Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
Мученики охоты.
Мученики охоты.
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880.
ПВЧІЙ-ЛЮБИТЕЛЬ.
ПВЧІЙ-ЛЮБИТЕЛЬ.
Певчий-любитель, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Утро. Весело сіяетъ солнышко, радостно чирикаютъ воробьи, поклевывая навозъ на дорог. День праздничный.
У воротъ одной изъ дачъ съ тнистымъ садомъ стоитъ дворникъ въ новой ситцевой рубах, покуриваетъ папиросу, свернутую изъ газетной бумаги, и щурясь, безцльно смотритъ въ даль на поднятое прозжающими чухнами облако пыли. Къ нему вышелъ изъ воротъ кучеръ въ срой нанковой безрукавк) молча взялъ у него изъ рукъ окурокъ, пососалъ, выпустилъ изъ рта струю дыма, и плюнувъ, сказалъ:
— Который-то теперь часъ? Поди ужъ закладать пора.
— Куда сегодня трафите?
— Все туда-же, въ городъ. Вдь онъ у насъ тамъ церковный староста. Сегодня, говорятъ, онъ, окромя пнія, апостола за обдней читать будетъ. Большая охота у него къ церковному.
— Что-жъ, это хорошо, это для души пользительно. А то вонъ иные изъ купечества больше къ кутежамъ, да къ пьянству охоту чувствуютъ и чтобъ съ цыганами…
— Насчетъ хмльнаго баловства и онъ чувствителенъ, только не съ цыганами, а ему безпремнно, чтобъ пвчіе, дьячки, попы или дьяконы были. Тутъ вотъ дьячокъ обучалъ его, чтобъ верха на апостол брать, такъ такія хмльныя происшествія у насъ происходили, что Боже упаси! Сначала битый часъ по книжк ревутъ, а потомъ карусель насчетъ пунша. Маменька евонная набожная старушка, а ужъ и она молила Бога, чтобъ онъ на него сипоту наслалъ, потому не въ терпежъ стало. А соберутся къ нему пвчіе на спвку, такъ меньше полуведра и посуды на столъ не ставятъ. Нарочно и на дачу его увезла, чтобъ отъ пвчихъ удалить. Эво, какъ онъ дикуется!
Дйствительно въ это время въ саду около ршетки кто-то во все горло рявкнулъ басомъ ‘и всхъ и вся’. Проходившая мимо ршетки двочка съ кринкой молока въ рукахъ такъ и шарахнулась въ сторону, расплескавъ молоко.
— Ага! Испугалась? послышался изъ сада возгласъ.— Вотъ, маменька, вы все говорите, что у меня и голоса нтъ и чтобъ я этотъ пвческій механизмъ бросилъ. Анъ выходитъ совсмъ напротивъ. Сейчасъ подкараулилъ двочку, рявкнулъ, изволите видть — ни жива, ни мертва отъ страха. На, милая, теб гривенникъ на ягоды.
Въ ршетку просунулась рука и подала двочк деньги. Та, робко озираясь, взяла монету и тотчасъ-же прибавила шагу, удаляясь отъ ршетки.
— Двчонку подкараулилъ, продолжалъ кучеръ.— Большое это у него удовольствіе, чтобъ испугать кого-нибудь голосомъ. Онъ и меня пугаетъ. Идемъ мы это по шоссе, я лошадью правлю, а енъ сзади. Все сидитъ молча, а потомъ ни съ того ни съ сего какъ рявкнетъ голосомъ изъ божественнаго… Сначала я и взаправду пугался, а потомъ какъ попривыкъ къ этой музык то хоть и не обробю, а все длаю видъ, что какъ будто оброблъ, потому за этой сейчасъ двугривенный въ руки суетъ на манеръ какъ-бы въ утшеніе.
— А лошадь не пужается? спросилъ дворникъ.
— Какъ не пужаться! Разъ даже понесла и опрокинула, потому на тумбу нахали. Экипажа на четырнадцать рублевъ попортили, да переносье ему о телеграфный столбъ повредили, но для него вдь все какъ съ гуся вода. Пріхалъ домой съ нашлепкой на носу и смется передъ матерью. ‘Вотъ, говоритъ, маменька, у меня какая зычность въ голос: не токма что человкъ, а даже жеребецъ моего вопля испугался’.
— Ну, а она что?
— Она въ слезы. ‘Погубишь ты, говоритъ, себя, Герасинька, погубишь черезъ свое пніе. Лучше-бы, говоритъ, ты птицами на счетъ голубиной охоты занялся.’ У ней теперь такія мысли, что онъ въ ум повредился. И вдь что удивительно: теперь церковное, а допрежъ того все съ актерами возился и даже самъ хотлъ на сцен представлять.
— Вавило! Ты что тамъ лясы-то точишь? Закладай сраго. Пора ужъ. Сегодня у насъ архимандритъ служить въ церкви будетъ, такъ надо къ встрч поспть! раздался изъ сада голосъ и тотчасъ-же затянулъ: ‘прокименъ гласъ пятый’…
Кучеръ отправился въ конюшню. Черезъ полчаса онъ выхалъ изъ воротъ въ шарабан и остановился около калитки садовой ршетки. У калитки, между тмъ, разыгралась слду ющая сцена: стояла пожилая купчиха въ фуляровомъ платк на голов и полный, румяный молодой купецъ съ блокурой бородкой, которая еле росла на жирныхъ щекахъ. Купецъ былъ въ фуражк съ глянцевымъ козыремъ и имлъ въ рукахъ боль шую книгу въ кожаномъ переплет съ цвтными закладками и свертокъ нотъ. Купчиха держала ковшикъ съ квасомъ.
— Да хлебни ты, дурашка. Ну, что себя мучить, говорила она, суя ему ковшикъ съ квасомъ — Шутка-ли съ утра състь дв селедки и не пить ничего!
— Зато черезъ это се мое голосъ будетъ на манеръ какъ-бы труба, отвчалъ сынъ.
— Да вдь стомитъ тебя на жар. Подешь по солнопеку, а до города десять верстъ.
— Для голоса я всякія истязанія готовъ претерпть. Поймите вы, что сегодня отецъ архимандритъ общался благословить меня на чтеніе апостола. Разв пріятно вамъ будетъ, ежели я пищальнымъ гласомъ начну и при всей публик осрамлюсь? Церковный староста взялся апостола читать и вдругъ теноровое козлогласованіе! Ну, что за краса? Таранина знаете? Вотъ у него оттого такая и октава бархатная, что онъ настся всякаго соленья да и томитъ себя часа три безъ пойла, а передъ тмъ какъ пть, хватитъ пару пива — ну, черезъ это самое у него и раскатъ въ голос на манеръ какъ-бы львиное рычаніе. Будьте покойны, отъ жажды въ обморокъ не упаду, не барышня субтильная. А я теперь вотъ что: я поду и всю дорогу буду солодковый корень жевать. Черезъ это верховый басъ пріобртается.
— Да неужто пять глотковъ-то тебя попортятъ?
Сынъ выпрямился во весь ростъ и на распвъ протянулъ:
— О, мати моя! Не соблазняй и не соблазнена будеши!
— Совсмъ дуракъ, совсмъ! сказала она, выплескивая изъ ковша квасъ.
— Прелестныя словеса изъ устъ изрыгаются! Сынъ о благолпіи храмоваго служенія печется, а мать евонная дурака ему посылаетъ. Однако, не задерживайте и прощайте! Ктитору подобаетъ раньте прихожанъ быть во храм. А ежели къ тому-же у меня охота къ церковному пнію и чтенію, то слдуетъ на спвку поспть, ибо я бассъ уставщикъ.
— Какой ты уставщикъ! Конечно, самъ староста, своя рука влздыко, такъ можешь и регентомъ себя назвать, а ты прислушайся къ прихожанамъ-то — ропщутъ.
— Совсмъ не въ ту жилу попали! Не только не ропщутъ, а даже комплименты моему голосу говорятъ.
— Съ тобой не сговорить! махнула рукой мать.— Ну, прощай, Христосъ съ тобой!
Она обняла сына за шею и хотла поцловать, но тотъ вдругъ вскрикнулъ и оттолкнулъ ее отъ себя.
— Что вы за шею-то меня хватаете! Вишь обрадовались! Вдь у меня затылокъ то булавкой наколотъ. Разв можно такъ трогать! Словно ножомъ полыснули!
— Да для чего-же ты это булавкой затылокъ-то накалываешь? Первый разъ слышу.
— Для чего! Тоже для голоса. Черезъ это свирпость…
Этотъ совтъ мн одинъ солдатъ-псенникъ далъ, вотъ я и хочу попробовать. Ну, прощайте! Да цлуйте акуратнымъ манеромъ, а рукамъ воли не давайте.
Сынъ разцловался съ матерью, слъ въ шарабанъ и похалъ. Лихой рысакъ помчался по дорог и тотчасъ-же скрылъ его въ облакахъ пыли. Мать стояла и смотрла на пыль. До слуха ея доносился голосъ сына и слова: ‘на многія лта-а’.