Переводы в ‘Молве’ и ‘Телескопе’, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1834

Очерк
Время на прочтение: 46 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

Переводы въ ‘Молв’ и ‘Телескоп’.

Великимъ постомъ 1833 г. Блинскій близко познакомился съ редакторомъ ‘Телескопа’ Надеждинымъ (о немъ — см. въ примчаніяхъ къ ‘Литературнымъ Мечтаніямъ’). Надеждинъ скоро понялъ съ кмъ иметъ дло и уже черезъ годъ предоставляетъ ему всецло критическій отдлъ своего журнала. Но на первыхъ порахъ Блинскій подвизался въ ‘Телескоп’ и составлявшей приложеніе къ нему ‘Молв’ въ качеств переводчика. Большинство переводовъ его подписано иниціалами В. Б. или Б., но есть и анонимные. Часть переводовъ самъ онъ называетъ въ письм къ брату отъ 21 мая 1833 г., которое сейчасъ будетъ приведено. Но есть переводы и не указанные имъ или другими и они здсь вводятся въ литературный формуляръ Блинскаго въ первый разъ. Констатированіе значительнаго количества переводовъ Блинскаго иметъ интересъ не только узко-библіографическій. Оно совершенно разрушаетъ чрезвычайно прочно установившееся мнніе, что Блинскому были чужды ‘иностранные языки’. Какъ оно всегда бываетъ, эту славу пустили лучшіе друзья — Тургеневъ, Кавелинъ. На самомъ дл Блинскій плоховато зналъ нмецкій яз., но вполн удовлетворительно французскій. Въ дальнйшихъ комментаріяхъ мы не разъ будемъ имть случай указывать, что послдніе годы жизни Блинскій очень много читалъ по-французски. Но и по отношенію къ первымъ годамъ дятельности нелпо говорить, что онъ былъ ‘чуждъ’ иностранной литератур. Цлый годъ человкъ жилъ переводами съ французскаго въ первостепенномъ журнал и вдругъ чуждъ! Въ ‘Литерат. Мечтаніяхъ’ часто встрчаются французскія выраженія и цитаты. Прежде, признаться, они насъ коробили. Непріятно было сознаніе, что такой человкъ, какъ Блинскій, не только щеголяетъ знаніемъ фран. яз., но еще щеголяетъ въ павлиньихъ перьяхъ, такъ какъ его же закадычные друзья увряютъ, что онъ былъ ‘чуждъ’ иностраннымъ языкамъ. Но многочисленность ниже приводимыхъ переводовъ вполн разъясняетъ, почему Блинскій такъ много французитъ въ первомъ крупномъ литературномъ произведеніи. Онъ, можно сказать, всецло жилъ въ атмосфер французскаго яз., переводя листа 2—3 въ мсяцъ и еще больше, конечно, читая для того, чтобы выбрать для перевода ту или другую статью.
Въ вышеупомянутомъ письм Блинскій пишетъ:
‘Я знакомъ съ Надеждинымъ: перевожу въ Молву и Телескопъ. Вотъ теб перечень моихъ переводовъ: Лейпцигская битва, Изобртеніе Азбуки, Нкоторыя черты изъ жизни Доктора Свифта, Послднія минуты библіомана, День въ Калькутт (59 и 60 No). Въ Телескоп будутъ помщены Письмо о музык и о Богемской эпопе&#1123,. Сверхъ того еще не напечатаны: Воспитаніе Женщинъ (Карла Нодье), Графъ и Альдермань и Воздушные замки молодой двушки (Юлія Жаненъ). Перевожу я боле изъ Revue Etrangиre, нсколько изъ Courier du beau monde, Revue de Paris и разную м(е)лочь для Молвы изъ Miroire’.

12. Лейпцигская битва.

Изъ записокъ стараго солдата.

‘Молва’ 1833 г. No 33, отъ 18 марта и No 34, отъ 24 марта. Это первый изъ переводовъ Блинскаго въ изданіяхъ Надеждина.

Я люблю, сидя у камина, вспоминать о Лейпцигской битв! И между тмъ небо 16 октября 1813 года было сырое, мрачное и холодное небо!
Но если бы вы знали, какія прекрасныя сцены тамъ происходили!
Земля была покрыта разбросанными обломками сбитыхъ съ лафетовъ пушекъ, фуръ, пороховыхъ ящиковъ, мертвыми и умирающими, оторванными кровавыми членами, валявшимися около своихъ туловищъ.
Присовокупите къ тому огромные пожары замковъ, загородныхъ домовъ и, что всего горестне, пожары бдныхъ хижинъ! Какое другое смятеніе можетъ съ симъ сравниться? Возьмите любое, напримръ, смятеніе Сен-Жермень д’Окссерруа, одньте мыслію и воображеніемъ, какъ можно лучше, украсьте багровыми и лоснящимися скулами парижской черни, обставьте вытянутыми, испитыми, мдноцвтными и зеленоватыми фигурами, на коихъ проступаетъ горькая нищета… Все это розы… Но Лейпцигъ!!! — Писатель мелодрамъ сошелъ бы съ ума отъ радости при вид сихъ ужасовъ. Какой Источникъ вдохновенія нашелъ бы онъ, еслибъ съ самаго жаркаго, но совершенно безопаснаго пункта, развлекаемый только сладостною гармоніею бивуачнаго вертела, могъ созерцать сію грозную драму убійства, опустошенія, кровопролитіи!
Теперь будете ли спрашивать, почему я люблю, сидя у камина, вспоминать о Лейпцигской битв?…
И почему т минуты жизни, которыя были для васъ самыми горчайшими, когда душа ваша, пытаемая бдствіями, разрывалась на части и приготовляла вамъ безвременно сдину и морщины, почему он всего чаще приходятъ на умъ, даже предпочитаются плнительнымъ сценамъ удовольствія, радости и счастія, кои мелькали предъ вами во дни вашей юности?
Почему дитя, которое, родясь слабымъ и недужнымъ, заставляетъ мать свою проводить надъ колыбелью его безпокойныя и раздираемыя тоской ночи, почему преимущественно предъ другими бываетъ предметомъ ея нжности, любви, предпочтенія?
Не мн, старому солдату, разршать метафизическіе вопросы, не мн, который въ возраст, управляемомъ школьною ферулою, уже видлъ себя въ училищ войны, гд могъ научиться только тому, какъ должно умирать… въ пору, столь богатую добрыми примрами!..
Лейпцигъ! Городъ, исполненный удовольствій для своихъ жителей, городъ счастливый и богатый своею торговлею, равно какъ плодородными и плнительными полями, тебя окружающими! Я люблю воспоминать о твоихъ прекрасныхъ улицахъ, о твоихъ великолпныхъ домахъ, о цвтущихъ здоровьемъ и прелестями женщинахъ, съ нжными, голубыми глазами, въ нихъ обитающихъ, но когда настали наши бдствія, которыя ты ускорилъ своими обтами и измною, тогда ты явился чудовищно-вроломнымъ, какъ французъ, я проклинаю тебя…
Теперь, когда ты находишься въ поко, усыпленный наслажденіями мира, когда прошло уже цлое поколніе, помнишь ли ты еще тотъ день, когда четыреста французскихъ орудій, оцпивъ тебя, гремли, дабы возбранить доступъ къ стнамъ твоимъ?
Я далекъ отъ намренія входить въ описаніе стратегическихъ движеній сей битвы… Скажу только, что изъ пяти баталіоновъ, составлявшихъ нашъ корпусъ, первый полкъ морской артиллеріи, образовавшій собою къ югу длинную боевую дорогу, черезъ нсколько часовъ оставалось только девяносто человкъ и малое число офицеровъ… Прочіе были взяты въ плнъ или перебиты… Вчный покой имъ! То были храбрые воины!!!
Утро 17 числа было отдыхомъ почти для обихъ дйствующихъ сторонъ.
18 число было для французской арміи блистательнйшимъ днемъ, хотя слава не увнчала, какъ во дни бывалые, главу орла, возносившагося надъ нашими знаменами, кои дотол сохраняли двственную неприкосновенность!
Пусть представятъ себ колосса съ Геркулесовскими формами, коего смерть обрекаетъ себ въ жертву: пусть вообразятъ себ его юность, его мужественную твердость, которая изъ всхъ силъ, лицемъ къ лицу, борется съ гробомъ, его продолжительное, смертное томленіе, истощающееся въ ужасныхъ усиліяхъ, его раздирающее душу хрипніе, которое ужасаетъ всякое живое созданіе: это будетъ слабымъ, весьма слабымъ изображеніемъ усилій сей битвы!
Насъ, оставшись отъ ужаснаго кораблекрушенія, присоединили къ бригад, которая не была уже нашею и въ которой мы значили тоже, что нсколько сантимъ, присовокупленныхъ къ бюджету.

(До слдующаго листка).

Лейпцигская битва.
Изъ записокъ стараго солдата.
(Окончаніе).

Мы напали на Шенфельдъ: то была прелестнйшая деревенька, но, клянусь Богомъ, не на этотъ день! Большая, многолюдная, богатая жатвою и зеленью въ весеннюю пору!
Кто не помнитъ ея огромной колокольни, превращенной въ развалины пожаромъ и ядрами?
Кто не помнитъ этой великолпной аллеи деревьевъ, которая ведетъ къ феодальному замку?
И м(е)льницу, которая стояла влв и которой распростертыя крылья содрогались, когда мимо нихъ пролетало ядро, орудіе смерти, а Богу извстно, сколько ихъ тогда пролетло!..
Подл нея былъ раненъ генералъ Кампанъ и поражены на смерть генералы Фридерикъ и Когорнъ, оба славные своей храбростію, а послдній сверхъ того грубостью языка и наружности. Когда онъ видлъ падающаго человка, то не иначе, какъ съ сердцемъ дозволялъ двумъ солдатамъ выходить изъ рядовъ для удаленія несчастнаго отъ новыхъ опасностей. Въ свою очередь, пораженный ядромъ въ бедро и жестокій къ самому себ, такъ же какъ къ другимъ, онъ сказалъ, когда бросились поднять его: ‘оставайтесь на своихъ мстахъ и дайте мн здсь умереть!’
Одинъ старый канонеръ получилъ пулю въ грудь и упалъ: его взоръ погасалъ, вс думали, что онъ навсегда закрылся для свта. Съ нему наклонился его сосдъ, чтобы взять у него ружье, ибо свое разлетлось у него въ дребезги, тогда издыхающій нашелъ въ себ столько силъ, что сказалъ ему: ‘Товарищъ, ты бы подождалъ немного, пока бы я умеръ!…’
Вотъ какіе люди командовали и какіе повиновались!.. Наконецъ къ вечеру мы получили приказаніе отретироваться къ Лейпцигу, куда и вступили 19 числа утромъ.
Подвижные лазареты, повозки генераловъ и маркитантшъ, пхотная и конная артиллерія, съ своими пушками, пороховыми ящиками и фурами, кавалерія и инфантерія двигались въ безпорядк, ужасно тснясь и мшаясь между собою, ища и окликая другъ друга. чтобы соединиться, изрыгая самыя жесточайшія проклятія! Эти люди, изнуренные усталостію и крайностію въ продолженіе трехдневныхъ битвъ, умирающіе отъ голода, съ обезображенными лицами, почернвшіе отъ пороха и бивуачнаго дыма, еще нашли въ себ довольно силъ, чтобы драться межъ собой на штыкахъ и сабляхъ, оспаривая другъ у друга право взойти на Ислерскій мостъ, какъ будто на томъ берегу находилась Франція, наша прекрасная земля, а по ею сторону Сибирь съ своими пустынями.
Такъ шли дла, когда позади разстроеннаго войска показались русскія дружины съ четырьмя орудіями, которыя начали громить ужасными выстрлами эту слишкомъ уже стснившуюся массу.
Добрые лейпцигскіе жители, слишкомъ увренные въ своей ненаказанности, осыпали насъ изъ оконъ ружейными выстрлами съ немного большею врностью, чмъ благородствомъ.
Мостъ, который непріятели угрожали занять, былъ взорванъ: мы видли, какъ обломки его трещали, дробились и летли на воздухъ, смшанные съ трепещущими членами тхъ, кои, за минуту передъ тмъ, благословляли судьбу, что могли его достигнуть. Крикъ ужаса, сосредоточившій въ себ раздирающія душу прощанія съ родиною и связями, въ ней оставленными, раздавался со всхъ сторонъ. Понятовскій бросается на своей прекрасной блой лошади въ рку… Но едва благородное животное, покрытое ранами, достигаетъ до половины ея, несчастный исчезаетъ въ влажной бездн!…
Вотъ почему, сидя у камина, люблю я воспоминать о Лейпцигской битв!

Съ Франц. Б.

13. Изобртеніе азбуки.

‘Молва’ 1833 г. No 47 отъ 27 апрля и No 48 отъ 22 апрля. Статья не подписана, но о ней говорится въ письм къ брату.

Одно изъ индійскихъ племенъ Сверной Америки, назадъ тому нсколько лтъ, представило любопытное зрлище цлаго ряда остроумныхъ покушеній создать для своего употребленія систему письма и усвоить ее своему нарчію. Это предпріятіе имло полный успхъ, который тмъ большую долженъ имть для насъ важность, что мы знаемъ, какъ часто въ семъ отношеніи древность была предметомъ безплодныхъ разысканій.
Американскому Кадму теперь шестьдесять пять лтъ отъ роду, онъ человкъ съ важною наружностью. Депутація. посланная его народомъ (черокизами) въ Вашингтонъ, доставила ему счастливый случай наблюсти нравы и искусства образованности, а его природный геній были созданъ понять и оцнить ихъ.
Самые умнйшіе изъ черокизовъ приписывали сверхъестественную силу орудіямъ, посредствомъ коихъ блые умли длать говорящіе листы, бывшіе для нихъ непостижимымъ чудомъ. Все, что разсказывали касательно сего предмета, возбуждало въ нихъ величайшее изумленіе и долгое время было предметомъ постоянныхъ размышленій Зесквагіама (Seequahyam). Одаренный умомъ мене легковрнымъ и боле проницательнымъ, чмъ его собратія, онъ ршился проникнуть сію тайну и его усилія были увнчаны совершеннымъ успхомъ. Боль въ ногахъ, принудившая его оставаться въ своей хижин въ продолженіе цлаго года безвыходно, уединеніе, въ которомъ онъ находился, и бездйствіе, къ которому былъ принужденъ, удивительно пособили ему въ этомъ случа, дозволивъ безъ всякаго помшательства предаться изысканію средствъ доставить своимъ соотечественникамъ благодтельный даръ письма.
Онъ началъ тщательно раздлять вс звуки своего языка. Это первое дйствіе было не безъ трудностей, по причин различныхъ оттнковъ произношенія, которые такъ многочисленны во всякомъ еще не утвержденномъ опредленными правилами нарчіи. Чтобы исполнитъ сіе съ возможнымъ совершенствомъ, онъ заставлялъ свою жену и дтей повторять эти опыты. Когда онъ почиталъ себя совершенно убдившимся въ справедливости своихъ наблюденій, то занимался тмъ, какъ выразить сіи звуки знаками. Сперва онъ выбралъ для сего фигуры птицъ и различныхъ животныхъ и придалъ каждой изъ нихъ идею звука. Но вскор, найдя эту систему слишкомъ затруднительною, оставилъ сіи изображенія и изобрлъ другіе знаки.
Сначала онъ выдумалъ ихъ до двухъ сотъ, но посл, увидя, что такое число длало письмо слишкомъ сложнымъ, уменьшилъ ихъ до шестидесяти, при помощи своей дочери, которая раздляла вс его труды. Потомъ, ршительно остановившись на этомъ числ, онъ исключительно занялся усовершенствованіемъ изобртенныхъ имъ фигуръ, чтобы сдлать ихъ удобными для начертанія и различенія. Сперва у него не было никакихъ инструментовъ, кром ножа и гвоздя, которыми онъ вырзывалъ знаки сіи на кор, по впослдствіи времени узналъ онъ чернила и перья, и съ тхъ поръ труды его очень облегчились.
Но главнйшее затрудненіе предстояло ему въ томъ, чтобы убдить своихъ соотечественниковъ принять его изобртеніе. Глубокое уединеніе, въ коемъ Зесквагіамъ жилъ въ продолженіе долгаго времени, возбудило въ черокизахъ подозрніе. Они смотрли на него, какъ на колдуна, занятаго дьявольскимъ искусствомъ и имющаго дурныя намренія на счетъ своихъ соотечественниковъ.

(До слдующаго листка).

Изобртеніе азбуки.
(Окончаніе).

Американскій философъ не допустилъ себя дойти до отчаянія и обратился къ отличнйшимъ по своему вліянію мужамъ своего племени. Увдомивши ихъ объ открытіи имъ великой тайны, подобно блымъ, оковывать слова черезъ письмо, онъ просилъ ихъ, чтобы они сами ознакомились съ его изобртеніемъ. Въ ихъ присутствіи его дочь, бывшая до того времени единственною его ученицею, написала произнесенныя ими слова, и вс они были приведены въ большое удивленіе, когда она прочла ихъ потомъ. Тогда Зесквагіамъ просилъ ихъ, чтобы ему было дозволено выбрать изъ своего племени нсколько молодыхъ людей, которымъ бы онъ могъ сообщить свою тайму. Хотя подозрнія на его счетъ еще не были совершенно истреблены, по несмотря на то, ему доврено было нсколько учениковъ. Но прошествіи немногихъ мсяцевъ онъ извстилъ, что ученики сіи въ состояніи подвергнуться публичному испытанію. Ихъ всхъ развели въ разныя стороны и получили неоспоримыя доказательства ихъ знанія: они вс умли оковывать слова и, подобно блымъ, длать говорящіе листы. Радость племени была жива, какъ вс страсти дикихъ. Назначенъ былъ торжественный праздникъ, котораго героемъ, разумется, былъ Зесквагіамъ. Черокизское племя гордилось, что владетъ человкомъ, который, казалось, отъ самаго Великаго Духа получилъ его божественныя качества.
Зесквагіамъ не ограничился изобртеніемъ азбуки. Онъ изобрлъ также знаки для чиселъ и вмст первыя четыре ариметическія правила, для коихъ придумалъ и названія.
Тотъ же самый дикарь сдлался живописцемъ, силою собственнаго своего генія. Никогда не видавши кистей, онъ надлалъ ихъ изъ шерсти дикихъ животныхъ. Его рисунки были грубы, по показывали больныя способности. Механическія искусства также не были ему чужды. Онъ былъ кузнецомъ въ своемъ племени и потомъ сдлался мастеромъ золотыхъ длъ. Очень понятно, какъ пребываніе въ такомъ город, каковъ Вашингтонъ, было выгодно для подобнаго генія. Вырзали пуансоны его азбуки, и теперь Нью-Ечотская газета, называемая Черокизскимъ Фениксомъ, издается въ два столбца, изъ которыхъ одинъ печатается на черокизскомъ язык, буквами, изобртенными американскимъ Кекропсомъ, а другой на англійскомъ. Первый листъ сей газеты показался въ половин февраля 1828 года.
Зесквагіамъ въ Соединенныхъ Штатахъ извстенъ боле подъ англійскимъ именемъ Джорджа Гнесса (George Gness). Онъ происходитъ не отъ чистой крови дикихъ: а есть, какъ англичане называютъ, полу-кровь (half-blood). Благодаря ему, соотечественники его теперь могутъ читать и писать на своемъ язык, что прежде было невозможно. Такимъ образомъ изобртеніе Зесквагіама будетъ имть важное вліяніе на образованіе черокизовъ, коихъ, вроятно, не замедлятъ скоро исключить изъ числа дикихъ.

15. Послднія минуты библіомана.
‘Молва’ 1833 г., No 50 отъ 27 апрля и No 51 отъ 29 апрля.

Вы, которые называете меня своимъ другомъ, съ радушіемъ пожимаете мою руку, съ пріятною и благосклонною улыбкою приглашаете занять мсто за вашимъ столомъ, у вашего камина, знаете ли вы, что я такое? Можете ли вы поврить, что я причинилъ смерть старцу, который любилъ меня, какъ сына, расточалъ предо мною услуги и осыпалъ меня нжнйшими ласками? Но — это преступленіе — я учинилъ его!…
И однакожъ я убилъ этого человка не на дуэли, ибо, повторяю вамъ, онъ былъ убленъ сдинами и его характеръ былъ самый кроткій и мирный. Я убилъ его не во время Іюльской Революціи, ибо онъ не былъ ни жандармомъ, ни королевскимъ гвардейцемъ. Я убилъ его не въ возмущеніи, ибо, когда на улиц кипло возмущеніе, мы оба рачительно запирались въ своихъ квартирахъ, сверхъ того, я не составлялъ части національной гвардіи, а онъ, достойный человкъ, сходилъ съ ума только отъ старыхъ книгъ.
Однимъ вечеромъ я пришелъ къ нему, и надялся, по обыкновенію, застать сидящимъ въ восторг надъ какимъ-нибудь изданіемъ пятнадцатаго вка, какъ напримръ: надъ изданіемъ Виргилія, напечатаннымъ въ Рим, in-folio, Свенгеймомъ и Панмарцомъ, въ 1469 году, или Лукана, вышедшимъ изъ той же типографіи, въ то же самое время, или наконецъ надъ какимъ-нибудъ Эльзевиромъ, котораго еще не обгрызло время. Бдный человкъ! онъ былъ боленъ такъ, что не могъ вставать съ постели. Меня ввели въ его спальню.
— Какъ! вы въ такомъ состояніи! Что съ вами случилось?
— ‘Ничего, почти ничего, мой добрый другъ!’ отвчалъ онъ мн, протягивая пылавшую отъ лихорадки руку. ‘Вы знаете, какъ я слабъ и одышливъ, вчера я пошелъ къ моему старому другу Фан-Прету въ Королевскую Библіотеку, просидвъ тамъ съ десяти часовъ до четырехъ, я надорвалъ себ поясницу, сличая мое изданіе Сентъ-Денисскихъ Хроникъ, Парижъ, Пакье Бономъ, 1476, три тома, in-folio, готическимъ шрифтомъ, съ хранящимся въ Библіотек экземпляромъ. Мое несравненно лучше!’ присовокупилъ онъ съ дтскою радостію. ‘Но я съ удовольствіемъ вижу, что вы находитесь въ добромъ здоровь, вы свжи и такъ же хорошо сбережены, какъ и мой Эвтропій, Римъ (Георгъ Лаверъ), 1471, in-folio. Ну! что вы скажете мн новенькаго? Ходили ли вы вчера на продажу у Сильвестра? За сколько онъ продалъ Champion des Dames Мартина Франка, Парижъ, Gaillot-du-Pr, 1530, in 8, въ фіолетовомъ сафьян, lettres rondes?’
— За 75 франковъ, отвчалъ я ему.
— ‘Я такъ и думалъ. И когда вообразить, что тотъ же самый экземпляръ, въ каталог Лавальера подъ No 2795, продавался прежде не мене, какъ по двадцати пяти ливровъ девятнадцати су! Вотъ какъ вкъ отъ вка утроивается цна на книги. Какъ поживаетъ М. R…?’
— Онъ умеръ вчера вечеромъ, отвчалъ я.
— ‘Боже мой! Что вы мн говорите? Я истинно огорченъ этимъ, онъ былъ превосходный человкъ и отлично зналъ толкъ въ старыхъ книгахъ. Ну, вотъ и еще готовая къ продаж библіотека! Наконецъ я могу достать себ Cymbalum Mundi Бонав. Деперье, Парижъ, Jehan Morin, 1537, который уже десять лтъ ищу и великолпный экземпляръ котораго, принадлежащій ему, блисталъ прежде въ кабинет Геньята, при продаж коего дошелъ до 350 ливровъ, потомъ въ кабинет герцога де Лавальеръ, откуда перешелъ въ руки Тильярда за 120 ливровъ’.
И старый библіоманъ устремилъ на меня глаза, блиставшіе отъ радости.
— Кстати о Cymbalum Mundi, сказалъ я ему, вы знаете, что нашъ ученый другъ хочетъ выдать у Сильвестра его новое изданіе, пріумноженное ключемъ, нигд не напечатаннымъ, и комментаріями Variorum. Такъ какъ я помогаю ему въ этомъ труд, то и прошу васъ оказать мн услугу….
— ‘Все, что вамъ угодно!’ отвчалъ онъ съ благосклонностью.
— Вотъ въ чемъ дло. Вы одни владете изданіемъ этой книги, напечатаннымъ въ Ліон Бенуа Бонненомъ, 1538, въ маленькую осьмушку, готическимъ шрифтомъ, не можете ли вы доврить ее мн дня на три, мн нужно сдлать въ ней кой-какія справки, я буду беречь ее со всми попеченіями, какія только можете вы вообразить.
Я ожидалъ отвта, но ни слова. Лицо старика нахмурилось и поблднло ужаснымъ образомъ, его губы сжались, какъ будто для того, чтобы противопоставить оплотъ напору огорченія, которое возбудила въ немъ моя нескромная просьба, его глаза еще боле высказывали нравственную борьбу, которая ниспровергла все существо его. Устрашенный симъ, я хотлъ позвонить, но онъ удержалъ меня за руку.
— ‘Другъ мой, это ничего! сказалъ онъ мн. Всякому другому я отвчалъ бы ршительнымъ отказомъ, но вы иное дло, я ни въ чемъ не могу вамъ отказать. Возьмите требуемую вами книгу въ моей запертой библіотек, третью на право, на второй полк, заверните ее тщательно въ бумагу по причин ея переплета, который есть chef-d’oeuvre Дезеля, и доставите ее мн въ назначенное время’.
Я благодарилъ его чувствительнйшимъ образомъ, ибо понималъ всю великость принесенной имъ мн жертвы, которой просилъ у него единственно по обязанности, безъ всякой надежды на успхъ.

(До слдующаго листка).

Послднія минуты библіомана.
(Окончаніе).

На другой день утромъ я принялся за это твореніе, и вотъ когда я длалъ свои справки, перенося глаза съ драгоцннаго остатка древности, въ половину раскрытаго, на мою копію — котъ мой (проклятое животное!) вспрыгнулъ на бюро и ступилъ на библіографическую драгоцнность своею лапою, не знаю чмъ-то запачканною. Для чего, презрнный, не ступилъ онъ ею на какую-нибудь другую вещь! на мою книгу, даже на мое лицо! Я бы въ половину тмъ огорчился. Онъ покрылъ неизгладимымъ пятномъ второй листъ книги. Обезумвъ и трепеща отъ ужаса, я сбросилъ ударомъ кулака проклятое животное въ окошко и по старинной школьной привычк началъ пробовать листокъ языкомъ, какъ вдругъ постучались у моей двери. Это былъ служитель моего друга библіомана, онъ принесъ мн письмо слдующаго содержанія:
‘Мой милый Францискъ! Есть одно двойное латинское слово, которое начинается съ С и М и которое безпокоитъ меня гораздо боле, нежели Choiera Morbus. Это Cymbalum Mundi, которое вы взяли у меня вчера вечеромъ. Ради Бога пришлите мн его, ибо, признаюсь вамъ откровенно, съ тхъ поръ какъ я разстался съ моею книгою, здоровье мое часъ отъ часу становится хуже. Сжальтесь надъ слабостію библіомана, и приходите ко мн во всякое свободное для васъ время’.
Это письмо совершенно лишило меня ума: я вошелъ въ свой кабинетъ и святотатственною рукою вырвалъ оскверненный листокъ, потомъ отдалъ слуг книгу. Я предполагалъ вознаградить его потерю, подаривъ ему одну не мене драгоцнную книгу, когда онъ узнаетъ о своемъ несчастіи. Увы! онъ слишкомъ рано узналъ объ немъ!
Въ тотъ же самый вечеръ я пошелъ къ нему, чтобы навдаться о его здоровь. Несчастный старикъ былъ при послднемъ издыханіи. Увидвши меня, онъ приподнялся заговорить со мною, но снова упалъ, не могши произнести ни одного слова, оборотился ко мн и показывалъ пальцемъ на то мсто, гд недоставало листа въ Сутbalum Mundi, которое тогда лежало у него на колнахъ развернутое. Подл него у изголовья плакали дв его дочери и старая-женщина, на которой онъ былъ женатъ, несмотря на ея. бдность, безобразіе и необразованность, потому только, что она называлась Анною Гуттенбергъ и была родомъ изъ Майнца.
Послали за приходскимъ священникомъ, онъ пришелъ. Въ одной рук держалъ онъ златообрзный молитвенникъ, а другою опирался на изголовье умирающаго, чтобы тихимъ голосомъ обратить къ нему слово примиренія. Библіоманъ былъ неподвиженъ, но вдругъ съ усиліемъ протянулъ ослабвающую руку къ книг священника, раскрылъ ее и съ любопытствомъ, померкшими взорами разсматривалъ ея заглавіе, потомъ его рука снова упала и онъ испустилъ слабый вздохъ. Священникъ пощупалъ у него пульсъ: Библіоманъ былъ мертвъ.
Букинисты, переплетчики, его жена и дти много оплакивали его, но я всхъ боле.

Фр. Мишель.

16. День въ Калькутт.

‘Молва’ 1833 г., No 59 отъ 18 мая и No 60 отъ 20 мая.

Въ четыре часа утра носильщикъ паланкина будитъ васъ, и звуки его гортаннаго голоса раздаются надъ вашею постелью ‘Sahib! Sahib! (баринъ! баринъ!) Четыре часа!’ Ежели вчерашній балъ не истощилъ вашихъ силъ, ежели попеченіе о здоровь вы предпочитаете пріятностямъ сна, то встаете. Солнце уже блеститъ, ваша арабская лошадь бжитъ легкою рысью по песку, еще орошенному утреннею росою, вы прозжаете съ полмили, до тхъ поръ, пока достигнете точки соединенія, куда обыкновенно съзжаются Набабы для разговоровъ. Тамъ разсуждаютъ о достоинств Бордосскаго вина, о послдней дуэли, о послднемъ обд, не ищите въ этихъ разговорахъ ни ума, ни силы, ни пріятности, ни новости. Индійская жизнь огрубляетъ понятія и превращаетъ въ чувственныя наслажденія вс мысленныя, душевныя и тлесныя дйствія. Изрдка разв двое офицеровъ, подвигнутыхъ ревностію, соперничествомъ, самолюбіемъ или необходимостію сколько-нибудь оживить свое существованіе, лишенное всякой драматической занимательности, останавливаются подъ большимъ фиговымъ деревомъ, которое посвящено дуэлямъ и котораго старый пень служилъ подпорою не одному трупу. Бьетъ шесть часовъ и вс расходятся.
Наслаждаться прогулкою, быть на воздух, пробгать долины, становится невозможно. Пылающій шаръ выкатывается на небеса: лучи, дождимые подобно раскаленнымъ стрламъ, гонятъ прогуливающихся. Нтъ спасенія отъ непріятеля, который никого не щадитъ, который печетъ и коптитъ европейцевъ и каждый годъ присылаетъ намъ цлые баталіоны инвалидовъ. Бдный англичанинъ колетъ бока своей лошади шпорами, и весь покрытый мыломъ, достигаетъ своего жилища, гд слуга его, индусъ, ожидающій у воротъ, помогаетъ ему слзть съ лошади, отводитъ въ конюшню задыхающагося бгуна. И вотъ обширныя шелковыя занавси, опахало, движимое привычною къ сей работ рукою, темная и прохладная комната представляютъ собою единственное убжище, куда удаляется несчастный британецъ. Эластическія подушки стонутъ подъ его тяжестію, онъ падаетъ обезсиленный и спитъ или, лучше сказать, дремлетъ до восьми съ половиною часовъ, неспособный къ труду, неспособный даже мыслить.
Въ восемь съ половиною часовъ онъ купается въ бан, и это самая величайшая роскошь въ сей стран. Здсь трутъ и умащаютъ его члены, изможденные зноемъ, прежде чмъ принялись за какую-нибудь работу. Завтракъ, состоящій изъ пилава и чаю, подается въ девять съ половиною часовъ. Паланкинъ готовъ, англо-индіецъ приказываетъ нести себя въ свою контору, по прибытіи, онъ тотчасъ освобождается отъ суконнаго платья, которое такъ тяготитъ его, надваетъ клееные панталоны и кафтанъ, заставляетъ слугу обмахивать себя пункагомъ {Большое подвижное опахало. Примч. автора.} и такою цною пріобртаетъ золото, которое даетъ ему правительство въ замну здоровья и самой жизни. Бьетъ два часа. Второй обдъ отрываетъ его отъ сихъ скучныхъ занятій. Это самый любимый обдъ, это минута, въ которую почитаютъ себя вполн счастливыми, потому что могутъ оставить рабочій столъ, счеты и цифры, чтобы наслаждаться блымъ пивомъ, холоднымъ Бордосскимъ, индійскими плодами, которые покрываютъ роскошный столъ, и индусскими рагу, которыхъ число и изысканность составляютъ достоинство обда.
Праздный человкъ убиваетъ, какъ можетъ, время, которое должностной человкъ употребляетъ на исполненіе своихъ обязанностей. Длаютъ визиты, играютъ на бильярд, обгаютъ лавки, болтаютъ съ дамами. Ежели первая ограда, которою окружены вс дома, заперта, то, значитъ, туда не должно входить, хозяйка дома никого не принимаетъ. Если-жъ вы найдете эту ограду отворенною, то идете во внутренность дома, вашъ путь лежитъ поръ мрачною аркою, гд ваши носильщики заставляютъ своды повторять ихъ шаги, и если приворотникъ не воспротивится вашему входу, то вы достигаете внутренней двери. Тамъ принимаетъ васъ камердинеръ съ торжественною фигурою и важною поступью, объявляетъ другому служителю о прибытіи барки-сагиба {Иностранный gentleman. Примч. автора.} и, идя, звенитъ кольцами своей цпи изъ слоновой кости, на которой виситъ его серебряный кинжалъ. Вы входите въ тнистую прихожую, откуда слышите пріятный и нжный голосъ хозяйки, которая спрашиваетъ о вашемъ имени. Индусъ произноситъ ваше имя, какъ уметъ, лишаетъ его двухъ или трехъ гласныхъ буквъ и обогащаетъ пятью или десятью двоегласными. Наконецъ вы садитесь передъ идоломъ востока, привезеннымъ изъ глубины запада, дабы занять диваны баядерокъ и султаншъ.

(До слдующаго листка).

День въ Калькутт.
(Окончаніе).

Въ глубин комнаты, едва озаренной самымъ кроткимъ сумракомъ, подъ тысячью складокъ безпрестанно колеблемаго пункага, отдыхаетъ молодая англичанка. Надобно чмъ-нибудь заняться: счастливы отсутствующіе, если какой-нибудь новый романъ, какое-нибудь новое опредленіе, какая-нибудь фантазія правительства, прыбытіе или кораблекрушеніе какого-нибудь судна даютъ болтунамъ средство убывать время. При недостатк этихъ необходимыхъ матеріаловъ нравы, привычки сосда, предпріятія такого-то жениха, намренія такого-то набаба подвергаются самому строгому разбору, нтъ ни одного кокетства, ни одной усмшки, ни одного досаднаго слова, которое бы не служило текстомъ для комментаторовъ. Заставляютъ вступать въ бракъ такихъ особъ, которыя ненавидятъ другъ друга, описываютъ дуэль двухъ человкъ, которые любятъ другъ друга какъ братья, дама защищаетъ мужчинъ, мужчина защищаетъ женщинъ, множество репутацій приносится въ жертву на алтар, который праздность и легкомысліе во всхъ странахъ посвящаютъ паркетной клевет. Иголка изъ слоновой кости, управляемая бленькою ручкою, которая отъ уединенной и праздной жизни становится еще бле, быстро пробгаетъ по кружеву или кисе, и ея дятельность соперничествуетъ съ дятельностію саккада, который характеризуетъ это свиданіе съ глазу на глазъ. Наконецъ разстаются довольные другъ другомъ: и хозяйка сосдняго дома, которая съ верандага своего балкона подсматривала движенія своихъ сосдей, вечеромъ сама воздаетъ имъ съ лихвою то, чмъ они ссужали своихъ друзей. ‘Я не знаю’, — говоритъ она томнымъ голосомъ — ‘что за важныя дла привели капитана Моркета къ лади Прессмитсъ: онъ провелъ съ нею ныншнимъ утромъ цлые три часа, между тмъ какъ ея мужъ находился въ своей контор’.
Въ шесть часовъ тиранъ индустанскаго неба и земли, солнце, теряетъ свою силу, тни увеличиваются, его послднее сіяніе струится шафранными лентами по западному горизонту. Стукъ движущихся колесъ, шумъ, которому подобнаго не представляетъ ни одинъ городъ на земномъ шар, начинаетъ слышаться. За глубокою тишиною жаркаго дня слдуетъ ужаснйшій хаосъ и живйшая дятельность: тысячи колясокъ въ два, въ четыре колеса, въ одну, въ шесть лошадей, перезжаютъ большія улицы сего города дворцовъ. Маленькій пегуанскій пони галопируетъ подл бгуна Арабской породы, который однимъ шагомъ переходитъ боле пространства, чмъ сосдъ ого своимъ галопомъ. Женщины въ открытыхъ коляскахъ, всадники богато одтые, хотятъ выказать себя и посмотрть на другихъ. Даже и т, которыхъ здоровье, лта или характеръ отдаляютъ отъ этихъ суетныхъ мыслей, принуждены вмшиваться въ шумную толпу, которая жмется на единственномъ Калькутскомъ гуляньи, гд еще можно найти прохладу и хорошо усыпанныя пескомъ аллеи. Часъ обда наконецъ прогоняетъ гуляющихъ, и эти мста, недавно наполненныя блистательными экипажами, остаются пусты, едва увидишь нсколько прогуливающихся любителей свжаго ночного втерка, внимательныхъ наблюдателей надъ тмъ и выходящими изъ всякихъ границъ нравами, коихъ соблазнительность вполовину освщается вечерними сумерками. Между тмъ обдаютъ, но желудки, изнуренные жаркою атмосферою и употребленіемъ горячихъ напитковъ, почти не бываютъ въ состояніи длать честь этому безполезному обду. Никто не дотрогивается до мяса, которое обременяетъ столъ, бараньи ноги и горы рыбъ остаются неприкосновенными. Передъ десертомъ съ большимъ шумомъ приносятъ служители серебряные и перламутровые генкали, ароматическій паръ сгущаетъ воздухъ, и вмсто всякаго разговора при васъ остается однообразное перекатываніе воздуха, обращающагося въ длинныхъ индійскихъ трубкахъ. Изъ столовой сіи гигантскія орудія переносятся въ залу. Ихъ шумъ исчезаетъ подъ звуками фортепіано и препятствуетъ вамъ вслушиваться въ слова пнія. Если вы недавно изъ Европы, то вамъ покажется чудеснымъ это отдленіе, меблированное съ такимъ богатствомъ, съ такимъ изящнымъ вкусомъ, наполненное блдными женщинами, блистающими въ алмазахъ, набитое курящими автоматами и прохлаждаемое однимъ или двумя рабами, обнаженными съ головы до ногъ и вооруженными огромными опахалами. Бьетъ десять съ половиною часовъ и вс расходятся. Таковъ калькутскій день! Таковы удовольствія этой двусмысленной жизни, этого земноводнаго существованія, которое пожираетъ столько умовъ, разрушаетъ столько людей съ крпкимъ сложеніемъ и для того только доставляетъ индійскимъ англичанамъ кучи рупіевъ, чтобы отнимать у нихъ средства наслаждаться ими!

21. Ныншнее состояніе музыки въ Италіи.
(Письмо энтузіаста).

‘Телескопъ’ 1833 г. No 13, стр. 80—92 и No 14, стр. 212—230.

Цензур. разршеніе 5 окт. 1833 г. и 2 ноября 1833 г.

Ты удивленъ, любезный другъ, моимъ молчаніемъ объ итальянской музык и упрекаешь меня, что я забылъ въ своихъ письмахъ искусство, долженствующее составлять главную прелесть очаровательной страны, гд я теперь путешествую!.. Забыть ее!… Могу ли я забыть музыку?.. Мою жизнь, мою кровь, мой воздухъ, которымъ я дышу?… О! я слишкомъ много объ ней думалъ во время моихъ поздокъ, предпринятыхъ именно по любви къ искусству, и могъ бы гораздо лучше наслаждаться всми пріятностями сего очаровательнаго сада Европы, если бы не помнилъ великихъ музыкальныхъ потрясеній, отъ коихъ еще билось мое сердце и съ которыми мн должно было разстаться по ту сторону горъ, что я зналъ уже прежде. Не спши обвинять меня въ предубжденіи: увряю тебя, что въ семъ отношеніи я невиненъ. Богу извстно, съ какимъ жаромъ хватался я за обманчивую надежду встртить что-нибудь достойное удивленія, какъ скоро сія надежда мн представлялась.
Во Флоренціи хвалились мн оперою Беллини: і Monteechi ed і Capelli (Capuletti?). По словамъ каждаго, это было что-то совершенно въ новомъ род, исполненная свжести и выразительности композиція, которой формы не имли ничего общаго съ формами Россини, Беллини былъ геній самостоятельный, далекій, очень далекій отъ толпы подражателей славнаго Пезаріота!.. И вотъ я побжалъ въ Пергольскій театръ, чтобы услышать сію до такой степени превознесенную партитуру. Уже я представлялъ себ съ восхищеніемъ истинную оперу Ромео, достойную генія Шекспира.— Боже мой! Какой прекрасный предметъ! говорилъ я самъ съ собою, заране трепеща отъ удовольствія, какъ здсь все нарисовано для музыки!… Во-первыхъ, блистательный балъ въ дом Капулета, гд посреди вихрящагося роя красавицъ, юный Монтегю въ первый разъ примчаетъ sweetest Juliet, коей врность должна была стоить ему жизни, потомъ эти яростныя сшибки на Веронской улиц, гд кипящій Тибальдъ первенствуетъ, какъ геній гнва и мести, эта невыразимая ночная сцена на балкон Джюльетты, гд оба любовника тихо лепечутъ гимнъ любви нжной, сладостной и чистой, какъ лучъ того ночного свтила, которое смотритъ на нихъ съ дружественною улыбкою, острыя шутки безпечнаго Меркуціо, простодушная болтливость старой кормилицы, важный характеръ пустынника, тщетно старающагося хотя нсколько успокоить сіи порывы любви и ненависти, коихъ неистовство отозвалось даже до его скромной кельи… потомъ ужасная катастрофа, упоеніе счастія въ схватк съ безуміемъ отчаянія, сладострастные вздохи, перемнившіеся въ смертное хрипніе, и наконецъ торжественная клятва двухъ враждебныхъ фамилій, слишкомъ поздно заклинающихся на трупахъ своимъ несчастныхъ дтей погасить ненависть, которая заставила пролить столько крови и слезъ!.. И мои текли также при одномъ воспоминаніи сей глубоко трогательной драмы!
Я вошелъ и увидлъ передъ сценою родъ длинной и тсной кишки, набитой музыкантами. Такое расположеніе гармонической массы было слишкомъ неудобно для произведенія эффекта. Это не предвщало ничего хорошаго, но такъ какъ уже начинали, то я не имлъ времени предаваться своимъ опасеніямъ. Веберъ сказалъ гд-то: ‘прежде чмъ поднимутъ занавсъ, оркестръ производитъ нкоторый шумъ, и это въ Италіи называютъ увертюрою’. Въ самомъ дл, оркестръ, хромая, то на правую, то на лвую ногу, добрался кое-какъ до конца самой ничтожной ткани общихъ мстъ, перемшанныхъ съ crescendo, коихъ не терпятъ даже варварійскіе органы {Неудачный переводъ словъ orgue de Barbarie — шарманка. Нельзя особенно винить за этотъ промахъ Блинскаго: вдь и многоученый редакторъ, такъ хваставшій своими лингвистическими познаніями и постоянно испещрявшій свои статьи иностранными словечками, не замтилъ куріезной ошибки и пропустилъ ее. C. B.} и которыя для музыкальнаго уха то же, что теплая вода для запекшагося отъ жажды горла Гайландскаго {Гайландскій — неудачный переводъ англ. слова Highland — горная Шотландія. С. В.} охотника. Между тмъ разговоры не умолкали и на оркестръ никто не обращалъ вниманія. Итальянскіе артисты не придаютъ никакой важности сему нкоторому шуму, который называютъ увертюрою, публика, говорятъ они, никогда ее не слушаетъ. Дилетанты-жъ съ своей стороны увряютъ, что не будутъ никогда слушать этихъ симфоній, потому что он недостойны ихъ вниманія. Но я съ своей стороны твердо уврился, что если бы композиторы сочиняли настоящую инструментальную музыку, то публика не больше бы оказывала къ ней вниманія, и если бы dilettantи въ свою очередь сдлались внимательне, maestri не лучше-бъ стали исполнять свое дло. Будемъ продолжать. Опера начала раскрываться, хоры показались мн изрядными и голоса довольно звучными, тутъ было около 12 мальчиковъ, коихъ contralti производили превосходное дйствіе. Персонажи явились одинъ за другимъ и почти вс пли фальшиво, кром двухъ женщинъ, изъ коихъ одна, высокая и крпкая, играла роль Джюльетты, а другая, худощавая и низенькая — роль Ромео.
Вотъ уже въ третій или четвертый разъ, посл Зингарелли и Ваккаи, нововводитель Беллини опять написалъ роль Ромео для женщины!.. Но, ради Бога, неужели ршено уже навсегда, что любовникъ Джюльетты непремнно долженъ являться на сцену лишеннымъ принадлежностей своего пола?.. Неужели можетъ быть ребенкомъ тотъ, кто въ три удара пронзилъ сердце яростнаго Тибальда, героя фехтовальнаго искусства, и посл того, разбивъ горделивою рукою входъ къ гробниц своей любезной, простеръ мертвымъ на ступеняхъ монумента вызвавшаго его графа Пари?… А его отчаяніе въ минуту изгнанія, его мрачное, ужасное спокойствіе при извстіи о смерти Джюльетты, его судорожный бредъ посл принятія яда — неужели вс сіи волканическія страсти могутъ прозябать въ душахъ кастратовъ?…
Можетъ быть, не думаютъ ли, что музыкальный эффектъ двухъ женскихъ голосовъ чрезвычайно силенъ?… Въ такомъ случа къ чему тенора, басы, баритоны? Такъ заставляйте играть вс роли чрезъ soprani или contrфlai., Даже Моисей и Отелло мене покажутся нелпы съ такимъ свирльнымъ голосомъ, чмъ этотъ Ромео. Но длать нечего! надобно было ршиться слушать, можетъ быть, думалъ я, расположеніе піесы вознаградитъ меня.
Но какая досада!!! Въ libretto нтъ ни бала у Капулета, мы Меркудіо, ни болтливой кормилицы, ни важнаго и спокойнаго отшельника, ни сцены на балкон, ни высокаго монолога Джюльетты, когда она принимаетъ отъ пустынника склянку, ни дуо въ кель между изгнаннымъ Ромео и безутшнымъ пустынникомъ… нтъ Шекспира, словомъ, нтъ ничего… твореніе самое недостаточное, искаженное, обезображенное, изуродованное!— А въ музык, гд двойные хоры фамилій Монтегю и Капулетовъ? Гд страстные порывы двухъ любовниковъ, взрывы оркестра, живописные рисунки инструментаціи, новыя пронзающія душу мелодіи, смлыя группы аккордовъ, оцвтляющихъ картину, неожиданныя модуляціи, гд музыкальная драма, и драматическая музыка, которыя-бъ должны были родиться отъ такой поэзіи?.. Ршительно ничего подобнаго и не бывало въ томъ, что я слышалъ въ Пергольскомъ театр… О! если бы я имлъ несчастіе написать подобное произведеніе, то каждую ночь, посреди ужасныхъ видній, являлась бы мн раздраженная тнь Шекспира, грозящая местію за оскверненіе своего высокаго творенія!
Однакожъ я долженъ присовокупить, что между симъ богатствомъ нищеты нашелъ я истинно прекрасную мысль, которою былъ живо тронутъ. Въ конц одного дйствія, оба любовника, разлученные насильно своими раздраженными родителями, вырываются изъ удерживающихъ ихъ рукъ, и, бросаясь въ объятія одинъ другого, восклицаютъ: ‘Мы увидимся на небесахъ!’ Музыкантъ доложилъ на слова, выражавшія сію мысль, фразу, исполненную живого, страстнаго и порывистаго движенія, а не общее мсто, которое поется въ одинъ голосъ двумя персонажами. Эти два голоса, сливаясь вмст, какъ символъ совершеннаго единенія, сообщаютъ мелодіи необыкновенно возбуждающую силу, и я не знаю, отъ рамъ ли, въ кои вставлена сія фраза, и отъ способа ея выраженія, или отъ странной внезапности неожиданно соединяющихъ въ ней голосовъ или наконецъ отъ самой ихъ мелодіи, только, признаюсь, что я былъ сильно потрясенъ и съ восторгомъ аплодировалъ. Вотъ куда иногда можетъ забраться хорошая мысль! Такъ какъ я ршился выпить чашу до дна, то попробовалъ выслушать еще Весталку Паччини. Хотя то, что я зналъ объ ней, уже предсказывало мн, что она не иметъ ничего общаго съ героическимъ, высокимъ идеаломъ Споншини, кром названія, но я все никакъ не ожидалъ того, что услышалъ. Посл нсколькихъ минутъ тяжкаго вниманія, я долженъ былъ воскликнуть подобно Гамлету: ‘Это полынь!’ и не будучи боле въ состояніи глотать ее, вышелъ изъ театра въ половин второго дйствія, топнувъ такъ сильно ногою въ полъ, что въ продолженіе нсколькихъ дней чувствовалъ боль въ большомъ пальц.— Бдная Италія!.. Бдная Италія!.. Но, по крайней мр, скажешь ты, хотя въ церквахъ-то музыкальное великолпіе должно быть достойно тхъ обрядовъ, съ коими соединяется? Бдная Италія!.. Нтъ, мой другъ, ничего не бывало: и это также мечта! Впослдствіи ты узнаешь, какую музыку сочиняютъ въ Рим, въ столиц христіанскаго міра, теперь выслушай то, что я слышалъ своими собственными ушами, въ продолженіе моего пребыванія во Флоренціи.
Это было вскор посл возмущенія въ Моден и Болоніи, оба сына Лудовика Бонапарта принимали въ немъ участіе, ихъ мать, королева Гортензія, бжала съ однимъ изъ нихъ, а другой, юный Наполеонъ, испустилъ духъ въ объятіяхъ отца. Вс прославляли его погребальную службу: церковь была вся обита чернымъ, и величественная картина священниковъ, катафалковъ, факеловъ, располагала не столько къ важнымъ и печальнымъ мыслямъ, сколько къ воспоминаніямъ, возбуждаемымъ въ душ именемъ и родствомъ того, кого отпвали. Игралъ органъ или, лучше сказать, органистъ (прости мн сіе concetto!). Это несчастное подобіе человка, этотъ орангутангъ развернулъ реестръ маленькихъ дудочекъ и рзвился пальцами вверху клавишъ, насвистывая небольшія веселенькія арійки, какъ длаютъ крапивнички, когда, сидя на садовомъ тын, забавляютъ сами себя при блдныхъ лучахъ зимняго солнца. О, Бетховенъ!.. Гд та великая душа, тотъ глубокій гомерическій умъ, который написалъ sinfonia eroica, la marcia funebre sulla morte d’un eroe, и столько другихъ дивныхъ музыкальныхъ созданій, кои исторгали слезы и сокрушали сердце!.. Наполеонъ Бонапартъ!.. такъ назывался и онъ!.. Это былъ его племянникъ!.. почти его внукъ!.. умершій въ двадцать лтъ!.. Его мать съ послднимъ дтищемъ бжала въ Англію! Франція для нея возбранена навсегда… Франція, гд она видла столько славныхъ для себя дней…
Мой умъ, углубляясь въ минувшее, представлялъ ее веселою юною креолкою, танцующею на палуб корабля, несшаго ее въ древній свтъ изъ новаго, простою дочерью госпожи Богарне, потомъ усыновленною дочерью повелителя Европы, Королевою Голландскою и наконецъ изгнанного, забвенною, осиротвшею, отчаянною матерью, царицею безъ владній и пристанища… Великій Боже! я не Бетховенъ: но мн кажется, еслибъ я былъ на мст безсмысленнаго наемника, который въ сей печальной церемоніи видлъ конечно одну только заказную работу, то подъ моими руками колоссальный инструментъ произвелъ бы что-нибудь другое, чмъ небольшія веселенькія арійки.
Въ Гену, когда я туда пріхалъ, давали Агнессу Паэра, оперу въ род Чимарозовскихъ, съ округленными и, можетъ быть, слишкомъ уже округленными формами, но, несмотря на то, изобилующую счастливыми и выразительными мелодіями. Впечатлніе холодной скуки, которымъ сія опера меня отягчила, происходило, вроятно, отъ чрезвычайно дурного исполненія, ослаблявшаго ея красоты. Сначала я замтилъ, что инструментировка благоразумнаго и скромнаго Паэра до такой степени была задавлена какимъ-то кузовомъ, что за громомъ сего проклятаго инструмента совершенно терялся оркестръ, который былъ написанъ не такъ, чтобъ остаться безъ эффекта. Это, безъ сомннія, сдлано было въ подражаніе похвальной привычк извстнаго рода людей, кои, будучи неспособны что-либо длать, почитаютъ себя предназначенными все передлывать или поправлять, и которые своимъ орлинымъ взглядомъ тотчасъ примчаютъ, чего не достаетъ въ какомъ-нибудь произведеніи. Гжа Ферлотти пла роль Агнессы (но очень остерегалась играть ее). Ничего не можетъ быть пошле, нелпе и несносне ея игры, на горестное безуміе своего отца она отвчала съ непоколебимымъ хладнокровіемъ и совершенною безчувственностію. Смотря на нее, какъ она едва употребляла нкоторые жесты и пла безъ всякой выразительности, вроятно изъ опасенія утомиться, можно было подумать, что она не боле разу длала репетицію своей роли. Игрой своей она напомнила мн забавную критику Бонарденя въ Les Fr&egrave,res Froces. Альтаморъ кричитъ вамъ ужаснымъ голосомъ: ‘Бги скоре собрать моихъ вассаловъ!’ а вы идете точно такъ, какъ будто бъ онъ вамъ сказалъ:
‘Другъ мой, ты идешь прогуливаться въ эту сторону, если встртишься тамъ съ моими вассалами, то скажи имъ, что я ихъ спрашиваю’.— Оркестръ показался мн гораздо лучше флорентинскаго, что маленькая и очень невинная труппа, но скрипки играютъ правильно, а духовые инструменты довольно врно соблюдаютъ тактъ. Кстати о скрипк: ты знаешь, что Пагаиини Генуезецъ. Въ то время, какъ я скучалъ въ его родномъ город, онъ приводилъ въ восторгъ весь Парижъ. Проклиная злую судьбу, лишившую меня счастія его слышать, я старался по крайней мр получить отъ его соотечественниковъ какія-нибудь относящіяся до него свднія: но Генуезцы, какъ и вс жители торговыхъ городовъ, равнодушны къ изящнымъ искусствамъ. Они съ совершеннымъ хладнокровіемъ говорили мн о необыкновенномъ человк, котораго Германія, Франція и Англія принимаютъ съ восторгами изумленія. Я спрашивалъ о дом его отца: и мн не могли показать его. Также искалъ я въ Гену храма, пирамиды, или, по крайней мр, колоссальнаго монумента, воздвигнутаго въ память Колумба, по нигд даже бюстъ великаго человка, открывшаго новый міръ, ни разу не поразилъ моихъ взоровъ, въ то время какъ я блуждалъ но улицамъ неблагодарнаго города, который видлъ его рожденіе и котораго онъ составилъ славу.

(Окончаніе слдуетъ).

О ныншнемъ состояніи музыки въ Италіи.
(Письмо энтузіаста).

(Окончаніе).

Изъ Генуи я отправился въ Римъ. Ты легко можешь поврить, что, прозжая опять черезъ Флоренцію, я не чувствовалъ ни малйшей охоты снова побывать въ Пергольскомъ театр. Воспоминаніе о претерпнныхъ мною страданіяхъ было еще слишкомъ свжо, и я думалъ, что принятая мной должность наблюдателя была уже совершенно выполнена въ семъ отношеніи. Сверхъ того, везд говорили съ живйшимъ восторгомъ о праздник del Corpus Domini, который въ это время долженъ былъ праздноваться въ Рим. Я очень спшилъ быть тамъ и пустился въ дорогу къ папскимъ владніямъ, со многими Флорентинцами, коихъ влекла туда та же причина. Дорогою только и говорили, что о чудесахъ, кои представятся нашему удивленію. Эти господа развернули передо мною великолпную картину первосвященнической тіары, епископскихъ митръ, ризъ, блистающихъ крестовъ, золотыхъ одяній, облаковъ иміама и пр. и пр. ‘Ma la musica?’ — ‘Oh, signore, lei sentira un coro immenso’.— Потомъ они снова обращались къ облакамъ дыма, раззолоченнымъ одяніямъ, блистающимъ крестамъ, гулу колоколовъ и пушекъ. Но Робинъ все возвращался къ своему… ‘La musica — спрашивалъ я опять — la musica di questa ceremonia?’ — ‘Da vero, signore, lei sentira un coro immenso’.— Ну, какъ не быть огромному хору… посл всего этого! Я уже мечталъ о музыкальномъ великолпіи религіозныхъ обрядовъ храма Соломонова, мое воображеніе, боле и боле распаляясь, заставляло меня ожидать даже чего-то похожаго на гигантскую пышность древняго Египта… Проклятая способность, длающая изъ нашей жизни безпрерывный оптическій обманъ!… Безъ ней, можетъ быть, я былъ бы восхищенъ грубою и нестройною фистулою осьмнадцати кастратовъ, заставившихъ меня выслушать самый глупый и нелпый контра-пунктъ: безъ ней, можетъ быть, я не огорчился бы такъ, не нашедши въ процессіи ciel Corpus Domini толпы молодыхъ двушекъ въ блыхъ одяніяхъ, съ чистыми и свжими голосами, съ лицами, сіяющими религіознымъ чувствомъ, возсылающихъ къ небесамъ благочестивые гимны, гармоническія благоуханія сихъ живыхъ, дышущихъ розъ! Безъ этого несчастнаго воображенія, сіи дв группы утиныхъ кларнетовъ, ревущихъ трубъ, грубыхъ оглушительныхъ барабаномъ и скоморошныхъ дудокъ, не взбсили бы меня своею нелпою какофоніею. Правду сказать, на этотъ случай не мшало бы вовсе уничтожить самый оргамъ слуха. И это въ Рим называется военною музыкою. Если бы такимъ концертомъ сопровождали стараго и пьянаго Силена, сидящаго на осл и преслдуемаго толпою грубыхъ Сатировъ и нечистыхъ Вакханокъ, это было бы прекрасно, но святйшее таинство Евхаристіи, иконы Богоматери!!!… Какъ можетъ позволять это папа?.. Да, мой другъ, если ты хочешь получить настоящее понятіе объ этомъ безумномъ шаривари, равно какъ представить себ вс эти композиціи во вкус Паччняи, о которыхъ столько натрубили по свту, то ступай въ улицу Сент-Оноре, къ лотерейной контор, когда тамъ объявляютъ о выигрыш терны или кватерны, тамъ, право, не услышишь ничего хуже.
По несчастію, я не былъ въ Рим въ продолженіе страстной недли, и потому, не слыхавъ славнаго Miserere, ничего не скажу теб объ немъ. Однакожъ, судя по тому, что говорили мн люди со вкусомъ и чувствомъ, оно должно быть истинно прекрасно и оригинально, должно производить такой величественный эффектъ, съ коимъ ничто въ Европ не можетъ сравниться, я врю этому съ благоговніемъ. Сверхъ того Miserere Аллегри нын напечатано, не нужно снова прибгать къ великому труду Моцарта, который списывалъ его, во время исполненія, несмотря на большой штрафъ, положенный за такое похищеніе. Я читалъ его въ Париж съ чувствомъ глубокаго уваженія и удивленія. Это одинъ изъ тхъ циклопическихъ монументовъ музыки, предъ которыми самое время безсильно. Оно написано единственно для массы голосовъ, безъ аккомпанимента, безъ мелодическихъ украшеній, почти безъ всякой мелодіи. Весь эффектъ происходитъ отъ медленной послдовательности: аккордовъ. И такъ что могутъ сдлать ему разныя усовершенствованія инструментировки, капризы моды и своенравіе пвцовъ?… Кажется, сіе музыкальное сокровище римскихъ церквей, въ продолженіе цлаго года, бережется съ намреніемъ для страстной недли. Въ самомъ дл, до сего времени я не нашелъ здсь кром, ничего такого, что бы, по моему мннію, заслуживало быть упомянутымъ. Маленькіе хоры, составленные изъ пятнадцати человкъ, оперныя аріи, птыя во время божественной службы, со всмъ причтомъ оффиціальныхъ руладъ, безъ органа, съ финальными кабалеттами и кадансами, и увертюры изъ Ченерентолы и Цирюльника, игранныя на орган: вс эти миленькія штучки, кажется, не показываютъ ни религіознаго направленія, рзко выражающагося въ искусств, ни большой возвышенности въ идеяхъ художниковъ.
Что касается до Римскихъ театровъ, то я желалъ бы уволить себя отъ необходимости говорить теб о нихъ, ибо нтъ ничего трудне, какъ безпрестанно повторять одну и ту же критику и громоздить другъ на друга эпитеты, жалко, см&#1123,шно, никуда негодно, особенно когда дойдетъ до того, что и сіи прилагательныя окажутся недостаточными. Пвцы вообще владютъ голосами довольно звучными и тою способностію вокализаціи, которая преимущественно предъ всми народами характеризуетъ Итальянцевъ, но исключая г-жу Ушеръ, Нмецкую примадонну, которая иметъ величайшія достоинства, какъ пвица и комическая актриса, и г. Сальватора, особенно отличающагося въ рол Фигаро, вс они не выходятъ изъ-за черты посредственности. Г. Картони, который не принадлежитъ къ театру и котораго прекрасный басъ раздается только въ концертахъ и церквахъ, также долженъ, по моему мннію, относиться къ числу тхъ артистовъ, коихъ талантъ образованъ и система довольно врна. Гжа Марини, которая принадлежитъ къ тому же числу, соединяетъ съ пріятнымъ контральто истинную чувствительность и способность производить впечатлнія, усугубляемыя еще боле ея прекрасною физіономіею, исполненною благородства и меланхоліи. Всякій разъ, когда я имлъ случай ее слушать, чистое и простое пніе ея сильно меня трогало, несмотря на негодную музыку, которую она пла, ибо мода заставляла ее пть піэсы невроятнаго стиля. Россини мало поютъ въ Римскихъ гостиныхъ, тамъ предпочитаютъ ему подражателей его подражателямъ. Обратимся къ театру: здшніе хоры относятся къ тому же разряду, какъ хоры Парижскихъ театровъ Nouveauts или Vaudeville, которые степенью ниже Комической Оперы, въ отношеніи къ цлости, жару и врности. Оркестръ, почти также величественный и грозный, какъ армія принца де Монако {Неудачный переводъ: prince de Monacco — есть, конечно, князь Монакскій. С. В.}, обладаетъ безъ исключенія всми достоинствами, кои обыкновенно называются недостатками. Чтобы дать теб понятіе, какимъ образомъ онъ составленъ, я скажу теб, что въ театр Валле число віолончелистовъ простирается до… одною… который одинъ исправляетъ сверхъ того ремесло ювелира и можетъ еще почесться гораздо счастливе одного изъ своихъ собратій, который занимается должностью набивальщика соломенныхъ стульевъ. Большой театръ Аполлона снабженъ не лучше {Однакожъ я имлъ случай замтить здсь инструментальное богатство, котораго, думаю, не находится ни въ какой другой сторон. Въ Zadig e Astartea, опер Ваккаи, которая ниже всякой критики, бываешь пріятно изумленъ, видя два толстые кузова, изъ коихъ одинъ находится на сцен, гармонически поддерживаемый полковымъ барабаномъ, а другой въ оркестр. Такъ какъ сіи оба друидическіе инструмента почти никогда не били вмст, то несчастные слушатели могли почесть себя перенесенными въ какой-нибудь осажденный городъ и слушающими, какъ пушки съ валовъ отвчаютъ на артиллерію осаждающихъ.}, и въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, когда узнаешь, что плата симъ несчастнымъ за каждый разъ не превышаетъ трехъ паоли (тридцати трехъ су), въ чемъ я былъ удостовренъ лично однимъ изъ нихъ. Вотъ какъ народъ сей, столько музыкальный, любитъ и уважаетъ музыку!…
Жители Римскихъ горъ совершенно не знаютъ, что такое искусство, но, несмотря на то, они оставили во мн пріятное воспоминаніе своими сельскими пснями. Въ Субіако я былъ разбуженъ однажды самою странною серенадою, какую только случалось мн слышать. Одинъ ragazzo (парень), надленный весьма здоровыми легкими, изо всхъ силъ оралъ любовную псню подъ окошками своей ragazza, съ аккомпаниментомъ огромной мандолины, волынки и маленькаго желзнаго инструмента, похожаго на треугольникъ и называемаго здсь stimbаlo. Его пніе или, лучше сказать, оранье, состояло изъ трехъ или четырехъ нотъ въ нисходящей прогрессіи и оканчивалось продолжительнымъ стономъ, восходящимъ отъ чувствительной ноты до тонической, безъ всякаго отдыха. Волынка, мандолина и стимбало звучали, подъ непрерывный тактъ вальса, двумя аккордами, въ правильной и однообразной послдовательности, коей гармонія наполняла паузы, длаемыя пвцомъ посл каждаго куплета. Потомъ, давая волю своей фантазіи, онъ снова начиналъ орать во все горло, нимало не безпокоясь о томъ, согласенъ ли ревъ, испускаемый имъ такъ мужественно, съ гармоніей, издаваемой въ то же самое время инструментами, да и сіи послдніе не больше безпокоились о томъ. Можно было сказать, что онъ плъ при шум моря или каскада. Но, несмотря на грубость сего концерта, я не могу выразить, какъ много доставилъ онъ мн удовольствія. Отдаленіе и перегородки, черезъ которыя звукамъ должно было переходить, дабы достигнуть до меня, ослабляя несогласіе, смягчали грубые порывы горнаго голоса… Мало-по-малу однообразная послдовательность этихъ маленькихъ куплетцовъ, прерываемыхъ такими жалобными и такими правильными паузами, погрузила меня въ нкоторый родъ полу-сна, исполненнаго самыхъ пріятныхъ грезъ, и когда вжливый ragazzo, высказавшій все до чиста своей возлюбленной, отрывисто кончилъ свою мелодію, мн показалось, что у меня вдругъ недостало чего-то существеннаго… Я все еще слушалъ… Мои мысли такъ сладостно лелялись шумомъ, съ коимъ такъ было дружно свыклись!… Пересталъ одинъ — и нить другихъ порвалась… и я до самаго утра пробылъ безъ сна, безъ мечтаній, безъ мыслей…
Въ римскихъ владніяхъ есть еще одинъ музыкальный обычай, который и готовъ почесть за остатокъ древности. Говорю о piferari. Такъ называются бродящіе музыканты, которые при наступленіи праздника Рождества Христова сходятъ съ горъ маленькими толпами, отъ четырехъ до пяти человкъ, и, вооруженные волынками и piferi (родъ гобоя), даютъ набожные концерты предъ образами Мадонны. Въ семъ случа они обыкновенно одваются въ широкіе плащи изъ темноцвтнаго сукна и носятъ остроконечныя шапки, употребляемыя разбойниками, такъ что на всей ихъ наружности отпечатлвается какая-то мистическая дикость, исполненная оригинальности. Я проводилъ цлые часы, смотря на нихъ въ Рим, когда они, слегка наклоня къ плечу голову, съ благоговйною любовію устремляли свои блистающіе живйшею врою глаза на Святую Мадонну, въ такомъ же неподвижномъ положеніи, какъ образъ, коему поклонялись. Волынка, вторимая большимъ pifero, играла баса и производила гармонію въ дв или три ноты, выше ея двойное pifero средней величины {Это не тотъ ли инструментъ, о которомъ намекаетъ Виргилій:
. . . . . . . . . . .’Ite per alta
‘Dimdyma, ubi assuetis biforem dat tibia cantum?’} экзекутировало мелодію, сверхъ того два маленькія и коротенькія pifero дребезжали трели и кадансы, наводили грубый мотивъ потопомъ странныхъ украшеній. Посл веселыхъ припвовъ, слишкомъ долго повторяемыхъ, симфонію достойно оканчиваетъ важная, медленная молитва, въ совершенно патріархальномъ дух, исполненная самаго истиннаго выраженія. Когда стоишь близко, то звукъ длается такъ сильнымъ, что едва можно выносить его, но въ нкоторомъ отдаленіи сей странный оркестръ производитъ пріятное, трогательное и поэтическое дйствіе, при которомъ, даже самые неспособные къ подобнымъ впечатлніямъ люди не могутъ оставаться нечувствительными.
— Итакъ, скажешь ты мн, вотъ все, что нашелъ ты примчательнаго. относительно музыки. въ древней столиц міра? Волынки, мандолины, piferari? Это не слишкомъ большая инструментальная. роскошь!
‘Увы, любезный другъ, это сущая правда!.. Рима нтъ боле въ Рим, онъ весь въ Париж, въ Берлин, въ Вн, даже въ Лондон! Во всей Европ есть театры, концерты и религіозная музыка, достойныя вниманія и даже удивленія друзей искусства, везд, кром Рима!
— И однакожъ, туда посылаетъ французскій институтъ своихъ отличнйшихъ композиторовъ? — ‘Да, туда. Но Институтъ въ семъ отношеніи руководствуется важными причинами. Въ самомъ дл, его цль, безъ сомннія, должна быть та, чтобы отнимать у молодыхъ композиторовъ время, замедлять ихъ успхи, затруднять первые шаги на ихъ избранномъ поприщ, погашать ихъ жаръ, отдаляя ихъ отъ главныхъ разсадниковъ искусства, обрзывать имъ крылья, если они имютъ ихъ, словомъ, уничтожать ихъ, сколько возможно… А какое мсто изгнанія можетъ быть благопріятне Рима, при подобныхъ видахъ {Нельзя не войти въ голову подобной мысли, когда видишь, какъ настоятельно виновники сего установленія требуютъ его исполненія, несмотря на возраженія многихъ извстныхъ особъ, несмотря на повторяемыя увдомленія безпристрастныхъ людей, посщавшихъ Римъ, несмотря на посмяніе, коему подвергаетъ ихъ сіе нарушеніе всхъ законовъ здраваго смысла въ глазахъ цлой Европы. Посылайте въ Римъ живописцевъ, скульпторовъ, архитекторовъ: ничего не можетъ быть лучше. Но композиторовъ!!! Римляне сами первые надъ симъ смются.}?…
Отыщи между столицами Ломбардіи, Неаполитанскаго Королевства, Сардиніи, Франціи, Австріи, Англіи, Баваріи, Пруссіи, Великихъ Герцогствъ Гессенскаго и Саксен-Веймарскаго, Швеціи, Даніи, отыщи самую анти-музыкальную, самую скудную великими артистами, самую запоздалую въ искусств: тогда разв будешь принужденъ отдать пальму первенства владніямъ Папы! Итакъ, Институтъ иметъ тысячу причинъ, избирая сіи послднія. Онъ очень основателенъ въ семъ случа, его девизъ есть девизъ Мольеровыхъ лекарей: ‘хотя бы больной долженъ былъ и умереть отъ того, но мы ни на іоту не отступимъ отъ предписаніи древнихъ!’ Впрочемъ довольно о семъ печальномъ предмет.
Однажды, лежа на солнц, какъ ящерица, но ящерица, которая скучаетъ, я перебиралъ мысленно вс прелести моей отсутствующей богини музыки, и вдругъ ршился оставить вчный городъ и перехать въ Неаполь. По крайней мр, тамъ я долженъ былъ надяться получить вознагражденіе за столько непріятностей. Сверхъ того, море иметъ для меня столько могущественныхъ очарованій! Я чувствую себя такъ счастливымъ, когда блуждаю по морскому берегу, прислушиваясь къ мягкому шороху его зеленой одежды въ минуты тишины, или когда съ высоты скалы привтствую гремящую артиллерію его раздраженныхъ валовъ, разбивающихся о преграды, кои земля противупоставляетъ ихъ ярости!… А Везувій! этотъ бдный, старый Везувій! Ты поймешь, съ какимъ благоговйнымъ впечатлніемъ готовился я его привтствовать! Съ нкотораго времени онъ очень мучится одышкою и жестокость его кашля заставляетъ страшиться близкаго, ужаснаго кризиса… Онъ скоро совершится!
Но оставимъ это. Шумъ волнъ и ревъ волкана могъ бы заставить меня позабыть пніе Баккабадати и Тамбурины, а это было бы непростительною съ моей стороны неблагодарностію. Войдя въ Сан-Карло, я, въ первый разъ, въ продолженіе моего пребыванія въ Италіи, вздохнулъ благовоннымъ воздухомъ музыки. Оркестръ показался мн очень хорошимъ въ сравненіи съ тми, которые до того времени я слышалъ. Духовые инструменты можно слушать безъ опасенія, съ ихъ стороны нечего страшиться, скрыпачи довольно искусны и віолончелисты играютъ очень хорошо, но только ихъ слишкомъ мало. Очень недавно убдились въ лживости системы, вообще принятой въ Италіи, употреблять віолончелей меньше, чмъ контрабасовъ. Разыгрываніе увертюры изъ Вильгельма Теля на театр Сан-Карло подало къ тому случай. Первое andante этой симфоніи написано для пяти главныхъ віолончелей, аккомпанируемыхъ всми прочими, раздленными на примы и секунды, но въ первомъ Неаполитанскомъ театр ихъ вс&#1123,хъ было только шесть.
Равнымъ образомъ я упрекнулъ бы капельмейстера за крайне непріятный стукъ смычкомъ, которымъ онъ билъ по своему налою, но меня увряли, что безъ того музыканты, которыми онъ дирижировалъ. затруднялись бы иногда слдовать за тактомъ… Нечего было отвчать на это, ибо, и въ самомъ дл, можно ли требовать отъ оркестровъ такой стороны, гд инструментальная музыка совершенно неизвстна, того, что можно требовать отъ берлинскихъ, дрезденскихъ или парижскихъ оркестровъ? Хоры до крайности слабы, но я очень увренъ, что ихъ можно привести въ состояніе пть въ четыре голоса. Soprani не должны-бъ были употребляться раздленными на примы и секунды, ни даже отдленными отъ теноровъ, кои они должны всегда удвоять на октаву {Это длаетъ для меня вроятнымъ способъ, которымъ, какъ увряли меня, былъ выполненъ въ Неапол, назадъ тому нсколько лтъ, Requiem Моцарта. Не имя ни женщины, ни дитяти, ни кастрата для soprani и contralto, вздумали замнить ихъ басами и тенорами. Но такъ какъ, въ слдствіе сего, дисканты были понижены также на октаву, то пніе уже перестало быть пніемъ, contralto сдлался настоящимъ басомъ, средніе голоса самыми высокими, и въ семъ ниспроверженіи всякой гармоніи консонансы съ квинтой должны были производить диссонансы съ квартой, девятыя разногласили съ секундами, октавами, унисонами, и пр. и пр. Если, читая мое письмо, тебя брала охота употребить восклицаніе Доминуса Сампсона, то я думаю, выраженія: удивительно на сей разъ было бы недостаточно, и ты, какъ добрый учитель, узнавъ о преступленіи контрабандистовъ, воскликнулъ бы: ужасно!!!}.
Г-жа Боккабачати обладаетъ прекраснымъ талантомъ, который, можетъ быть, заслуживалъ бы ей большую извстность, нежели какою она пользуется. Г-жа Ранзы-Дебеньи иметъ голосъ сухой и грубой, и, кажется, находится совсмъ въ другихъ обстоятельствахъ, чмъ первая. Но Тамбурини, Тамбурини… вотъ такъ человкъ!.. Прекрасная поступь и пріемы, удивительный голосъ, совершенная метода, невроятная легкость, сила, пріятность… всмъ этимъ обладаетъ онъ въ высочайшей степени!..
Въ театр del Fondo играютъ оперу буффу съ жаромъ, съ огнемъ, съ brio, коими я былъ очарованъ. Во время моего пребыванія давали въ немъ фарсъ Донизетти: Театральныя Приличія и Неприличія. Это не что иное, какъ наборъ общихъ мстъ, безпрерывный грабежъ Россини, но партитура очень хорошо аранжирована на libretto и очень меня позабавила. Донизетти перевернулъ калейдоскопъ, ноты сами сложились въ затйливый рисунокъ: вотъ и все!
Здсь я кончу, любезный другъ, рядъ моихъ наблюденій. Вотъ въ какомъ состояніи нашелъ я искусство въ Италіи! Цлые томы вышли бы, еслибъ кто вздумалъ писать о причинахъ, сдлавшихъ его неподвижнымъ въ земл столь прекрасной, между тмъ какъ исполинскими шагами идетъ оно въ прочихъ странахъ Европы, но ты требовалъ отъ меня только исторіи моихъ собственныхъ впечатлній, и я вручаю ее теб, при всей неполнот ея. Впрочемъ я не видалъ ни Милана, ни Венеціи. Въ такомъ случа, какъ въ дл сомнительномъ, благоразумне и добросовстне предполагать въ томъ, чего не знаемъ, высокія достоинства: и потому мы можемъ себя утшать воображеніемъ, что об сіи столицы богаты оригинальными композиторами, вдохновенными органистами, драматическими пвцами, сильными и одушевленными оркестрами, энергическими, исполненными жара, остроумія и легкости, хорами, наконецъ дилеттантами, которые столько любятъ искусство, что артисты могутъ жить, не исправляя ремесла набивальщиковъ соломенныхъ стульевъ.

Съ франц. В. Б.

22. Графъ и Альдерманъ.

Въ цитированномъ уже (стр. 155) письм къ брату отъ 21 мая 1833 г. Блинскій включаетъ въ число своихъ переводовъ статью ‘Графъ и Альдерманъ’. Это, повидимому, ошибка или описка. Въ No 14, стр. 249—257, дйствительно есть статья ‘Англійскіе нравы. Графъ и Альдерманъ’, но (какъ подъ всми статьями, взятыми изъ иностр. журналовъ) подъ нею стоитъ отмтка: (New Montly Magazine). По-англійски Блинскій не зналъ, слдовательно, переводъ ему принадлежать не можетъ.

25. Мелкія статьи изъ Mirore.

Почти въ каждомъ No ‘Молвы’ 1833 г. (выходила въ этомъ году три раза въ недлю) помщались не подписанныя ‘Разныя разности’, ‘Разныя извстія’, ‘Иностранныя извстія’, статейки подъ отдльными заглавіями, занимавшія обыкновенно половину послдней страницы. Очевидно, въ составъ ихъ входила та ‘разная м(е)лочь для Молвы изъ Mirore’, о которомъ говорится въ письм къ брату.

26. Статьи изъ Revue Etrang&egrave,re.

‘Перевожу я боле изъ Revue Etrang&egrave,re’, пишетъ Блинскій брату. Очень возможно поэтому, что ему принадлежатъ и переводы 2 статей въ ‘Молв’ 1833 г. (‘Женщина, одержимая черною немочью’ No 110 и ‘Ужасное злодйство’ No 125) и одной въ ‘Телескоп’ (No 15, біографія герцога Рейхштадтскаго), подъ которыми стоитъ помтка ‘Revue Etrang&egrave,re’ и ‘R. Е.’.

27. Испытаніе кипящею водою.
(въ 700 году).

‘Телескопъ’ 1833 г. No 21 стр. 62—59. Цензурное разршеніе отъ 6 февр. 1834 г.
(Журналъ выходилъ очень неаккуратно).

Этотъ переводъ нигд не указанъ.

Самая варварская и самая ужасная изъ всхъ нелпостей, коими были ознаменованы Средніе вка, безъ сомннія, есть та, которая могла доводить до погибели людей невинныхъ, какъ будто бы виновныхъ, и лишать ихъ боле, нежели жизни, ибо ихъ память оставалась запятнанною въ глазахъ потомства. Однакожъ, таковымъ часто долженствовало быть слдствіе гибельнаго употребленія этихъ судебныхъ испытаній, освященныхъ, въ древнія времена, названіемъ Божьяго суда. Изобртенныя варварствомъ, принятыя невжествомъ, поддерживаемыя изуврствомъ, он въ продолженіи многихъ вковъ, оскверняли собою юридическія лтописи Галловъ. Когда грубый и фанатическій Кельтъ хотлъ удостовриться въ врности своей супруги, то клалъ на щитъ свое дитя, черезъ нсколько дней посл его рожденія, и такимъ образомъ предавалъ его на волю волнъ въ полной увренности, что Шельда или Рейнъ поглотили бы плодъ незаконной любви и непремнно возвратили бы законное дитя нжности цломудренной матери, которая съ тоскою ожидала его въ нкоторомъ разстояніи на рк. Таковъ былъ самый древнйшій Божій судъ въ Сверныхъ странахъ. Салическій законъ, введенный франками, допускалъ и другіе, между коими стоитъ въ первомъ ряду испытаніе кипящею водою, которымъ преимущественно мы должны здсь заняться {Самыя употребительнйшія судебныя испытанія были семи родовъ: 1-е Дуелью, 2-е Крестомъ, которое состояло въ томъ, что обоихъ противниковъ заставляли, стоя на ногахъ, держать руки въ простертомъ положеніи передъ крестомъ, и упадавшій прежде терялъ свой процессъ. 3-е холодною водою, въ которую повергали обвиненнаго, совершенно связаннымъ, онъ былъ объявляемъ невиннымъ, если уходилъ на дно, и виновнымъ, когда всплывалъ на верхъ. Аббатъ де Флери (de Fleury) говоритъ, что это былъ врный способъ находить всхъ невинными, а Вольтеръ думаетъ, что это было истинное средство погублять, какъ виновныхъ, всхъ тхъ, которыхъ легкія заключали въ себ столько воздуха, сколько было нужно онаго для того, чтобы сдлать ихъ тло легче количества той воды, въ которую ихъ погружали. 4-е горячею водою. 5-е огнемъ это испытаніе длалось различнымъ образомъ: то должно было держать въ рук раскаленное желзо, то проходить по горячей желзной полос, иногда же надобно было надвать на руки желзныя перчатки, вынутыя изъ горячей печи. Отъ этого-то испытанія произошла пословица: я готовъ положитъ руку въ огонь. 6-е Клятвою. 7-е Причастіемъ, подвергавшійся сему послднему испытанію, принимая дары, былъ обязанъ сказать громкимъ голосомъ: да будетъ мн тло Господа моею испытаніемъ. Эта формула послужила также началомъ поговорк, употребляемой въ народ: да будетъ мн это ядомъ. Были и другіе роды судебныхъ испытаній, которые употреблялись очень рдко, каковы: испытаніе ячменнымъ хлбомъ, горькими плодами, освященнымъ сыромъ и проч. Вс эти обычаи — продолженіе невжественной жестокости и фанатическаго изуврства — почти совершенно уничтожены, по крайней мр въ святыхъ мстахъ (dans les lieux saints), предписаніемъ четвертаго Латранскаго собора, бывшаго въ 1215 году. Но можно сказать, что обыкновенные и чрезвычайные вопросы, въ которыхъ наши трибуналы подвергали испытаніямъ, были варварствомъ и сумасбродствомъ, почти столь же великимъ, какъ судебныя формулы, въ коихъ упрекаютъ Средніе Вка.}.
Это испытаніе производилось просто: обвиненнаго заставляли опускать руку въ большой котелъ, наполненный кипящею водою, чтобы достать кольцо, гвоздь или камень, который туда клали. Вс эти вещи долженствовали предварительно быть освящены. Были причины, для коихъ погружали руку до кисти, самый важнйшій грхъ заставлялъ ее опускаться до локтя, а въ Формулахъ de saint Dunstan даже сказано, что иногда руки погружались въ воду на цлый аршинъ (de la longueur d’une aune). Когда преступникъ вынималъ изъ котла руку, тогда, въ присутствіи священниковъ и народа, судья завязывалъ ее въ сумку, къ которой прикладывалъ свою печать, и ежели, по прошествіи трехъ дней, на испытываемомъ член не оказывалось никакого знака обжоги, то обвиненнаго провозглашали невиннымъ.
Привиллегіи всегда соединялись съ невыгодами, люди низшаго класса, въ случа испытанія, должны были подвергаться оному сами, дворяне же могли производить его черезъ другихъ, и, несмотря на свою увренность въ Божіемъ правосудіи и собственной невинности, они всегда избгали онаго, ничто не ускользаетъ отъ изобртательности. Тогда были паціенты по званію, которые жглись за богатыхъ, также какъ въ древности находились плакальщицы по найму, которыя, за извстную плату, брали на себя обязанность оплакивать родственниковъ знатныхъ людей.
Такъ какъ испытаніе кипящею водою было слишкомъ жестоко, то законъ смягчилъ суровость онаго. Онъ позволилъ обвиненному выкупать свою руку съ согласія его обвинителя. Обвинитель, получивъ извстную сумму, назначенную закономъ, могъ удовольствоваться присягою нсколькихъ свидтелей, которые объявляли, что обвиняемый не учинялъ преступленія. Это средство было употреблено для того, чтобы об партіи, одна отъ страха, возбуждаемаго ужаснымъ испытаніемъ, а другая въ надежд полученія врнаго и настоящаго удовлетворенія, прежде суда оканчивали свои ссоры и взаимную ненависть.
Это испытаніе кипящею водою было особенно назначаемо при обвиненіи въ нарушеніи цломудрія. Около 860 года Королева Титберга, невстка Императора Лотаря, Карломанова (слдовало сказать Карла Великаго — Charlemagne. С. В.) внука, обвиненная въ любовной интриг съ своимъ братомъ, бывшимъ монахомъ и поддіакономъ (sous-diacre), наименовала сподвижника, который подвергея за нее испытанію кипящею водою въ присутствіи многочисленнаго двора. Онъ вынулъ благословленное кольцо, не претерпвши никакой обжоги, и королева снова начала пользоваться почестями, свойственными царскому сану, и вступила въ права своего супружества. Спустя шестнадцать лтъ посл сего, когда умеръ Людовикъ Германскій, оставивши Германію Людовику, своему второму сыну, Карлъ Лысый, думавшій, что его братъ не могъ располагать Германіею, хотлъ захватить ее себ. Людовикъ пытался преклонить и убдить своего дядю, не успвши въ этомъ, онъ доказалъ свое наслдственное право тройнымъ Божіимъ судомъ. Десять человкъ подверглись испытанію холодною водою, десять другихъ кипящею водою и десять раскаленнымъ желзомъ: вс они выдержали ихъ съ равнымъ успхомъ.
Эти два факта, взятые изъ тысячи, ясно доказываютъ, что тайны, нын вообще употребляемыя фиглярами, которые показываются народу въ пылающихъ печахъ или съ раскаленнымъ желзомъ въ рукахъ {Г-жа де Севинье приводитъ въ своихъ письмахъ одинъ очень примчательный фактъ въ семъ род: ‘Сюда пришелъ вчера мальчикъ изъ Вигре. Я тотчасъ узнала въ немъ бывшаго лакея Г. Гулянжъ. Онъ показалъ мн бумагу, въ которой изложено было все, что онъ могъ длать посредствомъ огня: онъ владетъ секретомъ того человка, о коемъ вы слышали въ Париж. Изъ тысячи вещей, которыя вс равно чудесны, и которыя я не понимаю какъ допускаютъ, но причин ихъ послдствій, я остановилась только на одной маленькой, которая очень скоро длается: это искусство, съ коимъ онъ бралъ въ ротъ десять или двнадцать капель ‘сургуча, совершенно растопленнаго, съ такимъ же спокойствіемъ, какъ будто бы это была вода, и безъ малйшей гримасы на лиц, а его языкъ посл этой операціи остался въ такомъ же положеніи, въ какомъ находился и прежде оной. Я очень много слышала объ немъ, но видть это такъ близко и у себя въ комнат — это привело меня въ большое удивленіе… Понимаете ли вы, что есть родъ мази, коею можно натереться и съ увренностію лить себ въ ротъ сургучъ, глотать кипящее масло и ходить по раскаленнымъ полосамъ желза? Что же посл сего вс наши чудеса?..’ (Lettres, t. 5-e).}, были уже и тогда извстны, и чмъ боле длались необходимыми, тмъ въ большую приходили извстность. Таково, по крайней мр, мнніе Вольтера, Монтескье думалъ иначе: ‘кто не видитъ, говоритъ онъ, что грубая и мозолистая кожа рукъ такого народа, который безпрестанно занимался оружіемъ, не должна получать отъ горячаго желза или кипящей воды такого сильнаго впечатлнія, которое бы могло сохраниться черезъ три дня посл испытанія? Что же касается до женщинъ, то он подвергались испытаніямъ только за неимніемъ сподвижниковъ, руки женщинъ рабочихъ могли сопротивляться горячему желзу, дамы же никогда не имли недостатка въ рыцаряхъ, которые бы взялись защищать ихъ, а въ націи, въ которой не знали роскоши, вовсе и не было средняго сословія’. Къ мнніямъ этихъ двухъ знаменитыхъ людей мы ршаемся присоединить третіе, которое кажется и проще и справедливе: дло въ томъ, что всякій разъ, когда только осужденные выходили побдителями изъ испытаній, они были благопріятствуемы людьми, на коихъ лежала обязанность приводить въ исполненіе экзекуцію. Въ самомъ дл, обряды судопроизводства, долженствовавшіе предшествовать испытанію, чудеснымъ образомъ способствовали обману: никто не могъ войдти въ церковь, какъ скоро туда приносился огонь для вскипяченія воды, или раскаленія желза, кром священника, обязаннаго присутствовать при испытаніи, и того, который подвергался оному. И такъ только одного человка надобно было подкупить, благосклонность, или корыстолюбіе превращали предосторожности для воспрепятствованія обмана, въ приготовленіе къ свершенію онаго. Все то, что выдавали за превосходящее силы природы, было утверждено безъ основанія, принято по суеврію, разпространилось по суетности и глупости, а иногда по изуврскому благочестію. Очень просвщенъ и очень смлъ былъ тотъ, который отказался отъ испытанія огнемъ, отговариваясь тмъ, что онъ ни шарлатанъ, ни колдунъ, и отвчалъ своему Архіепископу, длавшему ему самыя усильныя просьбы: ‘что онъ охотно понесетъ раскаленное желзо, если только его Высокопреосвященство, облаченный въ свою эпитрахиль, подастъ ему оное въ руки’. Прелатъ не оказалъ ни малйшей готовности къ сей церемоніи, говоря, что не должно искушать Бога, и испытаніе не состоялося.
Не смотря на то, горе, горе обвиненнымъ, которыхъ преслдовали сильные враги! Испытаніе въ такомъ случа исполнялось во всей его жестокости и подкупъ тогда способствовалъ только къ тому, чтобы сдлать мнимый Божій судъ еще ршительнйшимъ и убійственнйшимъ. Сколько невинныхъ погибало тутъ! Сколько постыдныхъ пожертвованій плодовъ происковъ или заблужденій! Мы могли бы въ семъ случа привести множество примровъ, но мы ограничимся слдующимъ, который достоинъ большаго участія. Онъ извлеченъ изъ одной хроники XIII вка, найденной и переведенной однимъ любителемъ Французскихъ древностей, и которую ученый А. Троньонъ (Trognon), бывшій профессоръ исторіи, имлъ намреніе издать въ свтъ {Отрывокъ изъ этой любопытной хронинки былъ помщенъ въ Globe въ 1824 году.}. Этотъ-историческій отрывокъ относится не только къ нашему предмету, но и къ той прекрасной стран, которая служила вмст и колыбелью Французской Монархіи и гробомъ ея первыхъ Королей {Хильдерикъ умеръ и былъ погребенъ въ Турые въ 485 году, его гробъ былъ открытъ 27 Мая 1653 года, это самый древнйшій Французскій памятникъ изъ всхъ извстныхъ. Тьерри I былъ погребенъ въ 690 году въ Saint-Vaast d’Arras, который былъ имъ основанъ, а Хилдерикъ, послдній изъ Меровинтовъ, окончилъ свое поприще въ Аббатств de Saint Bertin, de Saint-Omer подъ монашескимъ клобукомъ.}.
Пипинъ толстый царствовалъ, подъ именемъ Палатнаго Мера, въ Нестріи и Австразіи, онъ держалъ подъ опекою Государей Франкскихъ, которые отъ своего монархическаго сана пользовались только однимъ именемъ и тнью владычества. Тьерри I (Thierry) оставилъ посл себя двухъ сыновей, Клодовика III (Clovis) и Хильдеберта III {Хильдеберта III Мезерай (Mezeray) и многіе другіе называютъ Хильдебертомъ Вторымъ. Онъ умеръ въ 711 году, 28 лтъ отъ роду, и былъ погребенъ въ Saint-Etienne de Coucy. Здсь очень кстати замтить, что имена нашихъ первыхъ Королей весьма неправильно пишутся, должно ставить точку между двумя первыми буквами: С. Hilderic, С. Lovis, С. Hildebert, С. Hiperic, ибо предшествующая буква С есть начальный звукъ Германскаго слова Conig, Король. Антикваріи, объясняя древнія надписи и хартіи, почли за должное соединять эту литеру съ именами Королей.}, которые, подобно ему, пользовались только пустымъ королевскимъ титломъ. Хильдебертъ былъ третьимъ призракомъ царской власти, надъ коимъ Пипинъ оказывалъ верховное могущество. Этотъ молодой и несчастный Король жилъ затворникомъ въ нкоторыхъ изъ многочисленныхъ Королевскихъ домовъ, которые, во время владычества Государей перваго поколнія, покрывали собою прекрасныя поля плодоносной Бельгіи. Тамъ проводилъ онъ въ бездйствіи свои дни, окруженный рабами и прислужниками, коихъ главная должность безъ сомннія состояла въ томъ, чтобъ быть шпіонами при своемъ повелител и отдавать отчетъ въ самыхъ малйшихъ его поступкахъ. Пипинъ не удовольствовался тмъ, что похитилъ у него власть: онъ лишилъ его даже и этой великолпной свиты, которая поражаетъ воображеніе полуобразованнаго народа и возбуждаетъ въ немъ уваженіе къ верховному глав, когда сей показывается передъ нимъ. Въ его царствованіе придворные сановники перестали сопровождать Короля: подлые льстецы могущества — они становились въ ряды свиты Палатнаго Мера. Хильдебертъ являлся въ народъ только одинъ разъ въ году, его всегда старались показывать народу не иначе, какъ въ телг, везомой быками, въ экипаж, который былъ предоставленъ однмъ женщинамъ и возбуждалъ смхъ въ этомъ вк, когда сами цари вызжали только верхомъ на лошади. Однакожъ Хильдебертъ въ своемъ уединеніи поселилъ глубокое уваженіе и любовь къ себ, въ маломъ числ окружавшихъ его служителей, которые дали ему названіе справедливаго. Одна молодая двушка, по имени Клодзинда, такъ привязалась къ нему, что возбудила къ себ подозрніе въ придворныхъ сановникахъ. Эта прекрасная Нестрійка (Neustrienne), которую помстили къ нему для того, чтобы еще боле обезсилить его, напротивъ покушалась воскресить его упадшій духъ. Одаренная душею высокою и благородною, она питала мысли, гораздо возвышеннйшія, нежели какія дозволяли ей ея полъ и состояніе, посреди любовныхъ наслажденій она старалась оживлять преждевременно увядшее сердце своего царственнаго любовника и напомнить ему священныя обязанности его сана. Можетъ быть она была уже близка къ успху въ своихъ намреніяхъ, какъ безпокойный Пипинъ приказалъ наблюдать за нею: онъ вскор совершенно узналъ всю истину. Съ сей минуты ея погибель была ршена, Гислемаръ, Палатный Графъ, получилъ приказаніе обвинить ее въ томъ, что она развратила и околдовала Короля Франковъ. Ее предали власти духевенства, вдомству коего принадлежало все, что относилось до волшебства. Случай показался важнымъ: провозгласили Божій судъ и испытаніе кипящею водою было опредлено. Въ сосдств печальнаго Хильдебертова двора возвышался богатый монастырь de Blangiacum {Blangiacum, нын Blangi, лежащій на рк Тернуазской (de Ternoise) въ Артуа, между городами Сент-полемъ, Бетюнемъ (Bйthune) и Лилльерами (Lillers), заключалъ въ себ женскій монастырь, основанный въ 685 году одною набожною госпожею, по имени Берта. Посл смерти своего мужа она посвятила себя здсь Богу съ двумя дочерями своими, Гертрудою и Деотилою. Это аббатство было разрушено Норманами и снова возстановлено для монаховъ въ XII столтіи.}, Теруанскаго эпископства, лежавшаго на границ земли Атребатовъ (des Atrebats) и Мореновъ (Morins), это мсто было назначено для судебнаго испытанія, день котораго былъ торжественно возвщенъ во всхъ земляхъ, подвластныхъ Пипину {Не въ одномъ только Артуа употреблялись судебныя испытанія, они были въ сил во всхъ земляхъ Сверной Франціи и Южной Бельгіи. Законъ 1111 года, установленный Baudouin la Hache, двнадцатымъ Фландрійскимъ Графомъ, гласилъ: ‘раны и ушибы должны наказываться казнію возмездія, если только обвиненный защищаясь не былъ избитъ но его тлу, что онъ обязанъ доказать испытаніемъ водою и горячимъ желзомъ’. Находится еще регламентъ Турнесской общины (de la commune de Tournei), 1187 года, которымъ повелвается, ‘что если кто либо будетъ обвиненъ въ убійств, и сего обвиненія не могли бы доказать врными свидтельствами, то таковый обязанъ доказать свою невинность испытаніемъ холодною водою’.}.
Этотъ день, говоритъ вышеупомянутая хроника, ожиданный съ большимъ нетерпніемъ, наконецъ наступилъ. Обширный дворъ, чрезъ который былъ входъ въ монастырь, былъ избранъ мстомъ, на коемъ долженъ былъ изрчься достопамятный приговоръ небеснаго правосудія: пространство, вроятно, очень тсное для безчисленной толпы, которая со всхъ сторонъ стеклась на это зрлище. Въ самомъ дл, рдко случается, чтобы народу удавалось быть свидтелемъ столь любопытной сцены, и чернь, всегда жадная къ новостямъ, въ этотъ разъ была привлечена сюда еще и тмъ, что было торжественнйшаго въ суд, нисходящемъ, такъ сказать, изъ трибунала самого Бога. Сверхъ того молва, какъ обыкновенно, всегда нелпая и дерзкая, распустила на счетъ Клодзинды странные слухи, по однимъ она была волшебница, пришедшая изъ Гунискихъ лсовъ, ростомъ вдвое выше обыкновенной мры, и съ глазами василиска, по другимъ она произходила отъ гнуснаго жидовскаго племени, и покушалась, съ однимъ единоплеменнымъ съ нею медикомъ, обрзать молодаго Короля Хильдеберта и обратить его въ жидовскую вру, иныя, сострадая къ ней, тихо говорили, что она была невинною жертвою знатныхъ людей, потому что Герцогу Пипину было предсказано его астрологами, что она была бы второю Брюнегильдою, и что съ нею возстало бы снова могущество Королей изъ дома Клодовика, Эти и подобные симъ слухи, занимая умы людей, заставляли ихъ стекаться въ Blangiacum не только изъ мстечекъ и окружныхъ городовъ, но и изъ за-сорока миль разстоянія. Туда шли даже нкоторые жители Тюроньенскихъ и Ремуазскихъ земель, привлекаемые любопытствомъ, они не страшились ни трудностей пути, ни жестокаго зимняго холода и стремились увеличивать собою безчисленное множество сбжавшагося въ сіи мста народа.
‘Въ монастырскій дворъ впустили столько народу, сколько могло тамъ помститься, но гораздо значительнйшее число оставалось снаружи, усилясь войти, или, по крайней мр, глазами и ушами узнать что нибудь о произходящемъ въ оград. Нкоторые вскарабкались на дерева, откуда они могли видть, хотя и не ясно, часть сего достопримчательнаго зрлища. На самомъ же двор были разставлены скамьи изъ дубоваго дерева, на коихъ должны были засдать эпископы сосдственныхъ эпархій съ прочимъ духовенствомъ, равно какъ и знатные люди, долженствующіи быть свидтелями Божіяго суда. Между сими почетными сдалищами и деревянными сваями (des pieux), которые были тсно сжаты въ вид палисада, для воспрепятствованія напору многолюдства, простиралось довольно широкое пространство, которое было мстомъ, назначеннымъ для Клодзинды. Подъ котломъ, въ который обвиненная долженствовала погружать свою руку, былъ наваленъ хворостъ для поддержанія огня, при этомъ вид нкоторые отворачивали взоры свои, другіе же напротивъ того устремляли ихъ туда съ жадностію и любопытствомъ.
‘Посл довольно продолжительнаго ожиданія звукъ колокола возвстилъ, что началась обдня. Монастырская церковь, смежная со внутренностію монастыря, не могла быть отворена для народа: туда впустили только духовныхъ и дворянъ, кои составили собою не маловажную толпу. Аббатисса Амальбержъ могла одна изъ всхъ женщинъ Blangiacum показаться глазамъ публики и присутствовать при этой церемоніи. Она заняла мсто недалеко отъ ступеней алтаря, на возвышенномъ сдалищ, а Клодзинда была поставлена на колна въ смиренномъ положеніи ниже ея.
Церковь, наша августйшая мать, въ своей нжной предусмотрительности постановила нсколько церковныхъ обрядовъ и частныхъ молитвъ для обдни, которая должна была совершиться передъ Божіимъ судомъ. Енископъ Камеракумскій (de Gameracum), которому надлежало отправлять службу по его Митрополитскому сану, началъ оную, обратившись къ Господу съ тремя молитвами, въ коихъ, напоминая ему о слабости гршника, просилъ, что бы онъ укрпилъ ее своимъ всемогуществомъ, потомъ, пропвши священныя слова церковнаго устава и показавши всмъ присутствующимъ тло агнца безъ пятенъ, онъ подозвалъ обвиненную, и прежде нежели допустилъ ее къ причастію, произнесъ слдующія слова: ‘Именемъ Святыя Троицы, Святаго Евангелія и Святыхъ мощей, обртающихся въ сей церкви, я заклинаю тебя не приближаться къ сей трапез Христа и Искупителя нашего, ежели ты сдлала или посовтывала то, въ чемъ тебя обвиняютъ’. И такъ какъ она молчала и оставалась на ступеняхъ алтаря, то онъ далъ ей вина и хлба съ сими словами: ‘Да будутъ тло и кровь Господа твоимъ испытаніемъ’. И когда обдня была кончена, вс въ торжественномъ порядк приблизились къ мсту суда.
‘Въ ту самую минуту, когда духовенство и знать заняли свои мста, при восклицаніяхъ толпы, показалась та, которую вс ожидали, и внезапно настало безмолвіе, какъ будто бы вс пожелали молчать, чтобъ лучше разсмотрть осужденную. Ея видъ не взволновалъ присутствующихъ никакимъ непріязненнымъ впечатлніемъ, и хотя многіе возбуждены были противъ нея ненавистію, но не смотря на то, въ сію минуту, казалось, почти всми овладла жалость. Клодзинда была одта въ блую тунику изъ толстаго льва, изъ подъ коей выказывались ея обнаженныя руки. Ея длинные и черные волосы, не утвержденные ни на какомъ мст, спускались многочисленными косами гораздо ниже пояса. Ея чело было блдно, но спокойно, и ея лазурные глаза блистали почти ангельскою чистотою. Наконецъ, промежутокъ времени, боле трехъ мсяцевъ, почти заживилъ рану, причиненную ей на щек горячимъ желзомъ, и каждый сознавался, что незадолго передъ симъ временемъ ея красота долженствовала быть чудесною. Въ такомъ вид Клодзинда приблизилась медленными шагами, что придало ея высокой таліи нкоторый видъ величія. Чернь, увидвъ ее, забыла нелпые слухи, далеко распространенные молвою, и преклонилась къ другимъ, боле благопріятнымъ для осужденной. Въ самомъ дл, говорили, что ночью, наканун сего дня, какая-то старая женщина тайно посщала ее и предлагала ей мази и эссенціи, которыя предохранили бы ея руку отъ дйствія кипящей воды, къ этому присовокупляли еще, что многіе, а между ними одинъ еретикъ-церковнослужитель, были уже спасены этимъ средствомъ, но что Клодзинда ршительно отвергнула сію хитрость, которая и въ самомъ дл заставила бы почесть ее колдуньею, и чрезъ которую она обманула бы и Бога и людей.
‘Когда Клодзинда дошла посреди тснаго круга до мста испытанія, то невольникъ, приставленный къ котлу, подложилъ подъ него новую вязанку хворосту, который тотчасъ и затрещалъ съ великимъ шумомъ. Услышавъ сіе, многіе почувствовали, что ледяной холодъ пробжалъ по ихъ членамъ, и даже сама молодая двушка, повидимому, испытывала нчто подобно, такъ что это выказалось на минуту на ея чел. Но сіе впечатлніе изчезло съ быстротою молніи, и она тотчасъ съ тихимъ выраженіемъ благоговнія преклонилась предъ благочестивымъ Епископомъ, который приближался къ ней, чтобы произнести священныя слова заклинанія бсовъ. Держа въ своей рук Распятіе и Евангеліе, онъ проплъ сначала короткую литанію, коей вторили многіе изъ церковнослужителей, потомъ благословилъ и заклялъ воду, которая начинала кипть. Посл сего онъ произнесъ молитву, коей, какъ обыкновенно тогда водилось, призывалъ Бога, освободившаго невинную Сусанну отъ позорнаго обвиненія и спасшаго отъ пылающей печи трехъ Израильскихъ отроковъ, за симъ заставилъ молодую двушку приложиться къ Распятію и Евангелію, и бросивши въ мдный котелъ маленькое колечко, которое обвиненная должна была вынуть, воротился къ своему сдалищу. Тогда послышалось какое-то стенаніе, какъ будто-бы пробжавшее между зрителями.
‘Епископъ подалъ знакъ съ своего мста, и Клодзинда, произнеся тихимъ голосомъ Отче нашъ и оснивши свое чело знаменіемъ креста, сдлала шагъ къ котлу. Взоры всхъ въ эту минуту были устремлены на нее, вс едва могли переводить духъ. Если бы Самъ Богъ изрекъ въ Своемъ всемогуществ собственнымъ своимъ голосомъ свой судъ, то бы и Онъ былъ выслушанъ не съ большимъ безмолвіемъ, исполненнымъ ужаса. Наконецъ, испытаніе началось: рука молодой двушки погружается въ кипящую воду, нсколько минутъ она ищетъ кольца, которое по своей малости ускользаетъ отъ пальцевъ, старающихся схватить его и тотчасъ вдругъ вынуть. По неподвижному лицу Клодзинды вс думали, что Господне чудо готовилось свершиться надъ нею, и что вода не жгла ея, но когда она показала свою руку, въ половину поврежденную, тогда крикъ ужаса раздался по всему собранію и каждый отворотилъ голову. Однакожъ она, не изъявляя ничмъ другимъ своихъ страданій, какъ еще большею блдностію на чел, тотчасъ возвысила голосъ, и — хотя тогда и не было въ обыкновеніи, чтобы женщина витійствовала передъ народомъ — вся эта толпа замолчала, какъ будто бы по единодушному желанію внимать словамъ ея. ‘Благородные мужи, — сказала она, — нтъ, я не удостоилась того, чтобы Господь совершилъ въ мою пользу чудо, но я была достойна того, чтобы Онъ вложилъ въ меня бодрость къ перенесенію сего испытанія. И такъ я не скажу, что бы эта вода не обожгла меня, нтъ: она обожгла меня, и я страдаю, и я погибаю. Но какой же здсь надо мною судъ Божій? Невинною или преступною онъ объявляетъ меня? Послушайте меня, благородные мужи, я скажу вамъ истину, ибо только одни подлецы и трусы умютъ лгать. Король Шильдебертъ увидлъ меня и насильно привлекъ на свое ложе, онъ хотлъ сдлать меня своею супругою, и я видя, что онъ есть не что оное, какъ дитя, хотла, чтобы онъ былъ мужемъ, видя его рабомъ, я хотла, чтобы онъ былъ королемъ. Разв я отравила его, толкуя ему, что великому Клодовику не прилично проводить свою жизнь въ одномъ занятіи дою и спаньемъ? И вотъ, однакожъ, все мое колдовство! За эту вину злые люди похитили меня и обезобразили такимъ образомъ. Кто подослалъ ихъ? Это знаетъ Богъ да Герцогъ Пепинъ. За эту вину я была увлечена въ судъ, какъ какая нибудь распутная женщина или колдунья. Назовете ли ни меня этимъ именемъ теперь, видя какъ я тверда сердцемъ и исполнена довренности къ Божію правосудію? Я невинна! я невинна!..’ И когда она хотла повторить этотъ вопль въ третій разъ изо всей своей силы, — ея голосъ вдругъ прервался и она упала безъ чувствъ. Аббатисса Амальберасъ принуждена была приказать перенести ее во внутренность монастыря, когда уже никакая помощь не могла возвратить ее къ жизни.
‘Собраніе, особенно епископы и дворяне, было различно колеблемо происшедшимъ. Нкоторые, повривъ словамъ молодой двушки, и тронувшись жалостію къ ея страданіямъ, говорили, что Господь оправдалъ ее, снабдивъ силою перенести столь безтрепетно такую ужасную боль, другіе утверждали, что объ этомъ не должно судить такимъ образомъ и что испытаніе было противъ нея, потому что ея рука была повреждена горячею водою. Особенно Палатный Графъ, Гислемаръ, кричалъ громкимъ голосомъ и съ величайшимъ негодованіемъ, что она своей притворной добродтелью играла Богомъ и людьми, что осмлилась ложными рчами обносить блистательнйшаго Герцога Пепина, что она была волшебница, развратная тварь и совсмъ этимъ клеветница, достойная всего гнва святыхъ епископовъ. ‘И, присовокупилъ онъ, — я не знаю, что препятствуетъ намъ побить ее каменьями’. Многіе, казалось, раздляли эту ярость и съ воемъ требовали, чтобы виновная была имъ предана для исполненія надъ нею Божіяго правосудія. Уже началъ подниматься ропотъ, безпрестанно увеличивающійся, какъ Аббатисса Амальберасъ объявила епископамъ, что она никогда не допуститъ, чтобъ были нарушены права ея монастыря, и чтобы изъ ея покрова была исторгнута глава, предоставленная покровительству патрона сего мста. ‘Если Графъ Гислемаръ — прибавила она — хочетъ учинить въ нашемъ жилищ насиліе, то пусть не позабудетъ того, что случилось съ Эброиномъ и его оруженосцами, когда они угрожали своими руками достопочтенной Анстрюд, Аббатисс Лодюнюма.’
‘Однакожь благочестивый Епископъ Камеракумскій, переговоривши нсколько минутъ съ своими собратіями, всталъ и объявилъ, что Божій судъ не можетъ совершиться въ сей день надъ умирающею женщиною, что она должна быть предоставлена власти Аббатиссы Амальберасъ, которая держала ее въ своемъ суд и наказала бы ее сообразно съ ея преступленіями, низведя въ рабское состояніе и осудя вертть жерновъ, или опредливъ на другія низкія службы, если только она возвратится къ жизни и что такимъ образомъ было бы удовлетворено правосудіе Божеское и человческое. Когда это было сказано, то вс начали расходиться, и нкоторые злые люди, надясь, что осужденная будетъ предана мученіямъ и поражена смертію, удалились недовольными. Но гораздо большее число веселилось тмъ, что ей было дано время загладить свои грхи и окончить жизнь въ покаяніи.
‘Пророкъ говоритъ мамъ, что Богъ оказываетъ жалость къ юному агнцу, котораго только что остригли, смягчая для него жестокость зимняго втра: не благоволитъ ли Онъ въ своей безконечной благости сдлать тоже самое для неутшной Клодзинды!, Такъ какъ для нее въ семъ мір осталось только стенать и плакать, то Онъ поспшитъ извлечь ее изъ онаго и переселить въ міръ лучшій. Въ самомъ дл, силы ея, ослабвшія отъ долговременнаго страданія, тотчасъ истощились, и послдній часъ наступилъ для нея на другой же день посл ужаснаго суда. Хотя ея душа и все еще была занята обольщеніями земной любви, хотя она все еще изъявляла сожалнія о Корол Шильдеберт, за котораго возсылала обты, чтобы онъ превозмогъ своихъ враговъ, — однакожъ умерла съ истиннымъ и ревностнымъ благочестіемъ, и такъ какъ она простила всмъ, причинявшимъ ей зло, и принесла въ даръ Господу все, что могла ему отдать, то-есть: свои слезы и молитвы, — то позволительно думать, что она была приобщена къ вчному блаженству. Многіе по заслугамъ въ своей жизни были святй ея, но мало было столь несчастливыхъ, какъ она: въ такомъ род написалъ я ей эпитафію, которая, къ сожалнію, изгладилась теперь изъ моей памяти’.
Таковъ обыкновенно былъ печальный конецъ тхъ обвиненныхъ, которые не принадлежали къ привиллегированному классу, а число первыхъ было гораздо значительне числа послднихъ! Если бы мужественная Клодзинда была благородною и могущественною принцессою, то чудо совершилось бы, и ея невинность была бы провозглашена съ торжествомъ, но часто говорятъ, человческіе законы всхъ вковъ похожи на работу паука: мелкія мухи въ нее попадаются, а большія свободно пролетаютъ сквозь нее…

Съ Франц. В. Б.

Белинский Виссарион Григорьевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Беата, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1833
  2. Разговор Сен-Реаля, Эпикура, Сенеки, Юлиана и Людовика Великого, Шамфор Себастьен-Рош Николя, Год: 1808
  3. Об истинных удовольствиях в жизни, Ривароль Антуан, Год: 1790
  4. Полет ‘Орля’, Мопассан Ги_Де, Год: 1887
  5. Еврейская ода, Наполеон, Год: 1804
  6. Две басни в прозе, Лихтенберг Георг Кристоф, Год: 1810
  7. Трогательная добродетель женщины, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1803
  8. Эпистола к Пизонам о стихотворении и поэзии, Гораций, Год: 1751
Электронная библиотека