Переписка М. Горького с А. Чеховым, Горький Максим, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 181 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Переписка М. Горького с А. Чеховым

М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи высказывания

М., ГИХЛ, 1951

Подготовка текста и комментарии Н. И. Гитович.

Вступительная статья И. В. Сергиевского

OCR Ловецкая Т. Ю.

СОДЕРЖАНИЕ

От Архива А. М. Горького

И. В. Сергиевский. Горький и Чехов

ПЕРЕПИСКА М. ГОРЬКОГО с А. ЧЕХОВЫМ

1. Горький — Чехову, октябрь — начало ноября 1898 г.

2. Чехов — Горькому, 16 ноября 1898 г.

3. Горький — Чехову, вторая половина ноября 1898 г.

4. Чехов — Горькому, 3 декабря 1898 г.

5. Горький — Чехову, декабрь 1898 г.

6. Горький — Чехову, конец декабря 1898 г.

7. Чехов — Горькому, 3 января 1899 г.

8. Горький — Чехову, первая половина января 1899 г.

9. Чехов — Горькому, 18 января 1899 г.

10. Горький — Чехову, конец января или февраль 1899 г.

11. Горький — Чехову, 22—23 апреля 1899 г.

12. Чехов — Горькому, 25 апреля 1899 г.

13. Чехов — Горькому, 25 апреля 1899 г.

14. Горький — Чехову, конец апреля 1899 г.

15. Горький — Чехову, конец апреля 1899 г.

16. Горький — Чехову, 5 мая 1899 г.

17. Чехов — Горькому, 9 мая 1899 г.

18. Горький — Чехову, май 1899 г.

19. Горький — Чехову, июнь 1899 г.

20. Чехов — Горькому, 22 июня 1899 г.

21. Горький — Чехову, конец июня 1899 г.

22. Чехов — Горькому, 27 июня 1899 г.

23. Горький — Чехову, начало июля 1899 г.

24. Горький — Чехову, август 1899 г.

25. Чехов — Горькому, 24 августа 1899 г.

26. Чехов — Горькому, 29 августа 1899 г.

27. Горький — Чехову, конец августа 1899 г.

28. Чехов — Горькому, 3 сентября 1899 г.

29. Горький — Чехову, сентябрь 1899 г.

30. Горький — Чехову, октябрь 1899 г.

31. Чехов — Горькому, 25 ноября 1899 г.

32. Горький — Чехову, конец ноября 1899 г.

33. Горький — Чехову, начало декабря 1899 г.

34. Чехов — Горькому, 2 января 1900 г.

35. Горький — Чехову, начало января 1900 г.

36. Горький — Чехову, 21—22 января 1900 г.

37. Чехов — Горькому, 3 февраля 1900 г.

38. Горький — Чехову, начало февраля 1900 г.

39. Горький — Чехову, первая половина февраля 1900 г.

40. Чехов — Горькому, 15 февраля 1900 г.

41. Чехов — Горькому, 6 марта 1900 г.

42. Горький — Чехову, 7 марта 1900 г.

43. Горький — Чехову, начало июня 1900 г.

44. Чехов — Горькому, 7 июля 1900 г.

45. Горький — Чехову, начало июля 1900 г.

46. Горький — Чехову, первая половина июля 1900 г.

47. Чехов — Горькому, 12 июля 1900 г.

48. Горький — Чехову, вторая половина августа 1900 г.

49. Горький — Чехову, 4 сентября 1900 г.

50. Чехов — Горькому, 8 сентября 1900 г.

51. Горький — Чехову, первая половина сентября 1900 г.

52. Чехов — Горькому, 28 сентября 1900 г.

53. Горький — Чехову, начало октября 1900 г.

54. Горький — Чехову, октябрь 1900 г.

55. Чехов — Горькому, 16 октября 1900 г.

56. Чехов — Горькому, 18 марта 1901 г.

57. Горький — Чехову, конец марта 1901 г.

58. Чехов — Горькому, 28 мая 1901 г.

59. Чехов — Горькому, 8 июня 1901 г.

60. Чехов — Горькому, 18 июня 1901 г.

61. Горький — Чехову, 27 июня 1901 г.

62. Чехов — Горькому, 24 июля 1901 г.

63. Горький — Чехову, начало августа 1901 г.

64. Чехов — Горькому, 10 сентября 1901 г.

65. Горький — Чехову, середина сентября 1901 г.

66. Чехов — Горькому, 24 сентября 1901 г.

67. Горький — Чехову, конец сентября 1901 г.

68. Чехов — Горькому, 22 октября 1901 г.

69. Горький — Чехову, конец октября 1901 г.

70. Горький — Чехову, конец ноября 1901 г.

71. Горький — Чехову, конец декабря 1901 г.

72. Горький — Чехову, январь 1902 г.

73. Горький — Чехову, февраль 1902 г.

74. Горький — Чехову, май 1902 г.

75. Чехов — Горькому, 2 июня 1902 г.

76. Горький — Чехову, июнь 1902 г.

77. Чехов — Горькому, 11 июня 1902 г.

78. Чехов — Горькому, 24 июня 1902 г.

79. Чехов — Горькому, 26 июня 1902 г.

80. Чехов — Горькому, 17 июля 1902 г.

81. Горький — Чехову, вторая половина июля 1902 г.

82. Чехов — Горькому, 29 июля 1902 г.

83. Горький — Чехову, начало августа 1902 г.

84. Горький — Чехову, 19 декабря 1902 г.

85. Чехов — Горькому, 26 декабря 1902 г.

86. Горький — Чехову, первые числа октября 1903 г.

87. Чехов — Горькому, 6 октября 1903 г.

88. Горький — Чехову, 16 октября 1903 г.

89. Чехов — Горькому, . 17 октября 1903 г.

90. Горький — Чехову, октябрь 1903 г.

91. Горький — Чехову, 14 ноября 1903 г.

92. Горький — Чехову, декабрь 1903 г.

93. Горький — Чехову, 2 июня 1904 г.

Комментарии к переписке М. Горького с А. Чеховым

Именной указатель

В настоящем сборнике объединены переписка Горького и Чехова, статьи Горького о Чехове и высказывания их друг о друге.

Переписка двух великих русских писателей представляет громадный интерес. Она дает исследователям богатый материал для решения задач, насущно важных для литературной науки и литературной практики наших дней.

Письма, вошедшие в настоящий сборник, полностью сверены с автографами. Все письма Горького и письма Чехова 1900—1903 гг. печатаются по автографам Архива А. М. Горького, письма Чехова 1898—1899 гг. — по автографам Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Сборник заключает в себе 54 письма Горького к Чехову и 39 писем Чехова к Горькому. Письма 87 и 89 публикуются впервые.

Выдержки из неопубликованных писем, приведенные в комментариях, взяты из Архива А. М. Горького (обозн. Арх. Г.) и из Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина (обозн. ЛБ). Воспроизводятся письма по новой орфографии, с сохранением особенностей правописания и пунктуации авторов. Авторские даты сохраняются в тех местах писем, где они стоят в автографах. Полная редакторская дата дается курсивом с правой стороны, над текстом письма.

Тексты раздела второго ‘Горький о Чехове’ печатаются по автографам, хранящимся в Архиве А. М. Горького, и печатным источникам, многие высказывания Горького о Чехове публикуются впервые.

Раздел третий ‘Чехов о Горьком’ по сравнению с прежней публикацией (‘М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи и высказывания’, М.—Л. 1937) также дополнен высказываниями Чехова о Горьком из писем Чехова и мемуаров о Чехове.

Архив А. М. Горького.

Горький и Чехов

История отношений Горького и Чехова — тема не только биографическая. Материал, сосредоточенный в переписке обоих писателей и в их взаимооценках, вводит нас в самую сердцевину тех сложных процессов, которые развивались в русской литературе конца прошлого века и начала нынешнего.

Множество фактов свидетельствует о том, что к творчеству Чехова Горький с самых ранних лет испытывает постоянный, пристальный интерес.

Имеются смутные указания, что какие-то произведения Чехова он читал еще на заре своей юности. Один из мемуаристов, некто Евреинов, тот самый, который упоминается в ‘Моих университетах’ как инициатор переезда будущего писателя из Нижнего в Казань, сообщает: ‘В один из… наших разговоров Пешков показал мне рассказ Антона Чехова в каком-то юмористическом журнале, попавшемся ему под руку, восхищался этим рассказом и высказал желание научиться самому так писать’. Разговор этот, если он действительно имел место, может быть отнесен к 1883—1884 гг.

В письме к гражданам города Таганрога, связанном с проведением семидесятипятилетия со дня рождения Чехова, Горький пиcал: ‘Я хорошо помню начало литературной деятельности А. П. Чехова, помню кисленькие улыбочки дореволюционных обывателей, когда они почувствовали, что человек, казавшийся им только веселым забавником, начал мягкой рукой, но безжалостно обнажать пошлость и глупость их жизни’. Здесь имеется в виду, очевидно, не ‘начало литературной деятельности’ Чехова, в точней смысле этого слова, а ранний период его писательской зрелости, когда от юношеских юморесок он переходил к рассказам ‘серьезного’ содержания. Таким образом, речь идет о второй половине 80-х годов.

К 1889 г. относится еще одно высказывание Горького о Чехове:

‘Мне почти больно, когда о Чехове говорят слишком громко, неуважительно, — пишет он в одном из автобиографических очерков, вспоминая переживания и раздумья тех лет. — После ‘Припадка’ я считаю Чехова писателем, который в совершенстве обладает ‘талантом человеческим, тонким, великолепным чутьем к боли’ и обиде на людей’. Из сказанного со всей очевидностью следует, что Горький не только читал Чехова и до ‘Припадка’, но что к этому времени у ‘его сложилось уже какое-то определенное представление о творчестве старшего писателя.

Наконец в своем первом письме к Чехову, положившем начало личному общению обоих писателей, Горький писал: ‘Собственно говоря — я хотел бы объясниться вам в искреннейшей горячей любви, кою безответно питаю к вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг пред удивительным талантом вашим, тоскливым и за душу хватающим, трагическим и нежным, всегда таким красивым, тонким… Сколько дивных минут прожил я над вашими книгами, сколько раз плакал над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу’.

Картина, таким образом, получается достаточно полная. Среди писателей старшего поколения молодой Горький был связан с немногими и к большинству их не испытывал особого влечения. Когда Чехов убеждал его: ‘Короленко, Потапенко, Мамин, Эртель — это превосходные люди, в первое время, быть может, Вам покажется скучновато с ними, но потом через год-два привыкнете и оцените их по достоинству’, — Горький отвечал довольно односложно: ‘Короленко я знаю, остальные, право, неинтересны’.

Короленко был первым ‘настоящим’ писателем, с которым судьба столкнула Горького. Ему Горький считал себя обязанным тем, что попал в ‘большую литературу’. ‘Он очень многое сделал для меня, многое указал, многому научил’. Навсегда Короленко оставался для него ‘идеальным типом русского писателя’. В произведениях Короленко Горького привлекала их высокая гражданственность, последовательный, хотя и несколько аморфный, короленковский гуманизм. Тем не менее ни интимной личной дружбы, ни особенно близкого творческого родства Горького с Короленко не было.

Начиная с 1900 г. Горький встречался с Толстым и вспоминал о своем знакомстве с ним как о ‘колоссальной чести’ для себя. Однако его отношение к Толстому было чрезвычайно сложным. Беспредельная смелость и беспощадная острота, с какой Толстой ставил коренные вопросы бытия, страстность и напряженность, с какой добивался он правды жизни, смысла человеческого существования, не могли не привлечь внимания Горького. В то же время многое в Толстом было чуждо, даже враждебно Горькому, многое прямо отталкивало его, вызывало его возмущенный протест. Тяготил Горького догматизм Толстого, резко выступающие в его облике черты холодного моралиста, проповедника, ‘человека решенных вопросов’. ‘Разрушая одни правила, он строит другие, столь же суровые для людей, столь же тяжелые — это не анархизм, а губернаторство какое-то’, — писал Горький о Толстом. Религиозно-этическая догма Толстого, его учение последовательно встречает со стороны Горького непримиримо отрицательное отношение, независимо от того, выражается ли оно в чистой, ‘проповеднической’ форме, воплощается ли в системе художественных образов.

Такой устойчивой и активной заинтересованности, какая проявляется в отношении Горького к Чехову — и как к человеку, и как к художнику, — он не проявлял ни к кому из писателей старшего поколения.

Что же привлекало его в жизненном и творческом облике Чехова?

Вопрос о творческих связях, соединявших обоих писателей, вопрос не новый в историко-литературной науке. Некоторые выкристаллизовавшиеся в процессе разработки этой темы положения заняли прочное место в нашем историко-литературном обиходе, например, положение о Горьком, как ближайшем преемнике и продолжателе Чехова в его борьбе с народнической идеализацией деревни, тем более прочное, что сам Горький неоднократно подчеркивал исторические заслуги Чехова в этой области.

В прошлом либеральная и особенно либерально-народническая критика многократно обвиняла молодого Горького в отрицательном и едва ли даже не во враждебном отношении к крестьянству, якобы проповедуемом в его произведениях. Обвинения эти, особенно в той форме, в какую они часто облекались, голословны, носят вульгаризаторский характер и не соответствуют реальному положению вещей. Враждебно относился Горький не к крестьянству, а к той фетишизации патриархальных начал крестьянской жизни, к тому преднамеренному замалчиванию ее противоречий, которые лежат в основе социально-политической доктрины народничества и составляют самую слабую сторону народнической беллетристики.

В этом плане Горькому безусловно были близки чеховские образы русской деревни конца века, разоблачавшие фальшь народнической идиллии с огромной беспощадной последовательностью и художественной силой.

Но преемственность антинароднических настроений — лишь один из эпизодов творческого общения обоих писателей, частность, которая не должна заслонять от нас целого. К тому же выступали оба писателя против народнической идеализации деревни далеко не с одних и тех же позиций. Чехову крестьянская жизнь в целом рисуется в беспросветно-мрачных тонах. Горький уже в свои молодые годы видит в крестьянстве какие-то свежие силы, способные к активному вмешательству в действительность. Придет время, и он ярко покажет эти силы в крестьянских персонажах повести ‘Мать’ и в ряде других произведений.

Уже на склоне жизни, в одном из самых зрелых своих творений, Горький дал предельно выразительную характеристику того исторического отрезка времени, в условиях которого протекали его юношеские годы, формировалось его человеческое ‘я’.

‘Когда герои были уничтожены, они, — как это всегда бывает, — оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их, — писал Горький. — Люди, которые благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих перед осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.

Постепенно начиналась скептическая критика ‘значения личности в процессе творчества истории’. Люди быстро умнели и, соглашаясь со Спенсером, что ‘из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения’, сосредотачивали свои силы и таланты на ‘самопознании’, на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга ‘наше время — не время широких задач’.

Суровым критиком этой страшной в своей томительной пустоте действительности, беспощадным разоблачителем мещанства, пронизывающего все поры общественной жизни, — вот чем прежде всего был для Горького Чехов. ‘Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — чорт бы ее побрал’, — писал он самому Чехову.

Это мимоходом высказанное суждение он широко развернул в своих воспоминаниях о Чехове: ‘Антон Чехов уже в первых рассказах своих умел открыть в тусклом мире пошлости ее трагически-мрачные шутки: стоит только внимательно прочитать его ‘юмористические’ рассказы, чтобы убедиться, как много за смешными словами и положениями жестокого и противного скорбно видел и стыдливо открывал автор… В каждом из юмористических рассказов Антона Павловича я слышу тихий, глубокий вздох чистого, истинно-человеческого сердца, безнадежный вздох сострадания к людям, которые не умеют уважать свое человеческое достоинство и, без сопротивления подчиняясь грубой силе, живут, как рабы, ни во что не верят, кроме необходимости каждый день хлебать возможно более жирные щи, и ничего не чувствуют, кроме страха, как бы кто-нибудь сильный и наглый не побил их. Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Чехов, трагизм мелочей жизни, никто до него не умел так беспощадно правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины. Его врагом была пошлость: он всю жизнь боролся с ней, ее он осмеивал и ее изображал бесстрашным острым пером, умея найти плесень пошлости даже там, где с первого взгляда, казалось, все устроено очень хорошо, удобно, даже — с блеском’.

Если Чехов видел основную историческую заслугу Горького в том, что он ‘первый в России и вообще на свете заговорил с презрением и отвращением о мещанстве и заговорил именно как раз в то время, когда общество было подготовлено к этому протесту’, то Горький в полной мере воздавал должное Чехову как художнику, занимающему едва ли не первое место в ряду тех, на чей художественный опыт опирался он, осуществляя эту задачу.

Никому из русских писателей до Чехова — за исключением, конечно, Салтыкова-Щедрина — не удалось так ясно разглядеть мещанскую ограниченность русской либеральной интеллигенции, уловить за излюбленными ею красивыми фразами и красивыми жестами бездонную внутреннюю пустоту. И этим он был особенно близок Горькому.

‘Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая никак не может придумать для себя приличного образца кредитных бумажек, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки вина и посещает пятидесятикопеечный…, которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать, которая не женится и отказывается воспитывать детей и т. д. Вялая душа, вялые мысли, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях’ — эти слова Чехова воспринимаются как эскиз того самого собирательного героя, образ которого с такой замечательной художественной силой был запечатлен в ‘Жизни Клима Самгина’. Конечно, Горький пошел здесь дальше Чехова. Он сумел показать, как политическая вялость, апатичность русской буржуазной интеллигенции приводит ее к прямому ренегатству, отступничеству, к прямой измене лучшим традициям освободительного движения. Но чеховская критика буржуазной интеллигенции явилась необходимым подготовительным этапом к той критике ее, которая была так широко и полно развернута Горьким.

И все же ограничивать роль Чехова в творческой жизни Горького одними только его заслугами как критика мещанства, как _о_т_р_и_ц_а_т_е_л_я_ значило бы сужать рамки их творческого общения, обеднять его содержание.

Письма Горького к Чехову ценны, помимо всего прочего, тем, что в них чрезвычайно ярко раскрываются литературные позиции самого Горького в пору его творческой молодости, его борьба за новое искусство, противостоящее натуралистически бескрылой ‘бытовой’ и развлекательной беллетристике конца века, — искусство целеустремленное, мужественное, бодрое.

‘Знаете, что вы делаете? — обращается он к Чехову. — Убиваете реализм… Я этому чрезвычайно рад. Будет уж! Ну его к чорту! Право же — настало время нужды в героическом: все хотят — возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и как только она это начнет — жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче’.

Та форма, в какой выражены высказываемые здесь Горьким мысли, не должна вводить нас в заблуждение: прокламируя необходимость ‘прикрашивания’ жизненной действительности, он, конечно, говорит не об отходе от нее или искажении ее, а совсем о другом — о повышении общего тонуса искусства, что должно послужить необходимой предпосылкой к усилению его социальной действенности.

Когда он высказывает сожаление о том, что ‘в могучей литературе нет символизма, нет этого стремления трактовать вопросы коренные, вопросы духа’, — за наивно идеалистической фразеологией здесь ясно различимо то же здоровое и прогрессивное, в основе своей, стремление к большому искусству, искусству идейного накала и широких философских обобщений. К символизму как реакционному направлению буржуазной художественной культуры Горький относился безоговорочно отрицательно на всех этапах своего идейного и художественного развития, хотя и не отрицал личной одаренности отдельных представителей этого направления.

Впрочем, в эстетических воззрениях Горького того периода вообще, конечно, наивно было бы искать той четкости, которую приобрели они позднее, после того как писатель испытал мощное и плодотворное воздействие коммунистического мировоззрения, идей партии Ленина—Сталина. Еще один из лучших представителей большевистской критики Боровский справедливо отмечал в свое время, что ‘художественное творчество, носящее определенные классовые черты, складывается лишь тогда, когда сам класс уже значительно оформился и сознал свою самостоятельность. На заре движения, когда только начинают формироваться первые кадры будущего боевого класса и умы охватывает еще неясная, расплывчатая, хаотическая идея борьбы, эстетическая идеология проникнута лишь неоформленными, радостными предчувствиями и чаяниями, преисполнена сознания избытка накопляющихся сил и жажды дать исход этим силам’. В эстетических представлениях молодого Горького много смутного, незрелого, наносного, — вплоть до апелляций к ‘боженьке’ и комплиментов по адресу спиритуалиста и мистика Владимира Соловьева. Но при всем том его творческая мечта неизменно обращена вперед, основное направление его художественных исканий отражает самые прогрессивные тенденции современного исторического процесса.

И вот в Чехове Горький хочет видеть своего соратника не только в борьбе с отрицательными сторонами действительности, но также в борьбе за новые жизненные идеалы, и прежде всего за новое искусство — жизнеутверждающее, оптимистическое, как средство воплощения этих идеалов. Уже пройдя большую половину своего жизненного пути, Горький, задаваясь вопросом о том, почему он начал писать, отвечал на этот вопрос так: ‘По силе давления на меня ‘томительно бедной жизни’ и потому, что ‘не писать я не мог’. Первая причина заставила меня попытаться внести в ‘бедную’ жизнь такие вымыслы, ‘выдумки’, как ‘Сказка о соколе и уже’, ‘Легенда о горящем сердце’, ‘Буревестник’, а по силе второй причины я стал писать рассказы ‘реалистического’ характера — ‘Двадцать шесть и одна’, ‘Супруги Орловы’, ‘Озорник’.

Высоко оценивая заслуги Чехова как врага и разоблачителя мещанства, Горький вместе с тем старательно ищет в произведениях старшего писателя такие черты, которые были бы близки ему и как автору ‘Песни 6 соколе’, ‘Легенды о горящем сердце’, ‘Буревестника’.

‘Хотя читают вас так много, как, кажется, еще никого не читали — говорю об обилии изданий, — но понимают вас все же плохо, — писал Горький своему корреспонденту. — Было некогда брошено в публику авторитетное слово о Чехове, который ‘с холодной кровью пописывает’, и наша публика, которая всегда ленива думать и не могла сама установить правильного к вам отношения, — приняла это слово на веру и очень была рада, что ей подсказали взгляд на вас. Поэтому она недостаточно внимательно читает ваши рассказы и, воздавая должное их внешности, — мало понимает их сердце и его голос. Выйдет полное собрание — и вызовет иную оценку ваших работ’.

Борьба за эту ‘иную оценку’, о которой говорит здесь Горький, красной нитью проходит сквозь всю историю его творческого общения с Чеховым. Сквозь коросту суждений либерально-народнической критики о Чехове как писателе, может быть, и талантливом, но поверхностном, безидейном, коллекционере забавных анекдотов, равнодушном ко всему на свете, Горький упорно пробивается к подлинному Чехову — художнику, все творчество которого было пронизано неутомимой жаждой жизни и верой в жизнь, любовью к человеку и верой в человека.

‘Каждый новый рассказ Чехова, — утверждает он, — все усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни’. ‘Чехов… один из лучших друзей России, друг умный, беспристрастный, правдивый — друг, любящий ее, сострадающий ей во всем’. Горький потому и не стеснялся так густо подчеркивать болезненно обостренное отношение Чехова к безобразиям русской жизни того времени, ко всем недугам русского общества, что твердо знал: за совершенно пессимистическими по видимости чеховскими оценками русской действительности кроется горячая любовь к своей стране и своему народу.

Надо знать, как беспощадно и жестоко мстила Чехову либерально-народническая критика за его равнодушие к догме либерального народничества, какие глубокие корни пустила идущая от Михайловского и Скабичевского легенда о безидейности, духовной опустошенности Чехова, чтобы в полной мере оценить заслуги Горького в деле разрушения этой легенды. Именно Горьким впервые был раскрыт подлинный Чехов, занимающий в истории русской литературы совсем иное место, чем то, которое готовили ему творцы вульгарной и пошлой выдумки о ‘жертве безвременья’, ‘певце сумерек’, ‘скорбном созерцателе’.

Трудно гадать о том, как сложились бы творческие связи обоих писателей в дальнейшем, если бы общение их не было прервано смертью Чехова. Несомненно, в глазах Чехова Горький с самого начала был чем-то большим, нежели просто талантливым, обещающим новичком.

Мечта о настоящем, большом искусстве владела Чеховым неотступно, и, подходя с точки зрения идейных и художественных норм этого большого искусства к современной литературной обстановке, он испытывал чувство острой неудовлетворенности. ‘Скажите по совести, — читаем в одном из его писем начала 90-х годов, — кто из моих сверстников, т. е. людей в возрасте 30—45 лет, дал миру хоть одну каплю алкоголя… Мило, талантливо, Вы восхищаетесь и в то же время никак не можете забыть, что Вам хочется курить… Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же! Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение… Лучшие из них реальны и пишут жизнь такой, какая она есть, но от того, что каждая страница пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас. А мы? Мы! Мы пишем жизнь такой, какая она есть, а дальше — ни тпрру, ни ну… дальше хоть плетями нас стегайте… У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привидений не боимся… Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет — дело не в названии, но сознаться надо, что положение наше хуже губернаторского. Не знаю, что будет с нами через 10—20 лет — тогда, быть может, изменятся обстоятельства, но пока было бы опрометчиво ожидать от нас чего-то действительно нужного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы машинально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи пишут’.

Конечно, было бы грубейшей ошибкой рисовать положение таким образом, будто бы художественные принципы Горького были бы полностью приемлемы для Чехова. Преувеличивать их творческое родство так же неразумно, как отрицать его. В частности, сетования Чехова по поводу ‘несдержанности’ Горького как художника, по поводу отсутствия в горьковских рассказах необходимой ‘грации’ — все это было вызвано действительными различиями между ними как писателями.

Прежде всего литературная манера обоих писателей качественно разнородна. Известно, что сам Чехов прокламировал в качестве одного из основных принципов своей эстетики именно принцип художественной сдержанности. ‘Когда изображаете горемык и бесталанных и хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее — это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее’, — учит Чехов. ‘Над рассказами можно и плакать и стонать, можно страдать заодно со своим’ героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление’. ‘Чем чувствительнее положение, тем холоднее следует писать, и тем чувствительнее выйдет. Не следует обсахаривать’. ‘Широко и легко можно писать не только о барышнях, блинах и фортепьянах, но даже о слезах и нужде’. В свете этих суждений легко понять неприязнь Чехова ко всякого рода патетике и его оценки горьковского таланта как ‘большого’, ‘настоящего’, ‘несомненного’, но в то же время ‘грубого, рудиментарного’, ‘не выдержанного, залихватского’.

При всем том романтическая стихия ранних рассказов и повестей Горького отнюдь не была совсем чужда Чехову. В его собственном творчестве романтические элементы присутствуют вполне осязательно. Он знал, что жизнь бедна и томительна, но знал в другое: что жизнь ‘страшна и чудесна’. Ему ведома была не только обыденность и пошлость мира, но и красота его, которая ‘не терпит обыденного и пошлого’.

‘Едешь час-другой… Попадается по пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сам сумел увидать и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы — во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодости, расцвет сил и страстная жажда жизни, душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей’. Это — почти прямое предвосхищение горьковского пейзажа.

Больше того: есть у Чехова целые произведения, целиком проникнутые тем высоким романтическим пафосом, который так характерен для молодого Горького. Таков, например, рассказ ‘Мечты’ — о том, как двое сотских крестьян конвоируют в уездный город бродягу, не помнящего родства. На привале он начинает рассказывать своим конвоирам об ожидающей его Сибири: ‘…такая же Россия, такой же бог и царь, что и тут, так же там говорят по-православному, как и я с тобой. Только там приволья больше и люди богаче живут. Все там лучше… А реки там широкие, быстрые, берега крутые — страсть! По берегу всё леса дремучие. Деревья такие, что взглянешь на маковку — и голова кружится… Сотские молчат. Они задумались и поникли головами. В осеннюю тишину, когда холодный, суровый туман с земли ложится на душу, когда он тюремной стеной стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках, с привольными, крутыми берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях. Медленно и покойно рисует воображение, как ранним утром, когда с неба не сошел еще румянец зари, по безлюдному крутому берегу маленьким пятном пробирается человек, вековые мачтовые сосны, громоздящиеся террасами по обе стороны потока, сурово глядят на вольного человека и угрюмо ворчат, корни, громадные камни и колючий кустарник заграждают ему путь, но он силен плотью и бодр духом, не боится ни сосен, ни камней, ни своего одиночества, ни раскатистого эха, повторяющего каждый его шаг. Сотские рисуют себе картины вольной жизни, какою они никогда не жили, смутно ли припоминают они образы давно слышанного, или же представления о вольной жизни достались им в наследство вместе с плотью и кровью от далеких вольных предков, бог знает!’

Неугасима была ненависть Чехова к мещанству во всех его разновидностях, но неугасима была также его уверенность в том, что мещанство не обязательный атрибут человечества на всех стадиях его существования, а злокачественная короста, распространенная по поверхности его здорового организма.

‘Чувство красоты в человеке не имеет границ и рамок’. ‘Какое наслаждение уважать людей! Когда я вижу книги, мне нет дела до того, как авторы любили, играли в карты, я вижу только их изумительные дела’.

‘Человеку нужно только три аршина земли. — Не человеку, а трупу. Человеку нужен весь земной шар’.

‘Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть’.

Когда Чехов, за несколько месяцев до смерти, читал горьковского ‘Человека’, он остался недоволен, увидел в этом произведении что-то очень напоминающее ‘проповедь молодого попа, безбородого, говорящего басом на о’. Но автором всех только что процитированных афоризмов был не Горький, а Чехов. Конечно, романтическая струя в творчестве Чехова это совсем не то же самое, что романтизм молодого Горького. Прежде всего чеховская мечта о прекрасном в жизни лишена той действенности, целеустремленности, которыми проникнуты романтические порывы автора ‘Песни о соколе’ и ‘Буревестника’.

Легенда о Чехове как художнике, лишенном какого бы то ни было мировоззрения, проповеднике ‘чистого’ искусства, свободного от всякого идейного содержания, есть легенда в самом точном значении этого слова, то есть вымысел. Сам Чехов высказывался по этому вопросу совершенно недвусмысленно. ‘Я иногда проповедую ересь, но до абсолютного отрицания вопросов в художестве еще не доходил ни разу, — писал он. — Художник наблюдает, выбирает, догадывается, комбинирует, уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос, если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать. Чтобы быть покороче, закончу психиатрией: если отрицать в творчестве вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта, поэтому если бы какой-нибудь автор похвастал ,мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, то я назвал бы его сумасшедшим’.

Упреки по адресу Чехова в отсутствии у него мировоззрения еще Горький справедливо назвал ‘нелепыми упреками’. Чехову принадлежат замечательные слова о том, что ‘воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит нет и истины’. Эти слова могли быть сказаны только человеком с очень высоким, очень развитым мировоззрением.

Реальная, а не мнимая слабость Чехова, действительно характеризующая его как художника того исторического периода, когда революционное народничество вырождалось и агонизировало, а идеология пролетариата — революционный марксизм — еще не овладела сознанием масс, проявлялась в другом: в добровольном самоустранении писателя от политической борьбы, не раз декларированном Чеховым. Спора нет, трудно представить себе нечто более чуждое по духу Горькому, нежели политическая пассивность Чехова.

Необходимо учитывать, однако, что та ‘политика’, которая выражалась в форме либеральных словопрений, и со стороны Горького встречала достаточно враждебное отношение. Впечатления, вынесенные им из общения с деятелями казанских, борисоглебских и нижегородских радикальных кружков, с которыми сталкивала его судьба до этого, носили весьма скептический характер и отложились очень тяжелым грузом в его памяти. Только поэтому понятие партийности в этот период смешивается у него иногда с понятием кружковщины, так было, например, когда он мотивировал свой отказ от участия в юбилейном сборнике, посвященном Н. К. Михайловскому, тем, что ‘в предприятиях партийного характера участвовать не склонен’.

Соприкосновение с легально-марксистскими кругами и подавно не поколебало его скепсиса.

Еще в 1899 г., сообщая Чехову, что ‘Жизнь’ имела в виду слить народничество и марксизм в одно гармоническое целое и что марксисты (легальные) якобы помешали этому намерению, основав свой журнал ‘Начало’, Горький так комментировал это сообщение: ‘Я всех этих дел не понимаю. Скажу откровенно, что не лестно думаю я о питерских журналистах, думаю, что все эти их партии — дело маложизненное, в котором бьется гораздо больше личного самолюбия не очень талантливых людей, чем душ, воспламененных желанием строить новую, свободную для человека жизнь на обломках старой, тесной’. Это ироническое замечание относится к догматическому, струвианскому ‘марксизму’. После сближения с революционной социал-демократией он изменил свой взгляд на партийность. Известно его признание: ‘Подлинную революционность я почувствовал… в большевиках, в статьях Ленина, в речах и работе интеллигентов, которые шли за ними’.

С другой стороны, Чехов, так брезгливо относившийся к ‘политике’, пока она оставалась в его глазах синонимом либерального словоблудия, начинал относиться к ней совсем иначе, когда она выражала революционное движение масс.

Один из современников Чехова — беллетрист Елпатьевский — оставил более чем красноречивую характеристику тех настроений, которыми Чехов был охвачен в преддверии событий 1905 года: ‘Он, отвертывавшийся от политики, весь ушел в политику, по-другому и не то стал читать в газетах, как и что читал раньше. Пессимистически и во всяком случае скептически настроенный Чехов стал верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому, светлому, радостному. И весь он другой стал — оживленный возбужденный, другие жесты явились у него, новая интонация послышалась в голосе. Помню, когда я вернулся из Петербурга в период оживления Петербурга перед революцией 1905 года, он а тот же день звонил нетерпеливо по телефону, чтобы я как можно поскорее, немедленно сейчас же приехал к нему, что у него важнейшее, безотлагательное дело ко мне. Оказалось, что это важнейшее, безотлагательное дело заключалось в том, что он волновался, что ему безотлагательно, сейчас же нужно было знать, что делается в Москве и в Петербурге, и не в литературных кругах, о которых он раньше исключительно расспрашивал меня, а в политическом мире, в подымающемся революционном движении… И когда мне, не чрезмерно обольщавшемуся всем, что происходило тогда, приходилось вносить некоторый скептицизм, он волновался и нападал на меня с резкими, несомневающимися, нечеховскими репликами. ‘Как вы можете говорить так! — кипятился он. — Разве вы не видите, что все сдвинулось сверху донизу! И общество, и рабочие. И как это все перевернулось в нем’.

Свидетельство это не единично. ‘Теперь это был совсем другой человек, — пишет о Чехове в последние годы его жизни другой мемуарист, — видимо, революционное электричество, которым в то время был перезаряжен воздух, встряхнуло и Чехова. Глаза его загорались суровым негодованием, когда он говорил о неистовствах Плеве, о жестокости и глупости Николая II’.

Эти записи вполне гармонируют с содержанием произведений Чехова последних лет его жизни, сквозь всю образную ткань которых проходит предчувствие того часа, когда ‘все полетит вверх дном, все изменится точно по волшебству. И будут тогда здесь громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, замечательные люди’.

Было бы, однако, ошибочным отождествлять политические и литературные позиции Горького и Чехова в период исторической подготовки революции 1905 года. При всей несомненности роста политической активности Чехова в этот период он и теперь оказывается неспособным подняться до правильного понимания исторической роли рабочего класса, правильного понимания революционной перспективы.

У Горького была органическая связь с революционным движением пролетариата, которой не было у Чехова. Уже в самом начале 900-х годов, создавая в пьесе ‘Мещане’ образ Нила, Горький делает первые шаги по тому пути, который приводит его позднее к созданию повести ‘Мать’ — произведения всемирно-исторического значения, первого произведения подлинно социалистического искусства, озаренного светом самого передового, самого революционного мировоззрения нашей эпохи и опирающегося на опыт массовой революционной борьбы рабочего класса.

Чехов был последним великим представителем того художественного течения, которое вошло в историю мировой литературы под именем критического реализма и которое явилось высшим достижением художественной культуры прошлого, выросшей и созревшей в условиях классово-антагонистического общества. Но его пути, как завершителя целого большого периода исторического развития литературы, не могли не соприкоснуться с путями Горького, явившегося наследником лучших традиций реалистической литературы прошлого и создателем нового искусства эпохи социализма.

Переписка М. Горького с А. Чеховым

Горький — Чехову

Октябрь или начало ноября 1898 г. Н.-Новгород

В. С. Миролюбов сообщил мне, что вы выразили желание получить мои книжки. Посылаю их и, пользуясь случаем, хочу что-то написать вам, Антон Павлович. Собственно говоря — я хотел бы объясниться вам в искреннейшей горячей любви, кою безответно питаю к вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг пред удивительным талантом вашим, тоскливым и за душу хватающим, трагическим и нежным, всегда таким красивым, тонким. Эх, чорт возьми,— жму руку вашу, — руку художника и сердечного, грустного человека, должно быть, — да?

Дай боже жизни вам во славу русской литературы, дай боже вам здоровья и терпенья — бодрости духа дай вам боже!

Сколько дивных минут прожил я над вашими книгами, сколько раз плакал над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу.

Вы, может быть, тоже посмеетесь над моим письмом, ибо чувствую, пишу ерунду, бессвязное и восторженное что-то, но это, видите ли, потому все так глупо, что исходит от сердца, а все исходящее от сердца — увы! глупо, даже если оно и велико, — вы сами знаете это.

Еще раз жму руку вашу. Ваш талант — дух чистый и ясный, но опутанный узами земли — подлыми узами будничной жизни, — и потому он тоскует. Пусть его рыдает — зов к небу и в рыданиях ясно слышен.

А. Пешков

Может, захотите написать мне? Прямо — Нижний Пешкову, а то ‘Нижегородский листок’.

Чехов — Горькому

16 ноября 1898 г. Ялта

Многоуважаемый Алексей Максимович, Ваше письмо и книги давно уже получил, давно собираюсь написать Вам, но все мне мешают разные дела. Простите, пожалуйста. Как только подберется свободный час, сяду и напишу Вам обстоятельно. Вчера на ночь читал Вашу ‘Ярмарку в Голтве’ — очень понравилось и захотелось написать Вам эти строки, чтобы Вы не сердились и не думали про меня дурно. Я очень, очень рад нашему знакомству и очень благодарен Вам и Мирову, который написал Вам обо мне.

Итак, до благоприятного времени, когда будет посвободнее! Желаю всего хорошего, дружески жму руку.

Ваш А. Чехов

16 ноябрь

Горький — Чехову

Вторая половина ноября 1898 г. Н.-Новгород

Многоуважаемый Антон Павлович!

Сердечное вам спасибо за отклик на мое письмо и за обещание написать мне еще. Очень жду письма от вас, очень хотел бы услышать ваше мнение о моих рассказах. На днях смотрел ‘Дядю Ваню’, смотрел и — плакал как баба, хотя я человек далеко не нервный, пришел домой оглушенный, измятый вашей пьесой, написал вам длинное письмо и — порвал его. Не скажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе, но я чувствовал, глядя на ее героев: как будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубцы ее прямо по сердцу, и сердце сжимается под ними, стонет, рвется. Для меня — это страшная вещь, ваш ‘Дядя Ваня’, это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым вы бьете по пустым башкам публики. Все-таки она непобедима в своем тупоумии и плохо понимает вас и в ‘Чайке’ и ‘Дяде’. Будете вы еще писать драмы? Удивительно вы это делаете!

В последнем акте ‘Вани’, когда доктор, после долгой паузы, говорит о жаре в Африке, — я задрожал от восхищения пред вашим талантом и от страха за людей, за нашу бесцветную нищенскую жизнь. Как вы здорово ударили тут по душе и как метко! Огромный талант у вас. Но, слушайте, чего вы думаете добиться такими ударами? Воскреснет ли человек от этого? Жалкие мы люди — это верно, ‘нудные’ люди. Хмурые, отвратительные люди, и нужно быть извергом добродетели, чтобы любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее все-таки жалко людей. Я вот человек далеко не добродетельный, а ревел при виде Вани и других иже с ним, хотя очень это глупо реветь, и еще глупее говорить об этом. Мне, знаете, кажется, что в этой пьесе вы к людям — холоднее чорта. Вы равнодушны к ним, как снег, как вьюга. Простите, я, может быть, ошибаюсь, во всяком случае я говорю лишь о моем личном впечатлении. Мне, видите ли, после вашей пьесы сделалось страшно и тоскливо. Так чувствовал я себя однажды в детстве: был у меня в саду угол, где сам я, своими руками, насадил цветы, и они хорошо росли там. Но однажды пришел я поливать их и вижу: клумба разрыта, цветы уничтожены и лежит на их смятых стеблях наша свинья, — больная свинья, которой воротами разбило заднюю ногу. А день был ясный и проклятое солнце с особенным усердием и равнодушием освещало гибель и развалины части моего сердца.

Вот какое дело. Не обижайтесь на меня, если я что-нибудь неладно сказал. Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, впрочем, и следует быть душе человека думающего.

Крепко жму вашу руку, желаю вам доброго здоровья и страсти к работе. Как ни много хвалят вас — все-таки вас недостаточно ценят и, кажется плохо понимают. Не желал бы я лично служить доказательством последнего.

А. Пешков

Полевая, 20. Нижний.

Напишите мне, пожалуйста, как вы сами смотрите на ‘Ваню’. И если я надоедаю Вам всем этим, — скажите прямо. А то, пожалуй, я и еще напишу Вам.

Чехов — Горькому

3 декабря 1898 г. Ялта

3 дек.

Многоуважаемый Алексей Максимович, Ваше последнее письмо доставило мне большое удовольствие. Спасибо Вам от всей души. ‘Дядя Ваня’ написан давно, очень давно, я никогда не видел его на сцене. В последние годы его стали часто давать на провинциальных сценах — быть может, оттого, что я выпустил сборник своих пьес. К своим пьесам вообще я отношусь холодно, давно отстал от театра и писать для театра уже не хочется.

Вы спрашиваете, какого я мнения о Ваших рассказах. Какого мнения? Талант несомненный и при том настоящий, большой талант. Например, в рассказе ‘В степи’ он выразился с необыкновенной силой, и меня даже зависть взяла, что это не я написал. Вы художник, умный человек. Вы чувствуете превосходно, Вы пластичны, т. е. когда изображаете вещь, то видите ее и ощупываете руками! Это настоящее искусство. Вот Вам мое мнение, и я очень рад, что могу высказать Вам его. Я, повторяю, очень рад, и если бы мы познакомились и поговорили час-другой, то Вы убедились бы, как я высоко Вас ценю и какие надежды возлагаю на Ваше дарование.

Говорить теперь о недостатках? Но это не так легко. Говорить о недостатках таланта, это все равно, что говорить о недостатках большого дерева, которое растет в саду, тут ведь, главным образом, дело не в самом дереве, а во вкусах того, кто смотрит на дерево. Не так ли?

Начну с того, что у Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Вы прерываете диалоги, когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2—3 строки. Частые упоминания о неге, топоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие — и расхолаживают, почти утомляют. Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин (Мальва, На плотах) и любовных сцен. Это не размах, не широта кисти, а именно несдержанность. Затем частое употребление слов, совсем неудобных в рассказах Вашего типа. Аккомпанемент, диск, гармония — такие слова мешают. Часто говорите о волнах. В изображениях интеллигентных людей чувствуется напряжение, как будто осторожность, это не потому, что Вы мало наблюдали интеллигентных людей, Вы знаете их, но точно не знаете, с какой стороны подойти к ним.

Сколько Вам лет? Я Вас не знаю, не знаю, откуда и кто Вы, но мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды, следовало бы покинуть Нижний и года два-три пожить, так сказать, потереться около литературы и литературных людей, это не для того, чтобы у нашего петуха поучиться и еще более навостриться, а чтобы окончательно, с головой влезть в литературу и полюбить ее, к тому же провинция рано старит. Короленко, Потапенко, Мамин, Эртель — это превосходные люди, в первое время, быть может, Вам покажется скучновато с ними, но потом через год-два привыкнете и оцените их по достоинству, и общество их будет для Вас с лихвой окупать неприятность и неудобство столичной жизни.

Спешу на почту. Будьте здоровы и благополучны, крепко жму Вам руку. Еще раз спасибо за письмо.

Ваш А.Чехов

Ялта

Горький — Чехову

Декабрь 1898 г. Н.-Новгород

Славно вы написали мне, Антон Павлович, и метко, верно сказано вами насчет вычурных слов. Никак я не могу изгнать их из своего лексикона, и еще этому мешает моя боязнь быть грубым. А потом — всегда я тороплюсь куда-то, плохо отделываю свои вещи, самое же худшее — я живу исключительно на литературный заработок. Больше ничего не умею делать.

Я самоучка, мне 30 лет. Не думаю, что я буду лучше чем есть и — дай бог удержаться на той ступени, куда я шагнул, это не высоко, но — будет с меня. И вообще я — фигура мало интересная.

Другое дело вы — талант разительно сильный. Ваше заявление о том, что вам не хочется писать для театра, заставляет меня сказать вам несколько слов о том, как понимающая вас публика относится к вашим пьесам. Говорят, напр., что ‘Дядя Ваня’ и ‘Чайка’ — новый род драматического искусства, в котором реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа. Я нахожу, что это очень верно говорят. Слушая вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей до философских обобщений — ваши делают это. Но — простите! это я говорю лишние слова. Не будете вы писать драм, будете писать рассказы, я и жизнь от этого не проигрываем. В русской литературе еще не было новеллиста, подобного вам, а теперь вы у нас самая ценная и крупная фигура. Хорош Мопассан, и очень я его люблю — вас больше его. Я вообще не знаю, как сказать вам о моем преклонении пред вами, не нахожу слов, и — верьте! я искренен. Вы могучий талант. Желаю вам здравствовать. А что, получили вы приглашение писать в ‘Жизнь’? Вот славно было бы, если б вы согласились на их условия! Соглашайтесь! В этом журнале есть очень симпатичная фигура В. А. Поссе, он пригласил меня, и я пошел, Короленко я знаю, остальные, право, неинтересны. В Петербург жить — не поеду. Я не люблю больших городов и до литературы был бродягой. А в Петербурге я живо издохну, ибо у меня маленькая чахоточка. Жму руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

Горький — Чехову

Конец декабря 1898 г. Н.-Новгород

Получил от Поссе письмо, он извещает меня, что вы будете сотрудничать в ‘Жизни’.

Дорогой Антон Павлович — для ‘Жизни’ вы туз козырей, а для меня ваше согласие — всем праздникам праздник! Рад я дьявольски!

Ну, вы, конечно, знаете о триумфе ‘Чайки’. Вчера некто, прекрасно знающий театр, знакомый со всеми нашими корифеями сцены, человек, которому уже под 60 лет — очень топкий знаток и человек со вкусом — рассказывал мне со слезами от волнения: почти сорок лет хожу в театр и многое видел! Но никогда еще не видал такой удивительной еретически-гениальной вещи, как ‘Чайка’. Это не один голос — вы знаете. Не видал я ‘Чайку’ на сцене, но читал, — она написана могучей рукой! А вы не хотите писать для театра?! Надо писать, ей-богу! Вы простите, что я так размашисто пишу, мне, право, ужасно хорошо и весело, и очень я вас люблю, видите ли. Рад за успех ‘Чайки’, за ‘Жизнь’, за себя, что вот могу писать вам, и за вас, что вы — есть.

Желаю же вам здоровья, бодрости духа, веры в себя и — да здравствует жизнь! Не так ли?

С праздником, если не наступил еще новый год. Крепко жму руку вашу, талантливую вашу руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

Чехов — Горькому

3 января 1899 г. Ялта

3 янв.

Дорогой Алексей Максимович, отвечаю сразу на два письма. Прежде всего с новым годом, с новым счастьем, от души, дружески желаю Вам счастья, старого или нового — это как Вам угодно.

По-видимому, Вы меня немножко не поняли. Я писал Вам не о грубости, а только о неудобстве иностранных, не коренных русских, или редко употребительных слов. У других авторов такие слова, как, например, ‘фаталистически’, проходят незаметно, но ваши вещи музыкальны, стройны, в них каждая шероховатая черточка кричит благим матом. Конечно, тут дело вкуса, и, быть может, во мне говорит излишняя раздражительность или консерватизм человека, давно усвоившего себе определенные привычки. Я мирюсь в описаниях с ‘коллежским асессором’ и с ‘капитаном второго ранга’, но ‘флирт’ и ‘чемпион’ возбуждают (когда они в описаниях) во мне отвращение.

Вы самоучка? В своих рассказах Вы вполне художник, при том интеллигентный по-настоящему. Вам менее всего присуща именно грубость. Вы умны и чувствуете тонко и изящно. Ваши лучшие вещи ‘В степи’ и ‘На плотах’ — писал ли я Вам об этом? Это превосходные вещи, образцовые, в них виден художник, прошедший очень хорошую школу. Не думаю, что я ошибаюсь. Единственный недостаток — нет сдержанности, нет грации. Когда на какое-нибудь определенное действие человек затрачивает наименьшее количество движений, то это грация. В ваших же затратах чувствуется излишество.

Описания природы художественны, Вы настоящий пейзажист. Только частое уподобление человеку (антропоморфизм), когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т. п. — такие уподобления делают описания несколько однотонными, иногда слащавыми, иногда неясными, красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как ‘зашло солнце’, ‘стало темно’, ‘пошел дождь’ и т. д. — и эта простота свойственна Вам в сильной степени, как редко кому из беллетристов.

Первая книжка обновленной ‘Жизни’ мне не понравилась. Это что-то несерьезное. Рассказ Чирикова наивен и фальшив, рассказ Вересаева — это грубая подделка под что-то, немножко под Вашего супруга Орлова, грубая и тоже наивная. На таких рассказах далеко не уедешь. В Вашем ‘Кирилке’ все портит фигура земского начальника, общий тон выдержан хорошо. Не изображайте никогда земских начальников. Нет ничего легче, как изображать несимпатичное начальство, читатель любит это, но это самый неприятный, самый бездарный читатель. К фигурам новейшей формации, как земский начальник, я питаю такое же отвращение, как к ‘флирту’ — и потому, быть может, я не прав. Но я живу в деревне, я знаком со всеми земскими начальниками своего и соседних уездов, знаком давно и нахожу, что и их фигуры, и их деятельность совсем нетипичны, вовсе неинтересны — и в этом, мне кажется, я прав.

Теперь о бродяжестве. Это, т. е. бродяжество, очень хорошая заманчивая штука, но с годами как-то тяжелеешь, присасываешься к месту. А литературная профессия сама по себе засасывает. За неудачами и разочарованиями быстро проходит время, не видишь настоящей жизни, и прошлое, когда я был так свободен, кажется уже не моим, а чьим-то чужим.

Принесли почту, надо читать письма и газеты. Будьте здоровы и счастливы. Спасибо Вам за письма, за то, что благодаря Вам наша переписка так легко вошла в колею.

Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Первая половина января 1899 г. Н.-Новгород

Хорошо мне! В славном вашем письме чертовски много содержания и лестного и грустного для меня. Чую в нем облик вашей души, он мне кажется суровым и увеличивает мое искреннее преклонение пред вами. Желаю вам здоровья и бодрости духа.

Не утешительно, но верно то, что вы говорите о ‘Жизни’, Чирикове и ‘Кирилке’, да, это так: ‘Жизнь’ пока не серьезна, Чириков — наивен, о ‘Кирилке’ можно сказать, что он совсем не заслуживает никакого разговора. По поводу Верес[аева] — не согласен. Не считаю я этого автора человеком духовно богатым и сильным, но после его ‘Без дороги’ — Андрей Иванович, кажется, лучшее, что он дал до сей поры. Тем не менее для ‘Жизни’ этого мало. Дайте вы, Антон Павлович, что-нибудь ей! Очень прошу вас об этом, ибо ‘Жизнь’ эта весьма мне дорога. Почему? Потому, видите ли, что есть в ней один знакомый мне человек, В. А. Поссе, большая энергия, которая может быть очень плодотворной для жизни нашей, бедной всем хорошим. Нужно поддержать его на первых порах, нужно дать ему разыграться во всю силу души. Помимо этого, — для меня главного, — ‘Жизнь’ имеет тенденцию слить народничество и марксизм в одно гармоничное целое. Такова по крайней мере вначале была ее задача. Теперь марксисты, которые обещали участвовать в ней, провели Поссе за нос и основали свой журнал ‘Начало’. Я всех этих дел не понимаю. Скажу откровенно, что не лестно думаю я о питерских журналистах, думаю, что все эти их партии — дело маложизненнюе, в котором бьется гораздо больше личного самолюбия не очень талантливых людей, чем душ, воспламененных желанием строить новую, свободную для человека жизнь, на обломках старой, тесной. Мне, знаете, иногда хочется крикнуть на них, эдаким здоровым криком возмущенного их мелочностью сердца. Вон я какой грозный. Но — дайте теперь же в ‘Жизнь’ что-нибудь ваше, она принимает какие угодно условия от вас. Подумайте — вдруг по толчку вашему и дружным усилиям других возникнет журнал, на самом деле интересный и серьезный? Это будет славно! Если это будет. А теперь — вы простите! — буду говорить о себе, по поводу вашего письма. Мне, видите ли, нужно говорить о себе почему-то, и хоть я не думаю, что вам нужно об этом слушать,— все-таки буду говорить.

Вы сказали, что я неверно понял ваши слова о грубости — пускай! Пусть я буду изящен и талантлив и пусть меня чорт возьмет! В свое изящество и талантливость я не поверю даже и тогда, если вы еще раз скажете мне об этом, и два, и десять раз. Вы сказали, что я умен — тут я смеялся. Мне от этого стало и весело и горько. Я — глуп, как паровоз. С десяти лет я стою на своих ногах, мне некогда было учиться, я все жрал жизнь и работал, а жизнь нагревала меня ударами своих кулаков и, питая меня всем хорошим и дурным, наконец — нагрела, привела в движение, и вот я — лечу. Но рельс подо мной нет, я свежо чувствую и не слабо, думать же — не умею, — впереди ждет меня крушение. Уподобление, ей-богу, не дурное! Момент, когда я зароюсь носом в землю, еще не близок, да если б он хоть завтра наступил, мне все равно, я ничего не боюсь и ни на что не жалуюсь. Но бывают минуты, когда мне становится жалко себя — такая минута сейчас вот наступила, — и я говорю о себе кому-нибудь, кого я люблю. Такого сорта разговор я называю омовением души слезами молчания, потому, видите ли, что хоть и много говоришь, но глупо говоришь и никогда не скажешь того, чем душа плачет. Вам говорю помимо того, что люблю вас, еще и потому, что знаю — вы есть человек, которому достаточно одного слова, для того чтоб создать образ и фразы, чтоб сотворить рассказ, дивный рассказ, который ввертывается в глубь и суть жизни, как бур в землю. Если мы встретимся — я не посмею сказать вам о вас ни слова, ибо не сумею сказать так, как хочу, а теперь, издали, мне легко воздать вам должное. У вас же — нет причин и права отказываться от дани, которую приносит вам человек, плененный мощью вашего таланта. Я — фантазер по природе моей, и было время, когда я представлял вас себе стоящим высоко над жизнью. Лицо у вас бесстрастно, как лицо судьи, и в огромных глазах отражается все, вся земля, и лужи на ней, и солнце, сверкающее в лужах, и души людские. Потом я увидал ваш портрет, это был какой-то снимок с фотографии. Я смотрел на него долго и ничего не понял. Ну, ладно, будет. Верьте мне. Я могу сочинить, но лгать не умею и никогда, никому не льщу. А если вы так мощно волнуете душу мою — не я виноват в этом и — почему не сказать мне вам самому о том, как много вы значите для меня?

Вот что, Антон Павлович, будьте добры, пришлите мне ваш портрет и одну из ваших книжек. Для меня это будет хорошо.

Пожалуйста!

Крепко жму вам руку, здоровья вам! здоровья и бодрости духа и желания работать больше.

А. Пешков

Нижний, Полевая, 20.

Чехов — Горькому

18 января 1899 г. Ялта

18 янв.

Сегодня, Алексей Максимович, я послал Вам свою фотографию. Это снимал любитель, человек угрюмый и молчаливый. Я смотрю на стену, ярко освещенную солнцем, и потому морщусь. Простите, лучшей фотографии у меня нет. Что касается книг, то я давно уже собираюсь послать Вам их, но меня все удерживает такое соображение: в этом году начнут печатать полное собрание моих рассказов, и будет лучше, если я пошлю Вам именно это издание, исправленное и сильно дополненное.

Что Вы со мной делаете?! Ваше письмо насчет ‘Жизни’ и письмо Поссе пришло, когда уж я дал согласие, чтобы в ‘Начале’ выставили мою фамилию. Была у меня М. И. Водовозова, пришло письмо от Струве — и я дал свое согласие, не колеблясь ни одной минуты.

Готового у меня нет ничего, что было, все уже роздано, что будет — уже обещано. Я хохол и страшно ленив поэтому. Вы пишете, что я суров. Я не суров, а ленив — все хожу и посвистываю.

Пришлите и Вы мне свой портрет. Ваши строки насчет паровоза, рельсов и носа, въехавшего в землю, очень милы, но несправедливы. Врезываются в землю носами не оттого, что пишут, наоборот, пишут оттого, что врезываются носами и что итти дальше некуда.

Не приедете ли Вы в Крым? Если Вы больны (говорят, что у Вас легочный процесс), то мы бы Вас полечили тут.

Крепко жму Вам руку. Подробный ответ насчет ‘Жизни’ напишу Поссе.

Ваш А. Чехов

Вересаев талантлив, но груб — и кажется умышленно. Груб зря, без веяной надобности. Но, конечно, он гораздо талантливее и интереснее Чирикова.

Горький — Чехову

Конец января или февраль 1899 г. Н.-Новгород

Спасибо, Антон Павлович, за карточку.

Вот вам моя, с присовокуплением Максимки, моего сына, философского человека, полутора лет от роду. Это самая лучшая штука в моей жизни. Есть ли у вас такие штучки? Рад за вас, если есть.

И еще спасибо вам за обещание прислать мне ваши книги — только не забудьте, пожалуйста, сделать это.

Прекрасная мысль пришла вам в голову — издать полное собрание ваших рассказов. Это хорошо тем, что заставит критику объясниться с публикой и изменить вашу оценку.

Я — больше читатель, чем писатель, и знаю, что хотя читают вас так много, как, кажется, еще никого не читали — говорю об обилии изданий, — но понимают вас все же плохо.

Было некогда брошено в публику авторитетное слово о Чехове, который ‘с холодной кровью пописывает’, и наша публика, которая всегда ленива думать и не могла сама установить правильного к вам отношения, — приняла это слово на веру и очень была рада, что ей подсказали взгляд на вас. Поэтому она недостаточно внимательно читает ваши рассказы и, воздавая должное их внешности, — мало понимает их сердце и его голос.

Выйдет полное собрание — и вызовет иную оценку ваших работ. И я, грешный, тоже буду писать о вас, — так буду писать, как Лемэтр это делает, — буду говорить о впечатлении, об языке вашем, об артистической внешности каждой вашей вещи и о ее смысле, как я его чувствую. Ничего не имеете против?

Легочный процесс у меня есть, но пустяковый и с ним можно в Нижнем жить. Поехать и увидать вас — это хорошо бы, но есть целая куча обстоятельств, не позволяющих мне сделать это.

Тороплюсь на почту.

Желаю вам доброго здоровья.

Ваш А. Пешков

Полевая, 20.

Горький — Чехову

22—23 апреля 1899 г. Н.-Новгород

Христос воскресе!

Дорогой Антон Павлович!

Выехал я из Ялты — после некоторой возни с начальством — и в субботу в 6,40 вечера был в Москве. Московский адрес ваш я потерял, встретил Корш на вокзале — забыл ее спросить. Помню — Дмитровка и — только. Шлялся по Москве. Был в Кремле у заутрени, был на Воробьевых горах и вечером уехал в Нижний. Ехал в одном поезде с Поссе и еще одним знакомый, всю ночь не спал, настроение было — отвратительное… Выхожу в Нижнем на вокзал — смотрю, идет жена с Поссе и Жуковским. Даже зло взяло, когда узнал, что мы ехали все в одном вагоне и не видали друг друга. Не надеюсь, что это письмо найдет вас. Но все-таки говорю: рад я, что встретился с вами, страшно рад! Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел. Как это хорошо, что вы умеете считать литературу первым и главным делом жизни. Я же, чувствуя, что это хорошо, не способен, должно быть, жить, как вы — слишком много у меня иных симпатий и антипатий. Я этим огорчен, но не могу помочь себе.

Я очень прошу вас не забывать обо мне. Будем говорить прямо — мне хочется, чтобы порой вы указали мне мои недостатки, дали совет, вообще — отнеслись бы ко мне, как к товарищу, которого нужно учить.

Еще в Ялте я хотел сказать вам об этом, — просить вас, — но мне говорить труднее, чем писать. Я все-таки говорил это намеками, и, быть может, вы уже поняли меня тогда еще.

Напишите драму, Антон Павлович. Ей-богу, это всем нужно. Кстати о драме, о другой. В Москве я ночевал у Тимковского. Это образованный и, кажется, умный человек, настроение у него мрачное, он любит философствовать и изучал философию. Посмотрев на него и послушав его речей, я пожалел о том, что вы не прочитали драму его до конца. Я очень хотел бы слышать, что вы сказали бы о ее ‘идее’.

А Поссе все просит вас дать что-нибудь для ‘Жизни’. Говоря по совести — мне тоже хотелось бы этого. Поссе очень любит вас и гордился бы вашим участием в журнале. Читали вы статью Соловьева о вас? Мне она не нравится там, где он о вас говорит, а вообще — бойкая статья и даже веселая. Но, однако, когда же явится настоящая критика? В конце концов статья Соловьева поддерживает и укрепляет мое намерение писать о вас, не потому, что я ‘настоящую критику’ создать способен, а потому, что могу глубже взять, чем Соловьев.

А предварительно я напишу порядочный рассказ и посвящу его вам. Вы ничего не имеете против этого? Скажите.

До свидания! Желаю вам всего доброго. Не худо было бы, если бы вы скорее уехали в Крым, а то, наверное, и в Москве у вас погода столь же гадка, как здесь.

Крепко жму руку.

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

25 апреля 1899 г. Москва

25 апрель

О Вас, драгоценный Алексей Максимович, ни слуху, ни духу. Где Вы? Что поделываете? Куда собираетесь?

Третьего дня я был у Л. Н. Толстого, он очень хвалил Вас, сказал, что Вы ‘замечательный писатель’. Ему нравятся Ваша ‘Ярмарка’ и ‘В степи’, и не нравится ‘Мальва’. Он сказал: ‘Можно выдумывать все, что угодно, но нельзя выдумывать психологию, а у Горького попадаются именно психологические выдумки, он описывает то, чего не чувствовал’. Вот Вам. Я сказал, что когда Вы будете в Москве, то мы вместе приедем к Л. Н. [Толстому].

Когда Вы будете в Москве? В Четверг идет ‘Чайка’, закрытый спектакль для моей особы. Если Вы приедете, то я дам Вам место. Мой адрес: Москва, Малая Дмитровка, д. Шешкова, кв. 14 (ход с Дегтярного пер.). После 1 мая уезжаю в деревню (Лопасня Моск. г.).

Из Петербурга получаю тяжелые, вроде как бы покаянные письма, и мне тяжело, так как я не знаю, что отвечать мне, как держать себя. Да, жизнь, когда она не психологическая выдумка, мудреная штука.

Черкните 2—3 строчки. Толстой долго расспрашивал о Вас. Вы возбуждаете в нем любопытство. Он, видимо, растроган.

Ну, будьте здоровы, жму крепко руку. Поклонитесь вашему Максимке.

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

25 апреля 1899 г. Москва

Письмо ваше с адресом ‘Дмитровка’ пришло. Простите мне эту кляксу. А утром сегодня я послал Вам письмо.

И как это было возможно не найти в Москве моего адреса?!? А я Вас так ждал, так хотел видеть.

Будьте здоровы, благополучны. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов

25/1V

Горький — Чехову

Конец апреля 1899 г. Н.-Новгород

В том, что оба мы одновременно написали друг другу, есть что-то славное. И письмо ваше тоже славное.

Ну, знаете, вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесется ко мне! Хорошо вы сделали, что поговорили с ним о Горьком и сказали это Горькому. Давно хотел я знать, как смотрит на меня Толстой, и боялся знать это: теперь узнал и проглотил еще каплю меда. В бочку дегтя, выпитого мной, _т_а_к_и_х_ капель только две попало — его да ваша. Больше и не надо мне. Мне хочется, чтоб вы прочитали статью Волынского о вас в последней книге Сев. Вес. — за Окт., ноя., дек. Мне понравилось, несмотря на вздутый — по обыкновению — язык. Потом еще о вас написал Франко, галициец, в своей газете — говорят, удивительно задушевно написано. Мне пришлют газету — хотите — перешлю вам.

А приехать в Москву — не могу. Начальство, узнав, что я ночевал в Москве, поднимет из-за этого историю, хотя, наверное, ничего не выйдет, ибо дело, к которому я привлечен, скоро кончится. В худшем случае меня пошлют года на два в Вологду или Вятку, вероятнее — никуда не пошлют. Невозможность до четверга устроить приезд в Москву и злит и обижает меня до бешенства и до слез. Вы не поверите, как это гнусно — жить под надзором. К вам приходит полицейский, он сидят у вас и тоже смущен своей подлой обязанностью, и ему тяжело, как и вам. Он имеет право спрашивать о всем, о чем хочет — кто это у вас был? Откуда он, куда, зачем? Но он не спрашивает ничего, ибо уверен, что вы солжете ему, и эта его уверенность возмущает вас, оскорбляет. Но будет об этом.

Мне даже подумать больно о том, как, приехав в Москву, я пошел бы с вами смотреть ‘Чайку’. Ни за что бы я не сел в театре рядом с вами! Вы так именно и сделайте — гоните прочь от себя всех, сидите один и смотрите — непременно один. И — дорогой мой Антон Павлович! — напишите мне потом о вашем впечатлении от пьесы, пожалуйста, напишите! Это ничего, что она ваша, пишите, понравится она вам на сцене и что, какое место нравится более всего? Очень прошу! И как играли, расскажите. Мне почему-то кажется, что вы будете смотреть на ‘Чайку’ как на чужую — и она сильно тронет вас за сердце.

Потом, Ант. Павлович, — не вздумаете ли вы приехать в Нижний? Как здесь красиво теперь, как мощно разлилась река! Приезжайте! У меня большая квартира, и вы остановились бы у нас. Моя жена — маленький, простенький и миленький человечек — страшно любит вас, и когда я рассказал ей, что вы одиноки, — ей это показалось несправедливостью и обидой, так что у нее даже слезы сверкнули за вас. Приезжайте — мы встретим вас — как родного. Я буду надеяться. И привезите мне часы — это не хорошо, что я напоминаю, но пусть будет не хорошо! Только выгравируйте на крышке ваше имя — для чего это? Так, хочется почему-то.

Горький — Чехову

Конец апреля 1899 г. Н.-Новгород

Мне думается, я понимаю то, что вы переживаете, читая письма из Петербурга. Мне, знаете, все больше жаль старика — он, кажется, совершенно растерялся. А ведь у него есть возможность загладить — нет, — даже искупить все свои вольные и невольные ошибки. Это можно бы сделать с его талантом и уменьем писать — стоит только быть искренним, широко искренним, по-русски, во всю силу души! Мы все любим каяться и любим слушать покаяние — пусть бы он крикнул — ну, да! я виноват! Я виноват — каюсь! Но вы ли судьи мне? Вам ли кидать грязью в меня? Пред собой самим громко каюсь, но не пред вами, рабы праведности! Вы — души презренные, людишки трусливые и не ошибались лишь потому, что всю жизнь в страхе дрожите, даже пред возможностью ошибки. Завоевав себе маленькое место в жизни, крошечную трибуну, — вы на ней — истуканы добродетели, но не враги и судьи пороков.

Я бы так сделал, ей-богу! Я бы сердце себе разорвал без жалости, но кровь моего сердца горела бы на щеках многих и многих людей. Позорными пятнами горела бы — ибо я не пощадил бы.

Нигде нет стольких раскаявшихся разбойников и злодеев, как в нашей стране — пусть старик вспомнит это.

Мне очень хотелось бы что-нибудь сказать вам такое, что облегчило бы ваше положение по отношению к нему, и дорого бы я дал за возможность сказать это — но ничего не умею. Что тут скажешь? Вы видите в нем больше, чем все, вам он, может быть, даже дорог. Наверное вам больно за него — но простите! Может это и жестоко — оставьте его, если можете. Оставьте его самому себе — вам беречь себя надо. Это все-таки — гнилое дерево, чем можете вы помочь ему? Только добрым словом можно помочь таким людям, как он, но если ради доброго слова приходится насиловать себя — лучше молчать. Простите, говорю. Я, кажется, написал не то, что думал, и не так, как надо. Очень хочется, чтоб все это скорее кончилось для вас.

Здесь публика возмущена смертью студента Ливен, который сжег себя в тюрьме. Я знал его, знаю его мать старушку.

Хоронили здесь этого Ливен с помпой и демонстративно, огромная толпа шла за гробом и пела всю дорогу. Умница наш губернатор ничему не помешал, и все кончилось прекрасно. Возмущение разрядилось в пространство. Но мать хочет жаловаться царю. И в этом ей помогают.

Крепко жму руку вашу.

Может быть, вы приедете?

А. Пешков

Горький — Чехову

5 мая 1899 г. Н.-Новгород

Получил часы и рад чорт знает как! Спасибо, Антон Павлович, сердечное спасибо. Мне хочется ходить по улицам и кричать — а знаете ли вы, черти, что мне Чехов часы подарил? Ей-богу! Рад я — и горжусь тем, что могу так радоваться — свежо и по-ребячьи.

И я тоже хочу подарить вам что-нибудь, но не знаю что? Найду. Скажите, охотник вы? Т. е. любите охоту с ружьем? Пожалуйста, скажите.

Скоро я пришлю вам одну славную и странную книжку. Славную — в ней много души, ясной и глубоко верующей души, а странную тем, что ее написал поп и так написал, как вообще попы не пишут. Она называется ‘Евангелие, как основа жизни’, автор — Григорий Спиридонов Петров, преподаватель божия закона в артиллерийской академии и у разных великих князей. Это еще молодой парень и — какой он славный! Сколько в нем веры в человека, детски чистой веры!

Он — сын кабатчика или буфетчика и ‘в детстве ничего кроме матерщины не слыхал, ничего кроме пьяных не видел. А ныне — это светоч чистый и ясный — хорошо? Жаль только, что он, поп, социалист. Очень бы хотел, чтоб вы познакомились с ним, он вскоре поедет жить в Крым, где около Алушты снял дачу. Можно сказать, чтоб он зашел к вам? Если разрешаете — я напишу ему. Он в Питере теперь. Когда вы будете в Ялте? Скажите.

И еще: в 3 книге ‘Начала’ напечатан перевод драматической поэмы Тора Гедберга — ‘Гергард Грим’. Чорт их возьми, шведов, какие они талантливые! Если вы не прочитали еще эту вещь — прочитайте, ей-богу, она хороша!

Как странно, что в могучей русской литературе нет символизма, нет этого стремления трактовать вопросы коренные, вопросы духа. В Англии и Шелли, и Байрон, и Шекспир — в Буре, в Сне, — в Германии Гете, Гауптман, во Франции Флобер — в Искушении св. Ант. — у нас лишь Достоевский посмел написать ‘Легенду о великом инквизиторе’ — и все! Разве потому, что мы по натуре — реалисты? Но шведы более реалисты, чем мы, и, однако, у них — Ибсен, этот Гедберг. Да разве мы реалисты, если подумать?

Нет, право, прочитайте Гедберга!

И напишите, как понравилась вам ‘Чайка’? Очень хочется знать это. Пишу в Лопасню. Не знаю, где вы?

Крепко жму вам руку. Очень благодарю вас. До свидания.

А. Пешков

5 мая

Чехов — Горькому

9 мая 1899 г. Мелихово

Лопасня Моск. г. 9 май

Драгоценный Алексей Максимович, посылаю Вам пьесу Стриндберга ‘Графиня Юлия’. Прочтите ее и возвратите по принадлежности: Петербург, Елене Михайловне Юст, Пантелеймоновская 13/15.

Охоту с ружьем когда-то любил, теперь же равнодушен к ней. ‘Чайку’ видел без декораций, судить о пьесе не могу хладнокровно, потому что сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд, а Тригорин (беллетрист) ходил по сцене и говорил, как паралитик: у него ‘нет своей воли’, и исполнитель понял это так, что мне было тошно смотреть. Но в общем, ничего, захватило. Местами не верилось, что это я написал.

Буду очень рад познакомиться со свящ. Петровым. Я о нем уже читал. Если он будет в Алуште в начале июля, то устроить свидание будет нетрудно. Книги его я не видел.

Живу у себя в Мелихове. Жарко, кричат грачи, приходят мужики. Пока нескучно.

Я купил себе часы золотые, но банальные.

Когда Вы в Лопасню?

Ну, будьте здоровы, благополучны, веселы. Не забывайте, пишите хотя изредка.

Если вздумаете писать пьесу, то пишите и потом пришлите прочесть. Пишите и держите в секрете, пока не кончите, иначе собьют Вас, перешибут настроение.

Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Май 1899 г. Н.-Новгород

Драму прочитал и отправил ее Юст. Спасибо вам за заботу о моей голове! Хорошо вы это делаете.

Смел швед! Никогда я не видал аристократизма холопов, столь ярко изображенного. В технике пьесы вижу недостатки, рассказы Юлии и лакея о своих семьях считаю лишними, — но это пустяки! Суть пьесы поразила меня, и сила автора вызвала во мне зависть и удивление к нему, жалость к себе и много грустных дум о нашей литературе.

Удивляюсь вам! Что общего нашли вы у меня со Стриндбергом? Швед этот — прямой потомок тех норманнов, что на всем протяжении истории всюду являлись творцами чего-то сильного, красивого, оригинального. В гнусную эпоху крестовых походов они умели создать в Сицилии истинно рыцарское государство, и оно во мраке времени было светочем человечности, благородства души, наверное самым лучшим, что в ту пору было. Стриндберг — это тот же Рагнар Кожаные Штаны, который в доброе старое время так любил служить ‘обедню на копьях’ скоттам и пиктам. Это большой человек, сердце у него смелое, голова ясная, он не прячет своей ненависти, не скрывает любви. И скотам наших дней от него, я думаю, ночей не спится. Большой души человек. Что общего у меня с ним может быть? Не унижая себя говорю, а говорю с болью в сердце, ибо — разве не хочется мне быть самим собой и не иметь в душе заслонок, не пускающих на волю смелых дум моих?

Нитцше где-то сказал: ‘все писатели всегда лакеи какой-нибудь морали’, Стриндберг — не лакей. Я — лакей, и служу у барыни, которой не верю, не уважаю ее. Да и знаю ли я ее? Пожалуй, нет. Видите, какое дело-то. Очень тяжело и грустно мне, Антон Павлович. А так как и вам не весело живется — не буду говорить об этих тяжелых оковах души.

30-го апреля в Тифлисе ставили ‘Дядю Ваню’. Один приятель написал мне письмо о своем впечатлении. Ставили два раза кряду, и он был оба раза. Жалею, что не могу послать вам его письма, но скажу, что он, должно быть, был страшно тронут. Прилагаю им же присланный и им обруганный отзыв ‘Кавказа’. Мелко, по-моему, плавает этот рецензент и плохо понял, очень уж внешне. М[ожет] б[ыть], вам все-таки интересно.

Антон Павлович! Прочитайте Гедберга в ‘Начале’. Право, это вам должно доставить удовольствие.

Жаль, что ‘Чайку’ видели вы в плохом исполнении, хотя я посмотрел бы и в плохом. Напишите мне, сколько, времени проживете в Лопасне и когда в Крым? Скажу попу, чтоб пришел к вам. А книжку его пришлю. Он зовет меня в Крым. Не еду. Никуда не поеду, буду жить все лето в Нижнем. Жена с ребенком уезжает на пароходе по Волге, приедет — отправится в Каму, до Перми. Буду жить один и работать. ‘Уединение — мать мудрости’, говорит один герой Гедберга. А другой прибавляет — ‘И безумия’. Я — за первого. Мне очень хотелось бы быть совершенно одиноким, более одиноким, чем вы. Семья — это хорошо, но еще лучше поступаете вы, до сей поры не имея ее.

Нельзя ли попросить переводчицу отдать ‘Графиню’ в ‘Жизнь’? Я бы очень хотел видеть ее напечатанной именно в этом журнале.

‘Это утешение, что другие не лучше, чем мы сами’, говорит Жан. О, холопище гнуснейший! Как он метко очертил этими словами подлую душу свою!

И опять я спрашиваю себя и вас — почему нет у нас ни Стриндберга, ни Гедберга, ни Ибсена, ни Гауптмана?

Почему? Неужели, как говорят иные, образование, наша средняя школа, убивает индивидуальность, обезличивает человека, выедает из него душу?

Но я утомляю вас моими длинными письмами.

До свидания! Желаю вам всего доброго, хорошего настроения желаю, охоты работать.

Крепко жму руку.

А. Пешков

Горький — Чехову

Июнь 7899 г. Н.-Новгород

Спасибо, доктор Чехов! Великолепная карточка. Как живете, как здоровье? Скоро ли в Ялту, где, должно быть, адски жарко теперь. Если жары не любите — приезжайте сюда — у нас вчера уже снежок выпал. Надо думать, что скоро поедем на санях. Не поверите — до такой степени мерзка весна здесь, точно наша нижегородская природа с ума сошла или пьяна.

Приехал Тимковский, сидит и загибает драму. Работает он здорово, аккуратен во всем, как немец. Любит рассуждать от философии, любопытен, как человек эдакий увесистый, хотя и маленький. Скучноват, как просто человек. И зачем люди так много мудрствуют и так мало, плохо, не умеючи живут?

Настроение у меня пакостное, устал я — страшно и вообще чего-то не ладно живется мне. Фома мой становится для меня крокодилом каким-то. Я даже во сне его видел прошлый раз: лежит в грязи, щелкает зубами и свирепо говорит: — что ты со мной, дьявол, делаешь? А что я делаю? Испорчу ему вид.

А вам жму крепко руку. Спасибо за память.

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

22 июня 1899 г. Москва

22 июнь

Зачем Вы все хандрите, драгоценный Алексей Максимович? Зачем вы браните неистово своего Фому Гордеева? Тут, мне кажется, кроме всего прочего, с Вашего позволения, две причины. Вы начали с успеха, начали шумно, и теперь все, что представляется Вам обыденным и заурядным, не удовлетворяет и томит Вас. Это раз. Во-вторых, литератору нельзя безнаказанно проживать в провинции. Что бы Вы там ни говорили, Вы вкусили от литературы, Вы отравлены уже безнадежно, Вы литератор, литератором и останетесь. Естественное же состояние литератора — это всегда держаться близко к литературным сферам, жить возле пишущих, дышать литературой. Не боритесь же с естеством, покоритесь раз навсегда — и переезжайте в Петербург или Москву. Бранитесь с литераторами, не признавайте их, половину из них презирайте, но живите с ними.

Я был в Петербурге, едва там не замерз. Видел Мирова. Теперь я читаю для Маркса корректуру, в доказательство посылаю Вам два рассказа.

Мой адрес: Москва, Малая Дмитровка, д. Шешкова. Проживу здесь до 5—10 июля и уеду в Ялту, где строится мой собственный замок.

Хотел я написать Вам большое письмо насчет книжки свящ. Петрова, но не успел. Книжка мне понравилась.

Если случится быть в Москве, то забегите ко мне на Дмитровку.

Будьте здоровы, крепко жму Вам руку, желаю всяких благ. Не хандрите.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Конец июня 1899 г. Н.-Новгород

А я был уверен, что вы купаетесь в море! Не хорошее это занятие для человека с вашими легкими сидеть в затхлом городе Москве, имея возможность гулять по морским берегам. Я тоже сижу в городе, но невольно, ибо начальство не пускает меня на дачу, к семье, несмотря на все мои о сем ходатайства в надлежащих сферах. Квартиру у меня красят, и я поэтому изгнан из нее на крыльцо, где и проживаю. Жарко и тесно мне! По вечерам пью водку с малярами и пою с ними песни. Приятно поют костромичи, и пение их изгоняет из сердца моего беспутного обильные слезы, а вместе с ними — хандру.

Объяснение ваше духовного недомогания моего — математически верно. Ибо — если околоточного надзирателя сразу произвели в частные пристава — неловко будет околоточному. Пожелает он распорядиться сообразно с новым неожиданным, и быть может, незаслуженно пожалованным чином, а способности-то у него — не повысились в уровень с обязанностями частного. Жаль его несчастного!

В Петербург жить — не поеду. Там солнце бывает три раза в году, а женщины все читают экономические книжки и всякое подобие женское утратили — без солнца и женщин живых человеку жить невозможно. А вот с будущей весны двину я путешествовать по России пешком — это меня сразу освежит.

Рад я, что попова книжка понравилась вам. Был бы еще более рад, если бы при встрече он сам понравился вам, во что верю. Он — лучше своей книжки неизмеримо. Знаете, очень приятно и вкусно видеть искренно верующего человека. Редки люди с живым богом в душе. А поп — такой. Милый, ясный попик!

Он в Крыму теперь, в двух верстах от Алушты, забыл на чьей даче. Напишу ему, что вы в начале июля тоже там будете. Очень хочется, чтоб вы встретились и полюбили друг друга, ей-богу.

Марья Водовозова вчера была у меня. Противная баба. Сказала, между прочим, что Средин скоро умрет. Похвалила Альтшуллера и, как кошка, нафыркала на всех остальных ялтинцев. Обучает студентиков марксизму. Нет, как не хорошо все это и какая она жалкая, при всем своем великолепии в экономических книжках.

Рассказы ваши еще не прочитал. За письмо — спасибо вам. Хорошо для меня, что я узнал вас. Крепко жму руку.

Поезжайте скорее из Москвы куда-нибудь!

А что ваши книги — скоро выйдут? И как — отдельным изданием или — как и Тургенева и проч. — в приложении к ‘Ниве’?

Всего доброго.

А. Пешков

ЧЕХОВ — ГОРЬКОМУ

27 июня 1899 г. Москва

27 июнь

Когда я писал Вам, что Вы начали шумно и с успеха, то я вовсе не таил ехидного замысла — упрекнуть или подпустить шпильку. Заслуг я ничьих не касался, а мне просто хотелось сказать Вам, что Вы не были в литературной бурсе, а начали прямо с академии и теперь Вам уже скучно бывает служить без певчих. Я хотел сказать: погодите год-два. Вы угомонитесь и увидите, что Ваш милейший Фома Гордеев решительно ни в чем не виноват.

Вы будете путешествовать пешком по России? Добрый путь, скатертью дорожка, хотя мне кажется, что Вам, пока Вы еще молоды и здоровы, следовало бы года два-три попутешествовать на пешком и не в III классе и поближе приглядеться к публике, которая Вас читает. А потом, через 2—3 года, можно и пешком.

Вы скажете, что вот, мол, чорт, читает наставления. Да, это в ответ на наставление, преподанное мне Вами — отчего я не живу в Ялте, а кисну в Москве. В самом деле, в Москве прескверно. Но уехать теперь же нельзя, есть кое-какие дела, которые не хотелось бы взваливать на других. Уеду в Ялту, должно быть, около 15 июля. Буду сидеть в Москве на Мал. Дмитровке, гулять по Тверскому бульв., беседовать с падшими женщинами и обедать в Международном ресторане.

Не приедете ли Вы в сентябре в Кучукой?

Жму крепко руку и желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Начало июля 1899 г. Н.-Новгород

Вы меня не верно поняли. Подозревать вас в ехидстве я не мог и не подозревал. Вас-то? Не думаю, чтоб вы умели ехидничать, я же не умею подозревать. Льстить я тоже не умею. Я вас, батюшка, люблю, люблю очень, горячо, любил, когда еще не знал, узнав — люблю еще больше. Мне дорого каждое ваше слово и вашим отношением ко мне — горжусь, будучи уверен, что оно — лучшая мне похвала и самый ценный подарок от судьбы. Вот какие дела-то! А вы подозреваете меня в ехидстве по вашему адресу. Бросьте!

Я не доволен собой, потому что знаю — мог бы писать лучше. Фома все-таки ерунда. Это мне обидно.

В Кучук к вам приеду, если осенью кончится надзор надо мной. Живу в городе Васильсурске, Нижегор. губ. Если б вы знали, как чудесно здесь! Большая красота, — широко, свободно, дышится легко, погода стоит прохладная. Загляните на денек? Воды в Волге еще много и проехали бы вы прекрасно.

Места у нас — тоже много. Дали бы вам отдельную комнату, ни детей, ни собак — тишина и покой!

Живет со мной Тимковский. Тяжеленько с ним — пессимист он великий и мелочный человек. Почему-то все вообще пессимисты очень любят холить и лелеять себя и в этом занятии бывают зело неприятны. На днях приедет Миролюбов. Потом — Поссе.

А кабы вы приехали — это было б всего лучше.

Извините меня — я направил к вам в Москву некую Клавдию Гросс, ‘падшую’ девицу. Я еще не знал, делая это, что вы по Тверскому гуляете и с оными ‘падшими’ беседуете. Сюжет она высоко интересный, и я думаю, что, направив к вам ее, — поступил не дурно. Она привезет вам историю своей жизни, написанную ею. Она — приличная, на языках говорит и вообще девица — славная, хотя и проститутка. Думаю, что вам она более на пользу, чем мне.

А пока — крепко жму руку вам.

Всего доброго!

Уезжайте поскорее из Москвы.

А. Пешков

Горький — Чехову

Август 1899 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

‘Жизнь’ узнала откуда-то, что вы пишете роман, и просит вас отдать ей оный. Я тоже прошу вас — горячо прошу! — если вы никому еще не обещали романа — пожалуйста, отдайте его ‘Жизни’. Вот бы ловко было! Здорово поддержали бы вы этот журнал. В средствах ‘Жизнь’ не стесняется — считаю нужным сказать. И если вы ничего против журнала не имеете — пожалуйста, телеграфируйте, что отдаете ему. Можно?

Переехал я из Василя в Нижний, где занимаюсь изучением ярмарочных кабаков. Кашляю. Видел на днях Гиляровского. — Ну, фигура! Понравился он мне, хотя в нем есть много крикливого хвастовства. Видел Короленко вчера — сильно испортил его Петербург! В конце сентября я к вам в Ялту не надолго.

Очень прошу вас, Антон Павлович, насчет ‘Жизни’. А еще прошу — пожалуйста, почитайте Фому. Я приеду и кое о чем спрошу вас по поводу его, — можно?

Тимковский прожил со мной все лето. Знаете — во всем, что вы сказали о нем, вы убийственно правы. Я ненавижу Тимковского, очень жалею его, и — удивляюсь, как это Средин и Ярцев, люди довольно чуткие, признали живую душу в человеке, сплошь пропитанном кислым самолюбием?!

Как здоровье?

Крепко жму руку.

Жду ответа насчет ‘Жизни’.

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

24 августа 1899 г. Москва

24 авг.

Милый Алексей Максимович, слухи о том, что я пишу роман, основаны очевидно на мираже, так как о романе у меня не было даже помышлений. Я почти ничего не пишу, а занимаюсь только тем, что все жду момента, когда же, наконец, можно будет засесть за писанье. Недавно я был в Ялте, вернулся в Москву, чтобы побывать на репетициях своей пьесы, но прихворнул тут немножко, и вот опять нужно ехать в Ялту. Уезжаю я туда завтра. Усижу ли там долго, буду ли там писать — сие неизвестно. В первое время придется жить на бивуаках, так как дом мой еще не готов.

Почти одновременно с Вашим пришло и письмо из ‘Жизни’ — о том же. Сегодня напишу и в ‘Жизнь’.

Вашего Фому Гордеева я читал кусочками: откроешь и прочтешь страничку. Всего Фому я прочту, когда кончите, читать же ежемесячно по частям я решительно не в состоянии. И ‘Воскресенье’ я тоже не читал по той же причине.

Свою ‘Жизнь’ я растерял, если Фома не выйдет отдельной книжкой в этом году, то прочту в журнале, который возьму в Ялте у Волковой.

Гиляровский налетел на меня вихрем и сообщил, что познакомился с Вами. Очень хвалил Вас. Я знаю его уже почти 20 лет, мы с ним вместе начали в Москве нашу карьеру, и я пригляделся к нему весьма достаточно… В нем есть кое-что ноздревское, беспокойное, шумливое, но человек это простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам. Анекдоты рассказывает он непрерывно, носит часы с похабной панорамой и, когда бывает в ударе, показывает карточные фокусы.

Меня томит праздность, я злюсь. Когда вы приедете в Ялту? В каких числах сентября? Буду очень, очень рад повидаться с Вами и потолковать о текущих делах. Привезите Вашу фотографию и Ваши книжки.

Ну, будьте здоровы и богом хранимы. Пишите в Ялту. Жму руку.

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

29 августа 1899 г. Ялта

Драгоценный Алексей Максимович, я уже в Ялте, в собственном доме. Синани просит Вас убедительно, пожалуйста, привезите ему Ваших книг, на них в Ялте большой спрос — этому я сам свидетель.

Погода здесь жаркая. Благорастворение полнейшее.

Ждем Вас. Прошу ко мне на пирог в ближайшее воскресенье, а в будни — обедать.

До свидания!

Ваш А. Чехов

29 авг.

Горький — Чехову

Конец августа 1899 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Сейчас прочитал в ‘Жизни’ статью Соловьева о вас. Не доволен, хотя по адресу Михайловского он дельно говорит. Не дурно о ‘Дяде Ване’, но все это не то, что надо. Затем Соловьев неправ там, где говорит о вашем счастье. В общем — он легковесен.

Антон Павлович! Разрешите мне посвятить вам Фому в отдельном издании? Если это будет вам приятно — разрешите, пожалуйста. Не будет — так и скажите — не надо. Я не самолюбив, и ваш отказ отнюдь не обидит меня. Ответьте поскорее, очень прошу. Говоря по совести — сорвался с Фомой. Но вышло так, как я хотел в одном: Фомой я загородил Маякина, и цензура не тронула его. А сам Фома — тускл. И много лишнего в этой повести. Видно, ничего не напишу я так стройно и красиво, как ‘Старуху Изергиль’ написал.

Гиляровский прислал мне книжку стихов, и мне странно было видеть, что она такая тоненькая. Стихи хуже автора. Он пишет мне и так славно, чорт! В Москве зайду к нему и напьюсь с ним вплоть до райских видений. В Москву хочу попасть так, чтоб увидать ‘Чайку’ или ‘Дядю Ваню’. Написал Гиляровск[ому], — который должен все знать и все уметь, чтоб он мне устроил все это — известил бы, когда будет поставлено то или другое, и достал бы место.

Еду в Питер в сентябре, везу больную тещу в клинику и одного мальчика к Штиглицу. Сам — здорово кашляю. Фому дописал и очень рад.

Если увидите Средина или Ярцева, кланяйтесь. Кстати — обругайте их. Что они, точно мертвые? Думаю, что в Ялту попаду в конце сентября, если кашель не усилится и не погонят меня раньше. В глубине души я — за кашель, ибо в Питер ехать не хочется. Хоть вы и хвалите его, но я все-таки скверно о нем думаю. Небо там страдает водянкой, люди — самомнением, а литераторы и тем и другим вместе. Сколько там литераторов? Я думаю — тысяч 50. Остальные люди — или министры, или чухонцы. Все женщины — врачи, курсистки и вообще — ученые. Когда петербургскую женщину укусит муха — то она, муха, тотчас же умирает от скуки. Все это — страшно мне.

А видеть вас очень хочется. И потом нужно поговорить с вами по поводу одного дела. Всячески нужно в Ялту. Здесь с 20 июля наступила осень, льют дожди, дует ветер, грязно, холодно. Скучно! На днях я развлекался тем, что ходил к одной хорошенькой барыне. Она — дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал. Ужасно ловко целовать ручки у дантисток! Вы попробуйте-ка! Но это дорого стоит: она и зубы повырывает, да еще деньги за поцелуй возьмет. Я лишился трех зубов и больше не могу.

До свиданья!

Как здоровье? Отвечайте скорее.

А. Пешков

Чехов — Горькому

3 сентября 1899 г. Ялта

3 сент.

Драгоценный Алексей Максимович, здравствуйте еще раз! Отвечаю на Ваше письмо.

Во-первых, я вообще против посвящений чего бы то ни было живым людям. Я когда-то посвящал и теперь чувствую, что этого, пожалуй, не следовало бы делать. Это вообще. В частности же посвящение мне ‘Фомы Гордеева’ не доставит мне ничего, кроме удовольствия и чести. Только чем я заслужил сие? Впрочем, Ваше дело судить, а мое дело только кланяться и благодарить. Посвящение делайте по возможности без излишних словес, т. е. напишите только ‘посвящается такому-то’ — и будет. Это только Волынский любит длинные посвящения. Вот Вам практический совет еще, если желаете: печатайте больше, этак не меньше 5—6 тысяч. Книжка шибко пойдет. Второе издание можно печатать одновременно с первым. Еще совет: читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и он утомляется. Понятно, когда я пишу ‘человек сел на траву’, это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: ‘высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь…’ Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду. За сим еще одно: Вы по натуре лирик, тембр у Вашей души мягкий. Если бы Вы были композитором, то избегали бы писать марши. Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать — это не свойственно Вашему таланту. Отсюда Вы поймете, если я посоветую Вам не пощадить в корректуре сукиных сынов, кобелей и пшибздиков, мелькающих там и сям на страницах ‘Жизни’.

Ждать Вас в конце сентября? Отчего так поздно? Зима в этом году начинается рано, осень будет короткая, надо спешить.

Ну-с, будьте здоровы. Оставайтесь живеньки-здоровеньки.

Ваш А. Чехов

В Художеств. театре спектакли начнутся 30-го сентября. ‘Дядя Ваня’ пойдет 14 октября.

Лучший Ваш рассказ ‘В степи’.

Горький — Чехову

Сентябрь 1899 г. Н.-Новгород

Вчера начал собираться к вам в Ялту, как вдруг явились из-за Урала некакие люди, и я остаюсь здесь на неопределенное время. Не могу сказать, что доволен этим.

Спасибо, Антон Павлович, за советы! Ценю их глубоко и воспользуюсь ими непременно. Великолепно вы относитесь ко мне, ей-богу! Приеду — и наговорю вам — не знаю чего, но от всей души. Спасибо!

Не писал вам потому, что был занят разными делами до чортиков и все время злился, как старая ведьма. Настроение — мррачное. Спина болит, грудь тоже, голова помогает им в этом.

После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. Это тоже — испытание! Нужно написать для Миролюбова какую-нибудь штуку, а я — ничего не могу. Боюсь Мир., и он мне даже во сне снится. Стоит будто бы длинный, голова его даже до облак досягает, и оттуда гудит укоризненный бас:

‘Большим журналам закабалился… ‘Для всех’… Эх!’ Ужасно!

С горя и от скверного настроения начал пить водку и даже писать стихи. Думаю, что должность писателя не так уж сладкая должность. Особенно утруждают барыни — придут и начнут всячески вас щупать. ‘Вы — феминист?’ — ‘Вы верите в существование Высшей Силы?’ ‘Зачем вы пьете коньяк?’

Что им сказать? Скучно!

Из Питера махну к вам и, стало быть, буду у вас в начале октября.

Ваш А. Пешков

Горький — Чехову

Октябрь 1899 г. Петербург

Дорогой Антон Павлович!

Петербург — противный город. В нем, по-моему, ужасно легко сделаться мизантропом. Мерзкое место.

Я здесь уже около трех недель. Отупел и страшно обозлился, хотя встречен был ужасно лестно. Именно — ужасно. Разумеется, натворил здесь массу нетактичностей и нелепостей. Так, например, на ужине, в присутствии 60-ти знаменитых русских людей, занимающихся от люльки спасением России, я сказал о себе, — в ответ на комплимент, — что цену себе я знаю, знаю, что я — на безрыбьи рак, на безлюдьи — Фома. Это не понравилось никому и даже мне не очень нравится. Действуя в этом духе, успел я приобрести весьма приятную нелюбовь ко мне со стороны разных лиц. Публики видел я — несчетное количество. И все знаменитой. Вследствие этого стало мне ужасно тошно, и я очень каюсь, что приехал сюда. Право же, еще одной иллюзией стало меньше. Очень мне жаль здешних людей — такие они все несчастные, одинокие, и так все испорчены завистью друг к другу — беда!

Отсюда еду в Самару, из Самары в Смоленск, а потом — к вам. Впрочем, не знаю, когда к вам, ибо у жены заболели глаза, и я, быть может, повезу ее к Адамюку в Казань.

Дорогой Антон Павлович! Дайте ‘Жизни’ рассказ! Очень прошу вас об этом. Дайте, коли будет, поддержите этот, право, недурной журнал. Он более других нуждается в вашем сотрудничестве.

Затем — кланяюсь вам и желаю доброго здоровья, хорошего настроения. Последнего — мне пожелайте.

Крепко жму вам руку.

Сердечно, искренно любящий вас

А. Пешков

Чехов — Горькому

25 ноября 1899 г. Ялта

25 ноябрь

Здравствуйте, милый Алексей Максимович, большущее Вам спасибо за книгу. Некоторые рассказы я уже читал, некоторых же еще не читал — вот мне и удовольствие в моей скучной провинциальной жизни! А когда выйдет ‘Фома Гордеев’? Я читал его только урывками, а хотелось бы прочесть целиком, в два-три залпа.

Ну-с, пишу для ‘Жизни’ повесть, для январ[ской] книжки. Получил письмо от Дороватовского с просьбой прислать портрет для книги. Больше же нет никаких литературных новостей.

Ваша книжка издана хорошо.

Я поджидал Вас все время и махнул рукой, не дождавшись. Идет в Ялте снег, сыро, дуют ветры. Но местные старожилы уверяют, что еще будут красные дни.

Одолевают чахоточные, бедняки. Если бы я был губернатором, то выслал бы их административным порядком, до такой степени они смущают мое сытое и теплое спокойствие!

Видеть их лица, когда они просят, и видеть их жалкие одеяла, когда они умирают, — это тяжело. Мы решили строить санаторию, я сочинил воззвание, сочинил, ибо не нахожу другого средства. Если можно, пропагандируйте сие воззвание через нижегородские и самарские газеты, где у Вас есть знакомства и связи. Может быть, пришлют что-нибудь. Третьего дня здесь в приюте для хроников, в одиночестве, в забросе умер поэт ‘Развлечения’ Епифанов, который за 2 дня до смерти попросил яблочной пастилы, и когда я принес ему, то он вдруг оживился и зашипел своим больным горлом, радостно: ‘Вот эта самая! Она!’ Точно землячку увидел.

Вы давно уже мне ничего не писали. Что сие значит? Мне не нравится, что Вы долго жили в Петербурге — там легко заболеть.

Ну, будьте здоровы и веселы, да хранит Вас бог. Жму Вам крепко руку.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Конец ноября 1899 г. Н.-Новгород

Дорогой и уважаемый Антон Павлович!

Не_: писал я это время по причине очень простой — на меня, как на Макара шишки, одна за другой сыпались, разного калибра неприятности, и под влиянием их у меня образовалось настроение злое, нелюдимое. Мне хотелось со всеми ругаться, что я с немалым успехом и выполнял. Поездка в Питер — это какой-то эпилептический припадок или кошмар, — во всяком случае нечто до такой степени неожиданно-тяжелое, неприятное, грустное, и жалкое, и смешнее, что я и теперь еще не могу хорошенько переварить все, что впитал в себя там. А на другой день по приезде из Питера я с женой должен был ехать в Самару и три дня провел в пути, ожидая по приезде увидать человека, к которому ехал и которого очень люблю — в гробу, на столе. К счастью, этого не случилось, хотя может случиться завтра. Воротился в Нижний — захворала сестра жены и, прохворав три дня, — умерла. Это уж — трагедия, по характерам моих домашних. В то время, как я хлопотал с похоронами — в Москве в клинике Боброва делали операцию в правом боку одному товарищу, очень дорогому мне, и я дрожал за него. Все это еще не улеглось, как вчера у меня дома разыгралась нелепейшая мелодрама. Жила у нас одна проститутка, которую я ‘спасал’ и автобиографию напечатал в ‘Сев[ерном] курьере’ за 13—15 с[его] ноября.

Жила и — ничего. Возилась с младенцем сестры жены, которому 12 дней от роду и который немолчно пищит целые дни. Женщина она работящая, хорошая, но истеричка. И вдруг — оказывается, она распускает слухи, что живет не только у меня, но и со мной. Я это узнаю и произвожу маленький допрос, который меня убеждает в том, что источник сплетни действительно она. Ну, что с ней делать? Жалкая она. Жена моя, разумеется, взволновалась, мать ее — тоже. Канитель! Ладно, что еще жена у меня молодчина. Ну, а пришлось все-таки спасаемую-то выставить за дверь. Это — история из тех, что только со мной могут случаться. Очень я устал от всего этого. А тут к декабрю в ‘Жизнь’ рассказ надо и 2-го мне необходимо ехать в Смоленск.

Ужасно хочется повидать вас. Я ворочусь в Нижний 8-го, к тому времени напишите, не будете ли на Рождестве в Москве? Я бы приехал.

Сердечное вам спасибо за то, что поддержали ‘Жизнь’. Это так хорошо! Думаю я, что журнал сей выправится и будет славным. Поссе — это парень, которого можно очень любить. Фома скоро выйдет. Вам, наверное, редакция вышлет сейчас же по выходе. Ну, желаю вам доброго здоровья и хорошего настроения! Славное дело затеяли вы! Наверное, мне удастся немножко помочь вам. Будьте же здоровы!

Если можете — пишите почаще, а то мне очень трудно жить во всей этой мрачной и мутной суете.

Крепко жму руку вашу.

А. Пешков

Горький — Чехову

Начало декабря 1899 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Присланную вами бумажку я напечатал в Листке и затем разослал оный по знакомым в Питер, Москву, Самару, Смоленск. Здесь в Листок плохо дают, до сей поры дали только 35 р. Но я сам пойду по некоторым из местных богачей и немножко сорву с них. Боюсь, что поступил неловко, напечатав в местной газете выдержку из вашего письма о смерти Епифанова. Простите, коли так. Я рассчитывал, что этот звук щипнет людей за сердце, но, кажется, ошибся.

Как вы живете, как здоровье?

Когда же Маркс выпустит в свет ваши книги? Говорят, что суворинские издания уже разошлись и в магазинах отказывают требующим ваши книги.

Был недавно в Москве и узнал там, что Вольф скупил мои книжки. Не понимаю, хорошо это или дурно. Я продал свои 3 т. по 4000 = 12,000 за 1800 р. — скажите, это хорошо или дешево? Говорят, что дешево. Но мне не верится в это, ибо оба издателя люди, кажется, хорошие.

Сегодня был у меня Телешов — какой он здоровый! Кроме этого впечатления я ничего не вынес из встречи с ним. Завидую его здоровью, ибо мое — трещит по всем швам. Простите за вопрос: но не находили ли вы, бывая в Питере, что тамошние литераторы очень зависимы от публики, что они побаиваются ее, что они, пожалуй, слишком любят популярность и главным образом на почве этой любви ненавидят друг друга?

Я все не могу еще развязаться с питерскими впечатлениями. Они были какими-то сырыми, липкими и как бы облепили мне душу. Вы можете себе представить душу, одетую в сырую, тяжелую грязную тряпку? Из таких тряпок, которыми подтирают грязь на полу? Это бывает, однако. Что вы пишете и скоро ли кончите? Я скоро начну еще одну большую ахинею. Буду изображать в ней мужика, — образованного, архитектора, жулика, умницу, с благородными идеями, жадного к жизни, конечно. И скоро пришлю вам фотографию всей моей фамилии.

Какой у меня сын славный, Антон Павлович! Кабы вы приехали посмотреть на него! А может, случится, что вы увидите его и другим путем, ибо весьма вероятно, что зимою я принужден уже буду ехать в Ялту.

Пока — до свидания!

Всего доброго! Деньги присылать, какие есть?

А. Пешков

Чехов — Горькому

2 января 1900 г. Ялта

2 янв.

Драгоценный Алексей Максимович, с новым годом, с новым счастьем! Как поживаете, как себя чувствуете, когда приедете в Ялту? Напишите поподробней. Фотографию получил, она очень хороша, спасибо вам большое.

Спасибо и за хлопоты насчет нашего попечительства о приезжих. Деньги, какие есть или будут, высылайте на мое имя или на имя Правления Благотворительного общества — это все равно.

Повесть в ‘Жизнь’ уже послана. Писал ли я Вам, что Ваш рассказ ‘Сирота’ мне очень понравился и что я послал его в Москву превосходным чтецам? На медицинском факультете в Москве есть профессор А. Б. Фохт, который превосходно читает Слепцова. Лучшего чтеца я не знаю. Так вот я ему послал Вашего ‘Сироту’. Писал ли я Вам, что мне очень понравился в Вашем третьем томе ‘Мой спутник’? Это такой же силы, как ‘В степи’. Я бы на Вашем месте из трех томов выбрал лучшие вещи, издал бы их в одном рублевом томе — и это было бы нечто в самом деле замечательное по силе и стройности. А теперь в трех темах как-то все переболталось, слабых вещей нет, но впечатление такое, как будто эти три тома сочинялись не одним, а семью авторами — признак, что Вы еще молоды и не перебродили..

Черкните два-три словечка. Жму крепко: руку.

Ваш А. Чехов

Средин Вам кланяется. Мы, т.е., я и Средин, часто говорим о Вас. Средин Вас любит. Его здоровье ничего себе.

Горький — Чехову

Начало января 1900 г. Н.-Новгород

С новым годом!

Живу я — нелепо, как всегда, чувствую себя отчаянно взвинченным, в Ялту поеду в конце марта, в апреле, если не захвораю раньше. Ужасно хочется жить как-нибудь иначе — ярче, скорее, — главное, — скорее. Недавно видел на сцене ‘Дядю Ваню’ — изумительно хорошо сыграно было! (Я, впрочем, не знаток игры и всегда, когда мне нравится пьеса — ее играют дивно хорошо.) Однако — этот ‘Дядя’ имеет в самом себе силу заставлять и дурных актеров хорошо играть. Это — факт. Ибо — есть пьесы, которые никак нельзя испортить игрой, и есть пьесы, которые от хорошей игры — портятся. Недавно я видел ‘Власть тьмы’ в Малом театре. Раньше я смеялся, слушая эту вещь, и она мне даже нравилась немножко, а теперь я нахожу ее противной, карикатурной и уж никогда не пойду смотреть ее. Сему обязан — игре хороших артистов, беспощадно оттенивших в ней все грубое, нелепое. То же и в музыке: элегию Эрнста и плохой скрипач хорошо сыграет, а у (виртуоза какая-нибудь дрянненькая пьеска — станет прямо-таки гадкой. Читал ‘Даму’ вашу. Знаете, что вы делаете? Убиваете реализм. И убьете вы его скоро — насмерть, надолго. Эта форма отжила свое время — факт! Дальше вас — никто не может итти по сей стезе, никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа — все кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом. И — главное — все кажется не простым, т. е. не правдивым. Это верно. (В Москве есть студент Георгий Чулков — знаете, он весьма удачно подражает вам и, ей-богу, пожалуй, он — талантливый малый.) Да, так вот, — реализм вы укокошите. Я этому чрезвычайно рад. Будет уж! Ну его к чорту!

Право же — настало время нужды в героическом: все хотят — возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и как только она это начнет — жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче. А теперь — вы посмотрите-ка, какие у них дрянные глаза — скучные, мутные, замороженные.

Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — чорт бы ее побрал! На меня эта ваша ‘дама’ подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но — жене я не изменил — не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу, — так это и было. И не с одним мною бывает так — не смейтесь. Рассказы ваши — изящно ограненные флаконы со всеми запахами жизни в них, и — уж поверьте! — чуткий нос всегда поймает среди них тот тонкий, едкий и здоровый запах ‘настоящего’, действительно ценного и нужного, который всегда есть во всяком вашем флаконе. Ну, будет, однако, а то вы подумаете, что я это комплименты говорю.

Насчет отдельной книжки моих хороших рассказов — это вы великолепно удумали. Я устрою это, хотя решительно не согласен с тем, что ‘Спутник’ — хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему! А все-таки вы мне, пожалуйста, перечислите те рассказы, которые один другого стоят. Ну — ‘В степи’, ‘Изергиль’, ‘На плотах’, ‘Спутник’ — а потом? Челкаш? Хорошо. Мальва?

Вы относитесь ко мне очень курьезно, т. е. не курьезно, а как-то удивительно-нелепо. Т. е. это не вы, должно быть, а я к вам. Престранное впечатление производят на меня ваши письма — не теперь, когда я ужасно развинтился, а вообще. Очень я их люблю и прочее, в том же духе. Вы простите за всю эту канитель, но дело, видите ли, в том, что всякий раз, когда я пишу вам, мне хочется наговорить вам чего-нибудь такого, отчего вам было бы и весело, и приятно и вообще легче жилось на этой довольно-таки дрянной земле. За сообщение о Средине — спасибо. Он тоже — чертовски хорошая душа. Только я никак не могу понять — за что он любит Тимковского. Вот задача! Поклонитесь ему, Средину.

Да, говорят, вы женитесь на какой-то женщине-артистке с иностранной фамилией. Не верю. Но если правда — то я рад. Это хорошо — быть женатым, если женщина не деревянная и не радикалка. Но самое лучшее — дети. Ух, какой у меня сын озорник. И очень умный — вот увидите, весной привезу его. Только научился у меня ругаться и всех ругает, а отучить я его не могу. Очень смешно — но неприятно, — когда маленький двухлетний шарлатан кричит матери во все горло:

— Сию минуту пошла прочь, анафема!

Да еще чисто так выговаривает: ан-нафем-ма!

Однако — до свидания! Жму руку. Фома мой что-то все не выходит. Читали вы, как вас немцы хвалят? А недавно кто-то в Питере написал, что ‘Дядя’ лучше ‘Чайки’. Быть может? Это дело мудреное.

Пишите, пожалуйста.

А. Пешков

Горький — Чехову

21—22 января 1900 г. Н.-Новгород

Ну, вот и был я у Льва Николаевича. С той поры прошло уже восемь дней, а я все еще не могу оформить впечатления. Он меня поразил сначала своей внешностью, я представлял его не таким — выше ростом, шире костью. А он оказался маленьким старичком и почему-то напомнил мне рассказы о гениальном чудаке — Суворове. А когда он начал говорить — я слушал и изумлялся. Все, что он говорил, было удивительно просто, глубоко и хотя иногда совершенно не верно, — по-моему, — но ужасно хорошо. Главное же — просто очень. В конце, он все-таки — целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно. И это тоже очень хорошо, ибо — это очень человечно, т. е. свойственно человеку. В сущности — ужасно глупо называть человека гением. Совершенно непонятно, что такое — гений? Гораздо проще и яснее говорить — Лев Толстой — это и кратко и совершенно оригинально, т. е. решительно ни на что не похоже и притом — как-то сильно, особенно сильно. Видеть Льва Николаевича — очень важно и полезно, хотя я отнюдь не считаю его чудом природы. Смотришь на него и ужасно приятно чувствовать себя тоже человеком, сознавать, что человек может быть Львом Толстым. Вы понимаете? — за человека вообще приятно. Он очень хорошо отнесся ко мне, но это, разумеется, несуть важно. Не важно и то, что он говорит о моих рассказах, а важно как-то все это, все вместе: все сказанное, его манера говорить, сидеть, смотреть на вас. Очень это слитно и могуче красиво. Я все не верил, что он атеист, хотя и чувствовал это, а теперь, когда я слышал, как он говорит о Христе, и видел его глаза, — слишком умные для верующего, — знаю, что он именно атеист и глубокий. Ведь это так?

Просидел я у него более трех часов, а потом попал в театр к третьему акту ‘Дяди Вани’. Опять ‘Дядя Ваня’. Опять. И еще я нарочно поеду смотреть эту пьесу, взяв заранее билет. Я не считаю ее перлом, но вижу в ней больше содержания, чем другие видят, содержание в ней огромное, символистическое, и по форме она вещь совершенно оригинальная, бесподобная вещь. Жаль, что Вишневский не понимает дядю, но зато другие — одинвосторг! Впрочем, Астров у Станиславского немножко не такой, каким ему следует быть. Однако все они — играют дивно! Малый театр поразительно груб по сравнению с этой труппой. Какие они все умные, интеллигентные люди, сколько у них художественного чутья! Книппер — дивная артистка, прелестная женщина и большая умница. Как у нее хороши сцены с Соней. И Соня — тоже прекрасно играла. Все, даже слуга Григорьев, — были великолепны, все прекрасно и тонко знали, что они делают и — ей-богу, даже ошибочное представление Вишневского о дяде Ване можно простить ему за игру. Вообще этот театр произвел на меня впечатление солидного, серьезного дела, большого дела. И как это идет к нему, что нет музыки, не поднимается занавес, а раздвигается. Я, знаете, даже представить себе не мог такой игры и обстановки. Хорошо! Мне даже жаль, что я живу не в Москве, — так бы все и ходил в этот чудесный театр. Видел вашего брата, он стоял и хлопал. Никогда не хлопаю артистам — это обидно для них, т. е. должно быть обидно.

А что, видели вы ‘Сирано де Бержерак’ на сцене? Я недавно видел и пришел в восторг от пьесы.

Дорогу свободным гасконцам!

Мы южного неба сыны,

Мы все под полуденным солнцем

И_ _с_ _с_о_л_н_ц_е_м_ _в_ _к_р_о_в_и_ _р_о_ж_д_е_н_ы!

Мне страшно нравится это ‘солнце в крови’. Вот как надо жить — как Сирано’. И не надо — как ‘Дядя Ваня’ и все другие, иже с ним.

Однако — я утомил вас, наверно? До свидания!

У меня — плеврит. Кашляю во всю мочь и не сплю ночей от боли в боку. Весной непременно поеду в Ялту лечиться.

Крепко жму руку. Поклонитесь Средину, если увидите, а он пускай поклонится Ярцеву и Алексину.

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

3 февраля 1900 г. Ялта

3 февр.

Дорогой Алексей Максимович, спасибо Вам за письмо, за строки о Толстом и ‘Дяде Ване’, которого я не видел на сцене, спасибо вообще, что не забываете. Здесь, в благословенной Ялте, без писем можно было бы околеть. Праздность, дурацкая зима с постоянной температурой выше ноля, совершенное отсутствие интересных женщин, свиные рыла на набережной — все это может изгадить и износить человека в самое короткое время. Я устал, мне кажется, что зима тянется уже десять лет.

У Вас плеврит? Если так, то зачем Вы сидите в Нижнем? Зачем? Что Вам нужно в этом Нижнем, кстати сказать? Какая смола приклеила Вас к этому городу? Если Вам, как Вы пишете, нравится Москва, то отчего Вы не живете в Москве? В Москве театры и проч. и проч., а главное — из Москвы рукой подать за границу, а живя в Нижнем, Вы так и застрянете в Нижнем и дальше Васильсурска не поедете. Вам надо больше видеть, больше знать, шире знать. Воображение у Вас цепкое, ухватистое, но оно у Вас как большая печка, которой не дают достаточно дров. Это чувствуется вообще, да и в отдельности в рассказах: в рассказе Вы даете две-три фигуры, но эти фигуры стоят особнячком, вне массы, видно, что фигуры сии живут в Вашем воображении, но только фигуры, масса же не схвачена. Исключаю из сего Ваши крымские вещи (напр. ‘Мой спутник’), где кроме фигур чувствуется и человеческая масса, из которой они вышли, и воздух, и дальний план, одним словом — все. Видите, сколько я наговорил Вам — и это, чтоб Вы не сидели в Нижнем. Вы человек молодой, сильный, выносливый, я бы на Вашем месте в Индию укатил, чорт знает куда, я бы еще два факультета прошел. Я бы, да я бы — Вы смеетесь, а мне так обидно, что мне уже 40, что у меня одышка и всякая дрянь, мешающая жить свободно. Как бы ни было, будьте добрым человеком и товарищем, не сердитесь, что я в письмах читаю Вам наставления, как протопоп.

Напишите мне. Жду ‘Фому Горд[еева]’, которого я еще до сих пор не прочел как следует.

Нового ничего нет. Будьте здоровы, крепко жму руку.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Начало февраля 1900 г. Н.-Новгород

Читали вы статью Жуковского о вас в ‘СПБург[ских] ведомостях]’, No 34 от 4 февраля? Мне нравится эта статья, я давно ее знаю и безусловно согласен с тем, что ‘самосознание — паразит чувства’. Согрешил и я заметкой по поводу ‘Оврага’, но ее у меня испортил сначала редактор, а потом цензор. Знаете — ‘В овраге’ — удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших ваших вещей. И вы все лучше пишете, все сильнее, все красивее. Уж как хотите, — не сказать вам этого — не могу.

В Индию я не поеду, хотя очень бы это хорошо. И за границу не поеду. А вот пешечком по России собираюсь с одним приятелем. С конца апреля думаем двинуть себя в южные страны, на Дунай пойдем, к Черному морю и т. д. В Нижнем меня ничто не держит, я одинаково нелепо везде могу устроиться. Поэтому и живу в Нижнем. Впрочем, недавно чуть-чуть не переехал на жительство в Чернигов. Почему? Знакомых там нет ни души.

Мне ужасно нравится, что вы в письмах ко мне — ‘как протопоп’ ‘читаете наставления’, — я уже говорил вам, что это очень хорошо. Вы относитесь ко мне лучше всех ‘собратий по перу’ — это факт.

Ужасно я удивился, когда прочитал, что Толстой нашел в ‘Дяде Ване’ какой-то ‘нравственный недочет’. Думаю, что Энгельгардт что-то спутал. Сейчас эту пьесу здесь репетируют любители. Очень хороша будет Соня и весьма недурен Астров. Пишете вы еще что-нибудь?

Знаете — ужасно неприятно читать в ваших письмах, что вы скучаете. Вам это, видите ли, совершенно не подобает и решительно не нужно. Вы пишете ‘мне уже 40 лет’. Вам только еще 40 лет! А между тем, какую уйму вы написали и как написали. Вот оно что! Это ужасно трагично, что все русские люди ценят себя ниже действительной стоимости. Вы тоже, кажется, очень повинны в этом. ‘Фому’ вам вышлет ‘Жизнь’, она хочет переплести его как-то особенно, слышал я. А вы, Антон Павлович, пришлите мне ваш первый том. Пожалуйста. Там, судя по отзывам, есть масса рассказов, коих я не читал.

Сейчас отправил в Питер на утверждение ‘Устав нижегород. о-ва любителей художеств’. Устраиваем ‘о-во дешевых квартир’. Все это — заплаты на трещину души, желающей жить. До свидания вам!

Крепко жму руку и желаю написать драму.

А. Пешков

Горький — Чехову

Первая половина февраля 1900 г. Н.-Новгород

Сегодня Толстой прислал мне письмо, в котором говорит: ‘Как хорош рассказ Чехова в ‘Жизни’. Я чрезвычайно рад ему’.

Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика — тычет он пальцем в колыбельную песню Липы и, может быть, со слезами на глазах, — очень вероятно, что со слезами, я, будучи у него, видел это,— говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое. Обязательно пойду к нему, когда поеду к вам. А поеду я к вам, когда кончу повесть для ‘Жизни’.

Кстати — огромное и горячее спасибо вам за ‘Жизнь’. Ее хоть и замалчивают, но ваш рассказ свое дело сделает. Вы здорово поддержали ее, и какой вещью! Это, знаете, чертовски хорошо с вашей стороны.

Как ликует этот чудачина Поссе. С него дерут десять шкур, его все рвут, щиплют, кусают. Его ужасно не любят в Питере — верный знак, что человек хороший. В сущности — что ему редакторство? 200 р. в месяц? Он мог бы заработать вдвое больше. Честолюбие? Совершенно отсутствует. Ему, видите, хочется создать хороший журнал, литературный журнал. Я очень сочувствую этому, мне тоже этого хочется. Мне, признаться сказать, порой довольно-таки тяжко приходится от ‘Жизни’, да ладно. А вдруг действительно удастся создать журнал, да и хороший, чуткий? Надежды очень питают, хотя я и не юноша. Я, знаете, еще буду просить Вас за ‘Жизнь’, не оставьте вниманием! Дайте и еще рассказ, пожалуйста, дайте! Но, бога ради, не думайте, что я материально заинтересован в успехе ‘Жизни’. Нет, я получаю 150 р. за лист и — все. Был у меня пай, но я от него отказался, ну их к чорту! Это был какой-то дурацкий пай, мне его подарили ‘за трудолюбие’ в виде поощрения. Но я поссорился с двумя из пайщиков и возвратил им подарок.

Пишу повесть довольно нелепую.

Кончу — поеду в Ялту не надолго. И Поссе поедет со мной. Вот вы увидите, какой он славный. И тоже нелепый. У него ужасно смешной нос и тонкий, бабий голос. Он вообще похож на Юлию Петровну. Но это ничего. Есть у меня к вам просьба: не можете ли вы указать статей о вас до 94 года? Газетных статей? Я посылал в ‘бюро газетных справок’, отказали. Говорят, что дают только современные, из текущей жизни. А мне крайне нужно. Не знает ли Иван Павлович или ваша сестра? Пожалуйста, если можно, спросите их.

Крепко жму вам руку и желаю от души всего доброго и славного.

А. Пешков

Чехов — Горькому

15 февраля 1900 г. Ялта

15 февр.

Дорогой Алексей Максимович, Ваш фельетон в ‘Нижегор[одском] листке’ был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики. Вы же вполне владеете и пером журнального человека. Я думал сначала, что фельетон мне очень нравится, потому что Вы меня хвалите, потом же оказалось, что и Средин, и его семья, и Ярцев — все от него в восторге. Значит валяйте и публицистику, господь Вас благословит!

Что же мне не шлют ‘Фомы Гордеева’? Я читал его только урывками, а надо бы прочесть все сразу, в один присест, как я недавно прочел ‘Воскресенье’. Все, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, довольно неясных и сочиненных, — все поразило меня в этом романе силой, и богатством, и широтой, и неискренностью человека, который боится смерти, не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из свящ[енного] писания.

Напишите же, чтобы мне прислали Фому.

‘Двадцать шесть и одна’ — хороший рассказ, лучшее из того, что вообще печатается в ‘Жизни’, в сем дилетантском журнале. В рассказе сильно чувствуется место, пахнет бубликами.

‘Жизнь’ напечатала мой рассказ с грубыми опечатками (* Например ‘табельные’ вместо ‘заговенье’.), не взирая на то, что я читал корректуру. Раздражают меня в ‘Жизни’ и провинц[иальные] картинки Чирикова, и картина ‘С новым годом!’, и рассказ Гуревич.

Только что принесли Ваше письмо. Так не хотите в Индию? Напрасно. Когда в прошлом есть Индия, долгое плавание, то во время бессонницы есть о чем вспомнить. А поездка за границу отнимает мало времени, она не может помешать вам ходить пешком по России.

Мне скучно не в смысле Weiltschmerz {мировой скорби. — Ред.} не в смысле тоски существования, а просто скучно без людей, без музыки, которую я люблю, и без женщин, которых в Ялте нет. Скучно без икры и без кислой капусты.

Очень жаль, что Вы, по-видимому, раздумали приехать в Ялту. А здесь в мае будет Художественный театр из Москвы. Даст 5 спектаклей и потом останется репетировать. Вот приезжайте, на репетициях изучите условия сцены и потом в 5—8 дней напишете пьесу, которую я приветствовал бы радостно, от всей души.

Да, я теперь имею право выставлять на вид, что мне 40 лет, что я человек уже не молодой. Я был самым молодым беллетристом, но явились Вы — и я сразу посолиднел, и уже никто не называет меня самым молодым. Крепко жму руку. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов

Только что получил фельетон Жуковского.

Чехов — Горькому

6 марта 1900 г. Ялта

6 март

Милый Алексей Максимович, Художественный театр с 10-го апреля по 15 будет играть в Севастополе, с 16 по 21 — в Ялте. Даны будут: ‘Дядя Ваня’, ‘Чайка’, ‘Одинокие’ Гауптмана и ‘Эдда Габлер’ Ибсена. Непременно приезжайте. Вам надо поближе подойти к этому театру и присмотреться, чтобы написать пьесу. А вот если бы Вы побывали на репетициях, то Вы бы еще более навострились. Ничто так не знакомит с условиями сцены, как бестолковщина, происходящая на репетициях.

По Ялте пошел слух, будто Средин получил письмо от Вас. Вы приедете в начале апреля. Правда ли? Надо бы проверить этот слух, да итти к Средину нельзя, так как вот уже 5-й день валят дождь и снег. Нового ничего нет. Будьте здоровы и счастливы, скорее пишите ‘Мужика’. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов

Худож[ественный] театр приедет со своей обстановкой

Горький — Чехову

Ялта, Нижнего-Новгорода, 7. III. 1900 г.

Через неделю приеду. Пешков.

Горький — Чехову

Начало июня 1900 г. Мануйловка

Захотелось написать вам несколько слов. Я уже в Мануйловке, и адрес мой таков:

Почтовая станция Хорошки, Кобелякского уезда, Полтавской губернии, в село Мануйловку.

Хорошо в этой Мануйловке, очень хорошо. Тихо, мирно, немножко грустно. И немножко неловко, странно видеть кучи людей, которые совсем не говорят о литературе, театре и о всем ‘прекрасном и высоком’, до чего им совсем нет дела. Все-таки хохлы — славный народ,— мягкий, вежливый, я очень их люблю. Устроились мы недурно. Среди огромного, старого парка стоит красный каменный дом, в нем семь крошечных нелепых комнат с узкими и низенькими дверями, а в этих комнатах — мы. А рядом с нами на большой липе живет семейство сычей. В пруде — лягушки, — а у малорусских лягушек такие мелодичные голоса. Неподалеку от нас церковь, сторож на колокольне бьет часы. Собаки лают. Настоящая украинская луна смотрит в окно. Думается о боге и еще о чем-то таинственном и хорошем. Хочется сидеть неподвижно и только думать.

Приезжайте-ка сюда. Мы поместим вас в школе, в том же парке, неподалеку от нас. Комната у вас будет большая, никто не помешает вам. Тихо будет. Я начал купаться в милой реке Псле, где ходят огромные щуки. Красивая река. Отсюда, из деревни, при лунном свете и под жалостное пенье лягушек ялтинское бытие кажется мне еще более отвратительным, выдуманным, ненужным. С завтрашнего дня работаю.

Вам желаю того же и доброго здоровья желаю и всего хорошего. Крепко жму руку — и до свидания, пока.

Напишите, едете ли в Париж и, пожалуйста, высылайте мне корректуры, как обещали. Ну, до свидания, Антон Павлович! Поклон вашей маме и сестре. Жена тоже кланяется вам, просит напомнить о каком-то вашем портрете, обещанном ей, просит передать ее поклоны вашей семье.

А. Пешков

Чехов — Горькому

7 июля 1900 г. Ялта

7 июль 1900

Милый Алексей Максимович, сегодня я получил письмо от Капитолины Валериановны Назарьевой (Вашей поклонницы, пишущей под псевдонимом ‘Н. Левин’ в ‘Биржевых вед[омостях]’). Она спрашивает, где Вы, и просит Ваш портрет, чтобы поместить его в ‘Сочинениях’ — журнале Иеронима Ясинского. То есть не у меня просит, а у Вас. Ее адрес: Петербург, Надеждинская, 11, кв. 11. Два раза одиннадцать. Вот!

Затем получил я в ответ на свой отказ длинное письмо от Мельшина. Письмо длинное и неубедительное, но я все же не знаю, как мне быть — писать ему еще раз письмо или не писать.

Ну, как Вы живете? Ваше письмо я получил вскорости после Вашего отбытия из Ялты, нового у Вас еще ничего не было, а теперь полагаю, есть куча всякого рода новостей, самых интересных. Был сенокос? Написали пьесу? Пишите, пишите и пишите, пишите обыкновенно, по-простецки — и да будет Вам хвала велия! Как обещано было, пришлите мне, я прочту и напишу свое мнение весьма откровенно, и слова, для сцены неудобные, подчеркну карандашом. Все исполню, только пишите, пожалуйста, не теряйте времени и настроения.

Сейчас нижегородская барыня Анна Иноземцева привезла мне первый том своих сочинений (‘Собрание сочинений’, том первый) — и уехала, не повидавшись со мной. С портретом. Книга напечатана в Нижнем-Новгороде, а потому я называю ее нижегородской.

К Вам — увы! — приехать не могу, потому что мне нужно в Париж, нужно в Москву делать операцию (геморрой), нужно оставаться в Ялте, чтобы писать, нужно уехать куда-нибудь далеко, далеко и надолго… Нового в Ялте ничего нет. Жарко, но не очень. Мои — в Гурзуфе, я живу в Ялте один. Средин здоров, но был болен и довольно серьезно. Мы два дня очень беспокоились, хотели выписывать от Вас Анатолия, но потом все обошлось, все стало, как было.

Черкните мне о том, о сем, как живете, как пишется. Если меня не будет в Ялте, то ваше письмо, равно как и пьесу мне вышлют туда, где я буду. Об этом не беспокойтесь, все будет цело и невредимо. Вернее же всего, что до 5—10 августа я буду сидеть дома.

Екатерине Павловне мой привет и нижайший поклон, а Вашего Максимку благословляю обеими руками и целую его. У нас все благополучно. Когда Вас провожали, я был немножко нездоров, а теперь ничего.

Ну, будьте здоровы, счастливы и богом хранимы.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Начало июля 1900 г. Мануйловка

Дорогой Антон Павлович!

Поедемте в Китай? Как-то раз, в Ялте, вы сказали, что поехали бы. Поедемте! Мне ужасно хочется попасть туда, и я думаю предложить себя кому-нибудь в корреспонденты. Жена не очень охотно отпускает меня одного, но говорит, что была бы совершенно спокойна за меня, если б и вы ехали. Едемте, дорогой Антон Павлович! Там — интересно, здесь серо.

Жду ответа. Скорого ответа.

Ваш Горький

Хорошки, Кобелякского уезда, Полтавской губ., в Мануйловку.

Горький — Чехову

Первая половина июля 1900 г. Мануйловка.

С драмой тихо, дорогой Антон Павлович. Никак не могу понять, зачем существует 3-й акт? По размышлению моему выходит так: акт первый — завязка, второй — канитель, третий — развязка. Однако все же я сочиняю, хотя держу в уме совет Щеглова: прежде всего напиши пятиактную трагедию, через год перестрой ее в 3-актную драму, сию, еще через год, в одноактный водевиль, засим, тоже через год, водевиль сожги, а сам женись на богатой бабе и — дело будет в шляпе. Впрочем, это кажется не Щеглов рекомендует, а кто-то другой.

Одолевают меня китайские мысли. Очень хочется в Китай! Давно уж ничего не хотелось с такой силой. Вам тоже хочется ехать далеко — поедемте! Право! Хорошо бы!..

А про Якубовича я и забыл, так что если б вы не написали, — я б и не ответил ему на письмо. Сейчас написал отказ в категорической форме, сославшись на недостаток времени, хотя следовало прямо сказать, что в предприятиях партийного характера участвовать не склонен. Но — жаль обижать их, ибо на такую формулировку они всенепременно обидятся.

Хорошо здесь жить, знаете. По праздникам я с компанией мужиков отправляюсь с утра в лес на Псел и там провожу с ними целый день. Поем песни, варим кашу, выпиваем понемногу и разговариваем о разных разностях. Мужики здесь хорошие, грамотные, с чувством собственного достоинства, крепостного права не знали, и к панам относятся хорошо, по-человечески. Просто. В пятницу вечером еду с ними ловить рыбу волоком, и ночуем в лесу на сене. Субботу и воскресенье будем жить в лесу. И пить будем, и гулять будем, а смерть придет — умирать будем! Хорошо! А все ж таки — что-то грустное есть в мужиках, в деревне, в хохлацкой песне.

Я очень ревностно забочусь о том, чтобы мне не сосало сердца — а сосет. Бог знает отчего, не пойму.

Читал я мужикам ‘В овраге’. Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — чорт знает до чего! Так что один мужик, Петро Дерид, даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит ‘велика матушка Россия’. Да, славно все это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики — и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный вы человек, Ан[тон] Пав[лович], и огромный вы талантище.

Купаюсь я каждый день, играю в городки, очень поздоровел. Желаю этого вам от всего сердца. Жму руку.

До свидания!

Отвечайте про Китай.

Ваш А. Пешков

Хорошки, Полтавской, Кобелякского уезда, в Мануйловку.

Чехов — Горькому

12 июля 1900 г. Ялта

12 июль

Милый Алексей Максимович, Ваше приглашение в Китай удивило меня. А пьеса? Как же пьеса? Вы кончили, стало быть? Как бы ни было, в Китай ехать уже поздно, так как, по-видимому, война приходит к концу. Да и поехать туда я могу только врачом. Военным врачом. Если война затянется, то поеду, а пока вот сижу и пишу помаленьку.

Получили мое письмо? Ответили Назарьевой?

У нас ничего нового, только жарища и духота почти невыносимые.

Екатерине Павловне и Максиму поклон нижайший и привет. Будьте здоровы и счастливы.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Вторая половина августа 1900 г. Мануйловка

Сим извещаю вас, дорогой Антон Павлович, что драма М. Горького, довезенная им, в поте лица, до третьего акта, благополучно скончалась. Ее разорвало со скуки и от обилия ремарок. Разорвав ее в мелкие клочочки, я вздохнул от удовольствия и в данное время сочиняю из нее повесть.

Говоря серьезно — мне очень неприятна эта неудача. И не столько сама по себе, сколько при мысли о там, с какой рожей я встречу Алексеева и Данченко. Пред вами я — оправдаюсь, т. е. драму все-таки напишу. Непременно! Это, знаете, очень любопытно как дисциплина, очень учит дорожить словами. Хочется сказать ‘он с усмешкой посмотрел на шкаф’, — а нельзя. Сначала я чувствовал себя так, как будто кто-то неотступно торчит за моей спиной и готов крикнуть — ‘не смей!’ Думаю, что это письмо не застанет вас в Ялте. Но надеюсь, что его перешлют вам. Через несколько дней я уезжаю отсюда в Нижний и буду в Москве. Если вы там, я вас найду. Но если вы где-то в ином месте, — напишите, пожалуйста, в Нижний, когда вы будете в Москве? Я буду там около 20 сентября, непременно. Приеду уже из Нижнего. Очень хочется увидать вас.

В Нижний пишите на ‘Нижегор[одский] листок’.

Я очень поздоровел здесь. Жена вам кланяется.

Крепко жму руку. Желаю всего доброго.

А. Пешков

Горький — Чехову

Ялта, Москвы, 4. IX. 1900 г.

Любим вас и шлем привет. Пешков, Поссе, Бунин, Сулержицкий, Пятницкий.

Чехов — Горькому

8 сентября 1900 г. Ялта

8 сентябрь 1900

Ну-c, дорогой Алексей Максимович, посылаю Вам письмо, полученное мной вчера, по-видимому, оно относится к Вам и посылалось главным образом для Вас.

Только что прочитал в газете, что Вы пишете пьесу. Пишите, пишите, пишите! Это нужно. Если провалится, то не беда. Неуспех скоро забудется, зато успех, хотя бы и незначительный, может принести театру превеликую пользу.

Если напишете мне, то я еще успею получить здесь Ваше письмо. Выеду я отсюда, из Ялты, не ранее 22-го сент[ября]. Выеду в Москву, а если там будет очень холодно, то за границу.

Телеграмму получил, merci.

Смотрите же, как только приеду в Москву, буду телеграфировать Вам, приезжайте тогда, поболтаемся вместе, покатаемся поперек Москвы.

Ваш А. Чехов

Поклонитесь Вашей жене и скажите, что фотографию свою, хорошую, пришлю ей из Москвы или заграницы.

Горький — Чехову

Первая половина сентября 1900 г. Н.-Новгород

Барынино письмо прочитал внимательно, — храбрая барыня и ловко меня распатронила! А впрочем — ну ее к мужу!

Газеты зря кричат. Драму я не написал и не пишу пока. Пишу повесть и скоро ее кончу, а как только кончу, — начну драму. Начну сначала и в новом роде. Неуспеха — не боюсь, был хвален со всех сторон, и хоть силен был звон, а я не оглушен. Прекрасно чувствую, что скоро начнут лаять столь же неосновательно и громко, как и хвалили.

Но все это — не интересно, дорогой и уважаемый Антон Павлович. А вот ‘Снегурочка’ — это событие! Огромное событие — поверьте! Я хоть и плохо понимаю, но почти всегда безошибочно чувствую красивое и важное в области искусства. Чудно, великолепно ставят художники эту пьесу, изумительно хорошо! Я был на репетиции без костюмов и декораций, но ушел из Ромэновской залы очарованный и обрадованный до слез. Как играют Москвин, Качалов, Грибунин, Ол. Леон., Савицкая! Все хороши, один другого лучше, и, — ей-богу, они как ангелы, посланные с неба рассказывать людям глубины красоты и поэзии.

20-го еду в Москву на первое представление, еду во что бы то ни стало. Я нездоров, уже в Москве схватил плеврит сухой в правом легком. Но это пустяки. Вам, по-моему, не следует ехать в Москву, — захвораете. Но ради ‘Снегурочки’ — стоит поехать хоть на северный полюс, право. И если бы вы приехали к 20-му, — то-то хорошо было бы!

Будучи в Москве, был я у Марии Павловны, был и у Книпперов. Понравились мне все они — ужасно! Дядя офицер — такая прелесть. Просто восторг, ей-богу. И мать тоже, и студент. Ночевал также у артиста Асафа Тихомирова — милейший парень! Видел писательницу Крандиевскую — хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо хорошая мать, дети — славные, держится просто, вас любит до безумия и хорошо понимает. Жаль ее — она глуховата немного, и, говоря с ней, приходится кричать. Должно быть, ей ужасно обидно быть глухой. Хорошая бабочка. Сижу я на репетиции в театре, вдруг являются Поссе, Пятницкий, Бунин и Сулержицкий…..

Вся эта публика в восторге от ‘Снегурочки’. Поссе и Пятницкий приедут из Питера к 20-му. Это — законно. Видели бы вы, как хорош бобыль — Москвин, царь — Качалов и Лель — Ольга Леонардовна! Она будет иметь дьявольский успех — это факт. Его разделят с нею и все другие, но она — ошарашит публику пением, кроме красивой и умной игры. Музыка в ‘Снегурочке’ — колоритна до умопомрачения, даром что ее кривой Гречанинов писал. Милый он человек! Любит народную песню, знает ее и прекрасно чувствует.

Художественный театр — это так же хорошо и значительно, как Третьяковская галлерея, Василий Блаженный и все самое лучшее в Москве. Не любить его — невозможно, не работать для него — преступление — ей-богу!

Я, знаете, преисполнен какой-то радостью от ‘Снегурочки’ и хотя видел в Москве вещи ужасно грустные — но уехал из нее — точно в живой воде выкупался. Видел я, например, женщину редкой духовной и телесной красоты, давно я ее знаю — дивная женщина! И вот она уже девятый месяц лежит в постели полумертвая и полуумная, от того что жизнь — грязна, лжива и нет в ней места для хороших людей. Женщина эта — заболела от того, что огромная масса других женщин сносит легко — от несоответствия мечты с действительностью. Жалко мне ее так — что если б надо было убить человека для ее здоровья и счастья — я бы убил.

Больше писать не буду, ибо хочется ругаться и стало грустно. Жена кланяется вам и благодарит за портрет.

Будьте здоровы! Крепко жму руку. Просить вас приехать в М[оскву] к 20-му — не смею.

Но хочется мне этого ужасно. Нет, уж поезжайте за границу. Пьесу кончили?

Купил ваш 2-й том. Сколько там нового для меня! Если бы вы выслали мне корректуры следующих томов! Это облегчило бы мне мою задачу.

Всего доброго!

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

28 сентября 1900 г. Ялта

28 сент. 1900

Милый Алексей Максимович, купите в Нижнем, если есть, или выпишите книжку некоего Данилова И. А. ‘В тихой пристани’ и прочтите там средний рассказ, написанный в форме дневника. Непременно прочтите — и напишите мне, в самом ли деле эта вещь добропорядочная, как мне показалось.

Если в октябре буду в Москве, то напишу Вам.

Сегодня получил я от Меньшикова письмо, приглашает Вас очень работать в ‘Неделе’. Там, кстати сказать, хорошо платят.

Что новенького? Черкните мне, пожалуйста. Не дайте околеть со скуки.

Вашей жене и сынишке мой поклон и сердечный привет.

Ваш А. Чехов

‘В тихой пристани’ умная вещь. Только не следовало бы ее в виде дневника писать. Впечатление оставляет крупное. Во всяком случае, не стану забегать, прочтите сами.

Горький — Чехову

Начало октября 1900 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Я только что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь лицезрением всяческих диковин вроде Снегурочки и Васнецова, Смерти Грозного и Шаляпина, Мамонтова Саввы и Крандиевской. Очень устал, обалдел и — рад, что воротился в свой Нижний. Снегурочкой — очарован. Ол[ьга] Леон[ардовна] — идеальный Лель. Недурна в этой роли и Андреева, но Ол[ьга] Леон[ардовна] — восторг! Милая, солнечная, сказочная и — как она хорошо поет! Музыка в Снегурочке до слез хороша — простая, наивная, настоящая русская. Господи, как все это было славно! Как сон, как сказка! Великолепен царь Берендей — Качалов, молодой парень, обладающий редкостным голосом по красоте и гибкости. Хороши обе Снегурки, и Лилина и Мундт. Ох, я много мог бы написать о этом славном театре, в котором даже плотники любят искусство больше и бескорыстнее, чем многие из русских ‘известных литераторов’. Для меня театр, Васнецов и сумасшедшая семья Книппер — дали ужасно много радости, но я боюсь, что вам, мой хороший, любимый вы мой человек, от моей радости будет еще грустнее в этой чортовой пустынной и тесной Ялте. А хотелось бы мне, чтоб и вас жизнь осыпала целой кучей искр радости. Уезжайте куда-нибудь!

Хорошо побывать в Мос[кве], но быть в ней неделю — утомительно. Видел я Мамонтова — оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему, а просто он слишком любит красивое и в любви своей — увлекся. Впрочем — разве можно любить красивое — слишком? Искусство — как бог, ему мало всей любви, какая есть в сердце человека, ему — божеские почести. И когда я вижу Морозова за кулисами театра, в пыли и в трепете за успех пьесы — я ему готов простить все его фабрики, — в чем он, впрочем, не нуждается, — я его люблю, ибо он — бескорыстно любит искусство, что я почти осязаю в его мужицкой, купеческой, стяжательной душе.

Васнецов — кланяется вам. Все больше я люблю и уважаю этого огромного поэта. Его Баян — грандиозная вещь. А сколько у него еще живых, красивых, мощных сюжетов для картин! Желаю ему бессмертия.

Крандиевская. Простая, милая женщина, глухая. Любит вас — безумно и хорошо понимает. Славная баба, совсем непохожая на ‘интеллигентку’. Говоря с ней, приходится кричать, но это ничего, она тоже многое любит, и со страстью. А мне это дорого. Шаляпин — простой парень, большущий, неуклюжий, с грубым умным лицом. В каждом суждении его чувствуется артист. Но я провел с ним полчаса, не больше.

Очень мне понравился в этот приезд умница Данченко. Я прямо рад, что знаком с ним. Я рассказал ему мою пьесу, и он сразу, двумя-тремя замечаниями, меткими, верными, привел мою пьесу в себя. Все исправил, переставил, и я удивился сам, как все вышло ловко и стройно. Вот молодчина!

У Книппер я обедал с женой. Анна Ивановна пела вместе с дочерью и одна — хорошо! Тут же была мать Средина — прекрасная старуха. Удивительно, что все хорошие старухи, которых я знаю, обладают безобразными физиономиями. Хорошо у Книппер — просто и чертовски весело.

В неделю эту я пережил чорт знает как много! Я поехал в М[оскву] под таким впечатлением: за два дня до отъезда вхожу в квартиру Чешихина-Ветринского — может, знаете его книги о Грановском и сороковых годах? — вхожу и — вижу: на пороге его квартиры лежит брат его жены, 17-летний мальчик, а голова у него сорвана и вдребезги разбита, так что на шее висит одна нижняя челюсть. Неподалеку лежит часть лба и кусок щеки, а между ними — открытый глаз. На потолке, стенах — мозг и кровь. В руках мальчика двустволка. Он выстрелил себе в рот из обоих стволов дробью. От любви и от недостатка правды в жизни.

В тот же день получил телеграмму из Мос[квы] ‘Зина скончалась’. Зина — это чудная женщина, мать четверых детей, дочь той барыни Позерн, которой я посвятил одну свою книжку. Это был человек кристально чистой души. Она однажды увидала, как ее муж расстегивал кофточку на груди швейки, жившей в их доме, и, увидав это, — упала на пол. С этой ночи она прохворала девять месяцев и семь дней. Все время она лежала в постели и ее перекладывали на простынях. У ней было воспаление всей нервной системы, что-то произошло с ганглиями — это возможно? — Болело у нее все — кости, кожа, мускулы, ногти, волосы. За семь минут до смерти она сказала: ‘Я скоро умру — слава богу! Не говорите детям о том, что я умерла, в продолжение года, умоляю вас’. И умерла. Я ее любил. Пять лет тому назад я думал, что без нее не сумею жить. А теперь — но приезде в Москву я проводил ее тело от Смоленского рынка до Курского вокзала и — поехал в театр смотреть ‘Снегурочку’. Это — кощунство, это безобразно. Я — какое-то жадное животное или я туп и черств? Теперь, когда я рассказываю это вам, — мне совестно, но вообще я об этом даже не думаю. И то, что я не думаю,— возмущает меня. Теперь…

Третьего дня, проснувшись рано утром, я увидал, что на моей постели сидит девушка в ночном костюме. Она спрашивает меня — верую ли я в бога? Я думал, это во сне и говорил с нею о боге и многом другом. Потом она встала и ушла в другие комнаты, и вдруг там раздался дикий вой тещи, жены, кормилицы. Оказалось, что девушка — не сон. Это сошла с ума сестра нашего соседа по квартире, учителя Ильинского. Теперь у нас все испуганы и держат дверь на запоре, хотя больную уже увезли в больницу. Но из моей памяти ее никто не увезет.

Вы видите, что я живу жизнью фантастической, нелепой. У меня мутится в голове, и я завидую вашему покою. К вам, мне кажется, жизнь относится как к святыне, она не трогает вас в вашем уединении, она знает вашу тихую любовь к людям и не желает нарушать ее, грубо вторгаясь к вам. Может быть, все это не так. Может быть, она не щадит вас, задевая ваше наиболее чуткое. Я завидую вам потому, что мне начинает казаться — не слишком ли много заботится жизнь о том, чтобы насытить меня впечатлениями? Порою, знаете, в голове у меня вертится все, все путается, и я чувствую себя не особенно ладно.

А еще я чувствую, что люди глупы. Им нужен бог, чтобы жить было легче. А они отвергают его и смеются над теми, которые утверждают. Соловьев! Я теперь читаю его. Какой умный и тонкий! Читаю Анунцио — красиво! Но непонятно. Нужен бог, Антон Павлович, как вы думаете? Но оставим это. И вы простите меня за это грубое, бессвязное письмо, которое ворвется к вам потоком мутной воды, как я представляю. Простите. Я груб, как бык.

Книгу Данилина завтра же куплю, прочитаю и расскажу вам впечатление. Спокойно расскажу. В Москве познакомился я с Брюсовым. Очень он понравился мне, — скромный, умный, искренний. Книгоиздательство ‘Скорпион’ — Брюсов и прочие декаденты — затевают издать альманах. Просят у меня рассказ. Я — дам. Непременно. Будут ругать меня, потому и дам. А то слишком уж много популярности. Кстати — как прав Меньшиков, указав в своей статье на то, что я обязан популярностью — большой ее дозой — тому, что в печати появилась моя автобиография. И прав, упрекая меня в романтизме, хотя не прав, говоря, что романтизм почерпнут мной у интеллигенции. Какой у нее романтизм! — Чорт бы ее взял.

В ‘Неделю’ не пойду, некогда. Меньшикова не люблю за Вяземского и за Жеденова. Он — злой, этот Меньшиков. И он напрасно толстовит, не идет это к нему — и, думается мне, только мешает развернуться его недюжинному, страстному таланту.

Пишу повесть, скоро кончу. Сейчас же принимаюсь, за драму, которую хочется посвятить Данченко. А вы как, Антон Павлович? Написали что-нибудь? Поссе показывал мне вашу телеграмму, в которой вы извещаете его, что в октябре пришлете ему что-то. Поссе рад, как ребенок. Я тоже рад. Корректур марксова издания вы мне не присылаете, хотя и обещали. Ну, хорошо. Все равно, теперь мне некогда было бы писать статью. Но летом я заберусь куда-нибудь в глушь, все прочитаю и буду писать с наслаждением, с радостью. А хорошо работать! Вот я пишу и очень доволен, хотя повесть-то длинна и скучна будет. Очень смущен тем, что никак не могу дать ей название.

Однако — пора дать вам отдохнуть. До свидания!

Дай бог вам счастья — уезжайте куда-нибудь. Крепко обнимаю вас.

А. Пешков

Канатная, д. Лемке

Горький — Чехову

Октябрь 1900 г. Н.-Новгород

Был в Москве, но книжку Данилова нигде не нашел. Может, вы мне пришлете, а я вам возвращу ее прочитав?

Был в Ясной Поляне. Увез оттуда огромную кучу впечатлений, в коих и по сей день разобраться не могу. Господи! Какая сволочь окружает Льва Николаевича! Я провел там целый день с утра до вечера и все присматривался к этим пошлым, лживым людям. Одни из них — директор банка. Он не курил, не ел мяса, сожалел о том, что он не готтентот, а культурный человек и европеец, и, говоря о разврате в обществе, с ужасом хватался за голову. А я смотрел на него, и мне почему-то казалось, что он пьяница, обжора и бывает у Омона. Мы вместе с ним поехали ночью на станцию, дорогой он с наслаждением запалил папиросу и начал препошло посмеиваться над вегетарианцами. С ним была дочь его — девушка, лет 17, красивая и, должно быть, очень чистая. На станции, в ожидании поезда, повинуясь неотвязному убеждению моему в его лживости, я заговорил об Омоне и — поймал вора! Да, он бывает в кабаках и даже спасал девицу из Омона, даже дал ей, якобы, 900 крон ради спасения ее. Врет мерзавец! Не для спасения дал! Как скверно, фальшиво он рассказывал об этом! И все при дочери, при девушке. Другой был тут, какой-то полуидиот из купцов, тоже жалкий и мерзкий. Как они держатся! Лакей Льва — лучше их, у лакеев больше чувства собственного достоинства. А эти люди — прирожденные рабы, они ползают на брюхе, умиляются, готовы целовать ноги, лизать пятки графа. И — все это фальшиво, не нужно им. Зачем они тут? Все равно как скорпионы и сколопендры, они выползают на солнце, но те, хотя и гадкие, сидят смирно, а эти извиваются, шумят. Гадкое впечатление.

Очень понравилась мне графиня. Раньше она мне не нравилась, но теперь я вижу в ней человека сильного, искреннего, вижу в ней — мать, верного стража интересов детей своих. Она много рассказывала мне о своей жизни, — не легкая жизнь, надо говорить правду! Нравится мне и то, что она говорит: ‘Я не выношу толстовцев, они омерзительны мне своей фальшью и лживостью’. Говоря так, она не боится, что толстовцы, сидящие тут же, услышат ее слова, и это увеличивает вес и ценность ее слов.

Не понравился мне Лев Львович. Глупый он и надутый. Маленькая кометочка, не имеющая своего пути и еще более ничтожная в свете того солнца, около которого беспутно копошится. Статьи Льва Николаевича ‘Рабство нашего времени’, ‘В чем корень зла’ и ‘Но убий’ — произвели на меня впечатление наивных сочинений гимназиста. Так все это плохо, так не нужно, однообразно и тяжело и так не идет к нему. Но когда он, Л[ев] Н[иколаевич], начал говорить о Мамине — это было чорт знает как хорошо, ярко, верно, сильно! И когда он начал передавать содержание ‘Отца Сергия’ — это было удивительно сильно, и я слушал рассказ, ошеломленный и красотой изложения, и простотой, и идеей. И смотрел на старика, как на водопад, как на стихийную творческую силищу. Изумительно велик этот человек, и поражает он живучестью своего духа, так поражает, что думаешь — подобный ему — невозможен. Но — и жесток он! В одном месте рассказа, где он с холодной яростью бога повалил в грязь своего Сергия, предварительно измучив его — я чуть не заревел от жалости. Лев Толстой людей не любит, нет. Он судит их только, и судит жестоко, очень уж страшно. Не нравится мне его суждение о боге. Какой это бог? Это частица _г_р_а_ф_а_ Льва Толстого, а не бог, ‘тот бог, без которого жить людям нельзя’ {В 1935 г., просматривая свои письма к Чехову перед тем, как дать разрешение опубликовать их в сборнике: ‘М. Горький. Материалы и исследования’, т. II, М.—Л. 1936, Горький указал, что слова ‘тот бог, без которого жить людям нельзя’, следует взять в кавычки, как слова Л. Н. Толстого. — Ред.}. Говорит он, Л[ев] Н[иколаевич], про себя — я анархист. Отчасти, да. Но разрушая одни правила, он строит другие, столь же суровые для людей, столь же тяжелые — это не анархизм, а губернаторство какое-то. Но все сие покрывает ‘Отец Сергий’.

Говорилось о вас отечески нежным тоном. Хорошо он о вас говорит. Поругал меня за ‘Мужика’ — тоже хорошо. В Москве слышал я, что вы скоро там будете. Когда именно?

Слышал от многих людей, что 39-е представление ‘Дяди Вани’ прошло поразительно хорошо. Говорят, Вишневский играл без крика и шума, и так, что Лужский в сцене с ним побледнел со страха, а потом заплакал от радости. И плакала публика и актеры. Мне, наконец, хочется переехать в Москву ради этого театра. Ну, до свидания!

Крепко жму руку. Поклонитесь ялтинцам. Пришлите Данилова.

Ваш А. Пешков

Чехов — Горькому

16 октября 1900 г. Ялта

16 окт.

Милый Алексей Максимович, посылаю Вам Данилина. Когда прочтете, пошлите его по адресу: ‘Таганрог, Городская библиотека’. И внизу под адресом напишите: ‘от А. Чехова’.

Ну-с, сударь мой, 21-го сего месяца уезжаю в Москву, а оттуда за границу. Можете себе представить, написал пьесу. Но так как она пойдет не теперь, а лишь в будущем сезоне, то я не переписал ее начисто. Пусть так полежит. Ужасно трудно было писать ‘Трех сестер’. Ведь три героини, каждая должна быть на свой образец, и все три — генеральские дочки! Действие происходит в провинциальном городе, вроде Перми, среда — военные, артиллерия.

Погода в Ялте чудесная, свежая, здоровье мое поправилось. В Москву даже не хочется ехать отсюда, так хорошо работается и так приятно не испытывать в заднем проходе зуда, который был у меня все лето. Я даже не кашляю и даже ем уже мясо. Живу один, совершенно один. Мать в Москве.

Спасибо Вам, голубчик, за письма, большое спасибо. Я прочел их по два раза.

Кланяйтесь Вашей жене и Максимке, душевный им привет. Итак, до свидания в Москве. Надеюсь, не надуете, увидимся.

Да хранит Вас бог!

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

18 марта 1901 г. Ялта

18 март 1901

Милый Алексей Максимович, где Вы? Давно уже жду от Вас письма, по возможности длинного, и никак не дождусь. Ваши ‘Трое’ читаю с большим удовольствием — имейте сие в виду — с громадным удовольствием.

Скоро у вас весна, настоящая, русская, а у нас уже крымская весна в самом разгаре, здешняя весна, как красивая татарка — любоваться ею можно и все можно, но любить нельзя.

Я слышал, что в Петербурге и потом в Москве Вы были невеселы. Напишите же, в чем дело, я мало, почти ничего не знаю, как и подобает россиянину, проживающему в Татарии, но предчувствую очень многое.

Итак, позвольте ждать от Вас письма.

Поклонитесь Вашей жене, ей и Максимке желаю всего хорошего, главное — здоровья.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Конец марта 1901 г. Н.-Новгород

Я давно собирался написать вам, дорогой и любимый Антон Павлович, да теперь, видите ли, такое у меня настроение, что я решительно не могу сосредоточиться на чем-либо. Каждый день напряженно ждешь чего-нибудь нового, каждый день слышишь невероятные разговоры и сообщения, нервы все время туго натянуты, и каждый день видишь десяток, а то и больше, людей столь же возбужденных, как и сам ты. Вчера наш губернатор привез из Питера несколько точных известий. Вяземский выслан, против 43-х и 39-ти литераторов, подписавших письмо, осуждающее действия полиции 4 марта, предполагается возбудить дело о подстрекательстве к сопротивлению властям, в войсках гвардии сильное недовольство последними распоряжениями, а особенно участием отряда лейб-гвардии казаков в бою 4-го. Существует закон, кой запрещает войскам подчиняться команде лиц, к составу войск не принадлежащих, вы, наверное, читали циркуляры Драгомирова, часто напоминающего войскам своего округа о существовании этого закона. А четвертого казаками командовал Клейгельс. Исееву товарищи предложили выйти из полка. Вообще, надо сказать по совести, офицерство ведет себя очень добропорядочно. При допросе арестованных за 4-е число их спрашивали главным образом о том, какую роль в драке играл Вяземский и кто те два офицера, которые обнажили шашки в защиту публики и дрались с казаками. Одного из этих офицеров я видел в момент, когда он прорвался сквозь цепь жандармов. Он весь был облит кровью, а лицо у него было буквально изувечено нагайками. О другом очевидцы говорят, что он бил по башкам казаков обухом шашки и кричал: бейте их, они пьяные! они не имеют права бить нас, мы публика! Какой-то артиллерист-офицер на моих глазах сшиб жандарма с коня ударом шашки (не обнаженной). Во все время свалки офицерство вытаскивало женщин из-под лошадей, вырывало арестованных из рук полиции и вообще держалось прекрасно. То же и в Москве, где офицеры почти извинялись перед публикой, загнанной в манеж, указывая на то, что они-де обязаны повиноваться распоряжениям полиции вследствие приказа командующего войсками, а не воинскому уставу. Роль Вяземского такова: в то время, когда Н. Ф. Анненский бросился на защиту избиваемого Пешехонова, Вяземский тоже бросился за ним и закричал Клейгельсу, чтобы он прекратил это безобразие! А когда избитый Анненский подошел к нему, Вяз[емский] подвел его к Клейгельсу и наговорил последнему резкостей, громко упрекая в зверстве, превышении власти и т. д. Туган и Струве из тюрьмы выпущены. Арестованных из Питера высылают. На пасхе в П[етербурге] ждут новых беспорядков. Того же ожидают в Киеве, Екатеринославе, Харькове, Риге и Рязани, где публика, вкупе с высланными студентами, устроила уже скандал во время молебна о здравии Победоносцева. У нас тоже возможны беспорядки. Здесь до 70 человек иногородних студентов, полуголодных, битых, возбужденных и возбуждающих публику. Очень прошу вас, дорогой А[нтон] П[авлович], пособирайте деньжат для голодающих студиозов, ибо здесь источники иссякают. Теперь в Ялте съезд, собрать сотню, другую, я думаю, можно. В Москве и Питере собрано много, туда посылать бесполезно.

Сейчас получил письмо из Владимира. Земцам, подписавшим телеграмму Анненскому, предложено удалиться с занимаемых ими должностей. Говорят, что то же будет и с нашими. Нам, нижегородцам, должно еще влететь за посланную нами телеграмму с выражением сочувствия союзу, эта телеграмма к передаче адресату не была разрешена, о чем меня известили официальным путем. Несмотря на репрессии и благодаря им — оппозиционное настроение сильно растет.

Следственное производство по делу о 4-м мар[та] установило точные цифры избитых: мужчин 62, женщин 34, убито — 4, технолог Стеллинг, медик Анненский, курсистка и старуха задавлены лошадьми. Полиции, жандармов и казаков ранено 54. Это за время минут 30—40, не больше! Судите же сами, какая горячая была схватка! Я вовеки не забуду этой битвы! Дрались — дико, зверски, как та, так и другая сторона. Женщин хватали за волосы и хлестали нагайками, одной моей знакомой курсистке набили спину, как подушку, досиня, другой проломили голову, еще одной выбили глаз. Но хотя рыло и в крови, а еще неизвестно, чья взяла.

Ну, пока — до свидания! Очень хотел бы видеть вас. Крепко жму руку. Пожалуйста, похлопочите насчет денег. Кланяйтесь знакомым. Наши староверы послали царю петицию о веротерпимости, подписав ее в числе 49 473 человек. Начальство очень ищет инициатора и сочинителя. Вообще у начальства хлопот — много. Надеюсь — будет еще больше. Жизнь приняла характер напряженный, жуткий. Кажется, что где-то около тебя, в сумраке событий, притаился огромный, черный зверь и ждет, и соображает — кого пожрать. А студентики — милые люди, славные люди. Лучшие люди в эти дни, ибо бесстрашно идут, дабы победить или погибнуть. Погибнут или победят — не важно, важна драка, ибо драка — жизнь. Хорошо живется!

Ну, до свидания, до свидания, дорогой мой Антон Павлович, дай вам боже здоровья, охоты работать, счастья, ибо никогда не поздно быть счастливым. Всего, всего доброго, хороший вы человек. А ‘Три сестры’ идут — изумительно! Лучше ‘Дяди Вани’. Музыка, не игра. Об этом напишу после, когда немного приду в себя.

А. Пешков

Чехов — Горькому

28 мая 1901 г. Пьяный Бор

28 мая. Пьяный Бор

Милый Алексей Максимович, я чорт знает где, на Пьяном Бору, и буду сидеть здесь до 5 часов утра, а теперь только полдень!

Долгополов взял билеты до Пьяного Бора, между тем нужно брать только до Казани и здесь пересаживаться на пароход, идущий в Уфу. Сижу на пристани, в толпе, рядом кашляет на пол чахоточный, идет дождь — одним словом, этого я Долгополову никогда не прощу.

Напишите же мне в Аксеново, как Ваши дела, как чувствует себя Екатерина Павловна.

Моя супружница шлет Вам привет и низко кланяется.

Сидеть здесь в Пьяном Бору — о, это ужасно, это похоже на мое путешествие по Сибири… Днем еще ничего, а каково-то будет ночью!

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

8 июня 1901 г. Аксенове

8 июня 1901

Здравствуйте, милый Алексей Максимович! Я живу в Аксенове, пью кумыс, и во мне прибавилось уже 8 фунтов. Еще раз повторяю свой адрес: Аксенове Уфимской губ. Жизнь сытая, но скучная.

На днях в Нижнем будет писатель Иван Щеглов (Леонтьев), который, по всей вероятности, будет искать Вас, чтобы повидаться. Он просил у меня Ваш адрес, я послал ему. Это человек с большими странностями, но добряк большой, и к тому же еще бедняк.

Моя жена кланяется Вам и Екатерине Павловне и умоляет Вас написать, как здоровье и кто у Вас родился — мальчик или девочка. Я шлю Вам привет и кланяюсь низко, низко. Где Вы теперь? Пришлите Ваш адрес, если переменили.

Пришлите пьесу, хотя часть, мы ждем с большим нетерпением. Пришлите какую-нибудь книжку почитать, тут почти ничего нет, просто беда! И нельзя ли подписаться на ‘Нижегородский листок’ на один месяц?

Скажите Л. В. Средину, который едет к Вам, чтобы он ни в коем случае не ехал на Пьяный Бор, а держал бы путь через Самару. Скажите ему, что мы ждем его с нетерпением, хотя и знаем, что ему здесь не понравится. Пусть попробует, если придется не по вкусу, можно будет уехать. Ему уже приготовили флигель.

Кумыс не противен, можно пить, но противно, что приходится пить помногу.

Жму Вам руку и целую Вас, мой милый. Будьте здоровы и покойны,

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

18 июня 1901 г. Аксеново

18 июнь 1901

Дорогой Алексей Максимович, вот что пишет мне Маркс: ‘Мне было бы желательно приобрести право собственности на сочинения М. Горького, но, к сожалению, с А. М. Пешковым я лично не знаком. Приходится поэтому прибегнуть к Вашему любезному содействию: не найдете ли Вы возможным передать А. М. Пешкову мое предложение и таким образом помочь нам вступить в переговоры? В случае, если А. М. Пешков склонен принять мое предложение, — не сообщит ли он мне свои условия?’

Ответьте мне, и я напишу ему.

Напишите, как Вы живете, где Вы и как Екатерина Павловна. Ольга шлет Вам привет и лучшие пожелания.

Будьте здоровы и богом хранимы.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

27 июня 1901 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Письмо Ваше от 18-го получил только сегодня 27-го. Всю корреспонденцию я получаю через жандармское правление, распечатанной и прочитанной, письма и телеграммы задерживают дней по пяти. Будете писать — пишите на имя жены, пожалуйста. Мои письма тоже пропадают в огромном большинстве, так что я не надеюсь, дойдет ли до вас и это. По поводу предложения Маркса решительно отказываюсь иметь с ним дело, какие бы условия он ни предложил. Мало того! Средин сказал мне кое-что о тех условиях, на которых вы продали Марксу свои книги, и я предлагаю вам вот что — пошлите-ка вы этого жулика Маркса ко всем чертям. Пятницкий, директор ‘Знания’, говорит, что Маркс, печатая ваши книги по 40 000 в одно издание, давно уже покрыл сумму, выплаченную вам. Это грабеж, Антон Павлович! И не того же ради вы силу вашу растрачиваете, чтобы этот немец плодами ее пользовался. А посему я от лица ‘Знания’ и за себя предлагаю вам вот что: контракт с Марксом нарушьте, деньги, сколько взяли у него, отдайте назад и даже с лихвой, коли нужно. Мы вам достанем, сколько хотите. Затем отдайте ваши книги печатать нам, т. е. входите в ‘Знание’ товарищем и издавайте сами. Вы получаете всю прибыль и не несете никаких хлопот по изданию, оставаясь в то же время полным хозяином ваших книг. ‘Знание!’ ставит на них только свою фирму и рассылает с ними свои каталоги — вот та польза — и огромная, — которую оно получает от издания ваших книг под своей фирмой. Вы остаетесь, говорю, полноправным хозяином, и, повторяю, вся прибыль — ваша. Вы могли бы удешевить книги, издавая их в большем против Маркса количестве. Вас теперь читают в деревнях, читает городская беднота и 1.75 за книгу для этого читателя дорого. Голубчик — бросьте к чорту немца! Ей-богу, он вас грабит! Бесстыдно обворовывает! Подумайте, я за одно издание 17 000 получил! уверяю вас!

‘Знание’ может прямо гарантировать вам известный определенный вами годовой доход, хоть в 25 000. Подумайте над этим, дорогой Антон Павлович! А как бы это славно было: вы, я, Пятницкий и Поссе. Но — будет об этом. Вот что, Антон Павлович, — давайте издадим Альманах. У вас, говорит Средин, есть готовый рассказ, да я напишу, да Бунин, Андреев, Вересаев, Телешов, Чириков и еще кто-нибудь. Гонорар — кто какой получает — включим в цену сборника, а прибыль разделим поровну, т. е. если прибыли будет 2 000, а листов в сборнике — 10, по 200 р. за лист. Написавши 2 л.—400 р., написавши Ґ — 100 р. да еще обычный гонорар ваш 700, мой 200 и т. д. Альманах издает ‘Знание’ в кредит, издание хорошее, поместим снимки с хороших картин, напечатанные за границей. Как вы думаете насчет этого?

У меня живет Средин с женой, а дом конопатят, и целый день у нас — адский шум. Но это не мешает нам жить. Средин приобрел около 5 ф. веса, я чувствую себя очень сносно. У жены побаливает печень, дочь — орет, Максимка — озорничает, а пьеса — пока не подвигается вперед. Завтра, вероятно, приедет Алексин, собирается заехать Нестеров, был Н. К. Михайловский. Разнообразно и душеполезно.

Приятель мой Петров-Скиталец, автор страшных стихов, все еще сидит в тюрьме, это камень на сердце моем. Познакомился с одним из жандармов — славный парень, а жена его — представьте-ка! в некотором роде воспитанница моя, — я водился с ней, когда она была девочкой лет 4—7. Теперь — поразительно красива, умница, добрая и очень тяготится дрянной службой мужа.

Дорогой и любимый мой, будьте добры, отнеситесь серьезно к тому, что писал я вам о Марксе и ‘Знании’. Поверьте, что все это отнюдь не фантазии мои, а солидное дело. Осуществить его легко, если немец не связал вас договором по рукам и ногам. Согласитесь, зачем вам обогащать его! Вы на большие деньги могли бы затеять какое-нибудь большое, хорошее дело, от которого сотням и тысячам будет польза, а не одному этому михрютке жадному. Жду ответа. А относительно договора — рекомендую показать его Пятницкому, а не адвокату.

Ольге Леонардовне — целую милые ее лапы и желаю счастья, множество счастья! равно и вам. Жена просит кланяться. Меня гонят в Швейцарию. Крепко жму вашу руку, чудесный вы человек. Пишите на жену.

А. Пешков

Средины просят поклониться вам.

Чехов — Горькому

24 июля 1901 г. Ялта

24 июль 1901

Простите, милый Алексей Максимович, не писал Вам так долго, не ответил на Ваше письмо по законной, хотя и скверной причине — похварывал! В Аксенове чувствовал себя сносно, даже очень, здесь же, в Ялте, стал кашлять и проч. и проч., отощал и, кажется, ни к чему хорошему не способен. В Вашем последнем письме есть один пункт, на который, вероятно, Вы ждали ответа, именно насчет моих произведений и Маркса. Вы пишете: взять назад. Но как? Деньги я уже все получил и почти все прожил, взаймы же взять 75 тыс. мне негде, ибо никто не даст. Да и нет желания затевать это дело, воевать, хлопотать, нет ни желания, ни энергии, ни веры в то, что это действительно нужно.

Я читаю корректуру для Маркса, кое-что переделываю заново. Кашель как будто стал отпускать. Супруга моя оказалась очень доброй, очень заботливой, и мне хорошо.

В сентябре поеду в Москву и проживу там до средины ноября, если позволит погода, а потом в Крым или куда-нибудь за границу. Очень, очень бы хотелось повидаться с Вами, очень! Напишите, куда Вы уезжаете, где будете до осени и осенью, и не будет ли случая повидаться с Вами.

И когда вы пришлете мне окончание ‘Троих’? Вы обещали, не забудьте! Дядюшка моей Оли, немец-доктор, ненавидящий всех нынешних писателей, в том числе и Льва Толстого, вдруг оказывается в восторге от ‘Троих’ и — славословит Вас всюду. Где Скиталец? Это чудесный писатель, будет досадно и обидно, если он изведется.

Черкните мне хоть одну строчку, милый человек, не поленитесь. Привет Вашей жене и детишкам, дай им бог всего хорошего.

В Ялте чудесная погода, идут дожди.

Крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего, главное — успеха и здоровья. Обнимаю Вас.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Начало августа 1901 г. Н.-Новгород

Славный мой Антон Павлович — 75 т. найдем, это ерунда, было бы у вас желание не дать немцу грабить вас. А грабит он омерзительно. Я уже написал директору-распорядителю ‘Знания’ Пятницкому, чтобы он действовал в смысле добывания денег. Думаю, что лично вам не придется иметь с Марксом дела по уничтожению условия, вы просто выдадите Пятницкому доверенность, а он возвратит вам условие Маркса, и тогда вы снова будете полным хозяином крови и плоти вашей.

С каким бы я наслаждением оторвал пустую башку Сергеенко, втянувшего вас в эту историю. А также нашлепал бы и Маркса по лысине.

Антон Павлович, не найдете ли вы возможным послать Константину Петровичу Пятницкому — Невский, 92, контора книгоиздательства ‘Знание’ — копию вашего условия с Марксом? Или не хотите ли, чтобы Пятницкий и я приехали к вам? Если последнее вам улыбается — телеграфируйте мне и ему, — или только мне — приедем.

Немедленно по получении вашей телеграммы подам министру прошение об отпуске и тотчас же еду к вам.

Ольге Леонардовне — лобызаю лапы, а жена ее целует, вам же крепко жмет руку.

Мы здесь живем в тучах дыма, в густых тяжелых тучах, которые украли у нас солнце, воздух, дали — все! Но чувствуем себя превосходно, хотя кашляем сколько угодно.

Обнимаю вас, жду ответа.

Ваш Максимыч

Чехов — Горькому

10 сентября 1901 г. Ялта

10 сент. 1901 Ялта

Милый Алексей Максимович, я получил телеграмму такого содержания:

‘Будьте ради бога посредником. Алексей Максимов Пешков дал мне разрешение на перевод, даже прислал ‘Трое’. Теперь напечатал другой, будто 15 октября он принесет все ‘Трое’. Я просил прислать конец, предлагал плату. Я зарезан без ножа. Ради бога отвечайте. Nuerenbergerstr. 50 Феофанов (Feofanoff) ‘.

Это из Лейпцига. Слово ‘принесет’ в телеграмме написано так ‘prineset’.

Желаю Вам всего хорошего. 15-го уезжаю в Москву, где пробуду, вероятно, с месяц.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Середина сентября 1901 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович.

Департамент полиции предписал мне немедленно выехать из Нижнего в один из уездных городов губернии по моему выбору. Срока, на который высылают меня — не назначено, а потому и еще по некоторым соображениям — я могу, кажется безошибочно, быть уверенным, что весной меня отправят года на два в Вятку или Архангельск. Сие обстоятельство жить мне не мешает, ничуть меня не беспокоит и вообще — чорт с ними!

Но пока, до весны, я предпочел бы пожить в Крыму, а не в Сергаче или в Лукоянове и с этой целью додал просьбу — разрешить мне поездку в Крым. Так что, — может быть, скоро увидимся.

Драму пишу во всю мочь и чувствую, что она не выходит у меня. Дал слово Немировичу прислать ему в конце сентября и хочу слово сдержать. Пока — до свидания! Ольге Леонардовне — поклон! Если видите Льва Николаевича — передайте ему мое сердечное пожелание здоровья!

Ваш А. Пешков

Пишите, пожалуйста, на жену, а то мои письма все еще просматриваются жандармами и задерживаются. Останусь здесь, наверное, до октября, чтобы успеть распродать вещи и собраться в путь.

А. Пешков

Чехов — Горькому

24 сентября 1901 г. Москва

24 сент. 1901

Милый Алексей Максимович, я в Москве и письмо Ваше получил здесь, в Москве. Мой адрес: Спиридоновка, д. Бойцова. Перед отъездом из Ялты я был у Льва Ник[олаевича], виделся с ним, ему Крым нравится ужасно, возбуждает в нем радость, чисто детскую, но здоровье его мне не понравилось. Постарел очень, и главная болезнь его — это старость, которая уже овладела им. В октябре я опять буду в Ялте и, если бы Вас отпустили туда, то это было бы прекрасно. В Ялте зимой мало людей, никто не надоедает, не мешает работать, — это во-первых, а во-вторых, Лев Ник[олаевич] заметно скучает без людей, мы бы навещали его.

Кончайте, голубчик, пьесу. Вы чувствуете, что она не выходит у Вас, но не верьте Вашему чувству, оно обманывает. Обыкновенно пьеса не нравится, когда пишешь ее, и потом не нравится: пусть уж судят и решают другие. Только Вы никому не давайте читать, никому, а посылайте прямо в Москву — Немировичу, или мне для передачи в Худож[ественный] театр. Затем, если что не так, то изменить можно во время репетиций, даже накануне спектакля.

Нет ли у Вас окончания ‘Троих’?

Посылаю письмо, совершенно ненужное. Я получил такое же.

Ну, господь с Вами. Будьте здоровы и, буде сие возможно в Вашем положении арзамасского обывателя, — счастливы. Поклон и привет Екатерине Павловне и детям.

Ваш А. Чехов

Пишите, пожалуйста.

Горький — Чехову

Конец сентября 1901 г. Н.-Новгород

Дорогой мой Антон Павлович!

Если б я раньше знал, что вы в Москве! Я попросил бы вас, не можете ли вы приехать сюда, на денек? Ужасно хочется видеть вас, и к тому же, драму я кончил, хотелось бы, чтоб вы послушали ее. В пятницу ко мне хотел приехать Немирович, если б и вы могли!

Ну, драма вышла крикливой, суетливой, и — кажется, пустой, скучной. Очень не нравится она мне. Непременно зимой же буду писать другую. А эта не удастся — десять напишу, но добьюсь чего хочу. Чтобы стройно и красиво было, как музыка.

Очень захватила меня эта форма письма. Сколько злился я, сколько порвал бумаги. И хоть ясно вижу теперь, что все это — зря, однако, буду писать еще. Конца ‘Троих’ — не имею. Разгром ‘Жизни’ был так свиреп, что не осталось даже листочков, и я должен был просить типографию, в которой печатался журнал, чтобы мне прислали хоть один оттиск. Прислали — цензурный, весь в помарках. Я отправил его ‘Знанию’.

‘Трое’ уже напечатаны, в октябре поступят в продажу. Напишу, чтобы немедля прислали вам.

Я подал прошение м[инистру] в[нутренних] д[ел], чтобы он отпустил меня в Ялту, до весны. И вместе с тем заявил местным властям, что до получения от министра ответа — из Нижнего я никуда не поеду и что если им угодно — пусть отправляют этапным порядком в Арзамас. Пока что — вняли и не трогают.

Думаю, однако, что если министр в Ялту не пустит, то они стесняться не станут и я пройдусь до Арзамаса пешком. Ничего не имею против.

Хворает у меня жена, и очень это беспокоит меня, но в общем живу недурно, последнее время много работал, в конце августа канителился с Шаляпиным. Очень он понравился мне — простой, искренний, славный парень!

Как вы здоровы? Поглядел бы на вас! Очень хочется.

Питаю надежду, что скоро увидимся в Ялте. Если б вы заглянули сюда! И зову вас, и — боюсь звать. Ибо, во-первых — дорога утомит вас, пожалуй, а во-вторых — противное впечатление должна произвести на вас обстановка, в которой я живу. Шумно, бестолково. А все-таки, может, приедете с Немировичем? Обрадовали бы страшно!

Крепко жму руку вашу, славный вы человек.

А. Пешков

Чехов — Горькому

22 октября 1901 г. Москва

22 окт. 1901

Милый Алексей Максимович, дней пять прошло, как я читал Вашу пьесу, не писал же Вам до сих пор по той причине, что никак не мог добыть четвертого акта, все ждал и — не дождался. Итак, я прочитал только три акта, но этого, думаю, достаточно, чтобы судить о пьесе. Она, как я и ждал, очень хороша, написана по-горьковски, оригинальна, очень интересна и, если начать с того, что говорить о недостатках, то пока я заметил только один, недостаток непоправимый, как рыжие волосы у рыжего — это консерватизм формы. Новых, оригинальных людей Вы заставляете петь песни по нотам, имеющим подержанный вид, у Вас четыре акта, действующие] лица читают нравоучения, чувствуется страх пред длиннотами и проч. и проч. Но все сие не суть важно и все сие, так сказать, утопает в достоинствах пьесы. Перчихин — как живой! Дочка его очаровательна, Татьяна и Петр — тоже, мать их великолепная старуха. Центральная фигура пьесы — Нил сильно сделан, чрезвычайно интересен! Одним словом, пьеса захватит с первого же акта. Только, храни Вас бог, не позволяйте играть Перчихина никому, кроме Артема, а Нила пусть играет непременно Алексеев-Станиславский. Эти две фигуры сделают именно то, что нужно. Только роль Нила, чудесную роль, нужно сделать вдвое-втрое длинней, ею нужно закончить пьесу, сделать ее главной. Только не противополагайте его Петру и Татьяне, пусть он сам по себе, а они сами по себе, все чудесные, превосходные люди, независимо друг от друга. Когда Нил старается казаться выше Петра и Татьяны и говорит про себя, что он молодец, то пропадает элемент, столь присущий нашему рабочему порядочному человеку, элемент скромности. Он хвастает, он спорит, но ведь и без этого видно, что он за человек. Пусть он весел, пусть шалит хоть все четыре акта, пусть много ест после работы — и этого уже довольно, чтобы он овладел публикой. Петр, повторяю, хорош. Вы, вероятно, и не подозреваете, как он хорош. Татьяна тоже законченное лицо, только нужно во 1) чтобы она была на самом деле учительницей, учила бы детей, приходила бы из школы, возилась бы с учебниками и тетрадками, и во 2) надо бы, чтобы в 1 или 2 акте говорили бы уже, что она покушалась на отравление, тогда, при этом намеке, отравление в 3-ем акте не покажется неожиданностью и будет уместно. Тетерев говорит слишком много, таких людей надо показывать кусочками, между прочим, ибо, как-никак, все-таки сии люди суть эпизодические везде — и в жизни, и на сцене. Елену заставьте обедать в 1 акте со всеми, пусть сидит и шутит, — а то ее очень мало, и она неясна. Ее объяснение с Петром резковато, на сцене оно выйдет слишком выпукло. Сделайте ее женщиной страстной, если и не любящей, то влюбчивой.

До постановки осталось еще много времени, и Вы успеете прокорректировать Вашу пьесу еще раз десять. Как жаль, что я уезжаю! Я бы сидел на репетициях Вашей пьесы и писал бы Вам все, что нужно.

В пятницу я уезжаю в Ялту. Будьте здоровы и богом хранимы. Нижайший поклон и привет Екатерине Павловне и детям. Крепко жму Вам руку и обнимаю Вас.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Конец октября 1901 г. Н.-Новгород

Спасибо за письмо, Антон Павлович!

Я очень обрадовался, когда прочитал его, и особенно ужасно доволен вашими указаниями! Дело в том, видите ли, что пьеса мне не нравится, совсем не нравится, но до вашего письма я не понимал — почему? — только чувствовал, что она груба и неуклюжа.

А теперь я вижу, что действительно Тетерев слишком много занимает места. Елена — мало, Нил — испорчен резонерством. А хуже всех старик. Он ужасно нехорош, так что мне даже стыдно за него.

Но вскорости я увижу вас! Мне разрешили жить до апреля в Крыму — кроме Ялты. — Выезжаю отсюда около 10-го числа и поселюсь где-нибудь в Алупке или между ею и Ялтой. Буду, потихоньку от начальства, приезжать к вам, буду — так рад видеть вас! Я, знаете, устал очень за это время и рад отдохнуть. Затеваю еще пьесу.

Написал Ярцеву письмо с просьбой подыскать мне какую-нибудь квартиру, заканчиваю здесь свои делишки, распродаю имущество — и еду!

А пока — всего доброго вам, всего хорошего! Писать не буду больше, потому что голова у меня болит и в ней какая-то путаница.

Крепко жму руку. Поклонитесь всем знакомым.

А. Пешков

Горький — Чехову

Конец ноября 1901 г. Олеиз

Дорогой Антон Павлович!

Будьте добры — пропишите завтра утром мой вид на жительство. Сегодня я не мог быть у вас, ибо решался вопрос о квартире. Завтра буду около 2-х часов или когда вам удобнее.

А. Пешков

Горький — Чехову

Конец декабря 1901 г. Олеиз

Дорогой Антон Павлович!

Читали ‘Волшебный фонарь’ Ганейзера в Пет[ербургских] вед[омостях]’ от 25? Удивительно нелепо и пошло, никогда, за всю жизнь не читывал подобной ерунды. Чувствую в ней что-то нехорошее — но не могу понять — что?

Послушайте: вам с Марьей Павловной нельзя приехать в Олеиз встречать новый год? Ночуете здесь, устроим вас хорошо, покойно. Будет у меня Миролюбов петь, Алексин, Магит, Балабан, Гольденвейзер, Средины, Ярцевы и — больше никого.

Приезжайте, если это возможно, закутайтесь хорошенько и валяйте. Если да — сообщите в Олеиз по телефону.

Кланяюсь вашей маме, а Марии Павловне передайте записочку.

А. Пешков

Горький — Чехову

Январь 1902 г. Олеиз

Дорогой Антон Павлович!

‘Южное обозрение’ печатает, что вы на днях даете ему ваш рассказ. Если это правда — давайте мне, а не ‘Южн[ому] обозр[ению]’. Я устрою так, что ваш рассказ в _о_д_и_н_ _и_ _т_о_т_ _ж_е_ _д_е_н_ь_ будет помечен в ‘Курьере’, ‘Юж[ном] обоз[рении]’, ‘Самар[ской] газете’, ‘Нижегородском листке’ и ‘Северном крае’, а вы со всех этих изданий получите гонорар. Между этими газетами существует соглашение, которое обязывает их делиться друг с другом хорошей беллетристикой. Очень хочется поехать к вам, но пока — не могу. Нужно предварительно выяснить мотивы, по которым ялтинский исправник вздумал взять с меня подписку о невыезде из Олеиза.

Ответьте о рассказе.

Ваш А. Пешков

Горький — Чехову

Февраль 1902 г. Олеиз

Антон Павлович!

Рекомендую вам Василия Яковлевича Богучарского. Ему нужно с вами поговорить

А. Пешков

Горький — Чехову

Май 1902 г. Арзамас

Вот я и в Арзамасе, дорогой друг Антон Павлович! Любуюсь церквами — их здесь 36 штук! — а о жителях слышал, что они меня боятся и, будто бы, по поводу появления моего говорят так: ‘Вот не было печали, так черти накачали! пойдут теперь и у нас прокламации с революциями’. Никто ко мне, — кроме разных людей низкого звания, — не ходит, опасаясь, что визит такой может наложить пятно неблагонадежности, а я этому рад. Живу себе, да дрова колю, для гимнастики. Кажется, много буду писать, хотя еще не начинал.

Тихо здесь, спокойно, воздух — хороший, множество садов, в садах поют соловьи и прячутся под кустами шпионы. Соловьи во всех садах, а шпионы, кажется, только в моем. Сидят во тьме ночной под окнами и стараются усмотреть, как я крамолу пущаю по России, а не видя сего — покряхтывают и пугают домашних моих.

Честь и слава министерству внутренних дел! Как неутомимо оно обращает на меня внимание обывателей русских! В Арзам[асе] публика начала почитывать Горького из таких соображений: ‘Надо почитать его, чорт возьми! А то узнает как-нибудь, что не читали, скажет — ‘невежды!’ И покупают книжки, бедные люди! А мне-то и наруку, вообще здесь очень любопытно жить, давно уж я не видел так много тупых и наивных людей в одном месте. Приезжайте! У нас огромный дом, что-то около 12 комнат, а если найдете, что здесь жарко, пыльно и скучно, — мы вас отправим в Понетаевский монастырь — чудное место верстах в 20. Есть там река рыбная, пруды, сады и 700! монашек. Подумайте — 700! А то поедете в Саровскую пустынь, тоже великолепное место, — бор сосновый там — удивительный! Здесь, у нас в Ар[замасе] есть река Тёша, в ней мальчишки с большим успехом ловят окуней, щурят и карасиков. Возьмем мы с вами лодку, я буду вас возить по реке, а приедем на рыбное место — я буду книжки читать, а вы — дожидаться, пока окунь клюнет. Милое житье, ей-богу! Молоко здесь хорошо очень, и много дичи. Мы все дупелей едим да рябчиков. Дешево!

Приезжайте-ка! И заберите тетю Ольгу с собой, она бы роли свои готовила и здоровья нагуливала себе вместе с моей спицеобразной женой.

Зажили бы мы — расчудесно! В саду, под старой липой, повесим гамаки и, лежа в них, в небеса арзамасские молча смотреть будем. И еще многие другие удовольствия изобразим. В случае, если серьезно надумаете ехать сюда — вышлю в Нижний жену навстречу вам.

А тете Ольге скажите вот что: о карточке моей для Икскуль писала она, так у меня нет _т_а_к_о_й_ карточки. Снимал меня в этом виде алупкинский фотограф, по фамилии Виноградов или Пономарев — не помню. Но их в Алупке двое — узнать можно. Так что самой О. Л. легче достать эту карточку, чем мне, можно даже по телефону все это обработать. Потом — карточку эту привезти сюда, если поедете, а не поедете — так уж прислать. Ну, всего доброго, пока. Очень жду ответа. Всего краше будет, если вместо ответа вы сами поедете сюда. Право же, вам надо уехать из этого дурацкого места, ведь надоело! А жена просит написать вам, что и кухарка у нас хорошая — ее приглашают стряпать в монастыри, когда приезжает архиерей. Вот как! Клятвенно уверяю вас, здесь во всех отношениях лучше, чем у вас, только моря нет. Но зато — есть пруды и в них такие лягушки, что диву даешься! Со светлейшего князя Ливена величиной, — право!

Кланяйтесь ялтинцам. Вам шлю низкие поклоны и всех желал бы видеть в Арзамасе — не под надзором полиции, впрочем, ибо я незлобив.

Крепко жму руку.

А. Пешков

А ведь занятно на земле жить, ей-богу! Тете Ольге — доброго здоровья поскорее, а потом — желания ехать сюда. И вам того же.

Так как я ожидаю некоторых неожиданностей, то — в случае, ежели оные произойдут, жена своевременно известит вас об этом.

Чехов — Горькому

2 июня 1902 г. Москва

2 июня 1902

Милый Алексей Максимович, Ваше письмо получил я в Москве, где живу уже 6-й день.

Приехать в Арзамас никак нельзя, ибо жена моя Ольга _о_ч_е_н_ь_ больна. Последнюю ночь она мучилась сама, около нее мучились другие, завтра отправляю ее в лечебницу Штрауха, потом в Франценсбад.

Напишите мне, голубчик, еще хоть строчку. Адрес: Москва, Неглинный пр., д. Гонецкой. На днях я виделся с одним господином, который знаком с Плеве и знает его, говорил он, что скоро Вас освободят от надзора. Насколько это верно, судить не берусь, но думаю, что если в Арзамасе есть речка, есть сад, то можно и с надзором помириться.

Екатерине Павловне, Максимке и девочке нижайший поклон и сердечный привет. Крепко жму Вам руку и обнимаю Вас. Вчера был у меня бывший певчий, сегодня придет обедать. Он очень хороший человек, очень талантливый и интересный.

Накануне моего отъезда из Ялты был у меня Короленко. Мы совещались и, вероятно, на сих днях будем писать в Петербург, подаем в отставку.

Еще раз кланяюсь низко.

Ваш А. Чехов

Горький — Чехову

Июнь 1901 г. Арзамас

Приехал ко мне Баранов и сообщил, что вы думаете ехать на Волгу. Ко мне от Нижнего семь часов езды по железной дороге, по очень скверной дороге! Но — у нас есть сад, с огромной липой в нем, а под этой липой мы пьем чай, дважды в день. И есть у нас четыре пустых комнаты, назначены они для вас. Пустые они потому только, что не заняты, а кровати, столы и все, что требуется — в них есть. Река Тёша — хорошая река, и рыбы в ней — сколько вам угодно! Серьезно! Выкупавшись, я подолгу сижу на берегу и наблюдаю, как в воде гуляют окуни, язи и прочие синьоры. Очень интересно! Окрестности — мне ужасно нравятся: равнина широкая, зеленая, усеянная селами.

Тишина здесь — великолепная! Воздух доброкачественный. Земляники и молока — сколько хотите!

Я уверен, что и вам, и тетеньке Ольге — было бы совсем невредно посуществовать здесь с месяц времени и покормиться от благ земли арзамасской. Так что вы подумайте! И, подумав, телеграфируйте: едем, мол!

А Баранов этот глуп. Так глуп, что право редко бывают эдакие экземпляры. Порет он мне разную скверную чушь о театре, и хотя я его ежедневно крепко ругаю, доказывая ему, что он и дурак, и ничтожество, однако на него сие не действует. Очень вероятно, что мне придется обидеть его.

Повидаться с вами — очень хочется. Скоро пришлю вам пьесу, — сообщите куда?

Относительно Плеве и забот его обо мне — не верится как-то. Но — поживем — увидим. Здесь воюю с полицией, чем никогда не занимался. Некий полициант Данилов, всего только пристав, захотел показать мне, сколь он сильный человек на земле арзамасской, и вот однажды, нахальнейшим образом, ввалился ко мне в квартиру и стал, — не менее нахально, — спрашивать, кто у меня в гостях? Здравствуйте! Я говорю ему, что вы, голубчик, излезьте вон от меня, а ежели имена гостей вас интересуют, так ступайте в гостиницу, где гости эти живут, да там о них и справьтесь. Но оный грозный и мудрый представитель власти закричал на меня, что он имеет право входить в обиталище мое во всякое время дня и ночи и даже — захочет — произведет обыск своей властью. Ушел. И, несмотря на то, что гости жили в Арзамасе трое суток в гостинице, о них там и не справлялся. А недавно удрал штуку еще лучше: Вера Кольберг, живущая у нас, по случаю крайне тяжкого положения болезни ее брата, была вызвана телеграммой в Нижний, где у них аптека. Заявила о необходимости ехать исправнику и поехала. А на вокзале подходит к ней Данилов и говорит: по чьему разрешению едете? Она объясняет. Но Данилов кричит: ‘Извольте выйти вон из вагона!’ Вот как упиваются властью в Арзамасе и вот какими пустяками приходится мне заниматься. Жалуюсь крупным властям, знаете, но — пока милости от них не вижу. Под окнами моими гуляет полицейский, а изредка проезжает и САМ Данилов, верхом на коне, при этом он зорко и внимательно всматривается в нутро моей обители, очевидно желая знать — как успешно делаю я революцию, конституцию и прочие несъедобные вещи. Курьезно, — но и — возмущает.

Повторяю: приезжайте под надзор Данилова! Здесь все, — кроме его, — хорошо!

Жена кланяется. Я — тоже.

Крепко жму руку.

А. Пешков

Чехов — Горькому

11 июня 1902 г. Москва

11 июня 1902

Дорогой Алексей Максимович, я сижу в Москве, и неизвестно, как долго я еще, буду сидеть здесь. Жена больна, лежит и стонет от боли: она не может сидеть, не говоря уже о ходьбе или езде. Вероятно, на будущей неделе ей будут делать операцию.

Пришлите пьесу по адресу: Москва, Неглинный пр., д. Гонецкой, прочту ее с удовольствием, даже больше чем с удовольствием.

Привет Екатерине Павловне и детям. Я немножко замучился. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

24 июня 1902 г. Всеволодо-Вильва

24 июня, Всеволодо-Вильва

Дорогой Алексей Максимович, я был на сих днях в Перми, потом поплыл выше в Усолье, теперь по железной дороге спускаюсь опять до Перми, пребываю близ ст. Вс. Вильва. 2 июля я опять буду в Москве, это непременно и если Вы уже выслали туда пьесу, то 3-го я уже прочту ее. Если же не выслали, то имейте в виду, что мой московский адрес есть главный адрес впредь до уведомления. Быть может, я буду жить с Ольгой на даче (у Алексеева), но все же сообщение между моей московской квартирой и дачей будет ежедневное.

Ольга была больна не легко, теперь же, как видите, я отпущен на волю, могу быть покоен. Она поправляется, и есть надежда, что к середине августа будет уже совсем здорова, будет репетировать, как настоящая Книппер.

Художественный театр перебрался на новую квартиру, очень хорошую. Это так называемый Лианозовский театр в Газетном пер. Его переделывают заново и рассказывают чудеса.

Сколько дней я уже не читал газет!

Поклонитесь Екатерине Павловне, Максимке и дочери Вашей милой. Надеюсь, что Вы здоровы и скучаете не очень. Здесь, в Пермской губ., очень жарко, все время пью Apollinaris — вода, которую я нашел в Перми. Итак, пишите мне в Москву. Крепко жму руку и обнимаю Вас.

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

26 июня 1902 г. Пермь

26 июня, Пермь

Дорогой Алексей Максимович, шлю вырезку из ‘Пермских губернских ведомостей’. На сих днях выезжаю в Москву, 2 июля, буду уже на Неглинном, в доме Гонецкой, куда и адресуйте пьесу, буде Вы ее уже кончили.

Здесь очень жарко. Хорошо, но как будто бы скучновато.

Желаю Вам всего хорошего, будьте здоровы.

Ваш А. Чехов

Чехов — Горькому

17 июля 1902 г. Москва

17 июля 1902

Дорогой Алексей Максимович, я все еще в Москве (или около нее). Хочется знать, как Вы поживаете, от Вас же между тем ни единого письма. Написали ли пьесу? Что поделываете? Как живете вообще? Я живу ничего себе: ловлю рыбу (на реке Клязьме, дача Алексеева), здоров. Ольга же все еще нездорова, все еще никак не соберется с силами.

Если пьеса уже написана, то не пришлете ли Вы мне ее!

Черкните строчку. Адрес прежний: Неглинный пр., д. Гонецкой, Москва. Нижайший поклон и привет Екатерине Павловне, Максимке и девочке.

Жму руку и обнимаю Вас.

Ваш А. Чехов

Где Вы будете зимой? В Нижнем? В Крыму? Я, вероятно, уеду за границу. Поеду в Африку или куда-нибудь подальше — например на Цейлон, если не будет чумы или холеры.

Горький — Чехову

Вторая половина июля 1902 г. Арзамас

Дорогой друг Антон Павлович!

Прочитав пьесу, пожалуйста возвратите мне ее поскорее, ибо я еще должен кое-что поправить.

Очень хочется быть на репетициях, прошу Вл[адимира] Ив[ановича] и Кон[стантина] Серг[еевича] похлопотать об этом у Моск[овского] ген[ерал] губернатора.

Очень кланяюсь Ольге Леонардовне и крайне опечален ее болезнью. Я так рассчитываю на нее, хорошо бы, если б она взялась играть Василису!

Прочитав, вы сообщите, — кроме того, как найдете пьесу, и о том, кому бы, по вашему мнению, — кого играть.

Крепко жму руку!

А. Пешков

У меня Алексин.

Славный это парень, как жаль, что вы мало знаете его! Хорошая душа!

Вот что: сапожник из села Борисполя, Полтавской губернии просит вас прислать ему книжку вашу, в которой напечатан рассказ ‘Хамелеон’. Он, сидя в вагоне, слышал, как публика, читавшая этот рассказ и другие — хвалила ваши произведения, и вот, не зная вашего адреса, написал мне, чтобы я попросил вас послать ему книжку и ваш портрет. Бедный он, большая семья.

Пошлите ему, а?

Книжки, данные вами мне, я отдал Татариновой переплести и до сей поры не могу получить, несмотря на письма, телеграммы и прочее.

Чорт знает что такое!

А. П.

Чехов — Горькому

29 июля 1902 г. Любимовка

29 июль 1902 г.

Дорогой Алексей Максимович, пьесу Вашу я прочел. Она нова и несомненно хороша. Второй акт очень хорош, это самый лучший, самый сильный, и я, когда читал его, особенно конец, то чуть не подпрыгивал от удовольствия. Настроение мрачное, тяжелое, публика с непривычки будет уходить из театра, и Вы во всяком случае можете проститься с репутацией оптимиста. Жена моя будет играть Василису, распутную и злющую бабу, Вишневский ходит по дому и изображает татарина — он уверен, что это его роль. Луку — увы! — Артему нельзя давать, он повторится в ней, будет утомляться, зато городового отделает чудесно, это его роль, сожительница — Самарова. Актер, который очень удался Вам, роль великолепная, ее надо отдать опытному актеру, хотя бы Станиславскому. Барона сыграет Качалов.

Из IV акта Вы увели самых интересных действующих лиц (кроме актера), и глядите теперь, чтобы чего-нибудь не вышло от этого. Этот акт может показаться скучным и ненужным, особенно, если с уходом более сильных и интересных актеров останутся одни только средние. Смерть актера ужасна, Вы точно в ухо даете зрителю, ни с того, ни с сего, не подготовив его. Почему барон попал в ночлежку, почему он есть барон — это тоже недостаточно ясно.

Около 10 августа я уезжаю в Ялту (жена остается в Москве), потом, в августе же, возвращусь в Москву и проживу здесь, если не произойдет чего-нибудь особенного, до декабря. Увижу ‘Мещан’, буду на репетициях новой пьесы. Не удастся ли и Вам вырваться из Арзамаса и приехать в Москву, хотя бы на неделю? Я слышал, что Вам разрешат поездку в Москву, что за Вас хлопочут. В Москве переделывают Лианозовский театр в Художественный, работа кипит, обещают кончить к 15 октября, но едва ли спектакли начнутся раньше конца ноября и даже декабря. Мне кажется, постройке мешают дожди, неистовые дожди.

Я живу в Любимовке, на даче у Алексеева, и с утра до вечера ужу рыбу. Речка здесь прекрасная, глубокая, рыбы много. И так я обленился, что самому даже противно становится.

Здоровье Ольги поправляется, по-видимому. Она Вам кланяется и шлет привет сердечный. Передайте от меня поклон Екатерине Павловне, Максимке и дочери.

‘Мысль’ Л. Андреева — это нечто претенциозное, неудобопонятное и, по-видимому, ненужное, но талантливо исполненное. В Андрееве нет простоты, и талант его напоминает пение искусственного соловья. А вот Скиталец воробей, но зато живой, настоящий воробей.

В конце августа мы увидимся, как бы то ни было.

Будьте, здоровы и благополучны, не скучайте. Был у меня Алексин, говорил о Вас хорошо.

Ваш А. Чехов

О том, что пьесу получили обратно, напишите строчку. Мой адрес: Неглинный пр., д. Гонецкой. С названием не спешите, успеете придумать,

Горький — Чехову

Начало августа 1902 г. Арзамас

За четвертый акт — не боюсь. И — ничего не боюсь, вот как! В отчаянность пришел.

Ах, если б меня пустили в Москву!

До чортиков хочется видеть вас и быть на репетиции вашей пьесы. И своей. И видеть всех людей, людей, которые ходят быстро, не носят галстухов, от которых глаза слепнут, и говорят о чем-нибудь еще, кроме солонины, поведения докторовой жены, игры в 66 или 666. Надоело мне здесь. В голове у меня звонят 36 колоколен, а грудь — хрипит как немазаная телега. Аппетит отвратительный. Пью мышьяк.

Жду Немировича, кой хотел приехать числа 10-го. Не знаете ли, где Шаляпин? Хоть бы он мне денег в заем дал, я бы выпросился у губернатора на ярмарку и кутнул бы во славу божию и в честь древнего города Нижнего. Теперь я — не пью, кроме молока, — никаких противных жидкостей.

Если меня отсюда осенью не выпустят, я влюблюсь в горничную податного инспектора, что живет против нас, увлеку ее на самую высокую из городских колоколен и брошусь вниз оттуда, вместе с ней, конечно. Это будет — трагическая смерть М. Горького. Или — здесь есть дама, которая ходит в конфедератке, с хлыстом в руке и собакой на цепи, при встрече с ‘поднадзорным’ она делает страшно презрительное лицо и отвертывается в сторону. Так вот я возьму эту даму за левую ногу и выкупаю ее в вонючем пруде ‘Сороке’, а потом заставлю съесть годовой экземпляр ‘Московских ведомостей’ — без объявлений казенных, уж бог с ней! Всякую тварь жалеть надобно. Это будет ‘зверский поступок М. Горького’. Вообще — я ‘дам пищу газетам’, если меня отсюда не уберут.

Дождь идет, чорт его дери! Собаки воют, вороны каркают, петухи поют, колокола звонят, а людей — нет! По улицам ходят одни попы и ищут кого бы похоронить, хоть за 30 к.? Горничная податного инспектора — единственная интересная женщина на все 10 000 жителей, но она, чертовка, с таким усердием служит Амуру, что ее, наверное, поклонники разорвут на кусочки или Венера оторвет ей нос.

Недавно рядом со мной повесился сапожник. Ходил я смотреть на него. Висит и показывает публике язык, дескать — что? Я, вот, улизнул от вас, а вы ну-те-ка! поживите-ка! А его квартирная хозяйка — плачет, он ей одиннадцать рублей с пятиалтынным не отдал.

Ух, скучно! Точно зимой в воде, так и щиплет со всех сторон, так и давит. Супружнице земно кланяюсь. Василису — она? Я — рад. Очень я этого желал.

Ну, до свидания!

Крепко жму руку.

Спасибо вам!

А. Пешков

Горький — Чеxову

19 декабря 1902 г. Москва

Артисты и друзья Московского Художественного театра празднуя полный успех пьесы ‘На дне’ шлют по предложению Максима Горького радостный сердечный привет горячо любимому Антону Павловичу.

Чехов — Горькому

26 декабря 1902 г. Ялта

26 дек. 1902 г.

Дорогой мой, милый Алексей Максимович, посылаю Вам копию с письма, которое прислал мне один мой приятель, умный и очень хороший человек. Переписывал не я, так как мне нездоровится.

Поздравляю Вас с новым годом, с новым счастьем. Екатерину Павловну и Максима тоже поздравляю, шлю им сердечный привет. Обнимаю Вас, будьте здоровы и веселы.

Ваш А. Чехов

Бумаг, которые нужны К. П. Пятницкому, у меня нет. У меня есть только копия с условия.

Горький — Чехову

Первые числа октября 1903 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Вы помните — обещали дать рассказ для сборника ‘Знание’? Это дело — дело издания сборника — идет к концу. Андреев, Бунин, Вересаев, Чириков, Гусев написали, я — скоро напишу. Очень бы хотелось, чтобы вы приняли участие. Можно ли надеяться? Срок — конец октября. Будьте добры ответить.

Здесь — снег. Хорошо! Ездят на санях. Как ваше здоровье? Что — кончили ‘Виш[невый] сад’?

Крепко жму руку.

А. Пешков

Чехов — Горькому

6 октября 1903 г. Ялта

6 окт. 1903

Милый Алексей Максимович, с конца августа я нездоров, у меня кашель и понос (извините за выражение), я ослабел и работаю очень вяло, невесело. Сюжеты у меня есть и желание написать для сборника — тоже есть, и притом очень большое. Около 20-го я постараюсь засесть за рассказ и, если засяду, то тотчас же уведомлю Вас.

Пьесу я окончил, но переписываю ее чрезвычайно медленно. 10 окт., вероятно, кончу и пошлю.

Юлий Цезарь, пишут, имеет большой успех. В конце октября или в начале ноября буду в Москве, стану смотреть пьесы, посмотрю между прочим ‘На дне’. Ведь я Вашей пьесы еще не видел.

Крепко жму руку, будьте здоровы. Низко Вам кланяюсь.

Ваш А. Чехов

См. на обороте.

Если увидите Чирикова, то передайте ему мою просьбу — пусть вышлет мне своего ‘Еврея’.

Горький — Чехову

16 октября 1903 г. Н.-Новгород

Убедительно просим дать наш сборник пьесу предлагаем тысячу пятьсот за лист. Пешков — Пятницкий.

Чехов — Горькому

17 октября 1903 г. Ялта

17 окт. 1903

Милый Алексей Максимович, я теперь точно сутяга всю мою жизнь во всем должен ссылаться на пункты. В договоре моем с Марксом пункт 1) я сохраняю только право обнародования их (т. е. моих произведений) однократным помещением в повременных изданиях или _л_и_т_е_р_а_т_у_р_н_ы_х_ _с_б_о_р_н_и_к_а_х_ _с_ _б_л_а_г_о_т_в_о_р_и_т_е_л_ь_н_о_й_ _ц_е_л_ь_ю, VIII)… обязуется он (т. е. я) уплатить Марксу неустойку в размере пяти тысяч рублей за каждый печатный лист своих произведений… в том случае, если произведений этих в собственность Марксу он не передаст, а воспользуется ими иным, чем указано в первом пункте сего договора, способом.

Стало быть, чтобы напечатать пьесу мою или рассказ, нужно, чтобы Ваш сборник был повременным изданием или литературным сборником с благотворительной целью. Имейте сие в виду и решайте сами, как быть. Пьеса моя уже в. Москве, послезавтра я буду знать, пойдет она или не пойдет. Если решите, что пьеса может быть напечатана у Вас, то вытребуйте копию из Художеств[енного] театра, а потом корректуру пришлите мне в первых числах ноября, когда я буду в Москве и произведу переделки, какие потребуются.

Если же раздумаете насчет пьесы или если постановка ее будет отложена до будущего сезона, то я пришлю рассказ небольшой (за который придется платить штрафу не 10 тысяч, а только 2 Ґ тыс.).

Ваш Максим, увидав одного старого тайного советника, проходившего через двор, сказал ему: ‘Ты скоро умрешь’. Тайный советник — из бывших губернаторов.

Нового ничего нет. Крепко жму руку. Будьте здоровы и веселы.

Ваш Л. Чехов

Горький — Чехову

Октябрь 1903 г. Н.-Новгород

Дорогой Антон Павлович!

Ольга Леонардовна, вероятно, уже написала вам, что сборник будет благотворительный — 10% прибыли мы отчислим в пользу Нижегородского общества взаимопомощи учащих на постройку общежития для детей учителей.

Это отчисление в счет гонорара авторам не входит.

Я очень рад, что ваша пьеса выйдет в нашем сборнике, — очень рад!

В ноябре — около половины — буду в Москве, значит увижу Вас. Это тоже хорошо.

Ну, а пока всего хорошего вам и здоровья!

Ваш А. Пешков

Горький — Чехову

14 ноября 1903 г. Н.-Новгород

Восемнадцатого буду Москве проездом Петербург пожалуйста телеграфируйте чтоб мне дали пьесу желаю всего хорошего. Пешков.

Горький — Чехову

Декабрь 1903 г. Н.-Новгород

Посылаю Вам, дорогой Антон Павлович, письмо, полученное мною для вас.

Пишет очень курьезный и интересный парень, если вы пошлете ему парочку ваших книг — это приведет его в неистовый восторг.

Я так и не успел зайти к вам в Москве, каюсь и извиняюсь, но было так некогда, столько разных поручений лежало на мне в этот приезд, что, право, я не имел ни куска свободного времени.

В январе вновь явлюсь и уже сей раз ‘для разгулки времени’.

Пойду на шаляпинский бенефис, на выставку союза художников — вообще буду вести жизнь рассеянную. Устал я, как старик, и не совсем здоров, болит башка и грудь болит. А тут еще надо работать, на это нет времени.

Все мечтаю нанять лодку, уехать на средину океана и, сидя там в одиночестве, — удить ершей..

Не люблю рыбной ловли, но — что поделаешь?

Крепко жму руку.

А. Пешков

Да, — к вам у меня покорная просьба: к вам обратится Московское о-во помощи учащимся женщинам с просьбой дать рассказец в сборник, издаваемый этим о-вом для построения общежития.

Присоединяю и мою покорную просьбу — дайте что-нибудь! Дело хорошее, и сборник будет интересный. Напечатаем у ‘Знания’ тысяч 30—40.

Затем желаю вам всей душой бодрости духа и доброго здоровья.

А. П.

Горький — Чехову

2 июня 1904 г. Петербург

Просим поставить Марксу условие не выпускать пьесу раньше конца года. Пешков. Пятницкий.

Комментарии к переписке М.Горького с А.Чеховым

Письмо 1

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Датировано по сопоставлению с ответным письмом Чехова.

В. С. Миролюбив сообщил мне, что вы выразила желание получить мои книжки. — Миролюбов, Виктор Сергеевич (1860—1939). До 1897 г. артист Московского Большого театра. Выступал под фамилией Миров. С 1898 г. издавал и редактировал ежемесячный литературный и научно-популярный журнал ‘Журнал для всех’. К этому времени относится начало знакомства и переписки Миролюбова с Горьким и Чеховым. В газете ‘Нижегородский листок’ 19 октября 1898 г. в отделе ‘Библиографических заметок’ напечатана рецензия Горького о ‘Журнале для всех’, в которой он отметил умелое ведение Миролюбовым журнала.

В октябре 1898 г., когда Миролюбов был в Ялте, Горький писал ему из Н.-Новгорода: ‘Говорят, в Ялте Чехов. Если вы знаете и видите его — поклонитесь ему от меня. Высоко чту его талант, жду от него потрясающих душу, высокой красоты, могучей силы произведений’. По-видимому, после этого письма Миролюбов говорил с Чеховым о Горьком и сообщил Горькому о желании Чехова получить его книги.

Послав Чехову первое письмо и книги, Горький написал Миролюбову: ‘Послал Чехову книжки и объяснения в любви’.

Посылаю их. — Горький послал Чехову вышедшие в 1898 г. в петербургском издательстве С. Дороватовского и А. Чарушникова два тома своих ‘Очерков и рассказов’. В первый том вошли: ‘Челкаш’, ‘Песня о Соколе’, ‘На плотах’, ‘Тоска’, ‘Зазубрина’, ‘Дед Архип и Ленька’, ‘Скуки ради’, ‘Озорник’, ‘Макар Чудра’, ‘Супруги Орловы’, и во второй том: ‘Коновалов’, ‘Мальва’, ‘Ярмарка в Голтве’, ‘О чиже’, ‘Дело с застежками’, ‘Бывшие люди’,^:‘Емельян Пиляй’, ‘Старуха Изергиль’, ‘В степи’, ‘Ошибка’. Эти рассказы в течение 1892—1897 гг. появлялись в газетах и журналах, главным образом провинциальных. Первый том присланных Горьким Чехову ‘Очерков и рассказов’ с надписью: ‘Антону Павловичу Чехову от автора. А. Пешков’, хранится в Таганрогском музее А. П. Чехова.

‘Нижегородский листок’. — Горький просил Чехова писать на адрес редакции газеты ‘Нижегородский листок’, в которой он в то время сотрудничал.

Письмо 2

Письмо написано на секретке. Адрес: Нижний-Новгород. Алексею Максимовичу Пешкову. Редакция ‘Нижегородского листка’. Год установлен по почтовому штемпелю.

Миров — В. С. Миролюбов.

Письмо 3

Письмо на шести страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукой Чехова ’98, XII’. Датировано по этой пометке и по сопоставлению с ответным письмом Чехова.

На днях смотрел ‘Дядю Ваню’. — Пьесу Чехова Горький смотрел в Нижегородском городском театре.

…плохо понимает вас и в ‘Чайке’. — ‘Чайку’ Горький, как он пишет в одном из своих последующих писем (см. п. 6), ‘не видал… на сцене, но читал’. ‘Чайка’ была напечатана в декабрьской книжке журнала ‘Русская мысль’ в 1896 г. и в собрании пьес Чехова, изд. А. С. Суворина, 1897 г. Впервые была поставлена на сцене Александрийского театра 17 октября 1896 г. и в. течение 1896—1898 гг. шла на сценах провинциальных театров.

Письмо 4

Письмо на пяти страницах почтовой бумаги небольшого формата. Год установлен по содержанию.

В последние годы его стали часто давать на провинциальных сценах, быть может, оттого, что я выпустил сборник своих пьес. — Пьеса ‘Дядя Ваня’ была напечатана в сборнике А. Чехова ‘Пьесы’, изд. А. С. Суворина, 1897 г., и первоначально шла только на сценах провинциальных театров. Чехов писал брату М. П. Чехову 26 октября 1898 г.: ‘Мой ‘Дядя Ваня’ ходит по всей провинции и всюду успех. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь: совсем я не рассчитывал на сию пьесу’. В Москве ‘Дядя Ваня’ был впервые поставлен в Художественном театре 26 октября 1899 г.

Короленко, Потапенко, Мамин, Эртель — писатели: Владимир Галактионович Короленко (1853—1921), Игнатий Николаевич Потапенко (1853—1921), Дмитрий Наркисовяч Мамин-Сибиряк (1852—1912), Александр Иванович Эртель (1855—1908).

Письмо 5

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице рукою Чехова написано карандашом ’98’. Датировано по этой пометке и по сопоставлению с письмом Чехова от 3 декабря.

Хорош Мопассан. — Переводы произведений Ги де Мопассана (1850—1893) печатались в России с начала 80-х годов в газетах и иллюстрированных журналах. Первые собрания сочинений появились в 1894 г. в издании ‘Вестника иностранной литературы’ и 8 1895 г. в издании Пантелеева.

А что, получили ли вы приглашение писать в ‘Жизнь’? — ‘Жизнь’ — литературный, научный и политический журнал, выходивший в Петербурге в 1897—1901 гг. С декабря 1898 г., когда редактирование журнала перешло к В. А. Поссе (ввиду неблагонадежности Поссе его фамилия на журнале не выставлялась и официальным редактором считался М. С. Ермолаев), журнал находился в руках ‘легальных марксистов’.

Горький принимал самое близкое участие в организации отдела художественной литературы этого журнала. Почта все свои произведения этого времени он печатал в ‘Жизни’. В журнале сотрудничали беллетристы: А. С. Серафимович, Е. Н. Чириков, В. В. Вересаев, С. Г. Скиталец, Н. И. Тимковский, Л. Н. Андреев, Н. Г. Гарину, И. А. Бунин. Чехов напечатал в ‘Жизни’ свою повесть ‘В овраге’.

В письме к А. Потресову от 27 апреля 1899 г. В. И. Ленин дал следующую оценку ‘Жизни’: ‘(недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже, лучше всех!)’ — (см. Соч., изд.: 4-е, т. 34, стр. 15).

В политическом отделе журнала в декабре 1899 г. В. И. Ленин поместил свой ‘Ответ П. Нежданову’, а в январской и февральской книжках 1900 г. статью ‘Капитализм в сельском хозяйстве’.

В 1901 г. после выхода апрельской книжки ‘Жизни’, в которой была напечатана ‘Песня о Буревестнике’ М. Горького, журнал был приостановлен. 8 июня состоялось постановление четырех министров об окончательном прекращении журнала ‘Жизнь’ за его ‘весьма тенденциозный характер’.

После закрытия ‘Жизни’ В. А. Поссе перенес издание журнала за границу.

В Лондоне и Женеве В. А. Поссе в течение 1902 г. выпустил шесть номеров ‘Жизни’ и двенадцать номеров ‘Листков жизни’, в качестве ‘внефракционного’ социал-демократического органа.

В заграничных изданиях ‘Жизни’ Горький участия не принимал. В ответ на просьбу В. А. Поссе приехать за границу Горький писал ему в 1902 г.: ‘К тебе приеду лишь тогда, когда окончательно потеряю возможность работать здесь…’ К этому же времени относится сближение Горького с группой социал-демократов, объединившихся тогда около издававшейся за границей газеты ‘Искра’, руководимой Лениным, чем и объясняется его отход от ‘Жизни’.

Вспоминая в 1928 г. о своем настроении того времени, Горький сказал: ‘Подлинную революционность я почувствовал именно в большевиках, в статьях Ленина, в речах и работе интеллигентов, которые шли за ним’.

В. А. Поссе — Владимир Александрович Поссе (1864—1940), журналист и общественный деятель. Организатор и редактор первых легальных марксистских журналов ‘Новое слово’ и ‘Жизнь’, один из основателей издательства ‘Знание’. Редактор ‘Библиотеки пролетария’, позднее, в 1909—1913 гг., редактор и издатель журнала ‘Жизнь для всех’ и организатор издательства того же названия.

Короленко я знаю. — С Короленко Горький познакомился еще зимой 1893 г., когда он принес на отзыв Короленко, тогда уже известному писателю, одно из первых произведений — поэму в стихах ‘Песнь старого дуба’. Впоследствии, живя в Н.-Новгороде, Горький давал свои произведения на просмотр Короленко, который помогал ему советами. В 1897 г. Горький писал в автобиография, что в Н.-Новгороде он познакомился с В. Г. Короленко, ‘которому обязан тем, что попал в большую литературу. Он очень много сделал для меня, многое указал, многому научил’. Отношения между Горьким и Короленко поддерживались до конца жизни Короленко. Их переписка охватывает 1894—1921 гг. М. Горький посвятил В. Г. Короленко статьи: ‘Из воспоминаний о В. Г. Короленко’ в сборнике ‘Жизнь и творчество В. Г. Короленко’, изд. ‘Культура и свобода’, П., 1913, ‘Время В. Г. Короленко’ и ‘В. Г. Короленко’ в Собрании сочинений Горького.

Письмо 6

Письмо на трех страницах почтовой бумага обычного формата. Датировано па содержанию.

Ну, вы, конечно, знаете о триумфе ‘Чайки’. — Речь идет о первых постановках пьесы А. Чехова ‘Чайка’ в Московском Художественном театре. Первый спектакль был 17 декабря 1898 г. Об исключительном успехе этого спектакля Чехов знал из писем и телеграмм его друзей. Вл. И. Немирович-Данченко сообщал А. Чехову в телеграмме от 17 декабря: ‘Только что сыграли Чайку. Успех колоссальный. С первого акта пьеса так захватила, что потом следовал ряд триумфов. Вызовы бесконечные’. Он же телеграфировал об успехе второго и третьего спектаклей. И вслед за телеграммами прислал большое письмо об отношении к пьесе театрального коллектива и восприятии спектакля зрителем: ‘…С первой генеральной репетиции в труппе было то настроение, которое обещает успех. И, однако, мои мечты никогда не шли так далеко. Я ждал, что в лучшем случае это будет успех серьезного внимания. И вдруг… Не могу тебе передать всей суммы впечатлений… Ни одно слово, ни один звук не пропал. До публики дошло не только общее настроение, не только фабула, которую в этой пьесе так трудно было отметить красной чертой, но каждая мысль, все то, что составляет тебя и как художника и как мыслителя, все, все, ну, словом, каждое психологическое движение, — все доходило и захватывало. И все мои страхи того, что пьесу поймут немногие, исчезли…’

Ф. И. Шаляпин телеграфировал Чехову 9 января 1899 г. (неопубл. ЛБ): ‘Вчера смотрел Чайку и был подхвачен ею, унесен в неведомый доселе мир. Спасибо, дорогой Антон Павлович, спасибо, как много в этой маленькой птичке содержания. Искренне от всей души целую создателя необычайного произведения, которое поставлено Художественным театром удивительно хорошо’.

Письмо 7

Письмо на десяти страницах почтовой бумаги малого формата. Год установлен по содержанию.

Первая книжка обновленной ‘Жизни’. — Первая книга ‘Жизни’ в новой редакции — 1899 г., январь — вышла 25 декабря 1898 г. В ней напечатаны: рассказ Е. Н. Чирикова ‘Чужестранцы’, рассказ В. В. Вересаева ‘Конец Андрея Ивановича’, в котором Чехов находил подражание рассказу Горького ‘Супруги Орловы’, и очерк Горького ‘Кирилка’.

Письмо 8

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукой Чехова: ’99’. Датировано по сопоставлению с письмом Чехова от 3 января 1899 г., на которое Горький отвечает.

‘Без дороги’ — повесть В. В. Вересаева, напечатанная в журнале ‘Русское богатство’, 1895, NoNo 7, 8.

‘Жизнь’ имеет тенденцию слить народничество и марксизм в одно гармоничное целое. — Таково было первоначальное намерение В. А. Поссе. Он писал Чехову 8 декабря 1898 г. (неопубл. ЛБ): ‘Журнал будет стремиться не разъединять, а по возможности соединять врагов русского бюрократизма…’

…основали свой журнал ‘Начало’. — С января 1899 г. под редакцией П. Струве и М. Туган-Барановского начал выходить журнал ‘Начало’, орган ‘легального марксизма’. Журнал выходил только в течение пяти месяцев. После выхода майской книжки журнал был прекращен постановлением правительства.

Письмо 9

Письмо на трех страницах почтовой бумаги небольшого формата. Год установлен по содержанию.

…в этом году начнут печатать полное собрание моих рассказов. — В январе 1899 г., по предложению издателя А. Ф. Маркса, начались переговоры об издании им собрания сочинений А. П. Чехова, окончившиеся соглашением.

…письмо Поссе. — В письме от 10 января 1899 г. Поссе просил Чехова ‘прислать поскорее рассказ для ‘Жизни’, из которой марксисты (Струве, Туган-Барановский и др.) бегут в ‘Начало’.

М. И. Водовозова. — Мария Ивановна Водовозова заведовала беллетристическим отделом журнала ‘Начало’. (См. прим. к п. 8.) Известна как издательница книг и статей по рабочему вопросу. В 1897 г., приехав лечиться в Ялту, Горький жил в пансионе Водовозовой.

…пришло письмо от Струве. — В письме Чехову от 12 января 1899 г. (неопубл. ЛБ) Струве просил его сотрудничать в журнале ‘Начало’. Чехов дал согласие поставить свою фамилию в объявлениях о составе участников журнала, который был напечатан в первой книге. Произведений Чехова в этом журнале, просуществовавшем всего пять месяцев, не появилось.

…что было, все уже роздано, что будет — уже обещано. — Чехов к этому времени сдал в печать рассказы: ‘Новая дача’ в ‘Русские ведомости’ (3 янв. 1899), ‘Душечка’ в журнал ‘Семья’ (No 1, 1899), ‘По делам службы’ в ‘Книжки Недели’ (No 1, 1899) и писал ‘Даму с собачкой’ для ‘Русской мысли’.

Письмо 10

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице письма написано карандашом рукою А. Чехова: ’99, II’. Датировано по этой пометке и по сопоставлению с письмом Чехова, на которое Горький отвечает.

Вот вам моя, с присовокуплением Максимки. — См. фотографию Горького с сыном Максимом в этой книге.

Было некогда брошено в публику авторитетное слово о Чехове, который ‘с холодной кровью пописывает’. — Горький имеет в виду статью Н. К. Михайловского ‘Письма о разных разностях’, п. IX, ‘Русские ведомости’, 1890, 18 апреля, No 104. Перепечатано в Собрании сочинений Н. К. Михайловского, VI, изд. ‘Русского богатства’, 1897, под заглавием ‘Об отцах и детях и о г. Чехове’. Давая характеристику творчества Чехова после выпущенного Чеховым сборника рассказов ‘Хмурые люди’, Михайловский писал в своей статье: ‘Чехову все едино, — что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца. Чехов и сам не живет в своих произведениях, а так себе гуляет мимо жизни и, гуляючи, ухватит то одно, то другое… Нет, не ‘хмурых людей’ надо бы поставить в заглавие всего этого сборника, а вот разве ‘холодную кровь’ (заглавие одного из рассказов А. П. Чехова). Чехов с холодной кровью пописывает, а читатель с холодной кровью почитывает’.

…так буду писать, как Лемэтр это делает. — Жюль Лемэтр (1853—1914), французский писатель-беллетрист, драматург и критик. Русские переводы пьес и главным образом критических статей Лемэтра (о П. Бурже, Э. Ренане, А. Додэ и др.) печатались в конце 80-х и начале 90-х годов в журнале ‘Русская мысль’. Его работы ‘Современные писатели’ и ‘Этюды о русских писателях’ вышли в 1891 и 1893 гг. отдельными изданиями. Лемэтр считал, что лучшее суждение о книге — точнейшее изложение субъективных впечатлений о ней. Критика, по Лемэтру, — искусство наслаждаться квитами, обогащать и утончать ими свои ощущения.

Письмо 11

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице письма написано чернилами рукою Чехова: ’99, IV’. Датировано по этой пометке и по содержанию.

Выехал я из Ялты — Горький был в Ялте в марте — апреле 1899 г., получив разрешение от министерства внутренних дел на поездку в Ялту для лечения на два месяца.

Корш Нина Федоровна — дочь Ф. А. Корша, владельца и директора Московского драматического театра Корша.

Жуковский Дмитрий Евгеньевич — журналист, один из пайщиков журнала ‘Жизнь’.

Тимковский Николай Иванович (1863—1922) — беллетрист и драматург. Горький познакомился с ним в 1899 г. Вначале заинтересовался им, как человеком и писателем, но очень быстро разочаровался. 23 апреля 1899 г. писал Л. В. Средину (неопубл. Арх. Г.): ‘Тимковского видел и содержанием оного остался доволен. Ночевал у него… Вообще мы с Тимковским подружились, кажется, ‘на всю жизнь’. Он едет к нам на дачу…’ И уже осенью этого года, наряду с отзывами о нем в письмах к Чехову (см. пп. 19, 23, 24), писал Л. В. Средину (неопубл. Арх. Г.): ‘Тимковского не люблю. Он мне, с некоторых пор, положительно не нравится’.

В этом письме речь идет о его драме ‘Сильные и слабые’, которая была затем напечатана в ‘Русской мысли’ в феврале — марте 1900 г.

Читали вы статью Соловьева о вас? — В апрельской книжке журнала ‘Жизнь’ за 1899 г. напечатаны две первых главы статьи Е. А. Соловьева (псевдоним Андреевич) ‘Антон Павлович Чехов’.

Письмо 12

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

В четверг идет ‘Чайка’, закрытый спектакль для моей особы. — Живя в Ялте, Чехов не видел ‘Чайки’ в Художественном театре, поэтому, когда в апреле 1899 г. он приехал в Москву, Художественный театр поставил пьесу специально для него (см. комментарии к п. 17).

Из Петербурга получаю тяжелые, вроде как бы покаянные письма — письма от издателя-редактора реакционной газеты ‘Новое время’ А. С. Суворина. В феврале 1899 г. в ‘Новом времени’ появились статьи — ‘Маленькие письма’ — А. С. Суворина по поводу студенческих беспорядков, в которых он осуждал студентов и всячески оправдывал поведение царского правительства по отношению к студентам. Эти статьи, а также позиция ‘Нового времени’ и, в частности, Суворина в известном деле Дрейфуса послужили толчком к изменению прежде дружеских отношений Чехова к Суворину. Чехов писал Суворину 4 марта 1899 г.: ‘Ваши письма о беспорядках не удовлетворили — это так и должно быть, потому что нельзя печатно судить о беспорядках, когда нельзя касаться фактической стороны дела. Государство запретило Вам писать, оно запрещает говорить правду, это произвол, а Вы с легкой душой по поводу этого произвола говорите о правах и прерогативах государства и это как-то не укладывается в сознании’. Брату Ал. П. Чехову Чехов в письме от 5 февраля 1899 г. писал: ‘Новое время’ производит отвратительное впечатление. Телеграммы из Парижа нельзя читать без омерзения, это не телеграммы, а чистейший подлог и мошенничество…’

По поводу позиции, которую заняло ‘Новое время’ по отношению к делу Дрейфуса и студенческим беспорядкам, Горький напечатал в мартовской книжке ‘Жизни’ горячее, обличающее ‘Открытое письмо А. С. Суворину’.

Письмо 13

Открытка. Год установлен по почтовому штемпелю.

Письмо ваше с адресом ‘Дмитровка’ пришло. — Чехов имеет в виду письмо Горького от 22—23 апреля 1899 г. (п. 11).

Письмо 14

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукой Чехова: ‘99,1V’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…статью Волынского о вас. — Статья критика А. Л. Волынского ‘Антон Чехов’ (‘Человек в футляре’, ‘Крыжовник’, ‘О любви’, ‘Случай из практики’, ‘По делам службы’, ‘Новая дача’) напечатана в журнале ‘Северный вестник’, октябрь — декабрь 1898 г.

Франко Иван Яковлевич (1856—1916)— украинский писатель, беллетрист, поэт и публицист. Статья Франко, о которой упоминает Горький, не найдена.

…дело, к которому я привлечен, скоро кончится. — Горький был арестован в мае 1898 г. по делу тифлисского революционного кружка и препровожден в Тифлис. Благодаря ходатайству друзей Горький был освобожден из-под стражи 30 мая этого года и отправлен в Самару под негласный надзор полиции, откуда по особому ходатайству ему был разрешен переезд в Н.-Новгород. Надзор полиции был прекращен 18 июля 1899 г.

…привезите мне часы. — Горький напоминает Чехову о его обещании подарить часы. Об этом А. Треплев написал в своих воспоминаниях о Горьком: ‘Писатель, а без часов, — попрекнул Алексея Максимовича Чехов, при первом знакомстве. — Не хорошо’, — и подарил серебряные часы, с рельефной, под старое серебро, крышкой (об. ‘О Горьком — современники’, М. 1928). Эти часы с выгравированной надписью: ‘От д-ра Чехова’ — хранятся в Музее А. М. Горького в Москве’.

Письмо 15

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. Датировано по сопоставлению с письмом Чехова от 25 апреля 1899 г., на которое Горький отвечает.

…старика… — А. С. Суворина.

…смертью студента Ливен. — Студент-нижегородец Герман Ливен, арестованный по обвинению в политическом преступлении, сжег себя в тюрьме. Тогда же Горький написал на эту тему рассказ, о чем сообщал в письме к Л. В. Средину (неопубл. Арх. Г.): ‘Здесь хоронили студента Ливена, который живьем сжег себя в тюрьме. Похороны вышли очень внушительные… Настроение здесь живое. Ланин работает над жалобой царю по поводу смерти Ливена, я пишу на эту тему рассказ и еще кое-что. Рассказ напечатаем в мае, другое своевременно получите’. Рассказ этот сохранился в архиве М. Горького в виде рукописной копии с поправками и подписью Горького. Заглавие рассказа ‘Без названия’ в рукописи зачеркнуто. Рассказ был опубликован только в 1936 г. в сборнике ‘М. Горький. Материалы и исследования’, т. II.

Письмо 16

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице после даты ‘5 мая’ написано карандашом рукою Чехова: ’99’. Год установлен по этой пометке и содержанию.

Григорий Спиридонович Петров (1868 — ?) — священник, религиозный писатель и популярный проповедник. С 1893 г. сотрудничал в ‘Русском слове’ как публицист. В 1907 г. Петров был выбран во 2-ю Государственную думу от Петербурга. В. И. Ленин в интервью, данном сотруднику ‘L’Humanit’ о выборах во 2-ю Государственную думу, останавливаясь на кандидатуре Петрова, выставленной по списку кадетов, охарактеризовал его как христианского демократа, весьма популярного демагога (В. И. Ленин, Соч., изд, 4-е., т. 12., стр. 126). После роспуска думы был лишен священнического сана и выслан из столицы. В 1921 г. эмигрировал из Крыма в Константинополь.

Знакомство Горького с Петровым произошло весной 1899 г. в Н.-Новгороде — Петров посетил его проездом на ‘голод’. Об этой встрече Горького с Петровым пишет В. А. Поссе в своей книге ‘Мой жизненный путь’, М. 1929. Книга Петрова ‘Евангелие как основа жизни’ вышла в 1898 г.

Тор Гедберг (1863—1931) — шведский писатель. Его поэма ‘Гергард Грим’ в переводе А. Ганзена напечатана в журнале ‘Начало’, 1899, кн. III.

Письмо 17

Письмо на трех страницах почтовой бумаги небольшого формата. Год установлен по содержанию.

…посылаю Вам пьесу Стриндберга ‘Графиня Юлия’. — Пьесу шведского писателя Августа Стриндберга (1849—1912) ‘Графиня Юлия’ Чехов получил от писательницы Е. М. Шавровой-Юст в ее переводе.

‘Чайку’ видел без декораций. — Сезон в Художественном театре кончился, и закрытый спектакль ‘Чайки’ был дан специально для Чехова в другом помещении — в театре ‘Парадиз’ (Никитский театр).

К. С. Станиславский вспоминает, что спектакль Чехову в общем понравился, но некоторых исполнителей он осуждал — ‘в том числе и меня за Тригорина’, утверждая: ‘Вы же прекрасно играете, но только не мое лицо. Я же этого не писал’. Исполнение Нины Заречной он ‘осудил строго, до жестокости’. Роль Нины Заречной исполняла артистка М. Л. Роксанова.

Письмо 18

Письмо на трех страницах почтовой бумаги большого формата. Датировано по содержанию.

Что общего нашли у меня со Стриндбергом? — Где высказал Чехов свое мнение о Горьком и Стриндберге — неизвестно. Позднее сам Горький писал в своей статье о Стриндберге, написанной в 1912 г., после смерти писателя: ‘Август Стриндберг был для меня самым близким человеком в европейской литературе, писателем, наиболее сильно волновавшим мое сердце к ум’.

Рагнар Кожаные Штаны — прозвище Рагнара Лодброга, ‘морского короля’, предводителя норманских корсаров, нападавших в IX веке на Англию. После одного неудачного похода Рагнар был взят в плен саксами и брошен ими в темницу на съедение ядовитым змеям. Умирая, Рагнар пел песню, авторство которой приписывали ему. Эта предсмертная песня его прославилась как одно из лучших созданий скандинавской поэзии.

О Рагнаре писал Горький в своем очерке ‘Возвращение норманнов из Англии’ (по Тьерри), ‘Самарская газета’, 1895, No 187, 27 августа.

…служить ‘обедню на копьях’. — Нападавшие на Англию норманны с насмешкой говорили: ‘Мы им пропели обедню на копьях — начали с раннего утра, продолжали до ночи’.

Прилагаю им же присланный и им обруганный отзыв ‘Кавказа’. — Отзыв о постановке в тифлисском театре пьесы ‘Дядя Ваня’ 30 апреля напечатан в газете ‘Кавказ’, 1899, 2 мая, No 114, за подписью H. M.

‘Уединение — мать мудрости’, говорит один герой Гедберга. А другой прибавляет: ‘И безумия’. — Разговор Гергарда Грима с Сильвестром в драматической поэме Тора Гедберга ‘Гергард Грим’:

Сильвестр.

А я скажу: кто видел сам себя, становится

Безумия добычей. Уединение — безумья мать.

Грим.

Но близнецов-детей оно имеет,

И мудростью зовется дочь другая.

‘Это утешение, что другие не лучше, чем мы сами’, говорит Жан. — Слова лакея Жана в пьесе Стриндберга ‘Графиня Юлия’: ‘А все-таки утешительно сознавать, что господа ни чуточку не лучше нас’.

Письмо 19

Письмо на одной странице почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ’99.VI’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Приехал Тимковский, сидит и загибает драму. — Н. И. Тимковский приехал в Н.-Новгород, чтобы вместе с Горьким поехать на дачу в Васильсурск. Работал он в это время над драмой ‘Сильные и слабые’. См. комментарий к п. 11.

Фома мой. — Горький работал в это время над повестью ‘Фома Гордеев’.

Письмо 20

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

…читаю для Маркса корректуру — корректуру первых томов собрания сочинений для издания А. Ф. Маркса.

Письмо 21

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукою Чехова: ’99,VI’. Датировано по сопоставлению с письмом Чехова от 22 июня 1899 г., на которое Горький отвечает.

Средин Леонид Валентинович (1860—1909) — доктор, живший в Ялте по болезни. С Горьким познакомился в Ялте в 1897 г. Был с ним и с Чеховым в дружеских отношениях. Переписывался с ними.

Альтшуллер Исаак Наумович (1870—1943) — ялтинский врач. Лечил Чехова и Л. Н. Толстого.

Рассказы ваши еще не прочитал. — Чехов послал Горькому в корректуре свои рассказы, которые он готовил для собрания сочинений в издании А. Ф. Маркса.

Нива — иллюстрированный литературный еженедельный журнал, издававшийся с 1870 до 1918 г. в Петербурге. До 1904 г. издателем был А. Ф. Маркс. С 1891 г. в виде приложений давались собрания сочинений русских и иностранных писателей.

Письмо 22

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

…есть кое-какие дела — по-видимому, дела, связанные с продажей имения в Мелихове. Накануне, 26 июня 1899 г., Чехов писал А. С. Суворину: ‘Вы не ошиблись, мы продаем наше Мелихово. После смерти отца там уже не хотят жить, все как-то потускнело и потухло… Покупатели ездят и смотрят. Если купят, то хорошо, а не купят — запру на зиму’.

Не приедете ли вы в сентябре в Кучукой. — В деревне Кучукой на южном берегу Крыма у Чехова был маленький домик.

Письмо 23

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукою Чехова: ’99,VII’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 27 июня, на которое Горький отвечает.

В Кучук к Вам приеду, если осенью кончится надзор надо мною. — Надзор полиции был снят 18 июля 1899 г. (см. комментарии к п. 14). О своем посещении Чехова в Кучукое Горький написал в своих воспоминаниях о Чехове.

…я направил к вам в Москву некую Клавдию Гросс, ‘падшую’ девицу. — О Клавдии Гросс см. комментарии к п. 32.

Письмо 24

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано красным карандашом рукою Чехова: ’99,VIII’. Датировано по сопоставлению с ответным письмом Чехова от 24 августа.

Гиляровский Владимир Алексеевич (1855—1935) — поэт, беллетрист и журналист. С Чеховым был в приятельских отношениях, познакомившись с ним еще в 80-х годах, когда они вместе сотрудничали в юмористических журналах. Переписывался с ним. С Горьким, как пишет Гиляровский в своих воспоминаниях (см. сб. ‘О Горьком — современники’, 1928), он познакомился у Чехова. О своей встрече с Горьким в Н.-Новгороде в 1899 г. Гиляровский подробно пишет в тех же воспоминаниях, отметив особенный интерес Горького к его рассказам о студенческих волнениях: ‘Когда я стал рассказывать подробности о студенческих волнениях в Москве, А. М. оживился — говорил, весь отдавшись этому жгучему вопросу. Тут я припомнил написанные мною зимой два стихотворения, ходившие в Москве по рукам. Когда я прочел их, он встал, принес бумаги и карандаш и просил меня записать, что к и сделал, подписавшись В. Гиля-й’. Эти стихи отобраны у Горького при обыске у него в апреле 1901 г. и после революции обнаружены в Архиве жандармского управления.

Ярцев Григорий Федорович (1858—1918) — художник, живший в Ялте, близкий знакомый Горького и Чехова. С ним Горький познакомился в 1897 г. во время своего пребывания в Ялте в пансионе М. И. Водовозовой.

Письмо 25

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

…чтобы побывать на репетициях своей пьесы. — Московский Художественный театр готовил к постановке пьесу Чехова ‘Дядя Ваня’.

…так как дом мой еще не готов. — В это время Чехов строил дачу в Ялте, куда должен был переселиться на постоянное жительство.

И ‘Воскресенье’ я тоже не читал по той же причине. — Роман Л. Н. Толстого ‘Воскресение’ печатался в 1899 г. в журнале ‘Нива’.

Волкова — владелица книжного магазина в Ялте.

Письмо 26

Открытка. Год установлен по почтовому штемпелю.

Синани Исаак Абрамович — владелец книжного магазина в Ялте. Был хорошо знаком с Горьким и Чеховым.

Письмо 27

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано красным карандашом рукою Чехова: ’99,VIII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Сейчас прочитал в ‘Жизни’ статью Соловьева о вас. — В августовской книжке ‘Жизни’ за 1899 г. напечатано окончание (гл. III и IV) статьи Е. А. Соловьева (Андреевича) ‘Антон Павлович Чехов’.

…хотя по адресу Михайловского он дельно говорит. — Статья главным образом посвящена критическому разбору рецензии Н. К. Михайловского: ‘Об ‘отцах и детях’ и о г. Чехове’.

Соловьев не прав там, где говорит о вашем счастье. — Соловьев начинает свою статью следующими строками о ‘счастье’ Чехова: ‘Счастье г. Чехова настолько поразительно, что по поводу первых же его произведений поднялся довольно интересный литературный разговор об отцах и детях, их распрях и раздорах, взаимном непонимании и недоверии’.

Разрешите мне посвятить вам Фому в отдельном издании. — Повесть Горького ‘Фома Гордеев’ вышла отдельным изданием в серии ‘Библиотека журнала ‘Жизнь’. 1900 г. В книге после титульного листа помещен лист с печатным посвящением: ‘Антону Павловичу Чехову М. Горький’. Экземпляр этой книги в дорогом переплете был послан Чехову ‘Жизнью’. Получив книгу, Чехов писал В. А. Поссе 15 февраля 1900 г.: ‘Фома Гордеев’, да еще в превосходном переплете это ценный, трогательный подарок, благодарю вас от всей души. Тысячу раз благодарю. Я читал ‘Фому’ только урывками, теперь же прочту как следует’.

Гиляровский прислал мне книжку стихов. — Гиляровский послал Горькому свой сборник стихов ‘Забытая тетрадь’, изданный еще в 1896 г. ‘Вернувшись в Москву, — пишет Гиляровский в своих воспоминаниях, — …послал Горькому мой сборник стихов ‘Забытая тетрадь’, где были напечатаны проспанные цензурой две главы ‘Стеньки Разина’. — ‘Разин — здорово и красиво’, пишет мне в ответ на посылку Алексей Максимович…’

Штиглицу — рисовальная школа Штиглица в Петербурге.

Письмо 28

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

Письмо 29

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице письма в правом верхнем углу написано чернилами рукою Горького: ’17’. Датировано по содержанию.

После 25-го должен ехать в Питер и Смоленск. — О пребывании Горького в Петербурге см. комментарий к п. 30 и в Смоленске — в комментарии к п. 32.

Нужно написать для Миролюбива какую-нибудь штуку. — Рассказ в ‘Журнал для всех’ Горький дал только к январской книжке 1901 г. — ‘Песнь о слепых’.

Письмо 30

Письмо на двух страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ’99,Х’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…натворил здесь массу нетактичностей и нелепостей. Так, например, на ужине в присутствии 60-ти знаменитых русских людей… — Об этом вспоминает В. А. Поссе: ‘Чтобы ввести Горького в петербургский литературный мир, задумал я устроить банкет в редакции ‘Жизни’. Пригласили не только сотрудников ‘Жизни’, но и всех наиболее видных представителей как марксистского, так и народнического направления. Некоторых литераторов (Н. К. Михайловского, К. С. Баранцевича и других) мы с Горьким поехали приглашать лично. Горького повсюду встречали, конечно, очень радушно. Банкет прошел оживленно, но не без неловкостей. В ответ на приветственные речи, в которых отмечался крупный талант Горького, он скромно заявил, что успех его объясняется тем, что ‘на безрыбьи и рак рыба, на безлюдья и Фома дворянин’. А перед ним сидел цвет русской литературы с В. Г. Короленко во главе…’

Вспоминая о пребывании Горького в Петербурге осенью 1899 г., Поссе пишет еще о посещении Горьким в этот период Д. С. Мережковского: ‘Побывали мы с Горьким и у Мережковского, где собрались мистики и богоискатели. Горький с усмешкой, но не без интереса прислушивался к их разговору, сам говорил мало и, конечно, не так, как желательно было богоискателям’.

В книге ‘Революционный путь Горького’, М.—Л. 1933, приведено письмо неизвестного лица, посланное в ноябре 1899 г. из Петербурга в Цюрих и перехваченное полицейской агентурой. В этом письме сообщалось: ‘В Петербург приезжал Горький. Литературный кружок недели две носился с ним. Он, говорят, скучал, задыхался и отплевывался от всей этой пошлости и… не выдержал. Выпал такой случай, и он громко выругал все то, перед чем у нас привыкли кадить. Все наши литераторы, вся интеллигенция ему, свежему человеку, показалась такой же буржуазной, затхлой и пошлой, как и самые последние низы… Люди, перед которыми он прокричал эти слова (простые смертные — депутаты одной вечеринки), были возмущены его богохульством, а для меня эти слова показались огненными буквами, написанными на наших мертвых, безжизненных скрижалях… Это революционный призыв, пока одинокий и, может быть, надолго затерянный в нашем цепенеющем царстве…’

Отсюда еду в Самару, из Самары в Смоленск. — О поездках Горького в Самару и Смоленск см. в п. 32.

Адамюк Емельян Валентинович (1839—1906) — окулист, профессор Казанского университета.

Письмо 31

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

…спасибо за книгу. — Чехов получил от Горького вышедший в 1899 г. том III его ‘Очерков и рассказов’ в изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова. На книге надпись: ‘Дорогому Антону Павловичу от автора. M. Горький’. В этот том вошли рассказы: ‘Варенька Олесова’, ‘Каин и Артем’, ‘Дружки’, ‘Однажды осенью’, ‘Кирилка’, ‘О чорте’, ‘Еще о чорте’, ‘Мой спутник’, ‘Проходимец’, ‘Читатель’.

Ну-с, пишу для ‘Жизни’ повесть — ‘В овраге’. Напечатана в январской книжке ‘Жизни’ за 1900 г.

Получил письмо от Дороватовского с просьбой прислать портрет для книги. — Издатель С. П. Дороватовский (о нем см. комментарий к п. 33) в письме от 17 ноября 1899 г. (неопубл. ЛБ) просил Чехова прислать портрет с автографом для предполагавшегося им издания критических очерков Евг. Соловьева (Андреевича) под заглавием ‘Писатели-современники’ в трех книгах. Первая книга должна была быть посвящена А. П. Чехову, вторая К. С. Баранцевичу, третья — М. Горькому. Издание не осуществилось из-за болезни Е. А. Соловьева.

Мы решили строить санаторию, я сочинил воззвание. — Чехов написал воззвание с целью сбора средств для постройки ялтинским благотворительным обществом санатория для туберкулезных больных. Это воззвание под заголовком ‘От А. П. Чехова’ было напечатано в газете ‘Нижегородский листок’, 1899, No 330, 1 декабря (текст воззвания см. в Собр. соч. А. П. Чехова, М. 1949, т. XII).

Это же воззвание Чехов направил в Ярославль своему брату Мих. П. Чехову, в письме от 3 декабря 1899 г.: ‘Меня здесь одолевают больные, которых присылают сюда со всех сторон — с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром, пускаться на разные фокусы. Зри прилагаемый листок — и пожалуйста, если можно, напечатай все или в выдержках в Северн[ом] крае. Окажи содействие’.

…поэт ‘Развлечения’ Епифанов. — С Сергеем Алексеевичем Епифановым Чехов встречался в 80-х годах, когда они оба сотрудничали в юмористическом журнале ‘Будильник’. В письме к Чехову от 10 сентября 1898 г. (неопубл. ЛБ) С. А. Епифанов, который сотрудничал в это время в юмористическом журнале ‘Развлечение’, сообщал ему о своей болезни и тяжелом материальном положении. Из дальнейших писем Епифанова к Чехову видно, что Чехов выплачивал ему ежемесячное пособие, а в октябре 1899 г. Помог переселиться в Ялту.

Письмо 32

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ’99,ХII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…ожидая по приезде увидеть человека, к которому ехал и которого очень люблю — в гробу. — М. Горький ездил в Самару к своей знакомой Марии Сергеевне Позерн, что видно из письма к Л. В. Средину от 16 ноября 1899 г. (неопубл. Арх. Г.), ’26-го поехал в Самару, ибо мне сообщили, что любимый мною человек Мария Сергеевна Позерн умирает…’

…делали операцию одному моему товарищу — Николаю Александровичу Ланину, присяжному поверенному, что видно из письма Горького Л. В. Средину от 16 ноября 1899 г. (неопубл. Арх. Г.): ‘Я должен буду ехать в Москву в клиники Боброва, где 17-го Бобров будет делать операцию Коле Ланину. У него ангиома, рецидив, и он согласился на операцию лишь при условии, если я с ним поеду’.

Жила у нас одна проститутка, которую я ‘спасал’ и автобиографию напечатал в Сев. курьере. — Горький, узнав от проститутки Клавдии Гросс историю ее жизни, уговорил ее написать свою автобиографию, которую и напечатал в газете ‘Северный курьер’, 1899, 13, 14, 15 ноября под заглавием ‘Рассказ’, дав свое предисловие и заключение. ‘Предлагаемый рассказ не ‘беллетристика’, — писал Горький, — он нечто более ценное и важное. Это — подлинное показание потерпевшего от нелепых и позорных условий нашей жизни…’

А тут к декабрю в ‘Жизнь’ рассказ надо. — В декабрьской книжке ‘Жизни’ 1899 г. напечатан рассказ М. Горького ‘Двадцать шесть и одна’.

2-го мне необходимо ехать в Смоленск. — В Смоленск Горький должен был ехать по приглашению общественного деятеля, литератора и врача Д. Н. Жбанкова, одного из организаторов кассы вспомоществования учащим и учившим и общества книгопечатников. 4 декабря 1899 г. Горький выступал в Смоленске на благотворительном вечере. В газете ‘Смоленский вестник’, 30 ноября 1899 г., No 265, в отделе ‘Местной хроники’ напечатано: ‘Попечитель Московского учебного округа разрешил на предположенном к устройству 4 декабря текущего года литературно-музыкальном вечере в пользу общества взаимного вспомоществования учащим и учившим в начальных, средних и высших учебных заведениях Смоленской губернии прочитать известному беллетристу Горькому его произведения ‘Песня о Соколе’, ‘Читатель’, ‘Старуха Изергиль’. Отзыва о выступлении Горького не было, но в день его выступления была напечатана в газете ‘Смоленский вестник’, 4 декабря 1899 г., стр. 2, следующая заметка С. Д-ина:

‘Сегодня в зале Дворянского собрания состоится благотворительный литературно-музыкальный вечер, в котором примет участие А. М. Пешков-Горький — самый талантливый и самый интересный из всех беллетристов, выступивших на литературное поприще за последнее десятилетие’.

В этот свой приезд в Смоленск Горький вступил в общество книгопечатников и наладил связь с рабочими смоленских типографий. Подробнее о пребывании Горького в Смоленске см. в книге В. Горбатенкова ‘Горький в Смоленске’, Смоленск, Огиз, 1947.

Письмо 33

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ’99, ХII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Боюсь, что поступил неловко, напечатав в местной газете выдержку из вашего письма о смерти Епифанова. — Написанное Чеховым воззвание Горький напечатал в ‘Нижегородском листке’ 1 декабря 1899 г. (см. Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова. М. Гослитиздат, 1949, т. XII) со следующим дополнением:

‘…позволяем себе привести следующий трагически простой и глубоко трогательный факт из письма Антона Павловича.

‘Третьего дня, — пишет он, — здесь, в приюте для хроников, в одиночестве, в забросе, умер поэт ‘Развлечения’ Епифанов, который за два дня до смерти попросил яблочной пастилы и, когда я принес ему, то он вдруг оживился и зашипел своим больным горлом, радостно: ‘Вот эта самая! Она!’. Точно землячку увидел’.

Так ‘в одиночестве, в забросе’ умирают люди, развлекавшие и развлекающие вас, читатели, умирают, не имея своего двугривенного на ‘пастилу’ — на последнее свое желание в жизни, предсмертный каприз. Так же, полуголодные и одинокие, умирают и столь ценные слуги общества, как учителя, учительницы, и молодежь, студенты, ‘надежда России’. Мы не умеем помочь жить всем этим славным людям и нужным, стойким работникам, создающим родине нашей новых людей, мы не ценим их заслуг при жизни, поможем же им, замученным работой, одиноко и безмолвно, без жалоб умирающим, — хоть умереть спокойно. Вы, читатели, есть некая бездонная пропасть, равнодушно и без отклика поглощающая и всякий печатный хлам, вроде рассказов Гейнца, и вкусные питательные яства, изготовляемые для вас Толстыми и Тургеневыми, — вы, читатели, должны дать на ‘пастилу’ человеку, до смерти заработавшемуся для вашего развлечения. Вы должны облегчить последние минуты жизни учителям наших детей и всем другим ценным людям, уезжающим умирать далеко от вас, в край, где солнце, море и все краски ласковой нежной природы разжигают у человека страстное желание жить, — туда, где люди относятся к больным, как к средству наживы, где все дорого, все сухи и черствы и где больной человек найдет удобства лишь тогда, когда он богат. Нижний, по справедливости, славится своей отзывчивостью на крик нужды и горя, наш город насчитывает десятки крупных благотворителей, и мы надеемся, что воззвание ялтинских людей, зовущих на помощь к больным, — не прозвучит в Нижнем-Новгороде ‘гласом вопиющего в пустыне’,

М. Горький’.

Когда же Маркс выпустит в свет ваши книги? — Первые тома собрания сочинений Чехова в издании А. Ф. Маркса вышли в 1899—1900 гг.

Говорят, что суворинские издания уже разошлись. — В издании A. С. Суворина с 1887 г. по 1899 г. вышли следующие книги Чехова, выдержавшие много изданий: ‘Пестрые рассказы’, ‘В сумерках’, ‘Рассказы’, ‘Хмурые люди’, ‘Дуэль’, ‘Палата No 6’, ‘Мужики’ и ‘Моя жизнь’, ‘Пьесы’, ‘Детвора’, ‘Каштанка’.

Вольф Маврикий Осипович — книгоиздатель и владелец книжного магазина в Петербурге.

Я продал свои 3 тома. — Речь идет о втором издании трех томов ‘Очерков и рассказов’ Горького.

…оба издателя люди, кажется, хорошие. — Издатели трех томов ‘Очерков и рассказов’ Горького — С. П. Дороватовский и A. П. Чарушников. В конце 1897 г. В. А. Поссе, пытаясь найти издателя для первых двух книг Горького, натолкнулся на большие затруднения: никто не решался издать произведения тогда еще мало известного писателя. О своих неудачах в деле поисков издателя и о тяжелом материальном положении Горького B. А. Поссе рассказал своему знакомому С. П. Дороватовскому. Не имевший никакого отношения к издательской деятельности агроном-общественник С. Дороватовский и инспектор волжского пароходства А. Чарушников взяли на себя издание первых двух книг Горького. В журнале ‘Печать и революция’, 1928, кн. 2, опубликовано 20 писем Горького к С. Дороватовскому за время с конца 1897 г. по август 1899 г. — период издания ‘Очерков и рассказов’.

Сегодня был у меня Телешов — Николай Дмитриевич Телешов (р. 1867), писатель-беллетрист. О первой встрече с Горьким в Н.-Новгороде в декабре 1899 г. и о последующих встречах см. в книге Н. Телешова ‘Литературные воспоминания’. В этой же книге Н. Телешов напечатал отрывки из писем к нему Горького.

…начну еще одну большую ахинею. — В задуманном произведении Горький хотел дать тип нового интеллигента, вышедшего из крестьян. Две главы повести под названием ‘Мужик’ были напечатаны в журнале ‘Жизнь’, в мартовской и апрельской книжках 1900 г. Окончания ‘Мужика’ в журнале не появилось. Горький отказался от его продолжения под влиянием оценки произведения его литературными друзьями, а также появившейся в печати критики двух первых глав повести. В Архиве Горького сохранилась третья глава повести, названная автором ‘Добыча’. Эта глава напечатана в сборнике: ‘М. Горький. Материалы и исследования’, т. II, М.—Л., 1936.

Письмо 34

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги малого формата. Год установлен по содержанию.

Повесть в ‘Жизнь’ уже послана. — Повесть Чехова ‘В овраге’ для январской книжки журнала ‘Жизнь’.

Ваш рассказ ‘Сирота’. — Рассказ Горького ‘Сирота’ напечатан в газете ‘Нижегородский листок’, 1899, No 209, 4 октября.

А. Б. Фохт (1848—1930) — профессор общей патологии медицинского факультета Московского университета, на котором учился А. П. Чехов.

Слепцов Василий Алексеевич (1836—1878) — беллетрист.

Письмо 35

Письмо на восьми страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1900, I’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 2 января 1900 г., на которое Горький отвечает.

Недавно видел на сцене ‘Дядю Ваню’. — В Московском Художественном театре.

Недавно я видел ‘Власть тьмы’ в Малом театре. — Пьеса Л. Н. Толстого ‘Власть тьмы’ шла в Малом театре в сезон 1899/1900 г.

Эрнст Генрик-Вильям (1814—1865) — скрипач-композитор.

Читал ‘Даму’ вашу. — Рассказ Чехова ‘Дама с собачкой’ был напечатан в декабрьской книжке ‘Русской мысли’, 1899.

Георгий Чулков — Георгий Иванович Чулков (1879—1940). Начал печататься в 1899 г. в газете ‘Курьер’.

…моим закадычным приятелем. — Адам Егорович Богданович, историк и этнограф, свояк Горького. Его воспоминания о нижегородском периоде жизни Горького напечатаны в сборнике ‘М. Горький на родине’, 1937.

А недавно кто-то в Питере написал, что ‘Дядя’ лучше ‘Чайки’. — После первых постановок пьесы Чехова ‘Дядя Ваня’ в Художественном театре в печати появилось множество критических статей о пьесе. Критика почти единодушно отмечала, что ‘Дядя Ваня’ — пьеса исключительного интереса, выдающееся явление в театральной жизни. 28 декабря 1899 г. в ‘Новом времени’ напечатана статья П. Перцова ‘Дядя Ваня’ (Письмо из Москвы), в которой он писал, что ‘Дядя Ваня’ — ‘лучшая драматическая вещь’ Чехова, и ставил ее выше ‘Чайки’.

Письмо 36

Письмо на восьми страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукою Чехова: ‘1900, I’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…был я у Льва Николаевича. — Горький посетил Л. Н. Толстого в Москве, в Хамовниках, 13 января 1900 г. 16 января Толстой записал в своем дневнике: ‘Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа’. Вместе с Горьким был у Толстого В. А. Поссе, который в своих воспоминаниях (‘Мой жизненный путь’, М.—Л. 1929) подробно написал об этой первой встрече и беседе Горького с Толстым. 19 января 1900 г. Горький писал Толстому: ‘За все, что вы сказали мне — спасибо вам, сердечное спасибо, Лев Николаевич. Рад я, что видел вас, и очень горжусь этим. Вообще я знал, что вы относитесь к людям просто и душевно, но не ожидал, признаться, что именно так хорошо вы отнесетесь ко мне…’ На это письмо Толстой ответил Горькому 9 февраля 1900 г.: ‘…Я очень, очень был рад узнать вас и рад, что полюбил вас. Аксаков говорил, что бывают люди лучше (он говорил — умнее) своей книги и бывают хуже. Мне ваше писанье понравилось, а вас я нашел лучше вашего писания…’

Вишневский Александр Леонидович (1861—1943) — артист Московского Художественного театра. Исполнял в пьесе Чехова ‘Дядя Ваня’ роль Войницкого.

Астров у Станиславского. — Роль доктора Астрова в ‘Дяде Ване’ исполнял Константин Сергеевич Станиславский (1863—1938).

Книппер Ольга Леонардовна (р. 1870) — исполняла в ‘Дяде Ване’ роль Елены Андреевны.

И Соня — тоже прекрасно играла. — Роль Сони в ‘Дяде Ване’ исполняла артистка Художественного театра Мария Петровна Лилина (1866—1943).

…слуга Григорьев. — Роль работника в ‘Дяде Ване’ исполнял артист Художественного театра Михаил Григорьевич Григорьев. Был в труппе Художественного театра только в 1899—1900 г.

‘Сирано де Бержерак’. — Героическую комедию Эдмонда Ростана ‘Сирано де Бержерак’ Горький видел в Нижегородском городском театре, после чего написал статью об этой пьесе, которая была напечатана в ‘Нижегородском листке’, 1900, No 4, 5 января. Цитируя этот же отрывок из пьесы Ростана в статье, где он воспроизводит точный текст:

Дорогу, дорогу гасконцам.

Мы юга родного сыны,

Мы все под полуденным солнцем

И с солнцем в крови рождены, —

Горький писал: ‘Это, знаете ли, страшно хорошо — быть рожденным с солнцем в крови. Если б нам, людям, кровь которых испорчена пессимистической мутью, отвратительными, отравляющими душу испарениями того болота, где мы киснем, — если б в нашу кровь хоть искру солнца’.

Алексин Александр Николаевич — врач, живший в Ялте. Горький познакомился с ним в 1897 г., во время своего пребывания в Ялте, в пансионе Водовозовой. Был в дружеских отношениях и переписывался с ним. После смерти Алексина в 1923 г. написал воспоминания о нем.

Письмо 37

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

Письмо 38

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1900, I’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова, на которое Горький отвечает.

Мне нравится эта статья. — Статья Д. Е. Жуковского под заглавием ‘Певец декаданса’, за подписью ‘Декадент’.

Согрешил и я заметкой по поводу ‘Оврага’. — В ‘Нижегородском листке’, 1900, No 29, 30 января, Горький поместил свою статью: ‘По поводу нового рассказа А. П. Чехова ‘В овраге’. Вырезка из газеты с этой статьей хранилась в Архиве А. П. Чехова вместе с этим письмом Горького. Статья напечатана в настоящем издании.

Ужасно я удивился, когда прочитал, что Толстой нашел в ‘Дяде Ване’ какой-то ‘нравственный недочет’. — В ‘Новом времени’, 1900, No 8595, 31 декабря, напечатана заметка Н. А. Энгельгардта ‘У гр. Льва Ник. Толстого’, в которой передана его беседа с Л. Н. Толстым о пьесе Чехова ‘Дядя Ваня’. По словам Энгельгардта, Толстой ставил высоко технику этой пьесы, но считал, что техника, преобладая над внутренним смыслом, убивает содержание: ‘Плоть подавляет дух, форма идею’ — и даже находил ‘некоторый существенный недочет в нравственном смысле пьесы’. В дневнике Толстого есть запись 27 января 1900 г.: ‘Ездил смотреть ‘Дядю Ваню’ и возмутился’. 19 февраля Вл. И. Немирович-Данченко писал Чехову: ‘Ты, вероятно, уже знаешь, что на ‘Дяде Ване’ был Толстой. Он очень горячий твой поклонник, — это ты знаешь. Очень метко рисует качество твоего таланта. Но пьес не понимает… Говорит, что в ‘Дяде Ване’ есть блестящие места, но нет трагизма положений’.

‘Устав Нижегор. о-ва любителей художеств’. — Горький был в числе учредителей Нижегородского общества любителей художеств, устав которого был утвержден в 1901 г.

Устраиваем ‘Общество дешевых квартир’, — При активном участии Горького в Н.-Новгороде было широко поставлено дело общественной помощи нуждающемуся населению. Организовав в первых числах января 1900 г. елку для бедных детей Н.-Новгорода, он писал Л. В. Средину (неопубл. Арх. Г.): ‘Устрою здесь общество попечения о бедных детях, когда кончим с возникающим обществом дешевых квартир для больших’. В 1901 г. Горьким было организовано еще ‘О-во помощи нуждающимся женщинам’.

Письмо 39

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘II, 900’. Датировано по содержанию.

Сегодня Толстой прислал мне письмо. — Письмо Л. Н. Толстого от 9 февраля 1900 г. напечатано в книге ‘М. Горький в Н.-Новгороде’, 1928, стр. 197.

…когда кончу повесть для ‘Жизни’. — Горький писал в это время повесть ‘Мужик’ (см. комментарий к п. 33).

Юлия Петровна — по-видимому, Ю. П. Высоцкая. Ведала хозяйством в ялтинском пансионе М. И. Водовозовой, где Горький жил в 1897 г.

…не можете ли вы указать статей о вас до 94 года. — По-видимому, этот материал нужен был Горькому для статьи о Чехове, которую он хотел писать.

Иван Павлович — Чехов (1861—1922), брат А. П. Чехова, педагог.

Письмо 40

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию. Одновременно с этим письмом Чехов послал Горькому том I своих сочинений, в издании Маркса. Книга эта с надписью: ‘Алексею Максимовичу Пешкову в знак дружеского расположения и на добрую память от автора. Антон Чехов, 15 февраля 1900. Ялта’ — хранится в Бытовом музее детства Горького в г. Горьком.

Ваш фельетон в ‘Нижегород. листке’ — см. п. 38 и комментарий к нему.

Я читал его только урывками. — До выхода в отдельном издании ‘Фома Гордеев’ печатался в журнале ‘Жизнь’, 1899, кн. II, III, IV, VI, VII, VIII, IX.

…как я недавно прочел ‘Воскресенье’. — Роман Л. Н. Толстого ‘Воскресение’, печатавшийся в 1899 г. в журнале ‘Нива’, вышел в 1900 г. в отдельном издании, которое и читал Чехов.

‘Двадцать шесть и одна’. — Рассказ Горького, напечатанный в декабрьской книжке журнала ‘Жизнь’, 1899.

‘Жизнь’ напечатала мой рассказ с грубыми опечатками. — По поводу опечаток в тексте рассказа ‘В овраге’ в первой книге журнала ‘Жизнь’, 1900, Чехов писал В. А. Поссе 5 февраля 1900 г.: ‘Напрасно я читал корректуру, ее в типографии не исправили. Как были ‘табельные’ вместо ‘заговенье’ (стр. 203), так и осталось. В деревне никаких табельных дней не знают и не празднуют, — и эти ‘табельные’ покажутся людям знающим нелепостью… Все эти опечатки, особенно ‘табельные’ и ‘Цыбулякин’ (231 внизу), ‘Цыбулькин’ (233, 8 строка сверху), так аффраншировали меня, что я теперь видеть не могу своего рассказа. Такое обилие опечаток для меня небывалая вещь и представляется мне целой оргией типографской неряшливости — простите мне это раздражение…’

Раздражают меня в ‘Жизни’ и провинциальные картинки Чирикова, и картина ‘С новым годом’, и рассказ Гуревич. — В первой книге журнала ‘Жизнь’, 1900, напечатаны ‘Провинциальные картинки’ Е. Н. Чирикова, картина, изображающая босяка, подписанная ‘С новым годом!’, и рассказ Л. Я. Гуревич ‘Седок’.

А здесь в мае будет Художественный театр. — Художественный театр приехал на гастроли в Крым в апреле 1900 г., чтобы показать Чехову свои новые постановки.

Только что получил фельетон Жуковского — статью Д. Е. Жуковского (см. комментарий к п. 38).

Письмо 41

Письмо на трех страницах почтовой бумаги малого формата. Год установлен по содержанию.

Письмо 42

Телеграмма.

Письмо 43

Письмо на двух страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1900, VI’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Я уже в Мануйловке. — В село Мануйловку Горький уехал на лето.

Письмо 44

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата.

…получил письмо от Капитолины Валериановны Назарьевой (Вашей поклонницы). — К. В. Назарьева (1847—1900) писала беллетристические произведения и критические статьи, подписывая их псевдонимом ‘Н. Левин’. В 3-й и 5-й книжках ‘Литературных вечеров нового мира’ напечатаны ее статьи о Горьком, в которых она давала ему очень высокую оценку. В письме Чехову от 3 июля 1900 г. (неопубл. Л Б) Назарьева писала: ‘Не читали ли, случайно, как ‘Одес. нов.’ продернули меня за восторженный отзыв о Горьком’. В этом же письме она просила передать Горькому просьбу выслать на ее адрес его последнюю карточку.

…журнале Иеронима Ясинского. — Писатель Иероним Иеронимович Ясинский (1850—1930) с марта 1900 г. издавал литературный журнал ‘Ежемесячные сочинения’. В июньской книжке журнала был напечатан портрет Чехова, в сентябрьской — портрет Горького.

…получил я в ответ на свой отказ длинное письмо от Мельшина. — Мельшин — псевдоним писателя (беллетриста, поэта и критика), революционера-народовольца Петра Филипповича Якубовича (1860—1911). Как относился Чехов к Мельшину, видно из письма его Л. А. Авиловой от 9 марта 1899 г.: ‘…говоря о современных писателях, вы в одну кучу свалили и Мельшина. Это не так. Мельшин стоит особняком, это большой не оцененный писатель, умный, сильный писатель…’

29 мая 1900 г. Мельшин в письме к Чехову (неопубл. ЛБ) просил его дать рассказ в сборник, посвященный сорокалетию литературной деятельности П. К. Михайловского, подготавливаемый кружком писателей в Петербурге. Чехов ответил ему в письме от 14 июня 1900 г.: ‘Я глубоко уважаю Н. К. Михайловского с тех пор, как знаю его, и очень многим обязан ему, но тем не менее все-таки долго собирался отвечать Вам на Ваше письмо. Во-первых, до 1—15 октября — крайнего, как Вы пишете, срока для представления рукописей, я едва ли буду писать что-нибудь новое, так как занят летом и вообще пишу с большим трудом. Во-вторых, за 1900 г. я получаю приглашение участвовать в сборнике — в шестой раз, т. е. предполагается к изданию шесть сборников… Мне кажется, что Н. К. слишком большой и слишком заметный человек, чтобы празднование его 40-летнего юбилея можно было бы ограничивать изданием сборника… Если бы от меня зависело, то я объявил бы конкурс на книгу о деятельности Н. К., очень хорошую и нужную книгу, которую издал бы не спеша, с толком, издал бы указатель статей его и о нем, выпустил бы прекрасный портрет его…’ 22 июня 1900 г. Мельшин в длинном письме Чехову (неопубл. ЛБ) снова просил его дать рассказ в сборник.

Анна Иноземцева — Анна Андреевна Иноземцева (р. 1864), печаталась в нижегородских газетах. Первый том ее сочинений вышел в Н.-Новгороде в 1899 г. Эту книгу Иноземцева привезла Чехову со своей надписью на обложке: ‘Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову в знак глубочайшей признательности. А. Иноземцева’. Книга хранится в Таганрогском музее имени А. П. Чехова.

Анатолий — сын Л. В. Средина. Жил летом 1900 г, у Горького в Мануйловке.

Екатерина Павловна — Пешкова, жена Горького.

Письмо 45

Письмо на одной странице почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘900, VI’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с ответным письмом Чехова от 12 июля 1900 г.

Поедемте в Китай. — Горький стремился в Китай корреспондентом в связи с вспыхнувшим там боксерским восстанием. Еще 7 января 1900 г. он писал в письме Л. В. Средину (неопубл. Арх. Г.) : ‘Если только объявят настоящую войну — я еду. Обязательно. Я этой войне придаю огромное значение. Меня бы нисколько не удивило, если бы она затянулась лет на 30 и завершилась общей трепкой всей Европы. Эх, зачем я не китаец’.

Письмо 46

Письмо на трех страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано синим карандашом рукою Чехова: ‘900, VII’. Датировано по этой пометке и содержанию. В конце письма приписка Е. П. Пешковой: ‘Антон Павлович, а Вы обещали прислать мне свой портрет. Не забыли?’

С драмой тихо. — О первой пьесе Горького см. в п. 48.

…зачем существует 3-й акт — по-видимому, описка в подлиннике, имеется в виду 4-й акт.

Щеглов — псевдоним писателя-беллетриста и драматурга Ивана Леонтьевича Леонтьева (1856—1911).

…в предприятиях партийного характера участвовать не склонен. — Речь идет о сборнике, посвященном Н. К. Михайловскому, руководящее участие в котором принимали народники и примыкающие к ним писательские круги Петербурга.

Письмо 47

Письмо на секретке. Адрес: Хорошки, Полтавской губ. Алексею Максимовичу Пешкову. Мануйловка. Год установлен по почтовому штемпелю.

Письмо 48

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1900, VIII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…сочиняю из нее повесть. — Возможно, что эта первая неудавшаяся драма Горького отчасти послужила сюжетом для повести ‘Трое’, которую Горький начал печатать в ноябре 1900 г. В письме Л. В. Средину Горький писал (неопубл. Арх. Г.): ‘Я недавно порвал три акта драмы и написал пять глав повести. Вот будет повесть. Действующих лиц —173. Действие продолжается 22 года. Каждому году посвящаю 10 глав. Писать так уж писать’.

Алексеева и Данченко — К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, которым Горький обещал пьесу для Художественного театра.

Письмо 49

Телеграмма. Авторы телеграммы были на репетиции пьесы Островского ‘Снегурочка’ в Художественном театре, после которой, очевидно, и была послана эта телеграмма.

Сулержицкий Леопольд Антонович (1872—1916) — художник, литератор, позднее — один из режиссеров Московского Художественного театра. Был близко знаком с Чеховым и Горьким.

В 1901 г. по поручению Горького он ездил в Швейцарию за шрифтом для подпольной типографии и занимался печатанием революционных листовок (см. ‘Ежегодник Московского Художественного театра’, 1944, т. I).

Пятницкий Константин Петрович (1864—1938) — один из основателей издательства ‘Знание’, управляющий делами этого издательства. С Горьким познакомился в 1899 г., был с ним в дружеских отношениях.

Письмо 50

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата.

…посылаю Вам письмо. — Кто был автором этого письма, неизвестно. О нем Горький писал в ответном письме Чехову (см. п. 51).

Только что прочитал в газете, что Вы пишете пьесу. — В газете ‘Новости дня’, 1900, No 6211, 5 сентября, появилась заметка, что Горький заканчивает пьесу ‘Мещане’. Аналогичная заметка была напечатана 6 сентября 1900 г. в ‘Московском листке’.

Телеграмму получил — см. телеграмму под No 49.

Письмо 51

Письмо на восьми страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘900, IХ’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 8 сентября 1900 г., на которое Горький отвечает.

Я был на репетиции. — Горький был на репетиции пьесы А. Н. Островского ‘Снегурочка’ в Художественном театре, происходившей в так называемой Романовской зале в здании на Бронной улице, которое Художественный театр снимал специально для репетиций.

Как играют Москвин, Качалов, Грибунин, Ол. Леон., Савицкая. — В ‘Снегурочке’ исполняли роли: Бобыля — И. М. Москвин, царя Берендея — В. И. Качалов, Мизгиря — В. Ф. Грибунин, Леля — О. Л. Книппер-Чехова, Весны — М. Г. Савицкая.

…был я у Марии Павловны — Чеховой, сестры А. П. Чехова.

…был и у Книпперов — семья О. Л. Книппер. После этого посещения Горького О. Л. Книппер писала Чехову в Ялту 4 сентября 1900 г.: ‘Третьего дня Горький обедал у нас, очаровал всех, много рассказывал, говорил много о себе, говорил, как летом читал крестьянам твой рассказ ‘В овраге’ и какое было сильное впечатление. Горький даже вскочил и прослезился при воспоминании’.

Дядя офицер — Александр Иванович Зальца, капитан, дядя О. Л. Книппер.

…мать — Анна Ивановна Книппер, мать О. Л. Книппер, певица, была преподавательницей в филармонии по классу пения.

…студент — Владимир Леонардович Книппер, брат О. Л. Книппер.

Асаф Александрович Тихомиров (? — 1908), артист Художественного театра.

Крандиевская Анастасия Романовна (1866—1939) — писательница, сотрудничала в журнале ‘Жизнь’.

Гречанинов Александр Тихонович (р. 1864) — композитор.

Видел я, например, женщину — см. п. 53 и комментарий к нему.

Купил Ваш 2-й том. — Второй том собрания сочинений А. П. Чехова в издании А. Ф. Маркса вышел в 1900 г.

Это облегчило бы мне мою задачу. — Горький не оставлял мысли написать статью о Чехове. В письме Л. В. Средину в августе 1900 г. (неопубл. Арх. Г.) Горький писал: ‘Чехова ругают? Это ничего. Я берусь раздавить всех его хулителей разом, пусть только выйдет собрание его сочинений’.

Письмо 52

Письмо на трех страницах почтовой бумаги малого формата.

…книжку некоего Данилова И. А. ‘В тихой пристани’. — Данилов — псевдоним писательницы О. А. Фрибес. Ее книга ‘В тихой пристани’ вышла отдельным изданием в 1898 г. Рассказ, обративший на себя внимание Чехова, — дневник монастырской послушницы — под тем же заглавием ‘В тихой пристани’.

Меньшиков Михаил Осипович (1859—1919) — публицист и критик. В 90-х годах сотрудник и член редакции либерально-народнической ‘Недели’. В 1901 г. перешел в ‘Новое время’, сделавшись очень быстро крайним реакционером, одним из основных сотрудников этой газеты. В. И. Ленин в статье ‘Пятидесятилетие падения крепостного права’ назвал Меньшикова верным сторожевым псом царской черной сотни (см. В. И. Ленин, Соч. изд. 4-е, т. 17, стр. 67). В 1919 г. расстрелян как контрреволюционный заговорщик.

С Чеховым познакомился и начал переписываться в период сотрудничества в ‘Неделе’, в 1892 г. С 1901 г. переписка прекратилась.

Письмо 53

Письмо на восьми страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано чернилами рукою Чехова: ‘1900, Х’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 28 сентября 1900 г., на которое Горький отвечает.

Васнецов Виктор Михайлович (1848—1926) — художник. Во время своего пребывания в Москве Горький был в мастерской Васнецова, где смотрел его картины, в том числе картину ‘Баян’, о которой он пишет в этом письме.

Смерть Грозного. — Трагедия А. К. Толстого ‘Смерть Иоанна Грозного’ шла в Художественном театре в сезон 1899/1900 г.

Шаляпин Федор Иванович (1873—1938). — Знакомство Горького с Шаляпиным состоялось, по-видимому, в августе 1900 г.

Мамонтов Савва Иванович (1852—1918) — крупный промышленник, любитель и знаток искусства, основатель первого частного оперного театра в Москве.

Андреева Мария Федоровна — исполняла роль Леля в пьесе ‘Снегурочка’.

Лилина и Мундт — Мария Петровна Лилина и Екатерина Михайловна Мундт исполняли роль Снегурочки в пьесе ‘Снегурочка’,

И когда я вижу Морозова за кулисами театра, — Морозов Савва Тимофеевич (1862—1905) — крупный фабрикант, принимал участие в жизни и развитии Художественного театра, оказывая ему большую материальную помощь.

Чешихин-Ветринский Василий Евграфович (1866—1923) — критик, историк литературы. Жил в Н.-Новгороде. Книги Ч.-В., о которых Горький упоминает в письме: ‘Грановский и его время. Исторический очерк’, М. 1897, и ‘В 40-х годах. Историко-литературные очерки и характеристики’, М. 1899. О последней Горький напечатал рецензию в ‘Нижегородском листке’, 1899, 13 февраля, No 43 — в отделе ‘Библиографических заметок’.

Зина — Зинаида Карловна Смирнова, дочь Марии Сергеевны Позерн, которой Горький посвятил свою книгу ‘Очерки и рассказы’, т. II, П. 1898.

Соловьев Владимир Сергеевич (1853—1900) — философ-идеалист, мистический поэт и реакционный публицист.

В Москве познакомился с Брюсовым. — Брюсов Валерий Яковлевич (1873—1924) — поэт. О личном знакомстве с Горьким, состоявшемся, по-видимому, 30 сентября 1900 г., есть запись в дневнике Брюсова: ‘Виделись с Горьким в Б. Московской. Как всегда, он в рубахе. Усы мужицкие. Полунамеренная грубость речи. Обедали вместе. ‘Только в общую не пойду, глазеть будут. В самой этой славе утопаем, как лягушки в болоте…’ Мне очень руку пожимал. Просил прислать книгу. ‘О вас давно наслышан. Интересуюсь очень’. С этого времени начинается переписка Горького с Брюсовым. Письма Горького к Брюсову за 1900—1917 гг. опубликованы в журнале ‘Печать и революция’, 1928, кн. 5, и в сборнике: ‘М. Горький. Материалы и исследования’, т. 1. В ‘Нижегородском листке’, 1900, No 313, 14 ноября, Горький напечатал рецензию на книгу стихотворений Брюсова ‘Tertia Vigilia’ (1897—1900), вышедшую в 1900 г. в издательстве ‘Скорпион’.

Просят у меня рассказ. — Брюсов просил Горького дать рассказ в альманах ‘Северные цветы’, который должен был выйти в издательстве ‘Скорпион’. Горький в этот альманах, вышедший в апреле 1901 г., рассказа не дал.

в печати появилась моя автобиография. — Автобиография Горького, без его ведома, была напечатана Д. Городецким в журнале ‘Семья’, 1899, No 36, 5 сентября, под заглавием ‘Два портрета. Горький и Вересаев’.

В июле 1900 г. Горький писал К. П. Пятницкому: ‘Автобиография моя — моя неприятность. Меня коробит, когда я читаю о ней или слышу про нее. Это свинство, сочиненное Городецкий, которого следовало бы выдрать за уши, чтобы он не печатал впредь частных писем’.

Упоминаемая Горьким статья Меньшикова напечатана в ‘Книжках Недели’, 1900, сентябрь, стр. 212.

Меньшикова не люблю за Вяземского и Жеденова. Он злой, этот Меньшиков. — Горький имел в виду статьи М. О. Меньшикова (о нем см. комментарии к п. 52) против высказанного в печати взгляда на кн. В. В. Вяземского (ум. 1892) как на идейного предшественника Л. Н. Толстого (‘Дознание’ — в ‘Книжках Недели’, 1895, август, и ‘Серпуховской циник’ в книге Меньшикова ‘Народные заступники’, П. 1900), а также конфликт Меньшикова с Жеденовым, вызванный напечатанной в газете ‘Неделя’, 1896, No 10, редактором которой был в то время Меньшиков, заметкой ‘Красноярский бунт’, направленной против Жеденова как земского начальника.

Пишу повесть — см. комментарий к п. 48.

…в октябре пришлете ему что-то. — Телеграммы этой не сохранилось. В ‘Жизни’ рассказов Чехова больше не появлялось. Но из писем Чехова к Поссе видно, что рассказ в ‘Жизнь’ он обязательно хотел дать.

Письмо 54

Письмо на восьми страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова, ‘1900, X’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Был в Ясной Поляне. — Горький был у Л. Н. Толстого 8 октября 1900 г. вместе с В. А. Поссе. Об этом их посещении Л. Н. Толстого написал В. А. Поссе в своей книге ‘Мой жизненный путь’, М.—Л. 1929.

…директор банка — Алексей Никифорович Дунаев. В. А. Поссе в своей книге написал, что ‘Дунаев заметил недружелюбное отношение Горького, и когда мы поздно вечером ждали на Засеке поезда на Москву, подошел к Алексею Максимовичу и, с наслаждением закуривая папироску, стал рассказывать, как ему удалось спасти и направить на честный путь какую-то шансонеточную певичку, с которой он познакомился в известном московском шантане, у ‘Омона’.

— Думаю, — заключил елейным голосом свой рассказ Дунаев, — что это маленькое хорошее дело мне зачтется, что оно покроет часть моих прегрешений.

— Я полагаю, что на том свете для вас подготовлена тропическая температура, — сказал глухо и сурово Горький, покручивая правый ус…’

Очень понравилась мне графиня — жена Л. Н. Толстого, Софья Андреевна Толстая (1841—1919). В 1924 г. Горький написал воспоминания о С. А. Толстой, которые были напечатаны в сб. ‘Беседа’, No 5, и в ‘Русском современнике’, No 4. С добавлениями вошли в собрание сочинений Горького.

Лев Львович Толстой (1869—1940) — сын Л. Н. Толстого.

Статьи Льва Николаевича ‘Рабство нашего времени’, ‘В чем корень зла’ и ‘Не убий’. — Статьи Толстого ‘Рабство нашего времени’ и ‘Не убий’ написаны им в 1900 г. и в том же году напечатаны в Англии в издании ‘Свободного слова’. Статьи под заглавием ‘В чем корень зла’ у Толстого нет. Возможно, что Горький имел в виду статью ‘Где выход?’, напечатанную также в 1900 г. в ‘Листках свободного слова’.

Мамин — Д. Н. Мамин-Сибиряк.

‘Отец Сергий’. — Повесть Л. Н. Толстого ‘Отец Сергий’ была напечатана только после смерти писателя в 1911 г.

Лужский Василий Васильевич (1869—1931) — исполнял в ‘Дяде Ване’ роль профессора Серебрякова.

Письмо 55

Письмо на трех страницах почтовой бумаги малого формата. Год установлен по содержанию.

…написал пьесу — ‘Три сестры’.

Письмо 56

Письмо на двух страницах бумаги обычного формата.

Ваши ‘Трое’ читаю с большим удовольствием. — Чехов читал еще не законченную к тому времени повесть ‘Трое’ в журнале ‘Жизнь’, где она печаталась в 1900 г., No 11, 12, и в 1901 г., No 1—4.

Письмо 57

Письмо на пяти страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1901 г. III’. Датировано по этой пометке и содержанию.

В 1899—1901 гг. в университетских городах России вспыхнули студенческие беспорядки, вызванные недовольством студентов университетским режимом и усилившиеся после издания правительством 25 июля 1899 г. ‘временных правил’, по которым за ‘учинение скопом беспорядков’ студенты карались ‘исключением из университетов и отдачей в солдаты…’ Особенно резкие протесты студенчества начались после применения ‘временных правил’ к студентам Киевского университета (за организованную студентами в декабре 1900 г. сходку 183 студента были отданы в солдаты).

Насколько Горький был захвачен этими событиями, видно из его писем к писателям. ‘Настроение у меня как у злого пса, избитого, посаженного на цепь’, — писал он 5 февраля 1901 г. В. Я. Брюсову. ‘Если вас, сударь, интересуют не одни Ассаргадоновы надписи, да Клеопатры и прочие старые вещи, если вы любите человека — вы меня, надо думать, поймете. Я, видите ли, чувствую, что отдавать студентов в солдаты — мерзость, наглое преступление против свободы личности и идиотская мера обожравшихся властью прохвостов. У меня кипит сердце, и я рад был бы плюнуть им в нахальные рожи человеконенавистников, кои будут читать ваши Сев[ерные] цветы и их похваливать, как и меня хвалят. Это возмутительно и противно до невыразимой злобы на все — на цветы ‘Скорпиона’ и даже на Бунина, которого люблю, но не понимаю — как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнет им, куда надо’. В это же время он писал Н. Телешову: ‘Надо заступиться за киевских студентов, надо сочинить петицию об отмене временных правил. Хлопочите. Некоторые города уже начинают…’

Письмо Чехову написано Горьким по возвращении его из Петербурга в конце марта 1901 г., где он был свидетелем известной студенческой демонстрации, состоявшейся 4 марта на площади у Казанского собора. Участники демонстрации были жестоко избиты нагайками. Результатом этой демонстрации были массовые аресты и ссылки. Вскоре после этого (17 апреля 1901 г.) Горький был арестован и заключен в нижегородскую тюрьму. Как видно из документов, найденных после 1917 г., он обвинялся в приобретении в Петербурге мимеографа для печатания воззваний к сормовским рабочим, в составлении опровержения правительственного сообщения о студенческой демонстрации 4 марта и участии в нижегородском студенческом революционном кружке.

…наш губернатор — нижегородский губернатор П. Ф. Унтербергер.

Вяземский Л. Д. — князь, генерал-лейтенант, член Государственного совета. За вмешательство в действия полиции во время демонстрации 4 марта получил строгий выговор от царя.

…против 43-х и 39-ти литераторов, подписавших протест. — После демонстрации 4 марта писатели, собравшиеся в Союзе взаимопомощи русских писателей, написали резкий протест на имя министра внутренних дел против насилий, произведенных во время демонстрации. Второй протест против действия правительства — ‘Письмо русских писателей в редакции русских газет и журналов’ с подписями сорока трех писателей (в их числе подпись Горького) — распространялся путем переписки и гектографирования. Гектографированный экземпляр протеста хранится в Архиве Чехова вместе с письмами Горького и, по-видимому, был ему послан Горьким.

В книге ‘Революционный путь М. Горького’, изданной Центр-архивом в 1933 г., приводится документ — текст еще одного ‘Протеста петербургских литераторов 4 марта 1901 г.’, обращенного в редакцию неизвестной газеты, подписанный семьюдесятью пятью писателями и общественными деятелями. В их числе подпись Горького.

Драгомиров М. И. (1830—1905) — генерал-адъютант, профессор Академии генерального штаба, военный писатель. В 1900 г. им был составлен ‘Устав полевой службы’.

Клейгельс Н. В. — петербургский градоначальник, которым был направлен отряд казаков для избиения демонстрантов.

Исеев М. Г. — командир лейб-гвардии казачьего полка, избивавшего демонстрантов 4 марта.

Анненский Н. Ф. — Николай Федорович Анненский (1842—1912) принадлежал к руководящей группе либерального народничества, публицист и статистик. В качестве руководителя статистических работ казанского и нижегородского земств сыграл крупную роль в организации русской земской статистики. Об участии Н. Ф. Анненского в студенческой демонстрации 4 марта Горький писал в своих воспоминаниях о нем (Собр. соч., 1933, т. XXII, стр. 173).

Пешехонов А. В. (1867—1933) — публицист, представитель правого крыла народничества. В 1917 г. был членом Временного правительства.

Туган — Туган-Барановский М. И. (1865—1919), в 90-х годах один из видных представителей ‘легального марксизма’.

… во время молебна о здравии Победоносцева. — К. В. Победоносцев (1829—1907) — обер-прокурор синода, ярый реакционер, вдохновитель крепостнической политики 80-х и 90-х годов. 8 марта 1901 г. было совершено неудавшееся покушение на его жизнь, в связи с чем служились молебны о его здравии.

…с выражением сочувствия союзу. — Речь идет о Союзе взаимопомощи русских писателей. Сочувствие союзу было послано, по-видимому, в связи с закрытием его 12 марта 1901 г. по постановлению петербургского градоначальника.

‘Три сестры’ идут изумительно. — Речь идет о постановках пьесы Чехова ‘Три сестры’ Художественным театром во время гастролей театра в Петербурге в феврале — марте 1901 г. Об этом же спектакле писал Чехову В. Поссе из Петербурга 8 марта 1901 г.: ‘Театр отступил на задний план, но все же Ваши ‘Три сестры’ смотрятся с захватывающим интересом’.

Письмо 58

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата. Год установлен по содержанию.

Я чорт знает где, на Пьяном Бору. — Пьяный Бор — пристань на Каме. Чехов по предписанию врачей поехал вместе с женой О. Л. Книппер в Аксеново Уфимской губернии на кумыс. По пути из Москвы в Аксеново Чехов с женой заезжали к Горькому в Н.-Новгород, где пробыли сутки. Об этом посещении Горького вспоминает О. Л. Книппер в своей статье ‘Мои встречи с М. Горьким’. См. ‘Красная панорама’, 1928, No 12.

Долгополов Нифонт Иванович — нижегородский врач.

…это похоже на мое путешествие по Сибири. — Чехов говорит о своем путешествии через Сибирь в 1890 г. по пути на о. Сахалин.

Письмо 59

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата.

На днях в Нижнем будет писатель Иван Щеглов. — В письме к Чехову И. Щеглов писал: ‘…Во всяком случае, до Нижнего Новгорода дотащусь. Не дадите ли вы мне, на всякий случай, два теплых слова к Максиму Горькому и его адрес’.

Письмо 60

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата.

Ольга — О. Л. Книппер-Чехова.

Письмо 61

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата. На правой странице письма написано карандашом рукою Чехова: ‘1901, VII’. Дата письма установлена по содержанию.

Средин сказал мне кое-что о тех условиях, на которых вы продали Марксу свои книги. — По договору с Чеховым А. Маркс приобрел за 75 000 рублей право собственности на все произведения Чехова, причем произведения, написанные Чеховым после заключения договора, поступали также в собственность издателя. По одному из пунктов договора — за каждый печатный лист, переданный другому издательству, Чехов должен был платить неустойку в 5000 рублей. Все доходы с последующих изданий сочинений Чехова целиком получал Маркс. Несмотря на настойчивые советы Горького, Чехов не нарушил договора с Марксом. Но из письма Горького Пятницкому от 7 января 1902 г. (см. стр. 149 этой книги) видно, что у Чехова было желание расторгнуть договор.

Когда в 1904 г. литературные друзья Чехова готовились к 25-летнему юбилею его литературной деятельности, они составили письмо к Марксу с предложением расторгнуть договор, по которому уже за первый год им была в несколько раз покрыта сумма, уплаченная Чехову. Передать Марксу письмо, под текстом которого должны были быть собраны подписи виднейших представителей литературы, искусства и науки, а также общественных деятелей, и добиться от него определенного ответа к моменту юбилейного чествования, поручили писателям Н. Г. Гарину-Михайловскому и Н. П. Ашешову. Исполнить это намерение не удалось, так как Чехов, узнав каким-то путем об этом письме, просил не обращаться с ним к А. Марксу. Текст этого письма см. на стр. 153—156 этой книги.

Насколько тяготил и связывал Чехова договор с Марксом, видно из его письма от 24 марта 1904 г. к писателю В. Кигну-Дедлову, который также хотел заключить договор с Марксом на издание своих произведений: ‘Продажу моих сочинений, притом довольно неудачную, устраивал некий Сергеенко… Теперь вопрос, что Вам за охота закабалять свои сочинения, повторять ту же ошибку, которая заставляет меня теперь ежеминутно почесываться. Не проще ли самому издать свои сочинения’.

‘Знание’ — издательское товарищество, во главе которого в этот период стояли Горький и К. П. Пятницкий. Писатели входили в издательство пайщиками, получая весь доход с издания своих произведений, за исключением небольших вычетов на организационные расходы. Издательством было выпущено сорок литературных сборников ‘Знание’, издавались отдельные книги и собрания сочинений писателей. В издательстве ‘Знание’ вышла также серия научных и научно-популярных книг.

…давайте издадим альманах. — Задуманное Горьким издание альманаха не состоялось.

У вас, говорит Средин, есть готовый рассказ. — О каком готовом рассказе Чехова говорил Горькому Л. Средин — неясно. В это время Чехов писал свой рассказ ‘Архиерей’, который еще не был им закончен. Рассказ ‘Ночью’, переделанный Чеховым из раннего рассказа ‘В море’, он дал в сборник ‘Северные цветы’ в начале 1901 г. После смерти Чехова в его бумагах было найдено несколько начатых им в разное время, но незаконченных рассказов (см. Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова, М. Гослитиздат, 1948, т. 9).

Нестеров Михаил Васильевич (1862—1944) — художник, познакомился с Горьким в 1899 г. В 1901 г. в Н.-Новгороде написал портрет Горького (этюд). О встречах Горького с Нестеровым см. воспоминания Нестерова в газете ‘Советское искусство’, 1936, No 29, 23 июня.

Приятель мой Петров-Скиталец, автор страшных стихов, все еще сидит в тюрьме. — Скиталец — псевдоним писателя Степана Гавриловича Петрова, поэта и беллетриста (1868—1942). Первые произведения напечатаны в конце 90-х годов в волжских газетах. К этому же времени относится и его знакомство с Горьким. Дружеские отношения между ними возникают летом 1900 г., когда Скиталец, приехав к Горькому в Мануйловку с поручением издательства Куркина, по настоянию Горького остался у него и начал писать рассказ, который затем, при содействии Горького, был напечатан в журнале ‘Жизнь’ под заглавием ‘Октава’ (об этом периоде Скиталец пишет в своих воспоминаниях о Горьком, напечатанных в журнале ‘Красная новь’, 1928, No 5). Близкие отношения между Скитальцем и Горьким продолжались до 1906 г.— до отъезда Горького за границу.

17 апреля 1901 г. Скиталец вместе с Горьким были арестованы по делу о приобретении ими мимеографа (см. комментарий к п. 57) и заключены в нижегородскую тюрьму. Через месяц Горький, после усиленных ходатайств общественности, был выпущен по состоянию здоровья из тюрьмы. Продолжавшееся заключение Скитальца, по-видимому, очень тяжело переживалось Горьким. Тогда же он писал к К. П. Пятницкому. ‘Петров сидит, и это мучает меня’. Этот период биографии Горького и Скитальца описан Скитальцем в его автобиографической повести ‘Метеор’, Полное собрание сочинений, т. VI, изд. ‘Освобождение’, 1914.

Письмо 62

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги малого формата.

Дядюшка моей Оли — дядя О. Л. Книппер, Карл Иванович Зальца, доктор.

Письмо 63

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1901, VIII’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 24 июля 1901 г., на которое Горький отвечает.

Сергеенко Петр Алексеевич (1854—1931) — писатель. Вел переговоры Чехова с А. Ф. Марксом об издании собрания сочинений Чехова.

75 т. найдем. — Из неопубликованных писем Горького К. П. Пятницкому от июля и 10 августа 1901 г. (см. стр. 149—150 этой книги) видно, как старался Горький освободить Чехова от кабального договора с Марксом.

Письмо 64

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата.

…получил телеграмму. — Телеграмма из Лейпцига от переводчика Феофанова от 9 сентября 1901 г. сохранилась в Архиве Чехова. Тогда же Феофанов послал Чехову письмо, в котором писал, что в ‘Биржевом указателе книжной торговли’ появилось объявление от другой издательской фирмы, в котором говорится, что по заключенному с Горьким контракту оно выпускает 15 октября повесть ‘Трое’. Феофанов просил Чехова быть посредником и переслать вложенное в письмо к нему — письмо Горькому с просьбой послать окончание повести ‘Трое’.

Письмо 65

Письмо на двух страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице рукою Чехова написано: ‘1901, IX’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Департамент полицаи предписал мне немедленно выехать из Нижнего. — В сентябре 1901 г. министерство внутренних дел постановило ‘водворить Пешкова под гласный надзор полиции в Нижегородской губернии, вне Н.-Новгорода, в местности по усмотрению нижегородского губернатора’. Этому постановлению предшествовало отношение жандармского управления в департамент полиции: ‘Представляется во всяком случае необходимым запретить Пешкову проживание в пределах Нижегородской губернии, как районе фабрично-заводском, где влияние его среди рабочих вообще может выражаться в форме весьма нежелательной для общественной безопасности и порядка’. Местом ссылки Горького был определен уездный город Арзамас Нижегородской губернии. Отношение общественности к этому факту видно из слов B. И. Ленина в статье ‘Начало демонстраций’, напечатанной в ‘Искре’ 20 декабря 1901 г.: ‘Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло — как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города’ (В. И. Ленин, Соч., изд. 4-е, т. 5, стр. 295).

…подал просьбу — разрешить мне поездку в Крым. — Получив постановление о назначенной ему ссылке в Арзамас, Горький подал в министерство внутренних дел прошение о разрешении ему до весны 1902 г. жить в Крыму. Горькому было дано разрешение жить в Крыму — кроме Ялты — до апреля 1902 г.

Лев Николаевич. — Л. Н. Толстой жил в это время в Крыму, в Гаспре.

Письмо 66

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата.

Перед отъездом из Ялты я был у Льва Ник., виделся с ним. — Чехов был у Л. Н. Толстого в Гаспре 12 сентября 1901 г. Под этим числом имеется лаконическая запись в ‘Ежедневнике’

C. А. Толстой (неопубликованном): ‘Чехов в Гаспре’.

…мы бы навещали его. — В дневниках Л. Н. Толстого и С. А. Толстой за время с ноября 1901 г. по апрель 1902 г. имеются записи о посещении Чехова и Горького.

Кончайте, голубчик, пьесу. — Речь идет о пьесе ‘Мещане’.

Посылаю письмо, совершенно ненужное. Я получил такое же. — По-видимому, письмо Феофанова от 9/21 сентября 1901 г. (см. комментарии к п. 64).

Письмо 67

Письмо на двух страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукой Чехова: ‘1902, IX’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 24 сентября, на которое Горький отвечает.

Если бы я раньше знал, что вы в Москве. — С конца сентября до конца октября 1901 г. Чехов прожил в Москве.

…драму я кончил — пьесу ‘Мещане’.

…хотел приехать Немирович. — Вл. И. Немирович-Данченко приезжал к Горькому в Н.-Новгород для ознакомления с его первой пьесой ‘Мещане’. Пьеса понравилась Немировичу-Данченко и была принята для постановки в Художественном театре. Об этом Горький писал К. П. Пятницкому: ‘…я… с честью выдержал предварительное испытание начинающего драматурга (берегись, Вильям Шекспир). Говорю — ‘с честью’ — не стыдясь, ибо уполномочен моим экзаминатором сказать больше. Вл. Немирович-Данченко клятвенно уверял меня, что пьеса удалась и что сим делом заниматься я способен. Я ему верю. Он человек… весьма и весьма умный и со вкусом. К тому же он дал мне честное слово, что если пьеса окажется хуже, т. е. ниже меня — беллетриста, он прямо скажет мне — ‘не ставьте, не годится’. А сейчас он говорит, что я превысил его ожидания и т. д. Вы знаете, — три дня я его ждал и чувствовал себя мальчишкой, волновался, боялся и вообще дурацки вел себя. А когда начал читать пьесу, то делал огромные усилия, для того чтобы скрыть от Немировича-Данченко то смешное обстоятельство, что у меня дрожал голос и тряслись руки. Но — сошло’ (‘Ленинградская правда’, 1927, No 166).

Непременно зимой же буду писать другую. А эта не удастся — десять напишу, но добьюсь чего хочу. — О своих драматургических замыслах Горький писал К. П. Пятницкому в ряде писем за октябрь 1901 г.:

‘Вы знаете: я напишу цикл драм. Это факт. Одну — быт интеллигенции. Куча людей без идеалов и вдруг — среди них один — с идеалом. Злоба, треск, вой, грохот.

Другую — городской, полуинтеллигентный рабочий-пролетарий. Совершенно нецензурная вещь.

Третью — деревня. Эта и удастся и пойдет. Понимаете: сектант-мистик, сектант-рационалист, деревня — косная, деревня — грамотная, мышьяк, снохач, кулак, зверство, тьма и в ней огненные искры стремления к новой жизни.

Еще одну: босяки, татарин, еврей, актер, хозяйка ночлежного дома, воры, сыщик, проститутки… Это будет страшно. У меня уже готовы планы. Я вижу лица, фигуры. Слышу голоса, речи. Мотивы действий — ясны, все ясно…’

Конца ‘Троих’ не имею. — Ввиду прекращения журнала ‘Жизнь’ с мая 1901 г. печатание повести ‘Трое’ в ‘Жизни’ не было закончено. В сентябре этого же года повесть вышла отдельной книгой в издательстве ‘Знание’.

Разгром ‘Жизни’ был так свиреп, что не осталось даже листочков. — Перед закрытием ‘Жизни’ в редакции был произведен обыск, во время которого погибло много материалов редакции.

Шаляпин. — Летом 1901 г. Ф, И. Шаляпин был в Н.-Новгороде, где выступал в городском театре.

Письмо 68

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата.

Письмо 69

Письмо на полутора страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукой Чехова: ‘1901, X’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с письмом Чехова от 22 октября 1901 г., на которое Горький отвечает.

…особенно, ужасно доволен вашими указаниями. — Горький изменений в пьесу ‘Мещане’ не внес. Он тогда же писал в письме К. П. Пятницкому (неопубл. Арх. Г.): ‘…пьеса мне не нравится. Очень не нравится. В ней нет поэзии, вот что. В ней много шума, беспокойства, много нервов, но нет огня. Я, однако, не буду ее трогать, чорт с ней. Я написал ее в 18 дней и больше не дам ей ни одного часа, ибо овчинка не стоит выделки. К чорту’.

Письмо 70

Записка на полулисте почтовой бумаги обычного формата. Сверху написано карандашом рукою Чехова: ‘1901, ХI’. Датировано по этой пометке и по содержанию.

Пропишите завтра утром мой вид на жительство. — Горький по приезде в Крым, до подыскания квартиры в окрестностях Ялты, остановился у Чехова на его ялтинской даче — в Аутке, считавшейся тогда пригородом Ялты. В письме к О. Л. Книппер от 17 ноября 1901 г. Чехов писал: ‘А. М. здесь, здоров. Ночует у меня, и у меня прописан. Сегодня был становой’, и через два дня писал ей снова: ‘Сейчас становой спрашивал в телефон, где Горький’, После 20 ноября Горький нанял дачу в Олеизе, где и поселился на всю зиму.

Письмо 71

Письмо на полутора страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1901, XII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

‘Волшебный фонарь’ Ганейзера. — Статья Евг. Ганейзера о Горьком и Чехове ‘Волшебный фонарь’ с подзаголовком ‘Святочная фантазия’ напечатана в газете ‘Петербургские ведомости’, 1901, No 354, 25 декабря, стр. 2—3. Об этой статье Горький тогда же писал в письме К. П. Пятницкому от 31 декабря 1901 г. (неопубл. Арх. Г.), см стр. 151 этой книги.

Магит Семен Наумович — частный поверенный в Ялте. Близко соприкасался с писательской средой, находившейся в Ялте.

Балабан Иосиф Аркадьевич — доктор и артист. О нем писал Чехов в письме к О. Л. Книппер-Чеховой 31 декабря 1901 г.: ‘У нас в Ялте появился новый артист, некий доктор Балабан, Писал я тебе о нем? Читает великолепно, мои рассказы жарит прямо наизусть. И актер, по-видимому, хороший, настоящий’,

Гольденвейзер Александр Борисович (р. 1875) — пианист, профессор Московской консерватории. Автор известной книги о Л. Н. Толстом ‘Вблизи Толстого’, М. Кооперативное издательство, тт. 1, 2, 1922—1923.

Средины — семья д-ра Л. В. Средина.

Ярцевы — семья художника Г. Ф. Ярцева.

Марии Павловне передайте записочку. — Записка Горького М. П. Чеховой, в которой он приглашает ее встречать новый год в Олеизе.

Письмо 72

Письмо на одной странице почтовой бумаги большого формата. Сверху написано карандашом рукою Чехова: ‘1901,I’. Датировано по этой пометке и содержанию.

‘Южное обозрение’ печатает, что вы на днях даете ему ваш, рассказ. — ‘Южное обозрение’ — политическая, литературная, торгово-промышленная и финансовая газета, выходившая в Одессе. Среди неопубликованных писем к Чехову имеется письмо заведующего редакцией ‘Южного обозрения’ А. Ланде (А. С. Изгоева) от 13 декабря 1901 г., в котором он просит Чехова, хотя бы изредка, сотрудничать в ‘Южном обозрении’. О соглашении, существующем между рядом газет, о которых пишет М. Горький, А. Ланде также упоминает. В ‘Южном обозрении’ 9 января 1902 г. было напечатано, что ‘А. П. Чехов изъявил свое согласие принимать участие в ‘Южном обозрении’ и обещал в непродолжительном времени прислать свой рассказ’. Однако рассказов Чехова в этой газете не появлялось.

Письмо 73

Записка на четвертушке почтовой бумаги большого формата. Сверху написано карандашом рукою Чехова: ‘1902, II’. Датировала по этой пометке и содержанию.

Василий Яковлевич Богучарский — литературный псевдоним В. Я. Яковлева (1861—1915), политического деятеля и историка революционного движения в России.

Письмо 74

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1904, V’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…о жителях слышал, что они меня боятся. — В своих воспоминаниях о Л. Андрееве Горький, останавливаясь на этом периоде своей жизни в Арзамасе, писал: ‘…полицейского поставили прямо под окно мне, и он с бесцеремонностью заглядывал в комнаты, когда находил нужным. Все это очень напугало горожан, и долгое время никто из них не решался зайти ко мне’. И дальше: ‘Мудрое арзамасское начальство, строжайше запретив земским и другим служащим людям посещать меня, учредило, на страх им, полицейский пост прямо под окнами моей квартиры’.

…тетя Ольга — Ольга Леонардовна Книппер.

Икскуль — баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гильдебранд. Занимаясь некоторое время литературой, познакомилась с либеральными и радикальными литературными кругами. Обладая большими связями в бюрократических сферах, В. Икскуль оказывала иногда услуги литераторам, навлекшим на себя неудовольствие властей. Горький познакомился с В. Икскуль в 1900 г. на пароходе по пути из Васильсурска в Козьмодемьянск.

Письмо 75

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата.

Вчера был у меня бывший певчий — писатель С. Г. Скиталец.

Накануне моего отъезда из Ялты был у меня Короленко. Мы совещались и, вероятно, на сих днях будем писать в Петербург, подаем в отставку. — 21 февраля 1902 г. состоялось избрание Горького в число почетных академиков по разряду изящной словесности, о чем было напечатано в ‘Правительственном вестнике’ 1 марта 1902 г. Вырезку из газеты вместе со справкой о политической неблагонадежности Горького министр внутренних дел представил Николаю II. Царь наложил на представленном ему донесении резолюцию: ‘Более чем оригинально’. Министр народного просвещения Ванновский после этой резолюции царя предписал Академии наук объявить выборы в почетные академики М. Горького недействительными. Со стороны академии не последовало никакого протеста, не было созвано даже совещания академиков, но в ‘Правительственном вестнике’ 10 марта 1902 г. было опубликовано извещение с заголовком ‘От императорской Академии наук’, в котором было указано, что в момент избрания А. М. Пешкова — М. Горького, — академии не было известно о факте его привлечения к дознанию по 1035 ст. и что, узнав об этом, академия выборы признает недействительными. История эта взволновала передовую часть общества. Чехов и Короленко в виде протеста против действий академии, после совместного обсуждения этого вопроса, написали заявления в Академию наук о сложении с себя звания почетных академиков.

Заявление Чехова на имя А. Н. Веселовского см. на стр. 196 этой книги. Подробно об этом инциденте см. в статье Г. Князева ‘Максим Горький и царское правительство’, ‘Вестник Академии наук СССР’, 1932, No 2.

Письмо 76

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице письма написано карандашом рукою Чехова: ‘1902, VI’. Датировано по этой пометке и содержанию.

Баранов Николай Александрович — артист Художественного театра. Играл в пьесе ‘Мещане’ роль Тетерева и в пьесе ‘На дне’ — Кривого Зоба.

Скоро пришлю вам пьесу. — Горький заканчивал работу над пьесой ‘На дне’.

Кольберг Вера Николаевна — товарищ Горького по революционной работе. Была арестована по делу о приобретении мимеографа, который в 1901 г. был послан Горьким и Скитальцем на ее имя. Жила у Пешковых в Арзамасе под видом воспитательницы детей.

Письмо 77

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата.

Письмо 78

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата.

…я был на сих днях в Перми, потом поплыл выше в Усолье. — Чехов ездил вместе с Саввой Морозовым пароходом по Волге и Каме в Усолье, где было имение С. Морозова. О пребывании Чехова в Усолье подробно говорит Н. Серебров (А. Тихонов) в своих воспоминаниях ‘О Чехове’. См. сб. ‘Чехов в воспоминаниях современников’, М. 1947.

Алексеев — К. С. Станиславский.

Письмо 79

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата.

…шлю вырезку из ‘Пермских губернских ведомостей’. — 26 июня 1902 г. в No 136 газеты ‘Пермские губернские ведомости’ появилась заметка ‘Горький в Перми’: ‘Носится слух, что третьего дня наш популярный писатель Максим Горький на пароходе ‘Борец’ отправился из Перми на Курьинские дачи. Он — в белой рубахе, высоких сапогах и пенсне. Кто-то из публики стоявшего рядом с ‘Борцом’ парохода ‘Лебедь’ узнал писателя. ‘Борец’ в тот момент уже отчалил. Весть о том, что на его палубе сам Горький, моментально облетела всю публику ‘Лебедя’, которая повскакала со своих мест и жадно впилась в удаляющегося ‘Борца’. Случись это открытие пятью минутами раньше — добрая половина пассажиров ‘Лебедя’ перешла бы на ‘Борца’. Как велика популярность писателя, видно из того, что и ‘серая’ часть публики — мужички знакомы с его именем и говорят про него: ‘Горький. Он много хорошего написал. Народ хорошо знает… Это башка’.

Письмо 80

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата.

Я живу… (на реке Клязьме, дача Алексеева). — По возвращении из Перми Чехов с женой поселились на даче К. С. Алексеева (Станиславского) в Любимовке, под Москвой.

Письмо 81

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1902, VII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…прошу Вл. Ив. и Кон. Сер. похлопотать. — Горький просил Чехова передать руководителям Художественного театра Вл. И. Немировичу-Данченко и К. С. Станиславскому его просьбу — похлопотать перед московским генерал-губернатором о разрешении приехать в Москву на репетиции пьесы ‘На дне’. На репетициях своей пьесы Горький бывал осенью 1902 г., уже по окончании арзамасской ссылки.

…хорошо бы, если бы она взялась играть Василису. — Вначале предполагалось, что О. Л. Книппер будет играть в пьесе ‘На дне’ роль Василисы, но в спектаклях она выполняла роль Насти. Об исполнении О. Л. Книппер писал Горький Л. Средину 12 января 1903 г.: ‘Эх, как Ольга Леонардовна в моей пьесе играет: гениально-с. Да’.

Татаринова — Фанни Карловна Татаринова, ялтинская жительница, знакомая Чехова и Горького. В качестве любительницы занималась художественным переплетом книг.

Письмо 82

Письмо на четырех страницах почтовой бумаги обычного формата.

…пьесу Вашу я прочел. — Горький закончил свою пьесу, которой позднее дал заглавие ‘На дне’ — 15 июня 1902 г. — и тогда же послал ее Чехову.

Увижу ‘Мещан’, буду на репетициях новой пьесы. — Пьеса ‘Мещане’ шла в то время на сцене Художественного театра, и должны были начаться репетиции пьесы ‘На дне’.

‘Мысль’ Л. Андреева — рассказ. Напечатан в томе I рассказов Л. Н. Андреева, изд. т-ва ‘Знание’, 1902.

С названием не спешите, успеете придумать. — Горький колебался, придумывая заглавие для новой пьесы. Л. Н. Андреев, один из первых познакомившийся с пьесой, писал Н. К. Михайловскому: ‘Был я в Арзамасе у Горького и слушал его новую драму ‘В ночлежном доме’, или ‘На дне’ (он еще не остановился на том или другом заглавии)’. Затем Горький дал пьесе заглавие ‘На дне жизни’, но вскоре изменил его, дав прежде задуманное название ‘На дне’.

Письмо 83

Письмо на двух страницах почтовой бумаги большого формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘902. IX’. Датировано по этой пометке и по содержанию.

…быть на репетиции вашей пьесы и своей. — В это время в Художественном театре шли репетиции пьесы Чехова ‘Три сестры’ и должны были начаться репетиции пьесы Горького ‘На дне’.

Жду Немировича, кой хотел приехать числа 10-го. — Вл. И. Немирович-Данченко приезжал к Горькому в Арзамас в августе 1902 г. для ознакомления с его пьесой ‘На дне’.

Письмо 84

Телеграмма из Москвы в Ялту 19 декабря 1902 г.

…празднуя полный успех пьесы ‘На дне’. — 18 декабря 1902 г. состоялась первая постановка пьесы ‘На дне’ в Художественном театре. В письме К. П. Пятницкому от 21 декабря 1902 г. Горький писал об этом спектакле: ‘Успех пьесы — исключительный, я ничего подобного не ожидал. И знаете, кроме этого удивительного театра, нигде эта пьеса не будет иметь успеха. Вл. Ив. Немирович так хорошо истолковал пьесу, так разработал ее, что не пропадает ни одно слово. Игра — поразительна. Москвин, Лужский, Качалов, Станиславский, Книппер, Грибунин — совершили что-то удивительное. Я только на первом спектакле увидел и понял удивляющий прыжок, который сделали все эти люди, привыкшие изображать типы Чехова и Ибсена. Какое-то отрешение от самих себя’.

В своей книге ‘Моя жизнь в искусстве’ К. С. Станиславский называл успех этого спектакля ‘потрясающим’. Артист В. В. Лужский, игравший в пьесе ‘На дне’ роль Бубнова, писал в своих воспоминаниях: ‘Вечер Художественного театра 18 декабря 1902 г. старого стиля один из самых примечательных его вечеров, редкий, исключительный не только в истории МХТ, но и русского театра, русской драматургии’.

Письмо 85

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата

…посылаю Вам копию с письма, которое прислал мне один мой приятель. — Доктор П. И. Куркин прислал А. Чехову письмо от 19 декабря 1902 г., в котором по просьбе Чехова написал о первой постановке в Художественном театре пьесы ‘На дне’. Это письмо Чехов считал лучшей рецензией о пьесе. П. И. Куркин писал 19 декабря 1902 г. (неопубл. ЛБ): ‘Хочется написать вам о вчерашнем спектакле в Художественном театре, но принимаюсь за это без уверенности в том, что мне удастся ясно изложить то, что хотелось бы. Причина этого, я думаю, — в чрезвычайной сложности вынесенных впечатлений и в их необычности. При таком характере пьесы, — с нею не удалось познакомиться раньше, и это еще более затрудняет теперь разобраться во впечатлениях. Во всяком случае могу сказать, что пьеса захватила самым живым интересом весь театр почти с самого первого момента, когда из окутавшего нас мрака мы вгляделись в сцену и дали себе отчет в том, что там происходит. И этот живой интерес не только не ослабевал ни на одно мгновение, но рос все более и более с развитием действия. Нервное напряжение чувствительно объединяло всю толпу зрителей — как одно целое. Это сказалось уже в первом антракте, когда в первый раз закрылся занавес. Настроение восторга охватило толпу, во втором антракте это настроение усилилось, но стало более привычным, эффект 3-го действия (свалка с убийством) был таков, что почти вся публика до ^!/₂ антракта оставалась неподвижною на своих местах. Эта наивысшая степень нервного напряжения публики держится вплоть до того момента, когда в последнем действии золоторотец-шулер (Станиславский) начинает разъяснять миросозерцание старика-странника (Москвин), уже ушедшего. Таким, образом, по силе и энергии впечатления на публику 1-го представления эту пьесу на данной сцене, я думаю, без преувеличения можно назвать прямо потрясающей. Затем, если остановиться на качественной стороне получаемых впечатлений, на первом месте, мне кажется, нужно поставить изображение этих людей. Все это живет, дышит жизненною правдою и покоряет зрителя талантом как художника, создавшего это произведение, так и художника, поставившего его на сцене. Однако эта сторона более проста, чем элементы духовной жизни тех же людей, которые даются в той же пьесе, и заключает в себе, может быть, ее главное содержание и суть. Вот здесь разобраться для меня всего труднее, вероятно, это зависит от незнакомства с пьесою и недостаточного ее усвоения за один раз. Все-таки некоторые ноты настолько звучат громко и отчетливо, что их нельзя не расслышать с первого же раза при не особенно остром слухе. Таково заявление ‘прав человека’, которое слышится в горячих репликах шулера, преисполненных протеста и вызова к обществу, оно же проникает миросозерцание доброго гения пьесы — странника и выражается им в формуле: ‘Человека надо уважать’, таков протест против мещанской ‘сытости’ и в особенности против господствующего социального строя и проникающей его несправедливости. Судьба ‘вора’ — отец которого был ‘вором’, рассказ о ‘стране праведной’, проклятье, произносимое Клещом ‘правде’, и многие другие места пьесы, продиктованные протестующим чувством автора в защиту угнетенной и обиженной части человеческой массы, — эта сторона пьесы затрагивает социальное миросозерцание публики. В этом смысле она исполняет известную воспитательную роль. Лично я думаю, что если только предусмотрительное начальство еще более не обрежет некоторые места пьесы, — то при теперешнем настроении нашего общества, когда производится по всему строю общественных элементов ‘переоценка ценностей’, — новая пьеса сослужит великую службу именно в поддержании, работе и развитии этого протестующего и анализирующего общественного духа. Такая заслуга писателя велика пред современным обществом. Нужно пожелать ему сил для дальнейшей работы.

В общем, кажется, в этой пьесе нет ни одной сцены, которая не блистала бы талантом автора. Впрочем, я отожествляю в этом случае автора с исполнителями. Постановка и игра сливаются с творчеством автора в такое химически-чистое соединение, что нельзя сказать, где кончается одно и начинается другое. Я не читал еще ни одного отзыва об этом спектакле в газетах и с интересом жду случая проверить свое впечатление. Не сомневаюсь во всяком случае, что многие разделят мое впечатление от этой пьесы на сцене Художеств, театра — как от высокого художественного произведения, которое будет иметь большое значение в гражданском воспитании нашего общества’.

Бумаг, которые нужны К. П. Пятницкому, у меня нет. Есть только копия условия. — Речь идет о копии договора на издание А. Марксом ‘Собрания сочинений’ Чехова.

Письмо 86

Письмо на одной странице почтовой бумаги обычного формата. Сверху написано карандашом рукою Чехова: ‘1903, X’. Датировано по этой пометке и сопоставлению с ответным письмом Чехова от 6 октября 1903 г.

Андреев, Бунин, Вересаев, Чириков, Гусев написали. — Л. Н. Андреев поместил в первой книге сборника свою повесть ‘Жизнь Василия Фивейского’, И. А. Бунин — рассказ ‘Чернозем’ и семь стихотворений, С. И. Гусев-Оренбургский — рассказ ‘В приходе’. Рассказ Е. Н. Чирикова ‘На поруках’ вошел во второй сборник ‘Знание’.

…я скоро напишу. — Для первого сборника ‘Знание’ Горький написал рассказ — поэму ‘Человек’.

Что — кончили ‘Вишневый сад’? — Чехов закончил работу над своей пьесой ‘Вишневый сад’ в середине октября 1903 г.

Письмо 87

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. Публикуется впервые.

Юлий Цезарь — трагедия В. Шекспира. Была поставлена в Художественном театре впервые 2 октября 1903 г.

‘Еврея’ — пьесу Е. Н. Чирикова ‘Евреи’,

Письмо 88

Телеграмма. — Речь идет о пьесе Чехова ‘Вишневый сад’, которую Горький, и Пятницкий просили дать для сборника ‘Знание’. Об этом см. стр. 205 этой книги. На обороте телеграфного бланка написан Чеховым текст, по-видимому, предполагаемого ответа: ‘Нижний Новг. Ал. Мак. Пешкову. Посылаю письмо. Чехов’.

Письмо 89

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. Публикуется впервые.

Письмо 90

Письмо на двух страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано карандашом рукою Чехова: ‘1903, X’. Датировано по этой пометке и содержанию.

В ноябре — около половины — буду в Москве, значит увижу вас. — В ноябре собирался в Москву и Чехов для участия в репетициях своей пьесы ‘Вишневый сад’ в Художественном театре. Как видно из печатаемого ниже письма, в этот приезд Горького и Чехова в Москву они не встречались.

Письмо 91

Телеграмма

…телеграфируйте, чтобы мне дали пьесу. — Рукопись пьесы ‘Вишневый сад’ находилась в Художественном театре. Горький должен был ее получить для напечатания во втором сборнике ‘Знание’.

Письмо 92

Письмо на трех страницах почтовой бумаги обычного формата. На первой странице написано чернилами рукою Чехова: ‘1903, ХII’. Датировано по этой пометке и содержанию.

…письмо, полученное мною для вас. — О каком письме идет речь — неизвестно.

Пойду на шаляпинский бенефис, на выставку союза художников. — Бенефис Шаляпина состоялся в Московском Большом театре 16 января 1904 г. Выставка Союза русских художников была в Московском Строгановском училище с 22 декабря 1903 г. по 11 января 1904 г.

…к Вам обратится Московское о-во помощи учащимся женщинам. — В архиве Чехова нет письма Московского общества помощи учащимся женщинам. В издательстве ‘Знание’ сборник в пользу этого общества также не выходил.

Письмо 93

Телеграмма Горького и Пятницкого была послана в связи с появившимся в газетах и в No 23 журнала ‘Нива’ объявлении о выходе пьесы Чехова ‘Вишневый сад’ в издании А. Ф. Маркса. Но еще 31 мая 1904 г. Чехов, посылая Марксу корректуру, писал ему: ‘Прошу не выпускать моей пьесы в свет, пока я не кончу ее, мне хочется прибавить еще характеристику действующих лиц. И у меня договор с книжной торговлей ‘Знание’ не выпускать пьесы до определенного срока’. Маркс ответил телеграммой от 2 июня: ‘Крайне огорчен невозможностью исполнить вашу просьбу и удивлен, что не предупредили меня своевременно. Теперь пьеса почти закончена печатанием и поправок сделать уже нельзя. Затем о выходе пьесы помещено объявление в номере 23-м ‘Нивы’, которого уже отпечатано около ста тысяч экземпляров, часть которых сегодня разослана. Будут поступать заказы, отказывать в высылке объявлений книги для меня более чем неудобно, поэтому при всем желании не могу теперь ничего сделать’.

Тогда же 2 июня Чехов написал об этом ответе Маркса Пятницкому. В ответ на телеграмму Горького и Пятницкого Чехов, уезжавший в этот день в Баденвейлер, телеграфировал Пятницкому: ‘Маркс отказал, посоветуйтесь присяжным поверенным. Чехов’.

И уже в Баденвейлере Чехов получил ответ от Пятницкого: ‘Мы с Алексеем Максимовичем просили Вас не выпускать пьесу, проданную в сборник, в другой фирме раньше конца года. Эта просьба вызывалась необходимостью. Мы не думаем о прибыли с данной книги. Но расходы должны быть покрыты: нужно вернуть стоимость бумаги и типографских работ, гонорар авторов, и те отчисления в пользу разных учреждений, какие указаны в начале книги. Расходы эти, как Вы знаете, велики… Составляя второй сборник, мы рассчитывали, что его будут покупать, главным образом, из-за ‘Вишневого сада’… Что же теперь вышло. Не успел второй сборник поступить в магазин, как Маркс выпускает ‘Вишневый сад’ отдельной книгой — по 40 коп. Об этом напечатаны сотни тысяч объявлений в ‘Ниве’ и крупных газетах. Значит, он печатал пьесу одновременно с нами — еще когда мы боролись с цензурой. Пьеса появилась в двух фирмах одновременно. Будут ли теперь покупать второй сборник из-за ‘Вишневого сада’ — конечно, не будут’.

Длинное письмо Пятницкого, посвященное целиком этому вопросу, произвело тяжелое впечатление на Чехова, он ответил ему 19 июня 1904 г., что большую долю вины он должен взять на себя. Предлагал вернуть полученный от ‘Знания’ гонорар за пьесу и возместить все убытки, которые ‘Знание’ может понести от плохой продажи сборника. Другим выходом Чехов считал возбуждение ‘Знанием’ судебного иска за продажу Чеховым пьесы двум издательским фирмам, что дает ему возможность, со своей стороны, требовать от Маркса пополнения убытков, которые потерпело ‘Знание’ и за которые он отвечает. Чехов писал: ‘Итак, или мирным порядком я уплачиваю Вам 4500 и убытки, или же дело решается судебным порядком. Я стою, конечно, за второе. Все, что бы я теперь ни написал Марксу, бесполезно. Я прекращаю с ним всякие сношения, так как считаю себя обманутым довольно мелко и глупо, да и все, что бы я ни писал ему теперь, не имело бы для него ровно никакого значения.

Простите, что я в Вашу тихую издательскую жизнь внес такое беспокойство. Что делать, у меня всегда случается что-нибудь с пьесой, и каждая моя пьеса почему-то рождается в свет со скандалом, и от своих пьес я не испытываю никогда обычного авторского, а что-то довольно странное…’

Именной указатель

Авилова Л. А. — 238

Адамюк Е. В. — 56, 227

Академия наук —195,196, 197, 257

Аксаков С. Т. — 159

— ‘Записки ружейного охотника’ — 169

Аксеново — 90, 91, 94, 248

Александр III —179

Алексеев — см. Станиславский К. С.

Алексин А. Н. — 65, 94, 102, 110, 112, 141, 203, 206, 234, 268

Алтай — 126

Алупка — 101, 104

Алушта — 41, 42, 47

Альтшуллер И. Н. — 47, 223

Америка —190

Амур — 126

Англия — 42, 245

Андреев Л. Н. — 93, 111, 112, 114, 200, 207, 208, 213, 256, 259, 262

— ‘Жизнь Василия Фивейского’ — 262

— ‘Мысль’ — 111, 259

— ‘Сашка Жегулев’ —160

Андреева М. Ф. — 80, 206, 243

Анненский — 89

Анненский Н. Ф. — 89, 247

Анунцио Г. — 83

Арзамас — 99, 103, 104, 105, 107, 111, 188, 252, 256, 257, 259

Аристархов — 266

Артем А. Р. — 100, 111

Архангельск —97

Арцыбашев М. П. — 162

— ‘У последней черты’ — 162

Аутка — 141, 254

Афанасьев —159

Африка — 25, 109

Ашешов Н. П. — 156, 249

Баденвейлер — 264

Байрон Д. — 42, 159

Балабан И. А. — 102, 255

Бальзак О. — 167, 174, 175

— ‘Шагреневая кожа’ —174

Бальмонт К. Д. — 168, 190

Баранов Н. А. — 106, 198, 257

Баранцевич К. С. — 227

‘Биржевые ведомости ‘, газ.— 72

Боборыкин П. Д.—185

Богданович А. Е.— 233

Богучарский В. Я. — 103, 256

Большой театр — 264

Борисполь — 110

Боткин С. П.— 164

Брюсов В. Я. — 83, 243, 246

‘Будильник’, журн. — 228

Бунин И. А. — 76, 78, 93, 114, 246, 262

— ‘Чернозем’ — 262

Буренин В. П. — 202, 267

Бурже П. — 164

Ванновский П. С. — 257

Васильсурск — 49, 50, 66, 222, 256

Васнецов В. М. — 80, 81, 187, 242

В. Г. — см. Короленко В. Г.

Венера Медицейская — 148

Вересаев В. В. — 30, 31, 34, 93, 114, 213, 262

— ‘Без дороги’ — 32, 216

— ‘Конец Андрея Ивановича’ — 31, 215

Веселовский А. Н.— 257

‘Вестник Европы’, журн. — 185

Вишневский А. Л.— 64, 86, 111, 198, 233

Владимир, город — 89

Водовозова М. И. — 34, 47, 216, 234

Волга — 49,106, 258

Волкова — 51, 225

Вологда — 39

Волынский А. Л. — 38, 53, 219, 267

— ‘Антон Чехов’ — 219

Вольф М. О. — 59, 231

Всеволодо-Вильва, ст. — 108

Высоцкая Ю. П. — 69, 236

Вяземский В. В. — 83, 244

Вяземский Л. Д. — 88, 89, 247

Вятка — 39, 97

Г. Д. — 266

Газетный пер. (Москва) —108

Ганейзер — 151

— ‘Волшебный фонарь’ — 102, 255

Гарин-Михайловский Н. Г.— 156, 170, 213, 249

Гаспра — 189, 194, 252

Гауптман Г.— 42, 44

— ‘Бедный Гейнрих’ — 202

— ‘Михаил Крамер’ — 189

— ‘Одинокие’ — 70

Гедберг Тор — 42, 44, 221, 222

— ‘Гергард Грим’ — 42, 221, 222

Гейне Г. — 123, 159, 267

Гейнц — 230

Германия — 42

Герцен А. И. — 178

Гете В. — 42, 166, 268

— ‘Фауст’ —175

Гиляровский В. А.—50, 51, 52, 224, 226

— ‘Забытая тетрадь’ — 226

Гоголь Н. В. — 172, 173, 174, 175, 206

— ‘Записки сумасшедшего’ — 175

Голоушев С. С. — 169

Гольденвейзер А. Б. — 102, 255

Гонецкая — 105, 108, 109, 112

Гончаров И. А. — 176

— ‘Обломов’ — 167, 176

Горленко — 148

Городецкий Д. — 244

Горький М.

— ‘В. Г. Короленко’ — 214

— ‘В ночлежном доме’ — см. ‘На дне’

— ‘В степи’ — 26, 30, 37, 54, 60, 62, 183, 185, 212

— ‘Варенька Олесова’ — 228

— ‘Васька Буслаев’ — 141, 268

— ‘Вечеру Шамова’ — 164, 165

— ‘Возвращение норманнов из Англии’ — 222

— ‘Время Короленко’ — 214

— ‘Двадцать шесть и одна’ — 69, 229, 236

— ‘Дед Архип и Ленька’ — 212

— ‘Дело с застежками’ — 212

— ‘Дружки’ — 228

— ‘Емельян Пиляй’ — 212

— ‘Еще о чорте’ — 228

— ‘Зазубрина’ — 212

— ‘Из воспоминаний о В. Г. Короленко’ — 214

— ‘Каин и Артем’ — 228

— ‘Кирилка’ — 31, 215, 228

— ‘Коновалов’ — 212

— ‘Макар Чудра’ — 212

— ‘Мальва’ — 27, 37, 62, 212

— ‘Мещане’ — 97, 98, 99, 100,101, 111,186, 189, 190, 191, 192, 193, 194, 195, 197, 201, 202, 203, 204, 241, 252, 253, 254, 257, 259

— ‘Мой спутник’ — 60, 62, 66, 186, 202, 228

— ‘Мужик’ — 71, 86, 232, 226

— ‘На дне’ — 108, 110, 111, 112, 113, 115, 197, 198, 199, 200, 201, 202, 203, 204, 206, 207, 208, 257, 259, 260

— ‘На дне жизни’ — см. ‘На дне’

— ‘На плотах’ — 27, 30, 62, 183, 212

— ‘О кишиневском погроме’ — 204

— ‘О чиже’ — 212

— ‘О чорте’ — 228

— ‘Однажды осенью’ — 228

— ‘Озорник’ — 212

— ‘Открытое письмо А. С. Суворину’ — 219

— ‘Очерки и рассказы’, т. I, Спб., 1898 — 23, 24, 211, 212, 231

— ‘Очерки и рассказы’ т. II, Спб., 1898 — 23, 24, 211, 212, 231

— ‘Очерки и рассказы’ т. III, Спб., 1899 — 227, 231

— ‘Ошибка’ — 212

— ‘Песнь о слепых’ — 226

— ‘Песнь старого дуба’ — 214

— ‘Песня о буревестнике’ — 214

— ‘Песня о соколе’ — 212, 229

— ‘По поводу нового рассказа А. П. Чехова ‘В овраге’ — 66, 69, 235, 236, 265

— ‘Проходимец’ — 228

— ‘[Пьеса] — 74, 76, 77

— ‘Сирота’ — 60, 232

— ‘Скуки ради’ — 212

— ‘Старуха Изергиль’ — 52, 62, 212, 229

— ‘Супруги Орловы’ — 30, 212, 215

— ‘Тоска’ — 212

— ‘Трое’ — 87, 95, 96, 98, 99, 187, 191, 202, 240, 245, 251, 254

— ‘Фома Гордеев’ — 45, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 56, 58, 63, 66, 69, 173, 185, 186, 202, 222, 225, 236

— ‘Челкаш’ — 62, 202, 212

— ‘Человек’ — 207, 262

— ‘Читатель’ — 228, 229

— ‘Чудовище’ — 158

— ‘Ярмарка в Голтве’ — 24, 37, 212

‘Горький в Перми’ — 258

Гославский Е. П. — 203

‘Гражданин’, газ. — 200, 201

Гречанинов А. Т. — 78, 241

Грибунин В. Ф. — 78, 241, 260

Григорьев М. Г. — 64, 234

Гросс Клавдия — 49, 224, 229

— ‘Рассказ’ — 229

Грузенберг А. — 153, 201

Гуревич Л. Я. — 70

— ‘Седок’ — 237

Гурзуф — 73

Гусев-Оренбургский С. И. — 114, 262

— ‘В приходе’ — 262

Даль В. И. — 178

Данилин — см. Данилов И. А.

Данилов — 106, 107

Данилов И. А.

— ‘В тихой пристани’ — 79, 80, 83, 84, 86, 242

Данилов Кирша —159

Данченко — см. Немирович-Данченко Вл. И.

Дарвин Ч. — 141

Дарский M. E. — 194

Дерид Петро — 75

Диккенс Ч. — 175

Доброклонский — 175

Додэ А. — 217

Долгополов Н. И. — 90, 248

Дороватовский С. П. — 56, 228, 231

Достоевский Ф. М. — 42, 166, 175

— ‘Легенда о великом инквизиторе’ — 42

Драгомиров М. И. — 88, 247

Дрейфус А. — 218, 219

Дунаев А. Н. — 84, 85, 244

Дунай — 67

‘Ежемесячные сочинения’, журн. — 72, 238

Елпатьевский С. Я. — 165

Епифанов С. А. — 57, 59, 228, 230

Жбанков Д. Н. — 229

Жеденов — 83, 244

Женева — 214

‘Жизнь’, журн. — 28, 29, 33, 31, 32, 34, 44, 49, 50, 51, 52, 54, 56, 58, 60, 67, 68, 69, 70, 99, 146, 184, 213, 214, 215, 218, 219, 225, 228, 229, 232, 236, 237, 244, 250, 254

‘Жизнь для всех’, журн. — 214

Жуковский Д. Е. — 36, 66, 70, 218

— ‘Певец декаданса’ — 235, 237

‘Журнал для всех’ — 55, 145, 211, 226

Зальца А. И. — 241

Зальца К. И. — 95, 251

Зверев — 201

Зина — см. Смирнова З. К.

Змиев —136

‘Знание’, изд. т-во — 92, 93, 94, 95, 96, 99, 114, 118, 149, 150, 156, 153, 200, 204, 214, 249, 254, 259, 264, 265

‘Знание’, сб. — 115, 116, 205, 236, 237, 262, 263

Золя Э. — 155

Ибсен Г. — 42, 44, 152, 260

— ‘Столпы общества’ — 206, 217

— ‘Эдда Габлер’ — 70

Икскуль В. И. — 104, 256

Ильинский — 82

Индия — 66, 67, 70

Инно — 139

Иноземцева А. А. — 73, 238

— ‘Собрание сочинений’, т. I — 73

Исеев М. Г. — 88, 247

‘Искра’ — 214

‘Кавказ’, газ.— 44, 222

Казань — 56, 93

Кама — 258

Камергерский пер. (Москва) — 169

Канатная (Н.-Новгород) — 188

Качалов В. И. — 78, 83, 111, 241, 260

Келлер — 139, 169

Кигн — Дедлов В. Л. — 249

Киев — 89

Киевский университет — 246

Киреевский П. В. —159

Китай — 73, 74, 75, 239

Клейгельс Н. В. — 88, 89, 247

‘Книжки Недели’ — 244

Книппер А. И. — 81, 241

Книппер В. Л. — 241

Книппер О. Л. — 64, 78, 80, 91, 92, 94, 95, 96, 97, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111,113,116, 153, 158, 198, 234, 241, 248, 255, 256, 259, 263

Книппер (семья) — 78, 80, 81

Ковалевский — 175

Козьмодемьянск — 256

Кольберг В. Н. — 107, 257

Комиссаржевская В. Ф. — 170

Кондаков Н. П. — 195

Кореиз — 191, 192

Коровин К. А. — 169

Короленко В. Г. — 27, 28, 50, 106, 159, 160, 162, 213, 214, 227, 256, 257

Корш Н. Ф. — 36, 218

Крандиевская А. Р. —78, 80, 81, 241

Красин Л. — 170

Криницкий М. — 162

— ‘Предсмертные мысли Гуляева’ — 162

Крит В. А. — 158

‘Круг чтения’ — 161

Крым — 34, 37, 40, 44, 47, 97, 101, 109, 170, 196, 237, 252, 254

Кукареткина —157

Кумов —163

— ‘Казнь’ — 163

Куприн А. И. — 207, 208

Куркин П. И. — 199, 260

‘Курьер’, газ. — 103, 233

Кучук-Кой — 48, 49, 126, 175, 223, 224, 268

Лавинь де Казимир — 173

Лазаревский Б. А. — 142, 268

Ламартин А.

— ‘Грациелла’ — 173

Ланде (А. С. Изгоев) — 255

Ланин Н. А. — 58, 59, 229

Лейпциг — 96, 251

Лемэтр Ж. — 35, 217

— ‘Современные писатели’ — 217

— ‘Этюды о русских писателях’ — 217

Ленин В. И. — 213, 214, 220

— ‘Капитализм в сельском хозяйстве’ — 213

— ‘Начало демонстраций’ — 252

— ‘Ответ П. Нежданову’ — 213

— ‘Пятидесятилетие падения крепостного права’ — 242

Леонтьев (Щеглов) И. Л. — 74, 91, 239, 248

Лермонтов М. Ю. — 165

Лесков Н. С. — 159, 162, 163, 170, 172, 173, 174, 178

Лианозовский театр — 108, 111

Ливен Г. — 41, 220

Ливен, кн. — 105

Лилина М. П. — 64, 80, 206, 234

‘Листки Жизни’ — 214

Лонгфелло Г. — 153

Лондон Джек — 140

Лондон — 214

Лопасня — см. Мелихово

Лужский В. В. — 86, 192, 245, 260

Лукоянов — 97

Луначарский А. В. — 172

Любимовка — 111, 258

Магит С. Н. — 102, 255

Макаров —130

Маклаков В. А. — 139

Максимка — см. Пешков М. А.

Малый театр (Москва) — 61 64, 207, 232

Мамин-Сибиряк Д. Н. — 27, 85, 213, 245

Мамонтов С. И. — 80, 81, 243

Мануйловка — 71, 74, 75, 237, 250

Манжурия — 139

Маркс А. Ф. — 46, 59, 92, 93, 94, 95, 96, 115, 116, 118, 146, 149, 150, 151, 152, 153, 156, 158, 200, 205, 206, 216, 223, 231, 249, 251, 262, 264

Медведский — 267

Мелихово — 37, 42, 43, 44, 223

Мельшин (Якубович) П. Ф. — 72, 74, 238

Меньшиков М. О. — 80, 83, 197, 242, 244

— ‘Дознание’ — 244

— ‘Народные заступники’ — 244

— ‘Серпуховский циник’ — 244

Мережковский Д. С. — 227

Метерлинк М. — 203

Милицина

— ‘На путях’ — 160

‘Мир божий’, журн. — 196, 200

Миров — см. Миролюбов В. С

Миролюбов В. С. — 23, 24, 46, 49, 55, 102, 146, 184, 188, 211, 212, 226

Михайловский Н. К. — 35, 52, 94, 225, 227, 238, 239, 259

— ‘Об отцах и детях и о г. Чехове’ — 217, 267

— ‘Письма о разных разностях’ — 217

Мопассан — 28, 161, 163, 167, 175, 177, 213

Морозов С. Т. — 81, 142, 178, 268

Москва — 36, 37, 38, 39, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 58, 59, 60, 61, 65, 66, 70, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 86, 87, 88, 89, 95, 96, 97, 98, 105, 107, 108, 109, 111, 112, 115, 116, 117, 146, 148, 156, 186, 187, 188, 189, 190, 194, 197, 198, 200, 205, 207, 224, 226, 243, 253, 258, 263

Москвин И. М. — 78, 241, 260, 261

‘Московские ведомости’, газ. — 13

Московское общество помощи учащимся женщинам — 117, 264

Муйжель В. — 159

Мундт Е. М. — 80, 243

Наживин — 161

Назарьева К. В. — 72, 75, 237, 238

‘Начало’, журн. — 32, 34, 42, 44, 216

Неглинный пер. (Москва) — 105, 103, 109, 112

‘Неделя’, газ. — 80, 83, 146, 242

Некрасов Н. А. — 178

Немирович-Данченко Вл. И. — 76, 81, 83, 97, 98, 99, 110, 112, 190, 191, 192, 193, 197, 201, 207, 215, 235, 240, 253, 259, 260

— ‘В мечтах’ — 190, 193, 197

Нестеров М. В. — 94, 250

‘Нива’, журн. — 47, 154, 186, 200, 223, 264

Нижегородская губ. — 252

‘Нижегородский листок’ газ. — 24, 59, 69, 76, 91, 103, 211, 212, 228, 230, 234, 233, 243

Нижегородское общество взаимопомощи учащих — 116

Нижегородское общество любителей художеств — 67, 235

Н.-Новгород — 24, 27, 35, 36, 39, 44, 50, 58, 65, 66, 67, 73, 76, 80, 91, 97, 99, 104, 106, 107, 109, 112, 186, 187, 188, 189, 194, 205, 211, 214, 219, 231, 243, 248, 252, 254

Николаев — 266

Николаевский вокзал (Москва) — 157

Николай II — 179, 257

Ницше Ф. — 44 .

Новодевичье кладбище (Москва) — 169

‘Новое время’, газ. — 148, 187, 204, 205, 218, 219, 233, 242

‘Новое слово’, журн. — 214

‘Новости дня’, газ. — 148, 241

‘Новости терапии’, журн. — 135

Норвегия — 142

Общество дешевых квартир — 235

Общество помощи нуждающимся женщинам — 235

Олеиз — 102, 103, 190, 191, 194, 195, 255

Олигер Н. Ф. — 142, 268

Омон — 84

Орловская — 148

Островский А. Н.—

— ‘Снегурочка’ — 78, 79, 80, 82, 186, 241, 243

Панферов Ф. H . — 178

Париж — 72, 219

Пермская губ. —103

‘Пермские губернские ведомости’, газ. — 109, 258

Пермь — 87, 108, 258

Перцов П.

— ‘Дядя Ваня’ — 233

Петербург — 29, 38, 40, 42, 46, 47, 50, 52, 53, 55, 57, 58, 59, 63, 67, 68, 72, 78, 87, 88, 89, 106, 117, 153, 157, 168, 194, 197, 201, 204, 207, 218, 226, 227, 238, 246, 248

‘Петербургские ведомости’, газ. — 66, 102, 151

Петров —196

— ‘История одного поручения’ — 196

Петров Г. С. — 41, 43, 44, 46, 47, 220

— ‘Евангелие, как основа жизни’ — 41, 42, 47, 221

Петров С. Г. — см. Скиталец С. Г.

Петровка ул. (Москва) — 153

Печерский А. — 174

Пешехонов А. В. — 89, 247

Пешков М. А. — 35, 38, 44, 73, 76, 87, 93, 95, 98, 101, 105, 108, 109, 111, 114, 116, 217

Пешкова Е. П. — 39,44, 56, 58, 72, 73, 74, 76, 77, 79, 81, 87, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 101, 104, 105, 108, 109, 111, 114, 194, 203, 239

Пешкова Катя — 93, 95, 98, 101, 105, 108, 109, 111

Пирогов Н. И. — 164

Плеве В. К. — 105, 106

Победоносцев К. П. — 89, 247, 248

Позерн М. С. — 82, 229, 243

Польша —154

Помяловский Н. Г. — 179

— ‘Мещанское счастье’ — 179

— ‘Молотов’ —179

Понетаевский монастырь — 104

Поссе В. А. — 28, 29, 32, 34, 36, 37, 49, 58, 68, 69, 76, 78, 83, 84, 93, 184, 188, 214, 216, 226, 227, 231, 233, 236, 244, 248

Потапенко И. Н. — 27, 213

Потресов А. — 213

‘Правительственный вестник’, газ. — 257

‘Приазовский край’, газ. — 194

Пришвин M. M. — 173

Пушкин А. С. — 124, 165, 166, 172

Пьяный Бор — 90, 91, 248

Пятницкий К. П. — 76, 78, 92, 93, 94, 95, 96, 114, 156, 201, 207, 244, 249, 250, 253, 254, 260, 262, 264, 265

Рагнар Кожаные Штаны — 43, 221

‘Развлечение’, журн. — 57, 228, 230

Ренан Э. — 217

Рескин Д. — 161

Решетников Ф. М. — 159

Рига — 89

Роксанова М. Л. — 221

Россия — 47, 48, 55, 67, 70, 103, 121, 123, 126, 127, 128, 136, 140, 150, 153, 154, 162, 167, 168, 169, 202, 246

Ростан Э.

— ‘Сирано де Бержерак’ — 65, 234

‘Русская мысль’, журн. — 212, 217, 218, 232

‘Русские ведомости’, газ. — 217

‘Русское богатство’, журн. — 216

‘Русское слово’, газ. — 204

Руссо Ж. Ж.

— ‘Исповедь’ — 165

Рыбников П. Н. — 159

Рязань — 89

‘С новым годом!’ (Картина) — 70, 237

Савина М. Г. — 201

Савицкая М. Г. — 78, 241

Салтыков-Щедрин M. E. — 178

Самара — 56, 58, 59, 91, 219, 227, 229

Самарова М. А. — 111

‘Самарская газета’ — 103

Саровская пустынь — 104

Сахалин — 248

‘Свободное слово’ — 245

Святополк-Мирский — 188

Севастополь — 70

‘Северные цветы’ — 243, 246, 250

‘Северный вестник’, журн.— 38, 219, 265

‘Северный край’, газ. — 103, 228

‘Северный курьер’, газ. — 58

‘Семья’, журн. — 217, 243

Сенкевич Г. — 154

Сент-Бев Ш. — 122, 265, 266

Серафимович А. С. — 153, 213

Сервантес М.

‘Дон-Кихот’ — 175

Сергач — 97

Сергеев-Ценский С. Н. — 170

Сергеенко П. А. — 96, 249, 251

Сеченов И. М. — 164

Сибирь — 91, 126, 248

Синани И. А. — 51, 202, 225

Сицилия — 43

Скабичевский А. М. — 122, 135, 266, 267

Скиталец С. Г. — 94, 95, 105, 212, 250, 251, 257

— ‘Метеор’ — 251

— ‘Октава’ — 250

‘Скорпион’ — 83, 243, 246

Слепцов В. А. — 60, 161, 168, 232

Смирнова З. К. — 82, 243

Смоленск — 55, 56, 58, 59, 226, 227, 229, 230

Сморгонь — 136

Соллогуб Ф. К. (Передоновы) — 162

Соловьев В. С. — 83, 243

Соловьев Е. А. — 37, 52, 218, 225, 228

— ‘Антон Павлович Чехов’ — 225

— ‘Писатели современники’ — 228

Спиридоновка, ул. (Москва) — 97

Средин Л. В. — 47, 50, 52, 60, 63, 65, 69, 71, 73, 91, 92, 93, 218, 220, 223, 229, 235, 233, 240, 242, 249, 250, 255, 259

Средин Ан. Л. — 73, 239

Средина С. П. — 189

Средины — 94, 102, 255

Станиславский К. С. — 64, 76, 100, 108, 109, 110, 111, 121, 192, 193, 198, 202, 203, 221, 234, 240, 258, 260, 261

Стасов В. Б. — 183

Стеллинг — 89

Стендаль — 167, 175

Стриндберг А. — 42, 43, 44, 221

— ‘Графиня Юлия’ — 42, 43, 44, 184, 221, 222

Строгановское училище — 264

Струве П. Б. — 34, 89, 215

Суворин А. С. — 40, 140, 197, 218, 220, 223, 268

— ‘Вопрос’ — 201

Суворов А. В. — 63

Судьбинин С. Н. — 192

Сулержицкий Л. А. — 76, 78, 143,144, 165, 166,167, 173, 240, 268

Таганрог — 86, 179

‘Таганрогский вестник’ — 194

Татаринова Ф. К. — 110, 259

Телешов Н. Д. — 59, 93, 231, 232, 251

— ‘Литературные воспоминания’ — 232

Тёша, река — 104, 106

Тимковский Н. И. — 36, 45, 49, 50, 63, 213, 218, 222

— ‘Сильные и слабые’ — 218, 222

Тифлис — 44, 219

Тихомиров И. А. — 78, 201, 205, 241

Тихомирова А. А. — 203

Тихонов А. Н. — 178

Толстая С. А. — 85, 194, 245, 252

Толстой А. К.

— ‘Смерть Иоанна Грозного’ — 80, 242

Толстой Л. Л. — 85, 245

Толстой Л. Н. — 37, 38, 63, 64, 65, 67, 68, 84, 85, 86, 95, 97, 98, 141, 143, 144, 146, 147, 161, 162, 164, 165, 166, 167, 169, 170, 172, 173, 174, 175, 189, 190, 191, 193, 194, 195, 230, 233, 235, 236, 244, 245, 252

— ‘В чем корень зла’ — 85, 245

— ‘Власть тьмы’ — 61, 232

— ‘Воскресение’ — 51, 69, 225, 236

— ‘Где выход?’ — 245

— ‘Не убий’ — 85, 245

— ‘Отец Сергий’ — 85, 86, 245

— ‘Рабство нашего времени’ — 85, 245

— ‘Смерть Ивана Ильича’ — 162, 164, 266

Толстой С. Л. — 166

Треплев А. — 219

Третьяковская галерея —79

Туган-Барановский М. И. — 89, 216, 247

Тургенев И. С. — 47, 124, 159, 160, 161, 163, 169, 173, 174, 176, 178, 230

— ‘Где тонко, там и рвется’ — 204

— ‘Накануне’ — 176

Тютчев Ф. И. — 166

Унтербергер П. Ф. — 247

Урал — 54

Усолье — 108, 258

Успенский Г. И. — 166, 175, 178

Уфа — 90

Феофанов — 95, 251, 252

Фескель — 155

Флобер Г. — 42, 167

— ‘Искушение св. Антония’ — 42

Фомин — 197

— ‘Три сестры’ и ‘Трое’ (‘Чехов и Горький’) — 197

Фохт А. Б. — 60, 232

Франко И. Я. — 38, 219

Франценсбад —105

Франция — 42

Фрибес О. А. — см. Данилов И. А.

Харкеевич В. К. — 203

Харьков — 89

Художественный театр — 54, 64, 70, 71, 78, 79, 108, 111, 113, 116, 148, 157, 169, 170, 186, 187, 189, 197, 198, 199, 201, 207, 213, 215, 218, 225, 232, 233, 234, 237, 241, 242, 243, 248, 253, 257, 259, 260, 261, 262, 263

Цейлон — 109

Цюрих — 227

Чарушников А. П. — 231

Чернигов — 67

Черное море — 67

Чехов Ал. П. — 219

Чехов Ант. П.

— ‘Архиерей’ — 150, 250

— ‘В море’ — см. ‘Ночью’

— ‘В овраге’ — 66, 68, 75, 121, 123, 124, 125, 148, 174, 213, 228, 232, 235, 236, 265

— ‘В сумерках’ — 231

— ‘Вишневый сад’ — 114, 115, 116, 138, 152, 156, 205, 206, 207, 262, 263, 264, 265

— ‘Дама с собачкой’ — 61, 217, 232

— ‘Детвора’ — 231

— ‘Дочь Альбиона’ — 137

— ‘Душечка’ — 144, 161, 167, 217

— ‘Дуэль’ — 161, 176, 231

— ‘Дядя Ваня’ — 24, 25, 26, 28, 44, 52, 54, 61, 63, 64, 65, 67, 70, 86, 90, 122, 203, 212, 213, 222, 225, 232, 233, 234, 235, 245

— ‘Злоумышленник’ — 132, 133, 161

— ‘Иванов’ — 139

— ‘Каштанка’ — 231

— ‘Моя жизнь’ — 158, 169, 231

— ‘Мужики’ — 169, 174,176, 231, 267

— ‘Мыслитель’ — 162

— ‘На даче’ — 159, 174

— ‘Новая дача’ — 169, 216

— ‘Ночью’ — 250

— ‘Оратор’ — 157

— ‘[От А. П. Чехова]’ (воззвание) — 228

— ‘Палата No 6’ — 175, 231, 267

— ‘Пестрые рассказы’ — 231, 266

— ‘По делам службы’ — 217

— ‘Почта’ — 267

— ‘Припадок’ — 161, 164

— ‘Пьесы’, Спб. 1897 — 26, 212, 213, 231

— ‘Рассказы’ — 231

— ‘Скучная история’ — 122, 162, 164, 265

— ‘Смерть чиновника’ — 176

— ‘Собрание сочинений’, т. I, изд. А. Ф. Маркса — 236

— ‘Собрание сочинений’, — т. II, изд. А. Ф. Маркса — 79, 241

— ‘Спать хочется’ — 267

— ‘Степь’ — 144, 169, 177

— ‘Тиф’ — 161

— ‘Три года’ — 267

— ‘Три сестры’ — 79, 87, 90, 138,189, 245, 248, 260

— ‘Унтер Пришибеев’ — 169

— ‘Хамелеон’ — 110

— ‘Хмурые люди’, сб. — 217, 231, 267

— ‘Холодная кровь’ — 267

— ‘Чайка’ — 25, 28, 29, 37, 39, 42, 44, 52, 63, 70, 139, 149, 212, 215, 218, 221, 233

— ‘Человек в футляре’ — 267

— ‘Черный монах’ — 267

Чехов И. П. — 69

Чехов Мих. П. — 228

Чехова Е. Я. — 72, 87, 102

Чехова М. П. — 69, 72, 78, 102, 241, 255

Чешихин-Ветринский В. Е. — 81, 243

— ‘В 40-х годах’ — 81, 243

— ‘Грановский и его время’ — 81, 243

Чириков Е. Н. — 30, 31, 34, 70, 93, 114, 115, 205, 206, 213, 262

— ‘Евреи’ — 115, 205, 206, 263

— ‘На поруках’ — 262

— ‘Провинциальные картинки’ — 70, 237

— ‘Чужестранцы’ — 215

Чулков Г. И. — 61, 233

Шаврова-Юст Е. М. — 42, 43, 44, 221

Шаляпин Ф. И. — 80, 81, 99, 112, 157, 158, 197, 215, 242, 254, 264

Швейцария — 94, 240

Шекспир В. — 42, 253

— ‘Венецианский купец’ (‘Шейлок’) — 194

— ‘Гамлет’ — 175

— ‘Юлий Цезарь’ — 115, 206, 207, 263

Шелли П. — 42, 153

Шеншин (Фет) — 166

Шопен — 170

Штиглиц — 52

Штраух М. — 405

Щеглов — см. Леонтьев (Щеглов) И. Л.

Эккерман И. — 144, 268

— ‘Разговоры с Гете’ — 268

Энгельгардт Н. А. — 67

— ‘У гр. Льва Ник. Толстого’ — 235

Эрмитаж — 198

Эрнст Г. — 61, 232

Эртель А. И. — 27, 213

Эсхил

— ‘Прометей’ — 175

‘Южное обозрение’, газ. — 102, 103, 256

Юлия Петровна — см. Высоцкая Ю. П.

Юст Е. М. — см. Шаврова-Юст Е. М.

Юшкевич С. С. — 153

Якубович — см. Мельшин (Якубович) П. Ф.

Ялта — 36, 42, 45, 48, 50, 51, 52, 53, 54, 57, 60, 61, 65, 69, 70, 71, 72, 73, 76, 77, 80, 89, 94, 97, 98, 99, 101, 106, 111, 145, 147, 149, 150, 184, 185, 187, 188, 190,191, 193, 194, 196, 203, 211, 216, 218, 223, 252, 255

Ялтинское Благотворительное общество — 60

Ярцев Г. Ф. — 50, 52, 65, 69, 101, 146, 224, 255

Ярцевы — 102, 255

Ясинский И. И. — 72, 238

Ясная Поляна — 84, 244

Комментарии к переписке М.Горького с А.Чеховым

Читайте также: