ПЕРИСИРИ
ПЕРИСИРИ
(Рождественскій разсказъ).
Ар. Эвальда.
Ар. Эвальда.
——
——
——
——
Перисири, Эвальд Аркадий Васильевич, Год: 1883
Время на прочтение: 23 минут(ы)
— Позвольте. Марья Павловна…
— Нтъ, это вы позвольте! Дайте мн досказать…
— Хорошо, только съ тмъ, что потомъ вы и меня терпливо выслушаете.
— Извольте, я васъ буду слушать какъ мумія. А теперь дайте мн говорить.
— Такъ что же вы хотли сказать?
— Я говорю что мы, спириты,— начала Марья Павловна, точно также какъ и вы, не признаемъ ничего сверхъестественнаго. Вся разница между нами и вами состоитъ въ томъ, что вы признаете многія явленія сверхъестественными, чудесными, которыя мы считаемъ реальными.
— Да вдь кто врить въ чертей, тотъ считаетъ ихъ также реальными…
— Вы общали не перебивать меня…
— Молчу, молчу.
— На чемъ-же я остановилась?
— На томъ, что вы, спириты…
— Да, да, помню! Мы также не признаемъ ничего сверхъестественнаго. Матеріализація духовъ есть явленіе, такое-же. Физическое, реальное, естественное, какъ, напримръ, выростаніе дерева изъ едва замтнаго зернышка, блескъ молніи, теченіе воды и все такое. Человкъ созданъ по образу и подобію божію. Если Богъ вченъ, то также вченъ и человкъ, то-есть не одна его душа, но и тло. Разница только въ томъ, что вы, христіане…
— Какъ? А вы разв не христіанка?
— Нтъ, я спиритка!
— Такъ спиритизмъ уже сдлался у васъ особой религіей?
— Да, и самой высокой религіей, какая только можетъ быть! Во вы опять меня перебили! Я говорю, что вы, христіане, полагаете, что со смертью человка прекращается совершенно его земная жизнь, а мы, спириты, убждены, что умершій продолжаетъ еще жить между нами и жить матеріально. Не всякому изъ нихъ дано проявлять свою матеріализацію, но многіе обладаютъ способностью. при извстнымъ условіяхъ, дйствовать физически, стучать, переноситъ вещи, писать и даже облекаться въ тло и длаться видимыми нашимъ глазамъ. Кажется, тутъ нтъ ничего сверхъестественнаго!
— Напротивъ, во всемъ этомъ я не вижу ничего естественнаго!
— Ахъ, Боже мой, я ужь не знаю, чмъ мн и убдить васъ!
— Да, это немного трудно.
— То-есть, вы упорно не хотите врить!
— Совсмъ нтъ. Я готовъ врятъ чему угодно, что мн будетъ доказано или что я могу сямъ осязать. Но согласитесь. Марья Павловна, что до сихъ поръ вы, спириты, не приводите ни какихъ доказательствъ матеріализаціи духовъ, все надо врить да врить. А если у васъ и есть какія доказательства, то они нисколько не лучше тхъ, которыя приводятся людьми врующими въ привиднія, чертей, вдьмъ и колдуновъ…
— Фу! какой вы противный! Да разв мн есть какая-нибудь прибыль оттого, что вы сдлаетесь спиритомъ?
— Нтъ.
— Такъ изъ за чего же я стала бы хлопотать съ вами?
— Изъ-за идеи.
— Очень мн нужно! Спириты нисколько не выиграютъ, если вы къ нимъ присоединитесь, также какъ не потеряютъ, если вы останетесь дикаремъ, какъ теперь.
— Извините: ради идей люди распинались на крестахъ, горли на кострахъ, страдали на пыткахъ и гнили въ тюрьмахъ безъ всякой прибыли для себя.
— Но послушайте: я васъ считаю человкомъ умнымъ, образованнымъ, даже ученымъ. Однако, мы не будете-же настолько самолюбивы и самоувренны, чтобы считать себя самымъ умнымъ и самымъ ученымъ человкомъ на свт?
— Конечно, нтъ.
— Допустите-ли вы, что Круксъ, Цельперъ, Бутлеръ, Катеръ, Аксаковъ и другіе, если не умне васъ, то боле учены?
— Они во сто разъ умне меня изъ тысячу разъ учене. Что же изъ этого?
— А то, что если такія свтили ума и науки врятъ въ спиритизмъ, то не будетъ-ли съ вашей стороны… не то что дерзостью, а, такъ сказать, излишней самоувренностію опровергать то, что признаютъ европейскіе ученые?
— Нтъ, Марья Павловна, въ этомъ нтъ ни дерзости, ни самоувренности, и я вамъ это сейчасъ объясню.
— Объясняйте, если можете.
— Непремнно могу. На школьныхъ скамейкахъ мы изучаемъ научныя истины, открытыя величайшими учеными всего міра или добытыя вковыми опытами милліоновъ людей. Какъ авторитетъ этихъ ученыхъ, такъ, и тмъ боле, авторитетъ всего человчества непоколебимъ. Однако, съ самаго дтства насъ пріучаютъ не врить (въ наук) ни одному слову какого бы то ни было ученаго, безъ ясныхъ и неопровержимыхъ доказательствъ съ его стороны. Могу васъ уврить, что это длается вовсе не вслдствіе дерзости или самонадянности учителей, а единственно только потому, что научная истина не имла бы и смысла, еслибъ не была доказана, безъ всякаго отношенія къ авторитету кого бы то ни было. Но отъ требованія доказательствъ нисколько не страдаетъ авторитетъ или слава ученаго. Напротивъ…
— Довольно, довольно, я понимаю. Однимъ словомъ, вы поврите только тому, въ чемъ сами убдитесь?
— Конечно.
— Хорошо-съ. Надюсь, вы не будете отвергать, что въ жизни почти каждаго человка случается иногда что-нибудь, чего онъ никакъ не можетъ объяснить?
— Бываетъ.
— Съ вами случалось что-нибудь подобное?
— И не одинъ разъ.
— И вы эти случаи никакъ не можете объяснить?
— Никакъ.
— Вотъ видите-ли. А у насъ, спиритовъ, нтъ ничего необъяснимаго. Какъ только вы допустите матеріализацію духовъ, то все то странное, даже чудесное, что встрчается иногда въ жизни, становится простымъ, естественнымъ, вполн понятнымъ. Вотъ, разскажите мн какіе-нибудь случаи изъ вашей жизни, я вы сами увидите, какъ при помощи спиритизма они легко объяснятся.
— Извольте. Я вамъ разскажу два случая изъ явленій общеизвстныхъ и одного рода. Оба они имли мсто на варшавской желзной дорог, по которой одно время я довольно часто здилъ по дламъ.
— Посмотримъ, что такое.
— Случаи очень обыкновенные. Однажды я услся въ вагон перваго класса и въ ожиданіи третьяго звонка глядлъ въ окошко на суетящуюся публику. Когда поздъ тронулся и вышелъ на свтъ, я развернулъ газету, закурилъ папироску и только что собрался читать, какъ случайно оглянулъ вагонъ и невольно вздрогнулъ. Наискось отъ меня сидлъ какой-то господинъ, щегольски одтый, очень приличной, даже красивой наружности, взоръ котораго встртился съ моимъ. Сердце у меня сильно забилось, вся кровь бросилась въ голову… Съ трудомъ я отвелъ отъ него глаза и попробовалъ читать, но ршительно не могъ: буквы прыгали, строчки мшались…
— Да отчего-же это? Разв вы его знали прежде?
— Въ первый разъ въ жизни видлъ.
— Такъ онъ имлъ въ себ что-нибудь непріятное?
— Напротивъ, какъ я вамъ сказалъ, онъ былъ даже красивъ, по крайней мр, на мой вкусъ.
— Такъ чего же вы взволновались?
— Вотъ въ этомъ-то и секретъ. Однимъ словомъ, я не могъ читать и не въ силахъ былъ удержаться, чтобы еще разъ не взглянуть на него. Наши взоры опять встртились, и могу васъ уврить что никогда шпаги двухъ злйшихъ противниковъ не встрчались и не перекрещивались съ такимъ ожесточеніемъ, съ такою ненавистью. какъ встрчались наши взгляды. Я видлъ, что этотъ человкъ ненавидитъ меня и готовъ былъ бы выбросить меня за окно. Съ своей стороны я тоже не въ силахъ былъ выносить его присутствія. Для избжанія столкновеній съ нимъ, я переслъ на другое мсто, чтобы не видать его передъ собою. Но и это мало помогло: и я, и онъ безпрерывно оборачивались одинъ на другаго, всегда одновременно и все съ большей и большей ненавистью. Я чувствовалъ себя въ такомъ раздраженіи противъ него, что, казалось, пройди онъ только мимо и пахни на меня отъ движенія его воздухомъ, то я не выдержалъ-бы чтобъ не броситься на него и не разбить его въ дребезги! Тмъ странне это было, что я во всю свою жизнь никого не ненавидлъ и очень равнодушію, даже добродушно, отношусь всегда къ людямъ, которые длаютъ мн мерзости… А этого господина, ничего мн не сдлавшаго, я не могъ выносить и, наконецъ, на первой станціи, въ Царскомъ Сел, перешелъ въ другой вагонъ, чтобы только не встрчаться съ нимъ и избгнуть большой непріятности.
— Ну-съ, что-же дальше?
— Больше ничего.
— И вы его больше не видали во время позда?
— Нтъ, хотя и выходилъ на станціяхъ, но съ нимъ не встрчался. Сидлъ-ли онъ безвыходно въ своемъ вагон, также избгая встрчи со мною, или вышелъ на одной изъ первыхъ станцій — я не знаю: по крайней мр я дохалъ до самой Варшавы, не видавши его.
— Это случай безотчетной антипатіи.
— Совершенно врно. Но объясните мн его.
— Подождите. Прежде разскажите другой вашъ случай.
— Извольте. Другой случай былъ совершенно обратный и встртился на той-же варшавской дорог.
— Однако, вамъ везетъ на этой дорог!
— Дйствительно. Я халъ въ этотъ разъ въ вагон втораго класса. Мста были вс заняты. Въ самомъ начал дороги я замтилъ трехъ барышенъ, хавшихъ въ первомъ класс, которыя на каждой станціи выходили гулять на платформы. Одна изъ нихъ, очень недурненькая собою, поразила меня тмъ, что казалась мн знакомою, хотя я никакъ не могъ припомнить, гд и когда ее видлъ. Она, cъ своей стороны, точно также обратила на меня вниманіе и замтно искала меня главами всякій разъ когда выходила на платформу. Не помню, кажется, уже за Псковомъ, посл одной остановки, когда поздъ тронулся, она вдругъ очутилась въ нашемъ вагон втораго класса и медленно проходила его, отыскивая себ мсто. Но свободнаго мста не было буквально ни одного. Когда она дошла до моего отдленія, я привсталъ и пригласилъ ее ссть на мое мсто, а самъ расположился на своемъ чемоданчик, поставленномъ у окна. Она поблагодарила меня, объяснила свое появленіе здсь тмъ, что запоздала и второпяхъ ошиблась вагономъ, сказавъ, что при первой-же остановк освободитъ мое мсто. Мы разговорились такъ, какъ будто вчно были знакомы и теперь встртились посл долгой разлуки. Но ни при первой, ни при второй и, вообще, ни при одной изъ остановокъ позда она, однако, не возвращалась въ свой вагонъ, и только выходила на станціяхъ повидаться съ своими подругами.
— Кто он такіе были?
— Не знаю. Разспрашивать я вообще не люблю, а въ этомъ случа тмъ боле не хотлъ. Видлъ только по разговору, пріемамъ, костюмамъ и привычкамъ, что это были двушки богатыя и хорошаго общества.
— Ну, послднему я не поврю.
— Отчего?
— Какая-же двушка хорошаго общества станетъ заводить знакомство въ дорог съ неизвстнымъ мужчиной, да еще почти навязываться ему?
— А вы не слыхали о такихъ случаяхъ, когда дочь богатаго помщика, столбовая дворянка выходитъ замужъ за садовника или мужика?..
— Это возможно только въ романахъ!
— Извините, Марья Павловна, я самъ знаю такую пару.
— Ну, положимъ, это я еще допускаю, но знакомиться въ дорог такъ, чтобы придти самой бесдовать съ неизвстнымъ, — это совсмъ другое. Что-же дальше?
— Да дальше почти нечего и разсказывать… Незнакомка скоро позволила цловать мн свои руки, потомъ щеки, и все кончилось страстными поцлуями, когда поздъ погрузился во мракъ туннеля…
— Ну?..
— Ну и ничего. Въ Варшав мы разстались, потому что незнакомки мои хали за-границу, въ Вну, а я черезъ день долженъ былъ вернуться въ Петербургъ. Я вамъ привелъ этотъ случай какъ образецъ симпатіи въ pendant къ разсказанному случаю антипатіи. Теперь, какъ общали, объясните мн ихъ при посредств спиритизма.
— Это очень просто. Человческая душа безсмертна и можетъ воплощаться нсколько разъ. Вы и эта барышня когда-нибудь уже жили на земл и, вроятно, были знакомы точно также, какъ вы были когда нибудь знакомы съ тмъ господиномъ, къ которому почувствовали сразу антипатію…
— Помилуйте Марья Павловна, да если допустить это, то недалеко останется до врованій египтянъ въ переселеніе душъ изъ людей въ животныхъ и vice versa?
— Что-жъ такого? Это только доказываетъ, что египтяне давно знали то, что мы теперь знаемъ благодаря спиритизму.
— Такимъ образомъ спиритизмъ допускаетъ что угодно?
— Совсмъ нтъ. но онъ допускаетъ больше чмъ ваши науки. Вотъ, видите-ли, хотя-бы и въ вашихъ случаяхъ моментальной и безпричинной симпатіи и антипатіи я, какъ спиритка, не вижу ничего неестественнаго или необъяснимаго, а вы становитесь передъ ними въ тупикъ.
— Нисколько. Если-бы вы, Марья Павловна, были боле научно подготовлены, то знали-бы, что въ природ не только между людьми, но и между всми веществами существуетъ то, что мы называемъ симпатіей и антипатіей. Вс вещества склонны или отдаляться другъ отъ друга, или стремиться къ соединенію, или, наконецъ, оставаться спокойными одинъ къ другому, то-есть нейтральными. Наши нервы составляютъ также нкоторое вещество, и потому нервы одного человка могутъ относиться сочувственно къ нервамъ другаго или, наоборотъ, относиться къ нимъ нейтрально или враждебно. Зрніе передаетъ настроеніе нервовъ каждаго человка, и вотъ, когда встрчаются взгляды противоположныхъ по настроенію нервовъ,— происходитъ явленіе, которое мы называемъ антипатіей и наоборотъ при встрч взглядовъ сочувственныхъ нервовъ — является симпатія. Это простое физическое явленіе, понятное всмъ физикамъ и химикамъ.
— Какъ-же вы теперь объясняете это такъ просто, когда давеча вы сказали, что подобные случаи вы никакъ не можете объяснить?
— Да, я это говорилъ. Симпатія и антипатія для меня, все-таки, необъяснимы въ смысл научномъ. То, что я сейчасъ вамъ сказалъ, это только гипотеза и притомъ моя собственная, но гипотеза, которая иметъ за собою боле вроятія чмъ ваше спиритическое врованіе въ переселеніе душъ и возобновленіе земной жизни подъ другимъ видомъ. Если душа безсмертна, то она не можетъ быть безпамятна, Какъ я могу допустить, что жилъ когда-то на земл и не сохранилъ отъ той жизни никакого воспоминанія?
— Позвольте: вотъ это-то и есть воспоминанія души — то, что мы называемъ симпатіей и антипатіей!
— Ну, я вамъ скажу, плоха-же память у нашей души, если она проявляется только такъ неопредленно. Нтъ, какъ хотите, а моя гипотеза ближе къ цли.
— Такъ вы ршительно ни во что не врите: ни въ стуки, ни въ переносъ вещей, ни въ явленіе духовъ матеріализованныхъ, ни во что, однимъ словомъ?
— Ни во что, пока лично не убжусь въ существованія этихъ явленій.
— Отчего-же вы не хотите познакомиться съ медіумами, чтобъ убдиться.
— Напротивъ, я очень хочу и даже искалъ такихъ случаевъ, но…
— Ну и что-же?
— Всегда выходило какъ-то такъ, что при мн духи отказывалась дйствовать или дйствовали до того грубо, что я, по совсти, долженъ былъ принимать вс ихъ проявленія за фокусы присутствовавшихъ на сеанс спиритовъ. Изъ этого я вывожу, что если духи существуютъ, то я имъ до того антипатиченъ, что они вовсе и не желаютъ, чтобы я въ нихъ врилъ.
— Дйствительно, духи не сразу проявляются каждому человку и надо много практиковаться и при томъ съ любовью къ длу, чтобы достичь нкотораго совершенства своей натуры, при которомъ духи, наконецъ, допустятъ свое проявленіе. Это у насъ считается аксіомой спиритизма. Даже такіе великіе спириты, какъ Круксъ, не сразу достигли возможности видть и осязать матеріализованныхъ духовъ.
— Значитъ, духи пренебрегаютъ простыми смертными?
— Нтъ, это не то, а какъ бы вамъ объяснить?.. Да вотъ какъ: вы, человкъ образованный, можете понимать красоты произведеній Бетховена, Рафаэля. Шекспира и другихъ. Не такъ-ли?
— Положимъ, такъ.
— Ну, а мужикъ какой-нибудь предпочтетъ симфоніи Бетховена, исполняемой оркестромъ, камаринскую на гармоник или Мадонн Рафаэля предпочтетъ лубочную картину, вымазанную красной, желтой и зеленой красками, наконецъ, Шекспира вовсе не пойметъ и промняетъ его на балаганную комедь, въ которой черезъ каждыя два слова раздаются пощечины и подзатыльники. Согласны вы съ этимъ?
— Совершенно согласенъ.
— Значить, чтобы понимать высокія произведенія искусства, надо быть подготовленнымъ для этого ученьемъ, воспитаньемъ, привычками и такъ дале. То-же самое и въ спиритизм: профаны не могутъ видть и осязать того, что дается искреннимъ спиритамъ, большими трудами и размышленіями усовершенствовавшимъ свою натуру.
— Ваше сравненіе. Марья Павловна, оружіе обоюдоострое.
— Это отчего?
— Оттого, что его можно повернуть не въ пользу спиритовъ.
— Какимъ это образомъ?
— Очень просто. Наши мозги или, вообще, наши нервы такъ странно и хитро устроены, что способны пріобртать увренность въ томъ, чего никогда не было. Всмъ извстенъ тотъ фактъ, что лгуны, отъ частаго повторенія своей выдумки, наконецъ, сами уже врятъ въ свое собственное измышленіе. Точно также люди мнительные страдаютъ, въ полномъ смысл этого слова, отъ болзней, которыхъ никогда, у нихъ не было. Наконецъ, бывали примры разстройства ума вслдствіе воображаемой опасности и такъ дале.
— Все это къ длу не идетъ.
— Извините, очень идетъ. Я сказалъ только предисловіе. а вотъ сущность того, къ чему я веду рчь: когда человкъ начинаетъ постоянно думать объ одномъ и томъ-же, то работа его мозга поневол принимаетъ одностороннее направленіе, а всякая односторонность ведетъ къ заблужденію. Я напримръ, по вашему совту пожелаю, во что-бы то ни стало, усовершенствоваться въ спиритизм, чтобы удостоиться видть и осязать духъ и для этого начну изо дня въ день читать спиритическіе книги и журналы, вертть столы и т. д. Сначала я буду все это продлывать скептически, потомъ, привыкнувъ, уже не буду находить ничего страннаго во всемъ этомъ, затмъ войду во вкусъ и начну уже относиться къ своимъ упражненіямъ съ любовью и, наконецъ, мн уже только одинъ шагъ останется, чтобы врить во вс спиритическія явленія.
— Ну, вы не очень-то опровергли мои доводы. А какъ-же вы объясните возможность осязать духа? Вдь онъ даетъ себя ощупывать. Разв это можно сдлать при помощи одного воображенія?
— Какъ нельзя легче: мн часто случается чувствовать, что меня кто-нибудь трогаетъ за плечо или за спилу или слышать, что меня зовутъ, когда ни около, ни близко — никого нтъ. Это можно назвать воспоминаніемъ мстныхъ нервовъ. Одинъ господинъ, потерявшій ногу, говорилъ мн черезъ три года посл ампутація, что онъ иногда чувствуетъ боль или чесаніе какъ-бы въ пальцахъ отрзанной ноги. Этимъ-же воспоминаніемъ нервовъ можно объяснить, что когда воображеніе настроено на одну тему или, врне сказать, когда оно разстроено одной темой, то можно и видть, и слышать, и осязать несуществующее.
— Такъ, по вашему, у всхъ спиритовъ воображеніе разстроено?
— Я такъ думаю.
— Ха-ха-ха! Это ужъ черезчуръ! Къ такой увренностью говорить, что у нсколькихъ милліоновъ людей и въ разныхъ частяхъ свта разстроено воображеніе! Тмъ боле у людей ученыхъ, которые занимаются спиритизмомъ исключительно съ научными цлями.
— Чему вы сметесь? Въ исторіи есть много примровъ разстройства воображенія въ цлыхъ массахъ народа. Въ этомъ отношеніи спириты не представляютъ новости. Люди способны и увлекаться, и заблуждаться не. только единицами, но тысячами и милліонами единицъ. Лучшимъ тому доказательствомъ служить вра въ нечистую силу, распространенная повсемстно, многіе даже видли и осязали чертей, домовыхъ и лшихъ, а попробуйте-ка уврить этихъ людей, что они ошибались…
— Да въ это врить только простой народъ…
— Далеко нтъ. Я встрчалъ очень образованныхъ людей, врившихъ въ привиднія и въ нечистую силу.
— Это очень странно.
— Ничего нтъ страннаго. Въ природ существуечъ многое, чего еще мы не умемъ объяснить. А такъ какъ человческій умъ требуетъ на все положительныхъ отвтовъ, то одни находятъ эти отвты въ религіи, другіе — въ чертовщин, третьи — въ спиритизм…
— Ахъ, перестаньте, пожалуста, смшивать спиритизмъ Богъ знаетъ съ чмъ! Вы меня нисколько не разубдите, что-бы ни говорили. Спиритизмъ — это наука будущаго. Съ тхъ поръ какъ я стала спириткой, я чувствую себя такъ хорошо, для меня такъ все ясно и свтло, какъ-будто я стала жить совершенно другой, лучшей жизнью. Не разочаровывайте меня!
— Нисколько не желаю, но и вы. Марья Павловна, не старайтесь обращать меня въ спиритизмъ, чтобы не разстраивать нашихъ добрыхъ отношеній.
— Да вы разв дорожите ими?
— На это я вамъ отвчу также вопросомъ: ваши духи ничего не говорили вамъ обо мн?
— Ничего…
— Глупы-же у васъ духи.
— Что это значитъ?
— Если-бы ваши духи были поумне и попрозорливе, то они давно-бы сказали вамъ: ‘Марья Павловна! остерегайтесь этого человка: онъ васъ любитъ!’
— Вы?! Вы меня любите?!
— Люблю. Не велите казнить, велите миловать…
— О, Богъ мой, Богъ мой!
Марья Павловна закрыла лицо руками и нсколько времени оставалась въ такомъ положеніи. Подождавъ немного и видя, что она не шевелится, Огневъ всталъ и по мягкому ковру неслышно вышелъ въ другую комнату, гд и прислъ къ одному изъ карточныхъ столовъ.
Вернувшись домой часу въ первомъ ночи. Огневъ не думалъ ложиться спать, не смотря на утомленіе, всегда испытываемое посл вечера, проведеннаго въ гостяхъ. Не раздваясь, прилегъ онъ на дивал въ гостиной и, выкуривъ безъ перерыва чуть не два десятка папиросъ, вскочилъ потомъ и началъ ходить по своимъ четыремъ комнатамъ, изъ которыхъ только одна, гостиная, была слабо освщена свчкой.
‘Чортъ знаетъ, что такое со мною длается’! думалъ онъ, ‘дернуло-же меня сказать такую глупость! Я — люблю! Объяснился какъ пажъ или студентъ какой-нибудь и на кой прахъ, спрашивается? Что она мн и что я ей? Мы также несовмстимы, какъ огонь съ водой. Ничего изъ этого не будетъ. Все это вздоръ’!..
Огневъ слъ на диванъ и снова закурилъ папироску, усиленно втягивая и выпуская дымъ, такъ что скоро передъ нимъ образовалось цлое облако. Онъ машинально слдилъ за клубами дыма, и когда они разсялись нсколько, передъ нимъ вдругъ предстало видніе… Да, за дымомъ, изъ темной глубины кабинета, ясно выдлилась фигура Марьи Павловны, съ нотъ до головы закутанной въ черное… Только лицо ея, слабо освщенное отдаленнымъ огнемъ свчи, было открыто, и глаза ясно виднлись, сверкая своими искорками. Огневъ не былъ ни трусомъ, ни суеврнымъ, но неожиданность этого виднія такъ поразила его, что онъ только наклонился впередъ, опершись руками о диванъ и столъ, и въ этой поз застылъ, точно кроликъ, очарованный взглядомъ боа. Но видніе не дало себя долго разсматривать и при первомъ движеніи его исчезло. Огневъ привсталъ и ощупалъ голову. Температура ея была, повлдимому, нормальна. Онъ взялъ свчу и подошелъ къ зеркалу — взглянуть на себя: ничего особеннаго въ наружности его не было. Однако, была-же галлюцинація: онъ ясно видлъ живое лицо Марьи Павловны.
‘Это удивительно, какъ устроены наши нервы!’ подумалъ онъ. ‘Я только слыхалъ о галлюцинаціяхъ. но испытать пришлось въ первый разъ въ жизни. Немудрено, что люди врятъ въ привиднія и во всякую чертовщину’! ршилъ онъ.
Затмъ его невольно потянуло войти въ кабинетъ. Оглянувъ его сначала кругомъ и, не замтивъ ничего особеннаго, Огневъ поставилъ свчу на письменный столъ и опустился въ кресло, радумывая о случившемся. Иногда онъ машинально бралъ въ руки ту или другую вещь и, повертвъ, ставилъ опять на мсто. Между прочимъ, взялъ онъ и шляпу, которую, придя домой, оставилъ на стол въ кабинет. Повернувъ ее безъ всякой цли, онъ вдругъ снова пораженъ былъ неожиданностью: изъ шляпы выпала бумажка… Поднять ее, развернуть, быстро оглядть со всхъ сторонъ — было дломъ одной минуты. На бумажк было написано нсколько словъ карандашомъ. Онъ прочелъ: ‘Я была у васъ, увидимся въ три часа’. Подписи никакой, но рука — Марьи Павловны. Огневъ взглянулъ на часы: было безъ четверти два часа. Онъ вскочилъ съ кресла и снова заходилъ по комнат.
‘Что-же это такое’? думалъ онъ въ волненіи. ‘Это ужъ не галлюцинація, а сама матерія, въ вид бумажки… Неужели спириты правы? Неужели есть возможность отдлятъ отъ себя перисири, который можетъ, проникать черезъ стны и переносить вещи’?
Огневъ остановился среди комнаты и началъ соображать хладнокровне. Онъ подошелъ потомъ къ наружной двери и осмотрлъ ее: ключъ былъ въ замк и запертъ, крюкъ спокойно лежалъ въ своей петл, — слдовательно, черезъ парадный ходъ никто не могъ пройти. Уврившись съ этой стороны, Огневъ прошелъ по корридору, устланному циновкой, въ кухню: врный его служитель, старый Кононъ, крпко спалъ на кровати. Огневъ подошелъ къ наружной двери чернаго хода и осмотрлъ ее: крюкъ былъ отстегнутъ, но дверь заперта на ключъ, хотя ключа не было въ замк. Въ первую минуту Огневъ хотлъ разбудить Конона, чтобы выбранить его за небрежность и спросить, гд ключъ, но, подойдя къ кровати старика, онъ пожаллъ его будить и ршилъ, что объ этомъ можно поговорить и завтра. Дверь, все-таки, была заперта и отсюда также ни кто не могъ придти. Вернувшись въ гостиную, Огневъ оказался совершенно растеряннымъ.
‘Можетъ быть, и записка была галлюцинаціей’? попробовалъ онъ еще успокоить себя. ‘Пожалуй, теперь я не найду ея на стол’…
Съ этой надеждой онъ вошелъ въ кабинетъ, но записка лежала на стол нетронутой. Онъ взялъ ее и снова перечелъ.
— Это ужъ совсмъ чортъ знаетъ что такое! сказалъ онъ, швырнувъ бумажку на столъ.
Какая-то досада, какое-то подозрніе, что кто-то и какъ-то его дурачитъ — просто выводили его изъ себя. Спать онъ уже не могъ. Но оставаться такъ одному тоже не было возможности. У него явилась сильная потребность видть людей, поговорить съ кмъ-нибудь, разсять, свое волненіе… Но куда дваться въ два часа ночи? Онъ сталъ припоминать всхъ своихъ пріятелей и знакомыхъ, къ которымъ бы можно было отправиться такъ поздно ночью, но никого такого не оказывалось. Вдругъ счастливая мысль озарила его голову… Нтъ-ли сегодня маскарада? Быстро побжалъ онъ къ пачк афишъ и нервно перелисталъ ее. О, счастье! Въ Большомъ театр — маскарадъ! Недолго думая. Огневъ быстро переодлся во фракъ, надлъ шляпу, завернулся въ шубу и вышелъ, тщательно замкнувъ за собою дверь.
Маскарадъ былъ уже. въ полномъ разгар, когда Огневъ вошелъ въ залу театра. Вмшавшись въ толпу, онъ обошелъ раза три залъ, отыскивая кого-нибудь изъ знакомыхъ, съ кмъ-бы можно было поговорить и разсяться, но если и встрчались такіе, то они были заняты, разгуливая съ масками. Тогда Огневъ всталъ на проходномъ мст и ршился выжидать. Видъ блестяще освщенной залы, толпы разнообразнаго народа, говоръ и музыка — все это произвело на него хорошее впечатлніе и разсяло до нкоторой степени мрачныя мысли, съ которыми онъ выхалъ изъ дому. Онъ не замтилъ, долго-ли простоялъ такъ, какъ вдругъ изъ группы проходившихъ мимо него людей отдлилась одна маска и, подойдя къ нему, ударила слегка веромъ по плечу.
— Что такъ задумался?— спросила она.
Огневъ вздрогнулъ и оглянулъ незнакомку.
— Не узнаешь меня даже по голосу?— повторила она, слегка засмявшись.
— Неужели Марья Павловна?— быстро сказалъ Огневъ.
— Она самая.
— Вотъ неожиданная встрча!— сказалъ онъ.— Пойдемте, мн надо васъ разспросить кое о чемъ.
И, схвативъ подъ руку маску, онъ быстро пошелъ съ ней, отыскивая боле уединеннаго мста.
— У меня дома случилось что-то необыкновенное, — говорилъ онъ.— Я видлъ насъ у себя и нашелъ въ шляп вашу записку, въ которой сказано, что мы увидимся въ три часа.
Вспомнивъ объ этомъ. Огневъ вынулъ часы и взглянулъ: было ровно три часа…
— Вотъ видите,— сказалъ онъ, показывая маск часы.
Маска разсмялась.
— И вы думаете, что это я была у васъ?
— Нтъ, не думаю, потому что двери оказались запертыми и войти никто не могъ.
— Такъ это былъ мой духъ?
— Право, не знаю что, но я видлъ ясно васъ у себя въ кабинет. А записка? Она писана вашей рукой.
— Покажите.
Огневъ поискалъ въ карманахъ, но ея не было: онъ вспомнилъ, что оставилъ ее у себя въ кабинет, на стол.
— Ну, да все равно, — сказала маска.— Я вамъ очень просто объясню, какъ попала къ вамъ записка: я положила ее въ шляпу, когда вы были у насъ. Больше ничего.
Огневъ подумалъ немного
— Нтъ, — сказалъ онъ, — это ничего не объясняетъ. Въ записк сказано: я была у васъ, и я дйствительно видлъ васъ у себя въ кабинет. Писавши дома, вы не могли знать, удастся-ли вамъ незамтно войти ко мн. А затмъ въ записк назначено свиданіе въ три часа. Но вы не могли знать, буду-ли я здсь, такъ какъ я и не предполагалъ сегодня быть въ маскарад.
— Все это было разсчитано на случайности.
— Хороши случайности!
— Ну, такъ, значитъ, въ это дло замшаны духи,— сказала маска, засмявшись.— Я не могла быть у васъ, потому что двери были заперты, я не могла знать, что вы будете здсь въ три часа, потому что вы и не собирались сюда, а между тмъ вы меня видли у себя, и мы акуратно въ три часа встртились здсь. Ясно, что это все устроили духи — т самые, въ которыхъ вы не врите.
И маска снова разсмялась, какъ смются надъ дтьми, когда они недоумваютъ при какой-нибудь сказанной имъ несообразности. Огнева этотъ смхъ раздосадовалъ. Онъ чувствовалъ, что играетъ глупую роль, и пожаллъ, что такъ поторопился разсказать Марь Павловн о своемъ домашнемъ приключеніи.
‘Мн надо было молчать’, думалъ онъ,— и дожидаться, пока она сама что-нибудь скажетъ, если только она знала что-нибудь объ этомъ. Не духи-же, въ самомъ дл, у меня завелись. А между тмъ кто-же и какъ могъ пройти ко мн’?
— Что-же вы молчите?— спросила маска.
— Я все хочу угадать сегодняшнюю загадку. Думалъ, что вы мн что-нибудь объясните, по вы. какъ кажется, знаете еще меньше меня.
— Понятно, что я не могу знать, что съ вами было.
— Однако, вы сказали, что сами положили записку въ мою шляпу…
— Это я сказала, чтобы, согласно вашимъ убжденіямъ, объяснить реальнымъ образомъ то, что вамъ показалось необыкновеннымъ, неестественнымъ.
— Такъ теперь вы отказываетесь отъ того, что писали записку?
— Отказываюсь. Я (и маска сдлала особенное удареніе на слов я) этой записки вамъ не писала.
— И вы не были у меня?
— И я не была у васъ.
— Честное слово?
— Самое честнйшее. Довольны-ли вы теперь?
— Напротивъ. Я врю, что вы теперь не лжете, но это только затемняетъ дло еще больше.
Часка звонко расхохоталась и, бросивъ руку Огнева, исчезла въ толп.
Огневъ нсколько разъ прошелся по всему залу въ разныхъ направленіяхъ, вглядываясь во всхъ замаскированныхъ, желая отыскать Марью Павловну и еще поговорить съ ней, но ея не было ни въ зал, ни въ ложахъ, ни въ буфет, ни въ столовыхъ. Усталый, раздосадованный и заинтригованный въ высшей степени онъ вернулся домой. Таинственная записка лежала на стол нетронутой, все въ дом было въ порядк, старый Кононъ продолжалъ усердно храпть въ кухн. На этотъ разъ усталость побдила волненіе, и, раздвшись на-скоро, Огневъ легъ въ постель, поршивъ, что завтра онъ непремнно доищется истины.
На другое утро Огневъ началъ свой розыскъ съ Конона.
— Отчего это у тебя кухонная дверь не была заперта на крюкъ?— спрашивалъ онъ его, сидя за кофеемъ, въ то время какъ Кононъ прибиралъ кое-что въ комнат.
— Я всегда запираю на крюкъ, — отвтилъ Кононъ неохотно и рзко,
— Однако, сегодня не была заперта, я самъ видлъ.
— Я ее заперъ и на ключъ, и на крюкъ.
— Говорю-же теб, что крюкъ вислъ, а ключа въ дверяхъ не было. Куда ты его спряталъ?
— Никуда я его не пряталъ, онъ былъ на своемъ мст — вотъ что-съ.
— Да что-же я пьянъ что-ли былъ или вру теперь?
— Ничего этого я знать не могу… Только сначала, встамши утромъ, я полагалъ, что это вы подшутить надо мною изволили…
— Чмъ это?
— Да тмъ, что ключъ вынули изъ двери и крюкъ сняли… А только потомъ…
Кононъ замолчалъ и махнулъ рукой.
— Что такое? Что потомъ?— нетерпливо спрашивалъ Огневъ.
— А потомъ…
Кононъ сталъ посреди комнаты и, растопыря руки, началъ объяснять.
— Приходитъ это дворникъ и замстъ того, чтобъ постучать али позвонить, начинаетъ отворять дверь ключемъ. Какъ, говорю я ему, это ты ключъ у меня стащилъ? А онъ мн говоритъ, что сичасъ какой-то баринъ зашелъ на дворъ и далъ ему этотъ самый ключъ, сказамши, что онъ отъ нашей хватеры. Какъ, говоритъ это дворникъ-то, попалъ вашъ ключъ къ чужому господину? А я и говорю ему, что, должно быть, баринъ выходили чернымъ ходомъ да, взямши съ собой ключъ, забыли у пріятеля.
— Дуракъ ты эдакій! да зачмъ мн твой ключъ брать, когда у меня есть свой съ парадной лстницы.
— Можетъ, хотли пройти по черной…
— Никакой причины нтъ. Говорилъ дворникъ: какой это былъ господинъ?
— Нтъ.
— Пошелъ сейчасъ и позови его сюда!
Кононъ вышелъ, а Огневъ началъ обдумывать снова это приключеніе, которое съ часу на часъ становилось сложне и запутанне. Объясненія Колона не только ничего не разъяснили, но еще прибавили туману. Минуть черезъ десять вошелъ дворникъ.
— Кто это теб далъ ключъ отъ черной лстницы?— спросилъ Огневъ.
— Не знаю, сударь, какой-то господинъ въ мховомъ пальт и шляп.
— Ты его видалъ когда-нибудь?
— Нтъ, никогда-съ. Такой изъ себя брунетъ съ бородкой.
— Ты его не спрашивалъ откуда онъ взялъ ключъ?
— Никакъ нтъ-съ. Подошли это они къ воротамъ, позвонили. Я вышелъ: думалъ — жильца какого ищутъ, а они мн сунули ключъ и ушли.
— И ничего теб не сказалъ?
— Ни чего-съ, только и сказали: ‘передай въ квартиру десятаго номера, это, молъ, отъ черной лстницы’.
— Да какъ-же такъ ты упустилъ его? А если-бы это былъ воръ?
Дворникъ засмялся.
— Не можетъ этого быть, сударь. Воръ не принесетъ ключа назадъ, да и мы-же ворота стережемъ, у насъ воръ не пройдетъ съ вещами. Окромя того: баринъ какъ слдъ, по всему видно: по облику и одеж.
— А вотъ укралъ-же ключъ?
— Я полагалъ, сударь, что это вы забыли его гд нибудь.
— Мн незачмъ было брать этотъ ключъ. Ты знаешь, что если я разсчитываю вернуться поздно, то беру съ собой ключъ отъ парадной двери. Между тмъ мн важно узнать, у кого былъ этотъ ключъ, потому что ночью у меня кто-то былъ.
Дворникъ и Кононъ удивленно переглянулись.
— Не можетъ быть этого, сударь,— сказалъ дворникъ.— Сегодня я былъ дежурнымъ и никого не видалъ.
— А между тмъ у меня кто-то былъ: я самъ это видлъ.
— Да какъ-же, сударь, вы его не остановили?— спросилъ дворникъ.
— Меня-бы крикнули, — вставилъ Кононъ.
Огневъ невольно покраснлъ, сознавая, что оба замчанія были справедливы. Но не разсказывать-же прислуг, кого онъ видлъ и почему не принялъ мръ задержать ночнаго постителя!
— Я немного задремалъ, — сказалъ имъ, — и мн показалось, что я вижу это во сн.
— Это бываеть-съ.
— А вотъ этотъ ключъ доказываетъ, что я не спалъ, и что у меня, дйствительно, кто-то былъ.
— Нечистый подшутилъ, — замтилъ Кононъ.
— Этого въ нашемъ дом нтъ, — сказалъ дворникъ.— Хозяинъ нашъ богобоязненный: домъ освященъ, и кажинный годъ молебны служимъ.
— Да вдь нечистый и въ церкву залзаетъ, — настаивалъ Коконъ.
— Ну, ладно, ступайте!— перебилъ Огневъ, почувствовавъ, что разговоръ начинаетъ принимать косое направленіе.
Оставалось одно: дохать къ Марь Павловн и разузнать тамъ. На этотъ разъ Огневъ ршился не начинать разговора ни о ночномъ визит, ни о маскарад и подождать, что скажетъ сама Марья Павловна. Онъ разсчитывалъ. что она, какъ женщина, не утерпитъ, чтобы чмъ-нибудь не выдать себя, если только она дйствительно была у него и въ маскарад. Но, конечно, она была: онъ ясно видлъ ее у себя и слышалъ именно ея голосъ въ театр.
— Дома Марья Павловна?— спросилъ Огневъ у горничной, отворившей двери.
— Дома-съ, только он очень нездоровы,
— Что съ ней? Лежитъ?
— Он встали утромъ, одлись въ шлафрокъ, а потомъ опять легли.
— Доложите, что я пріхалъ, и спросите: не можетъ-ли принять меня.
Пока горничная пошла съ докладомъ. Огневъ снялъ пальто и вошелъ въ гостиную, гд на стол лежали кписэки и альбомы съ фотографіями. Перелистывая ихъ, они не замтилъ, какъ въ дверяхъ показалась Марья Павловна.
— Здравствуйте,— сказала она слабымъ голосомъ.
Огневъ вскочилъ и, взглянувъ на хозяйку, пораженъ былъ ея болзненнымъ видомъ.
— Что съ вами?— спросилъ онъ, подходя.— Вчера я оставилъ васъ такой здоровой и веселой.
— Вдь я страдаю печенью, — слабо проговорила Марья Павловна, изнеможенно опускаясь на ближайшее кресло.— Какъ только вы ушли вчера, у меня начались боли и чмъ дальше, тмъ хуже. Вотъ теперь только, съ часъ тому назадъ, начали утихать. А то я всю ночь металась и стонала.
Проговоривъ это. она откинула голову нсколько назалъ и приложила руки къ груди. Впавшія щеки, блдность лица, синіе круги около глазъ, измнившійся голосъ — все это показало Огневу, что притворства тутъ нтъ и что подозрвать ее въ ночныхъ похожденіяхъ нтъ возможности. Весь планъ допроса, построенный Огневымъ дорогою, разсыпался какъ карточный домикъ.
— А я прохалъ отъ васъ въ маскарадъ, — сказалъ онъ небрежно, — и тамъ принялъ одну маску за васъ.
Марья Павловна удивленно взглянула на него и слегка улыбнулась.
— За меня? Да разв вы не знали, что я въ маскарадахъ не бываю?
— Это ничего не значитъ. Одинъ разъ вы могли разршить себ, и еслибъ вы были сегодня здоровы, то ничмъ бы не уврили меня, что это не вы тамъ были.
— Странно… Вы, кажется, должны немного знать меня. Вы разговаривали съ моимъ двойникомъ?
— Конечно. Она сама подошла ко мн и выдавала себя за васъ.