Петр Александрович Плетнев, Грот Яков Карлович, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848—1893).

ПЕТРЪ АЛЕКСАНДРОВИЧЪ ПЛЕТНЕВЪ ¹)

По поводу статьи И. С. Тургенева: ‘Литературный вечеръ у Плетнева’.

1869.

¹) Русск. Арх. 1869, стр. 2067.

Вс, кому дорога память Плетнева, съ особеннымъ интересомъ прочли въ Туескомъ Архив нсколько страницъ, посвященныхъ ей И. С. Тургеневымъ. Не смотря на то, что отъ описываемаго имъ вечера прошло боле 30-ти лтъ, даровитый авторъ умлъ придать жизнь своему разсказу. Сознавая, что содержаніе слышанныхъ на этомъ вечер разговоровъ почти совершенно забыто имъ, онъ тмъ не мене въ нсколькихъ характеристическихъ чертахъ мастерски обрисовалъ лица, съ которыми тамъ встртился. Жаль только что изъ рчей и сужденій самого хозяина не могъ онъ привести ничего сколько-нибудь опредленнаго. Къ разсказу присоединена небольшая характеристика и оцнка Плетнева: хотя здсь авторъ и не обнаруживаетъ особенно-короткаго знакомства съ покойнымъ, однакожъ нельзя не согласиться, что главныя черты въ этомъ портрет схвачены врно. Нкоторыя изъ замчаній г. Тургенева требуютъ однакоже дальнйшихъ поясненій и оговорокъ. Человкъ, въ 1820 годахъ выработавшій въ себ такой самостоятельный образъ мыслей и характеръ, какъ Плетневъ, былъ именно для того времени явленіемъ довольно рдкимъ. Притомъ надобно было обладать особенными достоинствами, чтобы въ такой степени, какъ онъ, пріобрсти уваженіе и довріе лучшихъ тогдашнихъ писателей. Извстно, что Пушкинъ, Дельвигъ и Баратынскій, а впослдствіи Жуковскій и Гоголь отдавали на судъ Плетнева новые труды свои, дорожили его совтами и замчаніями, поручали ему свои литературныя дла, какъ надежному, твердому въ слов, опытному и безкорыстному другу. Какъ сошелся съ нимъ Пушкинъ, видно изъ сохранившихся остатковъ ихъ переписки. Чтобы дать понятіе о тон бывшихъ между ними сношеній, предложу нсколько выдержекъ изъ писемъ Пушкина къ Плетневу.

Письмо 1830 года, въ апрл (изъ Москвы):

‘Слушай же, кормилецъ: я пришлю теб трагедію мою съ моими поправками — а ты, благодтель, явись къ Ф. Ф. и возьми отъ него письменное дозволеніе (нужно ли оно?). Думаю написать предисловіе. Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина. Но прилично ли мн,

А. Пушкину, являясь передъ Россіей съ Борисомъ Годуновымъ, заговорить объ адде Булгарин? Кажется, неприлично. Какъ ты думаешь? Рши’.

1831 (изъ Михайловскаго): ‘Ты дурно длаешь, что становишься нершителенъ. Я всегда находилъ, что все тобою придуманное мн удавалось….’

1831 г. ‘Чтожъ ты мн не отвчалъ про жизнь Дельвига? Баратынскій не на шутку думаетъ объ этомъ. Твоя статья о немъ прекрасна {Она появилась въ Литературной Газет.}. Чмъ боле читаю ее, тмъ боле она мн нравится. Но надобно подробностей — изложенія его мнній — анекдотовъ, разбора его стиховъ etc.’

1831 г. марта 26-го: ‘Что это значитъ, душа моя? Ты совершенно замолкъ. Вотъ уже мсяцъ какъ отъ тебя ни строчки не вижу. Ужъ не воспослдовало ли вновь теб отъ Генералъ-Губернатора милостивое запрещеніе со мною переписываться? Чего добраго? Не боленъ ли ты? Все ли у тебя благополучно, или просто лнишься да напрасно друзей своихъ пугаешь?’

1831 г. апрля 11: ‘Воля твоя, ты несносенъ: ни строчки отъ тебя не дождешься. Умеръ ты, что ли? Если тебя уже нтъ на свт, то, тнь возлюбленная, кланяйся отъ меня Державину и обними моего Дельвига. Если же ты живъ, ради Бога, отвчай на мои письма. Прізжать ли мн къ вамъ, остановиться ли въ Царскомъ Сел, или мимо скакать въ Петербургъ или Ревель? Москва мн слишкомъ надола’.

1831 (изъ Царскаго Села): ‘Письмо твое отъ 19 крпко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убиваетъ только тло, другая убиваетъ душу. Дельвигъ умеръ, Молчановъ умеръ, погоди, умретъ и Жуковскій, умремъ и мы….. ‘

Невольно спрашиваешь себя, какъ бы отозвались о Плетнев, — еслибъ его пережили — люди, такъ коротко его знавшіе. Князь П. А. Вяземскій, которому выпалъ этотъ жребій, говоритъ между прочимъ, что, примкнувъ въ начал 20-хъ годовъ къ кругу этихъ писателей и уже заставъ тутъ Плетнева, онъ ‘скоро полюбилъ и оцнилъ въ немъ все, что было личною и самобытною собственностью его самого’.— Отъ своего духовнаго происхожденія и воспитанія Плетневъ не сохранилъ никакихъ рзкихъ слдовъ ни во вншнемъ своемъ существ, ни во взглядахъ и сужденіяхъ: это показываетъ, какъ сильны были эстетическія потребности его души. Поэтому князь Вяземскій справедливо обращаетъ вниманіе на счастливые дары природы, которые ‘давали Плетневу особенное значеніе и почетное мсто’ въ обществ литераторовъ. ‘Рано’, продолжаетъ князь, ‘пріобрлъ онъ это мсто и удержалъ его до конца долговременной жизни своей. Новыя явленія, новыя потребности жизни и перевороты въ литератур не сдвинули его съ той ступени, на которой онъ твердо и добросовстно сталъ однажды навсегда. Къ первоначальнымъ товарищамъ и единомышленникамъ его постепенно примыкали и новые пришельцы, отмченные печатью истиннаго дарованія. Въ числ ихъ достаточно упомянуть одно имя Гоголя’ {Утро, лит. и полит. сборникъ, М., 1866, стр. 154.}. Дйствительно, положеніе какое Плетневъ занималъ въ отношеніи къ писателямъ, имвшимъ надобность въ поддержк или помощи, было для литературы чрезвычайно важно. Изъ писемъ къ нему Гоголя извстно, что авторъ Мертвыхъ Душъ нашелъ въ немъ старшаго друга, который съ отеческою заботливостію помогалъ ему во всхъ затрудненіяхъ, облегчалъ столкновенія съ цензурою, доставлялъ ему матеріальныя выгоды, былъ посредникомъ между нимъ и книгопродавцами. Вс близко стоявшіе къ Плетневу знаютъ, что онъ былъ еще боле человкъ дла, нежели слова, всякія пустыя формальности, изъявленія, благодаренія были изгнаны изъ сношеній съ нимъ, и онъ всегда длалъ боле, чмъ общалъ. Это знали вс младшіе друзья его, а потому и сами держались съ нимъ тхъ же правилъ. Въ письм объ опасеніяхъ, возбужденныхъ Мертвыми Душами въ московской цензур, Гоголь въ начал 1842 г. такъ между прочимъ обращался къ Плетневу: ‘Дло вотъ въ чемъ. Вы должны теперь дйствовать соединенными силами и доставить рукопись Государю. Я объ этомъ пишу къ А. О. Смирновой. Я просилъ ее дйствовать чрезъ Великихъ Княженъ или другими путями. Это ваше дло, объ этомъ вы сдлаете совщаніе вмст’ {Русск. Архивъ 1867, стр. 769.} и проч. Читатель видитъ, что Гоголь не проситъ, а только указываетъ, что должно быть для него сдлано. ‘Я твердо полагаюсь’, прибавляетъ онъ, ‘на вашу дружбу и на вашу душу, и нечего между нами тратить боле словъ’. А вотъ какъ Гоголь цнилъ критическій даръ Плетнева и какъ любилъ его. Въ конц того же года, Мертвыя Души наконецъ появились, Гоголь писалъ къ Плетневу: ‘Вы врно будете писать разборъ Мертвыхъ Душъ, по крайней мр, мн бы этого очень хотлось. Я дорожу вашимъ мнніемъ. У васъ много внутренняго, глубоко-эстетическаго чувства, хотя вы не брызжете вншнимъ, блестящимъ фейерверкомъ, который слпитъ очи большинства. Пришлите мн листки вашего разбора въ письм. Мн теперь больше чмъ когда либо нужна самая строгая и основательная критика. Ради вашей дружбы, будьте взыскательны, какъ только можно… Не позабудьте же этого, добрый, старый другъ мой! Я васъ сильно люблю. Любовь эта, подобно нкоторымъ другимъ сильнымъ чувствамъ, заключена на дн души моей, и я не стремлюсь ее обнаруживать знаками. Но вы сами должны чувствовать, что съ воспоминаніемъ о васъ слито воспоминаніе о многихъ свтлыхъ и прекрасныхъ минутахъ моей жизни’ {Соч. и письма Гоголя, T. V, стр. 499, 500.}.

Кто бы усомнился въ искренности этихъ словъ, оскорбилъ бы тмъ память Гоголя. Изъ прежде приведеннаго отрывка можно уже было видть, что Гоголь именно тогда, когда нуждался въ помощи, не имлъ обыкновенія прнаімать тонъ просителя: онъ былъ слишкомъ гордъ для этого. Минуты сердечныхъ изліяній были у него рдки и вынуждались только силою неподдльнаго чувства.

Сколько было лицъ, — и не литераторовъ, — которые подобно Гоголю считали себя обязанными Плетневу. Дйствовать въ пользу другихъ онъ могъ въ двоякомъ качеств: во 1-хъ, какъ университетскій профессоръ и ректоръ, во 2-хъ какъ издатель журнала. Всякій, кто обращался къ нему, но имя ли того, или другого его положенія, или просто какъ къ человку, могъ быть увренъ, что найдетъ не только самый сочувственный пріемъ, но и дятельную, по возможности, помощь. Съ полнымъ участіемъ, съ любовью входилъ онъ въ положеніе другого, готовъ былъ служить каждому добрымъ совтомъ, содйствіемъ, а иногда и деньгами. О такихъ длахъ своихъ самъ онъ никогда не говорилъ, какъ и вообще ничмъ не хвалился, будучи въ высшей степени скроменъ и совершенно чуждъ всякой суетности. Многіе изъ бывшихъ студентовъ Петербургскаго университета могутъ подтвердить справедливость этого разсказа о радушной поддержк которую они находили въ своемъ добромъ и ласковомъ ректор. Съ такимъ же радушіемъ и честнымъ дружелюбіемъ встрчалъ онъ молодыхъ людей, которые совтовались съ нимъ о своихъ литературныхъ опытахъ. Сколькихъ новичковъ на этомъ пути поставилъ онъ на ноги, сколькихъ вывелъ на прямую дорогу, и сколькихъ, напротивъ, удержалъ отъ поприща, къ которому они не имли призванія.

При изданіи Современника онъ съ строгою разборчивостью относился къ предлагаемымъ ему трудамъ и давалъ ходъ только тому, что, по его мннію, носило признаки несомнннаго достоинства или, по крайней мр, развивающагося таланта. Въ бумагахъ оставшихся посл покойнаго, отыскалось не мало рукописей, доставленныхъ ему, но не принятыхъ имъ въ этотъ журналъ. Одно изъ лицъ, когда-то бывшихъ съ Плетневымъ въ подобныхъ сношеніяхъ, напечатало, вскор посл его смерти {29 декабря 1865 года.} нсколько теплыхъ строкъ, изъ которыхъ я приведу выписку въ подкрпленіе своего показанія.

‘Я былъ’, пишетъ г. Короновскій (котораго извстіе объ этой утрат застало на служб въ Новгород Волынскомъ) ‘я былъ еще студентомъ въ университет Св. Владиміра, когда началось наше знакомство изъ переписки. Одинъ изъ моихъ университетскихъ товарищей посовтовалъ мн послать нсколько своихъ стихотвореній Петру Александровичу, я послушался совта и получилъ отъ П. А. письмо, въ которомъ такъ много было высказано теплаго участія къ моему спшному и незрлому труду, что съ этого времени я вошелъ съ нимъ въ переписку. Живя въ Кіев, я нердко пользовался его совтами. Какъ молодой человкъ, я не въ состояніи былъ на первыхъ порахъ оцнить расположеніе его ко мн. Въ его письмахъ доводилось мн выслушивать горькую истину, строгую и врную оцнку моимъ литературнымъ трудамъ и, признаюсь, я однажды вышелъ изъ себя, когда отъ него узналъ, что не вс мои стихотворенія могутъ быть напечатаны въ Современник. Но зато впослдствіи съ какимъ вниманіемъ и наслажденіемъ я перечитывалъ т самыя строки, въ которыхъ прежде по ребячеству видлъ несправедливый приговоръ себ!’

Дале г. Короновскій сообщаетъ слдующій отрывокъ изъ письма къ нему Плетнева: ‘Если бы я не представлялъ васъ въ своемъ воображеніи человкомъ молодымъ, неопытнымъ и стремящимся ко всему прекрасному, то безъ сомннія не написалъ бы вамъ того, что вы сейчасъ прочитали. Я никакого не имю права даже совтовать вамъ, а не только въ чемъ-нибудь упрекать васъ. Но признавая нравственное чувство выше свтскихъ обыкновеній, я не могъ не сказать вамъ того, что думаю. Сами вы можете отплатить мн за это, какъ вамъ вздумается. Я увренъ однако-же, что, когда вамъ исполнится сорокъ лтъ, вы оцните ныншній мой поступокъ и пожалете, что не часто въ жизни являлись предъ вами подобныя отношенія’.

Выставляя всю цну внимательности своего заочнаго доброжелателя, г-нъ Короновскій восклицаетъ: ‘Ректоръ и заслуженный профессоръ С. Петербургскаго университета, среди множества занятій, улучаетъ минуту для письма къ студенту другого университета, мало того, становится къ нему въ отношенія не только наставника, но и человка сердечно преданнаго! Можно ли удивляться, что къ такой благороднйшей натур питали глубокую привязанность свтила нашей поэзіи?’ {Соврем. Лтопись 1866, No 6.}.

Къ числу людей, которыхъ первые шаги въ литератур поддержалъ и направилъ Плетневъ, я долженъ отнести и себя. Вступая на это поприще, я не имлъ никакихъ связей въ тогдашнемъ журнальномъ мір. Случайная встрча съ лицейскимъ пріятелемъ, поэтомъ Деларю, который былъ однимъ выпускомъ старше меня, послужила поводомъ къ моему сближенію съ Плетневымъ. Узнавъ, что я готовлю къ печати переводъ Мазепы Байрона, Деларю выпросилъ у меня этотъ трудъ для прочтенія и съ моего согласія сообщилъ мою рукопись Плетневу, который пожелалъ напечатать ее въ Современник. Вотъ начало нашего знакомства и моего сотрудничества въ этомъ журнал. Почти съ тхъ самыхъ поръ до кончины Плетнева я стоялъ въ самыхъ близкихъ къ нему отношеніяхъ. Статья И. С. Тургенева расшевелила во мн старыя воспоминанія. Прочитавъ ее, я обратился между прочимъ къ многолтней переписк моей съ Плетневымъ {Ныне напечатанной (3 тома, Спб. 1896). Ред.}, понятно, что я, будучи 20-го годами моложе его, не во всемъ сходился съ нимъ, часто ему противорчилъ, вызывалъ его на объясненія. Въ этихъ-то объясненіяхъ и заключается главный интересъ его писемъ ко мн. Сообщу изъ нихъ два-три отрывка, въ которыхъ боле или мене ясно отражается духовный образъ Плетнева. Вотъ что онъ мн между прочимъ писалъ о себ въ 1846 году.

‘Твоя укоризна меня въ скупости на объясненія, можетъ быть, и справедлива, но таковъ мой характеръ. Я все предоставляю самой жизни моей: она должна за меня говорить и друзьямъ и врагамъ моимъ. Съ тобой, однако, я высказался довольно, особенно въ письмахъ. Это — любимое мое занятіе. Въ изустномъ разговор надобно явиться очень счастливому случаю, чтобы я поохотился выяснить свои поступки’. Имвъ такимъ образомъ всю возможность узнать Плетнева короче, нежели многіе, считаю себя счастливымъ, что могу предъ лицомъ и друзей и враговъ его свидтельствовать о немъ полную и чистйшую правду, — не потому, чтобъ онъ не имлъ недостатковъ, но потому что его недостатки, о которыхъ молчать я не вправ, не могутъ унизить его высокихъ достоинствъ.

Своеобразная личность Плетнева была результатомъ двухъ элементовъ: съ одной стороны — глубокаго самобытнаго развитія, съ другой — литературныхъ преданій, которыя онъ почерпнулъ изъ сношеній съ талантливыми и высокообразованными писателями, въ кругу которыхъ провелъ лучшіе годы молодости. Даръ разумнаго спокойствія и созерцанія облегчилъ ему стремленія къ самоусовершенствованію, которое всегда было главною цлью его жизни. Не по своему былъ онъ мудръ (какъ выразился г. Тургеневъ), но онъ приблизился, на сколько это возможно, къ той единой мудрости, которая дается человку, когда онъ твердо и прямо идетъ путемъ добра и истины. Эти два идеала были также дороги Плетневу, какъ и третій, — идеалъ прекраснаго, но его стремленіе къ послднему было замтне, а потому и боле оцнено свтомъ. Вотъ начала, подъ вліяніемъ которыхъ сложился этотъ цльный и независимый характеръ. Ни для какихъ благъ въ мір онъ не приносилъ въ жертву своихъ убжденій и правилъ, для вншняго успха онъ никогда не позволялъ себ ни искательства, ни преклоненія, вообще всякое униженіе своего достоинства было ему ненавистно.

Отъ этого понятія о достоинств, отъ этой благородной гордости происходило и то довольно одинокое, но самостоятельное положеніе, которое онъ занялъ въ литератур 40 годовъ. Въ сторон отъ всякой полемики держался онъ, частью, конечно и по мягкости своего характера, но боле въ силу особой системы воззрній, которой начало положилъ Карамзинъ, глубоко имъ уважаемый, какъ человкъ и литераторъ, — ‘творецъ, по словамъ Плетнева, идеально-прекрасной школы’. Нужна была твердость для того, чтобы въ этомъ направленіи оставаться врнымъ себ. Издавая Современникъ, Плетневъ очень хорошо понималъ, что, сообщивъ журналу боле жизненный характеръ борьбою мнній, онъ доставилъ бы ему и большій успхъ, но ему казалось почетне имть немногихъ сочувствующихъ читателей, нежели удовлетворять масс публики или, какъ онъ выражался, толп. Здсь нельзя умолчать о больномъ мст покойнаго: сила его убжденій вовлекала его въ нкоторую нетерпимость къ тмъ, которые ихъ не раздляли, къ литераторамъ разномыслящимъ онъ относился съ строгимъ порицаніемъ, и при сужденіи о ихъ трудахъ и поступкахъ не всегда могъ сохранять безпристрастіе: Онъ самъ глубоко чувствовалъ въ себ этотъ недостатокъ, часто выражалъ желаніе исправиться и дйствительно въ послдніе годы жизни много измнился въ этомъ отношеніи. Извщая меня о смерти Полевого, онъ писалъ мн: ‘Бдный Полевой умеръ вечеромъ въ 11 часовъ въ прошлую пятницу, 22 февраля {1846 года.} отъ нервной горячки. Много идей волновало меня при этомъ извстіи. Преобладающая была та, что я недоволенъ былъ собой: все говорю я о дух христіанства, о любви къ человчеству, о самосовершенствованіи, о смиреніи — и сколько лтъ ношу въ сердц это гнусное чувство нерасположенія къ нкоторымъ писателямъ, оскверняю свой языкъ ихъ бранью и равнодушно встрчаю ихъ смерть. Это верхъ испорченности сердца. Кто мн далъ право считать ихъ ниже себя, отъ того только, что они иначе думаютъ и иначе дйствуютъ, нежели я? Одно только препятствуетъ мн полюбить ихъ это продажность ихъ убжденій и развратъ, распространенный въ молодомъ поколніи. По крайней мр, если Богъ не растворитъ мое сердце любовью къ нимъ, я буду стараться забывать ихъ, не писать о нихъ, не говорить, — а тмъ мене ругать и злословить ихъ. Братъ, поддержи меня въ этомъ намреніи’.— Въ томъ же году, нсколькими мсяцами позже, онъ писалъ мн: ‘Точно плодъ правды сется въ мир. Самая несомннная истина, предлагаемая со злобою или даже просто съ запальчивостью, возбуждаетъ, ежели не сомнніе, такъ неудовольствіе…..

Для меня * * * былъ точно основателемъ мирнаго общежительства {Тутъ П. говоритъ о самомъ Я. К. Грот, см. ‘Переписку’ ихъ, II стр. 731.}, которому начало положилъ Пушкинъ въ послдній годъ своей жизни. Любимый со мною разговоръ его, за нсколько недль до его смерти, все обращенъ былъ на слова: Слава въ вышнихъ Богу, и на земл миръ, въ человцхъ благоволеніе. По его мннію, я много хранилъ въ душ моей благоволенія къ людямъ, отъ того и самыя литературныя ссоры мои не носятъ характеръ озлобленія. А я слушая его и чувствуя, что еще далеко мн до титла человка благоволенія, бралъ намреніе дойти до того. Тутъ * * * смнилъ Пушкина и уже сильне подйствовалъ на мое преобразованіе

Вопроса о мр познаній Плетнева нельзя ршать въ двухъ словахъ. Легко, но и опасно сказать, что человкъ, проведшій долгую жизнь съ перомъ и книгою въ рукахъ, всю жизнь размышлявшій, учившій, а слдовательно и учившійся, не имлъ большихъ свдній. Окончивъ курсъ въ Педагогическомъ Институт около 1818 г., Плетневъ безъ сомннія вынесъ оттуда всю ту научную подготовку, какая тогда требовалась для учительскаго званія. Въ институт онъ сперва занимался предметами физико-математическаго отдла, но ршительное влеченіе къ литератур заставило его вскор измнить планъ своего образованія. Многіе изъ воспитанниковъ первыхъ выпусковъ этого заведенія пріобрли впослдствіи почетную извстность въ ученомъ мір. По выход оттуда, Плетневъ не былъ, подобно нкоторымъ изъ нихъ, посланъ за границу для довершенія своего образованія но, вступивъ тотчасъ же на поприще учителя и писателя, бывъ принятъ въ общество замчательно-развитыхъ молодыхъ литераторовъ, онъ попалъ въ обстоятельства, особенно благопріятныя для продолженія гуманитарнаго образованія. Преподавая языкъ и словесность въ частныхъ домахъ и въ учебныхъ заведеніяхъ, читая, мняясь мыслями съ даровитыми сверстниками, авторствуя и уже ведя редакцію литературнаго журнала {Соревнователя, по порученію Вольнаго Общества любителей р. словесности, жоторое въ 1819 г. избрало его въ число своихъ членовъ.}, могъ ли молодой человкъ, нелишенный способностей и хорошо подготовленный, не пріобрсти свдній обширныхъ и разнообразныхъ, и притомъ не такихъ только, которыя почерпаются изъ книгъ, но и свдній другого рода, не мене цнныхъ и плодотворныхъ, между прочимъ ничмъ не замнимыхъ свдній о внутреннемъ движеніи всей тогдашней русской литературы и о личности лучшихъ ея представителей. Для той авторской дятельности, которой онъ тогда преимущественно посвятилъ себя, — для критики, эти-то познанія и имли особенную важность. Но и школьныя познанія Плетнева не могли быть скудны: изъ древнихъ языковъ онъ зналъ хорошо латинскій, которому учился сперва въ семинаріи, а потомъ въ Педагогическомъ Институт: тамъ же получилъ онъ хорошее основаніе въ исторіи и въ знакомств съ древней и новой литературой. При живой любознательности молодого человка, подстрекаемой и занятіями его и литературными связями, начитанность его быстро возрастала. Такъ напримръ, онъ глубоко изучилъ Шекспира, котораго цнилъ какъ знатокъ, часто говорилъ онъ, что мечтою его молодости было посвятить цлую жизнь критической разработк этого писателя. Статья его о Шекспир, напечатанная въ одномъ періодическомъ изданіи 1830-хъ годовъ, произвела впечатлніе, которое многіе до сихъ поръ еще помнятъ. Но спеціальный предметъ его изученія составляли съ ранней молодости исторія и критика русской литературы. Еще въ 1821 г. читалъ онъ въ обществ Соревнователей написанное имъ ‘Краткое обозрніе русскихъ писателей’. Въ начал своей профессорской должности (1832 г.) онъ съ большою тщательностью составилъ записки по исторіи древней русской словесности ду рбтра Великаго, пользуясь всми доступными въ то время источниками, руководствуясь трудами Евгенія, Карамзина, Калайдовича и др. Извстно, что онъ, кром того, при преподаваніи нын царствующему Государю Императору, напечаталъ въ небольшомъ числ экземпляровъ ‘Хронологическій списокъ русскихъ сочинителей и библіографическія замчанія о ихъ произведеніяхъ’ — заключающій въ себ краткій, но точный обзоръ всей русской литературы. По связи съ литературою Плетневъ находилъ время заниматься иногда и русскою исторіею. Въ одномъ письм 1845 г. онъ совтовалъ мн удлить время на выписки изъ Полнаго собранія законовъ относительно той или другой отрасли внутренней жизни Россіи, и прибавлялъ: ‘Сообщаю теб только то, что нсколько разъ длалъ самъ, всегда съ величайшимъ удовольствіемъ и пользою. Для опыта положи у себя тома два, какихъ хочешь годовъ, и въ недлю загляни въ нихъ хоть два раза: черезъ мсяцъ ты удивишься, сколько идей зашевелится у тебя въ голов, идей плодотворныхъ для литературной дятельности твоей. Увидишь, что за восхитительное занятіе внутренняя исторія. А то мы со временъ Геродота да Тьера только и разсказываемъ, гд было сраженіе и кто остался побдителемъ, забывая, что и во время сраженій, внутри государства, народъ не перестаетъ жить, дйствовать, блаженствовать и страдать’. Изъ другого письма его, писаннаго немного ране, видно, какъ смотрлъ онъ на главное условіе достоврности всякаго историческаго труда. ‘Прагматизмъ я всегда беру въ истинномъ его значеніи: достоинство историка, что каждая часть его разсказа утверждена на подлинныхъ несомннныхъ актахъ, а не то что юноши называютъ прагматизмомъ, произвольные философскіе взгляды автора. И такъ, посл безчисленныхъ актовъ, собранныхъ нын въ Россіи для пополненія ея исторіи, Карамзинъ теперь могъ бы сообщить своей исторіи еще боле прагматизма, могъ бы еще полне оживить свои разсказы духомъ истинныхъ бытій’….

Слдить за явленіями литературы не только въ Россіи, но и въ западной Европ, всегда составляло для Плетнева умственную потребность и одно изъ самыхъ любимыхъ его занятій. Даже и прекративъ изданіе Современника, онъ постоянно просматривалъ вс русскіе журналы и многіе изъ иностранныхъ. Письма его представляютъ много свидтельствъ о его постоянной любви къ чтенію. Такъ, въ конц 1845 г. онъ писалъ мн: ‘Наконецъ добрался я до Histoire de dix ans 1830 — 1840, par. М. Louis Blanc. Интересная книга для политики и Франціи! Онъ держится прекрасной середины между Карломъ X и Людовикомъ Филиппомъ, обвиняя перваго въ нарушеніи хартіи, отдаетъ справедливость сердцу его и всмъ хорошимъ качествамъ, безпристрастно обнажаетъ происки и притворство второго, не отнимая у него достоинствъ ума. Бездушный Талейранъ изображенъ по достоинству. Сцены іюльской революціи очерчены поразительно-занимательно’. Черезъ нсколько дней онъ продолжаетъ о томъ же предмет: ‘Въ Revue nouvelle участвуетъ Ледюкъ {Французскій литераторъ, жившій гувернеромъ въ дом графини Мусиной-Пушкиной (рожд. Шериваль), въ Гельсингфорс. По возвращеніи въ Парижъ онъ издалъ книгу. La Finlande, составленную изъ разныхъ печатныхъ пособій, на которыя авторъ не указалъ.}: признаюсь, это уже одно выражаетъ все достоинство журнала. Мудрено ли, что тамъ съ презрніемъ говорятъ о Revue des deux mondes? Эта сволочь должна осуждать книгу Blanc, потому что ея авторъ не пощадилъ ни одного лица, эгоизмомъ или корыстію водимаго въ дл послдней революціи. Онъ видимо доходитъ въ каждомъ движеніи до самаго источника, сокрытаго въ сердц: и такъ немного найдется въ нашу эпоху людей, которые останутся имъ довольны, особенно, во Франціи, едва только онъ коснется кого. Впрочемъ и я нахожу, что самое интересное у него только въ 1-мъ том, гд онъ все рисовалъ, такъ сказать, съ натуры. Дале онъ уже сбивается на обыкновенную колею французскихъ политиковъ, наполняющихъ произвольными сужденіями т разсказы о вншней политик, для которыхъ недостаетъ имъ прагматизма’.

‘Только сего дня принесли Revue d. d. mondes, гд статья о Тьер, соч. Лерминье. Я съ жадностью прочелъ ее. И какъ еще хорошо: Les fonctionnaires publics. Вотъ образецъ статистики нашего вка. Да и вс статьи чудныя. Какъ я правъ въ отзыв о Ледюк и Revue nouvelle’.

Въ слдующемъ письм еще о томъ же интересныя строки: ‘Луи Бланъ въ полномъ смысл республиканецъ, но живо сочувствующій всему возвышенному, чистому, и ненавидящій эгоизмъ, коварство, безчестіе. Нсколько разъ онъ въ умиленіи, когда была рчь о Карл X Но предметы постоянной его ненависти — Луд. Фил., Каз. Перье и Талейранъ. Всего интересне первая часть, гд нарисована мастерская картина іюльской революціи, изгнанія Карла и восшествія Филиппа. Въ другихъ частяхъ онъ мелочно занимается каждымъ явленіемъ парижской публики. но какъ грустно, что почти вс историки, даже новйшихъ демократическихъ временъ, сами тонутъ и читателей топятъ исключительно въ смутахъ политики, не предавъ ихъ проклятію забвенія (по выраженію Пушкина) и не выводя на первый планъ мирныхъ героевъ нравственности, религіи, знаній и промышленности. А когда-нибудь это должно быть {Такая-то надежда, такая вра въ человчество и въ будущее составляли ту святую мечту, которую Пушкинъ приписываетъ Плетневу въ посвященіи Евгенія Онгина. Г. Тургеневъ увидлъ въ этихъ словахъ неопредленное выраженіе: въ стихахъ Пушкина трудно найти неопредленность, неточность или слово безъ особеннаго значенія, для римы.}’. Когда, въ послднее десятилтіе своей жизни Плетневъ въ первый разъ былъ въ Париж, съ какимъ увлеченіемъ посщалъ онъ тамъ публичныя лекціи Лабулэ и другихъ ученыхъ знаменитостей! Какіе оживленные отчеты о томъ присылалъ онъ своимъ друзьямъ!

Плетневъ никогда не любилъ щеголять своими свдніями, какъ и другими преимуществами, но внимательный наблюдатель изъ бесдъ съ нимъ легко могъ убдиться, что ‘ученый багажъ’ этого умудреннаго наукою и жизнью человка былъ совсмъ не такъ легокъ, какъ съ перваго взгляда могло казаться. Хотя онъ, по самому литературному призванію своему и по практической дятельности, не былъ исключительно ученымъ, хотя не занимался постоянными изслдованіями, не любилъ кропотливаго анализа мелкихъ фактовъ, однакожъ вс его труды показываютъ, что онъ въ полной мр обладалъ основательнымъ знаніемъ тхъ предметовъ, которыхъ касался, и освщалъ факты всегда врною, а иногда и глубокою мыслью. Многіе изъ университетскихъ его слушателей умли оцнить т стороны его лекцій, которыя составляли ихъ достоинства.

‘Онъ читалъ’, говоритъ одинъ изъ этихъ слушателей {. Н. Лонгиновъ въ Соврем. Лтописи 1866, No 2.}, ‘не мертвыя лекціи, а живыя импровизаціи, исполненныя знанія и любви къ длу… Он были въ высшей степени занимательны. Плетневъ являлся въ аудиторію съ Державинымъ, Фонвизинымъ, Ностровымъ и т. п., начиналъ читать ихъ, избирая именно особенно замчательное, и тутъ сыпалось множество эстетическихъ, филологическихъ, анекдотическихъ и другихъ замчаній, длавшихъ его вдохновеннымъ комментаріемъ, по выраженію Пушкина.— Плетневу обязанъ я тмъ, что сталъ на настоящую точку зрнія при изученіи нашихъ старыхъ писателей. На лекціяхъ его читались также сочиненія студентовъ, велись диспуты, обсуживались замчательныя литературныя новости’. Такой же точно отзывъ о лекціяхъ Плетнева слышалъ я и отъ нсколькихъ другихъ лицъ, между прочимъ отъ бывшаго гельсингфорсскаго профессора С. И. Барановскаго, посщавшаго петербургскій университетъ еще въ 30-хъ годахъ. Наконецъ, и самъ я изъ любопытства былъ на одной университетской лекціи Плетнева: онъ читалъ объ историк Татищев. Хотя въ ней и не было особеннаго обилія подробностей, однакожъ вс существенныя фактическія свднія о жизни и трудахъ этого лица были сообщены умно, занимательно, и сдлана съ оживленіемъ оцнка его дятельности. Изъ представленныхъ выше постороннихъ свидтельствъ о лекціяхъ Плетнева очевидно, что онъ, будучи вообще врагомъ мертвой рутины, избралъ себ и въ этомъ дл самостоятельный путь. Многіе взгляды его на литературу были для своего времени оригинальны и новы. Такъ онъ однажды писалъ мн: ‘Былъ на лекціи и говорилъ о Кантемир, а посл перешелъ къ Ломоносову. Идея та, что возвращеніе Ломоносова къ искусственному языку, къ смси церковнаго съ книжнымъ, отняло у литературы естественное движеніе къ самобытности, которой она конечно достигла бы по Кантемирову направленію къ языку живому, общественному и къ предметамъ собственно-русскимъ, а не школьнымъ’.

По поводу своихъ лекцій онъ сообщилъ мн однажды въ слдующихъ строкахъ замчательное сужденіе о самомъ себ. ‘Въ чтеніяхъ объ исторіи русской литературы интереснйшее начинается съ Державина, не юноши, а старика. Я почти засталъ его въ эту эпоху. Находясь въ связи со всми изъ лучшихъ дйствователей, я очень живо сохраняю все, что касается до фактовъ. Теорія у меня не занятая, не изученная, а образовавшаяся въ ум отъ наблюденій, отъ разговоровъ, отъ вниманія къ дламъ и ихъ слдствіямъ. Вотъ почему и легко мн импровизировать мои лекціи. Я же безъ малйшей претензіи на произведеніе эффекта. Мн совершенно все равно, что подумаютъ или скажутъ мои слушатели. Худое въ моихъ словахъ я почувствую прежде ихъ, а пріятное чувство отъ хорошаго не пропадетъ во мн, если я и замчу, что слушатели не оцнили того. Вообще я или очень гордъ, или очень хладнокровенъ, потому что всякое вознагражденіе нахожу у себя только въ сердц, будучи убжденъ, что въ ум другого нтъ истины для оцнки моихъ словъ и мыслей, которыя, являясь отрывчато, никогда не доставятъ постороннему лицу возможности взвсить мое цлое’.

Критическіе труды Плетнева имли несомннное достоинство, котораго и до сихъ поръ не утратили. Они отличались не однимъ тонкимъ вкусомъ въ оцнк изящнаго, они были особенно замчательны по своему реальному направленію, чуждому школьныхъ теорій и риторическаго характера критики Мерзлякова. Это здравое направленіе, искавшее въ искусств прежде всего истины жизни и воспроизведенія дйствительности, было тогда новостью еще и въ западныхъ литературахъ, а у насъ оно только-что возникало въ школ молодыхъ талантовъ, къ тсному кружку которыхъ принадлежалъ и Плетневъ.

Разборы его, сначала появлявшіеся почти во всхъ петербургскихъ журналахъ, не могли не остановить на себ вниманія людей мыслящихъ и скоро доставили автору извстность. Уже въ 1822 году Гречъ въ своей Исторіи русской литературы съ уваженіемъ привелъ нкоторые отзывы молодого критика.

Разумется, что позднйшіе критическіе труды Плетнева еще выше по зрлости и мткости сужденій. Въ статьяхъ о Крылов, Жуковскомъ и Гогол онъ высказалъ мннія, совершенно чуждыя всякаго духа партій, и правильно поставилъ вопросы, отъ ршенія которыхъ зависитъ врная оцнка этихъ писателей.

Много могъ бы я еще сказать о Плетнев по поводу очерка г. Тургенева, но я полагаю, что все существенное мною уже выражено. Позволю себ только отмтить еще дв черты нравственной физіономіи Плетнева. Одною изъ нихъ была высокая простота, свойство, указанное еще Пушкинымъ въ посвященіи Онгина. Петръ Александровичъ ни въ чемъ не терплъ искусственности, а тмъ боле изысканности, онъ былъ чрезвычайно простъ въ своихъ вкусахъ и привычкахъ, въ обращеніи, въ жизни, во всей своей домашней обстановк и наконецъ въ своемъ литературномъ слог, о которомъ самъ отзывался съ такою неподдльною скромностью, что легко было принять его слова въ буквальномъ смысл. Любовь къ простот составляла еще одну черту его сочувствія античному духу… Другую отличительную принадлежность его природы составляло глубоко-любящее сердце, холодность и сухость были ему совершенно чужды, онъ горячо привязывался къ тмъ, которыхъ считалъ достойными симпатіи, чувство проникало вс его отношенія. Этимъ объясняются съ одной стороны его литературныя предубжденія, съ другой его безкорыстная готовность входить въ сношенія, иногда требовавшія много времени, даже съ незнакомыми ему молодыми людьми, которые къ нему обращались. Зато и самъ онъ легко внушалъ къ себ сочувствіе. Литературные друзья его молодости, Дельвигъ, Пушкинъ, Баратынскій, питали къ нему не уваженіе только, но горячую братскую любовь, краснорчиво выражавшуюся въ ихъ задушевной съ нимъ переписк. Въ семействахъ и учебныхъ заведеніяхъ, гд онъ являлся преподавателемъ, онъ былъ искренно любимъ всми: въ его обращеніи, въ его рчахъ и взор живо чувствовалось сердечное участіе къ своему длу и къ молодежи, въ его личности была неотразимо-притягательная сила. Многочисленные его ученики и ученицы разныхъ поколній, разсянные по всей Россіи, съ непритворнымъ чувствомъ любви вспоминали и еще теперь вспоминаютъ своего бывшаго наставника. Говорю это съ полнымъ знаніемъ дла, потому что сколько разъ бывалъ свидтелемъ, какъ встрчались съ Плетневымъ такія лица посл многолтняго отсутствія и какъ тепло выражали свою неохладвшую къ нему приверженность.

ПЕТРЪ АЛЕКСАНДРОВИЧЪ ПЛЕТНЕВЪ 1)

Читайте также:

ПЕТРЪ АЛЕКСАНДРОВИЧЪ ПЛЕТНЕВЪ ¹)