‘Петушок’
‘Петушок’
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Петушок’, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1855
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Сегодня погожее утро. Радостно светит из-за елок майское солнце. Тепло.
Встал я с постели и шел неодетый на террасу.
Утренняя свежесть льется внутрь, как нектар душистый. В саду большие тени лежат по траве и дорожкам, а птицы так и заливаются. Малиновый сад за частоколом горит свежей зеленью.
Тетушка Афросинья выпускает корову из сарая. Впереди стада бегут овцы краем дороги. Стадо спускается вниз, к речке.
Как восхитительно майское утро. Господи, до чего хорошо жить на свете.
Вдруг слышу зычный голос Василия Сергеевича:
— Я тебя когда-нибудь умою. С вечера, скотина, берут сапоги чистить, а не утром. Спозаранку будишь, скотина.
Ленька, мрачный, заспанный, несет мимо меня сапоги приятелей.
— Ленька,— говорю я,— дай сюда самоварную трубу.
— Сейчас,— отвечает Ленька и приносит самоварную трубу. Держит ее в руках передо мной в недоумении.
— Ну, что смотришь?— говорю я. — Вот отсюда бросай ее в стену: раз, потом опять — два, три. Ну что ты, ну давай сюда.
И я бросаю трубу в стену.
Все приятели сразу просыпаются. Гофмейстер с испугу выходит первый на стеклянную террасу.
— Скажи, пожалуйста,— говорит он,— что это за звон такой?
Вставай скорей,
Довольно спать… —
пою я как бы для себя.
— Что это делается?— кричит Василий Сергеевич, выбегая на террасу.
— Это Ленька,— говорю я. — Сами вы купаться хотели. Павел Александрович приказал будить.
— Ну послушай, ты, знаешь, брось эти пошлости,— рассердился Павел Александрович.
— Вы так распустили вашего Леньку, я ему ужо уши оборву,— закричал Василий Сергеевич.
— Ну посмотрите, утро какое. Ведь это майское утро. Посмотрите. Ну что дрыхнуть? Такое утро проспать — значит, в Бога не верить… — убеждаю я приятелей.
— А ведь он прав,— подняв высоко брови и смотря на всех рачьими глазами, сказал Павел Александрович.
Приятели мои были добрые, покладистые люди. Только Коля Курин спал крепко — трудно было разбудить. Говорил, что это у него вследствие переутомления, и будить его помогал ‘петушок’. Это просто перышко из крыла петуха. Если пустить его в нос спящему, то тот сразу просыпается. И безо всякого вреда для себя.
‘Петушка’ этого Коля терпеть не мог. Но ничего не поделаешь.
‘Петушка’ ему в нос пускал Ленька. Николай Васильевич вскакивал и кричал:
— Как ты смеешь?
А Ленька отвечал:
— Приказали будить.
— Тьфу!..
И Николай Васильевич, что-то сердито бормоча себе под нос, начинал одеваться.
Кстати, не всякого из нас можно было будить ‘петушком’.
Меня, Колю Курина, Юрия Сергеевича, охотника Караулова, доктора Ивана Ивановича будили таким способом, не стесняясь. А вот гофмейстера как-то не решались. Чин, что ли, тут мешал, годы ли, только ‘петушком’ не будили.
Или Павла Александровича. Чего, уже, кажется, приятель, а нельзя было: до невозможности обидится и уедет.
Был у меня еще приятель. Тоже большого чина — хороший человек. Того можно было ‘петушком’, но нужно было на столе перед ним заранее ставить бутылку удельного красного вина. Когда ему перо в нос воткнут — он проснется и в гневе безмерном орет. А увидит бутылку — отходит. Нальет и выпьет натощак.
А вот, Царство ему Небесное, когда гостил у меня деревне Ф.И. Шаляпин, будить его никто не решался. Говорили:
— Сейчас рукой ищет он сапог, чтобы в тебя пустить, или бутылку: что под руку попадет. Еще убьет.
А будить самоварной трубой для коллективного пробуждения — научил крестьянин-охотник, Герасим Дементьевич.
Войдите в мое положение: приятели, конечно, друзья, но один встает в семь часов утра, другой в десять, а третий — в полдень. Каждому самовар подогревай. Да и яичница стынет, и оладьи тоже.
Гостили у меня еще и родственники — люди молодые, студенты. Наговорятся за день, наспорятся и дрыхнут.
Тех ‘петушком’ не будили — не связывались. Те утром кто как просыпались. И сейчас же в спор вступали со всеми, на все лады социализм склоняли. Им все равно — что есть и что пить. В них с утра одержимость идеями играет. Они не были охотники. П.А. Сучков, бывало, скажет им:
— Идите спорить на реку, в купальню.
Ну и хорошо. Они там, в купальне, и спорят.
В прекрасное майское утро чай всегда на террасе. Сливки, оладьи горячие, творожники, баранки, сушки с солью, просфоры от Троице-Сергия.
Приятели откушают чай, ну, а потом начинается жизнь. Кто — что. Принимаются за дела. Кто берет корзинку, идет собирать грибы. Василий Сергеевич приспособляет рыболовные снасти…
Но не все ровно выходит в жизни. Бывают неожиданности. В то майское утро, только подали чай, Сторож со станции телеграмму принес.
Сторожу поднес стаканчик водки и закусить.
Раскрыл, читаю телеграмму. ‘Что такое?’ — думаю.
‘Целую, приеду — Нана. ‘Фифи».
‘Что за черт’,— думаю. Показываю Павлу Александровичу. Тот читает и говорит:
— Какие пошлости!
— Вздор! Все у тебя какой-то вздор.
Коля Курин читает и пугается. Говорит:
— Знаешь… Я, брат, знаю ее. Ну ее к черту. Это, брат, несомненно, мне телеграмма.
— Нет, позвольте,— говорит Вася Кузнецов,— это телеграмма мне. Только, знаете, странно: я ей, помню, адреса не давал… Это из ‘Золотого якоря’ певица. Да… кажется, Фифи. Это Ванька знает.
Доктор Иван Иванович озабоченно осмотрел телеграмму. Перевернул, посмотрел адрес и сказал:
— Это мне телеграмма. Пациентка, истеричка. Любит, чтобы ее осматривали доктора. Она себя называет Фифи, Нана. Годы у ней уж такие — любит лечиться. Однажды жена подслушала. Что было! Я ей говорю: ‘Истеричка’, а она говорит: ‘Врешь. Ты за ней волочишься’. Ну что тут скажешь!..
Доктор вконец огорчился: день-то какой майский, а всякое удовольствие испортят! Ах, эти женщины!..
— Да нет же!— раздраженно прервал его Василий Сергеевич. — Это Нана из ‘Золотого якоря’. Я же знаю. Косища — вот!.. — показал он ширину косы.
— Ну, таких, брат, не бывает кос,— сказал Коля. — Это, брат, не та. Это Фифи Приставала. Она тоже певица. Уроки все берет. Голосу никакого…
— Это, значит, ты адрес-то дал?— спрашиваю я.
— Нет, брат, я только сказал, что еду к тебе. Адрес, должно быть, Анфиса сказала.
— Ведь она ‘целую’ пишет,— говорит приятель Вася.
— Да ведь это так. Она артистка. Они часто пишут ‘целую’, чтобы нежней выходило.
— Кинстин Лисеич,— слышу, кричит тетенька Афросинья,— выйдите-ка.
Я вышел в коридор.
— Я пошла на речку,— говорит Афросинья,— самовар песочком почистить. В купальне-то вот дерутся, вот ругаются. И чего это? Прямо до ужасти. Чего бы не было, сохрани Бог…
— Ничего,— говорю,— пускай. Молодой народ.
…А приятели мои послали для верности три телеграммы и Фифи, и Нана, получив, мол, телеграмму, уехали в Москву…
‘Петушок’ — Впервые: Возрождение. 1938. 20 мая. Печатается по газетному тексту.
‘Золотой якорь’ — ресторан в Москве.