Переписка из А. П. Чеховым, Чехов Александр Павлович, Год: 1904

Мемуары и переписка
Время на прочтение: 227 минут(ы)
Скачать в PDF
Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка
М.: ‘Захаров’, 2012.— (Биографии и мемуары).

Переписка

1875

-1-

Александр

4 октября 1875, Москва

О пресловутый отче Антоние! {В подлиннике: церковно-славянскими литерами.}
3-го октября я получил от вас целых 4 письма. О ужас! Я остолбенел. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Чудаки вы с Иваном, да и только. Прислал ты мне 6 руб. и не пишешь, купить ли тебе инструмент и как его пересылать тебе. Я тебе, кажется, уже писал, что тебе сие дело будет стоить втридорога. Во-первых, самое получение денег уже стоит мне большой потери времени и гривенника, затем, купивши инструменты, надо заплатить извозчику за перевозку домой ко мне — 30 коп. Да упаковка, что будет стоить, черт его ведает. Вещи все громоздкие. Надо обтягивать холстом, это тоже деньги, да еще большие деньги стоит, а далее перевозка на вокзал — опять 30 коп., и за провоз — черт знает сколько. Нет, брат, не благое ты дело задумал. Брось лучше. Вели, брат, лучше выслать тебе деньги назад. Это складнее будет. Да к тому же поскорее, потому что я могу соблазниться и купить на твои деньги учебников, в которых терплю крайнюю нужду. Это ты чудак, а Иван чудак вот почему. В каждом письме пишет: купи того да того, а я тебе вышлю. Да за какой черт я ему куплю? Денег ведь у меня не полагается. Я имею только квартиру да стол, а денег не получаю, ибо взамен платы Коля кормится и живет вместе со мною. Пусть Иван сначала пришлет, а потом скажет — купи. Вот в чем дело. За дурной почерк извини. Пишу на одре полуспящ, ибо уже два часа. Николай давно храпит после целодневного ‘некогда’. Умаялся бедняга. Навонял мне полную комнату. Странно он спит. Укрывается так, что голова и спина с принадлежащею к ней частью закрыты, а ноги на целый аршин открыты. Беда мне с ним, шляется по вечерам босиком, ходит без чулок, в сапогах у него грязь… ноги грязные. В субботу был в бане, а в воскресенье ноги — как у эфиопа. Раз я ему дал свои чулки, так он их так износил, что остались только одни голенищи чулочные. Наводнения у нас почти еженощные, а днем вся гниль сушится у меня в комнате. Клянусь тебе Богом, что мне через его усцыкания откажут от места. Скажи папаше, что уже давно ему пора подумать о пальто для Коли. Денег у нас нет. Все пошли на краски, которые скоро, судя по начаткам, будут валяться под кроватью.
Мамаша все боится, чтобы я его не обижал, а сама обижает, не хлопоча о приобретении пальто для него, а папаша чудеса устраивает, пишет, чтобы мы заняли у кого-нибудь денег на покупку пальто, да еще с бобровым воротником. Спрашивается, где мы займем? Эх, чудеса! Сам Николай о себе не подумает. Надо все делать за него, а ему все некогда, ты видишь, ему даже тебе написать некогда. Дан был месяц на рисунок, завтра экзамен, а он его два раза начинал и еще не кончил. Чудна дела твоя, Господи. Сапог у него нет, одежа изорвалась, ходит полуашарой {Полуашарой (от ашара, ср.: клошар) — вор, пьянчуга, оборванец.}. Подумайте о нем Христа ради. Ходит в Училище по колено в снегу в рваных сапогах, простудился, зубы болят, а в Таганроге только скучают за ним, а об его положении не подумают. Все хорошо знают, что он о себе подумать не может.
Спасибо за ‘Заику’. Выпускай почаще. Прощай.

Твой А.Чехов.

1876

-2-

Антон

9 марта 1876, Таганрог

Mein Lieber Herr!
Ich war gestern im Hause Alferakis auf einen Konzert, mal nah dort deine Marie Feist und ihre Schwester Luise. Ich habe eine открытие gemacht: Luise ревнует dich, к Marie und наоборот. Sie fragten mich von dir, поодиночке, …рерыв. A was ist das? Du bist ein Masurik, mal es hat nichts mehr, mein lieber Herr Masepa. Ich … dir den ‘Saika’. Lese und bewundere dich*.

А. Чехов.

Bilet na konzert professor Auera w dome Alferaki gab mir Director**. Maria Feodorofna ne poschla tak ja Bilet polutshil I poschel.

А.Tschechof.

* Дорогой сударь!
Я был вчера в доме Алфераки на концерте и видел там твою Марию Файст и ее сестру Луизу. Я сделал открытие. Луиза ревнует тебя к Марии и наоборот. Они спрашивали меня о тебе (поодиночке) … А что это? Ты мазурик, больше ничего, любезный господин Мазепа. Я … тебе ‘Заику’. Читай и восхищайся (нем.).
Далее русский текст, написанный латиницей.
** Дал мне директор.

-3-

Александр

Март—июнь 1876, Москва

Антон!
Что ты чудишь, скажи Христа ради? Или ты считаешь всех нас ослами, которым все нипочем? Ты адресуешь свое письмо на имя Суконкиной и на конверте пишешь ‘Ее степенству’. Что это за ерунда? Верх безобразия и оскорбления. Скажи, на кой дьявол ты пишешь подобные вещи, ведь это публичное оскорбление. Титул степенства не существует. Суконкина женщина всеми уважаемая, а ты выкидываешь такую необдуманную вещь. Блаженный ты человек! Держи ты свой глупый язык за зубами, а то он у тебя хуже бабьего. Не чуди ты, пожалуйста. Кстати. Оставь ты всякие надежды на посредничество. На твое имя я писем посылать никогда не буду, ибо не твое это дело. Обойдемся и без маклера. Очень тебе благодарен за заботливость и жалею, что я высказал тебе в Таганроге более, чем следовало. Я думал найти в тебе более рассудительности. За тем честь имею кланяться. А.Ч.
P.S. Два NoNo ‘Заики’ получены и оба произвели эффект в магазине Гаврилова. Последний No даже самого Гаврилова Ивана Егоровича, 1-й гильдии московского купца, так сказать, расшевелил, так что он, умилясь душою, потрепал меня по плечу и сказал: ‘Да-с, молодой человек’.
NB. Московская управа Каличинскую каланчу отменила и знаки пожарные тожь, потому что каличинские понспоиты испортились и заливают воду тогда, когда пожар только снится брандмейстеру, а не тогда, когда надо.
Калган, иже в штанах тобою прислан, попал сегодня в чай и образовал сбитень.

-4-

Александр

27 сентября 1876, Москва

Велемудрый Антоние!
Твое письмо, адресованное на имя родичей, получено еще 25-го. Промедлил же я ответом потому, что ждал, пока мухи засерут эту бумагу, без чего я тебе не хотел посылать письма, ибо персоне такой важности, как ты, грешно посылать письмо без твоего герба. Прими от души полную благодарность за передачу письма М.Ф. (если только оно не попало в твою коллекцию).
Наши дела весьма плохи, ибо мы неповоротливы. Свои деньги мы прожили, заняли у Миши Чохова 10 руб. и те просадили и сидим плачем. Что хуже всего — потеряли всякую надежду получить место. Ходим каждый, каждый день в церковь и непременно, как ех-коммерческий человек в биржу, и слушаем толки о сербской войне и по обыкновению приходим домой ни с чем, за что нас встречают со слезами радости и фразой: ‘Горькое мое произволение’ — после чего мы разоблачаемся, вынимаем из кармана печатное поучение, купленное в церкви у церковного старосты, и начинаем читать вслух. При этом нас все слушают, и только изредка Художник хлопнет свою натуру по голове и закричит: ‘Господи, Боже мой, да когда это ты, Мишка, будешь сидеть хорошо? Поворотись в три четверти!’ И затем после фразы: ‘Тише вы, нехристи!’ — порядок восстановляется. По окончании чтения проповедь вешается на гвоздик с обозначением на ней No, числа и фразы: ‘Цена одна коп. сер. Слава тебе, Господи’.
Сегодня у меня был мой единоутробный брат Николай и сообщил, что они перебрались на новую квартиру в Пыльный переулок. Между прочим, пока суд и дело, если ты будешь писать им и если у тебя нет адреса, то пиши на мое имя, а если адрес новый есть, то не надо, мне же хлопот меньше.
Я себе запломбировал два зуба, один очень хорошо, а другой весьма плохо,— надобно будет перепломбировывать.
Нового нет ничего. Все старые истории. Заложить нечего. Об этом последнем обстоятельстве очень горюет художник: ‘Эх, е… мать, если бы было что заложить,— сейчас бы пошел кадриль танцевать’. Он стал довольно хорошо играть на фортепиано кадриль, так что однажды я, Чохов (т.е. Михаил Михайлович), Григорий и один из гавриловских приказчиков очень ловко отодрали кадриль под его музыку. А Чохов здорово канканирует. Пляшет, пляшет, потом вдруг упадет перед барыней на колени и прикладывает руку к сердцу точно так, как некогда Ваня в митрофановской церкви показал дочери отца Павла. Но об этом довольно. Передай поклон иже во святых отцу нашему, купчине Митрофанию, и его злочестивой жене, а также пошли ноту в Англию.
Ты просишь, чтобы тебе написали письма Миша и Гриша. В ответ на это я тебе посоветую вот что: Гриша тебе никогда не напишет, ибо всякие переписки и нежности он называет ‘ебена-мать-дипломатией’, а Миша (он же Чохов) не прочь ответить тебе, если только ты ему первый напишешь. Он задушевный малый из числа тех, которых нельзя не любить. Напиши ему. Чем меньше вежливости и формальностей будет в твоем письме, тем лучше, чем более в нем будет развязности, бесцеремонности, тем лучшее впечатление произведет на него письмо, особенно если в нем (т.е. в письме) будет проглядывать ирония. Лиза же тебе никогда не напишет, ибо она училась в одной школе с нашей маменькой {Т.е. также, как и Евгения Яковлевна, плохо знает грамоту.}. Впрочем, она очень умная, развязная и начитанная девушка, но почерк и орфография подкузьмили, так что я, увидевши в первый раз ее почерк, не поверил сначала.
Теперь просьба. Если ты будешь уведомлять меня о передаче писем моих к Марье Францевне, то пиши отдельно на клочке, если возможно, запечатанном, потому что мне не хочется, чтобы всякая Ma лезла с своим носом разбирать твои письмена, адресованные ко мне. Вукову Павлу Ивановичу пожелай от меня доброго здравия и вящего усердия служить по звонку, и если не трудно, напиши, кто теперь в VIII классе.
У нас все обстоит благополучно и все за исключением карманов здоровы. Николай начал новую картину: ‘Карантин в Таганроге’, в таком виде, в каком он виден с mare prostibulum {С морского торжища (лат.), здесь — с пирса. Игра слов: сочетание несоединяемых значений ‘таге’ — море, ‘prostibulum’ — проститутка — породила гимназическую шутку.}, причем у него утренняя заря выходит из-за кампанейской мельницы. Мама хочет забрать в Москву Англичан и думает совершить это после дождика в четверг. Напиши, пожалуйста, был ли ты на именинах у Людмилы Павловны? Я удивляюсь, как у отца быстро меняются мнения. Прежде он не позволял никому сказать что-либо худое о своем брате с его супружницей, а теперь не пропускает случая покостить их, чего, впрочем, они вполне достойны. Раз даже он дошел до того, что, говоря про них, сказал: ‘Книжники, суккины дети’. Мне, братец, кажется невозможным такое отношение братьев друг к другу. Мне кажется, что я, в случае нужды, готов продать последние штаны и отдать брату, равно и каждый из нас так. А они — черт их знает. Когда я спросил отца, почему его родной брат так безучастен к его положению?— он ответил: ‘А хтож его знает?!’, а мать вставила: ‘Это все, прости Господи, согрешила я, грешная. Людмила Павловна его мутит. Да вот,— прибавила она,— когда и ты женишься на своей М.Ф., то и ты перестанешь заботиться о братьях’. А Николай изрек: ‘Пусть он только мне полуштоф купит, а там будь он проклят’. Селиванов, по моему мнению, тысячу раз прав, подстрекая мать против св. отцев. У Николая явилась новая привычка: при прощаньи вместо ‘прощай’ говорить ‘адио леонора’. Когда ты будешь писать в Москву, припиши, пожалуйста, в конце: ‘адио леонора’, чем премного обяжешь меня.
Твое последнее письмо произвело очень много фурора. Чохов в это время был у нас и хохотал от души. Люблю, брат, я сего человека и вполне убежден, что и ты полюбил бы его. Зубы у меня страх зудят, просто до зла. Нынче ночью я со зла от боли откусил кусок одеяла, так что в этом отношении превзошел Николая, съевшего рукав пальто. Миша и Ma так привыкли к Москве, как к Таганрогу, особенно Миша. Здорово изучил шестиверстовое расстояние от Кремля к городу и от города к Садовой. Да не удивит тебя слово ‘город’. Этим словом не обозначают римского urbis и греческого и немецкого Stadt. В Москве центр urbis есть кремль, кругом обнесенный стеною, представляющей треугольник равнобедренный. Около основания этого треугольника построй квадрат, и ты получишь то, что в Москве называется ‘городом’. Проще: вообрази букву А (аз), он состоит из вершины, т. е. А и трапеции. Трапеция сия в Москве наполнена лавками, магазинами, заключает в себе Ильинку, Варварку, Солянку (это улицы), Никольскую, синодальную типографию, народный театр и чертову гибель церквей. Это расстояние громадно. Вдвое громаднее расстояние от города до Цветного бульвара и Садовой, где живут фатер и вся яже с ним. Но Мишку ничто не устрашает. Он знает все это пространство, как свои 6 1/4 пальцев. Куда бы его ни послали — всюду пойдет, даже туда пойдет, куда голова не лезет.
Передай поклон Ване. Ему я скоро отдельно напишу. Поклонись от меня Директору, если только твои отношения к нему позволяют это. Я ему несколько раз писал, но по великой его лености ответа от него не получил. Теперь, когда я тебе пишу, вечер, и я пью чай с колбасой и почти со слезами по причине больного зуба и курю папиросу фабрики ‘Саатчи и Мангуби’. Если для тебя возможно, вышли мне табаку получше. В Москве трудно найти хороший табак. Все такая хуевина, что чертям тошно. При первой возможности я пришлю тебе деньги за табак или на табак, смотря по обстоятельствам. Если увидишь Ивана Васильева, поклонись ему до земли.
Настроение мое душевное — самое скверное. Скучно за… Впрочем, это тебя мало касается. Думаю в Таганрог приехать, да денег не достану. Желаю тебе всего лучшего. Жду от тебя ответа на это письмо и думаю, что ты не замедлишь.
Не кстати. Если у вас в гимназической вивлиофике есть ‘Космос’ Гумбольдта, то советую тебе почитать его. Божественная книжица. Потом Гюйо ‘Природа и человек’. А за тем серу тебе на голову и посоветую размазать так, чтобы по усам не текло, а в рот попало.

Твой А.Чехов.

-5-

Александр

17 декабря 1876, Москва

Отче Антоние!
Посылаю тебе 15 руб. и приглашаю тебя приехать в Москву на праздники. Твой приезд доставит большое удовольствие всей семье. Постарайся выехать так, чтобы на праздники быть уже в Москве. Пользуйся случаем. Я ожидаю тебя на вокзале. Если же, буде, меня там не будет и Николая тоже, то бери за три гривенника извозчика и езжай ‘к Николе на Драчи, в самую Драчевку, дом Полеваевой’. Обратный путь на мой счет. Кланяйся Директору и Ване. Его я не приглашаю, поелику денег нет.

Твой А.Чехов.

P.S. Твой приезд для родных — секрет.

1877

-6-

Александр

4 февраля 1877, Калуга

Отче Антоние!
Приветствую тебя из града Калуги. В оном обретаюсь. Гощу у своих. Сестры, чудный, милый народ. Тетушки тоже. Все шлют тебе поклон. Кланяйся иже во святых отцу нашему… Желаю всего лучшего. Если будут деньги, приезжай в Калугу. Это мое искреннее желание.
От души целую тебя.

Твой А.Чехов.

Ивану поклон.

-7-

Александр

27 февраля 1877, Москва

Толстобрюхий отче Антоние.
Да возвеличит Господь твое чрево до величины осьмиведерного бочонка и да даст тебе велий живот и добрый. Теперь по милости всевышнего я напишу тебе следующее. Если у тебя целы те 15 руб., кои я тебе прислал, то приезжай в Москву. Отсюда я как-нибудь тебя отправлю. Как-нибудь сколочусь. Пока денег, определенных на это, у меня нет, но, быть может, Бог даст, будут. Приедешь ты, пожалуйста, ко мне на квартиру, а не к родителям. Я этого хочу и надеюсь, что ты исполнишь мою просьбу. Хочу я этого по следующим причинам. Во-первых, потому, что я живу один и, стало быть, ты мне не помешаешь, а будешь дорогим гостем, во-вторых, потому, что у родителев всего две комнаты с пятичеловековым населением (живущий тут же пес не в счет), в-третьих, обстановка у меня гораздо удобнее, чем у них, и нет ни оподельдоков, ни Ma, ни 2 ма, вечно плачущей по каким угодно причинам. В-четвертых, нет у меня пьянствующей безобразной Гавриловщины, а в пятых, живя у меня, ты будешь свободен делать что хочешь и идти куда хочешь. Предлагаю я это все тебе не вследствие каких-либо контр с семьей, а просто из желания тебе же лучшего. Моя квартира от квартиры семьи близко, а потому ты можешь бывать у нее как угодно часто. Говорю я это все потому, что считаю себя несколько вправе говорить это. Ты знаешь, что мама всегда богата, когда около нее ее киндеры. Стало быть, ты обогатишь ее своим приездом.
Но вместе с тем никто из обогащающихся тобою не хочет открыть кошелька для снабжения тебя деньгами для дороги. Всякий же отверзающий кошель расчитывает на прибыль. Поэтому я вправе завладеть тобою в Москве. Впрочем, не думай, что я хочу предъявлять какие бы то ни было права на тебя. Отнюдь нет. В Москве ты так же свободен, как и в Таг. Можешь квартировать, где тебе угодно, хотя бы даже в гостинице. Я за это не в претензии, но пою тебе эту длинную песню потому, что желаю доставить тебе более удобств. Решение вопроса зависит от тебя. Предупреждаю тебя, что у родителев ты будешь спать на полу и пользоваться всеми газами и туками из кухни. Если же ты остановишься у меня, то окажешь мне громадное удовольствие. Николай не знает, как вырваться от них. Обещает четыре раза в день уехать от них и пять раз остается. Бедствуют они довольно солидно. Коля и я помогаем им. Они от нечего делать сходят с ума на такую тему: ‘Надо поместить Ma на казенный счет в институт и не откладывать этого’. Резонов они никаких не принимают и не хотят понять, что в феврале и марте не принимают учеников и учениц никуда, а тем паче на казенный счет. Походили Ma с 2 Ma и воротились ни с чем. Мишка получает табель отметок, где всего только одна тройка, а остальное пятерки, виноват, брат, не пятерки, а колы, так что его журнал представляет ряд прямоугольников с весьма толстыми диагоналями.
Мама жалуется на меня, что я не живу с ними. Я на это отвечаю, что она эгоистка. Это вот почему. Я работаю. Зарабатываю малую толику денег, из коей уделяю часть им. За эти деньги, мною заработанные, я имею возможность иметь хорошенькую, удобную комнату, приличный, здоровый стол и чистое белье, а главное — тишину и спокойствие, где не раздаются плачи биемых и гласы биющих, где никто не чадит, не беспокоит и не мешает. Занимаюсь я plurimum {Большей частью, преимущественно (лат.).} по ночам. Что же было бы, если бы я засел ночь у них? Сколько бы охов по поводу керосину? Замечательный они народ. Никто из них ни разу не спросил меня, есть ли у меня деньги, откуда я их беру, чем зарабатываю и много ли их у меня? Им до этого дела нет. Они знают только, что ежемесячно в определенный срок получат 5 руб. от меня, и не в счет абонамента раз восемь в месяц пришлют за деньгами взаймы (отдача на том свете горячими угольками). Они видят, что я всегда прилично одет, блещет белье, перчатки и цилиндр, и вполне убеждены, что я миллионер. Они упрекают меня, что я живу в роскоши, а они нет. Слушай же перечень моей роскоши за февраль.
Доход:
За три листа начертательной геометрии получено 6 руб.
За 2 листа дифференциалов 4 руб.
За переписку трех листов химии 3 руб.
Итого 13 руб.
Расходы:
Родителям 5 руб.
Сестре башмаки 2 50
Дано взаймы родне 1 руб.
Другой раз родне 2 руб.
Итого 10 руб. 50
Итого у меня осталось на целый месяц 2 р. 50 к. Квартира стоит 6 руб. Стол 7 руб. и освещение с бельем 2 р. Итого 15 руб. В кассе же состоит 2 р. 50, значит, в кармане минус 12 р. 50. Чтобы уничтожить этот минус, спущен плед и часы. (Послезавтра они будут выкуплены.) Вот моя роскошь, которой меня попрекают. Ем я скоромное, поста у меня нет. Маменька по этому поводу плачет о моей душе. Нет, брат Антоние. Не видят они дальше носа ничего. Отец не добывает, а у них расходу 25 руб. Вывозим мы с Николаем, а все-таки, брат, мы ‘не расположены к семейству и смотрим как чужие, так и норовим, как бы удрать’. А не норови я удрать, так не мог бы я заниматься и работать, с горем пополам спал бы на полу и не был бы свободен… и не помогал бы им. Нет, видишь, я в роскоши оттого, что в комнате чисто да сам чист. Но довольно об этом. Если приедешь, то хорошо сделаешь. Назад отошлю тебя. Я тебе откровенно высказал, почему я зову тебя к себе, и думаю, что мне не придется раскаяться в излишней откровенности.

А.Чехов.

P.S. Посылаю тебе свою карточку. Ване моя была послана без моего ведома, когда я был в Калуге. Это без меня маменька распорядилась.
Ради Бога ответь на следующие вопросы:
1) Получил ли ты письмо мое из Калуги?
2) Получил ли ты тоже из Москвы одновременно с Иваном адресованное в гимназию?
и 3, 4, 5 — 10 000) Как живет Марья Францевна?

-8-

Александр

1-я половина марта 1877, Москва

Громкодрищущий отче Антоние!
Я получил несколько писем от тебя и на все их отвечаю сразу. Читал я их все, как подобает читать твои письма. Тятенька даже прослезились. Я не лгу, а пишу правду. Ей-богу, прослезились. Сначала задрожал у них голос, потом они шморганули носом и, наконец, утерли сухие глаза. Маменька же, выйдя из кухни в папашином летнем пальто и с запачканными руками, сказала: ‘Как? Как? Прочти еще. Я этого не слыхала’. Тятенька прочли еще раз, хотели опять прослезиться, но уже не могли. Творят они чудеса. Но об них после. Сначала о себе. Получил я от дяденьки Митрофана Егоровича, иже во святых отца нашего купчины, письмо, исполненное велия благолепия и поддельного чувствия. Окончание сего письма, весьма искусно пригнанного к концу листа, было: ‘Обнимаю тебя, как друга, как брата. Молись Богу’. Положим, чувства много, но и пафоса тоже. Живу я себе отдельно от родни, хваля Бога по вся дни живота тятенькина. Обитаю по-прежнему на Драчах в благословенной области борделей и жулья. Кстати, как поживает Потоцкий? О себе довольно.
Теперь о родичах. В квартире их свой клуб. Часто по вечерам собираются Чоховы обоего пола, Свешниковы и вообще вся Гавриловщина, воодружают на столе неисчислимое (даже для математика) количество бутылей и зачинают систематичное осушение оных. Осушение сначала идет тихо, степенно и благовоспитанно. По мере же промачивания гортаний голоса очищаются, и ярые любители согласного пения начинают вельми козлогласовать единовременно ‘Достойно есть’, ‘Ныне отпущаеши’ и ‘Лучинушку’, отчего выходит весьма согласное пение, услаждающее слух и трогающее за душу. Оба же Махайла трогательно заботятся о поющих, один вследствие молодости и быстроты ног бегаючи за ратафией и необходимыми к ней аксессуарами, а другой — наполняя неприметно осушаемые рюмки. И все идет согласно и чинно, услаждая друга и по временам лобызаясь в заслюненные от сладости уста. Иногда же некто, дирижировавший во дворце, тщится придать концерту еще вящую сладость, помавает десницею семо и овамо, внушительно поя ‘Достойно’ на ухо поющему ‘Лучинушку’. Жены же благочестия исполняются и, откинув ежедневные суетные помышления, беседуют о возвышенных материях, как то: о лифах, тюрнюрах и т.п. Долго таковая беседа продолжается, дондеже ризы не положатся вместе с облаченными в них. Григорий же, пиющий без конца, глаголит:
— Нет, дядюшка, нет, ‘Достойно’ не так поется. Ведь я вам племянник? (рыгание) Даже тетушка тут…
— Яко прославися,— говорят тятенька.
— Ей-богу,— ответствует Григорий.
Когда же бутыли пустеют и часы, по словам компании, указывают пол-аршина 4-го пополуночи, все общество приглашает возниц для благополучного доставления себя на квартиру, куда входят без шума и чинно, благоговея перед сном всеведущего хозяина Гаврилова.
По отъезде компании жены, числом три, как то: матерь наша, дщерь ее Ma и племяница Ли — стелют на полу обширную постель и ложатся все, присовокупляя к себе по краям в качестве охраны целомудренного тятеньку (который одначе норовит лечь подле Лизы) и орошающегося художника. Набегавшийся же Ми спит на полатях с щенком, откуда сей последний весьма часто обрывается.
На днях, сиречь сегодня, произошел казус. Я имею обыкновение заниматься по ночам и зачастую просиживаю вплоть до утра. Посему я часто позволяю себе спать до 11, до 12 часов. Сегодня я спал таким же образом до 12 часов, или по крайней мере собирался спать до этих пор. Вдруг утром в 9 часов стучат. Иду отворяю, оказывается Мишка. Он, видишь ли ты, уходя утром в гимназию, упал и разорвал себе брюки и пальто. Пока ему починяли, время ушло, и он опоздал. Посему он явился ко мне за запиской к инспектору. Я, к несчастию, взял на себя ведение дела с гимназией. Написал я ему записку, обругал его и улегся.
Через полчаса опять стук. Является Ma. ‘Что тебе?’ — ‘Мамаша плачет и зовет тебя поскорее. Там папаша бранится с нею и обвиняет ее, что ты не даешь нам деньги, а тратишь их Бог знает куда… и т.д.’ Ругаюсь, одеваюсь и еду. Дорогой Ma говорит, что они боятся, чтобы я не женился. Ладно. Приезжаю. Что такое? Маменька в кухне в пальто, вся в саже, а тятенька благолепно сидит в зале и починяют шубу. Маменька ревут и голосят, а обидчик тятенька благодушнейше говорят: ‘Сели здоровы?’ Я, понятно, за разборку принялся. Оказывается, что тятенька обидели маменьку, назвавши ее дурой. Далее следует слезный рассказ о том, что я не люблю деда, что я не живу вместе и что не отдаю своих денег им по милости маменьки. Маменька-де не велят мне любить деда и т.д. Тятенька, пока супруга их, а моя маменька, с причитаниями и слезами рассказывали это, все молчали и под конец глубоко вздохнули и сказали: ‘Блажен муж иже не иде на совет нечестивых’. Потом тятенька объявили, что они больше на семью работать не могут. Когда же я спросил: что же они сделали до сих пор для семьи и что они такое работали и каким таким трудным делом занимались?— они ответили: ‘Воззрите на птицы небесные’ и т.д. Тятенька работают на поддержание семьи только теплыми молитвами, ходя по церквам, теперь же они и этак работать не хотят. Что дальше будет — неведомо.
Кончилась эта история тем, что порешили: во-первых, чтобы я отдавал свои деньги им: я выложил 23 су из кармана. Больше нет и достать неоткуда. Во-вторых, чтобы я не жил в роскоши, т.е. отдельно от них, а переехал бы к ним. С этою целью они дадут мне отдельную комнату, где я буду жить вместе с Николаем, Михаилом и тятенькой. Я на это согласен с условием, чтобы никто в мою комнату не ходил и чтобы я ее запирал. ‘Как же я в кухню ходить буду?’ — спрашивают маменька. В-третьих, чтобы я их любил и уважал, и в-четвертых, чтобы не женился. Бедная, родная М.Ф.! Каково ей икается! Да разве я могу променять ее на кого-нибудь? Разве я могу не любить ее или позабыть? Да будут покойны тятеньки и маменьки! Никакой черт не заставит меня жениться. Да будет ведомо им, что только одна она вступит хозяйкой в мой дом. Но это будет не раньше того, как я буду вполне обеспечен и заткну глотку родителям. Не принимай слова ‘заткну’ в обидном смысле. Я хочу сказать ‘обеспечу’. Тятенька и маменька успокоились. Николая никогда нет дома. Жаль беднягу. Маменька заботится только о том, чтобы накормить его да чтобы он слушал, как она плачет, а чтобы сделать ему жизнь поудобнее, посноснее, она не думает. Довольно об этом. Жить вместе с ними — каторга. Вечно ругаются, вечно плачут и чего хотят — сами не знают.
Слушай, Антоние, за твое письмо об эмансипации я жму тебе руку. Хорошо написал. Я прочел его своей хозяйке. Она только носом покрутила и сказала, что если бы ты приехал, то она сумела бы заставить тебя отказаться от твоих мнений. Я ей пожелал успеха. Меня увольняют из университета за невзнос платы. Ты просишь пообещать тебе отправить тебя обратно в Т-г, если ты приедешь. Обещать тебе кроме меня некому, а я не могу, потому что лишился урока. Если же ты приедешь, то общими силами отправим назад. Приезжай. Ради Бога, если есть возможность, дай мне хоть какую-нибудь весточку о Марье Ф. Ради Бога. Передай поклон Селиванову. Я думаю, он рассказал тебе о моем житье-бытье, насколько он мог его видеть. Передай поклон Директору. Пиши, пожалуйста. Дядьке поклон. Ивану Васильеву самый низкий. Николай делает здоровые успехи по рисованию. Из него выйдет прок. Передай Ване, что о его книжице хлопочет папа. Логарифмы я прислал бы тебе свои, да они мне надобны. До свидания.

Твой А.Чехов.

Поклон Ф.Я.Долженковой с ее единоутробным чадом.

-9-

Александр

23 июня 1877, Кромы, Жизлово

Отче Антоние!
Я получил твое письмо 22-го июня. Пришло оно ко мне так поздно потому, что свершило двойной рейс из Тангания в Москву и из Москвы в деревню, в коей я проживаю. Ты требуешь, чтобы я поздравил тебя с переходом в 7-й класс. Изволь, поздравляю и прибавляю к этому, что ты теперь близко к берегу, и я от души желаю тебе счастливо доплыть до него. Относительно Цюрихского университета я скажу тебе притчу такую. Когда я был в VI и VII классах, то Цюрих составлял мою заветную мечту, а когда я попал в Москву и познакомился с российскими университетами, то решил дело так: благодарю тебя, Боже, Авраамов, Исааков и т.д. за то, что я не попал в Цюрих. Это вот почему. Русский язык я знаю совершенно, а немецкий недурно, и при совершенном знании русского языка я не могу вполне понять весьма многих лекций, несмотря на все к этому стремление. Спрашивается, что было бы со мною, если бы я слушал эти лекции на немецком языке? Ясно, что обратился бы в олуха царя небесного. У меня под руками обширная немецкая библиотека и два товарища, даже паче русского языка сведующие в немецком диалекте, и тем не менее я с трудом читаю Гте и Гейне, а Спинозы и Гегеля совсем не могу читать. Что же было бы в Цюрихе? А ты, я думаю, согласишься, что один Топоров вполне языку не научит, а тем более в Таганроге, тобою некому заняться. А отсюда следует, что если ты поставишь локомотив немецкого языка на рельсы благоразумия, то первая станция, к которой ты приедешь, будет российский университет.
Чем наши университеты плохи? Их ведь у нас много, и в каждом свой славящийся на всю Русь факультет. Хочешь быть медиком — езжай в Петербург, хочешь естественником — в любой, кроме Казанского, хочешь математиком — в Московский, хочешь филологом — в Московский и Дерптский, хочешь юристом — куда хочешь, везде плохо. Лучший естественный факультет в Одессе. А в Германию зачем ехать? За философией и теологией? Не думаю, чтобы ты восчувствовал призвание к одному из сих факультетов. А слюнявым немцем-схоластиком можешь легко и в России сделаться, да честь не больно велика. Впрочем, ты можешь надеяться на что угодно, и поступать как угодно, и ехать даже в Патагонию или в Нахичеванский университет, где всему учат: ‘стрычь, брыть, учат мозол вирезывать’. Это лично мое мнение и пригодное только для меня. Ты же можешь согласиться и не согласиться с ним, а что ты ‘не без толкастики’, как ты пишешь, то об этом и спору быть не может.
Теперь далее. В Петербурге я точно был. Видел Мерхилюка, Гребенщикова и Грохольского. Петербург мне не понравился. Пишу по твоему желанию кратко. Исаакий велик, богат, но темен. С его вершины виден весь Питер. Казанский собор чуден и хорош и также темен. Нева холодна, неприятна и бурлива. В мае без теплого пальто ходить нельзя. Летние ночи светлы, как пасмурный день, и я на деле проверил пушкинское: ‘Пишу, читаю без лампады’. Что ты отправляешь Ивана в Москву — то это, надо полагать, Господу угодно. Быть может, он уже теперь, когда я пишу, в Москве. Поместить его в учительскую семинарию — значит на веки веков завязать ему глаза и посадить на вечное 250-рублевое годовое жалование, за разными казенными вычетами не превышающее 200 руб. Впрочем, это опять-таки [вырезано около 6 строк] поездку в Москву меня благодарить не за что и не к чему, по пословице ‘кто старое помянет, тому око вон’. Поумнел ты, я думаю, не на грош, а на пятак, и то слава Богу. Далее пишешь ты, что ты не завидуешь комфорту, который ты встретил у меня, что ты ненавидишь его. На это я тебе отвечу только одно, что ты, вероятно, имеешь весьма узкое понятие о комфорте как о необходимом спутнике всякого мало-мальски чистоплотного человека. Далее пишешь ты о нашей полусамостоятельности, которой ты обладаешь. Значения полусам… я не понимаю и даже не могу уловить той мысли, какую ты хотел высказать, а потому умалчиваю. Психолог ты, откровенно говоря, весьма плохой и отнюдь трех не стоишь, поелику ты психологии как науки не изучал, равно и мы психологи плохие. Пишу я тебе это как ответ на твой вопрос. Ты спрашиваешь, чему ты позавидовал? Я думаю, что, вероятно, ты позавидовал свободе нашей ничем не стесняемой умственной деятельности. Если не угадал — извини — не психолог.
Ты пишешь, что ты заставил отчалить всех барышень от себя. Я нахожу это и разумным и неразумным. Неразумным потому, что, не имея дела с бабами, ты выйдешь в свет [далее вырезано несколько строк]. Ну да, впрочем, довольно. Теперь я знаю, ты найдешь себе тысячи оправданий, но со временем ты увидишь, что я прав, и ты не будешь в состоянии обернуться в свое прошедшее без улыбки. Не нужно быть поклонником баб, но не нужно и бегать их.
Пиши. Мой адрес: г. Кромы (Орлове, губ.), усадьба Жизлово, Василию Павловичу Малышеву для передачи А. П. Чехову.
Прощай.
P.S. В предыдущем письме я просил тебя, если возможно, достать мне пару билетов на проезд по Курской железн. дороге, но ответа не получил, а потому жду его.
NB. Сообщи поправильнее твой адрес, я вечно сбиваюсь.

А.Ч.

-10-

Александр

10 сентября 1877, Москва

Антоне!
Вчера я получил твое желтое письмо от 30-го августа. Путешествовало оно ровно 10 дней (восемь у тебя в кармане и два в вагоне). Благодарю тебя за поздравление с ангелом. Теперь скажи на милость, что обозначают твои намеки на дворянство? Написано до такой степени темно, что я ровно ничего понять не могу. По всему видно, что в данном случае ты употребляешь слово ‘дворянин’ в насмешку, ты, может быть, и прав, но, сколько мне помнится, я не подавал тебе повода относить это ко мне. Пишу я это тебе потому, что в твоем письме много темных мест, которые дают повод думать, что тут есть какое-то недоразумение. Так, например, ты пишешь: ‘В последнем письме Вы, молодой человек, пишете, что и в пансионе Вас не отдули только потому, что Вы дворянин’. Во-первых, о каком это пансионе говоришь ты и, во-вторых, когда, за что и про что меня дуть хотели. Насколько мне помнится, я послал тебе мое последнее письмо из Кром и в нем ни о дворянстве, ни о пансионе речи не было. О Гте и Гегеле — может быть, да, должно быть потому, что исключительно занимался ими. Далее ты воспеваешь хвалебную песнь моему дворянству, поздравляешь меня, просишь произвести Николу во дворяне, не забыть и тебя, грешного, и, наконец, пишешь: ‘Если уж и в пансионе — в этом захолустье узнали какими-то судьбами, что Вы дворянин, и не били Вас по шеям, то не мудрено, что скоро весь свет узнает о Вашем дворянстве…’ Объясни, Христа ради, что это за пансион, за захолустье, а главное, где оно, и главнейшее: сообщи, откуда ты взял все это? Я готов биться об заклад, что ничего подобного не писал тебе, поелику о дворянстве никогда не думаю, а бить меня никто не покушается. Если бы ты не сказал, что почерпнул этого в моем последнем письме, то я принял бы все это за твое, шутейства ради, измышление. Муттер говорит, что, вероятно, кто-нибудь под мою руку написал и полагает, что это опять какая-нибудь ‘напасть’ на меня… Но так или иначе, я убедительнейше прошу, пришли мне объяснение своего этого письма.
Далее ты спрашиваешь о моем завещании. Правда, я труп свой подарил анатомическому театру, но спешу успокоить тебя. Там нужно только мое мясо, а костей не требуется, поэтому я с охотой отдаю их тебе для продажи на фабрику за 15 к. вместо бараньих. Твоей заветной мечте, как видно, исполниться не суждено, ибо я, как студент, в ополчение не иду, и мое мясосложение здесь ни при чем.
Напрасно ты поздравляешь фатера с получением места. Он нигде не служит. Втерли было его в какую-то управу благочиния, да через неделю дали отставку за неспособность к составлению бумаг. Он так рассказывает о себе: ‘Дадут мне бумагу, а я не знаю, как ее сочинить, скажут мне, а я пока дойду до своего места — и забуду’. Маменька просто в восторге, и день и ночь слезы льет. Просит: ‘Когда будешь писать деточке моему дорогому Антоше, так скажи ему, что папаша без места и за квартиру платить нечем, так и напиши ему, он мне сочувствует’ и т.д. В таком роде. Относительно иерееподобного мужа сказать тебе нечего. Калуцкую свадьбу опишет ему Николай, потому что я в своем описании не удержусь от ядовитости и поджигательства.
Итак, еще раз прошу тебя, напиши мне, что это за чертовское пасквильное письмо мое, дающее тебе право так нескромно и ядовито трунить надо мною? Даже, если можно, пришли мне его, дабы я воочию убедился… Относительно М.М.Чохова ты прав, с ним нужно держать ухо востро и держаться подальше. Кланяются тебе моя жена и детишки все без исключения, а старший все пристает: ‘Папа, где дядя Антошка?’ Такие, брат, у него воинственные наклонности, все говорит: ‘Дяде Антошке по уху, по морде’, а мой новорожденный протягивает к тебе ручонки и шлет тебе улыбку (Творение Митр. Чех. Глава X, ст. 28).
Жена обижается, что ты не пишешь ей, и обвиняет тебя в недостатке родственных чувств. Иван учится немецкому языку, сестра в Филаретовском. Новостей нет. В университете серьезные занятия начнутся 20-го сентября. Пожалуйста, напиши объяснение, иначе мне придется думать, что по Таганрогу опять ходит какая-нибудь хуевская сплетня на мой счет. Пиши мне в Университет. Поклон Селиванову.

Твой Александр Чехов.

-11-

Александр

1 октября 1877, Москва

Глубокопочитаемый отче Антоние!
Твое письмо я получил, но не отвечал тебе долго потому, что, находясь в страшном безденежьи, не имел марки. На твое желание вести переписку я отвечаю полной готовностью, если только не будет денежных препятствий. Мы все здоровы. Табак от тебя получен, за что я тебя и благодарю, и ругаю. Последнее произвожу за то, что ты не прислал при табаке бумаги, которая в Москве дороже табаку. Посему моя доля табаку еще не выкурена, хотя я иногда и употребляю для папирос ‘Ведомости Московского обер-полицеймейстера’. Ты будешь очень недурно делать, если в своих письмах будешь присылать по малой толике ‘бумажки’. Нового нет ничего, за весьма малым исключением. А исключение это таково: на днях последовали реформы, весьма неприятно отразившиеся на московском населении… дома Чеховых, именно в спальной на стенке вывешено весьма чисто и изящно разлинеенное и зело каллиграфически и со тщанием написанное ‘Росписание делов и домашних обязанностей для выполнения по хозяйству семейства Павла Чехова, живущего в Москве’.
Где определяется, кому когда вставать, ложиться, обедать, ходить в церковь и какими делами заниматься в свободное время именно:

От 5 ч.— 7 часов

Николай Чехов 20 лет. По усмотрению (кого? и чего?) и внутреннему направлению
Иван Чехов 17 лет. По хозяйственным наблюдениям и согласно сему расписанию!? (Сии знаки в оригинале, и они выражают необычайное удивление самого автора)
Чехов Михаил 11 лет, Чехова Мария 14 лет. Хождение неотлагательное в церковь ко всенощ. бдению в 7 ч. и ранней обедне в 6 1/2 и поздней в 9 1/2 часов по праздникам. (Ну а по будням? что?)
Затем следует еще отдел под именем ‘особый отдел’, но в нем ничего не написано, должно быть, вследствие того, что Павел Чехов усмотрел, что все его семейство сотворено по образу и по подобию Божию, а потому и ничего ‘особого’ найти в нем не решился, о чем с прискорбием свидетельствуют пробелы. Не должно, впрочем, отчаиваться, быть может, когда-нибудь изобретательный pater familiae {Отец семейства (лат.).} измыслит что-либо. Поговаривают, будто в этой графе у Михаила стоит: ‘вытирать сапоги тряпкой’, а у Маши: ‘чесать голову поаккуратней’, но досконально еще неизвестно. Засим следует: ‘Примечание: Утвердил отец семейства для исполнения по росписанию. Отец семейства Павел Чехов. Не исполняющие по сему росписанию подвергаются сначала строгому выговору, а затем наказанию, при коем кричать воспрещается. Отец семейства Павел Чехов’.
Явившийся ко мне на днях член семейства Михаил Чехов 11 лет сообщил, что он подвергся наказанию за то, что проспал лишние 8 минут и не посмотрел на расписание, причем в оправдание не было принято никаких доводов, даже и того, что человек спящий, если и станет (каким-либо чудом) читать расписание, то все-таки ничего не уразумеет. По сему поводу вышло виновному изустное дополнение расписания: ‘Ты встань и посмотри на расписание, не пора ли тебе вставать, если еще рано, так поди опять ляжь’.
На что виновный возразил, что он еще вчера вечером смотрел на расписание и знает, что ему всегда вставать написано в 6 1/2 часов, а потому, имея расписание в голове, считает лишним вставать по утрам удостоверяться в том, что за ночь цифра не изменилась. Возражения на такое дерзкое противоречие не последовало.
Не знаю, сообщал ли я тебе, что неделю тому назад отец семейства разбудил утром члена семейства Ивана Чехова и послал его без штанов в сарай за штанами. По поводу сих штанов между отцом и членом семейства последовало препирательство, закончившееся тем, что член семейства отправился в сарай и начал там искать штаны, а отец семейства последовал за ним и по таганрогскому обычаю начал учинять мордобитие. Оскорбленный таким жестоким обращением член семейства Иван Чехов 17 лет разверз гортань и начал во всю мочь апеллировать. Сбежавшиеся на крик хозяева дома и члены семейства заставили отца семейства устыдиться и отпустить члена. За сим последовало со стороны хозяев объяснение и внушение с указанием на ворота, причем отец семейства невиннейше улыбался и глупейте отшучивался, на что смотревшая в окно мать семейства в горести воскликнула: ‘Ишь ты, лысая образина проклятая, он еще улыбается. Ведь говорила я, что эти два идола окаянные не уживутся’. Войдя в комнату, отец семейства заявил с приличной случаю физиономией, что он только ‘поговорить хотел Ивану, чтобы он повиновался’, причем прибавил: ‘Ссскат-т-тина, ммерзавец!!’
Однако пора закончить сию цидулу. Если возможно будет, отвечай мне поскорее, опять по тому же адресу. Жена моя кланяется тебе и за письмо тебя благодарит. Николай занимается, теплого пальто не имеет и дома почти не живет. Театры у нас в полном разгаре. Лучшими представителями на сцене — Самарин и Федотова. Желаю здравствовать. Есть к тебе большое дело, в следующем письме буду просить.

Твой Александр Чехов.

-12-

Александр

23 ноября 1877, Москва

Отче Антоние!
Сегодня я получил твою цидулу и, придя из Университета, сейчас же начал писать тебе сию грамоту. Когда я пошлю ее — неизвестно, ибо марки нет. Сегодня же я должен послать велеречивое словоизвержение дядюшке Митрофану, ибо он именинник есть. Безденежье у меня теперь образцовое. Хотел было послать Митрофану Георгиевичу телеграмму, но рубля не оказалось. Все у нас благополучно. Маменька плачет не так часто. Расписание — со стены исчезло. Я по-прежнему живу отдельно от родных, но у них бываю довольно часто. Мишке в гимназии не везет, так что, я думаю, его после экзаменов попросят удалиться, ибо по-латыни у него до сих пор отметка не заходит выше тройки, а двоек, а наипаче колов — обилие. Николай мечтает о золотой медали и звании свободного художника и поэтому ‘начал’ несколько картин. Я не совсем здоров, должно быть, от недостаточного питания. Если пришлешь табаку, то это будет весьма кстати. У маменьки живет Наутилус и с утра до ночи ссорится с ней, причем никто друг другу не уступает.
Живется, впрочем, слава Богу — ничего. Ивана я не видел уже давно. Он, как видно, избегает меня с тех пор, как одел мой черный костюм и ушел в нем. У Чоховых все тот же нравственный догмат: ‘Пить — умирать, и не пить — умирать, так лучше пить’. Не знаю, писали ли тебе, что в Москве была Катя с Петром Васильевичем. О Господи! Таких глупейших ослов, как эта благодатная пара, я никогда не встречал. О них даже нельзя сказать, что они ‘с ума сошли’. Право, будет вернее сказать ‘сошли с лестницы, с крыши, с подмосток’, ибо у них и ума никогда не бывало. Николай скоро будет дебютировать на сцене секретаревского театра (где ты еще не был), надеюсь, что он будет иметь успех.
Анекдоты твои пойдут. Сегодня я отправлю в ‘Будильник’ по почте две твоих остроты: ‘Какой пол преимущественно красится’ и ‘Бог дал’ (детей). Остальные слабы. Присылай поболее коротеньких и острых. Длинные бесцветны. Пожалуйста, не пиши мне более на такой мерзейшей бумаге. Трудно читать.
Новостей у нас нет никаких. Тете Федосье Яковлевне передай поклон. Селиванову также. Сообщи мне адрес Федосьи Яковлевны Долженковой и ее единоутробного чада. Что касается до лекций химии, то они тебе ни к чему не послужат по причине своей обширности и общности. Объяснения химических реакций в гальваническом элементе ты там не найдешь. Если же тебе нужно, то я сам изложу и пришлю тебе, только напиши обстоятельно, что именно тебе нужно. Я готов к твоим услугам. Впрочем, судя по тому, что я понял из твоего письма, я могу предложить тебе то, что ты найдешь приложенным к этому письму. Если я этим угодил тебе, то я очень рад. Если же не угодил, то напиши, и я ‘рад стараться’. Моя богопротивная жена не дает мне покою и говорит, что прилагаемый при сем листок никуда не годится. Но ты этому не верь, ибо бабы врут, а моя дражайшая половина в особенности. Наградил меня Бог женушкой. A propos. Гаврилову понадобилось несколько пудов рогов и копыт для пуговиц. Аще хочешь заработать малую толику, то сходи на бойни и узнай. Я не шучу и посоветую тебе помнить пословицу: Хуй железо пока горячо. Засим, как говорит один знакомый мне доктор (любимец моей женушки), имею честь кланяться.

Votre dvoue {Преданный Вам (фр.).} А.Чехов 1-й.

P.S. Да не подумаешь ты, что моя женушка есть миф. Она в самом деле существует и кланяется тебе.

1878

-13-

Александр

17 марта 1878, Москва

Отче Антоние!
Интересно знать, напишут ли тебе теперь, что я нравственный урод?! Думаю, что едва ли, ибо я переехал жить к маменьке и тятеньке вкупе с Корбо. Как мне живется — не спрашивай. Комнаты отдельной у меня нет. В той комнате, в которой я предполагал жить, обитает ‘жилец’. Съедет он очень скоро, когда — неизвестно, ибо он уже 1 1/2 недели просит не сгонять его.
Иван просто свирепствует. Вчера чуть не поколотил мать и при отце оказался таким ангелом, что я до сих пор не могу прийти в себя от изумления. Да и ехида же он, братец ты мой! Ей-богу, такого орахаря я никогда не встречал. Беда, да и только! Всюду норовит быть первым, съесть кусок получше и побольше, занять место повид-нее. С матерью вечно воюет. Ты знаешь нашу маменьку: она заставит его что-нибудь сделать и, получив отказ, пожалуется Богу и сделает сама. На днях он возмутил меня до глубины души. Дело было так: мать, истощив все средства заставить его что-то сделать, с грустью и свойственной ей только интонацией жалобы заметила ему, что он ничего не добывает, а потому и обязан помогать по хозяйству. Что же он ответил, как ты полагаешь? Он ответил, что он работать не обязан, что матери нет никакого до него, Ивана, дела и что его обязаны кормить, холить и лелеять, потому что его выписали из Таганрога в Москву!!! Ну, не холуй ли?!
Кстати нужно тебе сказать, что мать с каждым днем все гаснет и гаснет, как свечка. Сестра тоже очень больна и лежит в постели. Я в горе, которое, я думаю, ты поймешь. Николай быстро идет по пути успехов, славы и усцекания. Из него выйдет человек, художник (знаменитый) и сцык… В Москве господствует тиф, отчего в учебных заведениях экзамены начнутся и кончатся чуть ли не месяцем раньше. Позавидуй. Как-то ты пронесешься сквозь строй разной белиберды?! Чоховы по-прежнему — те же. За глаза поносят и в глаза лобызаются. Вспомнил! Нет ли у тебя чего-нибудь продать, из прежнего хозяйства? Мать страшно нуждается в деньгах. Мои и Колины достатки мало помогают, несмотря на нашу умеренность и нетребовательность. Вот еще: каков папенька? Когда ты прислал свое грозное письмо, направленное против меня,— я пристал к отцу, обвиняя его в клевете, или, вернее, в том, что он налгал тебе на меня. Патер поднял кисть руки ко лбу, шевельнул пальцами, как бы объясняя свою мысль, и сказал: ‘Это Антоша не понял: я ему (т.е. тебе) написал, чтоб он не заносился (?) насчет учености’. Это значит, что он предупреждает тебя (!), чтобы ты по поводу своей учености не взомнил о себе. В эту минуту он мне показался так не хитер и глуп, что я еле удержался от презрительного жеста. Да что делать? Не переделаешь. Теперь после моего переезда папенька не обращается ко мне иначе, как с словами ‘Сашенька’. Однако будет об этом. Я сознаю, что, пересказывая тебе эти дрязги, я сам проигрываю в твоих глазах, но что же делать, я думаю, мне, нравственному уроду, это простительно.
Сегодня мы получили табак. Да благословит тебя Господь. Он пришелся как нельзя кстати. Мама тебе кланяется и просит тебе сообщить, что она имеет тебе передать большое дело, но с досады никак не может собраться писать тебе. Николай не на шутку стал подыматься, что меня искреннейше радует. Ни к кому из братьев я так не привязан, как к нему. Славный он малый. Если есть возможность, дай мне хоть маленькую весточку о Марье Францевне. Ты меня обрадуешь. Поздравляю со смертью Ефросиньи Мельяновны. Погода у нас капризничает, то совершенно обнажит мостовую, то навалит полтора аршина снегу. За табак еще раз спасибо. Кланяйся Федосье Яковлевой и гони ее со чадом в Москву. Скорей и Алексей пристроится, да и ей повольготнее станет. Жму тебе руку и желаю всего доброго. Полагаю, что еще тебе кто-нибудь напишет, а потому подожду посылать письмо. Мама пишет тебе, что когда-то она кофе от тебя получила и что ей очень хочется взять Феничку, но что она боится, ибо Феничка баба роптючая (ропщущая), а мы нуждаемся, и что она ждет ее и не дождется.

Твой А.Чехов.

-14-

Александр

14 октября 1878, Москва

Отче Антоние!
Я читал два твои последние письма к родным, где ты и обо мне упоминаешь. Спасибо за память. Если захочешь мне писать, что очень желательно, то адресуй: Драчевка, д. бывш. Поливанова, кв. No 12. Сию квартиру занимает наша семья, с которой я теперь живу вместе. Каково твои дела? Мои идут понемногу. Да помогут тебе боги счастливо окончить курс. Бог даст, студенствовать вместе будем.
В последнем письме ты обещаешь прислать табаку. Хорошее дело сделаешь. Я хотел бы обеспокоить тебя просьбой: я хотел бы выписывать через твое посредство табак. У нас в Москве за тот табак, который в Таганроге стоит 1 рубль, надо заплатить по меньшей мере 2 р., а по моим средствам мне приходится курить всякую дрянь. Нельзя ли будет устроить это дело без особенных хлопот? Через неделю я выслал бы тебе деньги — но найдешь ли ты для себя удобным шляться для получения и отправления на почту? Мне хотелось бы ради удобства и выгоды выписать не менее 5 фунтов, но на сие денег не хватит, поэтому придется ограничиться только двумя. Это будет стоить: табак — 2 р., пересылка 31 к. и посылка тебе денег — 17 к., итого почти 2 1/2 р. На поверку выходит, что за 1 р. 25 к. можно курить превосходнейший табак. Если бы ты взял на себя труд исполнить без особенного ущерба мою просьбу, то я был бы очень обязан.
Ты напоминаешь о ‘Безотцовщине’. Я умышленно молчал. Я знаю по себе, как дорого автору его детище, а потому… В ‘Безотцовщине’ две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Невинная потому, что истекает из незамутненной глубины внутреннего миросозерцания. Что твоя драма ложь — ты это сам чувствовал, хотя и слабо, и безотчетно, а между прочим, ты на нее затратил столько сил, энергии любви и муки, что другой больше не напишешь. Обработка и драматический талант достойны (у тебя собственно) более крупной деятельности и более широких рамок. Если ты захочешь, я когда-нибудь напишу тебе о твоей драме посерьезнее и подельнее, а теперь только попрошу у тебя извинения за резкость всего только что сказанного. Я знаю, что это тебе неприятно, но делать нечего — ты спросил, а я ответил, а написать что-либо другое я не смог бы, потому что не смог бы обманывать тебя, если дело идет о лучших порывах твоей души. ‘Нашла коса на камень’ написана превосходным языком и очень характерным для каждого там выведенного лица, но сюжет у тебя очень мелок. Это последнее писание твое я, выдавая для удобства за свое, читал товарищам, людям со вкусом и, между прочим, С.Соловьеву, автору ‘Жениха из Ножевой линии’. Во всех случаях ответ был таков: ‘Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало и житейского опыта нет. Со временем, qui sait? {Кто знает? (фр.)}, сможет выйти дельный писатель’. Я от себя прибавлю: познакомься поближе с литературой, иззубри Лермонтова и немецких писателей, Гте, Гейне и Рюкерта, насколько они доступны в переводах, и тогда твори. Впрочем, этот совет не особенно весок, я рекомендую тебе только свою школу, в которой я учился и учусь. А из меня в отношении творчества ничего дельного не вышло, потому что время вспышек прошло, а за серьезный труд творчества приняться боязно — зело несведущ sum. Памятны мне всегда в этих случаях желания творчества слова Мефистофеля:
Он (человек) на кузнечика похож,
Который, прыгая, летает
И песню старую в траве все распевает,
Да пусть бы уж в траве — а то он сует нос
Во все: и в лужу, и в навоз.
Всегда в волненьи, вечно тужит
И в пищу взял себе какой-то ‘идеал,
Все вдаль влекут его желанья,
Но в нем ни капли нет сознанья,
Что он безумствует…
…И все, что близко и далеко,
Не может утолить души его глубокой.
Однако я заболтался и как-то невольно, начавши за здравье, свел на упокой. Запятые, пожалуйста, сам расставишь, если захочешь, и на слог не обидишься. Кстати, чтобы предохранить зубы на будущее время от боли, купи в аптеке Radix Tormentillae {Корень калгана (лат.).} на пятак, спирту на гривенник, настой одно в другом и каждодневно полощи зубы. 10 капель на рюмку воды. У меня уже около года, благодаря ежедневной чистке и этому полосканью, нет болей. Адью. Пиши.

Твой Александр Чехов.

Тетушка Федосья Яковлевна, напуганная пожарами и боясь сгореть, чтобы быть всегда готовой, ложась спать, облачается in omnia sua {Во все свое (лат.).} и даже в калошах. Смех, да и только! Это факт. Напиши ей об этом. Это она делала под секретом и думала, что никто не замечает.

-15-

Александр

17 ноября 1878, Москва

Глубокопочтенный Антон Павлович!
Написали мы с братом Николаем тебе по прилагаемому письму, но за неимением марок до сих пор не отправили. Поэтому они и залежались у нас. Теперь, случайно узнавши, что можно их послать с Лободой бесплатно, посылаем их.
Ты меня премного обязал бы, если бы узнал хотя что-либо о М.Ф. Мы вообще не богаты на финансы, а мамынька в особенности. Желаю тебе много лет здравствовать! Работаем помаленьку. Что Рейтлингер-папа поделывает? Поклонись ему от меня, если можешь. Скверно становится на душе, когда вспомнишь, что скоро надобно будет писать дядьке Митрофану хвалебное письмо по случаю его тезоименитства. Прощай.

А.Чехов.

Наутилус-Хелиус Божиею милостию помре от чахотки. A dame de coeur {Дама сердца (фр.).} Николая изменила ему и вышла замуж за эконома больницы. Художник наш храбрится, но видно, что на душе у него неловко.

1879

-16-

Александр

25 февраля 1879, Москва

Глубокопочтенный и достопоклоняемый
братец наш Антон Павлович!
Извини, голубчик, за то, что я долго молчал — писать было и некогда, и незачем, и нечего. Текущие события до такой степени неинтересны, что сообщать их тебе как-то совестно. Вообще наша московская летопись, я полагаю, тебе известна из газет, а частные житейские дела слишком пусты. В семье у нас все идет по обыкновению, мать вечно колотит себя в грудь при безденежьи, тетка вечно больна запором, лежит целые дни, охает, но не хочет принять слабительного. А у нас в аптеках такие слабительные, что их можно подавать на балах вместо десерта,— съешь и не узнаешь, что это было слабительное. Папа становится очень плох и вообще наклонен к параличу. С ним часто делаются головокружения, так что его поддерживают, чтобы он не упал. При этом мать говорит, что она сама не в силах удержать его от паденья, потому что он ‘ведь большой мужчина’. Лечиться отец не хочет, потому что и так ‘пройдеть’. Сестренка развивается, становится славной девкой. Жаль только, что она надорвалась. На нее в хозяйстве выпадают наиболее трудные и тяжелые работы.
Михал Палч тоже изменился к лучшему. Обижается, когда ему говорят ‘не пищи’, ибо он тонко козлогласует. Идет по гимназии он хорошо. Николай начинает новые картины и не оканчивает. Он теперь влюблен, но это не мешает ему бывать в Salon de Varit, канканировать там и увозить оттуда барынь на всенощное бдение. Он, между прочим, написал головку — прелесть как хорошо. Я по получасу стою перед нею и смотрю на ее единственный глаз (другой не написан). Иван — прежний Иван, но значительно омущинился и омосковился. Занимается перепиской бумаг и щелканьем Мишки по голове. Алексея я со времени его приезда видел только два раза. Он изменился к лучшему. Я — ничего жив. Обзавелся птицами певчими всех сортов и видов штук до 40, летают на свободе по всем комнатам. Радуют меня и всех. Тетка прикормила безобразную суку. Корбо во время яра носил ей все кости, которые ему давали, а, удовлетворившись, стал у нее отнимать, чем очень огорчает тетку, и за это из Карбиньки разжалован в Карбушку. У нас зачинаются экзамены — работы пропасть.
Как-то твои экзамены? Судя по твоему последнему письму, тебе не особенно живется! Полно, перемелется — мука будет. Мои дела — так себе. Сотрудничаю в ‘Свете и тенях’ — карикатурами снабжаю. У вас, я думаю, уже весна-красна, а у нас еще снеги идут. Когда я тебе пишу — снег хлопьями валит. Лиза замуж вышла. До сих пор с мужем на ‘вы’. Будет он рогат — это верно,— она его терпеть не может, а он ее любит. Венчал их такой поп, который слова не может выговорить, глухой и гугнивый. Я был шафером жениха, но несмотря на всю торжественность церемонии от души хохотал, слушая попа, и всех смешил. Я объяснил громко, что у попа когда-то язык был как следует, но он его как-то нечаянно, спьяну, дверьми прищемил, оттого он и гугнив. Поп строго посмотрел на меня и что-то забормотал, но Михал Михалыч важно заметил: ‘Отец ерей, продолжайте венчание’. После венца поп таки изловил меня и грозно прошепелявил: ‘Ты у меня смотри, марчишка!’ — ‘Поглядывай и ты у меня, старичишка’,— ответил я ему, садясь в карету. Поп вслед только посохом потряс в бессильной злобе. Впрочем, на кой черт я тебе это рассказываю?
Иван сейчас отправляется на Сретенку за коксом. Я целые дни с утра до ночи работаю в химической лаборатории, варю, жарю, кипячу, выпариваю. Вчера доварился до рвоты. Нужно было осадить окись магния сернистым аммонием. Я позабыл прилить аммиаку, от этого стал выделяться сернистый водород в таком количестве, что я, едва вдохнувши его, сейчас же вспомнил Фридриха. Передай поклоны Селиванову, иже во святых отцу нашему купчине Митрофанию и злочестивой жене Его Людмиле со чады и со всеми яже с ними.
Передай поклон Ipse и Маку. Кстати, сообщи, в Таганроге все еще думают, что я в Петропавловской сижу? У нас в Москве все тихо, о чуме говорить перестали. Рыбные торговцы пострадали. Покупая на масляной икру, я спросил у торговца: ‘Что, она у вас не из Ветлянки?’ ‘А бог ее знает’,— ответил он. ‘Вот те клюква,— удивился я,— а чума-то?’ — ‘Эх ма,— заявил купчина,— если бы икра была чумная, так мы первые давно переколели бы!’
Резонт действительно убедительный. Эту зиму мы с Николаем порядочно покутили, побывали раза четыре в Стрельне. Я думаю, ты знаешь, что такое Стрельна? Это роскошный ресторан в глухом лесу в Петровском парке. Побывать в Стрельне — это верх кутежа. Однако, прощай, надо спешить на Гебуртстаг к товарищу.

Твой А.Чехов.

1880

-17-

Александр

1 августа 1880, Москва

Милостивый государь! Антон Павлович!
В наш просвещенный 19-й век, когда сети железных дорог подобно паутине обтягивают и обтягивают земной шар, когда телеграфные проволоки изрезывают все меридианы и параллели, в наш век, говорю я, когда гордый дух человека высится все более и более в ущерб индивидуальным симпатиям,— я получил ваше письмо и торжественно прочел его.
Чтение вашего письма было для меня тем же, чем елей, текший по лицу и бороде пророка Самуила.
Какое перо! Какой слог! Какая роскошь выражений! Котенок, которого слегка щиплют за усы, не ощущает такого сладостного впечатления, какое ощущал я. Да! Не перевелись в наш век разбойники пера и мошенники печати! (Не подумайте, что намекаю именно на вас!) Еще можно встретить бойкое словцо, меткий карамболь речи, неуклонно попадающий в лузу нашего невежества!!!
Отчего вы не пишете стихами, этим музыкальным воспроизведением высокой человеческой речи?
О! Позвольте мне обнять Вас со всею пылкостью растроганного любителя изящного!..
Вы пишете, чтобы я писал письма на Ваше имя. Это для меня задача такого вида: А должен писать в город В господину С, но г. С выехал в неизвестные г-ну А места. Спрашивается, куда должен писать А?
Посему настоящее письмо я и адресую на имя нашего общего святого, имеющего быть причислену к лику святых и будущего ходатайствовать за нас перед престолом Всевышнего… в чине… архидианствующего архивариуса надзвездной консистории. Ему же поклон. Не довлеет, бо яже довлеют, да довлеюще довлеют.
Поклон семейству со стамеской во главе передан, причем Кши Пши возрадовалась зело, а М.Е. приняла с достоинством: ‘Нам-де почет подобает’.
Обещал я дядюшке Митрофану отдельное письмо, но никак не соберусь написать. Все не попадаю в дивночарующий тон трепетной философии на реальной подкладке (Коленька! Ахти!). Живу себе помаленьку и, ей-богу, скучаю за Вами. Хоть в мои лета и совестно каяться в этом, да уж нечего делать.
Просьба к вам, братцы: 10-го августа 1855 года я родился, а 10-го августа 1880 г. праздную свой 25-летний юбилей! И без Вас! Горько, братцы! Утешьте, родные, меня. Накатитесь к вечеру до положения риз так, чтобы долго сей день памятовать.
А я сей день проведу в обществе Кши Пши и не весь, ибо уже к 4-м часам пополудни я буду спать, предварительно изблевав…
Эх, родные! Отчего Вас нет!!
Не странно ли, что с двух концов России несется один и тот же возглас братской любви? Вы жалеете, что меня с вами нет, а я жалею, что вас со мною нет! Эх, Антоша, чтоб тебе гробик приснился!
Не радостно, Антошечка, не радостно!
Живите, братцы, ешьте, пейте и веселитесь, пленяйте юных дур Дободогло и им подобных и не забывайте вашего старшего брата

Chandler’a
{Торговец свечами (англ., пренебр.) — лавочник.}.

P.S. Пишите почаще. Авось Бог даст к августу 30-му приедете — попьем. А я к тому времени сойдусь с Тер-Абрамианом и стану издавать газету ‘Две бедных малчики и Таганрох ездыл’, где помещу рисунки ‘знамениты кариспадент’ Н. Ч. и ‘Лытературщицкой аписания этава длынаго паездка до Таганрох ат Москва’ Ан.Ч-ва. ‘Донскую пчелу’ ‘Стрекозе’ продадим. И я буду пописывать что-нибудь вроде ‘О скотолечении водолечением при процветании картофеле-произрастания, или До святого духа не снимай кожуха’.

Ваш А.Ч.

1881

-18-

Антон

Март, не ранее 6, 1881, Москва

Александр!
Я, Антон Чехов, пишу это письмо, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием. Прибегаю к институтской замашке ввиду высказанного тобою желания с тобой более не беседовать. Если я не позволяю матери, сестре и женщине сказать мне лишнее слово, то пьяному извозчику не позволю оное и подавно. Будь ты хоть 100 000 раз любимый человек, я, по принципу и почему только хочешь, не вынесу от тебя оскорблений. Ежели, паче чаяния, пожелается тебе употребить оную уловку, т.е. свалить всю вину на ‘невменяемость’, то знай, что я отлично знаю, что ‘быть пьяным’ не значит иметь право срать другому на голову. Слово ‘брат’, которым ты так пугал меня при выходе моем из места сражения, я готов выбросить из своего лексикона во всякую пору, не потому что я не имею сердца, а потому что на этом свете на все нужно быть готовым. Не боюсь ничего и родным братьям то же самое советую. Пишу это все, по всей вероятности, для того, чтобы гарантировать и обезопасить себя будущего от весьма многого и, может быть, даже от пощечины, которую ты в состоянии дать кому бы то ни было и где бы то ни было в силу своего прелестнейшего ‘но’ (до которого нет никому дела, скажу в скобках). Сегодняшний скандал впервые указал мне, что твоя автором ‘Сомнамбулы’ воспетая деликатность ничего не имеет против упомянутой пощечины и что ты скрытнейший человек, т.е. себе на уме, а потому…

Покорнейший слуга А.Чехов.

-19-

Александр

13 июля 1881, Жизлово

Отче Алтоне!
Обстоятельства наших дел таковы:
1. Получил ли Vater 15 рублей. Я просил его уведомить меня об этом.
2. Не льют ли на мой стол жидкие протекающие вещества? Там лежат рисунки Шаврова. Они могут подмокнуть и испортиться.
3. Получил ли ты письмо, приглашающее тебя к нам? Буде хочешь ехать, то маршрут таков: от Москвы до Александровки, около 6 рублей. В Александровке ты встречаешь лошадей, за тобою присланных, если телеграфируешь из Тулы день прибытия на Александровку. (Телеграф: в Кромы, оттуда эстафетой. Деньги будут за все тебе возвращены.) Если же не хочешь так, то в Александровке нанимаешь подводу не дороже 4-х рублей до Жизлова, Павлова тож, и прибываешь к нам. За подводу, по Орловскому обычаю, платишь не ты, а хозяева, к коим ты приезжаешь.
4. Как здоровье ‘Сестрицы’?
5. Что поделывает мой Гершка, он же Пенчук? По чести сказать, скучаю я за этим псом. Пожалуйста, сберегите его для меня. Если он пропал, то уведомьте меня. Корбу тоже поклон.
6. Напишите мне ответ.
7. Да приимет Никола мой поклон и да пишет мне.
8. Московских новостей мне не нужно, кроме следующих:
8) Ходил ли ты в ‘Курьер’ за деньгами и сколько получил?
8) Живет ли у Вас Гапка? и
8) Получаете ли известия от 2 Ma?!
9. Продал ли Николай картину?
10. Желательно, чтобы он написал мне хоть строчку.
11. Желаю Вам всего лучшего.
12. Никола благородный человек (он знает за что).
13. Были ли ЛЛЛЛ?
14. Жду ответа.
15. Целую Фатера.

Ваш А.Чехов.

P.S. В Александровке можешь нанимать подводу хоть за 10 рублей. 4 рубля показаны как maximum цены за проезд от Александровки до Жизлова.
Практический совет.
Садясь на станции Алекс—е на извозчика, первым условием ставь ехать на село Воронец, а не на Тагин. Будут говорить, что мосты сломаны, но это вздор: где надо, пешком пройдешь через мост (земский), пройдешь и выиграешь 10 верст пути.
А для тебя ружье готово, а дичи полное болото! Едь!
Я ничего не смыслю в ружьях, но биография ‘твоего’ такова: ‘Берданка, 500 шагов пуля, 350 дробь, в 1 1/2 аршина’.
Что это значит, не ведаю, но только ружье у меня в гардеробе, для тебя — к твоим услугам. Утки — вереницею плавают по озеру. Охота будет важная. На лесную дичь есть два леса. Приедешь?
Буде не зазришь, то все расходы по дороге беру я на себя. Согласен?
Время мы проводим так, как дай только Бог проводить добрым людям. Езжай. Буде денег нет, то вышлю. Отвечай. От вас еще ни единого письма нет.
Padre! Хоть слово напиши!
‘Отче нашу сердечный поклон’. С этой же почтой пишу матери.
P.S. Главное, Гершку сохраните.
P.S. P.S. Что наши Волфзоны-киндеры? Им поклон.

-20-

Александр

23 июля 1881, Жизлово

Брате Алтоние!
Заказное письмо от тебя я получил. Тэму прочел и возрадовался зело, но пока еще не решил, по силам ли она мне. Со временем дам тебе знать. Теперь же уведомляю тебя, что 10-го августа день моего рождения и недурно будет, если ты не забудешь меня проздравить. От папы я получил письмо. Жалею, что оно коротко. Одновременно с сим письмом я посылаю письма: в Воскресенск, дяде Митрофану Георгиевичу и Кичееву (о наших делах). Все эти письма — вторые. Каждый из поименованных здесь лиц уже получил от меня по одному письму (кроме дяди). Передай поклон Федосье Яковлевне и пожелай ей от меня всего лучшего. Гершку погладь моей рукой и пожелай Корбо скорейшего от паршей избавления.
Буде посещаешь Беляеву, то не забудь заглянуть в ‘сборник программ’ и прочти о поступлении в Коммисаровку. Прочитавши, напиши мне кратко:
1. Экзамен в самый юный класс.
2. Плата и
3. Есть ли бесплатные пансионеры.
Приезжай, пожалуйста, к нам в наш рай безмятежный. (Буде хочешь, конечно.)
Из Воскресенска писем не имею.
А сведениями о Коммисаровке разодолжишь. Очень они мне нужны. Да и поскорей.
А ты Мерзавец! Нема на тебя переводу! Щоб тобi кендюхи порепались.
Сведения о Коммисаровке гораздо важнее, чем я до сих пор думал. Поэтому поспеши ответом. Управляющему нужно поместить туда сынишку. Будь добр, сделай доброе дело. Он ассигновал на подкуп канцелярии коммисаровской 50 рублей. Не возьмешься ли ты за это дело? Ты поместишь мальчишку даром, a Geld’ы прикарманишь. Деньги верные через Леонида? А? а?

-21-

Александр

7 августа 1881, Жизлово

Regis coelesti oluchus! {Олух царя небесного (лат.).}
Посылаются тебе деньги, дабы ты ехал к нам, строго подчиняясь следующим правилам:
1. Ровно за сутки до отъезда из Москвы давай телеграмму такую:
‘Кромы. Нарочный. Жизлово. Третьякову. Выехал в такой-то день. Подпись’.
До получения телеграммы мы не вышлем лошадей. Посылать же телеграмму позже, чем за сутки, не имеет смысла, потому что тогда ты приедешь на Александровку раньше лошадей на целые сутки.
Итак, телеграфируй ровно за сутки до своего отъезда и не из Тулы, а из Москвы.
2. Давши телеграмму, непременно поезжай, иначе лошадям придется напрасно промерять 70 верст.
3. Телеграмма будет стоить 3 р. 15 или 3 р. 5 к., если же ограничишься 10-ю словами, то и дешевле.
4. В телеграмме не забудь слова ‘нарочный’, иначе она не будет нам доставлена.
5. Непременно выезжай из Москвы с почтовым поездом, отходящим теперь в ЗУ2 часа, а не в 4, как было прежде, ибо лошади будут высланы только к этому поезду.
6. Едешь в 3-м классе, что стоит около 6 р., и питаешься акридами и диким медом, благо Спас уже прошел.
7. В вагоне делаешь какие тебе угодно знакомства.
8. Прибыв на Александрову (около 10 часов утра), ты подходишь к дающему третий звонок, по имени Егор, и спрашиваешь, прибыли ли лошади из Павлова (Жизлово — тож) и запускаешь руку в жилетный карман, будто бы за двугривенным. Затем, не дав ему ничего,
9. скажешь: ‘вели, братец, запрягать’ и
10. вваливаешься в дамскую комнату.
11. Когда тебе подадут лошадей, ты дашь Егору 20 коп., буде они у тебя есть и
12. Едешь и
13. Встречаешь меня на дороге, буде погода будет хорошая.
14. В случае дурной погоды ты меня не встречаешь.
15. Остальное устроится само собою.

А.Чехов.

P.S. Помни: телеграмма за сутки и из Москвы, а не из Тулы.
Дорогой Папа!
Прошу Вас передать прилагаемые деньги Антону и благословить его в путь. Кланяюсь тете и желаю ей всего хорошего

Ваш А.Чехов.

-22-

Александр

16 августа 1881, Жизлово

Мерзавец!
Что же ты не едешь? Деньги, кажется, давно высланы тебе. По здравым соображениям ты можешь без вреда для своих университетских занятий отлучиться из Москвы до 1-го сентября. Лекции раньше не начнутся. Мы же пробудем в деревне до 15-го сентября. Кстати, сообщаю, что Леонид не особенно доволен тем, что ты, высказав желание ехать, не едешь. Имеюще мозг, мысли! Мерзавец, и паки мерзавец!

Твой брат А.Чехов

Да не затруднит тебя паспорт, ибо в деревне без всякого паспорта жить можно.

-23-

Александр

25 сентября 1881, Жизлово

Отче Альтоне!
1) Будь анафема, вышли поскорее мой паспорт с продолженным отпуском: меня ‘несколько’ теснит становой. Посылаю на расходы 1 руп копеек серебром. Надеюсь, что в Почтамте не конфискуют.
Я, не имея паспорта, не могу выехать из Жизлова, ибо становой должен на оном пометить срок моего в его стане пребывания. Посылай все, конечно, заказным.
2) Уведомь, точно ли Кичеев более не редакторствует? Это для меня важно, ибо есть несколько готовых к печати статей.
3) Уведомь, получены ли 10 рублей, высланные тебе на поездку в Жизлово?
4) Получила ли Марья от Леонида ключ от моего стола?

Твой СТАРШИЙ брат А.Чехов.

P.S. Дядя Митрофан пишет мне:
‘Люби папашу, принудь себя, ласкайся, он для меня любимейший человек. Я знаю, маму ты любишь’.
Что за карамболь. Откуда свят муж взял, что мне нужно принуждать себя любить Фатера? Не извет ли это какой со стороны последнего?!

1882

-24-

Александр

Января 17 дня 1882, Москва

Редакция журнала ‘ЗРИТЕЛЬ’.
На Страстном бул.
д. гр. Мусина-Пушкина в Москве.
No 7, 342, 563, 842.
Милостивый государь,
сотрудник и сотоварищ
Антон Павлович.
С душевным прискорбием поздравляя Вас, чего и Вам от Бога желаем, с днем Вашего Тезоименитства! Редакция же наша во всем своем составе к Вам насчет поздравления довлевственно свидетельствует с прокатностию чувств Ваших к нам, ибо мы — что такое? А Вы наш отец родной. Поэтому невзирая на оное, здравствуйте тысячи лет, а мы у Вас погулять не прочь.

Редактор-издатель В.Давыдов.
Делопроизводитель А. Сокольникова.
Один из сотрудников газеты ‘Игра на мелок’ — Шило.
Секретарь А. Чехов.
Корректор C.I.
Сортир Гущин.
Служащие Семен Ардаков.
Олеха Пупков.

-25-

Александр

31 июля — 2 августа 1882, Таганрог

З’ кулька у рагошку
или
Торговали кирпичем и остались не причем.

(Пословицы)

Путевые заметки Ал.Чехова

(Путешествие на юг)

Ты — цасливай Саса, зацем грецускай знаити.
(Чакан)

Читайте с чувством, с толком, с расстановкой.
(Грибоедов)

Таганрог

1882

Июль — Август

Таганрог, 31 июля 1882 (Начало письма)

(Уступление) Друззя!
Роззявьте рты, шоб вам було утета самое звесно, што типерь ввалнуить мою грудь!! Ето самое письмо пишу вам з’Танрога.
Надеюсь, братцы мои, что вы оба раззявите рты от удивления и, пожалуй, придете в злобственный экстаз, когда узнаете, что наше глупое трио имеет квартиру и стол у… сказать ли?.. у Полины Ивановны Агали. Скачите, мечитесь, беситесь, изрыгайте столбы родителехульств,— но это так же верно, как и то, что оба вы не из первых мудрецов. Случилось это обстоятельство самым неожиданным образом и принадлежит всецело изобретательности и хлопотам Людмилы Павловны, ей же честь и слава от нас и хула ваша да падет на ее, а не нашу главу.
Но расскажем по порядку, как говорил наш учитель Агапьев, когда не знал, что он должен говорить.
Выехал я из Москвы, как значится в моем дневнике, 25 июля и сутки просидел в Туле. Этот город, братцы вы мои, есть нечто. В нем есть все и нет ничего. Чтобы пояснить эту туманную галиматью, прилагаю стихи, сочиненные в Туле. Скорбный тон их покажет, какие чувства наполняли благородное сердце вашего доблестного брата.
Я в Тулу с трепетом въезжал.
Туда подруга дней моих седая
Меня влекла, не понимая,
Что быть я в Туле не желал,
Что я от этого страдал.
Ах, я ужасно изнывал,
Пока возница наш усердно
И жестоко,— немилосердно
Из клячи скорость выбивал
И нас ужасно колыхал.
Кто изверженья (Этны) не видал,
Тому оно едва ль доступно.
Но очень было бы преступно,
Когда б я скромно умолчал
О том, что в Туле я встречал.
Я встретил вместо мостовых
Канавы, лужи, буераки,
Цыплята, свиньи и собаки
Живут беспечно в них
И благоденствуют на хлебах даровых.
Базар, солдаты и навоз,
Ружье, баранки и помои,
Жестянки, храмы и герои
Театра. С ними воз
Антрепренер сюда привез —
То воз афиш, костюмов, париков,
Тут были посохи и троны,
Златобумажные короны
Для драматических царьков
Без смысла, речи и голов.
И этот воз в грязи лежал!
Его возница опрокинул.
Я взор сочувственнейший кинул
И поскорее убежал,
Иначе б слез не удержал.
Я в Тулу с трепетом въезжал,
От неприветливых небес
Чего-то странного — чудес
Я почему-то ожидал,
И что-же, братцы, я узнал?!
(Да не прильпнет к гортани мой язык)
Лишь тем и славен город Тула,
Что губернатор — в роле мула.
А полицмейстер — словно бык
(Так говорил один старик).
Я в Тулу с трепетом въезжал…
И с большою радостью уехал, унося с собою это стихотворение, которое с восторгом посвящаю А. С. Пушкину, а если он не примет,— то тебе, Коля.
Проходил катастрофу. Об ней один архиепископ сказал, что ее описать нельзя. То же самое скажу вам и я с прибавлением любого нелестного для вас эпитета, который выбрать предоставляю вам самим.
У меня явился легкий пустой бронхитец, выражающийся в микроскопическом кашле. Он отравляет существование Анне Ивановне, а Анна Ивановна отравляет существование мне, боясь, чтобы я не умер от бронхита. Но это — в скобках. Продолжаю дальше.
В Туле, Антоша, я видел на вокзале твою невесту, иже во Грачиках, и ее маменьку. Об этой маменьке говорят, что она, садясь в седло, сломала лошади спину. Я же убежден, что она в состоянии сломать спину любому элефанту, мастодонту и даже лесной сраке, а посему и не советую тебе жениться, ибо, если такая теща насядет на шею, то — согласись сам…
Бог с ними, с Грачиками, Антоша, плюнь! Езжай лучше в Шую перебивать у Николая.
Ехал с нами Пьер Бобо с двумя какими-то шлюхами. Я попросил его, чтобы оказал тебе протекцию в редакциях, Антоша.
Но так или иначе, а мы благополучно достигли Таганрога, о чем и начинаю теперь пространную речь.
Прежде всего мы под проливным дождем проехали с вокзала в ‘Европейскую гостиницу’. Это было в семь часов утра. В 8 я отправился в лавку церковного старосты. Идя туда, я возымел недостойнейшую мысль явиться к святому мужу в качестве простого покупателя и уже под конец покупки сделать приступ к ‘сближе-е-е-нию’. Но
Я козни мерзки воздвизал,
Но рок их скоро растерзал.
Едва я вошел в святилище Господа и торговли и едва за ящиками (пустые — упадут, не убьют!) раздались шаги, как до моего слуха долетело наиродственнейшее: ‘Душенька! Сашечка!’
Мой план и козни естественно — вдребезги. Дяденька прослезился настолько, что даже умилил меня.
Началась родственная беседа, которой я вам передавать не стану в силу того, что во всех беседах при свиданиях столько же смыслу и логики, сколько у вас обоих мозгу. Закончилась, впрочем, эта беседа тем, что ‘Дашенька’ исправил новый годовой отчет Братства с поименованием всех оного членов и благотворителей, коих имена поименованно на литургии при бескровной жертве диаконом поминаются и etc. Свидание с Миличкой было не менее трогательно, но я за целый час не мог произнести ни одного слова, захлебываясь в неудержимом потоке ее неумолкаемой речи. От нее я узнал, что Георгий обладает известными качествами, Владимир — другими, Саша — вивчилась гадким словам, Леля сость и пора отнимать от груди и т.д. Закончилось это не менее печальной фразой: ‘Когда вы отдохнете, позанимайтесь с Георгием из грамматики. Он не знаить разбора. Ему только показать надо сначала, а там он дальше и сам вивчить’.
Надеюсь, вы поймете, что в избытке родственных чувств я немедленно пообещал вбить школьную премудрость в узкую мозговую щель Георгия и исполню это немедленно, как только отдохну. Отдыхать же я намерен до самого отъезда из Таганрога.
К семи часам вечера мы переселились к Агали. Их дела теперь так плохи, что те ничтожные деньги, которые я внес, составляют для них довольно ощутительное подспорье. Мы занимаем две комнаты, выходящие на улицу. Липе я передал ваши поклоны в самой красноречиво округленной форме, маменьке ее — также. Мы видимся весьма редко, потому что я в таких летах, что мне не до Лип, а у Липы достаточно такта, чтобы не показываться мне на глаза. Живем, не трогая друг друга.
Сегодня (на другой день) водосвятие на море. Я не пошел, ибо нет прежнего благолепия. Каждая церковь святит воду у своего колодца, один только собор идет на гавань. Так как сегодня праздник Иуды Маккавея, то я поздравил дядю с праздником Иуды, а Миличку — просто с Иудой.
Увы, братцы мои, sic transit omnia, que {Так проходит все… (лат., прав. quo).}, и т.д. Когда-то громадный Таганрог оказался микроскопической улиткой. Даже дом Алфераки напоминает собою приземистого скнипа. Расстояний не существует. С собора, точно через канаву, можно перешагнуть на каланчу, оттуда на кладбище — и город весь за тобою. А прежде-то! От Силла Маринчинки до синагоги было далеко. Как хотите, братцы, а детство и возмужалость — разная штука!
Однако, чтобы не вдаваться в идиллию, перейду к другой теме.
В день приезда я побывал у Ивана Васильева Попова, которого вы едва ли знаете. Он жив и здравствует. Затем прошел к няне Александровне и от имени сестры дал ей немного презренного металла. Радость по поводу появления моей особы была необычайная. Из нашей прежней няни благодаря времени получилась крохотная, сгорбленная старушоночка с предоброй рожицей и свистом в беззубом рту. Поклонов она вам посылает массу и твердо убеждена в том, что каждый из вас по крайней мере министр или квартальный надзиратель. Меня она приняла за попа благодаря моему балахону-пальто. Вчера мы удили рыбу в гавани. Наловили более сотни и — не знаем, куда ее девать. Ходили оравой: наше трио, Митрофановичи и Агалята.
У Лободиных не был и едва ли скоро буду. Селиванова нет в городе. Он у себя на хуторе. Видел Покровского и Спиридона, но не говорил с ними, потому что шел в это время с базара с кошелкой, из которой торчал рыбий ‘фост’. Вследствие этого Спиридон лишился возможности узнать, как поживает наш папаша. Видел Романенка (он же Пичонай) и припомнил: ‘Миколай, Дриколай, Пичонай…’ Видел Камбурова и тоже не говорил с ним. Увы, братцы, он теперь — сирота. Его друг, цилиндроносец Коринфиус, отыде к праотцам и погребен в цилиндре. Завтра побываю на кладбище и отыщу его могилу. Сегодня трио с оравой едет в Карантин.
Затем сию страницу всецело посвящаю тетеньке Федосье Яковлевне.
Тетенька, чи ви ни забули про тую Хвисташку, што с фостиком, була у Марьи Петровны?
Эта самая Фисташка, а с нею и Марья Петровна, переехала из Таганрога в Азов. Кто из них жив и кто помер — мне неизвестно и узнать негде.
Когда я передал дяде, что вы любите и благодарите Володю за то, что он выправил ваш паспорт, то дядя ответил: ‘Хорошо, душенька’.
О Калашниковых пока еще ничего не узнал и об Варваре Ивановне сведений пока не имею. В следующем письме напишу. Алешу в Таганроге все помнят и об нем спрашивают.
Покойная Череватиха вместе, с бапъой (бабкой) Пантелевной воскресли и под руку гуляют по большой улице. Малавичку переехали возом, а у Дарьи Ивановны открыто только одно окно. Зеленковы пьют кофе с алвой, только у них алва не своя! Каштанская перестала любить кофе и пьет настойку из рыбьих хвостов. Мещанским старостой по-прежнему Вуков. Юровой Настасьи Николаевны не видал. Видел бабу какую-то с толстым задом, но побоялся, как бы она меня не долбанула, а потому и не окликнул ее. А должно быть, это она, потому что на ней надет чепчик. Мироныч женился, и поэтому, значит, все ваши надежды рушились. Очень горько писать эти строки, но что же делать, утешьтесь. Бог не без милости. Может быть, Бог даст, другой жених подвернется.
Софьи Исаевны отыскать не мог. Нашел вместо нее какую-то Софью Петровну, но та — косая, а вы мне про это не говорили.
Если что понадобится — напишите, исполню все с таким же усердием, как и то, что вы поручали мне в Москве при отъезде. Ем я синенькие, бавны, красненькие и кабачки. Все это очень вкусно, но ем я только один.
Теперь перехожу снова к братцам.
Ссылаясь на предыдущие строки, я нахожу, что обстоятельства наших дел вам известны и поэтому продолжаю дальше.
Юг, друзья мои, есть нечто вроде… ну, хоть объядения. Воздухи благорастворены, настроение граждан мирное, из-за угла пришиба-тельное, провизия дешева, словом — все как следует. Но уже в самом воздухе носится какая-то южная, расслабляющая лень. Мне теперь воочию понятна беготня северян и непроходимая лень хохла. Но это, впрочем,— мои личные, субъективные мнения. Водка здесь — пакость. Вино только начинаю пить. По крайней мере, только что послал за сантуринским. Быть может, к концу письма скажу и о нем два слова.
Колин учитель Рокко стал теперь капельмейстером в городском саду и подписывается на афишах — Руокко.
Братчики Кушелевские живы и торгуют на прежнем месте. Их вывеска ужасно полиняла, так что их дивную фамилию я прочел скорее по памяти, чем по буквам. Оба братчика живы и прошли мимо моих окон с книгами под мышкой в синагогу. Сзади них шли их щенята — должно быть, доблестное потомство достойных близнецов.
Вчера дядя получил ‘Свет и тени’ со всеми приложениями. Оказалась такая кипа, что злосчастный Георгий едва мог дотащить из почты. Дядька возликовал и воскликнул: ‘Ай да Сашечка!’
Но я скромно опустил очи и затесался в число Павловичей, снабжающих журналами.
Вчера вечером я просидел у дядьки около часа, рассказывал ему об опытах Казенева, которые я будто бы сам видел (примите к сведению!) и в объяснение спиритизма запустил ему такую теорию, что он даже опоздал к утрени и продал по ошибке пятикопеечную свечку за три копейки. Миличка буквально влюблена в своего ‘папочку’, хотя и величает его в беседах со мною ‘ваш дядька’. Не знаю, что этому причиной, дорвавшаяся ли кишка до сала или что другое, но только по некоторым признакам я заключаю, что сало очень вкусно. Honny soi qui mal y pense! {Прав.: Honni soit qui mal y pense (старофр.) — ‘Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает’ — фраза английского короля Эдуарда III, ставшая девизом английского ордена Подвязки.}
Между той строкой, которую я уже написал, и этой, начинающейся со слова ‘между’, был перерыв — обед. С южным обедом вы достаточно знакомы, но, тем не менее, я едва ли удержусь сытым нутром от перечисления наших блюд. Мы ели:
1) Суп с рисом, 2) судак или сула жареная плюс те бычки и селедки, которые были изловлены вчера, 3) раки морские величиною с член любого благотворительного общества, 4) кукуруза, 5) говядина с картофелем, 6) превкусный некий соус из кабачков с раковыми шейками. Этот соус наверно был бы назван в Москве чем-нибудь страшным вроде: sauce julien de treboucha des raks et des kabaks {Соус жюльен де требуха с раками и кабаками (имит. фр.).}. И вся эта шестистопная музыка была изготовлена Полиной Ив. из той провизии, которую я купил на базаре за 60 к.
Остатков от обеда хватило бы на целый тюремный замок г. Таганрога, куда, как значится в отчете братства, в праздник Св. Пасхи было отвезено по лимону и по апельсину на арестанта, ‘а также были розданы и хлебы добросердечия’. (Я в очередь пошлю в тюрьму когда-нибудь вместо хлебов добросердечия — гробы похотения, хлебы преломления, венцы растления и прочие похотения, с тем, однако, чтобы это было пропечатано в отчете.)
Мясо в сем граде, ид еже арестантам апельсины раздают, стоит 10 коп. фунт, кабачки, синие и прочая ерунда — гроши. Жить можно. Жаль только, что всю эту благодать арестанты получают вмале, довольствуясь лимонами братства.
Впрочем, и это — опять-таки пленной мысли раздраженье.
Вчера я всласть поел синеньких и красненьких с соответственными коренчиками и всю ночь щелкал запором двери в доме и в том маленьком здании, которое маменька называют Яковом Андреевичем. Можете себе вообразить ужас Анны Ивановны, которая боялась, чтобы я не изошел и не погиб смертию Ария! В бессильной злобе на поношение и на напрасный страх арианской смерти я сочинил двустишие и подарил его дяде:
О Арий, Арий!
Ты — Захарий!
Дяди, прочитав сии стихи, пришел в страшное волнение и стал размышлять, почему это Захария не просто Захария, а — Захария и Елисавео (Матф. 5, 12). Размышляет и до сего дне.
По чести говоря, дядя обнял меня, как друга, как брата. Обнимет также и вас. Это, братцы мои, святой, но живой человек. Ему бы быть чиновником, деятелем быть, а он в святые отцы полез, и то поневоле. И на этом поприще он натворил такую массу неслышных дел, которая дает полное право на звание ‘деятеля’. Но в то же время он чувствует и одиночество свое в среде Миличек и отцов-протоиереев. Он чувствует, что дай ему Бог что-то, так он зашиб бы всех этих гусей. Но этого чего-то Бог ему не дал. Он смутно сознает, что это что-то кроется среди нашей братии, учащихся и просвещенных, и рвется к нам, а доброе сердце инстинктивно заставляет протягивать к каждому из нас объятия, как к другу и брату.
Это определение дядьки я составил себе после первого свидания в его лавке. Прибавлю к этому, что он — скрытый кладезь премудрости (по нашему — практичности и расчета) и вместе с тем — чистый сердцем человек. Если я и заблуждаюсь, то в этом случае мое заблуждение простительно. Я собирался, едучи в Таганрог, побеседовать с ним по душе, но не успел поговорить с ним в две беседы. Когда же я стал сводить счеты после этого, то пришел к заключению, что тайники моей души — пусты и что за эти две беседы я, незаметно для себя, вывалил в менее торжественной и церемониальной форме, чем хотел,— все то, что думал. Судьями этого будьте вы. Но это все-таки характеризует дядьку как симпатичного, привлекающего к себе и всепрощающего или умеющего прощать человека.
Теперь я еду в Карантин и оставляю последнюю страницу до вечера.
2 августа. Поездка наша в Карантин ознаменовалась довольно печальным обстоятельством. Я потерял свои дорогие золотые очки и, кроме материального ущерба, потерпел еще и боль глаз. Случилось это очень просто и довольно неожиданно. Постоянно нося очки на носу, я так привык к ним, что часто начинал умываться, забывая об их присутствии на переносье. Точно так же и на этот раз я полез в море купаться в очках и нырнул вместе с ними и вынырнул с расседланным носом. Все поиски оказались тщетны, и я возвратился домой с узенькими щелками вместо глаз. Наутро я купил себе у жида за два рубля ужасные очки с какими-то коленами из телеграфной проволоки и с поцарапаными стеклами. Это оказались лучшие во всем Таганроге. Об них сам жид сказал: ‘З етыми оцки ви можите хочь ув драка лезть’. Надеюсь, вы поймете, что я не имею ни малейшего желания проверить на деле, прав ли жид.
Антоша! Брат-литератор! О удивись! Я услышал похвальный отзыв своим ‘Неразрешенным вопросам’. Заскрежещи, о критик, зубами от злости. Дядька спросил меня: ‘Не знаешь ли ты, душенька, кто написал эту прекрасную статью? Очень хорошо, душенька, написана и как верно!!!’
‘Прекрасная статья’! Прочти сие и устыдись за то, что ты дерзнул двулично вольнодумствовать по поводу нее во время оно.
Кстати: если вам обоим дороги ваши бока, то не советую вам ездить в Таганрог. Лободины, Селиванов, сродники и южики — все сплошь серьезно обозлены на вас за ‘Свадьбу’ в ‘Зрителе’. Здесь на эту карикатуру смотрят как на выражение чернейшей неблагодарности за гостеприимство. Узнал я это сице.
Вчера приехал Селиванов, и я сегодня побывал у него. Он сначала принял меня за Николая, но потом я назвал себя, и мы уселись очень холодно болтать. Поданное вино нимало не согрело беседы. Я — ясное дело — стал недоумевать, но он скоро объяснился следующей речью:
— Я вам скажу, что это со стороны Антона Павловича и Николая Павловича низко и недобросовестно почерпать материалы для своих карикатур из тех домов, где их принимали, как родных. Я лично старался им высказать, когда они здесь были, самое большое внимание и в благодарность за это попал в карикатуру. Нарисовали мою голову и прилепили к черт знает какому туловищу. Я не знаю, чем я заслужил это оскорбление. Антон Павлович мне писал четыре письма, но я ни на одно из них отвечать не стану. Я получил к празднику поздравительные карточки от них и от Марьи Павловны, но так был раздражен, что не захотел поблагодарить, хотя ни вы (т.е. я), ни Марья Павловна тут ни при чем. С семейством Лободы обошлись еще хуже. Нет, я вам скажу, они сильно подорвали к себе расположение всех нас. Их поступок гадок и недобросовестен.
И много еще в таком роде продолжал он говорить с великой злобой, которую он старался скрыть под улыбкою. Но глаза выдавали его.
У Лободиных меня встретили довольно тепло, особенно Марфоша, но петербургская тетушка в течение всех десяти минут, которые я там пробыл, занимала меня рассказом о том, что и между журналистами, и между художниками есть много недобросовестных людей, для которых ничего не стоит очернить ближнего etc, etc. О вас двоих у Лободы меня никто не спрашивал и, вероятно, умышленно, потому что всех остальных членов семьи перебрали по косточкам.
Дядька объясняет появление карикатуры вашей молодостью и легкомыслием, тетка Людмила Павловна рассказывает, как она аж заболела, када взнала, что ета написали аны (т.е. ви), а Селиванов прямо называет вас вольнодумцами. В одной из фигур картинки себя узнала какая-то m-lle Гуторович. Это, кажется, уже неожиданный эффект. Мнений Стаматича и Петрушки еще не знаю, ибо их не видел, но вполне убежден, что они — едва ли в полку ваших друзей.
Итак — sapienti sat {Умному достаточно (лат.).}. В этом перечне я не прибавил от себя ни слова и даже, кажется, наоборот, сгладил кое-какие шероховатости. Поэтому принимайте прямо начистоту. Если бы я залез в вашу шкуру, то по природной моей храбрости не поехал бы в Таганрог.
Засим — до следующей цыдулы, а эту заканчиваю просьбой. Я вам пришлю еще несколько таких писем и попрошу вас сохранить их все. Я в них пишу прямо с плеча, и они, т.е. полная их совокупность, могут со временем составить томик моих путевых заметок.
Addio!! Адрес мой вы знаете и писать, конечно, не станете: у вас не хватит времени.
Поклоны всем — обычные.

Ваш приснопреданнолюбящий А.Чехов.

P.S. По моему расчету, письмо должно попасть в ваши лапы 6-го августа. Если не попадет, то сходите сами на почту взять его, а я здесь схожу к Цабелю узнать, хорошо ли он шьет.

-26-

Александр

3—6 августа 1882, Таганрог

Сквалдырники!!
Начиная это письмо, я не знаю, какой из двух анекдотов рассказывать вам прежде. И тот и другой имеют значительный для характеристики Таганрога интерес, в то же время оба просятся на первое место. Быть может, оба они покажутся вам бессодержательными, но в этом вините ваше непростосердечие и жестоковыйность, а отнюдь не меня. Я передаю их вам с такою же охотой, с какою дядя заставляет нищих бить поклоны за братство, благотворящих, благо- и добродеющих и вообще за один рубль велие спасение стяжать имеющих. В последнем отчете братства значится: ‘Рубль пожертвованный составит благостыню, не пожертвованный же от избытка — не подспорит оному. И какое же за это снискивает он (т.е. жертвующий) благоволение Божие, и какая его ожидает участь на небе!!!’
‘О! А! И! У! Ю! ! V!’
Анекдоты же заключаются в следующем.
Вообразите вы оба яркое южное утро, улицы, наполненные кухарками с кошлками и корзинами,— и вашего покорного слугу, шествующего в своем крылатом балахоне с ‘Семен-положь-рыбой’, синими, бавнами и прочей снедью в корзинке. Идет ваш друг с базара и размышляет на тему: ‘Поколику се прекрасно’. Ноша не отягчает, но праздномыслие обуревает. Вдруг в сей моламент из какой-то калитки вылетает кривосапожный гимназистишко-приготовишка и бежит во всю прыть по улице. Видимо, он улепетывает стремглав от какой-то опасности. Опасность вскоре не замедлила явиться в виде бабы с качалкой (чисто танроцкий инструмент). Вышеозначенная баба, махая оным инструметом, оставшись в калитке и, мегера суще, начала кричать во всю улицу:
— Ах ты, вишкварок! (Читай — хуже, чем сие слово.) Ты мине будешь у стекла бить. Та я тибе чириз жопу гузно протину! Иде твоя тетка троих детей подевала? Иде она их потопила? У нужнику? А их трое було? Ах ты… etc.
Мальчишка улетучился, но баба долго продолжала рассказывать историю трех теткиных младенцев, в сортире утопленных. Интереснее всего было то, что в это время проходил мимо городовой и даже не повел ухом, вероятно, памятуя гоголевское ‘Брешуть сучи бабы!’.
Ну, не Таганрог ли это, братцы?
Другой анекдот еще лучше.
Марочиха запила (Ти Али). Родня собирается усовестить ее и несет под полами лозу для вящшего воздействия. Приходят нощию. Марочиха — во лузях, и масса полных бутылок на столе. Перед началом экзекуции родня черпает из сих бутылок силу и крепость к предстоящей экзекуции и — устилает своими пьяными телами улицу и переулок. Добрые люди под утро снимают с этой, на улице лежащей, родни сапоги и башмаки, освобождают от верхнего платья и удаляются. Родня просыпается и — злобствует пуще прежнего на Марошку. Лоза накопляется вдвое.
И это — не Танрог ли, братцы?
Могу и еще.
Живут в маленьком городке крохотные паучки. Живут, копошатся, движутся, женятся и плодятся. Приходит вдруг из Москвы ‘газета’ с карикатурой на них. Паучки узнают в ней себя и брата авторов карикатуры осаждают политичными разговорами, из коих ясно: ‘Они, мерзавцы, пропечатали. Боимся, как бы и ты не махнул про нас что-нибудь’.
Не провинция ли, братцы?
По поводу этого тетушка Миличка сказала такую глубокомысленную фразу: ‘Говорять — у вас у Москве — все такое-разное’.
Что сей сон обозначает,— не знаю, но фразу передаю стенографически. Смею думать, что эта бессмыслица среди голов-дынькой должна иметь особенно многозначительный смысл. Попытайтесь объяснить эту ерунду хоть при помощи регально-запечного кладезя премудрости, его же имя умолчу, страха ради иудейска.
Кстати, сколько здесь жидов, братцы,— уму непостижимо! Даже на каланче — жид. И как он не боится на такой высоте быть! А главное, как не грешно начальству так возвышать жидов над русскими! Подумай, Антоша, на эту тему! Мы ведь — вольнодумцы.
Засим укладываюсь спать и, по-арабски, желаю вам спокойной ночи. Великий визирь Джафар, прощаясь с Гарун-аль-Рашидом, говорил ту же самую фразу, какую и я пишу вам: т.е. ‘Ачхи-тпру-ндры-чха! Ндры, тпру, чха!’ На что всегда получал неизменно стереотипный отрет: ‘Хря-мря-вря-бря!’
Советую и вам, братцы, отходя ко сну, прощаться этими же благозвучными словами. И после сего совета безмятежно засыпаю.
Друзья — я сплю.
Ибо бессонниц не терплю.
(Базилевич)
4 августа. Начинаю опять с анекдота. Захожу я в винный погребок купить полкварты сантурину. В погребке сидят два полупьяных хохлика и громко разговаривают между собою, причем каждый толкует на собственную тему. Глаза — поперек, подбородки в слюне, штаны в дегтю, словом — все как следует. При моем появлении хохлики прерывают свой разговор, и один из них обращается ко мне, протягивая в знак своего расположеня руку для пожатия.
— Господын, а господын!
— Чего тебе?
— Драстуйте. Чи тебе очка пользуе?
— Пользуе.
Хохлик удовлетворен и обращается к собутыльнику:
— И-и, тай дюже ж та очка пользуе… Тилько, брате, вона бильш сблизу пользуе…
Второй хохлик напрягает лоб и начинает усиленно мыслить, стараясь взять в толк и переварить словеса своего коллеги.
Чем кончилось — не знаю, но только оба они пришлись мне как нельзя более по душе. Оба грязные, вонючие, слюнтявые… такие милые!
Удили рыбу. Идет превосходно. Одно только скверно, что у рыбаков и драгалей, вечно толкущихся в гавани, нет другого языка, кроме того, против которого Иван Златоуст написал свое поучение о матерном слове.
Видели похороны с хоругвями и с открытым гробом. Показалось с непривычки как-то дико. Особенно поразительны вышли те качания головой, какие мертвая старушонка выделывала в гробу с каждым шагом несущих драгалей. В закрытом гробу этого по крайней мере не видишь.
У Людмилы Павловны есть сестра Софья Павловна. У сей Софьи есть дщерь великовозрастная, у сей дщери есть жених-полудрагаль. Мы видели сию пикантную парочку у дяди — пришла в гости. Обрисовывать их не стану, потому что вы и сами составите себе понятие, если я возобновлю в вашей памяти дядину залу, хлопочущую тетушку, тыкающихся из угла в угол Георгиев, дядю, чаще обыкновенного повторяющего в речи свое ‘так-то’, сидящую в фотографической позе (с локтем на столе и с обращенной книзу кистью руки) у стола невесту и несколько поодаль, тоже у стола,— жениха. Жених рассказывает о том, что он знал одного человека, который ‘бул жестокий пловец и вжасный нырок’, а невеста добавляет, что этот пловец ‘вже въехал и теперь его у городе нема’. Прибавьте к этому туго накрахмаленный белый галстук при коротком пиджаке — и вы получите жениха. Невеста одета благоприлично.
У меня всегда при виде подобной официально толкущей воду в ступе парочки возникает в памяти незабвенный образ Карнаушенки и его невесты (ныне, конечно, супруги). Как теперь помню: сидят два дурака, тупо смотрят на людей и изо всех сил стараются говорить покрасноречивее, но, увы, что ни слово, то — в лужу. И сами они чувствуют фальшь. С одной стороны видят себя героями какими-то, а с другой смутно сознают, что в уме чего-то не ‘фатаить’, и все это вместе еще более усугубляет глупое выражение харь…
Такими же показались мне и сии нареченные, хотя и дядя, и тетка — оба находят их очень хорошими и друг к другу весьма подходящими.
Но будет с них.
Был у меня И.В.Попов, и в беседе с ним я узнал несколько новых слов, например глагол ‘осатанеть’, еже есть — охалатиться. Далее, невыразимые именуются у него ‘соединенными штатами’ северными и южными, смотря по степени приближения к телу. Толковали мы с ним по-приятельски, как следует, и оба друг другом довольны. Он рассказал мне довольно забавный анекдот о том, как солдат чуть не бросился однажды в осеннюю ночь с каланчи. Его напугал пожарный козел, которому пришла фантазия забраться на каланчу. Другой рассказ не менее забавен. Есть учитель — Греков Митроф. Сей Греков — уехал к себе на бакшу и, побывав на ней, возвратился в училище как раз в тот момент, когда туда прибыл неожиданно попечитель. Попечитель расспрашивал учителей, откуда кто родом. Когда дошла очередь до Грекова, то он так осатанел, что на вопрос ‘Откуда вы?’ брякнул: ‘С бакши, ваше пр-во!’ За сие и был разжалован во что-то весьма низменное.
Видел Курилиху, и взыграся младенец во чреве моем.
Больше, кажется, ничего интересного не случилось.
5 августа. Брат Антоша! Сегодня утром наш досточтимый онкель передал мне твое письмо, коим ты приглашаешь меня не жить блуд-но, иметь возможный maximum добродетели в душе и занять место секретаря в ‘Будильнике’. Первые две просьбы я исполняю с удовольствием, что же касается третьей, то я ответствую сице, имея перед рылом твое письмо и читая оное по пунктам. На сии пункты отвечаю:
Г Письмо попало ко мне 5-го августа, стало быть, опоздало, а и мой ответ, буде он явится через 5 дней,— тоже опоздает (я предполагаю, что дела ‘Будильника’ отлагательства не терпят), а стало быть, и ни к чему не будет нужен. В этом
20 не я виноват, а расстояние.
30 Жалею, что написал мне ты, а не Кичеев, как значится в твоей цыдуле.
40 Ты пишешь, что ‘условия’ мне ‘известны’. Этот факт я отрицаю, ибо переговоры с Уткиной были туманны (мои давнишние переговоры, а не твои).
50 Место оное я могу занять не ранее 20—25 авг. по причинам, кои изложу ниже. Теперь же считаю его навсегда для себя потерянным благодаря расстоянию и времени, потребному для проезда.
60 Буде же как-нибудь и случится, что это место будет ждать меня до назначенного мною срока, то я, не принося г-же Уткиной благодарности за сделанную мне честь, намерен сам предложить ей свои условия, дабы она ведала, что
70 везде болото (как ты пишешь) и что
80 не надлежит плевать безрассудно в колодцы и
90 что я один из не особенно желательных для нее служак, ибо я — человек порядочный.
Засим, ответив тебе на твое письмо, перехожу к изложению событий и впечатлений протекшего дня.
Дядюшка относится ко мне так мило и гуманно, а главное так терпимо (вернее терпящ), что мое сердце преисполняется благодарностью. Тетушка тоже прелесть что за баба (в известных границах, конечно). Дядя делает Шурке подарки, отражающиеся на его бюджете. Миличка дает мне взаймы гривенники и вливает в мою утробу остатки вина от бывшего сговора и снабжает стеариновыми огарками так охотно, что я не могу сделать ничего лучшего, как передать сей достопримечательно-памятный факт вам, братцы мои, во всей его целости. Подробности всех эти подвигов может вам передать Анна Ив., так как мне удалось свести ее с Миличкой. Обе они, как две истые бабы, болтают inter se {Между собой (лат.).} по целым часам и, конечно, не слушают друг друга. Тетушка даже сообщила моей половине кое-что об общем благе, доставляемом ей дядею. Естественно, эти подробности знаю и я, но от вас утаю, ибо они на деле высказывают полную противоположность тем медленным движениям, которые проделываешь ты, Антоша, сложив известным образом пальцы. На сей раз ты, друже, ошибся.
Далее: Липа играет на фортепианах, не уступающих по звуку жидовским цимбалам (времен Еноха, за неизвестную вину взятого на небо), не только бегло, но и с разумением. Она ждала когда-то от Николая нот, но теперь вкупе с Селивановым, ожидающим рамы, перестала ждать.
Полина Ивановна с умилением рассказывает анекдот о том, как Николай подходил к ее окнам в туфлях и не позволял себе войти к ней в дом по сей же причине. Она ухаживает за нами всячески, делает тысячи услуг и стремится попросту сойтись с женской составной частью нашего трио. Но Анна Ивановна, будучи крепка, как адамант, не желает сего сближения и, к горю моему, держится вдали. Конечно, tempora omnia faciunt {Время все сгладит (лат.).}, но зачем же мебель ломать?
Были мы, друзья мои, в саду. Увы, я плачу и вытираю слезы платком, сотканным из разочарований.
Где прежняя доблесть нас, лыцарей сада, ухаживавших за гимназистками? Где все остальное, прочее? Нет его. На этот раз, как ни сердитесь, я вдамся в лирику. Мы в былое время, черт возьми, покручивая несуществующие усы, были… ну чем бы?., были героями. Бежишь за какой-нибудь Никитенко, земли под собой не чуешь, паришь где-то на высях, весь занят мыслью о майнридовском подвиге и избегаешь директора и Сороконожку… А теперь… идут два гимназиста 8-го класса с громадными дубинами и, зная, что начальства нет в саду, только курят папиросы… Да нешто это, братцы, резонт, нешто это законт? Эх-ма. Просто нутро выворачивается. Прежде, бывало, музыка увертюру выделывает, так чуть ли не до слез доводит, а уж на подвиги так подвизает, что самого черта в образе девы в объятия принять рад, а уж о самой деве и говорить нечего (бывало, целую ночь не дрыхнешь),— а теперь гимназистишко 5-го класса вдруг говорит, что музыка в саду играет скверно, и сидит себе на лавочке без всякой жажды подвигов, ‘ничем не жертвуя ни злобе, ни любви’. Разве это люди, разве это гимназисты? И самого-то Сороконожки нет в саду. Кто вместо него может сказать ‘Идите в класс’? Нет, Антоша, что пережито, то невозвратимо. Что было, того не будет. Я с детскими и юношескими мечтами пришел в сад и ушел со слезами.
Все переменилось. Гимназистки не те, гимназисты не те, я сам не тот, а у первоклассников даже носы менее глупо вздернуты кверху, чем в былое время наши. Sic, братец ты мой, transit, etc.
Я вздумал было вызвать прежние ощущения, закрыв глаза, но после получаса добился только боли под ложечкой. Я в каждой деве искал что-либо вроде Никитенко и я же с нею и находил нечто мне незнакомое, в каждом гимназисте искал товарища — и [нрзб] и — пошел домой, запить боль под ложечкой всеисцеляющей водкой.
Обедали у дяди. Было все, кроме водки. Даже сладости, коих наше трио не ест, было предлагаемо нам неотступно и многократно. Обедала Вера Ивановна Камбурова и во весь обед тянула трогательную канитель о том, что ее Ваня полез на крышу и разорвал себе жилу,— факт никому не интересный, но, судя по ее надоедливости,— бесспорный. Говядины за столом не было, но ее заменило радушие.
Спим мы с закрытыми ставнями и посему не имеем права открывать окон. Можете посудить о химическом составе нашего воздуха, не принимая во внимание 22-градусной температуры.
О твоей стипендии, Антоне, не узнал еще.
Вова помре, Платошка — тоже, и где они похоронены,— никому не ведому. На их месте заслуженно блистают Карпушка и Климка. Я был дважды на церковной паперти собора, но, к сожалению, не видел ни одного из них.
Один из братчиков Кушелевских признал меня и на радостях предложил мне какой мне угодно кредит ‘хучь на педещят коп.’ и тут же ударил сына по уху за пролитый стаканчик водки. Нужно было видеть иудейско-библейскую покорность этого сына, который только тогда сказал ‘шволац’, когда уже вышел на улицу.
Признали меня еще каких-то два подвыпивших, но мне неведомых господина и предложили мне выпить с ними по рюмочке, но я при виде их самих не только отрекся от своего имени, но даже дал заклятие никогда, никогда не брать водки в рот, а потому и сближение не состоялось.
6 августа. Собирался я в собор, но опоздал. Четвертый день втолковываю Георгию разбор, в надежде, что остальное он сам ‘вивчить’, и к концу 4-го урока добился того, что во фразе: ‘Увидал мужик зайца’ — подлежащим оказалось слово ‘зайца’. Ввиду столь радостного события мы оба с дядей прочли ‘В рождестве девство сохранила еси’ и заставили какую-то нищую ударить десяток лишних поклонов. Остальное все по-старому.
Видел я Курилиху, но никаких молитв не читал, а только спрятался за окно, дабы в сновидении не испугаться. Советую вам спросить у тети Ф.Я., которая из Курилих была это: Настасья Никитишна или Марья Никитишна? Она их хорошо разбирает.
Видел мороженщика Григория. Он узнал меня и осклабился с фразою: ‘Господин Че-е-ехов!’ Я купил у него мороженого, заплатив впятеро, но не ел из предосторожности.
Удим почти ежедневно рыбу и ловим сотнями.
Дядя задал мне массу работы: надписывать на конвертах ‘Почтенному члену Таганрогского братства, милостиву государю’.
Посетила меня сегодня няня Александровна и принесла мармеладу. От моего посещения в первый день моего приезда она в восторге и говорит, что оно вызвало целую революцию в ее пользу. Вот-де как чествуют и памятуют ее заслуги люди, у коих она жила семь лет тому назад! Бородами обросли, а ее не забывают. Знай всякая прислуга!!! Я отправил ее вспять на извозчике, предложив ей две рюмки вина. Она уехала совершенно довольная и жаждущая ваших портретов и сестриной свадьбы. Несъеденный мармелад тетушка тщательно припрятала для своих детей, ‘чтобы не пропал’.
В Таганроге думаю пробыть вплоть до прибытия нового транспорта денег, который непременно запоздает, как это всегда водится, а посему вы увидите мою пополневшую харю не ранее 25-го августа.
Вслед за этим, оставляя дальнейшее изложение фактов и впечатлений до следующего письма, пребываю к вам благосклонный

А.Чехов.

Ходили на банный съезд Анна Ивановна, я и Липа. А.И., проходя мимо Потоцкого, спрашивает Липу, чей это дом? Я молчу, а Липа отвечает:
— Это… это… знаете, я, право, не знаю…
И при сем краснеет. Не возьмется ли кто из вас объяснить обеим дамам значение сего дома? Я — пас.

-27-

Александр

24 сентября 1882, Тула

Во 1-х Тула
‘ 2-х ‘Петербургская гостиница’
‘ 3-х Десятый No ценою в 1 рубль
‘ 4-х Квадратных аршин 1 1/2
‘ 5-х Кубическ. фут. воздуха 5 1/160
‘ 6-х живущих 4.
При сей, друзья и братие, обстановке пишу вам сице.
Да будет проклят тот из вас, кто когда-либо заедет в Тулу. Да вменятся вам в сем случае в вину грехи всех когда-либо на всех вселенских соборах когда-либо судимых!!!
Какой-то мудрец, сказочный, конечно, спрашивал:
— Что краше солнца?
Другой, не менее именитый, дурак кричал:
— Что слаще сна?
А я вас спрошу попросту, без мудроствований:
— Что хуже Тулы?
На последний вопрос могут ответить только два человека: я да тульский губернатор, которому известны до последней малости все доблести вверенного ему града. Он, впрочем, пожалуй, и не присоединится ко мне, потому что имел счастие похоронить двух жен в Туле. А это, надо правду сказать, счастие немалое…
Чем Тула гадка?
Начнем по порядку. Прежде всего, в Туле на каждом шагу и перекрестке висит в воздухе нечто невесомое, незнакомое тому, кто не женат на бывшей тульской львице. Затем, будь ты хоть чем хочешь, хоть наимизантропейшим филантропом, или даже Аксаковым в шкуре ‘Русского курьера’, все-таки Тула — есть нечто мерзопакостное. В прежних письмах я уже достаточно характеризовал сей град, а потому и не стану утруждать вашего внимания дальнейшими ‘бытописаниями’. Достаточно сказать, что с вокзала мы ехали в лучшую в городе гостиницу (‘Петербургскую’, sic!) по каким-то дебрям и болотам, в коих и лесовиков, и болотовиков, и домовых, и диаволов, и аггелов их, и даже, вероятно, жуликов — вволю. Но во всяком случае доехали благополучно, если не считать тех синяков, которые мы вчетвером сразу получили, едучи на извозчике. (Ехали: я, ваш брат, онаго 1/2, оной чадо Шурка и главнокомандующий над всем крепко соединенным союзом — Пенчук, он же Гершка.)
Далее… Тульский Эрмитаж — ‘Петербургская гостиница’ — есть нечто вроде чего-то весьма паскудного, хлевообразного, хотя и стоит на главной Киевской улице, напоминающей своим названием ‘киевский Сашынькэ’. По поводу нее некто, состривший ‘немецкие сцаки’, мог бы сострить на этот раз что-либо более юридическое и алятримантранистое в роде — придумайте сами чего. Засим первое впечатление, произведенное нами в сей гостинице, сразу убедило прислугу в том, что мы все жулики, а скудный ужин, заказанный нами, подкрепил это мнение. За сорок минут до ужина у меня потребовали предъявления моего билета и не принесли мне его обратно, несмотря на то что я ужинал с аппетитом. Жду с минуты на минуту, что ко мне явятся с вопросом, есть ли у меня достаточно денег, чтобы заплатить за номер. Вообще все лакеи, сразу пронюхивающие человека насквозь, несомненно мерзавцы, а тульские — в особенности.
Не прав ли я, ругая Тулу?
Но это не беда, теперь еще есть кое-какие жалкие гроши, погодите, что в Таганроге будет!
К тому же и кое-что протчее вроде…
Возьмем хоть пиво: первую бутылку подали ‘Трехгорное’, вторую ‘Калашниковское’, третью ‘Говно’ какое-то. Уж не хотят ли они на моем желудке показывать богатство своего склада?!
Ну не ругать ли Тулу за недостаток единства и за стремление к нарушению порядка… в однообразии подаваемых пивесов.
И самые чернила-то говенные, к тому же и два пера воткнуто вместо одного (только что усмотрел). Этим только да непромокаемой густотой и объяснил я все кляксы в буквах моих письмен.
Засим до завтра, ибо теперь — уже два с половиною ночи, и мои сономерничающие уже давно спят. А я еще в вагоне обещал общее благо. (Паскудные тульские чернила дальше не пишут.) Впрочем, со зла изображаю вам Тулу в настоящем ее виде. Вот она [следует рисунок].
Объяснительные знаки.
1) Собор, 2) Дом губернатора, 3) Часовой при нем, 4) Будка, 5) Клуб и предводитель дворянства на извозчике, 6) Каланча, 7) Дом, покосившийся от времени, 8) Тульская львица, имени которой из уважения к собственной особе не упоминаю, 9) Река Упа с корабликом, 10) Мост. Более же достопримечательностей, кроме особы вашего высокопочтенного брата, в Туле никаких нет. Addio. Пьяная рука более не водит пером.
Проспавшись, обращаюсь к вам с такими просьбами: 1) Забытый у вас образ святого, имя его же и ты сам, Господи, не еси, прошу Алтоне снести под мышкою в клиники для передачи Федору Васильевичу Васильеву с тем, чтобы, ему одному известными путями был сей образ переправлен Надежде Гавриловне в пансион. Буде не сможешь сам снести, пошли открытое письмо Федору Васильевичу по адресу: Девятинский пер., д. Кожихина, дабы он явился за образом к вам.
2) Из денег, кои Никола хотел послать мне, прошу десять рублей вручить тому же Федору Васильевичу. Он дал мне эту десятку из собственного кармана в момент моего отъезда.
3) Федор Васильевич вручит вам билет на заказанные мною туфли. Прошу оные при деньгах выкупить и переслать мне в Таганрог.
4) Прилагаемую сценку прошу спровадить по почте в ‘Московский листок’ по адресу: Воздвиженка, Ваганьковский пер., в редакцию.
5) ‘Сомнамбулу’ мою также сохраните.
6) С Кланга гонорар получил я только за первую половину моей ‘Тетушки-маркизы’, за напечатанную же во втором No (т.е. за продолжение) получите вы и раздайте бедным и нищим, исключая отсюда самого Кланга. Получил я 15 руб., считая по 6 коп. за строку.

Засим — до следующего фельетона.
Ваш А.Чехов.

P.S. Буде этого письма не получите, дайте знать, или сами похлопочите, чтобы оно не затерялось где-либо на почте. А в Тулу все-таки не ездите, будь она проклята.

-28-

Антон

8 ноября 1882, Москва

Таможенный брат мой Александр!
Прежде всего уведомляю тебя, что все обстоит благополучно. Во-вторых, из ‘Московского листка’ следует тебе 19 р. 45 к. Из оных 10 р. я, согласно раньше писанному, отдаю Феде. Остальные высылаю по получении в Танроцкую таможню. Не выкупить ли мне и туфли, или же подождать с туфлями? Я безденежен. Твои похабные письмена получаем, читаем, гордимся и восхищаемся. Не блуди, неблудим будеши, а ты блудишь. По животу бить можешь: медицина, возбраняя соитие, не возбраняет массажа. Николка в Воскресенске с Марьей, Мишка именинник, Отец спит, мать молится, тетка думает о коренчиках, Анна моет посуду и сейчас принесет уринальник, я же пишу и думаю: сколько раз сегодня ночью передернет меня за то, что я осмеливаюсь писать? Медициной занимаюсь… Операция каждый день.
Скажи Анне Ивановне, что зрителевский дед-газетчик умер в клиниках от cancer prostatae {Рак предстательной железы (лат.).}. Живем помаленьку. Читаем, пишем, шляемся по вечерам, пьем слегка водку, слушаем музыку и песнопения et цетера… К тебе имею просьбы:
1) Поймай мне маленького контрабандистика и пришли.
2) Умоли Анну Ивановну принять от меня выражение всевозможных неехидных и безвредных чувств, тысячу поклонов и пожелание быть ‘сцасливым Саса’.
3) Умоли (eandem {Правильно: eadem — ее же (лат.).}) описать тот спиритический сеанс, который она видела где-то, в Тульской губернии, кажется. Пусть опишет кратко, но точно: где? как? кто? кого вызывали? говорил ли дух? в какое время дня или ночи и как долго? Пусть опишет. Описание да потрудится прислать мне. Весьма нужно. Я буду ей весьма благодарен и за сию услугу заплачу услугой.
4) Не убей.
5) Напиши мне стихи…..когда я мал
……стал
…….я генерал… Помнишь?
Тоже очень нужны. Напиши и их, и чьи они…
6) Пиши почаще, но поподробней. Твои письма (если в них есть что-нибудь, кроме тульских стихов и описания Тулы) я причисляю к первостатейным произведениям и охраняю их. Описывай.
7) Кроме. Сказуемое есть то, что говорится в предложении о подлежащем, то же, что не говорится, не есть сказуемое… А поэтому возьми у дяди карточку, где мы сняты группой (я, ты, Иван и Николай). Помнишь, что у Страхова снимались? Вышли оную. Необходима.
За тобой все-таки скучно, хоть ты и пьяница.
Скажи Анне Ивановне, что ее Гаврилка лжет, как сукин сын. Страсть надоел!
Ну что про 18-й No говорит Аноша? Скажи ему, что лободинские номера нам все не нравятся, начиная с Ивана Иванча и кончая им, Аносей.
Пописываю, но мало. Чти в ‘Мирском толке’ мои ‘Цветы запоздалые’… У дяди возьми.
Работаю опять в Питере.
Рву Шурке штаны, Гершку поднимаю за хвост. Прощайте, до свиданья.

А.Чехов.

Приезжай на праздниках… Насчет бумаг не справлялся. Если за тобой нет недоимок, то дерни-ка письмо декану! Деканам, кстати, делать нечего.
Исправно ли дядя получает газеты?
[следует рецепт]
DS. Поосторожней! При употреблении не взбалтывать.

Г.г. Секретарю
Захарьин.

Извините, но надо же что-нибудь написать на пустом месте? Что ж из эстого выйдить? Ну пущай ничего но выйдить… Но что ж из эстого выйдить?
Желал бы я видеть тебя в Таганроге, а Леонида в Сураже: то-то, надо полагать, не свиньи! Не толстей хоть!

-29-

Антон

12 ноября 1882, Москва

Легкомысленный и посмеяния достойный брат мой Александр! Соделавшись Айканово-Ходаковским, ты не стал рассудительнее:
1) Ты не выслал всего романа. Безе-Броневский сердится. За тобой считает он еще какой-то перевод из ‘Gartenlaube’. Шли поскорей!
2) К чему тебе переводы, если есть время писать вещи оригинальные? Жизнь в тебе новая, пока еще цветистая… Можешь черпать.
3) Самое же главное, свидетельствующее о твоем легкомыслии: ты вместо 19 р. 45 к. получаешь 10 р. только. Остальные я зажилил. Зажилил нечаянно. Вышлю их в скором будущим в совокупности с туфлями и инструментами. Относительно романов, кои переводить желаешь, поговорю с Безе-Броневским. Гаврилка тут ни при чем. Он в редакции — соринка в глазу: трешь-трешь, никак не вытрешь соринки, слеза только идет. Малый вообще /…/, не в обиду будь это сказано ей, Mari d’elle брехлив до чертиков. Этот брехун не тебе чета. Соврет не по-твоему. У него не пожарная побежит по каменной лестнице, а лестница по пожарной.
О журналах меня не проси. Повремени до Нового года. Везде заняты, и не хочется беспокоить. Ты сие понимаешь.
Анне Ивановне скажи, что она ничтожество, Шурку побей по жопе, себе вставь буж и не забывай, что у вас у всех есть

Готовая услуга А.Чехов.

Хнедя сообщил, что ему не нужны 10 р., о чем сообщаю, чему и радуйтесь.
Поклон М.Е.Чехову и его чадам.
Савельев женится. Иду сейчас с Марьей на ‘Фауста’.

-30-

Александр
М.Ф.
Таганрогская
Главная Складочная Таможная
No 000
Ноября 23 дня 1882 г.
г. Таганрог.

Вторник 23 ноября 1882,
Таганрог День Сев. Алдра и Мтрфния

Брате Алтоне!
Два твоих письма, одно простое, другое денежное на 10 руб. мною получены, но прежде чем отвечать тебе на них, я опишу тебе два торжества, коих я имел честь быть свидетелем. Одно из сих торжеств — закрытие навигации в нашем порте, а другое — именины дяди Митрофана. По порядку времени начинаю с первого. Накануне разнесся слух по таможне, что на завтра назначен праздник. Все начали наматывать себе это на ус: секретарь отложил несколько дел в сторону, привозной и отвозной стол такожде, бухгалтерия, к коей прикомандирован и аз,— тем более. 23-го числа получена была эстафета на визитной карточке такого рода: ‘Дм. Вас. Мухин и его помощник покорнейше просят пожаловать на Новую Гавань на молебствие по случаю окончания навигации. Мухин’. Мы, конечно, двинулись. Нужно тебе сказать, что пирушка эта затевалась и затеялась товарищами по службе, но несмотря на это в канцелярии сию же минуту затеялись вопросы о костюмах, черных парах и т.п. Никто не хотел идти в визитке. Всех поразило то мое спокойствие, с которым я прямо объявил, что пойду на торжество в визитке.
В обыкновенное время мы собрались в Таможню, до 12 часов просидели там без дела и затем после глупопровинциального препирательства о костюмах двинулись ‘на пали’ в самую глубь гавани по замерзлой, слегка подернутой снегом дороге. Там нас ожидали две ‘каравиа’, пароход ‘Кострома’ и наша таможенная брандвахта, т.е. судно, на коем чиновники таможни стерегли денно и нощно контрабанду. В обоих помещениях накрыты столы с водкой, винами и закусками. Некоторое время мы, придя на вышесказанные плавучие, затертые льдом помещения, подождали попа. Но он потом явился в виде о. Даниила Ручкина (кланяйся маменьке!), косоглазого Диавола, худосочного дьячка и протчаго, и стал петь молебен. Надо сказать, что молебен был не без трогательности. Вобрази такую картину: безбрежное море, льды без конца, яркое солнце, небольшой мороз, палуба парохода, погасившего свои пары, мундирные, зябнущие лицы, матросы, лысый, еле козлогласующий поп, дым кадила, струею поднимающийся в морозном воздухе над ледяным полем моря… Вообрази это и ты получишь нечто в роде того, что смахивает на заутреню на корабле капитана Гатраса. Так по крайней мере подсказало мне мое воображение.
Молебствие началось дребезжащим козлогласом о. Даниила, и после оного была сцена, достойная кисти лорда Гленарвона (но не Николки, который, судя по его рисункам в журналах, разучился не только рисовать, но и писать красками). Команда из 50 солдат выстроилась в ряд, и управляющий (наше высшее начальство) стал читать ей речь с словами ‘идея’, мы вырвали ‘корни злоупотребления’, над нами ‘новые проблески’, старые порядки ‘заглушены отпрысками’ новых растений etc. После этой речи, взывавшей к верной службе, раздался гул ‘Здравия желаем!’, и все пошли пьянствовать в каюты. Пьянства я тебе описывать не стану, ибо оно при всем своем разнообразии сводится только к одному — все пьяны. Говорились речи. Говорил и я, чем вооружил против себя всю канцелярию, ибо говорил, что намерены-де мы все служить верою и правдою, а канцеляристы поняли это в смысле поддакивания начальству. Провинция!! Не мне их учить и не мне им покоряться. Удостоился рукопожатия начальства, коему значения не придаю, и, выпив около 12 рюмок водки и стаканов шесть вина, удалился к… дяде на именины.
Там — Николка, слушай! — была Любовь Ал-дровна ci-devant Камбурова. Она влюблена в тебя еще до сих пор. Ради Бога, приезжай и совокупись с нею, ибо она ищет и ищет того, что по латыни называется inter pedes… figura longa et obscura {Между ног… предмет длинный и ужасный (лат.).}. Молю тебя, приезжай. Чего тебе стоит взять тросточку, сесть в вагон и высадиться в квартиру твоего брата. Видит Бог, я рад тебя видеть и скучаю, о Никола, за тобой. Бог еще знает, когда встретимся. Возьми, буде можно, из редакции полсотни и приезжай ко мне. Квартира у меня большая, теплая и тихая!..
Одолжил бы, коли приехал, а бабы — все без преувеличения твои. Любовь — первая.
Как и следовало ожидать, дядя много и долго лобызал меня и туфли, кои я ему сшил (я сапожничаю), и угощал. Но я был сыт и мало ел, зато Аня наелась рыбы вволю. Это уже ее струнка, чем дядя остался очень доволен. Не разберу его, что он за человек… Получена телеграмма от имен Павла и Михаила Чеховых. Писем получил он и нищих кормил — массу.
Затем перехожу, о Антоне, к всепокорнейшим просьбам. Ради всего, что есть у тебя для общего блага, исполни нижепросимое.
1. Поспеши выслать остальные пенязи, еже зажилил, ибо голодаем.
2. Туфли, буде еще не выкупил, погоди, и инструменты до письма не высылай.
3. Понудь Михаила выслать мне ‘Стенографию’ (уже сотый раз прошу).
4. ‘Сомнамбулу’ мою также перешли мне, буде даже она у Турлыгина.
А за что ты меня обозвал легкомысленным — и сам не знаю, ты этого не пояснил. Но наивящшая всех просьб просьба есть таковая в двух лицах:
1. Поди, Рога бади (Бога ради), к Лангу, купи у него из моих пенязей Гартенлаубе {Стоит сия Gartenlaube около 4-х рублей.— Прим. Ал. Чехова.}, в коей напечатан роман ‘Recht und Liebe’ {‘Право и любовь’ (нем.).}, и перешли мне их скорей, буде редакция ‘Свет и тени’ не рушится. Я переведу роман сей к 1-му янв. Роман же L’Inconnue (Инконю) {‘Незнакомка’ (фр.).} будет до конца прислан в редакцию к 15 декабря.
Узнай, не опоздали ли. На сей счет возьми даже извозчика из моих пенязей, но не задерживай ответом.
Буде станете писать Ивану, то отрежьте сей кусок и вложите в письмо ему. [Следует записка И.П.Чехову.]
Сделал я тебе выписку романов, о коих просил справиться у Безоброневского. Из них теперь я самостоятельно и независимо от Анны перевожу: ‘L’ide de Jean Tterol’. Очень миленький и веселенький романчик. Узнай, возьмет его редакция или же бросить написанное в печку. Написано 68 книжных страниц 80.
Ради Бога, узнай поскорее по сим пунктам и ответь мне, ибо неизвестность хуже Бог знает чего, а ничегонеделанье без пьянства (а я не пью) по вечерам — хуже антихриста. Молю еще раз, не задержи.
Об оригинальном сочинительстве, на кое ты упираешь,— после сообщу отдельным письмом, кое намерен изложить тебе завтра. Ответ, ради Бога, не задерживай. Для провинциала каждая минута неизвестности — гибель, особенно при желании, а главное, при стремлении к работе.
Николке, Анне Александровне его — 100 000… поклонов.
Марье + родителям 10 000 000 поклонов.
Непременно передай тетеньке, что Пенчук кланяется Корбо. Порем его каждый день.

А.Чехов.

P.S. Передай в клиниках прилагаемое письмо Феде. Оно очень важно, ибо при помощи его истребуются деньги, кои он зажилил при пересылке мебели.

-31-

Александр

Конец ноября — начало декабря 1882, Таганрог

Брате Антоне!
Извини за беспокойство. Передай Христа ради ‘роман’ продолжение (стр. 135—189) в редакцию Безоброневскому. Посылаю тебе потому, что не знаю, кому адресовать в редакцию. К 15-му декабря пришлю окончание. Узнай, нельзя ли взять хоть немного пенязей авансом под сей перевод. Если можно — возьми. Даю тебе на это доверенность в форме сего клочка. Перевожу другой роман: ‘L’ide de Jean Tterol’, о чем тебе уже писал, прося навести справки у Безоброневского о годности его для редакции. Буде вышлешь ‘Gartenlaube’, обяжешь, но высылай только в том случае, если помещенный в сем журнале роман ‘Recht und Liebe’ еще не переведен и нужен редакции.
Деньжат вышли, ибо нуждаемся. Послал тебе 23-го ноября письмо со вложением письма к Феде. Получил ли? Благоволи обо всем уведомить в скоровремении твоего, извиняющегося за беспокойство, брата

А.Чехова.

Косого жду к себе. Дождусь ли?

-32-

Александр

17 декабря 1882, Таганрог

Брате Антоне!
Да не удивишься тому своеобразному почерку, каким награждает тебя брат твой таможенный. Почерк сей напоминает несколько каракульки блаженной памяти Смиотанки, которого мы с тобою некогда лицезрели в слободе Крепкой, с тою только разницей, что тот чертил свои иероглифы правой рукою, а я пишу левой.
Молитвами не ведаю каких святых отец наших (а может быть, и тетеньки Федосьи Яковлевны, за то, что мне приснилось, будто бы я прибил Гершку), господин бох всемогушник послал мне к празднику награду: на обеих руках ‘повскакали’ у меня чирья и ‘уселись’ на концах пальцев. Семь дней и семь ночей не смыкал я глаз и не спал от страшной боли, служа бичом Божим для своей семьи, которая, в угоду мне, то на голове, то на цыпочках ходит. Сегодня, слава Богу, почувствовал я некоторое облегчение и пробую писать. Есть надежда думать, что выздоровею от своих ‘спорадических’ болестей к Новому году, во всяком же случае не раньше. Правая рука не годна никуда. Большой палец представляет одну общую гнойную массу с позеленелым ногтем наверху.
Главная беда, усугубляющая в 100 раз страдания,— это невозможность ни читать, ни писать. На службе не бываю и потому обретаюсь в страстотерпном унынии. А перевод в ‘Свет и тени’ — истый дамоклов меч надо мною: работы в нем только на один день. А у меня недели текут в горьком бездействии.
От тебя ни ответов на вопросы о переводах, ни писем, ни ‘Gartenlaube’, ни ‘зажиленных тобою нечаянно’ денег — ничего нет. Отец почил от дел своих после письма, озаглавленного многообещающей цифрой ‘No 1’. О Николае и говорить нечего. Я его считал добрее и любвеобильнее ко мне.
В Таганроге все по-старому. В доме у дяди вся семья включительно, от Людмилы до последнего пискленка, все переболели дифтеритом при самых антигигиенических условиях и все выздоровели. У Агали неделю тому назад умерла Соня. Полина Ивановна в большом горе. Эскулап Шедеви приписал смерть ее воспалению пищеварительной системы, Фамилиант же — дифтериту, а дядя Митрофан — воле Божией и попал в Соломоны.
Теперь все утихло.
Людмила ‘захолонула’ в жаркой бане, произошло это оттого, что две незнакомые ей дамы, моясь, говорили, что я — социалист. Сообщая мне это, она заявила, что она не только за меня, но даже и за Митрофашу поручиться не может. Вот это скептицизм!
В этом письме благодарю тебя за хлопоты по доставке перевода в редакцию, повторяю старые просьбы, прошу ответа и, страшно усталый от писанья этой цыдулы, продолжавшегося 2 часа и 10 мин., ложусь успокоить расходившиеся члены.
Друг и приятель мой Леонид Третьяков пишет из Суража, что у него зачинается чахотка. Я готов этому поверить.
Вас жду к себе на лето. Николая же жду ежечасно, наипаче же в январе на крестины ожидаемого с любовью чада моего.
На днях проездом в Питер будет в Москве мое прямое начальство, секретарь нашей таможни Антон Титыч Стыранкевич, прозванный всею таможнею ‘отец родной’ за свою доброту и гуманность. Я ему дал ваш адрес. Если он побывает у вас, то порасскажет вам обо мне и о Таганроге многое. Добр он, как овча, тих, как голубь, незлобив, как голубь, мудр, как змей, и не прочь приятно провести с компанией время.
Не знаю, удастся ли мне при немощи моей написать тебе и вообще всем вам к Рождеству, поэтому прими поздравление с этим письмом. Мать поздравляю с наступающим тезоименитством. От вас же жду писем хоть от кого-нибудь.
Долг по векселю моему, хранящемуся у фатера, к сожалению, к нынешнему празднику уплатить не могу, ибо классной должности по вине университета, задержавшего мои бумаги, еще не получил и получаю, в ожидании утверждения из Питера, весьма жалкое содержание, не хватающее даже на хлеб и уголь. По получении твоего денежного письма с 10-ю руб. я рассчитывал дня через два-три получить от тебя и задержанные тобою 9 р. 75 к. и купить на них угля. Но расчету моему, к горю, не суждено было оправдаться, и с отоплением приходится воздерживаться. Я всегда с геройством доказываю жене, что + 90 Reom — самая здоровая температура. Спасибо вышереченному секретарю, который иногда из своего кармана дает нашей братии крохи жалованья вперед, чем вовремя спасает от смерти.
Будете писать Ивану — кланяйтесь.
Перевод свой пришлю, как только получу способность держать перо в правой руке, а это, судя по ходу болезни, может случиться не раньше 1-го января 1883 г. Горе мне, бедному!!!
Целую вас всех и еще раз прошу писать мне. Пенчук кланяется тетеньке. Анна тоже шлет поклон. Она все хворает.
В заключение, Антоша, поклянись, что это — мой почерк.
Твой — не по своей вине калека-брат

Александр Чехов.

P.S. Сестре особый низкий поклон.

-33-

Антон

25 декабря 1882 и 1 или 2 января 1883, Москва

Уловляющий контрабандистов-человеков-вселенную, таможенный брат мой, краснейший из людей, Александр Павлыч!
Целый месяц собираюсь написать тебе и, наконец, собрался. В то время, когда косые, ма, два ма, отец (он же и юрист. Ибо кто, кроме юриста, может от закусок требовать юридического?) {Излюбленное выражение Павла Егоровича Чехова при виде стола с закусками: ‘Надо бы еще чего-нибудь юридического…’ — т.е. спиртного.} сидят и едят с горчицей ветчину, я пишу тебе и намерен написать тебе, если считать на строки, на 25 р. серебром. Постараюсь, как бы меня ни дергало после этого усердия.
1) Погода прелестная. Солнце.— 18. Нет выше наслаждения, как прокатить на извозчике. На улицах суета, которую ты начинаешь уже забывать, что слишком естественно. Извозчики толкаются с конкой, конки с извозчиками. На тротуарах ходить нельзя, ибо давка всесторонняя. Вчера и позавчера я с Николкой изъездил всю Москву, и везде такая же суета. А в Таганроге? Воображаю вашу тоску и понимаю вас. Сегодня визиты. У нас масса людей ежедневно, а сегодня и подавно. Я никуда: врачи настоящие и будущие имеют право не делать визитов.
2) Новый редактор ‘Европейской библиотеки’ Путята сказал, что все тобою присылаемое и присланное будет напечатано. Ты просил денег вперед: не дадут, ибо жилы. Заработанные деньги трудно выцарапать, а… Между прочим (это только мое замечание), перевод не везде хорош. Он годится, но от тебя я мог бы потребовать большего: или не переводи дряни, или же переводи и в то же время шлифуй. Даже сокращать и удлинять можно. Авторы не будут в обиде, а ты приобретешь реноме хорошего переводчика. Переводи мелочи. Мелочи можно переделывать на русскую жизнь, что отнимет у тебя столько же времени, сколько и перевод, а денег больше получишь. Переделку (короткую) Пастухов напечатает с удовольствием.
3) По одному из последних указов лица, находящиеся на государственной службе, не имеют права сотрудничать.
4) Гаврилка Сокольников изобрел электрический двигатель. Изобретение сурьезное и принадлежащее только ему одному. Он, шельма, отлично знает электричество, а в наш век всякий, знающий оное, изобретает. Поле широчайшее.
5) Николка никогда никому не пишет. Это — особенность его косого организма. Он не отвечает даже на нужные письма и недавно утерял тысячный заказ только потому, что ему некогда было написать Лентовскому.
6) ‘Зритель’ выходит. Денег много. Будешь получать… Пиши 100—120—150 строк. Цена 8 коп. со строки. В ‘Будильник’ не советую писать. Там новая администрации (Курепин и жиды), отвратительней прежней. Если хочешь писать в ‘Мирской толк’, то пиши на мое имя. Это важно. Вообще помни, что присланные на мое имя имеют более шансов напечататься, чем присланное прямо в редакцию. Кумовство важный двигатель, а я кум.
7) Через неделю. Новый год встречали у Пушкарева. Видели там Гаврилку во фраке и Наденьку в перчатках.
8) Денег — ни-ни… Мать клянет нас за безденежье… И т.д.
Не могу писать! Лень и некогда.

А.Чехов.

1883

-34-

Антон

4—5 января 1883, Москва

Военачальников, столоначальников, христолюбивое воинство… Вас всех…
С сим письмом посылается в Питер другое. В сем году ты получаешь в дар от меня лучший из юмористических журналов, ‘Осколки’, в коих работаю. Что это лучший журнал, ты убедишься. Имя мое в нем: Человек без с, Крапива и т.д.
Это не обещание, а дело. С твоим письмом идет и письмо к Лейкину в ‘Осколки’.
‘Курьер’ воспрещен. С февраля будешь получать ‘Русские ведомости’. Письмо с 5 печатями Марьей получено. Пиши.

А.Чехов.

‘Зритель’ выходит. Из всех его недостатков один в особенности бросается в глаза: в нем нет секретарши Анны Ивановны, которой и кланяюсь.
На праздниках я послал тебе письмо.

-35-

Антон

25 января 1883, Москва

Добрейший столоначальник Александр Павлович!
Живы и здоровы. Все сетуют на тебя за молчание. Получаешь ли ‘Осколки’?
Уведомь дядю Митрофана Егоровича, что распоряжение о высылке ему недостающих номеров ‘Москвы’, премии и портретов мною сегодня сделано. Если их не получит, то уведомь. Благодарю его за письма тысячу раз. Отвечу ему большим письмом, но не особенно скоро. Занят по горло писаньем и медициной. Объясни ему, что значат мои ‘дерганья’, ради которых я не пишу даже заказы. Пусть извинит.
Живется сносно. Получаю 8 коп. со строки. Недавно в ‘Московском листке’ описан бал у Пушкарева. Под литерами Ч-ва надо подразумевать Марью Павловну. Она уже возросла и играет роль. Ей целуют руку Пальмины, Кругловы, Немировичи-Данченко, все те, коим молятся в Таганроге. Она умнеет с каждым днем.
К нам ходит надувший дядю редактор ‘Церковь и ее служители’.
Дяде пришлю словарь иностранных слов. Пусть потерпит.
Кланяюсь твоей и Шурке. Шурке советую щеглов половить. Милое занятие!
Блаженны есте! Вы скоро начнете улавливать начало весны!
‘Зритель’ платит хорошо. А все-таки в нем скучно: секретарша, где ты?! Стружкину не на кого кричать. Прощайте! Анне Ивановне привезу летом сюрприз.

А.Чехов.

Газету получать будешь с февраля.

-36-

Александр

1 февраля 1883, Таганрог

Бесселезеночный брат мой!
Прими запоздалое поздравление мое с тезоименитством. По-моему, лучше поздно, чем никогда.
Прихожу я в неестественное удивление по поводу столь правильного выхождения в свет ‘Зрителя’. Я уже получил 6 NoNo и при сем прилагаю легонькую белиберду для этого же журнала.
За ‘Осколки’ благодарю, но только их не получаю, о чем и довожу до твоего сведения, дабы ты снова порадел.
Подобный же казус отмочила и ‘Нива’, которую я выписал за деньги и которой еще ни одного NoNo не получал.
Сукины вы сыны с Косым Лебедем, почто дядьку журналами награждаете, а брату единоутробному — ничего?! Да будет ми ‘Свет и тени’.
Николаю передай мою скорбную благодарность за его упорное молчание. Он, из каких бы источников ни вытекало, страшно оскорбляет меня. Мне казалось, что пережитые купно невзгоды ученических годов, глада, хлада и взаимной поддержки, дают мне некоторое право на письмо от него хоть раз в два месяца.
Не забудьте, что ведь я волею судеб отрезан от семьи тысячеверстным расстоянием и поставлен в такие условия, когда всякая строка из семьи ценится.
Батька в гонор ударился: не пишет. Он в силу каких-то ‘юридических’ соображений нашел, что я ‘не оправдал себя ни любовью, ни доверием’, не поцеремонился преподнести этот подарок мне к празднику и — умолк. Маменьку же Господь книжному искусству не дюже умудрил, к тому же они люди немолодые, и их молчание — Господь простит. А вот косым лебедям, с которыми мы тесно связаны братским и дружеским вервием, это уже непростительно.
На лето жду вас к себе. По сведениям от Агали — за прошлое лето девок столько народилось, что вам скучно не будет. Даже, кажется, Аноша намерен вторично жениться, а кстати, и ‘Зритель’ издается.
Я потихоньку становлюсь почтенным и уважаемым гражданином. В собор хожу в табельные дни не иначе как налепляя воском на галстух свою гимназическую медаль. Словом, иду по стопам прародительским. С дядькою в большой дружбе.
A propos: что за Ч-ву магнетизировал шелопай некий в редакции ‘Свет и тени’? Уже не сестру ли? Ответствуй. Сведения доставлены ‘Московским листком’.
Приезжайте, братие, косые и прямые. Покои и брашна уготованы вам, и красоты морской достаточно. Один хохол, приехавший за солью, пришел даже в восхищение: ‘Воды богато-пребогато, гора высока-превысока, и пид горою цуцик сере… От красыво!..’
Истем да свидания.
Жду ответа.

Ваш А.Чехов.

Приложение — ‘Зрителю’. Пришлю еще. Гонорар — сестре, и 9 р. с копейками, кои числятся за тобой, ей же, ибо в феврале денег выслать не буду в состоянии, ибо жду славного продолжения не менее славного рода своего.
Сестре напишу ответ отдельно.

-37-

Антон

Между 3 и 6 февраля 1883, Москва

Любезный друг Сашинькх! {Так в их таганрогском детстве звал Ал.Чехова еврейский мальчик.}
Письмо твое поганое получил и оное читал с упреком в нерадении. Я читал твое письмо тетеньке, Семен Гавриловичу, Сергей Петровичу, Иван Егорычу, и всем оно понравилось. Сергей Петрович прослезился, несмотря даже на то оскорбление, которое ты, по неразумию своему и гордыне, нанес величию богов. ‘Осколки’ ты будешь получать. Я вчера еще раз писал Лейкину, а Лейкин исполняет мои прошении с особенною ревностью: я у него один на солидных бджл. Журнал, как увидишь, умно составляемый и ведомый, хорошо раскрашиваемый и слишком либеральный. Там у меня, как ты увидишь, проскочили такие вещи, какие в Москве боялись принять в лоно свое даже бесцензурные издания. Боюсь, чтобы его не прихлопнули. Получаю от Лейкина 8 коп. за строчку. Гонорар наиаккуратнейшим образом высылается каждое первое число.
‘Зритель’ и выходит аккуратно, и платит аккуратно. Я заработал уже в нем рублей 90.
Становлюсь популярным и уже читал на себя критики.
Медицина моя идет crescendo. Умею врачевать и не верю себе, что умею… Не найдешь, любезный, ни одной болезни, которую я не взялся бы лечить. Скоро экзамены. Ежели перейду в V курс, то, значит, finita la comedia… He имея усов, знаний и возраста, придется вступить на стезю Захарьиных и Циркуненков… Материя скучная…
Пиши, любезный.

А.Чехов.

Милостивейшая государыня Анна Ивановна!
Как ви наивны! Неужели ви думаете, что молчание ведет к совершенству в смысле спасения? Ну отчего бы Вам не написать хоть строчечку… (хоть копеечку! — как говорит Стружкин). Сердиты Вы, что ли? Если сердиты, то бросьте сердиться… наплюйте… Будьте грамотны и нас ради… Ведь Вас учили грамоте не для того только, чтобы прочитывать на Долгоруковской улице гробовые вывески и переводить А.М.Дмитриеву итальянские комедии.
У вас сейчас весна будет. Счастливчики!
Я недавно послал письмо Вам, о судьбе которого ничего не ведаю. Шурке советую щеглов ловить. Что он поделывает? Учится?
Летом прибудем сечь Ваше потомство.
Существует ли Борискин кабак?
Андай кому следует. [Конец письма не сохранился.]

-38-

Александр

20 февраля 1883, Таганрог

Позднее самопознание
(тема)

Большой, не без некоторого вкуса убранный кабинет. Массивный, ореховый, московской работы стол с изящным бронзовым письменным прибором. Гипсевый бюстик Гте, портрет дамы с расчесанным пробором в дорогой ореховой раме. По стенам золоченые рамы работы Mo. В них копии с Мурильо, Рембрандта, Н. Чехова, пастель Мясоедова и фамильный силуэт на золотом фоне. Два-три пейзажа масляными красками и несколько фотографий. У стены два шкафа с книгами с вытесненными большими буквами именами Шиллера, Гте, Шекспира, Байрона, Гейне, Тургенева, Гоголя, Добролюбова, Толстого и масса других книг. Шкафы ломятся под тяжестью. В углу за дорогой портьерою груда дорогих альбомов. На полу большой ковер, скрадывающий шаги.
Рядом — будуар — спальня женщины с расчесанным пробором. Она лежит в постели. У ног ее за кисейной занавеской маленький новорожденный ребенок. Он спит. Она с ожиданием поминутно смотрит на часы, стоящие на мраморной тумбе.
‘Господи, скоро ли?’ — думает она.
В передней дрогнул звонок. Старая няня заковыляла, крехтя, и через минуту в кабинет вошел он.
— Вот и я,— заявил он, обратившись в будуар и стараясь согреться, чтобы не внести с собою холодного воздуха.— Как живешь? Что дочка? Заждалась?
— Ничего, все хорошо,— ответила дама с пробором.
Он вошел, поцеловал ее в лоб и, слегка отдернув занавеску, наклонился к ребенку, сказав с отеческой нежностью:
— Ах ты, шельма! Дрыхнет и не чувствует, что отец глядит на нее.— И задернул занавеску.
— Ну, что,— спросила она с выражением настороженного ожидания,— был ты?..
— У дядюшки?— прервал он, садясь с комфортом в мягкое кресло.— Был. Он, по-видимому, рад рождению дочурки. Когда я ему сказал об этом, он истово встал с места, снял шапку и прочел тропарь, а затем уже поздравил меня с какою-то особенной улыбкой, не то говорившей ‘я рад твоему счастью’, не то ‘посмотрим, что ты дальше заноешь’…
— Ну, а крестить он будет?
— Я приглашал его,— с легкой неохотой ответил он,— да, кажется, толку будет очень мало. Нужно тебе сказать, что, идя к нему, я зашел к Людмиле. Она уже узнала Бог весть откуда, что у нас родилась дочурка,— сама знаешь, в провинции даже о пожаре знают за полчаса до его начала, а о родинах еще раньше. При моем появлении она, чуть не захлебываясь от какого-то волнения, стала поздравлять меня, затем сказала, что ей нужно поговорить со мною наедине, и пригласила меня в кухню, несмотря на то что в комнате, где мы сидели, не было ни души, в кухне, тоже пустой, она оглянулась во все стороны и почему-то вызвала меня в переднюю. Там она, дрожа от холода и поминутно оглядываясь, сообщила, что любит меня ужасно, что изо всей семьи я один из наиболее любимых ее Митрофашей членов и etc., и что мне непременно надо окрестить мою дочурку. Я удивился только наполовину. К непроходимой глупости тетушки я привык, а таинственность ее сообщения напомнила мне времена, когда моя мать тоже вызывала отца на двор, чтобы попросить его о присылке осьмушки грибов.
— Конечно, надо окрестить,— ответил я.— А дальше?
— Ты не подумай,— зашептала тетушка,— я вас с Анной Ивановной так полюбила, как будто вы мне оба родные, только она (т.е. дочурка) у вас незаконнорожденная. Надо скрыть.
Я вытаращил глаза.
— Зачем же мне скрывать? И от кого скрывать?
— Да, видишь ли, что. Я вас люблю, и Анну Ивановну полюбила, как родную, только, когда меня спросят, так мне всякий раз совестно. Я Покровскому соврала, что ты в Петербурге обвенчался.
— Напрасно. Я ни от кого не скрываю, что я не венчан, потому что мой брак неосуществим не по моей вине. Однако, тетя, здесь холодно, пойдемте в дом.
— Ишь ты, а я думала, что вы скрываете. А я и отцу Спиридону сказала, что ты венчался в Петербурге…
— А это уж ваше дело.
От тетушки я отправился прямо к дядюшке. Тот с особенною ласкою принял меня в своей лавке, помолился и молча выслушал мое приглашение в крестные отцы. Затем после новой молитвы ответил мне.
— А не лучше ли, душенька, чтобы малютку окрестил кто-нибудь из сотоварищей твоих по службе?
— Я, дядечка, желал бы вас уже в силу тех семейных родственных уз, которые связывали нас с вами до сих пор…
— А может быть, лучше, душенька, если бы таможенный чиновник…
— Не думаю, дядечка…
— Неудобно? Постарайся, с Божией помощью…
— Дело не в старанье, а в том, чтобы вы именно, а не кто другой крестили у меня.
Дядя подумал секунду.
— Хорошо, душенька. Но ты знаешь, что восприемники от купели ответствуют перед Богом за воспринимаемых?
— Знаю.
— Согласишься ли ты на то, чтобы я вмешивался в духовное воспитание ребеночка? Первое условие, чтобы посты соблюдать, как положили отцы церкви…
— Этого не обещаю. Вы сами настолько умны, что поймете, что если бы я и пообещал бы вам это теперь, то потом нашел тысячи причин очень уважительных, чтобы не исполнить, например, раздвоение кухни, ненужное морение ребенка непитательной пищей, катар желудка и многое другое. Нет, этого не обещаю. Постная пища…
— Ничего не значит. И маслинку скушает, и здровенькая будет… Потом, чтобы она ежедневно читала Святое Евангелие, Апостола и Псалтирь…
— Когда подрастет…
— Ходила в церковь, неустанно молилась…
— Идет.
— Не курила бы. Потом водки не пила бы…
— Дядечка, ведь она еще в пеленках!..
Дядя улыбнулся своему преждевременному требованию. Однако быстро оправился.
— Обещаешь, душенька?
— Всего не обещаю, а даю вам право делать мне замечания, если вы найдете мое воспитание недостаточно религиозным, словом, даю вам право вмешательства в дела моей совести. Обещаю только воздерживаться от всяких противорелигиозных выражений и намеков при дочке, когда она возрастет.
— Так ты мне это все напиши, душенька, на листе. Начни: во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я обещаюсь то-то и то-то…
— Хорошо. Напишу.
— Потом предупреждаю тебя, что у меня есть только два крестника из евреев и оба вышли очень безнравственны. Говорю тебе наперед.
— А разве это от вашего влияния произошло?
Дядя умолк, и мы расстались, как два будущие кума.
— Значит, дядя крестит?— спросила дама с расчесанным пробором.
— Как видишь, да,— ответил он.— Я пригласил его предпочтительно перед другими только потому, что мне почему-то свято кровное родство. Одно меня удивляет и не нравится, что свят-муж видимо упирается и нарочно ставит стеснительные условия. Впрочем, я обошел его, давши согласие на все.
— Еще увидим,— сказала мать.
Через минуту снова дрогнул звонок. Вошла прислуга дяди.
— Людмила Павловна приказали, чтобы вы сейчас же пришли к ним,— отрапортовала она ему.
Он улыбнулся.
— Людмила Павловна мне приказывать не может,— сказал он, смеясь.— Передай, что буду.
Прислуга ушла, и через час Людмила Павловна, сидя среди картин Коатс и Пайслей, повествовала следующее:
— Теперь вам надо бы крестить не на дому у себя, а в церкви, так скорее скрыть можно…
— Да от кого же мне скрывать! — кипятился он.— Мне нет никакой надобности прятать свою дочь от людей. Почему я должен прятать ее?..
— А как же иначе?— возразила тетушка.— И если меня спросят, к кому пошел дядька крестить? Что я скажу? Он — человек уважаемый, его все любят — и вдруг!.. Ему вон скоро медаль наденут, он староста, может, и еще что… Если бы вы были обвенчаны, тогда так, а теперь уж я не знаю как.
— Но ведь дядя дал мне согласие…
— Мало ли что. А вдруг твои родители в Москве подумают, что мы ласкаем вас из какого-нибудь интереса. Они и так пишут.
Он поднялся с места.
— Тетушка, мои родители могут писать вам все, что им угодно, но вас я попросил бы не говорить о них оскорбительных вещей в роде подозрений об интересах.
— Уж это ты как хочешь, мы тебя любим, а только они пишут. И я удивляюсь Анне Ивановне, где у нее глаза были, чтобы завязать молодому человеку голову. Зачем она скрыла от тебя, что ей нельзя выйти замуж?
— Откуда вы это знаете, что она скрыла? Почему вы знаете, что… Впрочем, не ваше дело толковать об этом. Вы здесь ровно ничего не понимаете. Заявляю вам, что отзывом о моих родителях и о моей жене вы оскорбили меня.
— Вовсе я тебя не оскорбила. А дяде все-таки…
— Дяде я возвращу его обещание крестить у меня. Я не хочу лишать его уважения в обществе и медали, а вам…
— Ну медаль-то когда еще там дадут!..
— Все равно. А вам я посоветовал бы побольше думать о том, что вы говорите. Addio…
Через час садясь в своем кабинете за свой письменный стол, он с грустью думал: ‘Зачем было дяде затевать всю эту глупую комедию и замешивать в нее свою жену и сплетни. Не лучше ли было прямо отказаться, не объясняя даже причин и не высказывая боязни утратить репутацию, окрестив рядом с жидами незаконного ребенка?.. Не хватило, видно, такта и святости у святого мужа. Зачем было приплетать сюда моих родных и ‘интересы’, зачем было ответом на почетное предложение оскорблять меня! А оскорбление сильно и глубоко и тем тяжеле, что оно обдумано заранее и вложено в менее обдумывающие уста!..’
Он взял перо и написал, что в силу некоторых соображений дорогой тети Милички он считает необходимым со скорбию возвратить доброму дядечке его лестное обещание быть крестным отцом. Перед подписью он приписал: ‘Целую вашу руку’ — и отправил письмо.
Вечером он ждал к себе дядю для объяснений или посла от дяди, но не пришел никто. Разрыв последовал полный…
Ему стало грустно. Разрывать узы любви и родства грустно. Он было повесил голову, но плач ребенка, запавший в душу, разбудил в нем на время потухнувшую гордость и возвратил ему самосознание. Он вспомнил, что ему уже под тридцать, что он уже отец и что ему давно пора стать выше всяких предрассудков о родстве и жить самостоятельно для себя, своей семьи и ребенка.
Будет! Думайте, все дядюшки, что вам угодно. У меня есть свой очажок, свои предметы любви и своя цель к жизни. Разрыв так разрыв. Не мною он вызван и не мне вам кланяться. Аминь.

А.Чехов.

-38-

Антон

20-е числа февраля 1883, Москва

Доброкачественный брат мой, Александр Павлович!
Первым делом поздравляю тебя и твою половину с благополучным разрешением и прибылью, а г. Таганрог со свеженькой гражданкой. Да живет (…крестись!) новорожденная многие годы, преизбыточествуя (крестись!) красотою физическою и нравственною, златом, гласом, толкастикой, и да цапнет себе со временем мужа доблестна (крестись, дурак!), прельстив предварительно и повергнув в уныние всех таганрогских гимназистов!!!
Принося таковое поздравление, приступаю прямо к делу. Сейчас Николка сунул мне на прочтение твое письмо. Вопрос о праве ‘читать или не читать’, за неимением времени, оставим в стороне. Относись письмо к одной только Николкиной персоне, я ограничился бы поздравлением, но письмо твое затрагивает сразу несколько вопросов, весьма интересных. О сих вопросах я и хочу потолковать. Мимоходом дам ответ и на все твои предшествовавшие скрижали. К сожалению, у меня нет времени написать много, как бы следовало. Благовидности и обстоятельности ради прибегну к рамкам, к системе: стану по ниточкам разбирать твое письмо, от ‘а’ до ‘ижицы’ включительно. Я критик, оно — произведение, имеющее беллетристический интерес. Право я имею как прочитавший. Ты взглянешь на дело как автор — и все обойдется благополучно. Кстати же, нам, пишущим, не мешает попробовать свои силишки на критиканстве. Предупреждение необходимо: суть в вышеписанных вопросах, только, буду стараться, чтобы мое толкование было по возможности лишено личного характера.
1) Что Николка неправ — об этом и толковать не стоит. Он не отвечает не только на твои письма, но даже и на деловые письма, невежливее его в этом отношении я не знаю никого другого. Год собирается он написать Лентовскому, который ищет его, полгода на этажерке валяется письмо одного порядочного человека, валяется без ответа, а ради ответа только и было писано. Балалаечней нашего братца трудно найти кого другого. И что ужаснее всего — он неисправим… Ты разжалобил его своим письмом, но не думаю, чтобы он нашел время ответить тебе. Но дело не в этом.
Начну с формы письма. Я помню, как ты смеялся над дядиными манифестами… Ты над собой смеялся. Твои манифесты соперничают по сладости с дядиными. Все есть в них: ‘обнимите’… ‘язвы души’… Недостает только, чтобы ты прослезился… Если верить дядькиным письмам, то он, дядя, давно уже должен истечь слезой. (Провинция!..) Ты слезоточишь от начала письма до конца… Во всех письмах, впрочем, и во всех своих произведениях… Можно подумать, что ты и дядя состоите из одних только слезных желез. Я не смеюсь, не упражняю своего остроумия… Я не тронул бы этой слезоточивости, этой одышки от радости и горя, душевных язв и проч., если бы они не были так несвоевременны и… пагубны.
Николка (ты это отлично знаешь) шалаберничает, гибнет хороший, сильный, русский талант, гибнет ни за грош… Еще год-два, и песня нашего художника спета. Он сотрется в толпе портерных людей, подлых Яронов и другой гадости… Ты видишь его теперешние работы… Что он делает? Делает все то, что пошло, копеечно…, а между тем в зале стоит начатой замечательная картина. Ему предложил ‘Русский театр’ иллюстрировать Достоевского… Он дал слово и не сдержит своего слова, а эти иллюстрации дали бы ему имя, хлеб… Да что говорить? Полгода тому назад ты видел его и, надеюсь, не забыл…
И вот, вместо того чтобы поддержать, подбодрить талантливого добряка хорошим, сильным словом, принести ему неоцененную пользу, ты пишешь жалкие, тоскливые слова… Ты нагнал на него тоску на полчаса, расквасил его, раскислил и больше ничего… Завтра же он забудет твое письмо. Ты прекрасный стилист, много читал, много писал, понимаешь вещи так же хорошо, как и другие их понимают,— и тебе ничего не стоит написать брату хорошее слово… Не нотацию, нет! Если бы вместо того чтобы слезоточить, ты потолковал с ним о его живописи, то он, это верно, сейчас уселся бы за живопись и наверное ответил бы тебе. Ты знаешь, как можно влиять на него… ‘Забыл… пишу последнее письмо’ — все это пустяки, суть не в этом… но это нужно подчеркивать… Подчеркни ты, сильный, образованный, развитой, то, что жизненно, что вечно, что действует не на мелкое чувство, а на истинно человеческое чувство… Ты на это способен… Ведь ты остроумен, ты реален, ты художник. За твое письмо, в котором ты описываешь молебен на палях (с гаттерасовскими льдами), будь я Богом, простил бы я тебе все твои согрешении, вольные и невольные, яже делом, словом… (Кстати: Николке, прочитавшему это твое письмо, ужасно захотелось написать пали.) Ты и в произведениях подчеркиваешь мелюзгу…
А между тем ты не рожден субъективным писакой… Это не врожденное, а благоприобретенное… Отречься от благоприобретенной субъективности легко, как пить дать… Стоит быть только почестней: выбрасывать себя за борт всюду, не совать себя в герои своего романа, отречься от себя хоть на 1/2 часа. Есть у тебя рассказ, где молодые супруги весь обед целуются, ноют, толкут воду… Ни одного дельного слова, а одно только благодушие! А писал ты не для читателя… Писал, потому что тебе приятна эта болтовня. А опиши ты обед, как ели, что ели, какая кухарка, как пошл твой герой, довольный своим ленивым счастьем, как пошла твоя героиня, как она смешна в своей любви к этому подвязанному салфеткой, сытому, объевшемуся гусю… Всякому приятно видеть сытых, довольных людей — это верно, но чтобы описывать их, мало того, что они говорили и сколько раз поцеловались… Нужно кое-что и другое: отречься от того личного впечатления, которое производит на всякого неозлобленного медовое счастье… Субъективность ужасная вещь. Она нехороша уже и тем, что выдает бедного автора с руками и ногами. Бьюсь об заклад, что в тебя влюблены все поповны и писарши, читавшие твои произведения, а будь ты немцем, ты пил бы даром пиво во всех биргалках, где торгуют немки. Не будь этой субъективности, этой чмыревщины, из тебя вышел бы художник полезнейший. Умеешь так хорошо смеяться, язвить, надсмехаться, имеешь такой кругленький слог, перенес много, видел чересчур много… Эх! Пропадает даром материал. Хоть бы в письма его совал, подкураживал Николкину фантазию… Из твоего материала можно ковать железные вещи, а не манифесты. Каким нужным человеком можешь ты стать! Попробуй, напиши ты Николке раз, другой раз, деловое слово, честное, хорошее — ведь ты в 100 раз умней его,— напиши ему, и увидишь, что выйдет… Он ответит тебе, как бы ни был ленив… А жалких, раскисляющих слов не пиши: он и так раскис…
‘Не много надо чутья,— пишешь ты далее,— чтобы понять, что, уезжая, я отрезывал себя от семьи и обрекал себя забвению…’ Выходит, что тебя забыли. Что ты и сам не веришь в то, что пишешь, и толковать не стоит. Лгать незачем, друг. Зная характер ноющей матери и Николая, который в пьяном виде вспоминает и лобызает весь свет, ты не мог этого написать, если бы не слезные железы, ты не написал бы этого. ‘Я ожидал и, конечно, дождался…’ Пронять хочешь… Нужно пронять, очень нужно, но проймешь не такими словами. Это цитаты из ‘Сестренки’, а у тебя есть и подельней вещи, которые ты с успехом мог бы цитировать.
2) ‘Отец написал мне, что я не оправдал себя’ и т.д. Пишешь ты это в 100-й раз. Не знаю, чего ты хочешь от отца? Враг он курения табаку и незаконного сожительства — ты хочешь сделать его другом? С матерью и теткой можно проделать эту штуку, а с отцом нет. Он такой же кремень, как раскольники, ничем не хуже, и не сдвинешь ты его с места. Это его, пожалуй, сила. Он, как бы сладко ты ни писал, вечно будет вздыхать, писать тебе одно и то же и, что хуже всего, страдать… И как будто бы ты этого не знаешь? Странно… Извини, братец, но мне кажется, что тут немаловажную роль играет другая струнка, и довольно-таки скверненькая. Ты не идешь против рожна, а как будто бы заискиваешь у этого рожна… Какое дело тебе до того, как глядит на твое сожительство тот или другой раскольник? Чего ты лезешь к нему, чего ищешь? Пусть себе смотрит, как хочет… Это его, раскольницкое дело… Ты знаешь, что ты прав, ну и стой на своем, как бы ни писали, как бы ни страдали… В (незаискивающем) протесте-то и вся соль жизни, друг.
Всякий имеет право жить с кем угодной как угодно — это право развитого человека, а ты, стало быть, не веришь в это право, коли находишь нужным подсылать адвокатов к Пименовнам и Стаматичам. Что такое твое сожительство с твоей точки зрения? Это твое гнездо, твоя теплынь, твое горе и радость, твоя поэзия, а ты носишься с этой поэзией, как с украденным арбузом, глядишь на всякого подозрительно (как, мол, он об этом думает?), суешь ее всякому, ноешь, стонешь… Будь я твоей семьей, я бы по меньшей мере обиделся. Тебе интересно, как я думаю, как Николай, как отец?! Да какое тебе дело?
Тебя не поймут, как ты не понимаешь ‘отца шестерых детей’, как раньше не понимал отцовского чувства… Не поймут, как бы близко к тебе ни стояли, да и понимать незачем. Живи, да и шабаш. Сразу за всех чувствовать нельзя, а ты хочешь, чтобы мы и за тебя чувствовали. Как увидишь, что наши рожи равнодушны, то и ноешь. Чудны дела твои, Господи! А я бы на твоем месте, будь я семейный, никому бы не позволил не только свое мнение, но даже и желание понять. Это мое ‘я’, мой департамент, и никакие сестрицы не имеют права (прямо-таки в силу естественного порядка) совать свой, желающий понять и умилиться, нос! Я бы и писем о своей отцовской радости не писал… Не поймут, а над манифестом посмеются — и будут правы. Ты и Анну Ивановну настроил на свой лад. Еще в Москве она при встрече с нами заливалась горючими слезами и спрашивала: ‘Неужели в 30 лет… поздно?’ Как будто бы мы ее спрашивали… Наше дело, что мы думали, и не ваше дело объяснять нам. Треснуть бы я себя скорей позволил, чем позволил бы своей жене кланяться братцам, как бы высоки эти братцы ни были! Так-то… Это хорошая тема для повести. Повесть писать некогда.
3) ‘От сестры я не имею права требовать… она не успела еще составить обо мне… непаскудного понятия. А заглядывать в душу она еще не умеет…’ (Заглядывать в душу… Не напоминает ли это тебе урядницкое читанье в сердцах?) Ты прав… Сестра любит тебя, но понятий никаких о тебе не имеет… Декорации, о которых ты пишешь, сделали только то, что она боится о тебе думать. Очень естественно! Вспомни, поговорил ли ты с нею хоть раз по-человечески? Она уже большая девка, на курсах, засела за серьезную науку, стала серьезной, а сказал, написал ли ты ей хоть одно серьезное слово? Та же история, что и с Николаем. Ты молчишь, и не мудрено, что она с тобой незнакома. Для нее чужие больше сделали, чем ты, свой… Она многое могла бы почерпнуть от тебя, но ты скуп. (Любовью не удивишь, ибо любовь без добрых дел мертва есть.) Она переживает теперь борьбу, и какую отчаянную! Диву даешься! Вс рухнуло, что грозило стать жизненной задачей… Она ничем не хуже теперь любой тургеневской героини… Я говорю без преувеличиваний. Почва самая благотворная, знай только сей! А ты лирику ей строчишь и сердишься, что она тебе не пишет! Да о чем она тебе писать будет? Раз села писать, думала, думала и написала о Федотихе… Хотела бы еще кое-что написать, да не нашлось человека, который поручился бы ей, что на ее слово не взглянут оком Третьякова и К0. Я, каюсь, слишком нервен с семьей. Я вообще нервен. Груб часто, несправедлив, но отчего сестра говорит мне о том, о чем не скажет ни одному из вас? А, вероятно, потому, что я в ней не видел только ‘горячо любимую сестру’, как в Мишке не отрицал человека, с которым следует обязательно говорить… А ведь она человек, и даже ей-богу человек. Ты шутишь с ней: дал ей вексель, купил в долг стол, в долг часы… Хороша педагогия! За нее на том свете не родители отвечать будут. Не их это дело…
‘Об Антоне я умолчу. Оставался ты один…’
Коли взглянуть на дело с джентльменской точки зрения, то и мне бы следовало умолчать и пройти мимо. Но в начале письма я сказал, что обойду личное… Обойду и здесь оное, а зацеплю только ‘вопрос…’. (Ужас сколько вопросов!) Есть на белом свете одна скверная болезнь, незнанием которой не может похвастаться пишущий человек, ни один!.. [Их много, а нас мало. Наш лагерь слишком немногочисленен. Болен лагерь этот. Люди одного лагеря не хотят понять друг друга.— Зачеркнуто в автографе.] Записался! Зачеркивать приходится… И ты знаком с ней… Это кичеевщина — нежелание людей одного и того же лагеря понять друг друга. Подлая болезнь! Мы люди свои, дышим одним и тем же, думаем одинаково, родня по духу, а между тем… у нас хватает мелочности писать: ‘умолчу!’ Широковещательно! Нас так мало, что мы должны держаться друг друга… ну, да vous comprenez! {Вы понимаете! (фр.)} Как бы мы ни были грешны по отношению друг к другу (а мы едва ли много грешны!), а мы не можем не уважать даже малейшее ‘похоже на соль мира’. Мы, я, ты, Третьяковы, Мишка наш — выше тысячей, не ниже сотней… У нас задача общая и понятная: думать, иметь голову на плечах. Что не мы, то против нас. А мы отрицаемся друг от друга! Дуемся, ноем, куксим, сплетничаем, плюем в морду! Скольких оплевали Третьяков и К0! Пили с ‘Васей’ брудершафт, а остальное человечество записали в разряд ограниченных! Глуп я, сморкаться не умею, много не читал, но я молюсь вашему богу — этого достаточно, чтобы вы ценили меня на вес золота! Степанов дурак, но он университетский, в 1000 раз выше Семена Гавриловича и Васи, а его заставляли стукаться виском о край рояля после канкана! Безобразие! Хорошее понимание людей и хорошее пользование ими! Хорош бы я был, если бы надел на Зембулатова дурацкий колпак за то, что он не знаком с Дарвином! Он, воспитанный на крепостном праве, враг крепостничества — за одно это я люблю его! А если бы я стал отрекаться от А, Б, В… Ж, от одного, другого, третьего — пришлось бы покончить одиночеством!
У нас, у газетчиков, есть болезнь — зависть. Вместо того чтоб радоваться твоему успеху, тебе завидуют и… перчику! перчику! А между тем одному богу молятся, все до единого одно дело делают… Мелочность! Невоспитанность какая-то… А как все это отравляет жизнь!
Дело нужно делать, а потому и останавливаюсь. После когда-нибудь допишу. Написал тебе по-дружески, честное слово, тебя никто не забывал, никто против тебя ничего особенного не имеет и… нет основания не писать тебе по-дружески.
Кланяюсь Анне Ивановне и одной Ma.
Получаешь ли ‘Осколки’? Уведомь. Послал тебе подтверждение самого Лейкина.
А за сим мое почитание.

А.Чехов.

Не хочешь ли темки?
Накатал я однако! Рублей на 20! Более, впрочем…

-40-

Антон

17 или 18 апреля 1883, Москва

Христос воскрес, град Таганрог, Касперовка, Новостроечки с в них находящимися! Поздравление с праздниками и с весной. Александру Павловичу, Анне Ивановне и Марии Александровне с няньками, мамками и кухарками салют, почет и уважение с силуэтом. (Острота ‘Московского листка’.) Живы и здоровы. Писем от Вас не имеем и о Вас неизвестны. Живем сносно: едим, пьем. Есть пианино, мебель хорошая. Помнишь уткинскую мебель? Теперь вся она у нас, и дядькина ‘роскошь’ (включая в оную и картины с Coats Co) никуда не годится сравнительно с нашей. Мать и Марья живы и здравствуют. Кстати: Марья ревела, читая твое письмо, и поссорилась с батькой. Отец написал тебе без ее ведома. Ты сильно бы обидел нас, ежели бы прислал хоть копейку. Уж ежели хочешь прислать, то пришли не денег, а вина… Мы сыты и одеты и ни в чем не нуждаемся — сам знаешь, и на Марью хватит. ‘Трубку’ послал Лейкину, несколько сократив ее и изменив ‘начальника отделения’ на соответствующий чин. Лейкин давно уже мне не писал, не знаю судьбы твоего рассказа. Вероятно, фиаско: разговоров лишних много и… кто это племянник его —ства? Положение не естественное. Потом: нецензурно… Неискусно лавируешь. Надо тебе сказать, что сотрудничество твое в ‘Осколках’ будет далеко не лишним. Рабочие там нужны, и Лейкин с довольствием завозится с тобой. Пиши рассказы в 50—80 строк, мелочи etc… Посылай сразу по 5—10 рассказов… сразу их напечатают. Плата великолепная и своевременная. Посылай сам в Питер. Главное: 1) чем короче, тем лучше, 2) идейка, современность, a propos, 3) шарж любезен, но незнание чинов и времен года не допускается.
Еще, надо тебе сказать, ‘Осколки’ теперь самый модный журнал. Из него перепечатывают, его читают всюду… И немудрено. Сам видишь, в нем проскакивают такие штуки, какие редко найдешь и в неподцензурных изданиях. Работать в ‘Осколках’ значит иметь аттестат… Я имею право глядеть на ‘Будильник’ свысока и теперь едва ли буду где-нибудь работать за пятачок: дороже стал. А посему ничего не потеряешь, если на первых порах сильней поработаешь, перепишешь раза 2—3. Темы едва ли стеснят тебя… Не будь узок, будь пошире: на одних превосходительствах не выедешь.
В ‘Зрителе’ платил издатель превосходно, но теперь, кажется, он уже уходит. У Давыдова ни гроша: во все время выхода номеров он играл жалкую роль… Денег у него, как и прежде: 10 коп. в подкладке, другие 10 у Розки.
Теперь о деле. Не хочешь ли войти в компанию? Дело слишком солидное и прибыльное (не денежно, впрочем). Не хочешь ли науками позаниматься? Я разрабатываю теперь и в будущем разрабатывать буду один маленький вопрос: женский. Но, прежде всего, не смейся. Я ставлю его на естественную почву и сооружаю: ‘Историю полового авторитета’. При взгляде (я поясняю) на естественную историю ты (как я заметил) заметишь колебания упомянутого авторитета. От клеточки до insecta {Насекомые (лат.).} авторитет равен нолю или даже отрицательной величине: вспомни червей, среди которых попадаются самки, мышцею своею превосходящие самцов. Insecta дают массу материала для разработки: они, птицы и амфибии среди беспозвоночных (см. птицы — ниже). У раков, пауков, слизняков — авторитет, за малыми колебаниями, равен нолю. У рыб тоже. Переходи теперь к несущим яйца и преимущественно высиживающим их. Здесь авторитет мужской = закон. Происхождение его: самка сидит 2 раза в год по месяцу — отсюда потеря мышечной силы и атрофия. Она сидит, самец дерется,— отсюда самец сильней. Не будь высиживанья — не было бы неравенства. У insecta, y летающих нет разницы, у ползающих есть. (Летающий не теряет мышечной силы, ползающий норовит во время беременности залезть в щелочку и посидеть.) Кстати: пчелы — авторитет отрицательный. Далее: природа, не терпящая неравенства и, как тебе известно, стремящаяся к совершенному организму, делая шаг вперед (после птиц), создает mammalia {Прав.: mammale — млекопитающие (лат.).}, у которых авторитет слабее. У наиболее совершенного — у человека и у обезьяны еще слабее: ты более похож на Анну Ивановну, и лошадь на лошадь, чем самец кенгуру на самку. Понял? Отсюда явствует: сама природа не терпит неравенства. Она исправляет свое отступление от правила, сделанное по необходимости (для птиц) при удобном случае. Стремясь к совершенному организму, она не видит необходимости в неравенстве, в авторитете, и будет время, когда он будет равен нолю. Организм, который будет выше mammalia, не будет родить после 9-месячного ношения, дающего тоже свою атрофию, природа или уменьшит этот срок, или же создаст что-либо другое.
Первое положение, надеюсь, теперь тебе понятно. Второе положение: из всего явствует, что авторитет у homo {Человек (лат.).} есть: мужчина выше.
3) Теперь уж моя специальность: извинение за пробел между историями естественной и Иловайского, антропологии и т.д. История мужчины и женщины. Женщина — везде пассивна. Она родит мясо для пушек. Нигде и никогда она не выше мужчины в смысле политики и социологии.
4) Знания. Бокль говорит, что она дедуктивное… и т.д. Но я не думаю. Она хороший врач, хороший юрист и т.д., но на поприще творчества она гусь. Совершенный организм — творит, а женщина ничего еще не создала. Жорж Занд не есть ни Ньютон, ни Шекспир. Она не мыслитель.
5) Но из того, что она еще дура, не следует, что она не будет умницей: природа стремится к равенству. Не следует мешать природе — это неразумно, ибо вс то глупо, что бессильно. Нужно помогать природе, как помогает природе человек, создавая головы ньютонов, головы, приближающиеся к совершенному организму. Если понял меня, то: 1) Задача, как видишь, слишком солидная, не похожая на <...> наших женских эмансипаторов-публицистов и измерителей черепов. 2) Решая ее, мы обязательно решим, ибо путь верен в идее, а решив, устыдим кого следовает и сделаем хорошее дело. 3) Идея оригинальна. Я ее не украл, а сам выдумал. 4) Я ей непременно займусь.
Подготовка и материалы для решения есть: дедукция более, чем индукция. К самой идее пришел я дедуктивным путем, его держаться буду и при решении. Не отниму должного и у индукции. Создам лестницу и начну с нижней ступеньки, следовательно, я не отступлю от научного метода, буду и индуктивен. Рукопись едва ли выйдет толстая: нет надобности, ибо естественная история повторяется на каждом шагу, а история через 2 шага. Важны и шипучи выводы и идея сама по себе. Ежели хочешь войти со мной в компанию, то помоги. Оба сделаем дело, и, поверь, недурно сделаем. Чем мы хуже других? Ты возьмешь одну ступеньку, я другую и т.д.
Взявшись за зоологию, ты сейчас уже увидишь свое дело: колебания увидишь — пиши, что есть авторитет, где нет — пиши нет. В чем состоят колебания? Причины их? Важны ли они? И т.д. Статистика и общий вывод у каждого класса. Приемы Дарвина. Мне ужасно нравятся эти приемы! После зоологии — займемся антропологией, и чуть-чуть, ибо важного она мало даст. За сим займемся историей вообще и историей знаний. История женских университетов. Тут курьез: за все 30 лет своего существования женщины-медики (превосходные медики!) не дали ни одной серьезной диссертации, из чего явствует, что на поприще творчества — они швах {Памятуй, что совершенный организм творит. Если женщина не творит, то, значит, она дальше отстоит от совершенного организма, следовательно, слабее мужчины, который ближе к упомянутому организму.— Прим. Чехова.}. Анатомия и тождество. Далее: сравнительное заболевание. Одинаковость болезней. Какими болезнями более заболевает мужчина и какими женщина? Вывод после статистики. Нравственность. Статистика преступлений. Проституция. Мысль Захер-Мазоха: среди крестьянства авторитет не так резко очевиден, как среди высшего и среднего сословий. У крестьян: одинаковое развитие, одинаковый труд и т.д. Причина этого колебания: воспитание мешает природе. Воспитание. Отличная статья Спенсера.
При свидании я о многом поговорил бы с тобой и поговорю. Кончив через год курс, я специализирую себя на решении таких вопросов естественным путем. Если хочешь заняться, то мы, гуляючи, не спеша, лет через 10 будем глазеть на свой небесполезный труд. Да и сами занятия принесут нам пользу: многое узнаем. Подумай и напиши. Мы столкуемся, и я вышлю тебе то, что следует. Терпения у меня хватит — это ты знаешь. Ну а тебе уж пора, слава Богу, здоровила. Не стесняйся малознанием: мелкие сведения найдем у добрых людей, а суть науки ты знаешь, метод научный ты уяснил себе, а больше ничего и не нужно. Не тот доктор, кто все рецепты наизусть знает, а тот доктор, кто вовремя умеет в книжку заглянуть. Ежели же ты не согласишься, то будет жаль. Скучно будет одному ориентироваться в массе. Вдвоем веселей.
А за сим желаю всех благ. Держу экзамены и пока счастливо. Перехожу на V курс. Был в заутрене и на страстях? Кланяюсь коемуждо.

А.Чехов.

-41-

Антон

13 мая 1883, Москва

Маленькая польза! Пожелав тебе самой большой пользы, ответствую тебе на твое письмо. Прежде всего каюсь и извиняюсь: не писал долго по причинам, от редакции не зависящим. То некогда было, то лень… Не писал тебе и все время был мучим совестью. Ты просил у меня совета касательно муки Nestle и, вероятно, ожидаешь его с понятным нетерпением, а я молчу и молчу… Прошу еще раз пардона. Спрашивал я докторов, читал, думал и пришел к убеждению, что ничего положительного нельзя сказать об этой муке. Одни против нее, другие проходят молчанием. Могу посоветовать только одно: как только заметишь понос, брось. (Не свой понос, а дочкин.) Корми свой плод тогда чем-нибудь другим, примерно коровьим молоком разбавленным. Весьма возможно, что летом будет понос. Мать слаба, ты выпивоха, жарко, плохое питание и т.д. Но робеть не надо. Этот поносик излечивается любым лекаришкой. Decoct. Salep. или альтейный отвар, то и другое с каплями опия. На живот компресс. Кашек, хлеба, подсолнухов, чаю и горячих напитков не давай. Будет просить водки, не давай. Секи, а не давай. Коли поносы пойдут, недалеко до аглицкой… водки, думаешь? …болезни. Но и последнюю остановишь не столь лекарствами, сколь заботами о питании. Еду на днях в Воскресенск и оттуда пришлю тебе наставление, как кормить, поить, сечь, лечить, предупреждать, что важно, что не важно, когда от грудей отнимать, когда кашу есть можно, каких рецептов докторских пугаться надо и т.д. Все это важно и не берусь сочинять, тщательно не обдумав. Напишу по последним выводам наук, чем думаю избавить тебя от покушений покупать детские лечебники, воспитательники и т.п., на каковую покупку вы все так горазды, отцы детей. Пришлю непременно. Слово твердо. А за сие ты пришлешь мне 100 руб. и как можно больше почтовых марок.
Прочел твой ответ на мое письмо. Частию удивлен. Ты, братец, местами недопонял, местами перепонял. Никто не просил тебя выбрасывать себя за борт парохода. Зная, как плохо ты плаваешь, мог ли я, не свихнувшись с разума, дать тебе этот пагубный совет? Говорено было о произведениях, о субъективности. На природу свою дядькинскую, братец, не напирай. Карамзин и Жуковский ноют на каждом слове, а между тем менее всего пишут о себе. (Кстати, поздравляю тебя с дядькой, у которого есть медаль. Ванька теперь подохнет от зависти.) Потом, неужели, чтобы знать Николкины работы, нужно получать ‘Свет и тени’? Ведь ты его видел не пять лет тому назад. Сколько картин у него было, когда ты уезжал? Потом-с, я писал о Марье, не разумея под ней ни филаретовки, ни курсистки. Она есть то, чем была и при тебе. Никаких пропаганд не нужно (в кутузку еще, чего доброго, влезешь), я говорил об игнорировании личности, бывшем и сущем. О Мишке я молчал и думал, что сам ты его вспомнишь. Он и Марья терпели в одинаковой степени. Впрочем, далее…
Говоря о завидующих газетчиках, я имел в виду газетчиков, а какой ты газетчик, скажи на милость? Я, брат, столько потерпел и столь возненавидел, что желал бы, чтобы ты отрекся от имени, которое носят уткины и кичеевы. Газетчик значит по меньшей мере жулик, в чем ты и сам не раз убеждался. Я в ихней компании, работаю с ними, рукопожимаю и, говорят, издали стал походить на жулика. Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя а 1а ты. Ты не газетчик, а вот тот газетчик, кто, улыбаясь тебе в глаза, продает душу твою за 30 фальшивых сребреников и за то, что ты лучше и больше его, ищет тайно погубить тебя чужими руками,— вот это газетчик, о котором я писал тебе. А ты, брат, недоумение, обоняние, газ… ничтожество… газетчикхен. Я газетчик, потому что много пишу, но это временно… Оным не умру. Коли буду писать, то непременно издалека, из щелочки… Не завидуй, братец, мне! Писанье, кроме дерганья, ничего не дает мне. 100 руб., которые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое. Плачу во все концы, и мне остается nihil {Ничего, нуль (лат.).}. В семью ухлопывается больше 50. Не с чем в Воскресенск ехать. У Николки денег тоже чертма. Утешаюсь по крайней мере тем, что за спиной кредиторов нет. За апрель я получил от Лейкина 70 руб., и теперь только 13-е, а у меня и на извозца нет.
Живи я в отдельности, я жил бы богачом ну, а теперь… на реках Вавилонских седохом и плакахом… Пастухов водил меня ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку. Я заработал бы у него не сто, а 200 в месяц, но, сам видишь, лучше без штанов с голой жопой на визит пойти, чем у него работать. ‘Будильник’ я не терплю и если соглашусь строчить в нем, то не иначе как с болью. Черт с ними! Если бы все журналы были так честны, как ‘Осколки’, то я на лошадях бы ездил. Мои рассказы не подлы и, говорят, лучше других по форме и содержанию, а андрюшки Дмитриевы возводят меня в юмористы первой степени, в одного из лучших, даже самых лучших, на литературных вечерах рассказываются мои рассказы, но… лучше с триппером возиться, чем брать деньги за подлое, за глумление над пьяным купцом, когда и т.д. Чрт с ними! Подождем и будем посмотреть, а пока походим в сереньком сюртуке. Погружусь в медицину, в ней спасение, хоть я и до сих пор не верю себе, что я медик, а сие значит, что… так говорят по крайней мере, а для меня решительно все одно… что не на свой факультет я попал. Но далее… Ты пишешь, что я забросал грязью Третьякова, умирающего от чахотки. Чахотка тут ни при чем, умирание тоже. В начале же письма я сделал оговорку, что я шпыняю не Ивана, не Петра, до коих мне нет никакого дела, а систему… Я писал тебе как беллетрист и как к лучшему из приятелей… К чему же тут чахотка и грязь? Лично против Леонида Владимировича я ничего не имею, а напротив, мне делается скучно, когда я вспоминаю его лицо, я имел в виду данный недостаток, присущий не одному только ему, потому что не он один только барин. Я думал и думаю, что поздравительные письма нам с тобой не под силу, что их с успехом можно заменить беседами о том о сем… Думал, что ты так или иначе отзовешься об упомянутом недостатке, умалишь его, оправдаешь, напишешь, насколько я прав, насколько не прав (тема ведь хорошая), а ты запустил чахоткой и грязью… Лучше бы ты уж написал: ‘не осуждай!’ — единственный грех моего письма, грех, как мне кажется, окупаемый литераторской стрункой. Далее…
Твою ‘Пасхальную ночь’ в архив спрятал и на будущий год за нее гонорар тебе вышлю. Кстати: ‘Глагол времен, металла звон’ напечатаны, и деньги я получил. Только недавно узнал, что получил их вместе со своим гонораром. По 5 к. за строчку. Отдам тому, кто к тебе поедет. ‘Зритель’ погребен и отпет. Более не воскреснет. Лейкин пишет, что он 20 раз порывался напечатать твою ‘Трубку’, но все не решался: он никак не понял конца. Просит тебя посылать ему. Пиши. Получишь кое-что назад, посетуешь, поскорбишь, а там приноровишься и будешь получать на муку Нестля. Деньги сгодятся, а в особенности в Таганроге, где лишняя четвертная более заметна, чем в Москве. Кстати, на будущий год наймешь мне в Карантине на целое лето дачу. Врачом приеду и проживу с вами целое лето. Деньги будут и поживем. Насчет нашей поездки на юг положительного ничего нельзя сказать. К великому горю моему, половина экзаменов будет в конце каникул, что сильно попортило мне лето. На что тебе сдалась тетка? Хватил! Этакое оскудение тащить за 1200 верст, чтоб щупать кур! Да она тебя съест в тоске за Алексеем и тайком обкормит картошкой твой плод! Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Мать еще бойка и не так тяжела, как тетка. Тетка молчаливей, но с ней трудней ужиться. Она злобствует втихомолку. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. В пьяном виде он толкует про твой мундир, права и т.д. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в который ты стоял в соборе среди великих мира сего…
‘Ну, а Саша… как?— начинает он обыкновенно после третьей рюмки.— В Таганроге таможня первоклассная! Там, который служащий…’ и т.д.
Далее… Как-то на праздниках в хмельном виде я написал тебе проект о половом авторитете. Дело можно сделать, но сначала нужно брошюркой пустить. Тема годится для магистерской диссертации по зоологии… Возьмись-ка! Пиши и присылай марок.
Ну, что Гершка? Оплодотворяет? Молодец он, а вот у меня дела куда как плохи! Месяца два уж не до того, заработался и забыл про женский полонез, да и денег жалко. С одной бабой никак не свяжусь, хоть и много случаев представляется… Раз трахнешь, а вдругорядь не попадешь. Все инструменты имею, а не действую — в земле талант… Мне теперь гречаночку… простите меня, ревнивая Анна Ивановна, что я Вашему больному о гречаночках пишу.
А тот гробик, что на Долгоруковской улице в окне стоял, уже большой вырос. Утони, Саша! Иногда люди умирают от долгого хождения по каменной лестнице. ‘Сомнамбулу’ ищу. У меня ее нет. Спрошу Турлыгина. У него, должно быть. Буду писать из Воскресенска, а ты пиши в Москву. Мне переправят твое письмо с оказией.
Наденьку Сокольникову, кажется, к Вам справляют. А Гаврилка — жулик!

-42-

Александр

5 октября 1883, Таганрог

Брате Антоне!
Хочешь тэму? Сегодня Анна моя, лежа вечером на моем диване, рассказала такой факт, коего она была свидетельницей, который при твоем уменьи излагать в сжатой форме мог бы послужить тебе для любого из наполняемых тобою журналов. Тема эта хороша тем, что ее можно начинать с конца и с начала и обратно, поворачивая сколько угодно раз. Вот она: ‘Корова говорит’.
В селеньи Глупом бабы начали обряд опахивания по некоторой причине, которая уяснится позже. Поп местный, проведав о сем, идет противу опахивающих со крестом и возращается вспять не токмо поруганным, но и побитым бабами. (Недаром в ‘Нивах’ пишут, что мужики при опахиваниях прячутся под печку.) Оскорбленный словом и делом поп строчит куда следует. Немедленно является кто следует и требует всех жителей села Глупого к ответу. Глуповцы, храня древний обычай, молчат, и упорно молчат, а из задних рядов ‘мира’ слышны прорывающиеся возгласы, не лестные для самолюбия кого следует, т.е. попросту станового. Доносится поэтому, что в Глупом — бунт. Съезжаются съезжающиеся, кого секут, кого отдают на поруки, а кого и в каземат сажают. Словом — все, как следует. Прописывается по писаному и исписываются жопы тоже так, что египтологи иероглифы по ним изучать могут. Теперь вопрос: за что?
За следующее. На селе у того Епифана, коего надул плут цыган, корова заговорила языком человеческим. Анна, Домна, Палагея, Сидор, Федор и Фома стали обегать двор Епифана, но не пригласили попа отслужить молебен. Корову повели на ярмарку, на другую и третью, но и там весть о глаголании кравном разлетелась от севера и запада и моря (только не Азовского, его в настоящую минуту нет, всю воду угнало) и никто коровы не покупал. Посему корову убили, а деревню от дьявольского наваждения бабы опахать порешили, последствием чего и явилось вышеописанное.
Кто же виноват?
Малолетняя дщерь Епифана. Ее заставили стеречь в стаде, а корова бодаться стала. Девчонка, чтобы избавиться от новой неприятной должности, сочинила, будто корова взговорила, и сказала тетке Матрене, Матрена — Федосье, Федосья — Антипу, Антип — Филипу и т.д.
За что же драли?
Должно быть, за то, что корова молчала, а если говорила… Но не в этом сила. Не мое дело прописывать мораль. Дело в том, что с такою темкою ты совладаешь лучше меня. У меня выйдет длинный, многословный и неинтересный рассказ. У тебя — другое дело. Начни с чего хочешь: с девчонки, распускающей молву, или с станового, дерущего мужиков за упорство. Дело твое, но мне все-таки кажется, что сюжетец достоин бумагомарания.

-43-

Антон

Между 15 и 28 октября 1883, Москва

Брат наш мерзавец Александр Павлович!
Первым делом не будь штанами и прости, что так долго не давал ответов на твои письма. Виновата в моем молчании не столько лень, сколько отсутствие досуга. Минуты нет свободной. Даже пасьянсов не раскладываю за неимением времен. У меня (вопреки, скотина, твоему желанию, чтобы я при переходе на V курс порезался) выпускные экзамены, выдержав кои, я получу звание Качиловского. Отзываются кошке мышкины слезки, так отзывается и мне теперь мое нерадение прошлых лет. Увы мне! Почти все приходится учить с самого начала. Кроме экзаменов (кои, впрочем, еще предстоят только), к моим услугам работа на трупах, клинические занятия с неизбежными гисториями морби, хождение в больницы… Работаю и чувствую свое бессилие. Память для зубрячки плоха стала, постарел, лень, литература… от вас водочкой пахнет и проч. Боюсь, что сорвусь на одном из экзаменов. Хочется отдохнуть, а… лето так еще далеко! Мысль, что впереди еще целая зима, заставляет мурашек бегать по моей спине. Впрочем, к делу…
А у нас новости. Начну со следующей страницы.
14-го октября умер мой друг и приятель Федор Федосеевич Попудогло. Для меня это незаменимая потеря. Федосеич был не талант, хоть в ‘Будильнике’ и помещают его портрет. Он был старожил литературный и имел прекрасный литературный нюх, а такие люди дороги для нашего брата, начинающего. Как тать ночной, тайком, хаживал я к нему в Кудрино, и он изливал мне свою душу. Он симпатизировал мне. Я знал вся внутренняя его. Умер он от воспаления твердой оболочки мозга, хоть и лечился у такого важного врача, как я. Лечился он у 20 врачей, и из всех 20 я один только угадал при жизни настоящий недуг. Царство ему небесное, вечный покой. Умер он от алкоголя и добрых приятелей, nomina коих sunt odiosa {Здесь: имена коих умалчиваются (лат.).}. Неразумие, небрежность, халатное отношение к жизни своей и чужой — вот от чего он умер 37 лет от роду.
Вторая новость. Был у меня Н. А. Лейкин. Человечина он славный, хоть и скупой. Он жил в Москве пять дней и все эти дни умолял меня упросить тебя не петь лебединой песни, о которой ты писал ему. Он думает, что ты на него сердишься. Твои рассказы ему нравятся, и не печатаются они только по ‘недоумению’ и незнанию твоему ‘Осколок’.
Вот слова Лейкина: ‘И как бы ловко он сумел почесать таможню и как много у него материалу, но нет! — пишет про какую-то китайщину, ‘там-од-зню’, словно боится чего-то… Писал бы прямо ‘таможня’, с русскими именами… Цензура не возбраняет’.
Где нет китайщины, там убийственная лирика. Пиши, набредешь на истинный путь. Лишний заработок окупит своею прелестью первые неудачи. А неудачи плевые: твои рассказы были печатаны в ‘Осколках’.
С Лейкиным приезжал и мой любимый писака, известный Н. СЛесков. Последний бывал у нас, ходил со мной в Salon и Соболевские вертепы… Дал мне свои сочинения с факсимиле. Еду однажды с ним ночью. Обращается ко мне полупьяный и спрашивает: ‘Знаешь, кто я такой?’ — ‘Знаю’.— ‘Нет, не знаешь… Я мистик…’ — ‘И это знаю…’ Таращит на меня свои старческие глаза и пророчествует: ‘Ты умрешь раньше своего брата’.— ‘Может быть’.— ‘Помазую тебя елеем, как Самуил помазал Давида… Пиши’. Этот человек похож на изящного француза и в то же время на попа-расстригу. Человечина, стоящий внимания. В Питере живучи, погощу у него. Разъехались приятелями.
Насчет рыбы и сантуринского будешь иметь дело с фатером, специалистом по части юридического. У меня, признаться, денег нет, да и некогда их зарабатывать. Места тебе не ищу прямо из эгоистизма: хочу лето с тобой провести на юге. Дачи не ищи, ибо можешь не угодить. Вместе поищем.
Ты так смакуешь, описывая свои красненькие и синенькие, что трудно узнать в тебе лирика. Не ешь, брат, этой дряни! Ведь это нечисть, нечистоплотство! Синенькое тем только и хорошо, что на зубах хрустать, а от маринованной (наверное, ужасно) воняет сыростно-уксусной вонью. Ешь, брат, мясо! Похудеешь в этом подлом Таганроге, если будешь жрать базарную дрянь. Ты ведь неумеренно ешь, а в пьяном виде наешься и сырья. Хозяйка твоя смыслит в хозяйстве столько же, сколько я в добывании гагачьего пуха,— уж по одному этому будь осторожен в пище и ешь разборчиво. Мясо и хлеб. По крайней мере Мосевну не корми чем попало, когда вырастет. Пусть она не ведает теткиных коренчиков, отцовского соуса с ‘катушками’, твоего ‘покушать’ и маменькиного лучшенького кусочка. Воспитай в ней хоть желудочную эстетику. Кстати об эстетике. Извини, голубчик, но будь родителем не на словах только. Вразумляй примером. Чистое белье, перемешанное с грязным, органические останки на столе, гнусные тряпки, супруга с буферами наружу и с грязной, как Конторская улица, тесемкой на шее…— все это погубит девочку в первые же годы. На ребенка прежде всего действует внешность, а вами чертовски унижена бедная внешняя форма. Я, клянусь честью, не узнавал тебя, когда ты жил у нас 2 месяца тому назад. Неужели это ты, живший когда-то в чистенькой комнате? Дисциплинируй, брат, Катек! Кстати, о другого рода опрятности… Не бранись вслух. Ты и Катьку извратишь, и барабанную перепонку у Мосевны запачкаешь своими словесами. Будь я на месте Анны Ивановны, я тебя колотил бы ежеминутно. Кланяюсь Анне Ивановне и племяшке. Девочку у нас почитают. В ‘Будильнике’ еще не печатают твоего. Когда начнут печатать, уведомлю.

Чехов.

-44-

Антон

Около 20 октября 1883, Москва

Будь благодетелем, справься, когда Николке ехать в Таганрог в отношении и рассуждении солдатчины. Справься в думе и, по возможности, скорей уведомь.

Tuus А.Чехов.

-45-

Александр

20-е числа октября 1883, Таганрог

Редакция Иллюстрированного журнала ‘Осколки’ С.-Петербург.
Невский пр. д. No 122.

Окт. 11-го дня 1883 г.

Уважаемый Александр Павлович!
Насчет сказок получите известие по возвращении Н. А.Лейкина в Петербург. Рассказец возвращается, как растянутый и мрачный. В шарадах неверное разделение на слоги.

Секретарь редакции В.Билибин.

Дорогой брат Алтон!
Да будет тебе ответом сие письмо из редакции на сообщенные тобою сведения о моей лебединой песне по отношению к Лейкину. Я писал ему пять раз, т.е. послал пять статей, но все их получил обратно в разное время в пяти разных конвертах без всяких писем. Просто — конверт, и в нем моя статья. Затем уж получилось последним и сие письмо. Сказки, о которых в нем говорится, получены мною вспять еще ранее этого письма. Резюме же всех этих строк таково, что я более в ‘Осколки’ писать не буду, потому что жаль почтовых марок. Я не обижаюсь и не сержусь на Лейкина. Как он это предполагает, но положительно отказываюсь угадать дух журнала настолько, чтобы мои статьи не браковались. Так я писал и Лейкину, и тебя прошу видеть в этом не гонор и оскорбленное авторское самолюбие, а просто нечто вроде живой картины: стоит человек, тупо расставил руки, вытянул нижнюю губу и недоумевает, что-де за притча такая? Таков я по отношению к ‘Осколкам’ — и не больше. Дело сведено просто к тому, что — не годен, сознаю это и благоразумно ретируюсь. Вот и все. Между прочим прилагаю и статью, не попавшую в печать по ‘мрачности’. Отдай ее Анне Александровне Ипатьевой для ‘Мирского толка’. Передай и прилагаемую записочку.
Получил я от бедного нашего Ивана просьбу выслать ему паспорт, но, к сожалению, мещанская управа не дает его в силу того, что Иван подлежит воинской повинности. Подробности сообщу завтра на последней странице этого клочка.
Дела Николая плохи. Он числится под судом за неявку на воинскую службу в 1881 г., когда истекла льгота, выхлопотанная училищем Живописи Ваяния и Зодчества. При появлении Николая в Таганроге власти предержащие обязаны наложить на него десницу и представить в синедрион. Обвиняется он в недавании о себе сведений начиная с 81 года в Ростовское Присутствие по воинской повинности. Такое недавание рассматривается как увиливание от службы без законных причин, за что и подлежит он оковам и ввержению в клоповник, где ему предоставят кисти мочальные и палитру из дна бочонка, а краски пригласят сделать самому при помощи прямой кишки. Картины же будут проданы с аукциона в пользу малолетних (по уму) преступников, к категории которых принадлежит и он. Я на всякий случай уже заказал калачик к приезду художника. Пожалуйте, братец Николушка, к нам срамить седины Вашего старшего брата. Я было уже, подвигаясь шаг за шагом, начал становиться в соборе, уже подле самого градоначальника, и бороду уже начал разглаживать с важностью a la папенька… И вдруг такой пассаж: брат — на казенных харчах! Братство таганрогское уже приготовило для раздачи в тюремном замке апельсины и лимоны. Приезжай, получишь и ты! Обделывай скорее дело, находи ‘законные причины’ или же примирись с тем, что в журналах, где ты работаешь, вместо рисунка появится траурная кайма с изображением плача редакторского по поводу того, что ‘наш талантливый сотрудник Н. П.Ч. взял подряды расписать стены таганрогской тюрьмы’.
Вот тебе и Альфонс Ралле! Пусть тебя за это Анна Александровна поцелует в самые губки и погладит по головке. А я тебя, острожника, знать не знаю и ведать не ведаю и даже калачи буду возить не лично, а через братство. Дядька будет приезжать к тебе и наряду с другими ‘рештанами’ лобызать тебя с иудиным ‘Христос воскресе!’.
От души мне жаль бедного Ивана. Если он захочет, я ему могу дать место в Таможне рублей на 30—40, но мне самому не хочется затягивать его в наше болото, откуда я сам бежать хочу.
А когда вы мне Моськину карточку вышлете, эфиопы? Ты мог бы давно понять, что мы — родители, ждем этой карточки с таким же ожесточением, с каким в твоей, возвращенной из ‘Стрекозы’ статье, ждал папенька-исправник портрета дочери, обещанного альманахом ‘Будильника’. Николка, я думаю, памятует (острожник, сук-кин сын) портрет безносого жида Аронштейна, каковой он сподобился изготовить за пять рублей… Сгнить ему в остроге!!! Это так же верно, как и то, что папенька любит юридическое, тетенька — коренчики, а я — красные и синенькие. По поводу этого последнего факта я тебя просто изругаю. Какой же таганрожец не объедается бавнами, красными и синими?! Я удивляюсь только тому, как ты дерзнул изругать эти блюда?! Может быть, по медицыне вашей они и вредны, но по нашим понятиям — первое дело: и для желудка хорошо, и к климату приспособлено, и дешево, и неотъемлемо от каждого menu. Если чувствуешь достаточно храбрости — выступай с своей медициной против наших южных желудков, но при этом не забудь спрятать подальше ваш кайенский перец и прочие, на нем основанные сои ‘кабуль’, ‘трюффли’ и прочие, инфузорий распо-ложающие, снеди. Попадешь в Таганрог — сам объешься этого добра и почувствуешь только тогда, когда уже на столе лежать будешь. Помяни мое слово, что так и случится: ему же греху поработаешь… (докончит маменька). Не ругай заранее…
Мосевна — чистый бутон. Красных (несмотря на твое предосте-режние) съедает по пяти в сутки, а синих — по десятку. Весела, смеется, умна, радует наши родительские сердца и с каждым днем делается все более и более похожей на дедушку, настолько, что мне даже обидно, ведь я отец, а не дедушка… Ну настоящий Палогорч! Не даром он благословил ее. Должно быть (выражаясь по-нашему, по-провинциальному), сердце сердцу, или, вернее, кровь крови весть дает! Чадо — как следует. Появились два верхние зуба, сопровождавшиеся запорами и клистирами по рецепту: Rp. Kerossini Saponi, Tschernila, Pulv. pescorum, aq. destil — nihil… Kisikou D.S.— (подпись) {Шутливый рецепт (искаж. лат.), керосин, мыло, чернила, порошок, речной песок, дистилированная вода, ничего… Кисиков. Выдать, применить.}. Девочка в полном здравии и благополучествует. Катьку любит, меня тоже, а с материной сиськой устраивает такие фокусы, которые уже обличают в ней прямо ум, а не рефлексы. Ест суп, корки хлебные, сосет мясо и молоко.
Теперь поговорим насчет чистоплотности’. [Конец письма утрачен.]

-46-

Александр

Конец октября 1883, Таганрог

[Начало и конец письма утрачены.] …В ‘Московский листок’ пишу, корреспондирую усиленно. ‘Будильник’ получаю, но ничего еще не написал в него. От Кичеева обещанной помощи сотрудничать в ‘Новостях’ не получил. Куда еще писать, не знаю. Во всяком случае ннннеееее-женннись ты голллупбпбпчик Христа ради. Самый ангел, воплотись он в бабу, станет хуже черта, уж одною своей сладостью, от которой першило в горле у отца Федосия, когда он предлагал Митрофану купить афонские орехи, сладкие паче меда, и попросил потом пряника заесть горечь. Не женись потому, что у бабы нет логики. Я не говорю о своей Анне Ивановне. Ее и Бог судить не будет, она ниже критики, но повествую о том, что я видел сегодня в морге. Привезли самоубийцу, который был ласков и терпелив и только, застав жену с полюбовником, очистил ему место при помощи пенькового галстуха с бантом на ветке дерева. Достойная супруга при виде мертвого по ее милости мужа, стала, заливаясь слезами, хлестать его по щекам, а он, бедняжка, от этих ударов только тряс головою с упругостью гуттаперчи. Бедная вдова приговаривала: ‘На кого ты меня, мерзавец, оставил? Разве тебе, подлецу, мало потаскушек окроме меня было, что ты завесился, что он тебе, в душу ковырял, что ли… Ах ты, подлец ты, подлец. За что ты меня опозорил?!’ Sic! A если хочешь, то и dixi! Вот она бабья логика. После этого я не удивляюсь, когда моя 7/9 с удивлением заявляет мне: ‘Чего же ты обиделся? Ведь я, кажется, тебе дерзостей не сказала. Я сказала только…’ Но ты можешь понять, что за музыка скрывается под этим только. Еще раз повторяю, ей-богу, не женись и даже Николку ради мнимого его исправления отсоветую pater’ам женить. Сгинет. Во всяком же случае будь здоров. Бабы бабами, а я на боковую. В карты не играю, водки с приезда из Москвы не пью, Катька спит — бить некого, времени два часа, корреспонденцию самого ехидного характера уже написал, глаза слипаются, буквы двоятся, вместо ‘покоя’ выходит ‘пп’, вместо ‘тверда’ — ‘ти’, остается только спать, что я привожу в исполнение и чего и тебе желаю…

1884

-47-

Александр

5 января 1884, Таганрог

Алтон Сбратиею!
Допрежь всего молю тебя всеми аггелами диавола, просмотри ‘Московский листок’ начиная от 27 декабря, нет ли там моих статеек в роде ‘Бабушкина кресла’ или чего протчего. Я, к несчастию, за эти дни не получил сей газеты. Буде что мое найдешь, купи, пожалуйста, и сохрани. Скорбно и умильно молю.
Далее: напомни Анне Александровне, что я жду обещанных ею ‘Светов и теней’, а Курепину, что жду ‘Будильника’. Пролей на их голову проклятия в случае неисполнения обещаний.
Обо всем ответствуй. Пишу тебе нарочно немного, дабы не отвлечь внимания твоего от главной сути письма. Михайло, укладывая ‘Будильник’ в чемодан мой, положил по 2 и по 3 одинаковых NoNo, а с моими творениями номеров не положил. Сохраните их.
Все здоровы и всем кланяются.
У вас такая умница племянница, что вы все ахнете, как увидите ее, притом вы совершенно напрасно, дядюшка Антон Павлович, обозвали ее замазурой, она постоянно ходит чистенькая и как исключение из всех детей никогда не пускает слюней, даже во время прорезания зубов, говорит ‘папа’, ходит вокруг дивана, ставит куклу в угол и кричит ей ‘стой’ и при этом грозится пальчиком, делает сороку, бьет ладушки, как только услышит веселую (музыку надо полагать) {Текст в скобках — приписки Александра.}, то, что бы ни делала в это время, все бросает и начиняет плясать, т.е. махать руками и дрыгать ногами, если же переменить мотив на минорный, то ей это не нравится, она сейчас начинает куксить.
Да всего и не перечтешь, одно только скучно: никуда меня от себя не отпускает, и я буквально выхожу из дома только раз в месяц.
Прошу принять мой искренний привет и пожелание всего хорошего, больше всего, конечно, здоровья, каковое (пожелание, а не здоровье) прошу передать многоуважаемой Евгении Яковлевне и Павлу Георгиевичу (подлизывается!!).
Мося целует их ручки. Сашка же все врет!
Прощайте. (До свидания!)

Анна Чехова.

Федосье Яковлевне (Прокименовне) тоже поклон и от меня, и от Моей! Сашка все мешает, вырывает перо и пишет (знаки препинания ставит и несправедливо уличает в незнании грамматики. Этакий олух!).
Посылаю тебе карточки наших лорд-мэров, преемников покойных Вовы и Климки.
P.S. Синицы подохли. Одна в вагоне, а другая на третий день по приезде в Таганрог. Сообщи кому следует.

-48-

Александр

20 января 1884, Паскудинск

Алтоша!
Скажи ты мне на милость, чего ради-для г. Лейкины-с лишают меня благовозможности читать их журнал? По письму моему, так любезно тобою по почте на твой счет пересланному, он высылает, ‘согласно моей просьбе’, ‘Осколки’ моему товарищу Троицкому. Я же чести сея не удостоился. Рассчитывать на твое февральское (в смысле облегчения платежей твоею особою) распоряжение более чем… ну хоть неприлично, если не хуже, ибо ты сам нуждаешься. Грустно становится при мысли, что издревле преподававшийся нам учителями греческого языка хромоногий олимпийский бог кувыркатель (имени не помню) плохо чует носом писаку, который ему может, если не теперь, то когда пресса пойдет рачьим шагом (а это я предвижу), пригодиться ему. В эти близкие времена я буду полезен ему, но… уж не буду работать. Это как Бог свят. Omnia dicta {Все сказано (лат.).}. Так и отпиши ему в Питер, но, Христа ради, не смешай в письме олимпийского хромоногого бога с ‘хромым бесом’, которого чтит тетенька Федосья Яковлевна в своей благочестивой трусости. Мне мнится, что Ф.Я., толкуя о страданиях святого (СТВГО), искушаемого ‘хромым бесом’, как-то невольно прониклась уважением к этому бесу (инстинктивным) более, чем к самому святому. Если ты приглядывался, то наверное заприметил, а если нет, приглядись — и заприметишь. Но это, впрочем, так, к слову приплелось.
Многажды и долгожды благодарю тебя за цитату из письма Достоевского. Ты недаром трудился переписывать ее. Я чту ее часто и много и сильно завидую тебе, имеющему возможность чтить подобные вещи, не рискуя, идя в библиотеку, попасть на ‘Рокамболя’ вместо Тургенева, как это завсегда у нас. Передай от меня Анне Александровне, что за то, что она не выслала мне ‘Свет и тени’, она именуется мною для позора той частью рюмки, перечницы, стакана и чашки, которою вещи сии ставятся на стол и свободно именуются, тогда как таковую же часть тела у человека в обществе назвать неприлично. Принимая же во внимание самые размеры вышеозначенной дамы, изреки ей мой приговор в смысле увеличительном.
Теперь читай серьезно. 4-го января 84 г. я подал начальству докладную записку о переводе меня по слабости здравия отца и родителя моего в Московскую для пользы службы таможню. 10-го января последовало отношение моего начальства к московскому за No 2 (84 г.) и лестное с аттестациями к оному частное обо мне письмо. Резолюции пока не последовало за кратковремением. Может статься, что и перейду в Москву. А что — будут дела Божий, тому не нам с тобою ведать. Во всяком же случае не удивись, если я в один прескверный день попрошу тебя и Николая келейно приготовить мне на два месяца сроком по полусотне рублей взаимообразно для первого сносноустройства.
Чадо мое — хуже всякой данной величины. Режутся глазные зубы, которые служат прямым продолжением глаза и иннервируются глазным нервом. О кровеносных сосудах мы, по счастию, пока еще ничего не знаем. Есть надежда предположить, что в глазных зубах надо искать и кристаллик. Вероятно, в силу этого обстоятельства девочка стала, при добрых телесах, хила, скучна, куксива, плачуща, сонно-бессонна и очень вообще для родителей несносна. Приглашал я медиков. Сказали они, что сие — к зубу, строго-настрого запретили всякие медикаменты и только по неотступной просьбе страждущей по дитяти матери дозволили манный сироп. Аптекарь дает лекарство и ‘влибаитца’. Этакие мерзавцы вы, медики! Я бы на вашем месте прописал бы при болезни ‘дитяти г-на Чехова’ матери оного: Rp. Ol. ricini Tinct. rad. Rhei, vin stribiat, Nux vom. M.DS. {Рецепт: Ol. ricini — масло касторовое, Tinct. rad. Rhei — настойка ревеня, Nux vom.— нукс вомика (гомеопат, препарат). M.DS — смешать, выдать, применить (лат.).} Маменька приняла бы и — чадо здорово. Говна вы, а не доктора, не разбираете вы, кто больше куксит — ‘андельская душа’ или его маменька. Будь здоров.

Твой А.Чехов.

-49-

Александр

27 января 1884, Таганрог

[Телеграмма] ЕДЕМА ЦЕРЕБРИ ДВА КОНСИЛИУМА МУСКУС ЗРАЧКИ НОРМАЛЬНЫ АПАТИЯ ПОСТОЯННЫЙ СОН НЕУЗНАВАНИЕ МАТЕРИ БЫЛА РВОТА ПУЛЬС 82 ТЕМПЕРАТУРА 36,5 ДЫХАНИЕ РОВНОЕ БЕЗНАДЕЖНА ГЛАЗА БЕССМЫСЛЕННЫ СОСЕТ ЛЕНИВО ЧЕХОВ

-50-

Александр

29 января 1884, Таганрог

Брате!
Не жди от этого письма логики. Моя мысль теперь глубокотоскливо слоняется без толку под моим глупым черепом точно так, как и я сам нелепо мечусь из угла в угол. Пишу я тебе теперь потому, что достаточно одеревенел для того, чтобы писать. До этого одеревенения я едва мог написать телеграмму. Я истерзался и поглупел, а посему и не суди строго.
Мося еще жива, но это уже давно не человек, а конвульсивно содрагающийся ежеминутно трупик, лишенный всякого сознания. Уже два дня левая рука и нога парализованы, зато правые конечности двигаются усиленно, ритмически в одном и том же направлении — к голове и обратно. Глаза открываются, блуждают, долго стоят не мигая и снова закрываются. Сознания — полный нуль. Не узнает никого. Ромбро и Фамилиант ездят ежедневно, как две гоголевских крысы, пришли, понюхали и — убежали. Пичкали они Мосю сутки каломелью, двое суток пепсином и мускусом и теперь только дали холодные компрессы на голову и йод и бром. Вот рецепты в хронологической последовательности:
1) Calomel 0,01, sacchar. alb. 0,24 No 4.
2) Pepsini 0,6, Aq. destil. 45,00, Syr. codeini 15,00, Acid. mur. gett.
3) Infus, arnicae ex 1,00 pf 60,00 ginet Moschii 1,00 и наконец
4) Kalii jodati 0,6, Kalii brom. 1,00, Aq. destill. 60,00.
Оба эскулапа молчат, не говорят ни да ни нет. Но ‘мысль глубокая легла на очерк’ ихнего ‘лица’. Один из них — Ромбро — нашел водянку мозга и с каждым днем твердеет в своем убеждении, другой — Фамилиант — стоял на страдании желудка (какая-то… пепсия — полное название забыл я). Теперь же, кажется, и он склонен согласиться с colleg’ой. Ромбро утверждает, что он наблюдал эту болезнь давно уже за границей, а его коллега повторяет, что он ездит ко мне только для того, чтобы изучать эту новую для него болезнь. Нерешительность одного и упорное сомнение другого лишили меня почвы. В мой полусумасшедший мозг, как тать нощной, залезает мысль, что эскулапы не убеждены, а действуют наугад, на спор, чья правда выйдет, кто восторжествует. Высказываю это тебе только как рвущееся из души сомнение. Помни, что я ненормален теперь. Симптомы я описал тебе в телеграмме. Вечный сон, трудное глотание, бессмысленный взгляд, апатия, неузнавание, нормальные зрачки. Груди не сосет более недели, питается нацеженным в ложечку материным молочком. Упадок сил полный. Не влей в рот — не запросит целые годы. Температура постоянно 36,5—36,8, пульс 100 и менее. Сегодня утром все изменилось. Явился жар, конвульсии и пульс быстрее 130. Бромистые соли успокоили конвульсии — и то немного, а что производят компрессы на голове, не могу сказать. Твоей телеграмме эскулапы не дали смысла и упорно отрицают и теплые ванны. Хотя описанные тобою признаки отчасти и исполнились, но я не дерзнул настаивать на предписанном тобою лечении. Сделай я это — я остался бы совсем без эскулапов. Что будет — не знаю.
В выздоровление может поверить только тот, у кого нет глаз. Я не верю и давно уже мысленно похоронил ту Моську, которая смеялась, когда-то шла ко мне на руки и разумно говорила лично мне ‘папа’. В первое время я страшно волновался и страдал, но теперь одеревенел, я уже способен рассуждать и вычислять, где заказать гробик, какого попа позвать на похороны и т.д., но чувствую, что что-то большое, сильное, жизненное оторвалось у меня в груди надолго и залегло там тяжестью, превращающей меня в манекен и притупляющей мои нервы. Оторвалось, вероятно, то, что вдруг выросло у меня при рождении ребенка. Так это или не так — покажет время. Но с Мосей я теряю очень много чего-то такого, что я не осмыслил еще, не подыскал названия, но это что-то чересчур уж велико. Дай только Бог, чтобы пришлось по силам. Мне невмоготу рассказать тебе что-нибудь осмысленнее: и то, что написано,— как-то выдавлено мною. Резюмируя свои страдания, я могу только указать на грудь вообще и сказать: ‘вот тут’, но симптомов передать не в силах. Анна — герой и старательно прячет в груди накипевшее горе, но она счастливее меня: у нее есть еще насильственно, конвульсивно вызванная надежда и слезы. А у меня их нет. А за нее, за ее нервы, надломленный до Моей организм, я боюсь немало. Момент смерти ребенка будет усугублен для меня страданиями матери. Впрочем, это еще впереди, а к тому времени Бог сжалится и я еще более отупею…
Но горе не приходит одно: за ним — целая сотня. С момента заболевания Моей нас стали осаждать кумушки и их послы. И все они лезут к ребенку, щупают пульс, трогают головку, покушаются дать не вовремя лекарство и, что главнее всего, хнычуг, всхлипывают и при сей верной оказии рассказывают, как умирали их дети, дети соседей и как ‘убивались’ матери. Бог не избавил меня и от Людмилы. А уж эта сродственница так вела себя в этом направлении, что я дал бы вырезать у себя из спины кусок кожи, лишь бы предотвратить ее визит. Но, видно, терпеть надо до конца.
И дни и ночи у нас сидит Полина Ивановна Агали. Она для нас послана небом, ангел-утешитель. Без нее бы — плохо. А уж как горько-то!..

А.Чехов.

Ребенок всякий раз секунд 30 дрожит после наложения ледяного компресса на голову.
И денег нет еще вдобавок. Медики в долг и аптека в долг. Чем заплачу, не знают ни они, ни я.
Если доктора найдут, что такое состояние ребенка протянется очень долго, или же она начнет поправляться, то не прочь был бы бить тебе челом о приезде ко мне.

-51-

Александр

31 января 1884, 3 часа ночи, Таганрог

Брате!
Сегодня девятые, должно быть, сутки, как весь мир и вся вселенная сосредоточились для меня в маленькой кроватке, на дне которой лежит маленький трупик, стонущий ежесекундно, без перерыва, при каждом вдыхании какой-то хордочкой в горле. Стон этот, напоминающий колесо блока, скрыпящего при опускании бадьи в невидимую глубину колодца, выше сил слабого смертного. Шумы, стоны и трески бездушных машинок, надоедающие и растравляющие нервы, бесконечный сиплый вой и бой испорченных часов, скрип грифеля об доску, точение ножей друг об друга — сладостнейшая музыка в сравнении с этим бессознательным стоном. В нем я слышу что-то вопиющее, укоряющее меня как родителя и глубоко переворачивающее душу. Я создал этого несчастного маленького страдальца, и страждет он по моей вине, потому что я не дал ему лучших питающих соков при зачатии. Стон этот одурачивает, одурманивает, делает чувствительным и бесчувственным, рождает крайности: упреки, слезы, смех, горечь, холод и жар.
И что хуже всего — стон этот беспрерывен. Мать от него сошла с ума. Она третьи сутки ходит без сна с открытыми глазами, полублуждающим взглядом без смысла и тоже стонет, стонет без конца с глубоко затаенной и для себя даже не обнаруженной раной где-то внутри. Не отвечает на вопросы или отвечает невпопад, потому что не слышит ничего, кроме гнетущего стона из кроватки. Зачем нам, бедным слабым людям, даны такие дивные проводники, как нервы?! Мы недостойны их. Наш дух-правитель слабее проводящих его нитей.
Миллиарды мыслей лезут в голову без всякой связи. В минуту жесточайшего страдания, когда мое лицо внезапно загорается от конвульсии ребенка, в мозгу вертится банальный опереточный мотив и рядом с ним твое подражание голосу Глебова. Мысль уменьшить страдания ребенка идет одновременно с мыслью о Курепине, а в глазах гвоздем стоит полинялое пятнышко на иконе в соборе. Икнет внутри что-то волевое — и снова вытесняется независимым и бессознательным. Блаженной, присновечной и приснопамятной глупости Людмила, глядя на меня и покачивая своим чем-то пустым вместо головы, говорит, что ‘ета Сащька от горя’. Что за ‘горя’ и что за ‘ета’ — не знаю. Но, должно быть, и эта дура подметила титаническую внутреннюю работу внутри меня. А уж и работа же должна быть!! Я ее не сознал пока и не восчувствовал как нечто, подлежащее обсуждению. Я еще не понимаю ее. Я пойму тогда, когда вулкан (Лентовского, если сравнивать содержимое, но не цену продуктов) взорвет. А он или потухнет, или взорвет. Но и в том и в другом случае для меня утешения мало… Сознательный взрыв будет силен.
Сейчас привычной рукою я положил на головку Моей новый ледяной компресс. Я клал их уже сотни, но дал бы всю свою жизнь за то, чтобы уразуметь, за что страждет ребенок, а главное, что именно в нем страждет. А она стонет и стонет. Вообрази ты себе только и припомни ту девчонку, которая с улыбкою шла ко всякому на руки, и деду и к дяде!.. Впрочем, я уже въехал в то, что может лишить меня моей напускной храбрости. Я гоню от себя воспоминания.
Теперь доктора ездят те же в те же утренние часы. Дают ледяные компрессы и бром. Мося тает, гибнет и исчезает понемногу, по капельке. С каждым дыханием улетучивается часть жизни. Агония ужасна, медленна и бесчеловечна. Будь я доктор, я давно убил бы Моею хлороформом или чем-нибудь смертельно и без мук усыпляющим. Ее медленно угасающая жизнь подтачивает женину, а обе вместе глубоко бороздят мою.
Для Моей возвращение к жизни возможно так же, как и дождь с луны на землю. Разве только — произойдет космический переворот… Но таких не бывает, не будет и Моей, как нет того, в кого веруют головы дынькой.
Извини за белиберду. Прочти ее как характеристику моей страждущей отеческой хари и, если захочешь, спусти в архив.

-52-

Александр

1 февраля 1884, Таганрог

[Телеграмма] МОСЯ УМЕРЛА АМИН ЧЕХОВ

-53-

Александр

1 февраля 1884, Таганрог

Антоне!
Сейчас мое крохотное, маленькое существо покончило свое существование. Я не видел самый момент смерти в смысле часовой дроби, но застал только что почивший труп. На лице было то же знакомое выражение моей Моей, та же красота, та же ласка, то же детское наивное незлобие, то же подобие человека, не искаженное смертью. Поразил меня прежде всего ее мертвенный покой, так неожиданный после конвульсий. Этот покой сразу пронзил что-то внутри меня молнией жгучей и острой и заставил на секунду застыть кровь. Тело было еще горячо, головка горела, но холод смерти уже веял от него с ужасающей силой… Чть я испытал, стоя у кроватки,— я уже забыл, хотя с той поры прошло не много минут. Я не могу вызвать этого в своей памяти. Прочувствовать — тоже не могу. Нужно, чтобы для этого повторилось то же событие, та же смерть. Остался только след этих секунд, но глубокий, красноречивый и, вероятно, пагубный в будущем.
Допишу после. Нет сил. Внутри и вне меня все кричит одно: ‘Мося! Мося! и Мося!..’
Анна сошла с ума. Она не мыслит, не сознает, но чувствует потерю. Все лицо ее — зеркало страдания.
Был гробовщик. У трупика шел торг, шла речь об овальном и простом гробике, о глазетовой и атласной обивке. Он просил 15, я давал 8, помирились на 10. А Мося, моя Мося тут же лежала в мирном покое, чуждом торга. А как она страдала в ужасной, сжимавшей нам всем дыхание агонии!
…Мы хоронили Моею так: [письмо обрывается].

-54-

Александр

25 июня 1884, Москва

Rp.
Pulv. Kirpitchicum
Aq. Isuschata
Elix. taracanorum {Шуточный рецепт (псевдолат.): порошок из кирпича, вода из ушата, эликсир тараканорум.}
Для унутреннего употр. по 3 столовых ложки в час. Pro me, т.е. д-ру Антону Чехову. От свободомыслия.
В благодарность за этот рецепт пропиши и ты мне (безвозмездно) лекарство от нижеследующей болезни. По принятому пациентами обычаю буду многословен. Валить у мине, гаспадин дохтур… то есть не то чтобы в середке или в суставе, а так во всех частях, окроме некоторых мест, но и в них тоже больно…
Надень на подонную удочку вместо червяка надежду видеть меня в Воскресенске и забрось поглубже в реку. Вси языцы воссташа на мя глаголюще ми ‘благо же, благо же’ (помнишь псалтирь?). Баба моя ошалела сначала от ожидания моей особы, а потом от радости, что я приехал, и заболела. Слава моя в номерах растет и растет. Даже коридорные радуются, что я вновь возвратился к бедной женщине, которую думал бросить… За мною в Воскресенск хотели посылать Шурку. Катька ходит буквально босиком и рада тому, что нет обуви. Ей доставляет удовольствие это возвращение к первобытному состоянию. Из конторы нумеров прислали громадный счет, который нужно оплатить (около 40 рублей). Затем к довершению всех благ все жильцы соседи смотрят на меня очами прокурора. Так велико преступление, т.е. неделя, проведенная с Вами… Подло оставлять бедную женщину… Можешь судить о том, что у меня за расположение духа в печенках и в гусачке. Теперь четыре часа утра, и я не сплю. Вот, medice, пропиши-ка что-либо вроде tinctura contrafeminalis {Настойка от похоти (лат.).}…
Теперь твои дела.
Липскеров на даче. Будет в Москву завтра. Марки почтовые приобретены. Письма пересылаю, но из них утаил два: больно уж занятны по содержанию. Одно — от Синферденфердера, другое от Николая-угодника к маменьке. Николая не видел. Аукцион состоялся. ‘Лик’ не продан. Объявление о продаже, прилепленное на дверях приставом, содрано. Распоряжался делом Дюковский и, по словам тетки, даже росписался у пристава на бумаге. Был ли Николай на аукционе — предание умалчивает. У тетки горе: дымчатый кот дрищет, засрал всю лестницу, и Отче наш велел ей его ‘занести’. Вчера, т.е. в воскресенье, ‘приперся’ он к тетке и не дал ей пообедать, так что она пришла ко мне в номера с жалобой и рассказами о том, что она варила… Съела у меня кусочек тарани и ушла домой, потому что Павел Егорыч ни за что Корбошке дверь не отопрет, и бедная собачка etc… Отца тоже я не видел.
О посылке книг твоих уведомлю. Не задержу, если Липскеров не задержит. Голубой галстух по поручению сестры вынут и ждет ‘оказии’. Наблюдай Христа ради за Мишкой в рассуждении одной гувернантки. Боюсь я, как бы из него археолог не вышел… Долго ли девушку увлечь…
Свиньи целы и здоровы. Боцман разжирел, как слон. Без меня воду в аквариуме переменил Дюковский. Акварий блещет, зелени нет и следа. Сейчас видно мастера. Остальное в руце ‘лик себе совокупльших’. Приезжай на юбилей ‘Новостей дня’. Валле-де-Бар кланяется.
P.S. Пришли в куверте листу для листовки. Не беда, если завянет. В алкоголе выпрямится.
P.S.P.S. Сейчас проехала ассенизация и наполнила мой номер запахом sui generis {Своеобразный (лат.).}, чего и вам желаю. Катька сокрушила бутылку с водкой. А теперь попробую уснуть. Эх, жисть!.. (трехэтажное словцо). В общем, скверно и сил нет вырваться. А гибнуть — как-то рано. Боюсь, как бы не запить: до того уж мерзко и постыло.

-55-

Александр 26 июня 1884, Москва
Вот тебе полный отчет. Сегодня третий день я добросовестно ловлю Липскерова, и все неудачно. Ныне был в редакции даже дважды и не застал. Книга твоя поэтому еще никуда мною не послана. ‘Гигиену’ высылаю. Нового нет ничего. А ты — дурак!
Валледебарр просит меня передать тебе, что он давно уже ждет от тебя статьи для ‘Пчелки’ и тревожится ее отсутствием. Катька разбила блюдечко и спрятала его, вследствие чего вышел скандал с лакеем. Черт, а не девка. Николай сегодня обедал у меня. Левинский ноет по-прежнему и просит сбавить цены. М-те Голубь спрашивала о тебе.
Приезжай к юбилею!! Все-таки хоть рыло человеческое увижу… Завтра пойду опять ловить Авраама Иаковлева.
Все то же. Был у Липскерова дважды и оба раз не застал (12 часов и 3 часа). Обычные поклоны. Теперь у меня силою текущих обстоятельств — на уме слова таганрогского Чакана, отнесенные к Турнефору: ‘Родити хоцить — свецика нима’.
Николай у меня. Рисунок на половине. Левинский ноет.

-56-

Александр

3 июля 1884, Москва

Брате Алтоне!
Обстоятельства наших дел хотя и известны вам, но требуют некоторого объяснения. С момента приезда из Воскресенска я дважды в сутки ежедневно осаждал редакцию, мня обрести в ней Липскерова и заполучить твои ‘сказки’ для рассылки ‘к стыду’ Мельпомены. К этому я был подвизаем не столько желанием услужить тебе, сколько желанием получить с Авраама Иаковлева долг за ‘мелочи’ в ‘Мало-и-отнюдь-не-сатирическом листке’. Долга этого и по сие время не получил, а равно и книг твоих также, ибо Липскерова все время не было дома. Свидеться нам удалось только 1-го на юбилее в Богородском (описание ниже), где мне обещано было 20 экземпляров завтра. ‘Завтра’, 2-го июля был ответ: ‘Разве вы не видите, что все мы пьяны… Авось завтра дадим… Ведь Антона все равно нет в Москве…’ Этого завтра теперь я жду, хотя и не знаю, чем оно разрешится. Во всяком случае не плачь: тебя уже оценила Россия, и не может быть ни малейшего сомнения в том, что твоя книга будет куплена нарасхват… старьевщиками на вес.
Теперь о юбилее. Попал я на это празднество в 8 часов вечера. Для моей целости баба моя командировала со мною гимназиста Ушакова, чтобы я не влюбился. Командировка была, конечно, напрасна, потому что я и без того ни одной бабы без остервенительного проклятия видеть не могу. У Липскерова оказалась целая клика пьяных гомункулов, начавших свое бражничество с 2-х часов дня. Один из косых был во главе. Липскеров был очень любезен, но все-таки кончилось тем, что сначала один из ‘сотрудников’ (фамилии не знаю) поругался за столом с Трамбле (конфизер) и выхватил у него блюдо из-под мороженого, и потом Чугунов засадил под микитки невинному Якрину так, что тот, не пия весь вечер ничего, захрюкал по-свиному. В результате m-me Липскерова попросила всех убраться вон, ‘чтобы не заводить скандала’. Особенно отличились отрицательно: Чугунов, пустивший трехэтажное, и 6 или 8 ‘сотрудников’, пускавших пяти- и шестиэтажные. Соколиха была тут же и блаженствовала, сознавая, что она не прошибима никакими многоэтажными. На моих глазах она вылакала 2 рюмки водки и 3 чайных стакана вина: сначал розового, потом цвета сотерна, затем ярко-белого люнеля — и ни в одном глазе. Федоров был велик. Изображая дурачка, он так потешался надо всеми, что нельзя отказать ему в здоровой доле остроумия. К счастью или нет, но я пьян не был. На мою долю из скудной сервировки досталось 2 рюмки водки и 2 рюмки наливки, а засим — ничего.

-57-

Александр

Между 14 и 15 июля 1884, Москва

Алтоне!
После напрасных трехдневных хождений к Левенсону, от него к Липскерову и обратно, я наконец добился некоторых результатов, но ввиду их неожиданности бездействую до получения от тебя ответа на это письмо.
Левенсон в силу одному ему ведомых соображений дает мне только сто экземпляров для раздачи в книжные магазины по 10 штук и при этом ставит условием, чтобы расписки из магазинов были вручены ему. Более ста экземпляров он дать ‘не может’. Причин не объясняет. Приводит только мотивы, что в книжные магазины больше десятка давать ‘не принято’, иначе книгопродавцы будут считать книгу ‘за хлам’. Липскеров требовал, чтобы мне выдано было по твоей цифирной программе, но Левенсон остался при своем, должно быть, в силу недоверия.
Равви! Как прикажешь действовать?

Твой А.Чехов.

Прибавить более нечего. Комментарии не нужны, и в многоглаголании несть спасения.
Мы все здравствуем. Я уплатил портному в счет долга 10 руб., чем очень порадовал тетку. Тетке нездоровится, кряхтит и охает. Жалобам на сестру Евгенью конца нет. Водовоз не аккуратен. Рыбы целы.
Заканчиваю, ибо близко время отхода почтового поезда. Думаю, что письмо это прочтешь сегодня же. А посему не поленись и сходи ныне вечерком на почту.
Жду твоего родительского (по отношению к ‘сказкам’) благословения и не могу не выругаться в заключение.
Сродникам, южикам и прочим злакам поклон. Марка сего письма поставлена тебе на счет.

А.Ч.

P.S. Если Катька не донесет этого письма до почтового вагона или потеряет его, то уведоми меня, я ее выпорю. Николай у меня. Работает.

-58-

Антон

Середина июля 1884, Звенигород

Саша!
Посылаю письмо для Левенсона. Жалею, что заставляю тебя, беднягу, шляться, по 10 раз к этим жидам, скорблю и утешаю себя тем, что сумею с тобою расквитаться. Послал книжку в редакции?
Посылаю письмо отца для руководства. Стыдно Николаю наставлять самолюбивого старика брать взаймы! Поездка к Пушкареву обошлась Николаю рублей 4—5… Эти деньги мог бы он лучше отдать в уплату…
Живу в Звенигороде и вхожу в свою роль.
Гляжу на себя и чувствую, что не жить нам, братцы, вместе! Придется удрать в дебри в земские эскулапы… Милое дело!
Пиши в Воскресенск. Оттуда мне вышлют.

А.Чехов.

Николая ждут в Воскресенске.
Письмо, начинающееся словами ‘Евочька… и проч.’, неподражаемо сочинено. Ты и Николка показали себя художниками.

-59-

Александр

17—18 июля 1884, Москва

NB. Зачеркнутое написано до получения твоего письма.
Колымаголюбленный брат мой Антон Павлович.
[Скорбит душа моя и обретается в смятении. От тебя нет никакого ответа на мое письмо, в коем я известил тебя, что Левенсон мне более ста экземпляров твоих ‘сказок’ не дает. Не знаю, получил ли ты означенное письмо, а посему вкратце, но ясно повторяю оное. Никуда и ни в какие книжные магазины я детища твоего не давал, ибо Левенсон определил на каждого книгопродавца не более 10 книжиц, но так, чтобы сумма всего взятого мною не превышала 100. Квитанции книжников берет себе Левенсон. Не рискуя распорядиться не согласно с твоею программою, я отписал тебе в тот же день и до сих пор тщетно жду от тебя распоряжений. Время же течет и вспять не возвращается. Для вящшего убеждения я даже показал Левенсону твое ‘завещание’, но он внимания на него не обратил. Пиши скорее и распоряжайся, а главное, выведи меня из моего гнусного положения невольно бездействующего человека.— Текст зачеркнут.]
Текущие новости касаются твоей личности в следующем: Арнольдиха сообщила, что ‘Будильнику’ интересно тебя видеть, Федоров-Сашин просил передать тебе, что он более в ‘Татарском’ не обедает и что если ты пожелаешь узнать, где он теперь кушает, то можешь сам спросить у него. Что сей сон значит — не ведаю. Вероятно, ‘Сатирический листок’ заканчивает свое чахоточное существование. Но это пока одно только мое предположение, истекающее из глубины моего миросозерцания.
Твой фельетон в ‘Осколках’ подействовал на Дмитриева очень печально. Бедный автор плачет. Впечатление в публике не особенно для тебя благоприятное. Даже Николай разразился против тебя такой филиппикой, в которой были словеса ‘подлость’, ‘ради копейки бить бедняка по карману’ и т.п. Андрюшка, по словам того же брата, вопит, что его дело погибло и что ‘падшая’ окончательно пала и благодаря тебе не разойдется. Передаю это тебе со слов других. Сам я фельетона еще не читал и Андрюшку не видел, а потому собственных комментариев не присовокупляю.
18 июля. Начинаю с того же Андрюшки. Встретились мы с ним у Левенсона. Входит сей самый автор ‘падшей’ и, не говоря дурного слова, начинает жаловаться: ‘Подло-де, батенька, подло, etc’. Глаза у него заплыли, речь заплетается, общий вид какой-то сумбурный. Жалуется так, что даже стекла его очков плачут. ‘А вы читали этот фельетон?’ — спросил я его. ‘Нет’.— ‘Так чего же вы кипятитесь?’ — ‘Помилуйте, обидно…’ — ‘А вы бы прочли сначала. Ведь там реклама вашей падшей, прочтите-ка!’ — ‘Ну те?’ — ‘Ей-богу’. Уверовал Дмитриев, обрадовался и, к великому моему удивлению, тут же начал всем читать нотации за то, что не читают ‘Осколков’, а Левенсону приморгнул глазом и как-то ‘симптоматически’ (отче-нашево ‘юридическое’) прищелкнул языком. Ожил до мозга костей, а мне заявил, что он твоих строк о нем даже и читать не хочет, потому что верит в твою порядочность. Пожал мне дважды руку, потом еще раз и вышел, затем возвратился и еще раз пожал мне руку. Вот-те и fama {Молва, репутация (лат.).}!
Залез я к тебе в карман сегодня на 85 копеек российскою монетою. Развозил твою книгу. 50 экз. отдал Мамонтову, 50 экз. Глазунову. Квитанции (30% скидки) отданы Левенсону. В ‘Новом времени’ не взяли (хотя сначала и взяли было, но потом пошептались) и сообщили, что им уже предлагали эту твою книжицу, но что она успеха не имела и ‘вообще не пойдет, знаете ли’. Малых-де книжиц они избегают. Но в то же время дали мне понять, что Левенсон уже забегал сюда и что книжный рынок ‘Нового времени’ отнесся к твоему детищу не особенно симпатично. Завтра повезу по ‘Никольским’ книжницам. Завезу к Каткову. Ему не отсылали ни одного экземпляра. Разрешишь ли ты мне отвезти к Васильеву (на Тверской бульвар) и прочим мелким книжникам и фарисеям, я не знаю, но все-таки повезу, благо твоя верительная записка открыла мне кредит на твою книгу, но раз жид Левенсон не будет против, то мне и на руку. Думаю, что жид ради собственного интереса не позволил бы мне везти туда, где шатко (а вон шледыть за етаво!!), а посему я рассую твою книжицу по всем притонам книгоблудия.
Курепину ‘отдано’. Его не было. Взялась передать m-me Арнольд-Левинская.
Вчера состоялся аукцион (вторичный). Портрет продан кулакам за 8 р. с копейками и был торжественно отнесен в трактир ‘Бухта’. Николай страдал в это время ужасно и пил в моей квартире (я из номеров выехал) водку. Съехались Дюковский, я и Наталья Александровна в 12 ч. дня. Оказалось, что поздно. Пристав отложил продажу до 2-х часов. Явились мы в 2 часа, но тоже поздно. Портрет уже был продан. Дюковский и Наталья Александровна ездили к Аванцо и Дациаро, и Аванцо хотел приехать и купить, но не приехал. Кулаки потом продавали царя за четвертную, но ни у меня, ни у Дюковского этих денег не оказалось, и портрет погиб безвозвратно. По-моему Николай справедливо возмущается за то, что вмешали сюда Аванцев и пр. Орудовал Дюковский. Но брат наш все-таки вел себя позорно.
Объявление о твоей книзе печатается в ‘Развлечении’, вероятно, на мой счет, о чем и довожу до твоего сведения и присовокупляю, что я с тебя за это (трехэтажное) шкуру сдеру. Но не в этом сила — сочтемся. ‘Ви за нас, ми за вас, бох за усех’.
Николай в припадке не знаю чего накатал отцу семисаженное письмо и оставил на столе. Отче наш прочел и прослезился. В письме этом значилось, что автор просит прощения за то, что он, ‘будучи жертвой шайки негодяев, оскорбил своего бедного отца ничтожным аукционом’. Дело было в воскресенье вечером. Я пошел к вам. Отец, видимо, ‘сумовал’ в одиночестве, видя, что все ризы и лампады вытерты и что делать больше нечего. (Он за два дня до этого распорядился ‘покурить’ на углях персидским порошком залу и вторую комнату и запереть наглухо, что тетка и исполнила, но с злобным вопросом: ‘Может быть, и мне, братец, не входить в эти комнаты? Так тогда рыбки подохнут… А за что же тварь мучить? Им надо воду переменять…’) Фатер мне очень обрадовался. Поболтали мы с ним часика два, причем он la нянькин сын ходил около фактов ‘кругом и около’ и потом, когда я уходил, вышел на лестницу и сказал: ‘Так, ты, тово, скажи Коле, пускай он уж не беспокоится: я его прощаю… Только чтобы он жизнь изменил…’
По правде сказать, умилился я, слушая эти слова и видя фатера, выскочившего на лестницу произнести свои прощения (для того чтобы ‘Смарагда’ не поняла превратно), и верую, что, будь Николка тут за кулисами и подслушай он это, он поклонился бы батьке в ноги. Из моих несвязных слов ты поймешь, что происходило в душе у старика. Тут же на лестнице он сообщил мне, что по рассказам Ф.Я., бывшей у меня, моя квартира (новая) удобосгораема, и еще раз просил меня ‘успокоить бедного Колю’.
Наутро явился ко мне Коля, возмущенный, злобствующий и изрыгающий, держа в руках письмо отца. Старик ночью, после того как проводил меня, сел и написал ‘Дух твой яко пара’. Начиналось письмо словами ‘Голубчик Коля’, есть даже ‘умоляю тебя’, ‘я слаб и дряхлею’, ‘прощаю тебя, но ты прими новое направление’… ‘Займись живописью, оставь друзей твоих, потому что родители твои тебе всегда от души говорять, а друзья только льстять и смотрять, как бы выпить или обмануть’… и пр.
В это письмо, написанное на клочке простой писчей бумаги, отче вылил все, что у него было на душе, и у него, наверное, полегчало на душе. Но… Николай принял сие за оскорбление. ‘Я ему напишу,— вопил он у меня,— что я не прошу у него прощения. Он не так понял мое письмо. Я самостоятелен…’ etc. Я изругал его как следует, и он примирился с этим и даже уверовал в то, что фатер прав. Фатер же мнит себя опозоренным в самых главных пунктах своего самосохранения у Гаврилова и у Елецкого, где на воротах прилеплена повестка о продаже. ‘Молодцы’ Елецкого бывают у Гаврилова, и над отцом вечно висит казнь египетская.
В лавочку у него уплочено 30 рублей. За говядину счет особо. Николай обедает у меня, поэтому говядину беру я по вашей книжке и уплатил Николаю двенадцать рублей, которые, однако, судя по книжке, не погашены. Взять на себя говяжье погашение Николай мне не позволяет, потому что счеты затянулись еще с прошлого месяца. Я же плачу ему деньги аккуратно, хотя мне было бы приятнее уплачивать мои невольные долги в лавочку — прямо в лавочку, а не через руки. В общем, все обстоит благополучно.
Анна и свинка собираются родить, но еще не родили. О дне родов той или другой сообщу особым манифестом…

Твой А.Чехов.

P.S. ‘Пчелка’ и ‘Развлечение’ ждут твоих статей. Левенсон просит твоего сотрудничества в его ‘Театральную газету’. Addio {Прощай (итал.).}. Maxima tibi laus et terra levis {Великая тебе хвала и легкая земля (лат.).}.

-60-

Александр

22—23 июля 1884, Москва

Алтон Палч!
Сдано на коммисию в Москве.
Глазунову — 50 экз. (Скидка 30%)
Мамонтову — 50 экз. (— 30%)
Карабасникову — 25 экз. (— 40%)
Преснову — 25 экз. (— 30%)
Улитиным — 25 экз. (— 30%)
Земскому — id
При сем у Леухина на комиссию не принимают. У Ступина второй раз не застаю ‘главного’, без коего не могут решиться принять его ‘второстепенные’, несмотря на имя Лейкина, коим я их запугивал. У Вольфа сегодня я не застал. Завтра пойду и понесу снова. Могу заверить, что теперь я знаю, изведал тяжесть твоих произведений (тяжелы-с! молдой чеэк!), ибо ношу по 50 экз. под мышкою за неимением капиталов на извозчика.
Зашито в парусину (sic!) (из складов-раскопок Анны) 50 экз. Стасюлевичу и 50 в магазин ‘Нового времени’, оба в Питере, но не отправлено за бедностью. Липскеров накануне кризиса, едва держится и денег не платит. Левинский в Питере, редактор ‘Развлечения’ на даче. Денег достать неоткуда. Бьюсь как рыба и голодаю. Перепадающие гроши употребляю на покупку картофелей и морквы и твоих произведений не отсылаю. Прими все сие во внимание, и ‘не кляните, да не… восстраждете шанкером’. Марка XV, 18—32.
Николай ревностно работает в ‘Развлечении’. Завтра я понесу туда 4 его рисунка. Рисунки роскошны. Сегодня Николай был в ‘Лоскутной’. Лейкина еще нет. Вот и все.
NB. Карабасников пошлет часть твоих детищ в Варшаву и Питер. Россия будет знать о тебе, Антоша! Умирай скорее, чтобы видеть слезы от Севера и Запада и Моря! Слава твоя растет, но книги твои принимаются очень неохотно. Но ты не унывай. Левенсон бодр и радуется успеху ‘разноски’, а уж если он бодр, то, очевидно, его родители за все заплотють, ибо он жид. В его конторе получились иногородние заказы на твою книжицу и, между прочим, один такой: ‘Имея пятерых детей и не находя в литературе других сказок для чтения, кроме Андерсена и др., прошу выслать ‘Сказки Мельпомены». Радуйся, Антоша! Завтра же разошлю la Мещерский по епархиям о твоей книжице рекламы, рекомендуя оную для школ и проповедей. Vale (т.е. валяй!!!)

Твой А.Чехов.

23-го шел дождь весь день, и по сей притчине не выходил из дому и ничего не сделал. Надеюсь, не обидишься, ибо калош не имею. Завтра примусь за дело, а за сей день — нидзвини паджалуста. В Питер не послано. По-прежнему денег нет.

А.Че.

1885

-61-

Александр

Январь 1885, Москва

Собрату по /// перу Антону Павловичу Чехову
Многоуважаемый и высокочтимый брат по перу и по нашей маменьке Евгении Яковлевне, Антон Павлович!
Считаю долгом и священной обязанностью поздравить! поздравить!! Вас со днем Вашего Тезоименитства (17 генваря!) и не знаю, чему более удивляться? Тому ли, что в родстве с вами состою по перу или по матери? Но я ужасно польщен и не нахожу слов для выражения. Позвольте подать Вам руку, чтобы пожать многоуважаемую Вашу. В то время, когда Вас поздравляют и тщатся поздравить такие лица, как все высокопоставленные и даже городовые, я позволил себе в своем литературном ничтожестве пойти дальше передней и за Вашим Столом выразить Вам свои чувства. Примите же сей дифирамб:
Пять братьев мать нас родила
И всех на свет произвела.
Но Вы один в своем таланте,
Как модный фрак сидит на франте,
И я ничтожен перед Вами,
Сияйте-ж Славою меж нами!

Ваш брат А.Чехов.

-62-

Александр

3 марта 1885, Москва

Антоне, Братия вся вообще и в частности со включением даже и родителей до 7-го колена по книге Второзакония! Ave! Salve! etc. {Прощайте! Будьте здоровы! И т.д. (лат.).}
Целую Вас прощальным целованием Иуды. Завтра в 9 ч. утра уезжаю. Был с прощальными визитами и, между прочим, у Гиляя. Оказывается, что мы одновременно были друг у друга: он у меня, а я у него. Будьте вы все в тар-та-ра-рах и да глаголете вечно, как швачка Марья Петровна: цер-цер-цер-цер!.. Во всяком же случае приглашаю Вас всех написать мне письмо, что кому нужно в Питере, и прислать мне с Катькой, с каковым поручением она и к Вам и посылается. Завтра будет уже поздно. Рад служить Вам. Но ты, Антоша, все-таки с пациентов более двух шкур не дери.

А.Чехов.

P.S. Запишите на бумажках, что кому нужно, иначе за дорогу испарится. Лихом не поминайте. Тетке клистир поставь по дружбе.

-63-

Александр

10 марта 1885, Петербург

МИНИСТЕРСТВО ФИНАНСОВ
С.-ПЕТЕРБУРГСКАЯ СУХОПУТНАЯ ТАМОЖНЯ
Марта 10 дня 1885 г.
No 306425.
Содержание бумаги:
О предположениях возможности зачатия
и о прочем.

Его Высокородию Господину Врачу Медицинских наук доктору Антону Павловичу Чехову, чина не имеющему и на Государственной Службе не состоящему.
Во исполнение обещания моего, время от времени, подавать Вам вести о себе, данного мною от 3-го марта сего года словесно и без номера, имею честь донести Вашему Высокородию следующее:
1-е. Знаки препинания расставлены согласно распоряжения Д-та Там. Сборов от 12 Декабря 1847 г. за No 21 782, по коему требуется ясность в отделении мыслей при изложении достаточным количеством запятых и прочих знаков, дабы читающий не был затруднен, но писанное излагал бы свободно и не запинаясь, даже при отменном почерке.
2. Собери ты, братец мой, пепел со всех печей вашей квартиры за все время вашего пребывания в доме Павила Елецкого и посыпь этим пеплом головы всех твоих пациентов (даровых, конечно) в знак печали. Моя Анна Ивановна снова зачала и носит во чреве нового гражданина (неправда), коему надлежит в будущем пополнить либо ряды хитровцев, либо питаться акридами, но даже и без дикого меда, ибо аз, как тебе известно, кроме бифштекса из собственного филея, потомству своему предложить ничего не могу. Будущее, правда, у меня очень блестяще: через 45 лет беспорочной службы я могу получить пенсию, но ее размеры таковы, что если на эти деньги начать питать гимназиста, то он на второй же месяц захудает и предпочтет на собственные гроши питаться колбасою. По расчету и по справкам, наведенным мною, оказывается, что я получу пенсию не ранее 75 лет от роду, когда начальство и годы превратят меня в песочницу для засыпки особенно важных бумаг. В виду этих надежд мне ребят плодить особенно лестно как для себя, так и для государства, тем более что моя половина скоро в силу упражнения и совершенствования станет награждать меня потомством, пожалуй, и по два раза в год. Лет через 10 я превращусь в предводителя ирокезов и уеду в Южную Америку, так как придется снять последние штаны, которых, однако, будет мало даже на четверть моей будущей армии. А так как без штанов в Европе полиция жить запрещает, то мне неминуемо предстоит переселиться в пампасы, где уже я беспрепятственно могу рассчитывать на неистощимость моей почтенной половины. Одно только смущает меня: боюсь, что не дадут бесплатного билета на проезд через Атлантический океан… Ну да это — дело будущего. Настоящее же в таком положении. Я жив, и иже со мною — тоже. В публичной библиотеке и у Лейкина еще не был за недосугом и потому сообщить ничего не могу. Сочиняю отношения и ответы ‘во исполнение предписания от такого-то числа за No таким-то’. Убиваю в себе дух разума и мышления и стараюсь помаленьку превратиться в считающую и пишущую машину, живущую от 20-го до 20-го. Жду тебя к себе в гости: квартира есть и лишняя кровать имеется. Поклоны передай всем обычные. Николу Косого пригласи собраться с духом и черкнуть мне пару слов, да и сам сделай тоже. Адрес прост: Сухопутная таможня, тайному советнику (мое имя рек). Можно и без чина. Савельеву и Орлову — мое алятримантран. Сестре — всего хорошего. Тетеньке — чтобы Алешка стал первым приказчиком, а маменьке — чтобы никто не ‘трусил’ над ее чашкой с кофеем и (увы!) не своей алвой. Передай Маше по секрету, что и в Петербурге есть Гамбурцевы и содержат ссудную кассу, что очень выгодно в рассуждении капитала и в отношении сапогов и прочего платья, заложенного у них. Письмо сие, конечно, покажи только достойным и спрячь в архив. Хотя моя половина собственноручно и написала слово ‘неправда’, но ты все-таки пришли мне в конверте пеплу для моей скорбной главы, которую, к несчастью, нельзя намазать лаписом. Жму твою руку в тот момент, когда ты прощаешься с пациентами и чувствуешь на ладони легкое щекотание инородного тела бумажно-кредитной консистенции. А засим — до свидания. Черкни словцо-два…

Твой А.Чехов.

-64-

Александр

21 марта 1885, Питер

Христос Воскресе!

‘И какая в том надобность, чтобы писать,
ежели к прочтению неразумно и к пониманию неподходно
и чтущие слабы понять’.
Указ Сенату Петра I

Звезда медицины.
Много раз собирался я тебе писать, много перепортил бумаги и закончил, наконец, сим посланием. Прежде всего уведомляю тебя, что письмена сии начертаны на казенной бумаге, которая поэтому не должна ни гореть, ни тонуть, в чем ты можешь убедиться, намочив бумагу и поднеся ее к свече: не сгорит. Засим, если только ты патриот своей родины и не социалист,— ты обязан отнестись к сей бумаге с достодолжным почтением, как к государственной собственности, приобретенной по 3, пункту 7 сметы за счет казны с обозначением статей расхода расписания, утвержденного г. министром финансов на основании общих соображений присутствия членов государственного совета.
Пишу же я тебе на столь важном папирусе потому, что он, во 1-х, похищен из Таможни, а во 2-х, потому, что, кроме финансов, нужны еще деньги, т.е. копейка в кармане. Выходит соединение приятного с полезным.
Мое присутствие в Петрограде и служение отчизне ознаменовано следующими событиями: воротники денных сорочек, шитых маменькой, узки на целый ‘сантиметр’, кормилица заболела сейчас же после приезда возвратной горячкой и больна и до сих пор. Лечит ее старая развалина медицины, прикомандированная к таможне для засыпания бумаг песком из известного источника, составляющего неотъемлемую принадлежность старости. Приглашена была также и женщина-врач — m-me Свирская, и ей за визит еще не заплочено, потому что — нечем. Чадо мое отощало и похудело, питается чаем с хлебцем. Сам я нахожусь под влиянием невской водицы, которую с успехом можно давать вместо ol ricini, и поэтому изучил почти все ватерклозеты в окружности — и казенные и частные — и мог бы с успехом служить для ‘орошения’ полей в местностях бесплодных, особенно в пресловутой Самарской губернии, куда не мешало бы провести невскую воду для возвышения производительности агрикультуры при помощи жидких удобрений.
Был я у Лейкина. Сей хромоногий бог Илиады, увеселявший жителей Олимпа в грустные минуты кувырканием, сообщил мне, что ты числишься у него в числе тех неаккуратных сотрудников, на которых положиться нельзя, о чем он и сообщил администрации ‘Петербургской газеты’, желавшей поручить тебе рассказы по понедельникам, когда Лейкин не пишет. Как и следует ожидать, наш разговор состоял из перечисления громадного влияния г.Лейкина на самоуправление Питера, десятков тысяч, платимых ему за его милостивое нежелание издавать свою газету, и мнимых грехов неповинного Пальмина, дерзнувшего напечататься в ‘Развлечении’, что между прочим поставлено в вину и тебе с любезным прибавлением, что 180 подписчиков ‘Осколков’ перешли, благодаря тебе, в ‘Развлечение’. При этом была раскрыта книга судеб за прошлый год и показан итог в 800 с чем-то рублей, уплаченных человеку без селезенки. А за этакую сумму можно было бы и не ходить в другие редакции, где ноги заправил созданы без анатомических изменений.
О Косом Лебеде (ему же честь и поклонение) мнение в высших сферах Питера еще хуже. Ему назначили за рисунок по 16 рублей, отвели страницу в неделю и не знают, куда девать ту массу рисунков, которой он заваливает злосчастную редакцию ‘Осколков’. В книге судеб под его рубрикой стоят только три строчки, изобличающие его неутомимую работу. Я, как оказалось, попал, кстати, в самое, что называется, безрыбье и даже получил приглашение попробовать написать в ‘Петербургскую газету’ понедельный рассказ. Занят я теперь громадной, но увы, кажется, сизифовой работой, составлением каталога о товарах, привозимых в таможню. Дело захватывает даже глубину 59-го года, а потому приходится рыться в архиве. При этом нужно прибавить, что мое непосредственное начальство до такой степени невежественно в ‘делах’, что я едва ли заслужу одобрение за свой труд, тем более что оно не благоволит ко мне благодаря сплетне, что я будто бы назначен департаментом на его место. Интриги, брат Антоша! В Таганроге служить отечеству было покойнее, что наводит меня на мысль, что в Питере отечество совсем другое… Был у меня г. Таврило Сокольников насчет воспитания Шурки. Оказывается, что ему предложили быть редактором всех газет сразу, но он по своему великодушию отказался, потом Публичная библиотека постановила выкинуть все книги и поместить только его сочинения, но он опять-таки по побуждениям своего доброго сердца предпочитает отказаться от этой чести и заняться давно уже изобретенными изобретениями по фотографии и электричеству. Обещал взять Шурке репетитора и весной поместить его в учебное заведение, но я держу пари, что он сейчас же после обещания записал себя выехавшим в Иркутск или Житомир, а то, пожалуй, и дальше.
Служу я до 6 часов вечера и большую часть службы провожу в ватерклозете. Дома — то же. Могу тебе серьезно рекомендовать невскую воду как пургатив quantum satis ut fiat {В количестве, достаточном, чтобы вызвать… (лат.)} понос без конца через пять минут по столовой ложке. Газы не в счет. Метеоризм до того силен, что я пишу тебе это письмо при свете газового рожка, вставленного в anus. Сообщи маменьке, что у нас керосин по три коп. за фунт. А тетеньке передай, что Пенчук жив и здоров и ухаживает за псицей рядом живущего генерала. Алексеичичу — поклон-с и ‘наше вам-с’, ‘сорок одно — виделись давно-с’. Протчим тоже.
Финансы мои в таком положении, что кроме них еще нужны деньги. Одна прописка паспортов влезла в нос. Одних марок полицейские наклеивают, черти, по 45 коп. на каждый паспорт, да за больничный билет кормилице пришлось заплатить, так что в общем удовольствие стоило пять кербалов. Эта же музыка предстоит мне после 1-го апреля при переселении по воле начальства на новую квартиру. Сдержу ли я свое обещание побывать у вас на праздниках, не знаю. Это будет зависеть от наличности билета на проезд. Чиновников уезжает более, чем билетов в таможне, и только одна счастливая звезда может помочь мне в этом деле. Передай сестре извинение за отсутствие моих писем по философии. Нет времени писать их. За день так устаю, что рад почитать вечером, и читаю много, хотя и без толку, держусь, впрочем, более философии. Библиотека министерства финансов довольно богата и стоит 50 к. в месяц. Вчера я дежурил в таможне, но не отважился лечь на казенное ложе, достойное изучения инсектологов, и всю ночь проработал напролет, сидя за столом. Сегодня поэтому не пошел на службу, извинившись своим cattarus dristalis. В Публичной библиотеке все еще не был и много виноват перед тобою за недоставление тебе обещанных справок. Оправдываюсь только усталостью и тем, что в праздники, когда я свободен, библиотека заперта. Мне и самому было бы интересно побывать в ней.
Теперь превратись в герольда и возвести следующее.
Тятеньке с маменькой — Христос Воскресе и низкий поклон, а также я получаю дрова казенные для отопления, тетеньке Федосье Яковлевне с сыном ихним, будущим Гавриловым, которому не то нужно, что нужно, а то нужно, что нужно, тоже поклон и слово ‘Пша’, а потом пришлю денег выкупить мое пальто летнее. Лебедю Косому предоставляю выбрать себе из запаса моих поздравлений то, которое ему будет по вкусу. Его невесте, если только она у него еще есть, тоже. Ивану жму руку и сообщаю свой адрес: ‘Питер. Сухопутная Таможня’, в коей он может, если пожелает, через два месяца получить при казенной квартире и дровах место в 20 р. у м-ц. Михаиле советую не увлекаться и помнить пагубный пример растления нравственности и грубых романических ошибок его старшего брата в смысле романтизма и прочего, причем этому ‘прочему’ придаю значения более, чем самому романтизму. Порок должен быть искореняем в самом начале. Жаль будет ‘погибшему созданию’, которому предстоит ‘законно погибнуть’, если он не будет ‘беззаконно живущим’. Ты, Антоша, за это отвечать будешь перед всеми угодниками, развешанными папенькой по стенам столовой!.. Ольге — поклон и предложение вступить в брачный союз с досмотрщиком нашей Таможни при казенных дровах и квартире. Ему 32 года и старший оклад жалованья, т.е. 15 р. 83 коп. в месяц. Нельзя сказать, чтобы был красив из себя, но все-таки на государственной службе и может получить медаль за спасение России от французов 12-го года. Сестре желаю выдержать экзамен лучше Ривех-аве, а сей и последней посылаю на еврейском жаргоне ‘Охх!’. Бабакину чего ему угодно, но преимущественно розог, а всем вам вообще искренний поцелуй и мой адрес: ‘Питер. Сухопутная Таможня’. При этом смею думать, что рука не отсохнет, если напишете мне хоть словцо. Гиляю особенно низкий поклон с супругою и чадом.

А.Чехов.

-65-

Александр

24 марта 1885, Питер.
Самый первый день Св. Пасхи!

Милый Братт Аннтоша!
В наш век почт и телефоно-телеграфов, когда и т.д… когда я, вооружившись гражданской доблестью, смиренно, но крупно расписался в книге у начальства, свидетельствуя этим тот факт, что я сделал визит и не отлынивал от выражения почтения высшим, когда я не менее смиренно вручил надменным и величавым горничным пяти таможенных сановников свои самоделковые и мылом для глянца натертые карточки, когда я разослал с Катькою 22 карточки без мыла низсшим сослуживцам, когда я всучил последние лепты швейцарам и досмотрщикам и когда, наконец, я пришел домой, запер все двери от вторжения дворников и городовых,— я уселся за стол и начал свою беседу с тобою этим длинным периодом. Чтобы не злоупотреблять твоим терпением, я предупреждаю тебя, что сел с мыслью написать тебе очень длинное письмо. Если тебе надоест читать, отдай Бабакину: он дочитает до конца где-нибудь в кухне в усладу Ольги. Я от этого ничего не проиграю, да и ты тоже. Не знаю, получил ли ты мое не менее длинное письмо, посланное в четверг на Страстной. Его опускал в ящик таможенный мальчишка, приставленный к ватерклозету следить за чистотой. Очень легко могло статься, что он опустил его в отверстие, ближе стоящее к его специальности, чем ящик, и потому вопрос этот меня интересует. Если напишешь мне (что, вероятно, случится не ранее 2-й половины XX стол.), то упомяни о сем. Теперь же парочка слов о Пасхе.
В Питере на торжественность первой пасхальной минуты из казенного казначейства отпускается очень немного. На Исаакие горели только четыре жертвенника на углах крыши, а в Казанском соборе и того не было. Прочие церкви пребывали во мраке. О звоне, производящем землетрясение в кишках, не было и помину. Было отдельное тявканье, но с таким казенным акцентом, точно на каждом колоколе сидел городовой и грозил звонарю участком за ‘вольность’. Плошки по улицам — и те не смели полыхать и либеральничать, а горели редко и скромно тоненьким фитильком и не дерзали вонять. Мальчишек, кричащих ‘ура’, при лопающейся плошке не было. Они все вымерли. Публика степенно шествует по тротуарам и нимало не удивляется тому, что у каждой тумбы стоит городовой.
Сама Пасха подчинена порядку и не смеет выходить из пределов подчиняемости. Крестный ход в колоннаде Казанского собора представлял для москвича нечто грустное. На воздухе робко болтались только четыре тощие хоругвейки, крест да архимандрит в каблуке (последний, впрочем, шел по земле, а не болтался в воздухе). Утреню я стоял в Казанском соборе. Пелась она Львовским напевом, которым когда-то мы горланили во дворце. Знаменитого, раскатом пробегающего по головам публики ‘Воистину Воскресе’ не было. Христосование попа с народом тоже отсутствовало. Замечу кстати: ты, я думаю, замечал, какую тишину хранит публика, собравшаяся слушать концерт. Никто не кашлянет, не плюнет. В церкви же наоборот. Все затаили дыхание до ‘Воскресения день’, но при первых звуках канона раскашлялись так, как будто кашель этот накоплялся с начала Великого поста. Чудовищный хор, с басами, ревущими так, будто их сзади надувают мехами, сплошь покрывался этим кашлем. В общем, получалось нечто, оскорблявшее детские воспоминания. Свечи в паникадилах, одетые в металлические футляры, горели тускло, не изменяя своей величины. ‘Да воскреснет Бог’, само по себе тягучее и требующе выкриков на слоге ‘Да-воск’, прошло ровно и бесцветно со скоростью поезда, точно по метроному. Утреня длилась только 3/4 часа. Скорость очень похвальная, но, к сожалению, вызывается она не внутренней поспешностью ликования, а приказом. Обедни я не стоял, боясь растерять последние остатки воспоминаний детства, и ушел домой в крайне печальном настроении духа.
Теперь перейду к описанию, как я встретил Пасху дома, но перед этим предпошлю анекдот. Мне раз попалось в руки письмо немки, которая на четырех листах бумаги описывала, как у нее заболели зубы и как она ходила к дантисту, но не застала его дома. Она не стеснялась утомить того, кому писала, а была преисполнена желания выболтать все, что у нее накипело. В таком же смысле продолжаю и я свое пустословие. Катенька моя показала чудеса храбрости: с момента возвращения из церкви мы ждали самовара не долее полутора часа. Нервы — великая штука, а предрассудки — еще большая: весь пост мы ели скоромное, но при розговеньи все мы так набросились на брашна, как будто не ели мяса три года. Свинцовые куличи уменьшались с удивительной быстротою. Сырная пасха сама собою ползла в рот. Но при этом опять-таки анекдот. Разговляясь, мы посадили по старой традиции и добросердечию с собою за один стол и Катеньку. (Кормилица больна, лежит в постели, а потому и не участвовала.) Юная дева уписала втрое более, чем съели мы все, но тем не менее, когда все улеглись спать в ожидании утра, она стала тайком лопать и удивилась неожиданности, с которой я, подкравшись, схватил ее за шиворот. Не жаль провизии, грустна съедобная воровитость. С нами разговлялся и мой Санхо Пансо, с которым ты познакомишься в ‘Осколках’, если только примут. Прочти эту статью и скажи, удаются ли мне характеристики отдельных типов.
Кормилица поднялась было, но сегодня снова плоха, хотя и пересиливает себя. Не надевает даже шелкового сарафана, хотя он и составлял предмет ее желаний и стремлений. Сегодня в первый раз выносили Кольку гулять по грязи. Мальчишке, по-видимому, понравился свежий (с вонью от фабрик) воздух. Закутанный в платье покойницы Моей, он ужасно напомнил мне ее и разбередил старые раны. Совестно сознаться, что я до сих пор не могу без боли вспомнить о своем первом детеныше. Я подпускаю всякую философию, доказываю себе, что я в Мосе любил собственное чувство и т.д., ругаю себя на чем свет стоит, но все-таки… словом, я понимаю нашу мать, которой ‘как сегодня’ памятна смерть сестры Жени… Перейдем, впрочем, на другую тему. Всю пасхальную ночь шел снег. В Питере слякоть. Курьезны были ряды пасок ‘для свячения’, расставленные по сторонам тротуара по Невскому. Публика шла и наступала на яйца. ‘Святители’ ругались и волновались, защищая свое добро. Тарелки и блюда лишались своих краев под благословенной лапочкой приказчика, одевшего сапоги на тройной подошве и калоши на двойной, а потому и не чувствующего, ходит он по мостовой или по паскам… Сейчас (теперь половина шестого) я отправляю кормилицу и Анну по конке на Невский проспект. Может быть, и погрешаю против медицины, но уповаю на нервы и думаю, что кормилица хоть немного развлечется и подышет, вырвавшись из четырех стен. Она очень по природе своей недеятельна, инертна и не стремится на улицу, приходится выгонять силою. В общем же она очень милая женщина. Колька остается на моем попечении, и я воображаю, каково будет мое положение, когда он заревет.
Завтра буду у Лейкина и понесу ему свои экскременты. Кстати. Если ‘Будильник’ не напечатал моей статьи нелепой о ‘Кормилицах’, то возьми обратно (буде тебе не в труд), если же напечатана, то получи причитающуюся мзду и отдай оную портному Ф.Г.Глебову. Ты можешь порадоваться. Мои даже затхлые произведения прошли. Не знаю, что будет впереди. Я просил тебя между прочим походатайствовать перед ‘Развлечением’ о высылке мне журнала. Отпиши и на эту тему. Только что я написал последнее слово, как раздался звонок и приехал муж кормилицы из Москвы. Он оставил свое место в Подольске и приехал в Питер, чтобы жить рядом с женою. Очевидно, будет торчать на моих хлебах. Стало быть, в результате у меня семья будет состоять из семи человек, что составит нечто требующее не маленькой цифры ежедневного харчевого расхода, не говоря уже о прочем. В настоящую минуту он сидит за столом, кушает мое добро и ‘стороною’ выспрашивает откровенную Катьку о состоянии кормилицыных дел и делает замечания, что Кольку уже довольно откормили. При первом появлении он объявил мне, что затратил на дорогу свои собственные деньги, и я не сомневаюсь, что он через баб не замедлит истребовать с меня эту контрибуцию. Тогда мне придется заложить последние штаны, которые у меня теперь в единственном экземпляре, и в конце концов s’engorger {Правильно: s’gorger (фр.) — перерезать себе глотку.}. Денег в доме нет ни копейки и взять неоткуда, что еще более усиливает гнусность моего положения как питателя целой оравы… Совестно даже посылать это письмо. Если ты получишь его, то знай, что я послал его не читая, чтобы не возобновлять в чувстве пережитых и переживаемых моментов. Будь здоров. Всем поклон. Пше тоже. Чувствую, что помазал тебя мокрой, грязной мочалкой по шее, как ты выразился однажды, но думаю, что простишь.

Твой А.Чехов.

-66-

Александр

3—5 мая 1885, Петербург

Редакция иллюстрированного журнала ‘Осколки’
С.-Петербург. Мая 3 дня 1885г.
Уважаемый Александр Павлович!
Сообщаю вам неприятное известие. Рассказ Ваш (забыл, как он называется, ибо не имею под рукой корректуры) захерен цензором. ‘Дело о битом стекле’ пропущено и пойдет в No 18 ‘Осколков’. Запаса из Вашего литературного добра у меня не остается, а потому, если хотите, чтобы что-нибудь вошло в No 19, то исготовьте {‘В тексте письма Лейкина подчеркнуты синим карандашом две грамматические ошибки в словах ‘захерен’ (‘е’ вместо ‘ять’) и ‘исготовьте (‘с’ вместо ‘з’)’ — отмечено И.С.Ежовым.— Письма Ал., с.442.} к понедельнику и пришлите ко мне.

Готовый к услугам Н. Лейкин.

— И у великих есть свои грехи…
Макбет {Ложная цитата.}

Радуйся, Антошенька, и за нами Россия тосковать будет, когда мы подохнем! И нас цензура зачеркивает! Одно только жаль, что великие писатели забывают названия рассказов своих не менее знаменитых коллег. Во всяком случае не важничай и не мни о себе много: гордость паче поста и молитвы. Не одному тебе стоять на первом месте в ‘Осколках’?!!!
Будь любезен, передай Косой знаменитости мое поздравление с ангелом (9 мая). Я — старого покроя человек и чту ‘тезоименитства’. Поэтому я написал бы ему и послал диффффирамб приветственный (а 1а дядя Митрофан Георгиевич. Староста, душенька!), но не знаю, куда адресовать. В Москве он не значится, в Ростове-на-Дону его считают беглым от воинской повинности, в Таганроге он ни при чем, а Москва, кроме того, как тебе известно,— дистанция огромного размера, и до беспаспортных и не прописанных письма вообще не доходят. Вследствие всего этого я позволяю себе утрудить тебя просьбою передать ему мое поздравление, если только тебе известно его местопребывание.
Радуюсь, Антоша, что ты заводишь знакомства и живешь на дачах у грахва Киселева (как сказал бы дедушка Егор Михайлович, удивлявшийся при виде косого и плюгавенького графа Платова — родственника, что он — тоже их грахв).
Сел я, медицинская ты скотина, с целью попросить тебя прислать мне выкупленную тобою одежду, но пока я писал о грахвах, пришел из Таможни досмотрщик и принес повестку на посылку в 10 руб. Мои глубокопроницательные мозги сейчас же сообразили, что это и есть то, о чем я тебя хотел просить. Поэтому я не стану унижаться и снисходить до просьбы. Между прочим, советую тебе наложить арест судебным порядком на мое жалованье, иначе я тебе затраченых тобою на выкуп денег никогда не вышлю, хотя и обещал это, и буду прав, ибо чиновники мзду берут, а не дают. Если захочешь наложить арест и запрещение на мое движимое имущество, то премного меня обяжешь: движимого у меня только орден Анны да два гвоздика, и те похищены из таможни. Остальное представляет лохмотья ‘носильного’ платья, описи не подлежащего. Пусть тебе это послужит наукой, чтобы ты впредь благодеяний не делал и распутства не поощрял, хоть я тебе и старший брат…
В таможне я представляю из себя нуль, но такой, за который прячутся те единицы, которые дают десятки и сотни в счислении. Делопроизводитель и его помощник взвалили всю работу на меня. Я делаю за всех и главным образом сочиняю бумаги, а они подписывают. А сочинить канцелярскую бумагу довольно трудно: требуется избегать смысла, знаков препинания и повторять буквально то, что значится в бумаге, на которую отвечаешь. Остальное — от лукавого. Хорошим считается у нас тот, кто лижет ту часть начальнического тела, которая дала тебе повод создать тип г.Жопикова.
Теперь 12 часов ночи, и мне пора спать. Утро вечера мудренее, а потому и оставляю свободное место на завтра. Замечу только одно: с Лейкиным приятно быть в переписке, в безбумажную минуту есть на чем написать письмо. А у меня теперь именно такая минута, чего и тебе желаю, Антоша. Стыдно сказать: наш экзекутор заболел, и я не мог достать у него казенной бумаги. А на своей я давно отвык писать.
Пишу я тебе эту белиберду, и в то же время мне думается: почему я, человек университетский и т.д… не свободен? Почему я должен зависеть от управляющего, Лейкина и экзекутора?.. Положим, это — социалистические идеи, но не трудись доносить на меня жандармерии. Я и сам донесу на себя в ‘Осколках’, где я безжалостно (как ты, вероятно, заметил) хлещу таможню. Однако — до завтра. Эту страницу я писал 12 минут. Советую, между прочим, и тебе проверить скорость почерка, хотя бы в том смысле, в каком ты испытываешь пульс пациента, ничего не понимая… в политической экономии. Сестре поклон. Маменьку успокой насчет дверей: у меня заперто. Кстати, сообщи, где тетенька Федосья Яковлевна. Неужли Палогорч отдал ее на попечение ее сына? Жаль ‘погибшему созданию’ Павилу Елецкому… Вы его обидели… Адрес пишу, как ты велел: ‘врачу исцелися сам’. Чтоб тебе лопнуть или вспомнить: таза, таза, сдохни!.. {Из таганрогского лексикона.} Ивану поклон.

Твой А.Чехов.

Должно быть, пациент, подаривший тебе червонец,— мой сотоварищ, таможенный. Золото только у нас и в ходу.
Миша! Если ты будешь себя вести так и ходить ‘без парася’ (впрочем, этот термин едва ли знаком тебе), то мне придется краснеть за тебя, если я пойду в баню…
‘P.S. Второй билет посылаю (манто), чтоб не тратиться два раза на пересылку заказным. Пусть полежит у тебя, а то и тетеньке передай. Деньги на выкуп вышлю или внесу Лейкину, о чем своевременно уведомлю. Не будь благомыслен, но живи, как Бог велит, а главное, не откажи выкупить мое пальто (не манто). Мне, как чиновнику, стыдно ходить в шубе летом. (Сие должно понимать духовно.) Прислал бы и деньги на выкуп в этом же заказном, но боюсь, что почтари похитят. Выкупленное перешли с кондуктором или оставь у себя до востребования. Последнее впрочем, лучше. Но не медли выкупать. Невже бо ни дне ни часа, егда сын Палгорыча нагрянет и речет: ‘А подайте-ка мне Тяпкина-Ляпкина, а где моево палто? Нима моему палту, и как же я тепер буду без палтом’ и т.д.’.

-67-

Александр

13 и 20 мая 1885, Петербург

Не токмо что-либо порядочное, но даже и не ‘сухопутный’, к сожалению, брат мой!
Если ты вздумал попрекать меня теми деньгами, которые ты затратил на выкуп манто, то это не честно. Я тебе давно должен 20 коп. и молчу об этом из деликатности, а у тебя хватает духа писать мне о рублях! Где у тебя совесть — не знаю. Даже такой почтенный градоправитель и избиратель, как его высокопревосходительство господин Николай Александрович Лейкин, на тебя обижается. Они даже, как хозяин ‘Осколков’, остановили твою вторую статью в ‘Петербургской газете’ и не дозволили ее печатать, вследствие чего благодарное потомство не будет в состоянии оценить твоего последнего труда. Вся беда в том, что ты, презренный брат мой, будто бы перестал писать в ‘Осколки’ и оказался расположенным к другому органу печати. Но чтобы тебе было понятнее и яснее, я прямо перехожу к повествовательному летописному изложению. Майя 13-го дня года зашел я за получением гонорария к гг.Лейкиным и услышал речь такую (приблизительно дословно):
‘А ваш брат (т.е. ты, грешный иерей) в ‘Петербургскую газету’ второй рассказ прислал, а для ‘Осколков’ — ничего. Я, как хозяин ‘Осколков’, постарался остановить вторую статью, и она в ‘Петербургскую газету’ не пойдет… Не могу же я!.. Я других сотрудников прогоняю. Они с Лиодором (т.е. ты с поэтом) из-за 15 рублей пошли в ‘Развлечение’ и отняли у меня 200 подписчиков,— так я бы им по 50 рублей дал, если бы они захотели и попросили. Посмотрю, что дальше будет. Где вы найдете такой журнал, чтобы на одних стихах и на одной прозе (подлинное выражение) в год могли бы зарабатывать сотрудники по 900 рублей? А у меня на этот счет — педантичная аккуратность. Как 1-е число, так всем и рассылается… А сучку вы у меня возьмете? Засцали весь паркет…’
Билибин во время этой речи молчал и что-то писал с видом человека, делающего ‘дело’, и участия в беседе не принимал. Получив свой гонорар, я ушел, скорбя о тебе, мой умом за разум зашедший, к сожалению, брат мой. Кой черт дернул тебя писать в ‘Петербургскую газету’, когда есть такой могущественный и сильный покровитель, как Н. А.Лейкин? Ты меня упрекаешь, что у тебя на шее семья сидить, а у меня не сидить? Ведь и я могу сказать: папаше с мамашей кушать нада, потому что ведь и я ‘папаша’,— но все-таки я господина Лейкина почитаю и уважаю, а ты забылся и возмечтал о себе. Посмотри-ка лучше, заперты ли двери… Я по крайней мере с восторгом согласился не работать в ‘Стрекозе’ под своим псевдонимом, потому что не угодно им. А ты нос задираешь. Не мечтай о себе. Грахвы, у которых ты живешь, тебе денег не дадуть, а еще у тебя попросють и возьмуть и только вредные идеи в тебе распространяють. Нащт твоей стрекозной просьбы постараюсь сделать все возможное и уведомлю своевременно. (Беда моя, что я тебе должен!) Нет ли у тебя, Антоша, средства от бороды? Лезет ужасно. Фунта полтора шерсти вытащил. Тюфяк набить можно…
Вот тебе, голубчик, краткое, но правдивое изложение отношений между маменькой и теми дверями, о которых она будет беспокоиться на вашей будущей квартире. Срачицы я получил и адрес на посылке сохранил: Палогорч вылил на этом полотняном адресе всю свою каллиграфию, которая у него ‘преить, когда он набздить’. Даже ‘стемпиль’ Иваногорча Гаврилова стоить. Гляжу и радуюсь, и жду каждую минуту незаконной погибели, чего и тебе желаю. Стал я, брате, во сне бредить женскими именами и этим очень огорчаю свою супругу. Притянула она меня к ответу, но я, ей-богу, ничего не помню. И что за бабы снятся мне — тоже не знаю. Не мышиное ли жеребничество начинается? Кажется, немножко раненько…
Сообщи мне адрес Косого Лебедя и тетеньки Феодосьи Яковлевны и будь ты проклят.

Не твой А.Чехов.

Чуть не забыл: Лейкин предлагает тебе место городского врача, что, по его мнению, довольно важно относительно карьеры. Жалованье 600 р., но почета и важности столько, что кандидаты на это место лезут, как мухи на мед. Обсуди и обдумай. Потом посоветуй, что мне делать с чревом? Болит, ежеминутно позывает ‘на стул’, распирает газами, трубит фальшивые тревоги и вообще в интести-нальном смысле отравляет мне существование.
P.S. Вырезывай, пожалуйста, из ‘Осколков’ и прячь мои произведения. Я сего журнала не получаю. Будь здоров.

-68-

Александр

28 июня 1885, Петербург

Милый братец Антошенька!
Мудрое начальство, принимая во внимание мою усердную службу и литературные подвиги, назначает меня секретарем Новороссийской таможни на погибельном Капказе у хладных волн Черного моря. Приемля с благодарностью подобное назначение, я собираю вкупе всех своих чад и домочадцев и на днях устремляюсь на юг. На денек-другой побываю у тебя в Ебабкине, дабы сказать тебе ‘последнее прости’ и прослушать от твоей особы романс ‘Не уезжай, голупчик мой, на тот погибельный Капказ’. Сторона — дальняя, и всяко может случиться. Если бабушка Евгенья захочет благословить своего беззаконного внучка, то поспеши отписать, и тогда тебя постигнет нашествие орды с Катькой во главе. В противном случае семья моя поедет прямо на Москву и там будет ждать, пока я буду проливать прощальные слезы у тебя. Не думай, что я сам хотел бы показывать кому-нибудь из воскресенцев мое чадо и мать его. Пишу это на случай, если бабушка расчувствуется. Да мне одному погостить у тебя будет гораздо веселее и свободнее. Но да будет воля твоя. Во вторник решается окончательно мое назначение, и я в Питере засиживаться не стану, поэтому можешь заранее раскрыть свои объятия для восприятия

Брата твоего А.Чехова.

P.S. Назначение верно, но… легко может статься, что у кого-нибудь из алчущих найдется больший и сильнейший покровитель, чем у меня, и тогда мне придется уступить. Но об этом я извещу особо, если это случится, а пока — жди и готовь ведро листовки.

-69-

Александр

15 сентября 1885, Новороссийск

Антошенька!
Да будут вам известны обстоятельства наших дел. Проводится к нам зилезная дорога, и все аборигены и пришлый элемент спешат покупать землю и строиться. Земля — по 7 р. за D сажень, камень 12 р. за куб. сажень. По вычислениям умных людей, для того чтобы стать домовладельцем, потребно:
40 кв. сажень земли — 280 р.
Камня и цемента — 600 р.
Зилеза на крышу — 120 р.
Окна, полы, стекла и пр.— 100 р.
Итого 1100 р.
Дом может приносить 240 р. в год, что составляет 30%. Вникни, рассуди и уполномочь меня сделать тебя домовладельцем. Деньги потребны не сразу, а по частям: сначала на покупку земли, месяца через 4 за камень, еще месяца через три на крышу и т.д. По-моему, это не тяжело. Я и сам построился бы, да грошей нема. Ответствуй. В квартирах недостаток громадный. Во время отсутствия хозяев домами управляет нотариус. Посоветуйся с папашей, мамашей и с ‘драссти’ и спеши ответить. Возьми у Михайловой тещи денег взаймы. Она даст ради Мишки, если только любовь не угасла.

Твой А.Чехов.

Лейкин пишет мне от: ‘8/9 сент. 85 г. за полночь’: ‘О брате вашем Николае не имею никаких сведений. Не имеет о нем никаких сведений и Ан. Павл. и даже спрашивает меня, не знаю ли я, куда делся Н. П.? В конце июля Ник. Пав. был у меня в редакции ‘выпивши’, сдал мне два рисунка без подписей, взял за них денег 32 р., упрашивал меня дать ему темы для рисунков, взял эти темы и с тех пор пропал вместе с темами. Ни слуху ни духу…’ Неужели же Косой Изюм исчез бесследно? Горькие ж, однако, лавры пожинает Анна Александровна…

-70-

Александр

21 ноября 1885, Новороссийск

Милый братец Антошенька!
Желаю тебе того прелестного состояния духа, в котором я нахожусь теперь, и рекомендую тебе заразиться завистью, а чтобы ты понял — начну сначала. Теперь 4 часа утра, еще темно, но я уже выспался, настрочил Лейкину и за этим письмом жду рассвета, чтобы идти на базар за провизией. Выходил на двор и умилился духом: погода — совсем летняя, бухта шумит самым приятным манером, и даже мой сосед-немец-колбасник, сидя со мною рядом в сортире (наши сортиры стоят бок о бок и разделяются только гнилой доской, изображающей из себя забор), вступил со мною в беседу на тему: ‘Was fr ein schnes Wetter’ {Какая прекрасная погода (нем.).} — и выразил твердую уверенность, что im Russland такая погода бывает раз в три года, с чем я вполне согласился и советую тебе занести это в календарь. Горы — чуть-чуть видны. При восходе солнца они будут чудо как хороши с своими облаками на вершинах. Я незаметно для самого себя полюбил их и, вероятно, если снова попаду в Россию, то буду скучать за ними. Дышется легко и свободно, во всю грудь. Одним словом, такая идиллия, что хоть снова иди в сортир и умиляйся. Как видишь, жизнь обывателя, дяденьки Митрофашеньки и Митрия Калиныча (как ты выругался в последнем письме) имеет свои хорошие стороны и именно здесь, на Кавказе. Теперь, например, в бухте стоит почтовый пароход и свистит изо всей силы, вызывая таможенного чиновника, без участия которого не может уйти дальше. А чиновник в настоящую минуту читает акафист и не выйдет до тех пор, пока не кончит. Это уж у него — правило: сперва бог, а потом — служба, а почтовый пароход — не велика штука: их четыре в неделю бывает, баловать не следует. А если пароход опоздает в Севастополь к поезду и корреспонденция залежится лишние сутки, так это не беда: ведь лежат же у нас телеграммы, пока за ними не придет сам адресат… А с этими телеграммами — курьез. Встречаются на базаре два обывателя:
— Драсти!
— Драсти!
— А вам депеша есть!
— Ну?
— Ей-богу!..
— А не знаете, от кого?
— Не говорил телеграхвист…
— Надо будет сходить после обеда…
Вчера был у нас ‘случай’. Был здесь прошлым летом студентик и, уезжая, забыл кое-какие вещишки. Те, у кого он жил, уложили эти вещи в ящичек, прибавили кое-чего и сдали на почту. Почта препроводила эту посылку к нам в таможню, ибо мы по отношению к России составляем заграницу и без таможенного досмотра отправить к вам на Русь посылки нельзя. Вскрыли мы честным манером ящик и — о ужас! — нашли фунт табаку и 500 папирос. Сейчас же конфисковали, составили акт, вызвали табачного акцизного, передали ему табак и виновного и у себя завели новое дело: ‘О попытке провезти в Россию неоплоченный акцизом табак’. На беду посылатель оказался жидком. Он так перепугался, что, вероятно, впредь и курить бросит. До конца дела его обязали подпискою о невыезде. Вот, брат Антоша, учись и бери пример, как должно служить, а главное, когда будешь на Кавказе, не вздумай посылать по почте табак. Этого нельзя.
Но это — еще пустяки. Есть и почище. Каждую пятницу приходит пароход из Батума и мы досматриваем на пристани багаж пассажиров. Я удивляюсь, как нас не бьют по мордам. Вылезает на берег измученный дорогою и морскою болезнью пассажир. Бледен, как стена, на губах остатки рвоты, взгляд беспомощный, страдальческий, в руках чемоданчик. Крестится от радости, что попал на сушу. Вдруг налетает кокардоносец: ‘Покажите ваши вещи!’ Бедняк лезет в карманы и ищет ключей, и через минуту грубые солдатские руки бесцеремонно тормошат и коверкают выглаженное белье и залезают в карманы уложенных штанов, жилеток и сюртуков. Приведя все в хаотический беспорядок, таможня благосклонно заявляет страдальцу, что он может идти. А с турками поступают еще лучше: для них существует грозное слово ‘ачь!’ (покажи). Разворачиваются мешки, дырявые одеяла, грязное тряпье и, конечно, кроме хлебных корок не обретается ничего. У несчастных нищих ищем дорогой че-чун-чи…
Я всегда бываю мучеником, когда мне приходится досматривать, и три четверти багажа пропускаю без вскрытия, но за это мне в свое время достанется. Бесконечно совестно залезать в чужой чемодан и видеть краску на лице у пассажира, когда обнаруживаются его грязные носки или скомканная сорочка, покрытая рвотой… Досматривать дамский багаж — другое дело. Это — весело. Иная барынька с охотою и любезностью показывает до малейших подробностей весь чемодан, но старательно прячет один уголок. У чиновника загораются глаза: в чаянии награды он запускает лапу именно в этот заветный уголок и вместо шелковой материи вытаскивает сорочку с следами менструаций…. Я лично люблю досматривать дам потому, что у них почти всегда есть съестные припасы в виде пирожков и печений, особенно у француженок. Я не ем этой дряни, но она вывозит меня из затруднений: возьмешь кусочек пирожка, начнешь болтать о том же пирожке, для приличия спросишь: ‘Avez vous quelque chose’ {Есть ли у вас что-нибудь? (фр.)}, получив отрицательный ответ, пропускаешь. Но за это мне тоже может нагореть. Обиднее всего то, что мы тормошим пассажиров, которых уже досматривали в Батуме. Эти досмотры научили меня многому: я теперь знаю, как можно провести контрабанду, не возбуждая подозрений. Кстати: знаешь, кого мы больше всего подозреваем? Беременных барынь. Нам все кажется, что чрево их состоит из кружев. Но уж тут — близок локоть, а не укусишь: и рад бы досмотреть, да… Анна не велит…
Ну, начинает светать. Напялю свои большие сапоги, сшитые таможенным солдатом, возьму корзиночку и — на базар. Эта обязанность лежит на мне. Моя супруга с своим необъятным глобусом-пузом спит до 10 часов и, просыпаясь, находит уже все готовым, так что на себя берет труд только ругаться и отчитывать меня за то, что я, ходя на базар, не берегу свое здоровье. Я выслушиваю и упорно молчу.
Нельзя ли, брате, и мне приткнуться как-нибудь к ‘Петербургской газете’? Рассказов и хлама всякого литературного у меня столько, что хоть на улицу выбрасывай. В этом мое спасенье: делать нечего, пить не то что не хочется, а просто не хочется — не из целомудрия и воздержания, а потому что вообще не пьется. Можно дойти даже до того, что и библейские перепелки израильтян вспомнятся. Я — желательный гость среди нашей интеллигенции (все — врачи, променявшие свою музу на добывание нефти или на агентуру по перевозке грузов), но и эта интеллигенция далее сытого обеда с послеобеденным сном ничего тебе не скажет. Поэтому я во всякую свободную минуту строчу и не посылаю тебе только потому, что у тебя и без того дела много. Тебе — не до моих писаний. Но материалу накопилось достаточно. Я давно послал бы эти экскременты, но меня удерживают два фактора: первое, я не могу адресовать ‘газете’, не рискуя своею шкурою, ибо у нас насчет ‘корреспондента’ очень строго, и, во-вторых, в силу первого условия не знаю, куда адресовать. Хотел обратиться к Лейкину, но, зная его, складываю в папку. Кстати сказать: своего октябрьского гонорара я еще не получил, хотя теперь уже чуть ли не начало декабря. Послал ему телеграмму, но уже четвертые сутки нет ответа.
Ты знал меня до сих пор как человека, делающего не то, что нужно. Я остался таким же и до сего дня. Я купил кусок земли и ‘строюсь’ на нем. Что из этого выйдет, не знаю, но, вероятно, нечто целесообразное. И я в результате окажусь собственником. Подробности найдешь в ‘Осколках’, где, вероятно, я буду изображать себя самого в разных видах. Прибавь к этому, что мои ерунды идут до Питера около 1/2 месяца, вылеживаются в папке редактора столько же и попадают в свет чересчур задним числом. Климат виноват!
Последняя страница для меня фатальная: я или не пишу на ней ничего, или пишу поклоны (Митрофан). Посему поклонись сестре, батьке, матери, пожми руку Мишке и веруй твердо, что я вас не увижу ранее 1889 года. Мне не дадут отпуска, если я не умудрюсь добыть его себе. В декабре я жду нового плода. Голодающие бабки повивальные осаждают меня в чаянии будущих родов и, конечно, не получат от меня ни гроша. До парохода осталось еще два часа, а посему не думай, что ты изображаешь из себя единицу. Брат Иван при пяти министрах служил — и то не важничает. Получил письмо от Андрея Полеваева и целиком препроводил его к Дюковскому. Просит дать ему место. Но он — полный нуль сравнительно с Митрофаном Егоровичем, который при соответствующем письме уведомляет меня, что Георгий ‘скучает без дела и ждет дарового билета, чтобы поступить ко мне на службу под мою эгиду’. При этом, конечно, и Миличка молится Богу, и Ирина, и Груша (далее следует перечень семьи), и место в раю мне давно уготовано. Но я предпочитаю попасть скорее в ад, чем взять Георгия себе на шею. Удивляюсь дядьке, которому не совестно писать такие письма. Я прислал бы тебе его письмо, но уж очень совестно… за него же. Нуждайся, но не подличай и не лижи без надобности того места, которое дано для сидения.
Теперь, выложивши приблизительно все, отвечаю тебе на твое письмо, присланное в громадном пакете Ивана. В докторах мы ужасно нуждаемся, особенно летом, когда наступает купальный сезон. По легендам, ни один доктор не уехал из Новороссийска без денег. В купальный сезон (начиная с апреля) больных такая масса, что наши доктора-аборигены удваивают цену своих визитов. Я позволяю себе думать, что ты, приехавши в Новороссийск, не только не останешься без практики, но даже кое-что и вывезешь. Я могу и ошибаться, но пишу тебе то, что в данную минуту есть в наличности и что предвидится в будущем. Завлекать тебя к нам в нашу трущобу я не имею ни малейшего желания, но дать тебе совет — не прочь.
Если ты пожелаешь приехать, я от Керчи до Новороссийска доставлю тебя бесплатно с комфортом, какой полагается на пароходах, и не только тебя одного, но и всю семью, потому что эта музыка мне ничего не стоит, даже в том смысле, что я не только не выпрашиваю билетов на проезд, но мне их предлагают, и я не спешу ими пользоваться. Главное дело, если вздумаешь поехать, не забудь захватить сестру и Мишку. К моменту вашего приезда моя хатка будет готова, а если и не успеется, то для вас будет заготовлена квартира. Цена квартиры зависит от количества приезжающих. Вообще это у нас дорого, но если ты соблаговолишь мне ответить, что ты не прочь приехать, то я на свой несчастный, бедный таможенный счет законтрактую (местное выражение) квартирку рублей за 20 в месяц комнаты в четыре совершенно отдельно от меня. Мясо — 5 коп. фунт. Остальные продукты — пропорционально. Поспеши только ответом. При сем к квартире прилагается сарай и конюшня. Лошади в виде одров, жаждущих овса и сена, продаются по 15 руб. за штуку: можешь составить себе целую конюшню для parties des plaisirs {Увеселительных прогулок (фр.).}. Я этих лошадей не покупаю только потому, что всякая поездка кончается у меня нарывом на известном месте и не всегда деньги есть в кармане. Я ежемесячно плачу местному торговцу-бакалейщику 50—60 руб., из которых большая половина приходится на муку ‘Нестле’. Дай мне рецепт, чем кормить моего ребенка. Аппетит у него, как и подобает, но маменька настолько глупа, что я махнул рукою, даже обеими вместе, и только расплачиваюсь. Доктор не берет с меня денег, потому что он — мой сослуживец по карантинной части. Запор у него или понос, легко объяснимый, тем не менее medicus — налицо. Я просто удивляюсь его любезности. На его месте я по меньшей мере, если не поругался бы, то наложил бы свои длани на щеки того, кто его зовет без надобности.
P.S. От Лейкина я еще не получил октябрьского гонорара и уже четвертый день жду ответа на оплоченную взад и вперед телеграмму. Не банкрот ли он?
Жму твою руку, советую тебе одеть очки, чтобы прочесть мой почерк и пребываю

Твой А.Чехов.

1886

-71-

Антон

4 января 1886, Москва

Карантинно-таможенный Саша!
Поздравляю тебя и всю твою юдоль {Мишка, будучи поэтом, под юдолью разумел нечто…— Прим. Чехова.} с Новым годом, с новым счастьем, с новыми младенцами… Дай Бог тебе всего самого лучшего. Ты, вероятно, сердишься, что я тебе не пишу… Я тоже сержусь, и по тем же причинам… Скотина! Штаны! Детородный чиновник! Отчего не пишешь? Разве твои письма утеряли свою прежнюю прелесть и силу? Разве ты перестал считать меня своим братом? Разве ты после этого не свинья? Пиши, 1000 раз пиши! Хоть пищи, а пиши… У нас все обстоит благополучно, кроме разве того, что отец еще накупил ламп. У него мания на лампы. Кстати, если найду в столе, то приложу здесь одну редкость, которую прошу по прочтении возвратить.
Был я в Питере и, живя у Лейкина, пережил все те муки, про которые в писании сказано: ‘до конца претерпех’… Кормил он меня великолепно, но, скотина, чуть не задавил меня своею ложью… Познакомился с редакцией ‘Петербургской газеты’, где был принят, как шах персидский. Вероятно, ты будешь работать в этой газетине, но не раньше лета. На Лейкина не надейся. Он всячески подставляет мне ножку в ‘Петербургской газете’. Подставит и тебе. В январе у меня будет Худеков, редактор ‘Петербургской газеты’. Я с ним потолкую.
Но ради аллаха! Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту? И где ты там у себя в Азии находишь те муки, которые переживают в твоих рассказах чиноши? Истинно тебе говорю: даже читать жутко! Рассказ ‘С иголочки’ задуман великолепно, но… чиновники! Вставь ты вместо чиновника благодушного обывателя, не напирая на его начальство и чиновничество, твое ‘С иголочки’ было бы теми вкусными раками, которые стрескал Еракита. Не позволяй также сокращать и переделывать своих рассказов… Ведь гнусно, если в каждой строке видна лейкинская длань… Не позволить трудно, легче употребить средство, имеющееся под рукой: самому сокращать до nec plus ultra {До крайней степени (лат.).} и самому переделывать. Чем больше сокращаешь, тем чаще тебя печатают… Но самое главное: по возможности бди, блюди и пыхти, по пяти раз переписывая, сокращая и проч., памятуя, что весь Питер следит за работой братьев Чеховых. Я был поражен приемом, который оказали мне питерцы. Суворин, Григорович, Буренин… все это приглашало, воспевало… И мне жутко стало, что я писал небрежно, спустя рукава. Знай, мол, я, что меня так читают, я писал бы не так на заказ… Помни же: тебя читают. Далее: не употребляй в рассказах фамилий и имен своих знакомых. Это некрасиво: фамильярно, да и того… знакомые теряют уважение к печатному слову… Познакомился я с Билибиным. Это очень порядочный малый, которому, в случае надобности, можно довериться вполне. Года через два-три он в питерской газетной сфере будет играть видную роль. Кончит редакторством каких-нибудь ‘Новостей’ или ‘Нового времени’. Стало быть, нужный человек…
Еще раз ради аллаха! Когда это ты успел напустить себе в жопу столько холоду? И кого ты хочешь удивить своим малодушием? Что для других опасно, то для университетского человека может быть только предметом смеха, снисходительного смеха, а ты сам всей душой лезешь в трусы! К чему этот страх перед конвертами с редакционными клеймами? И что могут сделать тебе, если узнают, что ты пишущий? Плевать ты на всех хотел, пусть узнают! Ведь не побьют, не повесят, не прогонят… Кстати: Лейкин, встретясь с директором вашего департамента в кредитном обществе, стал осыпать его упреками за гонения, которые ты терпишь за свое писательство… Тот сконфузился и стал божиться… Билибин пишет, а между тем преисправно служит в Департаменте почт и телеграфа. Левинский издает юмористический журнал и занимает 16 должностей. На что строго у офицерства, но и там не стесняются писать явно. Прятать нужно, но прятаться — ни-ни! Нет, Саша, с угнетенными чиношами пора сдать в архив и гонимых корреспондентов… Реальнее теперь изображать коллежских регистраторов, не дающих жить их превосходительствам, и корреспондентов, отравляющих чужие существования… И так далее. Не сердись за мораль. Пишу тебе, ибо мне жалко, досадно… Писака ты хороший, можешь заработать вдвое, а ешь дикий мед и акриды… в силу каких-то недоразумений, сидящих у тебя в черепе…
Я еще не женился и детей не имею. Живется нелегко. Летом, вероятно, будут деньги. О, если бы!
Пиши, пиши! Я часто думаю о тебе и радуюсь, когда сознаю, что ты существуешь… Не будь же штанами и не забывай

твоего А.Чехова.

Николай канителит. Иван по-прежнему настоящий Иван. Сестра в угаре: поклонники, симфонические собрания, большая квартира…

-72-

Александр

7 января 1886, Новороссийск

Антоне!
‘Посыпал пеплом я главу’, но, к прискорбию, подобно пророку, не могу бежать из города, и по весьма простой причине: нет денег на проезд, а пепла — сколько угодно. Его выбрасывают обыватели из печей прямо на улицу, и он сам собою садится на главу и превращает всех жителей в ‘пророков’.
Я же — пророк по преимуществу, в смысле количества пепла, и притом — виновный перед тобою. Я злоупотребил твоим именем. Сегодня у меня родился сын, второй по счету и третий по беззаконности, и нарек я ему имя Антон в честь твоего бытия в сем мире, и намерен записать тебя же крестным отцом в метрической книге, дабы он не упрекнул меня после моей смерти в беззаконном рождении и отсутствии фамилии. Не обидься за то, что его произвел на свет я, а фамилию дашь ему ты. Если случится наоборот — я к твоим услугам.
Новоиспеченное чадо явилось с большим трудом на свет и заорало так, точно в течение всей утробной жизни копило звуки. Мать мучилась почти 12 часов, а я ходил с поджатым хвостом, как сблудивший кот, или, вернее, пес, которого ждет порка. Я мучился ужасно, но был вознагражден тем, что видел собственными очами появление твоего будущаго крестника на свет. Когда прошла головка, он вылетел, как бомба из пушки. Я удивился стройности предначертаний природы и подробности своих размышлений сообщу тебе когда-нибудь в другое время: теперь не время. Но этот физиологический акт произвел на меня двоякое давление: вперед я не буду никогда отцом своих будущих детей и буду отцом скольких угодно чужих. Нельзя впрягать в одну упряжку коня и трепетную лань, тем более — лань отжившую. Я только теперь понял значение полового подбора. Но, к сожалению, мудрость приходит позже, чем она требуется. С настоящим не расстанешься, прошлого не вернешь, а потому и читай дальше.
Новорожденное чадо — лилипут сравнительно с бегемотом Николкой. Только что я взял его голову в ладонь, а туловище положил по руке, и он едва достиг ножками до локтя. Весит — maximum 3 фунта. Акушерка попалась очень умная, толковая и много практиковавшая женщина. Приемы — вполне внушающие доверие. Она с большим тактом поддерживала бодрость духа у стонущей родильницы и косвенно у меня. В общем, все обошлось благополучно.
Теперь к мелочам, которые замечательны тем, что свойственны только Новороссийску. Задолго до родов в видах экономии была приглашена бабка-повитуха, которая исследовала, священнодействуя с помощью деревянного масла, и нашла сначала двойню, а потом одного головой в верхней части матки, а затем понесла такую околесную с системой запугивания, что я устыдился и позвал акушерку. Оказалось при ее исследовании, что все как нельзя лучше, что и оправдалось на деле. Бабка клятвенно уверяла меня, что головка ребенка должна быть наверху живота потому, что в Священном Писании будто бы сказано, что головка дитяти должна лежать у сердца матери. Ты можешь представить себе, что испытывал я, когда Анна под влиянием этих исследований возомнила, что положение ребенка в утробе неправильно и что она умрет. Тут были помои и слезы, и упреки, и отчаяние, и все, что хочешь. Я отдыхал только на службе. Наконец все это кончилось. Ребенок родился.
Начались другие муки. Прислуга заартачилась. Пришлось для новорожденного брать новую. Это — третья на моей шее. 1) Кухарка с мужем, 2) нянька Николки и 3) нянька Антошки. Будет на сегодня.
9 января.
Я — где-то, в каком-то чаду. Все вокруг меня жрет, лопает, пьет, хохочет и беснуется. На кухне у меня топот и пляска. Я хожу с Николкой, Анна едва держит Антошку. Вся прислуга пьяна. Был в кухне, но наткнулся на дерзость. Запер покрепче комнаты на ключ и ухожу. Зачем?— узнаешь.
(Приписка 10-го янв.) Позвал своих карантинных солдат и выгнал пирующих и только.

-73-

Александр

10 января 1886, Новороссийск

Алтоне!
По старой памяти ставлю вместо запятой знак (!). Это — школьная привычка. Написал я тебе письмо и приготовил к отправке, но получил твое письмо и изорвал первое. Уцелевшую половину прилагаю. В ней весь я, по крайней мере, в моем теперешнем положении.
В своем письме ты написал относительно Лейкина то, что я знал еще давным-давно, живя в Петербурге, и даже писал тебе. Лгать, выдавать самого себя на каждом шагу, хвастать и бахвалиться — это его конек. Рассказ ‘С иголочки’, который ты хвалишь, извращен вконец Билибиным {Лейкин был в это время в Москве.— Прим. Ал. Чехова.}. Я не нашел в печати десятой доли того, что отослал в рукописи. Я не узнал своего произведения. Оно не мое. Это — импровизация на мою тему. И мне стыдно за редакцию.
Ты пишешь и даже подчеркиваешь, что Билибину можно довериться вполне. Не желая сказать ничего дурного о нем, я тоже подчеркну: воздержись. Остальное — твое дело.
За твои хлопоты в ‘Петербургской газете’ спасибо Мне из-за тысячи верст хлопотать самому о себе неудобно. У меня уже теперь заготовлено 18 рассказов, но я не дерзаю их посылать.
Ты прав, упрекая меня в том, что все мои действующие лица в рассказах малодушничают и — чиновники. Я слишком глубоко забрался в Азию для того, чтобы знать, что делается в Европе. Газеты доходят на десятый день. Тем из жизни брать невозможно, потому что мне Лейкин возвратил целые десятки рассказов (и даже два записанных стенографически, от скуки я занимаюсь стенографией), уверяя меня, что он, Лейкин,— единственный в мире пере-даватель народного жаргона. Единственный исход — моя чиновничья среда, в которой он ни черта не смыслит и поэтому пропускает мои статьи. Если я наскребу денег на лишнюю марку, я вложу тебе его письмо и ты узришь сам.
Я считал бы себя счастливейшим в мире, если бы мог сознавать себя пишущим в ежедневной газете. Среда, в которой я живу,— не по мне. Я далек от самообольщения, но чувствую, что мог бы употребить свое перо для сочинения не одних только казенных отношений. Эта мысль гнетет меня, убивает, растравляет и не дает спать по ночам. Мне — далеко, тебе — близко. Объяснюсь прямее. Я ознакомился с таможнею прекрасно: все законы знаю наизусть. Но таможня в своих операциях представляет собою два враждебных лагеря: чиновников и купцов и их поверенных (экспедиторов). Второй категории живется во сто раз лучше, чем первой. Будь я застрахован сотрудничеством в газете, я не задумался бы перейти в противный лагерь и нашел бы себе дело и в Питере, и в Москве. Теперь же, несмотря на всю правоту этого сознания своих сил, я не могу этого сделать. Будь у меня заручка, что я с семьею не издохну с голода, пока не найду себе занятий,— другое дело. А что секретаря таможни всякий купец возьмет к себе в поверенные — в этом нет сомнения. Враждующий лагерь рад перебежцу. Вот почему мне хотелось бы быть сотрудником ‘Петербургской газеты’.
Поздравляю тебя с Ангелом. 12-го в день Татьяны посылаю телеграмму в университет.
Лейкин, встретясь с директором нашего департамента в кредитном обществе и заступаясь за меня, просто налгал тебе. Как чиновник, я знаю хорошо, что директор нашего д-та не имеет никаких служебных дел с кред. общ. и во всяком случае настолько высоко поставлен, что Лейкина слушать не станет. Левинский ‘Будильника’ мне не выслал, хотя за ним и есть долг, окупающий стоимость журнала, если только он (т.е. долг) не выдан тебе на руки.
Ты еще не женился. И не женись. Да будет тебе примером жизнь… Юлия Цезаря…
Писать буду. Благодарю, что ты часто думаешь обо мне и радуешься моему существованию. Ударь себя тем же концом по боку, и ты будешь удовлетворен.
Папеньке передай, что Шапшал торжественно преподнес мне посылку, в которой оказался… пиджак. Теперь в Москву приехал новый новороссиец: Борис Михайлович Багдасаров. Я ему вручил письмо на имя фатера. Письмо самое формальное и официальное, интересного в нем нет ничего.
Глебову передай только вздох вместо денег. Я весь в долгу. Не знаю, как извернусь. Тащат со всех сторон: три прислуги. Орава моя состоит из 8 душ. Просто хоть умирай. В пору повеситься. И вся эта сволочь требует, недовольна и выстраивает гадости, занесенные с табачных плантаций.
Довольно, однако. Если позволишь, я перешлю тебе рассказы, приготовленные для ‘Петербургской газеты’.
Дети здоровы. Задают концерты неумолкаемые. По ночам друг друга будят. Я уже забыл, когда спал по-человечески. Поклон всем. Живи и благоденствуй.

Твой А.Чехов.

Адрес сообщи. Теперь я посылаю наугад.

-74-

Александр

17 января 1886, Новороссийск

Дорогой Алтоша!
Поздравляю тебя с Днем ангела. Да ниспошлют тебе боги стихийные, органические и неорганические (по химии) всякого блага. Да преуспеваешь ты в служениях музе, медицине, дяденькам Митрофашенькам, тетенькам, тятеньке, маменьке и т.д. и да минует тебя чаша сознания сего преуспевания. Прими от меня поздравление и веруй, что, случись я в этот день в Москве, я, подвыпив, нашел бы в себе достаточно материала, чтобы заставить тебя и твоих гостей посмеяться. Теперь же, когда я далеко от тебя, я отдался под крик Николки и писк твоего будущего крестника Антошки воспоминаниям. Они касаются твоего и моего детства. Поэтому тебе небезынтересно будет прочесть их.
Злобствуй! Я заслужил этого. Я помню момент, когда ты сидел на горшке и не мог исполнить того, что надлежало. Я был приставлен к тебе в качестве провожатого. Ты ревел и просил моей помощи, уповая на механическую. Сквозь рев ты повторял: ‘Палкой его!’ Я же, чувствуя свое бессилие помочь тебе, озлоблялся все более и более и в конце концов пребольно и презло ущипнул тебя. Ты ‘закатился’, а я, как ни в чем не бывало, отрапортовал явившейся на твой крик маменьке, что во всем виноват ты, а не я. Это было в доме Говорова в Таганроге. Потом ты на много лет стушевываешься из моей памяти. Я даже не помню, как ты провожал меня в университет,— этот важный для меня шаг. Я помню далее, что в моисеевском доме я ‘дружил’ с тобою. У нас был опешенный всадник ‘Василий’ и целая масса коробочек, похищенных из лавки. Из коробок мы устраивали целые квартиры для Васьки, возжигали светильники и по вечерам по целым часам сидели, созерцая эти воображаемые анфилады покоев, в которых деревянному наезднику Ваське с растопыренными дугою ногами отводилось первое место. Ты был мыслителем в это время и, вероятно, рассуждал на тему ‘у кашалота голова большая?’. Я был в это время во втором классе гимназии. Помню это потому, что однажды, ‘дружа’ с тобою, я долго и тоскливо, глядя на твои игрушки, обдумывал вопрос о том, как бы мне избежать порки за полученную единицу от Крамсакова.
Затем я раздружил с тобою. Ты долго и много, сидя на сундуке, ревел, прося: ‘Дружи со мною!’ — но я остался непреклонен и счел дружбу с тобою делом низким. Я уже был влюблен в это время в мою первую любовь — Соню Никитенко… Мне было не до тебя.
Далее протекли года. Я вспоминаю тебя в бурке, сшитой отцом Антонием, припоминаю тебя в приготовительном классе, помню, как мы с тобою оставались хозяевами отцовской лавки, когда он уезжал с матерью в Москву, и в конце концов останавливаюсь на тарсаковской лавке, где ты пел: ‘Таза, таза, сдохни!’ Тут впервые проявился твой самостоятельный характер, мое влияние, как старшего по принципу, начало исчезать. Как ни был я глуп тогда, но я начинал это чувствовать. По логике тогдашнего возраста я, для того чтобы снова покорить тебя себе, огрел тебя жестянкою по голове. Ты, вероятно, помнишь это. Ты ушел из лавки и отправился к отцу. Я ждал сильной порки, но через несколько часов ты величественно в сопровождении Гаврюшки прошел мимо дверей моей лавки с каким-то поручением фатера и умышленно не взглянул на меня. Я долго смотрел тебе вслед, когда ты удалялся и, сам не знаю почему, заплакал…
Потом я помню твой первый приезд в Москву, когда ‘она царствовала и царствует на этом столе’. Помню, как мы вместе шли, кажется, по Знаменке (не знаю наверное). Я был в цилиндре и старался как можно более, будучи студентом, выиграть в твоих глазах. Для меня было по тогдашнему возрасту важно ознаменовать себя чем-нибудь перед тобою. Я рыгнул какой-то старухе прямо в лицо. Но это не произвело на тебя того впечатления, какого я ждал. Этот поступок покоробил тебя. Ты с сдержанным упреком сказал мне: ‘Ты все еще такой же ашара, как и был’. Я не понял тогда и принял это за похвалу. Потом… потом мои воспоминания начинают принимать уже характер нашего общего совместного жития, обмена мыслей и чувств. Ты перестаешь быть для меня единицей, ты делаешься членом общества. Вспоминая о тебе, я должен поневоле вспомнить и окружающих тебя. Но этого мне не хотелось бы. Я просто хотел тебе послать эскиз того, о чем я думал в вечер твоих именин о тебе. Наша студенческая жизнь так недавня, что еще не успела сложиться в ‘воспоминания’. Об ней мы, вероятно, будем говорить не раньше старости. Но и теперь есть кое-что для памяти, сойдемся, свидимся, припомним….
Прими еще раз мое поздравление и будь здоров.

Твой А.Чехов.

RS. 12-го января я послал телеграмму в университет. Если Катков не изменил правилу печатать татьянинские телеграммы, то последи и, кстати, буде станешь писать мне, черкни свой адрес. Я писал сестре, тебе, и снова пишу — наугад.
Прилагаемое потрудись при случае передать в ‘Будильник’. Журнала не получаю.

-75-

Антон

8 февраля 1886, Москва

Филинюга, маленькая польза, взяточник, шантажист и все, что только пакостного может придумать ум мой!
Нюхаю табаку, дабы чихнуть тебе на голову 3 раза, и отвечаю на все твои письма, которые я ‘читал и упрекал в нерадении’.
1) Хромому чрту не верь. Если бес именуется в Св. Писании отцом лжи, то нашего редахтура можно наименовать по крайней мере дядей ее. Дело в том, что в присланном тобою лейкинском письме нет ни слова правды. Не он потащил меня в Питер, ездил я по доброй воле, вопреки желанию Лейкина, для которого присутствие мое в Питере во многих отношениях невыгодно. Далее: прибавку обещал он тебе с 1-го января (а не с 1-го марта) при свидетелях. Обещал мне, и я на днях напомнил ему об этом обещании. Далее: псевдонимами он дорожит, хотя, где дело касается прибавок, и делает вид, что ему плевать на них. Вообще лгун, лгун и лгун. Наплюй на него и продолжай писать, памятуя, что пишешь не для хромых, а для прямых.
2) Не понимаю, почему ты советуешь беречься Билибина? Это душа человек, и я удивляюсь, как это он, при всей своей меланхолии и наклонности к воплям души, не сошелся с тобой в Питере. Мое знакомство с ним и письма, которые я от него теперь получаю, едва ли обманывают меня… Не обманулся ли ты? Рассказ твой ‘С иголочки’ переделывал при мне Лейкин, в не Билибин, который отродясь не касался твоих рассказов и всегда возмущался, когда видел их опачканными прикосновением болвана. Голике тоже великолепнейший парень… Если ты был знаком с ним, то неужели же ни разу не пьянствовал с ним? Это удивительно… Кстати, делаю выписку из письма Билибина: ‘Просил у Лейкина прибавку в 10 рублей в месяц, но получил отказ. Стоило срамиться!’ Значит, не ты один бранишься… Счастье этому Лейкину! По счастливой игре случая все его сотрудники в силу своей воспитанности — тряпки, кислятины, говорящие о гонораре, как о чем-то щекотливом, в то время как сам Лейкин хватает зубами за икры!
3) Худекова еще не видел, но увижу и поговорю о твоем сотрудничестве в ‘Петербургской газете’.
4) В ‘Будильник’ сдано. О высылке журнала говорил.
5) За наречение сына твоего Антонием посылаю тебе презрительную улыбку. Какая смелость! Ты бы еще назвал его Шекспиром! Ведь на этом свете есть только два Антона: я и Рубинштейн. Других я не признаю… Кстати: что, если со временем твой Антон Чехов, учинив буйство в трактире, будет пропечатан в газетах? Не пострадает ли от этого мое реноме?.. Впрочем, умиляюсь, архиерейски благословляю моего крестника и дарю ему серебряный рубль, который даю спрятать Маше впредь до его совершеннолетия. Обещаю ему также протекцию (в потолке и в высшем круге), книгу моих сочинений и бесплатное лечение. В случае богатства может рассчитывать и на плату за учение в учебном заведении… Объясни ему, какого я звания…
6) Твое поздравительное письмо чертовски, анафемски, идольски художественно. Пойми, что если бы ты писал так рассказы, как пишешь письма, то ты давно бы уже был великим, большущим человеком.
Мой адрес: Якиманка, д. Клименкова. Я еще не женился. У меня теперь отдельный кабинет, а в кабинете камин, около которого часто сидит Маша и ее Эфрос — Реве-хаве, Нелли и баронесса, девицы Яновы и проч.
У нас полон дом консерваторов — музыцирующих, козлогласующих и ухаживающих за Марьей. Прилагаю при сем письмо поэта, одного из симпатичнейших людей… Он тебя любит до безобразия и готов за тебя глаза выцарапать. Николай по-прежнему брендит, фунит и за неимением другой работы оттаптывает штаны…
Не будь штанами! Пиши и верь моей преданности. Привет дому и чадам твоим. Спроси: отчего я до сих пор не банкрот? Завтра несу в лавочку 105 р.— это в один месяц набрали. Прощай… Уверяю тебя, что мы увидимся раньше, чем ты ожидаешь. Я, яко тать в нощи… Нашивай лубок! {Т.е. готовься к порке. Из семейного лексикона.}

Твой А.Чехов.

-76-

Александр

2 марта 1886, Новороссийск

Антоне!
Будь любезен, прилагаемые статьи ‘Уйду’, ‘И волки сыты, и овцы целы’ и ‘Темы для рисунков’ перешли Лейкину. Остальные сдай в ‘Будильник’. Извини за то, что утруждаю. У меня нет денег на марки, да и вообще их нет.
Я напугал, вероятно, тебя предыдущим письмом. Теперь опять, к несчастию, должен повторить то же самое. Мое положение в Новороссийске невыносимо. У меня за долги арестовано жалованье и имущество. Необходимо ехать в Питер в Департамент просить перевода, иначе я рискую умереть от нервного сердцебиения и позорного общественного положения. Денег у меня нет даже на муку ‘Нестле’, не то что на другие нужды. Пока еще не иссяк последний кредит у мясника — едим впроголодь. Сердце болит (физически) и дергает по 8 раз в ночь…
Если ты получил предыдущее письмо, то я думаю, что побывал у Давыдова и просил его о высылке 100 руб. на дорогу. Если нет — скажи ему, что Анна усиленно просит о высылке этих денег. Необходимы до зареза, до необъяснимости, ибо мое положение гораздо серьезнее (даже в смысле медицинской помощи), чем я сумею написать на этом клочке. Я не преувеличиваю и даже нахожу, что сказал гораздо менее, чем хотел. Сегодня 2-е марта, и до 20-го осталось 18 дней, а денег взять неоткуда, потому что в нашем городе заложить не у кого, а продать нечего: все ценное описано. Страдаю я ужасно. Впрочем — довольно об этом. Похлопочи у Всеволода Давыдова (Ваганьк. пер., Д.Пастухова) и поспеши ответить мне. От родни это письмо, конечно, секрет. Жму твою руку. Вывози! При свидании, проездом через Москву, расскажу много, и ты поймешь, какую услугу ты окажешь мне, если не оставишь моей просьбы втуне.

Твой А.Чехов.

‘Будильник’ и ‘Осколков’ не получаю. Анна кланяется всем.
Я — тоже.
P.S. ‘Антиподы’ тоже Лейкину.

-77-

Александр

3—5 марта 1886, Новороссийск

Дорогой Алтоша! Твое заказное письмо, посланное 2 февраля, попало в мои руки 18-го. Значит, путешествовало 16 дней. Спасибо! Робинзон менее обрадовался появлению Пятницы, чем я твоему письму. Две недели почтовые пароходы проходили мимо, не смея проникнуть в нашу бухту благодаря остервенившемуся норд-осту. Все это время мы были отрезаны от мира и сидели сверчками за печкой. Когда-нибудь (а может быть, и в этом письме, если удастся) я познакомлю тебя с этим грандиозным явлением природы, а теперь обращаюсь к тебе с покорнейшею просьбой: ты человек добрый. Я был неоднократно свидетелем, как ты совал какой-нибудь старухе ‘тихую милостыню’ из своего кошелька. Сунь ее и мне, но не деньгами, а в форме своих писем. Пиши почаще. Я так отрезан от семьи, так далеко заброшен, что каждая твоя строчка волнует меня чуть не до слез. Я знаю, что тебе писать письма тяжело, и понимаю это, но все-таки прошу: не поленись иногда черкнуть словцо-другое и бросить в ящик. Напиши какую-нибудь ерунду, какую-нибудь пустяковину, не заботясь о ее смысле и значении, и пошли. Ты не знаком с провинциальной жизнью и не знаешь (да и не дай Бог узнать) той гложущей тоски, которая сопровождает сознание отрезанности и одиночества. Каждая строчка дорога. Сегодня, когда я получил твое письмо, я заволновался, еще не читая его, так сильно, что мне посоветовали выпить воды. А что я одинок, это ты знаешь. Живя в Москве, я, может быть, не стал бы сорок раз читать послания Мишки, а здесь я их готов поставить в золотые рамки. Пойми, прочувствуй и прими к сведению. А Мишке — все-таки спасибо: ему я строчу отдельное письмо, письмо, полное укоризны, полное жалоб старого студента на новые порядки, полное презрения к новейшей молодежи и т.д. Пусть понюхает! Цидулу Пальмина я скрыл от всех и прочел только мяснику Сатинику, страстному почитателю его таланта. Он так любит поэта (читая его произведения иногда вверх ногами), что готов вырезать ему самый лучший шашлык ‘себэ в убыток’ и угостить его целым бурдюком кахетинского. Читай про себя.
Два дня спустя.
Совсем не ожидал, что мое письмо, начатое весело, окончится носом, повешенным на квинту. Будь любезен, черкни по городской почте Всеволоду Васильевичу Давыдову (вероятно, Д.Пастухова в Ваганьковском пер.), что обстоятельства моих дел плохи. Я ждал от него ответа на письмо Анны и на мое заказное, но тщетно. Устраиваясь на новом месте жительства и нуждаясь в кастрюльках, муке ‘Нестле’, стульях, столах, ножах, вилках и говядине, я влез в долги и принужден был дать вексель. Благородный потомок эллинов, купец Клосиди наложил арест на мое содержание, получаемое из таможни, а доблестный сын Грузии — тоже купец — Серафимшвили посетил меня вкупе с судебным приставом и описал лампу, аристон, пару подсвечников и зеркало. Ввиду этих весьма радостных обстоятельств я со чады поставлен в приятную необходимость превратиться в Навуходоносора, ползать на четвереньках и кушать травку. Мое имя — полетело к черту, кредит ушел в трубу, прислуга — в дверь и все в таком же роде. По совету моего ближайшего начальника (и друга, между прочим) я должен взять подошвы под мышки, посадить детей в карманы и задавать стрекача. Для этого мне нужно 100 рублей от Давыдова. На эти деньги я должен съездить в Питер и хлопотать о переводе в другую местность, подальше от гостеприимной Эллады. Есть, стало быть, надежда, что мы увидимся скорее, чем я ожидал, потому что я не премину по своей подлой натуре пообедать у тебя и на твой счет. Дело только за Давыдовым (да поможет ему Аллах помочь мне!..), а ты все-таки черкни ему словцо, так как ему теперь я не пишу за неимением марки.
Письма Михаиле, конечно, не будет, потому что мне теперь не до элоквенции и препирательств (не сочти перенос за ошибку и не поставь единицу) ради удовольствия. Матери и фатеру поклон, сестре и Федосье Яковлевне с ‘самостоятельным’ Алексеичем — тоже. Ивану — безе, и пусть не сердится на меня. Я получил пакет с документами, а термометр уже отслужил свою службу: трубочка разбита, и показания его скорее дают барометрические, чем термометрические сведения.
Итак, поздравляя тебя с этим приятным письмом, прошу еще раз сообщить содержание его В.В.Давыдову и, в случае удачи, ждать меня с распростертыми объятиями.

Твой А.Чехов.

P.S. Сейчас забили в набат. У нас в Новороссийске пожар. Спешу на пароход сдать это письмо. Ночь.
Прилагаемый подснежник — поэту Л.И.Пальмину. У нас уже цветы цветут…

-78-

Александр

1 апреля 1886, Новороссийск

Антоша!
Ни твоего ‘длинного’ письма, обещанного в ‘кратком’, ни денег от Давыдова, обещанных к 15-му марту, я не получил. А между тем меня жгут, режут, топчут и пияют. Покоя нет ни в семье, ни вне дома. Что дальше будет — не знаю. Нравственные страдания сделали из меня тень когда-то бывшего человека. Я не узнаю себя даже в зеркале. Будь здоров.

Твой А.Чехов.

P.S. ‘Будильника’ не получаю. Если откуда-нибудь ‘Сверчков-ного’ причитаются гонорары — потрудись выслать.

-79-

Антон

6 апреля 1886, Москва

Ну полно, таможенно-карантинный человече, к чему такие сильные выражения? Откуда могла взяться ‘тень бывшего человека’, и чего ради ты не узнаешь себя в зеркале?
1) Давыдов деньги вышлет, а если доселе но высылал, то потому, что сам без штанов ходит.
2) За ‘Сверчком’ ты имеешь получить, за ‘Будильником’ тоже. Завтра Мишка соберет все твои крохи и вышлет послезавтра. Вообще: по гонорарным делам обращайся к Мишке. Адвокат хороший. В ‘Сверчке’ платят прекрасно и тебе дадут по 8 коп. за строчку.
3) Ты естественник, а между тем для тебя не понятна естественность твоего положения. Тебя, пишешь, ‘жгут, режут, точут и пияют’. Т.е. долги требуют? Милый мой, да ведь нужно же долги платить! Нужно во что бы то ни стало, хотя бы армяшкам, хотя ценою голодухи… Если университетские и пишущие люди видят в долгах страдания, то что же остается остальным? Я не знаю, но все дело в принципе… И к чему делать долги? Прости за этот сытый вопрос, но, ей-богу, он не нотация. Ведь без долгов легко обойтись. Я по себе сужу, а на моей шее семья, которая гораздо больше твоей, и провизия в Москве в 10 раз дороже, чем у вас. За квартиру ты платишь столько, сколько я за пианино, одеваюсь я не лучше тебя… Вся беда в покупках и расходах, которые ты не имел права делать и от которых давно уже должен был бы отказаться: мука ‘Нестле’ (?!?), лишняя прислуга и т.д. Когда у мужа и жены нет денег, они прислуги не держат — это обыденное правило…
4) Но долги сделаны, и толковать о происхождении Pix бесполезно… Остается говорить о pdc платеже… Для тебя должен быть страшен долг в 1000—2000 руб., но 300—500, которые, вероятно, ты должен, не стоят ‘нравственных страданий’. Рано или поздно ты их выплатишь, тем более что существует благодетельная мера — вычет из жалованья. Пока сам соберешься, так казначейство избавит тебя от долга. Вычет из жалованья, конечно, влечет за собой неудобства, но что делать! Неудобства временные, в особенности для человека, имеющего, кроме жалованья, еще и другой источник дохода…
Мировой приговорил меня к уплате 105 р., которые ты и Николай задолжали лавочнику Семенову. Портному я должен за себя и за тех, за кого поручрыся, более ста… Но вопроса ‘Что дальше будет?’ я не задаю… Верую, что вс заплатится, перемелется и своевременно канет в Лету. На даче пожмусь как-нибудь, поживу с семьей на 50 р. в месяц, и долгов не будет…
5) Отчего ты мало пишешь? Что за безобразие? У ‘Сверчка’ и ‘Будршьника’ сплошная вакансия, а ты сидишь, сложил ручки и нюнишь, как Гершка, когда его во сне кусают блохи. Почему ленишься работать в ‘Осколки’? Все те рассказы, которые ты прислал мне для передачи Лейкину, сильно пахнут ленью. Ты их в один день написал? Из всей массы я мог выбрать один отличный, талантливый рассказ, остальное же все достойно пера таганрогского Живчика. Сюжеты невозможные… Ведь только лень может писать в цензурный журнал о попе, крестящем ребенка в купели!.. Лень не рассуждающая, работающая залпом, зря… Где это ты видел супругов, которые у тебя в рассказе обедают и говорят о рефератах… и где под лупой есть такие рефераты? Уважай ты себя, ради Христа, не давай рукам воли, когда мозг ленив! Пиши не больше 2-х рассказов в неделю, сокращай их, обрабатывай, дабы труд был трудом. Не выдумывай страданий, которых не испытал, и не рисуй картин, которых не видел,— ибо ложь в рассказе гораздо скучнее, чем в разговоре…
Помни каждую минуту, что твое перо, твой талант понадобятся тебе в будущем больше, чем теперь, не профанируй же их… Пиши и бди на каждой строке, дабы не нафунить…
Писал ли ты хоть одну вещь долее одного вечера? Только ‘Сомнамбулу’… Писал ли, я тебя спрашиваю, шут иваныч? Конечно, нет! Нет и нет! Литература для тебя труда не составляла, а ведь это труд! Будь ты порядочным человеком, посиди над рассказом (в 150— 200 строк) дней 5—7, то что вышло бы! Ты себя не узнал бы в своих строках, как теперь не узнаешь себя в зеркале… Имей в виду, что срочной работой ты не завален и можешь поэтому над одной вещичкой возиться несколько вечеров… Выгодно ли это? Сочти… При максимальной кропотливости ты дашь 5—7 рассказов в месяц, что составит около ста, теперь же, пиша много, ты и 50 не имеешь… Заключаю сию мораль выдержкой из письма, которое я на днях получил от Григоровича: ‘Для этого нужно: уважение к таланту, который дается так редко… берегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест… Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики…’
Другой великий авторитет, имя же ему Суворин, пишет мне: ‘Когда много пишешь, далеко не вс выходит одинаково хорошо’.
Третий великий человек, наш И.Грэк (Билибин), в своих письмах матерно ругается, что я много пишу. Вот видишь, Саша!
Работаю я теперь в ‘Новом времени’, где получаю по 12 коп. за строчку. Мне удастся перетащить в петербургскую прессу Гиляя, который не развит, но талантлив. Нельзя ли и с тобой сделать то же самое, тем более что ты развит и талантлив в 1000 раз больше, чем те пробки, которые пишут в ‘Деле’ и ‘Наблюдателе’? Работай, голубчик! Бди, копти и не траться на суету! Не делай из себя и из своей работы муку ‘Нестле’. Для начала хорошо бы тебе работать в ‘Петербургской газете’, откуда ты не замедлишь перебраться в ‘Новое время’. Для тебя обе газеты потемки. Что для них потребно, ты не знаешь… Не можешь ли ты у себя в Новороссийске поискать сих газет и познакомиться с ними? ‘Новое время’, наверное, получается в Новороссийске. Зри субботние номера… Лейкин вышел из моды. Место его занял я. Теперь в Петербурге я в большой моде и хотел бы, чтобы ты не отставал…
Неужели ты уедешь из Новороссийска? Нельзя ли тебе не уезжать до осени? Если не уедешь, то даю честное слово побывать у тебя летом. Насрать на долги. Мертвые и таланты сраму не имут. Колька 3000 должен и — ничего! А хорошо бы мы с тобой пожили! Отъезд твой мне тем более не по нутру, что я уверен, что Питер тебе ничего но даст, кроме новых долгов… Погоди до осени! Я буду в Питере, познакомлю Григоровича и прочих с твоей персоной и — кто знает?— Григорович действительный статский советник и кавалер… Он скорей найдет для тебя, чем ты… Его все министры знают… Так помни же: копти над рассказами. Сужу по опыту. Пиши. Напиши матери. Сообщи мне маршрут, как к тебе ехать. Кланяюсь.

Твой А.Чехов.

-80-

Александр

18 апреля 1886, Новороссийск

Алтоне!
Спасибо за письмо. Оно доставило мне много отрады. Подробного ответа жди на днях. Почтовый пароход по воле стихий пришел тремя часами раньше, а потому я поневоле должен быть краток. Поцелуй семью, поклонись всем и приезжай к нам летом.

Твой А.Чехов.

P.S. Пароход уже дал второй свисток. Значит — спеши запечатывать.

-81-

Александр

25 апреля 1886, Новороссийск

Алтоне!
Попроси, пожалуйста, от меня адвоката Михаилу, чтобы он поспешил выслать мне гонорар ‘Сверчка’ и ‘Будильника’. Ты в своем письме написал, что он вышлет мне ‘завтра или послезавтра’, но с тех пор прошло уже две недели. Я с каждою почтою жду и справляюсь — и все напрасно. А нет ничего горше разочарования, когда лихорадочно ждешь пяти печатей.
Со мною попритчилось: масса написана для ‘Осколков’, и ‘Сверчка’, и ‘Будильника’ — и не решаюсь послать: совестно за свои произведения. Так и валяются… Не знаю, что за прозрение духовное на меня напало. Пишу теперь ревностно и сознательно большую вещь, обдумываю каждую строку, и дело подвигается поэтому медленно. Пишу я ‘Город Будущего’ и копирую Новороссийск, излагая свои наблюдения и впечатления, почерпнутые на Кавказе. Многое мне самому кажется дико и неправдоподобно, но оно схвачено с натуры. Окончу — пришлю тебе на прочтение: с тем и пишу.
Написал Давыдову. Дали мне знать, что в Московской таможне есть вакансия. Кабы крылья, полетел бы я в Питер в Департамент и выхлопотал бы… Но денег ни грошика, не с чем выехать. Если бы Давыдов поспешил выслать, давно был бы я в Питере. Может быть, и удастся. Все дело в деньгах.
Много, дружище, в твоем последнем письме вещей, которые я принял к сердцу, но много и таких советов, которые никак не привьются к Новороссийскому климату и ко мне, живущему в нем. Как-нибудь напишу поподробнее и при более удобной обстановке (строчу в канцелярии).
Образ жизни ведем пустыннический, питаемся вкупе со чадами диким медом и акридами: все ждем гонорара. Сегодня денег нет на хлеб к обеду (мясо — по книжке). Достать денег негде. Все сослуживцы также голы, как и я. Ссудных касс нет, жидов и татар, покупающих старое платье, тоже не полагается. Дерут с меня за долги все восемь шкур… Кругом плач и рыдание. К тому же и оспа свирепствует. Кругом ребята и юноши мрут, и ежедневно мимо моих окон таскают черные гробы с белой тесьмой…
Никогда я не жил в такой одичалости и отчужденности от цивилизованного мира. Обалдел и омедведился. Приедешь — увидишь. Только спеши приехать до наступления тропических жаров, иначе даром только израсходуешься на дорогу.
Прости, голубчик, некогда писать: пароход дал уже первый свисток. Боюсь опоздать. Матери, отцу и всем поклоны. Гиляю и Пальмину — тоже.

Твой А.Чехов.

-82-

Антон

10 мая 1886, Москва

Милейший Александр Павлович г.Чехов!
Если ты еще не раздумал написать мне, то пиши теперь по адресу: ‘г.Воскресенск (Моск. губ.) г.доктору Ант. П.’
Я только что вернулся из Питера, где прожил две недели. Время провел я там великолепно. Как нельзя ближе сошелся с Сувориным и Григоровичем. Подробностей так много, что в письме их не передашь, а потому сообщу их при свидании. Читаешь ли ‘Новое время’?
‘Город будущего’ — тема великолепная как по своей новизне, так и по интересности. Думаю, что если не поленишься, напишешь недурно, но ведь ты, черт тебя знает, какой лентяй! ‘Город будущего’ выйдет художественным произведением только при следующих условиях: 1) отсутствие продлинновенных словоизвержений политико-социально-экономического свойства, 2) объективность сплошная, 3) правдивость в описании действующих лиц и предметов, 4) сугубая краткость, 5) смелость и оригинальность, беги от шаблона, 6) сердечность.
По моему мнению, описания природы должны быть весьма кратки и иметь характер propos. Общие места вроде: ‘Заходящее солнце, купаясь в волнах темневшего моря, заливало багровым золотом’ и проч., ‘Ласточки, летая над поверхностью воды, весело чирикали’ — такие общие места надо бросить. В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т.д. Природа является одушевленной, если ты не брезгуешь употреблять сравнения явлений ее с человеческими действиями и т.д.
В сфере психики тоже частности. Храни Бог от общих мест. Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев, нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев… Не нужно гоняться за изобилием действующих лиц. Центром тяжести должны быть двое: он и она…
Пишу это тебе как читатель, имеющий определенный вкус. Пишу потому также, чтобы ты, пиша, не чувствовал себя одиноким. Одиночество в творчестве тяжелая штука. Лучше плохая критика, чем ничего… Не так ли?
Пришли мне начало своей повести… Я прочту в день получения и возвращу тебе со своим мнением на другой же день. Оканчивать не спеши, ибо раньше середины сентября ни один питерский человек не станет читать твоей рукописи,— овые за границей, овые на даче…
Я рад, что ты взялся за серьезную работу. Человеку в 30 лет нужно быть положительным и с характером. Я еще пижон, и мне простительно возиться в дребедени. Впрочем, пятью рассказами, помещенными в ‘Новом времени’, я поднял в Питере переполох, от которого я угорел, как от чада.
Гонорар из ‘Сверчка’ и ‘Будильника’ тебе послан Мишкой в два приема.
За сим будь здоров и не забывай твоего

А.Чехова.

Погода плохая: ветер.

-83-

Александр

21 мая 1886, Новороссийск

Антоша.
Не было ни гроша и вдруг алтын. Пишет тебе Анна, но от моего имени. Комедия эта проделывается потому, что я волею Божиею ослеп и не могу писать тебе собственноручно. Теперь же это письмо созидается так: я в полной темноте пишу карандашом на клочках бумажки, a uxor {Жена (лат.).} переписывает. Приступаю к изложению. Я был поставлен в печальную необходимость делать долги и мало-помалу зарывать талант свой в землю, теперь же лишился и зрения. Заболел я тою же херомантией, какой страдал и Николай, утомившись в ‘Зрителе’. Поставил себе сухие банки и засел во тьму кромешную, не вижу ровно ничего. Помощи ждать неоткуда, ни со стороны медицины, ни со стороны казны. Если казна и поможет, то не ранее, как через полгода, а до этого времени успеешь не то что окончательно ослепнуть, но даже скопить капитал, прося милостыню.
Главный интересующий меня теперь вопрос — это вопрос о лечении. У нас в захолустье об этом и думать нечего и средств нет, а махнуть рукой на болезнь не имею права как отец. На службе слепца держать не станут и прогонят, давши 100 р. пенсии в год. Сам приехать в Москву лечиться я не могу — нет денег. Давыдов не шлет ни гроша. Поэтому превратись в мудрого Эдипа и разреши. В настоящее время до прозрения о литературе и думать нечего. Хотел тебе телеграфировать, но и на это нет денег, словом, отдай все, да и то мало.
Со стороны же начальства подмоги и участия ждать нечего. Остальное пусть тебе дописывает Анна. Будь здоров и вызволи.

Твой А.Чехов.

Антон Павлович.
Ради Бога придумайте, что нам делать, Саша ослеп вдруг вчера в 5 часов вечера, он после обеда лег спать, по обыкновению выпив порядочно, потом проснулся в 5 часов, вышел из своей комнаты, поиграл с детьми и велел подать себе воды, выпил воду, сел на постель и говорит мне, что ничего не видит. Я даже сразу и не поверила. Я сама теперь как сумасшедшая, жаль мне его до невозможности, а тут и денег ни гроша, хотя 20-е было только третьего дня. Все пошло на уплату долгов, а прислуге и на стол не осталось ничего. Хотели мы отпустить одну прислугу, так как Коля теперь начал ходить, но нечем заплатить ей жалованье. Да вообще так тяжело, что и описать нельзя. /…/

Преданная Вам Анна.

-84-

Александр

4 июня 1886

Дорогой Алтоша!
На твое имя должны придти из Новороссийска мои документы. Потрудись переслать их в Москву по адресу Ивана. Без них я не могу двинуться в Питер.
Пишу ощупью.

Твой А.Чехов.

-85-

Александр

10 июля 1886, Москва, Живодерка

Медик!
На твое имя получена почтовая повестка на 100 руб. Деньги лежат в почтовом отделе Якиманского района. Будучи великим чэ-ком на малые дела, я придумал следующее: получить за тебя деньги и полностью переслать тебе в Воскресенск, чтобы избавить тебя от напрасной поездки в Москву. Для этого я отправился на совет нечестивых, т.е. к Левинскому, и сообщил ему свой план, достойный Гейнима. Опираясь на то, что ты ‘А.Чехов’ и я тоже ‘А.Чехов’ и что почтамту это все равно, он с удовольствием заверит мою подпись вместо твоей. Дело только за твоим согласием. Требуется, чтобы ты написал мне письмо (жид осторожен! Поклон Левитану), разрешающее подлог подписей. Если план Гейнима не противоречит желаниям гения, то напиши мне, но так, чтобы я мог показать твое письмо Левинскому. Левинский, жидовствуя и без всякой надобности крепко пожимая мою руку, тоном тайного советника (у него были разные просители в это время) рекомендовал мне сообщить тебе, что добрые знакомые так не поступают: ты пишешь в ‘Осколки’, в ‘Новое время’ и т.д.— и ни одной строки в ‘Будильник’. Ты у него один ‘если не из лучших, то по крайней мере — из дорогих сотрудников’. Вообще же он тебе когда-то оказал какую-то любезность и ждет от тебя тоже любезности. Относительно Николая он положительно свирепствует. По его словам, Николай 6 месяцев тому назад взял у него темы (не просили, а сам назвался!) и рисует во все журналы, кроме ‘Будильника’. Благо, что хоть тем-то не украл. Опять-таки,— так хорошие знакомые не поступают. Снисходя (при публике в зале) к слабостям художника, он все-таки ждет, что если не рисунки, то хоть самые темы будут ему возвращены, так как они — плод сильной мозговой работы. Арнольдиха растолстела. Курепин на своем лице носит изображение бидешки (женского подмывательного инструмента), молчит бездонно и своим молчанием продолжает вселять священный ужас в дураков. В ‘Сатирическом листке’ я, к удивлению, наткнулся на свое произведение, перепечатанное из ‘Будильника’ — ‘Карл и Эмилия’. Умница Липскеров, да и автору приятно. Тебя, Антоша, не перепечатают, потому что ты — не гейним! Ндас!..
Далее. Отец вздумал в Москве, сидя у стола в гостиной, отчитывать меня за то, что я будто бы нанял помещение-избу для семьи в Никулине. Этого не было. Я избы не нанимал, да и не мог бы ее нанять после нашей беседы при переходе через лавы. Я, путешествуя в Воскресенск, заходил в избу пить молоко, болтал, но никакого найма не делал. Можешь быть покоен: все — не более как сплетня.
Сообщу кстати курьез, от которого меня тошнит, мутит и в груди шевелится легонькая струнка чего-то совестливого. Вообрази себе, что после ужина я наяриваю ‘мать моих детей’ во весь свой лошадиный penis. Отец в это время читал свой ‘Правильник’ и вдруг вздумал войти со свечою узнать, заперты ли окна. Можешь себе представить мое положение! Одна картина стоит кисти десяти Левитанов и проповедей ста тысяч Байдаковых. Но фатер не смутился. Он степенно подошел к окну, запер его, будто ничего не заметил, догадался потушить свечу и вышел впотьмах. Мне показалось даже, что он помолился на икону, но утверждать это не смею. Наутро мы встретились как ни в чем не бывало, но воспоминание о вчерашней ночи было для нас обоих написано на дверях, на окнах, на столах, на полу, словом,— повсюду! Да не случится с тобой подобных историй. Поклоны.

Твой А.Чехов.

-86-

Александр

10 сентября 1886, Москва

Г.Автор!
Случается, что лавины, сваливаясь с вершин ледников, заваливая деревушки, приносят пользу, открывая новые, более удобные места для жилья, случается, что землетрясения, разрушающие жилища, открывают щели с золотоносною рудой, бывает, что смерть влечет за собой нечто хорошее… но такого случая еще не было!..
Отыщите имя цензора, запретившего Вашу пиесу к постановке на сцену и, если он умер, поставьте ему мавзолей: он сохранил Ваш талант. Несмотря на свои телячьи мозги, свойственные всем цензорам вообще, он, вероятно, случайно — инстинктивно понял, что вещь слишком хороша для того, чтобы на ней пробовать свои драматические способности… Бывает иногда, что и глупые стражи печатного слова делают умные поступки… хотя и бессознательно. Так или иначе, но Ваш талант спасен и Вы можете смело быть уверены, что Россия ждет Вас, благодаря ослу цензору, не на драматическом поприще.
Примите уверение и проч.

‘(По-) Читатель Ваших произведений’.

-87-

Антон

17 или 18 ноября 1886, Москва

В 2 часа я буду у Лейкина. В 3 поеду с ним к поэту, у коего будет главенствовать не столько водка, сколько продлинновенные рассуждения о вящем благоустройстве ‘Осколков’. Лейкин будет интимничать. Если находишь удобным, то поезжай… Странно было бы, чтобы я имел что-нибудь против, и странно у меня спрашиваться… Неужели я такой умный, что должен во вс вникать?
Адрес Пальмина: угол Сивцева Вражка и Денежного пер., д.Кап-нист.

Чехов.

И паки странно…

-88-

Александр

26 декабря 1886, Петербург

Дружище Алтоне! Объясни ты мне, пожалуйста, в чем сила? Пишу я своей Анне Ивановне письма каждый день. В трех заказных послал контрабандою 11 р. (= 3 + 3 + 5), а от нее получаю жалобы на то, что будто не пишу и не делаю никаких распоряжений. Наконец 23-го утром перевел через контору Волкова на твое имя сорок пять руб. с строгим приказом поскорее ехать. Послал даже телеграмму, извещая о переводе, но их нет как нет. Вот уже второй день, как я неуклонно встречаю каждый пассажирский поезд и злюсь, потому что сижу на одной колбасе да селедке. Квартира готова, мебель куплена, посуда есть, даже гусь к празднику куплен и, кажется, уже провонял у Анны Ивановны Соловьевой, а есть нечего. Отчего они так долго не выезжают? Здоровы ли дети? Они меня больше всего беспокоят. Представь себе мое положение: на дворе праздники, занятий нет, идти некуда, в квартире одному не сидится, Невский проспект изучен до последнего подъезда, идти обедать куда-нибудь в гости вроде Голике — совестно, сорочка грязнее мостовой, и при всем этом — забота о детях… Ты поймешь поэтому нетерпение, с каким я жду семью.
Если это письмо застанет Анну еще в Москве, то изругай ее и погони помелом, если только ее удерживают не серьезные дела, а нежелание ехать в праздник, то она — хуже самых плохих подштанник.
Распоряжения, о которых она скулит, я сделал все, а именно: продать что можно, остальное раздарить или бросить, с багажом взять только необходимое, постараться взять с собою непременно Аннушку и Пенчука и, если можно, Таню, не брать никаких сундуков, потому что в них нет ничего, а пеленки и платье можно провезти в узлах, о чем было заранее условлено в Москве.
Анне Ивановне, кажется, приходилось делать и не такие концы, так что она должна знать характер моих дорожных распоряжений. Пора уже. Будь добр, если не задерживает что-либо важное, поторопи ее, а если что-нибудь случилось, то она глупо делает, что не сообщает мне, последнее письмо ее я получил 22-го т.е. 4 дня тому назад. Поздравь мать с ангелом и извинись за меня: во время написать не успел: было не до того, да и теперь тебе пишу не ради болтовни, а под влиянием смятенных чувств.
Твоя последняя статья ‘На пути’ произвела в Питере фурор. Везде только и слышишь рекомендации: ‘Это, имею честь представить, брат того Чехова, который в ‘Новом времени’ пишет’. Черт бы тебя побрал! Хоть бы уж по родителям почитали, а то — по младшему брату!..
Так как ты читал мои письма к Анне и телеграммы, то знаешь, стало быть, что я работаю по вечерам у Суворина и по дням в ‘Русском судоходстве’, за что вместе получаю 120 руб. в месяц.
Сродникам поклон. Пусть Мишка в pendant к переписке дяди с племянником затеет новую переписку со мною под титлом переписки Альфы с Омегою.
Подробнее напишу после, когда все устроится в смысле устранения сутолоки, а теперь прошу: если Анна еще в Москве, то гони ее в шею или напиши, почему не едет.
‘Осколочные’ дамы получили твое открытое поздравление (с Марьей) и сияют от счастия. Лейкин злится на всех, и твои лавры не дают ему спать. Мой адрес: Пушкинская, д. 15, кв. 28, бельэтаж. Это — у самого Невского. Кажется, нужде моей приходит конец. Буду сыт и я.

Твой А.Чехов.

Посылаю с курьерским.

-89-

Антон

Между 27 и 30 декабря 1886, Москва

Ремешок от штанов!
Спасибо за письмо. Прочел и ‘штемпель к возврату приложил’, так как оно гнусно и безнравственно. Ты чудак. Написал мне про гуся, про Таньку, про невесту без профиля, но не сказал ни слова о своем новом месте, о новых людях и проч.
Сию же минуту сядь и напиши мне все от начала до конца, ничего не пропуская и не умалчивая. Жду с нетерпением и не стану писать тебе, пока не получу от тебя письма…
Поклоны.
Имею честь быть

Врач А.Чехов.

Не позволяй в мелочах подписывать твое полное имя. ‘Тема Ал.Чехова’. К чему это? Осрамиться хочешь?

-90-

Александр

1886, без даты

Доктор!
Посылаю Вам пациентов и три рубля, которые я из опасения отдать Вам, украл раньше, чем послал, а потому за этот гонорар прошу:
1) Пропишите питательный рецепт Антону Вашему крестнику, который превзойдет Вас своей гениальностью в будущем. Сообщите на бумажке процентные отношения сливок, сахара и воды.
2) Осмотрите затвердение на щеке у Николая, определите его характер и, если нужно, вскройте.
3) Анна расскажет Вам о Тане. Пульс, по самым точным исследованиям,— 80. Дана касторка. Таня гуляет по двору.
4) Пришлите расписку в получении гонорара и
5) Отнеситесь к вашей обязанности врача построже и дайте [нрзб] Никол ке.

Ваш А.Чехов.

1887

-91-

Александр

1 января 1887, Петербург

Фурор производящий брат мой Антон!
С Новым годом, приближающим живот наш ко аду!!!
Le ton fait la musique {Тон задает музыку (фр.).}, поэтому я начинаю прямо с заявления, что у меня в брюхе целый оркестр от пургативных свойств невской воды и вдохновение свое я почерпаю в ватерклозете, служащем моим постоянным местопребыванием. Сообщаю тебе для того, чтобы ты мог судить о тоне дальнейшего изложения.
Ты обижаешься на меня за то, что я в письме к тебе говорил о гусе, Тане и пустяках, но не сказал ни слова о деле. Проистекло это от того, что в момент, когда я тебе писал, для меня гусь, Танька и ожидание семьи были важнее ‘дела’, да и состояние духа было далеко не располагающим к беседе. Пойми это и впредь будь осторожнее и не суди поспешно.
Теперь — другое дело. Когда я прошел Сциллу и Харибду исканий места, прошел Геркулесовы столпы волнений и перешагнул через Рубикон всяких напастей,— я могу милостиво побеседовать с тобою, как равный с равным, ибо по милости Лейкина тоже подписываюсь, как и ты, полной фамилией… под темой для рисунка. Случилось это сюрпризом. Хромой диавол начертал мою фамилию на рукописи для того, чтобы ‘муж ученой жены’, записывая и разнося гонорар по книгам, не ошибся, и в результате я получил всемирную славу.
Теперь — подробности моей Одиссеи.
По приезде я первым делом по твоему совету толкнулся к Билибину. Он навел справки, и оказалось, что на имеющуюся вакансию непременно требуются юристы. Пошел в таможенный департамент: вакансии есть, но плохонькие, дешевенькие и очень далеко. Я предпочел взять отставку, каковую мне и выдали без задержки. Двинулся затем к Голике. Об этом немце не грешно сказать доброе словцо, а потому я и откладываю на завтра: болит спина, свирепствует геморрой и уже 2 1/2 часа ночи. Схожу в клозет (уже третий раз в нынешнем году) и — спать.
Утро, после завтрака. Невский и весь Петербург покрыт флагами. Всюду оживление и визитеры в варениках и с орденами. Дворники приходили с поздравлением — целых восемь душ — и положительно перепугали своей массой…..
Как только я передал Голике в типографию твое письмо, он, не читая, заявил, что ему теперь некогда, и только на другой день, извиняясь, пригласил меня к завтраку. Познакомил меня с своей Гульдой Мартыновной, артистически режущей колбасу для фриштика тончайшими кусочками, и объявил мне, что он ничего не обещает, но похлопочет,— и с этого момента он начал ездить и сновать повсюду. Я у него завтракал ежедневно, и тут он мне сообщал результаты своих неудачных поисков и рекомендовал мне не терять надежды. Гульда всякий раз чуть не плакала и старалась утешить меня сентенциями вроде ‘Was soll man denn machen? Als Roman Romanitch in London war…’ {Что же делать? Когда Роман Романович был в Лондоне… (нем.)} и т. д., причем Роман Романитш подхватывал и рассказывал целую эпопею из своей жизни, потом спохватывался, что ему нужно ехать: ‘Теперь, знаете, такие дни — голова идет кругом’,— и уезжал. На четвертый день моего приезда вести были те же, и я повесил нос. В Москве меня ожидало нищенство, а тут еще моя половина досаждала письмами, которые лишали меня сна. Волновался я здорово и переживал препаскудные дни… Не стану говорить тебе о них, чтоб снова не переживать в воспоминаниях. Поверь на слово.
Наконец, скрепя сердце, я отправился к Суворину, куда уже ранее меня ‘через одного человечка’ забежал Голике. По счастью, этот человечек не спешил, и я попал к Суворину без предупреждений. По моей карточке я был принят сейчас же в кабинет с знаменитой кушеткой и перекрещенными подушками. Суворин принял меня очень ласково, выслушал мою просьбу — дать мне дело — и горько заявил: ‘Эка, сколько развелось теперь вашего брата, интеллигенции алчущей и жаждущей! Очень мне хотелось бы сделать вам что-нибудь для Антона Павловича, но, право, не придумаю: у меня везде полно… К слову сказать, зачем Антон Павлович так много пишет? Это очень и очень вредно… Приходите ко мне завтра в это время, я поговорю с своими, авось что-нибудь придумаем, хотя верьте скорее в неуспех, чем в успех…’ Толковали мы с ним около четверти часа на разные темы и в особенности о твоем будущем переселении в Питер, которое он довольно уверенно предрекает, исходя из того, что тебе, как человеку мыслящему, в Москве не место. Раскланявшись, я пошел веселыми ногами к дамам в ‘Осколках’. Там обе Соловьихи встретили меня с яркими, сияющими лицами.
— Видели Романа Романовича?
— Нет, а что?
— Идите к нему, он вам место нашел…
Голике, суетясь, прыгая, дергая меня за пуговицу и деловито захлебываясь, объявил мне, что нашел для меня место секретаря в редакции ‘Русского судоходства’, куда я пошел. Там поладили скоро на 60 р. в месяц. Голике ликовал и все просил меня написать тебе об этом. Понял я эту просьбу, как намек на то, что нас по нашим родителям почитают. Не будь тебя, Голике не дал бы себе труда хлопотать обо мне как о сотруднике его журнала. Тем не менее я в высшей степени ему благодарен и жду только случая чем-нибудь отблагодарить его.
Лейкин показался мне очень антипатичным и мелочным. Надулся за то, что я по приезде сделал первый визит не ему, а Билибину, недоволен, что я сошелся с Голике, смотрит злобно на то, что я пристроился к Суворину, и вообще сердит, что я не обратился к нему. А к нему обращаться было бы и нелепо, и бесплодно. Видя меня говорящим с Голике, он настораживается, переминается и вполне убежден, что Голике сплетничает на него. Обменные газеты и журналы он адресовал не на имя редакции, а на свое, чтобы ими не пользовался Билибин для своих посторонних работ. Об этом он мне говорил сам. Нужно было видеть его торжество и христославленье, когда он получил от тебя запрос, почему я не пишу тебе. Об этом факте знали все, кому только не лень, начиная Анной Ивановной и кончая швейцаром. Ты дал ему пищу для языка.
На другой день я пошел к Суворину, но он был болен, не принял меня, а выслал сказать, что я зачислен к нему на службу и с этого момента получаю 60 руб. Работа же найдется, просят прийти вечером. Вечером Суворин предложил мне авансом 100 р. и просил не торопить его приисканием работы, а если мне угодно быть полезным, то чтобы я приходил ежедневно от 10 часов вечера.
Так я поступаю и до днесь. Утром бегу в редакцию ‘Судоходства’, бегаю в типографию Голике и проч., после обеда сплю и ночью сижу в редакции ‘Нового времени’. Пока приходилось сидеть на корректуре и переделывать политературнее шероховатости корреспонденции. Настоящего же определенного лично мне занятия еще нет. Суворин встречает меня словами: ‘А, здравствуйте, голубчик!’ — и более не говорит ни слова за весь вечер и к себе в кабинет не приглашает. Познакомился я с Бурениным, Федоровым и Гейманном, но, кроме обычных приветствий, с ними никакими разговорами не пробавляюсь. Есть ли у меня дело или нет — Суворин не обращает внимания. Сынок его Алексей Алексеич ласков, но корчит из себя делового человека и тоже в беседы не вступает. Вообще же, если в редакции и идут какие-либо разговоры, то они за пределы содержимого газеты не выходят.
Вот тебе и все ‘о людях’.
Теперь перехожу к ‘гусям’. На Билибина жалко смотреть, особенно во время обеда. Сидит, молчит и ест — точно извиняется. За него говорят неумолкаемо ‘умная’ супруга, теща-салопница, какой-то ее прихлебатель-старичок в штанах бахромою и девчонка-свояченица. Лопают с претензией на церемонию и порядочность. Нет сомнения, что Виктор Викторович, будь на то его воля, зацепил их всех за хвост и спустил бы с восторгом с 3-го этажа в преисподняя земли. Мне кажется даже, что он был бы рад, если бы даже его супруга немного посбавила своего ‘ума и учености’ и с высот Парнаса спустилась немножко пониже. На меня собственно она не произвела никакого впечатления и едва ли заслуживает того отрицательного внимания, каким дарят ее Лейкины, Голике и Ко. Баба, как и всякая недалекая баба, старается вести себя эксцентрично, но не умеет, а поэтому выходит марионеткой, за которую дергают ниточками ‘высшие курсы’. После обеда она не стесняется при госте, сев на стуло, поднять ноги на диван. Но за это, по моему мнению, секут и в угол ставят, но остракизму не подвергают. Для Лейкина она сущий клад — материал для удовлетворения чесотки языка, но его, по счастию, редко кто слушает.
Не знаю, писал ли он тебе, что его (т.е. Лейкина) недавно хватил Кондрашка и теперь он лечится массажем. Кондрашка этот был настолько счастлив, что Николай Александрович жив, здоров и невредим и занимается массажем для… собственного удовольствия. Делаю это предположение ввиду его явно цветущего здоровья.
23 декабря я в качестве секретаря ‘Судоходства’ ломал из себя дурака в Ивановом сюртуке на юбилее Посьета в его апартаментах. Редакция преподносила адрес. Сподобился видеть государя, который всемилостивейше прошел мимо меня, не обратив на меня внимания и не спросив даже, чей на мне сюртук, иначе быть бы Ивану с орденом.
Вообще я жив и здоров и — главное — занят, а потому и не пью. Позволю себе иногда за завтраком или обедом 1/2 б. пива, а водку оставил совсем: нет надобности быть пьяным, чтобы забыться.
Кланяйся родителям, братьям, сестрам, тетке Федосье Яковлевне со чадом и всем южикам до третьего колена. Я вообще в достаточной мере доволен и чувствую под собою почву гораздо ощутительнее, чем на коронной службе. Для занятий литературою времени достаточно. Может быть, удастся со временем начертать что-нибудь. Ввиду обилия воды в водопроводе купаю детей в ванне ежедневно, но Анна находит, что ежедневные купанья на ночь вредны (по твоим будто бы словам). Поэтому, когда будешь писать мне, черкни, можно ли купать ежедневно?
Посоветуй Николаю добыть паспорт и ехать в Питер. Работы много, и спрос на художников большой. Мог бы здорово заработать. Поклон Левиташе. Если приедет в Питер, пусть меня не забудет посетить. Жму руку.

Твой А.Чехов.

-92-

Антон

8 января 1887, Москва

Душя моя!
Благодарю за письмо, которое полученное. Ванны для детей всегда полезны.
Я безденежен до мозга костей. Если у тебя есть человеколюбие в животе, то снизойди к моей унизительной просьбе: немедленно, со скоростью вальдшнепа, которому всунули в задний проход ядовитую стрелу, надевай шапку и мчись:
a) в контору ‘Нового времени’ (Невский, 38) и получи там гонорар за рассказ ‘На пути’,
b) в ‘Петербургскую газету’ (Симеоновский пер.) и получи 107 рублей по счету, который оною конторою ужо получен.
Полученные деньги не трать и не раздавай нищим, а вышли мне почтой или простым переводом, причем уведоми меня краткой телеграммой: ‘Москва, Кудрино, д. Корнеева, Чехову. Жди. Чехов’. Т.е. пошли телеграмму, когда деньги будут уже посланы.
Прилагаю доверенности. Возьми себе комиссии по 1/40 с рубля.
Контора ‘Нового времени’ открыта до 5 часов. В ‘Петербургской газете’ Буйлов выдает гонорар по субботам. Оба гонорара можешь послать сразу или в различные сроки.
За причиняемое тебе беспокойство я охотно тебя извиняю, но чтоб в другой раз этого не было.
Лейкину я писал только одно: при встрече с тобой попросить тебя написать мне что-нибудь. Вообще Лейкин — гвоздик.
Сие письмо ты получишь в пятницу.
Телеграмму буду ждать в субботу.
Поклон Анне Ивановне и цуцынятам. Не издаст ли Гершка своих путевых записок?

Ваш А.Чехов.

Наши все здоровы. Коли нужно, от моего имени можешь послать в почтамт редакционно-осколочного Павла. Но удобнее перевод (простой). Вексель, чтобы избежать проволочек, вышли курьерским: не пропадеть.

-93-

Александр

14—16 января 1881, Петербург

Позволяю себе думать, что ты вексель волковский, посланный тебе заказным в субботу, получил и моих трех руб. себе не прикарманил, а отдал тетке для дальнейшей передачи. Если это действительно так, то можешь принять мою благодарность. Цель настоящей эпистолы — сообщить тебе мое знакомство с Григоровичем. Сидел я в один недавний вечер в редакции ‘Нового времени’ и работал. За тем же столом сидел vis—vis Коломнин и перебалтывался со мною. В сие время из Суворинской двери вылетает, как бомба, Григорович, юлит, вертится, хрустит суставами и набрасывается на меня, называя прямо по фамилии. Радость на его лице велия. Схватывает мою руку, начинает прижимать ее к своему правому карману и просто вопит: ‘Очень рад, ах, как я рад!’ Коломнин выпучил глаза и поспешил заявить, что я не ты, что старый талант ошибся. Но он заявил: ‘Того я знаю, с тем я знаком, мы — друзья, а этого я вижу, что это — брат того’. Снова рукопожатие, чуть не поцелуй, и затем быстрая, как капли дождя по стеклу, речь о тебе такого содержания: ‘Я говорил ему, ох, я писал ему, даже ругался, чтобы он не смел так много писать. Увидите его — скажите, что ‘На пути’ прелестная, чудодейственная вещь, а вот перед этой — с толстовщиной, с непротивлением злу — (пердеж губами) никуда не годится. Так и скажите! И какого мотива ради он так много пишет? Денег ради? Напрасно. Лучше обработает — больше получит. Так скажете ему? Да? Скажите ему, что я его ругаю, ругаю ругаю… Это прежде мы писали… да-с, писали не для денег. Нам, как сказали, что 40 р. за лист, так мы думали, что Петербург провалится… А теперь — на-поди! — 300 р.! Подавишься, пода-а-авишься… Нет, кланяйтесь ему, а я его ругаю, ругаю, без конца ругаю…’
С этими словами Григорович еще несколько раз прижал мою руку к сердцу, умилился, когда узнал, что ты держишь его портрет на своем столе, потом вдруг превратился в ртуть, закипел, рассыпался в шарики и исчез. Больше я его не видел, как говорят в элегиях.
Вот тебе отчет, почти в дословных выражениях.
Билибин болен, простудился. Его я не видел и знаю от осколочных дам. В бархатных глазках бархату мало. У Ривех-аве в очах гораздо более дешевого кашемира.
Я понемногу поправляюсь, хотя и кашляю злостно и остервенительно. Курить не могу. Извини, что долго не посылаю тебе твоего черезплечного сака, а Ивану сюртука. Верь сам и его уверь, что я — андам. Голике — все тот же. У него мне не случилось быть: все то ему, то мне некогда. Работаю я в ‘Новом времени’ с 9 вечера по выход номера часа три или четыре. Было раз и до 4-х часов утра. Делом доволен и стремлюсь, чтобы и мною были довольны. Люди все хорошие.
Лейкина не вижу и не успеваю написать ему, чем, по словам А.И.Соловьевой, довожу его до бешенства. На тебя он также в претензии за неприсыл к номеру. Говорит, что мы ‘заелись’. Выражения этого я не слыхал, но подозреваю из намеков и экивоков Анны Ивановны, которая хочет что-то сказать, силится в то же время скрыть и в результате ничего не говорит, а предоставляет догадываться.
Щенки мои здоровы. Особенно нового нет ничего. Пишу тебе в редакции на редакционной бумаге. Поклон сродникам до пятого колена. Не вздумает ли Косой черкнуть мне словечко? Это было бы ответом на мое письмо к нему.
Пока подписываюсь.

Твой А.Чехов.

Тот же Питер, но 16 января 1887.
С верою и любовью приступаю к произнесению тебе дифирамба приветственного по случаю твоего тезоименитства, хотя и делаю скорее из приличия, чем по чувству. Если бы ты на свет не родился или превратился в ‘Тазу’, назначение которого — ‘сдохнуть’, то мне было бы легче. Я по крайней мере сохранил бы тогда свою собственную самостоятельную личность, как единица, и был бы просто Алек. Палич, теперь же я — какой-то безличный прихвостень без имени. Я — брат того Чехова, который и т.д., словом, твой брат. Все и везде меня представляют, рекомендуют и знакомят именно под этим титлом. Индивидуальность моя пропала. Менелай — муж царицы, а я — брат Антона. Уничтожить эту безличность невозможно: соверши я преступление, пожалеют тебя, скажут: у такого великого человека, как Антон, брат мерзавец. Соверши я подвиг, опять скажут: это знаете кто совершил? Брат того знаменитого… и т.д. Одним словом, ты видишь, что мне на спину привешен несмываемый ярлык твоих заслуг и моя собственная личность приравнена нулю.
Суди по этому, могу ли я тебя искренно поздравить с ангелом за такие подлости с твоей стороны? Право, лучше бы тебе на свет не родиться, чем видеть меня в этаком положении. Попробуй сдохнуть!.. Впрочем, и это не поможет. Тогда, пожалуй, будет еще хуже: я превращусь в брата покойного великого писателя… Нет, уж лучше живи и здравствуй, черт с тобой… Дела не поправишь, ибо ты бессмертен.
Билибина видел сегодня. Он выздоровел. Осколочные дамы цветут, кланяются и высказывают претензию за то, что ты им не пишешь.
В виде именинного подарка посылаю тебе совет: ‘Не женись, и благо ти будет!’ Сродников — с именинником. Бал будет?

Твой А.Чехов.

P.S. Прошу Мишку сходить в ‘Радугу’. Там есть мои деньги.
Анна тоже поздравляет, а в ящик это письмо опускает мой Колька. Стало быть, косвенно тоже поздравляет. Место секретаря ‘Русского судоходства’ более для меня не существует. Привел дела в порядок и более не надобен. Не очень об этом жалею. В Питере не пропадешь. В ‘Новом времени’ сижу крепко.

-94-

Антон

17 января 1887, Москва

Ваше Целомудрие!
Чтобы благодарить за труды по переводу денег, надо обладать слогом дяди Митрофана Егоровича. Спасибо! Если бы не ты, то деньги пришли бы неделей позже. Извиняю тебя за беспокойство и буду рад, если ты согласишься взять по 1/100% за комиссию…
Племяша и его родителей поздравляю: первого с андилом, а вторых с именинником. Желаю всего, всего!!!
С сокрушенным сердцем ожидаю Лейкина. Он опять утомит меня. С этим Квазимодо у меня разладица. Я отказался от добавочных и аккуратного писания, а он шлет мне слезно-генеральские письма, обвиняя меня в плохой подписке, в измене, двуличии и проч. Брешет, что получает письма от подписчиков с вопросом: отчего Чехонте не пишет? На тебя он зол за то, что ты не работаешь… Буду требовать 12 коп. со строки.
Рад бы вовсе не работать в ‘Осколках’, так как мне мелочь опротивела. Хочется работать покрупнее, или вовсе не работать. Татьянин день провели отчетливо. Вечером у меня вечер. Приходи.
Видаешь ли Суворина? Пишешь ли? Что пишешь? Не предлагал ли суворинцам утилизировать твое писанье? Вообще тебе надо выскакивать, не щадя живота. Голике прелестный немец. Никак не соберусь написать ему. Билибин тоже хорош, но на непривычного человека действует, как серый круг, который вертят: вял, бледен, скучен. Но если привыкнешь к нему, то не будешь каяться.
Три рубля теткою получены.
Так как в конце января я опять буду без денег, то, во избежание нытья домочадцев и займов, которые действуют на меня болезненно, я опять буду беспокоить тебя насчет перевода. Помогай, а за это я тебе рецепт пришлю.
Какое глупое положение! Получил я переводом 220 руб., да из ‘Будильника’ в тот же день 20, а осталось теперь только 30 р., да и те к 22 января уйдут. Скажи, пожалюста, душя моя, когда я буду жить по-человечески, т.е. работать и не нуждаться? Теперь я и работаю, и нуждаюсь, и порчу свою репутацию необходимостью работать херовое.
Видал Сувориху? На праздниках у меня был с визитом муж ее сестры. Поневоле пришлось отдать визит и познакомиться с ее сестрой и маменькой.
В чем заключается твоя работа в ‘Новом времени’? Носит ли она творческий характер?
Пиши мне обязательно. Ввиду твоего бедственного состояния и дабы не умножать пролетариата, не роди больше. Этого хотят Мальтус и Павел Чехов.
Будь здоров и поклонись всем. Кокоше и Тотоше мое благословение, пусть работают: папаше и мамаше кушать нада… Петербург деньги любить.
Испрашивая Вашего благословения, остаюсь любящие брат и сестра

Антоний и медицина Чеховы.

Кроме жены — медицины,— у меня есть еще литература — любовница, но о ней не упоминаю, ибо незаконно живущие беззаконно и погибнут.

-95-

Александр

18 января 1887, Петербург, курьерский поезд

Письмо твое только что получил. Наши письма, вероятно, встретились на дороге. Вчера в ‘Новом времени’ вышла очень комичная штука. Некто литератор Крылов (фамилия баснописца) пожелал увидеться со мною, узнав от Атавы, что я в Питере, и для этого нарочно пришел в 11 часов ночи в редакцию. Набросился он на меня с словами: ‘Вы меня не узнаете?’ — и окаменел. Оказалось, что он хотел видеть тебя, а не меня. Узнав ошибку, очень вежливо умолк и отретировался, не прощаясь. С Квазимодо (Лейкиным) не церемонься. Он охотно даст не 12, а 15 и 18 за строку. Если бы ты жил здесь и слышал, во что тебя ценят крупные органы, то не пошел бы в мелкую прессу и по рублю. Из беседы с Жасминовым и прочими ясно, что если ты станешь работать вдвое меньше (а стало быть и лучше), то Суворин не задумается удвоить плату. Dixi {Я все сказал (лат.).}. Воздержись от писания мне до уведомления: переменяю квартиру. Что Николай?

Твой Агафопод Единицын.

Насчет переводов — твой раб.
P.S. Интересно, дойдет ли это измятое письмо?

-96-

Антон

26 января 1887, Москва

Чехов!
Посылаю тебе счет, который ты обязан в ближайшую из суббот, т.е. 31-го января, снести в ‘Петербургскую газету’ и получить по оному гонорар. Получи обязательно, не соглашаясь ни на какие компромиссы и отсрочки, ибо я сижу без денег и живу в долг. Буйлову скажешь, что, согласно худековскому письму, я после 1-го января получаю 12 к. со строки.
Деньги вышлешь переводом (простым) в субботу же, вексель пошлешь курьерским или заказным, а о высылке вышлешь телеграмму: ‘Москва, Кудрино, Чехову. Выслано. Чехов’, что будет стоить 40 к. На расходы трать сколько следует, но с угрызениями совести. Помни и чувствуй: несмотря на твою заведомо жульническую натуру, я доверяю тебе большие суммы! Если у Буйлова не удастся получить, то зайди в контору ‘Нового времени’ и попроси, чтобы мне выслали гонорар за рассказ мой ‘Враги’.
Еще об одном одолжении: в Питере будить издаваться журнал ‘Солнце’ (Микешин и Быков). Сходи в редакцию оного (Троицкий пер., 40) и подпиши на мое имя сей орган, уплатив 2 р. (т.е. воспользуйся рассрочкой), да за Ивана взнеси 1 р. (Кудринская Садовая, д. Фацарди). Подписавшись на 2 экземпляра, надень шапку, навоняй и уйди. Уйдя, ступай на Большую Морскую в магазин Гольцера и скажи там, что тебя зовут Сашей. Вот и все поручения.
Буйлова нажми, не щадя его животов.
Есть вероятность, что на 2-й неделе поста мы увидимся.
Все наши здоровы. Николай заметно исправляется, но по-прежнему не щадит чужих штанов и двугривенных.
Я болею. Живется скучно, а писать начинаю скверно, ибо устал и не могу, по примеру Левитана, перевертывать свои картины вверх ногами, чтобы отучить от них свое критическое око…
Дядя получил золотую миндаль для ношения на своей тонкой шее. От радости прислал нам инжиру. Из религиозного чувства я съел три штучки…
В ‘Солнце’ заплатишь, конечно, из моего гонорара. Скажешь там (т.е. на солнце), что остальные деньги вышлю после.
Жду твоих писем и кланяюсь прочим, как то: Анне Ивановне, Кокоше и Тотоше. Когда твои беспутные сыновья со временем будут есть у Доминика, то в высшем свете их будут звать: Коко и Тото.

Votre a tous {Весь ваш (фр.).} А.Чехов.

308
311
281
211
1111
х 12 один в уме
2222
1111
13332
Множимое равно множителю, деленному на параллелепипед. По моим гонорарным делам езди не на конке, а на извозчике.

-97-

Антон

28 января 1887, Москва

Податель сего!
Я послал тебе письмо в Кавалергардскую и ответа не получил. В наказание за такое неуважение посылаю счет. Получи и немедленно вышли простым переводом, иначе я тебе все уши оборву.
Из ‘Нового времени’ не получай: боюсь, что зажулишь…
Нада слушаться.
Николай еще не сбежал.

D-r Чехов.

-98-

Александр

29 января 1887, Питер

Алтоне.
Надеюсь, ты получил от меня извещение, что я не живу более на Пушкинской, а обитаю на Кавалергардской в д. No 20, кв. 42. Ты мне писал, что в конце этого месяца я тебе мог понадобиться для твоих финансовых дел, т.е. переводов гонорара, но до сих пор я от тебя никаких распоряжений не получал и думаю, что их ты не делал, ибо по справкам на прежней квартире писем мне, как оказалось, не было. Если же письма от тебя и были, но до меня не дошли, то благоволи принять это к сведению, памятуя, что я всегда готов служить тебе. Переехал я 20-го января. С этого момента и начинай летоисчисление своих распоряжений, подпавших под сомнение.
У меня к тебе покорнейшая просьба походатайствовать за меня перед Иваном. Он был так добр, что снабдил меня перед отъездом в Питер своим черным сюртуком. Я обещал ему выслать его обратно, но не могу этого сделать по такой причине: ‘Новое время’ поручило мне посещение разных техническо-археологическо-экономических обществ и мои заметки печатает по пятаку за строку, что дает мне, кроме жалования, средним числом от 1 р. 50 к. до 2 р. в сутки. Без сюртука в заседания являться нельзя, а мой ‘спинджак-петанлер’ пришел уже в неприличное состояние. Не продаст ли мне Иваша своего сюртука? Для меня выслать деньги будет гораздо легче, чем сюртук, который мне необходим ежедневно. Ценю я одежину в 20 р. и буду высылать деньги по мере заработка, но не менее 5 р. в месяц. Будь добр, не откажи в посредничестве по сему многоважному вопросу. Не будь штанами и превратись в маклера.
Получил я письмо через ‘Осколки’ от Гиляя. Оно залежалось долго в конторе и еще долее у меня на столе без ответа. Он просит узнать о судьбе его нового рассказа. Дело это не так легко, как кажется. Вся беллетристика, получаемая в газете, читается кем-либо из трех: Сувориным, Бурениным и Федоровым. Все они бывают в редакции в неопределенное время и при справке ссылаются друг на друга или говорят: ‘Не помню хорошенько, надо будет посмотреть’. И это ‘посмотреть’, как вещь для них не важная, тянется довольно долго. Поэтому, если увидишь Гиляя, скажи ему, чтобы ругал кого повыше, а не меня. Буренин считает его талантливым и, судя по его произведениям, дает ему не более 20 лет и надеется, что он выпишется.
На тебя еще сильнее сыплются обвинения в том, что ты много пишешь и не отделываешь. Один осел, битый многажды в Болгарии и пишущий под псевдонимом ‘Русский странник’, целый вечер не давал мне покоя и мешал работать (по фамилии Кочетов), говоря на эту тему. Все присутствовавшие молчали (Гей, Федоров, Маслов, военный муж, получивший нагоняй на Невском от генерала (о нем и ты, и он сам мне говорил), Прокофьев, Коломнин и еще кто-то). Видимо, они не спорили потому, что соглашались, а момент был самый свободный, располагающий к прениям. Григорович от тебя в восторге и все дружески щупает мои бока при встрече. С другой стороны Суворин мимоходом в две пятницы сокрушался на тему: ‘А ваш брат, голубчик, субботника не прислал!’ Мирись с этим как знаешь: я пишу тебе факты, конечно, с моей личной оценкой и освещением.
На днях в каком-то литературном обществе, куда я не попал, так как по неведению заседал в другом (и имени этого общества даже не знаю, но узнаю), кн. Урусов читал реферат о тебе и твоих литературных работах. Публично ли, частно ли и по какому праву было это, я не знаю и отчета в печати нигде не встречал. Коломнин, который сообщил мне это известие, о результатах тоже не знает. Жалею, что могу сообщить так мало, но если узнаю больше — не премину изложить подробно.
Дам тебе совет прямо от души. Мне ежечасно приходится слышать массу разноречивых отзывов, начинающихся словами: ‘Извините, хоть вы и брат ему…’ или ‘Так передайте как брату…’. Все они складываются в моем сознании, как убеждение, что в тебе есть Божия искра и что от тебя ждут — чего, и сами не знают, но ждут. Одни требуют большого, толстого, другие серьезного, третьи отделанного, а Григорович боится, чтобы не произошло размена таланта на мелкую монету. Тебя читают строго: во всякой фразе ищут тенденции, оценивают даже сухарик (почем фунт), который прячет твой поп, и входят в нутро докторши, моющей белье. Многие говорят: ‘Это еще что, а вот погодите, дайте срок, не то еще будет…’ А что будет — и сами не знают, но веруют и ждут. Эта вера и упование бессвязная, бесформенная — не увлечение, а чаяние общества, жажда поворота. Дальше и лучше я выразить не сумею, и не требуй. Я еще сам не разобрался, но ты, вероятно, скорее схватишь чутьем, чего от тебя ‘ждет Россия’.
Нарисовал я Суворину акварелью копии ассигнаций (ты помнишь мою страсть рисовать марки) и преподнес. Григорович сейчас же вспыхнул: ‘Кто ваш отец? Где ваш отец? Один сын делает переворот в литературе, а другой — с такими художественными началами… Счастливый старик, я хотел бы повидать его…’
На сей раз я считаю за честь быть твоим братом, куда ни шло… Уж если Григоровичи и Буренины, так нам…
Слава Николая удивительно живуча. Масса Эрберов и tutti quanti {Здесь: и прочих, им подобных (шпал.).} гибнет через неделю без следа, но о нем Питер помнит и справляется при каждой встрече со мною. Мне выпала курьезная роль. В литературных кружках со мною горячо знакомятся как с Антоном, а в художественных — как с Николаем. Сначала жмут руку сильно, а потом, узнав ошибку, едва дают пальцы. Но не в этом дело, я к этому привык. Попади Косой теперь в Питер и возьмись за дело — он был бы на первом плане. Жалуются все на недостаток художественных сил. Убил себя в карикатуру, так и иди по ней, по крайней мере с пользой для желудка. Я ему писал об этом в трех письмах, но ответа нет. Не мне его судить, но будет очень жалко, если он снова…
Да не обижаются на меня родители и сродники за то, что я не пишу им отдельных писем: как-то не слагается, да и не подберешь слагаемых. Все нужное им они могут почерпнуть из писем к тебе, и ты, вероятно, им сообщаешь. А паче сего — ей-богу, писать разучился. Даже тетке Федосье не нахожу материалов, а о Митрофане и говорить нечего. Тут и касторкой ничего не выжмешь. Пусть простят.
Еще раз попрошу тебя, сообщи мне, что тебе известно о Николае. Тебе известно, что я к нему привязан еще со времени студенческого пребывания в клоаках, где из-под пола выплывали рыбы и скрипка, привезенная Лободой. Что с ним? Если письма не дошли, то слава Богу, если молчит по лени, то — сугубо, а если он обнищал духом, то грех и ему, и его конкубине, не могущей воздействовать в положительную сторону…
Если возможно, хотя и химерично, для него было бы благом переселиться в Питер. Здесь у него поднялся бы, при спросе на него, дух. Он ожил бы. Я верю в это. Верю потому, что сам испытал на себе. Работа, и не столько самая работа, сколько сознание, что я в таком-то часу должен быть там-то и сделать то-то, исключают всякую мысль о лени и пьянстве. Прибавь к этому взамен созерцания живодерских или плющихских стен — беседу с людьми, и разумную беседу, то тебе станет ясно, что вопрос о рюмке является последним. Даже моя Анна удивляется, что я перестал пить. А я перестал не силою воли, а потому, что время заполнилось доброй, разумной работой. Меня деятельность живит, оживила бы, мне кажется, и его. Одно в Питере требуется — паспорт. Не удастся ли тебе спереть его ко мне как-нибудь в гости, хотя бы с Анной Александровной? Квартира и стол у меня есть и найдется, с дворниками помирюсь (я их приглашал): авось воспрянул бы духовно… Отпиши.

Твой А.Чехов.

О панихиде по Пушкину узнаешь из газет. Пишу ночью 28-го. Если будет что — напишу.

-99-

Антон

30 января 1887у Москва

Гусев! Тебе послано письмо 28-го января со счетом в ‘Петербургскую газету’. Если не получил, то уведомь телеграммой.
Спасибо за письмо.
Пиши как можно чаще.

Твой А.Чехов.

Кланяюсь всем.
Если письмо не получено, то, значит, обозначая в адресе No дома, я написал не No 20, а No 15.

-100-

Александр

30 января 1887, Петербург

Антон Палч!
Так как ты — человек мнительный и двулично вольнодумствующий, то я прилагаю тебе при сем счет, как я распорядился твоими деньгами.
Из ред. ‘Петербургской газеты’ беспрекословно уплочено 133 р. 32 к
Из конт. ‘Нового времени’ выдано за ‘Врагов’ 85 р. 68 к.
Итого 219 00 Из них внесено в редакцию несуществующего и едва ли имеющего выйти когда-либо в свет ‘Солнца’ 3 р.
Переведно всего 216 р. ровно
У меня твоих денег не только не осталось и не утаено, но даже я все издержки принял на собственный счет, что ты можешь видеть из прилагаемых квитанций. Поступил я так потому, что честь для меня дороже всего: я не обедняю, но про меня нельзя будет сказать, что я воспользовался случаем затратить чужую копейку. Извозчику я тоже платил из собственного кармана, но этого я тоже не считаю: Бог с ним…. Притом же ты в последнем письме жаловался на нужду. А мой характер ты знаешь: лучше пускай дети без штанов ходють, а брата я всегда облагодетельствую и никогда об этом не помяну.
Теперь ты не приложил доверенности в ‘Новое время’ на получение твоих денег, и мне приходилось беспокоить Коломнина. Он советует тебе выслать в контору распоряжение раз навсегда, что ты от родственности со мною не отрекаешься и доверяешь мне получать гонорар для перевода тебе. Это всех сразу избавит от хлопот.
Буйлов ‘болен’ и давно к исполнению обязанностей не является. Поэтому впредь пиши мне доверенности без адреса и поименования Буйлова. ‘Петербургская газета’ находит, что передавать твои деньги мне для нее удобнее, чем посылать по почте: расхода меньше. Это тоже прими во внимание. Завтра тебе высылают из ‘Осколков’. В конторе Волкова объяснили мне, что переводы денег избавляют контору от перевозки артельщиком накопившихся сумм, и мы, стало быть, косвенно облегчаем ее операции.
Сегодня выпущены Сувориным 1 р. 50-копеечные сочинения Пушкина. Магазин берут приступом. Давка, толкотня и служащие без рук: столпотворение. Кассирша даже разрешилась от бремени, не будучи беременной.
Осколочные дамы тебе кланяются, а ‘бархатные глазки’ особо прибавили: ‘и от меня тоже’, что я и исполняю. По правде сказать, надоели они мне: Анна Ивановна вечно ревет о том, что ‘дядя Митяй’ наврал на нее в фельетоне, желая ругнуть Лейкина. Ревет она на тему, что подумает об ней после этого Николай Александрович. При подписке роняет слезы на квитанции. Голике утешал сначала, а потом плюнул и ушел. Начались новые слезы: ‘Что мне делать: теперь Роман Романович обиделся?!’ Приходишь к ним, точно в дом, откуда только что вынесли покойника.
Если ты в самом деле вздумаешь на 2-й неделе побывать в Питере, то, надеюсь, побываешь и у меня и откушаешь хлеба-соли. Кабинет у меня так хорошо изолирован от прочей квартиры, что ни плача детей, ни вообще возгласов не слышно: спать можно спокойно. Конка под боком. Если не побрезгаешь тем ничтожно малым, что я смогу предложить тебе,— премного одолжишь.
Вчера я послал тебе большое письмо, а на сегодня еще материала не накопилось. Поэтому excusez du peu {Здесь: извините, что так немного (фр.).}.
Относительно дядькиной медали только и можно развести руками и сказать: ‘Как это так Шестаков распорядился?’ А все же ему орден не иметь: это не то, что Ивану,— тот рано ли, поздно ли получит, и хоть за день до упразднения чинов и капитула, а все-таки наденет.
Пребывай в здравии и пиши как можно лучше, чтобы мне не хлопать за тебя глазами.

Твой А.Чехов.

Насчет ‘Солнца’ вы с Иваном, кажется, оба сели в лужу, и ваши денежки — тю-тю. Во-первых, собственно ‘Солнца’ не будет, а будет что-то в роде ‘Весны’ или чего-нибудь подобного.
Название будто бы запретило Гл. упр. по дел. печати. Подписки почти нет. Начали, как водится, с No 1000, и вы — сороковые, значит: тут не очень пообедаешь. Выйдет в свет неизвестно когда. Дадите, пожалуйста, потом почитать.
Сродникам поклоны.

-101-

Антон

31 января 1887, Москва

Гусев!
Деньги получены, но не сполна: многое ты ужулил. Напрасно ты получил в ‘Новом времени’: потрачу, а в конце февраля нечего будет кушать.
‘Радуга’ погибла. С нею погиб и твой гонорар и комиссионерский доход нашего адвоката.
На ‘Солнце’ не подписывайся, ибо оно никуда не годится. Я читал, что издательница сбежала, а редакторы остались без гроша. Наверное, ты не подписался, ибо в последние 2—3 дня только и разговора было в газетах, что про закат ‘Солнца’. Из оставленных тобою 3-х рублей один принадлежит положительному с характером (т.е. Ивану), а остальные два андай моему крестнику или купи себе на них цилиндр.
Про кн. Урусова я не читал, но мне доподлинно известно (из ‘Петербургских ведомостей’), что редактор ‘Русского богатства’ Оболенский выпустил брошюру под заглавием: ‘Чехов и Короленко’ (перепечаток с его статьи, бывшей в XII книге ‘Русского богатства’). Если попадется на глаза сия брошюра, то пришли, если не попадется, то не нужно…
Крылова, про которого ты раньше писал, я не знаю. Не знаю также, чего хотят от меня Суворин и К0. Я пишу мало, гораздо меньше, чем остальные беллетристы. Разница только в том, что я пишу чаще, а прочие толще.
Не Маслова распекал генерал, а другого военного сотрудника, которого зовут Николаем Карловичем.
Опиши мне свои занятия. Бываешь ли у Суворина на воскресных вечерах?
Узнай: прилично ли мне читать публично в пользу Литературного фонда, который собирается выписать меня в Питер для участия в литературном вечере? Узнай обиняком, подходцем, не называя имен. Именно узнай, на каком счету эти вечера и не считается ли участие в них моветонством?
Отчего Маслов не пишет? Это очень талантливый парень. Прочти его военные рассказы, и он вырастет в твоих глазах на 5 аршин. Насчет ‘Будильника’ узнаю. А за сим кланяюсь и пребываю

А.Чехов.

-102-

Антон

Начало февраля 1887, Москва

Шантажист!
Посылаю тебе счет и деньги.
Счет
Дворянину Александру Чехову.
Взято от Вас:
Фальшивый купон — 2 р. 50 к.
От голубей — 10 р.
Итого 12 р. 50
Следует с Вас:
От голубей 10 р. 60
Взято Вами 60 к.
Итого остается Вами дополучить 1 р. 30 к.
За тобой 10 к. Надеюсь, что твоя подлая натура, склонная к скоктанию {Скоктание (церк.-слав.) — раздражение, щекотка.} и грабежу, 10 к. мне возвратить, хотя бы ради Мишиного честного слова.
Не будь подлецом и возврати! Будь добр! Ведь на 10 коп. для перепела на 28 дней корму купить можно. Не дай ему помереть далеко от родной земли! Заплати, сволач!
Фамилии не подписываю, боясь подделки подписи.

-103-

Александр

2 февраля 1887, Петербург

Сейчас я узнал от сотоварища по сотрудничеству, что имею честь с сегодняшнего дня состоять братом вновь избранного члена литературного фонда. Так как мне доподлинно не удалось узнать: кто Вас, Милостивый Государь, представлял к баллотировке, а равно — за какие литературные заслуги Вы избраны (о чем, вероятно, получите официальное извещение фонда), я покорнейше прошу Вас впредь не считать меня своим родственником. Спешу сообщить Вам, что в кружке литераторов избрание Ваше встречено рукоплесканиями, но это не ослабляет значения Ваших интриг. В фонде и публике принято и установилось обычаем, что новый член что-либо читает, это не прибавляет и не убавляет его мнимо литературных заслуг и на формуляре не отражается. Судьи — члены и иногда пристрастная публика, готовая рукоплескать, забывая истинных талантов. Примите и проч.

Гусев.

P.S. ‘Минута’ желает просить Вас написать статью о лучшем добывании керосина. Примите участие.
Его высокоблагородию Медицинскому члену Литературного Фонда Антону Павловичу Чехову, Кудринская Садовая, д.Корнеева.

-104-

Антон

3 или 4 февраля 1887, Москва

Почтенный друг!
Так как ты рантье и принадлежишь к ничего не делающей петербургской золотой молодежи, то и нахожу полезным дать тебе занятие. Видишь ли: мне нужно 20 (двадцать) экземпляров сочинений Пушкина издания Суворина. В Москве достать никак нельзя: все моментально распродается.
Если ты можешь оказать протекцию и купить мне у своего благодетеля и отца (которого ты должен уважать, как меня) означенные экземпляры не позже понедельника будущей недели и выслать их мне с кондуктором курьерского (при письме), то моментально уведомь: я вышлю тебе деньги. Похлопочи, ибо Пушкин нужен до зареза.
Ты не старший брат, а мерзавец: отчего ты не остановил своих младших братьев от такого позорного шага, как подписка на ‘Солнце’? Да сожжет тебя это солнце своими лучами!
Николая не вижу.
Ты ведешь с ним переписку. Напиши ему, пожалуйста, чтоб он прислал или принес мне мои новые черные штаны.
Все здравствуют и кланяются. Мать жаждет узнать, говорит ли твой Кокоша.
Я кланяюсь всем и остаюсь твой талантливый Брат

А.Чехов.

‘Дневник гимназиста’ мне очень понравился. Избегай только таких фамилий, как Николенко… К чему тебе знакомые и им созвучные имена?

-105-

Александр

5 февраля 1887, Петербург

Елезар Кириллыч.
Вспомни старую хлеб-соль, которую я ел у тебя, и не будь неблагодарной скотиной: возьми из ‘Будильника’ мой гонорар и выкупи очки, заложенные на Бронной, если только они еще не проданы. За машину же, как давно уже проданную, дополучи из ссудной кассы остаток. Сей остаток соедини с остатком гонорара и, если получится не менее 5 руб., то отдай оный портному Глебову, коего вызови открытым письмом (Палашевский пер., Глебову). Пусть он удивляется не только моему супружескому вкусу, но и моему поползновению платить долги. Если же потребной суммы не наберется, то остаток храни у себя до пополнения, но на всякий случай сделай духовное завещание, чтобы твои наследники не воспользовались моим капиталом и ты мог чистым предстать в случае смерти пред Судию живых и мертвых.
Мне пока очень везет. Федоров садится в тюрьму, а меня сажают на его место. Буду ли я годен — не знаю, слегка потрухиваю. Маслов очень любезно предложил мне свой том: ‘Военные на войне’. Читаю, но в восторг не прихожу. Окажи мне милость и, по возможности скорее, ответь на следующие вопросы (непременно категорически):
1) Писать ли мне в ‘Будильник’ ‘Вести из Питера’, образчик коих я послал неделю тому назад и о коих просил тебя узнать? Просил ответить самое редакцию, но у них, вероятно, марки дороги очень. Неделя уже приходит к концу, пора посылать новый транспорт, а даром не хочется в свою очередь тратить марку.
2) Существует Николай на свете или нет? Я извел много бумаги ему на письма, но ответа не удостоился. Напиши мне о нем хоть кратко, но сильно.
3) И только. С Гиляем вышла в ‘Новом времени’ история. Расчитали его по 7 коп. вместо обещанных 10 и умалили его финансовые надежды на целые 10 руб. в посыле. Я поднял вопрос, и Коломнин, который заведует гонораром, немедленно распорядился уплатить по гривеннику, но заметил, что Суворин ему ничего об этом не говорил. Кстати он, т.е. Коломнин, опасается, что в будущих статьях строки, хоть и будут оплачиваться 10-ю к., но требования редакции могут возрасти и браковка участится. Но это — дело будущего и трудолюбия Гиляя.
Мы все живы и здоровы. За 20 дней сожгли дров на семь с полтиною, так что я буквально ‘прогораю’. Происходит это от разных причин, но главнее всего от разумного применения экономии. Тебя что-то не видно в печати. Не нашел ли ты себе более выгодное местечко где-нибудь на церковной паперти? Пробел, однако, заметен: те, кто укорял тебя в многописании, теперь сетует на редкость твоих статей. Вот что значит, Антоша, идти вразрез с требованиями публики! Мои подвиги на федоровском месте начнутся через неделю с момента его заточения. Боюсь, как бы я не превратился в Бандаковский Вавилон, до небес вознесшийся и потом до ада низвергшийся. Слишком много чести для первого и недавнего знакомства. Гонорар, конечно, ‘особливо’, ‘кроме’. С разными географическими обществами за последнее время я заработал в неделю около 25 р. и жалования за это же время 15 р. = 40 р. Из них отчисляется 5 р. на расходы по поездкам, за хранение платья и проч., а прочие невидимо превращаются в пар и улетучиваются. Жалованье, впрочем, я присчитал: оно попадет в мои руки только 1-го марта, но и оно тоже улетучится. Я просто ломаю голову: немец при таких крезовских богатствах непременно скопил бы, а я еще [не] научился. Досадно-с. Обиднее всего то, что я жизнь веду трезвую: нельзя утешить себя хоть тем, что пропил. Нет ли у вас в медицине рецепта для сбережения аржанов {Аржаны — от argent (фр.) — деньги.}? Напиши: я тебе за консультацию вышлю 3 р.
Еще один вопрос: кто-то из детородящих, видя твоего крестника на улице, посоветовал давать ему рыбий жир. Что вы на сие скажете? Он тощ, бел и ноги вервием.
Получил ты извещение об избрании тебя членом Литературного фонда? Я тебя своевременно поздравил открытым письмом. Родителям и сродникам поклоны обычные. Работаю я теперь часов до 8 в сутки, и собственно полезной работы (т.е. исключая передвижения) приходится часов по 6. На ‘Осколки’ смотрю как на вещь второстепенную, а Лейкин становится положительно непереварим, особенно уже тем, что после моего вступления в ‘Новое время’ изменился и стал сладок до приторности, чуя, что я ускользаю. Я долго думал, что это мне только кажется, но третьего дня я почти убедился. Мне стало так гадко, что я ушел, отказавшись от завтрака, чем его обидел. Позволяю себе думать, что возбуждаемое им во мне чувство — не ‘пленной мысли раздраженье’, хотя могу и ошибаться. Этого лыка в строку не ставь. У Билибина был на 5 минут в прошлое воскресенье. Ведем разговоры умные втроем с его супругою. Калужское ‘сближение’ далеко впереди. Билибина и Лейкина связывают только ‘Осколки’. Отрешись они хоть на минуту от журнала — один непременно был бы повешен другим или, по крайней мере, укушен.
Больше, кажется, не напишу тебе ничего ни умного, ни нового, а поэтому поцелуй себя в пятку и помни, что я тебе — не родственник.

Твой А.Чехов.

Позднейшее приложение без премии. Только что получил твое письмо. Если я рантье, то ты — сукин сын, а насчет экземпляров Пушкина успокойся: до выхода 2-го издания даже сам таганрогский градоначальник получить не может. В один день раскуплено все. Я, сотрудник, подписался заранее и оказался тоже не удовлетворенным: печаталось 15 000, а я 15 243-й — я получил шиш. Поэтому до марта умолкни и кондукторов перевозкой не беспокой, а если тебе нужно будет еще, то поспеши заказами, ибо подписка перешла уже за 10 тысяч, а печатается только 15 т. Насчет ‘Солнца’ я не виноват: поручили — я сделал, а там требуй с кого угодно, а если не угодил, то не навязывай благородному человеку глупых поручений.
Насчет моей переписки с Николаем я уже имел честь упоминать в предыдущих страницах. Что же касается взятых им у тебя черных штанов, то я это принимаю за намек на Иванов сюртук. Будь уверен, что я не останусь неблагодарен, но такие намеки делать неудобно, потому что у меня есть дети. Сообщи матери, что мой Колька упорно, кроме ‘папа’ и ‘мама’, ничего не глаголет: да удовлетворится ее бабушечье любопытство. Если же штаны были новые, то сообщи, сколько они стоют, может быть, жид дал бы за них дороже, чем Николай. Вчера я беседовал с Миклухой Маклаем, молчал, но уже самым молчанием обнаружил полное незнание географии. Выпутался только тем из неловкого положения, что объявил себя рецензентом, которым позволяется ничего не знать. Кутается Миклуха так, что можно ожидать шуб даже на его благодатном берегу на Новой Гвинее. Одет прилично и сырого мяса не ест, а говорит с кафедры, как скелет, надуваемый в зад мехами. О себе думает, как об авторитете. Заявил (в заседании Географического общества), что здоровье его требует небольшого перемещения, а именно: из Питера в Австралию (о чем я и заявил в ‘Новом времени’), в Сидней. Попросился было и я с ним в компанионы, но он не захотел, говорит, что у меня есть папаша и мамаша, которым кушать нада. О детях по благородству чувств не упоминал, потому что они — незаконные.
Ergo. До марта Пушкина но будет.
Твой еще раз (но не родственник)

А.Чехов.

Того же числа и года.
Перешли, пожалуйста, письмо тетке Ф.Я. Не знаю ее точного адреса.

-106-

Александр

6 февраля 1887, Петербург

Имею честь покорнейше просить типографию Академии наук, если она найдет возможным, сообщить мне, где я могу приобрести… Далее все писанное относится к тебе, так как пишу на нечаянно затраченном бесполезно бланке. Издание Пушкина, по сведениям, только что полученным из конторы, выйдет в конце февраля в количестве 30 000 экз. Половина его будет послана в Москву, где и можешь приобрести его. Вследствие некоторых обстоятельств, о которых сообщу в закрытом письме, подписка более не принимается вообще, а наипаче от лиц, близко стоящих к редакции. Посему до перемены воззрений и обстоятельств тщись блюсти желаемое в Москве. О дне выпуска издания сообщу своевременно и заблаговременно. Вообще я пекусь о тебе. Осколочные дамы тебе кланяются и убеждены, что думаешь о них ежеминутно.

Гусев.

-107-

Антон

19 или 20 февраля 1887, Москва

Голова садовая!
‘Будильник’ отвечал тебе в почтовом ящике, а мне сказал, что петербургский фельетон желателен, но в более бойкой и живой форме. Так как у тебя таланта нет, то едва ли ты удовлетворишь вкусам такого литературного человека, как Левинский.
Насчет Пушкина я написал самому Суворину. Я, Саша, генералов не боюсь. Для тебя Суворин — Иван Егорч, а для меня, для знаменитого писателя и сотрудника, он — эксплуататор, или, выражаясь языком гавриловского Александра Николаича, плантатор! Едва ли Суворин найдет удобным отказать мне хотя бы даже из принципа, что протекция — зло. Я послал ему подписной лист из клиник, от ординаторов, которым решительно некогда ждать и толкаться в магазине.
A propos: студенчество и публика страшно возмущены и негодуют. Общественное мнение оскорблено и убийством Надсона, и кражей из издания Литературного фонда, и другими злодеяниями Суворина. Галдят всюду и возводят на Суворина небылицы. Говорят, например, что он сделал донос на одного издателя, который якобы выпустил Пушкина за 2 дня до срока. Меня чуть ли не обливают презрением за сотрудничество в ‘Новом времени’. Но никто так не шипит, как фармачевты, цветные еврейчики и прочая шволочь.
С другой же стороны, я слышал, что многие из интеллигентов собираются послать Суворину благодарственный адрес за его издательскую деятельность…
Отчего ты не опишешь своей работы? Чем ты занимаешься вечерами в редакции?
Билибин начинает исписываться. Его скучно читать, особливо в ‘Петербургской газете’. Не хочет понять человек, что игриво и легко можно писать не только о барышнях, блинах и фортепьянах, но даже о словах и нуждах… Не понимает, что оригинальность автора сидит не только в стиле, но и в способе мышления, в убеждениях и проч., во всем том именно, в чем он шаблонен, как баба.
Не будь штанами и кланяйся всем своим.
Мною послан рассказ в ‘Новое время’.
Прощай. Сегодня я болен.

Твой А.Чехов.

-108-

Александр

21 февраля 1887, Петербург

Г.Гусев по получении Вашего уважаемого письма просил меня передать Вам его извинение за неаккуратность в ответах на Вашу корреспонденцию. Вам небезызвестно, что г.Гусев служит в газете. От часу дня и до пяти он переводит иностранные газеты, помогает составлять номер, прочитывает письма корреспондентов и планирует хронику. В пять он едет домой обедать и, поев наскоро, выходит в семь часов из дому, чтобы не опоздать на заседания разных обществ, отчеты о которых поручены ему. Из заседаний он идет снова в редакцию (делая иногда десятиверстные концы), пишет отчет и до трех часов ночи корректирует, исправляет, сортирует и сглаживает нумер. В четыре часа ночи, а иногда и позже, он возвращается домой, ужинает и ложится спать. Просыпается он около 12 часов дня для того, чтобы начать тот же цикл. Он надеется, что Вы примете во внимание его физическое и моральное утомление и извините за неаккуратные ответы на Ваши уважаемые письма. Он получает жалованья 60 р. и построчную плату за отчеты, дающую тоже средним числом около 50—60 р. с + или —. Примите во внимание, что у него семья и испысывающийся брат литератор.

С почтением, Фр. Фохт.

-109-

Антон

22 или 23 февраля 1887, Москва

Недоуменный ум!
Сейчас я имел неосторожность прочитать два твоих открытых письма. Своею безграмотностью, бессодержательностью и отвратительным слогом они испортили мне то светлое настроение, какое я испытывал сегодня, прочитав свой рассказ ‘Верочка’.
60 + 60 р.— жалованье маленькое. Скажи Суворину, чтобы он прибавил. Если не прибавить, то поклонись ему в ноги и скажи, что у тебя незаконные дети.
Ты планируешь хронику, сортируешь и чистишь номер… Пусть так, но не касайся своими грязными пальцами моих произведений. Помни свое ничтожество и не забывай, что ты отставная таможня. Твое дело брать взятки, а не соваться в храм славы. Впрочем, я тебя прощаю.
Сообщи: на какой адрес удобнее писать? В Кавалергардскую или в редакцию?
Николай уже три дня живет у меня. Уверяет, что разошелся со своим бергамотом, и корчит из себя влюбленного в Наденьку. Ежеминутно толкует о женитьбе и собирается к Малышеву. Как это ни пусто, но перемена в нем заметна громадная. Рисует он превосходно, пьет сравнительно немного и о Шостаковском не говорит.
В ‘Будильнике’ буду завтра.
Отчего в субботу не было курепинского фельетона? Что сей сон значить?
Хоть ты и говоришь, что я исписался, но я все-таки завтра посылаю субботник. Субботник очень ‘вумный’! В нем много не ума, а ‘вума’. Я писал Суворину насчет Пушкина. Послал ему письмо ко мне клинических врачей. Ответа до сих пор не получил. Подозреваю твои интриги.
Мишка открыл в себе еще один талант: превосходно рисует на фарфоре. Я покупаю тарелки и краски, он рисует, Бодри выжигает. Получается очень красивая посудная мебель.
Сашичка, иде ты бул?
Отчего ты не работаешь в ‘Осколках’? Неужели ты уже так зазнался и возмечтал о себе, что даже и деньги тебе не нужны? Гандон ты этакий!
Липскеров присужден к 6-тимесячному аресту. К кому теперь Мишка будет ходить за долгом?
Сидит ли Федоров? Пиши и пиши…
‘Военные на войне’ Маслова — очень недурная вещь. Видал ли хоть раз Незлобина-Жителя? Видаешь ли Атаву? Пиши мне обо всем, потому что мне нужно знать все. Слушайся Лейкина.

С почтением за Гуго-Ворлих, Иоганн Гофф.

-110-

Александр

28 февраля 1887, Петербург

Литературный V-1
Отвечаю по пунктам:
Письмо твое на Кавалергардскую получил и вообще по этому адресу получаю исправно, не отвечал же тебе по двум причинами: 1o не имел досуга (письмовного, покойного, когда не вежливость соблюдаешь, а мыслями делишься) и 2o собирался по наклонности к номадству {От ‘номады’ — кочующие племена.} побывать у тебя дня на три, но это не удалось, как по финансовым, так и по служебным соображениям: нужен в редакции.
Насчет увеличения оклада Суворину в ноги кланяться не стану. Нужно сперва утвердиться, стать необходимым, а потом уже и мечтать о прибавке. Таких гусей, как я,— бездна, и все они с охотою пойдут на мое место даже за меньшие деньги. Под меня и без того подкалываются конкуренты. А так как у меня незаконные дети и доказанная на деле уживчивость на коронной службе, то я и забочусь о том, чтобы получше укрепиться на этом новом месте, которое как раз по мне. Прибавку даст время и мое трудолюбие. Если же ты чувствуешь, что твой талант иссякает, то переезжай ко мне: буду кормить, на то я — старший брат.
Жителя-Незлобина я не знаю, он в редакции не бывает. Атаву видаю всякий раз накануне выхода его фельетона. Курепина на той неделе отложили за недостатком места и благодаря трижды переменявшейся планировке номера. Тебя же на его место посадили (‘Верочка’) не по достоинствам, а по подошедшему количеству строк. Гиляровского хотели было поместить, но его ‘Оторванный от почвы’ в наборе проиграл сравнительно с впечатлением в рукописи. Его отложили до безрыбья. Поэтому, если он хочет заработать к Пасхе, то пусть пишет новый.
Федорова еще не посадили, поэтому я еще только состою в помощниках и ношу кличку ‘будущего заместителя’. С часу на час ждем, что его посадят, поэтому и меня в Москву не пустили.
Суворин сказал мне, что на твое письмо отвечать тебе не будет. ‘Нету у меня Пушкина, чего ж я ему отвечать стану?’ Вот его подлинные слова. Впрочем, в No от 28 февраля найдешь утешительное для себя объявление на этот счет.
По вопросам, кажется, ответил все. Теперь о себе.
Я жив, но не здоров. Болит левая половина груди: покалывает, нудит, мешает ходить и вообще производит какую-то беспричинную тоску. Это уже около трех недель. При наружном давлении боли нет, значит — по ту сторону ребер. Слегка облегчается, если держать руку точно на перевязи. Кашля нет. От табаку хуже. Не пью, т.е. абсолютно в рот не беру больше месяца, да и перед этим, после выезда из Москвы пил очень умеренно. Стало быть, если это и от пития, то от давнишнего. К врачам не прибегал. Сон и аппетит хороши. Пульс правилен и издыхать еще не хочется. Если твои слабые мозги осмыслят мой morbus {Болезнь (лат.).}, то дай совет.
Скажи ты Михаиле, чтобы он адресов не украшал ненужными ‘градоначальствами’. Его письмо мне принесли распечатанным и конверт отобрали, а для какой цели — не знаю. Потом скажи ему, что он — плохой ходатай по делам и не умеет делать постановку вопросов. Я Христом Богом прошу выкупить очки, пока они еще не проданы, а он на бланке следователя спрашивает, разрешаю ли я вступать в торги? Как видишь — очень догадливо. Это вроде того, как отец по приезде из Таганрога в Москву писал матери. Она жалуется, что есть нечего и что она ризы заложила, а он пишет в ответ: ‘Неужели ты так нуждаешься, что ризы заложила?’ Пусть его юридическое многоумие сообразит, что если даже на выкуп очков потребуется 5 руб., то это будет к моей пользе, ибо я заплатил 10, да и глаза по ним ‘скучают’. Видно, беда, коли живописец по фарфору берется за адвокатуру. Насчет очков тоже, пожалуйста, уведомь.
Готовься к приступу: у осколочных дам мамаша в таком близком ко гробу положении, что доктора отказались ездить даже за деньгами и прописывать лекарства. Теперь они хотят писать тебе слезное прошение, чтобы ты помог и воздвиг. Ты давал ‘доверия с калиеброматом’, а теперь должен выдумать что-нибудь воскрешающее, иначе и тебя причислят к лику шарлатанов, отказывающихся лечить.
Лейкину я не пишу не потому, что зазнался, а потому, что либо вечно устал, либо времени нет. Если когда-нибудь приедешь ко мне, то сам увидишь.
Помнишь Катранова, моего сослуживца по таможне? Я от него получил раздирательное письмо. Он в Одессе, служит секретарем военно-окружного суда. Он описывает, как он на эшафоте читал приговор преступнику, которого при нем же вздернули, и он по обязанности должен был дождаться конца казни… Брр… Не желал бы я быть хоть на секунду в его шкуре… Хорошая тема.
Поклоны, конечно, всем обычные. Спасибо за вести о Николае.
Не вздумаешь ли как-нибудь приехать с Иваном? Дуй на Пасху! Премного обяжешь. Федорова посадят на три месяца, стало быть, мне и думать нечего раньше этого времени повидать тебя. Дети здоровы.
Утром пойду в ‘Петербургскую газету’ и постараюсь переслать вексель в тот же день. Твою ‘Верочку’ очень хвалят, хоть ты и дурак. Пиши на Кавалергардскую.
Не забудь черкнуть своих советов насчет грудей. Ноет, подлая. Встретился с женой Игрека на лекции Вейнберга о Викторе Гюго. Я понял и вынес очень мало, но она поняла все. Вот что значит — ученье — свет…

Твой А.Чехов.

-111-

Антон

19 марта 1887, Москва

Ничтожество!
Прежде всего, ты штаны за то, что не пишешь ничего о здравии твоих домочадцев, это здравие составляет злобу дня для обоих этажей корнеевского дома.
Вчера я послал Суворину материал для будущей книги. Так как 31-го я еду, то книгой придется заняться тебе, без твоего вмешательства не оберешься опечаток и недоразумений всяческих. Будь хозяйским оком! Посылаю при сем циркулярик, коим будешь соображаться. За таковой твой труд я позволю тебе на визитных карточках именоваться ‘братом знаменитого писателя’. Блюди, чтоб не было опечаток, чтоб рассказы печатались в порядке, обозначенном в циркулярике, чтоб в случае недостачи материала ты моментально давал знать мне, а в случае моего отсутствия — Мишке, который будет высылать недостающее, и т.д. Вообще делай все, что найдешь целесообразным и безвредным для моего кармана и славы.
За сим еще просьба. Пришли мне письмо к Троицкому или Вальронду, желательно, чтобы это письмо не ставило меня в фамильярное положение по отношению к адресату, ты пиши не обо мне, а о деле.
В-третьих, после 1-го обязательно пиши мне письма 2 раза в неделю. Без писем я издохну в степи. Адрес: Таганрог, дом М.Е.Чехова. Дядьке мой адрес будет известен. Пожалуйста, пиши! Марки в мой счет.
За сим прощевайте. Поклон всем. Николке жму руку.

А.Чехов.

Далее следует циркуляр.
Величина книги, шрифт и прочее — такие же, как ‘Необыкновенные рассказы’ Поэ.
Название книги — ‘Мои рассказы’ или просто ‘Рассказы’,— как захочет Алексей Сергеевич.
Книга посвящается Дмитрию Васильевичу Григоровичу.
Рассказы помещаются в таком порядке: 1) ‘Мечты’. 2) ‘Пустой случай’. 3) ‘Недоброе дело’. 4) ‘Дома’. 5) ‘Ведьма’. 6) ‘Верочка’. 7) ‘В суде’. 8) ‘Беспокойный гость’. 9) ‘Панихида’. 10) ‘На пути’. 11) ‘Несчастье’. 12) ‘Событие’. 13) ‘Агафья’. 14) ‘Враги’. 15) ‘Кошмар’. 16) ‘Святою ночью’.
Если окажется, что материала я прислал больше, чем нужно, то можно выбросить ‘Событие’, ‘В суде’ и в крайнем случае ‘Пустой случай’.
На обложке книги объявление:
‘Того же автора …’Пестрые рассказы’, большой том убористой печати, 375 страниц. Цена 2 руб. Выписывающие из редакции ‘Осколков’ (Петербург) за пересылку не платят’.

-112-

Антон

25 марта 1887, Москва

Г.Гусев!
Я послал Вам на днях письмо. Ответа нет, значит, письмо не получено Вами, иначе я не понимаю Вашей, милостивый государь, жестокости. Мать ужасно боится за здоровье гг.Гусевых, и долг порядочного чеаэка — успокоить ее. Жду и упрекаю в нерадении.

А.Чехонте.

-113-

Антон

27 марта 1887у Москва

Душа моя! Большого письма я не получил, как не получил твоей телеграммы, которую ты, как говорил, послал мне. Перед выездом из Москвы я буду писать тебе пространно, но теперь прошу, напиши мне длинно о здоровье Анны Ивановны, о судьбе посланного мною материала для книги, хватило ли этого материала и т.д. Напиши поскорее. При брюшном тифе бронхит с обильным выделением мокроты — обычное явление. От тифа поправиться нельзя в 1—2 месяца.

Твой А.Чехов.

-114-

Александр

29—30 марта 1887, ночь, Петербург

Тридцать три моментально!
Сейчас говорил с Сувориным. Книжица твоя печатается. Всю работу по ней возложили на меня, так что убавить и прибавить, вставить и выкинуть — зависит только от меня, а по сему все свои дальнейшие распоряжения адресуй прямо мне. Завтра я иду в типографию принимать бразды правления по печатанию твоего чада. Надеюсь, что при моем гениальном вмешательстве у тебя в венке славы прибавятся лишние лепестки. История с пропавшим письмом мне весьма не нравится. Его носила в ящик Танька и божится, что опустила. Что же касается до телеграммы, то у меня на крючке висит квитанция, если хочешь — пришлю для удостоверения.
Анна по-прежнему в больнице. Тиф, кажется, ослабевает, судя по приближению кривой температуры к нормальной, но кашель и мокрота усиливаются. Питают ее молоком, бульоном и моим портвейном, каковой уже стоит мне 6 р. Кроме того, больница деньги любить: сиделкам давай, сестрам давай (конфекты), фельдшера тоже берут и сторожа не отказываются. Выходит так, что возьмешь в конторе 10 руб. и идешь в больницу, возвращаешься уже только с 2 рублями. Жалование я уже забрал, построчную плату — тоже и почти все оставил в больнице. Штанов себе не купил. Со страхом жду Святой, ибо трем холуям в редакции надо дать на чай, дома прислуге на платья и дворникам, и прочая, и прочая, за квартиру платить тоже надо. Не знаю, как и извернусь. Придется, вероятно, взять вперед апрельское жалование. На строчки же расчитывать нечего, ибо на Страстной и на Пасху заседаний нет, и придется свистать в кулак. 1-го апреля в больнице месячная смена дежурств и сестер, и нянек, придется снова задаривать. Каждая ванна стоит полтинник, иначе будет сделано грубо и небрежно. Многое я рассказал тебе в пропавшем письме, а теперь повторять не хочется. Одним словом — буду помнить кузькину мать.
Дети здоровы. Колька скучает за матерью, ищет ее и скулит: ‘Мама’. Возил я его к ней — только расстроил и ее, и себя. На прислугу надеяться не могу и поэтому беспокоюсь, когда не бываю дома. Писать по состоянию духа не могу, да и не на чем, кстати. Танька сломала у стола ножку метлой, как она говорит. От этого, как ты можешь видеть, почерк приобрел благолепие. Нервы у меня паскудны и живот болит, хожу жидко и часто и под лжицей болит.
Был у меня на столе пожар: сгорели мои рукописи, брюшюры и буренинская книга. Потушили вовремя. Убыток литературный и потеря России еще в известность не приведены. Итак, друже, бери сапоги под мышку и поезжай себе спокойно на юг. О книжице позабочусь со всем тщанием и не только не пропущу слова, но даже своих несколько фраз вставлю и вообще все места, которые мне не нравятся, я переделаю по-своему и слог исправлю.
Не знаю, напишу ли я родителям поздравление: не до писем мне теперь, а особенно официальных. Вразуми, чтобы не обижались и верили, что от этого чувства не изменятся. Пасха будет для меня печальна. Анна и теперь плачет о том, что встретит праздник в больнице, а на самую Пасху еще хуже разбередит и себя, и меня. Я и так каждый день от часу до четырех провожу у ее постели и выхожу всякий раз с тяжелым чувством и мыкаюсь, как маятник, между нею и детьми.
Жду твоего большого письма. Вероятно, наши эти письма встретятся в Бологом. Жму руку. Гиляю передай, пожалуйста, в ответ на его письмо, что его рассказ отложен на после-пасху.

Твой А.Чехов.

P.S. Никак не соберусь написать обещанные письма Троицкому и Вальрондту.
Стадницкий тебе кланяется. Я ему еще не заплатил.

-115-

Антон

20 апреля 1887, по пути в Новочеркасск

Я жив и здрав. Сейчас еду (через час по столовой ложке) по Донецкой дороге. Отчего не пишешь? Пиши в Таганрог. Поклон твоим.

А.Чехов.

-116-

Александр

29 апреля 1887, Петербург

Кратчайший отчет: не мни, мня, мнимое, не три труп тряпкою. Анна — в больнице в 3-й палате, Аннушка — в той же больнице в 8-й палате (Tiphus abdom) {Прав.: Typhus abdominalis (лат.) — брюшной тиф.}, Колька в больнице Ольденбургского, к Антоше ежедневно ездит женщина-врач. На ногах только я и моя Танька. Чередуемся. Удивляюсь, отчего Суворин до сих пор не поблагодарил меня за ‘усердную работу’ отставкою. Если тебе для твоих рассказов понадобится идиот, то срисовывай его с меня. Суворин хочет предложить тебе постоянные пекунии {От pecunia (лат.) — деньги.}, не менее 200. Отпечатано 6 листов твоей книги. В наборе — другие 6. Всех будет около 19. Суворин заботится только о ходе типографских работ, и то косвенно, все остальное лежит на мне. Буде есть распоряжения — сделай, но помни, что я самый умный человек во всем свете. Подробностей не жди. Не до того. Приперло к стене и привинтило. Поклоны обычные.

Гусев.

-117-

Александр

2 мая 1887, Петербург

Filius redactoris ‘N.W.’ Studiosus, secundus natu, exiit ad patres sua voluntante, revolverans cordem. Plenissima perturbatio in redactione. Senex aegrotissimus est. Dolor communis. Alter ego — filius major, nescit quod facere. Liber tuus stat sine motio jam duo dies. Facta sunt 12 ottisk’orum listoworum. Cras scribero. Pecunia tua absunt, jam non multum scribis. Omnia data sunt parentibus. Miser sum. Femina mea jacet in domo misericordiae, liberi aegroti. Apud me vivit soror misericordiae, quae expectat meam beneficentiam. Servi mei servant sibi, sed non mihi. Complimentationes meae onculi et familiae ejus. Pecunia misero tibi de meis, si recipero. Expecta, et habe patientiam. Omnibus, cui licet,— gratulationes. Epistolam tuam recipi.
Agathopodus {Сын редактора ‘Нового Времени’, студент, второй по рождению, добровольно отправился к праотцам, проревольверив сердце. В редакции полнейшее смятение. Старик очень страдает. Печаль общая. Alter ego — старший сын не знает, что делать. Твоя книга стоит без движения уже два дня. Сделаны 12 листов оттисков. Завтра напишу. Твоих денег нет, мало еще пишешь. Все отдано родителям. Я несчастен. Жена моя лежит в больнице, дети больны. У меня живет сестра милосердия, которая ожидает от меня благодеяний. Слуги мои служат себе, а не мне. Мои приветы дяде и его семейству. Деньги пошлю тебе, если получу. Жди и имей терпение. Всем, кому следует,— поздравления. Твое письмо получил.
Агафопод.}.

-118-

Антон

17 мая 1887, Москва

Милейший Гусев!
Я вернулся. Мой адрес: Воскресенск, Моск. губ.
Большое письмо особо.
Постарайся, чтобы о моей книге печаталось по понедельникам на 1-й странице в отделе: ‘Следующие издания Суворина печатаются и проч.’
Не забудь: книга посвящается Григоровичу.
Пишу в вагоне.

Фуругельм.

Поклоны всем.

-119-

Антон

20 мая 1887, Бабкино

Саша-Таракаша!
Возвратившись вспять, считаю своим священным удовольствием поблагодарить тебя за то, что за все время моего скитания ты был добрым и великодушным хозяином моего покоя, т.е. хлопотал с моим гонораром. Принимай во внимание, что тебе, утонувшему в заботу и хлопоты с больными сочадами, было совсем не до чужого гонорара, я в твоей любезности вижу не одолжение, а подвиг, потому прошу считать меня своим должником, жаждущим расквитаться. 1000 раз спасибо.
Впрочем, далее. Твое письмо на латинском языке гениально. Я его спрятал и буду хранить до тех пор, пока разучусь понимать разумное и оригинальное, когда я показал его в Таганроге учителю латинского языка, то тот пришел в неописанный восторг от ‘духа’, каким пропитано это короткое, но замечательно талантливое письмо. В особенности хорошо ‘revolverans cordem’.
Теперь, извини, опять о гонораре. На Троицу понедельницкий No не выйдет, а потому пора посылать в ‘Петербургскую газету’ счет. Вот он:
No 120. ‘В лесу’ — 251 строка.
Далее следует понедельник 11 мая, т.е. No 127, которого у меня нет. Рассказ называется, кажется, ‘Следователь’. Истребуй его в конторе, сочти число строк и присовокупи к счету. Кстати же, вырежи его ножницами и вышли мне почтой, взяв марки из гонорара. Далее:
No 134. ‘Обыватели’ — 316 строк.
Итого, стало быть, в трех номерах около 900 строк на сумму около 100 р. Оные деньги получи и вышли мне по адресу: г. Воскресенск (Московск. губ.), г.Чехову.
При гонораре письмо — обязательно.
Сообщи о здоровье сочад. Николке твоему поклон.
Пиши о книге, о Суворине, о Неве, о прочем… О путешествии своем не пишу, ибо увидимся не позже июля.
Прощай и будь здоров. Погода плохая. Хандра и легкое нездоровье.

Твой А.Чехов.

Пишу субботник.
868
12
1736
868
104 р. 16

-120-

Александр

25 мая 1887, Петербург

Дорогой Алтон Палч.
С приездом! Как Вам ездилось? Как Вам юг показался? Сейчась получил твое письмо. Оно делает честь твоему благородному сердцу, но твоя благодарность за мои легкие услуги по твоим гонорарным делам чересчур уж велика и мне не по рылу. Можешь смело сбавить 7/9 и веровать, что я завселды к твоим услугам. Теперь к делу. Книга твоя идет вперед. Сегодня я сдал в печать 13-й лист. Был небольшой перерыв во время суворинских семейных бед, но теперь набирают аккуратно по листу ежедневно. Всех листов предполагается 19. Не дурно было бы тебе прибавить материальцу на 20-й для круглого счета. Если ты не прочь, я поместил бы твоего ‘Следователя’ — очень милая вещица. Теперь прошу тебя окрестить это новое детище приличным заглавием и посвящением Григоровичу. Тогда можно будет печатать и анонс. Ты проектировал назвать ‘Мои рассказы’ или просто ‘Рассказы’, быть может, теперь ты придумаешь что-нибудь другое, и вообще будет недурно, если ты пришлешь примерную формочку заглавного листа. В твою книжку никто не вмешивается, и твои надежды, что Суворин даст ей облик, не оправдались. Его уже давно нет в Питере, да удручен он револьверными делами. Его берегут, старательно хлопочут о его покое и даже умышленно не посылают ему в деревню иных номеров газеты, которые могут его чем-нибудь взволновать. Вероятно, дело кончится тем, что, когда твоя книжица будет готова, меня пригласят принять ее, а тебе пришлют счет. Может быть, я и ошибаюсь… Итак, пиши.
Новостей нет. Суворин в деревне с семьею. Лейкин у себя на даче и меня упорно не печатает, как ненадежного сотрудника и неблагодарного. Голике давно не видел. Осколочные дамы похоронили свою мамашу. Билибина не видать и не слыхать. Нева все в том же положении, и я ее вижу редко.
Анна моя теперь дома, но по-прежнему больна. У нее брюхо не в порядке, лихорадка и очень болят ноги, так что она с трудом передвигается по комнате, плачет и уверяет, что она к осени умрет. Дети, слава Богу, ничего. Гуляют. Заседания ученых обществ кончились и прекратились до зимы, и я поэтому лишился построчного заработка и не могу нанять дачу, которую обязательно надо дать Анне. Она же после болезни стала как ребенок, относится ко всему безучастно и в мои денежные дела не вмешивается. Вот тебе и все. Завтра, может быть, еще прибавлю пару слов, а теперь пойду спать, ибо из редакции пришел в 3 часа ночи, поустал и нездоровится. Поработал немножко по части репортерства в ‘Петербургской газете’, но там, кажется, дело не склеится: находят, что я дорог (5 коп.) и сух. Вообще до зимы придется поумерить аппетит. Вообще современным положением финансов похвалиться не могу. Ежедневно на молоко, мясо, вообще пищевые продукты надо давать 2.50 к. или 3 р. Анна все еще на больничных порциях, связанных тесно с куриным бульоном, а куры в Питере кусаются. Буде получишь сие писание без конца, то, значит, я не успел приписать и спешу не опоздать на почту, чтобы деньги выехали сегодня же. Получил от Николая письмо: он живет на даче в Перове. Здравствуй и не будь благомыслен. У нас еще ходят в шубах. Грозы почти ежедневны. Если будешь писать, черкни какой-нибудь рецепт для ног Анны: они покрыты беспричинными синяками, у пяток кровоподтеки, в суставах боль местная и тягучая от пятки до бедра. По голеням блуждают опухоли. Если выпишешь рецепт,— обяжешь. Больничный доктор сам болен воспалением в груди и обратиться за советом не к кому.

Твой А.Чехов.

P.S. А ты не хандри!
Счет
Omnia {Всего (лат.).} — 868 х 12 = 104 р. 16 к.
Высылаю 104 р.
Замошенничал 16 к.
Ит. 104 р. 16 к.

А.Ч.

P.S. На почте пришлось разменять 1 р. Сдачу вышлю марками.

-121-

Антон

Между 26 мая и 3 июня 1887, Бабкино

Лука Иваныч!
Деньги 103 р. я получил, но за то, что ты замошенничал 16 коп., ты будешь гореть в аду.
Ты просишь покорнейше позволения прибавить к книге еще 20-й лист, якобы для ровного счета. Усматриваю в сей просьбе злой умысел сделать мою книгу дороже, а потому не позволяю. Если не будет 20-го листа, то читатели не подохнуть.
Если, как ты пишешь, типография будет сдавать тебе книгу, то не принимай, ибо книга не моя, не твоя, не папашина, а суворинская. Суворин заварил кашу, пущай и расхлебываить.
Образчик заглавных листов посылаю.
Вели печатать по понедельникам анонс, что моя книга печатается. Не будь штанами.
8—10 июня я буду в С.-Петербурге. Если желаешь откланяться мне, то почисть сапоги, причешись и приходи на вокзал в день и час, о коих сообщу телеграммою. В случае, ежели пожелаешь, поедем на Валаам, а если не пожелаешь, то не нада.
Синяки, худоба и боль в суставах у Анны Ивановны свидетельствуют о малокровии, которое обычно после тифа. Молоко и молоко. Недурно также железо. T-rae ferri pomati {Тинктура железа (лат.).} на 15 коп., по 15 капель 3 раза в день, и горькие средства вроде Elix. viscerale, Hoffmani на 15 коп. {Гофманские капли (лат.).}, по 20 капель перед обедом и ужином. Для блезиру ноги можно растирать нашатырным спиртом в смеси с деревянным маслом. От малокровия могут отекать ноги. В случае отека лица и рук надо искать в моче белка. Хандра и апатия естественны.
Детей пори.
Пиши для ‘Будильника’.
Если можно, вышли мне заказною бандеролью 1—2 листа моей книги поглядеть. Пожалуйста.
Узнай — где теперь Григорович? Поклон Анне Ивановне и детищам. Сообщи адрес Николая и напиши ему, что я приглашаю его к себе на дачу.
Воскресенск, Московской губ.

Ваш А.Чехов.

Мой приезд в Питер возможен только в том случае, если перестанут болеть мои ноги. Вообще приезд не обязателен.
Мне кажется, что если книга уже печатается, то, по законам печати, нельзя изменить заглавие.
‘В сумерках’ — тут аллегория: жизнь — сумрак, и читатель, купивший книгу, должен читать ее в сумерках, отдыхая от дневных работ.
Цена книги 1 рубль.
Вышли мне моего ‘Следователя’.

-122-

Александр

5 июня 1881, Петербург

Злочестивый брат мой Агафанафанафааангел!
Склони свою гордую выю и со смирением приими благословение от старшего своего брата, сподобившегося побывать на Валааме и только что возвратившегося оттуда. Целуй благословляющую тя десницу, исполнися благодарения и брось всякую мысль ехать когда-либо на Валаам, иначе ты наберешься такого благочестия, что если прежде ты говорил страшное евангельское ‘ракб’, то после поездки станешь говорить: (ракб)2n-1х1000 in ifinit. Причиною этого — Ладожское озеро. Это такая проклятая толчея, такая бурная лоханка, что, едучи по ней, проклянешь родивших и создавших тя (что я уже и сделал: о сем родителей уведомь). Бурлит 13 месяцев в году и жалеет, что нет 14-го месяца. Дал бы Бог рога — забодало бы весь мир. Азовские и Черноморские бури сильны, но не так глупы. А здесь именно — глупы. Я попробую описать тебе вкратце свое водошествие, но прежде отвечу на твое письмо.
Обращик заглавного листа твоей паскудной книги получил и нахожу, что глупее названия ‘В сумерках’ придумать нельзя. Я его слегка изменил: в ‘Кровосмесительство на берегах Австралии у Калифорнских рудников’ и в таком виде отослал в типографию: публика скорее раскупит. Анонс печататься будет и, опять-таки повторяю, не моей и твоей ради воли, а по суворинскому календарю. Принимать твоей книги из типографии я и не думал, а только высказал болезненное предположение, что мне ее всучат. Ты меня, вероятно, плохо понял, или я плохо выразился. Теперь у нас — безначалие летнего сезона. Где теперь Григорович — не знаю и узнать не у кого, кроме адресного стола. Выслать же тебе 1—2 листа твоей книги невозможно по ‘Узаконениям по делам печати’: типография не имеет права выпустить. Что касается заглавия, то можешь изменить его 100 раз, потому что оно печатается последним и в цензуру поступит, когда книга будет уже совсем готова. Напрасно ты не позволяешь отпечатать 20-го листа. На цену книги это не повлияет, да и Суворин не такой homo, чтобы с тебя наживать барыши. Выгода в том, что с 20-м листом ты выпускаешь свою книгу без предварительной цензуры. Я только это и имел в виду. Меньше проволочки, и книга выйдет в свет скорее.
Сапоги чистить и чесаться по случаю твоего приезда я не намерен, ибо ехать тебе не советую. Если ты хочешь просто прогуляться, то — милости просим, если же по делу, то ничего не успеешь и ничего не сделаешь. Все разъехались. Суворин в Тульской губ., Худеков где-то у черта на куличках. Лейкин на Тосне, Билибин на даче в Озерках или Териоках. Если хочешь меня повидать, то — делать нечего: я привык уже к тому, чтобы кто-нибудь сидел у меня на шее. Назначать цену книге мы с тобою не вправе: это дело издательской фирмы, которая поискуснее нас. Вообще ехать не советую.
Адрес Николая: Московско-Рязанская ж. д., ст. Перово, дача Князевой, Конкубине, но не Беспаспортному (просит об этом). Он — жив. Собирается в Питер, но, конечно, приедет после 2-го пришествия.
Если у тебя действительно болят ноги, то помажь их регальным маслом и веруй в Пресвятую Богородицу. Анна благодарит тебя за поклон и за разъяснение вопроса, а дети — выражаясь языком сродников — протягивают к тебе ручонки, детски-искренно целуют тебя, хыкають и никак не могут дождаться того счастливого часа, когда они при своем свидании обнимут неоцененного дядю. В нас впал забор от сильного ветра, а у Людмилочки скорбит живот и левая пятка начиная от бедра. Одесский градоначальник Зеленой постригся в схиму, а иеросхимонаху Савве милосердный Господь Бог послал дочь от отца Ионафана.
Возвращаюсь к книге: твоя воля крестить свое детище каким угодно именем, но я попрошу, как публика, позволения сказать и свое мнение. Ты неудачно окрестил. Придумай что-нибудь другое. На ‘Сумерки’ налетит не очень много бабочек. Это мое, личное мнение, которым ты можешь и пренебречь. Придумай название ‘пожелезнодорожней’, вроде ‘Смерть палача на прахе Иуды’, или: ‘Часть от древа-осины, на нем же Иуда живот ко аду стопами направи’, или (это уже мое): ‘Современные странички’, ‘Очерки современной жизни’, но лучше: ‘Блестки’. Прошу прощения за посягательство в незваные кумовья, но думаю и даже знаю, что читатель бежит на заглавие или тенденциозное, или заманивающее, или же, чаще всего, на туманно-многообещающее. Сумеречная же меланхолия теперь не в моде. Покойный Андрюшка Дмитриев сел на бобах с своим ‘У камелька’.
‘Следователя’ твоего я тебе вышлю переписанным. Номера ‘Петербургской газеты’, где он напечатан, в редакции достать нельзя. Я уже тщился, но безуспешно. Проданы все. Выпадет свободное времячко — перепишу и пришлю. Паче сего — не требуй.
Нева на том же месте, и Питер тот же. Нового — ничего. Сабуров получил по шапке. Прожектов ‘в сферах’ никаких. Пресса бесцветна. Похвастать нечем. В Бабкине больше новостей, чем у нас в столице. Думаю, по крайней мере, что солитер у Тють еще не вышел и все еще составляет предмет ее страданий и вашей беседы.
Киселевым — поклон. Как-то на Невском встретил папашу Бегичева (кажется, писал): все так же юн, весел, незлопамятен, но походка — несколько задорнее.
Теперь к Валааму. Выехал я на пароходе Walamo. День был светлый, тихий. Неву проехали незаметно. Шлиссельбургскую крепость миновали, крестясь, и вступили в Ладожское озеро. Тут нашему пароходу пошли при тихой погоде навстречу такие волны, что чертям под силу. Для публики удобства не устроено: все на палубе, кто в сидячке, кто в лежачке, всех тошнит. Еле-еле добрались до Коневца, где и заночевали. Но всю ночь нас тошнило и рвало. В голове была качка. На утро поехали — и снова та же история. На Валаам приехали, моля Бога о скорейшей смерти. Дело было поздно вечером. Развели по номерам в гостиннице, утешили тем, что, и назад едучи, блевать будем, и едва мы успели сомкнуть глаза, раздался колокол вроде таганрогского, каким ‘Труба’ звонил из форточки, приглашающий к полунощнице. Через час-другой — к утрени. Потом — третий к шестопсалмию, далее: к ‘Хвалите’ и т.д. до самого утра. Почувствовали мы, что живот наш приближается ко аду. В кишках галлюцинация, в желудке тягостная пустота. Кажется, наполнил бы хоть тряпкою — было бы легче. Одно спасение — уснуть и успокоить расшатанные нервы… Один часок соснуть… Не тут-то было. Опять ужасный звон: ‘на Часы’, потом: ‘к ранней обедне’. При этом ни курить нельзя, ни кипятку достать, хоть лопни. Ранее положенного часа не ‘благословят’. Вышел хоть походить — подбежал послушник и с низким поклоном смирения объяснил, что отец игумен ‘благословил’ всем сидеть в кельях и до звона (в большой колокол) не выходить…
Описание это вызывает во мне неприятное чувство тошноты и морской болезни. Я приехал только сегодня часов 7 или 8 тому назад. Нервы еще не усмирились. В ближайшую минуту я напишу тебе подробнее, обстоятельнее и умнее. Может быть, встретишь и в печати. А теперь позволь закончить. Я тебе должен марками — сдачу от почтовых расходов — 40 коп., из них наклеиваю на конверт одну марку. Итого за мною — 33 к. Можешь считать меня мерзавцем.
Дети здоровы. Колька упорно не хочет говорить и кроме ‘папа’, ‘мама’ и ‘тя’ ничего не говорит. Твой крестник Антон перешеголял его и отчетливо произносит ‘куку-а ку’ — ку-куреку.
Итак, до более обстоятельного письма.

Твой А.Чехов.

P.S. Глупо ты делаешь, думая, что ты гений. Ты — ничтожество. Литературный фонд уже купил на Александро-Невском кладбище место для твоих останков, а Академия художеств задала задачу на премию на проект памятника тебе. Жаль только, что все разъехались на каникулы, а то бы ты мог смело умереть, прославленный публикой и не признанный и запечатленный печатью презрения от благочестивого брата, побывавшего на Валааме.

-123-

Александр

12 июня 1887, Петербург

Г.Автор.
Имею честь препроводить Вам оглавление и заглавие Вашей книжицы вместе с письмом метранпажа, на котором благоволите выставить резолюцию по его просьбе. Всех листов 18. Печатание обертки до получения от Вас ответа приостановлено на случай могущих последовать с Вашей стороны изменений и замечаний. Посему благоволите не замедлить возвращением прилагаемых листков и ответом. Надеюсь, что Вы не останетесь неблагодарным и вознаградите меня достойно за понесенные труды по распространению Вашей славы, так как у меня незаконные дети. Г.Буренин просили меня спросить у Вас следующее: они желали бы переделать Вашу статью ‘Клевета’ в комедию и просят у Вас на это позволения, буде Вы сами не займетесь этим. Ответа они ждут. В надежде самого скорейшего с Вашей стороны ответа имею честь пребыть.
Готовый к услугам

Гусев.

Чада здоровы, но Анна лежит пластом и слабеет с каждым днем.
P.S. Где прикажете поставить оглавление — впереди или сзади книги?

-124-

Александр

14 июня 1887, Петербург

Ну, друже, наделал ты шуму своим последним ‘степным’ субботником. Вещица — прелесть. О ней только и говорят. Похвалы — самые ожесточенные. Доктора возят больным истрепанный No как успокаивающее средство. Буренин вторую неделю сочиняет тебе панегирик и никак не может закончить. Находит все, что высказался недостаточно ясно. В ресторанах на Невском у Дононов и Дюссо, где газеты сменяются ежедневно, старый No с твоим рассказом треплется еще и до сих пор. Я его видел сегодня утром. Хвалят тебя за то, что в рассказе нет темы, а, тем не менее, он производит сильное впечатление. Солнечные лучи, которые у тебя скользят при восходе солнца по земле и по листьям травы, вызывают потоки восторгов, а спящие овцы нанесены на бумагу так чудодейственно-картинно и живо, что я уверен, что ты сам был бараном, когда испытывал и описывал все эти овечьи чувства. Поздравляю тебя с успехом. Еще одна такая вещица и ‘умри, Денис, лучше не напишешь’…

Твой А.Чехов.

P.S. К счастию, письмо еще не посылаю. Сейчас из редакции. Федоров отсидел свой срок заточения и вернулся. Ездил благодарить Грессера за льготы по заточению и громогласно повествует, что, по словам Грессера, твои произведения читаются Его Величеством и в некоторых местах подчеркиваются карандашиком как особенно хорошие и производящие впечатление.
В виду таких обстоятельств я позволяю себе почтительнейше просить тебе выключить меня из списка твоих родственников.
Бедняге Гиляю не везет. Второй рассказ возвращают.

А.Чехов.

Не задержи корректуру и высылай поскорее.

-125-

Антон

16 июня 1887, Бабкино

Дубина! Хам! Штаны! Ум недоуменный и гугнивый!
Если ты вставил шуточное ‘кавалеру русских и иностранных орденов’, то, стало быть, имеешь желание зарезать сразу два невинных существа: меня и Григоровича. Если эта вставка останется, то книга пущена в продажу не будет, ибо я еще жить хочу, да и Григоровича умерщвлять не желаю. О, как бы я желал, чтобы на том свете тебя антрацитом покормили! За что ты гонишь меня? И почему тебе так ненавистна слава моя? Сейчас же, курицын сын, иди в типографию и выкинь кавалера.
2) Оглавление можно и в начале, можно и в конце.
3) Умоляю, выкинь кавалера, иначе книга не пойдет. Если она уже напечатана с кавалером, то я прошу не выпускать книгу из склада. Негодяй!!! Умоляю.
4) Не посылай впредь заказных писем, ибо они задерживаются на почте.
5) Не переписывай ‘Следователя’! У меня он есть.
6) Я скоро не приеду в Питер.
7) Поздравляю с дебютом в ‘Новом времени’ Почему ты не взял какой-нибудь серьезный сюжет? Форма великолепна, но люди — деревяшки, сюжет же мелок. Для пятого классе мозно люцси… Ты хвати что-нибудь бытовое, обыденное, без фабулы и без конца.
8) Желание В.П.Буренина утилизировать мою ‘Клевету’ льстит мне. Передай ему сие купно с моим согласием.
9) Пиши мне. Я рад, читая твои письма, хотя ты и не гениален. Боже, как тяжело иметь братьев-посредственностей!
10) Прощай! Своим Кикишам и Кокошам передай мое благословение и скажи, что я в большом долгу у них за труды их родителя, понесенные на издание моей книги. Жертвую обоим по чугунной печке.
11) Серьезно, я у тебя в неоплатном долгу. Научи, как поквитаться?

Tuus А.Чехов.

Анна Ивановна! Стыдно хворать! Напишите собственноручно, что вы чувствуете? Кланяюсь.

А.Чехов.

Я в недоумении: почему ‘кавалера орденов’ ты принял всерьез, а ‘продается в рабство Ал. Чехов с сочадами’ — в шутку? Почему не наоборот?
NB. По выходе книги в свет попроси немедленно выслать мне 10 экземпляров.
Г-ну Александрову выдай книжицу с большим спасибо за труды.
Пиши немедленно!

-126-

Александр

19 июня 1887, Петербург

Алтоне.
Во избежание недоразумений: корректуру с ‘кавалером’ я послал тебе для шутки. ‘Кавалерство’ я не позволил бы и сам по себе, а если и вел о нем разговор, то просто по своей охоте к болтовне. Жалею, что взволновал тебя. Набегаешься за день — и рад свободной минутке перечеркнуться с тобою. Пишу всякую ерунду и с тобою в письмах не стесняюсь. Знай это и впредь. Верь, что твоя книжка — половина меня самого. У Анны температура по утрам не менее 36,9, а по вечерам около 40,1. Доктор, лечивший ее в больнице, болен плевритом, и потому я — как рак на мели. Это уже 10-й день. Пойми, что при службе, да еще ночной, погоне за хлебцем для анфанов и бреде жены в то время, когда тебе спать хочется — ничего в письме даже такому гению, как ты, не напишешь. Поэтому и прости, что я ввел тебя в заблуждение корректурой с орденами.

Твой А.Чехов.

Подробное письмо будет, но Улита едет — когда-то будет.
P.S. Реши вопрос, почему я ‘едет’ через <<Ъ' написал? Заметил это, только читая.
NB. Гораздо отраднее было бы думать, что вы, гг. доктора, ни черта не смыслите. Но ведь вы все — по меньшей мере — открыватели ‘Новой Земли’, или ‘Миклухо-Макландии’, а против Бога ничего поделать не можете. Лучше бы вам быть Вольтерами. Тот в парике против Deus’a писал, а без парика перед распятием на коленках по полу ездил. Так бы и вам поступать: прописать рецепт да и молиться о прощении скоктания, малакии, деторастления и… вашего разлада ума с термометром.

-127-

Антон

21 июня 1887, Бабкино

Ты просишь, чтобы я исключил бы тебя из числа родственников, охотно исполняю твою просьбу, тем более что твое родство всегда компрометировало меня в глазах общества. Отныне ты будешь называться не Чехов, а Иван Михайлович Шевырев.
Сейчас я узнал, что тебя читают шах персидский и хедив египетский, отмечая карандашом все, что им нравится.
Ну-с, температурная кривая прямой Анны Ивановны дает мне право заключить, что твоя половина все еще тянет на мотив брюшного тифа. Такова to у туберкулезных и брюшных тификов, у последних она бывает в период заживления кишечных язв… Cave {Остерегайся (лат.).}, как пороха, твердой пищи! Пусть Анна Ивановна ест жижицу, пока to не станет нормальной. Ты глуп и, конечно, не преминешь случая усомниться в моем медицинском гении. Ты спросишь: почему же тиф так долго тянется? Осел ты этакий, да ведь брюшной тиф редко обходится без рецидивов! Болван!
Я глохну, вероятно, вследствие катара евстахиевых труб, лень съездить в больницу продуть…
Ем, сплю и купаюсь, немцы подлецы.
К тебе поехал положительный человек.
Степной субботник мне самому симпатичен именно своею темою, которой вы, болваны, не находите. Продукт вдохновения. Quasi симфония.
В сущности белиберда. Нравится читателю в силу оптического обмана. Весь фокус в вставочных орнаментах вроде овец и в отделке отдельных строк. Можно писать о кофейной гуще и удивить читателя путем фокусов. Так-то, Саша. Скажи Буренину, что Москва деньги любить. Так нельзя. Надо понимать.
Твоих воробьев приветствую.
От соединения Осла и Ани
Произошли Николай и Антон Галани.
Будьте здоровы и приблизительны.

Ваш А.Чехов.

Это письмо можешь через 50 лет напечатать в ‘Русской старине’.

-128-

Антон

26 июня 1887, Бабкино

No 147 449 строк
— 154 299 (двести девяносто девять)
— 161 330
— 168 271
1349 строк
1349 х 12 = 161 р. 88 к.
Это счет, по которому ты имеешь получить у ‘Газеты’ гонорарий и, таким образом, оказать услугу гению. Деньги или высылай почтой, или же вручи Ивану, смотря по тому, кто раньше прибудет в Воскресенск, денежная почта (вторник и пятница) или же Иван. Далее.
У меня еще остался в будущем один июньский понедельник — 29 июня, который не мог войти в вышеописанный счет. Рассказ к 29 июня будет, а посему 30-го или 1-го июля сходи в редакцию, потребуй понедельницкий No, сочти число строк, возьми гонорар, вышли, и да благо ти будет. Таким образом, значит, я за июнь заработал в ‘Петербургской газете’ 200 р. А ты не заработал.
Извини, что заставляю тебя дважды возиться с июньским гонораром. Ничего не поделаешь: папаше и мамаше кушать нада, а время не терпить.
Поклон твоим и нововременцам. Какого это Готберга побила Волынская? Не того ли, что похож на Вишневецкого? Очень симпатичная история — <...> Куда мы идем?!
Пиши.

Tuus А.Чехов.

Если будешь вблизи адресного стола, то узнай адрес Григоровича. А то еще лучше: узнай адрес у Буренина или же попроси осколочную Анну Ивановну послать Павла в адресный стол. Кстати: можешь, в случае надобности, пользоваться услугами Павла, ибо ему от меня бывает велия мзда.

-129-

Александр

30 июня 1887, Петербург

Гений.
Адрес Буренина: Suisse. Lucerne, post restante. Григоровича: Красное село. Дача X, No У и сам он Z.
Поздравляю с именинником.
На тебя свалилось три несчастия: 1) В воскресенье 28-го июня контора ‘Петербургской газеты’ по случаю праздника закрылась в 12 час, и я опоздал получить, 2) В понедельник 29-го кассир запил у кого-то на именинах, унес с собой ключи. Худеков и Монтеверде оба были на дачах и не с кого было получить и 3) Я, твой не родственник, взял у тебя ‘без парася’ 15 руб. на свои нужды. Коломнина нет (уехал) {Спасать Суворина от суда.— Прим. Ал.Чехова.}, и без него денег не получишь. Нужда крайняя. Как только он возвратится и я получу жалование,— сейчас же вышлю. Заем делаю только на несколько дней. Кляни! Но я предпочитаю лучше на неделю сроком обокрасть тебя, нежели кого другого. Анне хуже.

Твой А.Чехов.

Осколочные дамы налицо, но Павел давно уже изгнан вместе со всеми твоими милостями.
Я Андам! Ий богу андам!
Дети здоровы.
P.S. Волынская побила того самого Готтеберга, которого ты видел = Вишневецкого.
No 147 — 449
154 — 299
161 — 330
168 — 271
175 — 338
1687 х 12 202 р. 44
— 15
187 р. 44 к. (ох! кляни) {Но не очень, ибо у меня незаконные дети и прямая Анна Ивановна с кривой температурой. А я один… андам…— Прим. Ал.Чехова.}
Недостающее потрачено на пересылку.

-130-

Антон

Между 8 и 12 июля 1887, Москва

Сын персти! Что же книга? Напиши о ней хотя одно слово.
Сегодня я послал в ‘Новое время’ рассказ. Когда он будет напечатан, побывай в конторе и узнай о состоянии моих счетов. Если сверх долга останется хотя копейка, то поспешишь выслать мне, ибо я сугубо безденежен.
Сейчас сижу в Москве. Душно. Надо спать, а посему прощай и будь здоров со чадами.
Получил ли посылку?

Твой А.Чехов.

Пиши подробное.

-131-

Александр

14 июля 1887, Петербург

Конкурсное управление по делам несостоятельного должника Агафопода Единицина честь имеет уведомить г.гения, что книга совсем готова и послана к Суворину на дачу для определения цены. Две недели нет ответа. По получении такового будет отпечатана обложка и к книжище будут применены все соответствующие узаконения по делам печати. До получения ответа от Суворина конкурсное управление дать никаких сведений не может, но своевременно уведомит, буде что-либо получится. Перекатипольные счета с конторою будут сведены завтра. По объему сие в субботник войти не могло, по тенденциозности же уподобляется перу Паливанча Вукова. Причитающийся избыток будет выслан, о чем последует особое уведомление. Посылка получена. Цуцыки щеголяют, но благодарить не думают и по моему наущению показывают тете Маше фигу.

-132-

Александр

2-я половина июля 1887, Петербург

Посылаю тебе, о гений, обложку твоей книги {Письмо написано на оттиске обложки: Ан.П.Чехов. В сумерках. Очерки и расказы. С.-Петербург. Издание А. С. Суворина. 1887.}. Сие понимай тако:
1) От Суворина ответ получен и твоей книге назначена цена 1 р.
2) Такая же пестрая обложка будет на всех твоих книгах, т.е. экземплярах.
3) Книга печатается и фальцуется.
4) Когда выйдет в свет — не ведаю и никто же весть.
5) Больше ничего, ибо больше ничего не ведаю.
Мы выздоравливаем. Щенки здоровы. Не пишу, ибо не пишется
(письма), но в ‘Сын Отечества’ и ‘Новое время’ пишу. Не гневайся.
Деньги твои сидят у меня на сердце и точат меня. Но я беден все еще.

Твой А.Чехов.

-133-

Антон

Конец июля 1887, Бабкино

Гусев!
Благодарю Вас за обложку и посылаю Вам счет в ‘Петербургскую газету’:
No 196-303 строки.
393
х12______________
786
393______________
4716
Итого 47 р. 16 к.
Вот и все, что я заработал за июль. Деньги получи и поспеши выслать. Ложусь спать.
Кормим молодого зайца. Пиши.
Поклон цуцыкам.

А.Чехов.

-134-

Антон

Начало августа 1887, Бабкино

Кто б мог предположить, что из нужника выйдет такой гений? Твой последний рассказ ‘На маяке’ прекрасен и чуден. Вероятно, ты украл его у какого-нибудь великого писателя. Я сам прочел, потом велел Мишке читать его вслух, потом дал читать Марье, и во все разы убедился, что этим маяком ты превозошел самого себя. Ослепительная искра во мраке невежества! Умное слово за 30 глупых лет! Я в восторге, а посему и пишу тебе, иначе бы ты не скоро дождался моего письма (лень!). Татарин великолепен, папенька хорош, почтмейстер виден из трех строк, тема слишком симпатична, форма не твоя, а чья-то новая и хорошая. Начало не было бы шаблонно, если бы было вставлено куда-нибудь в середину рассказа и раздроблено, Оля также никуда не годится, как и все твои женщины. Ты положительно не знаешь женщин! Нельзя же, душа моя, вечно вертеться около одного женского типа! Где ты и когда (я не говорю про твое гимназичество) видел таких Оль? И не умнее ли, не талантливее поставить рядом с такими чудными рожами, как татарин и папенька, женщину симпатичную, живую (а не куклу), существующую? Твоя Оля — это оскорбление для такой гранд-картины, как маяк. Не говоря уж о том, что она кукла, она неясна, мутна и среди остальных персонажей производит такое же впечатление, как мокрые, мутные сапоги среди ярко вычищенных сапог. Побойся Бога, ни в одном из твоих рассказов нет женщины-человека, а все какие-то прыгающие бланманже, говорящие языком избалованных водевильных инженю.
Я думаю, что маяк поднял тебя в глазах нововременцев на три сажня. Жалею, что тебе не посоветовали подписать под ним полное имя. Ради Бога, продолжай в том же духе. Отделывай и не выпускай в печать (‘Новое время’), прежде чем не увидишь, что твои люди живые и что ты не лжешь против действительности. Врать можно в ‘копилках курьеза’ (где у тебя старшина залезает в статистику (!), а писарь ведается с уголовщиной (!!)), а в субботниках, которые дадут тебе деньги и имя, остерегись… Не опиши опять концертантов, которые судятся так, как отродясь еще никто не судился, да кстати уж не трогай благотворительных братств — тема заезжена, и во всем рассказе было ново только одно: губернаторша в ситцевом платье.
‘Маяк’ спрячь. Если напишешь еще с десяток подобных рассказов, то можно будет издать сборник.
Сейчас получил письмо от Шехтеля, уведомляющего о болезни Николая. Кровохарканье. Вероятно, несерьезно, так как Николай, гостивший у меня на днях в Бабкине, был совершенно здоров.
Шлю тебе открытое письмо одного из ярых почитателей Суворина. Так как в этом письме выражены желания и мечты многих москвичей, то считаю себя не вправе не показать его Суворину, хотя и верю, что едва ли Суворин послушается этого письма. Через кого-нибудь (Маслов, Коломнин и проч.) ты сообщишь Суворину содержимое этого письма или пошлешь самое письмо, соблюдая должный такт. О результатах сообщишь мне. Адрес Суворина мне неизвестен.
Моя книга издохла?
С нетерпением ожидаю гонорар. Счет тебе уже послан. Если счет затерялся, то получи без счета и скорее вышли: стражду!!
Всем твоим кланяюсь, а тебе нет. Ты не гений, и между нами нет ничего общего.

Г.Чехов.

-135-

Александр

Между 1 и 6 августа 1887, Петербург

Гейним!
Посылаю тебе гонорар из ‘Петербургской газеты’ по твоему счету и желаю тебе здравствовать. Прости, что я мало пишу тебе. Причиною этому подлейшее состояние духа по поводу долга тебе. Садился писать многажды, но оставлял письмена непосланными: все наполнены извинением за неаккуратность платежа, из которых ты, конечно, шубы себе не сошьешь. В пятницу я получу гонорар за свой субботник ‘На маяке’ и вышлю тебе часть (увы, только часть!) долга. Дела репортерского совсем нет летом. Я настолько нищ, что даже на пересылку должен употребить часть твоих же денег. Щенки здоровы. Поклоны.

Твой А.Чехов.

-136-

Антон

12 августа 1887, Бабкино

Гусев! Если верить понедельницким книжным объявлениям, то моя книга вышла уже 9 дней тому назад. О ней ни духу ни слуху… Объясняй это многоточие не в свою пользу.
Если сумеречная книга в самом деле вышла, то жду 10 экземпляров в скорейшем времени. Жду также газетных объявлений, на помещении которых ты будешь настаивать.
Николай здоров.
Пиши немедленно и не надоедай мне напоминанием о своем долге {Ты точно преступление совершил. Надо проще смотреть на вещи.— Прим. Чехова.}, ибо это напоминание нелюбезно и, как видишь, заставляет меня вспоминать о нем, чего я не люблю.
Все здоровы.

Tuus fratръ {Твой брат (искаж. лат.).}.

-137-

Антон

3 сентября 1887, Москва

Гусев! Я переехал в Москву. Кудринская Садовая, д.Корнеева. Благодарю за обещание написать мне письмо: сказав пан — кожух дам и проч. Ты кринолин и больше ничего…
Когда будешь в нововременской конторе, возьми мой гонорар и вышли мне. Мне неприятно, что ради моих денег ты шагаешь в почтамт и сбиваешь себе подметки. Не разумнее ли посылать кого-нибудь? Письма от тебя не жду, ибо потерял надежду.

А.Чехов.

—138-

Александр

5—6 сентября 1887, Петербург

Брате и друже.
Вчера, 4-го сент. я получил твое открытое письмо с просьбою выслать тебе гонорар из ‘Нового времени’ и сегодня, несмотря на понос, преследующий меня уже 2 недели, двинулся с места, получил, сдал Волкову и с векселем в кармане решил написать тебе с довольно спокойной совестью шутливое письмо с тем, чтобы отправить тебе и вексель, и книги завтра с почтовым. Сегодня я не успел бы отослать. Пообедал бульоном и яйцом и лег наверстать послеобеденным сном бессонную от постоянного поноса ночь. В это время получилось твое закрытое письмо.
Первым побуждением было вскочить, сесть за стол и ответить тебе. Но что ответить? В голове целая вереница мыслей, в груди теплое, хорошее чувство, но слов нет. Читай всю эту путаницу и прими ее за чистую монету, но далеко не за все то, что бы мне хотелось сказать тебе. Меня не хватает. Не так ты создан, чтобы тебя нужно было утешать….
Почему тебя удивляет, что у меня в руках 14 экз. твоей книги? Никогда я не говорил тебе, что Суворин писал мне не высылать тебе книг до его возвращения: тут недоразумение, и даже очень солидное. Книга твоя имеет длинную историю, и вот эта история: материал поступил в типографию, и набор первых листов пошел энергично до 6-го листа. Потом был промежуток. Суворин забыл
0 ней (не твоя одна у него). Тут самоубийство сына и его отъезд, а с отъездом все пошло спустя рукава, и летнее затишье. Я по возможности напоминал, но тут посадили в заточение Федорова, и в самой редакции настала неурядица. Коломнину было только впору руководить редакцией. Сгинь твоя книжица — он бы и ухом не пошевельнул. В средине лета приехал из-за границы брат его П.П.Коломнин (собственно управляющий типографией) и долго кормил меня завтраками. Наконец, мне сказали, что без Суворина книжка едва ли выпустится, так как никто не знает, на каких условиях она печатается. Словом, было какое-то междоусобие в самом внутреннем механизме. Наконец Суворину послали в его тульскую резиденцию обертку твоей книги для назначения цены, и дело затянулось. Никто ничего не знал. Объявление о выходе в свет появилось в ‘Новом времени’, как deus ex machine {Бог из машины (лат., прав. ex machina).}, но книги твоей в магазине не было три дня после этого объявления: объявление упредило по поговорке ‘за всем не уследишь’.
Тут со мною случилось нечто нехорошее, о чем речь будет после, и я, занятой самим собою, отодвинул хлопоты о книге на задний план. В последние дни, зайдя в контору и магазин, я узнал, что твоя книга уже пущена в ход, и взял под расписку 15 экз. Один в тот же день передал вместе с объявлением (вырезка из ‘Нового времени’) Монтеверде, а 4 остались у меня. 10 экз. зашиты и завтра сданы будут вместе с этим письмом на почту, а 4 лежат у меня на случай твоих распоряжений снести куда-либо в редакцию, или кому-либо. Взял же я пятью экз-ми более ради круглой цифры (тебе 10, Монтеверде 1 = 11). Хлопотал я, насколько от меня зависело, о многом писал тебе и, вероятно, о многом невольно умалчивал, а иное и передавал, быть может, превратно. Писем я своих теперь не помню. Но обманывать тебя не думал. Если у тебя мои письма целы, сличи их с этой общей историей книжки и ты убедишься в этом.
Много я виноват перед тобою за долгое молчание, но мало было событий, располагающих к писанию. Нечем было делиться: настали грустные обстоятельства, о которых опять-таки речь впереди. Довольно тебе того, что целые 1 1/2 месяца я не могу выкупить свои золотые очки. Семья — бочка Данаид, а мои работы — труд Сизифа. У тебя позеленела шляпа и отвалились подметки, а у меня до сих пор нет ни белья (самого необходимого), ни приличного костюма, ни сапог, ни пальто. Все это в порядке вещей. Но все это не беда: хуже всего то, что нравственный мир не в порядке. Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому… Глубоко тебе в этом сочувствую всем сердцем, всею душою, ибо и я не счастливее тебя. Когда-то и я бился, как птица в клетке, но потом гнойник как-то затянулся. У меня ведь тоже нет друзей и делиться не с кем. Тяжело это, очень тяжело, но ничего не поделаешь. Бывало много раз, что я писал тебе письма и рвал их, потому что выходило не то, что хотелось: на бумагу не выливалось…
Повторяю еще раз, что я тебе сочувствую. Ты понес массу труда, и очень понятно, что ты устал. Труд твой достоин уважения, нельзя не уважать и твою апатию: она естественна, как появление безвкусного осадка средней соли после энергичного, хватившего через край шипения растворов кислоты и соды. Непонятно мне одно в твоем письме: плач о том, что ты слышишь и читаешь ложь, и ложь мелкую, но непрерывную. Непонятно именно то, что она тебя оскорбляет и доводит до нравственной рвоты от пресыщения пошлостью. Ты — бесспорно умный и честный человек, неужели же не прозрел, что в наш век лжет вс: лжет стул, на который ты садишься,— ты думаешь о нем как о целом, а он трещит под тобою, лжет желудок, обещая тебе блаженство еды, пока он пуст, и награждая тебя жестокой болью или отяжелением, когда ты поел, лжет отец, когда он молится, потому что ему не до молитвы, ‘слова на небе, мысли на земле’, лгу я, живя с семьей и любя ее: я люблю только себя, люблю не самих детей, а эгоистичную сладость сознавать их своими и радоваться их присутствию и существованию. Лжем мы все в крупном и малом и не замечаем. Но стоит только вдуматься — и откроется такая масса лжи, что остается только плюнуть. Лжет даже минерал: ты думаешь, что это колчедан, а это предательская смесь серы с железом и т.д. Можно ли после сего всего возмущаться мелкой ложью и подставлять ей плешь для капель aquae cadendae {Вода, которая должна падать (лат.).}? Поставь себе клизму мужества и стань выше (хотя бы на стуло) этих мелочей. Советую от чистого сердца, которое тоже лжет, потому что не оно чувствилище, а мозух. Ты никогда не лгал, и тебе ложь воняет сортиром: ты не заслужил, чтобы и тебе лгали. Да так ли это? Вникни-ка?! Я не заслужил ордена Св. Анны, а он повешен мне на шею и я ношу его в праздник и в будень. Ты скажешь, что это из другой оперы, но мне кажется, что некоторая аналогия тут есть.
Плюнь, брате, на все, не стоит волноваться. ‘Через 5 лет забудешь’, как говорил ты сам. Я безусловно виноват, обманывая тебя обещанием письма, но это неумышленно. Когда я обещаю тебе, в тот момент я искренно убежден, что напишу, но потом то скоктание, то дети, то малакия {Малакия (греч.) — слабость, рукоблудие.}, то не в духе и — письмо в далеком ящике. Я убежден, что ты веришь и сам, что Косой, обещая тебе что-нибудь, верит, что он исполняет, но что у него препятствия являются уже потом, когда наступит воздействие новых причин и новых впечатлений… Итак — плюнь… хотя бы на меня и помни, что ты 33 моментально {’33 моментально’ — любимая братьями присказка одного из приказчиков магазина Гаврилова в Москве.}.
А что ты работать не в состоянии — этому я верю. Тебе жить надо, а не работать. Ты заработался. Юг вдохновил тебя и раззадорил, но не удовлетворил. Приезжай в октябре в Питер: может быть, известное место и подмажется скипидаром, и ты снова побежишь, как мужик на микешинской картинке.
Теперь о будущем. Ты пишешь, что если судьба не станет милосерднее, то ты не вынесешь, и что если ты пропадешь, то позволяешь мне описать твою особу. Быть твоим биографом — весьма завидная доля, но я предпочитаю отклонить от себя эту честь по меньшей мере на полстолетие и терпеливо все это время ждать твоей смерти. Насчет же милосердия судьбы я могу лишь ответить тебе колкостью. Самый настоящий Гейним, не оставивший по себе ничего, кроме лишь нам с тобою известного ’33’, жил припеваючи и не-унываючи и ездил на чужой счет на охоту. Кольми же паче его ты, маловере! Не два ли воробья продаются за ассарий {Ассарий — греческое наименование древнеримской монеты ‘ас’.}? Один воробей, т.е. я, продан Суворину за 1/4 ассария, почему же другому, т.е. тебе не взять по заслугам остальные 13/4 ассария? Я тебе писал еще прошлой зимою, что Суворин предлагает тебе (т.е. если ты захочешь) жалованье = 200 р. в месяц. Сообрази, подумай мозухом и ведай, что в этом предложении не было для тебя ничего оскорбительного. Писать издалека и быть на месте, сам знаешь, вещь разная.
Скажу тебе искренно. Поприглядевшись на месте и изучив несколько окружающих, я пришел к заключению, что тебе в Питере жилось бы лучше: меньше тратилось бы труда и более было бы пользы и для печати, и для тебя. Родителев перетащить нетрудно, и это вопрос второстепенный, но… этот вопрос тебе ближе. Я позволил себе только заикнуться.
Затем еще нечто. ‘Служа в ‘Новом времени’, можно не подтасовываться под нововременскую пошлость. Мне и тебе следовало бы стоять особняком’. Это твои слова. Убей ты меня — я ни черта не понимаю. В чем ты у меня нашел тенденцию и подтасовывание? Какую науку я третирую в своем рассказе ‘Жертвы науки’? Я рубанул с плеча и ничего не думая, как, не думая, поименовал и Коха-новского. Когда я писал рассказ, у меня была одна мысль — pecunia, а об какой-нибудь тенденции или приспособлении я думал так же мало, как и мой Колька, который, кстати сказать, упорно не желает говорить, твой крестник говорит гораздо более, и его лексикон богаче. Ты даешь моим мозгам гораздо более цены, чем они на самом деле заслуживают.
Поведаю тебе, кстати, одну курьезную вещицу. Я ездил на затмение в Тверь. Ночь провели отчетливо. Весь поезд был пьян с вечера. Под утро буфет осадили так, что толкнуться было нельзя. Опохмелились. Но последняя вышла горше первых. На старые дрожжи всю интеллигенцию так развезло, что даже ‘Аллах’ мог выговорить не всякий. До наступления затмения все были храбры, хотя и качались, но как только слегка стала наступать самая первая фаза, первый контакт, три четверти струсили. Я тоже получил Георгия за храбрость только во время последней фазы. Жутко, сердце стучит, точно лопнуть хочет. Счастье наше, что солнце было за облаками, а то было бы хуже. Вывод — все хорошо, что хорошо кончается. В Питер приехали трезвыми, потому что с горя пропились вконец. Это — факт factissimissus {Шутливая превосходная степень.}.
Я назвал бы себя подлейшим из пессимистов, если бы согласился с твоей фразой: ‘Молодость пропала’. Когда-то и я гласил тебе то же. Твое, а пожалуй и наше, не ушло. Стоит только улитке взять свою раковинку покрепче на бугор спины и перетащить на новый стебель.
Тебе, быть может, покажется все это глупостью и недомыслием. Согласен, но прошу — не ищи в моем письме морали. Я хотел быть искренним, честным и не лживым, а о бессвязности изложения предупредил тебя, начиная писать.
Помни Кузьму Пруткова: ‘Бди!’ Помни его же: ‘Ну а если — так что?’
Я — не хуже Болгарии — в нелепом положении. Коломнин отнял у меня вечерние занятия, говоря, что я, занимаясь корректурой, разбаловал присяжных корректоров, и посоветовал мне ‘поберечь свои силы для зимы’, когда я буду нужнее. Жалованье мне платится, но оскорбление нанесено громадное. Этим прямо сказано, что я не годен для внутренней стороны газеты. Оставили мне только репортерство. Летом его нет. Но не в этом сила, а сила в том, что этим мне обрезаны пути к дальнейшей градации в газете. Сначала я пришел в уныние, неделю пропил, затем бросился в субботники. Они были напечатаны, но от этого легче не стало. Мне не по себе. Я лишен возможности участвовать в беседах всей редакции, я перестал быть ее членом. Я перестал быть хоть чуть-чуть своим этого кружка. В результате ни репортер, ни существующий работник редакции, ни бе, ни ме, ни кукуреку. Не бываю в редакции по целым неделям, и никому до меня дела нет. С нетерпением жду Суворина. Теперь же я в угнетенном состоянии духа. Хуже всего то, что жалованье мне предоставили получать. Лучше бы отняли. Начнутся заседания ученых обществ — тогда я наверстаю, но теперь мне грустно, именно грустно оттого, что я исторгнут из редакционной среды Бурениных et tutti quanti… Вот почему я не писал тебе. Остаток места для строк оставляю на завтра.

Твой А.Чехов.

Воскресенье. Приписка, брате, очень грустная. Денег ни гроша. Уповал на свой воскресный фельетон в ‘Сыне Отечества’ и обманулся. Чем буду жить — не знаю. Анна Ивановна еще не знает этого провала, т.е. того, что фельетон не напечатан. Настанет каторжная жизнь для меня. Будет рев, слезы и упреки. Вот они, брат, дела какие.
Беру твои книжки под мышку и иду в почтовое отделение отправлять.
Будь здоров.

-139-

Антон

7 или 8 сентября 1887, Москва

Merci, Гусев, за письмо. За одно только боку не мерси: с какой стати ты извиняешься передо мной и оправдываешься в том, что книга моя вышла якобы поздно? Ты так пишешь, точно я тебя нанял за тысячу целковых и точно ты мне многим обязан… Нет, пьяница, что касается книги, то я должен извиняться, а не ты. Я так благодарен тебе за хлопоты и беготню, и даже за понос, претерпенный по время беготни, что решительно не берусь достойно благодарить твою особу. Если бы я был смел, то потребовал бы предложить тебе плату за труды, но смелости нет, и я решаюсь ждать времени: быть может, оно укажет мне способ благодарения…
Начинаю входить в норму. Денег пока нет. О поездке на житье в Питер нельзя думать… Возможно только одно — жить в Питере месяцами, что и случится.
Жаль, что ты ушел от общения с нововременцами. Это хоть и зулусы, но умные зулусы, и у них многому можно поучиться. Но, послушай, разве корректорство так обязательно? Разве только оно дает тебе право входа в храм славы? Извини, но мне кажется, ты малодушничаешь. Ты мнительный человек и из мухи делаешь протодьякона. Я корректурой не занимался, но думаю, что нашел бы себе в редакции и место и общество. Ведь ты строчил субботники? Строчишь мелочь? Что же тебе еще нужно?
В последний свой приезд в Питер я имел случай наблюдать твои отношения к составу редакции и, наоборот, состава к тебе. Насколько я понял, Буренину и Эльпе ты симпатичен, Маслову и полковнику неведом, а Суворину совсем незнаком. Уж коли желаешь водить компанию с людьми, то не мешай им понять тебя. Потолкуй с Сувориным о театре и о литературе, с Масловым о трудностях военной службы — невелик труд, а они поймут, что ты не бирюк и не имеешь против них ничего. А коли будешь стараться держать себя на равной ноге и уважать себя в их обществе, то и еще того лучше…
Ты для ‘Нового времени’ нужен. Будешь еще нужнее, если не будешь скрывать от Суворина, что тебе многое в его ‘Новом времени’ не нравится. Нужна партия для противовеса, партия молодая, свежая и независимая, а Готберги и Прокофьевы, видящие в Суворине Гаврилова и благоговеющие ради мзды, не годятся и бесполезны. Я думаю, что, будь в редакции два-три свежих человечка, умеющих громко называть чепуху чепухой, г.Эльпе не дерзнул бы уничтожать Дарвина, а Буренин долбить Надсона. Я при всяком свидании говорю с Сувориным откровенно и думаю, что эта откровенность не бесполезна. ‘Мне не нравится!’ — этого уж достаточно, чтобы заявить о своей самостоятельности, а стало быть, и полезности. Сиди в редакции и напирай на то, чтобы нововременцы повежливее обходились с наукой, чтобы они не клепали понапрасну на культуру, нельзя ведь отрицать культуру только потому, что дамы носят турнюр и любят оперетку. Коли будешь ежедневно долбить, то твое долбление станет потребностью гг. суворинцев и войдет в колею, главное, чтобы не казаться безличным. Это главное. Впрочем, об этом поговорим.
Ты о судьбе открытого письма о Суворине и ‘Московских ведомостях’ не написал мне ни слова.
Ты не забудь сообщить, как, судя по слухам, идет моя книга? Послан ли экземпляр в ‘Новости’?
А Буренину напомни, что он обещал писать о моей книге. Поклон всей твоей кутерьме с чадами, чадиками, цуцыками. А главное, не пей. Прощай.

А.Чехов.

-140-

Антон

25 сентября 1887, Москва

Ну, Гусев, надевай штаны и иди в ‘Петербургскую газету’ за гонореей. Счет:
No 252 — 312 строк.
No 259 — ? (этот No у меня пропал).
No 266 — ? (этот выйдет 28 сентября).
Потребуй у конторщика 259 и 266 номера, сочти строки и требуй деньги. Если не дадуть, то скажи, что у тебя голодные дети. Идти тебе придется в понедельник 28, когда выйдет 266 No с моим последним сентябрьским рассказом.
О получении этого счета уведомь меня открытым письмом, дабы я был покоен.
На тебя батька в обиде:
1) он не получил ответа на письмо, которое послал к твоим именинам, и
2) никогда не сек за черепа тебя и чужого гимназиста — это диффамация.
Деньги вышлешь переводом.
Вот уже три дня, как Николай живет у меня.
Вернулся ли Суворин?
Как идет моя книга? Что о ней брешут? Напомни как-нибудь слегка Буренину о его обещании написать о моей книге.
В Москве ‘Сумерки’ покупаются недурно. Послан ли 1 экземпляр полковнику Николаю Карлычу в ‘Петербургские ведомости’?
Кланяйся своим, будь здрав, пиши сию минуту открытое письмо, а с волковским векселем вышли письмо побольше. С нетерпением жду.

Tuus А.Чехов.

Закажи в ‘Петербургской газете’ объявление о ‘Сумерках’ на 1 странице.

-141-

Александр

1 октября 1887, Петербург

Гейним, да не сердит тебя мое молчание и да не обижается фатер за то, что он не сек меня за черепа! Что же касается ответа на его поздравительное письмо, то мне и в голову не приходило, чтобы он был обязателен. Впрочем, извинись.
Отвечаю на твои вопросы:
Суворин приехал и засел по-прежнему за свой стол. Мне удалось его видеть только раз (вчера) на одну только минуту и разговоров никаких не было.
Буренин сегодня спрашивал меня, не имею ли я каких-нибудь сведений о том, какое впечатление произвел на тебя его отзыв. Ответ, конечно, получился отрицательный, т.е. ‘не знаю’.
Бертенсон, тот самый полковник, которого при тебе распек на Невском генерал, в длинной беседе доказывал всему редакционному составу, что ты великая сила, но что он боится, что ты, рисуя только одни эскизы, растеряешь эту силу и не создашь большой картины. От твоего ‘Беглеца’ все в восторге. Говорил этот самый полковник, что вся почти журналистика обратила на твоего Пашку внимание, но я ничего не читал. В общем это — твой ярый читатель.
В ‘Петербургской газете’ твое объявление о книге было мною заказываемо трижды, но печатать его Монтеверде почему-то не торопится и все извиняется. Бывать же там ежедневно для напоминаний мне не удается.
Книга твоя, по наведенной справке, идет прекрасно и здесь, и в иногордних конторах ‘Нового времени’, но сведения о количестве проданных экз-ов можно получить только после сведения полумесячного отчета, т.е. после 15-го октября.
Что брешут о твоей книге — не знаю. В ‘Новости’ экземпляра не посылал, ибо они по принципиальной вражде к ‘Новому времени’ реклам суворинским изданиям не делают и сотрудников по головке гладят только против шерсти.
Полковнику Николаю Карловичу в ‘Петербургские ведомости’ книга не послана по моему нерадению, а отчасти потому, что ты не назвал его фамилии.
Письма при векселе не послал потому, что накануне я был на заседании какого-то (теперь не помню) ученого общества, воротился домой утомленный в 3 часа ночи и написать не мог, а утром не успел.
Ни Лейкина, ни Билибина не видел.
Буренин и Федоров скучают за твоими субботниками.
Заседания обществ открылись, и есть надежда, что мои финансы, если не поправятся, то войдут в колею, и я со временем смогу уплатить тебе долг. Из экономии я переменяю свою большую квартиру на маленькую. До сообщения адреса пиши в ‘Новое время’.
Слякоть, мороз, снег, снова слякоть и т.д. Нева бурна и холодна. Проходил я третьего дня по мосту в университет и невольно съежился.
Теперь именно тебе приезжать в Питер рано еще: не все собрались и общий тон не наладился, да и не наладится до конца октября.
Осколочные дамы живы, тебе кланяются, не исключая и бархатных глазок.
Пустил я к себе на квартиру gratis {Бесплатно (лат.).} бездомного инвалида — безрукого таганрожца Антона Потычкина, но он оказался страшным пьяницей и буяном. Насилу выселил с полицией. Но это длинная и скверная история.
Щенки мои здравствуют вместе с маменькой. Аннушка (т.е. не жена моя, а прислуга) беременна. Я — само собою разумеется — под подозрением. Но ты о бессеменном зачатии не говори никому, особенно тетке Федосье. Она с Аннушкиной матерью в сношениях и может рассказать ей.
Колька мой упорно не говорит. Лексикон твоего крестника гораздо больше, что меня порядочно смущает.
Кстати, не жди ты от меня аккуратных ответов на свои письма. Не люблю я писать по заказу, а вдохновение не всегда под рукою. Надеюсь, поймешь. Мне тоже болтать по душе возможно только с тобою и отделываться сочиненным письмом кажется нехорошо.
Творчество мое (газетное) как-то затихло. У меня всегда так бывает порывами: то два алтына сразу, то — нуль. Надо бы написать и Лейкину, и субботник, и многое другое, а ничего не выжимается, как из сухой губки: только мучаешься.
Желудок основательно катаррит и руки трясутся, хотя (честное слово) более полуторы недели сижу на диете и после старого опьянения не беру в рот ни капли. Без kali brom не засыпаю — дергает.
Кланяйся всем, будь здоров и не воняй.
Что Марья? Когда будешь писать — черкни о ней.

Tuus Гусев.

-142-

Александр

4 октября 1887, вечер, Петербург,
курьерский поезд

Эфиоп!
Только что, в 8 часов вечера, получил от неизвестного мне хера 16 экз. ‘Невинных речей’ и разорванный листок с обозначением, кому их раздавать. Всего приказов 14, а всех книг 16. На что сии два лишние? Для домашнего обихода не годятся, ибо бумага толста. Жду распоряжений.
Поздравляю с выходом нового чада. Плоди больше. Эти чада хлебом кормять и лучше всех понимають, что тебе, как папаше, кушать нада!
Суворину и нововременцам роздам книжки сегодня же ночью, а остальные начну распихивать завтра. А теперь пока посылаю счет:

Сщет
Гиниальному Писателю:

1 пара подметок к щеблетам за гонораром — 2 р. 20 к.
Союски кним же к Волкову на вонзал 1 40
Латка спереди в Петерб. газету ‘ 35
Ищо латка по ридакциям ‘ 75
Новыи сапоги за Нивинные речи 7 ‘
Итого 11 р. 60
Денги прошу выслать.

-143-

Александр

5 октября 1887, Петербург,
курьерский

Шилунга Шитычуан!
Сегодня успел снести твои ‘речи’ 1) Лейкину, 2) Билибину (обоих не видел), 3) Василевскому (тоже не видел), 4) Худекову. Сей зело благодарил, но просил передать его сожаление, что и ты перестал быть аккуратным относительно понедельников, но что он понимает, что ты занят. 5) Суворину. Сей — ни слова. 6) Буренину — кланяется и благодарит. 7) Маслову — находит, что издание — прелесть. Гей упрекал меня долго за то, что я не издал (громко сказано!) твоих ‘Сумерек’ в таком же виньетном виде.
Маслов просит дать ему ‘Сумерки’ и грозит в противном случае покупкою оных. Распорядись на сей счет. У вас, кажется, идет обмен изданий. Р.Р.Голике страшно обиделся, что ты не прислал новой книги ему. Обиделся он так по-немецки = жестоко, что я счел нужным соврать ему, что ты велел дать и ему, но что я отложил его экз. с паскудной целью занести ему на квартиру и у него позавтракать. Может быть, я поступил тебе в ущерб, но в ту минуту, когда говорил, не нашелся сказать ничего лучшего, и экземпляром придется поплатиться. Завтра у меня с утра много репортерской беготни, поэтому всех разнести не успею, но некоторые, вероятно, успею рассовать. Завтра выходит отчет о ‘Сумерках’ Петерсена в ‘Петербургских ведомостях’. Куплю No и вышлю. А теперь предаю тебя анафеме.

Твой Фузы-Пейхо высокий.

P.S. Петерсону не мешало бы тоже дать экз. для отзыва. Не дать ли ему тот, который назначен тобою в ‘Петербургские ведомости’? Пиши!

-144-

Антон

6 или 7 октября 1887, Москва

Милейший Гусев!
Письмо и деньги получены.
Буренину скажи, что я уполномочил тебя передать ему мою искреннюю благодарность за его рецензию, которую я сохраню для своего потомства. Передай ему, что рецензию читал я вместе с Короленко, который вполне согласен с ним. Рецензия превосходная, но г.Буренину не следовало бы в ложку меду лить бочку дегтю, т.е., хваля меня, смеяться над мертвым Надсоном.
Все наши здравствуют. Николай бывает налетом.
Попроси Федорова или Бежецкого поместить в театральной хронике заметку: ‘А. П. Чеховым написана комедия ‘Иванов’ в 4-х действиях. Читанная в одном из московских литературных кружков (или что-нибудь вроде), она произвела сильнейшее впечатление. Сюжет нов, характеры рельефны и проч.’
Это коммерческая заметка. Пьеса у меня вышла легкая, как перышко, без одной длинноты. Сюжет не бывалый. Поставлю ее, вероятно, у Корша (если последний не будет скуп).
Вот и все. О заметке постарайся. Она набавит цену. В заметке хвалить не нужно, а ограничься общими местами. Кланяйся своим и сообщи свой новый адрес.
Не простудись,

Tuus А.Чехов.

Скажи Буренину и Суворину, что у меня был Короленко. Я проболтал с ним три часа и нахожу, что это талантливый и прекраснейший человек. Скажи, что, на мой взгляд, от него можно ожидать очень многого.

—145-

Александр

9 октября 1887, Петербург

666!
Письмо получил. Maxima tibi laus! {Величайшая тебе хвала (лат.).}
Новости:
1) В ‘Новом времени’ есть сотрудник — вице-директор Горного департамента Скальковский. У этого Скальковского есть брат, у этого брата есть жена, и эта самая жена переводит твои ‘Потемки’ на французский язык.
2) Книга твоя идет по отзывам конторы очень хорошо, но цифровые данные выяснятся не ранее 15-го октября. Тогда я тебе сообщу.
3) ‘Сумерки’ потянули за собою и ‘Пестрые рассказы’. Осколочная Анна Ивановна в восторге. Выслано в провинцию и продано здесь после абсолютного штиля что-то около 25 экз. сразу. Факт — небывалый (для Лейкина).
4) Письмо твое с благодарностью за рецензию я прочел Буренину, но к сожалению, по инерции бухнул и ту строку, где говорится о Надсоне. Это его, видимо, покоробило, а мне стало совестно. ‘Надоели мне с этим Надсоном’,— сказал он и довольно неловко повернулся ко мне спиною. Короленко он признает талантливым писателем. Но все-таки с этой строкою я сделал здоровый промах, за который ты меня, вероятно, не похвалишь.
5) Суворин после своих именин и обеда Айвазовского пищеварит плохо и поэтому весьма раздражителен и ругается. Тебя выругал тоже: ‘Чертть-иво знает, отчего он не пишет’.
6) Известие о твоей комедии ‘Иванов’ встречено в редакции весьма сочувственно. Ждут чего-то великого. Петерсен ликует.
7) Прошлый понедельник в кружке пишущих прошел уныло, потому что в ‘Петербургской газете’ не было твоего рассказа. Предполагают, что ты заболел. Да и я думал тоже.
8) ‘Петербургская газета’ наконец решилась-таки напечатать объявление о твоей книге на 4-й странице. Прилагаю. См. No 277.
9) О появлении твоего ‘Иванова’ публика оповещена на страницах ‘Нового времени’ в отделе ‘Театр и музыка’ No 4171. Вырезка прилагается.
10) Гиляй написал субботник трущобного характера, длинный для субботника и короткий для фельетона. Возвращен Бурениным мне для обратной пересылки. А это мне хуже горькой редьки. Приходится оплачивать почтовыми марками чуть не полстопы бумаги в то время, когда этих марок подчас не хватает даже на письмо тебе. Этих обратных отсылов было уже несколько.
11) На дворе идет мокрый снег. Погода ветреная, пакостная.
12) Мой адресе: ‘Пески. 3-я улица, д. 42, кв. 8’.
13) Более новостей не имеется.
Я — здоров. Анна и дети тоже. Квартиру нашел в 3 комнаты с кухней за 28 р. в месяц с дровами. Это — не дорого. Довольно тесно, т.е. не абсолютно тесно, а так кажется после моей большой квартиры, которую видел Иван на Кавалергардской.
Исполни две просьбы:
) Напиши о сестре, не будь пуговкой от кальсон.
) Спроси мать: не возьмется ли она починить мне рубахи. Спины и рукава крепки, а манишки и воротники никуда не годятся. Если да, то я пришлю этот хлам и деньги на расходы. Конечно, если ее это не обеспокоит. У меня дома этого сделать не умеют, а в белошвейных дерут громадные цены. Спроси ‘стороною, как нянькин сын’.
Всем поклоны. В Питер ранее ноября не спеши: проездишься даром.
Советую тебе на сон грядущий читать мои отчеты о заседаниях в ученых обществах: вольно-экономическом, техническом, физико-химическом и т.д. Лучше и скорее засыпать будешь.
Никак не оберусь себе штанов купить. Все заработки в брюхо да на разные керосины идут. Сахар подорожал моментально в одну ночь: торговцы замечательно дружно стакнулись с поразительным единодушием.
Перечитываю Достоевского — ‘Бесы’ и ‘Подросток’. Книги беру из библиотеки Суворина без его ведома, благодаря ферлакурству с библиотекаршей.
В общем, все обстоит благополучно.
Сие письмо ты получаешь некоторым образом без задержки оттого, что сегодня гоморрейный день и я, получив свои ничтожные пекунии, намерен сейчас же купить марку и по дороге опустить на вокзале.
Здравствуй на многие лета.

Твой А.Чехов.

P.S. Квартира моя в 2-х шагах от Невского.
P.S.P.S. Если увидишь Курепина, намекни ему деликатно, чтобы он не бомбардировал меня просьбами высылать ему карточки Полетики, Кокорева и других. Мне их взять негде. В магазинах их нет, в редакциях тоже, остается один путь: доставать через заднее крыльцо, а этого я не умею, да и охоты ни малейшей нет.
M-me Лейкина просила и даже ‘велела’ передать тебе, что ты — ее симпатия и что Михаил о — тоже, а Николая она терпеть не может. Исполняю.
Билибина видел на дрожках.
Осколочные дамы кланяются.
Роман в I томе постоянно осведомляется о тебе и шлет благоже-лания. Гульды — гавно не видел.
Петерсен упивается твоим ‘Беглецом’ и жалеет, что нельзя приложить последней фразы этого рассказа к тебе самому.
Прибавка в редакции ‘Осколков’.
Анна Ивановна сообщает:
Выписано в октябре ‘Пестрых рассказов’: 30 экз.
+ 25 экз.
+ 25 экз.
+ 1 экз.
Итого 81 экз.
С тебя магарыч.

-146-

Антон

10 или 12 октября 1887, Москва

Гусиных!
Твое письмо получено, чтобы не лежать в постели и не плевать в потолок, сажусь за стол и отвечаю.
Сестра здрава и невредима. Интересуется литературой и ходит к Эфрос. Недавно снималась. Если хочешь получить карточку, то напиши ей.
Мать согласна починить не только рубахи, но даже и твою печенку. Присылай. Денег на расходы не нужно, ибо у нас тряпья много. Сетует на тебя мать за то, что не пишешь ей.
Я болею и хандрю, как курицын сын. Перо из рук валится, и я вовсе не работаю. Жду в близком будущем банкротства. Если не спасет пьеса, то я погыб во цвете лет. Пьеса может дать мне 600—1000 рублей, но не раньше средины ноября, а что будет до этой середины, не ведаю. Писать не могу, а все, что пишу, выходит дрянью. Энергия — фюйть! Вроде alle Juden aus Paris — fuit! {Все евреи из Парижа — фюйть! (нем.)} Темы есть, а остального прочего кот наплакал.
Царапаю субботник, но с грехом пополам и на тему, которая мне не симпатична. Выйдет плох, но я все-таки пошлю его.
В ‘Русских ведомостях’ платят 15 коп. за строку. Из ‘Севера’ меня приглашают и обещают: ‘Получите, что хотите’. Зовут в ‘Русскую мысль’ и в ‘Северный вестник’. Суворин сделал бы недурно, если бы прибавил гонорару. Коли Кочетов получает 300 в месяц, а Атава, кроме жалованья, 20 к. за строку, мне, пока я не выдохся, было бы не грешно получать по-людски, а не гроши. Я себя обкрадываю, работая в газетах… За ‘Беглеца’ получил я 40 р., а в толстом журнале мне дали бы за 1/2 печатного листа… Впрочем, все это пустяки.
Пьесу я написал нечаянно, после одного разговора с Коршем. Лег спать, надумал тему и написал. Потрачено на нее 2 недели или, вернее, 10 дней, так как были в двух неделях дни, когда я не работал или писал другое. О достоинствах пьесы судить не могу. Вышла она подозрительно коротка. Всем нравится. Корш не нашел в ней ни одной ошибки и греха против сцены — доказательство, как хороши и чутки мои судьи. Пьесу я писал впервые, ergo — ошибки обязательны. Сюжет сложен и не глуп. Каждое действие я оканчиваю, как рассказы: все действие веду мирно и тихо, а в конце даю зрителю по морде. Вся моя энергия ушла на немногие действительно сильные и яркие места, мостики же, соединяющие эти места, ничтожны, вялы и шаблонны. Но я все-таки рад, как ни плоха пьеса, но я создал тип, имеющий литературное значение, я дал роль, которую возьмется играть только такой талант, как Давыдов, роль, на которой актеру можно развернуться и показать талант… Жаль, что я не могу почитать тебе своей пьесы. Ты человек легкомысленный и мало видевший, но гораздо свежее и тоньше ухом, чем все мои московские хвалители и хулители. Твое отсутствие — для меня потеря немалая.
В пьесе 14 действующих лиц, из коих 5 — женщины. Чувствую, что мои дамы, кроме одной, разработаны недостаточно.
После 15 справься в конторе насчет продажи ‘Сумерек’. Чем черт не шутит? Может быть, мне на мою долю перепадет грош…
Спроси Суворина или Буренина: возьмутся ли они напечатать вещь в 1500 строк? Если да, то я пришлю, хотя я сам лично против печатания в газетах длинных канителей с продолжением шлейфа в следующем No. У меня есть роман в 1500 строк, не скучный, но в толстый журнал не годится, ибо в нем фигурируют председатель и члены военно-окружного суда, т.е. люди нелиберальные. Спроси и поскорей отвечай. После твоего ответа я быстро перепишу начисто и пошлю.
Заньковецкая — страшная сила! Суворин прав. Только она не на своем месте. Если по милости твоей Буренин съел гриб, то это не беда: твоим языком двигала не инерция, а рука Всевышнего… Правду не мешает говорить иногда. Кланяйся.

А.Чехов.

-147-

Александр

13 октября 1887, Петербург

Спешу ответить: (Большое письмо после).
1) Болеть и плевать в потолок не годится.
2) Не след тебе спрашиваться, нужно или не нужно присылать роман в 1500 строк. Присылай хоть 6000 — будет напечатано и забраковать не посмеют. Ни Суворина, ни Буренина еще не видел и не спрашивал, а если и спрошу, то наперед уверен, что ответ будет удовлетворительный. Ergo — переписывай.
3) О ‘книжных’ цифрах и итогах напишу непременно после 15-го. Если желаешь, вышли доверенность мне на право сводить с книжным магазином счеты. Скорее и проще дело пойдет. А мне иногда совать свой нос в твоих интересах было бы не лишне.
4) Жгучую часть вопроса об увеличении pecuni’й решишь сам, когда приедешь. Если я подниму этот вопрос, то, пожалуй, нагажу тебе.
5) Если очень нужно, то я могу после 1-го ноября выслать тебе мое месячное жалованье.
6) Видел Лейкина и Билибина. Оба прежние и по-прежнему.
P.S. Марья Пална! Пришли свою карточку! А я отвечу тем же. Здравствуйте все!
P.S.P.S. Петерсен кланяется.

Фердинанд Гусев.

-148-

Александр

15 октября 1887, Петербург

Amicissime {Дружище (лат.).}, собирался я сегодня строчить тебе обещанную большую цидулу, но ограничиваюсь сею малою, так как нового ничего нет и я вельми занят. На меня возложена вся репортерская работа по поводу смерти Гилярова-Платонова, помимо моих постоянных и очередных трудов. Пресса и публика откликнулась, и служит по нескольку панихид в день, и на каждой из них я должен быть, делая концы из Казанского собора в Конюшенную церковь и т.д. В редакции идут хлопоты о некрологах, представительстве на выносе тела, венках и т.п. и вообще теперь все погружено в Гиляровщину. За справками и с беседою не приставай. Увезут покойного в Москву, тогда снова все войдет в колею и я напишу тебе. Кстати, подоспеют и ‘книжные’ счеты. Буренин тебе шлет поклон. Погода у нас мерзостная: мокрый снег и слякоть. Не особенно приятно шлепать по улицам. Будь целомудрен, вели себе вычистить штаны и постарайся быть здоровым. После моего последнего открытого письма тебе я ответа не получал. Кланяйся, коли хочешь, родителям и попроси Марью выслать мне карточку: много порадует. Цуцыки здоровы. Завтра высылаю матери свое белье для починки. Что Косой? Паки и паки здравствуй.

Господин Гусев.

-149-

Александр

18 октября 1887, вечер, Петербург

Махамет!
Слушай в оба уха и читай внимательно. Сейчас я имел длинную беседу с Сувориным. Как я и ожидал и предсказывал, о твоем романе в 1500 строк и речи быть не может: присылай поскорее. Суворин даже удивился, что ты об этом спрашиваешь. Я тебе писал 2 открытых и в одном из них советовал скорее прислать твой роман. Но от тебя ответа нет. Далее Суворин рекомендовал мне написать тебе как можно спешнее следующее: твои ‘Сумерки’ известны Академии наук. Президент Академии Гротт сказал Я.П.Полонскому, Полонский — Суворину, а Суворин — мне, что твоей книжке предрешено дать одну из Пушкинских премий (ну не хам ты?), если не 1-ю, то 2-ю в 500 р., но для этого ты должен представить как можно скорее свои ‘Потемки’ на конкурс ради формальности. Суворин так уверен в успехе и так кипятится, что готов гнать меня по шее, чтобы я скорее известил тебя и испросил твое согласие. Завтра я бегу в академию узнавать обряд подачи на соискание и, если ты не дашь запретительной телеграммы (‘Новое время’, Чехову), то, буде явится надобность подавать какое-либо письменное заявление, сделаю подлог и подпишусь за тебя, копируя твое ‘А.Чех.’. Думаю, что грех будет невелик ради благой цели. Главное, говорит старичина, надо, чтобы все это было сделано как можно поскорее. Не думаю, чтобы ты имел что-либо против этого конкурса, а если и имеешь, то запрети по телеграфу. Суворин уверен в успехе, говорит, брызжется, торопится и меня так торопит, будто от этого зависит участь вселенной. Я с своей стороны тоже, конечно, желаю тебе успеха, но начинаю серьезно подумывать о том, чтобы переменить фамилию, дабы не состоять с тобою в родстве. Полонский несколько раз заезжал к Суворину по поводу твоей книги и этого вопроса. Он ходит на костыле и подниматься по 2 раза в день с больною ногой в 3-й этаж к Суворину — дело нелегкое. Значит, увенчание твоего чела лаврами, миртами и славою задумано всерьез. Теперь пока кроме этого сказать больше нечего. От тебя настойчиво ждут субботника (роман сам по себе), и Буренин ежедневно справляется: ‘А что брат? Скоро он даст субботник? Устал? Рано ему уставать. Так и напишите: Буренин-де сказал, что рано уставать’.
Завтра я должен буду получить из конторы сведения о продаже ‘Сумерек’, но это будет уже после отхода почтового поезда. Поэтому вести, как из конторы, так и из академии, ты получишь в следующем письме, которое я не замедлю выслать. Но на сие письмо, пожалуйста, поспеши ответить, чтобы я от излишнего усердия не оказал тебе как-нибудь медвежьей услуги.
Теперь уже поздно, я устал, хочется спать. Больше писать не стану. Жалею, что не могу по недостатку марки послать заказным. Свое белье для починки я вышлю посылкою ‘с доставкою’. Тебе принесут его на дом, а ты уплотишь за доставку 25 коп., каковые деньги я тебе высылаю в ближайшем письме марками.
Цуцыки здоровы. Вашим и нашим поклон.
Будь здоров.
Марья Пална! Вышли мне свою карточку!!!

Твой Гусев.

-150-

Антон

21 октября 1887, Москва

Гусев! Твое письмо получил, прочел и, откровенно говоря, развел руками: или ты дописался до зеленых чертиков, или в самом деле ты и Суворин введены в заблуждение. Пушкинская премия не может быть мне дана. Это раз. Во-вторых, если бы мне и дали ее, во что я не верю, то я наживу столько нареканий, особливо в Москве, столько хлопот и недоумений, что и пятистам рад не будешь. Премию я мог бы взять только в том случае, если бы ее поделили между мной и Короленко, а теперь, пока еще не известно, кто лучше, кто хуже, пока во мне видят талант только 10—15 петербуржцев, а в Короленко — вся Москва и весь Питер, дать мне премию — значило бы сделать приятное меньшинству и уколоть большинство. Не говори этого Суворину, ибо он, насколько помнится, не читает Короленко, а потому и не поймет меня.
Роман еще не переписан. Вместо него посылаю сейчас большой фельетонный рассказ, который не понравится, ибо написан (по свойству своей темы) боборыкинскою скорописью и специален. На случай могущих быть сомнений предваряю тебя, аки члена жидовской редакции, что описанные в рассказе безобразия так же близки к истине, как Соболев переулок к Головину переулку.
Пьеса моя пойдет у Корша в конце ноября или в начале декабря в чей-нибудь бенефис. Условия: проценты со сбора — не менее 8% {Кроме 5 р. с акта, которые забираются агентом Общества драматических писателей.— Прим. Чехова.}. Полный сбор у Корша = 1100—1500, а в бенефисы — 2400. Пьеса пойдет много раз. Похвалы, ей расточаемые, равно как и надежды на предстоящий гешефт, несколько прибодрили меня. Все-таки чего-то ждешь… Если не пропустит ее цензура, что сомнительно, то я… вероятно, не застрелюсь, но будет горько.
При рассказе я приложил письмо к Суворину с просьбой выдать тебе сейчас 100 руб. для пересылки мне. Чахну от безденежья.
Где Григорович?
Отче, пошли или снеси мои ‘Сумерки’ в редакцию ‘Русского богатства’. Вложи в пакет, напиши: ‘Редактору ‘Русского богатства» — и, если до редакции далеко, снеси в магазин Цинзерлинга, что на Невском, и попроси в оном магазине передать Оболенскому.
Надпиши: ‘По поручению автора’.
Поручения мои исполняй не морщась. Ты будешь вознагражден отлично: тебя упомянет в моей биографии будущий историк: ‘Был-де у него брат Алексей, который исполнял его поручения, чем немало способствовал развитию его таланта’. Для моего биографа не обязательно знать, как тебя зовут, но по подписи ‘Ал. Чехов’ ему будет нетрудно догадаться, что тебя зовут Алексеем.
Посылаю тебе 2 марки. Лопай!
Неужели ты серьезно веришь в Пушкинскую премию? Ее не дадут уж по одному тому, что я работаю в ‘Новом времени’.
А Суворину и Полонскому спасибо. Их хлопоты и стремления увенчать мое чело лаврами для меня дороже премий (рассуждая духовно).
Я скоро напишу такой субботник, что ты не только почувствуешь <...> и разобьешь его о пол.
В ‘Развлечении’ появились литературные враги. Кто-то напечатал стихотворение ‘Тенденциозный Антон’, где я назван ветеринарным врачом, хотя никогда не имел чести лечить автора.
Вернеры лошадей свели с жилеток в конюшни и теперь гарцуют по улицам. Женька ужасно похож на Федора Пантелеича. Бывают оба у меня. Очень приличны и комильфотны. Рассуждают дельно. Шехтель женился. Одна из Эфросов выходит замуж. Что еще? Был на кладбище и видел, как хоронили Гилярова.
Гиляй издает книгу ‘Трущобные люди’ — издание неплохое, но трущобно. Прощай и пиши.

Тенденциозный Антон.

Президент Академии наук не Грот, а граф Толстой, министр внутренних дел. Грот только академик, ведающий словесную часть. Газетчику это надо знать. Здравие мое лучше. Я снялся в таком же формате, как Марья, и, если желаешь, могу продать тебе одну карточку. Скажи Буренину, что субботник я пришлю очень скоро. Есть ли у Петерсена ‘Сумерки’? Отчего он о них не пишет? Хоть он и скверно пишет, и все-таки реклама.
Кто кому нос утер: Пржевальский Георгиевскому или наоборот? Поди разбери их… Чтоб сказать, кто из них прав, надо самому ехать в Китай. Пришли что-нибудь в ‘Сверчок’. Напечатают и заплатят аккуратно.

-151-

Антон

21 октября 1887, Москва

Гусев! Случилось недоумение. Я написал тебе письмо, вложил в него карточку Марьи и, надписав ‘заказное’, послал его с Мишкой в почтовое отделение. Мишка же, заглазевшись, просто прилепил к письму одну марку и опустил его в почтовый ящик. Получил ли ты это письмо? Если нет, то спеши уведомить, дабы оный Мишка {За дурной головой ногам больно.— Прим. Чехова.} побег в почтамт и навел справку.
В письме я ответил на твои запроси. В ‘Новое время’ послан рассказ. Жду от тебя письма. Будь здрав и кланяйся Анне Ивановне с цуцыками.

А.Шаповалов.

-152-

Александр

22 октября 1887, Петербург

Стамеска!
Начинаю с мелочей. Видел на днях самого grand pure’a Бегичева. Жалуется на немощи, но цветет, здравствует, бонвиванствует и запускает глазенапа на барынь, служащих в магазине ‘Нового времени’, где я его и узрел. Разговор, само собою разумеется, вертелся около ‘половины шестого’. Тебе поклон.
Буренин также немощствует печенью, злится, злобствует и кроме Фофанова не признает никаких поэтов. Все представляемые на его суд рукописи субботников возвращаются облитые желчью из растроенного ductus choledochus {Желчный проток (лат.).}. Тебе кланяется и все ждет отдохнуть на твоем субботнике. Гиляй уведомил меня, что он послал в ‘Новое время’ еще один новый рассказ, но о результатах не знаю. Он поручил мне снести его ‘трущобную’ рукопись туда, где дадут подороже, но по первым моим попыткам судя, он кажется из этого произведения шубы себе не сошьет.
Федоров в восторге от твоих сумерек и находит их ‘поэзией в прозе’. Маслов жив, [зачеркнуто: Бертенсон] Петерсон все (смешиваю) здравствует и тоже — поклон и ожидание, что ты напишешь большую вещь. Это его ide fixe.
Книга твоя представлена мною на конкурс в Академию наук. Грот принял благосклонно и заставил меня изложить твое curriculum vitae до цвета подштанников включительно. Говорил со мною мало, ибо академики ценят свои словеса на вес золота. Соблаговолил, впрочем, сказать, что ты подаешь надежды. Не забудь при свидании с ним поцеловать у него ручку. Суворин, приняв от меня рапорт по сему предмету, успокоился и рек: ‘Ну вот и хорошо. Чем черт не шутит? Авось и дадут. Кланяйтесь ему от меня’.
По настоящее время во всей Российской империи нашлось только 315 ослов, которые признали тебя гением и купили твои ‘Сумерки’. Сумма эта не окупила еще расходов по изданию. Свести счеты с типографией старичина поручил мне и о результатах доложить ему, что я и исполню в недалеком будущем. При сем он и без всякой надобности уверяет меня, что вовсе не за тем издавал твои экскременты, чтобы нажиться на них. Не мешало бы повторить объявления, хотя бы и платные. Это, впрочем, твое дело.
Пиши мне опять на ‘Нов. время’: я снова меняю квартиру за невозможной сыростью теперешней. Еще не прошло месяца, а на детях уже отразилось: оба побледнели и потускнели.
Гиляй пишет, что думает ехать в Питер 15-го ноября. Теперь мне кажется, был бы некоторый смысл приехать и тебе. Все в колее. Старичина здравствует и дает аудиенции охотно, а тебе, конечно, будет не токмо рад, но радиссимус. Молю только об одном: по приезде в Питер не вздумай останавливаться в гостинице, а вали прямо ко мне, и аз постараюсь всеми силами успокоить тя. Дети теперь возросли настолько, что ревут мало. Привози только свою подушку. Ты поймешь, конечно, что я далек от мысли навязывать тебе во имя родства и пресловутого ‘сближения’ свои услуги, но, буде не побрезгаешь и найдешь мой ватерклозет удобным для себя, доставишь мне искреннее удовольствие.
Надеюсь, что белье ты получил. Спроси у матери quantum ей нужно выслать на реставрацию. Буду переводить твои гонорреи, примажу и своих.
Новость во внутренней политике: Аннушка и Танька так изворовались, что я, несмотря на свое тряпичное добросердечие, должен прогнать их. Открылись возмутительные хронические обкрадывания не только денег, но даже гребенок, губок и детского белья. Мать была права в свое время.
Марки при сем прилагаются в уплату за утраченные тобою на прием посылки. Излишние 3 к. возьми себе на гроб.
Поелику письмо пойдет завтра, то оставляю места на ‘предбудущее’, как говорит Глеб-долготерпеливый.

Твой Гусев.

Того же числа. Только что получил твое письмо и положительно не знаю, как быть и как понимать. Точно ли я дописался до зеленых чертей — судить не мне. Действовал я по наущению Суворина, а не самовластно (сам бы я до премии и не додумался бы). Я даже просил от тебя телеграфного ответа, чтобы не оказать тебе медвежьей услуги. Я выждал сколько следовало и по настоянию Суворина отдал твою книжицу, будучи слепым исполнителем. Таким же слепым буду, если ты велишь изъять свой труд из конкурса. О Короленке, т.е. о его праве получить премию вместе с тобою пополам, я не имел никакого понятия, а о большинстве и меньшинстве — тем паче. Выходит, что я попал как кур во щи, не будучи нимало виноватым. Подставляю тебе во всяком случае выю для костыляния. Посылаю тебе программу: из нее ты усмотришь, может ли быть присуждена тебе премия. Думается, что ты немножко махнул через край, написав, что тебе не дадут премии, как суворинскому сотруднику. Мне кажется, что Суворину этот вопрос известен лучше, чем нам с тобою. Иначе не лез бы он так настойчиво на самопоругание. Вообще же твое письмо поставило меня в здоровый тупик. Перечитал я его несколько раз, но просветления не почувствовал и даже не знаю, виноват я перед тобою или нет? Если прикажешь изъять книгу из Академии обратно, я сделаю это тотчас же. Суворину говорить о твоем письме ты запрещаешь и этим ставишь меня в самое дурацкое положение, в положение человека, не могущего объяснить своих поступков. Будь добр, спишись поэтому с ним сам.
Есть ли у Петерсена твоя книга — я не знаю и спрошу, а Оболенскому отправлю завтра же.
Что касается того, что я Грота возвел в президенты, то в этом греха умышленного нету. Я удивляюсь, как я не рукоположил его в епископы после мытарств по академическим лестницам, канцеляриям и квартирам гг. академиков, достойных всякого поругания. Это препакостное сволочье, завернутое в манускрипты и не признающее ничего в мире, кроме своего колбасного происхождения и научного самосознания. Но об этом подробно расскажу когда-нибудь при свидании.
Сегодня я был днем в редакции, но о получении твоего рассказа ничего не слышал. Буду еще раз ночью, но тогда уже это письмо будет в дороге с курьерским. Деньги (100 р.) вышлю сейчас же по получении без замедления.
Твоей пьесе желаю успеха и преуспеяния. Скорблю (но не как дядька Митрофан), что мне не удалось прочесть ее. Пришли список: об ней напишут до поступления ее на сцену и проторят дорожку.
Поручения твои я рад исполнять всегда, но от чести быть упомянутым в твоей биографии отказываюсь, хотя бы даже под именем Алфера, а не только Алексея.
Сестру всем нутром благодарю за фотомордию. Если фотограф не поусердствовал ретушью, то она (т.е. сестра, а не ретушь) далеко не лишена некоторых намеков на смазливость. Недаром у нее и брошка такая эмблематичная: le coeur bris! {Разбитое сердце (фр.).} Жаль только одно, что на самом лице, т.е. на щеках, выдавился очень глубоко почтовый штемпель ’22’. Не намек ли это на возраст?
Марки тебе возвращаю, ибо я не нищий и от крупиц хотя бы и гениального родственника питаться не желаю.
Свою карточку, пожалуй, присылай: заткну куда-нибудь в дальний угол.
Твое письмо меня, по правде сказать, порядочно взволновало. Буду с нетерпением ждать ответа, памятуя евангельскую истину, что нельзя служить сразу двум господам, ибо одному угодишь, а другого рассердишь.
Я почти целый день в беготне, дома только обедаю и сплю.
Родичам поклоны. Матери сообщи, что я буквально без белья, да поспешит, если возможно. Мишке — по уху по родственному, а Николке (чтоб ему паспорт приснился!!) самое теплое слово, только с другой стороны.

Твой А.Чехов.

P.S. Городской голова Таганрога Штурм-де-Штрем оскорблен ‘Таганрогским вестником’ и приехал просить ‘Новое время’ защитить его, напечатав опровержение. В кассе управы недочеты и проч. Я говорил с ним. Он работает вместе с дядей Митрофаном и в восторге от его гражданского мужества, с которым он (т.е. дядька) выступает против орудующей в Таганроге Поляковской партии. Сообщи о сем фатеру. Теперь Штурм этот едет за границу отдохнуть от городских делов.

—153-

Александр

23 октября 1887, утро. Петербург

Препровождаю при сем волковский вексель. Вчера ночью старичина передал мне записку в контору. По счастию, письмо задержалось отправкой, и я все сразу посылаю тебе кучею. Я таки не утерпел и сказал в беседе с Сувориным, что ты не желаешь представлять на конкурс. Он удивился и ответил, что действует в твоих же интересах и напишет тебе сам, что книга-де представлена на конкурс им самим вкупе со мною (а я — ни сном ни духом) без твоего ведома. ‘Я ему, голубчик, так и напишу, что это сделал я с… как вас там зовут… Александр?.. Ну вот: вместе с Александром Павловичем. Вы не беспокойтесь, я ему сам напишу. А молодец! В 10 дней пьесу написал! Право, молодец!..’
Теперь иду хлопотать о разных твоих, своих и редакционных делах. Будь здоров и загляни, между прочим, что у тебя в левом заднем кармане сюртука? Пари держу, что инстинктивно залезешь в карман.

Гусиных.

-154-

Антон

24 октября 1887, Москва

Разбойник пера и мошенник печати!
Твое гнусное письмо с векселем получил, прочел и удивился твоему недоуменному уму. Штаны ты этакие, да разве я в своем письме упрекал тебя за конкурс, бранил, называл скверно? Я только высказывал тебе свои соображения, которые ты мог принять или не принять тоже в соображение, независимо от того, послана книга на конкурс или нет… За хлопоты твои и старичины я могу только благодарить и низко кланяться, но что тут обидного для тебя, если я еще раз повторю, что, в случае, ежели премию мне дадут, я переживу немало хлопот? Я только приятельски жалуюсь и больше ничего…
Из присланной тобою вырезки явствует, что ты, я и Суворин можем успокоиться: решение конкурса воспоследует только в октябре будущего года! Это такая даль, что и думать о ней не можно… До этого срока могут народиться еще новые гении.
Что твои Аннушка и Танька воры, я давно знал. Они обкрадывали нашу прислугу.
Сырость для детей так же вредна, как голод. Заруби себе это на носу и выбирай квартиру посуше. Топи чаще и повесь в комнате термометр, каковой я непременно заведу, когда у меня будут дети.
Ты приглашаешь меня к себе на квартиру… Еще бы! Всякому приятно дать приют гениальному человеку! Хорошо, я сделаю для тебя одолжение… Только условие: вари для меня суп с кореньями, который у тебя особенно хорош, и предлагай мне пить водку не раньше 11 часов вечера. Детского пения я не боюсь.
Получил я от Суворина письмо, которое едва разобрал. Непостижимо: как читают его наборщики? Пишет он мне о своей пьесе: ‘Я прел, прел за своей комедией, да так и бросил, когда взглянул этим летом на действительную русскую жизнь’. Еще бы не преть! Современные драматурги начиняют свои пьесы исключительно ангелами, подлецами и шутами — пойди-ка найди сии элементы во всей России! Найти-то найдешь, да не в таких крайних видах, какие нужны драматургам. Поневоле начнешь выжимать из головы, взопреешь и бросишь… Я хотел соригинальничать: не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал… Удалось ли мне это, не знаю… Пьеса непременно пойдет — в этом уверены Корш и актеры. А я не уверен. Актеры не понимают, несут вздор, берут себе не те роли, какие нужно, а я воюю, веруя, что если пьеса пойдет не с тем распределением ролей, какое я сделал, то она погибнет. Если не сделают так, как я хочу, то во избежание срама пьесу придется взять назад. Вообще штука беспокойная и вельми неприятная. Знал бы, не связывался.
В заключение все-таки поручение. Надень калоши и иди в ‘Петербургскую газету’.
No 287 — 361 строк
No 294 — ?
Завтра сей ? выйдет. Спроси понедельницкий No, сочти строки, сложи и проч. Вышли переводом. Хотя я и дождусь того, что ты, соскучившись моею назойливостью, купишь за мой гонорар револьвер и выпалишь в меня, но я все-таки не унываю. Мне, когда я одолеваю тебя поручениями, льстит мысль, что моцион тебе полезен и что и ты некоторым образом участвуешь в кормлении моих зверей.
Романа еще не переписал, но субботник пишу и пришлю к субботе. Хотел бы я малость освежиться болтовню с твоей особой. В башке накопилось много разного мусору.
А интересно было бы поглядеть: а) сколько стоит издание ‘Сумерек’ и Ь) во скольких экземплярах они изданы. Надеюсь, что ты не в стачке с книгопродавцами и не пользуешься моим именем ради своей наживы.
На твое белье денег не нужно. Оно так плохо, что мать не знает, с какой стороны начать починку. Марья нашила цуцыкам штанов, чулков и всякой дряни. Это ее секрет, но я подглядел. Мать благодарит Анну Ивановну за письмо. У матери получить письмо — это событие. Прощай.

Твой недоброжелатель.

-155-

Александр

26 октября 1887, Петербург

Пошехонский староста! {Подлинный пошехонский староста отличался, по сказанию, замечательным умом и первым сделал открытие, что голова дана человеку для того, чтобы носить на ней шапку.— Прим. Ал. Чехова.}
Письмо твое только что получил. Честь имею проздравить тебя с новосельем, ибо я переселился в новое логовище, обширное, сухое и углами красное (но пока еще — не пирогами). Цена 25 р., дворникам 2 р., дров на 9 р., итого в месяц 36 р.: дорого, но сносно и к небесам близко. Весьма порадовал ты меня согласием при поездке в Питер внити под кров мой. С сегодняшнего же дня я начал приучать Кольку чтить тебя, а именно выпорол и буду пороть до тех пор, пока он при одном только слове: ‘дядя Антоша идет’ не станет забиваться в сортир и дрожать от страха. Мне кажется, что если я достигну успеха, то он, пребывая в молчании в клозете, беспокоить тебя не будет. Антон еще мал и меру подобную к нему приложить нельзя, но я что-нибудь придумаю для твоего спокойствия.
Подробный счет типографских расходов по ‘тьме кромешной’ мне еще не дали, а потому и я тебе не даю. Бегать же quotidiae {Ежедневно (лат.).} — некогда. Я и без того целые дни и ночи вне дома и меряю Питер здоровыми концами. Револьвера для твоего убийства я покупать не стану, потому что боюсь, что застрелюсь сам от удовольствия состоять у тебя на побегушках. Собственно, злит меня твое самомнение: ты, кажется, твердо убежден, что ты гений и что все должны пред тобою преклоняться. Твоя слава — дешевая и не важная. Захоти я, так написал бы не хуже тебя и был бы еще славнее тебя. Одно только беда, что рук марать не хочется, да и тебе ножку по честности подставлять не желаю. А ты этого не ценишь и все навязываешься ко мне в родственники.
Как мне быть с бельем — не знаю. У меня осталось только два лохмотья крахмальных: одно у прачки, а другое на теле. Покупать в магазине — значит бросать деньги на ветер. Вот тут-то и арена для проявления реставрирующего гения маменьки. Аще не умудрится — погибну во цвете лет и цуцыкам заповедаю, что ты — антихрист.
Была, друже, и у меня, незлобивого и независтливого, одна ночь, когда лавры не давали мне спать. Налопался на ночь соусу с лавровым листом и просидел до света в сортире. Если когда-либо позавидуешь моим успехам, то сотвори и ты то же.
Марье еще раз спасибо за карточку, а от тебя жду.
Что делает Косой? Чем дальше, тем больше я о нем задумываюсь. Что он был и что стал?! С тех пор как я стал жить в Питере не чиновничьей, а деятельной рабочей жизнью, я часто помышляю, что ему можно было бы жить и работать по-людски. Неужели безличная жизнь, да и не всегда сытая, полная паспортного страха, не надоела ему? Неужели он находит в ней смысл и мирится с нею? Не верится. Скажу чистосердечно (и между нами), что я охотно взялся бы делиться с ним последней коркой в ущерб себе, лишь бы он снова воспрянул. В Питере у него сотни рублей заработков. Была бы охота трудиться. Я сужу по себе. Журналы с охотою примут его. Беспаспортность можно бы уладить: может быть, Академия приняла бы его по бумагам, которые он упорно не берет из Училища. Но ведь ему говорить об этом нельзя: сердится. Привези его с собою в Питер: авось он оглядится и мы с тобою что-либо для него сделаем через воздействие хотя бы Суворина на высокопоставленных лиц. Я думаю, пора бы нам сделать для него что-нибудь. Я уверен, что ты найдешь тысячи возражений против этих строк, но мне от всей души жаль его и больно, а сам я ни до чего додуматься не могу. Мнится мне, что раз я в Питере устроился у краюхи, мог бы как-нибудь устроить и его.
Прощай, брат, некогда. Записался и прозевал время. Надо бежать на заседание технического общества. Письмо отнесет на курьерский Катька, а адрес напишет Анна.

Твой А.Чехов.

Адрес: Пески, уг. 2-й и Мытинской 1—30, кв. 19.

-156-

Александр

27 октября 1887, Петербург

Сын Эскулапа!
Извещаю тебя, дружище, что мы все живы, но очень возможно, что и передохнем, пока это письмо попадет к тебе в руки. Дети здоровы, но я немножко похварываю: болит abdomen {Живот (лат.).}. Будь другом, пропиши мне какой-нибудь пургатив, а главное — поспеши своей врачебной помощью.
От печорской экспедиции вестей нет, с Мурмана известий тоже нет, а экскурсанты на Новую Землю уже возвратились в Питер третьего дня. Желаю тебе успеха в твоих предприятиях. Будь здоров.
Через неделю выезжаю на Становой хребет. Если не возвращусь — отслужи панихиду по моим инструментам.

Твой Гусев.

-157-

Антон

29 октября 1881, Москва

Гусев! Вот тебе поручения… Немедленно сходи на Васильевский остров 42, кв. 3 и… Впрочем, не пугайся. Это я шучу и пужаю…
Новость. Не так давно, в одну из минут, когда я сидел без гроша, ко мне прибежали бр. Вернеры и, пользуясь моею нищетою, купили у меня за 150 р. 15 рассказов. Само собою, я выбрал для них рассказы поганые. Теперь читаю, что они выпустили книжку ‘Невинные речи А. П. Чехова’. Издание изящное, но рассказы так плохи и пошлы, что ты имеешь право ударить меня по затылку, несмотря на свою бездарность. Бр. Вернеры, конечно, пошлют новую книжицу в ‘Новое время’, надеясь на то, что мне, как сотруднику, дадут отзыв в лучшем виде, ну, а я надеюсь, что ‘Новое время’ простит мне, что я часть души своей продал нечистому, и не упомянет об этом печатно. В молчании я увижу великое одолжение. Это понятно.
Поздравляю с новосельем.
Так как Суворин интересуется судьбою моей пьесы, то передай ему, что Давыдов принялся за нее горячо, с восторгом. Я так угодил ему ролью, что он затащил меня к себе, продержал до трех часов ночи и все время, любовно глядя на мою рожу, уверял меня, что он отродясь не врал и что в моей пьесе все от А до (это не ж…, а омега) тонко, правильно, чинно и благородно. Он уверяет, что в моей пьесе пять превосходных ролей и что поэтому она у Корша шлепнется, так как играть ее решительно некому.
Во! А ты все спрашивал: что из эстого выйдеть и где я учился…
С Коршем (жулик!) условие уже подписано. Я беру 8% с валового сбора, т.е. по 2% с акта.
О Николке поговорим при свидании.
Если увидишь лейб-медика Боткина, то скажи ему, что я иду по его стезе: лечу в аристократических домах. Например, сейчас я иду к графине Келлер лечить… ее повара и к Воейковой — лечить горничную.
Поклон Анне Ивановне. Скажи ей, что я благодарю ее. За что? Не твое дело. Твое белье шьется.
Прощай.

А.

-158-

Антон

29 октября 1887, Москва

Гусев! Единовременно с сим ты получишь мое другое письмо, которое я написал по просьбе бр. Вернеров, издателей моей книги. В нем ты прочтешь просьбу, которую ты исполнишь постольку, поскольку желаешь быть любезным по отношению к упомянутым братьям, а я тут ни при чем.
Не получая от тебя гонорара ‘Петербургской газеты’, я начинаю думать, что мой счет, посланный тебе при последнем письме (на которое ты уже отвечал мне), утерян или забыт. Быть может, даже пропал на почте волковский вексель… Ответь, пожалуйста, ибо я беспокоюсь, да и денег нет.
Я разленился, посоловел и опять впадаю в хандру. Не работаю. Сижу по целым дням на кресле и гляжу в потолок. Впрочем, есть практика.
Нового нет ничего и не предвидится. Прощай.

Твой А.Чехов.

-159-

Александр

30 октября 1887, Петербург

Резолюция
Константинополь. 28 октября.
Одною из следующих новинок в театре Корша в Москве будет новая четырехактная комедия А. П. Чехова ‘Иванов’, с В.Н. Давыдовым в главной роли преп. Стефана, св. Арсения, Фота. Чтоб судить о трудности работы, достаточно указать на то, что на двух пожарных Васильевской части сгорели войлочные щиты.

С.Н. Худеков
{Шуточный коллаж из газетных вырезок.}

Архиписатель!
Сию минуту получил твое письмо и должен сознаться, что глупее ничего не читал. Носишься ты с своею пьесой, как некий человек с писаной торбой. Даже ‘Петербургская газета’ и та пустила анонс, каковой прилагаю полностью. Курепин в ‘Московском фельетоне’ тоже расточает строки по этому поводу. Сам я пока еще не читал, а только слышал от Федорова, но не премину прочесть и утилизировать бумагу на анальные потребности.
Твоя ‘холодная кровь’ наделала немало хлопот старичине-генералу своей необъятной величиною. Уж он кроил-кроил ее на два и три номера, но ни черта не сделал, передал Гею, Гей тоже помудрил над нею и, ничего не сделав, передал мне. Я же просто махнул пополам (арифметически, с перерывом на полуслове) и сдал. Первая У2 пойдет в субботу, а вторая во вторник. Иначе подорвать твою славу я не нашел возможным. Старичина содержанием ‘крови’ доволен, но по поводу ее длинноты свирепствовал и серьезно разругал меня. (Пастухов не заплатил тебе за рассказ, потому что я ему должен, почему же Суворину не разругать меня, если ты сделал пакость?! Я нахожу это в порядке вещей, и мы — квит.)
Теперь перехожу к счетам, сообщенным мне из типографии. Из них ты узришь, что равнодушие человеков существует не только в толстой красной священной истории (где она теперь, сия книга?), но и в среде читающей публики, до сих пор не окупившей издания. Напечатано 1500 сумерек и израсходовано 392 р. 44 коп. Подробный счет тебе будет прислан типографией особо. Сюда, между прочим, не включены ‘комиссионные’, количество которых ведает Аллах и один Суворин, с каковыми тебе рекомендуется списаться.
О том, что ты продал Вернерам 15 рассказов, я знал уже давно от Гиляя, который не преминул мне сообщить об этом среди своих ‘трущобных’ просьб. Завтра его произведения, адресованные в ‘Новое время’, едут обратно в его объятия. О том же, чтобы не было рецензии, я похлопочу уже из одного желания обнавозить твои лавры. За это время продано еще 3 экз. ‘Пестрых рассказов’. Лейкин и Голике ссорятся и, кажется, расходятся, но пока еще скрывают это. Слышал я это от осколочных дам. Бархатные глазки цветут.
Окажи услугу: прикажи мне остричь детей. Анна Ив. боится снимать волосы к зиме и предпочитает сор в голове и паразитов. Напиши так, чтобы я мог прочесть ей. Окажешь услугу.
Насчет приезда: напиши, когда предполагаешь выехать, дабы я мог заранее сбежать с квартиры. Скоро я тебя не жду, так как ты, вероятно, не уедешь, не увидав ‘Иванова’ на сцене. Во всяком случае поездки до будущего года не откладывай. В Питере тебе побывать не мешает. Закатывай месяца на два, на три: и развлечешься, и с людьми поживешь (от них же первый есмь аз), и поработаешь, и из скорлупы проветриться вылезешь. И выгодно: за квартиру с тебя я положу не дорого, а насчет харчей тоже я похлопочу — будешь есть, что после нашего обеда остается. Лучше, я думаю, тебе и желать нечего и остается только благодарить Бога и меня как благодетеля.
Суворин злится, Буренин злится и прочие либо трепещут, либо тоже злятся.
Нового — ни хера. Нева холодна и угрюма. Ветер, 50 R. мороза. Невский по-прежнему блещет. И хорошо и скверно.
Денег из ‘Петербургской газеты’ еще не получал. Вероятно, удастся перевести завтра. Не гневайся за задержку: по редакции ‘Нового времени’ безделья много, т.е. приходится, хоть и нет дела, присутствовать.
Жалею о двух вещах: 1) что не читал твоей комедии и 2) что ты не написал о Косом, а отложил до свидания. Напиши о нем хоть немножко: что он делает, работает ли, пьет ли, живет ли с ‘нею’ и чем живет и т.д.? Он так радикально отрезал себя от меня, что ему даже и писать нельзя, ибо некуда.
Сестре передай поклон, маменьке спасибо за белье и просьбу: нельзя ли хоть одну сорочку поспешить? Я совсем в лохмотьях. Если возможно, не задержи посылкой.
Через У2 часа это письмо будет уже ехать с курьерским, чего и тебе желаю, когда двинешься в Питер. Жму твою лапу, ибо все равно сейчас придется мыть руки.
У цуцыков понос при такой же пище, при какой прежде его не было. Недоумеваю.
Следующие строки дай прочесть Ивану:
Иваша! Извини, друже, за долгое молчание. Не пишу не по злобе, а потому, что как-то не удается: то некогда, то лень, то еще что-нибудь в этом роде. Совесть поговаривает немножечко, а потому, вероятно, скоро ты удостоишься получить от меня цидулу. А теперь будь здоров и весел и учи своих мальчишек получше. Не знаешь, кто на суде выиграл тяжбу по Алниному наследству, Малышев или Серж Федоров? Если знаешь — сообщи. Это меня интересует.

А.Чехов.

-160-

Антон

10 ноября 1887, Москва

Гуськов! Ты ропщешь, что я ничего не прописываю твоим цу-цыкам от поноса. Поносы разные бывают, и лечить их per distantiam трудно. Одно могу прописать: надлежащее питание…
Не в дружбу, а в службу, исполни еще одно поручение: когда будешь в конторе ‘Нового времени’, взыщи с кассы все, что она должна мне. Сумма маленькая (40 р.), а посему выслать ее придется тебе не через банкиров (неловко затруднять ради пустяка), а через почтовое отделение.
Деньги нужны до зареза. На этой неделе моя пьеса идет в Саратове, а я ни шиша не получу, ибо еще не записался в члены Драматического общества, записаться же стоит 15 р., коих у меня нет. Выручай! Голике и Петерсену дай по экземпляру, да и мне бы выслал пяток ‘с доставкой’.

Tuus Antonio.

Я жду вырезку из ‘Петербургских ведомостей’.

-161-

Александр

11—12 ноября 1887, Петербург

Внимай!
Получил сейчас твое открытое письмо и недоумеваю: ты велишь дать Голике и Петерсену по экземпляру и тебе выслать пяток книг. Но каких? ‘Сумерки’ у Петерсена есть, так же, как и ‘Невинные речи’. Голике я вручил 1 экз. ‘Невинных речей’. Если ты требуешь высылки тебе ‘Сумерек’, то объяснись категоричнее. ‘Невинных речей’ у меня в распоряжении более нет.
Буренин и Петерсен спрашивают, писать ли им о ‘Невинных речах’? Ты в одном из писем ко мне запретил, а я это запрещение разблаговестил. Оба они теперь ждут твоего разрешения.
Поздравляю с постановкой ‘Иванова’ в Саратове, жалею, что идет бесплатно. Но удивляюсь, что пиеса твоя есть в Саратове, а в Питере ее нет. Невежин говорил на днях, он читал ‘Иванова’, записанного скорописной машиной Ремингтона. Если есть оттиски, не дурно бы хоть один дать Питеру, а то выходит что-то географически нелепое.
Анна уже неделю лежит в постели. Знобит, болит живот и температура 37,5—39,7. Что будет — не знаю, но дни страдные для меня уже начались.
Общество покровительства животным решило в последнем собрании своем благодарить тебя за теплое отношение к быкам в статье ‘Холодная кровь’. Вероятно, пришлют письменный адрес. Буренин советует для смягчения ‘животного’ восторга подсунуть этому Обществу твой рассказ, где Неро съедает котят.
Деньги, само собою, вышлю без замедления. Ты же спеши записаться в Драматическое общество. Провинциальные антрепренеры рады даровщинке.
Нового нет ничего, кроме хвори и пакостной погоды. Получил ли ты письмо со вложением записки Ивану? Получила ли мать благодарственное письмо? Получил ли ты типографский счет наконец?
Анисим Вас. Петров (не дюже маленький) прислал мне из Таганрога преглупейшую корреспонденцию для ‘Нового времени’ и требует не только ее безусловного помещения в газете, но даже гонорара и высылки газеты за целый год. Убежден, что его маранье — верх совершенства. Употребляет даже коверканные иностранные фразы: ‘temps is money’, но пишет ‘temp esto manet’.
Вырезку из ‘Петербургской газеты’ прислать сейчас не могу, но характер отзыва сообщаю в виде выписки (No 306).
‘Заканчивая этим речь о ‘плодах мгновенных впечатлений’, я позволяю себе резюмировать, что разница между г. Щегловым и г.Чеховым выражается в том, что первый, если светит, то отраженным светом, получаемым извне, второй же издает свой собственный свет, т.к. произведения г.Чехова достаточно оригинальны положениями, мотивировкою и общею художественною архитектурою их внешней формы’. ‘Н. Ладожский’.
Последняя строка принадлежит перу Авсеенко, который a la Лейкин исправил Петерсена. Так по крайней мере он сам жаловался. Комментировал он твое: ‘Враги’.
Когда идет ‘Иванов’ у Корша? Когда ты думаешь в Питер? Когда напишешь о Николае? И, о окаянный! — получил ли бандеролью ‘грязные’ брошюрки?
Аннушка и Танька, уезжая, т.е. совсем садясь на извозчика, ухитрились украсть столько посуды, что в этот день обедать было не на чем. И теперь каждый день открываются новые пропажи. Не столько это бесит меня, сколько заставляет сожалеть, что такая масса гениальных способностей ушло не на добро, а на воровство. В первых числах декабря Аннушка зайдет к тебе за дополучением 4-х рублей, которые я ей должен и которые вышлю тебе с твоим гонораром. Береги штаны и еже в карманах.
Особенного, кажется, сообщить нечего. Ответил ли ты ‘Роднику’? Как здоровье?
Сейчас иду в Думу на заседание и по дороге занесу эти строки в ящик курьерского.
Здравствуй.

Твой А.Чехов.

P.S. Пора бы уже нам свидеться. Напиши хотя гадательно, когда думаешь приехать. Если не скоро, то, может быть, мне удастся смахать в Москву к постановке твоей пьесы? Любопытно посмотреть и по-братски… освистать.

-162-

Антон

20 ноября 1887, Москва

Ну, пьеса проехала… Описываю все по порядку. Прежде всего: Корш обещал мне десять репетиций, а дал только 4, из коих репетициями можно назвать только две, ибо остальные две изображали из себя турниры, на коих гг. артисты упражнялись в словопрениях и брани. Роль знали только Давыдов и Глама, а остальные играли по суфлеру и по внутреннему убеждению.
Первое действие. Я за сценой в маленькой ложе, похожей на арестантскую камеру. Семья в ложе бенуар: трепещет. Сверх ожидания я хладнокровен и волнения не чувствую. Актеры взволнованы, напряжены и крестятся. Занавес. Выход бенефицианта. Неуверенность, незнание роли и поднесенный венок делают то, что я с первых же фраз не узнаю своей пьесы. Киселевский, на которого я возлагал большие надежды, не сказал правильно ни одной фразы. Буквально: ни одной. Он говорил свое. Несмотря на это и на режиссерские промахи, первое действие имело большой успех. Много вызовов.
2 действие. На сцене масса народа. Гости. Ролей не знают, путают, говорят вздор. Каждое слово режет меня ножом по спине. Но — о муза! — и это действие имело успех. Вызывали всех, вызвали и меня два раза. Поздравление с успехом.
3 действие. Играют недурно. Успех громадный. Меня вызывают 3 раза, причем во время вызовов Давыдов трясет мне руку, а Глама на манер Манилова другую мою руку прижимает к сердцу. Торжество таланта и добродетели.
Действие 4: I картина. Идет недурно. Вызовы. За сим длиннейший, утомительный антракт. Публика, не привыкшая между двумя картинами вставать и уходить в буфет, ропщет. Поднимается занавес. Красиво: в арку виден ужинный стол (свадьба). Музыка играет туши. Выходят шафера, они пьяны, а потому, видишь ли, надо клоунничать и выкидывать коленцы. Балаган и кабак, приводящие меня в ужас. За сим выход Киселевского, душу захватывающее, поэтическое место, но мой Киселевский роли не знает, пьян, как сапожник, и из поэтического, коротенького диалога получается что-то тягучее и гнусное. Публика недоумевает. В конце пьесы герой умирает оттого, что не выносит нанесенного оскорбления. Охладевшая и утомленная публика не понимает этой смерти (которую отстаивали у меня актеры, у меня есть вариант). Вызывают актеров и меня. Во время одного из вызовов слышится откровенное шиканье, заглушаемое аплодисментами и топаньем ног.
В общем, утомление и чувство досады. Противно, хотя пьеса имела солидный успех (отрицаемый Кичеевым и Кo). Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья, и никогда в другое время им не приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе. А у Корша не было случая, чтобы автора вызывали после 2-го действия.
Второй раз пьеса идет 23-го, с вариантом и с изменениями — я изгоняю шаферов. Подробности при свидании.

Твой А.Чехов.

Скажи Буренину, что после пьесы я вошел в колею и уселся за субботник.

-163-

Антон

24 ноября 1887, Москва

Ну, милейший Гусев, все наконец улеглось, рассеялось, и я по-прежнему сижу за своим столом и со спокойным духом сочиняю рассказы. Ты не можешь себе представить, что было! Из такого малозначащего дерьма, как моя пьеснка (я послал один оттиск Маслову), получилось черт знает что. Я ужо писал тебе, что на первом представлении было такое возбуждение в публике и за сценой, какого отродясь не видел суфлер, служивший в театре 32 года. Шумели, галдели, хлопали, шикали, в буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Сестра едва не упала в обморок, Дюковский, с которым сделалось сердцебиение, бежал, а Киселев ни с того ни с сего схватил себя за голову и очень искренно возопил: ‘Что же я теперь буду делать?’
Актеры были нервно напряжены. Все, что я писал тебе и Маслову об их игре и об их отношении к делу, должно, конечно, не идти дальше писем. Приходится многое оправдывать и объяснять… Оказывается, что у актрисы, которая играла у меня первую роль, при смерти дочка,— до игры ли тут? Курепин хорошо сделал, что похвалил актеров.
На другой день после спектакля появилась в ‘Московском листке’ рецензия Петра Кичеева, который обзывает мою пьесу нагло-цинической, безнравственной дребеденью. В ‘Московских ведомостях’ похвалили.
Второе представление прошло недурно, хотя и с сюрпризами. Вместо актрисы, у которой больна дочка, играла другая (без репетиции). Опять вызывали после III (2 раза) и после IV действий, но уже не шикали.
Вот и все. В среду опять идет мой ‘Иванов’. Теперь все поуспокоились и вошли в свою колею. Мы записали 19 ноября и будем праздновать его ежегодно попойкой, ибо сей день для семьи будет долго памятен.
Больше я не буду писать тебе о пьесе. Если хочешь иметь о ней понятие, то попроси оттиск у Маслова и почитай. Чтение пьесы не объяснит тебе описанного возбуждения, в ней ты не найдешь ничего особенного… Николай, Шехтель и Левитан — т.е. художники — уверяют, что на сцене она до того оригинальна, что странно глядеть. В чтении же это незаметно.
NB. Если кто-либо, заметишь, захочет побранить в ‘Новом времени’ актеров, участвовавших в моей пьесе, попроси воздержаться от хулы. Во втором представлении они были великолепны.
Ну-с, на днях еду в Питер. Постараюсь выбраться к 1 декабря. Во всяком случае именины твоего старшего цуцыка мы отпразднуем вместе… Предупреди его, что торта не будет.
Поздравляю с повышением. Если ты в самом деле секретарь, то пусти заметку, что ’23-го ноября в театре Корша во 2-й раз шел ‘Иванов’. Актеры, особливо Давыдов, Киселевский, Градов-Соколов и Кошева, были много вызываемы. Автор был вызван после III и IV действия’. Что-нибудь вроде… Благодаря этой заметке мою пьесу поставят лишний раз, и я лишний раз получу 50—100 целковых. Если эту заметку найдешь неудобной, то не делай ее…
Что у Анны Ивановны? Аллах керим! Не по ней питерский климат.
40 руб. я получил. Спасибо.
Я надоел тебе? Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом.
Гиляй едет сегодня в Питер.
Будь здоров и прости за психопатию. Больше не буду. Сегодня я нормален. Сестрица, которая весь ноябрь психопатила до истерики, тоже пришла в норму.
Благодарственное письмо за телеграмму послано Маслову.

Твой Шиллер Шекспирович Гте.

-164-

Александр

22 декабря 1887, Петербург

Гейним, новостей, могущих тебя заинтересовать,— нет. Все по-старому. В редакции тихо. Житель почему-то приходит в восторг от твоего рассказа о мальчиках, собирающихся бежать в Америку, и изливает свои восторги всем и всякому, но его слушают мало. Голике тебе кланяется. Лейкина не видел, осколочных дам — тоже. Третьего дня Суворин рукоположил меня в ‘статейники’ и похвалил весьма за ‘Школьно-земельный вопрос’. Ты сделал бы хорошее дело, если бы прочел эту статейку и, оставив собственно ее в покое, дал бы мне совет — какой, я и сам не знаю и формулировать не могу, но такой, который годился бы мне на предбудущие времена. Надеюсь, что уловишь смысл этой просьбы и ее суть.
Анна поднялась и уже ходит. Ребята по-прежнему страждут поносом. Слюнин прописал им опий, но я еще не давал.
Старик Плещеев встретился со мною на открытии читальни и звал меня к себе. Думаю, что на праздниках как-нибудь у него побываю.
Прокофьев (репортер) ушел на казенную службу в ‘Правительственный вестник’ окончательно и меня посадили на его место.
Первым многострочным плодом был мой отчет об открытии осветительной выставки.
Кстати, предупреди мать: за беготню по репортерству я, пожалуй, не успею во время послать ей поздравление с андилом. Пусть не обижается. Это, впрочем, на всякий случай.
Будь здоров.

Твой А.Чехов.

Щеглов хохочет так же истерично, как и при тебе.

-165-

Антон

25 декабря 1887, Москва

Уважаемый
Акакий Спиридоныч
господин Гусев!

Прежде всего имею честь поздравить Вас и все Ваше семейство с праздниками и с Новым годом и желаю дождаться многих предбудущих в недоумении и в благомыслии. Семейство наше тоже весьма и во всех смыслах, чего и Вам желаю.
Когда на 3-й день праздника откроется оконце Полины Яковлевны, надень штаны и сбегай получить мой гонорар, который 33 моментально вышли мне через г.Волкова. В праздники контора запирается в 2 часа.
Поздравлял ли ты с праздником Вукова?
У нас гостит Саша Селиванова. Бедовая, шумная и гремучая девка. Неумолкаемо поет и играет.
Денег у меня нет. Ропщу.
К Плещееву сходи. Это хороший старец. Славное прошлое, вдовье настоящее и неопределенное будущее.
Был у меня зять Суворина Мамышев и очень хвалил твое ‘На маяке’. Пиши и не давай себе пощады.
Получил от Суворина письмо.
Усердно буду читать все тобою написанное и временами буду присылать тебе свое резюме: хочешь — читай, не хочешь — горшки накрывай.
Смех Щеглова напоминает пение какой-то дикой птицы, а какой — не помню.
Будь здоров.
На Владимирской есть ‘Варшавская кондитерская’ (если идти с Невского, то на левой стороне). Забеги, купи на мои пнензы печений и поднеси Анне Ивановне. Уважь. Самые вкусные печения к чаю имеют форму полумесяца.
Буде осколочные femiuae {Женщины (лат.).} не отослали еще Плещееву (Спасская, 1) моих ‘Пестрых рассказов’, то можешь воспользоваться сею верной оказией, чтобы побывать у Плещеева. Повторяю: хороший старик. Адрес Баранцевича: Пески, 3 улица, 4. Побывай и у него. Все это славные парни. Предполагая, что ты будешь жить в Питере и литературничать до старости, я советовал бы тебе стать известным пишущей братии и по возможности поближе-покороче сойтись с двумя-тремя. Не надо и вредно быть одиноким. Прощай, будь здоров и присылай денег. Я работаю усердно.

Твой А.Чехов.

-166-

Антон

27 декабря 1887, Москва

No 308—386 строк.
— 336-333
— 350-242
— 354-296
Итого 1257 строк.
1257 х 12 = 150 р. 84 коп.
Отсюда вычесть уже полученные сто, останется
50 р. 84 к.
Каковые получи в ‘Петербургской газете’, сопричти к нововре-менскому гонорару и вышли мне, дабы мое семейство имело что кушать. Семейству и мне кушать надо.

Калаеро.

-167-

Александр

1887, без даты

Алтоне, прости ради подштанник и штанов, вместе взятых. Я взял у тебя со стола три медных пятака. Завтра возвращу почтовыми марками. Захватил также и тетрадку почтовой бумаги. Скажи Эфрросам, что я не шмел предштавлять себе до них, за чиво у мене сорочкес из ночного сорта с вышивкем и не накрахмальнова. Через етого амбичия их не может быть ограждена, пока Alle Juden aus Paris…

Чехов.

[На обороте листа: Антону Павловичу Чехову в собственные руки]

1888

-168-

Александр

8 января 1888, Петербург

Алтоне!
Воздержись ругать меня за немногоглаголание и упущение официальных поздравлений. Они у меня никогда не попадают к сроку, а потому я и похерил их совсем. В силу этого же наперед поздравляю тебя с андилом и желаю, чтоб ты здох. Новый год встречали у Суворина. Было весело, радостно и многолюдно. Горбунов рассказывал рассказы. Познакомился там же с Лесковым, каковой тебе кланяется и считает тебя гением. Твоя сказка в 1-м No произвела подавляющий эффект. За все время до сего дня был везде, но ни у кого не был, кроме Баранцевича, и того застал больным какой-то сыпью. Елки у меня не было. Осколочные дамы тебе кланяются. Федоров и Пыляев (‘Старый Петербург’) на днях обедали у Лейкина и теперь злословят его. Портрет Буренина будет в ‘Осколках’ по поводу его ‘Агриппины’, и оба, т.е. Лейкин и Буренин, делают друг другу честь: один — печатая в своем журнале, а другой — позволяя печатать. В общем, выходит потешная комедия, смешная для всех, кроме Лейкина.
Старичина здоров и со мною ласков. Нева — там же, Питер — то же. Кажется, все.
Теперь о себе. За последнюю неделю у Анны по утрам 370 и ниже, а в 3 часа дня аккуратно 39,5. Два дня принимает arsenic {Мышьяк (лат.).}, и высшая to упала только до 39,2—3. Сегодня д-р Кнох подробно и по-немецки исследовал ее и нашел большой, если не ошибаюсь в названии, абсцесс между печенью и почкой. По его приказанию завтра я везу свою половину в хирургическое отделение больницы для операции. Предполагается проткнуть или, вернее, сделать прокол через кожу до потребного места. Операция эта задержит Анну в больнице довольно долгое время. Стало быть, киндеры — снова на попечении Катьки и новой няньки, которую я взял неделю тому назад. Настают снова поистине красные дни. Анна настаивает на том, чтобы хоть одна из бабушек приехала на это время к внукам. Картины ей чудятся ужасные и на первом плане, конечно, смерть. Ею она бредит даже во сне.
С другой стороны, почтеннейший Herr Knoch, возлагая все упование на искусство свое и хирурга, советует, однако же, заблаговременно позаботиться о судьбе детей.
Вот тебе и все, что я могу сказать тебе и чем наполнен я весь. Расположение духа, само собою,— блистательнейшее.
Кланяйся.

Tuus Полугусев.

-169-

Антон

10 или 11 января 1888, Москва

Гусинский!
В качестве медикуса прошу тебя не полениться подробно описать мне болезнь и операцию Анны Ивановны. Где абсцесс? Что резали? Почему абсцесс?
В качестве знаменитого литератора молю тебя слезно зайти в контору ‘Нового времени’ и попросить Полину выслать мне крохи за новогоднюю сказку. Следует мне 36 руб. Затруднять такой суммой Волкова стыдно. Я безденежен, как курицын сын.
С Новым годом! У меня catarrhus intestinalis {Катар кишечника (лат.).}.

Votre a tous Чехов.

-170-

Александр

12 января 1888, Петербург

Homo catarralis {Человек катаральный (лат., прав. catarrhalis).}!
Поздравляю с Татьяниным днем и отвечаю на твое открытое письмо. О высылке гонорара тебе я написал Полине сегодня, а завтра сделаю ей побуждение по телефону.
Об Анне читай тако: по Кноху, у нее абсцесс, принадлежащий печени, помещающийся в стороне, обращенной к почке и требующий прокола. По Слюнину — присутствие эхинококков. Согласно желанию Кноха, возил я ее в больницу к хирургу Трахтенбергу, но в этот день живот был полон газов и прощупывание не дало ничего. Посоветовали очистить брюхо касторкою и явиться для исследования на другой день, что и было исполнено. Поехали снова в больницу, но опять безрезультатно. Щупали 4 доктора и 1 женщина-врач. Мнения разделились: один видит эхинококков, другой — кноховский абсцесс, а третий и 4-й увидели просто сильное увеличение печени и припухлость в том месте, где предполагается абсцесс. Единогласно пришли только к заключению, что в матке нет ничего и что стенки живота феноменально толсты и затрудняют прощупывание. Результат выстукивания остался для меня тайной. Велено опять принять касторки и приезжать опять в больницу. Это должно случиться завтра, 13-го, но едва ли случится вследствие сильного мороза, вьюги и полярного ветра. Операция, по мнению всех, необходима, но выбор еще не сделан: прокол или разрез? Общим синклитом постановлено ездить Анне в больницу возможно чаще, дабы можно было распознать болезнь по ее ходу. Анна упорно против операции. По ночам потеет, а кривую тебе посылаю.
Новостей нет. Все по-старому. Лейкин зол на Николая и ругает его на чем свет стоит. Дело в том, что Л-н дал тебе прочесть в Питере письмо Пальмина, ты это письмо (по догадкам Л-на) рассказал в Москве при Николае, а Николай пьяно преувеличил, будто бы и рассказал Пальмину. Поэт обиделся на Л-на и отказался от сотрудничества, а в оправдание прислал ему письмо, в котором рассказывает с обидою то, что ему будто бы говорил Косой. В итоге получилась сплетня. Лейкин злится, ругается и собирается переслать тебе последнее, обвиняющее письмо Пальмина. Из рассказа этого я ничего ровно не понял и кто из вас троих — дурак — не знаю. Авось разберетесь сами. В четверг у Голике бал. Он в восторге от твоего письма (я его, к сожалению, не читал) и собирается отплатить тебе тоже чем-то остроумным — и содержит пока это в тайне. Бал у него будет не в шутку, а всерьез. Я приглашен быть во фраке, стало быть, gala. Постараюсь побывать, хоть мне и не до балов.
Работы у меня много. Собеседования с старообрядцами меня очень поддержали денежно, а Суворину понравилось мое изложение. Статья моя ‘Слепые в Европе и у нас’ тоже пришлась ему по нутру. В общем, по редакции благополучно.
Осколочные бабы тебе кланяются. Я их снабдил двумя билетами на выставку освещения для Соловьихи и бархатных глазок, но они вместо глазок отправили туда какую-то мне доселе неизвестную Леночку с повязанной щекой. В общем, судя, конечно, по частностям, они все — порядочные дыньки с намеками на прокименочество.
Более положительно писать нечего. Утомляюсь сильно. Сплю с дерганьями, не высыпаюсь. Вечно чего-то боюсь. Не пью, но грудь в левой стороне болит.
Был налетом у Пушкарева. Настасья Александровна поправляется от брюшного тифа, Натальи Александровны не видел и от Настасьи и ее маменьки узнал, что Николай с конкубиной питаются нахлебниками и живут уже не на Плющихе, а у Рязанского вокзала. Поздравил его с новым поприщем.
Родителям и южикам кланяюсь.
О дальнейшем сообщу. Пребывай в мире и интестинальствуй родителям на утешение и себе на удовольствие.

Tuus Гусятницын.

-171-

Александр

16 января 1888, Петербург

Прими, о гейним, мое поздравление с тезоименитством, здравствуй многие лета и жди от меня описание бала у Голике, на котором юные немцы танцовали аккуратно и добросовестно, дирижер изображал на лице муки Лаокоона, а сам Роман с Гульдой суетился, кормил, поил и страдал. Билибина жена по обыкновению не пустила на бал и сама не явилась, Лейкин рассказывал то, что он всегда говорит, и держал себя генералом. Прасковья Никифоровна щебетала и порхала с несвойственною ее летам и грузности живостию и в общем было очень прилично и занимательно, особенно в передней, где Роман поставил для своих германских гостей бочонок с пивом. Ужина я не дождался и, как говорят, много потерял. Но скучища была такая невообразимая, что я улетучился. Это был первый вечер в жизни, который я прожил в Германии с сплошным немецким языком и без единого русского слова. Осколочные дамы приглашены не были.
Температура у Анны несколько спала, но за то пошла давать minimum’ы не ниже 37 {Maximum’ы — 38,50.— Прим. Ал.Чехова.}. К Боткину и в больницу еще вновь не ездили, потому что морозы одолели. Как только потеплеет — съездим, и тогда я тебе напишу.
В редакции все по-старому. Я расхрабрился и стал катать статьи. Сегодня пустил ‘Леса прежде и теперь’, завтра пускаю ‘Школьное дело по письмам учителей’ и ‘Больничную статистику’. Суворин поощряет, а Буренин находит, что на этом поприще я могу сделать более, чем на беллетристическом, и даже смогу обособиться настолько, что перестану быть только братом писателя и получу собственную, забитую теперь твоей глорией физиономию.
Деньги есть, т.е. хватает, но живется по обыкновению лохудренно и беспокойно. Все начинает противеть. Приятно сидеть только у осколочных дам, как у бесхитростных дынек. Сидят себе, как обросшие мохом грибы, и дальше своего грибного царства ничего и не видят. Глазки бархатные хорошеют и вселяют в меня скоктание и малакию, так что я даже иногда подумываю, не возвращается ли ко мне ‘вторая молодость’. Особенного, впрочем, нет ничего.
Кажется, больше и писать нечего. Черкни теперь ты. Как живут твои катаррные кишки?

Твой Гусев.

-172-

Антон

29 января 1888, Москва

Милый Гусопуло! Прости, что я тебе так долго не писал и что теперь напишу только несколько строк. Представь, душа моя, я спешу окончить для ‘Северного вестника’ большую повесть! Как только кончу (после 1-го февраля), сейчас же напишу тебе, ибо имею о многом сообщить и спросить.
Скажи Петерсену, что в мартовской книжке ‘Северного вестника’ будет моя большая вещь.
Теперь просьба: возьми в ‘Петербургской газете’ мой ничтожный гонорар и поспеши выслать убогому брату своему.
Отчего не бываешь у Плещеева? Экий ты, право, Пантелей! Ну что тебе стоит раз в месяц наведываться к людям, знакомство с которыми и интересно, и душеспасительно?
Странные мытарства переживает бедная Анна Ивановна! Неужели у Вас в Питере некому поставить диагноз? Удивляла меня смелость, с которой ей прописали операцию!
Будь здоров.

Твой Antoine.

Счет ‘Петербургской газете’
No 24 ‘Спать хочется’ 288 стр(ок)
288 х 12 = 34 р. 56 к.
Сии деньги не зажуль, а вышли.

-173-

Александр

14 февраля 1888, Петербург

Алтон Палч, почто, о друже, молчишь и вселяешь недоумение в любящих тя? Здоров ли ты? Ты так упорно никому ничего и нигде не пишешь, как будто подержал пари. О тебе в ‘Новом времени’ спрашивают и никто ничего не знает. Объясняют тем, что ты пишешь нечто великое и по содержанию, и по объему. Как-то раз пронеслась весть о том, что ‘Северный вестник’ тебе посылал телеграмму о чем-то, но затем опять все замолкло, и о тебе ни слуху ни духу. Прибегал вчера на минуту в редакцию Щеглов-Леонтьев, но и он о тебе сведений не имеет. О Лейкине говорить нечего: ты ему всегда пишешь, даже тогда, когда не берешь пера в руки. Немыслимо, чтобы он не состоял в постоянной переписке с гейнимами, или чтобы гейнимы забыли ему написать. Посему воспряни, черкни хотя известие о своем здравии, которое, к слову сказать, мнится мне не добрым быти. Другими словами, от твоего упорного молчания чушь лезет в голову. Итак, черкни!
У нас благополучно. Анна посещает Боткина и потихоньку выздоравливает, лихорадка прекратилась. Думаю на лето переселить ее в Тулу на дачу вкупе со чады, и по сему предмету ведутся дипломатические переговоры между Питером и Тулой. Если это осуществится, то ты будешь иметь счастие накормить мой приплод на перепутье в Москве. Можешь сообщить об этом радостном для тебя событии бабушкам. Сознайся, что ты очень счастлив, имея во мне детородного брата.
По редакции у нас тишина и спокойствие. Все течет обычной колеей. Выдающегося — ничего и сообщать нечего. Масловы, Буренины и К0 здравствуют и тебе кланяются. Издох рысистый жеребец ‘Варвар’ и умер актер Трофимов. Буренин разрешился экспромтом:
Все имеет свой конец,
У всего — свой нумер:
Умер ‘Варвар’ жеребец
И Трофимов умер…
Других событий в литературе не произошло. Старичина жив и здоров, влюблен (газетно) в Савину. Анна Ивановна, его супруга, обрела у себя порок сердца и не спит на левой стороне. Остальное по-старому.
С Николаем, или, вернее, с Анной Александровной у меня вышли чудеса в решете. Написал я Косому смехотворное письмо, назвал его кухмистером, ибо он держит нахлебников и при них питается. Обидного не писал ничего, а когда писал — сам смеялся. Вдруг получаю от Ан. Ал. письмо: ‘Если Вы хотели обидеть Николая, то вы успели вполне. Он заплакал. Он по-прежнему художник и честный человек’ и т.д. в том же бабьем духе. Ответ за нелегальностью Косого приказано писать на их бабье имя. Написал я ответ, но до сих пор не имею ни строчки. Что за притча и чему обиделся Николай — я в толк не возьму. Сдается мне, что ни письма моего, ни ответа он не читал, а за него, пользуясь его нелегальностью, вскрыла, прочла и выкинула буффонаду Ан. Ал. Если я ошибаюсь,— слава Богу. Не верю я в то, чтобы Косой мог обидеться на юмор. Если можешь, объясни мне что-нибудь из этого, сделав предварительный допрос Николая. Обидно, если тут музыканит баба.
Киндеры мои здоровы и весьма между собою дружны. К моему удовольствию, из-за игрушек распрей не ведут и не дерутся между собою, как мы в наше время. Сейчас видно, что они дети благородных родителей.
Кланяйся тателе, мамеле, сестре, Мишке и Ивану. Алексеичу с мамашей тоже поклон. Можешь пристегнуть к поклонам и пожелания. Будь здоров и, если можешь, не замедли ответом на ‘Новое время’. Жму лапу.

Твой Гусев.

P.S. Сейчас недалеко от меня пожар горит — Аморетти без штанов бежит. Написал я субботник, но его третью субботу откладывают. Буренин начал фаворизировать М.Белинского.

-174-

Антон

15 февраля 1888, Москва

Гусиади!
Не писал я тебе так долго, потому что мешала лень, хочется не писать, а лежать пластом и плевать в потолок.
Я отдыхаю. Недавно написал большую (5 печатных листов) повесть, которую, буде пожелаешь, узришь в мартовской книжке ‘Северного вестника’. Получил задатку 500 р. Повесть называется так: ‘Степь’.
Вообще чувствую собачью старость. Едва ли уж я вернусь в газеты! Прощай, прошлое! Буду изредка пописывать Суворину, а остальных, вероятно, похерю.
Правда ли, что ты работаешь в ‘Гражданине’?
Я виноват перед Анной Ивановной, что не отвечаю на ее письмо. Отвечу по ее выздоровлении, ибо длинно толковать с больным о его болезни я считаю вредным. Пусть ее не волнует ‘гумма’. Йодистый калий помогает не при одном только сифилисе, а ‘гумма’ разная бывает.
Во всяком случае я рад, что она выздоравливает и что Кнох, Слюнин и К0 потерпели срам. Рад, что ты обратился, как я советовал тебе, к знающему человеку, рад я, что не верил бугорчатке, абсцессу печени, операции, катару желчных путей и проч. Мне казалось, что я знаю больше Кноха и К0, и теперь я в этом убежден. Очень приятно, хотя с другой стороны и жаль, что я ‘фастаю’.
19-го идет моя новая пьеска в одном действии. ‘Иванов’ ходит по Руси и не раз уж давался в Харькове.
М.Белинский сотрудник подходящий. Но — можешь не скрывать это мое мнение от Буренина — своим появлением в ‘Новом времени’ он плюнул себе в лицо. Ни одна кошка во всем мире не издевалась так над мышью, как Буренин издевался над Ясинским, и… и что же? Всякому безобразию есть свое приличие, а посему на месте Ясинского я не показывал бы носа не только в ‘Новое время’, но даже на Малую Итальянскую.
Буду сегодня писать Суворину. Напрасно этот серьезный, талантливый и старый человек занимается такой ерундой, как актрисы, плохие пьесы…
Николай что-то бормотал мне насчет твоего письма, да я ничего не понял и забыл. Все это мелочно. Ну их!
Семья летом будет жить на юге.
Попроси Петерсена и Буренина от моего имени прочитать в марте мою повесть. Ведь они виноваты отчасти, что я написал большое! Пусть они и расхлебывают.
Будь здоров. Анне Ивановне поклон, а детей пори. Говорит ли Николка?
Твой 33 моментально.
Благодарю за письмо и за беспокойство о моем неказистом здравии.

-175-

Александр

18 февраля 1888, Петербург

Гейним, кто дерзнул сказать тебе, что я работаю в ‘Гражданине’? И как твоих гигантских мозгов хватило на то, чтобы поверить и задавать мне вопрос? Разве ты не знаешь, что почетнее писать в кабаках кляузы, нежели работать в сем органе? Итак, извинись и впредь не подозревай неповинного в паскудствах.
Спасибо за скорый ответ. Радуюсь, что ты, хотя и неказисто, но все-таки здравствуешь. Здравствуй и впредь, а на юге постарайся воспользоваться наибольшим количеством благорастворения воздухов.
Сообщи мне, буде не секрет, что ты теперь еси, на каких условиях работаешь в ‘Северном вестнике’ и где еще работаешь, а также — что ты с собою намерен делать вообще в отношении сапогов и в рассуждении общего строя будущей жизни (не загробной только)? Ты так упорно замкнулся в себя, что я ни черта о тебе не ведаю. Если эти вопросы праздны, то можешь и не отвечать. Я спрашиваю не из любопытства, а в качестве фратера.
С своими полипами гумозными я решил: едут они 1-го апреля в Тулу на дачу. Дача уже нанята близ Тулы у знакомых за 60 руб. в лето с фруктовым садиком и лесом. Едет Анна с обоими ребятами и с нянькой. Я сажусь на холостое положение и ресторанные обеды. По предначертанному маршруту они приедут утром в Москву и в тот же день, в 8 часов вечера уезжают в Тулу. День проведут у бабушек, ибо без этого обойтись невозможно и, если внучки проедут Москву мимо, бабушки, пожалуй, обидятся. Мне же лично было бы выгоднее отправить их из Питера прямо на место по билетам прямого сообщения. Сообщаю тебе это для того, чтобы уверить тебя, что я лично не имею ни малейшего желания усладить твое существование присутствием своей семьи. Могу в утешение сообщить тебе новость: с нынешней недели я начинаю помаленьку уплачивать многострадальному Глебу-портному свой гигантский долг. Завтра высылаю ему 5 р. и думаю впредь продолжать в том же духе.
Буренин возрадовался твоей большой вещи и велел тебе сообщить тако: ‘Вы ему напишите, что это он хорошо сделал, что большое написал, и что я рад. Что он газеты бросить хочет — это тоже очень хорошо,— но нам пусть все-таки от времени до времени пописывает’. И тут же в дополнение, читая ‘Новости’, сказал о них экспромпт:
Сия пространная газета
Выходит для жидов, а вовсе не для света.
С старичиной я еще не говорил. М.Белинский у нас только ‘терпим’, и его помещают неохотно. За ним водится много грехов, содеянных во вред ‘Новому времени’, и потому он на весьма дурном счету и считается человеком, принимающим плевки в глаза за божью росу.
Написал я злополучный субботник, злополучный потому, что уже 4 субботы он ставится и по разным обстоятельствам снимается. Посмотрю, что скажет ближайшая суббота. Вероятно, будет то же. Завтра Анна снова едет к Боткину.
Дети по-прежнему безгласны.
Скажи Ивану спасибо за письмо. В ближайшую свободную минуту я ему отвечу. Вероятно, сегодня же вечером или morgen утром. Петерсена еще не видел, но думаю, что его солидная фигура вострепещет от радости, узнав о твоей ‘Степи’.
Не окажешь ли ты мне (буде можно) услугу. Ты, очевидно, уходишь из ‘Пететрбургской газеты’. Не составишь ли ты мне у Худе-кова протекции на свободные понедельники, коп. по 8 за строку?
Нового опять ничего, т.е., вероятно, то, что для тебя было бы ново, для меня — обыденно и утратило характер новизны, а потому и не пишется. Роман кланяется. Лейкин тот же. Осколочные дамы все спать хотят и покупают себе ‘место’ в Лавре рядом с мамашей. Бархатные глазки блекнут от спертого воздуха осколочной конторы и от возраста. Сила и мощь организма резко протестуют против насильственной воздержности: это так и видно во всем от ланит до пят. У Романа киндеры хворают, так что Гульда не снимает передника сиделки. Книга твоя ‘Пестрые рассказы’ так и лежит тюком в конторе Лейкина без движения, как год тому назад. Лейкин сумел оградить себя от конкуренции.
Я не могу похвастать собственным здоровьем. Болит все та же левая сторона груди.
Поклонись всем, хотя ты этого никогда не делаешь. Бабушки не дурно сделают, если сошьют внучкам по штанине. Анна болеет и не сошьет, а я в этом ни черта не понимаю, да и думать нет времени, а голожопие так или иначе прикрыть надо.
Ну, будь здоров. 1000 лет здравствовать.

Гусев.

У Билибина уже 3 недели здоровый нарыв на носу.

-176-

Александр

4 марта 1888, Петербург

Литературный … голландский,
твоей ‘Степи’ я еще не читал, хотя о ней уже написал ‘крытыку на крытыку’ Буренин. Первым прочел Суворин и забыл выпить чашку чаю. При мне Анна Ивановна меняла ее три раза. Увлекся старичина. Затем книга ‘Северного вестника’ поступила к Буренину, а от него поступит ко мне. Читай поэтому изложение того, что мне приходилось слышать. Первым делом Буренин за все твои недостатки и промахи в ‘Степи’ отчитал меня (это уж моя доля горькая быть братом): жиды вышли слабы, но не вообще слабы, а сравнительно с теми лицами, которых ты рядом вывел в ‘Степи’. Сами по себе, как жиды, они нисколько не погрешают перед Талмудом, но ‘для пятый класс мозно лутче’. Петерсен ходит на голове от восторга и стремится уверить всю вселенную, что твоя ‘Степь’ — не мой ‘Тесак’. Нравится ему особенно то философское мнение, что человек живет прошедшим. Вообще же он кричит, неистово машет руками, колышет чревом и готов съесть всякого, кто позволит себе усомниться в том, что существуют гении. В радостном исступлении он чуть не съел меня и изругал всех сотрудников за то, что они осмеливаются марать бумагу и печать своим бездарным строчничаньем в то время, когда существуют мощные могиканы. Не достает только, чтобы кто-нибудь во имя твоей ‘Степи’ свернул ему шею: он и это принял бы за несомненно подавляющее влияние твоего таланта. Во всяком случае ушат холодной воды был бы кстати. Самым лучшим ценителем оказался наш редактор Федоров. Он прямо заявил: ‘Какие вы, господа, чудаки: хорошо написано — Буренин похвалит, а дурно — выругает, и все тут. Есть из-за чего с ума сходить и волноваться. У меня вон целый ворох талантливых рассказов ‘к возврату’. Если бы я по поводу каждого из них волновался, меня давно бы на свете не было’.— ‘Да, старик,— ответил ему Буренин,— ты прав, хотя и лжешь. Ты любишь писанное, но своеобразно: ты любишь штрихи на лицах женщин-француженок, с которыми блудишь. Но блудить много не годится, и ты умрешь не от рассказов, а от невоздержности. Стыдись, старик, пора тебе выработать настоящий взгляд на вещи. Ведь ты немолод, ты даже в тюрьме сидел…’
Буренин тоже радуется и свою радость вылил в фельетоне, которого я еще не читал, ибо пишу ранее, нежели мне принесли газету. Но сообщить тебе он велел следующее: написано чудесно. Такие описания степи, как твое, он читал только у Гоголя и Толстого. Гроза, собиравшаяся, но не разразившаяся,— верх совершенства. Лица — кроме жидов — как живые! Но ты не умеешь еще писать повестей: из каждого печатного листа можно сделать отдельный рассказ, но твоя ‘Степь’ есть начало или, вернее, пролог большой вещи, которую ты пишешь. Все Короленки и Гаршины перед тобою бледнеют (так и напишите ему: бледнеют). Ты самый выдающийся и единственный из современных молодых писателей. ‘Пусть только большое напишет…’
Итак, Антоша, пиши большое.
29 февраля у нас Суворин дал обед сотрудникам по случаю 12-й годовщины ‘Нового времени’. Гости были — все пишущие. Пили за мощную военную силу, за мощную силу печатного слова, и Гей частно выпил за не менее мощную силу непечатного слова. Было весело и радостно. Горбунов был в своей тарелке и изображал генерала Дитятина. Речи главным образом вертелись около ‘направления’ и ‘побьем ли мы немцев’. Горбунов по этому поводу ‘рассказал’, что где-то в Германии на водах немецкий генерал похлопал его дружески по плечу и заявил: ‘Мы вас (т.е. русских) опасаемся’, а когда речь зашла о Кобурге, то он, преобразившись в голову дынькой, скорбно заявил, что ему не Кобурга жалко, а мать жалко, Клементину Ивановну. Генерал Черняев Мих. Гр. очень ловко пересчитал свои подвиги. Отвечая на тост за его здоровье, он скромно сказал: ‘Когда пьют за мое здоровье, я всегда чувствую, что я не достоин. За что? За Ташкент ли? Он и теперь лежит бременем на государстве. За Сербию? Она… и т.д.’ Словом, все присутствующие в скромном ответе генерала услышали историю всей его деятельности. Были неудачные тосты. Конторщик типографии Неупокоев сказал только три слова: ‘Господа, то немногое…’ — но его тут же осадили и резонно доказали, что этими немногими словами он сказал даже более, чем следовало. Старик Максимов (‘Год на Севере’) налимонился и весь обед порывался заплакать, сочувствуя горю германской вдовствующей императрицы. Обед без вина стоил по 8 руб. с рыла (не нам, а Суворину). Я от нечего делать подвел статистику имен сотрудников. Оказалось: 5 Алексеев, 7 Николаев, 5 Александров, 4 Василия и т.д.— все одноименные.
Выставлена в Питере картина Маковского ‘Смерть Иоанна Грозного’. Горбунов на ней изображен в роли шута и так удачно, что Питер ездит смотреть не картину, а Горбунова в колпаке.
Разрывая по обязанности архивы рукописей, я наткнулся на прилагаемую. Относится она к 1881—1882 г. Не пригодится ли тебе ее сюжет в какое-нибудь из будущих творений? Мне сдается, что этот вопрос еще не был затронут в литературе.
Суворин велел мне отослать тебе рукопись какого-то казака, которую ты прислал. Она напечатана не будет. У старичины на столе всегда беспорядок, и рукопись не нашлась. На всякий случай уведомляю.
Был у нас вчера Всеволод Давыдов. Фюить!
С Лейкиным не вижусь, с Билибиным тоже. Вообще — ни с кем. Анна выздоровела было, но теперь стало опять хуже: появилась боль в области печени. Когда эта херомантия кончится — один Аллах керим. Что ни день, то огорошивание, и конца не предвидится. Прожил жизнь, не живя.
Желательно было бы прочесть хоть строчку ответа. Желаю тебе поноса.

Твой Гусев.

Поклоны обычные, по чину.
Получили ли вы оба с Иваном предыдущие письма и книги? Мне важно знать, доходят ли книги бандеролью?

-177-

Антон

24 марта 1888, Москва

24 мартабря
О. Архимандрит! Посылаю Вам через поручика Плещеева кипу моих проповедей и поучений для второй книги, каковую благоволите благословить печатать тотчас же по получении кипы. Название книги: ‘Менструации жизни, или Под жопу палкой!’. Другого названия пока еще не придумал. Рассказы должны быть расположены в таком порядке:
1) Счастье
2) Тиф
3) Ванька
4) Свирель
5) Перекати-поле
6) Задача
7) Степь
8) Поцелуй
Книга должна содержать в себе не менее 20 листов. Если присланного не хватит, то пусть Неупокоев, упокой Господи его душу, даст тебе знать, дабы я мог поспешать высылкой нового материала.
‘Счастье’ помещено в 4046 No. Если утеряешь посылаемый 4046 No, то запомни сию цифру. Под заглавием ‘Счастье’ надо будет написать: ‘Посвящается Я.П.Полонскому’ — долг платежом красен: он посвятил мне стихотворение. Остальных моих распоряжений жди.
Расчет за ‘Сумерки’ сделай после 15 апреля. Из полученных денег ты обязуешься взять себе пропорцию, как мы уговорились, иначе ты хам и мерзавец. Магазин должен нам: за оставшиеся 445 экз. 311 р. 50 к. Значит, тебе третья часть.
Надеюсь, что второе издание ‘Сумерек’ уже печатается.
Кланяйся Сувориным. Неделя, прожитая у них, промелькнула, как единый миг, про который устами Пушкина могу сказать: ‘Я помню чудное мгновенье…’ В одну неделю было пережито: и ландо, и философия, и романсы Павловской, и путешествия ночью в типографию, и ‘Колокол’, и шампанское, и даже сватовство… Суворин пресерьезнейшим образом предложил мне жениться на его дщери, которая теперь ходит пешком под столом…
— Погодите пять-шесть лет, голубчик, и женитесь. Какого вам еще черта нужно? А я лучшего не желаю…
Я шуточно попросил в приданое ‘Исторический вестник’ с Шубинским, а он пресерьезно посулил половину дохода с ‘Нового времени’. Его супруга, наверное, уже сообщила тебе об этом… Итак: когда я думал жениться на гавриловской дочке, то грозил, что разжалую отца и Алексея в мальчики, теперь же — берегись! Когда женюсь на суворинском индюшонке, то возьму всю редакцию в ежи, а тебя выгоню.
Сейчас вернулся с практики: лечил у графини Келлер… няньку и получил 3 руб. Имел счастье беседовать с ее сиятельством.
В Москве скучища. Все здравы. Мать, тетка и сестра ждут Анну Ивановну с цуцыками.
Поклон Буренину, Маслову и проч.
Votre a tous

А.Чехов.

-178-

Александр

29 марта 1888, Петербург

Материал для твоей новой книги и письмо получены. Сдано в типографию. Старичина велел Неупокоеву поставить хорошую бумагу. Дело, благословясь, начали. Помни, что по условию корректуру и все прочее веду я. Твои только лавры и мзда.
Анна опять заболела в лежку. Кнох находит рецидив печенки. Лежит и не может даже в карете ехать к Боткину.
Мой новый адрес: Невский, 84, кв. 99.
Пребывай штанами.

Твой А. Чехов.

-179-

Антон

4 апреля 1888, Москва

Прорва! Умоляю: надень скорее штаны, побеги (лейф а гейм {Беги домой (идиш).}) в магазин ‘Нового времени’ и поторопи там выслать мне возможно скорее 2 экз. ‘Сумерек’. Пожалуйста!
Если дорогая бумага дорога, то надо печатать на дешевой. 2-е издание ‘Сумерек’ печатай, конечно, по-прежнему на дешевой бумаге.
Посылаю Суворину письмо с просьбой прогнать тебя. ‘Сумерки’ высылай заказной бандеролью. Не прошу извинения за беспокойство, потому что ты обязан слушаться.
Поклоны.

Твой авторитет А.Чехов.

-180-

Александр

4 апреля 1888, Петербург

Алексей Сергеевич поручил мне передать тебе следующее: при лучшей бумаге книга будет стоить вдвое дороже. 1-е издание стоило 390 р., второе будет стоить 660 р. Первая книга стоила себе 33 коп., вторая будет стоить 50 с хвостиком. Придется повысить цену на 1 р. 50 к. вместо 1 руб. Подумай и поспеши ответить, так как до твоего согласия или несогласия набор задерживается. Завтра приступаем к 2-му изданию ‘Сумерек’.

Tuus А.Чехов.

P.S. Старичина советует, т.е. как бы советует остаться при старой бумаге.
Утром послано тебе мною письмо о здоровье Анны.

-181-

Антон

5 апреля 1888, Москва

Гнусный шантажист! Получил от тебя 2 письма одновременно и рад был, что не получил третьего. Кривая с двумя повышениями в сутки возможна в том случае, если Анна Ивановна вечером принимает что-нибудь жаропонижающее: хина, антипирин, антифибрин и прочее, твоему уму недоступное. Необходима скорейшая медицинская помощь. Если не решаешься повезти Анну Ивановну к Боткину, то по крайности сходи к нему сам и объясни, в чем дело: авось найдет нужным прислать ассистента.
Просьбу твою передам матери. Едва ли она поедет, ибо ее здоровье не совсем хорошо. Да и паспорта нет. Она прописана на одном паспорте с батькой, надо поэтому толковать долго с отцом, идти к обер-полицеймейстеру и проч. Жить же по венчальному свидетельству, как ты жил, она боится.
О бумаге я уже писал Суворину. Чем дешевле издание, тем лучше. Спросите Неупокоева, упокой Господи его душу, хватит ли текста для 20 листов? Если нет, то забудь о домашней беде, брось вс и стремглав исполняй мои приказания.
У Корбо неугомонный кашель. Вероятно, чахотка от дряхлости и онанизма. Боясь, чтобы он в квартире не развел бацилл, я начинаю уж подумывать об убийстве. Хочу угостить его морфием. Сообщи об этом Гершке, предварительно приготовив его к этому ужасному известию.
Теперь серьезно. Что касается характера и раздражительности Анны Ивановны, то ради Бога терпи и не огрызайся ни одним словом. Я от всей души не хотел бы, чтобы твой подвиг носил на себе (в воспоминаниях) темные пятнышки. Впрочем, не бывал я в твоей шкуре, а посему не мне и советовать. Будь здрав и богом храним…

Граф Платов.

Приветствую!!!!!… Н. Чехов.
Мать горюет, что не может приехать.
Кланяюсь и целую тебя, Анну Ивановну и детей. Маша.

-182-

Александр

5 апреля 1888, Петербург

Doctor von Cheromanthiae {Профессор хиромантии (шутл. лат., нем.).}.
Собери свои микроскопические медицинские познания и, если сможешь, объясни мне значение такой кривой: утром 37o, в 3 часа — 390, в 5—6 часов 38,20, а ночью снова 38,80. Т.е. два максимума в сутки. Такие колебания испытывает вот уже неделю моя Анна Ивановна. Она хворала много, и я нанес на карту не одну кривую, но с двумя maximum’ами в сутки еще не встречался. У Анны это повторяется ежедневно и правильно. Что сей сон значит? Общий вид ее жалок. Худа, не питается, молока не может проглотить, лежит, сторона печени вздута, опухоль, или, вернее, затвердение в печени прощупываю даже я — профан в вашей высокой науке. Состояние духа ее — невозможное: злится и день и ночь. Детей от себя гонит. Обо мне и говорить нечего. Я произведен в такие подлецы, испортившие ее жизнь, что повесить меня мало. Прислуга не выносит неперестающей ругани и просит расчета. Пришлось умасливать прибавкой жалования, но, вероятно, ненадолго. В общем, такой хаос, такая чертовщина, что у меня голова идет кругом и вся философия к чертовой матери. Лежит в кровати почти неподвижно и требует, чтобы я свез ее в клинику к Боткину. Свезти нетрудно, но доедет ли? Вот вопрос. Что человечнее, везти или не трясти хотя бы в карете ее слабый организм? А она действительно порядком плоха. Спроси мать: не приедет ли она, если я вышлю ей денег? Зову потому, что страдания Анны таковы, что превышают ее материнское чувство, и дети совсем на сиротском положении. Заработки у меня теперь есть, так что мать ни в чем (в пределах возможного, конечно) недостатка терпеть не будет. В случае ее положительного ответа не замедли ответить с первым же поездом на редакцию.
Что же касается кривой, то объясни, пожалуйста. Кнох, по-видимому, рукой махнул: пользует более духовно и тратами на аптеку не обременяет.
Неупокоев все еще сводит счеты по части бумаги на будущую книгу. Тороплю, но пока без особенного успеха. Твоим именем познакомился вчера с Полонским. Ему было приятно пожать руку брата знаменитого писателя.
Больше пока ничего. Сейчас сдам эти строки на почтовый и пойду в редакцию, ибо скоро 1 час пополудни и ты — дурак.

Твой Гусев.

—183-

Александр

7 апреля 1888, Петербург

Редакция.
Песий ты сын, а не сын Эскулапа. Если бы давались жаропонижающие ремедии, то maximum’ы я и сам без твоей помощи сумел бы объяснить. Беда вся в том, что кроме kali jod {Йодистый калий (лат.).} и боткинского порошка не дается ничего. Теперь, впрочем, два дня уже стал получаться только один максим, но за то солидный: утро 36o, весь день повышение до 38,5 с лихорадкой и потом к часу ночи 39,8 с бредом, руганью и прочими благами. Во вторник возил в карете к Боткину, но он хоронил Миклуху-Маклая и в этот день не принимал. Всуе тряслись больные кости и издержано на карету. Завтра снова приемный день у Боткина и снова везу. Что он провещает — на том и сядем и тебя уведомим. Кнох ездит пешком (мы теперь с ним соседи) и пользует беседой, которая действительно помогает Анне, как развлечение. Во время визита играет с детьми в их игрушки и по целым часам высиживает, развлекая больную. Денег не берет и получает мзду книгами и газетами, причем всякий раз конфузится — доброе качество, которого нет у тебя: ты дерешь, не смущаясь, и с больного, и с здорового.
Убийство Корбошки я нахожу разумным и, несмотря на всю грусть, напишу ему оду на смерть.
Жаль, что мать не поедет. Суди ты сам птичьими мозгами: меня нет целые сутки дома, прислуга не успевает удовлетворять капризам и бесит больную невольно. Здоровая баба не может понять и увидеть тех чудовищных рож, которые видятся Анне в бреду. Дети, как неприкаянные: ревут, пугаются, лезут к матери, которая то плачет над ними, то гонит их от себя. Прихожу я из редакции — новая беда: подай ей ту подлую женщину, на которой я хочу жениться и которая намерена во имя своих будущих детей отравить Кольку и Антошку. Велит искать эту женщину в дверях, в шкафу, под столами, всюду видит яд и отраву. Всю ночь до утра бьешься и не находишь себе места. Ты вообрази только себе ночь, бред, одиночество, невозможность утешить, нелепые речи, внезапные переходы от смеха к плачу, сонные крики напуганных за день детей. Суди, эскулап ирода нашего, какое для меня время и какое горе, что мать не поедет. Одним словом, лучше б тебе на свет не родиться, чем видеть моих детей в этаком положении. Сегодня я пульса у нее на руке найти не мог и дощупался только на шее в биениях сонной артерии, неровен, с перебоями и 76 в минуту.
Косому скажи спасибо за собственноручное уведомление, что он еще жив. Сестру поцелуй за ее две строчки. Они сильно утешат Анну.
Насчет книги. Второе издание не печатается еще. Генерал нашел, что еще рано. Новая книга набирается. Придумай ей поскорей название, чтобы анонсировать в отделе ‘печатаются’.
Скажи Ивану, чтобы не сердился и не жалился, если я не поздравляю его вовремя с ангелом. У меня теперь такие тезоименитства в животе, что не до именин. Это я говорю ‘положительно’.
Нева пошла, но дохло и скверно, как самый климат в Питере.
Кланяйся Синферденфердеру и Карнаушенке. Буренин сшил себе новый пиджак из хохлацкой домотканной материи — дерюги. Приехал Кочетов, едет Молчанов. Федоров сходил на низ без помощи клизмы. Других новостей в литературе нет.
Сердце, хоть и немного, но от блестящей обстановки все-таки болит.
Прими касторки и запей керосином.
Сейчас скоропостижно умер Самуил Соломонович Поляков. И што ви на ето скажите? Разли ето не гевалт? Што теперь Нотович с бородавкем делать будить?..

Твой Гусев.

Новый экспромпт Буренина мне, сейчас только сказан:
Вам скверно, пакостен вам мир:
Сходите же и вы попакостить в…

-184-

Александр

10 апреля 1888, Петербург

Автор, сейчас Неупокоев поведал мне, что он ошибся в вычислениях и неправильно определил число листов в твоей будущей книге. Материалу налицо только на 15 листов. Высылай еще 5 — и поскорее, чтобы не задерживать печатания. Высылай на имя конторы или редакции, потому что мне теперь при болезни Анны некогда ходить на почту за получением, а если принесет почтальон на дом ‘с доставкою’, то может случиться, что у меня не найдется в нужный момент четвертака.
Анна все хуже. Температура шагает. Боткина 2 раза не застали, ибо лекции кончились и он перестал принимать в клинике. Ассистент его Яновский смотрел, велел питаться и Анну не утешил. Печень увеличилась сильно.
Кнох, несмотря на уважение к авторитету Боткина, начинает сомневаться в гумозном характере болезни и настаивает на абсцессе в печени. Не могу сказать, что киндеры кланяются: они скулят.
Больше ничего.

Туус А.Чехов.

P.S. Лейкин в своей конторе в присутствии многих мелких своих сотрудников, на страх врагам и осколочным дамам, хвастает, что он предупредил дуэль между тобою и поэтом с аполлоновых мудей. Нарочно для этого и в Москву ездил. Николаю за сплетни сыплет громы и перуны. Я только слушаю и молчу.
Блаженни миротворцы… Это стоит герценовских ‘преподобнии ангел и и архангел и, молите Бога о нас’.
P.S.P.S. У нас вчера была гроза, а сегодня крупа, снег и слякоть.

-185-

Антон

11 или 12 апреля 1888, Москва

Бездельник!
Сегодня я послал для Неупокоева (когда он упокоится?) еще текста. Рассказ ‘Тина’ поставь перед ‘Степью’, а два прочие после, но ‘Поцелуй’ должен быть в конце книги. Еще раз напоминаю: рассказ ‘Счастье’ должен быть первым и ‘посвящается Я.П.Полонскому с костылем’. Книгу надо будет назвать так:

Антон
Чехов Рассказы

и тут же на обложке перечисление рассказов петитом.
Считался ли за ‘Сумерки’?
2-е изд. ‘Сумерек’ пора печатать. По крайней мере пора объявить об этом в понедельницком анонсе.
На задней стороне обложки должны быть объявления о моих книгах: ‘Пестрых рассказах’, ‘Сумерках’ и ‘Рассказах’.
Это, брат, тебе не Англия!
Получил от старичины длинное письмо и сопричислил его к автографам.
Денег нет и нет. Писать разучился. Хочу поступить в аптеку.
Если тебе кажется, что я затрудняю тебя своими изданиями, то напиши мне.
Был сегодня Федор Глебов. Спрашивал о тебе. По-видимому, недоволен тем, что ты незаконно живешь, но не высказывает этого, хотя и удивляется, что ‘оне — старуха-с’… Насчет денег и Николки по-прежнему долготерпелив…
Если увидишь Михаила Суворина, то передай ему, что моих книг нет ни на одной станции. Этак много не наторгуешь.
Веди себя хорошо <...>

Граф Платов.

-186-

Александр

16 апреля 1888, Петербург

Salustius est elegantissimus scriptor, читали мы когда-то у Кюнера в гимназии, ejus libros libenter lego {Салюстий — искуснейший писатель … его книги читаю я охотно (лат.).}… К сожалению, нельзя того же сказать о тебе. Из прилагаемого счета ты увидишь, что за весь месяц нашлось только 25 дураков qui libros tuos legunt {Которые читают твои книги (лат.).}, и еще неизвестно, libenter {Охотно (лат.).} ли? Факт этот наводит на размышления о том, что вторым изданием спешить не очень надо. В магазине держатся того мнения, что пусть-де lectores {Читатели (лат.).} раскупят и libenter прочтут остающиеся экземпляры, а тогда уже можно выпускать и editionem secundam {Второе издание (лат.).}. Впрочем, утешься, друже: не ты один,— и сам elegantissimus Salustius scriptor раскупается плохо и пылится на полках. Gloria mundi кратковременна est и transit… Это о ‘Сумерках’.
Теперь о будущей книге. Неупокоев успокоился на том, что к Пасхе ‘рассказов’ не выпустит, а на Фоминой — ‘сколько угодно’. Эта весть должна быть также приятна твоему авторскому сердцу. В настоящую моменту отпечатано 12 листов. Черкни генералу, может быть, он и распорядится. Я бы сделал это на твоем месте, ибо знаю двух статских советников и одного певчего, которые с охотой купили бы твои ‘Рассказы’ к празднику. Печатается 1500 экз. + 50 веленевых. Творения твои печатаются в том порядке, который ты наметил в первом своем письме. ‘Тина’ пришла уже после того, как отпечатано было начало ‘Степи’. Поэтому она пойдет после ‘Степи’. Тут ничего не поделаешь. По словам того же Упокоева, присланного добавочного материала до 20 листов хватит. Цену назначат 1 руб. и за эти же деньги поместят в твоей книге и несколько листов объявлений о продаже красных яиц, деятельности издателя, пиве Иогана Гофа и пожарные сигналы для тех лиц, которые возгорятся желанием читать твои глупые произведения.
Далее позволь тебе заметить, что ты или хромаешь логикой, или ты дурной, или двуличновольнодумствующий. Ты пишешь: ‘Если тебе кажется, что я затрудняю тебя своими изданиями, то напиши мне’. Во 1-х, мне может казаться все, что мне угодно, и это тебя не касается, во 2-х, то, что кажется,— не всегда бывает верно, и в 3-х, если бы я даже написал тебе, что твои издания (?) меня затрудняют, то что отсюда воспоследовало бы? Что из эстого вышло бы? Ровно ничего… Ergo — Salustius est elegantissimus scriptor, а не ты.
Затем прошу извинения. Я не воспользовался твоим любезным предложением взять себе частицу твоих денег. Что уж тебя обижать!.. Тебе самому деньги нужны. У тебя родители кушать хотять. Извини Христа ради, но я ввиду того, что твоя книга идет шибко, подумывал было сам послать тебе рубля три в субсидию на праздник. Где уж наше не пропадало. Чтобы ты не взомнил о себе много,— не посылаю. Только поэтому.
Глеба многострадального успокой. На его деньги я разъезжаю в каретах,— вожу свою Анну Ивановну к медикам. Дела ее плохи. Упадок сил полный. Боткина с собаками не сыщешь, а Кнох сегодня прописал каломель и объявил (по секрету), что деятельность сердца заметно ослабевает, печень увеличивается, кишки потеряли энергию и желудок никуда не годится. Теперь Анна после приема каломели рвет и не пускает меня на заседание, боясь без меня умереть. Этим и объясняется то, что я пишу тебе эти строки более приличным почерком, чем обыкновенно строчу из редакции. Ей ужасно тяжело. Сегодня она не ела ничего и к пище чувствует отвращение. Температура колеблется от 35,5 до 39,5, пульс ничтожен. Кривая суточная несколько раз то падает, то повышается. Идет, по-видимому, загадочный процесс. Кнох по крайней мере убежден, что никто из врачей, включая сюда и Боткина, не понял истинного смысла болезни собственно в печени.
Расходы теперь у меня гигантские и вызывают усиленную работу. Сплю я мало, волнуюсь и пишу много, смотрю на мир обалдело и в общем чувствую себя переутомленным. Празднику не рад: надо заработать на чаи редакционным оболтусам, дворникам, полотерам, прислуге на платье и на аптеку с вашей братией медиками во главе.
Ивана поздравь с ангелом. Ему в подарок я приготовил мундштук, изображающий мужской детородный penis и все собираюсь переслать. Поздравь его, и пусть он сам себе в зеркало пропоет ‘многая лета’ и пососет мертвого Ханженка за х…
Сестре и родителям лобзание. Отдельных поздравлений с высокоторжественным, пресветлым праздником святыя Пасхи от меня, вероятно, не будет. Я и без того у праздника.
Вот тебе и все то, чем я могу порадовать твое сердце. По редакции все тихо. Буренин стал почему-то похабничать, но это, вероятно, от весны и плотского бессилия. Остальное все в колее. Старичина страждет мигрениями. Невесты твоей — m-lle Сувориной — не видел и когда увижу, опишу ее в отдельном письме родителям на утешение и тебе на скоктание и малакию.
Ездил как представитель прессы на экстренном поезде на испытание телефона Голубицкого, прозяб в поле и благолепно изложил все на столбцах нашей распространенной газеты. Лейкина не видел. Осколочные дамы хворают, не досыпают и во сне трепещут перед Николайсанчем. Тебе кланяются и просят помолиться за упокой души их мамаши, почивающей в Лавре. У нас холодно. Идет ладожский лед. Вот тебе и все.
На душе у меня скверно.

Твой А.Чехов.

P.S. Смотри, не трать зря прилагаемых денег. 13 руб. не шутка.
Тетке передай записку Анны Ивановны и скажи ей, что у детей понос, чего и тебе с нею желаю. Писана неделю тому назад.
Михаиле Суворину написал о том, что твоей книги нет на вокзалах. Ответа не получил.
Название книги переменить можешь. Может быть, придумал какое-нибудь умное.

-187-

Александр

17 апреля 1888, Петербург

Контора контрагентства по торговле произведениями печати на линиях железных дорог А. С. СУВОРИНА: С.-Петербург.

Милостивый государь
Г.Чехов.

Имею честь Вас уведомить, что книга Вашего брата ‘В сумерках’ имется решительно на всех станциях.

Мое почтение, М.Суворин.

Сегодня я имел удовольствие получить сие письмо от Михаила Суворина и препровождаю тебе его для успокоения. Говорил сегодня с Генералом. Он распорядился начать 2-е изд. ‘Сумерек’ в тот же момент, как кончится печатанием новая книга. Теперь сидим на корректуре 15-го листа. Начнем, значит, на Фоминой.
Кнох сегодня решил окончательно, что надежд на выздоровление Анны мало. Lasciate ogni speranza {Оставь надежду всяк, сюда входящий… (итал.)}. Постоянная рвота и голодание окончательно истощили ее. Смотрит совсем мертвецом. Глаза блещут неестественно, точно в них сконцентрировалась вся угасающая жизнь… Я не выдерживаю этого блеска: мне становится жутко, и я отворачиваюсь…

Твой А.Чехов.

-188-

Александр

18 апреля 1888, Петербург

В довершение всех благ, Антон, твой крестник проглотил средней величины гвоздь. Велено давать крупную пищу, чтобы обволокло. Накормили картофелем и ждем последствий. Анна недвижима и неключима. Весело и радостно.

Tuus Гусев.

-189-

Антон

Между 18 и 24 апреля 1888, Москва

Столп злобы! О, иудино окаянство!
Во-первых, ты глупо сделал, что из 13 р. не взял себе 7, во-вторых, магазин не должен рассуждать, а ты не должен советоваться с ним о том, пора или не пора печатать ‘Сумерки’. Печатать их пора.
Что касается ответа М.Суворина, то он штаны. Возвращаясь из Питера, я не нашел своей книги ни на одной станции, на днях был на Нижегородском вокзале и тоже не видел. Барышни жалуются, что негде достать мою книгу. Один человек, очень знакомый, придя в магазин Суворина (в конце марта или в начале апреля) купить книгу, получил в ответ — ‘нет! нет!’. При нем пришел другой за тем же и получил тот же ответ… Кто же прав? Я или ваша ‘контора контрафакции’? Я увольняю тебя на сей раз от письменного и устного объяснения с контрагентством. Поговорю сам, а ты молчи… В книжной торговле Суворина беспорядки свирепые… Так нельзя. Книга моя идет хорошо, т.е. требования на нее большие, а достать негде… Чрт знает что!
Старичина обещал быть в Москве на этой неделе. Попрошу его, чтобы прогнал тебя, болвана. Ты провонял всю газету.
Неужели нельзя добиться правды в болезни Анны Ивановны? Что у нее нарыв где-то, я знал еще тогда, когда Кнох определил бугорчатку. Если нарыв в печени, то какой это нарыв? Не от камня ли, остановившегося на пути и закупорившего собою один из ductus’ов {Проток (лат.).} в паренхиме печенки? Страдала ли Анна Ивановна раньше печеночными коликами?
5 мая наш караван двигается на юг в ‘г.Сумы Харьковской губ., усадьба А.В.Линтваревой’. Мишка сегодня уехал. На днях оканчиваю повесть для ‘Северного вестника’… С мая по сентябрь не буду писать ничего крупного. Займусь мелкой работой, по коей скучаю.
Деньги на проезд есть, а что будем кушать в Сумах, про то не знаю… Буду ловить рыбу и ею питать своих престарелых родителей.
Сними штаны и высеки себя. Остаюсь недовольный тобою

Благороднов.

-190-

Александр

25 апреля 1888, Петербург

Брате!
Дело такого сорта: вчера был у одра Анны консилиум гг. медиков, который пришел к единогласному заключению, что дни Анны сочтены и ‘катастрофа’ неизбежна. Сердце слабо, дают возбуждающие и в больших порциях вино. Надежды нет. Поэтому ввиду, что невозвратимое невозвратимо, нужно, или, вернее, пора подумать о детях. При моем репортерском образе жизни при себе держать птенцов положительно невозможно. Я окажу им плохую услугу, если, подчинясь отцовскому чувству, оставлю их при себе до тех пор, пока настоящий и будущий кавардак не уляжется. Спроси, пожалуйста, мать и сестру, не возьмут ли они ребят к себе, хотя на время. Минимальную плату бабушкам я назначаю 50 р. в месяц. Моего жалованья хватит и на меня, и на эту уплату, и деньги я могу высылать через Полину Яковлевну, так что они будут высылаться без моего участия. Будь добр, немедленно переговори и ответь с первой же почтой.
Мне положительно везет. Нянька детей в тифе, сегодня отвожу ее, по требованию Кноха, в больницу. На праздниках прислугу нельзя отыскать ни за какие деньги. Как я совмещу в себе сиделку, няньку, кухарку и сотрудника газеты — не знаю. Голова буквально идет кругом.
Подробностей никаких не пишу, потому что для меня они ужасны, а для тебя покажутся ничтожными. Целую тебя крепко, и проводи Пасху веселее, чем я.

Tuus frater major.

Анна просит ходатайства Федосьи Яковлевны перед Пантелеймоном.

-191-

Антон

Апрель, после 26, 1888, Москва

Гуськов!
Отвечаю на твое последнее письмо. Первее всего, приглашаю тебя к хладнокровию и смотрению в корень вещей. Во-вторых, сообщаю тебе сице:
Детей твоих пристроить можно, но под непременным условием, что ты поручишься перед кем или перед чем хочешь, что ни трус, ни потоп, ни огонь, ни меч, ниже моровая язва не могут помешать тебе быть аккуратным, т.е. в определенное число месяца высылать определенное количество рублей. В деньгах вся суть. Ни благочестие дедушки, ни доброта бабушек, ни нежные чувства папеньки, ни великодушие дяденек — ничто не может заменить их. Сие помни, как я ежеминутно помню. Если сознаешь, что предложенное условие по силам тебе, то чти дальше.
Пятидесяти рублей в месяц достаточно. Меньше нельзя. Дети поступят под ферулу бабушки… Какой? Не Евгении Яковлевны… Жить у Евгении Яковлевны значит жить у меня… У меня же тесно и для детей положительно нет места. Плачу я за квартиру 750 руб… Если прибавить еще 2 комнаты для детей, няньки и детского хлама, то квартира будет стоить 900… Впрочем, в любой просторной квартире нам было бы тесно. Ты знаешь, у меня скопление взрослых людей, живущих под одной крышей только потому, что в силу каких-то непонятных обстоятельств нельзя разойтись… У меня живут мать, сестра, студент Мишка (который не уйдет и по окончании курса), Николай, ничего не делающий и брошенный своею обже, пьющий и раздетый, тетка и Алеша (последние два пользуются только помещением). К этому прибавь, что от 3 часов до ночи и во все праздники у меня толчется Иван, по вечерам приходит батька… Все это народ милый, веселый, но самолюбивый, с претензиями, необычайно разговорчивый, стучащий ногами, безденежный… У меня голова кружится… Если же прибавить еще две детские кровати и няньку, то я должен буду залить воском уши и надеть черные очки… Будь у меня жена и дети, я охотно взял бы к себе еще хоть дюжину детей, но в теперешнюю семью, угнетаемую ненормальностью совместного жития, шумную, денежно беспорядочную и искусственно склеенную, я не решусь взять нового человека, да еще такого, которого надо воспитать и поставить на ноги. К тому же моя семейка вся едет в начале мая на юг. Возить с собой детей туда и обратно — неудобно и дорого.
Жить детям можно у бабушки Федосьи Яковлевны. Я с ней уже говорил об этом, сообщил твои и мои мотивы, и она охотно согласилась. Алексей хороший человек и тоже, вероятно, ничего не будет иметь против.
Жизнь у ней представляет для детей немало удобств: 1) тишина, 2) доброжелательство хозяев, 3) отсутствие моментов раздражающих вроде музыки, гостей, благочестия, косо глядящего на плоды беззаконно живущих, и проч.
За 50 рублей тетка дает детям квартиру, пищу, прислугу и мою медицинскую помощь (квартира 18—25 руб., дрова Алешкины, нянька 5—6 руб., остальное идет на харчи и на всякие случаи). Условие: дети должны быть привезены из Питера тобою или прислугой, ехать за ними из Москвы некому. Квартира должна быть найдена к 1 сентября. До этого времени детишки проживут с теткой в моей квартире (посему до сентября достаточно будет высылать 25 р. в месяц).
У меня ломит голову, вероятно, письмо написано нескладно. Жаль, если так. Вообще в голове скверно. Я думаю, что ты поймешь меня. Т.е. меня и мое нутро можешь не понимать, но пойми доводы и соображения. Пиши мне, но не тетке. Потом напишешь ей, когда сговоримся, а то будет много лишних разговоров. Разговоры же меня замучили. Будь здоров и по возможности бодр.

Твой А.Чехов.

Это письмо порви. Вообще имей привычку рвать письма, а то они у тебя разбросаны по всей квартире. Летом приезжай к нам на юг. Стоит дешево.

-192-

Антон

4 мая 1888, Москва

Маленькая польза!
Завтра я, мать и сестра едем на дачу. Вот наш адрес: ‘г.Сумы Харьковской губ., усадьба А.В.Линтваревой’.
Сюда благоволи адресовать письма и прочее. Сюда же приезжай и сам, когда уляжется твоя семейная суматоха.
Когда выйдет книга, то распорядись, чтобы мне выслали 10 экземпляров.
Написал ‘субботник’, но не переписал начисто, вышлю его из Сум.
Мишка в Таганроге.
Будь здрав и благополучен.

Твой А.Чехов.

Поклоны всем.

-193-

Александр

5 мая 1888, Петербург

Книга выходит на днях. Распорядись перед отъездом куда и сколько экз. переслать тебе и в какие редакции снести для отзыва. Всех листов вышло 23.

Гусиных.

Анна тянет предсмертно-смертельную канитель.

-194-

Антон

Май, после 6, 1888, Сумы

Маленькая польза!
Я уже перебрался в Малороссию и живу в местности, обозначенной в заголовке. Живу на берегу Пела, ловлю рыбу и наблюдаю хохлов. Как-нибудь я опишу тебе здешнее бытье-житье, а пока поговорим о делах.
Получил ли ты мои два письма, в которых я писал тебе о детях и о моей книге? Когда выйдет книга, то 10 экземпляров ее отправь мне посылкой (без доставки, конечно). Следующие редакции имеют право на получение ее: 1) ‘Вестник Европы’, 2) ‘Русское богатство’, 3) ‘Русский вестник’, 4) ‘Север’, 5) ‘Нива’, 6) ‘Московские ведомости’, 7) ‘Русская мысль’ 8) ‘Неделя’.
По экземпляру вручи Петерсену, Маслову, себе, Анне Ивановне Сувориной и Щеглову. Скажешь Маслову, чтобы он по вышеписанному адресу выслал мне свою новую книжку.
Один экземпляр послать Я.П.Полонскому, буде он в Питере. Если в Питере его нет, то узнай, буде это возможно, его летний адрес и сообщи мне.
Псел — приток Днепра. Очень широкая и глубокая река. Зелени по берегам тьма.
Ну, будь здоров. Пиши.

Твой А.Чехов.

‘Северному вестнику’ я пошлю книжку сам.

-195-

Александр

20 мая 1888, Петербург

Авилемелех!
Брат Агафопода!
Никогда еще чувство паскудной зависти не было во мне так сильно, как теперь. Среди своей больнично-лазаретной обстановки я завидую тебе, живущему на Пеле среди зелени. С большим бы удовольствием я побывал бы на твоем месте, хотя и не желал бы, чтобы ты из вежливости захотел посидеть хоть один часок в моей шкуре.
С Анной дело затянулось. По толкованиям врачей, которые единогласно пришли к заключению, что болезнь сидит неизвестно где и обнаружится только по вскрытии,— Анна может умереть через неделю, а может протянуть в таком же лежачем положении и годы, но выздороветь не может. Выходит нечто сложенно-продлинновенное, неопределенное и скверное, озлобляющее и угнетающее с развязкой где-то в будущем столетии. Жизнь течет вне колеи в постоянном ожидании чего-то. Нервы глупо одеревенели, все опротивело, и не только жить по человечески, даже жрать путем не хочется. Ходишь, как пришибленная собака, которую хотели убить, но не добили, а только повредили в мозгу какой-то центрик. А хуже всего то, что работать не всегда возможно свободно. Чуть опоздаешь ночью, беда: Анна всю ночь не спит и чего-то боится. А на меня возложены загородные театры и кабаки. Довольно, впрочем, обо мне. Долго я тебе не писал из боязни заскулить и нагнать на тебя тоску. Не удалось и теперь остеречься.
Посылаю тебе 30 руб. за ‘Сумерки’, которые теперь уже начаты вторым изданием. ‘Рассказы’ я тебе выслал 10 штук на веленевой бумаге, в редакции посылаю и разношу тоже веленевые по распоряжению генерала, который сегодня уезжает и, кажется, по дороге в Феодосию хочет заехать к тебе. По крайней мере, собирался. Плещеев p&egrave,re (литературная вдова) тоже хочет ехать к тебе и заранее плачет, что может не потрафить и попасть в Сумы тогда, когда ты будешь в Кубани.
‘Рассказы’ выпущены на французский лад: отпечатано 1500 экз. Половина выпущена, а остальные экз. сложены в кладовой и выйдут в свое время с новой обложкой вторым изданием. Слава твоя пойдет быстрее. С ‘Сумерками’, вероятно, проделается то же самое. Эта мысль принадлежит Суворину. Старых сумерек осталось еще около 250 экз.
Баста. Писать более нечего, хотя поболтать и очень хочется. Когда я тебе напишу — и сам не знаю. Ни за что браться не хочется. Все опротивело. Пишу только для пятаков и только репортерские вещи. Творчества — ни-ни. Чувствую всеми косточками, что мне надо отдохнуть от житейских пакостей.
Будь здоров. Некая писательница Виницкая поймала меня в вагоне конки, благодарила меня за то, что я написал твои произведения, и, узнав свою ошибку, велела переслать тебе ее поклон: гению в штанах от гения в юбке. Получай.
Анну лечат: Кнох, Городецкий, Васильчиков (Мариинская больница) и ассистент Боткина Яновский. Все за исключением Кноха делают мне вежливые упреки за вручение им гонорара, но тем не менее забирают в свои карманы все мои заработки. Один только аптекарь дерет добросовестно и без упреков.
Будь оно неладно, все это херомантийное сплетение нелепостей.
Родичей понаехало Анниных за наследством страх сколько! Объявились и такие, которые только теперь имели честь представиться… Обедают, чай пьют…

Твой А.Чехов.

Поклон всем.
P.S. Письмо твое о детях получил. Тетке Федосье детей не отдам. Стара и вообще дыня. Я сам у нее воспитывался в детстве, многое помню и потому именно и не решусь поручить ей детей.

-196-

Александр

22 мая 1888, Петербург

Дачный человек.
Урвал я сегодня вечерок и думаю написать тебе поподробнее, хотя не знаю, удастся ли: мыслей больше, нежели в них самих толку. Ну-с, книга твоя вышла, 10 экз. тебе посланы в Сумы, посланы на твой счет, ибо за Потемки я получил 35 руб. и из них расходую пятишницу на пересылки и рассылки по назначенным тобою редакциям. Из рук в руки получили: Маслов, Буренин, Петерсен и Анна Ивановна Суворина. С завтрашнего дня печатаются в ‘Новом времени’ на 1-й стр. объявления о рассказах. Счета еще не получал из типографии. Далее: на тебя негодуют за долгое молчание по части субботников. Все, даже генерал, говорят, что пора тебе дать хоть говенный субботник. Кстати, разъясни недоразумение. Уезжая из Москвы, ты писал мне, что вышлешь субботник из Сум. Я разблаговестил. Затем Мишка (М.П.Федоров) сообщил мне вскоре нечто вроде того, что ты прислал славную вещь. Подошла суббота, хватились субботника — и оказалось, что твоего рассказа ни в редакции, ни в типографии нет. Посылал ты его или тут недоумение? На сие — ответь, пожалуйста. Рассказа же от тебя нет и до сего дне.
Получил от Ивана известие, что литературная вдова — Плещеев — у него в школе был, услаждался слушанием своих стихов из уст Ивановых учеников и везет поручения в Сумы. Значит, он теперь у тебя, а если еще не приехал, то на днях приедет. Кланяйся ему. Завтра одновременно с этим письмом едет в Феодосию и наш старичина. С ним я еще не говорил, но есть основание предполагать, что и он к тебе заедет, хотя этого прямо утверждать не берусь. Рекомендательного письма к тебе я ему не давал, в надежде, что ты его и так примешь и выхлопочешь мне прибавку жалованья. К слову, если он действительно заедет к тебе, замолви словечко об этом: ‘Наша жизнь коротка’, а детям годится и т.д. Скоро на всех железнодорожных книжных лавочках контрагентства будет вывешена картонная афиша больших размеров, анонсирующая о твоих книгах. Мысль Неупокоева. Второе издание ‘Сумерек’ корректирую я опять-таки и жду от тебя за это калачика.
Редакционый состав готовится к разброду. Мишка едет лечиться, Житель — косить сено в Любань и на Иматру, Маслов тоже куда-то собирается. Остаемся на лицо Алешка, Гей и я работать за всех за те же деньги. Петерсен обрюзг, опустился и осунулся телесно и, видимо, хворает. Его дразнят уличениями в занятих онанизмом. О тебе он по-прежнему говорит с пеною у рта. Лейкин на даче, Билибин тоже на даче, но скрывается от семейного счастия в городе. Осколочные дамы по-прежнему плетут венки на могилу мамаши и зачадили насквозь бархатные глазки своими могильными запахами. Когда ни забежишь, вечно слышишь только известия о покупке места на кладбище рядом с мамашей. Одно уже купили, теперь покупают другое, а редакционный Павел приобрел даже чайник в виде надгробной урны. Роман Голике — все тот же — член яхт-клуба и шахматного общества. Видел я его в день открытия навигации в яхт-клубской форме: чуден в якорном картузике и фальшивых погончиках, пьет, толкует об оснастке, парусности, водоизмещении, бегает, суетится и празднует искренно и чистосердечно. При нем Гульда и киндеры. Глядишь на них и видишь, что заплатили всем собором гривенник и рады, и веселы на целый рубль. Но особенно хорош картузик с якорями. Это — нечто неописуемое, в роде какого-то киндербальзама на колесах или чего-нибудь подобного.
Летний сезон у нас уже начался, особенно у пишущих людей — строчников: событий никаких, ученых заседаний нет, сбережений от зимы не полагается, а потому выступает на сцену знаменитый афоризм Палогорча, гласящий, что кроме финансов нужны еще и деньги. Мне же они особенно нужны на аптеки. В денежном письме (с 30-ю рублями) я уже скулил тебе насчет Анны и медиков. Теперь прибавился еще один — акушер. Несмотря на все милосердие Суворина и на гигантские заработки, у меня уже ощущается дефицит. Духом я упал и работать не хочется в Данаеву бочку. Впрочем, я опять заскулил. Извини. Не могу я без злобы смотреть на мир Божий.
Что еще сказать тебе? Кажется, все. О себе говорить не стану. Дети здоровы и составляют предмет моих сердечных страданий и забот. Несчастные бедняки! Глядя на них, сделал вывод: репортеру, живущему на улице и в редакции и только спящему дома, нельзя жениться и иметь детей.
Лазарь Попов возвратил мне какой-то больничный отчет с атласом для передачи тебе. Что с ним делать?
Будь здоров и кланяйся Марье и матери. Волнуюсь я много, а потому и левая сторона груди болит сильно. Всего хорошего.

Твой А.Чехов.

-197-

Антон

27 мая 1888, Сумы

Недоуменный ум!
Твое письмо с 30 целкачами получил и шлю благодарность. Книг еще не получил и боюсь, как бы они не пошли по московскому адресу. Суворин у меня не был. Плещеев же гостит уже целую неделю. Старцу у меня нравится, а я боюсь, как бы он не объелся и не захворал.
Ах, судьба, судьба! Сущая индейка. Отчего бы тебе в самом деле не быть на моем месте? Не скрою, у меня очень недурно живется. По крайней мере все здравы и никто явно не собирается умирать в скором времени. Природа чудеснейшая, запихающая за пояс вс, что я видел где-либо доселе. Люди новые, оригинальные, житье дешевое, сытное, тепла много, досуга много. Досуга изобилие. А сколько рыбы и раков! Разжигаю твой аппетит, потому что, как бы то ни было, не теряю надежды в течение этого лета повидать тебя на Пеле. До осени еще много времени, и многое успеется. В июне я буду в Феодосии у Суворина и поговорю о твоем отпуске. Если побудешь у меня неделю или две в начале августа, то газета ничего на потеряет, а на свои потери можешь наплевать, ибо Псел и отдых стоят потерь. Насчет расходов, буде у тебя в августе не будет денег, потолкуем своевременно, а пока могу тебя успокоить, что поездка из Питера ко мне и обратно обойдется (считая и обеды на станциях и извозчиков) не дороже 50 руб.— деньги небольшие, тем паче, что ты вернешь их с лихвой, написав у меня что-нибудь беллетристическое. Не сердись на это приглашение. Я нарочно приглашаю не раньше августа, ибо надеюсь, что до августа многое изменится.
Насчет Федосьи Яковлевны ты рассуждаешь не совсем правильно. Настоящее не похоже на то далекое прошлое, когда ты обжирался у нее. Теперь над твоими детишками был бы контроль во образе положительного Алексея Алексеича, сестры, которая бывала бы у твоих цуцыков по 5 раз на день, и тебя самого, не говоря уж обо мне. То, что я предлагал твоему усмотрению, было лучше, что можно в настоящее время придумать. Еще раз подумай и потом уж пиши тетке.
Не понимаю я, что за недуг у Анны Ивановны?! Что же говорят доктора? По крайней мере о чем они разговаривают на консилиумах? Не могут же они брать деньги за лечение болезни, которой не знают! Если они ждут вскрытия, чтобы поставить диагноз, то визиты их к тебе нелепы и деньги, которые они решаются брать с тебя, вопиют к небу. Ты имеешь полное право не платить этим господам, даю это право тебе я, потому что знаю, как мало права на стороне эскулапов, и потому что сам не беру даже с таких, с каких следовало бы брать. Ты можешь поквитаться за меня.
Ну, будь здоров и по возможности не унывай. Пиши, елико можешь. Детворе и Анне Ивановне поклон.

Туус А.Чехов.

-198-

Александр

28 мая 1888, Петербург

Алтоне!
Сегодня в 4 ч. 15 м. дня Анна скончалась. Ночью Кнох произведет вскрытие. После похорон я немедленно отвезу к тетке в Москву детей, а сам приеду к тебе в Сумы. Тогда переговорим обо всем. А теперь пока — будь здоров. Поклоны.

Твой А.Чехов.

-199-

Антон

10 июня 1888, Сумы

Ненастоящий Чехов!
Ну, как Вы себя чувствуете? Пахнет ли от Вас водочкой?
Что касается нас, то мы весьма сожалеем, что не остались вечером в саду и не видели твоего представления с фокусником. Говорят, что твое вмешательство имело результаты поразительные: и публика была одурачена, и фокусник был осчастливлен. До сих пор вся усадьба хохочет, вспоминая, как ты разговаривал с ним. Если бы ты не пересолил вначале, то все было бы великолепно и дамы не потащили бы меня из сада.
Я никак не пойму: что рассердило тебя и заставило ехать на вокзал в 2 часа? Помню, что ты злился и на меня и на Николку… На меня, главным образом, за то, что я оторвал угол у конверта, в котором находилось письмо к Елене Михайловне. Я порвал угол, потому что считал это письмо юмористическим и не предполагал, что ты можешь писать Елене Михайловне о чем-либо важном… Так как это письмо было написано тобою в пьяном виде, то я не послал его по адресу, а изорвал. Если это тебе не нравится, то напиши ей другое, хотя, полагаю, писать ей решительно не о чем.
Впечатление на всю усадьбу ты произвел самое хорошее, и все, в особенности девицы, боятся, что тебе дача не понравилась и что ты уехал с нехорошим чувством. Елена Михайловна считает тебя человеком необыкновенным, в чем я не разуверяю ее. Все кланяются тебе и просят извинения… За что? Уезжая, ты сказал Егору Михайловичу (Жоржу): ‘Скажите, что я доволен только вами и Иваненкой, все же остальные и проч…’
Я заранее извинил их от твоего имени, не дожидаясь твоего позволения.
Напрасно ты уехал, напрасно злился и напрасно сидел на вокзале 2 часа… Глупо также сделаешь, если не приедешь к нам еще раз в августе или в начале сентября. Если приедешь, то дорожные расходы пополам, только не злись попусту и не ругай Николку, который имел в ту ночь очень беспомощный вид. Мне сдается, что вместе с тобою уезжала для него и надежда уехать в скором времени из Сумского уезда.
У меня муть в голове. Пишу почти машинально. Будь здрав и пиши.

Настоящий.

Марья тебе кланяется. Она сердится на себя, что не осталась поглядеть магнетический сеанс. Высылай гонорар. 174 руб.

-200-

Александр

20 июня 1888, Петербург

Брате.
Всем существом своим прошу: не гневайся на меня. Сегодня ровно неделя, как я мучаюсь и нравственно, и физически. Тотчас же по приезде в Питер я захворал и слег в постель, так что пришлось звать доктора. Пьяные подвиги не прошли даром: четыре дня была беспрерывная рвота, истощившая меня до положения мочалки. За все время я не спал и не питался. Вчера только в желудке удержался первый стакан молока, а сегодня я еле могу двигать пером и вылезаю из норы на улицу, чтобы отправить тебе деньги. При таких условиях я не заработал ни одного пятака и поневоле, с сознанием подлости поступка, взял у тебя часть денег на медицину и прокормление. Дети сильно простудились в Москве, а в Питере, слава Богу, поправились. Подробнее напишу скоро, а теперь умоляю тебя, не кляни меня. Заболел я в поезде и в Питере прямо свалился. Нет, будет! Это в последний раз в жизни!.. Шабаш!

-201-

Александр

17 июля 1888, Петербург

Алтоне.
Алексей Алексеевич Суворин дал знать из Феодосии в типографию, чтобы в случае недостатка материала по изданию его календаря обратились ко мне. Недостаток оказался, и ко мне обратились. Но тут, вероятно, что-либо не так, так как об этом издании я не имею никакого понятия. Тем не менее ответа ждут от меня. Если этот запрос касается тебя, то не замедли дать знать в Феодосию и ответить мне, чтобы я знал, в свою очередь,— что мне ответить типографии.
Нового — без никому. Все письма (2, впрочем) я адресовал на имя сестры, равно и это посылаю на ее же имя. Дети здоровы. Поклоны. Жду ответа от тебя или сестры относительно Е.М.Линтваревой. Жму руку. Более писать некогда, ибо надо приниматься за чистку газеты. Нас теперь только двое на работе — Гей и я.

Tuus А.Чехов.

Ночь. Редакция.

-202-

Антон

24 июля 1888, пароход ‘Юнона’

Г.Гусев! Пишу тебе в кают-компании, не зная, где я и куда влечет меня неведомая даль. Приближаюсь к Новому Афону, где, вероятно, остановлюсь на сутки. Завтра или послезавтра буду в Бату-ме. Новороссийск остался далеко позади.
Был я в Феодосии у Суворина. Прожил у него 11 дней без печали и воздыхания, купаясь в море и в ликерах. Он ничего не делает и рад случаю, чтобы пофилософствовать, конечно, болтали мы без умолку в течение всех 11 дней. Был разговор и о тебе. Мыслят о тебе хорошо и возлагают на твою особу большие надежды.
Как живешь? Как детишки? Живешь ли в целомудрии?
Жду сведений о втором издании ‘Сумерек’. О нем следовало бы печатать по понедельникам анонс.
Путешествую я с Алексеем Сувориным 2-м. Думаем добраться до Самарканда. Не знаю, удастся ли? Маршрут таков: Батум — Тифлис — Баку — Каспий — Закаспийская дорога. Попробую писать с дороги фельетоны или письма. Если сумею, то редакция все расходы по путешествию примет на свой счет, если же башка моя заупрямится, то двумстам рублям придется проститься со мной безвозвратно. Жарко и душно. Пассажиров мало. Едет какой-то архиерей.
Живя у Суворина, я поближе познакомился с целями, намерениями и habitus’ом ‘Нового времени’. Со мной были откровенны и не скрывали от меня даже цифр, составляющих секрет. Из всего слышанного я убедился, что ты, если прилипнешь к редакции, через 2—3 года будешь иметь хороший кусок хлеба. В добросовестных, чверезых и самостоятельно мыслящих работниках весьма нуждаются. Первые два качества у тебя уже замечены, о третьем же, благодаря твоей скрытности, редакции приходится только догадываться. Суворин не знает, как и о чем ты мыслишь. Твой мозух составляет секрет. Пока это будет продолжаться, тебе не решатся поручить заведование отделом, хотя и желают поручить. Чем раньше ты покажешь свой взгляд на вещи, каков бы он ни был, чем прямее и смелее будешь высказываться, тем ближе подойдешь к настоящему делу и к 6 тысячам жалованья. Высказываться же можно не только на бумаге, но и на словах, например, ругая или хваля статью. Прости, что учу.
Вернусь я в Сумы к 15 августа. Пиши.

Твой А.Чехов.

-203-

Антон

16 августа 1888, Сумы

Ваше Вдовство! За все, за все благодарю! Письма прочтены, деньги получены и уже проедены. Я вернулся восвояси. Отвечаю тебе сице:
1) 2-е издание ‘Сумерек’ надо выпускать. По крайней мере давно уже пора сделать о них объявление. Ведь оставшиеся 100—150 экз. торчат по железнодорожным шкафам, и в столицах книги нет совсем. Делать объявление не стесняйся. (О моих книгах совсем нет объявлений. Положительно не знаю, чем объяснить это.)
2) Спроси, сколько продано ‘Рассказов’ и идут ли ‘Пестрые рассказы’.
3) В ‘Валааме’, который я прочел, есть все, что нужно, прочтут с удовольствием. Не хватает только критического отношения к тому, что ты видел, также ты часто удивляешься тому, что вовсе неудивительно, часто говоришь о каше и масле (противореча себе), подчеркиваешь неважное (водоподъемная машина, например) и забываешь об озере. Продолжай в том же фельетонном роде, и да благо та будет. ‘Слезы’ и вообще слезотечение брось: все это натянуто, неискренно и некрасиво.
У Суворина гостил я 1 1/2 недели.
Пиши, пожалуйста.
Будь здоров и кланяйся цуцыкам. Я, кажется, покупаю хутор. Если да, то милости просим в гости на все лето. Суворин отпустит. Заставлю тебя молотить горох.

Твой Антуан Чехов.

Иван женится в мае будущего года на помещице.

-204-

Александр

18 августа 1888, Петербург

Самаркандский гейним, 333!
Я обрадовался сегодня письму Михаила, известившему меня, что ты приехал, и тут же наседаю на тебя с своей эпистолой. Где ты был, куда ездил и что видел, я тебя не спрашиваю, ибо вопросы будут праздными, а со временем ты напишешь и сам. Приступаю поэтому прямо к житейским делам. Второе издание ‘Сумерек’ еще не пущено в продажу. По мнению магазина, пустить можно только тогда, когда старое будет распродано, а таковое еще в провинции есть. Ни споры, ни убеждения не помогают. Повоевал я, побурлил и успокоился: мне категорически ответили, что сами знают, когда нужно выпустить. ‘Рассказы’ идут бойко, но счета по ним еще не подведены и кто из вас двух с Сувориным кому должен — пока не выяснено.
По редакции дела такие: Коломнин в Феодосии, Гей в отпуску благодушествует на даче, Буренин болен горлом и febris’ом. В аппартаментах, как равно и на газетных листах,— пусто. Дело идет вяло. Ждем — не дождемся сентября. Твое отсутствие — большой пробел. Хотя Петерсен в своем критическом обзоре в ‘Петербургских ведомостях’ и развенчал тебя за ‘Огни’, хотя и доказал, что ты писать не умеешь, тем не менее Россия тебя ждет.
Более новостей, интересных для тебя, нет. Впрочем, есть одна — старая: Лейкин болван и осел и с каждым днем прогрессирует в этом направлении. Излишне говорить, что меня и мое положение в газете он знает прекрасно. Он это доказывает уже тем, что всюду разглашает, что он, именно он, воспитал нас с тобою так хорошо, что ты стал годен для толстого журнала, а я попал в сотрудники первой в России газеты. При этом прекрасном знании моей личности он отколол такую штучку. Просил меня Николай получить из ‘Осколков’ деньги за его рисунок. Прихожу и докладываю. Лейкин требует доверенность от Косого. ‘Пожалуйте записочку’,— Николай не догадался дать записку. ‘Без записочки не могу-с’,— и т.д. Чуть не вздумал уличить меня в том, что я хочу воспользоваться 16-ю рублями. Ломался он долго, так что я, наконец, не выдержал, расхохотался и показал ему письмо Николая, где тот разводит философию насчет того, что ему не за что любить Лейкина, а Лейкину не за что его ненавидеть. Строки эти убедили почтенного редактора, и он велел выдать мне 16 руб., но строго блюл, чтобы я расписался ‘по доверию’. Билибин — все тот же страстотерпец, пьющий фиал семейного счастья: худ, бледен, нервен и начинает озлобляться. Пока я расписывался, он довольно громко шепотом сказал: ‘Вы не слышали, что Николай Александрович на предстоящих выборах в короли зулусов баллотироваться хочет? Подбирает партию…’ Лейкин это великолепно слышал, но смолчал, а меня попросил написать Николаю, чтобы он не присылал более рисунков и что последний рисунок помещен из снисхождения,— о чем я и написал вчера Косому, отсылая деньги. Нам, нововременцам, привыкшим к тому, что при денежных расчетах верят на слово, требование доверенности, ‘записочки’ кажется дико. Я рассказал эту сценку Роману ‘в нескольких изданиях’, и он ответил мне: ‘Скажите Вы ему (т.е. Лейкину), что он дурак’. Вот тебе целая эпопея…
Киндеры мои — чудо что за ребята: не нарадуюсь. Ласковы, тихи, послушны, резвы, здоровы и привязаны ко мне. Все свободные часы я отдаю им. Если бы ты видел сценки, когда они ведут со мною войну, пугают воображаемым медведем, лазят по мне, прячутся и заставляют себя искать, ласкают меня и целуют меня и мои руки — ты позавидовал бы мне. Когда я дома — няньки не нужны. Когда я работаю, они оба у моего письменного стола принимают живейшее участие в моей работе, щебечут, рассказывают мне на тарабарском языке целые повести и во время моего отсутствия скучают за мною. Рева я уже давно не слыхал. Между собою дружны, как попугайчики inseparables. Колька ходит за Антоном, как нянька: кряхтит и подсаживает, когда тот лезет на диван или на постель, бранит его, поучает, распекает, ласкает и целует. Дружба — самая милая. Драк нет и в помине. Укладываясь спать, они перекликаются до тех пор, пока заснут и даже во сне еще лепечут свою перекличку. В ванночке, когда я их купаю (всегда собственноручно), они просто восхитительны: моют друг друга, подают друг другу советы. Если Тоське попадает в глаза мыло, Николка убеждает его на своей тарабарщине, что это неизбежно, без этого не обойдешься, и призывает в свидетели меня — ‘папа’… Утром, когда я еще в постели, они крадутся ко мне на цыпочках и громко запрещают друг другу шуметь и будить меня. Я часто по целым получасам нарочно лежу неподвижно и наблюдаю их. Когда я раскрываю глаза, начинается щебетанье и веселое одевание ‘папа’. Туфли, сапоги, штаны — все это подается вверх ногами, и тут же идет заявление, и очень настоятельное, что дождя нет — ‘ши ай’,— стало быть, можно идти ‘пруа’ — гулять… Смеху, радости, счастия — хоть отбавляй. Вдумываясь, я не верю своему счастию… Награжден не по заслугам. Все, кто бывает у меня, в один голос говорят, что дети — редкость, и спрашивают у меня секрет их воспитания. И в то же время все сомневаются, когда я честно отвечаю, что весь секрет сидит в моей любви.
Да, гейним, дай Бог тебе таких детей, такого счастия, таких хороших часов, какие бывают у меня.
Но мое счастие неполно. Лаская ребят, я всякий раз порчу себе bonne humeur {Хорошее настроение (фр.).} мыслью о будущем этих ребят. Чем крепче жмутся они ко мне, тем назойливее эта мысль. Теперь, пока в этом их возрасте, им довольно только моих ласк. Потери матери они не сознают: для них ‘мама — пруа’, т.е. отправилась гулять. Возвращения ее они не ждут, не ждут, что она принесет им яблочко или гостинца. У Кольки сложилось, впрочем, что-то цельное. Он часто повторяет: ‘Папа Сяся, мама — Аня’ — и при этом разводит руками, поднимает руками воображаемую тяжесть и по-своему называет лошадей. Очевидно, что картина выноса и постановки гроба мамы на дроги ему памятна. Антон — не помнит ничего. Колька по получасу смотрит на стене на портрет матери и толкует Антону разные эпизоды, где ‘тютя’ (доктор) трогал маму за ‘пупо’ (пупок), потом мама ‘аа’ (т.е. ходила на горшок), ‘няня ува’ (уносила экскременты), и в животе у мамы был ‘бур-бур’, а затем ‘мама Аня аэй’ (уснула) и теперь она ‘пруа и аи’ (нет ее). Антон слушает глубокомысленно и кончает тем, что подбирает живот и просится ‘пси-пси’. Николай находит это естественным, ведет его к горшку и сам усаживается рядом тоже на горшок праздно, но за компанию, и сидит до тех пор, пока тот не окончит дела, и затем рапортует мне или нянькам, что ‘Кука’ (они друг друга зовут — Кука) сходил ‘ава’ (bene) или ‘бур-бур’ (понос). Антон — менее рыцарь. Он не сидит за компанию с братом, он ходит по всей квартире и велегласно возвещает, что брат его Кука ‘а-а’ и возглашает до тех пор, пока следы не будут убраны. Тогда он приходит ко мне и заявляет: ‘Кука — аа — ай’, т.е. Николай сходил и из горшка вылили в ватерклозет, за что получает от меня ответ: ‘Очень приятно…’
Теперь, друже Антоне, послушай сицевое: я наделал ряд глупостей, написав сестре письма, которые прошу тебя настоятельно прочесть. Она мне ответила, как и подобает, что заданные ей вопросы можешь решить ты, ‘вумный’. Этот ряд глупостей я и намерен продолжать. Вдумываясь трезво, твердо и — насколько моей натуре доступно — честно, я остановился на том, что, если не для себя, то для детей мне необходимо жениться (vae victis {Горе побежденным (лат.).}). Свободная жизнь хороша, заманчива, но я не имею на нее права: через год-два ребята подрастут, и заботы женщины-матери им станут необходимы для их духовного развития. Бонны и няньки, получающие жалованье, этого не в силах сделать. Я — как мущина (в этом я убеждаюсь с каждым днем), люби я как 40 сороков тысяч братьев, окажусь бессилен, потому что я — папа, а не мама. Я невольно буду глух и нем к тому, чего будут просить их ребяческие души. Я не сумею их понять. Этого я боюсь, как рожна, как пекла, но инстинктивно предвижу это. Это будет непременно. И тут моему счастию — конец. Тут начнутся сделки разума с совестью, комбинации, самообольщения и т.д., словом, все то, что невольно делала покойная Анна по отношению к Шурке. Это мне врезалось в душу, и этого я боюсь, боюсь смертельно. Сделка с совестью, это уж лебединая песня, похоронный канон тому, что уцелело в душе чистого. За этой песнью пойдет заурядность и плач по идеалам,— а я еще верю в себя.
Возьми на себя труд проследить мою жизнь. Что она дала мне? До 20 лет порка, замки, ‘без парася’, лавка, прогулка в казенном саду, как именины, как благостыня, ниспосланная откуда-то свыше. Студенческие годы — запуганность, вечный страх III Отделения, подавленность от ‘без парасей’ и Крайзлеров. Шатанье с факультета на факультет и полное незнание жизни. Строгий запрет дома, свобода шататься по Москве, Гаузенбаум, Марья Францевна, Каролина, пивные экскурсии, братья Третьяковы и т.д. и, наконец,— естественник, основательно изучивший химию, никому не нужный… Далее — таможенная служба. Но перед ней еще попытка стать на литературную почву в ‘Зрителе’. Здесь — голодающий орден Анны на шею. Обманутые надежды Палогорчей, беззаконно-живущие, Мося, мои радости, ее смерть, сумасшедшая поездка за Кавказ и слепота. Последнее ты знаешь. Вся жизнь была не для себя. Годы ушли.
Теперь я, после долгих скитаний, нащупал, наконец, как мошка усами, дорогу и не сойду с нее. Теперь, я думаю, когда мне уже только один год остался до 35, я сел как следует. Но резюмируя эти 34 года, я вижу только, что я любил, был добр нелепо (точь-в-точь как Николай) и заслужил только одно сознанье дяди Митрофана, что лоно авраамле не прочь посадить меня без паспорта рядом с Мельхиседеком — и только. Больше ничего.
Но мне в то же время хочется и жить. Мне рано погребать себя в схиму (на адюльтер я не гожусь). Мне хочется семьи, музыки, ласки, доброго слова, когда я, наработавшись, устал, сознания, что, пока я бегаю по пожару или чопорно сижу у Победоносцева или другой шишки, меня ждет дома покой и теплое отношение ко мне, к моему мыканью по Питеру, к моему репортерству, дождливому и снежному, к строкам, которые я пишу, к живому огоньку, который иногда горит в душе и гаснет, к той теплоте души, которую я сыплю направо и налево без результатов для себя, ну, словом, ко всему, что во мне чисто, правдиво и хорошо.
У меня этого нет. И это гнетет меня.
Я остановился на мысли о той же просьбе к тебе, какую неразумно написал и сестре. Ты ближе к Елене Михайловне, чем я, ты знаешь ее лучше, чем я. Подумай и поспрошай, насколько я рискую сесть в лужу, если попрошу ее быть моей женой? Я думал сотни раз написать ей прямо, без посредников, но всякий раз отступал назад из боязни оскорбить ее отказом то лучшее, что у меня еще осталось. А отказ ее был бы тем более прав, что она знает меня без году неделю. Тебя прошу потому, что ты знаешь меня и дурного и хорошего, и если захочешь заговорить обо мне, то по свойственной тебе правдивости скажешь все, что ты знаешь. Значит, у тебя в этом смысле я — как у Христа за пазухой. А если бы Елена Михайловна высказала хоть малейшее желание прочесть без предвзятой мысли мое письмо, без желания отказать мне в руке в оскорбительной для меня форме,— я не беспокоил бы тебя. Велик страх от того, что тут на карту ставишь самое святое.
Повторяю тебе под честным словом: я хочу просить руки Елены Михайловны. Не делаю этого прямо потому, что опасаюсь, что она не поймет моих чистых и честных намерений. А если хочешь напрямик — я [зачеркнуто: люблю ее] просто трушу.

Tuus А.Чехов.

-205-

Антон

28 августа 1888, Сумы

Бесшабашный шантажист, разбойник пера и мошенник печати!! Отвечаю на твое поганое и поругания достойное письмо по пунктам:
1) Прежде всего о ‘Сумерках’… Если где-нибудь в Чухломе и Купянске торчат в шкафах непроданные экземпляры, то из этого не следует, что обе столицы, Ростов и Харьков должны быть лишены удовольствия покупать мою книгу. Во-вторых, хозяин книги не магазин, а ты. Не его дело рассуждать, а твое. Магазин должен соображаться с твоими вкусами и желаниями тем паче, что ты человек, близкий к Суворину, желающий ему добра и посему не терпящий магазинных беспорядков. Пожалуйста, будь посамостоятельней! Если будешь слушать магазинных барышень, то не продашь ни одного экземпляра. Удивительно: почему нет объявлений? Почему не рекламируют книг моих и Бежецкого?
2) Книжную выручку ввиду ее грошовости не бери, а оставляй в кассе. Возьмем, когда скопится приличная сумма, этак рублей 200—300 (случится сие не быстро).
3) Теперь о твоем браке. Апостол Павел не советует говорить о сих мерзостях, а я лично держусь того мнения, что в делах амурных, шаферных и бракоразводных третьи лица с их советами являются телами инородными. Но если во что бы то ни стало хочешь знать мое мнение, то вот оно. Прежде всего, ты лицемер 84 пробы. Ты пишешь: ‘Мне хочется семьи, музыки, ласки, доброго слова, когда я, наработавшись, устал, сознания, что, пока я бегаю по пожару… и проч.’. Во-первых, тебя никто не заставляет бегать по пожарам. На это существуют Готберги и Ко, тебе же, солидному и грамотному человеку, можно заняться чем-нибудь более солидным и достойным, ‘Новое время’ велико и обильно, но порядка в нем нет, если грамотные сотрудники будут бегать по пожарам да читать корректуры, то кто же займется порядками? Во-вторых, ты не Чохов и отлично знаешь, что семья, музыка, ласка и доброе слово даются не женитьбой на первой, хотя бы весьма порядочной, встречной, а любовью. Если нет любви, то зачем говорить о ласке? А любви нет и не может быть, так как Елену Михайловну ты знаешь меньше, чем жителей луны. В-третьих, ты не баба и отлично знаешь, что твоя вторая жена будет матерью только своих детей, для цуцыков она будет суррогатом матери, т.е. мачехой, а требовать от мачехи нежного внимания и любви к чужим детям — значит ставить ее в невыносимо неловкое, фальшивое положение. В-четвертых, я не решаюсь думать, что ты хочешь жениться на свободной женщине только из потребности иметь няньку и сиделку, мне кажется, что твоя молодость (33 — хорошие годы) и твоя не чоховская и не мироновская душа чужды сего эгоизма, свойственного людям положительным и с характером, думающим, что своею женитьбою они осчастливят не только жену, но даже и ее родню до десятого колена.
Что касается Елены Михайловны, то она врач, собственница, свободна, самостоятельна, образованна, имеет свои взгляды на вещи. Она сыта и независима по самое горло. Решиться выйти замуж она, конечно, может, ибо она баба, но ни за какие миллионы не выйдет, если не будет любви (с ее стороны). Посуди сам, на кой леший выходить ей из теплого родного гнезда, ехать в тундру, жить с человеком, которого она совсем не знает, если нет естественного к тому импульса, т.е. любви? Ведь это не самка, не искательница ощущений и приключений, а, повторяю, женщина свободная и рассуждающая, знающая себе цену и честная абсолютно. Выйти замуж она может только из любви, ради тебя и своих будущих детей, но никак не из принципа и филантропии. Это не голова дынькой, не немка и не отставная титулярная советница. Автобиографией и слезоточием ее не тронешь, цуцыками тоже, ибо она сама по себе, цуцыки сами по себе…
Положение, в котором вы теперь оба находитесь, определяется кратко: ты не чувствуешь к ней ничего серьезного, кроме желания жениться во что бы то ни стало и заграбастать ее в няньки к цуцыкам, она тоже тебя не любит… Оба вы чужды друг другу, как колокольный звон кусочку мыла… Стало быть, ты, просящий за-глазно руки и объясняющийся в любви, которой нет, так же нелеп, как Григорий Чохов, посылающий сваху к девушке, которой он не видел, но про которую слышал много хорошего. Вообрази лицо Елены Михайловны, читающей твое письмо! Вообразил?
Тебе ничто не мешало пожить у меня на даче месяц или два, ничто не мешает тебе приехать на Луку в рождественские святки в гости или летом… В 1—2 месяца можно и людей узнать, и себя показать. Ты нравишься Елене Михайловне, кажешься ей необыкновенным, значит, мог бы и сам полюбить (она очень хорошая) и любовь возбудить. Ты будешь употреблять человеческие приемы и женишься по-человечески, как и все, если же станешь держаться системы Чоховых или Николая, то ты не человек, и женщина, за тебя вышедшая,— сплошная дура. Если будешь жить на Луке зимой или будущим летом, то я всячески буду помогать тебе и даже приданое тебе дам (20 коп.), а пока, прости, я замкну уста и всеми силами буду стараться не ставить в неловкое положение таких хороших людей, как Елена Михайловна и ты. Оба вы достойны гораздо лучшей участи, чем чоховщина и энтакая штука. Молчу, молчу и молчу, советую сестре молчать и боюсь, чтобы мать не оказала тебе медвежьей услуги.
На случай, если в самом деле женишься когда-нибудь на Елене Михайловне (чего я сердечно желаю), спрячь сие письмо, ты прочтешь его супруге своей и спросишь ее: прав я был или нет? Если я не прав, то, значит, оба вы ни шиша не стоите, похую черепок и обоим вам туда дорога, и про обоих я скажу, что вы не люди, а зулусы, профанирующие брак, любовь и человечность в отношениях…
Линтваревым я скажу, что зимою, быть может, ты приедешь к ним отдохнуть. Они будут рады. Отпуск у Суворина я для тебя выхлопочу. Пока будь здоров, но не будьте благомысленны и учитесь, как Бог велит.
Все здравствуют.

Твой Антуан.

В Москве я буду 5-го сентября. Адрес прошлогодний.

-206-

Александр

10 сентября 1888, Петербург

Друже, с благополучным возвращением!
Не писал тебе до сих пор и не тотчас же после твоего большого письма потому, что ждал, пока у тебя уляжется переселенческая сутолока. Твои вторые ‘Сумерки’ выпущены в конце августа, продаются, что называется — ‘идут’. Объявления не печатаются благодаря образцовому порядку, существующему в отношениях магазина к типографии. Я добросовестно надоедаю и тут и там, всюду получаю извинения и завтраки, а дело все-таки вперед не идет. Магазин послал в типографию объявление о ‘Сумерках’ 2-го сент. и ‘напоминание’ — 7-го сент., я тоже ежедневно напоминаю в телефон и письменно, и объявление не появляется и до сего дне. Эта расхлябанность у нас в порядке вещей и отстаивается так упорно, что проломить ее трудно. Это невероятно, но это — факт.
‘Рассказы’ твои тоже идут. Новости следующие: Суворин писал Буренину, что думает приехать из Феодосии к 15 сентября. Старичина хандрит и не видит иного света, кроме света погребальной свечи (подлинные слова его письма). Маслов приехал из Славянска еще более Манфредом и более бледным, чем уехал. Говорит томно и растянуто и носит думу на челе. Федоров опять собирается ‘сидеть’. Петерсен страждет катаром желудка. Молчанов и Житель затевали было свою газету на средства нижегородского купечества, для чего Молчанов специально ездил в Нижний. Купцы не пошли на удочку, и дело ‘сорвалось’. Буренин тоже охает по части желудка. Полемика между нашей простыней и ‘Новостями’, перешедшая в площадную ругань, запрещена Главным управлением по делам печати. Делянов оставляет свой пост министра народного просвещение, и на его место предполагают посадить директора Публичной библиотеки Бычкова. Предстоят выборы городского головы. ‘Новое время’ будет отстаивать Лихачева. Но что интереснее всего в этом деле — это то, что Н. А. Лейкин серьезно считает себя кандидатом в головы и энергично подбирает партию: спятил окончательно. Не думай, что я шучу. Об этом совершенно серьезно говорит весь Питер, а сам Лейкин думает еще серьезнее.
Дети мои здоровы. Немка обжилась, но ужасно глупа. Лизавете придется ехать в деревню, потому что муж написал в деревню, чтобы ей не давали паспорта, а срок паспорта уже истек. Это будет для меня большая потеря, потому что она привязана к детям по-собачьи, и дети тоже к ней очень привыкли.
Относительно своего брака я более не думаю. Должен сознаться, что я с своими претензиями на Елену Михайловну был достаточно глуп. Теперь я достаточно свыкся с одиночеством и могу по целым дням просиживать в своей комнате глаз на глаз с своей собственной персоной без особенной скуки. Ты в своем письме был совершенно прав — за исключением только упрека в лицемерии.
Читающая публика по тебе скучает. Худеков кланяется. Романа Голике давно не видел. В Питер пока не езди: еще рано, никого нет и все пока бродят, как сонные мухи. Когда приедет генерал, тогда тебе необходимо будет побывать здесь.
Кстати о Николае. Понудь ты его по возможности стать легальным человеком и гони ко мне в Питер. Тут ему работы масса. Он мне пишет, что намерен твердо и во что бы то ни стало держать нынче осенью экзамен у Малышева. Если это вспышка, хотя бы и минутная, то не дай ей погаснуть, если только это от тебя зависит. Мать пишет также, что не прочь ко мне приехать. Доброе сделает дело и для меня, и для внучат. На случай, если вздумает приехать Косой, скажи, что я могу продержать его у себя без прописки неделю, а за дальнейшее время поручиться не могу. Получил коротенькое письмо от Гиляя, открывающего контору объявлений. На все руки мастер! Только бы не прогорел. Особенно выдающегося нет ничего. Театры открылись. Буренин пишет новую трагедию. Скоро откроются ученые общества: тогда у меня прибавится и работы, и денег, а теперь пока выжимаю из мозгов жалкие субботники и маленькие фельетоны, подписанные буквою Ч. Папаше с мамашей кушать надо, а цуцыкам теплая одежда нужна.
Будь здоров. Рад бы душою написать еще что-нибудь, да положительно нет ничего интересного, а о себе писать не хочется. Сестре и Богемскому поклоны. Тетке и Алексеичичу — тоже. Ивану — мое почтение и медаль.

Твой А.Чехов.

Купил хутор?
Будь добр, покопайся у себя в архиве в моих письмах из Новороссийска. В них наверное есть извещение, когда родился и крестился твой крестник, а мой второй цуцык Антон. Я никак не могу отыскать у себя записи, а числа эти мне необходимы для приобретения ему метрики. Будь ермолкой, не откажи.

-207-

Антон

11 сентября 1888, Москва

Сейчас получил твое письмо, {О юноша! (греч.)}! Прежде всего считаю приятным долгом сказать несколько лестных слов по адресу твоего последнего субботника. Он очень хорош, хотя и писан с первого лица. Лизавета — настоящая Лизавета, живой человек, язык прелестен, сюжет симпатичный.
Рукоплещу твоим покушениям на маленький фельетон. Только избери какой-нибудь постоянный псевдоним, ибо одна буква не годится. К псевдониму редакторы и читатели привыкают, а к литерам нет. Не мешало бы тебе также мало-помалу перейти к коротеньким заметкам на первую страницу на сюжеты Скальковского. Почему бы тебе не ругать, например, нижегородских купцов за их петиции, полные безнадежной глупости и жалких фраз?
Вчера получил от старичины длинное письмо. Будет в Москве около 20-го. Он пишет мне: ‘У меня нет свободного отношения к кассе, я беру оттуда деньги всегда с каким-то несвободным, тяжелым чувством, как не свои. До прошлого года у меня было своих 10 тысяч р., оставшихся от продажи имения. Так мне и сказали, что они мои, и я был очень рад, но в прошлом году я до трех тысяч роздал без отдачи, а остальными заплатил за феодосийскую землю. Теперь строю дом, и для меня это мука брать на него деньги из кассы. Я Вам нимало не преувеличиваю, хотя не могу хорошенько разобраться в этом странном чувстве. Иногда я начинаю храбриться и кричать: ведь могу же я за свой каторжный труд позволить себе эту роскошь, эту блажь! И мне ужасно хочется, чтоб мне поддакивали, но когда я слышу ‘конечно, это другое дело, об этом и речи нет’, я начинаю злиться, ибо в этих фразах чувствую, что ко мне только снисходят. Строилась типография, строят теперь дом в Петербурге, но все это без меня, ни расчетов, ни счетов не знаю, но в Феодосии я строю дом, для себя. Вс прочее как будто не для меня, а для всех, а это как будто лишнее, ибо это моя фантазия, моя блажь. Блажи у меня много, но она в голове и остается. Я бы желал выиграть 200 тысяч, ибо это считал бы своими деньгами, и я бы ими тряхнул, и никто бы не смел и поморщиться, что бы я из них ни сделал, хоть бы с кашей съел…’
И все письмо такое. Необычайно симпатичные письма, рисующие этого хорошего человечину.
Сегодня получил громадное, в 6—7 листов, письмо и от Суворина-фиса. Решаем с ним в письмах разные высокой важности вопросы. Вообще семья Сувориных великолепная, теплая, я к ней сильно привязался, а что дальше будет, не знаю.
Выписка из письма — секрет. Порви.
Мать бы поехала к тебе, да денег нет.
Справку в своем архиве насчет цуцыка сделаю, а ты за это поскорее вышли мне отчет о сумасшедших домах д-ра Архангельского, возвращенный тебе Поповым. Этот отчет нужен мне для суворинского календаря. Не отдал ли ты его осколочным дамам? Вышли заказной бандеролью — без атласа, который я увезу из Питера сам.
Поклоны всем и от всех.
Женитьба не уйдет, была бы охота и <...>
Начинаю писать для ‘Нового времени’.

Твой А.Чехов.

-208-

Антон

24 сентября 1888, Москва

Отче Александре!
Сейчас был у меня Суворин и со свойственною ему нервозностью, с хождением из угла в угол и смотрением через очки стал мне слезно каяться, что он сделал ‘непростительную и неловкую глупость’, которую никогда себе не простит. Он сообщил мне, что, садясь в вагон близ Симферополя и будучи удручен тяжкими мыслями и дифтеритообразною болезнью своего маленького сынишки, он прочел твой рассказ ‘Письмо’ (рассказ очень неплохой), который ему не понравился, и тотчас же написал тебе грубое письмо, что-то вроде: ‘Писать и печатать плохие рассказы можно, но узурпировать чужое имя нельзя’ и проч… Письмо это написано просто из желания сорвать свою хандру на первом попавшемся. Ты был первый, тебе и влетело.
По приезде в Петербург Суворин будет перед тобой извиняться. С своей стороны считаю нужным заявить тебе следующее. Об узурпации и подделке под чужое имя не может быть и речи, ибо:
1) Каждый русскоподданный властен писать что угодно и подписываться как угодно, тем паче подписывать свое собственное имя.
2) О том, что подпись ‘Ал. Чехов’ не представляет для меня неудобства и не вовлекает меня в протори и бесславие, у нас с тобой был уже разговор, и мы на этот счет с тобой уже условились. Критерий ‘один пишет лучше, другой хуже’ не может иметь места, ибо времена переменчивы, взгляды и вкусы различны. Кто сегодня писал хорошо, тот завтра может превратиться в бездарность, и наоборот. То, что мною уже изданы 4 книги, нимало не говорит против тебя и против твоего права. Через 3—5 лет у тебя может быть 10 книг, так неужели же и мне придется просить у тебя позволения расписываться Антоном, а не Антипом Чеховым?
3) Когда Суворин-фис от имени редакции опросил меня, не имею ли я чего-нибудь против Ал. Чехова, и когда я ответил отрицательно, то он сказал: ‘Это ваше дело. Нам же лучше, если имя Чехова будет чаще встречаться в газете’.
Извиняясь, Суворин будет в свое оправдание приводить свой разговор с Альфонсом Додэ, который жаловался ему на брата Эрнеста Додэ. Этот разговор доказывает только то, что А.Додэ не скромен и открыто сознается, что он лучше брата, и еще доказывает, что Эрнесту от Альфонса житья нет и что Альфонс жалуется.
Пока я не жалуюсь и не являюсь истцом, до тех пор никто не вправе тащить тебя в Синедрион.
Смертного часа нам не миновать, жить еще придется недолго, а потому я не придаю серьезного значения ни своей литературе, ни своему имени, ни своим литературным ошибкам. Это советую и тебе. Чем проще мы будем смотреть на щекотливые вопросы вроде затронутого Сувориным, тем ровнее будут и наша жизнь, и наши отношения.
Ан. Чехов и Ал. Чехов — не все ли это равно? Пусть это интересует Бурениных и прочих похабников, а мы с тобой отойдем в сторону.
Мне жаль Суворина. Он искренно опечален.
Все наши здравы.

Твой А.Чехов.

-209-

Александр

1 октября 1888, Петербург

Друже.
Сию минуту Д.В.Григорович (в 4 ч. дня) встретил меня на пороге редакции и в присутствии Б.В.Гея, крепко пожимая мою руку, произнес следующий монолог: ‘Как я рад, милейший мой Чехов, что встретил вас: я давно хотел вас видеть. Напишите брату (т.е. тебе), что в пятницу (7/Х) я буду в Академии наук для присуждения премий за сочинения. Передайте брату, что за него я лягу костьми, слышите? Лягу костьми не из … (из чего он не сказал: замялся), а по убеждению. Пусть он так и знает. Горой буду стоять и надеюсь…’
На этом мы расстались. Тон Д.В. и его ‘надеюсь’ были полны такой твердой уверенности, что я склонен заранее поздравить ‘Сумерки’ премированными. Да будет прославлено честное и великолепное имя твое отныне и до века. Amen!
Дети здоровы, но беспомощны. Бонна-немка ушла, а Лизавета (она получила паспорт и живет) — баба добрая, но неподвижная и без собственной воли и разумения. Она предана детям до последней возможности, своротит Царь-пушку и плюнет в лицо, не рассуждая, кому хочешь, но — только если ей прикажут. Сама же по себе своим собственным разумом она не догадается и носа детям вытереть. Тебе, вероятно, понятен такой тип. Если я, например, купаю детей накануне праздника, она способна надеть на них те же сорочки, что и сняла, для того, чтобы надеть чистые непременно в праздник. Таков уж взгляд, вынесенный из деревни. Под праздник и по субботам квартира и все белье вылизывают чуть не языком, но среди недели сор нисколько не смущает и имеет полное право лежать до тех пор, пока не велишь его вымести. Я должен быть постоянно настороже. Если я ушел из дому на несколько часов, то могу быть смело уверен, что форточки без меня не будут открыты и из кухни напустят чаду, потому что без чаду сварить обеда нельзя, и т.д. Словом, это выносливейшая, преданнейшая лошадь, для которой нет непосильного труда, но которой всегда нужен кнут. А мне этот кнут держать в руках некогда.
Теперь об узурпации имени. Я получил письмо и от старичины, и от тебя. Отвечаю тебе от чистого сердца: во всей этой истории более всего пострадали вы с ним оба, как искренно-честные и благородные люди. Объяснение твое с стариною в Москве было для вас очень тяжело, и вы оба страдали более, чем я. Зная старика, я понял, что обвинение в узурпации он сболтнул сгоряча и станет раскаяваться, прежде чем я прочту его письмо. Так и вышло. Когда он приехал в Питер, я умышленно несколько дней не ходил в редакцию, чтобы избавить его от необходимости объясниться еще и со мною, и ждал, что он забудет этот случай. Но моя уловка не удалась. Он все-таки при первой же встрече стал просить у меня извинения в тяжелой для нас обоих форме, точно он совершил преступление… Обоим нам было грустно. При свидании я тебе расскажу поподробнее. Чтобы ты лучше понял мои бессвязные строки, посылаю тебе подлинник.
Я довольно солидно прихварываю разными ломотами в костях, головною болью, слабостью и разной другой дрянью. Вероятно, годы подходят, а питерский климат помогает. Будь здоров со чады и домочадцы. Пиши, если есть охота и время.
Нельзя ли мать ко мне погостить? Я знаю, что ей надо выслать денег на дорогу, но денег у меня теперь нет: сшил новую пару и должен еще заработать себе на теплое пальто. Холода уже начинаются.

Tuus А.Чехов.

Николаю поклон. Собираюсь ему написать, но все только собираюсь.
Пока будь здоров.
Буренин опасно болен. Болит рука, но что за morbus {Болезнь (лат.).} — мне неизвестно.

-210-

Антон

13 октября 1888, Москва

Пьяница!
Хождение твое в Академию не пропало даром, премию я получил. Так как и ты принимал участие в увенчании меня лаврами, то часть моего сердца посылается и тебе. Возьми сию часть и скушай.
Ты человек совсем не коммерческий. В том No, где было объявлено о премии, нужно было поместить крупное объявление о моих книжках. Имей в виду, что о премии будет объявлено официально 19-го октября. Стало быть, объявление о книгах должно быть и 19 и 20.
Суворин известил меня, что тебя вздул какой-то офицер, который якобы кстати обещался заодно уж поколотить и Федорова, и Суворина. Извещая меня о таковой семейной радости, Суворин благодушно, a la Митрофан Егорович, вопрошает: ‘Что это такое запой? У меня тоже тесть пил запоем…’ и проч. Я объяснил ему, что такое запой, но галлюцинацию отверг. ‘Офицера’ я объяснил иначе. Я написал, что в пьяном образе ты склонен к гиперболам и экстазу: ты туманишься, забываешь чин свой и звание, оттягиваешь вниз губу, несешь чепуху, кричишь всему миру, что ты Чехов, и наутро рвешь… Вечером и ночью врешь, а утром рвешь… Просил я его, чтоб он тебя уволил или отдал под надзор Жителя.
Недавно я послал Суворину передовую. Напечатали и еще попросили. Передовых писать я не буду, но тебе советую приняться за них. Они сразу поставят тебя на подобающее место.
NB. Когда бываешь выпивши, не прячь этого от редакции и не оправдывайся. Лучше начистоту действовать, как действовали тесть Суворина, Гей и Житель. А главное — старайся прочно пригвоздиться к делу, тогда никто не поставит удаль в укор молодцу.
Да и на какой леший пить? Пить — так уж в компании порядочных людей, а не solo и не чрт знает с кем. Подшофейное состояние — это порыв, увлечение, так и делай так, чтоб это было порывом, а делать из водки нечто закусочно-мрачное, сопливое, рвотное — тьфу!
Все наши здравствуют. М.М.Чохов женится на купеческой девице и берет 10 тысяч приданого, чего и тебе желаю.
Если не затруднит, вышли мне посылкою с доставкой обеих моих книг по 5 экз. Если типография познакомит меня с расходами по изданию ‘Рассказов’, то буду польщен.
К посылке приобщи 1 экз. ‘По пути’ Бежецкого, попроси у автора: пусть украсит свою книгу факсимиле.
В отношениях с людьми побольше искренности и сердца, побольше молчания и простоты в обращении. Будь груб, когда сердит, смейся, когда смешно, и отвечай, когда спрашивают. Отец улыбался покупателям и гостям даже тогда, когда его тошнило от швейцарского сыра, отвечал он Покровскому, когда тот вовсе ни о чем его не спрашивал, писал в прошении к Алферачихе и в письме к Щербине то, чего писать не следовало… Ты ужасно похож в этом отношении на фатера! Например, если в самом деле тебя вздул офицер, то зачем трезвонить об этом? Вздул, ну так тому и быть, а редакция тут ни при чем — ни помочь, ни сама уберечься от побоев она не может.
Если мы будем сносно торговать книгами, то купим хутор. Копи деньги: за 600 рублей я могу купить тебе клочок земли в таком месте, какое тебе никогда не снилось. Если я куплю хутор, то разделю земли на части, и каждая часть обойдется не дороже 500— 600 руб. Сносная постройка, в которой жить можно, стоит тоже не больше 500—600 руб., судя по количеству комнат. На каждую комнату полагай 100 руб.
Будь здоров и кланяйся цуцыкам.

Твой А.Чехов.

-211-

Александр

14 октября 1888, Петербург

Гейним.
Поздравляю тебя с благоволением Академии наук. Часть этого благоволения и пятисот р. премии принадлежит также и мне, потому что меня очень часто принимали за тебя, и теперь принимают, и многие твои сочинения приписывают мне. Поэтому я вправе попросить ‘на чаек с твоей милости’.
Был сегодня в редакции Щеглов-Леонтьев. В восторге от тебя, твоей способности успокоивать его щеглиные нервы, в восторге от патриархальности нашей семьи и т.д. В разговоре со мною он между прочим сказал, что ты поручил ему подвигнуть ‘Северный вестник’ к скорейшей высылке тебе денег. Из его тона я умозаключил, что ты не очень при деньгах, и потому поспешаю выслать тебе сто р. в счет 1-го издания ‘Сумерек’. Там тебе причитаются за это же издание еще рубли.
Если я оказал тебе этим медвежью услугу — не сердись. Побуждение было доброе.
‘Рассказов’ в провинции по настоящее число октября продано 250, сколько продано в обеих столицах — еще не подсчитано. По отзыву Зандрока, ‘Рассказы’ идут хорошо.
О ходе 2-го издания ‘Сумерек’ сведений мне пока не дали никаких и ограничились кратким: ‘Ничего, идут’.
Дети здоровы в общем, едят и спят хорошо. По-прежнему послушны, милы и радуют меня. У Антона болит глаз. Лечится амбулаторно в глазной лечебнице.
Выдержал у Суворина вполне заслуженную и подавляющую всепрощением встрепку за поклонение Бахусу. Повесил было нос, но теперь снова наладилось, и старичина снова ласков со мною.
Поручил старичина мне и Эльпе составить книгу рецептов — как лудить самовары, чистить кострюли, выводить блох и составлять ваксу. Если тебе попадутся на глаза какие-нибудь подобные рецептурные издания, то сообщи мне.
Я тоже здравствую и после встрепки снова не пью.
Антон начинает прелестно говорить, но Николай нем как рыба и, видимо, страдает от того, что не может выговорить так чисто, как Антон. Жаль смотреть, как он ворочает языком, силится сказать вслед за Антоном и не может.
Жму твою руку. Родичам поклон.
Пиши.

Твой А.Чехов.

-212-

Александр

24 октября 1888, Петербург,
курьерский поезд

Брат пьяницы!
Посылаю тебе через Волкова 100 р. за ‘Сумерки’. Получил ли ты вексель — ты не пишешь. Книги тебе высылаю с присовокуплением Масловской ‘На пути’. Задержка произошла отчасти от того, что Маслов забывал несколько дней приносить свою книгу в редакцию, отчасти же — по моей милости. Уведоми, получил ли ты деньги (т.е. вексель). У нас все благополучно. Коля здоров. У Антона глаза сильно болят. Суворин злится, Гей тоже: дела много, а репортеров всего два, я и Гольдштейн. Не знают, как улучшить дело, и злятся. Кланяется тебе Наталья Александровна Гольден. Пиши, пожалуйста, и не будь пуговицей от штанов. Поклоны.

Гусев.

-213-

Антон

6 ноября 1888, Москва

Раскаявшийся пьяница!
Прости, что я долго не отвечал на твои поганые письма: одолели лень, скука и безденежье. Вексель я получил и уже давно прожил. Что ты поделываешь? Что пишешь? Куда стремишься и чего ждешь?
Я приеду в конце ноября или в начале декабря, вероятно, с сестрой.
Передавал ли тебе поклон Суворин-фис, который гостил у нас?
Премию обещают мне выслать не ранее 5—6 недель. Was werde ich essen? {Что я буду есть? (нем.).}
Не приходится ли мне хотя два гроша за ‘Сумерки’? Если приходится, то возьми, пожалуйста, и вышли. Ах, если бы сто рублей! Мне за квартиру платить нечем. NB. У Суворина не проси.
Мне ‘Северный вестник’ должен около 300 и не шлет. Это секрет.
Пришли мне свой домашний адрес.
Суворин-фис очень теплый парень. С ним можешь быть вполне откровенен, он не продаст.
Мой ‘Медведь’ идет с успехом. Театр рыгочет.
Мне прибавка: за беллетристику получаю уже 20 к., а за публицистику 15 к.
Кланяйся цуцыкам. Если Николка вс еще продолжает быть нем, то ты сводил бы его к психиатру. Мальчик, судя по глазам, лицу и поступкам, совсем нормален. Не понимаю его немоты. Виновата какая-нибудь мозговая извилина. Будь здрав.
Николке приспичило: требуют вид.

Твой А.Чехов.

-214-

Антон

6 или 7 ноября 1888, Москва

Korbo, canis clarissimus, mortuus est. Gaudeo te asinum, sed non canem esse, nam asini diutius vivunt {Корбо, знаменитая собака, издох. Радуюсь, что ты осел, а не собака, ибо ослы живут дольше (лат.).}.

-215-

Александр

7 ноября 1888, Петербург

Увенчанный лаврами Академии Науккк, душенька!
Брат мой!
Только что получил твое письмо, прочел и снес оное в ватерклозет: достойному достойное. Затем приступаю к изложению, каковое прошу тебя читать про себя. Я очень рад твоему приезду в Питер и денежную часть устрою немедленно же. Теперь вечер, письмо это пишется порывом, и у меня теперь сейчас, сию минуту дамокловым мечом висят над головою похороны Стоюнина, которого я сопровождал на кладбище. Надо написать вторую половину отчета о погребении, т.е. кладбище. Церковь и отпевание наблюдал другой и писать будет другой. Такие коллективные отчеты у нас в газете приняты, и без них репортерство и полнота газеты немыслимы. В конторе я буду завтра, но когда я переведу тебе деньги — будет зависеть от состояния счетов у Зандрока. Порядки там образцовые, итоги подводятся, когда гром грянет, а потому замедление перевода не приписывай мне. Отвечаю на твои вопросы.
Поделываю то же, что и прежде, репортерствую и секретарствую. Стремлюсь ежедневно накормить детей и не жду ровно ничего такого, о чем стоило бы говорить. Суворин-фис по приезде встретил меня тепло, и так тепло, что это даже немного удивило меня своей неожиданностью. Старичина, может быть, и примирился с моим давно протекшим пьяным эксцессом, но наружно холоден и тепел в то же время.
Буренин твои ‘Именины’ хвалит наполовину. Находит, что ты подпустил чересчур много художественности. Маслов — тот же, и все — по-старому.
Сестре я буду рад, как хохол, долго проживши на севере радуется былинке в степи и находит красоту в том, что ‘під горою цуцык сере…’. Мило ты сделаешь, если привезешь ее с собою.
Мои семейные, киндерные новости тоже существуют. У Антона, твоего крестника, все болят глаза. О болезни ты можешь как медик судить по рецептам: дается атропин каплями и примочка из ас. boric. Названия болезни не знаю, так как он лечится в глазной больнице и доктор, который его лечит, несмотря на приглашения, не едет ко мне. За ребятами ходит Наталья Александровна Гольден в качестве бонны. Она живет у меня, заведывает хозяйством, хлопочет о ребятах и меня самого держит в струне. А если иногда и прорывается в конкубинат, так это не твое дело.
Будь здоров. Посылаю крытыку на крытыку. Утешайся.

Tuus А.Чехов.

P.S. При переводе денег постараюсь еще написать. Кстати, если Косого действительно теснят насчет паспорта, то это отчасти благо, но если ему будет грозить что-либо скверное, то гони его ко мне: я могу продержать его у себя без паспорта месяц-полтора, но не более. С дворниками я хорош.

-216-

Александр

8 ноября 1888, Петербург

Сын Ноя, но не Сим и не Иафет.
Прилагаемый вексель получи и меня почти уважением за пророчество. Счета твои в магазине не подведены, число книг проданных и непроданных неизвестно. Зандроки сидят на своих местах и бездействуют. Счетов типографии ни магазин, ни я от Неупокоева еще не получали, несмотря на неоднократные и даже надоедливые требования. Дело ведется ‘отчетливо’. 100 р. мне выдали с виноватой миной (от которой тебе не легче) и предложили расписаться на первой попавшейся квитанции. Квитанция эта — табель твоих расчетов за ‘Рассказы’. Деньги за ‘Сумерки’ тебе еще причитаются (кажется, 38 р.,— 1-е издание), но разберешься в бухгалтерии ты сам, когда приедешь. Может быть, устыдятся тебя и подведут счета. Маслов плачет. Житель жалуется. Ты не первый и, вероятно, не из последних, дондеже на барышень не грянет серный дождь и пепел, как при Содоме и Гоморре. Но этого, вероятно, дождутся только наши внуки.
О ‘Северном вестнике’ ходят слухи, в ‘рассуждении финансов’ очень невыгодные. Аверкиевы и люди, близкие к делу, поговаривают, будто касса редакции настолько небогата, что и старца Плещеева находят дорогим и не по средствам. Поспрошай об этом Суворина: ты к нему ближе, и, может быть, он напишет потолковее. Мне Аверкиевы и Ко не скажут того, что ему говорят. Я же передаю это тебе только как упорный слух. Проверь, так как это — шкурный, хлебо-съедобный для тебя вопрос.
Кстати, и оговорка по денежной части. Ты по доброте своей душевной поставил условием, чтобы я брал себе небольшие суммы из сумм, пересылаемых тебе за ‘Сумерки’. Я от этого отказался, но в трудные минуты жизни, когда хворала покойная Анна или голодали дети, я перебрал около 65 руб. Переборы эти я записывал и, когда подвел им этот итог,— страшно испугался. Отчета подробного я тебе дать не могу, в крутые минуты мне было не до записей (подробных, на что именно я брал). Тебя я ограбил и мне ужасно стыдно, но даю тебе слово, что ни одна копейка из этих денег не пошла на меня лично: либо оплачивалась квартира, либо покупались дрова, либо делалось что-либо детям. Не обещаю тебе возвратить этих денег скоро, но возвратить намерен от всей души. Цифру же сообщаю тебе, чтобы у тебя не вышло недоумений с магазином при твоем приезде. Брал я в течение всего времени, как 1-е изд. ‘Сумерек’ вышло. Хронологических счетов моих заимствований дать тебе не могу. Далее — слушай и удивляйся: целая история.
В один прекрасный день Курепин печатает в фельетоне субботнем, что умирает от чахотки литератор П-а (Путята), но адреса не сообщает. За адресом ко мне в редакцию, как к секретарю оной, является Наталья Александровна Гольден. Разговорились. Я пригласил ее побывать у меня, посмотреть моих ребят. Она согласилась, побывала и в результате нескольких вечеров, проведенных вместе ‘вдовцом и девой’ получилось то, что мы живем теперь вместе. Она живет в одной комнате, я в другой. Живем, ругаемся от утра до ночи, но отношения наши чисто супружеские. Она мне — как есть по Сеньке шапка. Если родители, старость коих я намерен почтить примерным поведением, не усмотрят в сем ‘сближении’ кровосмешения, скоктания и малакии, то я не имею ничего и против церковного брака. Не знаю, ни я, ни Наталья Александровна, каковы теперь отношения между Косым и Анной Александровной. Для нас с тобою это, конечно, ‘наплевать’, но у Палогорчей свой взгляд на вещи. С Н. А. я сжился настолько, что она уже стала для меня необходимой. Детей моих она любит, как мать, потерявшая когда-то своих. Расстаться с нею мне было бы тяжело. Живет она на правах жены. Все остальное понятно само собою: ‘было дело под Полтавой’. Любит ли они меня — не знаю. Она говорит, что любит. Я не настолько младенец, чтобы поверить первому признанию женщины, сдавленной в объятиях или приносящей жертву Гименею, но и отрицать не смею. Ты ее знал и знаешь: лгать она может только пустяки, но в вопросе жизни и смерти ‘быть или не быть’ она не солжет. Да к тому же я, как красавец, для нее приобретение не куда какое. Не люби она моих ребят (а ребята действительно образцово дивные), она не стала бы ломать с ними материнской комедии. Искренность видна. Значит, есть что-то глубокое, что-то хорошее.
Я присматриваюсь ко всему этому, умиляюсь ежечасно и ежеминутно, вижу в ее роже косой глаз и чувствую на себе ее ласку. Мне хорошо, мне тепло. Дети зовут ее ‘мама’ и привязались к ней сильно. Когда она с ними — я спокоен и счастлив. Honny soi qui mal y pense.
Пожми мне руку и пожелай мне счастия и приезжай с сестрой.

Tuus А.Чехов.

Clamo, fleoque lacrimis acerbissimis. Corbo mortuus est! Quem deum potissimum consulerem, cui tristitiam dixero?! Canis fortissimus, clarissimusque aut me amans ad patres exiit. Me miserum! Fac statim simulacrum canis nobilissimi et mitte mihi. Ubi est sepuicrum ejus? Scripsi, post tuam epistolam, Romam ad Leonem XIII sanctissimum patrem, ut ‘de proftmdis’ celebrationem faciat et indulgentiam mortui dat. Beati mortui, miserique morituri. Fac monumentum et scribe sic:
Hoc loco requiescat in pace canis nobilis Corbo, sukini sini filius, mosquiensis. Sit tibi terra levis. Frater tuus cosmopolitus Pentschukus ex urbe Petri lacrimas tibi mittit et ad sepulcrum tuum veniens, maximo amore et pede levato, memoriam tuam ex uretra aestimaverit. Pax tibi, frater. MLCCCLXXXVIII anno Dei {Взываю и плачу горчайшими слезами. Корбо умер! Какое божество вопрошать, кому поведать печаль?! Храбрейший и славнейший пес и любящий меня отправился к праотцам. О я несчастный! Немедленно сделай изображение великой собаки и пришли мне. Где ее могила? Я написал после твоего письма в Рим святейшему папе Льву XIII, чтобы он совершил торжественное ‘de profundis’ и дал умершему отпущение грехов. Блаженны мертвые, жалки обреченные на смерть! Поставь памятник и сделай такую надпись:
‘На этом месте почиет в мире знаменитый пес Корбо, сукина сына сын из Москвы. Да будет тебе легка земля. Брат твой космополит Пенчук из града Петра слезы тебе посылает и, придя к твоей могиле, с величайшей любовью и поднявши ногу, память твою из мочевого пузыря почтит. Мир тебе, брат! В лето Господне 1888’ (лат.).}.

-217-

Антон

16 ноября 1888, Москва

Любезнейший боцман!
Посылаемая доверенность открывает пред тобою следующие радужные перспективы:
1) Ты пойдешь в Академию наук и получишь там 500 лавров. Как войти в канцелярию Академии, у кого там спросить и как выйти — все это знает Алексей Алексеевич Suvorini filius {Сын Суворина (лат.).}, к которому и обратись за разъяснениями. В Академии попросишь от моего имени, чтобы тебя сделали академиком.
2) На случай, если какая-либо из моих пьес ненароком попадет на казенную сцену или буде какая-нибудь частная сцена пожелает ставить ‘новинку’ моего сочинения, я уполномочиваю гг. начальствующих лиц, директоров и антрепренеров вести переговоры с тобою, условия заключать с тобою и гонорар платить тебе. Если в Александринке пойдет мой ‘Медведь’, то ты можешь испробовать силу доверенности: дирекция заключит контракт с тобою. Примечание раз навсегда: буде какая-либо из дирекций пожелает купить какую-либо мою пьесу, то таковое желание отклоняй, хотя бы тебе давали миллион. Я желаю получать проценты со сбора (2 % за каждый акт). Гонорар будешь получать всякий раз по особому моему на то повелению.
Возлагаю на тебя все эти приятные обязанности не столько из желания доставить тебе удовольствие, сколько из уважения к твоим родителям.
Вексель и извещение о незаконном браке получил. За то и другое благодарю. Первое уже потратил, а от второго жду новой интереснейшей эпопеи с киндерами, переселениями, каломелями и проч.
Аверкиев ничего не может знать о ‘Северном вестнике’. Он тут ни при чем. Хрипит и больше ничего.
‘Родина’ объявляет, что в ней будет сотрудничать какой-то М.Чехов. Не Митрофан ли?
Пьеса, поставленная на казенной сцене, ни в каком случае не может идти в частных театрах. Стало быть, что идет в Александринке или что имеет идти там, ни в каком разе не может быть допускаемо к представлению на частной сцене. О всякой новой пьесе буду извещать. К числу пьес, предполагаемых к постановке на казенной сцене, пока относятся две: ‘Медведь’ и ‘Лебединая песня (Калхас)’. Театральные дела мои держи в секрете. Никому ни гу-гу… Еще одно сказание: по театральным делам сам никуда не ходи и сам ничего не вчиняй, а жди, когда к тебе обратятся или позовут. Требовать, буде понадобится, можешь сколько угодно, но просить не моги.
Пьесы, не законтрактованные казенной дирекцией, подлежат ведению агентов Драматического общества, а потому, буде на афише частного театра узришь какого-нибудь ‘Крокодила всмятку, или Ай да дядя!’ моего сочинения, то не бей в набат, а сиди спокойно в нужнике.
Если пожелаешь написать пьесу, то пиши.
Все наши здравствуют. Маша поссорилась с Эфросой и дружит теперь с другими. У нас бывает теперь Ленский (А. П.) с женой, очень похожею на Каролину Егоровну в молодости, с этой Каролиной, кажется, затягивается у одного Ma канитель вроде дружбы.
А сегодня у нас стирка.

А.Чехов.

Зажилив 68 рублей, ты только исполнил этим 68/100 частей моего желания.
С премией возьми и бумагу. Без бумаги не бери. Нада. Сообщи свой домашний адрес.
Антон

18 ноября 1888, Москва

Внимай! Некакий преподаватель Театрального училища был у меня и просил убедительно подобрать ему образцы ораторского искусства. Теоретик я плохой, ораторов на своем веку слышал только трех: Плевако, Федченко и Покровского, историю литературы забыл. Но уважить человека хочется. Помнится, что в день смерти Виктора Гюго в палатах говорили коротенькие, очень красивые, музыкальные речи. Пойди сейчас к Алексею Сергеевичу и, объяснив ему, в чем дело, попроси его сказать тебе, в каком году и в каком месяце умер Гюго, получив ответ, поройся в старом ‘Новом времени’ и сыщи желаемое. Нужны речи по поводу смерти Гюго и похорон его. Спросишь также, не припомнит ли Алексей Сергеевич коротеньких образцов и не посоветует ли чего-нибудь? Не укажет ли на что-нибудь Буренин? Я был бы премного благодарен.
Получил ли ты доверенность?
Сегодня я послал третью передовую.
Скучно пробавляться одною беллетристикой, хочется и еще чего-нибудь. Поневоле на чужой каравай рот разеваешь.
Скоро буду в Питере. Если случится узнать, когда в Александринке пойдет мой ‘Медведь’, то уведомь.
Будь здрав. Спешу.

Твой Antoine.

-219-

Александр

22 ноября 1888, Петербург

Доверенность твою я получил и должен сообщить тебе, что ты далеко не так гениален, как сам о себе это думаешь. При выдаче мне твоей премии доверенность твою Академия наук подошьет к делу. Об этом меня любезно уведомили в канцелярии Академии (да я и сам это предчувствовал, как знакомый с таможнею). Тебя же эта концелярия утешает просьбой не спешить ожиданием: Академии ассигновки написать нада: 1) на суммы, 2) наличность оных, 3) на купоны (?), 4) на причитающиеся %, 5) еще что-то такое, и по исполнении всех сих доблестей я пойду в участок, где попрошу убедить меня в том, что я есть именно тот, кому ты неразумно доверил свое достояние и свою славу, и затем передам твои деньги Волкову с Сыновьями. Ранее этого не жди. Завтра, когда это письмо будет уже в дороге, я заеду не в канцелярию уже, а к Гроту, и с курьерским, если успею, дам ответ, и ты получишь 2 письма сразу.
Если мне действительно, как стращают, придется оставить доверенность твою в Архивах Научного хлама, то на постановку твоих пьес присылай другую. О сем я тебя своевременно уведомлю. Завтра же я еду к Савиной и, если она соблаговолит принять меня во фраке, немедленно отпишу, ибо ‘Медведя’ хочет и хлопочет ставить она. Во всяком же случае постараюсь по мере сил и мозуха в голове исполнить желаемое тобою. Жаль только одно, что времени у меня мало, или, вернее, оно глупо распределено: и день и ночь репортерствую, секретарствую в редакции и дома только обедаю и по ночам приношу доказательства Наталье Александровне в том, что я — мужеского пола.
Насчет письма о продуктах элоквенции на смерть Гюго я со стариком-генералом не говорил, но fils {Сын (фр.).} рекомендует тебе порекомендовать спрашивающему тебя следующее соч.: ‘Шмаков. Европейские ораторы’. По словам Алексея Алексеевича, здесь есть все, так что работа моя в поисках в ‘Новом времени’ делается излишнею. Цена книге 3 р. Есть она во всех книжных магазинах России.
Праздновали юбилей Максимова. Отчет — мой. На празднике был Лейкин и доказал, что он дурак. Это признано всеми. Вел себя по отношению к общему настроению бестактно: желая сказать спич в честь Максимова, начал с перечня своих достоинств и работ так некстати, что был дернут за фалды фрака и произвел тягостную минуту всеобщего молчаливого замешательства.
Обо мне он, между прочим, по секрету передал Лялину (Петербуржцу), что я перефразирую его рассказы и выдаю за свои. Мало того, он приезжал к Суворину с замечанием, что я дал в газету ‘Новое время’ неверное сообщение о ледоходе и собаке, занесенной льдом в таможенный пакгауз. Этим изобразил из себя просто нелепого идиота, вызвал целый поток сарказмов со стороны Буренина, мои заметки печатаются по-прежнему, я нисколько не пострадал, но он сделал еще лучше, чтобы поправиться: поехал в адмиралтейство справляться, шел ли лед, и об этом торжественно заявил при публике на юбилее Максимова. Все только рты разинули. Я едва удержался от дерзости. До сих пор никто не знает, чего именно он хочет, к чему стремится? Если ты с ним еще в переписке, напиши ему, чтобы он не подымал себя на смех у нововременцев, знающих меня хорошо, подозрением в переделке его рассказов.
Теперь мои семейные дела. Я — ничего. Дети здоровы. Жду тебя, но если ты думаешь приехать в Питер на премию, то подожди по причинам, изложенным выше. Нат. Алекс, ежедневно объедается, принимает слабительное, страждет животом, клянется быть воздержной, но не держит слова. Водку пьет, заражена нигилизмом и либерализмом. Относительно всего остального могу под ее портретом сделать надпись, виденную мною в детстве на постоялом дворе на картине, где гориллы похищают и разгрызают негритянок, а англичане в котелках палят из ружей. Надпись эта проста, но выразительна: ‘Сей страстный и любострастный зверь…’ — далее писать нечего, если только ты умный человек.
В редакции все по-старому. Приезжай с сестрой. Завтра жди письма с курьерским. Если не пришлю, значит, не успел по случаю репортерства, и тогда пришлю на другой день с почтовым. Даже в случае неудачи у Грота и у Савиной дам знать открытым. Будь здоров. Пойду спать. 3 часа. Поклоны.

Гусев.

Встретил на Невском Жоржа Линтварева. Жду к себе.

-220-

Антон

22 ноября 1888, Москва

666!
Ты идешь к Савиной… Разве это нужно? О чем ты с нею будешь филосомудрствовать? Актрис только просят и умоляют, а я не желал бы, чтобы ты вынужден был просить. Это и неприятно, и ненужно…
В Шмахове, которого рекомендует Алексей Алексеевич и которого я немножко знаю, трактуется только о судебных ораторах. Ты спроси у старика.
Если ‘Медведь’ пойдет, то сделай у нотариуса копию {Перепиши и дай засвидетельствовать. Это стоит дешево, дешевле новой доверенности.— Прим. Чехова.} с доверенности, что и требуется доказать. Если же ‘Медведь’ не пойдет, то не нужно.
Получил ли ты от матери письмо? Напиши ей хоть одну строчку.
Если Академия не вышлет денег, то на какие шиши я приеду в Питер?
Таких статей, какую ты прислал (‘Южный край’), я читал много, читал, читал и бросил читать, не добившись никакого толку. Вопрос ‘кто я?’ и по сие время остается для меня открытым.
Я и старичина бомбардируем друг друга письмами: философствуем.
Лейкину буду писать. Обругаю. Он меня боится немножко.
Если придется видеть провинциальные газеты, то просматривай театральный репертуар: не даются ли где пьесы г.Чехова? Всех пьес у меня ходячих две, а в декабре, когда я приведу свой репертуар в порядок, будет целых пять: одна большая, четыре мелкие.
Мне хочется добиться 600—800 рублей в год дохода (для вдовы). Как только добьюсь до сей цифры, то скажу: ‘Не пиши, Денис, больше не нужно!’
Николай пропадал десять дней и сейчас пришел.
Будь здрав, невредим, водки не пей, похоть удерживай, пиши передовые, а репортерство брось. Поклон Наталии Александровне. У Путяты чахотка. Он нищенствует.

Твой Antoine.

1889

-221-

Антон

2 января 1889, Москва

Велемудрый секретарь!
Поздравляю твою лучезарную особу и чад твоих с Новым годом, с новым счастьем. Желаю тебе выиграть 200 тысяч и стать действительным статским советником, а наипаче всего здравствовать и иметь хлеб наш насущный в достаточном для такого обжоры, как ты, количестве.
В последний мой приезд мы виделись и расстались так, как будто между нами произошло недоразумение. Скоро я опять приеду, чтобы прервать это недоразумение, считаю нужным искренно и по совести заявить тебе таковое. Я на тебя не шутя сердился и уехал сердитым, в чем и каюсь теперь перед тобой. В первое же мое посещение меня оторвало от тебя твое ужасное, ни с чем не сообразное обращение с Натальей Александровной и кухаркой. Прости меня великодушно, но так обращаться с женщинами, каковы бы они ни были, недостойно порядочного и любящего человека. Какая небесная или земная власть дала тебе право делать из них своих рабынь? Постоянные ругательства самого низменного сорта, возвышение голоса, попреки, капризы за завтраком и обедом, вечные жалобы на жизнь каторжную и труд анафемский — разве все это не есть выражение грубого деспотизма? Как бы ничтожна и виновата ни была женщина, как бы близко она ни стояла к тебе, ты не имеешь права сидеть в ее присутствии без штанов, быть в ее присутствии пьяным, говорить словеса, которых не говорят даже фабричные, когда видят около себя женщин. Приличие и воспитанность ты почитаешь предрассудками, но надо ведь щадить хоть что-нибудь, хоть женскую слабость и детей — щадить хоть поэзию жизни, если с прозой уже покончено. Ни один порадочный муж или любовник не позволит себе говорить с женщиной о сцанье, о бумажке грубо, анекдота ради иронизировать постельные отношения, ковырять словесно в ее половых органах. Это развращает женщину и отдаляет ее от Бога, в которого она верит. Человек, уважающий женщину, воспитанный и любящий, не позволит себе показаться горничной без штанов, кричать во вс горло: ‘Катька, подай урыльник!..’ Ночью мужья спят с женами, соблюдая всякое приличие в тоне и в манере, а утром они спешат надеть галстух, чтобы не оскорбить женщину своим неприличным видом, сиречь небрежностью костюма. Это педантично, но имеет в основе нечто такое, что ты поймешь, буде вспомнишь о том, какую страшную воспитательную роль играют в жизни человека обстановка и мелочи. Между женщиной, которая спит на чистой простыне, и тою, которая дрыхнет на грязной и весело хохочет, когда ее любовник пердит, такая же разница, как между гостиной и кабаком.
Дети святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов они состоят в ангельском чине. Сами мы можем лезть в какую угодно яму, но их должны окутывать в атмосферу, приличную их чину. Нельзя безнаказанно похабничать в их присутствии, оскорблять прислугу или говорить со злобой Наталье Александровне: ‘Убирайся ты от меня ко всем чертям! Я тебя не держу!’ Нельзя делать их игрушкою своего настроения: то нежно лобызать, то бешено топать на них ногами. Лучше не любить, чем любить деспотической любовью. Ненависть гораздо честнее любви Наср-Эддина, который своих горячо любимых персов то производит в сатрапы, то сажает на колы. Нельзя упоминать имена детей всуе, а у тебя манера всякую копейку, какую ты даешь или хочешь дать другому, называть так: ‘Отнимать у детей’. Если кто отнимает, то это значит, что он дал, а говорить о своих благодеяниях и подачках не совсем красиво. Это похоже на попреки. Большинство живет для семей, но редко кто осмеливается ставить себе это в заслугу, и едва ли, кроме тебя, встретится другой такой храбрец, который, давая кому-нибудь рубль взаймы, сказал бы: ‘Это я отнимаю у своих детей’. Надо не уважать детей, не уважать их святости, чтобы, будучи сытым, одетым, ежедневно навеселе, в то же время говорить, что весь заработок уходит только на детей! Полно!
Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа или ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе всего этого…
Деспотизм преступен трижды. Если Страшный суд не фантазия, то на этом суде ты будешь подлежать синедриону в сильнейшей степени, чем Чохов и И.Е.Гаврилов. Для тебя не секрет, что небеса одарили тебя тем, чего нет у 99 из 100 человек: ты по природе бесконечно великодушен и нежен. Поэтому с тебя и спросится в 100 раз больше. К тому же еще ты университетский человек и считаешься журналистом.
Тяжелое положение, дурной характер женщин, с которыми тебе приходится жить, идиотство кухарок, труд каторжный, жизнь анафемская и проч. служить оправданием твоего деспотизма не могут. Лучше быть жертвой, чем палачом.
Наталья Александровна, кухарка и дети беззащитны и слабы. Они не имеют над тобой никаких прав, ты же каждую минуту имеешь право выбросить их за дверь и надсмеяться над их слабостью как тебе угодно. Не надо давать чувствовать это свое право.
Я вступился, как умею, и совесть моя чиста. Будь великодушен и считай недоразумение поконченным. Если ты прямой и не хитрый человек, то не скажешь, что это письмо имеет дурные цели, что оно, например, оскорбительно и внушено мне нехорошим чувством. В наших отношениях я ищу одной только искренности. Другого же мне ничего больше не нужно. Нам с тобой делить нечего.
Напиши мне, что ты тоже не сердишься и считаешь черную кошку не существующей.
Вся фамилия кланяется.

Твой А.Чехов.

-222-

Антон

21 февраля 1889, Москва

Беззаконно живущий и беззаконно погибающий брат мой! Суворин обещал мне извиниться перед тобой за то, что я бежал из Питера, не простившись с тобой. Если он не сдержал обещания, то извиняюсь сам. В день отъезда я бегал по Питеру, высунув язык. Не было ни одной свободной секунды. Извиняюсь перед милейшей Натальей Александровной и детишками, которых отечески благословляю и мысленно порю.
Сезон кончился. Ступай к Суворину, спроси у него, как получаются деньги из дирекции театров. Он объяснит тебе. Получив объяснения, ступай в дирекцию и потребуй деньги за ‘Иванова’ и ‘Медведя’. Если не будут давать или обсчитают, то скажи, что ты пожалуешься мещанскому старосте Вукову. Деньги вышли переводом по телеграфу, а счет вышли почтой. Денег ты получишь около тысячи. Желаю, чтобы ты задохнулся от черной зависти или же от зависти сел бы за стол и написал пьесу, которую написать не трудно. Тебе нужно написать две-три пьесы. Это пригодится для детей. Пьеса — это пенсия.
Весною изо всех мест буду собирать деньги, чтобы летом купить хутор — место, где чеховская фамилия будет упражняться в родственном сближении.
Вся семья здравствует. Николай в безвестном отсутствии. Иван по-прежнему настоящий Иван. Будь здоров. Кланяюсь всем.

Твой А.Чехов.

-223-

Александр

24 февраля 1889, Петербург

Драматург!
Тотчас же по получении твоего письма я навел все нужные справки и сообщаю тебе следующее утешение: в Конторе театров, по казенному обычаю, твои Ивановы и Медведи еще в книги не разнесены и итоги им не подведены. За ассигновками приказано являться не ранее 28 февраля. В сей день, его же еще сотворит Господь, я пойду в Контору театров за ассигновками (у Александрийского театра) и, получив таковые, двинусь в Дворцовое казначейство в (Аничков дворец), и буде меня не задержат там выдачею денег, то переведу тебе таковые того же 28 февраля.
При сем присовокупляю, что из твоих денег я вычту сумму, потребную на нотариальную копию с доверенности, данной мне тобою на сей предмет. Подлинную сохраняю на ‘предбудущее’. Из этих же денег я возьму на пересылку тебе 5 экз. ‘Сумерек’ Ан.Н. Чехова на переплете. Денег своих у меня не полагается, ибо недавно была Масленица. За твой отъезд ‘без парася’ я не думал на тебя иметь какое-либо помышление. Извинения Суворина получил и весьма оному удивился.
Будешь покупать хутор — купи и мне часть. Но о сем напишу подробно.
Приехал в Питер из Таганрога мой старый сослуживец Уманский (мать его знает), остановился в ‘Москве’ и заболел. Сейчас я иду к нему ‘посетить болящего’ и дальнейшее писание откладываю. Дети здоровы и даже весьма, чем они прямо обязаны материнскому уходу Нат. Алекс.
Желаю тебе аскариду в anus. Будь здоров.
Письмо пойдет с курьерским.
Наталья Александровна тебе кланяется, но писать сейчас не станет, ибо только что получила из Москвы новый паспорт с чужими приметами и загадочным каким-то No.

Tuus Гусев.

-224-

Антон

25 февраля 1889, Москва

Г.губернский секретарь!
Ваше гнусное письмо, подписанное Вашим не менее гнусным именем, мною получено и брошено в сортир. Отвечаю на него по пунктам:
1) Если строки насчет хутора написаны серьезно, а не между прочим, то напиши, что именно тебе нужно, сколько у тебя денег и сколько десятин купить желаешь, дабы при покупке своего хутора я знал все, что знать надлежит.
2) Переплеты для ‘Сумерек’ с ‘А.Н. Чехов’ я не могу принять ни в каком случае. Не принимай и ты. Скажи, чтобы в таких переплетах книга не могла быть продаваема, и прочти хорошую нотацию. Свиньи, не блюдут суворинского добра! Книги мне не высылай. На кой леший она мне?
Пожалуйста, в магазине не церемонься. Блюдя авторские интересы, ты этим самым блюдешь и общее дело. Да надо и Сувориных пожалеть.
3) Копия для доверенности не нужна. Если дирекция захочет оставить у себя доверенность, то пусть берет. Надобность в доверенности не скоро уж представится, ибо после Пасхи моих пьес играть не будут.
Что чада твои здоровы и обещают быть таковыми и впредь, я убедился в последние свои два приезда. Наталия Александровна нездорова — и в этом я убедился. Ей нужно беречь свой желудок.
Все наши здравствуют и по-прежнему держатся о тебе такого мнения, что ты штаны. Николай испарившись. Ольга выходит замуж. Клавдия Михайловна вышла замуж. Одним словом, такой счастливый в Москве год, что даже залежалый товар пошел в ход. Adieu!

Твой Antoine.

-225-

Александр

27 февраля 1889, Петербург,
курьерский

Зять мужа Клавдии Михайловны.
Поздравляю тебя с приобретением нового объекта для ‘сближения’ и радуюсь, что я — Гусев, а не Чохов, иначе я должен был бы трепетать от счастия, что Клашечку ‘отдали’ замуж. Надеюсь, что ‘его’, по примеру Мишеньки, не надули. Отче наш, вероятно, был на свадьбе и возвратился влюбленным в невесту. Пора, Антоша, жениться и тебе на какой-нибудь Клашеньке в квадрате с зембулатовским ‘принять’.
О хуторе. Количество желаемых десятин = (х + у) = 7/9. Количество наличных денег = а.( = 0. В случае же покупки земли контора ‘Нового времени’ ежемесячно арестует у меня безапелляционно из жалованья 50 руб., ни на какие мои мольбы не снисходит и пересылает их без моего вмешательства тебе или твоему приказу. Не имея этих 50 руб., я их заработаю volens-nolens, a пока я их имею, я их буду всегда тратить. Это в природе Гусевых. Далее сих соображений мои мечтания не простираются. Долговременный же опыт убедил меня, что скопить по собственной инициативе я никогда не сумею и, много и слезно говоря о детях, оставлю их без пенязя, а сам буду погребен на счет общества.
Относительно книг и доверенности поступлю, как тобою приказано. Если получу завтра (28-го) деньги, то завтра же и переведу по телеграфу без особенного о сем уведомления.
Чада мои пребывают в здравии и веселии и находятся под неусыпным попечением Натальи Александровны. Что касается ее желудка, то — это всецело ее дело. Из-за причины катара мы ссоримся ежедневно, о результатах можешь спросить ее самое. Посоветуй-ка, где мне благонанять киндерам дачу? Думаю двинуть их в Ревель на морские купанья и в лес. Сам же, конечно, буду пребывать в Питере и зарабатывать. Мне кажется, что купанье принесет им пользу, а Н. А. достаточно благоразумна, чтобы допустить какую-нибудь нечаянную случайность. Прорцы.
В редакции — так же, как было и при тебе. Генерал по уши ушел в маргарин и не успокоится до тех пор, пока ‘memento’ не станет для публики израильскими перепелками в пустыне. А до тех пор мы жарим и в хвост, и в гриву. На маргариновый вопрос его навел звезда ученых и никем не признаваемый авторитет Лазарь Попов. Старичина уже не раз расхлебывал его ‘научную’ кашу, но продолжает в него верить. А кто верует, тот — сам знаешь — блажен. Масловы, Буренины и om ens — те же. Алексей-fils совсем стал фактическим редактором и смотрит гордо и смело. По всему видно, что из него выйдет прекрасный администратор, что и дай Бог.
Тоська говорит лучше и чище Кольки.
Как-нибудь напишу тебе о новой комбинации достать Косому паспорт. Но это пахнет для него законным заточением в темнице за воинство. Теперь же некогда.
Кланяйся всем знающим и любящим тебя, душенька, и придя в гастрономический магазин Андреева, вызови самого хозяина и прочти ему одну кафизму из Псалтири, а потом отправься к Шумахеру и спроси, хорошо ли он шьет.

Tuus Гусиных.

Матери с ее супругом и дщерью — поклоны. Что, Махайло еще не ‘обладает’ женщиной?

-226-

Александр

Февраля 27 дня 1889, Петербург

Милостивый Государь!
Так как мне предложено поместить в одном из немецких журналов некоторые из Ваших рассказов в переводе на немецкий язык, то имею честь покорнейше просить Вас дать разрешение на это. В случае Вашего согласия я войду в соглашение с какой-нибудь редакцией и сообщу Вам о результатах.
С истинным уважением и преданностию, Ваш покорнейший слуга.

Ник. Ив. Константинов.

Васильевский остров, 7 линия, д. 30, кв. 21.
Распечатал я потому, что ‘Календарь писателей’ напечатал ‘Антон Петрович Чехов, Невский 84, кв. 74’. Кому из нас двух писано — приходится узнавать, только распечатывая. Но синьору Константинову перевод твоих сочинений я категорически запретил, ибо он переводит так, как когда-то ты писал за границу, выписывая противоглистные пилюли Селиванову. Его работы известны.

Tuus А.Чехов.

-227-

Александр

28 февраля 1889, Петербург,
почтовый

Драматический комедиант,
Вот тебе вексель, а вот и счет:
За 5 господ Ивановых по 10 % со сбора 9 179 р. 10 к.
тебе причитается 917 р. 91 к.
За двух видмедей по 2 % со сбора 3949 р. 35 —
тебе же причитается 78 р. 99 к.
Итого-ого! — 996 р. 90 к.
Каковые я получил и сдал Волкову 28 же в 12 1/2 часов дня. Так как потребовалась круглая цифра, то я должен был прибавить свой собственный гривенник, каковой да станет у тебя поперек глотки. Получилось — 997 р. ровно.
Из оных за комиссию Волков вычел 3 р., и тебе доставят 994 р. серебром.
Поставь за меня свечку.

Tuus Гусев.

-228-

Антон

2 марта 1889, Москва

Человек!
Деньги — 994 рубля — я получил и благодарю тебя за то, что ты их не растратил. Когда в будущий сезон я заработаю новой пьесой 3444 рубля, то пошлю тебя в дирекцию за получением сей суммы не иначе, как с конвойным,— этак покойнее, а то я все время беспокоился.
Насчет хутора. Твое обещание высылать ежемесячно по 50 рублей великодушно и смело, но никуда не годится. Куда ты будешь высылать, кому и за что? Чтобы выплачивать за землю, нужно сначала купить ее, а для сей надобности потребно не менее тысячи. За тысячу, внесенную единовременно, можно приобрести пятитысячное имение, заложенное в банке, т.е. тысячу ты вносишь, а остальное обязуешься выплачивать кусочками. Без тысячи никак нельзя. Если у тебя есть возможность и охота уделять ежемесячно из сиротских денег 50 рублей, то отчего же нет охоты скопить их? 50 — цифра большая, можно и поменьше. В три года скопишь больше тысячи — конечно, если не будет непредвиденных расходов.
Если же тебе нужен не хутор с постройкой, садом и рекой, а десятина-другая земли, то на это и 500 достаточно. Но землю покупать без надежды скоро построиться — не стоит и бесполезно. Ты об этом подумай.
У меня летом будет 1500 или около этого. Может быть, и удастся сделать что-нибудь. Если удастся, тогда тебе легче будет решить земельный вопрос. Легче, ибо у нас будет опыт. Я могу покупать именье, стоящее даже 10 тысяч, без риска вылететь в трубу: на проценты мне уже достаточно дают мои видмеди, т.е. Общество драматических писателей, собирающее со всей Руси рубли и полтинники за пьесы, идущие в провинции. Так я и решил, что этот доход пойдет на уплату процентов.
Повторяю, подумай. Иметь клочок земли с соответствующей постройкой — значит не бояться бедности и превратностей судьбы. А превратностей нам с тобой не миновать. Понатужься и копи помаленьку, но не спеша и терпеливо.
Пишу рассказы. Скоро один пришлю в ‘Новое время’. Летом напишу пьесу, коли буду жив и здрав.
Муж Клавдии Михайловны тебе кланяется и просит тебя полюбить его.

Твой А.Чехов.

-229-

Александр

3 марта 1889, Петербург

Mensibus, mensae, mensarum {Классы, классам, класс (лат.).}.
Уведомь, получил ли ты телеграфом пекунии. Переведя, послал тебе вексель заказным, но прислуга по великому уму опустила прямо в ящик без квитанции. Успокой мою душу. Не только обеденный стол, но и клозет осиротел от беспокойства души. Это тебе не Англия.

Гусиных.

-230-

Александр

15 марта 1889, Петербург

Алтон Палч!
Скинь штаны и пройдись колесом прямо к Корнееву. Мы с Натальей Александровной порешили обвенчаться. По говну черепки. Просим покорно на свадьбу и просим, кстати, сообщить Ваше мнение в смысле ‘сближения’. Превратись в нянькиного сына и спроси ‘стороной’ у родителей, сколько они дадут мне за то, что я из беззаконноживущего превращусь в законноживущего и не погибну? Узнай по дороге, как посмотрит на сие Мих. Мих. Чохов.

Tuus А.Чехов.

P.S. Антоша, ты на меня не сердишься?

-231-

Александр

2-я половина марта 1889, Петербург

Достоуважаемый,
Милостивый Государь Антон Петрович!
Убедительно прошу Вас извинить меня, что я, не зная Вас, осмелился написать Вам несколько строк. Сильное влечение к поэзии невольно заставило меня это сделать. Встретив весьма необходимою потребность ознакомиться с Вашими произведениями: ‘Рассказы в Сумерках’, я дерзнул осмелиться припасть к стопам ног Ваших с покорнейшею просьбой и сердечно прошу Вас, Достоуважаемый Антон Петрович, если Вы имеете при себе один том Ваших рассказов, то окажите чуждому и неведомому Вам человеку Свое бесценное благодеяние, которое никогда не будет забыто мною и не потеряется из чувств моих,— вышлите мне один том ‘Рассказы в Сумерках’, за что весьма, весьма стану Вас благодарить.
Напишите мне, сколько Вам нужно будет за них выслать за один том денег.
Чистосердечно желаю Вам от всей души здравия и благоденствия на много лет, а также полного гениального успеха в Ваших новых созданиях, я с истинным почтением, любовию и совершенной преданностию осмеливаюсь и желаю быть Вашим покорнейшим слугою

Василий Черногузов.

16 марта 1889 г. С. Агризково
Адрес мой: На станцию Ильино. Витебской губ. Василию Федоровичу Черногузову. В с Агризково.
Антон Петрович,
1) извини г.Черногузова за то, что у него сильное влечение к поэзии и
2) поди к попу и покайся за то, что ты смутил человека и заставил его дважды расписаться и ‘дерзнуть’.

Tuus Гусев.

-232-

Александр

9 апреля 1889, Пасха. Петербург

Автор многих пиес!
Прими от меня и моей семьи поздравление с праздником и, если тебе не трудно, передай это поздравление отцу, матери, сестре, братьям и южикам. Поздравляю вас всех чистосердечно, но писать каждому отдельно эти поздравления не могу, как не могу лобызаться при встрече с приехавшим. Надеюсь, ты поймешь это. Желаю тебе от души всего хорошего. Праздничных у меня разошлось так много (conditio sine qua non {Необходимое условие, условие без которого… (лат.)}, иначе не живи в Питере), что я не могу под этим впечатлением смотреть на людей иначе, как на таких лиц, которые рано или поздно потребуют с меня праздничные. Это, впрочем, к слову. В Страстную неделю не был нигде, даже в редакции: меня обуял весенний золотушный период. Был нарыв на пальце, и затем образовался жестокий флюс на целую неделю. Пока он назревал — до момента вскрытия скальпелем — я не видел света, измучился сам и домашних измучил.
Написал я драму и сижу теперь над ее отделкой. Чем больше вдумываюсь, тем она мне становится противнее. Из осторожности не читал ее пока никому, поэтому единственным судьею — мое же собственное мнение. Если и ты с такими же муками писал ‘Иванова’, то я тебе не завидую.
Дети здоровы. Подаркам сестры очень рады, как вешнему солнцу, которое наконец проглянуло у нас. Я заметил, наблюдая за ними, что все отрадное производит на них какое-то световое впечатление. При солнце они вспоминают все хорошее, подарки и тех, кто дарил, а при подарках и пасмурную погоду считают хорошей и ясной: не привыкли еще и не доросли, чтобы разделять впечатления и сортировать их. Собираются оба в Москву лично благодарить тетю Машу и режут из газет билеты на курьерский поезд. При этом благодарность выразится в том, что Антон намерен показать царапину на пальце, а Николай — заявить, что у него золотуха и что он купается в ванночке с морской солью. В переводе это должно обозначать, что присланные тетей Машей подарки уничтожили эти невзгоды вполне. Детский мир — какой-то загадочный мир — для меня по крайней мере. Наталье Александровне он гораздо доступнее. Она болтает с детьми целый день, и все трое понимают друг друга отлично. Для меня же их разговоры — тарабарщина: и хочется понять, и не дается.
Ивану передай прилагаемые марки. Я ему послал мундштук и ввел его в убыток уплатою почте за ‘доставку на дом’. Марки были давно готовы, но послать я их мог теперь.
Отчего ты мне упорно не пишешь и не отвечаешь на мои письма? Не желаешь продолжать переписку — так напиши: я тебя беспокоить не стану.
Будь здоров. Кланяйся.

Твой А.Чехов.

Еще раз сердечно желаю всего хорошего и поздравляю всех.

-233-

Антон

11 апреля 1889, Москва

Новый Виктор Крылов!
Не писал я тебе так долго просто из нерешительности. Мне не хотелось сообщать тебе одну неприятную новость. На горизонте появились тучки, будет гроза или нет — ведомо Богу. Дело в том, что наш Косой около 25 марта заболел брюшным тифом, формою легкою, но осложнившеюся легочным процессом. На правой стороне зловещее притупление и слышны хрипы. Перевез Косого к себе и лечу. Сегодня был консилиум, решивший так: болезнь серьезная, но определенного предсказания ставить нельзя. Все от Бога.
Надо бы в Крым, да нет паспорта и денег.
Ты написал пьесу? Если хочешь знать о ней мнение, имеющее ценность, то дай ее прочесть Суворину. Сегодня я напишу ему о твоей пьесе, а ты не ломайся и снеси. Не отдавай в цензуру, прежде чем не сделаешь поправок, какие сделаешь непременно, если поговоришь с опытными людьми. Одного Суворина совершенно достаточно. Мой совет: в пьесе старайся быть оригинальным и по возможности умным, но не бойся показаться глупым, нужно вольнодумство, а только тот вольнодумец, кто не боится писать глупостей. Не зализывай, не шлифуй, а будь неуклюж и дерзок. Краткость — сестра таланта. Памятуй кстати, что любовные объяснения, измены жен и мужей, вдовьи, сиротские и всякие другие слезы давно уже описаны. Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать. А главное — папаше и мамаше кушать нада. Пиши. Мухи воздух очищают, а пьесы очищают нравы.
Твоим капитанам Кукам и Наталье Александровне мой сердечный привет. Очень жалею, что я не могу и не мог к праздникам сделать для них что-нибудь приятное. У меня странная судьба. Проживаю я 300 в месяц, не злой человек, но ничего не делаю приятного ни для себя, ни для других.
Будь здрав.

Tuus magister bonus Antonius XIII*.
{* Твой добрый наставник Антоний XIII (лат.).}

-234-

Александр

26 апреля 1889, Петербург

Друже.
Что мне делать с моей пиесой? Это — нечто вроде наказания за грехи. Каждый день приходится что-нибудь изменять и подправлять, а эта подправка ведет за собою изменение многих других мест. Прибавишь лишнюю черту характера одному лицу — оказывается, что от этого побледнело другое лицо. То кажется, что актеры стоят на сцене не на месте: начнешь перемещать — опять ломка всего произведения и т.д. Никак не могу отделать так, чтобы почувствовать, что выполнил то, что задумал. Иногда даже прихожу в уныние и хочу бросить, но через несколько времени снова берусь за пьесу. Сдается мне, с одной стороны, что сюжет я взял не по силам, а с другой — не хочется этому верить: стыдно сознаться, что не могу справиться. Бумаги перепортил массу, вариантов написал много и не знаю, на каком остановиться. Думаю запереть недели на две в стол, не думать и в половине мая свежими мозгами прочесть и отделать. Писать я начал вот почему. Раз шел у Суворина разговор о том, что твой Иванов ‘нытик’ (от глагола ныть) и что ты его срисовал прекрасно, что нет пьесы, в которой герой до некоторой степени не был бы нытиком. Мне пришло в голову изобразить неноющего человека. Вот моя задача. Подробности не важны. Суворин обижается, что я не даю ему до сих пор прочесть. Не могу я этого сделать до тех пор, пока не закончу. Теперь у меня только варианты, прямо указывающие на нестойкость мысли и не полную обдуманность плана. Если мне удастся справиться с больными местами, я непременно пришлю тебе один экземпляр рукописи. Другой дам Суворину (если бы даже он уехал заграницу) и кроме вас двух — до вашего ответа — никому.
Вот тебе тот гвоздик, около которого вертится вся моя мозговая работа.
Другой гвоздик, это — болезнь Николая. Ошеломлен я так, что даже и осмыслить подобающим образом не могу. Я думал ехать, тотчас по получении твоего письма, в Москву, но Алексей Сергеевич меня удержал от этой поездки, находя ее бесцельной и бесполезной.
Просьба, и усердная, сердечная просьба: напиши мне о Николае подробнее и скажи, чем я могу быть ему полезен. Я могу высылать периодически денег, но так немного, что это будет каплей в море среди твоих расходов. К тому же и лето — плохая пора для репортера. Ты ближе к делу, ты и дай совет. Если бы я побыл хоть немного дней в Москве, я нашелся бы сам, но в Питере, при твоем неопределенном письме (‘все от Бога’ — подразумевай, что хочешь) я блуждаю в потемках. Напиши пояснее. Я вправе просить тебя об этом.
Дети здоровы. Н. А. кашляет, и притом довольно скверно. Шапиро выставил твой портрет. Публика любуется и находит гениальные черты и в глазах, и в носу, и в складках губ и проч. Прислушался раз к восторгам барынь, взвизгивавших у витрины, возмутился, плюнул и ушел. Восторгались даже галстухом, но о душе — ни одна ни слова. В глазах находили массу страсти, плотоядности и сладострастия, но ума не нашла ни одна, потому что ни одна не доросла до того, чтобы искать его. Всякая медаль имеет оборотную сторону: не всегда приятно быть и популярным человеком.
Будь здоров. Христа ради напиши поподробнее. Я ведь тоже далеко не покоен, любя Косого, но неизвестность и неопределенность еще более усугубляют это беспокойство.

Tuus А.Чехов.

-235-

Антон

2 мая 1889, Сумы

Беззаконно живущий и беззаконно погибающий брат наш Александр!
Я живу уже на даче и тщетно ожидаю от тебя писем. Погода великолепная, птицы поют, черемуха и всякие крины райского и земного прозябания приятным запахом вертятся около носа, но настроение духа вялое, безразличное, чем я обязан отчасти своей старости, отчасти же косому Николаю, живущему у меня и неугомонно кашляющему день и ночь.
Обращаюсь к тебе с просьбой. Будь добр, возможно скорее попроси редакционного Андрея собрать мне ‘Новороссийский телеграф’ с 15 апреля по 1 мая, если каких NoNo нет, то пусть даст соответствующие NoNo ‘Одесского вестника’. Возьми и скорее вышли мне заказною бандеролью, чем премного меня обяжешь. Не забудь о сей просьбе и не поленись исполнить ее, иначе я тебя высеку.
Сумской театр со своими профессорами магии ждет тебя, чтобы совместно с тобою дать представление.
Пиши, пожалуйста, не будь штанами.
Капитанам Кукам и Наталье Александровне мой сердечный привет.
Пришли-ка мне на прочтение свою пьесу. Я все-таки, Саша, опытный человек и могу тебя наставить. Если же будешь вести себя хорошо, то могу и протежировать.
Остаюсь упрекающий в нерадении

Чехов 1-й.

-236-

Александр

5 мая 1889, Петербург,
курьерский

Чехов I!
Напрасно ты упрекаешь меня в нерадении. Я писал тебе (и даже, по моему мнению, дельное) письмо и послал тебе в Москву. Ты не потрудился уведомить меня об отъезде. Узнал я это случайно от литературной вдовы — Плещеева. Письмо мое тебя уже в Москве не застало. Плещеев же сообщил мне, что ты из Сум вернешься не скоро, а потому я и решил сидеть молча и ждать от тебя вестей. Суворин о твоем отъезде также ничего не говорил, ибо думал, что я и без него знаю.
Превратись из брюк в человека и сообщи мне возможно подробнее о Николае. Я знаю очень и очень мало и волнуюсь страшно. А неизвестность — сам знаешь — хуже всего. Не интересоваться характером и ходом болезни я не могу. У нас с ним много совместно пережитого, которое нас связывает более тесно, чем это может показаться. Если удастся заработать на дорогу и на прокормление семьи в Питере, то я постараюсь приехать к тебе в первых числах июня недели на две. Может быть, привезу и пьесу. Работая над ней, я ее возненавидел, хочу забыть и вечно думаю о ней. Нет от нее покоя ни днем ни ночью. Нервы напряжены. Не знаю, испытывал ли ты это, когда писал ‘Иванова’? Но это ощущение — тяжелое, и тяжелое своей неотвязчивостью, как какой-то кошмар. Если удастся приехать, поговорим.
Егор Михайлович Линтварев хоронил Салтыкова в полном смысле этого слова: шел впереди процессии, суетился, расталкивал толпу на кладбище, очищал дорогу ораторам и хлопотал так, как будто умер не Салтыков, а он сам. Лучшего усердия и не придумаешь. Я смотрел на него и только удивлялся, из-за чего он так усердствует. Молодость — великое дело. Похороны в газете писали мы вместе с генералом. Он дал план, я написал, и он же подчистил и изукрасил. Ругательных писем по этому поводу получена масса. Тон статьи публике не понравился.
‘Новороссийский телеграф’ велю отыскать сегодня же, если только он у Андрея уцелел, и вышлю завтра же заказной бандеролью.
Кланяйся всем и будь христианином в своем животе, напиши мне как можно скорее о Косом. Помни, что я ровно ничего о нем не знаю.
Дети здоровы. Н. А. тоже. Пушкаревы уехали на дачу под Вышний Волочок со всеми домочадцами и ощенившейся собакой.
По редакции все тихо. Твое ‘Предложение’, напечатанное фельетоном, очень понравилось публике.
Сбрось с себя собачью старость и будь здоров.

Чехов II.

P.S. Видел на похоронах Салтыкова Анну Михайловну Евреинову из ‘Северного вестника’. Скорбит, что ты ей ничего не пишешь. Чем ты живешь?
Наталья Александровна кланяется ‘пожалуйста’.
Читай про себя.
P.S. Обуреваемый плотскими похотями (от долгого воздержания), купил я себе в аптеке гондон (или гондом — черт его знает) за 35 коп. Но только что хотел надеть, как он, вероятно, со страху, при виде моей оглобли лопнул. Так мне и не удалось. Пришлось снова плоть укрощать. Но ты посуди, чего стоили несбывшиеся мечты и предвкушение ‘общего блага’, пока пузырь лежал еще в кармане! Пуще Игоревой смерти…

-237-

Антон

8 мая 1889, Сумы

Лжедраматург, которому мешают спать мои лавры!
Начну с Николая. У него хронический легочный процесс — болезнь, не поддающаяся излечению. Бывают при этой болезни временные улучшения, ухудшения и in statu {Без перемен (лат.).}, и вопрос должен ставиться так: как долго будет продолжаться процесс? Но не так: когда выздоровеет? Николай бодрее, чем был. Он ходит по двору, ест и исправно скрипит на мать. Капризник и привередник ужасный.
Привезли мы его в первом классе и пока ни в чем ему не отказываем. Получает все, что хочет и что нужно. Зовут его все генералом, и, кажется, он сам верит в то, что он генерал. Мощи.
Ты спрашиваешь, чем ты можешь помочь Николаю. Помогай чем хочешь. Самая лучшая помощь — это денежная. Не будь денег, Николай валялся бы теперь где-нибудь в больнице для чернорабочих. Стало быть, главное деньги. Если же денег у тебя нет, то на нет и суда нет. К тому же деньги нужны большие, и 5—10 рублями не отделаешься.
Я уже писал тебе раз из Сум. Между прочим, я просил тебя выслать мне ‘Новороссийский телеграф’. Теперь, не в службу, а в дружбу, я просил бы тебя выслать мне киевских газет с 1-го мая по 15. Сначала вышли с 1-го по 7-е, потом с 7-го по 15. Заказною бандеролью. Больше я беспокоить тебя не буду.
Теперь о твоей пьесе. Ты задался целью изобразить неноющего человека и испужался. Задача представляется мне ясной. Не ноет только тот, кто равнодушен. Равнодушны же или философы, или мелкие, эгоистические натуры. К последним должно отнестись отрицательно, а к первым положительно. Конечно, о тех равнодушных тупицах, которым не причиняет боли даже прижигание раскаленным железом, не может быть и речи. Если же под неноющим ты разумеешь человека неравнодушного к окружающей жизни и бодро и терпеливо сносящего удары судьбы и с надеждою взирающего на будущее, то и тут задача ясна. Множество переделок не должно смущать тебя, ибо чем мозаичнее работа, тем лучше. От этого характеры в пьесе только выиграют. Главное, берегись личного элемента. Пьеса никуда не будет годиться, если все действующие лица будут похожи на тебя. В этом отношении твоя ‘Копилка’ безобразна и возбуждает чувство досады. К чему Наташа, Коля, Тося? Точно вне тебя нет жизни?! И кому интересно знать мою и твою жизнь, мои и твои мысли? Людям давай людей, а не самого себя.
Берегись изысканного языка. Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича. Отставные капитаны с красными носами, пьющие репортеры, голодающие писатели, чахоточные жены-труженицы, честные молодые люди без единого пятнышка, возвышенные девицы, добродушные няни — все это было уж описано и должно быть объезжаемо, как яма. Еще один совет: сходи раза три в театр и присмотрись к сцене. Сравнишь, а это важно. Первый акт может тянуться хоть целый час, но остальные не дольше 30 минут. Гвоздь пьесы — III акт, но не настолько гвоздь, чтоб убить последний акт. В конце концов, памятуй о цензуре. Строга и осторожна.
Для пьес я рекомендовал бы тебе избрать псевдоним: Хрущов, Серебряков, что-нибудь вроде. Удобнее для тебя, и в провинции со мной путать не будут, да и, кстати, избежишь сравнения со мною, которое мне донельзя противно. Ты сам по себе, а я сам по себе, но людям до этого нет дела, им не терпится. Если пьеса твоя будет хороша, мне достанется, если плоха, тебе достанется.
Не торопись ни с цензурой, ни с постановкой. Если не удастся поставить на казенной сцене, то поставим у Корша. Ставить нужно не раньше ноября.
Если я успею написать что-нибудь для сцены, то это будет кстати: понесешь свою пьесу вместе с моей. Меня в цензуре знают и поэтому не задержат. Мои пьесы обыкновенно не держат долее 3—5 дней, а пьесы случайные застревают на целые месяцы.
Капитанам Кукам и Наталье Александровне мой привет из глубины сердца. Тебе желаю здравия и души спасения.

Твой А.Чехов.

-238-

Александр

18 или 19 июня 1889, Сумы, усадьба Линтваревой

Алтоша, разреши недоразумение. Я переселился в нанятую мою квартиру и устроился в ней прекрасно, но мое переселение, необходимость которого я сознавал ежеминутно, Миша почему-то счел за нужное обставить несколько оскорбительно для меня. Он мне при Наталье Александровне и при матери сказал, когда мы уже были готовы уйти: ‘Господа, извините меня за откровенность, но у вас есть своя квартира…’
Я не хотел, приезжая, стеснять тебя своею семьею. Квартира моя была пуста, пока был жив Николай, по требованию необходимости и матери. После смерти Николая я порывался уйти, но мать сама почти насильно оставляла детей ночевать у себя в комнате из horror vacui {Боязнь пустоты (лат.).} — чувства очень понятного. Это она сама тебе скажет. Я же всеми силами старался менее всего стеснять тебя и твоих своим присутствием и не предъявлял даже намеков на какие-либо удобства. Я мозолил тебе глаза только потому, что этого требовали обстоятельства. Поэтому фраза Миши, сказанная с выражением, о котором говорят: le ton fait la musique {Тон определяет музыку (фр.).} — резанула меня по душе.
Что, у тебя не хватило храбрости сказать мне это прямо или это ‘отсебятина’ Миши?
Разреши, пожалуйста. Я обижен, или, вернее, мне очень больно. За наше жито, да нас же и побито. Я этого не заслужил.

Tuus А.Чехов.

P.S. Пришли мне три конверта. В нашей лавочке нет. Надо писать отцу.

-239-

Антон

13 августа 1889, Сумы

Журнальный лилипут!
В благодарность за то, что я не запретил тебе жениться, ты обязан немедленно надеть новые штаны и шапку и, не воняя дорогою, пойти в магазин ‘Нового времени’. Здесь ты:
во-1-х) возьмешь 25 экз. ‘В сумерках’ и 25 экз. ‘Рассказов’ и с помощью кого-нибудь из редакционных доместиков отправишь сии книжицы через транспортную контору по нижеследующему адресу: ‘г.Ялта, Даниилу Михайловичу Городецкому’,
во-2-х) возьмешь гроши, причитающиеся мне за книги, и немедленно вышлешь мне, чем премного обяжешь, ибо я сижу без гроша в кармане и выехать мне буквально не с чем.
Исполнение первого пункта ты можешь варьировать так: взявши книги, поехать в контору ‘Осколков’ и завести там с Анной Ивановной такой разговор:
Ты. Здравствуйте. Не сделал ли Лейкин распоряжение об отсылке в Ялту Городецкому своих книг?
А.И. Да, сделал.
Ты. Так не будете ли вы любезны к вашей посылке присоединить и сии книжицы? Я уплачу часть расходов… и т.д.
Если ты не исполнишь моих приказаний, то да обратится твой медовый месяц в нашатырно-квасцово-купоросный!
Писал и упрекал в нерадении
Твой брат и благодетель.

-240-

Антон

9 сентября 1889, Москва

Алкоголизмус!
Во-первых, напрасно ты извиняешься за долг, должен ты не столько мне, сколько Маше, да и не в долгах дело, а в хорошем поведении и в послушании, во-вторых, напрасно ты обвиняешь Суворина в какой-то ошибке, заставляющей тебя ныне бедствовать, напрасно, ибо мне из самых достоверных источников известно, что ты сам просил у него жалованье за 2 месяца вперед, в-третьих, ты должен что-то тетке Федосье Яковлевне, и мать насчет этого поет иеремиады, и, в-четвертых, сим извещаю тебя, что я уже вернулся в Москву. Адрес прежний.
Был Глебыч. Долг Николая поделен на 4 части.
Супружнице своей вместе с поклоном передай прилагаемое письмо, детей высеки, а сам иди на пожар.

Известный тебе N.N.

Сообщи свой домашний адрес.

-241-

Александр

21 сентября 1889, Петербург

Алтоне, А.Н. Путята прислал мне ‘по твоему благословению’, как он пишет, слезное прошение о том, чтобы я отнес письмо, адресованное его сестре. Письмо, разумеется, просительное. За это дело взялась жена и исполнила его, но ее не приняли и велели передать, что ответа никакого не будет. С тем она и воротилась. Путята мне писал, что его сгоняют с квартиры, поэтому я не решаюсь писать ему на 1-ю Мещанскую, а пишу тебе: может быть, ты вернее передашь ему ответ его сестры. Написал бы и ему наудачу, но марки нет.
Жена и поросята здоровы. Работаю. Начинаю понемногу выкупать сюртуки и шубы, скоро, Бог даст, начну платить по частям долги и первой, конечно, сестре, перед которой я глубоко виноват, затем тебе и т.д.
Показалось мне, будто бы я видел Курепина на извозчике, но не убежден в этом.
Суворин в Париже. Скоро ждем в Питер. Видел вчера Евгенью Константиновну со чадом на руках. Говорит, что счастлива неимоверно. Алексей Алексеевич за границей. Тоже скоро будет. Нового нет ничего, по крайней мере — интересного для тебя. По газете — волнует нас дворянский вопрос и неприятная для Главного управления по делам печати полемика с князем Мещерским.
Не премини, друже, сообщить, сколько на мой пай причитается долгов Николая. Авось и я, со временем, что-нибудь смогу дать.
Кланяйся родителям, сродникам и южикам. Черкни, если будет не лень и охота.

Tuus А.Чехов.

P.S. Пушкарев написал драму в рифмованных стихах ‘Ксения и Дмитрий’. Цензура долго возила его, но, наконец, разрешила. Едет в Москву ставить у Горевой.
‘Иванов’ делает громадные успехи.
Очень жаль, Антон Павлович, что не удалось сделать что-нибудь для Путя-ты. Передайте мой привет всем Вашим, а Марье Павловне скажите, что я большая свинья.

До свидания, Н. Чехова.

Мой адрес: Невский 84, кв. 102.

-242-

Антон

12 или 13 октября 1889, Москва

Великолепный и женатый брат мой Саша!
У меня к тебе есть просьба, которая очень затруднит тебя, но тем не менее подлежит скорейшему исполнению. Я спешно приготовляю материал для новой книжки. В сию книжицу, между прочим, войдет рассказ ‘Житейская мелочь’. Первая часть этого рассказа помещена в 4404 No ‘Нового времени’ (июнь 1888 г.) и имеется у меня, вторая же часть помещена в одном из ближайших по 4404 номеров и у меня не имеется. Я убедительно прошу тебя поспешить отыскать эту вторую часть. Если можно достать номер газеты, то вышли номер, если нельзя достать, то поручи кому-нибудь скопировать. Копировать можно хоть куриным почерком, лишь бы только скорее. Не откажи.
Когда приедет Суворин?
Твой посаженый папаша держит экзамены. Зубрит. Все здоровы. Батька стареет.
Твоей половине и двум шестнадцатым мой поклон и благословение навеки нерушимое.

Твой А.Чехов.

Хотел было приехать в Питер к 25 октября, но ваша дирекция забраковала мою новую пьесу. Подробности узнаешь у Свободина.

-243-

Александр

15 октября 1889, Петербург

Не менее великолепный, но холостой Антоша.
Посылаю тебе просимое, найденное в моем архиве, каковой всегда к твоим услугам. Суворин приехал несколько дней тому назад. Жалко и злобно за то, что цензура забраковала твою пьесу.
Троицкий, мой бывший сослуживец по таможне, умирает от чахотки. Ездил к нему в Ревель — шкилет. Жена и дети здоровы. Родным поклоны и просьба подождать уплаты моих долгов: яко наг и т.д.
Стыдно смертоносно, совестно не только глаза показать, но даже и писать: оттого и молчу.
Будь здоров и благомысленн.

Твой А.Чехов.

Мои все кланяются.

-244-

Александр

12 декабря 1889, Петербург

Не мочаль ты своего имени честного и заслуженного в глупом ‘Русском обозрении’.

Tuus А.Чех.

1890

-245-

Александр

24 января 1896, Петербург

Экспромпт В.П.Буренина

Талантливый писатель Чехов,
На остров Сахалин уехав,
Бродя меж скал,
Там вдохновения искал.
Но не найдя там вдохновенья,
Свое ускорил возвращенье…
Простая басни сей мораль —
Для вдохновения не нужно ездить в даль.

-246-

Антон

25 февраля 1890, Москва

Инфузория!
Мне необходимо возможно подробное знакомство с газетной литературой о Сахалине, ибо она интересует меня не со стороны одних только даваемых ею сведений. Сведения, конечно, сами по себе, но, Гусев, нужно и историческое освещение фактов, составляющих суть этих сведений. Статьи писались или людьми, никогда не бывавшими на Сахалине и ничего не смыслящими в деле, или же людьми заинтересованными, которые на сахалинском вопросе и капитал нажили, и невинность соблюли. Храбрость первых и уловки вторых, как элементы затемняющие и тормозящие, должны быть для исследователя ценнее всяких сведений, кои по большинству случайны и неверны, элементы сии отлично характеризуют отношение нашего общества вообще к делу, а к тюремному в частности. Автора же и его побуждения поймешь только тогда, когда прочтешь его статью полностью.
Во всяком случае избавь Публичную библиотеку от своих посещений. Достаточно и того, что ты сделал. Остальное будет переписано сестрою, которую я нанял и которая начнет свои хождения в Румянцевскую библиотеку с 3 недели поста. Тебе же, дураку, я найду другую работу. Кланяйся в ноги и проси прощения. Все, что тебе нужно будет сделать, найдешь в письме, которое получишь на 4 или 5 неделе поста. А насчет вшей могу сказать только одно: смерть моя нечистоплотность! Обломовский Захар и Александр Чехов говорят, что без вшей и клопов нельзя обойтись — это очень научно, а я, представь, видел не раз семьи, которые понятия не имеют о сих тварях. От вшей помогает очень многое. Спроси в аптеке про отвар из сабадиллы.
Все наши здравствуют. Поклон Наталье Александровне, Куке и крестнику.

Твой благодетель А.Чехов.

-247-

Александр

4 апреля 1890, Петербург

Литературно-медико-двулично вольнодумствующий сахалинский Стенли.
Ты обещал мне, уезжая, дать какие-то распоряжения в длинном письме. Ничего я от тебя до сих пор не получил. От Суворина я только что узнал, что ты думаешь двинуться на Фоминой. Скатертью дорога. Жду твоих обещанных распоряжений и нисколько не удивляюсь, что узнаю о твоих намерениях последним из третьих рук, а на все вопросы, обращенные ко мне, отвечаю незнанием. Это в порядке вещей. Послали мы с женою на Пасху поздравление родителям, получили ли? Скоро семья уезжает на дачу в Ушаки на Никол, ж. д. Я останусь в городе и буду торчать в редакции, куда и прошу адресовать письма все лето.
Дети здоровы, жена кланяется.
Буди здрав, чего и себе желаю. Южикам поклон.

Tuus Гусев.

Редакция.
Ночь.
P.S. Твои ‘Черти’ чертовски хороши.

-248-

Александр

6 апреля 1890, Петербург

Гонорар 212 р. 75
Книги: —
‘Расск’. прод. 616 экз.—
вычет. Расходы, ком. авансы (100 р.), типогр.
Выдано 138 р. 44
‘Сумер.’ прод. 1 653 экз.
вычет (те же расходы). Остается
Выдано 431 р. 61
570 р. 05
+ 212 р. 75
782 р. 80
Omnia — 782 р. 80 к.
Мелочь высылаю марками, за вычетом 14 коп. за заказ. Бог убей — своих нет.

Бедный родственник.

-249-

Александр

1 июня 1890, Петербург

Алтон Палч.
Если ты не застрял в хладных тундрах, не утонул, не растрясся на перекладных, не отравился от прелести путешествия и не арестован по подозрению, что ты публицист, то можешь прочесть нижеследующее. Западная Россия на том же месте, где была и при твоем отъезде, и география, и народонаселение, и расположение душ к тебе то же. Суворин находит, что ты, доехав до Томска, совершил подвиг. Pater noster {Наш отец (лат.).} в день сошествия Святаго Духа прислал мне письмо, в котором, придираясь к случаю, написал от А до Z ‘Царю Небесный’, требуя, чтобы мои ребята неустанно повторяли эту молитву для собственной пользы. По последним известиям от отца — Михайло в Таганроге, сестра с Н. Линтваревой в Крыму, мать на Луке, Иван в Москве. Более я о семье ничего не знаю. Моя собственная семья живет на даче в 60 верстах от СПб по Никол, ж.д. Вся, все и вс здоровы. О тетке Федосье Яковлевне и ее чаде не имею никаких понятий.
Из редакционного мира сведения кратки: Буренин вчера приехал из Флоренции, Маслов — прежний, Петерсен кипятится, Федоров уезжает на Волгу, Житель — тот же Житель, как Иван — настоящий Иван. Сочинения твои, в том числе и ‘Хмурые люди’, разошлись без остатка, и старичина велел печатать их новыми изданиями, а мне поручил во время его пребывания в Крыму следить за продажей новых изданий и, в случае хорошей продажи, рукоположил меня издавать опять, впредь до n + 1-го издания. Других новостей нет. Есть, но только мелкие и частные и такие, которые побледнеют перед массой того, что ты видел и испытал. Дальше домашнего очага они не идут, а потому я и умалчиваю о них. В то время, когда я строчу тебе это письмо, меня преследуют две мысли: одна — что ты этого письма не получишь, а другая — что по заказу нельзя настолько собраться с мозгами, чтобы написать тебе именно то, что тебе хотелось бы знать и чего ты ждешь от письма. Эта музыка ставит меня в положение бабушки, которая не вяжет внучку чулочки потому, что не знает, какие ему лучше связать — красненькие или синенькие? Посему прости и не гневайся. Поедешь через Красное море,— не забудь проверить географически то место, где погибло ‘фараонитское все воинство’, но не околей в этом котле от удушья. Чтобы усладить твою путешествующую душу городской западно-российской грязью, могу сообщить, что моя жена купила себе новую шляпу, а у детей на рыльцах следы укушений комарами. Отец собирается побывать у меня на даче и в Питере, но пишет, что это будет зависеть от ‘распорядительности’ Иванэгорча.
Будь здоров. Шествуй счастливо посуху, благополучно по морю, а в бурю не унывай и только рви, памятуя, что ‘Иордан виде и побеже, море возвратися вспять’. От души расцеловал бы тебя, но губы коротки. Поцелуй себя в зеркало.
Не верю я, чтобы это письмо дошло до тебя вовремя.

Tuus А.Чехов.

Спик, Грант и Стенли хотели тебе поклониться как путешественнику, но решили лучше послать тебе телеграмму на Сахалин, когда ты оттуда уже уедешь. Боятся, чтобы им стыдно не было.

-250-

Антон

5 июня 1890, Иркутск

Европейский брат!
Конечно, неприятно жить в Сибири, но лучше быть в Сибири и чувствовать себя благородным человеком, чем жить в Петербурге и слыть за пьяницу и негодяя. Я не говорю о присутствующих.
Уезжая из России, о брат, я писал тебе, что ты получишь от меня много поручений. Перед отъездом я не собрался написать тебе, в дороге было не до писем, теперь же, поразмыслив, я вижу, что у меня есть к тебе не много поручений, а только одно, которое и прошу исполнить под страхом лишения наследства. Поручение состоит вот в чем: когда получишь письмо от сестры насчет денег, то надень штаны и сходи в книжный магазин ‘Нового времени’: тут получи деньги за мои книги и вышли их сестре полностью. Вот и все.
Сибирь есть страна холодная и длинная. Еду, еду и конца не видать. Интересного и нового вижу мало, зато чувствую и переживаю много. Воевал с разливами рек, с холодом, с невылазною грязью, с голодухой, с желанием спать… Такие ощущения, которые в Москве и за миллион не испытаешь. Тебе бы надо в Сибирь! Попроси прокуроров, чтобы тебя сюда выслали.
Из всех сибирских городов самый лучший Иркутск. Томск гроша медного не стоит, а все уездные не лучше той Крепкой, в которой ты имел неосторожность родиться. Обиднее всего, что в уездных городишках есть нечего, а это в дороге ух как чувствуется! Подъезжаешь к городу и надеешься съесть целую гору, а въехал — трах! — ни колбасы, ни сыру, ни мяса, ниже селедки, а те же пресные яйца и молоко, что и в деревнях.
В общем, я своею поездкой доволен и не жалею, что поехал. Тяжко ехать, но зато отдых чуден. Отдыхаю с наслаждением.
Из Иркутска двинусь к Байкалу, который переплыву на пароходе, от Байкала тысяча верст до Амура, а там на пароходе до Великого океана, где первым делом выкупаюсь и поем устриц.
Сюда приехал я вчера и первым делом отправился в баню, потом лег спать. Ах, как спал! Только теперь я понимаю, что значит сон.
Ну, будь здоров. Наталье Александровне, немотствующему Куке и тезке моему нижайший поклон и пожелание всех благ. Мой адрес: Александровский пост на Сахалине. Опиши, как идут твои дела и нет ли чего новенького. Пиши нашим почаще, ибо им скучно.
Благословляю тебя обеими руками.

Твой азиатский брат А.Чехов.

-251-

Александр

13 декабря 1890, Петербург

Кругосветный брат, дошли до меня слухи, что ты, шляясь по свету, растерял и последний умишко и возвратился глупее, чем уехал. Поэтому приветствую тебя, поздравляю с приездом и жму руку, но предупреждаю — денег не проси. Если ты пропил свои собственные в китайских кабаках, проел в малайских ресторанах и разбросал на индийских девок, то я в этом не виноват, ибо живу, как и подобает всякому порядочному (а не шатающемуся по свету) человеку, на одном месте тихо и скромно, окруженный женою и детьми. Жена здорова и кланяется, дети — тоже. Без тебя ничего не изменилось и все текло и течет по-старому. Я остался тот же, но поседел ужасно. Ждем от тебя вестей и по этой причине, т.е. вследствие ожиданий, не писали тебе.
Буренин поручил мне написать тебе, что он ждет от тебя рассказа в рождественском No ‘Нового времени’ ‘из далеких чуждых стран’. Вчера я едва не облобызался на Невском с каким-то китайцеобразным господином, приняв его по ошибке за тебя. Верую и исповедую, что ты, вероятно, стал страшнее. Жене даже снилось, что у тебя от палящих лучей тропического солнца выросли клыки. На свете все бывает. Будет свободно — удостой строчкой-другой.
Можешь поцеловать себя в зеркало.

Твой А.Чехов.

P.S. Зубы болят.

-252-

Антон

27 декабря 1890, Москва

Ну, здравствуй, Сашичка. Не отвечал я так долго на твое письмо по следующей причине: до меня дошли неприятные слухи, что ты якобы собираешься приехать к нам на первый день праздника, я ждал тебя и потому не писал. А так как ты (слава аллаху!) не приехал, то я и пишу тебе теперь.
Да, я возвратился. Да, Сашичка. Объездил я весь свет, и если хочешь знать, что я видел, то прочти басню Крылова ‘Любопытный’. Какие бабочки, букашки, мушки, таракашки! Возьми в рот штаны и подавись ими от зависти.
Проехал я через всю Сибирь, 12 дней плыл по Амуру, 3 месяца и 3 дня прожил на Сахалине, был во Владивостоке, в Гонконге, в Сингапуре, ездил по железной дороге на Цейлоне, переплыл океан, видел Синай, обедал с Дарданеллами, любовался Константинополем и привез с собою миллион сто тысяч воспоминаний и трех замечательных зверей, именуемых мангусами. Оные мангусы бьют посуду, прыгают на столы и уж причинили нам убытку на сто тысяч, но тем не менее все-таки пользуются общею любовью.
Когда я плыл Архипелагом и глядел на Сантуринские острова, которых здесь чертова пропасть, то вспоминал тебя и твое: ‘Патер Архимандритис, ти ине авто Синопсис?’ {Отец Архимандрит, что такое Синопсис? (греч.)}
Теперь я живу дома с родителями, которых почитаю. Скоро приеду в Петербург и ошпарю твоих незаконных детей кипятком.
Очень хочется повидаться с тобой, хотя ты и необразованный человек и притом пьяница, но все-таки я иногда вспоминаю о тебе.
Кланяйся Наталии Александровне и незаконным детям. Бедные дети! (Вздох.)
У нас Миша и Иван. Мать благодарит тебя за поздравительное письмо и желает, чтобы ты написал ей такое же и к Новому году.
Если Гершка еще не сдох, то поклон ему и пожелание всяких собачьих благ.
Не будь Фаистом, пиши.
Если в самом деле думаешь приехать к нам, то это идея восхитительная. Только теперь не приезжай, ибо я сам еду в Питер. Если хочешь, вернемся вместе в Москву, родню и зверей посмотришь. В Индии водки нет. Пьют виски.

Твой снисходительный Брат А.Чеховской.

-253-

Александр

30 декабря 1890, Петербург

Пишу тебе последнее письмо… в 90 году. Плачь! Очень жалею, снисходительный (как ты величаешь себя) брат мой, о том, что в Индии водки нет и пьют виски и о том, что тебя не раздавило на Цейлонской железной дороге: одним громким происшествием меньше. Ты, раздавленный, по дороге в Елисейские поля мог бы послать телеграмму о столь радостном событии. Кроме того, не могу умолчать о том, что ты на пути к Сахалину и к славе сделал громадную ошибку, не взяв с собою репортера, который воспевал бы тебя за два часа до совершения тобою мнимых подвигов. Взял бы меня — я бы тебя возвеличил. Теперь это, конечно, поправимо, хотя и задним числом. Заплати мне…
Твои короткие строки о Сантуринских островах вызвали очень длинное событие. Воспламененный твоими воспоминаниями о патер’-Архимандритис’е, я не выдержал, купил хавьяри, лемони и барабанского масла и ел скордоля {Харьяви — осетровая икра, лемони — лимон, барабанское масло — прованское масло, скордоля — ореховый суп с чесноком.} долго и продлинновато, ловя вилкою каждую икринку отдельно. Могу при этом со скорбию прибавить только одно, что Сантуринских островов, вероятно, гораздо более, нежеле ядрышек в икре, отпущенной мне на двугривенный.
В том, что ты живешь с родителями и почитаешь их, я нисколько не сомневаюсь. Молчалинская черта в тебе есть. Даже мой пинч (Гершка), когда я ему преподношу кусок колбасы от твоего имени, благодарно виляет хвостом. Он еще жив и умирать, по-видимому, собирается не ранее, как заживши по меньшей мере 6 или 7 собачьих веков. Я его записал было в разряд балетных немощных старичков, но убедился, что он еще прекрасно может следовать библейскому закону: ‘раститеся, множитеся’, и думаю, что ему кто-нибудь впрыснул Броун-секара. Корбошка был честнее его. Он дал тебе по крайней мере возможность написать о нем некролог на латинском языке. Незаконных детей моих ошпарить кипятком тебе не придется, потому что ты свинья и Наталья своим длинным носом выклюет тебе твои буркала. Она всей силой своей души привязалась к ним и считаться за этот богопротивный поступок придется тебе с нею, и я тут руки умываю чище Пилата.
При приезде в Питер будь готов встретиться с гнусной сплетней: идет общий говор о том, что ты женишься на девице Плещеевой, папенька коей получил миллионное наследство. На этом основании недавно зубной дантист Хрущов не хотел взять с моей жены денег за выдернутый ‘жуб’, ибо она — Чехова. Вообще твоя слава так на меня угнетающе действует, что я готов подать на высочайшее имя прошение о переименовании меня в Жопина, Задницына, Ляжкина, Промежницына, Пах, Бздх и т.д., но только не Чехов. Эта фамилия отравляет мне существование.
К тебе ехать я не собирался, да и незачем было. Тебя повидать — не велика штука: кругосветный человек и больше ничего. Грош тебе цена.
От твоего ‘Гусева’ весь Питер в восторге. От такого рассказа я действительно готов, как ты пишешь, взять штаны в рот и подавиться, но только не от зависти, а от скорби, что у меня есть такой брат.
Подари мне одно из будущих поколений мангусов, буде они в нашем климате будут плодиться.
Михаиле и Ивану — мое сердечное приветствие. Первому я с удовольствием напишу, а второму поневоле буду нем, ибо не знаю его адреса. Заехал в жопку перечницы фарфоровой, вообразил себя пробкой и молчит во вседовольстве: сверху перец, снизу поддувает и запах есть. Или я в его бытии занимаю такое ничтожное место?
Впрочем, будет с тебя. Жена говорит, что ты ‘не способен’ и у тебя нет фрака. Будто бы.

Твой Гусев, Уткин, но не Чехов.

1891

-254-

Александр

3 января 1891, Петербург

Кругосветный гений, мне доставлена сейчас телеграмма: ‘Пбг. Редакцию Нов. Вр. Чехову. Пбг. Сахалина. 475. 24. 31. 2. 49 дн. Не откажите уведомить, выслано ли Малышевым все, что касается сахалинских школ. Если выслано, то сообщите стоимость платежа. 281. Кононович’.
Не зная, на какой версте между Питером и Москвой ты обретаешься, я посылаю тебе копию, а самую телеграмму положил на свой письменный стол, чтобы ты с нею случайно не разминулся. Жалею, что я твой однофамилец.

Твой брат.

-255-

Александр

21 февраля 1891, Петербург

Брате, будь архангелом, поищи в архивах год, а главное — день рождения моего Антона. Пора уже мне хлопотать о его метрике. Кланяйся всем и пребуди здрав вкупе с мангусами. Хотел приехать на Масляную, но приходится отложить до Пасхи.

Tuus А.Чехов.

-256-

Антон

Между 14 и 15 мая 1891, Алексин
Сызрано-Вяземской дороги

Двулично-вольнодумствующий брат наш!
Сим извещаю твое благоутробие, что я уже вернулся из гнилого запада и живу на даче (зри выше адрес). Со мною имеет пребывание и отец, который у Гаврилова, слава Богу, уже не служит. Когда он уходил от Гаврилова, то последний сказал ему: ‘Ваши дети подлецы’. Скушай!
Со мною же и мангус, вынимающий из бутылок пробки и бьющий посуду. Если тебе не случится видеть сего зверя, то это будет такое лишение, что и представить трудно. Ради зверя следовало бы приехать к нам.
Кланяйся супруге и петербургским мещанам.
Упрекающий в нерадении

А.Чехов.

Пиши!

-257-

Александр

22 мая 1891, Петербург

Странствующий Брат мой!
Получил и от отца, и от тебя по письму. О том, что мы с тобою, с точки зрения Гаврилова,— подлецы,— я уже знаю и с этим уже поздравил себя, жену и детей. Он может смело рассчитывать на то, что я буду участником при постановке ему памятника в знак благодарности. Напрасно только отче наш адресует свои письма мне на контору и книжный магазин. В редакцию надо. Едва ли я увижу мангуса, ибо переселился на дачу во 2-е Парголово по Финляндской дороге, куда однако писем мне адресовать не следует. Оставь всякую надежду на то, чтобы я приехал к тебе. В июле или августе жена освобождается от ‘золотника’, т.е. ‘родить’. Деньги и кушать нада, стало быть, ехать к тебе — не фатить ресурсов. Когда будет у тебя законный племянник, я пришлю тебе манифест.
На днях думаю написать тебе побольше, а теперь пока поклонись всем. Жена и дети здоровы. У меня же побаливает область сердца и довольно назойливо покалывает. Заработков предвидится мало по летнему времени.
Здравия желаю.

Твой Гусев.

-258-

Александр

7 июня 1891, Парголово

Здравствуй, Антоша!
Если ты из этого письма не почерпнешь ничего для себя нравоучительного, то будешь виноват сам. Если ты гейним, то умей понюхать из пустой табакерки и прочесть смысл там, где его нет.
Посылаю мои фотографические работы. Одну из карточек передай Семашко с пророчеством, что негатив цел и, стало быть, по первому его требованию могут быть воспроизведены оттиски в любом количестве, второй экземпляр возьми себе, как свидетельство того, что хотя я и выше тебя по таланту, но некоторое почтение тебе все-таки оказываю. Третью карточку отдай сестре как художнику. Я посылаю эти произведения не наклеенными на картон для того, чтобы тратить поменьше на пересылку. Буде захотите наклеить сами, то рецепт прост. Взять зеркальное или оконное стекло, чисто вымыть, вычистить тальком (10 коп. фунт в любой москательной лавке, а иногда и в аптекарских магазинах). При помощи ваты вытереть порошком этого талька все подозреваемые на стекле жирные пятна и тальк удалить чистым носовым платком без соплей. Затем присланные карточки положить в воду, наиболее бедную солями, подержать минут десять, пока разбухнет верхний слой желатины, и прямо из воды, не давая ей стекать, наложить Семашку лицом прямо на стекло. Если появятся пузырьки воздуха — прогнать их осторожно, проводя пальцем по изнанке. Лишнюю воду снять полотенцем. Когда слегка подсохнет, намазать крахмалом, наложить на крахмал картон, придавить часа на 2 тяжестью и успокоиться. Когда поспеет — отстанет само собою и получится карточка на картонке. Насильственно отдирать не следует. Прилагаю и экспромт к карточке. Посвящаю его целиком Семашке:
Среди болотистой природы,
Где из пруда торчит бурьян,
Где страшной гнилью пахнут воды,
Стоит Семашко Мариан.
Он заложил за спину руку,
За ним шумит сосна и ель,
И понял он тоску и скуку,
Что нагоняет вьолончель…
Это ему в отместку за то, что он на Луке выматывал из меня душу своими экзерцициями, от которых даже раки ‘крылись в глубинах’ и не шли на мясо.
По редакции никаких намеков на мировые перевороты не произошло. Генерал приехал от тебя с зубною болью и со мною не говорил. За последние 6—7 месяцев он как-то игнорирует меня, или это, может быть, мне подсказывает моя мнительность. Поздоровается — и ни слова. Помнешься на месте и ретируешься назад. Ко-ломнин, наоборот, благоволит. Буренин уехал за границу, Суворин-fils — в Самару на кумыс. Гольдштейну дали 100 руб. на поездку на каменноугольный бассейн для изучения угольного дела. Гей по-прежнему проводит ночи над выпуском номеров газеты. Маслов слоняется с думою на челе, и, к его досаде, никто не умеет прочесть этой думы. Федоров — за границей. Уехал с тем, чтобы возвратиться назад, когда истратится последний франк. На его месте сидит ‘С того берега’ Булгаков и глупит, как только может глупить калиф на час. А он себя воображает калифом. С нашими дисциплинированными лакеями говорит чуть ли не в неопределенном наклонении (подать, принять, а 1а Гаврилов). Лакеи за спиною смеются, и калифа становится жаль просто как человека. Петерсен кипятится по поводу разных отвлеченных вопросов. Громит и редакцию, и мир и после извержения громов спокойно надевает шпагу и уезжает домой. Последствий никаких не получается.
Старик в редакцию не вмешивается: появляется, как мельхиор на один монумент. Без его вдохновляющего участия вся разноплеменная орда начинает понемногу расползаться, и само дело, видимо, развихливается. ‘Нетути над нами начальства’,— как писал когда-то Игрек. Все, что при царстве старика, при его непосредственном управлении вело себя в струне и достойно, теперь оказалось ничтожность. У всех пропала охота к работе. Газета комкается и составляется кое-как, на авось. Пишу я это потому, что тошно глядеть на все это, и потому, что в глазах Коломнина мне удалось уловить то же самое чувство. Он молчалив, но глаза его говорят много. Да и в самой атмосфере висит что-то такое, чего доказать нельзя, но что чувствуется, как спертое электричество перед грозою. У газеты отнята душа. Издали править труднее, чем из-за зеркальной двери, отделявшей от Суворина прежнюю редакцию. Теперь отделяет только потолок, но на нем постепенно нарастают целые слои, делающие его толще. Вообще что-то творится такое, что можно видеть в расшатывающемся паровике, где поршни и шатуны начинают пошаливать и ковылять в непоказанные по формуле стороны. Очень умно сделаешь, если сочтешь все это измышлениями моей способности преувеличивать, но я в настоящее время так мыслю, так думаю и под крестным целованием подтвержу это.
Теперь о тебе и о себе. О том, как ты живешь и как чувствует себя Отче наш на свободе,— написать дело твое. Сроков тебе указывать нечего. Не имеешь ли сведений о могиле Николая? Сообщи податному и педагогическому братьям, чтобы они прислали мне (если захотят, конечно) по письму или же по чистому листу бумаги с маркой. Этим они поставят меня в нравственное обязательство написать каждому из них отдельно. Так я никогда не соберусь. У меня либо письма чистосердечно выливаются ушатами, либо житейское море заедает так, что сам себя надуваешь тем, что ‘кое-как’ писать не хочется, а письмо потеплее напишу потом. Этого ‘потом’ дядя Митрофан, которому я от души стремлюсь написать, ждет от меня уже полтора, если не два года. Марка, присланная вперед,— лучше. Она бьет на грошовую добросовестность. Закряхтишь, да напишешь.
Жена и дети кланяются Дедушке и Бабушке.

Твой А.Чехов.

-259-

Антон

24 или 25 июля 1891,
Богимово

Фотографический и плодовытый брат мой! Я давно уже получил от тебя письмо с фотографиями Семашко, но не отвечал до сих пор, потому что все время придумывал великие мысли, необходимые для ответа. Все наши живы и здравы, часто о тебе вспоминаем и жалеем, что плодовытость мешает тебе приехать к нам на дачу, где ты был бы весьма нелишним. Отец, как я уже писал тебе, бросил Иваныгорча и живет с нами. Суворин был два раза, говорил про тебя, ловил рыбу. Я занят по горло Сахалином и другими работами, не менее каторжными и скучными. Мечтаю о выигрыше 40 тыс., чтобы отрезать от себя ножницами надоевшее писательство, купить немножко земли и зажить байбаком по соседству с тобою и Иваном — я мечтаю вам обоим, как бедным родственникам, подарить по 5 десятин. В общем, живется мне скучновато, надоело работать из-за строчек и пятачков, да и старость подходит все ближе и ближе…
Последний рассказ Седого, по моему мнению, разделяемому Сувориным, хорош, но не следует популяризировать Чижа. Надо говорить просто ‘доктор’. Отчего мало пишешь?
Был ли ты в компании Комарова при встрече французской эскадры? Если был, то опиши.
С нами в одном дворе живет зоолог В.А.Вагнер, который кончил вместе с тобой. Пишет весьма солидную диссертацию. С нами же в одном дворе живет известный художник Киселев. По вечерам совершаем вместе прогулки и философствуем.
Мать скучает по внучатам, убедить ее, что оба они жирны и сыты, как полицейместеры, и что живется им хорошо,— трудно, ей все кажется, что их некому покормить. Ты бы показал ей их. Кстати: когда займешься усыновлением? Справку о дне рождения Антона постараюсь прислать осенью.
Что Коломнин? Протоиерей Покровский просит, чтобы он прислал ему свою фотографию.
Напиши подлиннее. Будь здрав. Кланяйся своему почтенному семейству.

Твой А.Чехов.

Могила Николая в исправности.
Мой адрес: г.Алексин Тульской губ.

-260-

Александр

27 июля 1891, Петербург

Читай про себя.
Алтоне.
Начал было я писать тебе, но в это время получил твое письмо, исполненное великих мыслей. Спасибо тебе за обещанные 5 десятин. Если выиграешь 40 тыс. и подаришь мне, то можешь быть покоен относительно старости, потому что я упокою тебя, так как я тебя разорил. Дело в следующем.
У меня наступает детородство. Нынче или завтра, или через неделю,— но готовым быть надо. Приближение детородства вызвало внезапный переезд с дачи в город и перемену квартиры в городе. (Новый адрес: Невский, 132, кв.46.) Впереди акушерка и разные аксессуары. Притиснутый нуждою к стене, я совершил неблаговидный поступок — взял от твоего имени в счет твоих книжных ресурсов в магазине ‘Нового времени’ сто (100) руб. Это было 24 июля. Не нужно тебе говорить, что прежде, чем решиться на такой низкий поступок, я десять раз обливался потом и, должно быть, раз двадцать всходил и спускался по ступеням входа в контору. Деньги я брал потому, что через несколько дней мог их тебе возвратить. Карай меня. Я вполне заслужил это. Но так как ты из этого шубы не сошьешь, то читай далее.
В настоящую минуту, когда я пишу тебе, я считаю свой долг уже оплаченным. Я обернулся, получил все, что мне надлежало получить, и твои 100 руб. лежат у меня в столе. Прикажи, куда и как тебе их переслать. Возвращать Зандроку я нахожу неудобным потому, что, раз солгав, неудобно усугублять ложь новою ложью. Надо пощадить тебя, ибо ты не повинен. Твои деньги запечатаны в конверте и лежат неприкосновенными. Дело только за передачей их тебе и в настоящую минуту — за тем, чтобы ты указал путь этой передачи. Как совершивший преступление, я буду с нетерпением ждать твоего письма и твоих распоряжений. Будь у вас отделение конторы Волкова, я переслал бы тебе прежде деньги, а потом уже и это слезное покаяние. Меня в денежном смысле сильно выручили французы и сербский король. Приношу тебе самое сердечное извинение за совершенный грех и прошу дать мне возможность поскорее заплатить тебе. Пересылка денег тебе, или куда прикажешь, будет зависеть исключительно только от твоего письма. Деньги, повторяю, готовы и лежат в столе. Твоим должником я был только 4 дня и то — по глупости. Жене вздумалось родить, появились схватки и — пока я совершал подлог, разорял тебя — все обошлось благополучно. Надеюсь на твое милосердие: не посрами своего имени и поскорее ответь. Пока твоих денег не было у меня в столе, я спал до известной степени спокойно, будучи уже твоим должником, но когда они были уже собраны,— сон пропал. Вероятно, это — реакция преступления.
Вот тебе хорошая тема для беседы с Сувориным. Ни один из вас поступка, подобного моему, не совершал: теперь объект для исследований есть налицо. Пережить то, что я пережил,— это не то, что писать о Чиже, которого я и не думал пропагандировать. Я бы хотел знать, как бы поступил ты, если бы тебе пришлось писать фразу сумасшедшей: ‘Чижик, чижик идет’? Не упоминай я о Чиже, получилась бы бессмысленность, не понятная никому. Вам издали, откуда-то издалека, где вы заняты кабинетной работой и смотрите на мир, как Фауст, ‘в разноцветное стекло’, диктовать легко. Судить вы судите, а ведь ни Суворин, ни ты не задались даже мыслью, имея на то все права и данные, пойти в сумасшедший дом, как сделал это я. А сделал я это исключительно в интересе газеты. За свой труд я получил только пятаки, помноженные на строки. В интересах же редакции я был добрую половину ночи в ночлежном доме, чтобы написать фельетон ‘Ночь в ночлежном доме’. За него я получил 15 руб. с копейками, а ‘умных’ советов, вероятно, получу еще более. [Конец письма утрачен.]

-261-

Антон 6 августа 1891, Богимово
Плодовытая смоковница! Когда пишут о родах, то пишут и о результатах, ты же не сообщаешь, кого ты подарил свету, и мать гадает на картах, кто у тебя родился: мальчик ли, девочка или гермафродит. Ждем особого манифеста.
Что касается ста рублей, то вышли их в г.Алексин Тульской губернии А. П. Чехову. Это мой единственный ресурс, ибо, пока я не кончил кое-каких работишек, мне неоткуда получать. Сижу без пнензов. Заграничная поездка шибко нагрела меня. Я задолжал. По последнему счету из магазина я должен был получить 690 р. Из них 500 посланы в Феодосию Суворину, на мою же долю приходится только 190, а между тем за одну только московскую квартиру (летние месяцы) мне нужно заплатить 200 руб. Одновременно с твоим письмом я получил повестку на 90 руб. и долго ломал голову, откуда мне сие, пока не прочел твое письмо.
У нас дожди и изобилие грибов, сии последние мешают мне сидеть на одном месте и работать.
Я с удовольствием занял бы у кого-нибудь тысяч пять без отдачи. Пора бы Вышнеградскому учредить такие банки, откуда дают деньги порядочным людям без надежды получить их когда-либо обратно.
Суворин пишет мне, что у него в Феодосии умер человек Николай, который поехал вместо Василия.
Сейчас 6-й час утра. Батька пошел в церковь приобщаться, мать спит, сестра поехала за грибами, тепло, тихо, небо пасмурно.
Будь здрав. Поклон супружнице и будущим гениям Николаю и Антону.
Пиши. Если почему-либо нельзя будет тебе в скором времени выслать мне деньги, то немедленно уведомь: тогда я буду изыскивать другие ресурсы.
Фотографию обещанную жду.

Твой А.Чехов.

Я не понимаю, зачем ты пишешь об ‘умных советах’, которые я и Суворин, занятые якобы кабинетной работой и смотрящие на мир сквозь ‘разноцветное стекло’, даем тебе? Никаких я советов тебе не давал, ибо слова мои насчет Чижа были не советом, а только сожалением по поводу излишней возни с именем человека, которого товарищи же загрызут за популяризацию. В том, что ты побывал в сумасшедшем доме или в ночлежном доме, я подвига не вижу и по крайней мере не понимаю, причем тут я или Суворин, которые не были в сумасшедшем доме. Ведь тебя сумасшедшие или ночлежники не загрызли? Получать пятаки — да, это мало, согласен, я бы тебе платил вдвое, но не за сумасшедших и не за ночлежников, а за исполнение. Я был на Сахалине и не получил еще за это ни копейки, а потерял 4—5 тысяч, и из этого ровно ничего не следует.
Ты мало-помалу обращаешься в дядьку Митрофана Егоровича, любящего выражаться и сильно, и значительно, и цветисто. То, что ты взял в магазине деньги, ты называешь серьезно преступлением. На кой это шут? Подлог ты сделал, что ли?
Наклевывается отличное именьице в 40 десятин с домиком и сараями, садом, лесом и речушкой, стоящее только 2 1/3—3 тысячи. Ах! Вот бы!

-262-

Александр

10 августа 1891, Питер

Алтон Палч!
Сегодня день моего рождения, рекомендую тебе, если ты не еретик и чтишь старшего брата, поздравить меня с сим высокоторжественным днем и вступлением моим в 35-ю годовщину жизни. Что будет впереди — ведает Аллах, а назад оглядываться не хочу, ибо в итоге моей деятельности — нуль. Приглашаю тебя на пирог с капустою.
Передай маменьке, гадающей на картах о моем будущем чаде, что чадо сие еще не родилось, но тревог уже наделало и ложными бурлениями во чреве матери заставило нас съехать с дачи целым месяцем ранее, чем следовало бы. Добрые люди еще дышат воздухом, а мы уже закупорились в городе. Акушерско-медицинский синклит определил срок для появления сего доблестного отпрыска моего рода 13—15 августа. Будущая мать здорова и ходит, хотя и жалуется на то, что чадо очень буянит во чреве — ‘взыграся младенец’.
Одновременно с ожиданием появления новой жизни я принужден ожидать к себе визит и ангела смерти. Приближается к концу дней своих теща моя (по-вашему Гагара). До весны она жила в Москве с Настасьей Александровной. Тут у Пушкарева дела пошли плохо, и вся семья стала голодать. Старуха оказывалась тяжелым лишним ртом. Ее препроводили на жительство ко мне в Питер. Она провела у меня весну и лето и теперь обнаруживает стремление отправиться к праотцам. Старчески больна, задыхается от кашля, не питается ничем, кроме чая, и лежит в полудремоте. Г-н медик в мирном ее успокоении на лоне авраамле не сомневается и предсказывает переселение туда довольно скорое. Теща моя — человек хороший, принесла мне в домашнем обиходе много пользы, обшивая ребят, и я ее тоже до известной степени люблю, но если она умрет, то похоронить ее мне будет очень трудно, особенно если это совпадет с родинами. Расходов не оберешься, а грошей кот наплакал. Я только воздеваю очи горе и ищу в небе тот уголок, куда спрятался промыс-литель, который должен прийти ко мне на помощь и выручить из нелепого положения, от встречи в одной и той же квартире госпож Жизни и Смерти проистекающего. Мнится мне, что ты получишь не один, а два манифеста одновременно. ‘Молись богу, Антошечка!’
Вскрывая конверт, ты уже, конечно, видел, что я — цеснай цалавэк, и видел 100 руб. Не трать их, Антоша, а лучше сохрани, придостань к ним 2900 руб. и купи себе те 40 десятин, о которых ты пишешь. Будешь помещиком и по крайней мере сделаешь доброе дело — будешь прикармливать братьев в качестве бедных родственников. Идея купить такое именьице — недурна. На твоем месте я бы уже давно шевельнул мозгами, придумал бы какую-нибудь комбинацию, сделал бы ‘увертюру’ (от глагола ‘увернуться’, ‘извернуться’) и стал бы землевладельцем. Нут-ка, тряхни мозухом, авось… Возьми меня пайщиком с ежемесячным взносом рублей в 50—60.
Что я становлюсь похож на дядьку Митрофана — это ты прав. Я сам себя часто ловлю на этом.
Буренин, узнав, что ты собираешь грибы, велел тебе передать, что для тебя ‘сие занятие есть занятие недостойное’.
Дети здоровы. С сентября думаю отдать их куда-нибудь в детский сад, где учатся играючи и балуясь. Отсутствие компании сверстников на них сильно отражается. Будут часа четыре в день проводить среди детворы.
‘Патреты’ вышлю, как только будут готовы оттиски. Погода сырая, карточки сохнут плохо, а на огне сушить нельзя, ибо в основе их — желатин, плавящийся при высокой температуре. Приходится ждать, пока высохнут в комнатном сыром осеннем воздухе.
Нового — ничего. После французов и сербского короля наступило затишье. Газеты перемывают старье. Работа еще не наступила, и у репортеров фраки еще в залоге (в том числе и у меня).
Поклонись тателе и мамеле, сестре и братьям. Моему товарищу по университету проф. Вагнеру напомни забавный случай с его статьей из Виллафранка. Он передал ее к нам в редакцию, и у нас за отсутствием многоученого Эльпе не нашлось ни одного лица, которое могло бы оценить статью. Сдали статью в архив, где она и лежала до тех пор, пока какая-то бойкая барыня, отругав и редакцию, и секретаря, не выцарапала ее. Я только любовался. Будь здоров.

Твой Гусев.

Вчера я послал тебе открытое письмо с уведомлением о высылке денег. Получил ли? Жена кланяется.

-263-

Александр

16 августа 1891, Петербург

Божиею Милостью
Мы и протчее… Одним словом — манифест.
В ночь с 15 на 16-е августа любезнейшая законная супруга наша, снисходя к твоему желанию иметь племянника, родила мне сына, имя же ему Михаил в честь податного инспектора. Акт появления длился 20 минут, и младенец получился синий от страшного прилива крови к голове, последовавшего от обвившейся вокруг шеи пуповины и от того, что родильницевы потуги временно прекратились в то время, когда головка была наруже, остальной корпус ‘там’, а шею сдавил сфинктор. По сему поводу акушерка пошла за доктором. Считая таковое за особое к нам благоволение Божие и протчее, сообщаю, что казус сей заботит меня вельми. Чадо пищит и обладает большим носом, напоминающим корабельный руль. Жена чувствует себя хорошо. Все тело его — нормального розового цвета, но голова и лик напоминают готтентотскую расу по цвету. Рождество твое, Христе Боже наш, произошло в 4 ч. 17 мин. утра в ночь с 15-го на 16-е, в самый день рождения самой родительницы, которая лежит теперь с книгами на животе и хрюкает от удовольствия. Само собою разумеется, что чадо было встречено слезами радости, перед появлением которых я выпил залпом У2 драхмы бромистого калия. Сердце стучало, как бешеное. Сижу теперь и жду эскулапа, ибо сам не знаю, что означает сия негритянская синева физии.
Передай сестре, что я не поздравил ее с ангелом не по лени или небрежению, но потому, что ожидание детородства не располагало меня ни к какой работе, а тем паче к разумной. И теперь я пишу тебе после бессонной тревожной ночи, когда нервы были приподняты несколько суток, дошли до апогея и потом понемногу начинают падать. Словом, то, что медики называют реакцией. Больная Гагара-теща, протоптавшись во время родов без толку на одном месте, теперь слегла пластом и, вероятно, видит в дреме бессильной подорожную на тот свет. Молю небеса, чтобы она протянула до следующих моих заработков. Теперь погребать ее нечем.
На этом и заканчиваю свой манифест. На душе скверно. Обрадовался было новому чаду, и теперь радость отравлена этим подлым приливом крови к голове. Итак — до следующего раза.
Поклоны всем обычные. Уведомь, пожалуйста, получил ли сто руб.? Я тогда успокоюсь.

Tuus А.Чехов.

Жена кланяется.
Ребенок хорошо доношенный, родился после сухих родов, долго стоял в проходе и через это имеет точечные экстравазаты.

Д-р Крживинский.

На сей приписке почтенного д-ра Крживинского, гласящего, что все обстоит благополучно и всосется, я и заканчиваю. Пришли поздравление.
Для дедушки и бабушки это — кажется, первый случай появления законного внука. Незаконные кланяются. Кнох чистосердечно объявил, что в женских болезнях не смыслит. И между вами, медиками, бывают честные люди… к сожалению,— немцы.
Ну, будет с тебя.

-264-

Александр

2 сентября 1891, Петербург

Давно уже, о гейним, я не беседовал с тобою. Виною тому — незнание твоего местожительства: на даче ты или в Москве. Вчера, наконец, получил от фатера уведомление, что ты перекочевываешь на зимнюю квартиру, а посему и пишу.
Кстати, о письме отче наш’а. Оно настолько великолепно и так превосходит всякие ‘цинизмы’, о которых ты мне писал, что я делаю из него выдержки. Насладись и ты:
‘Наташу поздравляю с сыном. Чеховская фамилия разрослась на Севере и Юге’. ‘Умножи, Господи, и посети виноград сей, его же насади десница твоя!’ ‘После четырехмесячного отдохновения в Богимове, Калужских Палестинах, я переехал в Царство Московское, на ту же улицу Дмитровку и Фирганговскую квартиру. Там было злачно хорошо, а тут как Бог даст. Царского Духовника Янышева в Сашкове я видел и с ним обедал’. (Воображаю положение Янышева!!) ‘Антоша с Семьей переедут 2 или 3 сентября в Москву, а я приехал раньше в качестве Предтечи приготовить путь (?) и Чертог очистить’ (Чертог твой вижду, Спасе мой, украшенный и оде-э-э-э-жды не и-имаммм…), ‘в котором будем жить, как сельди в бочонке, по пословице ‘в тесноте, не в обиде»…
Прячь, пожалуйста, газеты подальше, иначе старичина до чего-нибудь ‘юридического’ дочитается. На твоей душе грех будет. Дай кому-нибудь прочесть вышеприведенную цидулу, подумает, что это — послание из Бедлама. У нас на Удельной сочиняют не хуже…
Как ты провел лето, я не спрашиваю, захочешь — сам напишешь. О твоей повести, посланной тобою Суворину, у нас в редакции еще пока ничего не слышно. В публике часто слышатся вопросы, отчего ты замолчал.
У меня все — как быть надлежит. Чадо новорожденное, нарицаемое Михаилом, ни обряду обрезания по закону матери, ни таинству крещения по закону отца еще не подвергалось. Меняю третьего кума, ибо все они, как добрые сотрудники большой газеты,— голожопые и попу заплатить не могут. Мать — настоящая мать в таком же смысле, как Иван — настоящий Иван: кормит, ходит, кровоточит, капризничает, хворает, носится с грудью (horror грудницы) и т.п. Поглощена своим материнством настолько, что у меня нет ни чистых платков, ни ночных рубах, ни подштанник. Я из спальни супружеской изгнан и сплю в кабинете на диване. Нельзя сказать, чтобы ночи у меня были спокойны и сны безмятежны. С одной стороны неистово орет чадо, а с другой неугомонно кашляет и надсаживается Гагара. Доктора Липский и Крживинский констатировали у нее рак желудка и старческую чахотку. Подорожная на тот свет уже прописана, неизвестно только, как долга будет канитель morbi. Питание ослабело, аппетит пропал, глотание затруднено. Скоро придется сказать ‘Amen!’ и доставать денег на предание тела христианскому погребению.
Персонал моих домочадцев увеличился еще одним лицом — нянькой. Сия особа — не из простых: она жена дворника, а потому дворник сей заседает у меня в кухне с комфортом и с несокрушимым сознанием, что так это и быть должно. Воздахтар кухарки — без места и тоже умильно смотрит на плиту, когда на ней варится и жарится. У него тоже злейшая чахотка. Собирался раз двадцать выгнать, но все духу не хватает: по человечеству жалко. Самыми лишними и ненужными существами у меня в квартире, при теперешних обстоятельствах, являюсь я, многогрешный, и мой Мафусаил — собачий Пенчук (он же Гершка).
Колька и Тоська здравствуют. Положение их с рождением Мишки нисколько не ухудшилось. Мать с ними по-прежнему хороша. Перемены отношений (чего я в душе побаивался) не последовало. Тоська высказал непредвиденную наблюдательность. Он заявил, что он не может скоро бегать, потому что у него, как и у мамы, маленький Миша в животе. Понял, стало быть, где раки зимуют. Ему уже сказки о произрастании младенцев в кочане капусты не расскажешь. Вумный дитю!
Сообщи, пожалуйста, получил ли ты высланные тебе заказным в Алексин высокохудожественные произведения моей фотографии. Умилился ли ты, глядя на них? Когда приедешь в Питер, сниму и тебя за какие-нибудь прегрешения.
В редакции у нас все по-старому. Ходят слухи, но достаточно темные, о том, будто Суворин fils Алексей на кумысе поправляется плохо, будто сам старичина в Феодосии скучает и т.п. Буренин жалуется на то, что у него желудок не варит, Федоров страждет инфлюэнцой. Маслов витает где-то за границей. Коломнин уехал в Крым. Вот и все.
Передай Ивану, что я искренно благодарен ему за письмо и за память обо мне. В свободное время я не только с удовольствием напишу ему, но даже считаю себя нравственно обязанным сделать это.
Михаиле — посаженному батьке — мое сыновнее почтение. Сестре — сердечный поклон. Папеньке и маменьке тоже.
Не забудь, друже, исполнить мою давнишнюю просьбу: поищи в архиве, когда родился мой Антон. Пора уже дать человеку легальное положение в отечестве.
Жму твою руку и нахожу, что писать больше, кажется, нечего: всю требуху вывалил. Пойду спать. Наталья сидит на постеле, кормит чадо и, стиснув зубы, сипит: чадо кусается деснами, сдавливает больной сосок. Профиль у нее — самый типичный иудейский, особенно со складками на лице от боли. Картинка изумительная…
Ну, будь здоров. Буде не лень — черкни. ‘Мы ваши письма с приятностью читаем’.
2 ч. ночи.

Твой А.Чехов.

-265-

Антон

7 сентября 1891, Москва

Подательница сего К.А.Каратыгина просит взаймы 150 руб. Так как у меня денег нет, то дай ты (?). А если и у тебя нет, то, будь добр, сходи в книжный магазин и справься там, не приходится ли мне получить за книги хоть что-нибудь. Быть может, скопилось немножко. Если да, то возьми и вручи.

Твой А.Чехов.

Леонид Третьяков умирает от чахотки.

-266-

Александр

28 сентября 1891, Петербург

Высокочтимый Алтон Палч!
Почто молчишь и не отвечаешь на мое последнее письмо? Я в оном задал тебе интересный для меня вопрос: сохранять ли расписку Каратыгиной во взятых ею 50 рублях или уничтожить ее? Она составляет только лишний ответственный документ, который я должен беречь в своем столе.
Как поживаешь, что поделываешь, здоров ли? Что семья? Будь благодетелем, ответь.
У меня все,— слава Богу, худо. Мать моего чада по совету врача молоко свое ‘закрыла’ как не годное к употреблению, переменили двух кормилиц, тоже оказавшихся негодными, и посадили чадо на рожок. Чадо — пока ничего себе, но ночи мы с ним спим плохо.
Посылаю тебе в счет моего долга 15 руб. На будущей неделе в субботу вышлю еще. Спасибо за доброту и любезность.
Оканчиваю писать, ибо жена стоит над душою одетая и готовая нести этот конверт в почтовый отдел.
Поклоны. Жму руку.

Туус Ал.Чехов.

Колька и Тоська здоровы.
Пиши.

-267-

Александр

23 октября 1891, Петербург,
курьерский

Алтошенька.
Как живешь, как можешь? Векую молчишь?
Портрет дяди получен. Тетенька — невообразимо мила: никто не поверит, что в ней течет хотя бы даже примесь греческой крови. Для шутки показывал я портрет евреям. Все утверждают свое родство с Миличкой. Фатум!..
Никогда на твою главу не падало столько ругани, сколько теперь — после того, как твоя ‘Дуэль’ заняла фельетоны вторников и сред. Маслов, Петерсен и все, кто только рассчитывал на помещение своих фельетонов, ругают тебя как узурпатора и даже высчитывают, сколько каждый из них потеряет, пока будет печататься твоя повесть. Страдающий вечным духом руготни Дьяков подпевает им и произносит громовые речи о монополии. Словом, врагов ты себе нажил многих. Так как в этом повинен не ты, а Суворин, то я бы посоветовал тебе ‘попросить доброго господина Суворина’, а 1а дядя Митрофан, чтобы он уладил как-нибудь и освободил в пользу лающих и ворчащих хотя бы одну среду. Третий день уже редакционная компания разносит тебя в щепы. Тут припоминается все до двоюродной кузины, сбежавшей вместе с полком. Все тебе ставится в строку. Сообщаю тебе это просто по-братски: мне надоело слушать, как тебя ругают. Решать,— конечно, дело твое.
Пятнадцать руб. я выслал тебе в счет новых 100 руб., которые я взял. Не выплачиваю с обещанной аккуратностью потому, что новое чадо, вскармливаемое на рожке, вечно хворает и усугубляет расходы. Покорно благодарю за открытый кредит, но не воспользуюсь им, пока не выплачу тебе всего долга, т.е. 85 руб.
Не думаешь ли приехать в Питер? Я едва ли скоро побываю в Москве. Поклонись родителям и всем братиям, сестрам и южикам.
О тебе, между прочим, по Питеру ходит сплетня о том, будто бы ты женишься на дочери Серебрякова и берешь капиталы несметные. Распространяет сплетню М.П.Федоров.
У меня все — по обычаю. Законный сын хворает, незаконные здравствуют и цветут: целый день проводят на дворе.
Жму твою руку, если хочешь, целую и иду опускать письмо в ящик, а затем двигаюсь на заседание Технического общества.

Твой А.Чехов.

Жена кланяется.

-268-

Антон

24 октября 1891, Москва

Печатают меня по средам и вторникам или вовсе не печатают — для меня решительно вс равно. Отдал я повесть, потому что был должен ‘Новому времени’, и если бы не последнее обстоятельство, то повесть моя печаталась бы в толстом журнале, где она вошла бы целиком, где я больше бы получил и где не было бы жужжанья моих уважаемых товарищей. Они видят монополию… Ну, стань на их точку зрения и скажи им, что я был великодушен и не печатался около двух лет, предоставляя 104 понедельника и 104 среды и Петерсену, и Маслову, и каторжному Жителю… Попроси Суворина, чтобы он отдал среды — разве они мне нужны? Они мне так же не нужны, как и мое сотрудничество в ‘Новом времени’, которое не принесло мне как литератору ничего, кроме зла. Те отличные отношения, какие у меня существуют с Сувориным, могли бы существовать и помимо моего сотрудничества в его газете.
Денег в конторе больше не бери, ибо я просил, чтобы они поступали в уплату моего долга по газете.
Ах, как я завертелся! Денег совсем нет, а брать их неоткуда, и, к несчастью, свадьба моя на богатой — одна только сплетня.
Все наши здравствуют.
Поклонись своим наследникам и супруге.

Твой А.Чехов.

-269-

Александр

28 октября 1891, Петербург

Алтоша, милый мой. Мне хочется сердечно и искренно согреть тебя лаской. Тебе, бедному, действительно достается много. Твое последнее письмо (закрытое) произвело такое впечатление, что жена заревела, а у меня потускнели очки. Милый мой, дорогой Алтоша, тебя некому пожалеть. Тебе не хватает той ласки, которая дается всякому, кого любит женщина. На тебя валятся только шишки пресловутого Макара. И эти шишки ты выносил безропотно, за что тебе и честь, и слава. Но что тебе стоило их вынести — это дело другое. Об этом я и говорить не стану, потому что глубоко это чувствую и сам испытал на опыте. Я не жалею о том, что написал тебе о жужжании редакционной публики, мне кажется, что этим я тебя хоть немного познакомил с царствующим у нас в редакции духом. Но это неважно, мой родной, мой дорогой Алтоша. Масловы и Петерсены так и останутся сами собою, но ты-то что из себя изображаешь? Мы так далеко разошлись в разные стороны, что этот вопрос я считаю уместным. До сих пор ты стоял неизмеримо выше их всех, все они о тебе вели разговоры как о человеке, у которого нужно учиться. Это мнение до сих пор и держится твердо и непоколебимо. Тебя уважают и как писателя, и как человека. Но ты не подаешь о себе голоса, для всей этой публики ты существуешь в каком-то тумане. Вся эта публика с выспренними взглядами не принимает во внимание того, что ты платишь только долг, а вопиет об узурпаторстве.
Знаешь, что, Антоша,— плюнь. Было в моей жизни много такого, что и не снилось мудрецам. Была и жилка, в силу которой я мог бы сто раз повеситься. Верю я поэтому глубоко в то, что тебе нелегко. Верю и в то, что тебе тяжелее, чем мне, потому что твой горизонт значительно шире.
Наплюй, друже, на все. Не волнуйся и береги, по пословице, свое здоровье.
Пишу тебе от всего сердца, не размышляя и не перечитывая.
Долг свой вышлю тебе по частям при первом же свободном рубле. Все мои ресурсы поглощает чадо. У пупка образовалась грыжа. Приготовленные тебе деньги взяли врач, аптека и наем отдельной коровы на ферме. Сосут меня, как и подобает сосать благородного отца многочисленного семейства.
Будь здоров и не осуди меня за избыток нежности. Хотелось написать тебе посердечнее и потеплее.

Твой А.Чехов.

Царство небесное Федосье Яковлевне. Добрая была женщина. Передай Алексеичичу прилагаемое письмо.
Прочти в No ‘Осколков’ от 19 октября, как тебя обокрал Лейкин в своем фельетоне. Поклоны.

-270-

Александр

2 декабря 1891, Петербург

Алтоне.
Если бы тебе, Антону Чехову, предложили бы редактировать существующий ныне в Петербурге иллюстрированный журнал и дали бы тебе за это 250 руб. в месяц, взял бы ты?

Твой А.Чехов.

-268-

Александр

3 декабря 1891, Петербург

Алтоне.
Вероятно, одновременно с этим письмом ты получишь (если уже не получил) загадочное письмо от меня же с вопросом, возьмешь ли ты на себя редактирование иллюстрированного журнала. Загадка эта разрешается следующей разгадкой. Тебе хотят предложить стать на место Шеллера и редактировать ‘Живописное обозрение’. Я должен был написать тебе туманно потому, что писал при лице, поставившем условие спросить тебя ‘стороною’. Я исполнил долг вежливости и сделал тебя жертвою этой вежливости. За это прости. Суть же самого дела не симпатична, и я убежден, что не придется по душе и тебе. Издатель ‘Живописного обозрения’ Добродеев — торгаш и маклак, начавший свою деятельность с того, что обокрал типографию. Он — вор. Наш Гей бил его, когда он был метранпажем в ‘Новом времени’. Пишу тебе эту мерзость для того, чтобы предупредить тебя на случай, если он осмелится написать тебе сам. Ему нужно только твое имя. Да едва ли он и рискнет просить тебя открыто. Цену себе он знает, а потому и предпочитает вести переговоры ‘стороною’. Не осуди и меня: я попал на это предложение неожиданнно и тут же сказал, что редактировать ‘Ж.О.’ ты не захочешь.
Мои дела довольно плохи. Простудился я или сказались пьянственные грехи — не знаю, но кашляю я и днем и ночью с натугою, доходящей до ругани. Сегодня идет пятнадцатый день этого удовольствия. Сначала я предполагал инфлюэнцу, но потом решил, что тут дело пахнет расплатою за грехи блудно прожитой молодости. Заперли меня в квартире без права выходить из дому, но я выдержал только 10 дней и презрел медицинские предписания. Второй день уже выхожу. Был в редакции. Все — и люди, и мебель — показалось мне после затворничества чем-то новым и странным, точно я прожил эти дни на луне. Медики выстукивают и выслушивают добросовестно и не говорят ничего определенного. Побаиваюсь я, толкуя в душе их молчание, как бы мне не отдать дани прожитому тем же манером, каким это сделал покойный Николай, и робко прислушиваюсь, нет ли где хрипов. Пока еще ничего не заметил. По моему субъективному впечатлению, болевые ощущения при кашельной натуге не идут дальше разветвления бронх на главные ветви. Мне кажется, будто вся мокрота сидит верхом на ребре этого разветвления. Мокрота — густая, бесцветная, пронизанная массою воздушных пузырьков и очень обильная. Передумал я за это время целые томы и прочел массу. Делать нечего, деваться некуда — читаешь поневоле. Немного писал. Бывали и ночные поты, но редко. Три раза была мокрота окрашена ниточками крови, но это объяснил я себе разрывом какого-нибудь мелкого сосудика от кашля.
Я с тобою откровенен был всегда и на этом основании сознаюсь тебе чистосердечно, что струсил я ужасно от мысли, что живот мой ко аду приблизися, и в настоящую минуту трушу. Картины рисуются самые скверные. Гоню я их от себя, но они лезут. Питие неисчерпаемое я бросил, только не поздно ли? Жаль будет, если да. Не говори ничего отцу, матери и сестре. Быть может, все обойдется и не придавай никакого значения моим жалобам. Они написаны под влиянием удручающего кашля, бессонных от кашля ночей и, может быть, преувеличенного страха, усугубленного поверхностным знакомством с анатомией.
Читаю Толстого. Что за роскошь. Левины, Иваны Ильичи, Акимы с та-та — живые люди. Нам с тобою их не создать, хотя ты и гейним.
Не обессудь на малом.

Твой А.Чехов.

-272-

Александр

10 декабря 1891, Петербург

Алтоша, как живешь? Здоровье как?
Получив твое письмо, я передал твою жажду денег за книги Зандроку. Он очень любезно ответил мне, что хотя-де у них в магазине не принято производить рассчеты в декабре, но для тебя он сделает исключение. Я ему дал твой адрес, и магазин вступит с тобою в прямые сношения без моего посредничества. О типографских счетах я еще не получил от Неупокоева на свой запрос никакого ответа. Ему, вероятно, некогда: подводит за год итоги.
‘Живописное обозрение’ ждет от тебя ответа ‘стороною’. Пиши мне.
Разреши загадку, если можешь. Кто автор последнего фельетона из Москвы (в субботу)? Все уверены, что это — ты, а Суворин скрывает и даже не сообщил {Поставь единицу за грамматику.— Прим. Ал.Чехова.} имени автора Федорову для отметки, кому уплатить за него гонорар. Ты это или не ты? Если не секрет, то ответь.
Отвечая, напиши и о своем здоровье. Я поправляюсь. Кашляю значительно меньше. Оказывается, что у меня был грипп. Теперь выхожу и помаленьку налаживаюсь на работу.
В редакции все тихо и смирно. Суворина не видим целыми веками. Под его ‘истеричный’ момент, о котором ты пишешь, я не попал. Нового нет ничего. В Питере такая тьма, что жена хочет повеситься от усиленного расхода на керосин: лампы горят и день и ночь. Скупо наше северное солнышко.
Мать успокой. Мы с Тоськой доехали благополучно. Он в своей шубе и ботиках доминирует на дворе над сверстниками. Колька просится в Москву. Мишка хворает. Жена здорова и кланяется всем. Я тоже кланяюсь.
Будь здоров.

Твой А.Чехов.

P.S. Сильно мне хочется бросить Питер и удрать на житье куда-нибудь в захолустье на Псел, на Украину. Кажется, купил бы себе хату, завел бы хозяйство и ходив бы ракив ловить. Не знаешь ли ты такого уголка, который бы можно было купить рублей за 1000 с уплатою по 50 руб. в месяц? На таких льготных условиях я мог бы стать через 1 1/2 года собственником. Стар становлюсь: просятся кости под теплое солнышко. А чем жить — я нашел бы. Нут-ка, не скажешь ли на этот счет чего-нибудь умного?

-273-

Александр

13 декабря 1891, Петербург

Великий брат, получил твое письмо. Спасибо.
О своем здоровье ты все-таки мне не написал, как не написал о том, дошли ли до тебя посланные мною фотографии. И то и другое для меня важно.
Счастлив ты, имея возможность купить хутор на Пеле. Завидую тебе самой злостной завистью и никогда к тебе не приеду на этот хутор, чтобы не растравлять себя. И детей к тебе не пущу. Но от мысли ловить раков я еще не отказался. Куплю в пику тебе хату где-нибудь в Ахтырке рублів за 600, построю себе халабудку, куплю душегубку и буду паном. Хата будет с заваленкой и печка с припечком. На жену надену очипок и в ночь под Рождество буду искать в небе гоголевского черта, который крадет месяц. Чем не поэзия? Вообрази только семитическую физиономию моей Натальи в хохлацком очипке. То-то будет картина… Раму к картине будут изображать галушки и вареники. Компанию мне будет составлять пузатый Пацюк. Заведу ‘пжилу’ {Пжила (диалект., укр.) — пчела.} и выдрессирую ее так, чтобы она жалила тебя в то место, откуда у семинаристов ноги растут. Буду лениться, лежать на припеке и найму какого-нибудь бедного родственника, чтобы он за меня плевал, когда у меня накопится во рту слюна. Летом буду спать на дворе, при непременном условии, чтобы сон был так безмятежен, чтоб свинья переворачивала меня хрюкалом справа налево и с боку на бок — и я бы не просыпался… Эта несбыточная поэзия баюкает меня во время геморроев и ревматизмов. Мне хорошо, когда я об этом думаю. ‘Дурень думкой богаче’. А чем я не дурень?
Колька пристал ко мне с требованием, чтобы я написал тебе от него поклон. Антон после поездки в Москву на своем кабалистическом языке рассказал ему так много о твоих слонах, что питает к тебе великое уважение, как к обладателю этих слонов. В общем, кажется, он тебя очень любит, судя по тому, как оба младенца уединятся где-нибудь в углу и начинают шептаться. Прислушаешься, прикрываясь газетой,— говорят о дедушке, бабушке и о тебе. О тете Маше говорят особым шепотом, и разговор таинственный кончается тем, что оба прохвоста вешаются ко мне на шею и заставляют в мельчайших подробностях рассказывать, какой хвост у слона и что стоит у тебя на столе. Чего Флакон не запомнил, должен возобновлять я. Оба поросенка уже знают о.Цейлон и короля Лира, и этот, с нашей точки зрения, винегрет у них, в их мировоззрении вытанцовывается прекрасно. К именинам бабушки готовят письма. Бумаги извели пропасть.
Будь здоров. Через 10 минут отходит курьерский поезд. Успею или не успею добежать до отхода поезда на вокзал?
Всего хорошего.

Твой А.Чехов.

От жены поклон.

-274-

Александр

24 декабря 1891, Петербург

Алтоша, поздравляю с праздником. Возьми себе небольшую частицу этого поздравления, а остальное передай родителям и братьям. У нас нового — ничего, все по-старому. Нашумели мы с мукою, подняли гевалт и сами не знаем, что из этого выйдет. Репортерам-открывателям выдано Сувориным 150 целкачей награды. Попал и я в это число, но от награды отказался по внутреннему чувству. Завтра у Сувориных елка. Приглашены мои незаконные чада, но не будут, не имея ‘брачной одежды’. В общем, все обстоит благополучно. Здоровье всех членов моей семьи хорошо. Бросив пиво, я поправляюсь заметно и быстро. Сейчас только пообедал, налопался борща и каши, отяжелел и лень писать, посему и прекращаю. За твое здоровье разваливаюсь на диване.
Прилагаемую карточку, под заглавием: ‘Се аз и дети моя, яже ми даде блуд’, передай Евгении Яковлевне, бабушке от внуков.
Здравствуй и пиши.

Твой объевшийся брат А.Чехов.

Поздравляю Вас с праздником, мои дорогие родные, и желаю всего хорошего.

Ваша Наталья.

1892

-275-

Александр

11 января 1892, Петербург

Алтоша.
На этих днях (в зависимости от питерского света) я пришлю тебе несколько отпечатков с сахалинских негативов. Пошлю или заказной бандеролью, или посылкой с доставкой на дом. Приготовься заплатить почтальону узаконенный четвертак. На отпечатки не смотри как на удачную работу. Летом, когда будет солнце, я их повторю, теперь же сделать их лучше, не имея павильона на крыше, я не могу.
И я, и жена, в качестве нежных родителей, благодарим тебя за ‘масть’ для нашего законного чада. Действует. И щеки, и плешь очищаются. Признаем торжественно, что ты — великий медик. Жена жалеет, что вышла за меня, а не за тебя. Ты у нее — незыблемый авторитет, я — нуль и ничтожество. Если ты в свою очередь тоже жалеешь, что не женился на моем золоте, то для вашего обоюдного удовольствия я могу уйти на время в монастырь. Только не советую делать этого опыта: в этом золоте лигатуры больше, чем следует. Все-таки рискни попробовать: поколение будет законным.
Ты уехал очень скоропалительно. Я бы мог проводить тебя, если бы знал о твоем отъезде накануне. Ты говорил об отъезде неопределенно, а я как назло был в это время свободен. Я не имел бы ничего против того, чтобы лишний раз посмотреть на твою физиономию и показать тебе свою.
Сестра у нас — молодец. Мыслимо ли было во времена даже не бабушек, а матери и покойной тетки, чтобы ‘девка’ решала вопросы купли и продажи имения. Молодец она. Я ей от души целую руку.
Истории с мукой я сочувствую в общем, но не нравится она мне в частностях. Сгоряча подвели итоги, которых не дала экспертиза химиков. Из всего остается только два утешения: что Снесарев и Чехов прогремели на всю Россию благодаря ‘Новостям’, оповестившим их имена, и что ты на Сахалине не высмотрел им подходящих кандалов, ибо не знал, что не миновать им Сибири.

Твой А.Чехов.

-276-

Александр

17 января 1892, Петербург,
курьерский

Знаменитый брат, зри на обороте и ответь мне на сем же, что я за знаменитость? Не ошиблась ли ее сиятельство? Адрес на конверте был выписан полностью: именно ‘Александру’, а не ‘Антону’. Не премини ответить также, если я и действительно знаменит, то в каких смыслах? Для того, чтобы ты из зависти не уклонился от ответа, прилагаю марку. Все здоровы и кланяются.

Твой А.Чехов.

-277-

Александр

18 января 1892, Петербург

Многоуважаемый Александр Павлович. Корректуру не получал.

А.Неупокоев.

Дело идет о посланной 3—4 дня тому назад корректуре ‘Каштанки’. Посылал я бандеролью, в конверте с обрезанными углами по твоему обычному адресу.

Твой А.Чехов.

Поздравляем тебя всей оравой задним числом с ангелом. Будь здоров и — хай To6i Грець! Не благоволящие к тебе

Александр Чехов
Наталья Чехова
Гагара
Коля
Тося

и, может быть, в будущем поздравит Миша. Теперь пока он занят соской.

-278-

Антон

23 февраля 1892, Москва

Пожарный брат мой! Теперь я верю в предчувствия и пророчества: когда в детстве ты орошал по ночам свою постель и потом в отрочестве, кроме орошения, занимался еще тем, что бегал на пожары и любил рассказывать о пожарной команде, бегущей по каменной лестнице,— тогда еще следовало предвидеть, что ты будешь пожарным редактором. Итак, поздравляю. Туши, Саша, пожары своим талантливым пером на шереметьевский счет, а мы будем радоваться.
Теперь внимай. Я изменил Хохландии, ее песням и ракам. Именье куплено в Серпуховском уезде, в 9 верстах от станции Лопасня. Чувствуй: 213 десятин, из них 160 лесу, два пруда, паршивая речка, новый дом, фруктовый сад, рояль, три лошади, корова, тарантас, беговые дрожки, телеги, сани, парники, две собаки, скворечники и протчее, чего не обнять твоему пожарному уму,— все это куплено за 13 тыс. с переводом долга. Буду платить 490 р. процентов в год, т.е. вдвое меньше, чем в общей сложности платил до сих пор за квартиру и за дачу. Имение, акромя дров и прочих деталей, при среднем старании может дать 1000 р. дохода, а при усердии больше 2 тыс. Луга в аренде дают 250 р.
Уже посеяно 14 десятин ржи. В марте буду сеять клевер, овес, чечевицу, горох и всякую огородную снедь. Если подохну, то проценты предоставлю платить моим родственникам.
Приезжай, Саша! Я помещу тебя в курятнике и устрою для твоего развлечения пожарную тревогу. В пруде караси, в лесах грыбы, в воздухе благорастворение, в доме сближение. 1-го марта перебираемся, простясь с Москвою. Итак, за квартиру мне уже не платить. За дачу тоже не платить. Масло свое, алва тоже своя. Погасить долги постараюсь в 4 года.
‘Пожарного’ высылай по следующему адресу: Ст. Лопасня, Моск.-Курской дороги, А. П. Чехову.
Вчера актер Гарин-Виндинг говорил мне, что хочет послать тебе статью ‘Пожары театров’.
Кланяйся своим и будь здрав. Если выиграл, то пришли денег.

Помешчик А.Чехов.

В программе журнала вы пропустили отдел: судебные процессы, относящиеся к поджогам и страховым операциям.

-279-

Александр

25 февраля 1892, Петербург,
курьерский

Алтон Палч! {Письмо на бланке журнала ‘Пожарный’.}
Вспоминай ежедневно и ежечасно, что ты хоть и гейним, а все-таки не более, как только сотрудник, тогда как твой старший брат — редактор, и преисполняйся уважения ко мне. За поздравление — спасибо.
Счастлив ты, что ты ‘помешчик’, завидую тебе. Жаль только, что не в Хохландии. К ней, я сам не знаю почему, чувствую какое-то особенное тяготение. Меня туда тянет тем сильнее, чем крепче я привинчен к Питеру. Теперь уж мне не скоро удастся приехать к тебе в обещанный тобою курятник слушать пожарную фальшивую тревогу. Редакторствуя, я надел на себя цепи sui generis {Своеобразные (лат.).}.
Пекуниями снабдить тебя пока не могу, ибо не получал еще сам. По получении же первым делом заплачу ближайшие по Питеру долги, а затем уже буду удовлетворять портного Глебыча и тебя с сестрою. Можешь быть уверен, что я ‘андам’. Ранее же сего не трудись простирать ко мне ‘рукояти’ (лихачевские, из Ефр. Сирина). Пока с меня взять нечего.
Перед выездом из Москвы не забудь написать мне, редактору, можно ли тебе пересылать деньги по тому адресу, который ты сообщил в своем сегодняшнем письме. Возможно, что для денежных пакетов существует особый почтовый пункт.
Кроме сего, сообщи точный адрес Глебыча.
Счастливый путь!
Поклоны. Кончаю на этом. Сегодня я как-то глупо утомлен и не расположен писать. Дельного, а тем паче умного и нужного, не скажу ничего. Подожди до завтра. Сегодня с утра у меня телефонщики на шереметевский счет устанавливали телефон и так нагрю-кали и назвонили голову, что у меня мозги раскорячились. Потому я и глуп.
Твой
Редактор (а не такая тля, как ты — сотрудник)

Ал.Чехов.

P.S. Не забудь, что у меня жена величает себя РРРедакторшей. До завтра.

-280-

Антон

28 февраля 1892, Москва

Литературный брандмайор! Возьми раскаленное железо и выжги им на своей груди мои адреса. Простые письма и ‘Пожарного’ адресуй в Ст. Лопасня, Моск.-Курск, дор. Страховые и заказные письма, равно как и посылки, в г.Серпухов, село Мелихово. Пожалуйста, не потеряй сих адресов и не смешай их. На станции мы будем бывать ежедневно, а в Серпухове только раз в неделю.
Ты желаешь адрес Глебова? Вот он: Москва, Б.Палашевский пер., собственное портняжное заведение.
Я купил 20 линей и впустил их в пруд, который находится в саду, в 20 шагах от окна. Из окна можно рыбу ловить. Пруд ключевой, а когда я сделаю его еще проточным, то можно будет разводить и стерлядей.
Пожарная кишка в имении есть.
Будь здрав. Поклон.

Твой А.Чехов.

-281-

Антон

21 марта 1892, Мелихово

Пожарный Саша! Твой журнал получаем и с восторгом прочитываем биографии великих брандмайоров и списки пожалованных им орденов. Желаем, Сашечка, и тебе получить Льва и Солнца.
Мы живем в собственном имении. Как некий Цынцынатус, я провожу все время в труде и кушаю хлеб свой в поте лица. Мамаша сегодня говела и ездила в церковь на собственной лошади, папаша вывалился из саней — до того был стремителен бег коня!
Папаша по-прежнему философствует и задает вопросы вроде: зачем тут лежит снег? Или: почему там есть деревья, а здесь нет? Читает все время газеты и потом рассказывает матери, что в Петербурге учреждается общество для борьбы с классификацией молока. Подобно всем таганрожцам, неспособен ни к какой другой работе, кроме как возжиганию светильников. С мужиками говорит строго.
Получили от дяди благолепное письмо с поздравлением и с удостоверением, что ‘Иринушка плакала’.
Ну-с, что касается моих денежных делов, то они весьма плохи, ибо расходы по имению вдесятеро превышают доходы. Вспоминаю Турнефора: родить надо, а свечки нету. Так и я: сеять надо, а семян нету. Гусям и лошадям кушать нада, а стены дома не помогають. Да, Сашечка, не одна Москва деньги любить.
Пруд находится в саду, в 20 шагах от дома. Глубок, 6 аршин. Что за вдовольствие наполнять его снегом и предвкушать то время, когда из недр его будет выплескиваться рыба! А канавки?.. Разве копать канавки менее приятно, чем редактировать ‘Пожарного’? А вставать в 5 часов с сознанием, что тебе никуда не нужно идти и что к тебе никто не придет? А слушать, как поют петелы, скворцы, жайворонки и синицы? А получать из иного мира кипы газет и журналов?
Но, Саша, когда мое имение будет продано с аукциона, я куплю в Нежине дом с садом и буду жить там до глубокой старости. ‘Не все еще потеряно!’ скажу я, когда в моем имении поселится чужеземец.
Ты поступишь подло и гнусно, если летом не приедешь к нам, дабы хотя один день пожить жизнью Цынцынатуса. На днях бок о бок со мной было продано хорошенькое именьице за 3 тысячи. Дом, службы, сад, пруд, 50 десятин… Вот бы тебе! Сколько малины, клубники!
Сегодня я и Мишка, бросая снег в пруд, вспоминали, как ты пел Бесчинскому: ‘Наум, Наум, феркаче’ {Детская таганрогская дразнилка.} и т.д. Какой ты был умный, Саша!
Вид моих сараев весьма наивен.
Будь здрав. Кланяйся Наталье Александровне и своим пуэрам {Мальчикам (лат. puer).}. Что голова у Михаилы? Прошла или все еще в струпьях? Если что, пусть Наталья Александровна подробно мне напишет: я дам совет (бесплатно).

Твой Цынцынатус.

2-й номер ‘Пожарного’ составлен лучше, чем 1-й.
Родственникам твоим весьма лестно, что ты ведешь дело вместе с графом и помещаешь портреты князей. Кланяйся, душенька, их сиятельствам и попроси у них рублик на братство, душенька.
Что мне заплатит граф, если я пришлю пожарный рассказ? Даст 100 руб.?

-282-

Александр

4 апреля 1892, Петербург

Христос Воскресе, Алтоша!
Все только что переименованные семь смертных аптечных грехов [перечень лекарств опущен] сопровождают мой праздник Пасхи. У моего законного Мишки, которому теперь только 7 1/2 месяцев от роду, оказались: гиперемия мозга, бронхит и расстройство кишечника. Сегодня, в Страстную субботу, уже идут четвертые сутки, как он лежит в беспамятстве и изображает из себя кандидата на Елисейские поля. Температура все повышается от 38,6 до 39,8. Лед не сходит с темени и день и ночь. Ледники на дворе опустошаются. Медицина посещает по 2 раза в сутки. Жена убита, я тоже хожу, как кошка, ошпаренная серной кислотой. Чадо стонет, кашляет и конвульсивно подергивается. Зрачки расширены. Состояние бессознательное, крик автоматичный, живот, несмотря на 3-хдневные касторки и клистиры, вздутый. Пищи не принимает. Мы с женою не спим уже три ночи. Вот, друже, при каких милых обстоятельствах встречаю я Пасху. Поэтому, если чего не допишу или перепишу, не сердись.
Поздравь от нас с женою с праздником Родителев, братьев, сестер, сродников, южиков и даже, если хочешь, и соседей до твоей идеальной пожарной трубы включительно. ‘Когда, Бог даст, тэбэ паджар будыт’ — не употребляй этого инструмента: лучше будет, скорее потушишь.
Фотография подвигается вперед туго — не до нее. Негативы целы и ждут лучших времен для печатания и большого света в моей душе. Там теперь — темнее мрака киммерийского и темнее, чем даже там ‘иде Сашичка бул’. Зато в кармане с каждым визитом вашего брата доктора и с каждым новым посылом в аптеку становится все светлее и светлее. Тебе известно, что перед житейскими невзгодами я не трушу и что мне ничего не стоит захватить семью под мышки и в карманы и перенестись из Питера за Кавказ и оттуда снова в Питер в сопровождении бессмертного Пенчука. На это у меня храбрости хватает. Но у меня нет сил выносить страданий крохотного, беспомощного ребенка и сознавать, что ничем ему помочь не можешь. Лучше бы тебя плетьми исхлестали или 3 ремня из ‘Сашичка, иде ты бул’ вырезали. Еще более мне жаль жену: мучается, глядя на собственное родное чадо, и молчит. Осунулась, оселась и профилем превратилась сразу и в Лию, и в Рахиль. Невольно вспоминаются слова твоего рассказа, где Иона говорит кобыле: ‘Был у тебя, скажем, жеребеночек и помер, и ты ему, скажем,— мать… Ведь жалко?’ Я, конечно, перевираю, но в этом месте твоего рассказа ты — бессмертен.
Твоим имением я очарован. Продай мне пять десятин с кусочком леса (не усадебных). Я буду на них помаленьку обстраиваться и лет в 5 выкопаю пруд, разведу зачатки сада и воздвигну палаты. Если ты согласен и продашь, то у меня будет цель и нравственное обязательство копить деньги.
Ну — до свидания. Тоска ужасная. Иду опускать это письмо в курьерский. Не знаю, что будет дальше: напишу ли я тебе следующее письмо счастливым папенькой выздоровевшей гиперемии, или же — несчастным отцом, потерявшим единственного законного наследника… хотя бы тех 5 десятин, которые, ты мне, конечно, продашь.
Жена кланяется. Приписки собственноручно не делает: ей не до того…
Да и гнусное положение я переживаю… Не женись, Антоша… Тоска!.. ‘Виздоровіть или памреть дите?’

Твой А.Чехов.

Колька и Тоська кашляют, но здравствуют.
Еще раз всем поклоны.

-283-

Александр

14 апреля 1892, Петербург

Алтон Палч, драссти!
Мой Мишка благополучно вынес болезнь и пережил довольно счастливо кризис. Температура второй день стоит на 370. Это радостно, но рядом с этим идет и грусть, каковую тебе и излагаю, прося твоего совета. Д-р изрек, что если мальчишка перенес болезнь, то это еще не значит, чтобы он был застрахован от рецидива. На лето его необходимо во что бы то ни стало удалить из Петербурга, иначе он будет дохлый, чахлый и вечный мученик. Нужно, чтобы он укрепил свои легкие не на севере и не на жарком юге, а самое лучшее — в полосе между Московской и Воронежской губ. Жена, конечно,— ехать, ехать и ехать. Но вопрос — куда?
Я сам удручен этим вопросом и пробую решить его так. 1. Я ехать не могу, потому что надо добывать деньги на семью. К тому же мне не резон упускать такое хлебное в газетном смысле дело, как предстоящая пожарная выставка. До половины июля я должен остаться в Питере. (Кстати, пить я бросил абсолютно. Был у меня такой нравственно потрясающий момент, что я ужаснулся своего прошлого пьянства и дал себе слово не брать в рот. При свидании расскажу. Решился я твердо.) 2. Отпустить такого беспочвенного, хотя и хорошего человека, как моя жена, на ее собственную волю, я не могу, наученный опытом. Тем паче не могу отпустить ее к ее сестрам. На это причин много, и из них главная та, что они меня будут сосать. 3. Поэтому не найдется ли где-нибудь подле твоего имения избы, дома или чего-нибудь подобного на лето? Чтобы ты не испугался, предупреждаю тебя заранее, что в случае, если ‘сближение’ возможно, то под непременным условием, чтобы никто из моей семьи не смел лезть к тебе в дом. Жена сама настаивает на этом. Если бабушка захочет брать к себе младенцев, то это ее дело. Сами же младенцы и жена к тебе без приглашения ходить не будут. 4. Отпущу я семью не иначе, как обеспечив ее деньгами настолько, чтобы она была самостоятельна и жила в довольстве. Кроме того, до ее приезда я вышлю тебе деньги, которые ты и передашь ей. Ежемесячно я буду, кроме того, высылать 70—100 руб., и, кроме того, в июле приеду отдохнуть и поработать на месяц, и тоже, вероятно, привезу денег. Одному мне в Питере много не надо. К тому же квартиру свою я похерю, и это даст мне ежемесячно полсотни сбережения.
Если семья будет жить недалеко от тебя, жена не будет чувствовать себя одинокой и заброшенной в глушь, то все будет обстоять благополучно, и я буду спокоен духом и буду спокойно работать и копить деньги. Подумай, друже, и ответь мне чистосердечно и не стесняясь, по-братски. Повторяю еще раз, что не только я не хочу стеснять тебя, не только не имею желания навязывать тебе семью, но даже ставлю непременным условием, чтобы она не дерзала к тебе рипаться. Если при таких условиях ты найдешь возможным подыскать где-либо по близости от себя хату на лето, то обяжешь меня несказанно. Наталья же говорит, что она потому уже будет стараться бывать у вас как можно реже, что, по ее мнению, мать наша ее недолюбливает. Стало быть, с этой стороны ты гарантирован от вторжений. Предполагается перевезти кровати, кухонную и прочую посуду и жить так, как будто вместо тебя по соседству живет не родственник, а какой-нибудь чужой Иван Иванович.
Я уверен, что обещания, которые я тебе даю в этом письме, будут выполнены твердо, тем паче что в деньгах особенной нужды не будет, буде я, конечно, не умру скоропостижно. Этим письмом я прошу у тебя совета и попрошу тебя при решении вопроса отбросить в сторону всякую ложную деликатность. Я думал было сначала отправить свою публику в Финляндию, но д-р говорит, что это будет самообман: климат тот же, что и в Петербурге. Вот тебе, друже, обстоятельства моих дел. Отвечай мне в редакцию ‘Нового времени’ и в ответе повтори, куда тебе адресовать денежные и заказные письма? Твое последнее письмо затерялось где-то в столе. Будь штанами и не замедли ответом, дабы, если дело не выгорит по настоящему прожекту, то чтобы я мог обратить заблаговременно свои взоры в другую часть горизонта.
Как здоровье? Поклоны всем. Принялся за фотографию и скоро пришлю тебе снимки. Дела поправляются, хотя лечение птенца и разорило меня.
Можешь пожать себе руку и наступить себе же на мозоль.

Твой Гусев.

Если будешь нанимать хату, то расчитывай толикое число персон: 1) жена, 2) нянька и 3) трое ребят. Итого 5 человек.

-284-

Александр

15 мая 1892, Петербург

Алтоне, Михаил Андреевич Загуляев от имени своей дочери просит у тебя (через меня) позволения перевести на французский язык и напечатать в ‘Journal de St.-Petersbourg’ твой рассказ ‘Враги’.
Я ответил, что ты не будешь иметь к тому препятствий, тем более что перевод уже сделан и набран. Лишняя слава тебе не помешает.
Буде я взял на себя слишком много — ты можешь, если нужно будет, наложить запрещение.
У меня все здоровы, и я также. Кланяются, и я кланяюсь.

Гусев.

-285-

Антон

9 июня 1892, Мелихово

Получил я ‘Историю пожарного дела’ и подумал: кто б мог предположить, что из нужника выйдет такой гений? Последняя книжка ‘Исторического вестника’ довершила мое удивление, и я не перестаю задавать себе этот вопрос. Да, Саша, ты гений. Сторожа в таганрогской Михайловской церкви должны гордиться, что у их старосты такой племянник.
Мы были наслышаны от твоего друга Н. А. Лейкина, что ты скоро приедешь в наше имение. Идея гениальная, и не замедли привести ее в исполнение. Но приезжай в медной каске. Перед приездом исполни просьбу, весьма громоздкую просьбу! Спишись со своим другом Лейкиным, которого ты так любишь (село Ивановское на Неве), и привези от него двух моих великолепных таксов. Расходы по провозу собак — мои. Я андам. Без собак не моги приезжать. Это очень милые животные, они будут всю дорогу утешать тебя. Ты их полюбишь, Саша.
Все наши здравствуют. Отец взволнован: Виссарион, епископ Костромской, получил Анны 1-й степени, а Александр, епископ Можайский, который старше его, еще не получил.
Кланяйся своей супруге и чадам. Не будь штанами, приезжай.

Твой благодетель А.Чехов.

-286-

Антон

11 июня 1892, Мелихово

Получил я твое письмо, пожарный Саша, и отвечаю сице. Я уже писал тебе, что приезд твой ожидается в Мелихове, но не иначе как в обществе лейкинских таксов. Пожалуйста, привези таксов.
Твоя заказная бандероль ушла в Серпухов и будет лежать там в почтовой конторе до nec plus ultra {До крайних пределов (лат.).}.
Что же касается 85 руб., то вышли их Ивану для передачи мне (Тверская застава, Миусское училище). Деньги нужны до зареза, до отчаянности, и потому можешь судить, сколь гениальным показалось твое обещание.
М-elle Загуляевой буду писать.
Фотографии получены. Мы купили свинку.
Приспособься приехать не позже июня, ибо в июле не будет уже той чертовой пропасти всяких ягод, какая удивляет теперь наш взор. Началась косовица.
Так гляди же, мы ждем. Что ты на своей книге подписался Чеховым, а не Гусевым,— это подло.
Леонид Третьяков и Сержель умерли.
Все у нас здравы и благополучны, но Лопасня деньги любить, а денег у нас нет.
Желаю Вам всего хорошего, молодой человек. Подтяните брюки.

Ваш благодетель А.Чехов.

Приехал Иван. Взыскивает.

-287-

Александр

19 июня 1892, Петербург

Антоша, съезд (а стало быть, и мои доходы) продолжен до 24 июня. Я выеду 25—26-го. Относительно такс с Лейкиным ведутся переговоры. 17-го июня через петербургскую контору Суворина я перевел в московскую тебе на имя Ивана 100 руб. + 80 руб. Итого 180. Ивану на квартиру посланы в одном конверте 2 письма: от Долгорукова из Сибири о 80 рублях и от меня. Не будь благомысленн.

Твой А.Чехов.

Редакция.
Ночь. Хочу спать, а надо ехать на дачу.
Хай тобі Грець.

-288-

Александр

29 сентября 1892, Петербург

Братец Алтон Палч.
Сегодня остановил меня на редакционной лестнице Михаил Андреевич Загуляев и просил меня, пересыпая свою речь постоянными извинениями, передать тебе, что, во 1-х, он, Загуляев,— секретарь Литературного общества, и во 2-х, что ему, секретарю, очень неловко напомнить тебе, что ты уже три года не платил в общество своего членского взноса. По уставу тебя надо исключить без разговоров, но они находят это по отношению к такой особе, как ты, неудобным и напоминание тебе — щекотливым. Поэтому они решили сделать тебе деликатное напоминание через меня как через брата. Напоминание это стоит мне семикопеечной марки, каковую я с тебя со временем взыщу с процентами.
Сегодня третий день ходим попеременно то я, то жена встречать отца на вокзал, но он все не едет, хотя и предуведомил письмом, что ‘скоро’ будет. Иду и сейчас. Кстати, опущу и это письмо с курьерским.
Как поживаешь, что поделываешь? Как здоровье? Поздравь Ивана с Новосельем и Новоместьем. Наши все здоровы. Отец писал, что у вас теперь в огороде много всякой всячины, значит — алва своя. Пришли морковку с петрушкой в суп. Поклоны сестре и матери. Что Михайло?
Жму руку. Пиши, если есть возможность и охота. Семья кланяется.

Твой А.Чехов.

-289-

Антон

21 октября 1892, Мелихово

Достопочтенный братец! Я не отвечал тебе насчет Литературного фонда. Так как я туда не буду делать взносов, то буде еще раз встретится тебе Загуляев и спросит насчет меня, то отвечай незнанием. Можешь, впрочем, рассказать ему про Людмилу Павловну и прохателей.
Весьма утешительно, что меня перевели на датский язык. Теперь я спокоен за Данию.
Родитель в восторге от твоего гостеприимства. В Петербурге он набрался сияния и важности, держит себя прилично и вчера за обедом, когда ему доложили, что пришел сапожник Егорка, то он сказал: ‘Пусть подождет. Господа кушают’. Делать ему нечего, и он сам говорит, что ему остается теперь одно — ‘заниматься богомыслием’… Сидит у себя в комнате и занимается.
Собравши плоды земные, мы тоже теперь сидим и не знаем, что делать. Снег. Деревья голые. Куры жмутся к одному месту. Чревоугодие и спанье утеряли свою прелесть, не радуют взора ни жареная утка, ни соленые грибы. Но как это ни странно, скуки совсем нет. Во-первых, просторно, во-вторых, езда на санях, в-третьих, никто не лезет с рукописями и с разговорами, и, в-четвертых, сколько мечтаний насчет весны! Я посадил 60 вишен и 80 яблонь. Выкопали новый пруд, который к весне наполнится водой на целую сажень. В головах кишат планы. Да, атавизм великая штука. Коли деды и прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя жить в городе. В сущности, какое несчастье, что мы с детства не имели своего утла.
Жизнь здесь гораздо дешевле, чем в Москве. Главное — за квартиру не надо платить. Не нужны крахмальные сорочки и извозчики.
До 15-го октября я служил в земстве участковым врачом, лечил, ездил и ловил за хвост холеру. Холеры не было. Но едва закрыли участок, как в 30 верстах от нас заболело холерой 11 человек.
Все наши здравствуют. У нас есть щенки Мюр и Мерилиз, баран и овца, кабан и свинья, и две телушки, из коих одна породистая — с широкой мордой и большими черными глазами. В отделениях, где помещается сей зверинец, необыкновенно уютно и тепло. 6 лошадей, но корова только одна.
Кланяюсь твоей фамилии и желаю ей всего хорошего. Не будь штанами, пиши.

Твой А.Чехов.

-290-

Александр

27 октября 1892, Петербург

Frater Agricola {Брат землевладелец! (лат.).}.
Получил я от тебя краткое письмо на розовой бумаге, прочел его с удовольствием и — должен покаяться — преисполнился зависти. Идут годы, уносят с собой и здоровье, и способность зарабатывать, и все заработанное, и издохнешь без своего утла. Завидую тебе, beati possidentes {Счастливы владеющие (лат.).}.
Хотя ты и не пишешь ничего о своем здоровье, но по тону твоей розовой хартии я уразумел, что ты здравствуешь, чему я очень рад и нисколько не завидую. Завидую, впрочем, тому, что у тебя за столом подается жареная утка и грибы. И то и другое я люблю, но в Питере и то и другое дорого. Мои тоже все здоровы. Я — не совсем: сердце не в порядке и колотится, как оглашенное, когда я даже черепашьим шагом всползаю на лестницу. Рад я, что фатеру у меня понравилось. Теперь за матерью очередь. Жду ее. Фатер — восхитителен. Старуха-Гагара в него влюблена, хотя он и обижал ее луком. Дело доходило до смешного. Луковицу, которая варится в супе, съедала обыкновенно Гагара. Приехал батька и возжелал тоже есть эту луковицу. Стали класть ему ее на тарелку, как гостю, в ожидании, что он рыцарски поделится со старухой. Но ожидания не только не сбылись, но вышло даже нечто противоположное. Отче наш уписывал это противное зелье сам даже в тех случаях, когда я ему напоминал, что и старуха любит лук и алчно на него смотрит. Но как только я произносил это напоминание, фатер тотчас же приходил в восторг от служения епископа Антония или начинал воодушевленно повествовать о певчих. Когда луковица исчезала, он, осклабляясь, обращался невинно к старухе и заявлял: ‘Ах, а вам я луковицы и забыл дать…’
Курьезнее всего то, что это с фотографической точностью повторялось ежедневно. Старики — что дети. Чтобы помирить их, жена стала делить луковицу пополам ранее раздачи. Особенно понравилось отцу, что он едет на курьерском поезде и то, что я перестал пить. Поразил он меня своей неутомимостью: я не мог бы столько выстоять в разных церквах, сколько он. В общем, мы друг другу не мешали, хотя подчас наши философии и не сходились: иногда у него мухи воздух очищали. Во всяком случае архиереями Питера он остался доволен менее, нежели московскими. Богомыслием он у меня не занимался: некогда было. Все бегал по церквам.
Дал я ему поручение, в котором помози мне и ты. Просил я его вынюхать где-нибудь недалече от твоей Телиховщины кусочек земли для меня. Идеал мой — десятин 5—10, не более, и изба, возведенная мною по моему плану. Деньги копить я уже начал, а план мне создал товарищ по гимназии архитектор Майер. Если отцу удастся осуществить мое желание — купить клочек terrae с рассрочкою, если он дорог, или без рассрочки, если он дешев, то я с весны и приступил бы к возведению стен. Не дашь ли ты мне клочка где-нибудь подальше от себя? За деньги, конечно. Мне все равно — тебе ли платить или гоголевской Коробочке. Если бы ты мне урезал кусочек с 2—3 деревьями леса и с естественным скатом для будущего пруда, то лучше я ничего не желал бы. Ты настаиваешь упорно на том, что земля должна быть усадебная непременно, а я держусь мнения, что специально такой земли Deus не творил, а человек сам ее сделал. Почему бы и мне не сделать этого из пустыря лет в 5—6 не спеша? Что ты скажешь на это?
Я бы знал по крайней мере, для чего и из-за чего работать, пока есть силы, и все-таки после своего жалкого существования оставил бы своему племени что-нибудь.
Я далек от мысли навязываться к тебе в соседи и стремиться к ‘сближению’. Мне все равно — хоть в Австралии, но дело в том, что я сижу в Питере, а ты уже на земле, тебе твоя округа виднее, и мне с тобою ладить легче будет.
Я даже, чтобы убедить тебя в этом, готов высылать тебе на руки ежемесячно свои сбережения, а ты мне купи, что знаешь и как знаешь, и где знаешь. Мне — это все равно. Разъезжать за поисками я не могу. Это значило бы тратиться вдвойне: и деньги тратить, и время заработков упускать.
Мои планы, мысли и стремления еще бесформенны, но осуществить их я сильно желаю, поэтому и впутываю тебя. Деньги потихоньку-помаленьку я прикопить могу: за этим дело не станет. А в какую форму все это выльется — дело будущего.
Это у меня лежит на душе. Половина моя тоже прониклась на эту же тему этим же духом и тоже сузила свои потребности. Ergo — agriculturus его … in vita aeterna {Следовательно, землевладельцем буду в вечной жизни (лат.).}, вероятно…
По редакции у нас тихо. Суворин fils вручил мне фотографический аппарат и произвел в лейб-фотографы ‘Нового времени’. Начал я работать в ‘Историческом вестнике’. Редактирую ‘Слепец’ и много работаю. Больше о себе сказать нечего. Стареюсь и дряхлею. Выпитое в юности сказывается в старости.
Пока — будь здоров. Теперь нощь на 27-е. Пойду спать — устал.

Твой А.Чехов.

С Загуляевым вопроса о твоей несостоятельности по отношению к Литературному обществу мы не поднимаем. Поклоны всем. Приедешь ли зимою в Питер?
Будь добр — пиши. Хоть ругань, хоть о курах и старых портянках, но пиши.
Утро. Уснух, спах, восстах, не выспахся и хожу, как дурень с мутной головой. Я — один: жена ушла на рынок с Флаконом, старуха — в церковь, прислуга послана с конвертом в редакцию, Колька — в школе, нянька с Мишкой спят. Купил я себе вчера новую войлочную шапку, которая оказалась вдвое больше моей головы после того, как я остригся.
В редакции — скандал. Суворин, Маслов, Житель, Федоров и еще мнози, а также и редакторы других газет получили одновременно анонимные письма, писанные рукою, но печатными, ломанными буквами. В письмах этих автор укоряет Федорова и Дьякова во взяточничестве и других некрасивых вещах. Худеков по этому поводу напечатал в ‘Петербургской газете’ о пакостности анонимных писем. Стали наводить домашнее следствие. Потревожили присяжного эксперта-каллиграфа, и почерк оказался принадлежащим святейшему и тишайшему автору ‘Старой Москвы’ М.И.Пыляеву — общему другу и приятелю. Что будет дальше — не ведаю, но обиженные что-то хотят предпринять. Пока обсуждается только мордобитие из-за угла.

1893

-291-

Антон

14 января 1893, Петербург

Если ты не наврал, что можешь достать мне паспорт, то хлопочи, ибо по университетскому диплому жить не позволяют. Нельзя ли что-нибудь по медицинскому департаменту, ибо я — лекарь [отрывок письма].

-292-

Александр

17 января 1893, Петербург. 6 ч. 5 м. вечера

Спешу порадовать тебя. Я только что от Грота. Он с удовольствием берет на себя хлопоты по определению тебя на службу. Тебя причислят к чему-нибудь. Это тебя ничему не обязывает. Нужна копия с твоего паспорта или библиография хронологии твоей личности. Жена куда-то сбежала. Скучно одному обедать.

Твой Гусев.

-293-

Александр

1 февраля 1893, Петербург

Алтон Палч!
Вчера, 31 января вечером я получил от Грота письмо, каковое списываю дословно и из какового ты поймешь все. Читай!
’31 января. Многоуважаемый Александр Павлович. Я вчера виделся с Директором Медицинского Департамента Рагозиным, который вполне готов определить по медицинскому Департаменту Вашего брата и предлагает даже назначить ему небольшое жалованье. Чтобы познакомиться с Л.Ф.Рагозиным, посоветуйте Вашему брату отправиться когда (либо) часу в 3-м в Медиц. Департамент, а чтобы дверь ему открылась легче, то пусть он, прежде чем войти, пошлет Рагозину через курьера прилагаемую мою записку. Документы его при сем возвращаю. Искренно преданный, К.Грот’.
Остальное тебе ясно. Документы я положил в стол и буду по ним жить. Затем сегодня же облачаюсь во фрак и белый галстух и, пока жена будет посылать это письмо с почтовым, я уже буду в департаменте. О результатах похождений уведомлю немедленно. Подложную подпись на прошении уже я сделал. Можешь возбуждать дело.
Честь имею кланяться. Поклоны всем.
В ночь с 21 на 22 января я волею Божиею скончался. Посылаю тебе для оплакивания свой посмертный портрет.

Твой Гусиных.

-294-

Александр

2 февраля 1893, Петербург

Чиноша!
Очень рад, что могу отплатить тебе за твои старые насмешки надо мною, когда я был чиновником: теперь ты — знаменитый писатель, руководитель общественного мнения и т.д.— не более не менее как ничтожный младший сверхштатный чиновник медицинского департамента (‘Д’ — большое, а не ‘д’). Ты теперь обязан признавать над собою начальство и с умением читать в ‘Правительственном вестнике’ известия о назначениях и переводах, перемещениях и наградах… Бедный свободный писатель!.. Это тебе не Сахалин!..
Рагозин принял меня вчера, 1-го февраля, весьма любезно. Сначала он выразил радость по поводу того, что имеет возможность познакомиться с ‘знаменитым’ коллегой, а затем с не меньшей радостью познакомиться и со мною, как с твоим братом-нововременцем, а главное — с редактором ‘Слепца’. Разговорились. Дело пошло начистоту. Я твоему теперешнему начальству Рагозину заявил приблизительно следующее: брат-де мой поручил мне передать Вам, что обманывать Вас он вовсе не намерен и служить, как чиновники служат, тоже не хочет, да и не имеет надобности. Ему нужен паспорт Агасфера, чтобы не менять его ежегодно. Сегодня-де он здесь, завтра там, послезавтра в Чикаго, а может быть, оттуда поедет и в Австралию. Поступает он к Вам на службу исключительно только для того, чтобы подать в отставку.
Рагозин (Лев Федорович) тотчас же продиктовал мне прошение, написанное мною на листе с твоей подложной подписью, и все дело оказалось быстро в шляпе. Прошение занесено в регистратуру, к прошению приложен твой аттестат.
Можешь считать себя чиновником (сверхштатный младший чиновник медицинского департамента). Но паспорт тебе придется все-таки взять пока от градоначальника. Дело в следующем.
Директор Медицинского департамента сам по себе не может определять на службу. Он мне объяснил, что, по устаревшим ныне законам, он должен ходатайствовать перед министром об определении. Кроме того, из Московского университета будут затребованы твои документы об увольнении от общества, о призыве, аттестат зрелости и т.п. На канцелярскую переписку потребуется не менее месяца. Можно было бы и скорее, но из этого срока исчезают две недели: Масленица (кутежи) и первая неделя Поста (официальное говение чиновников). К 1-му марта тебе будет выслан паспорт.
Рагозин просил меня поздравить тебя безусловно принятым на службу. При этом он поручил мне добавить тебе следующее. Ты, получив паспорт из департамента, можешь подать в отставку хоть на другой же день, но он (т.е. Рагозин, а не паспорт) тебе, как коллеге, этого не советует делать на всякий случай. Приневоливать и командировать тебя насильственно никуда не будут, менять паспорт будут каждый год, а в случае твоего отъезда за границу будут давать тебе надлежащую бумагу, к которой будут пристегиваться и некоторые льготы (какие — не знаю), как чиноше, а не простому смертному. Кроме того, если ты не подашь скоро в отставку, тебе своим чередом, пока ты будешь насаждать фруктовые сады в Мелихове, будут законным порядком идти чины.
Вот и все, что есть официального. Остальное — дело твое.
Рагозин — милый и добрый человек. Департаментского в нем нет ничего, а чиновничьего еще менее. Он чтит тебя как писателя и рад оказать тебе какую угодно услугу. Вид и обращение у него таковы, что, явись он ко мне лечить, я больше трешницы ему не дал бы: так много в нем хорошего и мало начальственного. Мне кажется даже, что я пересолил, явившись к нему во фраке.
Жду твоих дальнейших распоряжений.
Поклоны.

Твой Гусев.

До сих пор никак не могу выручить своей рукописи из ‘Недели’. На письма не отвечают, а когда хожу сам в редакцию — не застаю никого.

-295-

Антон

6 февраля 1893, Мелихово

Благодарю тебя, Сашечка, за хлопоты. Когда я буду действительным статским советником, то за теперешние твои старания разрешу тебе обходиться со мною без чинов, т.е. не называть меня вашим превосходительством. Я готов ждать еще месяц, ибо срок моему паспорту — 21 февраля, но ждать дольше не намерен. Скажи Рагозину, что если к 1-му марта он не пришлет мне паспорта, то я напишу в Таганрог Вукову.
У нас не совсем благополучно. Буду писать по пунктам:
1) Болен отец. У него сильная боль в позвонке и онемение пальцев. Вс это не постоянно, а припадками, на манер грудной жабы. Явления, очевидно, старческие. Нужно лечиться, но ‘господа кушают’ свирепо, отвергая умеренность, днем блины, а за ужином горячее хлебово и всякую закусочную чепуху. Говорит про себя ‘я параличом разбит’, но не слушается.
2) Больна Маша. Неделю лежала в постели с высокой температурой. Думали, что тиф. Теперь легче.
3) Я болен инфлуэнцей. Бездействую и раздражен.
4) Породистая телушка отморозила себе уши.
5) Гуси отъели петуху гребешок.
6) Часто ездят гости и остаются ночевать.
7) Земская управа требует от меня медицинский отчет.
8) Дом местами осел, и некоторые двери не закрываются.
9) Морозы продолжаются.
10) Воробьи уже совокупляются.
Впрочем, последний пункт можешь не считать. Впрочем, сядь за стол и, ковыряя в носу, подумай о безнравственности воробьев. А если не хочешь, то не нада.
Фотографии передал по назначению. Но так как у нас в доме все комоды и окна завалены фотографиями, то подарок твой не произвел ровно никакого впечатления. На этом свете я считаю самыми бесполезными два занятия: выпиливание и фотографию.
Передай Николаю и Антону следующее. Бабушка и тетя Маша сказали, что если они будут хорошо учиться, учить наизусть молитвы и стихи, и если они не будут обижать Мишу и друг друга, то в Великом посту им будут присланы подарки. В случае же если Наталья Александровна напишет нам, что они ведут себя не так, как подобает детям губернского секретаря, то они получат кукиш с маслом. Грудь у Антона куриная, и гимнастика для него необходима. Жить с такою грудью нельзя.
От инфлуэнцы у меня в голове и на душе пасмурно. В доме лазаретное настроение.
Поклон Наталье Александровне вместе с пожеланием всего хорошего — денег, покоя и здоровья. Детям и Гагаре тоже поклон. Будь здрав.

Твой А.Чехов.

-296-

Антон

26 февраля 1893, Мелихово

Бедный, но благородный брат! Посылаю тебе воинское свидетельство и метрическую выпись. Скажи, что метрического свидетельства у меня никогда не было, но что если департаменту угодно, то можно вытребовать из Консистории, но так, чтобы это не послужило задержкой для выдачи мне паспорта. Пожалуйста! Скажи, чтобы скорее определяли меня на службу. Не нужно ли написать в Таганрог Вукову, в братство и матери Гризодубова?
Сестра поправляется. Будь здрав. Спешу.

Твой А.Чехов.

Я сижу без паспорта.

-297-

Александр

1 марта 1893, Петербург

Беспаспортный братец!
Вчера после обеда получил от тебя метрику и воинское свидетельство и сегодня в 1 час дня снес их в департамент. Там этих бумаг только и ждали. Рагозина не видел, ибо в нем теперь нет надобности и все зависит от секретаря. Означенный секретарь преисполнен благоговения к тебе как к писателю и спешит водворить тебя в лоно бюрократии. Он сегодня же напишет (вероятно, уже и написал, ибо теперь 3 ч. дня.) журнальное постановление об определении и затем Присутствие департамента во главе с Рагозиным подпишет его. Водворение твое в недра департамента, таким образом, совершится сегодня же.
Но это еще не значит, что все уже кончено. Нет, друже, погоди немножко. Это тебе не Сахалин и не Сорок Мучеников. Секретарь сообщил мне следующее. Подписанная присутствием бумага о твоем определении (так называемое журнальное постановление) должна пойти на подпись к товарищу министра. Когда он подпишет, тогда уже ты и будешь окончательно рукоположен в сверхштатные младшие чиновники и тогда тебе выдадут паспорт. Но, говорит секретарь, товарищ министра имеет похвальную привычку держать у себя бумаги по неделе и больше, а потому и вся процедура твоего очиновления протянется от выше писанного числа еще недели на полторы. Собственно секретарь, благоговея перед тобою, сделал все от него зависящее: т.е. поспешил написать ‘журнал’, а остальная проволочка зависит от товарища министра. Итак, ты будешь беспаспортным жуликом приблизительно числа до 10 марта.
Десятого марта мне велено принести гербовых марок на 60 коп. Их наклеют на паспорт и перешлют его тебе. Сначала секретарь хотел по чиноположению переслать паспорт в московское врачебное управление, каковое и должно, вызвав тебя повесткою, вручить тебе под росписку твой вид с достодолжным назиданием. Но я такому плану воспротивился и рекомендовал выдать его мне на руки, а я, пожив по нем, перешлю тебе в Серпухов заказным. Думаю, что так тебе хлопот будет меньше и незачем будет тебе ездить против желания в Москву. Если же почему-либо тебе удобнее будет получить через врачебное управление, то отпиши.
Интересует меня, между прочим, второстепенный вопрос: если я для твоего паспорта должен принести 60 коп. марку, то для чего мне при подаче прошения рекомендовали наклеить две 80 коп. марки? Одну марку съедает прошение, куда же девается вторая? Она погашена одновременно с первою, но за что? За прохождение Венеры через диск солнца?
Сестре желаю скорейшего выздоровления. Передай от меня парочку самых теплых и сердечных словечек. Не давай ей хворать — на то ты и лекарь.
Мои все здоровы. Все благополучно. Кланяются. Купи отцу злосчастный календарь Гоппе. Он ему не дает, по-видимому, спать, ибо он все еще просит выслать его ему.
Мне, вероятно, суждено быть негодяем. То я жил по отцовскому брачному свидетельству, то вот теперь фигурирую вместо тебя в ‘Петербургской жизни’ среди знаменитостей. Моя слава уже упрочена и остается только поблагодарить тебя за то, что ты дал своей физиономии на прокат.

Мерси.

Туус Гусев.

-298-

Александр

10 марта 1893, Петербург

Дражайший братец мой!
Не так скоро дело делается, как мы с Вами предполагали, ибо на свете существуют товарищи министров. Твое чиновничье дело совсем готово. Департамент сделал от себя все и окончательно и бесповоротно определил тебя на службу. Но ты еще не утвержден товарищем министра. ‘Дело’ о тебе и журнальное постановление о твоем определении находятся у него в квартире для подписи. Когда он подпишет и возвратит в департамент, тогда тебе и напишут паспорт. Вчера, 9-го, я был в департаменте. Секретарь все тот же любезный и все так же благоговеет перед тобой. Он уже приготовил все и даже показал мне заготовленный бланк для твоего паспорта. Как только из высших сфер возвратится твое ‘дело’, так он сию же минуту впишет в бланк твое знаменитое имя, подпишет, даст подписать Рагозину или кому другому и о сем счастливом моменте известит меня по телеграфу. На всякий же случай рекомендовал мне зайти в департамент дня через три. Я пойду туда в пятницу, 12 марта, и в пятницу же с курьерским уведомлю тебя, может быть, тебе повезет и я вышлю тебе паспорт в Серпухов, а может быть, товарищ министра продержит тебя в звании бродяги еще недельку. В субботу, независимо от посыла паспорта заказным в Серпухов, мое письмо будет уже на Лопасне. Можешь посылать за ним.
Осчастливь уведомлением, жив ли ты, здоров ли и не тянет ли тебя становой за бесписьменновидность? Как здоровье сестры и родителев? Купил ли отцу календарь? Что браты?
Я изготовил большую работу по фотографии в громадном формате: приготовил несколько снимков из быта училища слепых. Снимки эти пойдут на выставку в Чикаго. Если поедешь в Чикагу, то в лице их встретишь ‘дым отечества’ и ‘сближение’.
Семья здорова. Ребята — тоже, особенно Мишка — цветет, живет, жрет и исполнен жизнерадостности. Гагара сильно уступает могуществу чахотки, не дает спать по ночам кашлем и проводит, по-видимому, довольно спешно свою кандидатуру на Елисейские поля. Д-р Липский находит ее безнадежной и думает, что весна с ее резкими переменами погоды сделает свое разрушительное дело довольно быстро. Коплю деньги на ‘погребальные свечи мерцали’… Нанял дачу недалеко от Питера и перевезу ее, как только будет возможно. Дача теплая.
В ‘Северном вестнике’ рассказ мой принят. К 15-му марта обещали дать аванс в 50 руб. Спасибо тебе за хлопоты. Нового и доброго пока еще я не произвел. Много дум в голове, но мало изложено на бумагу. Репортерство ради хлеба отнимает много времени.
В Питере ходят слухи, что ты на Красной горке женишься. Меня спрашивают, когда будет сватьба. О невесте не спрашивают — вероятно, она объект уже достаточно определенный. Позови меня на сватьбу и радуйся. Слухи эти подтверждают, что ты еще не вышел из моды и что публика тобою интересуется.
Also {Итак (нем.).} — до пятницы. Будь здрав и, если есть время, черкни мне пару строк, хотя бы даже без всякого содержания.
Мои тебе кланяются.
В редакции идут кавардаки. Суворин-fils одного сотрудника изгнал совсем, а двум заслуженным понизил заработную построчную плату. Возмущение и бурление всеобщее.
Больше пока никаких.
Поклоны обычные.

Твой Гусев.

-299-

Александр

12 марта 1893, Петербург,
курьерский

Чиновный брат мой.
Был сегодня в департаменте. Извини, если письмо будет недостаточно толково. Захворал мой Колька. Вторые сутки t-ra стоит выше 390. Доктор (Липский, приват-доцент Академии) подозревает либо какой-то особый тяжелый, свирепствующий теперь в Питере вид инфлюэнцы, либо скарлатину. На скарлатину наводит его вид кожи. Завтра должно выясниться. Началось рвотой. Сегодня в глотке краснота. Я его изолировал и уложил у себя в кабинете на диване.
Само собой разумеется, что душа у меня в пятках и мозги раскорячились. Боюсь, если действительно окажется скарлатина, то при невозможности полной изоляции она у меня всех троих ребят перекатает.
Перехожу к департаменту. Там все готово, и паспорт твой хотели уже было выдать мне на руки, вдруг (предусмотрительные люди!) вспомнили, что паспорт этот дает тебе право жить только в Петербурге. Для житья в Мелихове или в другой части земного шара ты должен брать отпуск, т.е. тот же паспорт, но с другим текстом. В сущности это, конечно, все равно, но дело в том, что для получения этого отпуска нужно начинать всю процедуру снова, т.е. подавать прошение, ждать журнального постановления и т.п. На это надо потратить, кроме марок, еще три недели. Это одна сторона дела. Отпуск ограничен. Надо менять.
А вот и другая сторона. Ты можешь теперь же подать в отставку ‘по домашним обстоятельствам’. Т.е. я напишу подложное прошение, и через три-четыре недели, опять-таки с участием товарища министра, ты получишь вечный паспорт. Трата времени и марок одна и та же. Это последнее, т.е. отставка, мне кажется выгоднее. Отмытарил, оттерпелся один раз и — катай хоть на Северный полюс. Отставка не лишает тебя права поступать вновь на службу, если судьба укажет. Но за то с нею тебе уже не будет никаких паспортных хлопот. Тебя определили, как значится в постановлении, сверхштатным, младшим чиновником с правами на государственную службу и на чинопроизводство. Положим, ты, бедняжка, в отставке ни чинов, ни орденов получать не будешь, но зато будешь иметь на них право, если поступишь в полицейский участок писцом.
Меня настолько подмывает желание подать в отставку, что я едва этого не сделал сегодня же, но удержался, считая необходимым известить ранее и испросить твоего благословения. Собственно говоря, паспорт мне дают: сделай милость, бери, пожалуйста. Но тут же и предупреждают, что раз в нем прописан Питер, то в Москве у тебя будут только одни затруднения с полицией при прописке.
Значит, еще 3—4 недели надо ждать. Но мне-то необходимо ведать: что прикажешь? Отпуск, периодически переменяемый, или чистую отставку?
Ответь по возможности скорее. Пока мы будем обмениваться письмами, ты считаешься состоящим на службе отечеству. И так как твоя служба продолжится всего только несколько дней, то постарайся послужить родине как можно поусерднее.
Не забудь еще одного весьма важного условия. Вышли мне свой просроченный паспорт от градоначальника. Отпуск, паспорт или отставку тебе дадут не иначе, как в обмен на твой настоящий, просроченный. Секретарь мне сообщил, что диплом твой, метрика и прочее послужили только для определения тебя на службу, а вид на жительство тебе можно выдать не иначе, как в обмен на вид.
Рагозина два дня нет в департаменте, и переговорить мне нельзя было с ним лично. Может быть, он своей властью и нашел бы способ упростить дело, но надежды мало. Форма должна быть соблюдена прежде всего.
Вот тебе и все. Можешь утешиться тем, что твое имя будет пропечатано в ‘Сенатских ведомостях’ и в ‘Правительственном вестнике’. Можешь даже произносить хулу на всех живых и мертвых языках. Но паспорта все-таки подождать придется.
Жду от тебя ответа и присылки твоего просроченного паспорта. Рассчитываю я, что в понедельник, 15 марта от тебя уже будет получен ответ. Единственное, что удлинит процедуру, это будет тот же товарищ министра.
Сейчас мерял Кольке t. Оказывается — 39,6. Душа глубже уходит в гузно.
Жена бегает, как растрепанная индюшка, и все измышляет, куды бы ей уехать, чтобы изолировать здоровых ребят.
Ну, будь здоров… Жму руку. Постарайся не задержать ответа и просроченного паспорта.
Что-то скажет завтра Липский о Кольке? Во что вытанцуется его начинающаяся болезнь?..
Никто тебе не кланяется, потому что — не до поклонов.

Твой А.Чехов.

-300-

Антон

16 марта 1893, Мелихово

У детей часто наблюдаются высокие повышения to, которые кончаются ничем. Была у Николая корь? Имейте в виду, г.Чехов, что без кори в благородном семействе никак нельзя и что для каждого детеныша она обязательна. Если доктор констатирует корь, то нет надобности, чтоб он ездил каждый день, довольно и одного визита.
Я надоел тебе, а ты надоел департаменту. Но дело сделано — и баста! Твоя дальнейшая деятельность определяется следующими моими приказаниями: 1) Сиди дома и какай, в департамент отправляйся не раньше Фоминой недели, надо же отдохнуть и тебе и департаменту. 2) Время терпит, а потому не слишком напирай на г.секретаря. 3) В свое время поздравишь с праздником Его превосходительство, моего начальника, и позволь ему, буде он пожелает, милостиво ткнуть тебя пальцем в живот. 4) Паспорт, собственно говоря, нужен мне для наездов в Питер и для прожития в этом городе, а посему можно взять паспорт, дающий право жить лишь в Питере, в Мелихове же мне, как местному дворянину и старожилу, можно жить с каким угодно паспортом, хотя бы даже с венчальным свидетельством. 5) Отпуск вс равно придется брать летом, когда проездом в Чикаго буду в Питере, а если не поеду в Чикаго, то осенью буду уже проживать где-нибудь на Каменноостровском. Если ты не понимаешь, то, значит, плохо шевелишь мозгами. Я хочу сказать: так как глубокую осень и зиму я буду проживать в Питере, то нет надобности затруднять департамент отпусками. Понял? А весною, буде захочется, можно будет взять отпуск. 6) С отставкой я не тороплюсь. Во-первых, карикатурно как-то выходит: отставка через 2 дня! Точно по шее дали. Во-вторых, мне желательно собрать все мои заслуги и геройства воедино и, представив их на особом реестре департаменту, просить включить в Указ об отставке.
Я в прошлом году служил холерным доктором в земстве и опять служу… Земская управа прислала мне циркулярно благодарность от чрезвычайного земского собрания за организацию и проч. По распоряжению его превосходительства г. губернатора я состою членом санитарно-исполнительной комиссии, хотя и не знаю, что это значит. Мой отец имеет медаль для ношения на шее и брат Иван имеет тоже медаль, но в петлице. Наконец, я сам, чрт возьми, имею жетон от ‘Петербургской газеты’ и в 1888 г. получил Пушкинскую премию из Академии наук, а казенные премии должны вноситься в послужной список. О последнем спроси, кстати, у секретаря. Указ об отставке я тщусь украсить, дабы получить орден Станислава 3 степени и пряжку XL.
Брошюры духовного содержания получаются и своевременно поступают в распоряжение Алятремонтана.
Если увидишь Альбова, то сообщи ему, что повесть для ‘Северного вестника’ мною пишется. Пусть извинит за медлительность.
Меня обуяла физическая и мозговая вялость, точно я переспал. Состояние противное. Ничего не болит, но тянет на постель или на диван. Читаю массу, но вяло, без аппетита. А в душе, как в пустом горшке из-под кислого молока: сплошное равнодушие. Объясняю сие состояние отчасти погодою (50 мороза), отчасти старостью, отчасти же неопределенностью моего существования в смысле целей.
Еще два слова насчет департамента. Скажи секретарю, что я служу холерным доктором в Серпуховском земстве. Не должно ли земство или не должен ли я известить о сем департамент? Если не должен, то и не нада. Посылаю тебе вместе с паспортом и бумагу от земства. Прочти, прослезись и возврати.
Наталии Александровне низко и почтительно кланяюсь. Николаю желаю выздоровления, а прочим — чтоб их не сек папаша.
Будь здрав.

Твой А.Чехов.

Лопай!!

-301-

Александр

20 марта 1893, Петербург,
курьерский

Г. Департаментский младший чиновник!
Запрягай лучшего скакуна своей конюшни, зови попа служить напутственный молебен и поезжай в Серпухов на почту получать свой паспорт. Сегодня я получил его. В одном пакете с паспортом получишь и похвальный лист от земства. На него в Д-те не обратили никакого внимания, и ты напрасно посылал сей лестный для тебя документ. Там сидят все люди жестоковыйные, хромающие на оба колена и не ведущие пети Аллилуйя. Им до твоих заслуг столько же дела, сколько твоему новорожденному агнцу до астрономии. Запрячь свой документ в портфель и вези его в Чикаго (от пожара), или же повесь на воротах у себя в Мелихове. Из вежливости его, впрочем, пробежали и секретарь, и помощник секретаря и сообщили, что он к делу не относится. Когда будешь подавать в отставку, тогда и предъявишь его. Теперь же имей в виду, что в Д-те с выдачею паспорта тебя самым великодушным образом забыли впредь до того радостного дня, когда тебе самому не вздумается напомнить о себе. Рагозин, как тебе известно из газет, уехал за границу и потому ни поблагодарить его, ни доставить ему удовольствия (согласно твоему желанию) ткнуть меня пальцем в живот я не мог.
Отныне ты — человек не самостоятельный, а до известной степени коронный и обязанный при отъезде в места и столь и не столь отдаленные всякий раз проситься у начальства. Просьба же должна сопровождаться двумя 80 коп. марками и тратою времени не менее двух недель. Это ты особенно имей в виду как человек, доселе привыкший сниматься с места когда вздумается, а не по воле начальства.
За пакетом в Серпухов посылай дня через два после получения этого письма, которое ты в настоящую минуту держишь в руках. Паспорт твой я отдал дворнику в прописку, которая и задержит его, вероятно, денька два. Сделал я это по милосердию моему для того, чтобы избавить тебя от хлопот в будущий приезд твой в Питер. Паспорт помечен выданным 20 марта и, если ты явишься в Питер в июле, или скажем, в октябре и предъявишь его чистым, то любознательная полиция может предъявить тебе скромный вопрос: ‘Антошенька, иде ты с 20 марта по сие время бул?’ Теперь же, после того как питерское клеймо будет наложено, я отмечу тебя выбывшим в Москву — и все дело будет в шляпе. Хлопотам конец.
Будь другом, напиши мне, когда ты думаешь ехать в Чикаго и сколько примерно кладешь на расходы? Может быть, если это не ахти как дорого будет, и мне удалось бы съездить. Zusammen и поехали бы. Не думай, что я это пишу для красного словца. Если рублей в 300 можно всадить все расходы в оба конца со включением акрид, то я не прочь был бы съездить повидать нового президента и Панамский канал.
Колька, слава Христу, выздоровел, или, вернее, выздоравливает. У него высокая t разрешилась свинкой.
Старик Суворин сегодня уехал за границу и, как говорят, во Флоренцию. ‘Всемирная иллюстрация’ выпустила по этому поводу и по поводу 35-летней его литературной деятельности юбилейный, посвященный ему номер. Приобрети. Стоит. Там есть стихотворный перевод Беранже, в котором наш старичина повторяет неоднократно благозвучную фразу: ‘Эхо их повторяет’.
При быстром чтении уху слышится: ‘Э, хуй повторяет…’
Мы сегодня были в бане.
Познакомился с Альбовым. Молчаливое, угрюмое, хотя и вежливое бревно. О том, что ты готовишь в ‘Северный вестник’ повесть, я не сказал, потому что был раньше получения твоего письма. Как-нибудь увижусь — скажу ему, но нарочно не пойду: довольно посидеть с ним одну минуту, чтобы погрузиться невольно в угрюмую вдумчивость самоеда или лопаря.
Алешка-мордобийца, по-видимому, нисколько не раскаивается в своем рыцарски-благородном поступке в Москве. Ходит как ни в чем не бывало. Подобрал себе опричину из двух жополизов Снесарева и Осипова — двух феноменальных бездарностей и законодательствует: заводит новые шкафы, новые папки для бумаг и изящные переплеты для адресов сотрудников и циркуляров из Главн. упр. по делам печати. Все это блещет и сам он блещет, но газета понемногу меркнет.
Дети пьют рыбий жир. При первом же тепле везу их на дачу и начинаю поить молоком и питать воздухом и гимнастикой (без всякой школы). Пусть себе вешаются, лазают, кувыркаются и вообще проделывают все то, что в детстве нам запрещалось.
Ну, будет с тебя. Время вдеть, уже 8У2 часов. Пока я запечатаю, да прислуга оденется, да дойдеть до вокзала, да опустить в ящик, как раз курьерский и свистнить в последний раз.
Прощай.
Марки возвращаю. У меня теперь их большой запас, а тебе в деревне они понадобятся.

Твой А.Чехов.

Поклоны обычные.
Жена кланяется тебе, сестре и родителям.
С праздником!

-302-

Александр

31 марта 1893, Петербург

Департаментский Братт мой!
Приими поздравление с праздниками, сядь за стол и напиши мне уведомление о том, получил ли ты паспорт, высланный мною тебе заказным в Серпухов? В этом же конверте вложен был и аттестат твой от земства.
Здрав ли ты, благополучен ли? Какова у тебя весна в смысле воздухов благорастворения? Прилетели ли скворцы? Стаял ли снег? Повеяло ли теплом? Все это меня зело интересует, как несчастного, обреченного переживать грязную питерскую весну. Скверна она у нас, будь она проклята. Тянет куда-нибудь за пределы душного города просто с целью поглубже вдохнуть легкими свежего воздуха. Ездил на днях по Николаевской дороге недалеко, нанимать дачу. Что за воздух, что за благодать! Невольно подумалось, как должно быть хорошо теперь у тебя в Мелихове?! Ты — цасливай, Антоса, зацем, диревиня имеесь! Хорошо иметь свою алву и свой свежий воздух!
В нас все благополучно. Все ждал от тебя ответа на свой запрос в последнем моем письме о том, сколько приблизительно надо иметь в запасе денег, чтобы скромно съездить в Чикаго? Ты не отвечал, а я, поджидая твоей цидулы, сам не писал тебе. Теперь ответ этот меня уже не интересует. Комбинация моя расстроилась.
В редакции у нас идет страшная сволочность и скандал следует за скандалом. Мы уже на улице стали притчей во языцех. Дофин начинает сбавлять сотрудникам с казенного пятачка по копеечке и унижается до торга, как за репу. Между Федоровым и Дофином произошел разлад, и Федоров ждет отставки. Приехала какая-то новая иностранная труппа, и на первое представление в качестве рецензента отправился в редакционное кресло Петерсен. Федоров имеет привычку отдавать все редакционные билеты своей любовнице. Так он поступил и теперь. После первого акта эта любовница со скандалом выгнала полковника Петерсена с кресла, предъявив билет. В театре были на этот раз великие князья. Вышел скандал в театре, а на другой день и у нас в редакции.
На сотрудников Дофин смотрит, как на грабителей. Голицын уже вылетел, Гольдштейн держится на волоске. Дела Чермана плохи — не прочен на месте. Я еще держусь, но и мне сообщено стороною, что после твоего письма старику ни один Чехов терпим в редакции быть не может. Верю я этому охотно. Дофин зачеркивает и разбирает мои статьи и заметки ужасно. Рассказов моих также печатать не желает. Я не знаю содержания твоего письма старику Суворину, но знаю его последствия. Михаил Алексеевич и Дофин — оба вместе упрекают тебя в самой черной неблагодарности. Ты-де всем, от первой нитки до последней, от денег и до славы обязан старику. Без него ты был бы нулем. Ты же в знак благодарности суешь свой нос в семейные дела и восстановляешь его против детей. Об этом у нас говорят в редакции громко, даже в моем присутствии. Почетом и доверием у Дофина пользуется г.Снесарев и страшно наушничает ему. Дофин унижается до того, что слушает его сплетни. Снесарева в глаза называют сплетником, он же только облизывается там, где я побил бы морду. Гей съежился и почти ни во что не вмешивается. Ни до чего ему дела нет. Без разрешения Дофина не делает ничего по газете. Буренин не имеет уже права посылать в типографию беллетристику, а сначала передает ее Дофину на благоусмотрение.
Я лично не чувствую себя достаточно твердо на своем месте в нашей редакции и не обманываю себя. Рано или поздно, если я не догадаюсь уйти сам, предложат удалиться. С Дофином я не ссорился и ни в какие конфликты не входил, но отношения наши более чем холодны. Он видит во мне (почему?) противника и хулителя всех его реформ. В общей беседе игнорирует меня и старается не говорить со мною, особенно после своей поездки в Москву. Меня это нисколько не волнует. Если оставить в стороне мою беллетристику как кусок хлеба, то как добросовестный и дельный репортер я пользуюсь таким доверием в других редакциях, что, буде уйду из ‘Нового времени’, то в убытке не буду. Стесняет меня только мой долг в контору. Скажут: задолжал, мерзавец, и ушел, чтобы не платить.
Вот и все почти новости, достаточно, впрочем, профильтрованные. На деле в них гораздо более грязи.
Мои все здровы. Тебе кланяются.
Я сижу теперь и упорно пишу рассказы. Хорошего написал пока мало, но, может быть, что-нибудь сносное и выйдет со временем из всей массы написанного. В общем я очень покоен, чего и тебе желаю.
Превратись в подштанники и напиши мне. Поклонись от меня, душенька, своим папаше и мамаше, братцам и сестрице.
Будь здоров. Когда едешь в Чикагу?

Твой Гусев.

-303-

Антон

4 апреля 1893, Мелихово

Ты, сын А ла тремонтана, спрашиваешь, в каком положении у нас весна. Отвечаю: в руце лето. Снег, ветры, нет проезда, по ночам морозы, и скворцы было прилетели, но подумали и опять улетели. Препаскудная погода. Жалею, что я не пьяница и не могу нализаться, как стелька. Очевидно, весна будет холодная, аспидская… Кроме поэтических соображений насчет весны, волнуют еще и хозяйственные: скот кормить нечем, так как земля покрыта снегом. Продаем солому по небывалой цене, чуть ли не по 35 к. за пуд. Сена ни крошки ни у нас, ни у соседей. А лошадям и коровам кушать нада.
Вследствие распутицы никто не едет в Серпухов, и я продолжаю сидеть без паспорта.
Я собирался писать Суворину, но не написал ни одной строки, и потому письмо мое, которое так возмутило Дофина и его брата, есть чистейшая выдумка. Но раз идут разговоры, значит, так тому и быть: старое здание затрещало и должно рухнуть. Старика мне жалко, он написал мне покаянное письмо, с ним, вероятно, не придется рвать окончательно, что же касается редакции и дофинов, то какие бы то ни было отношения с ними мне совсем не улыбаются. Я оравнодушел в последние годы и чувствую свою animam {Душу (лат.).} настолько свободной от забот суетного света, что мне решительно вс равно, что говорят и думают в редакции. К тому же, по убеждениям своим я стою на 7375 верст от Жителя и К0. Как публицисты они мне просто гадки, и это я заявлял тебе уже неоднократно.
Но к чему я никогда не могу оравнодушеть, так это к тем передрягам, которые тебе volens-nolens приходится переживать чуть ли не каждый месяц. Чем глубже погружаюсь я в старость, тем яснее вижу шипы роз, коими усеян твой жизненный путь, и тем грубее представляется мне материя, из которой сшиты подштанники нашей жизни. Детство отравлено у нас ужасами, нервы скверные до гнусности, денег нет и не будет, смелости и уменья жить тоже нет, здоровье скверное, настроение хорошее для нас почти уже недоступно — короче говоря, не будьте благомысленны, как говорил педераст Мишка Чемерис.
На Пасху к нам приезжали Иван и Алексей Долженко. Первый женится и привозил показывать свою невесту, костромскую дворяночку, которой он робко говорил ‘ты’, второй, представь, прекрасно играет на скрипке. Он играет в оркестрах и дает уроки. Кто б мог предположить, что из нужника выйдет такой гений!
У соседа родит баба. При каждом собачьем взлае вздрагиваю и жду, что пришли за мной. Ходил уже три раза.
Егорушка пишет, что отец его, т.е. наш дядя, сильно поддается глаголу времен: ослабел, поседел и тихо говорит. Отец Павел, настоятель Михайловской церкви, донимает его своим характером. Помнишь отца Павла? Вот его бы в редакцию.
Будь здрав и пиши почаще. Наталии Александровне низко кланяюсь и христосуюсь с ней. Детей заочно секу.
Нового ничего нет.

Твой А.Чехов.

-304-

Антон

Между 5 и 13 апреля 1893, Мелихово

Merci! Теперь я — не лекарь, а гражданин, и полиция меня уважает и боится. А за подлоги я тебя сошлю на Сахалин.
Отставной младший сверхштатный чиновник

А.Ч.

-305-

Александр

15 апреля 1893, Петербург

Южик, -ка. Родственник, свойственник, иначе ужик. ‘Реша в сердце своем южики их вкупе’. Псал. LXXIII. 8. ‘Се Елисавет южика твоя’. Лук. I. 36.
Словарь Академии Российской. Часть VI и последняя.
Начинаю, о драгоценный Братт мой Алтоша, с древнего словаря потому, что в текущем году исполняется оному столетие, и я о сем радостном событии написал приличную статью и отдал ее Шубинскому для ‘Исторического вестника’. Ежели она окажется годною, то я некоторым образом сошью себе новые штаны, а старые пришлю тебе, по милосердию моему, с дозволением донашивать их. Сдал рассказ в ‘Ниву’, но ответа еще не получал. Ежели ответ получится удовлетворительный, то жди от меня в подарок и жилетку. По заказу Шубинского же пишу теперь, черпая материалы из Публичной библиотеки, биографию Буниной (была такая стихотворица при Александре I, писала стихи и умерла раком не в смысле позы, а в смысле cancer’а). Затем буду ему же писать биографию Гнедича — переводчика Омира, Норова и Новосильцова. Наконец, второй месяц уже лежит в портфеле у Дофина мой одобренный Бурениным рассказ-фельетон и… не попадает в типографию. Вот все обо мне как об литераторе. Репортерство веду только в пределах ‘хлеб наш насущный’.
В редакции ежедневно ждут из-за границы старика и никто же весть дни и часа его прыбытия. Все по-старому — так же скучно, и нудно, и грязно. Главная физическая обсерватория, снесясь с небесной, предсказывает сухое и холодное лето, что и сообщаю тебе, как агрикультурствующему помесчику.
У тебя в Петербурге объявился новый товарищ по гимназии, репортер ‘Новостей’ и фактор по приискиванию объявлений за известный процент — некто Леонард. Говорит везде, что сидел вместе с тобою на одной скамейке и что поэтому ты вышел в знаменитые писатели, и он по товариществу может тебе устроить объявления в разных газетах дешево и за небольшой процент. Какой он расы — не знаю, но не из насих: Нотович и его присные от родства с ним по крови отрекаются и за своего не признают.
Осколочные дамы, у которых я был недавно, рассказывают, что Лейкин получил от тебя неделю тому назад письмо и долгое время с гордостью носился с ним и уведомлял о том, что он состоит в переписке с тобою, всех и всякого. Говорят, будто он послал тебе псов, но с кем и когда — не знаю. Теперь сей достойный муж более о тебе уже не думает и на весь мир смотрит гордо, с недосягаемого пьедестала: его выбрали в гласные думы большинством одного шара против половины. Для нас с тобою такие выборы были бы позором, а для него — благодать и честь.
Михневич на обеде итальянцев в честь серебряной свадьбы итальянского короля сказал длинную речь, в которой поведал, что Атилла (Бич Божий) пришел с походом в Италию только затем, чтобы насладиться любовью ‘итальянки’. Страннее всего то, что говорил он это, еще недостаточно насладившись вином. Итальянцы приписали этот quasi-комплимент итальянской бабе — его, Михневича, глупости, с чем ты, надеюсь, согласишься.
Нажил себе улыбающегося врага: по неотступной просьбе снял мамзель Эмели (гувернантку, которой ты лечил ногу). Мой прелестный объектив передал с математической точностью все ее морщины, и она обиделась на меня за то, что стара. Снималась она в костюме эльзасской молоденькой девочки. Получилось соединение уксуса с пятиалтынным.
Получил от Марьи Егоровны Полеваевой письмо с указанием на мои знакомства и связи в Питере и с просьбою определить ее Андрюшку и Ваську на должности и места. Заказал экстренный курьерский поезд и послал за ними в Москву. Одного сделаю министром, а другого сенатором.
О! Каролина! Где ты?! Старая любовь не ржавеет, говорили два Фридриха: Великий и Браус…
Жена, конечно, задним числом припомнила мне эту древнюю любовь к еще более древней красавице и помянула добром. Вздохнул… Больше ничего не оставалось. Счастье мое, что она еще до сих пор не знает о моей пламенной страсти к Соне Никитенко!..
Мишке моему привили вчера оспу. Сегодня результатов не выяснилось никаких. Подождем до завтра.
Прочел я, друже, твое последнее письмо о твоем оравнодушении. Жалко, Антоша, очень жалко, да что же поделаешь? Судя по себе, я думаю, что это событие случилось очень рано. Но ведь мы, дети Палогорча, спешим почему-то жить против воли и силою судеб седеем нравственно скорее, чем следует. Дядя Митрофан только теперь стал поддаваться глаголу времен, а в наши годы он был молодцом почище нас с тобою. За то, впрочем, он и не написал ‘Иванова’, ‘Палаты No 6’ и прочего. Сравни-ка, сколько лет и он и Алятримантран должны были петь во дворце и упражняться за стойкою с осьмушками и золотниками, чтобы совершить хоть намек, равносильный по мозговой работе одной твоей строке?! Вот сюда-то, в эту строку, мне кажется, и уходит преждевременно наша с тобою жизнь. А затем, вероятно (я по крайней мере склонен думать, а если ошибаюсь, то так тому и быть), имеет большое значение и то, что ты живешь архимандритом. Проходит золотое время и пройдет незаметно, а там и останется тебе только ходить в зоологический сад и беседовать с твоим мангусом об удовольствиях безбрачия.
Обратись, Антоша, к тете Миличке. Уверен, что она скажет: ‘Тебе, Антошичка, нада женица’, а дядька скажет: ‘Слава Богу, душенька’,— и отомстит отцу Павлу тем, что лишит его возможности обвенчать знаменитого писателя.
Я здоров, жена и дети тоже. У Мишки показался было понос, но его угостили касторкой и все прошло. Времени у меня стало как-то мало: с 10 утра работаю в Публичной библиотеке, с 2 до 4-х сижу в редакции, засим обедаю, вечером добываю panis, piscis, crinis {Хлеб, рыба, волос (лат.) — школьная скороговорка.}, а ночью разучился работать: к 12 клонит ко сну. Стар становлюсь.
Как подумаешь, что дряхлость уже не за горами и что се аз и дети моя, а в одном кармане блоха на аркане, и в другом не больше, то на душе становится так тепло и отрадно!.. Прямо хоть бери в руки гармонию и затягивай: ‘Прропадай, мая тилега, все читыри калиса!!!!!’
Прощай пока до завтра. Спать хочется. Начало 2-го ночи.
Читал ли ты в ‘Новостях’ разбор своей особы в целых трех фельетонах под заглавием ‘Есть ли у г.Чехова идеалы?’. Это пишет о тебе г.Скабичевский. Фимиам тебе преподносится весьма обильный. Я нарочно вырезал эти фельетоны для тебя. Если ты не читал, то напиши мне: я сейчас же перешлю тебе. Не посылаю теперь только потому, что ты мог уже познакомиться с ними, и я напрасно затратил бы марки. Мне его критическое произведение нравится. Я не помню с точностью NoNo ‘Новостей’ с этими фельетонами, но кажется, что это 88-й, 95-й и сегодняшний (четверг, 15-го IV). Помни, что вырезал я их для тебя и потому не траться на покупку их.
Видел сегодня в редакции Аверкиева. Пакостничает. Говоря о материализации духов в спиритизме, жалеет, что Кетти Кинг в опытах Крукса не начала материализоваться с vagin’ы или anus’a. Он все тот же малчик. Федоров надоел всем с вопросом: дадут ли ему пенсию, если он уйдет? Спроси у своего священника: может быть, он знает.
Напиши мне, пожалуйста, проездна ли дорога к тебе на хутор от Лопасни? Я, пожалуй, приехал бы к тебе на день — на два. Благо — есть надежда из таможенного департамента тот самый билет до Москвы, который дал возможность фатеру объявить себя на курьерском поезде чиновником от Гаврилова.
Жена тебе кланяется и всем сродникам. Я тоже. Детишки здоровы тоже. Погода у нас мерзкая, холодная, и потому киндеры ходят гулять редко. Коломнин обещал мне дать свой фотографический аппарат напрокат. Цены он необычайной, но толку в нем мало, ибо он неудобен к употреблению.
Вот, кажется, все, что я мог выложить тебе из требухи. Остается пожать тебе руку и пожелать всех благ. В общем, похвастать нечем. У меня новая кухарка — Акулина. Замечательная тем, что ездила в деревню, чтобы там выйти замуж, но ее не взяли и она воротилась в Питер.
Цензура сегодня потребовала из типографии все объявления об желающих жениться и выйти замуж. Вероятно, скоро прекратят.

Твой Гусев.

-306-

Александр

26 апреля 1893, Петербург

Жених из Ножевой линии!
Около месяца назад отдал я Дофину для ‘Нового времени’ свой рассказ-фельетон. Называется он — не помню как, но содержание его вертится около портретной рамки, которую делает рамочник-запивоха. Буренин одобрил этот рассказ, но Дофин послал его давно уже тебе через Ивана, на его имя с передачею тебе, заказной бандеролью. Ответа от тебя нет, а мне кушать нада. Будь добр, поспеши возвратить его, если только он дошел до тебя, а не покоится в блаженном покое у Ивана в Москве.
Выслал Михайле в Серпухов его деньги — гонорар. Бумажки пошли, а мелочь осталась у меня. Жена не сумела всунуть ее в денежный конверт. Мелочь эту я превратил в марки и прилагаю. Будь добр, передай Михаиле. Ответа на мои два письма от тебя нет. Что сие значит? Не пишешь ‘вопче’ или не дошли? Адресовал на Лопасню.

Твой Гусиных.

Киндеры здоровы. Мишка перживает привитую оспу. Хнычет.

-307-

Антон

30 апреля 1893, Москва

Ваше великолепие!
Начну с весны. Стало жарко, и всякая растения лезет из земли и показывает свой характер. Непогода ушла в область воспоминаний, но хандра продолжается, ибо задница моя вс еще не свободна от геморроя. Писал ли я тебе о геморрое? Зуд, напряжение, раздражение и всякая пакость. Поговори с каким-нибудь старцем чиновником, и он расскажет тебе, в чем дело.
Ну-с, посылаю детям рубахы. Прости за промедление. Мишке мать сшила только одну сорочку, потому что, во-первых, не успела и, во-вторых, не знает его роста.
Посылаю и твою рукопись-пись!-пись! Умудрысь-дрысь!-дрысь! Умудрысь прежде всего переменить название рассказа. И сократи, брате, сократи! Начни прямо со второй страницы. Ведь посетитель магазина в рассказе не участвует, зачем же отдавать ему всю страницу? Сократи больше чем наполовину. Вообще идзвини, пожайлуйста, я не хочу признавать рассказов без помарок. Надо люто марать. Инфанту скажешь, что я направил рассказ не в редакцию, а тебе, потому что полагаю, что автор исправит его лучше, чем я. А чтобы рассказ не застрял, скажи, что я прислал тебе целый проект изменений и что ты весьма мне благодарен и т.д.
Ты писал, что не прочь бы приехать в Мелихово. Ну что ж? Весьма рад. Приезжай в мае, хоть на Троицу — в сей день я непременно буду дома.
Мне надоело служить. Не пора ли подать в отставку? Как думаешь?
Непременно пришли свой дачный адрес. Это нужно для экстренных писем и на случай, если я вдруг приеду в Петербург.
Получил от старика Суворина из заграницы письма. Ответил ему. Значит, опять вс пошло по-старому.
Пью фруктовые воды.
Будь здрав. Кланяюсь.

Твой А.Чехов.

-308-

Александр

3 мая 1893, Петербург

Алтон Палч!
Получил я вчера от тебя заказной бандеролью свой рассказ, но получил его без конца. Нет последней страницы (а может быть, и двух). Говорил Дофину. Отвечает, что он — не повинен, что послал тебе (к чему?) весь рассказ. Не допускаю я, чтобы и ты, всегда щепетильный и добросовестнейший относительно чужой собственности, мог нечаянно недослать мне конца рассказа. Однако во всяком случае я жестоко ограблен, ибо теперь уже не помню, как я кончил это произведение. Придется работать снова.
Доходят ли с надлежащей исправностью до тебя мои письма? Вопрошаю, ибо ты упорно молчишь и не пишешь. Будь добр, сообщи мне, на кой черт Дофин делает тебя цензором моих произведений? Я уверен, что это и тебе не доставляет никакого удовольствия, да и, кроме того, мне кажется неделикатным его вмешательство в наши с тобою отношения. Почему он знает, не пробежала ли между нами черная кошка? Я мог бы и сам попросить тебя прочесть мое маранье, которым я, между прочим, вовсе не хочу тебя тревожить, ибо наперед знаю, что оно не первый сорт. Пишу большую вещь — тогда и поклонюсь тебе с просьбой прочесть и исправить, но я положительно протестую против того, чтобы он посылал тебе всякую заурядную чепуху, которую я пишу потому, что мне есть надо. Сегодня я ему при встрече поставлю это непременным условием и уведомлю тебя об этом. Мне прямо по-братски жаль тебя, и я не хотел бы быть в твоей шкуре: с одной стороны Дофин просит: ‘Прочитайте произведение братца’, а с другой братец пишет: ‘Папаше с мамашей кушать нада’. Нелепее этого положения не выдумаешь. Зло меня разбирает страшное.
Хотел я на день — на два приехать к тебе solo и вопче, без всякой надобности (благо билет даровой достать можно), и писал тебе об этом, но ответа не получил. Поехать науру не решаюсь из опасения увидеть по приезде только одно воспоминание об ‘гение, уехавшем в Чикаго’. Когда едешь? Или ты вовсе не поедешь?
Хлопочу (между нами) о поступлении на государственную службу. ‘Ходатайствует’ за меня тот же Грот, что и тебя определил на службу. Что выйдет — не знаю. А хотелось бы на старости лет засесть под вечное обеспечение ’20-го числа’. Вернее было бы.
Как Ваше здоровье, молдой чеавек? Как фамилия Ваша поживает? Что у Вас хорошего в воздусех, произведениях и в кармане? В нас все слава Богу. Жена и дети здоровы. Мишка выздоравливает от привитой оспы и несколько задерживает наш переезд на дачу, дондеже не сойдут с рук струпья. У меня обнаруживается нечто в роде nervi ischiatici {Седалищная невралгия (лат.).}: посижу У2 часа, а затем меня кольями поднимать с места надо, и добрые 10 минут потом хромаю на левую ногу и ощущаю неприятный зуд между подколеньем и жозефиной павловной. Стараемся, Антошенька, на курьерских! Скоро пора уже будет и богомыслием начать заниматься! Блажен, кто с молоду был молод… Н-дас… Ну, а Вы как? Тебе бы, Антошенька, жиница нада!
Работы мои в ‘Историческом вестнике’ не удались, и надежды рассеялись: оказался плохим историком и даром только в Публичной вивлиофике стул протирал. Нового у нас — ничего.
В редакции та же чепуха. Сейчас жена потребовала 5 целковых на обшивку и летнюю экипировку чад. То же и тебе будет, когда женишься.
Сестре и родителям кланяйся. Получил ли Михайло деньги и посланные за ними вдогонку марки?
Будь добр, напиши мне хоть строку. Кстати, вышли мне рецепт замазки для зубов с сандараком, о котором ты говорил мне в Питере. Зубы одолевают, а вырывать не хочется, ибо скоро в остатке и без того получится во рту нуль.
Наталья тебе кланяется. Дети — Колька и Тоська — уходя сейчас на двор гулять, приказали: ‘Напиши, папа, дяде Антону, что мы его любим, и бабушку, и дедушку любим’. На это я им ответил, что они оба болваны.
Чтобы оскорбить тебя, посылаю марку на ответ.
Vis-a-vis y нас живет соседка, требующая, чтобы никто из женщин моей семьи не смел смотреть в ее окна, когда ее муж дома, ибо ее муж влюбчив, а она дорожит своим семейным счастием. Велел жене и Гагаре почаще торчать у окон в надежде, что это упрочит семейное счастие: красота обоих — тому порукою.

Твой А.Чехов.

Будь здоров.

-309-

Александр

4 мая 1893, Петербург,
курьерский

Антошичке! Чудеснейший Алтоша.
Письмо твое и посылку с рубахами я получил в тот же день, как отослал тебе свое последнее письмо. Всего — несколькими часами позже. По поводу получения рубах пляски и радости было немало. Даже Мишка потребовал, чтобы и на него надели присланную хламиду, которая оказалась чуть не втрое длиннее и шире его самого. По наведении окончательных справок оказалось, что конец моего рассказа погиб. У Дофина его нет. Или и ты его читал без конца? Кончается тем, что героя-рамочника, как щенка за шиворот, приводит домой к матери и сестре мужик — незаконный сожитель прачки — и спрашивает ехидно: ‘Это ваш старичок будет?’ Последняя глава — свадебная пирушка сестры рамочника. Читал ли ты это? Мне интересно было бы выяснить, в каком виде Алеша отослал к тебе мою рукопись… А впрочем, плюнь. Не стоит хлопотать из-за ерунды.
Погода у нас гиперборейская. Весьма возможно, что я приеду к тебе. Как только устрою своих на даче и соберу финансы, так и махну.
Не будь благомысленн. Поклоны.

Гусиных.

-310-

Антон

12 мая 1893, Мелихово

Посылаю тебе конец. Я свинья. Больше ничего не могу сказать.
Зачем инфант шлет мне твои рассказы? А кто ж его знает! Он шлет мне рассказы разных авторов для прочтения, опробования и, если понадобится, сокращения, шлет и твои, часто не читая. За вс время у меня перебывало твоих рассказов очень немного, не больше 2—3.
В Чикагу, вероятно, не поеду.
Здоровье мое так себе. Бросил курить и пить.
Погода прекрасная, жаркая, жизнерадостная и возбуждающая, но нет дождя и вс сохнет. Судя по небу, дождь будет еще не скоро.
‘Жиница’ мне, Сашечка, нельзя, потому что незаконно живущие не могут жить законно. И, во-вторых, не имею чертога, куда бы я мог сунуть свою законную семью, если бы таковая была. Где я ее помешу? На чердаке? И, в-третьих, характер у меня слишком испортился для того, чтобы быть сносным семьянином.
Зубы я пгумбурую так: беру кусочек аристолевой марли такой величины, чтобы, свернутый в комочек, он заполнял собою дупло зуба, затем пачкаю этот кусочек в йодоформ, мну между пальцами в комочек и при помощи пинцета погружаю его в смесь:
Rp. Sandaraci
Aether, suif, 5,0
Подержав марлю в этом растворе не долее 12 секунд, я спешу закупорить зуб. Пломба получается не твердая, но основательная в смысле крепости и живучести. Перед пломбировкой зуб чистится и подвергается дезинфекции. Лучше всего полоскать все зубы, в том числе и больной, следующей штукой:
Rp. Lig. Allum. acetici
Spir. Ammon. aromat.
— Vini
Tra Chinae
Thymoli
Ol. mouth, pp. gttx.
M. ot filtra oxacttisime.
Берется сей жидкости 25 капель на стакан чайный воды. Стакана для одной персоны хватит на два дня, а жидкости на целый век. Стоит она не дороже 50 к.
Я выкопал в поле пруд и обсадил его деревьями. Получился оазис.
Сегодня у меня умерла больная от чахотки.
Будь здрав и живи еще 85 лет.
Кланяюсь твоей фамилии.

Твой А.Чехов.

Аристолева марля продается в коробочке за 25 к. Одной коробочки, если держать ее в почете, хватит на два века. Коли приедешь ко мне, то получишь ее даром вместе с сандараком.
Лекарства попытайся взять без рецепта. Тогда обойдется вдвое дешевле.

-311-

Александр

14—15 мая 1893, Обухово

Отчего ты, Антошичька, на своих письмах пишешь только число и месяц, а никогда не проставляешь года? Этим ты лишаешь своих будущих биографов возможности вести правильно хронологию твоей жизни и появления твоих гениальных мыслей, излагаемых тобою в письмах к известным и знаменитым современникам, к числу которых я причисляю и себя, хотя бы потому, что у меня уже пятые сутки насморк и весь нос ободран и снаружи, и извнутри. И у моих чад — тоже. Климата такая.
Конец своего рассказа получил. Болдарю. За сандарак кланяюсь. Оказывается, что этот же самый эфирный раствор в тех же половинных дозах я давно уже употребляю в фотографии как лак для негативов. Не подозревал, что он-то именно и есть гений из нужника. Зуб свой я усмиряю концентрированной карболовой кислотой, которая, кстати сказать, быстро разрушает ткань зуба и порядочно обжигает десну и губы. Хотел произвести над зубом алгебраическое действие извлечения корней, но аллопаты не советуют: говорят — надо подождать.
Я уже превратился в дачного мужа. Живу там же, в той же храмине, где жил и в прошлом году, т.е. на полустанке Обухове Никол. ж.д. в Ново-Александровской колонии, на даче Фогельзанга No 7. Сообщаю тебе адрес потому, что ты настойчиво требуешь его в предшествующих письмах. Но по сему адресу писем мне не пиши, ибо я, во-первых, буду получать их двумя днями позже, чем в Питере, во-вторых, всякий раз должен буду платить станционному сторожу за доставку не менее гривенника, в-третьих, за самое письмо начальник вверенного ему полустанка с разрешения г.министра путей сообщения взимает по 3 коп., и, в-четвертых, на даче живет только моя семья, а я на ней только обедаю и ночую, а все остальное время провожу в Питере в редакции и других местах. Вся скоропанденция доставляется мне на мою зимнюю квартиру, которая остается за мною и в которую переезжает завтра Черман с своею конкубиною на правах ‘жильца с тромбоном’, или ‘на хлебах из милости’. Он теперь переживает состояние маятника. То едет в Чикаго кочегаром на иностранном пароходе, то вместе с Дьяковым покупает ‘Царь-колокол’, то собирается куда-то за Ферганскую или Семипалатинскую область ревизовать какие-то прииски с золотом, то баллотируется в думские столичные гласные, то, наконец, хлопочет и страждет с своею любовницей, которая для того, чтобы привязать его к себе покрепче, чуть не каждый день мнимо травится и недавно серьезно хватила креозота, так что пришлось в Марьинской больнице полоскать ей брюхо желудочным насосом. Хотела попужать, но дозою ошиблась. Операция полоскания так понравилась озлобленному Черману, что он вспоминает о ней не иначе, как с злобным удовольствием: ‘Так-де ей, шкуре подлой, и надобно’. Переселяется он в мою квартиру по товариществу ‘до отъезда’ в одну из вышереченных стран. Жена разрешила, но под унизительным для Чермана условием, чтобы ‘шкуры’ она в своей квартире никогда не встречала при наездах в город. Конкубинат подействовал на него скверно: бросил перо и ничего не пишет.
Завидую тебе, тому, что ты бросил курить: мне это никак не удается. Насчет ‘бросил пить’ — руку, товарищ! Я уже пятый месяц трезвенничаю абсолютно и нахожу, что никому и ничему я этим жертв не приношу, а чувствую себя сравнительно прекрасно. Потребности не только нет, но даже иногда я жалею, зачем я прежде пил. Ныне становится даже противно, если на конке от соседа ‘водочкой пахнет’. Впрочем, грех осуждать, Антоша. На том свете взыщется.
Когда я к тебе приеду — Алла верды. Охота смертная, но капиталы не вытанцовываются. Аржаны, на которые я рассчитывал, ушли на экипировку семьи и на дачу. Надо теперь ждать, пока набегут новые. К тому же и некоторые надежды, например, на ‘Исторический вестник’, разрушились. Во всяком случае на Троицу не приеду. Жди позже. Не поехать летом из Питера куда-либо — для меня теперь то же, что для дяди Митрофана не говеть в Великий пост. Потребность, до зуда доходящая. Умных людей вокруг меня много, но все ‘Жомини да Жомини, а водки не дают’, и с тобою поболтать хочется.
Стремления мои надеть на лоб чиновничью кокарду пока все еще находятся в области стремлений. Гроты и Забугины хлопочут за меня там, где-то в пространстве, но результатов пока еще не получилось никаких. Рекомендуют уповать на будущее и на милосердие Божие, не подозревая, что супруга моя уже распланировала по-своему будущую чиновничью жизнь, распределение завтраков и обедов и даже осведомилась, какой чин будет у нее, когда я поступлю на службу.
Второй день приятно устаю, копая грядку, на которой, конечно, ничего не вырастет, и вспоминаю Диоклетиана, который променял царскую корону на огород. Этот анекдот в ‘Истории’ Иловайского я особенно любил в гимназии. Грядка эта показала мне, что я по части физического труда и мускулатуры стал таким говном, что двух ударов заступа достаточно для того, чтобы я устал.
Блажен ты, имея возможность копать пруды и обсаживать их деревьями. Если ты, Бог даст, в этом пруде и потонешь, так все-таки будет алва своя. А это много значит. Каштанчиха сказала великую истину: своя алва — величайшее в мире дело.
Твое рассуждение насчет ‘жиница, Антошичька’ тете Миличке, наверное, не понравилось бы и мне не нравится. Вспомни Ивана (настоящего), который в припадке самообучения драл горло, изображая ‘урок пения’ в то время, когда я укладывался спать. На мою просьбу умолкнуть и смирить гортань он мне резонно ответил: ‘Когда захочешь, так заснешь’. Когда захочешь ‘жиница’, так и на чердаке хорошо будить. Жена рассуждать не должна: на это есть — ‘молчи!’ (особенно за ужином и при гостях), а относительно характера, который, по твоим словам, у тебя испортился,— пустое, жена да боится мужа своего. На то и карахтер. Насчет средств — Бог даст день, даст и пищу, душенька. В случае же физиологически импотентного скандала по части грибоедовского стиха: ‘Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало?’ — всегда найдутся добрые товарищи, которые выручат из беды. Итак, как видишь, в пользу женитьбы аргументов много. Остается тебе только последовать общему закону, подчиниться желанию Людмилы Павловны и взять несколько уроков богомолитвенного coitus’a y дяди Митрофана. Может быть, жив еще на твое счастие и афонский отец Хвиларет, который мог бы вовремя приостановить у тебя не в меру расходившееся детородство своей классической фразой: ‘Як дорветься кишка до сала…’ Сдается мне, что в этой фразе Хвиларета, вероятно, было более затаенной зависти, чем аскетического омерзения… Впрочем, Людмила, насколько мне помнится, принадлежала, кажется, к числу тех обольстительниц, на которых мог посмотреть с грешною мыслью разве только остервенело-голодный или будущий самоубийца, который изверился и в красоте, и в женщинах. Дядьку я в расчет не беру: этот мог творить Володичек из чувства христианского смирения и самопожертвования вкупе с самоотречением. Иди, Антошичька, и ты и твори тако (Матф. V, 21).
Сел сам и киндеров посадил на молоко вместо чая. После петербургской дряни молоко колонистов, ничем не разбавленное и густое, кажется нектаром. Киндеры торжествуют. Я им объявил, что с переездом на дачу они три дня не будут учиться. Радость и ликование. Мишка мой весь день проводит на улице и, не успеет воротиться, как опять просится наружу. Погода у нас — питерская. Несколько дней было холодно: по Неве шел ладожский лед, потом стало тепло, но все-таки теплое пальто надо иметь по вечерам наготове, а в настоящую минуту идет дождь, не тот жизнерадостный, весенний, который орошает Хохландию, а серенький — чухонский.
В редакции все то же и так же. Дофин куда-то уехал на 10 дней. Говорят, будто покупать имение. Старика все ждут из заграницы. Буренин сидит в своем редакционном кабинете с видом человека, которому все равно и который отбывает барщину, Маслов, как мельхиор, появляется на один монумент и исчезает. По вечерам в квартире у старика весело и шумно: наверх, в редакцию доносится смех. Швейцар этим очень недоволен и сообщил мне, что ему приходится ложиться теперь очень поздно, потому что, с тех пор как уехал Алексей Сергеевич, ‘кажинный вечер приходит Виноград и сидит до второго часу ночи’. Бедный прокурор и не подозревает, что нажил себе врага, которому хочется спать. Федоров ждет старика, чтобы получить от него субсидию и уехать на лето за границу или в Бессарабию. Анну Ивановну не видел давно.
Довольно! Ночь, тучи, тьма и поздно. Отворю на несколько минут окно, чтобы изгнать следы метеоризма, произведенного обилием выпитого молока, и залягу читать в ‘Университетских известиях’ статью Черняховского ‘Кишечные свищи и их лечение’. Очень занятно.
Передай поклоны и себе возьми один. Отче нашу скоро пришлю еще духовной литературы для богомыслия. Только не напрасно ли я марки трачу? Продолжает ли он богомыслить?..

Твой Гусев.

Чи получил податной деньгув жа своего литературнаго писания? Чи получил он марки?

-312-

Александр

До 15 июня 1893, Лопасня.
В ожидании поезда

Алтоша.
Я уехал из Мелихова, не простившись с Алятримантраном. Он спал, и Бог с ним. Да снятся ему балыки и маслины. Мать сказала, что, уезжая, я оскорбляю ее, ибо она думала, ‘что ты, Саша, уговоришь Антошу’. Сестре стало грустно, когда я садился в телегу. Это — в порядке вещей. Но не в порядке мое состояние души. Не сердись на меня за мое бегство позорное. Мне очень жаль тебя. Я ведь тоже слабогузый человек и чужого горя выносить холодно не могу. Я все время страдал, глядя на тебя, на твое пакостное житье. Сегодня же утром мать, сама того не подозревая, в лесу подлила масла в огонь. По ее мнению, ты человек больной, она и день и ночь хлопочет о твоем благе и спокойствии, и главная причина неурядицы: ‘враг окаянный мутит, а собаки, будь они прокляты’, она их кормить больше не станет.
Сестра после твоего отъезда до обеда к больному плакала по поводу недоразумения при упряжке лошади. Словом, все без исключения желают тебе добра, но в результате выходит одно сплошное недоразумение. Примирить все эти недоразумения и взаимные оскорбления, слезы, неизбежные страдания, глухие вздохи и горькие слезы может только одно твое последнее решение, только твой отъезд. Мать тебя абсолютно не понимает и не поймет никогда. Она страдает глубоко, но на тему, что ты стал физически болен и потому раздражителен. До понимания твоей психики она не дорастет. Отец вчера в лесу твердил мне, что его не слушаются. Он — мудр, дедушка был управляющим, ergo… Ты добрый и хороший человек. Тебе Бог дал искру. С этой искрой ты везде дома. Тебе во что бы то ни стало надо позаботиться сохранить душу живу. Брось все: свои мечты о деревне, любовь к Мелихову и затраченные на него труд и чувство. Мелихово не одно в мире. Что будет толку, если твою душу алятримантраны съедят, как крысы едят сальные свечи?! А съесть ее недолго. В этот приезд я убедился и твердо исповедую, что если ты уедешь, то более всех страдать будешь ты же. Алятримантраны будут горевать, но по-своему, грошовым горем. Уж если мать, родная мать с ее цельным и непорочным чистым чувством объясняет твое вчерашнее состояние духа тем, что ты не любишь, чтобы она собак кормила, то, значит, ставь точку бесповоротно. Об отче наш’е и говорить нечего.
В одном еще я убедился. У вас с сестрою отношения фальшивы. Одно твое ласковое слово, в котором звучала бы сердечная нота,— и она вся твоя. Она тебя боится и смотрит на тебя самыми достойными тебя и благородными глазами.
Лика подъезжает. Надо кончать.
Прости за многоглаголание.

Твой Гусев.

-313-

Александр

28 июля 1893, Обухово

[Оторвано] брате, Алтоша!
Не дождался бы ты от меня по лености моей этого письма, если бы не вмешались в мирную струю моей тихой дачной жизни Афонский архимандрит Гавриииилл (душенька!) и наш Дьяков-Житель. Отца архимандрита я оставляю тебе на закуску и начну с Жителя. Дело идет о тебе. Переписываю, пишет мне Житель:
‘Многоуважаемый Александр Павлович, вторично обращаюсь к Вам по поводу новой пьесы Вашего брата: нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы ее напечатать в ‘Театральной газете’ Е.В.Остолопова, где и Вы, насколько мне известно, изъявили согласие печатать свои вещи? Ведь и для автора это было бы удобно в том отношении, что пьеса немедленно стала бы известна по всем провинциальным театрам, а за гонораром, надеюсь, Остолопов не постоит, да и газету на первых порах поддержать следует. Теперь занят наливками, делаю на чистом спирте, и, кажется, будет основательно. Милости прошу отведать…’ и т.д.
Ты написал новую пьесу, Антоша?
С этой пьесой у меня была следующая история. Когда я был у тебя и беседовал с тобою, разговора о пьесе у нас не было. Уехал я в полном неведении. Приезжаю в Питер и нахожу у себя на столе письмо ‘Антону Игнатьевичу Чехову. Невский 132’. Распечатываю. Петр Исаевич Вейнберг в качестве редактора театральной газеты приглашает тебя дать твою новую пьесу. Я разинул рот. Я отправился в редакцию этой без меня испекшейся газеты и дал Вейнбергу твой адрес на Лопасню. Думал я этим оказать услугу бедному профессору словесности. Он поблагодарил, и тем дело на время кончилось.
Пришлось затем познакомиться с Остолоповым. Снова зашел разговор о твоей новой пьесе. Просит, чтобы я походатайствовал пре-е-ед тобою (‘Да исправится молитва моя’) о том, чтобы ты дал ему в его газету свою новую пьесу…
Тут уж я задумался [далее вырвано].
Вероятно, тебе известно, что в [вырвано] Остолопов — издатель, а Вейнберг — редактор [вырвано] ее купил, а Вейнберг у него по контракту — ради имени. Пока я в июне был у тебя в Мелихове, они сочиняли первый номер. Скоро выйдет No 5-й. В анонсе поместили жирным шрифтом громкие имена и уже после разослали к носителям этих имен просительные о сотрудничестве письма.
Остолопов на покупке ‘Царь-колокола’ вполне оправдал свою фамилию. Вейнберга как редактора можно хоть сейчас до наступления старости сдать в запас и причислить к лику архиереев, уволенных на покой. Для этого дела он не годится. Орудует всем Житель из города Старицы, где он теперь обретается. Он оттуда управляет и направляет по старой, вероятно, социалистической привычке, посылая письма и оставаясь инкогнито.
Житель прав, говоря, что твою пьесу (буде она есть) прочли бы в провинции. Он прав, потому что они, благодаря богатству Остолопова, рассылают газету даром по адрес-календарю. Может быть, со временем и пойдет у них дело, но пока — еще нуль.
А задумался я вот почему. Остолопов и Вейнберг — пешки шахматные в руках Жителя. Из первого высасываются капиталы, а на простоте второго играют, как на гитаре. Ни одно из имен, напечатанных жирным шрифтом, не дает ни одной строки, пока газета не покажет своей настоящей физиономии. А теперь пока у нее этой физиономии нет. Все они будут, уважая себя, ждать. Подожди и ты. Если у тебя действительно есть пьеса, ты можешь содрать с глупого купца рублей 800—1000, но очень возможно, что выйдет не тот колер: выйдет экстренный поезд из вагонов четвертого класса. В толстом журнале печатать почетнее. Я дал в эту новую газету два рассказа и обещал еще три, но, кажется, этих последних трех не дам. Вышло только 4 номера, но шантаж уже успел залезть и сюда. Эта сволочь не дремлет. А затем и Вейнберг своим идеальным мировоззрением и профессорской наивностью задушит это издание, или его попросят удалиться. Имей в виду при этом, что издание это — подцензурное. Вообрази себе, что к Иваногорчу подлез жох в роде Дьякова и подбил его издавать ‘гузету с направлением’. Остальное тебе будет понятно. Каков поп — таков и приход. Буде станешь отписываться на приглашение — виляй деликатно фостом (хв). Если Григоровичи и Полонские дадут что-нибудь, то и тебе не грех. А пока не пачкайся, до выяснения значения нового литературного гада Остолопова-Жителя.
Теперь об отце архимандрите из Афона, душенька. Является сегодня в редакцию архимандрит с запахом регального масла и с наперсным крестом из разноцветных камешков дешевого разбора и предъявляет мне письмо от дяди Митрофана. В этом письме дядя пишет:
‘Ваше дело благое. Отправьтесь, отец архимандрит, в редакцию газеты ‘Новое Время’ и спросите там моего племянника Алекс. Павл. Чехова. Он походатайствует перед г.Сувориным, и г.Суворин напечатает в своем распространенном издании воззвание вашей обители. Саша это сделать может…’
Поняли Вы, Антошенька, мое положение?! Не возьмете ли Вы на себя труд походатайствовать перед добрым г.Сувориным, т.е. ныне перед дофином?
Дофин купил себе имение в Симбирской губ. и сделал Снесарева своим управляющим. Снесарев сделал себе карьеру. Большего ему желать нечего.
Приехал старик. Был я у него. Его перевозят на новую квартиру в Эртелев переулок. Сутолока. Не в духе. К нему бы послать с воззванием не архимандрита, а дядьку Митрофана…
Возобновляю старый разговор, быть может, неприятный для тебя. Искать тебе меблированную квартиру на зиму в Питере? Теперь по дачному сезону — самое время. Буде не раздумал — прикажи. Исполнено будет.
Семья моя здравствует. Я тоже здоров, чего и тебе желаю.
Не писал потому, что не о чем было писать, а переливать из пустого в порожнее ради сближения не было надобности.
Маслов кланяется.
Фотографирую, пью, ем, пишу рассказы (плохие) и исполняю супружеские обязанности. Скоро будем переезжать в город. Больше у меня нет ничего.
Bonjour! Ecrivez! {Прощай! Пишите! (фр.).}

Твой Гусиных.

-314-

Антон

4 сентября 1893, Мелихово

Мелихово, Бздеево тож.
Г.Гусятников! Не пишу я тебе по той притчине, что и ты: в лености житие мое иждих. Да и сюжетов нет интересных. Едим, спим — и больше ничего.
Мне уже пора удирать из Мелихова, но не пускает холерная должность. Приеду к октябрю. Но наука без веры… т.е. но нанимать ли квартиру? Квартира сопряжена с хождением по лестницам, разговорами с дворником и хозяйкой, одрами {Запахами (от l’odeurs, фр.).} и проч. Не взять ли номер в благоприличной гостинице? Если ты, зеваючи по сторонам, усмотришь где-нибудь ‘Золотой якорь’, то спроси о цене номеров. Моя цена 1—1 1/2 p., a если обстановка аристократическая, то и целых 2. Жить в Питере я буду не больше месяца. Потом уеду в Финляндию (куда я назначен епископом), оттуда в Москву, где проживу месяц, и опять в Питер.
Езды будет много, ибо всю зиму и всю весну я буду печатать свой ‘Сахалин’, который уже сдан в ‘Русскую мысль’. Зри октябрьскую книжку.
Перебрался ли ты в город? Как твой квартирный адрес? 132, кв.15? Что пописываешь? Видаешься ли с Лейкиным? Сей последний обещал быть у меня в конце августа и, спасибо ему, не приехал.
Суворин уехал не внезапно. Он собирался уехать с первого же дня своего возвращения в Петербург. Он писал мне, что Житель прислал ему грубое и неделикатное письмо, в котором поносил за что-то меня и, вероятно, тебя. Держись в стороне от этих сукиных сынов и не восхваляй их. Это гнусное племя.
Утро. Приемка больных. Сейчас принял No 686. Холодно. Сыро. Нет денег.
Будь здрав и кланяйся своим домочадцам. Пиши.

Твой А.Чехов.

-315-

Александр

Сентября 17 дня 1893, Петербург

Редактор журнала ‘Слепец’, Невский 132.
Друже, Алтоша!
Надеюсь, что ты от одного вида заголовка придешь в жизнерадостное состояние. Не у всякого бывает брат-редактор. Это дается свыше. Молись Богу, душенька!.. А наипаче молись за Лейкина: у него заголовок еще почище моего, и он его тычет в нос в каждом письме.
Кабы крылья да сила — прилетел бы я к тебе в Мелихово — Бздеево тож. О многом надо бы поговорить. Прежде всего заговорил бы я с тобой о Жителе. Твое мнение о нем пусть так и будет, но я его понимаю несколько иначе. Он больной, бесповоротно больной человек. Его и судить нельзя как человека нормального. Прошлое его — дело былое, да оно к делу и не относится. А настоящее — сплошной ряд ошибок, болезненных, скверных и необдуманных. Его надо жалеть, как ты, врач, жалеешь больного на койке. На мой взгляд, это скелет. Возьми и взвесь хотя бы письмо к Суворину. Нужно быть кандидатом в кубе на дом сумасшедших, чтобы написать ту ерунду, которую он написал. Наша ходячая сплетня Федоров рассказывает, будто он написал, что вся редакция состоит только из двух категорий — дураков и подлецов. Очень возможно, что он написал это. Может быть верно и то, что он и тебя ругнул и что и мне досталось?! Но уже это прямо показывает, что человек сам себе подписал приговор. Удивился я, по совести говоря, твоему предостережению. Охота тебе была писать его. У тебя есть мозг в голове, и у меня тоже есть немножко. Слава Богу, мы не дети и оценку человеку сделать можем. Поставь на нем крест, как над больным человеком, и забудь о нем. Он, вероятно, еще долго будет преследовать Суворина письмами, и старик будет волноваться и страдать. Ведь ты умеешь объективно смотреть на больного. Смотри и на Жителя так же. Ты ведь в миллионы раз выше его. Он хороший человек, но разбитая жизнь делает из него вонючую, разлагающуюся тряпку. Буренин, по-твоему, лучше? По-моему, хуже.
По приезде в Питер советую тебе остановиться на первые сутки в гостинице (а может, у меня?). Затем я тебе отыщу комнату в семье во втором этаже на Невском с платою 20—25 р. в месяц. Этого добра много. Дадут тебе отдельный, независимый ключ от двери, самовары и — будь ты проклят. Coitus оплачивается отдельно. Пробовал сам, да денег не было. Ушел с позором. Надеюсь, с тобой этого не случится. Во всяком случае я тебя вывезу: заплачу за тебя в случае несостоятельности.
Как поживают Иваны? Получил я от них письмо 30-го августа и ответил немедленно, а что — Бог меня убей не помню. Я был именинник. Остальное тебе понятно. Они, т.е. эти самые Иваны, обратились с лаской, а я им ответил какой-то чепухою. Походатайствуй, буде что.
Семья здорова и любит тебя, душенька. Читай акафист пророку Илии. Тоське по требованию школьного начальства вчера привили оспу. Блажен и рад.
Настасья Александровна Пушкарева будет скоро родить. Не хочешь ли, велю тебе младенца подкинуть? Ей его девать некуда.
Не удивись, между прочим, если узнаешь, что я ушел из ‘Нового времени’. Старика, нашей вдохновлявшей нас силы, нет. Нет в старой машине ни смысла, ни порядка. Кругом одна позорная трусость: Маслов боится всего, безлично, вообще и не отдавая себе отчета в страхе. Буренину — все равно, хоть весь номер напечатай вверх ногами. Гей самого себя боится. Некому читать, некому заправлять делом. Регрессируем такими широкими шагами, что удивляешься только, откуда прыть берется. Дофин занят агрикультурою в Симбирской, кажется, губернии. ‘Нетути начальства’ — хоть волком вой. И бредет бедная, несчастная газета без кормила и без ветрил.
Меня ты знаешь и знаешь, что если я написал эти строки, так только потому, что ты единственный человек, с которым я откровенен. Ты поймешь ту горечь, которая теперь гложет мою душу. Не хватает у меня силы переживать сознательно падение лучшей в России газеты. Все это сознают: у Гея нос обострился, у Буренина похоронное рыло, у Маслова нерешительные движения, а Федоров хлопочет о пенсии. За столами работают или подхалимы, или клопы — креатура, созданная Алешей.
Впрочем, что тебя бередить: у тебя, верно, есть и свои заботы. Вырвалось это наболевшее признание потому, что котел взорвало и тяготение к ‘мозуху’ сказывается невольно. Я не виноват, что у тебя есть мозух и сердце.

Твой Гусиных.

-316-

Александр

28 сентября 1893, Петербург

Друг, Антоша!
В прилагаемом немецком письме тебя приглашают посылать в Германию по адресу твои талантливые произведения в рукописи ранее, нежели они появляются в печати в России.
Что ты, друже, не отвечаешь мне на мое письмо, посланное недели две тому назад? Я все жду ответа и, благодаря ожиданию, сам не пишу тебе. Здоров ли ты?
Суворин вчера уехал внезапно за границу. Куда — не знаю. Редакция переведена в новый дом.
Получил от фатера письмо и из него только узнал, что Иван женился. Желаю ему счастия. Поздравь его за меня. Отчего не было манифеста? Не напиши мне отец, я и не знал бы. За что такая ко мне немилость?
Мои все и я здоровы, чего и тебе желаем. Кланяйся сестре и родителям.
Когда тебя ждать в Питер? Нанимать ли тебе квартиру, о которой речь шла в Мелихове и о которой я писал тебе в последнем письме?
Черкни!

Твой Гусятников.

-317-

Александр

28 сентября 1893, Петербург

Милый брат Антоша!
Получив вчера по городской почте письмо Куприяновича, я запечатал его обратно в конверт и отправил по городской почте. Копии снял и посылаю. Когда ‘Медведь’ пойдет в Париже — дай, пожалуйста, мне бесплатный семейный билетик в театр.
Как живешь? Что поделываешь? Пиши, если можешь. Без твоих писем скучно: точно отрезанный ломоть.
Когда думаешь в Питер?
Мы и мои все здоровы. Жму руку. Вчера водил ребят в цирк. Довольны.

Твой А.Чехов.

Получил ли брошюры? Я послал тебе на днях три штуки сразу. Сообщи, пожалуйста, адрес женатого Ивана.

-318-

Александр

14 октября 1893, Петербург

Ты!
Чи ты сдох, чи ты еще живой, чи ты уже уехал, чи ты еще сидишь в деревне — бох тибе знаить?! Об тебе очень беспокоюца, а ты молчишь… Можеть буть, у тибе марки нема? В самом деле, что ты, брате, на письмо мое не отвечаешь? Лень? Или работаешь усердно и времени нет?
Видел я на днях ‘администратора’ ‘Сына отечества’ и ‘Живописного обозрения’ Добродеева Сергея Емельяновича. Сообщил он мне таинственно, что послал тебе через Ясинского некое важное письмо, и прибавил еще таинственнее: ‘Этот вопрос пора уже решить окончательно!’ Что за вопрос — так для меня и осталось загадкою. Теперь сей Добродеев каждый раз при встрече со мною вопрошает, не писал ли ты мне чего-либо о нем, о Добродееве. На основании этой таинственности и приставаний я умозаключил, что тебя, вероятно, Д— в хочет пригласить редактировать вместо Шеллера ‘Живописное обозрение’.
Видел потом на Невском Ясинского и вопросил его. Он ответил, что посоветовал тебе взять рублей 200—300. А за что — паки не знаю, ибо разговор был на лету.
В нас все благополучно. Написал я пять рассказов в ‘Театральную газету’, несколько фельетонов в ‘Сын отечества’ и сегодня окончил небольшой беллетристический рассказец. Не знаю еще, куда отдам. Думаю — во ‘Всемирную иллюстрацию’. Я еще там не печатался.
Дофин вчера приехал из дальних странствий. Пополнел и еще более начинился стремлением к власти: слово властно, взгляд властен и даже сморкается властно.
Жена выдернула себе два зуба и пережила флюс. Теперь третий день ее стреляет в голову. Дети здоровы и ходят в школу. Антон делает успехи, а Николай проявляет феноменальное тупоумие. Поп на уроке Закона Божия заставил его повторить рассказ о каком-то евангельском чуде, и мое чадо так повторило, что честный иерей, помавав главою, изрек: ‘Свинья ты, свинья! Дураком ты был, дураком и останешься’.
Николка, впрочем, обнаруживает, кажется, наклонность к рисованию. Дай-то бог.
В редакции тихо и по-прежнему глупо. Житель шлет Федорову из Старицы ругательные письма, в которых просит не распускать сплетен, забыть о нем и держаться относительно его, Жителя, термина: ‘А насрать!’
Просьба. По получении сего понудь себя сесть за стол и начертать мне хоть единое слово. Я уже давно жду от тебя послания. Кажется, ни у меня, ни у тебя нет достаточно уважительных мотивов для того, чтобы забывать друг друга.
Сообщи адрес Ивана.
Всем поклоны.
Предай самого себя анафеме и будь здоров.

Твой Гусиных.

P.S. Видел Лейкина на торжестве открытия барака. Он — гласный. Руку мне подал величаво, повернувшись ко мне спиною. Теперь ты, Антоша, его почитать должен… Он теперь — ‘они’.

-319-

Антон

21 октября 1893, Мелихово

Господин археолог! У нас копают колодезь, и по случаю половой зрелости сучки Хины все кобели, охваченные эротическим помешательством, берут приступом дом и грызут двери. А ля тремонтан с важностью изрекает: ‘У нас в доме разврат’.
Ни от Добродеева, ни от Ясинского писем никаких я не получал. Если случится у тебя с кем-нибудь разговор насчет моего редакторства где бы то ни было, то смело заявляй, что я не буду и не соглашусь быть редактором даже за тысячу рублей в месяц.
В Питере буду не скоро, так как ноябрь до конца проживу в Москве. Вынуждает к тому сила обстоятельств. Но вот гамлетовский вопрос: как быть с паспортом? Ведь с петербургским видом не позволят жить в Москве. Сашечка! Ты помогаешь разным иеромонахам, братству, Онисиму Васильевичу, пишущему корреспонденции,— не схлопочешь ли и мне паспорта? Отставку или отпуск — мне вс равно, лишь бы можно было жить в Москве и уехать куда захочется. Я не посягаю на твой покой: буде не хочется тебе возиться с моими говенными делами, то брось, и я в амбиции не буду. Если же пожелаешь еще раз повидаться с добрым Рагозиным или его секретарем, то напиши мне в Мелихово, и я вышлю тебе свой паспорт и 2 марки 80-копеечного достоинства. Сообщи, кстати, свой домашний адрес. Мне из Москвы хотелось бы уехать на Мадейру. Это от грудей хорошо. Есть попутчик: Шехтель. Так как я служу в Серпуховском земстве, то выхлопочи мне также медаль.
Какой чудный октябрь! В лесу просто очарование. Трудно сидеть в комнате и, как сучку таксу, тянет наружу.
Адрес положительного человека с медалью в петлице: Новая Басманная, Петровско-Басманное училище, г.Учителю.
От щей со стручковым перцем болит под ложечкой. Не будь кальсонами, пиши. Все наши здравствуют и много говорят. Порой мучительно много. Лес подрастает.
Я посадил в саду около сотни тюльпанов, лилий, нарциссов, гиацинтов, жонкильи, ирис…
Телка, изнасилованная в стаде быком, забеременела и зимой отелится. Все-таки доход.
Вот уж больше недели, как я сижу без сигар. Курю махорку. Отвратительно.
В самом деле, если твой Николай туповат в науках, то по малости приспособляй его к художествам и ремеслам. Учи его не токмо рисовать, но и чертить. Вооружи его также хорошим почерком. Во всяком разе иметь надо в виду ближайшую цель: кусок хлеба. На папеньку-то ведь и на дядюшек надежда плохая.
Кланяйся твоей фамилии. Будь здрав.

Твой А.Чехов.

-320-

Александр

24 октября 1893, столица Петербург

Друг и братт!
Хотя ты в своем величии и считаешь меня только подштанниками, тем не менее я твоему письму обрадовался до того, что даже заподозрил, что телушку твою изнасиловал не бык, а ты (по праву juris primae noctis {По праву первой ночи (лат.).}). В сущности же, из всей плеяды братьев только ведь ты один имеешь счастие считаться моим братом и другом, поелику Иван для сего слишком положителен, а Михайло в чинах по службе далеко ушел. Мы с тобою как-то ближе: ты — не имеющий чина, а я — скромный губернский секретарь.
Относительно паспорта. По своему департаментскому ‘виду’ ты действительно лишен права жить в столице, хотя меня это нисколько не смутило бы. На твоем месте я сделал бы визит обер-полицеймей-стеру, и если он не буквоед-законник, а умный человек, то дело уладилось бы само собою. Паспорта стесняют только жуликов. Я же с своей стороны нахожу, что ты уже достаточно послужил Царю и Отечеству и что тебе наступила уже пора выходить в отставку. На о.Мадейре чинов не требуется и потому можешь ехать туда и отставным козы барабанщиком. Я нахожу нужным испросить у тебя разрешения снова подделать твою подпись на прошении и мотивировать твой выход в отставку полученным на службе геморроем и прирожденным слабоумием. Ответь поэтому скорее, чтобы выиграть время, ибо и выход в отставку — тоже канитель, и указ об отставке тебе выдадут не сейчас. Я получил свой ‘атестат’ только через 2 1/2 месяца после прошения. Впрочем, это дело твое. Не мне — по этапу…
Ты, друг мой, опасно болен чахоткой и скоро помрешь. Царство тебе небесное! Сегодня приезжал к нам в редакцию с этою грустною вестью Лейкин. Я его не видел, но все collegi рассказывают, будто он проливал в речах горькие слезы и уверял, будто бы ты ему, единственному в мире человеку, доверил печальную повесть о своем столь раннем угасании от неизлечимого недуга. Он ‘ведь предсказывал тебе этот плачевный исход, да ты не послушался’. Вот теперь тебе, по его словам, и приходится ехать в Мадейру!! Поблагодари его, Антоша, за участие и пошли ему трубочку той махорки, которой ты услаждаешься вместо сигар. В чахотке — а махоркой занимаешься?! Попроси отче наш’а, чтобы он тебя высек.
У вас, ты пишешь, октябрь хорош. А у нас весь он прошел в слякоти, грязи и дождях с перерывами. Скверно. Хину поздравляю с совершеннолетием, а Брома Исаевича — с рогами. Вероятно, он уже рогат. Буде потомство выйдет таксиное, то одного кобелька дай мне на замену моему благородному в бозе почивающему на даче Пенчуку. Приеду летом и возьму. Но наперед предупреждаю, что потомков универсального Мюра и Мирилиза не хочу… В деревню к тебе хоть на неделю хотелось бы.
В моей семье все благополучно, хотя все ребята страдают бронхитом, особенно Антон с его куриной грудью. За него я даже побаиваюсь. Д-р выдержал его три или четыре дня дома, но толку мало. Сегодня я их обоих после школы выгнал на воздух гулять. Будь что будет. В комнатах все же миазмы больше. Форточками и вентиляторами природу не перещеголяешь… Живется — ничего себе. Сдал рассказ во ‘Всемирную иллюстрацию’ (Господи, благослови!) и сочиняю святочный рассказ для ‘Севера’ по просьбе чадолюбивого домоседа и целомудренника Тихонова. Заказал он мне также большой рассказ на 94-й будущий год. Кроме этого, пока еще я ничем другим не отличился. Нет ли темочек для святочных рассказов? Дай, если есть. Чем плоше и чертистее, тем лучше.
Чего ради думаешь жить весь ноябрь в Москве и почему раздумал ехать в Питер?
Дофин преуспевает, кроме журналистики, еще и в художестве. У себя в имении занялся фотографией и привез мне пластинки проявлять. Помучился я с ними. Ни одного порядочного негатива не вышло. Ухитрился он даже сочинить фотографический абсурд: снять солнце — и вышло, конечно, нечто ужасное. Снимать же солнце так же невозможно, как (по Библии) видеть Бога. В обоих случаях смерть и пластинке и человеку… За адрес Ивана спасибо. Как ему живется на супружеском положении? От него ни гу-гу. Напиши о них.
Мой адрес тот же. Невский, 132, кв.15. Заруби себе на носу и запиши в трубе, ибо я на этой квартире поселился плотно, на веки веков, вплоть до прибавления семейства, которое, впрочем, не предвидится.
Передай, пожалуйста, маменьке Евгении Яковлевне, вопрос: не угодно ли ей приехать ко мне в Питер погостить? Ежели она не изменила своего желания, высказанного мне в Мелихове, то я буду рад ее видеть, пришлю особое пригласительное на ее имя прошение и вышлю ей деньги на дорогу на имя Ивана. Надеюсь, что хозяйство в Мелихове не помешает ей посетить меня. Будь самыми новейшими штанами парижского фасона и, отписывая свою волю относительно паспорта и отставки, напиши и ее ответ. Надеюсь, что письмо от тебя я получу скоро, ибо ты теперь в моих руках: захочу, так добрый г.Рагозин тебя сейчас в Тмутаракань или Дрыйск командирует холеру разводить!.. Теперь ты меня почитать должон! Марок 80 коп-ных не присылай. Это добро у меня есть. Я занимаюсь сбытом уже погашенных и вытравленных. Приглашаю и тебя в компанию.
Получи от нас поклоны и сам кланяйся и, конечно, будь здоров. Жена и дети давно уже спят. Рассчитывал ночью пописать немного рассказ, но вместо этого написал это письмо и понес убыток. Взыщу с тебя: ‘ихные родители за усе заплотють…’

Твой Гусев.

-321-

Антон

29 октября 1893, Москва

Новая Басманная,
Басманное училище, кв. г.Учителя.
Неблагодарный и недостойный брат!
Прилагаемый при сем вид мой немедленно, надевши калоши, снеси в департамент и обменяй его на что-нибудь более подходящее. Если дадут отпуск теперь, а отставку после, через, как ты пишешь, 2 1/2 месяца, то хорошо сделают, ибо вид мне нужен именно теперь, а через 2 1/2 месяца он мне будет не нужен, так как я буду жить в Петербурге. Поручение это исполняй с благоговением и с покорностью, хотя я и младший сверхштатный чиновник, но насолить тебе могу: буду просить правительство, чтобы оно наложило опеку на твое имущество, а тебя, как расточителя, отдало бы под надзор. Спроси у доброго г.Рагозина или у г.секретаря: какие бумаги нужны для отставки? Раньше нигде не служил, в сражениях, под судом и под венцом не был, орденов и пряжки XL не имею. Имею две благодарности от земских собраний за организацию холеры и доблестную службу, а также в 1888 г. был награжден Пушкинской премией за послушание родителей. Имею недвижимое: 213 дес. Происхождения необыкновенного, весьма знатного. Отец мой служил ратманом полиции, а дядя и по сию пору состоит церковным старостой и воюет с о.Павлом.
Поблагодари Лейкина за сочувствие. Когда его хватит кондрашка, я пришлю ему телеграмму.
Все наши здравствуют. Я тоже. Маленько покашливаю, но до чахотки еще далеко. Геморрой. Катар кишок. Бывает мигрень, иногда дня по два. Замирания сердца. Леность и нерадение.
В Мелихове теперь очень хорошо, особенно в лесу, но проезд до станции — ах!
Кобели успокоились.
Если дадут тебе паспорт, то пришли его заказным письмом в Москву Ивану для передачи мне. Так как у тебя ум не врожденный, а приобретенный, и так как наука без веры есть заблуждение, и так как мухи воздух очищают, то смиряйся и не возвышайся над прочими. В Москве я проживу еще 1 1/2 недели.
Громадный дворняга Шарик <...> неестественно вытянув задние и передние ноги, но ничего поделать не мог и только насмешил кухню.
Когда приедет Суворин, скажи ему, что я в Москве.
Неблагодарный брат, будь здоров. Твоему семейству посылаю поклон и пожелание, чтобы от тебя пореже пахло водочкой.

А.Чехов.

-322-

Александр

2 ноября 1893, Петербург

Не имеющий права жительства в Москве братец Алтоша!
Поклонись женатому Ване, пожелай ему и его будущему потомству до 3-го колена всего хорошего и читай о себе.
В качестве старшего брата, неусыпно заботящегося о вас, младших, я, по зрелом размышлении и с благословения Святейшего Синода, нашел, что служить тебе в департаменте больше ‘ни нада’, и подал за тебя прошение об отставке, за фальшивой подписью. Волчий билет на все 4 стороны получишь не ранее, как через месяц.
Хотел было взять отпуск, но и он — не ранее, как через 2—3 недели готов будет, ибо должен пройти через товарища министра, на столе у которого бумаги залеживаются по месяцам.
Для приобретения права на жительство в Москве департамент по моей просьбе выдал тебе удостоверение и советует поступить так.
Возьми в руки паспорт и сие удостоверение, отправься к обер-полицеймейстеру, пади пред ним ниц и слезно и с коленопреклонением возгласи сице:
‘Ваше п-во! Подал я, чиноша, в отставку. В силу канцелярской волокиты, которая практикуется и Вами, Ваше ство, волчий билет получу не ранее 1 декабря (приблизит.). Отпуск — тоже волокита (бог с ней!). Документы мои в департаменте, а что сие так, вот удостоверение с гербовым сбором. Когда получу волчий аттестат, тогда и предъявлю. Ныне же, приняв во внимание удостоверение, убедитесь, что, хотя я и был на Сахалине, но беглым каторжником не был, а потому и водворите меня в Москве без хлопот, как человека порядочного и прочее… Буду-де Бога за Вас молить и непщевати вины о гресех ваших’.
После сего подымись с коленей и жди, что он скажет. Ежели даст в ухо, тохтерпи. Тогда еще скорее он велит, по своей милости, прописать тебя — чиношу безвидного…
Департамент говорит, что все твои похвальные листы от земства в формуляр записаны быть не могут, ибо они прямого к коронной службе отношения не имеют. Выдавшие их тебе должны были делать это через подлежащее начальство. Ныне же похвальные листы эти тебе предоставляется употребить вместо мягкой бумаги и после этого повесить в рамке в назидание твоим детям, которых я обязуюсь обучить ругать тебя на пяти иностранных языках, в самое короткое время и бесплатно.
Здравствуй. Буде что не так, пиши и вообще пиши.

Твой Гусиных.

-323-

Александр

11 ноября 1893, Петербург

Слава богу, душенька!
Вчера секретарь департамента (третьего дня, вернее) уведомил меня о радостном событии: тебя уже турнули в шею из сонма чиновников, или, выражаясь высоким слогом, журнальное поставле-ние о твоей отставке уже состоялось, и типография министерства уже имеет счастие печатать, душенька, твой едиплом, в коем довольно почетное место занимает перечисление твоих заслуг перед отечеством. Недели через две или полторы меня призовут в Д—т по телефону, взыщут причитающиеся пошлины за печатание диплома, за освобождение тебя от службы, за прохождение Венеры через диск солнца и т.д. По взыскании мне вручат, а я тебе перешлю твой волчий паспорт. Значит, дело движется как следует, и твой беспаспортный дух может успокоиться, буде он мятется.
Уйми ты Лейкина. Он положительно сделал себе профессией разъезды по Петербургу для оповещения о том, что ты умираешь от чахотки и едешь спасать остатки легких уже не на Мадейру, а в Алжир. Скоро Питер узнает, что ты едешь на Сандвичевы острова к лейб-медику королевы Помаре. Благодаря Лейкину во всех редакциях о тебе плачут, вздыхают и рыдают. Еще через недельку уже в публике пойдет по рукам подписной лист для сбора на панихиду в Казанском соборе по почившем молодом таланте. В ‘Севере’ тебя уже оплакали, в ‘Иллюстрации’ оплакивают, в ‘Осколках’ дамы тебя уже похоронили, а на Невском мне нет прохода от наших общих знакомых и вообще лиц знающих, чтущих тебя и поклоняющихся твоему таланту. Задаются вопросы троякие: 1) Правда ли, что Антон Павлович заболел опасно чахоткой? 2) Где теперь лечится Ваш братец? Лейкин говорил, что он в Алжире, как там климат действует на вашего братца? и 3) Бедный, бедный Антон Павлович! Неужели уже нет никакой надежды!.. Такой талант!
Не мое дело, душенька, вмешиваться в твою бронхиальную и пуль-минальную жизнь: живи, дыши, страдай чем хочешь, даже помирай, если тебе это понравится, но Лейкина все-таки удержи. Он тебе делает отрицательную репутацию, вызывая везде ни к чему не нужные сожаления. Ведь не всякий знает, что Лейкин осел и дурак, а острое вызывание сожалений может потом вызвать хроническое равнодушие публики к твоей особе. Та же публика, увидев тебя жива и здрава, обидится на тебя за то, что ты обманул ее и не умер от чахотки. Мало того: скажут, что ты сам gloriae causa {Ради славы (лат.).} умышленно участвовал вкупе с Лейкиным в раздувании слухов о своей особе. Оружие это опасное.
Можешь изругать меня за карканье, но бойся (как я боюсь), чтобы оно не осуществилось. Этим в воздухе уже пахнет. Посоветуй Лейкину прилепить язык к гортани, и да будет он проклят.
Как и что ты? Как здравствуешь? Где живешь? Получил ли посланый на имя г.женатого учителя твой вид на жительство и удостоверение из Д—та? На эти вопросы ответить не мешало бы. Хотя документы эти посланы заказным, но все-таки — дошли ли они?— меня волнует.
У меня здоровеннейший острый катар бронх. Не дает спать по ночам. Кашель — важнейший, слизи выхаркиваю массу. В горле щекочет, бас — из архиерейского хора. Голова болит. По совету врача лакаю по 4 раза в день [следует рецепт]. Цена 57 коп.
У детей грипп, у жены кашель тоже… В общем — ну его к известной матери!
Написал и сдал в ‘Север’ святочный рассказ. Просили считать принятым. Тихонов воет по поводу того, что ты не шлешь ему обещанного рассказа.
Старик приехал, но я его еще не видел. В редакции тихо и грустно.
Мне (между нами) предлагают редактировать ‘Театральную газету’ за 200 р. в м-ц.
Adio. Черкни, если не лень, получены ли документы.
Твой, желающий тебе растройства умственных способностей.

Гусиных.

Жена кланяется. Учителю с супругою поклон.

-324-

Александр

16 ноября 1893, Петербург

Антошичька!
Вчера я, облаченный во фрачную пару, был у Рагозина для принесения ему благодарности за доставление тебе возможности принести Отечеству пользу службою. Приказано добрым Г.Рагозиным передать тебе самое сердечное пожелание всех благ и преуспеяний и обещание, буде понадобится, быть тебе полезным. Хорошо быть Александр-Антонычем Гейнимом, душенька! Ты цасливай, Антоса, зачем грецускай знаешь!
Волчий паспорт будет готов в конце ноября. Потерпи, Антошичька! За долготерпение дядя Митрофан и протоиерей Покровский тебя превознесут.
Прощайте, молодой человек в отставке, и будьте здоровы. ‘Ихние родители за все заплотють’. Я об тебе пекусь.

Твой Гусев.

Отпиши, получил ли ‘удостоверение’ и как с ним устроился. Если не напишешь, брошу хлопотать о тебе и ты погибнешь.
P.S. Женатому Ване поклон и вопрос: скоро я буду дядей?

-325-

Антон

22 ноября 1893, Мелихово

Неблагодарный брат!
Я получил удостоверение, но не воспользовался им, потому что, во-первых, мне нужен паспорт не искусственный и не умственный, а от природы, и, во-вторых,— я из Москвы уехал к себе в имение (благоприобретенное), где живу уже вторую неделю. Дома же мне паспорт не нужен.
Завтра или послезавтра я еду опять в Москву, на Новую Басманную, где буду ожидать отставки, чтобы поселиться в ‘Лоскутной’ или ‘Метрополе’. Поэтому постарайся, чтобы г.Рагозин поскорее выдал мне отставку, попроси его также: не может ли он выдать папаше и мамаше пособие? Алферачиха может засвидетельствовать, что папаша пел во дворце безвозмездно и служил ратманом в полиции.
Получаю от Суворина-пера игривые письма, из чего заключаю, что дела у вас идут недурно. Он тоже пишет мне о чахотке и о том, что у меня из горла кровь идет. Конечно, вс это вздор, но положить конец вздорным слухам не в моей власти, не могу же ведь я выслать медицинское свидетельство. Полают и отстанут.
Наши все здравствуют и каждый день вспоминают о твоей особе.
Работы чертова пропасть. Бывшая владелица, продавшая мне Мелихово, сделала уступку 700 р., значит, именье мне стоит не 13 тысяч, а 12 300 р.
Пиши в Москву.
Так-то. Мухи воздух очищают.

Твой А.Чехов.

-326-

Антон

29 ноября 1893, Москва

Нов. Басманная,
Басманное училище.
Неблагодарный брат!
Я живу в Москве и изо дня в день жду от тебя письма. Надеюсь на твое благородство, хотя и боюсь, что искушение — жить по моему паспорту — победит в тебе рассудок и честь. Боюсь, что, когда ты будешь сидеть на скамье подсудимых за проживательство по чужому виду, мне придется быть старшиною присяжных и закатать тебя в Енисейскую губернию.
Нового нет ничего. Умер наш Тихонравов (рлекторла обвиняют в прлистрластии и пр.). Весьма жалко.
Пиши, если хочешь. В декабре увидимся.

Твой А.Чехов.

-327-

Александр

30 ноября 1893, Петербург

Отставной, не имеющий чина, холостой, в походах против неприятеля не бывавший и сведения о своем имении от департамента утаивший Антоша!
Твое грозное требовательное письмо и твой волчий паспорт встретились на моем письменном столе. Спешу тебе отослать его. Напрасно ты подозревал меня в желании пожительствовать по твоему виду. Я не настолько глуп, чтобы, будучи губернским секретарем, жить по паспорту какого-то лекаря, не имеющего чина. Из попов в дьяконы никто не просится. Как ты этого не сообразил?!
Наши Вашим кланяются. Ждем приезда.

Твой Гусев.

1894

-328-

Антон

2 января 1894, Мелихово

Любезный брат Александр Павлович!
Имеем честь поздравить Вас с Новым годом и с новым счастьем и желаем провести оный, а также встретить многие предбудущие в добром здоровье и благополучии. А также всему Вашему семейству желаем успеха в делах, но мороз у нас сильный до чрезвычайности.

Остаемся любящие Вас
Антон и Клеопатра Чеховы.

-329-

Александр 9

февраля 1894, Петербург

[Повреждено] Антошечька!
Как поживаете? Что поделываете? Как Ваше здоровье? Отчего не пишете? Впрочем, этого вопроса я не имею права задавать тебе, ибо и сам пишу не особенно часто.
Не написал бы, пожалуй, и этого письма, если бы не случилась необходимость в некотором роде оправдаться в чужой вине.
В моем высокоталантливом фельетоне (No 6448) я упомянул твое имя и похвалил тебя. Вышло немножко неловко, что братец прославляет братца, но я в этом не виноват. Виноват старик Суворин. Первоначально я подписал фельетоны псевдонимом А.Седой и как таковой мог говорить о тебе как о беллетристе. Старик взял и подписал неожиданно для меня мое имя и переделал соответственные строки. Вышло неловко. Прочесть и вовремя исправить в полосе я не мог, потому что, во-первых, не подозревал такого фортеля, а во-вторых, не было времени даже заглянуть в полосу: в эту ночь я до 2-х часов писал в редакции университетский акт. Очень рад, что возвеличил тебя, но чувствую, что ты меня за это не похвалишь. Чтобы доказать свою невинность, посылаю первоначальный текст и прошу при случае возвратить мне его на случай, если я соберусь от имени ‘А.Седого’ выпустить отдельное издание.
Как поживает Ваш папаша? Что поделывает милая мамаша? Чем занимается дорогой Миша и драгоценная сестрица Маша? Скажи им, душенька, что я за них часто вспоминаю и люблю их, хотя в нас забор еще и не упал… (‘В нас упал забор’… Письмо дяди Митрофана.)
Будешь ли ты говеть, душенька, в предстоящем Великом посту? Если будешь, то напиши, у какого священника будешь исповедываться. Это для меня важно знать, потому что в нас папаша религиозный.
Узнал новое слово: на днях у моей няньки были в гостях два ее племянника. Один из них упрекал другого в недостатке ‘енегрии’ (энергии).
В ‘Новом времени’ в царствован [повреждено] христианам в царствование злочестивого [повреждено] он меня и не скрывает этого. С грустью [повреждено] ка вижу, что надо будет удирать. Рано или поздно он меня вытеснит. Он уже этим и похваляется. Фельетон мой испортил мне много крови. Старик его похвалил, а Дофину он не понравился. Дофин стоял за то, чтобы разобрать его. Старик настоял на том, чтобы поместить. Вышли у них междоусобные разговоры… Папенька победил, сынок потерпел поражение и никогда мне этого поражения не простит. Это — как Бог свят. Это мне говорят все товарищи, с которыми Дофин беседовал во время моего отсутствия. Одним словом, выходит жидовский мотив под цимбалы: ‘Феркаче ди гуйзен, лейф агейм’ (Заверни штаны и беги домой).
Вопрос и просьба. Не пожалей марки и ответь на сие.
Материал я вывез из Бурашевской колонии богатый: тут и история, и психология, и невропатия, и философия, и политическая экономия, и статистика, и питание, и все науки, кроме прочих других. Что если бы я засел за серьезную, основательную и добросовестную работу, на манер вроде очерка,— напечатала бы у меня сей очерк ‘Русская мысль’? Как вы об этом думаете, молдой чеаэк? Вы к этой ‘Мысли’ ближе. Вопрошаю же потому, что не хочется ухлопывать труд, время и мозух на рукопись, которую потом девать некуда будет. Ты же с брожением умов в ‘P.M.’ знаком. Ergo, вопрос имеет некоторый смысл. Что я пишу вообще хорошо и даже очень хорошо — это тебе может подтвердить дядя Митрофан. Премного обяжешь, если ответишь. Один беллетрический рассказ на эту тему я сдал уже в ‘Северный вестник’, но там он появится в будущем столетии. Мой первый рассказ лежит там уже около полутора года в ожидании возмущения воды.
В этом отношении могу смело применить к себе четверостишие:
Судьбою не был я балуем.
И о себе сказал бы я:
Судьба меня снабдила хуем,
Не давши больше ни хуя.
Пожелав Вам и прочее, честь имею пребыть к Вам благосклонный брат Ваш

А.Чехов.

У меня на лбу вскочил прыщ, и жена тебе кланяется и родителям.

-329-

Антон

8 марта 1894, Ялта

Добрый Саша! Я уже в Крыму. Вот мой адрес: г.Ялта, гостиница ‘Россия’. Если напишешь мне пару-другую строк, то премного обяжешь.
Если увидишь Владимира Тихонова, то сообщи ему, что я живу не в Гурзуфе, а в Ялте. Когда приедет Суворин, немедля сообщи ему мой адрес.
Поклон твоей супружнице и детям.

Tuus bonus frater Antonius*.
* Твой добрый брат Антоний (лат.).

-331-

Антон

15 апреля 1894, Мелихово

Недостойный брат!
Я возвратился из пламенной Тавриды и уже сижу на хладных берегах своего пруда. Впрочем, весьма тепло, градусник валяет до 260 плюс, скворцы совокупляются для общего блага, щепка лезет на щепку и проч.
Занимаюсь земледелием: провожу новые аллеи, сажаю, цветы, рублю сухие деревья и гоняю из сада кур и собак. Литература же играет роль Еракиты, который всегда находился на заднем плане. Писать не хочется, да и трудно совокупить желание жить с желанием писать.
Пишу тебе это письмо поздравления ради. Наталью Александровну, которую я высоко ценю и уважаю, равно как Николая, Антона и Михаила, так сказать, насаждения твоя масличная, окрест тебя стоящия, поздравляю с праздником и желаю всем вам здоровья и денег.
Получил от Владимира Тихонова уведомление, что он уже не состоит редактором ‘Севера’. Жаль. Это был пьющий, привирающий, но весьма и весьма толковый редактор. У него был талант — приставать. Приставал до такой степени, что трудно было не дать ему рассказа.
Будь здоров и не будь утюгом. Помни, что ты обязан мне многими благодеяниями и что ты, как бы ни было, бедный родственник, который должен меня почитать, так как у меня собственное имение и лошади. У тебя же злыдни. К тому же у тебя слабость к спиртным напиткам. Исправься!

Сожалеющий о тебе брат твой,
собственник и полезный член общества

А.Чехов.

Я и Соня поздравляем тебя и Наталью Александровну и племянников наших с праздником. 3-го дня я вернулся из Углича. Как там прелестно, какая чудная там Волга и проч.! Я соблазнился и нанял дачу на берегу Волги баснословно дешево — 5 комнат громадных с мебелью и балконом и в двух шагах от берега за 15 р. в месяц. Мебель очень прилична. Будь здоров. Благодарим за поклоны.

И.Чехов.

-332-

Александр

Пасха. День 2-й.
18 апреля 1894, Саблино

[Оторвано] здрасти!
Писал [оторвано] папаша, что вы возвратились из Крыма. Очень рад. Мало вы там гостили. Писал я Вам в Ялту в отель ‘Россия’ большое письмо, в коем испрашивал Вашего благословения приехать к Вам, но ответа не получил и сподобился уже перед Пасхой узнать, что Вы благополучно изволили вернуться в Мелихово. Поздравляю Вас с приездом. Хорошо ли в Крыму? Много ли денег проездили? Много ли здоровья нажили? Куда теперь, в какую страну света лататы задать подумываете? Как поживает Ваш папаша?
Я с моей фамилией в четверг на Страстной переехал на дачу в Саблино по Никол, ж.д. в 40 верстах от Питера. Погода очень хороша. Пасху встретил на лоне природы. Ребята, все трое, за четыре дня резко изменились к лучшему. Покраснели, загорели и наливаются здоровьем, точно резиновые пузыри, надуваемые водородом. Замечательно гибкие и счастливые натуры. Глядя на них, я радуюсь. Желаю тебе такого же быстрого приобретения здравия и жизнерадостности.
Если захочешь ответить на это письмо и не лень будет написать пару лишних слов, то сообщи мне следующее. Ты печатал своего ‘Черного монаха’ в ‘Артисте’, стало быть, знаком с его заправилами, тоном, характером и направлением. С этим журналом я знаком только по названию и по ‘Монаху’. Есть у меня одна довольно не маленькая, но и не большая вещица, написанная для блаженной памяти почившей на лаврах Вейнберга ‘Театральной газеты’. Думаю я, что по содержанию своему она подходит под программу ‘Артиста’. Разреши мне прислать рукопись тебе на прочтение и обратиться к тебе с просьбой: буде найдешь удобным и для рукописи, и для себя, передай ее в редакцию сего журнала. Утруждая тебя, я поступаю по-свински, но критерия у меня не хватает. Можешь и отказаться от чтения: я только выругаю тебя дармоедом, но не обижусь.
Жена тебе кланяется. Мы с нею стареемся не по дням, а по часам. Седых волос у нас ныне — уже паче песка морскаго. Посматриваем друг на друга и безмолвно читаем на лицах, что живот наш ко аду приближается. Здорово под горку катимся. Немощи старческие уже дают себя знать… Где ты, молодость? Промелькнула и нет ее!.. Эх, кабы можно было воротить ее: то-то бы делов наделал!..
Будь здоров и помышляй о добродетели и о том, что моя кухарка по приезде на дачу разбила несколько стаканов и ламповое стекло. По случаю праздников я пью чай из урыльника.
Письма пиши в Петербург. Невский, 132, кв.15. Квартира сия осталась на лето за мною. Квартирный налог за нее уже уплочен.
Больше ничего, как заканчивает свои письма многоуважаемый Н. А.Лейкин.

Твой Гусиных.

P.S. Какого вы мнения, Антон Павлович, о физическом труде? Я на даче хожу верст по 10 в день, колю дрова и ношу с речки в палисадник песок. Не повредит это мне, как стамеске, в общественном мнении? Не потеряет ко мне уважение о.Спиридон?
Если Иван с супругою в Мелихове — поклонись. Сестре тоже. Родителям особый поклон. Фатеру посылаю 10 руб.
Не знаю, ведаешь ли ты, что ‘Север’ продан некоей г-же Ремезовой. Тихонов получил отставку. Дамы этой я еще не видел. Увижу — напишу. В ‘Севере’ я получил по гривеннику.
P.S. Только что, приехав в город, получил твое письмо. Спасибо. Смысла моего письма оно не изменяет. Благодеяния твои я забыл. Скворцам совокупляться не вели. Это — разврат.

-333-

Александр

22 апреля 1894, Петербург

Алтошенька, новая редакция ‘Севера’ напоминает тебе о своем желании видеть тебя на страницах сего органа. Я пишу это в редакции и советую тебе не писать. Не стоит. Если же за тобой есть какой-либо аванс, то не пиши тем паче. Твои да здравствуют! Мои здоровы.

Твой А.Чехов.

P.S. Имей в виду, что это письмо прочитано.
Милостивый Государь
Антон Павлович.
Ради Бога не слушайте брата и обрадуйте редакцию ‘Севера’ сообщением Вашего какого-либо рассказа, за что ‘Север’ Вам будет крайне признателен.

Управляющий конторою М.Божерянов.

-334-

Александр

24 апреля 1894, Саблино

Душенька!
Вчера я послал тебе из редакции ‘Севера’ нелепое письмо, сопровождаемое припискою осла Божеряинова (если не ошибаюсь). Письмо это требует объяснений. Дело в следующем.
Прошел я в сей день в ‘Север’ и старых редакционных людей там не нашел. Роль секретаря играет Божеряинов, а в святилище заседает баба, некая м-ме Ремезова, коей я до сих пор не знал.
Только что я вошел и сказал ‘драсти’, как новый секретарь обратился ко мне с вопросом: ‘Как поживает ваш папаша?’ — и осведомился, жив ли ты и где ты находишься. Редакция-де желает списаться с тобою, ибо ты состоишь должен ‘Северу’ сто рублей, взятых авансом еще до потопа. Долг-де этот перешел по контракту от старой редакции к м-ме Ремезовой.
Меня тут же пригласили ‘коммерческим тоном’ написать тебе об этом долге.
Просьба эта и особенно тон мне очень не понравились и застали меня врасплох. Я растерялся и затем решил все это разыграть в шутку, что и исполнил в форме этого нелепого письма. Г-же Ремезовой шутка эта понравилась или она сделала вид, что ей понравилось, но письмо к тебе все-таки пошло, а теперь я тебе спешу послать и объяснение.
Прости, если я поступил глупо. Произошло это оттого, повторяю, что от нахрапа я растерялся и не нашелся.
Познакомился с Ремезовой. Она мне не понравилась очень. Сидит за письменным столом посреди комнаты, напускает на себя дутое величие и производит впечатление содержанки среднего пошиба.
О ней в редакционных кружках идет характеристика именно такого сорта. Утверждают, что она была во время оно любовницей министра Витге, а затем он откупился от нее, дав ей ‘Север’ и 10 тысяч субсидии, негласной, конечно. Так говорят.
Интереснее всего то, что читать беллетристические рукописи и оценивать их будет она, без участия кого-либо из сведущих литераторов. По общему же отзыву у нее в мозухе для этого данных нет никаких.
Запоздал я этим письмом потому, что в городе марку купить забыл, а в Саблине ее не нашлось.
Не будь благомыслен, не занимайся чревобесием непременно в присутствии лиц благочестивых, и благо ти будет.
Слегка пописываю. Дети цветут. Все хорошо. Пью молоко, занимаюсь фотографией. Сегодня поймал в реке вершей налима и отпустил его обратно. Жду за это медали от общества покровительства скотам, от них первый еси ты.
Послал вчера в Москву на имя Ивана (с передачею) перевод на 10 руб. отцу через московскую контору ‘Нового времени’.
Шубинский — вроде как бы жулик. Заказал мне статью в ‘Исторический вестник’ величиною в лист за 100 руб., а когда я принес ее, он отрекся и заплатил только 75 руб. Позволяю тебе дополучить с него эти 25 руб. в свою пользу. Ты, хоть и помесчик, но ты сребролюбив.
Поклон твоей супруге анонимной и детям, соделанным тобою во время путешествия вокруг света. Надеюсь, что их немало.
А какая это гордость для всей нашей родни! А для дяди Митрофана — в особенности. Вдруг где-нибудь на Цейлоне — Чехов — твой puer или puer’ица {Ребенок, дитя (лат.), здесь: мальчик или девочка.}. Радостно, душенька, не правда ли? Нет ли на Сахалине какого-либо полукаторжного? Это было бы не радостно, душенька!.. Молись Богу и помни, что маслины вкусны, но что их нет в Питере.
Во всяком случае будь здоров и разреши прислать тебе рукопись, о которой шла речь в предыдущем письме.
Uxor salutem (= салют, поклон) mittit. Liberi saltant {Жена шлет поклон, дети прыгают (лат.).}.
Rana coaxat, но ciconia non dvort ranamu, ибо ranae есть, a ciconi’ft в наших палестинах нет {Лягушка квакает, (но) аист не глотает лягушек, (ибо) лягушки есть, а аистов (в наших палестинах нет) (лат.).}.
Contentas esto sorte tua {Будь доволен своей участью (лат.).}.

Твой Гусиных.

Мою дачу осаждают голодные псы. В Саблине их много, но никто их не кормит. Сегодня принял пургатив и потому пишу это письмо с перерывами. Если фантазия у тебя быстрая и живая, то ты можешь себе даже вообразить окружающую меня атмосферу.
На нашей даче в дыре под крышей пара зимородков собирается вить гнездо. Это мне приятно.
Счастливо оставаться.
Жду ответа о рукописи.
Попроси также фатера уведомить меня в Питер о получении 10 руб.

-335-

Александр

16 мая 1894, Петербург

Дорогой братец Алтоша!
Чи ты живой, чи ты здох, чи уехал заграницу? От тебя нет ответа на мои два письма, адресованные на Лопасню. Равно нет ответа и от Палогорча, получил ли он по переводу на контору ‘Нового времени’ 10 руб.?
Здоров ли ты?
Нащт твоего молчания я поставлен в великий тупик и смущение. Обнаковенно ты прежде, хоть и не часто, но все же отвечал на переливание из пустого в порожнее, теперь же дело касается (т.е. касалось) в моих письмах таких вещей, как мое произведение. Я просил у тебя позволения прислать тебе для одобрения или осуждения мою рукопись. От тебя — ни привета, ни отказа. Это меня удивляет потому, что в таких случаях у тебя до сих пор полумер не было. Поэтому я еще раз не без некоторого даже беспокойства спрашиваю: здоров ли ты?
Рукопись мою можно послать к черту. Дело не в ней, а в том, что и я, и косая супруга моя, теряем голову и сидим, как мокрые куры, и решаем вопросы:
1) Жив ли ты? Здоров ли?
2) Где ты? В Лопасне, в Москве или в пространстве?
3) Дошли ли мои 2 письма? Буде дошли, то почему не отвечаешь?
4) Может быть, ты не желаешь отвечать мне потому, что я жил по отцовскому брачному свидетельству?
Жму тебе руку, желаю сердечно и нелицемерно всего хорошего, пересылаю поклон от себя и от жены не токмо тебе, но и всем сродникам, и уведомляю тебя, что у меня болит печнка. Думаю, что последнее обстоятельство происходит от моей ненависти к спиртным напиткам.
Будь здоров.
Адр. Невский, 132, кв.15.

Твой А.Чехов.

Не будь канифолью и черкни пару слов.

-336-

Антон

21 мая 1894, Москва

Неблагодарный брат!
Я не отвечал тебе так долго, во-первых, из гордости, так как у меня есть собственность, ты же бедный, и, во-вторых, из незнания, что и как ответить по главному пункту, ибо: в ‘Артисте’ происходят в настоящее время те же пертурбации, что в ‘Севере’, и никак не разберешь, кто там редактор. В ‘Артисте’ был редактором Куманин, который теперь ушел и передал бразды Новикову, редакция перебралась на Арбат. Как бы ни было, журнал существует и работать в нем можно (и даже получать в нем по 40 рублей ежемесячно), но не разъешься в нем: всем новым сотрудникам он платит пятачок, т.е. по 50 за лист.
Погода хорошая. Если вздумаешь приехать ко мне, то премного одолжишь: я заставлю тебя пасти бычка и гонять на пруд уток. Жалованья не дам, но харчи мои.
Все здравствуют. Отец философствует и ворчит на мать, у матери кусок ‘вот тут остановился’ и т.д.
Кланяйся своим и будь здрав. Не будь, однако, гвоздиком.

Твой А.Чехов.

Я положил в сберегательную кассу 23 рубля. Накопится большой капитал. Но когда я умру, ты не получишь ни копейки, так как завещание написано не в твою пользу.

-337-

Александр

12 сентября 1894, Петербург

[Оторвано] Антошечка!
Спасибо за открытое письмо. Сообщи, буде не лень, о здравии дяди Митрофана. Вылечил ты его, или же ускорил exitum letalem {Смертельный исход (лат.).}? Мне его жаль.
Твое здоровье как? Кто и что делает и остался в Мелихове и как дела? Как ви, Чехав? Здорови ли?
Ми здорови. Тебя в Питере многие спрашивают, а ко мне ходят лечиться, ибо в календаре Суворина ты в качестве врача значишься в моей квартире.
Прощай. Пишу наскоро по причинам, которые тебя не касаются. Поздравляю с племянником — Ивановичем.

Твой Пал Иванч Вуков.

Поклонись, душенька, доброму г.Суворину.

-338-

Александр

23 сентября 1894, Петербург

[Оторвано] Антоша!
Папаша во времена оны не верил, что я кончил курс в университете, потому что не видел моего диплома. Так и я сомневаюсь в том, что ты в Вене. Не может быть, чтобы в Вене не было венских стульев. Ты, вероятно, недостаточно внимательно осматриваешь достопримечательности и только даром тратишь деньги на поездку. По моему мнению, ты обязательно должен осмотреть все и даже выпить в Вене венского горького питья, а в Аббации должен подходить под благословение всех аббатов и спрашивать у них, как поживает папа в Риме и почем там римские свечи для фейерверков. Бери пример с иностранцев. Дюма, бывши в Петербурге, перевел надпись на Исаакиевском соборе ‘Господи, силою твоею возвеселится царь’ {Строка из Псалтыри (Псалом 20).} так: ‘Le roi s’amuse’ {‘Король забавляется’ (фр.) — пьеса В.Гюго (1832).}. Переведи и ты что-нибудь иностранное так же.
Семейство мое кланяется тебе и благодарит за память. Дети обучаются в школе, причем Николай оказывается телячьей добротой и гениальнейшей бездарностью, а Антон преуспевает в науках, но лентяй. Мишка выравнивается и, по мнению мамаши, представляет собою нечто выдающееся. Наташа жива и здорова, хотя и разрешается почти ежедневно целыми лентами какой-то ленточной глисты. На старости лет зачервивела, хотя и утверждает, что ей только 35 лет [оторвано] смерти будет 35. В домашнем обиходе все по-старому: скрипим помаленьку с нашими старческими недугами. Работаем, даже роман в ‘Сын отчества’ по 45 руб. за лист пошел. Небо у нас хмурится и располагает к угрюмой мечтательности о сладостях самоубийства. Градоночальник печатает в особых прибавлениях к ‘Ведомостям’ списки подобранных на улицах пьяниц. Много там встречается знакомых однофамильцев: есть Суворин, Буренин, Федоров, Иванов и прочие члены редакции. К удивлению, нет только Гея и меня.
Через тебя я потерпел убыток: отказался давать что-либо в ‘Север’. Пристала ко мне г-жа Ремезова с выговором за то, что ты не пишешь ничего в ее журнал. Я вспылил и послал ее к е.м. Дружба пошла врозь. Но ты не унывай. Для тебя я даже и поколотить ее могу. Прикажите только, ваше заграничное благородие… Сообщи, сколько стоит проехать из Вены в Аббацию: я хочу знать, не переплатил ли ты за проезд.
Теперь, когда я тебе пишу, визави баба моет окошко для вставки зимних рам. Ветер раздувает ее юбку и — видны внутренности. Видел на днях хорошенькую продавщицу в щиколатном магазине. За это от жены мне влетело. Получил недавно письмо от Ивана. Чижики мои поють и серуть. Веселые птички.
Желаю тебе иметь за границей побольше патриотизма: не забывай, что ты — верноподданный. Живи повеселей.
Будь здоров. Хотелось бы и больше написать, но так разболелся левый бок в области сердца, что надо поневоле бросить перо и заняться живописью иодом.
Блаженствуй!

Твой Гусев.

Кланяйся доброму господину Суворину и его благочестивому и добродетельному семейству.
Наталья тебе, разумеется, кланяется и живописует еще:
Спасибо, Антон Павлович, за память в ваших письмах, вы не забываете обо мне, что для меня очень дорого. Давненько вы не были у нас, не заедете ли.

Искренно преданная вам Наталья.

P.S. На каком языке ты объясняешься за границей? Правда ли, что в Германии даже маленькие дети говорят по-немецки?

-339-

Александр

3 декабря 1894, Петербург

Дорогой Алтоша, виделся я сегодня с Николаем Сергеевичем Худековым. Малый хороший и симпатичный. Разговорились мы на тему, не дашь ли ты рассказа в ‘Петербургскую газету’ в декабре. Я рассказал ему чистосердечно, как ты занят и как мало у тебя времени. Тем не менее он просил меня написать тебе о его желании иметь твой рассказ. Исполняю его просьбу, дабы ты ведал о сем нашем разговоре. Н. С. Худеков намерен писать сам в надежде, что, может быть, у тебя найдется часа два для ‘Петербургской газеты’.
Жена здорова. Дети тоже. Я работаю, и сильно работаю. Можешь поцеловать себя в зеркало и поблагодарить себя за оказанное мне гостеприимство.

Твой А.Чехов.

-340-

Александр

21 декабря 1894, Петербург

Gaude {Радуйся! (лат.).}! К тебе в Мелихово собирается приехать на праздники или после праздников В.А.Тихонов, бывший редактор иллюстрированного журнала, исчезающий из дому и плачущий о детях. Он
теперь сидит без динариев и ноет, но при этом ноет так, что сочувствия не вызывает, а надоедает с первых же слов. Я сказал ему, что на праздниках он тебя не застанет, ты будешь в Москве, а тотчас же после праздников собираешься удрать за границу. Если я поступил не так, то у тебя есть еще время исправить дело по адресу: Сергиевская, 60.
Книга выслана учителю. Завтра высылаю на его же имя сигары. Жму руку. Кланяйся.

Господин Гусев.

-341-

Антон

30 декабря 1894, Мелихово

Владыко!
Книжку я получил, и это твое желание конкурировать со мной на книжном рынке нахожу весьма дерзким. Никто у тебя не купит твоей книги, потому что все знают, что ты безнравственного поведения и всегда выпивши.
Сотрудничать в ‘Русских ведомостях’ ты не достоин, так как из Петербурга уже пишет Буква-Василевский — человек положительный и с характером. Впрочем, я поговорю. Полагаю, что рассказы печатать будут и без моей протекции.
Сигар еще не получил и не нуждаюсь в твоих подарках. Когда получу твои сигары, то брошу их в нужник.
Папаша стонал всю ночь. На вопрос, отчего он стонал, он ответил так: ‘Видел Вельзевула’.
В ‘Северном вестнике’ состоит секретарем некая Наталия Арабажи. Будь добр узнать у кого-нибудь (помимо членов редакции), как отчество этой Арабажи. Необходимо.
Третьего дня я был у сумасшедших на елке, в буйном отделении. Жаль, что тебя не было там.
Так как скоро Новый год, то поздравляю твое семейство и желаю всяких благ, тебе же желаю увидеть во сне Вельзевула.
Француженке, которая тебе так нравилась, за твое безнравственное поведение с ней (coitus) деньги уплачены.
В ‘Русских ведомостях’ буду не раньше 6-го января.
Всего хорошего-ссс… Все ли здоровы-ссс…

Ваш-ссс… А.Чехов.

Если бываешь в ‘Петербургской газете’, то узнай там адрес Лидии Алексеевны Авиловой, сестры m-me Худековой. Опять-таки узнай вскользь, без разговоров. А насчет рассказа скажи юному редактору, что не пришлю ни одной строки за то, что они перестали высылать мне газету.

1895

-336-

Александр

2—3 января 1895, ночь, Петербург

Да и дурак же ты, Антоша! Удивляюсь, чему тебя в университете учили! Даром за тебя только деньги бросили. Я тебе пишу одно, а ты понимаешь другое. Относительно ‘Русских Ведомостей’ я — кроме (Чоховское ‘кроме’). До Василевского мне дела нет и на его работу в газете я не посягаю. Я предлагаю, как опытный репортер, доставлять в газету с курьерским поездом не обозрения или статьи какие-нибудь, а репортерские заметки о событиях в Питере за текущий день. Другими словами, я предлагаю то, что часто московские газеты принуждены вырезывать из петербургских. Цум бейшпиль {Например (нем.).}: пожар горить, Аморети без штанов бежить, выгорело пол-Питера, в Попечительстве о слепых Иуда повесился, под Питером случилось крушение поезда и раздавило Победоносцева, Боборыкин прочел публичную лекцию, физиолог Павлов открыл новую догму о пищеварении и т.д. В этих заметках может быть и важное, и пустое, а главное — каждая заметка самостоятельна и без связи с предыдущей и последующей. У меня, например, будут все сведения о суде чести над бывшим министром Кривошеиным под председательством сенатора Таганцева. И много другого добра набегает. Наши репортеры строчат в ‘Московские ведомости’ и ‘Московский листок’. Отчего же бы и мне не сообщать в ‘Русские ведомости’ о таких вещах, которые могут быть интересны и которых, кроме меня, никто другой сообщить не может? Я это предлагаю, а ты рассказы загнул и о протекции заговорил. Никакой протекции тут не может быть уже потому, что это — дело такое, что работника по работе видно. Гожусь — хорошо, не гожусь — не надо. Побеспокоил я тебя, умного дурака, только затем, чтобы ты сказал мимоходом в редакции, что у меня есть папаша, которому снится Вельзевул, и что добрый господин Суворин считает меня человеком для редакционного дела полезным. Вот и все. Если в этом направлении ты можешь оказать услугу, то валяй, а если это неудобно, то и не беспокойся. А все-таки я удивляюсь, чему тебя в университете учили!
Условимся раз навсегда, дружелюбно и к обоюдному согласию: если я когда-либо обращаюсь к тебе с просьбою, не смотри на это как на посягательство на твою протекцию. У меня этого и в уме нет. К тому же и слова ‘протекция’ я не выношу, и значения его терпеть не могу. Такое же отвращение к протекции питаю, как к луку, которого не беру в рот.
Если ты хочешь выкинуть сигары в нужник, то смотри, как бы потом тебе не пришлось их обратно вытаскивать и в мокром виде в рот брать. Эти сигары тебе моя Наталья послала и купила их на собственные средства из тех карманных денег, которые ей отпускаю я, чтобы она ко мне не лезла. Своих я ей дал только 5 целковых, а остальные (не знаю, сколько) она по собственной воле докладывала…
Где Иван? Посылал я ему письма и деньги, жду ответов и, конечно, не получаю. Написали из Одессы, что мне уже высланы деньги на имя Ивана, а от Ивана — ни слова. Не уехал ли он на зимние каникулы из Москвы? На его же имя послал я деньги и на поездку матери ко мне. Торопи мать, чтобы ехала ко мне. Мы ее ждем. В феврале ее приезд будет уже не так для нас и для нее удобен (пост, а мы — скоромники).
Новый год встретил у Суворина. Преподлая была встреча. Анна Ивановна напилась до безобразия и выкинула несколько крупных неловкостей и, наконец, дошла до того, что почти публично показала Маслову ногу, подняв платье выше колена и приглашая полюбоваться красотою не то чулка, не то ноги. Даже мне это показалось гадко. Далматов тоже натрескался до того, что, провозглашая тост за здоровье старика, пожелал ему умереть и поскорее стяжать бессмертие. Один Горбунов вывозил всю компанию и весь вечер своими рассказами. Шампанского было выпито более пяти дюжин, но весело не было. Все точно барщину отбывали. Я не пил ровно ничего, ибо с самого приезда от тебя, дабы не повторять рвотной мухи, я воздерживаюсь серьезно и страха ради за жизнь не пью абсолютно. Не знаю только, долго ли протяну это целомудрие. Работаю много, весел, здоров и уже 150 руб. положил в сберегательную кассу. Питаю надежду, что к концу января положу и еще.
Передай сестре, что маленькую оттоманку в Питере найти трудно и надо заказывать нарочито. На заказ сия музыка без обивки, вчерне, может быть сделана за 20 руб. Говорили мне это в небельных магазинах. Не найдет ли более удобным для себя сестра поступить так: я ей вышлю эти деньги, а она пусть себе закажет оттоманку в Москве по своему вкусу и желаемому размеру. Это будет удобнее в том еще отношении, что пред отвратится ни к чему не нужная перевозка громоздкой и хрупкой вещи из Питера в Москву. Деньги же в дороге не поломаются. Спроси ее, не согласится ли она на эту комбинацию?
Требуемые адреса, отечества и прочее — узнаю и сообщу.
Будь неблагомыслен и сообщи мне свой адрес в Москве, когда туда прибудешь. Не ровен час что-нибудь написать придется. Адрес твой я буду от всех хранить в тайне.
Написал Суворин в ‘Новом времени’ недавно два ‘Маленьких письма’ о доброте, в них он взывал к миру, прося его любить ближнего. Если не читал этих писем,— прочти. Результат получился плачевный. Посыпались просительнее письма, которые начинаются так: ‘Прочитамши вашу доброту’, ‘С удовольствием встретив в печати Ваше слово о доброте…’ и т.д. Все письма кончаются просьбой о деньгах. На самый канун Нового года получилось с какой-то окраины письмо от какого-то инженера. Ссылаясь на ‘доброту в газете’, просит Суворина выслать ему 13 тысяч, ибо растратил казенные деньги и намерен, в случае отказа, пустить себе пулю в лоб. Старику это письмо отравило встречу Нового года.
Не приезжал к тебе Тихонов, о котором я уведомлял тебя открытым письмом? Ясинский не был у тебя? Я ему писал на Черную речку, вскоре по возвращении от тебя.
Пока — будь здоров. Поздно. Пойду спать. Что-то поясницу ломит.
Кстати. Спасибо за то, что заплатил француженке на станции за мой с ней coitus за буфетом. Получи эти деньги полностью от Ивана из денег, присланных ему из Одессы. Ихние родители за усе заплотють.
На вечере у Суворина под Новый год был и певец Чернов (Эйнгорн). С ним никто не сказал ни слова, и он никому не сказал ни слова. Выпил шампанского, поужинал и уехал. Спрашивается, зачем его звали?
В заключение вопрос. На этих днях я оканчиваю один рассказ. Навеян он мне рассказами няни Александровны, которая тебя и Мишу (не помню) нянчила. Мне хотелось бы, чтобы ты его прочел до печати. Будь штанами, разреши затруднить и утрудить тебя этим. Куда тебе его прислать? Он короток. А мне твое мнение важно, ибо я случайно вспомнил целую серию нянькиных рассказов, и если первый мне удастся, то я буду продолжать в том же духе дальше. Понял?
Да и свинья же ты, ей-богу!
Худеков-fils, увидя меня, ткнул пальцем в ‘Русские ведомости’ и сказал:
— А вот нашел же ваш братец время написать рождественский рассказ в ‘Русские Ведомости’! А нам ничего не дал. Недурной, очень недурной рассказ!
Сказал он это таким тоном, как будто бы я был виноват в этом. Протопопов (знаешь ты его?) тотчас же спросил:
— А сколько ваш брат там получает за строчку? Я сказал:
— 40 копеек.
В ‘Северном вестнике’ черт знает что со мною делает: третий год держит две мои большие вещи — и не печатает, и назад не отдает. Никак не могу Альбова за хвост поймать. Да и ловить, кажется, нет смысла: будет все один и тот же ответ: ‘Напечатает непременно, вещи бесспорно прекрасные, но у нас No составляется сообразно с экономическими требованиями нашего кармана’.
Хоть бы ты оказал мне на этот раз ‘протекцию’, чтобы хоть возвратили мне мои вещи. Давно бы я их уже в деньги обратил. Поступают, как собаки на сене.
3.1.95
Наутро многое изменилось. Получил 2 письма от Ивана. Все мои сетования прекратились. Твои сигары — пишет — все еще лежат у него. Мучается с чадом. Деньги из Одессы получены. Получи, стало быть, и ты свой долг:
Адр. г-жи Авиловой — СПб. Николаевская, 50.
Секретарь ‘Северного вестника’ — Ham. Викторовна.
Ты — Еже-како! Уд, показавый сопряжением!
Худеков-fils, прочитав последние строки твоего письма (моими устами и очами), немедленно распорядился выслать тебе газету в Лопасню.
Благодари.
На съезде (международном) плодоводства honoris causa {Чести ради, за ученые заслуги (лат.).} председательствовал древний старик, академик Овсянников. Сидя среди иноплеменных — французов, немцев, венгерцев, итальянцев, голландцев и даже персюков, ни на каком в России языке, кроме французского, не говорящих,— и желая закрыть заседание, по простоте сердечной заявил по-русски: ‘Больше ничего не будет!..’
Написав это письмо и попросив, чтобы ты торопил мать поскорее ехать ко мне, и я заканчиваю фразой: ‘Больше ничего тебе от меня не будет! Будет — и этого’.

Твой Гусев.

-343-

Александр

8 января 1895, Петербург

Мон фрер екселянт {Мой милейший брат (искаж. фр.).}!
Если ты способен хотя на время отложить в сторону низкую зависть, то будь добр, прочти рукопись ‘Отрешенные и уволенные’, делающую честь моему таланту, составь о ней себе мнение и отдай для напечатания по заслугам, преимущественно в ‘Русскую мысль’, как журнал наиболее снисходительный (ибо он печатает твои произведения). Если же тебе неудобно будет отдать в какую-либо редакцию, то перешли мне ее обратно. Тогда я буду знать, что ты боишься конкуренции. Рукопись послана Ивану заказной бандеролью. Пожалуйста, прочти повнимательней и не воспользуйся сюжетом.
Мать — ничего. Тарантить. Была у Исаакия, собирается к Скорбящей и в Казанский собор и сообщает, что кухарка Марьюшка не берет у тебя денег и оставляет их у тебя на хранение. Удивительная баба. Я бы не рискнул. Меня даже берет раскаяние, что я послал тебе рукопись…
Будь Пентефрием. Жду ответа. Мать кланяется.

Твой Гусиных.

-344-

Антон

19 января 1895, Москва

Владыко!
Я имею полное основание не курить твоих сигар и бросить их в нужник, так как я до сих пор еще не исполнил ни одного твоего поручения.
1) Насчет ‘Русских ведомостей’. Главный редактор Соболевский, мой хороший знакомый, уехал за границу. Осталось 11 неглавных, от которых трудно добиться какого-нибудь толку. Если пришлешь корреспонденцию, то она будет утеряна, ее не найдут и ты не будешь знать к кому обратиться. Из Петербурга в ‘Русские ведомости’, кроме Буквы, пишут еще несколько человек. Повторяю: единственное, что пока возможно для тебя в ‘Русских ведомостях’,— это давать беллетристику, которая оплачивается, кстати сказать, недурно. Когда Соболевский вернется, я поговорю с ним.
2) Рассказ твой очень хорош, кроме заглавия, которое положительно никуда не годится. Меня растрогал рассказ, он весьма умен и сделан хорошо, и я пожалел только, что ты засадил своих героев в сумасшедший дом. То, что они делают и говорят, могли бы они делать и говорить и на свободе, и последнее было бы художественнее, ибо болезнь как болезнь имеет у читателя скорее патологический интерес, чем художественный, и больному психически читатель не верит. Вообще ты прогрессируешь, и я начинаю узнавать в тебе ученика V класса, который не мог бы, а уже может лучше. Твою повесть я отдам в ‘Русскую мысль’ или в ‘Артиста’, а если не боишься деления, то в ‘Русские ведомости’. Придумай новое заглавие, менее драматическое, более короткое, более простое. Для ропщущего попа (в финале) придумай иные выражения, а то ты повторяешь Базарова-отца. Повесть будет лежать у меня в портфеле до 27-го, затем я сдам ее. Январская, февральская и мартовская книжки уже абонированы, и ты все равно не успеешь попасть в них.
Я уезжаю в деревню, где проживу до 27 января.
Ты прочел мне длинную рацею насчет ‘протекции’. А по-моему, это очень хорошее, довольно выразительное слово. Даже дачи бывают с протекцией. И почему не оказать протекции, если это полезно и притом никого не оскорбит и не обидит? Протекция лишь тогда гадка, когда она идет рядом с несправедливостью.
Одним словом, ты пуговица.
Пиши и будь здрав, как бык.

Упрекающий тебя брат твой А.Достойнов-Благороднов.

-336-

Александр

22 января 1895, Петербург

Друже и брате!
Возрадовася дух мой, когда я прочел твое письмо, и взыграся младенец во чреве моем. Купи мне кимвалы доброгласные и кимвалы восклицания, и я восхвалю тебя от севера и запада и моря!
Давно уже я не слыхал из уст твоих похвалы моим произведениям и, прочитав их в твоем письме, чуть не сбесился и не сказился от радости. Спасибо тебе: ты дал мне возможность пережить редкую счастливую минуту.
Прошу тебя, дополни начатое благодеяние. Сделай в моей рукописи сам те исправления, какие найдешь нужным, и придумай сам заглавие. Я не могу этого сделать потому, что черновика у меня нет, а мою рукопись пересылать обратно в Питер не стоит. Исправь, пожалуйста. Спорить и прекословить не буду, но буду тебе глубоко обязан.
Отдавай рукопись куда хочешь, но я предпочел бы ‘Русскую мысль’, и тебе понятно почему: появление ‘Седого’ в толстом журнале поднимет его цену на рынке. Впрочем, поступай по собственному благоутробию. Я же тебе и без того обязан за участие и за то, что ты меня порадовал. Давно уже я этого кушанья не нюхал. В ‘Русские ведомости’ я послал в начале января 3 письма с десятком известий, но ни одно из них в печать не попало. Поэтому я и прекратил бесполезную трату марок. В первом письме я ссылался на тебя, как на человека, могущего дать редакции сведения и аттестат о моем трезвом поведении.
Еще раз спасибо за услугу и участие. Когда разбогатею, пришлю тебе еще сигар, но с тем, чтобы ты их курил не per os a per anus {(Не) через рот, (а) через анус (лат.).}. Смотри не ошибись.
Будь добр, как врач, загляни матери в рот: хорошо ли ей питерский дантист сделал зубы или пропали мои кербованцы? Мать не хотела их испробовать в Питере потому, что получила их от дантиста не то под 13-е число, не то 13-го числа (день несчастный). Так и уехала, оставив и меня, и врача зубного в неведении: по ноге ли сапог. О результате уведомь, пожалуйста. Согласись, что это мне до известной степени интересно как виновнику торжества.
Noch ein Mal {Еще раз (нем.).} спасибо. Буди благословен в роды и роды и да размножатся потомки твои, аки оселедцы в море.
Буренин в востроге от твоей повести в ‘Русской мысли’ (по крайней мере на словах), но находит, что она у тебя чересчур отделана. Суворина давно не видел и его мнения не знаю.
Жму руку.

Твой А.Чехов.

Дорогой Антешеву
Не думайте, что я пишу спроста нет я хитрая. Слыхала и даже читала что вышла ваша новая книга уж больно хочется мне ее почитать не подарители? Поздравляю Вас с прошедшим Ангелом и желаю исполнения Ваших желаний.

Любящая Вас Наталья.

Жена просит меня поставить в ее письме знаки препинания. Исполняю ее просьбу:
! , , . ? ? — , : ,
Потрудитесь сами расставить знаки.

-346-

Александр

6 февраля 1895, Петербург

Друже.
Баба моя — в сердечном восторге за то, что ты обласкал ее Мишку. Зовет тебя, без календаря, когда тебе вздумается, завтракать, обедать и ужинать. Расходилась вовсю. Это — ваше с нею дело. Ключ от ее сердца при сем прилагаю. Пользуйся.
Как фотограф и как человек я отрицал и отрицаю вспышку при съемке. Я всегда удаляю детей и нервных людей. Советую и тебе как врачу пропогандировать значение этого вреда. Из твоей вчерашней позы у тебя получились два эффекта: 1) несносный свет в глазах и 2) нервная перетряска. Как патологический результат этой нервной перетряски — всегда бывает испуг, который сознается уже потом, несколько времени спустя. Есть люди, для которых вспышка — плевое дело. Но есть и такие, которые чувствуют себя 2—3 дня очень скверно после вспышки. Нервы расстраиваются.
Я это говорил, говорю и буду говорить в среде фотографов. Но я хотел бы, чтобы вы, врачи, в кодексе ваших рецептов вписали бы и антивспышку.
Доказательство налицо. Вчера при вспышке ты невольно двигался. Действие света и на диван, и на тебя (как на физическое тело) было одно и тоже. В результате получилось: диван и то место (орнаменты), где была твоя голова,— прекрасно. Тебя же нет. Ты от своих невольных движений превратился только в световую полосу.
Ergo, не только нельзя снимать нервных людей при вспышке, но вспышку надо преследовать как очень ненормальное и не нужное измышление.
Я рад, что ты эту прелесть испытал на себе, и еще более рад тому, что могу дать в твои именно руки доказательство, в истине которого не можем сомневаться ни ты, ни я.
Будь добр, уведомь, когда тебе удобно будет поехать со мною (можно и без меня) посмотреть в Институте экспериментальной медицины, как готовится противодифтерийная сыворотка и как она применяется в детской больнице принца Ольденбургского. Я — настолько к твоим услугам, даже у жены живот заболел.

Tuus Гусев.

-347-

Антон

27 и 29 марта 1895, Мелихово

Достоуважаемый Братец!
Приводя в порядок свой архив, я сортирую письма по соответствующим группам: писательские отношу к писательским, родственные — к родственным. Относительно же Ваших писем я нахожусь в совершенном затруднении, не зная, куда их отнести — к писательским или родственным. Чтобы не обидеть Ваших писательских или родственных чувств предпочтением какой-либо одной из этих двух групп, я пока нахожу наиболее удобным отнести Ваши письма к группе просительских, так как Вы человек бедный и пьющий.
В архиве я нашел много писем и документов, принадлежащих Вам и для Вас лишь интересных. Сии бумаги я запечатал и вручу Вам при свидании в Мелихове, куда мы ожидаем Вас на Святой неделе. Весна уже началась, и все пернатые, забыв всякое приличие, удовлетворяют свои естественные надобности и таким образом превращают мой сад и мои леса как бы в дома терпимости.
Вся наша фамилия здравствует. ‘Нашу пищу’ мать получает и очень довольна.
С истинным почтением имею честь быть Ваш брат и благодетель.

А.Чехов.

P.S. Напишите, когда приедете, чтобы мы могли приготовить Вам место в людской. Телята Вам кланяются.
Наталии Михайловне [описка — Наталье Александровне], Коле, Антону и Михаиле нижайший поклон и благословение навеки нерушимо.
Это письмо, по случаю распутицы, пошло на станцию лишь 29-го. Прилетели скворцы и жаворонки.
С праздником!!!

-348-

Александр

1 апреля 1895, Петербург

Едва ли, дорогой Антоша, я сделаю честь твоей людской и приеду к тебе на праздники. У тебя скворцы и пернатые совокупляются, а я человек нравственный. Меня возмущают мартовские коты и кошки у нас в Питере на лестницах. Душу вытягивают… Завидую тебе и тому, что ты лицом к лицу встречаешься с весною в деревне, а не в городе. Не поеду я к тебе на праздники потому, что работаю анафемски дни и ночи буквально. Взялся за работу и проклинаю себя. Делаю ‘Указатель’ к ‘Новому времени’ по 100 руб. за год и спешу хоть второй год закончить, пока Суворин не уехал. Получу с него за 2 года и — махну на юг. Если же он уедет ранее моей ‘готовности’, то без него денег мне никто не даст, и я останусь на бобах. А работа — воистину анафемская. Теперь я заканчиваю 16-ю тысячу листов. Можешь себе вообразить, как мне солоно 100 рублей достанутся. Если хватит духа довести все дело (и до сего дне) до конца — понадобятся годы. Больше 6—8 NoNo в сутки при 9-тича-совой работе сделать не удается. Особенно трудны сербская и наша турецкая война. Буду просить у Суворина прибавки хоть по 150 вместо 100 за год, но на успех не надеюсь. Теперь уже истекает второй месяц каторжной работы. (Поэтому я тебе так долго и не писал.) Угнетаю же я себя работой ради того, чтобы съездить на юг, куда душа давно уже просится. Шубинский уже заказал мне описание и фотографии дворца в Таганроге. Думаю, что и еще что-либо набежит. Все-таки — поездка будет не без пользы, если только… Суворин не уедет раньше меня.
Жидовка моя, которую ты в своем письме назвал ‘Натальей Михайловной’, кланяется тебе, ‘Антону Семеновичу’, и собирается написать тебе, но едва ли это сделает, ибо занимается пасхальным развратом: поминутно бегает то к портнихе, то за куличами и пасхами, то за окороками. Карманы мои опустошены, как болгарские деревни во времена башибузуков. Окорок купили в 29 фунтов, и ногу телятины фунтов в 25, и кроме того еще индейку. Я в ужасе: придется две недели есть ветчину с горошком, ветчину с хреном, горошек с ветчиною, хрен с ветчиною, repetatur da Capo {Repetatur — повторять (лат.), da Capo — с головы (итал.) — повторяется с начала.} и т.д. Словом, ‘и сегодня горох, и учора горох…’. Приезжай разделить компанию, угощу сигарой. Я для тебя собираю в ватерклозетах и писуарах окурки сигар. Деньжищ перед праздниками ушло — страсть, около 500 руб. (Дача 150, обновы жене и детям свыше 100, квартирный налог, квартирная плата и на чаи — более 100 и т. д.) И я — без штанов. Одно слово — не житье, а масленица. Водки и пива с самого твоего отъезда в рот не брал: вот до чего дошел! Здоровье — не ахти как. Сплю 5 1/2—6 ч. в сутки, колет в сердце и поясница болит, как у онаниста или злоупотребляющего скворца в Мелихове.
Хороним Бертенсона. Воняет. Хоть и лейб-медик, а воняет страшно. Вчера на панихиде меня стошнило. До мая кадавр будет стоять в подвале лютеранской церкви.
Письмо Бруккерши напрасно ты мне прислал. Оно мне напомнило грустную страницу из студенческой жизни, когда я был оклеветан и не умел защититься по молодости и глупости. Цель письма была — очернить меня в глазах Воронцова, к которому я студентом поступил в гувернеры.
Наткнулся я на историю с заживо погребенным регентом Михеем Герасимовичем (раззява). Посылаю выписку.
Киндеры здоровы и по-прежнему — болваны, как и были, чего и тебе желаю. Будь здоров. В общем, на душе какой-то свинец. В редакции то же, что и прежде было. Готовлюсь к препровождению ad patres {К праотцам (лат.).} Гагары: плоха старушенция, гаснет. Не ела ни черта в посту (грех!) и ‘ошкилетилась’. Мишка воюет, всех бьет по мордам. Мамаша радуется.
Будь здоров. Думаю, что ранее 15 апр. не окончу работы, а потому, вероятно, и тебе не напишу ранее.

Tuus Гусев.

Отпечатал я тебе всю твою сахалинскую коллекцию с негативов покойного Щербака. При случае доставлю: посылать почтой дорого. Если поедешь куда на юх,— дай знать.
С праздником Вас поздравляю, всего хорошего желаю! Вы, дорогой Антон Павлович, так заманчиво отписываете ваш сад и его обитателей, что даже слюньки текут.
Искренно любящая вас

Наталья.

-349-

Александр

25 апреля 1895, Петербург

Антошьчька!
Собираюсь ехать на юх, главным образом в Таганрог, снимать и описывать для ‘Исторического Вестника’ дворец и разные разности, относящиеся к Александру I. Буду иметь счастие лицезреть Людмилу Павловну. Поклонюсь от тебя и скажу, что ты за нею скучаешь и питаешь к ней архиродственные чувства. Думал я побывать у тебя в Мелихове, но едва ли заеду: поздно. Добрый господин Суворин просил меня подождать неделю в ожидании возможной войны с Японией. Я должен остаться в Питере без всякой надобности эту неделю, хотя и недоумеваю, что именно мне придется делать в газете, если война состоится. Я и война — это то же, что уксус и колесо или ты и пятиалтынный. На что старику понадобилось задерживать меня — не знаю и, вероятно, никогда не узнаю. Но по сей причине проеду мимо Лопасни не останавливаясь и только мимоходом взгляну на вашу знаменитую француженку и пожелаю тебе поноса. На возвратном пути, может быть, и заеду. Но это еще вилами писано, ибо могу назад ехать и по Волге.
С указателем ‘Нового времени’, над которым я трудился, вышло недоразумение. Старик С. заявил: ‘Кому это, голубчик, нужно и на кой черт это нужно?’ Дал мне в виде особой милости 200 рублей и решил, что делать ‘Указатель’ больше не нужно. В результате 2 тысячи, на которые я рассчитывал,— тю-тю. Буренин уехал за границу.
Когда я сяду в вагон, я извещу тебя манифестом. Распорядись, чтобы меня встретили на Лопасне с хоругвями и с музыкой и чтобы француженка, зарядясь метеоризмом, играла в оркестре партию контрабаса.
Via {Дорога (лат., итал.), здесь — направление.} — степи в Харьковской губернии в Стародубском уезде. Славянск-минеральные воды и Святогорский монастырь, Таганрог и какой-нибудь из купальных городов Черноморского побережья. Продолжительность и длина пути будут зависеть от количества денег и от моей расчетливости. После твоего отъезда из Питера я не пил ничего абсолютно. Думаю не пить и всю дорогу и надеюсь, что выдержу, ибо много дум в голове, много замыслов и немало надежд на поправку здоровья. Везу с собою фотографию. Очень возможно, что проездом оставлю для тебя или у Ивана в Москве, или у француженки на Лопасне альбом твоих сахалинских снимков. После моего письма об отъезде из Питера вели своему посланному на всякий случай справляться на Лопасне.
Не поедешь ли ты куда-нибудь? Недурно бы свидеться.
Меня уже перевезли на дачу в Удельную по адресу: ‘Удельная, Ярославский просп., No 22’. В Питер мне после 1-го мая не пиши. На городской квартире жена будет бывать редко.

Tuus Гусев.

Дорогой Антон Павлович, теперь я больше не завидую Вам мы тоже на даче и лес у нас под носом. Кругом ходят куры, собаки и даже прошла одна свинья.
(Сиречь Наталья Александровна.) {Приписка рукой Александра.}
Неправда она очень похожа на моего супруга.
Передайте привет всем сродственникам.

Любящая Вас Наталья.

Пожалуйста не забудьте прежде исправить мои ошибки и поставить знаки, а потом читать.
Вы, Антон Павлович, внушили моему сыну необыкновенную любовь, он постоянно спрашивает, ‘что же не идет дядя Антон. Я его люблю и хочу, чтобы он пришел’.
Будь 100 тысяч раз здоров.
Жму руку. Гус.

-350-

Александр

29 апреля 1895, Петербург
1 кл. скорого п. Николаевской ж.д.

Еду прямым сообщением в Таганрог с льготной побывкой в Славянске на сутки. В поезде на бархатном кресле-диване схватил насморк, но зато утешился прекрасным направлением Ник. ж.д.: в отделении ’00’ — ‘Московские ведомости’, а не ‘Новое время’. Это до известной степени отрадно. Пишу это под Тверью в вагоне и потому не знаю, застану ли Ивана в Москве. Сахалинские снимки везу. Заброшу или в Москве, или в Лопасне. Пиши мне в Т-г до востребования и сообщи, не имеешь ли, в свою очередь, намерения и ты удрать куда-нибудь, где бы я тебя мог встретить? Прощание со стариком Сувориным было нежное, говорили о тебе, насчет паскудства твоего характера, и возлагали надежду на твое исправление. Что мне даст поездка — не знаю, но пока весело: утро прекрасное. Акциз в изгнании, здоровье отличное, дижестия {Дижестия (от лат. digestio) — пищеварение.} восхитительная и намерения — самые благородные. Итак, ведай, что в то время, когда ты будешь читать это письмо, я уже пролетел мимо Лопасни и мчусь на юг. Пиши ‘до востреб.’ в Т-г. Жму руку и не теряю надежды на встречу где-нибудь. Авось?! Поклоны.

Гусев.

-351-

Александр

Апрель 1895

Бонжур, шер Антоан!
Каман ву портеву? Конплеман де ма фам е де муа. Ментенам же сюи сюр ке ву зем. ‘Изв. писатель’.

Воур фрер {Здравствуй, дорогой Антон!

Как дела? Поклоны от жены и от меня. Теперь я уверен, что люблю тебя…. Ваш брат (искаж. фр.).}.

-352-

Александр

17 июля 1895, Петербург

К несчастью брат Антоша!
Был сегодня у следователя, возвращал несчастной матери ее бедного сына-поджигателя. В своем показании я в поджоге усумнился и отозвался незнанием. О твоем сообщничестве в поджоге не упоминал. Насчет пьянственного состояния и обалдения Епифана в тот момент, когда вы оба с ним поджигали, я распространился красноречиво и убедительно, ссылаясь на собственный опыт. В заключение я попросил доброго г.следователя, чтобы он освободил его из тюрьмы за твоею порукой. Теперь совесть моя чиста.
Умер Дьяков-Незлобин-Житель в Одессе на лиманах. Получили телеграмму. Говорят, будто от солнечного удара. Робко предполагается самоубийство, но под сомнением. По получении известия никто из товарищей не захотел писать некролога. Взвалили этот труд на меня как на наиболее незлобивого. Написал, но плохо, ибо почти не знаю его прошлой жизни, а то, что знаю,— не годится. Писал и жалел: в первый раз встречаю такого несчастного, от которого даже после смерти все открещиваются… Может быть, вечером кто-нибудь и заменит милостиво мой некролог более теплым и менее сухим…
Нового ничего. Здоровье тоже ничего. Собираемся к тебе, но не ранее как заработав на дорогу. По сему предмету уповаю на напечатание тобою моей ‘сумасшедшей’ эпопеи в ‘Русских ведомостях’. Будь благодетелем, если можно.
Пока я пишу эти строки, кто-то поднял вопрос о том, чтобы отслужить товарищескую панихиду по Дьякове. Не откликнулся никто… Sic, братец ты мой…
Алала туруру, ачхи тпру ндры чха.

Твой Гусев.

-353-

Александр

9 августа 1895, Петербург

Г.Гавриил Бобов, мы с курьером, упоминаемым в Вашем открытом письме, снова сойдясь в трактире и поругав Вас, благородных, решили послать Вам открытой бандеролью пакет г. Галкина, каковой и сдан в конверте г.Галкина, сложенном в конверте ‘Новом времени’.
Буде Вы не получите сей бандероли (за что мы с курьером не ответственны), то имейте в виду, что посылаемое Вам есть отдельный оттиск из No 5 ‘Тюремного вестника’ за 1895 г., каковой Вы всегда можете достать в Москве в Публ. или иной библиотеке. Заглавие оттиска: ‘О-в Сахал. Необходимые и желательные мероприятия. (Записка Нач. Гл. Тюр. Упр. по обозрению о-ва Сох. в 1894 г.)’.
За Ваше дерзкое письмо ни я, ни жена, ни дети наши Вам не кланяются и мы к Вам не приедем.

Ваш Гусев.

Завтра, 10 августа — день моего рождения — для меня начнется пятый десяток. Четыре десятка я уже пережил. Стукнуло ровно 40. Черт знает, как быстро жизнь протекла!

-354-

Антон

11 августа 1895, Мелихово

Двуличновольнодумствующий Саша! Обращаюсь к тебе с предложением исполнить нижеследующую мою просьбу. Третьего дня утром, когда я был в Ясной Поляне, к Льву Толстому явился человек с котомкой за спиной. Он просил милостыни. Помутнение роговицы в обоих глазах, видит очень плохо, ходит ощупью. Не способен к труду. Лев Толстой попросил меня написать куда-нибудь: нельзя ли сего странника законопатить в какой-нибудь приют для слепых? Так как ты специалист по слепой части, то не откажи написать оному страннику, куда он должен обратиться с прошением и какого содержания должно быть последнее? Вот его status: отставной солдат Сергей Никифоров Киреев, 59 лет, ослеп на оба глаза 10 лет тому назад, живет в Кашире, в доме Киреева. Адресуйся в Каширу.
Я говорил про тебя Толстому, и он остался очень недоволен и упрекал тебя за развратную жизнь.
Хина родила сучку Селитру. Больше нет никаких новостей.
Низко кланяюсь твоей супруге, а чад твоих мысленно секу и желаю, чтобы они не были умнее родителей. Тебе же желаю исправиться и утешать папашу.

Твой благодетель А.Чехов.

Нашел ли новую квартиру?
Сигары получил и выбросил их в нужник, так как я уже не курю. Этими сигарами ты хотел меня задобрить и расположить в свою пользу, но вышло наоборот, и я еще с большею строгостью отношусь к твоим порокам.
Тарабрину послал я свою новую книгу. Высылаю ему газету.
У нас очень много фруктов. Вот бы тебе приехать!
Пришли же отчет Галкина-Враского, надо послать ему книгу. Отчет присылай простой бандеролью, а не заказной.

-355-

Александр

24 августа 1895, Петербург

Дорогой Алтоша.
Ни в Каширу, ни тебе я не писал об излюбленном тобою и Толстым слепом солдате потому, что наводил справки, которые, как тебе известно, выдаются не всегда скоро. Справки мои пока дали следующие результаты.
Кашира принадлежит к Тульскому слепцовскому округу, а потому и центром хлопот должна быть Тула. Дела тульских слепых плохи. Приюта там не полагается, т.е. такого учреждения, которое носило бы характер богадельни. В 1893 году туляк некто Батышев пожертвовал Попечительству о слепых 60 тысяч специально для устройства богадельни для слепых. Попечительство деньги получило, но богадельни не построило. Твой слепец может хлопотать только о денежном пособии. Для этого он должен обратиться в Тульское отделение Попечительства им-цы Марии Александровны о слепых, а к кому собственно — я напишу тебе через несколько дней. Завтра будет кем следует отправлено письмо в Тулу с запросом на интересующую тебя тему. Как только получится ответ, я немедленно сообщу тебе. Пока же должен ограничиться только этими вестями, доставленными мне лишь сегодня.
Ранее я мог сделать все это гораздо скорее, но теперь слепцовских заправил нет в Петербурге: Грот за границей, а секретарь Попечительства Забугин — в Китае. Из наличного персонала я не знаком ни с кем.
Подожди ответа из Тулы, может быть, твоему слепцу что-нибудь и вытанцуется, сам же подтягивай брюки.
Дети не учатся. Хотел отдать Тоську в гимназию, но прошения без метрики от меня не принимают. Консистория не высылает и требует от меня, чтобы я прислал свидетельство о том, что я его опекун. Хлопоты об опекунстве начаты и протянутся долго, а время для поступления в гимназию ушло. Николая стараюсь втиснуть в реальное, но и это едва ли удастся: познания малы, а годы велики. Придется, вероятно, взять на дом студента. Вообще подштанники держатся у меня на брюхе некрепко и все сползают книзу. Стараюсь подтягивать.
Мишка стал озорником. Мамаша радуется и тебе кланяется.
Жму руку и протчее. С дачи в город переехали.

Твой Гусев.

-356-

Александр

3 сентября 1895, Петербург

До некоторой степени братец.
В ‘Кубанских областных ведомостях’ пишут о Вас:
‘Весь эффект прекрасного водевиля А.Чехова ‘Предложение’ пропадал благодаря удивительному незнанию своих ролей г-жею Невериной и г.Доро-шенко, только г.Касиненко и заслуживает внимания. К.’
И в том же номере анонсируют:
‘Сегодня, в воскресенье, пойдет малорусская драма в 5 действ.— ‘Ой, не ходы, Грыцю, та на вечерници’, соч. М.П.Старицкого и водевиль ‘Медведь’, соч. А.Чехова’.
Значит, снова провалят, с чем я Вас, братец, и поздравляю и того же желаю Вам и впредь. Как достойную дань Вашему таланту.
Пишу я это письмо не потому, что чувствую потребность, и не потому, чтобы было какое-либо дело, а потому, что Андрей подал мне в редакции телеграмму на твое имя. Я ее запечатал в конверт и послал к тебе на Лопасню письмом. Теперь же уведомляю тебя на всякий случай о сем событии. Это и есть единственная и главная цель сих строк.
Не найдешь ли удобным сообщить мне, когда будешь писать о судьбе моего рассказа в ‘Русских ведомостях’? Если его там не берут, то я постарался бы пристроить его куда-нибудь в Питере. Так как меня в этом случае интересует не авторская слава, а презренный металл, на который можно купить штаны и сапоги, то ты не согрешись перед Богом, если не особенно будешь медлить ответом. Но нарочито не хлопочи. Особенной надобности ни в славе, ни в деньгах нет.
Из Твери ответ по поводу толстовского слепца все еще ожидается. Его все еще сочиняют.
Работаю много и старательно, хотя и не столь талантливо, как ты, получаю построчные пятаки и зело устаю. Время так паршиво распределено (не мною, а профессией), что спать приходится только 5 1/2—6 часов.
Не желая далее утруждать тебя чтением и отнимать твое драгоценное время, спешу сообщить, что мы все, кроме кашляющего Николая, здоровы и тебя нисколько не уважаем, а равно и родителей твоих не почитаем.

Твой Гусев.

-357-

Александр

19 сентября 1895, Петербург

Дорогой Алтоша.
Посылаю тебе письмо, в коем слепцовские люди изрекли словеса, касающиеся толстовского слепого. Дале суди и ряди сам.
Получил из Таганрога от Георгия письмо, в коем он меня просит похлопотать у Саблера о помещении Владимира в Симферопольскую или Ставропольскую семинарию, но не пишет, есть ли там вакансии. Едва ли я могу что-либо сделать, хотя и попробую поговорить с Саблером. Сей великий мира сего семинариями, кажется, не занимается, а неведому вьюноше рекомендательного письма к епископу не даст столь охотно, как это кажется Георгию.
Посылаю вырезки из газет, для тебя интересные.
Будь добр, елико возможно не откладывая в дальний ящик, сообщи мне, что сталось с Иваном. Жив ли он, не болен ли и в Москве ли. Я ему писал в его училище два письма (одно заказное) и приложил марку на ответ, но ответа не получил. Письма же были деловые. Что значит его молчание? Мне в голову лезут навязчивые мысли о его нездоровьи или о чем-либо подобном. Прошу усердно, ответь, пожалуйста, на этот вопрос.
Можешь написать, кстати, и о своей особе — я не обижусь.
Я — не весел. Работы масса, 24-х часов мало, сплю не более 5 1/2— 6 часов в сутки и в довершение позорно захворал. Четвертый день хожу с сильнейшим, соплеточивеишим насморком, сухим кашлем и головой, налитой свинцом. Нос от непрестанного сморкания напоминает glans penis momras после coitusa. В башке мысли не вяжутся. Ел сегодня пироги и страдаю метеоризмом, и это письмо пишу тебе гугнивый и ‘в воне благоухания духовного’. Понюхай, если не веришь.
Нового нет ничего. Ждут старика из-за границы. Молодой приехал.
Жму руку. Ответь, пожалуйста.

Твой Гусев.

-358-

Антон

22 или 23 сентября 1895, Мелихово

Добрый Саша! Любезное письмо твое получил и тотчас же отвечаю, хотя я слишком занят, чтобы отвечать на письма людей низкого звания.
1) ‘Неделя о слепом’, мне кажется, затянулась слишком долго вопреки всем календарям. Я просил тебя адресоваться прямо в Каширу, к одному слепому, для меня же в настоящее время справки твои значения не имеют, так как у меня нет даже адреса слепого.
2) Теперь о зрячих. У Ивана я давно уже не был, по слухам, у него в училище был дифтерит, занятия временно прекращены, и он живет теперь у родственников жены, полный сознания своего семейного благополучия. Очевидно, к себе в училище он не ходит и твои письма, которые ты пишешь ‘в воне благоухания духовного’, его швейцар бросил в нужник. Он, т.е. Иван, немножко поседел, и по-прежнему покупает вс очень дешево и выгодно, и даже в хорошую погоду берет с собой зонтик.
3) Володю Чехова выперли из Екатеринославской семинарии на том основании, что он светский. Я хлопотал за него, написав в Симферополь, причем ему сказано было, что если в Симферополе есть вакансия и попы будут препятствовать поступлению, то чтобы он поторопился написать тебе насчет протекции. Мне кажется, что при наличности вакансии и хороших отметок было бы достаточно одной карточки Победоносцева или Саблера. Но вопрос в том, есть ли вакансия… Буде я узнаю, что вакансия есть где-нибудь, мы спишемся и будем действовать сообща. Мальчику надо помочь, а то его заберут в soldateniensis. Буде одобришь, я сам напишу Победоносцеву, ибо для дяди и его почтенных сынов я готов на вс.
4) По описанию твоей болезни я заключил, что у тебя страшнейший сифилис и громадная фистула заднего прохода, образовавшаяся вследствие непрерывного выпускания газов.
5) Погода у нас очень хорошая, теплая. Виссарион {Так братья называли между собой отца.} по-прежнему жует за обедом мать и длинно рассуждает об орденах.
6) Брома и Хину скоро опять придется запирать в баню. Дочь их Селитра — вылитый Бром.
7) А. С. Суворин мне ничего не пишет, и я не знаю, где он. Затем кланяюсь Наталии Александровне и детям и вместе с ними
скорблю, что из тебя не вышло никакого толку. Жаль, Саша, а между тем тебе дано было хорошее направление.

Твой благодетель А.Чехов.

P.S. О твоем рассказе напишу из Москвы.

-359-

Александр

19 октября 1895, Петербург

Милый Антошенька,
Была наша супруга в Москве и привезла оттуда известие, будто бы ты хворал, дергал зуб и ходил с раздутой щекою. Сначала мне стало жаль тебя, но потом навело на размышления: кто тебе подбил физиономию и за какие грехи? Без причины рыло не вспухнет. Кто учинил тебе травму? Не актиномикоз ли у тебя, открытый недавно у людей профессорами Турнером и Вельяминовым? Лечение — нож и Kali jodatum. Прослушал я доклад этих двух светил и потерпел фиаско, ибо Гей вычеркнул мой отчет на основании того, что наша газета стремится упразднять все иностранные слова, а актиномикоз есть таковое. Он посоветовал мне назвать его по-русски. Когда же я написал ‘лучистый грибок’ (actinomyces), то он снова вычеркнул, ибо, по его мнению, грибы, по законам природы, стремятся к сферической форме. Я потерял вечер, лишился трешницы за отчет и попал в число сотрудников-невежд. Так и записал у себя в дневнике.
Посылал я свою семь осьмых позондировать Ивана насчет моих ребят. Не выгорело. По словам жены, Иван и не прочь бы взять их в науку, но Сонечка — против. Впрочем, вероятно, сестра тебе уже рассказала о приезде моей бабы в Москву.
Послал я тебе на Лопасню второе издание своих ‘Святочных рассказов’ бандеролью. Получил ли? Книга разошлась с необычайной быстротою. От первого издания осталось 900 экз., каковые с помощью новой обложки и изобразили 2-е издание. Но ты, пожалуйста, думай, что это настоящее 2-е.
Старик Суворин уже приехал. Дофин тоже. Маслов возвратился из-под андалузского неба со скелетной худобой. Буренин тот же. Порядки опять те же. Все помыслы старика ушли в Литературный театр, который основательно и торжественно проваливается. Старика это злит, и он злится и ни о чем, кроме театра, не думает и не говорит. Больше новостей нет. Есть, впрочем, хозяйственные и нравственные, а именно: утром соседи навоняли на лестнице треской и снабдили всю квартиру мою вонью до тошноты, а вечером чадо мое Николай выбросил для собственного удовольствия кошку из 2-го этажа, и ко мне приходили жаловаться.
Работаю много, но все, что пишу, мне ужасно не нравится. Рву массу исписанного. Часто недосыпаю. Нервы расстроились. Поймал себя неожиданно на том, что мне одному вдруг стало страшно в комнате, страшно неизвестно чего и отчего. Не пил и не пью абсолютно уже 3-й месяц и приписываю это направлению, которое мне давали в молодости родители. Питаюсь хорошо и в общем здоров. Советую и тебе не хворать. Это — занятие и вообще паскудное, и с твоим саном вообще не вяжущееся. Поэтому болезнями не увлекайся.
Писанье вообще, самый процесс до того мне осточертел и опротивел, и в голове так пусто, а душу ‘убивает такой индеферентизм’, что просто жаль становится прежней жизнерадостности, которая иногда ощущалась. Интересно, бывают ли у тебя жизнерадостные моменты, этакие беспричинные? Вроде того, что идешь или сидишь — и вдруг скажешь искренно: ‘Слава Богу, душенька’? {Из лексикона Митрофана Егоровича Чехова.}
Постарайся, если возможно, окольными путями внушить Виссариону, чтобы он не просил у меня к празднику денег. Мне придется именно к этому сроку платить наличными в типографию за новую книгу своих рассказов, которую я выпускаю к Рождеству. Пусть просит после Нового года. Также и в гости ко мне его не пускай, если соберется: пишу глупый роман в ‘Домашнюю библиотеку’ и мне не до гостей. Надо поспеть к Рождеству, а я сижу только еще на 2-м листе.
Будь здоров в буквальном смысле. Жму руку. Будет не лень — черкни.
Жорж пишет, что Владимир уже снова поступил в семинарию. Наши хлопоты не понадобились.
Стареюсь здорово и быстро.

Твой Гусев.

-360-

Александр 5 ноября 1895, нощь. Петербург
Давненько уже, мой знаменитый брат, не получал я от тебя ни строчки и напрасно, кажется, тратил порох вежливости, послав тебе свои ‘Святочные рассказы’ и письмо. Ответа от тебя нет, и будет очень жаль, если книжка не дошла, ибо она стоит полтинник, плюс расходы на новую обертку. Нести же напрасные убытки, хотя бы даже в пользу знаменитого брата,— не особенно приятно. Теперь же я должен тратить новую 7 коп. марку, чтобы узнать, существуешь ли ты и здоров ли? Вообще ты мне порядочно стоишь.
Пообедал с беллетристами и сам о своем присутствии на обеде напечатал в ‘Новом времени’. Познакомился с Потапенкой, которого узрел впервые так же, как и обедал впервые. В общем, обеды и обедающие — скучны. Оживления нет, общей беседы нет и ничего нет. Невольно задаешь вопрос: зачем же беллетристы собираются обедать? Может быть, обеды эти уже выдохлись? Не знаю, каковы они были раньше. Тебе лучше знать.
Из списка обедающих, напечатанного в ‘Петербургской газете’, Лейкин собственноручно вычеркнул мое имя, заявив, что я еще молод для того, чтобы мое имя могло стоять рядом с его знаменитым именитым именем. ‘Пускай у себя в газете печатает, если ему угодно,— прохрипел сипло сей муж и закончил словами: — А у нас его незачем печатать’. Вообще ‘Петербургская газета’, печатавшая мои сценки под литерами ‘Ал.Ч.’, теперь вдруг ополчилась на меня. При этом интересно, что ни я, ни сама газета не знаем, почему именно этот факт совершился. Почтенный и седовласый И.И.Ясинский, пишущий в этой газете под псевдонимом ‘Рыцарь зеркал’ и вежливо раскланивающийся и беседующий со мною при встречах, подарил меня следующими строками в своем фельетоне (1 ноября, среда, No 300):
‘Димский? В последнее время все какие-то двойники пошли — Лесков настоящий и Лесков ненастоящий. Лев Толстой великий и Лев Толстой маленький, Чехов Антон и Чехов Александр (причем в анонсах, напр. ‘Исторического Вестника’, Чехов Александр скромно объявлен ‘А. П. Чехов’, и это ввело меня в заблуждение, и я напрасно только купил октябрьскую книжку почтенного журнала), Анатолий Леман и Владимир Леман, Анатолий Дуров и Владимир Дуров’.
Нельзя сказать, чтобы прием был благородный. Зла я ему не сделал и можно было лягать меня и полегче, тем более что Шубинский без зазрения совести и не внимая моим просьбам заменяет подпись ‘А.Седой’ скромным ‘А. П. Чехов’. Это его хозяйничанье.
От своего крещеного и родового имени я уже давно отрекся, тем не менее по горбу мне все-таки достается.
Не везет и с псевдонимом. И его у меня заимствовали. В ‘Новом слове’ без церемонии подписан словом ‘Седой’ фельетон. Фельетон принадлежит перу почтенного Мамина-Сибиряка. Обидело меня это. Сказал я старику Суворину. Тот назвал Сибиряка свиньею и посоветовал написать в редакцию письмо и таким образом объявить на весь мир, что я, твой брат, существую, пишу и рекомендую считать себя в числе писателей с талантом. Другого исхода ни я, ни старик не нашли.
‘М. г. В октябрьской книжке журнала ‘Новое слово’ напечатан фельетон ‘Обо всем’, подписанный моим псевдонимом ‘Седой’. В журнале ‘Новое слово’ я не имею чести сотрудничать и фельетона этого не писал, а равно и прав на пользование моим псевдонимом никому не давал. Мне очень приятно иметь литературного однофамильца, но, в силу уже давно установившихся литературных приличий, позволяю себе сообщить почтенному фельетонисту ‘Нового слова’, что псевдонимом ‘А.Седой’ я подписываю свои литературные произведения в периодической печати уже более десяти лет и считал и до сих пор считаю его такою же своею собственностью, как и настоящее имя. Под этим же псевдонимом выпущены в свет также и мои беллетристические произведения отдельными изданиями. Позволяю себе надеяться, что почтенный автор фельетона после настоящего моего объяснения поймет неудобство появления в печати одного и того же имени, принадлежащего двум разным лицам.
Примите и проч.

Алекс. Чехов (А.Седой)’.

Но и письму не повезло. Его три дня откладывали по недостатку места. Не знаю, попадет ли оно завтра, а потому и прилагаю оттиск, еще не вышедший в свет. Полюбуйся красотою слога.
Ты обещал мне написать об участи, постигшей мое ‘умалишенное’ произведение в Москве. Жду твоего письма, которое ты мне обещал написать также из Москвы, но все-таки дерзаю попросить. Чадо сие уже четвертый год не приносит ни славы, ни мзды своему родителю, а потому, буде признаешь за благо, перешли мне его обратно. В силу того, что папаше с мамашей кушать надо, я разменяю его на мелкую монету и пристрою где-нибудь в Питере. Не присылай только в том случае, если есть надежда, что оно будет напечатано в Москве.
Мать очень озабочена вопросом, учатся ли мои дети. Для успокоения передай ей, что к ним для занятий ежедневно ходит студент и занимается с ними по 2 часа — по 50 коп. за час плюс обед. Успехи пока еще в известность не приведены.
Напиши, пожалуйста, если явится время и охота. Доставишь большое удовольствие. Поклонись Селитре и сообщи ей, что я приобрел полутакса-кобеля Паровоза, который иногда пакостит в комнате.
Все, вся и вс у меня здоровы. Вс по-прежнему бесцветно, ничего особенного нет. Ходим ногами и подтягиваем брюки.
Заканчиваю вырезкой из какой-то южной газеты, из которой ты увидишь, что Потапенко выше тебя, а Немирович выше вас обоих вместе взятых. Далеко куцому до зайца!.. А затем будь здоров. Примите и прочее:
‘Самыми любимыми авторами житомирской публики являются Шпильгаген и Немирович-Данченко. На сочинения первого было 420 требований и на Немировича 395. Далее в постепенно понижающемся порядке идут требования на произведения гр. Л.Н. Толстого, Тургенева, Достоевского, Шеллера, Мордовцева, Монтепена, Эмиля Золя и проч. Из русских молодых писателей более всего читаются Потапенко (160 требований) и Чехов (147), Короленко же и Мачтет не в моде, на их произведения было менее 100 требований. Зато на сочинения князя Мещерского и Понсон дю Террайля было по 139 требований’.

Tuus Гусятниковых.

Поклоны как формальность опускаю.

-361-

Антон

12 ноября 1895, Мелихово

Господин А. Седой!
1) Твоей книжки я не получал. Должно быть, на почте ее бросили в нужник.
2) Письмо твое в ‘Новом времени’ читал. Во-первых, ты А.Седой, а то просто Седой, во-вторых, каждый может подписываться как ему угодно, в-третьих, Седой может ответить тебе, что он уже 20 лет подписывается Седым, в-четвертых, журнала никто не получает и просуществует он недолго, в-пятых, Седой — не Мамин, ибо Мамин слишком простодушен и ленив, чтобы разводить канитель насчет спорта. Вообще всякие антикритики, обидчивые письма и напоминания о литературных приличиях надо предоставить Кугелю. Что же касается Шубинского, то он зла тебе не причинил, ибо: всякого рода компиляции и исторического характера статьи следует подписывать своей настоящей фамилией, а А.Седого оставить только для беллетристики. Таково мое мнение. А Лейкин тебя вычеркнул, вероятно, за то, что ты не поздравил его с серебряной медалью, которую он получил на выставке за уток. Сей хромой и косой человек любит напускать на себя большую важность. Если к обедам беллетристов не относиться скептически и не требовать от них многого, то они не скучны, что делать, надо терпеть и Лейкина, и Сыромятникова с его калужским шиком…
В шутке Ясинского нет ничего обидного, ибо на то ты и литератор, чтобы о тебе писали так или иначе. Интересно, что как только о тебе стали поговаривать там и сям, ты уж и стал нервничать. Genus irritabile vatum! {Раздражительное племя поэтов! (лат.)} — сказал Гораций.
3) Участь твоей умопомешанной повести еще не решена, Гольцев ссылается на Лаврова, а сей на оного. Если ее возвратят, то я привезу с собой.
4) Старик мне пишет часто.
5) Я приеду в Питер в конце сего месяца, остановлюсь где-нибудь на Невском, обедать буду если не у Суворина, то у тебя, а также в трактирах. Надеюсь, что обеды у тебя будут приличные, иначе же я перестану к тебе ходить и вычеркну тебя, как Лейкин, 22-го ноября из заметки, которую, вероятно, мне придется писать для ‘Нового времени’.
6) Передай Чермному, что его рассказ ‘Наяда’ в ‘Северном вестнике’ — превосходная вещь. Это лучший его рассказ. Вещь прямо блестящая.
7) Миша получил перевод в Ярославль. Иван представлен к медали на шее, чего и тебе желаю. Маша собирается на медицинские курсы.
8) Селитра отдана в экономию гр. Орлова-Давыдова. Кланяйся Наталии Александровне и всей своей благочестивой фамилии.

Твой благодетель А.Чехов.

Воскресенье.
Высылать книги и брошюры медицинского содержания продолжай, но только не присылай оттисков из газет и журналов, ибо последние у нас есть.

1896

-362-

Александр

17 января 1896, Петербург

Поздравляю тебя с ангелом, или, как покойный дядя говорил: ‘С тезоименитством, душенька!’ — желаю тебе, чтобы ты не баловался и почитал старшего брата со всем его потомством. За обедом буду вспоминать, как я прошлые годы в этот день пил и закусывал за твое здоровье, но пить не буду.
После твоего отъезда произошло кое-что скверное, служившее продолжением чепухи, начавшейся еще при тебе. Наутро после твоего отъезда Буренин долго ругался на воздух и затем написал Суворину-pere’у письмо. Через час старичина проходил через редакцию к нему виноватой походкой и через пять минут ушел вспять такою же походкой и с сопеньем. Вчера Буренин громогласно объявил во всеуслышание, что ни читать беллетристики, ни назначать фельетонов, ни даже писать в газете более не будет.
Секрет о проделке С-м-т-к-ва перестал быть секретом. Вчера Шубинский, побывавший у старика, расказывал сей эпизод громко в редакции. С-м-т-в не показывается.
Старик недоступен. К нему из редакционной клики никто не ходит: боятся.
В семье у нас все благополучно. Супруга моя отзывается о тебе непочтительно. По ее мнению, ты внезапно уехал либо от женщин, либо к женщинам. Собаку-таксу ты ей не доставил и в театр во второй раз не повел. Вообще же ты ешь мало, что должно отразиться на твоем здоровье. Оттого ты, по ее мнению, и такой кащей-скелет.
Мой Антон — тоже именинник. От меня получил четвертак и от матери гривенник. Ликует. От учения на сегодня освобожден.
Студенту-учителю я отказываю сегодня, упрекая его в нерадении. Хочу взять студента духовной академии богомолитвенного, благочестивого и нуждающегося в табаке. Вольнодумствовать же предоставляю тебе.
Очень возможно, что моя Наталья скоро поедет в Москву развозить по магазинам мои книги. Может быть, побывает и в Мелихове. Но это только ‘может быть’. Она у меня трус и едва ли решится совершить поездку solo от Лопасни до Мелихова.
Будь здоров и не важничай. Больше писать нечего.
Спасибо за совет пить рыбий жир. Прекрасное средство. Действует чудодейственно.
Жму руку.

Tuus Vissarionis filius senior*.
* Твой старший сын Виссариона (лат.).

Редакция.

-363-

Александр

2 февраля 1896, Петербург

О!
Болдарю от своего родительского сердца за то, что ты сводил моих киндеров в балаганы. Рассказов масса, удовольствия бездна. Жаль только, что я не предупредил тебя о лакомствах. Оба жадны, облопались и придется поить их касторкой. С Флаконом пришлось даже поссориться.
Благодарю за обещанные полушубки и рукавицы. Рукавицы будут потеряны через час по получении, а из полушубков они вырастут в 1 1/2 месяца. Тратиться не советую. Вообще же по части неряшливости они — дети своей матери.

Гусев.

Приходи обедать когда хочешь.

-364-

Александр

2 марта 1896, Петербург

Великолепный Антон Петрович!
Вопрос о моей поездке корреспондентом на пироговский съезд в апреле решен окончательно. Я еду от ‘Нового времени’, но на свой личный счет. Мне дают только 10—15 руб. на телеграммы. Главная музыка, за которой я еду,— перемена места, обстановка и проч. Но хотелось бы кое-что и заработать. Посему просьба: не устроишь ли ты меня корреспондентом ‘Русских ведомостей’ или иной какой либо московской, но платящей газеты?
Юбилей ‘Нового времени’ встретили и провели отчетливо. Я не только пьян не был, но даже и в рот не брал. Здоров наполовину. Жена и дети здравствуют.
От барыни, передавшей тебе какую-то рукопись с комедией (фамилию забыл: что-то вроде Голенищевой или Меньшиковой), приходила в редакцию посланная ко мне справиться о судьбе рукописи и о твоей судьбе. Ранее она же доставила ко мне на квартиру записку. Я ее тебе тогда переслал в Лопасню.
Работаю по-прежнему каторжно и отдыхать собираюсь в Киеве, на юге. Моя ‘Бабья история’ произвела неожиданный фурор. Получил массу поздравлений.
Нового и выдающегося ничего.
Хлопочешь ли об имении?
Итак, еще раз та же просьба: устрой, если можно, меня кор-том из Киева в Москве. Обяжешь.
И Еще Вопрос: можно ли будет к тебе привезти К Лету или Летом недели на 2—3 кольку И тоську? Тогда я дачу нанимать не буду, а тебе заплачу за их содержание по 3 коп. в день с рыла.
На сии вопросы ответь по возможности и будь уверен в моей благосклонности и в том, что я ел сегодня чечевицу. Получив по сему поводу метеоризм, цитирую Кузьму Пруткова: ‘Заткни фонтан’.
Будь здоров.
Помнишь С.В.Максимова (‘Год на севере’)? Вчера, после юбилейного обеда, вскоре после разъезда, ходит по зале и бормочет сам про себя, цитирует из Писемского сам себе: ‘Тебе бы, старичок, пора и домой идти: ничего больше из кушаньев не будет…’
Насмешил.

Твой Гусев.

-365-

Антон

8 марта 1896, Мелихово

Отче Повсекакие!
‘Русские ведомости’ имеют всюду собственных корреспондентов, особливо на съездах,— это раз, во-вторых, я с ними в натянутых отношениях, ибо редактор Соболевский в Риме, а с прочими мне трудно разговаривать. Но у меня есть идея, блестящая мысль. ‘Новости дня’ — теперь газета богатая, платит прекрасно. Вот не хочешь ли? Спишись с Липскеровым или побывай у него проездом через Москву. Я думаю, что предложение твое они примут с удовольствием. Липскеров уже не жид, а англичанин и живет около Красных ворот в роскошном палаццо, как герцог. Tempora mutantur {Времена меняются (лат.).}, и никто не предполагал, что из нужника выйдет такой гений.
Поговори с Кугелем, если хочешь, и Кугель устроит тебе союз с ‘Новостями дня’. А Кугелю скажи, что это я направил тебя к нему.
Я вожусь с пьесой. Переделываю.
Весны нет. Оно как будто бы и не очень холодно, но и не тепло в то же время. Из-под энтакой штуки не выходим: и шубы, и калоши, и печи — все по-зимнему. Щепки лежат еще покойно и не лезут друг на друга.
Имение — не сбежавшая собака. Его ищут исподволь, по мере возможности, ища подходящего случая, поджидая. Пока еще подходящего случая не было.
Сегодня приедет Маша, и я поговорю с ней насчет лета, а пока веди себя хорошенько, не воняй и не топчи сзади брюк! И ходи по гладкому! {Из сентеций Павла Егоровича. М.П.Чехова объясняла эту фразу так: ‘Имитирование слов одного строгого родителя’.}
Твоей фамилии передай мое искреннее сожаление, что у нее такая глава.

Твой благодетель А.Чехов.

-366-

Антон

8 апреля 1896, Мелихово

Недостойный брат! Ты у нас очень много кушал, а между тем не прислал ни одной строчки благодарности. Тебе дано было поручение — и ты его не исполнил. После этого мне остается только перестать благодетельствовать тебе.
Вчера наводил справку насчет одного очень маленького имения в 4-х верстах от нас, и оказалось, что владельцы оного еще не введены во владение и ведут с кем-то тяжбу. Когда будут продавать, уведомят.
Узнай, пожалуйста, сколько стоит подписаться на ‘Правительственный вестник’ на один месяц. Я хочу подписаться на май (и июнь). На сей вопрос, наведя справку в редакции, ответь немедля, дабы я своевременно мог выслать деньги и дабы Виссарион своевременно узнал, когда Ваня получит медаль на шею.
У нас весна. Вс поть, вс текть.
За сим желаю тебе, чтобы ты вел себя прилично.

Твой благодетель А.Чехов.

Когда будешь ехать в Киев, сообщи.

-367-

Александр

10 апреля 1896, Петербург

Врешь, Антошенька, я у вас мало кушал и мало пил, потому что все было не во благовремении и много было мяса, а я вегетарианец. Врешь ты, упрекая меня в том, что я не прислал тебе ни одной строчки благодарности: я тебе послал более, именно: в день приезда выслал в Лопасню 25 рублей и не знаю до сих пор, получил ли ты их. Квитанцию храню. Поручение твое я исполнил, но не писал тебе, думая, что Суворин сам тебе ответит раньше меня. Приехав, я немедленно заявил ему о том, что ты ждешь от него 1000 р., кои он обещал тебе под пьесу. Старик мне ответил: ‘Он (т.е. ты) все врет. Ничего я ему не обещал. Он какой-то странный человек: говорит так, что не разберешь: правду он говорит или шутит. Я ему напишу’. На этом я и откланялся, уверенный, что он тебе напишет сам. Из разговора же с ним я впервые узнал, что ты ‘все врешь’. Уведомлять же о столь радостном событии и открытии я тебя не спешил.
О ‘Правительственном вестнике’ узнаю, и если можно будет, то прямо подпишусь на твое имя, а ты мне отдашь с %%, конечно.
Поеду ли я в Киев — не знаю. Все у меня на этот счет было улажено прекрасно и даже членский билет на съезд получен, но стряслось лихо. Вчера заболел скарлатиною Тося, и сегодня я отвез его в барачную имени Боткина больницу, где ему отведена отдельная чистенькая комната. Болезнь обнаружилась рвотой. Врач был приглашен немедленно, и заболевший был удален в кранкенгауз через 18 часов после первой рвоты. Квартира дезинфецирована доктором Крупиным (специальность — дезинфекция), но все это заставляет меня бояться за Кольку и за Мишку. Приказано ждать 8 дней, по миновании коих в благополучии можно будет за них и успокоиться. Я же должен уехать в Киев ранее этих 8 дней, а потому и нахожусь в междометии — ехать или не ехать. Если они заболеют без меня, то жена не справится, ибо она — трус, во-первых, и все больницы переполнены, во-вторых. Скарлатина у нас свирепствует эпидемическая. Тоську я с трудам поместил в больницу. Пришлось употребить для этого все связи, знакомства и кумовство + 25 руб. Без меня ничего этого Наталья Александровна проделать не сумеет. К тому же я и сам что-то похварываю. Ничего не пью, ем умеренно, t0 ниже нормальной (35,6), а вторые сутки преследует меня рвота и слабость, как бы после пьянства. Голова болит, тяжесть в затылке. Слегка зябну.
И вот сижу и думаю, ехать или не ехать.
О ‘Правительственном вестнике’ узнаю завтра же и отвечу немедля.
Твой фрак забракован: его даже татарин не берет. Возьми назад свой подарок.
Будь здоров, человек, который ‘все врет’.

Твой Гусев.

-367-

Александр

18 апреля 1896, Киев

Тече, тече Дніпр тихий:
Сочинив иеромонах Евтихий,
если только он не был Еракитой, когда сочинял.
Крещатик, ‘Англия’, д. 8, No 22.
Провожая, мне поручили привезти ‘киевского’ варенья. На месте такого specificum {Диковина (лат.).} не оказалось, и на меня в магазинах смотрят, как на идиота. Не требуй в Нежине огурцов.
Позорно обворован в вагоне с наркозом. Семь врачей — яко наг, яко благ, я восьмой. Делимся уцелевшими грошами, состоим под снисходительным подозрением, но сидим без ресурсов с телеграфными квитанциями.
Я наиболее счастливый. Меня вывезет жена и редакция. Врачей жаль. Пятеро Зембулатовых насчет аржанов безнадежны. Лежат казарменно на полу, на основании круговой поруки пердят во всю ивановскую и рассуждают о ‘физическом труде’.
Зембулатовы послали за помощью в бюро съезда. Послали ‘Савельева’. В успехе сомневаюсь.
Мне ничего не нужно. Иллюстрирую бестолково и только. Помарки объясняй дружным смехом: пишешь и гогочешь.

Гусиных.

-369-

Александр

26 июля 1896, Удельная

Дружище Алтоша.
Давно уже мы с тобою не подавали друг другу вестей о себе. Где ты? Жив ли? Здравствуешь ли? Благополучен ли?
Я особенным благополучием похвастать не могу, а временами даже бывают моменты, что и на мир Божий смотрю угрюмо.
Первым делом доехала меня скарлатина. Флакон, заболевший весною, вышел из больницы, его заменил Николай, находящийся и ныне в больнице, так что присланные матерью штаны и рубаху наденет нескоро. Старуха Гагара чахнет и предъявляет настойчивую кандидатуру на Елисейские поля. Благодаря скарлатине я подвергнут остракизму и в редакцию не имею права являться: все ‘детные’ товарищи бегают от меня, как от чумы, боясь заразы. Этот остракизм лишил меня заработков, и теперь я живу насчет сбережений, тающих удивительно быстро. Благосостояние мое увеличилось еще и огромным нарывом между щекою и десною. Назревал мучительно 2 недели, и когда был вскрыт, то потребовалась целая ассенизационная бочка для вывоза гноя. Дантист г.Шталь-Шрюдер, производивший ‘вскрытие’, предварительно прочел мне целую лекцию, сущность которой сводится к тому, что он — не еврей, а немец, и что гной должен брызнуть ‘струем’.
В начале лета доканчивал поклонение Baccho {Бахусу (лат.).}, начатое поездкой в Киев. Ныне здрав и работаю довольно усердно, но превращу рукописи в деньги нескоро. Теперь снова занялся сумасшедшими и изучаю призрение душевнобольных в Петербурге.
Старика Суворина не видел уже миллионы лет. Буренин недавно приехал. О других знаю мало.
Стояли у нас хорошие дни, а теперь начинает пахнуть осенней погодой. Скоро придется покидать дачу, в которой нас заели клопы и блохи (местные аборигены), и переплывать на зимние квартиры.
Новый начальник Главного управления по делам печати Соловьев уже стяжал себе славу человека полусумасшедшего. Все на него жалуются — и издатели, и сослуживцы. По слухам, он обещал стереть с лица земли ‘Новое время’. Дай, Господи! Тогда я со чады попрошусь к тебе в нахлебники.
Кстати, будь добр, выручи из ‘Русской мысли’ мою злополучную рукопись. В Питере я давно бы уже пристроил ее. Теперь же при моей безработице это было бы более чем кстати. Если можно и нетрудно — похлопочи, пожалуйста, и перешли в ред. ‘Нового времени’.
Можешь от моего имени пожелать себе всего лучшего, и да даст тебе Господь мног глагол для ответа мне, который тоже пиши в ред.
В виде утешения приобрели щенка такса — сучицу. Напоминает Хинку, прозвана Селитрой, гадит, жрет обувь, не дает спать по ночам, но весьма забавна.
Заканчиваю на сем, ибо чувствую, что в настоящую минуту в моей голове более пустоты, чем мозуха. Надо будет проветриться на валацапеде и затем ехать в город навестить болящего Николая, который в этом году едва ли поступит в какое-либо учебное заведение. Самое горячее для подготовки время он лишен возможности учиться. Антона мню всеми неправдами всунуть в гимназию.
Ну, будь здоров и кланяйся кому хочешь.

Твой А.Чехов.

Дорогой Антон Павлович, где вы? Что про вас не слышно, отзовитесь, или вы забыли бедных сродственников? Передайте мой поцелуй Марье Павловне.

Любящая Вас Наталья.

-370-

Антон

29 июля 1896, Мелихово

Двуличновольнодумствующий Саша! Мать, получив письмо Антона, была весьма порадована, потому что любит получать письма, и в то же время была опечалена болезнью Николая. Когда выздоровеет Николай, то пусть Антон напишет для успокоения.
Рукопись выручу из ‘Русской мысли’, когда буду в Москве.
Был на даче у Суворина, в августе поеду к нему в Феодосию. Нового ничего нет, хотел тебя Суворин рассчитать, но я упросил и обещал, что ты будешь слушаться. Я так сказал: лучше высеките.
Написал повесть для ‘Нивы’. Пьеса ни тпррру, ни ну, цензуры ради. Хорошего мало.
Сентябрь будет прекрасный. Если хочешь, приезжай. Я буду при тебе разбивать в поле новый парк для новой усадьбы, которую желаю строить с жиру. В Мелихове построили новую колокольню.
Грибов мало. У Хинки громадный, волочащийся по земле живот. Ожидаем громадный выводок.
Кланяюсь твоей супруге и сынам. Будь здоров и веди себя как подобает, чтобы не осрамить фамилии. Не забывай, что к этой фамилии принадлежит твой двоюродный брат Григорий, которым ты должен гордиться!

Твой брат и благодетель А.Чехов.

-371-

Александр

21 сентября 1896, Петербург

Друже и Брррате!
С приездом и протчее.
Просьба. Прошу, земно кланяясь, ‘стеный и трясыйся’: вызволи поскорее из ‘Русской мысли’ мою ‘сумасшедшую’ рукопись. Теперь, когда идут в ‘Новом времени’ мои фельетоны о психиатрии и производят некоторый эффект, я мог бы легко пристроить рукопись в Питере. Теперь для меня наступил в этом отношении тот момент, который ловить надо.
Да погибнешь ересиархом, не удостоившись почетного звания подштанников. Василий ищет тебе фатеру.

Твой Гусиных.

-372-

Антон

23 сентября 1896, Мелихово

Здравствуйте, Чехов!
Был я в Таганроге — тоска смертная. Видел Павла Ивановича — еще жив и имеет успех у женщин. Был я и в Новороссийске. Это превосходный город. Какие возле него хутора! Мне кажется, что если бы ты продолжал в нем служить, то ты давно бы уже был помещиком. Много заводов, французы, прекрасный ресторан, элеватор, транзит, конфликт…
Насчет рукописи написал уже в Москву, будь покоен. Сегодня же напишу Суворину, чтобы он перестал тебя печатать, так как публика жалуется.
Около 6-го октября приеду в Петербург. Ты должен встретить меня на вокзале, в полной парадной форме (мундир отставного таможенного сторожа).
Мать очень рада, что твои Николай и Антон поступили в гимназию. Я тоже рад.
17-го октября идет на Александринке моя новая пьеса. Я бы сказал тебе, как она называется, но боюсь, что ты везде будешь хвастать, что это ты ее написал.
Значит, до скорого свидания! Будь здоров, кланяйся своей фамилии.

Твой благодетель А.Чехов.

-373-

Антон

23 октября 1896, Мелихово

В 42 No ‘Врача’ в отделе ‘Хроника и мелкие известия’ зри 1805, относящийся к тебе.
Диссертации уже пошли в дело.
Будь здрав. Вс обстоит благополучно.

Tuus bonus frater Antonius.

-374-

Антон

4 ноября 1896, Мелихово

Любезный родственник! Так как тебе делать нечего и у тебя очень много свободного времени, то сходи в книжный магазин В.И.Клочкова, Литейный проспект, 55, и купи там следующие книги:
1) 21. Безобразов В. Земские учреждения и самоуправление. М, 1874, 80, обл. 30 к. Каталог No 211
2) <Название не сохранилось>. Каталог No 211
3) 473. Тэн И. Чтения об искусстве. СПб, 1889, 80, обл. (1р. 75 к.). 1р. 25 к. Каталог No 211
4) <Название не сохранилось>. Каталог No 210
5) 130. Гирc Д. Калифорнский рудник. С автографом. 50 к. Каталог No 210
6) <Название не сохранилось>. Каталог No 210
Итого на сумму 4 р. 20 к., каковые при сем высылаю. Когда будешь идти за этими деньгами в почтамт, то подсучи брюки и иди по гладенькому. Купив книги, сдай их Василию с просьбой послать их мне в Лопасню Московской губ. посылкою.
В Таганрогской городской библиотеке открывается справочный отдел на широкую ногу. Пришли мне уставы Вольно-экономического, Человеколюбивого, для слепых и всех прочих ученых и благотворительных обществ, какие найдешь возможным и нужным прислать. Для того же отдела вышли мне свой фотографический словарь и вс справочное, что найдешь у себя на столе, под столом и в кошеле в нужнике. Расходы по пересылке — мои.
Кланяйся своей фамилии и будь здрав.

Твой благодетель и брат А.Чехов.

Приеду в конце ноября или в начале декабря.

-375-

Александр

11 ноября 1896, Петербург

Хоть ты и умный, а — дурак, потому что сообразительности в тебе нет никакой. Не пересылай никогда мелких сумм по почте, ибо это одна только канитель. Почтальон при вручении повестки получает на чай гривенник и по доставке пакета на дом — двугривенный. Итого на 4 рубля — 30 коп. накладных расходов. В другой раз прямо требуй, что нужно: несколько свободных рублей у меня в обиходе для твоих нужд всегда найдутся и без почтовых услуг. Тебе же я всегда поверю, потому что в крайнем случае за тебя твои родители заплотят и можно на недвижимую собственность арест наложить. Т.к. у меня дела очень много, то покупку книг я поручил жене. Остальное будет выполнено по программе. Уставов поищу. Диссертаций еще немного прибавилось: приедешь — возьмешь.
Недавно рассорился весьма крепко и потом примирился с Дофином. Объявил ему, что выхожу из состава сотрудников ‘Нового времени’. Сыр-бор загорелся из-за того, что он поручил мне написать одну глупую заметку, а я ответил, что сделать этого мне не позволяет моя совесть и что предлагаемое им — не честно. Он взбеленился и стал орать. Я тоже разозлился и стал орать еще громче. Вышел кавардак. Дня два он дулся на меня, затем на третий я вызвал его на объяснение. Он извинился, и кончилось рукопожатиями. Но в глубине души я плохо верю в полноту и искренность примирения. Едва ли он, привыкший к холопству окружающих его ‘чего изволите’, простит мне мой энергичный протест. Я бы на его месте злобствовал очень долго.
Новые газеты плодятся, как грибы, и литературная мразь спешит брать у издателей авансы. Советую и тебе не класть охулки на руку. Пользуйся, пока есть время и возможность.
Дети приносят единицы и двойки. Дерутся между собою нещадно. Николай злобствует и втайне зверски мучает собачонку. Никакие воззвания к милосердию не действуют.
Испортился электрический звонок. Приступаю к изданию отдельной книжкой своих сумасшедших фельетонов, переменил обложку и сделал 2-е и 3-е издание своих книг, сплю мало, работаю много и от всей души презираю тебя, ибо я написал новый фельетон об алкоголизме, а ты ничего не написал.
Ежели о твоем книжном заказе ничего писать экстренно не буду — значит, все исполнено благополучно.
Подтягивать брюки мне нет надобности: они от времени сами собою укоротились или, может быть, я из них вырос.
Вчера у Суворина был гарданачальник. Вероятно, советовался, можно ли тебя пускать в Петербург.

Твой Гусев.

-376-

Александр

14 ноября 1896, Петербург

Попецытель своему скола! Kypie {Господин (греч.).}!
Заказанные тобою книги куплены за исключением двух, коих в магазине не оказалось, а именно:
224. Каталог книг для бесплатных народных читален. СПб. 1896. 373. Летнев П. На волоске. Роман. Киев. 1893. 160. обл. (1 р.) 60 к.
Книги, плюс несколько уставов, переданы Василию, который почтительно их принял и не менее почтительно обещал переслать их.
Как должен поступать я, если бы мне пришло желание обогащать таганрогскую библиотеку книгами от себя?
Нужно ли, кстати, вместе с уставами доставлять и годовые отчеты?
Кланяюсь тебе, и ты сам себе кланяйся.

Твой Гусев.

За мною твой 1 р. 4 коп. Куда его девать?

-377-

Антон

16 ноября 1896, Мелихово

Родителям твоим больно, что ты ничего не делаешь. Прошу тебя, исправься! Встань пораньше, умойся и сходи в книжный магазин В.И.Клочкова, Литейная, 55, и купи:
658. Петерсон О. Семейство Бронте. (Керрер, Эллис и Антон Белль), СПб, 1895, 80, обл. (1 р.). С портретом Ш.Бронте. 50 к.
752. Ренан. Историч. и религиозн. этюды. Изд. 3. СПб, 1894, 160, пер. 75 к.
943. Устав С.-Петербургского славянского благотворительного общества. СПб, 1877, 80, обл. 10 к.
945. Устав и памятная книжка общества попечения о бедных и больных детях. СПб., 1892, 160, обл. 15 к.
Это по каталогу No 214. Вышли посылкой с теми книгами или же, если они весят мало, пошли бандеролью, прилепив на каждые 4 лота по 2 коп. Если последние две книги можно добыть даром, то не покупай, тем более что No 943, вероятно, уже устарел. Это поручение даю тебе не я, а твои благодетели: таганрогский ‘галава и консула’ с арденами. (Не я стучу, а горе стучит.) Я тебе уже писал, что при Таганрогской городской библиотеке открывается справочный отдел. Нужны уставы всех ученых, благотворительных, велосипедных, масонских и прочих обществ, куда тебя не пускают за твой безобразный вид. (Вукову все известно.)
Если будут расходы, за все заплачу. Нельзя ли мелкие суммы (до 3—5 рублей) высылать почтовыми марками (бывшими в употреблении)?
К 10-му декабря книжный транспорт для библиотеки будет уже готов, и тогда уж я не буду тебя больше беспокоить, не стану связываться.
В последнем своем письме ты обозвал меня дураком. Удивляюсь, как это у тебя твоя подлая рука не отсохла. Впрочем, на брань твою отвечаю всепрощением. Не стоит обращать внимания на какого-то отставного секретаря, имеющего незаконных детей!

А.Чехов.

-378-

Антон

Между 18 и 21 ноября 1896, Мелихово

Господин Гусев!
Книги получены. Но Клочков надул, ибо ‘Лурд’ надо было в переводе Загуляевой, а он дал из ‘Новостей’! Брошюры тоже получил. Они весьма кстати. Теперь вопрос: как посылать тебе книги в библиотеку от себя лично? Почтой, при оказиях (через родственников и знакомых) и товаром, через транспортную контору. Я напишу в Таганрог, тебе вышлют каталог, и ты будешь знать, каких книг в библиотеке нет. Но боюсь, как бы ты не прислал своих произведений.
Лучше всего собирай в кучу, а потом при свидании разберем вс и отделим овец от козлищ. Брошюры (уставы, программы и т.п.) высылай пока мне, ибо справочный отдел устраивается мною.
При библиотеке мечтают открыть музей. Я и Павловский надавали уже много обещаний. Между прочим, я пожертвовал (по своей доброте и отчасти желая получить серебряную медаль на шею) портрет Льва Толстого с факсимиле. Вот до чего простираются мои благодеяния!!!
Что касается ‘Руси’, то работать в ней я не буду. Я Сигме не товарищ. Ходят слухи, что я буду издавать в Москве свою газету.
Кланяйся своему семейству. Да, чуть было не забыл: вышли скорее свой фотографический словарь. Скорее, потому что в сортире у нас вся бумага уже вышла.
Не забывай родных.

Твой А.Чехов.

Только что получил от Ив. Соколова оттиск ‘Дома’. Сообщи, как его по имени и отчеству и где он живет. Хочу ответить ему тем же.

-379-

Александр

23 ноября 1896, Петербург

Иван Степанович Соколов — парень добрый и весьма хороший и живет в Спасском пер. (близ Сенной), д. 9, кв. 8. Если пошлешь ему книги, то дело и зело его порадуешь. Не трудись высылать мне каталога Таганрогской библиотеки: он излишен. Я мог бы высылать только те книги, о которых мне иногда приходится писать библиографические заметки и которые сами по себе являются для меня балластом. Фотографич. словарь высылаю. Сигма (которому ты, к счастью, не товарищ) был на днях в редакции с прощальным визитом и обещал писать только до Нового года,— ‘а потом я уже не ваш, господа: сам — редактор’. Ему единогласно пожелали: ‘Скатертью дорога’. Тем не менее нос его в облаках. Жена, единичники и Селитра здоровы. Книги, по твоему совету, буду собирать в кучу до твоего приезда. Немножко диссертаций прикопилось.

Туус Гусятников-Гусиных.

-380-

Александр

2 декабря 1896, Петербург

Medice!
Знакомлю тебя и даже спешу познакомить с очень интересной медицинской, если хочешь, нелепостью. В Обществе охранения народного здравия некий врач сделал доклад о том, что во многих случаях у беременных и родивших гигантские клетки плаценты по неизвестным нам причинам попадают через сосуды в легкие и производят эмболию сосудов. Это — факт. Родился вопрос: для чего, зачем и почему в природе совершается подобный факт? Докладчик заявил, что, по его мнению, это явление патологическое. Один из профессоров (Пастернацкий) заявил, что природа почему-то щадит мать и приостанавливает большинство патологических процессов до тех пор, пока она носит плод: но вслед за появлением ребенка процессы эти усиливаются вдруг и доходят до фатальных результатов. Природа будто бы хлопочет о том, чтобы плод во что бы то ни стало появился на свет. С этой точки зрения факт путешествия гигантов из плаценты в легкие и закупорка ими сосудов является загадочным. Несколько врачей тоже выразили недоумение, на кой-де черт понадобился такой вредный процесс, если природа так хлопочет о сохранении матери во имя плода.
Поднимается врач свирепого вида, с взъерошенными волосами, и повествует следующее:
— Этот процесс в природе необходим. Плод, двигаясь в утробе, может нанести повреждение матери. Надобно, чтобы он по возможности дольше оставался в покое, в полусонном состоянии, пока его не потребуют на свет Божий. Для его усыпления и усмирения необходима углекислота. Природа и заботится об этом, стараясь, чтобы кровь матери была как можно богаче углекислотой. А для этого природа и посылает в легкие плацентарные клетки и закупоривает сосуды, чтобы задержать процессы окисления. Не будь этого благодетельного акта закупорования, младенец еще в ранней стадии своего жития разорвал бы утробу матери. Да здравствуют клетки-гиганты и производимая ими эмболия!
Выслушав это объяснение, все врачи молча поникли главами, и в зале воцарилась великая тишина.
Поникни и ты головою, а я за тебя как за врача давно уже поник.
Я очень рад, что я не медик.

Твой Гусев-профан.

-381-

Александр

31 декабря 1896, Петербург

Погорелец!
Тятенька уведомил меня о происшедшем у тебя в доме пожаре. Описал картинно, как зрители и тушители ‘один другого пхают с глупыми рожами’ и как ‘Маша просить: бабочки, помогите’.
Мое пожарное сердце, конечно, возликовало, но родственное волнуется. Объясни Христа ради, в чем дело и точно ли после пожара мать лишилась ног?
Будь подштанниками, попхай себя с глупой рожею к написанию мне ответа.
Посылаю брошюру, которую некий ревнитель трезвости раздает, издав на свой счет, в церквах в предупреждение пианства. Просил его фамилию держать в секрете. Ступай на паперть: дадут и тебе.
З’новем годэм!

Твой Гусев.

1897

-382-

Антон

8 января 1897, Мелихово

Н. И. Позняков пишет мне: ‘Только что слышал от Вашего брата, почтенного Александра Павловича, о постигшей Вас беде. Теперь уж, я думаю, Вам не до нас, не до нашего сборника’.
Почтенный брат, о какой это беде Вы говорили этому господину?
У меня много гостей, много разговоров, работать трудно — и в самом деле мне теперь не до сборников.
‘Алкоголизм’ получил и очень рад, что тебя пропечатали не Павловичем, а Лукичом. Так тебе и нужно.
Нового ничего нет. Если под бедой ты разумел пожар, то считаю долгом присовокупить, что сгорело на 18 рублей, а получено из страхового общества 150 р.
Будь здрав и поздравь свое семейство с Новым годом.

Погорелец А.Чехов.

Пришли еще каких-нибудь брошюр.

-383-

Александр

16 января 1897, Петербург

Поджигатель!
Б.В.Гей поручил мне передать тебе следующую его просьбу. В бытность Гея в Берлине он, Гей, познакомился с редакцией местного иллюстрированного журнала Der Bazar. Журнал этот — на манер нашей ‘Всемирной иллюстрации’. Редакция Bazar’a желает напечатать твой портрет и твою же биографию. Портрет твой (здобновский) есть у меня, а биографию благоволи написать сам, ибо в Питере тебя никто не знает, а я писать о жуликах и поджигателях не могу. Биография должна быть не менее и не более 100 нововременских строк. Образец, обнесенный синим карандашом, получишь в виде клочка журнала бандеролью. По требованию Гея биография должна содержать в себе не одну только хронологию, но и характеристику.
С ответом благоволи обратиться непосредственно к Богдану Вениаминовичу Гею в редакцию ‘Нового времени’.

Твой Ал.Чехов.

P.S. Автобиография твоя будет переведена на немецкий яз. без твоего участия. Об этом не хлопочи.
P.S.P.S. Брошюр накопилось для тебя порядочно, но заняться их пересылкою некогда. Один пакет реклам, адресованный тебе, но доставленный по почте мне, не пересылаю за ненадобностью. Не стоит затрачивать марок.

-384-

Антон

20 января 1897, Мелихово

Безнравственный брат!
Письмо, присланное тобою, написано некиим, мне совершенно неведомым, инженером Садовским, который просит меня выслать ему 75 р., взятые будто бы мною у него осенью в Ростове… ‘Выслать мне на станцию Тихорецкую Кубанской области данные мною Вам в долг в дороге осенью прошлого года 75 рублей. Деньги же мне крайне нужны…’ Что сей сон значит? На Кавказе я был не осенью, а летом, никакого Садовского не видел и денег в дороге никогда ни у кого не брал. Летом было в газетах, что в Самаре проездом гостил Антон Чехов. Это тоже мой двойник, ибо в Самаре я отродясь не бывал.
Гею я ничего не стану писать.
У нас вс благополучно, кроме разве того, что немного прихварывает мать. У нее было воспаление вен на ногах, потом инфлуэнца, потом в одно прекрасное утро она вдруг почувствовала одышку, так что дня два я сильно беспокоится, предполагая, что тут виноваты вены (тромб).
Так-то, Саша. Не надо быть штанами.
17-го января я был именинник. Отчего ты меня не поздравит? Это с твоей стороны подло {Тем более, что скоро я получу медаль за перепись.}.

Твой благодетель А.Чехов.

-385-

Александр

1 февраля 1897, Петербург

Вот что о тебе пишет г. Позняков! Как тебе не стыдно?
Дорогой А. П.
Совершенно верно, вполне с Вами согласен. Лучше вот как сделаем: подождем до Общего собрания, когда эти присуждения должны бьпъ констатированы всем Обществом. Тогда я Вам сообщу заново.
Милый человек, я очень жду какой-нибуь маленькой юмористической, тепленькой вещички от Вас для нашего сборника в пользу женской гимназии. Чудная подбирается книга, а Вашего все еще нет. Брату Вашему я написал, что ввиду его беды не решаюсь беспокоить его и теребить от него что-либо для нас, хотя откровенно Вам скажу, что мне очень больно: я на него высоко уповал.

Душою Ваш Н. Позняков.

31.1.97.
Поджигатель!
‘Беда’ заключается в следующем:
29-го декабря на торжественном заседании Академии наук автор этого письма изобразит из себя банный лист, а из меня — известную часть тела, пристав с вопросами о твоей благонадежности насчет его ‘Сборника’. Я ему ответил, что за тебя я вообще не ответчик, но что теперь (т.е. около 29.XII.96) тебе, кажется, не до сборников: отец-де пишет о каком-то происшедшем в имении пожаре, но пишет так неопределенно, что величину беды определить трудно, а от брата-де известий пока о сем нет.
Неопределенность моей речи родила ‘беду’. Ни я, ни Позняков тогда еще не знали, что ты поджигатель с корыстными целями и умыслом (сгорело на 18 руб., а получено из страхового Общества свыше 100. Существует Ваше собственноручное письмо: документик-с!!)
Кстати, покаяние: после Познякова ко мне приходили еще три составителя таких же благотворительных изданий (2 кавалера и 1 дама) и спрашивали твой адрес ради даровых рассказов. Я их всех пропер в шею, а последней, т.е. даме, сказал, что ты уже умер от чумы (чего тебе и желаю). Это своего рода новинка у нас в Питере — литературное нищенство разных проходимцев. Довольно характерно, между прочим, то, что первый из вышереченных трех отрекомендовался ‘сербским воителем за славян’.
Говорят, будто ты писал кому-то, что скоро приедешь в Питер. Милости просим. Сыскная полиция уже на ногах.
Гей обижен твоим отказом.

Господин Гусев.

P.S. Отчего я тебя не поздравил с Ангелом? Оттого, что ты поджигатель, а я честный человек.
Семья кланяется и желает, чтоб ты здох.

-386-

Александр

24 февраля 1897, Петербург
Великий пост, понедельник

Недостойный брат.
Все приходили в Прощеное воскресенье, вчера, кланялись мне в ноги и просили прощения. Ты не явился и даже на бумаге не просил у меня, как у старшего брата, отпущения грехов. Так поступают только еретики. Поди к папаше и прочитай соответственный канон.
Узнал я, что ты долгое время жил в Москве и вел блудную жизнь, звон о которой достиг даже до Питера. Покайся. Узнал я также, что теперь ты в деревне, поэтому и пишу.
У нас временами текеть и таить, и по Кайгородову скоро должна наступить весна. Жди того же и ты, а также жди и гостей. К тебе собирается Тычинкин и инии мнози, только не я. Я теперь на писче святого Антония: решился 1800 р. годового заработка. ‘Сукин Сын Отечества’, дававший мне сию сумму, перешел в другие руки и меня прогнали, как плохого писателя. Желаю, чтобы и тебя откуда-нибудь прогнали.
С другой стороны, добрый господин Суворин прибавил мне за 10 лет службы 20 руб. в месяц жалованья. Прибавка эта так велика, что боюсь, как бы ты не попросил у меня взаймы или вообще воспособления.
Маслов ходит мрачный и убеждает всех и всякого, что старик Суворин играет бессовестно на его нервах и расстраивает их. Буренина Гайдебуров хочет бить, но почему-то откладывает. Нового нет. У меня геморрой. Дети получают единицы и двойки, других баллов не признают и в следующий класс переведены не будут. Дачу себе уже нанял, и то с трудом: Петербург переехал в окрестности еще на зиму.
На днях жена купила целую семгу по 25 к. за фунт. Ели, ели, пока не ударило в нос, как библейские перепелки Израилю. Остался хвост. Куда девать — не знаем. Хотим тебе отослать.
Накопилось тебе медицинских книжек порядочно. Лежат на полке и только пылятся. Все тебя поджидал, думал, что приедешь и возьмешь.
Анна Ивановна прислала в редакцию спросить, когда в Лавре служат ефимоны? Спроси у папаши и напиши ей.
Моя копилка остановилась на 1500 рублях. Дальше дело двигается туго. Подыскивай на эти деньги имение.
Черкни как-нибудь и что-нибудь о себе и будь в другой раз почтительнее к своему

старшему брату Гусеву.

-387-

Антон

Конец февраля 1897, Мелихово

Любезный брат Александр Виссарионыч!
Получив твое письмо, не без сожаления я прочел, что тебя рассчитал ‘Сын Отечества’, и теперь я боюсь, как бы не сделал с тобой того же добрый г. Суворин. Оставшись без места, ты обратишься ко мне за помощью, но заранее предупреждаю, что я не дам тебе ни копейки. Кто в письмах к старшим позволяет себе глупые остроты, тот не заслуживает внимания. Надо трудиться и поменьше воображать о своих мнимых достоинствах. И надо также брать пример со старших.
У нас все благополучно. Новая собака гончая перегрызла горло Шарику, и последний околел. Хинка родит аккуратно три раза в год, родит всякий раз странную помесь дворняжки с крокодилом. Холодно, и, по-видимому, еще далеко время, когда щепка полезет на щепку.
Тычинкин писал, что приедет в Мелихово, и я ожидал его в течение всей сырной недели, теперь же едва ли он приедет, так как началось ученье.
Теперь просьба. Еще осенью контора императорских театров прислала мне условие, чтобы я подписал и возвратил его, приложив 1 р. 25 к. Я подписал и, приложив почтовых марок на 1 р. 25 к., послал условие Суворину с просьбой прочесть и послать в контору. Вскоре после этого, почувствовав нужду в деньгах, я написал в контору письмо, прося выслать гонорар за мои пьесы. Контора ответила, что денег она не вышлет, прежде чем не получит от меня условие. Выходит, стало быть, что добрый г.Суворин не послал условие. Будь добр, во избежание неудовольствий и попреков в нерадении, надень брюки и сходи к Суворину, спроси, где условие, где марки и отчего он упорно уклоняется от ответа на мои письма. А деньги мне нужны до зареза, так как у меня опять строится школа. Если же ты не исполнишь этой моей просьбы, то я буду думать, что мой гонорар уже получен тобою (что я и подозреваю, трудно допустить, чтобы целую семгу ты мог купить на собственные деньги!).
Здоровье мое ничего, но кашляю. Болит глаз. В животе ходит золотник.
Я писал тебе уже, что у матери было воспаление вен на ногах, что даже были угрожающие явления, теперь же она здорова и ест постное. Маша пишет масляными красками портреты — и недурно. Иван советует не жениться.
Будь благомысленен и, по возможности, веди благопристойную жизнь и не причиняй нам скорби своим поведением.

Твой брат и благодетель А.Чехов.

Жду скорейшего ответа.

-388-

Александр

27 февраля 1897, Петербург

Который!
Вчера я отобрал из библиотеки проф. Г.И.Турнера (десмургия и механургия) 53 медицинских диссертации для благодетельствуемой тобою больничной (мне неведомой) библиотеки. Все книги снабжены именным тавром ограбленного в твою пользу профессора.
Независимо от этого у меня гниет на полке 41 медицинская, 1 мед. атлас, 6 уставов и 2 богословских сочинения (собственно для тебя). Итого 103 сочинения весом 30—40 фунтов.
Как прикажете их переслать Вам с наибольшим для нас обоих удобством?
Не желаю долее продолжать с Вами знакомства.

Ваш Гусиных.

-389-

Александр

1 марта 1897у Петербург

Пропавшее условие, или Хвост от семги

Драма в 5 действиях
Соч. г.Гусева

Действующие лица: Швейцар в д. г.Суворина
Василий, лакей г.Суворина
А. С. Суворин
г.Гусев
Жена г.Гусева
Действие 1-е. Насадитель просвещения и строитель школ.
Гусев (войдя в переднюю дома г.Суворина, читает письмо): ‘Надень брюки и сходи к Суворину, спроси, где условие, где марки и отчего он упорно уклоняется от ответа на мои письма. А деньги мне нужны до зареза, так как у меня опять строится школа…’ (В сторону.) Пррросветители голожопые! Денег нет, а строют школы на фу-фу. Утруждают только поручениями… А нет, чтобы прислать из деревни фунтик масла сливочного или поросеночка к празднику… Попецытели, гавано собацее. (Швейцару.) Дома А. С. ?
Швейцар: Дома, только у них сидит актриса одна… Как ее. Одно слово — стерва.
Гусев: Назло насадителю просвещения не надену, а наоборот, сниму штаны. (Снимает брюки, отдает их швейцару на хранение и садится в грязных подштанниках в подъемную машину.) Подымай к Суворину!
Швейцар: Слушаю-с. (Машина ползет кверху.)

Занавес.

Действие 2-е. Просвещенный лакей и гость без штанов.
Гусев (входя в переднюю квартиры Суворина): Дома А. С.?
Василий: Дома, пожалуйте.
Гусев: Можно к нему без штанов?
Василий: Очень даже можно. Теперь к нему больше все одни только голожопые актеры шляются. Пожалуйте.

Занавес.

Действие 3-е. Пропавшее условие.
Гусев (в кабинете доброго г.Суворина): Можно войти?
Суворин (читая полосу газеты и не оборачиваясь): Можно, войдите. Что нужно, голубчик?
Гусев: Я к вам по поручению брата, который клевещет на меня, будто я купил на его, а не на свои деньги семгу… Это — подлая клевета и диффамация. Кроме того, он пишет (читает): ‘Еще осенью контора имп. театров прислала мне условие, чтобы я подписал и возвратил его, приложив 1 р. 25 коп. Я подписал и, приложив почтовых марок на 1 р. 25 коп., послал условие Суворину с просьбой прочесть и послать его в контору. Вскоре после этого, почувствовав нужду в деньгах…’
Суворин (перебивая): Я знаю, о чем он пишет. Условие его, голубчик, я потерял (окидывая взглядом заваленный стол). Черть иво знаить, где оно. Я его не посылал. Напишите ему, голубчик, что я его потерял.
Гусев: И что, он должен начинать снова?
Суворин: Да, да, голубчик, напишите ему, что он должен написать снова… Черть иво знаить… Я его потерял.
Гусев: Написать, чтобы он действовал так, как будто никакого условия он вам и не посылал?
Суворин: Да, да… Напишите ему что-нибудь в этом роде.
Гусев: Кроме того, он жалуется, что вы ему не отвечаете на письма.
Суворин (рассеянно): Да… да… Впрочем, я ему писал третьего дня.
Гусев: Значит, судя по результатам, я мог бы к вам явиться и в штанах?
Суворин: В штанах, в штанах. Впрочем, теперь все ходят без штанов. Прощайте, голубчик…
Гусев: Мое почтение, добрый г.Суворин (уходит).

Занавес.

Действие 4-е. Исчезнувшие штаны.
Гусев (спускаясь по лестнице): Так и напишем. Надо будет потребовать, чтобы просветитель и устроитель школ выслал мне доверенность на взыскание с Суворина судом 1 р. 25 коп. Это будет вместе с судебными издержками вознаграждением мне за хлопоты, беспокойство и за диффамацию. (Швейцару.) Давай мне штаны.
Швейцар: Штанов ваших, г.Гусев, нету.
Гусев: Где же они?
Швейцар: Мамзель Емели себе на память взяли.
Гусев: Пррроклятие.

Занавес.

Действие 5-е. Хвост от семги.
Гусев (в своей спальне): Хорошо, что жена спит…
Жена (просыпаясь): Где штаны?
Гусев (мрачно): Пожертвовал на школу.
Жена: Врешь. Ты их забыл у какой-нибудь… Говори, где был?

(Начинается катавасия. Гусев залезает под кровать и защищается от ударов оказавшимся под кроватью, занесенным собакою хвостом от семги.)

Гусев (по окончании баталии): Надо будет этот хвост отослать просветителю. Он пригодится ему для закуски при торжественном открытии устрояемой им школы…

Занавес.

С натуры. Сочинил 1-го марта 1897 года господин сочинитель Гусев.
Прошу содействия для постановки сей пьесы на импер. сцене. Хотя она и из русских нравов, но ей можно придать общее французское заглавие ‘Рамолисмент в двух поколениях’.
P.S. А отчего бы, Вам, братец, в некоторых случаях не употреблять меня в дело? Положим, Вы поджигатель, но ведь мои родители настолько почтенны, что за все могут заплатить, а я беру за хлопоты недорого. Кроме того, папаша мой медаль имеет… Исправься.
Как переслать тебе книги? Мешают, будь они трижды анафема (вместе с тобою).

-390-

Антон

2 марта 1897, Мелихово

Александр Виссарионыч!
Книги, которыми ты хочешь меня задобрить, можно послать прямо в Лопасню (или в Москву в книжный магазин Суворина для передачи мне) малою или большою скоростью, в мой счет, т.е. наложенным платежом. Но так как тебе лень идти на товарную станцию, то книги может переслать петербургский магазин Суворина, совокупно со своими книгами, в московский магазин. Тебе дали образование, а ты даже этого не можешь исполнить. Чему Вас учат!
Суворин на третьей неделе поста уезжает в Москву на съезд сценических деятелей. Постараюсь и я быть в Москве.
Вчера было заседание комиссии: решали, где быть новому медицинскому пункту. Выбор пал на Мелихово. Будут строиться больница и квартира для врача. А также аптека и ватерклозет. Мелихово, как видишь, прогрессирует, и надо только удивляться, как это Шестаков распорядился! Будет шоссе, будет школа.
Все здоровы. Денег нет. Григорий Чохов женился, извини, что я раньше не поздравил тебя с этой семейной радостью.
Если Тычинкин в самом деле собирается ко мне, то можешь навязать ему книги, пусть везет.

Твой благодетель, всеми уважаемый помещик А.Чехов.

-391-

Александр

4 марта 1897, Петербург

Капитон Панфилыч.
За обедом мне подали твое письмо, которое сразу уничтожило мой аппетит. Шестаков распорядился плохо: в Мелихово проводить шоссе нечего, школы заводить незачем, и напрасно местный урядник терпит подобный нигилизм.
Тычинкин к тебе не собирается. Он хмур и озабочен — чем: Алла верды. Вообще с тех пор, как старик стал пятить умом назад, у нас все близкие к нему люди стали хмуры и беспочвенны. Не знаю, каков он будет на съезде, но здесь, в Питере, по общим отзывам, он стал невыносим.
Очень возможно, что приеду к тебе в Мелихово дня на два, а может быть и нет. Но если я приеду, то будь покоен, денег не попрошу, а наоборот, привезу тебе 1/2 ф. крахмалу и 1/4 ф. гвоздей.
Посылаю бандеролью ‘Одесский листок’, No 56. Подчеркнутое красным карандашом — мое искренее мнение.
Не твоя вина, что ты ушел дальше века. И Гейним в лавке Палогорча стрелял не 3, не 5, не 10, а 33 моментально.
А теперь вот что: дай, ради Бога, совет, если только можешь его дать, если только ты в силах. Все приму с благодарностью. Что мне делать с моим несчастным Николаем? Для гимназии он не годен. Меня пригласили его взять даже из частной гимназии, где за деньги все терпят. Гимназия произнесла над ним волчий приговор: ‘Никуда не годен’. Малому 14-й год. Покойная мать передала ему все, что хронически накоплялось в разлагающейся помещичьей семье. К мастерствам он тоже не годен. Покупал я всякие инструменты, давал ему и строгать, и пилить, и ломать часы, приохочивал его к фотографии, словом, делал все, что подсказывало отцовское чутье, но в результате ничего. Он тяготеет к улице, к висенью на задке извозчика, к пожарам, к улице. И Бог с ним. Пусть бы ходил по пожарам, но он заносит домой такие вещи, которые ни ему, ни домашним не по сезону и не по летам. Репетитора третирует en canaille, и ‘нетути над ним начальства’. Одного только меня и признает. Но я, как воспитатель, ни к черту не гожусь. Да, кстати, меня и нет дома. Задумываюсь я над этим бедняком до жгучей боли, до бессонницы, до слез. Больно, Антоша, ах, если бы знал, как больно. Что-то можно сделать, есть какой-то исход, есть какая-то среда, которая была бы по нем, по его ограниченным способностям. Но какая? Я с ним добр, я его люблю, я делаю для него много, но чувствую, делаю не то, что нужно. Это — мой вечный, душащий меня кошмар. И некому вывести меня из него, некому дать совет, научить меня, слабого и глупого отца.
Может быть, ты что-нибудь надумаешь и скажешь. Помоги неразумию моему, если можешь. Может быть, ты, ближайший мне человек, подашь мне хоть маленькую соломинку, за которую я мог бы уцепиться…

Твой А.Чех.

-392-

Антон

11 марта 1897, Мелихово

Повсекакий!
Полагая, что ты уже доехал до Петербурга, предписую тебе отправиться в Медицинский департамент и взять там копию со свидетельства о явке моей к исполнению воинской повинности, или попроси, чтобы сказали, достаточно ли этого свидетельства, чтобы быть спокойным относительно своей правоспособности. Если достаточно, тогда копии не нада. В департаменте моя медаль в память Александра III, которую возьми и носи ежедневно, я же никому не скажу, что она моя.
Надо трудиться. Поэтому сходи в контору императорских театров и скажи, чтобы мне выслали условие для подписи, и заяви, что присланное условие утеряно добрым г.Сувориным.
Я требую также, чтобы ты сходил в типографию Суворина и взял обратно материал, который еще осенью я выслал для новой книжки. Книжка не печатается, и я боюсь, как бы Упокоевы и Не-упокоевы не потеряли оригинала.
Если же ты не исполнишь всего этого, то я не дам тебе штанов, когда ты облюешь свои. Ничего не дам.
Птицы едят семя и благодарят тебя за благодеяние. Саша, как приятно быть добрым!..
Сейчас за чаем Виссарион разводил о том, что необразованные лучше образованных. Я вошел, он замолчал.
Скоро приеду в Петербург и буду с тебя взыскивать, а пока низко кланяюсь и желаю твоему семейству всего хорошего.
Я надавал тебе в этом письме поручений ввиду твоих жалоб на то, что я к тебе редко обращаюсь. Стало быть, ты сам виноват. Впрочем, если не исполнишь поручений, то я тебя, так и быть уж, сечь не буду.

Твой А.Чехов.

-393-

Александр

20 марта 1897, Петербург

Созидатель храмов Божиих!
Извини за поздний ответ: хворал.
Гонорара тебе за ‘Чайку’ 582 р. С тебя 1 р. 25 к.
В театральной конторе сидит уродливая девица с готтентотскими серьгами и презирает тебя за то, что ты на ней до сих пор не женился.
Условие прилагаю.
В Мед. Департаменте нашли, что между воинским свидетельством и правоспособностью нет ничего общего. Там ничего не поняли, и я тоже ничего не понял. Причисление к департаменту ради чинов возможно за 2 марки по 80 коп. Рагозина нет, и сообщение это идет со слов его холопов. Без Рагозина чинов не дают. Когда он приедет, я с ним поговорю. Но лучше было бы для тебя поговорить с Кони.
В типографии не могу добиться толку: то Неупокоева нет, а я есть, то он есть, а я пьян. Понимай сие духовно. Жив или умер твой материал — никому не известно. Но ты не волнуйся и потерпи до следующего письма.
Штанами не попрекай.
СПб ремесленная управа никак не может найти старосту. Я рекомендовал тебя и сказал, что ты лучше Вукова.
Напрасно ты об отце отзываешься неуважительно. Благочестивых родителей иметь хорошо для души.
Жена тебе кланяется. Сорванцы водворены и снова приносят колы и двойки.
Кресту твоему (хрустальному) поклоня-е-м-с-я….
Недовольный твоим безрассудством

Гусиных.

Перешли, пожалуйста, мою сорочку. Мне в ней особенно дороги рукавичные запонки-монеты. Галстух дарю тебе. Твою сорочку, в которой я уехал, вышлет Наташа, как только принесут белье от прачки. Будь добр.

-394-

Александр

31 марта 1897, Петербург

Алтоша, дорогой.
Уже несколько дней я получаю от А. С. Суворина тревожные, но крайне неопределенные известия о твоем здоровье и о твоем пребывании в клинике Остроумова. Что с тобой, дорогой мой, произошло? Зачэм, дюша мой, хвараеш?!
Питер с волнением и участием говорит о тебе, ибо весть разнеслась быстро и притом, как и всегда, в несколько преувеличенном виде. Оказывается, что ты весьма популярен и любим публикою. Но отсюда не следует, чтобы ты хворал.
Моя половина повесила нос на квинту и тоже волнуется, и весьма искренно.
Собираешься ты, по словам Суворина, в Питер. Не спеши и не езди в наше болото. Если есть какие дела, то поручи, буде хочешь, мне. Я исполню по силам и с охотою и весь в твоем распоряжении. Но в Питер все-таки не езди: Нева вскрывается и, по общему гласу врачей, бронхиты, трахеиты и всякого рода подобная сволочь обострились сильно.
M-lle mlie шлет тебе на галльском жаргоне привет и бранит тебя за хворь, приказала сказать, что у нее душа болит.
Черман тебе кланяется.
Купи себе велосипед и нажаривай. Я на велосипеде так глубоко и смачно дышу, как никогда не дышал на ногах. Роскошный инструмент.
Суворин говорит, будто тебе запрещено писать. Поэтому можешь мне не отвечать, но привет самый искренний и сердечный прими, а письмо употреби для нужд твоего anus’a.
Будь здрав и благоденствуй.
Жму руку.

Твой Гусиных.

-395-

Антон

2 апреля 1897, Москва

Девичье поле, клиники.
Дело вот в чем. С 1884 года начиная у меня почти каждую весну бывали кровохаркания. В этом году, когда ты попрекнул меня благословением Святейшего Синода, меня огорчило твое неверие — и вследствие этого, в присутствии г.Суворина, у меня пошла кровь. Попал в клиники. Здесь определили у меня верхушечный процесс, т.е. признали за мной право, буде пожелаю, именоваться инвалидом. Температура нормальная, потов ночных нет, слабости нет, но снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным и, хотя процесс зашел еще не особенно далеко, необходимо все-таки, не откладывая, написать завещание, чтобы ты не захватил моего имущества. В среду на Страстной меня выпустят, поеду в Мелихово, а что дальше — там видно будет. Приказали много есть. Значит, не папаше и мамаше кушать нада, а мне. Дома о моей болезни ничего не знают, а потому не проговорись в письмах по свойственной тебе злобе.
В апрельской ‘Русской мысли’ пойдет моя повесть, где описан (отчасти) пожар, бывший в Мелихове по случаю твоего приезда в 1895 г.
Твоей жене и детям нижайший поклон и привет — от всего сердца, конечно.
Будь здрав.

Твой благодетель А.Чехов.

-396-

Антон

12 апреля 1897, Мелихово

Наконец, Саша, нашлось подходящее для тебя занятие. Я очень рад за тебя и уже написал твоей будущей хозяйке, что ты согласен и что если она будет держать тебя в строгости, то ты, пожалуй, принесешь ей, кроме убытков, даже некоторую пользу.
Тебя и твое семейство поздравляю с праздником и желаю счастливо разговеться. Меня 10-го апреля выпустили из клиники, и теперь я опять сижу дома, кушаю и утешаю своих родителей.
А театральная контора не шлет мне денег. Я давно уже послал ей и условие, мною подписанное, и 1 р. 25 к., а она не шлет и не шлет. Уж не ты ли интригуешь? Если случится тебе увидеть кого-нибудь из театральных чиновников, то скажи, что это нехорошо. Я сижу без денег.
У нас дождик. Все здравствуют. Нового ничего нет. Твой шелковый платок и запонки (с монетами) на Фоминой неделе привезет тебе доктор Оболонский.
Будь здоров и веди себя прилично. Кланяйся Наталии Александровне и детям.

Твой А.Чехов.

-397-

Александр

15 апреля 1897, Петербург

Кушающий брат!
(Сто у Цехова купити, то Цехов и скусаити.)
За поздравление спасибо. Мог бы обойтись и без него. Бери пример с меня: я никого никогда не поздравляю и, кроме всеобщего уважения, имею еще детей и геморрой. Папаша тоже прислал поздравление, начинающееся словами: ‘Друг друга обымем’. Обнимись за меня.
В театральной конторе буду завтра, ибо сегодня — день неприсутственный и приехал Франц Иосиф. Палили из пушек.
У вас в Мелихове происходят несообразности. Папаша пишет, что погода прекрасная, а ты пишешь: ‘У нас дождик’. Кому же из вас верить?
Доктора Оболонского жду с нетерпением, т.к. запонки мне очень нужны и дороги. Я подозреваю, что ты затягиваешь отсылку моей сорочки, потому что сам ее носишь, будто бы по ошибке. Это на тебя похоже.
У Селитры — регулы. Перепачкала всю небель. Водят гулять на веревочке в рассуждении кобелей.
Интересно, что ты ответил Чирковой? Я уверен, что эта вдова чиновника таганрогской таможни едва ли имеет понятие о моем современном положении и о моих отношениях к Святейшему Синоду: иначе она не дерзнула бы предложить мне редакторство. Меня ее наивность очень интересует. Я уверен, что она хочет осчастливить меня 75 руб. в месяц жалованья с тем, чтобы я за те же деньги писал и передовые, и фельетоны, и расписания поездов.
Если ты не дал ей моего адреса, то дай, пожалуйста. Повторяю тебе, что меня это очень интересует. Дальнейшие перипетии я тебе сообщу непременно, как материал для фельетона. Начало забавно.
Итак, завтра, 16-го я буду в театральной конторе и ответ опущу в ящик почтового или курьерского.
Пришли чего-нибудь поесть. С субботы Страстной недели на столе только ветчина и телятина в разных видах. Собачонку уже рвет, а я косо смотрю на столовую. Обед стал эпитимиею.
Купи себе велосипед. Я делаю по 10—15 верст в сутки и счастлив. Дыхание глубоко, пищеварение роскошно, дряблость мышц исчезает. Ро-оскошный струмент.
Жена по поводу приглашения Чирковой серьезно обдумывает вопрос, в какой мере женщины в Бессарабии могут покуситься на мою чистоту и добродетель.
Брать ли у Неупокоева твой материал, о котором ты писал мне недавно, или ты уже сам спелся?
Скажи матери, что посылка со штанами получена и что штаны уже в пятнах.
Друг друга обымем… Обнимись, Антоша, с кем-нибудь. Тебе это ничего не стоит, а меня это порадует.
Хорошенькая вещичка ‘Мужики’. Вот он где талант! Ты бы себя почаще скипидаром подмазывал на эту тему по рецепту Микешина. Расходы на цыгана охотно беру на свой счет.
До завтра, и хай Тобі Грець.

Твой Благогусев.

Адрес Анны Александровны Чирковой:
Кишинев, Михайловская ул., д. 13.
Пошли ей, пожалуйста, мой адрес. Молю.

-398-

Александр

16 апреля 1897, Петербург

Антон Палч!
Вы напрасно подозреваете меня в интрыгах и стачке с театральной конторой. Это тем более обидно, что я Вам сегодня, кроме общей суммы за ‘Чайку’ (582 р.), выхлопотал еще 72 р. за другие Ваши пиесы. Оказывается, что нашелся на эту сумму какой-то прошлогодний старый, забытый талон.
Говори после этого, что я против тебя интригую! Это даже очень бессовестно есть, так говорил немец в спальном вагоне, когда Николай ночью, балуясь, попал ему своей подушкой в физиономию.
Денег тебе контора не высылала и не думала высылать. Напоминание оказалось уместным, но не особенно полезным. Барышня (на которой я не женился бы даже на необитаемом острове) сообщила, что в булгахтерии у них — страшный беспорядок, что деньги тебе будут посылать через ‘казначейскую’ и что на хлопоты по пересылке потребуется ‘дня 2-3, а может быть, и с недельку’.
Денежный пакет тебе вышлют в Лопасню.
Как видишь, Шестаков распоряжается как следует. Я бы на твоем месте написал бы жалобу Вукову или в консисторию, а еще лучше — к екатеринославскому преосвященному.
А в сущности, я очень рад такому обороту дела: есть, значит, место, где вашего брата гейнима не уважают и в грош не ставят. Не все тебе почет да почет.
Ибй васу мать, как говорил старик Камбуров.
Франц Иосиф сегодня на параде спрашивал, отчего ты не женишься, и осведомлялся, пьют ли в России слабительную воду его имени. Обещал, по возвращении к себе на родину, выслать тебе за твои произведения австрийку и бутылку горькой воды: и то и другое — для употребления.
20—21 меня перевозят на дачу. Пиши поэтому в редакцию. Ба-ранцевич тебе кланяется. Ездит на велосипеде, но жалуется на вздутие сонных артерий после езды.
Настя кланяется, т.е. Н. А. Суворина. Говорит скороговоркой, захлебывается и устраивает новый спектакль с правоведами. Старик свирепствует.
Желал бы я, чтобы тебе завтра пришлось оплачивать срочный вексель рублей в 400…
Здоровье как?

Твой Гусев.

-399-

Александр

20 апреля 1897, Петербург

Брате, на днях передал я Дофину свой беллетристический рассказ для фельетона (Буренин по этой части, как чтец рукописей, упразднен) и окольными путями узнал сейчас, будто этот рассказ под сурдинку переслан тебе для прочтения. Если это правда, то, прошу тебя, не читай и никакого отзыва о нем не давай. Я вовсе не желаю утруждать тебя своими экскрементами, а если бы пожелал, то мог бы переслать тебе от себя без благосклонного вмешательства Алешки. Если у тебя существуют на этот счет какие-либо условия с Дофином, то не применяй их ко мне. У меня на это есть очень веские причины, которые сообщу тебе когда-нибудь в письме или при свидании.
В заключение получай текст ‘Лезгинки’ (танец):
Болше кушал — болше срал,
Меньше кушал — меньше срал…
А вот тебе и армянская песня:
Севастопол горит,
Симферопол не видна,
Бэднай малчик бздит,
Как тэбе не стыдна!
Пока ты будешь смаковать эту прелесть, я успею переслать тебе поклон он жены и прочей дряни, пожелать тебе здравия и подписаться

Мартын Гусев.

-400-

Антон

22 или 23 апреля 1897, Мелихово

Согласно письма Вашего от 20-го апреля, спешу сообщить Вам, милостивый государь, что от Вас не было получено мною никаких произведений, кроме Ваших стихов (из армянской жизни), которые не могут быть напечатаны вследствие отсутствия в них истинного поэтического чувства. В случае же если кто-нибудь пришлет мне Ваши рукописи, то они будут употребляться в домашнем хозяйстве на известные Вам надобности.

С почтением, Федоров.

-401-

Антон

29 или 30 апреля 1897, Мелихово

Сим уведомляю, что театральная контора не прислала еще денег, между тем папаше и мамаше кушать нада. Очевидно, Вы недостаточно деликатно обошлись с девицей, правда, она некрасива, но Вы могли бы для семейства пожертвовать собой. Очень, очень жаль, что Вы так мало думаете о тех, кому Вы обязаны своим образованием. Вам дано было классическое образование, между тем Вы ведете себя так, будто получили образование реальное. Прошу Вас опомниться. Идите к девице и пожертвуйте собой, и таким образом поспособствуйте скорейшему насыщению желающих кушать.

Гейним.

-402-

Александр

17 мая 1897, Удельная

Махамет!!
Жили во время моего детства в Таганроге две сестры Куриловы (Курилихи) — Настасья Никитшшшна и Марья Никитшшшна, пили у нашей мамаши кофей с своей алвой и ругались словом ‘Махамет’. С этого я и начинаю.
Сегодня ночью я уезжаю на Аландские острова на Балтийском море. Если потону — пой панихиду и потребуй от моей жены завещанные тебе старые подштанники, которые я носил в 1888 году.
Будь благодарен за то, что я тебя не забыл.
Еду я вот почему и зачем. Но перед этим маленькое отступление. Поднимаюсь я на днях в дом душевнобольных к доктору Ольдерогге и вижу на площадке смиренно прикорнувшего и подавленного Свешникова — автора воспоминаний в ‘Исторический вестник’. Я его не узнал. Он меня окликнул. Уселись вместе на скамеечке. Толкуем. У него карточка от Канаева к Ольдерогге с просьбою помочь пьяному человеку. Из рассказа вышла очень грустная история. Дошел человек до Вяземской лавры и пробует искать хоть какого-нибудь отрезвляющего луча, чтобы вылезти на свет Божий.
— Если Виктор Васильевич (Ольдерогге) поставит меня хоть немножко на ноги, я поехал бы на недельку к Антону Павловичу. Хоть бы на время парализовали мою волю, задержали бы меня. Достану двугривенный — пропью, достану рубль — тоже пропью…
Одни потемки…
Вот с этими-то потемками я и стараюсь теперь считаться. Не столько стараюсь, сколько пробую. Сам я, как ты знаешь, не безгрешен, сам знаю тяготу алкоголизма, а потому тебе и должна быть понятна моя забота о борьбе с алкоголизмом. Клинических картин я насмотрелся достаточно. Написал я, как тебе известно, несколько фельетонов на эту тему. Эффект получился довольно приличный. Нашлись доброхоты — большей частью измочаленные пьянством,— которые дают деньги (до 25 000 руб.) для того, чтобы основать колонию для алкоголиков. Отзвук в обществе уже получился — серьезный, честный и полный самого доверчивого сочувствия и даже, если хочешь, трогательного.
Теперичкэ психиатр Ольдерогго и я едем на Аландские острова, где нам предлагает Лоцманское ведомство Финляндии три острова для колоний.
Ольдерогге хлопочет о врачебно-психиатрической стороне дела, а я расчитываю в будущих фельетонах описать то, что я видел, слышал и чего можно ожидать от этой затеи.
В Финляндии все дешево. Ввиду этого я нанимаю пароход за свой собственный счет из Або на Аланды. Думаю (по предварительной переписке), что пароход будет стоить не дороже 50—60 руб. Это мне по силам: ихние родители за все заплотють.
Но если мне, под диктовку психиатрии, удастся организовать колонию для алкоголиков и таким путем помочь хоть двум-трем Свешниковым, то я умру с сознанием, что жил не совсем даром, и приглашаю тебя, сняв штаны, воздвигнуть на моей могиле ‘памятник нерукотворный’. Скажу спасибо за услугу.
Черт меня ведает, может быть, я и ошибаюсь и, может быть, пропагандирую не то, что нужно. Но меня Бехтерев и Черемшанский (люди тебе известные) убеждают, что я делаю доброе дело. А приступаю я к нему, к этому делу, со страхом и с трепетом…
Хочу просить благословения у Вукова с тем, чтобы он сообщил Покровскому и Фуругельму, что Шестаков не так распорядился по инициативе Евгении Яковлевны.
Ты же, между прочим, буде не лень, последи за моими будущими фельетонами и подкапливай фекальных масс для памятника.
Я дерзаю даже запросить тебя на такую тему. Материал у меня богатейший. Его хватит и на газету, и на журнал еще останется. Все это ново, не затронуто и в моей обработке, которую я поневоле сделаю живой, годилось бы для ‘Русской мысли’. Вопрос назрел. Если не решу его я, так решит Удод или Федот. Если ты, отец Игумен, вкупе с матерью Потаскисией посоветуешь, то я напишу в ‘Русскую мысль’, но под условием, чтобы я не напрасно рукописал в течение ночей.
Мои архаровцы держат экзамены. Один отвечал так хорошо, что педагоги выразили желание проэкзаменовать его еще и осенью, а другому было объявлено, что он по своим способностям должен служить украшением того же класса и на будущий год…
Это тебе не Англия.
Получил ли деньги из театральной конторы? Или, может быть, это поздний вопрос? Упоминаю об этом только потому, что после твоего открытого письма я пустил в ход все чары обаяния на девицу и получил успокоительный ответ, на котором и сам успокоился.
Пушкарев и Настасья со чады в Москве бедствуют. Наррод, я тебе доложу. Одна траэктория с консисторией…
Кланяйся благочестивым родителям и сестре, в благочестии которой я сомневаюсь, хотя и ей, как и нам, давалось ‘направление’.
Не забудь после моей смерти истребовать мои подштанники 1888 года и будь уверен, что я нисколько тебя не уважаю, хотя жена и кланяется.

Твой Гусев.

-403-

Антон

20 мая 1897, Мелихово

Любезный Никанор Гаврилович!
Все это хорошо, но прежде чем ехать на Аландские острова, мне кажется, следовало бы написать Вукову и даже Гризодубову. Я согласен и верую, что польза выйдет огромная и даже ты можешь получить серебряную медаль на Станиславской ленте для ношения на шее, но при условии, что вопроса ты не бросишь на полдороге, а упрямо будешь возиться с ним всю жизнь, так сказать, до гробовой доски. Это любопытный вопрос, ибо вытекает из него доброе, а главное — умное дело, которое, пожалуй, одобрил бы даже Алфераки, если бы узнал. Для ‘Русской мысли’ пиши, я попрошу, чтобы сжалились над тобой (жена, дети) и приняли твою статью, но я не буду в редакции говорить, что ты мне брат, а то неловко, подумают, что я простого звания.
Книжку твою об алкоголизме, бешенстве, собаколожстве и недоумении пришли мне заказною бандеролью, я повешу ее на гвоздь возле кулька, чтобы желающие отрывали по листку и читали.
Гонорара из театральной конторы я еще не получал и, вероятно, никогда но получу, хотя ужо посылал телеграмму. Вот до чего доводит твоя чувственность! Очевидно, весь мой гонорар взяла себе девица за то, что ты воспользовался ее слабостью и наполнил поруганием ее лядвея.
Если Н. И. Свешников еще раз скажет тебе, что собирается ко мне, то удержи его.
Что слышно про Суворина? Куда он собирается на лето?
Вместо того, чтобы нанимать пароход, ты бы лучше эти деньги положил в банк и купил бы себе новые брюки.
Поклон твоему семейству.

Твой благодетель А.Чехов.

-404-

Антон

26 мая 1897, Мелихово

Многоуважаемый Никанор Иваныч!
Так как Вы проживаете теперь на даче и имеете успех у женщин, то пишу Вам на бумаге, цвет коей вполне соответствует Вашему настроению [письмо написано на бумаге тускло-лилового цвета].
Я пробуду дома весь июнь. Суворин приглашает с собой за границу, но, во-первых, у меня денег нет и, во-вторых, я храмоздатель, необходимо до конца июня находиться при постройке.
Гонорара из конторы императорских театров я еще не получил. Если ты получил вместо меня, то, пожалуйста, пришли мне хоть часть. С твоей стороны это не благородно обижать родственников. Я нахожусь теперь в положении жены Турнефора, которой нужно родить, а свечки нету. Мне нужно кушать и воздвигать здания, а денег нет ни одной копейки. Очевидно, ты соблазнил девицу и получил все мои деньги и, чтобы это не бросилось всем в глаза, бежал на Аландские острова, как бы за тем, чтобы открыть приют. Но я твои мысли знаю и не преминул вс рассказать твоим родителям (которые, как оказывается, не за вс заплотють).
Лейкин подарил мне двух собак.

Твой благодетель А.Чехов.

-405-

Антон

28 мая 1897, Мелихово

Сим имею честь присовокупить для общего блага, что девица, которая произвела на Вас столь благоприятное впечатление, наконец почувствовала угрызения совести и прислала драхмы, несмотря на препятствия с Вашей стороны.

А.Добродетелев.

Получено 740 руб.

-406-

Александр

31 мая 1897, Петербург. Редакция.

Каллист Анемподистович.
Вчера приехал, сегодня был в театральной конторе. Ответили: казначея нет, уехал из Петербурга и увез ключ от шкафа с документами: справки навести нельзя. Когда г.казначей приедет — неизвестно. Девица вместе с тем сообщила, что г.казначей проделывает такие задержания не первый раз. Получит-де аржаны по талонам и почему-то держит их и не высылает.
Не играет ли он, о храмоздатель, твоими деньгами на бирже и не содержит ли на них любовницу? В последнем случае на эту любовницу ты имеешь вполне законные права.
Ушел я из конторы ни с чем. Хотел рассказать эту музыку Суворину, но уже не застал его: он вчера familiacum {С семьей (искаж. лат.).} уехал за границу.
Девица, которую я на твои деньги возил на Аландские острова, вздыхает и говорит, что если ты уже получил от уехавшего казначея деньги, то это хорошо, а если нет, то лучше всего пришли мне доверенность на получение, но доверенность глухую, без цифр. У тебя уже, по словам девицы, накопилось около 300 руб. за ‘Видьмедя’ и прочую мелочь. По такой доверенности мне будут вьщавать твои деньги через неделю после моего заявления о желании воспользоваться твоими деньгами. Думаю, что иметь в руках 300 р. лучше, чем ждать 800.
Девица грит, что телеграмма твоя получена, но воздействия не имела. Жалуйся формально управляющему, а если уже получил, то прости его.
На случай доверенности: завтра снова уезжаю, но уже не на Аландские, а на Транзундские острова. Исчезну, вероятно, дня на 4 (не долее), если только не предпочту остаться навеки на дне морской пучины.
За работу для ‘Русской мысли’ уже принялся понемногу. Не знаю, что выйдет. Надеюсь на твое благоутробие, тем более что ты теперь беден, а я еще не все проездил. Теперь отлились кошке мышкины слезы: бедный родственник уже не я, а ты. Очень и очень рад.
Погода — адские дожди и холод.
Остальное для тебя неинтересно.
Твой бедный родственник ci devant {‘Из бывших’ (фр.).}

Гусиных.

P.S. Уведомь нарочито, получил ли мзду? Если нет, тогда я облачусь во фрак и пойду бушевать в конторе на свой страх и риск. Я не Гуторович и начальства не боюсь.

-407-

Александр

31 мая 1897, Удельная

Передай храмоздателю, Симону Андроновичу и гг. Вукову и Гуторовичу, что получить следовало не 740, а свыше 800. После праздника св. Пятидесятницы наведу справки. К этому времени я, вероятно, уже возвращусь из Транзундского плавания. Высылай доверенность. С нею мой голос приобретет силу протодиаконской октавы.
Поклон сестре Марье Семеновне. Ожидаю прибавления семейства… от Селитры.

Господин Гусев.

-408-

Александр

27 июля 1897, Петербург

Жалею, что не мог пожать тебе на прощанье лапы. Ждал до 4 1/4.
Представь себе горе: Ольдерогге, ничего не зная о хлопотах Суворина и о твоих, уехал на охоту и вернется в час дня в понедельник, а Витте ждет его в 12 1/2!
Все ляжки измызгал в поисках и деньщика его загонял, но нигде не нашел его. Пожалуй, пропало дело.
Будь здоров. Счастливого пути. Пришли стрючковаго, горького перцу и напиши, куда тебе писать за границу. Я имею сильное желание писать тебе.
Сестре поклон и спасибо за фрукты.

Твой Сидоренко-Гусиных.

-409-

Антон

29 июля 1897, поезд Москва — Лопасня

Еду к себе в Лопасню, куда и адресуйся. Пиши, пожалуйста. Дома пробуду, вероятно, до 15-го августа. В последнем номере ‘Недели’ прочти статью об алкоголизме: упоминают о тебе. Был ли Ольдерогге у Витте? Результаты?
Пишу сие в вагоне. Будь здрав.

Твой А. Брудер.

-410-

Александр

29 июля 1897, Петербург

Алтоша О!
Твои хлопоты увенчались успехом. Ольдерогге попал к министру вовремя, переговорил и получил очень утешительный ответ: ‘Действуйте. Я обещаю Вам с своей стороны самую широкую поддержку. Представьте мне поскорее полный проект’.
Ольдерогге на 7-м небе и теперь сочиняет проект и шлет тебе и Суворину искреннюю благодарность. Я присоединяюсь.
Жму руку. Кланяйся.

Твой Гвоздаго-Перереререпел.

-411-

Александр

5 августа 1897,
почтовый поезду прибывающий в Москву 6-го

Андрей Самойлович.
Аз, худый, командирован редакцией на съезд врачей, дабы телеграфировать и корреспондировать из Москвы. О сем спешу известить тебя. Когда устроюсь — дам тебе знать немедленно.
Напиши, если можно, в ‘Русские ведомости’, чтобы они открыли мне право входа в редакцию для чтения нужных мне столичных и провинциальных газет. Везу письмо Ежову от редакции ‘Нового времени’, но где я его найду — не знаю.
Я уже писал тебе о результатах у Витте. Они благоприятны: он обещал самую широкую поддержку. Но Ольдерогге как фанатик, кажется, испортит все дело. Он составил для В. проект-смету с затратою 63-х тыс. руб. единовременно и 12 тыс. р. ежегодной субсидии, ясное дело, что В. таких сумм не даст. Несмотря на все усилия, мне не удастся урезонить этого ребенка-идеалиста. Острова уже куплены. Превосходны.
В вагоне трясет, а потому adio.

Твой Гусятников.

-412-

Антон

30 августа 1897, Мелихово

Августа 30, 1897 года {Рукой П.Е.Чехова.}.
Милый Саша.
Приветствуем тебя с Ангелом. Желаем тебе от Бога здоровья и всего хорошего. Наташу и детей целуем и поздравляем с Именинником. Мы еще пока здравствуем [автограф поврежден].
От души поздравляю тебя, дорогой Саша, с ангелом, Наталью Александровну и ребяток поздравляю с именинником, которому желаю всего, всего лучшего и хорошего <...>. Крепко жму тебе руки.

Твой Jean {Рукой И.П.Чехова.}.

Поздравляю Вас и желаю, чтобы Вы, Ваше семейство не выходили из-под энтакой штуки по гроб жизни. Завтра я уезжаю в Биарриц, куда съезжаются одни только аристократы. France, Biarritz, М-г Antoine Tchkhov — вот Вам мой адрес. Пишите, Чехов, не стесняйтесь.

Ваш благодетель А.Чехов.

В Биаррице я проживу месяц.

-413-

Антон

22 сентября (4 октября) 1897, Биарриц

Был все время в Биаррице, теперь уезжаю в Ниццу. Буде пожелаешь черкнуть 2—3 строчки, то вот мой адрес: France, Nice, pension Russe.
Нового ничего нет. Из дома писем не получаю. Будь здоров и кланяйся своей фамилии.
Итак, буду ждать письма.

Твой Antoine.

-414-

Александр

27 сентября 1897, Петербург

Заграничный брат!
Давным бы давно написал тебе, но гг. Тычинкины и Суворины одновременно населяли тобою столь различные пункты между Европой и Алжиром, что я не знал, где, собственно, ты обретаешься, и очень обрадовался твоему только что полученному открытому письму из Биаррица. По общим же отзывам в редакции, ты теперь должен быть по пути в Алжир. Отсюда вывод — не скупись на открытые письма и извещай почаще о широте и долготе твоего местопребывания.
Ты пишешь, что у вас за границей нового нет ничего. На родине твоей тоже ничего. Наступает осень и всякая мерзость. Ни государственный, ни общественный строй не изменились. Министры те же. На сценах: императорской и суворинской ставили ‘Иванова’. На твое имя по ошибке доставлен мне прейскурант аптекарского магазина. Вышел новый финско-русский словарик, где есть ‘антихрист’, но нет ‘чаю, кофе, мяса’ и прочего для путешественника нужного. Ездил я с Ольдерогге, после твоего отъезда, несколько раз в Финляндию. Острова найдены. Идут переговоры с аборигенами о купле-продаже. Витте, обещавший ‘самую широкую поддержку’, широчайшим образом молчит и помощи нам не тщится. По требованию Дофина написал я два фельетона на алкогольную тему, но он их затерял. Публика же нашим делом заинтересована и ждет развязки.
В моей личной жизни тоже нет нового. Скрипим. Моего Николая взял к себе в Москву на обучение брат Иван. Флакон же по-прежнему в гимназии Гуревича и, по-видимому, собирается остаться в 1-м классе на третий год. Финансы мои — швах, сбережения прожиты и надежды на покупку дачной местности растаяли. Собственно аз худый, по общим отзывам, сильно поседел, а жена уверяет, что у меня будто бы уже начинается лысина. Умного и дельного не написал ничего. Подмывает меня написать о наших алкогольных похождениях по Финляндии в ‘Русскую мысль’, но без твоего благословения не спешу, из боязни, что рукопись так же затеряется там, как затерялись ‘Отрешенные и уволенные’. Не хочется работать напрасно. Как Вы полагаете, г.Чехов в Ницце?
О тебе я часто вспоминаю, но еще чаще напоминают мне о тебе разные вопрошающие о твоем здоровье.
О старике Суворине не знаю ничего: еще не был у него и не видел его. Обложился он пиесами, окружил себя актерами и актрисами и весь ушел в театр. Аудиенции добиться трудно. Анну Ив. видел. Рассказала мельком, какие кабаки вы посещали вместе в Париже, сообщила, что у тебя в сей столице было снова кровохарканье,— и больше никаких.
Сестра моей жены Настасья со чады и с незаконным сожителем Пушкаревым переселилась в Питер. Застряли на даче по безденежью, пришлось мне их выкупать и давать им на дорогу. Две недели жили у меня. Теперь бабья половина переселилась в меблированную комнату, а папаша все еще торчит у меня. Получили они из лит. фонда 100 руб., и когда проживут их, то снова обратятся ко мне в качестве самых добросовестных по части нищенства бедных родственников. Вымогательства производят через мою супругу. Эрго — не женись, Антоша! Гагара уже 3 недели не встает с одра болезни, питается лекарствами, пургативами и клизмами и никак не может ранее, как через 5 суток, сходить на низ. Посещает ее Ольдерогге, прописавший мне, неизвестно по каким соображениям, ежедневно по 5 капель гваякола и по 3 капли строфантуса. По его убеждению, мне необходимо поднять давление крови и привести в порядок сердце.
Жена сшила себе новое пальто со стоячим мелодраматическим воротником la Мария Стюарт и три дня бегала по Невскому — показывала себя публике.
Вот тебе и вся, и все. Как ни горю желанием сообщить тебе что-нибудь поновее — ничего не выходит. Взять неоткуда: в Питере затишье и временами снег. Ясных моментов ни на небе, ни на душе не то чтобы нет, а поразительно мало. Но зато слякоти и грязи в обоих местах достаточно. Нас убивает индефферентизм. Из Мелихова и я, так же, как и ты, известий не получаю. Сегодня моей супруге мазали зев иодом с глицерином — laryngitis на сифилитической почве.
Написав тебе столько ненужных и совершенно неинтересных вещей, буду думать, что и в свою очередь могу ждать от тебя письма немножко подлиннее открытого, а для того, чтобы подкупить тебя, посылаю тебе волосы из усов и бороды, которые я выдергал, пока писал эти строки.
А какого вы, Антон Павлович, мнения о физическом труде? Хорошо ли в Италии?
Крепко жму руку.

Твой Гусиных-Ощипаных.

-415-

Антон

3 (15) октября 1897, Ницца

Бедный родственник! В то время как я живу в Западной Европе с аристократами и кушаю устриц и тюрбо, ты должен есть чечевицу и помнить, кто ты есть. Я в Ницце и проживу здесь, должно быть, долго, имея своим адресом Nice, pension Russe. Насчет Алжира еще ничего не решено, и пока в нем не представляется надобности. В Ницце тепло, благорастворение, кусаются комары. Вс бы хорошо, но одолела праздность, ходишь-ходишь, сидишь-сидишь и поневоле начинаешь быть хорошего мнения о физическом труде. Много русских. Приходится много есть, много говорить.
Так как на казенной сцене идет мой ‘Иванов’ (однофамилец <...> кактуса), то опять для тебя представляется возможность получить мои деньги и растратить их. Этак после 5—6 представлений я пришлю тебе доверенность, которую напишет здешний вице-консул, дряхлый старец, до того дряхлый, что на лысой голове его видны отчетливо швы черепа.
Ты пишешь, что Наталья Александровна мажет себе глотку иодом с глицерином. Имей в виду, что глотка очень чувствительный инструмент, она очень скоро привыкает к помазываниям и полосканиям. Лучшее средство от катара глотки это общее лечение, а также бросить курить, не пить горячего, не дышать воздухом, содержащим пыль, и говорить по возможности мало.
Из дома получаю письма. Пишут, что твой Николай был в Мелихове.
Пиши, буде охота. Если попадется на глаза номер газеты, который покажется почему-либо интересным, то пришли, прилепив к нему 2-х коп. марку. Здесь есть только ‘Новое время’ и ‘Русские ведомости’ — первое в читальне игорного дома Монте-Карло, вторые присылаются мне из Москвы.
Не приедешь ли на Святках в Ниццу? В декабре здесь бывает летняя погода. Жизнь дешевая. Кстати же, ты еще ни разу не был за границей и не знаешь, какие здесь градоначальники и торговые депутаты.
Будь здоров и кланяйся Наталье Александровне, Антону и Мише. Не забывай моих благодеяний и пиши.

Твой А.Чехов.

-416-

Антон

7 (19) октября 1897, Ницца

Бедный родственник! Посылаю тебе доверенность на предмет получения гонорара за ‘Иванова’. Так как, по твоему мнению, я недополучил за водевили, то дополучи, кстати. Получив, пошли сестре Маше в Москву: Сухаревская-Садовая, д. Кирхгоф, кв. 17. Послать через контору Волкова — это дешевле. Если же Маша захочет, чтобы ты выслал деньги в Лопасню, тогда — почтой.
Итак, получай из Конторы по мере накопления и посылай Маше, ибо папаше и мамаше кушать нада.
У меня сидит вице-консул. Буду писать тебе еще раз завтра или послезавтра. Будь здоров.

Твой А.Чехов.

-417-

Александр

11 октября 1897, Петербург

Заграничный благодетель!
Второе письмо твое из Ниццы получено. Я ничего не имею против того, чтобы ты поручал мне расхищать и растрачивать те твои деньги, которые тебе нарастают в театральной канторе за ‘Иванова’. Высылай только соответственную доверенность. Я с удовольствием буду добиваться свиданий с девицей, на которой ни за что не женился бы. Напиши при этом, какими монетами переводить тебе остатки от моих кутежей: франками или рублями, золотом или серебром (я недавно прочел, что в Ницце — биметализм).
В газетах о тебе ничего особенного не пишут, а потому пока, кроме прилагаемой вырезки ничего не высылаю. Если выругают — пришлю, и даже с удовольствием, чтобы доставить тебе неудовольствие. Видел вчера старика Суворина и жаловался ему на тебя за твою гордость и непочтительность к старшему и уважаемому брату. Он ответил мне, что получил от тебя письмо. Все благомысленные люди считают тебя вероотступником, ибо ты живешь не по православному, а по католическому новому стилю. Перешагнув сразу через 12 дней вперед, ты тем самым не оказал почтения 12 святым угодникам, в эти дни празднуемым. Опомнись, пока не поздно, и воротись на лоно церкви.
Несмотря на твой зов, на Святки в Ниццу к тебе я приехать не могу: там тепло, а у меня квартира с дровами. За что же я стану дарить домовладельцу ту часть дров, которая приходится на согревание собственно меня? Надо соблюдать экономию и сапоги чистить только по воскресеньям, по средам же мазать салом. Не забывай данного тебе направления и помни кстати, что у меня нет денег и на моей вые сидят полипы в виде голодающей семьи лодаря Пушка-рева. Вот народец, будь они прокляты!.. И зачем только я женился!..
Нового ничего — хоть шаром покати. Здоровье — не особенно: сердце, гваякол, строфантус и прочее. Не могу отделаться от курения.
Флакон, оставшись на 2-й год, приносит двойки. Николай же, судя по его письмам, стал писать правильнее: школа Ивана начинает оказывать свое действие.
А что, в Ницце женщины хорошенькие? Вчера Тихонов был в редакции, говорил о них и облизывался. Он же клятвенно уверял, что ‘пансион russe’, в коем ты живешь,— пакость и что если бы ты его спросил, то он посоветовал бы тебе нечто лучшее.
Замышляется какая-то ерунда с беллетристическими обедами. Раскол. Поговаривают об организации новых, самостоятельных.
Будь ко мне почтителен, переживай весну, благодушествуй, яждь, пий и веселись, присылай доверенность, но не забывай при этом, что, живя за границей, ты тем самым разоряешь отечество, способствуя отливу его финансов в карманы иноплеменников. Этого одобрить нельзя.
Ровно ничего не имею против того, чтобы ты писал мне и впредь. Может быть, соблаговолю и милостиво отвечу.
Теперь же иду спать (2 ч. ночи), и если, не дай Бог, мне приснится, будто я, заканчивая эти строки, пожимаю тебе руку, то непременно во сне же вымою десницу карболовым мылом.

Твой Гусятников.

-418-

Александр

11 октября 1897, Петербург

Отщепенец от родины!
Доверенность получена в тот же день, как и опущено в ящик мое последнее письмо к тебе. Хорошо ли ты угостил консула? Смотри, как бы он не обиделся. Кстати, есть ли в Ницце перцовка?
Завтра воскресенье. В понедельник поплетусь (нечего делать!) соблазнять девицу. Сестре до получения аржанов писать не буду (на тему: куда деньги — в Мелихово или в Москву?). Может быть, не буду иметь скорого успеха у девицы или, по обычаю, затянется знакомая тебе канитель в бухгалтерии.
Живя за границей, имеешь ли право безнаказанно критиковать действия калужского или архангельского полицеймейстера?

Tuus Goussinych.

-419-

Александр

14 октября 1897, Петербург

Доверитель!
Сегодня доверенность твоя предъявлена в театральной конторе в виде нотариально засвидетельственной копии. Приказали за деньгами приходить через неделю.
Далее. Если помнишь, напиши мне (деловым тоном), сколько ты получил гонорреи в последний раз. Помнится, что тебе следовало 800 с чем-то, а ты получил только 700 с чем-то. Девица довольно прозрачно намекнула мне, что бухгалтер вор, и просила представить ей цифру, в точности тобою полученную. Она обещала навести справки и советует тебе не оставлять и этого дела, и недоданных денег в пользу булгахтера. Итак, действуй, если помнишь цифру. Если будешь писать сестре (я пока молчу), то уведомь ее, что деньги будут не ранее, как через 2 недели, по случаю канцелярски-бухгалтерской канители. Едва ли мне выдадут раньше. Пусть папаша и мамаша кушают поменьше.
А. С. Суворин собирается ехать к тебе. Виделся я с его лакеем Васильем на империале конки. Василий ехал покупать для А. С. международное спальное купе до Парижа. Значит, жди на днях.
Василий, между прочим, со вздохом заявил мне, что у нас в редакции единодушия нет. Прими это к сведению и сообщи сию глубокофилософскую тайну Алексею Сергеевичу и консулу.
Да приснится тебе малороссийский борщ с перцем и соус с бавнами.
Кстати. Сколько нужно такому голожопому отцу семейства, как я, иметь денег в кармане, чтобы скромно проехать к тебе в Ниццу, пожить дней 10 и возвратиться вспять с двугривенным на извозчика? Напиши. Может быть…
Твой поверенный в делах

Гусев.

-420-

Антон

23 октября (4 ноября) 1897, Ницца

Чтобы проехаться в Ниццу, надо не много денег и не мало, а посредственно. Заграничный паспорт стоит около 13 р., дорога в Ниццу и обратно N. руб., жизнь в Ницце, т.е. квартира, чай или кофе утром, завтрак и обед, 30 руб. в неделю. Прочие расходы — 20 фр., т.е. 7 1/2 руб., в неделю. Если же супруга твоя преподаст тебе надлежащее наставление, то обойдешься и без этих прочих расходов. Необходимо взять с собой летнее пальто, так как здесь не климат, а акклиматизация, и здесь очищают воздух не мухи, а москиты.
Возле Ниццы в Villefranche есть зоологическая станция, русская, хватит материала на полфельетона. Острова здесь есть, но их не продают, потому что это тебе не Финляндия!
Получил от Суворина из Парижа письмо и телеграмму, но еще не виделся с ним. Получаю ‘Мировые отголоски’ и читаю походные статьи против нововременцев (кактусов). Кланяйся своему семейству и за обедом не попрекай расходами.
Погода летняя. Здоровье ничего себе. Нового ничего нет. Сколько я получил из Конторы денег? На сей вопрос ответит тебе Маша.

Твой благодетель и покровитель А.Чехов.

-421-

Александр

28 октября 1897, Петербург

Благодетель!
С благословения Св. Синода и по ходатайству девицы, на которой я не женился бы, сегодня контора Императорских театров выдала мне за четырех ‘Ивановых’ следующее:
Следовало тебе 659 р. 40 коп.
Вычли в пользу царя 3 р. 10 коп. (квитанция есть).
На руки мне выдано 656 р. 30 к.
Из них 30 коп. я раздал дворцовым холуям на чаи, а 656 руб. положил к себе в стол. Вчера еще я написал сестре с запросом, куда ей выслать: в Москву или в Лопасню. Завтра жду ответа от нее и по получении переведу через контору Волкова.
Открытое письмо из Ниццы получил вчера, но летнего пальто доставать из нафталина не стану: на N рублей проехать к тебе трудно.
Будь здрав и почтителен к вице-консулу. Скоро напишу еще. Кстати, я написал и уже сдал в цензуру шутку-водевиль в одном д.

Tuus Гусев.

-422-

Антон

21 ноября (3 декабря) 1897, Ницца

Многоуважаемый братец!
Ныне ты получаешь через доктора Вальтера пакет. Затем, немного погодя, привезет другой пакет Вас. Немирович-Данченко. Затем, непосредственно, управляющий петербургской пробирной палаткой привезет Суворину для передачи тебе третий пакет. Все три пакета совокупи для общего блага, заверни их в газету, тобою еще не замаранную, и отдай Василию или иному послушному аггелу, с просьбой послать по почте посылкой по адресу:
Лопасня, Моск. губ., Марии Павловне Чеховой.
О получении пакетов всякий раз уведомляй непосредственно.
Все благополучно. Нового ничего нет.
Будь здрав!

Твой А.Чехов.

-423-

Антон

12 (24) декабря 1897, Ницца

Ну, нашивай лубок куда следует, недостойный брат: опять поручения! Во-первых, на днях приедет в Петербург проф. Якоби, который передаст посылки: два места на имя Суворина для передачи тебе, одно место (‘La lettre la jeunesse’ {Точное название: ‘L’affaire Dreyfus. La lettre la jeunesse’ (‘Дело Дрейфуса. Письмо к юным’), Париж, 1897.} и альманах ‘La famille’) — на твое имя. Сии посылки, не медля, ревностно и с молитвой, возьми и, по примеру прочих, отправь в Лопасню Маше. Надо слушаться. Во-вторых, сбегай в книжный магазин ‘Нового времени’ и спроси, хорошо ли они торгуют и отчего они не шлют мне ‘Календарь для врачей’, давно уже мною заказанный. В-третьих, когда будешь получать у девицы гонорар за пьесы, то имей в виду, что в этом сезоне, кроме ‘Иванова’, шел еще ‘Медведь’.
Погода чудесная, тепло, клопов нет, но начинаю все-таки поскучивать, трудно здесь работать и не с кого взыскивать,— и время течет бесплодно.
На праздниках жду от тебя поздравительного письма, а засим, пожелав вам и вашему семейству, остаюсь

Ваш брат и благодетель А.Чехов.

Нового ничего нет.

-424-

Антон

17 (29) декабря 1897у Ницца

Господин Шекспир! Так как ты создал ‘Платона Андреича’ и, очевидно, желаешь вкусить всю сладость авторского чувства, то перед тем, как публика воздаст тебе должное, считаю нелишним преподать тебе нижеследующее:
1) Необходимо возможно скорее записаться в члены Общества драматических писателей, а для этого нужно обратиться или к петербургскому агенту, или, еще лучше, к секретарю общества, Москва, Его Превосходительству Ивану Максимовичу Кондратьеву, Канцелярия Генерал-губернатора, приложив к письму 25 руб. и афишу, а также список пьес, тобою написанных, и сообщи также, что ты не только носишь фамилию отца своего, но ты еще А.Седой. Агенты должны знать псевдонимы.
2) И постарайся в этом сезоне больше не писать пьес, а то поседеешь еще больше, а главное — ни невинности не соблюдешь, ни капитала не приобретешь.
3) Один экземпляр своей пьесы пришли мне, дабы я мог презрительно улыбнуться.
4) Пьесы (бесплатно) издает в Москве Рассохин. Подробности узнаешь у В.Тихонова.
Автор классических пьес, твой брат и благодетель, доктор медицины

А.Чехов.

-425-

Александр

18 декабря 1897, Петербург

Monsieur!
Письмо получил, лубок нашил и приготовился ждать прибытия проф. Якоби. Если я — ‘недостойный’ брат, то ты двухромокислая, свинячая утка. Excusez du peu {Прости мою любезность (фр.).}. Бедеккер получен. Мерси.
Сестре в Лопасню отправлено пока только два пакета плюс присланная на твое имя из Витебска (заказн. бандер.) книжица: Белоруссия и Литва. Очерки из истории городов в Белоруссии В.К.Стукалича. Витебск. Губернская типография. 1894.
Больше пока ни от кого не получено ничего.
В книжном магазине о ‘Календаре для врачей’ справки наводит жена. Она и ответит тебе. Это письмо уйдет ранее ее возвращения из магазина.
У девицы за получением твоего гонорара еще не был, ибо люблю более дам зрелого возраста вследствие тяготения к археологии (очень почтенная наука).
Моя пьеса, по отзыву ‘Нового времени’, имела успех. Автора вызывали, но он, по свойственной ему скромности, не вышел, а оставался в тени ложи с фамилией и со чады. Публика реготала. Удивительно она нетребовательна. Не знаю, что будет дальше. Теперь же супруга, упоенная успехом (мы пахали!), требует, чтобы я написал еще две, три, пять, десять новых пьес… Это тебе не ‘Медведь’…
У вас, сообщаешь ты, погода чудесная, а я теперь в полдень пишу эти каракули при лампе. Не возвращайся, Алтоша, в Россию. Сделайся лучше эмигрантом или выхлопочи запрещение возвратиться на родину. Если хочешь, эту услугу могу тебе оказать я.
Поздравительного письма к празднику не получишь, т.к. я тебе не хам, а автор, презирающий ‘Иванова’ и ‘Чайку’.

Tuus Гусев.

P.S. ‘Календарь’ тебе уже выслан. Так сказали в магазине.
Как участник кассы взаимопомощи литераторам я получу после смерти 1147 руб. Жена молит Бога, чтобы я скорее издох. Не поможешь ли, как врач? Ей очень хочется сделаться вдовою. Очень она жалеет, что я не застраховал свою удивительно длинную жизнь. Тогда она получила бы больше.
Только что получил от милейшего Черемшанского с нарочным приглашение в сумасшедший дом на спектакль 21 дек. Будет играть Савина. Хочешь, поедем вместе?
Суворин 20-го устраивает в Малом театре семейный спектакль с действующими лицами с собственных огородов. Приглашены только избранные, в том числе и я (но не ты). Получится великолепная, но очень глупая феерия.

-426-

Антон

28 декабря 1897 (9 января 1898), Ницца

Завистник и интриган!
Мой ‘Медведь’ лучше твоего ‘Спиридона Матвеича’, и если твою пьесу поставили, то это не потому, что она имеет (будто бы) достоинства, а потому, вероятно, что ты в Суворинском театре сошелся с какой-нибудь актрисой.
Ты уже должен был давно получить сверток от доктора Вальтера, сверток от Немировича и Бедеккера. Почему ты до сих пор не послал всего этого Маше? Какое ты имеешь право не слушаться?
Календарь для врачей получил.
Суворин пишет: ‘Пьеска Александра Павловича очень милая вещь’. Еще пишет сей старец, что в феврале он приедет в Ниццу и что его театру разрешено давать спектакли в Великом посту и в субботы.
Передай своему семейству, что я поздравляю его с Новым годом, с новым счастьем, у нас за границей давно уже был Новый год, вы же отстали. Мне даже стыдно за вас.
В конце января или, вернее всего, в начале февраля поеду в Алжир и Тунис.
Ариведерч!
Твой брат и благодетель, известный драматург

А.Чехов.

-427-

Александр

30 декабря 1897, Петербург

Терентий Мартынович!
Сегодня я был у девицы, на которой не женился бы. По наведенной ею справке тебе по сие 30-е число причитается приблизительно (будут обычные вычеты):
За ‘Медведя’ около 62 р.
За обосранный кактус около 384 р.
Ввиду подведения годовых бухгалтерских счетов и отчетностей за получением приказано являться между 15—20 января будущего года
Моей пьесе не повезло. Шла только один раз и еще два раза ставилась в репертуар, но оба раза снималась и заменялась другими водевилями — один раз по болезни артиста, а другой — по случаю ожидаемого прохождения Венеры через диск солнца, т.е. просто по капризу режиссера. Опытные закулисные люди говорят, что так будет продолжаться и впредь, если я не познакомлюсь с режиссером и не подам ему калош. Был я по этому поводу у старика Суворина, но он меня прогнал, сказав, что он только утверждает репертуар, а в перемены не вмешивается, и посоветовал мне познакомиться с режиссером. После этого я взял да и плюнул на пьесу, и на театр, и на режиссера. Мой первый опыт на драматическом поприще принес мне вместо авторского гонорара один только убыток: на все три спектакля, когда по репертуару значилась моя пьеса, жена брала ложу и платила по 5 руб. (5 х 3 = 15 р.), но видела ‘На песках’ и ‘Ужин’. Эти перемены в репертуаре мне тем досаднее, что на моем ‘Платоне Андреевиче’ публика смеялась, и смеялась много и искренно.
Последняя посылка от тебя (через Якобия) получена. Одна из перламутровых вещиц (ручка) оказалась сломанной. Сегодня все твои посылы Гагара зашила в полотно, и завтра все сие в виде посылки будет отправлено Маше в Лопасню.
Суворин говорил, будто ты на днях уплываешь в Алжир. Застанет ли тебя это письмо в Ницце?
Будь здоров. Жму руку и протчее.

Твой Гусиных.

1898

-428-

Александр

1 января 1898, Петербург

Евграф Семенович.
Отвечаю тебе на письмо от 28/XII заказным. Очевидно, мои простые письма доходят до тебя не все. Ты упрекаешь меня в нерадении в рассуждении посылок, а между тем о каждой из них я тебе отписывал. Сделай внушение вашему консьержу, а если нужно, то и почтмейстеру. О том, что сверток от доктора Вальтера получен и отправлен сестре в Лопасню, я тебе писал, о посылке, доставленной Немировичем,— тоже. О свертке, переданном через Якобия, я тебе писал дня 2—3 тому назад. Все три свертка получены, разновременно зашиты в мои старые подштанники (жертва!) и отправлены в Лопасню. Если Маша тебя не уведомляет, то я не виноват. Почтовые расписки в принятии посылок у меня целы. Твоя строка о моем тебе непослушании — диффамация.
Я тебе писал вчера или третьего дня о состоянии твоих фондов в театр, конторе. На случай, если и это письмо затеряется,— повторяю. По счетам девицы, на которой я не женился бы, тебе причитается около
За ‘Медведя’ 62 р.
За ‘Иванова’ 384 р.
Расчет, как мне сказано,— приблизительный. Копейки отброшены и будет вычтен гербовый сбор. За деньгами приходить между 15—20 января. Об этом я написал и тебе, и сестре одновременно.
За все ‘почему ты не послал всего этого Маше?’ — обвиняй не меня, а международную почту. Советую тебе верить, что все твои поручения исполняются свято и немедленно. Обыкновенно все почтовые операции проделывает у меня жена. Стало быть, о потере письма в Питере речи быть не может. Бери диффамацию назад.
Новый год встретили у Суворина. Скучища была страшная. Тычинкин послал тебе телеграмму, подписанную им и мною — Гусевым. За твое здоровье чокались отчетливо, и все лезли ко мне как к твоему, так сказать, брату и представителю и надоели мне ужасно, так что я думал даже сбежать. За ужином тоже пили за тебя, в особенности Анна Ивановна. За столом сидели Маковские и кактусы и осушали за тебя бокалы исправно. Старик все время капризничал и за ужином появлялся только временами. Неупокоев сказал речь, за которую получил внушение, но выведен не был. Отсутствие Горбунова чувствовалось сильно.
Собрался я было приехать к тебе в Ниццу и капиталов скопил, и даже присланный тобою Бедеккер подзубрил, но старик Суворин сказал, что я затеваю глупости, ибо ты с Ковалевским (может быть, фамилию перевираю) едешь на днях в Алжир. В Африку же ехать мне, конечно, не резон. Когда ты там будешь, то постарайся снять Мария на развалинах Карфагена и снимок пришли мне.
У нас слякоть. Зимы нет совсем.
Чихаю тебе прямо в физиогномию.

Tuus Гусев.

Жена зело кланяется.

-429-

Антон

4 (16) января 1898, Ницца

В Ницце я проживу весь январь и о том, когда уеду в Африку, извещу особо. Твой водевиль не идет по той же причине, по какой Лейкин до сих пор еще не выбран в городские головы: интриги. A propos, сколько Малый театр заплатил тебе за водевиль?
Пишите, Чехов, но стесняйтесь (как сказал П.И.Вуков).

Antoine.

-430-

Александр

8—9 января 1898, Петербург

Высокочтимый Брратец!
Получил Ваше открытое письмо от 4/1, за которое приношу Вам искреннюю мою благодарность по случаю свирепствующего у нас вторые сутки западного ветра, поднявшего Воду до степени Наводнения, пушки Палять и день и ночь и Не дають спать В рассуждении Опасности.
Вы, милый Братец, жестоко ошибаетесь насчет моей пьесы. Она снимается с репертуара, не идет и не пойдет более никогда отнюдь не вследствие интриг, мешающих Лейкину стать городским головою. Дело гораздо проще. Виновата во всем самая обыкновенная женская п… Как новичок в театральном деле и, конечно, обиженный презрением дирекции к моему произведению, я стал расспрашивать о причинах всех закулисных гомункулов, начиная с Суворина. Посылая меня к режиссеру (о чем я тебе уже писал), он, между прочим, расхныкался на тему, что у нас теперь нет драмы и что нет пьес с выдающимися женскими ролями. В заключение он, как бы вскользь, посоветовал мне написать еще одну новую пьесу с сильной женской ролью. Исполнительница есть — Домашева. По простоте душевной и по глупости я не обратил на эти словеса внимания и прозрел уже после. Театральные гомункулы рассказали мне, каждый порознь и все вместе, следующее. Старец утверждает репертуар, и без этого священнодействия театр обойтись не может. Но утверждение это — только фикция. Сценою управляет и заменяет пьесы Холева, а Холевою управляет его конкубина Домашева. Так как в моем ‘Платоне Андреевиче’ для нее роли нет, то Холева неукоснительно заменяет мою пьесу такими водевилями, в которых играет Домашева. Так будет и впредь.
Видишь, как дело объясняется просто! А ты интриги какие-то выдумал! Могу тебя уверить, между прочим: после столкновения с театром я лично убедился, что по отношению к этому театру старик — такая безвольная и беспочвенная тряпка, каких мало. Его буквально игнорируют. Умные Холевы умеют ему вовремя польстить, и — дело в шляпе, а там за его спиной делают что им угодно. Словом, наш театр, во главе с Яворской,— довольно паршивая клоака, с которой не дай Бог никогда связываться.
Вчера отправил Николая в Москву к Ивану доучиваться. Уехал малый самостоятельно, как взрослый. О благополучном прибытии сведений пока не имею.
У нас метеоролия совершает чудеса. Уже три дня to = + 5, снег стаял, лед скололи и вывезли, и получилась совсем летняя мостовая после дождя. Говорят, что такого января не запомнят даже праотцы. Кстати, о праотцах. Один из музыкальных рецензентов от скуки вычислил, сколько у каждого из нас предков, начиная от Р. Хр. Вычислял он по формуле: Авраам роди Исаака, Исаак роди Иакова и т.д., но только в обратном порядке. Брал он только сына, отца, деда, прадеда, прапрадеда и т.д. и считал по 3 поколения в столетие. Оказалось, что у современного нам человека предков за 1898 лет ни более ни менее, как четыре биллиона с солидным хвостиком! Вот до чего, Антоша, может довести музыка! Как хорошо, что мы с тобою не кактусы. Во всяком случае поздравляю тебя со столь обширной родню.
Если за границу ходят и доходят бандерольные отправления, то на этих днях жди оттиска моей, позорно зависящей от влагалища г-жи Домашевой и от penis’а Холевы, пьесы.
Малый театр за пьесу мне еще ничего не платил, но по 2 % со сбора составляет 3 р. 85 коп.
Будь здоров. 15/I пойду за твоими деньгами к девице, не располагающей к брачной жизни.

Tuus Gusseff.

P.S. Видишь — слушаюсь Вукова. Написал сейчас же по получении твоего кратчайшего письма. Жена кланяется и протчее.

-431-

Александр

12 января 1898, понедельник. Петербург

Многоуважаемый Collega!
Поздравляю Вас с Татьяниным днем, с alma mater, с Gaudeamus и с прочим. Вашу руку, достойный товарищ!
Сегодня из театральной конторы я получил талон на 469 р. 96 коп. и след. счет: 11 нояб. ‘Предложение’ — 24 р. 91 коп., 31 окт., 5 нояб.— ‘Иванов’ — 384 р. 95 коп. и 30 окт. и 14 нояб. ‘Медведь’ — 62 р. 40 коп. Итого 472 руб. 26 коп. Вычет 2 р. 30 коп. Тебе очищается 469 р. 96 к. По понедельникам деньги не выдаются, а посему перевод сестре будет сделан через контору Волкова завтра, во вторник, 13/I.
Отдал сегодня своего ‘Платона Андреевича’ в театрально-литературный комитет. Приняли, но предупредили, чтобы я не очень уповал на благой исход, т.к. 1) пьеса шла раньше на частной сцене и 2) Карпов не допустит, ибо его Буренин жестоко изругал и опозорил в ‘Новом времени’. Рассохину рукопись отослал. Послал и Коршу, но ответа от него не получил.
В общем, я не рад, что написал этот несчастный водевиль. У Суворина его не ставят, расходов он потребовал много и в довершение мерзостей расплодил сплетни. Буренин, Федоров, Гольдштейн, Плещеев и tutti quanti в один голос орали, что пьеса моя нейдет благодаря Холеве и Домашевой. Я все это слушал и отвечал, что, буде это так,— то очень грустно, и только. Далее этого я никаких активных действий не проявлял и решил плюнуть. Холевы я не видел, да и знаком я с ним только в пределах бонжур-адью. Представь себе мое удивление: вчера получаю от него по почте заказное письмо след. содержания.
‘Мног. А. П. По дошедшим до меня слухам, Вам передали, будто пьеса Ваша не идет на сцене Литературно-артистического кружка вследствие моего нежелания. Спешу заявить Вам, что это — ЛОЖЬ (крупный шрифт), что ни с кем из Дирекции (ни с режиссером) я о пьесе этой вовсе не говорил и что причина снятия ее с репертуара мне неизвестна. Лучше всего это должно быть известно режиссеру и А. С. Суворину. Лицу, оболгавшему меня перед Вами, прошу Вас показать это письмо. Готовый к дальнейшим разъяснениям, уважающий Вас Н. Холева’.
Показал я это письмо Суворину и по его совету тотчас же ответил, что я прекрасно знаю, что репертуар утверждается Сувориным, а потому и не имел надобности прислушиваться к каким бы то ни было сплетням и слухам, да и по натуре своей не выношу их. Советую и ему, Х-ве, не обращать внимания на слухи.
Теперь уже толкуют, что я попал как кур во щи между двух борющихся партий — Яворской и Домашевой. Господи, восклицаю я теперь не без доли малодушия, неужели для того, чтобы испортить себе настроение духа, попасть в омут сплетень и волнений, нужно было написать глупую и ничтожную пьеску, и неужели ее достаточно, чтобы взбаламутить целую вонючую клоаку?! Посуди сам, злополучный водевильчик шел только один раз в декабре, а еще и теперь вонючие болотные газы в виде сплетень носятся в воздухе… Что же будет дальше? Стоит ли работать для сцены?
Потапенко кланяется, хочет тебе написать и просил передать, что в конце января (по стар, стилю) он устремляется в район Монте-Карло.
У меня все благополучно. Жена и дети здоровы. Николай снова в Москве. Шью себе новый костюм и фрак, чего и тебе желаю.
Вчера послал тебе заказною бандеролью свою пьесу, а сегодня кланяюсь тебе и жму руку.

Tuus измочаленный Гусев.

P.S. Черкни о получении этого письма.

-432-

Александр

14 января 1898, Петербург

Поздравляю тебя, душенька, с днем твоего тезоименитства, дарю тебе пуговицу от подштанник и желаю тебе от всей души, чтобы ты помечал свои письма ко мне календарными датами. У тебя это почему-то отсутствует. Это, душенька, нехорошо. Даже министры, архиереи и Вуков пишут числа, а ты этого не делаешь. Неужели ты думаешь, что ты выше Вукова?
Сегодня я перевел через Волкова сестре в ее московскую квартиру 470 рублей. Следовало, собственно, 469 р. 94 коп., но я, по доброте сердечной и для того, чтобы поддержать тебя, прибавил своих 6 коп. Хотя это и не очень сильно отозвалось на моем бюджете, но ты все-таки чувствуй и сознавай! Напиши мне, как празднуются именины за границей и являются ли с поздравлениями Евлампий Михайлович и Михаил Михайлович Дробязгины?
Получил от Корша письмо, в коем сей сын праотца Адама уведомляет, что моя пьеса пойдет на его сцене 23-го января в бенефис Чарского. Пишет, что она ему и его премьеру очень понравилась… И это тоже чувствуй!
Робкий вопрос: если бы литературно-театральные Вейнберги, Григоровичи et cet. одобрили моего ‘Платона’ к постановке на Имп. сцене и если бы Карпов вздумал артачиться, то мог ли бы ты написать ему, что Суворин и Буренин — сами по себе, а я — сам по себе и ругательные фельетоны только читал, а не писал? Каковы твои отношения к Карпову?
К кому бы из театральных рецензентов в Москве обратиться мне, чтобы о моей пьесе после 23/I сказали хоть слово? Для провинции это было бы недурно. Из знакомых там есть у меня только Петр Иванов Кичеев, но он лежит на одре смерти. Гиляровского трогать не хочу — толку не будет.
У нас три дня стояли морозы в 14—16o, а затем вдруг t = 0o. Едрена мать, а не погода.
Михайло — ярославский чиновник — прислал в редакцию переведенный им с агличанского роман. Роман пойдет, кажется, в ‘Вестнике иностранной литературы’. Объем солиден. О заглавии и мзде не знаю еще ничего.
Ты не участвуешь в антиеврейских манифестациях и по праву бывшего студента не бьешь стекол в жидовских магазинах? Судя по телеграммам, во Франции бурление уже затихает, но в Алжире студенты еще действуют. Спеши туда, пока еще не поздно, и разбей хоть одно стекло, а я пропечатаю во всех русских газетах о твоем антисемитическом подвиге. Будешь герой и покроешь себя неувядаемой славой.
Я начинаю влюбляться в девицу, ведущую счет твоего гонорара. Она так любезна, что сочла за нужное предупредить меня о том, что во время Поста твои пьесы и идти не будут, и при сем утешила извещением, что и ‘ничьи идти не будут’… А я-то как раз собирался идти к ней в Страстную пятницу?! Вот что значит неопытность и невежество с моей стороны и любезность с ее! Чувствуй, брат, и это.
Ты по какому стилю будешь праздновать Св. Пасху?
Сестра пишет, что ей без тебя стало гораздо труднее справляться в Мелихове с хозяйством и что она стала стара и слаба.
Г.К.Градовский (Гамма) сидит в доме умалишенных на Удельной.
Желаю тебе выиграть 200 тыс. франков, жениться на французинке на манер гавриловского приказчика и получить от нее незаконного наследника. Черкни, пожалуйста, если есть время и охота.
Сходи, между прочим, к Гамбетте и спроси его, какого он мнения о Жюле Берне. Кстати узнай также, имеют ли парижские архиереи омофоры и митры? А равно и за какие заслуги священники получают от парижского Святейшего Синода благословение и набедренники. Все это знать очень любопытно.
Жена кланяется.

Твой Гусев.

-433-

Александр

27 января 1898, Петербург

Бонжур мон фрер.
Коман ву порте-ву су ле сьель де ла Франс? By не м’экриве рьен де вотр санте. Мусье Souvorine не ресуа па во летр дежа депюи де семен (semaines). Иль регретт, муа — осей {Здравствуйте, брат мой. Как вы поживаете под небом Франции? Вы ничего мне не пишете о вашем здоровье. Господин Суворин не получает ваших писем уже около двух недель. Он сожалеет, я — тоже (искаж. фр.).}.
Получил твое письмо два дня тому назад. Не отвечал за обилием тягостной газетной работы. У нас все, до запечных тараканов включительно, обстоит по-прежнему. Если есть какие-либо колебания, то только в погоде. Писать положительно нечего и интересного для тебя нет ровно ничего, так что даже досадно стало, когда я взялся сейчас за перо. Получил, впрочем, коротенькое поздравительное письмецо от сестры. Поздравляет с некоторым успехом моей пьесы на коршевской сцене. По совести сказать, это мое незаконное, блудное чадо уже надоело мне. Но все-таки — соблазн велик: просмотрел московские газеты и нашел следующие отзывы, в одном из которых досталось и тебе на орехи. Списываю дословно: 1) ‘Русское слово’ — ‘Водевиль ‘Платон Андреевич’ — совершенно ничтожная вещица’. 2) ‘Русский листок’ — ‘Это — недурная безделка, в ней есть роль отставного военного, она весьма типична и дает возможность комику повеселить публику, но г.Чарский не комик и был только приличен. Шутка имела успех’. 3) ‘Московский листок’ — Сцена г.Чехова (внимай!) ‘Платон Андреевич’ тоже (была изругана предшествовавшая пьеса) не принадлежит к числу таких сцен, как его же ‘Медведь’ или ‘Предложение’.
Итак, ты отбиваешь у меня не только хлеб, но и славу. Это с твоей стороны по меньшей мере неблаговидно, да от тебя, впрочем, лучшего и ждать нельзя.
В Питере трубят на всех перекрестках, что ты что-то такое, особенно хорошее написал, а по другим версиям — еще только пишешь… Что из двух вернее?
Когда дернешь в Алжир? Извести заблаговременно, чтобы я даром денег не тратил на марки: кушать нада.
Суворинский театр заплатил мне за 1-е представление 4 р. 41 коп. Ты об этом спрашивал меня в одном из предыдущих писем.
Не ожидал я от тебя упреков за свое холодное отношение к театральной девице. Но успокойся: к ней мне придется идти не скоро. Публика и дирекция раскусили всю пустоту твоих творений и вымели их шваброй со сцены и с репертуара. Мне очень жаль тебя, Антоша! Но ты этого заслужил своим высокомерием и непочитанием постов. Посылаю тебе в виде упрека фотографию: смотри почаще на этот благородный лик и подари его в Алжире какой-нибудь благородной даме с пылким сердцем и не моложе 58 лет. Это — самосъм, без посторонней помощи. Своим умом дошел.
Кстати, если смилостивишься, черкни: в каком смысле наш питерский врачебный инспектор доктор Еремеев приходится тебе однокашником? По гимназии или по университету? Мне с ним приходится сталкиваться в публичных местах (но не в домах).
В.А.Тихонов недавно публично заявил в редакции, что он уже два года ‘не трогал девочек’. Не трогай и ты.
А теперь — adio.
Уважаемый тобою

Гусев.

Жена кланяется.

-434-

Александр

13 февраля 1898, Петербург

Монсиньор, Брат мой!
Долго не писал, ибо ни о тебе, ни от тебя сведений не имел: чи ты в Алжире, чи на пути, чи в Ницце. Вчера только узнал от Суворина, что ты ограничился только намерением посмотреть на то место, где остались следы жопы Мария, сидевшего на развалинах Карфагена. Чего ради молчишь? Здоров ли? Весел ли? Есть ли пекунии? Вообще не дурно было бы, если бы ты иногда возобновлял в своей памяти воспоминания о покинутом тобою отечестве и живущей в нем особе пишущего эти строки. Я старался напомнить тебе о себе, послав свой портрет, но ни выражений живейшей радости по этому поводу, ни похвалы своему поступку от тебя не получил.
Слышал я, будто ‘Сын отечества’ пригласил тебя написать что-либо талантливое, не стесняясь размером гонорара. Если это верно, то ведай, что тут не пообедаешь и что редакция, получив твою рукопись, стеснять себя уплатою не станет. Это ей — не впервой.
О нас, т.е. о Питере можно написать и много, и ничего. Первым делом у нас свирепствует инфлюэнца с острыми страданиями дыхательных путей. Я пять дней высидел дома, глотая салол и пульвис Довери, бросил было даже курить, но, благодаря железной воле, снова стал жечь табак. Теперь у меня четвертые сутки лежат с to 39—39,9—400 Тоська и племянница Вера (дочь Настасьи Александровны). Ездит медицина.
Был у нас съезд деятелей по водяным путям, будет фотографическая выставка, сегодня отправили в Москву из Питера Вашего митрополита Сергия, который сделал нам честь отправиться ad patres у нас, и много кое-чего есть, но денег (собственно у меня) нет, и не проси. Дал бы с удовольствием взаймы, даже за небольшие %%, но ей же Богу нет.
Жена тебе кланяется. Шлет всякие благопожелания. Распространился слух, будто Настя Суворина просватана, но сие упорно отвергается. Старик хмур, Маслов влюблен в очи своей жены, Буренин не показывается, Гей злится на весь мир, и мой Тоська носит по латыни и арифметике баллы не свыше 2. Во второй класс, по-видимому, не перейдет и будет исключен как второгодник.
На днях были у меня блины с икрой, семгой, сметаной и селедкой. Жалеем, что тебя не было: ты точно так же ночью стонал бы во сне от объедения, как и мои присные. Не стонал только я один, как человек, донашивающий грипп и потому посаженный на диету.
Из Мелихова вестей нет. От Ивана — тоже. Собираюсь писать новую пьесу и затмить тебя. Впрочем, это уже отчасти достигнуто: я забыл уведомить тебя, что после ‘Платона Андреевича’ я уже написал ‘Гамлета’, ‘Короля Лира’ и безделушку ‘Отелло’. А ты и этого не сделал.
Кланяются тебе все члены Святейшего Синода и просят твоего благословения.
Пребывай во здравии и благожелудочии, принимая ежедневно по 4 капли гваякола (purum) в капе, и будешь чувствовать огромное уважение ко мне за то, что я, принимая это могущественное средство, вспомнил о тебе.
Вчера повесил <...> для ‘употребления’ одну из книг своего сочинения. Ничего — написано не дурно и бумага не очень жестка. Когда выйдет — попробую твои ‘Пестрые рассказы’ и о впечатлении сообщу.
Сходи в Ницце к лучшему сапожнику и спроси его, хорошо ли он шьет, а иногда не забывай и мне черкнуть.

Твой Гусев.

-435-

Александр

16 февраля 1898, Петербург

Почтеннейший!
Хотя я и написал ‘Платона Андреевича’, но думаю, что мне утруждать себя ответом нет надобности: можешь ответить и ты. Кроме того, я оскорблен тем, что, хотя на адресе и написано ‘homme de lettres’ {Писатель (фр.).}, но не прибавлено ‘cl&egrave,bre’ {Знаменитый (фр.).}, и не обозначено ‘Его высокоблагородию’. Надеюсь, что ты датских марок не замошенничаешь и свое мнение об Ибсене изложишь сразу на всех 5 языках.
Открытое письмо от тебя получено.
У меня скверно: Тоська и племянница Вера лежат в тифе (abdominalis) {Брюшной (лат.).}. Лечил до сих пор Ольдерогге, но вчера усумнился в своих познаниях и решил взять себе на подмогу коллегу-специалиста.
Жена от радости ходит на голове.

Tuus Гусев.

-436-

Александр

20 февраля 1898, Петербург

[Вырезка из газеты] ‘В воскресенье, 1-го марта, в 8 час. вечера, в аудитории Педагогического музея (Пантелеймоновская ул., 2, Соляной городок) состоится лекция профессора Ф.Д.Батюшкова в пользу общества вспоможения окончившим курс наук на с.-петербургских Высших Женских курсах на тему: Г.Бальзак, Ант. Чехов и Влад. Короленко по поводу еще одного литературного 50-летия’.
После этого я не желаю Вам руки подавать… Бальзак и… Ант. Чехов! Фу-ты, ну-ты!.. Как дела? Как здоровье? Получил ли заказное насчет Ибсена? У моих тиф в полном разгаре. Всякого тебе распреблагого блага.

Tuus Гусев.

-437-

Антон

23 февраля (7 марта) 1898, Ницца

Брат!!
Правительство, как бы желая показать, что оно не против твоих ухаживаний за театральной девицей, распорядилось поставить 13 февраля моего ‘Иванова’. И Холева также, посоветовавшись с Домашевой, желая доставить тебе удовольствие, приказал снять с репертуара твоего ‘Платона Андреича’ и поставить мое ‘Предложение’. Как видишь, все идет как по маслу.
И здоровье мое тоже в таком положении, что вы, мои наследники, можете только радоваться. Дантист сломал мне зуб, потом дергал три раза — и в результате инфекционный периостит верхней челюсти. Боль была неистовая, и благодаря лихорадке пришлось пережить состояние, которое я так художественно изобразил в ‘Тифе’ и которое испытывала интеллигенция, глядя на твоего ‘Платона Андреича’. Чувство полноты и кошмар. Третьего дня сделали разрез, теперь опять сижу за столом и пишу. Наследства же ты не получишь.
Приеду я домой в апреле, около десятого. До того времени адрес мой остается без перемены.
Получил из Ярославля известие, что у Миши родилась дщерь. Новоиспеченный родитель на седьмом небе.
В деле Зола ‘Новое время’ вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (впрочем, в тоне весьма умеренном) — и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что он любит военных,— не хочу, потому что все это мне уже давно наскучило. Я тоже люблю военных, но я не позволил бы кактусам, будь у меня газета, в Приложении печатать роман Зола задаром, а в газете выливать на этого же Зола помои — и за что? За то, что никогда не было знакомо ни единому из кактусов, за благородный порыв и душевную чистоту. И как бы ни было, ругать Зола, когда он под судом,— это не литературно.
Твой портрет получил и подарил его уже одной француженке с надписью: ‘Ce monsieur a un immense article, tr&egrave,s agrable pour dames’ {У этого господина есть некая длинная вещь, очень радующая дам (фр.). Игра слов ‘article’ — ‘статья’ и ‘вещь’, ‘предмет’.}. Она подумает, что речь идет о какой-нибудь твоей статье по женскому вопросу.
Пиши, не стесняйся. Поклон Наталье Александровне и детям.

L’homme des lettres A.Tchekhoff.

-438-

Александр

По старому стилю — 1 марта 1898, Петербург

Monsieur!
Вчера получил твое письмо. Удивительный ты человек: сам врач и делаешь глупости. На кой тебе черт потребовалось за инфекционной заразой твоей верхней двухромокислой челюсти обращаться к иностранному дантисту? Обратился бы лучше к зубному врачу, а еще лучше к цырюльнику, к тому самому, к которому обращались г.Египетский и дьячок Вонмигласов, коих ты описал в своей ‘Хирургии’. Он бы тебе — козьей ножкой…
Очень рад, что правительство смиловалось над тобою — болящим и поставили твоего ‘Иванова’ и ‘Предложение’. Но как понимать твой злокачественный намек на театральную девицу: не нужно ли сходить к ней за аржанами? Как у тебя мошна? Звенят еще за пазухой гроши или же пора их подновить? Ответь.
За известие о детородстве брата Михаила спасибо. Сам он меня о сем не уведомляет: надо полагать, с седьмого неба почта не ходит.
Мои болящие уже пережили тиф и теперь выздоравливают помаленьку. Бродят, как тени.
Только что беседовал о тебе с Тычинкиным. Оба мы согласились на том, что ты анархист и напрасно заступаешься за Зола. Старика видел третьего дня, спрашивал, нет ли вестей от тебя: получил в ответ, что давно уже он не читал от тебя ни одной строчки. Тон ответа угрюмый, недовольный.
Заканчиваю. Пишу в редакции. Поминутно мешают и отрывают от письма кактусы. Решил, обозлившись, плюнуть на тебя, пожелать здравия и поставить точку.
Кланяйся детородящему Михаиле.

Tuus Гусев.
Adieu!

P.S. Сейчас пришла мешать m-lle Emlie. Просит передать тебе поклон. Получи.

-439-

Александр

14 марта 1898, Петербург

Благодетель!
Был у меня вчера прилагаемый француз, по-видимому, не совсем чистокровный. Он перевел твоих ‘Мужиков’ и намерен содействовать твоему прославлению и дальше. За каким чертом он нанес мне визит, я так и не разобрал, хотя и сидел он у меня в кабинете около 3/4 часа как раз после обеда, когда меня клонит ко сну. Все время — парле франсе. Учился он русскому языку в Париже у какой-то русской дамы. Недоумевает и не может перевести ‘не наводи тень’. Спрашивал, что это значит? Quelle origine? {Каково происхождение? (фр.).} Я ему ответил, что origine этого русского выражения истекает из ‘нехуй тень на хуй наводить’. Он тщательно записал это в памятную книжку, а я услужливо обмакивал в чернилицу перо и подавал ему. С этим вопросом и записью он обратится к своей учительнице. Спрашивал также, что такое ‘мантифолия’. Обоюдными силами решено по аналогии, что это клевер — trifolium, но в корне — испанское растение ‘манда’. По его словам, volume {Том (фр.).} его переводов выйдет в Париже очень скоро, может быть, пока ты еще будешь там. Привези мне, пожалуйста, один томик.
Не пожалеть ли тебя за то, что ты так неудобно для переводчиков пишешь?
Он же переводит, если уже не перевел, и ‘Палату No 6’.
А что если тебя таким же манером перевели и на прочие иностранные языки? То-то!
Архимандрит, все равно какой, тебе кланяется.
Старик Суворин так болен, что уже три дня не принимает к себе не только людей, но даже и писем. Ожидается катаклизм. Оргия кактусов-коршунов уже началась на тему: ‘Не стая воронов слеталась…’ До чего они отвратительны!

Tuus Гусятников.

Жена тебе кланяется. У нее теперь забота: наняла дачу в одиннадцать комнат и недоумевает, кто же в ней будет жить? А ну как привидение?.. О тебе она такого высокого мнения, что я не знаю, радоваться, ревновать или удивляться ее легкомыслию на старости лет?!
Salve! {Будь здоров! (лат.).}
Затеянная и излюбленная Ольдерогге и мною идея колонии алкоголиков на островах близка, кажется, к осуществлению. Что могли — сделали по силам. Общее сочувствие. Во главе дела поставили в виде затычки принца Ольденбургского. Авось вывезет. Не погибать же алкоголикам! Дай Бог сделать что-либо хоть мало-мальски доброе. И мало-мальски хорошее пригодится. Любопытства ради, если тебя как врача поинтересуют ходы комиссии по алкоголизму, прочти мою статью в No 7945. Поклон Павловскому.
Твой переводчик уезжает в Финляндию.

-440-

Антон

26 или 27 апреля (8 или 9 мая) 1898, Париж

Бедный родственник! В субботу 2-го мая я выеду из Парижа на поезде-молнии (Nord express), в Петербург прибуду в понедельник — кажется, после полудня. Почисти сапоги, оденься поприличней и выйди меня встретить. Этого требует этикет, и на это я, полагаю, имею право, так как я богатый родственник. О моем приезде не говори никому. Пишу только тебе и Потапенке.
В понедельник же уеду в Москву, в I классе.

Твой благодетель А.Чехов.

Приеду один, без Суворина. Я хожу в цилиндре.

-441-

Антон

28 апреля (10 мая) 1898, Париж

Выеду из Парижа в субботу — это решено и подписано. В Петербург приеду в понедельник в 3 часа пополудни. Встречайте меня не суетясь, прилично, чтобы был порядок.

А.Чехов.

Вторник.

-442-

Александр

3 июня 1898, Петербург

Алтоша!
Ныне я — в Питере и, по-видимому, надолго. Приказывай что нужно, но об Art Ro и Le Rire молчи. Старик Суворин и его библиотекарши в отпуску. Справок навести не у кого.
На Валдайку, вероятно, до конца сезона не поеду, ибо должен состоять под наблюдением д-ра Ольдерогге, серьезно занятого починкою моего сердца и нервов.
Скучища, одиночество, грязь в квартире, отвратительное питание и клопы, налезшие сквозь пол из соседней квартиры,— се атрибуты моего жития.
Благоговею перед Промыслом!
Жму лапу. Пиши.

Tuuuuus Гусев.

-443-

Александр

1-я половина (до 9-го) июня 1898, Петербург

Неупокоев со слезами на глазах просит уведомить, чего именно не хватает. Обещает все достать со дна моря. Даже меня в убытки вводит. Путаница-де вышла оттого, что метранпаж умер.
Жму руку и, если хочешь, целую, но предупреждаю, что этого рубля тебе жена не простит во веки веков, аминь.

Tuus Гусев.

Родителям и прочим — почтение.
Чуть не забыл. Неупокоев не просил, а умолял написать тебе, что если ты пожалуешься на него Суворину, то выйдут для него ‘большие неприятности’.
Краткий очерк моего жития: на письменном столе молоток и срач. Кругом — тоже срач. Прачка запила, а может быть, и пропила мое белье. Все в полном беспорядке. Без жены — плохо.
Не женись, Алтоша!

-444-

Антон

9 июня 1898, Мелихово

Валдайский Саша! Сходи к своему другу Неупокоеву и скажи ему, чтобы он успокоился. Он не перестает присылать мне ‘оригиналы’, и вчера, например, я получил ‘Мужиков’, которые давно уже вышли книгой и мне не нужны.
Скажи ему, что мне больше ничего не нужно.
Приехал ли Алексей Сергеевич? Я уже писал тебе о французских книгах, которые нужно отобрать у него и, не говоря ему ни слова, отослать некоему Симакову. Не надо ему говорить, ибо книги он вез для меня, а не для Симакова. Остальные книги попроси поскорее выслать мне в Лопасню. Между прочим, попроси выслать книжку француза Art Ro с автографом, боюсь, как бы этой книги не зацапала библиотекарша.
Не будь веретикален и пиши почаще. Мать обижается, что ты не пишешь.
Будь здрав. Я послал тебе ‘Приазовский край’ с биографией Покровского.

Твой благодетель А.Чехов.

Рубля я не отдам. Требуй с Неупокоева.

-445-

Александр

26 июня 1898, Усадьба Пирос, ст. Валдайка

Дорогой Алтоша.
Переслали мне из Питера и получил я сегодня на волах по почте 2 твоих письма от 9 и 12 июня. К сожалению, я ничего не в силах сделать для тебя в настоящую минуту. Музыка в том, что я девять дней пролежал в Николаевском военном госпитале, страдая сердцем. Ольдерогге и collegi его нашли у меня в сердце какие-то шумы и самое сердце в опасном положении. Поили дигиталисом и строфантусом. На 10-й день вызвали из деревни жену и препроводили меня в деревню, где строго наказали питаться воздухом, молоком, зеленью и рыбой, но отнюдь не мясом. Строфантус велено принимать трижды в день неукоснительно. Обязательны крепкий черный кофе и крепчайший чай. Писание и волнения противопоказуются. Жене шипеть воспрещено. Ранее 15-го июля в душную питерскую атмосферу показываться запрещено. В виде лозунга приказано ежеминутно помнить: ‘питание, воздух и покой, покой, питание и воздух’. Ввиду всего вышесказанного до 15-го июля я не могу исполнить ни одного твоего питерского поручения. Как называется по-латыни моя болезнь,— не знаю: не говорят и только переглядываются. Ольдерогге шепнул моей жене конфиденциально, что на 6-й день моего пребывания в госпитале был момент, когда он опасался за мое дальнейшее пребывание в подлунном мире. Пульс с частыми перебоями. Самочувствие порою угнетенное, порою нормальное, порою же почти жизнерадостное. Психика, конечно, подготовлена к восприятию разных страстей, и каждый перебой вызывает трусливый холодный пот на лбу.
Некролог Покровского запоздал. Его мне переслали только сегодня.
Ольдерогге женился и теперь родит дитю. Взял месячный отпуск и удрал к жене на дачу в Финляндию заниматься акушерством и переживать сладость родительских чувств. В предродовых хлопотах удрал так быстро, что даже финляндского адреса мне не оставил. Я его понимаю. Когда ‘родити хоцети’ не только ‘свецика нема’, но даже и головы нема.
Итак, дорогой мой, к великому моему огорчению, до 15/VII я тебе никоим образом не могу быть полезен, переписка же с Питером по поводу твоих поручений была бы при существующих беспорядках более чем бесполезна.
Здравствуй тысячи лет, оторви вторую половину листа [вторая половина листа не сохранилась] и передай по принадлежности.

Tuus Гусев.

-446-

Александр

16 июля 1898, Петербург

Clarissime.
Iam diu nihil tibi scripsi. Mea culpa. Post 18/VII ex urbe rurem fugo usque ad 1/VIII,— ibi scribas. In urbe solus sum et me taedet. Sine coctorio uxoris edo male, nam tabernas non amo. Totam diem lego, scribo, appedo, in redactione sedeo et nil utile facio. Cor pessime laborat, hodie medicus dixit, ut Septem dies strophantum bibam, posteaque digitalem dabit. Dixit autem, cordem, incurabilem esse. Si vero dicit — mori possum hodie, eras, et 10—100 annos post. Si moriturus sum subito, bibliothecam meam capis et libros bonos in Taganrog mittis. Im metropolia nostra — nil novum, nil malum, nil bonum. Senex S. abest, et multi collaborators absunt. Exclusio — Cactus, in urbe sedens, theatrosque frequens.
Quid et quo agis. Quo sanitas. Scribis ne quidquid, an non? Si potes, lege librum medicalem: ‘Le rapport du docteur Grancher. Bulletin de L’Acadmie de Mdecine du 2 mai 1898’.— Dr. Grancher ‘dans l’admirable rapport a affirme que non seulement la tuberculose tait curable, mais mme, qu’elle tait la plus curable de toutes les maladies chroniques’.— Se non e vero, e ben trovato…
Veneri cupio, sed ‘Caput dolet, penis Stadt, nemo venit, nemo dut’.
Adio*.

Tuus Gussew.

* Знаменитейший! Давно уж я тебе ничего не писал. Моя вина. После 18/VII убегаю из города в деревню до 1/VIII,— туда пиши. В городе я один, и мне это наскучило. Без готовки жены ем дурно, ибо трактиров не люблю. Целый день читаю, пишу, ругаюсь, сижу в редакции, ничего путного не делаю. Сердце работает плохо: сегодня доктор сказал, чтобы я семь дней пил строфант, после чего даст дигиталис. Сказал также, что сердце у меня неизлечимо. Если правду говорит — могу умереть сегодня, завтра и через 10—100 лет. Если умру внезапно, мою библиотеку возьмешь и лучшие книги отошлешь в Таганрог. В нашей метрополии — ничего нового, ни худого ни хорошего. Старика Суворина нет, и многие сотрудники отсутствуют. Исключение — Кактус, сидящий в городе и часто посещающий театры.
Что и как поделываешь? Как здоровье? Пишешь ли что-нибудь или нет? Если можешь, прочти медицинскую книгу: ‘Доклад д-ра Транше’ — ‘Бюллетень Медицинской Академии’ от 2 мая 1898 г. Д-р Транше ‘в своем замечательном сообщении утверждает, что туберкулез не только излечим, но и более того — что эта болезнь лечится лучше всех хронических заболеваний’.— Se non e vero, e ben trovato {Если и неверно, то хорошо придумано (итал., Д.Бруно, ‘О героическом энтузиазме’).}.
Любви желаю, но ‘голова болит, пенис стоит, никто не любит, никто не дает’.
Прощай.

-447-

Александр

24 июля 1898, Пирос

Amicissime {Дружище (лат.).}!
Писал я тебе при отъезде из Питера открытое письмо по-латыни и рекомендовал ответ мне направить на Валдайку. Но ответа ни на каком языке не получил. Это, однако, нисколько не мешает мне засвидетельствовать твоей милости мое почтение и неуважение. Собственно, надобности в этом письме нет никакой: пишу просто так, чтобы доставить тебе удовольствие (?). К 30-му авг. буду уже снова в городе.
Наше с Ольдерогге дело по устройству колонии для алкоголиков раздвоилось: в Питере мы основываем лечебницу для острых и, независимо от нее, колонию для хроников на острове. Витте уже отпустил 44 тысячи на лечебницу, даст и еще 100 т. на колонию. Дело идет на лад, и, кажется, мы кое-что создадим такое, что умирать будет не стыдно. Пожелай нам успеха и начинай пить. Я тебе, когда допьешься до чего следует, окажу протекцию и помещу бесплатно в колонию. В свою очередь, и ты помогай нам: спаивай побольше публики и доставляй пациентов, плату будешь получать с каждого пациента поштучно.
Пишешь ли что-нибудь? Я почти ничего не пишу: голова замечательно пуста.
Будь здоров. Пописывай хоть изредка. Жму руку. Жена кланяется. Кланяйся и ты сродникам.

Tuus Gussew.

-448-

Антон

30 июля 1898, Мелихово

Высокопочтеннейший братец! Не писал до сих пор, потому что гости мешали, а главное — писать не о чем. Новостей никаких, кроме того разве, что у нас чудеснейшая погода. Все здравствуют, отец взыскивает, мать в Таганроге, я сижу дома и работаю, Иван где-то путешествует, Маша по хозяйству, Миша в казенной палате, наслаждается семейным счастьем и постепенно обращается в гоголевского Мижуева.
Приезжал Павловский-Яковлев. От меня он отправился в Таганрог, где ему очень понравилось. Строим в Мелихове земскую школу. Собираем пожертвования. Торгуем яблоками. Что касается литературы, то тут на бирже настроение слабое. Не хочется писать, и пишешь так, точно ешь постное на шестой неделе поста.
Я влачу жизнь холостого человека, с осени опять начну бродить. Такова уж юдоль.
Поведение ‘Нового времени’ в деле Дрейфус — Зола просто отвратительно и гнусно. Гадко читать.
Если будет открытие финляндского острова, то пришли приглашение.
Будь здрав и благомысленен, и кроток, как твой родитель, который собирает под деревьями яблоки, чтобы их не украли.

Твой холостой брат Антоний.

Поклон семейству.

-449-

Александр

2 августа 1898, Петербург

Братец!
И где ты есть? На мои два письма ты не отвечаешь: чи ты в Лопасне, чи в пространстве? Куда тебе теперь писать?
В свое время я писал тебе (давно это было), что у меня был с визитом француз Денис Роше и просил позволения перевести ‘Палату No 6’. Тогда я ему, помнится, ответил, что ты против перевода ничего иметь не будешь. Теперь получи его письмо и удоблетворяй. Письмо сие долго лежало в ред., пока я был в деревне, и ездило в деревню, когда я приехал в Питер. Обратно пришло только вчера, 1-го авг. в 9 ч. вечера. Спешу его препроводить с пожеланием всех благ и в ожидании когда-либо строчки от тебя. Роше я отвечать не буду ничего.

Твой Гусев.

-450-

Антон

14 августа 1898, Мелихово

Третьего дня прибыл твой первенец Николай. Будет жить в Мелихово, пока не начнется ученье в Москве. Только что у нас был разговор:
Я. Я буду сейчас писать твоему отцу. Что ему написать от тебя?
Он. Напиши, что я сижу тут и ем яблоки, и больше ничего.
Переписка. 1898 год
Он рассказывает про Валдайку и про имение, которое ты будто бы купил или собираешься купить. Это хорошо, если купил.
Идя мимо Театральной конторы, зайди и скажи театральной девице, что авторам кушать нада. Она должна мне, и ты имеешь полное право потребовать. Что слышно про Суворина? Где он? У нас жаркая погода. Благорастворение. По соседству на даче живет генерал, и это для нас очень лестно. Кланяйся доктору Ольдерогге и напиши подробней о ваших алкогольных предприятиях. Поклон твоей благочестивой фамилии. В дурную погоду подсучивай брюки и слушайся старших.

Твой благодетель Antonio.

-451-

Александр

16 августа 1898, вечер. Петербург

К твоему огорчению, у театральной девы побывать не могу, ибо, когда она только отопрет свою лавочку, я уже буду в вагоне варшавской дороги катиться в Киев на богомолье, без пересадки. Случится это 17/VIII. Мой адрес в Киеве: ‘Бюро X съезда естествоиспытателей и врачей’. Полагаю пребыть там, посвящая себя богомыслию и науке, до конца съезда, обогащая литературу сведениями об оном. Николай да ест яблоки: более он ни на что не способен. В Валдайке никакого имения себе я не купил. Это клевета, ибо пекуний нет. Суворин в Питере, дома, один без, фамилии. Скучает. Об алкогольном предприятии писать можно, что оно идет на лад. Нам отпущено 42 тысячи на лечебницу, а 60 тыс. на колонию — еще ждем и о них хлопочем. Если в Киеве будет дурная погода, то последую твоему совету подсучивать брюки. Беру с собою калоши. Мое благочестивое семейство благодарит за поклон и возвращает его твоему, не менее благочестивому семейству. Посещу пещеры и узрю мироточивые главы. Теперь же укладываю чемодан. Прошу: не мешай мне и не понуждай писать дальше.

Гусев.

-452-

Александр

8 сентября 1898, Петербург

Amicissime, carissimeque! {Наидражайший дружище (лат.).}
Если не лень, ответь и мне на вопрос Белелюбского: поедешь ли в Таганрог? Я тоже туда собираюсь на 200-летие. Было бы приятно съехаться вместе в одно и то же время. Белелюбскому я ответил, что ты в Лопасне и что о твоей поездке и о поездке Яковлева в Таганрог не знаю ничего, а помнится-де мне, что Яковлев уже был недавно там.
Получил давно уже из Ярославля от Папаши письмо, в коем он извещает, что едет ко мне. В тот же день я и жена ответили, каждый собственноручно: ‘Милости просим’, но ни Палогорча, ни ответа до сих пор нет.
Итак, буде не в труд, черкни: 1) когда поедешь, если поедешь, в Таганрог? и 2) когда в Т. начнутся юбилейные торжества. У нас на этот счет понятия в редакции растяжимы.
Будь здоров.

Tuissimus Гусев.

-453-

Александр

27—28 сентября 1898, Петербург

Перелетная птица!
Получил твое открытое из Ялты. До сих пор не писал по неопределенности широты и долготы пребывания твоей особы. Насчет Миролюбова — спасибо, постараюсь воспользоваться. Насчет театральной девицы — как прикажешь: частота моих свиданий зависит всецело от твоих распоряжений, а не от глубины моей любви к ней, тем более что в супружеском отношении я стал швах и даже у домашнего очага не вырабатываю достаточно материалов не только для онанизма, но и для коитуса, за что терплю гонение от своей благоверной, которая тебе кланяется и намерена просить у тебя как у врача лекарства от моей старости.
Нынче третья неделя, как я стражду острейшим бронхитом, оглашаю воздух иерихонскими звуками, особенно ночью, под утро,— и третий день, как профессор Турнер отыскал под микроскопом шесть бацилл в моей мокроте. Когда будет шесть с половиною, я приеду к тебе в Ялту жить на твой счет, ибо денег у меня нет, а расходы велики: кажинный месяц за обучение своих балбесов выкладываю по полусотне: за Николая (Михея) 25 и за Флакона с Мишкой 25. К сим последним ходит на дом неуестествимая домашняя учительница, хуже театральной девицы. Мишка подает надежды, но Флакон, изгнанный из гимназии за двухгодичные успехи в первом классе, все еще учит по священной истории о Ное, а по арифметике — таблицу умножения. Учиться не хочет окончательно, хотя ему уже протекло 13 лет. Вздумал я его выпороть и — потерпел фиаско: он сел на пол, и я не в силах был поднять его, чтобы добраться до задницы. Так и бросил со срамом для себя. Теперь повесься на гвоздь внимания и читай с благоутробием.
Существует у нас фирма ‘Издатель’, членом которой состоит твой товарищ по гимназии жид Волкенштейн. Фирма сия издает ‘Сын отечества’, а в последнее время стала отбивать хлеб у Суворина, открыв на Невском книжный магазин и издавая книги на мягкой бумаге. На днях представитель этой фирмы обратился ко мне с вопросом, не уступишь ли ты им для издания на мягкой бумаге для брошюр несколько твоих неизданных рассказов? Представитель обещал доставить мне список этих рассказов. Тревожа тебя, ‘Издатель’ основывается на том, что он уже приобрел для издания Мамина-Сибиряка и еще кого-то. Дело пока стоит на этом. Если будет разговор дальше, то напишу. Ты же, в свою очередь, уведомь меня, антрену (не смешивай с антрекотом), согласен ли ты в принципе на предложение ‘Издателя’, почем будешь продавать рассказы, поштучно, или попарно, на вес, или полистно, и согласен ли ты уполномочить меня для переговоров с сей фирмою? И протчая, и протчая.
На юбилее в Таганроге, конечно, я не был. Зато в апреле уеду в Казань на Пироговский съезд. В питерских газетах тский юбилей вышел препаскудный. Видел сегодня Emelie. Кланяется. Такая же болтливая бздюха, как и была прежде.
Жму и даже крепко жму руку. Здравствуй!
Жена хочет просить у тебя подарка и хочет писать тебе. Но прежде написала черняк и пристала, чтобы я поправил ей ошибки. Не хочет показаться неграмотной, точно ты ее не знаешь. Женъщына!
Только что опустили в щель антикварную брошюру из Лейпцига от Гирсемана. Отправляю ее тебе в Ялту вместе с этим письмом.
Если тебе скучно — кричи от нечего делать ‘караул!’.

Туус Гусев.

Дорогой Антон Павлович.
Можете считать меня попрошайкой или как хотите, но я непременно хочу иметь все ваши сочинения, у меня только две книги: ‘Пестрые рассказы’ да ‘Повести и рассказы’. Вторую Вы мне сами прислали, за что я очень, очень благодарна. Мой сын любит, чтобы ему читали (сам еще неважно читает). ‘Каш-танку’ он слушал с большим удовольствием. Я сама люблю читать Вас.
Доставьте мне эту возможность.
Желаю Вам всего хорошего.
Искренно любящая Вас

Наталья Чехова.

-454-

Александр

3—4 октября 1898, Петербург

Г. ялтинский обыватель!
Из прилагаемого на обороте сего письма ты увидишь, что г. Энгельгардт не ограничился лишь тем, что нанес мне визит и, по моему наущению, написал тебе в Ялту,— он еще заставил меня написать твою биографию. Я исполнил его желание и написал, что ты родился в 1832 году в г.Бердичеве, образование получил в Нахичеванском университете, имеешь свой собственный завод для искусственного вывода цыплят из лягушечьей икры, женат на мусульманке, два раза состоял под судом и следствием, но счастливо попадал под манифесты, врачебную практику начал экономом в больнице, но принужден был удалиться за взятки, на литературное поприще выступил с уголовным романом ‘Изнасилование скопцом протодиакона’ и затем написал ряд переводных пьес: ‘Иванов’, переделанную из ‘Bouton de Dijeons’ {‘Bouton de Dijeons’ (фр.) — ‘Граф Денежный мешок’ или ‘Bouton de Dijon’ — ‘Дижонская пуговица’.}, ‘Чайку’ — из ‘The Duc of Till’ {‘The Duc of Till’ (анг., прав.: ‘The Duke of Till’) — ‘Герцог Тильский’.} и ‘Верблюд’ — с греческого » { — ‘медведь’ греческими литерами.}, из твоих научно-медицинских работ я упомянул только ‘О внематочном исследовании лопнувшего Пулковского меридиана’ (Москва, 1873) и ‘О влиянии коитуса на совокупление’ (Саратов, 1886). Последнее сочинение было премировано Метеорологической обсерваторией в Милане. Состоишь в чине действительного тайного камергера и имеешь парикмахерский орден ‘Изломанной гребенки’ 2-й ст. Иностранных орденов не перечислял. Все сие г.Энгельгардт записал, написал и уже отослал в Берлинский журнал ‘Das litterarische Echo’ {‘Литературное эхо’ (нем.).} (‘Травосеяние’). Первый No этого издания он мне преподнес, вероятно, послал и тебе. А если не послал, то я тебе перешлю, т.к. он напечатан на жесткой бумаге.
Получил сегодня из Ялты же письмо от Миролюбова. Болдарю за внимание и память обо мне. Когда-нибудь прочту канон Иисусу сладчайшему или пророку Науму, чтобы он тебя наставил на ум. Предложением г.Миролюбова воспользуюсь, но не сейчас, ибо готоваго в запасе нет ничего. Через недельку что-нибудь изготовлю, напр. о забытом тобою у одной дамы, ошибочно принятом за галстух, или что-нибудь в этом роде.
В Питере у нас подло: тающий снег, грязная мостовая, бронхиты, Кактусы, плачущие не вовремя о вросшей могильной плите Фонвизина, тогда как памятник реставрирован прекрасно 1 1/2 года назад и фотография его была напечатана в ‘Новом же времени’, Энгельгардты, душащие письмами о марксизме, брюзжащий старик, дурачествующий и газетно-мятущийся Дофин, полипообразная опухоль в носу у моего Мишки, требующая гальванокаустики, вздорожание барабанского масла и протчая, и протчая.
Ты часливай, Антоса, зацем зивьешь в Ялте, а не в Питере. ‘Сын отечества’ о покупке у тебя рассказов замолчал. Ни нового, ни хорошего нет ничего. Работы много, но все — паскудная и толку от нее мало.
Еще молимся о… то бишь, еще, друже, счастлив ты тем, что можешь получать от меня такие умные и хорошие письма. Ты так не напишешь, хотя бы уже потому, что мозуха не хватит, а также и потому, что тебе не приходится сидеть за письменным столом по 10 часов в сутки и писать из-за пятака такие вещи, которые тебе не симпатичны, но нужны г.Суворину для газеты.
Кстати. Прочти мою ‘Горпину’, если не читал. Один из подписчиков ‘Нового времени’ рекомендует в письме в редакцию предать меня уголовному суду за бесцеремонное обкрадывание Гоголя. Это, к сожалению, факт. Есть болваны, дерзающие проводить параллель между мною и Гоголем.
Больше писать нечего. Исчерпал, кажется, все, а из пустого сосуда много не начерпаешь. Кстати, уже и 3-й час ночи. Ноет поясница, геморрой напоминает о необходимости принять горизонтальное положение, и penis напоминает… не о coitus4e (увы!), а о ночном горшке. Словом, выражаясь культурным языком, пора спать. Желаю тебе увидеть во сне меня, даже и в там случае, если тебе это будет неприятно. Жму руку, и хай тобі Грець!

Туиссимус Гусиных.

Жена кланяется. Напиши что-нибудь хорошее и подпиши ‘А.Седой’.
Сувориных после их приезда не видел никого. Пьяного прокурора уже видел ночью на лестнице. Поговорили — ни о чем, рукопожались, и затем Тычинкин увез его куда-то.
Это второе письмо от меня в Ялту. Получил ли первое?
Напиши, кто у вас городской голова и есть ли кафедральный собор? Если есть, то какие ордена у настоятеля? Это мне знать нада, потому что я знаком с Саблером.
Митрополит Палладий умирает. Состояние безнадежно. Недавно он получил благословение от саксонского Святейшего Синода.

-455-

Александр

7 октября 1898, Петербург

Житель города Ялты!
Тебя еще не выбрали ялтинским городским головой? Целый ряд событий. А. С. Суворин был именинник. На чай никто не получил. Бала не было.
Вчера сдал, т.е. отнес в редакцию ‘Журнала для всех’ статью об алкоголизме — ‘Современное состояние вопроса об алкоголизме’ — строк 300. Журнала мне еще не выслали, хотя и обещали.
Вчера же получил от Софьи Владимировны Чеховой письмо, в котором она категорически и нервно требует, чтобы я взял немедленно от них своего Николая за непослушание и нежелание учиться. Написал, скрепя сердце, чтобы высылали. Присовокупил благодарность за понесенные труды и теперь жду прибытия чада.
Сегодня Флакон объявил, что я волен нанимать хоть десять прецепторов и отдавать его в какие угодно школы, а он все равно учиться не будет. Остается, стало быть, отдавать в мастерство. Сегодня же еду хлопотать по сему поводу. По дороге отслужу благодарственное Господу Богу молебствие за дарованных мне чад, не хотящих учитися. Молебствие — в Казанском соборе.
Получил приглашение, которого ты никогда в жизни, несмотря на весь свой талант, получить не сподобишься: ‘Петербургские полицейские ведомости’ попросили давать им беллетристические фельетоны строк на 150—200. Доживи-ка ты до такой популярности!
Начал Миролюбову беллетристический рассказ.
Жена сшила мне У2 дюжины новых и чрезвычайно узких подштанник. Когда тебя выберут в головы, я тебе их подарю для парадных случаев и представительства.
Скажи ялтинскому почтмейстеру, что от меня в Ялту это — третье письмо, и спроси у него, получил ли ты первые два.
Из кухни воняет капустою в кипятке.
И с тем досвидания.

Г.Дваждыгусев.

P.S. В Питере принято говорить: ‘Ступайте Вы к Евгенье Марковне’ вместо ‘к еб.м’! По-моему это — регресс и искажение языка. Как ты думаешь об этом и о физическом труде?

-456-

Александр

3—4 ноября 1898, ночь. Петербург

Г. Мещанский староста города Ялты!
Так как нет еще известий о том, что тебя избрали в городские головы, то я предполагаю, что благодарные за твои литературные заслуги ялтинцы избрали тебя хоть в местные Вуковы.
Из твоих писем к Суворину и Тычинкину, а равно из телеграммы в газете, я знаю, что ты находишься в добром здравии. Продолжай и впредь пребывать в оном. Не знаю только, где теперь мать и сестра. О сестре я слышал от Суворина, будто она уехала после похорон отца к тебе в Ялту, а о приезде ее туда не слыхал ничего.
Сейчас только, ночью, получилось официальное и ничем не мотивированное извещение о том, что нашей простыне прописано запрещение розницы. За что — пока никто не знает и не догадывается. В монумент получения известия старик был в театре, и какое впечатление произвело сие известие на него — не знаю. Вероятно, он напишет тебе сам.
Получил я из Москвы загадочное письмо не по содержанию, а по адресу. На конверте стоит мое имя и моя квартира, а письмо обращено к тебе, так что я не знаю, к кому из нас двоих обращена речь. Писано на бланке редакции журнала московского отдела Российского О-ва покровит. животным. No 1493, от 23/Х. 98. Москва, Смоленский бульв., д.Мишке, кв.9. Вот оно.
‘М. Г. Антон П.! Приступая ко второму году издания ‘Ж. М. О. Р. О-ва п. жив.’, который в наступающем году будет выходить под названием ‘Друг Животных’, редакция обращается к Вам, м. г., с предложением принять участие в нем. Благодаря широкой программе, разрешенной нам цензурой, мы имеем возможность помещать статьи всякого содержания и по всем отраслям науки и беллетристики. Размер гонорара благоволите определить сами. Чтобы Вы имели возможность ознакомиться с программой и размерами ж., мы препровождаем при сем все вышедшие номера. При этом мы должны отметить, что в зависимости от недостатка материала в текущем г. наш ж. далеко не исчерпывал всей программы, нами намеченной, но по мере накопления материала мы будем увеличивать объем ж. настолько, насколько это окажется необходимым для своевременного помещения поступающих к нам статей. В ожидании Вашего благосклонного согласия и т.д. Редакторы В.Быховский, Н. Короленко (а может быть, Н. Коротнев).
P.S. Если Вам угодно будет оказать честь редактир. нами изд., позвольте поместить Ваше имя в объявлениях о подписке. Программу ж. вы найдете на 2-й стр. No 1-го’.
Несмотря на то, что письмо писано 23/Х, а ныне 3/XI, я никакого журнала не получал, ничего не отвечал и даже тебе забыл дать знать (mea culpa), хотя меня и подмывало запросить редакцию, кого же, собственно, из нас двоих они приглашают? Меня или тебя? Повторяю, что конверт адресован на мое имя, в мою квартиру, и я охотно уступаю тебе не только право сотрудничать и пожинать лавры, но даже и подписываться моим именем.
Иных новостей пока нет. Сегодня третья ночь падения звездных дождей, но их никто не видел: небо третьи сутки в беспросветных свинцовых тучах. Были ли видны у вас?
Если вздумаешь осчастливить меня ответом, то не забудь написать, где сестра и мать и каковы твои планы. Говорят, что ты хочешь продать Мелихово и избрать для семьи иное местожительство и для переговоров будто бы об этом поехала к тебе сестра. Что здесь правда и что фантазия? Говорят, будто ты хочешь основаться в Ялте и привинтить к подножию ее гор сестру и мать. Вообще глаголют много глагол на тя лжуще. Если сестра у тебя — поклонись ей. Жена тебе кланяется.
Ребята мои еще не пристроены. Николай ничего не делает и ежедневно скандалит. Начал уже покушаться на дамский полонез. Флакон не скандалит, но торжественно сложил учебники и тетради и еще торжественнее заявил, что учиться более не желает ни за что. Учителю поэтому отказали. К Мишке ходит учительница, и на этих днях жена берет для языков еще ‘мамзель’, которая болтала бы с ним по-германски и по-галльски. За мною будет учрежден строгий надзор, дабы я с оной мамзелью не согрешил даже в помышлении, так как я, по мнению жены, развратен и ‘старик прыткий’.
Забот у меня теперь разных много, труда достаточно, времени мало, устаю сильно, сплю недостаточно и вообще — с разных сторон обуреваем, иногда горестно восклицаю: ‘Изведи из темницы душу мою’, но чаще нарушаю златоустовское поучение о матерном слове, в общем же пребываю ни рыбою ни мясом.
Буди здрав и постарайся попасть если не в городские головы, то хоть в секретари управы,— иначе ты осрамишь наш род.
Жму руку и прочее.

Tuus Гусев.

4/XI. Кара постигла за фельетоны: Буренина о городовом Ухвате и за фельетон Амфитеатрова о Глуховском.
Всякого блага. Жму руку и изливаю на тебя благоволение.

-457-

Александр

9 ноября 1898, понедельник, Петербург

Крымский обыватель.
Театральная девица оказалась весьма к тебе благосклонною и выдала мне сегодня талон на 165 руб. 52 коп. за прошлый год. В текущем году ‘Иванов’ шел токмо един раз (по записям девицы) и тебе причитается за нынешний год еще 165 руб. 88 коп. За этими деньгами мне девица приказала явиться в будущий понедельник, что, если жив буду, и исполню неукоснительно… Завтра, во вторник, 10/XI я получаю твои деньги по талону, с вычетами, и тотчас же пошлю их сестре в Лопасню, с квитанцией по вычету.
Мамин-Сибиряк шлет тебе привет. Миролюбова в редакции ‘Журнала для всех’ ждут со дня на день. Мою статью об алкоголизме, в ожидании его возвращения, еще в набор не сдавали. Написал я для них рассказ в 1000 строк и носил им сегодня, но ввиду нерешительности и. д. редактора, решил я отдать свое произведение Буренину в ‘Новое время’.
Анна Ивановна занимается тем, что крестит подкинутых ребят и матерно-посаженствует на свадьбе у Танечки Горбуновой, вышедшей замуж за фендрика.
Сергей Вас. Максимов (‘Год на Севере’) шлет тебе поклон.
От Николая (Михея) письма не жди: он теперь ни чтения, ни писания не признает. Наука — побоку. Занимается ничегонеделанием и грабежами. На днях он шлялся от нечего делать по вокзалу Николаевскому и произвел чудеснейшую вещь, в которую вмешались станционные жандармы и сделали мне три последовательных визита. Начал он по-американски: сначала зарабатывал пятаки, предлагая себя пассажирам в качестве носильщика багажа, затем начал бегать для пассажиров в винную лавку за водкой, потом, будучи послан за водкою, утаил деньги и скрылся. Но верх ‘американства’ заключается в подвиге: перед отходом одного из поездов он присоединился к профессиональной воровке и вместе с нею ограбил отъезжавшего на родину мужика-мастерового. Воровка взяла себе деньги, а Михей взял на память вытащенный из кармана стекольный алмаз и продал его потом нашему дворнику за гривенник. Мало этого. Ограбив мастерового, он вместе с воровкой пил в буфете квас и потребовал от нее своей доли украденных денег. Дележ не состоялся, и потому Михей тотчас же донес обо всем жандарму. Началась катавасия, и все, только что рассказанное, сообщили мне жандармы. Струсивший дворник принес мне ручку от алмаза, и она лежит у меня живой уликой на столе, но без алмаза, который дворником был вынут из страха ответственности. Катавасия продолжается и до сего дне. Михей сдан мне на поруки до поры до времени. О том, что я переживаю, судить можешь по этому письму. Откуда у него клептомания — разобрать не могу. Просится в столяры, но уже три недели все пущенные мною в ход пружины об определении его в мастерство не дали ничего. Флакона хотел взять к себе в магазин книжник Карбасников, но произведя ему экзамен по письменной части, отказался не только взять, но даже и рекомендовать его другим книжникам. Что мне с ними делать — ума не приложу.
Старика не видел давно.
Петербургские врачи-антагонисты профессора Левшина распускают слух по Питеру, будто наш отец умер от гнойного перитонита. Насколько это верно — судить не мне.
Здравствуй. Uxor кланяется.

Tuus Гусев.

-458-

Александр

16 ноября 1898, Петербург

Благодетель!
Сегодня мне в театральной конторе вручили второй талон на 165 руб. 79 к. (в книгах девицы 165 р. 88 к.). Сегодня казначейство дворцовое не функционирует, а потому реализацию талона придется произвести завтра. Сестре я пошлю только 164 руб… так как почтовая пересылка в Лопасню стоит 1 р. 4 коп., а за два раза — 2 р. 8 коп., что при современном состоянии моего кармана и т.д.
Николай (Михей) завтра фигурирует у мирового в качестве свидетеля по уголовному ограблению пьяного мужика бабой.
Получаешь ли ты мои письма? Это уже четвертое после твоего открытого приказа сходить к девице письмо, а от тебя — ни строки. Так я до сих пор и не знаю, где обретаются ныне мать и сестра. Правда ли, что ты купил в Ялте, как сообщают ‘Новости дня’, клочок земли?
На этом и заканчиваю. Нездоровится. Вздуло правую скулу от флюса и теперь, после бессонной ночи, так дергает, что не токмо писать, но даже и драться не хочется.
Старика давно не видел. По этому поводу ни он, ни я нисколько не сокрушаемся.
Черман тебе кланяется всенижайше.
Будь здоров.

Твой Гусиных.

-459-

Александр

24 ноября 1898, Петербург

Друже!
По какой-то странной и необъяснимой для меня случайности ты упорно не отвечаешь мне не только на болтовню, но даже и на деловые письма. А между тем это ведет к недоразумениям — по крайней мере с моей узкой точки зрения. Ты поручил мне выслать твой театральный гонорар Маше в Лопасню. Пока шла канцелярская канитель в театральной конторе, Тычинкин, основываясь на твоих письмах к нему, твердил мне и даже клятвенно уверял, что сестра в Ялте. Я тебя запросил отдельным письмом, но ответа не получил и послал первые 165 р. в Лопасню, о чем тебя уведомил вторым письмом, но и на сие ответа не последовало. Приближается срок получения вторых 165 р. Тычинкин опять твердит и божится, что Маша у тебя в Ялте. Я опять пишу тебе запрос: куда направлять вторую порцию денег, но ты — ни гу-гу. Получив эту вторую порцию, я умышленно, по совету жены, задерживаю отсылку на сутки, думая, что от тебя придет надлежащее распоряжение. Распоряжения, однако, не последовало. Тогда я пишу тебе в Ялту четвертое письмо и подчеркиваю, что оно четвертое, а сестре посылаю в Лопасню. Это было 18/XI. На другой день получаю от Маши открытое письмо с приказом перевести ей деньги через банк. Вышло, что мое денежное и сестрино письмо встретились в Бологое без всякой пользы для дела. Если бы ты снизошел до своевременного ответа на мои письма, то ничего сего не вышло бы. По слабости своего ума я решил, что в Ялте нет почтовых марок и что ты, стремясь к землевладению и к должности местного Вукова, игнорируешь бедных родственников, хотя тебе и давали направление.
Ни нового, ни хорошего, ни интересного у нас, кроме туманов, слякости и осенних мотивов Кайгородова, нет ни черта. Последний бюллетень Кайгородова о цветах разносился почтальонами под страшную, мокрую вьюгу. Я пережил довольно неприятный флюс и катар миндалины, причем пульс дошел до 156. После этого поили меня 4 дня дигиталисом и под страхом рокового воздаяния воспретили употреблять более 4-х стаканов в сутки ‘жидкостей’, включая сюда и суп. В сердце обнаружены ‘свисты’, и перебои стали явлением нормальным и обычным.
Жена толстеет, Николай и Флакон балбесничают и ничего не делают, Мишка учится прилежно и уже начинает болтать по-немецки. Его гувернантка-немка феноменально глупа (как и большинство тевтонок), происходит из Либавы и ‘имеет’ 25 лет.
Пушкарев собирается бить Суворина за плохой отзыв о ‘Соломонии и Елене’, но преложил гнев на милость и занялся изобретением покрышек для лото. Денег у них нет: аванс под пьесу съели давно. Постановка пьесы пошла на уплату аванса, в карманах пусто, и все в прежней колее. Приходила Настя, просила 50 р., но получила фигу. Девки страшно обносились, ходят в беспятых чулках и мечтают об офицерах и хороших партиях.
За поздним временем и отсутствием материала заканчиваю на этом и буду ждать от тебя всемилостивейшего ответа.
С наступлением старости, а она подступает анафемски быстро, уходит и работоспособность. Что прежде легко делалось в час, теперь с трудом вырабатывается в три. Усталость наступает скорее, и заработки падают ощутительно. Помышляю иногда бросить газетную работу и открыть публичный дом на новых началах, а именно — совершать по России странствования на манер артистических турне. Если мое проектируемое заведение прибудет в Ялту, ‘для оживления сезона’, то ты, конечно,— первый бесплатный посетитель.
Кланяйся и благодари. Жму лапу.

Твой Гусев.

Антонио! Антонио! Сообщи что-нибудь о себе! Слышно, что ты сделался крымским Ханом. Южин говорил, что ты приглашал его на пост в русский пансион. Обнимаю тебя.

Твой Клеопатр [приписка И.Н. Потапенко].

Cher ami, avec la permission de votre cher fr&egrave,re, je me permets de Vous envoyer mes sinc&egrave,res salutations, de Vous souhaiter bonne sant et un gros baiser de votre ch&egrave,re amie sinc&egrave,re et dvoue

Emilie*.

* Милый друг, с согласия Вашего доброго брата шлю Вам мои наилучшие пожелания, крепкого Вам здоровья, целую, преданная Вам и искренне Ваша Эмили (фр.).

-460-

Антон

28 ноября 1898, Ялта

Добрый брат, без вины я виноват. Я молчал, потому что Маша до сих пор еще не ответила мне на вопрос, куда посылать ей деньги. Она не отвечала, а я все ждал и ждал и потому не писал тебе.
В доме Бушева я давно уже не живу. Мой адрес: Ялта. Тычинкина, пожалуйста, не слушай. Трудно найти под луной другого в такой же мере рассеянного человека. С поступлением его в типографию типография стала в пять раз рассеяннее и медлительнее, чем была.
Маша была в Ялте, но недолго.
Я жив и здоров, по крайней мере никаких болей не чувствую. Бывают кровохарканья, но они мало мешают, и я привык к ним. Сердце мое весьма здорово, что я объясняю совершенным воздержанием от табака и алкоголя, предоставляя последнее людям развратным и легкомысленным. В Ялте погода очень хорошая, теплая, в природе полнейшее благоутробие. Пароходы то приходють, то уходють.
Что же замолчали насчет финских островов, насчет больницы для алкоголиков?
‘Новое время’ в деле Дрейфуса шлепается в лужу и все шлепается. Какой срам! Бррр!
Твоему почтенному семейству нижайший поклон. Будь здоров.

Твой Antonio.

-461-

Александр

6 декабря 1898, Петербург

Высокочтимый Ялтинский братец.
Получил, наконец, твое письмо и, вероятно от радости, третьи сутки страдаю метеоризмом и поносом, чему отчасти помогают и потребляемые мною за едой яйца всмятку и кислая кочанная капуста с барабанским маслом. Зело и низко кланяется тебе Баранцевич и просит меня приписывать тебе в моих письмах неукоснительно от него поклоны. В декабре исполняется 25-летний юбилей его писательства. У нас собираются поздравить его, и пишущая братия уже начинает гудеть по-шмелиному, обсуждая, как и чем его поздравить. Наша нововременская яма участия в этом не принимает. Ты сделал бы недурно, если бы черкнул из Ялты Баранцевичу парочку поздравительных строк. Я по крайней мере поздравлю.
Погребал святителя: высокопреосвященнейший Палладий отыде ко Господу, и лаврские архимандриты и монахующие уже рассказывают публике, со слов очевидца — владычня послушника, как ангелы принимали душу почившего, в белом были, сладкогласно пели и проч. В пандан к этому полиция публику на панихиды не допускает. Идут толки, будто Горемыкин отказывается от своего министерского портфеля по случаю содеянных им промахов по неурожаю, каковой приказано именовать недородом. Старика не вижу. Дофин ходит, как бык с нахмуренным челом, и смотрит на всех подозрительно. Гей орет и свирепствует, как душевнобольной, и все поворачивает вопреки законам природы и здравому смыслу. Черман остроумно выразился по этому поводу, сказав, что у Гея шарманка играет наоборот. Кстати, Черман изгнан из редакции Дофином, но назло продолжает писать статьи специально для разбора, чтобы бесить Дофина. Между ним и Дофином был крупный разговор, и Черман сказал Дофину: ‘Если меня выгонят на улицу, то я не пропаду, потому что у меня хоть какая-нибудь голова да есть, а вот если бы вас судьба лишила наследственных миллионов и выбросила на улицу, то вы погибли бы’. Дофин загадочно улыбнулся и подписал отставку. Черман, впрочем, не унывает.
Дома у меня все благополучно. Мишка учится и насобачивается по-немецки. Флакон поступил в переплетное мастерство, брошюрует приложения к календарям и газетам и говорит, что весьма доволен своим новым положением (‘лучше, чем учиться в гимназии’), один только Николай пока еще — неприкаянный. Кстати, сегодня он именинник.
Лечебницу для алкоголиков Ольдерогге открывает 1-го января 1899 года. Затея на островах не выгорела. Мешает финляндский патриотизм и сепаратизм.
Некто Слепцов желает предпринять переиздание некоторых твоих сочинений и подсылал уже ко мне соглядатая с зондом. Я рекомендовал соглядатаю — лицо тебе неизвестное — прислать Слепцова ко мне, а тогда я буду-де знать, как говорить с ним, защищая твои интересы. Если объявится, напишу немедленно.
Желаю здравствовать на многие годы. Сердце дурит: из лап медиков не выхожу. Говорят, что я здорово ‘нахлестал’ его алкоголем, а теперь, когда алкоголь брошен, нахлестываю его непосильной работой и чрезмерным трудом… Впрочем, я вам, медикам, верю мало. Я здорово пил в 80-х годах, а теперь — конец 90-х. Десятилетняя давность прошла, значит, сердце ерундит не по закону, и вам, медикам, не мешало бы при ваших диагнозах иногда советоваться с юристами.
Жена кланяется. Метеоризм продолжается.
Получил из Ялты письмо от прислуги гостиницы ‘Франция’, сестры Катьки. Катька давно вышла замуж и уехала куда-то из Питера. Ответил и послал удостоверение из адресного стола, в коем значится, что танроцкая мещанка Екатерина Прокофьевна Константинова в Петербурге не живет. Так и знай, ибо адрес мой дал ты и, вероятно, к тебе опять приставать будут.
Кланяйся от меня местному городскому голове и спроси местного полицеймейстера, хорошо ли он управляет вверенною ему Ялтою.
Тоска какая-то сердечная угнетает.

Весь твой Гусев.

-462-

Антон

9 декабря 1898, Ялта

В 3 1/4 часа пополудни по телефону просили уведомить Алексея Сергеевича от имени Анатолия Евграфовича Молчанова о том, что Молчанов болен и лежит в кровати уже 3 недели, но что просьба Алексея Сергеевича передана Молчановым в контору Императорских театров и будет исполнена.

А.Чехов.

-463-

Александр

21 декабря 1898, Петербург

Братец Антошенька!
Долго не отвечал — нидзвыны паджалуста! — некогда было: вел Бальнеологический съезд и юбилей академии. Дошел до полного переутомления и едва-едва только справлялся с газетой. Дошел даже до пессимистического заключения, что суворинские миллионы созидаются на счет нашей жизненной силы и переутомления… Полученное от тебя открытое письмо я тотчас же укоризненно предъявил самому рассеянному под луною человеку — Тычинкину. Сей муж немедленно испичугался и обвинил во всем тебя же: ты-де долго молчал относительно формата и шрифта. Я рекомендовал ему изложить сие письменно и письмена его при сем прилагаю. На другой день он поручил мне написать тебе, что вещь твоя сдана в набор в среду, 17/XII. В общем, твое письмо произвело на него давление, и, между нами будь сказано, давить его не мешало бы почаще. По мере того как я присматриваюсь к нему, я все более и более прихожу к заключению, что он прекрасный человек, но не на своем месте. Типография тоже жалуется, что он все запутал, перепутал и всех сбил с толку. Своей книги я бы не дал ему печатать, щадя свой живот и спокойствие. Недурно поэтому сделаешь, если разрешишь мне вмешиваться, торопить высылкою тебе корректур и т.д. Тычинкин и теперь уже производит впечатление раздерганного на части малого, а к празднику его еще больше раздергают (покупка букетов, ношение за дамами в театрах мантилий и т.д.). Ему будет не до типографских работ.
Поздравь себя с праздниками на какой тебе угодно лад. Можешь даже предать себя анафеме, если угодно,— это меня не будет касаться. У меня все по-старому: работаю, жена — по-старому толстеет, старшие дети балбесничают, младший начиняется премудростью, Гагара помираить, но медлит, а Ольдерогге ‘по долгу присяги’ поддерживает ее для чего-то мускусом. Работаю, как сукин сын,— и так день за днем. ‘Все оды пишем, а ни себе, ни им похвал не слышим’.
Вот тебе и все и вся, а теперь убирайся к черту: мне еще надо написать несколько вещиц для завтрашней хроники, а теперь уже третий час ночи. Жму лапу. Пиши.

Гусев.

Юбилей Баранцевича — 23/XII.

-464-

Александр

31 декабря 1898, Петербург

Ялтинский обыватель!
Пишу тебе в последний раз… в этом году. Дальнейшей переписки, при всем моем желании, ранее 1899 года начать не могу. З’новем годэм!
Получив твое открытое от 26-го/XII, я тотчас же предъявил оное Тычинкину и удручил его. Выяснилось, что полученные тобою листы были посланы как образец шрифта и до 30-го/XII от тебя ждали ответа. 30-го же старик выбрал шрифт сам, и сегодня уже отпечатано 10 листов 1-го тома. По существующим у нас порядкам, послали образцы без письма. Тычинкин думал, что тебе написал Неупокоев, а Н-в думал, что написал Т-н, и каждый день приходил узнавать, нет ли от тебя ответа. Выяснилось это только теперь. Подробности обещал тебе телеграфировать и писать Т-н. Все это я узнал на-скорах в передней, в час ночи, когда Тычинкин привез из театра дам и говорил со мною, спеша и захлебываясь.
Пребуди здрав и приими поклоны велии.

Твой Гусев.

Нощь. 30-31/XII.
31/XII
Сейчас говорил из Питера по телефону с Гиляровским — в Москву. Сообщение открыто. Хорошо слышно. Хлопочи и ты, чтобы провели телефон в Ялту: будем беседовать.

Salve!

У Суворина — бал. Заказаны 2 коробки сигар. Одну из них сегодня ночью выкурю у него я.
Тычинкин сияет: обделал дела — послал тебе телеграмму в 40 слов.

1899

-465-

Александр

16 января 1899, Петербург

Очень жалею, г. ялтинский обыватель, что Ваше тезоименитство вводит меня в расходы на марку. Вас мог бы поздравить за меня и местный городской голова. К тому же Вы меня никогда не поздравляете,— что я, как старший брат, ставлю Вам в упрек. Во всяком случае благоположения примите.
Возможно, что в марте или апреле мы свидимся в Ялте. Я собираюсь в Одессу скоропандентом на водопроводный съезд и, кстати, привезу своего Николая для определения в юнги на Черноморско-Дунайское пароходство. Устраивает мне сие Евгений Кочетов-Львов, он же Русский Странник, он же и директор этого пароходства от правительства. Покончив с съездом и Николаем, может быть, заеду по пути (?) и в Ялту, почему советую удирать от сего визита заблаговременно, хотя бы… на о. Крит, к королевичу Егорию.
Жму руку, желаю, чтобы ты узрел во сне любую из семи казней египетских и уступаю место своей Бабе-Яге.

Tuus Gussew.

Поздравляю дорогой Антон Павлович с ангелом. Нечего и говорить, что исккренно и от души желаю Вам всего хорошего.

Преданная Вам Наталья.

Жена спрашивает, как пишется ‘искренно’ — одно или два ‘к’? Ответь ей. На всякий случай написала тебе два ‘к’.
Я сделала удовольствие для моего мужа и написала два ‘к’.
Нечего зубы заговаривать: не вывернешься!..
Милый дядя Антон поздравляю тебя с ангелом. Я работаю у Макарова в бро-шуровачной, и получаю 8 руб. жалованья. Кланяйся тете маше и бабушке.

Твой Тося.

-466-

Антон

16 января 1899, Ялта

Братт!! Кончив сегодня твой рассказ (кстати сказать, очень хороший), я вспомнил, что давно уже не имел от тебя письма и что оба мы существуем на свете.
Нового ничего нет. Получил письмо от Гаврилы Харченко, который когда-то служил у нас в мальчиках. Живет он в Харькове, в собственном доме, пишет хорошим конторским почерком.
Что нового? Пиши. Потому что завтра я именинник.
Поклон Наталии Александровне и сынам. Будь здрав.

Твой Antonio.

-467-

Антон

20 января 1899, Ялта

Надень калоши, подсучи брюки и ступай скорей в ‘Новое время’ к Булгакову или в магазин к Колесову и узнай, как зовут по отчеству известную переводчицу Елизавету Бекетову, жену профессора ботаники,— и сообщи мне поскорее. Благодарю за поздравление.

Tuus bonus frater Antonius.

-468-

Александр

23 января 1899, Петербург

Высокочтимейший ялтинский братец!
Получил твое открытое, писанное тобою накануне именин, но так как я тебе, как и подобает человеку моих лет и солидности, послал фамильное поздравительное письмо с тезоименитством, то и не спешил писать это, ожидая свободного времени и накопления фактов. Ныне факты накопились и вечер свободный есть. Знавал ли ты когда-нибудь Николая Михайловича Соковнина? Сей муж состоит уполномоченным взрывчатого товарищества ‘Прометей’ и говорит, что весьма знаком с тобою и часто посещал тебя в Москве на дружеских основаниях. Недавно производились взрьшы с помощью ‘Прометея’ под Петербургом, и он пригласил меня присутствовать на оных в качестве твоего брата и нововременца. Велел тебе зело кланяться. Видел я его только раз, во время опытов, и более о нем ничего не знаю, поклон же передаю. Его почерк так же красив, как и почерк Гаврилы Харченки, живущего в собственном доме. Что этот Гаврила мог писать тебе? Так много лет прошло…
Дня два тому, ничего мне не ведающу, подходит ко мне в редакцию Тычинкин со скорбным ликом и заявляет, что ты продаешь свои сочинения Марксу за 75 тыс. руб. Сообщение это удивило меня, и я заподозрил недоразумение. Но он категорически уверенно сказал, что между тобою и стариком ведутся телеграфные переговоры, а с Марксом ведет переговоры Сергеенко-Пуп. По мнению Тычинкина, ты продешевил. Я отозвался полным ничегонезнанием, и разговор кончился.
Сегодня (22/I) venit ad me {Пришел ко мне (лат.).} Сергеенко с неким незнакомым мне своим другом и целый час надоедал мне беседою о том, что он, по твоему доверию, продал тебя Марксу за 75 тыс. По его словам, о которых он просил тебе не говорить, это ему далось нелегко, потому что в течении нескольких дней он должен был беседовать с Марксом по 8 часов и вытягивать от него надбавки по 500 рублей. Я дал ему слово молчать — и молчу, тебе не говорю. На мой вопрос, к чему он это мне рассказывает?— он ответил, что боится, не продешевил ли. Я в этом не смыслю ни уха ни рыла и не знаю, кто кого надул, ты Маркса или Маркс тебя. Стороною, как нянькин сын, слышал, что старик очень хотел купить у тебя то, что купил немец, но наследники не разрешили ему затрату столь крупного капитала. Говорят, сцена была бурная. Во всяком случае он недоволен тем, что по усам его текло, но в рот не попало. Поговаривают также, будто на финансовой почве ваши отношения несколько окислились. Но старика я не видел и потому довольствуюсь пока сплетнями, которые мне сообщаются дамским полонезом (nomina odiosa) охотно. Как бы то ни было, но ты теперь — ‘марксист’. Очень рад за тебя. Сообщили мне также, будто ты купил имение где-то у Алупки и покупаешь виноградник. И этому я рад: можно будет разыграть библейскую сцену — упившегося Ноя, над которым насмехался Хам, за что и был проклят. В данном случае роль Ноя будет по праву принадлежать тебе, а Хама возьму на себя, пожалуй, я. Хотя мне и обидно будет, что ты меня проклянешь, но за то я утешусь тем, что это было в своем собственном винограднике. Кстати, можно ли виноградной лозой драть? Не заведется ли от этого в казенной части выдранного филоксера?
Дай совет, как бывший, сущий и будущий землевладелец. Скопил я себе с превеликим трудом (увы, я не марксист!) одну тысячу рублей, и только одну. Можно ли на эти деньги купить уголок земли с крыжовником и маленькой хижиной дяди Тома? Если можно, то не знаешь ли, где? Напиши мне. А если сосватаешь, то и комиссионные дам.
Жаль, что ты ничего не пишешь о своем здоровье. Каково бы оно ни было, а забывать о нем в письмах брату не годится. Если я тебе без церемонии пишу каждый раз о перебоях и дигиталисах, то это, казалось бы, дает и тебе право не церемониться со мною, хотя я — и бедный родственник.
В Питере у нас нового нет ничего. Обычная сутолока, беспросветная переутомительная работа из-за пятака, мечты о крыжовнике и далее, кроме забот и дрязг — ничего. От меня новостей вообще не жди. Работаю анафемски много, но мзды получаю мало, т.к. от старости стал работать втрое медленнее. Настойчиво хочется отдохнуть. Вот тебе и все. А до того, что делают Победоносцевы, Буренины, Хилковы и т.д. мне нет дела. И не спрашивай. Жду как искупления поездки в марте в Одессу и в апреле в Казань на съезды водопроводный и Пироговский. Буду писать и работать и там, но все-таки меньше. К тому же и проветрюсь.
Когда купишь виноградник, пришли мне баночку филоксеры: говорят, помогает от геморроя.
Жму лапу, буду ждать письма и — помогай тебе Бог!

Презирающий богачей Бедный Гусев.

Сегодня в редакции Тычинкин встретил меня трагической фразой: ‘Все кончено!’ Я даже вздохнул.
Жена кланяется. Сегодня ночью чуть не издох: сердце производило систолы и диастолы с каким-то тяжелым для меня свистом, а в сонных артериях жужжали шмели. Здорово я струсил. Не пей, Антоша, в молодости!
Дофин обижается, когда говорят: ‘молодая редакция’.
Буренин изрек эпиграмму на Амфитеатрова:
Своей фамилии взамен
Взял кличку ты Old Джентельмен,
Не лучше-ль искренно и просто
Назваться именем Прохвоста?..

-469-

Антон

27 января 1899, Ялта

Да, бедный родственник, все это справедливо. Я ухожу от типографии, от Неупокоева, от рассеянного Тычинкина, не только ухожу, но даже уже ушел. Суворину я не предлагал купить мои сочинения, и к совершившемуся факту он относится благодушно, по крайней мере, пишет мне игривые письма. Пока все обстоит благополучно.
С Маркса я получил 75 тыс. за все напечатанное мною доселе, за будущее он будет платить мне так: в первые пять лет по подписании договора — 5 тысяч за 20 листов, во вторые пять лет — 9 тысяч и т.д. с прибавкой по 200 р. на лист через каждые пять лет, так что если я проживу еще 45 лет, то он, душенька, в трубу вылетать. Мы ему покажем! Доход с пьес принадежит мне и потом моим наследникам.
При слове ‘наследник’ ты злорадно ухмыльнулся. Не беспокойся, все я завещаю на благотворительные дела, чтобы родственникам не досталось ни копейки. Ты будешь раз в год получать 1/4 ф. чаю в 30 к.— и больше ничего!! Вот к чему ведет непочтительность.
Я за Алупкой купил имение: три десятины, дом, виноградник, вода, цена две тысячи. Belle vue {Прекрасный вид (фр.).}, такое belle vue, что хоть отбавляй. Если удастся поселиться в этом именьишке, то по соседству я найду для тебя участочек. Здесь довольно и полдесятины. Только не растрать своей тысячи.
Наталии Александровне, Тосе и Мише привет и поклон. Если Николай дома, то поклон и ему. Будь здрав. Пиши. Пиши, не стесняйся.

Богатый родственник, землевладелец А.Чехов.

-470-

Александр

3 февраля 1899, Петербург

Зазнавшийся богач!
Получил твое письмо и с гордостью отказываюсь от ежегодного пособия в виде четвертки чаю в 30 коп. В твоем наследстве я не нуждался и не нуждаюсь. Я предпочитаю скромный черный хлеб, услащенный счастливою и радостною улыбкою многочисленной семьи, сознающей, что эта корка приобретена честным трудом, а не ограблением Маркса. Если почтенный Маркс разорится, то это будет твоя вина. Вторым разорителем Маркса является Вас. Немирович, который продает ему свои сочинения за 120 тыс., мотивируя тем, что он как писатель выше тебя и ты ему не годишься даже в подметки. Как оскорбленный тобою родственник, я с ним согласен. На днях, как только уляжется моя беспросветная работа по газете, стану хлопотать о перемене фамилии, дабы не иметь с тобою ничего общего. Я бедный, но честный человек, и четверки чаю мне… мало.
Приготовься к гонениям. Приходила ко мне в редакцию председательница общества попечения о бедных и больных детях. О твоем ‘чрезмерном’ богатстве она вычитала из газет и просила меня понудить тебя поделиться своим счастием с обиженными судьбою, но осчастливленными ею малютками. Требуется от тебя лепта. Я ей ответил, что между нами еще с 1861 года возникли несогласия по поводу освободительной реформы, а потому и посоветовал ей обратиться к тебе письменно, для чего и дал адрес: Mentone, 17, rue Gaudron. Жди от нее письма. Через час являлся г.Егоров, секретарь общества ревнителей веры и милосердия. Общество строит дом, и не хватает средств на крышу и печи. Зная твое доброе сердце (из твоих сочинений) и отзывчивую душу и т.д. Я ему ответил, что ты решил отблагодарить Господа Бога за ниспосланное тебе милосердие паломничеством в Палестину, где намерен поставить за Маркса свечку. Твой адрес — Иерусалим, Русское подворье. Поезжай, Антоша, туда и получи письмо: иначе оно пропадет. После этих двух визитов я решил более не щадить тебя (четверка чаю = 30 коп!!!) и всем, кто далее будет являться за лептой, буду говорить, что ты обретаешься в Монако и играешь от счастья в рулетку. Для верности приплету к твоему имени какое-нибудь женское имя, по возможности громкое (сбежала с тобою за деньги).
Теперь, благодаря услужливости газет (доказательства прилагаю), от ‘прохателів’, вероятно, некоторое время не будет отбою и, может быть, ты у меня из Монако прогуляешься даже в Рио-Жанейро. Все будет зависеть от меня: захочу — помилую, захочу — до последнего куста в винограднике разорю…
Более нового пока нет ничего. В апреле, вероятно, и даже очень вероятно, побываю в Одессе. Может быть, заеду и к тебе, но непременно со своим чаем (2 р. фунт, а не 1 р. 20 к.), и из отвращения к твоему ‘марксистскому’ богатству зайду к тебе не с парадного, а с заднего хода.
Жена и дети здоровы. А ты как?
Хотели они послать тебе по поклону, но я отсоветовал. Где уж нам! Лучше своя загнившая алва, нежели незаконно добытый кофей высший сорт Мокко.
Если снизойдешь — ищи мне в Крыму вертоград тысячи в полторы, но подальше от своего палаццо, ибо я — горд.
Целую от всей души и протчее.
Твой бедный, но честный и отрекающийся от тебя родственник.

Гусев.

Ты наклеил на конверт три марки (1 + 3 + 3 к.). Неужели ты при своем богатстве не мог приобрести марку сразу в 7 коп.?

-471-

Антон

5 февраля 1899, Ялта

Глубокомысленный Саша! Надень новые брюки, ступай в редакцию ‘Нового времени’ и распорядись, чтобы там переписали сказку мою ‘Сказка’, напечатанную в 4253 No, и пришли мне. Распорядись также, наняв даже кого-нибудь за деньги (но подешевле), чтобы отыскали в том же ‘Новом времени’, через год после No 4253, на Пасху, или Рождество, или Новый год напечатанную другую сказку — о миллионерах, держащих пари. Также вели переписать рассказы ‘Скука жизни’, ‘Учитель’ и ‘Тяжелые люди’, напечатанные в том же ‘Новом времени’ в первый год моего сотрудничества в оной хорошей газете. Вс это нужно для г.Маркса, нашего благодетеля, который купил у меня мои произведения, даже несмотря на твое дурное поведение.
Сегодня получил письмо от Суворина и Тычинкина. Суворин говорит об учиненной мною продаже, то, что не он купил, объясняет он тем, что Сергеенко о продаже сказал ему, когда уже было кончено с Марксом и проч. и проч.,— и объясняется в дружбе и хороших чувствах. Письмо его очень тепло написано. Тычинкин тоже объясняется в чувствах и критикует ‘молодую’ редакцию.
Как-никак, а в общем ‘Новое время’ производит отвратительное впечатление. Телеграмм из Парижа нельзя читать без омерзения, это не телеграммы, а чистейший подлог и мошенничество. А статьи себя восхваляющего Иванова! А доносы гнусного Петербуржца! А ястребиные налеты Амфитеатрова! Это не газета, а зверинец, это стая голодных, кусающих друг друга за хвосты шакалов, это чрт знает что. Оле, пастыри Израилевы!
Я и Суворин намереваемся ознаменовать наше книгоиздательство, продолжавшееся 12 лет столь благополучно. Посоветуй, как ознаменовать, чем.
Денег от Маркса я еще не получил. Должно быть, по ошибке он послал все деньги тебе.
Отчего бы тебе не завести сношений с московским ‘Курьером’? Там весьма нуждаются в беллетристике. Маша могла бы оказать тебе протекцию, ибо ‘Курьер’ издается ее приятелями, иерусалимскими дворянами. Газета хорошая, платит хорошо. Ты можешь сразу заломить по 4 коп. за строчку. Мало? Ну, по 12 коп.
Итак, значит, я уже не издаюсь у вас, и Неупокоев уже отошел от меня, как Иаков отошел от Лавана. ‘Не желаю быть знакомым’ — как говорил кто-то когда-то хриплым басом.
В начале Поста Суворин приедет ко мне в Ялту.
Ты писал недавно о желании купить себе кусочек земли. Где бы ты хотел купить? На севере? На юге? Отвечай обстоятельно.
Кланяйся своему семейству и будь здоров. Если тебе Маркс прислал мои деньги, то возврати.

Твой брат и благодетель А.Чехов.

-472-

Александр

11 февраля 1899, Петербург

Гацпадин писатель!
Если хочешь, чтоба скареича,— отвечай скареича и с поклонением: 1) В котором году ты начал работать в нашей яме, в 1885 или 86? Сегодня, по твоему приказу, я пересмотрел среди архивной пыли и мышиного говна (буквально) 86-й год. В этом 86 г. я нашел не указанные тобою в письме: ‘На пути’, ‘Мечты’, ‘Сестра’, ‘Святою ночью’, ‘Панихида’, ‘Ненастье [описка, надо ‘Несчастье’]’, ‘Пассажир I класса’, ‘Пустой случай’, ‘В суде’, ‘Тина’, ‘Тайный советник’.
Нужно ли переписывать и эти рассказы?
Завтра или послезавтра возьмусь за пересмотр 87-го года. У нас комплекты содержатся так подло и грязно, что копаться в них подвиг. Напиши посему, смотреть ли 85-й год?
Чтобы сторговаться с переписчиком, надо показать ему весь материал огулом, а это можно сделать только после твоего ответа.
Из перечисленных тобою я уже нашел: ‘Сказка’, ‘Учитель’ и ‘Тяжелые люди’, а где искать ‘Скуку жизни’ и ‘Миллионеров’ — 85 или 87?
Насчет имения. Ты спрашиваешь, где я желаю: на севере или на юге? Рад бы на юге, но приходится мечтать о севере, ибо близость к Питеру важна. Вне Питера я хлеба не заработаю. Такова планида. Подрастает Мишка, его учить нада и протчее. Ergo — север, и не ниже Москвы и ее окрестностей.
Теперича больше писать некогда. Постарайся ответить скорее.
Жму и протчее.

Tuus Гусев.

-473-

Александр

16 февраля 1899, Петербург

Бывший братт, а ныне богач-марксист!
Дополнение к предыдущему письму, ответа на кое я еще не получил. Пересмотрел я 87 год, ища ‘Скуку жизни’ и ‘Миллионеров’. Не нашел в этом году, но за то обретох следующее: ‘Враги’ (фельетон) янв. 3913, ‘Верочка’ (ф) февр. 3944, ‘Дома’ (субботник) 3958, ‘Встреча’ (ф) март 3969, ‘Миряне’ (с) апрель 3998, ‘Счастье’ (с) июнь 4046, ‘Перекати-Поле’ (ф) 4084, ‘Свирель’ (с) авг. 4130, ‘Холодная кровь’ (с) окт. 4193, (ф) ноябрь 4196 (в 2-х NoNo), ‘Поцелуй’ (ф) 4238. Нет ли в этом синодике чего-нибудь позабытого, что нужно переписать!
Три переписанные уже вещицы посылаю сегодня же или завтра заказной бандеролью. Остальные пишутся.
Спрашиваешь, чем ознаменовать юбилей твоего с Сувориным книгоиздательства? Изволь, отвечу. Пусть Суворин за 13-летнюю мою службу прибавит мне жалованья 25 р. в месяц, а ты подари мне комплект твоих сочинений с автографом, ибо у меня ни прибавки, ни книг нет. Ты и Суворин — люди богатые и норовите отделаться осьмушкой чаю…. Вот и ознаменуете, а то вы очень зажирели…
Жду приказаний о переписке.
У нас великое брожение умов по поводу студенческого волнения умов. Виновата полиция. Студенты ведут себя великолепно, сдержанно и с тактом. Все высшие учебные заведения — технологи, инженеры, лесники, даже духовная академия — солидарно прекратили лекции по собственной инициативе, пока студентам не дадут гарантии, что их полиция не будет бить по мордам арапниками. Градоначальник Клейгельс летит с места. Стараются удалить Боголепова. Полиция страшно сконфужена. Высшие сферы и министерства возмущены. Сегодня царь проезжал нарочно мимо университета, оцепленного 5-е сутки полицией: студенты сняли шапки и кричали ура. Подробностей так много, что можно написать целый том. Киевские и дерптские студенты прислали депутации о солидарности и тоже забастовали. Ждут, что студенческий пожар разольется по всем университетам. Что-то будет? Студенты поражают всех своим удивительно тактичным поведением. Будет время — напишу подробнее, а теперь надо снимать штаны и спать.
Все, вся, всякая и всяческая кланяются.
Врет Суворин, говоря, будто Сергеенко явился к нему уже после продажи Марксу. Сергеенко говорил мне совсем иное.
Tuus frater pauper {Твой нищий брат (лат.).}.
Тычинкин кланяется и полон чувства любви и приятельства к тебе.
Сейчас получено известие, что и морской корпус примкнул к студентам, а через 5 минут сообщено по телефону, что женские педагогические курсы (и бабы туда же!) подали своему попечителю вел. кн. Конст. Конст. петицию, к коей приложена жалоба студентов и изложены их нужды и требования.

-474-

Антон

16 февраля 1899, Ялта

1) В 1885 г. рыться не нужно.
2) Того, что не указано мною в письме, переписывать не нужно, ибо все это напечатано уже в сборниках. Впрочем, если хочешь, перепиши собственноручно и пошли в Таганрог Мите Привано.
3) Нужны ‘Сказка’, ‘Учитель’, ‘Сестра’, ‘Тяжелые люди’, ‘Скука жизни’. ‘Скука жизни’ — это один из первых рассказов, мною в ‘Новом времени’ напечатанных, вскоре после ‘Панихиды’ и ‘Ведьмы’.
4) Есть еще другая сказка, касающаяся миллионеров. Напечатана она на Новый год, или Пасху, или Рождество.
5) А что такое ‘Ненастье’? Давай и ‘Ненастье’.
6) Вели кому-нибудь другому перелистывать фолианты и искать. Ты уже не в таком возрасте, чтобы заниматься этими делами. Тебе уже 53 года, и у тебя, давно уже impotentia senilis, не в обиду будь тебе сказано. Я же все еще молод и даже сватаю себе невесту.

Твой благодетель А.Ч.

Каждый рассказ вели переписать на отдельной тетрадке из писчей бумаги, сделай пометки, в каком году и в каком No. Писать на одной стороне.

-475-

Александр

16—17 февраля 1899, Петербург

Дяденька!
Пересмотрел 88 год. Там нашел среди архивной пыли, которой ты вполне достоин, только следующее: ‘Житейская мелочь’ (ф) 4404 и 4408, ‘Медведь’ (ф) август 4491 и ‘Красавицы’ (ф) сент. 4513.
Пересмотрел и 89-й и нашел в нем: ‘Сказка’ (искомые миллионеры) янв. 4613, ‘Княгиня’ (ф) март 4696, ‘Предложение’ май 4732 и ‘Обыватели’ ноябрь 4940.
Но где же ‘Скука жизни’? Ни в 86, ни в 87, ни в 88 ее нет. Не думаю, чтобы прозевал. Не припомнишь ли, когда ты ее напечатал? Может быть, время года или другая дата сохранились у тебя в памяти. Подожду твоего ответа и не буду до него трогать 90-го года. Рыться в старых комплектах при их ужасном внешнем содержании и пыли очень тяжело.
Не замедли, милый, ответом.

Tuus Gussew.

-476-

Александр

20 февраля 1899, Петербург

Богатый брат!
Удивляюсь, удивляюсь, паки и паки удивляюсь!!! По арифметике я уже давно должен был получить от тебя ответ на первое письмо с вопросом, что из приложенного синодика нужно переписывать. Но ответа нет…
Перерыл 90-й год и в нем нашел: ‘Черти’ No 5061 июнь, ‘Из Сибири’ NoNo 5142, 3, 4, 5, 6, 7, (июнь) 5168, 5172 (июль) 5202 (авг.) и ‘Гусев’ No 5326 (дек.).
Все. Больше в этом году ты не писал.
‘Скуку жизни’ все-таки не нашел и даже сам заскучал. Завтра высылаю ‘Сказку’ — беседу миллионеров.
Прикажи вычистить себе сапоги.

Tuus Гусев.

-477-

Антон

21 февраля 1899, Ялта

У меня нет сказки или рассказа с заглавием ‘Миллионеры’, но есть сказка, в которой идет речь о миллионерах, напечатана она на праздниках, должно быть в 1888 г., или в конце сего года, или в начале 1889 г.
‘Сказка’ напечатана в 4253 No.
Из перечисленных тобою в последнем письме рассказов, напечатанных в 1887 г., надлежит переписать только ‘Встречу’.
А что такое ‘Миряне’? Если в этом рассказе фигурируют духовенство и письмо, то переписывать его не нужно.
За переписку заплати из своего кармана, я же израсходованные тобою деньги пожертвую какой-нибудь бедной девице.
‘Скука жизни’ и ‘Тяжелые люди’ и ‘Учитель’ напечатаны, кажется, в 1886 г. И ‘Сестра’ тоже. Остальные перечисленные тобою рассказы уже помещены в сборнике.
В 1890 г. мои письма из Сибири. И их тоже нужно. Жду обещанного подробного письма насчет петербургских событий. Извини, из 75 тысяч я не могу тебе ничего уделить, напротив, я жду, что ты еще пришлешь мне что-нибудь, хоть пять рублей. Мне деньги нужней, чем тебе, потому что я имею собственные дачи.
Кланяйся своему семейству.

L’homme riche {Богач (фр.).}.

‘Тяжелые люди’, ‘Учителя’ и ‘Скуку’ получил. Но зачем ты сам переписываешь? Зачем?
Переписывать нада на тетрадке четвертушечного формата, для каждого рассказа особая тетрадка.

-478-

Александр

26 февраля 1899. Масленица.
Ночь с пятницы на субботу. Петербург

Ну-с, г.богач, давайте побеседуем! Получил от тебя вчера открытку, до того мелко написанную, что с трудом можно было прочесть. Богач! Не жалей чернил, не будь скрягой! Стыдно.
Вчера я послал тебе вторую порцию твоих старых экскрементов заказной бандеролью. Третья порция будет заключать в себе ‘Встречу’ и ‘Письма из Сибири’. Переписка этой последней будет произведена лицом, нанятым за пять руб. и начнется с Чистого понедельника. Я же переписывал тебе не из усердия и не из желания подлизаться к богатому брату, а по глупости Дофина, воспрещающего брать старые комплекты на дом и не пускающего в помещение редакции чужих людей. Воленс-ноленс приходилось скрибере самому. Теперь это уладилось, и строчить будет наемник. Я же за труды считаю за тобою четвертку корешков или 1/2 ф. махорки.
Дела университетские сложны, все в них спутано, запутано и перепутано. Началось так. В былые годы питерские студенты 8-го февраля напивались, ходили толпами по Невскому и горланили гимн. В прошлом году ворвались в цирк Чинизели, прекратили представление, заняли арену, велели оркестру играть гимн, пропели его без шапок и мирно удалились. Для предупреждения сих беспорядков в текущем году Боголепов велел ректору Сергеевичу ‘озаботиться’. Ректор за несколько дней до акта вывесил объявление, в коем стращал студентов законной карой. Студенты обиделись, сорвали дважды объявление и решили на акте во время речи Сергеевича молча разойтись. Но нашлись две буйные головы, кои свистнули. Их вывели свои же, и дело обошлось в стенах благополучно. За стенами же уже стояла пешая и конная полиция, бог весть кем и зачем приглашенная. После акта студенты вышли на улицу мирно и тихо, но полиция загородила им дорогу к Дворцовому мосту, категорически запрещая идти мимо Зимнего дворца на Невский. Отсюда — драка, полицейские нагайки, окровавленные головы, оторванные уши и…. политическое преступление. Клейгельс едет к государю и докладывает, что он спас государство от политической гидры. Государь благодарит. Это поддает пороха и отваги полиции. 9-го оскорбленные студенты собираются в университете и постановляют на сходке, чтобы вести себя тихо и смирно, но лекций не посещать. Является опять полиция, переписывает, разгоняет, запирает университет и 500 человек высылает на родину. Молодежь уже всех высших учебных заведений собирается в лице своих главарей на Выборгской в пивной и постановляет всюду прекратить лекции до того, пока начальство не даст гарантии насчет полицейских арапников. Постановлено скандалов и сходок не чинить и вести себя корректно. В один и тот же день и час во всех высших учебных заведениях студенты заявили своему начальству, что они — самые верноподданные, но на лекции ходить не станут.
Клейгельс, Горемыкин, Победоносцев и бывшее 3-е отделение объявили Государю, что вспыхнул политический мятеж. Царь поверил было, но здесь случилось нечто. Пришлось Ему ехать на какую-то выставку. Его экипаж полиция направила было по Николаевскому мосту. Но он почему-то велел кучеру ехать по Дворцовому мимо университета, где в это время Клейгельс грозил толпе студентов у запертого полицией университета сослать всех в Сибирь, колесовать и повесить. Завидев экипаж Царя, бунтовщики сняли шапки и радостно заорали ‘ура!’. Ранее этого Витте (финансы), бывший на акте, рассказал Государю, как было дело, объяснив все обидою от объявления и горячностью молодых голов, а через два-три часа подал в этом же духе мотивированную записку, которую подписал также Ермолов, Хилков и Протасов-Бахметев. Все они — за молодежь. Горемыкин, узнав об этом, подал свою записку, где доказывает ‘политический умысел’. Далее профессор Военной Академии Н. П. Симоновский (кстати — мой приятель), лечащий во дворце, тоже рассказал историю Rex’у, как она была, в духе обеления студентов. Через несколько времени приглашенный во дворец начальник академии Пашутин подтвердил то же, обвиняя полицию. Профессор унивеситета Фаминцын показал во дворце то же самое. Все это совершалось очень быстро, дня в два. Царь позвал тогда Боголепова и велел ему рассказать, что было на акте. Боголепов сконфузился и ответил, что он не был. ‘А товарищ министра был?’ — ‘Нет, тоже не был’. Rex повернулся спиною, вышел и выслал сказать, что аудиенция кончена. Затем, во время драки с полицией, пострадало несколько сыновей великих мира сего. Отцы и матери — к Rex’у и, конечно, осветили дело яко же подобает. После всего этого у Rex’а составилось ясное представление о том, что полиция поусердствовала более, чем следует.
Но это еще не все. Существует старый, вдовствующий двор, не желающий терять влияния, и молодой — идущий юношески на послабления и гуманность. Партия старого двора так настроила Мамашу, что она долго горевала перед Сынком, сожалея бедную побитую полицию… Ее партия жужжит ей в уши, что дело небезопасно, что дело скверно, что начинает выдвигаться прежний социализм, что нужны репрессалии. Но молодой Rex, успокоиваемый своей партией, мало верит этому. Ему нужны доказательства.
И доказательства эти набираются… По Питеру расклеиваются прокламации. Студенты возмущаются, срывают их, несут начальствам и говорят, что это — на них клевета. Начинают следить и находят, что прокламации расклеивает и разбрасывает сама полиция, которой нужно доказательствами терроризировать кого надо. Общественное мнение возмущено.
Тогда избирается другой путь. Является в типографию ‘Нового времени’ полицейский пристав и дает печатать объявление: ‘Детка 17 сентября. Куда писать. До 25 марта ожидание без понуждений, а после — свобода действий. Гусыня’. Объявление на 1-й странице. Впечатление получается. Одни видят в нем эхо семейной драмы, а другие в ‘Гусыне’ видят Московский университет, а в ‘Детке 17 сент.’ — Харьковский университет (17 сент. для Харькова = 12 янв. для Москвы: Татьяна). Ждут, что дальше будет. В большом свете говорят, и говорят много. Через 2 дня после напечатания приезжает к старику Суворину некто большой по чину и рассказывает, что он только что из Комитета министров, где это странное объявление истолковано как фальшивый иносказательный призыв одного университета другому и что это — дело полиции, ищущей доказательств. Старик сидел за полосою. Посмотрел, а там уже и ответ стоит: ‘Детке 17 сент. Отец просит писать во 2-е почт, отделение предъявителю кредитного бил. за No 000’. Тотчас же звонят по телефону в типографию, велят подать оригинал ответа и наводят справки. Оказывается, что и ответ доставил тот же самый полицейский, который доставил и 1-е объявление. Карты раскрылись. Объявление не было, конечно, напечатано. Полиция и Горемыкин били на то, что если детка 17 янв. и откликнется, то инкриминирующее письмо попадет не в лапки Гусыни, а в руки полиции и послужит доказательством крамолы. Старик на другой день ездил куда-то с объяснениями, но результатов я не знаю. Вероятно, он сам писал тебе.
Затем история наружно затихает, но внутренно кипит. Курсистки педагогических курсов стали горою за студентов. Находясь под непосредственным покровительством поэта K.P., они сумели добиться того, что он приехал к ним на курсы. Тут они вручили ему петицию студентов и от себя прибавили кое-что в защиту их. Все это, конечно, дошло до Rex’a. В конце концов назначается уже известная тебе из газет комисия Вановского, считающегося абсолютно честным и беспристрастным человеком.
Студенты, узнав об этом, собираются в своих домовых церквах и служат молебны за Государя, которому, однако же, об этих молебнах докладывается, как о насмешке…
Клейгельс перемещен в Казань.
Но и это не все. Черт дергает старика написать ‘Маленькое письмо’, тебе, конечно, уже известное. Молодежь возмущена и пишет ему уйму негодующих писем, начинающихся, начиненных и кончающихся подлецом. Старика это ужасно волнует и портит ему кровь. В своем кругу он читает целую лекцию самооправдания и печатает второе письмо. На этот раз эффект получается совсем не тот, которого ожидал старина: студенты всех учебных заведений делают коллективное постановление отказаться от чтения нашей газеты, впредь ее не выписывать и подписчиками более не состоять. В конторе получена масса писем, приглашающих прекратить доставку. Старик теперь ходит и храбрится, но храбрится виновато.
Это уже, если хочешь, и финал. Теперь все тихо, общественное брожение улеглось, и по городу ходят под секретом только фотографии, снятые из окон Академии художеств и изображающие избиение студентов арапниками. Ждут теперь, что скажет комиссия Вановского. Царя все очень хвалят за эту комиссию.
Теперь — о переписке. Я тебе невольно наврал. Ты и не писал ‘Ненастья’, это ошибочное заглавие стоит в заголовке газеты, а самый фельетон называется ‘Несчастье’ (жена долго колеблется перед изменою мужу). ‘Миряне’ — действующие лица духовенство (письмо: ‘повремени, дьякон, посылать’).
Теперь такой разговор. Ежели моих планов ничего не нарушит, то в 1-х числах апреля я буду в Одессе определять своего Николая на службу на корапь, и очень возможно, что заеду и к тебе в Ялту, проведя в Одессе водопроводный съезд. Приеду с собственным чаем и сахаром. Хочешь — не хочешь — жди бедного родственника.
Жена кланяется, дети здоровы, я — так себе, а ты хоть и богач, а все-таки глуп и мизинца моего не стоишь… Доругай себя сам: к концу этой длинной цидулы ужасно устала рука.
Не желая из гордости состоять с тобою в родстве, не подписываюсь.
P.S. Не пиши так безбожно мелко! Что за фантазия томить чужие глаза!..

-479-

Антон

4 марта 1899, Ялта

Добрый брат, я знаю, что переписка моих произведений не доставляла тебе ничего, кроме удовольствия, но все же лучше, если бы ты не сам переписывал, а нанял бы кого-нибудь.
Я получил 2 сказки, ‘Учителя’, ‘Скуку жизни’, ‘Сестру’, ‘Тяжелых людей’. Теперь буду ждать ‘Встречу’.
В Ялте погода прекрасная. Я пробуду здесь до апреля, потом же уеду в Мелихово, так что, вероятно, ты меня здесь уже не застанешь. Одесса — скучнейший город, пресса там подлейшая из всех пресс в мире.
От старика получаю письма, тоном своим похожие на покаянный канон. По-видимому, ему очень тяжело.
Теперь об имении. Не лучше ли тебе купить не имение, а домишко на окраине города, как это сделал Ясинский. Жить в имении для тебя было бы в самом деле неудобно, домишко же дал бы тебе и прозу и поэзию, сочетав вонь города с прелестями деревни. Я охотно бы купил для себя небольшой домик в Москве на окраине города, и то же самое советую тебе сделать в Петербурге. Имение требует массу хлопот и расходов, можно прийти в отчаяние, особенно в первое время, и особенно если ты только владеешь, но не служишь в земстве, не изучаешь мужицкой жизни, т.е. не имеешь, чем оправдать свое пребывание в деревне.
Теперь просьба. В договоре с Марксом был пропущен пункт, касающийся дохода с пьес (по договору он остается мне и моим наследникам). Я поднял гвалт, и Сергеенко написал мне, что при подписании пункт сей был добавлен и что копию с сего пункта я могу получить во всякое время от нотариуса Т.Д.Андреева, Невский, 28, если пошлю ему две 7 коп. марки. Вот уже месяц, как я написал Андрееву, послал ему марки, но ни слуху ни духу. Пожалуйста, надень новые брюки, почисть сапоги и сходи к Андрееву, понудь его дать тебе или выслать мне копию с пункта, касающегося моих пьес, иначе я опять закричу гвалт. Если копия стоит дороже двух марок, то пусть он вышлет мне ее в Ялту наложенным платежом. Кланяйся Андрееву и спроси у него, хорошо ли он исполняет свои нотариальные обязанности.
Пожалуйста, не причисляй себя к числу наследников, которым поступит доход с моих пьес. Это завещано другим, ты же получишь после моей смерти собаку Белку и рюмку без ж-ки.
Утро. Пароход свистит.
Здесь уже настоящая весна, не то что у Вас в Петербурге. Буду ждать от тебя письма — продолжения насчет студенческих беспорядков. Поклонись своему семейству. Будь здрав и не ропщи на свою бедность, каждый получает по заслугам.

Твой богатый брат А.Чехов.

-480-

Александр

4—5 марта 1899, Петербург

Молодой человек!
Ты прав, упрекая меня в impotentia senilis, но напрасно ты оповестил это в открытом письме: его по дороге читали все почтальоны от Ялты до Питера, и мне теперь стыдно перед почтовым ведомством…
‘Дело’ с ‘Маленькими письмами’ Суворина принимает ‘жестокий’ для старика оборот. Молодежь вооружилась против него поголовно и пишет ему ругательные письма. Инженеры горные, которым, казалось бы, и дела нет до студенчесхих ‘стачек’, напечатали письмо-постановление о нежелании иметь с ‘Новым временем’ никакого дела, студенты-технологи и студенты-инженеры путей сообщения напечатали в ‘Петербургских ведомостях’ письма, в коих просят прекратить высылку газеты в их студенческие вивлиофики, студенты университета поклялись на мече Орланда и Дон-Кихота не выписывать, не покупать в розницу и не печатать объявлений об уроках в ‘Новом времени’. Мало того, даже правление одного из банков (забыл какого) порешило не печатать в ‘Новом времени’ своих объявлений и балансов. В публику пущены и упорно держатся в ней слухи, будто старик взял с правительства за свои письма 10 тысяч….
Сейчас приходил студент с благородным негодованием на лице и сообщил, что студенты избрали из своей среды девять человек, кои бросали между собой жребий. Тот, кому выпал жребий, должен публично, и непременно публично, ударить старца по ланите, дабы дело было перенесено в суд, где бы студенты могли публично же рассказать ‘всю правду’ о своем избиении. Студент с благородным негодованием на челе сообщил, что это будет исполнено, он же извещает редакцию заранее, дабы не было потом упрека студентам, что они бьют по ланитам из-за угла.
О последнем казусе старцу еще ничего не говорили.
В общем, он удручен нравственно сильно. Ежедневно являются в контору студенты всяких заведений и демонстративно возвращают подписные билеты. Возвращают поодиночке, чтобы долее протянуть демонстрацию.
Студенты начали было ходить на лекции, но вчера полиция арестовала нескольких курсисток, и сегодня они снова забастовали…
В воздухе носится что-то такое скверное, а что — определить не могу.
Говорят в публике, будто студенты послали тебе как писателю в Ялту коллективное письмо с просьбой рассудить их с Сувориным, т.е. произвести оценку его ‘Маленьких писем’. Правда ли это?
Говорят также, будто Нотович разыгрывает беспристрастного жида. Когда студенты обратились в ‘Новости’ с антисуворинским письмом, то он отказал им в напечатании, сказав, что он, ненавидящий ‘Новое время’ и старика, убежден, что старик писал свои письма без желания принести зло молодежи. Полагают, что этим великодушным речением Нотович хотел переманить к себе отказавшихся от ‘Нового времени’ подписчиков, но обманулся в ожиданиях.
В Медико-хирургическом обществе сегодня был доклад ‘Ruptura vaginae sub coitu’… этот доклад почему-то напомнил мне Таганрог, моисеевский дом, монетинский хлеб, просушиваемый на солнце, и драгалей, которые поют, как девица:
Сама сибе удивлялась,
С чиво п-а разорвалась,
Аи, дубиинушка…

Tuus Gussew.

-481-

Александр

16—17 марта 1899, ночь. Петербург

Богатый братт!
Если бы ты знал, что у нас в Питере творится, то ты дался бы диву неописуемому. Время ли такое, стих ли такой или что другое, но только общество с удивительным единодушием восстало против ‘Нового времени’. Ругают его не только в газетах, но и в конках, на улице, в театрах и т.д. Отыскали такие старые грехи газеты, такие ее промахи и даже подвохи, что трудно отличить истинное от баснословного. Ученые общества перестали пускать к себе на заседания нововременских репортеров, бранные письма и отречения от газеты сыплются градом, и дошло почти до того, что назваться агентом-сыщиком гораздо безопаснее, нежели нововременцем. Я пережил на своем веку достаточно общественных движений и бурлений, но такого единодушного восстания публики против газеты не встречал. Выходит что-то на парижский лад, и уже не бойкотирование, а прямо травля. И в этой травле мы сами подливаем масла в огонь и по своей глупости и слепоте сами же протягиваем оружие врагу.
Во всем виноват теперь Дофин. Виноват он в неумелой защите, т.е. самозащите, когда следовало бы просто молчать. Какая-то жидовская одесская газета-плащица напечатала, будто число подписчиков нашей газеты сразу упало на 1500. Казалось бы: гордо молчи. Не тут-то было. Дофин ‘среди газет’ печатает точное количество подписчиков, т.е. раскрывает коммерческую тайну газеты. На другой день все, даже дураки, ахнули. Между прочим, пал и кредит. Публика привыкла видеть в ‘Н. В.’ ‘большую’ газету и была уверена, что число подписчиков у нас 70—80 тысяч, и на этом расчете основывала свои объявления. Дофин сразу и необдуманно ахнул, что подписчиков у нас только 34 тысячи. В гостиных, собраниях, на конке и везде пошло: ду-ду-ду-ду… Пища для пересудов — богатейшая. Далее. Историческое общество постановило pro domo sua {Ради своего блага (лат.).} не иметь дела с ‘Н. В.’ Нашелся не в меру услужливый член общества, некто г.Яковлев, который это постановление взял да и напечатал ради вящшего нашего посрамления. Прижатый запросом к стене, он на другой день оповестил, что придавал тиснению не по постановлению общества, а от себя. Казалось бы — satis {Достаточно (лат.).}. Но получается другой коленкор. Снесарев и Амфитеатров едут к Яковлеву бить морду. Яковлев прячется от них, высылает сказать, что он болен, и высылает за себя товарища. Товарищу предлагают дуэль. Он отказывается. Бретеры удаляются со срамом. На другой день во враждебном лагере — описание сего происшествия. В обществе, т.е. в публике, опять: ду-ду-ду. Оказывается затем, гг. бретеры ездили без разрешения и ведома редакции. Старик прямо угнетен этим заступничеством, Дофин орет, что он сойдет с ума. Vater und Sohn {Отец и сын (нем.).} между собою не разговаривают.
Теперь ночь, и я только что вернулся из редакции, оставив мордобоев за корректурами, в коих оба они оправдывают себя в своем ‘благородном’ поведении. Завтра это будет, конечно, напечатано, но завтра же и враждебный лагерь преподнесет нам закуску… Одним словом, мы ведем себя так прилично случаю, что каждый шаг наш толкуется публикой не в нашу пользу и мы с каждым днем все более и более садимся на мель. Я, конечно,— в стороне от этого движения, смотрю на всю историю взором постороннего наблюдателя и никак не могу понять, что это такое и чем это кончится. Сначала я думал, что это — ‘panem et circenses!’ {Хлеба и зрелищ (лат.).}. Публике нужно чем-нибудь заниматься, нужен какой-нибудь общественный вопрос, которым бы она была занята. Нет ни ‘Русалки’, ни маргарина, ни пухертовской муки, ни труса, ни потопа,— ну публика, естественно, и возвела студенческую и нововременскую истории в нечто большое. Так думал я раньше как наблюдатель, как нянькин сын, со стороны. Но теперь вижу, что происходит нечто более серьезное, и серьезное настолько, что даже самый вопрос о существовании газеты поставлен на карту. Даже у нас в редакции среди самых самоуверенных появляется невольный вопрос, выдержит ли газета натиск, выживет ли она?.. Я ради исторического интереса собрал из газет и наклеил в отдельную тетрадку все вырезки из разных газет, относящиеся к теперешней кутерьме. Грязь получилась ужасная. Это не полемика, а извержение целого грязного вулкана с потоками негодования со стороны общества… Тетрадка эта будет служить самой беспристрастной историей переживаемого газетой времени, и я тебе ее потом пришлю, но время переживается — ужасное. Все враждебные газеты, точно сговорившись, бьют в набат и играют на очень удачной для себя струнке. Они кричат, что ‘Новое время’ двадцать лет держало общественное мнение в своей кабале, но что публика, наконец, проснулась, встряхивается и сбрасывает с себя грязные оковы… Публика, наконец, раскусила, что такое г.Суво-рин и его газета!.. В провинции же прямо кричат караул. ‘Смоленский вестник’ напечатал громовую статью, вся суть которой сводится к ‘распни его!’. Наверно, прочие газеты подхватят и, пожалуй, распнут, чего доброго.
Из начала моего письма и двух фактов, в нем описанных, ты мало поймешь характер кутерьмы. Я тебе не написал и одной сотой. На это нужны томы. Накоплялось долго, еще с 8 февраля.
Ухтомский в ‘СПб ведомостях’ является главным застрельщиком и прямо говорит, что его цель — разрушить ‘Новое время’ и на его развалинах развернуть свой газетный стяг. Другие же лают более бескорыстно и более идейно. Но вот чего я не пойму. Ник. Энгельгард и Амфитеатров оба пишут и в ‘Новом времени’, и в ‘СПб ведомостях’, т.е. сидят одновременно в двух враждебных лагерях. И Дофин, ревнивый Дофин молчит… Но не в молчании дело, а в нравственном освещении этих двух сотрудников. И там, и здесь. Я этого с этической стороны что-то не разберу…
Останавливаюсь на самом интересном месте. Завтра ожидается самый сильный ушат помоев со стороны прессы, нечто вроде генеральной стычки. Если успею — черкну, а теперь иду спать. Пожелай, чтобы я ради спокойствия не видел во сне тебя.
Так и вышло. В прессе страшный гевалт. ‘Новое время’ получило кличку бретера. Все газеты ощетинились.
Студенческое дело осложнилось. Студенты начали было после расследования комиссии Ванновского ходить на лекции, но подвернулся известный поляк — адвокат Спасович. Он начал среди молодежи проповедывать, что правительство струсило и уже готово было уступить студентам и дать им льготы, но подлец Суворин напакостил. Студенты вняли, вновь взбунтовались, оскорбили действием ректора Сергеевича и — университет сегодня закрыли. Закрыла администрация. Возгорается новое дело. Кричи караул!..

Tuus Gussew.

-482-

Александр

24 марта 1899, Петербург

Честный богач! Не ожидал я, что ты окажешься честным человеком и пришлешь мне 5 руб. Я уже давно записал их в число погибших по безнадежности. Жена тоже удивляется. Когда-нибудь прочту в Соляном городке лекцию о твоей цесности. Насчет того, что переписчик не оставил полей, виноват ты, отче, сам. В двух твоих письмах значится, что надо писать на одной стороне листа, на четвертушках и в отдельных тетрадках, но о полях нигде не говорится. А я при всей своей бедности вовсе не обязан предугадывать мыслей богачей, не изложенных ни письменно, ни устно. Я лучше откажусь от вспомоществования в виде 1/4 ф. чаю, нежели и проч.
У нас в редакции творится такая херомантия, что святые, не дожидаясь выноса, ушли сами и отрясли прах от ног своих: не хотят иметь с нами дела. Старик уже 3 недели сидит затворником и никуда не ездит и не ходит. Перестал спать по ночам и тоскует. Его дела скверны. Союз писателей зовет его к суду чести. Грозит исключить из союза. Подписчики возвращают подписные билеты и дарят редакции остаточные деньги. Потапенко, Амфитеатров и Снесарев ушли из редакции и вернутся, когда проголодаются. О Потапенке ходят самые гнусные рассказы, кои по гнусности я и передавать не стану. Вообще мы стали популярны геростратически. Хуже всего то, что Дофин начал требовать ответов от всех злословящих: ездит со свидетелями и угрожает. Угрожал кн. Ухтомскому за печатание писем в ‘СПб ведомостях’, угрожал академику Карпинскому как председателю Минералогического общества и намерен еще кому-то угрожать. Его секундант и адъютант — Буренин (!). Ездят вместе. Положение газеты ухудшилось с тех пор, как вышел циркуляр, запрещающий печатать студенческие заявления и ругать нашу газету. Везде пошли слухи, будто циркуляр этот выхлопотал старик, чего на деле не было и что старика удручило. Моя тетрадь со скандальными наклейками толстеет: я тебе ее покажу. Ялта отказалась от ‘Нового времени’ по твоим инсинуациям. Это — факт.
Теперь вот что. Вымой руки, сними сапоги и начинай считать по пальцам, вместо календаря.
Я буду в Одесте 2-го апреля. Остановлюсь в Крымской гостинице. Буду устраивать Николая в морскую науку и вести водопроводный съезд до 11-го апр. Если съезд будет интересен, доведу до конца, буде нет — уеду раньше. Мне все равно, куда ни поворотить руль. Если я после 11-го еще застану тебя в Ялте, то приеду со своим чаем и сахаром. Приеду solo. Из Ялты могли бы в одном вагоне возвратиться — ты в Лопасню, а я в Питер. Значит, ответь, сосчитав по пальцам, стоит ли мне ехать для того, чтобы повидать богача? Отвечай до 31-го марта в Питер (уезжаю в 1 час дня), а потом в Одессу в Крымскую гостиницу. Буду ждать.
К.К.Случевский очень интересуется тем, что ты разбогател, подробно меня расспрашивал и негодует за то, что ни он, ни я в числе наследников не значимся. По его мнению, обходить нас — подло.
Жена кланяется. Ее теперь нет дома. Ходит с ребятами по магазинам и совершает покупки в рассуждении пальтов, сапогов и шапок для будущего моряка и его сухопутных братьев.
Прими уверение в искреннем желании наплевать на все — и на тебя в особенности.

Tuus Гусев.

-483-

Антон

30 марта 1899, Ялта

Пролетарий! Бедный брат! Честный труженик, эксплуатируемый богачами! Когда ты получишь сие письмо, я уже буду на отлете: 3-го апреля буду укладываться, 4—5 уеду на север в Москву и потом в собственное имение, где на положении богатого человека буду эксплуатировать пролетариев. Итак, приехать и льстивыми словами выманить у меня часть моих капиталов тебе не удалось! Планы твои рушились.
Если до 15-го апреля будет не тепло, то в Москве буду сидеть до 15 и даже до 18-го, если хочешь, заезжай на обратном пути (Мл. Дмитровка, Д.Владимирова).
В Одессе или возле нее находится в настоящее время Павловский (И.Яковлев). Навести справки о нем можешь в ‘Одесском листке’, где писали о нем.
Будь здоров и веди себя хорошо, умеренно.
Пишут из дому, что мать была больна, теперь же она здорова. Нового ничего нет. Как это ни странно, испытываю финансовые затруднения.
Маркс-благодетель уплатил лишь малую часть, остальное же будет уплачивать потом, после 1900 года, в будущем столетии, по частям. Это тебе не Англия!
Кланяйся своему мореходному сыну, и да не будет тебе ни разу море по колено! Будь сухопутен.
Твой брат, член Ялтинского общества взаимного кредита

А.Чехов.

Сашечка, ты атеист?

-484-

Александр

7 мая 1899, Петербург

Богатый брат!
Где Вы суть? Куда бедные родственники должны писать о подаянии? Пишу на всякий случай в Лопасню. Пишу дрожащий и трясущийся, ибо перевезен супругою на дачу картонной архитектуры, природа же посылает майские холода. Два дня было будто бы тепловато, и я занимался древонасаждением в грядки фасоли и гороха, и все сие погибло от холодов и от хозяйского петуха… Был я в Одессе, Николая определил на пароход юнгой. Плавает. Получил от него уже два письма: доволен, счастлив, поднимает и опускает флаг, потерял в Дунае форменную фуражку, за что боцманом был назван стекольщиком и супником (?), и, по-видимому, лучшего не желает.
Может ли бедный родственник обратиться к богачу с просьбой? Дерзнем думать, что может. Посодействуй. На другой день после первого библейского братоубийства я послал в ‘Русские ведомости’ беллетристический фельетон ‘Старуха’. Первая голубка, выпущенная Ноем из ковчега, принесла мне письмо секретаря редакции с уведомлением, что фельетон сей будет ‘скоро напечатан’. С тех пор утекло много воды: уже и Саул покушался на жизнь Давида, и Сампсон прославил ослиную челюсть, и студенты буянили, и все такое протчее, а ‘Старуха’ в свет не выползает. Будь панталонами с красным кантом: если ты состоишь в каких-либо связях с ‘Р.В.’, то побуди и понудь редакцию возвратить мне рукопись с пересылкою за мой счет. Я прошу об этом и просил, но секретарь, вероятно, заимствовал наши нововременские обычаи и не отвечает на письма. Посылая ‘Старуху’, я мнил открыть себе новый рынок, но там, очевидно, есть свои таланты. У себя же я сей рассказ спущу гораздо скорее и не по 7, а по 10 к. за строку. (Последнее богачам не понятно.)
Но этого мало. У бедного родственника есть и еще одна просьба.
Ты писал мне из Ялты, что сестра могла бы составить мне протекцию в ‘Курьере’ на рассказы по 12 коп. за строчку. Я намерен послать туда рассказ-фельетон. Но как это сделать, чтобы не повторять библейской канители с ‘Р.В.’? Не дашь ли ты чего-либо вроде рекомендательного письма станционного жандарма или редакционного швейцара? Опыт показал мне, что в новые редакции старым литераторам без рекомендаций соваться неудобно. А.Седой уже пережил тот период, когда его рукописи считали за честь по годам валяться в портфелях в чаянии движения редакционной воды… Хоть ты и богач, но ты меня понимаешь. Если у тебя нет подходящих для поручения панталон, то я могу прислать их, взяв напрокат у Шу-бинского. Он сшил себе новый генеральский костюм с такими широкими красными лампасами, что из-за лампасов даже штанов не видно, а сам он совершенно исчезает в генеральстве и красных отворотах.
Быстроты и нарочитости в исполнении моей просьбы не требуется, нарочитых же хлопот — тем паче. Вообще — поменьше волнений, хлопот и экстренности, хотя, с другой стороны, и т.д.
В Одессе провел два вечера на прогулке по Дерибасовской улице, где собираются, рыская за добычей, девицы легкого поведения. Но, увы, ни одна из них меня не затронула (стар!), и я вовратился на супружеское ложе в Питер вполне целомудренным, но все же под подозрением у супруги состою.
По случаю дачного сезона писать и посылать всякого рода благоподаяния следует в редакцию ‘Нового времени’. В городской квартире я бываю реже, чем в редакции.
Извини, брате, перестаю писать: такой адский холод и такой дрожемент по всему телу, что нет охоты продолжать каллиграфию. Кланяйся родственникам, а я побегу в кухню греться около плиты. И какой это черт выдумал жен, переселяющихся на дачи!..
Не женись, Антоша, даже на чужих женах! Лучше прелюбодействуй, но в тепле…

Твой Гусев…

Примите мой привет. Наталья.

-485-

Антон

11 мая 1899, Мелихово

Бедный, неимущий Саша! Во-первых, я в Мелихове, пробуду здесь, вероятно, все лето или его большую часть, во-вторых, в ‘Русских ведомостях’ нет никакого секретаря, там такие же хорошие порядки, как и в ‘Новом времени’, у редакторов карманы с дырами, рукописи исчезают бесследно. Впрочем, когда буду в Москве, наведу справки. Тем более что я с редактором Соболевским часто обедаю.
В-третьих, рассказ для ‘Курьера’ пошли по адресу: Москва, Пименовский пер., д.Коровина, Ефиму Зиновьевичу Коновицеру. Это муж Раве-Хаве (Дуня Эфрос). Ихние родители за все заплотють. Посылая рассказ, напиши, что делаешь это, побуждаемый настойчивыми просьбами своего брата-благодетеля.
В конце мая я буду в Петербурге. Нашивай лубок.
У нас в доме пока все благополучно. Здравствуют. Бывают у нас в гостях аристократы, например Малкиели. Чай у нас подают, как в хороших домах, с салфеточками. Тебя бы, наверное, вывели из-за стола, так как вонять не позволяется.
Чтобы в беллетристике терпеть возможно меньше неудач или чтобы последние не так резко чувствовались, нужно побольше писать, по 100—200 рассказов в год. В этом секрет.
Напиши, все ли еще вас бойкотируют и правда ли, что Дягилева бил Буренин. Где Алексей Сергеевич? Был ли суд чести? Пиши побольше, не стесняйся.
Хотел прислать тебе старые брюки, но раздумал, боюсь, как бы ты не возмечтал.

Tuus frater bonus Antonius.

-486-

Александр

14 мая 1899, Петербург

Богатый и зазнавшийся брат!
Ты — порядочная свинья, если при своем огромном богатстве предлагаешь мне не новые, а старые штаны. Я человек бедный, но и то на Пасху и на Рождество надеваю новые брюки, а старыми меня не удивишь, можешь их отдать Малкиелю, которому ты подаешь чай подобострастно, на салфеточках. Деньги людей губять. Это ты помни и не оскорбляй бедного, но гордого брата.
Бил ли Дягилев Буренина — не знаю. Вернее, что — нет. Всякие подлые слухи распространяются у нас быстро, а такого слуха не было совсем. Значит — фантазия.
Старик Суворин — в Питере и на лето собирается уезжать к себе в новое имение в Тульской губернии. Топографии имения не знаю и в какой мере он будет твоим соседом — не ведаю. Суда чести еще не было и едва ли будет он, ибо между Союзом и Сувориным была переписка, которая была набрана, но нам неизвестна. Вторую переписку с Союзом затеял Дофин и третью — Сигма. Обе последние были набраны, отпечатаны и розданы нам, сотрудникам, дабы мы могли судить о благородстве душ писавших. В общем, все затихло, и старик повеселел, но положение нашей простыни неказистое: в публике прежний кредит подорван и величие — тю-тю… Не поднять плакучей иве своих поникнувших ветвей…
Выходит новая газета ‘Россия’, которой заправляет Амфитеатров, принесший позорное публичное покаяние в том, что он 8 лет работал у Суворина. В своей покаянной статье он предал анафеме свои прежние идеалы и пролил несколько притворных слез по поводу своего прошлого. Но этим не выиграл ничего и достиг только того, что публика на удочку не пошла и, наоборот, стала, подсмеиваясь, спрашивать: были ли у Амфитеатрова хоть какие-либо идеалы?.. Все-таки ‘Россия’ плетется кое-как. Возникновение этой газеты показало и обнаружило очень знаменательный факт: деньги есть, а сотрудников нет, потому что их, настоящих сотрудников, в Питере мало. ‘Россия’ по этому поводу плачет очень откровенно. Стараются переманивать, но кроме швали никто к ним нейдет: пригрелись на старых местах и боятся менять кукушку на ястреба. В долговечность новой газеты не верит никто. В гений Амфитеатрова верят еще меньше, прожорливость же его знают все.
Радуйся! Вчера мы открыли, наконец, благотворительное общество в пользу пьяниц. Будем учреждать лечебницы и колонии. Прочти мой отчет в ‘Новом времени’ (если его редакция, сокращая, не испакостит). Председателем — Мержеевский, вице — Ольдерогге. Я — членом совета. Попадись ты мне теперь в пьяном виде. Узнаешь кузькину мать…
Ты здорово врешь, говоря, что в ‘Русских ведомостях’ нет секретаря. Там есть некий Функе, отвечающий на письма. Если он не секретарь, то что же он за стамеска? По 100—120 рассказов в год писать я не могу и не желаю, но мне нужно во что бы то ни стало воротить мою рукопись ‘Старуха’ или же ответа, что я могу распоряжаться ею и отдать, восстановив по черновику, в другую яму. Мне ни рукописи не возвращают, ни ответа не дают, хотя мои мелочи из административной сферы и печатают почти ежедневно. Потому я и дерзнул просить помощи у столь знатной обоего пола особы, как ты. Если увидишь Соболевского — подталдыкни.
В мае в Питер ты, конечно, не приедешь уже потому, что, вероятно, никого в Питере уже не застанешь: все будут в отпусках и на дачах. На всякий случай имей в виду, что моя городская квартира свободна и вполне меблирована. В ней бываю только я один — и то не каждый день. Ключ могу отдать тебе. Хоть ты и богач, но, вероятно, согласишься, что летом квартира в 5 комнат лучше и здоровее душного номера в гостинице. За пользование квартирой и прислугой, которая будет поить тебя чаем, я возьму недорого (сколько пожалуете, + на чай, + подарки жене и детям, + родственный подарок мне, + и т.д.).
Кроме того, у меня на даче в Удельной пустует верхний этаж из 4 комнат. Я, живя внизу, оставил верх за собою ради спокойствия (чтобы не ходили над головою) и для тайных свиданий. Могу уступить тебе и этот верх, но плата, извини, будет несколько повышена, т.к. ты будешь стучать каблуками. Так и быть, приезжай.
Завел я себе сифон для домашнего приготовления зельтерской воды, но вместо воды газирую молоко. Хорошо. Одобряю. Окисленное молоко переносится легко. Могу предложить и это, но тоже — за отдельную плату.
Бесплатно же могу собщить следующую страницу из апокрифических Житий св. отец. Внимай и услаждайся духовне.
Иде святый Хрисанф во святый град Иерусалим хиротонисатися и, по мале времени, узре беса на пути сидяща и удом камение дробяща. И рече бес: ‘Камо, отче авва, грядеши?’ Отвеща же святый: ‘Гряду во святый град Иерусалим хиротонисатися’. И абие диавол, вземь в руце уд свой, рече: ‘Хощеши ли, аз тя сим хиротонисую’. Святый же раздра одежды своя и взем уд свой, рече: ‘Сицевый ли имаши?’ Узрев уд святаго, бес устрашися и со студом и срамом велиим бежа, святый же Хрисанф иде во град Иерусалим, славяще Господа… Дивен Бог во святых своих!..
Как тебе сие нравится?
Природа у нас ерундит. Назло Кайгородову стоят собачьи холода и идут снега и дожди. Пришлось замазать и заклеить на даче все щели, на что были употреблены твои сочинения. Собирались было ехать обратно в город. И поехали бы, не будь препятствия в лице Гагары, пластом лежащей в постели и утратившей способность двигаться. Ее можно только носить на руках и возить в карете, а кареты кусаются… Холода такие, что ночью вода в рукомойнике замерзает. Исключительный год… А у вас в Мелихове какова барометрическая температура?
Как-нибудь собираюсь приехать к тебе (с заднего крыльца), но это будет… черт его знает когда будет. Одна мечта, да и та — без надобности. Ты — марксист, а я — бедный Ионафан… Иудеи с самарянами не сообщаются. Плевать я на тебя хочу… Очень нужно… Подумаешь… говно какое на лопате… зазнавшаяся денежная аристократия… (продолжай дальше в том же духе).

Некогда благоволивший к тебе Гусев.

Дорогой Антон Павлович. Надеюсь, когда будете в Петербурге, дадите посмотреть на себя. Я так давно не видала Вас

Остаюсь жена бедного сродственника Наталья.

-487-

Александр

16 мая 1899, Петербург

Милостивый Государь! Новое, молодое и вполне заслуживающее поощрения общество устройства лечебницы и колоний в Петербурге для алкоголиков полагает, что такому добродетельному господину, как Вы, не мешало бы вступить в число его членов, хотя бы в счет и на случай будущего с Вашей стороны запоя или же дипсомании. Членский взнос — только 5 руб. И если бедняки, вроде пишущего эти строки, вносят эту сумму охотно, то богачам и Аллах велел. Сильно сомневаясь в склонности Вашей к пожертвованию на добрые дела, я тем не менее, в случае Вашего на то согласия, внесу за Вас членской взнос, но не иначе, как за поручительством кого-либо из Вашей прислуги и железнодорожного стрелочника. Предупреждаю однако, не льстите себя надеждою, что имя Ваше украсит списки членов: в нем есть и более почетные имена — возвратившихся на путь истины и на стезю добродетели пропойц и закоренелых пьяниц. Жду Вашего ответа и вышеупомянутого поручительства. Квитанции высылаются немедленно за счет общества.

Член совета Общества и некогда уважавший Вас родственник.

-488-

Александр

23 мая 1899, Петербург

Так и быть, привози и жилетку: холода — полярные, своей одежды не хватает, мерзнем.
Если по дороге в Питер увидишь кого-либо из ‘Русских ведомостей’, скажи, чтобы мою ‘Старуху’ уничтожили. Я ее переделал и отдал в ‘Новое время’. Приедешь — помни: я в городской квартире quotidie — от 12 1/2 до 1 1/2 ч. дня, от 2 до 4 — в Эртелевом. В остальное время — на даче. В квартиру звони, не спрашивая дворников о моем бытии.
Бедные родственники горды и денег у богачей просить не намерены.

Без почтения, Гусев.

-489-

Александр

28 мая 1899, Петербург

Двадцать восьмое мая! Петербург переименовывается в Шпицберген или Якутск. Все утро при +1o R идет снег не случайный и мимолетный, как увлечение юноши, а серьезный, хронический и прочный, как любовь зрелого, добродетельного христианина. Природа оделась в зимний пейзаж. В печку брошены последние дрова, съеденные предыдущими полярными холодами. Началось обратное переселение дачников на зимние квартиры. В июне ожидается наступление ледникового периода. Будь здоров, прости моя согрешения, вольная и невольная, кровяная артють в жилах замерзаить, и к вечеру, вероятно, моя дача будет погребена под снегом. Клозетная бумага, оторванный каблук и жестянка из-под томата завещаны тебе. На подпись чернил не хватило, замерзли на кончике пера.

Бед но гор род.

-490-

Александр

2 июня 1899, Петербург

Тебя очень жаждет видеть Вл. Тихонов — сеньор, у которого, по его словам, до того кровь чиста, что на теле нет ни одного прыща, и у которого, к концу разговора, по его же словам, тело легко покрывается прыщами. Ты ему нужен для того, чтобы выслушать от него просьбу. У него есть письменный от тебя документ, в коем ты обещал писать во всяком издании, им редактируемом, даже в ‘Полицейских ведомостях’. На основании этого документа пиши к январю, ибо он с января выступает редактором-издателем толстого журнала. Количество и цена — зависят от тебя. Плата — хоть сейчас. Так говорит Заратуштра, то бишь, Вл. Т. Я же только передаю по его просьбе. Я тоже приглашен работать у него, но именно потому и отношусь скептически.
На днях беседовал с принципалом. Отругали тебя вдвоем за первый сорт. Сергеенко пусть нашивает древесину: принципал решил его не пускать к себе на порог за содействие марксизму.
Сегодня первый день тепло: + 9—100. Если не приедешь — черкни: я к тебе приеду с полной почтительностью и заходом с черного крыльца.
Сегодня купил чаю и сахару. И цыкорию.

Бывший брат (не Марксист).

-491-

Антон

4 или 5 июня 1899, Мелихово

Если не случится чего-нибудь особенного и если опять не задует Борей, то приеду в Петербург 11-го июня утром, со скорым. Остановлюсь в Северной гостинице. Но если желаешь, чтобы я удостоил твою квартиру, то выйди меня встретить (в парадной форме).
Деньги свои я пустил в оборот и потому помогать бедным родственникам в этот свой приезд не буду. Братья Н. А.Лейкина, не дождавшись, когда станет помогать им богатый брат, занялись агентурой и трактирным промыслом. То же самое советую и тебе.

Известный филантроп А.Чехов.

-492-

Александр

7 июня 1899, Петербург

Богатая Свинья!
Если бы я знал, что ты пустишь деньги в оборот для того только, чтобы ускользнуть от оказания помощи родным, то я не звал бы тебя к себе и не предлагал бы тебе даровой квартиры (богачи не прочь от даровщины).
11-го приеду с дачи нарочно с петухами, чтобы встретить тебя на вокзале. Чтобы угодить тебе, явлюсь в парадной форме, которую возьму напрокат у сторожа, наблюдающего за общественным писсуаром на Знаменской площади. При этом прошу: уведомь, если изменишь день приезда, чтобы мне даром не разоряться на прокат парадной формы. Предупреждаю также, чтобы ты напился утреннего чаю в дороге: в городской квартире нет ни ложки, ни плошки и съедобного нет. Даже тараканы дохнут от голода. Зато есть мягкая мебель, письменный стол, бархатный диван и прочие удобства, добытые упорным честным трудом и вовсе не расчитанные на благо-угождение презренным богачам.
Сообщение с моей дачей отнимает только 20 минут в конец, поэтому на бесплатный обед и свежий воздух рассчитывать можешь.
В виду расходов, которые вызовет твой приезд, сегодня же делаю распоряжение, чтобы все в доме пили чай вприкуску, а не в накладку.
Анчоусов, устриц и ананасов не жди. Алву тоже привози свою.
Твой бедный, но благородный и честно трудящийся бывший брат.

Гусев.

P.S. Я тебе — не Малкиель.

-493-

Александр

11 октября 1899, Петербург

Господин Чехов.
Петербург женит Вас упорно и одновременно на двух артистках. Ко мне очень многие обращаются с распросами о подробностях и о Ваших чувствах. Ничего не имея против Вашего двоеженства, я все-таки прошу Ваших инструкций — что мне отвечать вопрошающим. Теперь пока, на свой страх и риск, я отвечаю, что Ваш предстоящий doppel-брак — сущая правда, хотя Вы уже и сочетались законным браком один раз на Цейлоне и другой в Японии. Обе супруги здравствуют и проливают горькие слезы.
Как здравствуете? Что поделывают вдова-родительница и сестрица? Скоро ли будете крымским городским головою?
Мы здоровы, строим дом, влезаем в долги, и жена вам кланяется. Нашу семью обложили собачьим налогом. Мой адрес: Невский, 132.

Ваш Гусев.

-494-

Александр

21 октября 1899, Петербург

Братт!
Мой дом на Удельной вырос, как гриб, заканчивается постройкой и радует мое сердце. Свой угол есть. Подрядчики и архитектор говорят, что угол будет теплый.
Несмотря на это меня все-таки изредка подирает по коже морозец: не хватает тысячи рублей для расчета с подрядчиками. Архитекторские расчеты на бумаге говорили одно, а на деле арифметика вышла другая — на 1000 р. (приблизительно) сверх сметы. На постройку уже ушло 5 моих скопленных тысяч и суворинская, и оказалось, что на храмину довольно, а на подрядчиков не хватает. Я аккуратно откладываю по 100 р. в месяц и к будущей зиме скоплю эту тысячу, но она нужна именно теперь, дабы выйти с честью из глупого положения. Есть благодетели, предлагающие деньги, но %% — архиростовщические. Заложить дома в банк нельзя, т.к. он стоит не на собственной, а на заарендованной у удельного ведомства земле. У Суворина просить не хочу. Накопления ждать долго, и в случае отсрочки пришлось бы тем же подрядчикам платить крупные проценты.
Спрос не грех, сказ не беда. Не найдется ли у тебя для меня этой тысячи на год, с уплатою по частям и с закладною дома на твое имя на случай mortis meae. Мне деньги нужны не сразу, а дважды по 500 р. с промежутком в три месяца. Хочешь — буду платить %%.
Само собою разумеется, что ты отнюдь не обязан хлопотать и заботиться о моем благосостоянии и вывозить меня из неловкости положения. Мой запрос — простой запрос брата без всяких посягательств, произносимый таким тоном, каким в общежитии говорят: ‘Нет ли у тебя рубля до завтра’. В том, что уплачу, я не сомневаюсь: верю в жалованье и в заработок, а умру — жена честный человек. Продаст храмину и отдаст. Дело, стало быть, только в сроке, в удовлетворении передержки именно теперь.
Ответь, если не затруднит, и не смотри на меня, как на посягателя на твои миллионы.
Наши все здоровы. Как Ваши?

Tuus Gussew.

-495-

Антон

26 октября 1899, Ялта

Любезный братттт! В настоящее время у меня нет средств, чтобы помогать бедным родственникам, так как я сам строился и залез в долги. Но в январе добрый г.Маркс, по договору, заключенному у нотариуса Тимофеева, обязан будет уплатить мне часть своего долга — и тогда я пришлю тебе записку, в коей доверю получить тысячу рублей. Итак, до января. Так и скажи подрядчикам: до января. Чтобы быть еще более точным, фиксирую 20-е января. А пока садись в долговое отделение.
За тысячу ты должен будешь возвратить мне через год 1800 р., в противном же случае я подам в коммерческий суд в Таганроге.
Мать обижается, что ты ей ничего не пишешь.
Будь здрав. Поклон твоей фамилии.
Что Суворин? Что Суворин-фис?

Твой Antonio.

-496-

Александр

3 ноября 1899, Петербург

Благодетельный братт!
Благодарю за обещание 1000. Воспользуюсь. Но раз ты не прочь засадить меня через таганрогский коммерчский суд в долговое, то я предам тебя суду за вымогательство ростовщических %%. За 1000 требовать 1800 — это, м. г., такая хорошая подорожная в тундры, что… Документик-то ведь цел.
Попроси мать не обижаться на меня за молчание. Работаю варварски, до самоистязания, недосыпаю (буквально), лишь бы удовлетворить требованиям постройки. Дорожу каждою минутой и каждой строкой. Где уже тут родственные письма писать?! Да и о чем? Благословения просить? Так ведь я — еретик: без благословения по родительскому венчальному паспорту блудом занимался и прочее… Я мать чту, люблю и уважаю, но пусть не гневается старушка. Ей-богу, в такое страдное время, когда, улегшись в постель, не веришь тому, что лежишь,— не до родственных писем.
О получении твоего гонорара от девицы за ‘Иванова’, не имеющего ничего общего с обосранным кактусом, заявление уже сделано. По примеру прошлых лет вооружись терпением и жди.
Теперь просьба. Снимай картуз, изобрази на лике почтительное умиление и благоговей. Приготовь мне также почтительное приветствие. Я утвержден редактором ‘Вестника Общества покровительства животным’. Работать буду gratis для того, чтобы ты мною мог гордиться. Не напишешь ли ты мне для январьского No 1-го ничтожный, плевый рассказец в небольшое количество строк хотя бы о том, как в твоем Мелихове (твое ли оно теперь?) скворцы прилетали весною, или как ты Белолобого за 30 коп. на тот свет спровадил, или что-нибудь в этом роде? Мне нужно, конечно, прежде всего твое имя (сам ты мне ни на что не нужен). Прислать надо к 1 декабря. За бедностью журнала присылай рассказ на свой счет. В благодарность за это я помещу твой портрет в журнале в разряде оказавших человечеству услуги почетных животных. Не пожалей открытого бланка и уведомь, могу ли ждать? Читателей у меня не будет, стало быть, можешь давать всякий сор. Баранцевич уже обещал содействие, но даст в XXI ст.
Отныне свои письма адресуй мне не иначе, как редактору, чтобы о сем знали все почтовые чиновники и чтобы от ялтинского почтмейстера тебе же было больше почета.
Баранцевич кланяется, Фидлер выклянчил у меня в свою коллекцию твой портрет. Выбрали меня на днях в члены Литературного фонда, получил недавно почетный жетон за труды по молочному съезду, насмерть поссорился с выжившим из ума Геем и проч. Словом, гордиться мною можешь вовсю. Забыл еще: получил диплом почетного члена от алкогольного общества за труды по устройству лечебницы и приобретению островов для колонии. (А у тебя есть хоть подобие такого диплома? А? То-то!)
Жена кланяется. Гагара лежит недвижима и пакостит под себя. Из ума выжила окончательно, хронологию путает, но умирать не спешит. Мишка растет, учится и радует родителей. Николай плавает по Евксинскому понту и очень доволен, и им довольны: нашел человек свое амплуа. Флакон обучается в переплетной мастерской, но еще ничем себя не проявляет. Жена стареется и интересуется вопросом: правда ли, что ты женишься?
Итак, жду ответа насчет рассказа (gratis), жду обещанной тысячи, а ты жди ответа от девицы, пребывай ко мне почтителен, памятуй, что старших надо почитать, и пребывай во здравии, гордяся мною. Несмотря на изложенные выше преимущества, я снисходителен и пока от родства с тобою не отказываюсь.
Поклонись матери.

Твой брат предыдущего Гусев.

В солдатской школе.
Офицер (поучает). Журавль — птица болотная, ноги у нее длинные, туловище короткое, яйцевидное. Иванов, повтори!
Иванов. Журавль — птица болотная, ноги у нее длинные, а туловище такое короткое, что яйца видно.
Дарю тебе этот анекдот: выдавай его за свой.

-497-

Александр

9 ноября 1899, Петербург

Театральная девица, у которой я вторично был сегодня, просит тебя подождать еще недельку и извиняется за то, что забыла дать ход моему заявлению о твоих нуждах на прошлой неделе. Прости ее, Антоша, и вооружись новым терпением.

Tuus Гусев.

-498-

Александр

18 ноября 1899, Петербург

Ваша ассигновка, г.Чехов, была выписана девицей 13/XI, и мною деньги получены 18/XI и в тот же день сданы по двум переводам в почтовое отделение. По ассигновке Вам следовало 157 р. 40 к. Вычет — 1 р. 70 к. Сдано мне на руки 155 р. 40 к. Из них 40 к. пошли на покупку двух бланков, а 155 р. благоволите получить и о получении известить Вукова и меня.
Судя по цифре сбора, публика уже начинает относиться к Вашим произведениям по достоинству. С особенным удовольствием отмечаю то же явление и в провинции, где, по Вашим же словам, публика более чутка, чем в столицах.
Передайте мое почтение Вашей уважаемой Матушке.

Г. Гусиных.

1900

-499-

Антон

25 января 1900, Ялта

Седой братец! Посылаю тебе вексель на тысячу рублей. Запоздал немного, потому что сам сильно запутался и потерял всякое соображение, и руки опустил растерянно, кладя латки на свой финансовый кафтан, который, очевидно, починить никак нельзя.
Мать здравствует. Я то здоров, то хвораю. Известие об избрании в академики пришло, когда я был нездоров,— и вся прелесть пропала, так как мне было все равно.
Не печатай, пожалуйста, опровержений в газетах, это не дело беллетристов. Ведь опровергать газетчиков все равно, что дергать черта за хвост или стараться перекричать злую бабу. И шмули, особенно одесские, нарочно будут задирать тебя, чтобы ты только присылал им опровержения. Из всех беллетристов, каких я знал и знаю, только два писали опровержения: ты и Потапенко. И Потапенку всегда за это ругали, и сам он всякий раз раскаивался. Даже если бы напечатали, что ты делаешь фальшивые бумажки, то и тогда нельзя опровергать, единственный случай, когда прилично нам печатать опровержение, это когда приходится вступиться за кого-нибудь. Не за себя, а за кого-нибудь.
На телеграмму я ответил вчера поздно вечером, тотчас по получении.
‘Россия’ имеет большой успех в провинции, ‘Новое время’ падает и падает. И, по-моему, вполне справедливо.
Ну, будь здрав. Напиши хоть 2—3 строчки, как и что. Кланяйся своим.

Твой Antoine.

-500-

Антон

17 марта 1900, Ялта

Таганрогский мещанин! Поздравляю тебя с новосельем и желаю тебе доброчадия, блаженного чревоугодия, здравия и многолетия и во всем благого поспешения. Живи в новом доме еще лет 30, дождись собственных очень высоких деревьев и умри дряхлым старцем, когда уже не будешь в состоянии отличить собственного дома от чужого. Подражай Лейкину.
Рассказ твой уже давно послан в синагогу через Машу, сия последняя давно уже сообщала, что рассказ в руках Израиля. Сделаю запрос, как и что, и сообщу.
Крыжовник, о котором я писал тебе, называется штамбовым. Он дороже обыкновенного в пять раз, но оригинален весьма. Купи также сирень (Spth) и берлинский тополь. Это единственный пирамидальный тополь, растущий на севере. Есть и смородина штамбовая. Из многолетних цветов купи клубни флокса, мальвы (рожа), диэлитры.
Маша в Москве, она здравствует. Мать в Ялте. Все обстоит благополучно. Лейкин легок на помине: только что получил от него письмо. Пишет, что купил себе новое имение, зала в два света, 100 десятин лесу. Великий человек! Я понимаю, отчего ты ему так завидуешь.
Кланяйся Наталии Александровне и детям.

Твой брат, известный академик А.Чехов.

-501-

Антон

20 мая 1900, Ялта.
Суббота, вечер

Сашечка, посылаем тебе:
1) Пашпорт, чтобы тебя не арестовали.
2) Квитанцию на получение из пароходного депа твоих вещей. Желаем здравствовать.
Будь здоров.

Антон.
Маша.

1901

-502-

Антон

5 (18) января 1901, Ницца

Милый отче, я и не думал на тебя сердиться. Откуда ты взял?
С Новым годом, с новым счастьем! Желаю здравия и побольше денег. У меня ничего нет нового, все старо. Поживу здесь до середины февраля, а потом уеду в Ялту. Пришли мне из ‘Исторического вестника’ свою статью об А. П. Коломнине. Мой адрес: 9 rue Gounod, Nice (заграничные письма требуют 10 коп. марку — это кстати сказать). Ну, будь здрав, поклонись Наталии Александровне и своим сынам, пиши мне. Все благополучно. Мать в Ялте.

Твой А.Чехов.

-503-

Антон

21 июня 1901, Аксеново

Отче, объясни мне, по каким таким причинам ты не пишешь мне? Сердишься?
А я в настоящее время на кумысе, мой адрес (до 10 июля): Аксеново, Уфимской губернии. А после 10-го прежний, т.е. Ялта.
Я перед тобой виноват: не попросил у тебя позволения и благословения. Ведь я, некоторым образом, женился!
Будь здоров и, пожалуйста, напиши. Где теперь Миша, и если он в Петербурге, то что он делает? Скажи ему, чтобы он написал мне. Кланяйся семье.

Твой кумысный брат Antoine.

NB. Это тебе не Англия!

-504-

Антон

9 июля 1901, Ялта

Отче, будь так добр, узнай в конторе ‘Нового времени’, как зовут (как имя и отчество) сотрудника ‘Нового времени’ К.Носилова. Узнай и скорейше сообщи мне в Ялту, где я в настоящее время нахожусь.
Будь здрав и невредим. Не будьте благомысленны, но учитесь, как Бог велит. Все благополучно.
Поклонись своей семье и Мише с семьей.

Твой А.Чехов.

-505-

Антон

2-я половина сентября 1901, Москва

<...> помнится, пели не во дворце, а в монастыре. Во дворце пели только одни Чеховы. Георгий пишет, что в Таганроге статья твоя очень читается и очень нравится.
Жду от тебя письма, а пока будь здоров и благомыслен. Ходи по гладкому.
Если будешь писать что-нибудь о брюшном тифе в Петербурге, то познакомься с Петенкофером, 20 лет назад я штудировал мнение Петенкофера о брюшном тифе и холере, и до сих пор это мнение остается наилучшим и основательнейшим. О брюшном тифе и Петенкофере ты можешь узнать в подробностях в ‘Гигиене’ Эрисмана (ученика Петенкофера).
Одначе будь здрав еще раз. Кланяйся своему семейству и Мише с семьей.

Твой братт А.Чехов.

Не приехать ли мне денька на два в Петербург? А?

1902

-506-

Александр

17 января 1902, Удельная

Браттец!
Сегодня в России два великих именинника — митрополит С.-Петербургский Антоний и ты. Но так как митрополит безбрачен, а ты женат на женщине с усами, то я и поздравляю с ангелом не его, а тебя. Старая Наташеву присоединяется к приветствию, душенька. Цуцыки виляют фостами.
С ‘Россией’ случился грех. В воскресенье 13/I Амфитеатров напечатал фельетон ‘Семейство Обмановых’ — глупый и бессодержательный, который публика читала с недоумением. Но когда догадались под ‘Обмановыми’ понимать ‘Романовых’, то фельетон получил другой колорит — подлейшего пасквиля, направленного в интимную сторону царской семейной жизни. Жена Амфитеатрова рассказывает, что Old, написав этот фельетон, отправил в типографию с загадочной улыбкой и с словами: ‘Пусть не говорят, что я ничего не делаю!’ Увидев на другое утро фельетон в печати, он сказал: ‘Болваны, они не поняли, что они напечатали!’ В понедельник 14/I произошли такие события: в 8 ч. утра прибыл на квартиру к Амфитеатрову альгвазил и пригласил его с собою немедленно к градоначальнику, а через 1/2 часа к г-же Амф. прибыл новый альгвазил и изрек: ‘Ежели желаете проститься с мужем, спешите на Николаевский вокзал к 9-часовому поезду’. Баба прилетела за 3 минуты до отхода и нашла своего супруга в отдельном купе 2-го класса с двумя мужами по бокам. Она успела сунуть ему 25 руб., ибо за спешностью в чемодане ему было отказано. После 3-го звонка его повезли в Иркутск для поселения в одной из деревень, где нет ни бумаги, ни чернил.
Около 10 ч. утра в квартире виновного был произведен обыск, около 11ч. обыскали редакцию ‘России’, после чего сотрудники ушли в трактир ‘Белград’, где и пребывали весь день, ибо составлять номер газеты было запрещено. После обеда в тот же трактир прибыли метранпажи и наборщики, ибо пришли два чиновника, отобрали все рукописи и запечатали типографию.
Того же дня в 9 часов вечера ответственный редактор Сазонов был препровожден на жительство в Новгородскую губернию. В тот же день, по слухам, иркутскому генерал-губернатору была послана шифрованная телеграмма, содержащая в себе судьбу Амфитеатрова. ‘Россия’ до сих пор, уже 4-й день, не выходит. О ее приостановке и мотивах приостановки писать запрещено.
Интересно, что в обществе и в редакциях никто не жалеет Old’a и все единодушно именуют его подлецом {Т.е. не за фельетон, а вообще подлецом.— Прим. Ал. Чехова.}. Единодушие поразительное. Затем пошла разная глупая молва, будто его воротили тайно и посадили в Шлиссельбургскую крепость, по другой версии — в пересыльную тюрьму и т.д., но все это — такая же чепуха, как и слухи о кончине Толстого, которого уже несколько месяцев отправляют на тот свет для того, чтобы посмотреть, предадут ли его погребению по обряду собачьему или христианскому? Далее, говорят, будто Old написал сей фельетон с целью напакостить Сазонову и Дорошевичу, но более прозорливые утверждают, будто он сделал это, подкупленный Сувориным. Во всяком случае психология поступка, повлекшего за собою знакомство с Иркутском и оставление без куска хлеба сотни работников, остается для всех мыслящих и немыслящих глубокою загадкою.
В октябре прошлого года я был на кавказском берегу Черного моря в Гаграх, где принц Ольденбургский строит русскую Ниццу. Там я перенес воспаление левого легкого и увез оттуда, кроме приятных воспоминаний, остатки этого воспаления, дающего чувствовать себя и до сего дне, и серебряный портсигар с сапфиром — подарок принца. По моей просьбе принц обещал прислать тебе маленькую серебряную медаль для ношения по праздникам, если ты когда-либо попадешь в церковные старосты, о чем я тоже хлопочу в высших сферах. Благодари, душенька!
Люди, близко (будто бы) стоящие к тебе, утверждают, будто супруга твоя требует тебя к себе по этапу. Хорошее дело. Говорят также, будто не нынче-завтра и Потапенку вышлют по беспроволочному телеграфу. Удивительно! Отчего это про меня ничего не говорят? Оттого, душенька, что я человек благочестивый и с вольтерьянцами знакомства не веду. Так-то…
На Удельной у нас хорошо. Тишина, благорастворение, гриппы и прочее. Снег выше 2-х аршин.
Был на праздниках в Питере Иван из Москвы. Я его видел всего только два раза, а все остальное время созерцал у себя на Удельной его чемодан.
Теперь вдеть снех. Лес стоить неподвижно. На деревьях прыгають снегири. Ти-ихо, тихо… хорошо в такую погоду дома сидеть и глупые романы писать… Я и пишу, не только пишу, но и печатаю по пятачку за строчку в охранительном органе — ‘Полицейских ведомостях’. Это тебе не Англия!.. Када нима курица, кусай булиони…
Стар я стал, здорово стар! Ежели меня поставить рядом с родительницей, то едва ли кто поверит, что я ее чадо: скажут — двоюродный брат. А Наташеву от старости уже в Юлию Пастрану превратилась, хотя все еще и смотрится в зеркало. Мой Николай уже превратился в бугая и теперь живет у меня в ожидании операции (грыжа). Говорит густым басом и матюкает морским языком. Миша мой — ‘краса гимназии’, учится превосходно, утешает и радует учителей и директора, готовится быть ‘церкви и отечеству на пользу’, но жидок, как сопля, и тонок, как глиста. Сердце матери утешается, а мое — возмущается…
Старик Суворин от старости стал уже из ума выживать. Рамолисмент приближается быстрыми шагами. Прежнего Суворина в нем уже не узнаешь. В театре уже по губе слюну пускает… Скоро, кажется, ‘токарю — аминь’…
О чадех же его плачет если не библейская Рахиль, то во всяком случае редакция… Была когда-то газета — нет теперича газеты. Была яма, стало отхожее место. Так это публика и понимает. Нам, нововременцам, руку подают только действительные статские советники, а что пониже и помоложе, то воротит от нас нос, как от тухлятины…
Посылаю тебе портрет твоего литературного ‘крестного отца’ Лейкина. Похож зело.
Косней в невежестве и неблагомыслии и не забывай своего

Старика Гусева.

Поклон матери, сестре и мулле, которого я не знаю.

-507-

Антон

15 апреля 1902, Ялта

Милый Сашечка, достолюбезный братт! Поздравляю тебя и твое семейство с праздником и шлю тьму пожеланий всего хорошего. Христос воскрес!
Все здравствуют. Иван у меня. Зиму я провел скверно, теперь же поздоровел опять и чувствую себя весьма сносно.
Будь здрав и будь благомыслен. Напиши хоть две строчки.

Твой А.Чехов.

-508-

Александр

Вотчина Удельна,
априлия 17-й день, 1902 лета

Государь мой Батюшка и Браттец высокочтимый
Антоний Павлович!
Бьет тебе челом о великом празднике братишка твой и холоп Сашка Павлов сын Чехов, с паскудою женкою Наташкою и с робятами Антошкою да Мишкою. Жить тебе, милостивец, сто лет в радости да двести на карачках ползать. И поклон тебе от всех нас, холопов твоих, до сырой земли и Родительнице нашей — такожде. А што от сынишки мово Николки поклона не пишу, то тому есть притчина: приезжал онамедни в стольный град Питер с грыжею, и ему лекаря брюхо резали, и то грыжу вправляли, и шелками цветными нутро зашивали с тем разумом, чтобы ей, грыже, напредки не вываливаться и быть бы ему, Николке, до самой смерти здраву. А теперь ему, сынишке моему, а твоему холопу Николке показано от меня, родительским словом моим, в городе Одесте сидеть и по морю синему плавать, родителев почитать и по девки соромно не бегать в рассуждении франзуской хвори и протчаго озорства.
Холопка твоя, женка-паскуда Наташка о благоденствии твоем, милостивец, к Светлой заутрени ходила и ‘Христос Воскрес’ петь хотела, одначе как, по притчине тесноты, бока ей помяли, что много она по том деле скулила и инда тебя, братец, облаяла вроде, как бы ты в тех боках повинен был. И ты ей озорство это бабье, праздника для, прости и на глупую бабу не гневайся.
А было мне от тебя писанье открытое: отчего-де я оказии пропускаю и редко об себе, холопе твоем, вести пишу. И тому притчина есть, милостивец, которая есть старость моя со трудолюбием сугубо сотканная. Набрали болярин наш Алексий сын Сергеевич свет Суворин молодых холопьев на службу, мне старику, за ними не угоняться, и сижу денно и нощно алтынов ради за рукомеслом своим, а работы мои неладными почитаются, и в рассуждении этого алтынов много меньше приходится. От труда того, милостивец, многонощного до уморы дохожу и поясница ноет, а тем часом и свет не мил, и не токмо тебе, а никому другому писать охочества нету. И на этом слове ты мне, холопу твоему, веру дай и не гневайся и благосклонства своего не отымай.
А еще мне, холопу твоему, за обиду стало, что в хоромах боярина нашего Суворина не ладно стало и сынок его, боярин свет Алеша, родителя своего дураком старым облаял и всякую пакость чинит и повиновения не оказывает, и идет от того содом и скорьбь. И Гей уже изгнание восприял, и с ним совокупно и братеник наш Мишка с женкою Ольгицею ни в князьях, ни в холопьях сидит. А об том, тебе, батюшка, коли воля его будет, он тебе сам отпишет.
И пришло мне, браттец, по скудоумию моему, преклонности лет моих ради, из града в град за свой кошт слоняться и из оных грамоты посылать. Был милостию Божией в стольном граде Москве, как был там о Страстной седьмице человеков пожарных собор нечестивый, и 50 алтын заработал, нынче же в море Хвалынское плавание великое восприять, тех же алтын и гривен ради для, хочу, а что на том выгорит, того ведать не ведаю. А еще мне за обиду стало, что нигде грамот и писаний моих не берут и отвергают по той притчине, будто холопам суворинским одно место — на виселице болтаться, али и того еще хуже.
И в том тебе каюсь и душевно пишу, абы на меня по напраслине ты не гневался.
В рассуждении весеннего времени, по грехам родительским, в опале состоим, хлад терпим и снегу гораздо, и которые птицы прилетающие, назад улетают и гнезда не вьют.
Быть тебе, милостивец и браттец мой, здраву, невредиму и веселу и супружнице твоей свет Ольгице тож веселой быть и к мужу своему страх и почтение чувствовать, а не хвостом по-сорочьему вилять. Поступать ей благомысленно по писанию: ‘отлепится жена от своих и прилепится к мужу’… И ты, ее, браттец, поучи…
Твоей милости холопы:

Братишка твой Сашка, да паскуда-женка Наташка,
да детишки Антошка да Мишка,
да холопки наши Анютка-литовка,
да Марфушка-корелка,
да дворник Ивашка

челом тебе, милостивец, до сырой земли бьют: быть тебе в радости и веселии, а нам всем — в твоей доброй милости.

-509-

Александр

8 ноября 1902, Удельная

Дорогой Антоша.
Не сердись, брате, за то, что я тебе подолгу не пишу. Происходит это, вероятно, потому, что я вообще много пишу ради manger и boir {Есть и пить (фр., прав. boire).}. A может быть, и возраст такой подошел. Прежде я был тароват на длинные письма, но теперь — почти уже три года — написать письмо для меня мука и казнь египетская. Отвечаю с трудом даже на самые деловые и откладываю ответы в долгий ящик. С трудом собрался написать на днях во Владивосток своему сыну Николаю, который теперь совершает в качестве матроса дальнее плавание из Питера через Суец и Индейский океан. Он у меня, слава Богу, пристроен, получает 18 руб. жалованья и доволен собою.
Я по-прежнему искренно люблю тебя, но писать как-то разладился — и не тебе одному, a orbi et urbi. Не сердись поэтому. Черт его знает,— может быть, это возраст престарелый, а может, и психоз.
Жму руку и целую. Наташеву теперь — сгорбленная старуха, шлет тебе поклон.

Твой А.Чехов.

1903

-510-

Антон

15 августа 1903, Ялта

Quousque tandem taces? Quousque tandem, frater, abutere patientia nostra? Sum in Jalta.

Frater bonus
Antonius
Scribendum est.*

* Доколе, наконец, будешь молчать? Доколе, наконец, брат, будешь злоупотреблять нашим терпением? Я в Ялте. Добрый брат Антоний. Писать надо (лат.).

-511-

Александр

21 августа 1903, Москва

Сидя за сим столом 21 августа 1903 года и сознавая великое значение для России сего стола великого писателя, Антона Чехова, двухутробный брат его А.Седой (одна утроба для пива, а другая для еды) написал два письма, воспользовавшись хозяйской бумагой, пожалел, что не было хозяйских марок, и хозяйских панталон, и сапог для примеривания от нечего делать и написал в английский ‘Times’ корреспонденцию о приятно проведенных часах в беседе с великим писателем. Сообщение произвело сенсацию.
Увядающие растения на окнах были политы, и орошение в подобающем месте сделано.
‘Мисусь, где ты?’
Не сестра Маша, а Маша с чемоданом на корпусе была расцелована, хозяева отруганы всласть, и все обстояло благополучно.
Беседа с великим писателем оставила глубокое впечатление.

-512-

Александр

22 августа 1903, Удельная

Твое quousque {Доколе (лат.).} заставило меня залезть пятернею в затылок и довольно-таки жестоко провести несколько борозд по шкуре ногтями. Ровно за сутки я произвел ту же самую операцию в Москве за твоим письменным столом на Покровке, где я написал два письма на твоей бумаге, заключил их в два твоих же конверта, но марки наклеил свои. При входе в твои Палестины был немного испуган огромным чемоданом твоей горничной Маши, напоминающим тюр-нюр, по ошибке надетый на перед вместо зада. Этакая благодать!.. Вспомнил при этом нашего, ныне иже во святых учителя греческой школы Николая Спиридоновича Вучину, который, во избежание расходов на родины и крестины, изнасиловал ученика ‘а за что и получил одобрение со стороны ‘попецытеля’ () школы Е.М.Маврокар ‘а. Второй уцытель Спиро Ли-куди при этом только завистливо облизывался и награждал оплеухами ‘а . Хорошее было время и хорошие были люди. Вспомнил я и доисторического Чакана, боявшегося, чтобы его сын Митя не получил Svicepi за цево сто маладая целавека харосая, а бляди много ходите. Вспомнил попутно и учителя французского языка Турнефора, который ‘родити хоцети — свецика нема’.
На все эти воспоминания навело меня чрево твоей Маши, сообщившей мне, что и сама, она и чрево ее висят на волоске и могут быть изгнаны Ольгой Леонардовной за злоупотребление коитусом с женатым человеком, мне неизвестным. Об этом женатом, но блудливом человеке составил я себе понятие для него нелестное: плохой он эстетик. Позволь по этому поводу войти с ходатайством к моей милой belle-soeur: не простит ли она виновную? Ведь в недалеком будущем картина повторится с теми же подробностями. Я всегда в таких случаях вспоминаю Гекубу, которой нет дела ни до чего. Не забывай, что женская сорочка есть занавес перед входом в общественное собрание, куда допускаются одни только члены с обязательством во время пребывания в нем — стоять. Не забывай и будь снисходителен.
Насчет abutere patientia tua {Злоупотреблять твоим терпением (лат.).} и спряжения на все лады глагола tacere {Молчать (лат.).} — прости великодушно. Ты врач и довольно солидный психолог. Люблю я тебя во как, подчас даже тоскую по тебе, но, вероятно, годы берут свое: мне легче съездить в Ялту или к диаволу и аггелом его на кулички, нежели написать письмо. Казалось бы, акт нетрудный, но… прямо необъяснимое ‘но’. По совести сказать, выдохся, остроумие исчезло, и я, украшаясь сединами, подхожу целиком под формулу В.Черниговца, который изрек:
Живу не авантажно,
Но не кляну судьбу —
Ебу хотя неважно,
Но вс-таки ебу…
Ergo — горизонты сужены (от слова узкий, а не суженый-ряженый), и несмотря на природное благодушие, ношу в своих кровяных шариках бациллу добродушного пессимизма вроде желания дать всем трем Сувориным — отцу, Дофину и Михаиле — вселенскую смазь. Пишу глупые большие романы, от которых градоначальник приходит в восторг (это — не факт, а истинное происшествие), и с некоторой дозой недоверия смотрю на брата Мишку, который завидно и жизнерадостно верит в себя и снабжает суворинское контрагентство английскими романами собственного сочинения. Гений и талант и боготворим женою.
Благодаря твоим милостям и моему перед тобою неоплатному долгу я живу не только благоутробно, но даже гордо и счастливо: копаюсь в огороде, взращиваю кабачки, синенькие и помидоры, благодушествую под тенью подсолнухов и читаю ‘Петербургскую газету’, которая в каждом номере преподносит читателям твои изречения вроде того, что когда ешь зимою свежий огурец, то во рту пахнет весною. После каждого такого изречения я усиленно пускаю в ход зубную щетку из упорного неуважения к твоему таланту.
В детородстве я тоже счастлив счастьем парижского буржуа. Мой Николай, прослужив 4 года матросом на Дунае, теперь совершает второе кругосветное плавание на пароходе ‘Корея’ Восточно-Азиатского пароходства, исповедывает все религии сразу и снабжает меня, старого естественника, экзотическими раковинами, чучелами рыб и занимательными сведениями о китаянках, японках, индейках и о том, что он ‘ , (если ты не забыл ‘Одиссею’ — ‘много людей видел и ума приобрел’). В общем, малый интересный и физически настолько заткнувший меня за пояс, что я в те моменты, когда он вдыхает дым отечества, стараюсь при прогулках с ним держаться людных улиц и избегать глухих переулков. Были жалобы благородных девиц на изнасилование, но я их отклонил, предоставив их международной Гаагской конференции на том основании, что моряк пользуется преимуществами экстерриториальности. В 905 году он идет под красную шапку и, конечно, во флот.
При его приезде я достаю с полки своей библиотеки житие Николая-угодника, мирликийского чудотворца и иже во святых отца нашего, и читаю то место, где говорится о мешочке денег, тайно опущенных в баню через окошко, чтобы предотвратить растление непорочных дев, коих отец, по бедности, хотел направить в Таганрог к Потоцкому. Но я всегда опаздываю: пока я читаю душеспасительное житие, девы увлекаются морским мундиром, и моя баня, построенная на твой счет… Не хочешь ли побывать в ней? Тебе, как женатому человеку, никто этого во грех не поставит. Была, между прочим, и печальная страница: Николай нечаянно убил мою любимую собаку. Оба мы с ним были подавлены, потому что из таблицы Менделеева был вычеркнут бромо-иодо-хлор, рожденный селитрою от азотноватого ангидрида. В химии получился большой пробел.
Второе чадо — твой quasiкрестник Антон, незаконный мещанин г.Новгорода, служит в типографии доброго господина Суворина наборщиком, весьма доволен своим положением, переживает 18-й год выхода из тех ворот, откуда весь народ царя почитает, к родителю (за неимением матери) питает самые дружественные чувства и Потоцкого не признает в силу дегенерации, унаследованной от Анны Ивановны. Скромен, тих и доволен своим положением. Прислуга на целомудренные покушения не жалуется, что меня удивляет, ибо по наследственности ожидал я большего.
Третий сын Мишка ныне — ученик III класса гимназии, получает пятерки (ох!), взасос читает Антона Чехова, участвует в любительских спектаклях, ходит в калошах, меняет девиц, как ничего не стоящий материал, вдумывается во все окружающее и иногда задает мне глупые вопросы вроде:
— Ob ich meinen berumten Onkel Anton irgendmal sehen werde um ihn zu kssen, wissen Sie, meine schlechte Papa und Mama — ihn herzlich kssen… {Увижу ли я когда-нибудь моего знаменитого дядю Антона, чтобы поцеловать его,— сердечно поцеловать, мои дурные мама и папа (нем.).}
Иногда бывает разговор и такой:
— Que ce que tu as, mon gamin, dans ton lit? С’est le рог trait d’une nouvelle victime de ton amour?
— Non, papa, c’est le portrait de ton fr&egrave,re Anton, que j’adore de tout mon coeur {— Что это у тебя в постели, мой мальчик? Портрет какой-нибудь очередной жертвы твоей любви?
— Нет, папа, это портрет твоего брата Антона, которого я обожаю всем сердцем (фр.).}.
По некоторым соображениям мамаши сочинения Антона Чехова были подвергнуты остракизму как возбуждающие в молодом уме размышления не по возрасту, но (сволочь… ты проклятая) в торф-клозете были найдены забытая арифметика, розовый бантик и сочинения Вашей милости. Мамаша еще сопротивляется, но я махнул рукой: от язв не убережешься.
А язва действительно великая: мамаша его и французскому, и немецкому, и разным несуществующим языкам, и богомолию, и арифметике обучает, а он, подлец, Антоном Чеховым засасывается… Ну, не подлец ли?
Моя законная половина с течением веков приобрела все качества счастливой буржуазки — наростание подкожных жиров и жидовский животище, который мой друг д-р Ольдерогге советует массажировать катанием булыжника. Начинаю, опять-таки с течением веков, подозревать, что некоторые болезни — ‘ночи безумные’ — к 50 годам у иудейского племени обостряются.
Не желаю тебе быть на моем месте. 26-го августа еду на Кавказ на бальнеологический съезд. У тебя в Ялте не буду. Только что вернулся с водопроводного съезда в Нижнем. Изучаю российские пути сообщения и сердечно дал бы за это изучение Суворину и К0 в морду: т.е. Суворину-fils’у. Будь здоров.

Твой А.Чехов.

Кстати, ты знаешь, что я Почетный член (П — большое) Киевского Литературно-Артистического Общества? Выходит, что родина меня признала и что настоящий-то талант я, а не ты — говно собачье, почетный академик. Когда будут меня описывать за долги, коих у меня нет, то покажу судебному приставу диплом. А ты что покажешь? То, что показывает Чохову богоглаголивый Аввакум?! То-то и оно. Timeo Danaos, et dona ferentes {Бойтесь данайцев, дары приносящих (лат.).}. Капут твоей славе. Пропадай твоя телега, все 4 колеса! Скажи вместе с Камбуровым (помнишь?): ‘Иби васу мать!’ Глубокий был мыслитель!….
Видел в Москве мимоходом Мих. Мих. Чохова в доме бр. Бубновых, видел и Григория Мих. Чохова. Оба — Чоховы, и оба — дом братьев Бубновых. Алексея Долженкова не видел, но зато узрел какого-то ископаемого парейазавра девонской формации, который облобызал меня в том же доме бр. Бубновых и сказал мне, что он знаком с Антон Палчем. ‘Они у нас — триумфатор’.
Я его поправил, сказав, что ты — квинквегломерат {Пятисоставный (лат.).}, и он записал это благоговейно на бумажку, спросив меня предварительно, что это за чин. Таким образом, слава твоя, подорванная моим талантом, восстановлена в доме бр. Бубновых. Feci quod potui {Сделал что мог (лат.).}.
Привез из Нижнего объект для своего архива — открытое письмо с твоей личностью и с подписью: ‘А.Н. Потапенко’. Типография Лейбы Прохера, Белосток. Цензурой разрешено… Это, Антоша, не обидно для твоей жены? Не примут ее на основании этого документа за жену Достоевского или Шекспира? Transit gloria, transit… {Проходит слава, проходит (лат.).}
Опять кстати: прели мы на съезде в ‘Общественном собрании’ трактирного пошиба, и здесь я на одном из мраморных столов встретил надписи:
Ubi sunt, qui ante nos in mundo… (fuere)? {Где те, которые до нас жили на свете? (лат.).}
Под этим подпись:
Rp. Adrenalini Phoeli 0,0…
Natri benzoicu 0,00
Beata est in coelo {Блаженство на небе (лат.).}.
У нас полная осень. Листопад и идиллия. Наступает та тишина, которую я так люблю. Ревет ли зверь в лесу глухом, поет ли дева за холмом — мне не слышно. И так это — завидно хорошо: в кабинете горит лампа, жена сидит у письменного стола и ищет блох, гость говорит о барометрическом давлении, репетитор: ‘Представьте себе, числитель на числитель дают произведение, которое делится на взаимное произведение знаменателей’.
Евлампий Михайлович Дробязгин, убеждавший меня, что дробь на дробь дает дробь, еще не умер.
Так как у меня чистый загородный воздух, то из моего дома образовался притон людей, дышащих чистым воздухом, кильками, сардинами и иногда спиртною монополией.
В качестве родителя, несущего августовские расходы на учебники и просматривающего их, узнал, что в Европе 182 мили и что в естественной истории за мои 2 рубля кто-то кого-то целый день бить и бить и через того короткий жизен имеет — не то шимпанза, не то удав. Во всяком случае не мы с тобою. Кроме того, гриб поганка отличается (от кого?) пластинчанностью. Умудрился и проникся.
Сочинитель разных дел,
Всем прелестным завладел
Всем сочинить успел…
‘Ты часливай, Антоса, зацем грецускай знаис’, а я так несчастлив: как только скажу своей Селитре, что у нее под хвостом македонское восстание, так она рычит.
26 августа уезжаю на Кавказ, на бальнеологический съезд. Поручаю жене отправить это многописание. Не будь свиньей вроде меня. Каждая твоя строка — весенний праздник.

Tuus А.Ч.

Ближайший адрес: Типлис, где Агоп Агопыч одними жопами 2 свечка тушить, где его маменка первый бардак содержить, в редакцию газеты ‘Кавказ’.
Будь благоутробен.

-513-

Антон

20 ноября 1903, Ялта

Вчера в ‘Таганрогском вестнике’ прочел некролог Э.Р.Рейтлингера, будто бы умершего на сих днях. Ведь еще 10—15 лет назад ходили слухи, что Рейтлингер помре.
Как поживаешь? Не пострадал ли ты от наводнения? Не бил ли тебя на улице Черман? Не хватали ли тебя за фалды на улице хулиганы? Напиши мне. Я все еще в Ялте. Что поделывает Миша?
Кланяюсь. Жду ответов.

Твой А.

-514-

Александр
25 ноября 1903, Удельная
Дорогой Алтоша!
Вчера вечером получил твою открытку из Ялты и весьма оной порадовался. У вас там, судя по газетам, приятная погода, а у нас — типичная для Питера шлеп-мороз, слякоть и всевозможная метеорология.
О Рейтлингере я имею столько же понятия, сколько и ты, т.е., что он — на лоне Авраама уже 10—15 лет тому назад, побывав предварительно инспектором студентов в Киевском университете. Но последнее, кажется, миф. Бывал я три раза в Киеве разновременно, наводил мимоходом справки, но ответы сводились к нулю. Вспомнил я о нем, читая некролог Момзена: если помнишь, у Рейтлингера вся история, которую он нам преподавал, покоилась на Момзене, как земля на китах… Во всяком случае, царство ему немецко-небесное.
От наводнения я не пострадал, ибо живу, благодаря твоим щедротам и неоплатному долгу перед тобою,— на высоте (не Ауербаха), в Удельной, под Петербургом и для посещения столицы езжу ежедневно по чухонской дороге, не признающей верст и измеряемой километрами, коих я делаю по 8 каждый конец и смешиваю их с килограммами. За езду с меня взыскивают по 16 р. 35 коп. в год и выдают мне годовой билет с моим портретом.
Черман меня на улице не бил, и я продолжаю быть по-прежнему с ним дружным. История с Черманом — грустная, алкогольная. Ты поймешь поступок Чермана, если я приведу аналогию с собою. Несколько лет тому назад ездил я из Питера в Варшаву к профессору Амалицкому, который изобрел тогда ископаемых допотопных парейазавров. В Варшаве я пробыл всего один день, от утра до вечера, и весь день ходил из портерной в портерную и усердно тянул пиво. От этого усердия разыгралась так фантазия, что я перед тем, как сесть в поезд, послал из Варшавы телеграмму в редакцию о своей блаженной кончине, рассчитывая на то, что по приезде в Питер я прочту в газете свой некролог и узнаю из него, что я был за человек и что за писатель. Телеграмма эта, однако, успеха не имела, шума наделала, но некролога не вызвала — и я был посрамлен. Буквально то же самое случилось и с Черманом, без просыпа пьющим с утра до ночи и с ночи до утра уже второе десятилетие. Пьяная фантазия нарисовала ему то, чего никогда не бывало ни с Булгаковым, ни с Раммом. В пьяном же виде он и дрался, и, может быть, еще и будет драться. Малый он очень добрый, но вся его беда в том, что от него непрерывно водочкой, душенька, пахнет и место ему не на улице, а в клинике Бехтерева или в пьяной колонии Ольдерогге. Кстати, эта, основанная Ольдерогге и мною колония в финляндских шхерах, действует. Если запьешь, милости просим к нам. Можешь присылать также и жену, и детей, и даже мамашу.
Хулиганы меня на улицах за фалды не хватали. Хулиганство не так страшно, как о нем расписали газетчики. А расписали репортеры потому, что папаше с мамашей кушать нада.
Поживаю я тускло. Зарабатываю мало. Буренин умышленно затирает и не печатает А. Седого потому, что ненавидит Антона Чехова и мнит, что Антон вкупе с Александром настраивают против него (т.е. Буренина) старика Суворина. Гей убежден, что при каждом твоем свидании со стариком на гостиницах, где вы встречаетесь, выкидывается флаг с надписью: ‘Долой Буренина!’ Не удивляйся этому. Наша редакция искони была помойной ямой, полною сплетень. Ты помнишь событие из времен нашего студенчества: Пастухов не заплатил тебе какой-то мелкий гонорар потому, что я ему был должен какую-то мелочь. Так и Буренину стоит поперек горла наше родство. Но ты не обращай на это внимания, ибо самые персонажи того не стоють…
Лучше напиши ты мне вот что (и, пожалуйста, напиши!): могу ли я со своим опороченным нововременским именем послать какую-либо свою беллетристическую вещь в ‘Русскую мысль’? Не дивись тому, что я задаю такой вопрос. Научен горьким опытом. Условился я как-то раз с К.Н. Михайловским дать ему что-то такое в его толстый журнал. На мое несчастие, на другой же день Буренин выругал в ‘Новом времени’ его журнал — и Михайловский поспешил сейчас же прислать мне по почте вежливый отказ с указанием ‘на независящие обстоятельства’. Так я и не попал в толстый журнал. Не повторится ли то же самое, если я сунусь в ‘Русскую мысль’? На сей вопрос ответь, пожалуйста. Предварительно я прислал бы свою работу на просмотр тебе не как соредактору, а как брату.
Живу я писанием третьего глупого исторического романа в ‘Полицейских ведомостях’. Был напечатан ‘Наполеон в Москве’, печатается ‘За правого — Бог’, и в 904 году будет печататься говно под титлом: ‘На высотах Кавказа’. Все эти романы то же самое, что ‘Страшная ночь’ или ‘Черная звезда’ и т.п. Каждый из них дает мне полторы тысячи в год. Этим и живу. У доброго господина Суворина зарабатываю весьма мало: молодежь — ей же честь, место и поклонение,— забивает меня по закону Мальтуса, как оно и должно быть.
Задумываюсь я вот над чем, вернее, лелею мечту: уйти из ямы на солнышко и обсушиться. А сделать это хотелось бы так. Купить где-нибудь в Малоросии, в глуши, десятины полторы у річкі з раками, построить из кизяка хатыну и замуроваться. На землю ассигновать рублей 300, на хатину — рублей по 100 за комнату. Это я, пожалуй, наскреб бы. Старшие дети скоро уйдут под красную шапку, а гимназист уже в 3-м классе: стало быть, можно старикам подумать о той стране, где не апельсины зреют, а где тишина, мир и, главное — рубль есть рубль, а не гривенник, как у нас в Питере. Ты с Хохландией знаком лучше меня: не знаешь ли такого глухого уголка? Если знаешь — напиши. В ножки поклонюсь. Нет ли чего окрест Линтваревых? Можно бы и под Таганрогом, но уж очень там безотрадно и голо. ‘Степь’ хороша в твоей книге, но отвратительна под этим градом, нас с тобою вскормившим. Но это все — мечты…
Ты спрашиваешь, что поделывает Миша? То же, что и поделывал раньше, т.е. контрагентствует у Суворина, издает за свой счет Габорио, изощряется по-видимому, откладывает кое-что в кубышку, по утрам стряпает вместе с супругою обед, съедает его в 2 часа, в 3 едет на Невский в контрагентство, по праздникам сидит дома и смакует, получает жалованье хорошее, убежден, что за квартиру надо платить треть своего бюджета, семейно счастлив, за будущее страшится и на горизонте в качестве путеводной звезды видит не суворинское, а собственное контрагентство. Малый — по-прежнему милый, добрый и отзывчивый, но видимся мы с ним редко, ибо живем на разных полюсах. Дети его очень милы. За два года я у него два раза обедал, допущенный к столу в роли бедного родственника. Журнал свой он печатает только для себя, а не для публики: ждет все денег на издание, а откуда — не знаю, да, кажется, и сам он не знает.
Дофин объявил об издании в 904 г. собственной газеты ‘Русь’, но объявление, зазывающее подписчиков, напечатал только в одних ‘СПб ведомостях’, ибо добрый г.Суворин напечатать оное в своей газете отказался. Причины отказа мне неизвестны. Кутерьма произошла немалая: болото наше взволновалось, и многие сотрудники готовятся в перебежчики. Кактус — первый. Я не собираюсь перебегать. Сейчас только, между этими строками сорвал листок жидовского календаря и прочел ‘Правила практической философии’. Как раз — по мне, мой, так сказать, идеал. Посылаю эти правила тебе к сведению и руководству. Пользуйся ими и будь счастлив.
[Вырезка из календаря.]

Правила практической философии

Кто хочет не страдать от боли,
Тот должен срезывать мозоли.
Беги от праздности, обмана не терпи,
Днем кушай, ночью спи.
Чтоб в чистоте хранить все существо свое,—
Меняй ты каждый день белье.
Коли укусит кто тебя куда-нибудь,—
То почешись и все забудь.
Очень возможно, что предстоящей весною я побываю в Севастополе — собирать на месте материал для будущего исторически-говенного романа в те же ‘Полицейские ведомости’ на 1 1/2 тысячи. Может быть, загляну и в Ялту. Но ты не пужайся: во 1-х, это лишь — ‘может быть’, а во 2-х, тебя беспокоить я не буду.
Как ты живешь-поживаешь? Собирал я много лет все, что попадалось в печати о тебе, до карикатур включительно. Собрал порядочную толику — и теперь не знаю, что с этим хламом делать. Не прислать ли тебе?
Черкни, друже, ответ насчет ‘Русской мысли’ и насчет Хохландии. Твои письма — большая для меня отрада, хотя сам-то я и плох уже стал по этой части: меня надо кольями подымать, чтобы я написал письмо.
Отчего это под старость почерк становится мелким? Не насмешка ли это со стороны г-жи Природы? Глаза та, а почерк тае…
Жена кланяется.

Весь твой А.Чехов.

Чтобы доказать тебе мою пламенную любоф, посылаю заказным. Цени!

-515-

Антон

8 декабря 1903, Москва

Сашшичька! Чтобы нам удобнее было переписываться, я нарочно приехал в Москву. Мой адрес: Москва, Петровка, д.Коровина. В своем последнем письме ты пишешь об участке земли в Малороссии, об участке за 300 рублей, о хате и проч., а я тебе скажу на это, что в Малороссии ты не выжил бы и одной недели, что хохлы обокрали бы хату твою на другой же день после твоего переезда и что за 300 р. в наше время можно купить лошадь, можно купить шубу с воротником из quaskoTHKOBoro меха, земли же, да еще с хатой, не купишь, купчая будет стоить дороже у нотариуса. Насколько я понимаю твое настоящее и твое будущее, тебе уезжать далеко от столиц никак нельзя, до самой своей праведной кончины ты будешь работать в поте лица и зарабатывать кусок хлеба, а это будет возможно и удобно, только когда будешь жить недалеко от столиц, вблизи железной дороги, в России, а не в Малороссии.
Тебе нужно будет надеть новые брюки, почистить калоши и сходить в Удельное ведомство, узнать, где в Тверской или Московской губернии по линии Николаевской дороги отдается земля в долгосрочную аренду. Возьми десятин пять у реки по 1/8 коп. за десятину в год, на 99 лет, потом построишься за собственные деньги или в кредит, обзаведешься садом lege artis {По всем правилам искусства (лат.).}, будешь удить рыбу, и в то же время не надо будет тебе круто менять свой образ жизни, останешься все тем же столичным жителем, европейцем. Повторяю: Малороссия ни к чему, там только жарко и газеты приходят на 9-й день, и от воров запираться придется на двадцать замков.
В Московской и Тверской губернии чудеснейший климат, к тому же леса и грибы.
В ‘Русской мысли’ я еще не был. Мне кажется, едва ли тебе удастся сделать дело в сем журнале. Если и примут повесть, то она пролежит в редакции года два, а заплатят по 50 р. за лист. Надо работать в газетах, в ‘Журнале для всех’ и в прочих подобных журналах. В ‘Русской мысли’ я не играю никакой роли, силы не имею, а печатают меня в объявлениях, вроде как бы почета ради.
Спешу в театр на репетицию, а посему позволь окончить письмо. В Петербурге есть журнал ‘Образование’, очень недурной. Не знаю, как он платит, но печататься в нем было бы для тебя как раз в плепорцию. В ‘Ниве’ тоже хорошо бы, ибо платят там достаточно, но торговаться можно.
Ну, будь здрав. Пиши, я буду писать тебе подробно и обстоятельно. Кланяюсь твоей фамилии.

Твой А.Чехов.

Напиши, что это за газета Суворина-фиса.

1904

-516-

Александр

5 апреля 1904, Удельная

Твой Шапошников, Антоша,— человек с рыжим китовым усом вместо человеческих усов — оказался сверхмилым и с первого же момента полез целоваться и изливать душу. Как только я позвонился к нему и он узнал, что я твой брат, я тотчас же был жестоко, но дружески изруган за то, что явился без супруги и без чада. Тотчас же был познакомлен с хозяйкой, в мой желудок был насильственно влит стакан чаю (‘заливают чрево святого кипящею водою’, помнишь икону в монастыре в Таганроге?), и началась беседа… Обещано было сделать все, до совсем не нужного включительно. Уйдя от него, я с облегчением вздохнул и отряхнулся от избытка ласк. За час до поезда сделал визит Махову и выслушал перечень его болезней, о которых (согласно твоему желанию) обещано тебе отписать подробно. Был тоже зело обласкан. Хотя у меня и было заправское, неподдельное и самостоятельное купе, но Махов по телефону распорядился дать мне другое, для чего насильственно высадил какого-то злополучного ‘холостого человека’. Пока я сидел у Махова, пришел к нему Шапошников. Снова поцелуи и снова беседа. Уйдя, опять отряхнулся от избытка ласки. К отходу поезда на вокзал явились оба благодетеля проводить,— как ты и предсказывал. Опять поцелуи, или, вернее, прикладывание рыжего китового уса к моим сединам. Слез, впрочем, не было, зато благопожеланий — хоть отбавляй.
Милые люди! Но только бы радушия, ласки и китового уса поменьше…
Сидя уже в вагоне, в купе, из которого ради меня выселили холостого человека, я стал приводить в порядок результаты наших бесед и радушного гостеприимства и в итоге получил следующее:
1) Шапошников в некоторое ближайшее время приедет к тебе в Ялту, поселится у тебя и ‘отведет душу’.
2) Он же в то же самое некоторое ближайшее время приедет ко мне в Питер, поселится у меня на Удельной и ‘отведет душу’.
3) Обе эти поездки с отводом души могут совершиться и не совершиться — в зависимости от воли начальства. Дело будет происходить в мае или каком-либо ином из 12 месяцев в году.
4) Я дал слово — даже клятву — при всякой будущей поездке в Крым не останавливаться нигде, кроме Шапошникова. (Потеснимся, место найдем.)
5) Я должен урезонить брата Мишку (жулика), чтобы он дал книгопродавческое место в Севастополе некоей неведомой мне Александре Ивановне Сумароковой и
6) С меня взято обещание оказывать всяческую поддержку севастопольскому городскому голове, когда тот будет приезжать в Питер по делам своего города. Голова должен будет являться в редакцию ‘Нового времени’ прямо ко мне, а я должен буду склонить редакцию к напечатанию севастопольскофильских идей головы…
Подведя этот итог, я сказал из глубины души ‘ох!’. Особенно после 6-го куплета.
Хотели мне дать бутылочку винца с собою, ‘ну, хоть красненького’, но я поклялся, что отроду в рот ничего не брал и что известный пьяница не я, а ты.
Махов ни о чем не просил и только угождал и строго приказывал кондуктории блюсти мое дорожное спокойствие и удобство…
Спасибо, Антоша, спасибо! Дай бог тебе здоровья! За тебя севастопольский голова помолится, когда будет в Питере, особенно если я ко времени его приезда запью…
Собираюсь к твоей супруге по твоему приказу. Собираюсь, но еще не был. Суворина старика еще не видел и, вероятно, увижу нескоро: он совсем обирючился. Молодой Кривенко очень на тебя негодует за то, что ты ему не отвечаешь на письма. Я сказал ему, что ты о нем весьма хорошего и высокого мнения — и он успокоился, можешь поэтому избавить себя от труда писать ему.
Кланяйся Жоржику. Наши неуспехи в Японии и смерть Макарова волнуют умы сильно и наводят уныние.
Окажи услугу. На углу Аутской и той улицы, которая ведет на кладбище, как раз против ворот того дома Чекалиной, где я жил, есть лавочка с продажею засранных кренделей, старых сардин и прованского масла с мышами. В лавочке торгует старый грек с перевязанной мордой. Перешли этому греку прилагаемое письмо для передачи ‘уцытелю’ Харлампидису. В этом письме я советую Харлампидису держать экзамен и проваливаться в Ялте, а не в Питере. Несчастный уцытель, как мне сообщают, намерен на последние гроши ехать ко мне, в уверенности, что ‘папаса’, т.е. я, ‘все изделаить’! Вот уж, не хотя, смутил и сгубил я, многогрешный, несчастную грецескую душу!.. И в мыслях не имел, а сгубил… Достанется мне на том свете, и поделом.
Будь здоров. Спасибо за все, особливо же — за беседы. За маслины тоже спасибо. Ем я их уйму и без совести, но утешаю себя тем, что они — ‘своя алва’.
Жму руку.

Твой А.Седой.

Будь добр, вложи письмо (прилагаемое) в конверт, запечатай и надпиши такой адрес: ‘Ев-ию К.Г.Харлампидису. Г-ну учителю’.
С этим адресом и перешли. Конверта не посылаю потому, что прилагаю старых марок и боюсь, что письмо выйдет тяжелое.
Мае пацтения!
В Царицыне под Москвою во время моего проезда был туман — холодный, зимне-весенний, несимпатичный.

-517-

Антон

9 апреля 1904, Ялта

Милый Сашшичка, уцытель кланяется тебе и благодарит и убедительно просить тебя выслать ему денег на дорогу, он собирается к тебе, хочет прожить у тебя со своей женой месяца два, и я сказал ему, что ты будешь очень рад и даже счастлив. Если случится почему-либо, что ты не вышлешь ему денег, то я дам ему на проезд в III классе, на два билета. Поздравляю тебя, Сашшичка. Теперь у тебя будет превосходная практика на новогреческом языке.
Жена моя Ольга писала, что ждет тебя. Нового ничего нет. Очень радуюсь, что тебе Шапошников так понравился. Поклонись своему семейству, надень калоши и будь здоров.

Твой богатый брат А.

-518-

Александр

14 апреля 1904, Удельная

Мне незачем надевать калоши (по твоему совету), Антошичька, для того, чтобы уведомить тебя, что ты несправедлив к бедному уцытелю. Его за его рвение к просвещению надо отправить ко мне в Питер не в III, а в I классе. Ты не скупись. Можешь передать ему, кстати, что теперь новый министр из военных и любит, когда гре-цеские целавэки держат экзамен, но не выдержавших велит драть под барабан, заставляя секомого петь: ‘Коль славен’. Вообще похлопочи, Антошичька! Сделай для уцытеля что можешь. Если он приедет ко мне, то я поселю его в одной комнате с Шапошниковым, Маховым и севастопольским головою. Первые два обещали сами, по любви ко мне, приехать, а голову хотели ‘направить’ ко мне. Если любишь хорошее общество, приезжай и ты. Тебе будет весело в компании и до некоторой степени — музыкально, ибо у жены уцытеля грудные педаки ( ‘ — дитя).
Был у брата Михаила и передал ему, что ты обозвал его жуликом. И он, и жена его тому, что ты мог обозвать, поверили, но самому жульничеству веры никакой не дали, потому что ты контрагентства вести не умеешь и ни в чем толку не понимаешь. Отругали мы тебя за твое звероподобие всласть и по самое первое число. Михайло уехал 14-го/IV по поручению доброго г.Суворина на Кавказ до Дербента и обратно с заездом на группу минеральных вод открывать контрагентства (новые). Звал меня с собою, но так как в Ялте я прожился, а на папертях по случаю войны подают мало даже при двуручничанье, то пришлось остаться, хотя моей бродячей натуре поездка и улыбалась.
Вели по телефону Альтшулеру прислать мне на Удельную экземпляр воззвания о пожертвовании на Яузлар. У меня оно было и даже тронуло меня своим изложением, но я в вагоне утратил его благодаря усиленной перистальтике кишок. Я мог бы этим воззванием воспользоваться в интересах Яузлара для ‘Нового времени’.
У супруги твоей был, но ее дома не застал и карточки своей не оставил (карточки были забыты в другом пиджаке). Теперь собираюсь когда-нибудь пойти во второй раз, а когда удосужусь — Алла верды. Побывав, конечно, напишу о впечатлении, какое на меня произведет жена моего младшего брата. Ты сам понимаешь, что тут дело в почтительности: я — старший не только в семье, но и в роде и обладаю всеми правами первородства, и хотя и часто ем чечевицу, но за свои деньги.
Третьего дня отписал Шапошникову, что Михайло может определить его протеже — г-жу Сумарокову — на место продавщицы, буде она совершит такие-то и такие-то требуемые контрагенством формальности.
Не придет ли по этому случаю ко мне Шапошников вместе с Сумароковой? Буду не менее рад. В моей gastzimmer {Гостиная (нем.).} всю зиму квасилась капуста с собственного огорода и альдегидных и сероводородных запахов довольно.
Высматриваю по газетам и путем расспросов для тебя имения в Финляндии. Посылаю пока, что нашел. Были бы деньги — купил бы сам и тебе ни за что не отдал бы. ‘Приложения’ возврати, ибо, может быть, и куплю, а потом тебе перепродам.
Мой пес, побывавший в Крыму, презирает столичных собак.
Черкни открытку — получил ли сие.

Tuus Гусев.

Все, Антоша, надо понимать! Даже и то, что мухи воздух очищають.

-519-

Антон

19 апреля 1904, Ялта

Многоуважаемый Артарксеркс Павлович, рекомендуемая дача напоминает мне тот кофе, который хорош тем, что в нем нет цикория, и плох тем, что в нем нет кофе. В участке этом много километров, но нет дома, нужно строиться. Строиться же значило бы дать нажиться некоторым лицам предосудительного поведения (о присутствующих я не говорю).
Нового ничего нет, все по-старому. 1-го мая уеду в Москву, Леонтьевский пер., д. Катык. Пиши сюда письма, по возможности почтительные. Первородством не гордись, ибо главное не первородство, а ум.
Греческий дидаскалос будет у тебя после десятого мая. С женой и с педами. Поживут только до 20 сентября, к сожалению, больше не могут, как я ни уговариваю.
Будь здоров, подтяни брюки. Поклон твоему семейству.

Твой А.Чехов.

Повторяю: не гордись первородством!

КОММЕНТАРИИ

Настоящее издание содержит 519 номеров переписки.
О начальном ее этапе А. П. Чудаков заметил: ‘С шестнадцати до девятнадцати лет Чехов прожил в Таганроге один… Главная потеря этого времени — утрата писем, которые он регулярно писал семье в Москву. Их было, очевидно, несколько десятков, а если Чехов-гимназист был эпистолярно не ленив так же, как Чехов-студент, то и больше сотни’ (Чудаков-2, с.55).
Часть пропавших писем Чехова Александру выявлена в академическом собрании сочинений 1974—1983 гг.
Письма Антона Чехова печатаются по изданию: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт.— М., Наука, 1974—1983.
В настоящем издании учтены купюры, восстановленные Д.Рейфилдом в различных публикациях. В ряде случаев, например, при подаче прямой речи, размещении дат, подписей, правописании названий и т.д. издательская унификация настоящей книги распространяется и на тексты ПССП.
Письма Александра печатаются по изданию: Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова / Подг. текста, вст. ст. и коммент. И.С.Ежова — М., Соцэкгиз, 1939. Они сверены с оригиналами (ОР РГБ ф.331, к.32) и в них восстановлены купюры.
Купюры издания 1939 года характеризуют не столько Александра, сколько эпоху 1930-х годов. В книге были опущены показавшиеся составителям скабрезными наименования телесного низа, некоторые выражения, эпизоды и стишки. Отточиями было заменено слово ‘жид’ и его производные. Также были изъяты две фразы в описании студенческих волнений: ‘Завидев Царя, бунтовщики скинули шапки и радостно закричали ‘ура!» и ‘Царя все очень хвалят за эту комиссию’ (письмо от 26 февраля 1899).
Впервые публикуются письма No 49, No 52, No 84, No 90, No 167, No351, No 497.
Письма Александра даются по нормам современной орфографии, но с как можно более полным сохранением индивидуальных особенностей языка автора.
Унифицированы согласно современной орфографии как старые орфографические, так и авторские написания типа: ‘адресе’ — адрес, ‘оффициальный’ — официальный, ‘корридор’ — коридор, ‘потрфейль’ — портфель, ‘рессурс’ — ресурс, ‘фальш’ — фальшь, ‘цыфра’ — цифра, ‘чорт’ — черт, ‘коммандировка’ — командировка, ‘коммисия’ — комиссия и т.д.
Приведены в соответствие с правилами современной орфографии и унифицированы индивидуальные авторские написания, не имеющие сугубо выразительной окраски, но затрудняющие чтение: ‘получил Свет и Тени’ — ‘получил ‘Свет и тени», ‘напечатано 1500 сумерек’ — ‘напечатано 1500 ‘Сумерек», ‘ноги как у Эфиопа’ — ‘ноги как у эфиопа’, ‘видел Бабу’ — ‘видел бабу’, ‘Московский купец’ — ‘московский купец’.
Унифицированы случайные обозначения надстрочных знаков разного рода.
Восстановлены пониженные в изданиях советского времени заглавные литеры церковной лексики, например, в словах Бог, Господь, Христос, Пасха, Рождество и т.д.
Сохранены без изменения фонетически окрашенные разговорные формы и авторские написания, носящие отчетливо индивидуальный, игровой характер: ‘у родителев’, ‘за все заплотють’, ‘зч кулька у рагошку’, ‘Сашичькех’, ‘паджа-луста’, ‘нидзвени’, ‘вящшего’ и т.д.
Сохранены без изменения авторские варианты написания одних и тех же слов: аллах — Аллах, ангел — Ангел, Пинчук — Пенчук, таможня — Таможня, депратамент — Департамент, сук-к-ины дети — суккины дети.
Полусокращенные названия раскрываются полностью: ‘Нов. вр.’ — ‘Новое время’, однако буквенные сокращения ‘Н. В.’ или ‘В.Е.’ оставлены без изменений.
Имена и отчества раскрываются все.
Квадратные скобки [ ] — для редакционных помет [уголок оторван], [зачеркнуто], [телеграмма].

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Тексты А. П. Чехова публикуются и цитируются по изданию:
Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт.— М.: Наука, 1974—1983. П — письма, с указанием тома и страницы. С — сочинения, с указанием тома и страницы.
Письма Ал.— Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова / Подг. текста, вступ. ст., коммент. И.С.Ежова.— М.: Соцэкгиз, 1939.
А. П. Чехов в восп.— А. П. Чехов в воспоминаниях современников.— М.: Худ. лит., 1986.
ВЧ — Вокруг Чехова/ Сост., вступ. ст., примеч. Е.М.Сахаровой.— М.: Правда, 1990.
ДС — Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстолог, расшифровка Н. Роскиной, подг. текста Д.Рейфилда и О.Макаровой.— М.: Независимая газета, 2000.
Кузичева — Кузичева А. П. Чеховы: биография семьи.— М.: APT, 2004.
Кузичева-ЖЗЛ — Кузичева А. П. Чехов. Жизнь ‘отдельного человека’.— М., Молодая гвардия, 2010.
Летопись-1 — Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. Т.1.— М.: Наследие, 2000.
Летопись-2 — Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. Т.2.— М.: ИМЛИ РАН, 2004.
ЛН — Литературное наследство. Т. 68. Чехов.— М.: АН СССР, 1960.
М. П. Чехов — 64 — Чехов М. П. Вокруг Чехова: встречи и впечатления.— М.: Московский рабочий, 1964.
М. П. Чехов — 81 — Чехов М. П. Вокруг Чехова: встречи и впечатления. Чехова Е.М. Воспоминания.— М.: Худ. лит., 1981.
Письма к брату — Чехова М. П. Письма к брату А. П. Чехову.— М.: Худ. лит., 1954.
Подорольский — Художник Николай Чехов: Альбом избранных произведений. Каталог. Статьи / Сост. А.Н. Подорольский.— М.: Планета, 2008.
Путь актера — Чехов М.А. Путь актера.— М.: Согласие, 2000.
Рейфилд — Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова.— М.: Б.С.Г.-Пресс, 2007.
РП — Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т.5.— М., 1992.
С.М.Чехов — Чехов СМ. О семье Чеховых. М. П. Чехов в Ярославле.— Ярославль, 1970.
ТиЧ — Алферьева А.Г., Кожевникова Е.А., Коноплева Е.П., Малых И.В., Шипулина O.А., Щеглова С.А. Таганрог и Чеховы: Материалы для биографии А. П. Чехова / Науч. ред. и предисл. И.Е.Гитович.— Таганрог, 2003.
Чудаков-1 — Чудаков А. П. Антон Павлович Чехов: Книга для учащихся.— М.: Просвещение, 1987.
Чудаков-2 — Чудаков А. П. Чехов в Таганроге (Литературная хроника) // Четырежды Чехов / Сост. И.Клех — М.: Emergency Exit, 2004.
Ялта — Чеховские чтения в Ялте: Чехов и XX век. Сб. науч. тр.— Вып. 9.— М.: Наследие, 1997.

1

Чудаки вы с Иваном…
Чехов Иван Павлович (1861—1922), тогда — гимназист.
Я тебе, кажется, писал…
О ряде писем 1875 г. Антона к Александру известно из писем Александра к родителям. Так, 28 августа он писал отцу: ‘Дорогой папа! Теплое и задушевное письмо Антона заставило меня изменить своему слову и решению и написать вам. Новостей в Москве нет /…/. Пожары ежедневны, но на них здесь мало обращают внимания. Никто не суетится /…/ Дай Бог вам хорошей торговли. Ваш Михаила Чимирис пишет, что у вас торговля идет плохо /…/. Меня удивляет, почему дядя Митрофан Егорович нам ничего не отвечает на наши письма. Желательно было бы получить от мамаши хоть одну весточку. В Таганроге у вас будто все замерло /…/. Спасибо большое Антону. Его письма услаждают нас’ (ТиЧ, с. 165).
14 сентября Александр прибавил в письме к отцу: ‘О прегрешный отче Антоние! Се отче, послание твое умили мя душою, и воспряну дух мой и смеяхся без ума, даже до слезного прошибления /…/. Письмо твое без числа и в нем 7 листков папиросной бумаги я получил. За сие я тебе очень благодарен. Карикатура твоя пришлась как нельзя лучше. Уж так метко попасть ты в другой раз едва ли сможешь. Нужно, брат, тебе сказать, что я вполне понимаю отчаяние Бобчинского, оттого что у Добчинского воспаление в хвосте. Что касается мази /…/для смоления свиней, то я просил бы тебя написать мне ее состав. Предлагал я нашему художнику краски фабрики Долженко и Ко, но он не захотел. Желаю Ивану Федоровичу Крамсакову счастливого пути верхом на комете. Объявление г.Джигалки, оставляющего свое ремесло, заставило меня пожалеть о таком искусном переплетчике. Жалею от души, что у него собаки клей едят’ (П, т. 1, с.476-477).
19 сентября 1875 г. Александр отвечал Антону в письме к отцу: ‘Антоша! Деньги твои я получил. А подробный ответ я излагаю теперь. Купить, видишь, инструменты не беда. Стоит только выйти утром в воскресенье под Сухареву башню… на рынок или толчок — и там можно все купить /…/— Но беда вся в пересылке. По почте переслать нельзя, поелику вещи громоздкие и вес большой /…/. Если же тебе их выслать с товарным поездом /…/, придут вещи к 1-му или, пожалуй, к 10-му октября, тогда как ты просишь выслать их поскорее /…/. Так что я недоумеваю, что делать. Дай ответ /…/. Затем ты пишешь, что письма наши сухи. Это уж, брат, не знаю. По-моему, Коля очень много нежничает в письмах /…/. Ване книгу и Мише полотно я вышлю завтра, а струмент — по получении от тебя ответа…’ (ТиЧ, с. 167)
Павел Егорович в письме Александру от 27 сентября 1875 г. сообщал, что 23 сентября ему послано письмо Антона: ‘Мы послали еще одно письмо 21 сентября с приложением вышедшего листка No ‘Заика’ и со вложением инкогнито одного рубля и 2х 8к марок от Вани за книги. Мы видели, что дети все у нас понятливы в науках, есть толк и способности, вот после вас Антоша хорош на Литературу, Ваня на ремесло, Маша на музыку весьма понятлива, я прихожу в восторг, как она стала скоро ноты разбирать, умиляются ее игрою, спасибо учителю Зарубину. Миша, вы его не узнаете, острый мальчик, получает 4 и 5′ (ТиЧ, с. 168).
Коля кормится и живет вместе со мною…
Чехов Николай Павлович (1858—1889), в ту пору студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
17 августа 1875 г. Александр писал родителям: ‘Коля наш какой еще ребенок /…/, тряпка он какая-то. Сегодня порешил уже в Петербург ехать, чтобы здесь в школе не платить 30 р., и так себе, как дите, рассуждает. ‘Поеду, говорит, в академию, на свои 15 руб. там, говорит, найму квартиру да буду себе жить’. Я только посмотрел на него. /…/ куда ему соваться-то? /…/ только и знает, что икону ко лбу прикладывает. Прежде на каждый церковный звон все крестился, а теперь уже перестал. Больно уж часто звонят. Руки заболели креститься. /…/ Если в школу не попадет, то придется ему торчать в лавке у Гаврилова. /…/Я Вам это пишу откровенно, да и боюсь. Пожалуй, мамаша не поверит и скажет, что я ненавижу Колю. /…/ этого письма Коля не читал, да и Вы его порвите, да, Христа ради, никому моих писем, кроме родных, не показывайте, потому что я в письмах откровенно пишу, без всяких замазок и титулов. Мое письмо ведь далеко не похоже на письмо Ваше к дедушке. Вы писали по форме, а я от души. /…/ ради бога, прошу вас, пишите нам потеплее, по душе, а то у вас /…/ только одни наставления, которые мы с детства зазубрили, выходят. Тут так на душе тяжело, так в голове мрачно, ищешь дружеского утешения и сочувствующего слова, а получаешь приказание ходить в церковь…’ (ТиЧ, с. 163)
22 августа 1875 г. Александр писал родителям: ‘Советую вам взять Николая в Таганрог. Он, подлец, ничего не делает. В школу не готовится и ваших трудных обстоятельств в резон не принимает /…/. Ради Бога, бросьте думать, что он способен на что-нибудь порядочное. Берите его в Таганрог. Иначе ваши труды и деньги пропадут даром. Лучше уж пришлите Антона, тот человек работящий и с головой, сам себе уроки найдет, а этот сидит задравши ноги и ничего не делает. Со мною он каждый день ссорится. Все, видите ли, я его ненавижу. Это уже на мамаше грех. Она это все при нем говорила’ (ТиЧ, с. 164).
В письме от 26 августа 1875 г. Евгения Яковлевна обращалась к Николаю (текст приводится дословно): ‘Милой мой и любезный крошечка количка как ты поживаешь я за тобой скучаю благославляю вас обоих молись богу нисмотри нинакакие шутки и насмешки, и что ето ты нинапишешь и утешишь меня определился ли ты в академию хоть бы я успокоилась и напиши где вы на квартире /…/ вот уже пора тебе деньги посылать амы не знаем как пиши скорей, мы послали 26го 2 рубля как видно вы ни получили, саше 1—50 и тебе 50 коп. /…/ пожалуйста уважай сашу нигруби ему живите любя друг друга пожалуйста пишите скорей…’ (ТиЧ, с. 165)
Наводнения у нас почти еженощные…
Николай Чехов страдал энурезом.
Подорольский: ‘У Николая — с детства слабое здоровье, малый рост, досадная болезнь, вызывающая, хотя и добродушные, но все-таки насмешки братьев, косоглазие до юношеских лет, которого он стеснялся и пытался скрыть. ‘Косой’, ‘Косой лебедь’, ‘Мордокривенко’ — это были обычные его прозвища. Противостоять этой стихии — шуткам и насмешкам братьев — Николай не мог. Он терпеливо сносил насмешки и не отвечал, когда его задевали действием. Обижался ли Николай при этом? Конечно, ему помогало чувство юмора, и все-таки…'(с. 10)
Скажи папаше…
Чехов Павел Егорович (1825—1898) — по рождению крепостной, купец 3-й гильдии, в 1876 г. разорился и бежал от кредиторов из Таганрога в Москву.
Спасибо за ‘Заику’…
Домашний рукописный журнал ‘Заика’ с карикатурами единолично ‘выпускал’ Антон Чехов.

2

Приписка Павла Егоровича к письму Чехова от 9 марта 1876 г.: ‘Милые дети Саша и Коля! Письма от вас получили, первое от Коли 3 марта, а твое, Саша, 8-го, очень рады, что ты доехал скоро и благополучно, а Колю очень жаль, что он много пострадал в дороге. После такого терпения дай Бог, чтобы вам пожилось хорошо в Москве. С тех пор как ты уехал, Мамаша больна. Поправляется понемножку, очень перетревожилась, исцелением ея болезни отчасти служат ваши письма, но, к несчастью, мы их очень мало получаем в последнее время, кроме твоего весьма короткого письма. Другое же лекарство от ее болезни есть не что иное, как ваша молитва. Следовательно, если вы желаете, чтобы мамаша была здорова, во-первых, молитесь за нее, а во-вторых, пишите как можно более писем. В Таганроге все жители заболевают чем-то похожим на лихорадку от испарений. Торговля в самом подлейшем виде, никакие предприятия не удаются. /…/ P.S. Насчет наших комерческих делов как можно скорее уведоми и старайся’ (ТиЧ, с. 181).
…видел твою Марию Файст...
Файст Мария Францевна (1857—?) — дочь часовщика, в которую в юности был влюблен Александр Чехов, впоследствии жена ювелира И.Ланау.
5 октября 1875 г. Александр писал матери: ‘…Окажите мне любезность, передайте Марье Францевне это письмо. Я теперь здорово тоскую потому, что не знаю, что у вас за горе. Мне все так и думается, не пострадала ли из-за чего-нибудь Марья Ф.? Мне будет жаль, если это правда /…/. Передай от меня поклон Марье Ф. Напишите, здорова ли она? Жива ли? /…/ поцелуйте всех, кого хотите, а особенно Марью Фр., в которую я по уши…’ (ТиЧ, с. 170)
М.Ф.Ланау вспоминала: ‘Старший брат Эдуард учился в Таганрогской гимназии в одном классе со старшим братом А. П. Чехова — Александром Павлович Чеховым. Александр Павлович бывал у нас ежедневно. Он был очень общительный и развитой юноша. Самоучкой он изучил французский, немецкий и новогреческий языки. По праздникам к Файстам приходили братья Чеховы — Антон, Николай и Иван. Антон дичился незнакомых и стушевывался при своих братьях /…/. После окончания гимназии Александром и Эдуардом посещения прекратились’ (ТиЧ, с. 154).

3

…в магазине Гаврилова...
Гаврилов Иван Егорович (1838—1903) — купец 1-й гильдии, держал галантерейную торговлю в Епанешных и Ветошных рядах и на Ножевой линии в Москве, с ноября 1877 по апрель 1891 г. у него служил конторщиком П.Е.Чехов.

4

...заняли у Миши Чехова...
Чехов Михаил Михайлович (1851—1909) — сын Михаила Егоровича Чехова, семья которого жила в Калуге, а сам он служил приказчиком у И.Е.Гаврилова в Москве. Калужские Чеховы звались в семейном кругу Чеховыми.
Григорий…
Чехов Григорий Михайлович (1857—1934) — брат Михаила Михайловича Чехова.
…нашему купчине Митрофанию…
Чехов Митрофан Егорович (1832—1894) — брат Павла Егоровича Чехова.
… пошли ноту в Англию…
Имеется в виду Федосья Яковлевна Долженко (1829—1891), сестра Евгении Яковлевны Чеховой, и ее сын Алексей Алексеевич (1885—1942). В семье их шутливо звали ‘англичанами’, ‘то ли за худобу, то ли еще по какой причине’ (Кузичева, с.60).
Миша не прочь ответить тебе…
Чехов писал двоюродному брату Михаилу 7 декабря 1876 г.: ‘…Я имел честь и удовольствие на днях получить Ваше письмо. В этом письме Вы протягиваете мне руку брата, с чувством достоинства и гордости я пожимаю ее, как руку старшего брата. Вы первые намекнули о братской дружбе, это с моей стороны дерзость. Обязанность младшего просить старшего о таком предмете, но не старшего, поэтому прошу меня извинить. /…/ Я желал найти подходящий случай, чтобы с Вами короче познакомиться, я мечтал о этом и наконец получил Ваше письмо. В письмах моего отца, матери и братьев Вы занимали первое место. Мамаша видит в Вас больше, чем племянника, она ставит Вас наравне с дядей Митрофаном Егоровичем, которого я очень хорошо знаю и про которого я буду всегда говорить хорошо за его добрую душу и хороший, чистый, веселый характер. О братьях и говорить нечего…’ (П, т.1, с. 15)
Лиза же тебе никогда не напишет…
Чехова Елизавета Михайловна (1858—1884) — дочь Михаила Егоровича Чехова.
Вукову от меня пожелай…
Вуков Павел Иванович (1850—1920 [1928] ?) — помощник классного наставника в гимназии, где учились братья Чеховы.
…на именинах у Людмилы Павловны…
Чехова (урожд. Маркус-Евтушевская) Людмила Павловна (1841—1917), жена Митрофана Егоровича Чехова.
Селиванов, по моему мнению…
Селиванов Гавриил Парфентьевич (1845—?) — чиновник таганрогского коммерческого суда, постоялец Чеховых, обещавший выкупить на торгах их дом и вернуть его владельцам. Он купил дом за бесценок (500 р.), некоторое время ждал, что Павел Егорович отдаст ему деньги, но не дождался и оставил дом за собой. У него ‘в своем/чужом’ доме Антон Чехов жил до отъезда в Москву.
Миша и Ma так привыкли к Москве…
Миша — Чехов Михаил Павлович (1865—1936). Ma — Чехова Мария Павловна (1863—1957). Родилась в Таганроге, училась в местной гимназии. С переездом семьи в Москву окончила Филаретовское епархиальное училище и Высшие женские курсы проф. В.И.Герье (1886). Преподавала географию и историю в женской гимназии Л.Ф.Ржевской. Никогда не выходила замуж.
Поклонись от меня Директору…
Директор таганрогской гимназии — Эдмунд (Эдмонд) Рудольфович Рейтлингер (1830—1905), в последние годы жизни инспектор Киевского университета.
‘Космос’ Гумбольдта… советую тебе почитать…
7 декабря 1876 г. Чехов писал двоюродному брату Михаилу: ‘Скажите Саше, что я прочел ‘Космос’. Мне жаль Сашу, он не достиг своей цели, прося, чтоб я прочел его. Я остаюсь тем же и по прочтении ‘Космоса» (П, т. 1, с. 16).

6

Гощу у своих…
8 февраля 1877 г. Чехов писал из Таганрога двоюродному брату Михаилу в Калугу, где тот гостил у матери и сестер: ‘Извинишь меня, если я немного задам страху. Получаю сегодня письмо из Калуги от Саши, и он, откормленный тобою, или был пьян, или рехнулся. Я это заключаю из его письма, которое имеет следующее содержание: ‘Отче Антоние! Я гощу там-то и там-то… будь так любезен, приезжаиъ в Калугу, чем премного меня обяжешь’ и т.д. А на конверте написал: ‘очень нужное’. Разве можно так кормить и поить? Почтенный математик до того наелся, что забыл, что после и не ставится ъ и что мне нельзя теперь никуда ехать, так же как и ему нельзя сделаться индюком. Может быть, он и теперь индюк, но я не знаю, есть ли на нем перья (на мордочке-то пушок есть, это я знаю). А что, если б и Николая накормил бы так и напоил? Тот, вероятно, пригласил бы протанцевать с ним кадриль, забывши различие полов, приличие и расстояние! Опасно их кормить, опасно!..’ (П, т.1, с.18-19)

7

…ни Мани 2 ма…
2 ма — Чехова (урожд. Морозова) Евгения Яковлевна (1835—1919). 29 октября 1854 г. обвенчалась с Павлом Егоровичем Чеховым. Мать семерых детей: Александра (1855-1913), Николая (1858-1889), Антона (1860-1904), Ивана (1861-1922), Марии (1863-1957), Михаила (1865-1936), Евгении (1869-1871).

8

…как поживает Потоцкий?
В доме Потоцкого находился публичный дом.
Некто дирижировавший во дворце…
Имеется в виду Павел Егорович Чехов. См. ‘А. П. Чехов — певчий’.
… племянница Ли.
Имеется в виду Елизавета Михайловна Чехова.

10

Кланяются тебе моя жена и детишки…
Рейфидд: ‘…теперь у него была в Москве женщина, которую он называл женою… Так называемой женою была, возможно, Мария Полеваева, его домохозяйка’ (с.81).
… сестра в филаретском…
4 августа 1877 г. Мария сообщала Антону: ‘Я готовлюсь теперь в Филаретовский пансион, 11-го держать экзамен. Помолись, чтобы я вьщержала экзамен…’ В примечании к этому письму она заметила: ‘Летом 1876 года после разорения отца наша семья переехала в Москву… Первый учебный год я пропустила, не училась, так как не было денег платить за мое ученье в гимназии. Лишь на другой год я поступила в Московское Филаретовское епархиальное училище, когда один из старых таганрогских знакомых, купец Сабинин, увидав бедственное положение нашей семьи, решил помочь нам и согласился платить за мое обучение’ (Письма к брату, с. 15—16).

12

Николай мечтает о золотой медали… и поэтому ‘начал’ несколько картин…
Подорольский: ‘В семье уже знали об этой особенности мечтательного Николая: он с увлечением начинал, но редко заканчивал, так как загорался новой идеей. Через три месяца о том же напишет Павел Егорович: ‘Теперь он в натурном написал распятие с натуры, но по обыкновению не кончил’. И добавит дальше: ‘Коля нам помогает, а без сапог ходит» (с. 13).
Катя с Петром Васильевичем…
Двоюродная сестра Екатерина Михайловна Петрова (урожд. Чехова) (1846—1930) и ее муж Петр Васильевич Петров, приказчик московского магазина ‘Мюр и Мерилиз’.
Николай скоро будет дебютировать на сцене секретаревского театра… Частный театр П.Ф.Секретарева на Кисловке сдавался преимущественно под любительские спектакли.
Сегодня я отправлю в ‘Будильник’ по почте две твои остроты… Остроты ‘Какой пол преимущественно красится’ и ‘Бог дал’ редакцией были отвергнуты.

13

…я переехал жить к маменьке и тетеньке вкупе с Корбо… Рейфилд: ‘К марту Александр оставил свою невенчанную жену. Павел Егорович возрадовался и снова стал называть сына Сашенькой…’ (с.90) Корбо — собака.

14

Я читал два твои последние письма к родным…
На несохранившееся письмо от 27—28 июля 1878 г. Евгения Яковлевна ответила: ‘…письмо твое мы получили 30 июля в воскресенье, в котором ты писал, чтобы мы встречали Фенечку /…/ тебе спасибо, что ты ее собрал’. По поводу того же письма Павел Егорович писал Антону 5 августа 1878 г.: ‘Ты просишь нашего совета в отношении себя, по какому факультету тебе идти, это ты хорошо делаешь, что спрашиваешь папашу и мамашу, чего братец твой Саша не сделал. /…/ Из опыта видно нам, что медицинский факультет практичный и современный, скорей средства можно достать к жизни, что нам всем теперь необходимо. /…/ Насчет уроков в Москве: будут и есть, было бы только желание и охота, сейчас можно найти по приезде твоем…’ На несохранившееся письмо от конца сентября 1878 г. Евгения Яковлевна отвечала 2 октября: ‘…насилу я от тебя дождалась письма, ты очень редко пишешь, терпенья недостает ждать, пиши, пожалуйста, чаще. Очень жаль, что и ты не достаешь денег, без денег трудно жить, такое наше счастье, вот и у нас ни один не достает <...> я очень рада, что ты обещаешь нам порекомендовать квартирантов, здесь выгоднее всего держать жильцов’ (П, т.1, С.490).
Ты напоминаешь о ‘безотцовщине’…
Принято считать, что речь идет о пьесе, которая позднее была обнаружена в банковском сейфе М. П. Чеховой и опубликована в 1923 г. Н. Ф.Бельчиковым по рукописи без титульного листа (Неизданная пьеса А.П.Чехова — М., Новая Москва, 1923 (Центрархив)). Принадлежность этой пьесы перу Чехова сомнения не вызывает: здесь присутствуют все темы, мотивы, сюжеты и характеры будущей чеховской драматургии. Однако нет весомых оснований считать (такого же мнения придерживается и Д.Рейфилд), что ‘Безотцовщина’, которую опубликовал Центрархив, и ‘Безотцовщина’, которую читал Ал. Чехов, и ‘Безотцовщина’, которую переписывал Михаил Чехов,— одно и то же произведение.
Более того, похоже, что Михаил рассказывал о двух разных пьесах, называя и ту и другую ‘Безотцовщиной’: ‘Будучи учеником 7 класса, Антон Павлович написал большую драму ‘Безотцовщина’ (скорее всего, именно о ней и говорит Александр) и ужасно смешной водевиль ‘Недаром курица пела’ и прислал их нам в Москву для прочтения. Я долго берег эти произведения, но, приехав затем в Москву поступать в университет, Антон Павлович отобрал их у меня и ‘Безотцовщину’ разорвал на мелкие кусочки…’ (‘Новое слово’, 1907, No 1) Впрочем, уже в 1933 году М.Чехов из своих мемуаров исключил упоминание об уничтожении автографа пьесы.
А вот наиболее известный пересказ содержания ‘Безотцовщины’ относится к пьесе, созданной, по всей видимости, уже в Москве: ‘…я два раза переписывал его тяжеловесную драму, так и не увидевшую вовсе сцены. Я не помню ее заглавия, но это было нечто невозможное, с конокрадами, стрельбой, женщиной, бросающейся под поезд, и так как я был тогда еще гимназистом, при переписке у меня от волнения холодело под сердцем. Драму эту брат Антон, тогда студент второго курса, лично отнес на прочтение М.Н. Ермоловой и очень хотел, чтобы она поставила ее в свой бенефис. Но пьеса вернулась обратно, и мои труды пропали даром. Эту пьесу издал потом Центрархив’ (там же, с.62). В комментариях к собранию сочинений А. П. Чехова (С., т.11, с.394) особо подчеркивается, что когда была опубликована ‘Неизданная пьеса’, М. П. Чехов утверждал, что переписывал именно ее.
…между прочим, С. Соловьеву…
Соловьев С.— вероятно, Сергей Петрович Соловьев, драматург и переводчик. Комедия ‘Жених из Ножевой линии’ (Отечественные записки. Кн.3. 1854) принадлежит А.Красовскому.

15

Послать с Лободой…
Лобода Иван Иванович (1838—1906) — купец 2-й гильдии, его родная сестра Марфа Ивановна Лобода была женой Ивана Яковлевича Морозова, родного брата Евгении Яковлевны Чеховой. Николай Чехов вспоминал: ‘Мы редко видели рыженькую бородку дяди Вани, он не любил бывать у нас, так как не любил моего отца, который отсутствие торговли у дяди объяснял его неумением вести дела. ‘Если бы высечь Ивана Яковлевича,— не раз говорил мой отец,— то он знал бы, как поставить свои дела’. Дядя Ваня женился по любви, но был несчастлив. Он жил в семье своей жены и тут тоже слышал проклятое ‘высечь’. Вместо того, чтобы поддержать человека, все придумывали для него угрозы одна другой нелепей, чем окончательно сбили его с толку и расстроили его здоровье. Тот семейный очаг, о котором он мечтал, для него более не существовал. Иногда, не желая натолкнуться на незаслуженные упреки, он, заперев лавку, не входил в свою комнату, а оставался ночевать под забором своей квартиры в росе, желая забыться от надоедливого ‘высечь’, ‘высечь’. Помнится мне, раз как-то он забежал к тетке и попросил уксусу растереться и, когда она спросила его о чем-то, со слезами на глазах, дядя махнул рукой и быстро выбе…’ (на этом текст обрывается — Сост.) (ВЧ, с.30)
…бывать в салоне ‘Salon de Varit‘…
‘Канканно-увеселительное’ место на Большой Дмитровке в Москве. См. очерк Чехова ‘Салон де варьете’ (С., т. 1, с.90).
Сотрудничаю в Свете и Тенях…
‘Свет и тени’ — еженедельный ‘художественно-карикатурный’ журнал, издавался в Москве в 1878—1884 гг. Н.Л.Пушкаревым.
…поклон Ipse и Маку…
Ipse и Мак — преподаватели таганрогской гимназии В.Старов и Ю.Мак.

17

На имя нашего общего святого…
Так в семье звали Митрофана Егоровича Чехова.
Поклон семейству со стамеской во главе… кши пши возрадовалась зело, а М.Е…
Здесь Стамеска — П.Е.Чехов, так братья между собой называли отца, Кши-Пши — их сестра Маша, М.Е. можно расшифровать как Морозова Евгения, Евгения Яковлевна, с достоинством принявшая поклон от сыновей Антона и Николая, находившихся в Таганроге.
Надо отметить, что Стамеска и Кши-Пши (кши-пши, пши) — ‘кочующие’ прозвища, относящиеся зачастую к различным персонам.

18

…автором ‘Сомнамбулы’ воспетая деликатность…
Рассказ Ал.Чехова ‘Сомнамбула’ был напечатан в журнале ‘Будильник’ (1881, NoNo 7,9, 10, 11).

19

Ходил ли ты в ‘Курьер’ за деньгами…
‘Русский курьер’ — ежедневная политическая, общественная и литературная газета, издавалась в Москве с июня 1879 по сентябрь 1889-го и в 1891 г.
…письмо… Кичееву…
Кичеев Николай Петрович (1848—1890) — фельетонист, прозаик, театральный критик, в 1877—1881 гг. редактировал журнал ‘Будильник’, издававшийся с 1865 по 1871 г. в Петербурге, а с 1873 по 1917 г. в Москве.
Прочти о поступлении в Комиссаровку…
Ал.Чехов гостил в усадьбе Л.В.Третьякова (1857—1889), своего товарища по Московскому университету, и хлопотал о поступлении сына управляющего усадьбой в московское Комиссаровское техническое училище.

24

Редакция журнала ‘Зритель’…
‘Зритель’ — иллюстрированный литературный, художественный и юмористический журнал, издавался в Москве В.В.Давыдовым в 1881—1885 гг.,— где братья Чеховы, Александр, Николай и Антон, активно сотрудничали. А.Сокольникова — Хрущева-Сокольникова (урожд. Александрова) Анна Ивановна (1847—1888), гражданская жена Ал.Чехова, секретарь редакции. Шило — псевдоним актера Стружкина. Гущин Сергей Матвеевич — сортировщик почтамта, на трактовых ведомостях подписывался: ‘Сортир. Гущин’, за что был прозван Ватер-клозетом.

25

Ты цасливый Саса, зацем грецускай знаити…
Выражение таганрогского грека Чакана, в переписке встречается неоднократно. Провано Егор Дмитриевич (1808—1894), по прозвищу Чакан — приказчик, сосед Чеховых по Иерусалимской улице.
… наше глупое трио...
Александр Павлович, Анна Ивановна и ее сын от первого брака Александр (Шурка).
…у Полины Ивановны Агали…
Агали Полина Ивановна (1839—1911) и Дмитрий Иванович (1834—1874), ее муж,— соседи Чеховых.
… ехал с нами Пьер Бобо…
Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1922) — писатель.
Отправился в лавку церковного старосты…
Митрофан Егорович Чехов состоял старостой Архангело-Михайловской церкви.
Липе я передал ваши поклоны…
Агали Олимпиада Дмитриевна (1863—?) — дочь Д.И. и П.И.Агали, гимназическая подруга М. П. Чеховой.
…рассказал ему об опытах Казенева…
Казенев — фокусник, выступавший с разоблачением спиритов в Москве.
…похвальный отзыв своим ‘неразрешенным вопросам’…
Рассказ Ал.Чехова ‘Неразрешенные вопросы’ был напечатан в журнале ‘Зритель’ (1882, NoNo 19—20, 21—22, 23—24) за подписью: Агафопод Единицын.
Другие псевдонимы Ал.Чехова: Агафопод, Алоэ, А.Седой, А.С-ой, Гусев, А.Ч., Ч.
Сродники и южики все сплошь серьезно обозлены на ‘Свадьбу’… Поводом для возмущения послужил рисунок Николая Чехова с текстом Антона Чехова ‘Свадебный сезон’ (Зритель. 1881. No 18).
Южики — в письме от 15 апреля 1893 г. (см. письмо No 305) Ал.Чехов цитирует Словарь Академии Российской.

26

…переговоры с Уткиной…
Уткина Лидия Николаевна — издательница журнала ‘Будильник’ в 1875— 1883 гг.
Обедала Вера Ив. Камбурова…
Камбурова (урожд. Евтушевская) Вера Ивановна (?—1886) — жена таганрогского купца Александра Николаевича Камбурова, соседа Чеховых по Полицейской улице.

27

Аксаков в шкуре Русского курьера…
Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886) — публицист, с ноября 1880 г. издавал газету ‘Русь’.
С Кланга гонорар получил… за первую половину моей ‘тетушки-маркизы’… Кланг И.И.— владелец литографии, где печатался журнал ‘Москва’, в котором был опубликован рассказ Ал.Чехова ‘Тетушка-маркиза’ (1882, NoNo 32 и 33).

28

Умоли описать тот спиритический сеанс…
Получил ли Чехов описание того спиритического сеанса, неизвестно. Его рассказ ‘На магнетическом сеансе’ был напечатан в журнале ‘Зритель’ (1883, No 7).
Кроме…
Двоюродный брат Чехова Михаил Михайлович ‘имел обыкновение, вытянув вперед ребром ладонь, говорить при всяком случае: ‘Кроме…» (С., т.1, с.325). Эта деталь использована в повести ‘Три года’, в речи Початкина.
Ну что про 18-й No говорит Антоша?
Летом 1880 г. Антон и Николай присутствовали в Таганроге на свадьбе Аноши — Онуфрия (Анофрия) Ивановича Лободы, брата Ивана Иванович Лободы.
Работаю опять в Питере…
С 1882 г. Чехов сотрудничал с журналом ‘Осколки’. В 1879-1880 гг. печатался в журнале ‘Стрекоза’.
Захарьин…
Чехов в шутку подписался фамилией профессора Московского университета, знаменитого терапевта ГА Захарьина.

29

Сделавшись Айканово-Ходаковским…
Айканов и Ходаковский — сослуживцы Ал.Чехова по таганрогской таможне.
Ты не выслал всего романа… перевод из ‘Gartenlaube’…
‘Gartenlaube’ (‘Беседка’) — популярный немецкий журнал для семейного чтения.
Ал.Чехов переводил для ‘Европейской библиотеки’ роман французских писателей Эдмонда Тескье и Камилла ле Сенна ‘Незнакомка’ и намеревался перевести роман немецкого писателя Левина Шюкинга (1814—1883) ‘Право и любовь’, напечатанное в лейпцигском иллюстрированном еженедельнике ‘Die Gartenlaube’ (1882, NoNo 14-24).

30

…была Любовь Ал-дровна ci-devant Камбурова…
Камбурова Любовь Александровна (1857—?) — дочь А.Н. и В.И.Камбуровых.
…независимо от Анны перевожу…
Ал.Чехов переводил роман швейцарского писателя Виктора Шебрюлье (1829— 1899) ‘Идея Жана Тетроля’ (1878).
Гольден Анна Александровна, по первому мужу Ипатьева, гражданская жена Николая Чехова.

33

Николка… утерял тысячный заказ…
Речь идет о декорациях для театра М.В.Лентовского ‘Скоморох’.

34

Письмо… Марьей получено…
1 января 1883 г. Александр Чехов писал сестре: ‘Дорогая Маруся. Жалею /…/ от души, что ты не прислала мне своей карточки. Или уж я от тебя не заслужил? Дядя Митрофан получил и ходит журавлем, а я только облизываюсь. /…/ Господь Бог Всемогущий взыскал меня своими щедротами и дал мне классную, штатную должность в Таможне, чего и тебе желаю. Не поленись, золотая моя, черкни мне хоть строчку — осчастливь. /…/ Твой, искренне тебя любящий А.Чехов’. Анна Ивановна Сокольникова приписала: ‘Очень жалко, что Вы не прислали своей карточки. /…/ Я в Таганроге совершенно счастлива и нисколько не скучаю, хотя почти безвыходно сижу дома. Прошу Вас, передайте мое искреннее приветствие и поздравление Евгении Яковлевне и всем вашим. /…/ Любящая Вас Анна’. Александр продолжил: ‘Попроси Христа ради Антошу узнать, какая участь постигла перевод ‘Незнакомки’, посланной в ‘Свет и тени’? Нужно посылать конец или же со смертью Безобраневского и самый перевод вылетел в трубу к праотцам. Молю Антона, да порадует. Иначе гибель будет потраченного труда’. Далее приписка: ‘Брате Алтоне! Не найдешь ли ты удобным вместо присылки мне долга подписаться на ‘Русский курьер’? Уведомь, дабы в случае отказа я мог не теряя времени подписаться’ (ТиЧ, с.321).

35

…описан бал у Пушкарева…
23 января 1883 г. в газете ‘Московский листок’ была напечатана анонимная заметка ‘Магнетический сеанс’, где рассказывалось об опыте, проведенном гипнотизером Робертом, в присутствии врачей и представителей печати, в редакции ‘Свет и тени’ и ‘Мирской толк’. Среди усыпленных, сообщалось в заметке, ‘была также г-жа Ч-ва’. Эта особа долго не поддавалась и храбро выдерживала борьбу с неведомой силой, но борьба не привела ни к чему: пришлось уснуть’ (П, т.1, с.340).

39

Поздравляю… с благополучным разрешением…
Дочь Ал.Чехова Мария (Мося) родилась в феврале 1883 г., умерла 1 февраля 1884 г.

40

Марья ревела, читая твое письмо…
Александр в письме к сестре от 27 марта 1883 г. объяснял, почему, к своему ‘немалому прискорбию’, ‘не в силах’ прислать ей к празднику денег, как того потребовал отец: ‘Рождение дочурки и слабое состояние здоровья моей Анны, затем плата акушерке, крестины и прислуга — все это заставило меня войти в такие ужасные долги, что на уплату их уходит более половины моего скромного жалованья. Другой же половины едва хватает на хлеб насущный, и то не каждый день в полном смысле этого слова. Надеюсь, что в тебе найдется достаточно человеколюбия, чтобы не сетовать на меня. Со временем, Бог даст, поправлюсь — пришлю’ (ТиЧ, с.327).
‘Трубку’ послал Лейкину, несколько сократив ее…
Лейкин Николай Александрович (1841—1906) — прозаик, журналист. С 1881 по 1905 г. редактор-издатель журнала ‘Осколки’. 16 апреля 1883 г. Лейкин, возвращая Чехову рассказ Аг.Единицына ‘Трубка’, спрашивал, кто скрывается под этим псевдонимом, на что Чехов ответил: ‘Агафоподу Единицыну я написал. Это мой брат, ныне чиновник, работавший в последние годы в московских изданиях. Работал сильно и в свое время с успехом: жил письмом. Был малым юмористом, ударился в лиризм, в фантасмагорию и, кажется… погиб для авторства. Хочется удрать от лиризма, но поздно, увяз. Его письма полны юмора, ничего смехотворней выдумать нельзя, но как станет строчить для журнала — беда, ковылять начнет. Будь он помоложе, из него можно было бы сделать недюжинного работника. Юморист он неплохой… Я написал ему, и он пришлет Вам, наверное, что-нибудь’ (П, т.1, с.67—68).
Маленькая польза!
Прозвище, использованное Чеховым в повести ‘Моя жизнь’.
‘Глагол времен, металла звон.,.’
Юмореска Ал.Чехова ‘Что такое ‘глагол времен, металла звон» была опубликована в ‘Зрителе’ (1883, No 16).

43

Н.А.Лейкин… умолял меня упросить тебя…
1 октября 1883 г. Лейкин сообщал Чехову, что возвратил Александру Павловичу два его рассказа: ‘Очень уж бледны были и бессодержательны. Он мне писал так: ‘Если эти рассказы Вам не пригодятся, то они будут моей лебединой песней!’ Зачем тут лебединая песнь? Ведь два его рассказа я поместил же? Пусть еще попробует’ (П, т.1, с.360).

44

Когда Николке ехать в Таганрог…
‘Не явившись в 1881 г. на призывной пункт, Н.П.Чехов тем самым уклонился от воинской повинности. Не получив соответствующей отметки в паспорте (виде на жительство), он, без прописки, вынужден был кочевать с квартиры на квартиру, так как домовладельцы отказывали ему в жилье. Через два года, в 1863 г., он явился в Ростовское воинское присутствие со справкой из Школы живописи, ваяния и зодчества и при жеребьевке вытянул дальний номер’ (П, т.1, с.361).
…а Курепину, что жду ‘Будильника’…
Курепин Александр Дмитриевич (1847—1891) — московский журналист, с 1882 г. редактор ‘Будильника’.
…преемников покойных Вовы и Климки…
Об этих городских сумасшедших см. наст. изд., с. 310, 352.
…хромоногий олимпийский бог кувыркатель… Речь идет о Н.А.Лейкине.
…за цитату из письма Достоевского…
Письмо Чехова от середины января 1884 г. не сохранилось. В ‘Летописи’ указано, что имеется в виду письмо Ф.М.Достоевского к брату Михаилу от 19 июля 1840 г., которое Чехов мог привести лишь по изданию: ‘Биография, письма и заметки из записной книжки. С портретом Ф.М.Достоевского и приложениями’ (Т.1. СПб, 1883) (Летопись-1, с. 146). Скорее всего речь идет о следующих словах: ‘Да, что-то сталось с тобою, брат мой! Сбылись ли, я не говорю мечты твои, но сбылось ли то, чем блеснула тебе в глаза судьба, показав в темной перспективе жизни твоей светлый уголок, где сердце сулило тебе столько надежд и счастья, время, время много показывает, только одно время может оценить, ясно определить все значение этих эпох жизни нашей. Оно может определить, прости мне за слова мои, брат мой, может определить, была ли эта деятельность душевная и сердечная чиста и правильна, ясна и светла, как наше естественное стремленье в полной жизни человека, или неправильная, бесцельная, тщетная деятельность, заблужденье, вынужденное у сердца одинокого, часто не понимающего себя, часто еще бессмысленного как младенец, но также чистого и пламенного, невольного, ищущего для себя пищи вокруг себя и истомляющего себя в неестественном стремленье ‘неблагородного мечтанья’. В самом деле, как грустна бывает жизнь твоя и как тягостны остальные ее мгновенья, когда человек, чувствуя свои заблужденья, сознавая в себе силы необъятные, видит, что они истрачены в деятельности ложной, в неестественности, в деятельности недостойной для природы твоей, когда чувствуешь, что пламень душевный задавлен, потушен бог знает чем, когда сердце разорвано по клочкам, и отчего? От жизни, достойной пигмея, а не великана, ребенка, а не человека. И здесь опять необходима дружба…’ (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т.28. Кн.I. С.75)

54

…я вновь возвратился к бедной женщине…
20 февраля 1884 г. Павел Егорович писал Антону: ‘…будь так добр, обрати внимание на Сашу, уговори его, чтобы он оставил Анну Ивановну, пора уже очнуться от сумасшествия /…/. Он меня никогда не слушал, и ты больше имеешь влияния на него, уговори его, пусть он оставит эту Обузу. Теперь легко оставить Анну Ивановну, дитя умерло и дело невенчанное. Если он дорожит моею жизнью и уважает как родного Отца, то может себя преодолеть. /…/ Ведь он не понимает, что оскорблять Отца и Мать есть тяжкий грех. Долго или коротко, за это надо будет поплатиться перед Богом. Шутка ли — собрать такой кагал и нагло приехать без спросу в нашу семью, нарушать покой и порядок в доме. /…/ Вот Бог отнял дитя, которое он любил, следовательно, дела его неудачные, ему нужно идти честной дорогой как человеку просвещенному и понимающему, что худо и что хорошо. Разыгрывать Комедию и составить из своей жизни какой-то роман вовсе не годится. Нас оскорбляет Это ужасное Преступление и Несчастие’. Павел Егорович не знал, что Александр 1 февраля 1884 г. записал в дневнике (‘Мои ежедневные, повседневные и вообще скоро преходящие мысли’): ‘Анна /…/ никогда меня не понимала и не поймет. С Анной без Моей я жить не могу. Без Моей Анна немыслима’ (Рейфилд, с. 135—136).
‘Лик’ не продан… Распоряжался делом Дюковский…
С аукциона продавался портрет Александра III работы Николая Чехова. См. письмо 57. Дюковский Михаил Михайлович (1860—1902) — воспитатель 3-й Московской военной гимназии, близкий друг Николая Чехова. Кузичева: ‘Их познакомил в 1878 году Макаров, учитель рисования в том же учебном заведении, где служил милейший Михаил Михайлович. Часто Николай работал на квартире приятеля. Здесь он напишет ‘Девицу в голубом’ (1881) и подарит картину Дюковскому, а тот впоследствии передаст ее И.П.Чехову. Здесь возникнет ‘Гуляние в Сокольниках’ (1882), а годом позже картина ‘Въезд Мессалины в Рим’, на которой небо по просьбе автора будет написано Левитаном’ (с. 173).

55

Книга твоя… еще никуда мною не послана…
Сборник рассказов ‘Сказки Мельпомены’ был издан в июне 1884 г.
Был у Липскерова дважды…
Липскеров Абрам Яковлевич (1851—1910) — редактор-издатель московской газеты ‘Новости дня’ (с 1883 г.) и журнала ‘Русский сатирический листок’ (1882—1884, 1886-1889).

58

Письмо, начинающееся словами ‘Евочька’…
Пародийное письмо Александра и Николая от имени отца к матери написано почерком, имитирующим отцовский: ‘Евочька! Маевский сюда прислал копию насчет Ивана и написал чтобы он был в Москве не позже 12 ч. с. м. Коля наш дома не живеть жаль погибшего создания пошел по стопам Саши! Братец Митрофан Георгиевич пишет что Бог им дал Дочь, Людмила Павловна больна, помолитесь за нее. Напрасна завели свиней, везде серут. Ф.Я. кланяется. У ней коля взял все деньги что Алеша принес и она ничего не покупает ни в лавки не биреть. Приехала Елис. Михайловна. Иван Галактионович поступил на место. Получает 2500 р. с. жалованья. Слава Богу! Из Шуи тревожные известия, Любовь Степановна больна. Приезжайте домой варенье варить нада. Москва 1884 года 7 июля’ (Рейфилд, с. 138).

59

Арнольдиха сообщила…
Арнольд Е.Г.— издательница журнала ‘Будильник’ с 1883-го по 1893 г.
Твой фельетон в ‘Осколках’ подействовал на Дмитриева…
Дмитриев (псевдоним — Барон Галкин) Андрей Михайлович (1842—1886) — журналист, прозаик, драматург, сотрудник ‘Московского листка’, член редакции журнала ‘Зритель’ и ‘Московской театральной газеты’, соиздатель ‘Русского курьера’. В ‘Осколках’ (7 июля 1884) Чехов резко раскритиковал книгу Дмитриева ‘Падшая. Признание камелии. Роман барона Галкина. 1884’.
Завтра повезу по ‘Никольским’ книжницам…
Лавки букинистов в Москве на Никольской улице.
Николай в припадке… написал отцу семисаженное письмо…
В этом письме, в частности, говорилось: ‘Милый и дорогой папа! /…/ Я теперь только узнал, какие на свете бывают подлые, недобросовестные люди. Во всем виновата моя неопытность и доверчивость. Мне очень хотелось для семьи (в особенности для Маши) устроить свою по возможности изящной /…/. Что же сделала недобросовестная Уткина? Она за эти деньги присылала мне не те вещи, которые я выбрал, а какую-то старую рухлядь, не дала мне купленных мною штор, занавесей и т.п. и в одно прекрасное утро, не предупредив меня, присылает сразу судебного пристава /…/. Все это привело меня в болезненное состояние, я стал раздражителен и до того возненавидел этот портрет, ворчанье тети, что быть дома мне очень тяжело /…/. Страдание мое усиливается еще тем, что я невольно обидел вас, моего бедного, дорогого отца, которого я люблю от всей души…’ (Рейфилд, с.139)
Анна и свинка собираются родить…
Не позднее 26-го августа Александр прислал Антону записку: ‘Анна скидывает. Явись, если можешь…’ (ОР РГБ, ф.331, к.32, ед. хр. 10)
К лету 1884 года относится записка Анны Ивановны ‘Антон Павлович, не показывайте никому этой записки. Посоветуйте, что делать. Саша допился до того, что ему везде кажутся мухи и чертики, и совершенно до беспамятства бредит. Я ужасно мучаюсь. Спать не может. Если бы Вы пришли’. (Там же.)

62

Был… у Гиляя…
Гиляровский (псевдоним — дядя Гиляй) Владимир Алексеевич (1855—1935) — писатель, журналист, был дружен с семьей Чеховых. М. П. Чехов вспоминал его первое появление в их доме: ‘Явился Гиляровский. Это был тогда еще молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на ‘ты’, предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив по себе недурное впечатление, ушел. С тех пор стал бывать у нас и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление…’ (М. П. Чехов — 81, с.66)

63

…мое алятримантран...
Алятримантран — так Александр и Антон называли между собой отца. Слово — имитация французского: montrer (показывать, указывать) и tramontane (Полярная звезда, северный ветер) — т.е. ‘указующий и леденящий’. Другой возможный источник — популярная французская детская песенка (мадам Шопэ недолго обучала братьев французскому). Слово употреблялось в различных формах и значениях: ‘…Орлову — мое алятримантран’, ‘Мог бы состряпать на этот раз что-либо более юридическое и алятримантринистое…’ Встречается в рассказе Чехова ‘Маска’.

64

Мнимых грехов неповинного Пальмина…
Пальмин Лиодор (Илиодор) Иванович (1841—1891) — поэт, переводчик, печатался в ‘Будильнике’, ‘Осколках’, ‘Русской мысли’. С Чеховым познакомился в начале 1880-х гг. 1 февраля 1886 г., рассказывая о встрече с Пальминым, Чехов писал В.В.Билибину: ‘Пальмин — это тип поэта, если Вы допускаете существование такого типа… Личность поэтическая, вечно восторженная, набитая по горло темами и идеями… Беседа с ним утомляет. Правда, беседуя с ним, приходится пить много, но зато можете быть уверены, что за все 3—4 часа беседы Вы не услышите ни одного слова лжи, ни одной пошлой фразы, а это стоит трезвости… Между прочим, выдумывал я с ним название для моей книжки. Долго мы ломали мозги, но кроме ‘Кошки и караси’ да ‘Цветы и собаки’ ничего не придумали…’ (П, т.1, с.189)
Был у меня г.Гаврило Сокольников…
Хрущев-Сокольников Гавриил Александрович (1845—1890) — из дворян Тульской губернии, законный муж Анны Ивановны Хрущевой-Сокольниковой, гражданской жены Ал.П.Чехова. Поэт, переводчик, сотрудничал в журналах ‘Свет и тени’, ‘Будильник’. В 1876 г. основал журнал ‘Московское обозрение’, автор пьес и романов бульварного толка: ‘Драма в бомонде’, ‘Петербургские крокодилы’, ‘Стенька Разин’ и др.
Алексеичучу — поклоне…
18 января 1887 г. Чехов писал Митрофану Егоровичу Чехову: ‘Вчера у меня было очень много гостей. Был, между прочим, А.А.Долженко, игрок на скрипке и на цитре: из него вышел прекрасный человек. Он бывает у нас 2 раза в неделю и очень привязан к нам. Он необыкновенно остроумен, честен и порядочен. Беднягу сбивают только ять, фита и і… Пишет прескверно и немало горюет по этому поводу. Талантлив он, как покойный Иван Яковлевич…’ (П, т.2, с. 19)
Сестре желаю выдержать экзамен лучше Ривех-аве…
Ривех-аве — так у Чеховых звали Евдокию Исааковну Эфрос, в замужестве — Коновицер (1861—1943), подругу М. П. Чеховой по гимназии и Высшим женским курсам В.Е.Герье. Погибла в немецком концлагере во время Второй мировой войны.

65

…памятна смерть сестры Жени…
Чехова Евгения Павловна родилась 12 октября 1869 г., умерла в сентябре 1871 г. В письме к Е.Я.Чеховой (7 июля 1904) П.С.Жемчужников вспоминал, как ‘маленький большеголовый Антоша’ нянчил свою сестру Евгению (ТиЧ, с. 104).

67

…остановили твою вторую статью…
В ‘Петербургской газете’ (6 мая 1885) за подписью ‘А.Чехонте’ был напечатан рассказ ‘Последняя могиканша’. 20 мая — рассказ ‘Дипломат’.

69

Посоветуйся с ‘драссти’…
Можно предположить, что речь идет о М. П. Чеховой.
Горькие лавры пожинает Анна Александровна…
Подорольский: ‘…Н. Чехов знакомится с Анной Александровной, в девичестве — Гольден, по бывшему мужу Ипатьевой, свояченицей и сотрудницей HЛ.Пушкарева. Вскоре она становится гражданской женой Николая. Вместе они упоминаются впервые в ноябре 1882 года в письме Александра Чехова Антону. /…/ Бывало, что они расставались. Николай куда-то пропадал, и родные не всегда знали, где он обитает. /…/ Иногда Николай поговаривал о женитьбе на одной из знакомых девушек, но проходило какое-то время, и он возвращался к Ипатьевой. /…/ По-видимому, Николай все-таки понимал, что не сможет взять на себя ответственность за чью-то судьбу’ (с. 15).
14 сентября 1885 г. Чехов писал Лейкину о брате Николае: ‘Надо бы остепенить эту человечину, да не знаю как… Все способы уже испробовал, и ни один способ не удался. Все дело не в выпивательстве, а в femme. Женщина! Половой инстинкт мешает работать больше, чем водка… Пойдет слаб человек к бабе, завалится в ее перину и лежит с ней, пока рези в пахах не начнутся… Николаева баба — это жирный кусок мяса, любящий выпить и закусить… Перед coitus всегда пьет и ест, и любовнику трудно удержаться, чтобы самому не выпить и не закусить пикулей (у них всегда пикули!) Агафопода тоже крутит баба… Когда эти две бабы отстанут, черт их знает’ (П, т. 1, с. 159).

71

Рассказ ‘С иголочки’ задуман великолепно…
Рассказ был напечатан в ‘Осколках’ 21 декабря 1885.
Лейкин 1—2 января 1886 г. писал Чехову, что в последнее время не удовлетворен материалами Ал.П. и смог отобрать для печати лишь один его рассказ — и то после сокращения. В частности, Лейкин был недоволен изображением чиновников: ‘Начальники ругают подчиненных, чиновницы ругают мужей — и те безропотно терпят — вот содержание рассказов. И где он только видит таких угнетенных, забитых чиновников’ (П, т.1, с.402).
…не употребляй в рассказах фамилий и имен своих знакомых…
О рассказе ‘Визиты’, который здесь имеется в виду, Чехов писал Лейкину (6—8 октября 1885 г.): ‘Читал я ‘Визиты’ Aloe. Для чего ему понадобилась длинная поминальница с перечислением родни и знакомых, не понимаю… На знакомых вообще неприятно действует, если они видят в печати свою фамилию, а читателям неинтересно…’ (П, т.1, с. 164—165). Тот же упрек Чехов высказал брату в письме от 8 мая 1889 г. в связи с рассказом ‘Копилка’.
Николай канителит…
Подорольский: ‘Во второй половине 1885 и в 1886 году Н. Чехов рисует для журналов мало — за полтора года всего 20 рисунков в ‘Будильнике’, ‘Русском сатирическом листке’ и ‘Осколках’, но он возобновляет сотрудничество во ‘Всемирной иллюстрации’ и начинает работать в новом московском журнале ‘Сверчок’, для которого делает 10 рисунков’ (с. 19). К сезону 1886 г. Н. Чехов (совместно с Ф.О.Шехтелем) получил заказ для театра Лентовского, но работу сорвал. Чехову Шехтель жаловался: ‘…повлияйте на него, усовестите его: Вы представить себе не можете, в какое скверное положение он поставил меня и тем более Лентовского, который рвет на себе волосы… Николай прошалберничал ровно полторы недели /…/ я, со своей стороны, конечно, объясняю это неумением владеть собою и феноменальною распущенностью, хотя, по-моему, где дело касается денег, нужно бы было быть более щепетильным…’ (Ялта, с.206-207)
Сегодня у меня родился сын… и нарек я ему имя ‘Антон’…
Чехов Антон Александрович (1886—1921).

75

В ‘Будильник’ сдано…
Речь идет о рассказах и мелочах, присланных в письме от 17 января 1886 г. В ‘Будильнике’ (16 февраля 1886) напечатана сценка ‘За обедом (Монолог папаши)’.

76

…прилагаемые статьи… перешли Лейкину…
Рассказ ‘Уйду!!! (Трагедия)’ напечатан в ‘Осколках’ (1886, No 16).

79

Один отличный, талантливый рассказ…
В марте 1886 г. в ‘Осколках’ был опубликован единственный рассказ Ал.Чехова — ‘Слезы крокодила’ (No 12). Возможно, этот рассказ в письме от 2 марта 1886 г. фигурирует под названием ‘И волки сыты, и овцы целы’.

81

Пишу я ‘Город Будущего’ и копирую Новороссийск…
Чехов оценил замысел романа ‘Город Будущего’ в ответном письме (10 мая 1886).
Редактор журналов ‘Эпоха’ и ‘Радуга’ Д.А.Мансфельд вскоре после смерти Чехова опубликовал в ‘Одесских ведомостях’ (1904, 30 июля) малодостоверные, путаные воспоминания, где, в частности, писал: ‘В 1885 и 1886 году ко мне в редакцию /…/ зашел худощавый молодой человек с небольшой бородкой и в пенсне. Он отрекомендовался Чеховым и предложил мне посмотреть написанный им роман /…/. Это был громадный фолиант /…/. Взглянув на эту рукопись и даже не просматривая ее, я категорически отказал автору /…/. ‘Если это длинно, то я могу сократить’,— возразил мне А. П. Чехов. А. П. Чехов сообщил, что роман этот написан под впечатлением крупного процесса Вальяно, обвинявшегося в торговле контрабандным товаром. Процесс этот в свое время на Юге возбуждал бесконечные толки. В деле был замешан не один Вальяно, а целый десяток торговцев и дам, способствовавших провозу контрабанды. Гражданский иск по этому делу был определен в несколько миллионов. А. П. Чехов объяснил тогда же, что он готов продать свой роман за какую угодно сумму, так как чрезвычайно нуждается в деньгах, но мне для своих журналов такой роман решительно не подходил по объему…’ (ТиЧ, с.367) Придти к Д.А.Мансфельду мог только Ал.П.Чехов (но приходил ли он вообще?).
Других следов романа ‘Город Будущего’ не обнаружено.

82

…нужно быть положительным и с характером…
2 января 1883 г. П.Е.Чехов писал сыновьям Антону и Николаю: ‘Краснеть перед хозяином не в моих летах — я человек с характером, положительный’ (П, т.1, с.441). Это выражение использовано Чеховым в рассказе ‘Хороший конец’ (1887) и в пьесе ‘Свадьба’ (1889).
…пятью рассказами, помещенными в ‘Новом времени’…
‘Панихида’, ‘Ведьма’, ‘Агафья’, ‘Кошмар’, ‘Святая ночь’.

83

Заболел я тою же херомантией, какой страдал и Николай…
3 июня 1886 г. Александр приехал в Москву к брату Ивану. Павел Егорович писал Антону: ‘Прошу моих детей беречь глаза больше всего, занимайтесь писанием больше днем, а не ночью, действуйте разумно,— без глаз плохо, милостыню просить и пособия — это большое несчастье. Коля и Миша, берегите глаза, вам еще нужно долго жить и быть полезными обществу и себе. Мне неприятно видеть, если вы потеряете хорошее зрение. Саша ничего не видит, подают ему хлеб и ложку — и все. Вот последствия своей воли и влечения своего разума на худое, увещаний моих он не послушал’ (Кузичева, с. 121—122).
В июне 1886 г. Ал.П.Чехов уехал в Петербург, потом провел некоторое время в Москве и у Чехова в Бабкине. 24 июня 1886 г. Чехов писал Лейкину из Бабкина: ‘У меня живет Агафопод, который извиняется, что не успел повидаться с Вами и засвидетельствовать Вашей семье свое почтение. Он был слеп, но теперь совлек с себя Велизария и стал видющ. Николай оканчивает прелестный рисунок, который пошлет завтра. Рисунок замечательный. Способный человечина, но, понимаете, плохой работник’ (П, т.1, с.250).

88

Твоя последняя статья ‘На пути’…
Рассказ Чехова ‘На пути’ напечатан в газете ‘Новое время’ 25 декабря 1886 г.
…я работаю по вечерам у Суворина и по дням в ‘Русском судоходстве’…
Начиная с декабря 1886 г. Ал.П. более двадцати лет проработал в ‘Новом времени’ в качестве репортера, печатал здесь свои рассказы, очерки и статьи. В журнале ‘Русское Судоходство торговое и промысловое на реках, озерах и морях’ он продержался всего лишь январь 1886 г.

89

‘Тема Ал. Чехова’…
No 52 журнала ‘Осколки’ (27 декабря 1886) открывался рисунком с подписью: »Пальцем в небо’. Рис. М.МДалькевича. Тема Ал.Чехова’.

91

‘Муж ученой жены’…
Билибин Виктор Викторович (1859—1908) — фельетонист, автор одноактных комических пьес, секретарь редакции ‘Осколки’.
Как только я передал Голике… твое письмо…
Голике Роман Романович (1849—?) — владелец типографии, где печатались ‘Осколки’, соиздатель журнала.
Познакомился я с Бурениним, Федоровым и Гейманом…
Буренин Виктор Петрович (1841—1926) — поэт, публицист, драматург, ведущий фельетонист и критик ‘Нового времени’ (с 1876 г.). Федоров Михаил Павлович (1839—1900) — журналист, драматург, редактор ‘Нового времени’. Гейман Богдан Вениаминович (1848—1916) — заведующий редакцией ‘Нового времени’.

93

Прошу Мишку сходить в ‘Радугу’…
‘Радуга’ — еженедельный журнал ‘с картинками’, издавался в Москве с 1883-го по 1888 г.

98

…сухарик… который прячет твой поп…
Персонаж рассказа Чехова ‘Кошмар’.

100

…выдано за ‘врагов’…
Рассказ Чехова ‘Враги’ напечатан в ‘Новом времени’ 20 января 1887 г.
‘Как это так Шестаков распорядился?’
Шестаков Иван Алексеевич (1820—1888) — адмирал, таганрогский градоначальник (1866—1868), сосед Чеховых по Петровской улице.

101

Радуга погибла… твой гонорар… доход нашего адвоката…
В начале 1887 г. произошла задержка очередных номеров журнала ‘Радуга’, где в No 49 за 1886 г. был опубликован рассказ Ал.Чехова ‘Котельник и его супруга (Эпизод из чиновничьей жизни)’. Адвокат — М. П. Чехов, в ту пору студент юридического факультета.

104

‘Дневник гимназиста’ мне очень понравился…
Рассказ Ал.Чехова ‘Из дневника гимназиста старшего класса’ был опубликован в ‘Будильнике’ (1887, No 5).

105

Федоров садится в тюрьму, а меня сажают на его место…
Из примечания к ‘Дневнику А. С. Суворина’: ‘М. П. Федоров был номинальным редактором ‘Нового времени’. Суть его должности состояла в том, чтобы отсиживать в тюрьме сроки, к которым редактора ‘Нового времени’ время от времени приговаривали за диффамацию и прочие нарушения. В тюрьме Федоров жил довольно комфортно и даже обыгрывал надзирателей в карты’ (ДС, с.557).

107

‘Будильник’ отвечал тебе в почтовом ящике…
По поводу ‘Вестей из Питера’, посланных Ал.П. в ‘Будильник’, редакция сообщала (8 февраля 1887) в ‘Почтовом ящике’: ‘Агафоподу Единицыну. На всякий случай отвечаем: характер изложения не тот, какой требуется. Привет’.
Мною послан рассказ в ‘Новое время’…
21 февраля 1887 г. в ‘Новом времени’ был опубликован рассказ ‘Верочка’.

109

Николай разошелся со своим бергамотом… о Шостаковском не говорит…
Бергамот — Анна Александровна Ипатьева. Кузичева: ‘Семья Чеховых приписывала роковую роль в падении Николая его ‘кувалде’, ‘бергамоту’, ‘конкубине’, то есть Анне Ипатьевой, урожденной Гольден. Ее никогда не называли по имени, не хотели знать и презирали, поэтому в семейном архиве нет никаких сведений о ее прошлом до встречи с Николаем и о ее судьбе после его смерти. Из того немногого, что сохранилось, рисуется образ падшей женщины, картина скверного, грязного быта, паутина неразборчивых связей’ (с. 184).
Наденька — Н. С.Янова, сестра Александра Степановича Янова (1857—1918), живописца и театрального художника, товарища Н. Чехова. Шостаковский Петр Адамович (1853—1916) — музыкант.
Подорольский: ‘В мае-июне 1882 года Николай Чехов как художник-корреспондент журнала ‘Свет и тени’ делает серию графических репортажей на Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве… На выставке Николай и Антон Чеховы познакомились с пианистом П.А.Шостаковским, основателем Московского филармонического общества, игравшим в Концертном павильоне Вторую рапсодию Листа… Николай был страстным поклонником Шостаковского, братья стали бывать у него дома, а позднее, когда Чеховы переехали в дом на Кудринский, в этом доме бывал Шостаковский. Мария Павловна рассказывала, что, вернувшись однажды домой, она застала в гостиной такую картину: Николай играл Вторую рапсодию Листа, а по комнате ходил взволнованный его игрой Шостаковский’ (с. 16).

111

Так как 31-го я еду…
С 4 апреля по 15 мая 1887 г. Чехов пробыл в Таганроге, откуда посылал в Москву ‘письма-дневники’, адресованные ‘всей чеховской фамилии’. Мария Павловна сообщала брату 5 мая 1887 г.: ‘Дневник твой все читают с удовольствием. На днях были Мария Владимировна и Алексей Сергеевич (Киселевы — Сост.), читали отрывки из твоего дневника, смеху было много…’ В том же письме она информировала: ‘У нас все обстоит благополучно… Единственная неприятность — это бедный Александр: у него вся семья перехворала. Анна Ивановна, ты знаешь, в больнице, маленький Коля болен катаром кишок, у Антоши сыпь и еще что-то, не помню,— вчера получили телеграмму. Собиралась ехать мать, но Александр взял к себе какую-то сестру милосердия. Одним словом на него, как на бедного Макара…’ (Письма к брату, с. 18)
Пришли мне письмо к Троицкому или Вальронду…
Речь идет о сослуживцах Ал.Чехова по таганрогской таможне.

114

Книжица твоя печатается…
Сборник ‘В сумерках. Очерки и рассказы’ был издан в августе 1887 г.
Многое я рассказал тебе в пропавшем письме…
Письмо от конца марта 1887 г. не сохранилось. 11 апреля 1887 г. Чехов писал сестре: ‘…в неполучении денег виноваты не редакция, не я, а Александр, который за своим горем, естественно, мог забыть про мое поручение. Ему послан счет и объяснено, как высылать деньги. На предбудущее время старайтесь поступать так: если через 3-4 дня после отсылки счета Александр не высылает денег, то шлите ему новый счет с просьбой не мешкать. Между нами: боюсь, что он болен или выпивает’ (П, т.2, с.65).

122

Киселевым — поклон… встретил папашу Бегичева…
Киселевы — Алексей Сергеевич (1841—1910) и Мария Владимировна (1850— 1921) — владельцы имения Бабкино. Бегичев Владимир Петрович (1828—1891) — драматург, управляющий московскими Императорскими театрами, отец М.В.Киселевой.

123

…переделать Вашу статью ‘Клевета’ в комедию…
Рассказ ‘Клевета’ напечатан в ‘Осколках’ 12 ноября 1883 г. за подписью: Чехонте.

124

…своим последним ‘степным’ субботником…
Рассказ ‘Счастье’ напечатан в ‘Новом времени’ 6 июля 1887 г.

125

Поздравляю с дебютом в ‘Новом времени’…
13 июня 1887 г. в ‘Новом времени’, в отделе ‘Субботник’, был напечатан рассказ Ал.Чехова ‘Мировой вывез (Сезонный анекдот)’.

127

Ем, сплю, купаюсь: немцы подлецы…
Из анекдота о профессоре, настолько не любившем немцев, что даже низкую температуру воды в Рижском заливе, где он купался, относил к проявлениям немецкой подлости (П, т.2, с.389), анекдот использован в повести ‘Скучная история’ (гл. IV).
К тебе поехал положительный человек…
Брат Иван имел право преподавать только в начальных учебных заведениях (так как гимназию не кончил), что задевало его самолюбие. По словам Кузичевой: ‘Это время — особая пора в отношениях Александра и Ивана. Оба понимали, что работают из-за куска хлеба и занимаются не тем, к чему лежит душа. Александр с усмешкой писал Ивану в феврале 1888 года: ‘Я выработался в публициста на все руки: могу писать обо всем и главным образом о том, в чем ни черта не понимаю. Это считается достоинством’. Иван в свою очередь боялся профанации. Он страшился опуститься до той среды, которая входила в классы вместе с детьми… Во всех делах он оставался щепетильно точным и пунктуальным, вплоть до педантизма. Даже попадал в плен своей обязательности. Если обещал, то выполнял несмотря ни на что. Его не могли остановить недомогание или усталость. Но подобного отношения Иван Павлович ожидал и от других и всю жизнь переживал, когда кто-то не держал слова, забывал обещанное, халатно относился к делу. Видимо, поэтому Антон полагался на Ивана более, чем на кого бы то ни было’ (с.217).

128

Рассказ к 29 июня будет…
В это день в ‘Петербургской газете’ был напечатан рассказ ‘Неприятная история’.

129

Худеков и Монтеверде оба были на дачах…
Монтеверде Петр Августинович (1839—1916) — журналист, беллетрист, в 1880— 1887 гг. редактировал ‘Петербургскую газету’, издателем которой был Сергей Николаевич Худеков (1837-1928).
Коломнина нет…
Коломнин Алексей Петрович (1849—1900) — юрист, зав. финансовой частью издательства Суворина, муж его дочери. См. примеч. 495.

130

Сегодня я послал в ‘Новое время’ рассказ…
Рассказ ‘Перекати-поле (Путевой набросок)’ был напечатан в ‘Новом времени’ 4 июля 1887 г.

134

Кто б мог предположить, что из нужника выйдет такой гений?
По свидетельству М. П. Чеховой, брат Александр ‘как-то принес из холодной уборной случайно забредшего туда котенка. Когда он подрос, Антон Павлович назвал его Федором Тимофеевичем. В конце концов из него вырос солидный, красивый кот. Антон Павлович придет, бывало, усталый из университета, ляжет после обеда отдохнуть на диван, положит кота себе на живот и, поглаживая, говорит: ‘Кто бы мог подумать, что из нужника выйдет такой гений?» (П, т.2, с. 394) Кот Федор Тимофеевич выведен в рассказе ‘Каштанка’.
Твой последний рассказ ‘На маяке’…
Рассказ Ал.Чехова ‘На маяке’ был напечатан в ‘Новом времени’ 1 августа 1887 г.
Врать можно в ‘копилках курьеза’…
Ал.Чехов помещал в журнале ‘Осколки’ заметки в отделе ‘Из копилки курьезов’. Здесь имеется в виду юмореска ‘Клади вещи на место’ (‘Осколки’, 1887, 31 января).
Не опиши опять концертантов…
См. рассказ ‘Мировой вывез (Сезонный анекдот)’ — ‘Новое время’, 1887, 13 июня.
…не трогай и благотворительных братств…
См. рассказ ‘Доброе дело (Провинциальная быль)’ — ‘Новое время’, 1887, 15 июля.
Сейчас получил письмо от Шехтеля…
В письме (без даты) Ф.О.Шехтель сообщал о здоровье Николая Чехова: ‘По приезде из Бабкина он зашел ко мне /…/, и в тот же вечер хлынула кровь — кровь не бутафорская, в этом не может быть сомнения, я видел, как он харкает. На другой день хуже. Сегодня он присылает записку: просит прислать доктора, совсем истекает кровью’ (П, т.2, с.395).

138

Вчера, 4-го сент. я получил твое открытое письмо… В это время получилось твое закрытое письмо…
Второе (закрытое) письмо не сохранилось. Кузичева: ‘Именно Александру написал Антон, судя по ответу, резкое откровенное письмо. Оно исчезло. Если его изъяли семейные биографы, то отчего не уничтожили ответное письмо Александра?.. В несохранившемся письме были слова ‘молодость пропала» (с. 127).
…в своем рассказе ‘Жертвы науки’…
Рассказ ‘Жертвы науки (Из воспоминаний детства)’ был напечатан в ‘Новом времени’ 22 августа 1887 г.

139

Жаль, что ты ушел от общения с нововременцами…
Кузичева: ‘Сотрудники редакции встретили Александра Чехова настороженно. Уже очевидный интерес Суворина к Антону Чехову сразу наложил отпечаток на отношение к его брату… влиятельные члены редакции Буренин, Федоров, Гей не остались равнодушными к появлению нового сотрудника, пусть даже на скромной должности корректора… Сложный организм крупной тиражной газеты со своим издательством, типографией, книжной торговлей на железнодорожных станциях и в собственных книжных магазинах являл по тем временам нечто огромное. Внутри редакции сложилась почти чиновничья иерархия отношений, осложненных творческими амбициями, сплетнями, интригами. Провинциальное одиночество Александра было тоскливым, бесцветным. Петербургская обособленность оказалась не легче. Он боялся в редакции какого-нибудь хитроумного подвоха, изощренной каверзы…’ (с. 125)

141

Буренин сегодня спрашивал… какое впечатление произвел на тебя его отзыв… 25 сентября 1887 г. в ‘Новом времени’ была помещена статья В.Буренина ‘Критические очерки. Рассказы г.Чехова’.
…обратила на твоего Пашку внимание…
Пашка — герой рассказа ‘Беглец’ (‘Петербургская газета’, 28 сентября 1887).

142

…получил 16 экз. ‘Невинных речей’…
‘Невинные речи А.Чехонте (А. П. Чехова)’. Издательство журнала ‘Сверчок’. М., Тип. бр. Вернер, 1887.

143

Завтра выходит отчет о ‘Сумерках’ Петерсена…
Петерсен Владимир Карлович (1842—1906) — журналист, военный инженер. Его ‘отчет’ о книге Чехова ‘В сумерках’ был напечатан в ‘Санкт-Петербургских ведомостях’ 6 ноября 1887 г. под псевдонимом: Н. Ладожский.

145

… последней фразы этого рассказа…
Фраза: ‘Ну и дурак, Пашка! Разве не дурак? Бить бы тебя, да некому’.

146

У меня есть роман в 1500 строк…
По мнению комментаторов ПССП, это произведение остается неизвестным.

149

Президент Академии Грот… сказал Я.П.Полонскому…
Грот Яков Карлович (1812—1893) — филолог, с 1858 г. академик, с 1889 г. вице-президент Академии наук (Ал.Чехов ошибся, назвав его президентом). В ‘Записках репортера’ (‘Исторический вестник’, 1907, No 7) Ал.П. вспоминал: ‘С Я. К. Гротом мне приходилось неоднократно встречаться и разговаривать. Человек он был несомненно умный и, может быть, даже и интересный. Но он весь ушел в науку и в свой словарь, и среди своих капитальных и ценных трудов весь высох и стал человеком не от мира сего. Он производил впечатление ученого, которому доступны тончайшие изгибы наук, но который не видит и не знает, что происходит на Божьем свете, вне его ученой сферы /…/. Я.К.Грот умер внезапно и уже довольно глубоким старцем. Перед обедом он имел обыкновение, гигиены ради, совершать небольшую прогулку. После одной такой прогулки он пришел домой, прилег и скончался — старчески тихо, безболезненно и спокойно…’
Полонский Яков Петрович (1819—1898) — поэт, прозаик. В 1860—1896 гг. служил в Комитете иностранной цензуры. Посвятил Чехову стихотворение ‘У двери’ (1888). Чехов при повторной публикации рассказа ‘Счастье’ (Рассказы. СПб, 1888) посвятил его Я.П.Полонскому.

150

…как Соболев переулок к Головину переулку…
В Головине переулке, на Сретенке, Чеховы жили в начале 1880-х гг. Неподалеку (между Сретенкой и Грачевкой) в Соболевском переулке располагались публичные дома. См. рассказ Чехова ‘Припадок’.
Кто-то напечатал стихотворение ‘Тенденциозный Антон’…
В журнале ‘Развлечение’ (25 сентября 1887) под общим заголовком ‘Нравоучительные рассказы для детей от 3-х до 80-летнего возраста’ был опубликован рассказ ‘Тенденциозный Антон’ за подписью: Аристарх Премудров (псевдоним А.Пазухина).
Женька ужасно похож на Федора Пантелеича…
Женька — Е.Вернер. См. примеч. 153. Федор Пантелеич — таганрогский грек, ‘маленький, черненький, прилизанный’ (по словам М. П. Чеховой) (П, т.2, с.419).

152

Оболенскому отправлю завтра же…
Оболенский Леонид Егорович (1845—1906) — публицист, критик, беллетрист, в 1883—1891 гг. издавал журнал ‘Русское обозрение’.
…орудующей в Т-ге Поляковской партии.
Имеются в виду братья: Поляков Яков Соломонович (1832—1909) — банкир, владелец буксирного пароходства, персидский консул в Таганроге, почетный гражданин и член общественных организаций, Поляков Самуил Соломонович (1837—1888) — банкир, купец 1-й гильдии, строитель и владелец железных дорог, известный благотворитель, Поляков Лазарь Соломонович (1842—1914) — петербургский банкир (ТиЧ, с. 702).

157

…ко мне прибежали бр. Вернеры…
Вернер Евгений Антонович (1861 — после 1891) — писатель-юморист. Вернер Михаил Антонович (1858—1891) — автор путевых очерков и приключенческих рассказов. Братья Вернеры издавали журналы ‘Вокруг света’ (1885—1891), ‘Друг детей’ (1888), а также книги, в частности сборник Чехова ‘Невинные речи’ (1887), куда он включил не пятнадцать, а двадцать один рассказ, в четырнадцать внес поправки, в двух переменил название.

160

Я жду вырезки из ‘Петербургских ведомостей’…
Ал.П. скопировал из ‘Петербургских ведомостей’ (6 ноября 1887) абзац из статьи Н.Ладожского (В.К.Петерсена) ‘Критические наброски. Плоды мгновенных впечатлений. Иван Щеглов. Первое сражение и т.д. Ан.П.Чехов ‘В сумерках».

161

…рассказ, где Неро съедает котят…
Рассказ ‘Событие’ (‘Петербургская газета’, 24 ноября 1886).
Ответил литы ‘Роднику’?
‘Родник’ — ежемесячный иллюстрированный журнал для детей, выходил в Петербурге с 1882 г. под редакцией сначала Е.А.Сысоевой, а с 1886 — ее же и А.Альмединген. Е.А.Сысоева 2 ноября 1887 г. обратилась к Чехову с просьбой о сотрудничестве, о чем он 7 ноября 1887 г. писал М.В.Киселевой: ‘На днях я получил письмо от издательницы ‘Родника’ Марфы Харитоновны Рылиндроновой. Сие письмо прилагаю для прочтения. Оно так сладко, что его можно скушать вместо меда. Само собой разумеется, что у своей новой поклонницы я работать не буду, но, будучи в Питере (начало декабря), воспользуюсь ее приглашением и побываю у нее. Вероятно, угостит закуской и познакомит с кружком психопаток… Не воспользоваться ли вам сим случаем? В разговоре с редакторшей я пущу в ход все свое лицемерие и изукрашу Вас во все цвета радуги. Хотите?’ (П, т.2, с. 144)
Марфой Харитоновной Рылиндроновой Чехов в шутку именовал Е.А.Сысоеву.

162

Ну, пьеса проехала…
Пьеса ‘Иванов’ была поставлена 19 ноября 1887 г. театром Федора Адамовича Корша (1852—1923) — антрепренера, драматурга, переводчика. М. П. Чехов вспоминал премьеру: ‘Театр был переполнен. Одни ожидали увидеть в ‘Иванове’ веселый фарс в стиле тогдашних рассказов Чехова, помещавшихся в ‘Осколках’, другие ждали от него чего-то нового, более серьезного,— и не ошиблись. Успех оказался пестрым: одни шикали, другие, которых было большинство, шумно аплодировали и вызывали автора, но в общем ‘Иванова’ не поняли…’ (М. П. Чехов — 81, С.120—121).

164

Житель… приходит в восторг от твоего рассказа о мальчиках…
Рассказ ‘Мальчики (Сценка)’ был напечатан в ‘Петербургской газете’ (21 декабря 1887).
Дьяков Александр Александрович (1845—1895) — прозаик, фельетонист. В 1885—1895 гг. регулярно сотрудничал с ‘Новым временем’.
‘Школьно-земельный вопрос’…
Статья Ал.Чехова с таким названием помещена в ‘Новом времени’ 22 декабря 1887 г.
Щеглов хохочет так же истерично…
Щеглов — псевдоним Леонтьева Ивана Леонтьевича (1856—1911) — беллетриста, драматурга. Познакомился с Чеховым в декабре 1887 г.

168

Твоя сказка в 1-м No…
Рассказ Чехова ‘Сказка’ был напечатан в ‘Новом времени’ 1 января 1888 г. Позже вошел в собр. соч. под названием ‘Без заглавия’.
…по поводу его Агриппины…
Драма В.Буренина ‘Смерть Агриппины’.

170

Статья моя ‘Слепые в Европе и у нас’…
Опубликована в ‘Новом времени’ 11 января 1888 г.
Был налетом у Пушкарева…
Пушкарев Николай Лукич (1842—1906) — поэт, драматург, переводчик. В 1871— 1873 гг. работал в ‘Новом времени’, с конца 1870-х гг. издавал журналы ‘Московское обозрение’ (1878), ‘Мирской толк’ (1879), ‘Свет и тени’ (1878—1884). Владелец фотографии на Б.Лубянке в Москве, изобрел газовую свечу и несколько аппаратов для пожарной сигнализации, в связи с чем Чехов поместил в ‘Осколках’ (2 июля 1883) заметку, высмеивающую увлечение Пушкарева изобретательством. Умер Пушкарев в нищете.
Гольден Анастасия Александровна — жена Пушкарева.
Гольден Наталья Александровна (1855—1919) — жена Ал.Чехова. 16 ноября 1884 г. Чехов писал Лейкину: ‘Теперь насчет бывшей у вас Н. А.Гольден. Это мой хороший приятель… Бабенка умная, честная и во всех смыслах порядочная. Имеет честь быть свояченицей писателя-изобретателя Пушкарева, несколько дика, чем и объясняется, что она не сняла пальто. Пушкарева ругать при ней можно’ (П, т.1, с.134-135).

171

Я расхрабрился и стал катать статьи…
‘Былые и новые леса в южных степях’ и ‘Народные школы по письмам учителей’ — ‘Новое время’, 15 и 17 января 1888 г.

173

Буренин начал фаворизировать М.Белинского…
Максим Белинский — псевдоним Иеронима Иеронимовича Ясинского (1850— 1931).

174

19-го идет моя новая пьеска в одном действии…
19 февраля 1888 г. в театре Ф.А.Корша состоялась премьера пьесы ‘Лебединая песня (Калхас)’.

176

Фюить!
Давыдов Всеволод Васильевич — редактор журнала ‘Зритель’ (1881—1885), владелец типографии.
М. П. Чехов вспоминал: ‘Он занимался, кроме того, фотографией и был необыкновенным энтузиастом. Планы его были всегда грандиозны и масштабы безграничны. Когда он что-нибудь затевал, то размахивал руками и говорил с таким увлечением, что брызгал во все стороны и то и дело свистел:
— И будет у меня — фюить!..— то и это. А потом я разверну это дело — фюить! — так широко, что чертям тошно покажется — фюить! — и так далее…’ (М. П. Чехов — 81, с.57-58)

181

…по венчальному свидетельству, как ты жил…
В 1883 г., уезжая из Москвы в Таганрог, Ал.П. случайно захватил вместе со своими документами брачное свидетельство родителей. Павел Егорович, обнаружив пропажу, написал 2 декабря 1883 г. Николаю в Таганрог: ‘Кланяйся Саше. Жалко погублену созданию и живущим с ним, он похитил мое Венчальное Свидетельство и по нем живет, я этим огорчаюсь. Привези его, возьми от Него непременно. Беззаконно живущие беззаконно и погибнут!’ (Рейфилд, с. 132) 7 декабря 1883 г., возвращая свидетельство, Александр писал Николаю: ‘Посылаю злополучное венчальное свидетельство. Чтобы жить по нем, нужно сперва доказать, что я женился за год до своего рождения…’ (П, т.2, с.473)
…твой подвиг…
Ал.П. тяготился браком с Анной Ивановной. 25 марта 1884 г. он записал в дневнике: ‘…благодаря случаю оказался свободен на весь день. Ни жены, ни детей не было со мною, т.е. около меня, целый день. Уж и отпраздновал я этот день! С Антоном наболтался о научных предметах вволю, с Николаем о художестве, с Иваном поспорил! И на целые сутки будущие почувствовал себя новым, хорошим университетским человеком… Первый день за сто лет я чувствовал себя довольным. И все происходило только оттого, что моей жены Анны не было дома… Я был свободен!’ (П, т.2, с.473) 18 декабря 1885 г. Александр писал сестре: ‘…зажить другой жизнью, где бы тебя не пилили день и ночь, где бы не досаждали старческим кашлем и рваными чулками с сквозящими грязными пальцами — ах, как бы я хотел!..— а делать нечего. Залез в кузов, назвавшись груздем, так и сиди’ (П, т.2, с.473).

185

Федор Глебов… хотя и удивляется, что ‘оне — старуха-с’…
Федор Глебович Глебов — московский портной. Жена Ал.П. Анна Ивановна была старше мужа на восемь лет.

189

Мишка сегодня уехал…
По пути в Таганрог М.Чехов должен был заехать в Сумы, в усадьбу Линтваревых,— посмотреть снятую заочно дачу.
Оканчиваю повесть для ‘Северного вестника’…
Повесть ‘Огни’ была напечатана в No 6 за 1888 г.

191

…в теперешнюю семью, угнетаемую ненормальностью совместного жития…
Кузичева: ‘Что ‘склеило’ семью Чеховых? Каким образом родные улавливали, что здесь накормят, стерпят бестактность, перенесут их грубость? Что в этот дом можно приходить? Трудно сказать. Но Евгения Яковлевна, например, не поехала к Александру присмотреть за внуками и после кончины Хрущевой-Сокольниковой, а готова была забрать двух детей, четырех и двух лет, в Москву. Это значит, что… семью ждали новые расходы, а в доме стало бы еще более тесно, шумно, хлопотно. Ей казалось, вероятно, что Антон не взропщет, что он выдержит, что он обязан взять на себя заботу не только о родителях, братьях и сестре, но и о племянниках. В ее рассуждениях в письмах к мужу из Сум летом 1888 года возможности, силы, чувства сына не берутся во внимание: ‘Антоша просит меня, чтобы детей не оставлять у нас в Москве, а мне их очень жаль. Я Сашу просила, чтобы он оставил их на попечение Федосьи Яковлевны, и ты потрудишься за ними хоть изредка посмотреть, а в сентябре мы с Машей обошьем их да отвезем в Питер, только бы денег давал…» (с.77)

192

Написал субботник…
Рассказ ‘Житейская мелочь’ (‘Новое время’, 3 и 7 июня 1888).

196

Лазарь Попов возвратил… больничный отчет…
Попов Лазарь Константинович (1851—?) — сотрудник ‘Нового времени’. Его отчет о сумасшедших домах доктора Архангельского был нужен Чехову для ‘Русского календаря’. 11 сентября 1888 г. Чехов писал Суворину: ‘Корректуру московской эскулапии для вашего календаря я возьму с удовольствием… Воспользуюсь случаем и вставлю ‘Дома умалишенных в России’ — вопрос молодой, для врачей и земцев интересный. Дам только краткий перечень. В будущем году, если позволите, я возьму на себя всю медицинскую часть вашего календаря…’ (П, т.2, С.326).

200

Пьяные подвиги не прошли даром…
Рейфилд: ‘Александр наконец появился на Луке и принялся пить и буянить. В летнем саду в Сумах он влез на сцену и вмешался в выступление фокусника и гипнотизера — публика смеялась, но Антону с дамами пришлось от стыда покинуть театр. Затем Александр попросил в письме руки Елены Линтваревой, полагая, что, отчаявшись выйти замуж, она согласится на вдовца-алкоголика с двумя отстающими в развитии детьми. Антон это письмо разорвал. Александр рассердился и в два часа ночи ушел из Луки на станцию. В Москве он набросился на тетю Фенечку, обвиняя ее в том, что она отравила детей, а потом уехал с ними в Петербург. Пока его не было, квартиру обобрала до нитки уволенная прислуга. Александр впал в запой…’ (с.217)

201

Жду ответа… относительно Е.М…
Линтварева Елена Михайловна (1859—1922), Линтварева Зинаида Михайловна (1857—1891), Линтварева Наталья Михайловна (ок. 1863—1943) — дочери Линтваревой Александры Васильевны (1833—1909), владелицы имения Лука недалеко от г.Сумы, где чеховская семья проводила лето 1888 г. В письме Суворину от 30 мая 1888 г. Чехов рассказывал: ‘Хозяева мои оказались очень милыми и гостеприимными людьми. Семья, достойная изучения. Состоит она из 6 членов. Мать-старуха, очень добрая, сырая, настрадавшаяся вдоволь женщина, читает Шопенгауэра и ездит в церковь на акафист, добросовестно штудирует каждый No ‘Вестника Европы’ и ‘Северного вестника’… Ее старшая дочь, женщина-врач — гордость всей семьи и, как величают ее мужики, святая — изображает из себя воистину что-то необыкновенное. У нее опухоль в мозгу, от этого она совершенно слепа, страдает эпилепсией и постоянной головной болью. Она знает, что ожидает ее, и стоически, с поразительным хладнокровием говорит о смерти, которая близка… Вторая дочь — тоже женщина-врач, старая дева, тихое, застенчивое, бесконечно доброе, любящее всех и некрасивое создание. Больные для нее сущая пытка, и с ними она мнительна до психоза… Третья дщерь, кончившая курс в Бестужевке,— молодая девица мужского телосложения, сильная, костистая, как лещ, мускулистая, загорелая, горластая… Хохочет так, что за версту слышно. Страстная хохломанка. Построила у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят басням Крылова в малороссийском переводе. Ездит на могилу Шевченко, как турок в Мекку. Не стрижется, носит корсет и турнюр, занимается хозяйством, любит петь и хохотать и не откажется от самой шаблонной любви, хотя и читала ‘Капитал’ Маркса, но замуж едва ли выйдет, так как некрасива. Старший сын — тихий скромный, умный, бесталанный и трудящийся молодой человек, без претензий и, по-видимому, довольный тем, что дала ему жизнь… Второй сын — молодой человек, помешанный на том, что Чайковский гений. Пианист. Мечтает о жизни по Толстому…’ (П, т.2, с.278—279)

202

Путешествую я с Алексеем Сувориным 2-м…
Суворин Алексей Алексеевич (1862—1937) — сын Суворина от первого брака, журналист, издатель, с 1888 г. фактический редактор ‘Нового времени’. В декабре 1903 г. оставил ‘Новое время’ и основал газету ‘Русь’.

203

В ‘Валааме’, который прочел…
Очерк ‘На Валааме’ (‘Новое время’, 9 августа 1888).
‘Слезы’… брось…
‘Новое время’ (9 июля 1888).
Иван женится в будущем году…
Кузичева: ‘К сожалению, неизвестно, отчего расстроилась женитьба Ивана Чехова, хотя в августе 1888 года Антон сообщал по секрету Плещееву: ‘Сестры Линтваревы собираются женить моего брата Ивана, учителя, на Вате. Если это случится, то, значит, милейшая Ватина мамаша будет моей родней, с чем я и поздравляю себя. Но Вата молодец. Она отличная хозяйка и держит свою чудесную мамашу в ежах’. Может быть, Иван Чехов, мещанин и скромный учитель, показался не ровней институтке и ‘полтавской помещице’ Валентине Ивановой и ее родне? Но расстроилась свадьба, видимо, с этой стороны, так как через год Чехов напишет с иронией тому же Плещееву: ‘Вчера приехала Вата с мамашей. Замуж она еще не вышла, но рассчитывает скоро выйти и уже выставляет свой живот далеко вперед, точно репетирует беременность’. Наверное, барышня слишком задирала нос…’ (с.218)

205

..и не мироновская душа…
Миронов Михаил Миронович (1806—1889) — таганрогский подрядчик, строивший в 1873 г. дом П.Е.Чехову и обжуливший заказчика. Он утверждал, что стоимость работ напрямую связана с расходом кирпича, и построил маленький дом с непомерно толстыми стенами.
… чтобы мать не оказала тебе медвежьей услуги…
О желании Ал.П. жениться на Е.М.Линтваревой в семье знали из его писем к сестре. Мать и тетка Фенечка очень хотели этого брака.

206

…экзамен у Малышева…
Малышев Михаил Егорович (1852—1912) — художник-жанрист, карикатурист.
Сестре и Богемскому поклоны…
М. Богемский — псевдоним Михаила Павловича Чехова, беллетриста, мемуариста, переводчика. С.М.Чехов сообщал об отце: ‘В январе 1888 года М.Чехов написал рассказ ‘Итальянчик’, который был опубликован журналом ‘Друг детей’. Вообще 1888 год был для Михаила Павловича очень плодотворным. В двух детских журналах он опубликовал несколько повестей и рассказов: ‘Весною’, ‘Случай’, ‘Холера и ее друг Антип’ и другие. Все они вышли в свет под псевдонимом ‘М.Богемский» (С.М.Чехов, с.9).

207

На автографе рукою Ал.Чехова сделана приписка синим карандашом: ‘Возврати и свое письмо и суворинское. Если ты переживешь меня, то на могильном кресте напиши — Гусев’ (24 сентября 1888).
…твоего последнего субботника…
‘Письмо (Кухарка диктует письмо в деревню)’ — ‘Новое время’, 10 сентября 1888 г.
Рукоплещу твоим покушениям на маленький фельетон…
‘Шаловливые вычисления’ (‘Новое время’, 6 сентября 1888 г.).
…на сюжеты Скальковского…
Скальковский Константин Аполлонович (1843—1906) — журналист, публицист, горный инженер. В ‘Новом времени’ печатались его заметки по вопросам горного дела, торговли, промышленности.
…отчет о сумасшедших домах…
Речь идет об ‘Отчете по осмотру русских психиатрических заведений, произведенном по поручению губернского санитарного совета врачом Воскресенской земской лечебницы П.А.Архангельским’ (М., 1887). К отчету приложены планы 13 психиатрических заведений и 29 таблиц. Под предисловием автора дата: ’12 июня 1887. Воскресенск’. Чехов познакомился с отчетом в корректуре. П.А.Архангельский вспоминал: ‘…однажды, должно быть, в июле или августе 1887 года, А. П. пришел ко мне в квартиру /…/ заинтересовался ‘отчетом’, пересмотрел его, тщательно прочел его заключительную часть и обратился ко мне с вопросом: ‘А ведь хорошо бы описать так же тюрьмы, как Вы думаете?» (П, т.2, С.509)

210

...премию я получил..
19 октября 1888 г. на публичном заседании Академии наук Я.К.Гротом был прочитан ‘Отчет о четвертом присуждении Пушкинских премий в 1888 году’, ‘закрытая баллотировка’ дала ‘следующие результаты: труд Л.И.Майкова по изданию сочинений Батюшкова удостоен единогласно полной премии в 1000 р., сотруднику г. Майкова по составлению примечаний в этом издании В.И.Саитову присуждена поощрительная премия в 300р., автору рассказов, изданных под заглавием ‘В сумерках’, А. П. Чехову половинная премия в 500 р., и, наконец, переводчик Мольерова ‘Тартюфа’ В.С.Лихачев признан заслуживающим почетного отзыва’ (П, т.3, с.325).
…я послал Суворину передовую…
Речь идет о фельетоне ‘Московские лицемеры’, напечатанном в ‘Новом времени’ 9 октября 1888 г.
Отец писал в прошении к Алферачихе…
В прошении от 1 февраля 1876 г. на имя Любови Козьминичны Алфераки (1823— 1906), жены крупного таганрогского коммерсанта Н. Д.Алфераки (1815—1865), П.Е.Чехов просил содействовать переходу сына Николая в Петербургскую Академию художеств и дать ему ‘такое образование по художеству, которым многие уже Вами осчастливлены’. Свою просьбу он мотивировал тем, что в течение двенадцати лет читал и пел с сыновьями в придворной церкви — ‘когда вы произносили молитву ко Всевышнему Богу с большим усердием’ (ТиЧ, с.177).

211

Поздравляю тебя с благоволением Академии наук…
10 октября 1888 г. Чехов сообщал Суворину: ‘Известие о премии имело ошеломляющее действие. Оно пронеслось по моей квартире и по Москве, как грозный гром бессмертного Зевеса. Я все эти дни хожу, как влюбленный, мать и отец несут ужасную чепуху и несказанно рады, сестра, стерегущая нашу репутацию со строгостью и мелочностью придворной дамы, честолюбивая и нервная, ходит к подругам и всюду трезвонит. Жан Щеглов толкует о литературных яго и о пятистах врагах, каких я приобрету за 500 руб. /…/ Газетные беллетристы второго и третьего сорта должны воздвигнуть мне памятник или по крайней мере поднести серебряный портсигар, я проложил для них дорогу в толстые журналы, к лаврам и к сердцам порядочных людей. Пока это моя единственная заслуга, все же, что я написал и за что мне дали премию, не проживет в памяти людей и десяти лет’ (П, т.3, с.23).
Митрофан Егорович Чехов писал племяннику 25 ноября 1888 г.: ‘Если посторонние лица со всех концов России шлют тебе приветствия и телеграммы по случаю присужденной тебе премии за твой выдающийся талант, то тем более лежит на нас священная обязанность засвидетельствовать нашу радость и поздравление тебе, дорогой наш племянник, честь и слава нашего рода и фамилии! /…/ Я вспомнил твое детство и любовь, питаемую к тебе дедушкой, тетей и в особенности мной. Какой ты был хороший, милый, уважительный ребенок, мальчик, отрок, юноша, и вот какую тебе Господь уготовил будущность. /…/ Какая радость твоей благородной, беспримерной и терпеливой мамаше за такого сына, а кто выразит восторг твоего честного, благочестивого отца! Теперь он достиг духовного покоя’ (ТиЧ, с.422).
Выдержал у Суворина… встрепку за поклонение Бахусу…
В письме Суворину от 10 октября 1888 г. Чехов жаловался: ‘Что мне делать с братом? Горе да и только. В трезвом состоянии он умен, робок, правдив и мягок, в пьяном же — невыносим. Выпив 2-3 рюмки, он возбуждается в высшей степени и начинает врать. Письмо написано им из страстного желания сказать, написать или совершить какую-нибудь безвредную, но эффектную ложь. До галлюцинаций он еще не доходил, потому что пьет сравнительно немного. Я по его письмам умею узнавать, когда он трезв и когда пьян: одни письма глубоко порядочны и искренни, другие лживы от начала до конца. Он страдает запоем — несомненно. Что такое запой? Этот психоз такой же, как морфинизм, онанизм, нимфомания и проч. Чаще всего запой переходит в наследство от отца или матери, от деда и бабушки. Но у нас в роду нет пьяниц. Дед и отец иногда напивались с гостями шибко, но это не мешало им благовременно приниматься за дело или просыпаться к заутрене. Вино делало их благодушными и остроумными, оно веселило сердце и возбуждало ум. Я и мой брат-учитель никогда не пьем solo, не знаем толку в винах, можем пить сколько угодно, но просыпаться с здоровой головой /…/ Между тем Александр и художник сходят с ума от 2-3 рюмок и временами жаждут выпить… В кого они уродились, Бог их знает. Мне известно только, что Александр не пьет зря, а напивается, когда бывает несчастлив или обескуражен чем-нибудь. Я не знаю его адреса. Если Вас не затруднит, то, пожалуйста, пришлите его домашний адрес. Я напишу ему политично-ругательно-нежное письмо. На него мои письма действуют…’ (П, т.3, с.24-25)

212

Кланяется тебе Наталья Александровна Гольден…
Гольден Наталья Александровна (1855—1919) — любовница Антона Чехова в его студенческие годы. С июля 1889 г.— законная, венчанная жена Александра Чехова. В 1885 г. при расставании с Чеховым она писала: ‘Подлюга Антошеву — насилу-то я дождалась давно желанного письма. Чувствую, что живется Вам весело-вольготно на Москве, и рада, и завидно. Слышала я, что Вы имели намерение побывать в Питере. Но! Но! Сознайся. Вас удержала м-м Голубь? Это лошадинообразная дама? /…/ Замуж я еще не вышла, но, вероятно, скоро выйду и прошу Вас к себе на свадьбу. Если желаете, то можете взять с собой свою графиню Шеппинг, только Вам придется захватить свой матрац на пружинах, ибо здесь нет таких ужасных размеров женщин, а потому Вам с ней не на чем будет заниматься. Так как Вы уже превратились совершенно в беспутного человека (с моим отъездом), то едва ли Вы обойдетесь без —. Я же не могу больше принадлежать Вам, так как нашла себе подходящего тигрика. Сегодня у Вас бал, воображаю, как Вы отчаянно кокетничаете с Эфрос и Юношевой. Чья возьмет, это интересно! Правда ли, что у Эфрос нос увеличился на 2 дюйма, это ужасно жаль, она будет целовать Вас, и какие у Вас будут дети, все это меня ужасно беспокоит. Слышала также, что Юношева пополнела в грудях, опять неприятность! Как она будет носиться в очаровательном вальсе особенно с таким страстным южанином, как Дмитрий Михайлович (sic!) Савельев, я боюсь за него. Судя по его письму, с ним творится что-то недоброе. Антошеву, если Вы окончательно погибли в нравственном отношении, то не губите Ваших товарищей, да еще женатых. Негодяй! Не советую Вам жениться, Вы еще очень молоды, Вы, так сказать, дитя, да и невесты нет подходящей. /…/ Я рада слышать, что Вы иногда вспоминаете мою особу, хотя и не думаю, чтобы это случалось с Вами часто. Вы пишете мне ерунду, а главное, что меня интересует, Ваше здоровье, об этом ни слова. У Вас две болезни, влюбчивость и кровохарканье, первая не опасна, о второй прошу сообщать самым подробным образом, иначе я не буду вести с Вами переписку. Надеюсь, что это возможно. Итак, Антошеву, хотя Вы не забыли скелетика, но я верю, если приедете в Питер, то не забыли, если нет, то забыл. /…/ Жду от Вас письма по возможности скоро. Пишите по магазинному адресу и заказным, я буду посылать марки, а то боюсь, что пропадать будут. Прощайте, Антошеву. Ваша Наташа. Рада, что медицина улыбается, авось меньше будете писать и будете здоровее’ (Рейфилд, с. 151—152).

215

…похороны Стоюнина…
Стоюнин Владимир Яковлевич (1826—1888) — педагог, историк литературы. Отчет Ал.Чехова опубликован в ‘Новом времени’ 5 ноября 1888 г.

217

Вексель и извещение о незаконном браке получил…
Наталья Гольден писала Чехову: ‘Знаю, что это письмо Вас крайне поразит, но я сама не менее поражена. Чего на свете не бывает. Мне очень хотелось бы знать Ваше мнение обо всем случившемся’ (П, т.3, с.351).
‘Родина’ объявляет…
В ‘Новом времени’ (13 ноября 1888) было напечатано объявление о приеме подписки на журнал ‘Родина’, где в числе сотрудников литературного отдела был указан М.Чехов (Михаил Павлович Чехов).

218

Сегодня я послал третью передовую…
Заметка ‘Наше нищенство’ напечатана в ‘Новом времени’ 4 декабря 1888 г.

219

Праздновали юбилей Максимова…
Отчет о праздновании тридцатипятилетия литературной деятельности писателя Сергея Васильевича Максимова (1831—1901) был помещен в ‘Новом времени’ 21 ноября 1888 г.

220

Таких статей, какую ты прислал…
В харьковской газете ‘Южный край’ (19 ноября 1888) была напечатана рецензия Ю.Н. Говорухи-Отрока »Литературные зaмeтки, (Д.Мережковский. ‘Старый вопрос по поводу нового таланта’.— Северный вестник. 1888. Ноябрь)’. Статью Мережковского автор расценил как ‘набор фраз’ и отнес Чехова к писателям, не имеющим ‘объединяющей мысли’.
Лейкину буду писать. Обругаю…
8 октября 1888 г. Лейкин сообщал Чехову: ‘…я слышал, что Вам приписывали рассказ Александра Павловича ‘Письмо’, помещенный в ‘Новом времени’. Кстати сказать, этот рассказ — рабская переделка моего рассказа, озаглавленного, кажется, тоже ‘Письмо’, а не ‘Письмо’, так ‘Писание письма» (П, т.3, с.354—355).

221

В последний мой приезд… произошло недоразумение…
Кузичева: ‘В конце 1888 года Чехов, приехав в Петербург, побывал у Александра и был удручен, о чем прямо написал брату. Антона поразило, как он пишет, ‘ужасное, ни с чем не сообразное’ обращение Александра с женой и прислугой… Ответное письмо, если и было, не сохранилось. В переписке возникла полуторамесячная пауза, потом все вошло в колею’ (с. 135).
…деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери…
О своем детстве Чехов писал И.Л.Леонтьеву-Щеглову 9 марта 1892 г.: ‘Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание — с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным, религии теперь у меня нет. Знаете, когда бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио ‘Да исправится’ или же ‘Архангельский глас’, на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками’ (П, т.5, с.20).
Ал.Чехов писал брату Михаилу 27 марта 1898 г.: ‘Что это была за дьявольщина. Это было сплошное татарское иго без просвета, с торговой депутацией и стремлением к медалям во главе. Медаль! Какую она роль играла в нашей семье! Мозга не было, а честолюбие было громадное. Из-за медали и детство наше погибло. /…/ С давящей тоской я оглядываюсь на свое детство’ (П, т.3, с.372).
По поводу воспоминаний старших братьев о своем детстве А. С. Лазарев (Грузинский) в мемуарах ‘Антон Чехов и литературная Москва 80—90-х годов’ писал: ‘Их обвиняли в сгущении красок, в преувеличении отрицательных черт в характере отца. Это едва ли справедливо. То же самое я слышал от Николая Чехова, который много и откровенно рассказывал мне о тех тяжелых условиях, в которых росли братья Чеховы. Николай Чехов, который мне очень нравился, был кротким и милым человеком, но и он весь вспыхивал и загорался гневом, когда ему случалось касаться самодурства отца’ (П, т.3, с.372).

222

Николай в безвестном отсутствии…
В ноябре-декабре 1888 г. Шехтель привлек Н. Чехова к работе над образами для церкви Дервизов, но тот в очередной раз подвел. 20 ноября 1888 г. Шехтель писал Чехову: ‘Выручите меня, Бога ради! Сообщите, что Николай, где Николай. Отдайте по крайней мере посыльному доски для образов иконостаса церкви фон Дервиза, пока еще есть время, я отдам их писать. Пропадание Николая и вообще весь его поступок со мною и этот раз, как две капли воды, похож на историю с Лентовским’ (Ялта, с.208).

224

Ольга выходит замуж…
О свадьбе горничной Ольги Гороховой М. П. Чехов писал Г.М.Чехову 14— 15 апреля 1889 г.: ‘Сегодня у нас свадьба. Наша Ольга выходит замуж и ревет как белуга на всю кухню. Мать и сестра Машета подарили ей от себя прелестное подвенечное платье, отец подарил ей самовар для первого обзаведения, Антоша отвалил ей малую толику,— а она все ревет и ревет’ (ЛН, с.860).

225

Генерал по уши ушел в маргарин…
В ‘Записках репортера’ (‘Исторический вестник’, 1907, No 8) Ал.Чехов писал: ‘На Обводном канале, недалеко от его впадения в одну из вонючих речек, омывающих Екатерингоф, стоит маргариновый завод, некоего Андерсена, снабжающий этим благодатным продуктом не только Петербург, но провинцию. /…/ Долгое время и на заводе, и на рынках все шло прекрасно. Петербург превосходно ел маргарин в виде подмесей к коровьему маслу и в чистом виде, думая, что это — масло /…/ пока кому-то,— а кому, доподлинно не знаю,— не вздумалось поднять голос против маргарина. Газеты забили набат, общество насторожилось, ‘Новое время’, по личному распоряжению А. С. Суворина, стала ежедневно печатать свое знаменитое ‘Momenta’ об опасности маргарина для общественного здоровья, на андерсеновский завод нагрянули санитарные власти (в том числе и профессор А.В.Пель) — и пошла писать губерния. /…/ ‘Новое время’ стало метать громы и молнии, публика вдруг начала чувствовать изжогу и другие признаки отравления, досужие языки заговорили, будто бы в заводские котлы попадает жир с дохлых собак и кошек, в лавках покупатели стали брать пробы масла и отсылать их химикам, в городской думе поднялся шум, в ученых обществах стали делать доклады о вреде этого продукта, мужи науки стали препираться в специальных журналах. /…/ Словом, началась шумная маргариновая эпопея, на некоторое время всколыхнувшая петербургскую общественность…’

228

Пишу рассказы. Скоро один пришлю в ‘Новое время’…
5 марта 1889 г. Чехов послал Суворину рассказ ‘Княгиня’, напечатанный в ‘Новом времени’ 26 марта. В это же время Чехов работал над рассказами ‘для своего романа’, о чем сообщал Суворину 11 марта 1889 г.: ‘Я пишу роман!! Пишу, пишу, и конца не видать моему писанию. Начал его, т.е. роман, сначала, сильно исправив и сократив то, что уже было написано. Очертил уже ясно девять физиономий. Какая интрига! Назвал я его так: ‘Рассказы из жизни моих друзей’, и пишу его в форме отдельных законченных рассказов, тесно связанных между собою общностью интриги, идеи и действующих лиц. У каждого рассказа особое заглавие. Не думайте, что роман будет состоять из клочьев. Нет, он будет настоящий роман, целое тело, где каждое лицо будет органически необходимо…’ (П, т.3, с.177—178)
Суворин в 1904 г. вспоминал: ‘Одним он мучился — ему не давался роман, а он мечтал о нем и много раз за него принимался. Широкая рама как будто ему не давалась, и он бросал начатые главы. Одно время он все хотел взять форму ‘Мертвых душ’, то есть поставить своего героя в положение Чичикова, который разъезжает по России и знакомится с ее представителями. Несколько раз он развивал предо мною широкую тему романа с полуфантастическим героем, который живет целый век и участвует во всех событиях XIX столетия’ (П, т.3, с.407).

230

…пройдись колесом прямо к Корнееву…
Корнеев Яков Алексеевич (1845—1911) — врач, владелец дома на Садово-Кудринской улице в Москве, где семья Чеховых жила в то время во флигеле, за который платила 750 руб. в год. И.Л.Леонтьеву (Щеглову) Чехов писал 18 апреля 1888 г.: ‘У меня тоже есть ‘родственный клобок’. Чтобы он не мешал мне, я всегда езжу с ним, как с багажом, и привык к нему, как к шишке на лбу. Гораздо покойнее и дешевле брать его с собой, чем оставлять дома… Впрочем, мой клобок, если сравнивать его с наростом, представляет из себя нарост доброкачественный, но не злокачественный. Клобок мой отлично шьет сорочки, отлично варит и всегда весел. Зимою клобок состоит из 8 человек, а летом из 5 (в том числе 2 прислуги). Во всяком случае мне чаще бывает весело, чем грустно, хотя, если вдуматься, я связан по рукам и ногам… У Вас, батенька, квартирка, а ведь у меня целый дом, хоть и паршивенький, но все-таки дом, да еще двухэтажный… У Вас жена, которая простит Вам безденежье, а у меня порядок, который рухнет, если я не заработаю определенное количество рублей в месяц, рухнет и повалится на плечи тяжелым камнем…’ (П, т.2, с.249).

232

Написал я драму…
Пьеса ‘Копилка’.

233

Новый Виктор Крылов!
Крылов Виктор Александрович (1838—1906) — драматург, отличался редкой плодовитостью, выпуская по три-четыре пьесы ежегодно.
Наш Косой… заболел…
11 марта 1889 г. Николай писал Евгении Яковлевне: ‘Милая мама, болезнь не позволяла мне посетить вас. Две недели назад я сильно простудился: меня трясла лихорадка и отчаянно болел бок. Теперь же, благодаря хинину и разным мазям, я выздоровел и спешу работать, дабы пополнить потерянное’ (Рейфилд, с. 240).
Кузичева: ‘Двадцать восьмого марта Антон получил телеграмму: ‘Приезжай ради Бога. Умираю, бок болит’. Брат тут же помчался к доктору Оболонскому и вместе с ним поспешил на Каланчевку, в номера Богомолова. В запущенной комнате Николай лежал за занавеской. ‘Конкубина’ резалась с приятелями в стуколку, азартную картежную игру, и не оторвалась даже после приезда врачей…’ (с. 199)
11 апреля 1889 г. Чехов писал Суворину: ‘Художника я перевез к себе. Сегодня позвал к себе на подмогу двух опытных и понимающих коллег и составил с ними консилиум, который остановился на конечном заключении, что у художника брюшной тиф, осложнившийся легочным процессом, сиречь чахоткою, с чем и поздравьте меня. Что делать? Ехать с больным в теплые края, где не спрашивают паспорта и где можно прожить с больным без риска залезть в невылазные долги?..’ (П, т.3, с. 189)
Суворину… я напишу о твоей пьесе…
11 апреля 1889 г. Чехов писал Суворину: ‘У меня есть брат Александр. Сей человек на днях признался мне в письме, что Ваши и мои лавры не дают ему спать. Он написал пьесу. Если у Вас с ним будет разговор насчет этой пьесы, то, в случае, если она Вам не понравится, не разочаровывайте сразу, а постепенно. Упадет духом и, чего доброго, опять начнет галлюцинировать. Писать пьесы для него не вредно…’ (П, т.3, с. 190)

237

Начну с Николая…
Павлу Егоровичу Александр по свежим следам писал о смерти Николая (18 июня 1889 г., Сумы): ‘Я вошел в комнату и увидел, что вместо прежнего Николая лежит скелет. Исхудал он ужасно. Щеки впали, глаза ввалились и блестели. /…/ До последней минуты он не знал, что у него чахотка. Антон скрывал это от него, и он думал, что у него только тиф. ‘Братичик, останься со мною, я без тебя сирота. Я все один и один. Ко мне ходят и мать, и братья, и сестра, а я все один’. /…/ Когда я его переносил с постели на горшок, я постоянно боялся, как бы нечаянно не сломать ему ноги. /…/ Наутро ему стало будто бы легче. /…/ За ужином я сказал, что дай Бог, чтобы Коля дожил до утра. /…/ Сестра сказала, что я говорю вздор, что Николай жив и будет жить, что такие припадки у него уже были. Я успокоился. /…/ Все легли спать. /…/ Николай был в полном разуме. Он засыпал и просыпался. В 2 часа ночи он захотел на двор, я хотел было перенести его на судно, но он решил еще немножко подождать и попросил меня поудобнее оправить ему подушки. Пока я оправлял подушки, из него вдруг брызнуло, как из фонтана. ‘Вот, братчик, усрался, как младенец, на постели’. /…/ В три часа ночи ему стало совсем скверно: начал задыхаться от мокроты. /…/ Около 6-ти часов утра Николай стал совсем задыхаться. Я побежал во флигель к Мише, чтобы спросить, в какой дозе дать Коле лекарство. Миша повернулся с одного бока на другой и ответил: ‘Александр, ты все преувеличиваешь. Ты баламутишь только’. Я поспешил к Николаю. Он, видимо, дремал. В 7 часов утра он заговорил: ‘Александр, подыми меня. Ты спишь?’ Я поднял. ‘Нет, лучше прилечь’. Я положил его. ‘Приподними меня’. Он подал мне обе руки. Я приподнял его, он сел, захотел откашляться, но не мог. Явилось желание рвать. Одной рукой я поддерживал его, другою старался поднять с полу урыльник. ‘Воды, воды’. Но было уже поздно. Я звал, кричал: ‘Мама, Маша, Ната’. На помощь не являлся никто. Прибежали тогда, когда все уже было кончено. Коля умер у меня на руках. Мама пришла очень поздно, а Мишу я должен был разбудить для того, чтобы сообщить ему, что Коля умер’ (Рейфилд, с.245—246).
Михаил в подробном письме Г.М.Чехову (22 июня 1889) рассказывал о смерти Николая по-своему: ‘Рано утром 17-го июня, когда чуть-чуть только рассвело, в мою дверь раздался стук и вбежал в нее встревоженный Саша. ‘Это Колино лекарство?’ — спросил он у меня. Я сквозь сон, едва разбирая надпись на пузырьке, отвечаю ему, что этого лекарства давать нельзя, потому что Коля принимает другое. ‘Да ведь Коле очень тяжело, он не спал целую ночь!’ — сказал Саша. ‘Ну так давай Коле этого лекарства через час по ложке’,— ответил я и снова задремал. Весь этот разговор произошел потому, что Антоша уже дня два как уехал в Полтаву и, уезжая, назначил Коле порошки и строго-настрого приказал нам, если Коле станет хуже, давать ему ту микстуру, с которой прибежал ко мне Александр. Потом, уже позже, прибегает ко мне Саша снова и, плача, говорит мне, что Коли не стало. Я быстро одеваюсь, бегу через весь двор в наш дом, застаю в нем каких-то неизвестных мне людей, доктора, каких-то старушек, плакавших навзрыд, а когда отворил дверь в комнату мамы, я увидел мать и сестру в горьких слезах, около них стояли Линтваревы, тоже вытиравшие платком глаза. Я бросился утешать мать и, глотая слезы и боясь, как бы не расплакаться самому, стал говорить ей ласковые слова. ‘Не мешай мне плакать! — говорила мать.— Дай мне выплакать свое горе!» (ЛН, с.866)

238

После смерти Николая…
18 июня 1889 г. Чехов писал Ф.О.Шехтелю из Сум: ‘Вчера, 17-го июня умер от чахотки Николай. Лежит теперь в гробу с прекрасным выражением лица. Царство ему небесное, а Вам, его другу, здоровья, счастья…’ (П, т.1, с.225)
19 июня 1889 г. Павел Егорович писал сыну Ивану из Сум: ‘Вы похоронили Колю, жаль, что я не застал его. Царство небесное. Ему там много лучше будет. Все равно он на этом свете не жилец. Жизнь его вышла неудачная, испорченная, но Сам он хорош. Характер кроткий и ласковый. Что делать, Богу так угодно отозвать его от нас’ (ТиЧ, с.432).
28 июня 1889 г. ‘Таганрогский вестник’ опубликовал некролог ‘Н.П.Чехов’: ‘Чахотка унесла в могилу еще одну молодую жизнь. 17-го июня, близ г.Сум, Харьков губ., скончался художник Николай Павлович Чехов, подававший немало надежд — один из членов даровитой семьи, брат приобретшего уже известность талантливого беллетриста А. П. Чехова. Покойный родился в Таганроге, учился в местной гимназии. Художественное образование получил в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Н. П. скончался на 31 году’ (ТиЧ, С.432).

239

…я не запретил тебе жениться…
12 июля 1889 г. Александр сообщал отцу: ‘Дорогой Папа, я сдержал данное Вам слово. Сегодня в 12 час. Дня я обвенчался с Натальей Александровной. Благословляли Маша и Миша. Венчал отец Митрофан. После венца мы были на могиле Коли’ (Кузичева, с. 136). Венчание происходило в Лучанской церкви близ г.Сумы. Рейфилд: ‘Семейство Чеховых, стиснув зубы, смирилось с браком Александра… Наталью Гольден, теперь уже не сожительницу, а законную жену Александра Чеховы в свой клан не приняли’ (с. 252).

240

…ты сам просил у него жалованье за 2 месяца вперед…
В письме Суворину от 2 июня 1889 г. Александр объяснял: ‘…доктор гонит меня на юг, разрешите отпуск с правом взять жалованье за 2 месяца вперед (140 руб.)’. Это письмо Суворин переслал Чехову, и тот в ответ написал: ‘Прочел я письмо Александра, которое Вы прислали мне. Чувствую сильное искушение раскритиковать это удивительное письмо, но кладу печать на уста свои, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что для Вас совсем неинтересно. Я сердит, как глупец, и не верю даже тому, чему по человеколюбию следовало бы верить. Николай проговорился мне, что он просил у Вас денег. Если это правда, то спешу уверить, что деньги ему решительно ни на что не нужны. Все необходимое у него есть, и ни в чем отказа ему не бывает. Он говорил мне, что Вы пообещали ему, и я премного буду обязан Вам, если Вы забудете об этом обещании. Простите, что я надоедаю Вам таким вздором. Мне самому скучно говорить о деньгах, но что делать? Судьба сделала меня нянькою, и я volens-nolens должен не забывать о педагогических мерах’ (П, т.3, с.223—224).

241

А.Н. Путята прислал мне…
Путята Николай Аполлонович (1851—1890) — журналист, прозаик, переводчик. Александр перепутал инициалы. Чехов еще в январе 1888 г. просил А.Н. Плещеева походатайствовать за Путяту в Литературном фонде, после чего тот получил пособие — 75 руб.

242

…материал для новой книжки…
Книга ‘Хмурые люди’ издана Сувориным в 1890 г. Рассказ ‘Житейская мелочь’ (‘Новое время’. 1888. 3 и 7 июня) получил здесь название ‘Неприятность’.
…твой посаженный папаша держит экзамен…
Михаил Чехов в октябре 1889 г. сдавал государственные экзамены на юридическом факультете Московского университета.
…забраковала мою новую пьесу…
Пьеса ‘Леший’ не была одобрена для постановки на казенной сцене и поставлена в театре Абрамовой в Москве 27 декабря 1889 г.

243

… посылаю тебе просимое…
Речь идет о второй части рассказа ‘Житейская мелочь’ (‘Новое время’. 1888. 7 июня).

247

Твои ‘Черти’ чертовски хороши…
Рассказ ‘Черти’ (‘Новое время’. 1890. 1 апреля) позже публиковался под названием ‘Воры’.

253

…общий говор о том, что ты женишься на девице Плещеевой…
Рейфилд: ‘Пока Антон был на Сахалине, поэт Плещеев неожиданно стал обладателем двухмиллионного состояния, перешедшего к нему от умершего без завещания кузена. Дочь Плещеева Елена сделалась богатой наследницей. Весь Петербург, включая Анну Ивановну Суворину и брата Александра, подначивали Антона (пусть и в шутку) сделать предложение’ (с. 294).
От твоего ‘Гусева’ весь Питер в восторге…
Рассказ ‘Гусев’ был напечатан в ‘Новом времени’ 25 декабря 1890 г.

254

Кононович Владимир Осипович — генерал-майор, начальник острова Сахалин в 1888-1893 гг.

256

…отец… у Гаврилова… уже не служит…
В записной книжке Павла Егоровича отмечено: ’30 апреля 1891 г. отошел от И.Е.Гаврилова. Служил у него по конторской части счетоводом 13 лет 5 месяцев’ (П, т. 4, с. 473). Сыну Ивану 3 мая 1891 г. П.Е. писал: ‘Я остаюсь пока в Москве для приведения квартиры в порядок. Антоша тебе привез замечательные подарки: кошелек с двумя золотыми французскими монетами, бумаги и конверты из магазина Paris-Louvre. /…/ Я теперь вольный казак, куда хочу — на все четыре стороны могу располагать жизнью и местностью. Я думаю, что мне лучше будет между родной семьей проводить дни, чем между обществом грубым и дерзким. Я все до сих пор жил для семьи и свои труды полагал на нее, без копейки бросил я Гавриловский Омут, надеюсь, что моя семья не оставит меня без помощи и радушного расположения ко мне. Денег мне дадите для расходу, я малым буду доволен’ (Рейфилд, с.302—303).

257

В июле или августе жена освобождается от ‘золотника’…
16 августа 1891 г., в день своего триддатишестилетия, Наталья Александровна Гольден родила сына Михаила (1891—1952).

258

На его месте сидит ‘С того берега’ Булгаков…
Булгаков Федор Ильич (1852—1908) — журналист, критик, историк литературы, в 1894—1896 гг. редактор ‘Вестника иностранной литературы’, с 1897 г. издавал ‘Новый журнал иностранной литературы’, постоянный сотрудник ‘Нового времени’, где вел фельетон под заглавием ‘С того берега’.

259

Последний рассказ Седова…
Очерк ‘Троицын день в сумасшедшем доме’ напечатан 15 июня 1891 г. в приложении к газете ‘Новое время’.
Чиж Владимир Федорович (1855—1924) — главный врач петербургской психиатрической больницы в Удельной.
Был ли ты в компании Комарова…
В июле 1891 г. в Кронштадте и Петербурге находилась с визитом вежливости французская эскадра. 12 июля на торжественной встрече, в присутствии представителей печати, старейший из них В.В.Комаров обратился с приветствием к французским морякам, о чем в тот же день писало ‘Новое время’.
С нами в одном дворе живет зоолог В. А Вагнер… известный художник Киселев…
Вагнер Владимир Александрович (1849—1934) — ученый-биолог и популяризатор науки. Киселев Александр Александрович (1838—1911) — академик живописи, организатор передвижных выставок.

260

…меня в денежном смысле… выручили французы и сербский король…
27 июля 1891 на первой полосе ‘Нового Времени’ были напечатаны заметка ‘Пребывание сербского короля в Петербурге. На Обуховском заводе’, краткие информации о возложении королем серебряного венка на гробницу Александра II в Петропавловском соборе и о посещении им Павловска, а также сообщение о том, как французская эскадра под командованием адмирала Жерве покидала Петербург. Все материалы без подписи.
…фельетон ‘Ночь в ночлежном доме’…
Напечатан в ‘Новом времени’ (1891. 26 июля).

262

Приближается к концу дней своих теща моя… Гагара…
Гольден Наталья Николаевна (семейное прозвище — Гагара) (?—1899) — мать сестер Гольден.

264

У нас на Удельной сочиняют не хуже…
Имеется в виду психбольница.

265

Подательница сего К. А. Каратыгина…
Каратыгина (урожд. Глухарева) Клеопатра Александровна (1848—1934) — актриса. 20 марта 1892 г. она писала Чехову: ‘Все долги на свете готова бы себе чем-нибудь извинить, но никогда себе этого не прощу, что я не воздержалась и позволила себе занять у Вас. Как ни рвалась, а заплатить Вам — нечем. Что я буду теперь делать! Обвинять в этом кроме себя никого не хочу, хотя, признаться, сильно рассчитывала расплатиться с долгами до бенефиса. Бенефиса же не было’ (П, т.4, с.498).

268

…мое сотрудничество в ‘Новом времени’… не принесло мне…
22 октября 1891 г. в ‘Новом времени’ было напечатано начало ‘Дуэли’ с примечанием редакции: ‘Повесть А. П. Чехова займет ряд фельетонов. Мы постараемся печатать их непременно в назначенные дни, именно во вторник и среду каждой недели’. Завершилась публикация 27 ноября 1891 г. В эту пору и без того недоброжелательное отношение сотрудников ‘Нового времени’ к Чехову еще более обострилось. 14 января 1891 г. он писал сестре из Петербурга: ‘Меня окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают свое мелкое чувство! Буренин ругает меня в фельетоне, хотя нигде не принято ругать в газетах своих же сотрудников, Маслов (Бежецкий) не ходит к Сувориным обедать, Щеглов рассказывает все ходящие про меня сплетни и т.д. Все это ужасно глупо и скучно. Не люди, а какая-то плесень’ (П, т.4, с. 161—162).
…свадьба моя на богатой…
Имеется в виду Анна Михайловна Сибирякова, миллионерша, вдова золотопромышленника. В письме Ал.Чехова от 23 октября 1891 г. она ошибочно названа Серебряковой.

269

Тебя обокрал Лейкин в своем фельетоне…
19 декабря 1891 г. в журнале ‘Осколки’ был напечатан рассказ Лейкина ‘По дороге (Сценка)’, повторяющий сюжет рассказа Чехова ‘Пересолил’ (1885).

272

Кто автор последнего фельетона из Москвы…
7 декабря 1891 г. в ‘Новом времени’ был напечатан фельетон Чехова ‘В Москве’.

273

Флакон — сын Ал.Чехова Антон.

275

Снесарев и Чехов прогремели на всю Россию…
Имеется в виду полемика между ‘Новым временем’ и ‘Новостями’ по поводу недоброкачественной муки, закупленной Петербургской городской управой в Либаве.

276

Не ошиблась ли ее сиятельство?..
Княгиня Е.Урусова, в частности, писала: ‘Милостивый государь Александр Павлович! Тяжелое время, переживаемое теперь населением некоторых губерний России, пострадавших от неурожая, заставляет каждого христианина стремиться на помощь ближнему. Желая принести и свою лепту на этот алтарь, я задалась мыслью издать, с благотворительной целью, альбом портретов и автографов всех выдающихся деятелей науки, искусства и литературы. А потому очень надеюсь, милостивый государь, что Вы не откажете принять участие в этом начинании и придете мне на помощь, прислав Вашу фотографию и автограф…’ (Письма Ал., с.489)

277

Дело идет… о корректуре ‘Каштанки’…
Отдельное издание ‘Каштанки’ (с рисунками) было осуществлено Сувориным в 1892 г.

278

Пожарный брат мой!
Ал.Чехов редактировал двухнедельный журнал ‘Пожарный (Вестник пожарного дела в России)’ в феврале—марте 1892 г. Поссорившись с издателем, шефом пожарной дружины графом А.Д.Шереметевым, покинул журнал после No 3.
В программе журнала Вы пропустили…
Программа журнала ‘Пожарный’, напечатанная на обложке первых номеров: ‘1) Официальные постановления и распоряжения, 2) Сведения о современном состоянии пожарного дела в России и за границей, 3) Важнейшие открытия и усовершенствования в пожарном деле, 4) Хроника, 5) Корреспонденция, 6) Фельетон, 7) По России, 8) Биографии деятелей по пожарному делу, 9) Библиография, 10) Статистика, 11) Вопросы и ответы, 12) Объявления’ (П, т.4, с.555). Судебные процессы о поджогах интересовали Чехова в связи с работой над книгой ‘Остров Сахалин’.

281

…прочитываем биографии великих брандмайоров…
В первых двух номерах журнала ‘Пожарный’ помещены портреты и биографии брандмайора А. П. Паскина и основателя пожарной команды Стрельны под Петербургом князя А.Д.Львова.
…получили от дяди благолепное письмо…
Митрофан Егорович 9 марта писал: ‘…Саша /…/ прислал из Петербурга твое к нему письмо о покупке тобой имения — земли, леса, дома. /…/ Мы все невыразимо рады такому необычайному обстоятельству в нашем роде. /…/ Приятное письмо твое от 22 января я получил, а также получаю ‘Север’ и при нем премию, получил от Саши 1 No ‘Пожарного’, благодарю тебя за все и его. /…/ В Москве у меня теперь не осталось такого усердного, безропотного, не медленного исполнителя всех моих просьб и поручений. Скажи папе, что я брошюры от Московского священника для Братства получил через Михаила Михайловича Чехова, благодарю доброго брата за труды его. /…/ Ирина тебе кланяется, трудится и покоит нас. Дай Бог ей вечный покой в обителях небесных’. Ранее, 14 января 1892 г., М.Е. писал Чехову: ‘Получил я сегодня от почтальона огромный пакет чего-то хорошего, неожиданного. Достаю из него журнал ‘Север’ и первый том ‘Истории Государства Российского’ Карамзина. /…/ Перелистывая журнал, вижу — ‘Попрыгунья’ рассказ Антона Чехова. Так это вот кто подарил наш дом восхищением…’ (ТиЧ, с.458—459)

282

…в этом месте твоего рассказа…
Речь идет о рассказе ‘Тоска’ (1886).

285

Получил я ‘Историю пожарного дела’…
‘Исторический очерк пожарного дела в России’ Александр надписал: ‘Антону Павловичу Чехову. Не одному тебе книжки сочинять… Автор. 20/V — 92. СПб’.
Последняя книжка ‘Исторического вестника’…
Статья Ал.Чехова ‘Памятник Плениры’ (1892, т. XLVIII, июнь) посвящена первой жене Г.Р.Державина Екатерине Яковлевне, чье надгробие в Александро-Невской лавре пребывало в плачевном состоянии.

286

Приехал Иван. Взыскивает…
М.Е.Плотов, учитель из села Щеглятьево, близ Мелихова, вспоминал, как ему рассказывал Чехов: ‘Когда я уезжаю в Москву… хозяином в усадьбе остается брат Иван. В доме сейчас же устанавливается другой режим: демократические свободы заменяются самовластием. Брат, вступив в свои права хозяина, старается нашу прислугу — горничную, кухарку, дворника — за малейшую оплошность подтянуть, нашуметь, накричать, а в результате — одно озлобление и неприязнь к нему. Стоит мне вернуться из Москвы, как самодержавие летит к черту и опять наступает полоса демократических свобод…’ (А. П. Чехов в восп., с.225)

288

Поздравь Ивана с Новосельем и Новоместьем…
Рейфилд: ‘Ваня получил пост заведующего Петровско-Басманным училищем — на этом месте он продержится достаточно долго. Павел Егорович, направляясь в Петербург проведать Александра, по пути остановился у Вани и докладывал: ‘У него помещение есть для приезжающих, но только спать надо на полу, кровать осталась в Мелихове /…/ а купить он не может, денег нет. Ваня по училищу энергично действует, приводит все в порядок, старается. Школа запущена страшно, везде грязь по стенам и потолкам, рамы старые, худые и еще не вставлены. Он один бегает по всем классам и делает распоряжения с учительницами, которые на него с первого разу косятся. Им не нравятся новые традиции. Ваня весел, хотя ему очень трудно…» (с.338)
Чехов писал Суворину 18 августа 1891 г.: ‘Мой брат-учитель получил за усердие медаль и место в Москве. Это упрямый человек в хорошем смысле и добьется своего. Ему нет еще и 30 лет (Ивану исполнилось тридцать лет 18 апреля 1891 г.— Сост.), а он в Москве считается уже образцовым педагогом’ (П, т.4, С.262).
Кузичева: ‘Где бы ни работал учитель Чехов, он заботился о книгах для учащихся, их родителей, педагогов, училища… Кроме помощи библиотекам, читальням, Иван Павлович безвозмездно по много лет работал в различных попечительских, благотворительных организациях. Состоял членом жюри по рассмотрению проектов школьных зданий. Помогал Обществу бесплатных библиотек-читален и Обществу общеобразовательных народных развлечений, Обществу грамотности и попечительству о бедных… Чем общепризнаннее становилась его репутация образцового педагога, тем чаще к нему обращались. Еще в 1892 году Александр пошутил в письме: ‘Не зная, чем подслужиться тебе, я позволил себе наградить твой портрет несколькими орденами. Да будет же пророчеством’. Пророчество сбудется, будут награды, медали, звание потомственного почетного гражданина города Москвы…’ (с.224—225)

289

Про Людмилу Павловну и прохателей…
Жена Митрофана Егоровича Чехова называла посетителей ‘прохателями’.
Родитель в восторге от твоего гостеприимства…
Павел Егорович жил у старшего сына с 20 сентября и вернулся в Мелихово 17 октября 1892 г. Кузичева: ‘Сам Павел Егорович подробно рассказывал, как гостил в Петербурге, как его принимали, как он возвращался в вагоне 1 класса. О внуках замечено вскользь, что они ‘умны и утешны’, а главное — были рады деду'(с.51).

290

Редактирую ‘Слепец’…
Этот ежемесячный журнал (приложение к ‘Русскому инвалиду’) Ал.Чехов редактировал с 1892-го по 1894 г.

291

…достать мне паспорт…
Обстоятельства, с получением Чеховым паспорта подробно изложены в переписке за январь-ноябрь 1893 г. Беллетризованные воспоминания ‘Первый паспорт Антона Павловича Чехова’ содержат ряд вымышленных деталей и ситуаций.

292

Я только что от Грота,..
Грот Константин Карлович (1815—1907) — главноуправляющий Канцелярией по учреждениям императрицы Марии Федоровны и председатель Попечительства о слепых, в чьем ведении находился журнал ‘Слепец’.

296

…матери Гризодубова?
К матери таганрогского учителя Гризодубова гимназисты обращались, когда им нужно было исправить плохую отметку.

297

…фигурирую вместо тебя в ‘Петербургской жизни’…
‘Петербургская жизнь’ — еженедельное иллюстрированное приложение к газете ‘Новости’. В номере от 28 февраля 1893 г. в серии ‘Галереи интеллигентной России’ рядом с Л.Толстым и другими знаменитостями был помещен портрет Антона Чехова с подписью: ‘Александр Павлович Чехов’.

298

Я изготовил большую работу по фотографии…
Александр Чехов. Химический словарь фотографа. Изд. А. С. Суворина. СПб, 1892 (2-е изд. — 1896).

301

Познакомился с Альбовым...
Альбов Михаил Нилович (1851—1911) — прозаик. В 1891—1895 гг. один из редакторов журнала ‘Северный вестник’.
Алешка-мордобойца...
Чехов писал Суворину 24 февраля 1893 г.: ‘Вы с самого же начала становитесь на неверную точку зрения. Вы пишете мне и негодуете, что бранят Вашего сына, но ведь бранят не сына, а А.А.Суворина, журналиста, который написал ‘Палестину’, пишет в ‘Новом времени’, сам когда-то бранил Мартенса, говорил в Париже от имени русской печати и напечатал за своей подписью фельетон о своей поездке. Он самостоятельная величина и может сам за себя постоять. Из Вашего письма выходит так, как будто Алексей Алексеевич особняком стоит от ‘Нового времени’ и несет кару за грехи, не будучи причастен к газетному делу. Нет, не отвечайте, а то ответы, потом вопросы и опять ответы заведут Вас в такой лес, что, пока из него не выберетесь, у Вас раз десять будет болеть голова…’ (П, т.5, с. 173)
11 марта 1893 г. Чехов писал сестре: ‘Алексей Алексеевич Суворин дал пощечину Лаврову. Значит, с Сувориным у меня все уже кончено, хотя он и пишет мне хныкающие письма. Сукин сын, который бранится ежедневно и знаменит этим, ударил человека за то, что его побранили. Хороша справедливость! Гадко’ (П, т.5, с. 185).

302

Михаил Алексеевич и Дофин...
Сыновья Суворина — Михаил (1860—1931) и Алексей (1862—1937).

303

Мишка Чимирис…
‘Мальчик’ в таганрогской лавке П.Е.Чехова.

305

…написал приличную статью и отдал ее Шубинскому для ‘Исторического вестника’…
‘Исторический вестник’ — ежемесячный историко-литературный научно-популярный иллюстрированный журнал, издавался в Петербурге Сувориным и редактировался Сергеем Николаевичем Шубинским (1834—1913).
… пишу теперь... биографию Буниной…
Бунина Анна Петровна (1774—1829) — поэтесса. Статья опубликована в ‘Историческом вестнике’ (1895, сентябрь).
…снял мамзель Эмили…
Бижон Эмили (1858—1924) — гувернантка-француженка в семье Суворина.
Получил от Марьи Егоровны Полеваевой…
У нее на квартире Ал.Чехов жил в студенческие годы.
Это пишет о тебе г. Скабичевский…
Скабичевский Александр Михайлович (1838—1910) — критик, публицист, беллетрист. В газете ‘Новости’ (1, 8,15 апреля 1893 г.) печатал литературный фельетон ‘Есть ли у г.Чехова идеалы. ‘Рассказ неизвестного человека».

307

…Я прислал тебе целый проект изменений…
Чехов неоднократно давал брату конкретные советы относительно доработки его произведений, однако сведения о непосредственно его редактуре крайне скудны.

310

Коли приедешь ко мне…
Ал.Чехов находился в Мелихове с 3 по 9 июня 1893 г.

311

Каштанчиха сказала великую истину: своя алва…
Каштанская — таганрогская знакомая Чеховых. Алва — ‘так называли в Таганроге халву’ (Письма к брату, с. 17).

312

Брось все…
Нервная обстановка в Мелихове объяснялась, в частности, болезнью Чехова, о чем он писал Суворину 26 апреля 1893 г.: ‘Болезнь гнусная, подлая. Не сифилис, но хуже — геморрой… во всем теле такое раздражение, что хоть в петлю полезай. Мне кажется, что меня не хотят понять, что все глупы и несправедливы, я злюсь, говорю глупости, думаю, что мои домашние легко вздохнут, когда я уеду’ (П, т.5, с.204). 28 июля 1893 г. Чехов повторил Суворину: ‘…весной жилось мне противно… Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения — отсюда ежедневная грызня и моя смертельная тоска по одиночеству. А весна была мерзкая, холодная. И денег не было. Но подул зефир, наступило лето — и все как рукой сняло’ (П, т.5, с.216).
Лика подъезжает…
Мизинова (в замуж. Шенберг—Санина) Лидия Стахиевна (1870—1939). М. П. Чехов вспоминал: ‘Природа, кроме красоты, наградила ее умом и веселым характером. Она была остроумна, ловко умела отпарировать удары, и с нею было приятно поговорить. Мы, все братья Чеховы, относились к ней как родные, хотя мне кажется, что брат Антон интересовался ею и как женщиной… Познакомились мы с нею следующим образом. Мария Павловна была в то время учительницей гимназии… она скоро привела к нам ‘прекрасную Лику’, девушку лет восемнадцати, конфузливую и стыдливую, которая, по-видимому, чувствовала себя несколько неловко, когда мы все сразу окружили ее со всех сторон. Но все обошлось отлично, мы шутили, она нам очень понравилась, и было как-то странно, что и она тоже была учительницей гимназии, хотя и только что поступившей на должность… Приятели Антона Павловича увлекались ею. Художник Левитан (ну конечно!) объяснялся ей в любви, а писатель И.Н. Потапенко заинтересовался ею всерьез… она сделалась в нашей семье буквально своим человеком…’ (М. П. Чехов — 81, с.131-132)

314

Житель прислал ему… письмо, в котором поносил за что-то меня…
Отказываясь от сотрудничества в ‘Новом времени’, А.А.Дьяков писал Суворину 12 августа 1893 г.: ‘Я глубоко убежден, что ближайшая будущность журнализма — поголовная бездарность. К этому ведет естественная группировка ‘новых сил’. Способные люди не пойдут в журналистику, а уйдут из нее. Долго ли проработали А.Чехов, Черман? Кажется, эти поняли, в чем дело. /…/ Наконец, ‘по нынешним временам’ публика совершенно лишена литературности и вкуса. Это я впервые заметил на ‘Дуэли’ Чехова’. И далее Дьяков описывал обстановку в ‘Новом времени’: ‘Бесцеремонность к сотрудникам доведена уже до платонического совершенства. Их ругают ‘мошенниками’, и рабы молчат: куда им деваться? О них пишут ‘дрянные людишки’, и письмо читается по всему городу очень хорошим человеком — автором анонимных писем, и опять рабы молчат. /…/ Майор дураку Лейкину платит 9000 р. Какой же талант может это выстрочить в ‘Новом времени’? Разве один —
‘Большой талант у Чехова Антоши —
Он ловко подает Суворину галоши» (П, т.5, с.493—494).

315

Как поживают Иваны?
Кузичева: ‘На фотографиях этих лет Иван очень красив. Одна из современниц говорила о нем: ‘Тихий, серьезный человек с головой Христа’. Софья — худенькая, лицо с тонкими чертами, маленькие руки красивой формы, выражение глаз — чуть печальное, насмешливое. Девятого июля 1893 года состоялось венчание. Священник, отец Николай, благословил жениха и невесту, обручил их освещенными кольцами, а затем возложил на них брачные венцы. /…/ Еще до свадьбы Иван написал невесте: ‘Знай и помни всегда, что мне только тогда тепло, когда тепло тебе’. Может быть, такие слова он сказал ей в день венчания. Осенью 1893 года молодые отправились в Таганрог. Митрофан Егорович с умилением рассказывал в письме к брату: ‘Прелестная пора, они, как голубки, кроткие, приветливые, всем довольные, нежно улыбающиеся. /…/ Дай Бог нашим новобрачным прожить до cтapocти,‘ (с.225).
27 сентября 1893 г. Митрофан Егорович Чехов писал П.Е. и Е.Я.Чеховым: ‘Какую огромную радость доставили Вы нам уведомлением, что дорогой сын Ваш Иван Павлович сочетался законным браком с милою барышнею Софиею Владимировною! Не перевели мы дух свой от восторга, на другой день Вашего письма, как любезные новобрачные пожаловали к нам в Таганрог и прямо в наш дом. Вот неожиданный подарок и честь дяде и тете таганрогским! /…/ Прожили у нас 10 дней, и эти 10 дней пролетели как 10 минут’ (ТиЧ, с.475).

317

Получив вчера… письмо Куприяновича…
Миткевич Вячеслав Куприянович (1857—1906) — офицер, автор книг ‘Казачья слава’ (1893), ‘Система описания осады и обороны Артура’ (1908). 27 сентября 1893 г. он писал Ал.Чехову: ‘М. г. Александр Павлович, четыре года тому назад я имел честь обращаться к Вам за разрешением перевести Ваш водевиль ‘Медведь’ на французский язык и попытаться поставить на сцену. Вы были столь любезны, что разрешили мне сделать попытку, хотя и высказали уверенность в неисполнимости моего намерения. По независящим от меня причинам я, к сожалению, тогда не мог отправиться во Францию и привести в исполнение мною задуманное дело. В настоящее время я рассчитываю ехать за границу и попробовать провести Ваш превосходный водевиль на французскую сцену. Хотя я имею Ваше разрешение, но, полагая, что Вы могли забыть, я считаю долгом приличия вновь просить у Вас не отказать мне в Вашем согласии. /…/ Прошу принять уверенье в искреннем моем уважении к Вашему таланту. В.Миткевич. Адр. Невский пр., д. No 61, кв. No 6. Вячеславу Куприяновичу Миткевичу’. Ал.Чехов ответил: ‘Вы ошиблись адресом и перепутали имена двух братьев Чеховых. Автор ‘Медв.’ не я, а Антон Павлович Чехов. Благовольте обратиться к нему по след. адр. Ст. Лопасня Моск. Курск, ж.д. село Мелихово. Примите уверения и пр. Александр Чехов’ (Письма Ал., с.496-497).

321

Какие нужны бумажки для отставки?
В деле No 1819 ‘Об определении лекаря Антона Чехова сверхштатным медицинским чиновником при Медицинском департаменте…’ сохранилось прошение Чехова, написанное рукою Ал.Чехова: ‘Имею честь покорнейше просить Медицинский департамент об увольнении меня от службы по домашним обстоятельствам. Октября 30 дня 1893. Прошу также выдать аттестат о службе. Лекарь Антон Чехов’. Приказ об отчислении от службы вышел 12 ноября 1893 г., Чехов получил паспорт в начале декабря, о чем сообщил Суворину 18 декабря: ‘Я уже имею паспорт. Медицинский департамент прислал мне отставку, в которой сказано, что я холост и в походах и сражениях не был…’ (П, т.5, с.499-500)

323

Уйми ты Лейкина…
25 ноября 1893 г. Чехов писал Суворину: ‘Чахотки у меня нет, и кровь горлом не шла уже давно. Для чего Лейкин распускает по Петербургу все эти странные и ненужные слухи, ведомо только Богу, создавшему для чего-то сплетников и глупцов’ (П, т.5, с.249).

325

Я получил удостоверение...
‘Свидетельство’ от 20 марта 1893 г.: ‘Дано сие от канцелярии Медицинского департамента Министерства внутренних дел сверхштатному младшему медицинскому чиновнику при сем департаменте лекарю Антону Павловичу Чехову для свободного прожития в Санкт-Петербурге на вольных квартирах сроком от нижеписанного числа впредь до 1 января 1894 года с тем, дабы по истечении оного, равно в случае выбытия господина Чехова из ведомства департамента, свидетельство сие в то же время возвращено было обратно’ (П, т.5, с.505).

326

Умер наш Тихонравов…
Тихонравов Николай Саввич (1832—1893) — академик, историк русской литературы, бывший ректор Московского университета, скончался 27 ноября 1893 г.

329

В моем высокоталантливом фельетоне…
В ‘Новом времени’ 8 и 9 февраля 1894 г. (за подписью: Александр Чехов) был напечатан очерк ‘Город душевнобольных’, где речь шла о Бурашевской психиатрической колонии и упоминалась комната, названная там ‘Палатой No 6 Чехова’. ‘Ее окрестили так,— заметил Ал.Чехов,— после того, как вышло в свет произведение моего брата, весьма известного беллетриста, Антона Чехова под этим заглавием’ (Письма Ал., с.499). Колония, основанная в 1884 г., располагалась в 16 км от Твери и содержалась на средства земства.

331

Литература же играет роль Еракиты…
Еракита — таганрогский грек, завсегдатай лавки П.Е.Чехова.
…насаждения твоя масличная, окрест тебя стоящая… Чехов пародирует стилистику дяди Митрофана Егоровича, к примеру, поздравляя Е.Я. и П.Е.Чеховых с праздником Пасхи (28 марта 1892 г.), тот писал: ‘…сынове Ваши яко новонасаждения масличные окрест трапезы пасхальныя возликуют с дорогим и дорогою…’ (П, т.5, с.542)
Писал папаша, что вы возвратились из Крыма…
Чехов прибыл в Ялту 4 марта 1894 г. и работал там над рассказом ‘Студент’. Рейфилд: ‘Спал Антон в Ялте хорошо (хотя и один), курить бросил, пил мало, но в конце концов его одолела скука. Случались перебои сердца, однако всерьез он их не принимал /…/ писать и писать в гостиничном номере было непросто — донимали гости. Один из них, уходя, прихватил рукопись ‘Острова Сахалин’, чтобы почитать на досуге. Подходили к концу деньги — Ялта оказалась дороже Ниццы. Антон продал облезлую лисью шубу и велел Маше высылать лошадей в Лопасню 10, 12 и 15 апреля. Вернулся он в Мелихово на неделю раньше’ (с.377—378).

337

…о здравии дяди Митрофана…
В августе 1894 г. Чехов ездил в Таганрог, где навестил больного Митрофана Егоровича.
Поздравляю с племянником — Ивановичем…
Чехов Владимир Иванович (1894—1917). Кузичева: ‘Одиннадцатого августа 1894 года наконец принесли телеграмму: родился мальчик. 14 августа Павел Егорович поздравил сына Ивана теплым письмом. Своему новому внуку он подарил Евангелие и коронационный рубль от ‘Дедушки’ и ‘Бабушки’. Еще раньше родители договорились, что имя выберет жена. Она назвала сына Владимиром’ (с. 226).
‘Володя рос болезненным. У него часто случались простуды, отчего-то болели глаза, иногда непонятно почему подскакивала температура. Отец объяснял это переутомлением и настаивал на том, чтобы отменить обучение языкам, ибо, как он внушал жене, это ‘глупости’ и сыну полезней чаще бывать на воздухе, а не зубрить французскую грамматику. Софья Владимировна обижалась и летом вместо благословенного Крыма увозила сына в холодное Никитино. Отец мечтал взять мальчика с собой в путешествие, мать отправляла Володю в летний лагерь кадетского корпуса, где за ним присматривали ее родственники. Оба педагоги, муж и жена воспитывали сына каждый по-своему, а он, взрослея, ощущал себя неуютно в родительском доме, в тихой просторной квартире. Володя уже понимал, что он, мать и отец живут рядом, вместе, но семьи нет. Родители любили его, но были несчастливы в браке, хотя скрывали это. Однако год от года напряжение возрастало и влияло на подростка’ (Кузичева, с.246).
Е.М.Чехова, его двоюродная сестра, вспоминала: ‘Володя жил с родителями в Москве. Это был необыкновенно развитый, умный, интересный, очаровательный юноша. Он мечтал стать актером Художественного театра, особенно после того, как, уже будучи студентом, познакомился с Мишей (сыном Ал.П.Чехова.— Сост.). Но его отец, Иван Павлович, не разрешал ему этого до окончания университета. Мне кажется, Володе не посчастливилось в отношениях с родителями: Иван Павлович был очень деспотичен, и между ним и сыном нередко возникали неприятные разговоры. Володя часто страдал от невозможности найти взаимопонимание с отцом. Может быть, именно поэтому он был особенно дружен с Марьей Павловной. Они ежедневно виделись, он помогал ей в работе над шеститомником, ездил по ее поручениям к адресатам Антона Павловича, вообще участвовал в ее домашней жизни’ (М. П. Чехов — 81, с.267). 7 декабря 1917 г. Владимир Чехов застрелился. Е.М.Чехова писала: ‘Никто не понимал причины самоубийства. Говорилось и о неудаче с работой, и о разочаровании в жизни, и о несчастной любви, но все это были догадки, а о настоящей причине никто и не узнал’ (М. П. Чехов — 81, с.266).

338

…я сомневаюсь в том, что ты в Вене.
Чехов пробыл за границей с середины сентября 1894 г. и вернулся в Москву 14 октября, посетив Вену, Аббацию, Милан, Геную, Ниццу.
…даже роман в ‘Сын Отечества’ по 45 руб. за лист пошел.
‘Сын Отечества’ (см. примеч. 134) в августе-ноябре 1894 г. (NoNo 278—321) печатал роман ‘Жертвы страсти’ за подписью Александр Соколов.

341

Книжку я получил…
Александр посылал брату свои ‘Святочные рассказы’ (СПб, 1895), изданные под псевдонимом: А.Седой. С надписью на обложке: ‘А. П. Чехову’ и на странице с оглавлением: ‘Дражайший братец Антон Павлович! Примите благосклонно сей усердный плод труда моего на веленевой бумаге. Автор. 20 дек. 94 г. СПб’ (П, т.5, с.591).
…уже пишет Буква-Василевский…
Василевский (псевдоним — Буква) Ипполит Федорович (1849—1920) — публицист, с 1875-го по 1905 г. редактор журнала ‘Стрекоза’.
Третьего дня я был у сумасшедших на елке…
Чехов посетил Московскую губернскую психиатрическую больницу в селе Покровское-Мещерское (недалеко от Мелихова), где директорствовал Владимир Иванович Яковенко (1857—1923). Ал.Чехов писал о подобных заведениях в ‘Новом времени’ (‘Троицын день в сумасшедшем доме’ — 15 июня 1891 г., ‘Городок душевнобольных’ — 8 и 9 февраля 1894 г.). В 1897 г. он выпустил книгу, составленную из двух очерков: ‘Призрение душевнобольных в С.-Петербурге’ и ‘Алкоголизм и возможная борьба с ним’ (П, т.5, с.591).

342

… г-жи Авиловой...
Авилова Лидия Алексеевна (1864—1943) — прозаик, мемуаристка, родная сестра Ф.А.Страхова, публициста, близкого кругу Л.Толстого, свояченица редактора-издателя ‘Петербургской газеты’ С.Н. Худекова, в доме которого в январе 1889 г. познакомилась с Чеховым. Оставила воспоминания ‘А. П. Чехов в моей жизни’ (Чехов в восп. совр. М., 1947), где описывала их отношения как историю взаимной любви. По ее словам, между ними был ‘роман, о котором никогда никто не знал, хотя он длился целых десять лет. /…/ Ни одного слова выдумки в моем романе нет… Я написала свой роман, как могла, как он был на самом деле, как он остался в моей памяти’ (ЛН, с. 260—261). Авилова указывала, что в сцене прощания Тригорина и Нины Заречной в ‘Чайке’ диалог с зашифрованным ответом воссоздает их беседу с Чеховым на маскараде, а рассказ ‘О любви’ преподносила как их интимную историю. Эту версию в разное время поддерживали И.А.Бунин, И.А.Гофф, Д.Магаршак и отвергали М. П. Чехова, Е.М.Чехова, П.С.Попов, Д.Рейфилд.

344

Рассказ твой очень хорош…
Рассказ ‘Отрешенные и уволенные’ Чехов передал сперва в ‘Русские ведомости’, где рассказ не напечатали, а затем в ‘Русскую мысль’, где рукопись потеряли.

348

Письмо Бруккерши напрасно ты мне прислал…
Бруккер Варвара Осиповна, жена Фомы Павловича Бруккера (1842 — после 1911) — московского домовладельца, у них на квартире Ал.Чехов жил в студенческие годы.
…твою сахалинскую коллекцию с негативов покойного Щербака.
Щербак Александр Викторович (1848—1884) — врач, журналист. Будучи судовым врачом Добровольного флота, сопровождал партии ссыльных на Сахалин.

354

…когда я был в Ясной Поляне…
Чехов посетил Ясную Поляну 8—9 августа 1895 г.
Тарабрину послал я свою новую книгу…
Тарабрин Георгий Яковлевич (1853—?) — врач, ординатор Таганрогской городской больницы.
Пришли же отчет Галкина-Враского…
Галкин-Враской Михаил Николаевич (1834—1916) — начальник Главного тюремного управления с 1879-го по 1896 г. Его отчет ‘Остров Сахалин. Необходимые и желательные мероприятия’ был напечатан в журнале ‘Тюремный вестник’ (1895. No 5). Чехов послал Галкину-Враскому ‘Остров Сахалин’ с надписью: ‘Его превосходительству Михаилу Николаевичу Галкину-Враскому от автора. Антон Чехов. 1895. 14/IX’.

357

Получил из Таганрога от Георгия письмо…
Чехов Георгий Митрофанович (1870—1943) — двоюродный брат Чехова.
Саблер (Десятовский) Владимир Карлович (1847—1929) — юрист, товарищ обер-прокурора (1892—1905), прокурор Святейшего Правительствующего Синода (1911-1915).

358

Володю Чехова выперли из Екатерининской семинарии…
Чехов Владимир Митрофанович (1874—1949). Его брат Георгий 2 сентября 1895 г. телеграфировал Чехову: ‘Володя уволился из Екатеринославской, имеет хорошее свидетельство. Вакансий Новочеркасской Ставропольской четвертом классе семинариях нет. Как поступить?’ (П, т.6, с.425)
Владимир писал Чехову 3 сентября: ‘Теперь я нахожусь в ужасном положении и не знаю, что делать? Мне, во-первых, в этом году отбывать воинскую повинность, а во-вторых, меня лишают возможности окончить образование, которого я жажду, зная, что оно одно может открыть мне правильный путь, следуя которому я могу быть полезным’ (ТиЧ, с.505).
18 сентября Чехов отвечал Георгию: ‘…мне больно, что до сих пор мы еще ничего не сделали для Володи, а между тем время уходит. /…/ Мне все знакомые говорят, что если я лично напишу Победоносцеву или Саблеру, то мой глас будто бы не останется вопиющим в пустыне. Я готов написать и напишу кому угодно, лишь бы вы, т.е. ты и Володя, находили это нужным и полезным…’ (П, т.6, с.74-75)
Георгий писал Чехову 24 сентября: ‘Спешу сообщить тебе /…/, что вчера я получил телеграмму от И.Чайковского следующего содержания: ‘Саблер сделал распоряжение Ставропольскому ректору принять вашего брата в семинарию’. /…/ Спасибо тебе, дорогой мой Антон, что ты так горячо принял к сердцу наше положение, я глубоко уверен в твою искренность к нам, любовь и расположение. /…/ Володя выехал в Ставрополь…’ (ТиЧ, с.506)

359

…доклад этих двух светил...
Турнер Генрих Иванович (1858—1941) — профессор Военно-медицинской академии в Петербурге, один из основоположников ортопедии в России. Вельяминов Николай Александрович (1855—1920) — профессор той же академии, хирург.
Сонечка против…
Чехова Софья Владимировна (1872—1949) — жена И.П.Чехова.
…пишу глупый роман в ‘Домашнюю библиотеку’…
‘Домашняя библиотека, романы и повести русских и иностранных писателей’ выходила ежемесячно в Петербурге в 1895—1899 гг. Издатель — С.Е.Добродеев, редактор (с 1896) — А.К.Шеллер.

360

Пообедал с беллетристами…
12 января 1893 г. Чехов писал И.Ф.Горбунову: ‘Многоуважаемый Иван Федорович! Беллетристы в количестве 12—15 человек (Ясинский, Атава, Гнедич, Немирович-Данченко, Мамин-Сибиряк и др.) сегодня в 6 часов обедают в ‘Мало-Ярославце’, чтобы положить начало ‘беллетристическим’ обедам и, кстати, отпраздновать Татьянин день. Мне поручено обратиться к Д.В.Григоровичу и к Вам с покорнейшей просьбой — почтить нашу трапезу своим участием. Дмитрий Васильевич обещал быть. Теперь ждем Вашего ответа. Из старших беллетристов, кроме Вас и Дмитрия Васильевича, приглашен также С.В.Максимов…’ (П, т.5, с. 151) 13 января 1893 г. Чехов писал брату Михаилу: ‘Вчера в Татьянин день был обед ‘беллетристов’, обед вышел блестящий, с Горбуновым и с выпивкой. Кроме молодых, были Григорович, Максимов, Суворин… Обед выдумал я, и теперь беллетристы будут собираться обедать ежемесячно…’ (П, т.5, с. 152)
Познакомился с Потапенкой…
Потапенко Игнатий Николаевич (1856—1929) — прозаик, драматург. В 1880-х гт. учился в Петербурге в Университете и в Консерватории, но и того и другого не кончил. С 1885 г. служил в Одессе в городской управе и печатался в местных газетах. С 1890-х гг.— в Петербурге. В 1896—1899 гг.— постоянный сотрудник ‘Нового времени’. С Чеховым познакомился в Одессе в 1889 г.

361

Миша получил перевод в Ярославль.
10 ноября 1895 г. Чехов писал брату Михаилу: ‘Получил вчера от Суворина телеграмму: ‘Миша назначен исправляющим должность начальника второго отделения Ярославской казенной палаты. Не рассердитесь, надеюсь, за телеграмму эту, когда Вас ею потревожит почтенная Отрада’. Итого 27 слов. Я заплатил за доставку телеграммы рубль и послал тебе телеграмму’ (П, т.6, с.95).

364

Моя ‘Бабья история’ произвела неожиданный фурор…
Рассказ ‘Бабья история’ печатался в ‘Новом времени’ (1896. 13 и 15 февраля).

365

Я вожусь с пьесой…
Чехов работал над ‘Чайкой’.

368

Зембулатовы послали за помощью… ‘Савельева’…
Фамилии товарищей Чехова по гимназии и университету.
Г.И.Россолимо вспоминал: ‘…представления о Чехове-студенте у меня составились частью /…/ из того, что о нем сообщал словоохотливый и прямодушный, наш милый товарищ Вася Зембулатов, которого Чехов часто звал по гимназическому обычаю ‘Макаром’, и другой товарищ по Таганрогу Савельев. /…/ Их соединяли не только узы гимназической скамьи, но и донское происхождение, и весь, хотя и неглубокий, но обычно интимный круг интересов гимназических одноклассников. /…/ Спайка трех товарищей произошла и благодаря, с одной стороны, чуткости, чуткости будущего крупного сердцеведа, с другой — художественной спаянности взаимно друг друга дополнявших индивидуальностей — толстенького маленького, с ротиком сердечком, маленькими ушками и жидкой эспаньолкой, с подпрыгивающим животиком во время добродушного смеха, степняка-хуторянина Васи Зембулатова и поджарого, высокого, доброго, благородного, по-детски мечтательно-удивленного, молчаливого казака Савельева’ (Чехов в восп., с.429).

370

Написал повесть для ‘Нивы’…
В ‘Ежемесячном литературном приложении к ‘Ниве» (1896. No 10—12) была напечатана повесть ‘Моя жизнь’.

372

Был я в Таганроге…
Чехов посетил Таганрог 22—23 августа 1896 г. В дневнике записал: ‘Из Таганрога выехал 24-го авг. В Ростове ужинал с товарищем по гимназии Волькенштейном, адвокатом, уже имеющим собственный дом и дачу в Кисловодске’ (П, т.6, С.506).
Видел Павла Ивановича… Вукова. См. примеч. 4.

373

В 42 No ‘Врача’… зри 1805, относящийся к тебе…
В заметке, в частности, говорилось: ‘Во многих NoNo ‘Нового времени’ помещаются, в виде фельетона, интересные, живо и правдиво написанные очерки г.Ал.Чехова ‘Призрение душевнобольных в Петербурге» (П, т.6, с.529).

374

…вышли мне свой фотографический словарь…
Один экземпляр словаря был подарен Чехову в 1892 г., с надписью на обложке: ‘Братцу Алтон Палчу I/XI — 92 Автор’, на титульном листе: ‘Антоше — Саша 30/Х — 92’ и перед текстом: ‘Ты так не напишешь. А.Чехов’. Второй экземпляр был послан в ноябре 1896 г., с надписью: ‘…на память от брата-автора. СПб’ (П, т.6, С.539).

377

Не я стучу, а горе стучит…
Детская реплика М. П. Чехова в ответ на выговор за то, что стучал молотком, вбивая в стену гвоздь (П, т.6, с.551).

378

При библиотеке мечтают открыть музей…
Павел Федорович Йорданов (1857—1920) — врач по образованию, заведующий городской общественной библиотекой и музеем (впоследствии таганрогский городской голова и член Государственного совета) писал Чехову 5 ноября 1896 г.: ‘Относительно того, как отнесется город к устройству музея, я могу сказать, что пока я буду заведовать городской библиотекой, я могу гарантировать и сочувствие городского управления музею, и материальную помощь ему. Так же точно я принимаю на себя и ответственность за вещи, направленные сюда. А заведовать библиотекой я, по всей вероятности, буду долго. Что касается издержек по пересылке вещей, то, конечно, библиотека с удовольствием примет их на свой счет, сообщите только г. Павловскому, что если ему придется высылать громоздкие предметы, пусть не посылает их по железной дороге, а направляет их морским путем через Марсель, доставка морем стоит гораздо дешевле и даже может нам ничего не стоить, если отправлять вещи на пароходах наших таганрогских негоциантов’. Эти слова Иорданова Чехов приводит в своем письме к И.Я.Павловскому от 9 ноября 1896 г. и прибавляет: ‘…если мы с вами понатужимся и в самом деле устроим некое подобие музея, то будем иметь в старости нашей великое утешение. Я уже отправил в Таганрог около 500 книг (названий), из коих около половины снабжены автографами. Всего послано мною 600—700 томов’ (П, т.6, с.220-221).
Что касается ‘Руси’… Я Сигме не товарищ…
Сыромятников (псевдоним — Сигма) Сергей Николаевич (1864—1933) — журналист, сотрудник ‘Нового времени’ (1893—1904).
Буду издавать в Москве свою газету…
Суворин записывал в дневнике 13 октября 1896 г.: ‘Сегодня Чехов говорил Щеглову: ‘Спросите Соловьева, разрешит он мне газету или нет». И 24 марта 1897 г.: ‘Видел Ив. Леонт. Леонтьева (Щеглова). Он говорил /…/ по поводу того, что Чехов хочет издавать газету вместе с Гольцевым: ‘Чехову всего лучше издавать газету одному. Он человек оригинальный, своеобразный, к партиям не принадлежащий, а потому ему есть что сказать. Они вдвоем не уживутся. Разве Гольцев совсем стушуется. Иначе все будут обращаться к Чехову, и это породит ревность Гольцева’. Я того же мнения. Гольцев слишком ничтожный человек, чтобы иметь право сидеть на крыле такого орла, как Чехов’ (П, т.6, с.552). Издание газеты не было разрешено.
…получил от Ив. Соколова оттиск ‘Дома’…
Иван Степанович Соколов (1862—1906) прислал Чехову оттиск из ‘Вестника Европы’ (1896, июль—сентябрь) ‘Дома. Очерки современной деревни’ с надписью: ‘С особенным удовольствием исполняю Ваше желание, глубокоуважаемый Антон Павлович,— посылаю Вам мой скромный труд. Оставляю за собой надежду, что и Вы подарите мне что-нибудь на память о первой нашей встрече. Ив.Соколов’ (Письма Ал., с.509). В несохранившемся письме от ноября 1896 г. Чехов сообщал Александру: ‘После Успенского я ничего не читал о русской деревне, что произвело бы на меня такое сильное и правдивое впечатление, как ‘Дома» (П, т.6, с.688).

381

Тятенька уведомил меня о происшедшем у тебя в доме пожаре…
В дневнике Павел Егорович зафиксировал: ‘Вечером загорелось, сверх печи деревянные перекладины в комнате Мамаши. Принимали участие в тушении Князь и Батюшка, а из Деревни мужики, погасили пожарной трубой в 1/2 ночи’ (Рейфилд, с.485).
Посылаю брошюру…
На обложке книги ‘Алкоголизм и возможная борьба с ним’ было ошибочно напечатано ‘Сочинение А.Л.Чехова’.

384

Это тоже мой двойник…
20 января 1897 г. Чехов писал Е.М.Шавровой-Юст: ‘Сейчас узнал, что некий неизвестный разъезжает по югу под именем Антона Чехова и берет, где удастся, взаймы. Получил сегодня письмо с требованием вернуть 75 р. Каково? А летом я читал, что в Самаре проездом был Антон Чехов. А я никогда не бывал в Самаре. Иметь двойников — это ли не слава?’ (П, т.6, с.276)
...скоро я получу медаль за перепись...
За труды по первой переписи населения Чехову 6 мая 1897 г. была ‘пожалована темно-бирюзовая медаль для ношения на груди’.

386

К тебе собирается Тычинкин…
Тычинкин Константин Семенович (?— после 1923) — репетитор детей Суворина. Заведовал выпуском еженедельника ‘Нового времени’, затем типографией Суворина.

389

‘Пропавшее условие, или Хвост от семги’
Шутливый ответ по поводу просьбы, высказанной Чеховым в письме от конца февраля 1897 г. относительно присланных ему условий конторы Императорских театров.

391

Посылаю бандеролью ‘Одесский листок’ No 56…
В ежедневной газете ‘Одесский листок’ 1 марта 1897 г. был помещен фельетон Л.Е.Оболенского ‘Почему столичная публика не поняла ‘Чайки’ Ант. Павловича? (Критический этюд)’.

392

…ты уже доехал до Петербурга…
6—9 марта 1897 г. Ал.Чехов находился в Мелихове.

394

…о твоем пребывании в клинике Остроумова…
Суворин записал в дневнике 26 марта 1897 г.: ‘В 11-м часу пришел доктор Оболонский и сказал, что у Чехова в 6 ч. утра пошла опять кровь горлом и он отвез его в клинику Остроумова, на Девичьем поле. /…/ Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, все-таки это больница и там больные. Обедали в коридоре, в особой комнате. Чехов лежал в No 16, на десять NoNo выше, чем его ‘Палата No 6’, как заметил Оболонский. Больной смеялся и шутил по своему обыкновению, отхаркивал кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и спросил: ‘Разве река тронулась?’ Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, что не имеет ли связи эта вскрывшаяся река и его кровохарканье. Несколько дней тому он говорил мне: ‘Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: ‘Не поможет. С вешней водой уйду» (ДС, с.287—288).
Запись Чехова в дневнике за 1897 г.: ‘С 25 марта по 10 апреля лежал в клинике Остроумова. Кровохарканье. В обеих верхушках хрипы, выдох, в правом притупление. 28 марта приходил ко мне Толстой Л.Н. , говорили о бессмертии. Я рассказывал ему содержание рассказа Носилова ‘Театр у вогулов’ — и он, по-видимому, прослушал с большим удовольствием’ (С, т. 17, с.225).

395

…моя повесть, где описан… пожар, бывший в Мелихове…
Повесть ‘Мужики’ (‘Русская мысль’. 1897. Кн.IV).

396

…нашлось подходящее для тебя занятие…
А.А.Чиркова писала Чехову 2 апреля 1897 г.: ‘Милостивый государь, Антон Павлович. Не имея удовольствия знать Вас лично, я все-таки обращаюсь к Вам с моей просьбой указать место жительства вашего брата Александра Павловича, с которым я хорошо знакома. Дело в том, что у нас в Кишиневе издается новая газета, для которой нужен редактор за очень приличное вознаграждение, я хотела бы это место предложить Александру Павловичу, если, конечно, он найдет для себя выгодным’ (П, т.6, с.628).

398

Настя кланяется…
Суворина Анастасия Алексеевна (1877— после 1922) — дочь Суворина.

402

…к д-ру Ольдерогге…
Ольдерогге Виктор Васильевич (1853 — после 1915) — психиатр.
… подавленного Свешникова… картонка от Канаева...
Свешников Николай Иванович (1839—1899) — букинист, автор ‘Воспоминаний пропащего человека’ (‘Исторический вестник’. 1897. Кн. I—VIII). Канаев Александр Николаевич (1844—1907) — педагог, драматург. По его настоянию Свешников написал воспоминания.
Дошел человек до Вяземской лавры…
Вяземская лавра — дом кн. Вяземского в Петербурге, на тот момент знаменитая трущоба.
…меня Бехтерев и Черемшанский… убеждают…
Бехтерев Владимир Михайлович (1857—1927) — психиатр, академик. Черемшанский Александр Евграфович (1838—?) — врач, директор больницы для душевнобольных ‘Всех Скорбящих’ в Петербурге.

408

…куда тебе писать за границу…
Чехов уехал за границу 1 сентября 1897 г., жил в Биаррице, а с конца сентября 1897 до середины апреля 1898 г.— в Ницце.

409

…прочти статью об алкоголизме… упоминают о тебе…
В сноске к статье П.Алексеева ‘Пьянство и безумие’ (‘Неделя’. 1897.20 июля) говорилось: ‘У нас по инициативе Ал.П.Чехова (брата знаменитого писателя) возник проект учреждения на одном из пустынных островов Финского залива лечебного учреждения для пьяниц’ (П, т.7, с.417).
Г.М.Чехов писал Чехову 8 августа 1897 г.: ‘Александр Павлович занят алкоголизмом, и я читал целый ряд его статей о том, какими разнообразными средствами прибегают финляндцы для борьбы с алкоголизмом в Финляндии: Александр, значит, побывал там и теперь рассказывает, каким энергичным борцом против пьянства является велосипед. Не приобрел ли он себе велосипеда? Удивительно, какой он интересный человек!’ (ТиЧ, с.540)

411

Везу письмо Ежову…
Ежов Николай Михайлович (1862—1942) — прозаик, журналист. С 1896 по 1917 г. сотрудничал с ‘Новым временем’. Автор скандальных мемуаров ‘А. П. Чехов. Опыт характеристики’ (1909).

414

Моего Николая взял к себе в Москву на обучение брат Иван… В сентябре 1897 г. Александр, отправляя сына, писал Ивану: ‘Податель сего письма /…/ та самая скотина, которую ты, Иваша, и добрая Софья Владимировна берете столь великодушно под свое покровительство. /…/ Навязываю тебе материю не даровитую и совершенно не дисциплинированную. Обиженный и рассерженный, он начинает шептать что-то неразборчивое (вероятно, угрозы). За ласковое слово готов сделать все. /…/ Книгу очень не любит /…/ любит вколачивать гвозди, мыть посуду /…/ любит деньги на приобретение лакомств. /…/ Часов не знает и комбинации стрелок не понимает…’ (Рейфилд, с.523) Кузичева: ‘Николай держался довольно долго, догадываясь, что, сорвись он, дома, в Петербурге, его ожидают презрение мачехи, тяжелые укоры отца. Но хватило его только на год. В начале октября 1898 года Софья Владимировна написала коротко и сухо: ‘Многоуважаемый Александр Павлович! Коля учиться не хочет, ведет себя дурно, что даже терпение Вани истощилось. Слушаться не хочет никого. Самое ласковое обращение — и то недействительно. /…/ Как доставить его Вам? Прислать одного или кто-нибудь из вас сам приедет за ним?’ На последнее объяснение с Николаем приехала даже Мария Павловна, тоже педагог. Но племянник повернулся к ней спиной, пробурчав что-то невразумительное. Это было чересчур. Обидчивая, привыкшая к почтительной вежливости учениц в гимназии, Мария Павловна согласилась с мнением брата: Николай неуправляем. И семья Чеховых отвернулась от парии’ (с.231).
Флакон же по-прежнему в гимназии Гуревича…
Гуревич Яков Григорьевич (1843-1906) — историк и педагог, директор собственной гимназии в Петербурге, с 1890 г. издавал журнал ‘Русская школа’. Антон (‘Флакон’) учился в гимназии недолго.

415

…здешний вице-консул…
Юрасов Николай Иванович — русский вице-консул в Париже, художник. И.Н. Потапенко вспоминал, как ‘завязалась у Антона Павловича трогательная дружба с Юрасовым, местным вице-консулом и консулом в Ментоне, белым старичком, который с обожанием смотрел на него и возился с ним, как с ребенком. Раз в неделю у него бывали пироги, настоящие русские пироги, и он зазывал Антона Павловича к себе’ (П, т.7, с.444).

420

Получаю ‘Мировые отголоски’ и читаю… статьи против нововременцев…
Газета К.В.Трубникова ‘Мировые отголоски’ издавалась в Петербурге в 1897— 1898 гг. и 12 июля 1897 г. писала: »Новое время’, пользуясь монопольным положением большой, влиятельной и искусственно распространенной газеты /…/ практикует последовательную (единственная ее последовательность!) систематическую ложь и систематическое легкомыслие, нелицеприятие заменяет лакейской услужливостью перед сильными нужными людьми и такою же бесшабашностью перед слабыми’. Самого Суворина ‘Мировые отголоски’ называли ‘никем не признанным капралом’, которому ‘дали захватить в свои руки никем не предложенную ему палку’ (П, т.7, с.456).

421

Я написал и уже сдал в цензуру шутку-водевиль…
Одноактная пьеса ‘Платон Андреевич’.

422

…через доктора Вальтера пакет…
Вальтер Владимир Григорьевич (1863—?) — уроженец Таганрога, врач-бактериолог, литератор.
…привезет другой пакет Вас. Немирович-Данченко…
Немирович-Данченко Василий Иванович (1844/1845—1936) — прозаик, журналист. 25 ноября 1897 г. Чехов писал сестре из Ниццы: ‘С Немировичем я послал тоже кое-что на имя Александра, когда получишь из Петербурга, то повесть Тихонова и пакеты со старыми письмами положи у меня на столе…’ (П, т.7, с. 105—106) Сестра отвечала 27 декабря 1897 г.: ‘Получила от Александра от тебя посылку с альманахом, книжкой Тихонова, пакетом ‘положить у меня на столе’ и крошечной записной книжечкой для меня, за которую merci’ (Письма к брату, с.57-58).

423

…проф. Якоби, который передаст посылки…
Якоби Валериан Иванович (1834—1902) — художник, профессор исторической живописи.

424

Это письмо было опубликовано в журнале ‘Искусство’ (1929. No 5—6. С.25) с примечанием: ‘Среди принадлежавших покойному режиссеру и артисту Евгению Багратионовичу Вахтангову рукописей находится и приводимое выше, впервые опубликованное здесь письмо Антона Павловича Чехова брату его — Александру Павловичу, писателю А.Седому. Письмо подарено было Вахтангову сыном адресата, бывшим артистом и директором МХТа 2-го Михаилом Александровичем Чеховым. Вахтангов вставил его под стекло и повесил в своем кабинете’ (П, т.7, с.497).
Необходимо… записаться в члены Общества драматических писателей…
Заявление о вступлении в Общество русских драматических писателей и оперных композиторов Ал.Чехов подал в январе 1898 г.

425

Моя пьеса, по отзыву ‘Нового Времени’, имела успех…
Пьеса ‘Платон Андреевич’ была поставлена в театре Суворина.

427

…видела ‘На песках’ и ‘Ужин’…
‘На песках’ — картины в двух действиях А.Трофимова. ‘Ужин’ — картина в одном действии А.А. Плещеева.

428

…сидели Маковские…
Маковский Константин Егорович (1839—1915) — художник. Маковская M.А.— его жена, певица. Суворин 1 января 1898 г. записал в дневнике: ‘Встречали Новый год весело. Горбунова недоставало. Какой талант…’ (ДС, с.312)
…ты с Ковалевским…
Ковалевский Максим Максимович (1851—1916) — историк, юрист, основатель Высшей школы социальных наук в Париже (1901). Член 1-й Государственной Думы, с 1914 г.— академик. 29 сентября 1897 г. Чехов писал сестре: ‘Познакомился с Максимом Ковалевским, живущим около Ниццы в Beaulieu, в своей вилле. Это тот самый М.Ковалевский, который был уволен из университета за вольнодумство и в которого, незадолго до своей смерти, была влюблена Софья Ковалевская. Это интересный, живой человек, ест очень много, много шутит, смеется заразительно — и с ним весело. Готовится к лекциям, которые будет читать в Париже и Брюсселе…’ (П, т.7, с.60)

430

Исполнительница есть — Домашева… Сценою управляет… Холева…
Домашева Мария Петровна (1875—1952) — актриса. В 1895—1898 гг. выступала на сцене Литературно-артистического кружка, с 1899 г. в Александрийском театре. Холева Николай Иосифович (1857—1899) — присяжный поверенный, казначей Литературно-артистического кружка.
…наш театр, во главе с Яворской…
Яворская (урожд. Гюббенет, по мужу кн. Барятинская) Лидия Борисовна (1871—1821) — актриса. Познакомилась с Чеховым в 1893 г., в 1895 была приглашена в театр Суворина, в 1901 открыла в Петербурге Новый театр.

431

Карпов не допустит…
Карпов Евтихий Павлович (1857—1926) — драматург, беллетрист, режиссер театра Суворина, позже — управляющий труппой Александрийского театра.
Рассохину рукопись отослал…
Рассохин Сергей Федорович — содержатель театральной библиотеки в Москве, издатель пьес.

432

…являются с поздравлениями… Дробязгины…
Дробязгин Евлампий Михайлович (?—1875) — помощник классного наставника Таганрогской мужской гимназии. Дробязгин Михаил Михайлович (1819—1891) — чиновник, коллежский асессор.
Из знакомых… Кичеев…
Кичеев Петр Иванович (1845—1902) — поэт, прозаик, театральный критик, в 1889—1890 гг. издавал еженедельную газету ‘Дневник театрала’, в 1896 газету ‘Новости сезона’.
Г.К.Градовский (Гамма) сидит в доме умалишенных…
Градовский Григорий Константинович (1842—1915) — публицист. Один из организаторов ‘Кассы взаимопомощи русских литераторов и ученых’ (1891) при Литературном фонде.

433

…ты что-то такое особенно хорошее написал…
В июльском номере ‘Русской мысли’ за 1898 г. напечатан рассказ ‘Человек в футляре’.

437

У Миши родилась дщерь…
Чехова Евгения Михайловна (1898—1984). Кузичева: ‘В феврале 1898 года у супругов родилось долгожданное чадо. На радостях Михаил разрыдался, убежал из дому и бродил до утра по городу, очнувшись почему-то на ступенях своего казначейства. Павел Егорович торжественно благословил внучку: ‘Будем же любить новорожденную, как Христос любил детей, и подражать ему’. Евгения Яковлевна поехала на крестины девочки, которую нарекли в честь бабушки’ (с.296).
Михаил писал сестре: ‘Девочку окрестили вчера. Тебя записали кумой, Антона — кумом. Большое тебе спасибо за чепчик и ризки, а главное — за то, что ты согласилась у нас крестить. Постараюсь воспитать дщерь свою в страхе и почтении перед тобою. Очень бы хотелось, чтобы ты повидала свою крестницу… Антошу записали кумом и за его счет на все крестины, вместе с крестом, израсходовали 11 рублей. Существует какое-то поверье, что расходы эти обязательно должен нести крестный отец. Поэтому, а отнюдь не из скаредности, я попрошу тебя вычесть в свою пользу из имеющихся у тебя Антошиных денег 11 рублей… Антон об этом уже извещен. Что делать, таковы уж порядки!’ (М. П. Чехов — 81, с.232-233)
…мы со старцем обменялись письмами…
В письме от 6 февраля 1898 г. Чехов писал Суворину из Ниццы: ‘…Вам досадно на Зола, и здесь у всех такое чувство, как будто народился новый, лучший Зола. В этом своем процессе он, как в скипидаре, очистился от наносных сальных пятен и теперь засиял перед французами в своем настоящем блеске. Это чистота и нравственная высота, каких не подозревали…’ И далее: ‘Я знаком с делом по стенографическому отчету, это совсем не то, что в газетах, и Зола для меня ясен. Главное, он искренен, т.е. он строит свои суждения только на том, что видит, а не на призраках, как другие… Пусть Дрейфус виноват,— и Зола все-таки прав, так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много…’ (П, т.7, с. 166, 168)
М.М.Ковалевский вспоминал: ‘Письмо это, как можно судить из ответа, им полученного, произвело ожидаемое действие: уверенность Суворина в виновности Дрейфуса была поколеблена, но это обстоятельство нимало не отразилось на отношении ‘Нового времени’ к знаменитому процессу…’ (‘Биржевые ведомости’. 1915. 2 ноября) И в другом месте: ‘Суворин, как рассказывал мне Чехов, в ответ на одно из таких писем написал ему: ‘Вы меня убедили’. ‘Никогда, однако,— прибавлял Чехов,— ‘Новое время’ не обрушивалось с большей злобой на несчастного капитана, как в недели и месяцы, следовавшие за этим письмом’. ‘Чем же объяснить это?’ — спросил я. ‘Ничем другим,— ответил Чехов,— как крайней бесхарактерностью Суворина. Я не знаю человека более нерешительного и даже в делах, касающихся собственного семейства» (П, т.7, с.533-534).
…в Приложении печатать роман Зола задаром…
Начиная с 18 октября 1897 г. каждую среду и субботу в иллюстрированных приложениях к ‘Новому времени’ печатался роман Э.Золя ‘Париж’. Гонорар автору не выплачивался ввиду отсутствия литературной конвенции между Россией и Францией. В 1898 г. в издательстве Суворина ‘Париж’ был выпущен отдельной книгой (П, т.7, с.543).

439

Был у меня вчера прилагаемый француз…
Рош Морис-Дени перевел на французский язык несколько произведений Чехова. 29 ноября 1898 г. Чехов писал ему из Ялты: ‘Я только что получил два билета французского банка (150 фр.), которые Вы так добры мне прислать, очень Вас благодарю, от всего сердца, и в свою очередь посылаю Вам разрешение на перевод моих двух рассказов ‘Перекати-поле’ и ‘Кошмар’. Посылаю его с большим удовольствием’.
Поклон Павловскому…
Павловский Иван Яковлевич (1852—1924) — журналист, беллетрист, переводчик, корреспондент ‘Нового времени’ в Париже (с 1884). Уроженец Таганрога, гимназистом жил в семье Чеховых, в 1875 г. как участник ‘процесса 193-х’ был заключен в Петропавловскую крепость и затем выслан на Пинегу Архангельской губ., откуда бежал за границу.

441

Выеду из Парижа в субботу…
Суворин писал жене 30 апреля 1898 г.: ‘В субботу Чехов уезжает с nord-express и будет в 3 часа в Петербурге в понедельник. У тебя пообедает и вечером в Москву. Вышли за ним экипаж. /…/ Мне кажется, он немного поправился в Париже и едет неохотно. Я колебался, ехать с ним или не ехать. Погода с неделю прескверная, холод и дождь…’ (П, т.7, с.567)

442

Ob Art Rje и Le Rire…
Art R_e — псевдоним французского писателя П.Магона, с которым Чехов познакомился в 1898 г. в Париже. 12 июня 1898 г. Чехов писал Суворину из Мелихова: ‘Я получил книги. Значит, Вы уже приехали? Или книги привез кто-то другой? Увы! Я получил не все книги. Недостает самой главной, а именно ‘Le Rire’, журнала, которого я ожидал с таким нетерпением. И недостает книжки Art R_e (Patrice Mahon, который с нами завтракал), с автографом. Будьте добры, пришлите мне их. Главное, пришлите ‘Le Rire’, а то я буду в отчаянии’ (П, т.7, с.223).
…должен состоять под наблюдением д-ра Ольдерогге…
Кузичева: ‘Весной 1898 года Александр так страшно запил в Москве, что, не помня ничего, спрашивал у Ивана, не просил ли денег на обратную дорогу, ‘не наделал ли каких-нибудь глупостей, за которые пришлось бы извиняться… Никогда в жизни не допивался до такого сплошного одурманивания. Грех, да и только!’ Он словно забыл дурман новороссийской жизни, петербургские, сумские, мелиховские срывы. Наверно, помнил, но совестно было сознаваться. При все душевном опустошении и усталости от жизни Александр Павлович сохранял какую-то сердцевину, ощущал невидимую черту, за которой начался бы распад личности. Этого с ним не случилось. Что-то удерживало его от полного падения. Но жизнь в очерченном кругу становилась все тяжелее’ (с. 142).

444

Я послал тебе ‘Приазовский край’…
Некролог ‘Федор Платонович Покровский’ был опубликован в газете ‘Приазовский край’ 20 мая 1898 г.

445

Два твоих письма от 9 и 12 июня…
Письмо от 12 июня 1898 г. не сохранилось.

447

Я почти ничего не пишу…
Кузичева: ‘Шестого августа 1898 года Александр Павлович уничтожил рукописи ранних сочинений и записал в дневнике: ‘Сколько в сожженном было юношеского жара, сколько идей, сколько упований и сколько честного и… детски наивного! Сжег — и точно легче стало. Все равно я никогда не докончил бы начатого, наследники ничего не поняли бы, и в результате мои письмена пошли бы на завертку’. Теперь же, по его признанию, он пишет в газетах в соответствии с требованиями ‘цензуры и направлением’ и называет свои газетные материалы ‘скоропанденции» (с. 145).

448

Приезжал Павловский-Яковлев…
5 июля 1898 г. Чехов писал Г.М.Чехову: ‘На сих днях в Таганрог приедет Иван Яковлевич Павловский, парижский корреспондент ‘Нового времени’ (И.Яковлев), уроженец г.Таганрога. Это милый простой человек. Когда-то он учился в таганрогской гимназии, был шмулем, теперь же это парижанин, кавалер Почетного легиона, православный христианин, отец семейства. Поручаю его твоему покровительству. Он побывает у тебя, а ты познакомь его с Володей. У Володи теперь много свободного времени, и он не откажет съездить с Павловским в Карантин, на кладбище и проч. Павловскому хочется повидать родной город. Если хотите, то сводите его на Банный съезд, где купаются таганрогские сильфиды’ (П, т.7, с.234).
12 июля 1898 г. Г.М.Чехов отвечал: ‘Вчера был у И.Я.Павловского в Европейской гостинице, но его не застал, он был у своих родственников, а сегодня он выехал в Ростов. Иорданов с ним виделся, вчера был с ним в библиотеке, гимназии, ездил в Карантин и т.д.’ (ТиЧ, с.561).
Строим в Мелихове земскую школу…
Мелиховская школа строилась без ссуды и пособия от земства. В сборе участвовали: О.Р.Васильева, В.А.Гиляровский, М.Т.Дроздова, И.И.Левитан, М.С.Малкиель, В.В.Переплетчиков, П.И.Серегин, М.Ф.Терентьев, А.А.Хотиянцева и товарищество И.Д.Сытина. Яблоки продавались в пользу новой школы.

452

…на вопрос Белелюбского: поедешь ли в Таганрог?
Белелюбский Николай Аполлонович (1845—1922) — профессор Института инженеров путей сообщения, уроженец Таганрога. Встречался с Чеховым в Париже в 1897 г., содействовал организации таганрогского музея. В сентябре 1898 г. отмечалось 200-летие со дня основания города.

453

Существует у нас фирма ‘Издатель’, членом которой состоит… Волкенштейн…
Волкенштейн Лев Филиппович (ок. 1860—1935) — одноклассник Чехова по гимназии, присяжный стряпчий при Таганрогском Коммерческом суде, впоследствии адвокат в Ростове-на-Дону (ТиЧ, с.686—687).
В питерских газетах тский юбилей…
А.В.Тараховский в письме к Чехову из Таганрога от 17 сентября 1898 г. сетовал: ‘Странно, что ни одна столичная газета не посвятила Таганрогу в день юбилея ни одной строки. Впрочем, это понятно. Наш городок занимает слишком скромное место. Отчего это вздумалось ‘Курьеру’ (издававшемуся в Москве.— Сост.) вспомнить о Таганроге? Она, газета т.е., оказалась единственной в этом отношении. Моя статься в ‘Курьере’ здесь никому не понравилась, впрочем, и мне’ (ТиЧ, с.571).

454

Из прилагаемого на обороте сего письма…
А. Энгельгард писал:
‘С.-Петербург,
Знаменская 20,
кв.20. 1 октября 98 г.
Милостивый государь,
Многоуважаемый Александр Павлович.
Простите, что я Вас вторично беспокою. Получив сегодня письмо из Берлина, в котором мне сообщается, что журнал не может отложить печатание критического очерка сочинений Вашего брата Антона Павловича, прошу Вас убедительно не отказать мне в сообщении самых ‘невинных’ данных относительно личности и жизни Антона Павловича /…/ как то:
1) Когда и где родился Антон Павлович. Родители.
2) Ход воспитания А. П.
3) Хронологический порядок его сочинений (приблизительно). Надеюсь, что Вы не откажете в исполнении моей просьбы, и прошу Вас простить мне, что я Вас утруждаю. При сем пересылаю Вам первый номер журнала, для которого нужна моя работа…’ (Письма Ал., с.521)
Прочти мою ‘Горпину’…
‘Горпина (Рассказ хохла)’ — ‘Новое время’, 29 сентября 1898 г.

456

…будто она уехала после похорон отца к тебе в Ялту…
Кузичева: ‘Осенью 1898 года, после похорон отца, ее занимал только один вопрос: где и с кем будет жить мать’ (с.356). Еще до встречи с сестрой Антон писал знакомым: ‘Я в Ялте и пробуду здесь долго, быть может, даже поселюсь здесь с матерью’ (П, т.7, с.298). Михаилу он сообщал: ‘Со мною зимовала бы и мать’ (П, т.7, с.311). После разговора с сестрой Антон писал Ивану: ‘Участок куплен, купчая совершена, приступаем к постройке, и Маша уже чертит план. Мы решили так: лето будем проводить в Мелихове, как всегда, зимовать же — я и мать — будем в Ялте, где зимою так удобно жить’ (П, т.7, с.356).

457

Петербургские врачи-антагонисты проф. Левшина…
Левшин Лев Львович (1842—1911) — хирург, профессор Казанского и Московского университетов. В его московской клинике умер П.Е.Чехов. 17 октября 1898 г. Чехов писал Суворину: ‘Умер отец после мучительной болезни и операции, которая продолжалась долго, и этого не случилось бы, если бы я был дома. Я не допустил бы до омертвения…’ (П, т.7, с.296). И Лике Мизиновой 24 октября 1898 г.: ‘…умер отец. У него сделалось защемление кишки, захватили поздно, везли до станции по ужасной дороге, потом в Москве делали операцию, вскрывали живот. Судя по письмам, конец жизни у него был мучительный, Маша настрадалась. И у меня на душе тяжело…’ (П, т.7, с.308)
Мария Павловна вспоминала: ‘Доктор Григорьев, привозивший отца на операцию в Москву, обратился ко мне с письмом такого содержания: ‘Обращаюсь к Вам, уважаемая Мария Павловна, с покорнейшей просьбой сообщить мне, что Вам говорил Левшин после операции над Павлом Егоровичем, было ли говорено что-либо о враче, доставившем в его клинику больного, и что именно. От Вас именно, как от лица, к которому непосредственно были обращены слова, насадившие столь смутную молву и дискредитирующие земского врача слухи, я бы хотел узнать всю правду’. /…/ Антон Павлович по моей просьбе составил ответ Григорьеву…’ (Письма к брату, с.83)
6 ноября 1898 г. Чехов писал сестре: ‘Милая Маша, посылаю тебе письмо д-ра Григорьева… ответь ему, что ровно ничего не слышала от Левшина, ни от кого-либо другого и что ты очень благодарна ему, Григорьеву, за помощь, оказанную отцу. Это его успокоит…’ (П, т.7, с.320)

458

Правда ли, что ты купил в Ялте… клочок земли?
24 ноября 1898 г. Чехов писал Лике Мизиновой: ‘…я покупаю (в долг) участок около Ялты, чтобы иметь недвижимость, на которой мог бы зимовать и разводить на досуге ненавистный Вам крыжовник. Уголок, который покупаю, расположен в живописной местности: виды на море и горы. Свой виноградник, свой колодезь. Это в 20 минутах ходьбы от Ялты. Уже начертил план, причем не забыл и гостей, отвел для них комнатку в подвальном этаже, в этой комнатке, в отсутствие гостей, будут жить индюшки…’ (П, т.7, с.308)

459

Пушкарев собирается бить Суворина…
5 ноября 1898 г. в Александрийском театре была поставлена драма Н.А.Пушкарева ‘Соломония и Елена’. Суворин в ‘Новом времени’ (7 ноября 1898) отрицательно оценил эту пьесу. Чехов писал Суворину 16 ноября 1898 г.: ‘Мне жаль Пушкарева. Это был когда-то лирик, довольно нежный и чуткий, теперь же, по-видимому, состарился или износился. Ему нужно не пьесы писать, а переводить. Когда я читал Вашу рецензию о нем (совершенно справедливую), то мне вспоминалось то время, когда он был в Москве, был богат,— и мне стало жаль его’ (П, т.7, с.333).

461

…низко кланяется тебе Баранцевич…
Баранцевич Казимир Станиславович (1851—1927) — прозаик, драматург. С Чеховым был знаком с 1887 г. 9 декабря 1898 г. Чехов писал М.О.Меншикову: ‘Будьте добры, пришлите мне адрес Баранцевича. Спросите у кого-нибудь в телефон, где он живет, и пришлите. 23 декабря он празднует юбилей. Вот кому бы следовало дать пенсию! Служба была усердная и воистину непорочная…’ (П, т.7, с.360)

463

…вел Бальнеологический съезд и юбилей академии…
18 декабря 1898 г. в Петербурге отмечалось столетие Военно-медицинской академии.
…вещь твоя сдана в набор…
Речь идет о печатании 1-го тома собрания сочинений Чехова, которое собирался выпускать Суворин. Этот том был набран, Чехов читал корректуру, но в итоге издание не состоялось.

466

Кончив сегодня твой рассказ…
‘Профессор черной и белой магии’ (‘Новое время’. 1899. 7 и 12 января).

467

…переводчицу Елизавету Бекетову…
Ал.Чехов 24 января 1899 г. послал брату открытку (не вошедшую в том писем 1939 г.): ‘Бекетова Елизавета Григорьевна (1836—1902 — Сост.), супруга тайного советника. Кронверкская, 3. Мое почтение. Гусев’ (П, т.8, С.386).
Отвечая Бекетовой 1 февраля 1899 г., Чехов писал: ‘Вы желаете переводить меня — это честь, которую я не заслужил и едва ли когда-нибудь заслужу, о каком-либо несогласии с моей стороны или сомнения не может быть и речи, и мне остается только низко поклониться Вам и поблагодарить за внимание и за письмо, чрезвычайно лестное для моего авторского самолюбия…’ (П, т.8, с.63-64)

468

…ты продаешь свои сочинения Марксу…
1 января 1899 г. Чехов писал П.А.Сергеенко из Ялты: ‘Теперь насчет Маркса. Я был бы очень не прочь продать ему свои сочинения, даже очень, очень не прочь, но как это сделать? Беспокоить тебя мне совестно, ибо ты занятой человек, переговоры же с Марксом отняли бы немало времени. Кроме того, что уже издано, у меня есть в столе материал еще для четырех книг объема ‘Пестрых рассказов’, я продам все, что есть, и, кроме того, все, что отыщу когда-либо в старых журналах и газетах и найду достойным. Продам все, кроме дохода с пьес. Книги мои приносят мне ежегодно более 3 1/2 тысяч, до сих пор это дело вел я неряшливо, книжки издавались и продавались небрежно, при хорошем ведении дела одна ‘Каштанка’ дала бы мне не менее тысячи в год. Три с половиной тысячи — это цифра, взятая по совести за все прошлые годы, начиная с 87 г., на самом же деле она много больше, ибо доход все растет и растет, и прошлый год, например, принес мне около 8 тысяч — это небывало урожайный для меня год. Если тебе охота, то потолкуй с Марксом. Мне и продать хочется, и упорядочить дело давно уже пора, а то становится нестерпимо…’ (П, т.8, с.8)

471

…переписали сказку мою ‘Сказка’… другую сказку — о миллионерах…
Рассказ ‘Сказка’ был напечатан в ‘Новом времени’ 1 января 1888 г., в марксовском собр. соч. под названием: ‘Без заглавия’. Сказка о ‘миллионерах’ (‘Новое время’, 1 января 1889 г.) в собр. соч.— под названием ‘Пари’.
Сегодня получил письмо от Суворина и Тычинкина…
Письмо Суворина неизвестно. Тычинкин 31 января 1898 г. писал: ‘Дорогой Антон Павлович! С получкою Вас. Очень досадно только, что мало взяли. /…/ Получив Вашу первую телеграмму, письмо и следующие сообщения, Алексей Сергеевич первое время был очень мрачен, ему было, видимо, тяжело прекратить отношения с Вами на поприще книжного дела. У него даже была мысль взять на себя реализацию этого дела, и на более выгодных для Вас условиях, но его пустились отговаривать, а главное — ему как-то жутко заключать договоры на отдаленные времена, приходит, конечно, мысль, что думаешь о таком будущем, которое, чего доброго, тебя уже не застанет…’ (П, т.8, с.416)

474

Тебе уже 53 года…
Чехов пошутил: Александру было 43 года.

475

Но где же ‘Скука жизни’?
Рассказ опубликован в ‘Новом времени’ 31 мая 1886 г.

477

А что такое ‘Миряне’?
Рассказ ‘Миряне’ (‘Новое время’. 1887.18 апреля) включался в сб. ‘Рассказы’ (1888) под заглавием ‘Письмо’.

479

…не причисляй себя к числу наследников…
В завещательном распоряжении на имя сестры (3 августа 1901) Чехов писал: ‘Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне — дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи, брату Ивану — пять тысяч и Михаилу — три тысячи…’ (ТиЧ, с. 635)

480

‘Дело’ с ‘Маленькими письмами’ Су-на…
См. примеч. 486.

481

Нет ни ‘Русалки’, ни маргарина, ни пухертовской муки…
Имеется в виду так называемое ‘окончание’ ‘Русалки’ Пушкина, опубликованное инженером Д.П.Зуевым в ‘Русском архиве’ (1897. Кн. I. Вып. 3). Маргарин, пухертовская мука — см. примеч. 225, 275.
Ухтомский в ‘СПб ведомостях’…
Ухтомский Эспер Эсперович, князь (1861—1914) — редактор-издатель ‘Санкт-Петербургских ведомостей’.

482

Ялта отказалась от ‘Нового Времени’…
17 марта 1899 г. Чехов писал П.А.Сергеенко: ‘В ‘Новом времени’ нехорошо. В разных городах демонстративно пишут и печатают заявления и постановления об отказе читать ‘Новое время’. Даже в Ялте члены местного клуба в общем собрании единогласно решили ‘Нового времени’ не получать и заявление об этом напечатать в ‘Петербургских ведомостях» (П, т.8, с. 128).
К.К.Случевский очень интересуется…
Случевский Константин Константинович (1837—1904) — поэт, прозаик, переводчик. В 1891—1902 гг. редактировал ‘Правительственный вестник’.

485

...правда ли, что Дягилева бил Буренин…
В ‘Критических очерках’ (‘Новое время’. 1899. 16 апреля) Буренин писал: ‘Не знаю, к разряду Митрофанушек, падких до всяких запоздалых европейских и особенно французских мод, или к числу шарлатанящих дилетантов принадлежит г.Дягилев, издатель ‘Мира искусств’. Но несомненно, что этот выскочка — дилетант, самый комический, хотя в то же время и самый развязный из современных непризванных судей искусства. Ведь никто другой как Дягилев проповедует декадентщину с ‘ученым видом знатока’ и содействует торгашеской рекламе в искусстве’ (П, т.8, с.487).
18 апреля 1889 г. Суворин записал в дневнике: ‘Вчера Дягилев с каким-то господином пришел в 11 ч. вечера к Буренину и сделал скандал за фельетон в прошлую пятницу. Буренин закричал, чтобы позвали швейцара, а Дягилев со своим чичероне бросился бежать вниз по лестнице’ (ДС, с.334—335).

486

Суда чести еще не было…
Суворин был привлечен к суду чести Комитета Союза русских писателей. В постановлении Комитета (31 марта 1899), в частности, говорилось: ‘В No 8257 газеты ‘Новое время’ от 21 февраля с. г. появилось маленькое письмо г.Суворина, посвященное вопросу о студенческих волнениях. Уже общий характер этой статьи, совершенно замалчивающий истинную причину беспорядков, /…/ отличается крайней бестактностью, /…/ писатель, в лице г.Суворина, указывал на возможность подавления беспорядков исключительно строгими карами, в тот момент, когда сама власть сознала недостаточность карательных мер для прекращения волнения’ (ДС, с.581—582).
В.Г.Короленко, член этого суда, в своем дневнике отметил: ‘Суд чести Союза писателей постановил приговор по делу Суворина. Осудив ‘приемы’ его, признав, что он действовал без достаточного сознания нравственной ответственности, которая лежала на нем ввиду обстоятельств вопроса. /…/ Суд чести, однако, не счел возможным квалифицировать его поступок как явно бесчестный’ (П, т.8, с.494).
Чехов писал Суворину 24 апреля 1899 г.: ‘Решительно не понимаю, кому и для чего понадобился этот суд чести и какая была надобность Вам соглашаться идти на суд, которого Вы не признаете. /…/ Суд чести у литераторов /…/ — это бессмыслица, нелепость, в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрит на журналиста как на врага, где живется так тесно и так скверно и мало надежды на лучшие времена, такие забавы, как обливание помоями друг друга, суд чести и т.п. ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты…’ (П, т.8, с.155)

490

Тебя очень жаждет видеть Вл. Тихонов…
Тихонов Владимир Алексеевич (1857—1914) — беллетрист, драматург, мемуарист. В 1891—1893 гг. редактор журнала ‘Север’, в 1894—1899 гг. сотрудничал с ‘Новым временем’.

493

Петербург женит Вас… на двух артистках…
Рейфилд: ‘Кроме Книппер, за Антона прочили еще одну актрису и к тому же редкой красоты женщину — Марию Андрееву’ (с.590).
Мы… строим дом…
Александр писал сестре 30 июля 1899 г.: ‘Мы купили в Удельной землю и с осени будем строить хижину дяди Тома. Теперь же пока по этой земле ходить чужая корова и удобряить ее…’ (Письма Ал., с.530)

494

Не найдется ли у тебя для меня этой тысячи на год…
Обращаясь по-родственному с таким ‘запросом’ к брату, Александр как бы извинялся за ‘неловкость положения’, в которое он, обычно во всех своих грехах виноватый сам, на этот раз попал не по своей вине.

495

В настоящее время у меня нет средств…
3 декабря 1899 г. Чехов писал брату Михаилу из Ялты: ‘В финансовом отношении дело обстоит неважно, ибо приходится жаться. Дохода с книг я уже не получаю, Маркс по договору выплатит мне еще не скоро, а того, что получено, давно уже нет. Но оттого, что я жмусь, дела мои не лучше, и похоже, будто над моей головой высокая фабричная труба, в которую вылетает все мое благосостояние. На себя я трачу немного, дом берет пустяки, но мое литературное представительство, мои литераторские (или не знаю, как их назвать) привычки отхватывают себе 3/4 всего, что попадает мне в руки. Теперь работаю. Если рабочее настроение будет продолжаться до марта, то заработаю тысячи две-три, иначе придется проедать марксовские’ (П, т.8, С.320—321).

496

Я утвержден редактором ‘Вестника О-ва покровительства животным…’
Точное название: ‘Вестник Российского общества покровительства животным’, издавался в Петербурге с 1868 г. (с перерывами), с 1899 г. ежемесячно.
Фидлер выклянчил у меня… твой портрет…
Фидлер Федор Федорович (1859—1917) — педагог и переводчик, издал сборник автобиографий писателей ‘Первые литературные шаги’ (1911).

499

Посылаю тебе вексель на тысячу рублей…
Чехов выполнил свое обещание (см. письмо 495) точно в срок. Вскоре переписка братьев утратила прежнюю регулярность. Писем Александра с ноября 1899 г. по январь 1902 г. (если они были?) не обнаружено.
Не печатай, пожалуйста, опровержения в газетах…
‘Одесские новости’ 6 января 1900 г. сообщали о том, как газета ‘Россия’ информирует о своих авторах, ‘пользующихся наибольшим расположением читающей публики’: ‘Хорошенькое сопоставление: Буренин и Короленко, Амфитеатров и Мамин-Сибиряк, Седой и Чехов… Нечего сказать, скромные люди сидят в ‘России’, но еще в большей степени правдивые. Куда же, однако, они дели К.К.Арсеньева, Н.К.Михайловского, Г.А.Джаншиева, С.В.Южакова и проч.? Или они-то и есть ‘некоторые другие’, имена коих стыдливо стушевываются рядом с такими светилами, как гг. Амфитеатров и Седой из ‘России’?..’ В ответ Ал.Чехов послал в ‘Одесские новости’ опровержение, напечатанное 18 января 1900 г. как ‘Письмо в редакцию Ал.П.Чехова’: ‘В No 4839 вашей уважаемой газеты от 6 января в отделе ‘Пресса’ я удостоился чести быть названным ‘светилом’ из ‘России’. Спешу указать вам на очевидное недоразумение. Сотрудником газеты ‘Россия’ я не состоял и не состою и не напечатал в этом издании ни одной строки, ни анонимно, ни под своим псевдонимом. Позволяю себе надеяться, что во имя общепринятых литературных обычаев вы найдете возможным, сделать в вашем уважаемом издании соответствующую оговорку’ (П, т.9, с.271—272).

500

Поздравляю тебя с новосельем…
Имеется в виду дача в Удельной.
Рассказ твой уже давно послан в синагогу через Машу…
Сестра сообщала Чехову 21 февраля 1900 г.: ‘Сашин рассказ получила и уже отдала Коновицеру’ в газету ‘Курьер’ (Письма к брату, с. 152).

501

Приписка Александра на том же листке: ‘А все-таки ты крымский плантатор и сволочь проклятая. А сестра твоя — дрянь. Уезжаю в Питер 24.V. в 8 ч. утра. А еще академик, гурзуфская твоя морда’ (П, т.9, с.543).

502

Пришли мне из ‘Исторического вестника’ свою статью…
В статье ‘Памяти Алексея Петровича Коломнина’ (‘Исторический вестник’. 1901. Январь) Ал.Чехов писал: ‘Я помню его еще учеником таганрогской гимназии. Он был в одном из старших классов, когда я только что поступил в приготовительный. Мы, мелюзга, смотрели тогда на учеников старших классов с большим уважением и почему-то делили их на два разряда — добрых и недобрых. Как теперь помню, Коломнин числился у нас в разряде ‘добрых’. Я уже застал его с этим титулом, и меня в это посвятили старшие товарищи-второгодники. По тогдашним понятиям, добрым считался тот ученик, который, будучи старшим, не обижал младших. Таким добрым А. П. остался и на всю жизнь’ (ТиЧ, с.627).

503

Ведь я, некоторым образом, женился!..
25 мая 1901 г. Чехов послал матери из Москвы в Ялту телеграмму: ‘Милая мама, благословите, женюсь. Все останется по-старому. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксеново, Самаро-Златоустовской. Здоровье лучше. Антон’ (П, т. 10, с.302). Евгения Яковлевна ответила: ‘Благославляю. Будь счастлив, здоров’ (П, т.10, с.302).
М. П. Чехова писала О.Л.Книппер 30 мая 1901 г.: ‘Ну, милая Олечка, тебе только одной удалось окрутить моего брата! Уж как он крепился, не поддавался человек, но судьба пришла, и кончено! /…/ Неожиданная телеграмма, конечно, встревожила нас, особенно мать. Она все металась из стороны в сторону, плакала сильно. Теперь она уже успокоилась и даже, кажется, начинает желать повидаться с тобой поскорей и примириться с тем, что ее Антоша женат. Мне казалось таким ужасом венчанье — это трепка для Антоши, все-таки больного человека, что я не раз спрашивала себя: ‘Зачем тебе все это понадобилось?’ Но как я страдала, если бы ты знала, моя дорогая! Что, если наши отношения изменятся к худшему,— а теперь все зависит от тебя. И вдруг ты будешь Наташей из ‘Трех сестер’! Я тебя тогда задушу собственноручно. Перекусывать горло тебе я не стану — а просто задушу. О том, что я тебя люблю и уже успела к тебе за два года сильно привязаться,— ты знаешь. /…/ В Ялте переполох по поводу женитьбы Антона, сегодня уже напечатано в газетах об этом. Прилагаю вырезки…’ (П, т.10, с.303)
12 июня Мария Павловна писала Ольге Леонардовне о матери: ‘Ты не думай, что она на тебя сердита, напротив, достаточно того, что ты жена Антоши, и она уже желает тебя видеть и тоже боится, что ты не будешь расположена к ней /…/ По правде сказать, я очень удивляюсь геройству матери, что она так легко примирилась с женитьбой своего любимчика, который все время только и толковал о том, что никогда не женится, и вдруг сразу огорошил — женился, да еще на актрисе…’ (П, т. 10, с.303)
И.А.Бунин вспоминал: ‘Я, конечно, уже знал о его романе с Ольгой Леонардовной Книппер, но не был уверен, что он окончится браком. Я был в приятельских отношениях с Ольгой Леонардовной и понимал, что она совершенно из другой среды, чем Чеховы. Понимал, что Марье Павловне нелегко будет, когда хозяйкой станет она. Правда, Ольга Леонардовна — актриса, едва ли оставит сцену, но все же многое должно измениться. Возникнут тяжелые отношения между сестрой и женой, и все это будет отзываться на здоровье Антона Павловича, который, конечно, как в таких случаях бывает, будет остро страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе. И я подумал: ‘Да это самоубийство! хуже Сахалина’,— но промолчал, конечно’ (Бунин И.А. Собр. соч. в шести томах. Т.6. М., 1988. С.171).
Где теперь Миша…
В первых числах мая 1901 г. М. П. Чехов перевез свою семью из Ярославля в Петербург, где стал сотрудником ‘Нового времени’. 15 июня 1901 г. он писал матери: ‘Суворин предложил мне 350 рублей в месяц. /…/ Сейчас у меня есть и другие заработки, в других журналах… В редакцию я езжу каждый день часа на 2-3, читаю там рукописи, исправляю их, пишу сам рассказы и статьи, иногда меня посылают что-нибудь осмотреть и описать…’ (П, т. 10, с.316) С.М.Чехов сообщает: ‘С февраля 1901 по ноябрь 1902 года в газете ‘Новое время’ появляются одно за другим произведения Михаила Павловича. Менее чем за 2 года он опубликовал 23 рассказа и 44 статьи и заметки…’ (С.М.Чехов, с.218)

505

…в Таганроге статья твоя очень читается…
Статья ‘Пасхальная заутреня во дворце императора Александра I в Таганроге’ была опубликована в ‘Историческом вестнике’ (1901. Август). Г.М.Чехов 12 августа 1901 г. писал Чехову: ‘Сегодня я начал читать в ‘Историческом вестнике’ воспоминания Александра о Таганроге 30 лет тому назад. Таганрогских обывателей это очень заинтересовало, так что книжки за август в ходу’ (П, т. 10, с.357).

506

…а ты женат на женщине с усами…
М.Д.Дроздова вспоминала О.Л.Книппер-Чехову: ‘Мне хотелось быть такой же милой, тоненькой и изящной, как она, даже иметь усики…’ (Ялта, с. 140)
В октябре прошлого года я был… в Гаграх…
Сестра писала Чехову 5 ноября 1901 г.: ‘Вчера я получила от Миши письмо, в котором он пишет мне, что Саша наш был занесен бурей в Новый Афон и там пролежал больше двух недель с крупозным воспалением легких. Когда его перевезли в Гагры из Афона, то его навестил принц Ольденбургский. Теперь он в Петербурге, но еще не выходит. Какой ужас, боже мой! Ведь он там был совсем один! А как он поправился перед своей поездкой на Кавказ, помнишь? Я его как будто сглазила!’ (Письма к брату, с. 189)
С принцем Ольденбургским Ал.Чехов был связан делами по устройству колонии для алкоголиков.
А Наташеву от старости уже в Юлию Пастрану превратилась…
Юлия Пастрана — женщина с бородой, которую демонстрировали в цирке.
Миша мой — ‘краса гимназии’… но жидок, как сопля…
Михаил Александрович Чехов вспоминал:
‘— Михаило! — так звал меня отец.— Михайло, иди грядки полоть! Все в игрушки играешь! Э-эх, маленький!
Но я действительно был маленький и никак не мог понять, за что укоряет меня отец и почему мне нельзя играть в игрушки.
— Бросай все — иди полоть!
Я слишком хорошо знал, что значит ‘полоть’! Это значит сидеть согнувшись между грядок, несколько часов не разгибаясь, мучаясь от боли в спине и плача от бессильной злобы на отца за прерванную игру и за боль в спине и в ногах. Физическим здоровьем в детстве я не отличался и был чрезмерно чувствителен ко всяким телесным страданиям. Но отца я боялся и возражать ему не смел. Отец никогда не бил меня, и не этого я боялся в нем. Меня ужасала сила его глаз и его громкий голос. Сам же отец не знал, что значат страх и препятствия. И ему действительно все покорялось. Его громадная воля и физическая сила производили неотразимое впечатление не только на одного меня… Но я не только боялся отца, я уважал его и даже благоговел перед ним… Я с восторгом слушал его рассказы. Эрудиция его была поистине удивительна…’ (Путь актера, с.61—62)
‘Токарю — аминь’
Заключительные слова из рассказа Чехова ‘Горе’ (1885).

508

…братеник наш Мишка с женкою Ольгицею…
Чехова (урожд. Владыкина) Ольга Германовна (1871—1950) — жена М. П. Чехова. Кузичева: ‘Дочь поручика, Ольга Владыкина… была незатейливой барышней, потом хлопотливой, хорошей хозяйкой и, наконец,— просто женой своего мужа. Она окончила с отличием Мариинский институт, получив свидетельство домашней учительницы… она прошла нелегкую жизненную школу: смерть отца, отчуждение от матери, даже вражду с ней, попытку отравления, трудное самоутверждение… Предложение молодого, перспективного чиновника, серьезного и остроумного, брата известного писателя, было несказанным счастьем для бесприданницы Ольги… Венчание состоялось в селе Васькино 22 января 1896 года… Свадьба прошла в Мелихове…’ (с. 294—295)

512

…столом на Покровке…
Надо: на Петровке.
…чрево твоей Маши… могут быть изгнаны Ольгой Леонардовной…
Рейфидц: ‘Александр вступился за горничную Ольги, вечно беременную Машу Шакину…’ (с.685)
Мой Николай, прослужив 4 года матросом на Дунае…
Позже Николай был списан на берег, во время Первой мировой войны призывался в армию, в годы революции жил в Крыму. Из воспоминаний: ‘…племянник Марии Павловны навещал ее часто и всякий раз с какими-то корыстными целями: просил денег, продуктов. Он был в то время женат. Жена его имела свой домик где-то под Бахчисараем, кажется, в селении Сюрень. Он звал ее Анутой. В один из приходов, когда в Крыму господствовали белые, Николай пришел к Марии Павловне, дал ей понять, что ему надо скрываться и, прощаясь, сказал: ‘Я ухожу в горы!’ С тех пор его больше никто не видел, и судьба его осталась неизвестной…’ (Ялта, с.241)
Второе чадо — твой… крестник Антон…
Рейфилд: ‘…Антон, освоивший типографское дело, был призван в армию в 1908 году, и к 1921 году его, вероятно, уже не было в живых’ (с.713). ‘В середине 30-х годов какая-то женщина, очевидно, его жена, написала Маше письмо из исправительно-трудового лагеря. Маша спрятала письмо за печкой. В 1940-е годы, случайно найденное секретаршей, оно было Машей уничтожено’ (с. 748—749).
…открытое письмо с твоей личностью и подписью: ‘А.Н. Потапенко’…
Инициалы И.Н. Потапенко указаны неверно.
…из моего дома образовался притон людей…
Дочь М. П. Чехова Евгения вспоминала своего дядю, ‘высокого человека с добрыми глазами’: ‘Постоянная нехватка денег, беготня в поисках заработков очень изнуряли его. Работа в петербургских газетах оплачивалась скудно, и часто после короткого периода сравнительного благополучия не хватало денег на самое необходимое. Приезжая уже пожилым человеком к нам в Петербург из Удельной, пригорода, где он тогда жил, он бывал вынужден просить у младшего брата несколько копеек на обратный путь: ‘Миша, дай пятачок на конку’,— говорил он в таких случаях. Однажды отец взял меня с собой в Удельную, и помню, как я была удивлена: в комнатах домика дяди Саши не было ничего, кроме железных кроватей с тощими матрацами, стола и нескольких венских стульев…’ (М. П. Чехов-81, с.252)
Причиной всему был застарелый алкоголизм. Михаил Чехов вспоминал, как отец несколько раз в году ‘исчезал из дома’ и возвращался больным: ‘Он страдал тяжелыми, изнурявшими его физически и нравственно приступами запоя. Его исчезновения были мучительной борьбой с приближавшимися припадками. Его колоссальная воля задерживала наступление болезни надолго, но болезнь все-таки побеждала его… В первые дни своей болезни отец ходил по притонам и ночным чайным той дачной местности, где мы жили, беседовал с жуликами, ворами и хулиганами и раздавал им деньги. Популярность его в их кругу была очень велика. Они любили и уважали его. И не только за его деньги, но за те беседы, которые он вел с ними…’ (Путь актера, с.65)
В конце концов Александр Павлович остался, по сути, без семьи. ‘Болезнь отца,— вспоминал Михаил,— усиливалась, перерывы между приступами болезни становились короче, а самые приступы тянулись все дольше и дольше. Однажды мне сказали, что отец будет жить отдельно от нас с матерью… Когда мы с матерью приходили к отцу в гости… я стал как-то по-новому ощущать присутствие отца. Привыкши уважать отца и благоговеть перед ним, я заметил, что в душе моей зарождалось к нему чувство жалости… я не знал, что говорить, что делать, о чем спрашивать его. Мне стало казаться, что отец как бы умер наполовину’ (Путь актера, с.91—92).

513

…прочел некролог Э.Р.Рейтлингера…
В ‘Таганрогском вестнике’ 15 ноября 1903 г. был напечатан некролог ‘Эдмунд Рудольфович Рейтлингер’. Бывший директор Таганрогской гимназии (с 1873 по 1884 г.) скончался 11 ноября 1903 г. в Киеве.

514

…на высоте (не Ауербаха) в Удельной…
Ауэрбах Бертольд (1812—1882) — немецкий писатель, автор ‘Шварцвальдских деревенских рассказов’, романов ‘На высоте’ и ‘Дача на Рейне’.
…ни с Роммом…
Ромм — вероятно, Рамм В.И., редактор-издатель журнала ‘Народное здравие’, выходившего с конца 1899 г.
Условился я как-то раз с К.Н.Михайловским…
Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — публицист и литературный критик, с 1895 по 1904 г. редактировал журнал ‘Русское богатство’. Инициалы указаны неверно.
Что поделывает Миша?.. издает за свой счет Габорио…
С.М.Чехов сообщает: ‘В середине 1902 года Михаил Павлович задумал издавать свой журнал под названием ‘Европейская библиотека’… С января 1903 года приступил к выпуску журнала. Опубликовав свой новый фарс ‘Хоть ложись да умирай’ и переведенные им романы ‘Проданные сны’, ‘Дело No 113’ и ‘Загадочное преступление’, он благополучно прогорел через четыре месяца…’ (С.М.Чехов, с.218-219)
Габорио Эмиль (1833—1873) — французский писатель, автор уголовно-детективных романов (‘Дело No 113’ и др.).
Журнал свой он печатает только для себя…
С 1907 по 1917 гг. М. П. Чехов издавал журнал ‘Золотое детство’. Т.Л.Щепкина-Куперник вспоминала: журнал он ‘целиком писал сам, причем дети его выдумывали ребусы и шарады, жена делала ‘приложения’ в виде выкроек для кукол и т.п.’ (А. П. Чехов в восп.— 86, с.236).
Е.М.Чехова вспоминала: ‘У Михаила Павловича осталось немалое творческое наследие. Любимым его занятием /…/ было писать. В воспоминаниях моего детства я вижу его в кабинете нашей петербургской квартиры за письменным столом. Раннее утро. Лампа с зеленым абажуром бросает яркий свет на лежащую перед ним рукопись. Левая рука зажата между коленями, правая пишет, пишет, пишет красивым ровным почерком. Растет горка исписанных страниц. Трудно счесть, сколько таких страниц было написано за всю его жизнь — повести, рассказы, журнал ‘Золотое детство’, переводы, доклады. В 1904 году вышла в свет его книга ‘Очерки и рассказы’, которая была удостоена Академией наук почетного отзыва имени А. С. Пушкина. В 1910 году вышел сборник рассказов ‘Свирель’. Под тем же заглавием издан сборник в 1969 году. И наконец, несколько книг об Антоне Павловиче и первая биография великого писателя, помещенная в шеститомнике писем, изданных Марией Павловной в 1912—1916 годах’. Итоговым стал сборник ‘Вокруг Чехова’ (1933), выдержавший несколько изданий. (М. П. Чехов — 81, с.241).
…возможно, что предстоящей весною я побываю в Севастополе…
26 февраля 1904 г. Чехов писал сестре: ‘У нас все благополучно. В Ялте в настоящее время проживает Александр, с ним Наталья Александровна, сын Миша — гимназист, кормилица и собака. Живет он на даче Чекалиной, в Аутке. Ведет трезвую жизнь… К сожалению, в Ялте погода мерзейшая, гости скучают’. Чехов писал О.Л.Книппер 8 марта 1904 г.: ‘Брат Александр трезв, добр, интересен — вообще утешает меня своим поведением. И есть надежда, что не запьет, хотя, конечно, ручаться невозможно’ (П, т. 11, с.57).
Собирал я много лет все, что попадалось в печати о тебе…
Публикуя в журнале ‘Нива’ (1911. No 26) воспоминания о своем пребывании в Мелихове, Александр Павлович ‘из своего собрания фотографий’ оформил ‘целую полосу, где воспроизведены мелиховские уголки и запечатлен владелец имения, в задумчивой позе сидящий на садовой скамейке’ (Ялта, с.259). О судьбе собранных им печатных материалов ничего неизвестно.

516

Твой Шапошников…
Шапошников Александр Константинович — контролер севастопольского отделения банка, знакомый Чехова.
Кланяйся Жоржику…
Георгий Митрофанович Чехов в это время служил в ялтинском агентстве ‘Русского общества пароходства и торговли’.

517

Жена моя Ольга писала, что ждет тебя…
31 марта 1904 г. Чехов писал О.Л.Книппер из Ялты: ‘Александр с семейством уехал. Говорил я ему, чтобы он повидался с тобой, побывал бы в театре. А в театре он не бывал уже лет сорок, ничего не знает, ничего не читает. Прими его, дуся, поласковей и уговори, чтобы он побывал в вашем театре. Уговори поласковей, как ты одна умеешь’ (П, т. 12, с.75). Книппер отвечала 5 апреля: ‘Брата твоего Александра буду ждать и уговаривать идти в театр. Только я его совсем не знаю’ (II, т. 12, с.319).

518

Вели по телефону Альтшулеру…
Альтшуллер Исаак Наумович (1870—1943) — ялтинский врач, лечивший Чехова. ‘Яузлар’ — санаторий в Ялте для неимущих больных, для которых собирались пожертвования.
Чехов Александр Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Переписка А. П. Чехова и Ал. П. Чехова, Чехов Александр Павлович, Год: 1904
  2. Письмо А. И. Михайловскому-Данилевскому, Тургенев Николай Иванович, Год: 1813
  3. Письмо Ф.В. Чижова, Печерин Владимир Сергеевич, Год: 1870
  4. Телеграмма по смерти Маяковского, Мейерхольд Всеволод Эмильевич, Год: 1930
  5. Письмо к К. К. Зейдлицу, Пирогов Николай Иванович, Год: 1855
  6. Письма В. В. Капнисту, Львов Николай Александрович, Год: 1795
  7. Письма к К. П. Победоносцеву, Чичерин Борис Николаевич, Год: 1881
  8. Из переписки с П. Л. Лавровым, Аксельрод Павел Борисович, Год: 1892
Электронная библиотека