Песенка спета
Песенка спета
Посмертный рассказ Ги де Мопассана
Перевод Е. Д. Ильиной
Лиза де Ванс.
Конец
——————————————————————————
Песенка спета, Мопассан Ги_Де, Год: 1885
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Граф де Лармерен только что кончил одеваться. Он бросил последний взгляд в большое зеркало, занимавшее целый простенок в его уборной, и улыбнулся.
И в самом деле он был еще очень красивый мужчина, несмотря на седые волосы. Высокий стройный, изящный, без признаков ожиревшего брюшка, с худощавым лицом, тонкие усы которого имели тот неопределенный оттенок, который может сойти и за белокурый, он имел кроме того в фигуре что-то особенно изящное и благородное, какой-то неуловимый оттенок шика и утонченности, благодаря которому человек так заметно выделяется из толпы, что смешать его с другим невозможно.
— Ничего, еще поживем! С Лармереном еще не покончено!
И с этими словами он прошел в гостиную, где его ожидала полученная утром почта.
На письменном столе царствовал образцовый порядок, обычный на рабочем столе барича, который никогда не работает. Рядом с тремя газетами различных направлений лежало около десятка писем.
Жестом игрока, расправляющего колоду, он расправил все письма и начала, разглядывать почерки, что он всегда делал прежде чем вскрыть конверты.
Это доставляло ему приятную минуту ожидания и легкой тревоги. Он загадывал, что может заключаться в этих таинственных конвертах, что они ему принесут? Радость или горе? Он охватывал их привычным взором, узнавал почерки и раскладывал на две или на три кучки, судя потому, что он надеялся в них встретить. Здесь письма друзей, здесь письма людей посторонних, а здесь письма от неизвестных. Последние всегда его слегка смущали. Чего от него хотели эти таинственные вестники? Из-под чьей руки вышли эти строки, полные чьих-то мыслей, обещаний пли угроз?
Сегодня одно письмо особенно привлекало его взоры. А между тем оно казалось таким простым не обещало никаким открытий… Что-то, однако, тревожило графа, и он смотрел на письмо с особым сердечным трепетом. Он думал: ‘От кого это может быть? Мне положительно знаком этот почерк’.
Он поднял письмо на свет и старался что-нибудь прочесть сквозь конверт, не решаясь почему-то распечатать его.
Затем он поднес его к носу, желая уловить запах духов, потом взял лупу и начал изучать букву за буквой. Это письмо положительно его заинтриговало. ‘Да от кого же это? Почерк мне очень знаком, даже слишком знаком. Несомненно, нередко случалось мне разбирать эту руку, даже очень часто. Но только это было так давно… Ах ты черт возьми, от кого это может быть? Ба! быть может, просто просьба о пособии!’
Он разорвал конверт п прочел следующее:
‘Дорогой мой друг, вы конечно меня уже забыли, так как вот уже двадцать пять лет, как мы не видались. Я была тогда молода, а теперь я старуха. Когда мы с вами расстались, я покидала Париж, чтобы следовать в провинцию за своим мужем, старым мужем, которого вы звали ‘мой инвалид’.
Помните вы его? Вот уже пять лет, как он умер, и я переехала теперь в Париж, чтобы выдать замуж дочь, так как у меня есть дочь, прелестная восемнадцатилетняя девушка. Вы ее никогда не видали, хотя я вам и писала о ее появлении на свет. Но вы верно и внимания не обратили на такое незначительное событие.
Вы все по-прежнему красавец Лармерен, как мне говорили. Так вот, если вы еще помните маленькую Лизу, которую вы называли ‘Лизок’, то приходите сегодня с ней пообедать. Приходите к старушке баронессе де-Ванс, протягивающей вам руку преданного, и хотя немного взволнованного, но все же счастливого друга. Но эту руку можно только пожать, а не целовать, мой бедный Жакле!
Сердце де Лармерена усиленно забилось. Он откинулся на спинку кресла, и сидел с раскрытым письмом на коленях, устремив взор в пространство, им овладело жуткое волнение, вызвавшее слезы на глаза!
Если он когда-либо любил кого-нибудь искренно, то это была малютка Лиза де Ванс, которую он прозвал ‘Пепельный цветок’ за странный цвет волос п бледно серые, большие глаза. О, какое изящное, прелестное, очаровательное существо была эта хрупкая баронесса, жена параличного, угреватого старика, утащившего ее в провинцию и запиравшего жену на замок, из ревности к нему, красавцу Лармерепу.
Да, он любил ее и был любим ею. Она звала его ‘Жакле’, и это шутливое имя звучало нежной лаской в ее устах.
И в нем пробуждались воспоминания о тысячах забытых мелочей, далеких и сладких, и возбуждавших теперь тихую грусть.
Однажды вечером она заехала к нему с какого-то бала, и они отправились прокатиться в Булонский лес, — она в бальном платье, с обнаженными плечами, а он в домашней куртке. Дело было весной, было очень тепло. Тонкий запах духов от ее корсажа и отчасти от ее кожи, наполнял благоуханием окружающую их атмосферу. Какая божественная ночь! Около озера, в темной массе воды которого отражалась луна, блестевшая сквозь ветви, она вдруг заплакала. Он с изумлением спросил ее о причине ее слез.
— Не знаю, отвечала она, — эта луна и вода меня ужасно тронули. Когда я вижу что-нибудь такое поэтичное, у меня всегда сердце сожмется, и я заплачу.
Он улыбнулся, невольно тронутый. Ему показалось и глупеньким, и очаровательным это наивное волнение молодой женщины, бедной маленькой женщины, умевшей так глубоко проникаться всяким чувством. И он осыпал ее страстными поцелуями, повторяя дрожащим от волнения голосом:
— Моя малютка, моя Лиза, ты очаровательна!
Какая эта была прелестная любовная связь, такая нежная и краткая. Так быстро она началась и так же быстро кончилась, прерванная в самом разгаре этой старой скотиной бароном, который увез жену совершенно внезапно и больше никому ее не показывал!
Конечно Лармерен ее забыл недели через две или через три! В Париже, в жизни холостого мужчины образ одной женщины так быстро изгоняется из сердца образом другой! А все-таки в глубине этого сердца где-то сохранился для нее уголок, потому что он истинно любил только ее одну! Он хорошо это сознавал теперь.
— Конечно, я поеду к ней сегодня! — громко проговорил он, вставая с места. И инстинктивно он повернулся к зеркалу и оглядел себя с ног до головы. При этом он подумал: ‘А она, должно быть, сильно постарела, куда больше меня!’ В глубине души он был доволен показаться ей еще красивым и не старым. Ему приятно было думать, как она удивится, растрогается и пожалеет о прошлых, таких далеких—далеких днях!
Он принялся за остальные письма. В них не было ничего интересного.
Весь день думал он о своей прежней любви. Какова-то теперь Лиза? И как странно встретиться после двадцати пяти лет разлуки!? Узнает ли еще он ее?
Туалетом своим граф сегодня занимался с чисто женским кокетством. Он надел белый жилет, потому что он к нему более шел при фраке чем черный, послал за парикмахером, чтобы показать, как он торопился.
Первое, что бросилось ему в глаза при входе в комнату, был его собственный портрет, старая выцветшая фотография, висевшая на стене в изящной старинной шелковой рамке.
Он сел и стал ждать. Вдруг сзади него открылась дверь. Он быстро вскочил, обернулся и очутился лицом к лицу со старушкой с совершенно седыми волосами, дружелюбно протягивавшей ему обе руки.
Он схватил эти руки и покрыл их поцелуями медленно переходя от одной к другой, затем подняв голову, он взглянул на своего старого друга.
Это была старая дама, совершенно ему незнакомая, ласково улыбавшаяся и в то же время видимо сдерживавшая слезы.
Он не мог не прошептать:
— Это вы, Лиза?
Она отвечала:
— Да я, сама я… Вы бы меня конечно не узнали? Но у меня было столько горя, столько горя… Горе сожгло всю мою жизнь… И вот я теперь… взгляните на меня… Нет, лучше не смотрите… А вы-то еще как молоды, как красивы… Если бы я вас встретила на улице, я бы так п вскрикнула: ‘Жакле!’ Ну, а теперь садитесь, поговорим сперва, потолкуем, а потом я позову мою дочь, взрослую дочку!
Вы увидите, как она на меня похожа… то есть, как я была на нее похожа… нет, не то… Она совсем такая, какой я была когда-то! Вот увидите! Но мне бы хотелось сперва побыть с вами вдвоем. Я боялась за свое волнение в первую минуту свидания. Но теперь, все кончено, я успокоилась. Садитесь же, друг мои.
Он сел рядом с нею и держал ее руку в своей, но он не знал, что ему говорить, он не был знакомя, с этой старушкой, ему даже казалось, что он никогда ее не видывал. И зачем он сюда пришел? о чем ему с ней говорить? О прошлом? Что было между ними общего? Он ничего не мог припомнить, смотря на лице этой бабушки. Он совсем не помнил о тех нежных и милых мелочах, воспоминание о которых с такой нежностью и болью охватило его сердце, когда он думал сегодня о ней, о малютке Лизе, о прелестном ‘Пепельном цветочке ‘.
И что же с ней сделалось, с той, с прежней, с любимой? С той давнишней мечтой, с нежной блондинкой с серыми глазами, которая говорила так мило: Жакле!
И они сидели рядом, не двигаясь, оба смущенные и полные неопределённого недовольства.
С их губ срывались только сухие, банальные фразы, так что она наконец встала и подошла к звонку:
— Я позову Рене! — сказала она.
Послышался шум затворяемой двери, шуршанье платья, и молодой голосок закричал:
— Я здесь, мамочка!
Лармерен вскочил, озадаченный, точно при виде приведения. Он пробормотал:
— Добрый день, mademoiselle…
Затем, повернувшись к матери, он вскричал:
— Да ведь это вы! Право вы!
И это действительно была она, прежняя, исчезнувшая и вновь найденная Лиза! Совсем такую от него ее похитили двадцать пять лет тому назад. Пожалуй, еще моложе, свежее и наивнее.
И на него напало безумное желание заключить ее в свои объятия и шепнуть на ушко по старому:
— Здравствуй, мой Лизок!
— Кушать подано! — доложил слуга.
И они прошли в столовую.
Что произошло во время этого обеда? Что ему говорили, что он отвечал? Он точно находился в каком-то волшебном сне, близком к безумию. Он смотрел на этих двух женщин, с упорной мыслью, больной мыслью помешанного человека:
— Которая из них настоящая?
Мать беспрестанно повторяла, улыбаясь:
— Вы помните это, вы помните то?
А он находил своп воспоминания в светлом взоре девичьих очей. Чуть не двадцать раз открывал он рот, чтобы спросят ее: ‘Помните, Лизок?.. забывая о седой, почтенной даме, смотревшей на него с растроганным видом.
И между тем минутами ему казалось, что он совсем теряет голову.
Эта теперешняя Лиза была не совсем та, прежняя. У прежней и в голосе, и во взгляде, во всем существе было что-то такое, чего не было у этой. II он делал страшное усилие, чтобы вспомнить, что это было такое, чего он не находил в этой воскресшей Лизе.
Баронесса говорила:
— А вы утратили вашу веселость, мой друг.
Он прошептал:
— Много чего я утратил с тех пор.
Но в своем взволнованном сердце он чувствовал, что как когти пробудившегося зверя, его охватывает проснувшаяся любовь.
А молодая девушка весело болтала, при чем у нее часто проскальзывали интонации материнского голоса, то неуловимое сходство в манере себя держать и говорить, какое является между людьми, живущими постоянно вместе.
Это потрясало Лармерена с головы до ног, нанося раны его сердцу, полному прежней страсти.
Он рано ушел от них и пошел пройтись по бульварам. Но образ этой малютки следовал за ним повсюду, заставлял усиленно биться сердце, воспламенял кровь. Вдали от обеих женщин он видел только одну молодую, прежнюю, вернувшуюся к нему и которую он любил всей прежней страстью. Нет, он любил ее сильнее после этих 25 лет забвения.
Он вернулся к себе, чтобы обдумать свое ужасное положение, обдумать, что ему делать дальше.
Но проходя со свечей в руке мимо зеркала, того самого большого зеркала, в котором он собой залюбовался при уходе, он увидал в нем пожилого человека с седеющими волосами. И в эту минуту ему припомнилось, каков он был тогда, во времена Лизы! Он увидал себя молодым и прекрасным, таким, каким она его любила! Подойдя к зеркалу, он осветил свое лице и стал его пристально рассматривать, точно смотрел в лупу на что-нибудь незнакомое. II он увидать все свои морщины. все изъяны, какие произвело в нем время, все, чего он не замечал раньше.
И подавленный этим сознанием, он опустился на кресло против зеркала, где отражалась его жалкая фигура, и прошептал: ‘Кончено, Лармерен, твоя песенка спета! ‘
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1900, No 27. С. 263—264.