Келеповский. — Есть, господа, такой пирог, который именуется Россией…
Крики слева. — Долой! Вон!
Келеповский. — Г. председатель, предложите этим господам не мешать мне… Делить этот пирог без согласия с партиями, стремящимися съесть его, нельзя.
Взрыв негодования, крики, шум.
Этот кусочек третьей летописи парламента характерен.
Отчего закричали ‘Долой! Вон!’? Г. Келеповский ведь не сказал ничего политического, никакой опасной мысли, никакого неприятного предложения. Собственно, никакой мысли. Отчего же ‘вон’ и ‘долой’? Он, пользуясь выражением Гоголя, ‘повел себя нехорошо’ на думской кафедре, и всех стошнило. И тошнота эта сказалась криками председателю: ‘Уберите с глаз наших это зрелище’. Келеповский представлял собою не мысль, а зрелище, которого никто вынести не мог.
Это первый ‘говорильный’ день Думы…
Есть политика, и движения в ней туда или сюда могут быть опасны, могут быть мучительны, как операция. Но это благородная мука. Кроме политики, есть еще эстетика, вещь более универсальная, ибо она некоторою долею примешивается ко всему и всему сообщает, так сказать, известный приваж, отталкивающий или притягивающий вид. Есть она и в политике. Без доли эстетичности не может существовать, — по крайней мере, не может долго просуществовать, — ни монархия, ни республиканский или конституционный строй. На эстетическое начало, наконец, должны оглядываться и политические партии, ибо недостаток этого начала, явная ‘какофония’ может погубить самую даже справедливую и утилитарную партию. Замечательно, что ‘зубры’ начали даже не с рычания, не с рева, а прямо с ‘деяния’ г. Келеповского.
— Господин председатель, потрудитесь распорядиться, чтобы не мешали мне…
И это с таким апломбом или, лучше сказать, с чисто животного бессознательностью…
Ну, приходило ли на ум кому-нибудь из ‘изменников своего отечества’ — всем этим кадетам, эс-декам, трудовикам и пр. — говорить о великой России этим тоном, этим жаргоном, в этих сравнениях, как о ней неожиданно с первого же дня парламента заговорил торжествующий истинно русский?! Ничего подобного. Сам Рамишвили говорил о кавказской администрации, т.е. о части, о проявлении России, да даже и не России, а почти о лицах, дозволяющих себе злоупотребления в России. Целого ее никто не трогал, всем она была мать. Вдруг истинно русский повернул дело иначе: ‘Не мать, а пирог, который мы здесь делим’. И это совершенно серьезно, эта-то грошовая, сальная его мысль была совершенно серьезна! И собрание в несколько сот человек, собранных со всей России, не вынесло, застучало ногами, закричало!
Несколько таких сценок, и состав парламента перегруппируется. И теперь уже правые и октябристы раскалываются… ‘Нет сил выносить’… этот петрушкин запах. Кстати, Петрушка из ‘Мертвых душ’ не был ли истинно русским? Нам даже кажется, что многие из состава правых незаметно протаскивают с собою в зал думских заседаний знаменитый тюфяк, от которого почему-то так скверно пахло.
Впервые опубликовано: ‘Русское Слово’. 1907. 11 нояб. No 260.