Петръ Леонтьевичъ Антоновъ.
Петръ Леонтьевичъ Антоновъ.
В. Фигнеръ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/01-35.jpg)
Петр Леонтьевич Антонов, Фигнер Вера Николаевна, Год: 1907
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Петръ Леонтьевичъ принадлежитъ къ рабочей сред. Его ддъ былъ крпостнымъ крестьяниномъ одного помщика Тульской губерніи и за какую-то провинность попалъ въ солдаты. Въ качеств кузнеца онъ былъ зачисленъ въ рабочій экипажъ черноморскаго флота. Отецъ Петра Леонтьевича, какъ сынъ солдата, былъ съ самаго ранняго дтства сданъ въ школу кантонистовъ въ г. Николаев, а затмъ служилъ, подобно дду, во флотскомъ экипаж, но уже въ качеств переплетчика. Въ Николаев же въ 1859 г. родился Петръ Леонтьевичъ. Когда посл Крымской войны дла черноморскаго флота ликвидировались, отецъ Петра Леонтьевича остался при штаб дослуживать свой 25-лтній срокъ и, такъ какъ казенной работы почти не было, то бралъ заказы отъ частныхъ лицъ, главнымъ образомъ — моряковъ. Многія книги оставались при этомъ невзятыми небрежными заказчиками. Къ возрасту, когда Петръ Леонтьевичъ научился читать, ими былъ наполненъ ужъ цлый чуланъ. Эти книжныя залежи сослужили большую службу въ умственномъ развитіи Петра Леонтьевича: онъ забирался въ чуланъ и зачитывался всякой всячиной, къ великому неудовольствію суроваго родителя, не шедшаго въ своихъ педагогическихъ воздйствіяхъ дальше обученія ремеслу. Книгой, которая въ дтств произвела огромное впечатлніе на Петра Леонтьевича, были ‘Знаменитые люди’ Плутарха, игравшіе нкогда такую важную роль въ развитіи души г-жи Роланъ. Такъ и по разсказамъ Петра Леонтьевича, біографіи знаменитыхъ дятелей и героевъ классической древности впервые заставили его мечтать о славныхъ длахъ и подвигахъ на благо родины. Семья П. Л. была очень многочисленна и состояла изъ нсколькихъ братьевъ, которые, однакоже, одинъ за другимъ сошли въ могилу въ различномъ возраст. Посл П. Л., спустя нсколько лтъ, у матери родилась, наконецъ, двочка, нянькой которой, по необходимости и обычаямъ среды, пришлось быть Петру Леонтьевичу. Онъ страстно привязался къ своей питомиц и любилъ ее съ необычайной нжностью. Онъ росъ ребенкомъ глубоко-религіознымъ и, какъ часто случается съ дтьми, мечталъ о подвигахъ христіанскаго благочестія и дятельности миссіонера среди язычниковъ. Въ этомъ отношеніи интересенъ и трогателенъ одинъ эпизодъ изъ его ранняго дтства.
Недалеко отъ ихъ крошечнаго домика на 8-ой Слободской, среди трудящейся бдноты городской окраины, въ одной рабочей семь жила старая, разбитая параличемъ бабушка. Вс взрослые, какъ люди рабочіе, вынуждены были съ ранняго утра выходить на работу и возвращаться лишь по окончаніи трудового дня. Старуха оставалась безъ всякаго призора, брошенная на полу, на куч лохмотьевъ, среди невообразимой грязи. И вотъ, маленькій благочестивый самарянинъ, побуждаемый лишь внутреннимъ стремленіемъ къ добру, сталъ ежедневно бгать къ этой убогой женщин, мыть, прибирать и кормить ее….
Когда Петру Леонтьевичу было лтъ и, его маленькая сестренка опасно заболла. Вскор стало ясно, что ей предстоитъ гибель. Но вра вдь двигаетъ горами, и Петръ Леонтьевичъ съ пылкимъ успокоеніемъ и дтскимъ довріемъ молилъ Всемогущаго не отнимать у него малютку, его радость и счастье… и его вра въ чудную силу молитвы была такъ сильна, что онъ не сомнвался, что по вр — ему дастся. Но ребенокъ умеръ, и его пстунъ былъ въ полномъ отчаяніи, съ потерей сестры онъ терялъ и утратилъ Бога…. Съ теченіемъ времени наблюденія, что пастыри церкви нердко ведутъ жизнь недостойную профессіональныхъ послдователей Христа, убили въ юнош послдніе остатки религіознаго настроенія, которое первоначально было такъ пламенно и искренно, что составило цлую полосу въ его ранней жизни.
Дтство Петра Леонтьевича протекало среди крайне тяжелыхъ условій.
‘Я не помню того времени, когда бы я не работалъ!’ пишетъ онъ. ‘Какъ бы рано ни вставалъ отецъ, чтобы работать, меня непремнно будили для той же цли, и попытки уклониться отъ этой обязанности, вполн естественныя въ возраст 6—7—8 лтъ, карались съ безпощадной жестокостью. На мои жалобные крики длалось нравоучительное замчаніе, что его, отца, не такъ, молъ, еще били, и посл разсказа о томъ, какъ именно его били въ школ кантонистовъ, у меня становились волосы дыбомъ, и я забывалъ о тхъ ‘пустякахъ’. которые доставались мн отъ родительскихъ рукъ, и начиналъ чувствовать себя однимъ изъ счастливйшихъ мальчиковъ на свт. Я работалъ больше всхъ дтей, и мн же больше всхъ доставалось: можно сказать безъ преувеличенія, что я былъ козломъ отпущенія за всхъ моихъ братьевъ, хотя я и не былъ старшимъ’….
Одинъ изъ безчисленныхъ случаевъ жестокихъ расправъ, отъ которыхъ, по словамъ П. Л., у него трещали ребра, я передамъ его собственными словами.
‘Однажды — дло было зимой — посл трехъ часовъ утренней работы мн приказали поставить самоваръ. Была гололедица, и у меня явилась преступная мысль использовать время, пока самоваръ закипитъ, и минутъ 10—15 покататься по двору. Я быстро накололъ лучинъ, зажегъ, бросилъ въ самоваръ и положилъ углей, схвативъ затмъ валявшуюся кость бычачьяго ребра, я быстро приладилъ ее къ ног и — ну! съ наслажденіемъ кататься по двору, не забывая однако чутко прислушиваться, не хлопнетъ ли дверь, чтобы своевременно прекратить столь нелегальное времяпрепровожденіе. Прошло минутъ пять. Сообразивъ, что опасно доле искушать судьбу, я вскочилъ въ сни, счастливый тмъ, что .мое наслажденіе осталось незамченнымъ, а слдовательно и безнаказаннымъ, но взглянулъ на самоваръ — и у меня волосы на голов зашевелились отъ ужаса: впопыхахъ я забылъ налить воды, и самоваръ распаялся, такъ что потоки олова расплылись по полу… Первой моей мыслью, когда я подумалъ о томъ, что можетъ за симъ послдовать, было бжать на рку и утопиться въ проруби… Потомъ я почувствовалъ какое-то странное равнодушіе приговореннаго къ смерти. Поздне, когда, измученный двухгодичнымъ терзаніемъ на допросахъ, я былъ приговоренъ къ смерти, я испыталъ совершенно то же самое… Я ршительно открылъ дверь въ мастерскую и сталъ на порог, какъ истуканъ, уставившись въ одну точку, въ ожиданіи побоевъ. Видъ у меня былъ такой, что вс ахнули. Отецъ выскочилъ въ сни, а черезъ секунду я уже лежалъ на полу, стоналъ и корчился отъ боли… Восемь дней я пролежалъ посл этой экзекуціи’… Жесткое отношеніе отца, его требовательность по отношенію къ работ и строгость во всхъ житейскихъ и семейныхъ отношеніяхъ, деспотизмъ, съ которымъ онъ подавлялъ всякое проявленіе индивидуальной свободы, жестокіе побои и брань, выпадавшіе на долю сына за каждую дтскую забаву или проказу, за увлеченіе книгами, театромъ и т. п., — впервые пробудили, по признанію самого П. Л., въ его душ жгучую ненависть ко всякому угнетенію и протестующее чувство противъ всякой тиранніи.
Учиться грамот II. Л. началъ, когда ему не было и семи лтъ. Сначала онъ ходилъ, платя по 1 руб. въ мсяцъ, въ школу, которую держалъ въ Николаев какой-то штурманскій офицеръ, разбитый параличемъ. Посл того, какъ этотъ педагогъ ударомъ въ високъ чуть не убилъ брата П. Л., отецъ перевелъ мальчиковъ въ другую школу, содержателемъ которой состоялъ бывшій кантонистъ Поповичъ, примнявшій часто кантонистскіе пріемы обученія и истязанія. Съ помощью ихъ П. Л. научился грамот и четыремъ правиламъ ариметики. Затмъ, когда въ 1873 году въ Николаев открылась ремесленная школа при адмиралтейств, П. Л. поступилъ въ нее и въ 76 году окончилъ первымъ ученикомъ.
Къ этому времени, подъ вліяніемъ чтеніи, общественные взгляды и симпатіи его боле или мене опредлились. Самъ того не сознавая, онъ былъ христіанскимъ соціалистомъ и велъ мирную пропаганду среди рабочихъ, образуя кружки самообразованія. Съ соціалистическимъ ученіемъ онъ былъ совершенно незнакомъ, но его настольной книгой было Евангеліе, и онъ понималъ его въ дух демократическаго равенства и братства. Полный глубокой вры въ непреодолимую силу ученія Христа, онъ былъ убжденъ, что ничто не можетъ противиться осуществленію идеаловъ, завщанныхъ имъ, и царствіе Божіе готово водвориться на земл…
Однако съ 77-го года, когда въ газетахъ стали появляться отчеты по политическимъ процессамъ, проблы въ политическомъ развитіи П. Л. стали пополняться, а въ 79-мъ году посл того, какъ въ Николаев были казнены Логовенко и Виттенбергъ — въ немъ произошелъ полный переворотъ: изъ мирнаго пропагандиста онъ сталъ ярымъ сторонникомъ террористической борьбы. Но только въ 80-мъ году П. Л. впервые столкнулся съ членами революціонныхъ организацій въ Полтав, гд онъ работалъ въ желзнодорожныхъ мастерскихъ. Въ Полтав онъ познакомился и вступилъ въ самыя дружескія, тсныя отношенія съ семьей Гвоздева, судившагося по длу 193-хъ, и примкнулъ къ партій Народной Воли. Съ этого времени онъ всецло отдался революціонному длу и не разъ предлагалъ себя въ боевую организацію. Но его берегли для цлей пропаганды и агитаціи. Начало 1882-го года застало его въ Карловк (Полтавской губ. константиноградскаго узда), въ имніи великой княгини Екатерины Михайловны, въ которомъ сосредоточены заводы и управленія окрестными помстьями этой крупной собственницы. Почва для распространенія революціонныхъ идей оказалась здсь очень благопріятной, и, работая въ качеств кузнеца на механическомъ завод, П. Л. велъ пропаганду съ большимъ успхомъ.
Затмъ онъ перехалъ на станцію Люботинъ (недалеко отъ Харькова) и, поступивъ тамъ въ мастерскія, кузнецомъ, дйствовалъ среди желзнодорожныхъ рабочихъ и окрестныхъ крестьянъ, главнымъ образомъ — штундистовъ. Съ конца 82-го г. онъ былъ зачисленъ въ южно-русскую боевую дружину и, на ряду съ двумя другими выдающимися рабочими, Мартыновымъ и Панкратовымъ (впослдствіи тоже содержавшимися въ Шлиссельбург), занимался почти исключительно длами, сопряженными съ опасностью и требовавшими ршительности и отваги.
Въ ма 85 года онъ былъ арестованъ въ Харьков, при чемъ на квартир у него были найдены бомбы. Судили П. Л. въ 87 г. въ Петербург вмст съ Конашевичемъ, Староднорскимъ, С. Ивановымъ и др. и приговорили къ смертной казни, замненной однако каторжными работами безъ срока.
Еще во время предварительнаго заключенія въ Петропавловской крпости П. Л. пришлось пережить много тяжелыхъ испытаній. Первый мсяцъ его держали закованнымъ въ кандалы. Одно время онъ помщался въ Екатерининской куртин, въ камер, находившейся на половину въ земл. Кругомъ его не было ни души… Ни переписки, ни свиданія съ родными онъ не имлъ, потому что его мать, по старости и бдности, не могла ни разу побывать въ Петербург.
Обстановка застнка, душевныя муки, которыя онъ испытывалъ вслдствіе циническаго предательства своего близкаго товарища Елько, терзанія отъ мысли, что нтъ средствъ передать объ этой измн на волю, подйствовали даже на такого стойкаго и твердаго человка, какъ П. Л., и онъ ршился покончить съ собой… Осколкомъ оконнаго стекла онъ открылъ себ лучевую артерію… Когда подъ кроватью, на которой онъ лежалъ, образовалась лужа крови, и онъ былъ уже въ обморочномъ состояніи, жандармы замтили происшедшее и поспшили оказать медицинскую помощь, а вмст съ тмъ и смягчить условія переводомъ въ боле свтлое и не столь уединенное помщеніе. Такъ онъ остался жить, чтобъ выслушать смертный приговоръ, котораго онъ ждалъ боле двухъ лтъ въ полной увренности, что будетъ повшенъ. Это, вроятно, и случилось бы, не будь передъ тмъ процесса 1-го марта 1887 года съ послдовавшей казнью пяти человкъ. Эти казни измнили шансы на смерть тхъ, кто судился въ іюнь: изъ нихъ никто не былъ лишенъ жизни.
Вмст съ четырьмя другими товарищами но процессу Петръ Леонтьевичъ былъ отвезенъ въ Шлиссельбургъ, гд и пробылъ боле 18-ти лтъ.
Въ заточеніи онъ занимался, кром чтенія, ремеслами и художественнымъ усовершенствованіемъ въ нихъ, особенно въ столярномъ и слесарномъ. Безъ физическаго труда ему было трудно, и часто онъ работалъ съ неутомимой энергіей. Такого тщательно обработаннаго огорода, какъ его, ни у кого не было. Осенью всю землю этого огорода онъ глубоко вскапывалъ и сбрасывалъ въ одну большую кучу, а весной, снова разрыхливъ, просивалъ черезъ рдкое ршето. За то и овощи же онъ выращивалъ! На маленькой, очень изящной выставк, устроенной, кажется, въ 93-мъ году онъ побилъ рекордъ не на одномъ сорт плодовъ земныхъ, но особенную славу пріобрлъ помидорами и громаднымъ лукомъ…
Тщетно добивался Петръ Леонтьевичъ устроиства кузницы, чтобы заняться любимымъ ремесломъ, на которомъ могъ бы размять свои рабочія косточки. Сколько разъ ни заявлялъ онъ объ этомъ желаніи разнымъ министрамъ и ихъ товарищамъ, директорамъ департамента полиціи и другимъ высокимъ особамъ, аккуратно посщавшимъ насъ много лтъ кряду, все было напрасно. Наконецъ, въ 96 г., посл коронаціоннаго манифеста, который былъ примненъ къ нкоторымъ изъ узниковъ Шлиссельбурга, было объявлено и Петру Леонтьевичу, что по Высочайшему повелнію разршено при Шлиссельбургской тюрьм завести кузницу…
Вс были такъ рады за Антонова, что разршеніе кузницы съ Высочайшаго соизволенія вызвало лишь мимолетную улыбку. Такъ или иначе, кузница была разршена, и энергія всей общины воспрянула и закипла. Товарищи просили тюремную администрацію дать только лсу и кирпичей и взялись сами построить зданіе и сложить горнъ. Для этого выхлопотали послабленіе относительно числа лицъ, которыя могли одновременно находиться на ‘большомъ’ двор, гд была предположена постройка. Посл этого мужское населеніе тюрьмы превратилось въ настоящій муравейникъ: вс тащили бревна, стругали и тесали, рубили и пилили, кто во что гораздъ, складывали кирпичъ, мсили глину, а Тригони клалъ печку. Такъ, общими усиліями, была выстроена монументальная кузница, прислонившаяся къ лвой стн прежней цитадели, на большомъ двор, гд находится старая Шлиссельбургская тюрьма съ примыкающей къ ней кельей Іоанна Антоновича. Подъ высокой кровлей этой кузницы ряли ласточки, а воробьи фамильярно чирикали, сидя на инструментахъ, лежавшихъ у окна. Поливановъ и Стародворскій были первыми, рьяными молотобойцами Петра Леонтьевича, самъ же онъ, въ дамскомъ фартук и домодльной коленкоровой шляп, съ ожесточеніемъ билъ по раскаленному желзу, какъ будто желалъ вылить въ этихъ ударахъ весь свой накопившійся гнвъ, а въ искрахъ — весь огонь незатраченныхъ силъ.
Предметами издлія были разные инструменты для мастерскихъ и заказы администраціи. Однажды дали набить шины на колеса телги. Это было событіемъ. Вс такъ давно не видали телги, что въ глубин души испытывали тоску по ней. Вс осматривали ее, потрагивали, высказывали мннія и давали совты, а Петръ Леонтьевичъ съ мрачнымъ видомъ, глядя исподлобья, выслушивалъ ихъ.’
Но chef d’oeuvre’омъ Петра Леонтьевича были топорики для колотья сахара, а поздне — сахарные щипчики, которые онъ длалъ уже съ новымъ ученикомъ, Карповичемъ, очень увлекавшимся кузнечной работой.
Въ работ Петръ Леонтьевичъ являлся положительнымъ художникомъ. Въ смысл аккуратности и тщательности школа, пройденная у отца, не пропала для него даромъ: это работникъ добросовстный, строгій по отношенію къ продукту, выходящему изъ его рукъ. Плохой вещи онъ не сдлаетъ, скоре уничтожитъ ее, но не сдастъ — лишь бы съ рукъ долой! Въ произведеніе, которое требуетъ особенно много труда и изящной отдлки, онъ положительно бываетъ влюбленъ, не хочетъ разстаться съ нимъ, придумывая все новые и новые штрихи для его усовершенствованія.
Разъ ему заказали буфетъ изъ березы для смотрителя тюрьмы. Петръ Леонтьевичъ задумалъ украсить его рзьбой. И вотъ, изъ мсяца въ мсяцъ онъ составлялъ рисунки, чертилъ узоры, потомъ выполнялъ ихъ рзцомъ, видоизмнялъ, совершенствовалъ, — и, право, конца не предвидлось всмъ его затямъ. Наконецъ, было объявлено, что буфетъ оконченъ и будетъ выставленъ на площадк среди лстницы, по которой ходятъ гулять. Это было настоящее торжество! При возвращеніи всякій останавливался, осматривалъ, удивлялся и восхищался. Передъ нами было въ высшей степени изящное произведеніе, надъ которымъ человкъ работалъ не для денегъ, а ради искусства, изъ желанія создать к показать другимъ нчто красивое, тмъ боле цнное, что всякое изящество и красота въ тюрьм необычайны. Деньги, 25 рублей, полученные за трудъ, мастеръ братски раздлилъ между всми, обогативъ насъ на цлые мсяцы…
Въ заключеніе скажу, что трудно найти сердце боле нжное, чмъ сердце Петра Леонтьевича, и это покажется, конечно, удивительнымъ тому, кто сталъ бы судить по его суровой и мрачной наружности, по его рзкимъ манерамъ и сужденіямъ, или по обвинительному акту, повствующему о его революціонныхъ дяніяхъ. Но такова ужъ эпоха, переживаемая нами, и такова двойственность человческой натуры, что одна и та же личность, во имя общественнаго блага, поднимаетъ руку на своего ближняго, если онъ тиранъ или предатель, и въ то же время по цлымъ мсяцамъ ухаживаетъ, какъ Петръ Леонтьевичъ, за птичкой, изувченной бурей, лелетъ и нжитъ ее, какъ ребенка, ни разу не забываетъ прикрыть кускомъ теплой ткани и накормить…
Въ коллективныхъ протестахъ въ тюрьм Петръ Леонтьевичъ никогда не принималъ участія. На первый взглядъ, это нсколько странно со стороны завдомо хорошаго и надежнаго товарища. Разгадка заключается въ томъ, что это были протесты пассивнаго характера. Такъ, первымъ протестомъ былъ отказъ отъ совмстныхъ прогулокъ (во имя общаго права на нихъ), затмъ — голодовка по поводу изъятія изъ библіотеки многихъ хорошихъ книгъ. Но, по натур, Петръ Леонтьевичъ человкъ боевой: онъ просто не перевариваетъ системы самоистязанія и не способенъ такимъ путемъ вынуждать уступки. Это не мшало ему, однако, относиться съ самымъ смиреннымъ почтеніемъ къ тмъ, кто участвовалъ въ подобнаго рода протестахъ. Помню, какъ глубоко я была тронута, когда, лежа на койк посл 9-ти дневной голодовки, которая не столько изнурила меня физически, сколько, своей неудачей, разбила нравственно, я услышала снизу, гд въ то время сидлъ Антоновъ, нжныя слова: ‘Я цлую край вашего халата…’ А когда голодалъ Карповичъ по поводу ршенія тюремнаго начальства не пускать никого къ двери того дворика, гд онъ гулялъ (чмъ мы пользовались для бесдъ съ нимъ), и на пятый день его голодовки Сергй Ивановъ, я и нкоторые другіе хотли присоединиться, чтобъ поддержать его, Петръ Леонтьевичъ и не подумалъ объ этомъ. Но онъ сказалъ: ‘Если Карповичъ умретъ — я отомщу за него…’ И это не была пустая угроза, потому что за словами Петра Леонтьевича всегда чувствуется сила и ршимость твердой воли: это человкъ не фразы, а дла, суровый и непоколебимый. Не даромъ всякаго рода тюремная администрація остерегалась затрагивать его, а высшіе чины, какъ Плеве и Дурново, относились къ нему съ нескрываемымъ озлобленіемъ. Даже посл 20 лтъ тюремнаго заключенія изъ всхъ шлиссельбуржцевъ только его одного хотли отправить въ Сибирь, и, только благодаря настойчивости одного друга, удалось отстоять для него хоть ту жалкую долю справедливости, по которой за равную вину должно быть и равное наказаніе.
5 сент. 1906 г.