![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/pestel.jpg)
Пестель, Павел Иванович, Павлов-Сильванский Николай Павлович, Год: 1907
Время на прочтение: 16 минут(ы)
— полковник, командир Вятского пехотного полка, главный деятель заговора декабристов, родился в Москве 24-го июня 1793 года, казнен в Петербурге 13-го июля 1826 года.
До 12 лет П. воспитывался в доме своего отца Ивана Борисовича (см.), с 1805 г., в течение 4 лет, вместе с младшим братом Владимиром (см.) учился за границей, в Дрездене, под руководством воспитателя Зейделя, впоследствии вступившего в русскую службу. По возвращении в Россию П. поступил в мае 1810 г. в старший класс Пажеского корпуса. Блестящие способности и прекрасная подготовка обращали на него общее внимание в корпусе. Экзамены в октябре 1810 г., так же как выпускные 1811 года, в присутствии государя, он выдержал первым по списку и был записан на мраморную доску (которая после событий 14-го декабря была разбита и заменена другой). В декабре 1810 г. он был произведен в камер-пажи и 14-го декабря следующего 1811 года выпущен прапорщиком в л.-гв. Литовский полк. В составе этого полка Пестель участвовал в военных действиях против французов с апреля 1812 г. до сражения при Бородине, в котором, под самый вечер 26-го августа, был жестоко ранен ружейной пулей в ногу с раздроблением костей и повреждением сухожилий, за отличие в этом сражении он получил золотую шпагу с надписью ‘за храбрость’. Восемь месяцев затем Пестель лечился в Петербурге, в доме родителей, в мае 1813 г. с незакрывшейся раной, из которой все еще выходили кусочки костей, он отправился за границу, в штаб действовавшей армии и здесь вскоре, 14-го августа, назначен был адъютантом к гдавнокомандующему, графу Витгенштейну. За отличие в военных действиях 1813—1814 гг. Пестель получил ряд наград: за сражения при Пирне и при Дрездене в августе награжден чином поручика, за Лейпцигскую битву — орденом св. Владимира 4-й степени с бантом и австрийским орденом Леопольда 3-й степени, за сражение при гор. Труа в кампании 1814 г. — орденом св. Анны 2-го класса. По окончании войны П. был переведен, 21-го августа 1814 г., в Кавалергардский полк с оставлением в должности адъютанта гр. Витгенштейна и получил в этом полку чины штабс-ротмистра (1817 г.) и ротмистра (1818 г.). В сентябре 1814 г., состоя при графе Витгенштейне, он жил в Митаве, в апреле 1815 г., сопровождая его, отправился в действующую армию за границу, и в сентябре вместе с ним возвратился в Митаву (пробыв короткое время у родителей в Петербурге). В 1818 г. гр. Витгенштейн был назначен главнокомандующим 2-й армии, расположенной на юге. С этого времени Пестель несколько лет провел в Тульчине, состоя при главной квартире 2-й армии, пользуясь величайшей доверенностью главнокомандующего, и в особенности начальника штаба П. Д. Киселева. Киселев высоко ценил ум и способности Пестеля, давал ему наиболее ответственные поручения по службе и сблизился с ним дружески. А. А. Закревский несколько раз в письмах своих к Киселеву предостерегал его об опасности сближения с Пестелем. ‘Здесь говорят, — писал Закревский в июне 1819 г. из Петербурга, — что Пестель, адъютант его (Витгенштейна), все из него делает: возьми свои меры. Государь о нем мнения не переменял и не переменит. Он его, кажется, хорошо знает’. ‘До меня слухи доходят, — писал Закревский в сентябре 1820 г., — что тебя в армии не любят и что ты свободное время проводишь большей частью с Пестелем… И какая связь дружбы соединила тебя с Пестелем, о характере и нравственности которого ты писал мне неоднократно?’ В ответ на эти предостережения Киселев указывал на достоинства Пестеля и не удалял его от себя.
Декабря 6-го 1819 г. Пестель переведен был в Мариупольский гусарский полк с производством в подполковники, а 20-го марта 1821 г. перечислен в Смоленский драгунский полк. В 1821 г. он три раза командирован был в Бессарабию для собрания сведений о действиях Ипсиланти в Молдавии. Одна из записок его по этому вопросу обратила на себя внимание императора Александра I, который ‘остался весьма доволен ясным изложением всех подробностей этого дела’. 1-го ноября 1821 г. Пестель произведен был в полковники и 15-го ноября, 27 лет от роду, назначен командиром Вятского пехотного полка. Полк этот был в совершенном расстройстве и считался самым худшим во всей южной армии. Его поручили Пестелю в уверенности, что он сумеет водворить в нем дисциплину. Пестель прибыл к своему полку 8-го января 1822 г., и не прошло полгода, как дивизионный генерал, князь Сибирский, сделав смотр полку, засвидетельствовал успешность стараний молодого командира в следующих словах приказа: ‘Впрочем, хотя и весьма короткое время вступление полковника Пестеля в командование Вятским пехотным полком, но усердие его и жертвование даже собственных денег на приведение полка не только в должную исправность, но даже и видимое его желание сравнить полк, ему вверенный, с лучшими, — столь успешно и очевидно, что остается только благодарить и ожидать перемены по полку во всех частях и в столь короткое время’. Старания Пестеля увенчались полным успехом. В приказе главнокомандующего после смотра в 1825 г. Вятский полк поставлен был в числе тех шести полков, которые наиболее заслужили внимание начальства своими успехами, причем было замечено, что эти шесть полков стали наравне с лучшими полками во всей армии.
Открывавшаяся перед Пестелем блестящая военная карьера не удовлетворяла его честолюбия, служебная деятельность не наполняла его жизни, полученное им военное образование не казалось ему достаточным, поэтому он начал работать над пополнением своих знаний и главным интересом его стали занятия юридическими науками. Во всех ответах Следственному комитету Пестель сам, с замечательным самосознанием, выяснил, откуда возник в нем живой интерес к занятиям политической наукой и каким образом они приняли то направление, которое привело его на эшафот. Заговор декабристов был отголоском политических переворотов Западной Европы под влиянием ознакомления нашей военной молодежи с ее жизнью во время заграничных походов александровского царствования.
Пестель не мог указать никого, кому бы он мог приписать первое внушение воспринятых им идей: они развились в нем сами собой под влиянием знакомства с европейской жизнью, чтения и размышления о современном положении России. Начальное знакомство с юридическими науками Пестель получил из уроков профессора академика Германа, читавшего эти науки в Пажеском корпусе и подготовлявшего его к вступительному экзамену в корпус. По выходе из корпуса Пестель продолжал заниматься политическими и военными науками. Зимой 1816—1817 гг. он прослушал курс этих наук у академика Германа в его квартире на Васильевском Острове, но почерпнул у него мало новых познаний, потому что он в приватных лекциях читал почти то же самое, что и в Пажеском корпусе. В представленной Следственному комитету своей, так сказать, политической исповеди Пестель отмечает те события и порядки внутренней жизни Александровского царствования, которые возбудили в нем ‘внутренний ропот противу правительства’. Наиболее возмущало его крепостное право и связанное с ним привилегированное положение дворянства. Затем: военные поселения, ‘упадок торговли, промышленности и общего богатства, несправедливость и подкупливость судов и других начальств, тягость военной службы для солдат’, наконец, ‘преимущества разных присоединенных областей’, т. е. Финляндии и Польши, которые, как известно, с одной стороны, возбуждали чувство обиды в русских людях, с другой стороны, заставляли их ожидать политической свободы и для России, эти и другие наблюдения рисовали воображению Пестеля ‘целую картину народного неблагоденствия…’ Вскоре он пришел к убеждению, что единственные средства для достижения лучших порядков заключаются в революции и установлении республики. Убеждение это возникло из соображений о ‘возвращении Бурбонского дома на французский престол’, которые он называет ‘епохою в своих политических мнениях’. Он заметил, что ‘большая часть коренных постановлений, введенных революцией, были при реставрации монархии сохранены и за благие вещи признаны’, и что ‘те государства, в коих не было революции, продолжали быть лишенными подобных преимуществ и учреждений’, — и сделал отсюда вывод, что, следовательно, ‘революция, видно, не так дурна, как говорят, и что может даже быть весьма полезна’. На укрепление Пестеля в республиканском образе мыслей повлиял Новиков, член Союза благоденствия. Сильно повлияли на него также сочинения известного в свое время французского публициста графа Детю де Траси (Destutt de Tracy: ‘Commentaire de l’esprit des lois’), затем собственные размышления о республиках Греции, Рима и Великого Новгорода, наконец, газеты и политические сочинения, прославлявшие возрастание благоденствия в Северо-Американских Соединенных Штатах и приписывавшие это государственному их устройству. Весьма сильно укрепили его далее, в республиканском и революционном образе мыслей ‘происшествия в Неаполе, Гишпании и Португалии’: ‘Я в них находил, по моим понятиям, неоспоримые доказательства в непрочности монархических конституций и полные достаточные причины недоверчивости к истинному согласию монархов на конституции, ими принимаемые’.
Плодом всех этих размышлений и изучений была написанная Пестелем в форме законодательного акта, предназначавшегося для применения в жизни, ‘Русская Правда, или заповедная государственная грамата великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного верховного правления’. Слабая сторона этого проекта Пестеля замечена была, однако, уже современниками — членами Северного общества.
Наиболее решительный антагонист Пестеля, Никита Муравьев, стоял за образование из России федеративного государства по образцу Северо-Американских Соединенных Штатов. Пестель считал федеративную систему неудобной вообще и совершенно пагубной для России и составил направленное по адресу Муравьева обстоятельное рассуждение о недостатках федеративной системы, в котором доказывал, между прочим, что, благодаря ей, Россия ‘снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенный древней России удельной системой, которая также ничто иное была, как род федеративного устройства государства’, и, вследствие разнородности ее частей, ‘скоро потеряет не только свое могущество, величие и силу, но даже, может быть, и бытие свое между большими или главными государствами’. Его идеалом было сильное, единое, тесно сплоченное государство. Для большей сплоченности государства он считал необходимым национальное объединение входящих в его состав племен и народностей. ‘Россия, — провозглашал он, — есть государство единое и неразделимое’, — неразделимое, в смысле единства верховной власти, образа правления и законов для всех частей государства. ‘Все племена должны быть слиты в один народ’. Временное верховное правление должно было стремиться к ‘совершенному обрусению’ всех племен, в России обретающихся. Пестель обязывал временное верховное правление держаться такой политики не только по отношению к различным русским племенам (россияне, малороссияне, украинцы, белорусы), которые различаются между собой только ‘малыми оттенками’ и должны быть ‘слиты в одну общую форму’, но и по отношению к иноплеменным народностям, подчиненным России, например, к финляндцам. Рассматривая с той же обрусительной точки зрения положение всех народностей, живущих в России, Пестель повторял и все обычные антисемитические обвинения.
Совершенно иначе Пестель относится к Польше: для нее он требует независимости с восстановлением ее старых границ. На первый взгляд он тут отрицает все только что установленные принципы: Финляндия не только должна быть лишена привилегированного положения status in statu, дарованного ей Александром I, но и должна быть слита с Россией обрусительными мероприятиями, для Польши же не только не обрусение, но и полная независимость! Столь противоречивое отношение Пестеля к полякам и финляндцам, а вместе с этими последними и ко всем инородцам в России возникло из его боязни допустить хотя бы тень федерации. Благо государства (государственное благоустройство) требует тесного объединения, полного слияния всех частей, всех подчиненных народностей. Но раз подчиненная народность слишком сильна для полного подчинения и имеет исторические права на самостоятельное национальное существование, то Пестель предпочитает дать ей независимость. Или слияние, или независимость: среднего решения он не допускает. В польском вопросе ‘право народности’ побежденного должно пересилить, по его мнению, права победителя.
Что касается вопросов сословных, то на первом месте следует поставить крестьянский вопрос, сильно волновавший умы декабристов. Мысль о необходимости освобождения крестьян составляла одно из наиболее объединявших их, прочнейших их убеждений. В ‘Русской Правде’ ‘уничтожение рабства и крепостного состояния возлагается на временное верховное правление, яко священнейшая и непременнейшая его обязанность’. ‘Обладать другими людьми, как собственностью своей, — писал Пестель, — продавать, закладывать, дарить и наследовать людей наподобие вещей, употреблять их по собственному своему произволу, без предварительного с ними соглашения и единственно для собственной своей прибыли, выгоды, а иногда и прихоти, — есть дело постыдное, противное человечеству, противное законам естественным, противное святой вере христианской, противное, наконец, заповедной воле Всевышнего, гласящего в Священном Писании, что люди пред ним все равны и что одни деяния их и добродетели разницу между ними составляют’. Пестель указывал, что ‘важное предприятие’ — освобождение крестьян — ‘требует зрелого обдумания и весьма большую произведет в государстве перемену’ и поэтому рекомендовал верховному правлению ‘потребовать проекты от грамотных дворянских собраний и по оным мероприятия распорядить’, но строго соблюдая следующие главные правила: ‘освобождение крестьян от рабства не должно лишать дворян дохода, ими от поместий своих получаемого’, и — оно ‘должно крестьянам доставить лучшее положение противу теперешнего, а не мнимую свободу им даровать’. Этим вторым правилом устанавливалось освобождение крестьян с землей. Пестель предполагал у помещиков, имеющих менее 5000 десятин, всю землю отобрать в пользу их крестьян, а помещикам дать взамен те же 5000 десятин из казенных земель в другой местности или возместить им стоимость земли деньгами. У помещиков, имеющих от 5000 до 10000 десятин, отбиралась бы на таких же условиях только половина их поместья. У владельцев же больших имений, более 10000 десятин, он полагал возможным отобрать половину земли безвозмездно. Опасаясь, что освобождение крестьян произведет ‘волнения и беспорядки в государстве’, Пестель вменял в обязанность верховному правлению ‘беспощадную строгость употребить противу всяких нарушителей общего спокойствия’. Пестель, защитник свободы политической и гражданской, и в частности, свободы печати, в этом случае предписывал директорам верховного правления роль Робеспьеров. Прав был кн. Н. Трубецкой, говоривший Пестелю, что он законное самодержавное правление хочет заменить революционным деспотизмом.
С освобождением крестьян дворянство лишается главной своей привилегии: Пестель требовал, чтоб оно лишено было вместе с рабовладельческой и всех других привилегий. Наравне с дворянскими привилегиями должны быть уничтожены привилегии и других сословий: ‘все люди в государстве имеют одинаковое право на все выгоды, государством доставляемые, и все имеют равные обязанности нести все тягости, нераздельные с государственным устроением’: из сего следует, ‘что учреждение сословий непременно должно быть уничтожено, что все люди в государстве должны составлять только одно сословие, могущее называться гражданским и что все граждане в государстве должны иметь одни и те же права и быть пред законом все равны’.
Российским гражданам верховное правление должно обеспечить свободу личную, свободу вероисповедания, свободу книгопечатания (с ответственностью авторов в общем судебном порядке), свободу промышленности. Но право составлять частные общества с определенной целью признается излишним, всякие частные общества ‘должны быть совершенно запрещены, как открытые, так и тайные, потому что первые бесполезны, а последние вредны’.
Что касается местного управления, то по мысли Пестеля все граждане, приписанные к волости, составляя земское собрание, избирают представителей в наместные собрания: волостные, уездные и окружные (губернские). Земские собрания составляются исключительно для выборов лиц в собрания наместные. Окружные (губернские) наместные собрания избирают представителей в собрания областные, а эти последние и назначают представителей в народное вече, образующее верховную законодательную власть. Во главе управления каждой области стоит генерал-губернатор или главный областной посадник, ему подчинены шесть управ (правосудия, благочиния, духовных дел, просвещения, хозяйства, казначейства), члены коих: председатель, прокурор и трое заседателей назначаются от государя’. Главный посадник (генерал-губернатор) председательствует в областных собраниях, но ‘без совещательного голоса’. Обязанности посадника определены, напр., так: ‘он есть главный блюститель области’ и ‘обязан содержать связь между областными управами и между его областью и прочими частями государства’, то есть, наблюдать, ‘дабы справедливые и законные требования одной управы непременно исполняемы были другой’.
В главе о приказе правосудия и о судоустройстве обращает на себя внимание проект введения суда присяжных. Наравне с проектом освобождения крестьян не лишены исторического интереса мысли П. о суде присяжных. Обстоятельно обсуждая недостатки и достоинства письменного, тайного суда и сравнивая их с преимуществами и недостатками западно-европейского словесного и публичного судопроизводства с присяжными заседателями, он находил полезным ‘соединить выгоды одного (судопроизводства) с выгодами другого, удаляя неудобства обоих, сколько возможно’. Письменное судопроизводство, само по себе, он предпочитает устному (словесному), опасаясь вредного влияния красноречия адвокатов, и поэтому находит более полезным 1) ‘определить производству дел быть письменным, а не словесным’, но, с другой стороны, 2) ‘учредить присяжных для рассмотрения существа дела и признания правых и виноватых, а судьям предоставить произносить приговор’ и 3) ‘дозволить судопроизводству быть публичным, чем весьма сильно и значительно будет подкрепляемо исполнение первых двух распоряжений’. Присяжные должны назначаться не по выбору граждан или правительства, а по очередному списку. Решение присяжных состоит в том, что они признают подсудимого виноватым или правым, при этом Пестель замечает, ‘что весьма было бы полезно прибавить, подобно римлянам, третий род решения, заключающийся в объявлении сумнения. Таковое решение давали бы присяжные в том случае, когда дело недовольно было бы ясно, дабы обвинить или совершенно оправдать’. В рассуждении о наказании Пестель излагает взгляды передовой юриспруденции. Наказания должны быть одинаковы для всех, без различия сословий. ‘Наказание не есть мщение, но средство удержать других людей от подобных преступлений, исправить, если возможно, самого преступника, и поставить его в невозможность нарушать впредь спокойствие и благоденствие общества и частных оного членов’. Наказание, наконец, должно быть неизбежно и следовать в скорейшем времени за преступлением. Смертная казнь никогда не должна быть употребляема. Хвала российскому правительству, постигшему великую сию истину!’
Усвоив все главные идеи европейского либерализма, Пестель не остался чужд и социалистическим учениям. Теория национализации земельной собственности произвела на него сильное впечатление, но он не решился, вслед за социалистами, отвергнуть вполне частную собственность, трудовая теория обоснования прав частных лиц на землю представлялась ему очень веской. Поэтому он сделал попытку среднего решения этой дилеммы, попытку согласовать существование частной земельной собственности с социалистическим ее обобществлением.
Все виднейшие декабристы вышли из масонских лож, возобновленных в половине царствования Александра I. Пестель тотчас по окончании курса в Пажеском корпусе, в начале 1812 г., вступил во французскую масонскую ложу в Петербурге: ‘Les amis rИunis’, ‘Соединенных друзей’. В 1816 г. он перешел в русскую масонскую ложу ‘Трех Добродетелей’, к которой принадлежали Муравьевы (все четверо), и другие будущие декабристы и в 1817 г. получил 3-ю степень. Осенью 1816 г. среди нескольких членов этой ложи, не удовлетворенных масонством, возникла мысль об учреждении тайного общества. Первые лица, которые беседовали об этом с Пестелем, были Новиков, Никита Муравьев, князь Сергей Трубецкой и Федор Глинка. В январе 1817 г. составилось в Петербурге общество Истинных и Верных сынов отечества, или Союз спасения (Пестель показывал в Следственной комиссии, что этого второго названия он никогда не слышал). Устав этого общества составлен был Пестелем при участии кн. С. Трубецкого и кн. Долгорукова. Этот устав, в подражание статутам некоторых масонских лож, был основан на клятвах, правилах слепого повиновения и проповедывал насилие, употребление кинжала и яда. Общество разделялось на три степени: братий, мужей и бояр, из этой последней высшей степени избирались ежемесячно председатель, два блюстителя, или надзирателя и секретарь. Для принятия в общество, опять в духе масонских лож, назначались торжественные обряды, члены давали клятву сохранять в тайне все, что им откроют, если оно будет и не согласно с их мнением. Первоначально, весьма короткое время, главной целью общества было освобождение крестьян. Но вместе с принятием устава, вероятно, под влиянием Пестеля, принято было целью общества введение конституционного правления. Эту цель открывали только членам второй степени, а новопринимаемым членам говорили неопределенно о введении нового порядка. Устав этот отвергнут был очень скоро — в конце того же 1817 г., когда несколько коренных членов и в том числе Пестель, уехали из Петербурга, а в общество тем временем вступило несколько новых членов. Пестель объясняет это тем, что с отъездом составителей устава ‘остальные члены находили разные в нем недоумения’.
В конце 1817 г. Пестель вернулся в Петербург, но в это время большая часть коренных членов общества, вместе с гвардией, находилась в Москве. Там они, на совещаниях с московскими членами общества (которые раньше, по словам Пестеля, составили самостоятельно особое тайное общество: Фонвизин, Якушкин, Колошин), преобразовали Союз спасения в Союз Благоденствия, выработав новый устав, так называемую ‘Зеленую книгу’, коего главные положения заимствованы были из статута немецкого Tugend-Bund’a. Находившиеся в Петербурге члены общества, в том числе Пестель, изъявили согласие на преобразование общества и приняли новый устав. Пестель на время затаил в себе недовольство отказом общества от составленного им устава, у некоторых членов даже составилось впечатление, что Пестель ‘не признавал нового Союза и действовал отдельно по другим правилам’ (показ. Никиты Муравьева).
‘Вместе с учреждением общества Сынов отечества, — рассказывает Пестель, — появились мысли конституционные, но весьма неопределительные, однако же более склонные к монархическому правлению. Суждения и разговоры о сем продолжались весь 1817, 1818 и 1819 годы. Первую мысль о республиканском правлении подал проект конституции Новикова. Наконец, в начале 1820 г. было назначено здесь в Петербурге собрание Коренной думы Союза благоденствия: так называлось собрание всех наличных в Петербурге коренных членов союза. Сия коренная дума по правилам Зеленой книги имела законодательную власть союза. Коренными членами назывались те члены, которые присутствовали при учреждении Союза благоденствия и первоначально в оный вступили. Председателем Союза был тогда граф Толстой, а блюстителем князь Долгоруков. Присутствовали в то время в Коренной думе, сверх председателя и блюстителя, еще Н. Тургенев, Лунин, Ф. Глинка, Иван Шипов, Сергей, Матвей и Никита Муравьевы и я, да еще некоторые другие, о коих не упомню. Князь Долгоруков по открытии заседания, которое происходило на квартире у полковника Глинки, предложил Думе просить меня изложить все выгоды и все невыгоды как монархического, так и республиканского правлений, с тем, чтобы потом каждый член объявлял свои суждения и мнения. Сие так и было сделано. Наконец, после долгих разговоров, было прение заключено и объявлено, что голоса будут собираться таким образом, чтобы каждый член говорил, кого он желает: монарха или президента, а подробности будут со временем определены. Каждый при сем объявлял причины своего выбора, а когда дело дошло до Тургенева, тогда он сказал по-французски: ‘Le prИsident sans phrase’, то есть, ‘Президент без дальных толков’. В заключение приняли все единогласно республиканское правление. Во время прений один Глинка говорил в пользу монархического правления, предлагая императрицу Елисавету Алексеевну’.
То руководящее влияние на членов общества, которого Пестель добивался в Петербурге, он скоро достиг на юге, в Тульчине, куда он переехал на постоянное жительство в 1819 г. Тотчас по прибытии сюда он начал привлекать членов в тайное общество: приехавший вскоре после него в Тульчин полковник Бурцов оказал ему деятельную помощь, и они вдвоем приняли в течение 1819 г. девять человек членов, из которых составили Тульчинскую Управу Союза Благоденствия. Бурцов, однако, очень мешал полному господству Пестеля в Тульчинской управе. Он упорно противился взглядам Пестеля на цели и задачи деятельности Общества. Бурцов держался взглядов основателей Союза благоденствия и мечтал не о революции, но о мирном исправлении нравов. Бурцов вышел из Общества вследствие постановления московского съезда членов Общества в феврале 1821 г. о закрытии Союза благоденствия. Этот съезд состоялся помимо участия Пестеля, и решение съезда было для него полной неожиданностью. Он узнал о назначении съезда в Москве, когда вопрос об этом был уже решен и Якушкин приехал в Тульчин, чтобы пригласить депутатов. Пестель сам не мог ехать в Москву и командировал депутатом от Тульчинской управы полковника Комарова, вместе с Комаровым поехал на съезд полковник Бурцов в качестве коренного члена Союза. Постановление московского съезда о закрытии Союза Благоденствия повело к образованию в марте 1821 г. самостоятельного Южного общества под главенством Пестеля. Этот момент в истории декабристов мы изложим собственными словами Пестеля, которые подтверждены были вполне очными ставками его с другими обвиняемыми и послужили источником соответствующего рассказа ‘Донесения Следственной комиссии’: ‘По возвращении Бурцова и Комарова из Москвы, узнали мы все там происшедшее от Комарова прежде, нежели Бурцов по поручению о том в думе объявил. Посему, прежде собрания думы, был у нас о том разговор с Юшневским. Из неудовольствия всех членов нашей думы о московском происшествии видно уж было, что большая часть склонна не признать объявленного уничтожения Союза. По сему обстоятельству говорил мне Юшневский прежде собрания думы, что он намерен в оной представить обо всех опасностях и трудностях предприятия, дабы испытать членов и удалить всех слабосердых, говоря, что лучше их теперь от Союза при сем удобном случае удалить, нежели потом с ними возиться. Когда дума была собрана и Бурцов объявил о московском уничтожении Союза, а потом вышел, и за ним Комаров, тогда Юшневский проговорил свою речь, которая не только никого не удалила от Союза, но, напротив того, самолюбие каждого подстрекнула, и полковник Аврамов первый сказал, что ежели все члены оставят Союз, то он будет его считать сохраненным в себе одном. После его все члены объявили намерение оставаться в Союзе, и тут было замечено, что московская чрезвычайная дума имела поручение переобразовать Союз и потому преступила границы своей власти, объявляя Союз уничтоженным. А потому Тульчинская дума признает Союз существующим с прежней целью и в прежнем значении. То и другое было подтверждено, и притом сделаны некоторые перемены в образовании Союза. Все тогда присутствовавшие члены приняли название бояр Союза и выбрали в председатели Юшневского, меня и Никиту Муравьева, предполагая, что он, подобно нам, не признает уничтожения Союза, ибо он не был в Москве’. Тульчинская управа становилась главою Союза. Составлявшие ее члены Аврамов, кн. Барятинский, Басаргин, кн. Волконский, Вольф, Давыдов, Ивашев, Крюковы 1-й и 2-й, Юшневский всецело подчинялись влиянию Пестеля. Бурцов, который один только имел силы противиться авторитету Пестеля и мешал его непререкаемому господству, вышел из общества после московского съезда. Юшневский, генерал-интендант 2-й армии, выбранный вместе с Пестелем в председатели Общества, не оспаривал его руководящего влияния, сделавшись его тесным единомышленником. На ближайшем собрании Пестель произнес речь о целях Общества и все согласились с ним признать целью установление республики. Названные выше члены общества (кроме не присутствовавших на заседании кн. Волконского и Давыдова) ‘разделяли, — говорит Пестель, — все со мной и цели, и способы достижения ее без изъятия и без всяких оговорок и противоречий определили и подтвердили то и другое’. Пестель положил в основу устройства Общества устав, который он в 1817 г. составил для общества ‘Истинных и верных сынов отечества’ (‘Союза Спасения’). Члены разделялись на три степени: бояре, мужья и братья. Члены высшей степени: бояре присоединялись к директории при обсуждении важных вопросов. Мужья имели право, так же как бояре, принимать новых членов и им открывалась главная цель Общества — введение республиканского правления. Братья были не полноправными членами, и истинная цель Общества от них скрывалась: им сообщали о намерении ввести новый конституционный порядок без дальнейших объяснений. Наконец, ‘члены приуготовляемые, но еще не принятые, назывались друзьями. Сложные масонские обрядности устава 1817 г., однако, были оставлены. Принимая новых членов, довольствовались их честным словом. Высшее правление Общества, директория, должна была быть окружена тайной, члены директории должны были быть известны одним только боярам. Но эти правила не соблюдались.
Не довольствуясь устройством Южного общества, Пестель настойчиво стремился завязать постоянные правильные сношения с руководителями Северного общества и объединить оба общества под управлением одной, общей директории. Деятельность его в этом направлении в течение 1823 г. не увенчалась успехом. Сношения с Петербургом за дальностью расстояний были очень затруднительны, приходилось ждать случайных, большей частью служебных поездок тульчинских членов Общества в Петербурге. В начале 1823 г. Пестель отправил к Никите Муравьеву письмо с кн. Волконским, в котором извещал о программе Южного общества и просил уведомить о действиях общества в Петербурге. Муравьев в ответ прислал ему свой проект конституции, еще не оконченной. Ознакомившись с этим проектом, Пестель, воспользовавшись поездкой в Петербург Вас. Давыдова в феврале 1823 г., послал Муравьеву длинное письмо, в котором оспаривал его проект и разъяснял главные черты своего конституционного проекта. В июне того же года Пестель снова пишет Н. Муравьеву (с князем Барятинским), упрекая его в бездеятельности и указывая, что ‘лучше совсем разойтиться, нежели бездействовать и все-таки опасностям подвергаться’, и ставя в пример решительность членов Южного общества ‘les demi-mesures ne valent rien, ici nous voulons faire maison nette’. Вскоре за тем, в конце 1823 г., в Петербурге узнали, что Пестель сам едет в Петербург. Известие это произвело тревогу среди петербургских членов Союза благоденствия, не сочувствовших уничтожению союза, но еще не успевших хорошо организовать новое общество. О деятельности Пестеля на юге, о его влиянии там ходили преувеличенные слухи. В Петербурге Пестелю не доверяли, опасались его влияния и боялись его упреков в бездеятельности. Н. Муравьев, получив известие о приезде Пестеля, решил с кн. Трубецким, что ‘надобно для узнания мыслей и состояния общества Пестеля показать ему что-нибудь здесь образованное’: приезд Пестеля послужил поводом для образования в Петербурге ‘управы’ из трех членов, Никиты Муравьева, кн. Трубецкого и кн. Оболенского. На другой же день по прибитии в Петербург в начале 1824 г. Пестель посетил кн. Трубецкого и вел с ним продолжительную беседу о делах общества, он ‘жаловался’, говорит Трубецкой: ‘что здесь вовсе ничего нет, никто ничего не хочет делать, Муравьев не отвечал ни по письмам, ни по словесным поручения