ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ПУШКИНА
(Е. П. БАКУНИНА)
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ПУШКИНА
(Е. П. БАКУНИНА)
Первая любовь Пушкина, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1907
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Валерий Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования наблюдения
М.—Л., Государственное издательство, 1929
‘Первую, платоническую, истинно поэтическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина Екатерина Павловна Бакунина). Она часто навещала брата своего и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин с чувством пламенного юноши описал ее прелести в стихотворении своем ‘К живописцу’, которое очень удачно положено было на ноты лицейским же товарищем его Яковлевым и постоянно пето до самого выхода из заведения’.
Так рассказывает лицеист С. Д. Комовский. И. И. Пущин, тоже упомянув в своих ‘Записках о дружеских связях с Пушкиным’ стихи ‘К живописцу’, объясняет: ‘Пушкин просит живописца написать портрет Е. П. Бакуниной, сестры нашего товарища. Эти стихи — выражение не одного только его страдавшего тогда сердечка!’
Вот все, что сообщают нам о первой любви Пушкина те, кому довелось быть ее свидетелями, так сказать — очевидцами. Гораздо больше узнаем мы от самого Пушкина. Уцелевший листок его лицейского дневника, несколько стихотворений 1815 года и ряд стихотворений 1816 года рассказывают нам всю историю его любви к Бакуниной, позволяют проследить весь постепенный рост его чувства, все перипетии его первого романа. И эта внутренняя последовательность лучше всех других внешних признаков определяет хронологию стихов Пушкина того времени.
Запись в дневнике относится, повидимому, к ноябрю 1815 года. {В ‘Программе записок’, составленной, вероятно, в 1830 году, Пушкин под 1814 годом пометил: ‘Первая любовь’. Но нет прямых оснований думать, что под этими словами, к тому же в рукописи зачеркнутыми, Пушкин подразумевал именно свое увлечение Е. П. Бакуниной, а не какое-либо другое, мимолетное юношеское чувство. Кроме того, вспоминая то, что происходило пятнадцать лет назад, Пушкин мог и ошибиться годом. ‘Программа записок’ обрывается на самом начале 1815 года.} Мы читаем на этом листке:
‘Итак, я щастлив был, итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался!..
И где веселья быстрый день?
Промчались летом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!
Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив: по утру мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — ее не видно было! Наконец я потерял надежду: вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!..
Он пел любовь, но был печален глас:
Увы, он знал любви одну лишь муку!
Жуковский.
Как она мила была! как черное платье пристало милой Бакуниной. Но я не видел ее 18 часов — ах! Какое положение, какая мука! Но я был щастлив пять минут’.
К тому же времени, а может быть и несколько более раннему, надо отнести стихи ‘К живописцу’ и ‘Слеза’. В двух этих стихотворениях чувствуется еще самое зарождение любви. Влюбленный поэт еще не таит своего чувства, ищет среди друзей наперсников, чтобы доверить им свою тайну: она еще не стала для него заветной святыней. Это — начальная фаза влюбленности, как бы ‘введение’ в первый роман, пережитый Пушкиным.
Первую главу этого романа образуют первые элегии 1816 года. ‘Наездники’, ‘Послание к князю Горчакову’, ‘Окно’, ‘Наслаждение’, ‘Счастлив, кто в страсти сам себе…’, ‘Любовь одна веселье жизни хладной’. Все это — признания любви затаенной и безнадежной. Влюбленный юноша говорит уже не об ‘одной слезе’, которой довольно, чтоб отравить бокал, но о погибели всей своей жизни и ее лучших надежд. В эпическом отрывке ‘Наездники’, разумея, конечно, самого себя под ‘воинственным поэтом’, Пушкин говорит о предчувствии ‘желанного’ конца, о том, что она, та, кого он любит, даже не вздохнет об его смерти. В ‘Послании к князю Горчакову’ он жалуется, что знал любовь, но не знал надежды, что ему суждено ‘на жизненном пиру’ явиться, как угрюмому гостю, одиноким, на час. В элегии ‘Счастлив, кто в страсти…’ — что в ‘унылой’ жизни ему нет наслаждений, что самый ‘цвет’ его жизни сохнет от постоянных мук. В стансах ‘Окно’ — что его удел ‘дышать унынием’, что мир для него опустел. В стихотворении ‘Наслаждение’ — что от самого рождения до лет отрочества он не знает счастья, и т. д. и т. д.
Но самое безнадежное из этих стихотворений — элегия ‘Любовь одна веселье жизни хладной’. Назвав своим уделом — бродить одиноким, мрачным и унылым, в вечерний час, над седым озером (т. е. по берегам царскосельских прудов), Пушкин твердит о своей тоске, слезах и стенаниях. В ‘Послании к князю Горчакову’ ему еще виделось утешение в несчастной любви: ‘Мой скромный дар и счастие друзей’, но теперь он готов отказаться от самого священного для себя, от своего дара, готов ‘навсегда’ оставить ‘пустынному зефиру’ свою ‘покинутую лиру’. Такой приступ отчаянья вызван, кажется, чувством ревности, если судить по стихам:
Пускай она прославится другим,
Один люблю, — он любит и любим.
Слова Пущина, приведенные выше, объясняют это восклицание. Сам Пушкин в ‘Лицейской годовщине’ 1825 года, говоря о двух своих друзьях, — И. И. Пущине и А. Д. Илличевском, — вспоминает, как они ‘впервой все трое полюбили’ (по другому варианту: ‘одну все трое полюбили’). Пущин не писал стихов, и ревнивое восклицание Пушкина было обращено, повидимому, к Илличевскому. Пушкину показалось, что ему предпочли другого, и в порыве юношеской ревности он горько предоставляет этому другому ‘прославить’ ту, кого они оба любили.
Упоминание о ‘седом озере’ указывает, что элегия была написана уже весною. Лето 1816 года Е. Бакунина с матерью провела в Царском Селе, и Пушкин мог чаще встречаться с нею. Началась вторая глава его романа и новый цикл его стихотворений: ‘Надпись к беседке’, ‘Месяц’, ‘К письму’, ‘Певец’, ‘К Морфею’, ‘Пробуждение’, ‘К ней’, ‘Осеннее утро’, ‘Разлука’.
Этот цикл открывается ‘Надписью к беседке’. Надо думать, что Е. Бакунина не осталась безответной на ухаживания юного поэта, в котором уже тогда некоторые прозревали гений. Она не ответила юноше с той пламенностью, какой он, может быть, ждал от нее, но не отказала ему в нескольких тайных встречах, в нескольких свиданиях в тиши царскосельских садов. Может быть, во время одного из весенних лицейских балов Бакунина и Пушкин нашли время выйти вместе в сад и провести несколько минут вдвоем в беседке. Как прежде юный поэт говорил в преувеличенных выражениях о своих страданиях, так теперь он не находит слов, чтобы передать свое счастье.
Здесь ею счастлив был я раз,
В восторге пламенном погас,
И время самое для нас
Остановилось на минуту!
Вероятно, о той же самой встрече рассказывает стихотворение ‘Месяц’, где поэт вспоминает, как лунное сияние
Сквозь темный ясень проницало
И бледно, бледно озаряло
Красу любовницы моей.
В четверостишии ‘К письму’ сохранился для нас след другого эпизода из этого романа: воспоминание о какой-то записочке, полученной Пушкиным от Бакуниной. Все знают, что в дни первой любви эти мелкие, незначительные факты принимают значение важных событий.
В стихотворении ‘Месяц’, в вычеркнутой позднее строфе, Пушкин противополагал свою новую, чистую любовь — чувственному влечению:
Что вы, восторги сладострастья, Пред тайной прелестью отрад Прямой любви, прямого счастья!
Нельзя сомневаться, что встречи Пушкина и Бакуниной были, действительно, свиданиями чистыми, чуждыми всякой чувственности. Нельзя сомневаться и в искренности приведенных стихов. Но надо предположить, что они были написаны в минутном порыве, потому что в самой любви Пушкина к Бакуниной сладострастный оттенок все же был. Ранний поклонник Парни, автор анакреонтических стихотворений 1815 года, позднее сознававшийся в ‘бесстыдном бешенстве’ своих желаний, — не мог до конца превратиться в мечтательного романтика. В самых безнадежных элегиях Пушкин все же мечтает об ‘отраде тайных наслаждений’, о том, чтобы в час, когда луна покроется темнотой, ему ‘открылось окно’, или о том, чтобы туманный луч луны вел его к ‘полночи сладострастной’, или о том, наконец, чтобы
в радости немой, в блаженстве упоенья
Твой шопот сладостный и томный стон внимать,
И тихо в скромной тьме для неги пробужденья
Близ милой засыпать.
Характерны в этом одношении и два стихотворения, посвященные сну — ‘К Морфею’ и ‘Пробуждение’, особенно второе. В них юноша, не имея возможности встречаться с милой, мечтает о том, чтобы быть с ней хотя бы в сновидениях. Первоначальная редакция ‘Пробуждения’ показывает, что поэт имел в виду именно страстные сновидения:
И по утру,
Вновь утомленный,
Пускай умру
Не пробужденный.
Позднее (в 1829 г.), рассказывая о своей юношеской любви, Пушкин вспоминал и то, как он томился ‘обманом пылких снов’.
Осенью 1816 года Бакунины переехали из Царского Села в Петербург. Прощанию посвящены два стихотворения: ‘Осеннее утро’ и ‘Разлука’. Из них мы узнаем о новой встрече Пушкина с Бакуниной, наедине, в день ее отъезда. ‘Осеннее утро’ написано на следующий день после того, как влюбленный поэт, ‘трепетный’, в ‘слезах’, ‘прикоснулся последний раз устами’ к руке своей возлюбленной. Стихотворение, хотя и грустное, полно еще воспоминаниями свидания и надеждой на будущее:
…До сладостной весны
Простился я с блаженством и с душою.
Стихи ‘Разлуки’ гораздо безутешнее. Поэт вспоминает свои мечты о ‘сладостной весне’, о ‘не вечной разлуке’ и восклицает:
Как мало я любовь и сердце знал!
Прошли дни, не принеся ‘забвения фиал’, и для поэта вновь настало время тягостных элегий. ‘Разлукой’ заключается вторая глава романа Пушкина: краткая пора чуть мелькнувшей взаимности. Он опять — ‘одинокий’ гость на жизненном пиру.
Третья глава вся посвящена воспоминаниям. Ее образуют стихотворения: ‘Я видел смерть… Она безмолвно села…’, ‘Желание’, ‘Опять я ваш, о юные друзья’, ‘Друзьям’ и ‘Я думал, что любовь погасла навсегда’. В этих стихах опять то же отчаянье, та же безнадежность и те же преувеличенные восклицания, как в элегиях начала 1816 года. В стихах ‘Я видел смерть…’ Пушкин, обращаясь с последним прости к своей возлюбленной, называет ее: ‘ты, которая была мне в мире богом’, он снова говорит о предчувствии смерти, о том, что он скоро покинет мир.
Где я любил, где мне любить нельзя!
В том же тоне написано ‘Желание’, где поэт восклицает:
О жизни сон, лети, не жаль тебя!
Два стихотворения, посвященные друзьям, показывают, что Пушкин, занятый последние месяцы исключительно личными переживаниями, вновь вернулся в товарищеский круг. С этого признания и начинается элегия ‘Опять я ваш, о юные друзья’, но бодрая песнь обрывается унылым аккордом: поэт отрекается от лиры и наполняет свои стихи неумеренными жалобами: ‘пора веселости ушла навек’, ‘мне скучен мир’, ‘мне страшен дневный свет’, ‘я радость ненавижу’, и т. д. Более сдержанно другое послание ‘Друзьям’, где поэт, хотя и ‘сквозь слезы’, но готов улыбнуться на беспечную радость друзей.
Последнее стихотворение этого цикла открывается неожиданным восклицанием: ‘Я думал, что любовь погасла навсегда’. Кто может так думать, уже не ощущает своей страсти с прежней остротой. И в самой элегии, несмотря на взрывы отчаянья, чувствуется непобедимая жажда освободиться от любви:
Любовь, отрава наших дней,
Беги с толпой обманчивых мечтаний,
Не сожигай души моей,
Огонь мучительных желаний!
Летите, призраки!.. Амур, уж я не твой!
Понемногу юноша поэт начинает отдаваться новым сердечным увлечениям. Появляются его стихи ‘К Наташе’, ‘Лиле’, ‘К молодой вдове’, ‘К Лиде’. Весной 1817 года Пушкин уже мог посвятить Е. П. Бакуниной пустой, салонный мадригал: ‘Что можем наскоро стихами молвить ей’. Любовь погасла.
Но, конечно, не погасла память о ней. И в поэзии Пушкина еще раза два-три выступает образ Е. П. Бакуниной и мелькают отзвуки первой, юношеской любви.
В стихах ‘на 19 октября 1825 года’, в отброшенной позднее строфе, Пушкин напоминает И. Пущину —
…Как Вакху приносили
Безмолвную мы жертву в первый раз,
Как мы впервой все трое полюбили,
Наперсники, товарищи проказ!
Вероятно, описывая любовь Ленского к Ольге, Пушкин вспоминал свою юношескую любовь к Бакуниной и свои юношеские элегии, характеризуя стихи Ленского:
Так он писал темно и вяло,
Что романтизмом мы зовем…
Наконец, в набросках IX (ныне VIII) главы ‘Евгения Онегина’, писанных в 1829 году Пушкин еще раз говорит о Бакуниной, вспоминая, как он расцветал в садах лицея:
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь,
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал…
В этой строфе пересказана вся первая любовь Пушкина, с ее безнадежной тоской, минутными встречами, пылкими снами и нежными раздумиями. В самих этих стихах есть выражения, близко напоминающие отдельные строки из лицейских элегий Пушкина.
1907