ПРЕДИСЛОВИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Н. Г. Пискунова
Пискунова Н. Г. Корнилович А. О., Корнилович Александр Осипович, Год: 2004
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Пискунова Н. Г. Предисловие // Корнилович А. О. Записки из Алексеевского равелина: [Записки, письма, роман]. — М.: Рос. фонд культуры: ГАФР: Гос. истор. музей: Рос. Архив, 2004. — С. 5—26. — (Рос. архив).
http://next.feb-web.ru/feb/rosarc/kor/kor-005-.htm
‘Корнилович славной малой и много обещает’ {Пушкин А. С. Письма. М.—Л., 1926. Т. 1. С. 71.}, — писал в 1824 году проницательный А. С. Пушкин о молодом человеке, чей талант, разносторонняя одаренность и образованность поражали многих современников.
Александр Осипович Корнилович родился 7 июля (по старому стилю) 1800 года в Могилеве-на-Днестре Подольской губернии в небогатой польской дворянской семье, глава которой, Осип Яковлевич Корнилович, служил контролером Могилевской пограничной таможни. В 1815 году после окончания Одесского благородного института (Ришельевского лицея) Александр поступил в Московское училище колонновожатых, основанное генералом Н. Н. Муравьевым, и уже через год, еще до окончания училища, ему была доверена работа, которая предопределила его дальнейшую судьбу.
Корнилович был прикомандирован к военному историку адъютанту начальника Главного штаба Д. П. Бутурлину, начинавшему в то время собирать материалы для составлявшейся при Главном штабе военной истории России XVIII века. Трудолюбивый юноша был допущен в Московский и Санкт-Петербургский архивы Коллегии иностранных дел, где им было просмотрено несколько сот фондов и коллекций, состоящих из древних актов, дипломатических документов, рукописных карт. Тщательно снимая копии с источников, он одновременно переводил их, сличал разные списки, сверялся с латинским переводом.
Столь кропотливая работа не помешала ему отлично сдать экзамены при окончании училища. Присутствовавший при этом историк А. И. Михайловский-Данилевский отмечал в своих записках, что Корнилович ‘выдержал экзамен свой в науках и в языках столь блистательным образом, что привел меня в удивление, я уверен, что не всякий молодой человек, окончивший курс учения в каком-нибудь немецком университете, выдержит подобным образом испытание. Разумеется, что я вменил себе в приятную обязанность его обласкать, пригласить к себе и уговаривать заниматься науками’ {Вступление на престол императора Николая I в записках ген.-лейт. А. И. Михайловского-Данилевского. 1826 год. Сообщ. Н. К. Шильдером // Русская старина. 1890. Т. 68. XI. С. 504.}.
Выдержав экзамены, Корнилович в 1816 году был выпущен прапорщиком в Императорскую свиту по квартирмейстерской части и вновь откомандирован в распоряжение Бутурлина для дальнейших архивных разысканий сначала в Москве, а затем в Санкт-Петербурге, куда переехал в 1820 году, поступив на службу в Канцелярию генерал-квартирмейстера Главного штаба. В 1821 году он был переведен в Гвардейский генеральный штаб, в 1822 за отличие по службе произведен ‘вне очереди’ в штабс-капитаны, а в 1824 награжден орденом св. Анны 3-й степени.
В 1823—1825 годах Корнилович преподавал статистику и географию в Корпусе военных топографов и в Санкт-Петербургском училище колонновожатых. Его сослуживец Н. И. Шениг вспоминал: ‘Малороссийское его наречие, странное и добросердечное обращение делало его сначала посмешищем товарищей, но, узнав его короче, все полюбили его искренно. Он был кроткого нрава, доброты необыкновенной, но слабого характера, который и погубил его впоследствии. Он имел необыкновенную способность к языкам. Приехав из Одессы, он хорошо знал русский, немецкий, французский, итальянский и латинский, в короткое время выучился английскому, шведскому и голландскому, читал и переводил с них все, что касалось до нашей отечественной истории’ {Шениг Н. И. Воспоминания // Русский архив. 1880. Кн. III. Тетр. 2. С. 298.}.
Михайловский-Данилевский, продолжавший следить за поразившим его молодым человеком, писал, что Корнилович ‘с неутомимым прилежанием провел несколько лет’ в архивах, в результате чего ‘приобрел необыкновенные обширные познания в истории России в XVIII столетии’ {Михайловский-Данилевский А. И. Указ. соч. С. 504.}. С 1820 года он начинает использовать накопившиеся у него копии архивных материалов для публикаций и статей в журналах ‘Отечественные записки’, ‘Сын Отечества’, ‘Северный архив’, ‘Соревнователь просвещения и благотворения’, ‘Литературные листки’, в газете ‘Северная пчела’ и в альманахе ‘Полярная звезда’, издававшемся К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым.
Расширились его литературные связи: по воспоминаниям Н. И. Шенига, он ‘был в особенной дружбе с Н. И. Гречем, с Булгариным, Николаем и Александром Бестужевыми, Рылеевым и Павлом Петровичем Свиньиным’ {Шениг Н. И. Указ. соч. С. 298.}. Корнилович был также знаком с выдающимися государственными деятелями того времени М. М. Сперанским и Н. С. Мордвиновым, с президентом Академии художеств и директором Публичной библиотеки А. Н. Олениным, с литератором и историографом Н. М. Карамзиным, с археографами П. М. Строевым и К. Ф. Калайдовичем, с будущими декабристами Н. М. Муравьевым, князем С. П. Трубецким, Г. С. Батеньковым, М. И. Муравьевым-Апостолом и многими другими. Ф. В. Булгарин свидетельствовал позднее, что Корнилович ‘был любим в кругу литераторов и между офицерами’ {Видок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение. М., 1998. С. 202.}.
В конце 1821 года Корнилович стал членом Вольного общества любителей российской словесности, которое издавало журнал ‘Соревнователь просвещения и благотворения’, принадлежал к наиболее активным его членам, занимал ответственные выборные должности, выступал с сообщениями на исторические темы. В 1823 году вошел в состав руководства общества, в его ‘домашний комитет’, состоявший из 6 членов, в числе которых были К. Ф. Рылеев, А. А. Бестужев, Ф. Н. Глинка. По рекомендации Рылеева молодой ученый был принят в Общество любителей словесности, наук и художеств, а по рекомендации П. М. Строева, с которым вместе работал в московских архивах, в Московское общество истории и древностей российских.
В декабре 1824 года совместно с В. Д. Сухоруковым, историком донского казачества, Корнилович издал первый русский исторический альманах ‘Русская старина’, в котором поместил четыре очерка под общим заглавием ‘О нравах русских при Петре I’. В 1825 году этот альманах, восторженно встреченный и пользовавшийся большим успехом, был им переиздан.
Как справедливо отметил П. Е. Щеголев в своей статье ‘Благоразумные советы из крепости. Декабрист А. О. Корнилович’, ‘не будь декабрьской катастрофы, из Корниловича вышел бы серьезный ученый, выдающийся историк, изучающий прошлое по запретным материалам секретных, недоступных в то время архивов. Его первые исторические опыты дают основание так думать’ {Щеголев П. Е. Декабристы. М. — Л., 1926. С. 295.}. В декабре 1825 года ему было всего лишь 25 лет. К этому моменту он был автором около 50 работ, среди которых статьи и очерки, публикации документов, переводы иностранных авторов и источников, рецензии на труды отечественных и иностранных историков и географов, исторические повести. Д. И. Завалишин писал о нем: ‘Он был человек очень скромный и правдивый, настоящий тип кропотливого ученого, всегда сам хлопотавший о разъяснении каждого факта до мелочности’ {Завалишин Д. И. Записки декабриста. СПб., 1906. С. 211.}.
Корнилович, для которого история была средоточием его научных интересов, был истинным сыном своего времени: в прошлом России он искал доказательства необходимости просвещения, преобразований, прогресса. Работы историка свидетельствуют о широте его увлечений и основательности знаний по самым различным вопросам, но особенно его привлекали сюжеты, связанные с правлением царей и императоров, в которых он находил черты ‘просвещенных монархов’. Воплощением образа ‘просвещенного правителя’ для Корниловича, как и для многих его современников, был Петр I, черты идеального государя он находил у Алексея Михайловича и Михаила Федоровича, у Бориса Годунова и Ивана Грозного.
Одной из характерных осбенностей взглядов декабристов была идеализация вечевых республик Новгорода и Пскова, противопоставление вечевого устройства самодержавию. В работах же Корниловича отсутствуют упоминания о народных вольностях и вечевом самоуправлении Древней Руси. Он оставался верен идее правления ‘просвещенного монарха’. По его мнению, на протяжении всей русской истории мудрые государи, начиная чуть ли не с IX—X веков, проповедовали в народе просвещение, покровительствовали развитию промышленности и торговли.
Если некоторые декабристы (Н. М. Муравьев, М. А. Фонвизин, Н. А. Бестужев, Н. И. Тургенев) давали довольно негативную оценку утверждению самодержавия на Руси, считая, что монголо-татарское иго уничтожило древнерусские вольности, а татарский плен был заменен игом деспотизма, то для Корниловича отрицательные последствия ига выражались в том, что оно уничтожило ‘благие начинания’ русских царей, под которыми он понимал ‘семена просвещения’, ‘ростки промышленности и торговли’ {Корнилович А. О. Сочинения и письма. М.—Л., 1957. С. 132.}. А послемонгольский период, по мнению Корниловича, это время ‘законного правления’, время хотя и медленных, но все-таки успехов просвещения, ‘занятий, цветущих под сению мира’, ‘мудрых начинаний государей российских для общего блага’ {Там же. С. 137.}.
Самой излюбленной темой Корниловича была эпоха петровских преобразований. Петр I был для историка идеалом правителя. Ему он посвятил большинство своих статей и очерков, исторических повестей, публикаций источников и переводов сочинений иностранных авторов. Молодой ученый одним из первых, еще задолго до С. М. Соловьева, подчеркнул историческую подготовленность петровских реформ, их органическую связь с предшествующей историей России. Ученый сознательно идеализировал Петра I, да и других русских правителей, стараясь показать современникам возможность достижения общественного прогресса реформаторским путем, призывая нынешних императоров последовать примеру своего великого предка. Все работы историка создают весьма привлекательный собирательный образ ‘просвещенного монарха’.
Труды Корниловича свидетельствуют о том, что он был человеком вполне умеренных монархических взглядов. Его идеалом была ‘просвещенная монархия’ во главе с мудрым справедливым государем, который в интересах общественного блага проводит реформы и свято соблюдает законы. Кроме того, он был человеком, целиком посвятившим себя научной деятельности. В своем письме императору Николаю I из Петропавловской крепости в июле 1826 года историк говорит: ‘Я не был вольнодумцем, … никого не отвращал от обязанностей верноподданного, … предпочитая всему мирные ученые занятия, я всегда до этого удалялся от всего похожего на возмутительство, и если по слабости характера сделался преступником, то не укоренился в преступлении’. Кривил ли Корнилович душою в надежде вымолить прощение или облегчить свою участь? А если нет, то как могло случится, что он оказался втянутым в события 14 декабря 1825 года?
В конце апреля 1825 года А. О. Корнилович выехал на лечение на Кавказские минеральные воды. В мае 1825 он был принят в тайное общество в Киеве, на квартире князя С. П. Трубецкого, С. И. Муравьевым-Апостолом и М. П. Бестужевым-Рюминым. По всей видимости, по заданию организации он побывал во многих городах юга (Одессе, Кишиневе, Каменец-Подольске, Тульчине, Линцах), встречался с П. И. Пестелем, А. П. Юшневским, С. Г. Волконским и другими декабристами. При возвращении в Санкт-Петербург ему было поручено передать северянам письмо о связях южан с Польским обществом.
Корнилович вернулся в северную столицу за два дня до выступления, участвовал в собраниях на квартире К. Ф. Рылеева, решительно выступая против планов цареубийства. Д. И. Завалишин в своих записках вспоминает, что утром 14 декабря ‘Корнилович был послан к Сперанскому объявить ему о предстоящем перевороте и испросить его согласие на назначение его в число членов регенства’ {Завалишин Д. И. Записки декабриста. СПб., 1906. С. 211.}. Был на Сенатской площади и, по свидетельству П. П. Беляева, когда появились пушки, сказал: »Вот теперь надо идти и взять орудия’, но как никого из вождей на площади не было, то никто и не решился взять на себя двинуть батальоны на пушки и, может быть, начать смертоносную борьбу, что и решило участь этого несчастного покушения» {Беляев П. Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. 1805—1850. СПб., 1882. С. 174.}.
Да, как писали биографы и исследователи наследия Корниловича Б. Б. Кафенгауз и А. Г. Грумм-Гржимайло, его ‘участие в событиях следует признать довольно значительным’ {Кафенгауз Б. Б., Грумм-Гржимайло А. Г. Декабрист А. О. Корнилович // Корнилович А. О. Сочинения и письма. М. — Л., 1957. С. 428.}. Но были и другие свидетельства людей близких к нему, хорошо его знавших. По воспоминаниям Н. И. Шенига, ‘несмотря на либеральный дух своих приятелей, он был ревностный защитник императора и властей, и иногда нарочно спорили с ним и доводили его до исступления’. А в декабре 1825 года он ‘был не похож на себя. Проездом заезжал он в Васильков и попался в руки к Пестелю, Муравьевым и прочим бунтовщикам Черниговского полка. Они вскружили ему голову, и как наступило смутное время, и они начали уже возмущение на Юге, то и прислали его к северным бунтовщикам с разными поручениями, и он вообразил себя важным агентом в этом великом деле’. (Указ. соч. С. 299)
Шенигу вторит Н. И. Греч, отмечая, что Корнилович, занимавшийся ‘с успехом литературою и особенно русскою военною историею’, попал в события декабря 1825 года ‘как кур во щи’: ‘В конце 1825 года отправился он в полуденную Россию … и привез во 2-ю армию поклоны от разных лиц в Петербурге и письма Муравьевым, Пестелям и прочим. Там приняли его за участника в либеральных замыслах и дали ему поручения в Петербург. Самолюбие не позволило ему признаться, что он не состоит в сообществе с сиятельными либералами’ {Греч Н. И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 299.}. Ф. В. Булгарин свидетельствовал в своей записке в III Отделение, что Корнилович был ‘в самых лучших правилах и неоднократно сожалел вместе со мною о том, что Рылеев и другие юноши врут много на счет правительства’ {Видок Фиглярин. С. 202.}.
Сам декабрист писал из Алексеевского равелина А. Х. Бенкендорфу: ‘Верьте мне, Ваше Высокопревосходительство, что весьма мало из нас, членов бывшего тайного общества, приняли в оном участие из видов честолюбия или по духу крамолы. Большая часть вошли в него, чтоб прослыть свободомыслящими, следуя господствовавшей в то время моде, другие же увлеклись заблуждением ума, и ни те, ни другие никак не воображая, чтоб сей первый шаг завел их так далеко’.
‘Было время, когда увлеченный блестящими софизмами, в порывах энтузиязма, я считал противозаконные свои поступки геройским самопожертвованием общему благу, но, благодарю Бога, что, ниспослав на меня настоящую судьбу, Он, по благости Своей, обратил мое сердце к себе. Луч святой Его истины озарил ослепленного, открыл мне, что любовь к добру, которою я приоблекал свои предприятия, была только суетная гордость, основанная на юношеской самонадеянности, и указал мне пропасть, в которую я готов был низринуться вместе с пагубными последствиями, неминуемо долженствовавшими произойти от моих преступных намерений. С той минуты все желания мои обращены были на то, чтоб по крайней мере в своих глазах загладить сделанную вину’.
Эти два отрывка удивительным образом перекликаются с заключительными строками из замечательной статьи Г. В. Вернадского ‘Два лика декабристов’, написанной в 1919 году: ‘Что такое средний, рядовой участник тайного общества Александровской эпохи? В голове мелькают мысли о политической реформе или даже революции, он готов на всякое либеральное молодечество, не отстанет от товарищей — но он вовсе не профессиональный революционер. Следуя общей моде и увлечению, вступил он в тайное общество и после подписания клятвы сам смотрит на себя с горделивым недоумением, но общество, иногда много занимая места в его душе, все же мало значит в общем ходе его жизни. …И вот иной атеист вспыхнет пламенем религиозного экстаза, и в этом экстазе потонут все его политические мечтания, а иногда, пройдя испытания, выигрывают, и тогда-то политическая вера окрасится в религиозный цвет’ {Вернадский Г. Два лика декабристов // Свободная мысль. 1993. N 15. С. 91.}.
По приговору Верховного уголовного суда Корнилович был осужден по IV разряду и приговорен к лишению дворянства, чинов и к 12 годам каторжной работы (позднее срок был сокращен до 8 лет) с последующим поселением в Сибири.
В марте 1827 года он был доставлен в Читинский острог. По воспоминаниям Завалишина, ‘любознательный’ Корнилович ‘по привозе его в Читу тотчас начал учиться у меня по-испански’ {Завалишин Д. И. Сухоруков и Корнилович // Древняя и новая Россия. 1878. N 6. С. 170.}, а сам декабрист преподавал товарищам английский и итальянский языки, и, конечно же, читал лекции по отечественной истории. ‘Чрез полгода мы лишились нашего отличного собеседника’, — пишет А. Е. Розен, — ‘фельдъегерь… увез от нас Корниловича. Впоследствии мы узнали, что его отвезли обратно в Петропавловскую крепость’ {Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 234.}.
Дело в том, что в III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии поступила записка Ф. В. Булгарина о подозреваемых им связях декабристов с австрийским правительством через посла Австрии при русском дворе графа Л. Й. Лебцельтерна и секретаря австрийского посольства Гуммлауера, с которыми Корнилович был лично знаком. Последнего Булгарин называет ‘ветренным и болтливым’, поэтому ‘употребляли его как орудие для выведывания от него, что делается, что говорится в среднем классе, и чрез него собирали характеристики лиц, с которыми лично не знались. Корнилович действовал, не зная сам того’ {Видок Фиглярин. С. 202.}.
14 февраля 1828 года декабрист был привезен в Главный штаб и на следующий день помещен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. 18 февраля ему препроводили вопросные пункты, на которые узником были даны исчерпывающие письменные ответы, свидетельствующие о том, что сношения с австрийским послом и его секретарем ограничивались светскими встречами и невинными разговорами. Дело, по-видимому, было закрыто, но в Сибирь арестант возвращен не был. Вместо этого он провел еще четыре года и девять месяцев в одиночной камере Алексеевского равелина.
Во время заключения в Петропавловской крепости в 1828—1832 годах Корнилович составил 37 записок на имя А. Х. Бенкендорфа для представления императору Николаю I, в которых затронул разнообразные стороны русской жизни: вопросы внутренней и внешней политики, экономики, истории и литературы, воспитания, образования и религии. И в первой же из них он обращается к своей любимой науке: выражая общепринятое мнение, что история — это собрание ‘опытов, которые должны руководствовать людьми в их частной и общественной жизни’, он удивляется, что ‘люди никогда почти или весьма редко … вопрошают прошедшее и таким образом самопроизвольно лишают себя помощи, какую могли бы им подать минувшие века’. Декабрист предлагает для личного употребления императора и государственных мужей, дабы они могли учитывать опыт прошлых времен и избегать ошибок в своей политике, составить своеобразный исторический справочник со времен Петра I с изложением извлеченных из архивов проектов и мер в различных областях управления, предпринятых или только намечавшихся, с указанием их результатов или причин, по которым они не были осуществлены.
Следующей была записка о ‘разврате и совершенной безнравственности в простом народе’ и о роли в исправлении народных нравов сельского духовенства, представители которого сами должны быть людьми высоко моральными и образованными, постоянно совершенствоваться в богословских науках, проповедовать своей пастве истинные обязанности христиан. Правительство же Корнилович призывал организовать сельские школы для обучения детей чтению, письму, Закону Божьему и правилам нравственности.
Первая записка была Бенкендорфом представлена начальнику Главного штаба графу И. И. Дибичу, вторая — императору Николаю I и министру внутренних дел графу В. П. Кочубею. В ответ последовало Высочайшее дозволение заключенному писать ‘что хочет’ и изъявление желания ‘иметь подробное сведение о том, каким образом обходятся с каторжными в Чите’. Декабрист обстоятельно описал положение своих товарищей: помещение, в котором они содержатся, питание, выполняемые ими работы, меры, предпринятые для охраны. Особо Корнилович отмечает ‘снисходительное обхождение’ с государственными преступниками генерала С. Р. Лепарского, который не дает им ‘чувствовать всей тягости’ своего положения. Прочтя в записке, что декабристы днем и ночью остаются в кандалах, которые снимают с них только в бане, император разрешил ‘снимать кандалы с тех, кто того своею кротостью заслуживает’ (впоследствии это распоряжение было распространено на всех декабристов).
Неоднократно в своих записках декабрист обращался к теме отношений с азиатскими странами. ‘Издавна убежденный’ в важности российско-азиатских отношений, поскольку рынки сбыта для русской промышленности лежат преимущественно в Азии, Корнилович, по собственному признанию, ‘некогда много этим занимался’ и даже готовился принять участие в торговой поездке в Среднюю Азию — настолько ‘уверен был в пользе и успехе оной’. И вот, сидя в крепости, человек, никогда не бывавший в азиатских странах и судивший о них только по немногочисленной литературе, предлагает правительству конкретные мероприятия по расширению влияния России в этом регионе и развитию торговли — ‘надежнейшего средства к народному обогащению’.
Он был уверен, что ‘отправление наших караванов во внутренность Малой Азии и установление прямых сообщений между Черноморскими нашими гаванями и Анатолийским берегом’ доставят России ‘как в Кабинетах, так и на торжищах Азии’ то первенство, ‘какого она может требовать по своему могуществу и по положению своих владений’. Этому непременно должно предшествовать знакомство с географией края, составление точных его карт и описаний, изучение языков, обычаев, религий народов, его населяющих. С этой целью ученый предлагает вместо опасных и часто бесполезных экспедиций снарядить купеческий караван, который не вызовет подозрений у местных правителей и в котором под видом купцов будут присутствовать специалисты в астрономии, географии, естественных науках и т. п., которые будут собирать сведения о посещаемых ими странах.
Корнилович предлагает и более безопасный путь для торговых сношений с Азиею: по мнению ученого, он ‘состоит в установлении прямого сообщения между Восточным берегом Каспийского моря и Хивою, откуда удобно будет проникнуть в другие города Средней Азии’, а с этой целью необходимо учредить колонию на восточном берегу Каспия, в Мангышлаке, обеспечив ее ‘несколькими ротами’.
Кажется, советы ‘государственного преступника’ были услышаны, так как экспедиции, подобные предложенным Корниловичем, вскоре действительно были организованы, а в 1834 году на Мангышлаке было основано Новопетровское укрепление, что способствовало безопасности плавания по Каспийскому морю {Чабров Г. Н. Записки декабриста А. О. Корниловича о расширении русской торговли со Средней Азией // Труды Среднеазиатского Государственного университета. 1960. Вып. 152. Исторические науки. Кн. 33. С. 87—93.}.
Большой интерес представляет записка о положении крестьян-поселенцев в Сибири, в которой декабрист отмечает расслоение среди сибирских крестьян и попадание одних в зависимость к другим. Для предотвращения закабаления переселенцев зажиточными крестьянами необходимо выдавать им от казны пособие от 30 до 50 рублей и изменить для сибирских крестьян существующую систему налогов: уменьшить подушную подать и ‘дополнить недостаток податью с имуществ, то есть: с лошадей, крупного и мелкого рогатого скота и с посевов разного рода хлеба’. Для этого необходимо каждые пять лет проводить перепись и оценку крестьянского имущества. В результате налоговой реформы повысится обложение богатых и снизится налоговое бремя беднейших крестьян, которые, ‘употребив часть того, что теперь отдают в число подати, на приращение своего имущества, получат более способов к развитию своей промышленности и, делаясь достаточнее, будут со временем более платить казне’. В этой записке, как и во многих других, Корнилович пропагандирует буржуазный путь развития, выступает противником подушной подати, которая была отменена в России лишь полвека спустя. По проекту декабриста была составлена записка, на которой имеется помета о том, что она была представлена ‘в Собственной Комиссии’, а по ее содержанию были сделаны ‘соответственные распоряжения’ в Сибирском Комитете.
О чем бы ни писал Корнилович: о развитии промышленности в Польских губерниях, в Восточной Сибири и Бесарабии, о расширении торговли со Средней Азией и Китаем, о взаимоотношениях русских и поляков, о православных священниках, мусульманских муллах, еврейских раввинах, — он всегда, во всех случаях без исключения отмечает необходимость просвещения, образования, воспитания. Это любимые его слова, дорогие его сердцу идеи. Поэтому среди его предложений русскому правительству мы встречаем учреждение училищ для православных сельских священников, для магометанских мулл в Тифлисе, для еврейских раввинов во всех Польских и Малороссийских Губерниях, практических школ сельского хозяйства в Подолии и Восточной Сибири, училища шкиперов в Иркутске и многое другое.
Говоря о высокой смертности в России, об отсутствии врачей и медицинских пособий для простого народа, декабрист полагает, что ‘большим будет благодеянием учреждение при Университетских Медицинских факультетах Институтов для образования из сословия крестьян помещичьих и казенных Сельских Врачей, которых вместе с началами Медицины обучать Ветеринарному Искусству’.
При этом он отмечает ‘недостаток хороших учебных книг’, на которых ‘основывается образование народа, и, если основание шатко, то и все здание непрочно’, и советует правительству пригласить ‘отличнейших Профессоров и Ученых в Государстве к составлению по новейшим методам учебных книг для всех наук, кои преподаются в наших публичных заведениях’.
Развитие торговли — еще одна из любимых тем Корниловича, которая для него неразрывно связана с наукой и просвещением. Так, торговая экспедиция в Среднюю Азию, по его мнению, окажет огромную услугу ‘наукам вообще и в особенности Географии’, ‘торговля сама по себе будет иметь последствием образование’ различных областей Российской империи, ‘с распространением торговли усиливается народная промышленность, которая подавляет нищету и водворяет довольство и добрые нравы в многочисленном сословии производителей’ и т. д.
Касаясь в частности вопроса о преобразовании российской православной миссии в Китае, Корнилович подчеркивает двоякую ее цель: торговую, для достижения которой надлежит ‘стараться о сближении наших Миссионеров с особами, составляющими Китайское Правительство, дабы сии общественные связи споспешествовали достижению наших коммерческих видов’, и научную: ‘Европа надеется получить от нас сведения о Восточной и Средней Азии. Честь и достоинство нашего Правительства требуют удовлетворить в сем случае ожидания просвещенного мира и стяжать его благодарность сообщением ему известий точных о нравственном, политическом и умственном состоянии сих обширных стран, мало известных, но весьма любопытных’. А для достижения этих целей членам миссии необходимо дать ‘соответственное образование и воспитание’, осуществить ‘нравственное и умственное переобразование’ Пекинской миссии.
Останавливаясь на развитии Восточной Сибири и Дальнего Востока, декабрист подчеркивает необходимость привлечь туда американцев и англичан, торгующих на Тихом океане, а также завести торговые сношения между Охотском и ‘новыми Республиками’ Латинской Америки. ‘Сии сношения будут иметь самое благотворное влияние на весь тот край. Главный недостаток Сибири есть недостаток промышленности. Заграничная торговля исторгнет умы от их настоящего усыпления, пробудит в них деятельность и, усилив существующую промышленность, создаст многие новые отрасли оной’. А одна из главных причин, препятствующих развитию торговли и промышленности Сибири, по мнению Корниловича — ‘малообразованность поселян Восточной Сибири’. ‘Начальство может побочными средствами много способствовать водворению просвещения и промышленности между жителями. Так, например, я уверен, что, если б Генерал-Губернатор Восточной Сибири, пригласив Иркутских купцев, лично представил им выгоды образованности и желание Правительства содействовать в сем отношении их благу, то признательные к таковой попечительности, они охотно пожертвовали бы сумму, достаточную для заведения там Коммерческого Училища, заведение, которое принесет чрезвычайную пользу, если установятся торговые сообщения между Сибирью и Америкою’.
Размышляя о неприязненности поляков к русским и о мерах по сближению двух народов, декабрист пишет, что ‘надлежит всеми мерами стараться об искоренении в Государстве всякого рода национальных предубеждений’: ‘Мы все составляем большое семейство. Нас пятьдесят миллионов братьев, детей одного Отца. Поляк и Татарин, Финн и Калмык, в качестве подданных, имеют равное право на Его благоволение, как житель Петербурга или Москвы. Единство с Ним и единство между нами (а одно не может быть без другого) составляют совершенство. Достигнуть сего вполне нельзя, ибо совершенство не есть уделом нашей земли, но стремиться к тому, поставить это себе постоянною, неизменною целию можно, должно каждому и всем, потому что в этом заключается сила Государства, наше общее благополучие’. Поляки ‘тогда только будут истинными подданными Русского Царя, повинующимися не из страха, а по чувству долга, по любви, когда будут взирать на Русских как на братьев’.
Корнилович напоминает, что Россия имеет в отношении к полякам ‘священные обязанности, которых не уничтожило время’, ибо она лишила их Отечества. Декабрист, сам будучи этническим поляком, считал себя русским, потому что ‘родился, взрос и воспитывался в России и всегда душою был Русский’. Он призывает правительство делать все для того, чтобы поляки под ‘отеческим правлением наших Государей забыли прошедшее’ и видели в России новое свое Отечество. Для этого нужно обращать особое внимание на образование и воспитание, а также на назначаемых в Польские области губернаторов и чиновников, ибо ‘дурной Чиновник в России приносит гораздо менее вреда, нежели в Польше, где сверх нарушения своего долга он порочит всю нацию и поселяет неприязнь к Правительству в умах, и без того считающих себя в праве быть недовольными’.
Петропавловский узник старается отвратить русское правительство от излишнего усердия в наказании поляков после восстания 1830—1831 годов: ‘Гроза не может быть продолжительною, она минуется, и тогда боязнь превращается в ненависть. Говорю об этом смело, уверенный, сколь сие противно благодушию Государя, Которого все действия являют, что Он хочет от подданных любви, а не страха, а для прочности сей любви в Западных наших областях, повторяю, необходимо искреннее примирение побежденных с победителями. От чистой души желаю, да поможет Господь Бог Его Величеству совершить сей благой подвиг. Русские и Поляки, быв одного происхождения, говоря почти одним языком, равные по просвещению, достойны и по характеру взаимной любви и уважения’.
Рассуждая о проблемах воспитания дворянства, Корнилович отмечает как недостаток то, что молодежь воспитывается на отвлеченных умозрительных идеях, отрывающих от действительности, воспитывающих излишнюю восторженность, романтическую пылкость.
Это приводит к тому, что ‘преувеличенные понятия’, свойственные ‘летам мечтательности и энтузиязма’ и ‘утвержденные воспитанием’, стремление к ‘воображаемому совершенству’ и невозможность согласовать его с ‘подлинным, природным состоянием людей и вещей’, вызывают ‘сомнения, борьбу чувств с рассудком и то беспокойное желание перемен, которое… обнаруживается при случае в противузаконных поступках’.
Ученый продолжает развивать столь любимую им идею ‘просвещенной монархии’. Часто помещая в своих записках краткие исторические экскурсы в свою любимую эпоху Петра I, он призывает государя императора идти ‘по следам знаменитого Своего предка’ и ‘довершить великие начинания Великого’. Рассуждая о преимуществах монархического правления для России, историк отмечает, что самовластный государь ‘по нравственной обязанности соответствовать безусловной доверенности подданных’, действует более в интересах народных, чем конституционный монарх, опирающийся лишь на преданных ему представителей. Рассматривая недостатки представительных форм правления на примере Англии, Корнилович, как и многие его современники, отмечает ту нестабильность, которая существует в республиках из-за постоянной борьбы мнений и самолюбий. Он пишет, что противоборство партий поселяет ‘раздор между согражданами’, подавляет ‘всякую любовь к делу общественному’ и заменяет ‘чувства патриотизма видами корысти или честолюбия’.
Во всех записках Корниловича, составленных в крепости, поражает эрудиция молодого ученого, его широкий кругозор, ясная память. Он проявил себя в них талантливым экономистом и публицистом, дальновидным политиком и дипломатом. Безусловно, он надеялся, что император сочтет возможным поручить ему исполнение какого-либо из предложенных проектов, но, в первую очередь им двигало чувство патриотизма, стремление быть полезным обществу хотя бы своими ‘благоразумными советами’.
Бенкендорф регулярно присылал Корниловичу в равелин журналы, газеты и книги. В 1830 году ему было разрешено переписываться с родными. Письма из крепости, особенно Бенкендорфу и брату М. О. Корниловичу, как и записки, свидетельствуют прежде всего о его непрекращающихся умственных занятиях. Ученый работал над составлением английско-российского словаря и английской грамматики, переводил Тита Ливия и Тацита. Письма родным показывают его любящим, нежным, заботливым сыном и братом. Узнав о тяжелом положении сестры Жозефины, он написал в крепости исторический роман ‘Андрей Безыменный’ и обратился к Бенкендорфу за разрешением издать его с целью оказать сестре материальную поддержку. Роман был напечатан в 1832 году в типографии III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии без указания имени автора. В нем он в художественной форме изложил свою положительную оценку петровских преобразований, как и в остальных своих работах, посвященных Петру I, создал образ мудрого, справедливого правителя, просветителя и реформатора.
В ноябре 1832 года Корнилович был отправлен на Кавказ рядовым в пехотный графа Паскевича-Эриванского полк, стоявший в Грузии. Здесь он пытался возобновить свои литературные занятия, восстановил некоторые прежние связи, в частности с Н. А. Полевым, который собирался привлечь его к сотрудничеству в своем журнале ‘Московский телеграф’. Он жил на Кавказе вместе с сосланным декабристом князем В. М. Голицыным, по свидетельству которого начал ‘описание эпохи своей политической жизни… мало касался самых событий, а более обсуждал нарождение в обществе либеральных мыслей, словом, это было более теоретическое описание’ {Грумм-Гржимайло А. Г. Декабрист А. О. Корнилович на Кавказе // Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925. С. 334.}. Это сочинение, по-видимому, не сохранилось.
Участвуя в походе на Дагестан, он заболел лихорадкой и скончался в ночь на 30 августа 1834 года. Князь В. М. Голицын сообщал о его смерти брату декабриста М. О. Корниловичу: ‘…30 числа, отпев его по обряду греко-российскому’, совершили погребение ‘не блистательно, но торжественно’. Могила его ‘по правую сторону дороги, ведущей из Дербента в Торки и на самом берегу Самура…’ {Там же. С. 332, 336.}.
Не будь декабрьской катастрофы, ‘много обещавший славный малой’ А. О. Корнилович, без сомнения еще много бы сделал для литературы, для науки, для любимого Отечества. Теперь не так уж важно, был ли он декабристом по своим политическим убеждениям или только по факту участия в выступлении на Сенатской площади, для нас гораздо интереснее его научные, литературные, публицистические труды. В любом случае остается только вслед за П. Е. Щеголевым ‘сожалеть о недюжинном человеке, который заслуживал лучшей участи. Талант, знания, опыт… все прошло прахом, легкий след его жизни остался лишь на страницах архивного дела’ {Щеголев П. Е. Указ. соч. С. 341.}.
В настоящее издание включены все записки А. О. Корниловича, составленные им в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, большая часть которых публикуется впервые. Они хранятся в Государственном архиве Российской Федерации в фонде III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. Д. 61. Ч. 79) и в секретном архиве управляющего Отделением (ГАРФ. Ф. 109. Секретный архив. Оп. 1. Д. 36). Кроме того, издание дополнено ответами Корниловича на вопросные пункты по делу о связях декабристов с австрийским правительством, его письмами 1826—1834 годов и романом ‘Андрей Безыменный’. (Роман и большая часть его писем печатаются по изданию: Корнилович А. О. Сочинения и письма. М. — Л., 1957.)
В публикуемых материалах сохранены основные языковые и стилистические особенности оригиналов, орфография и пунктуация по возможности приближены к современным, явные ошибки исправлены без оговорок. Сокращения, пропущенные слова или слоги восстановлены по смыслу в квадратных скобках, зачеркнутые — в угловых (<, >,). Подчеркнутые в тексте слова печатаются курсивом. Примечания А. О. Корниловича, порой очень пространные, даются в тексте курсивом и выделяются значками *—, —*, или в подстрочнике в тех случаях, когда они разрывают предложение.
Составитель выражает сердечную благодарность за помощь в подготовке издания В. М. Безотосному, Е. А. Верниковской, Т. Г. Дмитриевой, Н. А. Каргаполовой, Е. Л. Киселевой, Н. В. Левченко, А. А. Литвину, Д. А. Майорову, Г. С. Марштупе, М. В. Сидоровой, М. Н. Силаевой, А. А. Смирнову и особую признательность за неоценимую помощь в работе доктору исторических наук В. М. Боковой.