Переписка с А. А. Ивановым, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1858

Переписка
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Скачать в PDF
‘Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах’: Художественная литература, Москва, 1988

Гоголь и А. А. Иванов

Вступительная статья

Сложная и драматичная, жизнь Александра Андреевича Иванова (1806-1858) внешне не была богата событиями. Сын известного живописца, с 1817 по 1828 год он учился в петербургской Академии художеств. В 1827 году за картину ‘Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице виночерпию и хлебодару’ был удостоен большой золотой медали Общества поощрения художников. В 1830 году на средства общества отправился в Италию, где и провел почти всю свою последующую жизнь. Выставленное в 1835 году в Риме, а год спустя в Петербурге полотно ‘Явление Христа Марии Магдалине’ принесло Иванову известность и звание академика. В 1833 году у художника возникает замысел большой картины ‘Явление Мессии’ (‘Явление Христа народу’), ставшей его главным делом и впервые широко показанной лишь незадолго до кончины автора.
Гоголь близко познакомился с художником в Риме в 1838 году (Иванов, с. IX) и вскоре занял среди его знакомых исключительное положение. Высказывая свое отношение к писателю, Иванов летом 1841 года писал отцу: ‘С некоторыми приезжими русскими я знаком, и в особенности с лучшим нашим литератором Н. В. Гоголем. Это человек необыкновенный, имеющий высокий ум и верный взгляд на искусство. Как поэт, он проникает глубоко, чувства человеческие он изучил и наблюдал их, — словом, человек самый интереснейший, какой только может представиться для знакомства. Ко всему этому он имеет доброе сердце’ (Иванов, с. 137).
При всем различии характеров, Гоголя и Иванова объединяло очень многое — вера в преображающую силу искусства и высокое назначение художника, многолетняя сосредоточенность на одном произведении, с которым связывалась мысль об осуществлении своего призвания (‘Мертвые души’ — для Гоголя, ‘Явление Христа народу’ — для Иванова), наконец, давний интерес Гоголя к живописи. В Иванове Гоголь обрел воплощение своих представлений об идеальном художнике — бескорыстном, целеустремленном, бесконечно преданном искусству. Иванов становится прототипом созданного писателем во второй редакции ‘Портрета’ (1842) образа гениального живописца-труженика, противопоставленного фигуре Чарткова. Такое понимание личности художника Гоголь развил впоследствии в статье ‘Исторический живописец Иванов’, опубликованной в составе ‘Выбранных мест из переписки с друзьями’. Тем не менее взаимоотношения Гоголя и Иванова, особенно в первые годы их знакомства, не носили характера равноправного союза двух творцов. Гоголь воспринимается Ивановым как учитель, советчик и даже опекун, обладающий неоспоримым авторитетом не только в житейских делах (сам художник был в них крайне несведущ), но и в вопросах искусства. Так, предполагается, что именно под влиянием Гоголя Иванов обратился в 1838 году к жанровым акварелям. Возможно, писателю принадлежали и сами их сюжеты (Машковцев, с. 113). Воздействие Гоголя художник испытал и в ходе своей работы над ‘Явлением Христа народу’.
Встреча с писателем произошла в тот момент, когда композиция картины уже вполне определилась и была зафиксирована на большом холсте. На передний план выдвинулись проблемы психологической характеристики персонажей, в разрешении которых и принял участие Гоголь. Возможно, ‘детищем совместного творчества художника и писателя’ стал один из ключевых образов картины — образ раба (Алленов М. М. Александр Андреевич Иванов. М., 1980, с. 38). Особенно же значительна в указанном смысле фигура ‘ближайшего к Христу’ (характер ее был, по-видимому, подсказан художнику Гоголем). На большинстве эскизов ‘Явления’ она дана автором нарочито неопределенно, схематично. Однако созданный в конце 1830-х годов большой эскиз-вариант картины (из собрания К. Т. Солдатенкова, ныне хранится в Русском музее) позволяет ясно увидеть в ‘ближайшем’ гоголевские черты. Подобно другому персонажу картины — ‘страннику’, прототипом которого стал сам Иванов, ‘ближайший’ является ‘духовным портретом’ — портретом Гоголя-художника, потрясенного сознанием несовершенства мира и собственной греховности (см.: Машковцев, с. 63-88, Алленов, с. 36-37). Как своего рода этюд к фигуре ‘ближайшего’ Ивановым был в 1841 году написан известный портрет Гоголя, представляющий писателя в ином — ‘домашнем’, прозаическом виде и предназначенный для его ближайших друзей. Неожиданная публикация портрета в 1844 году в журнале ‘Москвитянин’, по всей вероятности, сорвала план включения гоголевского изображения в картину (Машковцев, с. 86). В окончательном варианте ‘Явления’ облик ‘ближайшего к Христу’ был существенно изменен.
Переписка Гоголя с Ивановым завязалась в конце 1830-х годов и носила весьма активный характер (в настоящее время известны 42 письма Гоголя к Иванову и 37 писем Иванова к Гоголю). Ее основное содержание составляет круг вопросов, связанных с работой художника над ‘Явлением Христа народу’, — вопросов не только творческого, но и сугубо практического, житейского характера: создание картины требовало значительных затрат, в то время как Иванов был крайне ограничен в средствах, душевный покой автора ‘Явления’ нарушали и частые конфликты с администрацией русских художников в Риме. В разрешении этих проблем Гоголь неизменно принимал активное и заинтересованное участие. Окончательно же устроить положение художника должна была, по его мысли, статья ‘Исторический живописец Иванов’. Написанная в 1846 году — в момент, когда художник переживал особенно трудный период, — гоголевская статья разъясняла значение его труда как ‘явления небывалого’, невиданного ‘от времен Рафаэля и Леонардо да Винчи’ (Акад., VIII, с. 328, 335) и содержала в себе призыв поддержать художника (после появления статьи правительство действительно оказало Иванову материальную помощь). В этой ситуации высказываемое в письмах Иванова беспокойство о своем положении, его поиски влиятельных покровителей, наивные проекты реорганизации жизни русских художников в Риме, в которых определенная роль отводилась и Гоголю, кажутся писателю проявлением неуместной суетливости, недоверия и даже неуважения к нему самому. Резко высказанные, упреки Гоголя, в свою очередь, задевают Иванова. Впервые он испытывает в отношении к Гоголю раздражение, выраженное, в частности, в одном из писем к С. П. Апраксиной: ‘Жаль, что в записке выдает мне чувства свои Николай Васильевич. Он как-то все не может примириться с мыслью, что художник так же, в свою очередь, может быть, как и он <нрзб.> человеком. Я с ним на скором свидании. Любопытно, каким-то он меня гостинцем употчует’ (цит. по статье: Некрасова Е. Н. В. Гоголь и А. А. Иванов. Их взаимные отношения. — ВЕ, 1883, No 12, с. 632).
Причиной возникшей в конце 1846 — начале 1847 года размолвки в отношениях Гоголя и Иванова был в конечном счете переживаемый ими обоими в ту пору духовный кризис, свойственное им тогда состояние внутреннего возбуждения, заставлявшее обостренно реагировать на поступки друг друга. Не имея принципиального характера, этот конфликт вскоре был преодолен, хотя его отголоски еще некоторое время слышатся в переписке. Авторитет Гоголя оставался для Иванова чрезвычайно высоким. Не случайно последнее из его писем художник приклеил на заглавный лист своего основного труда 1850-х годов — цикла ‘библейских эскизов’. В словах ‘важнейшего из людей, каких <...> встречал в жизни’ (из письма Иванова к Погодину от 1855 г. — Иванов, с. 288), он и после смерти Гоголя ищет ободрения и поддержки.
В сборник включено 18 писем Гоголя и 19 писем Иванова.

Гоголь — Иванову А. А., 8(20) сентября 1839

8 (20) сентября 1839 г. Вена [1]
Вена. 1839. Сентябрь 20.

Здоровы ли вы и как поживаете? почтеннейший signor Alessandro, как называет Луиджи. Я к вам пишу потому, что полагаю вас уже в Риме, возвратившимся из Венеции, без сомнения, с большою пользою и оконченной schizzo[2] вашей большой картины под мышкой[3], в чем помогай вам бог! Я, между прочим, исполнил вашу комиссию, купил для вас в Женеве часы. Таких, как хотел, я не сыскал: то есть серебрян<ых> плоских, с золотым ободочком. Их уже не делают, а делают или просто все серебряные и несколько толще, или же золотые. Из которых добрые и верные дороги. Подешевле же я не решался купить, не будучи уверен в настоящем и внутреннем их достоинстве. Притом меньше 150 р. нет, а так как вы меня просили в 100, то я их не взял, и хорошо сделал. Потому что скоро потом нашел у одного знакомого мне часового мастера именно такие часы, как хотел, серебр<яные> с золот<ым> ободочком и той же известной мне доброй работы. Он носил эти часы сам и для продажи их не назначал, но я упросил его уступить за 90 р., что я нахожу очень недорого. Он же к тому же и все их вызолотил, так что они имеют вид золотых. Вы их получите скоро после этого письма вместе с моею палкою, которая служила мне в Риме и которую прошу поставить в углу вашей комнаты до моего приезду. Вы получите также три дюжины венск<их> карандашей, которые я нахожу очень хорошими. Одну дюжину из них возьмите себе, другую отдайте Моллеру, а третью оставьте для меня. В этой же посылке четыре серебрян<ых> стакана, которые пусть <остаются> у вас до моего приезда. Вы явитесь к Кривцову и спросите только следуемую на ваше имя посылку. Я, к сожалению, не буду в Риме раньше февраля. Никак не могу отклониться от неотразимой для меня поездки в Петербург. Но в феврале непременно намерен очутиться на Via Felice и на моей старой квартире, и мы вновь примемся с вами за capretto arrosto[4] и Asciuto[5]. А до того времени прощайте и будьте здоровы. Да. Просьба к вам, чтобы не позабыть: наведайтесь на почту, и если есть письма ко мне, то возьмите их, заплатите за них, что следует, и удержите их у себя до моего приезда. Не дурно бы это повторять каждый месяц, потому что ко мне часто пишут знакомые и незнакомые, знающие только по слуху, что я должен быть в Риме. Я думаю, Рихтер уже давно оставил Рим. Эту маленькую записочку[6] отдайте Моллеру вместе с моим поклоном.
Да еще. Если случится время, побывайте у меня на квартире и скажите моему хозяину, что я не буду в октябре в Риме, что деньгами он может располагать, как хочет. Но что вещи в сундуке пусть он держит до моего приезду, что я буду непременно если не в феврале, то в марте непременно. Если вы уже обзавелись часами, то все-таки удержите их у себя. Мне понадобятся.
1 С, 1858, No 11, с. 126-127, Акад., XI, No 125.
Первое из известных писем Гоголя к Иванову.
2 эскизом (ит.).
3 Лето 1839 г. Иванов провел в Венеции, где был написан так называемый эскиз ‘Явление Христа народу’ (ныне в Третьяковской галерее) ‘в венецианских красках’. Очевидно, замысел эскиза, в котором Иванов намеревался непосредственно перед полотнами венецианских мастеров найти колористическое решение своей картины, сложился еще перед поездкой и был известен Гоголю (см.: Машковцев, с. 96).
4 жареного козленка (ит.).
5 Сорт виноградного вина.
6 Не сохранилась.

Гоголь — Иванову А. А., 13(25) июня 1840

13 (25) июня 1840 г. Вена [1]
Вена. Июня 25.

Господи боже мой, сколько лет я вас не видел, il carrissimo[2] signore Alessandro! Что вы поделываете? В Риме ли вы? Не напрасно ли пишется это письмо к вам? Я сам так долго пропадал, что, думаю, уж не забыли ли вы меня? Что делает ваша Famosa[3] (то е<сть>, разумею я, картина)? На чем она теперь остановилась, то е<сть>, я разумею, на чем остановился труд ваш? Близится ли к концу или еще доныне остаются роковые tre anni[4]? С нетерпением алчу узреть ее и обнять самого maestro. Я был и в России и черт знает где. Теперь сижу в Вене, пью воды, а в конце августа или в начале сентября буду в Рим, увижу вас, побредем к Фалькону[5] есть Bacchio arosto или girato[6] и осушим фольету[7] Asciuto, и настанет вновь райская жизнь. В Риме ли Моллер и что делает? Пожалуйста, скажите ему, что я с нетерпением хочу его видеть, что он и сам, я думаю, знает. Поклонитесь любезнейшему Иордану и спросите о здоровье находящегося у него сундука и, бога ради, напишите мне хоть две строчки. Адресуйте мне в Вену, в poste restante. Если вы взяли на почте письма на мое имя, то, пожалуйста, приберегите их и не отдавайте их никому. Не худо бы также иногда справиться сызнова. Потому что мне писали многие, не зная, что я уезжал из Рима. Не пишу к вам ни о чем более, потому что еще не знаю, точно ли вы теперь в Риме. А как получу от вас весть, тогда напишу.
Обнимаю вас от души.

Н. Гоголь.

1 С, 1858, No. 11, с. 127-128, Акад., XI, No 169.
2 дражайший (ит.).
3 славная, знаменитая (ит.).
4 …три года (ит.). Иванов был направлен в Италию именно на такое время. Впоследствии срок командирования неоднократно продлевался по просьбе художника, каждый раз обещавшего в течение трех лет завершить свою картину.
5 То есть в ресторан Сокола (от ит. al Falcone).
6 жареную баранину… баранину на вертеле (ит.).
7 Шкалик (от ит. foglietta).

Иванов А. А. — Гоголю, июль 1840

Июль 1840 г. Рим [1]

Милост<ивый> государь Николай Васильевич!
Письмо ваше от июня 25 весьма меня и всех ваших знакомых радовало. Мы видели, что вы нас совсем не забываете. По вашей просьбе пишу вам тотчас ответ. Ваше письмо едва застает меня в Риме: я чрез три дня отсюда уеду шататься по Италии и, может быть, даже с вами где-нибудь встречусь, что было бы для меня весьма приятно. Я располагаю отправиться, во-первых, в Перуджию, для наблюдения купающихся в Тибре лучшего класса людей, ибо в Риме купальны устроены в виде кабинетов, где ни щелки не оставляется для глаза наблюдательного. Это все клонится к перемене или к улучшению первопланного срединного группа в моей картине. Первого августа надеюсь быть в Ассизи, видеть праздник отпущения грехов, с надеждою почерпнуть что-нибудь для моих физиогномий в сем религиозном торжестве. А второго или третьего отправлюсь в Синигалию, на знаменитую ярмарку, присмотреться к азиатским чертам лиц. Пробыв там два или три дня, отправлюсь во Флоренцию для скопирования некоторых этюдов в галерее Питти. Тут пройдут две недели, после чего намерен странствовать в горах около Рима, чтобы к осени привезти этюды для первопланных каменьев, реки. Вот план моего путешествия. Могу сказать, что все время разлуки нашей я довольно прилежно занимался, но картина подвигается все-таки тихо. Довольно часто мне приходит в мысль, что затеянный труд мне не по силам.
Моллер вам кланяется, извиняется, что сам не пишет, ибо очень занят. Ему хочется кончить пред отъездом в Неаполь свою ‘Русалку'[2]. Он на вас сердится за то, что вы самое лучшее мнение дали в Петербурге об его начатой ‘Русалке’, которую он пред сим известием собирался изорвать и бросить. Он в самом деле пред тем, чтобы приняться ее оканчивать, был очень встревожен и всегда упрекал вас. Его эту картину вы не узнаете: она в самом деле будет такая, как вы об ней думали. Иордан вам свидетельствует свое почтение. Сундук ваш как был. О сю пору на ваше имя получил я только два письма: одно давно из России, а другое, месяц назад, кажется, из Парижа. Если вы приедете в Рим прежде меня, то Шаповалов вас сведет в мою студию, и там вы их увидите. Этот год в Риме для меня был довольно важен: я видел выставленную в студии Овербека его большую картину[3]!! Я видел в студии Энгра его картину[4]!
Прощайте, увидимся и поговорим об остальном.
1 Иванов, с. 125-126 (с неточностями и без обращения к Гоголю). Полностью публикуется впервые по автографу (ГБЛ).
2 Одна из лучших картин Моллера, завершена в 1842 г.
3 Наиболее известное произведение немецкого художника Ф. Овербека картина ‘Триумф религии в искусствах’ (1840), над которой он работал более десяти лет. Иванов глубоко уважал Овербека, в свою очередь с пониманием и сочувствием относившегося к его творчеству.
4 Речь идет, вероятно, либо о картине ‘Одалиска и рабыня’, завершенной летом 1840 г., либо о ‘Стратонике’ (1840) (см.: Березина В. Жан-Огюст-Доминик Энгр. М., 1977, с. 166, 170-173).

Иванов А. А. — Гоголю, октябрь 1841

Октябрь 1841 г. Рим [1]

Приехав в Рим на последних числах сентября, я был извещен от Валентини, что на почте письмо есть на ваше имя. Взяв письмо и прочитав на конверте, я положил за верное в нем найти вексель, пришел с ним к Валентини, где его и распечатал. Но векселя там не нашли, и я, не читав ничего, счел за нужное препроводить его к вам.
Мы ожидаем Кривцова, и в особенности Шаповалов, с большим нетерпением, ибо в самом деле у него денег давно нет, а живет он данным ему задатком для неизвестной работы от Бутенева. На случай если и остальные из них тридцать скуди он проживет, то я совершенно не знаю, что с ним делать, ибо и мое положение о сю пору похоже на его. Для Кривцова уже готовятся в Риме апартаменты.
Я привез с собой десять этюдов из Ариччи, которые теперь приспособливаю к картине. Я и Иордан весьма чувствуем ваше отсутствие. Недавно наехавшие молодые пенсионеры совсем с нами не сходятся, да им и некогда.
Неделю назад был здесь Греч, спрашивал у меня об вас, что вы делали здесь? Я сказал, что ничего не знаю. ‘Его у нас слишком захвалили, — говорил он, — и потому я полагаю, что он ничего не делает’.
Греч думал, что его примут в Италии как европейского литератора, но это не случилось. Он ругает Италию, сколько сил достает. Его статья об нас, художниках русских в Риме, посланная печататься в ‘Северную пчелу’, должна быть уморительная: все написано впопыхах, бегло, без малейших приготовлений[2].
Хозяин квартиры вашей послал <у>знать, как поступить ему с подпиской вашей на издание Нибби?
1 Иванов, с. 140 (с пропусками и неточностями), полностью публикуется впервые по автографу (ГБЛ).
2 Письмо из Рима. Ф. В. Булгарину. 18/23 сентября 1841. — СПч., 1841, No 243 (подпись Н. Гр.). В статье наряду с общей характеристикой жизни художников в Риме содержалась краткая и действительно поверхностная информация о работах русских и иностранных скульпторов и живописцев (в том числе комплиментарное известие о картине самого Иванова).

Иванов А. А. — Гоголю, декабрь 1841

Декабрь 1841 г. Рим [1]

Грусть и скука нам без вас в Риме. Мы привыкли в часы досуга или слушать подкрепительные для духа ваши суждения, или просто забавляться вашим остроумием и весельем. Теперь ничего этого нет: вечерние сходки в натурном классе, состоящие из Моллера, Иордана, Шаповалова и меня, не стоят и десятой доли беседы вашей. Неужели вы к нам в Рим и на следующую зиму не приедете? Вы бы могли нам быть весьма полезны во всех случаях.
Сегодня получил я письмо ваше от 20 октября[2], где вы просите разыскать ваши деньги 2000 рублей. — Валентини ничего не знает, и, таким образом, я решился спросить Кривцова, не получал ли он письма от Погодина, на что Кривцов отвечал, что в августе месяце получил письмо, где Погодин, прося как можно скорее доставить вам в Рим деньги, обещал ему чрез две недели их прислать, вследствие чего Кривцов написал к Торлони, чтоб вам вручили <нрзб.> 2000 рублей. Но как вас уже в Риме не было, а Погодин не высылал обещанных денег, то это дело ничем и кончилось.
Кривцов сюда прибыл 26 октября. Художники все к нему представлялись, он чрезвычайно со всеми ласков. Между тем, однако ж, говорил нам, и в особенности обратясь ко мне, что он будет нас навещать, что мы уж как хотим, а он видит в этом способ ускорить наши успехи. Я испугался — и, признаюсь, очень был огорчен. Однако ж впоследствии студия Тыранова об сто двадцати пяти ступенях и собственный жир отбили охоту к таковой обидной деятельности.
Учтивство Кривцова совершенно исчезло, когда явился к нему Шаповалов объяснить свое положение. Он так на его напустился, что тот не мог и речи докончить. Кривцов говорил: ‘Зачем вы начали копию в Ватикане[3]? Кто вас об этом просил? Я денег никаких не имею и искать не буду. Я буду писать об вас Обществу[4], а вы покуда ищите себе пропитания, раскрашивая акварелью эстампы — для купцов’ и проч. Шаповалов, в слезах, натурально, приходит ко мне. Я, держась остатками последних денег и вместо помощи или поощрения имея в виде впереди пошлости понукания Кривцова, рассудил обратиться к Моллеру как к единственному человеку, посредством которого можно с Кривцовым разговаривать о делах. В самом деле, добрый наш Федор Антонович уговорил Кривцова дать содержание Шаповалову на три месяца списки с Петербургом, по пяти павлов в день, начиная с первого ноября. Сильно потрясенный Шаповалов сим обстоятельством удвоил свои силы, и копией его с Перуджина и Моллер, и я весьма довольны. На окончание ее нужно бы еще дать ему полгода, о чем при первом случае нужно хлопотать.
Здесь находится князь Григорий Петрович Волконский, который хочет посетить наши студии. Да еще сюда едет Григорович. Мне бы и самому хотелось попытаться, не назначут ли мне плату за копию в Ватикане[5], равную Брюлловой, то есть вместо жалких трех тысяч рублей — 15 тысяч, тогда бы я кончил бы и картину для наследника[6], и копию. Но это трудно без протекции, которой я вовсе не имею, а Кривцов действовать, кажется, намерен только по просьбе тех особ, от которых сам зависит.
Моллер благодарит вас за письмецо[7], он ожидает еще от вас ответа на подтверждение выбранного им сюжета, которым он теперь исключительно занимается. Феодор Иванович[8] благодарит за незабытие его. Обуховы приехали в Рим, у него был с визитом Василий Василич. Мы пойдем к ним на днях, опять затеем проказы.
1 Иванов, с. 144-145 (с пропусками и неточностями). Полностью публикуется впервые по автографу (ГБЛ).
2 Акад., XI, No 207. Служило ответом на письмо Иванова от октября 1841 г.
3 По совету Иванова, придававшего копированию как средству формирования художника большое значение, Шаповалов работал над копией с картины Перуджино ‘Мадонна среди святых’ (1496), находящейся в Ватикане. Обычно копии с классических произведений заказывались Академией художеств для ее музея.
4 Обществу поощрения художников, от которого Шаповалов получал пенсион.
5 Чтобы приобрести средства, Иванов намеревался скопировать для Академии художеств находящуюся в Ватикане фреску Рафаэля ‘Умеренность, Сила и Благоразумие’. Однако этот план не осуществился, поскольку предложенная художнику сумма (900 руб. серебром) была очень невелика (см.: Иванов, с. VII).
6 Нуждаясь в средствах, Иванов обратился к великому князю Александру Николаевичу, посетившему в 1838 г. мастерскую художника в Риме, с просьбой пожаловать ему трехлетнее содержание для окончания картины ‘Явление Христа народу’. После своего завершения картина по этому условию принадлежала бы наследнику (см.: Иванов, с. 113, 122).
7 Около 20 октября 1841 г. (Акад., XI, No 208).
8 Иордан.

Гоголь — Иванову А. А., 25 декабря 1841

25 декабря 1841 г. Москва [1]
1841. Декабря 25, Москва.

Я получил вчера ваше письмо и горевал, что наделал вам столько хлопот касательно денег. Дело спуталось черт знает как. Я позабыл расспросить обстоятельно Погодина, как он распорядился, и полагал, что деньги давно уже в ваших руках. Мне больно, как воображу, что заставил вас нуждаться и бедного Шаповалова. Но теперь дело будет распоряжено как следует! Через неделю после сего письма вы отправляйтесь к Валентини, он получит вексель на 2000 рублей. Распорядитесь, как я вам писал, то есть 200 скуд Валентини, 100 вам, а 500 рублей Шаповалову за копию женщин из Илиодора[2], которые вы можете ему выдавать вперед. Еще вот ему работа для меня: сделать копии головок Спасителя с Рафаэлева ‘Преображения’ и с Рафаэлева ‘Положения во гроб’. Размер головок пусть будет немного больше головы на моем портрете, сделанном вами[3], так чтоб холстик был длиною не больше шести вершков или, разве, мало более. Можно очертить вокруг овал, а впрочем, как заблагорассудите и найдете лучше и сообразнее вы сами. Еще я бы хотел третью головку Спасителя, молящегося или просто беседующего, или, еще лучше, в совершенно покойном положении. Пожалуйста, побегайте в свободный час по церквям и галереям, не заметите ли где во фреске или в картине у кого-нибудь из старинных мастеров, может быть даже у Перуджина, одним словом, хоть не совершенно выполнит ваше требование, но по крайней мере, чтобы был сноснее других. Это будет третья головка. Я полагал, что две в месяц сделать можно легко. Я ему даю по 100 рублей за каждую. Он даже может заняться ими прежде, если еще не начинал женщин, потому что они мне теперь нужнее. Теперь еще слово насчет его копии с Перуджина[4]. Я полагаю, что с ней будет долгая возня, толков <...>[5] и прочее и прочее. Живописи тонкой и высокой у нас не понимают как следует, ее не оценят. Не хочет ли он, я ему дам за нее 2000 рублей и вышлю их будущим летом. А впрочем, пусть он распоряжается, как лучше ему и выгоднее. А Спасителями пусть займется, мне они очень нужны. Деньги за них пришлю немедленно. Если, на случай, найдется четвертая головка, сколько-нибудь достойная внимания, то пусть сделает и четвертую. А вас прошу прислать мне головку вашего Спасителя, если только вы до него доберетесь и если только вам будет время снять с него хоть весьма эскизный этюд, а еще лучше во весь рост, как есть идущий по земле, хоть в каком ни есть малом размере[6].
Теперь самое главное: крепитесь! идите бодро и ни в каком случае не упадайте духом, иначе будет значить, что вы не помните меня и не любите меня: помнящий меня несет силу и крепость в душе. Не смущайтесь будущностью, все будет хорошо. Средства у вас будут. Вы спрашиваете меня, когда мы увидимся. Мы увидимся, и увидимся непременно, и, верно, в обоюдную радость обратится наше свидание. Прощайте. Чрез 8 дней после получения сего письма напишите ответ.
1 Сочинения и письма, т. 5, с. 454-455, Акад., XI, No 214.
2 По заказу Гоголя Шаповалов работал над копией фрагмента (группа женщин) фрески Рафаэля ‘Изгнание сирийского полководца Илиодора из иерусалимского храма’ (1511-1514), находящейся в так называемом ‘Зале Илиодора’ в Ватикане. Эта и названные ниже копии предназначались Гоголем для подарков.
3 Имеется в виду портрет, выполненный масляными красками в 1841 г. (см. преамбулу).
4 По совету Иванова, придававшего копированию как средству формирования художника большое значение, Шаповалов работал над копией с картины Перуджино ‘Мадонна среди святых’ (1496), находящейся в Ватикане. Обычно копии с классических произведений заказывались Академией художеств для ее музея.
5 Дефект рукописи.
6 В ответном письме (февраль 1842 г.) Иванов писал: ‘Я еще не добрался до окончания фигуры Спасителя в моей картине, по причине моей болезни, но только что это место пройду, то и вас удовлетворю’ (Г. Мат. и иссл., т. 1, с. 128).

Гоголь — Иванову А. А., 6(18) марта 1844

6 (18) марта 1844 г. Ницца [1]
Ницца. Марта 18.

Не сердитесь, Александр Андреевич, за то, что не отвечал на последнее письмо ваше[2]. Это случилось отчасти потому, что не хотел вам наскучать повторением одного и того же относительно ваших беспокойств, которые вы умеете задавать себе, а отчасти оттого, что спустя дней несколько получил письмо от Моллера[3], в котором он жалуется совершенно справедливо на возрастание вашей мнительности и говорит, что об этом написал вам откровенно свое мнение, хотя, не знаю почему, он думает, что вы мало даете весу словам его. С моей стороны, я вам скажу еще раз, не по поводу нынешнего вашего беспокойства, но на всякий случай для будущего: пора наконец взять власть вам над собою. Не то мы будем вечно зависеть от всякой дряни. Вы говорите: как можно работать, когда душа неспокойна? Да когда же может быть спокойна душа? Я несколько лет уже борюсь с неспокойствием душевным. Да и откуда взялись у нас такие комфорты! Чтобы в продолжение труда нашего не смутила нас даже и мысль о том, что будет еще через два года! Смотрите караульте за собой и за характером своим, иначе вы дойдете наконец до того, что упадете духом даже тогда, если как-нибудь нечаянно Шаповалов <......> в вашей студии, все может случиться.
Насчет картины вашей скажу вам только то, как поступал я в таком случае, когда затягивалось у меня дело и немела мысль перед множеством вещей, которые все нужно было не пропустить. Накопление материалов и увеличиванье требований от себя возрастало у меня наконец до того, что я почти с отчаяньем говорил: ‘Господи! да тут работы на несколько лет!’ Наконец, потеряв всякое терпение и из боязни, что работа, может быть, совсем не кончится, решался я во что бы то ни стало кончить как-нибудь, кончить дурно, но кончить. И, решась твердо на это, собирал вдруг всего себя, работал сильно, наконец оканчивал не только лучше, чем предполагал, но даже иногда и очень недурно. Дело в том, что, пока не соберешь всего себя и не подтолкнешь себя самого, не знаешь даже, что именно в тебе есть, потому что мы никогда не принимаем того в соображение, что хотя мы и не работали руками, но мысли у нас в то время все-таки созревали, наблюденье и ум совершенствовались, хотя и не на чем было их испробовать. Поверьте, что по тех пор, пока не одолеет вами досада, а может быть, и совершенное отчаяние при мысли, что картина не будет кончена, до тех пор она не будет кончена. Дни будут уходить за днями, и труд будет казаться безбрежным. Человек такая скотина, что он тогда только примется серьезно за дело, когда узнает, что завтра приходится умирать.
Притом вот вам одна очень важная истина, которой вы не поверите или, лучше, не допустит вас к тому ваша гордость: Пока не сделаешь дурно, до тех пор не сделаешь хорошо. А вы не хотите и слышать о том, что вы можете сделать дурно, вы хотите, чтоб у вас до последней мелочи было все хорошо. Вы будете поправлять себя двадцать раз на всякой черточке, никак не захотите, чтобы оно было и осталось так, как есть, если не дастся лучше. Вы будете мучить себя и биться несколько дней около одного места, до того, что от частностей обессилеет у вас даже мысль о целом, которое тогда только, когда живо носится беспрестанно пред глазами и говорит о возможности скорого выполнения, тогда только двигает работу. Ибо вдвигает в душу порыв и вдохновенье, а вдохновеньем много постигается того, чего не достигнешь никакими учеными трудами. Вот вам та истина, которую я слышал всегда в душе, откуда исходят у нас все истины, и которую подтверждали мне на всяком шагу чужие и свои опыты. Но вы горды и с этим не согласитесь, между прочим, потому, что не взглянули еще сурьезно на жизнь. Вы легко приходите в уныние и не хотите догадаться, что у вас самих могут быть найдены средства противу всего. Еще многое почитаете вы за выдумки, принимая в буквальном смысле. Еще то, что есть самая жизнь, для вас безгласно и мертво. Еще на многое смотрите вы остроумными глазами, а не глазами мудреца, просветленного разумом свыше. Еще вы не приобрели того, что одно могло б двинуть работу и сообщить вам ту силу, до которой не достигнешь никакими трудами и знаниями. Словом, вы еще далеко не христианин, хотя и замыслили картину на прославленье Христа и христианства. Вы не почувствовали близкого к нам участия бога и всю высоту родственного союза, в который он вступил с нами. Вот что я почитал еще нужным вам прибавить для того, чтоб вы в иную душевную минуту об этом подумали. Затем обнимаю вас от всей души, желаю всякого преуспевания во всем и не унывать ни в каком случае духом. Извещайте меня, что у вас делается в Риме. Каков Бутенев, довольны ли им? и что делают наши художники? Адресуйте мне во Франкфурт-на-Майне, на имя Жуковского, который переселяется во Франкфурт. Уведомьте меня, где и что делает Чижов? Если он в Риме, то передайте ему самый душевный поклон и скажите, что я ждал его на Рейне и написал бы ему письмо, несмотря на лень мою, если бы только знал наверно его местопребыванье.
Затем прощайте.

Ваш Гоголь.

Ничего еще не могу вам сказать наверное, где буду проводить будущую зиму. Во всяком случае, письма продолжайте адресовать во Франкфурт. Завтра еду из Ницы.
1 Сочинения и письма, т. 6, с. 54-56 (с пропусками), Акад., XII, No 169.
Вероятно, с этим письмом связана относящаяся к лету 1844 г. запись в черновой тетради Иванова: ‘Вспоминаю последнее письмо Гоголя и силюсь встать на новую, им указанную мне ступень’ (ЛН, т. 58, с. 669).
2 Не сохранилось.
3 Не сохранилось.

Иванов А. А. — Гоголю, апрель 1844

Апрель 1844 г. Рим [1]

Откровенное ваше письмо (от 18 марта) весьма много меня занимает. Я наконец привык к угрозам судьбы, сказав себе, что до последнего дня настоящей моей свободы я должен весь принадлежать картине.
Напрасно, кажется, вы думаете, что моя метода — силою сравнения и сличения этюдов подвигать вперед труд — доведет меня до отчаяния. Способ сей согласен и с выбором предмета, и с именем русского, и с любовию к искусству.
Я бы мог очень скоро работать, если б имел единственною целию деньги. Хотя и признаюсь, я не вижу в остальной моей жизни ничего лучше настоящего моего положения. Если б картина моя осталась навсегда неоконченною, то это все столько было бы для меня горько, как если бы какая-нибудь деспотическая сила заставила меня окончить ее против моих правил и убеждений.
Да, что вы ни говорите в письме вашем, все это — истины большею частию и мной уже испытанные. Признаю и это, что, пока не сделаешь дурно, до тех пор не сделаешь хорошо. Дурное все остается в пробных этюдах, из которых одно лучшее вносится в настоящую картину.
Одно место письма вашего, что я далеко не христианин и проч., заставляет меня задумываться. Я не в состоянии теперь же на это ничего ответить.
Посылаю вам письмо, которое получил от хозяина вашего на Via Felice.
Бутеневу я представлялся, он спросил меня: ‘Ведь вы все, художники, находитесь под…’
Чижов в Риме и каждый вечер со мной. Он здесь остается до 1 мая. Усердно вам кланяется.
1 Иванов, с. 164-165 (с неточностями и без окончания), полностью публикуется впервые по автографу (ГБЛ).

Иванов А. А. — Гоголю, ноябрь 1844

Ноябрь 1844 г. Рим [1]

С величайшей радостью получил я ваше письмо от 26 октября[2]. Я из него узнал наверное ваш адрес — единственную причину, препятствовавшую к вам писать, ибо Федор Васильевич[3] узнал откуда-то, что вы в Остенде, а там вас не нашли[4].
Я лечился до первых чисел августа в Неаполе. Теперь глаза мои только боятся сильной солнечной рефлекции[5]. Благодаря бога, я могу работать 8 часов в день. Вы, верно, этому столько же рады, как и я. Вот уже месяц, как Моллер приехал из Греции во Флоренцию, откуда я ему все еще не советую двигаться в Рим[6]. Однако ж он непременно хочет на зиму сюда приехать. Спрашивал меня, не приедете ли вы тоже в Рим? Я ему напишу ваш адрес. Со дня на день я жду Чижова в Рим. Весной он пустится в Петербург, там будет во время трехлетней выставки академической. Наше существование в чужих краях, может быть, он поддержит своею энергическою деятельностию, <нрзб.> нам, на каких бы то ни было условиях, содержание. Если же нет, то ни я, ни Шаповаленко не будем в состоянии более бороться с обстоятельствами. Говорили, что у нас будет, вместо покойного Кривцова, — Киль, курляндец. Я его образ мыслей знаю и с ним уже имел ссору. Патриотическая мысль Чижова[7] — составить из наших русских художников одно целое, которое бы трудилось к живым успехам отечества, не понятна: она покуда вооружила еще более наших пришлецов, а русские по-старому остались и беспечны, и ленивы. Более всего меня теперь утешают письма Языкова, которых уже три, — истинно русские, они-то раздувают искру, которую Чижов заронил здесь в мою студию.
1 Иванов, с. 175-176. Сверено с автографом (ГБЛ).
2 Акад., XII, No 220.
3 Чижов.
4 Гоголь находился в Остенде с конца июля по первую половину сентября, после чего переехал во Франкфурт, где остановился у В. А. Жуковского.
5 Болезнь глаз заставила Иванова в 1842 г. почти на три года приостановить работу над ‘Явлением Христа народу’.
6 Моллер, подвергавшийся преследованиям со стороны матери своей бывшей натурщицы Амалии Лаваньини, был вынужден покинуть Рим. Отзвуки этой истории встречаются в ряде писем Гоголя и Иванова.
7 По своим убеждениям Ф. В. Чижов был в 1840-е годы близок к славянофильству и влиял в этом отношении на Иванова. ‘Патриотическая мысль’ Чижова состояла в организации вечеров, на которые приглашались лишь русские по национальности художники. Однако эти встречи, посвященные чтению отечественной литературы по искусству, быстро прекратились (подробнее см. в письме Чижова Н. М. Языкову от 16 (28) января 1844 г. — ЛН, т. 19-21, с. 114).

Гоголь — Иванову А. А., 28 декабря 1844 (9 января 1845)

28 декабря 1844 г. (9 января 1845 г.) Франкфурт [1]
1845 год. Генварь. Франкф.

Поздравляю вас, добрейший Александр Андреевич, с новым годом и от всей души желаю, да усилится в продолжение оного ваша деятельность около картины. А насчет ваших смущений по поводу денежных недостатков скажу вам только то, что у меня никогда не было денег в то время, когда я об них думал. Деньги, как тень или красавица, бегут за нами только тогда, когда мы бежим от них. Кто слишком занят трудом своим, того не может смутить мысль о деньгах, хотя бы даже и на завтрашний день их у него недоставало. Он займет без церемоний у первого попавшегося приятеля. На свете не без добрых людей, тому же, кто занят твердо и деятельно своим делом, тому всякий поможет. Но ваша картина не потому идет медленно, что вас убивает (даже в начале получаемых денег) мысль, что их не хватит на окончанье, но идет ваша картина медленно потому, что нет подстрекающей силы, которая бы подвигнула вас на уверенное и твердое производство. Молите бога об этой силе. И вспомните сие мое слово: пока с вами или, лучше, в вас самих не произойдет того внутреннего события, какое силитесь вы изобразить на вашей картине в лице подвигнутых и обращенных словом Иоанна Кр<естителя>, поверьте, что до тех пор не будет кончена ваша картина. Работа ваша соединена с вашим душевным делом. А покуда в душе вашей не будет кистью высшего художника начертана эта картина, потуда не напишется она вашею кистью на холсте. Когда же напишется она на душе вашей, тогда кисть ваша полетит быстрее самой мысли. Явление же это совершится в вас вот каким образом. Начнется оно запросом: а что, если бог в самом деле сходил на землю и был человеком и нарочно для того окружил земное пребывание свое обстоятельствами, наводящими сомнение и сбивающими с толку умных людей, чтобы поразить гордящегося умом своим человека и показать ему, как сух и слеп и черств его ум, когда стоит одиноко, не вспомоществуемый другими, высшими способностями души и не озаренный светом высшего разума? Это будет началом обращения, концом же его будет то, когда вы не найдете слов ни изумляться, ни восхвалить необъятную мудрость разума, предприявшего совершить такое дело: явиться в мир в виде беднейшего человека, не имевшего угла, где приклонить гонимую главу свою, несмотря на все совершенство своей человеческой природы. И это будет формальным окончанием вашего обращения. Затем прощайте. Напишите, что вы предприняли по поводу денеж<ных> обстоятельств. Мой совет не смущаться, брать отвсюду взаймы на время. После все отдадите. Ведь вы не Габерцеттель. А я вам помогу потом советом, каким образом это сделать. Письмо это держите про себя и никому не показывайте. А следующее письмецо отдайте Моллеру[2]. А Чижову поклонитесь и скажите, что я май и даже июнь месяц пробуду во Франкфурте, впрочем, он во всяком случае узнает обо мне у Жуковского. А Франкфурта ему не миновать, потому что оный есть пуп Европы, куда сходятся все дороги.

Весь ваш Г.

1 С, 1858, No 11, с. 147-148 (с пропусками), Акад., XII, No 242.
2 Не сохранилось.

Иванов А. А. — Гоголю, 31 января (12 февраля) 1845

31 января (12 февраля) 1845 г. Рим [1]
Рим. Февраля 12. 1845.

Я несколько опоздал отвечать вам на письмо от генваря первых чисел, а на днях получил письмецо, самое утешительное, от Александры Осиповны Смирновой. Не передаю вам его в оригинале, но посылаю ей подробный ответ чрез ваши руки. Прочитайте, оцензоруйте и пошлите немедленно по следующему адресу: в Петербурге, у Синего моста, в собственном доме.
На ваше письмо ответить нужно очень подумавши. Погодите, подождите, а покуда знайте, что у меня совершенно никого нет, кто бы ссудил деньгами, особливо такой значительной суммой, как мне нужно.
Чижов проедет чрез славянские земли в Россию, он тронется чрез три недели, сначала в Венецию. Он не будет в Петербурге к выставке академической и обещается мне, что, может быть, найдет покупщика для моей картины малого размера[2], за четыре тысячи ассигнациями, с тем, чтобы деньги мне бы доставить вперед.
Это жалчайшее средство, может быть, и приму. Чтобы кончить картину малого размера, нужно ровно год, а в это время я не могу прожить менее четырех тысяч. Ведь тысячу рублей плачу я только за студию! Прикидываюсь Смирновой, что у меня денег совсем уже нет. Ведь к трем тысячам нужно будет прикладывать четвертую, чтоб продолжать труд. А просить четырех в год — уже совершенно руки у всех отвалятся со страха.
Моллеру отдам письмо ваше. Он уже три недели как в Риме. Все будет сделано по-вашему. Только одно я бы желал вам заметить, что верх картины ‘Преображение'[3] гораздо меньше отделан, чем низ, или, лучше сказать, отделан на то расстояние, в каком зритель по необходимости находится, чтобы видеть снизу целую картину. Но одна голова Спасителя, без всего прочего, хотя бы вы вырезали ее из самого оригинала, не произведет никогда того действия, какое она там делает.
Моллер весьма доволен картинами Шаповалова на публичной выставке[4].
Совершенно вам преданный

Александр Иванов.

Мое почтение В. А. Жуковскому.
1 С, 1858, No 11, с. 148-149. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 Картина малого размера — полотно ‘Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением’. Начатое еще в 1830 г., оно так и осталось не вполне завершенным.
3 ‘Преображение’ (1520) — последняя картина Рафаэля, оставшаяся неоконченной.
4 Возможно, одной из этих картин (выставка устраивалась в Риме) является ‘Русская зима’ (см.: Чижов Ф. Письмо о работах русских художников в Риме. М., 1846, с. 57-58).

Иванов А. А. — Гоголю, 3(15) марта 1845

3 (15) марта 1845 г. Рим [1]
Рим. Марта 15. 1845.

Три месяца сочиняя эскиз ‘Воскресения Христова’, я все поджидал в Рим Тона[2]. Его встретили все торжественным обедом, где он объявил мне громогласно, что поручает мне самую отличную работу в московском соборе, то есть на парусах написать четырех евангелистов, прибавив, что его слово верно и неизменно. Все с шумом бросились меня поздравлять. А я, пораженный горькой переменой предмета, не знал, что делать. Тон, как видно, дивился моему безвосхищению, все другие, получившие от него поручения, были в полном восторге. Образ ‘Воскресения’ остался за Карлом Брюлло.
В студии моей Тон был очень доволен, но взгляд его на искусство наше и устарел, и никогда не был воспитан высокой тишиной Рима. Он кажется каким-то хозяином-повелителем, привык видеть в живописцах и скульпторах своих покорных работников — слишком трудно уцелеть в Петербурге!
Самое утешительное то, что он обещался за меня поговорить Академии, чтобы доставить мне трехлетнее содержание на окончание моей настоящей картины. Если это в самом деле будет, то мне больше ничего и желать не надобно. Что будет после: из русской ли истории сюжет писать мне или заборы и стены красить из-под палки — об этом у меня и заботы нет.
Жеребцова обещалась Моллеру уговорить Волконского, чтобы не останавливать обо мне представления академического. Ведь Петр Михайлович, когда дело идет о выдаче денег, привык обыкновенно без разбору останавливать. Хорошо, если бы вы потрудились написать А. О. Смирновой, чтобы при приезде Тона в Петербург тотчас поговорила бы с Лейхтенбергским обо мне, а то ведь эти господа все забывают.
Я ходил, хлопотал и писал, сделал все, что постигает ум мой, к доставлению себе способов на окончание картины. Все человеческое сделано, отдаюсь теперь на волю божию.
Моллер часто мне надоедает своими мелкими поручениями и просьбами. Я думаю, что я запрусь от него, хотя его и очень люблю. Киля ждут со дня на день. Я решился его не пускать в студию и не представляться. Знаю, что рискую на беды, но что мне делать? Скажите!
Пожалуйста, ответьте мне скорее на это письмо, чтобы я знал, что вы его читали. Скажите также, получили ли вы письмо мое к А. О. Смирновой[3] и два других — мое и Моллера, посланные к вам в Париж?[4]
С неделю, как отсюда тронулся Чижов. Он будет до 15 мая в Венеции. Третьего дня уехал Тон. Он — прямо в Петербург, почти нигде не остановится.
Вам совершенно преданный

Александр Иванов.

1 С, 1858, No 11, с. 149-150 (с пропусками), полностью публикуется впервые (ГБЛ).
2 В 1840-х годах в Москве шло строительство храма Христа Спасителя по проекту архитектора К. А. Тона. Не дожидаясь официального заказа, Иванов начал работу над эскизами предназначенного для этого храма запрестольного образа ‘Воскресения Христова’, однако заказ был позднее отдан К. Брюллову.
3 От 31 января (12 февраля) 1845 г. (Иванов, с. 177-179).
4 Это письмо Иванова и его приписку к письму Моллера см.: Иванов, с. 180-181.

Иванов А. А. — Гоголю, март 1845

Март 1845 г. Рим [1]

Два слова о Шаповаленке.
Его копия с Перуджина так и осталась. Он ее в мае месяце пошлет в Петербург на выставку вместе с альбанской девушкой, греющейся скальдиной[2], что принадлежит уже Галагану, и присоединит сюда копию для великой княгини Марии Николаевны с ‘Мадонны’ Рафаеля и ваш заказ головы Христа с ‘Преображения’, может быть, и еще что-нибудь из этюдов голов римских. Вот уже седьмой месяц, как он ходит к секретарю русских художников Сомову, чтобы получить ответ, согласен ли будет Бутенев ему что-нибудь заказать на казенные деньги или нет.
Если бы я еще не имел бы кое-каких денег, то Шаповаленко сто раз бы умереть мог с голоду.
Да, да, да, Николай Васильевич, не вините меня, что я за два года заботился о моем положении. 7-мь месяцев недостаточны, чтобы услышать только, будет ли вспоможение или нет.
Мое почтение Василию Андреевичу[3]. Пишите в кафе Греко[4].
Шаповалов, однако ж, не теряет ни духу, ни времени, я его точно так веду по дороге учения, как прежде.
За письмо Чижову 19 <нрзб.>.
1 ЛН, т. 58, с. 810. Сверено с автографом (ГБЛ).
Датируется по положению в черновой тетради и по связи с письмом Гоголя к Смирновой от 21 марта (2 апреля) 1845 г., содержащем почерпнутые в настоящем письме сведения. Возможно, является продолжением предыдущего.
2 Имеется в виду оригинальная картина Шаповалова ‘Римская зима’. Художник ‘представил ее в виде молодой римлянки, греющейся над скальдиною (так называется горшочек, наполняемый горящими углями и служащий в Риме ручною печкою)’ (Чижов Ф. Письмо о работах русских художников в Риме, с. 58).
3 Жуковский.
4 Знаменитое римское кафе, в котором собирались художники и куда было принято отправлять для них письма. Здесь часто бывал и Гоголь.

Иванов А. А. — Гоголю, осень 1846

Осень 1846 г. Неаполь [1]

Ждал я вас здесь, наконец решился возвратиться в Рим, оставя вам это письмо. Вот что случилось замечательного со мной после вашего отъезда из Рима[2]. Видя Зубкова, одной грубой острасткой покорившего художников, и заметив, что все письма мои по почте ими читаются, я просил Сверчкова, чтобы послал мое письмо к Чижову с границы России, где я предлагаю Чижову Зубкова место. По моему убеждению, это бы было и наше и его счастие. Сверчков, как видно, в дороге прочитал мое письмо и из преданности к Федору Моллеру сообщил мою мысль, отослал мое письмо к Чижову. Вскоре по отъезде Сверчкова поехал Моллер и, в тот же день, несчастный Рамазанов[3]. Я в те дни чувствовал себя расслабленным, а в день отъезда этого изгнанного товарища просил брата[4] съездить со мной в Альбано на неделю. Только что мы уехали, приходит человек к нашей хозяйке справляться, точно ли мы оба уехали и надолго ли. Чрез три дня приехали мы назад, я прямо в студию: дверь отворена. Я — в стол, где деньги: сверток с 50 скудами взят, а другой, початый, оставлен вместе с векселем и письмом Чижова, а в комоде почти все бумаги взяты, где я предполагал законы художникам русским[5]. Чрез два дня мне понадобилось денег, опрокинув начатый сверток на правую руку, я засыпал ее каким-то белым порошком, и на другой день кисть руки очень опухла, так что я согнуть ее не мог. В эти дни от пищи в Фиано[6] мы оба чувствовали себя очень дурно, поднялась рвота, в испуге отравы мы прибегнули к совету итальянского доктора и с помощью слабительных поправились, ослабев еще более от такого потрясения. Я совершенно ничего не в состоянии был делать.
Сижу в студии. Стучатся. Слышу голос Зубкова, уговаривающего меня отпереть. Я молчал. В злости перед уходом он в негодовании сказал: ‘Запирайте крепче, придут воры вас обкрадывать!’
Чтоб истребить или умалить вражду, я решился написать Зубкову учтивое письмо, предмет коего была просьба о Бориспольце и Чмутове. В ответ получил такую грубость, которую брат не позволил мне прочесть, видя расслабленное мое положение. Я решился оставить Рим и ехать в Неаполь. Василий Моллер, узнав от брата своего о призвании Чижова и поняв это по-своему, здесь решительно мне сказал, что он будет искать место Киля, что он меня очень хорошо понимает. Вскоре после этого, в именины королевы, один из матросов наших, производя пушечную пальбу с корабля русского, потерял обе руки. Я узнал это от Колонны, против окон которого высаживали увечного. Ему отрезали правую руку. Сострадая положению соотечественника на чужбине, оставленного всеми, потому что корабль отправился в Грецию, я не знал, что мне делать с сердцем. Коварный Моллер предлагает мне написать бумагу и что он едет в Кастель Амаре и будет там просить от моего имени знатных и посланника о вспомоществовании. Я сказал, что, будучи художником, при том не сильным, я напишу бумагу так, что Моллер будет выставлен, а я закрыт. Время было всего полчаса. Изложив мою мысль, как во первых пришлось, я отдал Моллеру, причем он сказал, что он ее перепишет, и уехал в Кастель Амаре. Чрез несколько дней приезжаю я сам туда, иду к Чернышевым и замечаю перемену их в обращении со мной. До сих пор никогда я ни о чем не разговарив<ал>, а тут начал дотрагиваться до сердец, рассказывая, как я у князя Волхонского работал за Рамазанова, как этот лучший талант отечественный употреблял все свои силы, чтобы выдержать приличную твердую наружность посреди высылки своей из Рима и из средины своего пеньсионерства, как потом постепенно замечали в дилижансе, что он лишается ума, и как, наконец, в Анконе обнаруживается совершенное его сумасшествие. Однако ж, кое-как собравшись с силами, он оттуда уехал, — где и как он — неизвестно…
Графиня[7] была тронута, однако ж не пригласила меня назавтра, где были все созваны на день рождения ее дочери[6]. Розенберг был в полном довольстве от моего положения, и даже Класовский. Я уединился в Неаполе и, читая ‘Imitation de Jesu Criste’, хотел вам написать записочку, чтобы вы, приехав в Кастель Амаре, поправили мои дела. Более всего меня занимал дом С. П. Апраксиной, глубокие уважения к которому мне хотелось сберечь, и потому я хотел уехать, не простившись с ними, чтобы остаться при целости тех прекрасных идей, какие мне до сих пор о себе подавали. И в эти минуты получаю собственноручное ее письмо с приглашен<ием> к обеду. Я поцеловал вашу книжечку, вспомнил об вас и поклонился богу. Одевшись, я решил ехать двумя часами прежде, чтобы извиниться, что не имею приличного платья, чтобы быть к обеду, — на что получил особенное ее разрешение. В промежутке времени виделся с Розенбергом, у которого физиогномия переменилась от злости, а Класовский проклинал свою должность учителя как презренную в глазах вельможного общества. Оба завидовали положению художника. Я провел время у Софьи Петровны как нельзя лучше. Ее подвиг вынудил меня говорить об искусстве, об откровении божием и о связи его с художником…
1 Иванов, с. 227-228 (с пропусками), Зуммер, с. 42-43. Сверено с автографом (ГБЛ).
2 Гоголь покинул Рим 23 апреля (5 мая) 1846 г., вернулся в начале ноября, приехал на зиму в Неаполь около 7 (19) ноября 1846 г.
3 После крупного столкновения с Л. И. Килем талантливый скульптор Н. А. Рамазанов был отозван из Рима в Россию, куда вернулся 1 октября 1846 г. В следующем году занял место преподавателя Московского училища живописи.
4 С. А. Иванова.
5 Речь идет о ‘Законах художникам’, в которых Иванов излагал свои взгляды и проекты относительно административной организации деятельности русских художников в Риме.
6 Римский трактир.
7 С. П. Апраксина.
8 Вероятно, имеется в виду М. В. Апраксина, в которую Иванов был влюблен.

Гоголь — Иванову А. А., 26 октября (7 ноября) 1846

26 октября (7 ноября) 1846 г. Флоренция [1]
Флоренция. 7 ноября.

Я получил ваше письмо из Неаполя, любезный Александр Андреевич, вместе с письмом от Софьи Петровны[2]. Не отвечал на него по сих пор потому, что думал раньше вас увидеть, и потому, что на него ровно было нечего отвечать. За него следовало бы вас крепко выбранить, если бы я не знал, что подобное малодушие — не от вас, но от нерв ваших. В каждой строке письма вашего слышно, что нервы ваши шалят и бунтуют, не давая вам ни минуту покою. Охота вам заниматься всеми внешностями! Знали бы свою картину, и ничего больше, — и все бы само собой пошло хорошо. Нет, вижу я слишком хорошо, что у вас нет полной любви к труду своему. Молите бога о полученье любви этой, — вот все, что я могу вам сказать. Больше не сумею сказать и лично. И мне бы, по-настоящему, даже вовсе не следовало бы теперь ехать в Рим: он у меня совсем в стороне и не по дороге. Но нечего делать, я сделал уже глупость, взявши дорогу землей, и в наказание за это, сверх огромного круга и потери времени, должен даром, ни за что ни про что, прожить четыре дни во Флоренции, в ожидании отхода дилижанса. Отсюда отправлюсь 10-го. Стало быть, если бог поможет счастливо добраться, 12 ноября буду в Риме, т. е. в будущий четверг, утром, в 9 часов, как сказывают в конторе дилижансов. А потому если вам будет свободно, то приходите прямо в dogana[3] или таможню ждать меня. В Риме я должен пробыть никак не больше двух дней и еду в Неаполь, а потому прошу вас заранее узнать у Ангризана или другого дилижанщика, какой есть, могу ли ехать с ним в субботу. В Риме хотел бы иметь комнату на солнце. Спросите у Моллера. Если у него есть такая, я бы лучше желал остановиться у него, чем в трактире. Но до свиданья. Молитесь, работайте и не думайте ни о чем, как только о вашей картине.

Весь ваш Г.

1 С, 1858, No 11, с. 157-158, Акад., XIII, No 70.
2 Письмо от С. П. Апраксиной неизвестно.
3 Dogana — римская контора дилижансов.

Гоголь — Иванову А. А., 30 ноября (12 декабря) 1846

30 ноября (12 декабря) 1846 г. Неаполь [1]
Неаполь. Дек. 12.

Я получил пересланное вами письмо и при нем несколько ваших строк[2], которые меня удивили. Чего вы ждете от приезда Виктора Владимировича[3] и о каком решении ожидаете известий — этого я никак не мог понять. В жизнь мою я еще не встречал такой беспокойной головы, какова ваша. Кажется, перед отъездом моим из Рима вы совершенно убедились в том, что Апраксиной ничего не следует предпринимать по вашему делу, ни о чем не следует писать к Бутеневу, иначе изо всего этого выйдет новая глупая путаница. А теперь вдруг пишете, что сгораете нетерпением узнать, что о вас порешено, точно как будто бы между нами вовсе не происходило никаких разговоров. Вам чудится и представляется, что о вас должны все хлопотать и метаться, как угорелые кошки, точно таким же самым образом, как вы мечетесь во все стороны и углы по поводу даже всякого ничтожного, не только важного дела. Приехавши сюда, я даже ни разу не заводил о вас разговора. Один раз только сказала мне Софья Петровна, что получила от вас письмо, по которому она совершенно не знает, что ей делать, потому что не видит, чем в этом деле она может успешно помочь, и потом вслед за тем спросила у меня, чтобы я сказал ей откровенно и чистосердечно, точно ли Иванов умен. На это я сказал, что Иванов точно умен, но что он теперь болен, находится в нервическом расстройстве и потому делает дела, близкие к неразумию. С тех пор у нас и речи не было о вас. Вы сами знаете, что подталкивать людей на бесплодные дела я не охотник. Если вы, не слушаясь никого и ничего, стараетесь изо всех сил делать глупости и подбивать также всех других делать глупости, то это не есть причина, чтобы и я делал то же. Вы всем надоели, и я не удивляюсь, почему даже Чижов перестал к вам вовсе писать. Я вам сказал ясно: ‘Сидите смирно, не думайте ни о чем, не смущайтесь ничем, работайте — и больше ничего, все будет обделано хорошо. В этом отвечаю вам я’. Но вы меня считаете за ничто, доверия у вас к словам моим никакого. Вы больше поверите каким-нибудь россказням какой-нибудь Жеребцовой или каким-нибудь краснобайным обещаньям первого говоруна, нежели словам человека, который еще не был уличен во лжи, льстивыми посулами не заманивал человека и слово свое держал. Позвольте мне, наконец, вам сказать, что я имею некоторое право требовать уваженья к словам моим и что это уж слишком с вашей стороны не умно и грубо показывать мне так явно, что вы плюете на мои слова. Решаюсь, собравши все свое терпение, из которого вы способны вывести всякого человека, повторить вам в последний раз: ‘Сидите смирно, не каверзничайте по вашему делу (потому что вы не умеете поступать в своем деле благородно и здраво, а все действуете какими-то переулками, которые решительно похожи на интриги), не беспокойте никого, молчите и не говорите ни с кем о вашем деле’. За него взялся я и говорю вам, что оно будет сделано как следует. Ответа ожидайте не из Неаполя и не от меня, ответ вам придет из Петербурга[4]. Он может прийти через месяц, но признаюсь — я бы очень желал, чтобы он не скоро пришел к вам, чтобы вы месяца четыре-пять помучились неизвестностью о себе: вы стоите того.

Г.

1 ВЕ, 1883, No 12, с. 648-649 (с пропуском), Акад., XIII, No 89.
2 Эта записка неизвестна.
3 В. В. Апраксин. Иванов рассчитывал на его участие в устройстве своих дел.
4 Гоголь имеет в виду действие своей статьи ‘Исторический живописец Иванов’, вошедшей в ‘Выбранные места из переписки с друзьями’ (вышли в свет в январе 1847 г.).

Гоголь — Иванову А. А., 31 декабря 1846 (12 января 1847)

31 декабря 1846 г. (12 января 1847 г.) Неаполь [1]
Неаполь. Канун Нового рус<ского> года.

Поздравляю вас, Александр Андреевич, с новым годом и желаю от всей души, чтобы он исполнен был для вас весь благодати небесной. За мои два письма[2], несколько жесткие, не сердитесь. Что ж делать, если я должен именно такие, а не другие письма писать к вам? Посылаю вам молитву, молитву, которою ныне молюсь я всякий день. Она придется и к вашему положению, и, если вы с верою и от всех чувств будете произносить ее, она вам поможет. Читайте ее поутру всякий день. А если заметите за собой, что находитесь в тревожном и особенно неспокойном состоянии духа, тогда читайте ее всякий час, и никак не позабывайте этого делать. Затем бог да хранит вас! Прощайте.

Г.

Молитва.

Влеки меня к себе, боже мой, силою святой любви твоей. Ни на миг бытия моего не оставляй меня, соприсутствуй мне в труде моем, для него же произвел меня в мир, да, свершая его, пребуду весь в тебе, отче мой, тебя единого представляя день и ночь перед мысленные очи мои. Сделай, да пребуду нем в мире, да обесчувствует душа моя ко всему, кроме единого тебя, да обезответствует сердце мое к житейским скорбям и бурям, их же воздвигает сатана на возмущенье духа моего, да не возложу моей надежды ни на кого из живущих на земле, но на тебя единого, владыко и господин мой! Верю бо, яко ты один в силах поднять меня, верю, яко и сие самое дело рук моих, над ним же работаю ныне, не от моего произволения, но от святой воли твоей. Ты поселил во мне и первую мысль о нем, ты и возрастил ее, возрастивши и меня самого для нее, ты же дал силы привести к концу тобой внушенное дело, строя все во спасенье мое: насылая скорби на умягченье сердца моего, воздвигая гоненья на частые прибеганья к тебе и на полученье сильнейшей любви к тебе, ею же да воспламенеет и возгорится отныне вся душа моя, славя ежеминутно святое имя твое, прославляемое всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
1 С, 1858, No 11, с. 159, Акад., XIII, No 95.
2 От 30 ноября (12 декабря) и 7 (19) декабря 1846 г. (последнее см.: Акад., XIII, No 93).

Иванов А. А. — Гоголю, 10(22) января 1847

10 (22) января 1847 г. Рим [1]
Рим, 22 генваря 1847.

Не отвечаю ни на одно из трех ваших писем[2], потому что боюсь ответ поверить бумаге, и только при личном свидании со мной вы разберете, кто из нас виноват.
Доброта Виктора Владимировича меня изумляет: он, между прочим, берется переслать это письмо к вам.
Положение мое, все еще тревожное, не может иначе устроиться, как вами, то есть когда вы ступите в службу к князю[3] как секретарь русских художников. Вся ваша деятельность будет состоять в написании четырех-пяти отчетов об лучших из нас во все продолжение окончания моей картины, в которых вы гениальным пером вашим приготовите государя на верную оценку наших художнических произведений, кои в продолжение этого же времени будут иметь свое окончание. Отчеты ваши будут печататься по высочайшему повелению, и, следовательно, ваш талант приготовит в то же время публику отечественную понимать величие и высоту художника.
Князь будет руководитель или наставник Киля, утвержденный государем. Об этом будут стараться многие. Князь предложит Чижову звание агента. Должность его будет — заменять начитанность пенсионерскую, то есть он вместо их будет вычитывать книги, какие они ему укажут, на разных языках и выносить им оттуда результаты, приспособленные к художнической точке зрения, из чего после вы, пожалуй, составите книгу для образования молодых будущих в России <художников>. К этому он знает математику, следовательно — клад для архитекторов. Ему будет вверена библиотека, приращение коей будет зависеть от вас и от совета пенсионеров, всегда под председательством князя. Он будет иметь казенные две комнаты на сей конец. Князь может тогда отставить доктора и эти деньги обратить на покупку книг. Киль останется попечителем художников третьего разряда, то есть не достигших пенсионерского звания и имеющих надобность в помощи. Он же будет передавать векселя пенсионерам. Все это требует непременно мудрых советов и действий Софьи Петровны.
О приезде ее превосх<одительства> прошу известить меня ранее, дабы я мог выехать навстречу в Альбано, — не лишите меня этого удовольствия. Аристократ, действующий согласно с высотой своего звания, невольно влечет к себе на поклонение людей и самыми высокими достоинствами! Кстати, мне очень нужно повидаться с дальним родственником Лапченки.
Недавно мне случилось испытать диавольское нашествие вот в каких словах: ‘Начальник над русскими художниками в Риме, заведывающий высочайшими заказами государя императора в Италии, отъезжая во вторник вечером на некоторое время из Рима и желая видеть пред отъездом своим заказанную вам его императорским величеством картину[4], а потому и предлагаю вам, милостивый государь, согласно желанию его превосходительства генерал-маиора Киля, находиться в студии вашей во вторник 5-го генваря, с 10 часов утра до 12 пополудни, ибо около сего времени его превосходительство намерены посетить студию вашу.
Секретарь дирекции Константин Зубков’.
И вот был мой ответ: ‘На присланную вами бумагу долгом почитаю ответствовать, что данная мною подписка при получении денег от государя императора заставляет меня употребить все мои часы на приведение к возможно скорейшему окончанию моей картины. Вследствие чего я работаю над нею безостановочно и потому никоим образом не могу уделять ни малейшего времени для приема посетителей в мастерской моей. При сем за нужное считаю известить вас, что, облагодетельствованный милостями монарха и ободренный его благосклонным вниманием к труду моему, я теперь ни при каких неожиданно могущих встретиться обстоятельствах не дерзну беспокоить его о дальнейшем пособии. Письмо это может служить мне подпискою. Вследствие всего этого прошу покорно вас, милостивый государь, представить генерал-маиору Килю, что я убедительнейше прошу оставить меня беспрепятственно заниматься моею работою, без чего я никак не в состоянии буду, не возмущая моих занятий, исполнить мое искреннее желание — окончить картину мою к возможно скорейшему времени. До сих пор я отказывал самым близким мне лицам и, кроме их, людям государственным, глубоко мною уважаемым, именно потому, что всякое посещение, и еще более показ работы на полном ее движении, возмущает мое внутреннее спокойствие и решительно останавливает ход ее’.
Все, что я тут вам написал, все это тайна, которую прошу никому не доверять.
Вам совершенно преданный

Александр Иванов[5].

1 С, 1858, No 11, с. 160-162. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 От 30 ноября (12 декабря) и 7 (19) декабря 1846 г., а также 31 декабря 1846 (12 января 1847) г.
3 Подразумевается министр двора П. М. Волконский. В ведении министерства двора находилась и Академия художеств.
4 Посетив в конце 1845 г. студию Иванова, Николай I выразил одобрение художнику, в июле 1846 г. кн. Волконский вручил Иванову вексель на 5500 руб., обязав его окончить картину за год, о чем художник был вынужден дать подписку.
5 На этом оканчивается текст письма, опубликованного П. А. Кулишем в ‘Современнике’ по утраченному ныне беловому автографу. В черновике письма (ГБЛ) вслед за подписью Иванова идет заключительный абзац: ‘Ставассера и Климченку довели до того, что они сожалеют, что еще в живых находятся их родители, а то бы решились на уголовное преступление. Прочие все в унынии’.

Гоголь — Иванову А. А., 23 января (4 февраля) 1847

23 января (4 февраля) 1847 г. Неаполь [1]
Неаполь. Февраля 4.

Что с вами делается, Александр Андреевич? Я с изумлением прочел ваше письмо, недоумевая, ко мне ли оно писано? Предложение ваше, сделанное в прошлом году Чижову, которого вы хотели сделать секретарем, положим, еще могло иметь какой-нибудь смысл, потому что Чижов занимался этой частью и притом не избрал себе никакого отдельного поприща, но и ему не прилично было такое место: как бы то ни было, он профессор и приготовил себя вовсе не для того, чтобы сыграть роль чиновника для письма. Но сделать мне такое предложение — уж этакого сюрприза я никак не мог ожидать[2]. Я не могу только постигнуть, как могло вдруг выйти из головы вашей, что я, во-первых, занят делом, требующим, может, побольше вашего полного посвященья ему своего времени, что у меня и сверх моего главного дела, которое вовсе не безделица, наберется много других, более сообразных с моими способностями, чем то, которое вы предлагаете, что и самый образ мыслей моих, даже и насчет этого дела, вовсе не сообразен с образом мыслей тех людей, которых вы хотите постановить моими начальниками, и даже с вашими, что я, наконец, на дороге и остановился в Италии только на время, как в гостинице и трактире, что даже и прежде, не только теперь, я уже по причине моих недугов не мог связать себя никакою должностью, потому что я сегодня здесь, а завтра в другом месте. Но все это вдруг вышло у вас из головы, как бывает со всеми теми людьми, которые не умеют ничего хорошенько сообразить и обо всем порядочно подумать. И какой странный, решительный тон письма: такой-то должен быть тем-то. Киль должен заняться таким-то делом, князь Волконский таким. Наконец, мне самому предписаны границы и пределы моих занятий, так что я невольно спросил: ‘Да чья же здесь воля изъявляется?’ По слогу письма можно бы подумать, что это пишет полномочный человек: герцог Лейхтенбергский или князь Петр Михайлович Волконский по крайней мере. Всякому величаво и с генеральским спокойствием указывается его место и назначение. Словом, как бы распоряжался здесь какой-то крепыш, а вовсе не тот человек, которого в силах смутить и заставить потеряться на целый месяц первая бумага Зубкова. Мне определяется и постановляется в закон писать пять отчетов в год — даже и число выставлено! И какие странные выражения: писать я их должен гениальным пером. Стоят отчеты о ничем гениального пера! А хотел бы я посмотреть, что сказали бы вы, если бы вам кто-нибудь сверх занятия вашей картиной предложил рисовать в альбомы по пяти акварелей в год. Воображаю, если бы вы были начальник, хорошо бы разместили по местам людей! Конечно, и лакейское место ничем не дурно, если взглянуть на него в христианском смысле, но все же нужно знать, кому предлагать его. Нужно уважать путь и дорогу всякого человека, если только они уже избраны им, а не отвлекать его от избранного им уже поприща. Ведь вас же я не отрываю от вашей картины и не посылаю, куды мне вздумается, а вы — мало того, что в состоянии оторвать от дела человека, готовы еще толкать его в самое необдуманное дело, какое может только представить человеку разгоряченное воображение, не взвешивающее ни обстоятельств, ни людей. Какое странное ребячество в мыслях и какое неразумие даже в словах и в выраженьях! Ради бога, оглянитесь пристально на самого себя! Разве вы не чувствуете, что нечистый дух хочет вас вновь втянуть в эти прожекты, которые наполнили беспокойством жизнь вашу и отняли у вас так много драгоценного времени? Сколько раз вы давали мне обещание не вмешиваться больше в эти официальные дела, сознаваясь сами, что не имеете для этого настоящего познания людей и света! Сколько раз сознавались сами, что все эти прожекты только запутывали еще более дела и наместо помощи, которую вы хотели принести ими страждущим товарищам, только производили то, что положение их становилось еще тягостней и хуже! И не успел я выехать из Рима, как у вас в голове образовался уже новый проект, всех других сложнейший, всех других несообразнейший и более всех других невозможнейший относительно исполнения. Стыдно вам! Пора бы вам уже наконец перестать быть ребенком! Но вы всяким новым подвигом вашим, как бы нарочно, стараетесь подтвердить разнесшую<ся> нелепую мысль о вашем помешательстве. И зачем вы меня обманываете: зачем пишете, будто бы работаете над картиной и даже будто бы молитесь? Кто работает, точно, над делом, тому некогда сочинять такие проекты. Кто молится, у того виден разум во всех словах и поступках, и бог не допускает его к таким ветреным и необдуманным сочинениям. Я вам писал уже раз, если даже не два, чтобы хотя в продолжение двух-трех месяцев потерпели бы, не мешались бы ни во что. Дело ваше устроится лучше, чем вы думаете. Скажите, зачем вы не верите моим словам, а верите черт знает кому? Мне просто не следовало бы вам отныне ни говорить, ни писать ни о чем, а прекратить всякие сношения: от слов моих я не вижу никакой пользы. Они точно вода, которую льют в решето. Сегодня вы со мною согласитесь во всем, а завтра же приметесь вновь за свое. Вас опыт не учит. Ради Христа, гоните этого духа искушения, рисующего вам всякие возможности там, где их нет, обольщающего вас, разгорячающего воображение ваше, поселяющего в вас дымное надмение самим собой и уверенность в уме своем, заставляющего вас влюбляться в собственные мысли, из которых иные если и не глупы в основании своем, то выразятся у вас в таком виде, что скорей походят на бред человека в горячке. Запритесь в свою студию и представьте всякие ходатайства по делам художества Чижову: он, и не вступая в официальные сношенья с вашим начальством, сумеет, как человек более вас покойный и хладнокровный, уладить многое миролюбиво, без бумаг и канцелярий. Вот все, что я вам скажу. Больше мне нечего прибавить. Относительно вас совесть моя покойна: я сделал для вас то, что повелел мне собственный мой рассудок, а не ваш[3]. Если <бы> вы потерпели хотя немного времени, то увидите этого плоды. Вам остается только молиться.
1 ВЕ, 1883, No 12, с. 649-651 (с пропуском), Акад., XIII, No 109.
2 В 1840 г. сам Гоголь предпринял неудачную попытку занять место секретаря русской Академии художеств в Риме.
3 Имеется в виду статья ‘Исторический живописец Иванов’.

Иванов А. А. — Гоголю, февраль — март 1847

Февраль — март 1847 г. Рим [1]

Я был встревожен до болезненного состояния вашими письмами из Неаполя и под сим-то влиянием написал вам последнее[2], в тоне которого не была истина, — и, как на беду, у меня тогда очень мало времени было подумать. Вследствие чего прошу у вас теперь прощения. Вы многого и очень многого не знаете, чтобы вполне войти в мое положение. Когда свидимся, обо всем расскажу.
Из вашего последнего письма, кажется, хочет быть новая беда, которая не будет ли больше, чем все прошедшие. Во спасение и себя и других я все употребил, чтобы онеметь. Не зная совсем людей и не имея ни времени, ни надобности в этом, я теперь гляжу на жизнь, как на каторжную работу. В беседах с вами, и именно с одними вами, дух мой не только не утомляется, но еще и возвышается. Вы знаете, что мне сказать и чего не говорить, вы меня любите мудро.
У меня к переменам погоды побаливает сердце и грудь, чтобы воспрепятствовать повториться постоянной болезни, я просил бы вас покорнейше спросить у Циммермана средств к отвращению недуга. Хотел было я и сам пуститься к вам с этим. Но все как-то льщусь надеждой, что, может быть, избавлюсь от бедствия и примусь как следует за дело. Очень не хочется терять ни времени, ни деньги.
1 Зуммер, с. 43. Сверено с автографом (ГБЛ).
Датируется на основании следующих фактов: настоящее письмо служит ответом на письмо Гоголя от 23 января (4 февраля) 1847 г., в черновой тетради Иванова оно расположено ранее письма к Гоголю от апреля 1847 г. (см. ниже). Это письмо, как и другой его вариант (Иванов, с. 235), не было отправлено адресату (см.: Зуммер, с. 39).
2 От 10 (22) января 1847 г.

Гоголь — Иванову А. А., 13(25) марта 1847

13 (25) марта 1847 г. Неаполь [1]

Пишу к вам несколько строчек с графом Иваном Петровичем Толстым, который есть родной брат моего закадычного приятеля, Александра Петровича, стало быть, с тем вместе родной брат и Софье Петровне[2], вам довольно знакомой, а потому вы, если вам не будет это в тягость, позвольте взглянуть им на вашу картину. Граф и графиня (урожд. графиня Строганова) очень добрые люди, а потому вы можете им даже объяснить ваше положение. Они же едут, не останавливаясь, в Россию, стало быть, будут иметь случай заговорить и с другими о вашем положении. Мне кажется, что непременно нужно, дабы всем сделалось известно и очевидно ваше положение. Теперь же, я думаю, <вы> больше спокойны, чем прежде, а потому можете рассказать все, что претерпели, покойно, не жалуясь ни на кого, не обвиняя никого, изобразя только верную картину испытаний, через которые провел вас бог. Не нужно скрывать ничего в своей истории, ни даже черных несправедливостей, вам оказанных (в словах должно быть всегда справедливу), но нужно рассказать так, чтобы слушающий вас оставил в сторону суд над врагами вашими (подобно вам самим) и проникнулся бы в такой степени участием к тому положению, в каком может очутиться всякий истинный художник, взглянувший на труд, как на святое дело, что стал бы горой за вас и употреблял бы с тех пор все, чтобы образумить тех, кому следует взглянуть разумно на все эти вещи. От Чижова я получил письмо[3] с известием о том, что он оставляет внезапно Рим. Это мне прискорбно: я бы желал очень о многом переговорить с ним лично. Передайте ему при сем следуемое письмо[4]. Затем будьте здоровы, и бог да помогает вам работать вашу картину! Нечто как о вашей картине, так и о положении вашем как художника сказано мною в одном из моих писем, напечатанных отдельною книгою[5]. Книги этой я не получил. Знаю только, что она обезображена и обрезана жестоко цензурой, а потому и не могу знать, что из этого письма оставлено, а что выброшено. А было бы хорошо, если бы это письмо было доведено целиком до сведения всей публики. Советую вам также не гневаться на те мои жесткие письма, которые я писал к вам из Неаполя. Поверьте, что их полезно перечитывать, несмотря даже и на то, если бы они были совершенно несправедливы. Говорю вам это по опыту. Если имеете что сказать мне, обратитесь к графу или, лучше, графине Софье Сергеевне, и она мне это передаст.
Желающий успехов вам Г.
1 С, 1858, No 11, с. 163-164 (с пропусками), Акад., XIII, No 141.
2 С. П. Апраксина — урожденная Толстая.
3 Неизвестно.
4 От 13 (25) марта 1847 г. (Акад., XIII, No 142).
5 Статья ‘Исторический живописец Иванов’, напечатанная в ‘Выбранных местах…’.

Иванов А. А. — Гоголю, апрель 1847

Апрель 1847 г. Рим [1]

Получил я письмо ваше от графини Толстой, но так как письма ваши из Неаполя превышали все неприятности, какие мне случалось претерпеть эту зиму, то я решился оставить это ваше письмо нераспечатанным, дабы не пострадать сызнова.
Виктор Владимирович ознаменовал приезд сюда водворением мира — между правительственными людьми и художниками. Что с тех пор все идет еще успешнее вперед — это более всего чувствительно и важно для меня, как более всех пострадавшего.
Если уже вам уж очень нужно что-нибудь от меня, то гораздо мне легче к вам приехать в Неаполь, чем прочесть ваше письмо. Скажите через кого-нибудь, и я сейчас приеду. Чижов уехал. Трудно, чтобы состоялся его журнал. Он очень, очень не готов ни к принятию должности, ни к журналу[2]. Только святостию своей собственной жизни можно возвысить и возвеличить глубокие сведения.
1 Иванов, с. 234 (без окончания), полностью публикуется впервые (ГБЛ).
2 На протяжении ряда лет Чижов намеревался приступить к изданию журнала славянофильского направления под своей редакцией. На его организацию Н. М. Языковым было завещано 30 тысяч рублей, однако планы Чижова так и не были реализованы.

Гоголь — Иванову А. А., 10(22) апреля 1847

10 (22) апреля 1847 г. Неаполь [1]
Неаполь. Апреля 22.

Благодарю вас, мой добрый Александр Андреевич, за ваше скорое доставленье моего письма Чижову. Если будете писать к нему, то уведомите, что я послал ему ответ в Венецию сегодня[2]. На адресе выставил по-итальянски Cigioff, не зная, так ли или нет пишется, а потому пусть он попросит почтового чиновника пошарить в букве ‘С’. А вы будьте покойны и не страшитесь больше никаких от меня писем. Упреков от меня больше не будет. Будьте беззаботны насчет будущего: оно в руках того, кто всех нас умнее. Мы с вами переговорим и перетолкуем на словах обо всем тихо, рассудительно и так, что останемся оба довольны друг другом. Затем обнимаю вас и вместе с вами и доброго вашего братца. Если будет время, напишите что-нибудь о Риме: кто теперь там сидит и кто остается до 10 мая из приезжих? Я полагаю около этого времени — и даже скоро после 5-го мая — быть в Риме. Федору Ивановичу передайте также поклон, если он не позабыл меня среди упоений от лицезрения того предмета, ради которого был надолго позабыт гравчик и который, как я слышал, находится теперь в Риме[3].

Весь ваш Г.

1 С, 1858, No 11, с. 164, Акад., XIII, No 154.
2 Не сохранился.
3 Речь идет о Ф. И. Иордане, в течение нескольких лет работавшем в Ватикане над гравюрой с картины Рафаэля ‘Преображение’ (в связи с этим в письме и упомянут ‘гравчик’ — граверный резец). О каком увлечении Иордана говорит в данном случае Гоголь, не установлено.

Иванов А. А. — Гоголю, между 23-28 ноября (5-10 декабря) 1847

Между 23-28 ноября (5-10 декабря) 1847 г. Рим [1]

Очень приятно мне было чувствовать ваше письменное преобразование в отношении ко мне от 5 декабря[2]. Вы просите обо мне вестей, и еще и письменно. Это последнее совершенно несообразно с моим настоящим положением. И потому, если неожиданный и необыкновенный случай не заставит Софью Петровну и вас двинуться в Рим прежде февраля, то я бы желал молчать, ибо в этом только нахожу мое спасение.
Здесь Герцен. Сильно восстает против вашей последней книги[3]. Жаль, что я сам ее не читал, но то, что его ужасает, мне кажется очень справедливо. Племянница моя почувствовала ко мне глубокое уважение вследствие вашего обо мне там письма. Отец хотел посылать денег. Академия устыдилась и изумилась, и я полагаю, что вследствие сего <выслала> ко мне на полгода содержание. Григорович[4] очень вами недоволен.
Написав это письмо, я никак не хотел посылать его к вам, сумневаясь, не сказал ли я вам чего-нибудь тут, могущего возмутить вас против меня, чего, однако ж, у меня совсем в намерении не было. Если вы найдете что гордым <или> хвастливым, то заметьте, но так, чтоб не оставалось ничего в вашей душе затаенного. Самый глубокий сердцеведец и знающий хорошо людей часто может ошибаться в письмах к самому близкому своему приятелю.
1 ВЕ, 1883, No 12, с. 636-637 (с сокращениями), Зуммер, с. 46. Сверено с автографом (ГБЛ).
2 23 ноября (5 декабря) 1847 г. Гоголь писал Иванову из Неаполя: ‘Давно уже я о вас не имею никаких вестей, Александр Андреевич. Пожалуста, уведомляйте меня от времени до времени о себе, о том, что делается как в вас, так и около вас. Не опасайтесь от меня жестких писем, я их теперь даже и не сумею написать, ибо вижу, что если и нужно кого попрекать, так это больше себя, а не другого’ (Акад., XIII, No 223).
3 Спустя несколько лет в книге ‘О развитии революционных идей в России’ (1850) Герцен охарактеризовал ‘Выбранные места…’ как ‘раболепную брошюру’, которой ‘Гоголь, кумир русских читателей, мгновенно возбудил к себе глубочайшее презрение’ (Герцен, т. 7, с. 220, перевод). Этот отзыв сильно задел писателя (Г. в восп., с. 529, 533-534). Сам Иванов, ознакомившись с ‘Выбранными местами…’, писал: ‘Не знаю, за что это на него так нападают, — там есть превосходные места’ (Ф. В. Чижову. Июнь 1848 г. — Иванов, с. 251).
4 В. И. Григорович.

Гоголь — Иванову А. А., 2(14) декабря 1847

2 (14) декабря 1847 г. Неаполь [1]
Неаполь. Декабр. 14.

Благодарю вас за письмецо, несмотря на то что в нем и не много говорите о себе самом. Бодритесь, крепитесь! Вот все, что должен говорить на этой страждущей земле человек человеку! А потому, вероятно, и я сказал бы вам эти же самые слова, если бы вы что-нибудь написали о вашем состоянье душевном. Итак, вы правы, что умолчали. Софья Петровна с братом своим графом Александром Петровичем хотят в конце февраля быть к вам в Рим и, без сомнения, вас утешат и успокоят, сколько смогут. Но помните, что ни на кого в мире нельзя возлагать надежды тому, у кого особенная дорога и путь, не похожий на путь других людей. Совершенно понять ваше положение никто не может, а потому и совершенно помочь вам никто не может в мире. Как вы до сих пор не можете понять хорошенько, что вам без бога — ни до порога, что и вставая и ложась вы должны молиться, чтобы день ваш и наступил и прошел благополучно, без помехи, чтобы бог дал вам сил, даже если и случится помешательство, не возмутиться от того. Но довольно об этом. Поговорим о прочем в вашем письме. Герцена я не знаю, но слышал, что он благородный и умный человек, хотя, говорят, чересчур верит в благодатность нынешних европейских прогрессов и потому враг всякой русской старины и коренных обычаев. Напишите мне, каким он показался вам, что он делает в Риме, что говорит об искусствах и какого мнения о нынешнем политическом и гражданском состоянии Рима, о чивиках[2] и о прочем. Я не знал, что вы не читали моего письма о вас. Я думал, что вы прочли всю мою книгу у Софьи Петровны в Неаполе. Если вы любопытны знать его, то посылаю его при сем, выдравши из книги. А книгу привезет вам Софья Петровна. Я не знаю, сделало ли мое письмо что-нибудь в вашу пользу, но по крайней мере в то время, когда я его писал, я был уверен, что оно у вас нужно. Но прощайте! Уведомьте меня, сделали ли вы что-нибудь относительно того почталиона[3], о котором я вас просил в Риме перед выездом моим.

Н. Г.

1 С, 1858, No 11, с. 166-167 (с пропусками), Акад., XIII, No 230.
2 Чивики — граждане (от ит. civico), так называли итальянскую национальную гвардию.
3 Речь идет о почтальоне, потерявшем пересылаемые Гоголем Иванову деньги и за это уволенном со службы. Как видно из последующих писем Иванова (Зуммер, с. 46, 47), художник заботился об устройстве его денежных дел.

Гоголь — Иванову А. А., 16(28) декабря 1847

16 (28) декабря 1847 г. Неаполь [1]
Неаполь. Декабр. 28.

Очень рад, что мое письмо о вас показалось вам удовлетворительным[2]. Великодушью Софьи Петровны не удивляйтесь: я вырвал его из собственного экземпляра[3]. Вы получите целиком и всю книгу, которою можете даже и подтереться. Нападенья на книгу мою отчасти справедливы. Я ее выпустил весьма скоро после моего болезненного состояния, когда ни нервы, ни голова не пришли еще в надлежащий порядок. Я поторопился точно таким же образом, как любите торопиться вы, и впутался в дела прежде, чем показал на это право свое. Нужно было не соваться прежде, чем не сделаешь свое собственное дело, и копаться около него, закрывши глаза на все, по пословице. ‘Знай, сверчок, свой шесток’! Этой поспешностью я даже повредил многому тому, что хотелось защитить. Книгу вашу я отдал Колонне.
Странная судьба бедного почтальона. Жаль, что вы не пишете, пострадал ли он или нет, то есть выгнан на улицу или есть у него какой-нибудь угол. Я на всякий случай написал письменное изъяснение, при сем прилагаемое, которое прошу вас вручить начальству, если только с него требуют и взыскивают убытки, а он невинен. Если он, точно, беден и ему действительно нечем жить, то возьмите у Моллера из моих денег 100 франков. Из них дайте себе два наполеона, а остальные 60 дайте ему, но в виде скуд, римскою монетою. Напрасно вы дали ему наполеонами. Серебром, может быть, он бы не потерял. Скажите Моллеру, чтобы остальные 600 он хранил у себя до моего свиданья с ним. Если ж так случится, что меня где-нибудь на моем странствии настигнет смерть, что все от божьей воли, то эти деньги пусть остаются в запас на помочь такому из русских художников, которому придется слишком круто и решительно будет неоткуда взять денег. Скажите также Моллеру, что я пред ним виноват: порученности его не исполнил. Впрочем, я буду к нему на днях писать. Каковы нынешние ваши обстоятельства — смущенья и заботы, я этого не знаю, но, вероятно, и смущенья и заботы в изобилии, как у всякого очень чувствительного человека. Во всяком случае, скажу вам то, что говорю самому себе, что осталось в результате от всей моей опытности и мудрости, какие только пребывают в моей бедной голове!
Работая свое дело, нужно твердо помнить, для кого его работаешь, имея беспрестанно в виду того, кто заказал нам работу. Работаете вы, например, для земли своей, для вознесенья искусства, необходимого для просвещения человека, но работаете потому только, что так приказал вам тот, кто дал вам все орудия для работы. Стало быть, заказыватель бог, а не кто другой. А потому его одного следует знать. Помешает ли кто-нибудь — это не моя вина, я этим не должен смущаться, если только действительно другой помешал, а не я сам себе помешал. Мне нет дела до того, кончу ли я свою картину или смерть меня застигнет на самом труде, я должен до последней минуты своей работать, не сделавши никакого упущенья с своей собственной стороны. Если бы моя картина погибла или сгорела пред моими глазами, я должен быть так же покоен, как если бы она существовала, потому что я не зевал, я трудился. Хозяин, заказавший это, видел. Он допустил, что она сгорела. Это его воля. Он лучше меня знает, что и для чего нужно. Только мысля таким образом, мне кажется, можно остаться покойным среди всего. Кто же не может таким образом мыслить, в том, значит, еще много есть тщеславия, самолюбия, желанья временной славы и земных суетных помышлений. И никакими средствами, покровительствами, защищениями не спасет он себя от беспокойства.
Вот весь итог посильных наблюдений, опытности и мудрости, какие только я мог вывести из своей жизни. Передаю его вам в виде подарка на новый наступающий <год> и душевно желаю вам всякого добра.

Ваш Н. Г.

Поклонитесь от меня Бейне и расспросите его, как он ехал из Байрута в Яффу, а из Яффы в Иерусалим[4]. Во сколько дней? С какими удобствами и неудобствами? Попросите его, чтобы он написал небольшую записочку. Это будет лучше.
Всего лучше, если увидите почтальона, отправьте его прежде всего к Иордану, который умеет расспрашивать. Пусть он узнает все его обстоятельства. И если окажется, что почталион просто дурак и сам виноват, то лучше дать деньги или матери, или тому, кто его кормит.
1 ВЕ, 1883, No 12, с. 652-654, Акад., XIII, No 235.
2 Между 2 (14) и 16 (28) декабря 1847 г. Иванов писал Гоголю: ‘Как не закаивался я ни к кому не писать писем, но ваша статья обо мне насильно водит перо и руку.
Целую и обнимаю вас в знак совершенного с вами замирения и возвращаюсь опять в то положение, когда, смотря на вас с глубочайшим уважением, верил и покорствовал вам во всем. <...> Одно мне позвольте возразить против следующих слов вашей статьи: ‘Иванов ведет жизнь истинно монашескую’. И очень бы не отказался иметь женой монахиню — женщину, занятую преследованием собственных своих пороков!’ (Иванов, с. 247). Известны и более серьезные замечания Иванова в связи с гоголевской статьей. Так, в своей записной книжке он отмечал: ‘Николай Васильевич Гоголь сделал меня известным, вывел на трескучую мостовую человеческих страстей: ходя по буграм и кочкам, трудно идти, невозможно спокойно углубляться в нисходящие думы’ (ВЕ, 1883, No 12, с. 642).
3 Иванов полагал, что присланная ему статья ‘Исторический живописец Иванов’ вырвана С. П. Апраксиной из ее личного экземпляра ‘Выбранных мест…’ (Иванов, с. 247).
4 Пенсионер Академии художеств Бейне в 1847 г. совершил путешествие на Восток. Требуемые сведения сообщены Бейне в письме к Гоголю от 20 декабря 1847 (1 января 1848) г. (Шенрок, т. 4, с. 685-687).

Гоголь — Иванову А. А., 6(18) января 1848

6 (18) января 1848 г. Неаполь [1]
Неаполь. Генвар. 18.

Чтобы не осталось чего-нибудь между нами, уведомляю вас, мой добрый Александр Андреевич, что в письме моем я не имел никакого намерения упрекнуть вас[2]. Напротив, я хотел только показать вам, что я ничуть не умнее вас во многих делах. Если вы прочтете еще раз мое письмо[3], то почувствуете это сами. Бога ради, не будьте так подозрительны и не приписывайте простым словам какого-то сокровенного смысла, желанья вас обидеть каким-то обидным заключением. Этим подозрением вы, во-первых, обидите вас действительно любящего человека, а во-вторых, себе самому нанесете много смущенья и всякого горя. Скажу вам истинно и откровенно, что я никогда в вас не подозревал никакой хитрости. Но было время, когда я нарочно хотел кольнуть вас и попрекнуть некоторыми письмами, желая вас заставить взять некоторую власть над самим собою и устыдиться своего малодушия. Это было сделано неловко. Пожалуста, сожгите все мои письма. Я теперь вижу, как разны человеческие природы и как нельзя судить по себе о другом. Вы пишете о желании со мною увидеться, но для этого никак не будет времени. Как ни приятно мне тоже вас видеть, но чувствую, что ничего не могу теперь сказать вам нужного. Я занят теперь совершенно самим собой и столько вижу в себе самом достойного осуждения и упреков, что не в силах ни осудить кого бы то ни было, ни дать умного совета. Чувствую только, что прежде всего следует заняться душой своей, хотя и сам не знаю, как это сделать. Что же касается до житейских забот и обстоятельств, то они теперь у всех плохи, положенье всех затруднительно. Все это заставляет меня не полагаться на то, что будет, и ускорить отъезд мой в Святую землю. Бог вас да благословит. Прощайте.

Весь ваш Н. Г.

Я полагаю выехать на днях, — тем более, что оставаться в Неаполе не совсем весело. В городе неспокойно: что будет, бог весть[4].
1 Сочинения и письма, т. 6, с. 446-447 (с пропусками), Акад., XIV, No 5.
2 Имеются в виду начальные строки письма Иванова к Гоголю от декабря 1847 г.: ‘Когда вам опять придет мысль укорять меня за ранний и несчастный выступ в столкновение с людьми высшими, то, пожалуйста, вспоминайте и то, что вы меня на это тогда благословляли и я, поверя вам, вышел в действия, в которых вижу теперь себя всегда у края гибели’ (Зуммер, с. 46).
3 От 16 (28) декабря 1847 г.
4 Речь идет о революционных событиях в Неаполе.

Иванов А. А. — Гоголю, 13(25) июня 1848

13 (25) июня 1848 г. Рим [1]

Добрый наш Ф. В. Чижов хочет написать рассуждение об иконной и исторической живописи, <но> говорит, что ему недостает для этого начитанности, которую на себя берут духовные лица. Я его утвердил в чувствованиях, сказав, что явление этой книги будет совершенно согласно с требованием нашего времени. Желательно бы, однако ж, мне было знать ваше мнение, в рассуждении того, может ли описание предшествовать факту? Может ли литератор действовать тут прежде художника и достаточно ли слово сего последнего, не подтвержденное его практическим делом? Мне, наконец, кажется, что прежде, чем представительный живописец не решит это опытом, представив, хотя в малых видах, икону и историческую картину, нельзя литератору говорить об этом верно и смело, хотя бы даже и пользовался он давнею и справедливою верою публики вследствие своего таланта, проникающего другие предметы. — Очень, очень одолжите, если ответите мне именно на эти строки.
Радуюсь, что вы совершили благополучно путешествие к св. гробу[2]. Чем-то вы нас подарите? Ведь от вас все ждут чудес. Я тоже думаю, что, может быть, в этой вашей будущей книге и художник из ничтожества и предмета печатной колкой насмешки вынесется в деятеля общественного образования, и — тогда мы с вами с миром изыдем, чтоб приготовить мир миру.

Глубоко вас почитающий Александр Иванов.
Рим. Июня 25. 1848.

Наступающий жар и усталость душевная высылают меня из Рима, но куда, я еще не решился. Если случится истинно отдохнуть и прийти опять в спокойствие и полные силы, то напишу к вам и подробнее и поотчетливее обо всем[3].
1 С, 1858, No 11, с. 168-169 (с неточной датировкой). Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 Об окончании своего путешествия в Иерусалим Гоголь сообщал Иванову в кратком письме от 2 (14) апреля 1848 г. из Константинополя (Акад., XIV, No 22).
3 На этом заканчивается текст письма, опубликованный в ‘Современнике’ по утраченному беловому автографу. В черновой тетради Иванова есть еще одна фраза: ‘Вы все-таки адресуйте в кафе Греко’ (ГБЛ).

Иванов А. А. — Гоголю, 3(15) мая 1849

3 (15) мая 1849 г. Рим [1]
Рим. 15 мая 1849.

До сих пор я все был верен моему слову и делу и, в надеждах, что уже недалеко и до конца, с которым бы разрешились очевидно все мнения и надежды общества, усиленно продолжал труд. Но вот уже две недели, как совершенно все остановилось. Рим осажден французскими, неаполитанскими и испанскими войсками, а Болония австрийскими[2]. Каждый день ожидаешь тревоги. Люди, теперь здесь во главе стоящие, грозятся все зажечь и погребсти себя под пеплом[3]. При таких условиях, конечно, уже невозможно продолжать дело, требующее глубоко сосредоточенного спокойствия. Я, однако ж, креплюсь в перенесении столь великого несчастия, и только что будет возможно, то опять примусь за окончание моей картины.
Очень жалею, что вы мне ни о чем таки не написали[4]. Со знакомством вашим, особливо в последние годы, очень много открылось у меня изумительных осязаний будущей жизни.

Вас истинно и глубоко уважающий Александр Иванов.

Хотел было я вас спросить о Завьялове — упрекнуть и вас, и Москву в бессовестности[5], но, так как это все останется без результатов, — все, все отлагаю до окончания моей картины.
1 С, 1858, No 11, с. 169-170. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 В результате революции в Италии 9 февраля 1849 г. была провозглашена Римская республика. Весной 1849 г. по призыву папы Пия IX против нее выступили армии католических государств — Франции, Австрии, Испании и Неаполитанского королевства. 3 июля Римская республика пала.
3 Исполнительная власть в Риме была вручена Мадзини, Саффи, Армелини, войсками командовал Гарибальди.
4 Имеется в виду краткое письмо Гоголя от 7 апреля 1849 г. (Акад., XIV, No 87).
5 Иванов имеет в виду увольнение от должности инспектора Московского училища живописи и ваяния художника Ф. С. Завьялова, место которого занял итальянец по происхождению М. И. Скотти. 27 января (8 февраля) 1849 г. Иванов писал Чижову: ‘Если б я знал наверное, что Н. В. Гоголь в Москве, я бы послал к нему об этом письмо, может быть, его авторитет пособил бы разбить бессовестность и восстановить Завьялова с еще большею крепостью’ (ЛН, т. 58, с. 716).

Гоголь — Иванову А. А., апрель 1850

Апрель 1850 г. Москва [1]
Москва. 1850. Апрель.

Христос воскресе!
Что вы, бесценный, добрый Александр Андреевич, позабыли меня вовсе? Вот уже скоро год, как я не имею о вас ни слуху ни духу. На последнее мое письмо вы не отвечали[2]. Может быть, оно не дошло к вам. Напишите мне слова два о намереньях ваших, не встретимся ли мы с вами где-нибудь хоть на Востоке, если вы не располагаете приехать скоро в Россию. Пронеслись слухи о вашей картине, что она будто бы совершен<но> окончена. В таком случае вы ее, верно, отправите в Петербург, а может быть, и сами лично поспешите вслед за нею. Мне будет очень жаль, если как-нибудь с вами разъедусь. Адресуйте ко мне в Москву, или на имя Шевырева в университет, или на квартиру мою в доме Талызина на Никитском булеваре.

Ваш весь Н. Г.

Моллеру, пожалуста, передайте мой душевный поклон и скажите ему, что я прошу и молю его написать хоть строчку. Уведомьте также о том, спокойно ли теперь в Риме и не мешают ли вам заниматься.
1 Сочинения и письма, т. 6, с. 503-504 (с пропусками), Акад., XIV, No 161.
2 Не сохранилось.

Иванов А. А. — Гоголю, 24 мая (5 июня) 1850

24 мая (5 июня) 1850 г. Рим [1]
Рим. Июня 5, 1850.

Что вам сказать обо мне? Я все тот же, что и был при вас в Риме. Живу жизнью одной студии, и перемен почти никаких нет. Об одном иногда только жалею, что нельзя записывать мне моих мыслей в памятную книжку. Прежде я имел это обыкновение — наблюдать за их разрастанием. Впрочем, я и на это не ропщу, веря, что уже скоро будет всему развязка.
Недавно послал я письмо к вам о Иордане[2]. Ему удалось довести до конца свою длинную работу[3], но не думаю, чтобы были живительные перемены в гравюрном мире и с самым счастливым приветствием его важного труда. Его искусство не коренное, а подчиненная страсть, его характер не уработан под стать наступившей эпохе нашего времени, и наконец, его сердце — не русское.
Полагаясь на волю провидения, столь часто выручавшего меня из разных опасностей, я не теряю ни бодрости продолжать труд, ни желания быть достойным избавления <от> будущих зол и таким образом приступить наконец к кризису моей жизни.

Вам совершенно преданный Александр Иванов.

Моллер жаловался на вас, что вы об себе ему никогда не пишете. Я ему при первом свидании сообщу все ваши желания.
1 С, 1858, No 11, с. 170-171. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 Возможно, речь идет о письме, датируемом весной 1850 г. (см.: Иванов, с. 262-263).
3 Над гравюрой с картины Рафаэля ‘Преображение’.

Гоголь — Иванову А. А., 16 декабря 1850

16 декабря 1850 г. Одесса [1]
16 декабря. Одесса.

Поздравляю вас <с> новым годом, Александр Андреевич! От всей души желаю, чтобы он был плодотворен для вашей работы и чтобы картина ваша в продолжение его наконец окончилась и окончание ее, венчающее дело, было бы достославно. Пора наконец. Не все же продолжаться этим безотрадным явленьям суматох и беспорядков, пора наконец показаться на свет плодам мира, обдуманных во глубине души мыслей и высоких созерцаний, совершившихся в тишине. Хорошо бы было, если бы и ваша картина и моя поэма явились вместе. Я нынешнюю зиму провожу в Одессе. Петербургская и московская зима выносятся плохо моим слабым телом. Впрочем, весной полагаю быть в Москве, а летом, может быть, в Петербурге. До самого конца марта адресуйте мне в Одессу (1 части 1 квартала, в доме генерал-маиора Трощинского). Уведомьте хоть несколькими словами, как проводите время, кто теперь с вами в Риме и есть ли с кем перемолвить дружеское слово. Если с вами Моллер, обнимите его покрепче и поздравьте от меня с новым годом. Бог да хранит вас невредимо!

Весь ваш Н. Гоголь.

1 С, 1858, No 11, с. 171, Акад., XIV, No 205.

Иванов А. А. — Гоголю, 18(30) января 1851

18 (30) января 1851 г. Рим [1]
Рим, 30 генваря 1851.

В глазах художника, и в особенности в моих, вы все кажетесь прекрасным теоретическим человеком. Нельзя не налюбоваться вашим последним письмом, но у меня здесь совсем другое. Говорить подробно обо всем — не было бы благоразумно, рассказывать часть — темно, а потому скажу только то, что уже крайне необходимо.
Я вынужденным найдусь чрез месяца два к вам писать, и потому, сделайте одолжение, вышлите мне ваш адрес, чтобы письмо мое не имело никакого затруднения попасть к вам в руки, и немедленно. Счастлив бы я был, если б мог без этого обойтись!
В Риме теперь со мной брат, а Моллера всё поджидаем со дня на день.
Вас истинно уважающий и любящий

Александр Иванов.

1 С, 1858, No 11, с. 171-172. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
‘Переписка Н. В. Гоголя. В двух томах’: Художественная литература, Москва, 1988

Гоголь — Иванову А. А., 18 марта 1851

18 марта 1851 г. Одесса [1]
Одесса. Марта 18.

Не велико ваше письмецо, но спасибо и за то, по крайней мере, я знаю, что вы, слава богу, здравствуете. Вы называете меня прекрасным теоретическим человеком. Не думаю, чтоб это было правда. Мне кажется, я плохой теоретический человек, да и практический также. Изо всей моей жизни я вывел только ту истину, что если бог захочет — все будет, не захочет — ничего не будет. Как умолить бога помогать нам, для этого у всякого своя дорога, и он как сам знай, так и добирайся. Но на мне, по крайней мере, вы должны научиться снисходительности к людям. Если я, человек, долго близ вас живший и притом все-таки понимающий, хоть, положим, теоретически, художество, так еще далек от того, чтобы понимать вещи и обстоятельства в настоящем виде, то как же можно требовать от начальства, состоящего из чиновников, чтоб понят<н>ы были им внутренние требования оригинального, непохожего на других художника? Поверьте, никто не может понять нас даже и так, как мы себя понимаем. И счастлив тот, кто, все это сообразя вперед, прокладывает сам себе дорогу, не опираясь ни на кого, кроме — на бога.
Письма адресуйте всегда на имя Шевырева в Москву, близ Тверской, в Дегтярном переулке, в собственном доме. Он доставит мне всюду, где ни буду.
Что бы вам написать хоть что-нибудь о вашем житье-бытье, не о том, которое проходит взаперти, в студии, но о движущемся на улице, в прекрасных окрестностях Рима, под благодатным воздухом и небом! Где вы обедаете, куда ходите, на что глядите, о чем говорите? В иной раз много бы дал за то, чтобы побеседовать вновь так же радушно, как беседовали мы некогда у Фалькона[2]. Не будьте скупы и напишите о себе не как о художнике, погруженном в созерцанье, но как о добром, милом моему сердцу человеке, развеселившемся от воспоминаний о прежнем. С вами теперь, как я слышал, Брюллов — как вы с ним ладите? и что делает брат ваш[3] (которому передайте поклон мой)?

Ваш весь Н. Гоголь.

1 Сочинения и письма, т. 6, с. 526-527 (с пропусками), Акад., XIV, No 215.
2 Римский ресторанчик.
3 С. А. Иванов.

Иванов А. А. — Гоголю, 31 марта (12 апреля) 1851

31 марта (12 апреля) 1851 г. Рим [1]
Рим. Апреля 12 1851.

Вам угодно было величайшим вниманием вознести на высокую степень художника: лице доселе блуждающее. Сочувствуя ваш выбор, я еще не считаю теперь нужным выяснять все, что происходит в душе моей по сему поводу, — время и большая самостоятельность это сами покажут. Теперь одно мне необходимо: это письмо вашей руки. Я верую в постоянство, но все-таки удостойте меня этой милости, чем подкрепите дух мой, что всегда возвышался соприкосновением вашей беседы, без которого едва ли может быть счастливое окончание настоящих дней.
С нетерпением ожидая живительного успеха сего письма, остаюсь с глубочайшим уважением

Александр Иванов.

1 Зуммер, с. 50. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).

Иванов А. А. — Гоголю, 8(20) мая 1851

8 (20) мая 1851 г. Рим [1]
Рим. 20 мая 1851.

Письмо ваше от марта 18 можно разделить на две половины. Я полагаю, что вы его помните. Высшее управление, под которым мы находимся, лучше всего оставлять неприкосновенным для наших суждений, особливо письменных. Мы, христиане, должны в молчании и с покорностию ждать обещанного блаженства[2] и печься только о том, чтобы быть более и более его достойным. Этим я заключу для себя первую половину вашего письма.
Во второй вы спрашиваете о моей жизни вне студии? Вне студии я довольно несчастен, и если бы не студия, то уже вполне бы был убит. Так покамест стоит дело. Все, что вы разумели о моих страданиях, печатав статью обо мне, составляет, может быть, четвертую долю того, что случалось после. Так что, выражаясь языком переходного человека, я уже начинаю чувствовать какую-то художническую самостоятельность. И может ли что быть этого справедливее? Ведь мы уже мало-помалу подходим к последнему вопросу: быть ли живописи или не быть?
Но я слишком, кажется, увлекся, желая отвечать вам на вторую половину вашего письма, и это оттого, что все как-то свертывается у меня на студию как на единственное и верное утешение в настоящие минуты.
Я обедаю в Фальконе, и это потому, что из всех камергеров[3] наш Луиджи один оставался мне верен, от других я уходил с животной болью. Вследствие этого же переставал было ходить в кафе завтракать. Теперь, однако ж, наш<ел> кафе — на площади S. Carlo, где можно без опасения позавтракать.
Я почти ни с кем не знаком и даже оставил прежние знакомства. Я, так сказать, ежедневно болтаюсь между двумя мыслями — искать знакомства или бежать от них — и, вися в средине, кое-как разговариваю с людьми, всегда имея к ним всевозможную снисходительность и ища их благорасположения как необходимости для меня же. Как ни странно это положение, но вместе и утешительно. Никогда так я не был наблюдателен, как теперь, и в этом я нахожу отраду.
С Брюлло я в начале приезда часто виделся, но теперь с ним не бываю. Его разговор умен и занимателен, но сердце все то же, все так же испорчено.
Мне Н. П. Боткин писал, что будто бы вы сбираетесь в Рим чрез Грецию, и он тоже хочет сюда же пуститься чрез Лондон.
Брат мой все еще со мной. Мы думаем в июле, на первых числах, поехать вместе в Неаполь, в Тор-Аннунциато, для принятия морских купаний и занятий в Помпее. Оттуда в начале августа я думаю возвратиться в Альбано для этюдов первого плана картины (пожалуйста, не бранитесь: ведь вы тут только теоретик), а потом, в октябре, я в Рим, для окончания картины, а он думает в Сицилию, с возвратом ко мне же в Рим, к тому же времени.
Вас искренно любящий и почитающий Александр Иванов.
1 С, 1858, No 11, с. 173-174. Сверено с черновым автографом (ГБЛ).
2 Как жаль, что вы не говорите, будете ли вы в Петербурге. (Примеч. А. А. Иванова.)
3 Трактирный прислужник, лакей (от ит. cameriere).

Гоголь — Иванову А. А., вторая половина 1851

Вторая половина 1851 г. Москва [1]

Николай Петрович Боткин передаст вам мой поцелуй, многолюбимый мною Александр Андреевич. Бог в помощь вам в трудах ваших! Не унывайте, бодритесь. Благословенье святое да пребудет над вашей кистью, и картина ваша будет кончена со славою. От всей души вам, по крайней мере, желаю.

Ваш весь Н. Г.

Ни о чем говорить не хочется. Все, что ни есть в мире, так ниже того, что творится в уединенной келье художника, что я сам не гляжу ни на что, и мир кажется вовсе не для меня. Я даже и не слышу его шума. Христос с вами!
1 Иванов, с. XII (там же, с. 288-289), Акад., XIV, No 266.
Последнее письмо Гоголя к Иванову (о нем см. преамбулу к переписке).

Список условных сокращений, принятых в комментариях

Акад. — Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. I-XIV. М., Изд-во АН СССР, 1937-1952.
Аксаков — Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., Изд-во АН СССР, 1960.
Анненков — Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М., Современник, 1984.
Анненков. Лит. восп. — Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., Художественная литература, 1983.
Барсуков — Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1-22. СПб., 1888-1910.
Бел. — Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 1-13. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
БдЧ — ‘Библиотека для чтения’.
БЗ — ‘Библиографические записки’.
ВЕ — ‘Вестник Европы’.
Временник — Временник Пушкинского Дома. 1913-1914. СПб., 1913-1914.
Герцен — Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 1-30. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.
Гиппиус — Гиппиус Василий. Литературное общение Гоголя с Пушкиным. — Учен. зап. Пермского ун-та. Вып. 2. Пермь, 1931.
Г. в восп. — Гоголь в воспоминаниях современников. Гослитиздат, 1952.
Г. в письмах — Н. В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. Составил Василий Гиппиус. М., 1931.
Г. Мат. и иссл. — Н. В. Гоголь. Материалы и исследования, т. 1-2. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1936.
ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина. Рукописный отдел.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Рукописный отдел.
ЖМНП — ‘Журнал министерства народного просвещения’.
Зуммер — Зуммер В. М. Неизданные письма Ал. Иванова к Гоголю. — Известия Азербайджанского гос. ун-та им. В. И. Ленина. Общественные науки, т. 4-5. Баку, 1925.
Иванов — Александр Андреевич Иванов. Его жизнь и переписка. 1806-1858 гг. Издал Михаил Боткин. СПб., 1880.
Известия ин-та Безбородко — Известия историко-филологического института кн. Безбородко в Нежине. Нежин, 1895.
Известия ОРЯС — Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.
Кулиш — Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем, т. 1-2. СПб., 1856.
Лит. прибавл. к РИн — Литературные прибавления к ‘Русскому инвалиду’.
ЛН — ‘Литературное наследство’, т. 58. М., Изд-во АН СССР, 1952.
Макогоненко — Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин. Л., Советский писатель, 1985.
Манн — Манн Ю. В. В поисках живой души. ‘Мертвые души’: писатель — критика — читатель. М., Книга, 1984.
Машковцев — Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу русских художников. Очерки. М., 1955.
М — ‘Москвитянин’.
МН — ‘Московский наблюдатель’.
МТ — ‘Московский телеграф’.
ОЗ — ‘Отечественные записки’.
Опыт — Опыт биографии Н. В. Гоголя, со включением сорока его писем. Сочинение Николая М. <П. А. Кулиша>. СПб., 1854.
Отчет… за… — Отчет императорской Публичной библиотеки за 1892 г., за 1893 г. СПб., 1895-1896.
Петрунина, Фридлендер — Петрунина Н. Н., Фридлендер Г. М. Пушкин и Гоголь в 1831-1836 годах. — Пушкин. Исследования и материалы, т. 6. Л., Наука, 1969.
ПЗ — ‘Полярная звезда на 1855 год’, кн. I. Лондон, 1858.
Письма — Письма Н. В. Гоголя. Ред. В. И. Шенрока. Т. 1-4. СПб., 1901.
Пушкин — Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. 1-17. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1937-1959.
РА — ‘Русский архив’.
РВ — ‘Русский вестник’.
РЖ — ‘Русская жизнь’.
РЛ — ‘Русская литература’.
РМ — ‘Русская мысль’.
РС — ‘Русская старина’.
РСл — ‘Русское слово’.
С — ‘Современник’.
Сочинения — Сочинения Н. В. Гоголя. Изд. 10-е, т. 1-5. М., 1889, т. 6. М. — СПб., 1896, т. 7. СПб., 1896.
Сочинения и письма — Сочинения и письма Н. В. Гоголя. Издание П. А. Кулиша, т. 1-7. СПб., 1857.
СПч — ‘Северная пчела’.
Т — ‘Телескоп’.
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства.
Шенрок — Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя, т. 1-4. М., 1892-1897.
Щепкин — Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество, т. 1-2. М., Искусство, 1984.
Языков — Языков Н. М. Сочинения. Л., Художественная литература, 1982.
Гоголь Николай Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Переписка (1847), Гоголь Николай Васильевич, Год: 1847
  2. Письма 1836-1841, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1841
  3. Письма 1846-1847, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1847
  4. Переписка с А. С. Пушкиным, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1836
  5. Переписка (1845-1846), Гоголь Николай Васильевич, Год: 1846
  6. Письма 1848-1852, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1852
  7. Переписка с А. О. Смирновой, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1849
  8. Переписка с М. П. Погодиным, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1851
Электронная библиотека