Первая половина жизни Боливара.
Первая половина жизни Боливара.
‘Прощайте. Завтра я у васъ обдаю.
‘Симонъ Боливаръ.’
‘Библіотека для Чтенія’, т. 29, 1838
Первая половина жизни Боливара, Латинская-Америка, Год: 1838
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Ни одинъ изъ многочисленныхъ біографовъ Боливара не говоритъ о первыхъ годахъ его жизни, о странномъ воспитаніи, которое получилъ онъ. Это заставляетъ насъ полагать, что читателямъ пріятно будетъ просмотрть чрезвычайно любопытныя подробности, сообщенныя одной парижской газет Испанкою, которой отецъ и мать были въ близкихъ связяхъ съ Боливаромъ, въ то время какъ онъ жилъ въ Европ.
‘Въ 1790 году, можетъ-быть, ни въ одномъ изъ большихъ городовъ Южной Америки не было столько замчательныхъ людей какъ въ Каракас. Это умственное превосходство объясняется безпрерывными сношеніями Каракаса съ Антильскими Островами и съ Европою. Къ числу отличнйшихъ людей принадлежалъ и сеньоръ Боливаръ, по любва своей къ наукамъ, онъ сблизился съ однимъ молодымъ Испанцемъ, донъ Родригесомъ, который занимался учеными изысканіями и въ особенности минералогіею.
Эта связь скоро превратилась въ тсную дружбу, и, года черезъ два потомъ, сеньоръ Боливаръ, умирая, назначилъ донъ Родригеса опекуномъ своего сына, которому было тогда двнадцать лтъ. Боливаръ, сынъ, родился въ 1780, а не въ 1783, какъ многіе говорили. Какъ-скоро сеньоръ Боливаръ закрылъ глаза, родственники покойника стали просить объ уничтоженіи его завщанія, но донъ Родригесъ поклялся умирающему своему другу замнить отца его сыну, онъ самъ защищался въ суд, и такъ краснорчиво, что хотя онъ былъ иностранецъ и притомъ молодой человкъ двадцатичетырехъ лтъ, однако судъ единогласно утвердилъ его опекуномъ. Сдлавъ вс нужныя распоряженія по имнію Боливара, донъ Родригесъ отправился со своимъ питомцемъ въ Европу.
Съ тхъ поръ молодой опекунъ совершенно посвятилъ себя воспитанію Симона Боливара, онъ не отдавалъ его въ училище и, пользуясь своими обширными и разнообразными познаніями, самъ всему училъ его. Старый Боливаръ былъ человкъ очень скупой и всегда велъ жизнь самую скромную. Поэтому донъ Родригесу не трудно было уврить своего питомца, что у него нтъ ничего, или почти ничего. Они путешествовали всегда пшкомъ, и каждый изъ нихъ несъ чемоданъ свой на плечахъ, такъ они обходили всю Европу, и останавливались всегда въ самыхъ бдныхъ трактирахъ. Такимъ образомъ этотъ удивительный человкъ съ раннихъ лтъ пріучилъ Симона Боливара къ трудамъ и лишеніямъ, и познакомилъ его съ языками и нравами европейскихъ народовъ.
Не знаю, что имъ вздумалось постить Вильвао, знаю только, что тамъ познакомились съ нныи мои родители. Тамъ же Боливаръ влюбился въ одну двушку, очень хорошенькую и прекраснаго характера, но которая по чрезвычайной своей молодости и слабому сложенію не могла еще выйти замужъ. Боливаръ былъ такъ влюбленъ, что не хотлъ и слышать объ отсрочк. Это было совсмъ не согласно съ видами его опекуна, но какъ донъ Родригесъ ни въ чемъ не отказывалъ своему питомцу, то Боливаръ тогда же и женился. Ему было въ то время двадцать лтъ.
Мсяцевъ черезъ восемь посл того, какъ батюшка мой переселился изъ Вильвао въ Парижъ, ему попалось въ газетахъ объявленіе, въ которомъ его просили дать знать, гд живетъ онъ. Батюшка тотчасъ отправился въ назначенное Мсто, съ отвращеніемъ взошелъ въ грязную гостинницу самой глухой улицы, его повели въ четвертый этажъ, въ бдную, холодную комнатку, и онъ нашелъ тамъ Боливара, который былъ боленъ и погруженъ въ жесточайшую горесть. Незадолго передъ тмъ умерла жена его, первый и единственный предметъ его любви.
Потерпвъ такую ужасную потерю, Боливаръ не могъ оставаться въ мстахъ, гд прежде былъ такъ счастливъ, онъ убжалъ изъ Вильвао и пріхалъ въ Парижъ, надясь, что донъ Родригесъ, который отправился путешествовать по Германіи, уже возвратился туда.
Ожиданіе его не исполнилось, но онъ по-крайней-мр нашелъ утшеніе въ обществ и въ сострадательномъ сердц моей матушки. Онъ жилъ въ Париж недль шесть, видлся только съ моими родителями и разговаривалъ только съ моей матушкою. Донъ Родригесъ вс еще не возвращался изъ Германіи, и Боливаръ похалъ къ нему туда.
Года черезъ два ужъ посл того, и опять черезъ газеты, узнали мы, что Боливаръ возвратился въ Парижъ, но въ этотъ разъ въ объявленіи было сказано, что тотъ, кто отъискиваетъ отца моего, живетъ въ Htel des Etrangers, въ Вивіенской улицъ. Догадываясь, что это тотъ же старинный ихъ знакомецъ, родители мои на другой же день отправились къ бдняжк Боливару, какъ батюшка обыкновенно называлъ его.
И точно это былъ онъ…. или, лучше сказать, это былъ совсмъ не тотъ человкъ. Боливаръ выросъ на четыре дюйма, возмужалъ, сдлался ловкимъ, бакенбарды и прекрасные черные усы возвышали близну зубовъ его и придавали ему воинственный видъ, не мене измнился онъ и въ нравственномъ отношеніи. Это былъ уже не тотъ молчаливый, скромный, задумчивый молодой человкъ, котораго матушка прежде леляла и который занимался только науками я ручными работами. Умъ его, сердце, наклонности, характеръ, все было уже не то. Онъ нанималъ въ Htel des Etrangers квартиру въ шесть тысячъ франковъ, у него было множество слугъ въ богатыхъ ливреяхъ, карета, прекраснйшія лошади, абонированная ложа въ оперномъ театр, онъ публично содержалъ танцовщицу, и щегольство его, доходившее до безумной роскоши, составляло рзкую противоположность съ прежнимъ, боле чмъ скромнымъ, костюмомъ. Онъ проживалъ огромныя суммы.
Батюшка и матушка не могли постичь этой перемны. Но Боливаръ самъ объяснилъ ее въ одномъ изъ своихъ писемъ на испанскомъ ягык, которыхъ оригиналы хранятся у меня. Онъ писалъ къ матушк:
‘Вы очень хорошо сдлали. Если вы хотли узнать что-нибудь отъ меня объ моихъ обстоятельствахъ, то вамъ непремнно надобно было написать ко мн, такимъ образомъ я уже принужденъ отвчать вамъ, и это будетъ для меня пріятная работа. А это точно работа: все, что заставляетъ меня хоть десять минутъ подумать объ одномъ и томъ же предмет, дотого утомительно для моей головы, что я принужденъ бросить письмо или разговоръ, и подойти къ окну чтобъ подышать свжимъ воздухомъ.
‘Вы, какъ говорите, дорого дали бы, чтобъ узнать, какимъ образомъ бдняжка Вильваоскій Боливаръ, такой скромный, такой страстный къ наукамъ, такой бережливый, превратился въ Боливара Вивіеннской улицы, лнивца, насвщника, мота. Ахъ, Тереза, неосторожная женщина! Но я ни въ чемъ не могу отказать вамъ, потому что вы плакали вмст со мною въ дни скорби. Да зачмъ хотите вы проникнуть мою тайну? Разобравъ эту загадку, вы перестанете врить въ добродтель.
‘О, ужасно лишиться вры въ добродтель! Что же произвело во мн такое превращеніе?….. Увы, одно слово, магическое слово, котораго мудрый Родригесъ никогда бы не долженъ былъ произносить!
‘Если уже вы непремнно хотите все знать, такъ слушайте же.
‘Вы помните, какъ я былъ печаленъ, когда отправился къ Родригесу въ Вну. Я многаго надялся отъ общества моего друга, товарища моего дтства, повреннаго всхъ моихъ радостей и печалей, ментора, котораго совты и утшенія всегда имли на меня такое сильное вліяніе. Увы! въ тогдашнихъ моихъ обстоятельствахъ, не помогла мн даже его дружба. Донъ Родригесъ не имлъ страстной привязанности ни къ чему на свт кром наукъ. Слезы кои печалили его, потому что онъ любилъ меня, но онъ не понималъ ихъ. Въ то время онъ былъ чрезвычайно занятъ кабинетомъ и лабораторіею одного знатнаго германскаго господина, въ которыхъ онъ, Родригесъ, долженъ былъ читать публичныя лекціи. Мн не удавалось провести съ нимъ больше часа въ день. Когда я принимался толковать ему о своихъ горестяхъ, онъ второпяхъ отвчалъ мн: — Любезный мой, да подружись ты со своими сверстниками! ищи забавъ! ходи въ театръ! теб непремнно надобно разсяться: иначе ты никогда не оправишься.— Тогда только замтилъ я, что въ этомъ ученйшемъ, добродтельнйшемъ и самомъ странномъ человк во всемъ мір, чего-то недостаетъ. Я впалъ въ ужасное уныніе и разслабленіе, и врачи уже ршили, что я не жилецъ на этомъ свт. Я этого только и желалъ.
‘Однажды ночью, когда мн было очень дурно, Родригесъ и докторъ сидли у моей постели, они разговаривали между собою по-нмецки. Я не понималъ ни слова, по замчалъ по выраженію ихъ физіономій, что они о чемъ-то съ жаромъ толкуютъ. Докторъ, осмотрвъ меня, ушелъ. Я былъ въ совершенной памяти, очень слабъ, но еще въ состояніи поддерживать разговоръ. Родригесъ подслъ ко кні поближе и сталъ говорить со мной съ тою ласковою добротою, которую онъ всегда оказывалъ ко мн въ важнйшихъ обстоятельствахъ моей жизни. Онъ съ кротостью упрекалъ меня въ томъ, что я хочу умереть и покидаю его на половин пути. Онъ старался растолковать мн, что въ жизни мужчины есть кое-что поважне любви, и что можно быть счастливымъ одной страстью къ наукамъ или честолюбіемъ. Вы знаете, съ какой убдительной прелестью говоритъ этотъ человкъ: хоть бы ему вздумалось доказывать самые нелпые софизмы, вамъ все бы хотлось ему врить. Онъ убдилъ меня, какъ убждаетъ всегда, когда ему захочется. Увидвъ, что мн стало немножко лучше, онъ удалился, я слдующій день прошелъ въ такихъ же увщаніяхъ. Ночью онъ старался воспламенить меня, толкуя обо всемъ великомъ и прекрасномъ, о томъ, что я бы могъ сдлать для наукъ, для отечества. Я отвчалъ ему: — Да, конечно, я чувствую, что могъ бы съ успхомъ итти по блистательнымъ поприщамъ, на которыя вы мн указываете, но для этого надобны деньги можно ли что-нибудь сдлать безъ средствъ исполненія? а я не только не богатъ, а бденъ, я боленъ, упалъ духомъ. Ахъ, Родригесъ, мн лучше умереть! И я протянулъ къ нему руку, какъ-будто прося его позволить мн спокойно умереть. Въ физіономіи Родригеса произошла внезапная, странная перемна: нсколько минутъ онъ, казалось, былъ въ недоумніи, какъ человкъ, который не знаетъ, ршиться ли ему на то, что онъ задумалъ. Вдругъ онъ поднялъ взоры и руки къ небу и вскричалъ вдохновеннымъ голосомъ: — Онъ спасенъ Потомъ онъ подошелъ ко мн, сжалъ мои слабыя руки своими трепещущими, покрытыми потомъ руками, и сказалъ мн съ выраженіемъ, котораго я еще никогда не замчалъ въ немъ: — Такъ если бы ты былъ богатъ, ты бы радъ былъ жить? Говори же! отвчай мн скоре! Я не понималъ что это значитъ и отвчалъ: — Да.— О! вскричалъ онъ опять: теперь мы спасены! Такъ и деньги на что-нибудь годятся въ свт! Такъ знай же, Симонъ Боливаръ, ты богачъ, у тебя теперь четыре милліона.— Я не стану описывать вамъ, любезная Тереза, впечатлнія, которое произвели на меня эти слова’ ‘у тебя теперь четыре милліона!’ Какъ ни богатъ нашъ испанскій языкъ, онъ, какъ и все другіе, не въ состояніи выразить ощущеній подобныхъ темъ, какія я испыталъ въ эту минуту. Люди такъ мало съ ними знакомы! А слова людскаго языка выражаютъ только обыкновенныя чувствованія, т, которыя въ то время волновали мою душу, были выше человческихъ и, право, не понимаю, какъ я отъ нихъ не умеръ.
‘Довольно, это воспоминаніе и теперь производитъ на меня слишкомъ сильное дйствіе. О, какъ далеки наслажденія, доставляемыя сокровищами, отъ блага, котораго отъ нихъ ожидаемъ!…. Ну, я совершенно измучился, боле чмъ когда-нибудь посл самой продолжительной ходьбы съ Родригесомъ. Мн надобно взять ванну. Посл обда я заду за вами, и мы пустимся вмст въ Театръ Французскій, но съ условіемъ, что бъ вы ни о чемъ меня не разспрашивали: а посл театра я стану продолжать письмо мое.’
‘Родригесъ сказалъ правду, у меня, точно, было четыре милліона. Собственныя дла этого страннаго человка были въ величайшемъ безпорядк, онъ везд длалъ долги, никому не платилъ, и иногда нуждался даже въ самыхъ необходимыхъ вещахъ, и онъ же съ такимъ безкорыстіемъ и такъ удачно, управлялъ имніемъ, которое вврилъ ему отецъ мой, что увеличилъ мое богатство цлою третью. На меня онъ въ восемь лтъ, пока я былъ у него подъ опекою, истратилъ только двадцать восемь тысячъ. Ясно, что онъ прибавлялъ своихъ денегъ. Правду сказать, онъ заставлялъ меня путешествовать очень экономически, ему не много приходилось платить за меня портнымъ, и обученіе мое то же не дорого стоило денегъ, потому что онъ былъ единственнымъ моимъ учителемъ.
‘Родригесъ воображалъ, что онъ уже поселилъ во мн страсть жъ умственнымъ завоеваніямъ и надялся, что наука, эта надменная любовница, будетъ вполн управлять моими чувствами Онъ испугался, увидвъ, какъ сильно овладли мною первая любовь и то отчаяніе, которое довело меня почти до гроба. Но онъ думалъ, что прежняя моя наклонность къ наукамъ снова оживится, когда я получу средство длать въ нихъ открытія, и что слава сдлается единственнымъ предметомъ моихъ помышленій. Увы, мудрый Родригесъ ошибался! Онъ судилъ обо мн по себ. Мн было уже двадцать одинъ годъ, и онъ не могъ дале скрывать отъ меня моего богатства, но я увренъ, что онъ по-немножку открывалъ бы передо мной мои сокровища, пріучалъ бы меня къ этой мысли, если бъ обстоятельства не принудили его сказать мн все вдругъ. Я никогда не желалъ богатствъ, не искалъ ихъ, они какъ-будто съ неба на меня упали. Я не приготовленъ былъ противиться ихъ увлекательности, и вполн предался ей. Мы вс — игралище случая, этому кумиру принадлежатъ наши и добродтели и пороки. Если бъ онъ не бросилъ мн подъ ноги огромнаго богатства, я бы остался во всю жизнь страстнымъ любителемъ наукъ, и всю жизнь свою посвятилъ слав. Однако жъ удовольствія не навсегда покорили меня. Упоеніе было не продолжительно, и пресыщеніе скоро за нимъ послдовало. Вы говорите, что я люблю больше пышность чмъ забавы, я съ вами согласенъ, и можетъ-быть я люблю пышность потому именно, что она немножко походитъ на славу.
‘Само собою разумется, что Родригесъ не одобрялъ употребленія, которое я длалъ изъ своего богатства. Онъ понималъ, что можно разориться на физическіе инструменты, на химическіе опыты, но онъ не переставалъ охуждать издержекъ, которыя называлъ пустой расточительностью. Признаюсь вамъ откровенно съ тхъ-поръ совты его стали мн въ тягость, и я ухалъ изъ Вны, чтобы отъ нихъ избавиться. Я пустился въ Лондонъ, и тамъ прожилъ въ три мсяца полтораста тысячъ франковъ. Потомъ я похалъ въ Мадритъ, и жилъ тамъ по-царски. Такъ-же точно поступалъ я и въ Лиссабон. Я везд выказывалъ величайшую пышность и бросалъ золото при первомъ призрак удовольствія.
‘Вс большіе города, въ которыхъ я жилъ, ужасно мн надоли, и я пріхалъ въ Парижъ въ надежд, что не удастся ли мн хоть здсь пожить, какъ бы мн хотлось, но, кнесчастію, я не такой человкъ какъ другіе, и Парижъ не въ состояніи прекратить неопредленнаго безпокойства, которое меня мучитъ. Нтъ еще я трехъ недль какъ я живу здсь, а мн ужъ страхъ скучно.
‘Вотъ, любезная Тереза, все, что я могу сказать вамъ о прошедшемъ. Что касается до настоящаго, оно для меня не существуетъ, это совершенная пустота, въ которой не можетъ родиться ни малйшее желаніе, и которая не оставитъ ни какого слда въ моей памяти. Это будетъ пустыня моей жизни Какъ-скоро какая-нибудь прихоть прійдетъ мн въ голову, я тотчасъ ее исполняю, и то, чего я, казалось, желалъ, становится отвратительнымъ, какъ скоро оно въ моей власти. Не оживитъ ли меня одна изъ тхъ перемнъ, какія случай безпрестанно производитъ? Быть-можетъ, но если этого на будетъ, то я снова впаду въ уныніе и разслабленіе, изъ которыхъ Родригесъ извлекъ меня, объявленіемъ о моихъ четырехъ милліонахъ. Не подумайте однако жъ, чтобы я сталъ ломать голову на пустые проекты. Одни только глупцы могутъ погружаться въ эти химерическія соображенія. Вычислить можно только то, въ чемъ вс данныя извстныя, и только тогда, какъ въ математик, заключеніе можетъ быть основательнымъ.
‘Что вы теперь обо мн подумаете? Отвчайте откровенно. Это меня не исправитъ, но человку всегда полезно познакомиться съ самимъ собою, знать, чего можно ожидать отъ себя’, и я очень радъ бы найти друга, который послужилъ бы мн зеркаломъ.
Боливаръ еще года два оставался въ Европ и жилъ большею частью въ Париж, но нердко узжалъ оттуда въ Швейцарію, въ Италію, въ Англію, и ни гд не могъ прожить боле трехъ мсяцевъ.
Боливаръ съ жаромъ предался философіи осьмнадцатаго столтія, онъ былъ отвратительный якобинецъ и жалкій атеистъ. Нетерпимость его въ мнніяхъ доходила до крайности, онъ говорилъ о консульств Бонапарте такъ дерзко, что и самые смлые за него боялись, и выходки его противъ католицизма оскорбляли тхъ, которые съ признательностію видли возстановленіе религіи во Франціи.
Однажды между прочимъ онъ давалъ великолпный обдъ, на которомъ были отецъ и мать мои, онъ созвалъ къ себ трибуновъ, сенаторовъ, генераловъ, и даже знатныхъ духовныхъ особъ. Общество состояло почти исключительно изъ главнйшихъ членовъ всхъ партій, которыя консульское правительство старалось въ то время привлечь себ. Предметомъ всхъ разговоровъ была еще политика, но уже чиновники Бонапарте плели ему императорскій внецъ. Странное воспитаніе Боливара, пагубныя правила, которыя почерпнулъ онъ изъ дурныхъ книгъ, независимое положеніе, все длало его врагомъ этой переходной эпохи. Забывая посереди винныхъ паровъ, что онъ иностранецъ и что у него за столомъ главные чиновники по всмъ частямъ, Боливаръ увлекся негодованіемъ своимъ противъ ихъ общаго кумира, онъ не щадилъ никого, и разговоръ, вышедъ изъ предловъ приличія, обратился въ шумный споръ. Вс вдругъ заговорили, но надъ всми возвышался голосъ Боливара, который утверждалъ, что первый консулъ стремится къ тиранству, онъ пригоршнями сыпалъ презрніе на прелатовъ, которые, какъ онъ говорилъ, сдлались низкими слугами тирана.
Вс гости его считали себя обиженными и, по скорому ихъ узду, должно было думать, что они сочли все это сценою заране приготовленною, западнею, въ которую ихъ поймали.
На другой день посл этого обда Боливаръ написалъ къ отцу моему:
‘Извините, полковникъ, я не послдую на этотъ разъ вашему совту, я не выду изъ Парижа, пока не получу формальнаго приказанія. Мн хочется узнать по собственному опыту, позволено ли иностранцу въ этой свободной стран высказать свои мннія, и выгонятъ ли его за то, что онъ говорить, что думаетъ’
Посл сцены, случившейся за обдомъ, въ большемъ свт, съ которымъ Боливаръ хотлъ водить хлбъ-соль, единогласно было признано, чти порядочнымъ людямъ нельзя знаться съ этимъ молодымъ Американцемъ, что онъ не умстъ жить, не уважаетъ ни какихъ приличій, что онъ можетъ крайнею невоздержностью своего языка окомпрометировать людей самыхъ благомыслящихъ, что къ нему невозможно здить. На другой день онъ не получилъ даже визитной карточки ни отъ одного изъ гостей своихъ, и вс его покинули, какъ опаснаго якобинца. Оставшись въ совершенномъ одиночеств, онъ чаще сталъ здитъ къ отцу моему, котораго очень любилъ, хотя они никогда не соглашались между собою въ мнніяхъ. Онъ былъ большой чудакъ. Матушка разсказывала мн многія его странности.
Батюшка жилъ въ Вожирар, въ дом, при которомъ былъ большой садъ. Гуляя но этому саду, Боливаръ не могъ утерпть, чтобъ не рвать и не ломать всего, что попадалось ему подъ руку, — втвей, виноградныхъ лозъ, цвтовъ, плодовъ, и прочая. Батюшка очень любилъ свой садъ, и чрезвычайно сердился за то, что Боливаръ его опустошаетъ. ‘Рвите плоды и цвты, сколько вамъ угодно, говорилъ онъ: во, ради Бога, не разоряйте саду, изъ одного только удовольствія все портить.’ — Виноватъ, полковникъ! что длать! я думаю, право, всякая бабочка постоянне меня, какъ скоро я сломалъ стебель цвтка, онъ уже мн не нравится, и мн хочется сорвать другой.— Когда ему случалось войти въ фруктовый садъ, онъ надкусывалъ вс груши, которыя попадались ему подъ руку, и такимъ образомъ портилъ ихъ штукъ двадцать.
Въ комнатахъ онъ тоже не могъ воздержаться отъ страсти къ разрушенію, обрывалъ бахраму занавсовъ, дралъ зубами книги, которыя находилъ на стол’ ломалъ щипцами каминъ, однимъ словомъ, не могъ пробыть и десяти минутъ чтобъ чего-нибудь не испортить.
Въ 1805 году Боливаръ выхалъ изъ Парижа, промотавъ огромныя суммы. Во все время онъ тамъ ничмъ не занимался, не свелъ знакомства ни съ однимъ замчательнымъ ученымъ, и, за исключеніемъ нсколькихъ театральныхъ сильфидъ, никто даже не зналъ его имени. Этотъ, очень образованный, можно даже сказать ученый, молодой человкъ не думалъ ни объ чемъ кром удовольствій, доставляемыхъ большимъ богатствомъ. Матушка увряла однако жъ, что онъ былъ человкъ очень благотворительный и длалъ много добра.
Въ 1807 году матушка получила отъ Боливара послднее письмо изъ Кадикса. Вотъ оно.
‘Я не писалъ къ вамь, съ-тхъ-поръ какъ выхалъ изъ Парижа. О чемъ было писать мн? Со мной не случилось ничего такого, что бы могло интересовать васъ. Вс та же жизнь, вс та же скука. Я ду попробовать другаго рода жизни. Европа со своими старыми обществами мн надола, я возвращаюсь въ Америку. Что я тамъ буду длать? Не знаю… У меня все приходитъ вдругъ, по первому побужденію, я никогда не составляю себ ни какихъ плановъ. Я думаю, что жизнь дикарей мн понравится. Я, вроятно, построю себ шалашъ посереди прекрасныхъ лсовъ Венесуэльскихъ. Тамъ я могу ломать втвей сколько мн вздумается, и никто не станетъ меня за это бранить, какъ бывало, когда я сломаю втку вашихъ негодныхъ померанцовыхъ деревьевъ. Ахъ, Тереза, вы, кажется, говорили правду: долженъ быть міръ другой, когда этотъ такъ гадокъ!
‘Я очень жалю, что не могу, передъ отъздомъ, обнять полковника. Я не пишу къ нему, онъ знаетъ заране все, что, я могу написать ему. Онъ назвалъ бы меня сумасбродомъ, если бъ я сказалъ ему, что жизнь скучна, между-темъ какъ онъ не можетъ налюбоваться на облака, которыя носятся надъ его головою, на листья, которыя колышетъ втерокъ, на воду, которая течетъ въ ручь, на цвты, которые растутъ на его берегахъ. Счастливый смертный! ему не нужно принимать участія въ людскихъ драмахъ, чтобы какъ-нибудь одушевить жизнь свою. Для него въ природ все движеніе, все разнообразіе, а для меня она такъ же монотонна, какъ и человкъ, который ее терзаетъ. Мн хочется посмотрть другихъ людей, другую природу. Воспоминанія моего дтства придаютъ имъ прелесть, которая, конечно, исчезнетъ, какъ-скоро я ихъ снова увижу, но великій императоръ завладлъ Испаніей’, и мн хочется посмотрть, какое впечатлніе произведетъ это происшествіе въ Америк.’
Мы прибавимъ къ его признаніямъ не много словъ. Въ послднемъ изъ этихъ писемъ ршена любопытная историческая задача. Вопреки всмъ возгласамъ своихъ почитателей, Боливаръ, какъ кажется, былъ человкъ ума очень обыкновеннаго, безъ религіи, безъ правилъ, безъ малйшихъ слдовъ генія притомъ, онъ даже и не думалъ заране о роли, которую впослдствіи игралъ. Утверждали, будто онъ отправился съ глубоко обдуманнымъ планомъ. Ничего не бывало. Онъ ухалъ безъ цли, безъ мысли, да онъ и не способенъ былъ къ мыслямъ. Со времени этого письма, то есть, съ 1807 года, онъ является на поприще исторіи, и, врагъ Бонапарте, сдлался подконецъ, такъ же какъ онъ, диктаторомъ, и такимъ же какъ онъ деспотомъ. Бонапарте по-крайней-мр воцарилъ порядокъ въ своемъ государствъ: донъ Симонъ, напротивъ того, повергъ свое отечество въ вчное безначаліе.