Переписка с В. Ф. Нувелем, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 100 минут(ы)

H. A. Богомолов. Михаил Кузмин: статьи и материалы

М., ‘Новое Литературное Обозрение’, 1995

ПЕРЕПИСКА С В. Ф. НУВЕЛЕМ

‘Михаил Александрович любит и умеет писать письма, и это еще не лучший образец, что Вы мне так любезно показали’ — так говорит Сомов-Налимов Мятлеву-Судейкину в ‘Картонном домике’. Если чуть-чуть изменить отчество, то фразу эту можно в полном ее виде применить не к художественной реальности повести, а к реальной действительности.

Вообще многие писатели начала века, особенно связанные с символизмом, часто, охотно и помногу писали письма. Среди эпистолярных комплексов этого времени есть такие, без которых невозможно представить себе литературу: переписка Блока и Белого, Белого и Иванова-Разумника, Брюсова и Нины Петровской, Вячеслава Иванова с женой, известные нам почти всегда только односторонне письма Зинаиды Гиппиус… На этом фоне письма Кузмина и к Кузмину представляют собою почти всегда материалы сравнительно небольшие (за исключением переписки с Г. В. Чичериным), но это вовсе не означает, что ими можно пренебречь. Скорее наоборот: сжатость придает этим письмам особую насыщенность, понять которую можно только при тщательной расшифровке, требующей большого комментария, вовлекающего в свою орбиту известные биографические документы, газетные и журнальные публикации, воспоминания современников, переписку третьих лиц, — все идет в дело, чтобы по-настоящему понять то, что хотели сказать друг другу корреспонденты.

В охватывающей ранний период жизни до 1905 года краткой биографической хронике ‘Histoire difiante de mes commencements’ Кузмин писал: ‘Через Верховских я познакомился с ‘Вечерами соврем<енной> музыки’, где мои вещи и нашли себе главный приют. Один из членов, В. Ф. Нувель, сделался потом из ближайших моих друзей’¹. И именно переписку с этим человеком мы решили опубликовать полностью, исходя из того, что в ней сохранились очень многие принципиально важные подробности жизни Кузмина, особенно 1906—1908 годов. Это стало понятно довольно давно, и фрагменты переписки уже публиковались с содержательным комментарием². Но все же нужно создать целостное представление об этой переписке, ибо содержащиеся в ней сведения позволяют выстроить не только картину жизни Кузмина, но и вообще картину культурной жизни России с довольно неожиданной точки зрения.

О Вальтере Федоровиче Нувеле (1871—1949), насколько нам известно, не существует специальных работ, но в мемуарах, связанных с историей русского искусства, его имя встречается с симптоматичной регулярностью. Мы, естественно, не будем пересказывать информацию вполне доступную³, а постараемся ограничиться лишь тем, что принципиально важно для его характеристики. И здесь едва ли не самым характерным нам кажется отрывок из письма А. Н. Бенуа к К. А. Сомову: ‘Валичка! да это перец, без которого все наши обеды были бы просто хламом, да не только перец, или не столько перец, сколько маленькая грелка, ставящаяся под блюда, положим, горит в нем спирт, а не смола, но все же горит, все же пламя есть, а пламя как в ночнике, так и на солнце — все же пламя, т.е. животворящее начало, свет и жар, и спичка может поджечь город и бесконечные пространства леса или степей — и я кланяюсь перед спичкой, перед зажженной. Я вовсе не хочу этим сказать, что я Валичку мало уважаю и отношусь к нему покровительственно, das sei ferne. Но я этим хочу сказать, что Валичка не костер, каким был Вагнер, и не солнце, как Будда <...> что в Валичке мало материи, которая горит <...> но что есть, то горит и может поджечь, и я, как истый огнепоклонник, кланяюсь ему и заклинаю его, чтобы он бережно обращался с собой, чтоб не потушить себя…’⁴

Действительно, в Нувеле было немного собственного огня, собственного творческого начала, которое позволило бы ему стать музыкантом (ибо именно этим он был известен среди друзей), но зато разлетающихся во все стороны искр — сколько угодно. Кажется, ни один из вспоминавших Нувеля не обошелся без каких-либо фраз в таком духе: ‘Сам ‘Валечка’ Нувель был признанный Magister elegantiarum. Но скорее его можно было назвать ‘потрясателем основ’, столько у него было ядовитого и сокрушительного скептицизма. Но все это выражалось в таких забавных и блестящих, порою весело-циничных выходках и так было тонко и умно, что обезоруживало и было в нем всегда привлекательно’⁵. Впрочем, никакой цинизм и блеск остроумия не мешал Нувелю вести чрезвычайно насыщенные серьезным содержанием разговоры, провоцируя не только фейерверк шуток и разного рода ‘эскапад’, но и обсуждение философских, религиозных, психологических проблем⁶.

Едва ли не все, писавшие о раннем периоде ‘Мира искусства’, были вынуждены говорить — пусть чаще всего и с чужих слов, поскольку современниками событий не были, а собственных текстов Нувеля до нас дошло всего ничего, — что именно ему принадлежит одна из самых важных ролей в создании этого знаменитого общества и его журнала, что он постоянно находился в центре художественных переживаний, хотя и горя чужим светом, но все же горя. И в кружке ‘Вечера современной музыки’ он был одним из самых деятельных участников, и Религиозно-философские собрания без него не обходились, и трудно было отыскать театральное предприятие, о котором он не был бы наслышан, а то и сам принимал в нем участие. Конечно, наиболее известны были его контакты с Дягилевым, ближайшим другом и соратником которого он был⁷, но и другие театральные предприятия находили в нем тонкого ценителя.

Но время, когда Кузмин и Нувель общались наиболее тесно, внесло особые обертоны в характер последнего. Тот же Бенуа с заметным неудовольствием вспоминал о 1908 годе: ‘…от оставшихся еще в городе друзей — от Валечки, от Нурока, от Сомова я узнал, что произошли в наших и в близких к нам кругах поистине, можно сказать, в связи с какой-то общей эмансипацией довольно удивительные перемены. Да и сами мои друзья показались мне изменившимися. Появился у них новый, какой-то более развязный цинизм, что-то даже вызывающее, хвастливое в нем. <...> Особенно меня поражало, что из моих друзей, которые принадлежали к сторонникам ‘однополой любви’, теперь совершенно этого больше не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-то ‘пропаганды прозелитизма’. <...> И не только Сережа <Дягилев> стал ‘почти официальным’ гомосексуалистом, но и к тому же только теперь открыто пристали и Валечка и Костя <Сомов>, причем выходило так, что таким перевоспитанием Кости занялся именно Валечка. Появились в их приближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-то таинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт Кузмин…’⁸.

Несомненно, и эта репутация пропагатора (как сказали бы в XIX веке) гомосексуализма сближала Кузмина с ним, но, видимо, дело не ограничивалось только этой стороной. Живейший обмен художественными мнениями, впечатлениями от прочитанного и увиденного, сплетни и известия о действительных происшествиях, наполняющие эти письма, делают их бесценными для историка русской культуры, стремящегося представить ее не только как перечень уже давно известного, но и пытающегося восстановить дух происходившего в давние годы. При этом Кузмин довольно часто стушевывался, предпочитал рассказывать о своих душевных переживаниях, тогда как Нувель часто и со вкусом рассуждал о литературе и искусстве, давая недвусмысленные оценки только что появившемуся и рассуждая о возможных перспективах ‘нового искусства’, к которому чувствовал свою ближайшую причастность.

Письма Кузмина к Нувелю публикуются по оригиналам, хранящимся в РГАЛИ (Ф. 781. Оп. 1. Ед.хр. 8), письма Нувеля к Кузмину — РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед.хр. 319 (за исключением писем 20, 27, 28, 55, 61 и 70, хранящихся: ЦГАЛИ С.-Петербурга. Ф. 437. Оп.1. Ед.хр.94). В приложениях мы сочли целесообразным опубликовать несколько писем, имеющих прямое отношение к возникающим в переписке Кузмина и Нувеля сюжетам. Письмо 1 приложения 1 хранится: РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед.хр. 520, письмо 2 — РГБ. Ф. 109. Карт. 32. Ед.хр. 5. Приложение 2 — РГБ. Ф.371. Карт. 2. Ед. хр. 46.

1
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Вторник <14>¹

Многоуважаемый
Михаил Алексеевич.

Согласно уговору, зайду за Вами завтра около 10-ти час<ов> вечера. Приду я вместе с Каратыгиным², который также пожелал побывать у Вячеслава Иванова³.

Весь Ваш
В. Нувель

Появление этого письма, очевидно, связано с событиями предыдущей субботы, 11 февраля, так описанными в дневнике Кузмина: ‘Был у Нувель, читал ‘Елевсиппа’, были Дягилев, Нурок, Сомов и Бакст, ели померанцевое варенье’. Однако дружеское оживление сменилось у Кузмина упадком сил, так описанным в дневнике именно за 14 февраля: ‘Тоска, гнетившая меня с утра, в сумерки, когда особенно хочется задушевно поговорить, зайти на минутку, достигла до такого предела, что я серьезно подумывал пойти к Саше после обеда…’ (упомянутый в записи Саша — банщик, любовник Кузмина).

1. Письмо датируется по очевидной связи с письмом 2.

2. Каратыгин Вячеслав Гаврилович (1875—1925) — музыкальный критик и композитор, один из основателей кружка ‘Вечера современной музыки’, родственно был связан с семьей Верховских, близких знакомых Кузмина.

3. Речь идет об очередной ‘среде’ у В. И. Иванова (1866—1949), которая должна была состояться 15 февраля. Кузмин обычно воспринимается как завсегдатай ‘сред’, однако на первых порах это было далеко не так. 14 января 1906 г., когда его впервые должны были вести к Иванову, он записал в дневнике: ‘Чудная погода с утра была для меня отравлена мыслью идти к Ивановым’ (Опубл. К. Н. Суворовой // Литературное наследство. М., 1981. Т. 92, кн. 2. С. 151). Регулярным посетителем вечеров у Иванова он становится лишь с апреля. Подробнее о ‘средах’ см. в очерке Н. А. Бердяева ‘Ивановские среды’ (Русская литература XX века / Под ред. С. А. Венгерова. М., 1916. Т. III).

2
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой
Вальтер Федорович,

вопреки нашему с Вами уговору, я в среду к Вяч<еславу> Ив<ановичу> раздумал идти, о чем и извещаю. До ближайшего, надеюсь — близкого свиданья.

Ваш
Михаил Кузмин 1906 г.

Февраль 14. Вторник

3
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой
Вальтер Федорович,

ну вот, я пишу прямо: не можете ли Вы дать мне на этих ближайших днях 31 р. А те, если уже нельзя в полном объеме, то хоть меньше, хотя тогда будет не так действительно, ибо 1500 — это не вздор, это только крайняя необходимость, лучше, чем ничего, а разве невозможны быть известными (не знакомыми) Вам и такие люди? И это не вздор, а спасение. Я не буду говорить о моем положении, чтобы Вы не подумали и правду, что я Вас пугаю, но это очень серьезно. Деньги на днях можно прислать с посыльным, лучше 2—6 ч. дня. Пожалуйста, Вальтер Федорович¹. Я так уже обнажился, что почти не прошу извинения, что опять обращаюсь к Вам, чтобы уж Вы один имели не особенно приятное удовольствие видеть меня в таком шатании.

Весь Ваш
Михаил Кузмин

26 февраля 1906. Воскресенье

1. Кузмин, насколько мы можем проследить, всегда испытывал острую нужду в деньгах, но особенно усилилась она после смерти матери в 1904 г. Ста рублей в месяц, которые давал ему Г. В. Чичерин, постоянно не хватало, и просьбы о займах, регулярно встречающиеся в письмах, следуют в отношениях не только с Нувелем, но и со многими другими людьми. Ситуация, описанная в данном письме, по всей видимости, вырисовалась 16 февраля, когда Кузмин записал в дневнике: ‘У меня есть план на Нувеля, но осуществим ли он?’ Можно предположить, что речь идет именно о той ситуации, которая отразилась в письме. Очевидно, о том же идет речь в записи от 23 февраля: ‘После обеда заехал Нувель, известия не особенно утешительные, не знаю, как и быть, было что-то XVIII в. в нашем разговоре, в ясной заре, в моем положении и в моих авантюрах’. Состояние Кузмина в эти дни отражено также в записи от 27 февраля, на следующий день после письма: ‘Сегодня в первый раз, все собой заслоняя, определенная и желанная своей исходностью, у меня явилась мысль о смерти, о самоубийстве. Сидя на окне и смотря на ярко освещенные дали за церковью М<алой> Охты, я думал, как стащу у Пр<окопия> Степановича> револьвер, напишу всем письма и застрелюсь. <...> Будет панихида, кто-нибудь из ‘современников’, похороны весной. <...> Проехал к Н<иколаю> В<асильевичу> попросить денег, но он не дал, от Нувеля ответа нет ни на одно, ни на другое. Что делать?’ (В записи упоминаются: П. С. Мошков, второй муж сестры Кузмина Варвары Алексеевны, в первом браке Ауслендер, с ними Кузмин жил в то время на одной квартире, — а также Н. В. Чичерин, брат Г. В. Чичерина. ‘Современниками’ Кузмин называл членов общества ‘Вечера современной музыки’.)

4
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

28/II <19>06

Дорогой
Михаил Алексеевич!

Посылаю Вам 31 р. Не мог их доставить раньше, т.к. у меня их не было, пришлось занять.

Что же касается Вашей главной просьбы, то, к моему большому огорчению, все попытки устроить это дело окончились неудачей, и у меня положительно нет больше никого, к кому бы я мог обратиться.

Вы можете себе представить, как мне это неприятно, и Вы поверите, с каким удовольствием я исполнил бы Вашу просьбу, если б она зависела только от меня.

Но я вообще не деловой человек, особенно в денежных вопросах, и Вы, быть может, среди Ваших знакомых найдете более подходящее лицо, способное осуществить Ваше желание. Мне кажется, Вам следовало бы обратиться просто к ростовщику, но я ни одного не знаю.

Зато я всячески стараюсь трубить о Вас в кружках, причастных к ‘Руну’, и очень надеюсь, что в конце концов роман будет помещен, хотя ответа от Соколова¹ я до сих пор еще не имею. В таком случае можно было бы обратиться к Рябушинскому с просьбою уплатить Вам гонорар авансом².

Простите, мой милый Михаил Алексеевич, что не удалось Вам оказать столь важную услугу, и не сетуйте на любящего Вас, искренне преданного и горячего поклонника.

Ваш В. Нувель

Получение письма отмечено в дневнике: ‘… от Нувеля посланный принес немного денег и извещение, что то дело не состоялось, он говорит, что, хотя Соколов ответа еще не дал, он почти уверен, что ‘Крылья’ будут взяты и тогда можно будет попросить денег авансом. Было это очень неутешительно, но мне все равно, имея исход в виду’ (28 февраля). Речь в записи и в письме идет о возможности опубликовать в журнале ‘Золотое руно’ повесть Кузмина ‘Крылья’, законченную незадолго до этого и читавшуюся в кругу участников ‘Вечеров современной музыки’.

1. Соколов Сергей Алексеевич (псевд. Сергей Кречетов, 1879—1936) — поэт, владелец издательства ‘Гриф’, издатель журнала ‘Перевал’. В это время был секретарем журнала ‘Золотое руно’.

5
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой
Вальтер Федорович,

спасибо Вам большое за присланное Вами. Отдам, как*только буду мочь. Что ж делать? Я очень тороплюсь, и обрадован, и огорчен, и потому нескладно пишу. Еще раз за все спасибо. М<ожет> б<ыть>, и уладится все.

Ваш
М. Кузмин

28 февраля 1906 г.

6
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

7/IV<19>06

Мой милый Михаил Алексеевич,

Хотелось бы прийти к Вам в среду или в четверг вечером на будущей неделе. Напишите, который из этих дней Вам удобнее. Предвкушаю удовольствие провести с Вами несколько часов в интимной беседе. Надеюсь — la glace sera rompue.

Любящий Вас
В. Нувель

Очевидным поводом для письма послужила состоявшаяся накануне встреча Кузмина и Нувеля после довольно долгого перерыва, описанная в дневнике так: ‘Был Нувель. ‘Крылья’ мои не приняты. Я зачем-то, кажется даже сам, предложил ему прочитать свой дневник. Ведь, лишенный всякого общественного и общего интереса, он занятен только узко интересующимся моею личностью. Ну, все равно’. 8 апреля Кузмин с некоторым удивлением отметил в дневнике получение этого письма: ‘Нувель прислал письмо, извещающее почему-то с большою душевностью, что он будет в среду’.

7
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой
Вальтер Федорович,

буду очень рад ждать Вас в среду в 8 час. до 1 часу. Боюсь, что Вы будете разочарованы или обмануты в ожиданиях, но этот риск не уменьшает удовольствия Вас видеть.

Ваш
Михаил Кузмин

8 апреля 1906 г. Суббота

Встреча состоялась действительно в среду 12 апреля. См. о ней запись в дневнике Кузмина (частично процитирована в статье ‘Петербургские гафизиты’): ‘Нувель приехал поздно, пьеса, кажется, понравилась, читали дневник, потом он был несколько откровенен, рассказывал, как был на содомистском bal masqu у парикмахера etc, удивлялся моей надежде на собственную верность. Под большим секретом сообщил, что Вяч. Иванов собирается устраивать Hafiz-Schenken, но дело первое за самими Schenken, причем совершенно серьезно соображают, что у них должно быть обнажено, кроме ног. Это как-то смешно’. Здесь впервые фиксируется замысел ‘вечеров Гафиза’, о которых подробнее см. в статье ‘Петербургские гафизиты’.

8
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Четверг <20>

Дорогой
Михаил Алексеевич.

Жду Вас непременно в понедельник вечером около 9-ти. Будет один только Сомов¹. Захватите, если можно, дневник. Он очень рассчитывает, что Вы из него почитаете. Надеюсь, Вы не уехали². Не повидавшись со мной, — это было бы жестоко. Пожалуйста, ответьте. А то напрасно ждать — так скучно.

Душевно Ваш
В. Нувель

1. С К.А. Сомовым Кузмин познакомился еще в 1905 г., однако особенно сильное впечатление на него произвела встреча 18 апреля, так описанная в дневнике: ‘Были у Ивановых, Сомов писал его портрет, редко человек производит такое очаровательное впечатление, как Сомов, все его жесты, слова, вещи так гармонируют, так тонки, так милы, что самый звук ‘Сомов’ есть что-то нарицательное’. Близкая дружба Кузмина с Сомовым была закреплена любовной близостью (хотя и недолгой) осенью 1906 г. Творчеству Сомова посвящена специальная статья Кузмина (см.: Константин Андреевич Сомов: Мир художника. М., 1979. С.470—473, там же — некоторые письма Сомова к Кузмину. В полном объеме переписка Сомова с Кузминым приготовлена нами к печати). О встрече, предложенной Нувелем, см. письмо 9, примеч. 3.

2. Подробнее см. в примеч. 1 к письму 9.

9
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой
Вальтер Федорович,

я не уехал и в самом ближайшем будущем не собираюсь, проводив своего друга вчера¹. Я непременно с крайним удовольствием в понедельник повидаю Вас и Сомова, дневник захвачу, хотя боюсь, чтоб это не было нехорошо. Но, вероятно, Сомов будет последним искушением читать свой дневник². Конечно, я несколько расстроен отъездом Броскина, но думаю, что к понедельнику скорее приободрюсь, чем обратно³.

Весь Ваш
Михаил Кузмин

21 апреля 1906

1. Речь идет об отъезде знакомого Кузмина по старообрядческой среде Александра Михайловича Броскина. Реальных данных о нем мы не имеем, однако почти полное совпадение известных из дневника сведений с текстом романа ‘Нежный Иосиф’, где один из персонажей назван Сашей Броскиным, позволяет думать, что описанная в романе его биография имеет немало сходства с действительной: ‘Москвич, веселым и расторопным мальчиком поступил он к купцу Жолтикову, торговавшему древними иконами и всяческой другой стариной. Вдовый хозяин, женившийся второй раз, седым уже, на молодой женщине, брал в свои дальние поездки за стариной пригожего Сашу, и вскоре тот сделался почти главным помощником, не считая косого Зыкова, старшего приказчика <...> Даже когда старик Жолтиков умер и молодая вдова вышла за Зыкова, Броскин продолжал служить у них по старой памяти, пока дело, поднятое родственниками покойного, не заставило его оставить темную лавку с древностями. Молодая Зыкова оправдалась в отравлении мужа и мирно заторговала с новым супругом, но Саша, бывший главным свидетелем на суде, был уволен. Он тотчас женился на Марье Ильиничне (в действительности ее звали Александрой Ильиничной. — Н.Б.), отдававшей комнаты не строгим девицам и состоявшей их руководительницею, переехал в это тихое пристанище, продолжая, уже на свой страх, торговлю вразнос иконами по знакомым’. 20 апреля 1906 г. Броскин, в которого Кузмин был влюблен, уехал с женою в провинцию, куда вместе с ним предполагал отправиться и Кузмин, однако в последний момент сдал билет. Письмо от Броскина с приглашением приехать к ним сохранилось: ‘Много уважаемый Михаил Алексеевич по получении нашего письма просим вас приезжайте пожалуста к нам в Гости поскорее будем ждать с нитерпением, а новой дорогой нам не понравилось я вам советую ехать через Рыбинск. Устроились мы очень хорошо и будем вас ждать с нетерпением у нас очень весело. Известный вам Александр Броским’ (РГАЛИ. Ф.232. Оп.1. Ед.хр.128. Особенности орфографии и пунктуации подлинника сохранены).

2. См. в дневниковой записи Кузмина от 21 апреля: ‘В согласии читать свой дневник есть какое-то бесстыдство’. Однако чтения дневника продолжались на протяжении многих лет, а в начале двадцатых годов Кузмин даже предпринял попытку напечатать его.

3. Встреча действительно состоялась в понедельник 24 апреля. См. ее описание в дневнике: ‘Поехал к Нувель в 10-м часу. Они сидели у открытого окна и поджидали меня. Вальт<ер> Фед<орович> читал свой дневник, очень интересно, по-моему. Вообще, было очень, очень славно. И я прочел Сомову дневник, он говорил, что он — ahuri, что это бьет по голове, говорил, что, кроме интереса скандала, некоторым он мог бы быть толчком, и даже < исправлением? >, намечал Иванова и Бенуа. Кажется, и действительно ему понравилось, хотя я менее всего думал, пиша дневник, о том, чтобы это нравилось кому-нибудь. Возвращался на свете, и с другой стороны полная луна в широком желтом сияньи и беловатое небо отражалось в каналах, так тепло, так пахнет распускающимися листьями, а Саши нет и деньги тощают. Из дневника Нувеля я узнал и касающееся меня кое-что неизвестное. Да, Сомов нашел, что впечатление дневника бодрящее, что чувствуется любовь к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья’.

10
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Пятница <28 апреля 1906,
открытка с почтовым
штемпелем 29.IV. 1906>

Дорогой Михаил Алексеевич! Только что получил известие от Сомова, с просьбою Вам его передать, что Hafiz-Schenke y Ивановых откладывается с субботы на ближайший вторник¹. В среду я к Ивановым не попал, а потому и за Вами не мог зайти, о чем жестоко скорбел . Надеюсь, вы согласитесь, чтобы я зашел за Вами во вторник, если не удастся увидеться раньше, — зайду и, в крайнем случае, прибегну к силе, т.е. в том случае, если Вы найдете нужным сопротивляться. Ваше присутствие прямо необходимо². Дружески жму Вашу руку.

Ваш В. Нувель

1. См. в цитированной уже записи от 24 апреля: ‘Hafiz-Schenken предполагается в субботу, гостей 8 чел., но, к сожалению, с дамами и без Schenken’.

2. Описание среды 26 апреля см. в дневниковой записи Кузмина, процитированной выше, на с. 70:

3. Описание первой ‘вечери Гафиза’ также см. выше, на с. 71.

11
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Среда < 10 мая 1906,
открытка с почтовым
штемпелем 11.V.1906>

Не забудьте, мой милый и драгоценнейший Михаил Алексеевич, что я жду Вас завтра вечером, если возможно, — не позже 9-ти.

Весь Ваш
В. Нувель¹

1. См. в дневнике за 11 мая: ‘Утром получил известие от Нувель, что он меня ждет сегодня вечером, мне казалось, что он мне ничего не говорил в понедельник. <...> Нувель не было дома, я стал просматривать ‘Mercure musical’. Там интересно о старой итальянской музыке. Чтение дневника вызвало у В<альтера> Ф<едоровича> замечание, что я пишу менее ярко, чем покуда я не читал, но мне кажется, что это неправда, что такое впечатление оттого, что многое читалось вместе, а не кусочками. Я даже не знаю, почему меня это задело, я редко бывал в таком разложенном состоянии, как теперь. Был Сомов и Бакст, много спорили о Hafiz’e вчера, говорят, было скучно. Бакст все-таки предлагает некоторую ритуальность и символичность’.

12
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Вальтер Федорович, как жалко, что понедельник расстроился¹, тем более, что если не в среду (на которую у меня уже есть билет, что, впрочем, по опыту знаю, ни к чему не обязывает), то в самом начале 20-х чисел я уеду². Я так огорчен и этим, и нездоровьем драгоценного Вячеслава Ив<ановича>, что даже впал в тоску. Когда мы все увидимся? Я хочу с Вами посоветоваться. Брюсов на днях писал Верховскому, что мои вещи будут напечатаны в июльской или, самое позднее, в августовской книжке³. Теперь мне присылают из ‘Весов’ желание присоединить одно стихотворение с музыкой для ‘Весов’, чтобы воспроизвести факсимиле фототипией. Просят ответ⁴. Если это все, что выйдет из планов Феофилактова, то это очень грустно, или это помимо⁵? Можно ли в официальном ответе (писал мне секретарь ‘В<есов>‘ Ликиардопуло) говорить об предполагаемом издании нот как о вещи решенной⁶? Если помещать не из тех, что выбраны, то какое? из первой серии нельзя, т.к. слова не посланы для печати. Как бы нам скоро увидеться?

Если кого увидите, передайте мой сердечный привет.

Весь Ваш
Михаил Кузмин

14 мая 1906. Воскресение⁷.

Эта отсрочка Гафиза прямо для Ваших ужасных штанов!

1. См. в дневнике Кузмина от 11 мая: ‘От Диотимы <Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. — Н.Б.> отказ Гафиза’. Очевидно, речь идет об отмене собрания, планировавшегося на понедельник 15 мая.

2. Речь идет об отъезде Кузмина вместе с семьей сестры В. А. Мошковой на лето в Васильсурск. Отъезд семьи состоялся действительно 17 мая, но Кузмин, как и предполагал, в тот день не уехал.

3. Верховский Юрий Никандрович (1878—1956) — поэт и литературовед, близкий друг Кузмина, особенно в эти годы. Письмо, о котором идет здесь речь, нам не известно. Кузмин был у Верховских 12 и 13 мая.

4. Речь идет о публикации стихотворений из цикла ‘Александрийские песни’ (Весы. 1906. No 7). См. в дневнике 11 мая: ‘Из ‘Весов’ просьба прислать музыку одного романса для помещения фототипией. Если это все, что выйдет из наших планов, то это очень печально. Если же помимо, то лестно и шикарно’. План этот осуществлен не был.

5. О планах Феофилактова см. в дневнике Кузмина от 23 февраля 1906 г.: ‘Да, Нувель говорил, что молодые московские художники: Феофилактов, Кузнецов, Милиоти, Сапунов, пришли в дикий восторг от моей музыки и Феофил<актов> находит возможным уговорить Полякова <владельца издательства 'Скорпион'. -- Н.Б.> издать ноты с его, Феофил<актова>, виньетками’.

6. О М. Ф. Ликиардопуло см. в публикации его писем к Кузмину. Имеющееся здесь в виду письмо его к Кузмину нам не известно.

7. О событиях, последовавших в результате этого письма, см. запись Кузмина в дневнике 15 мая: ‘..л не зашел, от Нувель записка, что он с Сомовым будут у меня сегодня, я был ужасно осчастливлен этим <... > Приехали Сомов и Нувель, об ‘Весах’ советуют отказать <...> Сомов опять пел ‘Consolati’, эта ария положительно мне кажется роковою, чем-то пророческим. Читали 2 сказки из ‘1001 ночи’, досидели до света’. 16 мая Кузмин, Сомов и Нувель вместе были у выздоровевшего Вяч. Иванова.

13
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый Вальтер Федорович,

мне бы не хотелось, чтобы Вы даже в шутку подумали, что я не желаю вас без К.А.¹, Вы же знаете, какая это неправда. Я вас обоих одинаково люблю, хотя force d’en parler и может выйти иначе. И я Вас непременно жду в пятницу, только я буду совершенно один (даже без Сережи², уезжающего в Петергоф), если Вы боитесь скуки, я мог бы позвать Каратыгина, что ли?

Ваш
Михаил Кузмин

17 мая 1906

1. К.А. — Сомов. Содержание письма, как и ответа Нувеля на него (см. письмо 14), по всей видимости, связано с вечером у Ивановых 16 мая, о котором Кузмин записал: ‘Сережа в восторге, получив ответ из ‘Руна’, куда посылал своего ‘Колдуна’. Это, конечно, отлично, что первый шаг именно здесь. Нувель предложил и ему идти навестить Вяч<еслава> Ив<ановича>. Там уже был Сомов. Диотима сейчас же попросила Сережу сходить за хлебом, было очень уютно и почему-то весело <...> Сережа читал свой рассказ и стихи. Нашли, что он моей школы и что это симптом моей старости. Много разговоров вызвал рассказ Лид<ии> Дм<итриевны> ’33 урода’, полнейшего романтизма и написанный по-дамски <...> Сомов стал пьянеть, но был еще мил, перешли на французский, потом на итальянский, потом на английский. <Ал. Н.> Чеботаревскую носили на руках и клали на колени. Под флейты я с Нувелем плясали, потом я один, все целовались. Мне стало вдруг скучно, что я никого здесь не люблю (так особенно не влюблен), и, главное, меня никто не любит, и что я какой-то лишний соглядатай. Я вышел в комнату с зеркалом и прислонился к стене с флейтой в руках, в красной бархатной рубашке <...> Сомов свободен, помимо Гафиза, только на будущей неделе’.

2. Сережа — Сергей Абрамович Ауслендер (1886 или 1888 — 1943), племянник Кузмина, известный впоследствии писатель, только начинавший свою литературную деятельность.

14
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Среда <17>

Я верю Вам, дорогой Михаил Алексеевич, и, разумеется, только шутил или, скорее, кокетничал. Но я не понимаю, на что Вам нужен Каратыгин. Вяч<еслав> Гавр<илович> премилый человек, но в данном случае эта combinaison trois, признаюсь, не особенно меня прельщает. Отчего Вы прибегаете к угрозе, говоря, что ‘ force d’en parler может выйти иначе’? И потом, что значит ‘иначе’? Ведь Вы знаете, мне не может быть скучно с Вами и, мне кажется, Вы придумали Каратыгина, чтобы Вам не скучать со мною. Надеюсь, Вы на деле опровергнете эту последнюю инсинуацию¹.

Ваш
В. Нувель

Не лучше ли, si Vous y tenez, позвать Гришу²?

1. Получение письма отмечено в дневнике: ‘Нувель пишет на мое 2 предложение пригласить Каратыгина, что если я стою за combinaison trois, лучше уж позвать Гришу, какие глупости!’ Встреча Кузмина с Нувелем и Сомовым действительно состоялась в пятницу 19 мая и так описана в дневнике: ‘Нувель пришел совершенно неожиданно с Сомовым. Я был тем более рад, что это было нежданно. Время провели по как будто установившейся программе, мне было очень приятно, но я боюсь, что именно однообразие времяпрепровождения у меня наскучит моим гостям. Сомов привез мне несколько мемуаров XVIII в., я думаю прикупить для топографии Бедекер по Парижу и книжку о том ремесле, которое я дам герою < Речь идет о замысле повести 'Приключения Эме Лебефа'. — Н.Б.>.Я могу летом писать. Но я люблю так сидеть и divaguer, и говорить все, что думаешь, без стеснения, и слушать беседы о любви, еще более интимные, чем на Гафизе. Только бы я не надоел моим друзьям’.

2. Гриша — Григорий Васильевич Муравьев, любовник Кузмина в 1905—1906 гг., молодой человек из простой среды (по кажущемуся вероятным предположению М. В. Толмачева, он послужил прототипом банщика Федора в повести ‘Крылья’).

15
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Среда <5>

Дорогой Михаил Алексеевич,

Как жаль, что Вы не были вчера ни у меня, ни у Нурока!¹

Завтра собираюсь к Ивановым. Хочу зайти за Вами около 4-х часов, чтобы идти к ним вместе². Надо будет сговориться, какую сказку им рассказать про последний вечер в ‘Славянке’³. Очень надеюсь, что Вы будете дома, в противном случае прошу оставить записку с указанием, когда я мог бы Вас застать.

Ваш
В. Нувель

1. Нурок Альфред Павлович (1860—1919) — музыкант-любитель, член ‘Мира искусства’ и ‘Вечеров современной музыки’. Довольно долгий перерыв в переписке связан с тем, что с 5 июня Кузмин жил в одной квартире с Нувелем. Получение данного письма отмечено в дневнике Кузмина 6 июля.

2. См. в дневнике Кузмина за это число: ‘Приехал Нувель с письмом от Сомова, что он нас целует, уже соскучился, если в субботу будет эскапада, пусть выпишем его. Думаем, не поехать ли в Сестрорецк, в пятницу на ‘Роберта Дьявола’. Вячеслав ничего не пишет. Не застав Ивановых, зашли в большой Таврический, смотрели на играющих в теннис <...> В<альтер> Ф<едорович> поехал к себе, я домой. Напился чаю, переоделся и отправился в Тавр<ический>. Павлик пришел один, скучноватый, приехал Нувель, все искал, кого пригласить в Сестрорецк, но встретив старую любовь, vivandier’a, которого он имел года 2 тому, удалился с ним aux pays chauds’.

3. Речь идет о поездке Кузмина и Нувеля в компании двух молодых людей в загородный ресторан, состоявшейся 3 июля: ‘Поехали на 2-х извозчиках. На пароходе под дождем сговаривались, как написать апокрифическую страницу дневника, чтобы заинтриговать Ивановых. Нувель хотел сесть на верхние балконы, где он когда-то был счастлив с Колей Зиновьевым, но там было ветрено, внутри устройство, как, вероятно, было в загородных ресторанах 60-х годов, каморки, зальца, кухня, шкапы. Народу не было. Сомову, кажется, нравилось. Ели, пили и Шабли, и глинтвейн, и кофе без цикория. Поехали все вчетвером на одном извозчике под капотом и все целовались, будто в палатке Гафиза. Сомов даже сам целовал Павлика, говорил, что им нужно ближе познакомиться и он будет давать ему косметические советы. Нашел, что его fort — это нос, очень Пьерро et bien taille, что приметные на ощупь щеки, и что губы, так раскритикованные Нувель, умеют отлично целовать. Нашел, что я как целовальщик pas fameux, но я поцеловал его несколько лучше. ‘Mais c’est dj beaucoup mieux et vous n’tes qu’un orgueilleux qui cache ses baisers’. Доехали до нас, а сами поехали к Нувель. Павлик был до утра. Утром насилу его добудился’.

См. также запись от 6 мая: ‘Утром письмо от Нувель и от Юши. В<альтер> Ф<едорович> пишет, что когда пойдет к Ивановым, то зайдет ко мне’, в следующей записи, датированной 7—9 мая, Кузмин сообщает о встречах с Нувелем: ‘Пришел Нувель в проливной дождь. Поехали к Ивановым, там все готовятся к отъезду, понемногу емоншипируются <...> На следующий день было предположено съездить в Сестрорецк. Сошлись на ‘поплавке’ с Сомовым и Нувель, но Павлик не пришел в 3 ч., будучи дежурным, а прямо ко мне в 6-м часу. Ехать было слишком долго. Обедали, слушали музыку, после, на берегу, составивши корзины для сиденья, устроили палатку Гафиза. Сомов был предприимчив с Павликом, но я почему-то меньше его ревную к Сомову, чем к Нувель. Но все-таки я вышел и стал плакать, ходя по темному берегу вдоль шумящего моря, а Нувель меня утешал. В вагоне спали, Павл<ик> у меня на коленях. Ехать было холодно, Павлик без пальто совсем замерз, покраснел нос, придя, мы выпили вина, и было как-то горестно и еще слаще прижиматься к теплому нежному телу в холодной комнате перед скорым отъездом’.

16
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

18 июля 1906

Милый Вальтер Федорович,

вот исполнено некогда высказываемое Вами желание видеть меня в Васильсурске¹. Но если бы Вы видели меня, чувствовали себя на моем месте, Вы бы удивились жестокости Ваших желаний. Что я могу здесь сделать, что написать? Если Вы меня любите, пишите мне чаще, хотя лучше всего было бы, если бы как можно скорее не стало надобности этого делать. Напишите мне нежные вести о Ваших свиданьях, о pays du tendre², о друзьях, о Павлике³. Видите ли Вы его? грустен ли он? весел ли? или как апрельский день? побледнел ли или все так же персиков? вспоминает ли обо мне? где бывает? с кем? какие у него новые галстухи? не видеть всего, его милых глаз, круглых плеч! какое тут писанье!? Что я Вам могу рассказать? что есть на свете, что не было бы далеко от меня?

Кланяюсь друзьям: Иванову, Баксту и милому Сомову. Напишите мне. Целую Вас. Адрес: Васильсурск Нижегородской губ., дом Юшковой.

Мих. Кузмин

1. Кузмин уехал в Васильсурск 13 июля. Причиной отъезда было в первую очередь его хроническое безденежье, но ехать он решительно не хотел, постоянно обвиняя друзей, прежде всего Нувеля, в том, что они его насильно отправляют из Петербурга, заставляя расстаться с Масловым. См. в дневнике от 18 июля: ‘Написал письма, очень скучаю не только о Павлике, но вообще обо всем’. Днем ранее он сообщал Сомову: ‘…покуда я могу только написать, что я доехал, скучно, но благополучно, все здесь хорошо и расположенно как только может быть, но что я адски скучаю по всем Вам, конечно, по Павлике более всего, но я чувствую себя несчастным и без Вашего милого серьезного голоса, и без изводов Нувель, и без несколько нелепого Поэта’ (ГРМ. Ф. 133. No 231).

2. Страна нежности (франц.). Так в общении небольшого круга Кузмина и его друзей обозначался Таврический сад.

3. Павлик — Павел Константинович Маслов, любовник Кузмина в это время. Ему посвящен цикл стихов ‘Любовь этого лета’. О нем и его жизни (к сожалению, его профессия нам неизвестна) см. в дневнике: ‘Еврейчик положительно неприятен, даже противен, но во втором, несмотря на явную некрасивость и желтизну сегодня лица, есть что-то, что заставляет подозревать лучшее. <...> Мои ожидания вполне оправдались, он оказался очень веселым и милым, и даже лицо, некрасивое, когда разгорается и смеется и на подушке, и видно голое тело, прямо мне нравилось. Но он извивался и возился, как уж, замирая в самых невозможных и изыскан<ных> позах. Я вообще был очень доволен: с ним можно говорить, он не лежит безучастной колодой, он владеет своим искусством и неравнодушен (конечно, не ко мне, но к ласкам), и потом он мне просто-напросто понравился даже своим безобразным лицом. Между прочим, нашел, что у меня ‘ебли-вые’ глаза, вот о чем я, по правде, не думал’ (12 июня), ‘Павлик был, конечно, очень мил, хотя его фасончики меня не так уже поражали, как первый раз. Он нет еще 2-х лет, как в Петербурге, из Вологодской губернии. Меня удивило, когда он смотрел мои галстухи, знание названий цветов и материй…’ Беспокойство Кузмина о нем, часто прорывающееся в письмах, связано с тем, что Маслов нравился и Нувелю, и Сомову.

17
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

22/VII 1906

Антиной¹ дорогой!

Как я был рад, получив Ваше письмо, но увы! такое грустное и с намеком на упрек, будто всему виною я. Чем утешить Вас? Известиями о Павлике? Вот они. Простившись с Вами, я отправился на rendez-vous (не особенно меня удовлетворившее), а оттуда в Pays du Tendre, где должен был быть Павлик. (В данном случае вышло rebours: voyage des pays chauds au pays du Tendre). Павлик был грустен. На мой вопрос, кто ему больше нравится из нас, он отвечал — Мих<аил> Алекс<еевич>! Затем видел Павлика в прошлую субботу в Тавриде с Костей Сомовым. В этот день я опять совершил путешествие rebours, т.к. приехал в pays du Tendre после свидания с Вячеславом². Наконец, в последний раз видел его в четверг, третьего дня, опять там же. Он удивлялся, что не получал еще писем от Вас, и сказал, что, не имея известий, написал Вам первый.

Он показался мне слегка похудевшим в лице, но все таким же свежим, как прежде. Много говорили о Вас. Он сказал, между прочим, что Вы способны любить, а я — нет, что, пожалуй, верно, по крайней мере сейчас.

Два дня провели у Коровиных³ на даче. Было мило, но утомительно. К концу совсем обалдели. Иванову прочитал свой дневник (с пропусками, конечно⁴). Он остался очень доволен. Вчерашний вечер опять провели у него⁵. Вспоминали Вас. Вяч<еслав> уверяет, что последние дни перед Вашим отъездом он чувствовал к Вам прямо какую-то влюбленность⁶. Сегодня обедаю с Костей и Бакстом у Коровиной. C’est sa fte⁷.

Не тоскуйте, мой милый друг. Ведь Вы фаталист. Так примите настоящее за неизбежное. Возможно, что ценою этого испытания Вам дана будет новая радость. Мне кажется, Павлик к Вам серьезно привязался, и когда Вы снова вернетесь, радость будет еще живее после долгой разлуки.

Иванов в письме к Рябушинскому горячо рекомендует Вашу Александрийскую повесть⁸. Где она? Нельзя ли мне ее получить, чтобы отправить в ‘Руно’?

Передайте Сереже⁹, что римский Император ему кланяется и скоро назначит центурионом в Рим¹⁰.

Пишите чаще.
Душевно Ваш

В. Нувель

1. Антиной — имя Кузмина по ‘вечерам Гафиза’.

2. Вячеслав — любовник Нувеля в этом время. См. в дневнике Кузмина от 24 апреля: ‘Вячеслав — фельдшер какого-то полка, с которым он познакомился в Таврическом’. По не очень точным записям Кузмина можно предположить, что его фамилия — Фогель.

3. Коровины — по всей видимости, семья художника К. А. Коровина.

4. См. в письме (фактически являющемся частью дневника) Вяч. Иванова к жене от 20 июля 1906 г.: ‘Вечером <18> пришел Renouveau <имя Нувеля на 'вечерах Гафиза'>, тебя очень приветствующий, и читал свой дневник. Мы до двух часов сидели так в нашем Олимпе и угощались белым вином с бисквитами. Дневник его очень интересен, подробен и многосторонен. Он ведет его con amore и создает также opus — не поэтический, как Антиной, а иной, где много жизни, ума и эпохи’ (РГБ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 3. Л. 15, далее эти письма цитируются без ссылок на место хранения и листы). Дневник Нувеля, к сожалению, нам не известен.

5. Посещение Нувеля также отмечено в письме Иванова к жене от 23 июля.

6. Об отношениях Иванова и Кузмина летом 1906 г. свидетельствуют записи в дневниках Иванова и Кузмина. В письме к жене от 13 апреля Иванов сообщал: ‘Потом брат и сестра <К. А. Сомов и А. А. Михайлова > очень мило пели. Я слушал под окнами, а в окне рисовалась голова пригорюнившегося Антиноя, в которого я не замедлил влюбиться’. Кузмин же днем ранее записал: ‘Иванов более абсурден, чем всегда, сначала стал говорить, что мой настоящий роман с Сережей, который будто бы в меня влюблен, потом сам мне признался в любви. <...> На извозчике В<ячеслав> И<ванович> долго, неловко и нелепо объяснялся мне в форменной любви’.

7. См. открытку Нувеля к Сомову от 20 июня: ‘Только что получил приглашение от Коровиной обедать у них в эту субботу здесь в Петербурге. Она очень просит и тебя приехать к обеду, просила передать приглашение. Приезжай. Будет весело’ (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 28 об).

8. Имеется в виду ‘Повесть об Елевсиппе, рассказанная им самим’ (Впервые: Золотое руно. 1907. No 7/9).

9. С. А. Ауслендер, также находившийся в это время в Васильсурске с матерью.

10. Намек не вполне ясен. Возможно, имеется в виду желание Ауслендера напечататься в журнале ‘Весы’, и тогда под ‘римским Императором’ имеется в виду В. Я. Брюсов.

18
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

25 июля 1906

Милый Вальтер Федорович.

В моей ссылке Ваше письмо с известиями о Павлике было настоящим праздником, хотя я и ранее имел некоторые сведения о Вас и о милом Сомове из письма самого Павлика. Каждая строчка Вашего письма — стрела мне в сердце: ‘А я — не с ними!’ Но пишите мне еще и еще, я буду читать, как и первое письмо, десятки раз, приманиваемый этими мелкими бисерными строчками, где мелькает, гуляя, волнуя самыми очертаниями букв, милое имя. Как я благодарен всем моим друзьям, которые сделали эту весну и лето так незаслуженно, так неожиданно прекрасными и солнечными. Вы, конечно, — первый и более близкий, если не более влюбляющий из друзей. И теперь эти письма, далекие лучи того рая, утешают меня перед, увы! неизбежною бедою, которою грозит мне осень. Это не enfantillage, это — не шантаж, не запугиванье: до этого ли мне!? Только бы на время, недели две, ну, полторы прожить с Вами со всеми по-прежнему. Неужели все устроится еще раз, и еще раз я не окажусь обреченным? Я ничего не пишу, кроме еле-еле дневника и двух стихотворений, которые переписываю Вам¹. Сообщите их Сомову и Вяч<еславу> Ив<ановичу>. ‘Елевсиппа’ посылаю завтра, я думаю, возможно послать не переписывая. Ваше письмо меня подбодрило, т.к. здесь в одиночестве все мне представляется более безвыходным и фатальным, а Вы пишете так, будто все благополучно. Целую Вас.

М. Кузмин

Нувель получил письмо 28 июля. См. его открытку к К. А. Сомову: ‘Собираюсь к тебе в воскресенье с 3-х часовым поездом. Имею рассказать кое-что интересное. От Кузмина сегодня получил письмо’ (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед.хр. 59. Л. 27об).

1. К письму приложены переписанные стихотворения ‘Зачем луна, поднявшись, розовеет…’ и ‘Мне не спится, дух томится…’, входящие в цикл ‘Любовь этого лета’.

2. См. письмо 17, примеч. 8.

19
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

30 июля 1906

Милый Вальтер Федорович, сообщите мне, пожалуйста, если можете, что значит упорное молчание Павлика на мое бомбардирование его письмами¹. Ваше письмо в этом отношении было такое успокоительное, обнадеживающее, что я решительно не знаю, чем себе объяснить все это. Я Вас считаю моим лучшим другом и потому скажу Вам историю моей переписки с Масловым. Дело в том, что при отъезде, взяв у меня в последнюю минуту несколько денег, он получил от меня совет, чтобы без меня в крайнем случае попросил у Вас, сказав, что я осенью Вам отдам вместе со старым долгом, что Вы очень добры и для меня, м<ожет> б<ыть>, и сделаете это. Потом он мне пишет 2 письма, где между прочим очень скромно и стыдливо, но опять просит денег, не получив еще ответа, что у меня ни гроша нет. После этого ответа — ни звука. Может быть, это — простое совпадение, дай Бог. Но страннее всего, что он пишет, что ни за что не обратится к Вам, и умоляет меня не говорить, не проговориться перед Вами обо всем этом. Что это значит? Вы, пожалуйста, не давайте вида, что знаете что-нибудь, но если что-нибудь понимаете во всем этом, то напишите мне. Я так перерасстроился, что сделался просто сух и не знаю, что вместо меня приедет в Петербург. И я буду ждать Вашего ответа о Павле Константиновиче и Вашего совета, от этого будет зависеть и время моего приезда, и самый приезд. Я пишу какие-то глупости, но я ничего почти не понимаю. Скажите Павлику это, т.е. не то, что я не понимаю, а что как я люблю его, ну все, хорошо? Мне кажется, я дурно сделал, поехавши сюда. Я все вижу слишком не по-своему, слишком трагически, слишком романтично. И мне кажется, что мне никого из Вас не увидать. Я не ревную теперь его ни к Вам, ни к Сомову, хотя я знаю, что он был с вами, и я люблю его больше, чем прежде, больше, чем думал, больше, чем кого-нибудь прежнего. Я живу монашески, это смешно. Мне до сих пор кажется, что мои руки пахнут им, ну, Павликом. Я, вероятно, скоро приеду куда-нибудь! Пишите скорее, скорее, скорее, а то телеграфируйте — в каждом углу нас ждет беда. Целуйте Павлика хорошенько и за меня. Скажите ему, как знаете, то, что знаете, как я любил его. Скорее.

Антиной

<Сверху карандашом, рукой Нувеля, приписано:> 5-я Рождественская, 38, кв. 2. Ремизовы. <Приписка Кузмина на первом листе письма> А Сомов тоже — ни слова.

1. См. запись в дневнике от 30 июля: ‘От Павлика писем нет. Больше ничего не хочу помнить. Что это значит?’ 29 июля Кузмин писал Сомову: ‘Я имею известия от Renouveau и от нашего ‘целованного’ Павлика, где есть сведения и о Вас, но все же напишите хоть строчку и Вы, мой дорогой друг, который мне еще дороже тем, что не желали меня никуда отсылать, не желая моих изменений, принимали и любили меня таким, как я был, не возлагали надежд, что Поволжье меня куда-то вернет, от чего-то излечит. <...> Конечно, я не считаю, что Нувель меня ‘услал’, но он желал этого и был рад, когда я уехал (за меня, конечно), и когда он уже знал, что я здесь ужасно тоскую, я имею griefs и против Вяч<еслава> Ив<ановича>, что он считает мою привязанность к Павлику если не avilissant, то самообманом или изменой себе’ (ГРМ. Ф. 133. No 231). На следующий день последовало письмо ему же: ‘Что с Павликом? напишите хоть Вы про него и побраните (не забудьте, что он меня забывает и так долго не пишет. <...> Я в полнейшей прострации, меланхолии, скуке и полон мрачнейших предчувствий и черных взглядов на будущее’ (Там же).

20
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

31/VII 1906. Телеграмма

Павлик здоров пишу. Нувель

21
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

31.7.1906. Телеграмма

Телеграфируйте что с Павликом. Кузмин

22
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

1/VIII <19>06

Мой милый друг,

Простите, что так долго отвечал на Ваше письмо. Почти целую неделю я прожил в Петергофе и потому не мог видеть Павлика. Писать же Вам, не упоминая дорогого имени, было бы жестоко — и я ждал встречи с ним.

Наконец, третьего дня, видел его в Тавриде¹. К сожалению, я не мог долго беседовать с ним, т.к. я был не один, но могу сказать, что он такой же, как и прежде. И нос Пьеро, и лукавые глаза, и сочный рот² — все на месте (остального я не рассматривал). Конечно, вспоминали Вас и сочувствовали Вашей тоске. Но почему, дорогой мой, такие мрачные мысли? Я понимаю Ваше теперешнее настроение, что вокруг Вас пустыня и нечем утолить жажду. Но впереди ведь возвращение, а с ним и новое свидание, которое будет тем слаще, чем дольше и тяжелее была разлука³. Понятно, я не стану Вас утешать Куропаткинским терпением⁴, но ведь скоро Вы приедете (надеюсь!), и тогда все преобразится.

Вчера вечером мы были у Иванова: Сомов, Бакст и я⁵. Вяч<еслав> был очень мил. Много говорили о Вас. Эль-Руми⁶ чувствует к Вам большую нежность, чем когда-либо, и очень жалеет, что некоторые фразы его письма могли Вас огорчить⁷.

Ваше письмо меня чрезвычайно тронуло. Но встревожили меня Ваши трагические перспективы. Почему, зачем? Где причина? Объясните, ради Бога! Где же та легкость жизни, которую Вы постоянно отстаивали? Неужели она может привести к таким роковым последствиям? Тогда все рушится, и Вы изменили ‘цветам веселой земли’⁸. И нос Пьеро, и Мариво, и ‘Свадьба Фигаро’⁹ — все это только временно отнято у Вас, и надо разлюбить их окончательно, чтоб потерять надежду увидеть их вновь и скоро.

Чувствую, что мои слабые утешения не разгонят Вашей грусти, но ради тех же любимых мелочей¹⁰, умоляю Вас, не падайте духом, тем более, что конец пытки близок.

Что Вам сказать про себя? Мой Вячеслав на маневрах, других эскапад у меня нет. В Петергофе было скучно. И здесь теперь не особенно весело. К тому же физически я чувствую себя не совсем здоровым.

Ваши стихотворения мне понравились, хотя в первом чувствуется некоторая искусственность, а второе (первые 2 строфы очень хороши) написано несколько небрежно, мне не нравится тавтология: не могу я, мне невмочь, а ‘Паладин’ нарушает стиль¹¹.

В назидание, как нужно писать стихи, переписываю Вам гениальное произведение Рябушинского, прочитанное с гордостью Вяч<еславу> Ив<анови>чу:

Она идет,

Как снег идет,

Когда весною тает лед.

Она цветет,

Как пруд цветет,

Когда трава со дна встает.

Она лежит,

Как сторожит (?),

Обнажена и вся дрожит!!¹²

С нетерпением жду ‘Элевсиппа’. Его перешлет Иванов, для пущей важности. Пишите. Жду.

Душевно Ваш
В. Нувель

См. записи в дневнике от 2 и 3 августа: ‘Сегодня ждал писем от Павлика и Нувель — их нет. Все остальные мои денежные дела, мои писанья, мои мысли об отъезде — всё затмевается этой мыслью — Павлик меня забыл. Но отчего это так терзает меня? На меня находит какое-то равнодушие, мысль о смерти все привычнее’, ‘Получил письма от Нувеля и Сомова, но не от Павлика, про Павлика очень мало, и я решительно не знаю, чем себе это объяснить и как поступить, ехать ли, ждать ли, телеграфировать ли’. Письма от Сомова, упоминаемые в этой записи, опубликованы: Константин Андреевич Сомов… С. 94—95.

1. Таврида — петербургский Таврический сад.

2. Отсылки к стихотворению Кузмина ‘Где слог найду, чтоб описать прогулку…’: ‘Твой нежный взор, лукавый и манящий <...> Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий…’.

3. Скрытая отсылка к завершению одной из ‘Александрийских песен’, не вошедшей в основной текст (см. письмо 26, примеч. 2).

4. От фамилии генерала Алексея Николаевича Куропаткина (1848— 1925), главнокомандующего армией в Маньчжурии во время русско-японской войны.

5. О вечере 31 июля см. в письме Иванова к жене от 1 августа в статье ‘Петербургские гафизиты’. В приписке к письму от 31 июля, сделанной 1 августа, Сомов сообщал Кузмину: ‘Вчера провели очаровательнейший вечер у Иванова — он, Бакст, Валечка и я. Вячеслав не мозгологствовал совсем. Говорили много и интересно. Читали присланные последние Ваши стихи. Я бы их очень хотел иметь’ (Константин Андреевич Сомов… С. 94—95, печ. с уточнением по автографу: РНБ. Ф. 124. No 4084).

6. Эль-Рулш — гафизическое прозвище Вяч. Иванова.

7. Имеется в виду письмо Иванова к Кузмину от 24 июля 1906 г. (Wiener slawistisher Almanach. Wien, 1986. Bd. 17. S. 438 / Публ. Ж.Шерона). См. о нем в дневнике Кузмина за 26 июля: ‘Письмо от Иванова, милое, но отвлеченное и туманное, и чем-то меня раздражившее’.

8. Цитата из стихотворения Кузмина ‘Где слог найду, чтоб описать прогулку…’: ‘Ах, верен я <...> Твоим цветам, веселая земля!’

9. Отсылка к тому же стихотворению:

Твой нежный взор лукавый и манящий, —

Как милый вздор комедии звенящей

Иль Мариво капризное перо.

Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий

Мне кружит ум, как ‘Свадьба Фигаро’.

10. Отсылка к тому же стихотворению: ‘Дух мелочей, прелестных и воздушных…’

11. Имеются в виду следующие строки:

Сердце бьется, сухи руки,

Отогнать любовной скуки

Не могу я, мне невмочь.

Прижимались, целовались,

Друг со дружкою сплетались,

Как с змеею Паладин…

(Цитируется по автографу Кузмина, приложенному к письму 18. Критикуемое Нувелем сочетание слов было изменено (в окончательном тексте: ‘Я не в силах, мне невмочь…’).

12. 27 июля Вяч.Иванов сообщал жене: ‘Курьез. Рябуш<инский> сказал, что пишет стихи! И сказал одно стихотв<орение>, которое так поразительно, что я запомнил его наизусть. Кажется, что страницы ‘Руна’ им украсятся. Если дело пойдет так, придется воздерживаться от сотрудничества’. В письме от 1 августа он говорит, что 31 августа на вечере ‘…были импровизов<аны> очень веселые вариации на тему Рябушинского…’.

23
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

18/5 VIII 1906

Дорогой Вальтер Федорович,

я рискую подвергнуться Вашим насмешкам. Дело в том, что, получив Ваши письма и особенно письмо от бесценного Павлика, я значительно успокоился¹ даже до того, что в более спокойном ожидании моего скорого теперь отъезда я написал вступление к дневнику: ‘Histoire difiante de mes commencements’². Это очень кратко (страничек 40 дневника), но мне кажется достаточным, и во всяком случае лучше, чем ничего. Написал до того 2 стихотворения, из которых первое послал К<онстантину> Андреевичу³. Павлик это время несколько закутил с гр. Шереметьевым <так!>, что он подробно и описывает, кроме того, мое одно письмо оказалось недошедшим, а другие идут страшно долго, вот и все причины его молчания, показавшегося мне здесь таким чреватым бедствиями. Относительно осенних затруднений, — они совершенно другого характера и вроде того, что было весною, когда я к Вам обращался⁴. Но я теперь крепко надеюсь на чудо, на судьбу, как-то всегда меня хранившую до сих пор. И потом, м<ожет> б<ыть>, превратности крайне интересны, я даже отчасти жалею, что у моих больших кредиторов нет векселей, чтобы меня посадить в долговую тюрьму. Только бы вы все не уехали зараз куда-нибудь. Этого бы я не перенес, такой мороки .

Я думал, что молчание Павлика, с такой чрезмерной трагичностью истолковываемое мною, перспектива осенних дел так подействует на мое усилившееся здесь малодушие, что я что-нибудь выкину такое, что лишило бы нас возможности увидеться когда бы то ни было, но теперь, видя тщетность этих опасений, приветствую хотя бы скользкую, хотя бы en pnurie беззаботную жизнь и весело предаюсь на волю случая и судьбы. Сомов упомянул в письме великое, во что я всегда верил и не знаю в каком ослеплении которое позабыл: l’Imprvu⁵. Не непредвиденной ли была и встреча с Павликом, и неожиданно для меня самого загоревшаяся любовь к нему, и многое, если не все, в моей жизни. Мы ждем, принимаем и благодарим, хотя бы делали движения людей действующих. После последнего, кажется, довольно ‘бешеного’ письма Вам смешно читать такие рассуждения, не правда ли?

Мы скоро увидимся, надеюсь, так же дружески, как и расстались. Мне жаль, что эти три недели пропали в бесплодных трагичностях, хотя жалеть ничего не надо.

Неизменно Ваш
Михаил Кузмин

Целым ли получили Вы ‘Елевсиппа’?

1. См. в дневниковой записи 3 августа: ‘Утешения Сомова несущественны, хотя и прочувствованны и дороги мне. Вся моя путанность положения чисто матерьяльная, отнюдь не психологическая и не сердечная. Но, м<ожет> б<ыть>, я все предоставлю на волю Божию, благо, векселей нет. Но Павлик меня изумляет ужасно. Мне кажется в письме Нувель что-то скрытым и чем-то оно холоднее, чем первое. Что будет завтра? Я долго ходил по комнате, снова перечитал моих милых друзей и потихоньку запел дуэт из ‘Figaro’. Умереть? из-за денег? не малодушие ли это? Предоставлю все на волю Божию. Все весело принять — и бедность, и долги, и неплатеж, и даже бегство (как Вагнер), скажем, тюрьму (хотя векселей у меня нет), и даже, вероятно, несуществующую забывчивость Павлика, даже невозм<ожность> его иметь! В возбуждении я перечитывал планы ‘Aim Le Boef’. Завтра же писать! О жизнь! А в XVIII в. не убивали себя люди? А Вертер? Милые, милые, благословенные мои друзья, как я люблю вас! Долго еще ходил и весело лег спать’.

2. Этот текст (опубликован С. В. Шумилиным // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990. С. 146—155, сокращенный вариант — Встречи с прошлым. М., 1990. Вып. 7) был создан по настоянию К. А. Сомова (см. его письмо от 31 июля 1906 г. // Константин Андреевич Сомов… С. 94), написан 4 августа, однако в дневнике оказался лишь в ноябре 1906 г., что, вероятно, объясняется тем, что Кузмин записал его где-то в конце дневниковой тетради, а потом, по мере ее заполнения, текст оказался в середине ноября.

3. Имеется в виду стихотворение ‘Из поднесенной некогда корзины…’, входящее в цикл ‘Любовь этого лета’, посланное К. А. Сомову в письме от 5 августа 1906 г. (ГРМ. Ф.133. No 231).

4. См. письма 3-5 и коммент. к ним.

5. Имеется в виду письмо К. А. Сомова от 31 июля: ‘Зачем мрачные мысли, что мы не увидимся, что осень принесет Вам какую-то беду? Я уверен, что мы все, любящие друг друга, проведем следующую зиму так же фантастично, дружно и весело, как и эту весну, которую Вы так хвалите. Почему Вы в это не верите? Ну, а если что изменится, то есть возможность l’Imprvu. В нее я верю, а я, наверно, не счастливее Вас, я очень грустен, в моей жизни много непоправимого и навсегда ушедшего!’ (Константин Андреевич Сомов… С. 94, печ. с исправлениями по автографу: РНБ. Ф. 124. No 4084). Кузмин отвечал на это письмо: ‘Получив Ваши письма, я долго ночью ходил по комнате и будто какие-то легкие крылья у меня вырастали, и с желанием Вас всех видеть смешивалась уверенность в благополучный исход всего, в радостное приятие чего бы то ни было. Я вытащил далеко уже запрятанный план Aim Leboeuf, a покуда написал краткое вступление (40 стр.) к дневнику ‘Histoire difiante de mes commencements’ (ГРМ. Ф. 133. No 231).

24
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый Вальтер Федорович,

я завтра или послезавтра выеду¹ и буду в Петербурге в субботу или воскресенье. Я жду не дождусь, когда я вас всех увижу, теперь уже настроился на отъезд и думаю, что не буду дожидаться семьи сестры, которая думает вернуться в 20-х числах. Скоро ведь и Диотима² приедет. Я недавно послал Вам письмо в ответ на Ваше, не такое ‘бешеное’, как предыдущие. Поцелуйте наше ‘fatalit’³, как я об нем соскучился! кто бы мог это подумать?! Отчасти я жду еще одного письма, чтобы спокойно ехать. Надеюсь, Вы продолжали дневник. Какое пиршество — Вас всех видеть. Как я люблю вас всех и милого, трижды бесценного Павлика! Что ‘Весы’: вышли или еще нет⁴? Если не лень, м<ожет> б<ыть>, ответите, мне перешлют. Кланяюсь всем, всего ужаснее, если бы все разом куда-нибудь уехали.

Ваш
Мих. Кузмин

21 /8 августа 1906

Письмо является ответом на не дошедшее до нас письмо Нувеля, полученное Кузминым 8 августа.

1. Планы уехать из Васильсурска были отложены. Кузмин отправился в Петербург вместе с семьей сестры 17 августа.

2. Диотима — прозвище жены Вяч. Иванова Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал (1866—1907). В это время она была в Швейцарии и вернулась 21 августа.

3. ‘Фатальность‘ — прозвище П. Маслова, впоследствии в дневнике Кузмина слово стало обозначать процесс близости с ним.

4. Кузмин с нетерпением ожидал выхода 7-го номера ‘Весов’ с публикацией ‘Александрийских песен’.

25
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Мой дорогой Renouveau¹,

вероятно, Вы, если что-нибудь думаете обо мне, то воображаете меня уже летящим в Петербург к Вам и к бесценному Павлику. Но я еще здесь и выеду хотя на ближайших днях, но неизвестно когда. Сегодня или завтра приезжает не бывший здесь во время меня зять, и сестра говорит, что уезжать накануне его отъезда, тем более сделавши и в Петербурге такую же вещь, — значит иметь вид избегающего его встреч, чего нет на самом деле². Успокоенный письмами крайне задушевными и милыми Павлика, я могу видеть и другие человеческие отношения и поэтому согласился подождать дня три. Как только будет известен определенный день моего отъезда, я извещу. Несмотря на некоторое успокоение, я все же рвусь всем своим существом к Вам ко всем, и каждый лишний час в разлуке все же тяжел мне. От Павлика я получил 2 письма через 2 дня: они меня очень обрадовали, так же, как Ваши с Сомовым меня снова поставили в число живущих³. Получили ли вы ‘Елевсиппа’ и в неиспорченном ли виде? Как Вы все поживаете? Если по-старому, — значит, прелестно. Я от души приветствую всех. Теперь до скорого свиданья, милый друг, целую и благодарю Вас.

Ваш
Михаил Кузмин

23/20 августа 1906

1. Renouveau — ‘гафизическое’ прозвище Нувеля.

2. См. в дневнике 9 и 10 августа: ‘…сестра обижается, что я уеду как раз накануне приезда зятя, не дождавшись, будто я его избегаю и т.д. И это действительно может иметь такой вид. Успокоившись за Павлика, я могу и подождать, и деньги подойдут, быть может’, ‘С ‘Кавк<азом> и Мерк<урием>‘ приехал зять, солдат, обняв за шею обеими руками другого, долго напутствовал его разными поручениями. Писем не было, наши едут 17-го, долго рассказывались разные новости. Неладно с письмами-то, вероятно Renouveau Павлика не увидел. Теперь, впрочем, это не первостепенно важно, раз я имею известие от самого него’.

3. Имеется в виду письмо Сомова от 10 августа (Константин Андреевич Сомов… С. 95—96), а письма от Маслова пришли 5 и 8 августа.

26
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Бесценный и верный друг,

я Вам признателен за Ваше старанье, за Ваше участье, но отчего некоторый еле уловимый привкус кислоты есть в Ваших письмах последних двух? Я Вам завидую: окруженный друзьями, имея под рукою при желаньи веселые эскапады, занимаясь музыкой, живя в прелестном Петербурге, Вы могли бы делать по-прежнему из своей жизни — прекраснейший паутинный узор. Впрочем, м<ожет> б<ыть>, Вы это и делаете. Вероятно, Вы уже получили мое письмо с извещением о некотором успокоении. Сомову я писал тогда же и еще раньше со стихами ‘Каждый вечер я смотрю с обрывов’, которое мне было бы жаль считать в числе пропавших¹. Павлик после долгой лакуны пишет мне более или менее аккуратно, что позволяет мне спокойнее дожидаться все более и более приближающегося отъезда. Embarcation!

Как сладок весны приход

После долгой зимы,

После разлуки — свиданье!²

Пройдя первую радость успокоенья, я несколько закис по врожденной склонности окисляться в одиночестве, так что писать ничего не пишу, но, конечно, это менее опасно, чем то состояние, в котором я был только что. Стремлюсь всем существом ко всем Вам и считаю часы, оставшиеся до свиданья. Что Вы пишете о ‘Сев<ерном> Гаф<изе>‘, меня живейше радует и интересует, только замысел печатанья справа налево мне кажется несколько неудобным для чтения³.

Я смешной человек: мне кажется скрываемая Вами какая-то перемена отношенья к моей любви к Павлику и к нему (не в смысле эскапад, конечно, а, м<ожет> б<ыть>, он дал повод считать себя более недостойным: не знаю, шантажистом, навязчивым, — что я знаю?). М<ожет> б<ыть>, это — вздор, который я выскреб из своего подозрительного и незанятого теперь воображенья? Вы пишете: ‘Пишите — я так люблю Вас читать’. Но письма мои теперь — разве это чтение какое-нибудь? Я не могу их представить со стороны. По-моему, это — однообразное нытье и тревожная без оснований лирика, на которую я решительно не способен. Целую Вас и всех.

Ваш
М. Кузмин

25/12 VIII 1906

Письмо является ответом на не дошедшее до нас письмо, полученное Кузминым 11 августа. См. в дневнике за это число: ‘Письмо от нежного Павлика, от верного Renouveau. Гафизиты видаются у Сомова, был и Городецкий. Лететь бы скорей! Нежный Павлик пишет хотя просто и бесхитростно, но еще любовнее прежнего: вероятно, он получил уже мое самое сердитое письмо. Нувель пишет, что живет монахом по довольно серьезной причине. Триппер, что ли, у него?’

1. Имеется в виду письмо К. А. Сомову от 30 июля 1906 г. (ГРМ. Ф. 133. No 231). Стихотворение вошло в цикл ‘Любовь этого лета’.

2. Из стихотворения Кузмина ‘Что ж делать, что ты уезжаешь…’, первоначально входившего в цикл ‘Александрийские песни’, но исключенного из окончательной редакции. Полный текст см.: Кузмин М.А. Собрание стихов. Mnchen, 1977. Т. III. С. 445. Автограф — РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 10.

3. Имеется в виду замысел альманаха ‘Северный Гафиз’, о котором Кузмину сообщал К. А. Сомов (См. письмо Кузмину от 10 августа // Константин Андреевич Сомов… С. 95). Подробнее об этом замысле см. статью ‘Петербургские гафизиты’.

27
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Понедельник <28>
<Открытка со штемпелем:
29.8.<19>06>

Не забудьте, дорогой Антиной, что я жду Вас завтра вечером. Приходите к 9-ти и принесите дневник¹. Музыку к ‘Александрийским песням’ я просмотрел и отправил в Москву сегодня². Завтра напишу Феофилактову.

Петроний

Кузмин вернулся в Петербург 21 августа, однако Нувеля в городе не было. Встреча состоялась лишь 24 августа. См. в дневнике: ‘Зашел к Нувелю, чтобы оставить записку, приглашающую его вечером, но застал его самого. Он говорил, что очень рад меня видеть, прочитал часть дневника, где история с болезнью, разочарование и Сомова и Renouveau в Павлике, отзывы о нем (после подозрения заражения), как ‘хорошенькой штучке’, пошлом, грубом и глупом (мнение Сомова) меня очень огорчили. Я почти жалел, что писал летние письма и думал не читать дневника, чтобы мое положение, в лучшем случае, не показалось жалким, если не смешным. К Renouveau почувствовал холодок и неприязнь, тогда как еще утром стремился к нему с открытой душою’.

1. Встреча состоялась 29 августа. Кузмин записывал о ней в дневнике: ‘..л, заехавши в парикмахерскую, отправился к Нувель. Он сидел и играл увертюру к ‘Предосторожности’, — элегантная, веселая и блестящая, по-видимому. Феофил< актов> хочет изобразить Дягилева, Алешу Маврина, Нувеля, меня в ‘Александр<ийских> песнях’. Пришел Сомов. <...> Из дневника Вальт<ера> Фед<оровича> узнал, что Эль-Руми влюблен в Городецкого, у которого недавно родилась дочь, что [посвятителем] крестным Сомова был, кажется, сам Renouveau, потом долго, откровенно, отчасти зло, болтали, мне казалось, что ко мне переменились, не считают меня ‘своим’, сговариваются быть у Ивановых без меня, читают мне наставления. Это, вероятно, было наказанье за то, что днем у Иванов< ых> мое тщеславие было крайне польщено тем, что я, по их словам, malfam’.

2. Имеется в виду неосуществившееся издание ‘Александрийских песен’ с нотами в издательстве ‘Скорпион’, оформлять которое должен был Н.П.Феофилактов. См. записи в дневнике Кузмина 24 и 25 августа: ‘Феофилактов просит нот, будто дело издания и вправду осуществится’, ‘Весь день переписывал ноты для Москвы’.

3. Петроний (так же, как Renouveau и Корсар) — гафизитское прозвище Нувеля. Имя это использовано в заглавии стихотворения Вяч. Иванова, ему посвященного.

28
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Четверг <23>
<Открытка со штемпелем
23.XI.1906>

Дорогой Михаил Алексеевич,

Не забудьте, что в субботу я Вас жду, если ничего не будет у Коммиссаржевской¹. И Судейкину², пожалуйста, напомните. Во всяком случае, предупредите, если не будете, т.к. я могу не получить приглашения к Коммиссаржевской.

Ваш
В. Нувель

1. Имеются в виду устраивавшиеся в театре В. Ф. Коммиссаржевской субботы с чтением новых произведений. Последняя состоялась 28 октября, так что 25 ноября вечер у Кузмина был свободен и он провел его у Нувеля. См. описание в дневнике: ‘У Нувель был Бакст, только что из-за границы, и Сомов, потом, совсем потом явился милый Судейкин. Нувель приятно изводил, рассказывая, как мы являемся и удаляемся вместе, что я имею успеху женщин и т. д. Мы сидели рялом и редко, чинно говорили. Потом Бакст ушел, говорили о театре будущего’.

2. Судейкин Сергей Юрьевич (1882—1946) — художник, в то время работал для театра Коммиссаржевской. Осенью 1906 г. разворачивался бурный роман Кузмина с ним, описанный в повести ‘Картонный домик’. Подробнее см. в статье ‘Автобиографическое начало в раннем творчестве Кузмина’.

29
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

16/29 апр<еля>¹ <1>907.
Paris, Htel de Hollande,
Rue de la Paix.

Мой драгоценный друг.

Моя первая открытка — Вам. Всю дорогу перечитывал Ваше стихотворение, мечтая о Петербурге. Жалко, что, не имея рояля, не могу переложить его на музыку. Людмилы еще не видел. Заходил к Смирнову и встретил Мережковских. Пишите, ради Бога! Вы знаете, что всем сердцем я с Вами и с теми, кто с Вами.

Ваш
В.Н.

Получение ‘картолины от Renouveau’ помечено в дневнике Кузмина 19 апреля. В тот же день, что и Кузмину, Нувель писал Сомову: ‘С нетерпением жду известий из Петербурга. Виделся с Шурой <Бенуа> <...> До сих пор нигде еще не был, даже Людмилы не видел’ (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 37 об).

1. Дата в оригинале — 16/19.

2. Вилькина Людмила Николаевна (1873—1920) — поэтесса, переводчица, жена поэта H. M. Минского. Была дружна с Кузминым, Нувелем и особенно с Сомовым (с которым состояла в интенсивной переписке).

3. Смирнов Александр Александрович (1883—1962) — в те годы начинающий литературный критик, впоследствии известный кельтолог и шекспировед. С Мережковскими был знаком по редакции журнала ‘Новый путь’. С Нувелем состоял в интимно-дружественной переписке в 1906 г. (РГАЛИ. Ф. 781. Оп. 1. Ед. хр. 15).

30
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

19 апр<еля> 1907

Мой милый друг,

сегодня получил Ваш адрес, спасибо за открытку. Я верю, что Вы ждете новостей отсюда, но, увы, так маю их могу сообщить. Я не видел Н.¹, но имел 2 письма, где говорится, что ко мне придут в понедельник (я так назначил по просьбе о дне и часе², не без кокетства, очень дружественные, более нежной терминологии. В понедельник Вам напишу о свиданьи. Другой несчастный юноша бомбардирует меня из Финляндии по 2 раза в день, несмотря на болезнь глаз³. Что из этого выйдет — неизвестно. Сам я очень скучаю, ничего не пишу и чувствую себя не перворазрядно. Павлик все в той же мизерии и изводит меня, продолжающего быть в прогаре, невероятно. Он слышал от Юсина⁴ об интересной книжке ‘Крылья’⁵ По-моему, ее надо бы продавать в Таврическом саду, открывающемся 23-го. Гржебин⁶ бы это сделал. ‘Эме Лебеф’ не раньше мая⁷. ‘Белые ночи’ лопнули, как и нужно было ожидать от этой Чулковской затеи⁸. Он теперь рассчитывает увлечь ‘Картонным Домиком’ Гогу Попова, чтобы тот дал денег на издание⁹. Оказывается, этот саврас только и мечтает о грамотности¹⁰ и дерзновении. Дерзновение, o veut-il donc se nicher? A на вопрос из ‘Весов’, куда я дал повесть и не пришлю ли им, я ответил, что отдал ее Чулкову. Такая досада!¹¹ ‘Альманах Ор’ выйдет в начале мая. Там теперь и Пяст, и Allegro, и Юраша, и Волошин (Вакс Калошин), и первое действие (!) комедии Аннибал ритмической прозой!¹² Там на башне провожают Сабашникову, у которой такой вид, будто ее кто-нибудь сосал, злы и капризны¹³. Диотима вчера распила с Чулковым бутылку водки вдвоем, после чего могла его целовать, пока Вяч<еслав> Ив<анович> спал в соседн<ей> комнате¹⁴. В субботу были втроем (увы! уже не вчетвером) на Английской до 5-го часа¹⁵. Завтра хотим в таком же составе ужинать у Albert’a¹⁶. Сомова видаю редко. Только что был у Бакста вместе с Потемкиным¹⁷, который сегодня уезжает на праздники. Был у меня Мейерхольд, очень заинтересован ‘Евдокией’¹⁸, на будущий год обязателен cabaret и т.п.¹⁹. Блок уехал²⁰. Чулков, кажется, и Серафима Павл<овна>²¹ пускают сплетню про меня и Н. Я слышал это уже из очень далеких рук. Основываются на том, что мы везде (!) появляемся вместе²². Но сплетня о небывшем часто служит пророчеством и причиной факта, оправдывающего бы ее. Я говорю, конечно, avec restriction, только блюдя Ваши интересы. Ответьте, чтобы я мог кланяться.

Душевно Ваш верный друг и заместитель
М. Кузмин

<Приписка на первом листе письма> Конечно, поклон Людмиле. Студента²³ нигде никто не видит.

1. Н. — юнкер Виктор Андреевич Наумов, в которого были одновременно влюблены Кузмин и Нувель, хотя он не отвечал взаимностью ни тому, ни другому. Ему посвящено несколько циклов в первой книге Кузмина ‘Сети’.

2. В понедельник, 23 апреля, Наумов действительно был в гостях у Кузмина, о чем см. запись в дневнике: ‘Ждал Наумова, который, пришедши с верховой езды в рейтузах и старом мундире, имея проект к сдаче в среду, даже не хотел раздеваться, но потом просидел часа 2. Был мандеж, кокетство etc. Имел роман он в лагерях, м<ожет> б<ыть>, и теперь любит кого-нибудь из товарищей. Он сидел очень близко и раз положил мне руку на плечо. Говорил: ‘Можно бы недурно провести время, будучи другом Уайльда’. Я провожал его далеко и думаю все о нем…’

3. Имеются в виду письма от поэта Бориса Алексеевича Лемана (1880— 1945), писавшего под псевдонимом Б. Дикс. См. в дневнике от 18 апреля: ‘Утром был разбужен 2-мя письмами: от милого Наумова и несчастного Лемана. Первый сообщает, когда придет, второй ликует, получивши мое письмо’. Получение писем от него отмечено 6, 15, 18, 19 апреля, а также в последующие дни.

4. Юсин — гомосексуалист-проститутка, приятель П. Маслова, с которым Кузмин познакомился в Таврическом саду.

5. 2 апреля Кузмин получил первый экземпляр отдельного издания повести ‘Крылья’ (М.: Скорпион, 1907) и собирал разные сведения о том, как повесть принимается читателями. См. запись в дневнике от 16 апреля: ‘Адамов выписал мои ‘Крылья’, про которые Юсин, видевший их, говорил Павлик<у>, как про интересную книгу. Удивился, что это — я. Приходит ли это третья известность?’

6. Гржебин Зиновий Исаевич (1869—1929) — художник и издатель, совладелец издательства ‘Шиповник’. В то время увлекался произведениями Кузмина и часто общался с ним.

7. Речь идет о повести Кузмина ‘Приключения Эме Лебефа’ (СПб., 1907). Первоначально предполагалось выпустить ее в ‘Шиповнике’, но затем Гржебин решил издать ее на собственные деньги. Кузмин получил первые экземпляры повести 22 мая.

8. ‘Белые ночи’ — ‘петербургский альманах’, идея которого принадлежала Г. И. Чулкову. К участию в альманахе было привлечено много петербургских литераторов, в том числе и Кузмин, отдавший повесть ‘Картонный домик’, а несколько позже — и цикл стихов ‘Прерванная повесть’. В середине апреля, однако, выяснилось, что издателей ждут материальные трудности, что отразилось в письме Кузмина и в дневниковой записи от 18 апреля: »Белые ночи’ лопнули, как и нужно было предполагать’. Однако в конце концов альманах (хотя не без скандала) был все же издан. Подробнее см.: Литературное наследство. М., 1982. Т. 92, кн. 3. С. 280 и далее.

9. М.Попов (по прозвищу ‘Гога’), как вспоминал Г. И. Чулков, ‘кажется, владелец книжного магазина на углу Невского’ (Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 280). См. в дневниковой записи Кузмина от 18 апреля: ‘…теперь Чулков надеется на Гогу Попова, думая соблазнить его моим произведением. Оказывается, Попов желает быть ‘дерзающим’. Дерзание, o veut-il se nicher, donc?’. Ср., однако, запись от 6 мая: ‘У нас был Чулков, Гога лопнул, издает ‘Вольная типография’, без гонорару, конечно’.

10. Под ‘грамотностью’ Кузмин понимал гомосексуальную ориентацию человека.

11. О предложении отдать ‘Картонный домик’ в ‘Весы’ см. запись в дневнике от 14 апреля: ‘Письмо от Ликиардопуло, статья принята, просят ‘Картонный домик’, разные новости. Мне повеселело несколько’.

12. Альманах ‘Цветник Ор. Кошница первая’ был выпущен в домашнем издательстве Вяч. Иванова ‘Оры’ и вышел в свет в середине мая (Кузмин получил экземпляры 17 мая). Среди участников альманаха действительно были поэты Владимир Алексеевич Пяст (Пестовский, 1886—1940) и Allegro (Поликсена Сергеевна Соловьева, 1867—1924). Юраша — Ю.Н.Верховский. Вакс Калошин — популярное в Петербурге прозвище М. А. Волошина. Было там напечатано и первое действие комедии Л. Д. Зиновьевой-Аннибал ‘Певучий осел’ (впрочем, написанной, в подражание Шекспиру, не ритмической прозой, а частью белым пятистопным ямбом, частью — простой прозой). Кузмин внимательно следил за эволюцией замысла альманаха, далеко не всегда его устраивавшей. Так, 8 апреля он записывал: ‘В ‘Орах’ будет и Брюсов, и Сологуб, и Юраш, и Аннибал (!)’. Впрочем, прослушав комедию Зиновьевой-Аннибал, он несколько изменил свое скептическое мнение: ‘Диотима читала ‘Осла’ — лучше, чем ее прежние, проще, более по-шекспировски, но страшно длинно, сумбурно и чем-то непристойно’ (25 апреля 1907 г.).

13. Сабашникова (Волошина) Маргарита Васильевна (1882—1973) — художница, поэтесса, мемуаристка, первая жена М. А. Волошина. О сложных отношениях, связывавших ее с Ивановым, см. примечания О. А. Дешарт к циклу ‘Золотые завесы’ (Иванов Вяч. Собрание сочинений. Брюссель, 1974. Т. II. С. 764-767) и дневник Волошина ‘История моей души’ (Волошин Максимилиан, Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991, существенная в этом отношении купюра восстанавливается по первой публикации: Искусство Ленинграда. 1989. No 3. С. 98 / Публ. В. П. Купченко). См. в дневнике Кузмина 18 апреля: ‘У Ивановых Маргарита отмывалась после прощальных лобзаний, побыл минут 15’.

14. См. в дневниковой записи от 18 апреля: ‘Мне было лестно, что Чулков считает меня черносотен<цем> из-за хорошего тона и думает, что я бы сумел взойти на гильотину. Вчера он вдвоем с Диотимой распили бутылку водки, после чего целовали друг друга. Не очень поздравляю Георгия Ивановича’.

15. Очевидно, имеется в виду квартира Минских на Английской набережной, 62. В 1907 году Нувель, Сомов и Кузмин часто встречались с Л. Н. В ильки ной, 3. А. и И. А. Венгеровыми, называя эти встречи ‘оргиями’. См. запись от 14 апреля: ‘Напившись чаю, поехал к Венгеровым, мы все трое съехались, будто в плохом водевиле. Было не плохо. Сомов пел стариков и из ‘Meistersinger’. Книги у Венгеровой меня как-то пьянят, все новинки и <старики?>, культура прошлого, разговоры о <коммерции?>, роскоши меня утешают. Просидели до утра’.

16. О встрече 20 апреля см. в дневниковой записи: ‘Вечером отправился к Зинаиде, встретил Бакста на лестнице. Сомов прислал отказ, Изабелла опоздала, пошли пешком к Albert’у, в кабинете было довольно уютно, ели закуски, puzatto, рокфор, пили отличное Chablis Mouton и Curasao. Проводя Зинаиду, вернулся домой в духе’.

17. Потемкин Петр Петрович (1886—1926) — поэт, историю отношений которого с Нувелем рассказал А. М. Ремизов (см.: РемизовА.М. Встречи: Петербургский буерак. Париж, 1981. С. 70—74).

18. ‘Комедия о Евдокии из Гелиополя, или Обращенная куртизанка’ — пьеса Кузмина, впервые опубликованная в альманахе ‘Цветник Ор’. В апреле Кузмин очень активно читал ее знакомым, 5 апреля он записал в дневнике: ‘…после обеда хотел пройти к Ивановым и потом к ‘современникам’, как вдруг письмо от Иванова: ‘Присылайте немедленно ‘Евдокию’ для набора’. Пошли с Сережей, там был Чулков, читали стихи Блока, Сологуба. Георгий Ив<анович> говорит, что Блоку теперь очень нравится ‘Евдокия». В. Э. Мейерхольд предполагал поставить комедию в театре В.Ф.Коммиссаржевской, однако ‘главная актриса’ решительно отказалась. Подробнее см.: Мейерхольд В. Э. Переписка 1896—1939. М., 1976. С.103. Упоминаемое в дневниковой записи письмо Иванова полностью звучит так: ‘Дорогой, дорогой Михаил Алексеевич. Пожалуйста, перешлите мне немедленно рукопись ‘Евдокии’ для набора. Горячий привет. Ваш Вяч. Иванов’ (РНБ. Ф. 124. No 1792)

19. См. запись в дневнике от 16 апреля: ‘Я оделся идти к Жеребцовой, как вдруг приехал Мейерхольд от Иванова, только что вернувшийся из Берлина. Говорил о планах на будущее, обязателен cabaret etc., звал к себе гостить, расспрашивал об ‘Евдокии’ <...> Мейерхольд говорит, будто Брюсов приписывает подписку большую на ‘Весы’ в некоторой мере ‘Крыльям’. Tant mieux’. Об осуществлении кабаре в конце 1908 г. вспоминал А. Н. Бенуа (см.: Бенуа А.Н. Мои воспоминания. М., 1990. Кн. четвертая, пятая. С. 475-477).

20. Вероятно, речь идет о переезде Блока на квартиру матери в Гренадерских казармах, поскольку его письма ближайших дней помечены Петербургом.

21. С. П. Ремизова-Довгелпо (1876—1943) — жена А. М. Ремизова.

22. Эта сплетня весьма занимала Кузмина долгое время. 8 апреля он записывает: ‘Поехал на ‘Религиозно-фил<ософское> собрание’. Там была куча знакомых. Все время сидел с Наумовым, и Гофман издали бросал взгляды. Серафима Павл<овна> спрашивала: ‘Это и есть?..’ Я продолжал игру…’ 18 апреля появляется предположение о роли Чулкова: ‘Зашли к Филиппову, Чулков вдруг говорит: ‘За Вами стоит тот юнкер, с которым вы были на рел<игиозно>-ф<илософском> собр<ании>‘. Это был не Наумов, но теперь я знаю, откуда сплетня’. 23 апреля это предположение получило окончательное подтверждение: ‘На Невском встретили Чулкова, с которым и отправились в ‘Вену’. Там были ‘современники’ и Верховские, Гржебин и т. п., приятно пили Шабли, банановый ликер, кофей. Чулков признался, что сплетню про Наумова пустил он, и спрашивал: ‘Что он — прекрасный, этот юнкер?».

23. Речь идет о студенте, которого Кузмин регулярно видел на улицах Петербурга и который ему очень нравился. Даже после долгожданного свидания с Наумовым он записывал в дневнике: ‘… думаю все о нем, хотя студент мне представляется более желанным’.

31
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

8 mai<19>07
Бланк Htel de Hollande

Милый друг!

Как я Вам благодарен за Ваше письмо! С каким нетерпением буду ждать отчета о понедельнике! Признаюсь, ужасно Вам завидую и даже немножко ревную.

Дела по концертам отымают у меня массу времени. Видел Людмилу только один раз. Были вместе в bar Maurice. Минский¹, кажется, поражен свободой нашего обращения с нею и начинает побаиваться за целость и сохранность ее demi-virginit. В субботу обедаю с ними. Смирнов, пытавшийся устроить оргию наподобие петербургских², наткнулся на упорное противодействие со стороны Минского. Не знаю, с чьей стороны он видит опасность. Не с нашей же?

У Мережковских был тоже всего один раз³. Вел очень тонкую политику, приведшую к тому, что они должны были признаться, что я со своей точки зрения ‘вполне последователен и прав’. Отношения хорошие. В субботу буду у них на ‘товарищеском’⁴ five o’clock’e.

Романических приключений никаких. Наоборот, если можно так выразиться, т.е. изобразил два раза klein Walter. Была, правда, одна встреча, сулившая приятные последствия, но — ничего не вышло. Удивительно, что здешние красоты на меня совсем не действуют и чувствами я весь в Петербурге. Уж не влюблен ли я на самом деле?

Пишите мне, дорогой друг, как можно чаще. Не забывайте. Видел ‘Саломею’ и ‘Ariane’⁵ на генеральной репетиции. Интересно. При встрече расскажу подробнее. В четверг иду слушать ‘Пеллеаса’⁶. Сегодня — второй раз ‘Саломею’.

Мережковские ругательски ругают всех наших поэтов и писателей — Сологуба, Иванова, Блока, Городецкого, Ремизова, Вас, словом, решительно всех, за исключением одного — как бы Вы думали? — Сергеева-Ценского!⁷

Кланяйтесь, кланяйтесь без конца милому Н. Если можно, поцелуйте, — несколько раз!!

Всем друзьям сердечный привет. Скучаю без вас. Скоро ли снова будем бросаться апельсинными корками⁹?

Любящий Вас
В. Нувель

Получение этого письма отмечено в дневнике 28 апреля: ‘Нувель пишет новости о Людмиле, что Мережковские ругательски ругают Сологуба, Иванова, Блока, Ремизова, Городецкого, меня, щадя только Сергеева-Ценского. Все думает об H <аумове>. Не коварно ли я с ним поступаю? Но я поступаю по вдохновению чувства, которое редко обманывает’.

1. Николай Максимович Минский (Виленкин, 1855—1937) — поэт, муж Л.Н. Вилькиной.

2. См. письмо 30, примеч. 15-16.

3. Об отношениях Нувеля с Мережковскими во время парижского визита см.: Соболев А.Л. Мережковские в Париже (1906—1908) // Лица: Биографический альманах. М., СПб., 1992. Вып. 1. С. 358-359 (цитируется, среди прочего, и данное письмо).

4. Т.е. имеющем ‘левый’ и даже социал-демократический характер.

5. ‘Саломея’ — опера Р. Штрауса (1905). ‘Ariane’ — опера П. Дюка на сюжет М. Метерлинка ‘Ariane et Barbe-Bleu’ (премьера состоялась в парижской Opera Comique 10 мая 1907 г.). Появление этой оперы было отмечено в хронике ‘Золотого руна’ (1907. No 6. С. 66) как свидетельство влияния русской музыки на французскую оперу.

6. ‘Пеллеас и Мелизанда’ — опера К. Дебюсси (1902).

7. Об отношении Мережковских к С. Н. Сергееву-Ценскому см.: Пахмусс Г. Сергеев-Ценский в критике З. Гиппиус // Грани. 1967. No 63.

8. О бросании апельсинными корками см. в дневнике Кузмина 31 марта: ‘Леман пришел, когда мы были втроем в темной комнате. Пришел Бакст, Нувель, Потемкин, опять читали ‘Евдокию’, Нувель просил посвятить ее ему, потом возились, бросались апельсинами, пели, галдели…’

32
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

27/14 мая <1>907

Милый друг,

я очень виноват таким невозможно долгим молчанием, но никаких тут ужасных и грозящих бедствием причин нет. Самая неприятная новость — это та, что, вероятно, я уеду в Окуловку вместе с нашими, т.е. числа 21—24 мая¹, так что может случиться, что мы не увидимся до середины июля, когда я вернусь. Я бы, конечно, предпочел пробыть июнь и уехать на июль и август, но force majeure — мои финансы меня принуждают поступать не совсем сообразно своим желаниям. Наумова с Пасхи я видел раз пять, и один раз он не застал меня². Он завтра уходит в лагерь и был вчера прощаться. Экзамены он выдержал, каждый раз спрашивает о Вас и кланяется Вам, так же мил и дружествен, но я думаю, что ко мне он в известном отношении равнодушен, так же, как я не особенно enflamm, так что опасности для Вас, si Vous y tenez encore, нет. Но отношения и хождения очень упрочились и участились, чего, собственно, Вам и нужно было. Я очень скучаю по Вас, занятый все какими-то не своими полуроманами³. Но часто бывает очень весело и смешно, что Вы узнаете вскоре из дневника. Часто довольно видаюсь с друзьями, в Таврическом ничего интересного, все те же тетки и тапетки⁴. Чудесные белые ночи, но ах! с кем их проводить!? На днях выйдет ‘Цветник Ор’ с ‘Евдокией’ и ‘Белые ночи’ с ‘Карт<онным> домиком’. ‘Эме’ весь напечатан и в цензуре, но в последний момент Сомов сделал полный погром с обложкой, клише и т.п., т<ак> что неизвестно, когда он выйдет⁵. Кланяйтесь Людмиле, пусть она не злится, поклонитесь Сергею Павловичу⁶, к которому я чувствую ‘почтительное обожание’. До свидания. Вас приветствует Наумов.

Ваш верный
М.Кузмин

Пишу ‘Комедию о Алексее’⁷.

Ответ на не дошедшее до нас письмо Нувеля, полученное Кузминым 12 мая.

1. Кузмин уехал в Окуловку Новгородской губ., где его зять работал на бумажной фабрике, 26 мая.

2. Согласно дневнику, с Пасхи (которая приходилась на 22 апреля) Кузмин виделся с Наумовым 23 апреля, 3, 13 и 14 мая, а 9 мая Наумов, не застав Кузмина, оставил ему записку.

3. Вероятно, имеются в виду отношения с Г.М. фон Штейнбергом, о которых подробнее см. в статье ‘Литературная репутация и эпоха’.

4. На жаргоне гомосексуалистов — обозначение активного и пассивного педераста.

5. О выходе этих книг см. письмо 30, примеч. 7 и 12. 1 мая Гржебин писал Сомову: ‘На этой же неделе Вам пришлют из типографии для утверждения обложку Кузмина, а в субботу обе книжки будут готовы. Мыс Кузминым получили из типографии письменное обязательство в этом’ (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 1). О недовольстве Сомова, делавшего обложку и виньетки к ‘Приключениям Эме Лебефа’, см. в дневнике 10 мая: ‘В типографии Сомов произвел полный погром’. В день написания комментируемого письма Сомов обращался к 3. И. Гржебину: ‘А что обложки для ‘Эме Лебефа’? Попросите типографию. Тоже нужно кончить до лета!’ (РГАЛИ. Ф.869. Оп.1. Ед.хр.2).

6. Сергей Павлович Дягилев (1872—1929) — крупнейший деятель русского искусства начала XX века, близкий друг Нувеля.

7. ‘Комедия о Алексее человеке Божьем’ была начата 3 мая 1907 г., опубликована впервые: Перевал, 1907, No 11.

33
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

30/17 мая<19>07.
<Открытка>

Спасибо, мой дорогой друг, за милое письмо, очень обрадовавшее меня. С грустью узнал, что к моему приезду Вас не будет в Петербурге. Неужели нельзя Вас чем-нибудь задержать? Приеду я в среду 23-го утром и очень прошу Вас, если только возможно, не уезжать до этого дня. В среду же я непременно зайду к Вам между 5-ю и 6-ю час<ами> и твердо рассчитываю Вас застать. В противном случае оставьте швейцару или наверху записку с адресом и необходимыми разъяснениями. Стремлюсь в Питер, Париж надоел.

Ваш
В. Нувель

Письмо было получено Кузминым 20 мая. Нувель действительно прибыл 23 мая, о чем Кузмин записал в дневнике довольно подробно: ‘Приехал Сомов и потом Нувель из Парижа, бодрый и оживленный. В ‘Figaro’ и ‘Correspondent’ упомянуто обо мне, как о музыканте нов<ой> фракции, за что ‘Новое время’ собир<ается> ругаться, вероятно думая, что Дягилев подкупил газеты (ему-то что?), расспрашивал о Наумове, был, кажется, не очень доволен. <...> я все-таки поехал к Нувелю. Были в ‘Вене’, где он рассказывал о Париже’.

34
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

<31>

Бесценный Renouveau,

как грустно мне, покинувшему Вас, дорогих друзей, лишенному возможности видеть милого нам Н. От последнего я получил 2 письма, между прочим, он выражает желание меня видеть и просит в случае приезда в Петербург на несколько дней известить его заранее, чтобы он мог свои отпускные дни не занимать загородом и пробыть со мною в городе¹. Но, вероятно, этого не будет. Летом так запустишься, задичаешь, что в несколько дней не оправишься. Послали Вы ему письмо, получили ли ответ? видели ли? Вообще, что делаете, кого видаете, бываете ли в Тавриде? что — Сарга?² Здесь народу много, есть два молодых немца, но неинтересных, исключая, конечно, простого народа, где всегда есть что-нибудь, но сплошная необразованность³.

Живу как полагается, пью молоко, катаемся, читаю, скучаю, играю в крокет, пишу письма. Пишу ‘Алексея’ и цикл стихов ‘На фабрике’, написал 2⁴. Но honny soit qui mal y pense. От Брюсова получил Высочайшее одобрение за ‘Эме’: ‘Благодарю особенно за самый роман, читаю с истинным наслаждением. Это именно то, что я больше всего люблю в прозе. Не забывайте ‘Весы»⁵. Вот. Пишите, дорогой друг, все, все. Вы знаете сами, как это важно мне. Кланяйтесь и целуйте всех. Адрес: Окуловка Ник<олаевской> ж<елезной> дор<оги>, контора Пасбург.

Ваш
М. Кузмин

Особенно о Н. Поклон Павлику, адреса, впрочем, можете и не давать, как хотите. Сомова целую.

Датируется на основании списка писем Кузмина и к нему (ИРЛИ. Ф. 172. Ед.хр.321).

1. См. в дневнике Кузмина 31 мая: ‘Письмо от милого Наумова, просит, если я приеду летом в Петербург, известить его заранее, чтобы он мог эти дни пробыть со мной, не уезжая за город’.

2. Обладатель этого прозвища нам неизвестен, судя по дневниковым записям, это кто-то из гомосексуальных проституток из Таврического сада.

3. См. в дневнике от 31 мая: ‘С утра толклись Бене, затевая пикник после обеда на озере. Пришел и старший Вилли. <...> На пикнике было 23 человека, присутствие 2-х молодых немцев все же делало прогулку приятной, все время почти идти по жилью, под деревьями на берегу пили чай и бегали в горелки, был вид plaisirs champtres’.

4. Стихотворения из цикла ‘На фабрике’ были впервые опубликованы: Перевал. 1907. No 10.

5. См. в дневнике от 30 мая: ‘…от Брюсова письмо с похвалой ‘Эме’, оно меня очень ободрило’. Текст этого письма нам не известен. В тот же день, 30 мая, Кузмин написал Брюсову ответное письмо: ‘Вы не можете представить, сколько радости принесли мне Ваши добрые слова теперь, когда я подвергаюсь нападкам со всех сторон, даже от людей, которых искренно хотел бы любить. По рассказам друзей, вернувшихся из Парижа, Мережковские даже причислили меня к мистическим анархистам, причем в утешение оставили мне общество таковых же: Городецкого, Потемкина и Ауслендера <...> Я Вам так благодарен за Ваше письмо, за эти несколько строк <...> Я далек от мысли забывать ‘Весы’, считаемые мною своею родиною, быть достойным которой составляет все мое честолюбие’ (РГБ. Ф. 386. Карт. 91. Ед. хр. 12. Л. 7-8).

35
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Павловск, 3/VI<19>07

Мой милый друг.

И я тоже скучаю — в настоящую минуту в Павловске, где бываю довольно часто, но провожу время крайне однообразно, по большей части лежа в гамаке и глядя в безоблачное небо. За исключением большого количества белых кителей, вызывающих скорее зависть, нежели более интересные чувства, — здесь мало хорошего.

В Петербурге лучше, но и там скучаешь в разлуке с милыми друзьями. У Сомова еще не был. Собираюсь к нему в среду вместе с Аргутоном и Боткиным¹.

Книжку Вашу я послал Н. и написал ему просьбу зайти ко мне, прося предупредить заранее о дне и часе. В ответ получил очень милое письмо, в котором, к сожалению, не говорит определенно, когда он зайдет ко мне, а ограничивается общим обещанием ‘постараюсь’ и т.д., которое, увы! звучит как простая любезность, ни к чему не обязывающая². Долго колебался, продолжать ли переписку, и в конце концов решил не отвечать. К чему настаивать?

Был у Ивановых. Лидия Дмитр<иевна> была больна. Вяч<еслав> Ив<анович> бодр и весел. Прочел мне стихотворения, посвященные Вам и мне. Ваше ‘Анахронизм’, мое — ‘Петроний’ с намеком на ‘тепидарий’³. Лидия Дм<итриевна> не утерпела и, несмотря на усталость, прочла вторую часть ‘Певучего осла’, где осмеивается более или менее удачно целый ряд общих знакомых⁴.

Бывал в Тавриде, где тоже мало интересного. Сарга продолжает прогуливаться, но уже не dcollete, a en robe montante, что для нее не особенно выгодно. Там же встретил Павлика, гулявшего с каким-то господином ростом в полтора аршина и с наглыми глазами. По торжественному заявлению Павлика, это ‘любовник графа Коновницына’.

Встреча с Павликом обошлась мне, к сожалению, в 3 рубля. Возвращаясь в 3 часа ночи от Ивановых, встретил у ‘Вены’ Потемкина и страшно ему обрадовался. В среду он придет ко мне.

Пишите, милый друг, и посоветуйте, отвечать ли Наумову, указать, напр<имер>, часы, когда меня можно застать? Я, право, не знаю.

В его письме многое меня обрадовало, но боюсь, что все это только официальная любезность и больше ничего. Кстати, почерк его удивительно похож на почерк Птички⁵. Это меня утешает. Не забывайте!

Ваш
В. Нувель

<Приписка на первом листе письма> Пришлите, пожалуйста, ‘Три пьесы’:⁶

‘Перун’ мне мало нравится. Зато очень хороши его стихи в ‘Цветнике’. Не знаете ли, где теперь сам Китоврас?⁷

Поклон Сереже Ауслендеру. Слышал очень лестные отзывы о его последних рассказах, которых я, к сожалению, не знаю.

Письмо Кузмин получил (отметив это в дневнике) 5 мая.

1. Аргутон — кн. Владимир Николаевич Аргутинский-Долгоруков (1874—1941), коллекционер живописи, друг многих художников-мирискусников. Боткин Сергей Сергеевич (1859—1910) — профессор Военно-медицинской академии, коллекционер живописи.

2. Имеются в виду ‘Три пьесы’. См. в упоминаемом письме Наумова к Нувелю от 28 мая 1907 г. из Усть-Ижор: ‘Многоуважаемый Вальтер Федорович. Спешу поблагодарить Вас за ту любезность, которую Вы оказали мне, прислав ‘Три пьесы’ Михаила Алексеевича. Был бы крайне рад Вас видеть, а потому весьма благодарен за Ваше милое приглашение. К сожалению, я совершенно не ориентирован в своих свободных днях, — возможны занятия в праздники и свободные будни — что не дает мне, к сожалению, возможности знать, когда я мог бы зайти к Вам. Во всяком случае, еще раз благодарю Вас и постараюсь воспользоваться Вашим приглашением. Надеюсь, что Михаил Алексеевич порадует нас своим скорым приездом. Искренно преданный В. Наумов’ (РГАЛИ. Ф. 781. Оп. 1. Ед. хр. 10).

3. Обращение к Нувелю называется ‘Petronius redivivus’ (обыгрывая два гафизических прозвища Нувеля — Петроний и Renouveau). Оно заканчивается: ‘…сладострастный тепидарий — Не похоронный саркофаг’. Появление малоизвестного слова ‘тепидарий’, видимо, связано с оценкой дневника Кузмина Ивановым: ‘Это душный тепидарий, в его тесном сумраке плещутся влажные, стройные тела, и розовое масло капает на желтоватый мрамор’ (Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. С. 749).

4. См. письмо 30, примеч. 12. Во втором действии ‘Певучего осла’ в карикатурном виде изображены Г. И. Чулков, В. Я. Брюсов, А. А. Блок и, вероятно, Ф. Сологуб.

5. Судя по дневнику Кузмина, это — прозвище Фогеля, любовника Нувеля.

6. Только что вышедшая книга Кузмина. Подаренный Нувелю экземпляр хранится в университете штата Индиана. Инскрипт воспроизведен: Кузмин М. Театр. Berkeley, 1994. Т. 1. С. 217.

7. ‘Перун’ — вторая книга стихов Городецкого. 27 июня Кузмин записал о ней: ‘Прислали ‘Перуна’, ровнее ‘Яри’, но тусклее и менее свежо’. ‘Цветник’ — альманах ‘Цветник Ор’. Китоврасом назвал Городецкого Вяч. Иванов в стихотворении, так и названном (вошло в цикл ‘Эрос’).

36
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Renouveau,

благодарю Вас за письмо. Относительно Н. я знаю от него самого, что вы ‘мило’ его приглашали, но он не знает, удастся ли ему. Эту неделю он в Кабаловке, я думаю, настаивать Вам не следует, хотя я думаю, что данный персонаж очень благосклонно к Вам расположен, писем я получил от него 3 за это время. Ваше письмо, напомнив мне Петербург, друзей, Capr’у, несколько встревожило меня, т.к. тут я лишен всего этого. Павлик писал, что видел моего студента на стрелке¹. Н. просит опять предупредить его, когда я приеду, чтобы пробыть этот день со мною (вот был бы пир, с Вами [Вы бы, конечно, нашли возможность освободиться] и с ним, целый une folle journe!²). Но вряд ли это осуществимо. Кончил ‘Алексея’, собираюсь писать рассказ ‘Кушетка тети Сони’³ и пишу стихи. Посмотрите, пожалуйста, в газетах за четверг 7-го и субботу 9-го объявления о ‘Эме Лебефе’⁴. Кланяйтесь всем милым друзьям и знакомым. Книжечку пошлю на днях⁵. Целую Вас.

Ваш
М. Кузмин

7 июня 1907

<Приписка на первом листе письма> Сережа Вам кланяется.⁶

1. См. в дневнике 2 июня: ‘Павлик пишет, что видел того студента на ‘стрелке’, пронзив меня этим словом’.

2. ‘Безумный день’ — отсылка к названию комедии Бомарше.

3. Рассказ ‘Кушетка тети Сони’ впервые опубликован: Весы, 1907. No 10. Запись о работе над ним в дневнике Кузмина сделана как раз 7 июня. Подробнее см. в статье ‘Вхождение в литературный мир’.

4. Таких объявлений в газетах нам обнаружить не удалось.

5. См. предыдущее письмо.

6. Сережа — С. А. Ауслендер.

37
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Мой милый ‘анахронизм’!

Спасибо за письмо. От Н. ни духа, ни слуха. Конечно, настаивать я не буду. Оно и невыгодно. Как жаль, что Вы не можете приехать! Как хорошо было бы провести вместе une folle journe! A так приходится скучать, и даже очень. На днях был у Сомова на даче. Он весел, в духе. На вид все молодеет. Он занят порнографическими рисунками для немецкого издания¹. Приехал Бенуа. Я его еще не видел. Иду к нему сегодня. В Павловске ужасно неинтересно. Только один ‘сафирчик’ лет 16-ти почему-то волнует мое воображение. Но я не чувствую себя созданным для dtournement de mineures. В Тавриде тоже пустота. Неизбежный Павлик, встреч с которым я отнюдь не ищу с тех пор, как он заявил, что он поступает в департамент полиции, — много старых теток, словом, beaucoup de bourreaux et point de victimes.

Посылаю Вам просвещенную заметку ‘Руси’ об ‘Эме Лебеф’². Очень жаль, что книжка плохо прокорректирована, много опечаток.

Потемкин надул, не пришел ко мне. К Ивановым собираюсь на будущей неделе.

Пишите, дорогой друг, не пришлете ли новых стихотворений? Пишите об Н. Держите меня au courant.

Ваш
В. Нувель

9/VI <19>07

Посылаю Вам еще статейку из ‘Товарища’, имеющую отношение и к Вам³.

1. Вероятно, имеется в виду работа Сомова над немецким вариантом ‘Книги маркизы’. 20 августа 1907 г. художник писал А. П. Остроумовой-Лебедевой: ‘Мне жаль, что я не решусь показать Вам многое из оконченных рисунков, они сделаны для издания, которое не будет продаваться открыто и будет печататься в небольшом количестве экземпляров. Как моему верному и тонкому судье, я их должен был бы Вам показать, но показывать их Вам, ‘даме’, было бы непростительно’ (Константин Андреевич Сомов… С. 101).

2. См. хроникальную заметку: ‘Автора нашумевшей повести ‘Крылья’ в среде его близких приятелей в шутку называют ‘matre’ <...>. В только что вышедшей маленькой, чрезвычайно изящно изданной книге его ‘Приключения Эмиля Эбефа’ галантно обрисованы веселые нравы средневековья’ (Русь. 1907. 6/19 июня). К тому времени Кузмин уже прочитал эту заметку, что отметил в дневнике: ‘В ‘Руси’ пишут, что мои друзья декаденты-эстеты зовут меня matre’.

3. Имеется в виду заметка: Бой-Кот. С другой стороны // Товарищ. 1907. 9 (22) июня. В ней писалось: ‘Кто теперь не демоничен, не модерничен, не оргиастичен? Ученые педанты зрелых лет уже ‘три года и день один’ рассуждают о преимуществах однополой любви над двуполой <...> дебелые матроны, прямое назначение которых — печь пироги, перекроившие капот на греческий хитон и мечтающие о Лесбосе… и вся эта компания бредит афинским духом, насаждает культ эллинской красоты’.

38
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

14/VI <19>07

Дорогой друг!

Посылаю Вам еще одну вырезку из ‘Руси’ об ‘Эме Лебеф’ и других Ваших произведениях¹. С величайшим наслаждением читаю ‘Весы’ и сердечно радуюсь все яснее образующейся ненависти ‘стариков’ к молодым. Белый, взывающий к старым богам, прямо великолепен². Как это они (молодые) посмели идти по иному пути, чем предназначенный им ‘учителями’!! Наивность этого гнева — уморительна. Антон Крайний гораздо осторожнее, и первая часть ее критики о ‘Жизни человека’ даже очень недурна, но дальше она уж не выдерживает и тоже обрушивается на ‘модернистов’³. При этом все сваливается в одну кучу, все — ‘мистические анархисты’. А бедный Чулков! И поделом!⁴.

Пишите, дорогой. Без Вас скучно, так хотя бы письмами порадуйте.

Ваш
В. Нувель

Ваша заметка о театре К<оммиссаржевской> мне понравилась. Умно и… осторожно⁵.

Письмо Кузмин получил 15 июня.

1. Очевидно, имеется в виду заметка в хронике: ‘М. Кузьмин <так!>, автор столь нашумевших ‘Крыльев’ и недавно вышедшей, изящно изданной новеллы ‘Приключения Эме Лебефа’, теперь пробует свои силы и в другой форме. Напечатав в ‘Кошнице Ор’ мистерию ‘Комедия о Евдокии из Гелиополя’, молодой писатель теперь заканчивает ‘Комедию об Алексее, человеке Божием» (Русь. 1907.13 (26) июня).

2. См.: Бугаев Борис. На перевале. VII. Штемпелеванная калоша // Весы. 1907. No 5. С. 49-52.

3. См.: Крайний Антон [З.Н.Гиппиус]. О Шиповнике. I. Человек и болото, II. На острие // Там же. С. 53—61.

4. ‘Мистические анархисты’ — течение внутри петербургской фракции символизма, одним из главных деятелей которого был Г. И. Чулков. Нувель имеет в виду заметку: Товарищ Герман [З.Н.Гиппиус]. Трихина // Там же. С. 68-70.

5. См.: Кузмин М. О театре Коммиссаржевской: Сезон 1906—1907 г. // Там же. С. 97—99. Эта заметка была специально заказана Кузмину Брюсовым, и 4 апреля 1907 г. Кузмин писал ему: ‘…буду очень счастлив, если Вы не найдете эту заметку окончательно плохой и ничтожной: я совсем не умею писать таких вещей, у меня совершенно нет интересности мыслей и способа их излагать, и все мне кажется известным, ненужным, неинтересным’ (РГБ. Ф. 386. Карт. 91. Ед. хр. 12. Л. 5).

39
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый Renouveau,

благодарю Вас за память, entrefilet в ‘Руси’ я читал, получая ее здесь, вообще ‘Русь’ занялась декадентами — тем лучше¹. В ‘Руне’ 5-ом No будут помещены мои ‘Предки’ и »Люблю’, — сказал я, не любя’², просят очень прислать еще, между тем как ‘Скорпионы’, ожидая ругательной статьи против них, предлагают и мне участвовать в их демонстративном выходе из ‘Руна’. Думаю отмолчаться³. Кончил ‘Алексея’ и написал рассказ ‘Кушетка тети Сони’ (стр. 8-12 печатн<ых>), который направил в ‘Весы’⁴. Дело в том, что, кончивши ‘Мартиньяна’ (очень короткого, всего 2 картины)⁵, я буду лишен возможности осуществлять далее мои планы, требующие подготовки, хоть приниматься за ‘Красавца Сержа’ по дневнику Валентина⁶ — так впору. Но это вещь большая и имеющая шокировать всякую цензуру (мир — натурщиков, шантажистов, тапеток, хулиганов). Сегодня вместе с Вашей запиской получил письмо от Н., он долго был не в Ижоре, на праздники поедет в Меррекюль, пишет много, мило, mais pas trop amouresement, мечтает о зиме, когда всех увидит. М<ожет> б<ыть>, я сообщаю уже для Вас запоздалые новости и Ваш взгляд направлен в другую сторону? Мне бы хотелось написать что-нибудь из юнкеров (а?). Мейерхольд мечтает поставить всю ‘трилогию’ (т.е. 3 комедии, ничем не связанные между собою) в один вечер. Дай Бог, чтобы одну-то поставили бы⁷. Вообще можно надеяться на постановку только после первого представления. Что Вам сказать еще? живу тихо, мирно, без романов и воздыханий, скучаю о Вас, жду терпеливо осени… Да, Н. с Модестиком⁸ в очень незначительной и редкой переписке, так что даже не знает его крымского адреса, что знаю я. Что Ивановы, Чулков, ‘Белые ночи’, Сомов? Бенуа? (я его несколько боюсь, думая, что он меня не любит, будучи из Парижа⁹) Что эскапады etc? Вы — отличный друг: Вы пишете письма. А что Бакст? когда он приедет? Я всем кланяюсь, мужской пол целую и остаюсь

Ваш
М. Кузмин

Если выйдут ‘Комедии’ отдельно, ‘Евдокия’ посв<ящена> Вам, ‘Алексей’ — Потемкину и ‘Мартиньян’, думаю, — Ремизову¹⁰. Ауслендер Вам кланяется.

М. Кузмин 15 июня 1907

1. См. письмо 38, примеч. 1. Говоря, что »Русь’ занялась декадентами’, Кузмин, очевидно, имеет в виду и только что появившуюся заметку в хронике этой газеты (14 (27) июня), где говорилось о деятельности издательства ‘Оры’, содержании очередного номера ‘Весов’, полемике в лагере символистов.

2. См. в дневнике 9 июня: ‘Стихов в ‘Руно’ вышло 22 строчки. Это оплатит долг Рябушинскому, если он его не забыл, на что я надеюсь’. Стихотворения опубликованы: Золотое руно. 1907. No 5.

3. Речь идет о резкой полемике между ‘Весами’ и ‘Золотым руном’ (подробнее см.: Лавров А. В. ‘Золотое руно’ // Русская литература и журналистика начала XX века. 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 137—166, а также в разделе ‘Вхождение в литературный мир’). 2 июня Кузмин записывал: ‘В Москве опять распри с ‘Руном’, собираясь выходить из которого приглашают и меня присоединиться. Что же, лишивши меня ‘Перевала’, хотят лишить и ‘Руна’?’ — что было ответом на письмо М. Ф. Ликиардопуло от 1 июня, 8 июня он отмечает: ‘Написал письмо в ‘Весы», на следующий день с облегчением записывая: ‘…письмо от Тастевена, мои стихи приняты, просят сотрудничества. Хорошо, что я написал Ликиардопуле так неопределенно’.

4. Окончание ‘Комедии о Алексее…’ отмечено в дневнике 4 июня, рассказ ‘Кушетка тети Сони’ был окончен 11 июня и 12 июня отправлен Брюсову (см.: РГБ. Ф. 386. Карт. 91. Ед. хр. 12. Л. 9), сообщившему Кузмину в письме от 3 августа: ‘Размер Ваш я передал С. А. Полякову, который беллетристикой заведует лично’ (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1992 год. СПб., 1993. С. 50 / Публ. А. Г. Тимофеева). Совершенно очевидно, что в опубликованном тексте письма неправильное чтение или опечатка, следует читать ‘рассказ’.

5. 14 июня Кузмин записал в дневнике: ‘Составил план ‘Мартиньяна». ‘Комедия о Мартинияне’, законченная лишь в июне 1908 г., впервые опубликована в книге ‘Комедии’ (СПб., 1908).

6. См. в продолжении процитированной в предыдущем примечании записи: ‘Жаль, что ничего нельзя будет писать: или приняться за ‘Красавца Сержа’?’ На следующий день следует запись: ‘Составлял план ‘Красавца Сержа’. Это будет вещь не для печати’. План этот не был осуществлен, хотя Кузмин даже предлагал повесть издательству ‘Скорпион’ и они предполагали напечатать в одном томе ‘Крылья’, ‘Картонный домик’ и ‘Красавца Сержа’ (см. в разделе ‘Вхождение в литературный мир’). Валентин — натурщик, весной 1907 г. бывавший у Кузмина и оставивший ему свой дневник (подробнее см. в статье ‘Литературная репутация и эпоха’). Планы повести см.: ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 321. Л. 97 об.-99.

7. Имеются в виду три комедии, о которых речь идет в конце письма. Задумывавшаяся В. Э. Мейерхольдом постановка их (см. письмо Кузмина Мейерхольду от 15 июня 1907 г. // РГАЛИ. Ф. 998. Оп. 1. Ед.хр. 1811. Л. 12) вылилась в план постановки ‘Комедии о Евдокии из Гелиополя’ (см. письмо 29, примеч. 18), от которого отказалась В. Ф. Коммиссаржевская.

8. Модестик — Модест Людвигович Гофман (1887—1959), тогда молодой поэт и начинающий критик, впоследствии известный историк литературы. Ранее учился с В. А. Наумовым в юнкерском училище. См. в дневнике Кузмина 14 июня: ‘Целый день дождь, письмо от Модестика’.

9. В отдельном издании (СПб., 1908) комедии не носили посвящений.

40
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

16/VI <19>07

Дорогой друг.

Спасибо за письмо. Радуюсь и благодарю за посвящение мне ‘Евдокии’¹. Вчера видел Сомова. Был с ним у Ивановых, на днях уезжающих в Могилевскую губ., в деревню к Марии Михайловне на все лето².

Только и разговора, что об ‘Весах’, о Белом, калошах, Товарище Германе, Брюсове, Мережковских и т.д.³

По всем признакам, против Петербуржцев вообще и Иванова в частности ведется сильная кампания в Москве, и Брюсов ей сочувствует, судя по тому, хотя бы, что о ‘Цветнике Ор’ он поручил писать в ‘Весах’ — Белому, т.е. предвзятому врагу⁴.

Под впечатлением всех этих историй, у меня является страстное желание издавать наш петербургск<ий> журнал, в котором принимала бы главное участие петербургская молодежь. Действительно странно, что до сих пор молодой Петербург не имеет своего органа. Но как это осуществить? Откуда взять деньги?⁵

Иванов очень мил, как всегда. Думаю, однако, что он скоро отойдет от нас, удаляясь все более в почтенный, но не живой академизм. Но главные и непримиримые враги — это Мережковский и Белый, к которым, к сожалению, примыкает и недальновидный, но хитрый Брюсов.

Главные упреки молодым — варварство и хулиганство. Признаться, мне так надоели старые боги и старое русло, что я — ‘утонченник скучающего Рима’⁶ — готов ополчиться против всех этих господ, в защиту варварства и хулиганства, вносящих все-таки свежую струю, при наличности таланта, конечно.

Но довольно об этом. Вышла ‘Проталина’⁴. Что за говно! А Маковский со своей якобы рафинированной порнографией, которою он, должно быть, страшно доволен!⁸ ‘Какая пошлость!!’ — можно сказать, выражаясь la Ауслендер. Видел, но еще не читал ‘Белые ночи’. Внешний вид очень изящный⁹.

Что касается эскапад, вообразите — до сих пор ничего. Отчасти потому, что чувствую себя не совсем хорошо физически. А затем решительно некем увлекаться. Ах да! на днях видел Carp’у, гуляющую в Александровском саду с какими-то хулиганами. J’avoue qu’elle m’a paru sduisante! Отличная фигура. Но, кажется, не подает надежд, да и боюсь я хулиганской компании.

Напрасно Вы думаете, что мое увлечение Н. прошло. Но когда ему (т.е. увлечению) нечем питаться, — ни видеть, ни слышать, ни любоваться нельзя — тогда, конечно, оно несколько остывает — до времени.

Городецкий вернулся с Кавказа и очень обижен на ‘Певучего Осла’¹⁰. Несчастный Чулков ищет успокоения в обществе Леонида Андреева¹¹. Потемкина не видел¹². Костя мил, но хочет и не может найти того, что ему нужно. Не забывайте письмами, милый друг. Кланяюсь милому Сереже.

Ваш
В. Нувель

1. См. предыдущее письмо. Ср. также дневниковую запись от 31 марта, приведенную в примеч. 8 к письму 31.

2. Лето 1907 г. В. И. Иванов и Л. Д. Зиновьева-Аннибал проводили в имении Загорье Могилевской губ., принадлежавшем тетке их домашнего друга и домоправительницы Марии Михайловны Замятниной (1865—1919).

3. Речь идет о целой серии выступлений ‘Весов’ против ‘Золотого руна’ (см. письмо 38 и примечания к нему).

4. См.: Весы. 1907. No 6.

5. Ни один из планов нового, специфически ‘петербургского’ символистского журнала (см., напр.: Герцык Евгения. Воспоминания. Париж, 1973. С. 45, Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 293) в то время не осуществился. Отчасти таким журналом стал ‘Аполлон’, начавший выходить в 1909 г.

6. Отсылка к стихотворению Вяч. Иванова ‘Встреча гостей’ (Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. С. 738—739): ‘…и ты, утонченник скучащего Рима, Петроний или Корсар…’, где Нувель называется его гафизическими именами.

7. Проталина: Альманах I. СПб., 1907. В альманахе, между прочим, участвовал и Кузмин.

8. См.: Маковский С. Песни Астарте // Проталина. С. 79—83.

9. Об этом альманахе см. письма 30 и 41.

10. С. М. Городецкий был прототипом ‘певучего осла’ Лигея в комедии Зиновьевой-Аннибал. Ср. в письме В. Я. Брюсова к З. Н. Гиппиус от 22 мая 1907 г.: ‘Г-жа Лидия Зиновьева и т.д. в драме, ‘варьированной на тему из Шекспира’ (так и сказано!), под прозрачными псевдонимами пересказывает недавние перипетии из жизни ‘средового’ кружка. А Вяч. Иванов и Маргарита Сабашникова (жена Макса) рассказывают самые последние перипетии уже и без псевдонимов. <...> Макс немного приуныл, больше молча сидит и преет, но иногда яростно восхваляет стихи Вячеслава (с мягким произношением: Ви-ачи-аслава). А что-то бедняк Городецкий! легко ли читать ‘Завесы’ после ‘Эроса’!’ (Литературное наследство. М., 1976. Т. 85. С. 696—697). ‘Завесы’ — цикл стихов Иванова, обращенный к М. В. Сабашниковой-Волошиной.

11. Л. Н. Андреев был участником альманахов ‘Факелы’. После резкой критики, которой были подвергнуты и ‘Факелы’, и теория ‘мистического анархизма’, особенно в ‘Весах’, Чулков искал альянса с влиятельным по тем временам Андреевым, став посредником между группой писателей, объединившихся вокруг альманахов ‘Шиповник’, и писателями-символистами.

12. О П.П.Потемкине см. письмо 29, примеч. 17. 13 июня Кузмин получил от него письмо: ‘Дорогой Михаил Алексеевич. Кажется, вы были в Олонецкой губ. и на Киваче, если не были, то все-таки я туда еду завтра в 4 часа дня. Ужасно скучно, но и хорошо у нас в Петербурге, вышли ‘Белые Ночи’ (я их еще не видел), Гофман в Алупке, зачинателей не видно — одни только штукатуры. Ходишь по садам, смотришь на борьбу (в этом году удивительно ловкий, красиво сложенный японец-борец), заговариваешь с разными шляпками и ничего умного не делаешь. И все-таки часто вас вспоминаешь, Михаил Алексеевич. Ваш ‘Эме’ очень понравился Гоге Попову. Он прямо в восторге от него. Если хотите узнать еще новости, спросите у Ауслендера, я пишу ему. До августа я думаю побродить в Олонецкой губ., а может быть, заберусь и дальше на север. Захотите писать, — пишите: Петрозаводск, дом Ялгубцева, П. П. Потемкину. Буду очень благодарен, если получу от вас весточку. Потемкин’ (РНБ. Ф. 124. No 3474. Л.1—2).

13. Имеется в виду К. А. Сомов.

41
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый друг,

как Вам понравилось, что, не сказавши дурного слова, меня напечатали в ‘Белых ночах’ без последних 4-ех глав? Я от негодования прямо нем. Чулкова мало побить! И опечатки: ‘Берландало’, ‘Фелискович’, ‘англицированного’ и т.д. Ах, что обо мне подумают!¹⁰ Нужно бы напечатать открытое письмо, хотя бы в ту же просвещенную ‘Русь’². О Брюсове, я думаю, — инсинуации Лид<ии> Дм<итриевны>. Но это хорошо, что старики бессильно ярятся, хотя я и не варвар³. Милый Н. наконец прислал письмо, наиболее нежное из всех⁴. Я готовлю верно любовь для Вас. Я очень тороплюсь и зол на Чулкова, скажите, кому можете, о его поступке. Пишу Вам скоро.

Любящий Вас
М. Кузмин

16 июня 1907

1. Последние главы ‘Картонного домика’ были затеряны в типографии (что объясняется тем, что наборщики приняли росчерк, отделяющий одну главу от другой, за знак окончания рукописи). Сохранилось несколько экземпляров полного текста повести, а также специально переписанное окончание ее (подробнее см. в письмах к В. В. Руслову в разделе ‘Вхождение в литературный мир’). Загадочно звучащее слово ‘Берландало’ появилось вместо фамилии итальянского художника Гирландайо. Опечатки в тексте заметил сам Чулков. Отправляя Кузмину и Ауслендеру по одному экземпляру альманаха, он писал 15 июня: ‘В Вашей повести я с ужасом нашел вопиющие опечатки. Что Вы со мной сделаете?! Простите меня!’ (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 432. Л. 1). Однако о пропаже глав он узнал только из возмущенного письма Кузмина от 16 июня и оправдывался 22 июня: ‘Я понимаю и разделяю Ваше негодование! Я в ужасе от того, что произошло. Дело было так: когда было решено, что сборник выходит на товарищеских началах — без редактора — я послал Вашу рукопись в типографию, не дочитав ее до конца, надеясь прочесть ее уже в наборе. Очевидно, гнусная типография задержала конец рукописи. Как только приеду в Петербург, наведу возможные справки. Должен признаться: получив гранки, я спрашивал метранпажа, уверен ли он, что это конец, но он мне клялся, что рукопись оканчивается на этом месте’ (Там же. Л. 2). 5 июля Чулков сообщал Кузмину: ‘Я разыскал конец Вашей рукописи. Он, вероятно, по ошибке был прислан типографией вместе с набором каких-нибудь стихов. Моя великая вина в том, что я тогда же не обратил на это внимание. Это нам всем урок: без редактора нельзя выпускать сборников. И несчастие с Вашей рукописью, и вопиющие опечатки приводят меня в отчаяние. Если Вы не напишете мне слово утешения и прощения, я погибну, дорогой Михаил Алексеевич’ (Там же. Л. 4). В дневнике от 17 июня история изложена так: »Белые ночи’. Я онемел от негодования. Вместо 16<-ти> глав напечатано 11 с вопиющими опечатками. Чулкова прямо побить мало. <...> ‘Белые ночи’ интереснее ‘Кошницы’, пожалуй. ‘Картон<ный> дом<ик>‘ очень другой, чем ‘Крылья’ и чем ‘Кушетка’, люблю ли я его, не знаю’.

2. Письмо в газету ‘Русь’ Кузмин не написал, предложив это сделать Г.И.Чулкову (см. письмо от 16 июня 1907 — РГБ. Ф. 371. Карт. 4, Ед. хр. 16). Однако в письме от 22 июня Чулков отвечал на это предложение: ‘Заявление об этом от редакции ‘Белых ночей’ надо сделать, и я это непременно сделаю в ближайшем номере ‘Перевала’, но только не за своей подписью, потому что — как Вы знаете — я не считал и не считаю себя редактором ‘Белых ночей». В итоге протест Кузмина в виде письма в редакцию, датированного 25 июня, появился в ‘Весах’: ‘М. Г., г. редактор! Считаю справедливым сделать известным, что моя повесть ‘Картонный домик’ напечатана в альманахе ‘Белые Ночи’ без последних пяти глав, затерянных, как оказалось, типографией или редакцией. Единственную рукопись своей повести я дал для передачи в редакцию Г. И. Чулкову, собиравшему материал для этого, оказавшегося безредакторским, сборника. Вопиющие опечатки, пестрящие мою повесть, прошу всецело относить на счет той же ‘редакции’ альманаха. Примите и пр. М. Кузмин’ (1907. No 6. С. 74). Оскорбительность этой заметки для Чулкова, и так подвергавшегося постоянным нападкам в ‘Весах’, была очевидна. Собственное разъяснение Чулкова было опубликовано в разделе ‘Из жизни’ журнала ‘Перевал’: ‘В силу некоторых обстоятельств, в сборнике ‘Белые Ночи’, по досадному недоразумению, без ведома автора и редакции, не напечатаны четыре последние главы повести М. Кузмина ‘Картонный Домик» (1907. No 8/9. С.93. Без подписи). См. также хроникальную заметку в разделе ‘Золотого руна’ ‘Вести отовсюду’: ‘Вышел литературный альманах ‘Белые Ночи’ под редакцией Георгия Чулкова. В нем в числе прочих помещены интересные стихотворения Вячеслава Иванова, Александра Блока и повесть Кузмина ‘Картонный Домик’, в которой выведены некоторые современные писатели и художники. Повесть почему-то напечатана без последних пяти глав и с довольно грубыми опечатками’ (1907. No 5. С. 78). Судя по резкости обвинений, упоминанию пяти, а не четырех пропавших глав (именно так почему-то считал Кузмин) и стремлению возложить ответственность на Чулкова, заметка очевидно принадлежит Кузмину или кому-либо из его круга.

3. См. письмо 38.

4. См. в дневнике Кузмина 16 июня: ‘Да, получил архимилое письмо от Наумова…’

42
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый друг.

что Вы меня совсем забыли? или Вы думаете, что я уничтожен всеми помоями, что на меня выливают со всех сторон (и ‘Русь’, и ‘Сегодня’, и ‘Стол<ичное> утро’, и ‘Понед<ельник>‘¹)? Вы ошибаетесь. Приятности я не чувствую, но tu l’as voulu, Georges Dandin². Мне из ‘Весов’ прислали кусочек корректур Белого о ‘Цветнике’, где он очень хвалит ‘Евдокию’ и ‘Любовь этого лета’, хвалит Городецкого и Ремизова с выпадом против Вяч. Ив. и Блока³. Пишу я много: написал 2 рассказа — ‘Кушетка тети Сони’ и ‘Тень Филлиды’, кончил ‘Алексея’ и половину ‘Мартиньяна’, написал стихотвор<ений> 7 и 2 романса⁴. Письма от Н. получаю, он 4 отпуска пробыл в Петербурге, кого-то отыскивая и не находя⁵. Неужели он не зашел к Вам? Письма его странные, но более нежные, Павлик писал, что видел Вас с Дягилевым в Летнем⁶. Когда все Ваши друзья съехались, Вы забываете далеких. Поцелуйте Сомова, я ему не пишу, но люблю все так же, очень бы хотел видеть его работы. Что Ивановы? Я писал ему 2 раза, даже несколько по делу⁷, но ничего не получил в ответ. Городецкого стихи в ‘Кошнице’⁸ похожи на плохого Бальмонта, но в ‘Бел<ых> ночах’ мне очень нравятся⁹. ‘Перун’ — слабее ‘Яри’¹¹, хотя и ровнее, но как он быстро сделал свою карьеру. Ответьте мне скорее. Жду осени спокойно, но радостно.

Ваш
М. Кузмин

Что Ваш дневник?

3 июля 1907

1. Письмо, очевидно, вызвано удивлением, высказавшимся в дневниковой записи Кузмина от этого дня: ‘Я не думал, что ‘Карт<онный> домик’ вызовет толки’. Меж тем на протяжении второй половины июня и начала июля он регулярно фиксирует в дневнике газетные публикации, связанные с его произведениями: ‘В ‘Руси’ фельетон Боцяновского ‘В алькове г. Кузмина’ о ‘Карт<онном> домике’, конечно, пошлость какая-то’ (23 июня), ‘В ‘Руси’ опять пробирают, говорят, то же и в московском ‘Утре’ (25 июня), ‘В ‘Утре’ Брюсов отвечал, в ‘Утре’ защищал меня и Гиппиус, не знаю, для чего, но важно то, что он считает себе выгодным роль защитника. Статья очень пошлая’ (28 июня), ‘В ‘Руси’ перепечатали письмо Брюсова и опять целые россказни о ‘Карт<онном> домике’, некоторые ключи, ожидают разговоров’ (29 июня), ‘Приехал зять, привез 2 NoNo ‘Сегодня’, где и в стихах и в прозе пародируют и издеваются над ‘Карт<онным> дом<иком>‘ и ‘Крыльями» (2 июля), ‘В ‘Руси’ опять статья Боцяновского обо мне в ответ на письма, защищающие меня’ (3 июля). Речь идет о публикациях: Боцяновский В.Ф. В алькове г. Кузмина // Русь. 1907. 22 июня, Книги и писатели // Русь. 1907. 24 июня (7 июля) (Там писалось: ‘Повесть Кузмина ‘Картонный домик’ была уже отмечена в нашей газете. Не довольствуясь этой повестью — Кузмин оповещает читателя о псевдо-рафинированных, ненормальных наклонностях своих героев еще и в стихотворениях’), Ардов Т. Отмежевывайтесь от пошляков // Столичное утро. 1907. 25 июня, Валерий Брюсов в защиту декадентов (Письмо в редакцию) // Столичное утро. 1907. 26 июня (Там же ответ Т. Ардова), [Хроника] // Русь. 1907. 28 июня (11 июля) (Там писалось: ‘По существу, конечно, Брюсов прав. Частная жизнь писателя, как и вообще всякого человека, должна быть избавлена от того, чтобы в ней копались чужие грязные руки. <...> Но разве сам Кузмин не ввел в свою повесть портретов, списанных с натуры? Кто хоть раз видел Вяч. Иванова, тот без труда узнает его <...>. Не менее удачно передана манера чтения Федора Сологуба…’), Горный Сергей. Чемпионат // Сегодня. 1907. 30 июня, [б.п.] Около искусства // Сегодня. 1907. 28 июня (‘Валерий Брюсов в ‘Столичном утре’ взялся защищать от нападок критики пресловутого Кузмина, воспевающего ‘любовь’ между мужчинами. <...> Когда сам Кузмин выводит в своих сказаниях ‘портреты’ Вяч. Иванова, Федора Сологуба и др., то гг. Брюсовы безмолвствуют. Конечно, публике нет дела до того, любит ли г. Кузмин мальчиков из бани или нет, но автор так сладострастно смакует содомское действие, что ‘смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно’ <...> Все эти ‘вакханты, пророки грядущего’, проще говоря — нуждаются в Крафт-Эбинге и холодных душах, и роль критики сводится к этому: проповедников половых извращений вспрыскивать холодной водой сарказма’), Авель [Л.М.Василевский]. Дружеские пародии // Свободные мысли. 1907. 2 июля. ‘Понедельником’ Кузмин, как и многие другие, называл газету ‘Свободные мысли’. См. об истории этой газеты: Пильский П. Первый русский ‘Понедельник’ (Из дали дней) // Сегодня. 1925. No 275а.

2. Фраза из комедии Мольера ‘Жорж Данден’, приведенная, в соответствии с русской традицией, в несколько трансформированном виде.

3. Имеется в виду рецензия Белого, напечатанная в шестом номере ‘Весов’, где писалось: ‘Грустью и неуловимо тонким ароматом иронии пропитана ‘Комедия о Евдокии из Гелиопрля’, автор ее — М. Кузмин, один из наиболее ярких молодых талантов. Он дал нам ‘Александрийские песни’ и незабываемую ‘Историю любви одного лета’, где юмор и красота стиха оспаривают друг друга. <...> Свежи стихи С.Городецкого. <...> Как всегда хорош А. Ремизов. <...> Остальные? Хотелось бы умолчать. <...> Ведь тут дорогие нам имена Бальмонта, Вяч. Иванова, Сологуба, Блока! <...> Хотя бы Блок. Он неустанно кощунствует. <...> Еще нагроможденнее Вяч.Иванов. У него слова лучше строчек, а строчки лучше целого’ и т.д. (С.67—68). См. в дневнике Кузмина 21 июня: ‘Письмо от Ликиардопуло с корректур<ой> отзыва Белого о ‘Евдокии’, где он меня хвалит до некоторой степени. Считает, что придется подсчитывать сторонников’. Более подробный комментарий см.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 288—289.

4. О рассказе ‘Кушетка тети Сони’ и ‘Комедии о Алексее’ см. письмо 39, примеч. 4. Рассказ ‘Тень Филлиды’ (впервые — Золотое руно. 1907. No 7/9) был задуман 18 июня, а написан 22—29 июля. О каких стихотворениях идет речь, сказать трудно. В июне были написаны два романса на стихи В. Я. Брюсова.

5. Кузмин, согласно дневнику, получил письмо от Наумова 30 июня.

6. См. в дневнике 29 июня: ‘Получил повестку и письмо от Павлика, жалуется, конечно, пишет, что в Летнем гуляют Дягилев и Нувель. Отчего последний не пишет, не понимаю’.

7. Нам известно письмо Кузмина к Иванову от 3 июня 1907 г.: ‘Мне жаль, что весною я поленился и не занялся в библиотеке, так что планы на 2 большие повести (путешествие XVIII в. и русское 20-ых годов) не могут быть сейчас осуществимы. Я кончаю ‘Алексея’, пишу стихи ‘На фабрике’, планирую ‘Мартиньяна’ и 2 рассказа — ‘Кушетка тети Сони’ и ‘Англичанка’ <'Похороны мистера Смита'> из современности. По музыке думаю заняться ‘Ослом’ Лидии Дмитриевны. Я веду очень регулярную жизнь, читаю Barbey d’Aurevilly, J. P. Richter’a и ‘Жизнь Аполлония Тиянского’ по-гречески, пишу письма, гуляю и т.п. Иногда письма из Петербурга меня пронзают острым желанием, но в общем я спокоен…’ (РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 29. Л. 1 об. — 2). Второе письмо было написано 18 июня (текст неизвестен).

8. ‘Кошница’ — альманах ‘Цветник Ор’. Там были напечатаны стихотворения СМ. Городецкого из цикла ‘Алый Китеж’.

9. В ‘Белых ночах’ было напечатано 8 стихотворений Городецкого: ‘Вечер’, ‘Сумерки’, ‘Лена’, ‘Мгла’, ‘Упырь’, ‘Паук’, ‘Змея’, ‘Страстная череда’.

10. ‘Ярь‘ — первый сборник стихов Городецкого (СПб., 1907, вышел в конце 1906 г.). О чтении книги ‘Перун’ см. в дневнике Кузмина 27 июня: ‘Прислали ‘Перуна’, ровнее ‘Яри’, но тусклее и менее свежо’. Кузмин отвечает на письмо 35.

43
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

4/VII <19>07

Дорогой друг,

Не писал Вам, ожидая письма от Вас. С любопытством замечаю, что каждый день во всех почти газетах упоминается Ваше имя. Vous faites parler de Vous, diable!! Между прочим, Marcel Thellier — вовсе не псевдоним, а подлинное имя здешнего французского вице-консула (отчаянной тетки), хорошо владеющего русским языком. Боцяновский оказал ему хорошую услугу, раскрыв его инкогнито!!¹

Ивановы благополучно отбыли в деревню². Сомова вижу редко. Вообще никого не вижу. Только на днях встретил в Летнем саду двух неисправимых мертвецов, эпигонов Мережковщины — Евг. Иванова и Кику Ге. Конечно, выругал их за их бездарные и ненужные писания, отзывающиеся вчерашней отрыжкой³.

Известие, что Наумов пробыл 4 отпуска в Петербурге, глубоко огорчило меня. Ко мне, разумеется, он не зашел.

‘Картонный домик’ понравился мне во вторичном чтении больше, чем в первый раз, несмотря даже на совершенное над ним обрезание.

Во-первых, он отлично написан, лучше, чем ‘Эме Лебеф’. Во-вторых, очень хороши разговоры, а рассказ о Семенушке — прямо шедевр⁴. К сожалению, в нем нет цельности, это какой-то беспорядочный калейдоскоп или, скорее, несколько попорченный кинематограф. ‘Прерванная повесть’ очень хороша.

Из рассказов Ауслендера мне очень понравился ‘Анархист’. Что касается других, то ‘английский’ мне показался слабее, un peu fade (Сомову он очень понравился), а ‘французский’ хорошо написан, но сомневаюсь, чтобы среди французских легитимистов эпохи революции могли существовать такое подлецы, как Фраже, готовые участвовать в казни всех своих друзей и любовниц, лишь бы сохранить свою голову. Это скорее психология ultra moderne⁵!

Много слабого в ‘Белых ночах’. Не говоря уже о вышеприведенных ублюдках Иванове и Ге, а также о нестерпимо шаманящем Чулкове⁶, чего стоит один такой шедевр, как ‘Электричество’ несравненной Диотимы!⁷

Живу страшно скромно, одиноко и бесплодно. Эскапад — никаких. Физически чувствую себя неважно. Изредка вижу ‘современников’⁸, собираемся в две недели раз. Сегодня обедаю у Аргутинского с Бенуа, который занят писанием декорации для одноактного балета ‘Павильон Армиды’ с музыкой, увы! Черепнина⁹. Как Вам нравятся инсценированные Мейерхольдом романсы или ‘цыганские песни в лицах’?¹⁰

‘Евдокия’ мне нравится по-прежнему. Рад и горд, что Вы мне ее посвящаете. Жажду услышать Ваши новые вещи. Жду писем.

Ваш
В. Нувель

<Приписка на первой странице письма> Слышали Вы, что умерла Ольга Кузьминишна, сестра Сологуба?¹¹

Письмо получено Кузминым 5 июля: ‘Письмо от верного Renouveau, оказывается, Marcel Thelier, вступившийся за меня — франц<узский> вице-консул в Петербурге’.

1. Речь идет об уже упоминавшейся статье В. Ф. Боцяновского ‘О греческой любви’ (Русь. 1907. 2 (15) июля). В ней автор писал: ‘У него <Кузмина>, оказывается, не мало поклонников. Я получил целый ряд писем, авторы которых меня упрекают за то, что я недостаточно оценил новый chef d’oeuvre, за то, что я приложил в своей статье старую буржуазную мерку к новым течениям в русской жизни. <...> Приведу одно из наиболее обоснованных писем, автор которого Marcel Thelier (вероятно, псевдоним) обнаруживает весьма серьезную эрудицию в этой области…’

2. См. письмо 40, примеч. 2.

3. Речь идет об опубликованных в сборнике ‘Белые ночи’ эссе Евгения Павловича Иванова (1879—1942) ‘Всадник: Нечто о городе Петербурге’ (С. 73—91) и статье искусствоведа Николая Петровича Ге (1884—1920) ‘Белая ночь и мудрость’ (С. 93—102).

4. Имеется в виду рассказ старухи Курмышевой в пятой главе повести.

5. Речь идет о рассказах С. А. Ауслендера: Анархист // Проталина. СПб., 1907. С. 31—37, Валентин мисс Белинды // Белые ночи. СПб., 1907. С. 51— 63, Вечер у господина де Севираж // Там же. С. 37—49.

6. В ‘Белых ночах’ Г. И. Чулков напечатал несколько стихотворений, в том числе цикл ‘Шаман’ (С. 101—109)

7. Рассказ Л. Д. Зиновьевой-Аннибал (Белые ночи. С. 173—179) перепечатан в ее посмертном сборнике рассказов ‘Нет!’ (Пг., 1918).

8. ‘Современники’ — члены кружка ‘Вечера современной музыки’.

9.0 балете Н. Н. Черепнина ‘Павильон Армиды’ с декорациями А. Н. Бенуа см.: Бенуа А. Я. Мои воспоминания. Кн. IV, V. М., 1990. С. 459—468.

10. Речь идет о готовившемся и состоявшемся 13 июля 1907 г. на ‘Вечере нового искусства’ в Териоках представлении инсценированных романсов П.И.Чайковского (см.: Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 102—103). См. также в газетном отчете: ‘Далее г. Мейерхольд ‘поставил’ — так приходится сказать — несколько романсов Чайковского (исполнял безукоризненно г. Егоров)’ (ЛегриА. Териокский театр // Русь. 1907.15 (28) июля).

11. О. К. Тетерникова, сестра Ф. Сологуба, умерла от туберкулеза 28 июня.

44
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

5 июля 1907

Милый друг,

благодарю Вас за письмо и за новости, которых я, к сожалению, Вам не могу сообщить никаких, живя здесь только в кругу своих и занимаясь писаньем. Я здоров, не грустен, не весел, жду осени, скучаю о всех вас, но не неистовствую. Я думаю, мой дневник покажется Вам очень пресным за этот период. Чулков теперь путает Сережу, уверяя, что Л. Андреев, пленясь ‘Вечером у Севиража’, предлагает ему поступить заживо в ‘Знание’¹. Ауслендер обижен, что Вам понравился ‘Анархист’, и старается исторически доказать возможность Фраже. Теперь он пишет своего ‘Эме Лебефа’. Заглавие дано мною, как и имя: ‘Некоторые замечательные случаи из жизни Луки Бедо’². Я написал туда застольную песню, которую и положил на музыку:

Пей за разом — два, не жди:

Пьет земля весной дожди,

Пьют деревья, пьет река —

Всюду щедрая рука.

Для чего ж, земли сыны,

Рот и горло нам даны?

Ах ты, кружка, кружка, кружка,

Ах, веселая подружка!

Губы алы, очи пьяны,

Не страшны нам,

Не страшны нам

Добродетели изъяны.

За куплетом пой куплет,

Передышки нет и нет.

Ветер свищет, дрозд поет,

Жернов песнь свою ведет.

Для чего ж, земли сыны,

Рот и горло нам даны?

Припев.

Третьим нам любовь дана.

Эту чарку пей до дна:

Сокол, лебедь, бык, осел —

Ищут все прекрасный пол.

Для чего же нам даны

Лицемерные штаны?

Припев.

Сам же я пишу ‘На фабрике’, стихотв<орений> 6. Кончаю ‘Мартиньяна’ и уже упоминавшиеся мною 2 рассказа³. Леман продолжает свое adoration, письма от Н. все страннее, но и все нежнее, пишут Модестик и Потемкин, уехавший в Олон<ецкую> губернию, где хочет бродить пешком⁴. И потом Ликиардопулы, Тастевены, Мейерхольды etc. — другая категория⁵. Пишите, пишите новостей. Сережа Вам кланяется. Целую Вас. Когда точно уехали Ивановы?

Ваш
М. Кузмин

Когда же опять буду топтать свои подметки? Не видаете ли Вы того студента?⁶

Вот она, третья известность⁷. Теперь и я знаю, quel point je suis malfam.

1. См. в дневнике 24 июня: ‘Письмо от Чулкова. Сереже он пишет, будто Андреев его, т<о> е<сть> Сережу приглашает в ‘Знание». См. также письма С. А. Ауслендера к Г. И. Чулкову (Приложение 2). Такое предложение действительно обдумывалось Л. Н. Андреевым. 22 июля он писал Горькому: ‘Нужно собирать материал для сборника, вообще начать редакторствовать. Нужно приглашать новых <...>, а я и не знаю, насколько в этом случае я могу быть самостоятелен. По-моему, например, необходимо пригласить теперь же: Блока, Сологуба, Ауслендера, еще кой-кого’, — на что Горький отвечал 26—30 июля: ‘Мое отношение к Блоку — отрицательно, как ты знаешь. <...> Склонный к садизму Сологуб — фигура лишняя в сборниках ‘Знания’. <...> Нельзя понять, что скажет Ауслендер далее, но я ничего не имею против <н>его, как ничего не имею против Сомова, например. <...> Читаю много ‘новой’ литературы — Кузмина, ‘Северные альманахи’, ‘Белые ночи’, ‘Весы’ и все прочее. Уверен, что двадцать пять лет тому назад мне это доставляло бы удовольствие’ (Литературное наследство. М., 1965. Т. 72. С. 284, 287—288). См. в хронике: ‘С. Ауслендер, А. Блок, Ф. Сологуб и Г. Чулков получили приглашение в сборники ‘Знания» (Свободные мысли. 1907. 9/22 июля), ‘В ‘Знании’ произошел раскол: отделяется часть более молодых писателей во главе с Леонидом Андреевым, который приглашает А. Блока, Ф. Сологуба и др.’ (Золотое руно. 1907. No 6. С. 67). Сотрудничество Ауслендера в ‘Знании’ не состоялось, возможно, отчасти причиной этого было открытое недовольство Кузмина. Впрочем, в ходу были разные объяснения. Так, отвечая В. И. Стражеву согласием на приглашение участвовать в газете ‘Литературно-художественная неделя’, Г. И. Чулков писал ему 20 августа 1907 г.: ‘Кстати, вот Вам сообщение в хронику, если оно еще не известно Вам: ‘Леонид Андреев болен и по болезни своей отказался редактировать сборник ‘Знание’. Таким образом, сотрудничество в ‘Знании’ Сологуба, Блока и нек<оторых> др<угих> не состоялось» (Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 295, ср. цитату из письма Андреева к Горькому, приведенную там же). Контакты Ауслендера с Андреевым продолжались и далее. См. об этом в упоминавшихся письмах Ауслендера к Чулкову, а также в открытке Л.H Андреева к Чулкову от 3 октября 1907 г. (датируется по почтовому штемпелю): ‘Как же это Вы пришли в заведомый час моего сна? Мне очень жаль, что Ауслендер вынесет дурное впечатление’ (РГБ. Ф. 371. Карт. 2. Ед. хр. 40. Л. 7 об.). 9 октября Кузмин записывал в дневнике: ‘Пришел Сережа, он все хороводится с Зайцевыми, Чулковыми, Андреевым и ‘Супанником’ <издательством 'Шиповник'>, делает карьеру’.

2. Имеется в виду повесть С. Ауслендера ‘Некоторые достойные внимания случаи из жизни Луки Бедо’ (Факелы. Кн.3. СПб., 1908). Цитируемые далее стихи действительно включены в ее текст с незначительными разночтениями.

3. Из цикла ‘На фабрике’ было опубликовано (и нам известно) всего три стихотворения. Еще два были отправлены одновременно с ними в журнал ‘Перевал’, однако не устроили его издателя и напечатаны не были. Об остальных работах Кузмина этого времени см. письмо 42, примеч. 7. ‘Комедию о Мартиньяне’ Кузмин окончил на следующий день после этого письма.

4. См. письмо 40, примеч. 12.

5. Тастевен Генрих Эдмундович (1880—1915) — литератор, секретарь журнала ‘Золотое руно’. Его письма к Кузмину не сохранились. Письма М.Ф.Ликиардопуло этого времени см. в нашей книге в разделе ‘Вхождение в литературный мир’, письма В. Э. Мейерхольда — в кн.: Мейерхольд В.Э. Переписка. С. 99,105.

6. См. письмо 30, примеч. 23.

7. См. письмо 30, примеч. 5.

45
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Павловск, 11-го июля <19>07

Милый друг,

Спасибо за письмо. Только что получил 6-й номер ‘Весов’.

Нельзя не сознаться, что в оценке ‘Цветника Ор’ Белый прав¹. Не понимаю только пристрастного и несправедливого отношения к Вяч.Иванову, сонеты которого, ведь право же, хороши! Упрек в ‘филологии’, конечно, всегда заслужен, ну и участие в проклятом ‘мистическом анархизме’ не может не быть осужден <так!>². Но помимо этого грустного недоразумения надо же признаться, что как явление, как фигура Вяч. Иванов стоит очень высоко, повыше самого Белого, ‘Панихида’ которого, между прочим, мне мало понравилась³. В ней есть что-то нехудожественное, хамское, чего нет, напр<имер>, в Потемкине, несмотря на принадлежность к тому же типу ‘хулиганского’ поэта. Вообще по духу, по психологии, Белый скорее чужд современному течению. Лишь по форме он иногда к нему подходит, но в сущности своей является несомненным наследником Достоевского, Ибсена, Мережковского, каковым он себя и признает, — а потому безусловный эпигон.

Чулкова мне не жаль⁴. Tu l’as voulu, Georges Dandin. Не понимаю только, как можно с такою настойчивостью и с такою злобой набрасываться на подобную жалкую бездарность и тем самым придавать ей какую-то значительность. Вообще борьба с мистическим анархизмом как с опаснейшим врагом просто смешна и недостойна, обнаруживая какую-то жалкую боязнь конкуренции.

‘Незнакомка’ мне мало нравится⁵. Блок, — Божией милостью поэт, но бесплотный романтик, — протягивает здесь руку Леониду Андрееву и… Аничкову⁶, причем всех трех соединяет общая черта — глупость!

Поздравляю Ауслендера с открытыми дверями в Горько-Андреевскую Академию⁷. Видно, не только один Городецкий делает быструю карьеру!

Настала пора дифференциаций. Одни — Андреев, Белый, Блок, не говоря уже о Парижской троице (отнесу к ним и Модестика⁸), — устремляются в пуп земли. Другие — Кузмин, Ауслендер, Городецкий, Потемкин — предпочитают оставаться на поверхности, которая, право же, не так дурна. И я остаюсь с ними.

На днях видел Сомова. Передал Ваш поклон. Он занят теперь порнографическими рисунками для немецкого журнала ‘Die Opale’⁹. Некоторые из них мне нравятся, но не все. Странно, что в них есть какая-то рассудочность, признак порочности, что ли? Но непосредственной, вибрирующей чувственности я в них не нахожу.

Бедного Сологуба уволили от должности инспектора с пенсией в 500 руб. Таким образом, мы уже не будем собираться в этом старом казенном доме с целомудренными стенами, так странно контрастировавшими с раздававшимися в них словами¹⁰.

Студента Вашего не встречаю. Из собственных эскапад могу цитировать только единичное посещение одной новой serre chaude¹¹, наяда которой меня более или менее удовлетворила.

На будущей неделе мне предстоит по службе поездка в Москву, недели на две. Это довольно скучно, т.к. в Москве теперь никого нет и, вероятно, не с кем будет проводить вечера.

Когда Вы собираетесь вернуться?

Где и с кем будете жить?

Что нам готовит предстоящая зима?

Ивановы уехали около 11-го июня.

Бакст в Париже. Вчера видел Серова, бывшего с ним в Греции¹². В Петербурге теперь Дягилев и Бенуа.

В пятницу в Териоках ‘вечер молодых’ с участием Блока, Городецкого и Кузмина (?)¹³.

Хотел было туда съездить посмотреть музыкальную студию, но далеко, притом же известно, что музыканты всегда уродливы.

Пишите, дорогой друг, покамест в Петербург, а когда перееду в Москву, сообщу Вам адрес.

Кланяйтесь Ауслендеру.

Отчего письма Н. странны? В чем странность?

Любящий Вас
В. Нувель

Получение письма отмечено в дневнике Кузмина 13 июля.

1. См. письмо 42, примеч. 3. Получив этот номер ‘Весов’, Кузмин 10 июля записал: ‘Прислали ‘Весы’, бранят Чулкова, но и Иванова и Блока, объявляют мои книги’. Ср. также в письме С. М. Городецкого к Г. И. Чулкову от 15 июля 1907 г.: ‘Шестой номер ‘Весов’ возмутил всех’ (РГБ. Ф. 371. Карт. 3. Ед. хр. 11. Л. 4. Машинописная копия).

2. В ‘Цветнике Ор’ был напечатан цикл сонетов Вяч. Иванова ‘Золотые завесы’, обращенный к М. В. Сабашниковой-Волошиной. Белый писал об этих стихах: ‘Еще нагроможденнее <Блока. — Н.Б.> Вяч. Иванов. У него слова лучше строчек, а строчки лучше целого <...> Не слишком ли беззастенчив словесный ‘вир’ самого г.Иванова, когда от Индии и Греции одновременно отправляется он в славянскую словесность (‘в и р’ — славянское слово), уподобляясь Паоло и Франческе, влекомых <так!> в… не в области ли филологического водоворота?’ (Весы. 1907. No 6. С. 68).

3. Лирическая поэма ‘Панихида’ была напечатана в том же шестом номере ‘Весов’ (С. 5—14).

4. См. в той же рецензии Белого: ‘Грязен и непричесан, как всегда, в стихах г. Чулков’ (С. 68), а несколько ранее говорится о ‘безграмотных и бездарных Чулковых’ (С. 66).

5. Драма Блока ‘Незнакомка’ была напечатана в 5—7 номерах ‘Весов’ за 1907 г.

6. Аничков Евгений Васильевич (1899—1937) — историк литературы, критик. Был в эти годы известен своей революционной настроенностью и даже побывал в заключении.

7. Имеется в виду издательство ‘Знание’. См. предыдущее письмо.

8. Парижская троица — 3. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, Д. В. Философов. Модестик — М. Л. Гофман. Говоря о его ‘устремлении в пуп земли’, Нувель, очевидно, имеет в виду его брошюру ‘Соборный индивидуализм’ (СПб., 1907), еще не вышедшую в свет, но хорошо известную знакомым.

9. См.: Die Verftihrung. Vierfarbendruck nach einem Aquarell von C.Somoff // Die Opale: Bltter fur Kunst und fur Literatur / Hrsg. von Franz Blei. 1907. Tl. 2. S. 141.

10. Описания встреч в казенной квартире Ф. К. Сологуба на Васильевским острове (7 линия, д. 20) см.: Гиппиус 3. Н. Стихотворения, Живые лица. М., 1991. С. 363-368, Пяст В. Встречи. М., 1929. С. 109-111, Чулков Г. И. Годы странствий. М., 1930. С. 132-133, 146—147.

11. В общении Кузмина и Нувеля эти слова обозначали баню.

12. См.: Бакст Л. Серов и я в Греции: Дорожные записи. Берлин, 1923. Перепечатано: Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 562—588.

13. Вероятно, Нувель узнал об этом вечере из газетных объявлений, как и Кузмин, записавший в дневнике 11 июля: ‘В ‘Руси’ я помечен в числе предполагаемых участников ‘Вечера нового искусства’ Мейерхольда’. Имеется в виду заметка: ‘В ‘вечере нового искусства’, который состоится в пятницу, 13 июля, под руководством гг. Мейерхольда и Неволина, предполагается участие г-ж Крандиевской, Пашинской, гг. Блока, Городецкого, Кузмина, Чулкова, Чуковского и др.’ (Русь. 1907. 10/23 июля). Среди участников вечера Кузмина, конечно, не было. Газетный отчет зафиксировал участие А. А. Блока, Л. М. Василевского, С. М. Городецкого, В. А. Пяста, А. С. Рославлева.

46
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый друг,

Вы так пишете, будто я какой-то поклонник и единомышленник Белого. Конечно, совершенно конечно, что Вяч<еслав> Ив<анович> и как поэт и как личность незыблемо высок и дорог, важно только принять во внимание дипломатическую сторону статьи Белого, вдруг потянувшего меня и Городецкого, так недавно ругаемых им¹. В корректурах, когда временно Брюсова не было в Москве, было: ‘К сожалению, он напечатал плохо отделанный, очевидно наспех написанный роман ‘Крылья». После прибытия Валер<ия> Як<овлевича> это обратилось в скобки (‘Мне не нравятся его ‘Крылья’), поставленные, как объясняют, в оправдание перемены Белого сравнительно со статьей в ‘Перевале’². Из ‘Перевала’ я получил вторичное приглашение и не отказался³. Был у нас Филиппов из Киева, знакомящийся в Москве и Петербурге с декадентами, говоривший, что Брюсов — один из главных моих защитников. Этому нельзя верить, но верно то, что эту позу он считает теперь наиболее выгодной⁴. Сам Филиппов 26 л<ет>, вид тантический, но неинтересен, помесь Рафаловича, нашего ‘фанэ’ и увы! Судейкина⁵. Сережа очень счастлив, что Вы его не послали в ‘пуп земли’. Я начинаю скучать, но, вероятно, проживу здесь до половины августа, хотя бы потому, что раньше этого времени не будет в городе Званцевых⁶, у которых я собираюсь жить и к которым уже перевез свои вещи. М<ожет> б<ыть>, я мог бы устроиться и удобнее. Я с нетерпением жду осени, всех вас увидеть, заниматься. Надеюсь, Вы пишете Ваш дневник. Письма И. странны ужасною спутанностью, недоговариваньем, намеками, если бы я был самоуверен, я мог бы подумать, что он питает ко мне род влюбленности. Другая моя Элоиза пишет, к сожалению, более ясно и собирается скоро к нам. Я говорю, конечно, о Лемане⁷. Сегодня у меня болит голова, и Вы простите пустоту моего письма. Целую Сомова.

Ваш
М. Кузмин

16 июля 1907

1. Первоначально Андрей Белый резко отрицательно отнесся к повести Кузмина ‘Крылья’ (см. его рецензию: Перевал. 1907. No 6. С. 50—51), однако впоследствии тон отзывов о новых произведениях Кузмина заметно изменился. Подробный комментарий см.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 288.

2. См. письмо 42, примеч. 3.

3. См. в дневнике 7 июля: ‘От Грифа вторичное приглашение в ‘Перевал’. Согласился’. Впервые С. А. Соколов (‘Гриф’) приглашал Кузмина в новый журнал (подробнее о нем см.: Лавров А.В. ‘Перевал’ // Русская литература и журналистика начала XX века. 1905—1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 174—190) осенью 1906 г., однако после письма Н. П. Феофилактова, явно провоцированного Брюсовым, Кузмин отказался в нем сотрудничать (подробнее см. в разделе ‘Вхождение в литературный мир’). Само приглашение от Соколова нам не известно, однако сохранилось его письмо от 12 июля: ‘Радуюсь Оашему согласию участвовать в ‘Перевале’. Разумеется, органическое объединение общественного и эстетического элементов в каждой вещи, помещаемой в ‘Перевале’, было бы недостижимым, и часто органическое объединение на страницах ‘Перевала’ замещается механическим, и тогда это покрывается центральной идеей ‘Перевала’ о единстве революционной ломки догм, на каких бы путях она ни протекала. Посылайте несколько стихотворений. Может, к осени соберетесь дать нечто из области изящной прозы? В Вашем письме в словах о ‘наименьшем эротизме’ Вы угадали мои тайные желания. Желать ‘наименьшего эротизма’ заставляет — увы — стратегия и сознание, что круг наших читателей далеко не совпадает с кругом, скажем, ‘Весов» (РНБ. Ф.124. No 2233. Л.1). В ‘Перевале’ были опубликованы 3 стихотворения Кузмина из цикла ‘На фабрике’ и ‘Комедия о Алексее, человеке Божьем’.

4. См. запись о визите А. И. Филиппова в дневнике 13 июля: ‘Утром приехал Филиппов, 26 лет, помесь Рафаловича, Кены Помадкина, Штейнберга и, увы! Судейкина. Он нам значительно надоел, будучи целый день, говоря о журнале etc. <...> Мы вздохнули облегченно, когда господин уехал. Завтра за обычные занятия. Могут быть еще письма. Самое важное было то, что Фил<иппов> вынес впечатление от Брюсова, как благоволящего ко мне’.

5. Рафалович Сергей Львович (1875—1943) — поэт, ‘фанэ’ — прозвище Г.М. фон Штейнберга (см. в статье ‘Литературная репутация и эпоха’), восклицание ‘увы’ перед фамилией С. Ю. Судейкина вызвано воспоминаниями о печальной развязке его романа с Кузминым.

6. Званцева Елизавета Николаевна (1864—1921) — художница, владелица художественной школы, которая размещалась на Таврической, 25, в том же доме, где жил Вяч. Иванов. Кузмин жил в ее квартире с осени 1907 г. См. в дневнике 10 июля: ‘Антон мои вещи перевез к Званцевой — me voil rtabli <...> Вот я утвержден несколько у Званцевой’. В недатированном письме Кузмину Е. Н. Званцева сообщала ему: ‘Многоуважаемый Михаил Алексеевич, квартиру свою и ключи я поручила моей знакомой, живущей по след<ующему> адресу: Эртелев пер., д.11, Надежда Федотовна Любавина. Вот к ней и пошлите Вашего швейцара, и она все устроит. Мне же это нисколько не трудно и места, должно быть, теперь много. <...> От Вас как от жильца не отказываюсь, только сама приеду в конце августа, но Елена Ив., которая будет числа 15 в Питере, заменит меня. Надеюсь, что мы настолько познакомимся зимой, что будущее лето Вы приедете ко мне сюда на новоселье…’ (РГАЛИ. Ф. 232, Оп.1. Ед. хр. 201. Л. 1—2, письмо было получено 10 августа).

7. См. в дневнике 12 июля: ‘День, как все дни, ничего особенного, письмо только от Лемана, писал какие-то стихи, целый день то дождь, то солнце, <...> Теперь лунные ночи, я рад, что приедет Леман’.

47
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Renouveau,

вероятно, Вы уже поспели вернуться из Москвы, забыв меня окончательно. Я Вам писал 16 июля, но знаю, что некоторые простые письма не доходят. Теперь все мои помышления направлены на осень, на которую я возлагаю большие надежды и которой приближению очень радуюсь. Но пробуду еще здесь, вероятно, не менее 2-х недель, так что в Петербурге буду не ранее 15—20 августа. Не знаю, хорошо ли мне будет так, как я думаю устроиться, т.е. у Званцевой. Я очень устал от летнего отдыха, гораздо более, чем от зимнего сезона, т<ак> что теперь я почти совсем не пишу и только читаю По и Лукияна¹ в утешение от всех нападок и неприязни, забвения и холодка друзей с другой стороны. Вы как-то говорили, что моя некоторая известность лишает меня части интереса, но в защите я нуждаюсь теперь более, чем когда-нибудь и кто-либо. И тем более мне грустно, что друзья меня забывают. Кого Вы видаете в Петербурге? Вернулся ли Вяч<еслав> Ив<анович>? один ли или с семьей? Что милый Сомов? маленькие студенты?² Как все это давно и далеко! Самая опасная вещь — разлука. Когда-то я ‘полечу по улицам знакомым’?³ Я написал ряд стихотворений XVIII в. ‘Ракеты’, посвятив их В. А. Наумову⁴, и крошечный плохой рассказец ‘Похороны мистера Смита’⁵. Неохотно и плохо написал немного музыки. Какие плохие стихи Городецкого в ‘Руне’, а Блок, попав в ‘Знание’, прямо с ума сошел, и читая его статью в том же ‘Руне’ то слышишь Аничкова, то Чулкова, то, помилуй Бог, Луначарского⁶.

Целую Вас, до свиданья.

Что Москва?

М. Кузмин

31 июля 1907

1. См. в дневнике 20 июля: ‘…перечитывал Рое’, 22 июля: ‘Читаю По, все-таки это — не из любимейших, хотя отлично и остро’, ‘Что еще? Читал По…’, 29 июля: ‘…читал целый день По <...> У По известная начитанность, которая так пленяет и влечет быть книжником. Жалко, что у меня плохая память, требующая выписок’, 31 июля: ‘Читаю По, убеждаясь в его общности с Уайльдом и с французскими романтиками. Но он предвосхищает и позднейшее. Читал Лукиана, и ясность, бодрость, улыбка снова вливались в меня’.

2. Вероятно, сочетание образовано по модели выражения ‘маленькие актрисы’ (театра В. Ф. Коммиссаржевской), часто употреблявшегося в переписке и дневниках того времени. Кто конкретно имеется в виду, сказать трудно: возможно, участники студенческого ‘Кружка молодых’, заседания которого Кузмин нередко посещал.

3. Цитата из ‘Каменного гостя’ А. С. Пушкина.

4. См. в дневнике 6 июля: ‘…у Солюс <соседи по деревне> был фейерверк жалкий, но самый факт его меня восторг и поднял необыкновенно. Любовь к радугам и фейерверкам, к мелочам техники милых вещей, причесок, мод, камней, ‘сомовщина’ мною овладела’. 16 июля: ‘Написал романс на слова Брюсова и кончил цикл стихов XVIII века’. Цикл опубликован: Весы. 1908. No 2.

5. Рассказ, сколько нам известно, опубликован не был, и текст его неизвестен.

6. 24 июля Кузмин записал в дневнике: »Руно’, стихи Городецкого, очень слабые, рассказ Ремизова, статьи Иванова и Блока (очень странная, хвалящая от Горького до Каменского, до Сергеева-Ценского вплоть, кем вдохновленная: Аничков<ым>, Чуйковым?)’. В пятом номере ‘Золотого руна’ был опубликован цикл стихов С. М. Городецкого ‘Стихи о святой любви’ и статья А. А. Блока ‘О реалистах’. Более подробный комментарий к этой фразе см.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 291.

48
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

2 августа 1907.
На бланке гостиницы
‘Метрополь’

Дорогой друг.

Вот уже почти две недели, что я в Москве, и послезавтра уезжаю наконец в Петербург. Не писал Вам до сих пор и даже не ответил на последнее письмо, т.к. был очень занят и, кроме того, чувствовал себя все это время отврати<те>льно.

Видел Брюсова и Белого, просидевших у меня целый вечер. В редакции ‘Весов’ познакомился с Ликиардопуло, Поляковым и Эллисом¹, встретил Феофилактова. Разумеется, все москвичи ругательски ругают петербуржцев. Вы составляете почти единственное счастливое исключение. Ярость направлена главным образом против Чулкова, Блока, Вяч. Иванова, Леонида Андреева, Лидию Дмитриевну <так!>² и Городецкого. Я всячески защищал Вяч.Иванова, оправдал Блока — глупостью, сам набросился на Чулкова, выругал Леон. Андреева и не пощадил Зиновьевой-Аннибал. Зато мужески отстаивал молодежь — Городецкого, Потемкина и др.

Брюсов поругивает Вяч. Иванова³, но кто не говорит о нем иначе как с пеною у рта, так это Эллис⁴. У меня был с ним горячий спор, из которого выяснилось, что этот кипяток ни что иное, как дионисианец и бодлерист, живущий исключительно ‘бездной’⁵. Брюсов очень мил, корректен, академичен. Вас очень хвалит. Впрочем, даже Белый при чтении Вас — ‘отдыхает’⁶. Белый тоже очень мил, но вести с ним продолжительную беседу — утомительно. Все время боишься: возьмет да и выпрыгнет в окно⁷.

Итак, все Вас любят и всем Вы пришлись по вкусу, за исключением З. Гиппиус, Леонида Андреева, Буренина, Боцяновского и др<угих>, им подобных⁸. Много шуму здесь наделало известие о поступлении в ‘Знание’ Чулкова, Блока и Ауслендера. Уверяют, что Блок написал последнюю статью в ‘Руне’ специально для того, чтобы получить приглашение в ‘Знание’⁹. Вообще злословят немало.

‘Руно’ и ‘Перевал’ скоро погибнут естественною смертью. Это факт достоверный¹⁰. Останутся одни ‘Весы’.

Слышал, что Вы собираетесь в Москву. Верно?¹¹ Когда же Вы будете в Питере? Пишите мне туда, и поскорее. А когда думаете совсем переехать?

Брюсов Вам кланяется.

Ваш
В. Нувель

Письмо получено Кузминым 4 августа, о чем записано в дневнике: ‘Нувель прислал мне из Москвы утешительные новости о Брюсове и т.д., про себя мало’. Многочисленные параллели к этому письму см. в письме Нувеля к Л. Д. Зиновьевой-Аннибал от 22 августа 1907 (см. Приложение 1).

1. Сергей Александрович Поляков (1874—1942) — владелец издательства ‘Скорпион’, меценат, переводчик. Эллис (Лев Львович Кобылинский, 1879—1947) — поэт, критик, переводчик.

2. Л. Д. Зиновьева-Аннибал.

3. Литературная ситуация, описанная в письме, отчасти совпадает с той, что обсуждалась в переписке Кузмина с М. Ф. Ликиардопуло и с Брюсовым (см. в разделе ‘Вхождение в литературный мир’). О взаимоотношениях Брюсова и Вяч. Иванова в это время см. письмо Брюсова к Иванову от конца июля 1907 г., а также Иванова к Брюсову от 4 августа (Литературное наследство. Т. 85. С. 500—504).

4. Скорее всего, как указывают комментаторы ‘Литературного наследства’, имеется в виду статья Иванова ‘О веселом ремесле и умном веселии’ (Золотое руно. 1907. No 5), однако не исключено, что речь идет об общем впечатлении как от устных выступлений Эллиса, так и от его статьи ‘Пантеон современной пошлости’ (Весы. 1907. No 6. С. 55—62), где содержатся резкие нападки на Иванова как автора альманаха ‘Факелы’.

5. Выразительный портрет Эллиса этого времени см. в кн.: Валентинов Н. Два года с символистами. Stanford, 1969. Определение ‘бодлерист’ связано как с переводами Эллиса из Бодлера, так и с его постоянным интересом к французскому поэту. См., напр., его рецензию на перевод ‘Цветов зла’, выполненный А. А. Пановым (Весы. 1907. No 7. С. 75—77).

6. Ж. Шерон справедливо указывает параллель к этим словам в рецензии Белого на ‘Приключения Эме Лебефа’ и ‘Три пьесы’: ‘Но мы так уютно отдыхаем, читая его легкие, слегка пикантные, всегда неподдельно остроумные, добродушные строки’ (Перевал. 1907. No 10. С. 52). Ср. там же: ‘Я должен сознаться, что последнее время неизменно отдыхаешь на Кузмине после чтения претенциозных, крикливых и пестрых ‘глубинных’ произведений’.

7. Намек на ситуацию из комедии Н. В. Гоголя ‘Женитьба’.

8. Имеются в виду статья 3. Н. Гиппиус ‘Братская могила’ (Весы. 1907. No 6), устные высказывания Л. Н. Андреева, отразившиеся в переписке (см* Литературное наследство. М., 1965. Т. 72. С. 309, 528), пародии и критические статьи В. П. Буренина и других авторов ‘Нового*времени’, а также названные в примеч. 1 к письму 42.

9. О ситуации, в которой оказался Блок после появления статьи ‘О реалистах’ (см. письмо 47, примеч. 6), см. тексты и примечания, опубликованные в кн.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 291—293.

10. Слухи о закрытии этих журналов распространялись довольно регулярно (см. в публикации писем М. Ф. Ликиардопуло), но они оправдались лишь частично: ‘Перевал’ действительно закрылся в октябре, после выхода No 12. ‘Золотое руно’, однако, просуществовало до конца 1909 г.

11. Эта поездка не состоялась.

49
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Спб 11/VII <19>07

Дорогой друг.

Пересылаю Вам письмо Диотимы, по ее просьбе¹.

Теперь, кажется, уж Вы меня забыли. Получили мое письмо из Москвы? Когда, наконец, приедете? Приближается осень, а с нею la rentre des amis. Приятно.

К сожалению, я чувствую себя довольно скверно и только и делаю, что лечусь. У меня объявился артрит, другими словами собачья старость, и я боюсь, что от renouveau² скоро останется только одна развалина.

Прочел изящный рассказ изящного Ауслендера³ и нахожу, что это один из самых изящных образцов прославления онанизма или полового бессилия. Если не считать смутившее меня немного деепричастие ‘жаждая’, рассказ написан очень хорошо и оставляет много простора для пылкого воображения юного читателя. Ваши стихи, конечно, восхитительны, хотя вся эта глава, собственно, ни к селу ни к городу, если ее не озаглавить, напр<имер>, ‘Hommage Kousmine’.

Однако я должен сказать, что все эти Вафилы и прочие дафнисоподобные юноши мне немножко надоели, и хочется чего-то более конкретного, ну, напр<имер>, современного студента или юнкера. Вообще удаление вглубь Александрии, римского упадка или даже XVIII-ro века несколько дискредитирует современность, которая, на мой взгляд, заслуживает гораздо большего внимания и интереса. Вот почему я предпочитаю Вашу прерванную повесть и ‘Картонный домик’ (несмотря на ‘ботинку’⁴) ‘Эме Лебефу’ и тому подобным романтическим удалениям от того, что сейчас, здесь, вокруг нас.

Жалею, что не знаю еще Ваших последних стихов и рассказов: ‘Кушетки тети Сони’ и пр. Надеюсь, Вы сохранили вторые экземпляры. И дневник меня очень интересует, хотя Вы и находите его однообразным.

Приезжайте скорее. Подумайте, что с Вашим приездом связано многое, напр<имер>, встреча (моя) с Н.

Не забывайте меня!

Ваш
В. Нувель

См. запись в дневнике Кузмина от 12 апреля: ‘Письмо Диотимы, пересланное мне Нувелем, живо напомнило мне петербургских друзей и захотелось их видеть и быть в городе. Письмо самого Нувеля — какое-то кисленькое’.

1. Это письмо см. в Приложении 1.

2. Игра слов, основанная на буквальном значении гафизического прозвища Нувеля — ‘обновление’.

3. Речь идет об ‘идиллической повести’ С. А. Ауслендера ‘Флейты Вафила’ (Перевал. 1907. Ne 8/9. С. 5—13), к которой Кузмин написал стихотворение ‘Серенада’ (включено также в его книгу ‘Сети’). Эпитет ‘изящный’ употреблен Андреем Белым в суждении об Ауслендере: ‘Неуместен изящный Ауслендер в этой книге <альманах 'Проталина'. -- Н. Б.> манерного производства’ (Весы. 1907. No 7. С. 73).

4. См. в повести: ‘Демьянов широко перекрестился и, опустясь на пол, поцеловал ботинку Мятлева’.

50
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый друг,

простите, что долго Вам не писал, отнюдь не забывая Вас. Мой переезд в город, к которому я стремлюсь всею душою, замедляется отчасти этой глупой Званцевой, возвращающейся только 23-го¹, отчасти сестрой и Сережей, уезжающими 22—24 и которые просят меня ехать с ними². Очень жаль, что Ивановы медлят в своем уединении, хотелось бы их обнять и посмотреть на образовавшийся ‘экстракт’ из Диотимы от ежедневных 20-минутных ее плаваний³. К стыду, я музыки к ‘Ослу’ не писал еще и летом вряд ли буду⁴. ‘Вафилл’ мне нравится меньше всех рассказов Ауслендера. ‘Кушетка тети Сони’ пойдет в 9 No ‘Весов’, а стихотворения ‘Ракеты’, посв<ященные> Наумову, в начале 1908 г. (февраль, вероятно), там же⁵. Наумов с 20 июля до последних дней был в Петербурге, расстроен, мрачен, кто-то у него умер, добрая половина писем к нему не доходит, теперь его везут куда-то на завод по Ю<го->В<ос-точной> ж<елезной> д<ороге>, где он пробудет до конца августа, остановившись дня на 2 в Москве. Все не весьма утешительно, как видите⁶. ‘Кушетка тети Сони’ — современна. Там как раз 2 студента, институтка, старый генерал и старая дева. Но все мои планы — на ‘удаления’, как Вы их называете, и начатый современный ‘Красавец Серж’ без аппетита отложен. Планов куча, ‘Путешествие’, ‘Разговор о дружбе’ (ряд рассказиков), ‘Александр’, ‘M-me Guyon’ ‘Орест’ (пьеса, вероятно, первое, что буду делать, готовясь в то же время к сэру Фирфаксу) и что-нибудь из юнкеров⁷.

Гиппиус совсем меня зацарапала⁸. Ваше письмо чем-то кисленькое, лето всех утомило, по-видимому, кроме Диотимы. Если попаду в Москву, то в конце октября. На днях неожиданно получил письмо от Сапунова с Кавказа. Полон планов и предприятий, попадет, м<ожет> б<ыть>, в Петербург, сватает мне какого-то грамотного танцора из очаровательных учеников, пленившегося заочно (опасно это пылание заочно для меня) моими ‘Курантами’ etc. и россказнями обо мне. И кучу других мечтаний⁹.

Скоро, скоро я полечу к Вам, милые друзья, надеюсь, все такие же ко мне, как и я к Вам. Только не очень шпыняйте меня за ‘Эме Лебефа’ (malgr tout et tous лучшее мое) и не влеките временно не расположенного к тому, что ‘сейчас и вдруг’. Изящный Ауслендер шлет Вам привет. Целую Вас

М. Кузмин

11 августа 1907¹⁰

1. См. письмо 46, примеч. 6.10 августа Кузмин записал: ‘Званцева приезжает только 24-го, хотя и предлагает мне поселиться без стола и прислуги, что не очень-то меня устраивает’.

2. Кузмин уехал из Окуловки 23 августа.

3. См. письмо Зиновьевой-Аннибал в Приложении 1.

4. Музыка к ‘Певучему ослу’ написана никогда не была.

5. ‘Кушетка тети Сони’ и ‘Ракеты’ были действительно опубликованы в ‘Весах’, только рассказ — не в No 9, а в No 10.

6. См. в дневнике Кузмина за 11 августа: ‘Письмо от Наумова, смутное и тревожное, куда-то его везут, несколько писем не получал, скучает, надоело. Если не драма, то какие-то пертурбации явно чувствуются’.

7. Из этих планов Кузмина осуществились, хотя и значительно позднее, лишь повести ‘Путешествие сера Джона Фирфакса по Турции и другим замечательным странам’ (Аполлон. 1910. No 5) и ‘Подвиги великого Александра’ (Весы. 1909. No 1). Все остальное не было написано. См. в дневнике за эти дни: ‘Зимою напишу ‘Сержа’, ‘Фирфакса’, ‘Ореста’ и ‘Разговор о дружбе’, кроме стихов’ (2 августа), »Сержа’ не пишу, помышляю об осени, о работе, о друзьях, какими-то я их встречу? И милый ‘Фирфакс’, и ‘Орест’, и музыка, и все’ (4 августа), ‘С какою радостью осенью буду писать ‘Ореста’ и ‘Путешествие’, посвящаемое Брюсову’ (5 августа), ‘Что же это я ленюсь, в самом деле. За ‘Сержа’ приниматься большое отсутствие аппетита, если бы я был достаточно осведомлен, сейчас же принялся за ‘Ореста’, хотя главные мои aspirations к ‘Фирфаксу’. Пересматривая ‘Эме’ вижу, что ‘Сержа’ писать не хочется, другого не могу. Все до осени. Покуда подчитаю к ‘Фирфаксу’, буду писать ‘Ореста» (7 августа), »Сержа’ писать не хочется, другого не могу. Все до осени. Покуда подчитаю к ‘Фирфаксу’, буду писать ‘Ореста» (12 августа). Планы ‘Красавца Сержа’, ‘Ореста’ и материалы к повести о m-me Guyon сохранились: ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 321. Л. 97 об.—99, 102, 104 об.—105об.

8. Речь идет о статье З. Н. Гиппиус ‘Братская могила’ (Весы. 1907. No 6).

9. См. дневниковую запись от 8 августа: ‘Письмо от Сапунова меня подбодрило и даже, я скажу, взбудоражило: полон планов etc., нашел какого-то Амура, дружествен. Как вспомнилась зима. Павлик пишет, что видел того студента в Павловске’. Письмо Н. Н. Сапунова опубликовано Дж. Малмстадом (Letters of N. N. Sapunov to M. A. Kuzmin // Studies in the Life and Works of M. A. Kuzmin. Wien, 1989. S. 155-156).

10. Вероятно, описка в дате (см. следующее письмо).

51
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый друг,

я приезжаю 23-го вечером, буду у Вас 24-го, если Вы в городе. Ничего не спрашиваю, ничего не говорю, оставляя все это на свиданье. Многие ли друзья в городе? дня два буду жить на даче из-за Званцевой. Особенно хотел бы я иметь в городе уже Ивановых. Писал Вам 12-го. Сережа сегодня возвращается из Москвы, куда он ездил на 3 дня¹. Возвращаемся вместе. Целую Вас, будьте здоровы — это прежде всего. До свиданья.

М. Кузмин

18 августа 1907

1. Поездка Ауслендера была важна для Кузмина, поскольку отчасти заменяла его собственную, неосуществившуюся. Поэтому приводим дневниковые записи о ней: ‘Сережа получил за ‘Вафилла’ гонорар, но ‘Перевал’ мы еще не видели, там могут быть интересные рецензии. <...> Сережа вдруг решил ехать в Москву с барышнями. Это, конечно, удобней всего, покуда есть деньги и попутчицы’ (13 августа), ‘Сережа дописывал свой рассказ <...> Я делал ему наставления для Москвы’ (14 августа), ‘От Сережи отписка, ничего еще важного. Москва, кажется, не очень нравится. В ‘Сером волке’ проекты памятника мне и Ремизову, достаточно похожие. На ‘Вечере совр<еменного> искусства’ выведены Диотима, я и Городецкий, хорошо еще, что мои искания считаются увенчивающимися успехом, чем не хвастается Аннибал’ (17 августа), ‘Письмо только от Сережи о его пребывании в Москве’ (18 августа), ‘Сережа и утром не приехал, не может поймать он Брюсова, что ли, или закрутился в ‘Перевале’? <...> Приехал зять и Сережа, усталый с дороги. Проводив Екат<ерину> Ив<ановну>, мы еще долго беседовали с Сережей о Москве, уже лежа в темноте. Предложение ‘Скорпиона’ есть издание вместе ‘Карт<онного> дом<ика>‘, ‘Крыльев’, ‘Красавца Сержа’. Москва утомила Сережу ‘делами’, шумом, распрями, интригами. Был одновременно с ним там Ремизов, которого он, однако, не видал’ (19 августа), ‘Рассказы Сережи как-то смутили меня, не знаю, чем’ (20 августа). См. также письмо Ауслендера к Г. И. Чулкову от 20 августа (Приложение 2).

52
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Павловск,
20/VII <19>07

Дорогой друг.

Ваше имя продолжает блистать ежедневно на страницах, передовой печати. Сегодня читаю его сразу в двух фельетонах той же газеты — направо и налево¹. Правда, есть примечание редакции, благоразумно убоявшейся обвинения скопом в противоестественных наклонностях. Теперь, по крайней мере, нам ясно, что в ее личном составе нет ни одного ‘Кузмина’. Действительно, Ваше имя стало нарицательным, но не столько в смысле ‘третьей известности’, как думают иные, а в более серьезном значении, как настоящий и необходимый протест против ‘стуканья лбами’. Как жалки и беспомощны нападки Антона Крайнего!² В сущности, ему нечем кольнуть, даже такое знаменитое жало — бессильно.

Итак, у Вас два верных друга, Брюсов и Пильский, два критика и в то же время редактора (один будущий), что также не без приятности. При такой защите врагов бояться нечего³.

Мое письмо Вам показалось кисленьким. Немудрено. Вот уже два месяца, как я чувствую себя отвратительно. Старюсь не по дням, а по часам, и прозвище ‘Renouveau’ звучит теперь одной насмешкой. В настоящее время занят лечением. Увидим, что из этого выйдет.

Напишите, когда в точности Вы приезжаете, чтобы я мог Вас повидать в первый же день.

Костя⁴ шлет Вам привет. Он бодр, весел и, на вид, дьявольски молод.

Судя по настроению, царящему в литературных лагерях, мне кажется, что предстоящей зимой все должны друг с другом переругаться. Боюсь даже за свои отношения к Ивановым, т.е., конечно, к Лидии Дмитриевне.

Нельзя же, право, все время ломать комедию и скрывать, что в сущности согласен и с Брюсовым, и с Пильским, и с Белым, и с Антоном Крайним, т.е. со всеми, кто ее ругает⁵. А сказать это — значит вражда навеки, и, пожалуй, не только с нею, но и с Вяч<еславом> Ив<ановичем>. Просто не знаешь, как быть.

С удовольствием думаю о возобновлении ‘ойгий’ у трех граций⁶. Зин. Венгерова⁷ мне клялась, что Бэла⁸ вернется и все будет по-старому. А вот Гафиза уж больше не будет. Это наверно. Но не явится ли что-нибудь ‘на смену’. Это было бы любопытно⁹. Во всяком случае, Вам необходима новая ‘Прерванная повесть’. Ведь это осеннее развлечение! Жду!¹⁰

Ваш
В. Нувель

Привет Ауслендеру, ‘Вафил’ которого очень понравился Аргутинскому.

1. См. в дневнике Кузмина 20 августа: ‘В ‘Понедельнике’ Пильский восхваляет меня, с оговоркой редакции, и Чуковский пишет что-то про всех нас, неясное и ловкое’. Имеется в виду статья П. Пильского ‘О красоте и пустоте’, противопоставляющая ‘Картонный домик’ творчеству Зиновьевой-Аннибал, с редакционным примечанием: ‘Точка зрения редакции на г. Кузмина и Кузминых прямо противоположна взгляду г. Петра Пильского’ (Свободные мысли. 1907. 20 августа/2 сентября). Там же опубликована статья К. Чуковского ‘Чудо’.

2. Имеется в виду все та же статья З. Гиппиус ‘Братская могила’.

3. В. Я. Брюсов был фактическим редактором журнала ‘Весы’, а критик Петр Моисеевич Пильский (1876—1942) — редактором газеты ‘Свободные мысли’.

4. К. А. Сомов.

5. О критической реакции на творчество Зиновьевой-Аннибал см.: Никольская Т.Л. Творческий путь Л. Д. Зиновьевой-Аннибал // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1988. Вып. 813.

6. См. письмо 29, примеч. 15.

7. Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867—1941) — критик и переводчица.

8. Бэла — прозвище Л. Н. Вилькиной.

9. Встречи ‘гафизитов’ осенью 1907 г. действительно не могли состояться, т.к. не возвратившись в Петербург из Загорья Л. Д. Зиновьева-Аннибал умерла. О некоторых попытках создания нового кружка см. в статье ‘Кузмин осенью 1907 года’.

10. События, ставшие прототипической основой повести ‘Картонный домик’ и стихотворного цикла ‘Прерванная повесть’, происходили осенью и в начале зимы 1906 г.

53
КУЗМИН — НУВЕЛЮ (отрывок)

…одной книжкой¹. Рябушинский прислал пресмешное письмо². До скорого, скорого свиданья. Целую Вас. Все ли мои повести будут ‘прерванными’? Укладываюсь.

Ваш
М. Кузмин

22 августа 1907 г.

Согласно списку писем Кузмина, после этого письма он получил от Нувеля еще два — 23 августа и 20 сентября.

1. Очевидно, имеется в виду предложение издательства ‘Скорпион’ об издании в одной книге ‘Крыльев’, ‘Картонного домика’ и ненаписанного ‘Красавца Сержа’ (см. письмо 51, примеч. 1).

2. См. в дневнике Кузмина за это число: ‘Письмо от Рябушинского, смешное до трогательности. Нувель ждет меня. Рябушинский пишет, что человек с черными глазами, духами, по всем направлениям не может делать некрасивых поступков, и вдруг бойкот и т.д.’. Письмо не сохранилось в известных нам собраниях, однако понятно, что Н. П. Рябушинский уговаривал Кузмина отказаться от подписи под письмом о выходе из состава участников ‘Золотого руна’. От подписи Кузмин официально не отказывался, однако сотрудничество в журнале Рябушинского возобновил.

54
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

<28>

Дорогой Renouveau

сегодня после бессонной ночи имел удовольствие узнать, что завтра вечером я не могу быть с Вами.

Это досадно — и что не увижу Вас, и что отложится посещение Ал<ексея> Вл<адимировича>¹, передайте ему мой поклон и объясните, что отнюдь не мое нежелание заставляет делать эти отсрочки.

Спросите также, если уже не знаете, адрес Сергея Павловича². Вам поклон.

Весь Ваш
М. Кузмин

Письмо связано с событиями, описанными в дневнике. 25 сентября: ‘Дягилев уже в Париже, но как его адрес? <...> Маврин говорил, чтобы Нувель привел меня к нему’, 26 сентября: ‘У Сомова был Нувель, передавший приглашение от Бенуа, сегодня у Маврина’, 27 сентября: ‘Совсем не спал, читая ‘Fanchette’, думая почему-то о Валааме, о св. Артемии Веркольском. Я стал молиться, вспоминая не забытые молитвы. Это успокоило, но сна не привело. Опять читал ‘Fanchette’. Какая-то заброшенность, апатия’. Датируется по списку писем.

1. А. В. Маврин — секретарь С. П. Дягилева.

2. Дягилева.

55
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Суббота 29/IX <19>07

Очень рад за Вас, милый друг. Конечно, жду Вас <в> воскресенье днем — до 3-х — 4-х часов. Ведь Вы придете? Чувствую себя заранее отринутым. Так приходите, чтобы я не оказался еще и покинутым. Волнуясь, жду. Как буду волноваться, слушая Ваш правдивый рассказ¹.

С А<лексеем> Вл<адимировичем>² сговорюсь. Кланяйтесь, кланяйтесь В.А.!! Ваши бессонные ночи меня беспокоят. ‘Что-то ждет нас впереди’.

Ваш
В. Нувель

1. Речь идет о том, что В. А. Наумов обещал Кузмину прийти к нему в субботу (см. в дневнике за 28 сентября: ‘Письмо от Наумова, милое: придет в субботу. Приплелся Павлик, немного устроившийся, кажется. Как он проник, не знаю. Сидел дома, перечитывая короткую записку В<иктора> А<ндреевича>‘), что вынудило Кузмина перенести планировавшуюся, очевидно, встречу в этот день с Нувелем на воскресенье, 30 сентября. См. дневниковые записи о встречах этих двух дней: ‘Я торопился домой и, купив папирос и конфет, поспел раньше В<иктора> А<ндреевича>. Приехал он очень ажитированный, долго говорили о занятиях и т.д., я был скучен и moussade. Ему тяжело, что он причиняет мне тяжесть, но ничего поделать он не может, будто бы. Уговорились гулять в понедельник. Звал к себе и обещал познакомить с сестрами. Был расстроен и, кажется, растроган. Говоря, что ничего сделать не может, поцеловал меня несколько раз. Ушел в первом часу, я поехал его проводить до моста, вернувшись рано. Какой-то осадок есть, мне кажется, я не так себя веду, как нужно’ (29 сентября), ‘Нувель недоволен моей тактикой’.

2. Мавриным.

3. Наумову.

56
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый Вальтер Федорович,

может быть, мне придется приехать в Петербург на день или на два ради свиданья с В.Н.¹. Не могу ли я, если придется, переночевать у Вас один раз? Ведь, может быть, и не нужно будет.

Я здоров, но, разумеется, скучаю. Пишу понемногу. Написал рассказ ‘Флор и разбойник’ и начал небольшую поэму ‘Всадник’².

В.А. возвращался через Одессу и в Окуловку не заезжал. Очень, очень хочу Вас видеть всех. Что Петр Петрович?³ Не приехал ли Сергей Павлович⁴, мои поклонения ему. Целую Вас

М. Кузмин

15 июля 1908

Несмотря на большой перерыв в письмах, пропало их немного: в списке писем Кузмина и к нему числится лишь 3 неизвестных нам письма Нувеля от 1 и 2 ноября 1907 г., а также от 4 марта 1908 г.

1. Полагавшаяся возможной поездка для свидания с В. А. Наумовым из Окуловки, где Кузмин проводил вторую половину 1908 г., в Петербург в июле—августе не состоялась.

2. ‘Флор и разбойник’ — Весы. 1908. No 9, ‘Всадник’ — впервые в книге ‘Осенние озера’ (М., 1912). Посвященная И. фон Гюнтеру поэма была задумана 28 июня, а закончена 21 июля. Об истории создания поэмы см. в письме И. фон Понтера к В. Ф. Маркову (Кузмин М. А, Собрание стихов. Mnchen, 1977. Т. III. С. 638—639), хотя настрой, в котором она писалась, Гюнтером несколько изменен. Судя по дневнику Кузмина, поэма была вызвана к жизни встречей с Гюнтером, когда Кузмин играл роль мага и ‘шарлатанил’.

3. Петр Петрович — Потемкин.

4. Сергей Павлович — Дягилев.

57
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

17/VII <19>08

Дорогой Михаил Алексеевич.

Сегодня утром вернулся из Ревеля, а послезавтра уезжаю на неделю в Стокгольм. Таким образом, нам едва ли удастся встретиться в Петербурге, если Вы не отсрочите приезда. Во всяком случае, я дам распоряжение Аннушке приютить Вас на ночь, если меня не будет. Pour compensation Вы найдете Петра Петровича. Буду очень жалеть, если не увидимся.

Сегодня получил ответ от В. А., которому наконец-таки написал.

Что Вы делаете? Где Серг<ей> Серг<еевич>¹? Вообще, что-то ждет нас впереди?

Целую Вас

Ваш верный союзник
В. Нувель

См. в дневнике 18 июля: ‘Письмо от Валечки, живо мне напомнившее Петербург, пишет, что получил ответ от В<иктора> Н<аумова>, пожалуй, будут еще видеться, завяжут сношения’. Ср. открытку Нувеля к Сомову от 18/31 июля: ‘Вчера только вернулся из Ревеля, а завтра уезжаю <...> в Стокгольм, откуда вернусь в понедельник 28-го <...> Если будешь здесь раньше, зайди к П. П. <Потемкину>. Он будет очень рад’ (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 59. Л. 45 об.).

1. Сергей Сергеевич — Позняков (1889—1940-е?), любовник Кузмина в это время, студент Петербургского университета, литератор-дилетант, автор ‘Диалогов’ (Весы. 1909. No 2). См. также письма 59—61.

58
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

5/IХ <19>08

Дорогой Михаил Алексеевич,

Вот что: Петр Петрович¹ не выносит одиночества. Кроме того, для него было бы хорошо быть в постоянном общении с человеком, ему дорогим и близким. Такой человек — Вы. Если Вы еще не устроились, я был бы очень рад, если б Вы поселились вместе с ним. Думаю, что и Вам это было бы приятно. Как жилец П.П. замечательно удобен. Стеснять Вас, конечно, он ни в чем не будет. Наоборот!

Напишите, пожалуйста, как Вы относитесь к такому предложению. Мне кажется, такая комбинация в высшей степени приемлема и даже желательна.

О себе не пишу — нечего! Видел Виктора Андреевича всего один раз. Он пополнел, и вид у него вполне здоровый. Несмотря на мое приглашение, он с тех пор у меня не был. Je n’en pleure pas.

Скоро надеюсь Вас обнять. Пора Вам возвращаться.

Хотя ничего заманчивого здесь и нет, но все же я очень надеюсь, что зима будет интересна, особенно при Вашем благосклонном содействии.

Сердечно Ваш
В. Нувель

1. Петр Петрович — Потемкин.

59
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый и дорогой
Вальтер Федорович,

я еще никак не устроился. Знаю одно, что у Ивановых не только не буду жить, но и произойдет большое охлаждение, чтобы не сказать более¹. Много раз вспоминал Вас и Сомова с большою нежностью, on reviens toujours ses premiers amours. Я думаю, что мы будем, может быть, по-новому, но теснейшим образом вместе. М<ожет> б<ыть>, я буду жить с Сергеем Сергеевичем, еще не знаю. Я к Петру Петровичу отношусь очень хорошо, не выношу так же одиночества, и, конечно, был бы рад устроиться в одном месте и недалеко от Вас (это во всех случаях), но сам не знаю до приезда, как это выйдет.

Мне необходимо увидаться с Вами, прочесть дневник чуть не с ноября 1907 г. и т.д. и поговорить о новом своем курсе².

Писал довольно много, теперь очень увлечен текстом и мелодиями оперетки (Singspiel) ‘Забава дев’³. Здоров.

От В. А. получаю письма не часто. Если не потребуют дела, приеду числа 15—18.

Целую Вас всех

М. Кузмин

7 сентября 1908

1. Фраза связана с тем, что Вяч. Иванов предложил Кузмину разделить с ним квартиру, однако бурный роман с Позняковым и желание жить с ним вместе привели Иванова в такое смущение, что он выразил желание видеть Кузмина жильцом ‘башни’ только в одиночестве, чем последний был возмущен. Однако возмущение довольно быстро улеглось, а в 1909 г. Кузмин переехал на ‘башню’. См. в дневнике 7 сентября: ‘Очень недружественная телеграмма от Ивановых, отвечу и поступлю, как следует. <...> Валечка пишет, не устроюсь ли я с Потемкиным. Перед розовыми облаками в открытое окно, думаю о Познякове, Ивановых, петербургской жизни’.

2. См. запись от 10 сентября в дневнике Кузмина: ‘Остановился в ‘Северной’, заботясь, чтобы рядом был пустой номер. <...> Поехал к Валечке, куда прибыл и Сережа. Новости, сплетни, несколько кисел. Потащились в ‘Вену’ <...> Завтра к Дягилеву и Бенуа. Телеграммы нет. Валечка рассчитывает на Коровина для журнала. Так много людей нужно видеть. Еще Виктора, как я буду с ним объясняться?’

3. Оперетта ‘Забава дев’ была поставлена в Малом театре в 1911 г. и имела относительный успех.

60
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Вальтер Федорович,

вот я опять вдали от всех Вас¹. Напишите мне, пожалуйста, что у Вас делается и в особенности что слышно о Сергее Сергеевиче. Хотя я к нему почувствовал некоторый ледок от его предотъездных фокусов², но тем не менее он мне очень дорог, и я бы Вас покорнейше просил не устраивать его ‘счастья’ никаким образом. Ведь нет ничего тайного, что бы не сделалось явным, и я Вам обещаю, что хотя бы Сергей Сергеевич мне оказался тогда нужен как прошлогодний снег, но я не прощу его ‘устройства’. Ни в чем его не устраивайте. Без меня лучше бы даже личина невнимания.

Сомова попросите устоять против авансов Познякова, п<о>т<ому> ч<то> как мне ни дорог Сомов, я принужден руду с ним рассориться, и надолго, узнав (а узнать рано или поздно, я узнаю). Вот. Пишу много, не скучаю. Знайте, что все это серьезно, как самая серьезная вещь. Передайте мое умоление Сомову непременно и пишите. Отказывайте во всем С. С.

Целую Вас
М. Кузмин

31 октября 1908

Это письмо и два следующих связаны с обострением отношений между Кузминым, Нувелем и Сомовым из-за ревности первого. См. в дневнике об этих письмах 31 октября: ‘Написал разгон Нувелю и ‘Руну’. Вечером играли в карты. Иногда работаешь весело, иногда же чуть не плачешь, как вспомнишь С<ергея> С<ергеевича>, это какое-то сплошное недоразумение’. 5 ноября: ‘От Валечки письмо, чтобы меня успокоить, но пикированное’. 6 ноября: ‘Все вспоминаю, что меня расстроило? Письмо Валечки, неудовлетворенное ожидание, отсутствие писем? Не знаю, но целый день не в духе’.

1. 26 октября после недолгого визита в Петербург, где он нередко виделся и с Нувелем, Кузмин вернулся в Окуловку.

2. См. о поведении Познякова в дневнике Кузмина: ‘Я злился, в гостинице закатил сцену. У Сологуба он был мил, но ухаживал за Сомовым, с которым Валечка его сводит’ (21 октября), ‘Утром вместо Сережи записка: ‘Такое положение дальше продолжаться не может, лучше некоторое время не видаться’. <...> Теперь мне не описать своего положения, тем более, что вчера Сережа мне казался желаннее, чем когда бы то ни было. <...> Потом Позняков: выяснил ему поведение и точку зрения теперешнего моего отправления’ (23 октября).

61
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

3 ноября <19>08

Успокойтесь, дорогой Михаил Алексеевич. Никакой опасности нет. Мы столько же думаем о С. С, сколько о прошлогоднем снеге. С тех пор, что Вы уехали, никто из нас его не видел. Мы забыли бы о его существовании, если бы Вы не напомнили.

Но мне жаль, что Вам приходится прибегать к ‘усиленной и чрезвычайной охране’¹ Ваших прав и интересов, даже к угрозам самого жестокого свойства. Надеюсь, все это скоро пройдет, т.к., по-моему, c’est plutt une question d’amour-propre.

Ваш
В. Нувель

1. ‘Положение об усиленной и чрезвычайной охране’ вводилось в России в критических ситуациях (например, в революционные годы).

62
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Вальтер Федорович, Вы можете думать и надеяться на что угодно, но мои не угрозы, а слова остаются в прежней силе. Я просто сообщаю заранее, что всякий macrtage С. С. будет мною принят как такая измена и оскорбление, после которых немыслимы дружеские отношения. Мне помнится, что опасаться этого я имел основания. Одним словом, хотите верьте, хотите нет, поступайте, как найдете удобным, но Вы не можете оправдываться, что не знали, как я к этому отнесусь. Я очень бодр и много занимаюсь, больше, кажется, нечего и сообщать, а Вы, по-видимому, не в расположении делиться новостями, которые я был бы очень рад знать здесь, в уединении.

Милому Сомову мой поцелуй. Дай Бог, чтобы не пришлось с ним ссориться. И для него ведь это не так уже важно!

Кланяюсь всем. Целую Вас.

Ваш
М. Кузмин

Еще раз подтверждаю свои слова надолго, т.е. вплоть до нового распоряжения.

6 ноября 1908 г.

63
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

8/I <19>09

Дорогой Михаил Алексеевич,

Посылаю Вам при сем 50 рублей. Твердо рассчитываю получить всю сумму 12-го. Иначе страшно подведете. Постараюсь получить билет на ‘Ваньку Ключника’¹. Надеюсь Вас встретить, хотя бы без С. С.²

Ваш
В. Нувель

1. ‘Ванька-Ключник и паж Жеан’ — пьеса Ф. Сологуба, поставленная H. H. Евреиновым в театре на Офицерской. См. письмо 64, примеч. 1.

2. С.С. — Позняков (см. примеч. 1 к письму 56).

64
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Дорогой Вальтер Федорович,

простите, что сам не заехал. Сегодня, вероятно, будем на ‘Ваньке Ключнике’, если С.С. свободен¹. Не знаю, выберусь ли и куда из гостиницы при полной убитости новою сложностью. По правде сказать, не очень-то я верю в непричастность самого Сережи ко всей этой истории. Вчера просидел вечер у Блока². Попрошусь переехать до 19 (время окончательного переезда ко мне С.С.) к Ме<й>ерхсльду, Тамамшевым, Ремизовым — (что я знаю?), а то в комнате у чужих теперь я прямо повешусь³.

Как насчет завтраво, или в субботу? Сообщите по телефону. Спасибо. Целую.

Ваш
М. Кузмин

8 января 1909

1. См. в дневнике за это число: ‘Купил билеты на ‘Ваньку’, крест. <...> Сережа очень опоздал, прямо стал говорить, что я его меньше люблю, раздражаю и т. п. На пьесе было тесно и далеко сидеть. Нам не понравилось, хотя играли хорошо и успех имела’.

2. См. в дневнике за 7 января: ‘Вечером <Позняков> не пришел, я поехал к Ремизовым, но их не было дома, а я отправился к Блоку, где и просидел вечер, слушая и читая стихи’.

3. В это время Кузмин находился в отчаянном финансовом положении, что обостряло и без того сложные отношения его с С. С. Позняковым. См. запись в дневнике, фиксирующую события 11—23 января: ‘Эти две недели будто 20, будто 200 лет прожито, и я то вверх влекусь надеждой и обещаниями, то стремлюсь вниз головой в пучину. Сережа поклялся на моем кресте, что к 20-му все устроится и он переедет ко мне. Все сижу в гостинице. Сомов пишет портрет. У Тамамшевых был маскарад, Сережа ухаживал сломя голову за Настей <А. Н. Чеботаревской>, я ревновал и вел себя невозможно <...> Сережа объявил, что 20-го он не может переехать. Клятва вздор, он дал ее ложно. Потом объявил, что не любит меня. Я хотел отравиться, конечно, не сделал этого, конечно, примирюсь со всем, что он захочет, конечно, он будет изменять, м<ожет> б<ыть>, женится — я все приму: я трус и раб, но люблю его больше Богородицы. Я болен, три раза кашлял с кровью, жар, ломота. Внешне все по-старому, были в театре, в Царском, у Ремизовых, на философск<ом> собрании, я начинаю заниматься, сижу без денег, как устроюсь, не знаю, — не все ли равно’.

65
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Простите, милый друг, задержку. Я ездил в Москву и приехал только сегодня¹. Надеюсь, что все благополучно и Вы не слишком подведены. Воображаю, что Вы обо мне думали, но я не вконец мошенник. Очень жду Вас, чтобы видеть, что Вы не сердитесь. Благодарю Вас и С. П.².

Ваш
М. Кузмин

16 января 1909

1. См. в уже цитировавшейся записи за 11—23 января: ‘Через день повестка из суда. Поскакал без вещей в Москву, Сережа провожал меня, слегка печальный, бесконечно милый, в фуражке. В Москве холод, все милое, дело почти устроил, запродав свою душу ‘Скорпиону’, но пока это устраивалось, чего только не передумал, и лицо, глаза милого Сережи меня останавливали от безумств. Не видеть его, да лучше быть собакой, калекой, брюсовским рабом, прикованным к ложу, только бы видеть. <...> Вернулся, расплатился’. В тот же день, что и Нувелю, Кузмин написал Сомову: ‘…меня задержали очень неприятные дела, которые теперь к счастью кончены’ (ГРМ. Ф.133. No 232).

2. С. П. — Дягилев.

66
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Открытка со штемпелем:
Окуловка, 27.2.<19>09.

Милый друг, я так рад, что последний вечер, проведенный в городе, был именно такой, и помню благодарно все, что Вы говорили. Я вскоре напишу Вам и Петру Петровичу, — а покуда будьте другом, сообщите, где, как, с кем и в каком виде видели Вы С. С. Целую.

Ваш
М. Кузмин

67
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

Милый Renouveau, благодарю Вас за дружбу и за утешительные сведения о С. С.

Если Вам вздумается осуществить Вашу ‘безумную мысль’, т.е. приехать в Окуловку, мы будем очень рады¹. Я вполне понимаю Ваше настроение и очень жалею Вас, но, не зная всего, чем могу помочь? да и возможна ли тут помощь? Вот когда жалко, что искусство не может достаточной быть отдушиной для Вашей печали. Il n’y a que l’art² всегда приходит на помощь в таких случаях, хотя я предчувствую, что данный Ваш случай совсем не то, не заурядная измена или невозможность, но вроде того поворота, который всех нас ждет, который при большей взаимности, м<ожет> б<ыть>, представляет один из прекраснейших видов любви, притом без риска измены и ревности. Я говорю о том времени, когда половое стремление (всегда главное, без чего ничто не существует: ни чувство, ни искусство, ни вера: скопец — не может быть художником и священником, он лишен творчества) переходит в потенциальное состояние, уступая первенство нежности, дружбе, руководительству, не простым, но как-то в высшей степени любовным и целомудренным. При искусстве возможна роль музы, Дульцинеи, что я знаю? Это страшно трудно и сурово, несмотря на всю сладость такого отречения. Я уверен, что этот час еще далек от Вас, но предупреждающие удары мы все знаем, и всегда кажется, что это — последний… Если бы я был более увлечен Судейкиным, и с его стороны было что-нибудь, кроме детского обмана и комедии, разве не ужасным ударом была бы вся эта история?³ И если в будущем моей теперешней любви стоит нечто подобное, то это будет удар если не последний, то предпоследний⁴. Я не знаю, в чем невозможность, ревность etc. y Вас. Любит ли он другого, глух ли к такой любви вообще, глух ли к Вам, не любя другого? Это все надо знать, и чего Вы хотите? и чего достигнуть Вы не можете надеяться? Приезжайте, дорогой друг, а пишите во всяком случае.

Я здоров и покоен, но мало работаю. Поклон Сомову и Потемкину. Целую Вас.

М. Кузмин

2 марта 1909

<Приписка> Простите за мозгологию⁵. Очень люблю Вас.

См. в дневнике Кузмина 1 марта: ‘Солнце. Письма от милого Сережи и доброго Нувеля. Какая радость. Веселятся они напропалую. Ну и что же: это хорошо’.

1. Нувель в Окуловку, где Кузмин прожил с небольшими перерывами с лета 1908-го до осени 1909 г., не приезжал (см. примеч. к письму 67).

2. Фраза, которая имела в кругу Кузмина особое значение. См. в дневнике 17 августа 1909 г.: ‘Слава Богу, vita nuova? сколько раз она начиналась. <...> Дома играли Бетховена и Моцарта. Тихо, спокойно. Работать. Il n’y a que l’art, как говорит Бакст после сердечных крушений’.

3. Подробнее см. в статье ‘Автобиографическое начало в раннем творчестве Кузмина’.

4. Имеется в виду роман с С. С. Позняковым, завершившийся довольно скоро и без особых последствий.

5. Слово, которым в кругу Кузмина, Нувеля, Сомова обозначалось бесплодное умствование.

68
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Четверг 5/III <19>09

Спасибо, милый друг, за сочувствие. Писал я Вам в пароксизме отчаяния, когда надо было принять тяжелое решение. Теперь оно принято — и мне как будто легче. Не знаю, надолго ли. Но остроты боли уже нет. Боже мой! Как трудно уничтожать в себе то, что любишь и ценишь больше всего!

Ach! der heiligste von unsern Trieben

Warum quillt’aus ihm die Grimme Pein!¹

Живу как-то тупо и глупо. Мало куда хожу. Занят парижскими делами, хотя они меня мало интересуют, но все же отвлекают от навязчивых идей. Увы! у меня нет утешения творчеством, как у Вас.

Предстоит, я знаю, долгий период пустоты и угнетенности. Но все же это лучше, нежели эти нестерпимые страдания, которые, наверно, погубили бы меня. И жертва была бы — бессмысленная, никому не нужная.

А так во мне живет еще надежда на renouveau, на возможность снова увидеть прелесть мира и полюбить ее. Ужасно только то, что я убедился в своей слабости, в том, что борьба мне не под силу.

Простите, надоедаю Вам своими иеремиадами. Как Ваше здоровье? С С. С. встречаюсь только на репетициях ‘Ночных плясок’². Не приедете ли в Петербург? Здесь Брюсов. Я его не видал³. Были как-то у Иванова, где гостит Бердяев⁴. Было уныло и беспросветно.

Ах, милый! Боюсь, que je suis un ‘опустившийся человек’.

Пишите.

Любящий Вас
В. Нувель

См. в дневнике Кузмина 6 марта: ‘Письмо от Валечки. Не приедет. Брюсов в Петербурге’.

1. Из стихотворения Гете ‘Надпись на книге ‘Страдания юного Вертера» (за указание благодарим Г. И. Ратгауза).

2. ‘Ночные пляски’ — пьеса Ф. Сологуба, поставленная группой петербургских литераторов.

3. В. Я. Брюсов приезжал в Петербург по делам книгоиздательства ‘Пантеон’ и для свидания с Н. И. Петровской.

4. Николай Александрович Бердяев (1874—1948) — философ, одно время близкий друг Вяч. Иванова, впоследствии с ним разошедшийся. В 1908—1909 гг. испытывал сильное воздействие Мережковских. О его отношениях с Ивановым см. статью: Shishkin Andrej. Le banquet platonicien et soufi la ‘tour’ ptersbourgeoise: Berdjaev et Vjaceslav Ivanov // Cahiers du Monde russe. 1994. T. XXXV, No 1-2. P. 15-80.

69
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Открытка со штемпелем
25/XII <19>11

Спасибо. Поздравляю. Целую. Что ж это Вы застряли?

В.Н.

70
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Пятница

Михаил Алексеевич! Неужели Вы сердитесь? Кому же, как не Вам, понять мое состояние? Кому же говорить то, что меня мучает? Быть может, я груб и несправедлив. Ну тогда придите и скажите: ‘Вы неправы’, — и я поверю Вам. А за грубость простите.

Я слишком хорошо знаю, что до сих пор я почти всем обязан Вам. Мне, действительно, очень тяжело без Вас. Ведь я не сделал Вам ничего дурного. Я просто сказал Вам то, что думал. Если я ошибся, тем лучше для Вас, для меня и — главное — для него.

Михаил Алексеевич! Отчего Вы меня оставляете, когда Вы мне необходимы! Неужели мы больше не будем, вместе, говорить о нем?

Любящий Вас
В. Нувель

Письмо, очевидно, связано с обоюдной влюбленностью в В. А. Наумова и, если это справедливо, относится к концу 1907-го или началу 1908 г.

71
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

Понедельник

Дорогой
Михаил Алексеевич,

Потемкин, Костя, Бакст и я собираемся к Вам завтра вечером. Если Вам неудобно, известите меня каким-нибудь способом.

Ваш
В. Нувель

ПЕРЕПИСКА С В. Ф. НУВЕЛЕМ

Печатается впервые.

1. Михаил Кузмин и русская культура XX века. Л., 1990. С. 154.

2. См.: Cheron G. Letters of V.F.Nuver to M.A.Kuzmin: Summer 1907 // Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1987. Bd.19, Блок в неизданной переписке и дневниках современников (1898—1921) / Вступ. ст. Н. В. Котрелева и З. Г. Минц, публ. Н. В. Котрелева и Р. Д. Тименчика // Литературное наследство. М., 1982. Т. 92, кн. 3. С. 288—289, 291, 293. См. также предисловие к публикации А. Г. Тимофеева (Новое литературное обозрение. 1993. No 3. С. 121).

3. Наиболее подробно рассказано о Нувеле в мемуарах А. Н. Бену а, знакомого с Нувелем еще с гимназических дней. См.: Бенуа Александр. Мои воспоминания. Изд. 2-е., доп. М., 1990. Кн. первая, вторая, третья. С. 486—491, То же. Кн. четвертая, пятая. С. 222—225.

4. Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Л., 1971. Т. 1. С. 373.

5. Добужинский М. В. Воспоминания. М., 1987. С. 203.

6. Наиболее серьезное свидетельство подобного рода — письма 3. Н. Гиппиус к Ну велю (РГАЛИ. Ф. 781. Оп. 1. Ед. хр. 5). К сожалению, ответные письма Нувеля нам не известны.

7. Помимо отмеченного комментаторами различных книг участия в работе над монографией А.Гаскелла ‘Дягилев. Его художественная и частная жизнь’ (L., 1935), Нувель оставил написанные по-французски воспоминания о Дягилеве, известные составителям двухтомника дягилевских материалов, но использованные ими лишь частично из-за чрезмерно большого объема (РГАЛИ. Ф. 2712. Оп.1. Ед. хр. 104. 308 л.).

8. Бенуа Александр. Цит. соч. Кн. четвертая, пятая. С. 477.

ПЕРЕПИСКА С В. Ф. НУВЕЛЕМ

1НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

2КУЗМИН — НУВЕЛЮ

3КУЗМИН — НУВЕЛЮ

4НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

5КУЗМИН — НУВЕЛЮ

6НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

7КУЗМИН — НУВЕЛЮ

8НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

9КУЗМИН — НУВЕЛЮ

10НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

11НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

12КУЗМИН — НУВЕЛЮ

13КУЗМИН — НУВЕЛЮ

14НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

15НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

16КУЗМИН — НУВЕЛЮ

17НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

18КУЗМИН — НУВЕЛЮ

19КУЗМИН — НУВЕЛЮ

20НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

21КУЗМИН — НУВЕЛЮ

22НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

23КУЗМИН — НУВЕЛЮ

24КУЗМИН — НУВЕЛЮ

25КУЗМИН — НУВЕЛЮ

26КУЗМИН — НУВЕЛЮ

27НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

28НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

29НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

30КУЗМИН — НУВЕЛЮ

31НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

32КУЗМИН — НУВЕЛЮ

33НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

34КУЗМИН — НУВЕЛЮ

35НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

36КУЗМИН — НУВЕЛЮ

37НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

38НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

39КУЗМИН — НУВЕЛЮ

40НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

41КУЗМИН — НУВЕЛЮ

42КУЗМИН — НУВЕЛЮ

43НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

44КУЗМИН — НУВЕЛЮ

45НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

46КУЗМИН — НУВЕЛЮ

47КУЗМИН — НУВЕЛЮ

48НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

49НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

50КУЗМИН — НУВЕЛЮ

51КУЗМИН — НУВЕЛЮ

52НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

53КУЗМИН — НУВЕЛЮ (отрывок)

54КУЗМИН — НУВЕЛЮ

55НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

56КУЗМИН — НУВЕЛЮ

57НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

58НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

59КУЗМИН — НУВЕЛЮ

60КУЗМИН — НУВЕЛЮ

61НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

62КУЗМИН — НУВЕЛЮ

63НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

64КУЗМИН — НУВЕЛЮ

65КУЗМИН — НУВЕЛЮ

66КУЗМИН — НУВЕЛЮ

67КУЗМИН — НУВЕЛЮ

68НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

69НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

70НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

71НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

ПЕРЕПИСКА С В. Ф. НУВЕЛЕМ

Читайте также:

1
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

2
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

3
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

4
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

5
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

6
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

7
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

8
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

9
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

10
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

11
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

12
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

13
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

14
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

15
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

16
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

17
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

18
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

19
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

20
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

21
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

22
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

23
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

24
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

25
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

26
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

27
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

28
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

29
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

30
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

31
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

32
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

33
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

34
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

35
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

36
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

37
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

38
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

39
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

40
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

41
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

42
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

43
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

44
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

45
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

46
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

47
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

48
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

49
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

50
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

51
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

52
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

53
КУЗМИН — НУВЕЛЮ (отрывок)

54
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

55
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

56
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

57
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

58
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

59
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

60
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

61
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

62
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

63
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

64
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

65
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

66
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

67
КУЗМИН — НУВЕЛЮ

68
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

69
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

70
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ

71
НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ