Песни славянских народов, Берг Николай Васильевич, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 81 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЭЗІЯ СЛАВЯНЪ

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ

ИЗДАВШІЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

1871

Куда дешь

На пол снжокъ

Доля

Яворъ

Бда

Псня

Повй втеръ

Сама хожу по камушкамъ

Нтъ милаго

Проклятіе

Былъ у матери сынъ соколъ

Вдова

Царь Стефанъ празднуетъ день своего святого

Построеніе Скадра

Бановичь Страхинья

Царь Лазарь и царица Милица

Разговоръ Милоша съ Иваномъ

Косовская двушка

Юришичь-Янко

Марко-Королевичъ и соколъ

Марко-Королевичъ и бегъ-Костадинъ

Марко-Королевичъ уничтожаетъ свадебный откупъ

Марко пьетъ въ Рамазанъ вино

Марко-Королевичъ и Мина изъ Костура

Смерть Марка-Королевича

Симеонъ-Найденышъ

Ваня Голая-Котомка

Псня изъ войны сербско-мадьярской

Соловей

Молодецъ въ хоровод

Мать и дочь

Юноша и два

Не бери подруги

Братъ, сестра и милая

Морлахъ въ Венеціи

Соколиныя очи

Женитьба воробья

Марко-Кралевичъ и Филиппъ Соколъ

Марко-Кралевичъ отыскиваетъ своего брата

Молодая Бреда. — В. В.

Любушинъ судъ

Сеймъ

Псня подъ Вышеградомъ

Гей славяне

Садовникъ

Даръ на прощанье

Ловкій отвтъ

Бдность и любовь

Разсвтъ

Несчастный милый

На пути къ милой

Чародйка

Радость и горе

Сестра отравительница

Печаль

Изгнаніе

Собесскій и турки

Блградъ

Нитра

Милый въ пол

Ожиданіе

Краковъ

Выпьемъ

Измнникъ

Смерть милаго

Поцалуй

Врность до гроба

Измна милаго

Покорная дочь

Легенда

ОТКУДА ДЕШЬ?

— ‘Ты откуда?’ — ‘Я съ Дунаю!’

— ‘А что слышалъ про Михайлу?’

— ‘Я не слышалъ — самъ я видлъ:

Шли поляки, шли козаки

На три страны, на четыре,

А татары поле крыли…

Въ томъ полку, въ полку козацкомъ,

халъ возъ, покрытъ китайкой,

Да заслугою козацкой —

Возъ, китайкою покрытый,

Въ томъ возу козакъ убитый,

Онъ изрубленъ былъ, изсченъ,

Въ лютомъ бо изувченъ,

А во слдъ за тмъ за возомъ

Шолъ, головушку понуривъ,

Разудалый вонь козацній,

Велъ коня холопъ наёмный,

Несъ въ рук онъ востру пику,

А въ другой кривую саблю —

Съ сабли кровь текла, бжала…

Мать Михайлу провожала…

Онъ не больно былъ изрубленъ:

Головушка на три части,

Бло тло на четыре.

Ахъ, на что мн, мати, слёзы!

Ты сломи-ка три берёзы,

А четвертую осину,

Да построй хоромы сыну,

Безъ дверей построй, безъ оконъ,

Чтобъ улечься только могъ онъ!’

Н. Бергъ.

ВО ПОЛ СНЖОКЪ.

Во чистомъ пол

Порошитъ снжокъ —

Такъ убитъ лежитъ

Молодой козакъ,

Призакрылъ травой

Очи ясныя.

Въ головахъ его

Воронъ каркаетъ,

А въ ногахъ его

Плачетъ врный вонь:

‘Отпусти меня,

Аль награду дай!’

— ‘Изорви ты, конь,

Поводъ толковый,

И бги — лети

Въ поле чистое!

По лугамъ травы

Вышь дв косьбы!

Выпей воду, копь,

Ты изъ двухъ озеръ!

Ты скачи оттоль

Ко дворамъ моимъ,

Ты ударь ногой

Во тесовъ заборъ,

Выйдетъ матушка,

Станетъ спрашивать:

‘Ой, ты конь лихой,

‘Господинъ гд твой?

‘Аль въ бою сложилъ

‘Буйну голову?

‘Али въ пол ты

‘Обронилъ его?’

Ты умй на то

Ей отвтъ держать:

Нтъ, не вороги

Извели его,

И не я его

Обронилъ-убилъ,

А нашолъ себ

Панъ паняночку:

Во чистомъ пол

Взялъ земляночку.’

Н. Бергъ.

ДОЛЯ.

Гд ты, гд ты, моя доля?

Гд ты, долюшка моя?

Исходилъ бы, распросилъ бы

Вс сторонки, вс края!

Аль ты въ нол, при долин,

Дикимъ розаномъ цвтешь?

Аль кукушкою кукуешь?

Аль соловушкомъ поешь?

Али въ мор, межь купцами,

Ты считаешь барыши?

Аль въ хоромахъ, гд воркуешь

Подл двицы-души?

Али въ неб ты гуляешь

По летучимъ облавамъ,

И расчесываешь кудри

Красну солнцу и звздамъ?

Гд ты, гд ты, моя доля,

Доля, долюшка моя?

Что никакъ не допытаюсь,

Не докличусь я тебя!

Н. Бергъ.

ЯВОРЪ.

Никнетъ яворъ надъ водою,

Въ воду опустился,

Удалой козакъ слезами

Горькими облился.

Яворъ, яворъ, ты не падай,

Не ломись, не гнися!

Молодой козакъ, удалый,

Сердцемъ не крушися!

Радъ бы яворъ — не ломился:

Рчка корни моетъ,

Радъ бы, радъ козакъ — не плакалъ,

Да сердечко ноетъ.

Онъ въ Московщину похалъ,

Загремлъ подковой:

Воронъ конь, арчакъ дубовый,

Поводокъ шелковый.

Онъ въ Московщину похалъ,

Видно тамъ и сгинулъ,

Дорогую ли Украйну

На вки покинулъ.

Приказалъ — и опустили

Чорный гробъ въ могилу,

Приказалъ — и посадили

Въ головахъ калину.

‘Пусть клюютъ калину пташки

Надъ моей могилой,

Пусть поютъ мн и щебечутъ

Объ Украйн милой!’

Н. Бергъ.

БДА.

Я пойду, пойду, изъ хутора пойду:

Не покину-ли я въ хутор бду?

Оглянулась я дорогой, а бда

Горемыку догоняетъ по слдамъ.

‘Что, бда, ты увязалась такъ за мной?’

— ‘Я внчалась, безталанная, съ тобой!’

‘Что, бда, ты уцпилась такъ за мной?’

— ‘Я родилась, безталанная, съ тобой!’

Н. Бергъ.

ПСНЯ.

Милый шолъ горой высокой,

Милая долиной,

Онъ зацвлъ румяной розой,

А она калиной.

Ты на горк, на пригорк,

А я подъ горою,

День и ночь съ моей тоскою

Слёзы лью ркою.

Кабы жить теб со мною,

Жили бъ мы съ тобою,

Жили бъ, жили бъ, мое сердце,

Какъ рыба съ водою!

Что рыбакъ закинулъ уду,

Рыбу-рыбку ловитъ,

А милая-то по миломъ

Блы руки ломитъ.

Что рыбакъ закинулъ уду,

Рыбу-рыбку удитъ:

Долго, долго ли по миломъ

Тосковать мн будетъ?

Что рыбакъ надъ быстрой рчкой

Ласточкою вьёіся,

А милая-то по миломъ

Горлицею бьётся.

Иль засылался ты пылью,

Мятелицей-вьюгой,

Что не хочешь повидаться

Со своей подругой?

Что мятелица мн, вьюга,

Буря-непогода:

Вдь любили жъ мы другъ друга

Цлые два года!

Да враги мои злоди

Все-про-все узнали,

Все-про-все они узнали,

Въ люди разсказали.

Будь здорова, черноброва,

И прощай на вки!

Не теките, не бгите

Слёзъ горючихъ рки!

Н. Бергъ.

ПОВЙ ВТЕРЪ.

Втеръ, втеръ, ты повй

Изъ Украйны изъ моей!

Изъ Украйны на Литву

Я дружку поклонъ пошлю,

Я поклонъ пошлю, скажу

Что но немъ я здсь тужу,

Что мн тяжко безъ него,

Безъ милова моего!

Кабы было у меня

Два могучія крыла,

Полетла бъ я къ нему,

Къ милу-другу моему.

Да на что мн улетать

Ясна сокола искать,

Коли самъ онъ прилетитъ

И меня развеселитъ.

Такъ лети же, соколъ мой!

Жду я, жду тебя съ тоской,

Выхожу я на крыльцо,

Умываючи лицо,

Бло личико умою,

Поцалуюся съ тобою.

Н. Бергъ.

САМА ХОЖУ ПО КАМУШКАМЪ.

Я хожу сама но камушкамъ,

А коня вожу по травушк.

По дорог скачетъ чижичекъ.

— ‘Гой ты, чижикъ-воробеюшка!

Ты скажи -ка мн всю правдушку:

У кого, скажи, есть волюшка,

И кому запретъ на волюшку?’

— ‘Краснымъ двкамъ своя волюшка:

Сарафанъ взяла да вынула,

На себя платокъ накинула,

Убрались и въ хороводъ пошла,

Въ хороводъ пошла, дружка нашла.’

— ‘Гой ты, чижикъ-воробеюшка,

У кого еще есть волюшка,

И кому запретъ на волюшку?’

— ‘Добрымъ парнямъ своя волюшка:

Взялъ въ охабку шапку бархатну,

Синь кафтанъ надлъ, пошолъ-заплъ.

Пошолъ-заплъ, везд посплъ.’

— ‘Гой ты, чижикъ-воробеюшка,

У кого, скажи, есть волюшка,

И кому запретъ на волюшку?’

— ‘Положатъ запретъ на волюшку

Молодой ли что молодушк:

На печи у ней ворчунъ ворчитъ,

А въ печи у ней горшокъ бурчитъ,

Подъ палатями дитя кричитъ,

У порога порося пищитъ,

Говоритъ горшокъ: отставь меня!

Порося визжитъ: напой меня!

А дитя кричитъ: качай меня!

А ворчунъ ворчитъ: цалуй меня!’

Н. Бергъ.

НТЪ МИЛАГО.

Пшеничку я сжала, домой прибжала,

Домой прибжала, дружка не сыскала.

Гд мой милый длся, гд запропастился?

Волки ли зали? въ рчк ль утопился?

Кабы волки съли — дубровы бъ шумли,

Кабы утопился — Дунай бы разлился,

Кабы у шинкарки — гремли бы чарки,

Кабы на базар — скрипки бы играли.

Н. Бергъ.

ПРОКЛЯТІЕ.

Жена мужа снаряжала,

Снаряжая проклинала:

‘Чтобъ те хать, не дохать!

Чтобы вонь твой спотыкнулся

И горою обернулся,

Что горою ли крутою,

Шапка — рощею густою,

Синь кафтанчикъ — полемъ чистымъ,

А самъ — яворомъ втвистымъ!’

Какъ она пшеницу жала,

Чорна туча набжала.

Стала милая подъ яворъ:

‘Яворъ, яворъ ты широкой,

Ты прикрой дтей-сиротокъ! ‘

— ‘Ахъ, не яворъ я, не яворъ:

Я отецъ тмъ дткамъ малымъ…

Аль не помнишь, что сказала,

Какъ меня ты снаряжала,

Снаряжая проклинала!’

Н. Бергъ.

БЫЛЪ У МАТЕРИ СЫНЪ СОКОЛЪ.

Сокола сына мать возростила,

Только взростила, въ полкъ отпустила,

Три его, три провожали сестрицы:

Старшая брату коня осдлала,

Средняя стремя ему придержала,

Младшая поводъ ему подавала,

Мать же у сына только спросила:

‘Скоро ли, сынъ мой, домой ты вернешься?

— ‘Скоро я буду, скоро пріду:

Павины перья въ рчк потонутъ,

Мельничный жорновъ всплыветъ надъ водою

Вотъ ужь и перья въ вод потонули,

Вотъ ужь и жорновъ всплылъ надъ водою:

Жорновъ всплываетъ, сынъ не бываетъ,

Перышко тонетъ, мать его стонетъ,

На гору вышла, полки повстрчала,

Видитъ — ведутъ и коня воронова.

Стала распрашивать старшихъ по войску:

‘Ахъ, не видали ль вы сокола-сына?’

— ‘Это не твой ли ясный былъ соколъ,

Ясный былъ соколъ, взвился высоко,

Восемь побилъ онъ полковъ басурманскихъ,

Восемь побилъ и пошолъ на девятый,

Тутъ ему ворогъ головушку срзалъ.

Слуги въ могилу его провожали,

Возы скрипли, коники ржали,

Жалко кукушка надъ нимъ куковала,

Долго дружина по немъ тосковала.’

Н. Бергъ.

ВДОВА.

Какъ въ двор у пана строили свтлицу,

Гнали на работу горькую вдовицу.

Ой, всего недлю мужа схоронила,

А черезъ недлю дитятко родила,

Недали съ родовъ ей опочить нимало:

Черезъ три дни камни тяжкіе таскала,

Держитъ, плача, сына рученькой одною,

Каменьщикамъ камни подаетъ другою:

‘Стройте, городите блую свтлицу,

Только пожалйте горькую вдовицу,

Вы свтлицу стройте, сирую не троньте!’

Плачетъ, а утхи все-то нтъ сердечку…

Видитъ подъ горою, видитъ быстру рчку,

Подбжала къ рчк, опустила сына:

‘Плавай ты по рчк, дитятко-дитина!

Не видалъ ты батьку, не увидишь матку:

Батьку рано скрыла чорная могила,

А родная въ рчк сына утопила!

Жилъ бы ты на свт, былъ бы хлопецъ бравой,

А теперь по рчк день и ночь ты плавай

Передъ панскимъ домомъ, подъ его стнами,

Плакай, обливайся горькими слезами!’

Н. Бергъ.

ЦАРЬ СТЕФАНЪ ПРАЗДНУЕТЪ ДЕНЬ СВОЕГО СВЯТОГО.

Царь Стефанъ великій праздникъ славитъ,

Празднуетъ Архангела Стефана

И гостей на праздникъ созываетъ,

Созываетъ триста іереевъ

И дванадесять владыкъ великихъ

Q четыре старыхъ проигумна,

Разсадилъ ихъ по мстамъ, какъ надо,

Разсадилъ колно за колномъ,

Самъ пошолъ, гостямъ вино подноситъ,

Всякому по чину и по роду,

Какъ царю по правд подобаетъ.

Но бесда говоритъ Стефану:

‘Царь ты вашъ и солнце наше красно,

Намъ глядть зазорно и обидно,

Что ты служишь и вино подносишь,

Садъ ты съ нами лучше за трапезу,

А вино пускай слуга подноситъ!’

Царь Стефанъ на рчь ихъ соблазнился,

Сть съ гостями рядомъ за трапезу,

Въ честь святого не наполнивъ чаши

И о Бог духомъ не смиряся,

Дать слугамъ, чтобы съ виномъ ходили,

Чествуя угодника святого,

Самого жь себя не могъ принудить

Послужить слугою часъ единый.

Какъ стоялъ Стефанъ передъ гостями,

За плечомъ его стоялъ Архангелъ,

Крыльями его пріосняя,

А какъ слъ Стефанъ съ гостями рядомъ,

Прогнвился на него Архангелъ,

По лицу крыломъ его ударилъ

И съ трапезы царской удалился.

Не видалъ никто между гостями,

Какъ стоялъ Архангелъ за Стефаномъ,

Увидалъ одинъ маститый старецъ,

Увидалъ и горько онъ заплакалъ.

Какъ замтилъ то прислужникъ царскій,

Подошолъ и тихо старцу молвилъ:

‘Что, старикъ, на праздник ты плачешь?

Иль тебя не вдоволь угощали?

Мало лъ ты, или пилъ сегодня?

Иль боишься, что тебя обидятъ,

Милостію царскою обдлятъ?’

Говоритъ ему маститый старецъ:

‘Богъ съ тобою, царскій ты прислужникъ,

Я не мало лъ и пилъ сегодня,

Не боюсь я, что меня обидятъ,

Милостію царскою обдлятъ,

Но виднье чудное, я видлъ:

Какъ стоялъ Стефанъ передъ гостями,

За плечомъ его стоялъ Архангелъ,

Крыльями его пріосняя,

А какъ слъ Стефанъ съ гостями рядомъ,

Прогнвился на него Архангелъ,

По лицу крыломъ его ударилъ

И съ трапезы царской удалился.’

Разсказалъ про то царю прислужникъ,

Царь поспшно всталъ изъ-за трапезы,

А за нимъ и триста іереевъ

И дванадеслть владыкъ великихъ

И четыре старыхъ проигумна:

Взяли книги, начали молиться,

Бдніе великое творили,

Цлыхъ три дни и три тёмныхъ ночи,

Господу Всевышнему моляся

И Его угоднику святому —

И даря помиловалъ угодникъ,

Отпуская грхъ ему великій,

Что съ гостями слъ онъ за трапезу,

Въ честь святого не наполнивъ чаши,

И о Бог духомъ не смиряся.

Н. Бергъ.

ПОСТРОЕНІЕ СКАДРА.

Трое братьевъ городили городъ —

Марлявчевичи звалися братья:

Вукашинъ король былъ первый стройщикъ,

А другой Углша воевода,

Третій строилъ Марлявчевичь Гойко —

Городъ Скадаръ на рк Боян.

Ровно три года городятъ городъ,

Ровно три года, рабочихъ триста,

Но не могутъ и основу вывесть,

А куда ужь весь поставить городъ.

Что работники построятъ за день,

То повалитъ злая вила за ночь.

Какъ четвертое настало лто,

Слышутъ — вила кличетъ изъ Шанины:

‘Вукашинъ, не мучься ты задаромъ,

Не губи добра ты понапрасну:

Не видать теб и основанья,

А куда ужь весь поставить городъ,

Коли сходныхъ не найдешь двухъ прозвищъ,

Сестру съ братомъ, Стою и Стояна,

И подъ башню ихъ ты не заложишь,

А заложишь — будетъ основанье

И построишь Скадаръ на Боян!’

Какъ т рчи Вукашинъ услышалъ,

Подзываетъ слугу Десимира:

‘Десимиръ, мое милое чадо!

Былъ донын ты моимъ слугою,

Будь отнын моимъ сыномъ милымъ!

Запрягай ты коней въ колесницу,

Шесть кулей бери добра съ собою,

Позжай по блому ты свту,

Двухъ ищи ты одинакихъ прозвищъ,

Сестру съ братомъ, Стою и Стояна,

Добывай за деньги, или силой,

И вези ихъ въ Скадаръ на Бояну:

Мы заложимъ ихъ подъ башню въ камень

Такъ поставимъ граду основанье

И построимъ Скадаръ на Боян.’

Какъ услышалъ Десимиръ т рчи,

Снарядилъ конёй и колесницу,

Шесть кулей добра съ собой насыпалъ

И похалъ онъ по блу свту,

здитъ, ищетъ одинакихъ прозвищъ,

здитъ, ищетъ Стою и Стояна.

Ужь три года Деспмиръ проздилъ,

Не нашолъ онъ одинакихъ прозвищъ,

Не нашолъ онъ Стою и Стояна,

И назадъ пріхалъ къ Вукашину,

Отдаетъ коней и колесницу,

И кули, какъ были, вынимаетъ:

‘Вотъ теб кони и колесница,

Вотъ и все добро твое, богатство!

Не нашолъ я одинакихъ прозвищъ,

Не нашолъ я Стою и Стояна!’

Какъ услышалъ Вукашинъ т рчи,

Призываетъ зодчаго онъ Рада,

Зодчій кличетъ всхъ людей рабочихъ,

Стали строить Скадаръ на Боян,

Зодчій строитъ, злая вила валитъ,

Не даетъ и основанья вывесть,

А не только весь построить городъ,

И опять съ горы заголосила:

‘Эй, король, не мучься ты задаромъ,

Не губи добра ты понапрасну!

Коль не можешь и основу вывесть,

Такъ куда жь теб построить городъ!

Но послушай моего совту:

Васъ три брата на рк Боян,

И у всякаго по врной люб,

Чья придетъ сюда поутру прежде

И рабочимъ принесетъ обдать,

Заложите вы тоё подъ камень:

Основанье граду будетъ крпко,

Ты построишь Скадаръ на Боян.’

Какъ услышалъ Вукашинъ т рчи,

Призываетъ онъ родимыхъ братьевъ,

Говоритъ имъ: ‘братья дорогіе,

Вонъ съ горы что говоритъ мн вила:

Вишь добро мы понапрасну губимъ,

Ни за что намъ съ вилою не сладить,

Не возводитъ вывесть и основы,

А куда ужь весь ностронть городъ!

Да сказала, что вотъ насъ три брата

И у всякаго по врной люб:

Чья придеть поутру на Бонну

И рабочимъ принесетъ обдать,

Заложить тоё велитъ подъ башню:

Такъ поставимъ граду основанье

И построимъ Скадаръ на Бонн.

Только, братья, заклинаю Богомъ,

Чтобъ ни чья про то не знала люба,

]1и оставимъ это имъ на счастье:

Чья пойдетъ, за и пойдетъ съ обдомъ!’

И другъ дружк братья клятву дали,

Что ни кто своей не скажетъ люб.

Такъ застала ихъ пора ночная,

Ко дворамъ они вернулись блымъ

И за ужинъ сли за господскій,

А лотомъ пошли въ опочивальни.

Но великое свершилось чудо:

Вукашинъ не удержался первый,

Разсказалъ онъ все подруг-люб:

Ты послушай, люба дорогая,

Не ходи ты завтра на Бояну

И рабочимъ не носи обдать,

А не то себя, душа, погубишь:

Завладутъ тебя подъ башню въ камень!’

И Углша клятвы не исполнилъ,

Разсказалъ и онъ подруг-люб:

‘Ты послушай, люба дорогая,

Не ходи ты завтра на Бояну

И рабочимъ не носи обдать,

А не то себя, душа, погубишь:

Закладутъ тебя подъ башню въ камень!’

Лишь одинъ не посрамился Гойко,

Не сказалъ своей ни слова люб.

Какъ назавтра утро засіяло,

Встали братья и пошли на стройку.

Часъ обда настаетъ рабочимъ,

А черёдъ за любой Вукашнна.

Вотъ идетъ она къ своей невстк,

Къ молодой Углешиной хозяйк,

Говоритъ: ‘невстка дорогая,

Помоги, неможется мн ныньче,

Голову мн съ втру разломило:

На, снеси обдъ рабочимъ людямъ!’

Но Углшнна подруга молвитъ:

Ахъ, невстка, радостью бы рада,

Да рука сегодня заболла,

Попроси ужь ты сноху меньшую!’

Та приходитъ къ Гойкиной подруг,

Говоритъ: ‘невстка дорогая,

Помоги, неможется мн ныньче,

Голову отъ втра разломило:

На, снеси обдъ рабочимъ людямъ!’

Люба Гойки ей на это молвитъ:

‘Матушка ты наша, королева,

Отнесла бы я теб съ охотой,

Да еще ребенка не купала

И полотенъ не стирала блыхъ!’

Вукашиниха на это молвитъ:

‘Ты поди, невстка дорогая,

Отнеси обдъ рабочимъ людямъ,

А ребенка я теб помою

И полотна выстираю блы.’

Нечего, пошла подруга Гойки,

Понесла обдъ рабочимъ людямъ,

Какъ пришла она къ рк Боян,

Увидалъ свою подругу Гойко,

Стало Гойк раздосадно-горько,

Стало жаль ему подруги врной,

Стало жаль и малаго ребенка,

Что глядлъ на блый свтъ лишь мсяцъ:

Слёзы пролилъ Марлявчевичь Гойко,

Издали его узнала люба,

Тихой поступью къ нему подходитъ,

Говоритъ ему такое слово:

‘Что съ тобою, господинъ мой добрый,

Что ты ронишь ныньче горьки слёзы?’

Отвчаетъ Гойко Марлявчевичь:

‘Ахъ, душа ты, врная подруга!

Приключилось горькое мн горе:

Яблоко пропало золотое,

Укатилось въ быструю Бояну:

Вотъ и плачу, слёзъ не одолю!’

Но не тужитъ Гойкина подруга,

Говоритъ она, смючись, мужу:

‘Лишь бы ты мн былъ здоровъ и веселъ,

А про яблоко чего крушиться:

Наживемъ мы яблоко и лучше!’

Тутъ еще ему горче стало,

Отъ своей онъ любы отвернулся

И смотрть ужь на нее не можетъ.

Подошли тогда родные братья,

Деверья его подруги-любы,

За блы ее схватили руки,

Повели закладывать подъ башню,

Призываютъ зодчаго на стройку,

Зодчій собралъ всхъ людей рабочихъ,

Но смется Гойкина подруга,

Думаетъ, что съ нею шутки шутятъ.

Стали въ городъ городить бднягу,

Навалили триста т рабочихъ,

Навалили дерева и камню,

Что коню бы стало по колно,

Люба Гойки все еще смется,

Думаетъ, что съ нею шутку шутятъ.

Навалили триста т рабочихъ,

Навалили дерева и камню,

Что коню бы по поясъ хватило,

Какъ осло дерево и камень,

Увидала Гойкина подруга,

Что бда у ней надъ головою,

Взвизгнула змёю мдяницей,

Деверьямъ своимъ взмолилась жалко:

‘Ради Бога, братья, не давайте

Загубить мн молодъ вкъ зелёный!’

Такъ молила да не умолила:

Ни одинъ и поглядть не хочетъ.

Тутъ зазоръ и срамъ она забыла,

Господину своему взмолилась:

‘Не давай ты, господинъ мой добрый,

Городить меня подъ башню въ городъ,

Но поди ты къ матушк родимой,

У нея добра въ дому найдется,

Пусть раба или рабыню купитъ:

Заложите ихъ подъ башню въ камень!’

Такъ молила да не умолила —

И когда увидла бдняга,

Что мольба ей больше не поможетъ,

Зодчему тогда она взмолилась:

‘Побратимъ ты, побратимъ мой зодчій,

Проруби моимъ грудямъ окошко,

Блые сосцы наружу выставь:

Какъ придетъ сюда мой соколъ Ваня,

Пососётъ онъ материнской груди!’

Какъ сестру, ее послушалъ зодчій,

Прорубилъ ея грудямъ окошко

И сосцы ей выставилъ наружу,

Чтобы могъ, придя, ея Ванюша

Покормиться материнской грудью.

Снова зодчему она взмолилась:

‘Побратимъ ты, побратимъ мои зодчій!

Проруби моимъ очамъ окошко,

Чтобъ глядть мн на высокій теремъ,

Коли Ваню понесутъ оттуда

И назадъ съ нимъ къ терему вернутся.’

И опять ее послушалъ зодчій:

Прорубилъ ея очамъ окошко,

Чтобъ глядть на теремъ ей высокій,

Какъ оттуда понесутъ къ ней Ваню

И назадъ съ нимъ къ терему вернутся.

Такъ ее загородили въ городъ,

Всякій день носили къ ней Ванюшу,

Восемь дней она его кормила,

На девятый потеряла голосъ,

Но кормила Ваню и опосл:

Цлый годъ его туда носили.

И понын у людей въ помин,

Что бжитъ и будто тихо каплетъ

Ради чуда молоко оттуда,

И приходятъ жоны молодыя

Грудью той лечить сосцы сухіе.

Н. Бергъ.

БАНОВИЧЬ СТРАХИНЬЯ.

Жилъ да былъ Страхинья Бановичь, *)

Былъ онъ баномъ маленькаго банства,

Маленькаго банства край Косова.

Не бывало сокола такого!

Подымается онъ рано утромъ,

Созываетъ слугъ и домочадцевъ:

‘Врные вы слуги-домочадцы!

Осдлайте мн коня лихого,

Что ни лучшую достаньте сбрую

И подпруги крпче подтяните:

Я сбираюсь, дти, въ путь-дорогу,

Не надолго покидаю банство,

ду, дти, въ городъ блъ Крушевецъ,

Къ дорогому тестю Югъ-Богдану

И къ его Юговичамъ любезнымъ:

Хочется мн съ ними повидаться!’

Побжали слуги-домочадцы

И коня для бана осдлали.

Онъ выходитъ, надваетъ чоху, **)

Надваетъ чоху алой шерсти,

Что свтле сёребра и злата,

Что ясне мсяца и солнца,

Надваетъ диву и кадиву,

Изукрасился нашъ ясный соколъ,

На коня садится на лихого —

Какъ махнулъ и прилетлъ въ Крушевецъ,

Гд недавно царство основалось.

Югъ-Богданъ встрчать его выходитъ,

Съ девятью своими сыновьями,

Съ девятью своими соколами,

Обижаютъ и цалуютъ бана,

Конюхи коня его примаютъ,

Самъ идетъ онъ съ Югъ-Богданомъ въ теремъ,

Въ терему они за столъ садятся

И господскія заводятъ рчи.

Прибжали слуги и служанки,

Гостя подчуютъ, вино подносятъ,

Господа услись но порядку:

Выше всхъ, въ чел, на первомъ мст,

Югъ-Богданъ, домовладыка старый,

Страхинь-банъ ему по праву руку,

А потомъ Юговичи и гости,

Кто моложе, подчивалъ старйшихъ,

Больше всхъ Юговичи служили,

Другъ за дружкой угощая батьку,

Стараго, сдого Югъ-Богдана

И гостей хлбъ-солью обносили,

Особливо зятя Страхинь-бана,

А слуга ходилъ съ виномъ и водкой,

Наливалъ онъ золотую чарку,

Въ чарк было девять полныхъ литровъ,

А потомъ, братъ, подали и сласти,

Угощенья, сахарны варенья,

Ну, какъ знаешь, на пирушк царской!

Загостился банъ у Югъ-Богдана,

Загостился тамъ, запропастился,

И не хочетъ ужь оттуда хать.

Вс, что съ нимъ въ Крушевц пировали,

Надоли старому Богдану,

Говоря и вечеромъ и утромъ:

‘Государь нашъ, Югъ-Богданъ могучій!

Шелкову теб цалуемъ полу

И твою десную блу руку —

Окажи ты милость намъ и ласку,

Потрудися, приведи къ намъ зятя,

Дорогого бана Страхинь-бана,

Приведи его подъ наши кровли,

Чтобъ его почествовать намъ пиромъ.’

И Богданъ водилъ къ нимъ Страхинь-бана.

Такъ живутъ они и поживаютъ,

И не малое проходитъ время,

Страхинь-банъ у Юга загостился,

Но стряслась бда надъ головою:

Разъ поутру, только встало солнце,

Шасть письмо къ Страхиньичу изъ Банства,

Отъ его отъ матери любезной.

Какъ раскрылъ его и, на колно

Положивши, про себя читаетъ,

Вотъ оно что бану говорило,

Вотъ какъ мать кляла его, журила:

‘Гд ты, сынъ мой, празднуешь, пируешь?

На бду вино ты пьёшь въ Крушевц,

На бду у тестя загостился!

Прочитай теперь — и все узнаешь:

Изъ Едрена ***) царь пришолъ турецкій,

Захватилъ онъ все Косово поле,

Визирей навелъ и сераскировъ,

А они съ собой проклятыхъ беевъ,

Всю турецкую собрали силу,

Все Косово поле обступили,

Обхватили об наши рчки,

Обхватили Лабу и Ситницу,

Заперли кругомъ Косово поле.

Говорятъ, разсказываютъ люди:

Вишь отъ Мрамора до Явора-Сухого,

А отъ Явора, сынъ, до Сазліи,

Отъ Сазліи нй Мостъ на Желзный

А отъ Моста, сынъ, до Звечана,

Отъ Звечана, сынъ, до Чечана,

Отъ Чечана, до планинъ ****) высокихъ

Разлеглося вражеское войско

И невсть что окаянной силы.

Говорятъ, у самого султана,

Двсти тысячъ молодцовъ отборныхъ,

Что имютъ за собой имнья,

Что на царскомъ проживаютъ кошт

И на царскихъ коняхъ разъзжаютъ,

Вишь, оружія не носятъ много,

А всего на нихъ вооруженья —

Ятаганъ у пояса да сабля.

У турецкаго царя-султана

Есть другое войско — янычары,

Что содержатъ при султан стражу,

Янычаръ тхъ также двсти тысячъ.

Есть и третья сила у турчина,

Третья сила — Тука и Манчука:

Въ трубы трубитъ, колетъ всхъ и рубитъ.

Всякія, сынъ, силы есть у турка,

А еще, сынъ, у турчина сила:

Самовольный турокъ Влахъ-Алія,

Что не слушаетъ царя-султана,

А не только ужь нашей и беевъ:

Съ ихъ войсками, съ борзыми конями,

Комары они ему да мухи.

Вотъ какой, сынъ, этотъ Влахъ-Алія!

Не хотлъ добромъ идти онъ прямо

На Косово со своимъ султаномъ,

А свернулъ дорогою на лво,

И ударилъ онъ на наше байство,

Все пожогъ, расхитилъ и разграбилъ

И на камн камня не оставилъ,

Разогналъ твоихъ онъ домочадцевъ,

У меня жь переломилъ онъ ногу,

На меня своимъ конемъ нахалъ,

Взялъ въ полонъ твою подругу-любу

И увелъ съ собою на Косово:

Подъ шатромъ ее теперь цалуетъ!

Я одна теб, мой сынъ, осталась,

Горько плачу здсь на пепелищ,

Горько плачу здсь, а ты пируешь,

Пьёшь вино въ Крушевц съ Югъ-Богданомъ:

Не въ утху бы теб гулянье!’

Взяло бана горе и досада,

Какъ прочелъ, что мать ему писала,

Сталъ лицомъ онъ пасмуренъ, невёселъ,

Чорные усы свои повсилъ,

Чорные усы на грудь упали,

Ясны оченьки его померкли,

И горючія пробились слёзы.

Югъ-Богданъ увидлъ Страхинь-бана

И какъ жаркій, пламень загорлся —

Говоритъ онъ зятю Страхи въ-бану:

‘Что ты это пасмуренъ, печаленъ?

Богъ съ тобою, Страхинь-банъ мой милый,

На кого ты ныньче разсердился?

Не шурья ли что ли насмялись,

Прогнвили въ разговор словомъ?

Иль золовки мало угощали?

Иль теб чего тутъ не достало?’

Вспыхнулъ банъ и тестю отвчаетъ:

‘Ну те къ Богу, старый, не пугайся!

Я въ ладу съ любезными шурьями,

Не видалъ обидъ и отъ золовокъ,

Хорошо поятъ меня и кормятъ,

И всего мн вдоволь здсь и вдосталь,

Но съ того я горекъ и печаленъ,

Что пришли ко мн дурныя всти

Отъ моей отъ матери изъ банства.’

Тутъ про все Богдану онъ повдалъ,

Какъ нагрянули къ нему злоди,

Какъ дворы его опустошили,

Какъ прогнали врныхъ домочадцевъ,

Какъ родную мать его зашибли,

Какъ въ полонъ его подругу взяли:

‘Вотъ она, моя подруга-люба!

Вотъ она, гд дочь твоя родная!

Страмота и стыдъ для насъ обоихъ!

Но, послушай, тесть ты мой любезный:

Какъ помру, ты врно пожалешь,

Пожалй же ты меня живого!

Кланяюсь, молюсь теб покорно,

Блую твою цалую руку,

Отпусти Юговичей со мною:

Я поду съ ними на Косово,

Поищу тамъ моего злодя,

Царскаго ослушника лихого,

Что меня такъ тяжко разобидлъ.

Ради Бога, тесть мой, не пугайся,

И за нихъ ты ничего не бойся:

Я у нихъ перемню одёжу,

Я одну ихъ какъ турки ходятъ:

На голову — блые кауки, *****)

На плечи — зеленые долмоны,

На ноги — широкіе чекчиры,

3а поясъ — отточенную саблю,

Да велю слугамъ, чтобъ осдлали

Борзихъ коней, какъ сдлаютъ турки:

Чтобъ подпруги крпче подтянули,

А за мсто чапраковъ подъ сдла

Медвдей бы положили чорныхъ —

Пусть ужь будутъ точно янычары!

А когда пойдутъ черезъ Косово,

Сквозь полки турецкаго султана,

Тамъ ребята пусть меня боятся,

Пятятся назадъ какъ отъ старшого.

Я впередъ поду делибашемъ,

Коли кто на встрчу попадется,

Вздумаетъ поговорить со мною

По-турецки, или по-мановски, ******)

Я могу поговорить съ турчиномъ

По-турецки или по-мановски,

Вздумаетъ со мной по-арнаутски,

Я и самъ ему по-арнаутски,

Вздумаетъ со мною по-арабски,

Я и самъ съ турчиномъ по-арабски.

Такъ пройдемъ мы черезъ все Косово,

Такъ обманемъ всхъ людей турецкихъ

И отыщемъ моего злодя,

Сильнаго турчина Влахъ-Алію,

Что меня такъ тяжко разобидлъ.

Мн шурья противъ него помогутъ,

А одинъ я тамъ какъ-разъ погибну,

Одного меня какъ-разъ поранятъ!’

Какъ услышалъ Югъ-Богданъ т рчи,

Вспыхнулъ гнвомъ, зятю отвчаетъ:

‘Страхинь-банъ мой дорогой и милый!

Не проспался видно ты сегодня,

Что дтей моихъ съ собою просишь,

Чтобъ вести ихъ на Косово поле,

Чтобы ихъ перекололи турки!

Не хоти и поминать про это!

Не идти имъ, Страхинь-банъ, съ тобою,

Хоть бы дочь мн вовсе не увидть!

Что ты, банъ, съ чего такъ расходился?

Знаешь ли ты, или ты не знаешь,

Коли ночь она проночевала,

Ночь одну проночевала съ туркомъ,

Такъ теб ужь въ любы не годится:

Сакъ Господь убилъ ее и проклялъ!

Брось ее, покинь на басурмана!

Отыщу теб невсту лучше,

Пьянъ напьюся у тебя на свадьб,

Буду вкъ пріятелемъ и другомъ,

Но дтей не отпущу съ тобою! ‘

Закиплъ Страхинья, разгорлся,

Закиплъ онъ съ горя и досады,

Но ни слова не сказалъ Богдану,

Никого не позвалъ и не кликнулъ,

Сакъ пошолъ и отворилъ конюшню,

Своего коня оттуда вывелъ,

Ухъ, какъ осдлалъ его Страхинья!

Ухъ, какъ подтянулъ ему подиругу!

Какъ взнуздалъ его стальной уздою!

Тутъ на улицу коня онъ вывелъ,

Къ каменному подошолъ приступку

И махнулъ въ сдло единымъ махомъ.

На Юговичей потомъ онъ глянулъ,

А Юговичи въ сырую землю,

На Неманича потомъ онъ глянулъ,

Что Страхинь своякомъ считался,

И Неманичь во сырую землю.

А какъ пили съ нимъ вино и водку,

Вс какъ путные они хвалились,

Вс хвалились и божились зятю:

Передъ Богомъ, банъ ты нашъ Страхинья,

Все возьми, и насъ и нашу землю!

А теперь, какъ со двора похалъ,

Нтъ ему товарища и друга,

На Косовское идти съ нимъ поле.

Горькой банъ одинъ-однимъ остался,

И одинъ пускается въ дорогу,

детъ прямо Крушевецкимъ полемъ,

И когда полъ-поля перехалъ,

На городъ еще онъ оглянулся:

Что не дутъ ли шурья позади?

Что не жалко ли его имъ стало?

Но никто позадь его не халъ.

Тутъ увидлъ банъ, что ни откуда

Помощи въ бд ему не будетъ,

И взбрело Страхиньичу на мысли,

Что съ собой въ дорогу пса онъ не взялъ,

Своего лихого Карамана,

Пса, что былъ ему коня дороже.

Крикнулъ онъ изъ благо изъ горла:

Бараманъ его лежалъ въ конюшн,

Какъ заслышалъ онъ господскій голосъ,

Выскочилъ и по полю понесся,

И догналъ онъ духомъ Страхинь-бана,

Вкругъ него и бгаетъ, и скачетъ,

Брякаетъ ошейникомъ желзнымъ

И въ глаза заглядываетъ бану,

Будто слово выговорить хочетъ.

Отлегло на сердц у Страхиньи,

Веселй Страхинь стало хать.

детъ онъ чрезъ горы, черезъ долы,

Наконецъ дохалъ до Босова,

Какъ взглянулъ да какъ увидлъ турокъ,

Оборвалось сердце у Страхиньи,

Но призвалъ онъ истиннаго Бога —

И похалъ смло черезъ поле,

детъ банъ черезъ Косово поле,

На четыре стороны онъ детъ,

Ищетъ банъ турчина Влахъ-Алію,

Но нигд найти его не можетъ.

Банъ спустился на рку Ситницу

И увидлъ у рки у самой

На песк стоитъ шатеръ зеленый,

Широко раскинулся надъ полемъ,

На шатр позолочённый яблокъ,

Что сіяетъ и горитъ какъ солнце,

Предъ шатромъ копье воткнуто въ землю,

Воронъ конь къ тому копью привязанъ,

У коня мшокъ съ овсомъ подъ мордой,

Конь стоитъ и въ землю бьётъ копытомъ.

Какъ увидлъ Бановичь шатеръ тотъ,

Онъ умомъ и разумомъ раскинулъ:

Ужь не это ли шатеръ Аліи?

Подскакалъ, копьёмъ въ него ударилъ

И откинулъ полу, чтобы глянуть,

Что такое подъ шатромъ творится.

Не было тамъ сильнаго Аліи,

А сидлъ какой-то пьяный дервишъ,

Борода сдая по колни,

Непотребствуетъ проклятый дервишъ

И вина не въ мру наливаетъ —

Въ чашу льётъ онъ, а внно-то на полъ.

Ажно очи набжали кровью!

Какъ увидлъ дервиша Страхиньичь,

Проворчалъ ему селянъ турецкій,

Пьяный дервишъ глянулъ изподлобья:

‘А, здорово делибашъ Страхинья!’

Стало бану горько и досадно,

По-турецки дервишу онъ молвилъ:

‘Брешишь, дервишъ, съ пьяну обознался,

Съ пьяну лаешь глупыя ты рчи,

И гяуромъ турка называешь!

Про какого говоришь тамъ бана?

Я не банъ, а конюхъ я султанскій,

Я пришолъ съ султанскими конями,

Да бда мн: кони разбжались

По несмтной по турецкой рати,

Мы теперь гоняемся за ними,

Чтобъ они совсмъ не распропали.

А ужь ты старикъ молчалъ бы лучше,

Разскажу не-то царю-султану,

Такъ ужо теб за это будетъ!’

Засмялся громко старый дервишъ:

‘Делибашъ ты, делибашъ Страхинья!

Знаешь ли, Страхинья, Богъ съ тобою,

Я стоялъ на Гблеч-планин

И узналъ тебя, когда ты халъ

Сквозь полки несмтные султана,

И коня я распозналъ далёко,

Да и иса я твоего примтилъ,

Врнаго, лихого Карамана.

Эхъ, Страхиньичь, знаешь ли, Страхиньичь,

Я узналъ тебя, Страхиньичь, сразу

По лицу и по глазамъ сердитымъ,

Да и усъ, какъ погляжу, такой-же!

Помнишь ли ты, Богъ съ тобой, Страхиньичь,

Какъ попался я къ твоимъ пандурамъ,

На гор высокой на Сухар:

Ты веллъ меня въ темницу бросить,

Девять лтъ я пролежалъ въ темниц

И десятое ужь лто наступало —

Сжалился ты что-ли надо мною,

Своего темничника ты кликнулъ

И на свтъ веллъ меня ты вывесть.

Какъ темничникъ, сторожъ твой темничный,

Да привелъ меня въ теб предъ очи —

Знаешь ли ты, помнишь ли, Страхиньичь,

Какъ меня распрашивать ты началъ?

Лютый змй, поганый аспидъ турка!

Околешь ты въ моей темниц!

Хочешь ли ты, турка, откупиться?

Ты спросилъ и я теб отвтилъ:

Откуплюсь, коли на волю пустишь,

Если дашь мн отчину увидть,

У меня въ дому добра найдется:

Есть и земли, есть теб и левы,

Заплачу, лишь отпусти на волю!

А не вришь — Богъ теб порука,

Божья вра — вотъ теб порука,

Что получишь ты богатый выкупъ!

Ты поврилъ, далъ ты мн свободу,

Отпустилъ меня въ родимый городъ,

По дворамъ моимъ высокимъ, блымъ,

Но какъ я на родину вернулся,

Горькое одно увидлъ горе:

Безъ меня прошла у насъ зараза,

Поморила и мужчинъ и женщинъ,

Не осталось ни души въ деревн,

Вс дворы попадали и сгнили,

Даже стны поросли травою,

А что было — серебро и левы —

Все съ собою захватили турки.

Какъ увидлъ я дворы пустые,

Гд не стало ни души единой,

Думалъ, думалъ и одно придумалъ:

У гонца отбилъ коня лихого

И пустился къ городу Едрену,

Въ самому великому султану.

Доложилъ визирь царю-султану,

Что каковъ я молодецъ удалый,

И они въ кафтанъ меня одли,

Дали саблю и шатеръ богатый,

И коня мн дали вороного,

Дали мн коня и наказали,

Чтобъ служилъ по вкъ царю-султану.

Ты пришолъ за выкупомъ Страхиньичь?

Нтъ со мной, Страхиньичь, ни динара!

На бду одну ты притащился,

Попадешься на Косов туркамъ,

Ни за что вдь голову погубишь!’

Смотритъ банъ, оглядываетъ турка,

Узнаётъ онъ дервиша сдого,

Слзъ съ коня и къ дервишу подходитъ

И его рукою обнимаетъ:

‘Богомъ братъ мой, старина ты дервишъ,

Мы про долгъ съ тобою позабудемъ!

Кланяюсь теб я этимъ долгомъ!

Не за долгомъ я сюда пріхалъ,

А ищу я сильнаго Алію,

Что дворы вс у меня разграбилъ,

Что увёзъ мою подругу — любу.

Ты скажи мн лучше, старый дервишъ,

Какъ найти мн моего злодя,

Но молю тебя опять, какъ брата:

Ты, смотря, меня не выдай туркамъ,

Чтобы въ плнъ меня не захватили.’

Старый дервишъ бану отвчаетъ:

‘Соколъ ты изъ соколовъ, Страхиньичь!

Вотъ теб, Страхиньичь, Богъ порука,

Хоть сейчасъ возьми свою ты саблю

И юлъ-войска у султана выржь —

Не скажу я никому ни слова!

Не забуду вкъ твоей хлбъ-соли:

Как сидлъ я у тебя въ темниц,

Ты поилъ, кормилъ меня, Страхнньичь,

Выводилъ на свтъ обогрваться,

И пустилъ меня на честномъ слов.

Я тебя не предалъ и не выдалъ,

И теб измнникомъ я не былъ,

И во-вкъ измнникомъ не буду,

Такъ чего жъ теб меня бояться!

А что спрашиваешь ты, Страхиньичь,

Про турчина сильнаго Алію:

Онъ раскинулъ свой шатеръ широкой

На гор на Голеч-планин,

Но послушай моего совту:

На коня садися ты скоре

И скачи отсюда безъ-оглядки,

А не то безъ пользы ты погибнешь.

Не поможетъ молодая сила,

Ни рука, ни сабля боевая,

Ни копьё, отравленное ядомъ:

Ты до Влаха сильнаго додешь,

Да назадъ-то Влахъ тебя не пуститъ,

И а конемъ тебя захватитъ вмст

И со всмъ твоимъ вооруженьемъ,

Руки онъ теб переломаетъ,

Выколетъ глаза теб живому.’

Но смется дервишу Страхиньичь:

‘Полно, дервишъ, плакать спозаранку!

Обь одномъ молю тебя какъ брата —

Только туркамъ ты меня не выдай!’

Сирый дервишъ бану отвчаетъ:

‘Слышишь ли ты, делибашъ Страхинья,

Вотъ теб всевышній Богъ порука,

Хоть сейчасъ ты на коня садися,

Выхвати свою лихую саблю

И полъ-войска изруби у турокъ,

Не скажу я никому ни слова!’

Банъ садится на коня и детъ,

Обернулся и съ коня онъ кличетъ:

‘Эй, братъ дервишъ, сослужи мн службу:

Ты поишь и вечеромъ и утромъ

Своего коня въ рк Ситниц,

Покажи, гд бродятъ черезъ рку,

Чтобы мн съ конемъ не утопиться!’

Старый дервишъ давъ отвтилъ бану:

‘Страхинь-банъ ты, ясный соколъ сербскій,

Для Тебя и для коня такого

Всюду броды, всюду переходы!’

Банъ махнулъ и перебрелъ Ситницу,

И помчался по Босову полю

Къ той гор, гд былъ шатеръ широкій

Сильнаго турчина Влахъ-Ажи.

Банъ далёко, солнышко высоко,

Освтило все Косово поле

И полки несмтные султана.

Вотъ теб и сильный Влахъ-Алія!

Проспалъ ночь онъ съ бановича любой,

Подъ шатромъ, на Голеч-планин,

Ужь такой обычай у турчина —

Поутру дремать, какъ встанетъ солнце:

Легъ-себ, закрылъ глаза и дремлетъ.

И мила ему Страхиньи люба:

Головой въ колни въ ней склонился,

А она его руками держитъ,

И глядитъ на поле на Косово,

Сквозь шатеръ растворенный широко,

И разсматриваетъ силы рати,

И какіе тамъ шатры у турокъ

И какіе витязи и вони.

На бду вдругъ опустила очи,

Видитъ — скачетъ молодецъ удалый,

По Косовскому несется полю.

И рукой она толкнула турка,

По щек его рукою треплетъ:

‘Государь мой, сильный Влахъ-Алія!

Пробудись и подымись скоре:

Неподвига, чтобъ те ногъ не двигать!

Подпоясывай свой литый поясъ,

Уберись своимъ оружьемъ свтлымъ:

Видишь, детъ къ намъ сюда Страхиньичь,

Страхинь-банъ изъ маленькаго банства:

Голову теб отрубитъ саблей,

А меня онъ увезетъ съ собою,

Выколетъ живой мн оба ока!’

Вспыхнулъ турокъ, что огонь, что пламень,

Вспыхнулъ турокъ, соннымъ окомъ глянулъ

И въ глаза захохоталъ ей громко:

‘Ахъ, душа, Страхиньича ты люба!

Экъ теб онъ страшенъ, твой Страхиньичь!

Днемъ и ночью только имъ и бредишь!

Знать, душа, какъ и въ Едренъ удемъ,

Онъ пугать тебя не перестанетъ!

Это, видишь, люба, не Страхинья,

Это, люба, делибашъ султанскій:

Чай, ко мн самимъ султаномъ посланъ,

Либо царскимъ визиремъ Мехмедомъ,

Чтобы турокъ я у нихъ не трогалъ:

Всполошились визири царёвы,

Испугались видно ятагана!

Ты не бойся, коли я отсюда

Покажу дорогу делибашу —

Саблею его перепояшу,

Чтобъ еще ко мн не посылали!’

Но ему подруга-люба молвитъ:

‘Государь могучій Влахъ-Алія!

Погляди ты, аль ослпъ — не видишь,

Это вовсе не гонецъ султанскій,

Это мужъ мой, Страхинь-банъ удалый,

Я въ лицо его отсюда вижу,

По глазамъ его узнала съ разу,

Да и усъ, какъ погляжу, такой же,

Вонъ и конь его, и пёсъ косматый,

Караманъ его лихой и врный,

Не блажи, а подымайся лучше.’

Какъ услышалъ турокъ эти рчи,

Онъ трухнулъ, вскочилъ на легки ноги,

Подпоясалъ златолитый поясъ,

3а поясъ заткнулъ кинжалъ булатный,

У бедра повсилъ саблю востру,

На коня на вороного глянулъ,

На коня онъ глянулъ — банъ нагрянулъ.

Не кивнулъ онъ турк головою,

Не назвалъ селяма по-турецки,

А сказалъ ему собак прямо:

‘Вотъ ты гд, проклятый басурманинъ,

Вотъ ты гд, лихой царёвъ ослушникъ!

Ты скажи мн, чьи дворы разграбилъ?

Чьихъ прогналъ ты врныхъ домочадцевъ?

Чью, скажи, теперь ты любу любишь?

Выходи со мной на поединокъ.’

Изготовился турчинъ на битву,

Прыгнулъ разъ и до коня допрыгнулъ,

Прыгъ еще и на коня онъ вспрыгнулъ,

Подобралъ ременные поводья,

Банъ не ждетъ, помчался на турчина

И пустилъ въ него копьемъ булатнымъ.

Тутъ бойцы удалые слетлись,

Но руками размахнулъ Алія

И поймалъ онъ бановича пику,

И кричитъ онъ громко Страхинь-бану:

‘У, ты гяуръ, Страхинь-банъ проклятый!

Вотъ ты что придумалъ и затялъ:

Да не съ бабой это шумадійской, *******)

Что наскочишь — крикомъ озадачишь,

А могучій это Влахъ-Алія,

Что не любитъ и султана слушать,

Помыкаетъ онъ и визирями,

Словно мухами да комарами:

Вотъ ты съ кмъ затялъ поединокъ.’

Такъ сказалъ и самъ пускаетъ пику,

Просадить хотлъ Страхинью сразу,

Но Господь помогъ тутъ Страхинь-бану,

Да и конь былъ у него смышленый:

Онъ припалъ, какъ загудла пика,

И она надъ баномъ просвистла

И ударилась въ холодный камень,

На три иверня разбившись разомъ,

У руки и гд насаженъ яблокъ.

Какъ не стало копьевъ, ухватили

Палицы они и шестоперы.

Размахнулся турокъ Влахъ-Алія

И ударилъ Страхннь-бана въ темя,

Страхинь-банъ погнулся, покачнулся,

Врному коню упалъ на шею,

Но Господь опять помогъ Страхинь,

Да и конь былъ у него смышленый,

Конь такой, какого не видали

Съ той поры ни сербы и ни турки:

Онъ взмахнулъ.и передомъ, и задомъ,

И въ сдл Страхпньича поправилъ.

Тутъ ужь банъ ударилъ Влахъ-Алію,

Изъ сдла не могъ турчина выбить,

Но коня всадилъ онъ по колни

Въ землю всми четырьмя ногами.

Шестоперы также изломали

И повыбили изъ нихъ вс перья,

Тутъ за сабли вострыя схватились,

И давай опять рубиться-биться.

А была у Страхинь-бана сабля:

Трое саблю вострую ковали,

А другіе трое помогали

Съ воскресенья вплоть до воскресенья,

Выковали саблю изъ булата,

Рукоять изъ серебра и злата,

На великомъ брус, на точил,

Страхинь-бану саблю наточили.

Замахнулся турокъ, но Страхинья

Подскочилъ, на саблю саблю принялъ,

На полы разскъ у турка саблю,

И взыгралъ, возрадовался духомъ,

Кинулся смлй на Влахъ-Алію,

Налеталъ оттуда и отсюда,

Чтобы съ плечъ башку снести у турка,

Или руки у него поранить.

Лихъ боецъ съ лихимъ бойцомъ сошолся:

Наступаетъ сильный банъ на турка,

Только турокъ бану не дается,

Половинкой сабли турокъ бьётся,

Онъ обертываетъ саблей шею,

Заслоняетъ грудь и руки ею,

И Страхиньи саблю отбиваетъ,

Только иверни летятъ да брызги,

Другъ у друга сабли изрубили,

Изрубили вплоть до рукояти,

Всторону отбросили обломки,

Соскочили съ коней и схватились

Другъ за друга сильными руками

Q. какъ два великіе дракона,

По гор по Голечу носились,

Цлый день носились до полудня,

Ажно пна-потъ прошибъ турчина,

Блая какъ снгъ бгала пна,

А у бана блая да съ кровью,

Окровавилъ онъ свою рубашку —

Окровавилъ золотыя латы,

Тяжко-тяжко стало Страхннь-бану,

Онъ взглянулъ на любу и воскликнулъ:

‘Богъ убей тебя, змя не люба!

И какого тамъ рожна ты смотришь!

Подняла бы ты обломокъ сабли

И ударила бъ меня, иль турка,

И ударила бъ кого не жалко!’

Но турчинъ Алія къ ней взмолился:

‘Ахъ душа, Страхиныіна ты люба!

Не моги, смотри, меня ударить,

Не моги меня — ударь Страхинью!

Ужъ не быть теб его женою,

И тебя онъ больше не полюбитъ,

А коритъ и днемъ и ночью станетъ,

Что спала ты подъ шатромъ со мною,

Мн же будешь ты мила во-вки,

Мы удемъ въ Едренетъ съ тобою,

Дамъ теб я пятьдесятъ невольницъ,

Чтобъ тебя за рукава держали

И кормили сахаромъ да мёдомъ,

Золотомъ тебя всеё осыплю,

Съ головы до муравы зеленой:

Ну, ударь, душа, Страхинью бана!’

Женщину легко подбить на злое:

Подбжала люба Страхинь-бана,

Сабельный обломокъ ухватила,

Обернула толковымъ убрусомъ,

Чтобы руку блу не поранить,

Не хотла турка Влахъ-Алію,

А накинулась, змя, на мужа,

Господина своего Страхинью

И ударила его осколкомъ

Прямо въ лобъ, по золотой челенк *********)

И по блому его кауку,

И челенку свтлую разскла,

И каукъ ему разскла блый,

Кровъ пробилась алою струёю,

Стала очи заливать Страхинь.

Видитъ банъ погибель неминучу,

Но подумалъ онъ и догадался,

Вспомнилъ онъ лихого Карамана,

Что привыченъ былъ ко всякой травл,

Да какъ крикнетъ богатырскимъ горломъ:

Врный песъ на крикъ его примчался,

Ухватилъ измнницу за горло,

А вдь женщины куда пугливы:

Бросила она обломовъ сабли,

Взвизгнула и за уши схватила,

За уши схватила Карамана

И скатилась кубаремъ въ долину,

А турчину стало жалко любы.

Онъ глядитъ во слдъ, что будетъ съ нею,

Тутъ Страхинья въ нору догадался,

Молодецкое взыграло сердце,

Изловчился, наскочилъ на турка

И ударилъ басурмана объземь.

Страхинь-банъ оружія не ищетъ:

Онъ наслъ на турка Влахъ-Алію,

И залъ его до смерти зубомъ.

А потомъ вскочилъ на легки ноги,

Началъ звать и кликать Карамана,

Чтобы любу не загрызъ до смерти.

Но она долиною пустилась —

Убжать, змя, хотла къ туркамъ,

Только не далъ сильный банъ Страхинья:

Ухватилъ ее за праву руку,

Привязалъ ее къ коню лихому

Слъ, а любу за собою бросилъ

И помчался по Косову полю,

Такъ и эдакъ, бокомъ-стороною,

Чтобы туркамъ лютымъ не попасться,

И пріхалъ въ блый градъ Крушевецъ,

Къ старому, сдому Югъ-Богдану,

Увидалъ опять шурьёвъ любезныхъ,

Обнялся, расцаловался съ ними

И спросилъ, здорово-ль имъ живется?

Какъ увидлъ Югъ-Богданъ могучій,

Что у зятя лобъ разсченъ саблей,

По лицу онъ пролилъ горьки слёзы,

Горьки слёзы пролилъ и промолвилъ:

‘Славно же мы гостя угостили!

Весела теб пирушка наша.

Видно есть юнаки и у турокъ,

Что такого сокола подбили,

Сокола такого Страхинь-бана!’

И шурья, взглянувши, всполошились.

Но Страхинья такъ имъ отвчаетъ:

‘Не кори себя и не пугайся,

Милый тесть мой, Югъ-Богданъ могучій!

Не тревожьтесь, братья, понапрасну:

Не случилось молодца у турокъ,

Чтобы могъ со мною потягаться,

Чтобъ подшибъ меня, или поранилъ,

А сказать ли, кто меня поранилъ?

Какъ сражался я съ лихимъ турчиномъ,

Ранила меня подруга-люба,

Дочь твоя родная, не хотла

Тронуть турка, а пошла на мужа,

Противъ своего вооружилась!’

Вспыхнулъ Югъ и загорлся гнвомъ,

Кликнулъ онъ своихъ дтей могучихъ:

‘Подавайте сабли, ятаганы!

На куски ее изржьте, суку! ‘

На сестру накинулися братья,

Только не далъ имъ ее Страхинья,

И сказалъ шурьямъ такое слово:

‘Что вы, братья, на кого вы, братья,

На кого вы, братья, зашумли?

На кого кинжалы потянули?

Коли вы ужь молодцы такіе,

Гд же были, братья, ваши сабли,

Ваши сабли, вострые кинжалы,

Какъ я здилъ на Косово поле,

Погибалъ у окаянныхъ турокъ?

Кто изъ васъ меня въ ту пору вспомнилъ?

Не могите жь мн жену обидть!

Я безъ васъ расправился бы съ нею,

Да пришлось со всми бъ расправляться,

Не съ кмъ было бъ мн и чарки выпить:

Такъ ужь люб я вину прощаю.’

Вотъ каковъ, братъ, былъ у насъ Страхиньичь,

И другого не было такого!

Н. Бергъ.

*) Одинъ изъ паевыхъ героевъ косовской битвы, происходившей на Косовомъ пол 15-го іюня 1389 года, въ Видовъ день, и ршившей участь Сербскаго царства.

**) Родъ плаща со шнурами.

***) Едревъ — Адріанополь, старая столиа Турціи.

****) Плавина — большая гора.

*****) Каукъ — шапка или колпакъ, который турка обвиваю чалмою.

******) Вроятно азіатско-турецкій или такъ называемые новскій языкъ, былъ несомннный признакъ турка, и испытывали сербовъ и болгаръ, которые большею частью говорятъ по европейски-турецки какъ турки.

*******) То-есть — съ сербіянкой изъ Шумадіи, средней, лсистой Сербіи, получавшей свое названіе отъ шума — лса.

********) Челенка — золотой или серебряный султанъ на чалм.

ЦАРЬ ЛАЗАРЬ И ЦАРИЦА МИЛИЦА.

Какъ за ужиномъ сидитъ царь Лазарь, *)

Съ нимъ сидятъ царица Милица.

Говоритъ царица Милица:

‘Ты послушай, государь мой Лазарь,

Золотая сербская корова!

Ты уходишь завтра на Косово,

Воеводъ и слугъ берёшь съ собою,

Никого ты здсь не оставляешь,

Кто бы могъ къ теб съ письмомъ отъхать

На Косово и назадъ вернуться.

Ты уводишь моихъ девять братьевъ,

Девять братьевъ, Юговичей храбрыхъ,

Хоть единаго изъ нихъ оставь мн,

Чтобъ сестр онъ былъ въ бд защитой!’

Ей на это Лазарь отвчаетъ:

‘Государыня моя, Милица!

Ты скажи, кого жъ теб оставить?’

— ‘Ты оставь мн Юговича Бошка!’

Отвчаетъ ей на это Лазарь:

‘Государыня моя, Милица!

Завтра утромъ, какъ взойдетъ день блый,

День взойдетъ и солнце просіяетъ

И врата отворятся градскія,

Ты ступай и стань подъ воротами.

Какъ пойдетъ рядами наше войско:

Передъ ними будетъ Юговъ Бошко,

Понесетъ онъ знамя войсковое,

Отъ меня скажи ему ты милость,

Царское мое благословенье,

Чтобъ отдалъ, кому захочетъ, знамя

И съ тобою въ терем остался!’

Какъ назавтра утро засіяло,

Отперли ворота городскія,

Выходила госпожа царица

И въ воротахъ самыхъ становилась.

Вотъ идетъ дружина за дружиной,

Борзы кони подъ оружьемъ браннымъ,

Передъ ними былъ Юговичъ Бошко

На кон червонномъ, весь во злат,

И покрытъ онъ знаменемъ Христовымъ —

До коня покрылся до лихого,

А на знамени насаженъ яблокъ,

Золотымъ крестомъ пріосненный,

А съ креста висятъ златыя клети —

Падаютъ Юговичу на плечи.

Подошла къ Юговичу царица,

За узду коня остановила,

Обвила руками шею брату

И ему сказала тихо-тихо:

‘Милый братъ мой, дорогой мой Бошко,

Царь теб даетъ благословенье —

Не ходить съ полками на Косово,

А отдать, кому захочешь, знамя

И со мною въ город остаться,

Быть сестр защитой и помогой!’

Ей на это Бошко отвчаетъ:

‘Воротися ты въ свой теремъ блый!

Мн не слдъ съ тобою оставаться,

Покидать святое наше знамя,

Хоть дари мн царь свой градъ Крушевецъ!

Что тогда заговоритъ дружина:

Окаянный трусъ, измнникъ Бошко!

Онъ идти боится на Косово,

Кровь пролить за честный крестъ Господень,

Умереть за вру за святую!’

И съ конемъ промчался онъ въ ворота.

Вотъ и старый Югъ-Богданъ съ дружиной!

Семь за нимъ Юговичей позади,

Всхъ она просила по порядку —

Ни одинъ и посмотрть не хочетъ.

Малое за тхъ проходитъ время,

Вызжаетъ и Юговичъ-Воинъ

Съ царскими ретивыми конями —

Были кони въ золотыхъ попонахъ —

И подъ нимъ она коня схватила,

Обвила руками шею брату

И ему сказала тихо-тихо:

‘Милый братъ ты мой, Юговичъ-Воинъ,

Царь теб даетъ благословенье —

Передать коней, кому желаешь,

И со мною въ город остаться —

Быть сестр защитой и помогой!’

Отвчаетъ ей Юговичъ-Воинъ:

‘Воротись, сестра, въ свой теремъ блый!

Мн не слдъ съ тобою оставаться

И коней передавать царёвыхъ,

Хоть бы зналъ, что лягу на Косов!

Нтъ, я ду во чистое поле

Кровь пролить за честный крестъ Господень,

Умереть за вру за святую!’

И съ конемъ промчался онъ въ ворота.

Какъ царица это услыхала,

Она пала на холодный камень,

Она пала, намять потеряла.

Вотъ и Лазарь славный прозжаетъ:

Онъ увидлъ госпожу Милицу,

Какъ увидлъ онъ, заплакалъ горько,

Посмотрлъ направо и налво,

Громко кличетъ слугу Голубана:

‘Голубанъ, слуга ты мой врный,

Ты покинь свою лошадь бду,

Подними на руки царицу

И снеси ее въ высокъ теремъ,

А ужь грхъ теб Господь отпуститъ,

Что не будешь съ нами на Босов!’

Какъ услышалъ Голубанъ т рчи,

Залился онъ горькими слезами,

Лошадь блу у воротъ покинулъ,

Взялъ царицу на блыя руки

И отнесъ ее въ высокій теремъ,

Но не могъ онъ одолть сердца,

Не идти съ братьями на битву:

Воротился, на коня прыгнулъ

И пустился прямо на Косово.

Какъ назавтра зарей, ранымъ-рано,

Прилетли два чорные врана,

Воронья съ Косова чиста поля

И на теремъ блый опустились,

На высокій Лазаревъ ли теремъ,

Одинъ каркнулъ Д другой промолвилъ:

‘Это ль будетъ блый царскій теремъ?

Что-то въ немъ да никого невидно!’

Знать, никто не слышалъ этой рчи —

Услыхала госпожа царица,

Передъ теремъ вышла передъ блый,

Тихо молвитъ вороньямъ тмъ чорныхъ:

‘Богъ вамъ въ помочь, чорные два врана!

Вы откуда, два врана, такъ рано?

Не съ Косова ль поля боевого?

Не видали ль тамъ двухъ сильныхъ ратей?

Не видали ль, какъ он сразились,

И какое войско побдило?’

Воронья цариц отвчаютъ:

‘Госпожа царица ты, Милица,

Мы летимъ съ Косова чиста поля,

Видли дв рати на Босов,

Межь собой он вчера сразились,

Два царя тамъ головы сложили,

Малость малая осталась турка,

А у серба, что хоть и осталось,

Все то раны, вс-то кровью пьяны!’

Какъ они съ царицей говорили,

Милутинъ въ воротамъ подъзжаетъ,

Держитъ руку правую да въ лвой,

У него семнадцать ранъ на тл,

Да и конь его весь кровью облитъ.

Говоритъ царица Милутину:

‘Что съ тобою, Милутинъ мой врный?

Что лицомъ ты пасмуренъ, не вёселъ?

Или выдалъ князя на Косов?’

Милутинъ цариц отвчаетъ:

‘Госпожа, спусти меня на земь

И умой холодной водою,

Да виномъ облей меня краснымъ:

Одолли меня тяжки раны!’

Тутъ съ коня сняла его Милица,

Чистою водой его умыла

И виномъ облила его краснымъ.

Какъ немного Милутинъ ожилъ,

Стала спрашивать его царица:

‘Что, скажи мн, было на Косов?

Какъ погибъ тамъ славный царь Лазарь?

Какъ погибъ тамъ Югъ-Богданъ могучій?

Какъ его Юговичи погибли?

Какъ погибъ тамъ Милошъ воевода?

Какъ погибъ Букъ Бранковичь смлый?

Какъ погибъ Страхинья Бановичь?’

Тутъ слуга разсказывать началъ:

‘Вс остались на Косовомъ пол!

Гд погибъ нашъ славный царь Лазарь,

Много тамъ поломано копьевъ,

И турецкихъ копьевъ, и сербскихъ,

Только сербскихъ больше, чмъ турецкихъ,

Какъ они царя обороняли,

Нашитаго Лазаря князя.

Югъ-Богданъ погибъ еще сначала,

Въ самой первой схватк съ басурманомъ,

Тамъ и восемь Юговичей пало,

На одинъ изъ нихъ не выдалъ брата:

Всякій бился, сколько силъ хватило.

Уцллъ одинъ Юговичь-Бошко:

По Босову знаменемъ онъ вялъ,

Разогналъ и распугалъ онъ турокъ,

Словно соколъ голубей пугливыхъ.

Гд въ крови бродили по колно,

Тамъ погибъ нашъ Бановичь Страхинья,

Милошъ палъ по край рки Ситницы,

Край Ситницы, край воды студеной,

Онъ убилъ у нихъ царя Мурата

И еще двнадцать тысячъ войска.

Да проститъ тому грхи Всевышній,

Кто родилъ намъ Милоша на свтъ!

По себ оставилъ онъ память,

Вкъ о немъ разсказывать будутъ,

Пока есть жива душа на свт

И стоитъ Косово чисто поле!

А что спрашиваешь ты про Вука:

Будь онъ проклятъ и съ отцомъ будь проклятъ!

Проклятъ будь и родъ его и племя:

Онъ царя выдалъ на Косов

И увелъ съ собой двнадцать тысячъ,

Какъ и самъ, измнниковъ лютыхъ.’

Н. Бергъ.

*) Послдній сербскій царь. Править съ 1371 по 1389 годъ. Въ этомъ году. 15 іюни, въ Видовъ день, косовская битва ршала участь Сербскаго царства. Малица — дочь воеводы Югъ-Богдана, на которой Лазарь женился еще при жизни царя Стефана.

РАЗГОВОРЪ МИЛОША СЪ ИВАНОМЪ.

‘Побратимъ ты мой, Иванъ Косанчичь!

Ты выглядывалъ у турка войско:

Велика ль у нихъ народу-сила?

Можно ль съ ними въ пол намъ схватиться?

Можно ль будетъ одолть ихъ въ пол?’

Говоритъ ему Иванъ Косанчичь:

‘Побратимъ ты Милошъ мой Обиличь!

Я выглядывалъ у турка войско:

Много-много видлъ вражьей силы!

Кабы солью вс мы обратились,

На обдъ бы насъ не стадо туркамъ.

Я ходилъ пятнадцать цлыхъ сутокъ

По турецкой по несметной рати:

Не нашолъ ни счоту я, ни краю:

Какъ отъ Мрамора до Явора-Сухого,

А отъ Явора, братъ, до Сазліи,

Отъ Сазліи на Мостъ на Желзный,

А отъ Моста до того Звечана,

Отъ Звечана до того Чечана,

Отъ Чечана до планинъ высокихъ

Разлеглося вражеское войско.

Витязь къ витязю, къ коню конь борзый,

Пика съ пикой, точно холмъ великой,

Словно тучи бунчуковъ ихъ кучи,

А шатры матёры будто снжны горы!

Кабы съ неба въ нихъ ударилъ ливень —

Ни одна не пала бъ капля на земь:

Все упало бъ на коней и войско!

Слъ Муратъ на пол на Мазгит,

Обхватилъ онъ Лабу и Ситницу.’

Но еще спросилъ Ивана Милошъ:

‘Ты скажи мн, братъ Иванъ Косанчичь,

Гд шатеръ могучаго Мурата?

Общался нашему я князю,

Что пойду и заколю Мурата

И ногой ему подъ горло стану!’

Говоритъ ему Иванъ Косанчичь:

‘Глупъ ты, Милошъ, глупъ и неразуменъ!

Гд шатёръ могучаго Мурата?

Посреди онъ всей турецкой рати,

Хоть возьми у сокола ты крылья

И ударь ты съ неба голубого:

На теб бы перьевъ не осталось!’

Сталъ тутъ Милошъ умолять Ивана:

‘Ты послушай, братъ, Иванъ Косанчичь,

Не родимый, словно какъ родимый!

Ты не сказывай про это князю,

Чтобы не было ему заботы

И чтобъ войско наше не сробло,

А скажи ты князю рчь такую:

Велика у супостата сила,

Но мы съ нею можемъ потягаться,

А не то и одолть ихъ сможемъ.

Въ рати той не молодцы на служб,

А хаджіи *), старики сдые,

Да народъ рабочій, не охочій,

Что ни разу бою не видали,

А пошли затмъ, чтобъ прокормиться,

Да и это войско у турчина

Заболю равною болзнью,

Заболли у него и кони,

Заболли мокрецомъ и сапомъ.’

Н. Бергъ.

*) Хаджа — странникъ, бывшій на поклоненіи гробу Мохаммеда.

КОСОВСКАЯ ДВУШКА.

Встала рано двица косовка,

Въ день великій встала, въ воскресенье,

Въ воскресенье прежде красна солнца,

Засучила рукава сорочки,

Засучила вплоть до блыхъ локтей,

Положила на плечи хлбъ блый,

Взяла въ руки два златыхъ сосуда,

Налила въ одинъ воды студёной,

А другой виномъ налила краснымъ,

И пошла она Косовскимъ полемъ,

Посреди побоища проходитъ,

Славнаго побоища царёва,

Витязей оглядываетъ мертвыхъ,

А кого найдетъ еще живого —

Чистою водой его умоетъ,

Причаститъ виномъ его червоннымъ

И потомъ накормитъ хлбомъ блымъ.

Глядь: лежитъ въ крови удалый витязь,

Добрый витязь молодой Орловичь,

Молодой царёвъ знаменоносецъ.

Онъ въ живыхъ въ ту пору оставался,

Только былъ онъ безъ руки безъ правой,

Безъ ноги безъ лвой до колна,

Тонки ребра были перебиты

И виднлась блая печенка.

Подняла его красна двица,

Подняла она его изъ крови,

Чистою водой его умыла

И виномъ червоннымъ причастила:

Ожилъ витязь удалой Орловичь,

Говоритъ онъ двиц косовк:

‘Ахъ, сестра моя ты, дорогая!

Что теб такая за неволя

Здсь въ крови людей ворочать мертвыхъ?

На побоищ кого ты ищешь:

Сына дядина, родного ль брата?

Иль отца отыскиваешь старца?’

Отвчаетъ двица косовка:

‘Милый братъ, невдомый мн витязь,

Не лежатъ мои родные въ пол,

Не ищу я дядинаго сына,

Ни отца родимаго, ни брата.

Али ты не знаешь какъ царь Лазарь

Причащалъ свое большое войско

У святой у церкви Грачаницы?

Три недли причащалъ онъ ровно

И съ нимъ было тридцать калугеровъ. *)

Причастилось сербское все войско,

А за войскомъ наши воеводы,

Самый первый — воевода Милошъ,

А за Милошемъ Иванъ Косанчичь,

За Косанчнчемъ Миланъ Топлица.

Я въ ту пору у воротъ стояла.

Какъ пошолъ нашъ Милошъ воевода,

Добрый молодецъ на бломъ свт —

По камнямъ стучитъ кривая сабля,

На макушк толковая шапка,

Серебромъ на ней султанъ окованъ,

На груди кольчуга дорогая,

Шолковый платокъ надтъ на ше.

На меня, идучи, витязь глянулъ,

Снялъ съ себя кольчугу дорогую,

Снялъ и подалъ мн ее и молвилъ:

‘На, возьми ты, двица, кольчугу,

По кольчуг ты меня вспомянешь,

Какъ зовутъ меня — провеличаешь,

Я на смерть иду, на гибель злую,

Съ храбрымъ войскомъ Лазаря-владыки,

Ты, душа моя, молися Богу,

Чтобы здравымъ вышелъ я изъ бою,

Счастье я за-то твое устрою:

Я тебя возьму Милану въ жоны,

Что мн братъ по Богу, не по крови,

Что со мною Богомъ побратался,

Вышнимъ Богомъ и святымъ Иваномъ,

Я отцомъ вамъ буду посажонымъ!’

А за нимъ пошолъ Иванъ Босанчичь,

Добрый молодецъ на бломъ свт —

По камнямъ стучитъ кривая сабля,

На макушк толковая шапка,

Серебромъ на ней султанъ окованъ,

На груди кольчуга дорогая,

Шолковый платокъ надтъ на ше,

На рук горитъ богатый перстень,

Обернувшись, на меня онъ глянулъ,

Снялъ съ руки свой перстень драгоцнный,

Снялъ его и подалъ мн съ словами:

‘На, возьми, двица, этотъ перстень!

Этимъ перстнемъ ты меня помянешь,

Какъ зовутъ меня — провели чаешь,

Я на смерть иду, на гибель злую,

Съ храбрымъ войскомъ Лазаря-владыки,

Ты, душа моя, молися Богу,

Чтобъ оттуда я вернулся здравымъ,

Счастье я за-то твое устрою:

Я тебя возьму Милану въ жоны,

Что мн братъ по Богу, не по крови,

Что со мною Богомъ побратался,

Вышнимъ Богомъ и святымъ Иваномъ,

Я на вашей свадьб дружкой буду!’

А за нимъ пошолъ Миланъ Топлнца,

Добрый молодецъ на бломъ свт —

По камнямъ стучитъ кривая сабля,

На макушк толковая шапка,

Серебромъ на ней султанъ окованъ,

На груди кольчуга дорогая,

Шолковый платокъ надтъ на ше,

На рук убрусъ золототканный.

На меня, идучи, витязь глянулъ,

Снялъ съ руки убрусъ золототканный,

Снялъ его и подалъ со словами:

‘На, возьми убрусъ золототканный!

Ты меня убрусомъ тмъ помянешь,

Какъ зовутъ меня — провеличаешь,

Я на смерть иду, на гибель злую,

Съ храбрымъ войскомъ Лазаря-владыки,

Ты, душа моя, молися Богу,

Чтобъ оттуда я вернулся здравымъ,

Счастье я за-то твое устрою:

Ты женою врною мн будешь!’

Такъ прошли въ ворота воеводы,

Ихъ-то, братъ, ищу я по Косову!’

Говоритъ ей молодой Орловичь:

‘Погляди, сестрица дорогая,

Видишь вкругъ размётанныя копья:

Гд лежитъ ихъ боле и гуще,

Молодецкая тамъ кровь лилася,

До стременъ она коню хватала,

До стременъ и до поводьевъ самыхъ,

Добру молодцу по самый поясъ:

Тутъ легли герои-воеводы.

Ко дворамъ ты блымъ воротися:

Что кровавить рукава и полы!’

Какъ услышала она т рчи,

Горькія изъ глазъ полились слёзы,

Ко дворамъ своимъ вернулась блымъ,

Зарыдавши жалостно и громко:

‘На роду написано мн горе:

Подойду лишь къ зёлену я дубу —

Глядь: зеленый выцвлъ весь и высохъ!’

Н. Бергъ.

*) Калугеръ — монахъ.

ЮРИШИЧЬ-ЯНКО.

Кто-то стонетъ въ город Стамбул:

То ли вила *), то ли гуя **) злая?

То не вила, то не гуя злая:

Стонетъ молодецъ Юришичь-Янко,

И не даромъ день и ночь онъ стонетъ:

Янко запертъ въ темную темницу,

Въ ней три года молодецъ бдуетъ,

У Тирьянскаго царя, у Сулеймана,

Тамъ ему и тяжело и горько,

Такъ и стонетъ вечеромъ и утромъ,

Надолъ ужь и стнамъ холоднымъ,

А не только злому Сулейману.

Вотъ приходитъ Сулейманъ Тирьянскій,

Онъ приходитъ къ воротймъ темницы,

Кличетъ громко Юришича-Янка:

‘Будь ты проклятъ, гяуръ окаянный!

Что съ тобою за бда такая,

Что все воешь ты въ моей темниц?

Не поятъ тебя, или не Армятъ?

Или плачешь по какой гяурк?’

Отвчаетъ Янко Сулейману:

‘Говорить ты воленъ, царь, что хочешь,

Но не жажду я, не голодаю,

Только горько мн и раздосадно,

Что попался я къ теб въ темницу:

Доняла меня твоя темница!

Ради Бога, царь-султанъ великій,

Сколько хочешь попроси за выкупъ,

Но пусти мои отсюда кости.’

Сулейманъ ему на это молвитъ:

‘Брешишь, гяуръ, Янко окаянный!

Твоего мн выкупа не надо,

Но мн надо, чтобъ сказалъ ты правду,

Какъ зовутъ тхъ воеводъ могучихъ,

Что мое все войско всполошили,

Какъ мы шли Косовскимъ чистымъ полемъ.’

Отвчаетъ Янко Сулейману:

‘Говори ты, царь-султанъ, что хочешь,

Я скажу всю истинную правду:

Самый первый сильный воевода,

Что поскъ и разогналъ всхъ турокъ,

Потопилъ и въ Лаб и въ Ситниц —

Это былъ самъ Королевичъ-Марко.

А другой великій воевода,

Что разбилъ большую рать у турокъ —

Это будетъ Огникъ-Недоростокъ,

Милый сестричь воеводы Марка.

А послдній славный воевода,

Что сломалъ свою кривую саблю

И что турокъ навздвадъ на пику

И погналъ передъ собою въ Лабу,

Въ Лабу и студеную Ситницу —

Этого зовутъ Юришичь-Янко,

Что сидитъ, султанъ, въ твоей темниц:

Учини надъ нимъ теперь что хочешь!’

Говоритъ на то султанъ Тирьянскій:

‘Вотъ какой ты гяуръ окаянный!

Ну, скажи, какой ты хочешь смерти?

Хочешь, въ мор мы тебя утопимъ,

‘ Или, хочешь, на огн изжаримъ,

Или къ репицамъ коней привяжемъ:

Разнесутъ они тебя на части?’

Отвчаетъ Янко Сулейману:

‘Говорить ты воленъ, царь, что хочешь,

Но вдь муки никому не милы,

А коль смерти миновать не можно,

Такъ послушай: я теб не рыба,

Чтобы въ море ты меня закинулъ,

Я теб не дерево-колода,

Чтобы вы огнемъ меня спалили,

Не блудница, чтобъ меня конями

Приказалъ ты разорвать на части,

Но изъ добрыхъ витязей я витязь.

Дай же ты разбитую мн лошадь,

Что стояла тридцать лтъ безъ дла,

Никакого бою не глядла,

Да еще тупую дай мн саблю,

Тридцать лтъ неточеную вовсе,

Что и въ битв съ-роду не бывала,

А лежала ржавчиной покрыта

И забыла изъ ножонъ ужь лазить,

А потомъ пусти меня ты въ поле,

И за мною двсти янычаровъ:

Пусть они меня на сабли примутъ,

Пусть погибну я, какъ добрый витязь!’

Сулейманъ Юришича послушалъ:

Далъ ему разбитую онъ лошадь,

Что стояла тридцать лтъ безъ дла,

Никакого бою не глядла,

Далъ еще ему тупую саблю,

Тридцать лтъ неточеную вовсе,

Что и въ битв съ-роду не бывала,

А лежала ржавчиной покрыта

И забыла изъ ножонъ ужь лазить,

Выпустилъ потомъ онъ Янка въ поле,

И за нимъ дв сотни янычаровъ.

Какъ схватилъ коня Юришичь-Янко,

Началъ бить въ бока его ногами:

Конь понесся по чистому полю,

Вслдъ за Янкой двсти янычаровъ,

Впереди одинъ удалый турка:

Онъ задумалъ снесть башку у Янки,

Чтобы взять подарокъ отъ султана,

И совсмъ нагналъ-было онъ Янку,

Только Янко скоро спохватился:

Онъ бду надъ головою видитъ,

Помянулъ онъ истиннаго Бога,

Хвать рукой могучею за саблю,

Разомъ дернулъ — выскочила сабля,

Какъ сейчасъ откованная только,

Выждалъ Янко молодого турка

И на саблю басурмана принялъ,

Поперегъ его ударилъ тяжко —

И съ коня дв пали половины.

Подскочилъ Юришичь, мигомъ бросилъ

Онъ свою незженную лошадь,

На коня турецкаго метнулся,

Изъ ножонъ у турки вынулъ саблю

И пошолъ косить онъ янычаровъ:

Половину ихъ поскъ онъ саблей,

А другую онъ пригналъ, какъ стадо,

Къ самому султану Сулейману,

А потомъ — и здравъ, и цлъ, и веселъ —

Онъ домой похалъ чистымъ полемъ.

Н. Бергъ.

*) Горная нимфа

**) Змя.

МАРКО-КОРОЛЕВИЧЪ И СОКОЛЪ.

Расхворался Королевичъ-Марко,

Расхворался посреди дороги,

Въ-головахъ копьё втыкаетъ въ землю,

За копьё копя лихого вяжетъ

И такія говоритъ онъ рчи:

‘Кабы кто воды мн далъ напиться,

Кабы снь-прохладу мн устроилъ —

Сослужилъ бы врную мн службу,

Не забылъ бы я ея до смерти!’

Вдругъ откуда ни возьмися соколъ,

Подаётъ воды студеной въ клюв,

Чтобъ напился Королевичъ-Марко,

Распростеръ свои надъ Маркомъ крылья

И устроилъ снь ему, прохладу.

Говоритъ ему Кралевичъ-Марко:

‘Сизокрылый мой ты соколъ ясный!

Чмъ теб, мой соколъ, услужилъ я,

Что меня водой теперь ты поишь,

Что устроилъ мн ты снь-прохладу?’

Ясный соколъ Марку отвчаетъ:

‘Аль забылъ ты, Королевичъ-Марко,

Какъ мы были на Косовомъ поле

И терпли всякія напасти:

Изловили меня злые турки,

Ятаганомъ крылья мн обскли:

Ты схватилъ меня, Кралевичъ-Марко,

И на ёлку посадилъ зелену,

Чтобъ меня не растоптали кони,

Далъ мн мяса, чтобы я нался,

Далъ мн крови, чтобы я напился:

Вотъ какое ты добро мн сдлалъ,

Вотъ какую сослужилъ мн службу!’

Н. Бергъ.

МАРКО-КОРОЛЕВИЧЪ И БЕГЪ-КОСТАДИНЪ.

Два юнака въ чистомъ пол дутъ,

Костадинъ-бегъ и Кралевичъ-Марко.

Какъ взмолится Костадинъ-бегъ Марку:

‘Побратимъ мой, Королевичъ-Марко,

Прізжай ко мн когда подъ-осень,

Около Димитрія святого,

Ко моимъ ли краснымъ именинамъ,

Чтобъ тебя почествовать мн пиромъ,

Чтобы видлъ ты мое радушье,

Моего двора гостепріимство!’

Говоритъ ему Кралевичъ-Марко:

‘Не хвались своимъ гостепріимствомъ!

Знаю я твое гостепріимство:

Какъ искалъ я разъ Андрея брата,

Я забрелъ къ теб во дворъ широкій,

Около Димитрія святого,

Насмотрлся тамъ я, наглядлся,

Какъ гостей своихъ ты принимаешь!’

— ‘Что жь ты видлъ, Королевичъ-Марко?’

Костадинъ-бегъ Марка вопрошаетъ.

‘Первое, что у тебя я видлъ —

Отвчаетъ Костадину Марко —

Это были дв сиротки малыхъ,

Что зашли пость съ тобою хлба

И вина червоннаго напиться,

А ты крикнулъ на сиротъ тхъ малыхъ:

Вонъ отсюда, нечистыя твари!

Не поганьте у меня трапезы!

Жаль мн стало тхъ сиротокъ малыхъ,

Взялъ я ихъ, пошолъ на рынокъ съ ними,

Накормилъ тамъ ихъ я хлбомъ блымъ,

Напоилъ я ихъ виномъ червоннымъ,

Бархатную справилъ имъ одёжу,

Всю какъ есть изъ бархату и шолку,

И послалъ къ теб во дворъ широкій,

Самъ же сталъ подглядывать тихонько:

Какъ теперь сиротокъ тхъ ты примешь

Взялъ одну на лвую ты руку,

Посадилъ другую на десницу

И отнесъ къ себ ихъ за трапезу:

шьте, пейте, княжескія дти!

А въ другой разъ у тебя я видлъ:

Старые пожаловали гости,

Что свое имнье прохарчили

И свою одёжу истаскали.

Посадилъ ты ихъ въ конц трапезы,

Что на самомъ на послднемъ мст.

А пришли къ теб другіе гости,

Въ бархатныхъ и толковыхъ одеждахъ:

Посадилъ ты ихъ съ конца иного,

Угощалъ ты ихъ виномъ и водкой,

Подчивалъ ихъ всякими сластями.

Въ третьихъ — то, что ты отца и матерь

Позабылъ совсмъ и не попросишь,

Чтобъ за трапезой съ тобой сидли,

Первую бы чашу подымали!’

Н. Бергъ.

МАРКО-КОРОЛЕВИЧЪ УНИЧТОЖАЕТЪ СВАДЕБНЫЙ ОТКУПЪ.

Ранымъ-рано всталъ Кралевичъ-Марко

И похалъ по полю Косову,

Какъ дохалъ до рки Серваны,

Повстрчалъ онъ двицу косовку,

Говоритъ ей: ‘Богъ теб на помощь,

Посестрима, двица косовка!’

Поклонилась двица косовка,

Поклонилась до земли до самой:

‘Буди здравъ, воитель незнакомый!’

Говоритъ опять Кралевичъ-Марко:

‘Всмъ взяла ты, двица косовка,

Красотою, поступью и ростомъ,

Княжескою гордою осанкой,

Не взяла одною лишь косою:

Сдина въ нее, сестра, пробилась!

Рано горе что ли ты узнала,

Отъ себя ль, отъ матери ль родимой,

Отъ отца ли своего отъ старца?’

Ронять слёзы двица косовка,

Говоритъ такія рчи Марку:

‘Побратимъ мой, незнакомый витязь!

Никакого горя я не знала

Ни сама, ни отъ отца отъ старца,

Ни отъ матери моей родимой,

А напасть такая приключилась:

Въ намъ изъ-за моря пришолъ арапинъ,

Откупилъ Косово у султана,

Дань теперь беретъ съ Косова поля,

И поитъ оно его и кормитъ:

Всякая косовская двица,

Что идетъ у насъ двица замужъ,

Тридцать платитъ за себя дукатовъ,

А кто женится, тотъ платитъ больше:

Платитъ тридцать и еще четыре.

Такъ богатый лишь играетъ свадьбу,

У меня же нтъ родни богатой,

Нтъ дукатовъ заплатить арапу —

И сижу я, горемыка, въ двкахъ,

Да не въ томъ бда моя и горе:

Всмъ нельзя жь двицамъ выйти замужъ,

Какъ и всякому изъ васъ жениться,

Только въ томъ бда моя и горе:

Наложилъ такую дань арапинъ,

Чтобъ къ нему двицъ водили на ночь,

Что ни ночь, то новая двица,

Онъ ее въ шатр своемъ цалуетъ,

У прислуги жь чорнаго арапа —

Что ни ночь — но молодиц новой.

Такъ идетъ черёдъ по всмъ по сёмьямъ:

Вс къ нему двицъ своихъ приводятъ.

Ныньче мн черёдъ идти къ арапу,

На ночь эту быть ему женою.

Какъ помыслю, горькая, объ этомъ —

Господи! и длать что не знаю:

Что ли броситься пойти мн въ рку?

Иль повситься пойти въ дубраву?

Только лучше загубить мн душу,

Чмъ идти и ночь провесть съ арапомъ,

Со врагомъ земли моей и вры!’

Говоритъ ей Королевичъ-Марко:

‘Милая моя ты посестрима!

Ты не вшайся и не томися,

Не моги себ души губить ты,

А скажи мн, гд дворы арапа:

Я пойду и поведу съ нимъ рчи!’

Говоритъ косовская двица:

‘Побратимъ мой, незнакомый витязь!

Спрашиваешь ты про дворъ арапинъ:

Будь ему тамъ, басурману, пусто!

Или ты нашолъ себ невсту

И отнесть арапу хочешь выкупъ?

Если, братъ, одинъ ты у родимой:

Для чего идешь ты на погибель,

Оставляешь мать твою крушиться,

Цлый вкъ горючія лить слёзы?’

Марко лзетъ въ свой карманъ широкій,

Достаетъ онъ тридесять дукатовъ:

‘На, возьми ты тридесять дукатовъ

И ступай къ себ, во дворъ свой блый,

Тамъ сиди и жди своей судьбины.

Мн же дворъ ты покажи арапинъ:

Я пойду снесу къ нему подарки,

Я скажу, какъ бы тебя просваталъ.

Не-за-что губить меня арапу:

У меня добра въ дому довольно,

Я бы могъ купить Косово поле,

Что жь за-невидаль мн дань арапу!’

Говоритъ косовская двица:

‘У арапа нтъ дворовъ — наметы,

Глянь ты вдоль Косова чиста поля:

Гд шолковый флагъ раскинутъ-вьётся,

Тамъ шатеръ проклятаго арапа,

Около шатра набиты колья,

А на кольяхъ головы юнаковъ:

Скоро будетъ этому недля,

Какъ извелъ у насъ арапъ проклятый

Семьдесятъ и семь юнаковъ сербскихъ,

Все-то горькихъ жениховъ косовскихъ.

У арапа сорокъ слугъ отборныхъ,

Что вокругъ шатра содержатъ стражу.’

Какъ услышалъ Марко эти рчи,

Тронулъ Шарца внизъ Косова поля,

Бойко Шарацъ Марковъ выступаетъ,

Изъ-подъ ногъ летятъ на землю искры,

Изъ ноздрей огонь и пламя пышетъ,

Марко самъ сердитъ сидитъ на Шарц,

По лицу онъ ронитъ горьки слёзы,

Слёзы ронитъ, таки рчи молвитъ:

‘Горькое Косовское ты поле!

Вотъ чего, Косово, ты дождалось:

Посл князя нашего тутъ судятъ,

Судятъ-рядятъ чорные арапы.

И снесу я срамоту такую,

Срамоту такую и напасти,

Чтобъ арапы дань такую брали —

Чистыхъ двъ и молодицъ у сербовъ!

Отомщу за васъ я ныньче, братья,

Отомщу, иль сгину смертью лютой!’

На шатры онъ правитъ Шарца прямо,

Скоро Марка усмотрла стража,

Усмотрвши, говоритъ арапу:

‘Господинъ ты нашъ, арапъ заморскій!

Дивный молодецъ вдоль поля детъ,

На кон лихомъ онъ срой масти,

Конь подъ нимъ сердито выступаетъ:

Изъ-подъ ногъ летятъ на землю искры,

Изъ ноздрей огонь и пламя пышетъ,

Словно хочетъ онъ на насъ ударить!’

Говоритъ арапъ своей прислуг:

‘Дти вы мои, прислуга-стража,

Не посметъ онъ на насъ ударить,

А должно-быть отыскалъ невсту

И везетъ онъ за нее мн выкупъ.

Видно жаль ему, юнаку, злата:

Отъ того онъ такъ и разсердился.

Выдьте вы за частоколъ и встрньте

Молодца того какъ-подобаетъ,

Низкій вы поклонъ ему отвсьте,

И коня вы у него примите,

И коня, и все вооруженье,

Въ мой шатеръ потомъ его ведите,

Не хочу отъ молодца я злата,

Головой онъ мн своей заплатитъ:

Но сердцу мн вонь его ретивый!’

Побжала врная прислуга

И копя подъ Маркомъ ухватила,

Но какъ-только глянула на Марка,

Не посмла съ Маркомъ оставаться,

А назадъ въ шатеръ бжитъ въ арапу,

Прячется за чорнаго арапа,

Япанчами сабли закрывая,

Чтобы ихъ какъ Марко не увидлъ.

Такъ одинъ въ шатру онъ подъзжаетъ,

И съ коня слзая передъ входомъ,

Говоритъ Кралевичъ-Марво Шарцу:

‘Ты гуляй здсь, копь мой, Шарацъ врный!

Я же самъ пойду въ шатеръ въ арапу,

Боль бда какая приключится:

Стань ты, Шарацъ, предъ шатромъ у входа!’

Такъ сказалъ — въ шатеръ въ арапу входитъ,

Видитъ Марко чорнаго арапа:

Пьётъ арапъ вино златою чарой,

Подаютъ вино ему двицы.

Поклонился Марко и промолвилъ:

‘Господинъ мой, Богъ теб на помощь!’

А арапъ ему еще красне:

‘Будь здоровъ, воитель незнакомый!

Сядь сюда, вина со мной откушай

И повдай мн, откол будешь,

Для чего пожаловалъ-пріхалъ?’

Марко такъ арапу отвчаетъ:

а Некогда мн пить вино съ тобою,

За другимъ пришолъ къ теб я дломъ,

За такимъ, что лучше быть не можетъ:

Я сосваталъ красную двицу,

Сватовъ тамъ оставилъ на дорог,

Самъ пришолъ, принёсъ теб я выкупъ,

Заплалить что надо, взять двицу,

Чтобъ никто со мной потомъ не спорилъ.

Объяви, какой желаешь выкупъ!’

Говоритъ арапъ на это Марку:

‘Ты давно небось объ этомъ знаешь:

Кто выходитъ на Косов замужъ,

Платитъ тридцать золотыхъ дукатовъ,

А кто женится, тотъ платитъ больше,

Платитъ больше — тридцать и четыре.

Ты же молодецъ лихой и красный,

Мн съ тебя и сотню взять не стыдно!’

Марко лзетъ въ свой карманъ широкій,

Подаетъ арапу три дуката:

‘Врь мн, больше нту за душою!

Погоди съ меня брать цлый выкупъ:

Я приду къ теб съ красой-двицей,

Обдарить меня тамъ общали —

Врь мн: всми этими дарами,

Господинъ, теб я поклонюся!’

Какъ затопаетъ арапъ, какъ вскрикнетъ:

‘Ахъ, змя ты лютая, ехидна!

Торговаться ты со мной затялъ,

Надо-мной затялъ насмхаться!’

Достаетъ онъ буздыганъ тяжолый

И ударилъ буздыганомъ Марка,

Три раза ударилъ и четыре.

Усмхнулся Королевичъ-Марко:

‘Ахъ ты, молодецъ, арапъ ты чорный!

Шутишь ты, иль бьёшь меня не въ шутку?’

— ‘Не шучу, арапъ ему на это:

Не шучу, а бью тебя не въ шутку!’

Говоритъ ему Кралевичъ-Марво:

‘А я думалъ, что со мной ты шутишь:

А когда не шутишь ты со мною —

Буздыганишко припасъ я также:

Погоди и я тебя ударю,

А потомъ ли выйдемъ въ поле биться,

Съизнова начнемъ свой поединокъ!’

Вынимаетъ буздыганъ свой Марко,

Какъ ударилъ чорнаго арапа,

Такъ легко арапа онъ ударилъ —

Снесъ съ плечей онъ голову арапу.

И промолвилъ такъ Бралевичъ-Марко:

‘Господи! хвала теб во вки!

Какъ слетаетъ голова съ юнака:

Словно вовсе не была на плечахъ!’

Обнажилъ потомъ онъ саблю востру,

Какъ пошолъ косить онъ слугъ арапа:

Всхъ поскъ, лишь четырехъ оставилъ,

Чтобъ могли они повдать людямъ,

Что межъ Маркомъ стало и арапомъ.

Снялъ онъ съ кольевъ головы юнаковъ,

Схоронилъ ихъ, чтобъ орлы и враны

Тхъ головъ юнацкихъ не клевали,

А на мсто ихъ воткнулъ на колья

Головы нечистыя араповъ.

Собралъ все имущество арапа,

Четырехъ же слугъ его отправилъ,

Что въ живыхъ на ту пору остались,

Ихъ отправилъ по Косову полю,

Чтобы всть такую разносили:

‘Боли есть въ какой семь двица,

Пусть себ свободно мужа ищетъ

И, пока млада, выходитъ замужъ.

Гд юнакъ есть — пусть невсту ищетъ:

Нтъ ужь больше откупа на свадьбы,

Откупъ платить Королевичъ-Марко!’

Разошлася эта всть по всюду,

Старъ и малъ за Марка Бога молитъ:

‘Долголтья, Господи, дай Марку!

Онъ избавилъ землю отъ напасти,

Отъ кромшниковъ лихихъ и лютыхъ:

Будь спокой душ его и тлу!’

Н. Бергъ.

МАРКО ПЬЕТЪ ВЪ РАМАЗАНЪ ВИНО.

Царь-султанъ наказъ султанскій выдалъ,

Чтобъ вина лить въ рамазанъ не смли,

Чтобъ долманъ зеленыхъ не носили,

Кованыхъ не прицпляли сабель,

Хороводовъ чтобы не водили.

Марко знать про тотъ наказъ не хочетъ:

Марко носитъ доломанъ зеленый,

Съ двками играетъ въ хороводахъ,

Прицпляетъ кованую саблю,

Въ рамазанъ вино пьетъ на базар,

Да еще хаджей къ себ накличетъ,

Чтобы вмст заодно съ нимъ пили.

Бьютъ челомъ царю-султану турки:

а Царь-султанъ, отецъ ты нашъ и матерь!

Твой наказъ султанскій мы читали,

Чтобъ не пить вина въ часъ рамазану,

Чтобъ зеленыхъ не носить долмановъ,

Кованыхъ не прицплять чтобъ сабель,

Не водить подъ-вечеръ хороводовъ.

Марко знать про тотъ наказъ не хочетъ:

Марко носитъ доломанъ зеленый,

Съ двками играетъ въ хороводахъ,

Прицпляетъ кованую саблю,

Въ рамазанъ вино пьётъ на базар,

И хоть пилъ бы самъ ужъ въ тихомолку —

Нтъ! халдей накличетъ перехожихъ

И съ хаджами заодно гуляетъ.’

Какъ услышалъ царь-султанъ т рчи,

Призываетъ двухъ въ себ чаушей:

‘Вы ступайте, врные чауши,

Отыщите Кралевича-Марка,

Позовите на диванъ къ султану!’

Побжали врные чауши,

Отыскали Кралевича-Марка:

У шатра сидлъ Кралевичъ-Марко,

Передъ нимъ стоитъ златая чара,

Что двнадцать окъ вина вмщаетъ.

Говорятъ Бралевичу чауши:

а Слышишь ли ты, Боролевичъ-Марво,

Царь-султанъ тебя желаетъ видть,

На диванъ тебя зоветъ султанскій.’

Разсердился Королевичъ-Марко,

Какъ пустилъ онъ золотую чару,

Какъ пустилъ ее въ чаушей царскихъ:

Разлетлася на части чара,

Да и головы на части то же,

Пролились вино и кровь на землю.

Марко всталъ, идетъ къ царю-султану,

Слъ направо у колнъ султанскихъ,

На брови самуръ-воллакъ надвинулъ,

Буздыганъ передъ собою держитъ,

На плеч отточенная сабля.

Говоритъ ему султанъ: ‘послушай,

Названный мой сынъ, Кралевичъ-Марко!

Издалъ я въ народъ наказъ султанскій,

Чтобъ вина пять въ рамазанъ не смли,

Чтобъ долманъ зеленыхъ не носили,

Кованыхъ не прицпляли сабель,

Хороводовъ чтобы не водили.

Слухъ идетъ, разсказываютъ люди,

Слухъ недобрый, Марко, нехорошій,

Будто Марко водитъ хороводы,

Будто носитъ доломанъ зеленый,

Кованую саблю прицпляетъ,

Въ рамазанъ вино пьётъ на базар,

Да еще хаджей подчасъ накличетъ,

Чтобы вмст съ нимъ они гуляли.

Что колпакъ ты на брови надвинулъ?

Буздыганъ передъ собою держишь,

На плеч отточенную саблю?’

Говоритъ царю Кралевичъ-Марко:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Пилъ вино въ часы я рамазана,

Оттого-что вра это терпитъ,

Угощалъ хаджей я перехожихъ,

Оттого-что не могу я видть,

Чтобъ я пилъ, другіе лишь смотрли,

Пусть не ходятъ лучше по харчевнямъ!

Если я ношу зеленый долманъ,

Такъ затмъ, что онъ присталъ мн больше,

Прицпляю кованую саблю,

Оттого-что я купилъ такую,

Съ двками играю въ хороводахъ,

Оттого-что не женатъ, а холостъ:

Вдь и ты, султанъ, какъ я же, холостъ.

Что колпакъ я на брови надвинулъ:

Свтишь ярко — отъ тебя мн жарко!

Буздыганъ держу передъ собою

И еще отточенную саблю,

Оттого-что не хотлъ бы ссоры:

Если же она, не дай Богъ, выйдетъ —

Плохо тмъ, кто будетъ ближе къ Марку!’

Глянулъ царь направо и налво:

Не было ль кого тамъ ближе къ Марку?

Никого, а царь-султанъ всхъ ближе.

Царь назадъ, а Марко назжаетъ,

Такъ султана къ самой стнк приперъ.

Царь въ карманы: вынулъ кучу злата,

Вынулъ сотню золотыхъ червонцевъ,

Отдаетъ Кралевичу ихъ Марку:

‘На, поди вина напейся, Марко!’

Н. Бергъ.

МАРКО-КОРОЛЕВИЧЪ И МИНА ИЗЪ КОСТУРА.

Слъ за ужинъ Королевичъ-Марко,

Со своею матерью родимой,

Хлба рушать и вина откушать.

Вдругъ приходятъ три письма къ Краль-Марву:

Что одно-то изъ Стамбула-града,

Отъ царя-султана Баязета,

А другое изъ Будина-града,

Отъ будимскаго приходитъ краля,

А и третье изъ Сибинья-града,

Отъ того ли Сибинянинъ-Янка.

Что письмо изъ города Стамбула:

На войну султанъ зоветъ въ немъ Марка,

Противъ лютыхъ воевать араповъ.

Что письмо изъ города Будима:

Краль зоветъ въ немъ Королевичъ-Марка

На свою на свадьбу сватомъ милымъ.

Что письмо изъ города Сибинья:

Въ немъ зоветъ Краль-Марка на крестины

Воевода Сибинянинъ-Янко.

Молвитъ Марко матери родимой:

‘Ты скажи мн, мать моя родная,

Ты скажи, кого теперь мн слушать:

То ли слушать мн царя-султана

Й идти съ нимъ воевать араповъ,

То ли слушать враля изъ Будима

И идти къ нему на свадьбу сватомъ,

То ли душатъ Сибинянинъ-Янка

И идти мн къ Янку на крестины?’

Мать на это Марку отвчаетъ:

‘Милый сынъ мой, Королевичъ-Марко!

Въ сваты идутъ, Марко, веселиться,

Въ кумовья, сынъ, идутъ по закону,

На войну же идутъ по невол.

Ты иди, сынъ, на войну съ султаномъ,

Воевать иди араповъ лютыхъ:

Богъ проститъ, лишь только помолися,

Богъ проститъ, а турокъ не умолишь.’

Марко матери своей послушалъ:

Собрался онъ въ путь къ царю-султану,

Взялъ съ собой слугу онъ Голубана,

Отъзжая матери онъ молвитъ:

‘Ты послушай, мать моя родная,

Запирайте съ вечера ворота,

И поутру позже отпирайте:

Не въ ладахъ я съ Миной изъ Костура,

Такъ боюсь: придетъ онъ, окаянный,

И дворы мои разграбитъ блы!’

Такъ сказавши, отъзжаетъ Марко

Со своимъ слугою Голубаномъ.

Какъ на роздых на третьемъ были,

Вечерять Кралевичъ-Марко началъ,

Голубанъ вино ему подноситъ:

Только взялъ Кралевичъ-Марко чашу,

Вдругъ напала на него дремота,

Опустилъ онъ чашу на трапезу,

Чаша пала, не проливъ ни капли,

Голубанъ его тихонько будитъ:

‘Государь ты мой, Кралевичъ-Марко!

Не въ-первой ты на войну собрался,

Но ни разу не было съ тобою,

Чтобъ за трапезой теб вздремнулось,

Чтобъ дремавши выронилъ ты чашу!’

Ото сна Кралевичъ тутъ очнулся,

Говоритъ слуг онъ Голубану:

‘Голубанъ возлюбленный и врный,

Мало спалъ я, чуденъ сонъ я видлъ!

Ахъ, не въ часъ мн этотъ сонъ приснился:

Снилось мн, что поднялася туча,

Поднялася отъ Костура-града,

Надъ моимъ Прилпомъ разразилась,

Былъ въ той туч Мина изъ Костура:

Онъ дворы мои разрушилъ блы,

Онъ конёмъ на мать мою нахалъ,

Взялъ въ полонъ мою подругу-любу,

Изъ конюшенъ всхъ коней повывелъ

И добро изъ ризницы похитилъ.’

Голубанъ на это отвчаетъ:

‘Не пугайся, Королевичъ-Марко!

Не вздремнуть чтобъ молодцу такому!

А что сонъ теб теперь приснился:

Лживъ бываетъ сонъ, Кралевичъ-Марко,

Богъ одинъ лишь истина святая!’

Какъ пріхали къ царю-султану:

Сталъ сбирать великую онъ силу,

Двинулась та сила черезъ море,

На арапскую напала землю,

Побрала невсть-что градовъ-весей,

Сорокъ градовъ и еще четыре.

А когда дошла до Каръ-Окана

Била три года Оканъ проклятый,

Но Оканъ султану не дается.

День и ночь счетъ араповъ Марко

И султану ихъ башки приноситъ,

А султанъ даритъ за это Марка.

Взяло турокъ горе и досада,

Говорятъ они царю-султану:

‘Государь нашъ, Баязетъ могучій!

Не великъ юнакъ Кралевичъ-Марко:

Отскаетъ онъ башки у мертвыхъ

И къ теб ихъ на бакшишь приноситъ.’

Услыхалъ про то Кралевичъ-Марко,

Говоритъ султану Баязету:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Завтра день великаго святого,

Юрьевъ день, святой для насъ и красный,

И мои опричь-того крестины:

Отпусти меня, отецъ названный,

Юрію святому помолиться

По обычаю и по закону,

Отпусти со мною побратима,

Побратима, царь, Агу-Алила,

Чтобъ мн было съ кмъ вина напиться!’

Какъ услышалъ царь-султанъ т рчи,

Одолть не могъ для Марка сердца:

Отпустилъ Кралевича онъ Марка

Помолиться Юрію святому

И крестины справить по закону,

Отпустилъ съ нимъ и Агу-Алила.

Марко детъ на горы зелены,

Далеко отъ царской силы-рати,

Тамъ раскинулъ свой шатеръ широкій,

Слъ подъ нимъ онъ съ милымъ побратимомъ,

Съ побратимомъ со своимъ Алиломъ,

Наливаетъ чашу онъ за чашей.

Поутру, лишь-только встало солнце —

Что была передовая стража

У могучей у арапской рати —

Усмотрла стража, догадалась,

Что ужь нтъ въ султанскомъ войск Марка,

Кличетъ стража ко своимъ арапамъ:

‘Навалитесь вы теперь, арапы,

На турецкую ударьте силу:

Нту въ ней ужь страшнаго юнака,

На кон великомъ срой масти!’

Ринулося лютое арапство,

Ринулось арапство и поскло

Тридцать тысячь войска у султана.

Шлётъ письмо султанъ Кралевичъ-Марку:

‘Милый сынъ ты мой, Кралевичъ-Марко!

Воротися поскоре въ войску:

Потерялъ я войска тридцать тысячь!’

Марко такъ султану отвчаетъ:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Гд мн, царь, къ теб вернуться скоро:

Я еще какъ-надо не напился,

А куда ужь было мн молиться,

Чествовать угодника святого!’

Какъ другое проглянуло утро,

Кличетъ снова стража у арапа:

‘Навалитесь вы теперь, арапы,

На турецкую ударьте силу:

Нту въ ней ужь страшнаго юнака,

На кон великомъ срой масти!’

Ринулося лютое арапство,

Ринулось на турокъ и поскло

Шестьдесятъ ихъ тысячъ у султана.

Царь опять Кралевичъ-Марку пишетъ:

‘Милый сынъ мой, Королевичъ-Марко!

Воротися поскоре въ войску:

Шестьдесятъ мы потеряли тысячъ!’

Марко такъ султану отвчаетъ:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Подожди ты малую-толику:

Я путемъ еще не нагулялся

Съ кумовьями, съ милыми друзьями!’

Вотъ и третье утро засіяло:

Снова кличетъ стража у арапа:

‘Навалитесь, лютые арапы!

Нтъ того ужь страшнаго юника,

На кон великомъ срой масти!’

Ринулося лютое арапство,

Сто поскло тысячъ у султана.

Пишетъ онъ письмо Кралевичъ-Марку:

‘По Богу мой сынъ, Кралевичъ-Марко!

Воротись ты поскоре къ войску:

Мой шатеръ арапы повалили!’

На коня тутъ слъ Кралевичъ-Марко,

детъ онъ къ турецкой сильной рати.

Какъ на неб утро проглянуло,

Два могучіе сразились войска,

Увидала стража у арапа,

Что явился вновь Кралевичъ-Марко,

Кличетъ громко своему арапству:

‘Стойте, братья, лютые арапы!

Вонъ онъ снова тотъ юнакъ могучій,

На кон великомъ срой масти!’

Тутъ ударилъ Марко на араповъ,

На три части разметалъ ихъ войско,

Часть поскъ своею саблей вострой,

А другую потопталъ онъ Шарцемъ,

Третью часть пригналъ къ царю-султану,

Но и самъ онъ въ бо притомился,

Притомился и былъ весь израненъ:

Семьдесятъ добылъ онъ ранъ арапскихъ!

На плечо въ султану припадаетъ,

Говоритъ султанъ Кралевичъ-Марку:

‘Милый Марко, сынъ ты мой названный!

Тяжелы ли у тебя, сынъ, раны?

Можешь ли ты, сынъ мой, исцлиться?

Посылать ли мн за лекарями?’

Говоритъ ему Кралевичъ-Марко:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Я могу, отецъ мой, исцлиться!’

Царь въ карманы — вынимаетъ злато,

Вынимаетъ тысячу червонцевъ

И даетъ ихъ Королевичъ-Марку,

Чтобъ онъ шолъ себ за лекарями,

Врныхъ слугъ даетъ еще онъ Марку,

Чтобъ ему служили и смотрли,

Какъ бы онъ не умеръ у султана.

Только Марко лекарей не ищетъ,

А идетъ въ харчевню изъ харчевня,

Чтобы высмотрть, вина гд больше,

Слъ, за чашей чашу наливаетъ,

И когда вина напился вдоволь,

Исцлились у него вс раны.

Тутъ пришло къ нему письмо изъ дому,

Что разграбленъ дворъ его широкій,

Что потоптана конями матерь,

Что похищена подруга-люба.

Взяло горе Королевичъ-Марка,

Палъ онъ на колно предъ султаномъ:

‘Царь-султанъ, отецъ ты мой названный!

Дворъ широкій у меня разграбленъ,

Мать моя потоптана конями,

Врная въ плну подруга-люба

И богатства въ ризниц не стало:

Причинилъ такія мн напасти

Окаянный Мина изъ Костура!’

Утшаетъ царь Кралевичъ-Марка:

‘Милый сынъ ты мой, Кралевичъ-Марко!

Коли дворъ разграбленъ твой широкій,

Я дворы теб поставлю лучше,

Со своими рядомъ ихъ поставлю,

Коли въ ризниц добра не стало:

Будешь, Марко, сборщикомъ ясачнымъ,

Наберешь себ добра ты снова,

Коли врная въ плну подруга,

Я сыщу теб невсту лучше!’

Говоритъ ему Кралевичъ-Марко:

‘Государь ты мой, отецъ названный!

Государь мой, честь теб и слава!

Какъ дворы начнешь ты Марку ставить,

Станетъ плакаться, тужить сиротство:

‘Вотъ онъ пёсъ какой, Кралевичъ-Марко!

Коли т дворы его сгорли,

Пусть ему на этихъ будетъ пусто!’

Сборщикомъ твоимъ ясачнымъ стану,

Не собрать мн ясака нисколько,

Коли все нужда кругомъ да бдность,

И опять восплачется сиротство:

‘Вотъ онъ пёсъ какой, Кралевичъ-Марко!

Тамъ его расхищено богатство,

Такъ и здсь ему пусть будетъ пусто!’

А что хочешь мн сыскать невсту:

Государь мой, стать-ли мн жениться,

Коли прежняя жива подруга?

А ты дай мн триста янычаровъ,

Дай ты въ руки имъ кривыя косы,

А еще-то легкія мотики:

Я на градъ Костуръ ударю блый,

Можетъ тамъ сыщу свою подругу!’

Далъ ему султанъ, чего просилъ онъ:

Дать ему онъ триста янычаровъ,

Наковалъ онъ косъ кривыхъ имъ триста,

Далъ имъ въ руки легкія мотыки.

Говоритъ Краль-Марво янычарамъ:

‘Братія мои вы янычары!

Подъ Костуръ ступайте вы подъ блый,

Крпко вамъ обрадуются греки,

Скажутъ: ‘вотъ намъ Богъ даетъ и руки,

Добрыхъ намъ работниковъ даетъ онъ,

Въ добрый часъ, для сбора винограду!’

Только вы работать не ходите,

А заляжьте подъ Костуромъ градомъ,

Пейте, братья, чистую ракію,

Пейте тамъ, пока я васъ не кликну!’

Двинулися триста янычаровъ,

Двинулися къ блому Костуру,

Самъ же Марко на Святую гору,

Причастился тамъ даровъ Господнихъ,

Исповдался въ грхахъ монаху

И покаялся въ пролитой крови,

Какъ покаялся, надлъ одежду,

Онъ надлъ одежду калугерову, *)

Отпустилъ онъ бороду по поясъ,

Надваетъ на голову шапку,

Надваетъ шапку-камилавку,

Слъ на Шарца, детъ онъ къ Костуру,

Какъ пріхалъ въ Мин изъ Костура,

Видитъ: Мина пьётъ-сидитъ ракію,

Маркова ему подруга служитъ.

Молвить Марку Мина изъ Костура:

‘Буди съ Богомъ, калугеръ ты чорный!

Гд конемъ такимъ ты раздобылся?’

Говоритъ ему Кралевичъ-Марко:

‘Буди съ Богомъ, государь мой Мина!

На войн я былъ съ царемъ-султаномъ,

На войн противъ араповъ лютыхъ,

Билъ у насъ одинъ тамъ олухъ въ войск,

Назывался Королевичъ-Марко:

Голову свою тамъ положилъ онъ,

Схоронилъ его я по закону,

Такъ и дали турки на поминки,

Дали мн коня его лихого!’

Какъ услышалъ Мина эти рчи,

На ноги отъ радости вскочилъ онъ,

Говоритъ Кралевичу онъ Марку:

‘Исполать теб, мой гость желанный!

Девять лтъ я дожидаюсь цлыхъ,

Дожидаюсь радостной той всти!

Марковы дворы пожогъ я блы

И увёлъ его подругу-любу,

Но не могъ на ней досель жениться,

Дожидался Марковой я смерти.

Обвнчай теперь меня ты съ нею.’

Марко взялъ святыя книги въ руки,

Обвнчалъ онъ Мину изъ Костура —

А и съ кмъ? съ подругой со своею!

Посл сли нить вино и водку,

Пить вино и сердцемъ веселиться.

Молвитъ люб Мина изъ Костура:

‘Слышишь ли, душа моя и сердце!

Ты звалась до нын Марковица,

Называйся ты, душа, отнын,

Называйся: минина подруга!

Въ ризницу, душа, теперь спустися,

Принеси три купы ты червонцевъ:

Отдарить хочу я калугера.’

Та пошла и принесла червонцевъ,

Взявши ихъ не изъ богатства Мины,

Взявши ихъ изъ Маркова богатства,

Принесла еще оттуда саблю,

Старую, заржавлую саблю,

Чорному вручаетъ калугеру:

‘На теб все это, чорный инокъ,

На поминки по Кралевичъ-Марку!’

Принялъ саблю Королевичъ-Марко,

Оглядлъ ее и Мин молвитъ:

‘Государь мой, Мина изъ Костура!

Вольно ли потшиться мн ныньче,

Поиграть по-калугерски саблей,

На твоей на свадьб на веселой?’

Отвчаетъ Мина изъ Костура:

‘Поиграй! Зачмъ не вольно будетъ?’

Какъ тутъ вскочитъ Королевичъ-Марко,

Какъ тутъ вскочитъ Марко да подскочитъ —

Ходенемъ хоромы заходили,

Какъ махнетъ заржавлой онъ саблей —

Отлетла голова у Мины,

А Краль-Марво кличетъ къ янычарамъ:

‘Навалитесь, братья-янычары!

Нтъ ужь больше Мины изъ Костура!’

Навалились триста янычаровъ,

Разнесли дворы у Мины блы,

Разнесли, огнемъ ихъ по-палили,

Марко взялъ свою подругу-любу,

Взялъ потомъ и минино богатство

И въ Прилпъ свой блый воротился,

Звонкимъ горломъ псни распвая.

Н. Бергъ.

*) Калугеръ — монахъ.

СМЕРТЬ МАРКА-КОРОЛЕВИЧА.

Ранымъ-рано всталъ Кралевичъ-Марко,

Въ воскресенье, до восхода солнца,

И похалъ онъ край синя моря,

Прізжаетъ на Урвинъ-планину,

Какъ похалъ по Урвинъ-планин,

Началъ конь подъ Маркомъ спотыкаться,

Спотыкаться началъ онъ и плакать.

Стало Марку горько и досадно,

Говоритъ Кралевичъ-Марко Шарцу:

‘Добрый вонь мой, разудалый Шарацъ!

Сто шесть лтъ я странствую съ тобою,

А ни разу ты не спотыкнулся,

Что жь теперь ты началъ спотыкаться,

Спотыкаться началъ ты и плакать?

Не въ добру ты, видно, Шарацъ, плачешь:

Быть бд великой, неминучей,

Либо мн, либо теб погибнуть!’

Кличетъ вила изъ Урвинъ-планины:

‘Побратимъ ты мой, Кралевичъ-Марко!

Знаешь ли, о чемъ твой Шарацъ плачетъ?

О своемъ онъ плачетъ господин:

Скоро Марку съ Шарцемъ разставаться!’

Отвчаетъ Марко блой вил:

‘Горло бы твое на вкъ осипло!

Чтобы Марко съ Шарцемъ да разстался!

Я прошолъ всю землю и вс грады,

Отъ восхода солнца до заката,

Не видалъ коня я лучше Шарца

И юника удале Марка!

Не разстанусь съ Шарцемъ я во-вки,

Не разстанусь до своей до смерти!’

Бла вила Марку отвчаетъ:

‘Побратимъ ты мой, Кралевичъ-Марко!

Не отнимутъ у Краль-Марка Шарца,

Не умрешь ты отъ булатной сабли,

Отъ копья, отъ палицы тяжолой,

Ни кого ты, Марко, не боишься,

А умрешь ты, Марко, отъ болзни,

Отъ десницы праведной Господней.

А когда словамъ моимъ не вришь,

Позжай ты прямо по планин,

Какъ додешь до вершины самой,

Обернись направо и налво:

Ты увидишь тонкія дв ели,

Широко т ели разрослися

И собой покрыли всю планину,

Студена течетъ вода межь ними.

Тамъ коня останови ты, Марко,

Привяжи поводьями за ёлку

И нагнись ты надъ водой студеной.

Какъ себя ты въ ней увидишь, Марко,

Ты узнаешь о своей о смерти.’

Билу блую послушалъ Марко.

Онъ похалъ прямо на планину,

Какъ дохалъ до вершины самой,

Поглядлъ направо и налво

И увидлъ тонкія дв ели,

Что по всей планин разрослися

И собой закрыли всю планину.

Тутъ коня остановилъ Краль-Марко,

Привязалъ поводьями за ёлку

И нагнулся надъ водой студеной:

Блое лицо свое увидлъ —

И почуялъ смерть Кралевичъ-Марко,

Слёзы пролилъ, самъ съ собою молвилъ:

‘Обманулъ ты свтъ меня широкій!

Свтъ досадный, цвтъ мой ненаглядный,

Красенъ ты, да погулялъ я мало:

Триста лтъ всего мн погулялось!

А теперь пришлось съ тобой разстаться!’

Говоритъ, а саблю вынимаетъ:

Какъ махнетъ Кралевичъ-Марко саблей,

Снесъ онъ Шарцу голову по плечи,

Чтобы туркамъ Шарацъ не достался,

Чтобъ не зналъ онъ никакой работы

И чтобъ воду не возилъ въ колоду.

Какъ поскъ Кралевичъ-Марко Шарца,

Закопалъ его глубоко въ землю,

Почитая Шарца пуще брата *).

Перебилъ потомъ свою онъ саблю,

Перебилъ онъ на четыре части,

Чтобъ и сабля туркамъ не досталась,

Чтобъ никто у нихъ не похвалялся,

Что себ отъ Марка саблю добылъ,

Чтобъ свои не проклинали Марка.

А когда разбилъ онъ саблю востру,

Перебилъ онъ и копье на части,

И закинулъ на вершину ели.

Ухватилъ свой буздыганъ тяжолый,

Ухватилъ онъ правою рукою

И пустилъ его съ Урвинъ-планины,

Опустилъ его на сине море,

И сказалъ тутъ Марко буздыгану:

‘Какъ ты выйдешь, буздыганъ, изъ моря,

Народится молодецъ удалый,

Молодецъ такой же, какъ и Марко!’

Погубивши все свое оружье,

Марко вынулъ чистую бумагу —

Пишетъ Марко, пишетъ завщанье:

‘Какъ придетъ кто на Урвинъ-планину,

Между елей, край воды студёной,

И увидитъ тамъ Кралевичъ-Марка:

Знай, что мертвъ лежитъ Кралевичъ -Марко,

Подл Марка все его богатство,

Все богатство: три мшка червонцевъ,

На одинъ пускай меня схоронятъ,

А другой возьмутъ на храмы Божьи,

Третій даръ мой старцамъ перехожимъ,

Пищимъ старцамъ, слпинькимъ калекамъ:

Пусть поютъ и поминаютъ Марка!’

Написавши Марко завщанье,

Положилъ его на втку ели,

Чтобъ съ пути увидть было можно,

А перо съ чернильницей забросилъ,

Бросилъ онъ на дно воды студёной,

Скалъ потомъ съ себя зеленый долманъ,

Разостлалъ по мурав зеленой,

Разостлалъ, перекрестился трижды,

На брови самуръ-колпакъ надвинулъ,

Легъ-себ — и не вставалъ ужь Марко.

Такъ лежалъ онъ край воды студёной,

День за днемъ онъ цлую недлю.

Кто пройдетъ широкою дорогой

И подъ елкою увидитъ Марка:

Думаетъ, что спитъ Кралевичъ-Марко,

И далёко въ сторону отходитъ,

Чтобы Марко вдругъ не пробудился.

Гд удача, тамъ и неудача,

Гд несчастье, тамъ, гляди, и счастье:

Привелось, по-счастью, той дорогой

Прозжать изъ церкви Вилиндары

Проигумну святогорцу Васу,

Со своимъ прислужникомъ Исаемъ.

Какъ увидлъ проигуменъ Марка,

Онъ махнулъ рукой слуг Исаю:

‘Тише, сынъ, не разбуди ты Марка!

Посл сна сердитъ бываетъ Марко:

Намъ обоимъ головы по-сниметъ!’

Такъ сказалъ и сталъ глядть на Марка

И увидлъ на втвяхъ, на ёлк,

Марково писанье, завщанье.

Прочиталъ онъ Марково писанье:

Говоритъ оно, что Марко умеръ.

Тутъ съ коня слзаетъ проигуменъ,

Слзъ съ коня, рукою тронулъ Марка:

Вчнымъ сномъ почилъ Кралевичъ-Марко!

Горьки слёзы пролилъ проигуменъ:

Было жаль ему юнака Марка,

Взялъ съ него червонцы, отпоясалъ

И себя онъ ими опоясалъ,

Сталъ онъ думать, гд схоронитъ Марка,

Думалъ, думалъ и одно придумалъ:

На коня къ себ кладетъ онъ Марка,

Съ мертвымъ Маркомъ детъ въ синю морю,

На ладью у берега садится,

детъ съ Маркомъ на Святую гору,

Къ Вилиндар церкви подъзжаетъ,

Вноситъ тло во святую церковь,

Панихиду служитъ по усопшемъ

И хоронитъ Марка середь церкви,

Безо-всякой надписи и камня,

Чтобы мсто, гд схороненъ Марко,

Недруги его не распознали

И надъ нимъ по смерти не глумились.

Н. Бергъ.

*) Пуще брата Андрея, котораго убилъ Кеседжія при Марк, и Марко ухалъ, не похоронивъ брата.

СИМЕОНЪ-НАЙДЕНЫШЪ.

Ранымъ-рано всталъ отецъ-игуменъ

И пошолъ онъ въ тихому Дунаю

Зачерпнуть въ рк воды студеной,

Чтобъ умыться и творить молитву.

Вдругъ увидлъ онъ сундукъ свинцовый:

Въ берегу волной его прибило.

Думалъ старецъ: кладъ ему достался,

И понесъ сундукъ съ собою въ келью.

Отпираетъ онъ сундукъ свинцовый:

Никакого не было тамъ клада,

Въ сундук лежалъ ребенокъ малый,

Семидневный, мужеское чадо.

Вынимаетъ мальчика игуменъ,

Окрестилъ и далъ ему онъ имя,

Нарекъ имя: Симеонъ-Найденышъ,

Груди женской не далъ онъ малютк,

А кормить его сталъ самъ онъ въ кель,

Сахаромъ кормить его да мёдомъ.

Ровно годъ исполнился ребенку,

А на взглядъ какъ-будто и три года,

А какъ минуло ему три года,

Былъ онъ точно отрокъ семилтній,

А какъ семь ему годовъ сравнялось,

Былъ онъ съ виду, какъ другой въ двнадцать,

А когда двнадцать наступило,

Вс считали, что ему ужь двадцать.

Скоро понялъ Симеонъ ученье,

Загонялъ всхъ парней монастырскихъ

И отца-игумена святого.

Разъ поутру, въ свтлый день воскресный,

Вздумали ребяты монастырски

Всякою потшиться игрою,

Стали прыгать и метать каменья —

Всхъ ребятъ Найденышъ перепрыгалъ,

Стали въ камни — обкидалъ и въ камни.

На него ребята обозлились

И давай смяться Симеону:

‘Симеонъ ты, Симеонъ-Найденышъ!

Безъ отца ты на свтъ уродился,

Нтъ теб ни племени, ни роду,

А нашолъ тебя отецъ-игуменъ

Въ сундук подъ берегомъ Дуная.’

Горько-горько стало Симеону,

Онъ пошолъ къ отцу-игумну въ келью,

Слъ, читать Евангеліе началъ,

Самъ читаетъ, горестно рыдаетъ.

Такъ нашолъ его отецъ-игуменъ,

Говоритъ игуменъ Симеону:

‘Что съ тобою, сынъ ты мой любезный,

Что ты плачешь, горестно рыдаешь?

Иль теб чего на свт мало?’

Отвчаетъ Симеонъ-Найденыш:

‘Господинъ ты мой, отецъ-игуменъ!

Мн смются здшніе ребяты,

Что не знаю племени я роду,

А что ты нашолъ меня въ Дуна.

Ты послушай, мой отецъ-игуменъ!

Заклинаю Господомъ и Богомъ:

Дай, отецъ, ты мн коня лихого,

Смъ я сяду, по свту позжу,

Поищу я своего родъ-племя:

То ли я отъ низкаго отродья,

То ли кость господскаго колна?’

Стало жаль его отцу-игумну:

Воскормилъ онъ Сима будто сына.

Снарядилъ его отецъ-игуменъ,

Далъ ему онъ тысячу дукатовъ

И коня далъ изъ своей конюшни,

Слъ, похалъ Симеонъ-Найденышъ.

Девять лтъ по блу свту здитъ,

Своего родъ-племени онъ ищетъ,

Да найти-то какъ ему родъ-племя,

Боль спросить о томъ кого не знаетъ.

Вотъ десятое подходитъ лто,

Въ монастырь назадъ онъ хочетъ хать

И коня поворотилъ лихого.

Прозжаетъ край Будима-града,

А и выросъ онъ объ эту нору,

Выросъ Сима, что твоя невста,

И коня онъ выхолилъ на диво,

Гарцовалъ Будимскимъ чистымъ полемъ,

Звонкимъ горломъ распвая псни.

Увидала Сима королева

Изъ окошка, изъ Будима-града,

Увидала и зоветъ служанку:

‘Ты ступай, проворная служанка,

Ухвати подъ нимъ коня лихого,

Позови его во мн ты въ теремъ:

Звать, скажи, велла королева

На честную трапезу-бесду!’

Побжала за городъ служанка

И коня подъ молодцомъ схватила,

Говоритъ: ‘пожалуй, витязь, въ теремъ!

Звать тебя велла королева

На честную трапезу-бесду.’

Симеонъ вернулъ коня лихого,

Подъзжаетъ подъ высокій теремъ,

Отдаетъ коня держать служанк,

Самъ идетъ онъ въ теремъ въ королев,

Какъ вошолъ онъ въ теремъ, скинулъ шапку

Королев низко поклонился

И сказалъ: ‘Богъ помочь, королева!’

Королева Симеону рада,

За готовый столъ его сажаетъ

И виномъ его, и водкой проситъ,

Сахарныхъ сластей ему подноситъ.

Расходилась кровь у Симеона,

Наливаетъ онъ за чаркой чарку,

Лишь не пьётъ, не кушаетъ хозяйка,

Все-то глазъ не сводитъ съ Симеона.

А какъ ночь-полуночь наступила,

Симеону королева молвитъ:

‘Милый гость, невдомый мн витязь!

Ты скидай съ себя свою одёгу

И ложись опочивать со мною,

Полюби меня ты, королеву!’

Хмль игралъ въ ту пору въ Симеон:

Снялъ онъ платье, легъ.онъ съ королевой,

Въ блое лицо ее цалуетъ.

Какъ на завтра утро засіяло,

Соскочилъ хмлина съ Симеона,

Видитъ онъ, какой бды надлалъ,

Горько-горько стало Симеону,

На проворныя вскочилъ онъ ноги

И пошолъ искать коня лихого.

Оставляетъ Симу королева,

Оставляетъ на вино и кофій,

Но не хочетъ Симеонъ остаться:

Онъ садится на коня и детъ,

детъ онъ Будимскимъ чистымъ полемъ,

Только тутъ на умъ ему припало,

Что съ собой онъ изъ Будима-града

Своего Евангелія не взялъ,

А забылъ его у королевы,

На окошк, въ терем высокомъ.

Повернулъ назадъ коня лихого,

На двор коня онъ оставляетъ,

Самъ идетъ онъ въ теремъ королевинъ,

Подъ окномъ увидлъ королеву:

Подъ окномъ сидитъ она и плачетъ,

А сама Евангеліе держитъ.

Говоритъ ей Симеонъ-Найденышъ:

‘Дай мою ты книгу, королева!’

Королева Симеону молвитъ:

‘Симеонъ ты, горькій горемыка!

Въ часъ недобрый ты нашолъ родъ-племя,

Въ часъ недобрый въ градъ Будимъ пріхалъ,

Ночевалъ съ будимской королевой,

Цаловалъ ее въ лицо ты бло:

Цаловалъ ты мать свою родную!’ *)

Какъ услышалъ Симеонъ про это,

По лицу онъ пролилъ горьки слёзы,

Взялъ свою у королевы книгу,

Блую у ней цалуетъ руку,

На коня на своего садится

И домой къ отцу-игумну детъ.

Увидалъ его отецъ-игуменъ,

Своего коня узналъ далеко,

Вышелъ онъ на встрчу къ Симеону,

Симеонъ съ коня слзаетъ на земь,

До земли отцу онъ поклонился,

Говоритъ игуменъ Симеону:

‘Гд ты, сынъ мой, столько загостился?

Гд такъ долго прогулялъ, проздилъ?’

Отвчаетъ Симеонъ-Найденышъ:

‘Ты не спрашивай про это, отче!

Въ часъ недобрый я нашолъ родъ-племя,

Въ часъ недобрый былъ въ Будим-град.

Тутъ онъ горе старцу исповдалъ.

Какъ узналъ о томъ отецъ-игуменъ,

Взялъ за блы руки Симеона,

Отворилъ смердящую темницу,

Гд вода стояла по колно

И въ вод кишмя кишли гады,

Въ ту темницу Симеона заперъ,

А ключи въ Дунай-рку забросилъ,

Самъ съ собою тихо разсуждая:

‘Боли выйдутъ т ключи оттуда —

И грхи простятся Симеону!’

Девять лтъ прошло и миновало

И десятый годъ ужь наступаетъ,

Рыбаки въ рк поймали рыбу

И ключи нашли у ней во чрев,

Ихъ къ отцу-игумену приносятъ:

Заключенникъ палъ ему на мысли,

Взялъ ключи у рыбаковъ игуменъ,

Отворилъ смердящую темницу:

Въ ней воды какъ-будто не бывало

И невсть куда пропали гады.

Видитъ старецъ: тамъ сіяетъ солнце,

Золотой въ средин столъ поставленъ,

За столомъ сидитъ его Найденышъ

И въ рукахъ Евангеліе держитъ.

Н. Бергъ.

*) Извстный издатель сербскихъ псенъ, Караджичъ, замчаетъ, что вроятно въ Евангеліи, за полахъ или вначал, было написано, кому принадлежитъ книга и зачмъ онъ здитъ по свту.

ВАНЯ ГОЛАЯ-КОТОМКА.

Какъ пируетъ самъ король Янёка

Во Янёк, град блостнномъ,

Съ нимъ пируетъ тридцать капитановъ

И гуляетъ тридцать генераловъ.

Вдругъ подходитъ молодецъ удйлнй,

Чудная на молодц одёжа:

У чанчиръ прорхи на колняхъ,

У долмана провалились локти,

Сапоги — заплата на заплат,

А рубашки не было и вовсе,

По чакчиранъ златолитый поясъ,

А за нимъ турецкіе кинжалы,

Рукояти въ серебр и злат,

У бедра прившенъ палашина,

Палашина мрой въ три аршина.

Кабы знали, какъ юнака звали!

Звали: Вана Голая-Котомка.

Подошолъ онъ прямо къ капитанамъ,

Подошолъ онъ, Божью помочь назвалъ,

Капитаны Ван поклонились,

Съ королемъ его сажаютъ рядомъ,

Тридцать чашъ ему вина подносятъ:

Вилялъ разомъ, не моргнувши глазомъ.

Стали пить опосл капитаны,

Говорятъ они юнаку Ван:

‘Эхъ ты Ваня, голытьба Янецкій!

Для чего не хочешь ты жениться?

Насъ пируетъ тридцать капитановъ

И гуляетъ тридцать генераловъ,

Всякій Ван приберегъ невсту,

Кто сестру, а кто и дочь родную,

Попроси, какую пожелаешь

И отказа молодцу не будетъ!’

Говоритъ имъ изъ Янёка Ваня:

‘Честь и слава всмъ вамъ, капитаны,

И спасибо вамъ на добромъ слов,

Но зарокъ я положилъ предъ Богомъ,

Положилъ зарокъ я не жениться

Ни на сербк, ни на той латинк,

А на дочери Аги-Османа

Изъ турецкаго Удбина-града.’

Капитаны вс переглянулись,

Межь собой смются втихомолку.

Стало Ван горько и досадно,

Что надъ нимъ смются капитаны,

Бросилъ пить онъ, всталъ на легки ноги,

Никому гостямъ не поклонился,

Внизъ идетъ по лстниц высокой,

Палашомъ пересчиталъ ступени,

Онъ идетъ къ себ въ свой теремъ свтлый,

Сундуки большіе отпираетъ,

Достаетъ богатую одежду:

Достаетъ онъ тонкую сорочку,

По поясъ изъ серебра и злата,

Съ пояса же блую шолкову,

Ту сорочку Ваня надваетъ,

Сверхъ сорочки надваетъ куртку,

А на куртку златотканый долманъ,

По долману кованыя латы:

Были латы шолкомъ подослаты,

Надваетъ на голову шапку,

А на шапк было девять перьевъ,

Да еще десятая челенка,

Изъ челенки три висло кисти,

По плечамъ мотаются и бьются,

Да крыло изъ камней самоцвтныхъ,

Что лицо ему обороняло

Отъ погоды и отъ стужи лютой,

Надваетъ на ноги чакчиры,

Жолтые чакчиры до колна,

Словно птица желтоногій соколъ,

Надваетъ златолитый поясъ,

Затыкаетъ за поясъ кинжалы

И четыре гданскихъ пистолета,

Прицпляетъ свой палашъ булатный

И коня выводитъ изъ конюшни,

Добраго коня себ выводитъ,

Достаетъ богатое сдельце

И чапракъ зеленый пограничный,

Что живетъ у пограничныхъ турокъ,

На коня садится онъ и детъ,

детъ Ваня, держитъ темнымъ лсомъ,

Въ Огорльцы къ ночи прізжаетъ,

Въ Огорльцахъ ночь его застала,

А на зорьк былъ онъ подъ Удбиномъ,

детъ прямо къ терему Османа,

Какъ подъхалъ, кашлянулъ и смотритъ:

Кто-то свсилъ изъ окошка руку,

Шопотомъ опрашиваетъ Ваня:

‘Чья рука въ окошк показалась?

То ль вдовицы, то ль красы-двицы?’

Отвчаетъ голосъ изъ окошка:

‘Не вдовицы, а красы-двицы,

Милой дочери Аги-Османа!’

Говоритъ ей Ваня изъ Янёка:

‘О, Фатима, красная двица!

Покажися, выглянь изъ окошка,

Чтобы могъ я вдосталь наглядться.

Приходилъ я, кланялся три раза

Твоему отцу Аг-Осману

И просилъ тебя себ въ замужство,

Да не хочетъ, знать, тебя онъ выдать,

Вотъ и ду въ городъ я Кладушу,

Чтобъ посватать Муину Хайкуну.’

Какъ услышала про г о Фатима,

Говоритъ Ивану изъ Янёка:

‘Кто жь ты будешь, молодецъ удалый,

И откуда племенемъ и родомъ?’

Отвчаетъ Ваня изъ Янёка:

‘О, Фатима, красная двица!

Я изъ града благо Баграда,

_# А зовутъ меня Баградскій Муйо.’

Говоритъ ему краса-двица:

‘Загони скорй коня въ конюшню,

Какъ Османъ вернется изъ планины,

Мы ужо его попросимъ вмст!’

Говоритъ ей Баня изъ Янёва:

‘О, Фатима, ясное ты солнце!

Передъ Богомъ далъ себ я клятву,

Чтобъ къ Осману больше мн не здить,

Коли хочешь вковать со мною,

Соберись ты, приберись въ дорогу,

Подожду я полчаса, недолго —

Выходи, садися и подемъ!’

Повернулъ коня онъ вороного,

А Фатима изъ окошка кличетъ:

‘Подожди ты полчаса, недолго:

Соберусь я, приберусь въ дорогу

И съ тобою вмст мы подемъ!’

Слзъ съ коня онъ, на траву садится

И свою Фатиму поджидаетъ.

Шумъ и звонъ пошолъ изъ блой башни:

Зазвенли кольца, ожерелья,

Зашумла толковая ферязь,

Застучали туфли и папучи —

И выходитъ ясная Фатима,

Подъ полой несетъ мшокъ червонцевъ,

А въ рук тяжеловсный кубокъ,

Чтобъ вина у ней напился Муйо,

Передъ нимъ она вино становитъ

И цалуетъ Муйо въ праву руку,

Тотъ ее межь чорными очами,

Выпилъ кубокъ, взялъ себ червонцы,

Привязалъ ихъ у луки сдельной,

На коня садится вороного,

Подаетъ Фатим блу руку

И сажаетъ на сдло позади,

Вкругъ нее обматываетъ поясъ,

детъ прямо на гору-планнну.

Какъ дохалъ до горы-планины,

Три увидлъ онъ пути широкихъ:

Въ городъ Нишу, въ городъ Шибенику,

А и третій въ градъ Баградъ турецкій.

Говоритъ ему Фатима сзади:

‘Ты послушай изъ Баграда Муйо!

Я слыхала отъ отца Османа

Про пути-дороги по планин:

Ты не дешь въ градъ Баградъ турецкій,

дешь Муйо ты въ Янёкъ гяурскій.’

Отвчаетъ изъ Янёва Ваня:

‘О, Фатима, красная-двица!

Я не Муйо изъ Баграда града,

А я… чай, слыхала ты про Ваню,

По прозванью Голая-Котомка:

Такъ я буду этотъ самый Ваня!’

Тутъ спустились подъ гору-планину,

Видятъ: скачетъ молодецъ удалый,

Конь въ крови по самыя колни,

А здокъ по самые по локти,

Повстрчался и съ коня онъ кличетъ:

‘А, здорово, изъ Янёка Ваня!’

— ‘Богъ на помощь, изъ Баграда Муйо!

Гд гулялъ ты и откуда дешь?

Не отъ насъ ли изъ Янёка града?

Гд жь твоя дружина удалая?’

Отвчаетъ изъ Баграда Муйо:

‘Точно, былъ я у тебя въ Янёк,

Взялъ съ собою тридцать провожатыхъ,

Да напали на меня пандуры,

Изрубили всю мою дружину,

Я поскъ ихъ пятьдесятъ-четыре

И ухалъ на кон ретивомъ.

Ты откуда, изъ Янёка Ваня?

Не отъ насъ ли изъ Баграда града?

Гд жь твоя дружина удалая?’

Отвчаетъ Ваня изъ Янёка:

‘Нтъ со мною никакой дружины,

Силы-рати не хочу я брати,

Съ врой въ Бога мн везд дорога!

ду я изъ города Удбина,

Изъ Удбина, отъ Аги-Османа:

Я похитилъ дочь его Фатиму —

Посмотри: сидитъ за мною сзади!’

Говоритъ красавица-двица:

‘Будь ты проклятъ, изъ Баграда Муйо!

Прогулялъ съ побоищемъ невсту!

Онъ сманилъ меня твоимъ прозваньемъ:

Не назвался Ваней изъ Янёка,

А назвался изъ Баграда Муйо.’

Какъ услышалъ Муйо эти рчи,

Говоритъ онъ Ван изъ Янёка:

‘Ой ты, Ваня Голая-Котомка!

Вотъ какой ты гяуръ окаянный:

На чужія прозвища воруешь!’

Вынулъ Муйо пистолетъ турецкій

И стрляетъ онъ изъ пистолета

Не по Ван, по коню лихому,

Чтобъ Фатиму сзади не поранить.

Ткнулся вонь, подъ Ваню спотыкнулся,

Придавилъ онъ Ван праву ногу,

А турчинъ коня лихого гонитъ,

Чтобъ башку скорй Ивану срзать,

Только ногу высвободилъ Ваня,

Достаетъ онъ пистолетъ свой гданскій,

Выстрлилъ изъ пистолета въ Муйю:

Знать, была судьба такая Муйю —

Угодилъ ему онъ прямо въ сердце.

Взялъ коня лихого изъ-подъ турки,

Сдъ, Фатину за собою бросилъ,

И помчался къ городу Янёку,

Онъ помчался, а турчинъ кончался.

Подъзжаетъ Ваня изъ Янёка,

Подъзжаетъ къ городскимъ воротамъ,

Какъ увидла Ивана стража,

Побжала къ королю съ докладомъ:

‘Воротился нашъ удалый Ваня,

Съ нимъ туркиня да и конь турецкій!’

Но король, покуда не увидлъ,

Ни чьему докладу не поврилъ,

А увидлъ — подозвалъ онъ Ваню,

Три раза въ чело его цалуетъ

И такое задалъ пированье,

Словно землю захватилъ большую:

Цлый день веллъ палить изъ пушекъ.

Окрестилъ свою Фатиму Ваня,

Зажилъ съ нею, какъ съ женой своею:

Только встанутъ, цаловаться станутъ.

Н. Бергъ.

ПСНЯ ИЗЪ ВОЙНЫ СЕРБСКО-МАДЯРСКОЙ.

Вотъ письмо мадяринъ Перцель пишетъ

Во сел проклятомъ Сентъ-Иван,

Шлётъ письмо Кничанину Степану:

‘Гей, Еничанинъ, гей — поутру завтра

На тебя съ полками я ударю,

Я ударю въ день святого Спаса,

Въ часъ, когда идетъ у васъ обдня,

На глазахъ твоихъ село разграблю,

Чтобъ по немъ теб ужь не шататься,

Въ прахъ развю твою силу-войско,

Разорю я церковь на Марош,

Изъ той церкви сдлаю конюшню,

Своего коня туда поставлю,

По полю бачвановъ *) стану вшать,

Капитановъ ихнихъ похватаю,

Въ страшныхъ мукахъ ихъ я стану мучить,

Поведу ихъ по Земл Мадярской —

Пусть надъ ними старъ и малъ смется,

Пусть смется и въ глаза имъ плюетъ,

Окрещу потомъ ихъ въ нашу вру,

Окрещу и посажу ихъ на колъ.’

Какъ прочёлъ Степанъ, что Перцель пишетъ,

Онъ схватилъ чернила и бумагу

И въ отвтъ онъ Перцелю отвтилъ:

‘Если точно, генералъ ты Перцель,

На меня сбираешься ударить,

Нашу церковь разорить грозишься,

Хочешь биться въ день святого Спаса,

Въ часъ, когда идетъ у насъ обдня —

Такъ послушай: будь мн Богъ свидтель

И святая истинная вра —

Я всякъ часъ готовъ съ тобой сразиться!

Изъ шатра я погляжу отсюда,

Какъ изъ рукъ моихъ ты увернешься,

Какъ-то поле наше будешь мрить,

И твои проклятые гонведы

И Бочкай-Рагонскіе гусары,

Буду гнать я ихъ до ихъ палатокъ,

До проклятаго села Ивана.

Ждутъ тебя бачваны не дождутся,

Вострые свои ханджары точатъ,

Громко псни ходятъ-распваютъ,

Съ двками играютъ въ хороводахъ,

Капитаны ихъ сряжаютъ кбней

И готовятся къ кровавой битв:

Разобьютъ они твое все войско,

Причинятъ теб печаль-досаду!

Хочется съ тобою имъ побиться,

Славнымъ боемъ освятить тотъ праздникъ.’

Какъ письмо то получилъ мадяринъ

И прочёлъ, что писано въ немъ было,

Написалъ тотчасъ письмо другое

И послалъ его въ Варадинъ городъ,

На колно генералу Кишу:

‘Слушай, Кишъ, ты побратимъ мой врный!

Разверни ты шолковое знамя,

Насади ты яблоко на древко,

Собери подъ знамя силу-войско,

И кому солдатскій плащъ, что кровля,

Пистолеты, что друзья и братья,

А винтовка — матушка родная:

Тотъ идетъ пускай къ селу Ивану,

Гд стоятъ мои мадяры станомъ.’

Перцелевъ наказъ дошолъ до Киша,

Кишъ прочёлъ, что писано въ немъ было,

Все какъ надо по наказу сдлалъ,

И пришолъ онъ къ Перцелю на помощь,

Оба вмст тронулись въ Вилову,

И когда попали на дорогу,

Стали пушки наводить на нашихъ,

Но лихіе молодцы бачваны

Услыхали звонъ и громъ оружья,

Услыхали топотъ по дорог,

Выстрлилъ одинъ — и сто винтовокъ

Отвчали вдругъ ему на выстрлъ,

Тысячи тотъ выстрлъ услыхали,

Тутъ все поле дрогнуло подъ нами,

Затряслась какъ бы струна на гусляхъ,

Загудлъ отъ пуль и ядеръ воздухъ,

Тотъ кричитъ: ‘пропасть мн и погибнуть!’

А другой бгомъ уходитъ съ поля.

Это было около полудня,

Сербы знали только что стрляли.

Видитъ Перцель, что не можетъ биться,

Что чмъ дольше бьётся онъ, тмъ хуже —

И бгомъ онъ по полю пустился.

Сербы кинулись за нимъ въ погоню,

И кричали: ‘гой еси ты, Перцель!

Что Вилово рано ты оставилъ?

Что бжать ты по полю пустился?

Еще пушекъ мы не разогрли,

Еще сердце въ насъ не разыгралось,

Маку-пороху еще довольно

И свинцоваго гороху много!

Воротись и бой давай докончимъ,

И сегодняшній прославимъ праздникъ.’

Но не слышитъ Перцель и уходитъ,

Изъ очей онъ горьки слёзы ронитъ:

‘Богъ убей проклятое Вилово!

Погубилъ я много силы-войска,

Врныхъ подданныхъ отца-Кошута,

Слугъ покорныхъ Перцеля Морица,

По клянуся врой и закономъ,

И святымъ мадярскимъ нашимъ Богомъ:

Ужь добуду это я Вилово,

Или въ немъ свои оставлю кости!’

Онъ отеръ свои полою слёзы,

И еще скорй бжать пустился:

Видно пули мимо засвистли!

Сербы славятъ день святого Спаса,

Пьютъ вино во здравье генерала,

Храбраго Кничанина Степана:

Будь ему отъ насъ во-вки слава!

Н. Бергъ.

*)То-есть сербовъ изъ области Бачки, гд происходили военныя дйствія 1848 и 49 годовъ между сербами и мадярами. Сентъ-Иванъ, мстопребываніе Перцеля, и Вилово, главная квартира Кинчанина, находятся въ этой области.

СОЛОВЕЙ.

Распвала пташка мала,

Пташка мала соловейка,

Въ темной рощ распвала,

Что на втк на зелёной.

Три охотника проходятъ,

Увидали соловейку,

Говоритъ имъ соловейка:

‘Не стрляйте, не губите!

Я спою за-то вамъ псню,

Во дубрав, въ темной рощ,

На шиповник, на роз!’

Но охотники поймали

Малу пташку соловейку

И съ собою пташку взяли,

Чтобы въ клтк распвала,

Красныхъ двокъ забавляла.

Да не сталъ имъ соловейка

Пть свои лсныя псни:

Онъ не пьётъ, не стъ въ невол,

Отпустили соловейку

Въ темну рощу, въ лугъ зеленый,

И заплъ онъ на свобод:

‘Тяжко другу жить безъ друга,

Тяжко другу жить безъ друга,

А соловушк безъ луга!’

Н. Бергъ.

МОЛОДЕЦЪ ВЪ ХОРОВОД.

Хороводъ ходилъ подъ Видиномъ,

Да такой, что и не видано!

Подъзжаетъ добрый молодецъ,

Весь онъ залитъ златомъ-серебромъ,

Да и конь его разубранъ весь,

Конь разубранъ, разукрашенъ былъ.

На плечахъ у добра молодца

Долманъ былъ зеленый бархатный,

На долман тридцать пуговицъ,

Сверхъ долмана куртка толкова

И богаты латы мдныя,

На ногахъ чакчири шитыя,

На макушк шапка алая,

Въ шапку воткнутъ золотой салтанъ,

У бедра дамасска сабелька,

Золотая рукоять у ней

Крупнымъ жемчугомъ осыпана.

Вс глядятъ на добра молодца,

Говоритъ имъ добрый молодецъ:

‘Не глядите, красны двицы,

На убранство на богатое!

Не гляжу и я на золото,

А выглядываю двицу,

Изо всхъ ли раскрасавицу,

Что вести бы можно къ матушк,

Похвалиться ей, похвастаться!’

Тутъ одна сказала двица:

‘Холостой ты добрый молодецъ!

Ты назадъ возьми такую рчь!

На богатство что ли смотримъ мы,

На убранство кони ворона?

Смотримъ мы на добра молодца,

Чтобъ не даромъ кинуть матушку,

Да еще ли царство красное,

Царство красное — двичество!’

Н. Бергъ.

МАТЬ И ДОЧЬ.

— ‘Пробгалъ молодёцъ,

Пробжалъ по селу,

Я въ потьмахъ, молода,

Проглядла его,

Стало мн на душ

Тяжело таково!

Ахъ, родная моя,

Вороти молодца!’

— ‘Что теб въ молодц?

Видишь, онъ не простой,

Не простой, городской:

Надо пива ему,

Надо ужинъ собрать

И постелю потомъ

Городскую постлать!’

— ‘Ахъ, родная моя,

Вороти молодца!

Вмсто пива ему —

Чорны очи мои,

Вмсто хлба ему —

Блы щоки мои,

А закускою будь

Лебединая грудь!

А постель молодцу —

Мурава на лугу,

А покровъ — небеса,

Въ голова же ему

Дамъ я бло плечо,

Я плечо горячо!

Ахъ, родная моя,

Вороти молодца!’

Н. Бергъ.

ЮНОША И ДВА.

— ‘Ахъ, душа ты, красная двица,

Ты на что глядла, выростая?

На зеленый, что ли, дубъ глядла,

Иль на ёлку тонку и высоку,

Иль на брата моего меньшого?’

— ‘Ахъ ты, молодецъ, мой соколъ ясный!

Не на зёленъ дубъ глядя росла я,

Ни на ёлку тонку и высоку,

Ни на брата твоего меньшого,

Но глядла, другъ мой, выростая —

На тебя я все, млада, глядла!’

Н. Бергъ.

НЕ БЕРИ ПОДРУГИ.

Побратимъ ты мой,

Побратимъ Иванъ,

Какъ не грхъ теб:

Досадилъ ты мн!

Красна двица

За тебя идетъ!

Такъ и просится

Сабля вострая

Зарубить тебя,

Брата-недруга!

Не бери моей,

Братъ, подруженьки!

Нашимъ всмъ она

Полюбилася:

Моему отцу —

Златомъ-серебромъ,

Моей матери —

Родомъ-племенемъ,

А сестрамъ моимъ —

Долгимъ волосомъ,

Мн же, молодцу,

Чернотой очей,

Что черны у ней,

Какъ осення ночь.

Не бери жь моей,

Братъ, подруженьки!

Н. Бергъ.

БРАТЪ, СЕСТРА И МИЛАЯ.

Темный боръ въ листу зеленомъ,

Братъ съ сестрою тамъ гуляетъ,

Говоритъ сестрица брату:

‘Что ко мн ты, братъ, не ходишь?’

— ‘Я бы радъ ходить, сестрица,

Да изъ дому не пускаетъ

Молода краса-двица,

Ненаглядная подруга:

Я коня лишь осдлаю,

А подруга разсдлаетъ,

Саблю вострую надну,

А подруга саблю скинетъ:

‘Не ходи, мой другъ, далёко:

‘Мутна рчка вдь глубока,

‘Широко вдь чисто поле —

‘Что, мой милый, за неволя!’

Н. Бергъ.

МОРДАХЪ ВЪ ВЕНЕЦІИ.

Когда мн подруга

Моя измнила

И храброе сердце

Во мн пріуныло:

Однажды, я помню,

Той смутной порою

Далматъ повстрчался

Коварный со мною.

‘Возьми -ка, онъ молвилъ,

Винтовку лихую,

Пойдемъ-ка съ тобою

Въ столицу морскую!

Житьё, Алексичъ,

Тамъ нашему брату:

Душою тамъ рады

Лихому солдату.

‘Тамъ денегъ, что камню:

Богаты мы будемъ!

Какія долманы

Себ мы добудемъ!

Намъ грудь золотыми

Унижутъ кистями

И алую шапку

Дадутъ съ галунами!

‘А красныя двки!…

Какъ станемъ порою

По селамъ веселымъ

Бродить мы съ тобою:

Смоютъ, Алексичъ,

Намъ псню такую…

Пойдемъ, братъ, скоре

Въ столицу морскую!’

Поддался я, глупый,

На хитрыя рчи,

Не думая, вскинулъ

Винтовку на плечи —

И вотъ очутился

Отъ милаго края

Далёко, далёко…

Но счастья не знаю!

Какъ пёсъ, я прикованъ,

И рвусь и тоскую,

И въ хлб насущномъ

Отраву я чую,

И двичья псня

Души не забавитъ,

И воздухъ заморскій

Все душитъ, и давитъ!

Не ищутъ со мною

Красавицы встрчи:

Пугаютъ ихъ, что ли,

Имъ чуждыя рчи.

Соотчичей старыхъ

Не могъ разпознать я:

По нраву, по рчи,

Мн братья — не братья!

Отъ нихъ не услышишь

Родимаго слова,

Не скажешь имъ: братцы,

Здорово, здорово!

Покинулъ давно бы

Я сторону эту:

Есть сила, есть крылья,

Да — волюшки нту!

Н. Бергъ.

СОКОЛИНЫЯ ОЧИ.

Ахъ, за очи соколины!

Соколиными очами

Я родн пришлась по нраву

И Османъ-Аг по сердцу.

Разъ мн мать его сказала:

‘Ты послушай, дьяволъ-двка,

Не блись ты, не румянься,

Моего не тронь ты сына!

А не то уйдемъ мы въ горы,

Въ нихъ огородимъ дворъ тесовый

И затворимся тамъ крпко!’

— ‘Что жъ, подите, затворитесь!

У меня, вдь, черти-очи:

Захочу я, проверчу я

Дворъ тесовый, дворъ дубовый,

Все увижу сквозь ограду —

И Османа я украду!’

Н. Бергъ.

ЖЕНИТЬБА ВОРОБЬЯ.

Какъ задумалъ воробей жениться,

Сталъ онъ сватать двицу-синицу:

Три раза онъ по полю пропрыгалъ,

И четыре по гор высокой —

Сваталъ, сваталъ, наконецъ сосваталъ.

Взялъ въ дружки онъ пгую сороку,

Въ деверья хохлатую чекушу,

Въ посаженые отцы витютня,

Въ кумовья болотную чапуру,

А въ прикумки птицу шевермогу.

Собирались сваты по невсту,

И дошли до ней благополучно,

Но какъ стали возвращаться въ дому

И пошли черезъ Косово поле,

Говоритъ имъ такъ синица-птица:

‘Не шумите, господа вы сваты,

Вы не спорьте, громко не гуторьте,

А не то ударитъ съ неба кобчикъ

И отыметъ онъ у васъ невсту.’

Только что она проговорила,

Какъ откуда ни возьмися кобчикъ,

Ухватилъ двицу онъ синицу,

Кто куда, вс сваты разбжались:

Самъ женихъ въ овсяную солому,

А дружко-сорока на березу.

Н. Бергъ.

МАРКО-КРАЛЕВИЧЪ И ФИЛИППЪ СОКОЛЪ.

Похвалялся Филиппъ Соколъ,

Какъ вечоръ за столъ садился,

Похвалялся предъ женою,

Предъ своею Соколихой,

Что убьётъ онъ Браля-Марка —

Не убьётъ онъ Браля-Марка,

А возьметъ въ себ въ холопы,

Дворъ мести ему широкій

И ребятъ мальчишекъ няньчить.

Услыхала эти рчи,

Услыхала Самодива,

Самодива горна дива,

И взвилась и полетла

Ко дворамъ широкимъ Марка,

На его хоромы сла,

Да какъ взвизгнетъ Самодива,

Самодива горна дива:

‘Гой ты, гой еси, Краль-Марко,

Побратимъ ты мой любезный!’

Говорила Самодива:

‘Побратимъ ты мой любезный!

Похвалялся Филиппъ Соколъ,

Какъ вечоръ за столъ садился,

Похвалялся предъ женою,

Предъ своею Соколихой,

Что убьётъ онъ Краля-Марка,

Не убьётъ — возьметъ въ холопы,

Дворъ мести ему широкій

И ребятъ мальчишекъ няньчить.’

Разсердился крпко Марко,

Разсердился, прогнвился,

Взялъ пошолъ онъ лошадёнку

Неучоную, плохую,

Что узды совсмъ не знала,

Въ чистомъ пол не бывала.

Марко слъ на лошадёнку,

Въ поле чистое пустился,

Какъ заскачетъ, какъ запляшетъ

Лошадёнка та подъ Маркомъ,

Ажно пыль взвилась клубами.

Тутъ похалъ въ путь Краль-Марко,

Въ путь-дорогу чистымъ полемъ,

Въ путь похалъ и пріхалъ

Къ дому Сокола Филиппа.

‘Выходи, Филиппъ ты Соколъ,

Выходи со мной бороться.’

Какъ услышалъ Филиппъ Соколъ

Зычный голосъ Краля-Марка,

Вышелъ къ Марку Филиппъ Соколъ,

Ворона коня выводитъ,

Вызжаетъ съ Маркомъ въ поле,

Чтобъ по-биться, по-бороться

И въ борьб другъ друга ранить.

Долго бились и боролись,

Одоллъ Филиппа Марко,

Говоритъ Филиппу Марко:

‘Гой еси ты, Филиппъ Соколъ,

Я возьму тебя въ холопы,

А жену твою въ холопки,

А ребятъ твоихъ въ холопство.’

Отвчаетъ Филиппъ Соколъ:

‘Гой ты, гой еси, Краль-Марко,

Не бери меня въ холопы,

Лучше голову сски мн,

Погуби мн Соколиху

И дтей моихъ парнишекъ.’

Говоритъ Филиппу Марко:

‘Гой еси ты, Филиппъ Соколъ!

Не хвалился бы ты лучше,

Не хвалился бъ, не грозился,

Что убьёшь ты Краля-Марка.

Мн не надо Соколихи

И дтей твоихъ парнишекъ,

Только ты одинъ мн нуженъ:

Девять лтъ служи мн врно,

И мети мн дворъ широкій.’

Ухватилъ его Краль-Марко

И отвелъ его Краль-Марко

Ко дворамъ своимъ широкимъ.

Гой еси ты, Филиппъ Соколъ,

Филиппъ Соколъ, злой мадяринъ!

Н. Бергъ.

МАРКО-КРАЛЕВИЧЪ ОТЫСКИВАЕТЪ СВОЕГО БРАТА.

Какъ собралъ къ себ Краль-Марко,

Какъ собралъ къ себ всхъ бановъ

сть и пить и веселиться —

Всякій началъ похваляться

Добрымъ братомъ иль сестрою,

А Краль-Марко похвалялся

Все конемъ своимъ удалымъ.

Осердились гости Марка:

‘Похвалялись мы — кто братомъ,

Кто сестрою, а Краль-Марко,

А Краль-Марко конскимъ мясомъ.’

Осерчалъ на то Краль-Марко,

Опросилъ онъ мать родную-

‘Родила ль еще ты на свтъ

Добра молодца такого,

Какъ меня ли Краля-Марка?’

Мать кралёва отвчаетъ:

‘Былъ другой такой, какъ Марко,

Назывался онъ Андреемъ,

Да прошли тутъ злые турки,

Злые турки, анатольцы,

Взяли силою Андрея

И ушли съ нимъ во-свояси.’

Отвчаетъ ей Краль-Марко:

‘Гой еси ты, мать родная,

Ты наполни, ты наполни

Вьюки золотомъ червоннымъ,

Чтобы стало мн въ дорогу:

Я пойду искать Андрея.’

Всталъ Краль-Марко и похалъ

Прямо внизъ къ Сулину-граду.

Сталъ онъ сумраченъ и грозенъ,

Грозенъ-сумраченъ какъ турка.

Шолъ народъ градской въ мечети

И Краль-Марко за народомъ.

Турки кланялись въ мечетяхъ,

Съ ними кланялся и Марко,

А молился по болгарски.

Вышли турки изъ мечети

И Краль-Марко съ ними вышелъ,

И пошолъ въ корчму къ корчмарк

И сказалъ ей: ‘дай вина мн,

Дай вина мн на червонецъ.’

А корчмарка отвчаетъ:

‘Есть вино, да не на деньги,

А на споръ, кто больше выпьетъ.’

Говоритъ опять Краль-Марко:

‘Съ кмъ же будетъ мн поспорить?’

Повела его корчмарка

Къ мужу, именемъ Андрею,

Заложили тутъ за Марка

Шарца кралева лихого,

За Андрея заложили

Молоду его корчмарку:

Кто напьётся пьянымъ прежде,

Тотъ закладъ свой проиграетъ.

Три дни ли, три дни пили —

Марко перепилъ Андрея,

Говоритъ корчмарк Марко:

‘Гой ты, гой еси, корчмарка!

Собирайся въ путь дорогу —

И въ Болгарію подемъ!’

А корчмарка отвчаетъ:

‘Манафинъ *) ты некрещеный!

У меня въ Земл Болгарской

Есть Краль-Марко, милый деверь:

Онъ убьётъ тебя гяура.’

Говоритъ корчмарк Марко:

‘Гой ты, гой еси, корчмарка!

Вотъ онъ деверь твой Краль-Марко!’

А корчмарка отвчаетъ:

Лжошь, гяуръ ты цекрещеный!

Я узнала бъ Краля-Марка!’

Говоритъ опять Краль-Марко:

‘А почемъ бы ты узнала?’

А корчмарка отвчаетъ:

‘Я слыхала отъ Андрея,

Что Краль-Марко уродился

Съ золотыми волосами.’

Тутъ Краль-Марко шапку скинулъ

И какъ солнце заблистали

Кудри Марка золотыя.

Побгала прочь корчмарка

Я давай будить Андрея.

А тмъ временемъ Краль-Марко

Приумылся, нарядился:

Узнавались оба брата

И за трапезу садились.

ли, ли, сколько съли,

Пили, пили, что есть силы,

А напившись встали оба

И въ Болгарію собрались,

дутъ, дутъ, много ль, долго ль,

Говоритъ Андрей дорогой:

‘Гой еси ты, братъ мой милый,

Гд бы мн воды напиться?’

Говоритъ Краль-Марко брату:

‘Здсь воды теб не держатъ,

Есть корчма по-край дороги,

У лихого Неседжіи:

Попытай, шумни корчмарк —

Пусть отпуститъ на червонецъ,

Но съ коня, смотри, не слазій.’

Тотъ похалъ, громко крикнулъ:

‘Гой ты, гой еси, корчмарка!

Дай вина мн на червонецъ.’

Говоритъ ему корчмарка:

‘Слзь съ коня, напейся даромъ.’

Какъ ту рчь Андрей услышалъ,

Дался диву, слзъ и началъ

Пить вино, а Кеседжія

Подскочилъ къ Андрею сзади

И подскъ его булатомъ.

Долго ждалъ Андрея Марко,

‘Ждалъ, пождалъ, вздремнулось Марку,

Какъ очнулся, молвитъ тихо,

Молвитъ онъ своей золовк:

‘Гой ты, гой еси, золовка,

Ты золовка дорогая!

Сгибъ Андрей нашъ, не вернется:

Сонъ дурной сейчасъ я видлъ,

Что свалился на-земь волосъ

Съ головы моей удалой.’

Тутъ къ корчм подъхалъ Марко

И кричитъ корчмарк Марко:

‘Дай вина мн на червонецъ.’

Говоритъ ему корчмарка:

‘Слзь съ коня, напейся даромъ.’

Марко слзъ и вынулъ саблю,

Изрубилъ все Кеседжійство,

А корчмарку сжогъ живую,

И вернулся, и отвелъ онъ,

И отвелъ вдову Андрея,

Андриху молодую,

Къ старой матушк родимой.

Н. Бергъ.

*) Азіатскій турокъ.

МОЛОДАЯ БРЕДА.

Бреда встала, чуть день загорлся,

Она ходитъ по двору, бродитъ,

Отперла высокое окошко,

На равнину внизъ поглядла.

Какъ взглянула на ровное поле,

Видитъ мгла сбирается надъ полемъ.

‘Встань-ка, встань, моя мать дорогая!

Разскажи скоре, растолкуй мн:

Отъ воды ли та мгла поднялася?

Отъ горы ли она отъ высокой?

Али тучу, полную градомъ,

Изъ подъ неба къ намъ буря пригнала?’

Мать печально съ постели вставала,

Мной дочери своей говорила:

‘Не съ воды та мгла поднялася,

Не съ горы она, не съ высокой,

И не тучу, полную градомъ,

Изъ подъ неба къ намъ буря пригнала:

Это — коней турецкихъ дыханье,

По земл идетъ оно мглою.

Ихъ полна зеленая равнина.

По тебя пріхали турки.

Отчего же ты такъ поблднла?’

Отъ испугу Бреда поблднла,

А отъ горя чувства потеряла.

‘Что скажу я теб, моя мати:

Не давай меня за-мужъ за чужого!

Турокъ золъ, а свекровь еще зле:

Слухъ идетъ по цлому краю,

Что на свт нтъ ея хуже.

Восемь жонъ у сына уморила,

И меня уморить захочетъ:

Опоитъ въ вин какимъ зельемъ,

Изведетъ, отравитъ меня хлбомъ.’

— ‘Ты послушай, дитя дорогое,

Что скажу я теб на это:

Какъ захочетъ свекровь опоить-то,

На зеленую траву вино вылей,

Опрокинь на камень на срый,

Изъ котораго длаютъ известь,

Поднесетъ она хлба да съ ядомъ,

Ты отдай его щенку молодому.’

Какъ застонетъ Бреда, заплачетъ,

Своей матери такъ отвчаетъ:

‘Когда станешь приданое готовить,

Станешь класть въ сундукъ мой дубовый,

Ты возьми мой блый платочекъ,

Положи въ сундукъ его сверху:

Прежде всхъ мн его будетъ нужно,

Завязать чтобы на сердц рану.’

А еще Бреда говорила:

‘Что скажу теб, милая мати!

Какъ прідутъ сюда эти турки

И на землю съ коней соскочатъ,

Посади ты ихъ за столъ пообдать,

Ты напой, накорми ихъ досыта.

Какъ зачнутъ они напиваться,

Станутъ спрашивать молодую Бреду,

Тогда ты пошли за мной, мати,

И отдай меня злому турку!’

Стала мать приданое готовить,

Стала власть въ сундукъ свой дубовый,

Какъ нахали турецкіе сваты

И на землю съ коней соскочили,

Мать за столъ посадила ихъ обдать,

Накормила ихъ, напоила.

А какъ зачали сваты напиваться,

Еще стали просить они Бреду.

Скоро мать по нее посылала,

Отдавала ее злому турку,

За обдъ они ее посадили,

Дорогое вино съ нею пили.

Привели тутъ коня молодого,

На коня того Бреда садится.

Они скачутъ по ровному полю,

Только вьётся вслдъ мгла густая

Отъ дыханья коней турецкихъ.

На бгу брединъ конь спотыкнулся,

Спотыкнулся, сдло покачнулось,

А въ сдл былъ кинжалъ запрятанъ —

Бред въ сердце онъ вонзился.

Молодой женихъ съ коня сходитъ,

Съ коня сходитъ, самъ говоритъ сватамъ:

‘Это мать моя сдлала злодйка!

Восемь жонъ у меня уморила,

И теперь уморить хочетъ эту,

Безъ нея я живъ не останусь!’

Молодой женихъ продолжаетъ,

Слуг малому приказъ отдаетъ онъ:

‘Что скажу теб, слуга мой проворный:

Ты поправь сдло милой Бред.’

А слуга на отвтъ ему молвитъ,

Говоритъ, жениху поперечитъ:

‘Кто недавно цаловалъ Бреду,

Тотъ пускай и сдло поправляетъ.’

Жениха къ себ Бреда подзываетъ:

‘Женихъ милый, что теб скажу я!

Ты поди отопри сундукъ мой,

Ты достань мн тамъ блый платочекъ:

Завяжу я платкомъ этимъ рану.’

А еще Бреда говорила:

‘Ты скажи мн, женихъ ты мой милый,

Далеко ль до города осталось?’

— ‘Не горюй, дорогая Бреда!

Скоро кончатся наши невзгоды:

Вотъ ужь видна золотая стрлка,

И серебряны видны ворота.’

И спшатъ они по ровному полю,

Будто птица въ воздух несется,

Только вьётся вслдъ мгла густая

Отъ дыханья коней турецкихъ.

Какъ пріхали они въ блый городъ,

То на землю съ коней соскочили,

Ихъ свекровь во двор дожидалась,

Молодой она Бред говорила:

‘Далеко по нашему краю

О твоей красот слухъ несется,

Но лицо твое не столько румяно

Какъ молва о немъ ходитъ но свту.’

Вотъ поитъ она молодую Бреду,

Пирогомъ ее угощаетъ:

‘Станешь пить ты красныя вина,

Разцвтетъ лицо твое румянцемъ,

Станешь сть пироговъ моихъ блыхъ,

Снова будешь ты бле снгу.’

Бреда пить вино не стала,

На зеленую траву проливала,

Опрокинула на камень на срый,

Изъ котораго длаютъ известь —

И въ минуту трава погорла,

И въ минуту камень распался,

А пирогъ отдала собак —

И собака околла на мст.

Говорила Бреда свекрови:

‘Что скажу теб, немилая свекровка!

Далеко по нашему краю

О твоей слухъ несется о злости,

Только злость твоя хуже гораздо,

Чмъ молва о ней ходитъ по свту.

Восемь жонъ ты у сына уморила,

И меня опоить захотла,

Въ пирог подала мн отраву.’

Жениху Бреда говорила:

‘Ты послушай, что скажу теб, милый!

Гд пріютъ для меня въ твоемъ дом?

Гд покой мой писанный — спальня?

Гд постель у тебя постлана мн?’

А свекровь говоритъ ей на это:

‘Никогда мн на мысль не вспадало,

Чтобы гд-нибудь былъ такой обычай,

Чтобы гд молодая невста

Для себя бы покой попросила

И постель бы свою посмотрла.

Только есть у насъ такой обычай,

Что невста за печками смотритъ.’

Какъ повелъ женихъ ее въ спальню,

Показалъ онъ ей дв постели.

Бреда въ блую постелю ложилась,

Развязала на сердц рану

И въ послдній разъ говорила:

‘Лейся, лейся, кровь, ты изъ сердца!

Я пошлю тебя въ матери милой,

Ей на память по мн отошлю я.

Про меня ужъ она не услышитъ

И меня самоё не увидитъ.’

В. В.

ЛЮБУШИНЪ СУДЪ.

Гой, Влетава! что ты волны мутишь,

Сребропнныя что мутишь волны?

Подняла ль тебя, Влетава, буря,

Разогнавъ съ небесъ широкихъ тучу,

Оросивши главы горъ зеленыхъ,

Размтивши глину золотую?

Какъ Влетав не мутиться нын:

Разлучились два родные брата,

Разлучились и враждуютъ крпко

Межъ собой за отчее наслдье:

Лютый Хрудошъ отъ кривой Отавы,

Отъ кривой Отавы златоносной,

И Стятлавъ съ рки Радбузы хладной,

Оба братья, Кленовичи оба,

Оба Тетвы славнаго потомки,

Попелова сына, иже прибылъ

Въ этотъ край богатый и обильный

Черезъ три рки съ полками Чеха.

Прилетла сизая касатка,

Отъ кривой Отавы прилетла,

На окошк сла на широкомъ,

Въ золотомъ Любуши стольномъ град,

Стольномъ град, свтломъ Вышеград,

Зароптала, зарыдала горько.

Какъ сестра касатки той родная

Эти рчи въ дом услыхала —

Позвала княжну Любушу въ городъ

Учинить великую расправу,

Звать на судъ ея обоихъ братьевъ

И ршить ихъ дло по закону.

Шлетъ пословъ княжна изъ Вышеграда

Святослава кликать изъ Любины,

Отъ Любины блой и дубравной,

Лютобора витязя, что правилъ

На холм широкомъ Доброславокомъ,

Гд Орлицу пьётъ синяя Лаба,

Ратибора съ Керконошъ высокихъ,

Гд дракона ярый Трутъ осилилъ,

Радована съ Каменнаго Моста,

Ярожира отъ вершинъ ручьистыхъ,

Стрезибора отъ Сазавы злачной,

Саморода со Мжи среброносной,

Кметовъ, леховъ и владыкъ великихъ, ¹)

И Стяглава и Хрудоша братьевъ,

Что за отчину враждуютъ крпко.

Какъ собрались лехи и владыки

Въ Вышеград у княжны Любуши,

Всякой сталъ по сану и по роду.

Къ нимъ тогда княжна въ одежд блой

Вышла, сла на престол отчемъ,

На престол отчемъ, въ славномъ сейм.

Вышли дв разумныя двицы,

Съ мудрыми судейскими рчами,

У одной въ рукахъ скрижали правды,

У другой же мечъ, каратель кривды,

Передъ ними пламень правдовстникъ,

А за ними воды очищенья.

Начала княжна такое слово

Съ золотого отчаго престола:

‘Гой вы, кметы, лехи и владыки!

Разсудите братьевъ по закону,

Разсудите братьевъ, что враждуютъ

Межь собой за отчее наслдье.

Вы скажите намъ святую правду

Отъ боговъ всевдцевъ присносущихъ:

Вмст ль станутъ безъ раздла править,

Иль на части равныя раскинутъ.

Гой вы, кметы, лехи и владыки!

Приговоръ мой разршите нын,

Коли вамъ по разуму придется,

А не то — законъ поставьте новый:

Да разсудитъ разлученныхъ братьевъ.’

Поклонились лсхи и владыки,

И пошли про это разговоры,

Разговоры тихіе межь ними,

Въ похвалу рчей княжны Любуши.

Лютоборъ, что проживалъ далече,

На холм широкомъ Доброславскомъ,

Всталъ и началъ къ ней такое слово:

‘О, княжна ты наша въ Вышеград,

На златомъ отеческомъ престол!

Мы твое ршенье разсудили,

Прикажи узнать народный голосъ.’

И тогда собрали по закону

Двы-судьи голоса народа,

И въ сосудъ священный положивши,

Лехамъ дали прокричать на вч.

Радованъ отъ Каменнаго Моста

Голоса народа перечислилъ

И во всмъ сказалъ ршенье сейма:

‘Сыновья враждующіе Клена,

Оба Тетвы славнаго потомки,

Попелова сына, иже прибылъ

Въ этотъ край богатый и обильный

Черезъ три рки съ полками Чеха!

Ваше дло такъ ршилось нын:

Управляйте вмст безъ раздла!’

Всталъ тутъ Хрудошъ отъ кривой Отавы,

Закипла жолчь въ его утроб,

Весь во гнв лютомъ онъ затрясся

И, махнувъ могучею рукою,

Заревлъ къ народу ярымъ туромъ:

‘Горе, горе молодымъ птенятамъ,

Коль ехидна въ ихъ гнздо вотрется!

Горе мужу, если онъ попуститъ

Управлять собой жен строптивой!

Мужу должно обладать мужами,

Первородному идетъ наслдье!’

Поднялась Любуша на престол,

Молвя: ‘кметы, лехи и владыки!

Мой позоръ свершился передъ вами —

Такъ творите жь нын судъ и правду

Межь собою сани по закону:

Править вами не хочу я бол!

Изберите мужа, да пріиметъ

Власть надъ вами онъ рукой желзной,

А рук моей, рук двичьей,

Управлять мужами не подъ-силу!’

Ратиборъ, что съ Керконошъ высокихъ,

Всталъ и къ сейму рчь такую началъ:

‘Намъ не слдъ искать у нмцевъ правды,

По святымъ у насъ законамъ правда:

Принесли ту правду наши предки

Черезъ три рки на эту землю.’

Н. Бергъ.

¹) Кметъ — близкій человкъ въ князю, его совтникъ. Лехъ — богатый владтель, правитель, отъ нихъ впослдствіи произошли магнаты. Владыка — владтель небольшого участка, мелкій дворянинъ. Изъ нихъ образовалось рыцарство и среднее дворянство. Лехи и владыки могли быть кметами, не переставая носить прежнее названіе.

СЕЙМЪ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всякъ отецъ надъ челядью владыка:

Мужи пашутъ, жоны шьютъ одёжу,

А умретъ глаза, начальникъ дома —

Дти вмст начинаютъ править

И становятъ надъ собой владыку,

Что за нихъ всегда на сеймы ходитъ,

Вмст съ нимъ для пользы братій ходятъ,

Ходятъ кметы, лехи и владыки.

Встали кметы, лехи и владыки,

Похвалили правду по закону.

Н. Бергъ.

ПСНЯ ПОДЪ ВЫШЕГРАДОМЪ.

Гой ты, солнце ясно,

Вышеградъ нашъ крпкій!

Что стоишь высоко

Твердою твердыней,

Страхомъ супостату!

Подъ тобою рчка

Быстры волны катитъ,

Подъ тобою рчка,

Ярая Влетава.

Близко той Влетавы,

Той Влетавы чистой,

Выросла дубрава —

Лтняя прохлада.

Весело тамъ псни

Соловей заводитъ,

Весело и смутно:

Какъ его сердечко

Скажетъ и прикажетъ.

Ахъ! зачмъ не пташка

Я, не соловейка!

Полетлъ бы въ поле:

Тамъ, въ широкомъ пол,

Вечерами поздно

Милая гуляетъ.

Всхъ объ эту пору,

Всхъ любовь тревожитъ,

Всякое созданье

Въ часъ вечерній проситъ

У любви отрады.

Такъ и я, бдняга,

Все тужу по милой.

Сжалься, дорогая,

Ты надъ горемыкой!

Н. Бергъ.

ГЕЙ СЛАВЯНЕ!

Гей славяне, гей славяне!

Будетъ вамъ свобода,

Если только ваше сердце

Бьётся для народа.

Громъ и адъ! что ваша злоба,

Что вс ваши ковы,

Боли живъ нашъ духъ славянскій!

Коль мы въ бой готовы!

Далъ намъ Богъ языкъ особый —

Врагъ то разуметъ:

Языка у насъ во-вки

Вырвать не посметъ.

Пусть нечистой силы будетъ

Боле сторицей:

Богъ за насъ и насъ покроетъ

Мощною десницей.

Пусть играетъ втеръ, буря,

Съ неба грозы сводитъ,

Треснетъ дубъ, земля подъ нами

Ходенемъ заходитъ:

Устоимъ одни мы крпко,

Что градскія стны.

Проклятъ будь, кто въ это время

Мыслитъ про измны!

Н. Бергъ.

САДОВНИКЪ.

У садовника въ садочк

Выростаетъ деревцо:

Чорны очи, блы плечи

И румяное лицо.

— ‘Гд ты, гд ты, нашъ садовникъ,

Розанъ эдакій досталъ?

У тебя еще але

И еще онъ краше сталъ.

‘Съ той поры, какъ появился

У тебя онъ на лугу,

Съ той поры на твой я розанъ

Наглядться не могу.’

— ‘Не чужой мн этотъ розанъ,

Не чужой онъ мн цвтокъ:

Самъ его я возлелялъ,

Сохранилъ и уберёгъ.

‘Въ злую стужу-непогоду

Я присматривалъ за нимъ,

За цвткомъ моимъ прекраснымъ,

Ненагляднымъ, дорогимъ.’

Нынче матери сбирайте

Дочерей — своихъ красотъ,

И садовнику отдайте

Подъ присмотръ и подъ уходъ.

На лугу, между кустами,

У него житьё цвтамъ,

Не одно за-то спасибо

Всякій парень скажетъ вамъ.

Н. Бергъ.

ДАРЪ НА ПРОЩАНЬЕ.

Жилъ со иной голубчикъ,

Жилъ въ счастливой дол,

Да порхнулъ голубчикъ

Во чистое поле —

Во чистое поле,

На зеленый дубчикъ:

Тамъ теперь воркуетъ

Милый мой голубчикъ.

Не воркуй, голубчикъ,

Съ дубу зеленого,

Не мути голубк

Сердца ретивого!

‘Поздно ты, голубка,

Поздно спохватилась!

Что жь, какъ не былъ дона,

Ты съ другимъ слюбилась!

‘Подарилъ я милой,

Милой ленту алу,

Чтобы ленту эту

Въ косы заплетала,

‘Подарилъ другую,

Ленту голубую,

Чтобы не забыла

Ту пору былую.’

Н. Бергъ.

ЛОВКІЙ ОТВТЪ.

Говоритъ мн снова

Ныньче мать милова,

Чтобы я забыла

Про ея про сына.

На такія рчи

Я ей отвчала,

Чтобъ она покрпче

Сына привязала,

Привязала бъ сына:

Не ходи, молъ, мимо!

Къ двкину порогу

Не топчи дорогу!

Н. Бергъ.

БДНОСТЬ И ЛЮБОВЬ.

Подъ окошкомъ нашимъ

Протекаетъ рчка. *

Кабы ты мн, мила,

Коня напоила!

‘Я съ конемъ не слажу:

Я коней ниразу,

Милый, не поила!’

Подъ окошкомъ нашимъ

Выросла олива.

Кто, скажи мн, мила,

Кто тутъ ходитъ мимо?

‘Къ намъ никто не ходитъ,

Рчи не заводитъ

Обо мн съ родимой.’

Подъ окошкомъ нашимъ

Расцвтаютъ розы.

Отъ чего же, мила,

Проливаешь слёзы?

‘Бдность одолла:

Съ ней я то-и-дло

Проливаю слёзы.’

Н. Бергъ.

РАЗСВТЪ.

Люди мн сказали:

‘Будто время къ ночи!’

А то зачернли

Моей милой очи.

Люди мн сказали:

‘Зорька на восток!’

А то разгорлись

Моей милой щёки.

Люди мн сказали:

‘Проглянуло солнце!’

А то поглядла

Милая въ оконце.

Н. Бергъ.

НЕСЧАСТНЫЙ МИЛЫЙ.

Мн сегодня сонъ приснился,

Что мой милый воротился,

А какъ утромъ я проснулась —

Нтъ милова: мн взгрустнулось.

Кабы я посла достала,

Я бы къ милому послала.

Ты лети, лети, посолъ,

Мой посолъ, ясенъ соколъ!

Къ замку соколъ подлетлъ,

Другъ изъ замка поглядлъ:

‘Воротись ты, соколъ мой,

Воротися ты домой —

‘И скажи, что буду скоро

Къ ней до зорьки, до восхода!’

Солнце красное восходитъ,

Милый другъ мой не приходитъ.

Вонь подъ нимъ играетъ, пляшетъ,

Милый другъ рукой мн машетъ.

Повихнулъ конь борзый ногу:

Палъ мой милый на дорогу —

Палъ мой милый, встать не можетъ:

Кто подыметъ? кто поможетъ?

‘Что мн, мила, что мн помощь,

Что мн помощь, коли поздно!

‘Лучше въ колоколъ звоните

И меня похороните.’

Ахъ, увялъ мой красный цвтъ,

Что милй мн былъ, чмъ свтъ!

И того, по комъ вздыхала,

Я на-вки потеряла!

Н. Бергъ.

НА ПУТИ КЪ МИЛОЙ.

Солнце за горами,

Сумрачно въ долин…

Ахъ, зачмъ ты, батюшка родимый,

Спишь теперь въ могил?

Спать ложусь, встаю ли,

Все я помышляю

О теб, мой батюшка родимый,

О теб вздыхаю!

Лишь одна кручина

Мое сердце гложетъ,

Что на наше счастье золотое

Онъ смотрть не можетъ.

Гд овесъ ты сялъ,

Тамъ взростилъ я жито,

И кругомъ у насъ густой пшеницей

Поле все покрыто.

Тамъ, гд въ землю пролилъ

Ты хоть каплю поту —

Тамъ мн ныньче золото-богатство

Сыплется безъ счоту.

Житницы, амбары

Полны и богаты…

Скоро-скоро будетъ къ вамъ хозяйка,

Дворики и хаты!

Ахъ, когда бъ ты видлъ

Мою дорогую,

Словно яблонь, ты развеселилъ бы

Голову сдую.

Конь мой, конь! какъ былъ ты

Жеребенокъ квилый,

Ты не зналъ, что на теб поду

За своей я милой!

Солнце за горами,

Теменъ долъ туманный…

Ты лети, лети, мой конь ретивый,

Къ милой и желанной!

Н. Бергъ.

ЧАРОДЙКА.

Вы сожгите её,

Утопите её:

Загубила она

Душу-сёрдце мое!

Чародйка она,

И хитра и умна,

Много чаръ у нея,

Всхъ чаруетъ она.

Чары — очи у ней,

Чары — блая грудь,

Какъ увидишь ты ихъ —

Свой покой позабудь!

Пятерыхъ извела

Блескомъ чорныхъ очей,

Красотою лица,

Близною плечей…

Пятерыхъ извела,

И шестому не въ мочь:

Самъ не свой, какъ шальной,

Бродитъ онъ день и ночь.

Ахъ, сожгите её,

Утопите её:

Загубила она

Душу-сердце мое!

Н. Бергъ.

РАДОСТЬ И ГОРЕ.

Ахъ ты, радость, ты, радость!

Деревцомъ выростаешь,

Только жаль, что корней ты

Никуда не пускаешь.

И подуетъ ли втеръ,

Аль вода разольётся:

Деревцо молодое

Упадетъ и согнётся.

Можетъ, можетъ и встанетъ,

Да въ иному ужъ лту….

Жаль мн, жаль, что корней-то

У тебя, радость, нту!

Ахъ ты, горе-кручина!

У тебя, у кручины,

Лишь одинъ горькій корень,

Безъ втвей, безъ былины.

Много надобно вздоховъ,

Слёзъ широкое море,

Чтобъ развять кручину,

Чтобы выплакать горе!

Горькій корень далёко,

Горькій корень глуббво,

Безъ втвей, безъ былины —

Горькій корень кручины!

Н. Бергъ.

СЕСТРА ОТРАВИТЕЛЬНИЦА.

Побжала ранымъ-рано

На Дунай-рку Ульяна.

Прозжали тамъ гусары:

‘Эй, подемъ, двка, съ нами!’

— Я бы рада, я бы рада,

Да боюсь родного брата.

‘Отрави ты брата ядомъ

И подемъ съ нами рядомъ.’

Я бы рада, я бы рада,

Да откуда взять мн яду?

‘Въ темномъ лс подъ ракитой

Змй гнздится ядовитый:

‘Принеси его ты въ хату

И изжарь на завтракъ брату.’

детъ, детъ братъ изъ бору,

Тащитъ дерево-колоду.

Встрчу брату выбгала

И ворота отворяла,

Отвела коней на мсто.

‘Это что, сестра, за всти?’

— На-ка рыбки, братъ Ванюша:

Пополудновай, покушай!—

‘Гд взяла ты рыбу эту:

Ни головъ, ни перьевъ нту?’

— Я головки отрубила,

Подъ окошкомъ ихъ зарыла.

Какъ отвдалъ онъ жаркое,

Поблднлъ одной щекою,

Какъ еще кусокъ откушалъ,

Поблднлъ и весь Ванюша,

А какъ третій сълъ кусочекъ,

Поблднлъ, что блъ платочекъ.

‘Принеси, сестра, напиться:

Хочетъ сердце прохладиться.’

Принесла воды изъ лужи —

Стало Ван еще хуже.

‘Постели, сестра, постелю:

Клонитъ сонъ меня что съ хмлю.’

— Лягъ на камень головою

И усни ужъ, Богъ съ тобою!

Въ Боянов звоны звонятъ:

Палачи Ульяну гонятъ,

Въ Мутеницахъ зазвонили:

Съ ней они въ дорог были,

А звонить въ Годон стали —

Палачи ее пригнали.

Какъ тесали гробъ Ивану,

На возу везли Ульяну.

— Вы живьемъ меня заройте,

Только псенки не пойте!

Какъ Ульяну зарывали,

Двки псенку слагали,

Какъ совсмъ ее зарыли,

Двки псенку сложили.

Н. Бергъ.

ПЕЧАЛЬ.

Ужъ не быть тому во-вки, что прошло, что было,

Не свтить знать красну солнцу, какъ оно свтило!

Не знавать мн прежней доли съ прежней мощью-силой,

На кон своемъ удаломъ знать не здить къ милой!

Мн свтило красно солнце въ малое оконце,

А теперь свтить не хочетъ, частый дождикъ мочитъ,

Частый дождикъ, непогода бьётъ, стучитъ въ окошко:

Заросла въ моей любезной торная дорожка —

Заросла она кустами, заросла травою,

Съ-той-поры какъ я спознался съ милою другою.

Н. Бергъ.

ИЗГНАНІЕ.

Свтлая ты рчка,

Рчка ты Влетава!

Наше ты веселье,

Красота и слава!

Красное ты мсто,

Прага дорогая,

Нашъ престольный городъ,

Родина святая!

Да что намъ Влетава,

Что намъ наша Прага,

Коли въ насъ угасла

Сила и отвага!

Изъ дому насъ гонятъ,

Все у насъ побрали,

Только лишь съ собою

Библію не взяли. *)

Татры, горы-скалы!

Къ вамъ идемъ мы въ гости:

Здсь намъ шить въ ущельяхъ,

Здсь мы сложимъ кости!

Н. Бергъ.

*)Такъ называемую кралицкую библію, переведенную прямо съ еврейскаго текста учоными чехами на чешскій языкъ въ XVI вк, въ город Кралиц, на рк Морав.

СОБЕССКІЙ И ТУРКИ.

Погодите, братцы:

Перейдетъ Собесскій,

Перейдетъ Собесскій

Черезъ холмъ Силезскій —

Черезъ холмъ Силезскій,

Черезъ Блу гору,

На червонномъ кон —

На червонномъ кон,

Съ золотымъ кантаромъ, *)

Съ золотымъ кантаромъ,

На помощь гусарамъ —

На помощь гусарамъ,

На защиту Вны,

Тогда только суньтесь,

Турки-бусурмены!

Н. Бергъ.

*) Родъ узды.

БЛГРАДЪ.

Конь подъ Блградомъ стоитъ вороной,

На немъ сидитъ,

Кровью покрытъ,

Миленькій мой.

Знаешь ли, мила, какъ битва живетъ?

Видишь: съ меня,

Видишь: съ коня

Кровь такъ и льётъ!

Знаешь ли, мила, какой нашъ обдъ?

Наша да —

Хлбъ да вода:

Вотъ нашъ обдъ!

Знаешь ли, мила, гд буду я спать?

Тамъ, гд убьютъ,

Тамъ погребутъ,

Тамъ мн лежать!

Знаешь ли, кто у меня звонарёмъ?

Раненыхъ стонъ,

Сабельный звонъ,

Пушечный громъ!

Н. Бергъ.

НИТРА. *)

Нитра, мила Нитра, ты веселье наше!

Гд же, гд то время, какъ была ты краше?

Нитра, мила Нитра, матушка родная,

На тебя мы смотримъ плача и стеная:

Ты была когда-то всхъ околицъ слава,

Гд Дунай струится, Висла и Морава,

Гд святой Мееодій паству насъ Христову

И училъ народы божіему слову,

Ты была наслдьемъ князя Святополка…

Нын жъ твоя слава стихла и замолкла,

Нын здсь владетъ чуждое намъ племя:

Такъ-то свтъ измнчивъ, такъ проходитъ время!

Н. Бергъ.

*) Когда-то стольный городъ Нитранскаго княжества, въ Земл Словацкой, нын главный городъ Нитранской области, на рк того же имени.

МИЛЫЙ ВЪ ПОЛ.

Люди мн сказали, будто въ пол тучи,

А то зачернли миленькаго очи.

Люди мн сказали — поле загорлось,

А то у милова личико зардлось.

Люди мн сказали, что гогочутъ гуси,

А то заиграли миленькаго гусли.

Люди мн сказали — пролетла пташка,

А то заблла милаго рубашка.

Люди мн сказали — поле гулко стало,

Поле гулко стало — милый гонитъ стадо.

Н. Бергъ.

ОЖИДАНІЕ.

Мсяца не видно

Середь темной ночи:

Жду я, жду милого —

Проглядла очи.

Жду я, не дождуся:

Не приходитъ Яся,

Хоть и общалъ онъ,

Общалъ вчёрася.

Во пол садочекъ,

Во пол прохладный,

Кто жь его украсилъ?

Яся ненаглядный.

Посажу цвточекъ

Рано до разсвту…

Ахъ, да не до цвту,

Коли друга нту!

Пріунылъ безъ друга

Зеленъ лсъ-лсочикъ:

Соловей не свищетъ,

Опустя носочикъ…

Н. Бергъ.

КРАКОВЪ.

‘Будь здорова, Соня!’

Молвилъ Сон Яковъ:

‘Вороного коня

Погоню я въ Краковъ.

‘Всмъ-то, всмъ украшенъ

Краковъ, городъ важный,

Что домовъ и башенъ

На улиц каждой!

‘здятъ тамъ гусары,

Съ пиками уланы,

А гд замокъ старый,

Тамъ король и паны.

‘Двки-бсеняты

Такъ и льнутъ повсюду…

Не забудь меня ты,

И я не забуду.’

Н. Бергъ.

ВЫПЬЕМЪ.

Наши дни коротки —

Выпьемъ что-ли водки!

Что тутъ долго спорить —

Выпьемъ и вдругорядь!

Пусть жена и дти —

Выпьемъ-ка по третьей!

Вс печали къ чорту —

Наливай четвергу!

Пьёмъ мы зачастую

Пятую, шестую,

А седьму подносятъ —

Почивать васъ просятъ,

А восьмую выпьемъ —

Ляжемъ и не пикнемъ!

Н. Бергъ.

ИЗМННИКЪ.

‘Дождикъ, дождикъ мороситъ,

Взмокла вся поляна.

Ахъ, люби меня, Ванюша,

Врно, безъ обмана!

— Я люблю тебя, люблю,

Много, какъ умю!

Коли стану измнять,

Чтобъ сломать мн шею!

Только сталъ онъ вызжать

На большу дорогу —

Онъ головушку сломилъ,

А конь борзый ногу.

‘Знать, теб невренъ былъ

Милый твой Ванюша:

Ужъ вдругорядь никого,

Дочка, ты не слушай!’

Н. Бергъ.

СМЕРТЬ МИЛАГО.

Распваютъ пташки, громко распваютъ,

Моего Ванюшу кличутъ, выкликаютъ —

Кличутъ, выкликаютъ, стонутъ за дубровой,

Конь гремитъ подковой, на войну готовый.

‘Не горюй, подруга: все въ Господней вол!

Можетъ, годъ, не бол, буду въ ратномъ пол.’

Молвилъ и помчался. Годъ и два проходитъ,

А съ войны Ванюша къ милой не приходитъ.

Ждетъ его подруга, ждетъ и дни, и ночи,

Плачетъ и крушится — выплакала очи,

Вышла на дорогу: дутъ тамъ уланы —

дутъ тамъ уланы, кони ихъ буланы.

Подъ попоной чорной конь одинъ позади.

— Гд же мой Ванюша? гд коню хозяинъ?

‘Охъ, убитъ твой Ваня, въ правый бокъ подъ душу,

Въ правый бокъ подъ душу ранили Ванюшу!’

Ранили Ванюшу въ правый бокъ подъ сердце:

Плакаться я стану по чужимъ по снцамъ.

‘Ой, не плачь, красотка! не жалй Ивана:

Изъ полку любого выбери улана!’

Выбрать мн не долго изъ полку любого,

Да не будетъ Вани у меня другого!

Хоть бы я глядла, всхъ переглядла,

А такого друга все бы я не встрла!

Н. Бергъ.

ПОЦАЛУЙ.

Рузя, что жь прошу я

Долго поцалуя!

Мы еще попросимъ,

Да какъ-разъ и бросимъ!

Не гляди такъ строго:

Красныхъ двокъ много

За быстрой ркою,

Лишь махни рукою.

Въ молодыя лта

Нтъ любви запрета:

Идутъ дни за днями,

Волны за волнами…

Хоть морозъ и грянетъ,

Цвтъ весною встанетъ,

Старость кровь остудитъ —

Ничего не будетъ!

Н. Бергъ.

ВРНОСТЬ ДО ГРОБА.

‘Мн приснилось въ эту ноченьку,

Что подруженька въ гробу лежитъ.

‘Ты сдлай коня, мой хилый братъ,

Ты сдлай коней обоимъ намъ!’

‘Мы съ тобой подемъ въ Жулицы,

Повидаемся съ Шултихами:

‘Мы узнаемъ, мы развдаемъ,

Какъ живется имъ, какъ можется.’

Мать-Шултиха ходитъ по двору,

На Шултих платье чорное.

‘Здравствуй, здравствуй, моя матушка!

Гд же дочь твоя красавица?’

— ‘Ныньче годъ ровнымъ-равнёшенько,

Какъ свезли мы на погостъ ее —

‘Что на пар ль вороныхъ коней,

Да на пар блыхъ кониковъ.’

Повернулъ коня онъ борзаго

И похалъ прямо въ Кростицы —

Онъ похалъ прямо въ Кростицы,

На кладбище, на церковный дворъ.

Онъ вокругъ объхалъ три раза,

Сталъ надъ гробомъ красной двицы:

‘Пробудись, проснись, подруженька!

Возврати мои подарочки!

— ‘Ахъ, не встать и не проснуться мн,

Не вернуть твоихъ подарочковъ:

‘На груди плита тяжолая,

Очи перстію засыпаны.

‘Позжай въ моей ты матушк,

Пусть отдастъ твои подарочки:

‘Черевички съ бантомъ, съ лентами,

И платокъ богатый, толковый.

‘Перстенекъ твой на рук моей:

Ужь его мн не отдать теб!

‘Подожди еще годокъ-другой:

Ляжешь, милый, ты рядкомъ со хной!’

Повернулъ коня онъ борзаго

И похалъ прямо въ матери:

‘Слышишь, старая ты матушка,

Вороти мои подарочки:

‘Черевички съ бантомъ, съ лнтами,

И платокъ богатый, толковый.

‘Перстенёкъ мой на рук у ней:

Перстенекъ мой не воротится!’

Отдавала мать подарочки,

Горько плакалъ добрый молодецъ.

— ‘Что ты плачешь, добрый молодецъ?

Много въ свт красныхъ двушекъ,

‘Что богаче и пригоже,

Что богаче и красиве.’

— ‘Коль съ твоей не посчастливилось,

Мн другихъ подругъ не надобно!’

Повернулъ коня онъ борзаго,

детъ въ мастеру гробовому —

детъ къ мастеру гробовому,

Новый гробъ ему заказывать.

‘Какъ тамъ лягу, гд она лежитъ,

Перестану я грустить-тужить!’

Н. Бергъ.

ИЗМНА МИЛАГО*

— ‘Пой, красна двица, псни!

Голосъ твой слышно далёко —

‘Голосъ твой слышно далёко,

Вплоть до полей до Ясенскихъ:

‘Вплоть до чужой до границы

Слышно тотъ голосъ двицы!’

— ‘Псня мн пть, веселиться

Ныньче совсмъ не годится.

‘Пусть вс въ харчевн гуляютъ,

Горя-печали не знаютъ,

‘Мн жь тамъ весёлости мало:

Я опущу покрывало,

‘Прямо ни разу не гляну,

3а двери прятаться стану.’

Милый по комнат ходитъ,

Видитъ ее — не подходитъ —

Видитъ ее — не подходитъ,

Съ нею рчей не заводитъ,

Подл не станетъ, не глянетъ,

Блой руки не протянетъ.

— ‘Ахъ, ты мой милый, сердечный!

Что погордлъ, поважнлъ ты?

‘Что ни словечка не скажешь,

Ласки своей не покажешь?’

— ‘Какъ же мн знаться съ тобою,

Съ двкой, съ мужичкой простою!’

— ‘Словно не зналъ ты, не вдалъ

Нашего племени-роду

‘Прежде, чмъ знался со мною,

Съ двкой, съ мужичкой простою!

‘Лучше бъ со мной ты не знался,

Въ намъ по ночамъ не шатался,

‘Спалъ бы одинъ себ дома,

Дома, въ богатыхъ хоромахъ —

‘Ногъ на ходьб не томилъ бы,

Въ избу къ намъ бдъ не носилъ бы

‘Батюшки съ матушкой горя,

Слёзъ разливанное море,

‘Братьямъ и сестрамъ обиды,

Милымъ подружкамъ печали!’

Счастливъ, кто сердце хоронитъ,

Слёзъ на постелю не ронитъ,

Парнямъ въ обманъ не дается,

Парню въ глаза насмется!

Съ виду вс ласковы парни,

Въ сердц жь — хитры и коварны,

Красную двку заводятъ,

Дружбу не долго съ ней водятъ:

Часъ и другой поиграютъ

И, поигравши, бросаютъ…

Н. Бергъ.

ПОКОРНАЯ ДОЧЬ.

Я на гору кверху поднялась

И въ даль я съ горы поглядла,

И вижу я: лодочка детъ,

А въ лодк три молодца добрыхъ.

Что былъ всхъ пригожй, моложе,

Что въ лодк сидлъ по-серёдк —

На мн общалъ онъ жениться,

Хоша молоденекъ годами.

Онъ далъ мн, двиц, колечко,

Колечко, серебряный перстень:

‘Возьми ты, двица, колечко,

Возьми ты серебряный перстень!

‘Боль матушка спрашивать будетъ,

Откуда серебряный перстень —

Скажи, отвчай ты родимой,

Что перстень нашла на дорог?’

— Предъ матушкой лгать я не стану,

Не стану кривить я душою:

А прямо скажу безъ утайки,

Что хочешь на мн ты жениться.

Н. Бергъ.

ЛЕГЕНДА.

Пускай узнаетъ цлый свтъ,

Что было въ Уграхъ за сто лтъ.

Жилъ въ Варадин славный князь —

И дочь у князя родиласи,

Лицомъ пригожа и свтла

Новорожденная была.

Когда же стала подростать,

Не шла съ подругами играть,

Но въ божьихъ храмахъ день и ночь

Молилась княжеская дочь.

Минуло ей шестнадцать лтъ —

Она даетъ святой обтъ:

Оставить міра суету

И посвятить себя Христу.

Но слышитъ всти отъ родныхъ,

Что къ ней присватался женихъ,

Что красотой ея плнёнъ

Одинъ владтельный баронъ.

И соглашаются отдать

Ему ее отецъ и мать,

Но дочь одно твердитъ въ отвтъ:

‘Дала я Господу обтъ

Весь вкъ не вдать брачныхъ узъ,

Одинъ женихъ мой — Іисусъ!’

Но ей отецъ, возвысивъ гласъ:

‘Ты наша дочь — и слушай насъ!’

И дочь, покорствуя отцу,

Пошла готовиться къ внцу,

Кротка, спокойна и тиха,

Но не глядитъ на жениха.

Когда жь оконченъ былъ обрядъ,

Она ушла тихонько въ садъ

Въ своимъ возлюбленнымъ цвтамъ,

И на колни пала тамъ,

И говорила такъ, молясь:

‘Услыши, Господи, мой гласъ,

И укрпи во мн, Господь,

Изнемогающую плоть!’

И передъ нею Онъ предсталъ,

И страхъ невсту обуялъ,

Но подалъ Онъ десницу ей —

И стала вдругъ она смлй,

И новыхъ силъ живой родникъ

Ей въ душу слабую проникъ.

И кротко въ очи ей смотря,

Господь вщалъ ей, говоря:

‘Возьми сей перстень золотой,

Залогъ любви Моей святой!’

Невста розу сорвала

И жениху ее дала,

Предъ нимъ колни преклоня:

‘Прими залогъ и отъ меня!’

И обрученные пошли,

Срывая розаны съ земли,

А онъ, на ней покоя взглядъ,

Сказалъ: ‘пойдемъ въ Мой вертоградъ!’

И, взявъ, повелъ ее съ собой.

И шли они рука съ рукой,

И въ вертоградъ къ Нему пришли,

Гд розы пышныя цвли,

Алоэ, нардъ и киннамонъ,

И раздавался нкій звонъ

Золотострунныхъ райскихъ лиръ,

И плъ святыхъ избранный клиръ.

И доведя ее до вратъ,

Онъ рекъ: ‘ты зрла вертоградъ!

Иди — пора теб домой —

И миръ да-будетъ надъ тобой!’

И опечалилась княжна:

Глядитъ — опять стоитъ она

Предъ Варадиномъ у воротъ,

И стража кличетъ: ‘кто идетъ?’

Она, сробвъ и устыдясь,

Даетъ отвтъ: ‘Отецъ мой князь,

Объ немъ извстенъ городъ весь:

Онъ воеводой главнымъ здсь!’

Но возражаетъ стража ей:

‘У воеводы нтъ дтей!’

Она же имъ твердитъ одно:

‘Онъ воеводой здсь давно!’

И взявъ, привратники ведутъ

Ее къ судьямъ своимъ на судъ,

Т стали спрашивать ее,

Она же имъ опять свое:

‘Отецъ мой князь!’ она твердитъ:

‘Онъ воеводой здсь сидитъ.’

И диву судьи вс дались,

И рыться въ книгахъ принялись,

И тамъ прочли они въ отвтъ,

Что въ Варадин за сто лтъ,

На праздникъ, въ свадебную ночь,

Пропала княжеская дочь.

И судьи вс ршили такъ,

Что это вышней воли знакъ.

И, внявъ княжн, он пошли

И ей пастора привели:

И, оснясь его крестомъ,

Она почила вчнымь сномъ,

Тиха, спокойна и ясна,

И благолпія полна.

Тому внимая, всякій чти

Святые Господа пути,

Зане Живый на небесахъ

И многомилостивъ, и благъ.

СБОРНИКЪЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙСЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

Читайте также:

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ