Переписка с советскими издателями и писателями в 1920-1930, Белый Андрей, Год: 1930 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Минувшее: Исторический альманах. 15.

М., СПБ.: Atheneum: Феникс. 1993.

ПЕРЕПИСКА А.БЕЛОГО С СОВЕТСКИМИ ИЗДАТЕЛЯМИ И ПИСАТЕЛЯМИ В 1920-1930

Письма по поводу напечатания книги
‘Ритм как диалектика и ‘Медный всадник»

[до 15 апреля 1928]

К Издательству [‘Никитинские субботники’]
(Для читающих рукопись, или ее набирающих.)

Взяв из ‘Издательства’ рукопись, я нашел ее в беспорядке, 1) чертежи не были вместе, 2) ‘приложение’ было всунуто в середину текста.

Смысл всей работы — в вычислениях, отчетливость чертежей, построенных на месячных, изнурительных вычислениях, должна быть безукоризненна. Эта книга взывает к тщательному набору, к тщательному воспроизведению схем и системы обозначений. Взяв рукопись для исправления, я нашел ее в хаотическом виде, несмотря на то, что для цензуры даны отдельные экземпляры.

Обращаю внимание издателей на то, чтобы они бережнее обходились с текстом, без чего они сами себе затруднят работу издания.

Андрей Белый

РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.21. На письме карандашом рукой П.Н. Зайцева написано: ‘1928. ‘Никитинские субботники». См. схожее по содержанию письмо No 22 Белого Зайцеву.

В сентябре 1928 рукопись книги ‘Ритм как диалектика и ‘Медный всадник» была взята из изд-ва ‘Никитинские субботники’ и передана в ‘Федерацию’. 27 октября Белый подписал договор с ней. В этой же единице (Л. 11-18) есть и длинное письмо Белого от весны 1929 С.Я. Штрай-ху, в то время работающему в ‘Федерации’, о гранках книги. В своих воспоминаниях о Белом (С.572) Зайцев пишет: ‘Знал, что, получая для авторской корректуры гранки, Борис Николаевич приходил в полное отчаянье, так плохо был сделан набор’. В письме (машинопись, с примечаниями Зайцева) Белый писал:

Уважаемый тов. Штрайх!

Позвольте мне Вам высказать несколько чисто принципиальных соображений о методе набора и корректурной правки моей книги ‘Ритм как диалектика’, без усвоения которых техническим аппаратом людей, ведающих выпуском книги, она не может появиться в свет, ибо она в том виде, в каком ее набирают и правят, — бессмыслица. Я очень прошу обратить внимание на мои слова, ибо в том виде, в каком я получил корректуры, я не могу править их, и — впредь отказываюсь, или пусть меня на время набора книги возьмут в Издательство на должность корректора.

Что было бы, если б учебник алгебры набирали так, что обращали бы внимание на слова, а формулы воспринимали бы как какое-то ‘трень-брень’. Тогда алгебра перестала бы быть алгеброй, а стала дичью. /…/

Что было бы, если бы наборщики отказались понимать корректурные знаки, традиционно принятые, не понимали бы, что значит: /, V, V и т.д.

Тогда вообще книг нельзя было бы набрать.

Все это я должен высказать, ибо 1) наборщики не набрали верно ни одного метрического знака, тоже принятого всеми народами в столетиях, как ‘— `’, ‘— ‘ —‘ и т.д., а корректор, тщательно правя слова, относился к обозначениям, четким в рукописи, как к какому-то ‘трень-брень’, т.е. ни одна метрическая формула не поправлена.

Книга же моя в тексте есть лишь пояснение знаков, к набору которых надо Н-А-И-С-Т-Р-О-Ж-А-Й-Ш-Е отнестись.

Ведь ошибка в одной только формуле аннулирует смысл десятков словесных страниц.

Ставится знак вопроса: возможно ли в 20-м веке напечатать книгу по стиховедению (в 15-м, 16-м, 17-м, 18-м, 19-м веках это было возможно, вдруг — стало невозможно). /…/

Если нет наборных знаков, надо уведомить автора, условиться в обозначении недостающих знаков, чтобы автор в первую голову оповестил читателей /…/ читать-то будут читатели, ведающие метрические формулы: они ведомы всякому курсанту.

Если написано — (удар над чертой), то и надо набирать так, если ‘—» (удар после черты), то опять таки надо так набирать, нельзя смешать ‘—`—‘ с ‘—`’.

В наборе все это смешано, ни единой ошибки в формуле не исправил, автор получил корректуры без полей и схватился в ужасе за голову: если не понимают четко написанных традиционных знаков, он не может даже и исправить. /…/

Книги по стиховедению и доселе печатаются, формулы набирают и по сие время. Стало быть набор и небрежность корректора — ‘небрежность’ или сознательное игнорирование ‘смысла’, ибо в книге, посвященной математическим вычислениям, метрические формулы суть Ф-О-Р-М-У-Л-Ы, где каждый значок, его размер, положение, где количество одинаковых значков играет роль большую, чем словесный текст (который лишь комментирует формулу).

У меня написано —- (т.е. 5 неударных), набирают — ‘—‘, ‘—‘, ‘——‘,(совершенно бессмысленно), а корректор, сверяя, не считает количество знаков, и получается: автор, написав ‘—», говорит о пэоне (знак пэона), а в тексте стоит ‘—‘, т.е. трибрахий (нечто другое). Так набирать нельзя, ибо все равно, так набранное рассыплется, автор не может допустить превращение формул в ‘трень-брень’.

И будто трудны эти знаки? Они стары как мир, в каждой типографии имеются, надо только иметь глаза и понимание не большее, чем понимание корректурных знаков. /…/

Вообще надо точно видеть, что стоит в тексте, а не фантазировать знаками /…/, если наборщики отдаются фантазиям, путают знаки, /…/ то надо им внушать, что набирается не ‘трень-брень‘, а книга, посвященная формулам и вычислению. И уж, конечно, корректору надо с особою пристальностью разобрать набор, сверив с текстом форму знаков, их количество, их группировку. Самое удивительное в том, что корректор, правя слова, относится к формулам, как к какому-то птичьему чириканью, если он в первый раз встречается с метрическими знаками, то тем педантичнее он должен вникать в оригинал.

Если же он возлагает корректуру (т.е. искоренение ‘гор бессмыслиц’) на автора, то он должен озаботиться аршинными полями, а не узкой каемочкой /…/

Это чисто принципиальные соображения — вот почему:

1) Автор не может, зачеркнувши весь набор и не имея возможности исправить, посвящать ‘томы’ комментарий набору.

2) Книга не может печататься, если ни наборщики, ни корректора не вникнут в начертания и организацию весьма простых знаков, принятых во всех странах уже века, и имеющихся всюду, ибо книги по стиховедению выходят в России.

Извиняюсь, если вынужден писать Вам в тоне сетований, но надеюсь, что Вы внушите корректору, что и мне, и ему, и И[здательст]ву будет легче, если он осмысленней отнесется к правке формул, очень простых, очень четко написанных. /…/

Письмо в изд—во ‘Никитинские субботники’

[18 декабря 1928]

Многоуважаемый товарищ корректор, Просматривая корректуру и видя ряд вопросительных знаков я полагал, что они суть выражения Вашего недоумения. Спасибо за внимание, но ряда вопросов в свою очередь не понимаю я, и мог бы присоединить к Вашим вопросам свои вопросы.

Что касается до цифр, стоящих после каждого стихотворения, то это — года написания, их объяснение — в предисловии, года написания сопровождают стихи, это обычай от Пушкина до нашего времени, имеющий свое значение для историков поэзии.

Переиздание книги, вышедшей в первом издании 20 лет назад, тем более обязывает автора ставить года написания, а года в скобках — года ретуши, правки, в предисловии объяснено, что 08 значит 1908 год, а не 1808, ибо мне не сто лет. Раккурс — экономии набора.

Главное, все объяснено.

Другие же вопросительные знаки мне вовсе непонятны, они относимы не к ошибкам руки, глаза, ремингтона, а уже относятся к непониманию либо слов, либо синтаксиса, я их зачеркивал просто, ибо как это мне объяснять выражение ‘сереет часовой’ (т.е. человек, одетый в серую шинель)¹, ведь тогда надо объяснять и выражение ‘чернеет галка’, или что означают знаки вопроса, сопровождающие слова ‘верши’, ‘бивни’! Неужели незнание русского языка: ‘верши’ — плетенки для ловли рыб, а ‘бивни’ — боковые длинные зубы², сравнение размоин мергелового слоя с ‘бивнями’ — это, что ли, смущает? Но тогда смущает всякая метафора вообще, как ‘упал в обморок’, ибо обморок не яма, куда падают, а состояние, и ‘форма знания’ — метафора, ибо она — не гончарная форма.

Что означает вопрос при слове ‘шинуаз’, как не незнание, что 20 лет назад еще танцовали кадриль, где была фигура, называемая ‘шен шинуаз’ (китайская цепь)³.

Остальные знаки вопроса того же типа: если они относятся не к корректуре, а к ‘своеобразному’ отношению к знакам препинания и синтаксису автора. Знаки препинания и синтаксис в пределах общих норм варьируются, и сами эти нормы — результат изучения приемов живого и художественного стиля, у Толстого ‘точка с запятой’ стоит там, где Пушкин ставил точку, а у меня ‘тирэ’ и две точки подчас заменяют голосовую паузу и оттенок ‘потому что’, когда ‘потому что’ нет, что вполне правильно и вытекает не из незнания синтаксиса⁴, а из настолько им овладения, что следствием этого является обогащение русского синтаксиса, который искони развивали художники слова.

Я очень благодарен вопросам лишь в том случае, что они суть знаки внимательного отношения к корректуре.

Но если они суть критические замечания на полях или поправка моего синтаксиса, то я должен сказать, что я знаю, что делаю, ибо более четверти века пишу и более четверти века изучаю словарь и синтаксис русского языка, и, печатая свои книги, порой даю ряд указаний заранее, на что обращать внимание, ибо заранее знаю, что когда напишешь ‘шкапа’ наберут ‘школа’, напишешь ‘Кант’, а наберут ‘Конт’, ибо и наборщики, и корректора имеют тенденцию поправлять автора от ‘газетного языка’, который ¹/₁₀₀ лишь русского языка, только этим объяснимо непонимание слова ‘взадуй’⁵, ибо и корректор и газетный работник не сидели годами над ‘Словарем русского языка’ Даля и не знают, что от всякого глагольного выражения возможно словопроизводство, и говорят: ударилась ‘вслезь‘, стала ‘взаверть’, крестьянин поймет, что значит ‘взадуй’, а испорченный укороченным словарем газет — не поймет, еще сто лет назад Пушкин гнал учиться языку ‘у просфирни’ аристократов (это значило тогда: ‘ближе к народу‘)⁶, вот я и учусь: и сознательно употребляю народные слова, и никогда не напишу безграмотного ‘представляет ‘из себя», а ‘собою’, потому что ‘из себя’ выражение, несвойственное русскому языку⁷.

Знаки вопроса я зачеркнул, а это пространное объяснение написал для того, чтобы Вы, товарищ корректор, успокоились относительно моей грамотности.

Ряд строк очень неразборчиво набран, надеюсь, что в тексте книги будет не так.

Примите уверения в совершенном уважении

Андрей Белый

P.S. Считаю нужным заметить, что моя правка, необходимая для книги, всюду карандашом (черным), а не чернилами.

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21). Машинопись. В конце машинописи стоит: ‘Оригинал П.З.’ Имеется и примечание П.Н. Зайцева: ‘Бор. Ник. передал мне это письмо (оригинал) в незапечатанном конверте 18 декабря вместе с корректурой ‘Пепла’. Он был сильно раздражен пометками корректора (?) на гранках ‘Пепла’ и подозревает иную руку. Письмо переписано с сохранением орфографии. П.Зайцев’. О подготовке переработанного издания ‘Пепла’ в ноябре 1928 см прим.2 к письму Зайцева Белому от 1 ноября 1928. Книга вышла в 1929.

¹ См. четвертую строку одиннадцатой строфы стихотв. ‘Бегство’: ‘Опять просерел часовой’ (Пепел. 1929. С.22).

² ‘Близ речки ставят верши’ (IV, 1 стихотв. ‘Поля’, 1908) (Пепел. С. 118). ‘Как желтые, грозные бивни, / Размытые в россыпь полей, — / С откосов оскалились в ливни / Слои вековых мергелей’ — вторая строфа четвертой части стихотв. ‘Бродяга’ (1906-1908) (Пепел. С.31).

³ См. первые две строки второй строфы стихотв. ‘Праздник’ (1908): ‘Контредансом, контредансом, / Завиваясь в ‘шинуаз’…’ (Пепел. С.93).

⁴ ‘Не из’ дважды подчеркнуто.

³ См. вторую строку пятой строфы стихотв. ‘Россия’ (1908/1925): ‘Тучи — взапуски. Небо — взадуй…’ (Пепел. С. 14).

⁶ После слова ‘аристократов’ есть примечание Зайцева: ‘(интеллигентов было написано и зачеркнуто: сверху надписано: аристократов. П.З.)’.

⁷ ‘Из себя’ и ‘собою’ — дважды подчеркнуто.

III

Письмо по поводу напечатания романа ‘Маски’

Глубокоуважаемая товарищ Колесникова,

Книгоиздательство ‘Зиф’ просило меня сократить в романе ‘Маски’ текст, чтобы он не превышал 25 печ. листов.

В настоящее время это сокращение я произвел.

По среднему подсчету в ремингтонном тексте было 654 страницы (не считая страниц с заглавием глав), считая печ. лист 40 000 букв в среднем за 23 страницы ремингтона, я насчитал в среднем 28 печ. листов и 10 страниц, т.е. 28 ¹/₂ в среднем печ. листов. После сокращения по моему подсчету в 95 страниц ремингтонного текста осталось 549 страниц, т.е. 23 ²⁰/₂₃ печ. лист: будем считать 24 печ. листа (не считая заглавий 10 глав).

Ввиду интонационного принципа романа (‘Маски’ поэма, написанная дактилем, имеющая строчки и лишь для экономии места расставленная прозой). — во многих местах расстав интонационных фраз уничтожен, главные паузы, подчеркивающие интонацию, остались, на счет уничтожения расстава — главная экономия в тексте, но есть и сокращения.

Ввиду особенности романа, я считал невозможным уничтожить всецело принцип расстава, ибо это для автора значит: написать вторично роман уже до последней точки художественно измеренный и взвешенный. Но полагаю, что экономия 23 ^20/2з печ. листа вместо 28 ¹/₂ бывшего текста достаточная, ибо ведь контракт на 25 печ. листов. А здесь их меньше.

Обращаюсь к Вам с покорной просьбой передать при сдаче рукописи в набор заведующему техникой печатанья мое письмо с указанием, как набирать, ибо экземпляр, над которым я работал, весь испещрен знаками (уничтожение расстава, правка текста, сокращения), а я не во всех знаках уверен. Кроме того: самое начертание строк (места с расставом) без указаний автора, как набирать и с чем считаться, представит некоторые затруднения. Опыт печатания моей ритмической прозы в ‘Федерации’, в ‘Никит. Субботниках’ показал: с объяснительным письмом набор идет гладко, а без — ужасная путаница, вводящая в ненужный расход по исправлению корректуры, автор зарезан, если правила расстава и набора в принципе не объяснить заведующему печатанием.

Итак, сердечно прошу Вас при сдаче рукописи передать письмо Заведующему техникой набора и при всех случаях до окончательного выпуска книги сохранить правленный экземпляр, ибо он — уникум: я десять дней работал над ним. И перенос правки на имеющийся у меня экземпляр отнял бы у меня еще 10 лишних дней, которые заняты тем, что я спешно готовлю Вам ‘Начало века’.

Кстати о ‘Начале века’.

Рукопись готова на ³/₄, в последней четверти недописано страниц 50, и вся она взывает к переработке. Ввиду слабого здоровья, ужасной усталости и 10-ти дней, вырванных у ‘Начала века’ для переработки романа ‘Маски’, я боюсь, что хвостик рукописи не успею докончить к 15 декабря (срок подачи по контракту), я просил бы отсрочить, обязуясь в крайний срок до 15 января 31 года представить рукопись.

Если бы даже я и справился к 15-му декабря, ремингтонистка моя не успела бы набрать.

Если кончу ранее 15 января работу, — представлю.

Осенью на случай опоздания на месяц я говорил об отсрочке с тов. Соловьевым, и он в принципе охотно шел на месячную отсрочку.

В крайнем случае я мог бы представить ³/₄ текста в готовом виде к 15-ому декабря без окончания, которое в переработке.

Извиняюсь за столь длинное письмо.

Остаюсь с уважением

Борис Бугаев (А.Белый)

Кучино. 24 ноября 30 г.

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21, машинописная копия). В единице есть и машинописная копия письма заведующему набором романа ‘Маски’, с датой 24 ноября 1930. В нем Белый настаивает на важности принципа ритма и расстава в своей прозе и приводит много примеров, как нужно и как нельзя печатать текст романа. В письме он пишет:

Считаю нужным поставить Вас в известность о некоторых приемах при наборе и правке моего романа ‘Маски’, без которых и Вам, и мне не избежать лишних хлопот, мои указания продиктованы опытом. Печатая роман ‘Москва’ (первый том) в ‘Федерации’, я делал те же указания.

1) Роман ‘Маски’, не проза, а стихи, написанные размером ‘—/-‘- — (дактилем), где каждый слог имеет звуковой эффект, так что слова ‘скорей’, ‘видней’ (два слога — —` / — 0 не звучат, как ‘скорее’, ‘виднее’ (—), где три слога. Подчиняя текст размеру, я произвольно для размера ставлю слова то сокращенными (‘столетье’), то ставлю их без сокращения (‘столетие’). Очень часто наборщики совсем не считаются с окончанием слов, и набирают, не вчитываясь в текст, тогда авторская правка сводится к перенабору всего, приходится делать тысячи лишних поправок, ибо нарушать ритм, значит калечить роман, а переправлять все равно, что набирать заново, это и дорого ‘Издательству’, и лишний труд корректору, и рабочим.

Вот почему я оговариваю заранее это необходимое условие текста: все внимание обращать на окончание слова, я пишу то ‘Иван Иваныч’, то ‘Иван Иванович’, были случаи, что корректора выравнивали по одному принципу: то все по ‘ыч’, то по — ‘ович’.

Принцип здесь не формальный, а музыкальный: принцип произношения автором, набирать так, как стоит, коли ‘Сергевна’ — ‘Сергевна’, а коль ‘Сергеевна’, то ‘Сергеевна’. Опыт с печатанием прошлых романов опять таки для избежания ненужных усилий заставляет меня оговорить и это.

2) На иных двусмысленных словах я ставлю ударение ‘под боком’, или при первом упоминании фамилии ставлю ‘Тителев’, чтобы не прочли ‘Титлев’.

3) Стихи пишут расставом слов: короткими строчками, для экономии лишь места я сливаю строчки в непрерывность строки, но там, где стоит интонационный подчерк (голосовое подчеркивание), я выделяю интонацию графически, в предлагаемом тексте она во многом сокращена, и расстав строк упрощен, они слиты в непрерывную строку прозы, все же в ряде мест остался расстав, и опять-таки: опыт показал, что необходимо оговорить набор расстава: набирать его так, как набирают строфы стихов, сохраняя расстав автора, т.е. УЗОР СТРОК (начертательный) [следуют примеры. — Публ.].

Пишу это потому, что без оговорки наборщики часто, либо не считаясь с расставом, сливают его, нарушая интонацию автора, автор на это не может итти, для него это все равно, что набирать текст — без знаков препинания, расстав слов для него — пауза, особый, им введенный, знак интонации, падающий, подчеркивающий читателю куски фразы, как в строчке стихов.

Иногда же наборщики, сохраняя расстав, произвольно меняют начертание строк, получается деформация, это то же, что строчки

‘Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог’ —

расставить:

‘Мой дядя самых честных правил, когда не’

Шутку занемог’…

Совершенно меняется интонация.

Когда я печатал свои худож[ественные] произведения в ‘Федерации’ или в ‘Никитинских Субботниках’, я, отдавая рукопись, делал эти указания, ибо опыт показал: без них терпит, или АВТОР, или ‘ИЗДАТЕЛЬСТВО’: ‘АВТОР’ — уничтожая, все им написанное, ‘ИЗДАТЕЛЬСТВО’ — перебирая заново текст.

Форма моих романов вся рассчитана на рассказывающего автора, который передает свой голос расставом слов и ритмом (напевом). /…/ Извиняюсь, уважаемый товарищ, что удручаю Вас всеми этими подробностями, но набирать роман-поэму в 25 листов печатных — не шутка /…/

P.S. За оглавление ‘главок’ я не стою, не стою за то, чтобы заглавие глав печаталось на отдельном листе, непременно на заглавном листе отметить, что ‘Маски’ — 2-ой том ‘Москвы’.

Переписка вокруг издания ‘Начало века’

В начале 1931 рукопись ‘Начала века’ была сдана в Государственное издательство художественной литературы (ГИХЛ) и долгое время оставалась там без движения. Осенью Белый получил следующий ответ на не дошедшее до нас письмо свое Василию Ивановичу Соловьеву (1890-1939), первому директору ГИХЛ’а:

Многоуважаемый Борис Николаевич!

Простите, что с опозданием отвечаю на Ваше письмо.

С первых же строк должен совершенно категорически заверить Вас, что решительно никаких оснований допускать мысль о каком-то особом (очевидно, отрицательном) отношении к Андрею Белому быть не может.

Мы с интересом взялись за издание Ваших ‘Масок’. Первые гранки Вы уже получили. В ближайшее время будет послана очередная порция, но что издание подвигается не так быстро, как бы это хотелось Вам и нам, объясняется обидим напряжением в издательском и полиграфическом деле.

Точно так же и ‘Начало века’ задерживается сейчас только редакцией. Думаю, что во второй половине ноября мы сможем договориться с Вами об окончательном тексте и тогда книга пойдет в производство немедленно.

Надеюсь также, что Ваша работа над Гоголем даст нам возможность получить и эту обещанную рукопись своевременно.

Если Вы извинялись за нервный тон письма, то я прошу извинения за сухой тон, но еще раз разрешите заверить, что мы делаем все возможное, чтобы Ваши книги вышли в наикратчайший срок.

С приветом,
[подпись Соловьева]

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.340). Можно датировать письмо в связи с упоминанием гранок романа ‘Маски’, которые Белый начал получать в октябре 1931: см. записку — Л. 14 в этой же единице хранения.

3 ноября 1931 Белый писал В.П. Полонскому: ‘7 месяцев рукопись лежала зарезанной цензурой, пока В.И. Соловьев ее не передал другому цензору, нашедшему, что книга вполне цензурна, но требует ретушей’ (РГАЛИ. Ф.1328. Оп.1. Ед.хр.39, письмо опубл. с невероятным количеством ошибок в кн. ‘Перспектива-87’ — М., 1988. С.500). Белый занимался ‘ретушами’ в феврале-мае 1932. 5 мая он представил в издательство первую часть заново ‘отремингтонированного’ текста и написал И.А. Сацу, ранее сформулировавшему издательские требования к книге:

Глубокоуважаемый Игорь Александрович,

я внимательно прошелся по списку Ваших указаний мне, и все, что мог, сделал, чтобы книга выглядела приемлемой, кроме того: я всюду особенно подчеркнул, 1) что описываемые факты отделены от нас 25-летием, 2) что приводимые мои макетцы взглядов — отнюдь не показ моего ‘credo’, a показ юношеских стремлений, часто курьезной путаницы, которой я не разделяю в настоящее время, 3) я ‘овнятил’ кажущееся невнятным, что, увы, повело к разжевыванию и иногда к удлинению текста.

Легче всего мне было изменить текст в смысле ‘цензурном’, но Вы не представляете себе, сколько возни мне пришлось затратить, чтобы художественно впаять новые варианты так, чтобы не видно было спешных и в художественном смысле пустых заплат.

И тут была работа адская: я справился только с двумя главами, надеюсь к 10-му справиться с и 2-ой половиной, но раньше не могу, ведь изменение в одном месте взвевает изменение в 10 местах, рукопись моя стала и так во многих местах трудной для набора, ведь ужасно править по ремингтонному тексту, ряд страниц пришлось переписать от руки: что могла, переписала жена, частью переписывал я (у меня рука хуже). Машинки — нет, отдавать в переписку и нет времени, и дорого.

Но я надеюсь, что теперь текст не внушает недоумений.

Чтобы подчеркнуть установку автора, я написал объяснительное предисловие, кроме того: ради архитектоники кое-что перенес из одного места в другое, и нумерация страниц стала иной. На всякий случай указываю Вам список страниц с изменением текста. Очень прошу передать тов. Копяткевичу, что через 3-4 дня принесу и обе последние главы, сегодня сдаю ¹/₂ работы. Медлительность от вынужденной художественной переработки, вытекающей из вставок, иначе рукопись будет в заплатах. Надеюсь, что вторично мне не придется производить этой усидчивой работы, — тем более, что дел уйма, и главное: я должен отложить Гоголя, с которым так много возни.

Обращаю Ваше внимание на следующие места. Стр. 1-15 (предисловие), стр.31, стр.51-70 (почти заново писанный отрывок ‘Студент Кобылинский’, отводящий Эллиса от марксизма), стр.106, стр. 140-141, стр. 173-184 (в этой новой главке я соединил в одно ряд поправочных указаний, мне сделанных, руководствуясь тем, чтобы отделить прошлое от настоящего).

Таковы поправки в первой главе.

‘Глава вторая’.

Начало второй главы пришлось все заново переработать, чтобы нужные изменения, указанные политредактурой, не казались заплатами, Вам или Елене Валериановые придется пробежать от стр. 185-222, от 207-219, 223-226, но полагаю, что теперь многие моменты всей книги объяснятся сами собой при помощи этих переработок (отношение к Мережковским, в частности), далее: в главках, рисующих чету Мережковских, обратите внимание на заплатки (вписки рукой) на страницах: 271, 273, 289, 290, 291, 292, 295, 297, 300, 301.

Кроме того поправки 313, 340 (Боборыкин), 350, 353-354, 362, 368.

Бели Вы пробежите отмеченные здесь страницы, то Вы увидите, какая кропотливая работа, это уже не снимание ‘пылинок’, а в некотором смысле переработка книги в другую тональность, с правкой 3-ьей и 4-ой главы я тоже кончил, остается пересмотреть и художественно ретушировать. Надеюсь, что 9-10-го все будет готово.

Остаюсь искренне уважающий и готовый к услугам.

Б.Бугаев

P.S. Передайте Елене Валериановне содержание этого письма.

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Ед.хр.131). Большой кусок из письма был опубликован А.В. Лавровым в комментариях к переизданию воспоминаний в 1990, с.556-557). В ГЛМ Ф.7. Оп.1. Ед.хр.35 также находим следующую записку, написанную на измятом клочке бумаги:

Глубокоуважаемый Игорь Александрович,

я сдал рукопись ‘Начало века’ т. Мартиросову. Вас — не было. Остаюсь готовым к услугам

Борис Бугаев

В ходе напечатания книги Белый получил предложение от редактора ‘Нового мира’ опубликовать отрывки в журнале. Поздней весной 1933 он был вынужден писать Сацу:

Дорогой Игорь Александрович,

я узнал от тов. Мартиросова, что у Вас рукопись моя ‘Начало Века’. Ее еще сдавали в ремингтон. Ввиду того, что уже 1 ¹/₂ месяца назад И.М. Тройский просил доставить ему рукопись, а В.И. Соловьев просит, чтобы текст рукописи был в последней редакции, то мне крайне необходимо, чтобы скорей был ремингтон и чтобы я мог перенести правку на рукопись, предназначаемую для ‘Нового Мира’, нельзя ли скорей ее вернуть. Остаюсь искренне уважающий

Б.Бугаев

(ГЛМ. Ф.7. Оп.1. Ед.хр.35).

Два фрагмента из книги появились в No 7-8 журнала, а книга наконец вышла в свет во второй половине ноября 1933, почти через три года после того, как Белый сдал рукопись в издательство.

Белый — В.В. Вишневскому

Глубокоуважаемый тов. Вишневский*,

Я просто в отчаянии, что проклятый грипп (следствие простуды на вечере 15-го) приковал меня к дому, — да так, что неуверен, смогу ли его ликвидировать к 22-ому. А я так мечтал послушать Вашу пьесу. Но — не моя вина. Заключен дома, сижу с температурой, и, конечно, завтра было бы большим риском быть на Вашем чтении.

Верьте, до чего это мне грустно.

Остаюсь искренне опечаленный с глубоким уважением

Борис Бугаев (А.Белый)

Москва. 18-го янв[аря] 33 г.

* Простите, отчества Вашего не знаю.

(РГАЛИ. Ф.1038. Оп.1. Ед.хр.2621).

В январе 1933 Белый участвовал в обсуждении структуры группкома ГИХЛ’а и был выбран в культурно-просветительскую секцию. 15 января состоялось его выступление в Доме Герцена с докладом ‘Гоголь и ‘Мертвые души’ в постановке Художественного театра’. На следующий день он заболел (прения были отложены до 26 января), из-за чего не мог присутствовать на чтении ‘Оптимистической трагедии’ Всеволода Витальевича Вишневского (1900-1951).

Письмо в издательство ‘Федерация’

В издательство ‘Федерация’

Мне неприятно, что несколько гриппов и ряд дел, которые считал для себя обязательной нагрузкой в общественном порядке (6 отданных вечеров), две статьи для И.М. Тройского и т.д. уже полтора месяца выбили меня из рабочей колеи (работы для ‘Федерации’) до такой степени, что с месяц я, главным образом, болею, а не работаю, иначе я бы во-время обратился к Вам с соответствующим заявлением, т.е. с просьбой о трехмесячной отсрочке срока подачи рукописи (считая ее до 1 апреля), повторяю: с ноябрьского пленума мне буквально не дают работать в Москве, я же работаю медленно, т.е. — художественно.

Не далее, как дней 8 назад, я говорил у И.М. Тройского с тов. Цыпиным о том, что нуждаюсь в отдыхе и прошу его, как заведующего ‘Федерацией’, разрешить мне отсрочку. Он дал мне понять, что просимая отсрочка — пустяк, не требующий размышлений.

Но и в пустяках я требователен к себе, — хотя бы для того, чтобы не получать заявлений вроде полученного.

Сейчас я 1) едва двигаюсь (полубольной), 2) нахожусь при больной жене, в условиях, недопустимых для работы (без жилплощади, телефона и т.д.), мне даже нет возможности явиться самому в ‘Федерацию’, ибо человек — не машина, — тем более, что я полагал, что объяснение, данное т.Цыпину, уже объяснение, а не формальное его выявление — не слишком великая вещь, когда человек болен.

К сожалению, я ошибся, поправлюсь, то поспешу исправить ошибку.

Кроме того: считаю нужным заявить, что из 3000 рублей (25%), которые ‘Федерация’ должна была мне уплатить при подписании договора (прошло 6 ¹/₂ месяцев), я не дополучил 1200 рублей, которые мне нужны, чтобы восстановить силы свои и жены и смочь выполнить обязательство — и при отсрочке, ⁴/₅ работы мной выполнено уже 1 ¹/₂ месяца назад.

И: кроме того: я серьезно прошу ‘Федерацию’ меня обеспечить бумагой и для ремингтона, и для писания (ибо я все черновики, многочисленные, пишу сам), до сих пор по ордерам ‘Федерации’ или не выдавали бумаги, или давали негодную для работы.

А дежурить днями при бумаге — значит: не работать, этой роскоши я себе позволить не могу.

Обязательство выполняемо при наличии бумаги, а коли ее не получаешь, то — как же его выполнить?

Борис Бугаев (Андрей Белый)

Москва. 18 февраля 1933 года.

P.S. В присланном мне уведомлении неразборчива подпись, а потому отвечаю безлично. Разговаривая на днях с т.Цыпиным, я полагал, что разговариваю с Заведующим издательством ‘Федерация’.

P.P.S. Сообщаю, что мое имя и отчество

Б-о-р-и-с Н-и-к-о-л-а-е-в-и-ч

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21)

Машинопись с пометами Зайцева. В конце письма Зайцев приписал следующее:

Поводом для письма Бор[иса] Ник[олаевича] была официальная бумажка от и-ва ‘Федерация’, написанная на бланке издательства:

13 февраля 1933 г.

А.БЕЛОМУ.
Уважаемый товарищ!

Согласно заключенного 22/VIII договора за No1208 Вы должны были к 1/II-33 г. сдать из-ву 1 том Ваших мемуаров. До сего времени никакого материала мы от Вас не получали.

Просьба поторопиться со сдачей рукописи и сообщить о причинах задержки ее.

Зав. из-вом Л.Шмит [Лазарь Шмит,
отчество его не помню. П.З.]
Секретарь Н.Свешникова

К этому Зайцев дал другое примечание:

ПРИМЕЧАНИЕ: 19 февраля 1933 г., когда я зашел к Бор.Ник. в Долгий, он — с криком — жаловался на издательство ‘Федерация’. Показал мне полученную из канцелярии из-ва официальную бумажку, совершенно канцелярского, а не редакционного порядка. Бумажка всем своим тоном, содержанием — и — формой вызвала у него крик боли и негодования. Ответом на эту бумажку и является письмо Бор. Ник. Бугаева.

‘Н.Свешникова’ — техническая секретарша редакции из-ва ‘Федерация’, это Нина Алексеевна Свешникова, работавшая еще в ‘Круге’, при Воронском и Тихонове Ал.Ник. и хорошо знавшая Бор.Ник., хорошо и внимательно к нему относившаяся. Она знала, что Андрей Белый — это Борис Николаевич Бугаев. Но она выполняла поручение начальства…

VII

Письмо Н. H. Накорякову, директору ГИХТРа

Москва, 33 года.
15 августа.

Глубокоуважаемый Николай Никандрович,

Спешу Вам ответить на запросы ГИХЛ’а о том, имеются ли у меня книги, которые я мог бы предложить Вам в течение 33-34 годов. Последний запрос был от 3-го августа.

Проживая на отдыхе в Коктебеле, я не мог на него ответить. Спешу Вас уведомить, что я мог бы предложить ГИХЛ’у издать трилогию моих воспоминаний: ‘На рубеже двух столетий’ (последнее издание разошлось в месяц), ‘Начало века’ (когда первое издание исчерпается) и 3-й том ‘Между двух революций’. Последний том был дан мною ‘Федерации’ в прошлом году летом, когда в ГИХЛ’е не было бумаги (до Вашего руководства ГИХЛ’ом, при тов.Копяткевиче).

Чувствуя себя связанным с ГИХЛ’ом, я конечно отдал бы эту книгу Вам, уведомив ‘Федерацию’ об этом — при условии, если сам ГИХЛ выплатит ‘Федерации’ 3000 рублей, данные ею в прошлом году в виде аванса мне. Это меня тем более устроило бы, что заведующий институтом Физметодов лечения в Коктебеле, д-р Славолюбов констатировал глубочайшее нервное истощение у меня и советовал мне на несколько месяцев воздержаться от лит-работы и всякой нагрузки, о чем имеется у меня свидетельство доктора.

В ожидании Вашего ответа, остаюсь готовый к услугам

Борис Бугаев

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21. Машинописная копия)

VIII

Письмо в ГИХЛ по поводу ‘Мастерства Гоголя’

Глубокоуважаемая Клавдия Павловна,

корректура книги ‘Мастерство Гоголя’ была готова еще 1-го сентября, но посыльная девушка из ‘ГИХЛ’а’ к сроку не явилась за ней, опоздание — не по моей вине, ввиду болезни и всяческих ‘режимов’ я пока сижу дома¹, и возвращаю корректуру через посредство П.Н. Зайцева. Повторяю: опоздание — не по моей вине. Примите уверение в совершенном уважении

Борис Бугаев Москва.

3 сент[ября] 33 года.

(РГАЛИ. Ф.53. Оп.6. Ед.хр.21)

О книге ‘Мастерство Гоголя’ см. прим.4 к письму No 65 Белого Зайцеву.

¹ 28 августа 1933 Б.В. Томашевский писал М.С. Волошиной из Ленинграда: ‘Проезжая через Москву, посетили Бугаевых, Борис Николаевич все еще не оправился и по предписанию невропатолога посажен на строгий режим. Работать ему не позволено’ (Пушкинский Дом. С.230). 16 сентября Белый писал Томашевским: ‘И в Москве я продолжаю заниматься тем же организованным бездельем, предписанным доктором, взявшим в ежовые рукавицы’ (Там же. С.236).

ПЕРЕПИСКА А.БЕЛОГО С СОВЕТСКИМИ ИЗДАТЕЛЯМИ И ПИСАТЕЛЯМИ В 1920-1930

Читайте также: