Писатель должен быть бойцом
Писатель должен быть бойцом
Примечания
Примечания
Писатель должен быть бойцом, Павленко Петр Андреевич, Год: 1937
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Петр Павленко
Собрание сочинений в шести томах
Том шестой
Сегодняшнее оборонное совещание является и событием моей личной жизни, потому что на нем очень много и хорошо говорили о моей мните.
Но в день успеха я не могу, не должен забывать, что не всегда в моей литературной жизни меня сопровождал такой успех.
Я начал с ошибок и работал одно время плохо, неверно. Я начал свою литературную жизнь, путаясь в ‘Перевале’.
Мое счастье, что я быстро ушел оттуда, быстро порвал с этой группировкой, политическая характеристика которой нам известна.
Уйти из ‘Перевала’, порвать с его людьми и его идеями было лишь началом дела. Сойти с определенной политической линии, порвать с ее людьми — еще не значит противопоставить себя им, и борьба моя с этим влиянием должна была продолжаться в творчестве.
Уехав в Туркмению после выхода из ‘Перевала’, я написал книги о Средней Азии, и, написав их, я понял, что влияние ‘перевальских’ идей неощутимо еще гнездилось в творческом комплексе моих идей. Помимо политического разложения, ‘Перевал’ воспитывал вялость, инертность в литературе, любовь к малой, своей, — боже упаси, только не общей, а именно своей одиночной теме, теме оригинальной души.
Долгое время сказывался ‘Перевал’ на моей работе. Когда я написал ‘Пустыню’, она была принята не плохо, но я скоро понял, что это не то, что надо было писать. Я должен был написать лучше, шире, чем написал.
После моей книги о Средней Азии мне захотелось написать о Парижской коммуне. Может показаться неожиданным такое желание. Но это была внутренняя, своя очень маленькая борьба с тем провинциализмом ‘перевальчества’, который существовал у нас долгое время. Любовь не к той русской теме, о которой прекрасно говорил Вишневский, а к ложнорусской теме, стилизованной под Палех, которая долгое время у нас насаждалась.
Хотелось выскочить из этой темы и говорить о Парижской коммуне, как о родном нашем деле, как о нашем наследстве.
Написав ‘Баррикады’, я, однако, не чувствовал такого огромного удовлетворения и счастья, какое я чувствую, написав ‘На Востоке’.
Я писал ‘На Востоке’ очень трудно. Много раз малодушие сковывало меня, и я думал: чорт возьми, взялся я за тему непосильную, очень трудную, может быть лучше уж писать что-нибудь про царевну Софью. Спокойнее как-то! А тут не знаешь, нужно ли это политически, или не нужно. Но должен сказать, что я испытываю невероятное наслаждение, написав книгу. Оказалось, книга нужна стране. Книга получилась. Уже кончая ее, я почувствовал, что делаю огромное дело, что я в сущности являюсь представителем громадного коллектива людей, которые хотят, чтобы эта книга появилась, как их книга. Если бы я был раздавлен трамваем, то люди, которые имели отношение к моей книге, довели бы ее без меня до благополучного конца. Сегодня я выступаю как представитель многих людей, писавших ‘На Востоке’.
Вот такого ощущения своей связи с читателями я раньше никогда не испытывал. Трудность темы явилась ее огромным счастьем. Потеряв много здоровья на этой теме, я вдруг пришел к простому сознанию, что по существу только такие книги есть смысл писать. Я не хотел бы сейчас написать ни одной из моих ранних книг, которые я могу назвать единоличными, одиночными книгами. Хочу и буду писать только острые книги, трудно рождающиеся. Наступит время, когда мы сможем говорить о своих книгах: не я их сделал, а мы их сделали, не я их задумал, а тысячи их задумали. С гордостью и радостью говорю, что над нею работали многие командиры, комиссары и политические работники нашей страны. Мы все писали книгу. Пусть услышат они сегодня, как хвалят их и мою, нашу работу. Так писалась и моя книга…
Сейчас мне просто не хочется возвращаться к какой-нибудь спокойной теме. Нужно писать только самое острое, самое нужное, самое отчаянно важное.
Книгу ‘На Востоке’ я писал не так, как прежние свои книги, а так, как, может быть, нужно писать нам всем.
И прежде всего никогда не нужно засекречивать свою тему.
Наши более старшие товарищи иногда сидят на сундуках своих тем, и до чего же это глупо! Когда спрашиваешь — что вы пишете, он тебе отвечает — ‘кое-что будет’.
Я хочу копаться в ‘сундуке’ Леонова, как в своем собственном. Я ничего у Леонова не украду. Когда в моем сундуке копались десятки и сотни людей, я знал, что они оставят у меня все мое и никто ничего не украдет. Если, забираясь в сундук моей темы, мне иногда летчик или танкист говорил неправильно, то ведь он говорил не из желания ухудшить мою работу, а наоборот, из горячего желания помочь — даже больше, — желания отвечать за мою работу, и такого советчика надо было допустить к сундуку моих тем.
Я работал над книгой, не думая заранее, в каком жанре она получится, не создавал ее плана. Могуч поток советской творческой жизни, и я хотел одного — дать симфонию этого потока. Меня обвиняли в рыхлости сюжета, но мне хотелось, повторяю, описать поточность наших дней, их бег, их вал, когда одна жизнь исчезает, но другая подкатит незавершенное дело и понесет дальше. Меняются, исчезают биографии, но идет, подымается общая наша, великая советская жизнь.
Скажу одно. Я пробыл в ОКДВА полгода и вернулся оттуда другим человеком. Человек слабого здоровья, я полтора года писал ‘Баррикады’, в восемь печатных листов. Роман ‘На Востоке’ в 22 листа я писал тоже полтора года и, кроме того, еще успел написать сценарий ‘Мужество’, да еще второй оборонный сценарий и начать оборонную пьесу. Правда, я ее не сделал, но писать начал.
Сам удивляюсь, откуда у меня появилась такая работоспособность. Только от той смелости, от той школы, которую я получил на Дальнем Востоке, в нашей Дальневосточной армии.
Чем больше, чем государственнее тема, тем скорее ее пишешь. Я, например, боялся, что война опередит книгу. У меня не выходили некоторые персонажи, я задерживал работу.
Тогда мне говорили: ‘Что ты мудрствуешь! Если не выходит — брось’. Пиши я эту вещь о чем-нибудь другом, я бы, возможно, еще год ее прописал. А тут некогда было думать.
У нас у всех есть плохая черта — оглядываться на прошлое. Пишем, оглядываемся и смотрим, хуже или лучше было у Куприна или у Андреева. Эту ерунду нужно бросить. Надо писать нужную вещь так, чтобы она вышла вовремя.
Что бы мне хотелось делать дальше? Я бы хотел остаться писателем военной темы.
Сейчас наша военная тема — тема строительства, ибо наша война — это созидательная война, наши бойцы и командиры — строители. Они будут строить ревкомы и воспитывать людей на тех территориях, где придется драться. Мы строим, а не уничтожаем. Военная тема — тема величайшего строительства, и это гуманитарная тема, несмотря на то, что это смертная тема.
Повторяю — до конца своей жизни хочу остаться военным писателем.
Когда я написал ‘Баррикады’, то чувствовал, что я боец, который еще не умеет так завертывать портянки, чтобы они не натирали ног. Теперь я понял, что я умею ‘заворачивать портянки’, и мне приятно, что я встал в боевом ряду рядом с Вишневским. Это место я не уступлю никому и никогда.
1937
Писатель должен быть бойцом. — Впервые опубликовано в журнале ‘Знамя’, No 4 за 1937 год. В основу легла сокращенная стенограмма выступления Павленко в феврале 1937 года на конференции писателей, работающих над военной тематикой.
Печатается по тексту журнала ‘Знамя’.
Стр. 77. ОКДВЛ — Особая Краснознаменная Дальневосточная армия, в частях которой П. А. Павленко провел несколько месяцев в 1934-1935 годах, работая над романом ‘На Востоке’.
Стр. 77. ‘…успел написать сценарий ‘Мужество’, да еще второй оборонный сценарий и начать оборонную пьесу‘. — Сценарий ‘Мужество’ написан по роману ‘На Востоке’. Фильм по этому сценарию вышел на экран в 1937 году под названием ‘На Дальнем Востоке’. Говоря о втором оборонном сценарии, Павленко имеет в виду сценарий кинофильма ‘Александр Невский’, первоначально названный ‘Господин Великий Новгород’ и напечатанный в журнале ‘Знамя’, No 12 за 1937 год под названием ‘Русь’ и, наконец, переработанный писателем в 1938 году и названный в последнем варианте ‘Александр Невский’ (см. т. 4 настоящего издания). Под оборонной пьесой писатель имеет в виду пьесу ‘Илья Муромец’, законченную им в 1938 году (см. т. 4 настоящего издания).