Переводы с французского, Садовников Дмитрий Николаевич, Год: 1883

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Д. Н. Садовников.

Переводы.

С французского.

Морис Бушор

(1855 — 1929 гг.).

Весёлые песни.

I.
Для философа-бродяги
Всюду пища, всюду тема:
На любом просёлке пыльном
Вырастает вдруг поэма.
Путь хорош — я отправляюсь:
Опьяняющим мечтаньям
Предаюсь и восхищаюсь —
Ну, хоть солнечным сияньем…
Провожу цыганом истым
Ночь в лесу, под небом чистым,
На заре иду опять,
И, вдобавок, дарованьем
Обладаю: смех с рыданьем
В смелой песне сочетать.
II.
Из цветов моя милая — лучший цветок
И светлей самой радостной грёзы,
От неё по стволам бьёт живительный сок
И росы осушаются слёзы.
Всё при ней получает особенный свет:
Соловей запевает свой лучший куплет,
А душистая зыбь белокурых волос
Оживляет дыхание роз.
И когда в белом платье мелькает она
Меж дерев, как фиалка лесная, скромна,
Я подругу свою молодую
Принимаю за фею земную.
III.
Близок день, когда, как боги,
Удивляя мир окрестный,
Мы наденем яркий пурпур,
Бросив платья траур тесный,
Или, в бархат драпируясь,
Станем в царственные позы
И от мимо проходящих
Будем ждать апофеоза.
Под плюмажем чёрной шляпы,
Под кокетливым беретом —
Мы откроем шумный праздник
Феерическим балетом.
Кто-нибудь возьмёт гитару,
Ток наденет оперённый,
Под окном любой красотки
Распевая, как влюблённый.
Кто-нибудь в фламандской шляпе,
Ус кручёный выставляя,
Расположится у бочки,
Шумно жажду утоляя.
И в костюмах разнородных,
По профессии одеты,
Вместе съедемся в Париже
Мы — артисты и поэты.
Под напев весёлых песен
Гордо двинемся верхами
И в блестящих колесницах,
А полиция — за нами.
Ну, а если горожане
Пустят в нас свои каменья —
Мы поклонами ответим
Горделивого презренья.
1882 г.

Из ‘Современного Фауста’.

Сонеты Фауста.

I.
С одной тоской делю свои скитанья —
Пусть небо, празднуя свободу и покой,
Мильоны ярких звёзд зажжёт над головой,
Не попрошу у звёзд я состраданья.
Светилу дня не услыхать признанья:
Бесстрастно и оно, как этот мир земной,
Лишённый разума, холодный и немой
И умереть готовый без сознанья.
Моя душа таит лишь отраженье
Бегущих лет, могучее стремленье,
Несущее Вселенную вперёд…
Напрасно я найти ответ стараюсь:
Никто тоски гнетущей не поймёт,
И я под гнётом дум своих склоняюсь.
II.
На оргии, где крики шум и пенье,
Где вился дым и пенился бокал,
Я, как больной, почти изнемогал,
А ум терзало старое сомненье.
О женщины, годитесь ли в сравненье
Вы с той, чьих уст улыбку я срывал?
А ты, вино… Твой пурпур и опал…
Я пил его в минуты вдохновенья!
Нет, ни вино, ни песня, ни лобзание
Не освежат! Я, прочное создание,
Бежать бы должен с пира суеты…
Испивши чашу жизненного яда,
Ужель найти, безумец, хочешь ты
Могилу дум в отраве винограда?
III.
Без Бога мир, ничем не возмутимый,
Свершает празднично обыденный свой ход,
Безостановочно ведёт круговорот,
Где дни весны сменяются на зимы.
Мир движется вперёд неутомимый,
И что же? Человек его порой клянёт,
Порой ему благодаренья шлёт,
Забыв про то, что он неумолимый!
Вселенная, лишённая сознанья,
Не слушает молитвы и стенанья.
Умрём — на прахе вырастут цветы…
Она, не мучаясь безумною тоскою,
Стирает всё: и скорби и мечты,
И давит сердце мне лавиной снеговою.
IV.
Ах, если б это небо вдруг упало,
А море запылало, как горнило!..
Когда бы мир всё это обновило
И легче грудь усталая дышала!
Что, если бы в порыве бури, шквала
Дождём из звёзд всю землю затопило
И в хаосе бездонном поглотило
Весь этот мир, где радостей так мало?
Но нет… Лазурь по-прежнему сияет,
Дыханье трав как фимиам взлетает,
Сливается с пурпуровым закатом.
Лишь я один, суровый и угрюмый,
Хоть залит край небес вечерним златом,
Несу с собой повсюду те же думы.
1882 г.

Андре Терье

(1833 — 1907 гг.).

Крестьянская мыза.

Вокруг крестьянской мызы
Стоить лесная тишь,
Весь двор зарос травою,
Трава на склоне крыш…
Меж городом и мызой
Лежит сплошной оплот
Лесов необозримых
И высохших болот…
На мызе доживает
Шестой десяток лет
Старик — ещё здоровый,
Широкоплечий дед,
Затем, работник ловкий —
Его женатый сын,
Да внучек малолетний,
Крикливый властелин.
Едва ль не больше века
Здесь, — в стороне глухой, —
Работало семейство
Косою и сохой.
Кровать стояла та же
И сотню лет назад,
Качалка укачала
Десятка два ребят.
И счастливы на мызе,
В апреле всё поёт,
В июне земляника,
Под осень зреет плод.
Даст Бог и урожая
От брошенных семян,
А внучек подрастает, —
И славный мальчуган.
Случается нередко
Прохожий вечерком
Зайдёт и порасскажет
О слухе городском, —
Но вести отчего-то,
Пройдя окрестный лес,
Размеры принимают
Неслыханных чудес.
И так идут за днями
Однообразно дни,
Обычные заботы
Ведут с собой они.
Простые эти люди —
В работе круглый год,
А мальчик здоровеет
И по часам растёт.
Начнёт и он работать,
Не опуская рук, —
Махать цепом проворным,
Вести тяжелый плуг,
А ус когда пробьется
Да стукнет двадцать лет, —
И в сердце развернется
Любви весенний цвет,
Жену себе в соседях
Возьмёт он в свой черёд, —
Когда его в солдаты
Сержант не заберёт,
Негаданно-нежданно
Не выбросит войной
На чуждую границу
С шинелью за спиной…
1882 г.

Малиновка.

Когда проходит май, кончается весна,
Малиновку в саду я часто вспоминаю:
В тени орешника, на гнёздышке она
Поёт привет красавцу маю.
Цветущий ломонос, приманка для роёв,
Прикрыл её гнездо, от взоров охраняя,
И вот она поёт в густой тени кустов
О блеске и сиянье мая.
Как песня коротка! Могу её сравнить
С минутной радостью, подругою страданья,
Она мне говорит: ‘Весны не воротить,
А с ней и жизни обаянья’.
Не в силах мы цветы весенние вернуть,
Рождённые от ласк проснувшейся природы, —
Ни первую любовь, попавшую к нам в грудь,
Ни молодые наши годы.
1883 г.

Ласточки.

Под карнизами окон, вблизи черепиц,
Мы впервые открыли глаза,
Там носились мы вольною стаею птиц,
Возле стен, где взбегает лоза.
Задрожала трава от угроз сентября,
Собрались все мы дружно в отлёт
К той земля, где кругом так синеют моря,
Где так солнце горячее жжёт.
Мы сидели на розовом сфинксе песков,
Что глядит в предрассветную даль,
Но оставленных жаль было нам городов
И покинутых гнёзд было жаль…
Колокольня знакомая снилась опять,
Рядом лип благовонная сень,
Старый мост, под который привыкли летать,
Где такая отрадная тень.
Мы скучали в пустыне о крае родном,
О желанной и юной весне,
О душистых садах и гнезде под окном
На далёкой родной стороне.
1883 г.

Перепёлка.

Хлеб стоит на ниве спелый и наливный,
Ветер пробегает по его волнам…
Чу! Раздался в поле смелый и призывный
Голос перепёлки, прилетевшей к нам.
Вечером и рано, рано до рассвета
Слышится яснее бой перепелов,
И пока над полем тихо дышит лето,
Звонко раздаётся их любовный зов:
Под! Полоть! Ва! Ва!
Истые цыгане! Племя кочевое!
Не сегодня — завтра случай вас сведёт.
Ночью — в одиночку, а под утро двое,
Парой веселее, но не без хлопот…
Свито из соломы гнёздышко под небом,
Есть приют надёжный, стол давно готов:
Будете питаться этим спелым хлебом,
Бегать меж колосьев и среди цветов.
Под! Полоть! Ва! Ва!
Разбежались детки от родимой матки…
Вдруг пришёл охотник, приложился: ‘Трах’!
Как вы испугались, глупые ребятки,
Вы ещё не знали, что такое страх!
От людей подальше, а не то ведь худо —
Бойтесь вы людского страшного ствола,
Там из вас готовят лакомые блюда,
Сразу попадёте вы на вертела!
Под! Полоть! Ва! Ва!
Но не знает страха птица кочевая:
Тучами садится по разливу нив,
Будто против смерти, песни распевая,
Жизни посылая радостный призыв,
Бодрая, живая странствует по свету
Морем и землёю правя свой полёт.
Каждый год на север прилетает к лету
И поёт, и любит, любит, и поёт:
Под! Полоть! Ва! Ва!
1883 г.

Рене Франсуа Арман Сюлли-Прюдом

(1839 — 1907 гг.).

Возвращаясь из музея.

Возвращаясь из музея,
Где стоят, как снег, белея,
Полны гордого молчанья
Афродиты (в древнегреческой мифологии, богини красоты и любви, той же, что в римской — Венеры) изваянья,
Думал я, что эти боги
Рождены стоять в чертоге (чертог (устар.) — пышное, великолепное здание или помещение):
Прелесть их неоценима…
Но когда прошла ты мимо —
Заслонило мир искусства
Сердца тягостное чувство —
Афродита в пышном зале,
С этой чудной головкой
Ты идёшь походкой лёгкой,
В старом платье, вьются сзади
Кос волнистых, пышных пряди…
День и ночь иглой проворной
Ты работаешь упорно:
Вижу — палец твой исколот,
В дверь стучат нужда и голод, —
Чуждый жизненной тревоги,
Мрамор просится в чертоги:
Ты же, бедное созданье,
Скромно просишь подаянья.
Не обставят, как статую,
Красоту твою живую:
Будит в нас восторга пламень
Лишь один бездушный камень.
Да, с тобой судьба сурова.
Ищешь хлеба ты и крова.
Мертвецы — на пьедесталах,
А живые мрут в подвалах.
1883 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека