В. М. Дорошевич
В. М. Дорошевич
Первый дебют
(Закулисные сценки)
Первый дебют
(Закулисные сценки)
——
——
Первый дебют, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1905
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том V. По Европе. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 3
Палата, так сказать, левша.
Четыре партии левой — союз демократов, радикалы, радикал-социалисты и социалисты соединились вместе и составляют ‘le bloc republicain {республиканский блок}’.
Он и будет править Францией эти четыре года.
У них большинство голосов.
Следовательно, министерства будут только радикальные.
Реформ следует ожидать широких демократических.
Будет установлен подоходный налог.
Смерть всему клерикальному, ретроградному! Смерть также умеренному и постепенному, медлительному!
Такой показала себя новая палата при первом дебюте.
Избрание Буржуа и поражение Дешанеля, это — программа, это — марка, которую положила на себя палата.
Она открыла карты:
— Вот каковы мы будем!
Показала свою силу и свой радикализм.
Это — спектакль для публики. Мы с вами пройдём за кулисы.
— Messieurs, faites vos jeux! {Господа, делайте ваши ставки!}
Половина второго. Кулуары палаты напоминают кулуар большого и шикарного клуба в дни ‘больших сражений’: когда какой-нибудь американец закладывает стотысячный банк.
Всё возбуждено.
‘Делают игру’.
— Сто франков за Буржуа! — предлагает кто-то.
— Держу только двадцать!
— Сто!
— Двадцать!
— Чёрт знает, что такое! Не могу найти человека, который поставил бы сто франков за Дешанеля!
Через полчаса выборы.
Все ‘демарши’ сделаны. Остаётся последний — сплетня.
Сплетня, которая распространена в Париже больше, чем в Царёвококшайске. Сплетня, которая могущественнее в Париже, чем в Карасубазаре.
— Вы видели Дешанеля? Смотрите! Видите? Суетится, бегает! Ко всем подбегает, улыбается, жмёт руки, заискивает! Фи!
— Позор! Позор!
— Это что! Вы знаете, всю эту неделю он делал визиты всем вновь избранным кандидатам!
— А театральные билеты!
— Какие театральные билеты?
— А как же! Он рассылает театральные билеты!
‘Дорогой коллега! Сегодня жена не совсем здорова, и мы не можем ехать в театр. Позвольте предложить вам нашу ложу’.
— Если выберут Дешанеля, это будет успех его повара!
— Повара?
— А его знаменитые завтраки? Еженедельные завтраки, на которые он приглашает всех, направо и налево!
— Какой же он Поль Дешанель? Это — Paul Dejeunel {Игра слов: от фамилии Дешанель и слова djeuner (фр. завтрак).}!
— M-lle Humbert!
Тут завязывается спор.
— Позвольте! Позвольте! — вмешивается сторонник Дешанеля. — Поль Дешанель никогда не думал жениться на m-lle Humbert! Это m-me Humbert выдумала, чтобы прибавить себе кредита!
— А я вам говорю, что хотел! Хотел! Хотел!
— Никогда! Никогда! Никогда! А! Вы верите всему что рассказывала madame Humbert?! Тогда вам остаётся верить и в сто миллионов.
— А я вам говорю, что Поль Дешанель…
Спор становится горячим.
— Если выберут Буржуа, это решительно ничего не доказывает! — ораторствует в другом месте сторонник Дешанеля. — Это вопрос личных симпатий. Им нравится Буржуа! Вот и всё!
— Ну, да! — язвит сторонник Буржуа. — Им захотелось президента с бородой!
— Почему нет? Видеть четыре года перед собой одно и то же лицо! Захочется переменить! Вот и всё! Вот и всё! Нет, пусть бы выпустили против него Бриссона! Бриссон строг! Бриссона не любят! Бриссона забаллотировали бы! А Буржуа, — он всем симпатичен. Это только вопрос личных симпатий, как видите! У него много личных друзей в палате!
— У Буржуа много личных друзей даже среди правой, — шипит кто-то, — они будут вотировать за него по дружбе.
— Буржуа, если и выберут, то выберут только по знакомству.
— Позвольте, если выберут Дешанеля, что это значит? — провозглашает кто-то. — Его выберут, потому что он прощает штрафы!
— Как штрафы?
— Штрафы, которые накладываются всякий раз, как президент палаты призывает депутата к порядку со внесением в протокол. Штраф на полумесячное жалованье. Дешанель потом вычёркивает штраф, — Бриссон никогда. Оттого и в прошлый раз выбрали не Бриссона, а Дешанеля. Это просто! Это ясно! Депутаты рассуждают: ‘ну, её к чёрту, и политику, если это стоит 375 франков!’
— Позвольте! Что такое Дешанель? Арривист! Карьерист!
— Академик!
— Написал каких-то десять книжонок!
— Две! Только две! Я сам видел, — только две!
— Да и тех никто не читает!
— Читают из уважения к его отцу!
Право, даже не подумаешь, что находишься среди депутатов. Совершенные кумушки из Торжка.
Я встречаю одного из ближайших друзей Дешанеля.
— Как дела?
У него удручённый вид.
— Нам не везёт. Только что узнал, что мы теряем два голоса. Икс, оказывается, никогда не приходит на первое заседание палаты!
— Почему?
— Представьте! Боится какого-нибудь происшествия! Говорит: ‘такой тревожный день’. Такая у него примета. Смешно! Законодатель и приметы! А Игрек третьего дня вывихнул себе руку. Верный был голос, но упал с извозчика. И что за охота людям в такую скверную погоду выезжать из дома!
Сторонник Дешанеля с отчаянием пожимает плечами.
Но:
— Le jeu est fait! {Ставки сделаны!}
Все сплетни пущены.
— Rien ne va plus. {Ставок больше нет.}
Барабаны грохнули ‘поход’. Все сняли шляпы. Построенные в две шеренги, солдаты берут на караул.
Барабаны гремят в ‘зале Лаокоона’, так что цилиндры дрожат в руках.
Между двумя шеренгами солдат проходит старший по возрасту депутат, Ролин, чтобы председательствовать во время выборов.
80-летний старик розовый и выхоленный, с седыми бакенбардами, с самой чиновничьей физиономией. Совсем председатель суда.
Впереди два пристава.
По бокам у Ролина два офицера с саблями наголо.
За ним опять два пристава.
Барабаны грохочут. Шествие тянется медленно.
Словно беднягу ведут на эшафот.
За ним идут его помощники в этом заседании, — четыре самых молодых депутата.
Словно его четыре сына, которые сейчас останутся сиротами.
Старичок поднимается на президентскую трибуну, звонит и читает по тетрадке свою речь.
Старичка никто не слушает, старичка никто не слышит, но старичку все аплодируют.
Старичок никакой гадости не скажет.
— Палата приступает к выборам…
— Избран Леон Буржуа!
Вся левая разражается громом аплодисментов.
— Vive la republique! Vive la republique! {Да здравствует республика!}
На правой поднимается длинная-длинная фигура Мильвуа, редактора националистской газеты ‘La Patrie {Отечество}‘.
— Республика ни при чём в таких выборах! — кричит он.
— Сейчас вскочит Бодри д’Ассон! — предвкушают все.
— Это вы, националисты, не имеете ничего общего с республикой! — кричат с левой.
— Vive Bourgeois! {Да здравствует Буржуа!}
— Долой клерикалов!
И Бодри д’Ассон вскакивает на скамейку.
Маленький старик с огромной седой бородой, — Бодри д’Ассон одна из самых интересных фигур парламента.
В частной жизни, это — тихий, мирный, добрый старичок, весь ушедший в дела благотворительности.
В палате, это — ‘зверь’. Это l’enfant terrible {ужасный ребенок} палаты депутатов.
‘Рыцарь короля’.
Он вечный представитель Сабль-д’Олонн.
В доброй Сабль-д’Олонн, ‘верной своему королю’, имеют о Франции своё, особое, представление.
Столетие пронеслось над миром, не коснувшись Сабль-д’Олонн, защищённой дремучими сосновыми лесами.
В доброй Сабль-д’Олонн, где носят ‘старые французские шляпы’ с лихо загнутым бортом, предполагают, что Францией ‘временно правят якобинцы’, но верят, что вот-вот придёт король и всех прогонит.
В Сабль-д’Олонн никто не посмеет сунуться поставить свою кандидатуру против Бодри д’Ассона.
Сабль-д’Олонн верно старику Бодри д’Ассону, который верен своему королю.
Бодри д’Ассон, несомненно, самый искренний из депутатов.
В то время, как другие находят возможным смеяться, шутить, Бодри д’Ассон принимает всё не иначе, как серьёзно.
Он болезненный старик. У него падучая.
И старик до такой степени близко принимает к сердцу всё, что происходит в палате, что доводит себя до припадков.
Он никогда ничего не говорит, — на это у старика не хватает спокойствия.
Но он считает своею обязанностью вскочить на скамейку и крикнуть в лицо всей палате:
— Vive la roi! {Да здравствует король!}
И часто падает в корчах, среди невообразимого гама и улюлюканья, крича свой боевой клич:
— Vive la roi!
К этому надо добавить, что обыкновенно Бодри д’Ассон кричит это в самые неподходящие минуты.
Но это ничего не значит!
По мнению Бодри д’Ассона, всегда хорошо крикнуть:
— Да здравствует король!
Для него весь мир делится на две неравные половины. ‘Le roi {Король}‘, Бодри д’Ассон и Сабль-д’Олонн. Всё остальное — жиды и франкмасоны.
Он заслышал боевой клич врагов:
— Vive la republique!
Он вскочил на скамейку. Его седая борода развевается. Он машет руками.
Он кричит благим матом, громовым голосом:
— Долой жидов! Долой франкмасонов!
Палата хохочет.
Даже правая не может сдержать улыбки. Левая вопит:
— У-у-у! У-лю-лю!
— A bas la calotte {‘Долой скуфейки’, т. е. ‘долой клерикалов’.}!
— Vive la republique!
Лицо Бодри д’Ассона начинает дёргаться.
— Vive la roi!
Соседи и единомышленники стаскивают старика за фалды со скамейки.
Но он скрестил на груди руки и вопит навстречу всем улюлюканьям и крикам в упор:
— Vive la roi!
Итак, Поль Дешанель пал.
Скажу словами Козьмы Пруткова:
— И всё, что было в нём приятного, исчезло вместе с ним!
А это был молодой человек, приятный во всех отношениях.
Я не знаю, какой скульптор шил ему фраки. Но фрак Поля Дешанеля, как Акрополь, поражал гармонией своих линий.
Парижане говорят:
— На свете нет более прямой линии, чем пробор Поля Дешанеля!
Говорят, что его причёсывали математики, определяя пробор при помощи геометрических инструментов.
Он был законодателем мод.
И по поводу его свадьбы возник мировой вопрос:
— Можно ли венчаться в сюртуке?
Поль Дешанель венчался в сюртуке. Значит, можно. Значит, должно.
Об этом писали газеты всего цивилизованного мира. Даже Японии! Не было ничего только в китайских!
Его цилиндр блестел, как ничей. Он один знает секрет заставлять цилиндр так ослепительно блестеть.
И как он надевал цилиндр в знак того, что объявляет заседание прерванным!
Парижане говорили, что депутаты нарочно затевают шум в палате, чтоб лишний раз взглянуть:
— Как Поль Дешанель наденет цилиндр!
И ‘взять фасон’.
Когда, стиснутый между двумя офицерами с саблями наголо, он проходил по залу Лаокоона между двумя шеренгами солдат, — в воздухе, потрясённом барабанным грохотом, разливался неизречённый аромат.
Он проходил, а в воздухе всё ещё пахло ландышами, фиалками, резедой и гвоздикой.
Если б тут была корова, она съела бы Поля Дешанеля, приняв его за букет цветов!
Съела бы раньше, чем его съели радикалы!
Ах, эти духи Поля Дешанеля! Говорят, из-за них произошла целая трагедия.
Один молодой офицер, красивый как Аполлон, женатый, — он был влюблён и любим.
Однажды после караула в палате он влетел к своей жене.
Прекрасная блондинка, с волосами, как золотая спелая нива, с глазами, как васильки, кинулась ему навстречу.
И… отшатнулась.
Лицо её исказилось неимоверным страданьем.
Глаза были полны ужаса, словно она увидала перед собой мышь или льва.
Она крикнула только:
— Прочь!
И как была, не надев даже шляпки, кинулась из дома.
Офицер бросился за ней, но она вскочила у подъезда на единственного извозчика и исчезла.
Страшная мысль пронизала голову несчастного:
— Помешалась!
Он побежал искать её по всему городу и, конечно, первым долгом бросился к её родным.
Старик-тесть встретил его, суровый и мрачный, со зловеще сжатыми губами, на пороге своей гостиной:
— Ни шагу дальше, нечестивец.
И побледнел, как покойник.
‘Они помешались всей семьёй! Это фамильное!’ решил офицер.
В эту минуту вошёл комиссар полиции.
— Представитель закона! — обратился к нему старик-тесть. — Я просил вас за тем, чтобы констатировать супружескую неверность мужа моей дочери!
Офицер зашатался:
— Мою? Неверность?!
— Доказательства налицо! — продолжал тесть. — Мой зять… мне мерзко произносить это слово… этот господин явился к своей жене… к моей несчастной дочери… прямо после свидания, не потрудившись даже переодеть мундира! Какой цинизм! Понюхайте этого господина, г. комиссар! И скажите нам своё мнение.
— Я был на карауле… в палате… — лепетал несчастный.
Но комиссар понюхал его, по-видимому, с удовольствием, — понюхал ещё раз, ещё. Хитро подмигнул и сказал:
— Хе-хе! Это пахнет не палатой! Я должен вам сказать, что дама, о которой идёт речь, душится великолепными духами. Mes compliments! {Мои комплименты!}
— Достаточное это доказательство измены? — тревожно спросил тесть.
— О, совершенно! — успокоил его комиссар полиции и развернул портфель, чтобы писать протокол.
Тут только несчастный сообразил в чём дело.
— Да поймите вы! — крикнул он. — Я… я шёл рядом с Полем Дешанелем!
Тогда всё объяснилось.
Хорошо пахнул Поль Дешанель!
Это был баловень судьбы.
В сорок лет академик, президент палаты депутатов, будущий…
Он уже произнёс своим избирателям речь ‘о правах и обязанностях президента республики’ так, как их понимает он, Поль Дешанель.
Я бродил в кулуарах среди депутатов, журналистов.
— Бедный Дешанель!
— Кончен!
— Ну, что ж! — храбрился кто-то из сторонников. — Не президент палаты, будущий президент совета одного из министерств!
— При радикальной-то палате?! — улыбались ему в ответ.
— Есть и другие посты в республике! — храбрился другой.
Ему отвечали тоже улыбкой:
— Три с половиной года осталось Лубэ, а потом семь лет будет Вальдек-Руссо. До Елисейского дворца очень далеко!
И мне вспоминалось, как в прошлом году я был на процессе Веры Жело.
— Но судят не её! — говорили в коридорах. — Доказывают, что не виновен Эмиль Дешанель. Только и всего
— Это и есть главное! — находили все нормальным. — Речь идёт об отце Поля Дешанеля! Шутка! Будущий президент…
С тех пор прошёл всего год.
Так тонут…
Так прошёл этот ‘исторический’ день.