Переводы, Пяст Владимир Алексеевич, Год: 1940

 
 Владимир Пяст Переводы Оригинал здесь - http://www.vekperevoda.com/1855/piast.htm РУБЕН ДАРИО (1867-1916) МЕТЕМПСИХОЗА Я солдатом был и спал на царском ложе Рядом с Клеопатрой. Белизна царицы, Взор ее астральный, взор ее всевластный - Были всем, что было. Этот взор! и тело! Это ложе страсти, Где блестела эта белизна нагая! Мраморная роза, властная!.. Не это ль Было всем, что было? Под моей рукою гнулся позвоночник, Ради ласк атлета был забыт Антоний... Этот взгляд - и эта белизна - и ложе Были всем, что было. Руфус Галл, недавний раб, я был солдатом, Родиной была мне Галлия... Мгновенье Смелого каприза королевской телки - Было всем, что было. В судороге страсти почему клещами Бронзовыми пальцев я не сжал для шутки Белой королевы мраморное горло? Всё, что было, было! Сослан был в Египет я, и цепь на шее Там носил, - и съеден сворой псов голодных Был однажды... Звался Руфус Галл я. Это Было всё, что было. КОЛУМБУ Адмирал несчастных, знай: твоя Америка, Дева-индианка с кровию клокочущей, Жемчуг снов и грез твоих - только лишь истерика В судороге женщины, бледной и хохочущей. Реет дух погибели над твоей страною... Где народ с дубинами прятался в пампасы, Ныне там бессменною братскою войною Вновь уничтожаются племена и расы. Идола из камня ныне замещает Идол же из плоти, как владыка адский, И рассвет, белея, утром освещает Только кровь и пепел на могиле братской. Королей презревши, мы себе законы Издали под звуки труб и гром орудий, Короли же черные заняли все троны, Побрататься с Каином, попустив Иуде. Мы полуиспанскими туземными устами Тянем все французскую влагу огневую, Масельезу целыми распеваем днями, Чтобы Карманьолой их кончать, танцуя. Нет у нас преград для зависти великой, Звонкие свободы мы давно попрали, - Так не поступали древние касики, С гор они пернатые стрелы, стрелы брали. Были они гордыми, благородно-смелыми, Вкруг голов их перья, а у бедер скальпы... Ах, когда бы люди были снежно-белыми, Вот как Моктесумы и Атауальпы! С дней, когда Америке в чрево пало семя Расы той железной из Кастильи пламенной, Мощь седой Испании сочетало время С силою индейца, с горной цепью каменной. Было б в воле Господа, чтобы воды сонные Ввек не отражали парусов тех белых, Чтоб не увидали звезды удивленные Смуглых моряков твоих, плывших в каравеллах! Как орлы, свободные, по кустам на склоны Лезли вверх туземцы, раздвигая ветки, И от них испуганно пумы и бизоны Прятались, познавшие, как их копья метки... Ибо много доблестней вождь крутой и резкий, Чем солдат, что походя честь в грязи заложит И стонать заставить под своей тележкой Инков древних мумии ледяные может. Крест, что нам припас ты, в униженьи ныне, Революций волны смыли след законов, Пишущая сволочь пачкает святыни Языка Сервантесов, речи Кальдеронов. Бледен и болезнен бредет Христос, и шибче Бьет рабов Варрава в красных аксельбантах, Видят земли Куско, Паленке и Чибчи Дикие пантеры - в кружевах и бантах. Войны, лихорадка, бедствий сонм ужасный На пути поставлены нашем злой судьбою, Христофор Колумб, - о, адмирал несчастный, Помолись за мир ты, что открыт тобою. АЛЬФРЕД ВОЛЬФЕНШТЕЙН (1888-1945) ПРОКЛЯТАЯ ЮНОСТЬ Из дома прочь, по площадям, Неведом никому, ни вам, Как небо я высок и быстр, Без слов лечу сквозь шум и гам. Всё прочь! Прекрасно - одному. И никого здесь нет, к кому В соседстве тесном и тупом Лицо с испугом подниму. Отвергнуты любовь, уют... Здесь бьются - или продают, И улицы одни к другим Гигантскою волной плывут, Галопом мчатся без коней. Людская каша всё черней, Как будто мечутся дома От крика, свиста и огней. Стук быстрых ног по мостовой Разрушит каменный покой, И ламп калильных свет так тускл Над этой тусклою толпой. Здесь лица зверские странны, Глаза как в лед погружены, Глаза - и видят лишь себя, Здесь лица пустотой страшны. Мою ты кожу размети И сердце в прах мне преврати, Безбожная, - слепи, глуши, О улица, мне нет пути! ГЕРРИТ ЭНГЕЛЬКЕ (1890-1918) БЕТХОВЕН До уха мощных труб госнулся гуд, - Воспрял я к тем звукам, что дрожали. В них ледниковые олени ржали Навстречу грозно дальнему врагу. Там он стоял! На высочайшем пике Трубил он, гневный, - мощный, он трубил, Распространяя гул и свет великий, И чудом звуков мозг мой подавил. Я в бездне был на самом дне, И рот открыл я в полусне. А звук все бух, и пух, и пух, Мутился в зыби шаткий взор, И был разрушен громом слух, И задрожали скаты гор. Впились друг в друга облака, И буря потрясла скалу, Она смывала старика С гигантской кафедры во мглу, И к свету тьма была близка. И грозно грохот грома грянул, Но тверд властитель звуков мировой, Воронку скал он проникал трубой, И звук страшней оттуда эхом прянул. А великан трубил... Но молния пронзила мглу, И в первый раз ударил гром в скалу, И сбил С вершины человека. О, трубный треск! Небесный блеск! О, звуков звук, о, плесков плеск... Где было все? Где сам я был? МИРОВОЙ ДУХ Дни текут за днями, Глубоко под землей, куда не проскользает луч живой, Где шахты пробуравили и штольни водрузили, Где с лампами блуждают, со звонками и кирками, Живет там сила, - благодаря той силе Молоты и мины, и локомобили Ритм единый складывают беспокойно свой, Эта сила - дух мировой. *** Наверху, где в гаванях шум и торг бушует, Где наживы бог швыряется богатством и толпой, Где в эллингах и доках строящиеся суда сжаты, Где пароходы гигантские грузы фрахтуют, Наверху, где тысячи труб дымовых над городом подъяты, Где чадящих поездов далеко слышатся раскаты, Там неистовствует сила, в работе вихревой: Эта сила - дух мировой. Где в ангарах самолеты, готовые подняться на воздух, Вот натянуты канаты, пропеллер ход свой круговой Все ускоряет, и внезапно с треском вверх несутся Наклонно птицы шумные, - и вот потонули в звездах, Где воздушные корабли и торпеды гремят и трясутся, Где в сплошное жужжанье все небесные шумы сольются, - Там летит, побеждающий тягу земли, беспокойно-живой, Дух, пути указующий новые самой орбите земной, Мировой. КНИГА ВОЙНЫ Мой друг, ты раздавленным глазом глядишь, Похожим на око подбитого зайца, - Таким и холодный предатель глядит, Когда он расстрелян. Двенадцать мы лет против ветра боролись вдвоем, Делили без спора и книги и хлеб, И в школе сидели за тем же столом, Стучалась к двоим одновременно в дом Нужда, и отраду в ученьи одном Мы черпали, друг, - и взор твой ослеп. Поэтому в трауре идет твоя мать, Скользит она в сутолоке, с унылым рыданьем, Поэтому младшие братья и сестры твои Так рано знакомиться стали с невзгодами чадными жизни, И с властною смерти косою. И ложе пустует в каморке твоей, Пустует и место твое за обедом, Поэтому, так как никто тебя больше не ждет, Седая, печальная мать твоя тихо бредет. Ты мог бы и корнем, и семенем быть, Упорным ростком в бороздах новой жизни, Отцом бородатым прелестных детей, Но поле, что болью распахано было, тебя погубило, Но поле, что кровью удобрено было, тебя поглотило, И сеятель мудрый и вечный тебя растоптал. Кто смеет тебе говорить о чьей-то вине? Ты семенем был бы, и мог бы родителем быть. *** Ты семенем был бы, а сделался жертвой. Один милиграмм окровавленной плоти, Ты лег на горе обескровленных трупов, Но смерть твоя - вовсе не больше, чем чья бы то ни было смерть. Ритмическим шагом их тысячи тысяч шагали в ничто, В мучительно-черную ночь, Полки, и бригады, и армия армий, В кровавое, славное царство солдат убиенных, - Ты сделался жертвой. *** Голо на вершине Бримона, и вырублен лес, Ни одной не осталось сосны, чтоб срубить из нее тебе крест, И тупо лежишь ты в разрытой снарядами почве, Задавленный сном без видений, Не вождь, не герой, а безвестный солдат. Разрушатся кости от ветра. Но блеск легионов бессчетных блаженного Мира, Когда они с медными звонами поле, где спишь ты, пройдут, Увидишь, и шаг их услышишь! Так слушай! И жди! ЭРНСТ ТОЛЛЕР (1893-1939) ХРОМЫЕ СОНЕТЫ I ТРОПА К МИРУ Мы чужды шуму городскому, Его горячки мы не знаем, Мы любим тишь и странствуем по дому, И милому и скрытому внимаем. Последние любы нам капли дождевые, Цветные пятна милы изразцов блестящих, И в добродушном взгляде сторожа - живые Приливы братских чувств мы ловим настоящих. Весь космос в стебельке, вся полнота земная, Цветок больной для нас - что хворое дитя, И пестрый птиц полет - лишь сторона иная Великого всего, что, тайно нас сплетая, Из дали манит нас улыбкой ветровою И музыкою звезд пьянит нас мировою. II ЛЕСА Леса на горизонте отдаленном, Молчите вы в вечернем ветерке, Подвержены как бы моей тоске, Моей тюрьмы минутам уязвленным. Чело к столбам железным прижимаю, Руками неподвижность их потряс, Беднее я, чем жалкий странный пес, Как в клетке зверь, я жалобно взвываю. Вы, рощи буков, храмы угнетенных, Как песнь родная, сосны, голос ваш! Мне, отроку, в долинах потаенных, Бывало, ткали дивный вы мираж... Всё жду, когда ж под шелест ваш глубокий Внемлю псалмам лесной души высокой... III СУМЕРКИ Ромэн Роллану Так рано гаснул свет в твоей вечерней келье И с серых стен ее толпа теней слетала, Ты яростно кричал, потом мечтал устало, Коричневая тишь качала колыбелью. И в блеск опаловый - покой твой погружался, Вставали образы далеких лет веселья, В плаще безмолвия плясало дня похмелье, Но долгий сложный звон во тьме образовался. То был твой тихий вздох, единственный твой зов... По коридору - подозрительные гости - Шуршали сторожа. Ты пригласил их в гости, Товарищ-вечер ужин дать готов. Но те, ворча, к глазку висок свой продвигали... Нет зовов, что в сердца б их проникали.