Переписка с В. Ф. Ходасевичем, Петровская Нина Ивановна, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 35 минут(ы)

Минувшее: Исторический альманах. 14.

М., СПБ.: Atheneum: Феникс. 1993.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ Н.И. ПЕТРОВСКОЙ

Публикация Р.Л. Щербакова и Е.А. Муравьевой

Нина Ивановна Петровская (1884-1928) — писательница и литературный критик. Была замужем за Сергеем Алексеевичем Соколовым (псевд. — Сергей Кречетов, 1878-1936), адвокатом, поэтом, владельцем издательства ‘Гриф’. Перу Соколова принадлежат сборники: ‘Алая книга’ (М., ‘Гриф’, 1907), ‘Летучий голландец’ (М., ‘Гриф’, 1910), ‘Железный перстень’ (Берлин, ‘Медный всадник’, 1924). Петровская была менее плодовита. Отдельным изданием вышел лишь небольшой сборник ее рассказов. В снисходительной рецензии на него А.Белый отметил: ‘Из Нины Петровской могло бы выработаться действительное дарование, если бы она не относилась так пассивно к собственным своим художественным переживаниям’ {Весы. 1908. No 3. С.92.}.

В юбилейном альманахе ‘Гриф’ (М., 1914) анонсировалась вторая книга Петровской — ‘Разбитое зеркало’, но она так и не появилась. Разразилась Мировая война, потом революция. Медленно, словно в театре, опустился ‘железный занавес’, разделив оставшихся ‘здесь’ читателей и оказавшихся ‘там’ писателей. На многие десятилетия были вычеркнуты из официальной культуры, а затем и из людской памяти гораздо более крупные литературные таланты. Имя второстепенной символистки и ее не очень самостоятельные творения, появлявшиеся на страницах газет, журналов и альманахов модернистского направления, выражаясь словами самой Петровской, ‘канули в бумажную пучину’. Казалось, уже навсегда. Однако в последние годы они начинают выплывать из небытия. Сначала имя Петровской замелькало в набранных петитом примечаниях литературоведов, занимавшихся ‘серебряным веком’, затем в текстах переиздающихся книг крупнейших представителей русского декаданса. Появился полный текст ее ‘Воспоминаний’ и письма Петровской к О.И. Ресневич-Синьорелли и Ю.И. Айхенвальду {Жизнь и смерть Нины Петровской. Публикация Э.Гарэтто // Минувшее: Исторический альманах. Т.8. Париж, 1989. С.7-138.}. А недавно был даже выпущен московской киностудией небольшой фильм, посвященный Нине Ивановне. Этот интерес вполне закономерен. Здесь мы не будем подробно останавливаться на личности и судьбе Петровской, отослав читателя к уже упомянутым публикациям, к книге А.Белого ‘Начало века’, к мемуарному очерку В.Ходасевича ‘Конец Ренаты’ и другим работам. Сделаем лишь несколько конкретных замечаний по существу предлагаемой публикации.

На первый взгляд, письма Петровской могут показаться не очень интересными. Она не рассчитывала на посмертную литературную славу и вряд ли предполагала, что ее письма когда-нибудь появятся в печати. Поэтому в них нет ничего, рассчитанного на публику, они предельно заземлены и заполнены, как правило, сиюминутными делами и переживаниями. Однако внимательный читатель увидит за малозначительными подробностями картину давно отшумевшей жизни быстро отцветшего отечественного декаданса. Лексика, стиль взаимоотношений, психология его представителей достаточно выпукло обрисовываются в этих письмах. Специалисту они помогут в какой-то степени уточнить некоторые датировки, понять мотивы написания ряда произведений, разобраться в хитросплетениях тогдашних литературных схваток. Письма Петровской образуют своеобразную рамку, обозначающую начало и конец ее трагедии. Первые семь относятся к периоду, когда она Сыла еще женой процветающего адвоката и известного издателя, хозяйкой маленького символистского салона, но уже не хотела оставаться в этой роли и желала сделать из своей жизни, как писал Брюсов, ‘трепет без конца’. А последнее рисует то ужасное состояние человеческой души, когда нормальная жизнь становится абсолютно невозможна, а гибель — неотвратима. Адресат последнего предсмертного письма — писательница и переводчица Екатерина Владимировна Выставкина-Галлоп (1877-1957) — также из числа тех, кто безуспешно пытался спасать Нину Ивановну (как и Ходасевич, и Ю.И. Айхенвальд, и многие другие). В предисловии к ‘Воспоминаниям’, написанным Петровской по просьбе Галлоп, последняя сообщает: ‘В 1924 году я встретила ее в Берлине. В опустившейся, старой, больной, нищей женщине трудно было узнать сразу блестящую хозяйку модного литературного салона. Но через несколько минут я уже узнала ее. Она не представляется мне ни бедной, ни нищей, ни истрепанной голодом и наркотиками. Больше того /…/ она остается в памяти сильной духом, вполне сохранившей внутреннее достоинство’ {Рукопись тома ‘Русские символисты’, подготовленного Н.С. Ашукиным для издания Литературным музеем. С.218-219. — Собрание Р.Л. Щербакова. Далее: Русские символисты.}.

Письма Петровской к В.Ф. Ходасевичу находятся в РГАЛИ (Ф.537. Оп.1. Ед.хр.77), письмо к Е.В. Галлоп и письмо Ходасевича к Петровской — в собрании Р.Л. Щербакова. Последний документ можно назвать письмом весьма условно. Возможно, это лишь черновик, не исключено, что письмо так и не было отправлено, так как автограф случайно был обнаружен в старой книге, приобретенной в букинистическом магазине…

Петровская — Ходасевичу

24 августа [1906]¹

Дорогой Владислав Фелицианович, поручение Ваше исполнено. В[алерий] Я[ковлевич] сказал, что ехать нужно именно так и туда, как Вы пишете. Относительно же того, пускают или нет, — он наверно не знает. Прежде пускали без труда. Но, прибавил при этом, что делать там нечего и что сейчас там нет почти ничего интересного. Вот и все. Итак, в начале сентября в Москву? Вероятно, попадете к самой организации журнала². По крайней мере похоже, что он будет. А каков Ваш Антик!³ Кто же был прав? Я никогда не ошибаюсь. Подхожу к человеку всегда с мыслью: ‘Ты, мой милый, наверно, тоже негодяй’… и, если оказывается обратное (в одном случае из 100), пожимаю плечами и все же долго к нему и подозрительно присматриваюсь. Нахожу такой метод самым верным.

Итак возникает журнал: ‘Рэдакция’, сотрудники, приемные дни, литературные дрязги и все честь честью. Сереженька увязнет в литературных подлостях опять по самые ушки. Дай ему Бог! Он, действительно, очень хороший, этот самый Гриф⁴, и за это ему со всех сторон подкладывают свиней⁵. Подлее, гнуснее поведения Курсинского ‘из бездны’ и представить себе ничего нельзя. А Вы еще книгу его вздумали издавать⁶, и Грифчик и Вы за него горой стояли. Эх, черти лиловые! Когда же Вы снимете с хвостов розовые очки?

Тароватый — мерз[ав]ец осторожный, ругает и клевещет за углами, когда уверен, что ему не прищемят длинного носа⁷. А уж что только говорят про нас! Про меня, про Марину⁸, Грифа, Вас!.. Даже и повторять не хорошо. А знаменитый ‘рябчик’! Ну и хам же и лгун⁹. Одним словом, все это вы уже, наверно, знаете, довольно об этих с[укины]х котах! Еще новостей во внешнем, кажется, нет. Приехал Бачинский Ал[ексей] Осип[ович]¹⁰. Прекрасное и благородное существо. На днях вернется Б.Попов¹¹. Л[идия] Д[митриевна] наняла кв[артиру] в доме Курносовых¹², а прекрасная чета выехала оттуда¹³. Вальдор¹⁴, вернувшись с дачи, ежедневно заседает в З[олотом] Р[уне]. Вероятно скоро ‘Сам’¹⁵ употребит его для целей полезных. Ну, наприм[ер], заставит калоши подавать или что-нибудь в этом роде. Ах, милые, милые литераторы!

А еще могу Вам сообщить, что дом Голицына¹⁶ полон черных и рыжих тараканов. Они неистребимы и ходят по полу у Вас и у нас пешком. Без страха. Это гнусно. Я содрогаюсь от отвращения. Как Вы к ним относитесь?

Я живу ничего. Очень, очень хотелось бы уехать в сентябре на месяц, но не знаю осуществлю ли это намерение¹⁷.

Затем прощайте. Жму руку и проч[ее].

Ваша Н.Соколова.

Милая Мариночка, приезжайте. Я от Вас отвыкла, но надеюсь вновь вернуться к тем дням, когда мы забывали, кто у кого в гостях и дошло до вывода, что здороваться — лишнее. Москва еще все на летнем положении. Но, кажется, скоро войдет в свою застарелую колею. Нам положительно нужно придумать новых людей, а то ведь и из застарелой компании придется кое-кого вычеркнуть и подвергнуть остракизму. ‘Дриадные фокусы’ привезите в Москву — это будет забавно и здесь¹⁸.

Целую за ушком.

Ваш Нин.

¹ Год определен по содержанию.

² 15 июля 1906 С.Соколов-Кречетов сообщил И.А. Новикову: ‘Осенью намерен организовать журнал, где наряду с чистым искусством будет привнесен и политический элемент (не злободневный, не крикливый)’.(Русские символисты. С. 1026). Первый номер ‘журнала свободной мысли’ ‘Перевал’, издаваемого В.Линденбаумом и редактируемого С.Соколовым, вышел в ноябре 1906. Меткую характеристику новому изданию дал критик Анатолий Бурнакин: »Физиономия’ этого журнала в том, что у него нет никакой физиономии. Идейная мешанина по рецепту: ‘кто во что горазд’. Метафизическое кадетство, позитивное мещанство, салонный анархизм, индивидуализм, соборность, неприемлющие, отрешенные, преображенцы, мистики. Словом, безликость философская и социальная, но по-своему интересная. Характерная для наших дней, когда так много ‘направлений’ и — ни одного пути. /…/ Как журнал искусства ‘Перевал’ определеннее. Доминирует ‘новое искусство’. Но оно теперь разбилось на враждующие кружки, и ‘Перевал’ и здесь вот-вот утеряет облик’ (Альманах ‘Белый камень’. Т.1. М., 1907. С. 120).

³ Вольдемар Морицович Антик — владелец издательства ‘Польза’, для которого немало потрудился Ходасевич. В частности, им был осуществлен перевод с польского драмы ‘Иридиона’ С.Красинского (1910) и романа С.Пшибышевского ‘Адам Джазга’ (1916), а также подготовлены сборники ‘Русская лирика. Избранные произведения русской поэзии от Ломоносова до наших дней’ (1914) и ‘Драматические сцены’ А.С. Пушкина (1918).

⁴ Гриф — дружеское прозвище С.Соколова-Кречетова.

⁵ Характеризуя литературное окружение С.Соколова в издательстве ‘Гриф’, Н.Петровская писала из Неаполя Е.Л. Янтареву 13/26 апреля 1908: ‘Жалею еще Сережу, он добрый, исключительно благородный и цельный человек и принужден сидеть в этой грязи’ (Русские символисты. С. 1097).

⁶ Александр Антонович Курсинский (1873-1919?) — поэт, переводчик, журналист. Его третий сборник ‘Сквозь призму души’ был выпущен в 1906 издательством ‘Гриф’. После ухода С.Соколова из ‘Золотого Руна’ Курсинский согласился заменить его в качестве заведующего литературным отделом журнала, но проработал там только 8 месяцев, до марта 1907. Подробнее о Курсинском и конфликте в ‘Золотом Руне’ см.: Литературное наследство. М., 1991. Т.98. С.273.

⁷ Николай Яковлевич Тароватый (1876-1906) — редактор-издатель художественно-критического журнала ‘Искусство’, который он выпускал в 1905 вместе с Соколовым, в последний год жизни возглавлял художественный отдел ‘Золотого Руна’ (см. некролог: Золотое руно. 1906. No10). В своих воспоминаниях Б.Садовской пишет, как Тароватый сказал Ходасевичу: ‘Мне кажется, вы умрете от менингита. Знаете, какая это болезнь? У человека заживо гниет мозг: он пригибает от боли затылок к пяткам и воет собакой’ (Записки. РГБ. Ф.669. 1. 9. Л. 16). Через несколько дней, 6 октября 1906, Тароватый скончался от менингита в сильных мучениях.

⁸ Марина Эрастовна Ходасевич (урожд. Рындина, 1887-1973) — первая жена поэта. Венчание состоялось 24 апреля 1905 в Николаевской церкви при Румянцевском музее. Посаженым отцом был В.Брюсов, шафером — С.Соколов. М.Шагинян в своих воспоминаниях ‘Человек и время’ приводит эпиграмму Ходасевича ‘Венчал Валерий Владислава’, написанную по этому поводу (см.: Новый мир. 1973. No5).

⁹ Рябчик — Николай Павлович Рябушинский (1876-1951) — крупный фабрикант, представитель одной из богатейших купеческих семей, увлекался ‘новым искусством’. А.Н. Бенуа дает ему такую характеристику: ‘Николай Павлович что-то по секрету пописывал и производил весьма малоталантливые картины в символическом или, как тогда говорили, ‘декадентском’ роде’ (Бенуа А.Н. Мои воспоминания. Kh.V. M., 1980. С.439). Создавая в 1906 ‘Золотое руно’, он сам стал его редактором-издателем, а на должность секретаря пригласил С.Соколова. Однако тот вскоре вынужден был уйти из журнала. 4 июля 1906, покидая ‘Золотое руно’, Соколов писал Рябушинскому: ‘Вы жаждали власти и авторитета во что бы то ни стало. Но завоевать себе истинную авторитетность путем упорной работы над саморазвитием и самосовершенствованием Вам, вероятно, казалось и слишком долгим, и слишком трудным. И авторитет знания, опыта и утонченного вкуса Вы подменили грубым авторитетом денежной силы, которой подчинить Вы считали возможным все.

‘Журнал — мой’, ‘Дело ведется на мои деньги’, ‘Я здесь хозяин и не допущу противоречий’, ‘Что хочу, то и делаю’ — все эти выражения приобрели в Ваших устах право постоянного гражданства и стали Вашими обычными аргументами’ (РГАЛИ. Ф.343. 2. 77а).

¹⁰ Алексей Иосифович Бачинский (1879-1944) — физик, с 1918 профессор МГУ. В первом номере ‘Перевала’ поместил резкую рецензию на книгу Рябушинского ‘Исповедь’ (М., 1906).

¹¹ Борис Михайлович Попов — музыкальный критик, писавший под псевдонимами ‘Мизгирь’ и ‘Группильон’ в журналах ‘Золотое руно’, ‘Перевал’ и киевском журнале ‘В мире искусств’.

¹² Лидия Дмитриевна Рындина (наст, фамилия Брылкина, 1883-1964) — актриса, вторая жена С.Соколова (с ноября 1907). 27 августа 1906 она записала в дневнике: ‘Уже в своей квартире, еще не вполне устроенной. Сережа основывает журнал — издатель Линденбаум’ (РГАЛИ. Ф.2074. 1. 1. Л.140об.). Дом П.И. Курносовой находился в Офицерском переулке, недалеко от Даниловской площади.

¹³ О ком идет речь, установить не удалось.

¹⁴ Эсмер-Вальдор — псевдоним французского поэта, члена объединения ‘Аббатство’ Александра Мерсеро (1884-1982), приглашенного в Москву Рябушинским. 28 марта 1906 Л.Рындина записала в дневнике: ‘Приехал сюда француз из Парижа для сотрудничества в ‘Руне’, благодаря ему и мне оказалась работа. /…/ Я перевожу дословно с русского стихи, а Вальдор их уже рифмует’ (РГАЛИ. Ф.2074. 1. 1. Л. 135). На двух языках были выпущены только первые шесть номеров журнала, и Вальдор оказался без работы, хотя контракт с ним был подписан на два года.

¹⁵ Имеется в виду Н.П. Рябушинский.

¹⁶ С.Соколов и Н.Петровская жили близ Арбата в Большом Николопесковском переулке, в доме князя Н.Э. Голицына. Там же снял квартиру Ходасевич.

¹⁷ 27 января 1906 Л.Рындина записала в дневнике: ‘Нина Ивановна предполагает ехать летом с Валерием Брюсовым в Норвегию и говорит: ‘Поезжайте вы куда-нибудь с Сережей» (РГАЛИ. Ф.2074. 1. 1. Л.131). Эта поездка не состоялась, Брюсов уехал летом в Швейцарию вместе с женой, а Петровская гостила в деревне у Ходасевичей. В октябре 1906 Брюсов и Петровская вместе ездили в Петербург.

¹⁸ О ‘дриадных фокусах’ Марины Ходасевич см. письмо 3, приписку к ‘Чижику’.

29 апреля 1907 г.

Мой дорогой зеленый друг!

За скорое письмо благодарю, но все же оно мне не заменило Вас. Стало пусто, чего-то не хватает. Должно быть, наших бесед и обстановки ‘сумасшедшего дома’, которую мы создавали взаимной наличностью¹. Все ‘нормальные’ нам с Вами, уж поверьте… Живу я плохо. Ох, как плохо! Мое стремление к бесконечности лишено всякой твердой почвы. ‘Прохожих’ больше не принимаю². Об одном из них, впрочем, могла бы рассказать прелюбопытную вещь, но это будет сейчас не хорошо, не корректно, так сказать. Может быть, увидимся на свете, и время пройдет, тогда расскажу³. Мальчики наши⁴ рассеялись, как дым. Кое-как можно еще фиксировать одного Сашу⁵. Он переводит, сидит дома, ведет жизнь тихую, но, должно быть, лишенную тайны. Приходит лето. Нагло смотрит в окна круглое солнце, наглы шарманки по весне. И все мне представляется какой-то вечер (ненаписанный рассказ). Закат, пыльные стекла, лают собаки, дети визжат звонко. ‘Пронзительный хохот пролетки’⁶, а где-то на четвертом этаже ходит, ходит человек, и, как у Дымова⁷, (!!) язвительно улыбается своей разбитой жизни. Только ли улыбается?.. Не знаю, рассказ не написан. Думаю о своей книге⁸. Как Вы посоветуете, — ведь книга исключительно будет посвящена любви, — я написала три ‘песни любви’ и их хочу в первую голову? Не бойтесь, не стихами, этого не могу. Приличной прозой, культурной прозой по форме вроде ‘Песен Билитис’⁹. И лучше Галунова¹⁰, клянусь! Очень любовно. Если захотите, перепишу той правой рукой, в которой не двигается один очень нужный сустав, и пришлю.

Вашу ‘Элегию’¹¹ — отвергаю. Холодно, пахнет Пушкиным,— это не Ваше. Не забирайтесь на чужие вышки. Ломайте душу всю до конца и обломки бросайте в строфы, таков Ваш путь или никакой. Как же Вы живете? Как поживает Чижик?¹² Он ничего не написал. Бегает по аллеям, за ней 6 собак, пар из ушей, юбки на голову, щеки — как самый свежий огурчик. ‘Ты все пылишь!’

— ‘Не пыли!’ ‘Вымой за ушами’. ‘Так. Неизменно все, как было. Я в старом ласковом бреду…’¹³

А на вечере я не читала! Меня просили, как тенора, как балерину. Увлекли в день вечера на репетицию, я согласилась. ‘Она’ плакала, ей Богу. Вечером я оделась, и пришел Валерий. Мне звонили по телефону, и я, отказавшись, опять согласилась. А когда позвонили еще, Валерий взял трубку и по моей просьбе отказался. Она нас обругала в телефон. Тем и кончилось¹⁴. Говорят, вечер был позорно плох¹⁵. Благодарю моего Создателя. Какой Вы умный, что тоже не советовали!

Расскажите о ‘жизни’. Мне о себе нечего. В апреле и мае я почему-то всегда страдаю. Весна меня не приемлет, а я ее. Может быть, приеду как-нибудь к Вам. Но когда — не знаю, не знаю. Вообще о моем лете пока неизвестно. Оно будет или прекрасно или ужасно¹⁶. Я человек крайностей. Да будет так! Пишите мне длинные письма. Я что-то поверила в дружбу¹⁷. В нашу, конечно. А и скучно, должно быть в Лидине¹⁸. Не скрывайте, расскажите о скуке, о длинных зеленых днях зеленого друга.

Целую Вас и Чижика. Пусть он напишет. Приезжал камер-юнкер?¹⁹ Пусть расскажет. Фелицианам²⁰ нежнейший привет. Не угнетайте их. Не повторяйте истории ‘черных и белых’.

Ваш Нин.

P.S. ‘Новь’ уже больше недели как прекратилась навсегда²¹. А про рецензию говорила²². Присылайте, она за Вами.

Гриф целует Вас и Мариночку.

¹ Ходасевич, как сообщает Ю.Колкер, ‘в апреле 1907 г., задолжав 28 рублей за квартиру, /…/ оставляет дом Голицына в Б.Николо-Песковском переулке и уезжает — в Рязань, если верить данным паспортного стола. Это было форменное бегство. Розыск недоимщика, предпринятый приставом 2-го участка Пречистенской части Москвы, длился до сентября и не дал результатов, показав лишь, что в Рязани Ходасевич не был’ (Ходасевич В. Собрание стихов / Сост. Ю.Колкер. Париж, 1982. Т.2. С.286-287). В.О. Нилендер, поэт, участник ‘Золотого руна’, 2 марта 1907 пишет Б.Садовскому, что с ним живет ‘гениальный Владислав’, а из Рославля 22 августа 1907 сообщает, что его отец ‘предложил Владиславу место учителя русского языка и истории в гимназии’ (РГАЛИ. Ф.464. 2. 148. Л.22 и 28). По всей видимости, Ходасевич крупно проигрался в карты.

² В очерке ‘Конец Ренаты’ Ходасевич пишет, что Петровская ‘пробовала удержать Брюсова, возбуждая его ревность. В ней самой эти мимолетные романы (с ‘прохожими’, как она выражалась) вызывали отвращение и отчаяние. ‘Прохожих’ она презирала и оскорбляла’ (Некрополь. М., 1991. С.16).

³ См. письмо 3.

⁴ Имеется в виду круг молодых литераторов, близких к издательству ‘Гриф’. В него входили В.Линденбаум, Б.Зайцев, А.Койранский, А.Тиняков, А.Брюсов, С.Киссин.

⁵ По всей видимости, поэт, публицист и художник Александр Арнольдович Койранский (1881-1968?).

⁶ Цитируется первая строка стихотворения К.Бальмонта ‘На улице’, опубликованного в третьем альманахе изд-ва ‘Гриф’ (М., 1905).

⁷ Осип Дымов (наст, имя Осип Исидорович Перельман, 1878-1959) — писатель и журналист. Героиня его новеллы ‘Осень’ из сборника ‘Солнцеворот’ (М., ‘Гриф’, 1905), продавщица цветов в ресторане, все ‘ходит, ходит’, но на нее никто не обращает внимания. Ходасевич опубликовал рецензию на этот сборник (Искусство. 1905. No 5-7). Критикой отмечалась схожесть литературного почерка Н.Петровской и О.Дымова. Так, П.Костаньян писал о ее рассказах: ‘Читателю не трудно узнать давно знакомый ему стиль Кнута Гамсуна, Петра Альтенберга и Осипа Дымова…’ (Руль. 1908. 27 февраля).

⁸ См. прим.6 к письму 6.

⁹ Песни Билитис — сборник стихов Пьера Луиса, вышедший в переводе А.Кондратьева (СПб., 1907). Рецензируя его, Ник. Поярков писал: ‘Эта книга радость для тех, кого коснулось веянье темного Эроса, как тростинку пригибающего порой человека к земле, то ведущего его скорбным путем Голгофы, то осыпающего золотистым сияньем счастья’ (Перевал. 1907. No 7). Любовь в различных ее проявлениях воспевается устами прекрасной Билитис, поэтессы VI в. до Р.Х. Стилизация Пьера Луиса под античность вызвала в свое время заметный интерес.

¹⁰ Александр Галунов — автор двух книг, ‘Ad lucem’ (M., 1904) и ‘Вереница этюдов’ (М., 1907), выбрал тот же жанр, что и Нина Петровская, — коротких лирических зарисовок. Разбирая его произведения, Ор (наст, имя Ник. Ник. Киселев) писал: ‘Первая книга — это был маленький сборник стихотворений в прозе — попытка овладеть самой трудно-удающейся и неблагодарной литературной формой. /…/ Овладеть этой формой Галунову не удалось. /…/ ‘Вереница этюдов’ — книга лирическая и, отдавая ее страницам всю искренность и трепет душевных переживаний, нужно особенно бояться дисгармонии между внутренним и внешним, между формой и музыкальным мотивом, и форма полустихотворения в прозе, полуэтюда, претенциозная и труднодостигаемая, должна быть отброшена, как ненужный и тормозящий балласт’ (Перевал. 1907. No 5). Отрицательную оценку дал также Н.Русов: »Вереница этюдов’ /…/ неприятна своим утомляющим однообразием’ (Альманах ‘Белый камень’. Т.1. М., 1907. С. 124), а А.Белый вообще посоветовал Галунову ‘не писать больше ‘Вереницы этюдов» (Весы. 1907. No 3. С.83).

¹¹ Имеется в виду элегия ‘Поэт’, написанная 22 апреля 1907. В ней цитируются две строки из пушкинского стихотворения ‘Певец’ (‘Встречали ль вы в пустынной тьме лесной / Певца любви, певца своей печали’) и развивается та же тема.

¹² Речь идет о Марине Ходасевич. Вторая жена поэта, Анна Ивановна Ходасевич пишет: ‘Марина была блондинка, высокого роста, красивая и большая причудница… Она обожала животных и была хорошей наездницей. Владислав Фелицианович рассказывал, что однажды, когда они ехали на рождественские каникулы в имение Марины, расположенное близ станции ‘Бологое’, она взяла с собой в купе следующих животных: собаку, кошку, обезьяну, ужа и попугая’ (РГБ. Ф.697. 4. 17. Л.5). В июне 1906 Н.Петровская гостила в деревне у Ходасевичей, и ей хорошо был знаком стиль тамошней жизни.

¹³ Цитируется начало стихотворения А.Блока без заглавия, опубликованного в ‘Весах’ (1906. No 5). Эту же цитату Ходасевич включил в послание ‘К портрету в черной раме’, написанное 11 мая 1907 и адресованное Петровской.

¹⁴ Имеется в виду вечер ‘Нового искусства’, который устраивался с благотворительной целью в Литературно-художественном кружке 24 апреля 1907. Было объявлено, что вечер будет состоять из трех отделений. В первом, литературном, должны были выступить Ю.Балтрушайтис, А.Брюсов, В.Брюсов, А.Белый, Вл.Высоцкий, П.Иванов, С.Кречетов, Н.Петровская. Во втором, музыкально-декламационном отделении, анонсировались Гвоздиков, А.Гольденвейзер, Игумнов, фон-Риген, Сибор и другие. Третье отделение отводилось мелопластике, представленной ‘госпожой Коровин’ (см.: Русские ведомости. 1907. 19 и 21 апреля).

В письме к отцу, лечившемуся во Франции, В.Брюсов сообщал в конце апреля: ‘Я /…/в этом вечере не участвовал, ибо меня рассердило рекламное объявление. Приглашали меня читать просто в благотворительном концерте, а вдруг объявляют о ‘вечере нового искусства’. Вместе со мной отказались еще Игумнов, Балтрушайтис и Н.Петровская. Отказался было и Андрей Белый, но устроительница приехала к нему, рыдала, умоляла и он уступил. Ко мне она тоже приезжала и передо мной тоже рыдала, но я остался тверд’ (РГБ. Ф.386. 142. 9. Л.5. Переписку между Брюсовым и А.Белым по этому поводу см.: Литературное наследство. Т.85. С.408).

¹⁵ В статье ‘Вечер нового искусства’, подписанной буквой ‘Я’ (псевд. Е.Л. Янтарева), утверждалось: ‘Три главных ‘бога’, Брюсов, Балтрушайтис и Н.Петровская — отсутствовали. Первым зазвучал скучный речитатив Андрея Белого. /…/ Звучно продекламировал два стихотворения г.Соколов-Кречетов и еще несколько ‘избранных’. Второе отделение заполнили гг. Сибор (скрипка) и Гвоздиков (рояль). Играли долго, скучно… В конце что-то протанцевала а 1а Дункан г-жа Коровин, и занавес задвинулся. Публика вздохнула облегченно и поспешила разойтись по домам’ (Голос Москвы. 1907. 26 апреля). На следующий день в той же газете анонимный рецензент высказался еще более резко: ‘Хаотический беспорядок вечера явно показал, что ‘новое искусство’ в данном случае было только рекламою. Реклама свое дело сделала, но устроители вечера оказали новому искусству поистине медвежью услугу… Ведь для всякого искусства опаснее всего скука, а именно она и царила в этот вечер, она создала ту смешливую атмосферу, которая мешала смотреть и слушать’.

¹⁶ Предчувствие Петровской оправдалось. 22 февраля 1911, вспоминая 1907 год, она писала Брюсову: ‘Пришло лето… Я помню, как собирала я вещи, расставаясь с Сережей… Страшно вспомнить то лето… Какое горе, отчаяние, какой внутренний ужас может пережить человек! Бросить меня в таком состоянии ты мог только не любя, вовсе не любя, желая моей смерти или какого бы то ни было избавления от меня’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95).

¹⁷ Отношение Ходасевича к Петровской было неизменно дружеским, что же касается последней, то она порой оправдывала упрек А.Белого в том, что ‘ей верить нельзя’ (Начало века. М., 1933. С.278). Так, в письме Е.Л. Янтареву от 13/26 апреля 1908 из Италии она утверждала: ‘Муни, Владька, Койранский, А.Брюсов — всем им одна цена — грош. Это отвратительная накипь литературы и жизни, о которой стыдно будет вспоминать’ (Русские символисты. С. 1097).

¹⁸ Лидино — имение близ Бологого, принадлежавшее дяде М.Ходасевич — Ивану Александровичу Терлецкому. Ходасевич описывает Лидино в статье ‘Обывательский Пушкин’ (Возрождение. Париж. 1927. 6 июля).

¹⁹ Скорее всего, имеется в виду С.К. Маковский. 17 июля 1907 Ходасевич сообщал своему гимназическому другу Г.Л. Малицкому: ‘У нас все лето масса народу. Только послушай. На Пасхе был мой брат (Константин) и Сергей Маковский, затем от 19 мая до 20 июня — Борис, Койранский. За это время у нас перебывали: одна Маринина знакомая, почти месяц, 2-ой раз Маковский, дней 5, Нина Ивановна, дней 5, и ‘Гриф’, 2 дня…’ (РГБ. Ф.697. 4. 28. Л.8).

²⁰ Так называли по-домашнему родителей В.Ф. Ходасевича (см. письмо 8). Поэт при крещении 28 мая 1886 получил двойное имя: Владислав-Фелициан, что засвидетельствовано в метрической книге московской римско-католической церкви Петра и Павла.

²¹ Новь — ежедневная политическая, общественная и литературная газета, редактируемая Л.М. Родионовым. Выходила в Москве в 1906-1907. Это кадетское издание закрылось из-за финансовых неурядиц (см.: Столичное утро. 1907. 31 мая), последний 93-й номер вышел 21 апреля. В газете печатались В.Ходасевич, А.Койранский, С.Кречетов. 2 марта 1907 в ней было помещено стихотворение Муни ‘Владиславу Ходасевичу’ и в том же номере опубликован рассказ Н.Петровской ‘Весной’, а в ‘Прибавлении’ к No 70 от 21 марта ее же рецензия на сборник А.Блока ‘Нечаянная радость’.

²² По всей вероятности, речь идет о рецензии Ходасевича на книгу Вацлава Берента ‘Гнилушки’ (М., 1907), вышедшую в переводе В.Высоцкого. Рецензия опубликована в ‘Перевале’ (1907. No 8-9) за подписью ‘Сигурд’ (псевдоним заимствован из драмы С.Красинского ‘Иридиона’).

11 мая 1907 г.

Дорогой и зеленый друг,

все более и более чувствую Ваше отсутствие. С 3-го мая — совсем одна. Сережа в Малаховке¹. Целые дни дичаю и молчу. ‘По вечерам, по вечерам’ приходят иногда люди, но я радуюсь только Одному². У меня душа трижды верная. С теми, другими, приходится говорить на каком-то иностранном языке. Трудно, утомительно и скучно. Мне все попадаются не те души, каких я жду. Есть весенние, я их нюхаю, как те цветочки на тоненьких ножках, что вырастают на первых проталинках³. Понюхать и домой! Только Бальмонты думают, что можно жить среди цветов — вздор!⁴ И много других душ есть на свете, но меня не тешат контрасты, я ищу подобия. У нас с Вами есть какое-то печальное сходство. Недаром Мариночка говорила: ‘Вот бы Вас поженить!’ Вот я по Вас и скучаю. В одиночестве моем развлекаюсь старинными способами. Вчера ездила в Девичий монастырь, кланялась праху незнакомцев, умилялась на могильные цветочки, смотрела через окно в склеп. О, там настоящая смерть и подлинно могильная тишина. А вечером пришел Бачинский, и я поила его эфиром, а завтра еду искать маме дачу. Воистину, жизнь чья-то ‘ядовитая выдумка’. ‘Ядовитая выдумка’, чертова игрушка и грустный смех загадочного Бога жизни. Знаете, Бачинский советует мне бросить всякие литературные] формы писания и писать дневник, начав так: ‘сего года, такого-то месяца, я такая-то сижу на четвертом этаже дома Голицына’… а затем рассказывать о себе, называть всех по именам, все события полными словами. Выдумщик! При жизни людей в печати их имена и поступки. Как можно!

Милый зеленый друг, а еще мне очень скучно. Подкатывает к самому горлу. Ах, хочется на ‘остров забвенья’⁵. Чтобы волны вокруг были невероятно голубые, чтобы душа все забыла, чтобы туда приехал ‘мой милый’ из Скандинавии. У него глаза синие, а душа обречена Любви и смерти. Придет ли он? Боже мой, неужели не придет? Простите за весь лирический вздор. Мне хочется говорить о том, ‘чего никогда не бывает’, о том, ‘чего нет на свете’⁶. Вечер, одиночество, май. Сердце горит. Сейчас придет один Прохожий, о котором я Вам однажды расскажу. Не теперь, потому что еще это не прошлое. У него глаза не синие, в нем не бездумность, а забота о днях, а в сердце, может быть, лукавый и мелкий расчет, — напечатают ли? Что скажут? Нельзя ли пристроиться куда-нибудь прочно? Я зацеплю одним пальцем за самую глубокую скрытую струну, которая редко звучит, и заставлю ее петь. И буду думать, — это поет любовь⁷. Потом он уйдет, и мне будет скучно, скучно, и я стану думать о ‘милом’ с синими глазами и строгой северной душой. А утром будут у моих окон выколачивать чьи-то ковры и чинить чьи-то бочки, а шарманки заплачут избитыми нежными мотивами о том, чего ‘нет на свете’. Так она живет. Рассказа не посылаю, ибо это не рассказ, а нечто вроде стихотворения в прозе. И не знаю, не стыдно ли так писать. Их задумано три. Есть два. Когда будет ‘циклик’, может быть, пришлю⁸. Стихи Ваши мне нравятся. В них есть то, что я в Вас люблю, — пронзительность тоски. Но они не для Вас, не новы, и тоска звучит не полно, хотя по форме совсем хорошо. Присылайте мне все, какие будут. Мы с Вами добросовестно относимся к нашим литературным шагам. Кажется, в этом мы — единственные. Неужели Вам все еще не скучно в Лидине? Неужели не хочется жить ‘вакхически’? Мне все хочется, только не с кем. Ну, жму руку молодого скелета⁹. Не расцветают ли розы на Ваших щеках? Нет, наверно. Но мы зацветем, зацветем однажды.

Ваш Нин.

Милый Чижик,

пишу вам, и будто в эти миги переселяюсь на другую планету. Она ‘дымится по-весеннему’, у ней щеки, ‘как зори’, она ‘любит нежно, как всех’… Да ведь это другой мир, с другими законами. Что я чуть понимаю! Я Вас люблю, как существо другого мира, и радуюсь на Вас и дивлюсь. Что же Вы делаете? Плаваете, как весеннее облачко, которому все — все равно. Оно пронизано солнцем и не виновато в этом. Ваши спутники деревья, кусты, собаки, озерные волны, — воистину, Вы — дриада. И Вы ошибаетесь, когда думаете (это было однажды, недавно), что Вам нужна чья-то любовь. Бог с ними с ‘золотоволосыми’, с ‘орлиноносыми’ и со всеми другими. На что они Вам? Ах, маленький чиж, пойте о своем, кутайтесь в равнодушие, как душистый холодный плащ. Есть ли души блаженнее Вашей? Вы не обижайтесь, я искренно. Мне это нравится эстетически. Расскажите больше о камер-юнкере. Достаточно ли он нежен, красива ли его ложь. Нет ли в нем чего смешного? Не скоро ли его постигнет участь бедного Фила-та? Хотя едва ли так скоро он ‘вышепчется’, ведь Филат¹⁰ умел рассказывать только о прочитанных уголовных романах. А как все рассказал, так и замолчал, бедный. Пишите мне часто. Обо мне все прочтете в письме к ‘зеленому негодяю’. Неужели и сама природа еще не вернула его к ‘обязанностям’. Если нет, то уж кажется все безнадежно.

Целую Вас нежно, за ушками и в твердые розовые щеки, которые пахнут свежими огурцами и цветами.

Ваш Нин.

Родителям мой привет. Старость чту, как юность.

¹ В подмосковном поселке Малаховка находилась своя дача (‘угодья’ по выражению Н.Петровской) С.Соколова. Кроме того, тамошний Летний театр ангажировал в сезон 1907 на роль инженю Л.Д. Рындину.

² Н.Петровская в письме из Неаполя от 10/23 апреля 1908 признавалась Брюсову: ‘Я опять прежняя. С моей неизменной прекрасной печалью, с единственной мечтой, которую не убьют никакие химеры. Пусть все это так, но мне в этом мире нужны только одни твои глаза, один ты, со всем в тебе, что мне дорого и невыносимо’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95).

³ В рассказе Н.Петровской ‘Призраки’ обыгран этот же образ: ‘У вас душа, как весенний цветок. Знаете, те желтые цветочки на тоненьких ножках, что вырастают на первых проталинках’. Вероятно, именно об этом рассказе далее сообщается в письме.

⁴ Е.А. Андреева, вторая жена К.Д. Бальмонта, вспоминает: ‘Он любил животных, особенно птиц, бабочек и цветы. Цветы были его страстью, над которой сверстники его смеялись. Но он сохранил ее на всю жизнь. ‘Нет в мире ничего, — говорил он, — красивее и совершеннее цветов» (РГАЛИ. Ф.57. 1. 333. Л.6).

⁵ Остров забвения — стихотворение С.Кречетова, опубликованное в третьем альманахе книгоиздательства ‘Гриф’ (М., 1905) и положенное на музыку В.А. Золотаревым.

⁶ Цитируется стихотворение З.Н. Гиппиус ‘Песня’.

⁷ Возможно, имеется в виду Александр Иванович Тиняков (псевд. Одинокий, 1886-1934) — поэт, журналист и критик. 22 апреля 1916 Ходасевич писал Б.Садовскому: ‘Тиняков — паразит, не в бранном а в точном смысле слова. Бывают такие паразитные растения, не только животные. На моем веку он обвивался вокруг Нины Петровской, Брюсова, Сологуба, Чацкиной, Мережковских и, вероятно, еще разных лиц’ (РГАЛИ. Ф.464. 2. 226. Л.50).

⁸ Скорее всего, один из них был опубликован в альманахе ‘Кристалл’ (Харьков, 1908) под заглавием ‘Из цикла Песни любви’.

⁹ А.Тимофеев рисует такой портрет Ходасевича: ‘Тонкий, сухой, бледный. Пробор посреди головы. Лицо — серое, незначительное, изможденное. Только темные глаза играют умом, не глядят, а колют, сыплют раздражительной проницательностью. Совсем — поэт декаданса!’ (Руль. 1908. 23 апреля).

¹⁰ Имеется в виду Николай Петрович Феофилактов (1878-1941) — художник-модернист, заведующий художественным отделом ‘Весов’ (см. прим.5 к письму 5).

23 мая [1907]

Дорогой зеленый друг,

Вашу телеграмму прочла с огорчением. Опять ‘она’ душит за горло? Ведь этому же нет конца. Две вещи могут спасти: — одна по существу — это устранение причины, а другая на время, как фенацетин от головной боли — переселиться на остров забвенья. Рецепт этот для меня и для Вас — одинаков¹. Первым моим и дружеским движением души было — ехать. Но… если бы Вы знали сама-то я какая сейчас! Потом до 1 июня затянулись разные узлы. Как уедешь от 5-го акта драмы!² Если я буду вообще на свете, я приеду тотчас после 1-го. После Вашего отъезда (так совпало) у меня третий или четвертый день ‘глаза желтые’. Понимаете, что это значит. Плохо… Меня-то уж повезут в ‘Орловку’³. Ах, зеленое чудовище, ах, молодой скелет! если бы нам с Вами однажды летом и, может быть, скоро куда-то уехать. Мы с Вами — единственные спутники друг для друга. Другую пару таких не выдумаешь. А как это было бы полезно для наших окружающих. Издали любят, вспоминают, забывают зло, ждут с открытыми объятиями. По опыту знаю⁴. Так было. И потом долго длится райское счастье. Ведь все лето будет ‘накатывать’ и душить. Не спасет ни Ал[ександр] Серг[еевич]⁵, ни стихи, его и собственные. Вырвитесь, вообразите себя свободным, хотя на один месяц. Будем ‘у моря ночью’. Поездка стоит дешево. Мариночка, м[ожет] б[ыть], не рассердится. Да ведь ездит же она, куда ей вздумается. Ах, зеленый, подумайте! Мы зацвели бы. А то и на меня стали задумчиво смотреть крючки, ждут, который я выберу. Ждут, проклятые! Напишите мне, что с Вами, подробно, ясно. Телеграмма говорит так мало. Не обижайтесь, что я не приехала. Люблю Вас очень, чувствуйте это. Теперь уж должно быть навсегда, но ведь это ‘фенацетин’ — мой приезд. Не больше. В Москве плохо. У ‘Прохожего’ в душе такая мель, что куры вброд переходят. А я-то думала! ‘Сам’ — олимпиец⁶. Пишет, работает, презирает неврастению. Я рисую ‘кружочки и крестики’. Поедемте, зеленый. Серьезно говорю. Напишите поскорее. Зачем Чижик в Петербурге?⁷ Зачем? Жму лапу.

Ваш Нин.

¹ Тоскливое настроение Ходасевича вызвано наметившимся разрывом с женой, у которой начался роман с С.К. Маковским. В подобной же ситуации оказалась и Петровская. В дневнике Л.Д. Рындиной 19 марта 1907 записано: ‘Не тайна, что я невеста Сережи, начат развод его с Ниной (за что последняя меня разлюбила)’ (РГАЛИ. Ф.2074. 1. 2. Л.З).

² 3 июня 1906 Петровская писала Брюсову из Лидино: ‘А что я могу сказать тебе, Валерий? Наступил 5-ый акт драмы. Тот, кого любили, кто был центром всей жизни, чей образ царил надо всем, — где-то замерз. Вносят его холодное, холодное тело… Та страна, куда сначала ты сам стремился, куда потом звала тебя я, — чужда твоей душе. То солнце — не твое солнце. Оно обожгло, истомило тебя. Уйди. Есть время’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95. Л.84-86).

³ Орловка — Орловская лечебница Московского попечительного о бедных комитета для приходских неимущих больных. Находилась в Подколокольном переулке.

⁴ Собственный ‘опыт’ Петровской не всегда подтверждает эту мысль. 30 ноября 1908 она писала Брюсову из Парижа: ‘И если я сейчас не имею радостей положительных, то у меня есть постоянные отрицательные утешения: я не в Москве, я не вижу ‘мальчишек⁴⁴, я не распинаюсь по вторникам у колонн Художественного кружка, ко мне не придет Владька, чтобы рассказывать, как ты вчера проводил время, — словом, я уже за чертой всех этих мук’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95). См. также прим. 17 к письму 2.

⁵ Любовь к Пушкину Ходасевич пронес через всю жизнь. Чуть ли не единственным имуществом, которое в 1922 он увез с собой за границу, были 8 томов собрания сочинений А.С. Пушкина в издании А.С. Суворина. Именно о них писал он весной 1923 в Саарове:

России — пасынок, а Польше —

Не знаю сам, кто Польше я.

Но: восемь томиков, не больше, —

И в них вся родина моя.

⁶ Здесь ‘сам’ — В.Брюсов. В письме к Г.Бахману от 18 марта 1907 он жалуется: ‘Работаю, работаю, работаю — с утра до вечера и с вечера до утра’ (РГБ. Ф.386. 70. 6. Л.95). 13 апреля 1907 Брюсов пишет отцу: ‘На лекцию [‘Театр будущего’. — Публ.] все билеты проданы… Печатаю книгу о Пушкине, книгу своих избранных стихов да, вероятно, придется и лекцию напечатать отдельно’ (РГБ. Ф.386. 148. 9. Л.3).

Замечание об олимпийском спокойствии Брюсова вызвано, вероятно, тем, что 14 апреля в Политехническом музее Н.Петровская пыталась выстрелить в него. В письме к З.Гиппиус Брюсов сообщает: ‘На лекции Бориса Николаевича подошла ко мне одна дама (имени ее я не хочу называть), вынула вдруг из муфты браунинг, приставила мне к груди и спустила курок. Было это во время антракта, публики кругом было мало, все разошлись по коридорам, но все же Гриф, Эллис и Сережа Соловьев успели схватить руку с револьвером и обезоружить. Я, по правде сказать, особого волнения не испытал: слишком все произошло быстро’ (Литературное наследство. Т.85. С.694).

⁷ По всей видимости, М.Э. Ходасевич уехала в Петербург для встречи с С.К. Маковским.

28 мая [1907]

Печальный друг, я работала эти дни. Кончила тот рассказ, который вчерне читала Вам¹. И писала новый. Называется ‘Она придет’, его и буду завтра читать на вечере². Печаль в нем благородная, тихая, не орет на весь дом. Написала его неожиданно. После вечера сейчас же пришлю. Потому и не отвечала Вам. Ах, слов нет! ‘Она’ вцепилась в горло и душит проклятая. Почему? О причинах умолчим. Взаимно их угадываем дружескими сердцами. Не понимаю только, почему ‘она’ ожесточается в воскресенье. Тут не без инфернальности. В воскресенье хочется просунуть голову в петлю. Не замечали Вы? Или это только летом. Ужасное учреждение — лето. В Москве уже невыносимо. А ехать!.. Куда? Зачем? К Вам приеду. После 1-го непременно, хотя ‘на 15 минут’³. Хорошо повыть с добрым человеком. А без Вас ведь совершенно не с кем.

Вы спрашиваете о мальчиках — не знаю, почти не вижу, но они все же собираются к Вам. Саша Брюсов и Муни⁴.

На ‘Прохожего’ махнула рукой. Почти сказала в глаза, что он бездарность, впрочем, еще в литературе кое-как плетется, а вот для жизни — не талантлив, что и говорить⁵. ‘Она придет’, — говорится у меня в рассказе… ‘После смерти’⁶… Не сердитесь и за мое вялое бездарное письмо. Уж очень плохо себя чувствую, даже слова убежали. Дождь льет целый день, в комнате 20 градусов, рука болит. А мысли такие, что и рассказывать не хорошо.

После вечера напишу и пришлю рассказ. Ах, зеленый, когда же придет счастье? А Вы мне скажете: ‘ишь чего захотела…’ Да, глупо. Никогда не придет.

Жму лапы. Мариночку целую и прошу написать.

Родителям привет.

Ваш Нин.

¹ По всей видимости, речь идет о рассказе ‘Северная сказка’ (см. письмо 6).

² Рассказ ‘Она придет’ опубликован в журнале ‘Перевал’ (1907. No 8-9).

³ Как видно из следующего письма, в июне 1907 Петровская приезжала в Лидино.

⁴ Александр Яковлевич Брюсов (1885-1966) — соученик и приятель Ходасевича, в молодости поэт и журналист, а позднее профессор археологии. Его биография помещена в журнале ‘Советская археология’ (1965. No 3). Ему посвящено стихотворение Ходасевича ‘Меня роднят с тобою дни мечтаний…’ Оно вошло в том ‘Стихотворений’, вышедший в ‘Библиотеке поэта’ (Л., 1989), без третей строфы, сохранившейся в архиве А.Я. Брюсова (РГБ. Ф.708. 7. 55. Л.8) и намекающей на его увлечение социал-демократическими идеями:

Мы жили. Протекли мгновенья снов,

И я остался прежним, чуждым искушений,

Вдали от Дьявола, Общественных основ

Но, соблазненный, ты вступил на путь падений.

Муни — псевдоним Самуила Викторовича Киссина (1888-1916), поэта и критика. Он был женат на сестре А. Брюсова — Лидии Яковлевне. Ходасевич посвятил ему очерк в ‘Некрополе’. Памяти Муни посвящены также первые издания сборника ‘Путем зерна’, воспоминания о нем отразились в стихотворениях Ходасевича ‘Ищи меня’ и ‘Леди долго руки мыла…’

Летом 1907 Муни действительно приезжал в Лидино и там им было написано стихотворение ‘Вакханты’, посвященное Марине Ходасевич. Оно опубликовано в журнале ‘Русская мысль’ (1908. No 8). Приезжал в Лидино и А.Брюсов. В письме к Г.Л. Малицкому от 17 июля 1907 Ходасевич сообщает: ‘Около 15 июня приехал Муня, который еще у нас, а вчера объявился А.Брюсов, до среды. Кроме того, сегодня или завтра опять приедет Нина Ивановна дней на 7’ (РГБ. Ф.697. 4. 28. Л.8).

⁵ Скорее всего, имеется в виду Сергей Абрамович Ауслендер (1888-1943) — писатель, племянник Михаила Кузмина. Ему посвящен сборник Петровской ‘Sanctos amor’. Ходасевич вспоминал об этом эпизоде в очерке ‘Андрей Белый’ (см.: Некрополь. С.52). Роман этот кончился после поездки Ауслендера и Петровской в Италию. 25 марта/7 апреля 1908 она жаловалась Брюсову из Флоренции: ‘Мальчик просто скучен. У него душа бездарная, неподвижная, чувства без оттенков и при этом непроходимая невежественность и безграмотность. /…/ Невольно оказываюсь постоянно в роли педагога до всех последних даже житейских мелочей. /…/ Что касается до одного пункта, который меня не перестает удивлять, то недавно я вспомнила рассказ Марины о Феофилактове и думаю, что мальчик представляет из себя неполную форму педерастического типа’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95).

В воспоминаниях Б.Садовского имеется эпизод, записанный явно со слов Ходасевича: ‘Нина Петровская с первого взгляда влюбилась в Ауслендера и решила увезти его в Италию. Конфидентом Нины во всех любовных делах всегда был Ходасевич. Когда Нина и Ауслендер уехали, не прошло и 6 недель, получает Ходасевич от Нины телеграмму с просьбой явиться вечером в ‘Прагу’. Придя, он видит взбешенную Н.Петровскую и осоловелого Ауслендера. /…/ Как любовник никуда не годился: полнейший импотент. В литературе — невежество круглое: кроме Кузмина ничего не читал’ (РГБ. Ф.669. 1. 12. Л.69).

⁶ Рассказ ‘Она придет’ кончается фразой: ‘Ночь с извечной печалью прильнула к земле и шепчет черными губами: Придет!.. После смерти’.

7 июля [1907]

Мой милый зеленый друг, не думайте ничего дурного о моем молчании. ‘Просто-напросто’ молчала. Вдруг попала в полосу тихой безжизненности внутри и всяких хлопотливых дел (вроде искания квартиры¹ и т[ому] п[одобного]) вне. Первое время по приезде из Лидина у меня для Вас не было слов. Все знаю, и что тут скажешь. Впечатление от всех Вас осталось хаотическое. Бьются люди, как рыбы в садке. Ну, что о них думать? Выбросить каждого в соответствующую стихию, — и дело в шляпе. Но это рыбы, а с людьми труднее. Думала о Вас долго и, как тогда ничего не знала, так не знаю и теперь. Какой Вы? Что думаете? Клонит к жизни или к смерти? Что Мариночка? Не обойдутся ли все эти дела мирно или необходимо разрушение?² Напишите, расскажите мне, я ведь Вас люблю и всякие правды понимаю. Только помните одно — никогда не нужно подвешивать себя на волосе над неизвестностью. Определенность, какая бы то ни было, нужна для того, чтобы можно было писать, спать, даже плевать в потолок. Жить, исходя из какого-нибудь решения. Так вот, милый, не вешайте себя за ребро, а выберите. Говорю это по собственному опыту. Вот и у меня: когда все разрешилось (хотя вовсе не требуется, чтобы у Вас было так) я начинаю обретать себя, сшиваю обрывки души и надеюсь увидать ее опять в целом виде. Не считайте мои слова ‘моралью’. Какая я моралистка! Узнала я только одно, — и для работы, и для богатства внутренних переживаний нужен покой. Валерий так прямо говорит, что ему нужна даже безукоризненно заведенная внешняя жизнь — обед, чай в свои часы, его комната и т[ому] п[одобное]³. Это меня прежде возмущало. Сбил меня с толку Пшибышевский⁴. А теперь поумнела и знаю, что это правда. Или умирай, или живи. Но если уж выбрал жизнь, то не ‘виси’ в воздухе. Все эти мои слова Вы, конечно, сумеете конкретизировать. Ведь ничего уж о Вас не знаю. Только Вы и прислали стихи. Они мне нравятся, нежно нравятся. Это я люблю в поэзии, это, когда поет не перо, а душа. И ненавижу С.Соловьева⁵ за обратное. Книга Ваша будет хорошая. Полезем вместе в сентябре⁶. Да? Пришлите мне ‘В моей стране’⁷, хочу прочесть еще. Я напечатала в ‘Утре’ и ‘Накануне’ два рассказа — ‘Я и собака’ (помните?) и о Финляндии, я его Вам читала⁸. О нас с Вами, о ближайшем выходе наших ‘книг’ было чуть не в 3-х газетах⁹. Медлить мне больше позорно. Полезем в сентябре?

Нового ничего нет. Тысячу раз прошу извинений у Вас и Мариночки за то, что без Вашего ведома поставила вещи к Вам в квартиру. Все стоит аккуратно, скромно. Со мной вышла неприятность — первую квартиру пришлось бросить. Зимой там мороз, узнала из верных источ[ников]. Пришлось искать вторую. Совсем случайно освободил[ась] на Арбате в доме Толстого прекрасная кварт[ира] на 5-ом этаже со всеми современными удобствами, но она будет готова к 20-му июля. Так что пока живу у мам[ы], а вещи у Вас. Мы опять соседи, от Вас 3 минуты.

Напишите, зеленый. Адрес: Арбат Мал[ый] Николо-Песковский пер., д.Пашинской, кв.1. Над[ежде] Ив[ановне] Петровской¹⁰для Н.С.

Хотела, наконец, 11-го в Финляндию¹¹, но не знаю — денег мало. Кланяйтесь Муни и родителям.

Ваш Нин.

Милая Мариночка, как не стыдно! Хотя бы строчку… Неужели мы с Вами совсем раздружились?..

Напишите. О себе, о событиях — мне все очень интересно.

Ведь ничего не знаю о Вас много дней. Как думаете устроить ‘жизнь’? Когда в Москву? Что делаете и думаете в Лидине? Ведь, наверно, лиловая тоска? Я — все так же. К Москве привыкла. Напишите, Чижик. Целую за ушком.

Ваш Нин.

¹ Поиски квартиры вызваны разъездом с С.Соколовым. 9 августа 1907 Л.Д. Рындина отметила в дневнике: ‘Развод у конца. Устраиваю общую квартиру с Сережей’ (РГАЛИ. Ф.2074. 1. 2. Л.5). С.Соколов с Лидией Дмитриевной поселились в доме Бахрушина в Козицком переулке, а Н.Петровская переехала в дом Я.М. Толстого на Арбате (д.35). Возможно, стихотворение Ходасевича ‘Одинокая’, написанное в Лидине 25 июня 1907 и не опубликованное при жизни автора, связано с приездом в деревню Н.Петровской.

² В декабре 1907 Ходасевич и Марина Эрастовна расстались. Официально развод был оформлен в 1910.

³ В письме к Петровской от 31 января 1909 Брюсов жаловался: ‘Всю жизнь мечтаю я о спокойном усердном труде. И вот за 35 лет жизни не мог добиться того, чтобы осуществить свою мечту. Всегда какие-то обстоятельства заставляют меня работать лихорадочно, торопливо, печатать начало, когда не написан конец, сдавать в печать вещи необработанные, необдуманные…’ (Литературное наследство. Т.85. С.797). Невозможность создания налаженного быта с Н.Петровской стала, по всей видимости, одной из причин охлаждения к ней В.Брюсова. Весьма резко по тому же поводу высказался Ходасевич. Он пишет, что роман Брюсова ‘с Ниной Петровской был мучителен для обоих, но стороною, в особенности страдающей, была Нина. Закончив ‘Огненного ангела’, он посвятил книгу Нине и в посвящении назвал ее ‘много любившей и от любви погибшей’. Сам он, однако же, погибать не хотел. Исчерпав сюжет и в житейском, и в литературном смысле, он хотел отстраниться, вернуться к домашнему уюту, к пухлым, румяным, заботливою рукой приготовленным пирогам с морковью, до которых был великий охотник’ (Некрополь. С.29). Петровская и сама понимала, что никак не укладывается в систему надежного быта, обеспечивающего декадентские порывы в творчестве. ‘Да, я, конечно, не могла бы, — признается она, — играть с ним и его родственниками по воскресеньям в преферанс по маленькой, чистить щеткой воспетый двумя поколениями поэтов черный сюртук, печь любимые пироги, варить кофе по утрам, составлять меню обеда и встречать его на рассвете усталого, сонного, чужого’ (Русские символисты. С. 197).

⁴ Станислав Пшибышевский (1868-1927) — польский писатель-декадент. В рецензии на его книгу ‘Заупокойная месса’ Н.Петровская пишет: ‘Все творчество Пшибышевского есть предчувствие будущих революций в области человеческого духа. Трагическое безумие, проявляющееся то там, то здесь в различных формах, которые условно и не исчерпывая их подлинного значения, называют видами неврозов и психозов, вскрывает невидимую жизнь души и выявляет в мгновенной вспышке молнии все, что есть в ней глубокого и тайного. Эту переходную ступень от тупого покоя к движенью, этот миг напряженной работы духа, стремящегося к последнему синтезу и божественной сверхчеловеческой легкости, — всей мощью своего таланта объемлет Пшибышевский’ (Перевал. 1906. No 1). Свои отношения с Брюсовым Петровская пыталась построить как ‘трагическое безумие’, без быта, в абстрактном пространстве. В недатированном письме к Брюсову она описывала свое состояние: ‘Знаешь, как у Пшибышевского: в мировом пространстве без стен, пола и потолка стоит диван, а на нем двое — в самом трагическом столкновении их чувств. Ни времени года, ни города, ни страны… На этом диване, стоящем в пространстве и в пустоте, — вся драма, и больше ничего. Я знаю, тебе это непонятно, но что же мне делать, если я чувствовала такую оторванность от жизни и существовала только в мире внутренних переживаний’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95).

⁵ Сергей Михайлович Соловьев (1885-1943) — поэт-символист, активный сотрудник ‘Весов’.

⁶ Речь идет о первых сборниках Н.Петровской — ‘Sanctus amor’ и В.Ходасевича — ‘Молодость’, которые издательство ‘Гриф’ намеревалось выпустить осенью 1907. Вышли, однако, обе книги только в 1908.

⁷ Стихотворение ‘В моей стране’, посвященное Муни, открывает сборник ‘Молодость’. Впервые опубликовано в журнале ‘Образование’ (1907. No10а) без посвящения. А.И. Тиняков в письме Ходасевичу от 25 июня 1907 замечает: ‘…не понравилось ‘В моей стране’ — это ужасное нагромождение ужасных образов и слов. Из недостатков его мне особенно бросились в глаза: совершенно непонятная фраза: ‘и ноги пахаря, как пламень, жжет ремень’ и недопустимая рифма ‘осень-весен’, могла бы порадовать рифма ‘охать-похоть’, но я уже встречал ее у Минаева (‘Песни и сатиры’, с.35) — и, хотя это не может служить укором, все же ценность рифмы уменьшается’ (РГАЛИ. Ф.537. 1. 85).

⁸ Рассказ ‘Я и собака’ опубликован 7 июля 1907 в ежедневной московской газете ‘Столичное утро’, редактируемой С.Л. Кугульским, а рассказ ‘Северная сказка’ — 1 июля 1907 в московской ‘ежедневной политической, литературной и общественной’ газете ‘Накануне’, редактируемой М.М. Духовским.

⁹ Газета ‘Голос Москвы’ уведомляла читателей 4 июля 1907: ‘Молодая, но уже получившая громкую известность писательница Нина Петровская осенью выпустит книгу новелл ‘Sanctus amor’. Новеллы раньше печатались в ‘Перевале’, альманахе ‘Гриф’, в различных сборниках, газетах и др.’. В этом же номере сообщалось об участии В.Ходасевича в IV альманахе молодых поэтов, выпускаемом осенью издательством ‘Гриф’ (он так и не вышел). Майский номер ‘Перевала’ (1907. No 7) также анонсировал книги Ходасевича и Петровской. Об остальных аналогичных публикациях см. письмо 7.

¹⁰ Младшая сестра Нины Петровской, Надежда Ивановна, жила вместе с матерью и служила заведующей складом книгоиздательства ‘Гриф’, размещавшимся в их квартире (см. объявление в газете ‘Столичное утро’. 1907. 8 июля).

¹¹ Судя по письму 7, поездка в Финляндию не состоялась. В конце июля Петровская снова приезжала к Ходасевичу в Лидино, а осенью выезжала в Киев. 14 июля 1907 ‘Столичное утро’ объявляло: ‘В сентябре месяце редакция киевского журнала ‘В мире искусств’ устраивает литературно-художественный вечер, посвященный новому искусству. Специально для участия в вечере в Киев приезжают московские и петербургские литераторы и художники: Нина Петровская, Андрей Белый, Сергей Кречетов…’

11 июля [1907]

Получила письмо и стихи, благодарю, друг. Из Вашего тона, из Вашей ‘молодой бодрости’, с которой Вы говорите о книге, стихах и прочем, заключаю, — может быть, делишки Ваши и не так уж плохи. То есть они плохи-то плохи, да Вы тверже, и то хорошо! Ах, думаю я еще, если нельзя найти в себе ‘философского’ отноше[ния] к жизни, то да здравствует ‘автоматизм’, прекрасное равнодушие, обладателя которо[го] можно колотить головой об стену, а голов[а] все будет думать свое. Вы думаете, я с ума сошла, все разное болтаю. Нет, я ужасно, ужасно умнею и… мертвею… в жизни. Одно утешение, мудрецы говорят, что это полезно для искусства. А, должно быть, и правда. Я теперь часто тихо утешаюсь пером и бумагой¹.

‘В моей стране’ — это самая лучшая Ваша вещь. Попробую почитать ее В[алерию] Я[ковлевичу]. Ничего? Ведь все равно прочтет в книге, а любопытно, что скажет².

Нового нет. Приехал и уехал Витя³. Я не хочу больше его. Итальянские впечатления вероятно, талантливее может передать Немир[ович] Данченко⁴. А Витя сейчас только итальянец. Не люблю людей, которые меняют душу соответственно цвету флага той страны, куда попадают. Скучно мне это! Не хочу! Вот что, дружочек, котик, я хочу к Вам приехать. Сейчас у меня глупые дни, квартиры не получу до 1-го августа, живу у мамы. Есть дней десять свободных. Скажите, желанно ли это? О Вас не сомневаюсь. Но Мариночка? Она меня разлюбила. Спросите ее, и если ей хотя сколько-нибудь это не желанно или очень скучно, пусть скажет прямо. Не обижусь. Об этом ответьте скоро, и совсем попросту.

Объявили о нас в ‘Утре’, в ‘Накануне’, в ‘Руси’⁵, и Петр Пильский в Петерб[ургском] понедельнич[ном] листке ‘Свободные мысли’⁶. Вчера меня туда пригласил Василевский⁷ и вчера же в (!!!) ‘Голос Москвы’ (ведь октябристы это) по 20 к[опеек] за строчку. ‘Перевал’⁸ не одобряет, а ‘Сам’⁹ советует. Говорит — ‘хуже у левых писать’. Согласилась. Но Сережа¹⁰ и А.Белы[й] говорят, что мужчинам там писать нельзя, неприлично — почти что ‘бей жидов’. А мне наплевать. Я ведь выступаю только с пропагандой Любви¹¹.

О себе я реального ничего сказать не могу. Ибо сейчас я не реальна.

Целую Вас обоих. Дети, живите в мире!

Жду ответа.

Ваш неизменный Нин.

¹ Несмотря на душевные терзания, лето 1907 было наиболее плодотворным в жизни Н.Петровской. В 1908 она становится морфинисткой, и ее творческая продуктивность резко снижается.

² В.Брюсов в рецензии на сборники поэтов-дебютантов отозвался о ‘Молодости’ Ходасевича как о книге ‘среднего уровня’, отметив, однако, что ‘стихи порой ударяют больно по сердцу, как горькое признание, сказанное сквозь зубы и с сухими глазами’ (Весы. 1908. No 3). Стихотворение ‘В моей стране’ не обратило на себя его внимания. Не отметил ‘В моей стране’ и В.Гофман в своем более пространном и доброжелательном отзыве. В нем говорится: ‘Эта первая, чрезвычайно тоненькая и бедная количеством стихов книжечка молодого поэта, несомненно, заслуживает внимания. Достаточно открыть ее на любом стихотворении, чтобы убедиться, что поэт — прежде всего строгий к себе мастер формы’ (Русская мысль. 1908. No 7).

³ Вероятно, Виктор Иванович Стражев (1879-1950) — писатель-модернист, участник ‘Перевала’. Был преподавателем словесности в 3-й Московской гимназии, где у него учился Ходасевич. Летом 1907 посетил Италию, в ‘Литературно-художественной неделе’ (1907. No 4. 8 октября) опубликован его рассказ ‘Pieta’, основанный на воспоминаниях об этой поездке.

⁴ Василий Иванович Немирович-Данченко (1844-1936) — плодовитый писатель, автор многочисленных путевых художественно-этнографических очерков.

⁵ Анонс о выходе сборника Н.Петровской появился в ‘Столичном утре’ 27 июня 1907, в газетах ‘Накануне’ и ‘Русь’ объявлений обнаружить не удалось.

⁶ Петр Моисеевич Пильский (1876-1942) — литературный критик. В еженедельнике ‘Свободные мысли’ от 9 июля 1907 он поместил анонс о выходе книг Н.Петровской и В.Ходасевича.

⁷ Лев Маркович Василевский (1876-1936) — поэт, журналист, театральный критик, один из активных участников еженедельной общественной и литературной газеты ‘Свободные мысли’, выходившей в 1907-1911. Одно время был ее редактором-издателем.

⁸ Имеется в виду издатель ‘Перевала’ В.Линденбаум.

⁹ Сам — здесь В.Я. Брюсов. В этот период жизни он пренебрежительно относился к левым политическим течениям. В письме к Петровской от 23 мая 1906 Брюсов сообщает: ‘В субботу я уехал в деревню… Дача, конечно, построена на болоте, и все время кругом ползли туманы и покачивали своими балахонами. Я из комнат не решался показаться, а сестра — социал-демократка — изводила меня революционными речами (не со мной, я с ней не разговариваю, а с отцом). Не знаю, что хуже и что вреднее, сырость или социал-демократия, но обе несносны’ (РГАЛИ. Ф.56. 1. 95).

В октябре 1907 В.Брюсов предлагал Ф.Сологубу, А.Блоку и Андрею Белому стать соредакторами ‘Литературных приложений’ к ‘Голосу Москвы’, издаваемому В.П. Рябушинским, братом издателя ‘Золотого руна’. В силу разных причин план этот не осуществился (см.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1973 год. Л., 1976. С. 112). Тем не менее, Брюсов участвовал и в левых изданиях. 8 мая 1907 он сообщает отцу: ‘…я послал тебе с мамой номер газеты ‘Утро свободы’, из которого ты тоже увидишь, что я охотно участвую в изданиях левых. Только все же по убеждениям остаюсь на своем месте, а не с ними!’ (РГБ. Ф.386. 142. 9. Л.6).

¹⁰ Сережа — Сергей Соколов-Кречетов.

¹¹ Вскоре после этого приглашения в ‘Голосе Москвы’ (26 июля 1907) появился рассказ Н.Петровской ‘Бродяга’.

8. Ходасевич — Петровской

Милая Нина!

Однажды ночью, еще не зная Вашего адреса¹, написал я Вам большое письмо, да наутро перечел его — и не отправил: стыдно стало даже Вас. Уж очень было оно ‘настоящее’.

Прошло с тех пор полторы недели. Сегодня я в силах сообщить Вам лишь факты, о коих Вы, пожалуй, уже знаете. Ныне под кровом моим обитает еще одно существо человеческое. Если еще не знаете кто — дивитесь: Нюра². Внутреннюю мотивировку позвольте оставить до того дня, когда снова встретимся мы с Вами, здесь, на этой земле, а не где-нибудь еще³.

Милая Нина! Я — великий сплетник⁴, но молчал о словах, которые слышал целых полтора года. Во дни больших терзательств⁵мне повторили их снова — и стало мне жить потеплее. Тогда я сдался. Вы хорошо сказали однажды: женщина должна быть добрая. Ну вот, со мной добры, очень просто добры и нежны, по-человечески, не по-декадентски. Ныне живу, тружусь и благословляю судьбу за мирные дни.

И еще. Все ставки — роковые. Миллионер, ставящий на карту копейку и проигрывающий ее, — совершает шаг роковой, ибо уже ничто, никакие выигрыши в мире этой копейки ему не вернут, и разорится он в конце концов от того, что проиграл ее. Но все же весело играть⁶ не по копейке, а делая ставки решительные. Весело знать — день ото дня непоправимее запутываешь узлы — свои и чужие. Напишите мне все, что думаете, не браните меня и знайте, что я люблю Вас больше, чем всех других людей вместе⁷. Если бы Вы знали, как я обрадовался, прочтя хорошие, милые слова в начале Вашего письма. Будьте здоровы, поправляйтесь — и мы еще поживем. А на старости будем разводить тюльпаны и жить в добром захолустном согласии. Знаете ли Вы, что все это время я, почти не переставая, помню о Вас. И мне очень хотелось бы, чтобы Вы, Вы, Вы меня любили.

Сегодня утром умер мой отец⁸. Фелицианы кончились⁹.

На днях был у меня Валерий Яковлевич. Не знаю, сделал ли он это в укор ‘семье’¹⁰ или еще почему, — но я рад не враждовать с ним. Я не любил его за Вас — это Вы знаете¹¹. Но тогда, на вокзале, понял многое¹².

Он мне понравился по-человечески. Может быть, так и надо.

Будьте здоровы, пожалуйста, будьте здоровы. Да лечитесь, как паинька¹³. Может быть, вообще надо жить паиньками. То есть паиньками, паиньками, а потом — трах! — взять да и выкинуть что-нибудь. Мы еще с Вами своих трахов дождемся.

Владислав.

24 ноября [1]911 г. Москва.

Я начал писать стихи. Кончу пришлю¹⁴. Черкните же. Н[адежде] И[вановне] поклон¹⁵.

А та женщина уехала в Петербург¹⁶. В ссылку. Не браните меня. ‘И от судеб защиты нет’¹⁷.

¹ Уехавшая в Италию Н.Петровская еще не успела сообщить своего адреса Ходасевичу.

² Нюра — Анна Ивановна Чулкова (в первом браке Гренцион, 1887-1964) — поэтесса и переводчица (псевд. Софья Бекетова), сестра писателя Г.И. Чулкова. После неудачного замужества она была гражданской женой друга Ходасевича — Б.А. Диатроптова, от него ушла к А.Я. Брюсову. Ее воспоминания о Ходасевиче опубликованы в журнале ‘Юность’ (1987. No1). Жанна Матвеевна Брюсова в письме к сестре поэта Надежде Яковлевне сообщает 13 ноября 1911: ‘В воскресенье, на рождении Жени, мама мне шепнула: — Нюра уходит от Саши и переходит к Владе.

Что Нюра уходит от Саши, меня не удивило, но что она переходит к Владе, это странно. Я ничего не знаю об их жизни (жизни Саши и Нюры), внешне они жили до последних дней очень мило’ (РГБ. Ф.386. 145. 35. Л.51).

Оставляя А.Брюсова, Анна Ивановна меняла сравнительно обеспеченную жизнь на весьма скромное существование, но это ее не остановило. В таких случаях она отличалась решительностью. В бумагах Б.Диатропова сохранилась ее записка: ‘Боря, я ухожу к Саше Брюсову. Прости, если можешь. Прачка принесет рубашки, отдай 20 копеек. Нюра’ (Наше наследие. 1988. No 3. С.94).

³ Следующая встреча В.Ходасевича и Н.Петровской произошла в 1922. Он вспоминает о ней в очерке ‘Андрей Белый’: ‘Осенью появилась в Берлине Нина Петровская, сама полубезумная, нищая, старая, исхудавшая, хромая’ (Некрополь. С.64).

⁴ В письме к Б.Садовскому от 10 февраля 1920 Ходасевич, обыгрывая строки пушкинской ‘Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях’, шутит: »Ты сплетен ждешь, царица? — Нет их!’ То есть и есть, да скучные. Сплетен не стало, остались одни дела. Впрочем, как-нибудь на досуге посплетничаю’ (Вопросы литературы. 1987. No 9. С.240).

⁵ А.И. Ходасевич вспоминает: ‘Однажды Владислав Фелицианович пришел к нам потрясенный горем: его мать ехала на извозчике по Тверской улице, лошадь чего-то испугалась, понесла, зацепила пролетку за тумбу, и мать Владислава Фелициановича выпала на мостовую, ушиблась головой о тумбу и тут же умерла. Вскоре отец Владислава Фелициановича, страдавший грудной жабой и потрясенный смертью жены, тоже умер. (О смерти матери см.: ‘Московская газета’ 21 и 23 сент. 1911 г. ‘Ужасная смерть г-жи Ходасевич’ и ‘Похороны С.Я. Ходасевич’).

Владислав Фелицианович очень любил своих родителей. Эта двойная смерть очень тяжело отозвалась на нем. Как раз в этот период времени /…/ мы стали жить вместе с Владиславом Фелициановичем’ (Юность. 1987. No 1. С.87).

⁶ В.Ходасевич признавался сам: ‘Я на своем веку много играл в карты, много видал игроков, й случайных, и профессиональных’ (Некрополь. С.31). В ‘Современных записках’ была анонсирована его статья ‘Игроки в литературе и жизни’, однако она не была написана. Возможно, фрагментом ее явилась заметка ‘Пушкин, известный банкомет’ (Возрождение. 1928. 6 и 7 июня).

⁷ Н.Петровская, по всей видимости, не очень верила в искренность Ходасевича. Впоследствии в своих ‘Воспоминаниях’ она напишет: ‘Ходасевич, прекрасный друг моего прошлого, ядовито эстетически ‘наблюдал» (Литературное наследство. Т.85. С.789).

⁸ Фелициан Иванович Ходасевич (1836-1911), учился в Академии Художеств, расписывал церкви, затем увлекся фотографией. В конце жизни держал магазин фотопринадлежностей.

⁹ См. письмо 2, прим.20.

¹⁰ В письме к Н.Я. Брюсовой от 20 ноября 1911 жена поэта Ж.М. Брюсова, сетует: ‘Владя последнее время был ближайшим другом этой несчастной m-me Гриф [Н.Петровской. — Публ.]… Теперь Нюра будет дружить с тем лагерем, враждебным мне. Как я могу осуждать Нюру, что она ушла, когда я сама уже в продолжение многих лет редкий день не размышляю о том, как я расстанусь с Валей’ (РГБ. Ф.386. 145. 35. Л.53об.). А.И. Ходасевич вспоминает: ‘Однажды пришел швейцар из нашего подъезда и сообщил, что нам звонил Валерий Брюсов и просил предупредить, что приедет к нам вечером. Мы очень удивились, так как Валерий Яковлевич раньше не бывал у Владислава Фелициановича. Решили, что это по каким-нибудь литературным делам. Но вечером приехал В.Я. с большой коробкой конфет и сам попросил напоить его чаем. За чаем в милой беседе высказал желание, чтобы мы познакомились и взяли под свое, ‘семейное прокровительство’ молодую поэтессу Надежду Львову. Он был ею в то время увлечен’ (РГБ. Ф.697. 4. 17. Л.9).

¹¹ В очерке ‘Валерий Брюсов’ Ходасевич пишет: ‘С Ниной связывала меня большая дружба. Московские болтуны уверены, что не только дружба. Над их уверенностью мы смеялись и, по правде сказать, иногда нарочно ее укрепляли — из чистого озорства. Я знал и видел страдания Нины и дважды по этому поводу говорил с Брюсовым. Во время второй беседы я сказал ему столь оскорбительное слово, что об этом он, кажется, не рассказал даже Нине. Мы перестали здороваться. Впрочем, через полгода Нина сгладила нашу ссору’ (Некрополь. С.30).

¹² В.Ходасевич вспоминает: ‘Осенью 1911 года, после тяжелой болезни, Нина решила уехать из Москвы навсегда. Наступил день отъезда — 9 ноября. Я отправился на Александровский вокзал. Нина сидела уже в купе, рядом с Брюсовым. На полу стояла откупоренная бутылка коньяку… Пили прямо из горлышка, плача и обнимаясь. Хлебнул и я, прослезившись. Это было похоже на проводы новобранцев. Нина и Брюсов знали, что расстаются навеки’ (Некрополь. С.30).

Хотя дату отъезда Ходасевич выяснял непосредственно у Петровской (см. его письмо к М.В. Вишняку от 16 февраля 1925 — ‘Знамя’. 1991. No12. С. 179), возможно, она ошибочна. Ж.М. Брюсова в письме к Надежде Яковлевне Брюсовой от 8 ноября 1911 извещает: ‘Сегодня уехала la belle Nina за границу’ (РГБ. Ф.386. 145. 35. Л.48).

¹³ Полубольная Н.И. Петровская уехала в сопровождении врача — Г.А. Койранского.

¹⁴ Возможно, имеется в виду стихотворение ‘Бегство’ (‘Да, я бежал, как трус, к порогу Хлои стройной…’), написанное осенью 1911 и посвященное в беловом автографе А[нне] Пренцион]. (РГАЛИ). Оно вошло в сборник ‘Счастливый домик’. А.И. Ходасевич названа Хлоей также в стихотворении ‘О, если б в этот час желанного покоя…’ (сб. ‘Путем зерна’).

¹⁵ Надежда Ивановна Петровская уехала за границу вместе с сестрой.

¹⁶ Возможно, это Евгения Владимировна Муратова, первая жена искусствоведа П.П. Муратова, в которую одновременно были влюблены Ходасевич и Муни. Летом 1911 Ходасевич путешествовал с ней по Италии, она стала героиней-‘царевной’ цикла ‘Звезда над пальмой’ в сборнике ‘Счастливый домик’. В канве автобиографии, написанной по просьбе Н.Н. Берберовой, указано: ‘1910 — Маскарад. Женя Муратова… Карты, пьянство. 1911 — пьянство. Карты. Италия. СПб. Смерть мамы. Босячество. Нюра. Смерть отца…’ (Ходасевич В. Собрание стихов. T.I. Париж, 1982. С.204).

¹⁷ Цитируется заключительный стих ‘Цыган’ А.С. Пушкина.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ Н.И. ПЕТРОВСКОЙ

Публикация Р.Л. Щербакова и Е.А. Муравьевой

Петровская — Ходасевичу

8. Ходасевич — Петровской

Читайте также: