ ночи, разговоръ искренній съ ея стороны о Самарин и отчасти о Гогол, зная Самарина по себ, я разсказалъ ей всю цпь и послдовательность возникающихъ въ людяхъ нашего времени сомнній, безотрадныхъ стремленій, отсутствія убжденій и вры, съ признаніемъ религіи, съ желаніемъ убжденій, съ тайнымъ сознаніемъ своей неискренности и т. д. и т. д., что я понялъ и созналъ очень хорошо и что давно у меня просится въ стихотвореніе…
Она это все поняла и вс мои заключенія о Самарин нашла врными, вообразите однако, что она имла духъ сказать ему, что у него нтъ никакого творчества идей, что онъ никогда не будетъ человкомъ истинно замчательнымъ (что неправда), что его удлъ настоящій быть homme de salon, и что вс усилія его идти по другой коле — не иcкренни, не внушаютъ довренности. Я сказалъ, что усилія его искренни, намренія также, но что самыя убжденія привиты, приняты, а не составляютъ.одинъ, дльный камень съ нимъ… Этотъ вечеръ былъ самый интересный… На дняхъ получила она письмо отъ Самарина, которое прочла мн, исключая нкоторыхъ фразъ, до Константина я меня относящихся и слдующихъ за словами: ‘въ Москв вс вами довольны, исключая моего пріятеля Аксакова, который сердитъ на меня за то, что я не внушилъ вамъ фанатическаго жара’. Впрочемъ, слдующія фразы не прочтены именно по просьб Самарина, а то бы она ихъ прочла. Въ нихъ заключается, какъ она сказала, поклонъ мн и просьба прислать ‘Марію Египетскую’.— Тонъ письма не искренній, поддланный, видно усиліе сдержать сердечный языкъ тоски и грусти, которымъ бы, можетъ быть, онъ захотлъ бы говорить. Все письмо состоитъ изъ Петербургскихъ разныхъ новостей, о которыхъ сообщаетъ ей, по ея приказанію, изъ насмшекъ и остротъ надъ равными мужчинами и дамами (отъ которыхъ, т. е. насмшекъ, она въ восторг),-но видно, что это какъ будто блюдо, по необходимости приготовленное. Потомъ онъ говоритъ, что проводитъ теперь почти вс вечера съ Поповымъ, что его бесда переноситъ его въ то время, когда онъ жилъ въ Москв, что онъ чувствуетъ,— какъ онъ это всего отсталъ, какъ въ немъ отяжелла мысль, что онъ сознаетъ въ себ возможность погибнуть на служб, сдлаться пошлымъ человкомъ, что онъ желаетъ оставить Петербургъ, что ему предлагаютъ два мста: Ригу я Пермь и что онъ предпочтетъ, вроятно, послднюю. Но все это самымъ обыкновеннымъ, холоднымъ, легкимъ тономъ, точно также, какъ онъ говоритъ. А. О. ужасная охотница переписываться. Съ кмъ она не въ переписк! Всякій свтскій знакомый ея обязанъ къ ней писать и сообщать вс дла и сплетни большаго свта, она всмъ отвчаетъ, ведетъ, кто знаетъ, можетъ быть довольно свтскую переписку съ однимъ и въ тоже время пишетъ о псалмахъ къ Гоголю!… Она очень умна, но ея нравственное обращеніе — не жжетъ ее пламенемъ, не отнимаетъ у нея покоя, не даетъ ей силъ — отказаться это всхъ привычекъ прежней жизни… Ну да объ этомъ посл и объ отношеніяхъ Гоголя къ ней также. Гоголь просто былъ ослпленъ, и, какъ ни пошло слово, неравнодушенъ, и она ему разъ это сама сказала,, и онъ сего очень испугался и благодаритъ, что она его. предувдомила и пр. и пр. Ну-да объ этомъ подробно въ другое время, а, можетъ быть, при свиданіи.

Вторникъ. 4-го Декабря 1846 года. Калуга.

Кажется, ужъ совсмъ зима, и Никола едвали не будетъ съ гвоздемъ. Нынче Варваринъ день, кажется, у Васъ поздравлять некого, а мн надо будетъ хать поздравлять Унк** мать. Только что слъ я за письмо, какъ является извощикъ съ санями. Слава Богу! Въ коляск здить становилось очень трудно я даже опасно при поворотахъ.— Воображаю, какъ Васъ теперь занесло снгомъ въ деревн и нельзя гулять, право, должно быть скучно. Съ нетерпніемъ жду отъ Васъ писемъ, чтобы узнать о послдствіяхъ поздки Костиной въ Москву, о Маменькиномъ глаз, о томъ, получили ли Вы наконецъ мои письма и перестали ли безпокоиться? Третьяго дня вечеромъ прихожу къ А. О., она меня спрашиваетъ: знаю ли я la grande nouvelle?— ‘Я хотлъ объявить ее Вамъ,’ отвчалъ я, подозрвая, въ чемъ дло. Ей пишетъ Скалонъ изъ Москвы, что Аксаковъ обрилъ бороду и надлъ фракъ. Забавно, что онъ сообщаетъ это прежде, чмъ это случилось, потому что мы въ одно время получили письма, и мн Вы пишете, что это иметъ случиться, а ей пишутъ, что уже случилось… Особеннаго въ эти дни, кажется, ничего не случилось… Досталъ я себ Четію Минею за Мартъ и Апрль и читаю понемногу. Что за языкъ, просто чудо! Я непремнно по прізд въ Москву заставлю Костю многое прочесть. Напримръ въ житіи св. Евдокіи, бывшей прежде гршницею, какъ хороши эти слова, когда она проситъ Германа святаго докончить ея обращеніе: ‘не отымай живописныхъ рукъ отъ доски уготованной, дондеже въ образ моемъ Христа распятаго узриши’. Или когда филостратъ, одинъ изъ прежнихъ ея поклонниковъ одвшись монахомъ, пришелъ монастырь, чтобъ уговорить ее воротиться къ жизни, къ радости, онъ говоритъ ей, что стны палатъ ея плачутъ безъ нея, ‘зачмъ такую лпоту личную скрываешь во мрак, толь, красное, юностное тло изнуряешь печалью и голодомъ и пр. и пр.’, наконецъ ‘гд суть твои мvроварныя благовонія, ими же воздухъ въ град ходящи, облагоухала Прелесть! Я разсказалъ про это А. О. и вчера, по ея требованію, принесъ ей книгу, она читала сама вслухъ, читая и понимая все по Славянски и, какъ кажется, чувствуя красоты языка, по крайней мр любя его.— Наконецъ пріхалъ обозъ съ ея книгами: тутъ есть все, что слдуетъ, что должно быть прочтено, начиная съ Геродота, разумется на Французскомъ язык. Теперь ужъ нкогда, но по возвращеніи изъ Москвы, я устрою себ послдовательный курсъ чтенія.— Стиховъ новыхъ я никакихъ неписалъ, да и жду отъ Васъ отзыва о прежнихъ. Теперь А. О. знаетъ вс мои стихи, кром ‘Зимней Дороги’. Я самъ ей не читалъ ихъ, но братъ ея взялъ у меня книгу и отдалъ ей. Что же Вы думаете, изо всхъ стиховъ, мною писанныхъ, обратило на себя вниманіе? ‘Въ тихой комнат моей мн привольно и просторно‘. Душевныхъ смутъ разсказъ печальный не замченъ, слабетъ нын высокій строй моей души — также мало почувствованъ и замченъ, даже въ отношеніи стиха, какъ какое-нибудь: подайте мн котлетку. Она непремнно требовала, чтобы я вмсто: комнат поставилъ: комнатк. Но я на это не согласился, сказавъ ей, что это было бы слишкомъ мило, въ самомъ дл походило бы на какую-то баюкальную пснь. Потомъ ей понравилась ‘Ночь,’ но первая половина, до луны, между тмъ какъ во второй половин, можетъ быть, гораздо боле истинной поэзіи, нежели въ первой, гд много философствованія. Такъ напримръ мн самому нравится этотъ полушутливый, полусерьезный и право граціозный образъ всхъ мечтательницъ, подъемлющихъ очи на луну въ чудесную ночь. Или:
И тихій говоръ и молчанье
Невольно прерванныхъ рчей!
Оставивъ книгу у себя, она списала собственноручно: ‘Въ тихой комнат моей‘ и ‘26-е Сентября‘ и послала къ Самарину. Это однако большой недостатокъ — не понимать ни строя, ни склада, ни размра, ни музыки стиховъ. Не говоря ей ничего о своихъ стихахъ, я однакоже сказалъ ей это и спросилъ,— понимаетъ ли она возможность сказать, помните ‘Въ Зимней Дорог‘: ‘затмъ, что столько есть прекрасныхъ‘ и пр. Она откровенно призналась, что не понимаетъ и не раздляетъ этого, что ни чей стихъ, ни Пушкина, ни Лермонтова никогда не пробуждалъ въ ней никакого особеннаго ощущенія, никакого сердечнаго движенія, не производилъ ничего такого, что производятъ стихи на на насъ всхъ… но что все это у ней сосредоточилось въ музык, которую она понимаетъ, знаетъ и любитъ больше всего на свт.— Слдовательно,— нтъ никакой особенной пріятности читать ей стихи, и я увренъ, что Зимняя дорога, которую Пановъ, кажется, ршительно не намренъ возвратить мн,— ей не понравится.

Суббота 1845 года. Декабря 8-го. Калуга.

Вотъ что называется Никола съ гвоздемъ, такъ съ гвоздемъ! Не знаю, какъ у Васъ, а здсь по 18-ти градусовъ мороза. Ужасно, просто! Я каждый день топлю у себя вс три печи, и хоть квартира моя тепла, но уже отъ одной мысли, что на двор такъ холодно, что столькимъ другимъ такъ холодно,— невольно зябнешь. Я впервые видлъ нынче днемъ столбы радужные на ясномъ безоблачномъ неб. Это, говорятъ, къ морозу! Нтъ, теперь путь установился хорошій, и не нужно крпкаго очень мороза для поддержанія. Я это все къ тому говорю, что черезъ дв недли въ это время буду я нестись по Московской дорог или по крайней мр буду готовъ выхать… Надюсь, что Вы мн вышлете къ 23-му лошадей и повозку… Вотъ прошла цлая недля, а еще не получалъ отъ Васъ писемъ. Какъ ужасно теперь должно быть въ деревн! Ходить нельзя по милости сугробовъ снжныхъ, гулять въ саняхъ нельзя по причин невыносимаго холода, отъ котораго болятъ глава и лобъ. Довольно ли по крайней мр у Васъ тепелъ домъ?
У А. О. въ Середу и Четвергъ не былъ, но былъ вчера. Особенно интереснаго ничего не видалъ и не слыхалъ. Все разсказы про Петербургъ, про большой свтъ, про Дворъ. Все это очень любопытно, если хотите знать, до какой степени гнустно и гнило въ Петербург. Но я такъ ужъ въ этомъ убжденъ a priori, что не нужно никакихъ подтвержденій. И подробности про Julie I., Babette В… Sophie S…. и пр. меня мало интересуютъ,— почему я едва ли пойду къ ней ныншній вечеръ, хоть она и звала, тмъ боле, что по вечерамъ такъ жестоко морозитъ! Впрочемъ, я самъ все въ скучномъ расположеніи духа. Книгъ у меня никакихъ нтъ, кром Вивліоики, Четій Миней и Библіи. Долго переходилъ я отъ Апокалипсиса къ чьей-нибудь жизни, но непонятность читаемаго, неразршимость сомнній наводятъ такое грустное сознаніе о бдности и скудности ума человческаго, что невольно обыметъ васъ хандра. Такъ что я, не говоря впрочемъ ничего объ этомъ А. О., взялъ у нея прочесть одинъ Французскій старый романъ Benjamin Constant — Adolphe, который она ставитъ превыше небесъ. Посмотримъ, что это такое. Надо намтить, что у ней нтъ требованій художественности и т. п. Нтъ, она съ наслажденіемъ прочтетъ и посл Гоголя какого-нибудь Француза, у котораго встрчаются, по ея же выраженію, de charmantes choses, de jolies penses,— часто очень ограниченныя и мелкодонныя. Какъ будто въ наше время можно быть дуракомъ! Мы уже до того дошли, что эти остроумныя и глубокоумныя замчанія стали пошлы, по крайней мр — отдльно, сами для себя… Намъ ужъ подавай такіе вопросы, такія мысли, въ которыхъ слышится неразрывная цпь со всей системой міра, такія мысли, что идя постепенно отъ одной къ другой, наконецъ погрузишься и съ головой и съ ногами въ бездонную пучину… Въ мір искусства подавай намъ всю жизнь на сцену, да такъ, чтобъ совсмъ и обдало ею, не только жизнь, но все наше проживаніе жизни… Что же остается длать намъ, получившимъ въ удлъ на пятакъ таланта?… Право, я думаю позабыть объ этомъ пятак, надть русское платье и хоть на что-нибудь въ мір быть годнымъ…
Я забылъ Вамъ написать, что недавно читалъ письмо Лермонтова, писанное имъ, когда онъ только что изъ Москвы перехалъ въ Петербургъ. Другой онъ былъ тогда, т. е. гораздо лучше. Какъ его испортилъ, отщеславилъ, исказилъ большой свтъ! Онъ пишетъ, что море его вовсе не поразило, и это его очень огорчаетъ. Вообще хандритъ, скучаетъ и пишетъ, что ищетъ впечатлній, и что нтъ ничего ужасне, какъ быть своимъ собственнымъ шутомъ, съ обязанностью занимать себя… ‘Прежде, говоритъ онъ, я писалъ:
Что безъ страданій жизнь поэта
И что безъ буря океанъ!
Но настала буря, и прошла буря, и океанъ замерзъ, но замерзъ съ поднятыми волнами, храня театральный видъ движеній, въ самомъ же дл мертве, чмъ когда нибудь!’… Вообще очень замчательное письмо, которое я спишу,— оно теперь у А. О. Она достала здсь у одной старой двушки Б—ой, къ которой письмо и было писано, и которой вроятно бы Лермонтовъ въ послднее время устыдился бы, отрекся. Но письмо было писано тогда, когда хочешь высказаться на бумагу хоть по какому-нибудь поводу…

11-го Декабря 1845 года. Калуга. Вторникъ.

Дйствительно въ Субботу получилъ я Ваши письма. Прежде всего буду отвчать на нихъ. Вы пишете мн о Валуев,— и въ то же время отъ А. О. узналъ я о скоропостижной смерти А. И. Тургенева. Я думаю, Е. А. Свербева очень поражена этими двумя близкими ей кончинами. Ни отъ Попова, ни отъ Самарина, ни отъ Оболенскаго — никакихъ извстій нтъ.— Нынче 11-е Декабря: черезъ одиннадцать дней я буду въ дорог!— Въ прошедшее Воскресенье былъ опять на завтрак-обд у Як**, коего жена была именинница, ибо называется Анной. Вотъ охота давать пиры, обды, собирать у себя всю Калугу. Было пропасть народу, даже была А. О. Як** велъ ее къ столу! Я чуть чуть не расхохотался, но она шла текъ серьезно и важно, какъ будто и не замчаетъ всей комической стороны въ этомъ. Напрасно Вы думаете, что она не принудила себя для Калуги. Напротивъ, въ продолженіе трехъ недль, она постоянно объзжала всхъ женатыхъ Калужскихъ жителей, а для этого надобно имть, Богъ знаетъ, какое терпніе! Еслибъ Вы могли только вообразить себ, что это все за народъ, то Вамъ не казалось бы страннымъ, почему я до сихъ поръ ни съ кмъ, кром Унк**, не познакомился и ршительно также чуждъ Калуг, ея жителямъ, ея интересамъ, какъ какому-нибудь Моршанску. Это совсмъ не отъ того, чтобъ я былъ дикъ и пр. Я вовсе не дикъ съ Калужскимъ обществомъ. Но необходимо вести себя такъ, какъ я и не привыкать къ провинціи и обществу, потому что привычка мало-по-малу примиритъ съ обществомъ, и подъ конецъ вы, пожалуй, удовлетворитесь жизнью! Вотъ что страшно! И страшне всего сознавать въ душ эту подлую способность человка ко всему привыкнуть, обо все обтереться.— Впрочемъ, А. О. длаетъ это все для мужа. Ея первоначальный планъ былъ — пріхать въ Калугу, запереться и никуда ни ногой. Когда же вс эти дамы, удивленныя ея добрымъ и простымъ обращеніемъ, стали ее бомбардировать своими визитами, утромъ и вечеромъ, то она назначила вечеръ въ недлю, въ который съзжается вся Калуга — танцовать и разговаривать,— я всего разъ былъ у ней на такомъ вечер. Бдная А. О. должна со всякимъ сказать слово, устроить, обласкать ихъ… Зато вся Калуга говоритъ, что эти вечера необыкновенно, необыкновенно пріятны!… Въ дла мужа она вовсе не вмшивается, т. е. въ дла губернаторскія, но для поддержанія расположенія къ нему города, здитъ напримръ на обдъ по случаю именинъ жены Як** и т. п.— Недавно я имлъ съ нею очень долгій разговоръ,— она разсказала мн всю, всю свою жизнь съ восьми лтъ, все свое развитіе до встрчи съ Гоголемъ, встрчу съ нимъ и т. д. до Калуги. И посл этого разсказа,— я повторяю объ ней тоже, что Самаринъ и Гоголь. И такъ мелки, и ограничены кажутся вс прежнія наши близорукія опредленія! Я такъ высоко уважаю эту женщину, такъ удивляюсь сил ея души, вынесшей, ее доброю и чистою сквозь тьму темъ мерзостей, ее окружавшихъ. что невольно перестаешь замчать мелочи ея недостатковъ. Мн очень досадно, что я послалъ свое письмо къ Кост. Вы какъ-то его не такъ поняли… Особенно Вра пишетъ совершенно не то… Вы еще мало меня знаете… Когда-нибудь я напишу Вамъ подробно, подробно всю исторію своего внутренняго развитія,..которое въ 22 года дошло до того, что умерщвляетъ всю жизнь. Меня пугаетъ этотъ долгій, безотрадный, скучный путь, который мн предстоитъ, и ноша жизни становится все тяжеле. Впрочемъ, объ этомъ обо всемъ или при свиданіи, или я напишу въ письм особаго рода, чего мн давно хочется.
Я спшу окончить письмо, потому что ду на похороны. У одного Инженернаго Маіора умерла скоропостижно, въ два дня, жена, которую я видалъ у Унк** и, зная нсколько мужа, былъ у ней съ визитомъ раза два. Дло въ томъ, что я всегда очень смялся надъ глупостью и претензіями этой женщины и еще очень недавно остроумничалъ на ея счетъ… Но вотъ и для нея наступила эта серьезная, для всхъ одинаково важная минута смерти, которая равняетъ не только богатаго и нищаго, но (чему прежде я никакъ не врилъ) равняетъ умнаго и глупаго.

15-го Декабря 1845 года. Суббота. Калуга.

Только одна недля осталась, и это письмо предпослднее. Письмо это я получилъ или, лучше сказать, нашелъ у себя вчера вечеромъ, воротясь отъ А. О. Она и братъ ея при мн получили довольно интересныя письма. Братъ ея Аркадій Россети въ Петербург проситъ передать мн, чтобъ я осторожне отзывался въ письмахъ о своей Губернаторш, что я писалъ къ Оболенскому, что она бсится на все на свт, на лампу, на людей и проч.!.. Это дйствительно такъ: на другой день перваго свиданія съ
А. О. я писалъ къ О — му, который за нсколько дней предупредилъ меня вопросомъ, какъ мн показалась А. О? Всего, что я пишу Вамъ объ А. О., не сталъ бы я ни говорить, ни писать кому-нибудь другому, но надо же было что-нибудь отвчать, и я написалъ, что не могу дать ему никакого заключенія, ибо я видлъ ее въ самомъ дурномъ расположеніи духа, когда лампа, люди, чай, мужъ, все обращало на себя ея энергическія ругательства. ‘Впрочемъ, пишетъ Россети, въ конц письма прибавлено нсколько лестныхъ выраженій’. Когда А. О. прочла мн это, я сказалъ ей всю правду, и она точно согласилась, что была въ ужасномъ расположеніи духа. Но такъ какъ въ Петербург вс ея знакомые и въ особенности Карамзины (у которыхъ чуть ли не живетъ Митя Оболенскій) жаждутъ знать о ней всевозможныя новости, вс жалютъ, что она попала въ Калугу, то, до, ея предположенію, по логической послдовательности сплетней, въ Петербург станутъ говорить, что она въ страшномъ негодованіи на Калугу, что мужъ ея совершилъ преступленіе, заставивъ ее жить въ Калуг и пр. пр! Вотъ оно куда пошло! Но разумется, она и не думаетъ сердиться за это, и мы только вмст смялись. Она получила также письмо отъ Плетнева съ выпискою изъ письма Гоголя къ нему. Гоголь пишетъ, что онъ почти совсмъ оживаетъ, но еще чувствуетъ слабость и какую-то странную зябкость (нервическую), такъ что никакъ не можетъ согрться, и это мшаетъ ему работать, тогда какъ голова его и мысли довольно свжи, и онъ чувствуетъ въ себ силы приняться вновь за свой трудъ, что тяжелое онъ испыталъ время, но благодаритъ Бога за посланные недуги и скорби, приготовившіе его къ продолженію его работы, которая должна быть ‘жива, какъ сама жизнь, свята и врна, какъ сама правда!’… А Арнолди получилъ письмо отъ одного изъ своихъ товарищей, Петербургскаго студента или кандидата, Жоржъ-Зандиста (ихъ въ Петербург цлое общество молодыхъ людей), который сообщаетъ ему обо всхъ литературныхъ новостяхъ. Какая дятельность! Множество альманаховъ должно выйти зимой, въ томъ числ одинъ, издаваемый Отечественными Записками съ компаніей, другой — собственно молодымъ поколніемъ, сочувствующимъ не Россіи, а цлому міру и человчеству! Онъ дышетъ, что врно альманахъ этотъ будетъ имть благотворное вліяніе и пр. Видно, что это для него также горячія, безкорыстныя мечты!….. А мы въ Москв ничего, ничего не длаемъ! Насъ наводнятъ Петербуржцы своими произведеніями, смясь надъ нами, ложно толкуя наше направленіе… Или надо замолчать и покориться мысля, что честные, благородные и одни здравомыслящіе люди — всегда будутъ забиты, что голосъ истины не можетъ, не долженъ раздаваться, или будетъ вщать, какъ въ пустын!… Онъ пишетъ между прочимъ, что Григорьевъ (поэтъ ‘Пантеона и Репертуара’, другъ Калайдовича, кандидатъ Московскаго Университета, служащій въ Петербург) въ десятой (или Декабрьской) книжк Пантеона напечаталъ комедію, гд. очень хорошо выставленъ Аксаковъ подъ именемъ Баскакова, фуррьеристъ Пушевскій {Петрашевскій — глава открытаго въ 1648 г. общества, изъ за котораго такъ сильно пострадали Достоевскій, Плещеевъ и др. литераторы.} (одинъ изъ Петербургскихъ) и Кабуловичъ (Калайдовичъ). Аксаковъ между прочимъ говоритъ, что истинное семейное начало лежитъ въ Славянскомъ народ и пр. и пр., и декламируетъ:
Мужъ можетъ быть жену, но убивать не сметъ!
Откуда это все взято, — не знаю. Но Григорьевъ не видалъ даже Константина, стало это все по слухамъ и разсказамъ К—ча, съ которымъ онъ видно поссорился, ибо выставляетъ его говорящимъ безпрерывно: Матвй Михайловичъ! Каково же однако выставить К—ча, какъ будто онъ что-нибудь значитъ! Впрочемъ, Григорьевъ друженъ и съ ‘Отечественными Записками’. Сіи послднія нашли новую звзду, какого-то Достоевскаго {Достоевскій былъ тогда страстный западникъ.}, котораго ставятъ чуть ли не выше Гоголя, находя въ Гогол много славянофильскаго духа!!!!…. Ахъ, Господи Ложе мой, все такъ гнусно и скверно, а у насъ въ Москв все такъ же пусто, бездйственно, что не знаешь, что длать, куда приклонить голову въ Россіи!
Отвчаю теперь на Ваши письма:
Слава Богу, теперь снгу много и совсмъ не холодно, слдовательно, если погода эта простоитъ, то мн будетъ прекрасно хать. И черезъ недлю я поду! Очень радъ, что проведу это время съ Вами, милый Отесинька. О смерти Тургенева я уже зналъ отъ А. О.— Я непремнно возьму съ собою Порфира: онъ начинаетъ и здсь очень баловаться… Чтоже касается до стиховъ моихъ, то, право, они мн кажутся избитымъ повтореніемъ чужихъ фразъ, даже и стихи въ нихъ есть чужіе. Я и теперь не понимаю, какой историческій смыслъ можетъ имть названіе зеленой книжки?… По ныншней же почт посылаю къ Языкову передланное посланіе… Если бы пришлось когда печатать, такъ конецъ можно выключить, не разстроивъ цлаго… Стеганнаго одяла и ‘Зимней Дороги’ я не получалъ, да он мн и не нужны теперь, потому что черезъ недлю я самъ пріду за ними,— Какъ ни уважаю я Н. Н., но это выраженіе,— ‘что А. О. не совсмъ на пути христіанскомъ’ очень смшно. Точно будто бы путь христіанскій легкая вещь, да кто же на немъ? И какъ можно такъ легко говорить о пути христіанскомъ, лучше молчать объ этомъ, страшно серьезномъ дл… Ради всего на свт прошу Васъ ни H. Н., ни Г—вымъ, никому, никому, особенно дамамъ, не сообщайте ни буквы изъ того, что я пишу Вамъ о А. О…. Если я не буду въ томъ увренъ, такъ я ничего объ ней и писать не буду.

18 Декабря 1845 года. Калуга.

Даже вся листовая почтовая бумага вышла, осталась одна только маленькаго формата, которой я не люблю. Но все равно, это письмо должно быть послднее, оно заключается словами: ‘до свиданія!’ Въ Пятницу надюсь, хотя не наврное, выхать часовъ въ пять посл обда. Но можетъ случиться, что дла по Палат задержатъ меня до Субботы. Поду я на сдаточныхъ, по старой Калужской дорог. Остановлюсь или въ дом Николая Тимоеевича или Панова. Мн надо будетъ около сутокъ провести въ Москв, кое-что купить, заране заказать, повидаться со всми… Такъ что въ Понедльникъ утромъ я долженъ быть у Васъ, въ самый Сочельникъ, а можетъ быть и раньше. Все будетъ зависть отъ того, какія Вы съ своей стороны сдлали распоряженія.
Теперь стану досказывать жизнь Калужскую. Съ Субботы ничего замчательнаго не произошло. Я былъ всего разъ у А. О. въ Воскресенье, и то просидлъ почти до 11-ти часовъ у брата ея, который читалъ мн равные стихи и повести своего сочиненія… Вчера не былъ, нынче собираюсь. Не знаю, для чего А. О. потребовала отъ меня копію съ посланія къ Языкову. Видно опять хочетъ посылать Самарину. Я же Вамъ ничего не привезу новаго, начатаго много, но ничто не докончилось.
Больше писать нечего и не хочется, когда знаешь, что самъ черезъ сутки или двое послдуешь за письмомъ. А потому прощайте, до свиданія!
Затмъ слдуетъ въ письмахъ Ивана Сергевича къ родителямъ 4-хъ мсячный перерывъ. Пріхавъ въ Москву на праздники 1845 года съ намреніемъ пробыть лишь до 9 Января, И. С. разболлся и пробылъ до конца Апрля съ семьей въ Абрамцев.
Онъ не выходилъ еще изъ комнаты, когда 24 Апрля должно было состояться первое представленіе водевиля Константина Сергевича ‘Почтовая карета’, и ему захотлось непремнно на немъ присутствовать. Не смотря на уговоры и увщанія родителей, И. С. ухалъ таки 24 утромъ изъ Абрамцева, былъ въ театр, пробылъ еще слдующіе два дня въ Москв и 27 Апрля выхалъ въ Калугу.
Вся семья очень безпокоилась, боясь новой простуды. 29 Апр. С. Т. пишетъ сыну: ‘Много сдлалъ я въ жизни моей безразсудныхъ безумныхъ поступковъ. Но твой отъздъ — былъ безразсуднйшимъ и безумнйшимъ. Я никогда не отличался твердостью особенно къ волненіямъ моихъ дтей, а теперь, изнуренный болзнью и подавленный страшною будущностью {Сергю Т-чу грозила слпота.}, я сталъ еще слабе. Ты поступилъ какъ*дитя, не пожаллъ ни себя, ни насъ’…
Но эта выходка не причинила вреда здоровью Ивана Сергевича, о чемъ онъ и разсказываетъ въ одномъ письм изъ Москвы и въ первыхъ письмахъ по возвращеніи въ Калугу.

1846 года Апрля 26-го, Суббота. Москва.

Теперь еще 9-й часъ утра, а я уже жестоко усталъ: сейчасъ воротился отъ Озера, для чего всталъ въ 6 часовъ утра, заснулъ въ 3. Хочу разсказать Вамъ все въ подробности и для этого начну сначала. Въ Москву пріхалъ я часовъ въ 5, слдовательно довольно рано и, обрившись и одвшись, отправился къ А. О. въ наемной карет, безъ человка, ибо Ефима стараго не было дома. А. О. засталъ одну, читающею ‘Письма Плинія Младшаго’ по французски, не совсмъ въ дух, какъ мн показалось. Она очень удивилась, нашла, что я очень желтъ, предлагала водяное леченіе и цлый часъ разсказывала о своей болзни. Предложила мсто въ лож. Такъ какъ давали сначала ‘Дугласа’ въ пяти актахъ, то можно было и не торопиться. Я сказалъ, что Константинъ не знаетъ о моемъ прізд, и на замчаніе, что пусть это ему будетъ сюрпризъ, объяснилъ, какая иметъ воспослдовать сцена: крикъ, обниманіе и пр., вслдствіе чего я постараюсь произнести все это въ корридор. Пріхалъ Ал. Карамзинъ, и я съ Арнолди отправился въ театръ заране, чтобъ не пропустить водевиля. А. О. сказала мн, что Константинъ читалъ ей ‘Зимнюю Дорогу’, что она узнала мста, слышанныя ею будто бы прежде, что Константинъ прекрасно читаетъ — и больше ни слова, ни о достоинств стиховъ, ни о мысли! Я сказалъ, что когда Константинъ читаетъ, то не знаешь, что производитъ впечатлніе, стихи или чтеніе? и что читаетъ онъ повелительнымъ образомъ, какъ будто говоритъ: это мсто хорошо, извольте восхищаться, а не то — вы ничего не смыслите. Съ этимъ согласились. Арнолди же говорилъ мн про свое восхищеніе только нкоторыми мстами. Пріхавъ въ театръ, увидлъ я Константина въ бенуар Свербевой, но онъ меня не замтилъ, и я отправился къ нимъ. Осторожно растворивъ дверь и высунувъ голову, я предупредилъ крикъ Константина и ушелъ въ корридоръ, куда онъ за мной выскочилъ, гд и состоялась предугаданная мною сцена. Водевиль самый просидлъ я у Свербевыхъ, подл Константина. Подробности водевиля разскажетъ Вамъ Константинъ. Онъ можетъ быть вполн доволенъ успхомъ, да ужъ и доволенъ. Такъ какъ у меня человка не было, а извощикъ былъ весьма глупъ, то мы и не могли добиться кареты и отправились на Константиновыхъ пролеткахъ: Константинъ къ Свербевымъ, а я домой, гд не могъ заснуть до трехъ часовъ. На другой день захали вечеромъ къ А. О. и, не заставъ ее дома (при чемъ Константинъ требовалъ Нмку-двушку, о чемъ онъ самъ разскажетъ), отправились къ Свербевымъ, гд Константинъ долженъ былъ читать свою драму, а Чижовъ огромнйшую статью о Нмц-живописц Овербек, были и Хомяковы. Чтеніе окончилось въ два часа ночи. Мн кругомъ скучно, а при такомъ разъзд и подавно, заснувъ въ три часа, всталъ я въ тесть и отправился къ Оверу. Оверъ сказалъ мн, осмотрвъ меня, ‘что онъ считаетъ меня почти здоровымъ и разршаетъ хать въ Калугу’. На бду погода нынче опять гнуснйшая. Ямщика нанялъ — за 60 рублей съ тарантасомъ (верхъ котораго, впрочемъ, сдланъ на подобіе кибитки), берутся доставить въ сутки съ половиной. Хотлъ хать нынче, но отлагаю до завтрашняго утра, ибо хоть нынче и Пятница, но я не поду ни за что къ Свербевымъ и останусь дома, чтобъ раньше лечь и отдохнуть. Тарантасъ закрывается кожей. Нынче еще обязанъ захать къ А. О., къ тетеньк, къ Горяинову и обдать у Языкова. Прощайте, будьте здоровы. Нынче мы получили Ваши письма съ кучеромъ, которыя меня нсколько успокоили. Я, кажется, совершенно здоровъ, чувствую только усталость. Константинъ раньше Воскресенья-не будетъ, ибо 7 участвуетъ въ обд въ честь Грановскаго вмст съ Хомяковымъ и всей аудиторіей.

Вторникъ, 1846 года, Апрля 30-го, 8 часовъ утра. Калуга.

Не могу писать Вамъ теперь слишкомъ много, ибо очень занятъ домашними длами и предстоящими визитами. Наконецъ, посл полуторасуточнаго пути, вечеромъ, часу въ седьмомъ прибылъ я въ Калугу, къ великой радости хозяйки и Матюшки. У меня все оказалось въ порядк,— только домъ не топленъ, почему я и приказалъ было истопить вс печи, но долженъ былъ скоро потушить одну, потому что дымъ никакъ не хотлъ выходить черезъ трубку, какъ всегда водится, а непремнно черезъ заслонку и отдушникъ {8 Мая 1846. С. Т. писалъ на это: Какъ ты не догадался написать заране чтобы протопили твою квартиру и за то догадался ночевать въ холодной квартир, какъ будто ты не могъ провести ночь у добрыхъ и обязательныхъ твоихъ Унк**? Неимоврно ты глупъ! напрасно говорятъ о теб А. О. въ прекрасномъ своемъ письм ко мн: ‘Иванъ Сергевичъ похудлъ, но лице его сдлалось еще выразительне и строже, несмотря на то, что онъ жаловался на бездйствіе, я уврена что мысль его зрла, что и выразилось въ его чертахъ, лто и сильное движеніе ему помогутъ лучше всякаго лекарства’, мн кажется умъ у тебя не зрлъ и сдлался еще боле ребяческимъ. Но шутки въ сторону, что за чудесная женщина А. О! Въ нсколькихъ строкахъ ея заключается иногда столько глубины ума, тонкости и простоты чувства, что я не одинъ разъ былъ очарованъ ея письмами.}. Нынче послалъ за печникомъ, и это обстоятельство поправится. Я такъ усталъ отъ гнусной, всякое ожиданіе превосходящей дороги, что ршился этотъ вечеръ и не вызжать, а послалъ сказать Унк**, что я пріхалъ, они (т. е. сыновья) сейчасъ и пріхали, и мы вмст напились чаю. Теперь прежде всего хочу ввести Ефима въ управленіе имуществомъ по описи, отправить къ Вамъ письмо, потомъ побывать у См** и Як**, тамъ въ Палату, а посл присутствія, къ Унк** обдать. Слава Богу, Палата, какъ слышно, возстановилась въ своемъ здоровь, и дла приняли обычное теченіе, чему я очень радъ. Мн ужъ успли разсказать множество казусныхъ случаевъ и длъ, бывшихъ въ мое отсутствіе, кучу исторій, вражду См** съ X—вымъ и пр. и пр., даже стихи, сочиненные на разныя чиновныя и служащія лица въ Калуг — однимъ здшнимъ доморощеннымъ поэтомъ, служащимъ гд то въ канцеляріи.— Вообразите, здсь вс уврены, что А. О. въ Петербург, даже сказывали мн число, въ которое она туда отправилась, по крайней мр вс говорятъ, что она имла намреніе хать въ Петербургъ.— Як** никогда ничмъ не былъ боленъ, но вдругъ, вообразивъ, что онъ скоро долженъ умереть, захотлъ лечиться, созывалъ консиліумы, лечился у всхъ здшнихъ докторовъ, наконецъ одинъ изъ нихъ, почестне, сказалъ ему, что онъ ничмъ не боленъ, а совершенно здоровъ, а для моціона — слдуетъ ему, Як**, завестись билльярдомъ. И вотъ Як** теперь совершенно здоровъ, усердно играетъ на билльярд, для чего съзжается къ нему также нердко и вся Калуга. Нынче день довольно ясный, хотя и втрено. Все лучше дождливой сырости. Когда все высохнетъ и установится погода, буду посщать Калужскія окрестности. Только что я взошелъ въ свои комнаты, меня такъ и обдало всмъ тмъ, что происходило въ нихъ со мною, съ моей душой, и мн было пріятно.— Что-то у Васъ длается? Довольны ли Вы разсказомъ Кости? Я, слава Богу, чувствую себя совершенно хорошо, только лицо обвтрилось съ дороги, но это должно пройти въ нсколько дней. Въ Субботу напишу Вамъ подробное и большое письмо, къ этому времени я везд побываю и устроюсь.

Калуга. 4-го Мая 1846 года. Суббота.

Вроятно, Вы очень удивитесь, когда, распечатавъ конвертъ, увидите письмо и — стихи {См. въ при. Andante.}! Что такъ скоро! Одно меня смущаетъ: Вамъ, можетъ быть, теперь и не до стиховъ, и стихи могутъ придти такъ не во время, такъ не кстати, что даже страннымъ покажется, какъ это у человка достаетъ духа писать стихи… Гд Вы теперь, какъ Вы теперь, я еще ничего не знаю и писемъ не получалъ: въ Москв ли Вы, милый Отесинька, или въ деревн, а Олянька въ Москв, а Костя я здсь, и тамъ?… Однакожь пора начать разсказывать Вамъ все по порядку. На другой день своего прізда, надвъ фракъ, отправился я къ См**, который мн очень обрадовался и принялъ меня очень дружески. Палата теперь вся въ полномъ комплект, исключая секретаря, который боленъ уже 4 мсяца. Потомъ былъ я у Як**, тамъ въ Палат, гд получилъ сполна все жалованье за 4 мсяца, обдалъ у Унк**. Унк** здсь, живетъ въ своемъ семейств, служитъ хорошо и, кажется, доволенъ своею жизнью. Я радъ, что онъ здсь, онъ такъ любитъ Гришу, что, кажется, весь домъ ихъ знаетъ о Гриш все, до подробности. Сестры все такія же добрыя, веселыя двушки, поютъ и играютъ цлый день,— стоитъ только попросить.— Во мнніи отца Унк**, съ того времени, какъ онъ угналъ, что я пишу стихи,— повидимому, я много потерялъ. Вс эти дни я длалъ по нскольку визитовъ, не находя почти никого дома,— нынче, какъ въ день неприсутственный, надо сдлать вс остальные.— Вылъ балъ въ Собраніи 1-го Мая и гулянье на бульвар, но я, по случаю скверной погоды, не похалъ, зато на другой день былъ въ театр, откуда прохалъ къ См** на вечеръ. Вчера опять обдалъ у Унк** и остался очень доволенъ, потому что сыграли мн Sonate pathtique Бетховена.— См** дйствуетъ по прежнему, нажилъ себ, кажется, много враговъ, сдлалъ нсколько промаховъ и вообще заведенный порядокъ службы часто нарушаетъ, часто горячится и даже нездоровъ. Жалъ его, бднаго. Ему и спросить некого и посовтоваться не съ кмъ! Везд интриги, партіи, вражда, зависть… Въ этомъ отношеніи провинція скверне въ тысячу разъ столицы. Сколько, я могъ замтить и заключить изъ того, что мн говорили А. О. не любятъ здсь: мужчины за. то, что она ими брезгаетъ, а дамы, вроятно, по той же причин, какъ и везд, не могутъ простить ей ея нравственнаго превосходства. Мн жаль, и непріятно было это слышать… О водевил Константиновомъ никто ничего не знаетъ и не слыхалъ, кром См** и Унк**, которому я разсказалъ. Статью о Москв замтилъ только одинъ С. Я. Унк**, по крайней мр отъ другихъ я не слыхалъ ничего.— Что второе представленіе Костина водевиля?— А я такъ надялся, что буду имть нынче отъ Васъ извстіе.— Однако пора, спшу кончить письмо и переписать Вамъ стихи. Я ихъ пошлю въ вид посланія къ Оболенскому, которому не отвчалъ уже 4 мсяца. Начало стиховъ этихъ Вамъ извстно. Хороши ли они, дурны ли — это другой вопросъ, мн пріятно было писать ихъ посл долгаго молчанія. По крайней мр брешь проломана.— Примненіе новаго Свода очень затруднительно, и съ нимъ много возни. Первая примненная мною статья изъ него была — о покушеніи на самоубійство!— Прощайте, дай Богъ, чтобы это письмо застало Васъ по возможности бодрыми и здоровыми, гд-то Вы теперь? Я, слава Богу, здоровъ, но все еще берегусь, на счетъ меня прошу не безпокоиться.

Калуга, 7-го Мая 184, Вторникъ.

Вотъ уже третье письмо пишу къ Вамъ, а отъ Васъ до сихъ поръ нтъ писемъ! Что это значитъ? Вчера отправился къ См** обдать, потому что поутру получилъ отъ него записку съ приглашеніемъ. Видлъ дтей. Одна дочь становится чрезвычайно похожею на А. О., но блокура. См** столько тратитъ своихъ денегъ на службу, столько длаетъ добра бднымъ чиновникамъ, что его состояніе отъ этого должно разстроиться. Напримръ, если ему хочется выгнать чиновника безполезнаго и глупаго, а съ другой стороны — жаль и совстно, потому что онъ обремененъ семействомъ,— то онъ его таки выгоняетъ, но или единовременно или пенсіею даетъ ему деньги, да вдь не сто рублей, а тысячу и боле. Я знаю, что въ какомъ-то уздномъ городк онъ поступилъ съ казначеемъ, истратившимъ казенныя деньги: заплатилъ за него тысячу рублей серебромъ и прогналъ его. Но вс эти добрыя дла длаются не гласно, я онъ объ нихъ никогда ни слова. Онъ расположенъ во мн необыкновенно дружески.— Ожидаютъ сюда Щепкина… Тогда можно будетъ сыграть водевиль. Мн ужъ надоло таскаться по гостямъ Нынче пробуду дома, мн хочется кое-чмъ позаняться, можетъ быть, даже и стихи какіе-нибудь дадутся… Что вы скажете о тхъ стихахъ? Свднія объ этомъ подучу я не прежде, какъ недли черезъ дв… Дома у меня идетъ все очень хорошо. Ефимъ готовитъ всегда столъ очень вкусный, съ пирогами и хоть на три человка, такъ что мой обдъ идетъ на два раза.

1846 года Мая 10-го, Пятница. Калуга.

Наконецъ въ Середу получилъ я письмо отъ Васъ. Вы въ ужасномъ безпокойств на мой счетъ. Я думаю, думаю и не могу придумать, какъ бы и чмъ бы Васъ уврить, что я дйствительно совершенно здоровъ. Хоть бы Вы написали кому-нибудь (да знакомыхъ-то у Васъ нтъ) въ Калуг, чтобъ сообщалъ Вамъ свднія обо мн, коли Вы мн не врите. Нтъ, милый Отесинька, безразсудство хорошо въ нкоторыхъ случаяхъ, и тотъ дрянь, кто не длалъ бы въ жизни благороднаго безразсудства! И я увренъ, что такой поступокъ не можетъ обратиться во вредъ, смлымъ Богъ владетъ.— Теперь Вы уже получили отъ меня три письма, слдовательно, знаете вс подробности моего прибытія и пребыванія въ Калуг. Какъ мн грустно читать Ваши письма: болзни, безпокойства, затрудненія на каждомъ шагу! Тмъ боле, что я здсь совершенно всему этому чуждъ, и хотя это не длаетъ мн чести, но признаюсь откровенно, что я много обрадовался, когда, воротясь въ Калугу, взошелъ въ свою комнату и сейчасъ же вспомнилъ стихи: ‘миромъ, царствующимъ въ ней, я привтствуясь покорно!’ Меня вдругъ охватило все, что совершалось со мною въ уединеніи, и право я вдругъ сталъ и чище, и строже и трезве!… Вдь налагаетъ же душа каждаго человка свои права на него?..
Ну, что еще? Да, давно собираюсь Константину сообщить, да все забывалъ. Унк** едоръ много разсказывалъ мн про знаменитое село Иваново во Владимірской губерніи, онъ самъ былъ свидтелемъ, какъ одинъ мужикъ, снявъ шапку, надлъ ее на высокій шестъ, сталъ на улиц и кричалъ: ‘слушайте-послушайте, люди Государевы, люди посадскіе, люди торговые и пр., и пр., наконецъ и вс люди христіанскіе!’ Немедленно собралась огромная толпа, и онъ сталъ передъ ними излагать свое дло, кажется, о покраж у него имущества… Это такъ длается постоянно, и чуть ли другой расправа и нтъ. Вдь это стоитъ посмотрть!— Лтописями я покуда еще не занимался. Утромъ — небо такъ хорошо и голубо, что всего пріятне сидть у окна и смотрть на противоположный берегъ Оки: вообразите себ отлогость, простирающуюся на нсколько верстъ, — по ней большая дорога я множество проселочныхъ, косогоръ въ одномъ мст, овраги,— все это мн видно, какъ на Ладони! Даже деревни отдленныя, церкви я колокольни. И чувствую я, что не даромъ будетъ для меня это созерцаніе простой русской природы, но не хочу ничего общать… А на дняхъ нанимаю я писца и заставляю его переписывать въ одну рукопись Чиновника, Зимнюю Дорогу, мелкія стихотворенія, можетъ быть, и введеніе въ Марію Египетскую,— и отправлю ее кому-нибудь изъ надежныхъ людей для отдачи Цензору Очкину, Мн хотлось бы напечатать ее въ конц года и такимъ образомъ расквитаться, раздлаться съ этими стихотвореніями и съ этимъ періодомъ моего развитія… А потомъ дальше!
Посылаю Вамъ еще стихотвореніе {См. Прил. Поэту-художнику.}. Мысль старая и новая вмст съ тмъ,— опроверженіе толковъ, выраженныхъ въ первыхъ трехъ строфахъ — о томъ, что искусство должно служить цли и пр. и пр. Что Вы скажете объ этихъ стихахъ? Напишите мн подробно вс Ваши замчанія. Мн кажется, есть хорошія мста. Чувствую, что надо овладть больше формою, тамъ что Константинъ ни говори о какофоніи! Ничто не должно мшать и смущать впечатлнія, а у меня — часто неясности, темноты, надо всякій разъ комментаріи… Но право, когда перечту послднія дв мои піэсы, мн становится и смшно и совстно. Пишу я ихъ совершенно искренно, даже восторженно, но потомъ мн кажется, что я надуваю и другихъ и себя. Многіе, прочтя эти стихи, быть можетъ скажутъ: какая душа, какая чистота! и пр. и пр., а выйдетъ вдь вздоръ, неправда!..

1846 года Мая 14-го. Вторникъ. Калуга.

Въ Воскресенье получилъ а письмо Ваше, посланное въ Пятницу изъ Москвы. Итакъ вы теперь въ Москв. Грустно мн было читать письмо Ваше: Вы пишете, милый Отесинька, что глаза Ваши приходили въ худшее положеніе, нежели при мн: неужели хуже того дня, когда мы посылали за докторомъ? Видно, что у Васъ много другихъ больныхъ, потому что Вы употребляете выраженіе: выздоравливающіе. Хорошо по крайней мр, что Вы въ Москв, стало Вы ршились на этотъ мсяцъ перехать всмъ семействомъ? Чрезвычайно непріятно мн также, что Вы такъ поспшно обо мн безпокойтесь. Это меня стсняетъ, связываетъ, это мн хуже всякихъ моихъ безпокойствъ… Помилуйте,— опоздала нсколько почта, и уже Вы отправляете Константина въ Калугу! Нтъ, пожалуйста, облегчите мн существованіе, поменьше безпокоясь обо мн и предоставьте меня судьб моей. Я совершенно здоровъ.
Если мысль моя зрла и выразилась въ чемъ-нибудь, такъ ужь, конечно, выразилась она въ послднихъ двухъ моихъ стихотвореніяхъ. Они нравятся мн больше всхъ моихъ прежнихъ, что еще не значитъ, чтобъ я ими былъ-совершенно доволенъ. Замтятъ, что въ нкоторыхъ мстахъ тонъ не выдержанъ, но, признаюсь, я даже люблю это, когда стихотвореніе соскакиваетъ съ своихъ рельсовъ, и человкъ заговоритъ такъ просто: ‘ахъ, чортъ возьми, да хорошо это и только!’ Мн кажется, что я уже больше владю формой, чмъ прежде, что я подвинулся впередъ, тамъ что ни говори Гоголь… Я еще не знаю Вашего мннія, но чувствую самъ, что много въ этихъ стихахъ недостатковъ. За то мн мажется, что эти недостатки я современемъ исправлю. Право, когда пишешь стихи, подобные этимъ, то думается, что стихотвореніе это само по себ существуетъ уже въ природ вн васъ, что даже не вы его авторъ, а вы только припоминаете и никакъ не можете припомнить инаго стиха, а юнъ есть, непремнно есть. Точно древнюю статую, занесенную пескомъ и землею, расчищаешь, откапывая, показывается голова, шея, грудь, ноги и наконецъ является вся она во всей своей чудесной красот, но отбита рука и еще не найдена, а была она сдлана древнимъ художникомъ… И вотъ придлываешь по невол гипсовую руку, но раскопавшій статую и вызвавшій ее на свтъ всякій разъ смущается и всякій разъ полонъ душевнаго огорченія, когда глаза его, пробгая по твердымъ и близной сверкающимъ очеркамъ мрамора, вдругъ переходятъ къ мягкой и матовой поверхности гипса… Но лнь, столь сродная русскому человку, недостойная поэта, несвойственная даже истинному художнику, постепенно овладваетъ имъ, и, вмсто того, чтобы отыскивать отбитую руку, онъ говоритъ: ‘ничего, живетъ и такъ, живетъ и съ гипсовой!’
Выбрился, сейчасъ приходилъ цирюльникъ. Удивительный цирюльникъ: бретъ, вовсе не дотрогиваясь до лица! Но обращаюсь къ порядку событій: въ Субботу, т. е. 11-го Мая, рано утромъ отправились мы въ Колышово, деревню Унк**, отстоящую отъ Калуги верстахъ въ 12-ти. Я съ едоромъ (что за коммиссія съ перьями!) на купеческой телжк, Михаилъ Семеновичъ на бговыхъ дрожкахъ, а нмецъ, у нихъ живущій, и еще одинъ товарищъ по служб старшаго сына въ дрожкахъ, въ которыя были запряжены мои лошади. Матюшка былъ вн себя отъ восхищенія. Погода была чудесная, и я самъ былъ доволенъ, какъ ребенокъ. Чудесно хороши окрестности Калуги! Хотя деревья еще мало одлись, но я люблю эту юную, нжную, еще прозрачную зелень. Долго хали мы берегомъ Оки, потомъ лсомъ, потомъ прохали мимо впаденія Угры въ Оку… Мстоположеніе Калуги на крутомъ берегу такъ высоко, что она нердко блетъ или сверкаетъ въ отдаленіи. Наконецъ пріхали въ Колышово. Домъ построенъ на крутомъ берегу Угры, рки, почти столько же широкой, какъ и Москва… Съ этой стороны около дома тнь, но берега голы. Рка выступаетъ тутъ полукругомъ и потомъ оба конца ея уходятъ въ отдаленіе. Я люблю большія рки! Противоположный берегъ плоскій, и видъ открывается на безпредльное пространство. Луга, пасущіяся стада, деревни вдали, наконецъ на краю горизонта разнообразныя линіи лсовъ, тни, набрасываемыя солнцемъ, все это было такъ хорошо, что я долго не могъ оторваться отъ этого вида и сойти съ балкона. Представьте себ еще, что тутъ же, очень недалеко отъ нихъ (съ балкона все видно до малйшей подробности) перевозъ чрезъ Угру на паром. Это безпрестанное движеніе парома, медленное, отъ одного берега къ другому, то съ кибиткой и тарантасомъ, гд сидитъ утомленные путники, то съ крестьянскими возами, очень хорошо. Вечеромъ, когда уже темно, и сидятъ на балкон, слышно только движеніе парома, иногда шумъ я крикъ перевозчиковъ.. Случается также, что когда на балкон поютъ какой-нибудь романсъ поздно ночью, вдругъ раздаются отвтные куплеты, и это прозжій, перезжающій чрезъ Угру на паром и услыхавшій знакомую псню, знакомый мотивъ… Вдь это чудесно!— Съ другой стороны небольшой дворъ и большой садъ, кругомъ рощи, луга и ноля.— Пошелъ дождикъ, первый лтній и теплый, прогремлъ легонько громъ, и природа, нетерпливо ждавшая такого благодатнаго побужденія, быстро подвинулась. Тамъ провели мы цлый день и поздно вечеромъ тихо воротились въ Калугу… Въ Воскресенье вечеромъ здилъ я съ Унк** въ Лаврентьевскую рощу, подл Лаврентьева монастыря, въ двухъ верстахъ отъ Калуги. Что это за мста! Впрочемъ, я теперь радуюсь каждому дереву и еще сильне чувствую свою связь съ природой и именно русской природой. Я ежедневно изумляюсь, видя, что начинаю весь окружаться зеленью. Все, что было голо и темно, покрылось травою, зеленетъ.. Видъ у меня изъ комнаты на противоположный берегъ Оки такъ хорошъ, что я по нскольку часовъ провожу у окна.

1846 года Мая 18-го, Суббота. Калуга.

Почта пришла вчера вечеромъ, но не привезла отъ Васъ писемъ. А. О. также не детъ, а пора, давно пора. Впрочемъ, если бы я началъ уже предполагаемый мною трудъ, тогда бы она мн помшала. Такъ досадно мн, что я ничего не знаю ни о состояніи здоровья Вашего, милый Отесинька, ни объ Олиньк, ни о томъ, что сказали Вамъ доктора! Завтра отправляюсь съ Унк** пшкомъ на Калужку: это богомолье, удостоившееся сдлаться partie de plaisir. Въ семи верстахъ отъ Калуги есть село, гд въ церкви находится чудотворный образъ Калужской Божіей Матеря.— Теперь Вы ужъ врно получили оба моихъ стихотворенія, ни ныншней недл ничего не написалъ: Ефимъ такъ меня сытно кормитъ, что я толстю и скотиню… Нанялъ нынче одного гимназиста для переписки Чиновника и пр., асамъ, впрочемъ, не теряю надежды поработать ныншнее лто. Почти ничмъ не занимаюсь ‘дльнымъ’. Дни стоятъ ясные, виды отъ меня такіе чудные, что по утрамъ просиживаешь у окна и всматриваешься во вс тонкія линіи и очертанія ландшафта, да и просто глядишь, глядишь въ траву и, право, это не безплодно и полезне многихъ трудовъ. Потомъ въ Палату, изъ Палаты или домой обдать или къ Унк**, гд я долго подвизаюсь на билльярд и выучился очень порядочно играть. Тамъ отправишься ходить или у нихъ по саду, или по бульвару, а вечеромъ къ себ домой, гд опять- Я растворяю окно и до глубокой ночи сижу, слушая глухой гулъ города, лай собакъ и концертъ лягушекъ въ трясин, прилежащей къ городу. Этотъ концертъ лягушекъ,— это ихъ дребезжащее кваканье въ вод, ночью,— просто чудо, какъ хорошо. Никогда не безплодны, никогда не пошла подобныя впечатлнія, подобныя минуты, вообще подобное препровожденіе времени. Мн кажется, что всякій разъ глубже и глубже западаетъ въ мою душу элементъ вчной красоты… На ныншней недл особеннаго ничего не было. Як** въ Палату не здитъ, обрадовавшись, что я пріхалъ, я тамъ работаю довольно старательно, но покуда все очень трудно и сбивчиво съ новымъ Сводомъ. Но наказанія, особенно для простаго народа, выходятъ гораздо легче, ссылка въ Сибирь для нихъ существуетъ только очень не во многихъ случаяхъ, отдача въ солдаты за преступленія по суду — уничтожена почти вовсе, и самое частое теперь наказаніе для крестьянъ въ высшей мр — розги не боле 70-ти ударовъ и отдача на время — отъ одного года до шести лтъ — въ исправительныя гражданскія арестантскія роты на работу, по окончаніи срока они возвращаются на мсто жительства… Хотя въ этихъ ротахъ мужикъ едва-ли исправится, если не испортится пуще. На ныншней недл было Вознесенье: праздникъ въ Лаврентьевскомъ монастыр и гулянье, на которомъ, впрочемъ, я не былъ. Вечеромъ въ тотъ же день былъ у См**, у котораго по Четвергамъ собираются. Онъ намренъ хать около 25-го числа въ Петербургъ по дламъ службы, а потому ужъ врно къ этому числу А. О. воротится въ Калугу {Вотъ какъ описываетъ С. Т. это пребываніе А. О. въ Москв:
Въ Воскресенье ухала отъ насъ А. О., а въ Понедльникъ вроятно ты ее уже видлъ, обо всемъ распросилъ и подучилъ мое письмо. Чудное дло: десять дней были мы вмст съ нею въ Москв, въ продолженіи этого времени была она у насъ четыре рана, и только одинъ разъ безъ гостей, но я такъ привыкъ къ мысли, къ возможности ее всегда увидть, что мн было странно, когда сказали, что она сла въ карету и ухала въ Калугу, не моту себя уврить, что я такъ недавно, такъ мало знаю эту женщину. Мн кажется, что я всю жизнь свою было съ ней коротко знакомъ и даже друженъ, и еслибъ встртилась необходимость въ важной дружеской услуг, я обратился бы къ ней безъ всякаго колебанія и увренъ, что она охотно бы и сдлала. Во всей ея особ нтъ ничего привлекательнаго, нжнаго, обольстительнаго, напротивъ прекрасныя черты ей лица строги, даже нсколько сухи, часто говоритъ она съ не женскою рзкостью, слды 30 лтняго образа жизни, не смотря на высокую ея натуру, проявляются иногда внезапной непріятнымъ образомъ поражаютъ, но не смотря на все это. я чувствую, что можно сильно привязаться къ бесд съ ней, съ ней такъ легко, такъ свободно говорить, такъ увренъ, что она все пойметъ, все оцнитъ, что никакое слово, никакое истинное названіе предмета или чувства ея не остановятъ, не смутятъ — что говорить съ нею можно какъ съ самимъ собой, а это въ высшей степени пріятно. Свтлый умъ ея, глубоко проникшій натуру человческую и справедливо ее презирающій, ибо она мало встртила людей истинно благородныхъ и честныхъ,— не сдлался однако неврующимъ ни во что доброе и высокое. По крайней мр я такъ думаю. Здсь, какъ и въ Петербург, терзаютъ ея доброе имя и не врятъ ничему, что она говоритъ, но я врю ей боле, чмъ кому нибудь изъ ея порицателей.}.

21-го Мая 1846 года. Калуга. Вторникъ.

Позвольте сначала привести память въ порядокъ и припомнить весь ходъ событій отъ Субботы до Вторника, въ этотъ краткій промежутокъ получилъ я отъ Васъ два письма. Одно въ Субботу, которое мн слдовало получить въ Пятницу, но Ефимъ не добился я принесъ мн съ почты отвтъ, что писемъ нтъ, почему я и просилъ Васъ писать мн по Четвергамъ. Другое отдала мн вчера вечеромъ А. О.— Въ Воскресенье, въ семь часовъ утра, явился я къ Увк**, и мы отправились пшкомъ на Калужку: это будетъ верстъ семь или боле. На томъ мст, гд явился образъ, построили церковь, довольно богатую. Мстоположеніе чудесное. Тутъ замчательны кругомъ курганы и довольно правильный, необыкновенно высокій валъ, преданіе гласитъ, что это былъ станъ знаменитаго разбойника Кудеяра, но подробностей никакихъ неизвстно. Купилъ Вамъ образъ Калужской Божіей Матери: она изображена безъ Спасителя и съ книгой въ рукахъ. Тамъ мы пили чай и завтракали, потомъ воротились домой, только уже не пшкомъ. Воротясь домой, захалъ я къ Щепкину, который не зналъ, кажется, или забылъ, что я здсь служу, но онъ спалъ уже посл обда. Вечеромъ отправился я въ театръ. Цну подняли довольно высоко, и театръ былъ довольно пустъ. Впрочемъ, что жъ, за высоко? ложи въ бельэтаж — пять цлковыхъ, кресла въ первомъ ряду — три рубля, во второмъ, два, а въ остальныхъ полтора рубля серебромъ. Но для Калуги это дорого. Давали ‘Ревизора’, Щепкинъ игралъ по обыкновенію очень хорошо, узналъ меня тотчасъ со сцены (я сидлъ въ первомъ ряду), но прочіе актеры были невыносимо дурны. Разумется, хлопанье было ужасное, производимое немногимъ количествомъ зрителей и продолжалось во все время представленія, очень глупо, да что прикажете длать съ Калугой. См** позвалъ многихъ и меня изъ театра къ себ на ужинъ. Былъ Щепкинъ, который показалъ видъ, что очень обрадовался мн, сковывалъ, что А. Н. труситъ давать водевиль, много шутилъ, смялся, разсказывалъ анекдоты и, кажется, плнилъ Калужанъ. Я хотлъ было воевать его къ себ обдать, да онъ притащитъ Блинскаго, а этого мн не хочется, онъ хотлъ было придти ко мн поутру пить чай, часовъ въ восемь, однако видно, не будетъ. Отъ См** разъхались часу въ четвертомъ. Проснувшись на другой день, смотрю на часы — семь! Я очень обрадовался, встаю, пью чай, дожидаюсь 11-го часа и въ 11 часовъ прізжаю въ Палату, только что я вхожу, на часахъ Палаты бьетъ часъ! Какую штуку сыграли со мною часы: они остановились, а я, не замтивъ этого, завелъ ихъ двумя часами позже!— Потомъ, часа въ 4 отправился къ См**, который звалъ меня и Щепкина. Кром меня, Щепкина и Блинскаго, никого не было. Блинскій ужасно перемнился, въ усахъ, вс увидавши такую фигуру, обратились ко мн съ вопросомъ: кто это? Я всмъ отвчалъ сначала, что не вдаю. Потомъ, когда узналъ его, объяснялъ, что это Блинскій, но они въ свою очередь, не понимали, что это такое. Онъ разсказывалъ много про Соллогуба, Краевскаго и другихъ,— но вообще и онъ, и я въ разговор, который былъ общій,— старались избгать вопросовъ, касавшихся до убжденій, хотя См**, самъ того не зная, безпрестанно поднималъ ихъ. О Константин, о Москв, о всхъ нашихъ вообще ни слова, но онъ спрашивалъ о Васъ, милый Отесинька… Нынче опять играетъ Щепкинъ, даютъ ‘Мирандолину’. Такъ какъ цны сбавили, то, вроятномъ театр будетъ много. Вечеромъ вчера же былъ я у Унк**. Часу въ одиннадцатомъ возвращаюсь домой, какъ попадается мн Матюшка съ письмомъ отъ Николая Михайловича, чтобы я пріхалъ къ А. О. Немедленно надвъ фракъ, я похалъ, видлъ ее, но сидлъ недолго, потому что было поздно, вс эти ночи я спалъ мало, да и ей слдовало отдохнуть, поэтому-то, взявъ письмо и Сборникъ, воротился домой, прочелъ Ваше письмо, посмотрлъ сборникъ и все- таки виснулъ во второмъ часу.
Теперь буду отвчать на Ваши письма. А. О. успла мн разсказать про Ваши глаза, милый Отесинька, про то, какъ Вамъ было нехорошо, потомъ, какъ Вамъ сдлалось лучше, такъ что Вы сами даже читали ей мои стихи. Не понимаю, какъ послдніе стихи получились Вами такъ скоро: вдь они были адресованы въ Сергіевскій Посадъ. Все-таки Вамъ самому читать ихъ не слдуетъ, погодите, когда глаза укрпятся вполн. Ахъ, дай-то Богъ, чтобы это случилось и поскоре! Но я очень радъ, что Вы теперь въ Москв. Стихи мои Вамъ нравятся, и Вы говорите также, что я подвинулся впередъ. Я самъ это чувствую. И это развитіе совершилось не отъ упражненія, а внутри меня, Вы сами знаете, сколько мсяцевъ сряду не писалъ я ни строчки. Не знаю, когда буду опять писать, пріздъ Щепкина и А. О. мн много помшаетъ, по крайней мр сначала. Щепкинъ въ Воскресенье, кажется, детъ. Но вы мн не сообщили никакихъ замчаній на стихи мои. А. О. и сама мн сказала, что первые стихи Andante ей нравятся гораздо больше. Но это несправедливо, вторые лучше первыхъ, а т какъ-то нжновате и относятся боле къ моей личности. Теперь едва ли ужь будутъ у меня опять стихи, относящіеся прямо къ моей личности! Впрочемъ, я дамъ А. О. перечесть эти стихи. Кажется, она съ живымъ удовольствіемъ вспоминаетъ объ Васъ и вообще объ нашемъ семейств, разсказывала мн въ подробности вечеръ у Васъ проведенный, разныя выходки Константина. Кажется, поздка въ Москву принесла ей пользу не только въ отношеніи здоровья. Она сдлалась какъ-то лучше и добре. Врно Вы ей разсказывали что-нибудь про меня: я замтилъ это изъ нкоторыхъ ея словъ.— Нынче день именинъ Константина. Поздравляю Васъ всхъ. Ему пишу особо. Что же сестры не напишутъ мн ничего, какъ имъ понравилась А. О.? Я, слава Богу, совершенно здоровъ.

Къ Константину Сергевичу.

21-го Мая 1846. Калуга.

Нынче день твоихъ именинъ, милый братъ и другъ Костя. Поздравляю тебя и желаю теб его хорошо отпраздновать сигарой и виномъ, и всмъ, чмъ хочешь. Какой ты странный человкъ, Константинъ! Я никогда не имлъ и не имю притязаній на то, чтобъ ты писалъ мн письма, знаю, какъ ты лнивъ, какъ многаго это теб стоитъ. Но со времени моего отъзда получилъ я отъ тебя два письма, и о чемъ же послднее!.. Добро бы о стихахъ, которые послалъ я въ Москву, — но о стихахъ ни слова, а все о преимуществахъ Московской жены передъ Петербургской и К. А. предъ А. О. Согласись, что это предметъ мало интересный для рдкаго письма, какъ твое. Теперь семь часовъ утра, А. О. пріхала вчера уже поздно вечеромъ, однакожъ часу въ 11мъ прислала за мной, отдала мн письма Ваши и Сборникъ и успла кое-что разсказать… Вообще она, кажется, въ высшей степени довольна Москвою и временемъ, ею тамъ проведеннымъ, помнитъ вс мелочи и безпрерывно разсказываетъ мужу. Каковъ Сборникъ! Поблагодари Панова отъ меня за присылку экземпляра, но согласись, что очень непріятно читать цлый листъ опечатокъ въ стихахъ! Разумется, Сборникъ пройдетъ незамтно, тмъ боле, что настаетъ лто… Я ршительно безо всякаго удовольствія глядлъ на свои печатные стихи, напротивъ, какъ-то тупо и глупо, и они мн такими же показались. Ну да все равно, я все-таки буду продолжать писать, потому что послднія два моихъ стихотворенія заставили меня живе сознать въ себ эту способность. Скажи Ар** что я на него очень сержусь за то, что онъ не пріхалъ, высылай его изъ Москвы въ Калугу, а на іюль мсяцъ, пожалуй, можетъ опять хать.—
Я потому пишу къ теб такъ несвязно, что очень спшу. Сію минуту долженъ придти Щепкинъ на утренній чай. Вчера я съ нимъ вмст обдалъ у Губернатора, третьяго дня вмст съ нимъ ужинали посл спектакля ‘Ревизора’ у Николая Михайловича же и разъхались часу въ четвертомъ. Вообще вс эти дни прошли очень безалаберно: поздно ложишься, рано встаешь. Щепкинъ всюду (даже безъ приглашенія) тащитъ за собою Блинскаго, даже не рекомендуя его. Такъ привелъ онъ его къ Губернатору, гд я съ нимъ встртился. Долго не узнавалъ я его и не зналъ, кто это. Наконецъ, встртившись съ нимъ лицомъ къ лицу, я при всхъ почти вскрикнулъ отъ удивленія. Онъ очень похудлъ, съ усами, безпрестанно кашляетъ, такъ что страшно на него глядть. Мы раскланялись, онъ старался завести разговоръ, но я обхожусь съ нимъ сухо и холодно. Впрочемъ, онъ не позволилъ себ ни одного намека не трлько на васъ, но даже на Москву, Петербургъ ругаетъ, спрашивалъ о здоровье Отесинькиномъ и тонкимъ образомъ давалъ мн знать, что ему хотлось бы имть со мною искренній pas- говоръ и во многомъ оправдаться, но я не пускаюсь въ этотъ разговоръ.

26-го Мая 1846 года, Суббота. Калуга.

Какъ Вамъ нравится погода! Я право не знаю, чьи нервы не разстроятся при подобныхъ оскорбленіяхъ съ ея стороны! Какъ, въ конц Мая по 3, по 4 градуса тепла, холодъ, градъ, втеръ… Да это хуже осени! А. О. эти дни чувствовала себя немножко хуже по этой самой причин. Да право, это только мн ничего, только я могу не простужаться въ такую погоду, вызжая часто и бывая каждый вечеръ въ театр. Кстати о театр и Щепкин. Во Вторникъ игралъ онъ въ ‘Мирандолин’. Піэса шла довольно хорошо, но театръ, хотя цны были назначены обыкновенныя, т.е.бель-этажъ — 10 рублей 50 копекъ ассигнаціями, кресла — 3 рубля 50 копекъ и 2 рубля 62 1/2 копйки и т. п.,— былъ занятъ едва-едва въ половину. Въ Четвергъ игралъ онъ въ піэсахъ: ‘Поваръ и Секретарь’ и ‘Филиппъ’, публики было не больше, вчера игралъ онъ въ піес ‘Два купца и два отца’, и заняты были всего одинъ рядъ кресел и одна ложа! Удивительный народъ! Такъ довольны Калужане собой и своею однообразною жизнью, что всякіе другіе интересы и потребности имъ чужды. См** бсился ужасно и вчера даже разсадилъ въ креслахъ всхъ актеровъ и прочихъ служителей театра — для виду! Нынче и завтра Щепкинъ не играетъ. Въ Понедльникъ и во Вторникъ играетъ, а въ Среду детъ: сначала въ Воронежъ, потомъ въ Харьковъ, потомъ въ Екатеринославль, Крымъ, и хочется ему, кажется, попасть къ Воронцову. За пребываніе свое въ Калуг получаетъ онъ 1200 рублей ассигнаціями. У меня Щепкинъ до сихъ поръ не былъ и умно сдлалъ, потому что онъ съ Блинскимъ не разлучается нигд и таскаетъ его всюду, нынче мы обдаемъ опять вмст у См**, и Французу-повару заказаны варенники… Теперь объ А. О. Какъ Вамъ извстно, былъ я у ней въ Понедльникъ, во Вторникъ — видлъ ее въ театр. Въ Среду вечеромъ былъ я опятъ у нея, сначала одинъ, потомъ вскор пріхалъ Щепкинъ и Блинскій. Я не усплъ хорошенько предупредить А. О., и потому она часто задавала ему подобные вопросы, напримръ, когда рчь зашла о Гогол: ‘разв вы хвалите Гоголя, вдь вы его браните въ своемъ журнал?’ и Блинскій, сидвшій, впрочемъ, очень смирно, скромно и даже робко, кажется, этимъ очень обижался.— Сначала А. О. много разсказывала по своему обыкновенію о чужихъ краяхъ, о Гермакле (мсто ея родины), что, впрочемъ, мн давно извстно, но что я всегда люблю отъ нея слышать. Я поддерживалъ всячески разговоръ въ этомъ род, чтобъ не подать поводу къ спорамъ, однакожъ, подъ самый конецъ вечера, дошло дло до Жоржъ-Зандъ, и когда Блинскіе сталъ объ ней говорить, какъ о нкоемъ божеств, которое, впрочемъ, начинаетъ портиться, ибо въ послднихъ романахъ ея видно признаніе раскаянія и другихъ добродтелей, то А. О. вспыхнула, да вдь какъ! Начала кричать на Блинскаго довольно рзко и доказывать весь вредъ и всю степень разврата Жоржъ-Зандъ. Блинскій возражалъ довольно горячо, но А. О. хотя и говорила умно, но по женски, т. е. доказывала анекдотами, случайными фактами и нападала между прочимъ на ея плебейское сердц! Я, впрочемъ, поправлялъ ея нкоторые ошибки и промахи и объяснилъ имъ, что она нападаетъ не на плебейское сердце, а на одностороннюю завистливую ненависть, которая преслдуетъ не принципъ, не начало… Почти всякій плебей на Запад готовъ сдлаться утснителемъ-аристократомъ, что и видно было въ комедіи, разыгранной Французской революціей… Видя однако, что А. О. очень раздражилась, а всталъ, простился и увелъ ея гостей… Слышалъ однако отъ Щепкина, что Блинскому А. О. таки понравилась… Въ Четвергъ вечеромъ, посл театра посидлъ я опять у нея одинъ съ часъ времени, былъ также вчера до театра: она встртила меня словами: ‘какое нжное и милое письмо пишетъ мн вашъ батюшка, прочтите’. Но такъ какъ у нея были гости, то я не долго и оставался… Вообще ныншняя недля была пресуматочная, — вечеромъ въ театр, погода подлйшая, и я не имлъ случая хорошенько побесдовать съ А. О. Кажется, она Васъ очень любитъ… Сейчасъ былъ у меня Щепкинъ, но одинъ, напился чаю, много разсказывалъ интереснаго и въ восхищеніи отъ А. О. Еслибы Блинскій не относился такъ къ Константину, я все-таки радъ былъ бы говорить съ нимъ, какъ все-таки съ человкомъ живымъ,— но когда онъ изъявилъ мн желаніе побесдовать со мною о многомъ, я отвчалъ ему довольно сухо, что я считаю это лишнимъ, что его убжденія мн извстны, и что мы другъ друга не переубдимъ.— Я очень радъ, если Сборникъ иметъ успхъ, нкоторыя ошибки я уже поправилъ вчера въ экземпляр А. О.— Ну, показались клочки голубаго неба и солнце, слава Богу! В. И. ухалъ вчера въ ночь. Каковъ Константинъ: уже третье письмо ко мн! Онъ измняетъ себ. Нынче я ему отвчать не успю, но благодарю его очень и очень, особенно на присылку стиховъ: первые, т. е. ко мн, мн больше нравятся,— въ нихъ больше поэзіи, боле слышится живой, человческій, трепещущій голосъ, а второе стихотвореніе сама мдь гудящая,— хотя и прекрасно. Только я принужденъ переписать ихъ, во-первыхъ для того, чтобы самому ясно и отчетливо видть ихъ, а во-вторыхъ и потому, чтобъ дать прочесть А. О. Очень благодарю Панова за письмецо и буду ему отвчать. Разумется, я участвую и во второй книжк. На ныншней недл я ничего не длалъ, и ничего не писалъ, хотя лежитъ во мн зародышъ одного произведенія, въ которомъ, слава Богу, я не коснусь никакихъ политическихъ убжденій и вопросовъ.— Можетъ быть, завтра, если погода будетъ очень хороша, уду я въ деревню къ Унк**: у нихъ тамъ праздникъ и, говорятъ, соблюдаются какіе-то особенные обычаи…

Вторникъ. 1846 года, 28-го Мая. Калуга.

Я думаю, Вамъ будетъ очень непріятно ощущать тонкость пакета, и Вы удивитесь, что я въ этотъ пріздъ въ Калугу часто пишу полулистовыя письма. Но причина этому та, что я не совсмъ выспался и ужасно усталъ, а потому и писать много не хочется: вчера здилъ я въ Колышово, на телжк, съ Нмцемъ, живущимъ у Унк**, остальные вс, мать и отецъ въ линейк. День былъ чудесный, лучше всхъ теплыхъ дней, которые до сихъ поръ были, было тихо и мягко въ воздух. Въ деревн ходилъ я ужасно много, почти цлый день былъ на ногахъ, лъ, какъ извощикъ, потомъ въ шесть часовъ слъ опять въ телжку и пріхалъ домой. Какъ хотите, а сдлавши верстъ 25 въ телжк, но не совсмъ хорошей дорог, устанешь. Но я долженъ былъ немедленно переодться и отправиться пшкомъ въ театръ (былъ бенефисъ Щепкина). Тамъ просидлъ до 11-ти часовъ и пшкомъ воротился. Слдовало бы сейчасъ лечь спать, но ночь была необыкновенно хороша и къ тому же я еще не пилъ, это посл обда, обычной своей порціи чаю, вслдствіе сего легъ спать въ часъ,— а теперь чувствую, что еще не выспался и усталъ.— Въ Колышов я близко видлъ женскіе наряды. Богаты очень повойники, но некрасивы, а стоятъ по 25 рублей и больше. Почти вс были въ сарафанахъ или сарахванахъ, какъ он говорятъ, надтыхъ точно такъ же., какъ и у насъ, слдовательно не совсмъ хорошо: главное, что перевязываются слишкомъ высоко. Хотя ни одной не было порядочной собой бабы, но все же он лучше Московскихъ, не блятся, не румянятся, поютъ не хорошо, но не визжатъ. Ихъ собрали по случаю праздника (Духова дня) подчивали виномъ и разными пряниками въ рощ, было только одн бабы, он плясали между собою. Я въ первый разъ видлъ настоящую пляску: он выдлывали разныя на, ‘говорили плечами’, плясали довольно живо, и та, которая была за мужчину, присвистывала и гаркала по временамъ. Когда ‘он поютъ, то аккомпанируются кастаньетами, особаго рода трещетками, подъ ладъ псни. Я у одной купилъ эти трещетки и привезъ сюда.— Кумованья не было, потому что оно бываетъ въ Троицынъ день, въ который цлый день былъ дождикъ.— Въ Воскресенье вечеромъ я просидлъ у А. О. до 12-ти часовъ, и мн было очень пріятно, она играли на фортепьянахъ, выписанныхъ ею изъ Москвы, съ рояльной механикой и превосходныхъ, взялъ у ней читать Мицкевича ‘Le Messianisme’… Какія интересныя вещи разсказала она мн про мужика Сохранова, ихъ собственнаго, сдлавшагося разбойникомъ, и котораго она часто видала въ своей деревн и даже разсуждала съ нимъ.

Суббота 1-го Іюня 1846 года. Калуга.

Вчера, когда уже я легъ въ постель, принесли мн Ваши письма, писанныя наканун, т. е. 30-го Мая. Я далъ почтальону хорошій двугривенный и веллъ ему тотчасъ принесть ко мн письмо, какъ почта придетъ. Я прошу Васъ совершенно врить всему тому, что я пишу о своемъ здоровь, даю Вамъ честное слово, что я Вамъ сообщаю истинную правду. Вдь съ Вами бда: вотъ теперь я цлые полчаса чинилъ, чинилъ перья, съ полдюжины кинулъ на полъ, наконецъ успокоился на этомъ, хотя и довольно скверномъ: можетъ быть, испишется, будетъ, а Вы сейчасъ готовы Богъ знаетъ что заключить по моему почерку! Это меня совершенно стсняетъ и связываетъ. Такъ напримръ, если бы мн иногда захотлось полниться и не расположенъ я писать большое письмо, то, посылая маленькое, всегда боюсь, что подымутся въ дом безпокойства, толки и соображенія… Въ доказательство полной моей искренности, увдомляю Басъ, что въ Середу у меня сдлалась лихорадка. Я, должно быть, простудилъ себ голову наканун, потому что, какъ шелъ въ театръ, меня настигъ на дорог проливной дождикъ. На другой день я почувствовалъ ознобъ, сильную головную боль и боль въ глазахъ, т. е. въ яблокахъ, усталость во всемъ тл, отправился въ Палату. Тамъ просидлъ часа три и, такъ какъ время было довольно хорошо, то, несмотря на нездоровье, отправился пшкомъ къ Унк**, тамъ сейчасъ весь домъ перетревожился, предлагали мн и. то и другое, я отъ всего отказался, за обдомъ, несмотря на то, что не было аппетита, старался сть побольше, чтобъ задать жаркой работы желудку, однакожъ, боясь разнемочься, почти тотчасъ посл обда ухалъ домой.
Вчера проспалъ почти все время до трехъ часовъ. Это моя особенность,совершенно такъ было со мной имъ Астрахани, проснувшись и отрезвившись, почувствовалъ я себя совершенно легко и способность ходить, глаза свободны, часу въ шестомъ сълъ цыпленка, и такъ какъ день былъ чудесный, то я похалъ къ Унк**, потомъ прохалъ на почту, думалъ найти письмо, но почта еще не приходила, прохалъ къ А. Ф. {На это письмо С. Т. пишетъ:
‘Я получилъ письмо отъ А. О., которое поистин можно назвать драгоцннымъ. Ея письмо доставляетъ мн такое удовольствіе, которое можно чувствовать только отъ художественнаго произведенія. Прилагаю теб выписку изъ письма всего, что касается до тебя. Какъ бы я желалъ, чтобъ она написала статью для Сборника, что она общала напримръ о знакомств съ Пушкинымъ.
Копія письма А. О. Смирновой къ С. Т. Аксаковой.
‘Иванъ Сергевичъ вчера немного хворалъ, и я его не видла, во вс прочіе дни онъ меня усердно навщалъ. При невозможности читать и заниматься, мое время очень медленно течетъ, не смотря на вс мои выдумки сократить его. Иванъ Сергевичъ не охотникъ говорить пустяки а я, признаюсь, до нихъ большая охотница. Безплодныя жалобы на порядокъ безпорядка общественнаго мн надоли тоже и тяготятъ такъ мою душу, что я съ радостью хватаюсь за всякій пустякъ. У Ив. Серг. еще много жесткости въ сужденіяхъ, онъ не легко примиряется съ личностями, потому что онъ молодъ и не жилъ еще. Со временемъ это измнится непремнно, шероховатость пройдетъ. Вся жизнь учитъ васъ примиренью съ людьми:.у каждаго изъ насъ есть своя больная и здоровая сторона, сперва мы любимъ здоровую и потомъ доходимъ до того, что любимъ всхъ и съ больными сторонами, и какъ будто ихъ не видимъ. У него есть много самостоятельности въ характер, что его удержитъ отъ всякаго увлеченія и при укрощеніи его жесткости составитъ весьма замчательный характеръ.
Вашу статью я читала съ большимъ удовольствіемъ, она такъ живо переноситъ въ даль и старину’.
Каково это выраженіе ‘въ даль и старину’, тутъ такъ все сказано чудесно, что этихъ словъ ничего замнить не можетъ.}, она ухала гулять съ дтьми, потому что эти два дни погода стоитъ превосходная, оттуда домой и легъ спать. Нынче я чувствую себя совершенно хорошо, т. е. еще слышу нкоторую слабость… Но, къ моему счастію, время прекрасное, а это сильно способствуетъ выздоровленію. Вотъ видите, я Вамъ все написалъ, и истинно не прибавилъ и не убавилъ ничего, Унк** прислали мн доктора, но я заставилъ его лечить Матюшку, а самъ отказался ото всякаго леченія.— Обращаюсь въ порядку событій. Во Вторникъ, какъ только что написалъ я письмо къ Вамъ, явился Щепкинъ, просидлъ у меня часъ, мн даже было совстно, что я у него былъ всего разъ, на другой день прізда, и то не видалъ его, потому что онъ спалъ. Хвалилъ онъ очень Константина, просилъ передать Вамъ его поклонъ и т. п., а Константину, — чтобъ онъ непремнно работалъ надъ тмъ, что хотлъ, должно быть, надъ драмой. Вечеромъ отправился я въ театръ, Щепкинъ былъ не очень хорошъ, хотя и очень понравился публик и А. О., даже Блинскій, увидавши меня, сказалъ мн на ухо: ‘ай, ай, какъ онъ нынче плоховатъ, врно’, вслдствіе хлопотливаго дня!’ Посл спектакля, тутъ же въ театр и См** и я простилися съ Щепкинымъ, а я отправился къ нимъ пить чай и просидлъ довольно долго.— Въ Четвергъ См** ухалъ въ Петербургъ по дламъ службы, и А. О. его провожала.— Теперь отвчаю на Ваше письмо. Вы, кажется, ужасно оскорблены тмъ, что А. О. ‘допустила ихъ наравн со мною въ свое общество, удостоила Блинскаго разговора’ и т. п. Мн странны эти слова. Во-первыхъ, она властна допускать въ свое общество кого ей угодно и когда это хочется, съ какой стати, по какому праву ногу я претендовать на это, сохрани меня Богъ налагать какія либо притязанія и требованія. Мн не нравится ихъ общество, я ухожу. Деспотизмъ въ отношеніяхъ дружба и знакомства, который играетъ такую важную роль у Константина, противенъ моей натур. Я не люблю стснять ни чьей свободы, такъ какъ не люблю, чтобъ стсняли мою. Вы знаете, что я потому не допускаю ни ревности (которая, впрочемъ, есть ничто иное, какъ блестящій видъ зависти), ни любви, которая стсняетъ и связываетъ какъ личную свободу любящаго, такъ и чужую, къ кому она относится, разумется, я не говорю о любви — историческомъ чувств. Это вовсе не эгоизмъ, и я свободне за то могу сочувствовать всему истинно и вчно-прекрасному и всякому движенію добра. Но я отдалился отъ своего предмета. Во вторыхъ, почему не удостоить Блинскаго разговоромъ, его, человка умнаго и талантливаго, когда она сплошь да рядомъ удостоиваетъ разговора графовъ Ш—выхъ, А—хъ, С—а, Н—на, очень многихъ изъ нихъ любитъ, а Блинскій согласитесь, стоитъ выше ихъ, по крайней мр вся жизнь, вся дятельность этого человка прошла не въ пошлыхъ интересахъ. Убжденія свои мнялъ онъ часто, но всегда дйствовалъ по увлеченію и убжденію. Я не люблю Блинскаго, но надо быть безпристрастнымъ. Къ тому же Блинскій, по крайней мр при мн, не сказалъ ни одного дерзкаго слова, ни одного неприличнаго выраженія, ни одной цинической выходки или шутки. Къ тому же эта свобода, которою пользуешься въ разговор съ А. О., которая, по- видимому, даетъ всякому такъ много правъ, если не для всхъ, такъ для большей части, есть ничто иное, какъ: ‘привязанъ на полной свобод’. Да разв можно что-либо предписывать А. О.? Когда я говорилъ ей, зачмъ она болтаетъ всякій вздоръ при Калужанахъ, при священник, что объ ней вотъ что и вотъ что говорятъ здсь, то она отвчала, что не захочетъ ни для кого на свт стснять свою свободу, что она такъ привыкла, что если ей остерегаться и останавливаться на каждомъ шагу, такъ и жить въ тягость и т. п. Ужъ такой характеръ! Она вотъ какъ понимаетъ свободу, а я не въ этомъ ее вижу, я хлопочу о внутренней, нравственной свобод и нахожу, что въ сосредоточенности гораздо свободне. Этотъ разговоръ билъ вечеромъ, именно въ тотъ вечеръ, когда должны были въ первый разъ придти къ ней Щепкинъ и Блинскій. Приходятъ они, и она сейчасъ, видя Блинскаго впервой (съ Щепкинымъ она видалась нсколько разъ въ Москв), начинаетъ разговоръ тмъ, что вотъ Иванъ Сергевичъ очень смущается тмъ, что про меня ходитъ здсь въ Калуг совтуетъ мн быть нсколько осторожне въ дйствіяхъ, словахъ, но я ужь такъ прожила цлый вкъ, и вотъ какія исторіи про меня разсказывались… И начинаетъ разсказыватъ разныя скандалезныя вещи, которыя распускались на ея счетъ! Наконецъ, упомянувъ о водевил, начала разсказывать, какъ приказано было отъ нея всмъ хлопать у нея въ лож Скалону, Рябинк и другимъ. Этого вовсе не слдуетъ разсказывать, потому что это подрываетъ нсколько успхъ и важность этого явленія. Впрочемъ, я уже махнулъ рукою, беру ее, какова она есть (не русское выраженіе), понимаю ее вполн и потому не оскорбляюсь уже никакими ея выраженіями, я самъ не стсняюсь и ея свободу не стсняю, къ тому же она больна, замчанія ее огорчаютъ, и ее надо щадить, ей надо разсяніе, пустяки, анекдоты. Потомъ я сказалъ ей свое мнніе о Блинскомъ и о Щепкин, она сказала мн, что объявила Блинскому, что вполн раздляетъ убжденія Константина Сергевича. Ей очень весело, очень пріятно принадлежать къ какой-то партіи, тутъ, впрочемъ, слышится какое-то женское удовольствіе, впрочемъ, она рада была пріютиться подъ снь сильныхъ убжденій.— Узнавъ, что Блинскій женатъ, иметъ, ребенка и что онъ атеистъ, она почувствовала къ нему сильное состраданіе, въ самомъ дл онъ жалокъ да еще боленъ.

1846 года, 8-го Іюня. Калуга. Суббота.

На ныншней недл получилъ я отъ Васъ три письма, по все больше отъ Васъ, милый Отесинька. Очень, очень благодарю Васъ, и удивляюсь, какъ при Вашей суматочной жизни успваете Вы писать ко мн.— Я въ Воскресенье прошедшее опять захворалъ было, тогда докторъ потребовалъ, чтобъ я лечился и сидлъ нсколько дней быввыходно дома. Но теперь я совершенно здоровъ и никакого слда болзни не чувствую. Въ эти дни меня очень часто яав- щали Унк**, Арн** и другіе нкоторые мои знакомые, даже А. О. разъ, прозжая мимо, захала ко мн на дворъ и переговаривала со мною изъ окна. Вчера А. О. перехала наконецъ на свою дачу, въ загородный садъ. Это почти такъ же отъ меня близко, какъ и Губернаторскій домъ. Помщеніе довольно большое и удобное, съ одной стороны балконъ выходитъ на лугъ, позади котораго прекрасный лсъ, слва Ока, справа виднется другая рчка, монастырь и сады, видъ чудесный, тмъ боле, что съ этой стороны всегда заходитъ солнце. Съ другой стороны огромный садъ, съ темными, тнистыми аллеями, въ род дворцоваго сада въ Москв. Я былъ у нея вчера вечеромъ и по праву дачи, а отчасти и потому, что комната, въ которой сидятъ, преогромная и двери на балконъ часто отворяются, курилъ наконецъ сигары* настоящія. Сидли и братья ея. Разговоръ былъ интересный, но пустой. А. О. получила письмо отъ Самарина, который пишетъ, что Гоголь въ Париж.— Унк** узжаютъ завтра въ деревню. Кстати о нихъ: довольно страннымъ можетъ показаться, что я такъ часто бываю у нихъ, хотя общихъ интересовъ съ ними мало. Но я очень люблю это семейство, и мн всегда тамъ какъ-то хорошо, входя къ нимъ въ домъ, я совершенно забываю вс вопросы и интересы, меня волнующіе, и отдыхаю у нихъ отъ всякой внутренней работы. Это потому, что домъ ихъ дышеть миромъ и счастіемъ. Въ самомъ дл (въ добрый часъ будь сказано), я не видалъ семейства счастливе: никакихъ потерь, никакихъ неудачъ, никакихъ неумренныхъ желаній, никакихъ стремленій, у сыновей и дочерей никакихъ претензій, никакого самолюбія или честолюбія… Все ограниченно, все довольно, все любитъ другъ друга до нельзя, все равно… Каждый день проходитъ какъ другой. Но понятія, но взгляды, но мысли, но воспитаніе, но познанія — все это самое простое. Интересы сосредоточиваются или другъ на друг или на Калужскихъ событіяхъ, рдко на музык, хотя фортепьяно звенитъ цлый день, еще рже на книг. Умне ихъ всхъ и добре, если это только возможно въ этомъ семейств,— едоръ Унк**: участіе, принятое имъ въ моемъ нездоровь, было самое живое. Дочери никогда ни о чемъ полминуты не задумываются, но всегда довольны, веселы, всегда смются, не знаютъ ни грусти, ни мечтательности (что — большая рдкость въ провинціи), живутъ au jour le jour, пляшутъ съ восторгомъ, хоти увряютъ, впрочемъ, что не любятъ танцевъ, кажется, знаніе муеыки и умніе пть должны были бы внести серьезный элементъ въ ихъ душу… Ничуть не бывало, он поютъ Шуберта, играютъ Бетховена и все это безо всякихъ послдствій… По вечерамъ работаютъ у себя въ комнат, при сальной свч, безо всякихъ церемоній. Всякое распоряженіе отца — кажется имъ заповдью такою, что он и помыслить и пожелать другаго не могутъ, даже понять не въ состояніи. Но все это дышетъ такой простотой, такой добротой, такимъ тихимъ довольствомъ и счастіемъ, что по невол отдыхаетъ душа, ничмъ не возмущаемая…
И я съ удовольствіемъ разговариваю съ Варварой Михайловной о ея хозяйств, пеньк, талькахъ и т. п. Такъ какъ меня тамъ очень любятъ, знаютъ вс привычки, то мн тамъ совершенно свободно, и потому-то бываю я у нихъ такъ часто, а въ другихъ домахъ, гд такъ мало простоты, столько претензій самыхъ грубыхъ, и самыхъ смшныхъ притязаній на умъ и образованность,— рдко. Я имю право читать почти вс письма, получаемыя въ дом, особенно дочерьми, отъ ихъ подругъ и пріятельницъ, и это мн очень интересно: я стараюсь вникнуть въ устройство простыхъ женскихъ душъ, не тхъ многосложныхъ, высокихъ натуръ, а самыхъ обыкновенныхъ, но при молодости ихъ, всегда интересныхъ. Потому что въ молодости всякій человкъ хоть сколько нибудь иметъ въ себ т непошлыя и искреннія движенія, т невольныя впечатлнія, которыя большею частію потомъ пропадаютъ, въ молодости всякій человкъ — еще не дюжинный человкъ. Дюжиннымъ онъ сдлается непремнно, если только (но это немногимъ дано), не будетъ постоянно воспитывать себя и трудиться душевно. А такъ какъ живое общество скучно, то я очень люблю читать чужія письма и въ этомъ отношеніи извлекаю всю возможную пользу изъ Унк**.
Однако прощайте, милая моя Маменька и милый Отесинька. Пожалуйста, чтобъ Вамъ не было хуже, лечитесь гомеопатіей. Будьте бодры и здоровы, по возможности.

11-го Іюня 1846. Вторникъ. Калуга.

На ныншней недл я до сихъ поръ безпрестанно на воздух и пользуюсь лтомъ, хотя и плохимъ, сколько возможно. Въ Субботу вечеромъ отправился я къ А. О. Передалъ ей просьбу Панова о стать. Она отвчала, что ничего не написала, что не напишетъ, потому что не уметъ, или напишетъ съ ошибками, что ничего не будетъ интересно и пр. тому, подобныя неискреннія вещи, которыя человкъ говоритъ для contenance, а она особенно потому, что ей какъ-то ново, странно и дико вступать въ званіе литераторши. Слово за слово наконецъ я упросилъ ее написать статью о Гермакле, ея бабушк и т. п. вещахъ, о которыхъ она такъ часто мн разсказывала, и узналъ, что начало ея Записокъ (писанныхъ будто бы для дтей), съ пятилтняго возраста, уже готово. Разумется, я просилъ прочесть, написано немного, но очень хорошо, такъ же хорошо, какъ ея письма и изустные разсказы. Вс эти воспоминанія такого ранняго дтскаго возраста возстаютъ не связно, какъ тни, какъ-то отрывчато, безъ начала и конца, безъ послдствій, — и все это такъ живо… Она дала общаніе, прямое, при братьяхъ, докончить эту главу, довести воспоминанія до поступленія въ Институтъ и отдать ее въ Сборникъ. Надо, чтобъ Пановъ написалъ мн по этому поводу письмо, въ которомъ бы изъяснилъ свой восторгъ и вновь просилъ бы неотступно ходатайствовать у нея о стать. Письмо это я покажу ей, потому что, увы! похвалы совершенно новаго рода, отъ Славянъ, ей очень лестны и пріятны, и она нсколько разъ сама подымала этотъ разговоръ, то говоря, что Славяне будутъ смяться, что мы ей льстимъ, что я говорю неправду, что она не хорошо выражается по русски. За всмъ этимъ слдовали съ моей стороны увренія въ противномъ, комплименты и т. п. я ссылался на Васъ, милый Отесинька, говорилъ, что Вы очень любите ея письма и въ послднемъ ея письм къ Вамъ хвалите очень выраженіе про даль и старину.
Прощайте. Я вчера прогулялъ Палату, но нынче хочу туда отправиться пораньше.

15-ю Іюня 1846 года. Калуга. Суббота.

Итакъ Вы перемнили квартиру, гд же этотъ Пименъ и его переулокъ? Я не знаю. Вы не пишете также: на долго ли наняли Вы этотъ домъ, съ какою цлію, съ какими дальнйшими видами? 15-е Іюня! Каково лто! Надо имть необыкновенное смиреніе, чтобы не лопнуть съ досады! До сихъ поръ ни одного, не говорю уже жаркаго, но даже настоящаго теплаго дня, если такъ продолжится, такъ не пожалешь и о деревн, и осталось много ли времени: всего полтора мсяца: Августъ я не считаю, въ Россіи это мсяцъ осенній.
О выписк изъ письма А. О. не написалъ ничего — не знаю почему. Все, что она пишетъ о Вашей стать,— прекрасно, что обо мн — преглупо. У ней есть конекъ: опытность, знаніе людей, учительскій тонъ, я ей это объявилъ вчера. Она меня вовсе не знаетъ, да я объ этомъ не хлопочу, для меня она постоянно очень интересный субъектъ, но совершенно мн чуждый. Много есть вещей, которыхъ я не хочу писать въ письм. Я бы желалъ, чтобы Вы ее видали также часто, какъ я, слдовательно во вс ея минуты. Она хороша, когда Вы съ ней разговариваете одни и серьезно, но длается подчасъ очень непріятною, когда къ ней подсядетъ какой-нибудь товарищъ Петербургской жизни, и она становится въ прежнія калоши. Да къ тому же она хоть и смется надъ Славянскою pruderie, но не скажетъ въ Москв и тысячной доли того, что говоритъ здсь, особенно подкрпляется братомъ своимъ Осипомъ. Ну да объ этомъ посл. Дло въ томъ, что вчера, при Ар**, я съ нею разбранился по поводу одного ея Петербургскаго пріятеля такъ, какъ только можно разбраниться съ одной А. О. Слово за слово, дло дошло до того что она на каждомъ шагу кричала: е вы, Милостивый Государь, то-то и то-то’. Я Вамъ не пишу всего разговора, я ужасно взбсился и уже не сидлъ, а она безпрестанно вскакивала, досталось тутъ отъ нея и Москв и всмъ. Про Васъ она говоритъ, впрочемъ, что вотъ Вы, милый Отесинька, примирились съ порядкомъ вещей и не возмущаетесь ничьими подлостями, потому что свта перемнить нельзя! Софизмы на каждомъ шагу, христіанство постоянно за бока, я сказалъ, впрочемъ, что ея примиреніе, терпимость и снисхожденіе — вовсе не слдствіе христіанской любви, а слдствіе привычекъ и долговременнаго пребыванія въ Петербург Наконецъ я ухалъ и теперь нескоро поду опять, пропущу нсколько вечеровъ. Я такъ былъ сердитъ, что воротившись въ часъ, не могъ заснуть до пятаго часа, всталъ въ восемь и слъ писать къ Вамъ. Если бъ вчера не было поздно, и я не надялся скоро гаснуть, то ужъ врно бы написалъ стихи съ громомъ и трескомъ {Въ отвтъ на это С. Т. писалъ 20 Іюня:
Сдлай милость, разразись поскоре громомъ и молніей на ту высокую натуру, которая не уметъ стряхнуть съ себя болотной гнили, въ которой она выросла и созрла — ‘успокойся. Впрочемъ и я и Константинъ прочли съ огорченіемъ твое извщенье о Вашей ссор.
Возвращаюсь къ Вашей ссор: разумется Ты былъ ея причиной своими рзкими выходками, ибо сказать: вашъ другъ и пріятель подлецъ, а особенно женщин, которая не можетъ за это ударить Васъ и вызвать на дуэль,— дло неизвительное, на все есть манера: можно сказать тоже, не оскорбивъ лице съ которымъ говоришь. Разумется А. О. сбсилась и наговорила теб того, что она не думаетъ, не чувствуетъ и не признаетъ. Мн самому не одинъ разъ случалось, въ пылу бшенства, то на себя наговаривать, исполненіе чего было для меня невозможно и нравственно и физически. Вотъ какимъ образомъ я объясняю и извиняю рчи А. О.}. Кстати о стихахъ… Нтъ, лучше обратиться сначала къ порядку событій. Во вторникъ былъ пикникъ вечеромъ, въ Олопкиномъ саду. Хоть я и заплатилъ свои 25 рублей, но не похалъ, потому что на двор было всего пять градусовъ, да и охоты не было, Богъ съ ними совсмъ, мн не веселиться. Давно ужь я не хохоталъ, а теперь вовсе разучился смяться отъ души! Я остался вчера дома и написалъ стихи: ‘Русскому поэту’. На другой день утромъ написалъ еще стихи. Вечеромъ былъ у А. О., братьевъ ея не было дома, я говорилъ довольно серьезно о томъ, что меня занимало въ эту минуту, т. е. о мысляхъ, внушившихъ мн эти два стихотворенія. Но видлъ, что серьезные разговоры ей въ тягость, а она охотница до пустяковъ, поэтому я ршился на другой день не хать, если братьевъ ея опять нтъ дома. На другой день, т. е. 13-го Іюня, написалъ я еще стихи: ‘Дождь’, которые, впрочемъ, не докончилъ, но докончу на дняхъ. Вечеромъ пришелъ ко мн А—и, мы съ нимъ просидли вдвоемъ и поговорили довольно пріятно. Вчера, т. е. 14 то Іюня, двинулась впередъ моя ‘Марія Египетская’. Я на дняхъ окончу главу, а вчера, кром начала главы, написалъ еще пснь, которую поетъ спутникамъ на корабл Марія Египетская {Смотри Приложеніе.}. Можетъ быть, пснь эта Вамъ не понравится, но надо вспомнить, что это принадлежитъ къ первой половик жизни Маріи Египетской, и что такое была она въ это время. Надюсь окончить скоро всю главу. Впрочемъ, какъ стихами, не доволенъ я ни однимъ стихотвореніемъ. Точно будто разучился писать, разв въ послдствіи отдлаю форму. Хотя все это отвлекаетъ меня отъ главнаго моего предмета — повсти въ стихахъ, но я не отлагаю этого намренія и уже прикоснулся къ исполненію. Да, моя внутренняя гармонія опять разстроилась, и я чувствую, что долженъ еще написать гремучіе стихи противъ А. О. и примиренія.
Прощайте, милый Отесинька и милая Маменька, дай Богъ, чтобъ Ваше здоровье крпилось.

1846 Іюня 18-го, Калуга. Вторникъ.

Не усплъ оглянуться, какъ опять Вторникъ и опять почтовый день, это время прошло такъ скоро, что а не усплъ даже произвести никакой перемны въ своихъ стихахъ, впрочемъ, по обыкновенію обращаюсь къ порядку событій. Въ Субботу, отправивши письма къ Вамъ и къ Анн Тимоеевн съ извщеніемъ, что я уже не буду, я долженъ былъ остаться дома, потому что шелъ дождикъ. Стиховъ новыхъ никакихъ не написалъ, набросалъ было нсколько строфъ, да и оставилъ ихъ такъ, безъ отдлки и продолженія. Между прочимъ тамъ есть стихи:
Пошли свою мн помощь Божью,
Мой духъ упадшій воскреси,
Съ житейской мудростью и ложью
Отъ примиренія спаси.
Или:
А Вы!… Вамъ въ душу недостойно
Начало порчи залегло,
И чувство женское покойно
Развратомъ тшиться могло!
Дождикъ шелъ до пятаго часа, и когда онъ пересталъ и небо прояснилось, я отправился къ Унв** въ деревню. Я Вамъ скажу по секрету, что я уже съ мсяцъ тому назадъ купилъ по случаю чудеснйшую купеческую телжку, на желзныхъ осяхъ, легкую, какъ перышко, въ моей коляск слишкомъ тяжело здить за городъ, а въ этой телжк можно было бы здить и на одной лошади, но я веллъ придлать крюкъ для пристяжки, и Матюшка едва можетъ сдержать лошадей. Впрочемъ, я ею самъ еще не столько пользовался, сколько другіе мои знакомые. Заплатилъ за нее 90 рублей ассигнаціями. Эта телжка всегда пригодится и Вамъ для поздокъ изъ Москвы въ Абрамцево. Она очень покойна. Разумется, мн очень были рады, и я ночевалъ у нихъ и воротился въ Воскресенье домой часу въ одиннадцатомъ вечера. Какъ нарочно съ этого дня, кажется, вознамрилась установиться погода, и вечеръ въ Воскресенье — былъ очаровательный. Я ходилъ ужасно много, право, думаю, сдлалъ верстъ съ десять и, посидвъ надъ ркой нсколько времени, вдругъ почувствовалъ желаніе купаться и выкупался. Купанье прекрасное, но такъ какъ днемъ было довольно втрено, то при быстромъ теченіи Угры, едва можно было устоять на ногахъ, вода довольно свжа. Пробовалъ удить, но ничего не поймалъ, да и трудно на большой рк, безъ тни, не въ залив, при волнахъ. Впрочемъ, Матюшка удилъ и поймалъ крошечныхъ окуньковъ, плотицъ и т. п. С. Я. Унк** съ сыномъ (едоромъ) до сихъ поръ не возвращался изъ Тамбова, они похали въ моемъ тарантас и не могутъ нахвалиться имъ. Вчера цлый день пробылъ я дома, ходилъ только прогуляться на бульваръ и на берегъ Оки, разумется, я былъ въ Палат, гд работаю необыкновенно прилежно, впрочемъ, и нельзя иначе. Секретарь боленъ, К—въ ухалъ, прочіе вс члены — только переписываютъ, больше ничего, и къ дламъ не прикасаются даже издали, Як** и подавно, даже рдко здитъ, и и одинъ, какъ перстъ, даже посовтоваться не съ кмъ.— Нынче у А. О. праздникъ, день рожденія какой-то дочери, и она имъ длаетъ слдующій подарокъ: велла выстроить для нихъ въ саду избу, немножко меньше настоящей, хорошенькую, какъ игрушечка, при ней хлвъ, курятникъ съ настоящей коровой и курами и разными подобными затями. Дти съ своей неразлучной Англичанкой будутъ тамъ играть и забавляться, болтая только по Французски, Нмецки и Англійски.— У ней ужь это намреніе было давно, она воображаетъ, что вс Славяне придутъ отъ этого въ умиленіе, я, впрочемъ, ее разуврилъ, сказавши, что у ней съ ея дтьми это выходитъ только забава. Я не люблю, когда изъ этого длается потха. Такъ какъ я на праздникъ идти не хочу и тамъ, вроятно, будетъ вся Калуга, то я воспользуюсь прекраснымъ днемъ и отправлюсь куда-нибудь за городъ, для того, чтобы приглашеніе, если оно будетъ, не застало меня дома. Въ Субботу посл моего отъзда, при- ходили, говорятъ, ко мн Россети и Ар**, Первый отдалъ визитъ… Завтра вечеромъ, можетъ быть, отправлюсь къ А. О., хотя уже безо всякой пріятности, а такъ, изъ приличія.

1846 года. Калуга. Іюня 21-го, Пятница.

Сейчасъ получилъ Ваше письмо, оно меня очень оживило. письмо это отъ Четверга, 20 то Іюня. На ныншней недл въ Середу или во Вторникъ я получилъ также письмо отъ Васъ, отправленное въ Понедльникъ. Вы отгадали: я совершенно расклеился: руки дрожатъ отъ малйшаго волненія, и надо много усилій, чтобы писать не криво. Чортъ знаетъ, что длается со мной, и какъ мн хочется къ Вамъ, отдохнуть и тломъ и душой, я такъ утомленъ нравственно. Отложу лучше письмо до утра, утромъ обыкновенно я спокойне. Въ будущую Субботу я вызжаю. Благодарю Васъ за письма, это моя единственная отрада. Вы хотите знать, что такое у меня? Должно быть скрытая лихорадка.— Я переписалъ Вамъ стихи, которые посылаю. Но каждый день хожу я въ Палату, гд нсколько часовъ сряду пишу, работаю, не вставая съ мста, и это меня очень утомляетъ, потому что голова длаетъ страшныя напряженія, чтобъ не написать какого-нибудь вздора, тмъ боле, что я тамъ совершенно одинъ, мн даже не съ кмъ посовтоваться, и все долженъ брать на свою отвтственность, на свою душу. Суббота и Воскресенье — два свободные дня, хотлось бы мн отдохнуть, потому что мн хотлось бы или совсмъ поправиться для отъзда къ Вамъ или по крайней мр годиться для дороги въ Москву. Прошу Васъ не тревожиться, не безпокоиться и т. п. Если Вы проживете Іюль мсяцъ въ Москв, то ужъ я, конечно, Оверомъ пользоваться не буду, а стану лечиться холодной водой.
Теперь объ А. О. Я не былъ у нея ни въ Понедльникъ, ни во Вторникъ, въ этотъ день былъ у нея фейерверкъ и дтскій балъ, на которомъ большіе кавалеры танцовали только съ маленькими двочками. Праздникъ былъ пышный, и все это для дня рожденія двнадцатилтней двочки. Наконецъ въ Середу опять пришелъ ко мн Ар**, звалъ къ себ и къ ней, говорилъ, что она очень разсердилась за послдній нашъ разговоръ. Я и отправился къ нимъ вечеромъ, А. О. встртила меня нкоторыми колкостями, на которыя я даже не отвчалъ, сказалъ ей, что Пановъ захлебнулся отъ радостной надежды имть ея статью, она отвчала, что не дастъ теперь статьи ни на что на свт, что не хочетъ имть съ нами ничего общаго.— ‘Да чмъ же онъ виноватъ, къ тому же изъ насъ каждый на свой образецъ и за мннія другаго не отвчаетъ’.— ‘Нтъ, вы вс больше или меньше въ нкоторыхъ случаяхъ думаете одно и тоже’. Вчера, т. е. въ Пятницу, пришелъ я къ ней опить, совсмъ больной почти. Она меня встртила тмъ, что она пишетъ статью для Сборника и прочитала еще, что написала, братьевъ ея тутъ не было, и она стала оправдываться тихо, долго и долго. Я сказалъ ей, что остаюсь при прежнихъ убжденіяхъ, что теперь уже во многомъ и очень многомъ не могу сочувствовать ей, но что я на нее боле не взбшенъ и не сержусь, напротивъ, мн жаль ея. Она говорила: ‘теперь я старю, жизнью живу другою, но мн нуженъ покой, милосердіе и снисхожденіе, и мое орудіе одно — молитва. Надо и мн быть милосердной по мр своихъ слабостей’. Тутъ и не могъ не замтить ей, что это софизмъ, что это очень удобная теорія, которой нтъ границъ.— Она отвчала, что то, противъ чего я возмущаюсь, она, впрочемъ, не считаетъ важнымъ грхомъ, что это слабости, и что воздержаніе отъ нихъ, можетъ быть, совсмъ не нужно и добродтели особенной нтъ. Посл этого сознанія, я не ршаюсь говорить ей упреки и укоры, воззрніе мое совсмъ перемняется. Я не могу не признавать ея достоинствъ и даже въ стихахъ своихъ не имлъ духу укорять ее, но спорить, убждать и говорить съ ней о нравственности и т. п. не буду. Это безполезно…. Богъ съ ней, пусть доживаетъ вкъ въ мир. Прощайте.

25-го Іюня 1846 года. Вторникъ. Калуга.

Слава Богу, я теперь почти совсмъ поправился. Вчера и нынче погода стоитъ такая великолпная, что Вы, вроятно, большею частію ухали въ деревню!.. Въ Субботу, написавши къ Вамъ письмо, я ршился хать къ Анн Тимоеевн, несмотря на дождикъ и на головную боль. Взялъ тарантасъ у Б—а, нанялъ почтовыхъ лошадей и, несмотря на то, что мн вовсе не хотлось хать, похалъ. Собираясь хать, я удивлялся самъ себ, что ршаюсь на такой поступокъ, даже говорилъ Ефиму: согласись, что ты глупъ: видишь, что баринъ нездоровъ и хочетъ хать, ты, вмсто того, чтобы отговаривать его и удерживать дома, еще такъ поспшно снаряжаешь. Выхалъ часа въ два, хали проселками, дорога адская, но мста очаровательныя. Дождикъ пересталъ было совсмъ, но потомъ опять пошелъ сильный*, и я пріхалъ къ тетеньк часовъ въ семь. Они меня вовсе не ждали, очень обрадовались, приняли ласково и радушно какъ нельзя больше. У нихъ очень хорошо, но гулять было нельзя, потому что дождь этотъ шелъ, не переставая, во всю ночь. Дорога и сырость не сдлали мн никакого вреда. На другой день часа въ три выхалъ я отъ нихъ и поздно уже вечеромъ воротился въ Калугу. Нашелъ у себя записку отъ А. О. Надо Вамъ сказать, что въ Пятницу, когда происходило это объясненіе, о которомъ я Вамъ писалъ, я между прочимъ прочелъ ей наизусть нкоторыя мста стиховъ, до нея не относящіяся, напримръ: ‘но я къ горячему моленью’ и т. д., не говоря ничего о другихъ мстахъ и о томъ, что стихи эти написаны ей. Въ записк своей А. О. проситъ прислать ей эти стихи {Стихи къ А. О. Смирновой. См. Приложеніе.}. Надо было послать все стихотвореніе, безъ пропусковъ, разумется, хоть это и неловко, почему я, вмсто отвта на записку, вчера поутру и отправилъ ей это посланіе при другихъ маленькихъ стишкахъ, которые напишу Вамъ внизу письма. Не надо было вовсе писать этихъ стиховъ, а ужь если написаны, то, право, неловко было бы пускать ихъ въ ходъ потихоньку отъ нея. Это дошло бы до нея со стороны. Потомъ ушелъ въ Палату. Воротись, опять нашелъ записку, гд она пишетъ, что это мои лучшіе стихи, зоветъ къ себ вечеромъ и проситъ написать Вамъ всмъ отъ нея дружескій поклонъ, ‘хоть и не хотите моихъ сочувствій’. Вечеромъ былъ. Описаніе спора давно уже было послано ею Самарину, стихи переписываются ею и будутъ также посланы, какъ кажется, съ огромнйшими толкованіями и бранями на мой счетъ. Она очень хвалила стихи, перечла ихъ и говорила, что ихъ даже можно напечатать: ‘къ Петербургской Дам’, словомъ, какъ умная женщина, приняла видъ самый равнодушный, спросила, — послалъ ли я эти стихи къ Вамъ, я отвчалъ, что да. Кажется, ей это было досадно, она говорила, что, врно, Константинъ Сергевичъ будетъ въ восторг, ‘что мн такъ досталось’.— ‘Онъ найдетъ, вроятно, отвчалъ я, что въ стихахъ ничего не сказано, что все это какъ-то блдно’… ‘Помилуйте, да чего ужъ хуже, чего же больше!’ вскрикнула она невольно, и я этимъ очень доволенъ, потому что это доказываетъ, что стихи не остались безъ впечатлнія, какъ она ни прикидывайся. Я оставался недолго и радъ, что по крайней мр теперь я стану въ настоящія отношенія. Душа моя давно отъ нея отвратилась, тмъ боле, что вчера опять говорила она разныя вещи, которыя несовмстны ни съ какимъ раскаяніемъ и горечью души! Къ тому же говора съ вами наедин одно, смется на другой день объ этомъ же предмет, при другихъ, не вызываемая никмъ. Мн все это такъ надоло, что сейчасъ становится скучно, тмъ боле, что и вчера почти все молчалъ, да и впередъ, хоть и намренъ бывать, какъ можно рже, но не намренъ, нтъ уже никакой охоты говорить.— Вяземскій въ письм своемъ къ ней, гд сначала долго’ толкуетъ о ея глазкахъ, шейк, плечикахъ, пишетъ, что въ Петербург холодно и втрено, и онъ по поводу этого сказалъ острое словцо, именно: что изъ прорубленнаго Петромъ въ Европу окна такъ несетъ и дуетъ такимъ холодомъ, что его надо поскоре заколотить и наглухо. Прочтите, говоритъ, это Московскому Аксакову.— Погода восхитительная. Нынче праздникъ (Царскій день). Но я ни въ Собор, ни въ Воксал не буду, хочу ухать куда-нибудь, можетъ быть, поду къ Унк** у которыхъ не былъ десять дней.
Больше писать не буду. Итакъ до свиданія! Можетъ бытъ, это письмо придетъ позже меня. Я теперь, благодаря вод, совершенно, кажется, здоровъ.
Вотъ стихи:
Въ порыв бшеной досады,
Въ тревожныхъ думахъ и мечтахъ,
Я утшительной отрады
Искалъ въ восторженныхъ стихахъ,
И все, что словомъ неразумно
Тогда сказалось ввечеру,
Поврилъ пылко и безумно
Неосторожному перу!
Велнью Вашему послушенъ,
Посланье шлю и каюсь въ немъ,
Хоть знаю, будетъ Вашъ пріемъ
И очень простъ и равнодушенъ!..
Но, право, мн, въ мои стихи
Отнын не внесутъ укоровъ
Ни рядъ обидныхъ разговоровъ,
Ни Ваши скудные грхи!
Тутъ перерывъ въ переписк, потому что Иванъ Сергевичъ ухалъ на трехъ-недльный отпускъ въ Абрамцево къ родителямъ.

20-го Іюля. Калуга. Суббота. 10 часовъ утра.

Сію минуту пріхалъ, милый мой Отесинька, и, покуда Ефимъ выгружалъ тарантасъ, слъ написать къ Вамъ, чтобъ сказать Вамъ, что я здоровъ и, несмотря на дорогу въ жаркое время, чувствую себя такъ же хорошо, какъ и въ первое время пребыванія у Васъ. Намренъ сейчасъ умыться, одться и хать къ Як**, а потомъ, можетъ быть, и къ Губернатору. Вамъ,.вроятно, уже описаны подробности моего отъзда и Оверовыхъ наставленій. Прощайте, до Вторника, будьте здоровы. Пишу и къ Маменьк.

1846 года Іюля 23-го. Вторникъ. Калуга.

Нынче 23-е Іюля, ровно 20 дней, какъ стоитъ хорошая погода: постоянство, необыкновенное въ нашемъ климат. Что-то Вы теперь подлываете, милая Маменька, въ Москв, и Вы, милый мой Отесинька, въ Абрамцов? Вы уже, вроятно, знаете, что я пріхалъ въ Калугу совершенно благополучно и въ вожделнномъ здравіи, въ какомъ нахожусь и понын. Написавши къ Вамъ письма, въ двухъ экземплярахъ, умывшись и одвшись, я отправился сначала къ Як**, который пришелъ въ восторгъ отъ моей аккуратности, сказалъ, что ждалъ меня именно 20-го числа, что сейчасъ бы воспользовался моимъ прибытіемъ, чтобъ хать, но задерживаютъ его нкоторыя дла. Впрочемъ, онъ теперь уже не присутствуетъ въ Палат. Я засталъ Як** въ ту самую минуту, какъ ему подали на просмотръ проектъ афишки піэсъ, которыя должны были играть на другой день, тамъ сказано, что такая-то двица въ антракт будетъ пть балладу изъ трагедіи ‘Гамлетъ’. Як** настаивалъ, чтобы было помщено — чьего сочиненія трагедія ‘Гамлетъ’. Отъ него я узналъ, что См** очень неудачно създилъ въ Петербургъ, бранитъ Петербургъ ужасно, ни въ чемъ не имлъ успха, и ему самому не дали чина, что большая часть здшнихъ чиновниковъ и лицъ, любящихъ Николая Михайловича, даютъ ему обдъ по случаю возвращенія его (Калуг только нужны предлоги), и съ сими словами подалъ мн подписку: длать нечего, я подписался. Я похалъ къ А. О. Она больна, похудла и перемнилась нсколько въ лиц, говоритъ, что ей никогда не было такъ дурно, какъ въ это время, что братъ ея, Россети, также боленъ и тмъ же, чмъ и она, разстройствомъ нервовъ или какою-то нервической лихорадкой… Поговоривъ о болзни, разспросивъ о здоровь всего семейства, она перешла наконецъ къ тому, къ чему давно подбиралась. ‘Ну что, передали Вы Константину Сергевичу нашъ споръ?’ — Передалъ.— ‘Ну что онъ, въ ужаснйшемъ на меня негодованіи?’ — Онъ раздляетъ мои мысли.— ‘Т. е., что не должно примиряться съ личностями!’ Я сказалъ, что о непримиреніи съ личностями никогда не было и помину, но вотъ и вотъ противъ чего нападалъ. Потомъ опять посл незначительнаго разговора, она вдругъ спросила: ‘что стихи Вашимъ нравятся?’ — Нравятся, отвчалъ я и почти вскор посл этого всталъ, чтобъ хать, просидвъ у нея немного боле получасу. ‘Надюсь, до свиданія’, сказала она, когда я узжалъ. Воротившись домой и слегка пообдавъ, устроивъ свои дла по дому, взялъ я извощика, и отправился къ Унк** въ деревню, гд обрадовался деревенскому воздуху вновь. Матюшку и лошадей нашелъ въ наилучшемъ положеніи.

Пятница, 26 Іюля. Калуга.

Вчера прочелъ я письмо Гоголя объ Одиссе. Многое чудесно хорошо, появленіе Одиссеи, можетъ быть, замчательно, какъ фактъ, въ XIX вк, но появленіе ея въ Россіи не можетъ имть вліянія на современное общество, на Европейское. Одиссея не вылечитъ Запада, не уничтожитъ его исторіи, а насъ, русскихъ, не примиритъ съ порядкомъ вещей, а вліяніе ея на русскій народъ — мечта. Точно будто нашъ народъ читаетъ что-нибудь,— есть ему время! А Гоголь именно налегаетъ на простой русскій народъ. Нтъ, долго, слишкомъ долго зажился онъ за границей. Что и говорить, Одиссея подйствуетъ благотворно на душу отдльнаго человка, и не одного. но какъ хороши эти незыблемыя, величавыя созданія искусства между нашей мелкой дятельностью, какъ нметъ передъ ними наша кропотливая талантливость!
Прощайте, больше писать нечего, да и пора идти въ Палату.

3-го Августа 1846 года. Суббота. Калуга.

Вчера вечеромъ получилъ я два письма отъ Васъ, т. е. одно изъ Абрамцева, другое изъ Москвы. Итакъ вы выудили нсколько линей, есть по крайней мр и въ ныншнемъ году выуженныя большія рыбы. Хоть Вы и говорите, милый Отесинька, что я сглазилъ было погоду, но надо при- внаться, что она уже мсяцъ боле или мене одинакова. Конечно, ночи стали холодне, но небо почти все оставалось голубымъ, была маленькая перемежка, но въ эти послдніе дни было такъ же жарко и душно, какъ и въ Іюл. Надо бы дождика, чтобы освжиться, а то просто не знаешь, куда дваться, и ничего не длаешь.— Вы пишете мн насчетъ сближенія съ А. О. Она больна и это только заставляетъ меня еще навщать ее, стихи мои не были какою-то дтскою вспышкой, я точно то же думаю и теперь, и потому не можетъ и не должно быть никакого сближенія. Въ Середу, часу въ третьемъ, былъ я у нея съ визитомъ, слдовательно черезъ десять дней посл перваго. Я нашелъ ее лучше, чмъ въ тотъ разъ: она бодре, принимаетъ участіе въ окружающемъ ее, но находится въ ка- комъ-то дтскомъ состояніи, на которое ужасно непріятно и тяжело было смотрть: ей не возражаютъ, ее забавляютъ, обманываютъ, и она сама себя обманываетъ, говоритъ какимъ-то тихимъ голосомъ. Она познакомила меня съ Клементомъ, ея братомъ, вообще обрадовалась мн очень, о стихахъ ни слова и сказала Ар**: ‘вотъ Иванъ Сергевичъ опять вернулся къ намъ, онъ потому не былъ, что ему тяжело на меня смотрть, я это вижу’. Я не счелъ нужнымъ выводить ее изъ заблужденія, потому что все боялся, что скажешь что-нибудь рзкое, а тутъ и запрыгаютъ нервы. Вообще я съ какимъ-то непріятнымъ чувствомъ смотрлъ не столько на нее, сколько на это нервическое состояніе, особенно зная, что нервы лгутъ и т. п. Просила очень не оставлять ее, потомъ пріхалъ мужъ ея, сталъ меня удерживать обдать, звать вечеромъ въ тотъ же день, потомъ, когда я узжалъ, а онъ продолжалъ что-то говорить, то А. О. сказала мн вслдъ: слышите, Николай Михайловичъ проситъ, чтобъ Вы меня навщали.— Вс эти отношенія произвели на меня непріятное впечатлніе. Въ тотъ день я къ нимъ не похалъ, а былъ вечеромъ въ Четвергъ, потому что въ Пятницу предполагалъ хать или къ В—мъ или къ Унк**. Пріхалъ, не засталъ никого дома, кром Клемента: вс въ саду. Дача Губернаторская находится въ самомъ загородномъ саду, который есть общественное гулянье. Пошли въ садъ, по случаю Спаса набитый гуляющими, встртили тамъ А. О. въ большой компаніи дамъ, она просила зайти къ ней опять въ домъ, я ходилъ по саду съ Клементомъ, у котораго умъ очень остроуменъ, но какъ-то безплоденъ, потомъ воротились въ домъ къ А. О., тутъ явились опять гости, пришелъ мужъ ея, и А. О., которую я нашелъ очень лучше, пошла разсказывать анекдоты и про М. Н., и про Графа Д—ъ, и про герцога такого-то, и вдобавокъ анекдоты, мною давно слышанные. Вс приходятъ въ восторгъ и восхищеніе, а на меня это навяло такую скуку, что я, несмотря на все ея вниманіе ко мн, ушелъ прежде всхъ и гораздо раньше того времени, въ которое она обыкновенно распускаетъ свою компанію. Странная вещь! А. О. производитъ иногда на меня то же впечатлніе, какое производитъ альбомъ съ дорогими картинами, который вы уже разъ двадцать пересмотрли и который, какъ только вы его опять хотите развернуть, съ перваго листа нагоняетъ на васъ звоту. Или еще лучше — такое впечатлніе, которое производитъ мняльная лавка, набитая всякими драгоцнностями и всякою дрянью, гд все разставлено по мстамъ, гд вы бывали много разъ и знаете все почти наизусть. Вдругъ приходитъ охота посмотрть вновь лавку, приходишь: опять все знакомое, все также лежитъ на одномъ мст, золото также безплодно и бездйственно, дрянь также тутъ, начнешь смотрть по порядку, но находитъ скука, и, не докончивъ, съ тоской и досадой на потраченное время, выходишь изъ лавки {С. Т. пишетъ на это 12 Августа т. г.
Сравненія твои очень хороши, но тмъ не мене твое отвращеніе отъ посщенія Ал. Ос. иметъ въ своемъ основаніи недовольство самимъ собою. Ты можетъ быть и не сознаешься въ этомъ, но я убжденъ, что это такъ. По крайней мр, такая строгость, взыскательность и холодность къ ея болзненному состоянію, по моему слишкомъ упорны. Я не могъ бы такъ поступать. Она сказала совершенную правду, что теб тяжело на нее смотрть. Безъ всякаго сомннія ты сильно разстроилъ ея нервы. Хотя изъ приличія, если нтъ сожалнія, ты долженъ бы бывать у нея чаще. Впрочемъ, поступай какъ самъ знаешь.}.— Я слышалъ еще прежде стороною и теперь подтвердилъ мн и Ар**, что А. О. получила огромнйшее, листахъ на четырехъ, письмо отъ Гоголя, наполненное совтами и разными христіанскими наставленіями ей. Говоритъ, что письмо превосходное и что въ немъ Гоголь, къ вящшему ихъ удивленію, пишетъ имъ про Калугу, какъ будто онъ въ ней бывалъ нсколько разъ, говоритъ про многихъ чиновниковъ и жителей, называя ихъ по именамъ, про то, какъ А. О. сначала повела себя въ Калуг, учитъ ее быть Губернаторшей, брать примръ съ бывшей здсь лтъ 20 тому назадъ Княгини Оболенской (матери Мити, отецъ его былъ здсь Губернаторомъ), длать добро такъ-то и такъ-то,— а мужа ея — не гнать взяточниковъ: ‘Я все знаю, мн извстно все, что вы длаете’, прибавляетъ Гоголь, но не пишетъ, какимъ образомъ ему это все извстно. Согласитесь, что это немножко смшно, добро бы это было въ шутку, а то Гоголь серьезно хочетъ являться какимъ-то всевдущимъ и постоянно о ней пекущимся Провидніемъ. Я думаю, что Самаринъ, который въ переписк съ Гоголемъ, сообщаетъ ему вс еженедльныя письма А. О., въ которыхъ она подробно описываетъ ему и всякое новое лицо и всякое новое Калужское событіе, да къ тому же Самаринъ жилъ съ Оболенскимъ, который знаетъ въ Калуг всхъ. Да, Гоголь проситъ еще А. О. описать ему новое учрежденіе Губернскаго Правленія, вс отношенія Палатъ между собою и т. п. Все это раздлено по пунктамъ, впрочемъ, я самаго письма не читалъ, а мн разсказывалъ это Ар**.

1846 года. Калуга. 5-го Августа. Понедльникъ.

Пишу нынче къ Вамъ потому, что посл обда ду къ Унк** и пробуду тамъ цлый день: завтра праздникъ, съ которымъ Васъ поздравляю, также съ окончаніемъ говнія и причащеніемъ, если кто говлъ. Я писалъ Вамъ въ Субботу, отвчалъ на Ваши письма, съ того времени ничего особеннаго не произошло, я вс эти дни оставался совершенно одинъ и никого почти не видалъ, пробовалъ заниматься, читалъ Польскую грамматику и другія книги, но вышло мало толку: дни такіе жаркіе, знойные, удушливые, а квартира моя такого фонарнаго устройства, что цлый день на солнц, садика же при дом нтъ, такъ что не знаешь, куда двать себя. Еслибы была гроза или пошелъ дождикъ, то какъ бы онъ освжилъ и землю и человка. Съ того времени, какъ я здсь, въ Калуг, я ничего еще не написалъ и ничего не сдлалъ, да оно, впрочемъ, и извинительно при такой погод. Но я боюсь нравственно облниться и потому нарочно оставался эти праздничные дни въ город, но не возбудилъ въ себ настоящей дятельности. Такъ какъ въ будущую Пятницу я ду въ Оптину пустынь, то и хочу отправиться на завтрашній день къ Унк**, потому что мн, при ихъ внимательности и привязанности ко мн, совстно не бывать у нихъ долго.— Что же мн сказать Вамъ еще? Да, купилъ я здсь себ, потому что намренъ завести себ особую библіотеку, лишь только русскую,— Державина,— послднее компактное изданіе, въ одномъ том, съ великолпнымъ портретомъ, очень хорошее и самое полное, полне Смирдинскаго, тутъ есть и Читалагарскія оды, считавшіяся потерянными. Цна 10 рублей 50 копекъ ассигнаціями. Чрезвычайно дешево. Купилъ это я въ новой (уже второй) книжной лавк, здсь открывшейся. Я спрашивалъ Московскій Сборникъ. Книгопродавецъ отвчалъ, что онъ его не выписывалъ, потому что его въ Отечественныхъ Запискахъ и Библіотек не очень хвалятъ, а Петербургскій Сборникъ есть. Я Державина читалъ прежде очень мало, и перечитываю его теперь всего вновь и прихожу просто въ восторгъ отъ нкоторыхъ мстъ: такая дерзость образовъ и оборотовъ!— Читали ли Вы разборъ Сборника въ Библіотек для чтенія, писанный, вроятно, Никитенкой? Глупе ничего нельзя себ вообразить, на Москву, на ненависть ея къ Петербургу, о чемъ говоритъ онъ открыто, нападаетъ самымъ ослинымъ образомъ, разбираетъ не вс статьи, говоритъ только, что вс боле или мене проникнуты однимъ направленіемъ. Про меня говоритъ: ‘Стихотворенія г. Аксакова служатъ лучшимъ украшеніемъ Сборника по своему истинно Славянскому направленію, а потому имъ мсто тамъ, а не въ какомъ-нибудь другомъ журнал’. Видно только о Сборник и отзовется опять хорошо одинъ Плетневъ и вообще т люди, которые и безъ Сборника боле или мене сочувствуютъ нашему направленію и которыхъ Сборникъ ни на шагъ не подвинулъ. Здсь вс, кому я давалъ читать Сборникъ, прежде всего начинаютъ хвалить статью Линовскаго, а Славянскаго направленія почти не замчаютъ, надо ихъ взять за носъ и уткнуть въ нкоторыя мста, не иначе. Грустно, очень грустно. А между тмъ вс соединяются въ общемъ чувств неудовольствія… Прощайте, будьте здоровы.

1846 года Августа 10-го. Суббота. Калуга.

Во Вторникъ отъ Унк** я рано воротился. Тамъ, по обыкновенію, ничего не длалъ и скоро соскучился: вздумалъ было съ Э — мъ и Б—мъ наловить лягушекъ и попробовать ихъ вкусъ въ вид соуса и жаркого. По крайней мр это иметъ привлекательность новаго, неиспытаннаго, и мы наловили лягушекъ съ полсотни, но намреніе наше произвело ужаснйшій скандалъ въ дом, и повару запретили готовить и осквернять очагъ подобными погаными блюдами, такимъ образомъ мы и не поли лягушекъ. Воротясь домой, нашелъ опять все тоже: ни писемъ, ни новостей, ни событій. Посидлъ, подумалъ, повертлъ въ рукахъ книгу, карандашъ и легъ спать: я теперь сплю безъ церемоній и безъ совсти!… Въ Середу поутру отправился въ Палату, гд имлъ любопытный разговоръ съ однимъ священникомъ, говорятъ, еще умнйшимъ въ Калуг. Слушайте: по прежде принятому обыкновенію, въ длахъ о покраж изъ церкви утвари, сосудовъ и другаго церковнаго имущества, въ случа неоткрытія виновныхъ въ краж, взысканіе денежное, но цн похищеннаго, налагалось, безо всякаго закона, на церковнаго сторожа, виновнаго въ слабомъ охраненіи церкви. Вы знаете, что въ эти должности поступаютъ обыкновенно старики, отставные солдаты и люди самые бдные. Если съ нихъ взять нечего, то они, по установленному порядку, отдавались въ казенныя работы и задльною платою взысканіе въ теченіе долгихъ лтъ постепенно уплачивалось. Мн показалось это все очень нелпымъ, по закону обязанъ отвчать нанимающійся охранять что-либо по контракту, гд помщено именно это условіе о вознагражденіи, и съ представленіемъ по себ поручителей, но въ этихъ личныхъ займахъ ничего подобнаго не соблюдается, къ тому же за кражу долженъ отвчать виновный въ краж, а тотъ можетъ быть особо наказанъ, именно за оплошность. Да и странно какъ-то: церковь содержится добровольными, а не вынужденными взносами. Всмъ подобнымъ дламъ далъ я другое направленіе, мнніе нижнихъ инстанцій уничтожилъ и написалъ, чтобъ сторожей отъ взысканія освободить. Но этимъ дламъ долженъ присутствовать депутатъ съ духовной стороны, священникъ какой-нибудь. Является онъ въ Середу и говоритъ, что не можетъ подписать нашего ршенія, что церковь не удовлетворяется, не соблюдены ея интересы, что такихъ ршеній прежде никогда не бывало и пр. Я отвчалъ ему, что я не уступлю ему ни ползапятой, что отнын, покуда я здсь, въ Палат, другихъ ршеній я не будетъ, наконецъ сталъ ему доказывать и спорить, онъ — не соглашаться. Я говорилъ ему, что выжимать послднюю каплю) крови изъ старика — не только не въ христіанскомъ дух, ‘но просто безбожно, наконецъ спросилъ: е что же, по вашему мннію церковь?’ — ‘церковь казна, отвчалъ онъ, и церковный интересъ долженъ быть соблюденъ’.— Если церковь казна, сказалъ я, такъ вы чиновники! Депутатъ подалъ, мнніе, съ которымъ, конечно, палата не согласилась и которое онъ теперь представилъ къ Архіерею, а сей ползетъ въ Синодъ, откуда, вроятно, придетъ скоро законъ о соблюденіи церковнаго интереса, какъ казеннаго!— Я теперь веду по служб бранчливую переписку съ прокуроромъ, который надолъ своими пустыми и подьяческими протестами… Я самъ пишу отвты, довольно эффектные и рзкіе, гд вывожу на чистую воду, безъ подьяческихъ темныхъ фразъ, всю нелпость его замчаній. Такъ ужъ надола мн эта ложь и учтивость на бумаг! Прокуроръ покуда замолкъ, но взялъ копіи съ моихъ отвтовъ, вроятно, для отсылки къ Министру, у котораго это существо департаментскаго происхожденія на отличномъ счету. Да чортъ съ ними!— Въ Середу вечеромъ былъ я у А. О., но боле пяти минутъ ея не видалъ, потому что встртилъ ее готовою хать, — такъ для прогулки, съ своею garde-malade, на вопросъ о здоровь она отвчала, что дурненько и просила подождать ее. Я отправился въ садъ, гд и былъ съ Клементомъ, который разсказывалъ мн много любопытнаго про Юго Западной край Россіи. Воротилась А. О., но только что сла,— отколь ни возьмись Калужскія дамы, да вдобавокъ самыя скучныя и усидчивыя. Я опять съ Клементомъ сошелъ въ садъ и тамъ, поговоривши съ полчаса, не прощаясь съ А. О., ухалъ. Что ужъ я длалъ въ Четвергъ,— право не помню. Былъ у едора Унк**, видлъ у него воротившагося изъ отпуска Предсдателя, П—ва. Узнавъ, что А. О. опять хуже, что она говоритъ про меня, что я не люблю больныхъ и потому у ней не бываю, я, предполагая еще ухать вечеромъ куда-нибудь на эти дни, въ Пятницу, часу во второмъ былъ у ней съ визитомъ, нашелъ ее лежащею въ постели и гораздо въ худшемъ состояніи. Я посидлъ у ней недолго, сколько она сана позволила. Самаринъ ухалъ въ Ригу. А. О., несмотря на свою слабость, спрашивала подробно о здоровь каждаго изъ Васъ, и Отесиньки, и Маменьки, и Константина Сергевича, и Ольги Сергевны и другихъ. Такъ какъ въ этомъ искусственномъ вниманіи слышался какой-то упрекъ, то и скучно, было мн отвчать на это. Однако пора, пора! Прощайте.

1846 года. Калуга. 13-го Августа. Вторникъ

Пишу на маленькомъ листочк нынче потому, что проспалъ и надобно будетъ скоро отправиться въ Палату.
Въ Субботу оставался я въ Калуг, и часовъ въ 9 вечера отправился я въ деревню къ Унк**, потому что соскучился оставаться въ город, въ духот, пыли и въ бездйствіи. Въ Воскресенье обдали тамъ Мухановы, сосдки ихъ по имнію, пріхавшія сюда на мсяцъ. Я ужъ, кажется, писалъ Вамъ, что познакомился съ ними. Старшая изъ нихъ, Марья Сергевна, лтъ 45-ти, очень замчательная двушка, не столько умомъ, сколько начитанностью. Далъ ей читать ‘Московскій Сборникъ’. Я съ ней просидлъ часа три битыхъ посл обда и удивился огромной памяти. Вообразите, она изъ Гомера (въ перевод Гндича) наизусть читаетъ себ цлыя страницы. Такъ какъ у нихъ хорошее очень состояніе, то все, что только новаго выходитъ по Нмецки, Французски и Англійски, получается ею и читается. Надо прибавить къ чести ея, что она не обыкновенно скромна, даже смиренна въ разговор Никогда не позволитъ себ не только рзкаго слова, но и ршительнаго сужденія. Это, впрочемъ, послднее-то не въ моемъ вкус… Кром того,— съ какой стороны ее не тронь, всюду встртишь религіозный, православный взглядъ, распространенный ею на все, point de dpart.— Въ Воскресенье ввечеру я воротился и нашелъ Ваше письмо. Увдомьте меня, что пишетъ Самаринъ.— Вчера, часу въ третьемъ былъ у меня См**, но я его не принялъ, сказавшись не дома, ибо былъ совершенно раздтъ посл обда. Онъ веллъ просить вечеромъ къ себ. Я дйствительно похалъ, нашелъ тамъ нсколько дамъ и мужчинъ Калужскихъ, также какого-то Т—го, пріхавшаго изъ Петербурга (чуть ли не Теофила). А. О. нашелъ въ прекрасномъ положеніи, она очень весела, пла и играла съ Т—мъ на фортопьяно, лечится гомеопатіей у него. Такъ какъ я пріхалъ довольно поздно, то вс эти господа скоро сли въ карты, и А. О. также играетъ очень ревностно въ пикетъ, а меня мужъ ея затащилъ къ себ въ кабинетъ, далъ сигаръ и два часа доказывалъ мн необходимость служить. Этимъ разговоромъ, въ которомъ, впрочемъ вполн обнаружилась его прекрасная душа, онъ меня утомилъ нсколько. Славный человкъ См**! Много еще про него дорогой разсказалъ мн Ар**, чего я прежде не зналъ.
Съ нетерпніемъ жду письма отъ Плетнева и рукописи. Полученіе ея должно или дать новый толчекъ моей дятельности, нуждающейся въ немъ, или, такъ сказать, обезкуражить на нсколько времени. Стиховъ я не пишу вовсе. Занимаюсь плохо. Впрочемъ, до сихъ поръ было извиненіе — жаръ. Но вчера цлый день шелъ дождь и была гроза. Нынче небо срое, хотя день теплый, однакоже не жаркій, слава Богу. Можетъ быть, я и въ состояніи буду опять работать. Прощайте.

1846 года. Калуга. 16-го Августа. Пятница.

Я опять пишу къ Вамъ въ Пятницу, потому что предполагаю хать или въ Перемышль, къ тетеньк, или въ Оптину пустынь съ Унк**: вдвоемъ пріятне и дешевле. Вы, можетъ быть, живете теперь въ Москв, милый мой Отесинька, потому что погода перемнилась: ненастно и прохладно. Впрочемъ, это подаетъ надежду на Сентябрь мсяцъ. Сентябрь! вотъ и осень на двор, всего 4 мсяца осталось этого года… Этотъ годъ необыкновенно глупо пройдетъ для меня, если я и въ эти 4 мсяца ничего не сдлаю. А похоже на то. ‘Марію Египетскую’ я совершенно отложилъ до тхъ поръ, пока не соберу всхъ свдній о Египт христіанскомъ. Нельзя же мн окружать ее воздухомъ, вдь она жила же въ дйствительности… Надо, чтобъ появленіе ея напоминало условія мстности и времени, особенно въ первой половин. Во второй другое дло. Образъ святости такъ огроменъ, такъ пространенъ, и пустыненъ, что эти условія мн не нужны. Къ тому же надо признаться, что наша образованность такъ ограниченна, такъ жалка, что всякая фантазія историческая спотыкается. Еслибъ мн попался по крайней мр какой-нибудь ученый, проклятый Нмецъ, изъ котораго я бы выжалъ все, что мн нужно!… Да не попадается.— Въ Понедльникъ получилъ я съ почти посылку. Думалъ, что рукопись… Нтъ, ‘Современникъ’ за весь 1846 годъ. Въ послднемъ No, 8-мъ, за Августъ, нашъ ‘Московскій Сборникъ’ превознесенъ до небесъ. Онъ не разбираетъ каждой статьи отдльно, но вотъ что говоритъ: ‘Но еще важне то, что почти каждая пьеса его ознаменована печатію или истины, или таланта, или глубокаго знанія. Его справедливе бы назвать не Сборникомъ, а избранникомъ. Статьи ученыя, статьи чисто литературныя и вс стихотворенія, здсь помщенныя, сохранятъ свое достоинство и тогда, когда книга эта перестанетъ привлекать къ себ вниманіе свтскихъ людей…’ Дале онъ заканчиваетъ такъ: ‘Конечно нельзя не желать, чтобы осуществилась мысль издателя Сборника Историческихъ и Статистическихъ свдній о Россіи,— мысль о соединеніи однородныхъ изслдованій въ одно изданіе, безъ примси чуждаго ему. И особенно въ Москв, гд уже явился образецъ подобнаго изданія, можно привести эту мысль въ исполненіе и по другимъ отраслямъ вднія. Тамъ не одни должностные литераторы и ученые, тамъ много лицъ, посвятившихъ музамъ свободную жизнь свою. Они, изъ сердца Россіи, обязаны дать примръ и въ этомъ дл’. Каковъ Плетневъ! Молодецъ, право! Надо, чтобъ Пановъ подарилъ ему Сборникъ. Мн нравится то, что онъ какъ здсь, такъ и въ другихъ мстахъ, говоритъ именно о Москв, о сочувствіи своемъ Московскому направленію, такъ что даже участвуя въ его журнал, остаешься Москвичемъ, не смшиваешься съ Петербургомъ. Я бы ршился послать къ Плетневу какіе-нибудь стихи: совстно передъ его обязательностью, тмъ боле, что Языковъ и Чижовъ тамъ участвуютъ. Но меня остановило одно стихотвореніе, не подписанное, помщенное въ 8 No, подъ названіемъ: ‘Отвтъ’. Преподлое. Я буду писать Плетневу, благодарить его за ‘Современникъ’ и хочу сказать ему откровенно, что именно меня смущаетъ въ его журнал, что мшаетъ мн свободно участвовать въ немъ. Надоло мн, признаюсь, толковать о нашемъ скверномъ положеніи, о невозможности дятельности и т. п. Такъ все безплодно. Россети говоритъ, что результатомъ всхъ его стремленій и шатаній — выходитъ наконецъ преферансъ. Шутили объ этомъ. Ар** взялся написать о преферанс стихи, предложилъ мн. Я отъ нечего длать написалъ ихъ вчера и послалъ ему. Вотъ они: Они относятся собственно къ Россету {См. въ Прилож. ‘О преферанс не тоскуя’.}.

]846 года Августа 20-го. Вторникъ. Калуга.

Пахнетъ, пахнетъ осенью и ночи становятся все холодне. Какъ ни надоли мн жары, но грустно разставаться съ лтомъ и готовиться прожить долгую, скучную зиму. Письма Ваши прочелъ я уже въ Воскресенье поздно вечеромъ и получилъ ихъ оба вдругъ, т. е. отъ 12-го и отъ 17-го Августа Буду отвчать на нихъ. Итакъ, Вы въ Москв, милый Отесинька, и лечитесь у Кауфмана, а можетъ быть, и опять ухали въ деревню, хотя свжесть воздуха и холодный втеръ должны вредить глазамъ. Костя пишетъ, что Студицкому позволено издавать ‘Москвитянинъ’. Немного утшенія! Когда-то будетъ издаваться другой журналъ? Вотъ и зима, а дло все не двигается. Въ 1-му Января объ изданіи журнала они переговорить не успютъ, отложатъ до 1848 года… Странные люди, имъ года ни почемъ. А. что, неужели мечтатель Константинъ воображаетъ, что онъ будетъ защищать диссертацію зимою? Лучше, вмсто повстей, заняться ему ею, а то диспутъ его задержитъ мой отъздъ въ чужіе края… А когда-то это будетъ, Боже мой!.
Въ Пятницу, не дождавшись почты, часу въ седьмомъ вечера нанялъ я лошадей и отправился къ тетеньк въ Григорово. Ночь была темная, хать надо было проселкомъ, ямщикъ сбился съ дороги, долго плуталъ, наконецъ, часовъ въ 12 ночи пріхалъ на мсто. Вообразите себ мое удивленіе, когда я угналъ, что никого нтъ дома, что Анна Тимоеевна ухала къ Аркадію Тимоеевичу, у котораго жена больна при смерти, а В. И. въ Оптиной пустыни и что за нимъ завтра, т. е. въ Субботу поутру, дутъ лошади. Я переночевалъ въ дом и поутру запрягъ этихъ лошадей въ свой тарантасъ и отправился въ пустынь, которая отъ Григорова верстъ 30. Туда пріхалъ я часовъ въ 12 и пробылъ тамъ цлыя сутки. Пустынь въ трехъ верстахъ отъ Козельска, который виденъ изъ оконъ, и мстоположеніе, на берегу рки Жиздры, вообще чудесное. Мн было очень интересно посмотрть эту пустынь. Въ историческомъ отношеніи она ничего замчательнаго не представляетъ. Вс зданія новыя. Этотъ монастырь былъ возобновленъ тому назадъ сорокъ лтъ. Но на одной изъ церквей верхъ сохранился тотъ же, т. е. пятиглавіе, которое лучше всхъ прочихъ зданій, и внутри церкви — верхняя часть иконостаса — старинная. О происхожденіи этой пустыни ничего достоврно неизвстно. Кто говоритъ, что назадъ тому 300 лтъ былъ какой-то разбойникъ Отъ, впослдствіи покаявшійся и поселившійся здсь въ лсу, кто говоритъ, что названіе Оптина произошло отъ оптовой продажи лсомъ, производившейся во время дно на берегахъ Жиздры. Какъ бы то ни было, извстно только то, что пустынь часто была совершенно оставляема, потомъ опять возникала вновь, и что въ 181-2 году бумаги и вся ризница были вывезены, частію растеряны, частію оставлены въ какомъ-то монастыр, въ Блев. Въ настоящее положеніе приведена она теперешнимъ Игуменомъ, который здсь лтъ 20 слишкомъ. Я никогда не видалъ пустыни, общины монашеской, и нашелъ, что это гораздо лучше монастырей. Здсь 60 монаховъ по комплекту и человкъ боле ста послушниковъ’ Вс они употребляются на работу, обработываютъ 60 десятинъ огороду, сажаютъ капусту, рубятъ, даже косятъ и убираютъ сно, Игуменъ впереди самъ подаетъ примръ. Вс, безъ различія, занимаются этимъ, а надо знать, что въ Оптиной пустыни человкъ 30 дворянъ. Отъ однихъ этихъ трудовъ пустынь получаетъ доходъ порядочный, кром добровольныхъ пожертвованій, вкладовъ, благотвореній и т. п. Деньги, выручаемыя, не распредляются въ вид жалованьи монахамъ, какъ въ монастыряхъ, но поступаютъ къ Игумемену, который употребляетъ ихъ на обстройку Пустыни, на пріемъ богомольцевъ и т. п. Каждый монахъ и послушникъ получаетъ казенную (увы! мы до такой степени развращены, что и тутъ встрчается это слово) власяницу, блье, келью, вс одты одинаково, никто ничего боле другаго не иметъ. Нтъ ни одного толстаго, даже полнаго тломъ монаха’ Порядокъ, чистота и благочиніе необыкновенное. Игумена вс они превозносятъ до небесъ. Хорошо по крайней мр то, что они живутъ не въ праздности, заняты, раздляя время между трудомъ и молитвою. Можетъ быть, я ошибаюсь, но мн кажется, что на самыхъ лицахъ ихъ изображается миръ, покой, какое-то скромное довольство участью. Разумется, это не всякому годится, и еслибъ я пошелъ въ монахи, такъ сдлался бы схимникомъ, молчальникомъ или чмъ-нибудь подобнымъ, а такое мирное житіе не удовлетворило бы меня… Вн ограды выстроены дв прекрасныя гостинницы, чистыя и удобныя, гд прислугу составляютъ послушники же, но пожилыхъ лтъ. Говорятъ, что это самое тяжелое послушаніе. Въ гостинницу не можетъ придти ни одинъ монахъ или послушникъ безъ позволеніи Игумена. Лошадей вашихъ кормитъ овсомъ и сномъ. Bы сами, прислуга ваша получаете столъ, разумется постный, приготовляемый на кухн Игумена, и прекрасный, вамъ доставляются вс удобства и за это съ васъ не берутъ ничего, никто даже вамъ не скажетъ ни слова, если вы сами не догадаетесь и не положите денегъ въ кружку. Но зато сколько бднаго народа кормятся этимъ монастыремъ, зато, впрочемъ, сколько купцовъ и особенно дамъ, которые, въ порыв удивленіи и великодушія, жертвуютъ гостепріимному монастырю большія суммы!.. Въ Пустыни всякій братъ трудится или по прежнему ремеслу своему, или вновь выучивается какому-нибудь,— въ пользу общины. У нихъ все свое. Вратъ столяръ, братъ слесарь, братъ серебреникъ, братъ переплетчикъ… Я заходилъ къ нкоторымъ въ кельи и видлъ ихъ работающихъ. Потомъ ихъ же всхъ увидалъ я у всенощной, которая продолжалась часа четыре! Впрочемъ, и не оставался все время, да къ тому же въ монастыряхъ тмъ хорошо, что во время чтеній садятся вс монахи и вся церковь, вс присутствующіе. Просто мн это было отрадно видть, я сидлъ самъ съ необыкновеннымъ удовольствіемъ. Страннымъ мн показалось то, что во время чтенія тушатся вс свчи въ церкви, исключая одной, которую держитъ въ рук монахъ, читающій посередин, потомъ опять зажигаются, потомъ вновь тушатся и такъ раза три… На другой день были мы у обдни, которая продолжалась, я думаю, около трехъ часовъ, и потомъ отправились съ В. И. домой. Въ Григоров я остался не боле часу, мн заложили другихъ лошадей, и я отправился въ Калугу, куда пріхалъ часу въ 11-мъ вечера и нашелъ Ваши письма. Въ 120-ти саженяхъ отъ обители находится скитъ. Но, впрочемъ, теперь некогда и нтъ мста о немъ распространятся, оставлю это до другаго раза…

1846 года Августа 24-го. Суббота. Калуга.

Проснулся сегодня поутру,— слышу гуднье дождика, посмотрлъ въ окно: сро, на градусы: всего 10. Пріхали мы домой, подумалъ я! Такъ вотъ она осень, дождливая, холодная, сырая и туманная, съ насморками, катаррами, ревматизмами и прочими подлостями. Я можетъ быть время еще и перемнится… Отвчаю теперь на Константиново письмо… Такъ, я это зналъ! Теперь меня же обвинятъ въ томъ, что я распустилъ стихи къ А. О., стихи съ клеветою, стихи опорачивающіе и пр. и пр. и станутъ обвинять въ грубомъ, неделикатномъ, даже подломъ поступк. Но дло было не такъ. Нужно было очень читать ихъ постороннимъ П—у и Н—у. Я удивляюсь, что Константинъ пишетъ это такъ равнодушно, а меня это бситъ и оскорбляетъ. Стихи, которыми я дорожу, стихи самые горячіе и искренніе, которые когда-либо были написаны мною, эти стихи — вдругъ выпачканы и осквернены прикосновеніемъ лицъ, которыхъ не хотлъ бы я вовсе видть соучастниками моихъ внутреннихъ движеній. Въ странномъ свт являюсь я, въ самомъ дл: написавъ такіе стихи, поспшилъ подлиться ими Н—у и П—у и П—мъ. Конечно, еслибъ это я тогда сдлалъ, то былъ бы мерзавецъ. Дорого бы я далъ, чтобы этихъ стиховъ не существовало! Я говорю это совсмъ не въ томъ смысл, въ которомъ готовъ сейчасъ понять Константинъ,— гораздо лучше было бы посл ссоры удалиться просто, а не писать ихъ! Много принесли мн они тайной досады и оскорбленія. Когда я писалъ эти стихи, то былъ полонъ глубокаго огорченія, писалъ такъ искренно и горячо, что долго не могъ понять, — что тутъ обиднаго. Ибо не было у меня желанія обидть. Я забылъ вс условія и приличія, забылъ, что пишу дам, а не просто женщин, и долго, долго не могъ найти ихъ странною и оригинальною выходкою. Распустить ихъ у меня и въ виду не было. Вамъ послалъ я ихъ потому, что имю глупую привычку сообщать и писать Вамъ все, но не думалъ, что Вы ршились читать ихъ и кому же — П—у! Но Вы не могли понять всего значенія для меня этихъ стиховъ, этой сердечной, живой рчи, которая, можетъ быть, и не выразилась здсь вполн. Я думалъ, что А. О. оцнитъ ихъ, пойметъ, что они были писаны серьезно, съ искреннимъ, огорченнымъ словомъ правды, за что нельзя обидться, не должно обижаться человческой душ! Я думалъ, что она огорчится, думалъ, что она будетъ оправдываться, забудетъ о самолюбіи тамъ, гд дло идетъ о чистот души. Но зная ее, я все-таки не ршался посылать ихъ къ ней, ожидалъ случая и могъ уже предвидть оборотъ, какой примутъ дла. Этимъ объясняются мои вторые стихи, гд слышна досада. А. О. дурно поступила со мной. На мою искренность она отвчала шуткой, насмшкой и похвалой и потомъ, какъ будто стоя на такой высот, до которой брань не долетаетъ, читала ихъ всмъ. Вы не можете понять всей обиды такого поступка. Гнвъ вашъ не смущаетъ, брань не сердитъ, упрекъ не трогаетъ, жаръ не увлекаетъ, не вызываетъ на отвтъ, а васъ хвалятъ за прекрасный порывъ, смются оригинальной выходк,— и вы наконецъ видите себя смшнымъ ребенкомъ или интереснымъ, оригиналомъ, который, если говоритъ, то обращаетъ вниманіе всхъ на себя, а не на содержаніе и смыслъ рчи. Она при мн читаетъ ихъ другимъ, которые во время чтенія смотрятъ на меня изъ подлобья, улыбаясь,— и потомъ говорятъ: ‘прелесть!’ Чорта съ два, можете представить себ, что вытерпло мое самолюбіе въ эти минуты. Всякій разъ, когда эти стихи хвалятся, какъ стихи только (достоинства стиха я и въ виду не имлъ, когда писалъ), то мн нестерпимо больно и досадно. Когда же А. О. прочла ихъ М—чу и послала въ Петербургъ, тогда я, до той поры никому ихъ не читавшій, пріхалъ въ Москву и прочелъ двумъ. Вообразите себ мое удивленіе, когда, воротившись, увидалъ я, что вся эта исторія и стихи, по милости А. О., извстны многимъ и такимъ, которыхъ я вовсе не знаю, что я длаюсь предметомъ какого-то любопытства, что меня она и братъ ея показываютъ другимъ, какъ оригинала, эксцентричнаго человка. Братъ ея всмъ своимъ знакомымъ, прозжавшимъ чрезъ Калугу, читалъ мои стихи, разумется, получивъ на это ея позволеніе! Забавно, братъ про-сестру читаетъ! На все это я имю доказательства. Въ какихъ же дуракахъ остался я съ своимъ искреннимъ движеніемъ, съ своимъ горячимъ желаніемъ видть ее на другомъ пути, съ безпокойной мечтой — выявить ее на другой путь! Нтъ, чортъ возьми!… Есть такія оскорбленія внутренняго самолюбія, которыя не прощаются, и ужь, конечно, впередъ я буду осторожне и такой глупой выходки не сдлаю. Тнь боле что я, какъ Вы сами знаете, человкъ довольно сосредоточенный и скрытный и всегда проповдывалъ о необходимости сдерживать внутреннія движенія, стало моя выходка мн еще больне. Какъ же можно мн посл того сойтись съ А. О. Конечно, я могу бывать у ней каждый день, вести разговоръ, какъ и прежде, да я этого не хочу и мн это трудно. Стихи, которые теперь пущены въ ходъ (но которые однако едва ли я напечатаю, чтобъ защитить себя еще отъ упрека), положили бездну между нами. Уничтожить ихъ трудно, да и не могутъ они быть уничтожены, пока не уничтоженъ поводъ къ стихамъ. У нея мн теперь просто скучно: только два разговора и могутъ быть: или о погод, или такой, который разстроитъ нервы. Первый скученъ, втораго избгаю. Къ тому же она теперь всегда окружена Калужанами, и я съ удивленіемъ увидлъ, что нкоторыя лица, прежде.и подходить близко не смвшія, стали съ ней въ самыя короткія и дружескія отношенія, имъ также все сообщается и повряется и между прочимъ разсказаны и мои выходки и мои стихи. Такъ что когда я вхожу къ ней въ гостинную, то эти господа всегда улыбаются и слдятъ за каждымъ моимъ словомъ, воображая, что непремнно у меня изо рта вылетитъ что-нибудь отмнно забавное. Они такъ и должны думать, читая стихи мои, и называютъ меня или чудовищемъ или чудакомъ, сопровождая неотлучно А. О. и кадя ей немилосердно… Къ тому же и она теперь прекратила всякія свои настоянія и приглашенія… Въ самомъ дл, мн ужъ такъ надоло слышать и видть здсь повсюду, что на меня смотрятъ какъ на оригинала, что я теперь сдлался гораздо воздержне и умренне въ своихъ словахъ и разсчетливе въ движеніяхъ.
Я хочу перемнить свою квартиру. Она беретъ слишкомъ много дровъ зимой и сыра. Къ тому же въ теченіе года многое такъ обрушилось въ этомъ старомъ строеніи, что требуетъ большихъ поправокъ,— да изъ оконъ дуетъ нестерпимо. Ищу квартиры. Предлагаетъ мн С. Я. Унк** свой: вновь отстроенный деревянный флигель, который будетъ отдаваться въ наймы съ перваго Октября. У него вдь здсь, свой домъ, въ которомъ онъ и живетъ съ семействомъ. Квартира чудесная: дубовая рама, суха, тепла, три комната (одна большая и съ каминомъ!), передняя, кухня. Флигель раздляется на дв половина, въ другой будутъ жить двое старшихъ сыновей его. Подъздъ особый. Квартиру предлагаетъ онъ нанять со столомъ для людей и отопленіемъ (у него свои дрова и своихъ людей съ 15 въ дом), даже со столомъ для меня (даромъ предложить обда онъ, конечно, не сметъ), т. е. мн будутъ носить обдъ и ужинъ на домъ. О цн еще не говорили, но онъ далъ общаніе назначить цну по совсти, какъ бы человку чужому, пріхавшему только что изъ Новой Голландіи. Главнымъ условіемъ поставилъ я, чтобы мн была совершенная свобода, чтобъ я могъ и по цлымъ днямъ не приходить къ нимъ въ домъ (который на томъ же двор), чтобъ ко мн ходили не часто… Впрочемъ, съ сыновьями я безъ церемоній, просто выгоню, когда захочу. Какъ Вы думаете, ршиться мн или нтъ? Съ одной стороны, мн все это чрезвычайно удобно, все втрое выйдетъ дешевле: я могу избавиться это всякаго хозяйства, могу все у него же покупать, потому что къ нему все ршительно присылается изъ деревни, каминъ также соблазнителенъ. Съ другой сторона, что ни говори, а я ужъ не буду такъ независимъ и уединенъ, какъ прежде. За то, впрочемъ, не буду такъ и одинокъ, какъ бывалъ. Къ тому же я оставилъ всякую претензію на то, чтобъ написать что-нибудь большое- и замчательное… Будутъ какіе стихи, пришлю ихъ Панову. Я здсь прожилъ уже годъ, имлъ досуга довольно и ничего не сдлалъ, нечего впередъ себя обманывать. Это всего хуже. Отвчайте мн непремнно, совтуете ли Вы мн брать эту квартиру? Она отдается помсячно. Мебель у меня есть.— Прощайте, до Вторника. Еще многаго не усплъ сказать.

1846 года. Калуга 27го Августа. Вторникъ.

Я не получилъ писемъ отъ Васъ на прошедшей недл, т. е. собственно отъ Васъ: отъ Константина и Олиньки я получилъ. Константинъ не долженъ пенять мн за то, что я не отвчаю ему особо. Въ письмахъ моихъ ко всмъ заключается также отвтъ на вс письма. Какъ холодно! Втеръ сверный, дуетъ такъ сильно, что а принужденъ былъ въ нсколькихъ окнахъ вставить двойныя раны. Пора Вамъ ршиться,— гд проводите Вы вину? Олиньк надо проводить ее въ Москв,— это безспорно, а Вы какъ? Зимою трудно жить на два дома. Я самъ еще ни на что не ршился относительно себя. Вопросъ: служить или не служить,— все еще не разршенъ. Если служить,— такъ служить, т. е. надо подыматься и мстомъ и (главное) жалованьемъ. Если Вы желаете, чтобъ это произошло въ Москв, такъ ищите тамъ мста, на которое бы я могъ перейти. Тогда это можетъ случиться, кто знаетъ, и раньте 1-го Января. Если же Вы мста не найдете,— то выходить мн въ отставку (что можетъ произойти въ феврал, къ Марту) и поселиться въ Москв?— Но поселиться въ Москв, безъ особеннаго, постояннаго дла, мн трудно. Я еще не готовъ къ такой осдлости, въ прежнихъ моихъ планахъ входило въ разсчетъ путешествіе, посл котораго, угомонившись, я бы могъ приняться за какой-нибудь постоянный трудъ, дло, хоть за изданіе журнала. Служа здсь, я все какъ будто живу на кочевь. Надола Калуга, могу перейти въ Тверь. Но нашему Министерству едва ли возможно будетъ найти мсто въ Москв собственно. Надо справиться въ другихъ Министерствахъ, въ Банк, въ Удльной контор, только не въ Дворцовомъ Вдомств… Покуда же я живу и служу здсь, предоставляя зим ршить мою будущую участь и во смя строить никакихъ плановъ я предположеній.— Прощайте, будьте здоровы.

1846 года. Калуга. Августа 30-го. Пятница.

Я пишу къ Вамъ нынче потому, что общалъ посл обда хать въ деревню къ Унк**, въ послдній разъ: въ Воскресенье они сами перезжаютъ. Хочу дождаться однако прихода ныншней экстра-почты, не будетъ ли отъ Васъ писемъ. На той недл, кром писемъ Константина и Оли, другихъ никакихъ не получалъ Во Вторникъ я послалъ Вамъ стихи {‘Бываетъ такъ, что зодчій’. См. Приложеніе.}. Не подумайте по нимъ, что я нахожусь въ мрачномъ расположеніи духа. Ничуть. Напротивъ, по написаніи этихъ стиховъ, всякое соотвтствовавшее (что за слово, Господи, чуть не сбился писавши) имъ настроеніе духа исчезло, и я провелъ эти дни въ занятіяхъ — незамтно. Даже чувствую себя расположеннымъ писать стихи, хотя новыхъ никакихъ не написалъ. Ныншній разъ хроника моя очень бдна. Во Вторникъ оставался я цлый день дома, только вечеромъ сходилъ къ ед Унк**, поиграть на билліард, Въ Середу онъ съ братомъ своимъ и Бокаромъ случайно собрались у меня и отобдали, причемъ Ефимъ мгновенно увеличилъ объемъ кушанья, потому что я его не предупреждалъ. Ввечеру зашелъ ко мн Сальницкій, принесъ книгу для перевода, Польскую Церковную Исторію. Вчера цлый день сидлъ дома и переводилъ ее. Посл обда, часу въ шестомъ, вдругъ получаю записку отъ Юши Оболенскаго, проситъ меня къ себ. Я чрезвычайно ему обрадовался. Вообразите, что онъ теперь путешествуетъ пшкомъ по Россіи, и сдлалъ до 700 верстъ. Былъ въ Ростов, въ Орл, въ Тул, теперь пришелъ пшкомъ изъ Смоленской деревни своей сестры прямо въ Лаврентьевскій монастырь, гд похоронены его мать и сестра, оттуда въ гостинницу, куда, и пріхалъ я къ нему. Изъ Калуги онъ пшкомъ же отправляется въ Москву. Ходитъ себ одинъ, съ котомкой за плечьми… Молодецъ! Онъ сейчасъ долженъ быть ко мн и просидть у меня часовъ до двухъ, потомъ сдлаетъ визитъ А. О. и, можетъ быть, отобдаетъ у меня. Поэтому я и спшу окончить письмо до его прихода. По настоящему, такъ какъ нынче Царскій день, должно бы мн надть мундиръ, отправиться съ поздравленіемъ къ Губернатору, какъ длаетъ все служащее сословіе, начиная съ Вицегубернатора, и оттуда съ ними — въ соборъ. Но я уже давно принялъ обыкновеніе этого не длать, и 22-го числа, какъ и нынче, сижу дома.— Вчера вечеромъ, когда я воротился отъ Оболенскаго, вдругъ озарилъ мою комнату огромный пожаръ. Горла деревня на гор, на другомъ берегу Оки. Шумъ, крикъ, тревога — были явственно слышны у меня, къ счастію, не было втра, и пожаръ кончился уже ночью. Прощайте, больше писать нечего.

1846 года. Вторникъ, 3-го Сентября. Калуга.

Вы, врно, подосадуете на меня за такое маленькое письмо, уже въ третій разъ. Пожалуйста, не вообразите, что это вслдствіе какого-нибудь нездоровья. Дло въ томъ, что вчера вечеромъ, невдалек отъ меня, былъ огромный пожаръ, на которомъ и я былъ, тамъ встртился съ однимъ моимъ знакомымъ, Яковлевымъ Семеномъ Павловичемъ, только что пріхавшимъ изъ деревни, и проговорилъ съ нимъ на улиц до втораго часа. Воротился домой, легъ въ постель,— приходитъ Оболенскій Юша (онъ еще не ушелъ, но собирался идти отъ меня пшкомъ ночью — въ Москву). Я уговорилъ его не идти эту ночь, а переночевать у меня, что онъ и сдлалъ. Теперь онъ у меня, и поэтому я тороплюсь окончить письмо, тмъ боле, что въ 10 часовъ мн надо хать къ Губернатору — объясниться по дламъ службы, а оттуда въ Палату. Зато ужъ я напишу Вамъ огромное письмо съ слдующей почтой. Поздравляю Васъ съ Сентябремъ. Становится очень холодно, такъ что я принужденъ былъ вставить кой-гд двойныя рамы. Въ Пятницу, предъ отъздомъ въ деревню къ Унк**, получилъ я письмо отъ Васъ изъ Абрамцова и письмо пополнительное — отъ милой Олиньки, которую не знаю какъ и благодарить за это. Боюсь, что это ее утомляетъ. Что происходило у Васъ, все ли благополучно? Думаю только, что стихи мои пришли не въ пору… Глубоко огорчаетъ меня все то, что Вы пишете о Гогол… {С. Т. писалъ 26 Августа:
Вы получили врное и секретное извстіе изъ Петербурга, что такъ печатается длая книга, присланная отъ Гоголя: ‘Отрывки изъ писемъ или переписка съ друзьями.’ Названія хорошенько не помню. Вроятно тамъ помщено многое изъ его писемъ къ А. О., къ Языкову, ко мн. Между прочимъ Гоголь! признаетъ совершенную ничтожность всего имъ написаннаго и говоритъ, что изорвалъ продолженіе ‘Мертвыхъ душъ’, объявляетъ, что детъ въ Іерусалимъ и длаетъ какое то завщаніе Россіи. Увы, исполняется мое дальнйшее опасеніе: религіозная восторженность убила великаго художника и даже сдлала его сумашедшимъ. Это истинное несчастіе, истинное горе.} Правда ли это? Съ А. О. я не говорилъ о немъ, потому что но былъ у нея на этой недл. Хочу совсмъ перестать въ ней здить.

1846 года. Калуга. Сентября. Суббота.

Вчерашняя почта не привезла мн писемъ отъ Васъ, а привезла письмецо отъ Панова, который проситъ стиховъ. Я посылаю ему введеніе въ ‘Марію Египетскую’, {См. Прил.} какъ не помщенную въ рукописи. Не знаю, отчего Плетневъ не возвращаетъ мн ее: почти два мсяца какъ она отослана… Напомнить совстно. Неужели Цензора могутъ такъ долго держать у себя представляемыя рукописи, особенно же такія маленькія? Вы пишете, милый Отесинька, чтобъ послать Плетневу стихи. Я и самъ готовъ былъ участвовать въ Современник и меня не остановило бы то, что онъ издается въ Петербург, но меня остановило то, что буду участвовать тамъ вмст съ К—мъ, авторомъ подлйшихъ стихотвореній, что легко могутъ подумать, увидя стихи мои рядомъ съ его стихами, что мы одной стороны, однихъ мнній, отъ чего одного морозъ подираетъ по кож. Еще прежде полученія Вашихъ писемъ я отвчалъ Плетневу откровенно, благодарилъ его очень за ‘Современникъ’, высказалъ ему непріятное впечатлніе, произведенное на меня такими-то стихами, и объяснилъ, что я не только не сочувствую этому господину, но даже боюсь, чтобы другіе не подумали этого и пр. Право нельзя иначе! И безъ того трудно уберечь чистоту своихъ мыслей и убжденій. Лучше я никогда ничего не напечатаю! Впрочемъ, еслибы въ ‘Современник’ не было К—хъ стиховъ, я бы охотно послалъ Плетневу стихи.. Можетъ быть, онъ обидлся моимъ письмомъ, мн это очень жалко и досадно, мн бы этого очень не хотлось, да что же длать. Я долго не ршался писать. Наконецъ перечелъ опять стихи и подъ впечатлніемъ ихъ написалъ Плетневу.— Какова погода! У меня вставлены окна, теперь топится печка, а на двор холодно и дождикъ, грязно, сро и сыро. Неужели Вы еще остаетесь въ деревн? Я думалъ о Вашемъ жить въ Москв и нашелъ, что Вамъ уже потому надобно жить въ Москв, чтобы привести къ концу печатаніе Константиновой диссертаціи, Пора, пора это кончить, если онъ самъ этого не чувствуетъ, такъ Вамъ должно за него принять ршительныя мры. Помилуйте, вдь ужъ ему 30-й годъ. Вы очень хорошо знаете, что если будете сами жить въ деревн, такъ не удержите Константина въ Москв, а коли будутъ поздки, подобныя прошлогоднимъ такъ никакого толку не будетъ. Къ 1-му Октября я переду на новую квартиру. Флигель еще не готовъ, во поспетъ къ тому времени. У меня будетъ теперь деревянная, теплая, сухая, устроенная и ухиченная на зиму квартира… Она теперь отдлывается, съ равными удобствами для меня собственно. Рамы свтлыя, чистыя, дубовыя, каминъ… Я очень радъ этой квартир. Еще боле радъ тому, что у меня не будетъ никакого хозяйства, кром чая, а здсь я долженъ нанимать даже водовоза и прикидываться хозяиномъ, т. е. смотрть достоинство сна, дровъ, овса, сапоговъ Матюшкиныхъ и пр. Переду я къ Унк**, и вся Калуга заговорятъ, разумется, разные вздоры, будутъ длать соображенія, толки… Да мн все равно! Я въ Калуг долго не останусь, а эту зиму проведу по крайней мр тепло, уютно, покойно, съ людьми, которыхъ я могу уважать, съ честными людьми. Но такъ какъ это не мое же семейство и съ людьми этими я не могу толковать обо многомъ, то я остаюсь уединенъ внутри себя, не растрачиваюсь по пустому и всегда могу провести вечеръ у себя съ каминомъ, одинъ одинехонекъ!.. Меня что то очень начинаютъ не любить многіе въ Калуг, кром тхъ непріятелей, которыхъ я надлалъ себ по служб, напримръ Прокуроръ, Полицеймейстеръ и т. п… Былъ я во Вторникъ поутру у См** съ объясненіемъ по дламъ. Такъ какъ его собственно я очень люблю и уважаю, то объясненіе это кончилось тихо, онъ взялъ бумагу съ разными замчаніями на Палату назадъ. Спрашивалъ, почему я не бываю у его жены уже почти мсяцъ. Я сказалъ ему, что жена его окружается теперь такимъ обществомъ, отъ котораго мн не только нтъ пріятностей, но даже невыносимо скучно, что ему очень хорошо извстны мои отношенія къ Калуг. Больше я не сталъ говорить и ухалъ…— Юша Оболенскій прожилъ здсь почти всю недлю и послдніе дни жилъ у меня. Вотъ оригиналъ въ своемъ род! Отправился въ Москву пшкомъ, здсь переписалъ онъ ршительно вс мои стихи, которые только здсь, даже ‘Зимнюю Дорогу’. Вообразите, что онъ сдлалъ разъ безъ моего вдома. Проходя изъ Смоленской губерніи въ Ка- лугу, пришелъ онъ вечеромъ въ сельцо помщицы Луниной и просилъ ночлега. Его впустили, онъ увидалъ бдную и грязную, ограниченную жизнь, старую помщицу въ засаленномъ капот, вкъ свой живущую въ деревн, подл нея — племянница ея, красавица, говоритъ Юша, необыкновенная, молодая двушка, которая осуждена, не знаю почему, на житье съ старой теткой, въ глуши, въ бдности, безъ книгъ и безъ общества. А между тмъ эта- молодая двушка воспитывалась въ Смольномъ монастыр. Положеніе ужасное! Она обрадовалась Юш, какъ человку, съ которымъ можетъ хоть о чемъ-нибудь поговорить… Оболенскій былъ такъ растроганъ ея положеніемъ, что на другое утро ршился уйти не простясь, и ушелъ. Придя въ Калугу, онъ выписалъ изъ ‘Зимней Дороги’ стихи: ‘Жаль мн и грустно, что ты молодая’, и другіе вслдъ за этимъ, подписалъ: ‘И. А. Отрывки изъ поэмы’ и, не прибавляя больше ни слова, безо всякаго объясненія, отправилъ по почт на имя этой двушки, которой фамилій Фридбургъ. Но какая ужасная флегма! Онъ лнится говорить даже! Однако, несмотря на это, онъ скоре насъ ршился на такое дло, къ которому мы, толкующіе о народ, приступить не можемъ. Именно — путешествіе пшкомъ по Россіи подъ видомъ богомольца. Если я не поду въ чужіе края, то на будущій годъ отправляюсь пшкомъ въ Кіевъ, разумется, не для богомолья, но такъ, ради путешествія и любознательности. Оболенскій даже можетъ Вамъ разсказать теперь много замчательныхъ вещей про народъ и бытъ народный.

10-го Сентября 1846 года. Калуга. Вторникъ.

Письмо это придетъ за день или два до 14-го Сентября. Поздравляю Васъ со днемъ рожденія Надички.— Въ Субботу получилъ я наконецъ письмо отъ Плетнева, въ которомъ онъ пишетъ мн, что посылаетъ рукопись (но рукопись еще не приходила въ Калугу), возвращенную отъ Цензора. Онъ пишетъ, что радуется уже и тому, что рукопись возвращена, что Цензоръ перепачкалъ ее ужасно, но что всякій другой Цензоръ поступилъ бы еще хуже. Совтуетъ мн, ‘если и не захочу явиться въ публику въ такомъ израненномъ вид’, попытать современенъ счастья въ Одесской Цензур или даже хоть въ Рижской.— Какъ досадно, что я не получилъ рукописи! Не знаю даже, когда она придетъ: неужели опять ждать Субботы, дня прихода изъ Москвы тяжелой почты?— Оправдывается между прочимъ Плетневъ въ отношеніи стиховъ, помщенныхъ въ ‘Современник’, и распространяется очень много о своемъ журнал, о себ, благодаритъ меня за отзывъ о ‘Современник’ и т. п. Что же теперь длать? Всегда мои планы чмъ-нибудь разстроиваются. Впрочемъ, теперь, не видавъ рукописи, не могу я ничего предположить. Послать въ Одессу — опять скучная и долгая возня, положимъ, я могъ бы это сдлать: у Ар** вс профессора тамошняго Лицея знакомые ему и пріятели, и рукопись не запретятъ по крайней мр, но ее надобно вновь отдать переписывать, вновь ждать….
Погода въ Москв, врно, такая же, какая и здсь: одинъ день дождикъ и сыро, другой день (нынче, напримръ) солнце и морозъ. У себя я вставилъ окошки и топлю, потому что боюсь сырости. Гуляю очень мало, дома читаю Revue des deux Mondes, сообщенный мн чрезъ Унк** отъ Мухановой, которая все еще живетъ въ деревн. Въ немъ много очень интересныхъ статей о современномъ положеніи Запада, обо всхъ вопросахъ, его теперь занимающихъ, особенно религіозныхъ,— боле или мене отражающихся и на нашемъ образованномъ обществ.

1846 года. Суббота. 14-го Сентября. Калуга.

Я, слава Богу, чувствую себя хорошо: нарочно не прибавляю очень или совершенно, чтобы Вы скоре поврили положительному тону. Вотъ какая суматоха была у Васъ, милая Маменька, и какъ благодарю я Васъ за то, что Вы, несмотря на хлопоты, нашли все-таки время написать мн большія письма!… Итакъ, Вы остаетесь на зиму въ деревн.— Извстіе, сообщенное Вами,— о мундирахъ для штатскихъ, подтверждается: какой-то чиновникъ прізжалъ къ Губернатору и склеивалъ это съ дополненіемъ, что даны будутъ мундиры и всмъ отставнымъ, что будетъ Штабъ Гражданскихъ Чиновниковъ, начальникомъ котораго будетъ Статсъ-Секретарь Т—въ, извстный дуракъ! Эта вещь такъ краснорчиво говоритъ сама за себя, что и прибавлять нечего.— Теперь отвчаю на письма отъ 9-го Сентября… Меня все безпокоитъ участь Константина зимой… Жить въ Москв онъ не станетъ и диссертація не напечатается!— Къ 1-му Октября я переду во флигель къ Унк**, мн тамъ будетъ тепле, покойне и выгодне.— Вамъ не нравятся, милый Отесинька, стихи: ‘бываетъ такъ, что зодчій’ и пр. Я не знаю, почему нельзя сравнить зодчаго съ человчествомъ, вчно созидающимъ 8данія, которыя рушатся. Они не идутъ къ Сборнику, и я пошлю ихъ въ Плетневу, о чемъ надобно увдомить Панова, который могъ успть уже взять ихъ у Оболенскаго для напечатанія… Объ А. О., конечно, нечего распространяться въ письмахъ. Я уже не видалъ ея мсяца полтора, говорятъ, здоровье ея все также плохо. Самаринъ находится ршительно подъ ея. вліяніемъ. Къ А. О. я не зжу, потому что не люблю оставаться въ такомъ фальшивомъ положеніи, и я гораздо покойне духомъ съ тхъ поръ, макъ не бываю у ней. Она, впрочемъ, говорила многимъ, что не понимаетъ, почему я ее оставилъ! Гоголя и Самарина довольно съ нея, слдовательно, мое пренебреженіе ничего не значитъ, а мн гораздо удобне не бывать у нея.. Посланія къ Константину, написаннаго въ Астрахани, всего на всего имется одинъ экземпляръ, который находился у Самарина. Стихи этого длиннаго посланія очень, очень плохи, и поэтому я его и не сохранилъ у себя. ‘Зимнюю Дорогу,’ конечно, Вы можете оставить у себя. Теперь — историческая хроника. Она очень коротка. Недлю эту прожилъ я, какъ и прежнюю, занимался Польскимъ языкомъ, познакомился съ нкоторыми стихотвореніями Мицкевича. Что за прелесть! Я даже чувствую гармонію его польскихъ стиховъ.— Вчера вечеромъ, безъ меня, приходилъ человкъ отъ Ивана Васильевича Киревскаго — сказать, что онъ здсь, проздомъ, и остановился въ гостинниц. Какъ скоро окончу письма, отправлюсь къ нему: надюсь застать его еще здсь. Въ Четвергъ получилъ я наконецъ рукопись свою. ‘Чиновникъ’ весь, сначала до конца, зачеркнутъ, не пропущены также стихотворенія: ‘Зачмъ опять тснятся въ звуки’ и пр. и ‘Сонъ’: Въ нкоторыхъ другихъ піесахъ также не пропущены нкоторые стихи, напр. въ-Посланіи къ Языкову: ‘И стонъ молитвъ, и громъ проклятій, и звуки страшные оковъ’, но не такъ однакожъ, чтобъ нельзя было ихъ печатать. ‘Съ преступной гордостью обидныхъ’ пропущено все, какъ было помщено, т. е. ‘чтобъ въ прахъ разсыпался Содомъ’. Но главное, что меня радуетъ, такъетото, что ‘Зимняя Дорога’ пропущена почти вся: окончаніе о набор пропущено совершенно, какъ было! Перечеркнуто только то, что я прибавилъ при переписк: когда Архиповъ говоритъ Ящерину: ‘слышалъ, видлъ, а?’ и пр. Но это бездлица. Слава Богу, я и этому радъ. Нынче же отдаю писцу списывать ‘Чиновника’, котораго пошлю въ Одессу, а остальныя стихотворенія, прибавивъ къ нимъ новыя, можетъ быть, даже отрывки изъ ‘Маріи Египетской’, хочу или, лучше сказать, хотлъ бы издать ныншней виной. Обращаюсь къ Константину съ просьбой принять въ этомъ живое и аккуратное участіе. Прошу его исполнить это порученіе не между Свербевой и Ховриной, не возвращаясь отъ одной и спша къ другой… Если-же когда-нибудь Вы, милый Отесинька, подете въ Москву, то не можете ли Вы тогда узнать, кому изъ книгопродавцевъ можно будетъ выгодне сбытъ… Не возьметъ ли даже и теперь кто-нибудь изъ нихъ на себя издержки, т. е. не купитъ ли рукопись?… Рукопись пошлю Вамъ во Вторникъ. По мр того, какъ будетъ печататься, я могу спосылать въ Петербургскую цензуру дополненіе. Увдомьте меня, какъ все это длается.— Прощайте, до Вторника.

1846 года. Калуга. 17-го Сентября. Вторникъ.

‘Веселый праздникъ именинъ!’ — вспомнилось мн нынче поутру, когда я проснулся и увидлъ яркое солнце и голубое небо. Опять поздравляю Васъ я всхъ милыхъ именинницъ. Здсь мн поздравлять придется только одну изъ Унк**… Пожалуй, слдовало бы поздравить А. О., у которой дв дочери именинницы, но он еще малы, именъ ихъ я звать не обязанъ, и он никакого права гражданства въ глазахъ моихъ не имютъ. Письмо это придетъ къ 20-му. Поздравляю Васъ, мой милый Отесинька, дай Богъ, чтобъ этотъ годъ прошелъ для Васъ покойно и безъ страданій… Поздравляю и Васъ, милая Маменька, и всю семью. Не знаю, какъ у Васъ въ деревн, а здсь эти послдніе дни погода стояла довольно теплая и пріятная, хотя осенняя. Я къ Константину съ просьбой, на которую, естественно, если онъ и согласится, такъ неохотно. Я теперь занимаюсь Польскимъ языкомъ, и мн нужно бы имть Мицкевича, здсь его нтъ ни у кого, кром одной маленькой книжонки стихотвореній: у Константина онъ есть и въ настоящее время ему не нуженъ. Если онъ согласится переслать его ко мн, такъ вотъ способъ: завернуть въ бумагу или положить въ ящикъ, надписать на имя Ивана Францовича Сальницкаго и отвезти или отослать въ Шевалдышеву гостинницу, въ нкоторой М-me Мироновой, его знакомой, которая на дняхъ ухала въ Москву и должна скоро воротиться.— Эта посылка отъ Сальницкаго прямо будетъ доставлена ко мн, слдовательно, туда можетъ быть вложено и письмо Самарина, но ничего больше, т. е. никакихъ вареній въ п. Въ Субботу, по написаніи писемъ къ вамъ, отправился я къ Киревскому, который мн очень обрадовался. Просидлъ у него часовъ до трехъ, потомъ отправился къ Унк**, а вечеромъ былъ опять у Киревскаго и проговорилъ съ нимъ до второго часа ночи. На другое утро онъ ухалъ. Читалъ я ему многіе свои стихи, которые ему были неизвстны. Онъ сдлалъ мн много очень умныхъ замчаній — Прощайте, до Субботы.

1846 года. 21-го Сентября. Калуга. Суббота.

Вчера былъ день Вашего рожденія, милый мой Отесинька, еще разъ поздравляю Васъ и милую Маменьку и всхъ нашихъ… Не знаю, какъ въ Москв, но здсь день былъ чудесный, воздухъ теплый и мягкій, что особенно дйствуетъ на душу при вид осенней природы. А ночь, что за ночь,— теплая, мсячная, ясная! Я много ходилъ и гулялъ вчера. Письмо это придетъ, вроятно, въ Абрамцово ко дню Вашихъ именинъ, поздравляю Васъ и съ этимъ праздникомъ. Врно, къ Вамъ прідутъ гости, дядя Аркадій (котораго кстати обнимите за меня), и сами Вы не подете ли къ Троиц? Готовясь на долгую и суровую зиму, съ тяжелыми шубами, мховыми воротниками, шапками, зябленіемъ ушей и затмніемъ очковъ при вход со двора въ комнату, я съ жадностью пользуюсь хорошею погодою, легкостью одеждъ, свободою движеній на воздух и много хожу пшкомъ.— Вчерашняя экстра-почта не привезла мн писемъ, авось будутъ они завтра, если посщеніе дяди Аркадія не помшало Вамъ вовсе написать ихъ. Что Вамъ сказать?— Вотъ Вамъ новость, для меня въ особенности важная. Министръ Юстиціи присылаетъ сюда чиновника своего ревизовать Калужскую Уголовную Палату, т. е. собственно ‘уголовное судопроизводство въ Калужской губерніи.’ Намъ онъ объ этомъ ничего не пишетъ, но Губернаторъ получилъ отъ него о томъ оффиціальную бумагу. Чиновникъ этотъ — Начальникъ Отдленія въ Департамент, Касторъ Л—въ. Служа весь вкъ въ Петербург, онъ не можетъ судить никакъ о практическомъ примненіи законовъ и о возможности исполненія предписанныхъ обрядовъ и формъ въ Палатахъ,— но чтобъ прохаться не даромъ и придать себ значенія, вроятно, будетъ придираться ко всему. Объявивъ эту новость въ Канцеляріи, я однакоже не сдлалъ никакихъ распоряженій для приготовленія къ ревизіи: тутъ все будетъ такъ, какъ есть. Я очень хорошо знаю, что главное, разршеніе длъ, производится мною самымъ добросовстнымъ образомъ и между тмъ довольно быстро. Что не исполняется, такъ это или по глупости законовъ, или по недостатку средствъ и времени. Скучно однакоже мн будетъ возиться съ этимъ Петербургскимъ господиномъ, особенно теперь, къ концу года, когда ддъ поступаетъ такое огромное количество, къ тому же совершенно одному, безъ помощниковъ. Очень можетъ быть, что эта ревизія окончательно выживетъ меня изъ Калуги. Еслибъ Вы звали, какъ подъ часъ бываетъ мн тяжело нести на своихъ плечахъ всю Палату. Секретарь у насъ все еще боленъ, члены остальные только подписываютъ и неспособны помогать мн, некому даже поручить написать бумагу,— а между тмъ длъ много, длъ, требующихъ большаго соображенія при примненіи новаго Уложенія. Часто приходится изъ пяти и шести томовъ выбирать статьи для какого нибудь незначительнаго ршенія.. Я учетверяюсь въ Палат и работаю такъ быстро и безъ отдыха въ продолженіе этихъ четырехъ часовъ, что, право, иногда чуть чуть дурно не длается. Всякій разъ изъ Палаты возвращаешься какъ шальной, какъ угорлый, ничего не понимая. Впрочемъ, и то сказать: за неимніемъ другой живой дятельности, поневол вс дятельныя силы устремляются на эту, а дятельность, хоть какая-нибудь нужна человку. Дло въ томъ, что дятельность эта подлаго свойства, иметъ вліяніе на душу и умъ человка… А у васъ, въ Россіи, кром этой дятельности, нтъ другой. Изданіе журнала почти невозможно, говорить страшно, писать стихи — не дятельность, а занятіе случайное, временное… Сидячій трудъ, кабинетный, для потомства, какъ длаютъ Нмцы, работающіе по двадцати лтъ надъ изысканіемъ смысла какихъ-нибудь крючковъ,— намъ невозможенъ, нужна боле живая, общественная дятельность. Поэтому то пугаетъ меня, привыкшаго къ дятельности служебной, хоть и подлой, при выход въ отставку отсутствіе всякой дятельности… Поэтому-то и думалъ я прямо изъ службы да въ путешествіе: это своего рода живая, разнообразная дятельность. Ну да я не охотникъ до мечтаній, и лучше объ этомъ пока не говорить… Прощайте.

24-го Сентября 1846 года. Калуга. Вторникъ.

Въ Воскресенье принесли мн Ваши письма отъ 18-го. Слава Богу, что у Васъ все идетъ хорошо, и дай Богъ, чтобъ Олиньк опять было лучше, по прежнему.— Завтра торжественный праздникъ всего Радонежья, поздравляю Васъ, милый Отесинька, и всхъ нашихъ. А посл завтра и мой скучный день рожденія! Мн уже наступитъ 24-й годъ! Что ни говорите, а пора первой молодости прошла, и прошла довольно глупо. Мы слишкомъ расточительно обращаемся съ временемъ, особенно въ молодости, и года самые лучшіе уходятъ незамтно въ надежд будущихъ благъ. Невольно станешь скупе и бережливе… Съ Октября мсяца, перехавъ на новую квартиру, я устрою иначе образъ жизни. Поменьше бездйственной и безплодной мечтательности, поменьше словъ, побольше дла — вотъ что нужно. Хотя этотъ годъ и не прошелъ для меня совсмъ даромъ, но все-таки мало принесъ пользы, и я ничего не сдлалъ… Какъ-то поведетъ меня новый годъ?’ Право не знаю куда дться отъ непріятной грусти, которую наводитъ всегда на меня день моего рожденія!… Осень длаетъ большіе успхи, и, хоть на двор нехолодно, но деревья уже очень пожелтли, а многія почти совсмъ обнажились.— Въ Субботу, часовъ въ 12, похалъ я къ А. О., у которой были въ то время гости. Она приняла меня очень хорошо, но ни слова о томъ, что я такъ давно не былъ. Я нахожу, что ей гораздо лучше. *Она крпче теперь и въ физическомъ и въ нравственномъ отношеніи, очень бодра, весела и не скучаетъ, ухватилась на вншность Христіанства и очень самодовольно опирается на нее, совершенно по-женски, здитъ на Валужку, заставила людей сть постное, читаетъ Иннокентія, говоритъ, что Иннокентій и Филаретъ гораздо снисходительне меня, а вообще теперь она, кажется, вполн довольна мркой своего обращенія. Я посидлъ у нея съ часъ времени, особеннаго разговора не было и не могло быть, потому что она на всякое слово — сейчасъ отвчаетъ Евангеліемъ, Богомъ, врой или какимъ-нибудь нравоученіемъ. Къ тому же я вовсе не имю намренія смущать ея чувство вры, потому что это для нея такъ, какъ она его понимаетъ,— единственная отрада. Между тмъ, по моимъ понятіямъ, врующій можетъ найти отраду только въ самой безотрадной жизни. Впрочемъ, это вопросъ очень долгій, о немъ посл.— Смшно то, что въ тотъ же день весь городъ почти зналъ, что я былъ у А. О….

1846 года 28-го Сентября. Калуга. Суббота.

Вотъ и мн минуло 23 года и пошелъ 24-й! Непріятно, а Богъ знаетъ почему! Какъ бы человкъ ни холодилъ себя, какъ бы ни старался разоблачать дйствительность, все-таки молодость обманываетъ его, все-таки ожидаетъ онъ отъ нея больше, чмъ она принесетъ ему. Добро бы еще пролетла она быстро, шумно, незамтно. Нтъ, мы живемъ день за днемъ, очень скучно и сознательно и говоримъ себ: это мы живемъ молодые годы!… Писемъ отъ Васъ со вчерашней экстра-почтой не получалъ, должно быть, Вы не успваете отсылать ихъ въ Четвергъ. Впрочемъ, на ныншней недл у Васъ, врно, была большая суматоха, и къ Серед съхались чай и родные и знакомые, такъ что, вроятно, я и вовсе писемъ не получу. Что Вамъ сказать новаго? Въ Четвергъ заходилъ я въ соборъ, гд былъ храмовой праздникъ, потомъ пришли поздравить меня кой-кто, т. е. Бокаръ, Сальницкій, полсемейства Унк** и еще нкоторые. Знавши напередъ, что вс они непремнно придутъ, я веллъ Ефиму приготовить пирогъ, и вс покушали очень исправно. День провалился въ вчность по обыкновенному. Ни грусти, ни тоски, ни досады, ничего не чувствовалъ я въ этотъ день, а такъ, какое-то тупое чувство…— Квартира моя еще не готова, но къ 3-му Октября можно будетъ перезжать. Весь городъ давнымъ давно знаетъ, что я перезжаю. Что за глупая жизнь въ провинція! Никакой другой жизни, никакого другаго интереса, кром злословія, сплетней взаимныхъ и анекдотовъ другъ о друг, простирающихся на такія мелочи, что узнаешь немедленно о новой собачк, пріобртенной такою-то и т. п. Эти люди осуждены на ужасную муку — видть почти каждый день другъ друга и никого больше. Не быть знакомымъ — нельзя, да и скучно, поэтому вс знакомы, вс знаютъ другъ друга отъ головы до пятъ и смются другъ надъ другомъ… Впрочемъ, людей добрыхъ больше, чмъ умныхъ, отъ того еще скучне. Такъ какъ я мало имю здсь знакомыхъ, то узнаю вс городскія новости отъ Унк**.— Читаю я теперь все путешествія по Египту, Муравьева, Норова, Исторію первыхъ вковъ Христіанства. Кром отношенія, которое имютъ эти чтенія къ ‘Маріи Египетской’, они занимаютъ меня сами по себ. Только доставать здсь книги необыкновенно трудно. Я все собираюсь писать въ Константину, да все какъ-то не соберуся. Меня все это время ужасно тревожилъ и мучилъ вопросъ о примиреніи искусства съ религіею и наводилъ тоску, тягостную и неимоврную… Вопроса этого, разумется, я не разршилъ, но какъ-то теперь пересталъ о.немъ думать такъ много, этотъ вопросъ есть вопросъ о примиреніи язычества съ Христіанствомъ, религіи съ жизнью, словомъ, завлекаетъ далеко.— Стиховъ никакихъ не писалъ, а когда примешься за стихи, такъ бросишь писать съ досадой и поневол вспомнишь стихи Барятинскаго.
Все мысль, да мысль! Художникъ бдный слова,
О жрецъ ей, теб спасенья нтъ!
Кажется, такъ, сколько я помню. Прощайте. Письмо мое какъ-то глупо, чувствую. Должно быть, я тупю съ наступленіемъ 24-го года. Ревизоръ еще не прізжалъ.

1846 года Октября 1-го, Вторникъ. Калуга,

Какова погода! Холодная, но ясная, настоящая осенняя…
Въ Субботу здилъ я на свеклосахарный заводъ Унк**, осмотрлъ все производство, весь процессъ превращенія свеклы въ сахаръ Дло не очень мудреное, но свекловичный сахаръ гораздо хуже настоящаго, всегда чмъ-то отзывается. Заводъ небольшой, но приноситъ доходъ. Въ Воскресенье поутру стрлялъ изъ пистолета въ саду у Бокара, который живетъ въ отдаленной части города и упражняется въ стрльб. Разъ попалъ въ цль, т. е. въ бумагу, а не въ кружокъ, остальные раза все промахъ! Впрочемъ, и разстояніе довольно велико: 30 шаговъ. Хочу упражняться въ этомъ искусств, оно всегда можетъ пригодиться, да и какъ-то воинственне себя чувствуешь, а то я совершенный инвалидъ: верхомъ не зжу, изъ ружья не стрляю, ловкости физической не имю… Вчера вечеромъ былъ я въ клуб, чтобъ поиграть на билльярд… Вотъ Вамъ вс событія моей вншней жизни, а въ жизни внутренней не было никакихъ событій. Нынче праздникъ и первый балъ въ Собраніи. хать и одваться мн лнь, а потому не знаю, буду ли тамъ. Въ Четвергъ перетаскиваюсь на новую квартиру, слдовательно, будущее письмо напишется уже не отсюда.
Ревизоръ нашъ еще не прізжалъ. Як** трусилъ ужасно, но я воспротивился всякимъ подготовкамъ и надуваніямъ и оставляю все въ томъ вид, въ какомъ оно было всегда… Луи-Филиппъ ссорится съ Викторіей: это меня занимаетъ, авось подерутся наконецъ. Давно уже человчество утопаетъ въ бездйственной мечтательности отъ отсутствія громкихъ, страшныхъ и отрезвляющихъ событій дйствительности.

1846 года, Калуга. Октября 5-го, Суббота.

Пишу къ Вамъ уже не изъ стараго своего жилища, а на новой своей квартир. Я перехалъ вчера. Все наканун было уложено и приготовлено, въ Пятницу поутру Ефимъ сталъ перевозиться, и я изъ Палаты пріхалъ прямо во флигель, гд все уже было разставлено Ефимомъ согласно моему вкусу и привычкамъ. Квартирой своей я совершенно доволенъ. Я уже отвыкъ отъ такого ровнаго воздуха въ комнат, чтобы нигд не дуло, нигд не было сыро, и чувствую теперь, какая разница жить въ каменномъ или деревянномъ дом. Такъ какъ флигель этотъ только что отстроенъ, то онъ находится еще въ двственной чистот: нигд ни пятнышка, клопы и блохи ему еще чужды, двери, перегородка въ томъ вид, въ какомъ вышли изъ подъ руки столяра, т. е. некрашеныя, не бленыя, а гладко строганыя… У меня, съ передней, 4 комнаты, изъ которыхъ одна большая, съ каминомъ — мой кабинетъ. Дай Богъ, чтобы эта квартира была счастливе той. Наканун перезда я пересмотрлъ однако все, что было написано тамъ мною: всхъ стихотвореній около 14-ти. Я думалъ, что чинъ природы побезпокоится для меня и пошлетъ мн въ послдній разъ, передъ оставленіемъ стараго жилища, какой-нибудь знаменательный сонъ: ничуть не бывало, проспалъ всю ночь очень крпко и во сн ничего не видалъ. Городъ Калуга уже узналъ, вроятно, о моемъ перезд. Недавно я купилъ у Итальянца, носящаго бюсты и статуи (явленіе въ Калуг небывалое) два бюстика. Гете и Шиллера и приказываю ему принести на дняхъ Наполеона. Хорошо, отвчалъ онъ мн ломанымъ Французскимъ языкомъ, когда же? лучше посл завтра, когда вы передете вотъ туда, въ этотъ домъ… Проклятый Итальянецъ, подумалъ я,— давно ли ты въ Калуг?— 12 дней!.. Наконецъ въ Середу я получилъ отъ Васъ письма, также отъ Панова. Благодарю Васъ за поздравленія, а теперь буду отвчать на письма. Я думаю, тысячи за дв на полгода, Вы легко найдете квартиру: я бы желалъ этого и для Васъ всхъ и для Константина. Я думалъ, что Панову достаточно будетъ введенія въ ‘Марію Египетскую’, ‘Совтъ’ и ‘Бываетъ такъ’ и пр. я послалъ Плетневу, а ‘Дождикъ’ и Capriccio нечего печатать въ ‘Сборник’. Они могутъ быть напечатаны въ общимъ собраніи стихотвореній, а такъ, отдльно выступать съ ними смшно. Вамъ нравится послдніе стихи мои, надо, однако, признаться, что начало и конецъ немного пошлаго тона, т. е. мотивъ ихъ, музыка какъ-то очень обыкновенна. ‘Маріи Египетской’ помщать не хочу.— Я слышалъ, что Митя Оболенскій уже женился… Дай Богъ ему счастія. Посланіе къ нему какъ-то не написалось, да, признаюсь, пускать посланія въ большой свтъ мн уже и не хочется. Во Вторникъ былъ балъ въ Собраніи, я тамъ былъ, но дамъ почти не было никого. Встртился тамъ съ См**, который опять обратился ко мн съ разными изъявленіями дружбы и требовалъ, чтобы я пріхалъ къ нему собственно. Я общалъ быть у него въ четвергъ. Такъ и сдлалъ, отправился къ нему вечерокъ, но онъ еще не возвращался изъ Думы, гд онъ былъ, не знаю по какой причин, и я прошелъ къ А. О., у которой никого не было, кром, разумется, Б—ой. Я нашелъ А. О. въ отношеніи ея здоровья еще лучше. Она, какъ кажется, теперь совсмъ здорова, но мысъ всю расходимся все боле и боле, невольно наговорили непріятностей другъ другу и разстались очень сухо. Мы не горячились, и тмъ хуже.— Прощайте до Вторника.

12-го Октября 1846-го. Калуга. Суббота.

Въ Середу получилъ я письмо отъ Васъ отъ 2-го Октября изъ Радонежья, милый мой Отесинька. Ар**, захавшій вчера на пять минутъ, еще ничего не усплъ сообщить мн о Москв. Онъ будетъ у меня нынче вечеромъ. Онъ говоритъ, что Дмитрій Оболенскій нынче или завтра долженъ быть въ Калуг съ женой. Какъ радъ я буду его увидть.— Вотъ уже недля, какъ я живу на новой своей квартир и совершенно ею доволенъ. Я пользуюсь ршительно всми удобствами безхозяйства и тишины. Неожиданнымъ образомъ получилъ я здсь книги изъ Москвы отъ Мухановой, также отъ Киревскаго,— и все это для моей Маріи Египетской. Мн, право, и смшно и совстно. Муханова (Марья Сергевна) присылаетъ мн книгу въ подарокъ, на память встрчи: De l’cole d’Alexandrie, новйшее ученое сочиненіе. Ей проздовъ, сообщилъ едоръ Унк** бывшее у него введеніе, и она теперь пишетъ къ нему цлое письмо объ этомъ, которое и Вамъ сообщу въ слдующій разъ, и совтуетъ даже създить мн въ Египетъ. Я не чувствую въ себ такого призванія, чтобъ сталъ очень безпокоиться для ‘Маріи Египетской’, и готовъ даже отказаться отъ этого- труда, отъ претензій на христіанскую эпопею, для этого надо быть лучшимъ христіаниномъ… Я написалъ ей вчера маленькое посланьице. Мн все приходится писать къ женщинамъ, которыя меня въ полтора раза старше. Вроятно? у насъ завяжется переписка, чему я буду очень радъ.— Нынче я уже усплъ написать письмо и къ ней и къ Панову, которому давно не отвчалъ.— Прощайте, право, некогда, во Вторникъ буду писать Вамъ обстоятельно.

1846 гада. Калуга, 15-го Октября. Вторникъ.

Въ Воскресенье я получилъ письмо отъ Васъ, милая Маменька, и отъ Олиньки, которая убдительно меня проситъ не безпокоиться и не ждать писемъ отъ Отесиньки… Само-собою разумется, что не должно Вамъ, милый Отесинька, ни диктовать, ни писать письма, покуда глазныя и головныя боли не пройдутъ совсмъ, пожалуйста берегитесь, прошу Васъ. Я вообще теперь не очень жду отъ Васъ аккуратныхъ писемъ, потому что знаю, въ какой суматох и безпокойств Вы находитесь. Въ противоположность Вашей, моя жизнь течетъ совершенно мирно я покойно..Когда мн сдлается скучно одному, я отправляюсь въ домъ, посмотрю гостей, поразсюсь и отправляюсь опять къ себ, гд никто мн не мшаетъ… Конечно, здсь въ дом нтъ никого, съ кмъ бы можно было имть свободный обмнъ мыслей, не стсняясь и не заботясь о пониманіи, нтъ въ головахъ широкихъ подъздовъ и распахнутыхъ дверей, въ которыхъ входи всякій: мсто будетъ,— нтъ такого великолпія, а есть или узенькія или низенькія калитки, гд всячески изворачиваешься, чтобы пролзть. За то нтъ никакихъ претензій, но столько кротости и доброты, что, право, иногда мн совстно становится передъ ними. Удивляясь ровному теченію ихъ жизни, я въ тоже время ставлю ихъ выше себя въ нравственномъ отношеніи… Всего этого, конечно, не поймутъ здсь многіе, но должна бы понять А. О. Конечно, въ Калуг мы боле всхъ понимаемъ и знаемъ другъ друга, боле всхъ способны оцнить другъ друга и въ тоже время расходимся съ каждымъ днемъ все боле и боле. Я пріютился въ дом Унк**, она окружалась Б—ми.— Вы знаете, здсь въ Субботу былъ Митя Оболенскій съ женою. Въ Калуг нкогда отецъ его былъ Губернаторомъ, и здсь жила и скончалась мать его, Княгиня Оболенская, урожденная Нелединская, память которой и теперь еще жива и боготворится всми въ Калуг, несмотря на то, что со смерти ея минуло лтъ 17 или 18. Здсь же, въ Калуг, похоронена Графиня Зубова. Вс Оболенскіе почти ежегодно здятъ въ Калугу поклониться праху матери и сестры. Митя Оболенскій съ женою своею прямо прохалъ въ монастырь и потомъ уже похалъ длать нкоторые визиты: здсь живетъ его родной дядя Нелединскій и старинные знакомые его отца. Вечеромъ Оболенскій былъ съ женою у Унк**. Въ этомъ дом вс они нкогда воспитывались, по смерти матери,— потомъ, когда Унк** сдланъ былъ Директоромъ Института благороднаго въ Москв, то и они поступили туда и жили у него. Я познакомился съ женой его. Она, кажется, хорошая, добрая женщина, безъ всякихъ претензій и съ сердцемъ довольно простымъ. Кажется, они покуда совершенно счастливы. Дай Богъ, чтобъ это продолжалось. Впрочемъ, съ такимъ человкомъ, какъ Оболенскій, трудно не быть счастливымъ. Потомъ я отправился къ нему пить чай. Часу въ десятомъ онъ отправилъ ее спать, а самъ просидлъ съ нами до перваго часа. На другое утро онъ уже ухалъ, пробывъ въ Калуг не боле сутокъ.— Что Вамъ сказать еще? Ничего нтъ. На этой недл хочу хорошенько заняться чтеніемъ книгъ, которыхъ теперь у меня довольно. Благодаря Мухановой, я снабженъ теперь почти всмъ, что мн было нужно для свднія о Египт. Только она пишетъ: ‘не опасно ли раму длать боле картины?’ И права въ этомъ отношеніи. Но я ни рамы, ни картины никакой еще не длалъ и никакой задачей себя не обязывалъ, и мн смшно видть и слышать такія хлопоты о томъ, о чемъ, признаюсь, я мало хлопочу въ лнивой душ своей.

1846 года. Калуга. Октября 20-го. Суббота.

Вчерашняя экстра-почта не привезла мн писемъ отъ Васъ, хотя я и не очень ждалъ ихъ, зная въ какихъ Вы теперь хлопотахъ, но хотлъ бы знать по крайней мр о состояніи здоровья Отесиньки. Я живу по прежнему мирно и спокойно. Тишина и доброта, вытсненныя на время отношеніями къ А. О. и всми ихъ послдствіями, возвращаются въ мою душу. Я почти не вижу Калуги, кром улицъ, ведущихъ въ Палату. А. О. недавно получила письмо отъ. Гоголя. Ар** сказывалъ мн, что онъ пишетъ, будто въ Январ отправляется въ Іерусалимъ, куда зоветъ и А. О. Онъ написалъ сочиненіе, въ вид двухъ писемъ, о Русскомъ Духовенств, которое Цензура сначала не пропустила, но Государь, по ходатайству Протасбва, разршилъ печатаніе, и оно выйдетъ особою книжкою. Вотъ еще новость: говорятъ, Плетневъ продалъ ‘Современникъ’ Блинскому и Панаеву.
Я написалъ еще стихи небольшіе, къ себ, но назвалъ ихъ ‘Къ портрету’.

1846 года. Калуга. Октября 26-го. Суббота.

Вчера получилъ я небольшое письмецо отъ Вры, очень благодарю ее за эту догадливость.— Вра пишетъ, что мои послдніе стихи очень забавны, право не понимаю, что она нашла въ нихъ забавнаго: они такъ же относятся ко мн, какъ и къ Константину и во всему современному молодому поколнію. Не знаю, сообщилъ ли я Вамъ посланіе къ Мухановой? Кажется, сообщилъ. Въ суматох и хлопотахъ, которыя теперь у Васъ въ дом, часы и дни летятъ, чай, напопыхахъ, а время безъ церемоній обращаетъ эти часы и дни въ цлые мсяцы. А потому я опять повторяю: мечтатель Константинъ, вообразившій окончить диссертацію въ ныншнемъ году и отлагавшій печатаніе до зимы, какъ удобнйшаго времени! Все это я ему предсказывалъ.
Что Вамъ сказать новаго? Читали ли Вы или видли ли Октябрьскую книжку ‘Библіотеки для Чтенія’? Вообразите, тамъ по поводу разбора какой-то книжонки Сенковскій объявляетъ публик, что Гоголь боленъ, вдался въ мистицизмъ, не хочетъ продолжать ‘Мертвыхъ Душъ’ и такъ самолюбиво замечтался, что всхъ учитъ, даетъ наставленія. Все это сказано съ ругательствами и насмшками. Онъ не называетъ его Гоголемъ, но Гомеромъ, написавшимъ ‘Мертвыя Души.‘ Названіе Гомеръ повторилъ онъ разъ двадцать на одной страничк. Какой мерзавецъ! Въ этомъ же No есть новый разборъ ‘Московскаго Сборника’, Никитенко. Это по крайней мр написано вжливо. Онъ разбираетъ только нкоторыя статьи и преимущественно Хомяковскую. Но какіе, вс они подлецы: Никитенко, почитатель Гоголя и рядомъ съ его статьей ругательство на Гоголя. Пріхалъ новый Предсдатель Казенной палаты Кобринъ, переведенный сюда изъ Перми, гд онъ въ таковой же должности находился лтъ 15. Вдовецъ, Генералъ со звздой и тремя дочерьми, изъ которыхъ младшей лтъ 13, а старшія дв взрослыя. Дочерей его почти никто не видалъ, говорятъ, впрочемъ, довольно милыя и развязныя Пермячки. Онъ только нсколько дней тому назадъ пріхалъ и очаровалъ уже тхъ, кому длалъ визиты, ловкостью и пріятностью своего обращенія: надобно прибавить, что онъ Генералъ, т. е. Дйствительный Статскій, а въ Калуг, кром, Тимирязева нтъ другихъ генераловъ, ни статскихъ ни военныхъ. У меня онъ еще не былъ, а я, разумется, къ нему не поду. Такъ какъ Казенная Палата въ губерніи мсто совершенно отдльное и самостоятельное, и Предсдатель полный хозяинъ и господинъ ея, то здшняя Палата или, лучше сказать, Совтникъ, исправлявшій должность его, приготовитъ новому Предсдателю такую встрчу, о которой — если разсказать, такъ не поврятъ. Былъ пославъ чиновникъ навстрчу: хотли заставить дожидаться его на границ, но ршили наконецъ послать его въ пограничный городъ, въ Боровскъ. Домъ для Кобрина былъ нанятъ, вычищенъ, вымытъ, и чиновники въ мундирахъ должны были дежурить въ пустомъ дом, въ ожиданіи Его Превосходительства. Наконецъ я достоврно знаю, что въ Присутствіи, въ Палат между двумя старшими Совтниками происходили толки о томъ, все ли предусмотрно я заготовлено ими для Начальника и его семейства. Вспомнили, что недостаетъ нкотораго рода необходимыхъ посудинъ, почему и отправились они покупать эти посудины, причемъ принято было въ соображеніе число, возрастъ, полъ и пр. Представленіе чиновниковъ Флеровымъ, т. е. этимъ Старшимъ совтникомъ, было презанимательное также. Не зная уже, о чемъ говорить, Кобринъ спросилъ наконецъ, чей это домъ такой-то, отъ его дома недалеко? На что Флеровъ отвчалъ: ‘это домъ барышенъ Бахметевыхъ, многоуважаемыхъ и любимыхъ Ея Превосходительствомъ А. О., супругой Его Превосходительства, состоящаго въ должности Гражданскаго Губернатора, Николая Михайловича См***. Мн все это потому извстно, что старшій Унк** служитъ Чиновникомъ по особымъ порученіямъ при Казенной Палат и находился при представленіи.

1846 года 29-го Октября. Калуга. Вторникъ.

Нынче на двор такой морозъ, что я, проснувшись по утру, сейчасъ приказалъ топить каминъ. Онъ такъ трещитъ теперь, что весело слышать. Умывшись и обрившись, слъ я писать къ Вамъ, слъ и не знаю, что писать: такъ мало достопримчательнаго совершилось въ эти дни! Для города Калуги недля эта замчательна тмъ, что была именинница 28-го числа Прасковья Сергевна Теличеева, двушка лтъ сорока, которой Вы не знаете, которую весь городъ съзжался поздравить, окончивъ присутственное засданіе часомъ раньше, но у которой я не былъ, потому что не счелъ нужнымъ знакомиться съ нею и ея сестрами, хотя и встрчаюсь съ ней въ обществ. У нея былъ пирогъ съ капустой. На будущей недл городу предстоитъ въ перспектив дней пріятная суматоха, надваніе мундировъ, скакотня въ соборъ поутру и вечеромъ въ Собраніе — 8-го Ноября. Все-таки маленькое развлеченіе, варіація въ однообразной губернской жизни! Виноватъ: будетъ большая варіація, говорятъ, именно балъ у Губернатора по случаю прізда (еще ожидаемаго) молодыхъ, Осипа Россети съ супругой. Слдовательно, жители уже обезпечены на недлю: о бал будутъ говорить долго, сообщать другъ другу свои наблюденія, и не ускользнетъ отъ ихъ досужнаго вниманія и привычной примчательности ни одна булавка, выскочившая изъ галстуха, ни одинъ жестъ Губернаторши!… Впрочемъ, злословіе, правда, вовсе ре ядовитое, единственная пища, единственная умственная дятельность этого добраго народа. Ревизоръ нашъ еще не прізжалъ. Очень дурно онъ сдлаетъ, если прідетъ поздно, къ самому концу года. Я съ нкотораго времени все думаю о будущемъ и занятъ мыслью о разсадк хмля. Одна десятина хмля, хорошо обработанную, можетъ приносить тысячъ пять доходу. Хочу написать объ этомъ Гриш. Если я на будущій годъ не поду въ чужіе края, то и не выйду въ отставку, но постараюсь перейти въ Москву, если можно, такъ на мсто Оберъ-Секретаря въ Уголовномъ Департамент. Мсто въ восьмомъ класс, и мой товарищъ Розенбаумъ уже занимаетъ его въ 8-мъ Департамент, во жалованья 4 тысячи. Тогда я, можетъ быть, попрошу у Васъ одну десятину и займусь разсадкой хмля. Тутъ нтъ ничего смшнаго: независимое существованіе (особенно независимое отъ службы) лучше всего, а независимость дается только деньгами, обезпечивающимъ доходомъ. Можетъ быть, я буду сять также свекловичныя смена и скоро примусь за изученіе этихъ предметовъ.

1846 года, Ноября 2-го, Суббота. Калуга.

Вотъ и еще недля прошла, и еще получилъ я еженедльную порцію извстій о Васъ, но все мало утшительныхъ: Вы все еще не уладились, не устроились, и Отесинька все также еще страдаетъ! Хотя милый Отесинька и диктуетъ мн письмо, но все-таки видно, что это больше по собственному принужденію, что диктовать, т. е. утомляться диктовкой не слдовало бы… Вчера неожиданно обрадовалъ и оживилъ меня пріздъ добраго В. А. Панова. Онъ пріхалъ часовъ въ 9 утра и ухалъ отъ меня въ первомъ часу ночи въ Тулу. Слдовательно, онъ сдлалъ большой крюкъ для того, чтобы видться со мною и Елагиными, отъ которыхъ онъ пріхалъ ко мн. Я не похалъ въ Палату, и цлый день провели мы вмст. Что на чудесный человкъ этотъ Пановъ! Онъ разскажетъ Вамъ про мое житье-бытье, но посылать мн съ нимъ было нечего. Стиховъ нтъ. Онъ похалъ въ Тулу, чтобы видться опять съ Хомяковымъ и Елагиной. Я взялъ у него вторую часть Лекцій Шевырева, съ общаніемъ возвратить въ самомъ скоромъ времени, что я, разумется, и исполню. Онъ оживилъ меня, пахнулъ на меня живостью умственной дятельности и интересовъ, которые въ здшней одинокой жизни невольно клонятся ко сну. Надобно признаться, что тяжело бываетъ подъ часъ возиться съ ограниченными людьми. Правда, я уже къ этому привыкъ, вс мои товарищи большею частію люди, съ которыми у меня не можетъ быть ни полнаго сочувствія, ни свободнаго размна мыслей, впрочемъ, хотя обо мн судятъ совсмъ иначе нкоторые люди,— я нравственное сочувствіе ставлю выше свободнаго размна и сочувствія мыслей. Я изворачиваю всячески свой умъ, примняясь безпрерывно къ понятливости людей, боле меня ограниченныхъ, но я по крайней мр не таю про себя, не длаю уступовъ, не измняю ни въ чемъ своихъ нравственныхъ привычекъ воззрнія… Я написалъ бы къ Вамъ гораздо больше, но 1) Пановъ лично разскажетъ Вамъ про меня, 2) я хочу писать къ Оболенскому и Погуляеву и просить ихъ увдомить меня, нтъ ли какого мста въ Москв по нашему Министерству или есть по чужому. Я хочу перейти служить въ Москву.

1846 года Ноября 15-го. Калуга. Пятница.

Я думаю, Вы очень удивились, что не получили отъ меня письма во Вторникъ. Причиною тому — не что иное, какъ 1) ршительный недостатокъ — о чемъ писать, 2) мн что-то помшало. Я всегда пишу письма до отъзда въ Палату и употребляю на это часъ времени, къ тому же отъ Васъ уже очень давно не имю я никакихъ писемъ, кром краткихъ увдомленій о нездоровь, слдовательно, разговоръ живой въ письмахъ невольно останавливается. Нынче же я пишу потому, что нынче же, посл присутствія сажусь въ повозку и ду къ Елагинымъ за сто верстъ отсюда. Въ Воскресенье вечеромъ или въ ночь на Понедльникъ я ворочусь сюда. Скажите это Панову, которому я далъ слово непремнно създить въ Петрищево. Мн это тмъ удобне сдлать теперь, что и все семейство Унк** узжаетъ на эти дни верстъ за 30 отсюда въ деревню къ Храповицкой, ихъ родственниц. Я очень радъ этой поздк. Авось она меня освжитъ нсколько, потому что мн часто приходится хандрить, ничего путнаго я не длаю, ничего не пишу, мало читаю. Да и читать нечего. Нестора? Право, должно признаться, что мало тянетъ къ этому труду, хотя я всмъ другимъ и самому проповдую, что тянетъ, что должно тянуть. Перечитываю Гоголя и еще грустне становится, потому что вспомнишь о самомъ Гогол, потому что посл чтенія Гоголя по крайней мр сутки двое не смешь не только взяться за перо, но даже подумать о какой-нибудь литературной дятельности. А время идетъ! Третьяго дня получилъ я вторую книжку ‘Современника’, гд помщены два мои стихотворенія: ‘Совтъ’ и Andante 2-е. Вчера получилъ письмо отъ Погуляева, который пишетъ мн, что Иванъ Яковлевичъ Соколовъ съ 1-го Января подаетъ просьбу въ отставку, что, слдовательно, открывается вакансія Уголовнаго Оберъ-Секретаря. Совтуетъ мн или написать письмо къ Панину или хать самому въ Петербургъ. Но ни того ни другаго я длать не хочу. Пусть Оболенскій скажетъ объ этомъ Панину.— Въ город все благополучно. Въ Воскресенье былъ я въ церкви на свадьб Прокурора, который въ внц чрезвычайно похожъ на одного изъ моихъ Калмыцкихъ божковъ. Все было очень великолпно, вс губернскіе тузы были въ мундирахъ, вся губернская аристократія участвовала въ свадьб, какъ-то Губернаторъ, Вице- губернаторъ и пр. и пр. А. О. была посаженою матерью. Ну что же? свадьба, кажется, веселое явленіе и счастливое событіе. Но на свт все какъ-то выходитъ уродливо. Хорошенькая двушка выходятъ за малообразованнаго, удивительно невзрачнаго душою и тломъ чиновника. Мать съ дочерью, прощаясь, падали поперемнно въ обморокъ,— но дочь оттого и выходитъ замужъ, что терпла отъ матери побои и невыносимыя угнетенія. За нсколько дней передъ этимъ совершилась другая свадьба: тихая, скромная, простая… Молодые любятъ другъ друга и другъ по другу оба,— но на другой день свадьбы, врно, задумались о томъ, что же они будутъ сть, особенно если Богъ захочетъ благословить ихъ большимъ семействомъ. У нея нтъ ничего. Очень поэтически, кажется. Но молодой, добрый и чудесный малый, офицеръ путей Сообщенія, приноситъ въ даръ свое будущее назначеніе на Динабургское шоссе, гд лнивый можетъ легко получить въ годъ тысячъ шесть дохода, что взято во вниманіе при отдач за него невсты.

1846 года, 19-го Ноября. Калуга. Вторникъ.

Вчера воротился я отъ Елагиныхъ часовъ въ 12, въ полдень. Надо же было случиться такому несчастію, что въ промежутокъ двухъ дней пошелъ проливной дождикъ, и ледъ разошелся, а мн приходилось два раза перезжать Оку, не говоря о мелкихъ рченкахъ. Туда я дохалъ благополучно, но оттуда приходилось мн возвращаться то въ телг, то въ саняхъ. Черезъ ледъ не пускали, и я ршился хать въ объздъ. Это лишняго верстъ 20. Такъ какъ Оку приходится перезжать два раза, стало можно попасть въ Калугу, минуя рку. Передъ самымъ отъздомъ моимъ къ Елагинымъ получилъ я письмо отъ Васъ, милая Маменька, письмо длинное и очень интересное. Хотя Вамъ бы не слдовало писать, милая Маменька, потому что у Васъ руки отекаютъ отъ этого, но я Вамъ очень благодаренъ, потому что давно не получалъ писемъ обстоятельныхъ. Я не зналъ, что Юрій Самаринъ въ Москв. Не прідетъ ли онъ въ Калугу? Елагины живутъ очень скромно, но хорошо и мирно. Выписываютъ много книгъ и журналовъ, много работаютъ въ пяльцахъ. Разумется, Авдотья Петровна чрезвычайно мн обрадовалась и была нжна въ высшей степени. Я прожилъ у нихъ Субботу и ухалъ въ Воскресенье, снабженный большимъ количествомъ книгъ. Николай Елагинъ пишетъ повсть, его заставили прочесть мн начало: очень хорошо. Мн нравится это отсутствіе всякой восторженности и лиризма, всякихъ мудрствованій и философствованій о предмет своей повсти, напротивъ, у него разсказъ самый простой, не поспшный, безпристрастный… Не знаю, что будетъ дальше, но пріемъ самый уже хорошъ. А писать повсть трудне всякихъ стихотворныхъ произведеній!

23-го Ноября 1846 года. Калуга. Суббота.

Сейчасъ получилъ письмо отъ Вры. Вамъ еще нтъ положительно лучше! Долго же это продолжается, для меня это тмъ тяжеле, что я не врю прочности леченія какими то сиропами. Но дай Богъ, чтобы этотъ сиропъ не только избавилъ Васъ теперь отъ страданій, но и уничтожилъ бы возможность возвращенія болей.— На дняхъ, т. е. въ Четвергъ, А. О. ухала въ Воронежъ — недли на три. Я уже ея не видалъ боле шести недль. Она беременна!… Я не описывалъ Вамъ подробно моего пребыванія у Елагиныхъ. Пріемъ ихъ былъ самый ласковый. Авдотья Петровна была въ постоянномъ умиленіи. Они дали мн вс ‘Чтенія Московскаго Общества Древностей’, гд столько интересныхъ статей и ‘Налъ и Дамаянти’ Жуковскаго. Далъ слово прочесть, а тяжело! Лила, Марья Васильевна и Авдотья Петровна работаютъ на свою церковь, вышиваютъ святыхъ по канв. Довольно хорошо выходитъ. Носъ четвероугольникомъ, ну да это ничего. Въ домик у нихъ чисто, опрятно, уютно, тепло, мирно, очень хорошо. Я уже писалъ Вамъ, кажется, о повсти, начатой Николаемъ Елагинымъ, которую онъ ршился наконецъ мн прочесть, посл долгихъ убжденій матери, которая, разумется, въ восторг… Мн даже понравилась эта слабость, это движеніе искреннее въ Авдоть Петровн. Точно также вдь и Вы дома бываете въ восторг отъ моихъ стиховъ. Повсть съ ршительнымъ достоинствомъ. Я также пришелъ въ восторгъ, но будто совершенно искренній, правдивый, безпристрастный, нкоторыя мста побранилъ откровенно, повсть хотя и съ достоинствомъ положительнымъ и оригинальна, но я все-таки равнодушенъ боле или мене къ ней.— Лжешь и врешь на каждомъ шагу, право, я иногда ужаснйшій подлецъ я такъ часто это вижу, что даже пересталъ этимъ огорчаться.— Передайте Панову о повсти Елагина. Это будетъ истиннымъ подаркомъ, если только продолженіе будетъ соотвтствовать началу. Съ моими стихами пусть онъ длаетъ, что ему угодно. Цль печатанія отдльной книжкой была не извстность, а деньги. А такъ какъ я, взвсивъ вс обстоятельства, убдился, что денегъ я не получу или получу слишкомъ мало, а между тмъ все-таки рискую, печатая отдльно стихотворенія, то и не хочу печатать. Вообще занятія литературой не даютъ денегъ, и, перейдя въ Москву, я безъ шутокъ хочу заняться разсадкой хмля. Да, о перевод въ Москву. Оберъ-Секретарской вакансіи покуда нтъ. Иванъ Яковлевичъ Соколовъ съ 1-го Января подаетъ, говорятъ, будто бы въ отставку. Слдовательно, переводъ можетъ случиться не прежде этого времени. Быть Оберъ-Секретаремъ, на мст Ивана Яковлевича, я не хотлъ бы, мн совстно было бы и непріятно имть подъ своимъ начальствомъ Порцкаго, Полякова, людей, съ которыми я служилъ прежде, какъ товарищъ, людей семейныхъ, которые по десяти лтъ ждутъ, не дождутся Оберъ-Секретарской вакансіи. Богъ съ ними. Великодушничать очень пріятно къ тому же.
На ныншней недл было 4 бала, два праздника, отъ присутствія свободныхъ, выздъ первый дочерей Предсдателя Казенной Палаты Бобрина. Одинъ мой губернскій знакомый говоритъ про нихъ: ‘Бобриночки’, другой мой губернскій знакомый говорятъ: ‘Казенныя Палаточки’. Сверхъ того, во многихъ уздныхъ городахъ открыты собранія, въ Середу — Царскій день, и можно вообразить себ минуту, когда вся губернія была въ движеніи на.

1846 года. Ноября 30-го. Калуга, Суббота.

На ныншней недл получилъ я два письма отъ Васъ: одно съ Лопухиной, другое съ почтой, вчера. Очень благодарю Константина за письмо и за то, что онъ не считается письмами. Костя удивляется, что я ничего не писалъ о письм Оамарина. О немъ надо было писать или много или ничего. Письмо вообще мн нравится. Его сдержанность, спокойное разложеніе вопроса, все это я люблю, но служба иметъ надувательный характеръ, и Самаринъ, кажется, ею отчасти надувается. Какой-то политическій мнимый характеръ, ей сообщенный, длаетъ то, что отъ этой дятельности трудно перейти къ дятельности отвлеченно-ученой, послдняя кажется мертвою… Я сужу по собственному опыту.— Ради Бога, Константинъ, умрь твои выраженія о А. О. Я не хочу, чтобы вообразили въ этомъ случа меня заодно съ тобою. Я никогда не позволяю себ этихъ выраженій открыто и не перестаю цнить хорошихъ сторонъ этой женщины. Мн больше жаль ее, но въ душ у меня нтъ нисколько ни злобы, ни ненависти, и даже негодованіе затихло. Это, впрочемъ, отъ того вроятно, что я уже мсяца два какъ ея не видалъ. Она еще не возвращалась.— Радуюсь сближенію Грановскаго, воображаю, какъ ты шумлъ и кричалъ весь ужинъ и потому очень пріятно провелъ время.— Благодарю Васъ за подробное сообщеніе извстій о Гогол. Это изъ рукъ вонъ и грустно, и тяжело невыносимо. Одинъ геніальный художникъ въ наше бдное время, на котораго съ надеждою обращались глаза, отъ котораго ждалъ свжаго, отраднаго слова,— и тотъ гибнетъ! Наконецъ, посл долгаго промежутка, и Вы стали диктовать мн, милый Отесинька, благодарю Васъ, если это неутомительно Вамъ: въ такомъ случа, пожалуйста, не диктуйте.— Обращаюсь къ событіямъ недли: въ Четвергъ былъ концертъ, на которомъ былъ и я. Какой-то Делушъ, ученикъ Листа, игралъ на фортепьяно. Слава Богу, продолжалось недолго. Оркестръ былъ очень хорошъ, но я не могъ имъ восхищаться, зная, что это оркестръ богатаго барина изъ крпостныхъ музыкантовъ, барина, который, если эти орудія духовнаго наслажденія не вполн хорошо удовлетворяютъ его, счетъ ихъ немилосердно. На будущей недл опять какой-то. концертъ. Какая-то Cantatrice de Paris будетъ пть. Завтра пикникъ — почти всего города — за городомъ, верстахъ въ десяти отсюда, въ которомъ и я по необходимости участвую, т. е. заплатилъ деньги, ду же самъ при Унк**. Мало того, 4-го Декабря, въ Варваринъ день, балъ у Унк**, по случаю именинъ матери, 6 то Декабря Николинъ день, 9-го Декабря Анны именинницы, въ томъ числ жена нашего Предсдателя, будетъ, врно, кулебячка. По справедливости заключаютъ, что въ Калуг веселятся. Вы говорите, что я все хандрю. Я не то что хандрю, а такъ, ни веселъ, ни пасмуренъ,— хандрю, шутя, и нахожу, что это самое истинное состояніе души вообще въ этой жизни и въ наше время въ особенности.— Порывы, исключенія рдки. Недавно какъ-то, прокатясь въ саняхъ, я почувствовалъ что-то другое и написалъ стихи, которые, если успю, приложу. Стихотвореніе довольно пустое и не вполн удавшееся, потому что размръ этотъ мн совершенно новъ, и я имъ еще не владю вполн {См. Приложеніе: Санный бгъ.}. Образъ жизни моей такъ тихъ, простъ, однообразенъ, что мало вдохновительныхъ толчковъ для поэзіи лирической. Встаю я часовъ въ 8, иногда раньше. Пью чай, курю, займусь чмъ-нибудь или съ просителями, — 10-й часъ, пора хать въ Палату, одваюсь и отправляюсь въ домъ, гд вс поперемнно являются въ это время на чай. Веру Унк** и ду въ Палату. Часу въ третьемъ возвращаюсь прямо въ домъ и тамъ обдаю въ три часа. Посл обда выслушиваю порцію музыки или пнія (ухъ я такъ завелъ) и отправляюсь домой. Дома или читаю или просто хоху по комнат, вачну заниматься Польскимъ языкомъ или чмъ-нибудь другимъ, — является кто-нибудь изъ моихъ Калужскихъ пріятелей: рдко случается вполн свободный вечеръ. Пью чай. Проходитъ время. Передъ ужиномъ, часу въ 12-мъ, опять отправляюсь въ домъ, посл ужина домой — и въ постель. Жизнь прездоровая и препокойная. Я, право, какъ-то сдлался добре, или, лучше сказать, какая-то грустная доброта, грустное снисхожденіе къ людямъ наполняетъ мн душу. Тяжело видть людей насквозь и видть, что они не стоятъ ни сильной любви, ни ненависти. Вс — такъ себ, ничего, и хороши и дурны, неглупы и неумны… Я, впрочемъ, принимаю участіе во всхъ событіяхъ дома, повренный тайнъ всхъ членовъ семейства,— знаю о всхъ приготовляемыхъ платьяхъ и нарядахъ, которые показываются мн вс предварительно. Я даже написалъ одно посланіе къ Унк** — двицамъ, которое давно бы послалъ къ Вамъ, еслибъ не скучно было переписывать. Написано оно вотъ по какому случаю. Сочинены были голубыя платья и показаны мн. Разумется, я хвалилъ, и очень серьезно, и даже наморщилъ лобъ, одни платья предпочиталъ другимъ и пр., даже общалъ, когда платья эти наднутся въ первый разъ, непремнно воспть ихъ. Платья эти должны были надться въ первый разъ на Губернаторскій балъ, какъ наиважнйшій въ губерніи. Я ухалъ въ Елагинымъ, возвращаюсь въ Понедльникъ къ обду, узнаю, что былъ уже балъ въ Воскресенье, на которомъ надты были эти платья, произведшія эффектъ, и что вечеромъ опять балъ, на который они похали, а я не похалъ. По требованію сейчасъ слъ писать стихи я тутъ же имъ написалъ. Само собою, что он преосчастливлены, тмъ боле что никому не обидно: обимъ сестрамъ по серьгамъ. Я Вамъ пишу это для того, чтобы объяснитъ propos, а самый propos посылаю единственно для того, чтобъ Васъ потшить {Стихи не сохранились, но вотъ что пишетъ о нихъ С. Т. въ письм отъ 5 Декабря 1846 года.
Вчера мы получили письмо твое, милый другъ Иванъ, отъ 30 Ноября съ приложеніемъ стиховъ, которыми ты меня удивилъ: ты умлъ соединить достоинство стиха, не смотря на пошлость предмета съ искуснымъ лавированіемъ между подводными камнями…. Если ты меня спросишь, что это за подводные камни? Я теб скажу въ отвтъ, что подводными камнями называю я ту степень любезности и короткости, которыя человкъ твоихъ свойствъ могъ себ позволить, находясь въ такомъ затруднительномъ положеній, воистину я не ожидалъ отъ тебя такой ловкости.}.

1846 года, Декабря 3-го. Вторникъ. Калуга.

Вотъ и Декабрь мсяцъ, послдній мсяцъ 1846 года, въ конц котораго надюсь быть у Васъ хоть на десять дней… Что за погода! Таетъ немилосердно, въ воздух евро, мокро, туманно. Я забылъ, кажется, написать Вамъ въ послдній разъ, что ревизоръ былъ уже у насъ и окончилъ свою ревизію. Это было въ Пятницу. Пріхалъ онъ къ намъ въ два часа, просидлъ полчаса и ухалъ, потребовавъ къ себ на домъ Секретаря съ приговорами, ршенными по уложенію, просмотрлъ ихъ, потребовалъ какую-то вдомость и этимъ окончилъ ревизію. Ревизоръ типъ Петербургскаго чиновника, физіономіи самой скверной, въ блыхъ перчаткахъ,— въ обращеній съ чиновниками, даже Предсдателемъ, дерзокъ. Разумется, я въ этомъ случа, какъ Правовдъ, составлялъ для него исключеніе. Пока онъ объяснялся съ Як** и толковалъ имъ о докладномъ регистр, я ходилъ взадъ и впередъ по комнат Присутствія. Только тогда, когда я услыхалъ, что Як** на спросъ его о порядк длопроизводства, сталъ отвчать какой-то вздоръ и лгать, я подошелъ и сказалъ, что этого нтъ, того не исполняется, и вообще порядокъ, закономъ предписанный, не наблюдается, а длаемъ мы такъ-то. На что ревизоръ, прикусивъ языкъ, ничего не отвчалъ.— Что Вамъ сказать еще? Да, въ Воскресенье, 1-го Декабря былъ пикникъ. Дамъ всхъ, старыхъ и молодыхъ, было 16 или 18. Мужчинъ втрое боле.Все обошлось хорошо, чинно, и дамы въ восхищеніи. Но я утомился ужасно. Мн нельзя было не хать, не хали почти одни т, которые составляютъ глупую и грязную оппозицію противъ См**, врод моего Предсдателя, а я ни за что на свт не хочу быть въ числ ихъ. Я халъ въ большихъ саняхъ, разумется, тройкой, съ одной изъ Унк**, старшей, и одной Казенной Палатой, т. е. Бобриной, съ которою въ первый разъ тутъ же познакомился. Сзади насъ хала мать, съ другою дочерью и съ Сальницкимъ. Сначала, по программ вс отправились на квартиру Вицегубернатора, гд собрались, устроились, позавтракали и отправились въ Городню, имніе Князя Димитрія Васильевича Голицына, верстахъ въ десяти отъ города. Погода была хороша и туда домчались мигомъ, т. е. часа въ два пополудни. Немедленно начались танцы и танцовали 4 часа сряду, т. е. до шести часовъ. Вотъ это было дли меня настоящей пыткой. Я не танцую, въ карты не играю, другихъ игръ не было. Однако же прожилъ и эти 4 часа. Въ шесть часовъ сли за столъ, въ семь встали изъ-за стола, протанцовали еще мазурку и потомъ отправились домой, въ томъ же порядк. Дамы вс въ восторг, что могли хоть на мигъ выдти изъ обычной, чинной колеи удовольствій. Мн, боле всхъ, вроятно, скучавшему на пикник, было искренно пріятно смотрть на ихъ веселье, тмъ боле, что здсь были все добронравныя двушки, l’lite de la societ.. Гоголь правду сказалъ, что ни одинъ губернскій балъ не Отходится безъ стиховъ. Они всегда есть, но ее всегда мн попадаются. На пикникъ также какимъ-то старичкомъ-чиновникомъ были написаны стихи: прелесть что такое. Онъ говоритъ, что это торжество.
Чего бъ не выразилъ Цицеронъ-ораторъ
Составилъ, произвелъ… самъ Вицегубернаторъ!
котораго онъ потомъ сравниваетъ съ солнцемъ, лтней зарей и Ангеломъ.
Кстати посылаю Вамъ и мои стихи, которые не усплъ послать въ послдній разъ.

7-го Декабря 1846 года, Суббота. Калуга.

Вчера и не получилъ Вашихъ писемъ, но еще не отказываюсь отъ надежды получить ихъ, потому что вчера Почтмейстеръ былъ имянинникъ, и, вроятно, вся почта была пьяна. Что же это за суматошное время! Надюсь, что съ 9-мъ, т. е. съ Аннами, все кончится. На ныншней недл, 4-го Декабря, Унк** мать была именинница, у нихъ былъ большой балъ, на которомъ было человкъ сто, если не больше, и на которомъ я пробылъ отъ начала до конца. Сдлалъ надъ собою усиліе, былъ необыкновенно любезенъ, только что не танцовалъ, но это было такъ безучастно, что и утомился до нельзя.— Вчера, 6-го здилъ поутру къ См** и въ Соборъ, къ См** потому, что онъ началъ уже обижаться, тмъ боле, что противъ него существуетъ большая, грязная оппозиція, къ которой я принадлежать ни въ какомъ случа не хочу, ибо хотя мы и ссорились по служб съ С—нимъ, но личнаго мннія никогда другъ о друг не мняли. Въ три часа былъ у него обдъ въ мундирахъ, а вечеромъ былъ балъ въ Собраніи, въ мундирахъ же. Хоть для меня мундиръ привычне сюртука, такъ какъ я каждый день въ немъ 4 часа работаю, но я не похалъ. Богъ съ ними, я ужь такъ давно не оставался одинъ… Вечеромъ, 5-го Декабря, воротилась А. О. изъ Воронежа, въ вожделнномъ здравіи, впрочемъ, и ея еще не видалъ.— Сейчасъ принесли мн Ваши письма {Въ этомъ письм С. Т. пишетъ: Я написалъ и послалъ сильный протестъ къ Плетневу, чтобы не выпускалъ въ свтъ новой книги Гоголя, о которой ты пишешь и которая состоитъ изъ отрывковъ писемъ его къ друзьямъ и въ которой точно есть завщаніе къ цлой Россіи, гд Гоголя проситъ, чтобъ она не ставила надъ намъ никакого памятника увдомляетъ, что онъ сжегъ вс свои бумаги. Требую также, чтобы не печатать предувдомленія къ 6-му изданію ‘Ревизора’. Ибо все это сначала до конца ложь, дичь и нелпость, и если будетъ обнародовано, сдлаетъ Гоголя посмшищемъ всей Россіи. Тоже самое объявилъ я Шевыреву. Не обязывая ихъ къ полному согласію со мною, я убждаю ихъ написать Гоголю, съ совершенной откровенностью, что они думаютъ. Самъ я началъ диктовать большое письмо къ Гоголю, гд я высказываю ему безпощадную правду. Очень жаль, что диктовка этого письма меня сильно волнуя, увеличиваетъ мои страданія и заставляетъ, диктовалъ понемногу. Оно потеряетъ свою дльность и энергію. Если Гоголь не послушаетъ васъ, то я предлагаю Пл. и Шев. отказаться отъ исполненія его порученія. Пусть онъ находить себ другихъ палачей… Нсколько дней спустя, а Дек. того же года, С. Т. пишетъ опять: Я увдомилъ тебя, что писалъ Плетневу, вчера получилъ отъ него неудовлетворительный отвтъ. Письмо къ Гоголю лежало тяжелымъ камнемъ на моемъ сердц, наконецъ въ нсколько пріемовъ я написалъ его. Я довольно пострадалъ за то, но согласился бы вытерпть въ десятеро боле мученія, только бы оно было полезно, въ чемъ я сомнваюсь. Болзнь укоренялась и лкарство будетъ недйствительно или даже вредно, нужды нтъ, я исполнилъ свой долгъ какъ другъ, какъ русскій и какъ человкъ.}. А. О., какъ сказывалъ мн вчера Ар**, получила письмо отъ Самарина съ подробнымъ описаніемъ всхъ Гоголевыхъ дйствій, но ничмъ нисколько не смутилась и не огорчилась, а говоритъ только, что онъ исписался. Я пріду къ Вамъ на праздники, разумется, не надолго, собственно для того, чтобъ устроить свой переходъ въ Москву, повидаться съ Вами, прочесть романъ Павловой и Константинову драму. Итакъ я, стало, могу надяться попасть въ преемники Ивана Яковлевича Соколова. Впрочемъ, Погуляевъ писалъ мн, что при свиданіи, въ Москв онъ объяснитъ мн возможность перевода въ другой Уголовный Департаментъ, къ Графу Толстому. Это было бы для меня еще лучше. Но вакансія ни въ какомъ случа не можетъ открыться раньше 1-го Января. Сомнительно, чтобъ лекціи Шевырева имли интересъ истинный, да и будутъ ли он много посщаемы, при отсутствіи щекотливыхъ вопросовъ о Восток и Запад. Я досталъ себ здсь стихотворенія Жадовской и обрадовался имъ чрезвычайно. Такъ все свжо, чисто, граціозно… Право, въ наше время, когда нтъ стихотворенія безъ вопроса, мысли или цли, готовъ писать снова стихи въ мотыльку, но для васъ это невозможно и было бы искусственно, а для женскаго нетронутаго сердца — это еще, слава Богу, такъ возможно — ей еще доступна безкорыстная поэзія. Разумется, ужъ и книгу эту вы берете въ руки иначе, съ какою-то снисходительной улыбкой.

Калуга, 14-го Декабря 1846 года. Суббота.

Вчера получилъ и письмо Ваше. Вроятно, это покуда послднее, потому что я думаю выхать въ будущую Пятницу, т. е. 20-го числа посл обда. Впрочемъ, я это только думаю:можетъ быть, дла потребуютъ, чтобъ я оставался дольше. Отпуска я не возьму, потому что Губернаторъ не иметъ права давать мн отпускъ, а просить Губернское Правленіе скучно и хлопотно. Это нисколько не помшаетъ мн быть у Рюмина и послать просьбу изъ Москвы: я могу а не обозначать, гд писана просьба, только я не знаю, куда подавать просьбу. Я сдланъ Товарищемъ по указу Сената, и теперь, съ 1-го Января, перемщеніе въ должности VI класса, назначеніе Оберъ-Секретарей, Товарищей и т. п. будетъ зависть отъ Инспекторскаго Департамента. Я не писалъ къ Вамъ во Вторникъ, потому что самъ скоро буду, да и писать особеннаго было нечего. Скучно писать о пустякахъ, когда знаешь, что ихъ разсказать можно. Въ Воскресенье былъ я въ театр вечеромъ, тамъ видлъ Арнольди, который передалъ мн порученіе, данное ему А. О., просить меня пріхать къ ней вечеромъ, когда нибудь, и сказать, что если я не хочу быть съ нею въ прежнихъ отношеніяхъ, то по крайней мр вжливость требуетъ хотя изрдка помщеній. Вслдствіе сего, чрезвычайно довольный собою, что выдержалъ характеръ, я былъ у нея въ Понедльникъ вечеромъ, объясненій никакихъ не было, все было какъ слдуетъ я ни разу не горячился, былъ очень соненъ и вялъ, потому что у меня голова болла и что ничего боле меня не влечетъ къ А. О. Говорили про Гоголя, она раздляетъ мысль Плетнева, что все слдуетъ печатать. Сидлъ я недолго, въ Середу поутру зазжалъ я къ Николаю Михайловичу по дламъ службы, былъ призванъ къ А. О. въ кабинетъ, гд она прочла мн письмо, полученное ею наканун отъ Гоголя: письмо очень бодрое и свтлое, безо всякихъ особенныхъ выходокъ. Живетъ онъ въ Неапол, подъ крылышкомъ С. Петр. Апраксиной, собирается хать въ Іерусалимъ, чтобъ испросить благословеніе на новые подвиги.— Въ Четвергъ былъ бальный вечеръ у См**, гд и я былъ.— Прощайте, особеннаго сообщить нечего. Если успю, то напишу во Вторникъ: теперь, къ концу года, много длъ по Палат.

1847года Января 7-го, Вторникъ. Калуга.

Вставши поздно и спша въ Палату, едва успваю написать къ Вамъ. Я дохалъ очень благополучно и скоро, хотя и дожидался часа полтора лошадей въ Маломъ Ярославц. Дорога теперь обходится дороже: за дв станціи отъ Москва, по праву вольныхъ почтъ, платите вы двойные прогоны, потомъ съ Подольска сворачиваете на Брестъ-Литовское шоссе, гд, на пространств отъ Подольска до Малоярославца, дв заставы, берутъ съ васъ довольно большія деньги за шоссе, зда по шоссе новому зимой прескверная: оно не укатано и щебень такъ и деретъ сани сквозь снгъ. Я усплъ пріхать къ обду. Къ Унк** пріхалъ безъ меня братъ ихъ Иванъ, морякъ. Нынче даютъ обдъ См** по случаю утвержденія его Губернаторомъ, человкъ 250 подписалось, даютъ отъ полтинника, я подписалъ три рубля серебромъ. Вечеромъ былъ,балъ въ Собраній, куда я похалъ на полчаса, чтобы видть А. О. и Ар**. Окончаніемъ диссертаціи и приближеніемъ диспута я такъ поразилъ ихъ, что просто смшно было видть: въ Московскихъ газетахъ они и не прочли этого. А. О. думаетъ сама къ этому времени быть въ Москв. Оставляю вс подробности до слдующаго письма, а мн пора, пора въ Палату. Я пріхалъ сюда и обдавшее меня одиночество внутреннее было мн грустно, но человкъ никогда не бываетъ доволенъ.

Суббота, 1847-го, 11-го Января. Калуга.

Сейчасъ получилъ письмо Ваше. Благодарю Васъ за подробное извщеніе объ участи, постигшей диссертацію. Я не думалъ, чтобы Графъ могъ поступить такъ? {Тогдашній Попечитель учебнаго округа Графъ С. Г. Строгановъ потребовалъ нкоторыхъ измненій въ диссертаціи K. С—ча о Ломоносов до допущеніи публичнаго диспута.} Дло гласно и наступаетъ серьезная развязка, такъ что не диспутъ и участь книги меня занимаетъ, а судьба автора. Можетъ быть, мой отъздъ отлагается только до нкотораго времени, во всякомъ случа извстите меня, когда будетъ диспутъ, если диспутъ только будетъ: я пріду. Графа врно кто-нибудь подучиваетъ. Мн бы въ Москву надо было създить по многимъ причинамъ, хоти бы дли того, чтобы взять свое платье у Сатьяса.— Пишу къ Вамъ немного потому, что легъ нынче въ три часа и занятъ — чмъ бы Вы думали? А. О., съ которою мы теперь въ дружескихъ отношеніяхъ, которой я въ теченіе этой недли, по ея зову, былъ уже нсколько, разъ и обдалъ, вчера посл обда вдругъ присылаетъ за мной. Я явился и нашелъ у нея только что полученную ею изъ Петербурга книгу Гоголя. Мы сли читать ее, потомъ, когда нахали разные гости, ушли съ Арнольди наверхъ и тамъ читали до половины втораго, но все не прочли всей книги, и А. О. уступила мн книгу на ночь и на ныншній день до вечера. А мн еще надобно сдлать нсколько визитовъ. Книгу Гоголя надо читать не разъ и не два, а 20 тысячъ разъ! Я примирился съ нимъ вполн и вижу, что все взводимое на него — вздоръ и что не погибъ онъ для насъ, какъ юмористическій писатель. Откинемъ всякій ложный стыдъ, мшающій намъ поклоняться тому, во что вруемъ, и говорить тмъ языкомъ, которымъ невольно заговоритъ душа, когда проникнется серьезнымъ значеніемъ жизни, когда все станетъ въ ней важно и торжественно. Гоголь правъ и является въ этой книг какъ идеалъ художника-христіанина, котораго непойметъ Западъ, такъ же,— какъ и не пойметъ этой книги. Что за языкъ, Господи Боже мой, что за языкъ! Упиваться можно этимъ языкомъ, лучшимъ всякихъ стиховъ. Серьезно надо взглянуть на эту книгу. Она способна пересоздать многихъ. Совстно становится передъ этою торжественною, важною тишиною, когда вспомнишь о нашихъ скоросплыхъ трудахъ, крикливыхъ восторгахъ и всякой мелочной душевной возн. Мн страшно было вчера взяться за книгу, когда я почуялъ, что въ ней заключается, боялся проснуться другимъ, боялся излеченія… Презрительная суета и пустота такъ овладваютъ человкомъ, что ему хочется непремнно сдлать смшнымъ строгій голосъ правды, чтобъ избавиться отъ ея неумолимаго преслдованія: такъ будетъ и съ этой книгой… {Въ тотъ же самый день С. Т. писалъ сыну по тому же поводу, Наконецъ третьяго дня получили мы новую книгу Гоголя. Александра Осиповна врно ее иметъ и дастъ теб прочесть. Увы! она превзошла вс радостныя надежды враговъ Гоголя и вс горестныя опасенія его друзей. Самое лучшее, что можно сказать о ней — назвать Гоголя сумасшедшимъ. Мы прочли только половину: читавъ ее долго сряду слишкомъ тяжело, да времени какъ-то нтъ.
Но получивъ письмо И—на С—ча, Сергй Тимоеевич отвчаетъ 23 янв. 47 года: О книг Гоголя надо говорить много и долго, а читаю ее во второй разъ и очень медленно. Благодаря Бога, я уже совершенно убжденъ въ полной искренности сочинителя и его духовное состояніе объясняется для меня: онъ находится въ состояніи перехода, всегда исполненнаго излишествъ, заблужденій, ослпленія. Мн блещетъ лучъ надежды, что Гоголь выйдетъ побдоносно изъ этого положенія, но книга его чрезвычайно вредна: въ ней все ложно, слдственно и впечатлнія будутъ ложны. Самымъ близкимъ и живымъ доказательствомъ тому служишь ты самъ. Сегодня я ожидаю твоего отвта на мое послднее письмо и потому не стану распространяться въ возраженіяхъ теб о книг Гоголя, скажу только, что говоря о примиреніи искусства съ религіей, онъ всми словами и дйствіями своими доказываетъ, что художникъ погибъ въ немъ, дай Богъ, чтобы это было только на время. Ты, видно, позабылъ мое письмо къ нему и мои слова о новой развязк Ревизора. Вчера вечеромъ мн перечли письмо ‘О значеніи женщины въ свт’. Большую статью надо написать на это письмо. Боже мой, до какой степени оно противно хуку христіанскому, это письмо не только католическое, но языческое, нигд такъ ярко не изобличается ложность направленія Гоголя. Гоголь не отвчаетъ мн и если будетъ отвчать, то не скоро: онъ станетъ ожидать моего мннія о книг, онъ вроятно думаетъ, что она сниметъ пелену, застилающую глаза мои. Я еще не ршилъ, писать къ нему или нтъ. Многіе пишутъ или собираются писать къ нему. Свербевъ написалъ письмо ко мн, въ которомъ очень умно и очень зло разбираетъ его книгу, уже четыре дня я держу его въ своихъ рукахъ и не имю духу послать: боюсь не оскорбится ни онъ? Вра думаетъ со ямою одинаково, а Костя строже васъ обоихъ къ Гоголю. Мать находится еще въ волненіи, слдовательно предается излишеству. Загоскинъ говоритъ, что надо хать въ Неаполь и расцловать Гоголя. Филаретъ сказалъ, что хотя Гоголь во многомъ заблуждается… но надо радоваться его христіанскому направленію. Понятно, что другаго сказать онъ ничего не можетъ.} Въ слдующій разъ буду писать подробне. Теперь же даже совстно посл книги сообщать Ванъ, что я былъ на обд, на двухъ балахъ и т. п. А. О. не ожидала подарка диссертаціи, и это ей было очень пріятно. Она такъ присмирла (чему причиною, вроятно, ея положеніе), что это замчаютъ вс въ обществ. Прощайте.

1847 года Января 14-го. Калуга. Вторникъ.

Съ нетерпніемъ ожидаю извстій отъ Васъ. Что диссертація, будетъ ли диспутъ? Не получу ли я писемъ отъ Васъ съ ныншней почтой, по крайней мр книги Гоголя? Едва ли Вы успете это сдлать. Въ Субботу ухали отсюда студенты, т. е. Яковъ Семеновичъ Унк** и Богданъ Ивановичъ Маринскій. Они хотятъ непремнно явиться къ вамъ: сдлайте одолженіе, примите ихъ безъ церемоніи и самымъ дружескимъ образомъ. Это еще юноши въ полномъ смысл слова, но славные юноши и типичные студенты. Поручаю ихъ въ особенности Маменьк и Вр, которыя умютъ занять и приласкать всякаго. Константина же прошу не выругать ихъ съ перваго раза, какъ нкогда онъ сдлалъ это съ едоромъ Семеновичемъ Унк**, обдавшимъ у насъ по просьб Гриши, раздражившись тмъ, что Унк** никакъ не могъ вдругъ понять, отчего у Віардо, пріхавшей изъ Петербурга, и голосъ долженъ быть скверенъ и сама она подлецъ!… Старшій, высокій есть Унк**, низенькій Маринскій, воспитанный въ ихъ дом съ первыхъ лтъ младенчества. Впрочемъ, лучше было бы Константину самому захать къ нимъ и пригласить ихъ отъ имени Вашего. Сами они, можетъ быть, не вдругъ и отважатся.
Что Вамъ разсказать еще? Написалъ я стихи, которые у сего прилагаю. О книг Гоголя пишу Вамъ, потому что хочу ее перечесть еще разъ и ожидаю ея прибытія. Я Вамъ въ числ тхъ писемъ послалъ одинъ толстый пакетъ со стихами къ Языкову, также послалъ и другіе свои стихи: ‘Вопросомъ дерзкимъ не пытай’. Не знаю, получите ли Вы это все?…
Я забылъ написать къ Кост по порученію А. О., 1) что онъ непремнно долженъ побывать здсь въ Калуг: ‘мы его перемнимъ, сдлаемъ терпиме и снимемъ съ него русское платье’, говоритъ она съ необыкновенною дерзостью самонадянности, не смотря на вс мои увренія въ противномъ, 2) что когда онъ кончитъ совсмъ диссертацію, напечатаетъ ее, хорошо защититъ, обретъ бороду и наднетъ фракъ, то получитъ сюпризъ, очень пріятный подарокъ. Я просилъ выкинуть послднее условіе, прибавивъ, впрочемъ, что это можетъ случиться и случится вслдствіе диспута, на который нельзя явиться въ русскомъ плать. Подарокъ этотъ (только это по секрету, прошу меня не выдать) состоитъ въ портрет рельефномъ Ломоносова, сдланномъ изъ кости, превосходная, драгоцнная рдкость.— Посылаю Вамъ еще стихи, написанные иною, но эти стихи — такъ, не войдутъ даже въ мою зеленую книжку… Эти стихи написаны были вслдствіе негодованія, возбужденнаго во мн Петербургскими воспоминаніями А. О. Не даромъ прожила она 20 лтъ въ этомъ вонючемъ мст. Я не врю никакимъ клеветамъ на ея счетъ. Но отъ нея иногда ветъ атмосферою разврата, посреди котораго она жила. Она показывала мн свой портфель, гд лежатъ письма, начиная отъ Государя до всхъ почти извстностей включительно: Есть такія письма, писанныя къ ней чуть-ли не тогда, когда она была еще фрейлиной, которыя она даже посовстилась читать вслухъ… Столько мерзостей и непристойностей. Много разсказывала она про всхъ своихъ знакомыхъ, про Петербургъ, объ ихъ образ жизни и толковала про ихъ гнусный развратъ и подлую жизнь такимъ равнодушнымъ тономъ привычки, вовсе не возмущаясь этимъ.
Признаюсь, я подъ конецъ вечера ругнулъ всхъ ея пріятелей довольно энергически… Написавъ стихи, принесъ ей, сказавъ, впрочемъ, что мои стихи въ этомъ род — просто дрянь, безсильность въ сравненіи съ Константиновыми. И въ самомъ дл, я написалъ эти стихи такъ, чтобы лучше высказать ей свое мнніе {См. въ Приложеніи. ‘Съ преступной гордостью своей’.}. Она мн замтила, что это не похристіански.

1847 года, Января 18-го, Калуга, Суббота.

Я получилъ письмо Ваше отъ Понедльника, а потому ‘не ждалъ на этой недл писемъ съ экстра-почтой. Слава Богу, что съ диссертаціей все покуда кончилось благополучно. Стало еще три недли осталось до ли ступа.— Теперь о книг Гоголя. Я думаю Васъ немало удивитъ такая разность впечатлній нашихъ. Мн кажется, я свободне Васъ. Я судилъ по однимъ впечатлніямъ, которыя на меня производила эта книга, по тому, какъ говоритъ Князь Урусовъ, пробгали ли мурашки по кож или нтъ. Забудьте, что это писалъ Гоголь, и признайте за каждымъ человкомъ право вщать такое серьезное, опытомъ жизни запечатлнное слово. Вы чувствуете, что Гоголь не лжетъ, не надуваетъ васъ, но истинно борется, возится и страждетъ и искренно, молится и искренно умиляется при слов: молитва, Христосъ. Отчего же одному Филарету или Иннокентію можно писать проповди, которыми всякій восхищается, но которымъ не всегда врятъ и не всегда слдуютъ, потому что проповди ихъ слово не пріобртенное жизнью, не выстраданное, не выведенное какъ результатъ долгаго душевнаго воспитанія. Гоголь мн ближе. Онъ дйствуетъ не ex officio, онъ въ такомъ же былъ положеніи, какъ и я. Что и говорить, и въ этой книг есть много вещей, которыя показываютъ, что Гоголь еще не вполн установился {С. Т. Соглашался съ этимъ и писалъ 25 Января 47 г.
Обращаюсь къ твоему письму, я живо понимаю твое смущеніе. Я самъ, медленно перечитывая въ другой разъ, а иной и въ третій, не рдко впадаю въ смущеніе: неужели это одинъ и тотъ же человкъ? Но для меня много объясняется временемъ, когда писаны его статьи. Все то, гд является еще поэтическій, ясный и врный взглядъ, иногда выражаемый чудными словами, писано не позже 44 года. Къ тому же нельзя, чтобы слпота его направленія могла затмитъ со всхъ сторонъ сіяніе его лучезарнаго таланта. Я становлюсь спокойне и даже допускаю иногда отрадную мысль, что Гоголь выйдетъ побдоносно изъ ложнаго своего направленія.}, много такихъ, которыхъ я переварить не могу, напр., письмо о семи кучкахъ денегъ, предувдомленіе — къ Ревизору и т. п. Хотя, надобно признаться, здсь проявляется боле странность личнаго характера Гоголя, всегда у него бывшая, какая-то педантская систематичность (которая есть отчасти и у Константина), нежели странность вообще свойственная этому направленію. Меня что радуетъ? То, что онъ миритъ искусство съ религіей, что онъ продолжаетъ ‘Мертвыя Души’, что даже и здсь, съ высоты чуднаго своего языка, прикасаясь къ какому-нибудь предмету, онъ вдругъ заговоритъ его языкомъ, не брезгуя выраженіями. Это меня радуетъ. И какой высокій, чудный образъ художника предстаетъ передъ глазами! На какую неизмримую высоту возноситъ онъ съ собою искусство и служителей искусства, и какое благоговніе слышно у него всюду передъ нашей дивной душой, передъ святымъ призваніемъ поэта! Господи! кажется, вс блага міра отдалъ бы я, отъ всхъ радостей отказался бы, только чтобъ подышать мн хоть часъ воздухомъ этихъ горнихъ обителей искусства! Впрочемъ, для меня всегда и во всякое время, какъ и сами Вы знаете, имла сильное значеніе душа человческая. Мн дла нтъ до того впечатлнія, которое Гоголь произведетъ на публику. Да меня онъ подйствовалъ, точно будто новое поприще дятельности открылось для моей души. Вчера вечеромъ и на ночь написалъ я стихи, которыхъ еще и не перечитывалъ нынче. Ихъ надобно отдлать, я во Вторникъ я ихъ пришлю къ Вамъ. Я чувствую себя другимъ и лучше. Вра пишетъ, что языкъ слабъ и вялъ. Это такой языкъ, который, какъ стихи, невольно удерживается въ памяти. Какъ, это слабо и вяло: ‘стонетъ весь умирающій составъ мой!’ Это просто музыка. А женщины въ свт. Перечтите это со вниманіемъ. ‘Увы! на всхъ углахъ міра ждутъ и не дождутся ничего другаго, какъ только тхъ родныхъ звуковъ, того самаго голоса, который у васъ уже есть’. ‘Благоухающими устами поэзіи наввается на души то, чего не внесешь въ нихъ никакими законами и никакою властію’. А въ письм въ Языкову о лиризм вспомните 119-ю страницу, мсто, начинающееся такъ: ‘ублажи гимнамъ того исполина’ и пр., возьмите 284-ю страницу съ третьей строки сверху. Что Константинъ? пусть серьезно занявшись чтеніемъ этой книги, забывъ на время Мининъ-Пожарскаго, дастъ онъ свободу душевному голосу, и я увренъ, онъ во многомъ со мной согласится. Ожидаю Вашихъ послдующихъ впечатлній при второмъ чтеніи книги.— Прощайте, дай Богъ, чтобъ у Васъ было все благополучно. Окажите Кост, что одна барышня здсь, съ которою я никогда про него и не говорилъ, не Унк**, а Казенная Палаточка, видла его во сн и разсказывала мн сонъ, говоря, что онъ былъ въ русскомъ кафтан, безъ бороды, съ черными волосами, красавецъ собой, но что она его ужасно боялась…

25 Январ, 1847 года. Калуга,

Получилъ я Вашу посылку изъ Москвы: перекрашенныя платья и книгу Гоголя. Книгу Гоголя немедленно по полученіи отослалъ къ А. О., которая просила меня о томъ, раздавите вс свои экземпляры по чужимъ рукамъ. Что Вамъ разсказать про эту недлю? Въ Понедльникъ былъ я у А. О., читалъ ей Ваше письмо и Врочкино… Ей, равно какъ и мн, интересны вс впечатлнія. Я не могу не согласиться съ Вами во многомъ, я самъ при чтеніи книги сильно смущался выходками на Погодина, раздленіемъ на семь кучъ и т. п., и говорилъ все это еще прежде А. О. Распоряженія насчетъ портрета тоже мн были не по сердцу. Но мн кажется, что Гоголь искрененъ, что онъ дйствуетъ такъ по обязанности, налагаемой на него убжденіемъ, что все это можетъ быть полезно людямъ. Слышите иногда истинный, пронзительный голосъ душевной муки, право, слышатся иногда слезы! Я убжденъ, впрочемъ, что все это направленіе не помшаетъ ему окончить Мертвыхъ Душъ. Что если Мертвыя Души явятся, если просвтленный художникъ уразуметъ всю жизнь, какъ она есть, со всми ея особенностями, но еще глубже, еще дальше проникнетъ въ ея тайны, не односторонне, не увлекаясь досадой или насмшкой,— вдь это должно быть что-то исполински-страшное. Второй томъ долженъ разршить задачу, которой не разршили вс 1847 лтъ христіанства. Признайтесь однако, что много есть хорошаго въ письмахъ! Меня увлекало и увлекаетъ благоуханіе той сферы духа, въ которой обртается и къ которой зоветъ Гоголь. Впрочемъ, я собираюсь вновь перечесть всю книгу. Ныншняя недля такъ скоро прошла, что я не усплъ ничего сдлать. А. О. вся за Гоголя, но не споритъ противъ Вашихъ возраженій, говоря, что указываемое Вами — слабости и крайности, отъ которыхъ онъ не вполн очистился и т. п. Она убждена, впрочемъ, что Гоголь не въ состояніи боле написать ‘Мертвыхъ Душъ’. А интересно знать, что скажетъ судъ публики, судъ, выражающійся не въ журналахъ? Любопытно звать впечатлнія, производимыя книгою на души, неприготовленныя, свжія {Но С. Т. не согласился ни въ чемъ съ сыномъ. 30 Января т. г. онъ отвчаетъ ему и на мысль о просвтленномъ художник и на мнніе А. О. Смирновой, но сужденія публики… Онъ пишетъ: Что касается до книги Гоголя, то и санъ часто смущаюсь не мене твоего: въ послднемъ письм къ теб я былъ гораздо спокойне, но прочитавъ въ другой разъ статью: О лиризм нашихъ поэтовъ, я впалъ въ такое ожесточеніе, что, отправляя къ Гоголю письмо Свербева, вмсто нсколькихъ строкъ, въ которыхъ хотлъ сказать, что не буду писать къ нему письма объ его книг до тхъ поръ, пока не получу отвта на мое письмо отъ 9-го Декабря,— написалъ цлое письмо горячее рзкое, о чемъ очень жалю. Вчера прочли мы, едва-ли не въ третій разъ, письмо объ Иванов, которое понравилось мн гораздо мене прежняго. Они оба погибаютъ отъ лукаваго мудрствованія: врить же надобно въ простот сердца: Это ужасная ошибка и даже дерзость, но моему, мшать имя Бога во вс наши дла. Разумется, всякій талантъ отъ Бота, но мысль, что прежде надобно сдлаться святымъ, чтобъ изобразить святое — нелпость. Изъ этого выйдетъ, что Ивановъ не кончить картину ‘Богоявленія Господня’ и Гоголь ‘Мертвыхъ душъ’. Кто можетъ осмлиться сказать самому себ, я теперь готовъ, я добродтеленъ, я святъ? Много, много надобно говорить объ этомъ. Я хочу переплесть книгу Гоголя съ блыми листами, вновь перечитать ее и записать вс мои замчанія, эту книгу я отошлю къ нему разумется съ оказіей. Я сдлаю все, что можетъ сдлать другъ для друга, братъ для брата и человкъ съ поэтическимъ чувствомъ — теряющій великаго поэта. До тхъ поръ я не успокоюсь совершенно. Какъ мн больно слышать твои слова: ‘все это можетъ быть полезно людямъ… Просвтленный художникъ уразуметъ всю жизнь’. Какая мечта! Мы сходимся въ одномъ съ Александрою Осиповною, что Гоголь не въ состояніи кончить ‘Мертвыя души’. Ты говоришь о суд публики, но вдь большинство публики — публика Калужская, итакъ, мало интереса знать ея судъ. Ты кидаешься въ ужасныя крайности: для пониманія необходима образованность ума. Мужики наши свжи, новы, просты и умны, но въ нихъ нтъ слуха, чтобы услышать напримръ хоть Гоголя, этотъ слухъ — образованность.}. Потому что мы вс отъ безпрестанныхъ толковъ, размышленій, предупреждая впечатлнія другъ въ друг предварительными разговорами, съ нашими неразъясненными вамъ самимъ вполн системами, доктринами,— мы несвободны, мы какъ-то перетерли наши души. Ахъ, какъ мн хочется встртить иногда человка совершенно свжаго, новаго, простаго, отъ котораго бы не- вяло ограниченностью нашего просвщеннаго ума, пустотою нашего образованія, чмъ всмъ мы такъ гордимся. Повторяю, мн кажется, что нтъ ничего пошле умнаго человка въ наше время. При своемъ нравственномъ растлніи, при недльности своего ума, онъ не способенъ къ откровенію новыхъ истинъ. Впрочемъ, это вовсе не идетъ сюда.— Въ Середу вечеромъ сидлъ дома, читалъ новый романъ Жоржъ-Зандъ. Въ Четвергъ былъ у А. О., гд познакомился съ Нарышкинымъ, бывшимъ 12 лтъ на каторг! Человкъ этотъ, видно, такъ сдлался мягокъ и кротокъ и Тихъ, такъ проникнутъ врою и любовью, что хоть онъ меня не убдилъ (мы разсуждали о вр), но мн отрадно было на него смотрть. Не имя самъ много вры, я люблю смотрть на людей врующихъ, но врующихъ безъ ханжества. Вчера отказался отъ приглашенія на вечеръ къ Писареву, остался дома и написалъ новые стихи, которые, впрочемъ, имютъ боле политическій смыслъ. Началъ я было съ цлью адресовать ихъ къ Ар**, но конецъ не приходится къ Ар**. Окончивъ ихъ въ полночь, я легъ спать, но, разгорячившись или отъ другой причины, никакъ не могъ заснуть раньше половины третьяго, а всталъ въ восьмомъ, обрился и слъ на письмо къ вамъ. Сейчасъ принесли мн Ваше письмо. Прочту его. Вы на меня сердитесь за то, что я мало пишу. Я не могу теперь писать много потому, что не успваю обдумывать ничего. Когда у меня есть свободное время, мысли и вопросы вдругъ нахлынутъ со всхъ сторонъ такъ, что, едва можно сладить съ ними. Къ тому-же я пользуюсь досужнымъ временемъ Пятницы и Субботы, чтобъ писать стихи. Я написалъ три стихотворенія: третье Вы получите съ слдующей почтой. Оно крпко, сильно, зернисто… Такъ мн показалось вчера, когда я его писалъ. Нынче еще не читалъ его: боюсь, что оно вдругъ мн покажется вялымъ и риторическимъ. Ма самому смшно бываетъ, до какой степени стихи мои чужды сферы моей вншней жизни. Какъ розны эти два міра! Жизнь вншняя не даетъ мн ни одного вдохновительнаго толчка, и все содержаніе, все воодушевленіе долженъ я черпать изъ себя одного. Мало того. Кром Ар**, нтъ ни одной души, способной понять стихи мои и оцнить ихъ, какъ выраженіе отвлеченной мысли. Я мало къ Вамъ пишу потому, что жизнь, которую я веду по необходимости, такъ мало занимаетъ меня собственно, что не остается ни одного воспоминанія, ни одного впечатлнія, я вызжаю, знаю теперь почти всхъ здсь и все, и вс мн такъ приглядлись, что мой внутренній міръ не соприкасается вовсе съ ними. (Важне писемъ для Васъ стихи мои). По той же причин не писалъ я ничего и объ А. О. Такъ мало она меня занимаетъ, что, право, говорю Вамъ, и въ голову не приходитъ мн объ ней никогда дома. Когда я бываю у ней, то я говорю, спорю, нахожусь съ ней въ совершенно простакъ отношеніяхъ, никогда не вспоминая прежняго, не касаясь этихъ вопросовъ. Она уже не прежняя для меня А. О., она вдругъ постарла для меня десятью годами, я вижу въ ней умную, занимательную женщину, беременную вдобавокъ, мать дтей,— довольно взрослыхъ, женщину, которой ошибки и заблужденія неспособны боле возбудить во мн никакого негодованія, вниманіемъ и мнніемъ которой я не дорожу, и потому-то мн теперь съ нею такъ свободно и ловко. Въ Четвергъ я ея не видахъ, она нездорова и сидла наверху. Вра думаетъ, что я примирюсь съ ея воззрніемъ! Послдніе, вотъ эти стихи мои докажутъ противное. {См. Приложеніе: Къ А. О. См. неоконченное посланіе.} Я вовсе не хлопочу о ея воззрніи и не спорю съ нимъ. Искренно-серьезныхъ и важныхъ для меня разговоровъ боле съ нею не бываетъ. Я даже радъ, когда она уходятъ, или когда я могу остаться одинъ съ ея братьями. Нтъ, не примириться могъ бы я! Напротивъ, я чувствую въ себ ежеминутную возможность или стать безбожникомъ или сдлаться отчаяннымъ аскетомъ, противно мн это равнодушное, ничего не разршающее примиреніе, этотъ нравственный комфортъ! Стихи Константина прекрасны, особенно вторая половина и особенно оборотъ или складъ послднихъ трехъ стиховъ.

1-го февраля 1847 года. Суббота. Калуга.

Я не писалъ къ Вамъ во Вторникъ, потому что не усплъ. На этой глупой недл столько суеты, что ршительно некогда одуматься, и нить стихотвореній, кажется, прервана. Хотлъ было послать Вамъ стихи во Вторникъ, но раздумалъ, вообразивъ себ живо, что стихи придутъ въ самый развалъ масленицы, когда человкъ, навшись блиновъ, длается скотиной, клонитъ его ко сну, а жизнь духа отложена до Великаго поста. Необыкновенно гадка мн масленица, особенно когда представлю себ, что 60 милліоновъ челюстей дятъ въ одно время блины съ икрой, масломъ, сметаной, и 60 милліоновъ подбородковъ засалены жиромъ и лоснятся. Грустна мн также эта дтская черта человчества, устроившаго себ подобное обжорливое пиршество и безумное гршное веселье — предъ Великимъ постомъ. Церковь не такъ смотритъ на это, и жизнь здсь опять врозь съ религіей. Мн это, пожалуй, все равно, но міръ, называющій себя христіанскимъ, не долженъ былъ бы узаконятъ подобнаго учрежденія… Я’ очень мало лъ блиновъ, обыкновенно не боле двухъ.— Ну-съ, что Вамъ разсказать про эту недлю?
Въ Середу вечеромъ были у меня гости, друзья, надовшіе своей дружбой, въ Четвергъ вечеромъ на бал у См**. Въ Пятницу — сидлъ весь день дома, принималъ съ визитами. Нынче на блинахъ у Клушина, Вицегубернатора, завтра въ Собраніи блины. Впрочемъ, большая часть городскихъ увеселеній: катанья, театръ, вольные маскарады въ театр, все это совершается безъ меня. Слава Богу, и въ этомъ прошу мн врить, я совершенно здоровъ, одно только, что плохо спится мн, и все это время я страдаю безсонницей. Тоска! Тоска, которую не развлечетъ и Москва: напротивъ, я увренъ, что нигд не будетъ мн такъ грустно и тяжело, какъ въ Москв. А. О. нездорова и все кашляетъ, а потому во время бала сверху не сходила, впрочемъ, я былъ допущенъ наверхъ и сидлъ тамъ часа съ полтора и, признаюсь, мн у нея было очень скучно. Говорить не о чемъ, да и охоты нтъ, когда не ждешь и не ищешь боле словамъ никакого сочувствія. Она читала мн письмо Самарина. Осторожный Самаринъ, не имя еще свдніе, какого мннія о книг Гоголя А. О., пишетъ о книг чрезвычайно легко и загадочно, не произнося никакого ршительнаго приговора, однакоже видно, что онъ ею очень недоволенъ. Въ письм его есть что-то обо мн, сказывалъ мн Ар**, чего однакожъ она мн не прочла, остановясь на третьей страничк. Я, впрочемъ, и не любопытствовалъ.— Письма Ваши получены мною вчера, почти оба въ одно время: оплошность относительно доставленія перваго письма извинительна по блинному времени.— Стихи Константина къ Соловьеву прекрасны, очень хороши. Письмо также, должно быть, искусно написано, хотя, признаюсь, какъ то въ немъ мало толку. Книги Гоголя, полученной мною отъ Васъ изъ Москвы, у меня нтъ теперь, я ее читалъ иди, лучше сказать, проглотилъ въ одинъ разъ и съ тхъ поръ не поврялъ своего сужденія новымъ чтеніемъ. А. О., раздарившая свои экземпляры, взяла у меня мой и отдала кому-то читать. Когда я говорю объ образованности, то вовсе не значитъ, чтобъ въ противоположность ей я поставлялъ другую крайность, мужика. Я не раздляю мечты Константина, что можно намъ, уже выскочившимъ изъ сферы чистой національности, сочувствовать вполн народу. Я сошелъ бы съ ума, еслибъ мн пришлось жить постоянно съ мужикомъ,— и мысль, которую Константинъ развиваетъ въ своей повсти, есть Жоржъ- Зандовская утопія. Есть степень выше… {На его С. Т. писать въ письм отъ 6 февраля 1847:
Книгу Гоголя мы прочли окончательно, иныя статьи даже по три раза, беру назадъ прежнія мои похвалы нкоторымъ письмамъ или правильне сказать нкоторымъ мстамъ: нтъ ни одного здороваго слова, везд болзнь или въ развитіи, или въ зерн.— Я также не раздляю мечты Константина и вполн раздляю твоя мысли насчетъ національности, но не вполн понимаю недописанныя слова ‘есть степень выше’. Ты правъ, что содержаніе твоихъ стиховъ не всмъ доступно, но зачмъ теб всхъ, зачмъ толпа? Неправда, чтобъ холодомъ вяло отъ этихъ высокихъ мыслей и чтобы он не грли ничьей и даже твоей души, но долженъ признаться, что высокіе порывы благородства, безприкладны въ строгомъ смысл, тмъ не мене они волнуютъ хотя на время духъ человка и не безплодно.}.
Когда опять примусь за стихи, не знаю. Надоло мн это отвлеченное, не всмъ доступное содержаніе. Холодомъ ветъ отъ этихъ высокихъ мыслей, и ничьей души не грютъ эти порывы безприкладнаго благородства, все равно, какъ не грютъ они и моей.— Прощайте. Поздравляю Васъ съ Великимъ постомъ. Я ему несказанно радъ.

4-го февраля 1847 года, Вторникъ. Калуга.

Слава Богу, вотъ и Великій постъ! Здсь онъ еще не такъ замтенъ, какъ въ Москв, гд на каждомъ шагу церковь и на улиц безпрестанно попадаются цлыя толпы тихо идущихъ въ церковь говльщиковъ. Посылаю Вамъ стихи. Для того, чтобы Вы не терялись въ напрасныхъ догадкахъ, для чего и о комъ писаны эти стихи, скажу Вамъ, что они написаны по поводу одного случая, разсказаннаго мн едоромъ Унк** въ прошедшую Субботу, вечеромъ, когда мы вмст воротились отъ Клушина и до поздняго времени толковали. У меня вдь, какъ извстно, душа пресострадательная, и я такъ заинтересовался положеніемъ двушки, мн неизвстной, о которой шла рчь, вспомнилъ живо положеніе другихъ, мн извстнымъ, вспомнилъ и Sophie, судьба которой меня постоянно занимаетъ, и написалъ поутру же на другой день стихи. Стихи безъ особеннаго достоинства, но при боле тщательной отдлк могли бы быть лучше. Есть тутъ, впрочемъ, одинъ стихъ, который мн очень нравится {См. Приложеніе. При кликахъ дерзостно побдныхъ.}.

8-го Февраля 1847 года. Калуга. Суббота.

Нынче Вы, милая Маменька, Вра и Люба причащаетесь: поздравляю Васъ заочно. На ныншней недл я получилъ два письма отъ Васъ. Кажется, почта въ Калугу отходитъ по Пятницамъ, а не по Субботамъ, и потому сомнваюсь, чтобы Вы успли извстить меня о диспут. Теперь уже поздно предупреждать Васъ, но, написавъ въ Понедльникъ, Вы бы успли увдомить меня: я получилъ бы письмо въ Середу поутру и могъ бы пріхать къ Пятниц. Не зная ничего, я не могу ршиться хать.— На этой недл совершились здсь дв помолвки: дочь Писарева помолвлена на одного инженернаго офицера, вдовца, жену котораго я хоронилъ годъ тому назадъ. Писарева замчательна тмъ, что у нея косы, впрочемъ не черныя, ниже колнъ: она была разъ въ такомъ костюм на маскарад, гд могла выказать красоту своихъ волосъ. Другая помолвка мн ближе извстна. Унк** старшій, Михаилъ, женился на младшій Кобриной, семнадцатилтней двушк. Все это совершалось на моихъ глазахъ, и я даже разыгрывалъ роль нкую, какъ другъ семейства и повренный тайнъ (Сей послдній бракъ будетъ, вроятно, пресчастливый, но, должно признаться, нисколько не умилительный, а прсный). Много очень думъ родилъ во мн этотъ случай: страшно вдругъ увидть всю жизнь свою опредленною до конца, или по крайней мр хоть одну ея сторону, и отказаться въ этомъ отношеніи это всякой неизвстности будущаго! Нтъ, никуда не годится Константиново воззрніе на бракъ! Бракъ тогда является чмъ-то такимъ обыденно пошлымъ, что трудно на него и ршиться {На это С. Т—чъ отвчалъ 13 февр.: Твое воззрніе на бракъ очень односторонне. Все равно по разсудку или по страсти совершается бракъ, въ обоихъ случаяхъ жизнь опредляется до конца и должно отказаться въ этомъ отношеніи отъ всякой неизвстности, говоря твоими словами, трудно теб понять мое ощущеніе и невольную улыбку при чтеніи послднихъ строкъ твоего письма. Я вспомнилъ, что точно такъ говорилъ во дня моей молодости, но будучи гораздо моложе тебя. Когда-же я задумалъ жениться, то проповдывалъ совершенно противное ученіе, женился — и вышло совсмъ другое.}. Нельзя ли сохранить поэзію любви и жизни въ брак? Я мирнаго счастія, опошливающаго человка, не хотлъ бы себ, боюсь дйствія привычки и, еслибъ долженъ’ былъ смотрть на жену, какъ на работницу или хозяйку, то сошелъ бы съ ума отъ тоски. Впрочемъ, объ этомъ нужно писать много, да и я вдь самъ знаю, что черезъ нсколько лтъ, можетъ быть, и созрю для брака, стану мудре (иными словами, пошле, трусливе и смирне). Таковъ законъ природы!

1847 года, Февраля 11-го, Вторникъ. Калуга.

Я сегодня вовсе не располагалъ писать къ Вамъ, потому что непремнно жду отъ Васъ писемъ завтра. Вы хотли увдомить меня о диспут, но не увдомили, и я нахожусь въ затруднительномъ положеніи: если получу письмо завтра, что диспутъ въ Пятницу, то я пріду скоре, чмъ это письмо, и письмо это будетъ лишнее. Въ Четвергъ выду, въ Субботу вечеромъ назадъ изъ Москвы. Если же я не получу письма, то, значитъ, диспута не будетъ, и я не мору отважиться хать по одному предположенію, что онъ состоится на этой недл. Кстати, на этой недл вызжаетъ изъ Калуги Унк**.
Что Вамъ сказать покуда? Ничего нтъ особеннаго. На этихъ дняхъ прочли мы съ Ар** романъ Герцена. Это не художественное произведеніе, если хотите,— но, не говоря о болзненномъ желаніи всюду острить, въ немъ много чудесныхъ вещей! Такъ тяжело и тоскливо стало у меня на сердц, когда я прочелъ его, тмъ боле, что это произведеніе современное, 19-го вка, болзнямъ котораго мы вс боле или мене сочувствуемъ. Въ Калуг беретъ меня тоска, чувствую, что и въ Москв будетъ тоже посл первыхъ двухъ мсяцевъ, когда уже достаточно утомитъ меня эта многосторонняя поверхность всхъ вопросовъ и умственныхъ интересовъ. Но у меня впереди два рессурса: лтомъ я беру отпускъ на два мсяца и отправляюсь ходить пшкомъ по Россіи, въ Кіевъ и т. п. А на будущій годъ въ чужіе края, несмотря на вс доводы Константина.

1847 года, Калуга, Февраля 15-го. Суббота.

На ныншней недл получилъ я два письма отъ Васъ. Очень радъ я, что Вамъ нравятся стихи и гораздо боле, чмъ я ожидалъ. Я думалъ, признаюсь, получить больше похвалъ за предыдущіе мои стихи, которые мн самому нравятся: ‘Зачмъ душа твоя смирна?’ Въ нихъ есть какая-то подъемлющая стремительность. ‘Отечественныхъ Записокъ’ еще не видалъ, а потому и не знаю еще разбора ‘Зимней Дороги’. Я, впрочемъ, ничего другаго я не ожидалъ, въ ней можно похвалить разв нкоторыя мста.— Я непремнно хочу быть на диспут, ибо покуда мн, слава Богу, ничто не мшаетъ хать, особенно если диспутъ будетъ въ Пятницу или Субботу. Когда же выйдетъ ‘Московскій Сборникъ’?— Вчера, посл долгихъ сборовъ, двинулось отсюда полсемьи Унк** въ Москву на недлю: М-me Унк** съ дочерью, двумя сыновьями и невстою. На моихъ рукахъ остались отецъ, одна дочь и остальная мелюзга.— Дятельность Константина меня необыкновенно радуетъ: скачетъ, здитъ, рыскаетъ, говоритъ, читаетъ, пишетъ драму и мимоходомъ статейки въ газетахъ {Серг. Т—чъ извщалъ объ этой стать К—на С—ча въ слд. выраж.:
Ты врно прочтешь въ 90-мъ номер Московской газеты статью ‘объ общественной благотворительности нашихъ дней’. Эта статья начинаетъ поднимать и безъ сомннія подниметъ ужасный шумъ. Знатнйшія даны, попечительницы и благотворительницы рвутъ на себ волосы отъ гнва, а мужья и большая часть мужчинъ ихъ подраздниваютъ. Быть великому шатанью! Я опасаюсь, чтобъ сочинитель и редакторъ не подверглись жестокому гоненію прекраснаго пола.}. Славно!— Я же ничего не длаю. Первую недлю лъ постное, теперь мъ скоромное, стиховъ не пишу. Представилъ себя къ чину Надзорнаго Совтника. Третьяго дня я былъ у С** и опять поссорился съ А. О. Впрочемъ, это рано или поздно должно было непремнной случиться. Когда я, по требованію мужа, зашелъ къ ней въ Понедльникъ вечеромъ, то едва высидлъ полчаса: она, окруженная только, священными книгами, говорила такія грубыя и неделикатныя вещи про нкоторыхъ моихъ знакомыхъ, что я едва могъ удержаться, но смолчалъ и сказалъ только, что во мн боле кротости, чмъ въ ней. По Четвергамъ обыкновенно бываютъ у мужа ея мужскіе вечера. Мн надо было видть Ар**, я пріхалъ сначала къ Николаю Михайловичу, съ которымъ мы на самой короткой и дружеской ног (доказательствомъ служатъ отличныя сигары, которыми я пользуюсь предпочтительно передъ всми другими), потомъ прошелъ на верхъ къ Ар**, который въ это время былъ у сестры и игралъ въ карты съ нею и Тимирязевымъ. Черезъ полчаса они кончили, и я ушелъ съ Ар** въ его комнату, гд сидлъ до 12-го часа, потомъ сошелъ внизъ и прошелъ въ гостинную, гд сидли дамы, чтобъ проститься съ одной изъ нихъ, которая на другой день узжала изъ города, именно съ Храповицкой. Дамы эти играли въ карты, и подл нихъ сидла А. О., къ удивленію моему, сошедшая внизъ. А. О. задержала меня разспросами о томъ, что длается въ Москв, о Гогол. У меня въ карман было Ваше письмо, и я ей хотлъ сообщить извстіе о письм Гоголя къ Щепкину и, добираясь до этого мста, прочитывалъ про себя, однакоже вслухъ, Ваши, правда, жесткія разсужденія о сумашествіи Гоголя и о плутовств въ его сумашествіи {Письмо С. Т—ча было отъ 8 февраля 1847 года, и вотъ какъ онъ гововоритъ о Гогол: Гоголь не перестаетъ занимать меня съ утра до вечера: онъ точно помшался, въ этомъ нтъ сомннія, но въ самомъ помшательств много плутовства — долженъ въ этомъ признаться. Сумасшедшія бываютъ плуты и надуватели: это я видлъ не одинъ разъ и помшательство ихъ длается и жалко и гадко. Мн пришла странная и вмст утшительная мысль въ голову, что Гоголь, получивъ множество печатныхъ и письменныхъ отзывовъ, скажетъ: ‘я вижу, что мои читателя еще не въ состояніи понять втораго тома ‘Мертвыхъ душъ’, да я еще не созрлъ для написанія его въ настоящемъ вид, а потому оставляю этотъ трудъ до времени я начинаю писать прежнія побасенки’,— и напишетъ вамъ чудныя побасенки.
А въ слдующемъ письм отъ 17 февраля С. Т—чъ добавляетъ, что ‘желалъ бы, чтобъ ты показалъ или прочелъ А—др Ос—вн все, что я писалъ о Гогол. Я желалъ бы, чтобы все, мною написанное и сказанное о немъ, было тогда же напечатано. Ибо теперь, посл его отвта на мое письмо я уже не могу ни говорить, ни писать о немъ. Ты не знаешь этого письма. Я перенесъ его спокойно, равнодушно. Но самые кроткіе люди, которые его прочли, пришли въ бшенство.}.
Поднявъ случайно глаза, я ужаснулся. А. О. вся вспыхнула, потомъ поблднла, потомъ затряслась, потомъ подняла руки кверху, и пошла потха. Я вовсе этого не хотлъ, сталъ извиняться, успокоивать ее, сказалъ, что не буду ей возражать… Не тутъ-то было. Она оскорбилась Вашими выраженіями о Гогол. Это бы еще ничего, но, по свойственной женщинамъ манер, захала Богъ знаетъ куда, такъ что я подъ конецъ разсердился. Начала съ того, что Гоголь ошибался въ ‘зашей’ семь: онъ думалъ найти друзей и нашелъ вмсто того людей, которые дорожатъ только его талантомъ, что ‘вы’ его надули и надуваете, но ея не надуете, и что она ‘откроетъ глаза’ Гоголю и т. п. Потомъ стала ругать всю Москву, Васъ вообще и меня въ особенности. Вы (т. е. Москва и Вы), которые съ утра до ночи твердите о христіанств и любви христіанской… Тутъ я не выдержалъ. Прошу покорно оставить христіанство въ поко въ теперешнемъ разговор, сказалъ я и ушелъ изъ комнаты, не простясь. Дамы, сидвшія подл нея, были ни живы, ни мертвы, а двери были отворены въ залу, гд играли на четырехъ столахъ {Получивъ это письмо, С. Т. отвчалъ на него: Ты не можешь себ представятъ, милый мой другъ Иванъ, какъ потшило меня твое письмо отъ 16-го февраля, вчера мною полученное! Эта горячая схватка съ А. О. посреди изумленнаго Калужскаго общества меня восхитила, ‘вся вспыхнула, потомъ поблднла, потомъ затряслась, потомъ подняла руки кверху и пошла потха’… Эти слова, такъ живо рисующія всю сцену, внезапно перенесла меня на мсто дйствія, откуда я сегодня еще не совсмъ удалился. За эту сцену, я даже съ А. О. почти помирился, еслибъ она была здсь, то я сейчасъ-бы къ ней похалъ. Я вижу, что она любитъ Гоголя, какъ человка. Она не совсмъ поняла мои слова: ‘плутовство въ самомъ сумашествіи’, и ты могъ бы ихъ и не читать ей, если не имлъ намренія прочесть ихъ. Но я радъ тому и другому. Я долженъ по совсти сказать, что А. О. даже отчасти права: мы, надувая самихъ себя Гоголемъ, надували и его, и поистин я не знаю ни одного человка, который бы любилъ Гоголя, какъ другъ, независимо отъ его таланта. Надо мною смялись, когда я говаривалъ, что для меня не существуетъ личность Гоголя, что я благоговйно, съ любовію смотрю на тотъ драгоцнный сосудъ, въ которомъ заключенъ великій даръ творчества, хотя форма этого сосуда ма совсмъ не нравится.}. Я вовсе не расположенъ былъ горячиться и все-таки не высказалъ ей и сотой части изъ уваженія къ ея положенію. Какъ я ушелъ, такъ, говорятъ, она обратилась къ присутствующимъ и долго еще изливала желчь свою на меня. Впрочемъ, а къ этому равнодушенъ, ибо ршительно ничего не теряю. Это не то, что было прежде.

1841 года. Февраля 22-го. Суббота. Калуга.

На этой недл получилъ я также два письма отъ Васъ. Самъ я во Вторникъ не писалъ, потому что но Вторникамъ нахожусь въ томъ предположеніи, что самъ отправлюсь въ Четвергъ. Отвчаю Вамъ на Ваши письма. Статью объ общественной благотворительности я прочелъ, и она мн очень нравится: она такъ жива, такъ мтка, такъ ловка, такъ его- виста, что я никакъ не ожидалъ этого отъ Константина. Статей Мельгунова и Шевырева еще не читалъ. Увы! Огромныя ‘С.-Петербургскія Вдомости’ начинаютъ здсь мало по малу вытснять московскія. Статью эту здсь едва ли кто замтилъ, исключая старика У**, который мн ее и указалъ, изъявивъ въ тоже время предположеніе, что это должна быть или моя статья или кого нибудь изъ братьевъ моихъ. Купцы Калужскіе, читающіе Вдомости, обратили боле всего любопытное вниманіе на рожденіе какого-то жеребенка.— Я очень радъ хать въ Симбирскъ, но вдь я, какъ Вамъ извстно, скептикъ, какъ скоро что-либо затвается или предполагается у насъ въ дом, и потому не совсмъ врю сбыточности этой поздки. Но для этого мн надобно сначала перейти въ Москву и по переход въ Москву взять отпускъ чрезъ Инспекторскій Департаментъ почти вслдъ на переводомъ (коли предполагаютъ хать въ Ма). Да чтожъ это наконецъ, переведутъ ли меня? Очень будетъ скверно, если меня не переведутъ до 1-го Мая, тогда я опять останусь въ распоряженіи полномъ Графа Панина до Января 1848 года. Я даже удивляюсь, какъ Вы не пошлете справиться, выбыли ли старые Оберъ-Секретари въ Сенат? Заплъ дло стало? Мн ужъ, признаюсь, надоло обртаться въ этой неизвстности: ничемъ не могу положительно заняться, предполагая скорый отъздъ, живу день за день, въ странномъ ожиданіи… Что жъ это, въ самомъ дл! Ольденбургскій приходитъ отъ меня въ умиленіе, Пинскій общаетъ много, а ужъ два мсяца никакого исполненія по просьб! Неужели они думаютъ, что это такой важный постъ, который хорошо получить и черезъ годъ, только чтобъ его получить? Ничуть не бывало. Черезъ годъ я его не приму, а просто выйду въ отставку, чтобы хать въ чужіе края.— Получилъ я небольшую записку отъ Мамонова: онъ пишетъ мн про свою картину Павла Препростаго. Я бы ему отвчалъ, да не помню его адреса. Трудна задача. Онъ толкуетъ о нашей непростот… Но нельзя уже намъ упроститься, растравивъ душу сознаніемъ, нельзя сдлать пылкимъ человка холоднаго, для насъ почти нтъ исправленія, и въ насъ живетъ полное, безнадежное сознаніе своего безсилія. Мы съ самаго начала чувствуемъ, что для всхъ сознаваемыхъ и признаваемыхъ вами истинъ нужны мхи новые, а мы мхи старые, и съ этой пріятной увренностью должны проходить, можетъ быть, еще длинный, длинный путь: весело! Потомъ, никто изъ насъ почти не извдалъ жизни, но она должна имть свои права, и я не хочу такъ легко отъ нихъ отказываться. Ну да все равно! Въ настоящую минуту меня не тревожатъ никакіе міровые и религіозные вопросы. Занимаетъ меня очень положеніе женщины въ обществ. Какъ однако же врны себ издателя ‘Современника’. Вс повсти, весь журналъ проникнутъ одной идеей. Чихали ли Вы тамъ переписку двухъ барышень? Только живущій въ губернскомъ город можетъ понять, до какой степени это врно, торжество пошлости заставляетъ невольно задумываться.— Мамоновъ пишетъ о поздк въ Симбирскъ, говоря, что они дутъ за невстами. Если я поду, такъ не за невстой, потому что не чувствую себя довольно созрвшимъ для женитьбы, какъ дла покойнаго разсчета, а всякая зная женитьба также вздоръ.— Ар** затваетъ издать къ Августу мсяцу литературный альманахъ въ Москв. Онъ будетъ доступне, легче, элегантне почтеннаго друга моего, полновснаго ‘Сборника’. Изъ Петербургскихъ литераторовъ участвуютъ въ немъ Соллогубъ, Вяземскій, Майковъ, которымъ всмъ уже о томъ и писано. Разумется, ничего подлаго или могущаго оскорбить насъ, Москвичей, допущено не будетъ. Пожалуйста, похлопочите о содйствіи всхъ нашихъ Московскихъ литераторовъ, которыхъ впрочемъ такъ немного! Я даю ему стихи, на выборъ, и очень радъ этой зат: чмъ больше будетъ у насъ въ Москв дятельности такого рода, тмъ лучше. Впрочемъ, я самъ скоро пріду забирать статьи. Тугое рожденіе на свтъ ‘Сборника’ заставляетъ предполагать, что родится какое-нибудь диво…— Блеснуло солнце! И срый, свинцовый цвтъ неба вдругъ освтился. Облачный слой еще не разсялся, но посинлъ, и отчетливе, ясне стали видны мн въ окошко столбы отдаленные дыма, прежде незамтнаго, слившагося съ небомъ. О, какъ я люблю свтлые дни и солнце! Какъ утшаетъ меня приближеніе Марта, хотя по календарю весенняго мсяца. Какъ освжаетъ меня всякій, нежданно блеснувшій яркій лучъ.

Суббота, 1-го, 1847 хода. Калуга.

Я совершенно забылъ, что въ феврал только 28 дней, и никакъ не предполагалъ во Вторникъ, что 1-е Марта будетъ въ Субботу, а то бы непремнно написалъ. Впрочемъ, Ваши письма отъ Понедльника приходятъ сюда посл написаніи мною писемъ утромъ во Вторникъ, а такъ какъ я безпрестанно жду отъ Васъ положительнаго зова на диспутъ, то и отлагалъ Вторничное писаніе до Субботняго.— Въ Понедльникъ воротился едоръ Ун**, привезъ мн свжія всти о Васъ, о Константин, разсказалъ мн про дурацкія шарады, про дамское негодованіе на статью о благотворительности… Отвчаю на Ваши письма. О Панов: не мало поразился я, прочитавъ извстіе о его свадьб. Грустно и жаль будетъ, если онъ дорого поплатится за свое добродушіе, покуда есть время, надо было бы навести врныя справки, въ состояніи ли эта двушка, жениховъ приступомъ берущая, сдлать счастіе Василія Алексевича. Вы ему разъясните, что бракъ ‘это не такое дло, что взялъ извощика и похалъ, а совсмъ другое’. Нтъ, я не такъ чувствителенъ. Готовъ дать скоре всевозможные обты другаго рода, дать клятву никогда не жениться, еслибъ это было нужно для ревниваго счастія двушки, но жениться самому изъ великодушнаго порыва — сохрани Богъ. Еслибъ видлъ со стороны двушки малйшее желаніе выйти за меня замужъ, немедленно бы отшатнулся. Невольте довольствоваться безкорыстною любовью, въ противномъ случа вамъ нтъ никакого отвта. Такъ я думаю.— Благодарю Васъ на присылку письма-Гоголя. Да, признаюсь, въ немъ столько высокомрной нжности’ что это даже оскорбительно. Мн было ужасно досадно, когда я читалъ его. А. О. съ тхъ поръ и не видалъ.— Вся Калуга полна разныхъ толковъ объ уничтоженіи чиновъ и т. п. Не знаю, въ какой степени вс эти слухи справедливы. Полтораста лтъ уродовали наши понятія и сдлали наконецъ такъ, что табель о рангахъ вошла какъ-то въ составъ нашихъ дтскихъ врованій, такъ что теперь трудно будетъ вдругъ разстаться съ ними. Возьмите положеніе мелкаго слоя чиновниковъ. 40 лтъ человкъ привыкъ считать себя Титулярнымъ Совтникомъ и въ: этихъ звукахъ слышитъ свое опредленіе и назначеніе и цль жизни… вдругъ онъ не Титулярный Совтникъ, а мечта, миъ! Но для нашего брата это очень выгодно. Кстати, Вы, врно, слышали также, что увеличиваются оклады жалованья по Министерству Юстиціи. Прокуроры сравниваются съ Предсдателями Палатъ, будутъ считаться въ V класс и получатъ жалованья тысячъ семь, Предсдатели Уголовныхъ и Гражданскихъ Палатъ — равное съ ними, а Товарищи Предсдателей пять тысячъ… Но все это только слухи.
Унк** сказывалъ мн, что Оберъ-Секретари Московскіе и не думаютъ выходить въ отставку, можетъ быть, они и не имютъ на то права до окончаніи ревизіи въ Сенат?.. Какъ бы то ни было, но это все очень скверно. До 1-го Мая остается всего два мсяца, и если въ эти два мсяца я ничего не сдлаю, такъ мн придется высиживать опять въ Калуг до 1848-го года. Но я ни подъ какимъ видомъ не хочу оставаться въ Калуг, къ тому же и флигель, въ которомъ я живу, съ Апрля мсяца будетъ передлываться и украшаться, ибо отдается для проживанія будущимъ молодымъ, слдовательно, въ Апрл мсяц мн пришлось бы нанимать новую квартиру и вновь устраиваться, что все очень скучно. Къ тому же, и это врно, теперь назначена ревизія Министерства Юстиціи по всей Имперіи, съ огромными правами ревизорамъ. Въ Калужскую губернію назначенъ Членъ Консультаціи, графъ С—въ, надменнйшее, на-пыщеннйшее и глупйшее созданіе, какъ увряютъ. Когда онъ прибудетъ, это неизвстно. Боюсь одного, чтобы не состоялось Высочайшаго повелнія: до окончанія ревизіи не выходить въ отставку, не переходить съ мста. Соображая все это, я думаю, что если до Апрля мсяца не будетъ никакого дйствія по моей просьб, то послать просьбу объ отставк и искать службы по другому вдомству… Тмъ боле, что если слухи объ уничтоженіи чиновъ справедливы, то я въ такомъ случа по служб собственно ничего не теряю.
Стиховъ новыхъ нтъ. Правда есть небольшіе, отвтъ Ар**. Дло въ томъ, что разсказавъ ему объ одной двушк, проживающей не въ здшнихъ мстахъ, я привелъ его воспріимчивую душу въ такой восторгъ, что онъ, постоянно бредящій по юности лтъ объ идеал женщины и двы, стелъ съ ума на нсколько дней, въ состояніи былъ хать ее отыскивать и написалъ мн о ней пребольшіе стихи, за которые я былъ ему очень благодаренъ, какъ за все, что высказывается прямо отъ души, отъ сердца, какъ бы даже это высказано ни было. Въ этихъ стихахъ, гд много хорошихъ очень стиховъ, онъ спрашиваетъ, неужели двушка эта примирится съ жизнью и страданіемъ, сдлается барыней уздной, и зачмъ все это такъ на свт и т. п. Я отвчалъ на это слдующими стихами, которые, впрочемъ, написать можно было только въ сердитую минуту расположенія духа, вотъ они:
Что мн сказать ей въ утшенье,
Чмъ облегчить ярмо судьбы?
Она отвергнетъ примиренье,
Она не вынесетъ борьбы!
Ея ли чувство не глубоко!
А сколько зла судили ей
Такъ простодушно, такъ жестоко
Законы мудрые людей?….
Пускай же, міромъ позабыта,
Она страдаетъ до конца,
Живой упрекъ земнаго быта
И обличеніе Творца!..
Такимъ образомъ, создавъ себ, можетъ быть, одну мечту, мы тшимъ другъ друга стихотворными сожалніями и негодованіями.— Для меня было бы лучше, еслибы диспутъ- происходилъ въ конц шестой недли, тогда бы я могъ пріхать и остаться седьмую (Страстную) и Святую… Странно однакоже, что отъ Васъ нтъ писемъ нынче.
Вслдъ за этакъ письмомъ былъ перерывъ до 15 Марта. Въ это время И. С. здилъ въ Москву присутствовать на публичной защит Конст-мъ Серг-мъ своей магистерской диссертація о Ломоносов.
Письма возобновляются съ 15 Марта, посл возвращенія. И. С. въ Калугу.

1847 года. Марта 15-го. Калуга. Суббота.

Состояніе дорогъ должно быть такъ скверно, что вмсто однихъ сутокъ рискуешь прохать двое. Экстра-почта, которой слдовало быть вчера въ полдень, опоздала боле чмъ полу-сутками. Да и теперь не знаю, пришла ли она еще: послалъ на почту. Ожидаю непремнно отъ Васъ увдомленія: не пріхалъ ли Гриша? Унк** еще не воротился, а я его жду съ нетерпніемъ, чтобы узнать о положеніи дорогъ. По старой Калужской дорог, по которой мн придется хать, если не возьму подорожную, такая грязь и топь, что, говорятъ, почти прозда нтъ… Сейчасъ принесли мн Ваше письмо. Не понимаю, отчего Вы не получили моего письма: я писалъ во Вторникъ. Раньше Вторника или Середы будущей недли я выхать не могу: длъ очень много, и я ршился важнйшія закончить при себ, ибо распутица и другія причины могли бы меня задержать на оминой. Такъ что взялъ нкоторыя дла на домъ и дома работаю, что со мной почти никогда не случается.— Значитъ, я не буду говть и на этой недл: тогда выйдетъ, что я боле четырехъ лтъ не говлъ. Не знаю, писалъ ли я Вамъ, какъ я ршился: ждать до 1-го Мая, потомъ взять отпускъ на 4 мсяца. Въ эти 4 мсяца я могу самъ пріискать себ мсто по другому вдомству и перейти и, если уже вовсе не найду, такъ ворочусь въ Калугу посл четырехмсячной отлучки совсмъ новый и свжій, съ запасами на цлую зиму.

18-го Марта 1847 года. Вторникъ. Калуга.

Посл многихъ соображеній и разсужденій, я ршился не хать въ Москву на Святую. За это посердится на меня только Костя, а Вы, врно, согласитесь со мной, что хать теперь на полторы недли въ Москву — просто безразсудство. Погода сквернйшая, но еще хуже ея — дорога, зда продолжается гораздо боле сутокъ и съ каждымъ днемъ становится затруднительне, но еще затруднительне будетъ возвращеніе: тогда можно будетъ прохать только на одной телг. По почтовому тракту нельзя здить безъ подорожной, а по старому тракту (на Тарутино) могутъ остановить рки Протва и Дема. Главное, я боюсь за дурной дорогой или за простудой (которая есть почти непремнное слдствіе дороги) зассть въ Москв посл Святой, когда мн хочется непремнно взять отпускъ къ 1-му Мая. Да кром того, пріхать въ Москву на Святую — значитъ пріхать на визитное, суетное, тревожное скаканье съ Двичьяго поля на Басманную и т. п. Съ Вами же я точно такъ же мало увижусь, какъ и въ послдній разъ. Ахъ, нтъ, Богъ съ ней и съ Москвой и со.всми Московскими знакомыми: только бы лтомъ я былъ свободенъ! Если бъ Вы знали, съ какимъ томленіемъ жду я лта, то повяли бы, почему такъ мало тянетъ меня теперь собственно въ Москву. Живи Вы еще въ деревн — другое дло. Ршись не хать на Святую и сберечь здоровья и денегъ на лто, я началъ говть, ибо не говлъ уже 4 года. Церковь отъ меня недалеко, а всенощную служатъ здсь на дому.— Писалъ ли я Вамъ, что получилъ письмо отъ Погуляева: Рюминъ объявилъ ему, что у него въ скоромъ времени откроется вакансія Оберъ-Секретаря, и онъ очень будетъ радъ, если я займу это мсто. Я не поздравлю Васъ теперь съ праздникомъ: какъ-то странно, когда еще онъ не наступилъ. Что это тамъ въ Москв у Константина длается: ночныя катанья съ горъ! Попросите Мамонова, чтобы онъ истребовалъ отъ Полонскаго нсколько стихотвореній для альманаха.

22-го Марта 1847 года. Калуга. Суббота.

Поздравляю Васъ съ наступающимъ праздникомъ. Христосъ Воскресе и Воистину Воскресе всмъ! Жаль, что погода не совсмъ весенняя: на двор мстами снгъ, мстами камень, на саняхъ нтъ возможности здить, да и на колесахъ нехорошо. На этой недл я говлъ и въ Четвергъ пріобщился. Заутреню слушалъ здсь на дому. Говнье мое было самое обыкновенное. Человкъ такая дрянь и такое дитя, что дай ему глубокое содержаніе съ вншними формами, онъ сейчасъ ухватится за одн формы, а внутренній смыслъ убжитъ. Поэтому-то я такъ и боюсь всякихъ опредленныхъ, условныхъ формъ и не люблю пока монашескихъ уставовъ, которые назначаютъ человку способы, виды и формы покаянія, напр. прочти 150 разъ акаистъ и т. п. Грустно видть, что въ церкви вамъ читаютъ правило такъ, что ни читающій, ни слушающіе ничего понять не должны и не могутъ, но вс расходятся предовольные сами собой я другъ другомъ: отстоялъ правило, ну и совсть спокойна. А какая чудесная служба! Весь послдовательный историческій ходъ событія повторяется предъ глазами чрезъ 18 вковъ! Свтлое Воскресенье, вроятно, я встрчу въ своемъ приход, обдню прослушаю въ собор, а оттуда, въ мундир, къ Архіерею и См**. Потокъ, воротясь домой, разговюсь, сдлаю нкоторые визиты, можетъ быть, даже заду въ А. О. Кажется, здсь на Святой не готовится никакихъ особенныхъ увеселеній, и слава Богу!.. Вообразите, что на ныншней недл я не лъ рыбы, а вчера весь столъ былъ изготовленъ безъ масла!.. Я, разумется, очень охотно подчинился всему этому и лъ грибы. Вообразите также, что въ Калуг нтъ обычая длать Четверговую соль! Неправда ли, какой глупый городъ! Я заказалъ Ефиму соль. Съ ныншней экстра-почтой я не получилъ письма отъ Васъ, а потому и не знаю, пріхалъ ли Гриша, и когда онъ детъ въ Петербургъ. Гриша долженъ хлопотать для меня о мст Оберъ-Секретаря въ Уголовномъ Департамент или Товарища Предсдателя въ Уголовной Палат въ Москв, также о чин Надзорнаго Совтника. Что Вамъ сказать еще про себя? Я, можетъ быть, скоро разршусь стихами, потому что много мыслей приходитъ въ голову. Я мало длаю, мало читаю, мало занимаюсь, это правда,— но я много подвинулся въ знаніи жизни, много, очень много передумано, прожито, пріобртено и утрачено въ эти полтора года, проведенные мною въ Калуг. Впрочемъ, тутъ не сама Калуга играетъ роль, а 23-й и 24-й года жизни. Всякое мсто важно, всякое обстоятельство, всякая обстановка при развитіи человка въ эти годы… Лтомъ мн хочется работать и писать. А теперь больше писать нечего.

1847 года, Вторникъ, 25-е. Марта. Калуга.

Сейчасъ воротился отъ ранней обдни. Поздравляю Васъ опять съ праздникомъ Свтлаго Воскресенья и съ ныншнимъ днемъ. Странно немного праздновать Благовщеніе на Святой. Это вовсе выскакиваетъ изъ послдовательнаго порядка событій, празднуемыхъ Церковью. Католики въ подобныхъ случаяхъ не празднуютъ Благовщенія. Поздравляю Васъ также съ пріздомъ Гриши, съ наступающимъ 29-мъ числомъ Марта, т. е. со днемъ Константинова рожденья, а также и съ семисотлтіемъ (неоффиціальнымъ) Москвы. Крпко обнимаю Костю и поздравляю его. 30-й годъ его жизни не прошелъ для него даромъ и въ бездйствіи! И чмъ дале подвигается онъ въ жизнь, тмъ дятельне становится онъ, тмъ опредленне самая его дятельность. Онъ еще много надлаетъ и, разумется, вдесятеро боле каждое изъ васъ, порицателей бездйствія и суетности. Чтобъ исключительне еще предаться своей дятельности и отогнать отъ себя рой постороннихъ, подчасъ налетающихъ на него мечтаній, слдовало бы ему оградить себя и съ этой стороны, опредлить навсегда этотъ бокъ жизни, словомъ, — жениться… Но я знаю, что это очень трудно и для него трудне, чмъ для кого-либо.
Свтлое Воскресенье встрчается въ Калуг не очень торжественно: всему мшаетъ чиновническій характеръ, какъ и во всхъ губернскихъ городахъ. Въ 12 часовъ отправился я въ церковь, противъ дома стоящую, со всми Унк**, кром старика, который боленъ. Заутреня продолжалась почти три часа, по милости священно и церковно-служителей, которые то и дло что обходили церковь и собирали деньги то въ руку, то въ кружку. Воротившись въ три часа, легли спать, въ шесть опять встали и отправились мы, служащіе, въ мундирахъ въ соборъ къ ранней обдн, а прочіе въ свой приходъ. Безрасходныхъ заутрень и обденъ въ Калуг нтъ. Въ собор служба продолжалась очень долго, изъ собора вс отправились къ Архіерею, тамъ все чиновничество нерехристосовалось между собою и разгавливалось, оттуда вс къ Губернатору, гд было тоже самое.
А. О. не видалъ и, вроятно, не увижу, потому что хать къ ней не хочу. Въ первый день праздника получила она сказывалъ мн Ар**, письмо отъ Гоголя, {Одновременно съ этимъ и въ Москв было получено нсколько писемъ отъ Готовя, что мы узнаемъ изъ письма С. Т. отъ 28 марта 1847 г.
Незнаю, писалъ-ли я теб о самой радостной новости о письмахъ Готовя? Вотъ уже теперь четыре письма, написанныя имъ съ 4-го Марта: два къ Шевыреву, а одно ко мн и одно къ Погодину и вс эти письма писаны уже другимъ человкомъ! уже нтъ ни высокомрнаго спокойствія, ни лицемрнаго смиренія? но положеніе его ужасно. Кипятокъ послдняго моего письма и ледяной холодъ письма Свербева, обрушившіеся на него въ одно и тоже время, образумили и оскорбили его душу. Онъ благодаритъ меня, но въ тоже время негодуетъ. Письмо его начинается такъ: ‘благодарю Васъ, мой добрый и благородный другъ, за ваши упреки! хотя мн и чихнулось отъ вашего письма, но чихнулось во здравіе!’ Зато вся его нжность обратилась на Щепкина и Погодина, къ послднему онъ пишетъ даже страстное письмо, что показываетъ еще продолжающееся болзненное состояніе духа — пусть онъ никогда ко мн не обратится, для меня это все равно. Для спасенія Гоголя я готовъ сдлаться и презрннымъ орудіемъ казни, и отвратительнйшимъ палачемъ.} говоритъ, самое утшительное. Онъ увряетъ ее, что будетъ второй томъ Мертвыхъ Душъ’ будетъ непремнно, что книгу свою издалъ онъ для того, чтобы посудить и себя и публику, что онъ твердо убжденъ, что можно выставить такіе идеалы добра, передъ которыми содрогнутся вс, и Депгербурскія львицы пожелаютъ попасть въ львицы иного рода! Послднее мн не нравится: все же это будутъ идеалы, а не живыя, гршныя души человческія, не дйствительныя лица. Тутъ же онъ спрашиваетъ ее, впрочемъ, не знаетъ ли она какого-нибудь честнаго взяточника, если янаетъ, такъ описала бы. Благодаритъ ее за любовь я говоритъ: съ моими Московскими пріятелями не разсуждайте обо мн: они люди умные, но многословы и….. Тутъ еще нкоторые эпитеты, которые Ар**, разсказывая письмо, не могъ припомнить. Мн же дать прочесть это письмо А. О, несмотря на вс просьбы Ар**, отказала.

1847 года, Апрля 5-го. Суббота. Калуга.

Послднее письмо Ваше отъ 28-го Марта я получилъ въ Воскресенье вечеромъ. Статья Хомякова не нравится и А. О., а мн очень нравится. Все, что онъ говоритъ объ анализ, его безсиліи, о разсудочности безъ живаго начала, прекрасно, современно и можетъ служить темою для повсти, по крайней мр совпадаетъ вполн съ задуманною мною повстью.
Въ 1-му Мая я хочу быть въ Москв. Я предполагалъ такъ: Май провести съ Вами, Іюнь и Іюль употребить на путешествіе, Августъ опять съ Вами въ деревн, а съ Сентября на службу, гд бы она ни была, а она, вроятно, будетъ въ Москв. Я получилъ на дняхъ письмо отъ Николая Елагина: онъ зоветъ меня хать съ нимъ лтомъ въ Кіевъ, приглашаетъ и Мамонова. Это было бы очень хорошо и весело. Можно изъ подъ Орла вплоть до Кіева дохать на Мальцевскомъ пароход. Но я еще ни на что не могу ршиться. Брать отпускъ немедленно не стоитъ, потому что тогда онъ кончится не къ осени, а еще лтомъ, да я общалъ присутствовать на свадьб Унк**, которая будетъ 21-го Апрля, кажется.

Калуга. Апрля 12-го, 1847 года. Калуга.

Вообразите, что экстра-почта еще до сихъ поръ не пришла, экстра-почта, которой слдовало придти еще вчера въ полдень! Значитъ, дороги очень скверны. Не нынче, такъ завтра или посл завтра ожидаю письма отъ Гриши, я нетерпливо хочу выйти изъ этого* состоянія неизвстности, которое парализуетъ вс мои силы. Нкто, пріхавшій изъ Москвы, сказывалъ мн, что двумъ Оберъ-Секретарямъ 6-го (Уголовнаго) Департамента велно подать въ отставку. Не знаю, въ какой степени это справедливо… Не помню, писалъ ли я Вамъ, что получилъ отъ Елагина приглашеніе хать въ Кіевъ и очень радъ принять это предложеніе, только опять не могу еще дать положительнаго отвта. Преглупое состояніе! Впрочемъ, состояніе это тяготитъ меня, когда я о немъ вспоминаю. Въ самомъ же дл я весь преданъ наслажденію, производимому во мн возвратомъ весны.
Не знаю, какъ у Васъ, а здсь на этой недл погода была чудесная: до 15-ти градусовъ въ тни. Нынче только ненастье, но первое, теплое ненастье. Стало сухо, долой калоши, ваточныя шинели, мховыя шапки! Одтый совершенно по лтнему положенію, въ лтнемъ пальто и фуражк, я много ходилъ и гулялъ и всми порами своими впивалъ въ себя весеннюю благодать! Мн такъ легко, хорошо.
Слава Богу, что я не обремененъ животомъ древняго русскаго боярина и, подобно ему, не обязавъ въ лтній зной носить горлатную шапку! Путешествіе пшкомъ составляетъ для меня самое пріятное предположеніе, такъ и хочется взять палку и съ котомкой за плечьми отправиться бродить одному, далеко это всхъ, далеко отъ знакомыхъ лицъ, бродить по новымъ мстамъ и пть или ‘der Wanderer’ Шуберта или ‘Горныя вершины спятъ во тьм ночной!…’ Хочется испытать эту сторону жизни, сторону, которая, конечно, окажется вдесятеро мене поэтической, но все хочется!— Что за чудное мстоположеніе Калуги, особенно теперь, при разлив Оки! прелесть! Сдлаютъ ли меня Оберъ-Секретаремъ или нтъ, во всякомъ случа 4 лтнихъ мсяца я гуляю.— Въ город новаго ничего нтъ, кром ссоръ и столкновеній между властями, служебныхъ мерзостей, раздленія на партіи и т. п… Читали ли Вы въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, 3-мъ No, повсть Кукольную Комедію?’ Очень, очень недурно, хотя и есть выходки противъ Константина. Тономъ своимъ она напоминаетъ Тепфера, nouvelles gen&egrave,voises, которая, по прізд въ Москву, немедленно достану и дамъ прочесть Вр и сестрамъ.

Апрля 19-го 1847 года, Калуга. Суббота.

Пишу письмо это на всякій случай, потому что самъ надюсь пріхать не позже этого письма. Отпускъ на 28 дней я взялъ: считаться будетъ онъ съ 23-го Апрля. Грустно.подумать, что лто проведу я на служб! Очень, очень грустно! 23-го Апрля свадьба Ун**. Я общалъ давно ему присутствовать на свадьб и сдержу слово, поэтому выхать могу не раньше 24-го. Вы, пожалуйста, не удивляйтесь, что я такъ медлю. Во первыхъ, я вовсе не медлю, во-вторыхъ, нельзя же оставить мсто, гд прожилъ почти два года, такъ, не простившись ни съ кмъ, не оказавъ на прощань никакого вниманія, не закончивъ, такъ сказать, своихъ отношеній. На этой недл покончилъ почта вс важнйшія дла въ Палат: я твердо ршился не узжать, пока не ршу этихъ длъ при себ, этого требовала совсть. Вамъ или, лучше сказать, Константину и Вр, все это дико, а между тмъ въ теченіе одной недли я ршилъ участь 40 арестантовъ, изъ которыхъ человкъ 12 ссылаются въ каторгу (въ томъ числ 9 молодыхъ бабъ), остальные въ Сибирь или въ солдаты, или въ арестантскія роты,— и вс резолюціи писалъ самъ.— Деньги я получилъ,— теперь окончательно укладываюсь и въ Четвергъ вызжаю: не знаю, будетъ ли это ввечеру или утромъ. Не выпускайте Гриши изъ Москвы раньше 26-го.
Въ конц Апрля 1847 года Иванъ Сергевичъ возвратился въ Москву и его переписка съ родителями, прекращается на цлый годъ. Онъ пишетъ Ки. Д. А. Оболенскому отъ 30-го Апрля 1847 г.:
‘Я теперь въ Москв, куда окончательно перехалъ въ пятницу, 25 Апрля,— но еще не устроился. Пока пользуюсь отпускомъ, которому срокъ 23 Мая: въ это время надюсь придетъ бумага о моемъ перемщеніи. Очень теб благодаренъ за письмо. Право, такъ весело- знать, что есть такіе люди, какъ ты и Багратіонъ, которыхъ я такъ люблю и на дружбу которыхъ ногу положиться. Каковъ К*! Какъ это хорошо! Какъ неплодно провелъ онъ свое время — не то, что я! Я много времени потерялъ даромъ въ безплодныхъ исканіяхъ, въ отвлеченномъ раздумь, самоуслаждаясь въ разныхъ душевныхъ страданіяхъ, сомнніяхъ, погружаясь въ вопросы, ни къ чему не ведущіе — и усталъ. Пытливый, докучливый анализъ умертвилъ во мн много жизни, и потому теперь, перехавъ въ Москву, хочу заниматься хоть какимъ нибудь трудомъ. Константинъ, который между прочимъ въ восторг отъ твоей жены, хочетъ непремнно окунуть меня въ ‘Земскомъ Дл’. Но я хочу прежде пополнить хоть отчасти т невжественные пробли, которыми полны паши познанія, особенно мои, словомъ — хочу читать и заниматься, оставя преслдованіе поэзіи.— О Гогол я совсмъ ее такого мннія, какъ ты думаешь. Я его никогда не бранилъ, напротивъ былъ пораженъ многимъ, что и прежде лежало въ душ моей и написалъ по поводу того стихотворенія о душ человческой, которыя теб пришлю вмст съ прочими. Но долженъ признаться, что въ книг Гоголя много лжи и нелпицы, много скрытой гордости и самолюбія — словомъ, умъ за разумъ зашелъ. Меня же впрочемъ поражаетъ не это собственно, а то, что побудило его поднять т страшные вопросы о примиреніи религіи съ жизнью, вопросы, кажется, не разршимые. Прощай!’
Въ конц Мая послдовало назначеніе Ивана Сергевича Оберъ-Секретаремъ 2-го Отдленія 6-го Департамента Пр. Сената въ Москв, и онъ предался служб съ свойственною ему настойчивостью. Онъ провелъ лто въ Москв, посщая только изрдка родителей въ Абрамцев. При отправк списка прежнихъ стиховъ Д. А. Оболенскому, онъ пишетъ: ‘Вотъ тетрадь моихъ стиховъ, я не имлъ духа, или, лучше сказать, терпнія пересмотрть ихъ — стиховъ новыхъ нтъ, теперь уже мсяцевъ шесть, какъ я не пишу стиховъ, да, кажется, ужъ и вовсе писать не буду. Я длаюсь все боле и боле положительнымъ. Право!
Безъ шутокъ, я служу теперь Оберъ-Секретаремъ и чрезвычайно усердно. Потребность дятельности общественной и общеполезной не чмъ удовлетворять у насъ въ Россіи….. Призваній другихъ къ наук или поэзіи я не имю (да поэзія еще не дятельность), а погону остается одна служба, какъ ни ограничена эта сфера, но приходится довольствоваться тми размрами дятельности, какіе представляетъ дйствительность. Нечего длать и я служу, служу, правда съ затаенной тоскою несбывшихся ожиданій.
Въ тетради я отмтилъ карандашемъ стихи, писанные вслдствіе Гоголевой книги, или, лучше сказать, вслдствіе мыслей, ею возбужденныхъ {Твой строгій судъ остановивъ…. Зачмъ душа твоя смирна…. Не дай души твоей забыть.}.
И въ другомъ письм отъ 12 Дек. 1847 г.:
‘Я думаю нтъ нигд такой работы, какъ въ должности Оберъ-Секретаря! Я конечно не лнивъ, но иногда выбиваешься изъ силъ, особенно теперь къ концу года и вообще съ нашими добросовстными требованіями. Впрочемъ я умудрился таки найдти время, чтобы написать одно стихотвореніе подъ названіемъ ‘Отдыхъ’ {См. приложеніе.} (само собою разумется — ‘отдыхъ’ чиновника), которое перешлю теб на праздникахъ’. Въ стихотвореніи ‘Отдыхъ’ сказалась та внутренняя борьба, которая совершалась тогда въ душ Ивана Сергевича. Онъ самъ впослдствіи писалъ (въ 66 году): ‘Стихи эти относятся къ тмъ годамъ службы, гд я заставлялъ себя работать, дабы не обольщаясь праздными мечтами, быть полезнымъ. Тутъ и сказалась внутренняя борьба, борьба поэтическаго и художественнаго призванія съ сознаніемъ долга гражданскаго. Надо вспомнить, что я тогда служилъ, заставлялъ себя служить, считалъ себя не вправ сложить руки, сказать — я-де поэтъ, и потому-то бездйствую’.
Политическія событія, наступившія въ Европ въ начал 48 года (провозглашеніе республики во Франціи, повсемстное революціонерное броженіе), сильно подйствовали на умъ передовыхъ мыслящихъ людей въ Россіи. Ясне обозначилось для нихъ міровое призваніе Россіи, высокіе политическіе, религіозные и нравственные идеалы, осуществленіе которыхъ ея историческая, всемірная задача. Иванъ Сергевичъ пишетъ Оболенскому:
‘Ну вотъ и настали событія, отъ которыхъ духъ захватываетъ! Въ какое время живемъ мы: въ очію совершается исторія, ощупью слышишь великія судьбы міра! и кто бы могъ ожидать этого! Теперь-то, когда весь западъ отрекается это всхъ началъ, которыми управлялся во всю свою исторію, когда онъ такъ запутался 3ъ лабиринт своихъ умствованій, что и выйти не можетъ, теперь-то выростаетъ огромное значеніе Россіи, и всякій пойметъ, что одно спасеніе намъ въ нашей самостоятельности. Теперь дло обращенія къ самимъ себ будетъ гораздо легче: не за что ухватиться на Запад, все кругомъ раскачалось и качается.
Великое время для насъ. Уничтожили они тамъ себ аристократовъ и вообще праздный богатый классъ, а теперь, я самъ читалъ въ одной газет, взываютъ къ богатымъ, чтобы они продолжали свою роскошную, развратную жизнь, ибо иначе сотни тысячъ работниковъ останутся безъ хлба. Тамъ, при развитіи промышленности мануфактурной, нельзя иначе. Отвратительно сердятся нмцы и въ тоже время смшны. Говорятъ, что въ княжеств Рейсъ смущеніе и что Правительство увеличило войско 8 человками. Правда ли?
Прошу покорно теперь заниматься Сенатомъ и писать стихи! Въ Москв думаютъ, что Государь наднетъ скоро, или позволитъ носить русское платье. Манифестъ его былъ здсь принятъ очень хорошо’.
Весною 48 года, Иванъ Сергевичъ былъ очень озабоченъ судьбою по цензурнымъ мытарствамъ драмы брата его Константина Серг. ‘Освобожденіе Москвы’. Онъ пишетъ Оболенскому: ‘Вчера братъ Константинъ отправилъ къ теб драму, а я хочу просить тебя поспшить этимъ дломъ, во 1-хъ потому, что съ высылкой билета, конецъ всмъ хлопотамъ о ней, и во 2-хъ потому, что 29 Марта день рожденія Константина, и я желалъ бы, чтобы драма могла получиться въ этотъ день, или къ этому дню. Сдлай одолженіе, любезный другъ Митя, хлопочи’. Но драма Константина Сергевича промаялась еще нсколько мсяцевъ въ цензурныхъ тискахъ.
Въ начал лта 48 года Иванъ Сергевичъ отправился для леченія на Срныя воды въ Самарскую губ. Тутъ возобновляется его переписка съ родителями, которые жили тогда въ Абрамцов, и по случаю сильно свирпствующей холеры въ Москв, въ совершенномъ отршеніи отъ общества и знакомыхъ. По письмамъ Ивана Сергевича видно, съ какой радостію, съ какимъ юношескимъ восторгомъ онъ вырвался изъ служебной неволи на свободу и просторъ русской природы.

ПИСЬМА СЪ СРНЫХЪ ВОДЪ КЪ РОДИТЕЛЯМЪ.

Съ 2 Іюня 1847 г. до 9 Іюля

Владиміръ. 2-го Іюня 1848.

Я пріхалъ сюда по нестерпимому жару въ третьемъ часу (пополудни), милые мои Отесинька и Маменька.— Здоровы ли Вы и что у Васъ длается? Я же совершеено здоровъ и былъ бы совершенно счастливъ и доволенъ, еслибъ могъ быть спокоенъ на Вашъ счетъ. Когда я слъ въ тарантасъ и тарантасъ двинулся за заставу, зазвенлъ колокольчикъ и я почувствовалъ себя въ дорог, то у меня слезы прошибли отъ силы впечатлнія. Какая была чудная, восхитительная ночь! Съ какою любовью останавливались глаза мои на каждомъ предмет! Какимъ миромъ вялъ этотъ видъ природы и весь деревенскій бытъ, мн кажется, будто я получилъ съ нкотораго времени боле правъ на родство съ нимъ, и черезъ вс эти мста въ голов моей проходитъ будто бы вмст со мною и ‘Бродяга‘. Какъ легко забываетъ человкъ, и мн казалось, что я и не оберъ-секретарь, и не служилъ, и служить въ перспектив не имю. Чмъ ближе къ Владиміру, тмъ народъ крпче, росле и бодре. Да и женщины лучше и сарафаны носятъ не по-московски. По всей дорог стоятъ богатйшія промышленныя села.— Въ Горенкахъ я напился чаю. Тамъ, по милости H. А. В—ва, учредившаго въ дом бумажную фабрику съ двумя тысячами фабричныхъ, заведенъ трактиръ съ бильярдомъ и т. п.— Оттуда, безостановочно, халъ я до самаго Владиміра, гд, вмсто утренняго чая, заразъ пообдалъ.— О холер по дорог нигд не слышно. Во Владимір съ недлю тому назадъ былъ сильный пожаръ, отъ котораго сгорло 32 дома, въ томъ числ много хорошихъ купеческихъ. Тарантасъ мой чрезвычайно покоенъ, легокъ и нигд не ломался, только здсь во Владимір оказалась надобность перетянуть шины на переднихъ колесахъ. Впрочемъ, хали мы не шибко: сначала потому, что лошади были плохи, а потомъ потому, что черезъ-чуръ было жарко, хотя лошади были и отличныя. Здсь я умылся, перемнилъ блье и освжился молокомъ, по обыкновенію.
Приключеній со мной никакихъ не случилось, но Вы не поврите, съ какимъ чувствомъ благодарности и восторга принимаю я каждое новое впечатлніе, и, слава Богу, воспріимчивость къ впечатлніямъ природы все еще жива во мн. Прощайте, пора. Будьте здоровы и бодры, цлую Ваши ручки, обнимаю и цлую братьевъ и сестеръ.

1848 года. Іюня 10-го. Четвергъ. Срныя воды,

Наконецъ я здсь, милые мои Отесинька и Маменька! Въ теченіе этихъ десяти дней я столько прохалъ, столько, разнородныхъ впечатлній смнилось, одно за другимъ, что не вдругъ приведешь ихъ въ порядокъ, и я не знаю еще, съумю ли разсказать Вамъ все послдовательно.— Получили ли Вы мое письмецо изъ Владиміра? Въ этотъ день было такъ жарко, что я долженъ былъ выждать во Владимір нсколько часовъ, видлъ проздомъ Золотые Ворота, но осматривать городъ не ходилъ, во Владимір я ничмъ особенно не поразился, видлъ только пепелище посл пожара, отъ котораго сгорло 32 дома, самыхъ лучшихъ. Тутъ же кстати скажу, что выгорла Корсунь, вся, сгорлъ Алатырь, и въ Самар сгорло также около ста, или боле, богатйшихъ купеческихъ домовъ. Во время моего пребыванія въ Симбирск было подвинуто письмо о томъ, что и ему придется испытать тоже. Съ кмъ я ни говорилъ объ этомъ дорогою, вс убждены, что это — Поляки.— Но тмъ не мене я вполн наслаждался дорогою. Чмъ дальше отъ Москвы, тмъ богаче природа и лучше мужикъ, что на народъ во Владимірской губерніи! Живой, бодрый, великорослый, умный, дятельный, промышленный, богатыя, чистыя села, красивые наряды… Чудо, что такое! Черезъ Оку переправился я совершенно благополучно, такъ что это и нейдетъ къ такой большой рк. Потомъ потянулись пески и пески, черезъ которые везли меня довольно плохо. Подъ Муромомъ встртилъ я (какъ узналъ посл) . В. Самарина, дущаго въ карет на девяти лошадяхъ. Наконецъ пришлось хать мн Муромскимъ лсомъ. Съ особеннымъ чувствомъ въхалъ въ этотъ лсъ, всматривался въ него, оживлялъ его въ своей памяти. Все тихо и мирно. Миръ одоллъ всю русскую землю, и трудно вообразить себ здсь воинственную дятельность. Нельзя передать того впечатлнія, того чувства мира и простора (какъ счастливо выразился Константинъ, поставивъ рядомъ эти слова), тишины, безопасности, доврчивости и силы. Такое лишь положеніе лицомъ къ лицу съ этою природою, съ этимъ величіемъ простора и торжественностью мира, съ этою неистощимою, непреходящею красотою,— могло образовать человка, каковъ русскій крестьянинъ. Ни одна природа не можетъ быть такъ хороша, какъ наша. Горы хороши, но какъ-то односторонни, въ нихъ тсно. Та природа слишкомъ ярка и горда, другая черезъ-чуръ роскошна, страстна и сладостна и подчиняетъ себ человка,— но нигд не носитъ она такого мирнаго характера, гд найти такой простой красоты, такого безконечнаго простора, съ сознаніемъ, что все это наше, родное, что везд дома, везд Русь!.. Что и говорить! Бдный Нмецъ, живущій въ тснот и лишенный этихъ впечатлній, въ тоже время лишенъ главнаго элемента, вошедшаго въ составъ русской души. Въ русскомъ пол трудно запть другую псню, кром русской: таже простота, таже безконечность, и даль, и ширина, тотъ же миръ и та же тихо и легко разнообразимая однообразность. И ни съ чмъ сравнить нельзя впечатлнія дороги, когда (правда, въ сухую погоду) вы легко катитесь по живой, мягкой дорог (а здсь такъ почти по лугу), то спуститесь въ оврагъ, то взъдете на горы, и блестятъ вдали полосы, извивающіяся рки, и природа развертываетъ ежеминутно свои неистощимыя красоты, и даль, сизая даль, открываетъ передъ вами свои таинства, по мр вашего приближенія отодвигаясь и застилая новую даль. И посреди всего этого сидитъ на козлахъ, въ одной рубах, царь и господинъ всего этого, русскій крестьянинъ, душа его свободно вмщаетъ въ себ эту природу… Въ Муромскихъ лсахъ везли меня пятерикомъ или, лучше сказать, шестерикомъ, я же платилъ за пять, и послднюю станцію, слишкомъ 30 верстъ, халъ я не песками, а объздомъ. Ямщикъ мой снялъ загородку, сдланную въ лсу, и похалъ лсомъ такой дорогой, по которой здитъ только телга полсовщика или порубщика. Объздомъ хать гораздо дальше, но легче и скоре, быстро везли они меня черезъ бугры, кочки и пни, потомъ, выхавъ изъ лса и заложивъ снова перегородку, провезли нсколько верстъ по пескамъ и потомъ опять взяли въ сторону и похали лугомъ. Но песками я уже похалъ не такъ. Въ Нижегородской губерніи и въ Симбирской везутъ превосходно, за самую малую водку, лошади сытыя и сильныя, и народъ хоть не такъ промышленъ, на проще и, кажется, еще лучше Владимірскаго. Я халъ, не останавливаясь, разв только для того, чтобы похлебать молока и щей или напиться (разъ въ сутки) чаю. Чмъ дальше отъ Москвы, тмъ сильне поражаетъ васъ это богатство даровъ природы. Огромныя нивы, луга не кошенные, тучность земли неунавоживаемой, многолюдныя села, такія, какихъ я не видалъ и но Владимір, просторныя, немануфактурныя, но хлбныя, напримръ Промзино и т. п. Въ Промзин я долженъ былъ остановиться часа на два: ночью пошелъ (и въ первый разъ дорогою) сильнйшій дождикъ, испортилась отъ него чудесная черноземная дорога, поднялся сильный и холодный втеръ, колеса облпились землею и забрызгивали насъ грязью. Александръ, сидвшій въ это время подл меня въ тарантас, не знаю на что, смотрлъ въ оба глаза, и въ эту самую минуту ему ихъ залпило грязью до такой степени, что ни протереть, ни раскрыть глазъ не было возможности. Въ Промзин какая-то лекарка вылизала ему глаза, а я межъ тмъ переодлся, умылся и перемнилъ блье.— Уже въ Нижегородской губерніи начинаются горы или, лучше сказать, постоянно сопровождаетъ васъ синяя окраина неба. Остроконечныхъ горъ нтъ, но огромныя покатости, на нсколько десятковъ верстъ, видныя отъ подошвы доверху, становятся въ дали прямой, отвсной линіей и кажутся сизою полосою на небосклон,— но по мр вашего приближенія взоръ усматриваетъ неясные очерки селъ, одного надъ другимъ, лсовъ и т. д.— Еслибъ не дождь съ Пятницы на Субботу и не остановка во Владимір, то, я бы пріхалъ въ Симбирскъ гораздо раньше, увидлъ его я за 18 верстъ и пріхалъ часу въ седьмомъ. Городъ очень опрятный, такимъ показался онъ мн потому, что надзор было очень сухо, но пыльный, не мощенный, не большой, наружности довольно обыкновенной, ничмъ ярко не отличающійся, не оживленный никакою особенною торговою дятельностью и только скрашенный чудеснымъ видомъ Волги, которая сверху вовсе не. кажется такъ широка. Скоро я отыскалъ квартиру прокурора и зазвонилъ въ колокольчикъ, но Гриша самъ услыхалъ, какъ подъхалъ мой тарантасъ. Сергй всплеснулъ руками и чуть не заплакалъ отъ радости, увидавъ меня. Софья въ это время спала, но проснулась отъ шума и также съ крикомъ встртила меня. Очень пріятно имть у себя на дорог радостную встрчу!— Въ Симбирск остался я не сутки, а двое, отговориться нельзя было никакъ, впрочемъ, едва ли бы и перевезли въ Воскресенье, потому что дулъ сильный втеръ.— А я, дучи по Симбирской губерніи, думалъ, что хорошо бы Вамъ пріхать сюда, милый Отесинька! Здсь-то, посреди мстъ, родныхъ Вашей душ, посреди этого богатства природы и благодатнаго простора, вдали отъ Москвы, можно успокоиться душою. Когда я халъ, мн такъ хотлось перенесть Васъ всхъ съ собою въ эти чудные края. Я не помню, отчего Вы оставили намреніе перехать въ Троицкое, гд бы Вы могли платитъ контор за все забираемое. Убжденъ, что не только Вы, но и сестры порадовались бы перезду сюда на годъ или полтора. Проведя двое сутокъ въ Симбирск, въ Понедльникъ вечеромъ отправился я дале. Спустился съ этой ужасной горы, мшающей благосостоянію Симбирска (здсь въ грязную погоду берутъ для взвоза на гору до 50-ти рублей!), и съ Гришей, Набоковымъ и Гирсомъ слъ въ лодку и такимъ образомъ мы перехали Волгу, которая, къ сожалнію, къ вечеру очень утихла. Подъ горою совсмъ другая жизнь.
Тутъ бурлаки и народъ барочный, удалой и разгульный… Хороша Волга! Въ Симбирск самомъ нтъ холеры, во подъ горою она продолжаетъ гнздиться. Дорогою же я нигд не встрчалъ ее.— Простившись съ Гришей, слъ я опять въ тарантасъ, и лихой ямщикъ въ два часа зды доставилъ меня въ Чердаки. Знакомыя Вамъ мста, милый Отесинька? Ночью шелъ сильный дождикъ, который продолжался, съ перемежками, и на другой день. Отъ Чердаковъ до Срныхъ водъ везли очень плохо. Настоящихъ ямщиковъ и почтоваго тракта здсь нтъ, а здятъ на вольныхъ, которые возятъ за тже прогоны. Отъ Чердаковъ до Урзовы, отъ Урзовы до Шапталы, отъ Шапталы до Мелекесскаго завода (ныншній годъ уничтоженнаго), отъ завода еще куда-то и т. д. до Липовки, отъ Липовки до Срныхъ водъ станціи пребольшія, такъ что я предполагаю разстояніе боле 200 верстъ, по случаю дождя, дорога была скользкая и трудная, лошади дрянныя, и я, какъ ни торопился, а пріхалъ на Срныя воды въ ночь со Вторника на Среду, часу во второмъ. Было ясно, лунно и холодно, и запахъ сры еще издали охватилъ меня.— Здсь нтъ ни гостинницы, ни постоялыхъ дворовъ, а нанимаютъ квартиры или заране, или же днемъ, въ сухую погоду, оставивъ тарантасъ на улиц, отправляются въ поиски. Но ямщикъ мой зналъ какого-то мщанина, который согласился впустить меня къ небу, а самъ, такъ какъ уже свтало, пустился съ Александромъ искать мн квартиры. Порядочныхъ домовъ очень мало, а все больше избы, довольно чистенькія и небольшія. Скоро и самъ я отправился ‘искать квартиру: та сквозитъ, та черезъ-чуръ тсна, въ той нтъ печки и ванника, тамъ хозяинъ больно не зажиточенъ, а для меня, какъ бездомовнаго, это обстоятельство очень важно. Наконецъ, нашелъ я Воейковыхъ, которые нанимаютъ порядочную квартиру, обклеенную блою бумагой, съ двумя ваннами и платятъ за это 300 рублей. Съ ними бочка, лошадь, поваръ, люди и всякіе припасы. У ихъ хозяина на томъ же двор, но совершенно особо, нашелъ я флигелечекъ, который и нанялъ за 115 рублей. Три перегороженныя комнатки: одна кабинетъ, другая спальня, третья моего человка, четвертая ванникъ. Столъ — діэтный — будетъ у меня общій съ ними, за что я и буду платить третью часть, въ этомъ отношеніи для меня много удобствъ. Если, въ случа сырой погоды, мн нельзя брать ванны въ казенномъ заведеніи, ибо не позволяютъ тогда и выходить изъ комнаты, то мн за бездлицу кучеръ привезетъ воды, котлы есть, и нагрть ее не трудно.— Я очень доволенъ своею квартиркой, хотя она, можетъ быть, и покажется Вамъ дорога. Деревянные стулья и лавки, голыя стны, кой-гд облепленныя лубочными картинками,— все это очень скромно и хорошо. Вчера же видлся съ докторомъ, Пупырскимъ,— говорятъ, лучшимъ здсь. Онъ сказалъ, что необходимо мн успокоиться и отдохнуть съ дороги, и съ завтрашняго дня веллъ начать воды.— Покуда я пребываніемъ своимъ на Срныхъ водахъ доволенъ до чрезвычайности. Этотъ запахъ мн очень пріятенъ, и весело глядть на чистые, холодные ключи, бьющіе изъ горы съ такою силою, по блому дну, Вы знаете ихъ устройство, милый Отесинька, я Вамъ слегка его напомню. Сама деревня лежитъ на холмахъ и между горъ.
Кругомъ горы. Вверху садъ и разныя каменныя зданія, казармы, квартиры докторовъ и т. п. Тутъ же на гор, надъ самымъ срнымъ прудомъ — каменный домъ — или лучше одна зала, назначенная для Собранія, которое еще не начиналось. Направо въ саду еще какое-то зданіе съ книжною лавкою, гостинницею (безъ нумеровъ), бильярдомъ и т. п., что все еще не открывалось.— Видъ оттуда превосходный. Внизу лстница, сходящая уступами къ ключамъ, терраса,— ниже ихъ прудъ, образуемый срными ключами, прудъ, изъ котораго вытекаетъ такъ называемая молочная рта. По обимъ сторонамъ пруда казенныя строенія для ваннъ, за прудомъ паркъ, довольно большой и тнистый, въ немъ протекаетъ эта молочная рка и, кажется, соединяется съ Сургутомъ. За паркомъ — луговина, горы и вдали извивается многоводный Сургутъ. Мстоположеніе очень хорошо.— Странное дло! Эти мста уже не русскія: вс названія татарскія, да и заволжскій мужикъ не то, что приволжскій, просто дрянь, въ сравненіи съ нимъ. Вы чувствуете, что онъ переселился сюда какъ-то наскоро и не пускаетъ самобытнаго роста. Деревни устроены кое-какъ, безо всякихъ рзныхъ украшеній русской деревни, языкъ его не такъ бодръ и чистъ, онъ признаетъ бойкое превосходство надъ собою мужика верховаго, спрашиваю я возчика своего: сколько верстъ до станціи?— Не знаетъ.— Сколько теб нужно прогоновъ? не знаетъ.— Какая рка?— А Богъ ее знаетъ, я здсь всего два раза, здитъ плохо и не чувствуетъ услажденія въ лихой зд, какъ верховой ямщикъ. По крайней мр этимъ поразимся я, перехавши черезъ Волгу и дучи на Срныя воды… Но несмотря на то, вс эти мста живутъ русскимъ умомъ, русскою мыслью, и русскій характеръ боле или мене сообщается и природ. По крайней мр эта природа, несмотря на сознаніе отдаленности ея отъ центра Россіи, не чужда мн нисколько и не чужда русскому мужику, русской жизни и русской псн. Востокъ, видно, намъ боле сродни, нежели Западъ.— Простора здсь еще больше. Какъ хороши эти мягкія, зеленыя степи, этотъ ковыль съ такимъ живописнымъ названіемъ, наконецъ мною увиданный, этотъ черноземъ, тучный и жирный, эти многоводныя рки… Да, милый Отесинька, вспомнилъ я Ваше описаніе: врно и живо передаетъ оно этотъ край. Въ этомъ можно убдиться, постивъ его. Не видалъ только я ни Башкиръ, ни Калмыковъ, ни Татаръ. Прозжалъ я черезъ Черемшанъ! Хотлось бы мн побывать здсь везд съ Вами.— Срныя воды — мсто преоригинальное. Это не деревня: крестьянъ почти нтъ, они не пашутъ, не сютъ, не городъ, ибо здсь нтъ ни присутственныхъ мстъ, нтъ торговли и купечества постояннаго, не мстечко,— а иметъ однакоже полицеймейстера съ двадцатью человками команды,— 157 домовъ (кром флигелей),— людей разнаго сословія,— и ни одного инструмента пожарнаго, ни старосты, ни гражданскаго чиновника.— Теперь съхалось до 50-ти семействъ, тутъ считается и всякій, тутъ и я иду за семью. Но изъ нихъ ни одного замчательнаго или порядочнаго. Знакомиться покуда не видно необходимости, и я, да и Воейковы даже ршительно незнакомы еще ни съ кмъ. Впрочемъ, прошлаго года было здсь до 300 семействъ, съхавшихся изъ Казани, Уфы, Оренбурга, Симбирска, Пензы, Челябинска, Мензелинска и другихъ знаменитыхъ мстъ.— Музыку (разумется, крпостную) доставляетъ Дмитрій Путиловъ, еще не пріхавшій. Собраніе устроивается по подписк, съ которою обходитъ, вроятно, полицеймейстеръ. Разгаръ весь наминается съ Іюля.— Здсь московскій Ал… съ женою (музыкантъ), наружности препустой, доволенъ, какъ мдный грошъ, тхъ, что премируетъ здсь, какіе-то Ру—вы изъ Нижегородской губерніи, съ молодымъ человкомъ въ очкахъ, говорящимъ по-Французски и по-Нмецки, какіе-то Кр—вы, все это рожа на рож, и, если уже держаться законовъ общества, т. е. если не ходить съ бородой и въ зипун,— то придется сказать съ Хлестаковымъ, что ‘ужасный моветонъ’. Вс они проходятъ мимо меня церемоніальнымъ маршемъ, подвергаясь со всхъ сторонъ моему покуда сгоряча — жадному наблюденію. Въ самомъ дл, что можетъ быта удобне: я пользуюсь совершеннымъ уединеніемъ, ибо ничего не имю общаго съ этими людьми, когда же захочу разсяться, то сотни людей фиглярятъ и фигурируютъ предо мною, раскрывая вс свои стороны.— Здсь какая-то старуха Тахтарова, узнавъ, что Воейковы здсь, прислала за ними, объявивъ себя нашею родственницею, называя Тимоея Степановича дядюшкою и т. д. Ей сказали, что и’ я здсь, она пожелала и меня видть. Вотъ я и нашелъ нынче къ ней: грязная, болтливая и, разумется, добрая старушонка, съ нашлепкой на носу, пустилась называть всхъ насъ и всю нашу родню по именамъ.— Здсь до сихъ поръ стоитъ домъ, въ которомъ живала бабинька я въ которомъ, вроятно, и Вы бывали не разъ, милый Отесиньва. Незнаю, была ли маменька на Срныхъ водахъ?— Мн нравится республиканскій видъ этого сборища, въ которомъ можно быль совершенно независиму и самостоятельну и уединенну, и въ тоже время не одному. За стихи покуда не принимался, но все устроивался, знакомился съ мстностью, ходилъ на горы: змй не видалъ.— Нынче принялся я пить срныя воды, ванну беру завтра. Вода показалась мн такъ вкусна, что и готовъ бы пить ее изъ одного удовольствія, съ ваннами скучно то, что надобно боле или мене беречься, а погода не совсмъ хороша. Вчера, въ то время, какъ я вамъ писалъ, лилъ ливень и бушевала сильная гроза. Грозы здсь всегда сильны, еще слышне сталъ запахъ, гроза прошла, къ вечеру разъяснилось, и нынче ясный, но прохладный день. Надобно еще създитъ на Нефтяное и Голубое озера… Каждый день прізжаютъ новыя лица, помщики съ отчаянными фигурами, изъ мстъ, звучащихъ свирпо-татарскими названіями… Ни одной живой, умной, человческой физіономіи! Впрочемъ, есть нсколько Казанскихъ студентовъ.— Право, глядя на эти лица, есть надъ чмъ задуматься. Вдь это все люди же, съ душою человческой, или по крайней мр, съ тмъ же матерьяломъ, и въ этой пошлости, плоскости, грязи повторяются т же законы человческой природы, не въ одномъ физическомъ отношеніи. Но, кажется, есть одно время или одна минута, не пошлая среди этой жизни: это молодость, ранняя молодость. И для меня особенно интересна эта минута въ каждомъ изъ нихъ, а еще боле въ двушк, какимъ бы пошлымъ уродомъ она теперь ни смотрла. Была же въ ней минута, когда — вращаясь въ дичи, повторяя дичь, она была хороша уже тмъ, что носила въ себ молодую душу.— Тогда слышится какая-то искренность въ самой этой пошлости, по крайней мр искреннее стремленіе, хотніе, рвеніе души. Прощайте! Когда-то я получу отъ Васъ извстіе.

17-го Іюня 1848 года. Четвергъ. Срныя воды.

Пишу къ вамъ наканун, милые мои Отесинька и Маменька, потому что завтра поутру ду съ Воейковыми осматривать Нефтяное и Голубое озера. Вчера поутру получилъ я Ваше письмо, посланное изъ Москвы 5-го Іюня: слдовательно, оно пришло ко мн въ одиннадцатый день. Это гораздо скоре, чмъ я ожидалъ, не знаю только, такъ же ли скоро ходятъ почта отсюда. Получили ли Вы мое большое письмо? Гд-то Вы теперь? Сповойно ли все у Васъ?… Какъ часто думаю я объ Васъ, милый Отесинька, именно въ этой сторон! Хотлось бы мн хоть на мигъ перенесть сюда всхъ нашихъ, показать имъ этотъ просторъ и луговое приволье, о которомъ они и понятія не имютъ!… Теперь обращусь къ своему житью-бытью. Время здсь проходитъ такъ однообразно, такъ тихо и мирно, что мало особенностей оставляетъ въ памяти. На этой недл съхалось довольно много: полиція считаетъ 105 семействъ, но семействъ дворянскихъ не боле тридцати. Тутъ Чемадуровы, Чагодаевы, Куродовы, Кропотовы, Щербаковы, Пальчиковы и пр. и пр., все это, большею частію, изъ Елабуги, Стерлитамака, Малмыжа и т. п. мстъ. Много молодыхъ людей изъ Казани, одтыхъ по послдней мод, почти не слышишь другаго языка, кром Французскаго. Дамы наряжаются въ запуски, мняя платья поутру и ввечеру, но Собранія еще не открывались. Все еще мало създа, но дло въ томъ, что все это общество какъ-то врозь, туго знакомится и, какъ везд почти у насъ, выглядитъ медвдемъ. Я самъ ни съ кмъ не познакомился, да и не вижу надобности, и не съ кмъ. Встаю въ шестомъ часу утра, одваюсь, отправляюсь на воды, черпаю стаканомъ, своимъ собственнымъ, поставленнымъ въ кружокъ съ палочкой, воды изъ источника и отправляюсь ходить по аллеямъ. Гуляющихъ еще мало, постепенно они побираются,— но садъ великъ, и хоть и встрчаюсь со всми непремнно разъ въ день, но проходимъ мимо другъ друга не кланяясь, а я не знаю даже и одной трети фамилій, пребывающихъ здсь. Походивъ четверть часа, опять на помостъ, устроенный около источника, который самъ обдлавъ камнемъ и подъ помостомъ протекаетъ въ прудъ. Такимъ образомъ выпиваю я поутру 4 стакана и потомъ отправляюсь въ ванники, тутъ же, около саду, гд беру ванну въ 29 градусовъ и сижу въ ней полчаса, посл чего опять подымаюсь на тору и прихожу домой или къ Воейковымъ пить чай. Посл чаю мы расходимся и сходимся опять въ часъ, къ обду. Въ этотъ промежутокъ времени я сижу дома, окошко открыто, но на улиц никого не видно, лишу, читаю, думаю, бездйствую… Въ часъ обдаемъ. Обдъ самый умренный и діэтный, безъ приправъ. Посл обда я опять ухожу къ себ, а въ пятомъ часу отправляюсь опять на источникъ, гд повторяю тоже, что поутру, выпиваю 4 стакана, во ванну беру градусомъ слабе и четверть часа. Посл того опять чай, посл чаю гуляю до поздняго времени,— въ одиннадцатомъ часу ложусь въ постель и читаю. Видите, какъ проходитъ время. Изъ прізжихъ нтъ никого, кто бы возбудилъ во мн охоту познакомиться съ нимъ. Не только нтъ красавицы, но даже ни одной въ полномъ смысл хорошенькой. Есть дв, три искреннихъ двичьихъ физіономіи, очень и очень молодыхъ, видно, что это ихъ первый выздъ, и Срныя воды кажутся имъ Богъ знаетъ какимъ большимъ свтомъ. Искреннее удовольствіе блеститъ въ глазахъ, а это всегда пріятно видть, хотя самъ и не раздляешь этого и хотя это и указываетъ на нкоторую пустоту души и кривое направленіе. Вообще я люблю видть всякую искреннюю радость и чужое счастіе, удивляясь этой способности и зная, что скоро миновать этому, и кривое направленіе выпрямитъ жизнь своими строгими уроками. Можетъ быть, эта пустая барышня, которая такъ пошло выражается, что душа выворачивается,— которая всегда такъ же пошло будетъ разсуждать и вести разговоръ,— явится героиней въ домашней жизни, осуждена на тяжкія испытанія, возвеличивающія Человка. Чудное дло — совокупность жизней отдльныхъ лицъ, съ ихъ началомъ и концомъ въ общей жизни человчества. Человчество! Признаюсь, произнося это слово, я нердко представляю себ вдругъ все собирательное количество, выражаемое этимъ- именемъ, стараясь вывести хоръ общей жизни изъ всхъ этихъ жизней… Можетъ быть, и теперь, въ какой-нибудь квартиренк на Срныхъ водахъ (он не заслуживаютъ названія дома) совершается мудрая драма,— но мн это до сихъ невдомо и покуда наблюденію моему не было особенной пищи, тмъ боле что я не новичекъ и многое видлъ. Все это очень порядочно, скромно,— фраки, сюртуки и пальто безукоризненны, конечно, есть нкоторыя прорухи, являются кое-какіе спенсеры особеннаго вида, ну да этого немного… Мн даже это грустно, даже досадно, что вс здсь хорошо одваются (хоть и не совсмъ изящно, но это даръ, не всмъ принадлежащій), вопервыхъ, потому, что не надъ чмъ добродушно посмяться, вовторихъ, потому, что уязвленные насмшками писателей надъ ихъ костюмомъ, провинціалы выписываютъ себ платья и шляпки изъ Москвы, Петербурга и Парижа и тратятъ огромныя деньги, наконецъ, потому, что вс они почли себя вполн удовлетворенными по часты просвщенія, тмъ боле, что вс говорятъ, хорошо или дурно, по Французски. Пустота и тщеславіе пустаго, малоцннаго разбора, выражаются почти на всхъ лицахъ, особенно у дамъ. Самое лучшее доказательство, что здсь 4 модныхъ магазина!!! Но скверно дятъ, нельзя найти ни зелени, ни порядочной телятины, ни книгъ, ни журналовъ. Я живу совершенно скромно и тихо, никто меня не посщаетъ и вообще не произвожу никакого эффекта, за то и самъ, среди этого незнакомства, совершенно свободенъ и безцеремоненъ. Пальто мой одинъ и тотъ же, сигарка во рту, палка въ рукахъ, и мн ршительно все равно, какое-бы они обо мн заключеніе ни сдлали. Впрочемъ, Воейковы.живутъ точно такъ же и ни съ кмъ не знакомятся и съ Пу—вымъ рдко видятся. Да! вотъ я и забылъ сказать Вамъ про слона здшняго. Сюда пріхалъ Д. А. Пу—въ. Вы про него, конечно, слыхали? У него здсь нсколько.домовъ, все обзаведеніе и даже оркестръ (впрочемъ, очень плохой) изъ собственныхъ людей. Онъ богатйшій помщикъ и тузъ Самарскаго узда, холостъ, лтъ 50-ти, дюжій, широкоплечій, толстый, черный, складомъ похожъ на Собакевкча, служитъ по коннозаводству, иметъ въ распоряженіи своемъ вс казенныя конюшни узда и по этому случаю носитъ военный сюртукъ и бакенбарды посреди щеки отъ виска до верхней губы. Кстати тутъ сказать, что изобиліе усовъ въ здшнемъ краю приводитъ меня просто въ отчаяніе. Носятся слухи, что онъ былъ подъ судомъ за то, что убилъ крпостнаго своего человка до смерти и оставленъ по этому предмету въ подозрніи, былъ подъ судомъ и на то, что въ молодости еще, собравъ всхъ горбатыхъ по узду, пріискавъ имъ горбатыхъ невстъ, обвнчалъ ихъ въ церкви и потомъ сдлалъ имъ балъ. Теперь онъ покровитель мелкопомстныхъ, предъ нимъ раболпствующихъ, отчаянный либералъ, тузъ и лихой баринъ, иметъ сверхъ того репутацію остроумнаго насмшника и злаго языка, пишетъ стишки. Вотъ свднія, какія я объ немъ имю, самъ я его видлъ раза три въ саду или на улиц, но съ нимъ незнакомъ. На лиц выражается самодовольство и холодная увренность, самодовольно же острящая на счетъ другихъ, (разумется, не всякихъ. Острота холодная, спокойная и глупая! Хорошъ гусь? Paзa два или три угощалъ онъ въ саду музыкой. Онъ и Ал—въ два хозяина и распорядителя Срныхъ водъ. Ныншній годъ не совсмъ удаченъ для нихъ, но прошлаго или третьяго, года, когда весь Симбирскъ перенесся сюда на лто, сезонъ былъ, говорятъ, блистательный. За то зимой — скука смертная, все занесено снгомъ, тишина гробовая. Здсь до 300 домовъ, и хозяева, немилосердно грабящіе, наживаются лтомъ и вс очень богаты, а между тмъ деревянная церковь въ такомъ плачевномъ состояніи, что Вы и представить себ не можете. Стыдъ жителямъ, стыдъ сосднимъ помщикамъ!… Въ Воскресенье я заходилъ къ обдн: изъ прізжихъ никого! Скоты! Надобно признаться, что какъ ни хороша окрестная природа, но чувствуешь, что это нерусская сторона, по крайней мр такъ здсь на Срныхъ водахъ. Мужикъ прилежне и честне, да глупъ и размазня, не услышишь ни русской бодрой рчи, ни русской псни, не видишь бодраго русскаго лица… Хотлось бы видть Башкиръ, Киргизовъ и даже Калмыковъ, но ихъ никого уже здсь нтъ.— Я продолжаю писать Бродягу, листъ стиховъ написалъ, во этого мало. Мн хотлось бы очень, да едвали, кончить здсь первую часть. Казалось бы ничто не мшало!.. Читаю и перечитываю здсь равный книги, Донъ-Кихота, Гомера, Тысячу и одну ночь… Нсколько дней стоитъ чудная погода. Втеръ самый теплый, удушливый, въ сумерки стихаетъ, и нынче рдко хорошій вечеръ. Я пересталъ писать письмо и пошелъ походить: кой-кто гуляетъ по улицамъ,— пришелъ къ саду,— никого! Внизу прудъ — какъ зеркало, отражаетъ деревья и зданія и небо, а шумъ паденія срной воды, проведенной черезъ желоба, непрерывенъ. Мсто это чудесное, я хотлъ бы срисовать его. Теперь бы музыку, пніе и изъ здшнихъ никто о томъ и не думаетъ, никто я не извститъ срныхъ ключей поздно вечеромъ, въ тишину. При теплот запахъ очень силенъ всюду, циферблатъ моихъ часовъ почернлъ, но золото, благородный металлъ, не чернетъ!— Я себя очень хорошо чувствую и ожидаю отъ водъ непремнной пользы. Еслибъ только мн знать, что все у Васъ хорошо! Дай-то Богъ! Прощайте, милая моя Маменька и милый Отесинька!

1848 года. Іюня 25-го. Пятница. Срныя воды.

Хотя послдняя почта и не привезла мн отъ Васъ писемъ, но на этой недл Гриша переслалъ мн съ оказіей письмо Ваше къ нему отъ 7-го Іюня, наканун Вашего перезда въ деревню. Врно этотъ перездъ совершился, иначе бы я получилъ письмо. Что Вы, какъ Ва провели эти дни? Такая ли же у Васъ жаркая погода? Здсь погода чудесная: по 29-ти градусовъ въ. тни, а по вечерамъ чаете бываютъ сильныя грозы и теплые лтніе дожди. Вашъ я счастливъ, что это еще все Іюнь, что впереди еще цлый мсяцъ тепла. Ахъ, лто, лто! Ныншняя недля во многомъ разстроила мой образъ жизни и мое уединеніе. Пріхалъ Соллогубъ. Онъ встртилъ меня на источник, узналъ меня и аттаковалъ. Мы пустились съ нимъ въ опоры и разговоры. Онъ въ восторг отъ пятаго акта драмы Константина, но утверждаетъ, что это не драма. Драма или но драма, это споръ въ словахъ, ибо надо знать, что разумютъ подъ словомъ драма, я считаю, что это драма, но Соллогубу однакожъ многое въ ней осталось недоступно, онъ говоритъ также, что Константинъ взялъ только одну хорошую сторону русскаго народа, а не вс, и поэтому драма немного блдна и пр. и пр. Когда я спросилъ его о его драм, такъ онъ отвчалъ, что бьется надъ нею почти уже два года, но что ему страшно выдти съ нею на судъ Славянофиловъ, которые уже до такой степени обругали его ‘и подломъ прибавляетъ онъ, что ршительно его обезкуражили. Я сказалъ ему много правды въ глаза, сказалъ, что вс его прежній произведенія нисколько не художественны, а галантерейныя, что въ драм его не будетъ доставать бездлицы: любви къ Руси и искренности.— Онъ вполн согласился со всмъ, что касается до прежнихъ его сочиненій, говоритъ, что ему бы хотлось наконецъ оставить на собой трудъ добросовстный, прочный, что хотя его повсти и доставили ему успхъ, но внутри себя онъ имъ дорожить не можетъ, и признаетъ справедливость нашихъ упрековъ, хотя не раздляетъ политическихъ убжденій (какъ будто политическія убжденія у насъ могутъ быть независимо это всего взгляда на жизнь, и это не одно и тоже!). Дло въ томъ, что онъ никакъ не можетъ совлечь съ себя аристократа и человка большаго свта. Видно однакожъ по всему, что онъ ничмъ такъ не дорожитъ, какъ мнніемъ Москвы, и очень огорченъ нашими отзывами. Онъ оправдывался такъ, что просто было смшно! Я ему сказалъ, что покуда онъ хоть сколько-нибудь будетъ тянуть къ Петербургу, онъ ничего порядочнаго не сдлаетъ, а жаль, потому что онъ съ талантомъ, который теперь… е пустой и испорченнаго направленія’. ‘Правда!’ перебилъ онъ, ‘что длать, чувствую самъ, да не могу сладить!’ — Божится и клянется, что онъ не подлецъ, какъ мы думаемъ въ. Москв, а я ему доказывалъ, что въ Петербургскомъ свтъ камеръ-юнкеру, какъ ему, трудно обойтись безъ маленькой подлости и указывалъ ему на нкоторыя его сочиненія и дйствія. Обстоятельства его разстроены очень и онъ хочетъ зиму съ семействомъ провести въ Москв, но боится. Вообще я скажу, что онъ умный человкъ и все же нсколько до сихъ поръ ‘Дерптскій Студентъ,’ такъ что съ нимъ очень безцеремонно и какъ-то трудно не высказать ему правды. Я попросилъ его прочесть драму,— онъ долго не ршался, требуя снисхожденія, длалъ по крайней мр часъ оговорки противъ равныхъ недостатковъ его драмы и просилъ меня придти къ нему завтра я разбудить его часовъ въ восемь утра, вмсто двнадцати. Я такъ и сдлалъ, и онъ прочелъ мн два акта своей драмы — первый и четвертый. Неврностей историческихъ (больше фактическихъ) много, но онъ удачно выбралъ время: при цар едор Алексевич, когда бытъ боярскій гнилъ я былъ испорченъ до нельзя, весь проникнутый гордостью, кичливостью и въ тоже время принявшій нкоторые элементы уже чужіе. Дйствительно, гнусность, этого боярскаго быта и привела переворотъ Петра. Такую вещь изобразить было ему сподручне и она у него довольно хороша. Онъ такъ уменъ, что не ршился во всей драм выставить ни одного русскаго мужика, крестьянина, народа у него нтъ. Вся драма происходитъ въ верхнемъ наплыв. Кром бояръ — въ драм дйствуютъ стрльцы, бунтующіе противъ бояръ, расхищавшихъ царскую казну и бравшихъ съ нихъ взятки. Стрльцы у него просто разбойники, и какъ разбойники, они удачно, хорошо изображены. Ихъ шутки, слова, прибаутки, ихъ какъ-то самъ собою возникающій бунтъ, все это стояло ему многихъ, долгихъ трудовъ. Славныя есть тутъ у него пословицы. Напримръ: ‘Не всякъ злодй, кто часомъ лихъ!’ Или: ‘на крпкій сукъ точи топоръ!’ Хорошо!— Но стрльцы вовсе не освщены настоящимъ свтомъ своего значенія,— даже не видно въ нихъ привязанности въ старин, къ старообрядчеству. Просто балованный народъ, врод царской дворни, между тмъ какъ они имли и другой смыслъ. Впрочемъ, не надо забывать, что это дйствительно было не земское войско. Эффекты на каждомъ шагу и, при его знаніи сцены, они дйствуютъ удачно и сильно, особенно четвертый актъ, который онъ читалъ въ источный голосъ просто раздражаетъ нервы, такъ что, кончивъ его, онъ самъ такъ и повалился на кровать. Но завязка битая, старая, французская! Онъ самъ это чувствуетъ, хотя и не такъ ощутительно, какъ я, но говоритъ, что не хватаетъ таланта и силъ, онъ постоянно поправляетъ, обдлываетъ, записалъ многія мои замчанія, особенно относительно языка, потому что слухъ мой всегда оскорблялся выраженіями, встрчающимися у него не въ дух того времени. Словомъ, есть хорошія мста, много психологической врности въ отношеніи характеровъ, отдльно взятыхъ, много труда, и при всемъ томъ цлое — плохо и пропасть французскаго ‘шику’, т. е. эффектной дряни, но при всемъ томъ умно. Право, и смшно и жалко было видть, какъ человкъ этотъ, будучи слишкомъ уменъ и самолюбивъ для того, чтобъ довольствоваться настоящимъ своимъ пустымъ значеніемъ, бьется, какъ рыба, объ ледъ, стараясь создать что-нибудь прочное и на русской почв. Константина онъ такъ боится, что, кажется, и не очень его долюбливаетъ, хотя твердитъ о своемъ уваженіи къ нему. Я высказалъ ему всю правду, но за то, впрочемъ, всегда хвалилъ его талантъ, браня его произведенія и пустое, ложное направленіе.— Посл обда явился онъ ко мн слушать бродягу, которымъ, а въ особенности сценою бурмистра въ деревн, такъ восхитился, что заставилъ перечесть нсколько разъ, выучилъ почти наизусть, обнималъ и на другой день написалъ мн посланіе въ стихахъ. Дло въ томъ, что однихъ изъ первыхъ его восклицаній было: ‘батюшка, спасите себя отъ односторонности славянофильской, отъ вліянія Хомякова и Константина Сергевича!’ Я ему сказалъ, что если есть что хорошее, такъ этимъ я обязанъ московскому направленію, но что тмъ, не мене совершенно независимъ, и не надлъ, бы русскаго платья, да и къ жизни нахожусь въ другихъ отношеніяхъ. Въ посланіи довольно плохомъ, впрочемъ, онъ пишетъ о томъ, чтобы не было у меня исключительной привязанности къ Руси, что поэтъ долженъ любить всю вселенную и вщать міру не вражду, а сокровенные голоса природы и пр. и пр. и вообще не безъ чепухи. Онъ говоритъ между прочимъ: ‘души святаго зеркала враждою не тумань‘.— На это я ему отвчалъ также посланіемъ, насильно написаннымъ, также немножко старымъ, небитымъ. Первыя строфы очень натянуты и холодны. Сначала я говорю ему, что хороша природа, красиво бгутъ рки на земл, но Волга красиве ихъ, и я по невол люблю ее больше, такъ и Русь, которую люблю преимущественно по той же причин, не только, какъ русскій. Говоря про созерцаніе природы, я объясняю, что покойное созерцаніе природы, такъ ясно отражающееся въ русской псн, мудрено для насъ, разорвавшихъ связь съ народомъ, и что вообще слишкомъ скверно кругомъ насъ,— тутъ и ему досталось въ этой строф, вотъ она:
И негодуетъ духъ поэта,
Тснимый горестно кругомъ
Всей этой челядью паркета,
Несущей мракъ, съ названьемъ свта,
На нашу Русь, на Божій домъ!—
Обращаясь къ нему, я говорю и кончаю такъ,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Къ теб же рчь теперь иная:
Зачмъ, ошибку сознавая,
Такъ малодушна жизнь твоя?
Зачмъ, подъ властью чужестранной,
Тщеславной, мелкой красоты,
Досель талантъ, отъ Бога данный,
Раститъ на почв бездыханной
Недолговчные цвты?
Пора! Мы ждемъ опроверженья
Упрековъ горькихъ…
И этимъ закончилъ. Согласитесь, что не совсмъ льстивые стихи. ‘Что-жъ это вы ругаетесь’, сказалъ онъ мн и, хотя и объяснилъ мн, что видитъ въ этомъ знакъ уваженія и расположенія къ себ, однакоже не показалъ этого отвта никому, даже изъ тхъ своихъ здшнихъ знакомыхъ, которымъ онъ читалъ свое посланіе ко мн и разные мои стихи. Пробывъ здсь нсколько дней, онъ ухалъ въ свою деревню, взявъ съ меня слово захать къ нему на обратномъ пути, потому что это совершенно по дорог и не составляетъ ни малйшаго крюка, какъ онъ увряетъ, именно, вмсто Мелекесъ, на которые я халъ, надо хать на Новую Майну. Я, впрочемъ, еще недоумваю,— сдержать ли слово или нтъ, деревня же его всего 120 верстъ отсюда. Онъ познакомилъ меня здсь съ Ал—вымъ и Пу—вымъ. Ал—въ явился ко мн съ нимъ и, слышавъ нкоторые мста изъ бродяги, повторяетъ ихъ кстати и не кстати и Перевираетъ ужасно. Соллогубъ хвалитъ очень его неизданную оперу Амалатъ-Бекъ. Я познакомился также и съ его женою. Ал—въ — артистъ стараго обтёса, практическаго знанія жизни никакого, образованія плохаго и вообще, кром таланта, пустой человкъ, также какъ и жена его, и оба ума довольно ограниченнаго. Впрочемъ, жену я еще мало знаю. Въ молодости онъ былъ, какъ и вс тогдашніе артисты, горячій кутила, любитель пирушекъ и попоекъ. Теперь ему за 50 лтъ,— лта, болзни и несчастія остепенили его и сдлали добрымъ и мягкимъ. Это я видлъ изъ обращенія его съ людьми и вообще съ бднымъ классомъ народа. Здсь добылъ онъ гд-то рояль я много занимается музыкой: въ дом ни одной книги, а все ноты. Жена его все проситъ меня, чтобы я ей прочелъ Бродягу и другіе свои стихи, собираясь заране придти въ восторгъ, водъ вліяніемъ авторитета Соллогубова, но я еще не исполнилъ ея желанія. Охоты нтъ, тяжело и совстно, да и непріятно читать, когда чувствуешь, что слово отскакиваетъ отъ души, какъ горохъ отъ стны. Ну — въ же въ десять разъ любопытне Ал—въ Вообразите, что этотъ человкъ не только не глупый, но даже умный и чрезвычайно начитанный. Пропасть знаетъ и все слдитъ, но избалованный помщичьимъ самовластіемъ и раболпствомъ Самарскихъ жителей донельзя, доволенъ тмъ, что есть, всхъ богаче и всхъ умне, онъ потшается надъ ними, ругаетъ ихъ всхъ въ глаза, особенно же чиновниковъ, которые въ отмщеніе сочиняютъ на него доносы, никого не боится, пишетъ на ихъ счетъ стишки (а стихомъ онъ владетъ довольно хорошо) и живетъ однакоже съ ними! Слава Богу, онъ холостъ, братца своего Аристарха, кажется, не очень высоко цнитъ, Николая Тимоеевича и Гришу превозноситъ всюду до небесъ. Я узналъ, я со стороны, что вс бдные помщики находятъ будто бы въ немъ опору и защиту, и что онъ постоянный, громкій обличитель служебнаго мошенничества. Не знаю, въ какой степени это правда, но самъ онъ ораторствуетъ о правосудіи и добр и ругаетъ мошенниковъ съ большимъ, большимъ чувствомъ, впрочемъ, и Гоголевскій городничій тоже! Кто ихъ разберетъ! Дряненъ человкъ. Либеральничаетъ отчаянно, а необыкновенно радъ, что иметъ возможность надть мундиръ, и счастливъ тмъ, что Николай Тимоеевичъ представилъ его къ кресту!.. Во всякомъ случа этотъ субъектъ любопытенъ для изученія.— Познакомился по невол, отъ закуриванія сигаръ и т. п. съ нкоторыми мужчинами,— вотъ и все мое знакомство. Дамъ, кром Ал—вой, никого не знаю.— Начались собранія, т. е. каждый вечеръ въ галлере играетъ музыка и охотники танцовать танцуютъ. Създъ довольно великъ, но въ половину мене прошлогодняго, изъ дамъ ни одной хорошенькой, а о двушкахъ и говорить нечего. Пріхали было сюда родственники, какъ сказали мн Воейковы, какіе-то Самойловы, и дрогнуло мое сердце, но, слава Богу, почему-то черезъ нсколько дней ухали, не успвъ познакомиться съ нами, во вотъ отчего беретъ страхъ: скоро должны ринуться ко мн съ распростертыми объятіями Ногаткины. Говорятъ, что скоро прідутъ сюда. Да, я и забылъ. Третьяго дня былъ здсь Аркадій Тимоеевичъ, на обратномъ пути въ Москву. Пробылъ здсь всего часъ и, перемнивъ лошадей, отправился въ Симбирскъ. Онъ здоровъ, торопится къ своимъ и продетъ прямо въ Пущино, говоря, что увидится съ Вами, можетъ быть, не ближе Сентября, почему и отдалъ мн лесу, сработанную Ногаткинымъ.— До сихъ поръ не удалось мн поудить.— То дождикъ, то втеръ, а главное расположеніе часовъ мшаетъ. У меня же намреніе наудить здсь рыбы, высушить ее и привезти къ Важъ.— Вообще я недоволенъ препровожденіемъ времени, какъ-то мало успваешь длать, жаръ, ванны два раза въ день… Но мн удалось сдлать таки чудесную поздку. Нанявъ дроги, отправился я съ Воейковыми на Голубое Озеро. Хозяинъ нашъ, который насъ и везъ, сначала показалъ вамъ пещеру, верстахъ въ восьми отъ Срныхъ водъ. Пещера эта вся алебастровая, до дна ея или конца никогда не доходилъ. Вообразите: подл нея жаръ страшный, отъ солнца, полшага впередъ, подъ пещеру: тамъ нсколько градусовъ холоду, сосулька ледяныя и даже снгъ. У васъ есть намреніе одть ея потепле и спуститься туда на веревкахъ, съ факелами, да врядъ ли это состоится, потому что докторъ не позволитъ. Оттуда прохали на нефтяное ключи и видли черную нефть, плавающую по вод, а оттуда на Голубое Озеро. Что за красота! Я ничего подобнаго и представить себ не могъ! Оно голубо отъ преломленія лучей въ этой свтлой, срной вод. Oзepo или озерцо — глубоко, говорятъ, до 20-ти саженей и идетъ внизъ воронкой. Мы бросали камни, и по крайней мр вы цлую минуту можете прослдить паденіе камня, постепенно голубющаго, до тхъ поръ, пока его не станетъ видно. Но еще краше сама степь, и горы и ковыль! Что за роскошь! Дикое вишенье, дикіе персики, сухія и сдыя болота, камышъ по Тунгуту, журавли, утки, разная дичь, пространство, видное на 40 верстъ кругомъ, мстами дубнякъ, ковыль въ цвту… Зачмъ Васъ нтъ съ нами, милый Отесинька. Я не могу безъ слезъ подумать о томъ, каковы были бы Ваши впечатлнія и ощущенія!… Надо, надо еще разъ създить въ Оренбургскую губернію. Меньше, чмъ черезъ мсяцъ, я буду у Васъ. Прощайте, второй часъ, скоро обдать. Будьте только здоровы, я совершенно здоровъ вообще.

Пятница, 2-го Іюля, 1848 года. Срныя воды.

Въ Середу подучилъ я письма Ваши отъ 14-го Іюня изъ Амбрамцоdа. Слава Богу! У васъ, кажется, все идетъ довольно хорошо. Здсь же, посл этой жаркой погоды (въ продолженіе которой по вечерамъ были частыя и сильныя грозы), наступило было холодное и ненастное время, однакоже черезъ три дня подулъ вновь сверный или ведринный втеръ, и теперь стоитъ красное, хотя не жаркое ведро. Вотъ и еще недля прошла! Это письмо мое предпослднее, и скоро, скоро я опять буду съ Вами. Пробовалъ удить, но удятъ здсь на поддонную, а я къ этому не привыкъ, къ тому же отправились мы удить вечеромъ, передъ гровою (такъ что насъ самихъ помочилъ дождикъ) и ничего не поймали, а клюютъ здсь сомы и лещи.— Вы пишете, милая маменька, что боитесь, чтобы я не вздумалъ жениться. Не бойтесь, милая маменька. Здсь десятокъ, два двицъ, но ни одной физіономіи привлекательной нтъ. Есть нсколько казанскихъ институтовъ, одна съ шифромъ, Чоколова, Челокова, хорошенько не знаю… Все это прыгаетъ до упаду. Два раза въ недлю балъ, и ни одна никогда не появится въ томъ же плать, въ которомъ была въ прошедшій разъ. Вообще, кажется, нтъ ничего въ мір тщеславне женщины. Еще скажу Вамъ въ утшеніе, что я здсь знакомъ только съ двумя дамами: старухой Ал—вой и старухой полковницею St. Martin, пріхавшей съ мужемъ изъ Сибири и встрченной мною у Ал — вой. Больше не знакомъ ни съ одной. Да, вчера на бал, посл одной исторіи, которую разскажу посл, я сгоряча сталъ неосторожно близко одной родственницы, которую досел постоянно ловко избгалъ, ибо мн Воейковы, также съ нею незнакомые, сказали, что она какъ-то съ родни. Тутъ она меня поймала, подошла ко мн, спросила мою фамилію и сказала: ‘честь имю рекомендоваться, я ваша дальняя родственница С.’ Что-то дома я отъ Васъ этой фамиліи не слыхалъ. Проситъ къ себ: придется сдлать визитъ. Разумется, знала батюшку, матушку, дядюшку, бабушку, ддушку, тетушку… такъ и засыпала! Дочка у нея уже не молодая двушка, съ лицомъ болзненно толстымъ, Сынъ — огромнйшій верзила, дворянскій недоросль. А исторія, о которой я Вамъ упомянулъ, состояла въ слдующемъ: здшнее собраніе состоитъ изъ добровольно подписавшихся и внесшихъ деньги, на которыя нанимается музыка, освщается зала и т. п. Въ числ вкладчиковъ или членовъ много есть и купцовъ, которые, къ сожалнію, здсь большею частію одты совершенно по-Европейски и ни манерами, ни образованіемъ нисколько съ нами не равнятся, тмъ боле, что дти все первыхъ двухъ гильдій. Вчера на бал вдругъ узнаю я, что двухъ изъ нихъ, молодыхъ людей, принудили оставить собраніе потому, что Ш—ва изволила оскорбиться тмъ, что на одномъ бал съ нею танцуютъ купцы, изъ которыхъ одного (кончившаго курсъ въ казанскомъ университет) она видла гд-то и когда-то за прилавкомъ, и которые оба ведутъ себя очень скромно и благопристойно и даже робко. Она шепнула объ этомъ одному Ю—ву. Ю—въ съ братомъ, два помщики-кавалера, отчаянные франты и здшніе Ловеласы (можете представить каковы!). Этотъ господинъ сію минуту распорядился въ угодность дамъ. Ал—въ сейчасъ разсказалъ мн объ этомъ и я такъ взбсился, какъ давно уже не бсился. Можетъ быть, издали оно и не кажется Вамъ такъ возмутительнымъ, но на мст, когда въ глазахъ Вашихъ оскорбляютъ человка въ силу аристократическаго чувства, это — невыносимо. Я бросился къ этому господину и вступилъ съ нимъ въ громкій и крупный разговоръ. Тутъ присоединялось много мужчинъ, много молодыхъ людей, которые раздляли мое мнніе и горячо вступились, въ особенности одинъ Тургеневъ, студентъ Дерптскаго Университета. Даму эту, не называя ея по имени, прилично выругалъ, кром того, что не имли права выгонять ихъ, ибо они подписались, я, разумется, возставалъ противъ того, что могли обидться ихъ присутствіемъ, противъ чувства аристократическаго.
Разумется, рчь сію же минуту дошла и до мужика, со словами: эдакъ и мужикъ и т. п., на что я отвчалъ ему, что всякій мужикъ въ тысячу разъ достойне уваженія, чмъ вс эти бездйствующіе помщики и чиновники взяточники, и высказалъ нчто и о дворянахъ.
Гвалтъ шумъ былъ страшный. Разумется, купцовъ этихъ просили остаться. Я предлагалъ этому господину обойти со мною всхъ дамъ и спросить у каждой ея мнніе, но онъ уклонился, и, слава Богу, я увренъ, что ни одна изъ нихъ не сказала бы нтъ. Надо гнать, что въ провинціяхъ вс дамы танцуютъ съ незнакомыми и отыскались нкоторыя двушки, очень порядочныя, не помню ихъ фамилій, чуть ли не какія-то генеральскія дочери, которыя сейчасъ пошли танцовать съ этими купцами. Кучка раздробилась на нсколько кучекъ, гд везд преслдовали этотъ вопросъ. Тутъ же мн рекомендовался старикъ, отставной полковникъ, свжій и бодрый, знавшій Васъ, Аристовъ. Я зарядилъ его всмъ своимъ сердцемъ и онъ таки порядочно отподчивалъ всхъ этихъ голубчиковъ словами. Досталось этой Ш—ой. Никто не произносилъ ея имени, говорили ‘какая-то дама’ и вступиться было нельзя. Мужу ея, съ которымъ я, впрочемъ, незнакомъ, но съ которымъ тутъ столкнулся, высказалъ также все, что было на душ. Я не думалъ, чтобъ я еще въ состояніи былъ такъ бситься: я просто задыхался и колни подо мною такъ и дрожали. Мужское общество здсь мало между собою знакомо, но въ эту минуту все это мгновенно сблизилось, и.весело было все-таки видть, что ни одинъ почти не имлъ духу сказать, что-либо прямо въ защиту аристократства… Я радъ этой исторіи въ томъ отношеніи, что все же это былъ урокъ обществу, что все же громко и не мною однимъ были высказаны смлыя вещи (смлыя относительно предразсудковъ) и выдвинуты впередъ человческія права. Конечно, это буря въ стакан воды, и вс эти танцы и балы и свтъ все это семо по себ слдуетъ къ чорту, но тмъ не мене хорошо уже и то, что двушки, бывшія тутъ, врно не осмлятся впредь и подумать что-либо подобное. Вотъ тутъ-то, посл этого, когда уже я не обращалъ ни на что вниманія, и подцпила меня родственница, но я поспшилъ съ нею раскланяться и ушелъ домой снять.— Здсь познакомился я и коротко сошелся съ однимъ молодымъ человкомъ, Соловьевымъ. Онъ шесть лтъ тому назадъ кончилъ курсъ въ Петербургскомъ Университет и былъ товарищемъ и пріятелемъ покойнаго Шишкова. Замчательный человкъ, съ которымъ я непремнно Васъ познакомлю: онъ зиму эту будетъ жить въ Москв. Меня давно поразила его прекрасная, добрая, кроткая и умная физіономія. Случай насъ свелъ, и мы, вотъ уже почти недля, постоянно вмст. Эти шесть лтъ онъ служилъ при кадастр въ разныхъ губерніяхъ и пришелъ къ тихому, строго-нравственному, христіанскому направленію и къ религіознымъ убжденіямъ, постоянно трудясь надъ собой, но безъ порывовъ и уныніи. Онъ уже знакомъ нсколько съ московскими мыслями, въ прозды чрезъ Москву слышалъ равные анекдоты про Константина, и я его окончательно посвятилъ въ наши таинства. Все это онъ принялъ душой, впрочемъ, еще боле потому, что оно согласно съ его религіознымъ взглядомъ. Я увренъ, что онъ понравится Вамъ съ перваго раза. Лицомъ онъ нсколько, только не такъ грубо, похожъ на Сашу Карташевскаго,— ниже его и свтле.— Зовутъ обдать. Прощайте.

9-го Іюля 1848 года. Срныя воды.

На этой недл почта не привезла мн Вашихъ писемъ. Что это значитъ? Здоровы ли Вы? Это письмо мое послднее, потому что на будущей недл, дождавшись Вашихъ писемъ, въ Середу, я ду. Теперь заканчиваю питье воды и холодныя ванны. Самъ я совершенно здоровъ, бодръ тломъ и духомъ. Но вижу самъ, что слдовало бы выдержать второй курсъ леченія, но что длать! Не могу оставаться! Служба меня еще не такъ связываетъ, но я далъ честное слово Оголину воротиться къ концу Іюля и дать ему возможность ухать также въ отпускъ… Вс единогласно говорятъ о необходимости продолжительной діеты и всякаго береженія по крайней мр недль шесть. Но Срныя воды во многихъ случаяхъ длаютъ просто чудеса, особенно въ отношеніи ревматизмовъ. Я самъ видлъ безногихъ, которые начали ходить, разбитыхъ параличемъ, которые теперь танцуютъ, покрытыхъ золотушною корью и шапкою на голов,— которые облупились теперь, какъ яичко, и стали почти красавцами, впрочемъ, большая часть изъ нихъ пріхали на второй годъ или взяли боле шестидесяти ваннъ. Итакъ на будущей недл въ путь! Хочу пригнать такъ, чтобъ до вступленія на службу мн было нсколько дней свободныхъ, чтобъ я могъ успть създить въ Абрамцово. Какъ ни хочется ма видть и обнять Васъ, признаюсь, всякій разъ, какъ вспомню о Сенат, о работ, о служб лтомъ,— меня такъ и подеретъ по кож. Я узжаю съ Срныхъ водъ съ пріятнымъ воспоминаніемъ мира и отдыха. Дйствіе ли это холодной срной воды или другая причина, только здсь невозможно уныніе. Для меня, если хотите, здсь должно быть очень скучно: я знакомъ съ мужчинами и то съ немногими и большею частію не интересными (Соловьевъ съ недлю какъ ухалъ), съ ‘барышнями’ незнакомъ, и такихъ, которыя бы стоили особеннаго вниманія, нтъ вовсе, брюнетки ни одной, написалъ я даже здсь вчетверо меньше противъ того, сколько предполагалъ,— во мн какъ-то хорошо. Изъ моего окна видъ на горы, тутъ довольно высокія: на гор стоитъ лошадь и рзко обозначается на горизонт, отчетливо выдаваясь, день красный… Ахъ, Боже мой, что можетъ быть лучше лта, лта, этого святаго времени!… Дорого бы, дорого далъ я, чтобъ перенести Васъ сюда. И какъ бы всмъ Вамъ это было полезно!.. Мн кажется, что у Васъ все должно быть хорошо, слава Богу, потому что нтъ у меня что-то страху. Здсь кругомъ холера, и поэтому вновь начался създъ, вс бгутъ отъ холеры сюда, но здсь все благополучно и у меня въ душ также нтъ за себя ни малйшаго страха. Нынче будетъ опять концертъ, въ которомъ, кром скрипача Париса, будетъ участвовать М-me Кропотова, Саратовская помщица, которая здсь съ мужемъ. Она будетъ пть серенаду Шуберта, съ акомпаниментомъ А—ва… Но я убдился, что вс дамы, какъ ни пусты здсь, а лучше мужчинъ, здшнихъ помщиковъ. Эхъ! вчера насмотрлся на нихъ въ собраніи, они какъ-то особенно ярко выдались, зудилъ у меня языкъ. Впрочемъ, всмъ, кто только подходили ко мн говорить, всмъ высказывалъ я свое впечатлніе и мысли… Подлецы, трусы, развратники, пьяницы, торгаши, невжды… И рдко, рдко кто не говоритъ по-Французски (т, е. коверкаетъ). Но это негодованіе питательное. Оно даетъ пищу духу, живитъ мои силы, крпитъ убжденія, подталкиваетъ въ направленіи. Прощайте.

ПРИЛОЖЕНІЕ.

СТИХОТВОРЕНІЯ
Ивана Сергевича Аксакова
за 1843—1848 годы.

Аксаков Иван Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. В московский цензурный комитет, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1862
  2. Письмо Д. Карякина, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1861
  3. Письма Я. О. Орла-Ошмянцева, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1861
  4. Письмо Н. Д. Рычкова, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
  5. Письмо неизвестных, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1866
  6. Переписка с Ф. Ф. Воропоновым, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1876
  7. Письмо неизвестного, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1862
  8. Письма к родным (1844-1849), Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1849
Электронная библиотека