Писатели и критики: И. А. Бунин протестует против обвинения его в ‘барской’ точке зрения на деревню, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1912
Время на прочтение: 5 минут(ы)
И. А. Бунин: Новые материалы. Вып. I
М., ‘Русский путь’, 2004.
OCR Ловецкая Т. Ю
Вправе ли критик касаться личности писателя, рассматривая продукты его творчества сквозь призму социальной принадлежности автора к определенному классу?
На почве этого вопроса создается исконная тяжба между двумя воинствующими сторонами литературы: писателем и критиком.
Пожелания писателя формулированы еще Гете, который хотел, чтобы ‘читатель меня, себя и целый мир забыл и жил бы только в книге моей’1.
На что возражал ‘неистовый’ Белинский: ‘Приняв это требование на веру и безусловно, критик только и делал бы, что кланялся в пояс то тому, то другому поэту, ибо все имеет свою причину и основание — даже эгоизм, дурное направление, самое невежество поэта, — то… естественно, что творчество поэта, будь оно только талантливо, является с этой точки зрения достойным безусловной похвалы’2.
В особенности это ‘противоречие интересов’ обострилось и углубилось между писателями и критиками в настоящее время.
И ныне здравствующие беллетристы часто поднимают знамя протеста в защиту писательской неприкосновенности против дерзаний современной критики.
Так, художественная деятельность И. А. Бунина с изображением жизни народа в темных тонах вызвала ряд нападок со стороны известных наших критиков по адресу самого писателя3.
По этому поводу И. А. Бунин заявляет:
— Критики обвиняют меня в сгущении красок в моих изображениях деревни. По их мнению, пессимистический характер моих произведений о мужике вытекает из того, что я сам барин4.
Я хотел бы раз навсегда рассеять подозрение, что никогда в жизни не владел землей и не занимался хозяйством. Равным образом никогда не стремился к собственности.
Я люблю народ и с неменьшим сочувствием отношусь к борьбе за народные права, чем те, которые бросают мне в лицо ‘барина’5.
А что касается моего отношения к дворянству, это можно увидеть хотя бы из моей повести ‘Суходол’, где помещичья среда изображается далеко не в розовых, оптимистических красках6.
Я протестую, — говорит автор ‘Деревни’, — против искажения критиками моего мировоззрения, моих подлинных взглядов, тем более, что подобные наветы совершенно не соответствуют действительности.
— — —
Печатается по: Писатели и критики: И. А. Бунин протестует против обвинения его в ‘барской’ точке зрения на деревню // Московская газета. 1912. No 191. 21 мая. С. 2.
1 Цитата из стихотворения Гете ‘Herbst’ (‘Осень’), входящего в цикл ‘Vier Jahreszeiten’ (‘Четыре времени года’): ‘Welchen Leser ich wnsche? Den unbefangensten, der mich,/Sich und die Welt vergit und in dem Buche nur lebt’.
2 Неточная цитата из работы Белинского ‘Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая’ (Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. М., 1981. С. 252).
3 В письме А. Черемнову от 30 мая 1912 г. Бунин называет возмутившего его критика, чья статья появилась незадолго до публикуемой здесь газетной заметки: ‘Запуган я критиками. Есть милостивые, но есть и свирепые: начинают во здравие: ‘дивно, красочно, сильно…’ и т.д. и т.д. А в конце: ‘а все-таки барин, погромами запуган…’ Больше всех, кажется, Амфитеатров старается: на днях написал в ‘Одесских новостях’, что я ‘головой выше и Горького, и Андреева, и Куприна’, но… но совсем не имею любви. Вот и угоди тут’ (Литературное наследство. Т. 84. Кн. 1. С. 642).
В упомянутой Буниным статье Амфитеатров писал по поводу ‘Веселого двора’: ‘Во всех толстейших двух томах полного собрания сочинений Засодимского не наберется столько художественного блеска, виртуозной образности, тонкой проницательной наблюдательности деталей, как на одной странице И. А. Бунина. Но — читаю Засодимского, слышу о народе от человека из народа, читаю Бунина — барин стоит где-то сбоку от народа, присматривается к нему внимательно, с научным любопытством, чужими, часто брезгливыми, насилующими себя во имя ‘долга’ глазами, пишет наблюденное в книжку… и все, может быть, и правда, но — не тепло душе от правды его. И не потому, что она — ‘может быть, обух для тебя’, а потому что — ‘то же бы ты слово, да не так бы молвил!’.
Вон — в первой книжке нового журнала ‘Заветы’ рядом напечатаны деревенские рассказы И. А. Бунина и начинающего молодого автора И. Вольного. В обоих правда, и как будто одна и та же правда. Но, когда вы читаете неумелого и неуклюжего, плохо правленного Ивана Вольного, вы чувствуете, что захватил вас и душит мукою своею страшный человеческий документ, что автор имеет возможность и право писать свою правду именно так грубо и будто обухом колотя, потому что каждое слово его своим хребтом куплено и выношено, каждый эпизод потоками трудового пота и жаркою сердечною кровью облит. <...> Правда же г. Бунина — правда писателя, спокойно прочитавшего несколько ‘человеческих документов’ и спокойно же и щегольски извлекающего из них несравненно умелою рукою обобщения и типы — ‘возведения в перл создания’. <...> эстетической любви к отчизне г. Бунин далеко не чужд, напротив, может быть, его артистическая натура, по преимуществу, соткана из нее. Но той — первой — демократической любви печали и гнева — нет в нем ни капельки, и потому-то он, когда виртуозно пишет деревню, холоден… нет, даже не холоден, потому что до совершенного холода та, первая, любовь его не допускает, — а чуть тепел: ‘ни холоден, ни горяч… о, если бы ты был холоден или горяч!..’ И г. Бунин отлично знает этот пробел в своей литературной силе и иногда, напрягая свои виртуозные средства, старается искусственно достигнуть недостающей ему беспокойной любви печали и гнева. Но выходит из этих покушений только тот результат, что он ‘в спокойном духе горячится’, и тогда теряет присущее ему обаяние искренности… <...> Бунин — один из всех их <т.е. Горького, Куприна, Андреева. -- Д.Р.> — почти не может быть совершенно плох: как образец ровной виртуозной силы, он головою выше всех названных’ (Амфитеатров A. B. Записная книжка // Одесские новости. 1912. No 8724. 19 мая. С. 2).
4 Особенно возмутил Бунина цикл статей В. Муйжеля, озаглавленный ‘На господском положении’, в котором тот сопоставлял ‘Деревню’ с ‘Нашим преступлением’ И. Родионова и, между прочим, писал: ‘Прежде всего, книга эта ошибочно называется ‘Деревней’. Деревни, в прямом и точном значении этого слова, тут нет. Нет ее внутренней, — боюсь сказать, что нет и внешней даже, — жизни, нет характера ее своеобразных взаимоотношений, — есть только отношение ее и к ней мира внешнего, недеревенского… <...> И не мчался ли другой <т.е. Бунин. — Д.Р.> в сверкающих электрическим светом вагонах экспресса по Курской или Орловской губ<ерниям> <...> Он не был в деревне. Не из приема письма, где все проходит сквозь призму двух мещан — лавочника Тихона и его брата Кузьмы, это видно, а из того, что в книге, названной автором ‘Деревней’, нет деревни, нет ее сложных, глубоких взаимоотношений, нет корня, которым так глубоко и прочно сидит она в земле. Есть внешность деревни — мужики, бабы, избы, ребята, гуси, лошади, дорога, станция, гулянья, базары — все, что можно видеть, не вылезая из тарантаса, смотреть, запоминать зрительной памятью художника-красочника. <...> Как в кинематографе — четко, ясно, до иллюзии живо и до безнадежности плоско, нарисованно — проходят перед читателем все эти избы, гуси, деревни, мужики, похожие на Некрасова, девочки с ребятами на руках… И даже самая драма деревенская — не общественная, не характерная для деревенских взаимоотношений, простая семейная, жены, отравившей мужа, — таинственная драма, в которую не смот, а, может быть, просто ‘по господскому положению’ не захотел заглянуть Бунин — проходит перед читателем так же красочно и так же плоско, кинематографически, как и все…
Это номер ‘Пате-журнала’, посвященный деревне. Чрезвычайно много внешности — характерной, типичной, яркой — и ни малейшего углубления, ни малейшего любопытства к внутренним причинам, обусловившим и мужика в разорванной на ленты рубахе, и трагически-загадочную Молодую, и таинственно равнодушного, спокойно озлобленного Серого.
‘На господском положении’, вот чем объясняется то странное обстоятельство, что два, стоящие на противоположных сторонах, человека оказались стоящими рядом. <...> Вам <т.е. Бунину и Родионову. -- Д. Р.> неинтересно это, ибо не вашими выхоленными господскими руками, с отточенными розовыми ногтями, разбирать кровавую ткань внутренней мужицкой жизни. <...> Он <Бунин. -- Д. Р.> стал присматриваться — правда, из окна вагона — и увидел, а увидев, брезгливо сморщился и с негодованием и тоской (спасибо, что хоть с тоской, а не так, как Родионов — со злостью) отвернулся, махнув рукой на всех, кто хочет видеть в мужике человека, как он сам.
И не в этой ли тоске, несомненной в книге Бунина, разгадка сравнительно слабого успеха его книги в сравнении с книгой Родионова?’ (Муйжелъ В. В. Деревенские заметки: ‘На господском положении’//Живое слово. 1911. No 10. 9 мая. С. 1, No11. 16 мая. С. 2).
Бунин неоднократно возвращался в своих публичных выступлениях к этой рецензии Муйжеля, не называя при этом автора по имени, подробнее см. предисловие к настоящей публикации.
5 Ср. в этой связи заявление Бунина в газетном интервью 1912 г.: ‘Теперь тяготею больше всего к социал-демократии, хотя сторонюсь всякой партийности’ (И. А. Бунин // Голос Москвы. 1912. No 245. 24 октября. С. 4, Бунин И. Собр. соч. Т. 9. С. 541).
6 См. примеч. 33 к No 6.