ПЕРВАЯ КНИЖНАЯ ЛАВОЧКА ВЪ ПЕТЕРБУРГ
ПРИ ПЕТР ВЕЛИКОМЪ.
РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ТЕМНАГО ВРЕМЕНИ БОРЬБЫ ЗА ВРУ НА РУСИ.
‘Confutatis maledictis,
Flaramis acribus addictis,
Voca me cum benedictis!…’
(Missa-requiem).
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНЕ КНИЖНАГО МАГАЗИНА Д. . ЕДОРОВА (СЫНА).
Разсказъ, въ беллетристической форм изображающій судьбу первой книжной лавочки въ Петербург въ 1722 году, этотъ былъ представленъ на конкурсъ, объявленный въ 1879 году издателемъ журнала ‘Нева’ и, какъ единственный принятый, заслужилъ премію. Поэтъ, Яковъ Петровичъ Полонскій, бывшій судьею этого конкурса, отозвался въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о разсказ, который, по его словамъ, помимо беллетристическаго интереса, изобличаетъ въ автор глубокое историческое изученіе избраннаго предмета.
Въ разсказ, дйствительно, всякая черта, цыфра и фактъ согласны съ лучшими изслдованіями той эпохи, частію печатными, частію добытыми самимъ авторомъ.
I. День въ книжной лавк.
Михайло Васильевъ, ‘второй петербургскій книгопродавецъ’.
‘Грыдорованныхъ длъ мастеръ Петръ Пикардъ
Книжникъ Аввакумъ
II. Дв силы.
Люди древляго благочестія
Анаема
Въ неожиданной западн
‘Слово и дло Государево’
Заключеніе
Михайло Васильевъ, ‘второй петербургскій книгопродавецъ’.
Раннимъ іюльскимъ утромъ черезъ глубокую грязь одной изъ улицъ вновь возникшаго города ‘Питербурха’ пробирался человкъ, довольно странно одтый. Поверхъ нмецкихъ чулковъ и башмаковъ съ пряжками, на ноги были одты валенки, подшитые по подошв и носкамъ кожею, на камзол нмецкаго покроя былъ накинутъ русскій кафтанъ, а на голов торчала шляпа страннаго нерусскаго фасона.
Человкъ этотъ назывался Михайломъ Васильевымъ и былъ прежде московскимъ мастеровымъ ‘ружейнаго дла разныхъ художествъ’, пробирался Михайло Васильевъ къ новому ‘гостинъ-двору’, построенному, какъ и многія зданія новорожденнаго города, ‘мазанковымъ’ способомъ. Въ этомъ гостиномъ двор находилась ‘типографская книжная лавка’, къ которой Михайло Васильевъ былъ приставленъ лавочникомъ для продажи всякихъ книгъ, артикуловъ, журналовъ, указовъ, ‘грыдорованныхъ кунштовъ’ (гравированныхъ картинъ) и географскихъ и навигацкихъ картъ, выходившихъ изъ печати съ петербургскаго печатнаго двора, московской, александро-невской и другихъ типографій.
Осторожно, то широкими, то мелкими шагами, переступалъ ‘второй петербургскій книгопродавецъ’ лужи и выбоины немощеной улицы, но вдругъ на самой середин попалъ ногою въ глубокую яму съ липкою грязью, валенокъ застрялъ тамъ, а нога въ нмецкомъ башмак выдернулась изъ валенка и чуть-было не попала въ грязь.
— Экъ размыло! ну ужь погодка здсь!— въ Москв такой и не видывалъ! ворчалъ Михайло Васильевъ, стараясь удержаться на одной ног, а другою снова попасть въ торчащій изъ грязи валенокъ.
Въ этотъ самый моментъ на улицу завернула коляска въ дв лошади цугомъ и понеслась прямо на Михайла Васильева. Кучеръ уже издали кричалъ завязшему, чтобы тотъ сошелъ съ дороги, но Васильевъ никакъ не могъ справиться со своимъ валенкомъ, кучеръ закричалъ громче и началъ сдерживать лошадей, а сидвшій въ коляск нмецкій полковникъ приподнялся, чтобы разглядть, что тамъ произошло. Наконецъ, книжнику удалось вытащить изъ грязи валенокъ, и онъ побрелъ дальше, но, дохавъ до этого мста, и коляска сразмаху увязла въ грязи такъ, что лошади еле-еле могли вытащить ее. Торопившійся куда-то полковникъ сердился и ругался.
— Vermaledeite Stadt!… Schweinen ist’s bios hier zu leben!…
Другіе лавочники гостинаго двора, уже успвшіе отпереть лавочки, хохотали, глядя на происходившее, и Михайло Васильевъ былъ встрченъ общими шутками:
— Што, другъ! валенокъ-отъ, почитай, не посялъ!
— Прогулялся-бы, Миша, въ нмецкихъ-те чулкахъ, по православной грязц!
— Да-а!… въ такое время безъ валенокъ и не выходи! отвчалъ Михайло Васильевъ на шутки и сталъ снимать замки и печати съ широкихъ дверей лавочки. Вмст съ нимъ въ лавочку вошелъ и подручный его и оба, покрестясь на образа, принялись убирать и приводить въ порядокъ ‘первый книжный магазинъ въ Петербург’.
Магазинъ этотъ былъ похожъ скоре на кладовую по своему убранству: на простыхъ полкахъ были сложены груды переплетенныхъ и непереплетенныхъ книгъ, въ углахъ и на полу также были навалены книги и листы указовъ, подъ широкимъ прилавкомъ лежали ‘грыдорованные куншты’ и карты, на стнахъ висли ‘персоны’ (портреты) царя, Шереметева, изображенія кораблей, ‘галіота свйскаго’ и проч.
Торговалъ Михайло Васильевъ въ этой лавочк уже давно, лтъ восемь, съ 1714 года, когда онъ, по протекціи цейхъ-директора Петербургской типографіи, Михаила Аврамова, заступилъ мсто прежняго лавочника, ‘тередорщика’ Василья Евдокимова, который можетъ быть названъ ‘первымъ петербургскимъ книгопродавцемъ ‘.
При вступленіи Михайла Васильева въ эту должность, дла лавочки были небольшія, и товару въ ней было немного: Михайло Васильевъ принялъ разныхъ книгъ и гравюръ на 862 рубля 28 алтынъ и 2 денги, какъ значится въ сдаточной описи 1715 года. Товаръ былъ все недорогой: одни только ‘морскія карты Варяжскаго моря’ въ бумажномъ переплет стоили по 8 рубля за штуку, а все прочее было очень дешевой цны. Напримръ, указъ ‘о строеніи каменномъ’ стоилъ 2 денги, азбуки учебныя — 6 алтынъ, указъ, ‘дабы челобитчики самому царскому величеству челобитныя подавать не дерзали’ — 4 денги, ‘о кадет’ — 2 денги и такъ дале. Недороги были и картины: ‘Персона (портретъ) его царскаго величества’ — 10 и 15 алтынъ, 5 и 2 денги, ‘Персона Шереметева съ двухъ досокъ’ — 10 денегъ, ‘Питербурхъ на александрійской бумаг’ — 6 алтынъ, тоже малый — 5 денегъ, ‘Полтавская баталія’ — 5 денегъ, ‘Ингерманландская карта четырехъ досокъ’ — 6 алтынъ, ‘Страсти Господни, разгыхъ штикунштовъ‘ — 6 денегъ и т. д.
Съ тхъ поръ, въ теченіе семи лтъ, дла книжной лавки значительно развились и расширились. Каждая новая карта, куншта и книга, гд бы ни была напечатана, въ Москв или въ Петербург, поступала въ лавку, на ‘вольную продажу’, и тамъ можно было найти вс новости, указы, реляціи и артикулы, кром того, каждый годъ выходилъ календарь.
На отвтственность Михаила Васильева за все это время было сдано печатнаго товара слишкомъ на тридцать тысячъ рублей.
Отвтственность лавочника была большая, а между тмъ онъ ничмъ не былъ гарантированъ отъ самовольныхъ заборовъ книгъ разными вельможами безъ денегъ, росписокъ и вообще какихъ-либо документовъ. Первые четыре года отъ Михайла Васильева принимали отчеты, но потомъ счетоводство и отчетность донельзя запутались и прекратились…
Окончивъ уборку лавки, Михайло Васильевъ съ подручнымъ принялись очищать мсто для новой книги, которую въ этотъ день должны были привезти изъ типографіи. Въ открытую дверь лавки заглянулъ сосдній купецъ и произнесъ:
— Помогай Богъ!… чай, для новой книжицы мсто очищаете?
— Подлинно такъ, отвчалъ, выпрямившись, Васильевъ,— сегодня пришлютъ книгу господина тайнаго совтника и барона Петра Шафирова о шведкой войн.
— Для чего-же гораздо большое мсто очищаете ей?
— А для того, что государевымъ повелніемъ много ея тиснуто: тысящь двадцать новымъ тисненіемъ.
— Но-овымъ? Такъ и допрежде сего она тискалась?
— Тискалась пять лтъ тому назадъ, да вся разошлась.
— На какую же потребу столь великое множество ея опять выпущено?
— А книгу эту намреваются разсылать по всей Имперіи, дабы разсять ложные и прелестные слухи, распускаемые врагами царя о швецкой войн. Въ сей книжиц обстоятельная експликація дана обо всемъ, что до войны касается… да вотъ она и сама детъ, указалъ Васильевъ на приближающійся возъ съ книгами.
— Смотри не увязни! закричалъ онъ мужику, но мужикъ, часто возившій книги въ лавку, зналъ уже дорогу и по окраин подъхалъ къ лавк.
— Принимай, Михайло Васильичъ! сказалъ мужикъ, снявъ шапку и отирая потъ. Книгу начали вс втроемъ разгружать съ воза и складывать въ лавку, а сосдніе сидльцы гостинаго двора кучей собрались около воза и глядли на происходившее.
Разговаривавшій съ Васильевымъ купецъ взялъ съ прилавка экземпляръ только-что отпечатанной книги и началъ ее разсматривать и вертть во вс стороны. Это была довольно объемистая въ осьмушку книга, на переднемъ листк ея было озаглавлено:
‘Разсужденіе какіе законные прічіны его імператорское велічество Петръ первый, Императоръ и самодержецъ всероссійскій. И протчая, и протчая, и протчая: къ начатію воіны протівъ Короля Карола 12, Шведского 1700 году имлъ, и кто изъ сіхъ обоіхъ потентатовъ, во время сеи пребывающей воіны, боле умренности и склонности пріміренію показывалъ, и кто въ продолженіи оной съ толь велікімъ разлітіемъ крови хрістіянскои, и разореніемъ многіхъ земель віновенъ,’… {Правописаніе подлинника.} и проч.
Набравшіеся въ лавку сидльцы окружили купца, читавшаго заглавіе книги, и внимательно слушали.
— Обстоятельная, я чаю, книжица? сказалъ купецъ, прочитавъ, наконецъ, длинное заглавіе книги.
— Обстоятельная, Прохоръ Кузьмичъ, обстоятельная! отозвался лавочникъ,— ты сдлай починъ. Нын ты со шведкой войны въ изрядныхъ прибыткахъ, сдавши большія партіи нмецкихъ цвтныхъ суконъ для войска государева.
— А какая цна книги? спросилъ купецъ, снова разглядывая книгу.
— Цна небольшая: десять алтынъ всего! отвтилъ Васильевъ.
— Ну, имъ сдлаю починъ книжиц, ршился купецъ и пошелъ въ свою лавку за деньгами.
— Миша! не продавай Кузьмичу книгу — у него рука тяжелая: какъ клиномъ заколотитъ книжицу, вся сгніетъ въ лавк! сшутилъ одинъ изъ торговцевъ вслдъ купцу. Вс разсмялись.
— Ничего! скоро разойдется, какъ почнутъ разсылать по Имперіи, отвчалъ лавочникъ,— а коли залежится, такъ мы и на оружейный дворъ, въ амбаръ сложимъ.
— Это опять вмст съ коноплянымъ масломъ? намекнулъ одинъ изъ сидльцевъ, и вс снова разсмялись.
— Нтъ, теперь конопляное масло далеко отъ книгъ, отвтилъ Васильевъ, тоже смясь намеку.
— А и надлало же хлопотъ это конопляное масло!
Васильевъ говорилъ о наводненіи, бывшемъ въ 1721 году, когда книжную кладовую на оружейномъ двор залило водой совершенно и испортило почти весь книжный товаръ.
— Слышу — требуютъ меня въ кладовую, продолжалъ Михайло Васильевъ,— а я ужь чувствую бду, кое-какъ добрался до кладовой, гляжу — а тамъ каша!… какъ есть каша въ амбар-то!… Кои были пачки связаны, т подъ водой, а разсыпанныя книжицы плаваютъ, растрепавшися, по вод вмст съ разбитыми бутылями, баклагами и боченками, а поверхъ воды масло всплыло — не видать и воды — почитай, все масломъ залито!… Сидльцы хохотали при этомъ разсказ.
— Настоящая каша!— и зло масляная! вставилъ замчаніе кто-то.
— Одначе, моей вины тутъ нтъ! заключилъ разсказъ о наводненіи Михайло,— я многажды докладывалъ по начальству, что маслу вмст съ книгами быть не подобаетъ, но моего совта во вниманіе не взяли, говоря, что за неимніемъ мста — и такъ ладно.
— И много, я чаю, изубытчались отъ наводненія? полюбопытствовалъ одинъ изъ слушателей.
— Да, таки изрядно: на тысячу двсти пять рублей съ копйками пропало книгъ и кунштовъ, кое-что и спасли, иное просушили, да и опять въ продажу пошло… Немало было работы!…
На курантахъ Петропавловской крпости колокола затйливо прозвонили восемь часовъ.
— Пора и за дло — день начинается, проговорили нкоторые изъ сидльцевъ, и скоро вся компанія разошлась изъ книжной лавочки по своимъ.
На улиц началось уже движеніе, появились экипажи, люди въ камзолахъ нмецкаго покроя и трехугольныхъ шляпахъ. Яркое солнце освщало улицу и быстро сушило грязь, произшедшую отъ дождя, не перестававшаго всю предыдущую ночь.
Вдоль гостинаго двора медленно поднигалась важная фигура какого-то княжескаго лакея въ камзол, и, не обращая вниманія на вопросы торговцевъ: ‘Что покупаете?’ завернула въ книжную лавку.
Михайло Васильевъ сразу узналъ въ немъ лакея отъ князя Львова.
— Его княжеская свтлость, важно началъ слуга,— приказалъ теб немедленно отпустить книги по сей бумаг. И лакей подалъ списокъ.
Лавочникъ взялъ бумагу и прочелъ:
‘сторіа въ неі-же {Выписывается полное заглавіе книги по чрезвычайной его характеристичности.} пішетъ о pasopeніі града Троі Фрігііскаго царства і о соедини его, і о велікіхъ ополчітелныхъ брансхъ, како ратовашася о неі царіе і князі вселенныя, і чего раді толіко і таковое царство троянскіхъ державцовъ низвержеся, і въ пол запустнія положіся всеконечнымъ запустніемъ. I которые пакі царіе і князі ратоваша оную, і коі ополчахуся за ню, і коліко время браняхуся, і кто отъ ніхъ на брані паде, і коімъ оружіемъ і чымъ пораженіемъ, вся сія зд подробно опісуются. Писаша же ю перво історіцы, Дітъ грекъ, і фрігіі Даріі, істінніі свідтелі ополченіемъ троянскімъ, зане оні самі бяху на бранехъ спісателі і самовідци бывшему въ сложеніі длъ своіхъ, сего ряді право і напісаша ю. Потомъ же въ разлічныя времена Оміръ, Віргіліі и Овідіі соломенскіі каждо іхъ напісаша ю, но не истінно, многія бо въ ніхъ несогласія і басні обртошася, нашаче же Овидіі соломенскіі баснословно sло написа, ібо введе богі, іхъ же почіташе древнее эллінство, помогающія грекомъ воюющімъ троянъ, і съ німі бывшія на брані яко жівыя человкі, і іная многая тамо !!!!!баснословнна. А сія істінная і правая історія Дітомъ грекомъ напісанная’.— Три книжицы.
‘Апофегмата, то есть краткіхъ вітіеватыхъ и нравоучітелныхъ рчей. Кніги три’.— Пять штукъ.
И есче одну книгу:
‘Політіколпная Апоосіе достохвальныя храбрості всероссііскаго геркулеса, пресвтлннаго и велікодержавнннаго, Богомъ внчаннаго и проч. Петра Алексіевича… императора і автократора’…
— А деньги присланы за книги? спросилъ Михайло Васильевъ, дочитавъ списокъ.
— Какихъ еще денегъ? Никакихъ денегъ нтъ! А велно только теб сказать, что ежели ты будешь, какъ и въ прошлый разъ, упорства чинить и книгъ не давать, то ждать теб батоговъ сугубыхъ, отвтилъ лакей.
— Ну, нтъ! Руки коротки для батоговъ-то! обидлся Васильевъ.— Я служу государеву длу скоро восемь лтъ со всякимъ тщаніемъ и честностію, и никакой вины за мной не стоитъ… а твой князь Львовъ надо мною не властенъ!… Пусть онъ лупитъ батогами своихъ холоповъ дурныхъ и необычливыхъ, а не слугъ государевыхъ! продолжалъ раскраснвшійся Михайло и возвратилъ списокъ холопу.— Книгъ я не дамъ!… Я уже докладывалъ объ этомъ отцу архимандриту Гавріилу Бужинскому, протектору типографій, и онъ не веллъ мн отпускать книгъ безъ денегъ или безъ его имянного требованія за приложеніемъ руки. Почитай на пять тысячъ рублей роздано книгъ — и невдомо, съ кого деньги получать… а отъ этого казн большія протори чинятся!…
— А-а! Добро, добро!… завопилъ холопъ,— такъ-то ты почитаешь его княжескую свтлость!… Въ казенныхъ проторяхъ уличаешь, казнокрадомъ обзываешь!… Добро! И, схвативъ списокъ, быстро удалился изъ лавки, вопя по дорог:— сей-же часъ донесу его свтлости!… Будешь ты въ колодкахъ сидть!… Будешь батогами битъ!… Погоди, погоди! грозилъ уже издали княжескій холопъ.
Сидльцы вышли изъ лавокъ на крикъ и, увидя удаляющагося съ ругательствами холопа, засвистали ему вслдъ и начали напускать собакъ, холопъ отмахивался, быстро удаляясь и грозя по направленію къ лавкамъ.
— Ступай, себ, холуй безстудный, говорилъ въ догонку Михайло Васильевъ, сильно поблднвшій отъ такого оборота дла,— моей правоты свидтель есть… Петръ! обратился онъ къ подручному, ты слышалъ, что я говорилъ? Ты не откажешься сего богопротивнаго холопа во лжи уличить, коли дло дойдетъ до позва?
— Хоть крестное цлованіе приму, Михайло Васильевичъ, отвчалъ подручный,— въ томъ, что это сущая небылица, и что онъ по холопской злоб обноситъ тебя небывалыми рчьми!
Михайло слъ и задумался. Угроза холопа сильно его испугала. Какъ ни увренъ онъ былъ въ своей правот, однако борьба простого лавочника съ княземъ была въ т времена весьма не равна и рискованна для перваго. Васильевъ уже видлъ свою погибель. Даже если-бы клевета холопа и не была принята во вниманіе или отвергнута свидтелемъ,— то и тогда князь, обиженный отказомъ въ книгахъ, постарается какъ-нибудь отмстить незначительному лавочнику, дерзнувшему не исполнить его воли. И тысячи способовъ представлялись князю для этой мести, а у лавочника было только одно собственное сознаніе правоты и свидтель, столь-же ничтожный, какъ и онъ самъ…
‘Грыдорованныхъ длъ мастеръ’ Петеръ Пикардъ.
Изъ задумчивости вывелъ Михайла Васильева вошедшій въ лавку послушникъ изъ Александро-Невской типографіи. Широко перекрестясь на образа и отвсивъ глубокій поклонъ, послушникъ звучнымъ теноромъ произнесъ:
— Миръ дому сему! Посланъ я къ твоему благочестію отъ справщика нашей друкарни (типографіи) Степана Рудина за книгою, рекомою: ‘Первое ученіе отрокомъ, внемже буквы и слоги’, составленною владыкою Феофаномъ Прокоповичемъ. Понадобилось, не вдаю что, напослдяхъ выправить въ сей книжиц, а изрядный и полный экземпляръ оной въ друкарн утраченъ.
— А скоро вы выпустите изъ друка сей букварь? спросилъ Васильевъ, подавая послушнику просимую книгу.
— Съ благословеніемъ Божіимъ черезъ недлю выпустимъ, отвтилъ послушникъ и, снова помолясь и низко раскланявшись, вышелъ.
Вслдъ за нимъ въ лавк появился какой-то иностранный шкиперъ въ сопровожденіи засаленнаго кочегара и, внимательно осмотрвъ висящія на стнахъ карты и куншты, обратился къ лавочнику по-нмецки:
— Was fr neue Schiffskarten haben sie?
Васильевъ не понялъ и замялся.
— Какъ-съ? Я не понялъ, нельзя-ли по-русски?
Нмцы въ свою очередь замялись и переглянулись.
— Морской! Schiff! началъ объяснять нмецъ, тыкая пальцемъ.
Васильевъ, думая, что спрашиваютъ морскую книгу, вытащилъ ‘Алярдово новое голландское корабельное строеніе, глашающее совершенное чиненіе корабля, со всми его вншнімі частямі’.
Нмецъ перелистовалъ и оттолкнулъ.
— Nein! Schiffkarten!
Лавочникъ подалъ еще: ‘Повренные воинскіе правила, како непріятельскіе крпости силою брати’, но и эту книгу нмецъ отвергъ, неглядя.
Затрудненіе было обоюдное, но тутъ выручилъ изъ бды вошедшій въ лавку главный ‘грыдорованнаго дла мастеръ’, Петеръ Пикардъ.
Онъ объяснился со шкиперомъ и сказалъ, что шкиперу требуется морская карта, такой въ лавк не оказалось и шкиперу указали сходить въ ‘академію санктпетербургскую’ (такъ тогда называлась морская академія), но когда шкиперъ сталъ говорить, что ему это трудно, такъ какъ онъ не знаетъ ни русскаго языка, ни дороги, то предупредительный Васильевъ вызвался самъ достать ее. Шкиперъ ушелъ.
— Уффъ! вздохнулъ Пикардъ, тяжело опускаясь на скамейку,— всу ношь проработаль, таперъ погуляйтъ пашоль!
— А что, Петра Карлычъ, работы много? спросилъ Михайло Васильевъ.
— Многа! Ошень многа — вотъ! И Пикардъ провелъ рукою по горлу, усиливъ этимъ жестомъ смыслъ своихъ словъ.
— Артиллерически фигуръ, карте фонъ Азіенъ, и… многа, многа работа есть! Чуть-чуть поспешь!… Чуть не въ шея толкайтъ — скарэй, скарэй, скарэй! продолжалъ разсказывать граверъ, сильно жестикулируя.
— Да-съ! Это воистину!… У нашего царя не поспишь! потвердилъ Васильевъ.
— Теперь ишо! И Пикардъ ползъ въ карманъ за какою-то бумагой, вынувъ которую, подалъ Михайлу Васильеву.
— Шитайтъ пожальста!
Это была копія съ указа Петра Великаго, чтобы хать Пикарду въ Петергофъ и Стрльну ‘срисовать огороды и парки каждой, а также и каждую фонтанну и прочія хорошія мста въ преспективъ, какъ французскіе и римскіе чертятся, и велть Пикарду, чтобы длалъ печатныя доски’.
— Вотъ видитъ! Ишо въ Петерхофъ хайтъ!… Сдесь не снай, какъ поспвай, а тутъ и въ Петерхофъ пожай!… Нтъ, я не поду, што хошъ дэлай, не поду!… Такъ царь велитъ!… И артиллери-фигуренъ — царь велитъ!… И Азіятише-карте — царь велитъ! Все царь велитъ!… А мн не лопайтъ на двое, я не могу!…
И Пикардъ замолчалъ, опустивъ голову на грудь, Васильевъ тоже молчалъ.
Петеръ Пикардъ былъ однимъ изъ лучшихъ и усерднйшихъ слугъ Петра Великаго, выбранныхъ имъ самимъ во время его пребыванія въ Амстердам. Царь познакомился съ Пикардомъ лично въ этомъ город, и его проницательный глазъ сразу увидлъ, что такой работникъ какъ нельзя боле нуженъ ему въ его новомъ дл. Привлекательныя умственныя и нравственныя качества Пикарда привязали Петра къ нему, и царь, по свидтельству историковъ, обращался съ нимъ, какъ съ другомъ. Но и Петръ Великій имлъ въ себ что-то очаровывающее всхъ, на комъ останавливался его взоръ со вниманіемъ и дружелюбіемъ. Царь владлъ секретомъ страстно привязывать къ себ людей, такъ что потомъ они становились самыми ревностными и самоотверженными его слугами и сотрудниками. Такимъ именно образомъ привлекъ къ себ царь и Пикарда. Пикардъ не только перехалъ въ Россію, но и оставался въ ней до глубокой старости, далеко переживъ своего царственнаго друга и повелителя. Отличный граверъ и художникъ, Пикардъ уже въ Амстердам началъ работать для царя, а въ начал 1700-хъ годовъ перехалъ въ Москву, въ типографію. Вновь преобразованная типографія работала съ лихорадочною поспшностью, изо всхъ своихъ слабыхъ силъ, подгоняемая мощною рукою царя. Переводомъ и печатаніемъ книгъ Петръ завдывалъ лично самъ, и графъ Мусинъ-Пушкинъ былъ только слпымъ и едва поспвающимъ исполнителемъ его приказаній, совтовъ и замчаній. Какъ врны слова, поэта о Петр:
То земледлецъ, то герой,
То мореплаватель, то плотникъ
Онъ всеобъемлющей душой
На трон вчный былъ работникъ!…
Даже такая мелочь, какъ переплетаніе книгъ, не ускользала отъ вниманія Петра, и въ 1709 году онъ писалъ Мусину-Пушкину изъ Сулвы: ‘Ныншней присылки переплетъ очень дуренъ, а паче всего дуренъ отъ того, что въ корен гораздо узко вяжетъ, отчего книги таращатся и надлежитъ гораздо слабко и просторно въ корен длать, такожъ и въ купорштихерс знать, что свершено не гораздо чисто’.
Со времени перезда Пикарда въ Россію, его неутомимый грабштихель работалъ съ невроятной быстротою, и изъ-подъ него вышло огромное количество всевозможныхъ чертежей, картинъ, картъ и фигуръ.
Надо было обладать голландскимъ упорствомъ въ труд и необыкновенною любовью къ длу и къ своему царственному заказчику, чтобы работать такъ, какъ работалъ Пикардъ. Помощниками ему въ этомъ дл были русскіе ученики — Томиловъ, Зубовы и Бунинъ. Изъ нихъ Томиловъ и Зубовы учились прежде у голландскаго гравера Адріана Шхонебека, также приглашеннаго Петромъ изъ-за границы еще раньше Пикарда и умершаго въ 1714 году. Шхонебекъ былъ тоже замчательный граверъ и много образцовъ его работы хранится и до сихъ поръ въ Публичной библіотек и Эрмитаж. Но какъ ни хорошо были подготовлены нкоторые изъ его учениковъ,— все-таки на Пикард лежала большая и труднйшая часть работы…
— Ну и што, какъ твоя Авдотья?… Здоровъ? прервалъ молчаніе Пикардъ.
— Жена-то? Здорова, что ей дется! отвтилъ весело Михайло.
— А красивый зеньшинъ!… Я портретъ буду снимайтъ, шутилъ Пикардъ.
Михайло Васильевъ ухмылялся.
— А что я вамъ хочу сказать, Петра Карлычъ, обратился къ нему Михайло,— есть у меня племянникъ въ Москв, такой шустрый мальчуганъ и до рисованья зло охочь…
— Нну! И што?
— Такъ я бы всенижайше попросилъ васъ какъ нибудь опредлить его въ грыдоровщики, подъ вашу науку — зло малецъ охотится къ сему художеству.— Михайло поклонился.
— Давай его сюда! Мин ушеникъ нуженъ… Племенникъ!… Ты сынъ давай, сынъ имешь?
— Есть, да малъ еще, отвтилъ, улыбаясь, Михайло,— ни въ какую науку не годится еще, всего третій годокъ пошелъ!…
— Н-ну, нэ дашь сынъ — давай племенникъ,— карашо выучу! Будетъ первый мейстеръ… Я тебе люблю, Васыльевъ! говорилъ Пикардъ, вставая и собираясь уходить.
— Зло благодаренъ вамъ, Петра Карлычъ, а я не чаялъ, что вы примете… Малецъ-то склонный къ художеству, благодарю васъ!
— Затмъ не принимай? Я приму,— помру, на мое мсто пойдетъ, присылай племенника — выучу! И съ этими словами Пикардъ вышелъ изъ лавки и направился въ свою мастерскую, гд ждала его куча работы…
День уже приближался къ вечеру, дятельность ‘гостинъ-двора’ стала утихать, и съ первыми сумерками торговцы готовились покинуть его. По направленію къ гостиному двору медленно брелъ, согнувшись и опираясь на палку, старикъ, похожій на странника. Пока онъ шелъ по глухой и почти лишенной домовъ улиц, въ рук его находилась лстовка, которую онъ перебиралъ пальцами и нашептывалъ молитвы. Но едва только онъ вышелъ на людное мсто, какъ лстовка пропала, а съ лица сошло благочестиво-созерцательное выраженіе. Старикъ направился къ книжной лавк, не входя въ нее, оснилъ себя двуперстнымъ раскольничьимъ крестомъ, и затмъ вошелъ и сбросилъ у дверей на полъ бывшую на спин котомку, а посохъ поставилъ въ уголъ.
— А-а! ддушка Аввакумъ, здравствуй! привтствовалъ его лавочникъ,— чего ради такъ долго отсутствовалъ?
— Здравы будьте, люди божьи! отвчалъ Аввакумъ,— по дламъ, Михайло Васильичъ, по дламъ… почитай, всю амперію объздилъ за это время… И Аввакумъ опустился на лавку.
— Я чаю, мсяцевъ шесть не видались? сказалъ Михайло.
— Слиткомъ семь, божій человкъ, слишкомъ семь! О Рождеств я былъ здсь у васъ, да вотъ до сихъ поръ все милостью Пречистой и влачусь, аки червь недостойный…
— Все раскольницкими книгами маклачишь? съ разстригами, какъ самъ, водиться?
Аввакумъ закашлялся.
— Почто, божій человкъ, обносить людей лжего и поношеніемъ? Я торгую съ его царскаго позволенія, и что выходитъ въ пищу духовную съ благословенія патріарха, то я и развожу со всякимъ благочестіемъ на спасеніе души.
— Я пошутилъ, а ты и во гнвъ пріемлешь, сказалъ Михайло и спросилъ:
— За книжицами что-ль пріхалъ?
— За ими самыми, божій человкъ, а такожде указы его величества и синода, кои есть новые, заберу.
— Знатно, я чаю, торгуешь? спросилъ Васильевъ,— тысячами ворочаешь?
— Гд намъ, нищимъ, сравняться съ государевою лавкой! еле на хлбъ добываемъ… а здсь какъ дла?
— Охъ, здсь дла! вздохнулъ Васильевъ,— почитай, никакихъ нтъ. Толь мало денегъ выручаемъ, что ежели бы не довріе начальствующихъ, то и до сумлнія въ татьб дошло бы… Паче же всего то прискорбно, что книги и отчетныя записи за прошлые года пропали въ наводненіе, и нечмъ мн оправдаться предъ царемъ…
— Никто, какъ Богъ! отвтилъ Аввакумъ.
— Изъ Москвы, я чаю, все забралъ? спросилъ лавочникъ.
— Нту-ти, божій человкъ!— совсмъ не прилунилось въ Москв богоспасаемой побывать… ‘Регламенту духовнаго’ тако-жъ потребно мн.
— Есть. Нын онъ уже новымъ выпускомъ вышелъ, съ добавленіемъ, недавно… Значитъ, ты и указовъ, что изъ Московской печатни, не имешь?
— Не имю, Михайло Васильичъ, ничего но имю, ты вотъ снабди меня ими, указами-то.
— Изволь подождать, а я соберу… Разсказывай, Аввакумъ, что есть новаго на Руси.
— Охъ, много на Руси православной неустройства и смятеніе веліе! послднихъ дней ждутъ!…
— А паче всхъ, кто смуты разводитъ и объ Антихрист баснословитъ? оживился Михайло Васильевъ,— раскольники!… Зло закоснли они въ невжеств и хулы сплетаютъ на царя, что хочетъ просвтить мракъ и необразованіе на Руси.
— Старые люди говорятъ — имъ свыше открывается.
— Ужь не старый ли человкъ, воръ Гришка Талицкій, что объ антихрист доски знаменовалъ? ужъ не свыше ли было открыто полоумному Левину — капитану, что наглымъ и нелпымъ обычаемъ залзъ въ Пенз на крышу и буесловилъ о пришествіи Антихриста во образ царя Петра?… Закоснніе!… горячился Михайло Васильевъ, ярый противникъ всего раскольничьяго. Глаза Аввакума загорлись подъ сдыми бровями, но онъ скрылъ это, а рука, засунутая за пазуху, перебирала лстовку.
— А слышалъ, Аввакумъ, снова началъ Михайло,— что у насъ въ Петербург скоро будетъ?
— А что? встрепенулся Аввакумъ, какъ бы выведенный изъ задумчивости и быстро оборачиваясь къ лавочнику.
— Слышалъ, говорю, о томъ, что будутъ здсь предавать анаем раскольниковъ, что подметныя письма писали къ царю, яко бы честная ‘Правда воли монаршей’ {‘Правда воли монаршей’ утверждала право Петра Великаго лишить царевича Алекся престолонаслдія и объясняла дло о немъ.} сущая ложь и сплетенія ‘непостриженнаго попа’ — такъ буесловы поносятъ владыку Феофана (Прокоповича).
— Нтъ, не слыхалъ, не сподобился, повдай, друже, какъ и когда это будетъ? И глаза Аввакума загорлись подъ густыми бровями.
— А будетъ это въ десятый день сего іюня, въ церкви св. Троицы, съ великимъ торжествомъ… Будутъ поносить враговъ-раскольниковъ.
— Охъ, охъ, согршихомъ предъ Богомъ! вздыхалъ Аввакумъ,— охъ, дла Божьи — судъ царевъ!…
— Нтъ, не Божьи это дла, а анаемскія — хулы писать на царя! прервалъ Михайло Васильевъ.
— Все попущеніемъ Божіимъ!… Безъ воли Божіей власъ съ главы не падетъ.
— Нын святйшій синодъ издалъ указъ, вотъ сей: ‘Всероссійскія православныя церкви сыновомъ радоватися о Господ’, въ коемъ отечески призываетъ раскольниковъ на безопасное разглагольствіе о длахъ вры, дабы прикладами отъ Писанія и кроткимъ увщаніемъ наставить ихъ на путь истины, также и о вор Талицкомъ тутъ сказано.
— Дай сюда и сей указъ.
— Вотъ еще: ‘О кощунственной продаж якобы чудотворнаго меда и масла въ Чудов монастыр и церкви Василія Блаженнаго въ Москв’ и еще сей: ‘О нелпомъ обыча обвшивать иконы’ разными вещами и деньгами, на коихъ имъ разъ начертанъ ликъ иноземный, нехристіанскій, и надписаніе на язык незнаемомъ.
— Вс, вс клади! говорилъ Аввакумъ глухимъ голосомъ.
— Да, принялся теперь правительствующій синедріонъ за искорененіе ереси, продолжалъ Васильевъ,— и съ Божьею помощью сломитъ упорство заблуждающихся. Сколь злостно уклонялась отъ закона Кіевопечерская типографія и, несмотря на увщанія, продолжала на книгахъ, ею издаваемыхъ безъ просмотра и разршенія, означать себя ставропигіею константинопольскаго патріарха, но теперь приведена наконецъ къ тому, что покорилась синоду и пишетъ себя ставропигіею патріарха всероссійскаго, а вс печатаемыя ею книги свряются и подписуются въ синод. Скоро мы получимъ оттуда ‘Дянія Апостольскія’, напечатанныя вполн согласно съ общеупотребляемыми и исправленными, безо всякой ереси.
— Богъ — судія нелицемрный между злыми и добрыми слугами его, отвчалъ неопредленно Аввакумъ,— а что слышно о Черниговской печатн? спросилъ онъ.
— Отъ сей также никакихъ извстій, почитай, два года нтъ… и здсь въ большое на нее подозрніе вошли.
— Отецъ Гавріилъ что предпринимаетъ?
— Архимандритъ Гавріилъ Бужинскій желаетъ пресчь это упорство еритическое, пославъ нарочнаго въ Черниговъ, чтобы онъ забралъ всю тамошнюю друкарню и привезъ ее сюда, а на завдующаго ею наложатъ пеню въ тысячу рублей…
— Ты, Господи, вси дла земныя!… Я чаю — не быть этому! усумнился Аввакумъ.
— Да не быть и тому, чтобы сіи отщепенцы невозбранно распускали лжетолки и непокорство властямъ! возразилъ Михайло Васильевъ.— Это уже ршено: только ждутъ времени, чтобы накрыть сразу.
— Слуги Божіи! промолвилъ Аввакумъ,— кое гоненіе возднигаете другъ на друга! Чего ради угнетаете другъ друга!
— Нтъ, это не слуги Божіи, а мздолюбцы, что о земныхъ благахъ пекутся больше, чмъ о Бог… Какое благочестіе показало львовское братство? Чмъ была поколеблена у нихъ вра православная? Ради чего оно впало въ папежскую прелесть и приняло унію въ 1708 году?… Ради корысти, ради денежнаго прибытка! разгорячился Михайло Васильевъ.— Оно до тхъ поръ было врно православію, покуда въ уніатскомъ Георгіевскомъ монастыр не открыли типографію и не стали, на перебой имъ, печатать ‘Ирмолога’ и другихъ книгъ, которыя набивали кису братскую деньгами. Оно съ тмъ условіемъ и перешло въ унію, чтобы уніатская типографія была закрыта…
— Вропродавцы! промолвилъ Аввакумъ.
— Да не лучше ихъ и раскольники — тоже мздолюбіе…
Аввакумъ быстро, нервно поднялся и прервалъ:
— Книжицы-то я заберу теперь, а за календаремъ зайду посл, когда поду съ товаромъ!..
Аввакумъ разсчитался и уложилъ цлый ворохъ указовъ въ свою котомку и, вскинувъ ее на плечи, побрелъ изъ лавки.
Сумерки уже наступали, и Михайло Васильевъ сталъ собираться запирать лавку и идти домой.
На вс сто
Прочитали? Поделиться с друзьями:
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/ars9_01.jpg)