Письма 1838-1876 годов, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1876

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Скачать в PDF
H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах. Том XIV
Письма 1838—1876 годов
М., ГИХЛ, 1949

1
Л. Н. КОТЛЯРЕВСКОЙ

[1838—1839]

Милая Любинька! Желаю тебе доброго здоровья и благодарю тебя за письмо. Вариньку благодари за письмо, которое она мне написала. И кланяйся Саше, благодари его за поклоны его мне. Матвей Федорович скончался, мне его ужасно жаль. Илья Иванович пред смертью его совершенно одурел, так поразила его внезапная перемена болезни. Любинька тебе кланяется. Николай Чернышевский.
P. S. Матвей Федорович умер в четвертом часу пополудни.

2
А. Ф. РАЕВУ

3 февраля 1844 г.

Александр Федорович!
Еще раз благодарю вас, очень благодарю за ваше одолжение. Но объясните, сделайте милость, мне:
1) В каком объеме будут спрашивать ответов на предложенные в программе вопросы. (Я думаю, подробнее, чем в семинарии преподают, особенно из истории и физики, или нет?) Определите это, пожалуйста, как можно поточнее.
2) Какие учебники приспособлены к этим вопросам или (я думаю, все то же) какие употребляются в гимназиях С.-Петербургского округа?
3) Из математики (о, камень претыкания у воспитанников духовных семинарий!) будут ли спрашивать доказательства на предложения, теоремы, правила и пр.?
4) Из языков только ли перевод будут спрашивать, или еще и грамматику? Не заставят ли декламировать наизуст (как написано в программе саратовской гимназии), наизуст по лучшему отрывку из прозы и стихов? (Никакую грамматику, признаться, никак не могу привыкнуть долбить наизуст, спасибо, что во все 17з года только раз спрашивали.) Если перевод, нельзя ли cделать, что заставят переводить только с французского и немецкого на русский, а не обратно, как написано в программе? Если же уж это невозможно (впрочем, пишите, пожалуйста, если худо или трудно только), то в какой степени будут требовать чистоты и правильности перевода? Если же как бог вложил в мысль заставят переводить на русский, этого мы не боимся.
5) Из какого класса семинарии поступать в университет, можно ли из философского, или только из богословского? Если можно из философского, то по окончании ли курса, или пробывши только год?
Отвечайте, сделайте милость, покорнейше прошу вас (синонимы, содействующие, по мнению ‘словесности’, большей силе, выразительности, полноте, обилию, живости и занимательности речи) на все эти вопросные пункты, и так, чтобы ничего не оставалось сомнительного или обойденного (влияние оной же вышереченной наставницы мудрых ораторов). В самом деле, сделайте милость, объясните все это мне получше. Я буду вам очень благодарен.
6) Может ли недостаток баллов в одном предмете вознаграждаться излишеством в другом и в какой мере? Может ли вознаграждаться в одинаковом предмете?
7) На какие предметы особенно обращается внимание? т. е. в каких строже экзаменуют и баллы важнее?
Сделайте милость, не пожалейте труда и часа времени. Очень одолжите.
Не подумайте, однако, — из того, что я так настоятельно спрашиваю, — что я уже еду к вам. Ничего не знаю, как и прежде. Куда бог даст. Allen, wenn es nur um meien Wollen werden sie befragen mich, so gehe ich der hchsten Freude und nmlich in Facultt der orientalischen Sprachen {Если, однако, вы спросите меня только о моем желании, то я поехал бы с величайшей радостью и именно на восточный факультет. — Ред.}. Напишите, какие языки преподают в восточном факультете и, чтоб поступить, требуется ли знание какого-либо из этих языков? Какие там профессора и адъюнкты? Пожалуйста.
Разумеется, скучно в семинарии, но не так, как в гимназии: здесь не учат наизуст уроков, хоть это отрада. Уж если разобрать только, то лучше всего не поступать бы никуда, прямо в университет, но ведь бог знает, можно ли еще будет. В таком бы случае ни рыба, ни мясо. А уж в семинарии что делается, и не знаю. Было житье раньше, а ныне уж из огня да в поломя. Об учениках уже и говорить нечего: в класс не пришел — к архиерею. Но и между собою перекусались. Ректор на профессоров к архиерею, инспектор тоже на И. Ф. — поздно ходит в класс. Дрязги семинарские превосходят все описание. Час от часу все хуже, глубже и пакостнее.
Приезжал преосвященный — на исторический класс. Гордея Семеновича ученики так обрезали [отрезали?], что объявил благодарность, а мы отделали И. Ф. так, что и теперь еще, я думаю, лихорадка бьет. Терсинским ученики восхищаются. Но ректор не дал ему ни одного хорошего ученика, а дрянь всю свалил к нему. G. S. умеет только ругаться, а толку от него ничего нет. По-латине переводят курам насмех, и того же ругает, кто так, как должно, переводит.
Утешаюсь тем, что лучших взять негде.
В гимназии случилось важное происшествие. Директор промотал тысяч 30, и учителя, подписывавшие три года книги не глядя, стали к нему в декабре приступать, чтоб освидетельствовать сумму. Он во вторник утром вышел и с тех пор не возвращался домой. Спохватились, нигде не нашли. Открылось, что ездил на извощике в городок за Волгой, во вторник и среду. В среду поехал назад, отпустил извощика на средине Волги и сказал, что пройдет пешком. Его остерегал извощик, говоря, что выступила в иных местах вода, чтоб он так доехал уже. Он не послушался. С тех пор его нигде не видели. Большею частью говорят, что он утопился. Бог знает, может быть, утонул, может быть, где-нибудь скрывается. Но директора уже прислали нового, уже будет с неделю, на его место по донесению о пропаже его инспектора и учителей. Прислали и ревизора, свидетельствовать сумму.

3
РОДНЫМ

[19 мая 1846 г.]

Милый папенька! Пишем к Вам из Мариинской колонии, где остановились кормить лошадей, доехали мы сюда очень благополучно и, как видите, очень тихо. Ночевали мы в Ольшанке. Извозчик наш пока очень хорош: каков-то, бог даст, вперед будет: а, кажется, можно надеяться, что нам нельзя будет быть им недовольным. Приехали сюда в Мариинскую колонию в 11 часов утра, застали Ивана Андреевича еще в церкви, служащим, по окончании обедни, молебен кому-то. В 2 или 3 часа выезжаем, куда успеем ныне доехать и где будем ночевать, не знаем пока еще, но до Аткарска, как бы нам хотелось, верно уже не доедем. Прощайте, милый папенька, целую Вашу ручку.

Сын Ваш Николай.

19 мая 1846 г., воскресенье, в 2 часа пополудни.

P. S. Здесь у Ивана Андреевича нашли мы одного из топографских чиновников, воспитывавшегося в Петер, унив., Федора Семеновича Кена. Он поляк. Такой, кажется, добрый и ласковый: Иван Андреевич очень хвалят его. Он надавал мне множество советов о поступлении в университет и ведении себя там и проч., обещался дать и дал уже письмо к инспектору университета, велел писать оттуда себе: жаль, что время так коротко: от него бы, кажется, можно было узнать много такого, что очень и очень пригодилось бы. Маменька просили его зайти к Вам, когда он будет в Саратове, и он обещался. Прощайте, целую Вашу ручку. Н.
Милые сестрицы мои Любинька, Варинька и Евгеньичка!
Осушили ли вы свои слезы? А мы, как простились с вами, так и отерли их, сначала кое о чем говорили, кое чему смеялись, а потом маменька заснули, но мы с Устиньею Васильевною неукоснительно не смыкали глаз до самого ночлега, да и тут я не мог уснуть до часа ночи. Прощайте, будьте здоровы. Целую вас, поцелуйте и вы за меня ручку у бабиньки. Брат ваш Николай Ч.
Милый друг и брат мой Саша! Как ты находишь, поверят ли англичане, так тщеславящиеся своими скаковыми лошадьми, что у нас в России простые извозчичьи лошади, пара с 15 пудами клади, могут нестись с быстротою трех с двумя третьими (3 2/3) верст в час? А это факт, брат: именно с такою быстротою несемся мы. Поверь уж мне. Впрочем, меня утешает в этой быстроте разрешение уравнения

x = 1800 — 43,

из которого выходит, что х, число верст, которые остается нам проехать, = только 1757. Не меньше меня утешают и два других уравнения х’: 1 = 1757 : 43, из которого выходит, что нам остается ехать только 0x01 graphic
41 24/43 дня или 5 недель 6 дней и около 11 1/2 часов. {При помножении 43 на 4, единицы помножены по ошибке на 3. — Ред.}
И наконец: х’: 1 = ну, да не остается места, так сообщу тебе это любопытное уравнение в другой раз. Прощай. Cura ut valeas {Заботься о своем здоровье. — Ред.}.
Целую тебя, брат твой Николай Ч.

4
Г. И. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

Понедельник 20 мая [1846 г.]. Аткарск.

Милый мой папенька! Пока едем мы все, слава богу, благополучно: только одно маленькое приключение оразнообразило наше путешествие и помешало нам доехать ночевать в Аткарск: у одной из наших спутниц у повозки сломался сердешник, только что мы выехали было из Корякина, это было часов в 6 вечера, часа два провозились извозчики с этим, а между тем солнце уже совсем подвинулось к закату: нечего делать, принуждены были остановиться в Корякине, кормить лошадей, часу во 2-м ночи выехали и в 7 или в 8 приехали в Аткарск. Часу в 1 или 2-м выезжаем опять и хотим проехать верст 30 до ночлега. Извозчики очень хорошие, но лошади очень что[-то] тяжелы на ногу: по 5 верст в час не едут, все обещаются, впрочем, наши извозчики ехать скорее, да, верно, дух бодр, а плоть немощна. Впрочем, езда наша покуда хороша. Прощайте, папенька, целую Вашу ручку. Сын Ваш Николай.

5
РОДНЫМ

Ольшанка. 22 мая, среда, 8 1/2 ч. у. [1846 г.]

Милый папенька! Пишем Вам из Ольшанки, за 45 верст от Балашова, потому что не знаем, успеем ли написать в Балашове.
Вот наш маршрут:
Первую ночь провели мы в Ольшанке, 12 верст от Саратова.
19-го числа обедали в колонии у Ивана Андреевича — 27 в., ночевали в Корякине — 17 в. Всего в воскресенье проехали мы — 44 в. 20-го обедали у тетеньки в Аткарске — 24 в. Ночевали в Белгазе — 40 в. В понедельник всего 64 в.
21-го — обедали в поле, подле села Колена (в селе не стали потому, что погода была прекрасная) — 27 в. Ночевали в Крутце — 29 в. Всего во вторник проехали 56 верст.
Теперь мы сидим в прекрасной избе, белой и чистой, а те все три ночи ночевали мы с маменькою в черных избах, впрочем, в избе ночевали до сих пор только мы с маменькою: Устинья Васильевна и все прочие товарищи наши спят в повозках. Теперь и маменька решаются ночевать в повозке, если будет хорошая погода, а теперь со 2 часа ночи идет дождь, хоть и не слишком большой, но сопровождаемый сильным и довольно холодным ветром, в повозке у нас, впрочем, хорошо.
Утром ныне, в три с половиною часа, проехали мы 19 верст, из Крутца до Ольшанки, куда приехали в половине седьмого. Хотели было ныне приехать в Балашов, но погода, должно быть, заставит ночевать нас за 26 верст отсюда, 19 верст не доезжая до Балашова. Я думаю, напишем еще с ночлега или из Балашова.
Прощайте, папенька, будьте здоровы, целую Вашу ручку.

Сын Ваш Николай Ч.

Милые мои сестрицы Любинька, Варинька и Евгеньичка! Здоровы ли вы и весело ли без нас поживаете? Мы пока, слава богу, здоровы,
Когда погода и дорога хороши и мы сидим в повозке, маменька все укоряют себя, что не взяли тебя, Любинька, а как становиться ночевать или обедать в курной черной избе, то благодарят бога, что ты осталась дома.
Впрочем, мы как-то веселы и беззаботны: то ли уже толчки, которые со всех сторон получаем, когда едем, и усталость от них и голод, когда приедем на ночлег, не дают ни о чем думать, кроме дороги и еды.
Поцелуйте за меня ручку у бабеньки и пожелайте им здоровья.
Прощайте. Целую вас. Брат ваш Николай Ч.
Милый братец Саша!
Что, брат, каково поживаешь без нас? Что, теперь, я думаю, не с кем уже дома поиграть в шахматы? Не знаю тебе (едва ли, впрочем), а мне уже хоть бы в шахматы поиграть с кем, да кусаешь локоть, да не достанешь. Теперь мы проехали 19 верст в 342 часа: это по вашей саратовской математике выйдет 53/7 в час, а по-нашему, кажется, что мы едем верст по 25 в час.
Да вот теперь, кажется, придется сидеть не у моря, в избе у болота, да ждать погоды, т. е. хорошей. А небо так обложило облаками, что, кажется, придется ждать этой хорошей погоды, дондеже отымутся власы, впрочем, недели через три народится новый месяц, и тогда погода, верно, переменится, а три недели куда ни шло!
А знаешь ли, ведь года через три будет железная дорога из Петербурга в Саратов: не подождать ли уже ее? А то что тянуться по 7 верст в день: ведь не раньше дотянешься, а только бока натрудишь (а по-твоему, небось, надо бы вместо ера написать ерь? К чему это, я век на это не соглашусь).
Прощай, целую тебя, пиши же ко мне. Брат твой Николай Чернышевский.
Смотри, какой прекрасный карандаш я взял у тебя.

6
РОДНЫМ

Балашов, 23 мая [1846 г.]

Милый папенька!
Доехали мы сюда, слава богу, благополучно, выехавши из Китовраса в 4 часа утра, въехали в Балашов в 9 часов, квартира, на которой мы стали, так хороша, что едва ли не останемся тут ночевать, тем больше, что и утром уже проехали очень довольно. Повозка наша, сначала довольно тряская, теперь так укаталась, что читать в ней можно совершенно свободно, даже не только по-русски, но и по-немецки, все равно как в комнате, нет, здесь есть то важное различие, что в комнате читаешь кое в каком положении, сидя или стоя, чуть захочешь прилечь, сейчас и назовут лежебоком, да и укладываться поспокойнее очень трудно, а здесь я пользуюсь беспрекословно правом лежать 14 часов в сутки в повозке, а остальные 10 на лавке в избе: прелесть! Поэтому я и ничуть не скучаю дорогою: я думал, что дорогою нельзя делать дела, а выходит напротив: очень и очень можно.
В повозке нашей с каждым днем производятся улучшения, и с каждым днем спокойнее и спокойнее нам ехать. Провизии, которой мы с собою набрали, достало бы не только до Воронежа, но и в оба конца, туда и оттуда, в Петербург, впрочем, мы ею не беспокоимся: переклали ее на козлы кучеру.
Удивительно расширяется круг моих географико-топографических познаний: теперь я совершенно убедился в истине, которой и не подозревал в Саратове, что горы не кончаются Соколовыми и Лысою горами в Саратове, а идут везде, по всей нагорной стороне. Балашов нам очень понравился, не в укор и обиду Саше, Вариньке и особенно Евгеше, не чета Аткарску.
Мы все покуда, слава богу, здоровы и веселы.
Прощайте, милый папенька, будьте здоровы и благополучны. Целую Вашу ручку.

Сын Ваш Николай.

Милые сестрицы мои Любинька, Варинька и Евгеньичка!
Только теперь я опомнился от восторга, в который привел меня вид Аткарска с его бесчисленными лужами, напоминающими лагуны Венеции (Саша скажет вам, впрочем, что лужа и лагуна одно и то же, происходят от одного корня и значат одно и то же), с его бесчисленными хорами лягушек, которые имеют, по-моему, то довольно важное преимущество пред соловьями, что поют лето и весну и осень все, и днем и ночью, и не чуждаются людей, не бегут в рощи от них, как соловьи, а преспокойно распевают во всяком болоте, будь оно хоть среди шумного, многолюдного, деятельного, кипящего жизнью и движением Аткарска, не удаляются от тебя, пока нога твоя не занесется над ними, да и тут преспокойно и обязательно только отпрыгивают за поларшина и продолжают услаждать слух неблагодарного, посягавшего на спокойствие и жизнь их, своею гармоническою песнью. И теперь только могу писать об Аткарске. Ну просто прелесть, а не город: Венеция и Лондон вместе: Венеция — по своему положению, Лондон — по многолюдству, деятельности, важности в политическом и торговом отношении.
Кстати о торговле. Въезжая в Аткарск, мы довольно долго стояли на улице пред домом, где живут, пока ходили узнавать наши, здесь ли живут Николай Дмитриевич. Повозки наши все, все были закрыты, только у нашей была полуотдернута закрышка, так, впрочем, что не видно было в ней меня. Маменька и Устинья Васильевна вылезли уже прежде и шли пешком. Больные, высунувшись из окон больницы, спросили извозчиков, кто это приехал, не видя никого и думая, что никого нет. — Сестра Александры Егоровны, — отвечали извозчики. — Что же это ее, что ли, товары-то? На базар, видно, их привезла? — Да, — отвечали смущенные такою догадливостью и проницательностью извозчики.
Прощайте, милые мои сестрицы, будьте здоровы и веселы, так, как мы. Целую вас. Что бабенькино здоровье? Целуйте за меня их ручку.

Брат ваш Николай Ч.

Милый друг Сашинька!
Вот, говорят, путешествие лучшее средство образовать себя во-всем: правда, точно правда! Как многому тут научишься! Вот я, хоть не люблю хвалиться, а, признаюсь, многому выучился. Есть такие булки, каких в Саратове никто бы меня не заставил есть, разве собственный только указ его императорского величества: черствые, мятые и перемятые, запачканные иногда, но на все это смотришь хладнокровно, да ешь их с удовольствием еще с чаем!
По дороге пришло мне в голову множество новых и богатых мыслей о улучшении дорог, экипажей и прочего: как буду министром путей сообщения (теперь я решился согласиться занять пока и это место), то буду приводить их в исполнение. Тебе, как человеку известному своею скромностью, передам хоть одну из них или и две, если позволит место.
По всем дорогам должно устроить галлереи крытые, начать, разумеется, с тракта между Аткарском и Иткаркою: это будет не то, что длинная 3 (т. е. в 3-ей степени, т. е. превосходной, выговаривай — длиннейшая), а длинная 333333 галлерея, построенная из дикого камня и кирпича, смотря по удобствам местным, и крытая железом или черепицею, тоже смотря по местным удобствам, шириною сажен в 5, вышиною сажени в 2 1/2, мощеная хоть чугунными плитами. От Петербурга до Саратова постройка ее будет стоить миллионов 15, зато в ней будет уже решительно не то, что как [в] комнате, а как во дворце: можно, пожалуй, хоть топить ее: печи будут стоить ок[оло] 100 000 рублей, а топка тысяч 200, зато уже какая прелесть!! И она будет освещена не газом, а Друммондовым светом, который почти так же ярок, как солнечный! Не Правда ли, богатая мысль? Надеюсь на твою скромность. Прощай. Будь здоров и счастлив. Целую тебя.

Брат твой Николай Ч.

7
А. Н. ПЫПИНУ

[30 мая 1846 г.]

Милый брат и друг мой Сашинька!
‘Нечего писать’!! Да возможно ли только сказать это? Неужели ты во всю эту неделю не думал ни о чем, не делал ничего, ни одна новая мысль не пришла тебе в голову? В Саратове нет новостей, да если и есть, то они не занимательны ни для тебя, ни для меня, да ты и не знаешь их, нет новостей и во внешней жизни твоей, да кто же и требует от тебя таких новостей? Если уж кто и требует, так наверное не я. Посмотри на дерево летом: есть ли хоть одна минута, в которую не произошло в нем перемены к лучшему или худшему? Останавливается ли хоть на миг его развитие? Так и душа человеческая, особенно в наших летах с тобою: не проходит дня, чтобы не развилась насколько-нибудь наша душа, с каждым новым днем в наши лета или начинаешь понимать и постигать что-нибудь, что прежде было для тебя непостижимо, или начинаешь задумываться над тем, что прежде и не приходило в голову, или начинаешь не понимать того, что казалось простым до того, что не над чем и голову ломать. Все равно теперь умственные очи наши теперь ежедневно постепенно делаются сильнее и зорче, как изощрялось бы зрение, если стал смотреть в зрительные трубы и микроскопы, выбирая друг за другом их все лучше и лучше. Смотришь простым глазом: движется что-то, а что — решить невозможно, берешь порядочную трубу: человек, еще получше — вот на нем такое-то и такое-то платье, еще лучшую — это вот тот-то твой знакомец, еще лучшую — и различаешь каждую порошинку на его платье, каждый его волосок. Так с каждым днем теперь, при развитии души нашей, становится понятнее, ближе то, что прежде было непонятно, прежде ты смотрел, конечно, хладнокровно на эту точку, а теперь ты, узнавши в ней своего приятеля, интересуешься им, смотришь с участием, так знание возбуждает любовь: чем больше знакомишься с наукою, тем больше любишь ее. Теперь наоборот: смотришь на каплю воды, на листок зелени, простым глазом, над чем тут задуматься? без цвета, без вкуса, без запаху: берешь микроскоп, и эта капля бесцветная, мертвая, оживает под ним: в ней видишь ты целый мир, миллионы существ, наслаждающихся и дорожащих бытием своим, защищающих и сохраняющих его, что тебе прежде было в этой капле? Капля, так капля и есть, что в ней толку, интересу? А теперь как она интересна для тебя! Что было в ней непонятного, занимательного? А теперь сколько вопросов об этих существах, сколько трудных вопросов у тебя в голове! И эта [капля] интересует тебя, представляя тебе, сколько в ней темного, загадки и вопросы. Так ясное и потому не интересовавшее нас прежде, почти всегда становится темным и, по тому самому, интересным для нас при развитии сил души нашей… Ну, записал, да негде кончить теперь, если не скучно, то доведу до конца в след. письме, а дело в том, что ум твой развивается и потому везде являются для него новые интересы, а интересное для тебя может ли быть неинтересно для любящего тебя? Как же тебе не о чем писать? Нет, ты должен всегда находить много, о чем писать: может у тебя не быть время, охоты писать, ко не может не быть предмета, о котором бы писать к любящему тебя Николаю Ч.

8
РОДНЫМ

Воронеж. 1 июня, суббота, 1846 г.

Милый папенька! Приехавши в Воронеж в 8 часов вечера в четверг, мы пятницу все говели, а ныне бог сподобил нас причаститься св. тайн. Говели в той церкви, где покоятся мощи св. Митрофана. В других церквах ни в одной и не были, потому что некогда было. Поэтому о внутреннем благолепии церквей, кроме монастыря св. Митрофана, и не могу ничего сказать, а что касается до наружного великолепия и огромности, то, исключая опять монастырь св. Митрофана, ни одна из них не может быть и сравнена ни с одною из саратовских (Старой Вознесенской-Горянской я уже не считаю в числе церквей настоящих): самая лучшая и большая из них меньше и хуже самой последней из саратовских. Нынешний даже кафедральный собор (Смоленской богоматери) и менее, и хуже в[о] всем даже Никольской церкви, не то что уже нашей Сергиевской или Троицкой. Монастырь св. Митрофана очень широк, но в длину менее (этак сажен 12 ширины и 7 длины), вообще втрое менее нового собора, к тому же стеснен столпами. Да вот как можно судить о его пространстве: человек сот семь или, много, тысячу (нет, не будет) народу, и уже до того тесно, что негде занести руки перекреститься. Шире, но едва ли длиннее нашей настоящей Серг. церкви, а от столпов чуть ли и не теснее ее. Иконостас мне понравился: белый (впрочем, уже довольно почернелый от времени), с огромными золотыми колоннами, проходящими от боковых дверей прямыми, а от царских полукруглою колоннадами, по три колонны с каждой стороны, поперек амвона, на колоннах навес, так что двери как бы в углублении или нише, образуемой рядом колонн, идущим от них. Вообще собор должен бы быть несравненно великолепнее. Даже самая рака, в которой покоятся мощи, не слишком богата. Позолочена, балдахин малинового бархату, чугунная решетка кругом, и все тут. Уже, кажется, если нет средств поразить, ослепить изумляющим великолепием, богатством, блеском, то лучше бы уже поразить величественною простотою. А то так ни то, ни се.
Очень хвалят здешний напев, искусство в пении монахов, трогательность их пения. Мне кажется, напротив. Напев точно в некоторых словах иной песни церковной отзовется чувством, но вообще неестественен] и странен, потому что не смотрит на мысль и чувство, заключающиеся в словах: протягивают и возвышают слог, имеющий ударение в первом слове этого отдела, не знаю, как назвать, т. е. 1 отдел Взбранной воев. поб. (1) яко изб. от зла (2) благод. возн. тир. тв. бог (3), а прочие все как-то скороговоркою: А-а-а-лли-лу-й-я. (Так что ли хотя слова и слоги написать.)
Нет, вообще напев саратовский несравненно лучше, богаче чувством и более сообразуется с содержанием песни и мыслию. Монахов стоит на каждом клиросе по 10 (ровно) человек, у иных хорошие голоса, но поют они очень нестройно, как заметно, без чувства и любви (должно быть, они утомлены физически беспрестанным пением). Четыре порядочных дьячка у нас в Саратове, ставши на один клирос, поют лучше. Впрочем, певчих здешних мы не слышали.
Однако, вот что мне нравится: вместо Аллилуйя, пропевши коротенький причастен (напр., в память вечную) скоро, как певчие поют его пред концертом, поют, вместо концерта на причастие, ирмосы канона, не спеша и не вытягивая, однако, слишком, так что пропоют 7, 8 или и все 9 песней. Вот еще особенность в монастыре св. Митрофана: первый лик стоит на левом клиросег а не на правом, как у нас, левый клирос поет: ‘Господи, помилуй’ — на первой эктении в литургии, ‘Единородный сыне’, ‘Херувимскую’, ‘Верую’ начинает, поет ‘Господи воззвах’ в вечерню, первую песнь канона, одним словом, все, что поет у нас правый, а правый поет то. что у нас левый.
О пути нашем не беспокойтесь: извозчик наш дороги не знает, лошадьми править не умеет вовсе, хуже Павла, но добрый, смирный и послушный: с дороги, даст бог, не собьемся, да и сбиться нельзя, лошади сильные и смирные, даст бог, доедем благополучно, он обещается доехать до Москвы (530 верст) в 7 дней.
Уже как я благодарен Устинье Васильевне, что она поехала с нами: теперь маменька за нею спокойны во всем, что только может от нее зависеть, ну а без нее… Ай, ай, ай-бы. И вынет все и уложит, и все, и все.
Не беспокойтесь, папенька, даст бог, доедем благополучно. Маменьке дорога ничуть не вредна и не тяжела, хоть нельзя сказать, чтобы и спокойна была.
Если еще не послали книг, оставшихся дома, то пришлите только одну программу, а лексикон может остаться, там очень можно пользоваться им, да если и нельзя было, то покупка обойдется не дороже пересылки.
Прощайте, милый папенька, будьте здоровы и благополучны. Целую Вашу ручку. Сын Ваш Николай.
Завтра (воскресенье, 2 июня) после ранней обедни хотим ехать.
Милые сестрицы мои Любинька, Варинька и Евгеньичка!
О Воронеже писать вам нечего: Любинька сама была, больше его видела, чем мы, которые приехали, когда было уже темно, а с квартиры только и ходили, что раз к Смоленской: некогда решительно было, она вам все расскажет лучше, да и сами вы, Варинька и Евгеньичка, даст бог, когда-нибудь здесь побываете.
Нечего [сказать], город лучше Саратова.
Да, скажите папеньке, что преосвященный Антоний почти никогда не служит: если и служит, так и то в Крестовой, а в монастыре никогда. Посещения и посетители, говорят, ему в большую тяжесть, и он редко выходит и принимает их.
Одна из наших спутниц, дочь Авдотьи Петровны, Фаяна Васильевна, ровесница тебе, Варинька, такая же веселая, как ты, другая старше (как зовут, извини, не знаю, родня зовет ее Катя), такая же высокая, тонкая, как ты, Евгеньичка, она внука, только не знаю, как уже, Авдотье Петровне.
Мы едем на Задонск, оттуда на Елец (130 верст от Воронежа).
Картины у нас в комнате пречудные: платье сделано из шелковой материи и налеплено на картину, со всеми сборками, складками, выпуклостями, как должно сидеть оно на человеке, а лицо и руки рисованные. Пречудно!
Живем мы в двухэтажном доме, 9 и 7 окон, комната пре<-красная.
Прощайте, дорогие мои. Поцелуйте за меня ручку у бабеньки. Будьте здоровы и веселы. Маменька накупили вам множество образочков и колечек. Целую вас. Брат ваш Николай Ч.

9
РОДНЫМ

[Москва, 12 июня 1846 г.]

Милый папенька! Приехали мы в Москву, слава богу, благополучно. Что писать Вам о Москве? Может быть, самим Вам даст бог побывать здесь, ну, это так, а описывать ее невозможно. Впрочем, мы видели только незначительную часть ее: ходили в Кремль, мимо университета и экзерциц-гауза, были в своей приходской церкви Воскресения у Никитских ворот и только, больше писать решительно некогда: сейчас иду в почтамт за Вашими письмами и несу это: ныне утром почта в Саратов. Прощайте, милый папенька, будьте здоровы и благополучны. Целую Вашу ручку. Сын Ваш Николай.

Москва. 12 июня, 8 ч. утра.

Милые сестрицы и брат.! Извините, решительно некогда написать вам ничего, кроме того, чтобы бог дал вам самим побывать в Москве. Прощайте. Целую вас. Брат ваш Николай Ч.

10
Г. И. ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

Москва, 14 июня [1846 г.], 2 часа пополудни.

Милый папенька! Приехавши в Москву, направили мы путь свой прямо к Григорию Степановичу Клиэнтову и попросились у него жить. Это капля в каплю вылитый Моисей, бывший епископ Саратовский: шутит, смеется, несмотря на то, что мы ужасно стеснили его, что страшится боли своей в груди — не за себя, а за детей своих. На извозчика вышло до Москвы 240 рублей, так что в остатке 40 только, он едет в день по 50 верст, маменька должны содержать его тройку лошадей, овес полтора рубля мера, поэтому выходит на них в сутки 6 или 7 рублей, а к Петербургу все еще дороже. Проехали бы 700 верст мы с ним 14 дней, да в Москве день, к Троице день, оттуда день, там два, всего вышло бы 20 дней, выйти должно бы по расчету 140 р. на лошадей, по крайней мере на него рублей 10 или 20, на дорожные расходы рубля по два (обедать — за комнату плати двугривенный, ночевать — другой), в постоялых дворах гадость, мерзость, пьянство, и все-таки на эту пресквернейшую дорогу вышло бы не менее 150 рубл., наших, следов., денег зашло бы за извозчика рублей 130 (за шоссе еще 20) да сверх того еще неудовольствия с извозчиком, от которых маменька плакали раза по три в день: он, каналья, нарочно грубит, ни в чем не слушается, почти ругает маменьку, поэтому решились бросить его и бросили, полюбовно согласившись оставить у него забранные деньги, и наняли дилижанс.
Si vis, alias etiam causas tibi adduco: A perpetuo motu in rheda nostra, carente elasticis smstentaculis (рессор), meum quoque pectus et totum corpus conflictabantur et aegrotabant: quid de matre dicam? Dei gratia sani sumus, sed valde motu in rheda conflicti (растрясены) quae omnia in diligenti locum habere non possunt {Если угодно и другую причину приведу: при отсутствия у повозки рессор даже у меня грудь и тело болели от постоянной тряски и ушибов, что же сказать про маменьку? Милостью божией мы здоровы, но очень растрясены тряской в повозке, чего в дилижансе не будет. — Ред.}.
Итак, мы завтра (15-го суббота) едем в дилижансе, чрез трое суток, 18-го (которого и выехали из Саратова), во вторник, будем в Петербург. Весь проезд с пищею и проч. и проч. станет в 500 рубл.
Прощайте пока, милый папенька. Целую Вашу ручку. Сын Ваш Николай.

Москва, июня 15 [1846 г.] (суббота) 8 час. утра.

Милый папенька! В четыре часа пополудни мы отправляемся. Ныне в университете здешнем акт. Начало хоть и назначено в 11 часов, но будет в час, едва ли мне удастся побывать на нем: время не дозволяет. Университет с полверсты от того дома, где мы остановились, проходя отсюда в Кремль или к Иверской, проходишь мимо его. У Иверской, когда ни заходи, всегда толпа народу, нет времени, чтобы не было там 20 человек, хотя каждый проводит там только несколько секунд: перекрестится, поклонится, приложится и назад, все идущие и едущие мимо или по близлежащим улицам непременно заходят, каждый день перебывает не [менее] 3 тысячи человек. Прощайте пока, милый папенька. Сын Ваш Николай.
Деньги Михаила Ивановича и два письма Ваши других получили из почтамта, других посылок нет? Да и не нужно.
Милые мои сестрицы Любинька, Варинька и Евгеньичка! Бывавши в почтамте, каждый раз проходил я по знаменитому Кузнецкому Мосту, странное дело, моста так, как нарочно, нигде и близко и в духах не бывало. Не шутя. Жители не знают, что отвечать, когда спросишь, почему же это место называется Кузн. Мостом, когда тут вовсе нет моста. Снаружи магазины великолепны, а внутри уже не знаю: не был. В Москве очень мало дерев
Чернышевский Николай Гаврилович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письма, заявления, записки, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1870
  2. Из переписки 1876-1878 гг., Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1878
  3. Коллективное письмо помещику В. Э. Флиорковскому, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1860
  4. Письма 1877-1889 годов, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1889
  5. Поэт и ученый, Саводник Владимир Федорович, Год: 1918
  6. Избранные письма (1854-1891), Леонтьев Константин Николаевич, Год: 1891
  7. Письма к А. Я. Булгакову, Жуковский Василий Андреевич, Год: 1852
  8. Письма к С. А. Рачинскому, Розанов Василий Васильевич, Год: 1901
Электронная библиотека