Переписка с В. С. Яновским, Горький Максим, Год: 1930 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Горький и его корреспонденты. Серия ‘М. Горький. Материалы и исследования’. Вып. 7.

М.: ИМЛИ РАН, 2005.

ПЕРЕПИСКА ГОРЬКОГО с В. С. ЯНОВСКИМ

В Архиве А. М. Горького хранятся: одно письмо Горького Яновскому (черновой автограф и второй, авторизованный экземпляр машинописи без подписи — ПГ-рл-58-10-1, 2), два письма Яновского Горькому (КГ-нп/а-25-37-1, 2), шмуцтитул романа Яновского ‘Мир’ с дарственной надписью: ‘Алексею Максимовичу,— с настоятельной, с почтительнейшей просьбой: напишите мне откровенно о ‘Мире’! Часто Вас поминающий,— В. С. Яновский. 13, rue de l’Avenir. Vanves (Seine)’ (Дн-рл-кн-6-57-1). Из второго письма Яновского ясно, что оно является ответом на другое письмо Горького, которое осталось неразысканным. Письмо Горького впервые было напечатано в журнале ‘Вопросы литературы’ (1962. No 9. С. 163—164, публикация Ф. М. Иоффе). Воспроизведение его в настоящем издании объясняется тем, что оно исчерпывающе комментирует ответное письмо Яновского от 11 февраля 1930 г. Горьковское письмо печатается по авторизованной машинописи с исправлением опечаток по черновому автографу, письма Яновского печатаются впервые, по автографам.

1. ГОРЬКИЙ — В. С. ЯНОВСКОМУ

Конец января 1930, Сорренто

В. С. Яновскому.

Получил Вашу книгу, спасибо за подарок и за надпись — спасибо¹?

Но должен сказать, что при неоспоримом наличии литературного дарования книгу-то Вы написали непродуманно и небрежно.

Непродуманность, — кстати: она всегда влечет за собою и надуманность,— допущена Вами в изображении Сашки², небрежность — в языке.

На стр. 16-й ‘Сашку поражает мысль, что, может, когда-то, когда у него был свет, сидел кто-то другой, так же, как и он сейчас, в тоске и голоде’.

Возраст Сашки у Вас не указан, но, по поступкам судя, ему — 10—12 лет. Мысль, приписанная Вами ему, — старше этого возраста, но это еще не так плохо, как то, что по всей, данной Вами, обстановке — читателю крайне трудно допустить, чтобы в ней, у мальчика, явилась такая мысль и все за нею следующие социально-экономические соображения³. Так как, в дальнейшем, они не повторяются в такой определенной форме, — читатель убеждается, что и в первом случае они приписаны автором мальчугану — облыжно.

Вы изображаете Сашку так, что на одной стр. ему — 8 л<ет>, на другой — 18. Столь широкая ‘амплитуда’ колебаний психики неестественна и неубедительна. Вы напомните мне: о времени, о его толчках и ударах. Но и это не оправдает Вас, т. е. — не сделает Сашку живым человечком. Каждый живой человек качается на некоем стержне, стержень этот: его биологическое, наследственное ‘я’ и его социальный опыт. Сашкин опыт до такой степени узко и надуманно ограничен инстинктом голода, что Вам следовало поступить так, как, в этом случае, сделал Кнут Гамсун⁴. Вообще Сашка у Вас — неубедителен, не волнует, и наконец, — до чего же он дошел? Книга — не кончена.

На некоторых страницах, — напр<имер>, — в покушении убить старуху — Вы не дали надлежащего простора Вашей ‘выдумке’ и ‘смазали’ эту сцену. То же и с кражей столбов для скамей в саду. Кстати: не верю, что столбы — дубовые. И пекарь не мог нуждаться в них: булочную печь сырым дубом не натопить до Т^о, требуемой тестом. На 85-й стр. Сашка думает у Вас словами не того языка, которым он говорит, и думает так, как будто ему лет 20.

Язык: ‘Каждый думал свое и издали они’ — крик? Нет, оказывается, ‘они странно друг на друга походили’. Мне кажется, что это — плохо. ‘Мыши прыгали по столу и по никем…’, ‘нехождение мировыми таинствами…’, ‘Но наплевать, оказалось, было именно лошади на Сашку, и шла она, как желала’. Сырое тесто и сырой картофель не ‘горьки’. ‘Простокваша’, если снять с нее творог, оставит не ‘кислую водицу’, как у Вас, а — сыворотку. Труп убитого не может ‘простоять’ на ногах ‘две недели’.

Весьма раздражает, а, местами, и смешит немножко, — обильное употребление междометия ‘О’. ‘О, ему’, ‘О, Сашка’, ‘О, Оля’ и т. д. Это лирическое ‘О’, как попытка автора углубить настроение читателя, удается крайне редко, вообще же оно звучит фальшиво. Случай изумительно удачного употребления этого междометия смотрите у И. А. Бунина в рассказе ‘Захар Воробьев’⁵, где одна фраза начата: ‘О, какая тоска..’ Но Бунин так подготовил это ‘О’, что не скажи он его сам — сказал бы читатель.

Не сердитесь на меня за эту воркотню, м. б., она окажется полезной Вам. Учитесь побольше, посерьезней и — не очень торопитесь писать большие книги, а, лучше, разрабатывайте Ваши способности на маленьких рассказах, на этюдах.

2. В. С. ЯНОВСКИЙ — ГОРЬКОМУ

11 февраля 1930, Париж

11-II-1930

Дорогой Алексей Максимович!

Я удручен Вашим письмом. Тем тяжелее мне, что я знаю: всю Вашу жизнь всё, более или менее талантливое, проходя близко Вас, — находило признанье. Думаю, что Вы немного несправедливы ко мне, судя меня немного как чужого.

То, что я хочу Вам возразить, можно поделить на три категории: 1) По существу, 2) Язык, 3) ‘Профессиональное’.

Итак первое… Сашку действительно на стр. 16 ‘поражает мысль, что когда-то…’ и т. д., но во всей книге органически вплетены эмоции Сашки, что голодать никому не надо, — вырастающие в какую-то социальную систему, его любовь к красноармейцам, ‘у комхоза нельзя красть’ и т. д. Это не мимоходом!

Духовная жизнь подростков гораздо богаче взрослых, — больше времени у них! Я мог бы указать на Алешу Карамазова в ответ на указание, что Сашка думает не по-детски, но, не любя его, я лучше сошлюсь на Костю¹ Красоткина (кажется), который, конечно, в эмбриональной стадии, высказывает все, что волнует Достоевского, — и удачно. А если Вы вспомните о том времени, так, может, станет понятнее, почему Сашка — вытянувшись в длинную струну — часто в ином измерении недоразвит. В столице беды революции тоже воспринимались как некий праздник (были праздничны). В то время как в какой-то Чухроме для старух и детворы революция была прежде всего буднями. И что еще кроме голода докатила она в первые 3—4 года на периферию?! Мне кажется, что Сашка не мертв, что его слезы и сжатые ручонки — трогают. Мне важно, что Сашка не погиб, не опустился нравственно, а, неся с собой известную культуру (нужную), свойственную людям его класса (психологию!) — врастал в новую жизнь бодро и неанемично. И врастет. От начала до конца повести, — прошло около 2 лет!!

Я мог избрать своим героем душу, выдающуюся тем или иным (чуткостью), но условия и испытанья, которыми я ее окружал, должны были быть обыкновенными, средними, ‘для всех’. Вот почему Сашка не мог убить старуху. Убийство создало бы роман, быть может, интересный, но это создало бы много индивидуального, и эпоха стушевалась бы. Не могу хорошо объяснить то, что чувствую наверняка.

2) Язык. Согласен с Вами. Но думаю, что этого не избежал никто в своих первых изданиях: если хотите — и Бунин. Даже о Толстом написали: ‘наряду… (лестное)… встречаются ошибки армейского юнкера’². Когда моя книга выйдет вторым изданьем в России (во что верю! во что, в какой-то мере, смутно, надеялся на Вас), — то все эти ‘О!’ и другие мелочи выметутся вон мною, — метлой.

3) ‘Профессиональное’… В то время топили печи не чем нужно, а чем Бог послал, ‘невыпеченный хлеб’ — тогда не знали. И пекли-то, — тонкие лепешки с соломой и отрубями. Сырое тесто, погруженное в горячую, соленую воду, дает ощущенье горечи. Сырой картофель: холоден, скользкий, сладковат… но, проглоченный, оставляет ощущенье горечи, — здесь, разумеется, назвать мое определенье в книге точным нельзя. Мертвый солдат мог бы простоять так долго, если б зацепился за что-то шинелью, но ведь Вы знаете, что если б Кулик не хвастал и не привирал — то какой же это Кулик был бы? Он должен сочинять!

Вот постарался Вам ответить по пунктам. Как мечтаю встретиться когда-нибудь с Вами. Давно мечтаю. Из всех ‘генералов’ я мог рассчитывать понравиться только Вам. Потому мне так тяжко было прочесть, что книга не хороша. Я даже прекратил рассылку моей книги переводчикам, что здесь принято. Не думайте, что я мало самостоятелен. Я отполирован неплохо жизнью. Но Вы… о Вас часто думаешь, когда пишешь. При удачном образе вскрикнешь мыслью: ‘вот это понравится Горькому…’ и счастлив на минуту. Спасибо за ‘воркотню’.

Примите же мою искреннюю, молодую (автор весьма молод), любовь и уваженье, — вместе с этим письмом (фу, как громоздко!).

Вас. Сем. Яновский

Адрес: 50, rue Mazarine, Paris VI

P. S. Следовало сказать: ‘кислую водицу, — сыворотку’.

3. В. С. ЯНОВСКИЙ — ГОРЬКОМУ

13 мая 1930, Париж

13-V-1930

Дорогой Алексей Максимович!

Я получил от В<ас> письмо давно¹ и не ответил. Я знаю, Вы меня простите: мне было тяжело писать. Сейчас я очень занят: сочинительствую, работаю (в мастерской — ‘красильня’), и кроме того пытаюсь теперь сдавать экзамены, т. к. числюсь на медиц<инском> факультете. Но недавно прочел в газетах, что Вы возвращаетесь в Россию², и, — непреодолимо желание Вам написать, словно, если Вы увезете какое-то воспоминание вот об этих моих каракулях — то увезете и часть меня.

Вы будете осведомлять — в России — о ‘зарубежье’. Вы должны, Вы должны рассказать о нас. Вы можете рассказать о великих исторических несправедливостях, о нищих, которым приходится платить по чужим векселям. Вы должны объяснить, что мы не все так плохи, что о нас стоит подумать без злобы, что пора этому учиться (как мы привыкли уже различать и узнавать близкие, дорогие черты издалека!)! Что время это настало! Что мы не враги: ибо одно с достоверной ясностью уже можно сказать, — стрелять друг в друга нам не придется!.. И еще многое: о синем небе, о воде, о звездах… и о жгучей тоске. — Туда! Туда! Помните: за этими восклицательными знаками стоит душа человечья. Д-у-ш-а. Одна, другая, десятая. Об этом уже неопасно вспомнить. И Ваш долг. Какую-то стену надо пробить! Уже можно.

Кстати: я говорю о молодежи. ‘Бывшие’ — ‘скука’.

Прошу Вас, пишите, напишите мне!

Пресса о ‘Колесе’ была хорошая³. Оно будет переведено на французский и немецкий языки в ближайшем будущем. Мой адрес: 3, rue Champollion. Paris V.

Пишите же, прошу: я о Вас очень скучаю (именно: скучаю!). Счастливого пути!

Ваш В. С. Яновский

ПРИМЕЧАНИЯ

Датируется по сопоставлению с ответным письмом Яновского от 11 февраля 1930 г. и по содержанию (книга, о которой идет речь в письме, вышла в начале 1930 г.).

¹ Речь идет о книге: Яновский В. С. Колесо: Повесть. Париж, Берлин: Новые писатели, 1930. Действие повести происходит в провинции в первые послереволюционные годы. 1 декабря 1929 г. М. А. Осоргин сообщал Горькому о предстоящем издании книги Яновского в издательстве ‘Новые писатели’ (Осоргин был его редактором и руководителем): ‘Вскорости издается книжка другого недавнего ‘российского’ юноши, менее грамотного, но немало пережившего, она также будет Вам послана автором’ (АГ. КГ-п-55-12-30). 9 февраля 1930 г. Осоргин писал: ‘Вы уже получили, дорогой Алексей Максимович, книжки Болдырева и Яновского. <...> Яновский совершенно безграмотен — а книжка его интереснее Болдыревской. Ни одной строки Яновского нельзя печатать без редакции. <...> Рукопись его я выправлял 48 часов — и все же не мог выправить. А что-то вроде таланта в нем есть. Рассказ целиком автобиографичен, только его ‘герой’ вышел немного слезливым, а сам автор оборотлив и несколько надоедлив. Этот выйдет в ‘писатели’ — до предела, ему положенного’ (Там же. КГ-п-55-12-32, первой в издательстве ‘Новые писатели’ вышла книга И. Болдырева ‘Мальчики и девочки’. Париж, 1929). Сам Яновский рассказывает об издании книги следующее: ‘В 1929 году мне было двадцать три года, в моем портфеле уже несколько лет лежала рукопись законченной повести — негде печатать!.. Вдруг в ‘Последних новостях’ появилась заметка о новом издательстве — для поощрения молодых талантов: рукописи посылать М. А. Осоргину <...> А через несколько дней я уже сидел в кабинете Осоргина <...> и обсуждал судьбу своей книги: ‘Колесо’ ему понравилось, он только просил его ‘почистить» (Яновский В. С. Поля Елисейские: Книга памяти. Нью-Йорк, 1983. С. 195). Яновский отмечает, что рассылал отпечатанную книгу по списку, составленному Осоргиным: ‘По его совету я послал ‘Колесо’ Горькому в Сорренто и получил от него два письма, вскружившие мне голову’ (Там же. С. 198, 200). Экземпляр, отправленный Горькому, не разыскан.

² Главный герой повести.

³ ‘Социально-экономические соображения’ (с. 16—18 указ. издания) — размышления Сашки о грядущей всеобщей справедливости и о том, что придти к ней можно лишь ценой гибели ныне живущих: »Только мы должны погибнуть, которые уже родились. Потому, колесо революции!’ — тихо шепчет Сашка такое важное слово’, ‘И Сашке вдруг хочется отдать свою жизнь, отдать этому колесу, на котором играет музыка, но только чтобы всем было хорошо, всем, всем’ (с. 17—18).

⁴ Горький имеет в виду роман К. Гамсуна ‘Голод’ (1890, рус. пер. 1892).

⁵ Рассказ ‘Захар Воробьев’, написанный в 1912 г. на Капри, был напечатан в Сб. Зн. 38 за 1912 г.

¹ Правильно: Колю.

² Ср. в письме А. В. Дружинина к Л. Н. Толстому от 6 октября 1856 г.: ‘…вы сильно безграмотны, иногда безграмотностью нововводителя и сильного поэта, переделывающего язык на свой лад <...> иногда же безграмотностью офицера, пишущего к товарищу и сидящего в каком-нибудь блиндаже’ (Л. Н. Толстой. Биография / Сост. П. Бирюков. Т. 1. М., 1911. С. 295). Впоследствии Яновский неоднократно с осуждением писал о стремлении литераторов уличать друг друга в безграмотности: ‘Толстого ловили на грамматических ошибках. Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Державина и Пастернака. Кого в русской литературе не распинали на синтаксисе!’ (Яновский В. С. Поля Елисейские… 1983. С. 153), ‘Когда-нибудь я соберу и издам антологию отзывов одних знаменитых сочинителей относительно грамматики, синтаксиса и даже орфографии других не менее удачных современников. Это будет воистину грустная и поучительная книга’ (Там же. С. 196).

¹ Письмо не разыскано.

² 9 апреля 1930 г. газета ‘Последние новости’ сообщила, что ‘Горький уезжает в Сов. Россию в июле и поселится в Москве’ (раздел ‘Вечерние известия’). Горький приехал в СССР через год — в мае 1931 г. (см.: ЛЖТ. 4. С. 112—113).

³ Рецензенты ‘Колеса’, в отличие от Горького, обратили внимание прежде всего на тему повести (судьба подростка в послереволюционной России), признав ее заслуживающей внимания (В. Л. Новые книги // Возрождение. 1930. Хд 1714. 10 февр. С. 3), ‘жгучей и ответственной’ (Зайцев К. ‘Новые писатели’ о советских детях // Россия и славянство. 1930. No 65. 22 февр. С. 3) и т. п. В оценке художественного мастерства автора мнения разошлись: рецензент ‘Возрождения’ написал, что повесть сделана наивно и неумело, другие критики, указав на ряд недостатков (‘…в литературном отношении <...> сырой материал’ — К. Зайцев, ‘Яновскому нужно еще много поработать над очищением стиля’ — Кельберин Л. В. Яновский. Колесо… // Числа. 1930. Кн. 2/3. С. 251, ‘проглядывает неумелость, робость, неуверенность, часто отсутствие вкуса, встречаются утомительные повторения’ — П. П. В. С. Яновский. Колесо… // Сегодня. 1930. No 76. 17 марта. С. 6), однако, те же критики отметили и достоинства повести: силу художественного воздействия (‘Это вещь очень сильная и очень яркая’), живость характеров, мастерство изображения духовного мира (К. Зайцев), психологическую глубину, умение заинтересовать читателя (Л. Кельберин), ‘хорошо нарисованные сцены’, искренность (П. П. В. С. Яновский. Колесо… // Сегодня. 1930. No 76. 17 марта). Положительную оценку дал повести В. Зензинов, подчеркнув, что автор даровит и что в книге есть ‘очень сильные страницы’ (Современные записки. 1930. Т. 42. С. 525—529). В ряде отзывов отмечалось воздействие на Яновского творческой манеры Горького: ‘В тоне Яновского чувствуется что-то от Горького’ (Л. Кельберин), ‘В иных местах чувствуется явное влияние Горького, его холодная рассудительность’ (Я. Я. В. С. Яновский. Колесо. Повесть… // Сегодня. 1930. No 76. 17 марта).

ПЕРЕПИСКА ГОРЬКОГО с В. С. ЯНОВСКИМ

1. ГОРЬКИЙ — В. С. ЯНОВСКОМУ

2. В. С. ЯНОВСКИЙ — ГОРЬКОМУ

3. В. С. ЯНОВСКИЙ — ГОРЬКОМУ

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: