Первые драматические опыты Шекспира, Боткин Василий Петрович, Год: 1855

Критика
Время на прочтение: 40 минут(ы)
Скачать в PDF

СОЧИНЕНІЯ ВАСИЛІЯ ПЕТРОВИЧА БОТКИНА.

ТОМЪ II.
СТАТЬИ ПО ЛИТЕРАТУР.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Багельманъ. Невскій, 148.
1891

ПЕРВЫЕ ДРАМАТИЧЕСКІЕ ОПЫТЫ ШЕКСПИРА.

Изъ статьи нашей: ‘Литература и театръ въ Англіи до Шекспира’, читатели могли видть, въ какомъ положеніи былъ англійскій театръ, на который вступилъ Шекспиръ, переселясь въ Лондонъ,— равнымъ образомъ показаны были въ ней, въ бгломъ очерк, общія черты современныхъ Шекспиру драматическихъ произведеній Марлова, Грина, Лоджа и Четля. Теперь, слдуя тому же сочиненію Гервинуса, мы. приступимъ къ обозрнію первоначальныхъ драматическихъ опытовъ Шекспира.
Мы видли, что въ своихъ первоначальныхъ драматическихъ произведеніяхъ Шекспиръ хотя и слдовалъ упомянутымъ нами поэтамъ, но вмст съ тмъ нельзя не замтить, что онъ старается уже освободиться отъ грубости, натянутости и неопредленности формы современныхъ ему драматическихъ произведеній. Съ самыхъ первыхъ пьесъ его видно, что ученически еще слдуя за современными поэтами,— онъ уже начинаетъ обнаруживать въ себ самостоятельнаго мастера. Первоначальныя пьесы Шекспира были ничто иное, какъ обработки или передлки чужихъ драмъ. Нкоторыя изъ нихъ, къ счастію, сохранились,— такъ что мы теперь, сравнивая ихъ, можемъ видть, какъ высоко уже стоялъ передлыватель надъ своими современниками. Къ пьесамъ, несдланнымъ или обработаннымъ Шекспиромъ, принадлежатъ: ‘Периклъ’, ‘Титъ Андроникъ’, въ ‘1-й части Генриха VI’замтно участіе по крайней мр трехъ рукъ. Изъ’сохранившагося оригинала двухъ послднихъ частей ‘Генриха VI’,— вроятно, принадлежавшихъ Грину, — видно, какъ Шекспиръ исправлялъ въ нихъ почти каждую строчку. Въ ‘Комедіи ошибокъ’, Шекспиръ, вроятно, взялъ себ за образецъ старинную англійскую передлку плавтовыхъ ‘Менехмовъ’, ‘Укрощеніе строптивой’ — тоже передлана имъ изъ очень плохой комедіи. Вс наименованныя пьесы считаютъ,— въ чемъ согласны большая часть англійскихъ критиковъ, — за первые драматическіе опыты Шекспира. Въ ‘Перикл’ и въ трагедіи ‘Титъ Андроникъ’, Шекспиръ, кажется, находится еще совершенно подъ вліяніемъ своихъ предшественниковъ, въ ‘Генрих VI’,— вполн сохраняя оригиналъ, онъ старается улучшить его прибавленіями:— а въ упомянутыхъ нами обихъ комедіяхъ онъ уже далеко превосходитъ прежнихъ авторовъ. Впослдствіи, если Шекспиръ и пользовался иногда старыми пьесами для своихъ драмъ, какъ напримръ въ ‘Корол Іоанн’, или еще боле въ ‘Генрих IV и V’, въ ‘Мра за мру’ и въ ‘Корол Лир’, — то онъ пользовался въ нихъ только однимъ сюжетомъ, наравн съ какою нибудь повстью или историческимъ разсказомъ, и нисколько не связывалъ себя ихъ формою. Впрочемъ, упомянутыя нами произведенія принадлежатъ и другому времени и другой настроенности поэта. Теперь взглянемъ мы на семь его первыхъ пьесъ и постараемся подсмотрть, какъ начинаетъ проявляться творческій духъ молодого поэта, въ той самой мастерской, гд онъ еще находится ученикомъ.

‘Титъ Андроникъ’ и ‘Периклъ’.

Если только ‘Титъ Андроникъ’ принадлежитъ Шекспиру, то безспорно,— это одно изъ самыхъ первыхъ произведеній его. Бенъ Джонсонъ писалъ въ 1614 году, что ‘Титъ Андроникъ’ данъ былъ за 25 или 30 лтъ до этого года, слдовательно онъ, очевидно, относится къ первымъ годамъ пребыванія Шекспира въ Лондон. Но совсмъ тмъ почти вс почитатели Шекспира желали бы убдиться въ томъ, что пьеса эта принадлежитъ не ему. Нкто Равенскроіръ, передлавшій эту трагедію въ 1687 году, говоритъ, что онъ слышалъ отъ одного стараго знатока театра, что пьеса эта припадіежитъ другому, а что Шекспиръ прибавилъ только къ одному или къ двумъ главнымъ характерамъ нсколько мастерскихъ подробностей. Мннія лучшихъ англійскихъ критиковъ тоже въ этомъ отношеніи раздлились. Колліеръ ршительно приписываетъ ее Шекспиру и, сравнивая ее съ пьесами Марлова, даже находитъ, что критики не довольно оцнили ея поэтическое достоинство. Натанъ Дрэкъ, напротивъ, безусловно отвергаетъ ее. Кольриджъ признавалъ въ ней Шекспировскими только нкоторыя мста, а Дайсъ полагаетъ, что скоре можно приписать Шекспиру ‘Іоркширскую трагедію’, нежели ‘Тита Андроника’. Однакожъ, нкоторыя данныя положительно противорчать такимъ мнніями современника Шекспира Мирсъ (Meres), упоминая въ 1598 году о пьесахъ Шекспира, положительно называетъ между ними ‘Тита Андроника’,— и наконецъ друзья Шекспира, по смерти его, включили эту пьесу въ полное изданіе его сочиненій.
Но тмъ не мене, не смотря на эти положительныя свидтельства,— драма эта заставляетъ усомниться въ ея шекспировскомъ происхожденіи. По своему содержанію и по стилю, она совершенно принадлежитъ школ, предшествовавшей Шекспиру и отъ которой онъ ршительно отдлился. Читая ее посл Шекспировскихъ пьесъ, — чувствуешь, какъ она чужда имъ, — и напротивъ, читая ее вмст съ произведеніями Марлова, Лоджа, и особенно читая ‘Испанскую трагедію’ Кида, невозможно не видть ихъ совершенно одинаковой почвы. Переходя отъ потрясающихъ драмъ Шекспира жъ безобразнымъ ужасамъ этой трагедіи,— тотчасъ чувствуешь, какъ велико различіе между искусствомъ мыслящимъ и искусствомъ еще грубымъ. Первое всегда глубоко сочувствуетъ изображаемому, имъ несчастію, и, допуская его только въ томъ случа, когда люди носятъ его уже въ вин своей или въ своей натур, — съ ужасомъ отвращается отъ него, второе, напротивъ, останавливается не торопясь и съ тупымъ самодовольствіемъ на пространномъ изображеніи страждущей невинности, обрубленныхъ рукахъ, отрзанныхъ языкахъ и нарочно выводитъ на показъ всякаго рода мученія.
Хотя впечатлнія, производимыя этою кровавою пьесою, и вообще вся ея обработка — никакъ не дозволяютъ приписать ее Шекспиру,— но съ другой стороны, принимая въ соображеніе общественныя отношенія того времени, и въ особенности положеніе начинающаго поэта, нельзя ршительно утверждать, чтобы Шекспиръ не могъ бытъ ея авторомъ. Это тонкое чувство мры, которое пріобрлъ онъ въ своемъ зрломъ возраст, не могло же быть неотъемлемымъ его свойствомъ съ самой первой его юности! Если пьеса эта есть дйствительно произведеніе его молодости, то непремнно надобно предположить, что въ нравственной и артистической натур его очень рано совершился необычайный и быстрый переворотъ. Подобный же переворотъ совершился въ Гете и Шиллер, гораздо слабйшихъ поэтическихъ талантахъ: словомъ, весьма вроятно, что въ большей или меньшей степени, но во всякомъ случа непремнно совершился онъ въ Шекспир. По всей вроятности, ‘Титъ Андроникъ’ принадлежитъ разгульному періоду его юности. Пылкая юность легко впадаетъ въ мизантропію и ненависть къ людямъ и очень можетъ статья, что вся эта ненависть, мщеніе и кровожадность трагедіи ‘Титъ Андроникъ’ относятся къ роду юношескихъ произведеній, какъ напримръ ‘Разбойники’ Шиллера, ‘Уголино’ Гестенберга и другихъ, явившихся въ Германіи въ 18 вк. Не должно притомъ забывать, что въ Англіи, въ конц 16 вка, самые замчательные драматическіе поэты, какъ Марловъ, писали въ точно такомъ же кровавомъ направленія. Начинающему писателю невозможно было не попасть въ ту же самую колею. Въ то время казня я кровавыя событія были дломъ очень обыкновеннымъ, и нервы театральной публики гораздо къ нимъ привычне. Бенъ-Джонсонъ положительно говоритъ, что ‘Титъ Андроникъ’ былъ очень любимой пьесой, — вдь любили же нсколько лтъ тому назадъ ‘Разбойниковъ’ Шиллера!— Но кром того, авторъ ‘Тита Андроника’ исполненъ самыхъ свжихъ слдовъ классической школы, также какъ авторъ ‘Венеры’ и ‘Лукреціи’, пьеса вообще обнаруживаетъ пристрастіе къ Овидію и Вергилію, къ троянамъ, троянскимъ легендамъ, къ древней исторіи и миологіи и усяна латинскими цитатами, а мстами подражаніями Сенек. Очевидно, авторъ начитался повствованій о доисторическихъ временахъ Греціи и Рима, исполненныхъ, какъ извстно, самаго кроваваго содержанія, и потомъ изъ разныхъ лоскутковъ басенъ этихъ и нсколькихъ старыхъ трагедій составилъ свою собственную трагическую басню. То же самое можно сказать и о форм ея, Кольриджъ полагаетъ, что по стихамъ и по стилю своему пьеса эта никакъ не можетъ быть приписана Шекспиру. Дйствительно, Шекспиръ никогда больше не писалъ такими правильными блыми стихами, въ которыхъ смыслъ не переносится въ слдующую строку, а непремнно заканчивается каждымъ отдльнымъ стихомъ. Языкъ ‘Тита Андроника’ вообще легкій, не картинный, чуждый мткихъ, глубокомысленныхъ выраженій, ловкихъ и необыкновенныхъ оборотовъ и часто впадающій въ напыщенныя, напряженныя фразы — тоже нигд боле не встрчается у Шекспира. По съ другой стороны, если уже такой начинающій авторъ, какъ Шекспиръ, былъ увлеченъ дурнымъ вкусомъ своего времени, — то разв трудно ему было, при его талант, подражать и языку этого дурного вкуса? Если бы не знали самымъ достоврнымъ образомъ, что поэмы ‘Венера’ и ‘Лукреція’ принадіежатъ Шекспиру, то едва ли кто ршился бы принять ихъ за его произведенія. Шекспиръ впослдствіи мастерски умлъ подражать стилю пастушеской поэзіи, итальянской лирик или тону саксонской народной псни, точно также, и даже еще гораздо легче, было ему написать пьесу въ громозвучномъ стил какого нибудь Кида или Марлона. Впрочемъ, въ нкоторыхъ мстахъ пьесы, языкъ вовсе не такъ далекъ отъ Шекспировскаго языка. Особенно напыщенъ и дико-фразистъ онъ въ третьемъ акт: въ первомъ сухъ и блденъ, но во второмъ, напротивъ, часто исполненъ онъ овидіевской роскоши, картинности и вообще исполненъ манеры, напоминающей итальянскіе Concetti, въ стил которыхъ написаны ‘Венера’ и ‘Лукреція’. Самъ Кольриджъ, у котораго въ этихъ вещахъ самое тонкое чутье, признавалъ въ этихъ мстахъ Шекспировскую руку.
Соображая вс эти доводы за и противъ,— всего вроятне принять мнніе Равенксрофта, что Шекспиръ только передлалъ ‘Тита Андроника’ изъ какой нибудь старой пьесы. Въ пользу этого мннія особенно говоритъ грубость характеристики дйствующихъ лицъ, недостатокъ обыкновенной вроятности въ поступкахъ ихъ и пошлость причинъ, изъ которыхъ вытекаютъ ихъ дйствія. Конечно, стиль молодого писателя можетъ быть напыщеннымъ, вкусъ его сначала можетъ попасть на ложную дорогу:— все это не боле, какъ вншность, частности искусства, но сужденіе о людяхъ, но пониманіе причинъ ихъ дйствій, но общее воззрніе на человческую природу — вотъ что бываетъ врожденнымъ въ человк: я, хотя скрытое подъ безсознательнымъ инстинктомъ, очень рано начинаетъ выработываться въ немъ. Какую бы изъ пьесъ Шекспира мы ни приняли за первое его произведеніе, во всякой, начиная съ его поэмъ, характеры очерчены твердою рукой, наконецъ, какъ бы ни были слабы и блдны ихъ линіи, но нигд он такъ не угловаты и не исковерканы, какъ въ ‘Титъ Андроник’. И потомъ, для самыхъ несбыточныхъ дйствій, которыя иногда заимствовалъ Шекспиръ изъ повстей, или старыхъ драмъ,— онъ всегда, съ первоначальныхъ своихъ пьесъ, умлъ находить самыя естественныя причины и никогда не строилъ сюжета своей пьесы на такой ношлой невроятности, какъ въ ‘Тит Андроник’. Вотъ вкратц содержаніе этой трагедіи: Титъ Андроникъ, римскій полководецъ, побдившій готоовъ, избирается народомъ, посл смерти императора, въ преемники его власти, но движимый врностью къ сыну покойнаго императора, Сатурнину, онъ отказывается отъ предлагаемой ему короны, провозглашаетъ императоромъ Сатурнина и вмст съ тмъ даритъ ему взятую имъ въ плнъ царицу готскую Тамару, а въ отмщеніе за павшаго въ битв своего сына приказываетъ убить одного изъ сыновей Тамары. У Тита Андроника нсколько сыновей и дочь Лавинія, любящая Вассіана, брата Сатуряннова, и уже помолвленная съ нимъ. Сатурнинъ, въ изъявленіе своей признательности къ Титу, хотлъ жениться на дочери его Лавиніи, но сыновья Тита противятся этому и Титъ, въ жару спора, убиваетъ одного изъ нихъ. Сатурнинъ, увидвъ Тамару, влюбляется въ нее, бросаетъ Лавннію и женится на готеской цариц, а Лавипія выходитъ замужъ за Вассіана. Тамара, жаждущая отмстить Титу за убійство сына ея, пользуясь своимъ новымъ положеніемъ, клянется погубить весь родъ Тита. Мы забыли сказать, что она безъ ума влюблена въ мавра Арона, ужаснйшаго злодя, который съ помощію двухъ сыновей Тамары, влюбленныхъ въ Лавинію, убиваетъ въ лсу брата Сатурнинова, Вассіана, мужа ея, безчеститъ Лавинію, а чтобъ она не могла открыть ихъ злодйства, отрзываетъ ей языкъ и об руки, а въ убійств Вассіана обвиняетъ двухъ сыновей Тита. Сатурнинъ приказываетъ отрубить имъ головы, а третьяго изъ нихъ, Люцинія, изгоняетъ. Лавинія находятъ, однакожъ, средство открыть отцу своихъ злодевъ. Вскор изгнанный сынъ Тита, Люциній, приходитъ къ Риму предводителемъ готскаго войска, Сатуриннъ и Тамара, въ страх, идутъ къ нему въ лагерь просить примиренія, гд Титъ убиваетъ Тамару, Сатурнинъ Тита, а сынъ его, Люциній, Сатурнина.
Сравнивая вс эти несообразности, все это грубое искусство съ тми тонкими чертами, которыя разсыпалъ Шекспиръ въ ‘Венер’ и ‘Адонис’, гд, несмотря на всю искусственность и приторность манеры, оба лица очерчены съ такою опредленностью и твердостію, трудно поврить, чтобы тотъ же самый поэтъ могъ когда нибудь дойти до такого искаженія своего тонкаго вкуса, которому онъ никогда и нигд не измняетъ! Конечно, странно, что Шекспиръ выбралъ себ для обработки такую дикую пьесу, но начинающій поэтъ въ этомъ случа очень часто подчиняется вкусу толпы, а въ то время денежные разсчеты шли прежде всего и ‘Титъ Андроникъ’ былъ піесой простонародною, дававшею хорошіе сборы.
Такими же причинами можно объяснить и выборъ ‘Перикла’, хотя Шекспиръ передлалъ его, кажется, уже въ зрлыхъ лтахъ. Об эти пьесы очевидно назначены для самой простонародной публики и дйствительно об очень были ею любимы. Сюжетъ ‘Перикла’ собственно принадлежитъ одному греческому роману V или VI вка. Готфридъ Витербскій помстилъ его въ своемъ пантеон, откуда исторія эта разнеслась но всему свту и на всхъ языкахъ въ вид романовъ и поэмъ. Герой ея называется собственно Аполлоніемъ Тирскимъ, а имя Перикла получилъ онъ только на англійской сцен. Въ Англіи легенда эта была переведена съ латинскаго еще на англо-саксонскій языкъ и до 1393 года поэтъ Гоуэръ переложилъ ее въ латинскіе стихи, а въ 1576 году Твинъ перевелъ ее въ проз на англійскій языкъ. У Колльера, въ его ‘Шекспировой библіотек’, напечатаны оба эти перевода. Кто-то сдлалъ изъ Твиповскаго перевода драму, и вотъ эта-то старая драма была потомъ нсколько исправлена Шекспиромъ. Легенда объ Аноллоні Тирскомъ была въ свое время въ числ самыхъ любимыхъ романовъ: сплетенія различныхъ приключеній особенно правились простонародной публик, какъ въ недавнее время пьесы въ род ‘Жизни Игрока’ и т. п. Повствовательная форма разсказа очень дурно передлана въ драматическую, и обличаетъ ршительное дтство искусства. Повсть только кое гд переложена на сцены, а чего нельзя представить, то разсказывается ‘Прологомъ’, или дополняется пантомимными представленіями. Въ лиц ‘Пролога’ выведенъ самъ старинный поэтъ Гоуэръ: онъ передаетъ зрителямъ свои поясненія четырехстопными ямбами поэтовъ XIV вка, языкъ которыхъ въ шекспировское время долженъ былъ казаться публик уже очень устарвшимъ и забавнымъ. Прологъ съ добродушнымъ юморомъ подсмивается надъ ‘летучею’ сценою, на которой зрители принуждены слдовать за героемъ отъ самой юности его и до старости, ‘хромающія римы его (Пролога) должны нести на себ крылатое время, а для уменьшенія пространства призывать къ себ на помощь быстроту мысли зрителей и переплывать съ ними моря въ орховыхъ скорлупахъ’. Въ пьес этой — есть одно только единство лицъ и нтъ никакого единства дйствія, ни малйшей внутренней необходимости событій, словомъ, происшествія создаются одной вншней силой и слпымъ случаемъ. Отдльныя части пьесы не связаны между собой даже никакимъ единствомъ мысли, которое всегда составляетъ душу шекспировскихъ пьесъ: одно только моральное направленіе кое-какъ связываетъ начало пьесы съ концомъ ея. Англійскіе критики ршительно не допускаютъ, чтобы этотъ аляповатый и грубый сбродъ разныхъ событій, написанный дурными стихами, принадлежалъ Шекспиру, а полагаютъ, что ‘Периклъ’ былъ старою пьесою, въ которой Шекспиръ сдлалъ. только нсколько мастерскихъ прибавленій.
Дйствительно, всякій, кто со вниманіемъ станетъ читать ‘Перикла’, легко увидитъ, что вс т сцены, въ которыхъ есть естественная основа, и въ которыхъ развиваются сильныя страсти, особенно т сцены, въ которыхъ дйствуютъ Периклъ и дочь его Марина, рзко отдляются, своею роскошною полнотой отъ сухости цлаго. Въ нихъ ршительно замтны слды шекспировской руки. Напримръ, въ начал пьесы этотъ тонкій очеркъ преступныхъ отношеній Антіоха къ дочери, сцена морской бури (III. I) и особенно, въ послднемъ акт, свиданіе Перикла съ своею дочерью, которое можетъ стать за ряду съ лучшими сценами Шекспира. Вс качества Шекспировскаго языка, совершенно исчезнувшіе въ ‘Тит Андроник’, именно: глубокомысленную краткость рчи, метафоры, чуждыя натяжекъ, все это можно найти въ упомянутыхъ сценахъ ‘Перикла’. Правда, что эти поправленныя и дополненныя сцены, и самая обработка обоихъ главныхъ характеровъ, суть не боле, какъ очерки, но за то очерки мастерскіе. Напомнимъ вкратц содержаніе пьесы: Дочь Антіоха, могущественнаго владтеля Сиріи, славится своею удивительною красотою и ко двору его безпрестанно прізжаютъ принцы просить руки ея. Но Антіохъ, любя дочь преступною любовью, объявилъ, что онъ за того только выдастъ дочь, кто разгадаетъ загадку его, если же не разгадаетъ, то подвергается смертной казни. Периклъ, владтель Тира, прізжаетъ просить руки дочери Антіоха, принимаетъ условія, читаетъ предлагаемую загадку, указывающую на преступныя отношенія Антіоха, и видя, что во всякомъ случа грозитъ ему смерть скрывается изъ Антіохіи. Антіохъ, опасаясь открытія своего преступленія, посылаетъ за Першномъ въ погоню убійцу Тальварлд. Возвратясь счастливо въ свой Тиръ, Периклъ опасается однакожъ, что мщеніе Антіоха обрушится на его подданныхъ, онъ ршается ухать въ Тарсъ, поручивъ правленіе Тира старцу Геликану, и убійца Тальвардъ, пріхавъ въ Тиръ, уже не застаетъ тамъ Перикла. Въ Тарс получаетъ Периклъ всть отъ Геликана о преслдующемъ его убійц Тальвард и тотчасъ же отправляется вонъ изъ Тарса на корабл, буря разбиваетъ его и выкидываетъ Перикла около Нентополиса. У владтеля Пентополиса, Симонида, есть дочь Тайса, красоты необыкновенной. Периклъ является на турниръ, остается побдителемъ, пылаетъ любовью къ Таис, которая отвчаетъ ему тмъ же, и женится на ней. Между тмъ врный Геликанъ увдомляетъ его, что преступный Антіохъ и дочь его погибли, пораженные небеснымъ гримомъ. Периклъ и Тайса отправляются въ Тиръ, ихъ застаетъ страшная буря, во время которой Таиса родитъ дичь Марину и обмираетъ. Ее считаютъ умершею, задлываютъ въ ящикъ и бросаютъ въ море. Периклъ пристаетъ къ Тарсу, остается тамъ годъ и узжаетъ, поручивъ Марину на воспитаніе правителю Тарса, Клеону. Между тмъ море выбрасываетъ въ Эфес ящикъ съ тломъ Таисы, тамъ открываютъ его, Таиса приходить въ чувство, отъ горести посвящаетъ себя на служеніе Діан и становится ея жрицей. Родившись въ третьемъ акт, Марина является въ четвертомъ уже взрослою двицею, преслдуемою всякими несчастіями. Діониса, жена Клеона, ненавидитъ Марину за то, что она лучше ея дочери и подкупаетъ убить ее. Но въ то самое время, какъ убійца, заставъ ее гуляющею по морскому берегу, гд она рвала цвты на могилу своей няни, хотлъ заколоть ее, являются пираты, они похищаютъ Марину и продаютъ ее въ Митилен въ домъ развита, откуда она благополучно освобождается и находитъ потомъ отца своего, дряхлаго и убитаго печалью. Эта послдняя сцена, въ которой дряхлый Периклъ переходитъ отъ безнадежнаго горя къ радости,— необыкновенно хороша. Хотя набросанная бглыми очерками, она подставляетъ, однакожъ, талантливому актеру полную возможность выказать себя. Всего вроятне предположить, что Шекспиръ выбралъ эту во всхъ отношеніяхъ плохую пьесу только для того, чтобы доставить случай другу своему Бербеджу показать себя въ этой послдней трудной сцен. По всмъ даннымъ Гервинусъ относить ‘Перикла’ къ самымъ первоначальнымъ трудамъ Шекспира (1588—1589), а если она напечатана была потомъ въ сочиненіяхъ Шекспира подъ 1609 годомъ, то это потому, что въ то время она была только вновь поставлена на сцену для Бербеджа.

ГЕНРИХЪ VI.

Говоря о ‘Тит Андроники ‘Перикл’ нашею цлью было — опредлить, до какой степени Шекспиръ участвовалъ въ ихъ обработк. Съ этой же стороны мы будемъ смотрть и на три части ‘Генриха VI’. Об его послднія части передланы Шекспиромъ изъ чужаго оригинала. Но этотъ оригиналъ такъ значительно отдляется отъ всхъ историческихъ драмъ, написанныхъ до Шекспира, что, по всей вроятности, онъ заохотилъ нашего поэта не только заняться его обработкою, но даже примкнуть къ его основной мысли и событіямъ весь рядъ своихъ историческихъ драмъ, взятыхъ изъ исторіи Англіи. Объ оригинал первой части ‘Генриха VI’, напротивъ, не осталось никакихъ слдовъ, по содержанію своему она очень слабо связана съ двумя остальными частями, да и связь эта, какъ кажется, внесена въ пьесу впослдствіи. Какъ въ послднихъ частяхъ ‘Генриха VI’ представлено возвышеніе дома Ланкастерскаго, такъ въ ‘Ричард II’ и въ ‘Генрих IV’ Шекспира представлена месть дома Іоркскаго. Первая часть ‘Генриха VI’ въ оригинал своемъ заключала въ себ только французскія войны Генриха VI и внутренніе раздоры, возникшіе вслдствіе потерь, понесенныхъ англичанами во Ф!’анціи. Сатирикъ Томасъ Нешъ намекаетъ въ 1502 году на какую-то пьесу, въ которой, храбрый Тальботъ, ужасъ французовъ, вставши изъ гроба, снова торжествуетъ на сцен. Впрочемъ, неизвстно, относятся ли эти слова къ нашему ‘Генриху VI’, или къ какой другой пьес подъ тмъ же названіемъ, тмъ боле, что какая-то піеса подъ названіемъ ‘Генрихъ VI’ была играна въ 1592 году трупою Генслова. Однакожъ, въ нашей пьес Тальботъ представляетъ главное лицо. Положительно можно сказать, что все, относящееся къ усиленію герцога Іоркскаго и къ его политинескимъ видамъ, прибавлено Шекспиромъ для связи пьесы съ двумя остальными ея частями, ему же, вроятно, принадлежитъ и сцена смерти Тальбота и сына его, что отрицаетъ Гервинусъ и что принимаютъ Кольриджъ и Колліеръ. Кажется, только этимъ ограничивается все участіе Шекспира въ этой первой части. Но въ Англіи ршительно отрицаютъ всякое участіе въ ней Шекспира. Дйствительно, по хвастливой учености своей, она не иметъ ничего общаго съ шекспировскими произведеніями, не говоря уже о язык. Вс историческія пьесы Шекспира написаны по извстной хроник Голиншеда и строго держатся послдовательности въ историческихъ событіяхъ, оставляя въ сторон вс легенды и преданія. Первая же часть ‘Генриха VI’, напротивъ, слдуетъ преимущественнно хроник Галля (Hall), прибавляя къ ней кой-какія заимствованія изъ Голиншеда и другихъ неизвстныхъ источниковъ. Въ пьес встрчаются самые грубые историческіе промахи и выдумки, нисколько не сообразныя съ исторіею и внушенныя однимъ патріотическимъ пристрастіемъ, лица перемшаны, время спутано: а ничего подобнаго не замтно въ шекспировскихъ драмахъ изъ англійской исторіи. Шекспиръ всегда, на сколько возможно, строго держался своихъ историческихъ источниковъ. Кром того, въ этой первой части ‘Генриха VI’ не только нтъ единства дйствія, но даже и единства лицъ, какъ въ ‘Перикл’. Вс сцены такъ мало связаны между собою, что большую ихъ часть можно выбросить, не измняя для этого ни одной строчки въ остающихся и пьеса отъ этого не только не будетъ хуже, но даже еще выиграетъ. Можно, напримръ, выбросить сцену между графинею Овернскою (II, 3) и Тальботомъ, сватовство Соффолька за Маргариту, казнь Іоанны д’Аркъ и послднюю сцену, въ которой король выбираетъ Маргариту себ въ супруги: а окончаніе пьесы Винчестерскимъ миромъ будетъ несравненно сообразне съ ея главнымъ содержаніемъ.
Если взять сцены между Іоркомъ и Соммерсетомъ, Мортимеромъ и Іоркомъ, Маргаритою и Софролькомъ, очевидно, вставленныя, и читать ихъ отдльно отъ пьесы, то невозможно не признать въ нихъ близкаго сходства съ сценами шекспировскихъ историческихъ пьесъ, съ тою только разницею, что эти вставленныя сцены представляютъ первые опыты Шекспира въ драматическомъ искусств. Въ нихъ уже видно искусное, остроумное веденіе разговора, виднъ въ зародыш шекспировскій картинный языкъ, въ сцен смерти Мортимера и въ его скрытной, молчаливой политик замтно уже шекспировское знаніе людей, какое впослдствіи обнаруживаетъ онъ въ политическихъ сценахъ другихъ своихъ пьесъ. Конечно, во всемъ этомъ нтъ еще той полноты и мастерства, какими запечатлны его позднйшія произведенія, это еще только зародыши, но по нимъ уже можно предчувствовать будущее развитіе поэта. Вс эти сцены рзко отдляются отъ скучныхъ военныхъ сценъ и, то напыщенной, то пошлой вражды Гростера съ Винчестеромъ, въ нихъ чувствуется та поэтическая свжесть, какую большой талантъ обыкновенно оставляетъ на своихъ юношескихъ произведеніяхъ. Изъ этихъ сценъ заимствовалъ Шиллеръ нкоторыя прекрасныя черты и даже основную мысль своей ‘Орлеанской двы’. Предположеніе, что Шекспиръ вставилъ вс эти сцены, очень легко объясняется тмъ, что он тсно связываютъ первую часть ‘Генриха VI’ со второю и третьею, которыя безъ нихъ не имли бы съ нею ршительно никакой связи. Герцогъ Іоркскій, главный герой двухъ послднихъ частей ‘Генриха VI’, уже въ первой части начинаетъ обнаруживать свои честолюбивые замыслы, Маргарита, являющаяся впослдствіи главнымъ лицомъ посл него, въ первой части, только что очерчена, послдняя сцена первой части нарочно поставлена въ близкую связь съ начальной сценой второй части. ‘Ричардъ II’, написанный Шекспиромъ гораздо позже и составляющій по содержанію своему историческую противуположность тремъ частямъ ‘Генриха VI’, находится уже въ связи съ этими вставленными сценами.
На об послднія части ‘Генриха VI’ можно смотрть какъ на одну пьесу, какъ на драматизированную историческую хронику въ десяти актахъ. По своему вншнему расположенію и по мысли своей, он не отдляются одна отъ другой. Событія во Франціи, составляющія главный предметъ первой части, въ двухъ остальныхъ находятся уже совсмъ на заднемъ план: читателю даже едва замтны т мста, въ которыхъ говорится, что Соммерсетъ посылается во Францію и теряетъ тамъ прежнія завоеванія Англіи. Содержаніе обихъ послднихъ частей собственно составляетъ борьба домовъ Ланкастерскаго и Іоркскаго, упадокъ англійскаго могущества при слабомъ, благочестивомъ ‘Генрих VI’ и возвышеніе герцога Іоркскаго, отца страшнаго Ричарда III. Впослдствіи Шекспиръ написалъ въ ‘pendant’ къ этимъ двумъ пьесамъ — Ричарда II, содержаніе котораго составляетъ возвышеніе дома Ланкастерскаго въ лиц хитраго, честолюбиваго Болинброка надъ слабымъ, легкомысленнымъ Ричардомъ II. Во второй части ‘Генриха VI’ (IV, 1) въ одномъ мст, которое принадлежитъ Шекспиру, прямо высказано, что паденіе ‘Генриха VI’ есть возмездіе за преступное убійство Ричарда II Ланкастеромъ. Изъ многихъ мстъ ясно видно, что Шекспиръ, перерабатывая оригиналы обихъ послднихъ частей ‘Генриха VI’, имлъ подъ руками хронику Голиншеда. Вроятно, эта первая историческая обработка и послужила ему поводомъ вникнуть въ поэтическое и историческое значеніе борьбы домовъ Ланкастерскаго и Іоркскаго и составить себ планъ для цлаго отдла историческихъ драмъ, который онъ вскор посл того и выполнилъ подъ вліяніемъ, можно сказать, одной господствующей мысли — возмездія.
Мы сказали, что Шекспиръ эти дв послднія части ‘Генриха VI’ передлалъ изъ двухъ пьесъ, приписываемыхъ Роберту Грину. Оригиналы ихъ сохранились и недавно изданы {Вотъ ихъ названія: ‘The first part of the contention betwixt the two famous houses of Iork and Lankaster’, и ‘The true tragedy of Richard, duke oflork’. Самыя старыя изданія ихъ относятся къ 1594 и 1595 годамъ, безъ всякаго упоминанія имени Шекспира. Трагедія ‘О Герцог Іоркскомъ’ играна была актерами графа Пемброка, для которыхъ писалъ обыкновенно Гринъ. Посл смерти Шекспира, об пьесы напечатаны были въ 1619 году, какимъ-то Певьеромъ (Pavier), съ именемъ Шекспира. Онъ же напечаталъ и другія пьесы съ его именемъ, вовсе ему не принадлежащія. Мннія Тика, будто бы эти пьесы суть первоначальные труды Шекспира, теперь никто не раздляетъ.}. Сравнить ихъ съ передлкою Шекспира — все равно что заглянуть внутрь его юношескаго поэтическаго генія. Если бы даже эти пьесы и не имли другого значенія кром того, что навели мысли Шекспира на высшую историческую сферу, то и по одному уже этому он должны занять важное мсто въ исторіи его духа.
Особеннымъ, необыкновеннымъ счастьемъ для англійскаго театра было то, что онъ, съ самаго начала своего развитія, попалъ на національную исторію. Причина, почему испанскій театръ такъ далеко остался позади англійскаго, заключается преимущественно въ томъ, кажется, что у него вовсе не было этой исторической основы. Источники, изъ которыхъ тогда черпали вс вообще драматическіе писатели, были: рыцарскіе романы среднихъ вковъ, древніе миы, легенды, повсти и простонародныя книги сказочнаго содержанія. Во всхъ этихъ повствованіяхъ, безвкусія было еще больше, чмъ неестественности. Искусство драматическихъ писателей было очень слабо, если сюжетъ представлялъ много простору ихъ собственной фантазіи, то произведенія ихъ ршительно становились уродіивыми. Такимъ образомъ явились драмы, какъ ‘Титъ Андроникъ’ и ‘Периклъ’. Но обратясь къ наивнымъ и простымъ хроникамъ своей исторіи, англійскіе поэты нашли въ ея событіяхъ и величавый матеріалъ, и родную природу, и народъ, который они знали, и понятные имъ характеры: а главное они наконецъ ощутительно и очевидно нашли въ нихъ — психологическую истину, за которою тщетно гонялись они въ пьесахъ, сюжеты которыхъ были изъ чуждой имъ сферы. ‘Эти первыя попытки національной исторической драмы явились въ то время, когда Шекспиръ только что началъ писать для театра. Между такого рода, какъ ихъ тогда называли, ‘Исторіями’ были и эти дв пьесы Грина о ‘Генрих VI’, которыя и по содержанію, и по обработк своей лучше всхъ пьесъ подобнаго рода, являвшихся до Шекспира. Правда, что драмы эти состоять большею частью изъ переложенія исторической хроники въ сухія сцены, по эта самая простота тмъ боле обнаруживаетъ значительность и величіе содержанія.
Русскимъ читателямъ об эти пьесы Грина неизвстны — и къ сожалнію, ени не могутъ сличить ихъ съ шекспировскою передлкою, потому мы считаемъ не лишнимъ остановиться на нихъ для того, чтобъ показать, въ какомъ вид взялъ ихъ Шекспиръ для своей передлки, и что именно въ нихъ могло возбудить его къ сочиненію своихъ историческихъ драмъ, потомъ укажемъ мы, что Шекспиръ прибавилъ къ нимъ.
Тикъ говоритъ, что лучшія пьесы Шекспира не могутъ сравниться съ планомъ и расположеніемъ дйствія въ его ‘Генрих VI’, гд драматическій интересъ постепенно возрастаетъ и расширяется. Другой нмецкій критикъ, Ульрици, также принимаетъ ‘Генриха VI’ за дйствительно шекспировское произведеніе. По мннію Гервинуса оба эти критика — ошибаются и ошибка ихъ произошла оттого, что они не отдлили содержанія отъ формы и не сравнили хроникъ, по которымъ написаны эти драмы, съ ихъ сценическою обработкою. Что касается до плана и расположенія дйствія, то едва ли можно придавать имъ большое значеніе въ такой пьес, которая, съ немногими исключеніями, просто слдуетъ повствованію хроники, представляя вслдъ за нею рядъ сценъ, изъ которыхъ иныя находятся въ весьма слабой связи съ великимъ движеніемъ цлаго. Всякій, кто будетъ читать повствованія Галля и Голиншеда вмст съ этими пьесами о ‘Генрих VI’, все равно Гринъ ли написалъ ихъ или Шекспиръ, непремнно убдится, что пьесы эти суть самый точный списокъ этихъ хроникъ. Все возмущеніе Кэда, напримръ, (во 2 части Генриха VI) написанное въ такомъ народномъ юмор — взято изъ хроники до такой степени, что даже рчи этого грубаго бунтовщика, которыя, казалось бы, должны принадлежать поэту, находятся почти слово въ слово въ хроник. Потомъ, необыкновенно поэтическія сцены, какъ: предсказаніе Генриха VI о Ричмонд, смлый отвтъ Принца Валлійскаго, взятаго въ плнъ, убійство молодаго Рутланда и другія, не только взяты изъ хроникъ, но послдняя сцена и у Голипшеда производитъ сильное поэтическое впечатлніе. Постепенное возрастаніе и расширеніе драматическаго интереса, о которомъ говоритъ Тикъ, находится и въ самыхъ событіяхъ и въ хроник, чтобы убдиться въ этомъ, стоитъ только прочесть въ Голиншед мста, гд, посл убійства Глостера, исторія становится богаче и увлекательне. Точно тоже и въ драм. Все великое и увлекательное этихъ пьесъ — заключается въ ихъ содержаніи, а эти качества, въ самой простой и наивной исторической форм, находятся уже въ хроник. Гибельное столкновеніе всхъ силъ государства, разрывъ всхъ кровныхъ связей, хаосъ, въ которомъ злодйство гибнетъ отъ злодйства, преступленіе растетъ надъ преступленіемъ и наконецъ непримиримая Немезида, слдующая по пятамъ всхъ этихъ, преступныхъ людей,— все это заключаетъ въ себ столько потрясающаго и могучаго, что не иметъ надобности ни въ какихъ придумкахъ поэта, напротивъ, само должно увлекать его. Эта картина постепеннаго упадка всхъ государственныхъ силъ есть чисто историческая истина, дйствительныя событія, а не изобртеніе поэтической фантазіи, и если они производятъ на душу впечатлніе, равное по глубин своей съ впечатлніемъ искусства, то это потому, что въ нихъ заключается то нравственное правосудіе, безъ котораго мы не можемъ обойтись въ созданіяхъ искусства. Это нравственное правосудіе не отъемлемо и вчно заключается въ историческихъ событіяхъ — и преимущественно во времена смутъ, когда ясне раскрываются передъ нами побужденія, дйствія и судьба людей.
Во второй части ‘Генриха VI’, гибнетъ прежде всего протекторъ королевства отъ собственной слабости, а потомъ жена его отъ своего преступнаго честолюбія. Ихъ губятъ соединенныя силы враждебнаго имъ дворянства, которое съ самаго царствованія Ричарда ІІ было причиною всхъ смутъ въ Англіи. Впрочемъ, здсь поэтъ въ наказаніяхъ своихъ нсколько усилилъ историческую истину: положительно неизвстно, что Гомфри былъ убить Соффолькомъ и Винчестеромъ, и что Винчестеръ умеръ, измученный вслдствіе этого совстью. Дале паденіе Соффолька и возмущеніе Кэда представлены какъ наказаніе аристократіи за ея угнетеніе низшихъ сословій и жестокость къ нимъ. Но народное возмущеніе тоже падаетъ отъ собственной глупости и безумства? проповдуемое Кодомъ равенство начинается тмъ, что онъ производитъ самаго себя и другихъ въ рыцари и требуетъ для себя самую возмутительную изъ всхъ привилегій дворянства. На разсянныхъ остаткахъ дворянства и возмущеннаго народа возстаетъ Іоркъ новымъ протекторомъ, опираясь на свою силу, благоразуміе, народное расположеніе и свои военныя заслуги. Увлеченный своими честолюбивыми стремленіями впадаетъ онъ въ клятвопреступленіе — и наказаніе тотчасъ же постигаетъ его: онъ страшно гибнетъ съ однимъ изъ сыновей своихъ, Рутландонъ. Наконецъ и король, — слабый, безхарактерный и благочестивый, — среди этого распаденія государственныхъ силъ, подстрекаемый королевою,— самъ длается клятвопреступникомъ и попадаетъ въ руки враговъ своихъ. Изъ пролитой крови Рутланда и принца Валлійскаго возстаетъ новая мстительная судьба: Клиффордъ, убившій Рутланда, — гибнетъ: Эдуардъ, бывшій при убійств принца Валлійскаго,— колеблется на своемъ трон, — гибнетъ и храбрый Варвикъ, перешедшій, изъ оскорбленнаго самолюбія, къ враждебной партіи. Между всхъ этихъ гибелей и наказаній проходитъ королева Маргарита,— не тронутая, какъ представительница самой судьбы,— но для того, чтобы испытать потомъ самую утонченную месть Немезиды.— Она переживаетъ свое прежнее высокое положеніе: горькую чашу этого постепеннаго паденія она принуждена пить капля по капл до самаго дна….
Это, слегка очерченное, развитіе драмы — нисколько не зависло отъ поэтическаго плана автора, — напротивъ, все это чистйшая исторія. Удары правосудія, которые такъ соотвтствуютъ общему плану драмы и кажутся такими поэтическими — просто взяты прямо изъ хроники. Въ томъ мст, гд Клеренсъ, Глостеръ, Грей, Дорсетъ и Гастингсъ убиваютъ принца Валлійскаго, въ хроник Голиншеда находится слдующее замчаніе: ‘за это преступное дло почти вс виновники его испили впослдствіи туже чашу, по подобающему правосудію и наказанію Божію’. Въ этомъ дух писали тогда исторію и первоначально везд такъ пишутъ ее. Эта же самая мысль и съ такою же очевидностью, проведена потомъ Шекспиромъ въ Ричард IIL — Быть можетъ,— хотя съ нашей стороны это не боле какъ предположеніе, — быть можетъ, изъ этой пьесы и изъ драмы о Генрих VI — перенесъ Шекспиръ въ свое творчество — эту необходимую потребность поэтическаго правосудія. Правда, что первоначально, и именно въ ‘Ричард Ш’, который собственно есть продолженіе ‘Генриха VI’, это правосудіе выступаетъ уже до того рзко, что перестаетъ быть поэтическимъ, но можно сказать, что вообще мысль о поэтическомъ правосудіи, очевидно, проникаетъ вс его позднйшія произведенія и во многихъ изъ нихъ выражена съ удивительною тонкостію. Не изъ какой нибудь эстетической теоріи или тамъ мене изъ произведеній предшествовавшихъ ему поэтовъ перенесъ Шекспиръ эту мысль въ свое драматическое творчество, — но единственно изъ наблюденій своихъ надъ человческою природою и судьбою. Впрочемъ, почти вс старинныя хроники признаютъ, что судьба человка зависитъ прямо отъ природы его, и хотя они понимаютъ это довольно темно, по тмъ не мене вообще представляютъ людей творцами судьбы своей.
Изъ оригиналовъ 2-й и 8-й части ‘Генриха VI’ видно, что хотя Гринъ, — если только ему принадлежатъ он, — и понялъ эту существенную основу исторіи, но обработалъ ее очень неровно. Причина этой неровности заключалась прежде всего въ самыхъ историческихъ хроникахъ, которымъ онъ слдовалъ:— и это всего лучше доказываетъ, какъ маю художественное намреніе участвовало въ этой обработк. Въ этомъ-то и заключается причина великаго отличія этихъ пьесъ отъ Шекспировскихъ историческихъ храмъ. Онъ такъ-же точно слдовалъ хроник, какъ и Гринъ въ ‘Генрих VI’. но съ тою только разницею, что т самыя мста, гд хроника оказывалась недостаточною, именно всего больше и показываютъ въ немъ поэта. Народныя сцены возмущенія Кэда (въ 3 дйствіи), полныя живаго юмора, которымъ вообще отличается англійская народная поэзія, были уже въ гриновскомъ ‘Генрих VI’. Въ первомъ дйствіи 3 части, именно паденіе Іорка, у Грина выдержано въ возвышенномъ тон, въ которомъ нисколько нтъ преувеличеній, свойственныхъ прежней драматической школ. Роли Іорка и Маргариты написаны у Грина языкомъ сильныхъ страстей: ихъ и другія патетическія мста Шекспиръ оставилъ почти безъ всякаго измненія. Но съ 3-го дйствія, когда судьба Генриха VI повторяется въ уменьшенномъ вид на слабомъ, сластолюбивомъ Эдуард и его жен, у Грина слдуютъ уже одни голыя событія безъ всякаго патетическаго движенія: быстро и механически бгутъ сцены одна за другою, не возбуждая почти никакого интереса. Правда, что и въ шекспировской передлк он пусты, но въ оригинал он несравненно пусте, отрывочне, едва набросаны. Шекспиръ очевидно старался расширить ихъ содержаніе и сколько нибудь замедлить странную поспшность съ какою прежній авторъ торопится къ концу. Впрочемъ, и въ шекспировской передлк очень замтна авторская неопытность. Напримръ: въ 8-й сцен 4-го дйствія Варвикъ узжаетъ въ Ковентри и Эдуардъ въ ту же самую минуту знаетъ объ этомъ, въ 5-мъ дйствіи (сцена 5-я) убиваютъ герцога Валлійскаго и въ тотчасъ же слдующей за тмъ сцен отецъ его уже знаетъ объ этомъ. Эта поспшность, съ какою авторъ торопится къ концу, видна также и въ однообразномъ, отрывистомъ язык разговора. Однимъ словомъ, все то, что исторія представляла Грину съ чертахъ сильныхъ, онъ обработалъ съ умньемъ и любовью, какъ, напримръ, лица Варвика, Ворчестера, особенно Соффолька, низкаго въ счастіи, гордаго въ опасности, и который, съ достоинствомъ умирая, вспоминаетъ о великихъ мужахъ древности, подобно ему павшихъ отъ низкихъ рукъ. Вс эти характеры были по силамъ такого поэта, какъ Робертъ Гринъ. Но зато характеръ Гомфри, боле глубокій и тонкій, едва очерченъ, такъ что Шекспиръ долженъ былъ едва обозначенныя черты его частью измнять и везд пополнять и оканчивать. Нжное, благодушное лицо Генриха VI у Грина было безъ всякаго значенія и совершенно на заднемъ план: только въ шекспировской передлк получило оно жизнь и душу. Какъ не ровна отдлка характеровъ такъ-же не ровна и отдлка частностей и ихъ поэтическое достоинство. Исполненныя въ отдльныхъ мстахъ большого и естественнаго движенія — въ цломъ пьесы эти сухи и слабы, конечно не до такой степени слабы, чтобы Шекспиру надобно было большую часть выбрасывать изъ нихъ, но вообще въ нихъ немного было такихъ мстъ, которыя онъ могъ бы оставить вовсе безъ прибавленій и передлки.
Въ такомъ вид были эти пьесы, когда Шекспиръ взялся за обработку ихъ для своего театра. Эти обработки и передлки были тогда въ обыча. Нельзя не замтить, что Шекспиръ приступилъ къ обработк съ тмъ уваженіемъ, съ какимъ ученикъ приступаетъ къ исправленію сочиненія своего учителя: это видно по самой осторожности поправокъ. По будущій великій мастеръ уже обнаруживается въ очевидномъ стремленіи къ улучшенію и оконченности онъ не оставилъ почти ни одной строки въ прежнемъ ея вид. Правда, что многое изъ тогдашняго грубаго вкуса осталось въ пьес и посл его передлки, многое въ томъ же вкус и имъ самимъ прибавлено. Любовь къ зврскимъ и кровавымъ образамъ и сравненіямъ замтна не въ одномъ плач Маргариты надъ головой Соффолька или въ описаніи трупа убитаго Гомфри, которое длаетъ Варвикъ: эти мста были еще въ оригинал Грина. Но самъ Шекспиръ, напримръ, заставляетъ Эдуарда говорить Барвику (часть III, дйст. V, сц. 1): ‘Эта рука, обвившись черными волосами твоей головы, пока она еще тепла и только что отрублена, напишетъ ея кровью по земл’ и проч. Много также встрчается здсь и той гиперболической поэзіи итальянскаго вкуса, какая розлита въ поэмахъ Шекспира, потомъ длинныя описанія, наборъ искусственныхъ и изысканныхъ эпитетовъ и какое-то хвастовство античностью, выказывающееся въ безпрестанно употребляемыхъ миологическихъ образахъ и ученыхъ цитатахъ. Кром этого часто употребляемыя напыщенныя сравненія и наконецъ сама изысканная и напряженная страсть Маргариты (II, 2) совершенно напоминаютъ собою стиль Лукреціи.
По тмъ не мене очевидно, что поэтъ всего боле дорожилъ правдой историческихъ событій. Не смотря на изысканность сравненій, не смотря на склонность поэта къ страшному, неестественному языку, переполненному метафорами и образами, въ цломъ — обработка Шекспира дала жизнь и душу грубому остову прежней пьесы. Естественное движеніе мысли, полнота чувства, порядокъ, въ которомъ развивается страсть и обнаруживаются ея проявленія,— словомъ, все то, въ чемъ именно выказывается существенная сила всякаго истиннаго поэта, все это невольно бросается въ глаза при сравненіи Шекспировской обработки съ оригиналомъ Грина. Читая оригиналъ, въ каждомъ драматическомъ мст чувствуешь — не то, чтобы оно было плохо или ложно, а какъ-то слабо и не полно, и напротивъ, въ обработк Шекспира т же самыя мста являются въ иномъ вид. Мы боимся подробнымъ изложеніемъ поправленныхъ сценъ утомить читателей: любопытные могутъ найти указанія на нихъ въ сочиненіи Гериннуса (ч. 1. стр. 221). Вообще можно сказать, что существенный характеръ Шекспировскихъ поправокъ и прибавленій состоитъ преимущественно въ развитіи характеровъ. Очевидно, что многія изъ лицъ этихъ пьесъ почти вовсе не интересовали его, и въ этомъ особенно любопытно наблюдать его врожденный инстинктъ избгать всего тривіальнаго и пошлаго’ Онъ чувствовалъ, кажется, особенную симпатію къ роли Варвика. Подобный характеръ точно такого же народнаго любимца изобразилъ онъ впослдствіи въ тип Перси. Лица кардинала Ворчестера и Соффолька Шекспиръ только пополнилъ нсколькими мастерскими штрихами, безъ большой впрочемъ симпатіи къ этимъ характерамъ. Лица Леоноры и Маргариты еще въ оригинал обработаны были съ особеннымъ стараніемъ, впрочемъ, любовь Маргариты къ Соффольку, ея участіе въ убійств Глостера, ея ссора съ Леонорою и пощечина, которую она даетъ ей, — все это уже придумано было Гриномъ и въ хроникахъ ничего подобнаго нтъ. Вообще къ этимъ двумъ ролямъ Шекспиръ прибавилъ мало. Но, кажется, Шекспира особенно интересовали характеры Глостера и Генриха VI, несравненно боле тонкіе. Такъ какъ во 2-й ч. ‘Генриха VI’, Глостеръ является совершенно-другимъ, нежели въ 1-й части, то это заставляетъ предполагать, что 1-я часть ‘Генриха VI’ принадлежитъ не Грину. 2-я часть его представляетъ Глостера кроткимъ, тихимъ, мудрымъ, чуждымъ всякаго честолюбія, строгимъ въ исполненіи своего долга относительно каждаго, и даже относительно жены своей. Особенно хорошо выставлена его душевная твердость и самообладаніе въ противоположность необузданному характеру жены его. Но Шекспира, кажется, всего больше занимала роль самого Генриха VI. У Грина былъ онъ, также какъ и въ хроник, совсмъ на заднемъ план и совершенно ничтожнымъ лицомъ. Шекспиръ выдвинулъ его впередъ и далъ его ничтожности особенный характеръ и колоритъ. Благочестивый, съ своими книжными наклонностями, которыя нанесли столько вреда Англіи, Генрихъ VI боле годенъ въ папы, чмъ въ короли: отъ бездйствія его происходятъ вс несчастія и смуты, раздирающія государство. Такимъ Генрихъ VI явился въ передлк Шекспира.
Для тхъ, которые со вниманіемъ читали Шекспира, всегда казалось, что въ Генрих IV, онъ является несравненно боле самимъ собою, нежели въ Генрих VI. Не смотря на это, всякій, кто разсмотритъ обработку этихъ двухъ частей ‘Генриха VI’, легко убдится, что въ ней одной уже видно боле таланта, нежели во всхъ произведеніяхъ Марлова и Грина. Современники Шекспира почувствовали это при первомъ же появленіи на сцен ‘Генриха VI’. Къ шекспировской передлк его относится одно интересное обстоятельство, которое бросаетъ нкоторый свтъ на первоначальную драматическую дятельность Шекспира въ Лондон, и показываетъ, съ какою завистью смотрти тогдашніе драматическіе авторы на новаго своего товарища. Робертъ Гринъ, котораго считаютъ авторомъ обихъ послднихъ частей ‘Генриха VI’, умеръ въ 1692 году: въ этомъ же году явилась и шекспировская передлка этихъ пьесъ. Передъ смертью своею Гринъ написалъ письмо къ Марлову, Лоджу и Пилю, которое вскор пост смерти Грипа, другъ его Четль напечаталъ подъ названіемъ: ‘Копечное остроуміе, купленное на милліонъ раскаянія’. Въ немъ умирающій Гринъ убждаетъ товарищей своихъ броситъ театръ и разорвать съ нимъ всякія сношенія:
‘Вс вы будете ничего не стоющими людьми — писалъ Гринъ — если мое несчастіе не послужитъ вамъ примромъ. Къ счастію, никто изъ васъ не опутанъ такъ этими цпями, какъ я, подъ цпями я разумю этихъ куколъ, говорящихъ вашимъ ртомъ, этихъ шутовъ, одтыхъ въ наши цвта. Не горько ли вамъ будетъ, когда они также вдругъ бросятъ васъ, какъ бросили меня, которому вс они были столько обязаны? Не врьте имъ! Между ними явился выскочка, ворона, убирающаяся нашими перьями, тигровое сердце въ кож актера, который воображаетъ, что онъ не хуже всякаго изъ васъ уметъ строчить надутые ямбы и считаетъ себя единственнымъ потрясателемъ сцены (shakescene) во всей Англіи. О, еслибъ я могъ убдить ваши рдкія дарованія обратиться къ истинно-полезной дятельности, оставя этихъ обезьянъ подражать вашей прошлой слав’.
Очевидно, что слово ‘потрясатель сцены’ (shakescene) есть намекъ на слово Шекспиръ, которое буквально значитъ ‘потрясатель копья’ (Sliakespear), и слдовательно, къ нему же относятся названія выскочки и вороны, убирающейся чужими, ‘нашими’ перьями. Эта послдняя фраза заставляетъ предполагать, что въ сочиненіи ‘Генриха VI’, быть можетъ, участвовали нкоторые изъ упомянутыхъ поэтовъ. Что Гринъ намекаетъ именно на шекспировскую передлку этихъ пьесъ, это показываетъ фраза: ‘тигровое сердце въ актерской кож’, которая есть пародія одного стиха въ третьей части ‘Генриха VI’ (о тигровое сердце въ женской оболочк). Шекспиръ, какъ кажется, очень обидлся этой выходкой. Четль, напечатавшій письмо Грина, стараясь извинить его передъ Шекспиромъ, издалъ брошюрку, подъ названіемъ: ‘Мечта добраго сердца’ (Kindhearth dream), въ которой, между прочимъ, говорится, что двое актеровъ оскорблялись письмомъ Грина, но онъ ни съ кмъ изъ нихъ не былъ знакомъ, а съ однимъ даже и не хотлъ быть знакомымъ. Къ другому, конечно, онъ былъ очень строгъ, но самъ посл жаллъ объ этомъ, потому что увидлъ, что поступки его (авторъ разуметъ подъ этимъ словомъ авторскую раздражительность) были столько же миролюбивы и кротки, сколько замчательно его искусство актера’.
‘Кром этого — присовокупляетъ авторъ брошюрки — многіе изъ уважаемыхъ людей говорили мн о полной безукоризненности его дйствій, доказывающей его добросовстность и душевную кротость, которая видна въ его искусств’.
Кажется, изъ всего этого можно заключить, что Шекспиръ при самомъ начал своего новаго поприща имлъ уже отличную репутацію актера и человка.

КОМЕДІЯ ОШИБОКЪ И УКРОЩЕНІЕ СТРОПТИВОЙ.

Об эти комедіи относятся къ первому періоду драматической дятельности Шекспира, когда онъ еще строго держался избранныхъ себ образцовъ. Молодой поэтъ съ самаго начала уже сталъ пробовать себя и въ самыхъ противоположныхъ сюжетахъ, и во всхъ родахъ, ни одному не отдаваясь исключительно. Въ ‘Тит Андроник’ занялся онъ передлкою тогдашней героической трагедіи того времени, въ ‘Перикл’ передлкою тогдашней романтической драмы, въ ‘Генрих VI’ такъ называемой тогда ‘Исторіи’. Въ ‘Ошибкахъ’ обратился онъ къ комедіи, основанной на интриг, а пьеса ‘Укрощеніе строптивой’ уже не одна только комедія интриги, но она на половину комедія характеровъ. Впрочемъ, что комедія ‘Укрощеніе строптивой’ относится именно къ первому періоду его дятельности, на это нтъ никакихъ положительныхъ доказательствъ, кром одной внутренней очевидности. Что же касается до ‘Ошибокъ’, то по одному намеку, находящемуся въ этой комедіи (дйствіе 3, сцена 11) положительно можно заключить, что она написана во время внутреннихъ войнъ, бывшихъ во Франціи при Генрих IV, именно между 1589 и 1593 годами, всего вроятне, что вскор посл 1591 года, когда Эссексъ былъ посланъ во Францію на помощь Генриху IV. Слдовательно, комедія эта прямо относится къ первому періоду драматической дятельности Шекспира.
Извстно, что въ основаніе своей ‘Комедіи ошибокъ’ Шекспиръ взялъ комедію Плавта: ‘Менехмы’, впрочемъ, кром основнаго сюжета, ‘Ошибки’ ни по языку, ни по расположенію, не имютъ ни малйшаго сходства съ этою римскою комедіею. Въ начал 1680 годовъ, и даже еще ране, при англійскомъ двор играли пьесу подъ названіемъ ‘Исторія ошибокъ’ (History of errors). Вроятно, это была передлка изъ комедіи Плавта, быть можетъ, этой-то передлкой Шекспиръ и воспользовался. Въ чемъ именно разнилась шекспировская передлка отъ ‘Исторіи ошибокъ’, неизвстно, во въ сравненіи съ. пьесой Плавта, которая въ сущности есть не боле, какъ фарсъ, шекспировская ‘Комедія ошибокъ’ гораздо выше и по содержанію, и по форм. Кольриджъ называетъ ее тоже фарсомъ, однакожъ, въ ней замтны уже признаки шекспировскаго глубокомыслія, которое у него придаетъ всегда столько правды и внутренняго значенія инымъ пустымъ сюжетамъ, которые онъ бралъ изъ повстей. Что же касается до вншней обработки пьесы, именно до ея интриги, ошибокъ и подмновъ, происходящихъ отъ сходства двухъ близнецовъ, то эта сторона комедіи, основанная чисто на случайности, у Шекспира вышла еще сложне и неправдоподобне, нежели у Плавта. Въ пьес Плавта только двое братьевъ, изъ которыхъ ни одинъ не знаетъ о томъ, что они совершенно похожи между собою и что имена у нихъ одинакіе: вслдствіе этого ошибки въ пьес выходятъ гораздо проще и вроятне. Въ шекспировской недодлк, напротивъ, отецъ сказалъ одному изъ своихъ близнецовъ о совершенномъ сходств его при рожденіи съ своимъ братомъ, конечно, изъ этого еще не слдовало, что сходство это должно было сохраниться между ними и когда они выросли, но Антифолъ Сиракузскій, отыскивая своего брата, долженъ былъ по крайней мр знать о томъ, что имена у нихъ одинаковы. Потомъ, какъ ни поражаетъ его то обстоятельство, что, пріхавъ въ Эфесъ, онъ видитъ, что жители уже знаютъ его и называютъ по имени, тогда какъ онъ, узнанный въ Эфес, подвергается неминуемой смерти? И несмотря на это, ему все таки не приходитъ на умъ ни малйшей догадки о пребываніи въ Эфес своего брата-близнеца, и ни малйшей попытки разъяснить себ это странное обстоятельство. Считая Эфесъ сборищемъ плутовъ заклинателей, колдуновъ и обманщиковъ, добродушный Антифолъ Сиракузскій до того наконецъ запутывается, что въ конц четвертаго дйствія, ршается считать себя околдованнымъ, вмсто того, чтобъ догадаться о простой причин всей этой путаницы.
По если вншняя обработка пьесы показываетъ руку еще не довольно опытную, то съ другой стороны пружины, которыя положены авторомъ въ основаніе всмъ этимъ смшеніямъ и запутанностямъ, весьма замчательны. Вся комическая сторона пьесы положена на трагическомъ основаніи, которое, однакожъ, не только не мшаетъ комическимъ сценамъ, но еще длаетъ ихъ рельефне. Въ никъ постоянно чувствуется эта трагическая основа, она-то и сдерживаетъ пошлое впечатлніе, которое непремнно производила бы эта комедія, еслибъ дйствительно была однимъ только фарсомъ, основаннымъ на сходств между собой четырехъ братьевъ. Существенный, хотя дальній фонъ драмы составляетъ вражда между Сиракузами и Эфесомъ, на этомъ фон рисуется передъ нами вся картина, съ своими трагическими и комическими частями, и нельзя сказать, чтобы комическія части ея были интересне трагическихъ. Отецъ, отыскивающій своихъ пропавшихъ сыновей, взятъ подъ стражу, изъ любви своей къ нимъ онъ едва не подвергается смерти, несчастное положеніе его становится еще печальне, когда найденный имъ сынъ не узнаетъ и отвергаетъ его: вс эти обстоятельства придаютъ пьес характеръ, который вовсе не свойственъ обыкновенному фарсу. Чрезвычайно топкія внутреннія отношенія связываютъ трагическую сторону пьесы съ ея комическою стороною, и поэтъ такъ слилъ эти отношенія съ заимствованнымъ сюжетомъ, что трудно ршить: ясное ли сознаніе или одинъ темный инстинктъ руководили имъ при этомъ сліяніи. Передъ нами находится двойная семья, мы знаемъ ея прошлое и настоящее, въ которомъ происходятъ необычайныя внутреннія и вншнія ошибки и замшательства. Кром того, нравы этой двойной семьи отличаются странными противоположностями, именно: семейнымъ чувствомъ и склонностью къ бродячей жизни, отсюда происходитъ ея перемнное счастье и несчастье, и кром того вс ихъ смуты и раздоры, несмотря на ихъ близкую родственность и семейную привязанность.
Въ первой сцен старый Эгеонъ разсказываетъ исторію рожденія двухъ паръ близнецовъ. Во время беременности жены своей онъ ухалъ въ Эпидамнумъ: жена, не задолго до родовъ, похала изъ Сиракузъ къ нему. Поэтъ умолчалъ о томъ, что побудило ее хать, онъ ограничился только намекомъ, изъ котораго видно, что она сдлала это изъ одного произвола. Этотъ произвольный поступокъ обнаруживаетъ всего лучше преобладающій характеръ семьи этой: именно соединеніе семейнаго чувства съ склонностью къ бродячей жизни. Можно, правда, предположить, что причиною прізда ея были подозрительность и ревность, потому что Эмилія потомъ даетъ строгія и заботливыя наставленія въ этомъ дух жен своего сына. Въ Эпидамнум родитъ она двухъ близнецовъ, и отправляется, также противъ воли своего мужа, домой въ Сиракузы, но на пути буря разбиваетъ ихъ корабль и такимъ образомъ разлучаетъ мужа, жену и дтей. Въ Сиракузы возвращается только отецъ съ однимъ изъ сыновей. Спустя нсколько лтъ начинаютъ они тосковать по своей разрозненной семь, сынъ отправляется отыскивать ее и семь лтъ проводитъ въ безполезныхъ поискахъ, которые походятъ, какъ онъ самъ выражается, на отысканіе капли въ мор. Та же семейная привязанность и склонность къ бродячей жизни увлекаетъ и отца за сыномъ. И у матери, и у отца, и у дтей — у всхъ необходимая потребность отыскать всю семью свою, но эта потребность только все больше и больше разлучаетъ ихъ и наконецъ грозитъ даже разлучить ихъ навсегда. У одного изъ близнецовъ, Антифола Эфесскаго, между имъ, матерью его и женою Адріаной происходятъ всякаго рода ошибки и смшенья, они, отчасти, были уже въ комедія Плавта. Адріана бранчива и неугомонна, мучитъ ревностью своего невиннаго мужа и наконецъ своею раздражительностью и грубостью уничтожаетъ въ немъ всякую любовь къ себ. Это ведетъ еще къ новымъ ошибкамъ и замшательствамъ между обоими братьями, пока наконецъ мать, Эмилія, испытанная жизнью, утишаетъ этотъ внутренній и вншній раздоръ. Мы полагаемъ, что вс эти слегка набросанныя нами черты придаютъ комической сторон пьесы характеръ довольно серьезный и переносятъ ее за черту обыкновеннаго фарса.
Очень можетъ статься, что въ изображеніи семейныхъ смутъ, которыя происходятъ отъ ревности и сварливости женщинъ, поэтомъ руководило не столько эстетическое, сколько личное чувство. Впрочемъ, это не боле, какъ предположеніе. Извстно, что женитьба Шекспира была очень несчастлива, въ его сонетахъ везд видны горькіе слды тхъ впечатлній и опытовъ, которые вынесъ онъ изъ своихъ супружескихъ отношеній, и потомъ, хотя характеры Маргариты и Леоноры въ ‘Генрих VI’ были уже очерчены такими и въ оригинал, но Шекспиръ прибавилъ къ нимъ еще боле рзкости. Въ ‘Комедіи ошибокъ’, когда Эмилія обвиняетъ ревнивую и сварливую Адріану въ предполагаемомъ ею сумасшествіи мужа, говоря, что крики и брань ея мшали ему сть и спать и привели наконецъ въ отчаяніе,— Шекспиръ заставляетъ Адріану сознаться, что дйствительно причиною всему этому — скверный характеръ ея. Въ противоположность къ ней поставилъ онъ кроткую сестру ея, которая сначала хочетъ учиться повиноваться, а потомъ учиться любить, и изъ царства животныхъ выводитъ для себя примръ, какъ жена должна всегда подчиняться мужу, трудящемуся о средствахъ для жизни. Наконецъ въ ‘Укрощеніи строптивой’, которое по своему внутреннему и вншнему сходству съ ‘Комедіею ошибокъ’ принадлежитъ непремнно къ первоначальнымъ произведеніямъ Шекспира, представилъ онъ, какъ злую и сварливую жену обращаютъ въ кроткую и послушную. Изъ монолога ея въ конц пьесы видно, каковы должны быть, но понятіямъ того времени, отношенія жены къ мужу. По всему видно, что Шекспиръ самъ раздлялъ эти понятія, которыя теперь, конечно, кажутся намъ очень грубыми. Какъ, бы то ни было, но во всемъ этомъ замчательно то, что Шекспиръ никогда уже потомъ не выводилъ на сцену такихъ сварливыхъ женъ. Можно подумать, что онъ хотлъ излить въ этихъ пьесахъ всю свою сердечную горечь, точно такъ же, какъ потомъ въ цломъ ряд эротическихъ пьесъ высказалась его любовная настроенность.
Что касается до ‘Укрощенія строптивой’, то еще Шлегель замтилъ въ ней римскую школу и манеру, въ томъ вид, въ какомъ Аріостъ и Маккіавель и вообще итальянцы XVI вка, возобновили плавтову комедію. Дйствительно, очень много заимствовалъ Шекспиръ въ этой комедіи изъ пьесы Аріоста ‘I suppositi’, переведенной на англійскій языкъ въ 1566 году. Какъ въ ‘Комедіи ошибокъ’ лицо Пинча, такъ здсь глупый педантъ Греміо — суть лица чисто итальянской комедіи, и потомъ манера обманывать слабыхъ отцовъ, подставной отецъ, котораго приводятъ Лукреція и Траніо, наконецъ самая интрига пьесы — все это совершенно во вкус римской школы. И здсь, такъ же, какъ въ ‘Комедіи ошибокъ’, господствуетъ доинннй, тяжелый стихъ и вообще языкъ старой до-шекспировской комедіи, который почти не встрчается въ его комедіяхъ, написанныхъ вскор посл этихъ двухъ пьесъ (‘Два веронца’, ‘Потерянные труды любви’ и пр.), и котораго рогомъ нтъ и слда въ пьесахъ его зрлаго періода. Изложеніе въ ‘Укрощеніи строптивой’ не ровно, разговоръ большею частью тяжелъ, хотя нкоторыя мста по хорошему вкусу, стиху и языку напоминаютъ выработанный впослдствіи стиль поэта. И здсь такъ же, какъ въ ‘Комедіи ошибокъ’ мало обращено вниманія на вроятность сюжета и отношеній. Какъ тамъ Эфесскій Дроміо, такъ здсь Греміо — грубо-шутовскія лица, которыя Шекспиръ очень любилъ выводить въ своихъ первоначальныхъ произведеніяхъ. Какъ въ ‘Комедіи ошибокъ’, такъ и здсь, характеристика лицъ очень слаба: старый богачъ Греміо и подставной отецъ принадлежатъ къ пошлымъ, готовымъ характерамъ всхъ комедій, основанныхъ на интригахъ. И въ ‘Комедіи ошибокъ’ различіе между характеромъ вспыльчиваго Эфесскаго Антифола, безпрестанно бьющаго своего слугу, болвана Дроміо, и характеромъ кроткаго Антифола Сиракузскаго, при которомъ остроумный слуга его состоитъ боле въ качеств шутника, эти различія обозначены самыми общими, блдными чертами. Вообще, въ обихъ пьесахъ слишкомъ замтна свжесть школьныхъ воспоминаній поэта, и ни одна изъ шекспировскихъ пьесъ не представляетъ такихъ слдовъ еще не переваренной начитанности древнихъ авторовъ, какъ комедія ‘Укрощеніе строптивой’.
Главное лицо комедіи, именно эта своенравная жена, принадлежитъ къ любимымъ лицамъ того веселаго, смшливаго времени. Большая часть тогдашнихъ стихотворныхъ шутокъ и фарсовъ — постоянно выводятъ на сцену сварливыхъ женъ. Шекспиръ заимствовалъ свою комедію изъ одной пьесы неизвстнаго автора, имвшей тоже названіе, которая была впослдствіи издана Стивенсомъ. Интрига ея гораздо грубе, нкоторыя сцены изъ нея Шекспиръ перенесъ почти цликомъ въ свою комедію, но выкинулъ весь напыщенный паосъ сценъ между влюбленными и грубыя пошлости комическихъ лицъ. Это обстоятельство показываетъ, какъ уже съ самаго начала и въ своихъ еще самыхъ посредственныхъ произведеніяхъ, Шекспиръ уже улучшалъ и облагороживалъ въ форм и въ содержаніи оригиналы, которые бралъ онъ для своихъ произведеній, и тмъ обращалъ ихъ, нкоторымъ образомъ, въ свою собственность.
‘Укрощеніе строптивой’ состоитъ изъ двухъ противоположныхъ частей. Молодой Люченціо, охотникъ до студентскихъ шалостей, прозжаетъ въ Падую съ своимъ ловкимъ слугою, который способенъ при случа отлично надставить лицо своего господина, тонкое и хитрое волокитство Люченціо за Біанкой составляетъ собственно въ пьес всю интригу ея въ итальянскомъ вкус. Это одна часть комедіи. Другая часть ея состоитъ изъ сватовства грубаго Петрукіо за сварливую Катерину, сватовство это написано въ чисто-простонародномъ вкус. Этою второю частью мы займемся теперь, чтобъ показать, какъ отъ пустыхъ очерковъ лицъ,— столь обыкновенныхъ въ комедіяхъ интригъ,— поэтъ переходитъ уже къ тому основательному развитію характеровъ, которымъ онъ такъ избаловалъ насъ въ своихъ послдующихъ произведеніяхъ. Отношенія между Петрукіо и Катериною, повидимому, сводятся на фарсъ и даже на самый обыкновенный и грязный фарсъ, по крайней мр, Гаррикъ, дйствительно, свелъ ихъ на фарсъ. Онъ сдлалъ изъ комедіи только три акта, выбросилъ сватовство Люченціо за Бьянку, а тонкая интрига этого сватовства составляетъ собственно необходимый контрастъ простонародному содержанію всего остальнаго: свою пошлую каррикатуру шекспировской пьесы Гаррикъ назвалъ ‘Катерина и Петрукіо’. Об эти роли игрались самымъ грубымъ и шутовскимъ образомъ. До сихъ поръ еще въ Лондон даютъ эту пьесу въ вид фадоа, въ заключеніе спектакля, для потхи простонародья. Впрочемъ, въ 1844 году на Геймаркетскомъ театр поставлена была въ цлости комедія Шекспира и имла успхъ.
Но еслибъ и вся Англія была на сторон Гаррика, все-таки можно положительно сказать, что Шекспиръ вовсе не такъ понималъ свою комедію. Правда, что она боле походить на политипажный рисунокъ, сдланный на дерев, нежели на настоящую картину, но за то при всякой другой обработк сюжета она по свойству уже самого сюжета непремнно впала бы въ педантическую мораль: только одинъ юморъ могъ спасти ее отъ этого. Лица Петрукіо и Катерины вовсе не принадлежатъ къ высшимъ натурамъ: иначе между ними не могли бы образоваться такія отношенія. Грубоватый и жесткій Петрукіо прізжаетъ въ Падую не для ученіи, какъ Люченціо, а для того, чтобъ жениться на деньгахъ: одно уже это достаточно показываетъ свойства его характера. Ему говорятъ въ шутку о Катерин и Петрукіо — онъ, несмотря на ея характеръ, изъ какой-то капризной отваги, принимается свататься за нее. Нравъ его грубъ, онъ не понимаетъ ни деликатности, ни утонченныхъ обычаевъ, одвается дурно, за всякую бездлицу бьетъ своего слугу, но онъ опытенъ, много бродилъ по свту, научился знать людей и обращаться съ ними. Его не пугаетъ мысль жениться на своенравной, капризной Катерин, онъ знаетъ, что вмст съ силою своего характера онъ, при случа, уметъ употребить въ дло и шутку, и вкрадчивую любезность, и заране смло смотритъ на вс женины бури. Онъ солдатъ, охотникъ и морякъ: характеръ его выработался и закалился въ этихъ занятіяхъ, словомъ, это натура повелительная и дисциплинирующая. Катерина сравниваетъ его съ тснымъ яблокомъ: сравненіе, дйствительно напоминающее собою иныя упрямыя, рзкія лица бывалыхъ людей. Сама Катерина похожа на злаго шмеля, или скоре на взрослаго жеребенка, который бьется и брыкается при вид малйшей упряжи. Но при всей ея рзкой вспыльчивости и своенравности, основа у ней все-таки хорошая: она-то, въ конц пятаго дйствія, и вырывается наконецъ изъ ея переполненнаго сердца. Катерина дурно воспитана своимъ отцомъ, она вообще дурное дитя, не умющее ни просить, ни чувствовать благодарности, при этомъ она скверно обращается съ своей сестрой, даже бьетъ ее. Больше всего приводить ее въ неистовство — предпочтеніе, которое отецъ оказываетъ сестр ея Біанк, и вмст съ тмъ зависть, что женихи безпрестанно ищутъ руки сестры, тогда какъ сама она не иметъ никакой надежды выйти замужъ. Катерина не принадлежитъ къ роду тхъ рдкихъ двицъ, которыя, оставаясь безнадежно въ двственномъ положеніи, не теряютъ, однакожъ, того душевнаго равновсія, той внутренней гармоніи, которыми отличаются хорошія женскія натуры. Въ этомъ-то обстоятельств собственно и заключается ключъ къ ея характеру и отношеніямъ ко всмъ окружающимъ ее. Она постоянно раздражена противъ угрожающей ей судьбы навсегда остаться въ двахъ, или по англійской поговорк объ устарлыхъ двахъ: ‘няньчить обезьянъ въ аду’. И такъ, Катерина хочетъ мужа, а Петрукіо хочетъ денегъ, слдовательно, нтъ никакого препятствія къ ихъ соединенію.
Въ старой пьес, которую Шекспиръ передлалъ въ свою комедію, именно говорится, что Катерина хочетъ мужа, что въ этомъ собственно заключается причина ея сварливости, что Петрукіо понимаетъ это и на этомъ разсчет основываетъ свое смлое предпріятіе жениться на ней. Но Шекспиръ не любилъ выставлять такихъ пошлыхъ сторонъ человческой природы и предоставилъ уже искусству актера выразить то, что разумется само собой. Въ сцен сватовства Петрукіо за Катерину, вс слова ея грубы и возмутительны, она ни разу не отвчаетъ ему ‘да’ и, несмотря на это, она все-таки внчается съ нимъ. Это обстоятельство приводило въ недоумніе всхъ актеровъ, вс находили его страннымъ и не полнымъ. Въ передлк Гаррика вышло оно отвратительно. Но тмъ не мене для искусныхъ актеровъ въ сцен этой есть все, чего можно требовать отъ врной обрисовки характеровъ. Петрукіо начинаетъ съ того, что осыпаетъ ее такими льстивыми словами, какихъ еще никто не говорилъ ей, слыша сравненіе себя съ Діаной, она въ первый разъ произноситъ спокойное, не бранное слово. Она такъ груба, съ такими дурными привычками, что не смотря на всю жесткость Петрукіо, обращеніе ея съ нимъ возмутительно. Но какъ только она поняла, что Петрукіо дйствительно хочетъ жениться на ней, какъ только она поняла, съ какимъ характеромъ столкнулась она, буря ея должна стихнуть. Если актриса съиграетъ эту роль просто, не станетъ длать изъ Катерины положительно сварливой, бранчивой женщины, а представить ее вспыльчивой двушкой, съ горячею кровью, съ дтскимъ безразсудствомъ, двушкой, у которой пылкая кровь безпрестанно беретъ перевсъ надъ разсудкомъ, то съиграетъ ее врно и хорошо. Ей вовсе не нужно бсноваться, неожиданное появленіе жениха поставляетъ Катерину, нкоторымъ образомъ, совершенно въ тупикъ, она не должна длать жениху своему гримасы и смотрть на него съ остервенніемъ, напротивъ: совершенно озадаченная, она должна смотрть на него съ любопытствомъ и съ тмъ внутреннимъ волненіемъ, которое не вритъ и въ то же время хочетъ врить, которое грозитъ и въ то же время готово покориться. Шекспиръ имлъ въ виду именно такое простое, наивное выполненіе этой роли.
Осыпая Катерину лестью, Петрукіо однакожъ высказываетъ ей между своими любезностями все, что говорятъ ей окружающія ея. Онъ даже преувеличиваетъ и лжетъ, называя ее хромою, такъ что она поневол длаетъ нсколько шаговъ, чтобъ уврить его въ противномъ. Оставшись съ нею одинъ, онъ начинаетъ язвить ее словами, и она снова становится въ тупикъ отъ внутренней борьбы духа противорчія съ стыдливостью. При другихъ онъ опятъ начинаетъ лгать, говоритъ, что она бросилась къ нему на шею и цловала его. Если актриса, играющая роль Катерины, взбсится отъ этой лжи и еще больше начнетъ свирпствовать, то дйствительно будетъ непонятно, какъ посл того они могли быть помолвлены. Правда, что на слова Петрукіо, что ‘въ воскресенье будетъ ихъ свадьба’, Катерина отвчаетъ, что она ‘лучше желала бы видть его въ воскресенье на вислиц’, но слова эти должны быть сказаны спокойно, какъ бы посл стихнувшей бури: въ нихъ видно уже покоряющееся упорство. Она уходитъ потомъ въ одно время съ нимъ, не сказавши ему положительно ни да, ни нтъ, по понятно, что она соглашается молча, соглашается противорча. Таково, кажется, намреніе поэта. Катерина потому никакъ не могла сказать это да, что въ жизнь свою привыкла говорить одно только противорчащее нтъ. Въ пьес ‘Много шуму по пустому’ Беатриче,— характеръ, несравненно глубже и тоньше задуманный, тоже никакъ не хочетъ сознаться своему любезному, что она любить его: эта черта свойственна характерамъ, которые не терпятъ никакой сантиментальности. Впрочемъ, Петрукіо самъ облегчаетъ ей переходъ и весьма тонкимъ образомъ, который, говоритъ объ его ум и предусмотрительности: онъ искусно намекаетъ, будто бы они условились, что Катерина еще на нкоторое время должна продолжать свою роль сварливой и вздорной женщины. Потомъ затягиваетъ ее за слабую сторону: онъ узжаетъ въ Венецію для покупки ей убора, потому что онъ хочетъ, говоритъ онъ, чтобы на свадьб она была очаровательна. Катерина уже прежде показала, что она съ этой стороны весьма впечатлительна. Какъ на нее подйствовало и уже измнило ее недолгое отсутствіе Петрукіо, это видно изъ словъ ея: ‘лучше бы Катерин никогда не видать его’, которыя говоритъ она тихо, сквозь слезы и со вздохомъ, отчаиваясь въ возвращеніи Петрукіо, и тогда какъ даже отецъ ея находитъ, что она имла бы полное право предаться своей прежней раздражительности. Все это, кажется, обдумано поэтомъ очень врно и требуетъ искуснаго выполненія. Главное въ томъ, что актриса никакъ не должна смшивать вншнее съ внутреннимъ: форма, наружность здсь груба и рзка, но подъ этою грубою и рзкою формою таится нжное сердце: словомъ, сквозь грубость и сварливость Катерины должны проступать самые тонкіе проблески сердца.
Самая трудная сцена для актрисы, играющей роль ‘Катерины’, есть сцена сватовства, а въ роли ‘Петрукіо’ все укрощеніе ея строптиваго характера. Правда, что съ перваго взгляда это укрощеніе кажется преувеличенною каррикатурою, но если актеръ выполнять роль ‘Петрукіо’ съ юморомъ и врнымъ тактомъ, то въ ней незамтно будетъ ни малйшей каррикатурности. Въ фарс, который сдлалъ Гаррикъ изъ комедіи этой, когда Петрукіо является въ своемъ растрепанномъ костюм и начинаетъ шутовскую сцену сватовства, прочія дйствующія лица приходятъ для этого въ изумленіе и испугъ. Но у Шекспира это не такъ, Груміо, напротивъ, находитъ это сватовство до смерти смшнымъ. И потомъ, какъ ни грубы кажутся средства, которыми Петрукіо постепенно усмиряетъ Катерину, но они исполнены такого же разсчета, какъ и сватовство его. Ухавъ въ Венецію, Петрукіо медлитъ своимъ возвратомъ, потомъ его странный пріздъ — все это придумало имъ, чтобы приступить къ исправленію характера Катерины: онъ разсчитываетъ на ея ожиданіе, на душевную, тревогу, на разочарованіе. Затмъ слдуетъ другой способъ исправленія: онъ хочетъ физически успокоить ея бурную кровь. Первые успхи надъ характеромъ Катерины получилъ онъ тмъ, что озадачилъ ее и изумилъ, потомъ укрощаетъ онъ ее тмъ, что поперемнно то раздражаетъ, то сдавливаетъ ея духовную и физическую натуру. Послдняя часть комедіи точь въ точь походитъ на ученье соколовъ голодомъ и безсонницею. Но Петрукіо раздляетъ самъ съ Катериною вс лишенія, которыя налагаетъ на нее. Подъ предлогомъ любви и заботливости, онъ не даетъ ей спать, не даетъ сть, но и самъ не стъ и не спитъ. Если выполнять все это съ тою грубостью, наглостью и дерзостью, какъ обыкновенно играютъ роль Петрукіо, тогда совершенно не видно будетъ основной мысли Шекспира, потому что вс эти поступки Петрукіо направлены только противъ дурныхъ сторонъ характера Катерины. Правда, что въ опроверженіе этого можно указать на то мсто, гд Петрукіо заставляетъ свою новобрачную назвать солнце — луною, но тутъ переломъ въ характер Катерины уже совершился и строгость Петрукіо, очевидно, есть въ сущности не боле, какъ юмористическая шутливая выходка.

——

Пьесы, о которыхъ говорили мы, составляютъ первоначальныя произведенія Шекспира. Остается теперь опредлить, что именно отличаетъ ихъ отъ позднйшихъ произведеній его?
И по содержанію своему, и по форм вс эти семь пьесъ носятъ на себ боле или мене отпечатокъ довольно грубаго народнаго вкуса, который господствовалъ на англійской сцен передъ Шекспиромъ. Кровавыя сцены въ ‘Тит Андроник’, грубая композиція въ Перикл, варварская жестокость нкоторыхъ сценъ въ ‘Генрих VI’, наконецъ жесткій и угловатый характеръ обихъ комедій и потомъ самая фактура стиха въ ‘Тш Андроник’ и въ комедіяхъ — все это совершенно во вкус того періода англійской литературы, когда господствовали въ ней произведенія Марлова, Грина, Лиля и Пиля. Прежде изложенныхъ нами выше семи пьесъ, Шекспиръ, какъ извстно, написалъ дв эпическія поэмы, содержаніе которыхъ взято изъ древней миологіи и историческихъ легендъ. Мы уже говорили о нихъ въ первой стать нашей. Переходя отъ этихъ поэмъ къ его начальнымъ и столь разнороднаго содержанія пьесамъ, можно, пожалуй, подумать, что имешь передъ собою произведенія другого поэта. Но это кажется такъ только съ перваго взгляда. Напротивъ, на всхъ этихъ пьесахъ отразилось вліяніе поэтовъ итальянской школы, въ дух которыхъ написаны Шекспиромъ ‘Венера’ и ‘Лукреція’. Самое содержаніе ‘Перикла’ взято изъ тхъ полу-древнихъ повствованій, изъ которыхъ англійскіе поэты итальянской школы обыкновенно заимствовали сюжеты для своихъ произведеній, множество выраженій въ ‘Перикл’ даже слово въ слово взяты изъ ‘Аркадіи’ сэра Сиднея, который былъ тогда главою поэтовъ этой школы. ‘Титъ Андроникъ’ и особенно содержаніе второго дйствія, сильно отзывается еще тмъ Овидіевскимъ сладострастіемъ, которымъ исполнены об поэмы Шекспира. Въ ‘Генрих VI’, въ сцен прощанія Маргариты съ Соффолькомъ, слышится опять тотъ же самый тонъ. Во всей пьес, это единственная сцена, которая представляла возможность этого тона. Въ ‘Комедіи Ошибокъ’, разговоръ Луціаны съ Аитифоломъ, очевидно, напоминаетъ собою стиль ‘Лукреціи’. Наконецъ, въ ‘Укрощеніи строптивой’ Шекспиръ воспользовался комедіею итальянскаго поэта, такъ же, какъ въ ‘Комедіи ошибокъ’, подражая итальянцамъ, онъ, такъ сказать, половилъ комедію римскую. Самая передлка его Плавтовой комедіи показываетъ уже, какъ близко стоялъ тогда Шекспиръ къ англійскимъ поэтамъ итальянской школы и вообще къ ея направленію.
Почти каждая изъ упомянутыхъ нами пьесъ содержитъ въ себ гораздо боле намековъ и указаній на древнюю миологію я исторію, нежели вс его позднйшія драмы. Мы говорили уже, что содержаніе ‘Тита Андроника’ все составлено изъ древнихъ легендъ, перемшанныхъ съ исторіею. Какъ въ ‘Испанской трагедіи’ сочиненія Кида отозвались длинные монологи латинскихъ поэтовъ, такъ въ ‘Тит’ отзываются строфы Гораціевой оды. Въ ‘Перикл есть сцены, очевидно, напоминающія возвращеніе Одиссея къ Фэакамъ. Подобно ‘Венер’ и ‘Лукреціи’, вс эти пьесы переполнены образами сравненіями, взятыми изъ греческой миологіи и древней исторіи, и замчательно, что во всхъ этихъ образахъ и сравненіяхъ исключительно преобладаетъ такъ же, какъ и въ ‘Лукреціи’, троянское направленіе съ виргиліевской точки зрнія. Кром этого, во всемъ видно какое-то желаніе блеснуть ученостью и начитанностью, чего потомъ нисколько не замтно въ слдующихъ произведеніяхъ Шекспира. Мы не укажемъ для примра на первую часть ‘Генриха VI’, потому что въ ней Шекспиръ измнилъ очень немного: тамъ начитанность Ветхаго Завта, римской исторіи, романовъ о палладинахъ и хроники Фруассара выставлена даже съ нкоторою хвастливостью, но во 2 и 3 частяхъ ‘Генриха VI’ и именно въ прибавленіяхъ, сдланныхъ Шекспиромъ, безпрестанно встрчаются указанія на древніе миы и на древнюю исторію съ очевиднымъ желаніемъ выказать свое знаніе. Впрочемъ, и ‘Укрощеніе строптивой’ и даже вскор посл нее написанная пьеса ‘Потерянные труды любви’ нисколько не уступаютъ 1-й части ‘Генриха VI’, по желанію выказать свою начитанность. Ни въ одной изъ позднйшихъ пьесъ Шекспира н замтно такого желанія выказать свое умнье владть ученымъ и метафорическимъ языкомъ того времени, какъ въ упомянутыхъ семи пьесахъ и въ ‘Потерянныхъ трудахъ любви’. Впослдствіи онъ употреблялъ этотъ языкъ только въ шутку, или для характеристики иныхъ лицъ, а въ этихъ пьесахъ онъ заставляетъ всхъ безъ разбора говорить этимъ языкомъ. Такъ же, какъ въ пьесахъ Лили, Марлова и вообще всхъ поэтовъ, предшествовавшихъ Шекспиру, языкъ драмы ‘Титъ Андроникъ’, несмотря на трагическій тонъ свой, испещренъ латинскими и французскими словами, въ ‘Перикл’ девизы сражающихся на турнирахъ написаны на нсколькихъ языкахъ, а на испанскомъ даже съ ошибкою (plu, вмсто mas). Въ ‘Генрих’ и именно въ тхъ мстахъ, которыя положительно принадлежатъ Шекспиру, безпрестанно встрчаются иностранныя слова даже въ самыхъ серьезныхъ сценахъ, напримръ: старый Клиффордъ умираетъ съ французскою фразою, а юный Рутландъ — съ латинскою. Въ ‘Комедіи ошибокъ’ очень много латинскихъ и французскихъ словъ, а въ ‘Укрощеніи строптивой’ встрчаются фразы латинскія, испанскія и итальянскія.
Итакъ, общій характеръ первоначальныхъ произведеній Шекспира можно кажется опредлить такимъ образомъ: шаткость и неопредленность формы, грубость вкуса въ содержаніи и обработк, заимствованія изъ древнихъ и англійскихъ поэтовъ итальянской школы и, наконецъ, очевидное желаніе выказать свои свднія и свою начитанность. Если он разнятся между собою по содержанію и тону, то не надобно забывать, что это разнообразіе происходитъ только оттого, что вс он частью обработаны по чужимъ пьесамъ и частью передланы изъ нихъ. Къ сожалнію, оригиналы ‘Тита Андроника’, ‘Перикла’ и 1-й части ‘Генриха VI’ утратились, но за то оригиналы остальныхъ пьесъ сохранились и всякій можетъ сравнивать ихъ съ Шекспировскими передлками. Въ нихъ особенно интересно наблюдать постепенное совершенствованіе поэта. Въ трехъ первыхъ пьесахъ своихъ онъ вполн находится еще подъ вліяніемъ современныхъ ему писателей, но во 2-й и 3-й части ‘Генриха VI’ и въ ‘Ошибкахъ’ уже начинаетъ по немногу обнаруживаться его самостоятельность, наконецъ въ ‘Укрощеніи строптивой’, онъ бросаетъ форму своего оригинала и становится, такъ сказать, на свои собственныя ноги. Вообще до сихъ поръ еще достаточно не оцнено то вліяніе, которое имло на образованіе Шекспира это подражаніе произведеніямъ другихъ поэтовъ. Впрочемъ и на этомъ первоначальномъ пути руководилъ его удивительно счастливый тактъ. Всегда самыми сомнительными талантами бываютъ т, которые съ юныхъ лтъ уже непремнно хотятъ быть оригинальными: обыкновенно источникомъ такого ранняго стремленія къ оригинальности бываетъ одно крайнее самолюбіе, которое прямо ведетъ къ неестественности. У всякаго великаго художника непремнно есть свое время школьнаго ученья, время, когда онъ ввряется другому мастеру, такъ сказать, приковываетъ себя къ выбранному образцу, чтобы учиться у него. Если при этомъ иной ученикъ теряетъ свою самостоятельность, то бда не велика: это показываетъ только, что изъ него и безъ того ничего бы не вышло. Истинный талантъ, напротивъ, учась у своего образца и употребляя вс усилія узнать его во всхъ тончайшихъ подробностяхъ, черезъ это самое только больше и больше сознаетъ различіе отъ него своего собственнаго духа и тмъ самымъ вырабатываетъ оригинальность свою. Такъ учились Рафаэль и Тиціанъ: такъ учились драматическому искусству Гете и Шиллеръ, подражая Шекспиру, такъ учился и самъ Шекспиръ. И прежде и посл вчитывался онъ въ Плавта и Сенеку, безъ всякаго намренія мряться съ ними, въ начал онъ всматривался даже въ Марлова и Грина. Но всмотрвшись въ нихъ, онъ, вроятно, очень скоро понялъ, что изъ ихъ произведеній онъ могъ выучиться только тому, чего именно онъ долженъ избгать, и дйствительно, взявшись за поправку пьесъ Грина, онъ несравненно улучшилъ ихъ. Обычай тогдашнихъ поэтовъ заимствовать другъ у друга сюжеты и даже пьесы и передлывать ихъ былъ очень полезенъ для драматическихъ писателей. По успху и паденію пьесъ, игравшихся на театрахъ, они замчали, какіе именно сюжеты любитъ публика, и потому рдко могли ошибиться въ выбор ихъ. Не надо притомъ забывать, что въ сочиненіи каждой пьесы обыкновенно участвовали нсколько авторовъ, труды ихъ тотчасъ же шли на судъ публики: такимъ образомъ вырабатывались и формировались постепенно и сюжеты и характеры въ пьесахъ и, наконецъ, самая композицій. Такъ было въ греческой драм. Въ этой юношеской эпох человчества, кром миовъ и исторіи, не много оставалось поэтамъ для драматическаго содержанія. Каждый замчательный поэтъ непремнно хотя разъ пробовалъ себя на какомъ-нибудь прежде его сценически обработанномъ ми: эти-то безпрестанно возобновлявшіяся попытки и выработали постепенно т ясные, опредленные образы, которымъ удивляемся мы въ греческихъ трагедіяхъ. Отчасти то же самое было и съ англійскимъ театромъ. У Шекспира ясно можно видть это постепенное совершенствованіе: перерабатывая старыя пьесы, онъ замтно все лучше научался выбрасывать изъ нихъ шелуху и глубже проникать въ самое сердце, въ живой нервъ сюжета. Потомъ сталъ онъ брать сюжеты для своихъ пьесъ изъ повстей и разсказовъ, придавая психологическую и нравственную глубину, большею частью, пошлымъ и пустйшимъ сюжетамъ ихъ.
Здсь оканчиваемъ мы изложеніе перваго періода драматической дятельности Шекспира, въ которомъ онъ былъ только передлывателемъ чужихъ произведеній. Второй періодъ его дятельности можно полагать между 1588 и 1591 годами. Въ это короткое время дятельность Шекспира была почти невроятною. Но всего удивительне здсь необыкновенно быстрый переходъ отъ начинающаго ученика къ самостоятельному мастеру. Много, вроятно, пережилъ онъ въ эти немногіе годы, многое совершилось въ душ его, но, къ сожалнію, мы можемъ судить о внутреннихъ событіяхъ его жизни только по однимъ намекамъ, разсяннымъ въ его произведеніяхъ. Читая его пьесы, написанныя между 1591 и 1598 годами, невольно приходишь къ тому убжденію, что онъ писалъ ихъ въ самой счастливой, въ самой свтлой душевной настроенности. Невозмутимая душевная ясность ‘Сна въ лтнюю ночь’, шаловливая веселость ‘Потерянныхъ трудовъ любви’, неистощимый юморъ веселыхъ сценъ ‘Генриха IV’,— все это непремнно заставляетъ предполагать и душевное счастье, и вншнее благосостояніе поэта. Дйствительно, мы увидимъ впослдствіи, когда станемъ излагать произведенія его, принадлежащія къ этому времени, что быстрые авторскіе и сценическіе успхи Шекспира, вниманіе къ нему высшаго общества, его аристократическія знакомства и дружескія связи, наконецъ, достаточное положеніе, позволявшее ему содержать свое семейство,— вс эти обстоятельства необходимо должны были условливать такое душевное расположеніе молодого поэта, при которомъ талантъ его началъ развиваться необыкновенно быстро. Только въ самомъ конц этого періода замтно, что какая-то тнь упала на это счастье и пробудила въ Шекспир несравненно боле серьезный и глубокій взглядъ на жизнь человческую.
Боткин Василий Петрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О Жорж Санд, Боткин Василий Петрович, Год: 1843
  2. Выставка в Императорской академии художеств. Октябрь 1855 года, Боткин Василий Петрович, Год: 1855
  3. О романтизме, Боткин Василий Петрович, Год: 1843
  4. О русском переводе Гофмана, Боткин Василий Петрович, Год: 1838
  5. Н. П. Огарев, Боткин Василий Петрович, Год: 1852
  6. О Шекспире в переводе Кетчера, Боткин Василий Петрович, Год: 1841
  7. Книга Гануша о Славянской Мифологии, Боткин Василий Петрович, Год: 1842
  8. Моцарт, Боткин Василий Петрович, Год: 1838
Электронная библиотека