Пвецъ Сіона.
(С. Г. Фругъ. Сіониды и другія стихотворенія. Спб. 1902).
‘Русское богатство’, No 8, 1902
——
——
П. Я.
Певец Сиона, Якубович Петр Филиппович, Год: 1902
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Прежде чмъ познакомить читателя съ новой книгой псенъ г. Фруга, мн хотлось бы сказать нсколько словъ о вдохновляющей ихъ иде, вызвавшей въ послднее время немало толковъ. Не дале, какъ въ прошлой книжк ‘Русскаго Богатства’ вопросу о сіонизм посвящена цлая статья рзко-отрицательнаго характера… Я думаю, однако, что въ цляхъ выясненія истины можетъ быть выслушано и иное мнніе.
Дло, конечно, теоретиковъ и политиковъ давать философскую и практическую оцнку сіонизму, какъ серьезной общественной иде, претендующей на боле или мене скорое воплощеніе въ жизнь, но если бы идея эта была, въ конц концовъ, признана компетентными людьми и совершенно фантастической, неосуществимой мечтой, для меня лично сіонизмъ все же остался бы, прежде всего, протестомъ противъ тхъ несправедливыхъ обидъ и угнетеній, которымъ жестокая современная дйствительность подвергаетъ еврея, и мое непосредственное чувство не могло бы вынести ему строгаго осужденія. Когда несчастный колодникъ, человческое достоинство котораго на каждомъ шагу попирается и заушается, замышляетъ рискованный, можетъ быть, даже безумный побгъ, можно и даже должно доказывать ему всю эфемерность его надеждъ, порожденныхъ отчаяніемъ, но нельзя же не сочувствовать душевному состоянію измученнаго человка, нельзя называть мечту его о свобод чмъ-то преступнымъ, чуть-ли даже не позорнымъ! Я никакъ не могу забыть, что первыми виновниками того ‘обособленія’, которому служатъ евреи-сіонисты, являются не они сами, и ршительно отказываюсь понять, почему сіонизмъ находится въ ‘кровномъ духовномъ родств’ съ антисемитизмомъ… Сіонизмъ — защита, антисемитизмъ — нападеніе. Одно явленіе, несомннно, вызвано другимъ, однако, давать имъ обоимъ одну и ту же нравственную оцнку, мн кажется, по меньшей мр, несправедливо.
Политику-профану, мн вообще представляется въ дл сіонизма еще очень многое невыясненнымъ и скоре говорящимъ за то, что я не имю права относиться къ этому явленію съ абсолютнымъ отрицаніемъ. Г. Бикерманъ, напр., пишетъ: ‘Для тхъ, которые, не вря ни въ долговчность сіонизма, ни въ осуществимость его задачи, ни въ то, что въ немъ, дйствительно, выражены стремленія еврейскаго народа, тмъ не мене приписываютъ сіонизму какія-то миическія заслуги, будто онъ развиваетъ самосознаніе массъ, кого-то оживляетъ, что-то создаетъ и т. д.,— для этихъ людей только что сказанное мною о рост еврейской литературы можетъ послужить примромъ того, какъ, разсуждая по принципу post hoc ergo propter hoc, легко приписывать сіонизму заслуги, которыя ему, въ дйствительности, не могутъ принадлежать. Этимъ наивнымъ людямъ, очевидно, неизвстенъ столь же глубокомысленный, сколько и остроумный афоризмъ, гласящій: ‘на нарисованномъ крюк можно повсить лишь нарисованную же люстру’.
Для меня все это — лишь ‘полемическія красоты’, такъ какъ, незнакомый лично съ практикой сіонизма, я не могу совершенно игнорировать фактическія показанія другихъ авторитетныхъ лицъ, свидтельствующихъ, наоборотъ, о значительности культурной работы сіонистовъ. Желательно (что говорить!), чтобы еврейскіе дятели всегда работали рука объ руку съ передовыми силами той страны, которую судьба сдлала ихъ родиной, работали во имя общаго свтлаго будущаго, слдуетъ, однако, помнить, что огромная масса еврейскаго населенія находится въ особенно неблагопріятныхъ условіяхъ для того, чтобы теперь же сознать тождественность своихъ интересовъ съ интересами родины-мачихи, еще возстановляющей для нея средневковое гетто. Для этой темной, обездоленной массы прогрессивнымъ можетъ явиться въ настоящее время всякій лозунгъ, способный поднять ея человческое достоинство.
Вообще, вопросъ о сіонизм трактуется г. Бикерманомъ, кажется мн, черезчуръ ужъ просто и непререкаемо {И не объ одномъ только сіонизм. Такъ, уклоняясь отъ обсужденія ‘вопроса о судьб еврейскаго народа въ прошломъ и настоящемъ во всемъ его объем’, г. Бикерманъ пытается, однако, доказать, что ‘крики ноющихъ публицистовъ о безпримрно-жалкомъ положеніи еврейскаго народа далеки отъ истины’, что даже и въ средніе вка оно отнюдь не было ‘безпримрно-тяжелымъ’,— и доказываетъ это чисто-логическими соображеніями. Между прочимъ, критеріемъ благоденствія каждаго даннаго народа иди племени онъ выставляетъ въ первую голову ‘коэффиціентъ прироста его численности’. Но вдь, согласно такому ‘критерію’, современная, напр., Франція должна быть признана одною изъ наимене благоденствующихъ въ Европ странъ… ‘Вообще, мн думается,— говоритъ въ заключеніе почтенный авторъ,— представленіе о безпримрно-тяжеломъ положеніи, исключительно-безпросвтной жизни евреевъ въ разсяніи — иллюзія, обманъ зрнія, проистекающій отъ того, что въ процесс грубаго, непосредственнаго насилія человка надъ человкомъ, въ кровавыхъ расправахъ, совершавшихся одними людьми надъ другими, т. е. въ томъ именно, что боле всего потрясаетъ наши нервы, евреи участвовали лишь односторонне’. Это значитъ, что еврейскія массы играли въ исторіи, главнымъ образомъ, родъ жертвъ, предоставляя другимъ народамъ бывать и въ роли палачей. Но, казалось бы, изъ двухъ одинаково битыхъ людей тотъ все-таки долженъ быть названъ мене забитымъ, который могъ по-временамъ давать и ‘сдачи’? Я никакъ не могу понять, почему это — иллюзія…}. Что возможны на этотъ предметъ и другіе взгляды, показываютъ хотя бы напечатанныя въ іюльской книжк ‘Русск. Мысли’ письма нкоторыхъ русскихъ писателей къ д-ру Гордону, посвященныя также сіонизму. Въ одномъ изъ этихъ писемъ, такой осторожный и вдумчивый наблюдатель общественныхъ явленій, какъ нашъ извстный историкъ И. И. Милюковъ, говоритъ, напр., слдующее: ‘Принципіально я вполн сочувствую смлой иде сіонизма и могу лишь пожелать ему выйти побдителемъ изъ тхъ серьезныхъ затрудненій и противорчій, которыя возникаютъ на его пути при всякой попытк идти впередъ, а не возвращаться назадъ. Самыя эти внутреннія противорчія между національно-политическимъ и національно-религіознымъ, культурнымъ и традиціоннымъ элементами вопроса только доказываютъ мн, что сіонизмъ глубоко захватилъ народное сознаніе, и что, даже независимо отъ своей практической задачи, онъ можетъ имть сильное и плодотворное вліяніе на подъемъ культурнаго уровня еврейской массы’. Высказавъ, дале, нкоторыя опасенія насчетъ того, что сіонизмъ не явится полнымъ и окончательнымъ ршеніемъ еврейскаго вопроса, И. И. Милюковъ прибавляетъ: ‘Для очень значительной массы путь къ національному самосознанію и къ гражданскому правосознанію идетъ до извстнаго пункта въ одномъ и томъ же направленіи. Это обстоятельство даетъ возможность и даже налагаетъ обязанность горячо привтствовать сіонизмъ даже и со стороны тхъ, которые разойдутся съ нимъ въ своихъ конечныхъ цляхъ и средствахъ’.
Прекраснымъ дополненіемъ къ этимъ словамъ ученаго могутъ служить слдующія строки поэта, г. М. Горькаго: ‘Мн глубоко симпатиченъ великій въ своихъ страданіяхъ еврейскій народъ, я преклоняюсь передъ силой его измученной вками тяжкихъ несправедливостей души, измученной, но горячо и смло мечтающей о свобод. Хорошая, огненная кровь течетъ въ жилахъ вашего народа! Мн говорятъ, что сіонизмъ — утопія: не знаю, можетъ быть. Но поскольку въ этой утопіи я вижу непобдимую, страстную жажду свободы, для меня это — реальность, для меня — это великое дло жизни’.
Такъ говоритъ непосредственное чувство русскаго писателя, посмотримъ же теперь, что думаетъ и чувствуетъ сынъ и пвецъ угнетеннаго племени, г. Фругъ.
Что заставило русскихъ евреевъ придти къ убжденію, что ‘невозможно счастье — счастье безъ отчизны’ (слова другого еврейскаго поэта) и начать мечтать о созданіи собственнаго государства? Разв у нихъ нтъ въ настоящее время родины?
На этотъ вопросъ даетъ отвтъ слдующее стихотвореніе г. Фруга (‘Итоги’):
Мн сорокъ лтъ, а я не зналъ
И дня отраднаго понын.
Подобно страннику въ пустын
Среди песковъ и годныхъ скалъ,
Брожу, пути не разбирая…
Россія — родина моя,
Но мн чужда страна родная,
Какъ чужеземные края!
Какъ врагъ лихой, какъ прокаженный,
Отъ нихъ запретомъ огражденный,
Я не видалъ дубравъ и горъ,
Ея морей, ея озеръ,
Степей безбрежнаго приволья
И величавой простоты,
Ея великаго раздолья,
Ея могучей красоты.
Какъ сказк о чужой и чудной
Стран, разсказамъ я внималъ
Про гордый строй кавказскихъ скалъ
И Крыма берегъ изумрудный,—
Обитель дикой красоты,
Гд русской лиры славный геній
Взлелялъ яркіе цвты
Своихъ безсмертныхъ вдохновеній…
Въ темниц выросло дитя,—
Ему ли пть о блеск дня,
О шум волнъ, простор поля?..
Блдна, убога пснь моя,
Какъ ты, моя слпая доля!
Какая трогательная жалоба!.. Она живо напомнила мн другія стихотворенія г. Фруга его лучшей поры.
Когда тебя рукой заботливой и нжной,—
обращался поэтъ къ своему сверстнику-христіанину,—
Водила мать въ зеленыя поля,
И радостью живой и безмятежной
Дышала грудь свободная твоя,—
Въ заброшенномъ углу, на камн подъ заборомъ,
Въ конур пса, забытый, я лежалъ,
И надъ моимъ глумился ты позоромъ,
И надъ моею мукой хохоталъ.
Съ мечемъ ли воина въ десниц всепобдной,
Съ всами-ль правосудія въ рукахъ,
Во храм ли науки заповдной,
Съ молитвой ли смиренной на устахъ,
Все тотъ же ядъ вражды и ненависти жгучей,
Ты и грудъ мою рукой жестокой лилъ…
О, сколько силы свжей и могучей
Во мн ты этимъ ядомъ задушилъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бывали годы бдъ у всякаго народа.
Рыдали ихъ пвцы, но каждому вдали
Сіяли, какъ заря, грядущая свобода
И счастье дальнее родной его земли.
Но тщетно для тебя, народъ мой, въ Божьемъ мір
По мукамъ и скорбямъ искалъ я двойника,
Искалъ пвца, на чьей найти могла бы лир
Отзывный стонъ моя глубокая тоска!
Я находилъ пвца съ рукою ополченной,
Пвца съ кошницею и мирною сохой,
А у меня въ рук — лишь факелъ похоронный
Да заступъ роковой…
Вотъ оно, то мрачное настроеніе, граничащее съ отчаяніемъ, изъ котораго выросла мечта сіонизма. Относитесь къ этой мечт, какъ угодно,— повторю я здсь то, что писалъ недавно по поводу стиховъ другого поэта-сіониста,— зовите ее неосуществимой фантазіей, но вы должны все же признать, что по мотивамъ своимъ она и трогательна, и высоко-поэтична…
Вся книга новыхъ псенъ г. Фруга отъ первой до послдней страницы звучитъ горькими нотами скорби, негодованія и глубокой любви къ родному племени.
Любить Сіонъ, какъ любитъ грудь родную
Больное и голодное дитя,—
Вотъ лучъ, душ моей свтящій въ ночь глухую,
Мой якорь, брошенный въ пучину роковую,
Отрада сладкая моя!
Этимъ лучемъ среди глухой ночи, этимъ спасительнымъ якоремъ надежды явилась для поэта — именно мечта сіонизма…
И свтъ мечты моей, и псенъ даръ убогій
Къ нерукотворному несу я алтарю,
Моля съ тоской, надеждой и тревогой:
‘Зажги, о Господи, надъ нашего дорогой
Зарю, вками жданную зарю! —
Чтобы, скитальца на родное лоно
Зовущая теперь, звзда Сіона,
Звзда надежды не была одной
Изъ тхъ падучихъ звздъ, что столько разъ являли
Свой блескъ мгновенный въ ночь его печали —
И гасли въ тьм ночной!..’
Насколько возможно по стихамъ поэта судить не только объ его чувствахъ, но и объ идеяхъ, г. Фругъ главную задачу сіонизма въ настоящій моментъ видитъ не въ международномъ политиканств на манеръ Герцля и Макса Нордау, припадающихъ къ стопамъ турецкаго падишаха, а въ энергичной и самоотверженной культурной работ еврейской интеллигенціи среди темныхъ еврейскихъ массъ.
Назадъ всего лишь двадцать лтъ,—
разсказываетъ онъ,—
Народъ родной съ его судьбою,
Съ тысячелтнею борьбою
За правду, волю, миръ и свтъ
Для насъ былъ чуждъ и непонятенъ:
Сквозь черноту постыдныхъ пятенъ —
Плодъ рабства, страха, нищеты —
Не виденъ былъ намъ пламень чистый,
Мерцавшій врою лучистой
Въ душ народа…
Одни изъ интеллигентныхъ евреевъ, ‘примкнувъ къ семь чужой, чужую скорбь, чужое горе питали чуткою душой’, другіе постыдно ушли въ служеніе ‘пустымъ и пошлымъ личнымъ благамъ’. По увренію поэта, т и другіе прозрли теперь и сблизились въ одной прекрасной цли — служить возрожденію и просвтленію темнаго, страдающаго народа. Такихъ свидтельствъ самоотверженнаго энтузіазма сіонистской молодежи, цлыми сотнями покидающей университетскія скамьи и уютныя родныя гнзда, чтобы идти ‘въ народъ’, немало, и относиться къ нимъ съ ироническимъ недовріемъ у насъ нтъ никакого основанія,
Другая симпатичная, по нашему мннію, черта сіонизма г. Фруга — его вра въ ‘землю’, въ то, что возвращеніе къ земледльческому труду возродитъ изстрадавшійся еврейскій народъ не только духовно, но даже и физически.
— О, посмотри, чмъ стало тло,
Чмъ стала плоть твоя, народъ!..
Вернись къ земл, къ садамъ и нивамъ,
Когда-то, въ блеск лучшихъ дней.
Пріютомъ мирнымъ и счастливымъ
Служившимъ юности твоей.
Какъ пыль съ цвтка въ алмазныхъ росахъ,
Съ души ты смоешь прахъ заботъ,
Скитальца посохъ, старый посохъ,
Какъ жезлъ библейскій, процвтетъ!
И въ другомъ мст:
Въ поле, народъ обездоленный, въ поле!
Тамъ обртешь ты въ труд и на вол
Снова и Бога, и счастье!
Отмтимъ и еще одну черту: г. Фругъ не предъявляетъ, повидимому, къ сіонизму слишкомъ торопливыхъ требованій, за которыми слдуетъ обыкновенно, посл первыхъ же невзгодъ и неудачъ, самое мрачное разочарованіе, онъ ясно понимаетъ, что двухтысячелтнее зло не такъ легко и скоро можно исправить, и что еврейскому народу предстоитъ еще впереди много тяжелыхъ испытаній. И объ одномъ молитъ онъ небо,—
Чтобъ рабства нашего позорящая сила,
Какъ самый лютый голодъ, насъ томила,
Чтобъ ощущали мы, какъ жажду въ лтній зной,
Стремленье жгучее къ завтной дол той,
Что нын кажется намъ сномъ, — и для народа
Насущнымъ хлбомъ стала бы свобода,
Чтобъ дума свтлая о ней,
Зажженная огнемъ сознательнаго гнва,
Запала въ душу намъ, какъ въ борозду полей
Зерно благословеннаго посва
И расцвла бы въ ней, какъ возрожденный рай…
Я тоже думаю, что день тотъ, когда свобода и человческое достоинство станутъ, наконецъ (благодаря работ національнаго или какого другого самосознанія), вторымъ ‘насущнымъ хлбомъ’ для забитыхъ, приниженныхъ массъ еврейскихъ, не такъ еще близокъ. Но, съ другой стороны, долженъ же, наконецъ, и для европейскихъ обществъ наступитъ день обновленія, когда человкъ во всякомъ другомъ человк признаетъ не волка, а брата? Тогда, я врю, и злополучному еврейскому народу не понадобится уходить ‘за дальнее Средиземное море’, въ поискахъ своего чуть не доисторическаго Сіона…
Что касается чисто-художественной стороны поэзіи г. Фруга, то должно, къ сожалнію, сознаться, что выдержанныхъ до конца, безупречныхъ по форм стихотвореній въ новой его книг очень мало (отмтимъ, напр., прекрасныя стихотворенія: ‘Въ пути’, ‘Шейлокъ’, ‘Выборъ’). Большая часть остальныхъ, не смотря на отдльные красивые стихи и поэтическія мста, страдаютъ обычнымъ, стариннымъ порокомъ г. Фруга — непомрной растянутостью, съ этимъ недостаткомъ не въ силахъ часто бороться даже искреннее вдохновляющее поэта чувство, и стихи его лишь въ слабой степени затрагиваютъ сердце читателя. Въ извстномъ смысл г. Фругъ вправ, конечно, претендовать на титулъ ‘арфы эоловой доли народной, эха народныхъ скорбей’, но при этихъ словахъ невольно вспоминаешь другого пвца народнаго горя, 25-лтнюю память котораго мы будемъ вскор чествовать. Съ какой силой овладваетъ душой читателя хотя бы слдующее крошечное стихотвореніе Некрасова:
Вчерашній день, часу въ шестомъ,
Зашелъ я на Снную.
Тамъ били двушку кнутомъ,
Крестьянку молодую.
Ни звука изъ ея груди,
Лишь бичъ свисталъ, играя…
И Муз я сказалъ: ‘Гляди —
Сестра твоя родная!..’
Восемь коротенькихъ строчекъ, а сколько сказано!.. Вдь это картина всей дореформенной эпохи. Будто воочію видишь ужасную драму. Зврь помщикъ силой хочетъ взять ласки приглянувшейся ему крпостной двушки, но поруганное молодое чувство мститъ за себя кровавымъ самосудомъ, за которымъ слдуетъ немилостивый дореформенный судъ и публичное бичеваніе на Снной площади. Этихъ подробностей у Некрасова, правда, нтъ, но вы такъ ярко видите ихъ передъ собою… Такова сила огромнаго поэтическаго таланта!
Какими блдными, безсильными кажутся посл этого тягучіе, словно спотыкающіеся ‘вольные’ стихи г. Фруга:
Я съ радостью взиралъ на пробужденье
Тхъ чувствъ и думъ, что пснью я будилъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И тмъ страстнй я жаждалъ возрожденья
Народа моего, чмъ глубже и полнй
Я понималъ, какъ сладостна та сила,
Какою власть Господня одарила
Живую красоту долинъ, лсовъ, полей
Отчизны-мачихи моей.
Не въ совершенств владетъ г. Фругъ даже и техникой версификаціи:
Въ очи яркія идола не заглянувъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты гршный ли призракъ безъ успокоенья,
Дитя безъ пріюта на Божьей земл,
И безъ колыбели, и безъ погребенья.
Ради стиха приходится здсь ставить удареніе на служебныхъ частицахъ, лишенныхъ всякаго ударенія.
Отмтимъ еще пристрастіе г. Фруга къ несуществующимъ въ русскомъ язык, придуманнымъ словамъ и выраженіямъ, какъ, напр.: ‘недородные плоды’, ‘трижды сильнй’, ‘зоря’ (имен. пад. ед.) и т. п.