ПЕРВАЯ ГРОЗА
ПЕРВАЯ ГРОЗА
РАЗКАЗЪ.
I.
II.
III.
‘Милый мой!
‘Твоя Sophie.’
IV.
Первая гроза, Стечкина Любовь Яковлевна, Год: 1875
Время на прочтение: 59 минут(ы)
Въ 186— году, мн, по дламъ, пришлось быть на родин моей въ Т—ской губерніи. Я воспользовался случаемъ чтобы навстить моего школьнаго товарища и пріятеля, Андрея Алексевича Пронина, который недавно получилъ очень порядочное наслдство и изъ скромнаго судебнаго слдователя, весьма тяготившагося своей безпокойною обязанностью и все имущество котораго состояло изъ маленькой, заложенной деревушки, усплъ превратиться въ богатаго помщика.
Новое имніе его, сельцо Парашино, оказалось далеко не живописнымъ. Довольно большая деревня вытянулась на совершенно ровной мстности и бурое, некрасивое однообразіе крестьянскихъ избъ не прерывалось ни малйшимъ клочкомъ зелени, даже и огороды были еще пусты, когда я пріхалъ туда. Только нсколько тощихъ ивъ стснились на берегу небольшаго прудика, но он своимъ видомъ лишь усиливали невеселое впечатлніе всего ландшафта, который дополнялся недавно вслаханымъ яровымъ полемъ, чернвшимъ вправо отъ деревни, насколько охватывалъ взглядъ. Налво виднлась часть озимаго поля, покрытаго низенькими зеленями.
Не скрасилъ Парашина и новенькій, съ иголочки, господскій домъ, построенный нсколько поодаль, на мст прежняго, завалившагося, холоднаго флигелька о двухъ комнаткахъ, назначавшагося на случай чрезвычайно рдкаго прізда владльцевъ. Вокругъ новаго дома было немного пусто: окружавшія его службы еще строились, а большой садъ былъ разведенъ такъ недавно что пока нисколько не выполнялъ своего назначенія, и тни не давалъ, и виду отъ него было мало пользы.
На крыльц меня встртилъ Максимъ, старый лакей Пронина, его бывшій крпостной, помнившій своего барина еще въ пеленкахъ. Онъ ничего не перемнился съ тхъ поръ какъ я видлъ его въ послдній разъ. Та же сгорбленная фигура съ лысою головой на короткой ше и съ плохо слушающейся нижнею губой, тотъ же старомодный сюртукъ, съ которымъ онъ никакъ не могъ разстаться и по образцу котораго передлывалъ получаемое отъ барина платье.
— Что, Максимъ, дома Андрей Алексевичъ?
— Никакъ нтъ-съ. Изволили на охоту уйти и Грачевскаго мужичка прислали: дома, говоритъ, кушать не будутъ.
— Жаль! Я такъ умираю съ голода.
— Кого-съ?
— сть мн хочется. Нельзя ли хоть закусить?
— Да я ужь и не знаю. Окром вчерашняго жаркаго… Баринъ вдь съ утра ушли.
— Ну хоть вчерашняго жаркаго, да сыру, если есть. Да умыться дай.
Пока старикъ возился и, по своему обыкновенію, громогласно вздыхалъ: ‘Охъ, Господи, Боже Ты мой!’ я обошелъ вс комнаты. Обои, мебель, портьеры — все было ново и свжо. Пронинъ видимо не собирался щегольнуть оригинальностью убранства: каждая вещь стояла такъ какъ она стоитъ и въ сотн другихъ домовъ, но за то не было и безвкусныхъ затй. Изъ дома я перешелъ въ садъ и подробно осмотрлъ газоны съ группами молодыхъ деревьевъ въ англійскомъ вкус. Времени было довольно. Максимъ ничего не умлъ длать скоро и прошло добрыхъ три четверти часа, прежде чмъ онъ позвалъ меня умываться и доложилъ что кушать готово.
Я слъ за столъ, а старикъ, который, былъ страшно любопытенъ и въ особенности охотникъ поразказать свженькую новость, прислонился къ притолк и привтливо скосивъ губы, причемъ одинъ глазъ совсмъ почти зажмурился, началъ выспрашивать у меня что я подлывалъ, да какъ это все тамъ въ Петербург. Но остатки жаркаго были такъ миніатюрны что я только раздразнилъ аппетитъ и не чувствовалъ позыва къ разговорчивости. Максимъ остался недоволенъ, замолчалъ, нахмурился и сталъ съ суровымъ видомъ убирать со стола. Я подошелъ къ окну, поглядлъ какъ на двор одинъ замазанный мальчишка отнималъ у другаго полузадушеннаго галченка, а третій, совсмъ маленькій, валялся на дорожк, земля набилась ему въ ротъ и въ носъ, и онъ кричалъ благимъ матомъ.
Отъ нечего длать я принялся удивляться новому образу жизни моего пріятеля.
Не странно ли въ самомъ дл что человкъ всегда цнившій выше всего свое милое far niente и совершенно не умющій стрлять, охотится въ ма, въ запрещенное закономъ время? Поразузнать у Максима.
Я вышелъ въ переднюю. Старикъ лниво приподнялся со стула, звнулъ, прикрывшись рукой, наклонилъ нсколько на сторону свою голову съ прилизанными клочками рдкихъ сдыхъ волосъ и равнодушно глядя куда-то, ждалъ пока его спросятъ.
— А что, Максимъ, скоро воротится твой баринъ?
— Кого-съ?
— Скоро вернется Андрей Алексевичъ?
— Не могу знать-съ.
— И часто это онъ не обдаетъ дома?
— Да вотъ ужь, почитай, другую недлю каждый день на охоту уходятъ, такъ оно, извстно, иной разъ и не кушаютъ дома. А то такъ къ Грачевской барын зайдутъ.
Онъ усмхнулся, какъ бы давая понять что знаетъ кое-что, да ужь только не прогнвайтесь, надо было его давеча задобрить чтобъ онъ теперь пустился въ объясненія.
Видя что отъ него въ данную минуту ничего не добьешься, я опять ушелъ въ садъ. Максимъ поглядлъ мн вслдъ съ непередаваемымъ выраженіемъ въ лиц, опустился со вздохомъ на стулъ, звнулъ, перекрестилъ ротъ, и когда я проходилъ мимо окна передней, онъ уже дремалъ съ отвисшею губой.
День только начиналъ клониться къ вечеру, было жарко, несмотря на первую половину мая. Народъ еще не возвращался съ поля и по пустой дорог только изрдка дребезжа прозжала телга. Я сталъ ходить по солнцу, такъ какъ тни не имлось.
— Борисъ Михайловичъ, дружище! раздался вдругъ на балкон сильный, добродушный голосъ и я увидлъ коренастую фигуру Пронина, поспшно сбгающаго съ лстницы.
Надо вамъ сказать что другъ мой Андрей Алексевичъ далеко не взялъ красотой. Мелкія черты его полнаго лица какъ-то расплылись и несмотря на выраженіе ума и доброты, оно даже нсколько смшно. Роста онъ небольшаго, сложенъ крпко и неуклюже. Даже его густые, вьющіеся волосы пепельнаго цвта лежатъ всегда крайне неграціозно. Сбгая съ лстницы, онъ былъ поразительно похожъ на торопящагося медвдя.
— Постой-ка, любезнйшій, сказалъ я какъ только мы обнялись,— пожалуйте на расправу. Я тутъ совсмъ теряюсь въ догадкахъ: ты, въ ма, проводишь цлые дни на охот, и я пріхавъ къ теб какъ къ порядочному человку, принужденъ сть Богъ всть какую дрянь, потому что барина дома нтъ и они сегодня у себя кушать не будутъ, вслдствіе чего обда вовсе не готовили.
Пронинъ сконфузился.
— Извини, милый мой, я право никакъ не ожидалъ тебя, забормоталъ онъ.— Ну, что, какъ здоровье Софьи Петровны?
— Нтъ, нтъ, объ этомъ посл. А ты прежде всего скажи мн какъ прикажешь объяснить эти чудеса?
— Да помилуй, никакихъ чудесъ нтъ. Я просто пошелъ прогуляться.
— А ружье?
— Ну, ружье взялъ на всякій случай, если попадется какая птица. Въ молодомъ лсу встртился съ Петрушей Ольхинымъ, онъ зазвалъ меня къ нимъ обдать. Я и веллъ прозжавшему мужику сказать людямъ чтобы меня не ждали къ обду. Вотъ почему тебя и покормили такъ плохо. А теперь мн опять надо къ нимъ: Пелагея Васильевна просила непремнно сейчасъ же воротиться. Ты, конечно, тоже подешь со мной?
— Ну, нтъ, Андрей Алексевичъ. Я, пожалуй, готовъ даже врить вашему не совсмъ правдоподобному объясненію, но хать съ вами къ Пелаге Васильевн…. pardon, это выше силъ моихъ. Я предпочту скоре просидть двое сутокъ съ глазу на глазъ съ Максимомъ и слушать его ‘кого-съ?’ нежели провести часъ съ почтеннйшею Пелагеей Васильевной. Кстати, какого рода ея теперешняя ide fixe? Въ послдній разъ она, я помню, бредила медициной и разказывала мн о какомъ-то масл изъ комариныхъ жалъ, которое помогло едось Сидоровн, тетушк какой-то неизвстной мн Натальи Ивановны.
— Не хорошо. Ты не справедливъ къ Пелаге Васильевн. Она дама почтенная и очень умная, хоть и иметъ нкоторыя странности. Да къ тому же она теперь не одна, у нея гоститъ ея тетка, то-есть вдова ея дяди, съ внучкой.
Я не могъ не разсмяться.
— Вотъ оно что! Такъ бы и говорилъ, а то охота, прогулки съ ружьемъ на всякій случай, почтенная дама съ нкоторыми странностями и т. д.
Надо было видть смущенную физіономію Андрея Алексевича.
— А что, хороша она? спросилъ я его.
— Очень.
— Ну, въ такомъ случа, я ду. Хоть мое дло тутъ и сторона, но мн любопытно посмотрть на твой вкусъ! по правд сказать, я въ душ не на шутку боялся остаться опять съ Максимомъ и его безпрестаннымъ: ‘кого-съ?’
Не прошло четверти часа какъ мы, оправивъ свой костюмъ, садились въ кабріолетъ. У меня подъ ногами оказалось что-то обернутое рогожкой.
— Что это такое? спросилъ я Пронина.
— Это Пелагея Васильевна просила привезти на показъ буравъ. У нея тамъ строится загородка, такъ этимъ скоре и лучше длать ямки.
— О Боже! Такъ вотъ о чемъ мы будемъ имть удовольствіе бесдовать сегодня. Право, меня страхъ беретъ.
Я даже было вернулся на крыльцо.
— А какъ зовутъ ея внучку? обратился я къ Пронину.
— Да она ей вовсе не внучка.
— Ну, все равно, какъ зовутъ внучку ея тетки?
— Нона Николаевна.
Не умю сказать, подйствовало ли тогда на меня это немного странное имя, или уже очень устрашился я Максима, но только я ршительно слъ и мы похали.
Пелагея Васильевна Ольхина, Грачевская барыня, какъ звалъ ее Максимъ, была точно дама почтенная и даже пожалуй не глупая, но, благодаря своимъ странностямъ, она пріобрла во всемъ околодк незавидную репутацію чудачки. Характеръ у нея былъ увлекающійся и все тщедушное существо ея бывало обыкновенно проникнуто одной какою-нибудь мыслію. Приходило ей, напримръ, въ голову заняться агрономіей: выписываются книги, машины, гостиная завалена образцами хлбныхъ смянъ, сама Пелагея Васильевна разъзжаетъ по своимъ владніямъ, вырзываетъ въ разныхъ мстахъ собственноручно по куску земли, подвергаетъ эту землю химическому анализу, по особенному, ей самой изобртенному, способу, и потомъ толкуетъ всмъ знакомымъ что вотъ подл такой-то вершинки у нея почва пропитана натромъ, а что въ земл взятой изъ двухъ десятинъ примыкающихъ къ парку, она замтила присутствіе сры и серіозно полагаетъ что если покопаться хорошенько, такъ въ Грачевк можно будетъ открыть срные источники. Нужно ли прибавлять что Пелагея Васильевна весьма затруднилась бы отвтить на вопросъ что такое натръ? По счастію никто ей таковаго не предлагаетъ и испуганные гости думаютъ только о томъ какъ бы имъ поскоре раскланяться. А тамъ прошелъ мсяцъ и, глядишь, объ агрономіи нтъ уже и помина, а наша барыня бредитъ еще чмъ-нибудь. Понятно что при такой безалаберности, дла Пелагеи Васильевны, несмотря на большое состояніе, были очень запутаны. Управляющій кралъ и ничего не длалъ, въ хозяйств и въ дом царствовалъ величайшій безпорядокъ.
Одна только страсть никогда не покидала ее, страсть коверкать имена на иностранный ладъ. При этомъ она не довольствовалась переводомъ, а просто замняла ихъ совсмъ другими, руководствуясь внушеніями собственнаго вкуса. Такъ покойнаго мужа своего она звала Samuel, а онъ былъ просто-на-просто Семенъ едоровичъ, дочку свою, названную въ честь бабушки Варварой, она переименовала въ Берту и видла уже въ ней героиню какой-то фантастической эпопеи, но, къ несчастію, а можетъ-быть и къ счастію, маленькая Берта прожила только три мсяца, благодаря особенной систем воспитанія, придуманной ея изобртательною маменькой.
Самое себя Пелагея Васильевна окрестила было Поликсеной, но скоро принуждена была отказаться отъ поэтическаго имени, прислуга совершенно исказила его. Съ горя она удовольствовалась Паулой, что произносилось Пала Васильевна.
Мы съ Пронинымъ нашли ее въ гостиной, красивой комнат, убранной со вкусомъ, но весьма плохо прибранной. Она сидла на диван и суетливо перебирала какіе-то планы и рисунки. Маленькое, худенькое личико ея имло обычное озабоченное выраженіе, Жидкіе, съ просдью, волосы были повязаны черною кружевною косыночкой, съхавшей нсколько на сторону. Я не видалъ ее четыре года и она за это время успла совершенно сморщиться. Подл нея сидла въ кресл старушка лтъ около семидесяти, еще бодрая и даже красивая, какъ оказалось, ея тетка. Спокойное выраженіе ея добродушнаго, довольно полнаго лица и плавныя движенія рукъ, занятыхъ чулкомъ, составляли разительный контрастъ съ болзненною торопливостью хозяйки.
Увидавъ меня, Пелагея Васильевна вскрикнула, побросала планы и побжала ко мн на встрчу.
— Васъ ли я вижу, cher М. Bernard?! ахнула она.— Вдь вы позволите мн называть васъ такъ, по старой памяти, n’est-ce pas?
И не давъ мн выговорить ни слова, она схватила меня за руку, потащила къ тетк и принялась рекомендовать.
Прасковья Ивановна, не понимая ни слова по-французски, не сообразила что Mme Volgine — это она сама, а что M. Bernard’омъ можетъ зваться православный христіанинъ, и, поклонившись мн, пожелала узнать объ имени и отчеств. Я поспшилъ удовлетворить ея законному любопытству. Старушка замтила на это: ‘Такъ, такъ, батюшка’, и сочла нужнымъ предложить мн еще нсколько вопросовъ: какъ зовутъ моихъ родителей? Живы ли они, или померли, и какъ давно? чмъ я занимаюсь? какой имю чинъ? и т. д. Я обстоятельно отвтилъ на каждый изъ этихъ вопросовъ, зная что старуха, длая ихъ, исполняетъ, по своему мннію, неизбжный долгъ вжливости. Прасковья Ивановна слушала меня очень внимательно, мрно перебирая спицами.
Но у Пелагеи Васильевны рука такъ и протягивалась къ планамъ. Наконецъ она не выдержала, прервала меня и пустилась излагать свои мннія о сходств швейцарской архитектуры съ русскою. У меня даже голова закружилась. По счастію Пронинъ напомнилъ ей о бурав и мы вс вышли на дворъ, посмотрть какъ онъ дйствуетъ. Пелагея Васильевна и Пронинъ подошли къ строющейся загородк, гд послдній тотчасъ собственноручно принялся сверлить яму для столба. Я посмотрлъ на нихъ нсколько минутъ и лотомъ вернулся на крыльцо къ Прасковь Ивановн.
Она сидла на верхней ступеньк, внимательно глядя на дорогу, когда я подошелъ, она встала чтобы пропустить меня.
— На что вы такъ пристально смотрите, Прасковья Ивановна? спросилъ я ее.
— Да вотъ Нонушка не детъ, произнесла она съ разстановкой.— Охъ, ужь этотъ мн Петруша съ своими катаньями! Нешто онъ смыслитъ что дитя можетъ умориться. Посмотрите-ка, батюшка, что это тамъ, какъ будто пыль? прибавила она посл короткаго молчанія.
— Это, кажется, телжка.
— Ну, слава Богу!
Прасковья Ивановна перекрестилась и лицо ея просіяло.
Нсколько минутъ спустя къ крыльцу подкатила маленькая щегольская телжка въ одну лошадь. Съ нея проворно соскочилъ сынъ Пелагеи Васильевны, гимназистъ съ едва пробивающимися усиками, и высадилъ красивую двушку лтъ двадцати, въ простенькомъ синемъ холстинковомъ плать.
— Ну что, Нонушка, уморилась ты, моя красавица? спросила Прасковья Ивановна, развязывая кисейный платочекъ, которымъ была покрыта голова двушки, причемъ мн бросилась въ глаза роскошная, волнистая коса, отливавшая яркимъ золотомъ.
— Ничего, бабушка, весело возразила двушка,— мы такъ славно прокатились.
Она нжно поцловала старушку и побжала вверхъ по лстниц.
Бабушка поплелась за нею, бормоча:
— Вдь вздумаетъ теперь, чего добраго, холодною водой умываться. Нтъ того чтобъ огуречнымъ молокомъ или сливками съ водкой.
Петруша между тмъ услся на крыльц, закурилъ папироску и нетерпливо крикнулъ:
— Ну что же чаю, мамаша.
Восклицаніе это заставило Пелагею Васильевну прекратить дальнйшіе опыты надъ буравомъ и воротиться домой.
— Сейчасъ, сейчасъ, потерпи минуточку, Пьеръ, робко залепетала она, поспшно взбираясь на лстницу и поправляя на ходу свалившуюся косыночку.
Пелагея Васильевна побаивалась-таки сына, который обращался съ нею не слишкомъ почтительно. Характеръ его былъ съ дтства испорченъ безобразнымъ воспитаніемъ, съ рзкими переходами отъ излишней взыскательности къ крайнему баловству.
Четверть часа спустя насъ пришли звать къ чаю. Мы вернулись въ гостиную, гд уже киплъ самоваръ.
— А гд же Nanny? спросила Пелагея Васильевна.— Пусть бы она разливала чай.
— Я здсь, тетя, раздался изъ другой комнаты звучный голосъ и Нона Николаевна тотчасъ же вошла въ гостиную. Пелагея Васильевна поспшно вскочила и опять принялась за рекомендацію, что, между нами сказать, она очень любила.
— Nanny, monsieur Невицынъ, М. Bernard, ma nice.
Проговоривъ это, не переводя духа, она успокоилась и сла опять на диванъ.
Молодая двушка съ улыбкой протянула мн руку и подошла къ чайному столу. Я проводилъ ее глазами и принужденъ былъ сознаться что мн еще не случалось встрчать такой оригинальной красоты. Она не перемнила наряда, но ея высокая, стройная фигура еще боле выигрывала отъ его простоты. Черты лица были тонки и правильны, особенно хорошъ былъ носъ съ маленькимъ горбикомъ и нжно обрисованными ноздрями — большая рдкость у насъ въ Россіи, гд много прекрасныхъ глазъ и ртовъ и очень мало хорошихъ носовъ. Пушистыя черныя брови почти соединялись вмст и придавали лицу выраженіе энергіи и силы, прекрасные, добрые, срые глаза смотрли прямо и серіозно, а очертанія губъ и окладъ лица были нжны какъ у ребенка. Кожа ея имла какой-то особенный, горячій, золотистый оттнокъ, чрезвычайно гармонировавшій съ рыжими волосами, которые сверкали золотомъ въ маленькихъ завиткахъ около лба и шеи, но заплетенные были цвта прекраснйшей бронзы. Волосы эти были просто зачесаны назадъ и сплетены въ одну косу, свернутую на затылк, при естественной ихъ волнистости и густот прическа эта казалась артистическою.
Нона Николаевна съ спокойною граціей сла къ столу и принялась разливать чай. Разговоръ какъ-то не вязался. Я разсматривалъ новую знакомую, насколько позволяла вжливость, Пронинъ былъ отъ природы молчаливъ, а теперь еще не на шутку усталъ, сверля ямки. Пелагея Васильевна суетилась, а Прасковья Ивановна кушала чай также неторопливо какъ предъ тмъ вязала чулокъ и была, кажется, совершенно погружена въ свое занятіе. Одинъ только Петруша разглагольствовалъ, перебирая всхъ сосдей и самъ смясь своему остроумію. Но сосдей было немного и тема эта скоро истощилась. Нсколько минутъ длилось молчаніе. Между тмъ Пелагея Васильевна, отъ усталости ли или еще отъ чего (врядъ ли кому удастся объяснить причину безпрестанныхъ перемнъ ея расположенія духа), вдругъ впала въ сентиментальность. Просидвъ минутъ пять съ глазами неподвижно устремленными на дверной косякъ, она неожиданно обратилась ко мн и Пронину и произнесла со вздохомъ, продолжая впрочемъ смотрть куда-то черезъ наши головы.
— Вотъ смотрю я на васъ. Сколько васъ было на школьной скамь! Tous unis par la pure et sainte amiti du printemps de la vie… И что изъ этого вышло? Que sont tous ces rves radieux de vos blondes ttes? (Я совершенный брюнетъ, а цвтъ волосъ остальныхъ моихъ товарищей, за исключеніемъ Пронина, ршительно неизвстенъ Пелаге Васильевн, да такъ ужь къ слову пришлось.) Ничего не осталось! Tout се nid… (она поискала эпитета) разлетлось…
Вс съ недоумніемъ обернулись къ ней и отчего-то сконфузились. Петруша фыркнулъ, а Пронинъ, желая придать разговору мене оригинальный оборотъ, промолвилъ:
— Да, я дйствительно какъ-то потерялъ изъ виду всхъ своихъ товарищей, кром Невицына, да и съ тмъ мы были не одноклассники.
— Ахъ да, вспомнилъ онъ вдругъ,— знаешь ли, Борисъ Михайловичъ, о чьей смерти я слышалъ недавно?
— О чьей?
— Коврова.
— Въ самомъ дл! Ну, Богъ съ нимъ. Если судить по началу, такъ бдняга, кажется, не могъ ничего лучшаго и придумать.
На доброе лицо Пронина набжала тнь.
— И смерть-то его была какая ужасная. Онъ, какъ мн говорили, замерзъ, упавъ мертвецки пьяный и въ одномъ дырявомъ пальто, шагахъ въ тридцати отъ кабака. Незадолго до этого, онъ вслдствіе пьянства же лишился мста.
— Qui tait се Ковровъ? поторопилась вмшаться Пелагея Васильевна.
Видя что ей не спшатъ отвчать, она прибавила, переводя глаза съ одного изъ насъ на другаго:
— Un de vos camarades?
— Это былъ мой товарищъ, Пелагея Васильевна, нехотя отвтилъ Пронинъ.
— Но вы говорили про какое-то начало, qui…. дурное начало. Oh! contez moi donc cela.
— Право, нечего разказывать. Ковровъ былъ довольно пустой и безхарактерный мальчикъ, влюбился или воображалъ что влюбился въ тогдашнюю мстную знаменитость, актрису, которою онъ восхищался каждый вечеръ изъ райка. Какъ ни дешево стоитъ подобное удовольствіе, а все на него нужны деньги, Коврову достать ихъ было не откуда, онъ и сталъ играть въ карты съ товарищами, какъ оказалось, нечестно. Его уличили, назвали негодяемъ, выгнали вонъ. Онъ пропадалъ нсколько недль, затмъ его исключили. По бдности, некуда было дться, онъ пошелъ въ писцы и, какъ вы слышали, спился съ кругу. Вотъ и все.
— А кто же виноватъ въ томъ что онъ погибъ? заговорила вдругъ Нона Николаевна.
Я обернулся.
Она смотрла прямо въ глаза Пронину: щеки ея покрылъ яркій румянецъ, черныя брови сдвинулись.
— Виноваты вы, продолжала она, и звучный голосъ ея слегка дрогнулъ.— Разв вы сами были безгршны, что имли право бросить въ него камнемъ? Вы погубили его.
— Ну, наша Нона Николаевна опять попала въ свою колею, вмшался Петруша.— Она, видите ли, прочла недавно какую-то французскую книжку: Les Misrables, кажется, она называется, да вотъ теперь и носится съ тмъ что оттуда вычитала. Изволите видть, я де не виноватъ въ томъ что я висльникъ. Это вы меня такимъ сдлали, зачмъ по головк не гладили.
— Ты напрасно разсуждаешь о томъ чего не читалъ, заговорила опять Нона Николаевна.— Я ни съ чмъ не ношусь и прежде всегда думала то самое что говоритъ Гюго. Да и Евангеліе не даетъ намъ права карать.
— Ну, а вы разв теперь сами не бросаете камнемъ? вступился я.
Она на мгновеніе замолчала, потомъ подняла на меня свои большіе, лучистые глаза, освтившіе імягкимъ, кроткимъ свтомъ ея поблднвшее лицо.
— Да, вы правы, сказала она,— я виновата, я дурно поступила. Простите меня, прибавила она обращаясь къ сконфуженному Пронину, который отъ этого еще боле смутился.
— Ну, вотъ, видите ли-съ? Вотъ этакъ у насъ все въ сурьезъ принимается, заговорилъ опять Петруша.— Летаетъ у меня мимо носа муха, я подумалъ про себя: ‘Э, чортъ бы тебя побралъ!’ По ихней теоріи мн сейчасъ слдуетъ извиниться предъ нею.
Онъ самъ засмялся, воображая что сказалъ что-то очень острое, но видя что никто ему не вторитъ, поспшно обратился къ матери и сказалъ съ натянутою развязностью, закуривая папироску:
— Теоріи теоріями, а я хотлъ предложить всмъ отправиться на мельницу, а оттуда прокатиться на лодк хоть до обвала. Что вы объ этомъ скажете?
Пелагея Васильевна пришла въ экстазъ, порывисто облобызала сына и полетла распоряжаться на счетъ линейки. Напрасно заявляли ей что будетъ уже поздно, что лучше идти пшкомъ, она чуть не разсердилась и велла позвать кучера. Но пока отыскивали этого сановника, ветерана въ род Максима, пока Пелагея Васильевна въ ожиданіи его металась изъ угла въ уголъ, говорила что она несчастнйшая женщина, что ее задергали, что она всюду одна и нтъ у нея помощниковъ, пока она объяснялась съ явившимся наконецъ кучеромъ, примшивая въ свою рчь совершенно не относящіяся къ длу вещи, пока тотъ ломался, заявляя о полнйшей невозможности хать и разказывая всякіе фантастическіе ужасы имющіе случиться во время дороги, мы вс успли взбунтоваться и такъ ршительно объявили что идемъ пшкомъ, что Пелаге Васильевн осталось только поахать, постовать и покориться.
Дамы взяли зонтики. Пелагея Васильевна надла огромную шляпу, подъ которой высохшее лицо ея совершенно стушевалось, Нона Николаевна накинула опять свой кисейный платочекъ и вс отправились въ путь. Линейк приказали пріхать на мельницу, чтобы возвратиться на ней домой.
До мельницы было всего полчаса ходьбы. Петруша сейчасъ же распорядился насчетъ лодки, которая оказалась совершенно новой и достаточно просторной для пяти человкъ. Пелагея Васильевна нарочно купила ее для прогулокъ, но любила длать видъ что лодка эта принадлежитъ au bon meunier, и что существованіе ея составляетъ нчто въ род пріятнаго сюрприза. Петруша и я взялись за весла, а Пелагея Васильевна овладла рулемъ, увряя что безъ нея никто не знаетъ рки и гибель неизбжна. Между тмъ какъ на дл Грачевка (отъ которой получила названіе и сама деревня) скоре могла назваться порядочнымъ ручьемъ нежели ркой. У мельницы она была запру жена и это давало возможность кататься по ней на разстояніи около версты.
Лодка плыла медленно, такъ какъ приходилось подниматься противъ теченія. Пелагея Васильевна правила изъ рукъ вонъ плохо, то вправо, то влво, я не былъ особенно хорошимъ гребцомъ, да, по правд сказать, больше глядлъ на Нону Николаевну. Она сидла молча и смотрла сквозь воду на длинную палку своего зонтика трости, которую пробгавшія по ней струйки, порывисто отброшенныя весломъ, заставляли казаться волнообразной. На лиц ея было опять то же спокойно-привтливое выраженіе, какъ въ начал вечера. Пронинъ сидлъ рядомъ съ нею, не сводя глазъ съ ея красивой руки, игравшей водой.
Рчка мало-по-малу уходила въ лсъ. Берега ея стали круче и скоро превратились въ дв почти отвсныя стны, поросшія мать-и-мачихой и той низкою породой ивняка съ пушистыми сережками, которыя во второй половин лта осыпаются и лежатъ на болотахъ и небыстрыхъ рчкахъ бловато-срою, пуховою пленкой. Глинистая почва, какъ видно, осыпалась каждую весну, о чемъ свидтельствовали безпрестанно попадавшіяся красноватыя, обнаженныя мста. Недавно распустившійся лсъ не доходилъ до берега сажень на десять, только нсколько тоненькихъ дубковъ выбгали впередъ, почти къ самому краю, и ихъ молодая листва, не успвъ хорошенько позеленть, отливала свжимъ, золотистобурымъ оттнкомъ на заходящемъ весеннемъ солнц, ярко просвчивавшемъ сквозь еще жидкія втви.
— Тетя, сказала Нона Николаевна, когда рчка вдругъ круто повернула направо,— выпустите меня пожалуста тутъ. Мн хочется взобраться на обвалъ.
— Mais la place n’а aucun effet, vue de l haut, Nanny! воспротивилась было Пелагея Васильевна.
— Но вдь я уже видла его снизу, тетя, возразила смясь Нона Николаевна.— Надо же когда-нибудь посмотрть и сверху.
Она перегнулась черезъ Пелагею Васильевну, взяла руль и повернула лодку.
— Хотите идти со мною, Андрей Алексевичъ? спросила она легко выпрыгивая на берегъ и обращаясь къ нему съ какой-то особенною, ей только свойственною улыбкой, составлявшей едва ли не главную прелесть ея лица, улыбкой, которая и сіяла и словно грла, можетъ-быть потому именно что въ ней вовсе не было замтно желанія злоупотребить могуществомъ своей красоты, всегда боле или мене проглядывающаго въ плнительнйшей изъ улыбокъ, называемой кокетливою улыбкой. Улыбка Ноны Николаевны была добрая, ласковая, правдивая, цломудренная улыбка.
Пронинъ поспшно прыгнулъ на берегъ и принялся вслдъ за нею взбираться на гору.
Лодка отчалила и поплыла дальше. Лсъ длался старше и тсне обступалъ рчку, становилась замтна легкая волнистость почвы, на которой онъ росъ. Я началъ внимательне осматриваться, не переставая грести. Для средней полосы Россіи, гд такая бдность видовъ, мсто дйствительно было не дурно.
— C’est un coin de la Suisse! восклицала Пелагея Васильевна. (Замчу мимоходомъ что она никогда не бывала въ Швейцаріи и знала ее только по гравюрамъ.)
Вдругъ въ прозрачномъ, неподвижномъ воздух зазвенла нота, за ней другая и далеко разлились по лсу и вод. Я вздрогнулъ и оглянулся, но за деревьями ничего не было видно. Превосходный, богатый, хотя и мало обработанный контральто плъ не вдалек незнакомую мн мелодію. Вслушавшись, я разобралъ слдующую строфу изъ Мцыри:
О, милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю какъ вольную струю,
Люблю какъ жизнь мою.
Строгій критикъ можетъ-быть нашелъ бы недостатки въ этомъ пніи, но, будь онъ хоть педантъ изъ педантовъ, ему пришлось бы сознаться что необыкновенная врность слуха и замчательное музыкальное чутье обличали въ невидимомъ пвц весьма недюжинное дарованіе. Что же касается до манеры пнія, то ней была своеобразная прелесть, такая искренность и природная грація, не мыслимыя подъ сводомъ залы, наполненной народомъ, что сердце невольно начинало биться сильне и радостно вздрагивать какъ въ то время когда смотришь изъ только-что выставленнаго окна на пропитанную водою землю, чуть начинающую зеленть, на лежащій еще мстами снгъ, который уже не производитъ грустнаго впечатлнія, на сверкающія повсюду струйки весенней воды, согртыя радостнымъ, улыбающимся апрльскимъ солнцемъ.
— Ага! замтилъ Петруша, — Андрей Алексевичъ упросилъ-таки ее спть его любимое.
Лодка между тмъ стала подъзжать къ самому обвалу. Рчка тутъ расширялась и образовала микроскопическое озеро, берегъ былъ замтно выше и представлялъ совершенно вертикальную стну, лсъ подступалъ почти къ самому краю.
Пніе прекратилось. Наверху, держась рукой за молодой кустъ ивы и нсколько наклонивъ впередъ корпусъ, освщенная послдними лучами солнца, горвшими какъ расплавленное золото въ ея волосахъ, на которыхъ уже не было платочка, стояла Нона Николаевна. Подл нея виднлась фигура Пронина.
— Здравствуйте, весело раздался ея звучный, нжный какъ віолончель, голосъ, — причальте отсюда саженяхъ въ пяти, тетя, туда можно будетъ спуститься въ обходъ.
Она проворно отошла отъ берега и скрылась за деревьями. Лодка двинулась впередъ и, проплывъ немного, остановилась у пологаго мыска. Нона Николаевна и ея спутникъ уже стояли на немъ. У нея въ рукахъ было нсколько втокъ дикой яблони, осыпанныхъ розовыми цвтами.
— Вотъ вы какъ поете! сказалъ я, помогая ей уссться.
— Да, отвчала она, — у меня есть голосъ, но училась-то я уже слишкомъ мало.
— Вы не смйтесь надо мною, Нона Николаевна, я вдь невжда въ этомъ дл. Скажите пожалуста, чью это вещь вы пли? Слова мн, конечно, знакомы, но я долженъ признаться, къ стыду моему, что не знаю кто авторъ музыки.
Она подняла на меня свои сіяющіе глаза, засмялась какъ-то всми чертами и проговорила:
— Я.
— Вы! невольно воскликнулъ я.— Да вдь у васъ, значитъ, замчательный талантъ. Вамъ слдуетъ позаботиться о немъ, развить его.
— C’est mon avis, вмшалась вдругъ Пелагея Васильевна.— J’adore la musique, а все-таки архитектура стоитъ гораздо выше. Ужь это какъ вамъ угодно.
У меня сердце такъ и замерло.
— Мамаша опять свернула на свое, замтилъ Петруша.
Но Пелагея Васильевна не слыхала его словъ. Попавъ разъ на свой любимый предметъ, она, какъ заведенный будильникъ, не могла уже остановиться пока не развернется вся пружина, которая у нея, къ несчастію, была много длинне чмъ въ будильникахъ. На этотъ разъ ея хватило на весь обратный путь. Пелагея Васильевна такъ увлеклась что позабыла о смертельной опасности грозящей всмъ намъ, если рулемъ будетъ управлять не она, и согласилась, безъ возраженій, помняться мстами съ племянницей. Я, какъ утопающій за соломинку, схватился было за весло и сталъ грести съ величайшимъ рвеніемъ, но оказалось что надежды мои возлагались дйствительно на соломинку. Пелагея Васильевна объявила что ей необходимо немедленно посовтоваться со мною и попросила Пронина взять мою обязанность на себя. Длать было нечего. Я отдалъ весло и битый часъ терпливо слушалъ ее. Пелагея Васильевна говорила очень горячо и старалась представить все образно, съ помощію пальцевъ.
Положеніе мое не улучшилось и съ пріздомъ на мельницу. Она опять посадила меня подл себя и опять заговорила, Но тутъ я не выдержалъ, и когда мы вернулись домой и Пелагея Васильевна, стоя на крыльц и продолжая размахивать руками, стала приглашать насъ зайти:
— Пойдемте въ комнаты. Мн сейчасъ пришло въ голову какъ отлично можно будетъ примнить готическій стиль къ хозяйственнымъ постройкамъ. Мн вотъ, кстати, надо строить новую кухню. Я вамъ это сейчасъ объясню, Bernard, нужно сдлать только самыя маленькія приспособленія. Пойдемте.
Я извинился и сказалъ что долженъ сейчасъ же хать въ Парашино, такъ какъ жду съ часу на часъ важнаго извстія, можетъ-быть даже телеграммы. Пронинъ сжалился надо мною и поддержалъ меня, хотя самъ не прочь былъ остаться и даже, пожалуй, прослушать объясненіе маленькихъ приспособленій необходимыхъ для устройства готической кухни.
— Ну, Андрей Алексевичъ, поздравляю тебя, сказалъ я Пронину на возвратномъ пути въ Парашино.— Вкусъ твой длаетъ теб честь, и Нона Николаевна дйствительно красавица какихъ встртишь не каждый день.
Онъ тщательно спустился подъ горку, объхалъ промоину и потомъ уже проговорилъ съ разстановкой:
— Она и во всхъ отношеніяхъ прекрасная двушка.
— Прекрасная двушка, передразнилъ я его.— Отчего это весь влюбленный народъ… (Пронинъ замоталъ головой.) Да, да, отчего это вс вы употребляете т же избитйшія выраженія? Ты бы ее еще ангеломъ назвалъ. Однако мы вотъ уже подъзжаемъ, а дадутъ ли намъ поужинать? Максимъ, будетъ ужинъ?
Старикъ усплъ сбжать съ крыльца и стоялъ, вытянувъ руку и готовясь поддержать господъ подъ локотокъ, отчего вся его фигура подалась нсколько на одну сторону и даже ротъ пріоткрылся.
— Да, поди-ка раскуси его, вашего повара-то, обратился онъ къ своему барину.— Не то, прости Господи, человкъ, не то тетеревъ.
Я расхохотался, а Пронинъ спросилъ почти съ испугомъ:
— Неужто же въ самомъ дл нтъ ужина?
— Готово-съ, пожалуйте, проворчалъ Максимъ.
Мы, помирая со смху, пошли въ столовую и долго не могли уняться. Максимъ сурово подавалъ намъ кушанья. ли мы за четверыхъ. Пронинъ хоть и былъ влюбленъ, но его здоровая натура и молодыя лта не позволяли ему питаться воздухомъ. Я не обдалъ, да кром того чувствовалъ необходимость подкрпиться посл бесды съ Пелагеей Васильевной.
Посл ужина мы сейчасъ же разошлись. Я отправился въ отведенную мн комнату, легъ въ постель и сталъ читать. Къ несчастію набралось множество комаровъ. Напрасно старался я съ озлобленіемъ ловить ихъ, пришлось погасить свчу и попытаться заснуть. Не тутъ-то было. Злоди начали выводить такія пронзительныя ноты, то взлетая кверху, то спускаясь къ самому моему уху, что весь сонъ прошелъ. Я всталъ и отворилъ окно. Струя свжаго воздуха ворвалась въ комнату и охватила меня всего. Я накинулъ халатъ и услся въ кресл подл раскрытаго окошка. Здсь, по крайней мр, было не душно, и самыя укушенія комаровъ не такъ раздражали нервы.
Я долго смотрлъ на садъ, казавшійся при лунномъ освщеніи весьма недурнымъ, откуда-то, очень издалека, слышался соловей. Мысли мои стали путаться. Предъ глазами что-то заструилось. Садъ сталъ гуще и старше, деревья красиве. Особенно вотъ эта большая старая ветла, совсмъ наклонившаяся надъ водой.
Странно, подумалъ я, что я давеча не замтилъ этой ветлы. Здсь врно и въ прежнее время былъ садъ, дерево очень старо….
— Боря, поскоре, голубчикъ, шепчетъ задыхающимся отъ страха и восхищенія голоскомъ хорошенькая, черноглазая и кудрявая двочка, наша маленькая сосдка.
Я поспшно разуваюсь, Лиза уже вошла въ воду и храбро идетъ съ доской по тинистому дну пруда.
— Ну вотъ посмотри, если не сдлаю я моста, говоритъ она.
Вдругъ съ балкона раздается голосъ матушки:
— Enfants! le dejeuner est servi. Venez donc vite.
— Какъ быть! Мы спшимъ обуваться, но я, словно на бду, никакъ не могу отыскать чулка. Сердце у меня бьется и я чуть не плачу, пока Лиза обуваетъ мн другую ногу. Боже мой! балконъ какъ-то пододвинулся къ пруду и мать видитъ меня. Я со страху прилегъ къ земл и потихоньку смотрю на нее изъ-за травы.
Только это уже не матушка, это Нона Николаевна и солнце золотыми пятнами сверкаетъ въ ея волосахъ. Она протягиваетъ мн руку и говоритъ:
— Хотите идти со мною?
Я вскакиваю и беру ее за руку.
Но вотъ ноги мои начинаютъ погружаться въ воду, я чувствую что тону и крпче сжимаю руку Ноны Николаевны. Она вся перевсилась надъ водой: свободною рукой она хватается за иву, и я вижу какъ кровь течетъ изъ-подъ ея ногтей.
….Наконецъ я выпустилъ ея руку и упалъ въ воду. Въ первую минуту я совсмъ окунулся, но потомъ вынырнулъ.
Вотъ я оглядываюсь: это уже не прудъ, это озеро, это море! Вода льется мн въ уши, въ ротъ, въ носъ, я хочу дохнуть и захлебываюсь водой.
— Прикажете умываться?
Я вздрогнулъ и открылъ глаза.
Максимъ стоитъ предо мною съ вычищенными сапогами въ рукахъ, солнце такъ и заливаетъ комнату.
Мн вдругъ сдлалось ужасно совстно. Я боялся что Максимъ пустится въ разспросы, почему я почиваю не на кровати, а въ кресл, и я поскоре одлся и вышелъ въ столовую, гд Пронинъ давно уже сидлъ за чаемъ.
— Я получилъ телеграмму, сказалъ онъ мн, кладя одною рукой сахаръ, а другою поднимая синій конвертъ.
— Отъ кого?
— Отъ моего управляющаго изъ В—. Въ Боровичкахъ оказался каменный уголъ, и предлагаютъ очень выгодныя условія на разработку его. Не судьба мн, видно, побыть съ тобою. Впрочемъ ты непремнно дождись меня: я ду посл завтрака и черезъ недлю буду опять дома. У тебя же вдь все равно, есть тутъ дло.
— Голубчикъ, Андрей Алексевичъ, да неужто ты серіозно дешь сегодня? Какъ успешь ты такъ скоро повернуться?
— Что же длать, братъ! Этотъ дуракъ управляющій общалъ отвтъ на воскресенье. Сегодня середа, а мн предстоитъ почти двое сутокъ въ вагон, да около ста верстъ проселкомъ. Надо вдь тоже и осмотрть успть. Нельзя же мн поручить все ему, онъ, самъ знаешь, ничего не возьметъ ободрать меня какъ липку. Поневол повернешься.
И точно они съ Максимомъ повернулись, къ не малому моему удивленію, только чего же это имъ и стоило! Старикъ узналъ новость еще пока я спалъ и сильно не по душ пришлась она ему. Онъ было выставилъ на видъ что и блье еще не готово у прачки, и въ чемодан ремень, кажется, лопнулъ, и т. п., но видя что все напрасно, покорился и только громко вздыхалъ всякій разъ какъ выходилъ за дверь. Слышалось протяжное: ‘О, Господи, Іисусе Христе!’ сопровождаемое шумнымъ втягиваніемъ воздуха. При господахъ онъ сдерживался и больше соплъ, стоя на колняхъ подл раскрытаго чемодана. Изрдка лишь поднималъ онъ голову и сурово обращался къ барину съ вопросомъ: ‘Этотъ жилетъ прикажете-съ положить?’ или что-нибудь въ этомъ род.
Пронинъ и самъ былъ не въ дух: кряхтлъ, безпрестанно вставалъ и опять садился, барабаня пальцами по колнкамъ и стараясь припомнить, не забыто ли что. Я сидлъ на окн съ папиросой.
Наконецъ Максимъ, пыхтя и перекосивъ на сторону ротъ, застегнулъ ремни чемодана, пока баринъ придавливалъ крышку. Пронинъ одлся, позавтракалъ и отправился на станцію дожидаться позда.
Проводивъ его, я постоялъ съ минуту на крыльц, посмотрлъ на Максима, который шелъ въ кухню дать наконецъ волю своему языку, и закрывался рукою отъ солнца, безпощадно палившаго его лысую голову безъ фуражки, и слъ было заниматься. Но день выбрался такой жаркій что хоть бы и не въ ма. Работать было ршительно невозможно. Я вынулъ новый романъ, взятый съ собою изъ Петербурга, и толкнулся въ садъ, но поскоре воротился опять въ столовую, куда солнце показывалось только предъ вечеромъ. Усвшись удобно въ кресл и протянувъ ноги на стулъ, я принялся читать. Романъ былъ невыносимо скученъ. Я, впрочемъ, не имя ничего другаго въ виду, читалъ довольно терпливо до самаго обда. Приходило мн, правда, въ голову създить въ Грачевку, да показалось что-то неловко.
За обдомъ Максимъ наконецъ разговорился и съ довольно злымъ юморомъ, составлявшимъ отличительную черту его характера, разказалъ цлую кучу сплетенъ обо всхъ безъ исключенія. Я смялся отъ души его оригинальной манер. Однако нельзя же было продлить этого на цлый день, и я, выпивъ кофе, долженъ былъ волей-неволей взяться опять за свой романъ, но на этотъ разъ не выдержалъ, закрылъ книгу и веллъ закладывать кабріолетъ. Посщеніе мое оказалось крайне неудачнымъ. Я засталъ дома одну Пелагею Васильевну. Прасковья Ивановна отправилась навстить очень старинную знакомку, которую не видала Богъ знаетъ сколько лтъ. Нона Николаевна и Петруша похали съ нею. Но за то Пелагея Васильевна вполн насладилась. Она засадила меня рисовать и выпустила часа черезъ четыре.
Когда я надвалъ въ передней пальто, Прасковья Ивановна съ внучкой вернулась домой. Нона Николавна въ свтлолиловомъ барежевомъ плать и въ блой шляпк, убранной вткой сирени, показалась мн едва ли еще не ослпительне чмъ вчера. Но я не ршился остаться, изъ боязни обидть хозяйку, которой насказалъ всякихъ важныхъ длъ, ожидающихъ меня дома.
‘Боже мой, какъ она хороша! думалъ я дорогой. Неужели же она будетъ женой Андрея Алексевича? Какая же онъ ей пара, когда у нея въ самой маленькой жилк больше огня чмъ во всей его флегматической особ! Впрочемъ крайности, говорятъ, сходятся. Отчегоже бы ему и не посвататься! Его, по крайней мр, не заподозрятъ въ корыстныхъ цляхъ, если она даже и богата. У Пронина у самого четыре тысячи десятинъ, цифра довольно крупная, да еще разные каменныя угли. Это не нашъ братъ, голышъ. А она поразительно хороша!’
Максимъ, по вчерашнему, подбжалъ высадить меня.
— Баринъ изволили прислать назадъ лошадей и что было съ почты. Къ вамъ письмо есть-съ, доложилъ онъ.
Меня словно что-то кольнуло въ сердце. Я прошелъ въ свою комнату, и первое что бросилось мн въ глаза, былъ конвертъ надписанный знакомымъ почеркомъ, со штемпелемъ одной изъ прибалтійскихъ губерній. Я почему-то не сразу взялся за него, а прежде просмотрлъ, вс ли нумера газетъ присланы. Газеты оказались вс на лицо. Я распечаталъ и сталъ читать:
‘Ты писалъ мн съ дороги что погостишь у Андрея Алексевича. Не загащивайся, дорогой, слишкомъ долго. Я чувствую что глупо и не зачмъ это писать, что ты прідешь какъ только позволятъ дла, что у Андрея Алексевича необходимо немножечко пожить, потому что ты самъ всегда говорилъ что онъ прекрасный человкъ и вы съ нимъ давно дружны (чуть не написала wie zarte Brder, вотъ что значитъ съ Нмцами водиться). Все я это знаю, милый. Очень мн ужь безъ тебя грустно. Сегодня я нечаянно уронила твой портретъ и стекло разбилось, я страшно расплакалась. Богъ всть что пришло мн въ голову. Я знаю, теб не понравится такое сентиментальничанье. Что же длать! Свалимъ все на вліяніе Нмцевъ, вдь невольно заразишься. Боже, какъ мн надоли Нмцы и особенно кислыя Нмки, а вмст съ ними и лучшій другъ мой исто-русская Надежда едоровна! Она, какъ теб извстно, считаетъ меня героиней и ставитъ себ въ непремнную обязанность повторять это мн цлый день. Сегодня у меня глаза ужасно покраснли и опухли, и мн вовсе не хотлось чтобы кто-нибудь видлъ это, вдругъ слышу, идетъ Надежда едоровна. Я поскоре бросилась къ умывальному столику и принялась плескать себ въ лицо водой, она застала меня за этимъ, и я сказала ей что у меня болятъ глаза. Она сейчасъ предложила десятка три разныхъ средствъ, и какъ я ни отказывалась, почти силой примочила мн вки розовою водой и надла синія очки, въ которыхъ я крайне уморительна. Кстати, пришли ей, пожалуста, ежевичнаго варенья и ежевичныхъ смоквъ, и чмъ скоре тмъ лучше, она безпрестанно твердитъ о нихъ. Больше писать не стану. Новенькаго ничего нтъ, наслаждаюсь гостепріимствомъ Надежды едоровны, т.-е. ужасно скучаю и не могу ни на минуточку освободиться отъ нея. О другомъ же писать не могу, боюсь расплакаться.
‘Голубчикъ мой, вдь ты знаешь что я люблю тебя и о теб только одномъ и думаю.
Смеркалось. Я подошелъ къ окну и открылъ медальйонъ, который постоянно носилъ. Прелестное, смющееся личико съ большими глазами и вьющимися волосами глянуло на меня изъ золотой рамки. ‘И я тоже люблю тебя и ни о комъ больше не хочу думать!’ невольно вырвалось у меня.
Не хочу ни о комъ думать! Этого мало. Я не долженъ, я не имю права ни о комъ больше думать.
Но что же длать, если въ голову такъ и тснится непрошенный вопросъ: а что, еслибы не случилось то что было четыре года тому назадъ?
А за четыре года, я, почти прямо съ университетской скамьи, получилъ мсто въ одномъ изъ нашихъ большихъ губернскихъ городовъ. Мн было двадцать три года, но обстоятельства моего дтства и ранней молодости сложились такъ что я, во многихъ отношеніяхъ, былъ гораздо моложе своихъ сверстниковъ. Отецъ мой докончилъ разореніе великолпнаго состоянія, начатое задолго до него цлымъ рядомъ сумасбродныхъ баръ, чудачества ихъ до сихъ поръ поминаются въ Т…. Мать моя была француженка, гувернантка, поразившая отца своимъ очаровательнымъ личикомъ. И точно, она, говорятъ, была замчательная красавица. Я могу судить только по сохранившемуся акварельному портрету, такъ какъ рожденіе мое стоило ей жизни.
Выпіедши замужъ, она немедленно выписала къ себ свою троюродную сестру, недавно вышедшую изъ монастыря — это была ея единственная родственница.
‘Кузина’, какъ звали ее вс, посл смерти моей матери, вполн замнила ее мн. Привычка ли слышать что я называю ее ‘мама’ или вспышка чего-то въ род любви къ хорошенькой, веселенькой двушк, подала отцу мысль сдлать ей предложеніе. Кузина стала моею мачихой. Наши отношенія, впрочемъ, нисколько не измнились отъ этого: у нея не было дтей, и я, попрежнему, оставался ея единственною заботой и радостью, такъ какъ мужъ скоро охладлъ къ ней и они часто не видались по цлымъ недлямъ.
Мн было семь лтъ когда отецъ мой умеръ скоропостижно отъ удара, а недлю спустя, мы узнали что мы нищіе. Мачиху мою не сломилъ этотъ неожиданный ударъ, она на другой же день напечатала въ Т—ской газет что ищетъ мста гувернантки. Желающихъ принять ее къ себ въ домъ оказалось множество. Одни хотли сдлать доброе дло, другимъ льстило что вдова чуть не перваго лица въ губерніи будетъ у нихъ въ зависимости, а третьи просто надялись, не возьметъ ли она, въ виду грозящей нужды, меньше выписанной изъ столицы учительницы, и выгодно это будетъ, да и имть гувернантку-Француженку все какъ-то важне чмъ Русскую. Благодаря этой возможности выбирать, мачих моей удалось помститься въ порядочную семью, на недурное жалованье и съ правомъ имть меня при себ, что она поставляла непремннымъ условіемъ.
Бодро и весело переносила она связанныя съ ея положеніемъ мелкія непріятности, поводомъ къ которымъ служило большею частью мое присутствіе. При живости и вспыльчивости характера, ей, вроятно, стоило иногда большаго труда сдерживать себя и сохранять вншнее спокойствіе, но мн не случалось видть чтобы вслдствіе этого обычная беззаботная улыбка слетла съ устъ ея.
Я рано выучился понимать что крылось подъ этою улыбкой, и привязался къ ней какъ только способенъ привязаться пылкій, впечатлительный ребенокъ. Одна очень значительная родственница хозяевъ, узжая за границу, завезла къ нимъ двнадцати лтняго своего сына, погостить мсяца два. Хозяева наперерывъ ухаживали за мальчикомъ, въ сладкой надежд на протекцію его вліятельнаго палаши. Ребенокъ былъ очень испорченъ: хвастался, важничалъ, смотрлъ на всхъ свысока — будущій фатъ такъ и виднлся въ немъ. Онъ сразу забралъ въ руки хозяйскаго сына и его маленькихъ сестеръ, а со мной обошелся такъ презрительно что я въ тотъ же вечеръ, ложась спать, объявилъ матери что не намренъ говорить съ этимъ дряннымъ мальчишкой. Я буквально исполнилъ это, и еслибъ она не приказала мн здороваться съ нимъ наравн съ прочими, я ни за что не сталъ бы отвчать на небрежный кивокъ которымъ онъ изрдка удостоивалъ меня. Дло и ограничилось бы этимъ, не вздумай онъ непочтительно отозваться о ней.
Мы были вс въ зал. Матери моей не было дома, она похала въ лавки съ своею старшею ученицей, отпросившеюся покупать шерсти для работы. Анатолій ходилъ по зал съ хозяйскимъ сыномъ, я игралъ въ мячикъ на другомъ конц комнаты. Мальчики разговаривали довольно громко, такъ что я невольно все слышалъ.
— Удивляюсь, какъ это твоя мать не обратитъ вниманія на вашу гувернантку, говорилъ Анатолій,— вдь она одвается просто непозволительно. Ну что это на ней за уморительный допотопный бурнусъ? Съ нею просто неприлично показываться на улиц. Твоей матери слдовало бы заставить ее купить себ новый бурнусъ, или хоть подарить ей какой-нибудь свой прошлогодній.
— Это будетъ неловко.
— Совсмъ не неловко. У насъ сама старшая горничная maman постоянно носитъ ея прошлогоднія pardessus.
Онъ не договорилъ. Дв звонкія пощечины повалили его на полъ. Не помня себя отъ бшенства, я бросился на него и началъ колотить что было мочи. Хозяйскій сынъ побжалъ звать большихъ, двочки подняли страшный крикъ, я не обращалъ ни на что вниманія и продолжалъ неистовствовать. Въ глазахъ у меня было темно, духъ захватывало.
Сбжались хозяинъ, хозяйка, мать моя, въ шляпк и злополучномъ бурнус, какъ воротилась изъ лавокъ, прислуга. Меня оттащили, избитаго и перепуганнаго Анатолія подняли, положили на диванъ и послали поскоре за докторомъ.
Хозяинъ былъ вн себя: вс его планы рушились. И еслибы хозяйка, одаренная, какъ женщина, боле тонкимъ пониманіемъ дтскихъ поступковъ, не приняла во вниманіе причины драки, о которой узнала отъ сына, и не заступилась за меня, мы были бы немедленно выпровожены со скандаломъ. Пока вс хлопотали вокругъ Анатолія, мать взяла меня за руку и увела въ свою комнату, голова у меня кружилась и я не могъ говорить отъ сильнаго спазма въ горл. Она усадила меня, дала напиться воды и сла сама подл, положивъ мою голову къ себ на плечо. Я понемногу опомнился и началъ рыдать. Насилу добилась она какъ было дло. Вмсто всякаго выговора, она засмялась своимъ добрымъ, ласковымъ смхомъ и сказала: ‘Какой же ты глупый мальчикъ!… Вдь я не стала хуже отъ его насмшекъ. Если ты меня любишь, то не станешь больше этого длать’, прибавила она серіозно.
Я долго еще не могъ успокоиться, пока не заснулъ.
Между тмъ гнвъ хозяина посл первой вспышки поулегся, и онъ сообразилъ что изъ-за пустяковъ отказывать отличной наставниц глупо, съ другой стороны, нельзя было, изъ уваженія къ важнымъ родственникамъ, оставить дло вовсе безъ всякихъ послдствій. Однимъ словомъ, меня надо было удалить подъ какимъ-нибудь благовиднымъ предлогомъ. И вотъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, онъ сообщилъ моей матери что я буду принятъ пансіонеромъ въ гимназію въ качеств стипендіата покойной генеральши Ш***, какъ только она представитъ нужныя бумаги. Она не ожидала ничего подобнаго, но, по обыкновенію, выдержала характеръ, поблагодарила и сказала что подумаетъ.
Всю ночь не спала бдная. Невыносимо больно было ей разстаться со мною: мн только-что минуло десять и она разчитывала еще года два продержать меня при себ, а тамъ уже опредлить въ какое-нибудь заведеніе, но не иначе какъ приходящимъ. Отказаться же отъ предложенія хозяина значило лишиться мста и быть напередъ увренною что посл этого никто въ Т… не согласится взять ее вмст со мною. хать въ другой городъ, гд обаяніе ея имени уже не могло заставить смотрть сквозь пальцы на стснительное условіе какимъ вообще считается присутствіе въ семь чужаго ребенка, было вовсе немыслимо. Проснувшись среди ночи, я увидалъ что она не спитъ: охвативъ колна крпко сжатыми руками, она сидла на постели, глаза ея были устремлены куда-то предъ собою, и слезы катились по блдному, мокрому лицу.
— Мама, ты плачешь? съ испугомъ вскрикнулъ я.
— Ничего, голубчикъ, это пустяки, проговорила она улыбаясь и поспшно вытирая глаза.— Я читала очень печальную повсть, да вдругъ и расплакалась. Почивай, милый, мн и самой пора.
Она погасила свчу, но я еще долго прислушивался, спитъ ли она, и наконецъ самъ заснулъ. Наутро она объявила хозяину что ршилась отдать меня. Онъ остался очень доволенъ, пожалъ ей руку и сказалъ что всегда былъ увренъ въ ея разсудительности. Потомъ, собравшись съ духомъ, она сказала о томъ же и мн, налегая особенно на то что мы все-таки будемъ видться каждое воскресенье. Я какъ сумашедшій повисъ у нея на ше и рыдая просилъ не гнать меня. Она сама заплакала, но твердо сказала:
— Боря, безцнный мой, сдлай это для меня.
Этого было достаточно. Съ горькими слезами, но очень ршительно, я отвтилъ ей:
— Хорошо, мама, для тебя я сдлаю.
Первые дни по поступленіи мн, конечно, было ужасно тяжело, но потомъ я довольно скоро привыкъ къ новой обстановк и новому образу жизни. Разлука не только не охладила моей любви къ матери, но я думаю что благодаря именно ей-то она и поддержалась въ такой сил. Я всю недлю жилъ исключительно однимъ ожиданіемъ воскресенья. Съ товарищами я былъ хорошъ, но особенно не подружился ни съ кмъ. Все что я ни длалъ, имло связь съ воскресеньемъ: учился я для того чтобы не оставили въ этотъ день въ пансіон и для того чтобъ угодить ей, читалъ книгу только потому что она похвалила ее, думалъ о ней одной…. За то когда наступалъ желанный день, съ какимъ восторгомъ, какими огромными шагами летлъ я къ ней! Она встрчала меня въ передней, я здоровался со всми, и мы уходили къ ней въ комнату. Хозяйка очень жалла ее и позволила по воскресеньямъ не надзирать за дтьми, такъ что мы до самаго обда просиживали вдвоемъ.
Годы шли. Я кончилъ въ гимназіи и поступилъ въ университетъ.
Мать моя давно копила деньги чтобъ имть возможность отправить меня въ Москву. Разчитывая каждую копйку и покупая только самое необходимое для себя и для меня, она достигла того что я теперь могъ тратить въ годъ 200 руб. слишкомъ, то-есть не видать крайней нужды. Я поступилъ сперва на медицинскій факультетъ, но пробывъ на немъ полтора мсяца, перешелъ на юридическій, куда вс бросились тогда. Тутъ я случайно познакомился съ однимъ моимъ дальнимъ родственникомъ. Мы сошлись довольно коротко, онъ предложилъ мн давать уроки его младшему брату и ввелъ въ свою семью. Люди они были очень богатые, но простые и добрые, меня приняли совершенно по родственному и съ первыхъ словъ стали звать племянникомъ, за уроки платили щедро, что мн было особенно пріятно, такъ какъ длало осуществимою самую задушевную мечту мою. Я написалъ матери немножко безтолковое отъ восхищенія письмо, гд выставлялъ себя чуть не милліонеромъ (мн еще не было восьмнадцати лтъ), и горячо умолялъ ее пріхать жить со мною. Она поколебалась сначала, но потомъ не выдержала и согласилась.
Я какъ прочелъ ея письмо утромъ въ университет, такъ и бросился, не заходя на лекціи, искать квартиру. Въ два дня, не отдыхая съ утра до вечера, обгалъ я чуть не всю Москву, осмотрлъ нсколько сотъ помщеній и наконецъ отыскалъ очень маленькую квартирку на двор, но за то окнами на югъ, чего я особенно добивался, зная ея страсть къ цвтамъ. Вся квартира состояла изъ одной небольшой комнаты о двухъ окнахъ и двухъ крошечныхъ комнатокъ объ одномъ окошк каждая. Передней служилъ темный корридорчикъ, отдленный отъ кухни не доходившей до потолка перегородкой. Я тотчасъ же оклеилъ стны простенькими обоями, купилъ дв желзныя кровати, блыя занавски къ окнамъ и нсколько горшковъ резеды.
Съ мебелью мн было пропасть хлопотъ: за все просили такъ дорого что я пришелъ положительно въ отчаяніе и не зналъ бы что длать, еслибы жена дворника не дала совта посмотрть на Смоленскомъ рынк. Здсь я пріобрлъ мягкій диванъ безъ дерева, такія же два кресла и четыре стула. Все это было очень грязно и оборвано, но когда обилось свжимъ, хотя и недорогимъ ситцемъ, то вышло довольно прилично. Преддиванный столъ, купленный вмст съ остальнымъ, былъ сдланъ подъ орхъ и не отличался изящною формой, чтобы какъ-нибудь помочь горю, я купилъ красивую филейную скатерть, такъ какъ на цвтную у меня не хватило денегъ. Къ довершенію убранства, сосдъ мой, старикъ Нмецъ, музыкальный учитель, съ которымъ мы свели знакомство на двор, сбираясь узжать куда-то очень далеко и узнавъ что я жду мать, подарилъ мн низкорослое померанцевое дерево, горшокъ мсячныхъ розъ и превосходный большой плющъ, покрывшій вс стны нашей маленькой гостиной. Я уже думалъ что все готово, когда та же дворничиха замтила что надо бы завести самоварчикъ, посуду (и для обихода, и въ кухню), шаечку, лоханочку, и даже вызвалась сама превыгодно купить послдніе предметы. Я обрадовался ея предложенію, а она, конечно, не преминула обмануть меня, впрочемъ мы остались совершенно довольны другъ другомъ. Остальное все я купилъ самъ и даже взялъ четыре серебряныя ложки: дв столовыя и дв чайныя. Всю ночь наканун ея прізда я не сомкнулъ глазъ. Всталъ я часовъ въ шесть и сейчасъ же принялся прибирать въ квартир, хотя, по правд сказать, все было въ отличномъ порядк. Сердце у меня такъ и колотилось отъ нетерпнія и радости. Насилу дождался я вечера, зажегъ въ гостиной лампу, въ остальныхъ комнатахъ по дв свчи, старательно разставилъ на стол простой блый сервизъ, сухарики и тарелку съ яблоками и виноградомъ и, распорядившись чтобъ у дворничихи былъ готовъ самоваръ, отправился въ вокзалъ В—ской желзной дороги, куда все-таки прибылъ, несмотря на дряннаго извощика, почти за полтора часа до прихода позда… Наконецъ прошли и эти полтора часа. Раздался пронзительный вопль останавливающагося паровоза, толпа хлынула изъ вагоновъ… А вотъ и она въ своемъ старомъ салоп, на которомъ не увидите ни одного пятнышка, съ большимъ, потертымъ мшкомъ въ рукахъ. Я бросился бгомъ черезъ всю платформу и понесъ ее почти на рукахъ. Она очень похудла и измнилась за это время, но на лиц у нея было такое счастливое выраженіе, когда мы вошли въ нашу квартиру, какого мн прежде никогда не случалось видть. Самоваръ уже киплъ на стол. Она оглянулась кругомъ и сказала радостно: ‘Даже и цвты!’ Но тотчасъ же остановилась и покачала головой. Я поскоре объяснилъ какъ они мн достались. Мы проговорили далеко за полночь, и посл этого я заснулъ такъ какъ спалъ только въ дтств.
Счастливое это было для меня время, хотя мы жили боле чмъ скромно. Весь доходъ нашъ состоялъ изъ денегъ получаемыхъ съ дяди и платы за репетиторство двухъ мальчиковъ, жившихъ въ томъ же дом. Матушка, съ своей стороны, тоже нашла себ ученицу, приносившую намъ пятнадцать рублей серебромъ въ мсяцъ. Что же до скопленныхъ ею денегъ, то он береглись на черный день.
Мн оставалось только полгода до окончанія курса, когда ея не стало.
Здоровье ея уже давно было не въ цвтущемъ состояніи, хотя она и не была положительно больна. Но тутъ она вдругъ начала такъ замтно слабть что я уговорилъ ее посовтоваться съ докторомъ. Онъ выслушалъ и разспросилъ ее, сказалъ что это ничего, просто малокровіе и ослабленіе нервной системы, и прописалъ какія-то капли, но когда я вышелъ проводить его, онъ прямо объявилъ мн:
— У вашей матушки давнишняя и запущенная болзнь сердца. Браться лчить ее я считаю шарлатанствомъ.
Я едва устоялъ на ногахъ: возможность потерять ее никогда не приходила мн въ голову. Весь день меня била лихорадка. Ночью, какъ только я начиналъ засыпать, мысль что я не застану ее въ живыхъ когда проснусь сейчасъ же будила меня и я вскакивалъ, обливаясь холоднымъ потомъ. Наконецъ наступило утро, и я такъ обрадовался узнавъ что она не умерла что на минуту совершенно забылъ о всякой опасности. Въ университет на меня опять напалъ страхъ, я не дождался конца лекцій и вернулся бгомъ домой. Въ недлю проведенную въ подобной тревог, я до того измучился что едва держался на ногахъ, и отодвинься катастрофа еще на нсколько времени, я, пожалуй, сошелъ бы съ ума.
Матушка умерла на десятый день посл визита доктора…
Прошло боле двухъ тяжелыхъ мсяцевъ прежде чмъ я могъ опять пойти въ университетъ. Острый періодъ моего горя миновался, но страшная тоска грызла меня. Докторъ совтовалъ отложить экзаменъ, но я не послушался его. Усиленная, утомительная работа была мн необходима: она замняла мн опіумъ, притупляя боль. Посл экзаменовъ я ухалъ въ Т…. кандидатомъ на судебную должность при тамошнемъ окружномъ суд. Дядя, принимавшій во мн большое участіе, думалъ что возвращеніе на родину благодтельно подйствуетъ на меня, мн было все равно куда ни хать.
Въ Т… я встртился съ Пронинымъ, съ которомъ былъ хорошъ въ гимназіи. Онъ тогда еще не получалъ наслдства и былъ судебнымъ слдователемъ. Принадлежавшая ему маленькая деревенька находилась всего въ двухъ верстахъ отъ города, и я почти безвыздно гостилъ у него. Онъ зналъ ршительно всхъ и меня со всми перезнакомилъ. Многіе изъ этихъ новыхъ знакомцевъ помнили моего отца, въ томъ числ Пелагея Васильевна Ольхина, съ перваго же раза окрестившая меня Бернардомъ. Свжій воздухъ и новыя лица принесли большую пользу моимъ больнымъ нервамъ. Молодость взяла верхъ, и чувство безотрадной пустоты начало постепенно исчезать. Но тутъ я самъ придумалъ себ новую муку. Лишь только я замчалъ что тоска не такъ сильно гнететъ меня, какъ сейчасъ же принимался упрекать себя въ неблагодарности, безсердечности, повторять до слезъ что я забылъ ее и т. п., и обыкновенно достигалъ того что заболвалъ и физически, и морально. Замчательно что такое растравленіе чуть заживающей раны я считалъ своимъ долгомъ. Быть живымъ человкомъ мн почему-то казалось оскорбленіемъ ея памяти. Въ такомъ состояніи застала меня и зима. Я получилъ мсто въ В— и отправился туда.
В— по справедливости, можетъ быть названъ веселымъ городомъ, по крайней мр вс сановники его, начиная съ губернатора, и вс богатые жители, хотя бы они и не состояли ни на какой служб, наперерывъ стараются увеселять мстное общество, то-есть заставлять его какъ можно боле плясать. Балы и вечера даются безпрестанно, и балы очень роскошные, потому что вс знаютъ другъ друга, и какой-нибудь Иванъ Павловичъ ни за что не хочетъ ударить въ грязь лицомъ предъ Петромъ Николаевичемъ, а тотъ, въ свою очередь, боится осрамиться предъ Семеномъ Александровичемъ и т. л.
Я было ршился уклониться отъ всякаго участія въ этихъ празднествахъ, но дло оказалось неудобоисполнимымъ и поневол пришлось поступать какъ другіе.
У нкоего Александра едоровича Песцова былъ костюмированный балъ. Про запутанныя дла хозяина уже десять лтъ разсуждалъ весь городъ и между тмъ онъ жилъ такъ великолпно что никто и не пытался тягаться съ нимъ. Поговаривали и про этотъ балъ что онъ собственно дается для поддержанія кредита, на деньги взятыя у свояченницы Песцова, очень доброй и смшной старой двы, готовой изъ-за бала пожертвовать послднимъ грошемъ, Не знаю, имлъ ли хозяинъ въ виду разсять сомннія заимодавцевъ, какъ сплетничали, или хотлъ отуманить тхъ отъ кого надялся получить новую ссуду, но онъ дйствительно ничего не пожаллъ чтобы пустить пыль въ глаза. Зала убранная камеліями въ полномъ цвту, превосходный оркестръ нарочно выписанный изъ столицы, роскошный буфетъ, поздній създъ гостей, все было разчитано на эффектъ.
Я явился около одиннадцати часовъ, а танцы еще не начинались.
Дамъ было множество и въ самыхъ разнообразныхъ нарядахъ: отъ вчныхъ маркизъ и ластушекъ и до оригинальнаго костюма двухъ, трехъ губернскихъ львицъ, немного смлаго для частнаго маскарада.
Я пробрался въ гостинную, гд возсдала хозяйка дома, красивая и моложавая женщина, въ богатомъ русскомъ костюм, очень шедшемъ къ ея высокой и полной фигур. Не усплъ я съ ней поздороваться и отвтить на вопросъ нравится ли мн праздникъ, какъ изъ сосдняго будуара выпорхнула ея щедрая сестрица, подъ руку съ другой дамой. Старая два была одта швейцарскою поселянкой, дв фальшивыя косы, распущенныя по спин, и толстый, какъ штукатурка, слой блилъ и румянъ довершали ея туалетъ. Она выбжала въ припрыжку на средину комнаты и, схвативъ свою спутницу за креповыя крылья, привязанныя за плечами, воскликнула тономъ семилтней двочки и немилосердо картавя:
— Посмотрите, какую я бабочку поймала.