Андрей Зарин
Андрей Зарин
Perpetuum mobile
Perpetuum mobile
Perpetuum mobile, Зарин Андрей Ефимович, Год: 1908
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Было шесть часов утра, когда у дверей зазвонил молочник. Луша, молодая девушка, вскочила с постели, на которой спала полураздетая, потом села и стала с недоумением протирать глаза. Второй, более энергичный, звонок заставил ее совсем очнуться, в темноте найти калоши, заменявшие ей туфли, и поспешить открыть двери.
В кухню с бутылкою в руке вошел молодой, краснощекий парень.
— Ишь заспалась как! С пушки впору палить. Получайте свое! — сказал он шутливо, ставя бутылку на стол в то время, как Луша, зевая и вздрагивая, зажигала жестяную лампу.
— Поработай с мое, и не так заснешь, — отозвалась она, — накось тебе, в третьем часу заснула!
— Гости? — спросил парень.
— У нас, что ни вечер, то сами в гости, или к нам гости! Заспишься тут! — ответила Луша и схватила со стола самовар.
— Счастливо вам! — сказал молочник и вышел, хлопнув дверью.
Луша начала ставить самовар.
— Заспишься тут, — вполголоса бормотала она, — на тебе, в три легла, в шесть вставай!
Она поставила самовар, а затем достала ваксу, щетки и начала чистить сапоги для молодого барина и для старого, самовар скоро начал шуметь.
Луша торопливо обулась, схватила плетеную корзинку, заборную книжку, накинула на голову платок и побежала в булочную, заперев за собою дверь.
— Газетку! — встретил ее на лестнице газетчик.
— Давай сюда! — Луша на ходу сунула свернутую газету в корзинку и сбежала с лестницы.
— Лукерье Васильевне! Наше вам! — воскликнул молодой дворник в огромной шубе, загораживая ей дорогу под воротами.
— Пусти, леший, ну тя! — сердито отмахнулась Луша, скользнув мимо него.
— Вот тебе и наше вам! — с хохотом крикнул денщик, входя под ворота, а Луша уже бежала стремглав по пустынной улице.
Вбежав в булочную, она порывисто перевела дух и, поставив корзинку, сказала:
— Как всегда!
Следом за нею вошла кокетливо одетая горничная.
— А, Луша! — воскликнула она, и они поздоровались.
— Ну, что у вас? — спросила Луша.
Горничная махнула рукой.
— Представление целое! Теперь поссорились и сидят по комнатам: он — в кабинете, она у себя, а я им записки таскаю. Только и дела. Зовет барин: ‘Катя, передайте барыне!’, а там барыня: ‘Катя, передайте барину!’ я и бегаю…
Луша рассмеялась и подхватила свою корзинку.
— До свиданья, пока что!
— Луша, здравствуй! — окликнула ее под воротами высокая девушка с корзинкой в руках.
Луша поздоровалась и приостановилась.
— А у нас Матрена уходит, — сказала девушка.
— Да ну? С чего?
— Слышь, барыня вчера пилить зачала. Мясо, видишь, жесткое. Уж она зудила, зудила. Матрена дверью хлоп, и ушла. Барыня кричит: ‘сейчас вон, мерзавка!’, а Матрена ей в ответ: ‘Давайте расчет!’ Нынче и уходит. Я стряпать буду.
— А я Катю видела. Потеха у них… — и Луша рассказала, что услыхала в булочной.
— Ах ты. Господи, — прервала она свой рассказ, — самовар-то, поди, ушел!
— Лукерье Васильевне с добрым утром! Морген фри! — выколачивая генеральскую шинель на площадке лестницы, приветствовал Лушу бравый денщик.
— Здравствуйте вам! — ответила Луша, быстро подымаясь по лестнице.
Самовар шумел, бурлил и выплескивал кипящую воду.
Луша быстро сняла трубу, поставила самовар на стол, сдунула с него золу и заварила чай. Потом достала из кухонного ящика масло, яйца, из которых два опустила в самовар, затопила плиту, поставила кипятить молоко и, ухватив сапоги, устремилась в комнаты.
В маленькой комнатке с письменным столом, этажеркою и двумя стульями, свесив с подушки лохматую голову и раскрыв рот, храпел на клеенчатом умом диване, заменявшем постель, Борис Подопёнкин, гимназист 7-го класса.
— Барин, — подошла к нему Луша, — вставайте! Половина восьмого! Пора!
— Мммм… — промычал юноша, встряхнул головою, как лошадь, повернулся на другой бок и захрапел так, словно выругался.
— Половина восьмого! — громко произнесла Луша, трогая спящего за плечо, — опять опоздаете, вставайте!
— А? Что? — и, тараща глаза, он поднялся и сел.
— Вставать пора! Половина восьмого! — повторила Луша, зажигая на столе лампу.
— Лушечка, голубушка, — сипло заговорил гимназист, — дай мне сюда чай, пожалуйста!
— Опять заснете!
— Ей-Богу, нет! — и юноша опустился на подушку. Едва Луша вышла, как до нее донесся его басистый храп.
Луша налила стакан чаю, нарезала булки, положила на тарелку два яйца и вернулась в комнату молодого барина, который храпел, уткнувшись носом в подушку.
— Нате вам чай! — громко сказала Луша, подвигая стул и ставя стакан и тарелку. — Слышите, барин! Чай пить! Ах, ты, Господи! — ткнула она его в плечо: — уйду вот и будить не стану!
— А? Что? Хорошо, хорошо! Я знаю. Не беспокойся, пожалуйста, — проворчал впросонках гимназист, зарываясь головою в подушку.
— Вот вам чай. Сейчас восемь будет! — крякнула с нетерпением Луша.
— А? Что? — встрепенулся он и испуганно обернулся.
— Чай принесла! Восемь часов!
— Чай? Спасибо! — он повернулся на бок и протянул руку к стакану.
— Выпьете, в стенку стукните! — сказала Луша, выходя из комнаты.
Дверь с лестницы резко отворилась, и в кухню, согнувшись под тяжестью вязанки дров, вошел дворник. Он сделал два шага и с грохотом сбросил на пол вязку.
— Наше вам почтение! — сказал он добродушно, вытягивая из-под дров веревку, — получай порцию.
— Прачешную, Митрий, готовь! Завтра стирать буду! — проговорила Луша.
— Что больно скоро? Ишь ты какая, ровно блоха прыгаешь, — усмехнулся дворник.
— Попрыгаешь у нас! — отозвалась Луша, принимаясь бросать дрова в ящик, что стоял у двери.
— Ладно, устроим! — сказал, уходя, дворник.
— Ты чего пришла? — заговорила Луша, увидев скользнувшую в двери кошку. — Нашаталась, подлая!
Кошка, осторожно обойдя дрова и совершенно игнорируя Лушу, прошла через кухню и скрылась в коридоре.
— Ах ты, Господи! — проворчала Луша: — будет теперь потеха! — и, наскоро перебросав дрова, бросилась в комнаты за кошкой.
— Ксс… ксс… — звала она шепотом кошку, которая уже пробиралась в спальную к барыне, но Луша успела перехватить ее.
— Я тебя, подлая! Будешь у меня шляться! Иди! — она кинула кошку к кухне и вспомнила о молодом барине.
— Спит! Так и есть! — с сокрушением и досадою проговорила она, входя к нему в комнату. — Барин, да что же это? Опять проспали! Глядите, девятый час! Барин! Я вот сейчас барыне скажу! Ей-Богу!
— А? Что?
— Да что! Будишь, будишь, добудиться сил нет!
— Который час?
— Девять скоро! Вот который!
Юноша сразу очнулся.
— Что ж ты меня раньше не разбудила, — сердито заговорил он, — ведь я же просил в половине восьмого!
— Добудишься вас! — ответила Луша и тут же добродушно прибавила: — чаю-то подать, или встанете?
— Стакан здесь выпью.
— Ну, ну, не засните теперь еще! — она вышла, взяв стакан с холодным чаем, налила свежего и вернулась в комнату гимназиста. Он уже ел яйца и курил папиросу.
— Теперь не заснете! — сказала Луша.
— Почисть брюки. Я вчера их здорово отшлепал, — проговорил гимназист, прожевывая булку.
Луша захватила брюки и прошла в кухню. На столе у самовара стояла ее большая чашка с налитым чаем, про который она позабыла.
— Ишь, совсем остыл! — пробормотала она, взяв кусок черного хлеба и отхлебывая из чашки, в то же время доставая платяную щетку.
Выпив чай и вычистив брюки, она ухватила половую щетку с тряпкой и направилась в комнаты, занеся гимназисту брюки.
— Налей еще! — сказал он.
— Вставать пора! — проговорила Луша, но взяла стакан, вернулась в кухню, налила чаю и, снеся его гимназисту, прошла в комнаты.
В столовой и гостиной было сумрачно и тихо. Серое утро освещало буфет, в беспорядке оставленные стулья, стол, заставленный неубранной посудой, и засоренный пол. Из соседних комнат доносился храп.
Луша принялась за уборку. Она осторожно перетаскала всю грязную посуду на кухню, стряхнула скатерть, расставила в столовой стулья и перешла в гостиную. Там она обтерла тряпкою пыль, расставила мебель и начала подметать пол, быстро и ловко сгребая щеткою весь сор в одну кучу.
— Луша! Луша! — вдруг раздался резкий окрик самой Подопёнкиной.
— Проснулась! — с досадою пробормотала Луша и, бросив щетку, устремилась в спальную барыни.
Толстая, рыхлая Подопёнкина, с тоненькой косичкой, завернутой на самой маковке, протирала глава.
— Что это ты там, словно Плевну берешь? — сердито встретила она Лушу. — Сколько раз говорила тебе, не убирай гостиной, пока я не проснусь! Никогда мне покоя не дашь! Который час? Принеси чаю! Подыми занавеску!..
Луша подняла занавеску.
— Ах, Господи, скоро ты мне чаю дашь! — проговорила Подопёнкина и закричала: — Убери кошку! Опять она в комнатах!
— Ксс… ксс… иди сюда! — Луша опустилась на колени, залезла под кровать и вытащила оттуда кошку.
Придя в кухню, она стала готовить для барыни чайшку чаю, хлеб, масло, яйла и понесла все это на подносе в спальную.
Барыня притронулась к чашке и сердито заговорила:
— Что ж ты это нарочно мне холодные помои налила! Разве я могу пить такой!..
— Надо быть, остыл самовар, — сказала Луша.
— Надо быть!.. Возьми эту гадость и разогрей сейчас самовар. И где у тебя голова только? Поставить самовар всего и дела, и то не можешь! Ну, шевелись!
Луша взяла чашку с чаем, а барыня сердито повернулась на бок, достала со столика начатый ею вчера роман и стала читать.
Луша долила самовар и начала раздувать его, когда в кухню вошел гимназист, подошел к раковине и принялся мыться под краном, далеко вокруг себя разбрызгивая воду.
— Луша! — послышался тонкий, визгливый голос.
— Сейчас, барышня! — отозвалась Луша и побежала по коридору в комнату Лидочки Подопёнкиной, двадцатилетней девицы, учившейся музыке и пенью.
Она приподняла голову, на которой все волосы были завернуты в бумажки и, моргая глазами, пропищала:
— Дайте мне чаю, Луша, и, пожалуйста, вычистите мою черную юбку и достаньте красную кофту. Знаете, блузкой которая…
— Хорошо, барышня!
Гимназист уже оделся.
Луша вернулась в кухню и наскоро затерла шваброю наплесканную воду.
— А калоши не вычистила, — с упреком сказал гимназист, входя в пальто и шапке в кухню.
— И забыла вовсе! — ответила Луша и, взяв сырую тряпку, обтерла на ногах гимназиста калоши.
Самовар зашумел. Луша заварила чай и стала готовить для барышни хлеб, масло и яйца, потом налила чай барыне с барышней и понесла в их комнаты.
— Не забудьте юбку вычистить, — снова сказала барышня, — я сегодня до завтрака уйду!
— Помню, барышня, — ответила Луша.
— Ушла и пропала, — ворчливо сказала барыня, — долго ли самовар разогреть! Который час?
— Десятый, барыня!
— Дура! Если я тебя спрашиваю, ответь точно. Поди посмотри!
Луша заглянула в столовую.
— Десятого четверть!
— Молодой барин ушел?
— Ушли.
— Ну, чего же ты стоишь, как столб. Или дела нет?
Луша вышла из спальной и прошла в гостиную, где снова взялась за щетку.
Она вымела сор через переднюю в столовую, когда снова раздался оклик барыни.
— Налей еще, да не клади столько сахара!
Луша взяла чашку.
— Луша! — позвала ее барышня. — Налейте еще, только не так крепко. Да не забудьте юбку и кофточку! И умыться приготовьте. Я сейчас встану!
Лидочка Подопёнкина и ее мать мылись теплою водою у себя в комнатах. Луша, обыкновенно, приготовляла воду, приносила в комнату табурет, таз и рукомойник и помогала им умываться.
Она прошла в кухню, налила чай, разнесла по комнатам и снова ваялась за щетку подметать столовую.
— Луша, вы здесь? — раздался сиплый голос, — принесите мне газету и чай!
— Сейчас! — откликнулась Луша и, бросив щетку, устремилась в кухню. Хлеб, масло, яйца, стакан чаю, газета…
Она вошла в комнату барина, который спал в своем кабинете на оттомане.
— Благодарю вас, — сказал он, — дайте со стола папиросы и спички! Ну, все. Да, подымите шторку! Какова сегодня погода? Холодно? Ну, это хорошо. Подморозило, значит!
— Луша! — закричала барыня. — Барин проснулся?
— Проснулись. Чай пьют.
— Кушают, надо сказать. Тебя учи не учи, как пень! Спроси его, когда Астафьев именинник? Не спутай имени!
Луша прошла к барину.
— Барыня спрашивает, когда Астафьев именинником будет?
— Сеня, когда Иван Степанович именинник? — раздался пронзительный крик самой Подопёнкиной.
— 13 ноября! — прокричал в ответ Подопёнкин.
— А я думала — 12-го!
— Есть Иван 12-го и есть 13-го — и они стали перекрикиваться, а Луша снова взялась за щетку и дотащила сор уже до коридора, когда барышня закричала, выглядывая из двери своей комнаты:
— Умыться, Луша!
— Сейчас, барышня, — ответила Луша, — домету только! — и на этот раз промела через коридор в кухню, до самой печки, после чего стала приготовлять для барышни воду.
— Луша! — загремел голос барина.
Она оставила воду и пробежала к барину.
— Зовешь вас не дозовешься, — сказал он, — принесите мне еще стакан чаю! Да! Потом возьмите со стола полтинник. Нашли? Отлично! И купите мне 25 папирос. Только сейчас, пожалуйста.
Луша вышла.
— Луша, — вернул ее барин, — сперва дайте мне чаю.
Луша заглянула к барышне.
— Вы уж подождите малость. Барин за папиросами посылает!
— Только скорее, Луша!
— Мигом, барышня!
— Луша! — позвала барыня.
Луша снесла барину чай и прошла к барыне.
— Тебя барин за папиросами посылает, так уж заодно купи, что надо, к завтраку.
— Керосину нет.
— Ну, и керосину купи. А сахар есть?
— Не держи ты ее, пожалуйста, — раздался крик барина, — я без одной папиросы, а она ее не пускает!
Барыня поспешно сунула портмоне назад под подушку и сказала:
— Беги скорее! За завтраком потом сходишь!
Луша прошла на кухню, набросила на голову платок и полетела в лавочку за папиросами.
— 25 штук! — сказала она, кидая на прилавок полтинник.
— ‘Пери’ прикажете? — с галантной вежливостью спросил лавочник, оборачиваясь к шкафу с папиросами.
— Известно, ‘Пери’!
— Еще чего-с?
— После приду еще. Давайте сдачу-то! — и захватив деньги и папиросы, она с такой же быстротою пустилась обратно.
— Который раз? — спросила у нее на ходу высокая девушка, утром встретившаяся с ней под воротами.
— Второй еще только! — ответила Луша.
— А я, милая, уже четвертый! Вот тебе и за кухарку.
Запыхавшаяся Луша передала барину папиросы и сдачу, а затем побежала помогать барышне умыться.
— Лей больше! Довольно! Лей сюда! Полей на шею! — Луша послушно лила воду, и барышня плескалась, как утка, расплескивая кругом целые лужи.
— Подотри, Луша, а то ходить нельзя! — сказала она, вытираясь полотенцем.
Луша сбегала на кухню, вернулась с тряпкою и, нагнувшись, стала вытирать залитый пол, после чего подхватила таз с мыльной водою, а за ним рукомойник с табуреткою и унесла их на кухню.
— Юбку не забудь, Луша! — крикнула вслед барышня, садясь к зеркалу и начиная развертывать папильотки.
В красной бумазеевой юбке, в рубашке, спустившейся с одного плеча, в стоптанных туфлях на толстых, как поленья, ногах, с завернутой на макушке косичкой, поднявшаяся с постели Подопёнкина стояла посреди кухни и, едва вошла в нее Луша, заговорила:
— A y тебя, милая, как говорится, и конь еще не валялся, — она показала на немытую нагроможденную на столе посуду, — половина одиннадцатого. У добрых людей уж обед готовят, а мы еще и посуды не убрали.
— Да где же время-то было, барыня? Кажется, я… — начала Луша.
— А ты бы спала меньше! — перебила ее барыня — Скажите! Утром встать, поставить самовар, убрать две комнаты да проводить молодого барина — всего и работы, а у нее времени нет! Тогда, милая, на местах не служи, а иди в барыни… Приготовь мне умыться! — и она зашлепала в свою спальную.
Луша покачала головою, махнула рукой и торопливо стала ополаскивать таз и готовить барыне воду.
— Луша, юбку и кофточку! — закричала барышня.
— Сейчас! — ответила Луша, проносясь к барыне с табуреткой и тазом, а затем с рукомойником.
Барыня обнажилась до пояса и начала мыться. Она не жалела воды, сопела, фыркала и все время, не переставая, говорила с Лушей:
— Лей, лей! Не бойся! Что барышня кричит там? Юбку и кофту? Вот видишь, даже такого пустяка не приготовила. Стыдно! Нанялась служить, так служи. У нас не Бог весть что за работа. Четыре человека всего, а есть семьи, где восемь душ да ребенок маленький, — и служат! А спать нельзя. На все время, голубушка, есть. Подала вечером самовар, постлала постели и спи!.. Что?.. Воды нет! Ну, беги скорее!..
Луша бросилась в кухню, чтобы снова наполнить рукомойник. Барышня у себя в комнате топала ногою и кричала:
— Лушка противная, что ж ты мне юбку с кофточкою! Ведь я опоздаю!
— Сейчас, барышня! — пробегая, ответила Луша, — не могу же я разорваться. Коли я барыне мыться даю!
Барыня с намыленным лицом и шеей стояла, наклонясь над тазом.
— Лей прямо! Вот так! Опять грубость в тебе. Ведь ты с барышней говоришь. Как же это кричать ей: ‘не разорваться мне!’ Эх, придется нам с тобой расстаться! Дай полотенце.
— Да я хоть сейчас! — угрюмо сказала Луша.
— И сделай милость! — ответила тотчас барыня, — не держу! — и тотчас же обычным тоном заговорила: — Подай барышне, что ей там надо, да подотри здесь. Ишь сколько наплескала. Подать умыться не умеешь. А потом и в лавочку надо. Кофе готовить.
Луша унесла таз, рукомойник и табуретку, достала из шкафа барышнины кофту с юбкой и бросилась на лестницу выбивать и чистить ее, а барышня в коротенькой голубой юбке с голыми плечами, руками и грудью, затянутая в корсет, прошла к мамаше и, сев на ее неприбранную постель, заговорила:
— Опоздаю я из-за этой Лушки. Чуть проснулась, попросила ее, и вот до сит пор.
Подопёнкина застегивала на себе корсет, отчего лицо ее налилось кровью, и глава, как у сумасшедшей, уставились в карниз печки.
— Уф! — вздохнула она, когда щелкнула последняя застежка, — рохля она. Не может поспеть. Бестолочь! А ты куда так рано?
— К Катриш зайти обещалась. Мы с ней сегодня весь день, а вечером она к нам!
— Емельяновы будут! — сказала Подопёнкина. — Слыхала: у Федуловых гувернантка-то с этим Петей-дурачком ушла?
— Да что ты, мамаша! — воскликнула Лидочка, и у нее вспыхнули щеки.
— Барышня, юбка готова. Я вам положила, — сказала Луша, заглядывая в спальную.
— Хорошо! — отмахнулась Лидочка и обратилась к матери. — Как же это? Когда? От кого вы узнали?
— А видишь ли… — начала Подопёнкина, надевая верхнюю юбку, и закричала: — Луша! Приди с тряпкой, вытри воду! Ах, все-то ей ткнуть надо!.. Ну, видишь ли…
Луша вошла с тряпкой и начала ерзать ею по полу, а Подопёнкина, медленно одеваясь, стала рассказывать дочери скандальную историю побега гувернантки Федуловых с Петей-дурачком. Лидочка всплескивала руками, вскрикивала и весело смеялась.
Луша вытерла пол и пошла в кухню, где у крана мылся, брызгая и фыркая, сам Подопёнкин, маленького роста, с плешивой головою, большой рыжей бородою я толстым, неуклюжим, как сапожный каблук, носом.
— Принесите-ка мне, Луша, полотенце! — сказал он, фыркая под струей воды.
Луша пробежала к барыне, сняла с гвоздя полотенце и вернулась к барину.
Подопёнкин стал вытираться и говорить:
— У вас и плита еще не топится, а мне на службу торопиться надо! Поспешите с кофеем.
— Сейчас, барин, — ответила Луша, — я это скоро!
— Луша! — послышался оклик барыни.
Луша устремилась в комнаты.
Подопёнкина в черном платье, перехваченная корсетом, отчего фигура ее стала похожа на подушку, стянутую посередине ремнем, с напудренным лицом, накладный волосами и с кольцами на пальцах, являлась теперь представительной дамой, как и подобало жене начальника отделения.
— На тебе деньги, купи, что надо, и скорее завтрак готовь. Купи сосисок! — сказала она, давая деньги. — А за провизией потом пойдешь!
Луша наскоро затопила загасшую плиту, поставила в кастрюле воду, оделась сама, ополоснула лицо, захватила жестянку для керосина и понеслась в мелочную лавку, оттуда в булочную, из булочной — в молочную, из молочной в колбасную и снова домой в четвертый этаж.
Подопёнкин уже надел свой вицмундир и пересматривал нужные бумаги.
— Что, скоро дашь кофе? — спросил он вошедшую в кабинет жену.
— Сейчас. Вот Луша только из лавки вернется.
— Можно было пораньше ее послать.
— Что же я сделаю с ней? Не поспевает! Вот и твоей комнаты до сих пор не убрала. Безобразие!
— Только, пожалуйста, кричи на нее без меня. Терпеть не могу этого содома.
— Тогда бы не заводил семьи! — обидчиво ответила Подопёнкина и с шумом вышла из кабинета.
Луша вбежала в столовую и суетливо начала накрывать на стол. Она поставила приборы, достала водку, рюмку, принесла посуду и, наконец, внесла горячие сосиски, хлеб и кофейник.
— Сеня, иди завтракать! — примирительным голосом позвала Подопёнкина мужа, — Лида, садись!
Луша вооружилась щеткой с тряпкою и пошла убирать остальные комнаты, в которых господа спали. Она складывала постельное белье, убирала постели, раскладывала по местам разбросанные вещи, расставляла мебель, вытирала, подтирала и выметала, потом собрала все лампы, подсвечники и пепельницы, чтобы налить лампы керосином, заправить свечи и вычистить испачканные пепельницы.
Подопёнкин ушел на службу, Лидочка захватила свой портфель с надписью ‘Musique’ и отправились к подруге, Подопёнкина величественно вплыла в кухню.
— Как уберешься, — сказала она, — сейчас иди в лавки. Смотри, уже половина первого, а еще в провизии нет. Когда управишься! Обед нужен непременно к пяти часам! Я уйду. Вернется из гимназии молодой барин, покорми его. Ну, проводи меня! — и она поплыла в прихожую.
Луша, вытерев о передник руки, пошла за нею.
Она надела на барынины ноги калоши, помогла надеть шубу, нашла муфту и перчатки, после чего барыня двинулась, наконец, к двери.
— Если кто придет, скажи, что меня дома нет! — сказала она, выходя на лестницу.
— Слушаю! — ответила Луша, запирая дверь, и с облегчением вздохнула.
В квартире на время наступила тишина.
Луша снова стала возиться с лампами, запев звонким голосом: ‘Го-рели венчальные свечи…’ Потом она разнесла по комнатам заправленные лампы, вернулась и стала одеваться сама. Она старательно умылась под краном, оправила платье и причесала волосы, затем ваяла большую корзину для провизии, спрятала в кошелек деньги, накинула неизменный платок и весело пошла в лавки, заперев за собою квартиру.
Через полчаса она вернулась домой, запыхавшаяся под тяжестью, и тотчас принялась за работу. Она обмыла мясо и поставила вариться суп, разнесла по комнатам дрова и затопила печки, после чего принялась за мытье посуды.
В плите потрескивали дрова, на плите бурлил кипяток, солнце бросало косые лучи в кухню. Луша перемывала тарелку за тарелкой, а перед нею стояла невысокого роста плотная курносая девушка, зашедшая взять ключ от общего чердака, и вполголоса говорила:
— Вот те Христос уйду! Да разве это можно, чтобы никакого покоя! Чуть ночь — и сейчас либо сам, либо сын его… Охальники! Я честная девица, а барыня что твоя пила. Нетто можно жить? Ты сколько получаешь?
— Семь на своем горячем!
— Ну и я также, а только так никак невозможно! Теперь мне лавочник, Никандр Сафоныч, обещал место… А тебе хорошо?
— Распрекрасно, — ответила Луша, — в воскресенье гулять не пустила даже. Ну их ко псам! Где хорошо-то?
— Ну, я пойду, а то моя пила спохватится! — девушка взяла ключ и ушла, а Луша окончила мытье посуды, прошла по комнатам, помешала в печках и, вернувшись, села чистить картофель. Суп бурлил и кипел, когда в прихожей раздался оглушительный звонок.
Луша бросила ножик и побежала в прихожую, чтобы впустить молодого барина. Он сбросил калоши, пальто и в фуражке направился в свою комнату, говоря:
— Есть, есть давай! Вот ты меня не разбудила сегодня, и мне влетело!
— Да ежели вы так спите!
— А ты за ноги тащи! Ну, давай есть. Дома никого?
Луша наскоро поставила ему прибор и подала тарелку супу, а пока гимназист с жадностью уплетал суп, изжарила ему кусок мяса.
— Очень хорошо! — сказал младший Подопёнкин, — теперь я ухожу. Спросят, куда, — скажи на каток! — и он ушел, а Луша, заперев за ним дверь, начала рубить для котлет мясо.
Подопёнкины, муж в жена, вернулись вместе.
— Обед готов? — спросила барыня, входя в переднюю и опускаясь на стул. Луша тотчас нагнулась снимать с нее калоши.
— Почти готов, котлеты только…
— Накрывай на стол. Барышню ждать не будем. Молодой барин вернулся?
Луша объяснила.
— Ну, давай обедать. Скорее! Эту корзинку возьми к себе. Для вечера!
Луша подхватила с полу корзинку, которую внес барин.