Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер, Чехов Антон Павлович, Год: 1902

Переписка
Время на прочтение: 582 минут(ы)
Скачать в PDF

Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер

В двух томах

Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер.
Том первый. 16 июня 1899 года — 13 апреля 1902 года
Сост., коммент. З. П. Удальцовой.
Москва. Издательский дом ‘Искусство’, 2004

Содержание

От составителя
О. Л. Книппер. Об А. П. Чехове

ПИСЬМА

1899

1. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 июня
2. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 июня
3. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 июня
4. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 июля
5. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 июля
6. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 июля
7. А. П. Чехов — О. Л. Книппер Август, не позднее 24-го
8*. О. Л. Книппер — А. П. Чехову Август, не позднее 24-го
9. А. П. Чехов — О. Л. Книппер Август, не позднее 24-го
10. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 августа
11. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 3 сентября
12. О. Л. Книппер — А. П. Чехову Начало сентября
13. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 сентября
14. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 сентября
15. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 сентября
16. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 сентября
17. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 сентября
18. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 29 сентября
19. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 сентября
20. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 октября
21. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 октября
22. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 октября
23. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 октября
24. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 октября
25. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 октября
26. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 октября
27. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 ноября
28. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 ноября
29. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 ноября
30. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 декабря
31. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 декабря
32. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12-26 декабря
33. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 декабря

1900

34. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 января
35. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 января
36. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 января
37. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 января
38. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19-28 января
39. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 февраля
40. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 февраля
41. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 февраля
42. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 февраля
43. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 февраля
44. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 февраля
45. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 февраля
46. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 марта
47. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 марта
48. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 апреля
49. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 апреля
50. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 мая
51. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 мая
52. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 мая
53. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 мая
54. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 июня
55. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 июня
56. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 августа
57. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 августа
58. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 августа
59. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 августа
60. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 августа
61. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 13 августа
62. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 августа
63. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 августа
64. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 августа
65. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 августа
66. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 18 августа
67. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 августа
68. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 августа
69. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 августа
70. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 августа
71. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 августа
72. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 августа
73. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 августа
74. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 августа
75. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 августа
76. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 сентября
77. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 сентября
78. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 5 сентября
79. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 сентября
80. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 сентября
81. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 сентября
82. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12 сентября
83. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 сентября
84. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 сентября
85. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 сентября
86. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 сентября
87. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 сентября
88. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 сентября
89. О. Л. Книппер — А. П.Чехову 24 сентября
90. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 сентября
91. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 сентября
92. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 сентября
93. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 сентября
94. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 сентября
95. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 октября
96. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 октября
97. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 октября
98. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 октября
99. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 октября
100. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 октября
101. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 октября
102. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 октября
103. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 октября
104. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 октября
105. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 октября
106. О. Л. Книппер — А. П. Чехову Октябрь
107. О. Л. Книппер — А. П. Чехову Ноябрь
108. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 декабря
109. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 декабря
110. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 12 декабря
111. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12 декабря
112. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 декабря
113. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 декабря
114. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 декабря
115. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 декабря
116. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 декабря
117. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 декабря
118. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 декабря
119. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 декабря
120. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 декабря
121. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 декабря
122. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 декабря
123. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 декабря
124. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 декабря
125. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 декабря
126. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 декабря
127. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 декабря
128. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 декабря
129. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 декабря
130. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 декабря
131. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 декабря

1901

132. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 января
133. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 января
134. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 января
135. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 января
136. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 января
137. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 января
138. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 января
139. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 января
140. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 января
141. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 января
142. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 января
143. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 января
144. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 января
145. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 января
146. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 января
147. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 января
148. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 января
149. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 января
150. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 января
151. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 января
152. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 января
153. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 января
154. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 января
155. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 января
156. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 января
157. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 января
158. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 24 января
159. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 января
160. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 января
161. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 января
162. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 января
163. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 29 января
164. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 31 января
165. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 февраля
166. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 февраля
167. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 февраля
168. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 февраля
169. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 февраля
170. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 февраля
171. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 февраля
172. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 февраля
173. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12 февраля
174. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 февраля
175. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 февраля
176. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 февраля
177. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 февраля
178. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 февраля
179. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 февраля
180. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 февраля
181. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 февраля
182. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 февраля
183. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 25 февраля
184. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 февраля
185. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 марта
186. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 марта
187.0. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 марта
188. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 марта
189.0. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 марта
190. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 марта
191. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 марта
192.0. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 марта
193. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 марта
194. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 марта
195. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 марта
196. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 марта
197.0. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 марта
198. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 18 марта
199. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 марта
200. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 марта
201. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 марта
202. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 марта
203. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 марта
204. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 апреля
205. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 апреля
206. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 апреля
207. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 апреля
208. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 апреля
209. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 апреля
210. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 апреля
211. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 апреля
212. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 апреля
213. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 апреля
214. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 апреля
215. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 апреля
216. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 24 апреля
217. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 апреля
218. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 апреля
219. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 апреля
220. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 апреля
221. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 мая
222. О. Л. Книппер — А. П. Чехову Конец апреля или начало мая
223. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 мая
224. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 мая
225. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 мая
226. А. П. Чехов — О. Л. Книппер Около 24 мая
227. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 августа
228. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 августа
229. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 августа
230. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 августа
231. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 августа
232. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 августа
233. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 августа
234. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 августа
235.О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 августа
236. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 августа
237. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 24 августа
238. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 августа
239. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 25 августа
240. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 августа
241. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 августа
242. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 августа
243. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 августа
244. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 августа
245. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 августа
246. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 августа
247. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 августа
248. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 августа
249. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 31 августа
250. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 31 августа
251. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 сентября
252. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 сентября
253. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 сентября
254. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 3 сентября
255. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 сентября
256. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 сентября
257. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 5 сентября
258. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 сентября
259. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 сентября
260. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 сентября
261. О. Л. Книппер — А. П. Чехов 9 сентября
262. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 сентября
263. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 сентября
264. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 сентября
265. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 сентября
266. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 сентября
267. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 сентября
268. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 октября
269. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 октября
270. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 октября
271. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 октября
272. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 октября
273. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 29 октября
274. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 октября
275. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 октября
276. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 31 октября
277. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 ноября
278. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 ноября
279. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 ноября
280. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 ноября
281. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 ноября
282. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4-6 ноября
283. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 ноября
284. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 ноября
285. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 ноября
286. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 ноября
287. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 ноября
288. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 ноября
289. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 ноября
290. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 ноября
291. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 ноября
292. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 ноября
293. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12 ноября
294. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 12 ноября
295. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 ноября
296. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 ноября
297. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 ноября
298. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 ноября
299. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 ноября
300. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 ноября
301. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 ноября
302. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 ноября
303. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 ноября
304. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 ноября
305. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18ноября
306. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 ноября
307. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 ноября
308. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 ноября
309. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 ноября
310. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 ноября
311. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 ноября
312. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 ноября
313. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 ноября
314. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 24 ноября
315. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 25 ноября
316. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25ноября
317. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 ноября
318. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 ноября
319. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 ноября
320. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 ноября
321. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 ноября
322. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 ноября
323. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 ноября
324. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 ноября
325. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 1 декабря
326. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 декабря
327. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 декабря
328. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 3 декабря
329. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 декабря
330. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 декабря
331. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 декабря
332. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 декабря
333. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 декабря
334. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 декабря
335. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 декабря
336. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 декабря
337. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 декабря
338. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 декабря
339. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 декабря
340. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 декабря
341. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 декабря
342. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 декабря
343. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 12 декабря
344. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 13 декабря
345. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 декабря
346. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 декабря
347. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 декабря
348. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 декабря
349. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 декабря
350. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 декабря
351. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 декабря
352. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 декабря
353. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 18 декабря
354. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 декабря
355. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 декабря
356. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 декабря
357. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 декабря
358. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 декабря
359. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 декабря
360. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 декабря
361. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 декабря
362. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 декабря
363. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 декабря
364. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 24 декабря
365. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 декабря
366. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 декабря
367. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 26 декабря
368. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 декабря
369. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 декабря
370. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 декабря
371. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 29 декабря
372. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 декабря
373. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 30 декабря
374. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 декабря
375. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 31 декабря

1902

376. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 января
377. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 января
378. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 января
379. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 3 января
380. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 января
381. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 января
382. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 января
383. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 5 января
384. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 января
385. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 января
386. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 января
387. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 января
388. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 января
389. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 января
390. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 января
391. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 января
392. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 января
393. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 12 января
394. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 13 января
395. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 января
396. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 января
397. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 15 января
398. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 января
399. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 января
400. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 января
401. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 января
402. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 января
403. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 января
404. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 19 января
405. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 января
406. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 января
407. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 января
408. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 января
409. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 21 января
410. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 января
411. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 января
412. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 23 января
413. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 января
414. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 25 января
415. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 января
416. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 января
417. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 января
418. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 января
419. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 января
420. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 29 января
421. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 января
422. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 30 января
423. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 31 января
424. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 февраля
425. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 февраля
426. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 февраля
427. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 февраля
428. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 4 февраля
429. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 февраля
430. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 февраля
431. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 февраля
432. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 февраля
433. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 7 февраля
434. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 февраля
435. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 февраля
436. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 февраля
437. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 февраля
438. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 февраля
439. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 февраля
440. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 [12] февраля
441. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 13 февраля
442. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 февраля
443. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 февраля
444. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 февраля
445. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 февраля
446. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 февраля
447. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 18 февраля
448. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 февраля
449. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 февраля
450. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 февраля
451. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 февраля
452. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 марта
453. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 1 марта
454. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 2 марта
455. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 марта
456. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 марта
457. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 марта
458. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 марта
459. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 5 марта
460. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 марта
461. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 марта
462. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 марта
463. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 8 марта
464. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 марта
465. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 9 марта
466. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 марта
467. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 марта
468. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 марта
469. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 11 марта
470. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 11 марта
471. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 12 марта
472. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 марта
473. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 13 марта
474. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 14 марта
475. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 14 марта
476. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 15 марта
477. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 16 марта
478. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 16 марта
479. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 17 марта
480. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 17 марта
481. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 18 марта
482. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 19 марта
483. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 20 марта
484. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 20 марта
485. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 21 марта
486. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 22 марта
487. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 22 марта
488. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 23 марта
489. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 24 марта
490. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 25 марта
491. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 25 марта
492. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 26 марта
493. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 27 марта
494. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 27 марта
495. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 28 марта
496. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 28 марта
497. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 29 марта
498. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 31 марта
499. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 31 марта
500. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 2 апреля
501. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 3 апреля
502. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 4 апреля
503. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 апреля
504. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 5 апреля
505. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 5 апреля
506. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 6 апреля
507. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 апреля
508. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 6 апреля
509. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 апреля
510. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 7 апреля
511. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 8 апреля
512. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 апреля
513. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 9 апреля
514. А. П. Чехов — О. Л. Книппер 10 апреля
515. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 апреля
516. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 10 апреля
517. О. Л. Книппер — А. П. Чехову 13 апреля
Комментарии

От составителя

21 апреля 1914 г. М. П. Чехова обратилась к О. Л. Книппер ‘с большой просьбой’: ‘Прошу ответить искренно и решительно, на чистоту. Пришлешь ли ты мне письма Антона за 1899 год? Мое мнение, что их печатать можно. Про дальнейшие письма я не могла бы сказать так смело, но за эти могу’. Мария Павловна готовила как раз пятый том писем брата разным лицам, который охватывал годы с 1897 по 1899-й. Письма выходили в Книгоиздательстве писателей в Москве под ее редакцией (последние два тома, пятый и шестой, вышли в 1915 г.). Прошло десять лет со дня смерти писателя, и даже по тем пуританским временам считалось, что какие-то занавесочки над личной жизнью адресатов чуть приподнять уже можно. Ольга Леонардовна письма мужа за 1899 год предоставила (их было тринадцать за этот год). В шестом томе появилось еще шесть писем Чехова к Книппер (последнее — от 20 мая 1900 г.). Дальнейшие печатать было нельзя: писатель и актриса перешли ‘на ты’, характер переписки сильно изменился. В эту, интимную, сторону тогда заглядывать не полагалось. Правда, и эти 19 писем вышли с пропусками (как тогда было принято, они обозначались рядом точек, соответствующих количеству изъятых из писем знаков, — этих точек было немало).
Прошло еще несколько лет, вместивших в себя войну, революции, бедствия, скитания. Летом 1919 г. Ольга Леонардовна уехала с группой актеров Художественного театра (так называемая ‘качаловская группа’) на гастроли, чтобы после голодной Москвы подкормиться на сытой Украине. Здесь они попали в самый водоворот гражданской войны. Не желая быть втянутыми в междоусобицу, актеры отправляются сначала в отделившуюся Грузию, а оттуда в Европу. На несколько лет они оказываются отрезанными от Москвы, от родного театра. Играют они свой старый репертуар, основу которого составляют пьесы Чехова — ‘Дядя Ваня’, ‘Три сестры’, ‘Вишневый сад’. Успех гастролей, успех актеров, успех чеховского репертуара, волна интереса к творчеству Чехова, к его личности — возможно, именно это побудило русского эмигранта, владельца берлинского издательства ‘Слово’ И. В. Гессена предложить О. Л. опубликовать все письма к ней мужа отдельной книгой.
Возвратясь на три месяца на родину перед длительными, уже вполне легальными, одобренными советским правительством гастролями МХАТ в Европу и Америку, О. Л. ‘углубилась в работу над письмами Антона Павловича’, как сообщает она своему товарищу по прошедшим скитаниям П. Ф. Шарову 3 августа 1922 г. Помогать ей в этом взялась ее молодая приятельница Е. Н. Коншина, на чью долю выпало снабдить письма минимальными комментариями, объясняющими в основном то, что происходило в паузах между письмами. В Соединенных Штатах О. Л. получает корректуру от Гессена и 9 мая 1923 г. обращается к Немировичу-Данченко с просьбой: просмотреть ее вместе с ней при встрече летом в Германии, где они оба одновременно будут отдыхать. Документальных свидетельств этой встречи и обмена мнениями не обнаружено. Сохранилось письмо Немировича от 27 июня 1924 г. к О. Л. во Фрейбург, где она отдыхала по окончании гастролей в США. Он благодарит за присланную ему только что вышедшую книгу писем Чехова, которую он читает ‘с волнением’.
Издание писем Чехова 1924 г. объяснимо неполное: еще здравствовали многие из тех, о ком Чехов в своих доверительных письмах к жене отзывался подчас резко, категорически, нелицеприятно, были живы близкие ушедших в мир иной, об этом тогда полагалось помнить. Естественно для того времени было и исключение малейших намеков на выражение интимных чувств. Однако и в таком виде издание писем эмигрантской читающей аудиторией было принято неоднозначно. А в Советскую Россию книгу не пропускают вовсе, как свидетельствует об этом Ольга Леонардовна в письме к Марии Павловне 24 октября 1924 г. Ей самой удалось привезти с собой из-за границы лишь два экземпляра. Почему власти ввели запрет на книгу, даже представить сейчас трудно, может, сказалась в этом особо изощренная форма целомудрия советской власти. Возможно, сама фигура Чехова была под подозрением, ведь его канонизация была еще впереди.
Прошло еще несколько лет. С берлинским изданием писем Чехова к жене ‘удалось ознакомиться’ литературоведу и театроведу А. Б. Дерману, и у него возникает мысль, что письма Чехова необходимо опубликовать вместе с письмами его жены, чтобы наконец у читателя создалась ‘картина взаимного обмена мыслей, чувств и настроений’. В предисловии к ‘Переписке А. П. Чехова и О. Л. Книппер’ Дерман объясняет, почему это надо было сделать незамедлительно. Он осознал, что только при помощи, содействии О. Л. Книппер может быть достигнута ‘необходимая точность фактических справок и комментариев к переписке ее с Чеховым’. Момент этот действительно весьма важный, так как многие реалии бытового обихода адресатов, сведения об их знакомых, о каких-то моментах чисто личного, да и общественного характера могли быть прояснены только ею. Впрочем, помощь при подготовке писем оказывало и множество других людей, которых в предуведомлении к изданию поименовывает благодарный автор обширных и очень содержательных комментариев.
Документальных свидетельств того, как проходила работа над первым томом переписки, ни в архиве Дермана в Российской государственной библиотеке (ф. 336, к. 9. ед. хр. 40), ни в архиве О. Л. в Музее МХАТ не обнаружено. В вышедшем в 1934 г. в кооперативном издательстве ‘Мир’ тиражом десять тысяч экземпляров первом томе нет даже указания на то, когда он подписан в печать. Второй том был сдан в набор 20 августа 1935 г., а подписан в печать через год — 3 августа 1936 г. Вышел он уже в другом, государственном, издательстве ‘Художественная литература’, которое поглотило ликвидированное издательство ‘Мир’. Правда, оформление и формат остались неизменными.
Последнее письмо вышедшего второго тома датировано 10 октября 1902 г. — это письмо О. Л., его порядковый номер 599. Оставалось издать немногим более 400 писем.
Вышедшее издание было предельно полное, в него были включены почти все письма, записки, телеграммы, купюры, конечно, были, иногда весьма существенные, но касались они в основном негативных упоминаний о лицах, которые еще благополучно здравствовали.
Подготовка к печати третьего тома безусловно шла, еще когда проходили производственный цикл первые два тома. Издание третьего необъяснимо затягивалось. 24 марта 1938 г. О. Л. пишет Дерману в Крым, где тот отдыхает: ‘Мне удалось дозвониться к Лупполу, Абрам Борисович, и он меня очень мило успокоил, что III том выйдет вовремя — проверял даже по каким-то бумагам, но прибавил, что чего-то не представил А. Б. Дерман. Я не очень поверила и не поняла, чего Вы могли не представить’. Дерман отреагировал сразу, 29 марта: ‘…то, что Дерман якобы что-то не представил, — обидная Госиздатовская неразбериха’. Упоминаемый здесь Иван Капитонович Луппол, видный философ-марксист, директор издательства ‘Художественная литература’. Он, видимо, не лукавил, когда говорил о скором выходе книги. В РГБ хранятся листы с 28 по 46-й корректуры третьего тома. На них обычные по тем временам штампы и многочисленные подписи. По тому, как проходили через издательство листы, можно понять, что с выполнением заказа No 2529 торопились, читали отдельными кусками. 17 декабря согласно штампу и росписи корректора были прочитаны 28—34 листы и переданы Дерману, который их возвращает 27 декабря с пометой ‘после исправления дать на сверку’ (такова принятая форма). Последнюю группу листов — 39—46 — Дерман подписывает на второй день нового, 1939 г., другие читающие, а их множество, тоже не отстают. Последний штамп и подпись: 9 января. Корректура с обильной правкой, в основном касающейся комментариев. Что дальше происходило с корректурой, неизвестно. В 1940 г. был арестован и в 1943 г. расстрелян И. К. Луппол. Видимо, война окончательно похоронила надежды на выход книги. В коротеньком письме из Чистополя, где он находился в эвакуации, Дерман пишет О. Л. 1 февраля 1942 г. в Тбилиси, куда она была отправлена с группой мхатовских стариков: ‘Я верю, что мы еще встретимся в Москве и даже поработаем вместе над чем-нибудь чеховским’. Есть еще его небольшое письмецо к О. Л. в больницу и четыре поздравительных телеграммы, но о книге ни слова.
Когда вновь обратились к изданию третьего тома, опять же неизвестно. В Музее МХАТ хранится корректура, помеченная 1949 г. К ней приложен листок, который скорее всего появился уже после смерти Ольги Леонардовны в 1959 г. Рукой ее подруги и домоправительницы С. В. Баклановой засвидетельствовано: ‘Конца нет. Книга была остановлена выпуском’. Больше ни слова. Когда? Почему? Корректура обрывается на половине письма Антона Павловича от 20 апреля 1904 г., за несколько дней до его последнего приезда в Москву. То есть отсутствуют одно письмо и две телеграммы О. Л. и одно письмо и телеграмма А. П. Правки нет. Комментарии во многом отличаются от тех, что были в сохранившихся листах верстки 1938 г. На музейной верстке есть обильные карандашные пометки, но они касаются только намеченных купюр (в добавление к уже существовавшим). Вероятнее всего они сделаны В. Я. Виленкиным при подготовке издания двухтомника, посвященного О. Л., один из томов которого был отдан переписке ее с А. П. Этот том фактически является тем третьим, в свое время не вышедшим, томом переписки. Начинается он с письма А. П. от 27 ноября 1902 г., когда он возвращался в свою ‘теплую Сибирь’ после полуторамесячного пребывания в Москве — второй том заканчивался письмом О. Л. от 10 октября, последним перед приездом А. П.
В. Я. Виленкин предпослал публикации преамбулу, сформулировав в ней принципы, которыми он руководствовался при подготовке книги. Он решительно отказался почти от всего, что не касалось творческой стороны жизни корреспондентов, исключил 75 писем (из тех, что входили в тот третий том), почти все остальные давал с купюрами, много более обширными, чем позволили себе первые публикаторы, некоторые письма давал только в извлечениях. В чем-то это был продуманный принцип, в чем-то вынужденная мера, это поймет всякий, кто помнит те времена, когда, помимо цензуры, над авторами, публикаторами, издательскими работниками постоянно висел дамоклов меч листажа, весьма скупо отпускаемого Комитетом по делам печати на издания такого рода. Несмотря на неполноту издания, 30-тысячный тираж сборника ‘Ольга Леонардовна Книппер-Чехова’ разошелся мгновенно.
Нынешнее издание переписки купюр не имеет. Правда, чеховские письма к жене были изданы полностью еще в Полном собрании сочинений и писем 70—80-х гг. Письма же О. Л. без купюр не публиковались, некоторые из них вообще печатаются впервые.
Предваряют издание воспоминания О. Л. о муже. Впервые она написала о Чехове еще в 1922 г. для пражского сборника ‘Артисты Московского Художественного театра за рубежом’, ее воспоминания открывали и берлинский том писем А. П., в переработанном виде они были помещены в первом томе переписки 1934 г. Окончательный вариант, который публикуется здесь, появился в ‘Ежегоднике МХТ’ за 1949—1950 гг. Завершают переписку несколько дневниковых записей О. Л. августа—сентября 1904 г. в форме писем к А. П., которые опубликовал еще В. Я. Виленкин в двухтомнике 1972 г.
Издание снабжено новыми комментариями, которые вместе с тем в чем-то с неизбежностью опираются или ориентируются на сведения, почерпнутые из предыдущих изданий.
Письма А. П. Чехова публикуются по изданию: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти т. Письма. Т. 8—12. М., 1980—1983 (с внесением некоторых корректив). Письма О. Л. Книппер публикуются по оригиналам, хранящимся в РГБ (ф. 331, к. 76, ед. хр. 1—34, и к. 77, ед. хр. 1—9).
Тексты писем О. Л. печатаются по современной орфографии с сохранением авторских особенностей написания отдельных слов и выражений (мятет, помпёзная, конфекты и т.п.). Сокращения слов, как правило, сохраняются. Пропущенные, но необходимые по смыслу слова ставятся в квадратные скобки.
Письма, которые печатаются впервые, помечены звездочкой, двумя звездочками отмечены те, что в прежних публикациях давались со значительными сокращениями.
Авторская дата дается со всеми особенностями ее написания и помещается вверху справа (независимо от ее нахождения в оригинале), редакторская дата помещается в квадратных скобках.

О. Л. Книппер

Об А. П. Чехове

Бывают в жизни большие светлые праздники. Таким светлым праздником был в моей жизни 1898 год — год моего окончания драматической школы Филармонического училища в Москве, год открытия Московского Художественного театра, год моей встречи с А. П. Чеховым. И ряд последующих лет был продолжением этого праздника. То были годы радостного созидания, работы, полной любви и самоотвержения, годы больших волнений и крепкой веры.
Мой путь к сцене был не без препятствий. Я росла в семье, не терпевшей нужды. Отец мой, инженер-технолог, был некоторое время управляющим завода в бывш. Вятской губернии, где я и родилась. Родители переехали в Москву, когда мне было два года, и здесь провела я всю свою жизнь. Моя мать была в высшей степени одаренной музыкальной натурой, она обладала прекрасным голосом и была хорошей пианисткой, но по настоянию отца, ради семьи, не пошла ни на сцену, ни даже в консерваторию. После смерти отца и потери сравнительно обеспеченного существования она стала педагогом и профессором пения при школе Филармонического училища, иногда выступала в концертах и трудно мирилась со своей неудачно сложившейся артистической карьерой.
Я после окончания частной женской гимназии жила по тогдашним понятиям ‘барышней’: занималась языками, музыкой, рисованием. Отец мечтал, чтобы я стала художницей (он даже показывал мои рисунки Вл. Маковскому, с семьей которого мы были знакомы) или переводчицей, — я в ранней юности переводила сказки, повести и увлекалась переводами. В семье меня, единственную дочь, баловали, но держали далеко от жизни. Товарищ старшего брата, студент-медик, говорил мне о Высших женских курсах, о свободной жизни (видя иногда мое подавленное состояние), и, когда заметили, как я жадно слушала эти рассказы, как горели у меня глаза, милого студента тихо удалили на время из нашего дома. А я осталась со своей мечтой о свободной жизни.
Детьми и в ранней юности мы ежегодно устраивали спектакли, смастерили сцену у нас в зале, играли и у нас и у знакомых, участвовали и в благотворительных вечерах.
Но когда мне было уже за 20 лет и когда мы стали серьезно поговаривать о создании драматического кружка, отец, видя мое увлечение, мягко, но внушительно и категорически прекратил эти мечтания, и я продолжала жить, как в тумане, занимаясь то тем, то другим, но не видя цели.
Сцена меня манила, но по тогдашним понятиям казалось какой-то дикостью сломать семью, которая окружала меня заботами и любовью, уйти, и куда уйти? Очевидно, и своей решимости и веры в себя было мало.
Резко изменившиеся после внезапной смерти отца материальные условия поставили все на свое место. Надо было думать о куске хлеба, надо было зарабатывать его, так как у нас ничего не осталось, кроме нанятой в большом особняке квартиры, пяти человек прислуги и долгов. Переменили квартиру, отпустили прислугу и начали работать с невероятной энергией, как окрыленные. Мы поселились ‘коммуной’ с братьями матери (один был врач, другой — военный) и работали дружно и энергично. Мать давала уроки пения, я — уроки музыки, младший брат, студент, был репетитором, старший уже служил инженером на Кавказе.
Это было время большой внутренней переработки, из ‘барышни’ я превращалась в свободного, зарабатывающего на свою жизнь человека, впервые увидавшего эту жизнь во всей ее пестроте.
Но во мне вырастала и крепла прежняя, давнишняя мечта — о сцене. Ее поддержало пребывание в течение двух летних сезонов после смерти отца в ‘Полотняном заводе’, майоратном имении Гончаровых, с которыми дружили и родители и мы, молодежь. Разыскав по архивным документам, что небольшой дом, в котором тогда помещался трактир, имел в прошлом отношение, хотя и весьма смутное, к Пушкину (его жена происходила из того же рода), мы упросили отдать этот дом в наше распоряжение, и вся наша жизнь сосредоточилась в этом доме. Мы устроили сцену и начали дружно составлять программу народного театра. Мы играли Островского, водевили с пением, пели, читали в концертах. Наша маленькая труппа пополнялась рабочими и служащими писчебумажной фабрики Гончаровых. Когда в 1898 году мы открывали Художественный театр ‘Царем Федором’, я получила трогательный адрес с массой подписей от рабочих Полотняного завода, — это была большая радость, так как Полотняный завод оставил в моей памяти незабываемое впечатление на всю мою жизнь.
Мало-помалу сцена делалась для меня осознанной и желанной целью. Никакой другой жизни, кроме артистической, я уже себе не представляла. Потихоньку от матери подготовила я с трудом свое поступление в драматическую школу при Малом театре, была принята очень милостиво, прозанималась там месяц, как вдруг неожиданно был назначен ‘проверочный’ экзамен, после которого мне было предложено оставить школу, но сказано, что я не лишена права поступления на следующий год. Это было похоже на издевательство. Как впоследствии выяснилось, я из числа четырех учениц была единственной принятой без протекции, а теперь нужно было устроить еще одну, поступавшую с сильной протекцией, — отказать нельзя было. И вот я была устранена.
Это был для меня страшный удар, так как вопрос о театре стоял для меня тогда уже очень остро — быть или не быть, вот — солнце, вот — тьма. Мать, видя мое подавленное состояние и, несмотря на то, что до этого времени была очень против моего решения идти на сцену, устроила через своих знакомых директоров Филармонии мое поступление в драматическую школу, хотя прием туда уже целый месяц как был прекращен.
Три года я пробыла в школе по классу Вл. И. Немировича-Данченко и А. А. Федотова, одновременно бегая по урокам, чтобы иметь возможность платить за учение и зарабатывать на жизнь.
Зимой 1897/98 года я кончила курс драматической школы. Уже ходили неясные, волновавшие нас слухи о создании в Москве какого-то нового, ‘особенного’ театра, уже появлялась в стенах школы живописная фигура Станиславского с седыми волосами и черными бровями и рядом с ним характерный силуэт Санина, уже смотрели они репетицию ‘Трактирщицы’, во время которой сладко замирало сердце от волнения, уже среди зимы учитель наш Вл. И. Немирович-Данченко говорил М. Г. Савицкой, В. Э. Мейерхольду и мне, что мы будем оставлены в этом театре, и мы бережно хранили эту тайну… И вот тянулась зима, надежда то крепла, то, казалось, совсем пропадала, пока шли переговоры… И уже наш третий курс волновался пьесой Чехова ‘Чайка’, уже заразил нас Владимир Иванович своей трепетной любовью к ней, и мы ходили неразлучно с желтым томиком Чехова, и читали, и перечитывали, и не понимали, как можно играть эту пьесу, но все сильнее и глубже охватывала она наши души тонкой влюбленностью, словно это было предчувствие того, что в скором времени должно было так слиться с нашей жизнью и стать чем-то неотъемлемым, своим, родным.
Все мы любили Чехова-писателя, он нас волновал, но, читая ‘Чайку’, мы, повторяю, недоумевали: возможно ли ее играть? Так она была непохожа на пьесы, шедшие в других театрах.
Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил о ‘Чайке’ с взволнованной влюбленностью и хотел ее ставить на выпускном спектакле. И когда обсуждали репертуар нашего начинающегося молодого дела, он опять убежденно и проникновенно говорил, что непременно пойдет ‘Чайка’. И ‘Чайкой’ все мы волновались, и все, увлекаемые Владимиром Ивановичем, были тревожно влюблены в ‘Чайку’. Но казалось, что пьеса была так хрупка, нежна и благоуханна, что страшно было подойти к ней и воплотить все эти образы на сцене…
Прошли наши выпускные экзамены, происходившие на сцене Малого театра. И вот наконец я у цели, я достигла того, о чем мечтала, я актриса, да еще в каком-то новом, необычном театре.
14/26 июня 1898 года в Пушкине произошло слияние труппы нового театра: члены Общества искусства и литературы, возглавляемого К. С.Станиславским, и мы, кончившие школу Филармонии с Вл. И. Немировичем-Данченко, нашим руководителем, во главе. Началось незабываемое лето в Пушкине, где мы готовили пьесы к открытию. Для репетиций нам было предоставлено в парке знакомых К. С. летнее здание со сценой и одним рядом стульев. Началась работа над ‘Царем Федором Иоанновичем’, ‘Шейлоком’, ‘Ганнеле’, а затем принялись за ‘Чайку’, уже к осени.
Приступали мы к работе с благоговением, с трепетом и с большой любовью, но было страшно! Так недавно бедная ‘Чайка’ обломала крылья в Петербурге в первоклассном театре, и вот мы, никакие актеры, в театре, никому не известном, смело и с верой беремся за пьесу любимого писателя. Приходит сестра Антона Павловича Мария Павловна и тревожно спрашивает, что это за отважные люди, решающиеся играть ‘Чайку’ после того, как она доставила столько страданий Чехову, — спрашивает, тревожась за брата.
А мы работаем, мучаемся, падаем духом, опять уповаем. Трудно было работать еще потому, что все мало знали друг друга, только приглядывались. Константин Сергеевич как-то не сразу почувствовал пьесу, и вот Владимир Иванович со свойственным ему одному умением ‘заражать’ заражает Станиславского любовью к Чехову, к ‘Чайке’.
Я вступала на сцену с твердой убежденностью, что ничто и никогда меня не оторвет от нее, тем более что в личной жизни моей прошла трагедия разочарования первого юного чувства. Театр, казалось мне, должен был заполнить один все стороны моей жизни.
Но на самом пороге этой жизни, как только я приступила к давно грезившейся мне деятельности, как только началась моя артистическая жизнь, органически слитая с жизнью нарождавшегося нашего театра, этот самый театр и эта самая жизнь столкнули меня с тем, что я восприняла как явление на своем горизонте, что заставило меня глубоко задуматься и сильно пережить, — я встретилась с Антоном Павловичем Чеховым.
А. П. Чехов последних шести лет — таким я знала его:
Чехов, слабеющий физически и крепнущий духовно…
Впечатление этих шести лет — какого-то беспокойства, метания, — точно чайка над океаном, не знающая, куда присесть: смерть его отца, продажа Мелихова, продажа своих произведений А. Ф. Марксу, покупка земли под Ялтой, устройство дома и сада и в то же время сильное тяготение к Москве, к новому, своему театральному делу, метание между Москвой и Ялтой, которая казалась уже тюрьмой, женитьба, поиски клочка земли недалеко от трогательно любимой Москвы и уже почти осуществление мечты — ему разрешено было врачами провести зиму в средней России, мечты о поездке по северным рекам, в Соловки, в Швецию, в Норвегию, в Швейцарию и мечта последняя и самая сильная, уже в Шварцвальде в Баденвейлере, перед смертью — ехать в Россию через Италию, манившую его своими красками, соком жизни, главное музыкой и цветами, — все эти метания, все мечты были кончены 2/15 июля 1904 года его словами: ‘Ich sterbe’ (я умираю).
Жизнь внутренняя за эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно, так что внешняя неустроенность и неудобства теряли свою остроту, но все же когда оглядываешься назад, то кажется, что жизнь этих шести лет сложилась из цепи мучительных разлук и радостных свиданий.
‘Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству’, — писал как-то Антон Павлович.
Казалось бы, очень просто разрешить эту задачу — бросить театр и быть при Антоне Павловиче. Я жила этой мыслью и боролась с ней, потому что знала и чувствовала, как ломка моей жизни отразилась бы на нем и тяготила бы его. Он никогда бы не согласился на мой добровольный уход из театра, который и его живо интересовал и как бы связывал его с жизнью, которую он так любил. Человек с такой тонкой духовной организацией, он отлично понимал, что значил бы для него и для меня мой уход со сцены, он ведь знал, как нелегко досталось мне это жизненное самоопределение.
Мы встретились впервые 9/21 сентября 1898 года — знаменательный и на всю жизнь не забытый день.
До сих пор помню все до мелочей, и трудно говорить словами о том большом волнении, которое охватило меня и всех нас, актеров нового театра, при первой встрече с любимым писателем, имя которого мы, воспитанные Вл. И. Немировичем-Данченко, привыкли произносить с благоговением.
Никогда не забуду ни той трепетной взволнованности, которая овладела мною еще накануне, когда я прочла записку Владимира Ивановича о том, что завтра, 9 сентября, А. П. Чехов будет у нас на репетиции ‘Чайки’, ни того необычайного состояния, в котором шла я в тот день в Охотничий клуб на Воздвиженке, где мы репетировали, пока не было готово здание нашего театра в Каретном ряду, ни того мгновения, когда я в первый раз стояла лицом к лицу с А. П. Чеховым.
Все мы были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности, его простоты, его неумения ‘учить’, ‘показывать’. Не знали, как и о чем говорить… И он смотрел на нас, то улыбаясь, то вдруг необычайно серьезно, с каким-то смущением, пощипывая бородку и вскидывая пенсне и тут же внимательно разглядывая ‘античные’ урны, которые изготовлялись для спектакля ‘Антигона’.
Антон Павлович, когда его спрашивали, отвечал как-то неожиданно, как будто и не по существу, как будто и общо, и не знали мы, как принять его замечания — серьезно или в шутку. Но так казалось только в первую минуту, и сейчас же чувствовалось, что это брошенное как бы вскользь замечание начинает проникать в мозг и душу, и от едва уловимой характерной черточки начинает проясняться вся суть человека.
Один из актеров, например, просил Антона Павловича охарактеризовать тип писателя в ‘Чайке’, на что последовал ответ: ‘Да он же носит клетчатые брюки’. Мы не скоро привыкли к этой манере общения с нами автора, и много было впоследствии невыясненного, непонятного, в особенности когда мы начинали горячиться, но потом, успокоившись, доходили до корня сделанного замечания.
И с той встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни.
Второй раз Чехов появился на репетиции ‘Царя Федора’, уже в Эрмитаже, в нашем новом театре, где мы предполагали играть сезон. Репетировали мы вечером, в сыром, холодном, далеко еще не готовом помещении, без пола, с огарками в бутылках вместо освещения, сами закутанные в пальто. Репетировали сцену примирения Шуйского с Годуновым, и такими необычными казались звуки наших собственных голосов в этом темном, сыром, холодном пространстве, где не видно было ни потолка, ни стен, с какими-то грустными, громадными, ползающими тенями… И радостно было чувствовать, что там, в пустом, темном партере, сидит любимая нами всеми ‘душа’ и слушает нас.
На другой день в дождливую, сырую погоду Чехов уезжал на юг, в тепло, в не любимую им тогда Ялту.
17 декабря 1898 года мы играли ‘Чайку’ в первый раз. Наш маленький театр был не совсем полон. Мы уже сыграли и ‘Федора’ и ‘Шейлока’, хоть и хвалили нас, однако составилось мнение, что обстановка, костюмы необыкновенно жизненны, толпа играет исключительно, но… ‘актеров пока не видно’, хотя Москвин прекрасно и с большим успехом сыграл Федора. И вот идет ‘Чайка’, в которой нет ни обстановки, ни костюмов — один актер. Мы все точно готовились к атаке. Настроение было серьезное, избегали говорить друг с другом, избегали смотреть в глаза, молчали, все насыщенные любовью к Чехову и к новому нашему молодому театру, точно боялись расплескать эти две любви, и несли мы их с каким-то счастьем, и страхом, и упованием. Владимир Иванович от волнения не входил даже в ложу весь первый акт, а бродил по коридору.
Первые два акта прошли… Мы ничего не понимали… Во время первого акта чувствовалось недоумение в зале, беспокойство, даже слышались протесты — все казалось новым, неприемлемым: и темнота на сцене, и то, что актеры сидели спиной к публике, и сама пьеса. Ждали третьего акта… И вот по окончании его — тишина какие-то несколько секунд, и затем что-то случилось, точно плотину прорвало, мы сразу не поняли даже, что это было, и тут-то началось какое-то безумие, когда перестаешь чувствовать, что есть у тебя ноги, голова, тело… Все слилось в одно сумасшедшее ликование, зрительный зал и сцена были как бы одно, занавес не опускался, мы все стояли, как пьяные, слезы текли у всех, мы обнимались, целовались, в публике звенели взволнованные голоса, говорившие что-то, требовавшие послать телеграмму в Ялту… И ‘Чайка’ и Чехов-драматург были реабилитированы.
Чем же мы взяли? Актеры мы все, за исключением Станиславского и Вишневского, были неопытные, и не так уж прекрасно играли ‘Чайку’, но думается, что вот эти две любви — к Чехову и к нашему театру, которыми мы были полны до краев и которые мы несли с таким счастьем и страхом на сцену, не могли не перелиться в души зрителей. Они-то и дали нам эту радость победы…
Следующие спектакли ‘Чайки’ пришлось отменить из-за моей болезни — я первое представление играла с температурой 39® и сильнейшим бронхитом, а на другой день слегла совсем… И нервы не выдержали: первые дни болезни никого не пускали ко мне, я лежала в слезах, негодуя на свою болезнь. Первый большой успех — и нельзя играть!
А бедный Чехов в Ялте, получив поздравительные телеграммы и затем известие об отмене ‘Чайки’, решил, что опять полный неуспех, что болезнь Книппер только предлог, чтобы не волновать его, не вполне здорового человека, известием о новой неудачной постановке ‘Чайки’.
К Новому году я поправилась, и мы с непрерывающимся успехом играли весь сезон нашу ‘Чайку’.
Весной приезжает Чехов в Москву. Конечно, мы хотели непременно показать ‘Чайку’ автору, но… у нас не было своего театра. Сезон кончался, с началом Великого поста кончалась и аренда нашего театра. Мы репетировали где попало, снимая на Бронной какой-то частный театр. Решили на один вечер снять театр ‘Парадиз’ на Большой Никитской, где всегда играли в Москве приезжие иностранные гастролеры. Театр неотопленный, декорации не наши, обстановка угнетающая после всего ‘нашего’, нового, связанного с нами.
По окончании четвертого акта, ожидая, после зимнего успеха, похвал автора, мы вдруг видим: Чехов, мягкий, деликатный Чехов, идет на сцену с часами в руках, бледный, серьезный, и очень решительно говорит, что все очень хорошо, но ‘пьесу мою я прошу кончать третьим актом, четвертый акт не позволю играть…’. Он был со многим не согласен, главное, с темпом, очень волновался и уверял, что этот акт не из его пьесы. И правда, у нас что-то не ладилось в этот раз. Владимир Иванович и Константин Сергеевич долго успокаивали его, доказывая, что причина неудачной нашей игры в том, что мы давно не играли (весь пост), а все актеры настолько зеленые, что потерялись среди чужой, неуютной обстановки мрачного театра. Конечно, впоследствии забылось это впечатление, все поправилось, но всегда вспоминался этот случай, когда так решительно и необычно для него протестовал Чехов, когда ему было что-то действительно не но душе.
Была радостная, чудесная весна, полная волнующих переживаний: создание нового нашего театра, итоги первого сезона, успех и неуспех некоторых постановок, необычайная наша сплоченность и общее волнение и трепет за каждый спектакль, большой, исключительный успех ‘Чайки’, знакомство с Чеховым, радостное сознание, что у нас есть ‘свой’, близкий нам автор, которого мы нежно любили, — все это радостно волновало и наполняло наши души. Снимались с автором — группа участвующих в ‘Чайке’ и в середине Чехов, якобы читающий пьесу. Уже говорили о постановке ‘Дяди Вани’ в будущем сезоне.
Этой весной я ближе познакомилась с Чеховым и со всей его милой семьей. С сестрой его Марией Павловной мы познакомились еще зимой и как-то сразу улыбнулись друг другу. Помню, А. Л. Вишневский привел Марию Павловну ко мне в уборную в один из спектаклей ‘Чайки’.
Помню солнечные весенние дни, первый день Пасхи, веселое смятение колоколов, наполнявших весенний воздух чем-то таким радостным, полным ожидания… И в первый день Пасхи пришел вдруг Чехов с визитом, он, никуда и никогда не ходивший в гости…
В такой же солнечный весенний день мы пошли с ним на выставку картин, смотреть Левитана, его друга, и были свидетелями того, как публика не понимала и смеялась над его чудесной картиной ‘Стога сена при лунном свете’, — так это казалось ново и непонятно.
Чехов, Левитан и Чайковский — эти три имени связаны одной нитью, и правда, они были певцами прекрасной русской лирики, они были выразителями целой полосы русской жизни.
Именно Чехов в своих произведениях дал право на жизнь простому, внешне незаметному человеку с его страданиями и радостями, с его неудовлетворенностью и мечтой о будущем, об иной, ‘невообразимо прекрасной’ жизни.
И в жизни Чехов относился с необыкновенной любовью и вниманием к каждому так называемому незаметному человеку и находил в нем душевную красоту. Люди любили его нежно и шли к нему, не зная его, чтобы повидать, послушать, а он утомлялся, иногда мучился этими посещениями и не знал, что сказать, когда ему задавали вопрос: как надо жить? Учить он не умел и не любил… Я спрашивала этих людей, почему они ходят к Антону Павловичу, ведь он не проповедник, говорить не умеет, а они отвечали с кроткой и нежной улыбкой, что когда посидишь только около Чехова, хоть молча, и то уйдешь обновленным человеком…
Помню, когда я везла тело Антона Павловича из Баденвейлера в Москву, на одной глухой, заброшенной, никому не известной станции, стоявшей одиноко среди необозримого пространства, подошли две робкие фигуры с полными слез глазами и робко и бережно прикрепили какие-то простые полевые цветы к грубым железным засовам запечатанного товарного вагона, в котором стоял гроб с телом Чехова. Это были люди простые, не герои, а из тех, которые приходили к нему ‘посидеть’, чтобы после молчаливого визита уйти с новой верой в жизнь.
Не могу не пережить в памяти первого и последнего посещения студии Левитана (он вскоре скончался), не могу не вспомнить тишины и прелести тех нескольких часов, когда он показывал свои картины и этюды Марии Павловне и мне. Сильно волнуясь (у него была болезнь сердца), бледный, с горячими красивыми глазами, Левитан говорил о мучениях, которые он испытывал в продолжение шести лет, пока он не сумел передать на холсте лунную ночь средней полосы России, ее тишину, ее прозрачность, легкость, даль, пригорок, две-три нежные березки… И действительно, это была одна из замечательнейших его картин.
Три чудесных весенних солнечных дня провела я в Мелихове, небольшом имении Чеховых под Серпуховом. Все там дышало уютом, простой здоровой жизнью, чувствовалась хорошая, любовная атмосфера семейной жизни. Очаровательная матушка Антона Павловича, тихая русская женщина, с юмором, которую я нежно любила, Антон Павлович, такой радостный, веселый… Он показывал свои ‘владения’: пруд с карасями, которыми гордился — он был страстный рыболов, — огород, цветник. Он очень любил садоводство, любил все, что дает земля. Вид срезанных или сорванных цветов наводил на него уныние, и когда, случалось, дамы приносили ему цветы, он через несколько минут после их ухода молча выносил их в другую комнату. Все решительно пленило меня там: и дом, и флигель, где написана была ‘Чайка’, и сад, и пруд, и цветущие фруктовые деревья, и телята, и утки, и сельская учительница, гулявшая с учителем по дорожке, — казалось, что шла Маша с Медведенко, — пленяли радушие, ласковость, уют, беседы, полные шуток, остроумия…
Это были три дня, полные чудесного предчувствия, полные радости, солнца… ‘Какие чувства — чувства, похожие на нежные, изящные цветы…’.
Кончился сезон, и я уехала отдыхать на Кавказ, где жил мой брат с семьей на даче около Мцхеты. К этому периоду относится начало нашей переписки. Еще в Москве я обещала приехать с Кавказа в Крым, где Антон Павлович купил участок земли и строил дом. Письмами мы сговорились встретиться на пароходе в Новороссийске около 20 июля и вместе приехали в Ялту, где я остановилась в семье доктора Л. В. Средина, с которой была дружна вся наша семья. А Антон Павлович жил на набережной в гостинице ‘Марино’, откуда он ходил ежедневно на постройку своего дома в Аутку. Он плохо питался, так как никогда не думал о еде, уставал, и, как мы с Срединым ни старались зазывать его под разными предлогами, чтобы устроить ему нормальное питание, это удавалось очень редко: Антон Павлович не любил ходить ‘в гости’ и избегал обедов не у себя дома, хотя к Срединым он относился с симпатией. У них было всегда так просто и радушно, и все, что бывало в Ялте из мира артистического, литературного и музыкального, все это посещало всегда Срединых (Горький, Аренский, Васнецов, Найденов, Ермолова).
Место, которое Антон Павлович приобрел для постройки дома, было далеко от моря, от набережной, от города и представляло собой в полном смысле слова пустырь с несколькими грушевыми деревьями.
Но вот стараниями Антона Павловича, его большой любовью ко всему, что родит земля, этот пустырь понемногу превращался в чудесный, пышный, разнообразный сад.
За постройкой дома Антон Павлович следил сам, ездил на работы и наблюдал. В городе его часто можно было видеть на набережной в книжном магазине И. А. Синани, к которому Антон Павлович относился с большой симпатией, к нему и его семье. Исаак Абрамович был очень предан Антону Павловичу, с каким-то благоговением помогал ему хлопотать о приобретении Кучук-Коя и участка под Ялтой, наблюдал, помогал советами, исполнял трогательно все поручения.
Около магазина была скамейка, знаменитая скамейка, где сходились, встречались, сидели и болтали все приезжавшие в Ялту ‘знаменитости’: и литераторы, и певцы, и художники, и музыканты… У Исаака Абрамовича была в магазине книга, в которой расписывались все эти ‘знаменитости’ (и он гордился тем, что все это общество сходилось у него), у него же в магазине и на скамейке узнавались все новости, все, что случалось и в небольшой Ялте и в большом мире. И всегда тянуло пойти на ослепительно белую, залитую солнцем набережную, вдыхать там теплый, волнующий аромат моря, щуриться и улыбаться, глядя на лазурный огонь морской поверхности, тянуло поздороваться и перекинуться несколькими фразами с ласковым хозяином, посмотреть полки с книгами, нет ли чего новенького, узнать, нет ли новых приехавших, послушать невинные сплетни…
В августе мы с Антоном Павловичем вместе уехали в Москву, ехали на лошадях до Бахчисарая, через Ай-Петри… Хорошо было покачиваться на мягких рессорах, дышать напоенным запахом сосны воздухом, и болтать в милом, шутливом, чеховском тоне, и подремывать, когда сильно припекало южное солнце и морило душу зноем. Хорошо было ехать через живописную долину Коккоза, полную какого-то особенного очарования и прелести…
Дорога шла мимо земской больницы, расположенной в некотором отдалении от шоссе. На террасе стояла группа людей, отчаянно махавших руками в нашем направлении и как будто что-то кричавших… Мы ехали, углубившись в какой-то разговор, и хотя видели суетившихся людей, но все же не подумали, что это могло относиться к нам, и решили, что это сумасшедшие… Впоследствии оказалось, что это были не сумасшедшие, а группа ялтинских знакомых нам докторов, бывших в больнице на какой-то консультации и усиленно старавшихся остановить нас… Этот эпизод потом был источником смеха и всевозможных анекдотов.
В Москве Антон Павлович пробыл недолго и в конце августа уехал обратно в Ялту, а уже с 3 сентября возобновилась наша переписка.
В сезон 1899/1900 года мы играли ‘Дядю Ваню’. С ‘Дядей Ваней’ не так было благополучно. Первое представление похоже было почти на неуспех. В чем же причина? Думаю, что в нас. Играть пьесы Чехова очень трудно: мало быть хорошим актером и с мастерством играть свою роль. Надо любить, чувствовать Чехова, надо уметь проникнуться всей атмосферой данной полосы жизни, а главное — надо любить человека, как любил его Чехов, и жить жизнью его людей. А найдешь то живое, вечное, что есть у Чехова, — сколько ни играй потом образ, он никогда не потеряет аромата, всегда будешь находить что-то новое, не использованное в нем.
В ‘Дяде Ване’ не все мы сразу овладели образами, но чем дальше, тем сильнее и глубже вживались в суть пьесы, и ‘Дядя Ваня’ на многие-многие годы сделался любимой пьесой нашего репертуара. Вообще пьесы Чехова не вызывали сразу шумного восторга, но медленно, шаг за шагом внедрялись глубоко и прочно в души актеров и зрителей и обволакивали сердца своим обаянием. Случалось не играть некоторые пьесы несколько лет, но при возобновлении никогда у нас, артистов и режиссеров, не было такого отношения: ах, опять старое возобновлять! К каждому возобновлению приступали мы с радостью, репетировали пьесу, как новую, и находили в ней все новое и новое…
В конце марта труппа Художественного театра решила приехать в Крым с пьесами ‘Чайка’, ‘Дядя Ваня’, ‘Одинокие’ и ‘Гедда Габлер’.
Я приехала еще на Страстной с Марией Павловной, и как казалось уютно и тепло в этом новом доме, который летом только еще строился и был нежилым… Все интересовало, каждый пустяк, Антон Павлович любил ходить и показывать и рассказывать, чего еще нет и что должно быть со временем, и главное, занимал его сад, фруктовые посадки…
С помощью сестры Марии Павловны Антон Павлович сам рисует план сада, намечает, где будет какое дерево, где скамеечка, выписывает со всех концов России деревья, кустарники, фруктовые деревья, устраивает груши и яблоки шпалерами, и результатом были действительно великолепные персики, абрикосы, черешни, яблоки и груши. С большой любовью растил он березку, напоминавшую ему нашу северную природу, ухаживал за штамбовыми розами и гордился ими, за посаженным эвкалиптом около его любимой скамеечки, который, однако, не долго жил, так же как березка: налетела буря, ветер сломал хрупкое белое деревцо, которое, конечно, не могло быть крепким и выносливым в чуждой ему почве. Аллея акаций выросла невероятно быстро, длинные и гибкие, они при малейшем ветре как-то задумчиво колебались, наклонялись, вытягивались, и было что-то фантастическое в этих движениях, беспокойное и тоскливое… На них-то всегда глядел Антон Павлович из большого итальянского окна своего кабинета… Были и японские деревца, развесистая слива с красными листьями, крупнейших размеров смородина, были и виноград, и миндаль, и пирамидальный тополь — все это принималось и росло с удивительной быстротой благодаря любовному глазу Антона Павловича. Одна беда — был вечный недостаток в воде, пока наконец Аутку не присоединили к Ялте и не явилась возможность устроить водопровод.
По утрам Антон Павлович обыкновенно сиживал в саду и при нем всегдашние адъютанты — две собаки-дворняжки, которые откуда-то появились и прижились очень быстро благодаря симпатии, с которой Антон Павлович относился к ним, и два журавля с подрезанными крыльями, которые всегда были около людей, но в руки не давались. Журавли эти были очень привязаны к Арсению (дворнику и садовнику вместе), очень тосковали, когда он отлучался. О возвращении Арсения из города весь дом знал по крику этих серых птиц и странным движениям, которыми они выражали свою радость, — что-то вроде вальса.
В это же время был в Ялте и А. М. Горький, входивший в славу тогда быстро и сильно, как ракета. Он бывал у Антона Павловича и как чудесно, увлекательно, красочно рассказывал о своих скитаниях. И он сам и то, что он рассказывал, — все казалось таким новым, свежим, и долго молча сидели мы в кабинете Антона Павловича и слушали…
Тихо, уютно и быстро прошла Страстная неделя, неделя отдыха, и надо было ехать в Севастополь, куда прибыла труппа Художественного театра. Помню, какое чувство одиночества охватило меня, когда я в первый раз в жизни осталась в номере гостиницы, да еще в пасхальную ночь, да еще после ласковости и уюта чеховской семьи… Но уже начались приготовления к спектаклям, приехал Антон Павлович, и жизнь завертелась… Начался какой-то весенний праздник… Переехали в Ялту — и праздник стал еще ярче, нас буквально засыпали цветами… Закончился этот праздник феерией на крыше дачи гостеприимной Ф. К. Татариновой, которая с такой любовью относилась к нашему молодому театру и не знала, как и чем выразить свое поклонение Станиславскому и Немировичу-Данченко, создавшим этот театр. Артисты приезжали часто к Антону Павловичу, обедали, бродили по саду, сидели в уютном кабинете, и как нравилось все это Антону Павловичу, — он так любил жизнь подвижную, кипучую, а тогда у нас все надеялось, кипело, радовалось…
Жаль было расставаться с югом, и с солнцем, и с Чеховым, и с атмосферой праздника… но надо было ехать в Москву, репетировать. Вскоре приехал в Москву и Антон Павлович, ему казалось пусто в Ялте после жизни и смятения, которые внес приезд нашего театра, но в Москве он почувствовал себя нездоровым и быстро вернулся на юг.
Я в конце мая уехала с матерью на Кавказ, и каково было мое удивление и радость, когда в поезде Тифлис — Батум я встретила Антона Павловича, Горького, Васнецова, доктора Алексина, ехавших в Батум. Ехали мы вместе часов шесть, до станции Михайлово, где мы с матерью пересели на Боржомскую ветку.
В июле я снова гостила у Чеховых в Ялте.
Переписка возобновилась с моего отъезда в Москву в начале августа и прервалась приездом Антона Павловича в Москву с пьесой ‘Три сестры’.
Когда Антон Павлович прочел нам, артистам и режиссерам, долго ждавшим новой пьесы от любимого автора, свою пьесу ‘Три сестры’, воцарилось какое-то недоумение, молчание… Антон Павлович смущенно улыбался и, нервно покашливая, ходил среди нас… Начали одиноко брошенными фразами что-то высказывать, слышалось:
‘Это же не пьеса, это только схема…’, ‘Этого нельзя играть, нет ролей, какие-то намеки только…’ Работа была трудная, много надо было распахивать в душах…
Но вот прошло несколько лет, и мы уже с удивлением думали: неужели эта наша любимая пьеса, такая насыщенная переживаниями, такая глубокая, такая значительная, способная затрагивать самые скрытые прекрасные уголки души человеческой, неужели эта пьеса могла казаться не пьесой, а схемой, и мы могли говорить, что нет ролей?
В 1917 году, после Октябрьской революции, одной из первых пьес, которые мы играли, была пьеса ‘Три сестры’, и у всех было такое чувство, что мы раньше играли ее бессознательно, не придавая значения вложенным в нее мыслям и переживаниям, а главное — мечтам. И впрямь иначе зазвучала вся пьеса, почувствовалось, что это были не просто мечты, а какие-то предчувствия, и что действительно ‘надвинулась на нас всех громада’, сильная буря ‘сдула с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку…’.
В середине декабря Антон Павлович отправился на юг Франции, в Ниццу, где он прожил около трех месяцев, сильно волнуясь ходом работ в театре над постановкой пьесы ‘Три сестры’.
В Москве он смотрел ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’. К Ибсену Антон Павлович относился как-то недоверчиво и с улыбкой, он казался ему сложным, непростым и умствующим. Постановке ‘Снегурочки’ Антон Павлович тоже не очень сочувствовал, он говорил, что пока мы не должны ставить таких пьес, а придерживаться пьес типа ‘Одиноких’.
Наша возобновившаяся переписка тянулась с 11 декабря по 18 марта 1901 года. В начале апреля я ненадолго приезжала в Ялту, а с половины апреля (до половины мая) шла опять переписка.
Таковы были внешние факты. А внутри росло и крепло чувство, которое требовало каких-то определенных решений, и я решила соединить мою жизнь с жизнью Антона Павловича, несмотря на его слабое здоровье и на мою любовь к сцене. Верилось, что жизнь может и должна быть прекрасной, и она стала такой, несмотря на наши горестные разлуки, — они ведь кончались радостными встречами. Жизнь с таким человеком мне казалась нестрашной и нетрудной: он так умел отбрасывать всю тину, все мелочи жизненные и все ненужное, что затемняет и засоряет самую сущность и прелесть жизни.
В половине мая 1901 года Антон Павлович приехал в Москву. 25 мая мы повенчались и уехали по Волге, Каме, Белой до Уфы, откуда часов шесть по железной дороге — в Андреевский санаторий около станции Аксеново. По дороге навестили в Нижнем Новгороде А. М. Горького, отбывавшего домашний арест.
У пристани ‘Пьяный бор’ (Кама) мы застряли на целые сутки и ночевали на полу в простой избе в нескольких верстах от пристани, но спать нельзя было, так как неизвестно было время, когда мог прийти пароход на Уфу. И в продолжение ночи и на рассвете пришлось несколько раз выходить и ждать, не появится ли какой пароход. На Антона Павловича эта ночь, полная отчужденности от всего культурного мира, ночь величавая, памятная какой-то покойной, серьезной содержательностью, и жутковатой красотой, и тихим рассветом, произвела сильное впечатление, и в его книжечке, куда он заносил все свои мысли и впечатления, отмечен ‘Пьяный бор’.
В Аксенове Антону Павловичу нравилась природа: длинные тени по степи после шести часов, фырканье лошадей в табуне, нравилась флора, река Дёма (аксаковская), куда мы ездили однажды на рыбную ловлю. Санаторий стоял в прекрасном дубовом лесу, но устроен был примитивно, и жить было неудобно при минимальном комфорте. Даже за подушками пришлось мне ехать в Уфу. Кумыс сначала пришелся по вкусу Антону Павловичу, по вскоре надоел, и, не выдержав шести недель, мы отправились в Ялту через Самару, по Волге до Царицына и на Новороссийск. До 20 августа мы пробыли в Ялте. Затем мне надо было возвращаться в Москву: возобновлялась театральная работа.
И опять начинаются разлуки и встречи, только расставания становятся еще чувствительнее и мучительнее, и уже через несколько месяцев я стала сильно подумывать, не бросить ли сцену. Но рядом вставал вопрос: нужна ли Антону Павловичу просто жена, оторванная от живого дела? Я чуяла в нем человека-одиночку, который, может быть, тяготился бы ломкой жизни своей и чужой. И он так дорожил связью через меня с театром, возбудившим его живейший интерес.
Я невольно с необычайной остротой вспомнила все эти переживания, когда много лет спустя, при издании писем Антона Павловича, я прочла его слова, обращенные к А. С. Суворину еще в 1895 году: ‘Извольте, я женюсь, если вы хотите этого. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне (он жил тогда в Мелихове), и я буду к ней ездить. Счастья же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, я не выдержу. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день’.
Я не знала тогда этих слов, но чувствовала, что я нужна ему такая, какая я есть, и все-таки после моей тяжелой болезни в 1902 году я опять серьезно говорила с нашими директорами о своем уходе из театра, но встретила сильный отпор. Антон Павлович тоже восставал, хотя и воздерживался от окончательного решения. Я понимала причину его сдержанности, но никогда мы не трогали ее словами и не говорили о том, что мешало нам до конца соединить жизнь, и только в письмах у меня появлялись недоговоренности, и подозрительность, и иногда раздражение.
Так и потекла жизнь — урывками, с учащенной перепиской в периоды разлуки.
С этой поры жизнь Антона Павловича больше, чем прежде, делится между Москвой и Ялтой. Начались частые встречи и проводы на Курском вокзале и на вокзале в Севастополе. В Ялте ему надо было жить, в Москву тянуло все время. Хотелось быть ближе к жизни, наблюдать ее, чувствовать, участвовать в ней, хотелось видеть людей, которые хотя иногда и утомляли его своими разговорами, но без которых он жить не мог: не в его силах было отказывать человеку, который пришел с тем, чтобы повидать его и побеседовать с ним.
В Ялте привлекали сначала только постройка дома, разбивка сада, устройство жизни, а впоследствии он свыкся с ней, хотя и называл ее своей ‘теплой Сибирью’. В Москву все время стремился, стремился быть ближе к театру, быть среди актеров, ходить на репетиции, болтать, шутить, смотреть спектакли, любил пройтись по Петровке, по Кузнецкому, посмотреть на магазины, на толпу. Но в самый живой период московской жизни ему приходилось быть вдали от нее. Только зиму 1903/04 года доктора разрешили ему провести в столице, и как он радовался и умилялся на настоящую московскую снежную зиму, радовался, что можно ходить на репетиции, радовался, как ребенок, своей новой шубе и бобровой шапке.
Мы эту зиму приискивали клочок земли с домом под Москвой, чтобы Антон Павлович мог и в дальнейшем зимовать близко от нежно любимой Москвы (никто не думал, что развязка так недалека). И вот мы поехали в один солнечный февральский день в Царицыно, чтобы осмотреть маленькую усадьбу, которую нам предлагали купить. Обратно (не то мы опоздали на поезд, не то его не было) пришлось ехать на лошадях верст около тридцати. Несмотря на довольно сильный мороз, как наслаждался Антон Павлович видом белой горевшей на солнце равнины и скрипом полозьев по крепкому укатанному снегу! Точно судьба решила побаловать его и дала ему в последний год жизни все те радости, которыми он дорожил: и Москву, и зиму, и постановку ‘Вишневого сада’, и людей, которых он так любил… Работа над ‘Вишневым садом’ была трудная, мучительная, я бы сказала. Никак не могли понять друг друга, сговориться режиссеры с автором.
Но все хорошо, что хорошо кончается, и после всех препятствий, трудностей и страданий, среди которых рождался ‘Вишневый сад’, мы играли его с 1904 года до наших дней и ни разу не снимали его с репертуара, между тем как другие пьесы отдыхали по одному, по два, три года.
‘Вишневый сад’ мы впервые играли 17/30 января 1904 года, в день рождения и именин Антона Павловича.
Первое представление ‘Вишневого сада’ было днем чествования Чехова литераторами и друзьями. Его это утомляло, он не любил показных торжеств и даже отказался приехать в театр. Он очень волновался постановкой ‘Вишневого сада’ и приехал только тогда, когда за ним послали.
Первое представление ‘Чайки’ было торжеством в театре, и первое представление последней его пьесы тоже было торжеством. Но как непохожи были эти два торжества! Было беспокойно, в воздухе висело что-то зловещее. Не знаю, может быть, теперь эти события окрасились так благодаря всем последующим, но что не было ноты чистой радости в этот вечер 17 января, — это верно. Антон Павлович очень внимательно, очень серьезно слушал все приветствия, но временами он вскидывал голову своим характерным движением, и казалось, что на все происходящее он смотрит с высоты птичьего полета, что он здесь ни при чем, и лицо освещалось его мягкой, лучистой улыбкой, и появлялись характерные морщины около рта, — это он, вероятно, услышал что-нибудь смешное, что он потом будет вспоминать и над чем неизменно будет смеяться своим детским смехом.
Вообще Антон Павлович необычайно любил все смешное, все, в чем чувствовался юмор, любил слушать рассказы смешные и, сидя в уголке, подперев рукой голову, пощипывая бородку, заливался таким заразительным смехом, что я часто, бывало, переставала слушать рассказчика, воспринимая рассказ через Антона Павловича. Он очень любил фокусников, клоунов. Помню, мы с ним как-то в Ялте долго стояли и не могли оторваться от всевозможных фокусов, которые проделывали дрессированные блохи. Любил Антон Павлович выдумывать — легко, изящно и очень смешно, — это вообще характерная черта чеховской семьи. Так, в начале нашего знакомства большую роль у нас играла ‘Наденька’, якобы жена или невеста Антона Павловича, и эта ‘Наденька’ фигурировала везде и всюду, ничто в наших отношениях не обходилось без ‘Наденьки’ — она нашла себе место и в письмах.
Даже за несколько часов до своей смерти он заставил меня смеяться, выдумывая один рассказ. Это было в Баденвейлере. После трех тревожных, тяжелых дней ему стало легче к вечеру. Он послал меня пробежаться по парку, так как я не отлучалась от него эти дни, и, когда я пришла, он все беспокоился, почему я не иду ужинать, на что я ответила, что гонг еще не прозвонил. Гонг, как оказалось после, мы просто прослушали, а Антон Павлович начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катанья, с пешеходной прогулки, — одним словом, отовсюду собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, — и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях… Я сидела прикорнувши на диване после тревоги последних дней и от души смеялась. И в голову не могло прийти, что через несколько часов я буду стоять перед телом Чехова!
В последний год жизни у Антона Павловича была мысль написать пьесу. Она была еще неясна, но он говорил мне, что герой пьесы — ученый, любит женщину, которая или не любит его, или изменяет ему, и вот этот ученый уезжает на Дальний Север. Третий акт ему представлялся именно так: стоит пароход, затертый льдами, северное сияние, ученый одиноко стоит на палубе, тишина, покой и величие ночи, и вот на фоне северного сияния он видит: проносится тень любимой женщины.
Антон Павлович тихо, покойно отошел в другой мир. В начале ночи он проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Ощущение чего-то огромного, надвигающегося придавало всему, что я делала, необычайный покой и точность, как будто кто-то уверенно вел меня. Помню только жуткую минуту потерянности: ощущение близости массы людей в большом спящем отеле и вместе с тем чувство полной моей одинокости и беспомощности. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские студенты — два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла колоть лед, чтобы положить на сердце умирающему. Я слышу, как сейчас, среди давящей тишины июльской мучительно душной ночи звук удаляющихся шагов по скрипучему песку…
Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): ‘Ich sterbe’… Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: ‘Давно я не пил шампанского…’, покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда… И страшную тишину ночи нарушала только как вихрь ворвавшаяся огромных размеров черная ночная бабочка, которая мучительно билась о горящие электрические лампочки и металась по комнате…
Ушел доктор, среди тишины и духоты ночи со страшным шумом выскочила пробка из недопитой бутылки шампанского… Начало светать, и вместе с пробуждающейся природой раздалось, как первая панихида, нежное прекрасное пение птиц и донеслись звуки органа из ближней церкви. Не было звука людского голоса, не было суеты обыденной жизни, были красота, покой и величие смерти…
И у меня сознание горя, потери такого человека, как Антон Павлович, пришло только с первыми звуками пробуждающейся жизни, с приходом людей, а то, что я испытывала и переживала, стоя одна на балконе и глядя то на восходящее солнце и на звенящее пробуждение природы, то на прекрасное, успокоившееся, как бы улыбающееся лицо Антона Павловича, словно понявшего что-то, — это для меня, повторяю, пока остается тайной неразгаданности… Таких минут у меня в жизни не было и не будет…

Письма

1899

1. A. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 июня [1899 г. Мелихово]

Что же это значит? Где Вы? Вы так упорно не шлете о себе вестей, что мы совершенно теряемся в догадках и уже начинаем думать, что Вы забыли нас и вышли на Кавказе замуж1. Если в самом деле Вы вышли, то за кого? Не решили ли Вы оставить сцену?
Автор забыт — о, как это ужасно, как жестоко, как вероломно!
Все шлют Вам привет. Нового ничего нет. И мух даже нет. Ничего у нас нет. Даже телята не кусаются2.
Я хотел тогда проводить Вас на вокзал, но, к счастью, помешал дождь.
Был в Петербурге, снимался в двух фотографиях. Едва не замерз там. В Ялту поеду не раньше начала июля.
С Вашего позволения, крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего.

Ваш А .Чехов

2. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 июня [1899 г. Мелихово]

Рукой М. П. Чеховой:
‘Забыть так скоро, Боже мой…’ — есть, кажется, романс такой? Я все ждала, что Вы что-нибудь напишете, но, конечно, потеряла терпение и вот пишу сама. Как Вы поживаете? Вероятно, Вам весело, что Вы не вспоминаете медвежьего уголка на севере. У нас лето еще не начиналось, идут дожди — холодно, холодно и потому — пусто, пусто, пусто… Хандрим, особенно иногда писатель. Он собирается в половине июля в Ялту, надеюсь, что оттуда он привезет Вас к нам непременно. Наша дача в Ялте будет готова только в половине сентября, так что раньше уехать из Москвы не придется. С каждым днем наше Мелихово пустеет — Антон сдирает все со стен и посылает в Ялту. Удобное кресло с балкона уже уехало. Одну из Чайкиных групп брат подарил мне, и я, конечно, торжествую, она будет у меня в Москве, другая пошла в Крым. Поделитесь Вашими кавказскими впечатлениями и напишите хотя несколько строк. Будьте здоровы, не забывайте нас. Целую.

Ваша М. Чехова. 17 июня.

Приехала Лика, ожидаем ее в Мелихове.
Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской. Я завидую черкесам, которые видят Вас каждый день.
Нового ничего нет и нет. Сегодня за обедом подавали телятину, значит, кусаются не телята, а наоборот, мы сами кусаем телят1. Комаров нет. Смородину съели воробьи.
Желаю Вам чудесного настроения, пленительных снов.
Я дал Маше адрес: Михайловская, 233. Так? Попробую еще написать в Мцхет, дача Берга. Напишите, когда будете в Ялте.

Автор

3. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое июня [1899 г. Мцхет]

Пожалуйста не думайте, что я пишу только ответ на Ваше письмо, — давно бы написала, но все время была в таком отвратительном настроении, что ни строки не могла бы написать. Только второй день, как начинаю приходить в себя, начинаю чувствовать и немножечко понимаю природу. Сегодня встала в 6 час. и отправилась бродить по горам и первый раз взяла с собой ‘Дядю Ваню’1, но только больше сидела с книгой и наслаждалась дивным утром и восхитительным видом на ближние и далекие горы, на селение Мцхет, верстах в двух от нас, стоящее при слиянии Куры с Арагвой, чувствовала себя бодрой, здоровой и счастливой. Потом пошла вниз на почту, за газетами и письмами, получила весточку от Вас и ужасно обрадовалась, даже громко рассмеялась. А я-то думала, что писатель Чехов забыл об актрисе Книппер — так, значит, изредка вспоминаете? Спасибо Вам. Что-то Вы поделываете в Мелихове, — неужели все холодно? Я так счастлива, что могу греться на южном солнышке после холодного мая. Что Мария Павловна? Пописывает этюдики, или поленивается? Скажите ей, что я ее крепко целую и хочу ей написать. Отчего же телята больше не кусаются?2 А Бром и Хина3 живы? На скамеечке за воротами часто сидите? Несмотря на здешнюю красоту, я часто думаю о нашей северной шири, о просторе — давят все-таки горы, я бы не могла долго здесь жить. А красиво здесь кругом — прогулки великолепные, много развалин старинных, в Мцхете интересный древний грузинский собор, недалеко от нашей дачи, в парке же, поэтично приютилась маленькая церковка св. Нины, просветительницы Грузии, конечно, реставрированная, и там живут две любительницы тишины и уединения. Прокатились бы Вы сюда, Антон Павлович, право, хорошо здесь, отсюда бы вместе поехали в Батум и Ялту, а? Брат с женой народ хороший4, были бы очень рады. Может, вздумаете.
Недавно мы прокатились по вновь выстроенной дороге до Александрополя, до Карса она еще не достроена — что это за красота! У нас был свой вагон, последний, т.ч. с задней площадки мы все время любовались дивной панорамой, я никак не ожидала увидать такое великолепие. В нескольких словах невозможно описать, а начнешь писать, так не кончишь, лучше расскажу.
Вчера не успела кончить письма, вечером сделали прогулку верст в 8, исследовали одну интересную лощину, да все по камням, без дороги, так что устала я порядком и не в силах была писать.
Сегодня опять встала в 6 ч., бродила и занималась, начала купаться — у нас в парке отличный большой бассейн с проточной родниковой знаменитой Мцхетской водой, градусов 11, 12 — хорошо? Давно бы уж купалась, если бы не расклеилась после путешествия сюда — недели две плохо себя чувствовала.
По Военно-Грузинской конечно застряли, там ведь гладко никогда не проедешь. Сидели 2 дня на Казбеке за неимением колясок, да так и уехали в омнибусе и на багажной платформе — порядки! Но было весело, подобралась славная компания человек в 11 — таких же колясочных страдальцев. На Казбеке пролежала день мертвецом от мучительной головной боли. Ну вот сколько я Вам натрещала, надоела? Если да — прошу прощения, больше не буду.
Жду из Ялты от Срединых письма5, писала им. От мамы узнала, что Леон. Вал. скверно, высылают из Ялты6. Напишу Вам, когда выеду отсюда. А Вы морских путешествий не любите? Передайте мой привет Вашей матушке7, сестре и Марии Федоровне8.
Жму Вашу рук.

Ольга Книппер.

А Вы мне напишете еще? Может, мухи появятся в Мелихове?9

4. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 июль [1899 г. Москва]

Да, Вы правы: писатель Чехов не забыл актрисы Книппер. Мало того, Ваше предложение поехать вместе из Батума в Ялту кажется ему очаровательным. Я поеду, но с условием, во-1-х, что Вы по получении этого письма, не медля ни одной минуты, телеграфируете мне приблизительно число, когда Вы намерены покинуть Мцхет, Вы будете держаться такой схемы: ‘Москва, Малая Дмитровка, Шешкова. Чехову. Двадцатого’. Это значит, что Вы выедете из Мцхета в Батум 20-го июля. Во-2-х, с условием, что я поеду прямо в Батум и встречу Вас там, не заезжая в Тифлис, и в-3-х, что Вы не вскружите мне голову. Вишневский считает меня очень серьезным человеком, и мне не хотелось бы показаться ему таким же слабым, как все.
Получив от Вас телеграмму, я напишу Вам — и все будет прекрасно, а пока шлю Вам тысячу сердечных пожеланий и крепко жму руку. Спасибо за письмо.

Ваш А. Чехов.

Мл. Дмитровка, д. Шешкова.

Мы продаем Мелихово. Мое крымское имение Кучукой1 теперь летом, как пишут, изумительно. Вам непременно нужно будет побывать там.
Я был в Петербурге, снимался там в двух фотографиях. Вышло недурно. Продаю карточки по рублю. Вишневскому уже послал наложен. платежом пять карточек.
Для меня удобнее всего было бы, если бы Вы телеграфировали ‘пятнадцатого’ и во всяком случае не позже ‘двадцатого’.

5. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[8 июля 1899 г. Москва]

Уезжаю Таганрог важному делу буду Новороссийске воскресенье семнадцатого1 там встретимся пароходе2. Чехов

6. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

8 июль [1899 г. Москва]

Пишу это в дополнение к своей телеграмме. Около 15 июля я должен быть в Таганроге по важному делу. Попасть в Батум к 17 я не успею. Из Таганрога я выеду 17-го и буду в Новороссийске 18-го — там встретимся на пароходе. Если Вас задержит что-нибудь в Мцхете или Батуме хотя на день и Вы выедете из Батума не 17-го, то телеграфируйте мне по адресу: Таганрог, Чехову.
17-го в субботу из Батума пойдет хороший пароход прямым рейсом.
Мне не везет. Из Петербурга неаккуратно шлют корректуру1, живу в Москве, обедать негде, в ‘Аквариуме’ скучно и проч. и проч.
Бегу из Москвы 12-го. Буду в Таганроге 14-го.
Итак, в случае, если измените маршрут, телеграфируйте в Таганрог.
До 18-го!! На пароходе будем пить вино.

Ваш А.Чехов.

Хуже, более по-свински, как живут летом москвичи, нельзя жить. Кроме ‘Аквариума’ и фарса, нет других развлечений, и на улицах все задыхаются в асфальте. У меня варят асфальт под самым окном. От этого дыма и от разговора с Малкиелями я задыхаюсь.

7. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[Август, не позднее 24-го, 1899 г. Москва]

У меня в 2 часа деловой разговор. Буду у Вас обедать после 3-х, этак 3 Ґ — 4 часа.

А.Чехов

8*. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[Август, не позднее 24-го, 1899 г. Москва]

Приезжайте ко мне, я должна Вас видеть непременно сегодня.

О. Книппер

9. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[Август, не позднее 24-го, 1899 г. Москва]

Сегодня я не выхожу из дому, но тем не менее все-таки в 7 час. приеду.

10. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое авг. 99 г. [Москва]

Только четвертый день, как Вы уехали, а мне уже хочется писать Вам — скоро? Особенно вчера хотелось в письме поболтать с Вами — настроение было такое хорошее: мой любимый субботний вечер, звон колоколов, который так умиротворяет меня (фу, скажете, сентиментальная немка, правда?), прислушивалась к перезвону в Страстном монастыре, сидя у вас, думала о Вас. Но писать вечером не пришлось: с репетиции зашел Влад. Ив. и сидел долго.
Знаете, Антон Павлович, голубчик, я ведь получила роль Анны в ‘Одиноких людях’!!1 Вы должны себе представить, как я рада! Шенберг, не зная, что мне сообщено это самим директором, отводит меня торжественно в сторону и докладывает, что я получаю роль Анны. Желябужская играет жену, отца — Санин, мать — Самарова, остальное еще не решено, Иоганнес, конечно, Мейерхольд. Кстати, знаете, он сошелся опять с женой. Не странно это? Ну довольно пока о театре, потом поговорим.
Мне так грустно было, когда Вы уехали, так тяжело, что если бы не Вишневский, который провожал меня, то я бы ревела всю дорогу. Пока не заснула, — мысленно ехала с Вами. Хорошо Вам было? Не мерзли? А попутчики скучные были, или сносные, или милые? Вот сколько вопросов надавала — ответ получу? А уютненькая корзиночка с провизией пригодилась? И конфекты покушивали? Ну, не буду больше, надоела.
На Юге Вы, наверное, ожили, после нашей сырости, холода, хмурого свинцового неба — увидать южное ласковое солнце, сверкающее море, да ведь сразу духом воспрянешь. Хлопочете на постройке2, ходите к Синани3, на набережную, пьете нарзан, все по-старому, конечно, только без актрисы Книппер. А актриса на другой день Вашего отъезда хандрила и не пошла к вам, как обещала Марии Павловне, а в пятницу лежала замертво от головной боли, вечером сидела у меня сестра писателя Чехова, я слушала ее милый, ласковый, тихий голос, смех, который я так люблю.
Вчера перед репетицией зашла к вам, видела М. С. Малкиель, Лику (pardon, что так называю) и Левитана. В Вашем кабинете стоит диван, висит Ваш большой портрет, уютно там, хорошо, и я абонировалась на угол дивана, прямо против портрета, буду приходить и сидеть.
Репетиции ‘Дяди Вани’ вчера не было. Приехал Влад. Ив. и открыл министерский кабинет, пошли разговоры, исповеди и решили репетицию отменить. Вечером труппа приветствовала Конст. Серг. — он очень поправился, повеселел, набрался сил, так что держись! Сегодня был генеральный смотр ‘Грозного’4. В общем остались довольны, кажется. Санин от волнения чуть пальцы не отгрыз вместе с ногтями5.
Сегодня мы с Марией Павловной были в Малом театре на генеральной репетиции ‘Эгмонта’. Гликерия Николаевна затащила нас во второй ряд — тут же восседали Теляковский, Нелидов et com-nie6. Насмотрелась я вдоволь на это милое начальство — просто восторг! Мы еле сдерживались от смеху, слушая его замечания — то подошвы южинских сапог слишком белы, то стул нехорош, то шнурочек на плаще Южина7 ему не нравится, и т.п. — про игру ни слова.
Уж и физиономия же у него! Вспомнила Вас, его разговоры о ‘Дяде Ване’ и внутренне помирала со смеху. Глик. Николаевна, бедная, все плакала, да, и не от игры, а что ‘это исторически верно’, да и где ж теперь услышишь такие хорошие слова — умереть за родину!
Играли, как всегда в Малом, — с сильным оттенком скуки. Южин по внешности был великолепный Эгмонт и играл хорошо.
Вы бы, наверное, не вытерпели среди этой компании, где мы сидели, и удрали бы. Познакомились с Кондратьевым — представился как мой верный поклонник, сильно интриговавший против меня, — чтобы я перешла к ним. Одним словом, насмотрелась я ценителей искусства.
Надоела я Вам, писатель, правда? Если захочется, напишите тепленькое письмецо, а не захочется — не пишите лучше совсем. Кланяйтесь Срединым. Вы ходите к ним? А обедаете Вы каждый день? Смотрите, питайтесь хорошенько. Ну, спите спокойно, будьте здоровы.
Жму Вашу руку.

Ольга Книппер

11. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

3 сент. [1899 г. Ялта]

Милая актриса, отвечаю на все Ваши вопросы. Доехал я благополучно. Мои спутники уступили мне место внизу, потом устроилось так, что в купе осталось только двое: я да один молодой армянин. По нескольку раз в день я пил чай, всякий раз по три стакана, с лимоном, солидно, не спеша. Все, что было в корзине, я съел. Но нахожу, что возиться с корзиной и бегать на станцию за кипятком — это дело несерьезное, это подрывает престиж Художественного театра. До Курска было холодно, потом стало теплеть, и в Севастополе было уже совсем жарко. В Ялте остановился в собственном доме и теперь живу тут, оберегаемый верным Мустафою. Обедаю не каждый день, потому что ходить в город далеко, а возиться с керосиновой кухней мешает опять-таки престиж. По вечерам ем сыр. Видаюсь с Синани. У Срединых был уже два раза, Вашу фотографию они осматривали с умилением, конфеты съели. Л. В. чувствует себя сносно. Нарзана не пью. Что еще? В саду почти не бываю, а сижу больше дома и думаю о Вас. И проезжая мимо Бахчисарая, я думал о Вас и вспоминал, как мы путешествовали1. Милая, необыкновенная актриса, замечательная женщина, если бы Вы знали, как обрадовало меня Ваше письмо. Кланяюсь Вам низко, низко, так низко, что касаюсь лбом дна своего колодезя, в котором уже дорылись до 8 саж. Я привык к Вам и теперь скучаю и никак не могу помириться с мыслью, что не увижу Вас до весны, я злюсь — одним словом, если бы Наденька2 узнала, что творится у меня в душе, то была бы история.
В Ялте чудесная погода, только ни к селу ни к городу вот уже два дня идет дождь, стало грязно и приходится надевать калоши. По стенам от сырости ползают сколопендры, в саду прыгают жабы и молодые крокодилы. Зеленый гад в цветочном горшке, который Вы дали мне и который я довез благополучно, сидит теперь в саду и греется на солнце.
Пришла эскадра. Смотрю на нее в бинокль.
В театре оперетка. Дрессированные блохи продолжают служить святому искусству. Денег у меня нет. Гости приходят часто. В общем скучно, и скука праздная, бессмысленная.
Ну, крепко жму и целую Вашу руку. Будьте здоровы, веселы, счастливы, работайте, прыгайте, увлекайтесь, пойте и, если можно, не забывайте заштатного писателя, Вашего усердного поклонника

А.Чехова

12. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[Начало сентября 1899 г. Москва]

Здравствуйте писатель! Как поживаете? Я на Вас зла и обижена — писать мне не хотите, забыли актрису, ну и Бог с Вами. А все-таки посылаю Вам вкусных духов, авось вспомните меня. Ночь чудная, лунная, хочется за город, на простор, поедемте, а? Теперь хорошо в долине Кокоза!!! Прощайте, прощайте, писатель, будьте здоровы.

Ольга Книппер

13. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 сент. [1899 г. Ялта]

Записочку, духи и конфеты получил. Здравствуйте, милая, драгоценная, великолепная актриса! Здравствуйте, моя верная спутница на Ай-Петри и в Бахчисарай! Здравствуйте, моя радость!
Маша говорит, что Вы не получили моего письма. Как? Почему? Письмо я послал уже давно, тотчас же по прочтении Вашего.
Как живете? Как работается? Как идут репетиции? Нет ли чего новенького?
Наши приехали1. Помаленьку размещаемся в большом доме. Становится сносно.
Телефон. От скуки звоню каждый час. Скучно без Москвы, скучно без Вас, милая актриса. Когда мы увидимся?
Из Александринки получил телеграмму. Просят ‘Дядю Ваню’2.
Бегу в город и на базар. Будьте здоровы, счастливы, радостны! Не забывайте писателя, не забывайте, иначе я здесь утоплюсь или женюсь на сколопендре.
Целую крепко Вашу руку, крепко, крепко!!

Весь Ваш А.Чехов

‘Паршак’3 ушел.

14. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое сент. 99 г. [Москва]

Вчера был ровно год, что мы с Вами познакомились, милый писатель, — помните, в клубе1, на черновой репетиции ‘Чайки’? Как я дрожала, когда мне прислали повестку, что вечером будет присутствовать ‘сам автор’! Вы это понимаете? А теперь вот сижу и пишу этому ‘автору’ без страха и трепета, и наоборот, как-то светло и хорошо на душе. И день сегодня чудный — теплый, ясный, если удастся — поеду куда-нибудь за город, подышать воздухом, полюбоваться на осеннюю природу, а пока любуюсь Тверским бульваром, когда иду в театр, — он, право, очень красив теперь. Эх, бедные мы, городские жители!
Вчера минуточки не было свободной написать Вам, а так хотелось! Утром репетиция ‘Дяди Вани’, в 5 — ‘Грозный’ и прямо из театра пошли в школу2 на беседу ‘Одиноких’. В промежутке сидел у меня один офицер, наш попутчик по Военно-Грузинской дор., когда мы с братом ехали во Мцхет. День так и ускользнул.
В ‘Д. Ване’ разбирали 3-ий и 4-ый акты, сегодня и завтра генеральная ‘Грозного’, и потом примемся как следует за ‘Дядю Ваню’. Мария Петровна будет отличная Соня, а какая я буду Елена — сама не знаю. Понимаю я ее удивительно, а как передам — Dieu sait3?
Савва Морозов повадился к нам в театр, ходит на все репетиции, сидит до ночи, волнуется страшно. Мы все, конечно, острим. Москвин уверяет, что он ходит наблюдать, хорошо ли работают приказчики. Я думаю, что он скоро будет у нас дебютировать, только не знаю еще в чем. Знаете, он решил, что я не могу играть Елену, т.к. у меня нет противного мужа и роль у меня будет не пережита. Я решила поискать. Вы мне ведь не откажете помочь, тем более что это для успеха Вашей же пьесы, милый писатель, правда? Если я буду так действовать и впредь, то из меня выйдет, вероятно, колоссальная актриса!
Я предлагаю Савве Морозову дать какую-нибудь должность при нашем театре4, авось скорее новый выстроит. Жаль, что место инспектора над актрисами просил оставить за собой наш ‘популярнейший писатель’, а то бы отлично можно было пристроить Саввушку. На одной репетиции мы с Вишневским сильно вспомнили Вас, сколько бы Вы ‘словечек’ хороших пропустили по адресу Саввы.
А третьего дня у Вас уши не горели? Мы были en famille5 в Больш. театре на ‘Спящей красавице’. Что это за чудная, красивая, полная неги музыка! В конце концов не хотелось смотреть на сцену, на прыгающие ноги, на нелепые физиономии, — так бы и утопала в этой дивной гармонии! Под впечатлением музыки Чайковского Николаша начал говорить о Вас, говорил много, хорошо, тепло, взволнованно, и мне было ужасно приятно слушать…
Спасибо, что передали фотографию и конфекты. И спасибо, что Вы мне написали, я с таким нетерпением ждала весточки, волновалась, думала, что не хотите писать мне. А Вы думаете, я к Вам не привыкла?
Пишите мне все, все, Наденька не узнает.
Я очень рада, что Ваши дамы теперь будут кормить Вас, так я и знала, что писатель не обедает каждый день. Неужели трудно было пойти или поехать в город, а? Ну, до следующего письма, не скучайте, обедайте, сидите в саду, думайте обо мне. А работать не принимались?
Передайте мой привет Марии Павловне, мамаше, желаю поскорее устроиться, чтоб было хорошо и уютно.
Жму Вашу руку и целую в правый висок. Не хандрите только.

Ольга Книппер.

Кланяйтесь Синани, Срединым, если увидите. Моя болтовня про Саввушку, надеюсь, между нами?

15. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое сент. 99 г. [Москва]

Мне кажется, что я уже целую вечность не писала Вам, мой дорогой писатель, и что Вы перестали думать обо мне. Отчего Вы не здесь?! У нас теперь тепло, солнце жарит, совсем лето. Ходила бы я к Вам чай пить после репетиции, раскладывала бы пасьянс, болтали бы о Художеств. театре. Я теперь занята порядком — каждый день на репетициях, сегодня только вот выдался свободный денек. Скоро открытие у нас1 — страшно, так все нервы и прыгают. На первое представление уже нет ни одного билета, на ‘Геншеля’2 тоже, кажется, уже все расписано.
В первое воскресенье идет ‘Чайка’ — с какой радостью я буду играть эту подлую актрису! Утром хотят ставить ’12-ую ночь’3, но я решительно отказалась. Играть днем Виолу, в которой раз 8 я переодеваюсь с головокружительной быстротой (совсем Фреголи) и от которой я устаю, — а вечером Аркадину! Это прямо жестоко даже говорить об этом. Так что утром пойдет, верно, ‘Антигона’.
‘Дядю Ваню’ репетируем без Астрова, кот. теперь занят ‘Грозным’4. 3-ий акт нас так захватывает, что мы мчимся, закусивши удила, — лица горят, глаза блестят, шпильки из головы летят, и такое чувство, что никто не в состоянии остановить нас. Театр будет стонать. Лужский — отличный профессор5. Ах, писатель Чехов, если бы Вы могли бы быть на первом представлении!6 Вот был бы праздник! Да, верно, Вы уже раздумали ехать в Москву, сжились с Ялтой, с ‘собственным домом’, и думать забыли о Москве, о нашем театре и об актрисах.
Ваша protИgИe, Томановская, телеграфировала, что вызваны они в Петербург, благодарит за хлопоты, etc. Была у меня Кундасова, просила ‘Одиноких’. Она меня ждала часа полтора и все время стояла, знаете, в нашем стеклянном фонаре, в гостиной, говорит, что нашел столбняк и что она забыла, где она, потом отошла, мы болтали, пили чай с лимоном, ели черную кашу. Она была такая элегантная, просто прелесть. А знаете, больно на нее смотреть — такая она истерзанная жизнью, так ей нужен был покой, ласка.
Не пишется мне сегодня.
Писала и Марии Павловне, да оба письма разорвала бы охотно. Какая-то я судорожная. Хотела написать много, много, — ничего не вышло. Тянет меня вон из города на простор. Каша у меня в душе и в голове.
Прощайте, пишите мне скорее и побольше. Жму руку.

Ваша Ольга Книппер.

Мама шлет Вам привет.
Хочу Ваших писем.

16. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое сент. 99 г. [Москва]

Это Вам не стыдно, нехороший Вы человек, называть меня змеенышем1? Ах, ах, писатель, грех Вам! — Мало пишу? Да все боюсь, что скучны мои письма. Если нет — буду чаще болтать с Вами.
Спасибо за запонки. Только которая же птица — Вы и которая — я? Одна стоит в спокойном сознании своего величия и как бы с сожалением посматривает кругом себя — довольно меланхолично. Другая с некоторым задорцем заглядывает снизу вверх и положение у нее наступательное, с кокетливым изгибом шейки…
Вишневскому передала Вашу посылочку, но он ничего не понял, то что должен был понять, — по словам князя. Если бы Вы знали, как я обрадовалась, когда, пришедши с репетиции, застала князя у себя в комнате! Так сейчас и вспомнился милый Дегтярный переулок2, голодающий писатель, кругом рогожи, веревки, горбатый Димитрий, пасьянсы, Малкиели и т.д. Хорошее было время!
Князь рассказывал о Вас, о доме, обо всем, одним словом. Когда он уходил, случился казус — у дверной портьеры оторвался аграмант и бедный князь попал ногою в петлю, как в капкан. Ужасно было смешно, я и сейчас хохочу, и жалко его было. Так это он элегантно расшаркнулся и шагнул в переднюю и вдруг — стой! Ну ничего, обойдется. Просил, конечно, о билетах, оставил мне 10 руб. и, конечно, я его надую. Разве случайно достану у кого-нибудь из наших. В день открытия кассы народ стоял с часу ночи — хвост неимоверный, до 2 500 человек перебывало в первый день, продано 16 билетных тетрадей. На первое представление ‘Грозного’ в кассе не было ни одного билета, все расписали так. На три представления ‘Грозного’, на ‘Чайку’, ‘Федора’ — все почти уже расхватано. Каково? Мы все просто прыгали от радости — такое приятное волнение! 28-го у нас молебен, 29 — ‘Смерть Грозного’, 30-го ‘Федор’, 1-го ‘Чайка’, затем ‘Грозный’, ‘Федор’, ‘Геншель’. Утром 1-го ‘Антигона’, 3-го ‘Двенадцатая ночь’. Вот Вам начало наших подвигов. Думаю, что Вам интересно. Вчера на генеральной ‘Грозного’ был Шаляпин и, говорят, стену колотил от восторга. Что-то публика скажет!
Поставлен ‘Грозный’ очень интересно.
Сегодня мне здорово достается — только что вернулась с генеральной ’12-й ночи’, пообедала, вот пишу Вам, а скоро опять бежать на генеральную ‘Федора’, с новым Федором3. А погода мерзкая — холодно, идет мокрый снег. Наша ’12-я ночь’ прошла сегодня с шиком. Мне начинает нравиться этот мир красивых женщин, пажей, поцелуев, томных взглядов, мир поэзии, любви, музыки, вперемежку со сценами безумного дурачества, веселья, тяжелого английского остроумия — думаю, что выйдет интересный спектакль.
Репетиций ‘Дяди Вани’ на этой неделе нет. Мы налаживаем: всю пьесу без Астрова, с Немировичем. Проходим отдельными сценами, много беседуем, нянчим ее, как нянчили ‘Чайку’. Меня смущает ремарка Алексеева по поводу последней сцены Астрова с Еленой: Астров у него обращается к Елене, как самый горячий влюбленный, хватается за свое чувство, как утопающий за соломинку. По-моему, если бы это было так, — Елена пошла бы за ним, и у нее не хватило бы духу ответить ему — ‘какой вы смешной…’ Он, наоборот, говорит с ней в высшей степени цинично и сам как-то даже подсмеивается над своим цинизмом. Правда или нет? Говорите, писатель, говорите сейчас же.
Я еще не чувствую монолога в конце 2-го действия, об Астрове, так хочется говорить горячо и искренно, т.е. искренность необходима, только другого тона. Третий акт мне будет легче всего играть. Не дождусь этого спектакля!
Ну, пора бежать в театр.
До свиданья, до следующего письма, мой дорогой писатель, не сердитесь на меня, любите и думайте обо мне хоть немножечко. Пришлите мне карточку Вашу, хорошую только, с надписью, тоже с хорошей, а то у меня только маленькая Ваша с опущенными глазами — стоит у меня посредине стола. Пишу и взглядываю.
Передайте мамаше и дорогой Марии Павловне мой сердечный привет.
Жму хорошенько Вашу руку, крепко.

Ольга Книппер

17. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4 ч. утра 29-ое сент. [1899 г. Москва]

Спать не могу. Прошел ‘Грозный’, и… скверно на душе, вероятно, у всех. Сейчас ничего ясно не понимаю, сознаю только, что должно бы быть иначе в день открытия второго сезона Художественного театра. Во-первых, Алексеев болен, играл с анонсом1, против чего восставала вся труппа, анонсы ведь парализируют публику. От постановки все в восторге, от игры Грозного — никто. Вы были правы, помните, когда с таким недоверием отнеслись к тому, что Иоанна играет Алексеев. Принимали холодно, настроение у нас за кулисами было мрачное. Только, голубчик, Антон Павлович, я это пишу только Вам. Этого никто не должен знать, Вы это сами, впрочем, понимаете. Мне так больно, так тяжело на душе, я Вам передать не могу! Теперь все хаос, а завтра еще хуже будет. Хороши были Санин, Вишневский, Лужский, Савицкая2. Прав Немирович — надо было сезон открывать ‘Дядей Ваней’.
Воображаю, как завтра начнут нас грызть все газеты — давно многие поджидают случая придраться3. Какую ночь проведет сегодня бедный Алексеев! Ошибка в том, что его публика не любит как актера, и в день открытия идет трагедия, где он — главный. Наши все возмущены его игрой.
Ну, вот видите, как все обстоит. Как больно, как тяжело сознавать недочеты и промахи любимого, хорошего, молодого нашего дела. Буду все-таки думать, что следующие спектакли сотрут это неприятное впечатление.
Вы совсем забыли актрису, не хотите писать — мне это больно. Отчего Вы молчите?

Ваша поникшая актриса

18. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

29 сент. [1899 г. Ялта]

Ваше благоразумное письмо с поцелуем в правый висок и другое письмо с фотографиями я получил. Благодарю Вас, милая актриса, ужасно благодарю. Сегодня у вас начало спектаклей, и вот в благодарность за письма, за память я шлю Вам поздравление с началом сезона, шлю миллион пожеланий. Я хотел было послать телеграмму директорам и поздравить всех, но так как мне не пишут, так как обо мне, очевидно, забыли и даже не прислали мне отчета (который, судя по газетам, вышел в свет недавно1) и так как в ‘Чайке’ играет все та же Романова2, то я почел за лучшее делать вид, что я обижен, — и вот поздравляю Вас только одну.
У нас был дождь, теперь ясная, прохладная погода. Ночью был пожар, я вставал, смотрел с террасы на огонь и чувствовал себя страшно одиноким.
Живем мы теперь в доме, обедаем в столовой, есть пианино.
Денег нет, совсем нет, и я занимаюсь только тем, что прячусь от своих кредиторов. И так будет до середины декабря, когда пришлет Маркс3.
Хотел бы написать Вам еще что-нибудь благоразумное, но никак ничего не придумаю. У меня ведь сезон не начинался, у меня нет ничего нового и интересного, все то же, что и было. И ничего не жду, кроме дурной погоды, которая уже на носу.
В Александринке идут ‘Иванов’ и ‘Дядя Ваня’4.
Ну, будьте здоровы, милая актриса, великолепная женщина, да хранит Вас Бог. Целую Вам обе руки и кланяюсь в ножки. Не забывайте.

Ваш А.Чехов

19. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 сент. [1899 г. Ялта]

По Вашему приказанию, тороплюсь ответить на Ваше письмо, где Вы спрашиваете насчет последней сцены Астрова с Еленой. Вы пишете, что Астров в этой сцене обращается к Елене, как самый горячий влюбленный, ‘хватается за свое чувство, как утопающий за соломинку’. Но это неверно, совсем неверно! Елена нравится Астрову, она захватывает его своей красотой, но в последнем акте он уже знает, что ничего не выйдет, что Елена исчезает для него навсегда — и он говорит с ней в этой сцене таким же тоном, как о жаре в Африке, и целует ее просто так, от нечего делать. Если Астров поведет эту сцену буйно, то пропадет все настроение IV акта — тихого и вялого.
Я послал с князем1 Александру Леонидовичу японский массаж. Пусть А. Л. покажет сию штуку своему шведу.
В Ялте вдруг стало холодно, подуло из Москвы. Ах, как мне хочется в Москву, милая актриса! Впрочем, у Вас кружится голова, Вы отравлены, Вы в чаду — Вам теперь не до меня. Вы теперь можете написать мне: ‘Шумим, братец, шумим!’2
Я пишу Вам, а сам поглядываю в громадное окно: там широчайший вид, такой вид, что просто описать нельзя. Фотографии своей не пришлю, пока не получу Вашей, о змея! Я вовсе не называл Вас ‘змеенышем’, как Вы пишете. Вы змея, а не змееныш, громадная змея. Разве это не лестно?
Ну-с, жму Вашу руку, низко кланяюсь, стукаюсь лбом о пол, многоуважаемая.
Скоро пришлю еще подарок.

Ваш А. Чехов

20. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое окт. 99 г. [Москва]

Вчера играли нашу любимую ‘Чайку’. Играли с наслаждением. Театр был полон. Сердце запрыгало, как увидала милые декорации, уютную обстановку, услышала грустные вальсы за сценой, удары молотка перед поднятием занавеса, первый разговор Маши с Медведенко… Перед третьим актом прочла вывешенную у нас на доске телеграмму ‘писателя Чехова’ и растрогалась1. Игралось хорошо, легко. Главный режиссер2 сказал, что я ни разу не играла так сильно. И сцена с Тригориным теперь идет лучше. Первым актом я недовольна — волнуюсь, нервничаю и играю резко. Успокойтесь, дорогой писатель, Роксанова вчера, говорят, играла очень хорошо, сократила все паузы, не хлюпала, и Мейерхольд3 говорил мне сегодня, что чувствовалось, как публика слушала совсем иначе. Не волнуйтесь по этому поводу. Третьим актом, как всегда, прорвало публику, и четвертый тоже вызывал шумные одобрения.
Получили мое отчаянное письмо после ‘Грозного’? Пресса оказалась весьма благородной, всюду хорошие отзывы, — доказывает только, какие корни пустил наш театр, и это меня радует. Алексеев еще болен, хотя вчера играл лучше обыкновенного. Трепов запретил выход Грозного из молельной, чтение синодика на коленях, и чтоб не было ни одной лампады4. Вот так штука! Славно у нас на Руси! Да, и еще, чтоб в сцене Замоскворечья занавес спускали раньше, чтоб не видно было, как народ рвет Кикина на части. С этим я вполне согласна — это уже слишком реально и грубо. Я и на репетициях отворачивалась — гадко!
‘Грозный’ все-таки будет делать сборы. С понедельника принимаемся горячо за ‘Дядю Ваню’.
Почему Вы мне не пишете? Может и мне не надо писать? Или не хочется? Ну простите, больше не буду приставать. Князь передал мне пуговицу. Спасибо.
Будьте здоровы, гуляйте, наслаждайтесь, вдыхайте южный чудный воздух. Крепко жму Вашу руку.

Ваша Ольга Книппер.

Марию Павловну крепко целую. Мамаше мой сердечный привет. Скоро напишу.

21. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 окт. [1899 г. Ялта]

Милая актриса, Вы все сильно преувеличили в своем мрачном письме, это очевидно, так как газеты отнеслись к первому представлению вполне добродушно. Как бы ни было, одного-двух неудачных представлений совсем недостаточно, чтобы вешать нос на квинту и не спать всю ночь. Искусство, особенно сцена — это область, где нельзя ходить не спотыкаясь. Впереди еще много и неудачных дней, и целых неудачных сезонов, будут и большие недоразумения, и широкие разочарования, — ко всему этому надо быть готовым, надо этого ждать и, несмотря ни на что, упрямо, фанатически гнуть свою линию.
И конечно Вы правы: Алексееву не следовало играть Грозного. Это не его дело. Когда он режиссер — он художник, когда же он играет, то он молодой богатый купец, которому захотелось побаловаться искусством.
А я 3—4 дня был болен, теперь сижу дома. Посетителей нестерпимо много. Праздные провинциальные языки болтают, и мне скучно, я злюсь, злюсь и завидую той крысе, которая живет под полом в Вашем театре.
Последнее письмо Вы писали в 4 часа утра. Если Вам покажется, что ‘Дядя Ваня’ имел не такой успех, как Вам хотелось, то, пожалуйста, ложитесь спать и спите крепко. Успех очень избаловал Вас, и Вы уже не терпите будней.
В Петербурге дядю Ваню будет играть, кажется, Давыдов, и сыграет хорошо, но пьеса, наверное, провалится1.
Как поживаете? Пишите побольше. Видите, я пишу почти каждый день. Автор так часто пишет актрисе — этак, пожалуй, гордость моя начнет страдать. Надо актрис в строгости держать, а не писать им. Я все забываю, что я инспектор актрис. Будьте здоровы, ангелочек.

Ваш А.Чехов

22. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7 окт. [1899 г. Ялта]

Милая, знаменитая, необыкновенная актриса, посылаю Вам шкатулку для хранения золотых и бриллиантовых вещей. Берите!
В Вашем последнем письме Вы сетуете, что я ничего не пишу, между тем я посылаю Вам письма очень часто, правда, не каждый день, но чаще, чем получаю от Вас.
Это письмо передаст Вам д-р П. И. Куркин, автор картограммы, которая будет участвовать в ‘Дяде Ване’1. Он гостил у нас и, буде пожелаете, расскажет Вам про наш новый дом и про нашу старую жизнь.
Будьте здоровы, веселы, счастливы, спите спокойно, и да хранит Вас Бог.

Ваш А.Чехов

23. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое окт. [1899 г. Москва]

Как я давно не писала Вам, милый, дорогой писатель! Вы сердиты на меня? Нет, нет, не смейте дуться на меня, я, право, не виновата! Все время кисла, хандрила, не любила себя, уставала, и потому не писалось. Могла бы черкнуть словечка два, да думаю, что толку писать, что я жива. Играю каждый вечер, свободна только, когда идет ‘Геншель’, каждый день репетиции ‘Дяди Вани’, кот. затягиваются до пятого часа, а в 6 Ґ я опять в театре. Настроение в труппе было скверное, да и сейчас не блестящее. ‘Геншель’ идет великолепно, успех полный, но сборов не дает. Пиеса села на двух театрах1, пиеса не нравится, и потому у нас пусто. Лужский необычайно хорош, играет удивительно просто, трогательно, без фокусов, без выкриков2. А если б Вы видели постановку 4-ого акта — в пивной! Станиславского вызывают отчаянно, — как режиссера. ‘Грозный’ дает полный сбор, принимают холодно, Станиславский как актер не имеет успеха. На той неделе выступает Мейерхольд3.
Сегодня была хорошая репетиция ‘Дяди Вани’, крепкая, а то Астров все хворал, не ходил на репетиции. Завтра Алексеев предлагал целый день провести над ‘Дядей Ваней’: репетировать утром, затем всем поехать обедать в ‘Славянский’ и опять в театр на вечер. Как Вам это нравится, писатель Чехов? Мария Петровна4 отказалась, боится устать. Днем репетируем сцены Астрова, а вечером полная репетиция на сцене (а то все в фойе) с бутафорией. Декорации еще не все готовы. А должны были играть 14-го! Все ‘Грозный’ виноват и болезнь Алексеева. ‘Дядя Ваня’ должен быть для нас в этом сезоне, чем была ‘Чайка’ в прошлом. И это будет непременно. А Вы думайте о нас, писатель, будьте с нами мысленно на каждой репетиции, желайте нам успеха. Как Вам не стыдно писать, что ‘Дядя Ваня’ провалится на Александринке? Что за курьезная мысль? Вам самим не смешно?
А как я мила! Пишу, пишу и не благодарю за посланную шкатулку. И что Вы за насмешник, Антон Павлович! Дарить бедной актрисульке Художеств. театра шкатулку для ‘золотых и бриллиантовых’ вещей! Да разве оные у нас водятся? А храниться там будут письма одного милого хорошего человека из Ялты. Да когда же у меня наконец будет Ваша фотография с открытыми глазами?! Не могли Вы мне в шкатулку сюрпризик вложить! Жестокий Вы человек.
Ужасно хочу Вас видеть. Неужели до весны — ни-ни? Так хочется, чтоб Вы сидели у меня уютно на диване, пили бы кофе (кот. я варю возмутительно долго), а я бы Вам болтала о всякой всячине, о веселой и грустной… Ходила бы к Вам раскладывать пасьянс из милых драных карт.
Куркин не застал меня, я завтра пошлю ему записочку, чтоб он пришел порассказать о Вашем житье-бытье. Он не обидится? Думаю — нет.
Отчего у меня из головы не выходит, как Вы, стоя на террасе, смотрели на пожар и чувствовали себя одиноким?..
Отчего мне иногда хотелось Вам сказать много, много, и я почему-то молчала!
Играли ‘Чайку’ второй раз, играли хорошо. Был Боборыкин, остался в восторге. Во 2-ом акте мы с Артемом5 что-то переврали в тексте случайно, Лужский обрадовался и теперь всюду рассказывает и смешит нас неистово, представляет в лицах: Артем Аркадиной: ‘Многоуправляемая, в таком случае ищите себе другого многоуважаемого!’ А Книппер, говорит, обрадовалась и понесла: подать мне всех лошадей, пойду на них пешком на станцию…
Ничего подобного, конечно, не было, но Вы бы умерли со смеху, глядя на Лужского. А еще лучше он рассказывает, почему Самарова не прибыла на репетицию ‘Дяди Вани’6 — вызвана в суд за неосторожную езду на велосипеде с Грековым7 — представляете себе эту картину? Ведь выдумает же! Я и сейчас трясусь от смеха! Комик он!
Ну, пора спать, уже скоро 3 часа. Сегодня вечером была в Малом — смотрела ‘Старые счеты’ Боборыкина — ужасная пьеса, отвратительная.
Скажите Марии Павловне, что целую ее крепко, соскучилась сильно по ней, не дождусь ее приезда. Мамаше передайте мой привет. Как она ужилась на юге?
Вам, милый писатель, крепко жму руку, спасибо за письма, за память.

Ваша Ольга Книппер

24. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ое окт. [1899 г. Москва]

Какой сегодня воздух! Мягкий, ласковый, солнце греет так хорошо. Ваша азалейка и лавры так славно зеленеют, один только писатель Чехов сидит передо мной с опущенными глазами — это ужасно! Меня сегодня тянет, тянет вон из Москвы куда-нибудь подальше, на простор, подышать настоящим воздухом и посмотреть на себя настоящими глазами, а то трешься здесь, как ревельская килька в жестянке. Ах, если бы я могла хоть часочек посидеть у Вас в саду, в уголочке на скамеечке, совсем тихо, и отдохнуть хорошенечко.
А я устала за последнее время, так устала, что вчера пластом лежала целый день, не имея силы двинуть рукой или ногой, не пошла даже на репетицию ‘Дяди Вани’. И сегодня хожу, как муха, такая слабость, будто встала после тяжелой болезни. Если бы только была какая-нибудь возможность — я удрала бы вон из Москвы, проветрить свою голову, а то в нее дурь лезет.
Была у нас первая генеральная ‘Дяди Вани’, сегодня будет вторая, 25-го днем — третья и 26-го играем. Декорацию 3-го действия еще не видала — не готова. Волнуемся здорово. Билеты все расписаны. Афиши будут преинтересные — декорация первого действия, счета дяди Вани и портрет Чехова, говорят, Симов хорошо исполнил — я еще не видела.
Во 2-м акте будут шуметь настоящие деревья за кулисами, гром и молния удивительные. Об игре боюсь говорить до первого представления, чуется, что все будет хорошо, и публика останется довольна. А Вы будете волноваться, конечно? Так и надо, волнуйтесь, волнуйтесь вместе с нами. Из театра прямо поеду давать Вам телеграмму. Я ужасно боюсь конца второго действия — он у Вас гениально написан. После третьего у нас у всех коленки тряслись и зубы стучали. Сцены с Астровым ужасно люблю.
Ну вот и пора бежать в театр, начало в 6 час., пораньше, а то завтра утром играем ‘Чайку’. До свиданья, милый, хороший, дорогой мой Антон Павлович. В минуты отдыха читаю Вас. Сегодня очень хочется вспоминать, как мы с Вами путешествовали. Когда увидимся? Жму крепко Вашу руку. Пишите и не забывайте никогда

Вашей актрисульки

25. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27-ое окт. [1899 г. Москва]

Мне бы не следовало писать Вам сегодня, дорогой Антон Павлович. У меня такой мрак, такой ужас в душе, что передать не могу.
Вчера сыграли ‘Дядю Ваню’. Пьеса имела шумный успех, захватила всю залу, об этом уже говорить нечего. Я всю ночь не смыкала глаз и сегодня все реву. Играла я невообразимо скверно — почему? Многое понимаю, многое — нет. У меня сейчас столько мыслей скачущих в голове, что ясно вряд ли расскажу. Говорят, на генеральной играла хорошо — я этому теперь не верю. Дело, по-моему, вот в чем: меня заставили позабыть мой образ Елены, который режиссерам показался скучным, но который я целиком не играла. Обрисовали мне ее совсем иначе, ссылаясь на то, что это необходимо для пьесы. Я долго боролась и до конца не соглашалась. На генеральных я была покойна и потому играла, может быть, мягко и ровно. На спектакле же я адски волновалась, прямо трусила, чего со мной еще не случалось, и потому было трудно играть навязанный мне образ. Если бы я играла то, что хотела, наверное, первый спектакль меня не смутил бы. Домашние мои в ужасе от моей игры, сейчас много говорила с Никол. Никол., он Елену так же понимает, как я первоначально, а я ему верю. Боже, как мне адски тяжело! У меня все оборвалось. Не знаю, за что уцепиться. Я то головой об стену, то сижу, как истукан. Страшно думать о будущем, о следующих работах, если опять придется бороться с режиссерским гнетом. Зачем я свое не сумела отстоять! Рву на себе волосы, не знаю, что делать.
Вчера не успела кончить, т.е. не могла. Сегодня немного легче, но все же на люди не могу идти, сижу дома. Была только у вас, сидела целых два часа, ждала Марию Павловну, пришла домой, а она, оказывается, заходила к нам. Вот обидно, досадно! Хочется слышать об Вас. Нюхала розы, думала о теплом Юге, сидела на диване, в своем любимом углу и читала ’93-й год’ Гюго, кот. нашла на столе, — люблю его.
Странно! После ‘Чайки’ страдала физически, теперь после ‘Дяди Вани’ страдаю нравственно. Не могу Вам сказать, как меня убивает мысль, что именно в Вашей пьесе я играла неудачно! Влад. Иванович говорит, что я перенервила, потому играла резче, с подчеркиваниями, и по звуку слишком громко, когда эта роль идет в полутонах, — может быть и это, я теперь сама не знаю. Знаю одно, что играла не просто, и это самое ужасное для меня. Что меня будут бранить газеты и публика1 — это очень неприятно, конечно, но это ничто в сравнении с тем, что я терплю при мысли, как я угостила Елену Андреевну, т.е. Вас и самое себя. Простите ради Бога, не ругайте меня, завтра же буду исправляться. Надо мне только окрепнуть, а то я ослабела и обессилела.
Вот пришли и черненькие деньки Вашей актрисульке. Отведаем и этого.
Мария Петровна и Алексеев играли великолепно, Вишневский, кажется, нравился публике2.
Напишите мне хоть несколько строк в утешение. Завтра, верно, Мария Павловна будет в театре.
Крепко, крепко жму Вашу руку, кланяюсь моим большим поклоном, милый писатель.

Ваша Ольга Книппер

26. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 окт. [1899 г. Ялта]

Милая актриса, хороший человечек, Вы спрашиваете, буду ли я волноваться. Но ведь о том, что ‘Дядя В.’ идет 26-го, я узнал как следует только из Вашего письма, которое получил 27-го. Телеграммы стали приходить 27-го вечером, когда я был уже в постели. Их мне передают по телефону. Я просыпался всякий раз и бегал к телефону в потемках, босиком, озяб очень, потом едва засыпал, как опять и опять звонок. Первый случай, когда мне не давала спать моя собственная слава. На другой день, ложась, я положил около постели и туфли и халат, но телеграмм уже не было.
В телеграммах только и было, что о вызовах и блестящем успехе, но чувствовалось в них что-то тонкое, едва уловимое, из чего я мог заключить, что настроение у вас всех не так чтобы уж очень хорошее. Газеты, полученные сегодня, подтвердили эту мою догадку. Да, актриса, вам всем, художественным актерам, уже мало обыкновенного, среднего успеха, Вам подавай треск, пальбу, динамит. Вы вконец избалованы, оглушены постоянными разговорами об успехах, полных и неполных сборах, вы уже отравлены этим дурманом, и через 2—3 года вы все уже никуда не будете годиться! Вот Вам!
Как живете, как себя чувствуете? Я все там же и все тот же, работаю, сажаю деревья.
Но пришли гости, нельзя писать. Гости просидели уже больше часа, попросили чаю. Пошли ставить самовар. Ой, как скучно!
Не забывайте меня, да не угасает Ваша дружба, чтобы мы летом могли еще поехать куда-нибудь вместе. До свиданья! Увидимся, вероятно, не раньше апреля. Если бы вы все приехали весной в Ялту, играли бы здесь и отдыхали. Это было бы удивительно художественно.
Гость понесет это письмо и опустит в почтовый ящик.
Крепко жму руку. Поклонитесь Анне Ивановне и Вашему дяде военному1.

Ваш А.Чехов.

Актриса, пишите, ради всего святого, а то мне скучно. Я как в тюрьме и злюсь, злюсь2.

27. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 ноябрь [1899 г. Ялта]

Я понимаю Ваше настроение, милая актрисуля, очень понимаю, но все же на Вашем месте я бы не волновался так отчаянно. И роль Анны1 и сама пьеса не стоят того, чтобы из-за них портили столько крови и нервов. Пьеса давняя, она уже устарела, много в ней всяких недочетов, если больше половины исполнителей все никак не попадали в настоящий тон, то, естественно, виновата пьеса. Это раз. Во-вторых, раз навсегда надо оставить попечения об успехах и неуспехах. Пусть это Вас не касается. Ваше дело работать исподволь, изо дня в день, втихомолочку, быть готовой к ошибкам, которые неизбежны, к неудачам, одним словом, гнуть свою актрисичью линию, а вызовы пусть считают другие. Писать или играть и сознавать в это время, что делаешь не то, что нужно, — это так обыкновенно, а для начинающих — так полезно!
В-третьих, директор телеграфировал, что второе представление прошло великолепно, все играли чудесно и что он удовлетворен вполне2.
Маша пишет, что в Москве нехорошо, что в Москву не следует ехать, а мне так хочется уехать из Ялты, где мне уже наскучило мое одиночество. Я Иоганнес без жены, не ученый Иоганнес и не добродетельный.
Поклонитесь Николаю Николаевичу, о котором Вы говорите в своем письме3.
Будьте здоровы! Напишите, что Вы уже успокоились и все идет прекрасно. Жму руку.

Ваш А. Чехов

28. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19 ноябрь [1899 г. Ялта]

Милая актриса, Вишневский писал мне, что за то, чтобы увидеть меня теперь, Вы дали бы только три копейки1, — так Вы сказали ему. Благодарю Вас, Вы очень щедры. Но пройдет немного времени, еще месяц-другой, и Вы не дадите уже и двух копеек!
Как меняются люди!
А я между тем за то, чтобы увидеть Вас, дал бы 75 рублей.
Но представьте, нельзя писать: бьют в набат, у нас в Аутке пожар. Сильный ветер.
Будьте здоровы! Бегу на пожар.

Ваш А.Чехов

29. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье ноября [1899 г. Москва]

Так Вы не махнули на меня рукой, милый, дорогой писатель?! Как я обрадовалась, когда увидела Ваш почерк! Чем-то хорошим, мирным пахнуло на меня. А я устала, устала за это время… Почему я Вам не писала, знаете? Если и не знаете, то чувствуете, правда? И Вы поверили Вишневскому, что я дала бы 3 коп., чтобы увидать Вас? Значит, и мужчины не без кокетства! А я не знаю, сколько дала бы, чтобы Вы были здесь, чтобы Вы вообще не уезжали из Москвы. Ах, писатель, писатель, не забывайте меня, ради Бога, и любите меня хоть немножечко, мне это надо.
Вы мне на мои письма совсем не отвечаете, почему? Только на мое последнее, отчаянное, ответили, вникли.
Хотите еще отчаянное, только в другом роде? Ну, не буду, не буду.
От Марии Павловны знаю, как Вы поживаете. Знаю, что Вы работаете наконец. Кабинет у Вас уютный, симпатичный, и работается хорошо, наверное. А хандра как поживает? Я вдруг сейчас представила себе, как я приезжаю к Вам, вот вижу Ваше лицо, улыбающиеся глаза, вижу, как мы сидим у Вас, как я Вам рассказываю много, много, говорю все, все… Вы бы обрадовались моему приезду?
Как Ваш сад поживает, не пропали растения — все принялись? Как там хорошо будет весной!
Что же Вам написать о себе? Живу, каждый день репетирую ‘Одиноких’ — работы много предстоит, роль сильно трудная, а я ленюсь, ругаю себя — где моя энергия! Играю Елену по-другому, но все же недовольна ужасно собою. Люблю бывать у Вас, люблю сидеть болтать с Марией Павловной — хороший она человек. Сегодня иду к Морозовой1 на литературный вечер, будут говорить об ‘Одиноких’ — интересно. Была раз в кружке2 с Марией Павловной, она Вам писала?3 Больше никуда не хожу. Будьте здоровы, крепко, крепко жму Вашу руку, скоро напишу.

Ваша Ольга Книппер.

У меня расцвела азалейка, ужасно хочется послать Вам с холодного севера цветок, посылаю только лепестки.
Мой привет Вашей маме.
Долго смотрела на Вашу карточку и хорошо, хорошо поплакала. Скажете — сентиментальная немка? Пусть.

30. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое дек. [1899 г. Москва]

Ура, ура!!! У меня есть теперь писатель Чехов с глазами! Сию секунду только получила и не могу бежать на репетицию, не написавши Вам хоть несколько строк. Спасибо, спасибо Вам, милый Вы, хороший, чудный человек! Жму Ваши обе руки и целую уж в оба виска.
Удивительная фотография! И какое у Вас хорошее выражение!
Актрисулька страшно счастлива и постарается хорошенько поэтому репетировать. Ой, опоздаю, бегу скорее. Только почему ни одного словца на фотографии? Ну, Вы мне это весной исправите, да?
Будьте здоровы, покойны, давайте ждать весны.
Наши шлют Вам привет, залюбили все Марию Павловну. Передайте мой поклон Вашей маме.
Еще раз кланяюсь ‘моим большим поклоном’.

Ваша Ольга Книппер

31. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

8 дек. [1899 г. Ялта]

Мы отрезаны от мира: телеграф везде поломан, почта не пришла. Третий день ревет буря — как говорят, небывалая.
Милая актриса, очаровательная женщина, я не пишу Вам, потому что усадил себя за работу и не даю себе развлекаться1.
На праздниках устрою передышку — и тогда напишу подлиннее. Напишите же мне толком, основательно: приедет труппа весной в Ялту или нет?2 Окончательно решено это или не окончательно?
Вы любите сохранять вырезки из газет, посылаю Вам две3.
Ветер злющий.
Видаете князя Шаховского? В жизни его пертурбация — довольно занятная4.
Ну, будьте живеньки, здоровеньки, актрисища лютая, желаю Вам здоровья, веселья, денег — всего, чего только желается душеньке Вашей. Крепко жму руку и кланяюсь в ножки.

Ваш А.Чехов

32. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[12—26] дек. [1899 г. Москва]

А я Вам не пишу, дорогой писатель, потому что замоталась, заигралась и устала. Живу глупо, нелепо, не люблю сейчас ни жизни, ни себя, нет у меня ни энергии, ни сил, а ‘Одинокие’ на носу1. Я ведь с начала сезона играю почти каждый день2 и кроме того каждый день были то репетиции ‘Дяди Вани’, то ‘Одиноких’, и меня эти каждодневные репетиции убивают — не имеешь возможности работать дома, а Конст. Серг. дуется на меня за это, не разбирая, в чем дело.
Пьеса страшно тяжела, и потому после первой генеральной устроили порядочные купюры, а то уж очень много слез, — публика сбежит.
18-го.
Все это писала уже много дней назад, и, как видите, письмо лежало, а актриса совсем скапутилась, и сегодня только первый день чувствует себя несколько сносно. Прошли ‘Одинокие’ с неожиданным блестящим успехом, а мы совсем приготовились, если не к провалу, то к очень среднему успеху, и вдруг — овации! К спектаклю все подтянулись, играли нервно, а на репетициях совсем пали духом. Накануне я совсем свалилась от усталости.
20-го. 26-го.
Хочу еще поздравить с наступающим Новым Годом, хочу пожелать милому человеку всего, всего хорошего, чего только душа его просит!

33. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое дек. [1899 г. Москва]

Вот уже и праздники, дорогой писатель! Поздравляю Вас, желаю от души провести их весело, приятно. С каким наслаждением я бы укатила к Вам вместе с Марией Павловной! Она теперь с Вами, много рассказывает о Москве, о нашем театре, да? Я думаю, Вы с страшным нетерпением ждали ее приезда. А мне без нее скучно. Я так привыкла забегать в Дегтярный, посидеть поболтать, и всегда уйдешь успокоенной, умиротворенной. Больше я нигде и не бываю, никуда не хожу, вот, может, теперь начну ‘выезжать’ в свет, а то скислась актриса совсем.
Спасибо Вам за вырезку из газет1 — хохотала я много! А у Вас на Юге все бури свирепствуют — как то доехала Мария Павловна! Вы спрашиваете, приедем ли мы весною играть в Ялту, — да кто же это знает, милый писатель! Вы знаете, какой таинственностью окружают себя наши директора. Говорят, постом едем в Петербург — дело решенное2, а я и то еще не очень верю.
Вы теперь работаете и потому чувствуете себя хорошо, правда? Третьего дня дядя Саша читал мне и брату Володе Ваши рассказы, и мы так дружно хохотали, что можно было нам позавидовать. А дядя Саша шипел от хохоту, как Коробочкины часы, когда собирались бить3. Пришла мать, усталая, сонная, но мы ее усадили, заставили слушать и разогнали ей весь сон. Дядя Саша сегодня идет в первый раз на ‘Дядю Ваню’. Он только в ноябре приехал с Кавказа и потом отчаянно вел знакомство с бутылочками и только теперь стал человеком, слышу сейчас — что собирается в баню, это значит, готовится к спектаклю.
Вчера играли ‘Одиноких’ в третий раз, все с таким же успехом, только не я.
26-го дек.
Который день я пишу Вам и не могу кончить, и пишу бестолково, как и всегда, впрочем. Перед праздниками простудилась, голова трещала, насморк, кашель, одним словом, всякая гадость, слава Богу, что эти дни не играла, хотя все выходила, надо было некоторые закупки делать, мама все занята была. Пришли праздники, мне хочется сидеть дома, читать или слушать хорошую музыку, или удрать из Москвы на денек, на два, побегать на лыжах, подвигаться, понюхать свежего воздуха, простора, сбросить с себя городскую кислоту, одним словом.
Играю я много и играю плохо. Елену, впрочем, начала играть по-другому, лучше ли, хуже ли, не знаю. Перед Анной Map я пока чувствую себя бессильной, играю очень бледно, слабо4, теперь у меня больше свободного времени, буду ею заниматься, хочу, чтобы она меня хоть немножечко удовлетворила, а играть так — одно терзание для меня.
Увижусь с Вами, буду много говорить об ‘Одиноких’. Мейерхольд потратил много труда, много нервов и сделал много, но его укоряют за резкость, за суетливость, излишнее нервничанье5. Страшный успех имеет Мария Федоровна в роли Кэте, — она очаровательна, обаятельна, изящна, мила, но нет мещаночки, серенькой дочери пастора, ограниченной, но глубоко любящей Кэте, и потому делается непонятно, почему Иоганн ищет чего-то другого, такая жена вполне может понять его и быть ему духовно близкой. И правду говорят — при такой Кэте Анна должна быть сверхчеловеком6. Говорили мне об этом много люди, видевшие эту пьесу в Берлине.
В Петербург мы едем — решено. На днях вернулся из Петербурга Влад. Иванович с этим известием. Я ужасно рада этой поездке, есть что-то впереди. Что будем делать весной — не знаю.
Сегодня открытие литер.-худож. кружка в новом помещении7. Может быть, поедем туда после ‘Дяди Вани’, хотя вряд ли.
24-го у нас была елка, хотя детей в доме нет, но это так, по традиции. Была только наша семья, ведь нам редко приходится посидеть вместе. Дядя Саша опять читал Антона Чехова, и мы отлично провели время, дядя доктор8 сварил отличную жженку и мы малость попьянствовали. Вчера и сегодня сижу дома, никуда не хожу, отдыхаю.
Напишите, как проводите праздники, одолевают ли Вас скучные люди, даете ли Вы им чаю. Скоро ли я Вас увижу! Много, много буду говорить, можно? Летом согласна жить у Вас, коли жалованье будете платить, и на Ваших харчах? М. П. подрядила уж меня.
Будьте здоровы, не сердитесь на несчастную актрисульку

1900

34. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 янв. 1900 [Ялта]

Здравствуйте, милая актриса! Вы сердитесь, что я так долго не писал Вам? Я писал Вам часто, но Вы не получали моих писем, потому что их перехватывал на почте один наш общий знакомый.
Поздравляю Вас с новым годом, с новым счастьем. Желаю Вам в самом деле счастья и кланяюсь Вам в ножки. Будьте счастливы, богаты, здоровы, веселы.
Мы живем ничего себе, много едим, много болтаем, много смеемся и о Вас вспоминаем очень часто. Маша расскажет Вам, когда вернется в Москву, расскажет, как мы проводили праздники.
Я не поздравляю Вас с успехом ‘Одиноких’. Мне все еще мерещится, что все вы приедете в Ялту, что я увижу ‘Одиноких’ на сцене и поздравлю Вас сердечно, по-настоящему. Я Мейерхольду писал и убеждал в письме не быть резким в изображении нервного человека1. Ведь громадное большинство людей нервно, большинство страдает, меньшинство чувствует острую боль, но где — на улицах и в домах — Вы видите мечущихся, скачущих, хватающих себя за голову? Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, т.е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом, не жестикуляцией, а грацией. Тонкие душевные движения, присущие интеллигент, людям, и внешним образом нужно выражать тонко. Вы скажете: условия сцены. Никакие условия не допускают лжи.
Сестра говорит, что Вы чудесно играли Анну. Ах, если бы Художественный театр приехал в Ялту!
В ‘Нов. времени’ очень похвалили вашу труппу2. Там перемена курса, очевидно, и в Великом посту будут хвалить всех вас. В февр. книжке ‘Жизни’ будет моя повесть — очень страшная3. Много действующих лиц, есть и пейзаж. Есть полумесяц, есть птица выпь, которая кричит где-то далеко-далеко: бу-у! бу-у! — как корова, запертая в сарае. Всё есть.
У нас Левитан. На моем камине он изобразил лунную ночь во время сенокоса. Луг, копны, вдали лес, надо всем царит луна.
Ну-с, будьте здоровы, милая, необыкновенная актриса. Я по Вас соскучился.

Ваш А.Чехов.

А когда пришлете Вашу фотографию?
Что за варварство!

35. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое янв. 1900 г. [Москва]

Как я рада, милый писатель, что Мария Павловна опять в Москве! Но вы, конечно, этому не рады? А хандрить не будете все-таки?
Вчера познакомилась и с Вашей Дроздовой — ну уж и смешила же она меня! Все мне передала, все насплетничала. Так вот Вы что обо мне болтаете! Ай, ай, писатель Чехов! Спасибо Вам большое за бутылочку — мы ее выпили за Ваше здравие и процветание. Судя по рассказам, Вы отлично провели праздники, чему от души порадовалась.
Мария Павловна приехала такая довольная, оживленная, точно кусочек южного солнца привезла с собой. Я еще в понедельник забежала к ней из театра, но было уже поздно и она, бедняжка, уже легла, т.ч. сон ее я разогнала. А я заболталась в театре: были великие князья на ‘Одиноких’, ну и после спектакля принесли угощение с ‘господского’ стола, рассказывали о впечатлении, кот. произвели ‘Одинокие’ на ‘Великих’, — оттого я так поздно попала к Вам. Великие теперь все приравнивают к ‘Дяде Ване’, от которого они в диком восторге.
А знаете, какая у нас была чудная встреча Нового года в театре? Конечно, играли ‘Дядю Ваню’, играли очень хорошо. После 4-го действия, среди шумных аплодисментов, слышится голос, требующий режиссера. Вишневский первый догадался и говорит, что не надо закрывать занавеса. Когда публика стихла, раздался с первого яруса какой-то взволнованный голос, приносивший глубочайшее спасибо от всей московской публики за все то, что они переживали у нас в театре, что это бывало только прежде в Малом. При этих словах из лож бельэтажа раздаются голоса — ‘здесь лучше, здесь лучше’.
Каково? Мы все стояли растроганные и какие-то сконфуженные — да ведь это что-то неслыханный эпизод в театре, правда? И все ‘Дядя Ваня’! Последний раз после 3-го акта вызывали 15 раз, как Вам это понравится?
Едем в Петербург, играть будем в консерватории, — говорят, там отвратительно1. Что нас там ждет?! Читали ‘Новое время’ и ‘Сев. курьер’? Хвалебные гимны, только хорошо ли это?2 Насчет весны ничего не слыхать3.
Я теперь прихожу в себя — дни у меня свободные, репетиций нет, раньше встаю, собираюсь петь, бегать на коньках, вообще хочу вести жизнь покрепче, поздоровее.
Сейчас иду к Марии Павл. обедать, а потом в театр играть Елену. Мне страшно улыбнется, что я могу приехать к Вам летом, есть что-то впереди хорошее.
Мы хорошо поживем. Жму Вашу руку крепко.

Ваша актриса.

Простите, что так ужасно царапаю — руки застыли, холодно.

36. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[17января 1900 г. Москва]

Искренние поздравления и желания всего лучшего шлю дорогому писателю1. Актриса

37. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 янв. [1900 г. Ялта]

Милая актриса, 17 янв. я получил телеграммы от Вашей мамы и брата, от дяди Александра Ивановича (подпись — дядя Саша) и Н. Н. Соколовского. Будьте добры, передайте им мою сердечную благодарность и выражение моей искренней симпатии.
Отчего Вы не пишете? Что случилось? Или Вы так уж увлеклись муаровой шелковой подкладкой на отворотах?1 Ну, что делать, Бог с Вами.
Говорят, что в мае Вы будете в Ялте. Если это уже решено, то почему бы не похлопотать заранее о театре? Здешний театр в аренде, без переговоров с арендатором, актером Новиковым, обойтись никак нельзя. Вот если б поручили мне, то я бы, пожалуй, переговорил с ним.
17 января — день именин и избрания в академики2 — прошло тускло и хмуро, так как я был нездоров. Теперь я выздоровел, но прихворнула мать. И эти маленькие беды совсем отбили всякий вкус и к именинам и к академическому званию, и они же помешали написать Вам и ответить на телеграммы в свое время.
Теперь мать выздоравливает.
Видаюсь с Средиными. Они бывают у нас, а я бываю у них очень, очень редко, но все же бываю. Доктор Розанов (один из тех сумасшедших, которых мы видели в Кокозе3) скоро будет в Москве, побывает у Маши, сделайте так, чтобы он побывал в театре.
Итак, стало быть, Вы мне не пишете и нескоро еще соберетесь написать. Виною всему муаровые шелковые отвороты на сюртуке. Я понимаю Вас! Целую Вам ручку.

Ваш А. Чехов

38. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[19—28 января 1900 г. Москва]

Сейчас только пришла с репетиции, а через час надо бежать опять на ‘Чайку’ — вот мне и хочется в этот часок поболтать с Вами, милый писатель.
Вы, наверное, опять хандрите после отъезда Марии Павловны. А праздники Вы хорошо провели, судя по рассказам — я от души порадовалась. Только почему я там не могла быть!! Мария Павловна приехала такая веселая, бодрая, точно кусочек южного солнца привезла с собой, много рассказывала о Вашем житье-бытье. Видела Вашу Дроздову, — смешила она меня страшно: ‘Так это самая Книппер и есть?’ Чудачка! Хохотали мы много. И я рада, что приехала Мария Павл., скучно было без нее, я очень привязалась к ней, к ней всегда хочется идти. 17-го я обедала у Вас, было бы ужасно симпатично, если бы не пришел Лавров с супругой. Какой он неприятный! Был Левитан, Гольцев, Лика. Я думала о Вас. Что Вы делали в этот день? В театре меня ожидал сюрприз — вместо ‘Одиноких’ мы играли ‘Чайку’, по болезни Самаровой1. Курьеров разогнали по всем актерам. Роксанову никак не могли отыскать — волнение было страшное. Мне было приятно играть в этот день ‘Чайку’. Говорят, шло хорошо. После ‘Чайки’ я с Марией Павловной отправились к Вам же и просидели до 4-ого часу, и все же уходить не хотелось. Сидели, как два студента, пили и беседовали. Самарова наша все еще больна, т.ч. каша в репертуаре, сегодня вместо ‘Одиноких’ играют ‘Геншеля’. В ‘Дяде Ване’ няньку заменили2. Бедная Раевская совсем растерялась — должна дублировать старуху Фокерат и еще у ней большая роль в ‘Сердце не камень’, — кот. пойдет у нас в феврале3.
А как мы хорошо вчера играли ‘Чайку’! Только потеха была в первом акте: после того, как я кричу: ‘Костя! сын!’, Маша встает и со словами ‘Я позову его’ уходит. Я зову сына — Маша сидит себе на пне и хоть бы что. Я помолчала и опять начала неистово звать — наконец-то Маша наша очнулась. Оказывается, Мария Петр., так усердно слушала пение и так мыслями была далеко, что не крикни я громче, она бы и не пришла в себя. Хохоту много было.
Спасибо Вам за присланный ‘Сев. курьер’4. Я уже раньше читала эту статью. Каково похваливают?
Сейчас пришла от Марии Павловны — она мне сообщила, что Вы женитесь на поповне. Поздравляю, милый писатель, не выдержали все-таки? Дай Вам Бог совет да любовь. И кусок моря для нее, значит, купили? А мне можно будет приехать полюбоваться на семейное счастье, да кстати и порасстроить его немножечко. Ведь мы с Вами сговорились — помните долину Кокоза?
А ведь поговаривают, что мы будто бы попадем в Ялту во второй половине мая — вот было бы чудесно.
Все это писано еще 19-го, а сегодня уже 28-е, и хочется опять все разорвать. Я все пишу Вам и писем не отсылаю. Отчего?!.. Не могу писать Вам так, как бы хотела. Я измучилась за эту зиму и устала, мыслей не соберу, да и мало их у меня что-то стало. Жду с нетерпением дня, когда мы увидимся. Спасибо Вам за письмо — Вы очень добры. А я не стою такого хорошего отношения.
Вчера я была в опере, слушала второй раз ‘Царскую невесту’5. Какая дивная, тонкая, изящная музыка! И как прекрасно и просто поет и играет Марфу — Забела. Я так хорошо плакала в последнем акте — растрогала она меня. Она удивительно просто ведет сцену сумасшествия, голос у нее чистый, высокий, мягкий, ни одной крикливой ноты, так и баюкает. Весь образ Марфы полон такой нежности, лиризма, чистоты — просто из головы у меня не выходит. Опять пойду ее слушать. Я, кстати, эти дни в очень мягком настроении, хочется нежной музыки, нежных чувств. А ‘жизнь груба’6 — правда.
Я каждый почти вечер играю. По утрам катаюсь на коньках, это доставляет мне удовольствие. Катаюсь одна, иногда с Николашей, брат сел зубрить теперь7. Но по воскресеньям — весь Мерзляковский сидит на катке, дядя Саша ходит и глубокомысленно осматривает публику, мамашу катают в кресле, мы все падаем, кланяемся, летаем.
Мне очень нравится эта жизнь на льду. Много славных деток там, потешно они бегают, веселые, оживленные. Я сегодня бегала только шестой раз и довольно смело раскатывала. Училась без поддержки совсем, без кресла.
За обедом у нас каждый день разговоры о войне, дядя доктор так все знает до тонкостей, так увлекается — точно он один из генералов, чертит карты, покупает все газеты — мне кажется, вся душа его в Африке8.
В театре все благополучно. На днях снимали ‘Чайку’. Мои карточки в будничном виде будут готовы 1-го февр. Для Вас снялась специально. А пока посылаю актрису за письменным столом, снятую при магнии, правда недурно?
‘Пестрых рассказов’ еще не видела, но, откровенно говоря, совсем не сочувствую этой выдумке9.
На праздниках прочла ‘Даму с собачкой’10 и призадумалась. А пьесу надумываете? Ведь мы не можем без чеховской пьесы начинать сезон, понимаете, писатель?
Ну, скоро бежать в театр на ‘Одиноких’.
Завтра, может, опять напишу.
Я рада, что Вы все опять здоровы.
Жму крепко обе руки.

Ваша актриса.

Мамаше передайте мой сердечный привет и пожелание поскорее окрепнуть. Наши кланяются.

39. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое февр. 1900 г. [Москва]

Что это значит, дорогой писатель? Вчера я слышала от Марии Павловны, что Вы уезжаете за границу на все лето?1 Этого не может быть, не должно быть, слышите! Это Вы так только написали, и теперь уже забыли, правда? Это невероятно жестоко писать такие вещи. Сию же секунду ответьте мне, что это не так, что лето мы будем вместе. Да, да, правда, правда? Я еще не отвыкла так говорить, помните мою привычку?
Я сейчас первый раз в жизни испытываю зубную боль. Была у дантистки — она мне высверлила пломбу, кот. давила на нерв и причиняла сильную боль, я просто взвыла, закричала, заплакала, это что-то ужасное было, и сейчас все ноет, а на улице мороз адский. Хочу тепла. Вечером собиралась с Марией Павловной в кружок, да верно, не пойду из-за зуба. Хочется плакать и жаловаться. Хочется удрать из Москвы и из театра.
Как же это я Вас еще не поздравила с избранием в Академики!! Вы довольны или равнодушны? У нас в доме гвалт был страшный по этому поводу, носились с газетами. Дядя Саша все читает ‘Вас’ вслух, они с Володей разговаривают часто чеховским языком, смешат всех ужасно. Д. Саша ужасно* Вас любит.
Адски ноет зуб, не могу кончать. Каждый день буду ждать письма. Неужели Вы на меня рукой махнули? Нет, нет этого не может быть. Я не хочу этого. Ради Бога, пишите, жду, жду.

Ваша Ольга Книппер, актрисуля.

* Пишу как институтка — ужасно, ужасно, ужасно.

40. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

10 февр. [1900 г. Ялта]

Милая актриса, зима очень длинная, мне нездоровилось, никто мне не писал чуть ли не целый месяц — и я решил, что мне ничего более не остается, как уехать за границу, где не так скучно. Но теперь потеплело, стало лучше — и я решил, что поеду за границу только в конце лета, на выставку1.
А Вы-то зачем хандрите? Зачем хандрите? Вы живете, работаете, надеетесь, пьете, смеетесь, когда Вам читает Ваш дядя, — чего же Вам еще? Я — другое дело. Я оторван от почвы, не живу полной жизнью, не пью, хотя люблю выпить, я люблю шум и не слышу его, одним словом, я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть? Если я иногда позволю себе пожаловаться в письме на скуку, то имею на то некоторое основание, а Вы? И Мейерхольд тоже жалуется на скуку жизни2. Ай-ай! Кстати о Мейерхольде. Ему надо провести в Крыму все лето, этого требует его здоровье. Только непременно все лето.
Ну-с, теперь я здоров. Ничего не делаю, так как собираюсь засесть за работу. Копаюсь в саду.
Вы как-то писали, что для Вас, маленьких людей, будущее покрыто тайной. Недавно я получил от Вашего начальника Вл. Ив. Немировича письмо3. Он пишет, что труппа будет в Севастополе, потом в Ялте — в начале мая. В Ялте 5 спектаклей, потом репетиции вечерние4. Для репетиций останутся только ценные представители труппы, прочие же будут отдыхать, где им угодно. Надеюсь, что Вы ценная. Для директора Вы ценная, а для автора — бесценная. Вот Вам и каламбур на закуску. Больше писать не буду, пока не пришлете портрета. Целую ручку.

Ваш Antonio, academicus.

Весной труппа будет и в Харькове. Я поеду тогда к Вам навстречу, только никому об этом не говорите. Надежда Ив. уехала в Москву.
Благодарю за пожелания по поводу моей женитьбы. Я сообщил своей невесте о Вашем намерении приехать в Ялту, чтобы обманывать ее немножко. Она сказала на это, что когда ‘та нехорошая женщина’ приедет в Ялту, то она не выпустит меня из своих объятий. Я заметил, что находиться в объятиях так долго в жаркое время — это негигиенично. Она обиделась и задумалась, как бы желая угадать, в какой среде усвоил я этот faГon de parler5, и немного погодя сказала, что театр есть зло и что мое намерение не писать больше пьес заслуживает всякой похвалы, — и попросила, чтобы я поцеловал ее. На это я ответил ей, что теперь мне, в звании академика, неприлично часто целоваться. Она заплакала, и я ушел.

41. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 февр. [1900 г. Ялта]

Милая актриса, фотографии очень, очень хороши, особенно та, где Вы пригорюнились, поставив локти на спинку стула, и где передано Ваше выражение — скромно-грустное, тихое выражение, за которым прячется чертик. И другая тоже удачна, но тут Вы немножко похожи на евреечку, очень музыкальную особу, которая ходит в консерваторию и в то же время изучает на всякий случай тайно зубоврачебное искусство и имеет жениха в Могилеве, и жених такой, как Манасевич1. Вы сердитесь? Правда, правда, сердитесь? Это я мщу Вам за то, что Вы не подписались.
В саду из 70 роз, посаженных осенью, не принялось только 3. Лидии, ирисы, тюльпаны, туберозы, гиацинты — все это ползет из земли. Верба уже позеленела, около той скамьи, что в углу, уже давно пышная травка. Цветет миндаль. Я по всему саду наставил лавочек, не парадных с чугунными ногами, а деревянных, которые выкрашу зеленой краской. Сделал три моста через ручей. Сажаю пальмы. Вообще новостей много, так много, что Вы не узнаете ни дома, ни сада, ни улицы. Только один хозяин не изменился, все тот же хандрюля и усердный почитатель талантов, живущих у Никитских ворот2. С самой осени я не слышал ни музыки, ни пения, не видел ни одной интересной женщины — ну как тут не захандришь?
Я решил не писать Вам, но так как Вы прислали фотографии, то я снимаю с Вас опалу и вот, как видите, пишу. Даже в Севастополь приеду3, только, повторяю, никому об этом не говорите, особенно Вишневскому. Я буду там incognito, запишусь в гостинице так: граф Черномордик.
Это я пошутил, сказавши, что Вы похожи на портрете на евреечку. Не сердитесь, драгоценная. Ну-с, а засим целую Вам ручку и пребываю неизменно Вашим

А.Чеховым.

Что у вас в театре делает Иван Цингер?4

42. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое фев. 1900 г. [Москва]

Если бы Вы знали, как Вы обрадовали меня своим письмом, милый писатель! Я соскучилась по Вашим письмам. Я рада, что Вы теперь не хандрите и что бросили план ехать за границу, и что копаетесь в саду — счастливый!
А знаете, Ваша azalea начинает цвести. Я этого никак не ожидала, ведь она так сильно цвела весной. Лавры лезут так славно — любо глядеть. Передала Вам жена Альтшулера бумажник? Я совершенно забыла, что она уезжает сегодня, а мне хотелось Вам что-нибудь прислать. Думать долго было и когда [так!], и я решила, что для человека, который собирается купить весь Южный берег Крыма — самое подходящее — бумажник, а то денег некуда класть, правда?
Говорят, на Пасхе мы будем в Ялте. Значит, скоро увидимся. Вы рады? А Вы представляете себе, как мы встретимся? Я твердо уверена, что ‘пересаженное дерево’ принялось, и вовсе не думает сохнуть1. Говорят, Вы пополнели и похорошели? Скажите своей поповне, что она может держать Вас в объятиях, т.к. ‘та нехорошая женщина’ приедет ранней весной и не будет еще жарко, и Academicus не пострадает.
Я на днях танцевала до 5 Ґ ч. утра на балу, была в золотом платье ‘на большую деколту’. Рада, что сезон кончается, он мне надоел и измучил меня.
Ну будьте здоровы, до свиданья, пишите мне побольше.
Я злюсь — до сих пор не несут мне книжки ‘Жизни’, где Ваша повесть2 — все в восторге.
Целую в лобик и жму руки.

Ваша актриса.

Передайте мой привет Евгении Яковлевне.

43. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое февр. [1900 г. Москва]

Вчера я опять слышала новость, и мне хочется написать Вам. Говорят, что Святую и Фоминую мы будем играть у Корша и там же будут репетиции во время поста1. Мне страшно досадно, что мы не едем на Святой к Вам — я так сжилась с этой мыслью, начала уже мечтать и вдруг все это — дым! Как мне адски надоели эти вечные планы, разговоры, из которых ничего не выходит. Я половину мимо ушей пропускаю.
Если будет тепло и хорошо, Вы приедете, милый писатель? На Фоминой бы — мы ведь будем играть. Увидите все наши пьесы. Мы справим годовщину нашего знакомства. Будем пить белое вино No 24 — это ведь Ваше любимое? Я Вас буду кормить вкусными обедами, буду страшно долго варить кофе, будем ездить за город, ведь мы с Вами так и не покатались по электрической — помните, все собирались?
Сегодня и завтра я свободна, зато в воскресенье играю днем — ‘Одиноких’ и вечером ‘Дядю Ваню’ — хорошо?
Сегодня мы на блинах у Вашего брата2. Я еду раньше, а Маша (Вы знаете, что мы выпили брудершафт?) приедет из мастерской. Вчера ели блины у вас. Познакомилась я с Хотяинцевой — славная она. В субботу вечером будем у них. Я была у них в мастерской, смотрела, как работают3. Мне понравилась у них тишина и какое-то благоговение во время работы. На первой неделе я уеду на несколько дней в Тулу — понюхать другого воздуха4. А там опять репетиции. Вчера весь снег на улицах почти стаял, петухи поют, воробьи чирикают отчаянно, тепло H все течет. Сегодня у нас будет Надежда Ивановна, много будет говорить о Вас, конечно. Вы — ее страшная симпатия, как человек и писатель. Был у нас Толстой на ‘Одиноких’ — страшно остался доволен, сказал, что дамы у нас лучше мужчин5.
А буры-то? Дядя Саша сегодня рыдал, бедный. Да ведь и пошлые же все державы — как все это некрасиво6. Я и то сегодня прослезилась.
Будьте здоровы, милый писатель. Жму руку. А мой ‘гад’ жив!?

Ваша актриса О. Книппер.

По дороге к Ив. Павл. хотела опустить Ваше письмо и перед его домом уронила его в лужу и чуть оно не уплыло, зачерпнула воды в калошу, переменила конверт и вот опять посылаю. Дорога отчаянная.

44. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[19 февраля 1900 г. Ялта]

Конфекты бумажник получил спасибо милая Актриса дай Бог вам здоровья радостей вы добрая и умная славненькая весна кричат птицы моем саду расцвела камелия. Академик

45. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое февр. [1900 г. Москва]

Сейчас только встала, скоро бегу в театр играть ‘Одиноких’. Хочется написать хоть несколько слов.
Ночью прочла ‘В овраге’ и в восторге. Как просто и потому как сильно и красиво! У меня из головы не выходит бедная Липа с мертвым младенцем, сидящая у прудика с своей тоской, и тихая звездная ночь, выпь, поля, Вавила, старик… Я пока только проглотила рассказ, а читать еще буду.
Спасибо милый, хороший писатель за Ваше теплое письмо и за телеграмму — мне так хорошо было на душе. Над евреечкой все со смеху помирали. Вчера Маша у нас была на блинах, и я думаю, у нее голова закружилась от нашей шумной семьи. Она покорила сердца моих дядюшек, да и всех, кто ее видел. Вечером были у Хотяинцевой.
А знаете, мы, верно, все-таки попадем в Ялту. С Корш[ем] дело расстроилось — я очень рада. Сознайтесь, что Вы обозленный телеграфировали ответ нашему директору1. Я так подумала, когда он мне сообщил содержание телеграммы. Я Вас вполне понимаю.
Ну, пока addio, Academicus, будьте веселы, ухаживайте только за цветами и пишите мне о результатах2.

Ваша актриса

46. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое марта 1900 г. [Москва]

Я каждый день жду от Вас хоть малюсенького письмеца, каждый день, когда прихожу — первый мой взгляд устремляется на письменный стол — и все ничего! Ну хоть бы о погоде написали, о своем садике, о том, готово ли шоссе, довольны ли наконец тем, что Художеств. театр не надул и едет к Вам, ‘пленять своим искусством свет’…1. Вы спросите — отчего же я не пишу Вам? Оттого, оттого, что я отвратительно себя чувствую все время и ненавижу себя.
У меня лежат три неоконченных письма к Вам — хорошо? Ну, теперь я скоро увижу Вас. Знаете, я недавно видела во сне нашу встречу, и уверена, что она такова же будет наяву.
А мне скучно без Ваших писем. Ответьте мне на это письмо — мне все-таки легче будет ехать к Вам.
Вам не смешно? Ну, право, мне иногда кажется, что Вы от меня отвыкли и что я приеду какая-то чужая.
У нас гадко, сыро, грязно, серо, тоску нагоняет погода. Я пост свободна, не репетирую. Подыгрывала только одному дебютанту, показывавшему себя в Треплеве. Мне не нравится он — слащавый! Теперь опять репетируем ‘Чайку’ для Андреевой2. Скоро начну укладываться. Я уверена, что все мое скверное настроение пройдет, как только понюхаю южного воздуха и увижу дивную ласковую южную природу. Скорее бы только тронуться!
Мне остается еще почитать в целых четырех концертах, все в Историческом музее, вечера посвящены Чехову, Гауптману, Ал. Толстому, Горькому и Надсону.
А я Вас еще не поблагодарила за присланные анонс и ‘Крымский курьер’3, — что за нелепая статья! И смешно, и злит меня.
А Вы знаете, что я приеду раньше, с Вашей сестрой?4 Ну, пока, до свиданья, будьте здоровы, веселы и счастливы.
Кругом говорят о Вашей новой пьесе — я одна ничего не знаю и не слышу. Мне не верят, когда я на вопросы совершенно искренно пожимаю плечами и говорю, что мне ничего неизвестно. Ну, как хотите. Ох, как скучно жить, а еще скучнее, когда знаешь, что скука от самой себя.
Прощайте, академик.

Ольга Книппер

47. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 март [1900 г. Ялта]

От Вашего письма, милая актриса, веет черной меланхолией, Вы мрачны, Вы страшно несчастны, но это, надо думать, не надолго, так как скоро, очень скоро Вы будете сидеть в вагоне и закусывать с большим аппетитом. Это хорошо, что Вы приедете раньше всех, с Машей, мы все-таки успеем поговорить, погулять, кое-где побывать, выпить и закусить. Только, пожалуйста, не берите с собой Вишневского, а то он здесь будет следовать за Вами и за мной по пятам и не даст сказать ни одного слова, и жить не даст, так как будет все время читать из ‘Дяди Вани’.
Пьесы новой у меня нет, это газеты врут. Вообще газеты никогда не писали про меня правды. Если бы я начал пьесу, то, конечно, сообщил бы об этом первым делом Вам.
У нас ветер, еще весна не наступила как следует, но все же мы уже ходим без калош и в шляпах. Скоро, на сих днях, зацветут тюльпаны. Сад у меня хорош, но все как-то не убрано, мусорно, это сад-дилетант.
Тут Горький. Он очень хвалит Вас и ваш театр. Я познакомлю Вас с ним.
Чу! Кто-то приехал. Вошел гость. До свиданья, актриса!

Ваш А. Чехов

48. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое апреля [1900 г.] Севастополь

Здравствуйте, писатель! Сидим полумертвые от усталости на вокзале1, бегали по Севастополю, я накупила всякой ненужной дряни. На пароходе покачивало здорово, некоторые лежали, завтракали в веселой компании, после еды, около пианино, поиграли с Мейерхольдом сцену 4-го акта ‘Одиноких’, я спела песенку. Скучно уезжать, не тоскую сильно, потому что вернусь в милую Ялту. Привет Вам, милый писатель, и спасибо за все.

Ваша актриса

49. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[25 апреля 1900 г. Между Харьковом и Москвой]

Вот и Харьков проехали. Жара, духота адские — куда Ваша Ялта! Не знаешь, что делать от жары. Спим, едим, играли в рамс в мужском купе. С нами одна дама только, мы ее прозвали Эдда Габлер1 по прическе. У нее журнал для женщин и клетчатый саквояж — кто она? Знает Горького. В Севастополе познакомилась с Алчевскими, сами подошли, начали разговор, выражали восторг. В Харькове сейчас слезли, поднесли два букета роз мне, мать и дочь приглашали в Харьков к себе, если будем там. Вот стоят в воде — прелестные розы, только не осенние2. Санин сделал Маше предложение — Вы довольны? Любуемся русской природой, шириной. Не хочу в Москву, не хочу!!! Привет всем, Горькому. Пишите. Жму руку. Ялта — как сон!

Ваша актриса

50. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое мая 1900 г. Москва

Вот и первое мая, милый мой писатель! Холод, дождь, и будни в душе. Мне стыдно, что я до сих пор не черкнула Вам словечко. Я как-то еще и не сжилась с своей комнатой, все больше блуждаю и не знаю, что мне с собой и с другими делать. Хочется на юг, хочется тепла, хочется солнца в душе — эпикурейские замашки, правда? Вообще я избаловалась маленечко, даже здорово, стараюсь жизнь сделать легкой — а это скверно. Ялта промелькнула как сон. Мне так отрадно вспомнить, как хорошо я провела первые дни у Вас, когда я не была еще актрисой. Только гадко, что Вы прихворнули. От Севастополя у меня осталось скверное воспоминание, да и у Вас тоже, правда? Зато в Ялте — сплошной шумный праздник — генеральские наезды, кормление их, езда в театр, там овации, гвалт, цветы, адреса, и в довершение завтрак у Татариновой на крыше в фееричной обстановке!
Ну, а Вы что поделываете, писатель? Что у Вас на душе, что у Вас в голове, что Вы надумываете в Вашем славном кабинете? Рады Вы в общем нашему приезду? Напишите мне хорошее искреннее письмо, только не отделывайтесь фразочками, как Вы часто любите делать. Напишите, как себя чувствуете? Ну, надоела я Вам, пристаю, да? Пишите что хотите, что напишется. Кто у Вас часто бывает? — О, женщина, опять вопрос!
В июне надеюсь увидеться с Вами, коль Вы меня примете. Поживем потихонечку, да Вы ведь, впрочем, в Париж удираете. Ну, видно будет.
Здесь отвратительно, — дождь, холод, снег, все что угодно. В театр не хожу еще, не звали пока. Наши домашние очень рады, конечно, моему приезду — у них кислота. Дядя Саша с Володей изводили вчера Машу своим дурашливым настроением.
У меня великолепно цветут розы — утешение для серого настроения. Жду с нетерпением посланьица от Вас, хочется очень знать, что Вы делаете.
Addio, Academicus, копайтесь в саду, ухаживайте за цветами, если нет женщин около Вас.
А в Гурзуфчик съездим?1
Жму руку, шлю тепленький привет.

Ольга Книппер

51. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое мая 1900 Москва

Вы вчера уехали ужасно расстроенный, милый писатель1. Почему? Мне это не дает покоя, и захотелось написать хоть несколько слов.
Мне неприятно, что я была при Вас невеселая. Ну что же мне делать?
Я сама не знаю, что во мне происходит. Не сердитесь только на меня: мне самой не легко.
А я знаю, что мы с Вами проведем много, много хороших дней! А Вам это не кажется? Ответьте мне.
Вчера я живо докатила до дому. Застала всех, кроме Вашего друга Вишневского. Тетка очень грустит, что не повидала Вас, и просила поцеловать Вас в лобик, говорит, что не успела на лестнице.
Я сейчас сижу дома одна — все вылетели.
Если отпустят в театре, постараемся уехать 27-го. Мне уже не сидится.
Завтра Вы уже дома, — привет всем! Живите, не хандрите, пишите, ждите меня — приеду отравлять Вашу жизнь и надоедать Вам.
Целую милую Машу и Евгению Яковлевну. А Вас поцеловать?

Ольга Книппер

52. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 мая 1900 [Ялта]

Милая, восхитительная актриса, здравствуйте! Как живете? Как себя чувствуете? Я, пока ехал в Ялту, был очень нездоров. У меня в Москве уже сильно болела голова, был жар — это я скрывал от Вас, грешным делом, теперь ничего.
Как Левитан?1 Меня ужасно мучает неизвестность. Если что слышали, то напишите, пожалуйста.
Будьте здоровы, счастливы. Узнал, что Маша шлет Вам письмо, — и вот спешу написать эти несколько строк.

Ваш А.Чехов

53. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое мая поздно ночью [1900 г. Москва]

Завтра мой последний день в Москве! Дела масса, укладываться еще не начинала, голова идет кругом. Свежо, серо у нас, я рада удрать на юг, погреться. Посмотрю, умею ли я путешествовать с мамашей1. Эти дни у нас пусто, мама на даче, Володя тоже удирает с утра, т.ч. я одна. Сегодня был автор ‘Дыма отечества’2 — что я ему несла, Боже мой! Больше скверного говорила. О Левитане ничего не слышу.
Простите, что пишу на неприличной интимной бумажке, другой нет под рукой3. Пишите мне: Боржом, до востребования. А в Батум приедете4? Не раздумали, надеюсь? Как нам списаться?
Крепко жму Вашу руку.

Ольга Книппер

54. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Владикавказ 3-ье июня

7 1/2 ч. утра [1900 г.]

Дивный, роскошный Юг! Греет южное солнце, воздух напоен ароматами… Не верьте мне — дождь как из ведра, со страхом помышляем о путешествии по Военно-Груз. Все здесь потонуло от ливней. Застрянем, наверное. Едем в большой коляске, еще две спутницы-армяночки с нами. Будем страдать вместе. Мама в отчаянии — первый раз на Кавказе и ничего не видит, ведь обидно. Сейчас отправляемся на разгонную.
Что поделываете? Пишите [в] Боржом скорее. Шлю Вам привет, также Маше и Евгении Яковлевне. Мама кланяется.

Ваша актриса

55. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[23 июня 1900 г. Батум]

Никого не встретила выезжаю субботу прямым. Книппер

56. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое августа [1900 г.

между Севастополем и Харьковом]

Доброе утро, дорогой мой! Как провел ночь?
Я сейчас встала, умылась, напилась скверного кофе и села писать. У меня объявились две компаньонки к моему великому огорчению: одна пожилая — до Харькова, другая полька с плоским лицом, лежит еще наверху, но думается, что противная. Куда едет — не знаю.
Вагон трясет сильно. Вчера, как рассталась с тобой, — долго смотрела в темноту и много, много было у меня в душе. Конечно, всплакнула. Я ведь так много пережила за это короткое время в вашем доме. Я сейчас и писать не могу толком, только думаю обо всем бессвязно. Вчера жутко было одной остаться от всего, что сразу нахлынуло на меня. Думала все о тебе — вот он едет на конке, вот он у Киста1, почистился и пошел скитаться по городу.
А как мы славно вчера ехали2, — правда? Мне так приятно вспоминать — а тебе тоже, а? Милый ты мой, милый!
Пишу и гляжу в окно, — ширь, гладь, и мне приятно после южной пряной красоты. Будущее лето мы с тобой постараемся пожить на севере, хорошо? Коли не удастся — что делать! Помечтаем пока.
Мне странно будет приехать домой — я не буду себя чувствовать дома у нас.
Как провел время в Севастополе? Напиши. Фу, как толкает — невозможно писать.
В три часа будем в Харькове — опущу письмо, пошлю телеграмму домой, пообедаю.
Вспоминаю Гурзуф и жалею о многом. Ты меня сейчас немкой выругаешь — правда?
Ну, будь здоров, живи, не кисни, пиши и для всех и для меня в особенности.
Целую, твою многодумную голову, почувствуй мой горячий поцелуй. Addio, мой академик. Люби меня и пиши.

Твоя актриса

57. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Москва 7-ое августа 1900 г.

Вот я и в Москве, милый, хороший мой!
Уже поздно вечером. Я устала страшно, в голове каша, но хочу написать тебе хоть несколько строк. Ты тоже только сегодня приехал: домой? Пофланировал по Севастополю? От Лозовой, где я опустила твое письмо, я ехала хорошо, но скучно, в особенности до Курска — истомилась от адской назойливой пыли и жары. В Курске села ко мне молоденькая девчурочка, только что кончившая учиться, славненькая, жизнерадостная, в 5 минут рассказала мне все про себя и про своих. На меня так и пахнуло весной. Я очень рада была ее появлению. Противная полька слезла в Курске, а то бы я боялась спать с ней в купе — странная она.
Гимназисточка — поклонница нашего театра, в особенности чеховских пьес, видела ‘Чайку’ 4 раза и не подозревала, что болтала с Аркадиной. Я так ей и не открылась.
Поезд опоздал, т.ч. я приехала домой в 11 час. и нашла повестку из театра, что в 12 час. — репетиция. Я только успела вымыться с головы до ног, кое-как напилась чаю и побежала. Репетиция уже началась. Встретили меня все хорошо, все спрашивали про тебя, когда ты приедешь. Что я могла ответить?! С места в карьер начала репетировать, полезла на высокий балкон, где веду сцену с Рубеком1. Нервы прыгали, т.ч. я все хохотала, как помнишь, с Шаповаловым? Немного надерзила Влад. Ив. по поводу роли. Прошли первый акт.
Влад. Ив. спрашивал, когда ты пришлешь пьесу, и все сильно спрашивали, думали, что я привезу верное известие. Но разве я могу добиться толку от Антона Чехова? Сам посуди.
Влад. Ивановичу сказала про наши с тобой грешки2. Он написал два акта и начал третий, обещался мне рассказать и почитать3.
Пиши, ради Бога, пьесу, не томи ты всех, ведь она у тебя вся почти готова.
Ну, покойной ночи, спи, отдыхай, люби меня, будь ласков с Машей и матерью. Целую тебя, дорогой мой писатель.
Лаврики выросли. Один больше — это меня злит.
Весь вечер сидела у меня Савицкая. Видела только Володю и Элю. Дядя Саша на молочке, с бутылочками простился на время.

Твоя Ольга.

А ты мой?

58. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 авг. [1900 г. Ялта]

Милая моя Оля, радость моя, здравствуй! Сегодня получил от тебя письмо, первое после твоего отъезда, прочел, потом еще раз прочел и вот пишу тебе, моя актриса. Проводив тебя, я поехал в гостиницу Киста, там ночевал, на другой день, от скуки и от нечего делать, поехал в Балаклаву. Там все прятался от барынь, узнавших меня и желавших устроить мне овацию, там ночевал и утром выехал в Ялту на ‘Тавеле’. Качало чертовски. Теперь сижу в Ялте, скучаю, злюсь, томлюсь. Вчера был у меня Алексеев1. Говорили о пьесе, дал ему слово, причем обещал кончить пьесу не позже сентября. Видишь, какой я умный.
Мне все кажется, что отворится сейчас дверь и войдешь ты. Но ты не войдешь, ты теперь на репетициях или в Мерзляковском пер., далеко от Ялты и от меня.
Прощай, да хранят тебя силы небесные, ангелы хранители. Прощай, девочка хорошая.

Твой Antonio

59. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое авг. 1900 [Москва]

Мне скучно без тебя. Так хочу тебя сейчас видеть, так хочется приласкаться, посмотреть на тебя. Точно меня выбросили куда-то за борт — такое у меня сейчас ощущение.
Что ты делаешь, что думаешь?
Мне сейчас гадко, тоскливо, и устала я, и отдыхать не могу.
Сегодня репетировала, работы предстоит много, и я хочу работать, иначе моя игра будет такая же мазня, как была те два сезона. После обеда бегала искать квартиру Маше, скажи ей, что подходящее только видела в Богословском пер. (Тверской бульвар), 4 светлых больших комнаты — 60 р., но, ужас, — на 4-м этаже, не думаю, чтоб она согласилась.
В Палашевском квартира уже занята. Сегодня была у меня m-me Коновицер, чтоб я посмотрела эту квартиру, но меня не застала. Я зашла к ней — она уже уехала на дачу. Завтра пойду по Кисловкам1 искать.
Сейчас навещу тетку, а вечер буду заниматься. Грохот по мостовым раздражает, пугает и беспокоит меня.
Булочки наши2 все также любят друг друга и также светло смотрят вдаль. С дядюшкой доктором я беседовала и не поругалась. Он нашел, что у меня нервы шалят здорово — когда я ему рассказала про лысинку и про коричневое пятно на виске и на руке. К горловому специалисту сам повезет меня — видишь, как милостив. Капиташу3 не видала, прислал мне огромный букет чудных флоксов и астр с словами:
Цветы осенние милей
Роскошных первенцев полей…4.
С приездом!..
Мило ведь!
Не дождусь письма от тебя, раньше 11-го не могу получить? А может, ты забыл думать обо мне? Пиши же. Целую тебя крепко, крепко, мой Антон (а ты как будешь называть меня?).
Ты работаешь?

Твоя Ольга

60. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое авг. 1900 г. [Москва]

Сидела, разбиралась за письменным столом — поглядела на твои карточки, и глядела долго и много думала. И ужасно мне стало хорошо на душе от сознания, что ты меня любишь. И душа смягчилась, и захотелось опять писать. Балую я тебя, правда?
Нет, хорошо, что пишу, тем более что вчера послала такое кислое письмо. Мне вчера было очень скверно.
Как проводишь дни? Много ли народу надоедает тебе? Ходишь ли в город по вечеркам, отводишь ли душу с m-me Бонье.
Как поживает твой кабинет? Пыль вытирают? Сюртуки тебе чистят и желтые туфли или нет? Здоровы ли журавли? Во сколько вопросов — ответишь?
А самый главный вопрос приберегла под конец: когда ты приедешь? Ведь ты приедешь непременно. Было бы слишком жестоко расстаться теперь на всю зиму. Погода жаркая, сухая стоит. Я уже мечтаю, как поеду тебя встречать, представляю твое лицо, твою улыбку, слышу твои первые слова.
Знаешь, мне в Москве проходу не дают. Многие уверены, что мы уже повенчаны. Знакомым Савицкой передавали это в Кастрополе за факт. Элька слышала это в Алупке в купальне. Даже в Сергиевом посаде об этом очень усердно говорят, родных моих все поздравляют, а те физиономии вытягивают, т.к. ничего не знают.
Не смешно ли это все? Ты улыбаешься?
Мать моя приедет 25-го. Скажи Маше, что бегала сегодня после репетиций по Кисловкам, но ничего не нашла, т. е. квартир.
Ну покойной ночи, уже поздно. Целую тебя крепко, дорогой мой, и жду завтра письмо от тебя — получу? Страшно огорчусь, если нет.

Твоя Ольга.

Целую Машу, мою хорошую, и шлю привет домашним.

61. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

13 авг. [1900 г. Ялта]

Милая, славная, великолепная моя актриса, я жив, здоров, думаю о тебе, мечтаю и скучаю оттого, что тебя здесь нет. Вчера и третьего дня был в Гурзуфе, теперь опять сижу в Ялте, в своей тюрьме. Дует жесточайший ветер, катер не ходит, свирепая качка, тонут люди, дождя нет и нет, все пересохло, все вянет, одним словом, после твоего отъезда стало здесь совсем скверно. Без тебя я повешусь.
Будь здорова и счастлива, немочка моя хорошая. Не хандри, спи крепко и пиши мне почаще.
Целую тебя крепко, крепко, четыреста раз.

Твой Antonio

62. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 авг. [1900 г. Ялта]

Милюся моя, я не знаю, когда выеду в Москву, — не знаю, потому что, можешь ты себе представить, пишу в настоящее время пьесу. Пишу не пьесу, а какую-то путаницу. Много действующих лиц — возможно, что собьюсь и брошу писать.
Сапоги желтые, о которых ты спрашиваешь, не чищены с того дня, как я проводил тебя. И меня никто не чистит. Хожу весь в пыли, в пуху и в перьях.
Соня с Володей1 еще у нас. Погода скверная, сухая, ветер не перестает… Мне не весело, потому что скучно.
Будь здорова, милая немочка, не сердись на меня, не изменяй мне. Целую тебя крепко.

Твой Antoine

63. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое авг. 1900 г. [Москва]

Наконец-то я получила письмо от тебя, мой дорогой, мой Антон! Я уж не знала, что думать, истомилась, изволновалась. Вчера накатала Маше отчаянное письмо. Сегодня утром сама сбежала вниз к почтовому ящику и нашла твое письмо.
Обрадовалась страшно, чуть не заревела. Ты смеешься? Ну посмейся, я люблю, когда ты смеешься, и потом вдруг сразу опять хмурый.
Ты, значит, теперь работаешь. В Гурзуфе или нет?
Пиши мне, как подвигается пьеса, как работаешь — энергично, с легкостью? Не злись, не скучай, не томись. Увидимся — все позабудем. Мне хочется, чтоб у тебя был дух бодрый теперь, свежий. А когда увидимся? Нигде это не написано? Ни в каких небесах, где бы можно прочитать? Ты еще об этом нигде не читал?
Я, мой милый, хожу на репетиции, жарюсь, злюсь на городскую пыль, жару, шум адский. Володя уехал к маме, сегодня вечером объявился наш ‘capitaine’. 11-го мы кутили у новорожденного дядюшки Карла Ивановича. Он теперь живет с тетей Лелей, у них очаровательная квартирка в 4 комн., в Брюсовом пер. Кутили мы en famille, еще Володя с Элькой. Я принесла дыню, язык и груши, у дяди великолепная ветчина сырая из Варшавы, пили ликеры, говорили глупости, хохотали. Я с теткой играла в четыре руки, а потом заставили ‘Лёлю’ с ‘Карлушей’ плясать вальс, и они здорово кружились. Элька с Володей вприсядку, а я любовалась на старых и малых и чувствовала себя утомленной.
Я всю эту неделю утомляюсь сильно, все хочется лежать и не двигаться. Ну, это пройдет. В субботу я после дневной репетиции уехала на дачу к Ольге Мих.1 (сестра той, кот. удрала в Китай). Ты ведь ее знаешь. Там пробыла воскресенье до 5 ч. и вернулась к репетиции. Я с диким восторгом вдыхала дивный аромат лесов, гуляла и радовалась каждой березке, каждому осеннему цветочку, выцарапывала мох и нюхала землю, нашла грибочек, хотя они нигде не родятся этот год. Утром роса на траве. Еще совсем мало желтизны на деревьях, т.ч. не похоже на осень. Сегодня прошел здоровый дождик, а то жара была адская. Антон, родной мой, проведем будущее лето здесь где-нибудь в деревне — хочешь? Я все думала, как ты удивительно подходишь к этой чисто русской природе, к этой шири, к полям, лугам, овражкам, уютным, тенистым речкам. Ты не смеешься над моими глупыми мыслями? Милый ты мой милый.
Ну, верно уж второй час, пора бы спать актрисе, хотя завтра свободный день. Буду сидеть и заниматься вторым актом2. Первый сладили. Влад. Ив. бодро, энергично занимается, это очень хорошо — не затянем пьесу. Декорации чудесные. Вчера Симов прислал макетки 2-го акта. Дикая горная равнина, ели, камни, водопад, вода бежит по всей сцене, мостик наверху, вдали горное озеро и снеговые вершины. Савицкая, думаю, будет великолепная Ирена. Качалов мне нравится. Страшно еще вперед говорить.
Ну, довольно писать, спи спокойно, дорогой мой, не кисни, пиши своей актрисульке, а я тебя за это поцелую.

Твоя Ольга

64. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Москва 16-ое авг. 1900 г.

Мне уже кажется, что я целый век не писала тебе, дорогой мой Антон. Видишь, а ты меня письмами не балуешь. Вот уже больше недели, что я в Москве, и только одно письмо. Мне сейчас тоскливо — слушала исповедь дяди Саши — неудовлетворенность, сознание нелепо прожитой жизни, рассказы о своих кутежах, попойках, болезненное искание в себе хоть кусочка чего-то чистого, человеческого, раскаяние, желание все поправить — и все это однотонным, глухим голосом при свете одной свечи. На столе колбаса и тарелка с крыжовником, кот. я ела, слушая его. Жалко его ужасно, говорит о револьвере, но, конечно, этого бояться нечего1. Все спрашивал, верю ли я в него, что он исправится теперь после лагеря. Мне больно, что я не обошлась с ним мягче, но меня возмутили некоторые его поступки это лето. Я только молча слушала его, отвечала мало, ничего не рассказывала. Он это чувствует. Брякнул, что хотел бы тебе все рассказать, что, может, только ты один понял бы его лучше, чем я. Жалко, жалко мне его.
Скажи, тебе не скучно, что я пишу тебе обо всем этом?
Как мне хочется посидеть у тебя в кабинете, в нише, чтоб было тихо, тихо — отдохнуть около тебя, потом потормошить тебя, глупостей поговорить, подурачиться. Помнишь, как ты меня на лестницу провожал, а лестница так предательски скрипела? Я это ужасно любила. Боже, пишу, как институтка!
А вот сейчас долго не писала, скрестила руки и, глядя на твою фотографию, думала, думала и о тебе, и о себе, и о будущем. А ты думаешь?
Мы так мало с тобой говорили и так все неясно, ты этого не находишь? Ах ты мой человек будущего!
А ты меня не забыл, какая я? А ты меня любишь? А ты мне веришь? А тебе скучно без меня? А ты за обедом ешь? С матерью не ссоришься? А с Машей ласков? Сошел с своего олимпийского величия? А ну-ка попробуй, ответь на все. Пиши больше о себе, все пиши. А теперь дай мне прижать твою голову и пожелать спокойной ночи.

Твоя Ольга

65. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17авг.[1900 г. Ялта]

Здравствуй, милая, хорошая моя актрисочка. Пишу пьесу, но гости мешают дьявольски. Вчера с 9 часов утра до вечера, а сегодня с обеда. Все путается в голове, настроение становится мелким, злюсь, и каждый день приходится начинать сначала.
Сейчас пришла начальница гимназии1, а с ней две ее родственницы-барышни. Пришли, посидели в кабинете, а теперь пошли чай пить.
В ‘России’ проживает Екатерина Николаевна. Ждут Немировича.
Ветер. На море качка. Из кабинета я ушел к себе в спальню и тут пишу у окна. Если гости не будут срывать настроения и если не буду злиться, то к 1—5 сентября уже окончу пьесу, т.е. напишу и перепишу начисто. А потом поеду в Москву, вероятно.
От тебя давно уже не было ни строчки. Это нехорошо, милая.
Будь здорова, не хандри.

Твой Antonio

66. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

18 авг. [1900 г. Ялта]

Милюся моя, отвечаю на вопросы, выпрыгивающие из твоего письма. Я работаю не в Гурзуфе, а в Ялте, и мне жестоко мешают, скверно и подло мешают. Пьеса сидит в голове, уже вылилась, выровнялась и просится на бумагу, но едва я за бумагу, как отворяется дверь и вползает какое-нибудь рыло. Не знаю, что будет, а начало вышло ничего себе, гладенькое, кажется.
Увидимся ли? Да, увидимся. Когда? В первых числах сентября, по всей вероятности. Я скучаю и злюсь. Денег выходит чертовски много, я разоряюсь, вылетаю в трубу. Сегодня жесточайший ветер, буря, деревья сохнут.
Один журавль улетел.
Да, милая моя актрисуля, с каким чисто телячьим восторгом я пробежался бы теперь в поле, около леса, около речки, около стада. Ведь, смешно сказать, уже два года, как я не видел травы. Дуся моя, скучно!
Маша уезжает завтра.
Ну, будь здорова. Алексеевых и m-me Немирович не вижу.

Твой Antonio.

Вишневский мне не пишет. Должно быть, сердит. За это я напишу ему плохую роль.

67. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое авг. 1900 г. [Москва]

Здравствуй, дорогой мой Антон. Сейчас полночь, я вернулась из ‘Эрмитажа’ (из нашего)1, где попробовала слушать оперетку, но кроме грубости, пошлости и вульгарности ничего не видела. И люди могут смеяться над этим — не могу этого понять и возмущаюсь. Мне сегодня не хотелось сидеть одной дома, я уже насиделась за эти дни, тем более что вчера мне нездоровилось и я лежала целый день одна. Днем сегодня репетировала, была у портнихи, навестила Евгению Мих., в 7 час. зашла в театр за жалованьем, посмотрела ‘Штокмана’2 немного и с Вишневским пошла в оперетку — приятный кавалер? Как ты думаешь? Там встретили Димитрия Шенберга, посмотрели 1 Ґ акта, поглядели на гимнастов и я, насытившись всеми прелестями и промерзнув, отправилась домой и села писать моему далекому милому человечку.
Ты мне сегодня тоскующее письмо прислал, правда? Я утром шла на репетицию и, спускаясь по лестнице, думала, забелеет ли в ящике письмо от тебя, — и сердце запрыгало, когда увидела конвертик. Но как ты мне мало пишешь! Хотя, зная тебя, это понятно, иначе быть не может. Что за фраза: ‘не изменяй мне’3 — надеюсь — шутка? Как тебе не стыдно?
Я страшно рада, что ты сел за работу. Пьеса должна выйти отличной — понимаешь? И я чувствую, что она выйдет интересной. Как мне хочется поскорее прочесть ее с тобой вдвоем! Чтобы никто не мешал. Боже мой, как у меня будет сердце прыгать, когда поеду встречать тебя, родной мой, голубчик! Почищу тебя всего, будешь выхоленный, и сапоги вычистим, и пух и перья снимем, и душу разгладим. Не называй меня немкой, слышишь?
Послезавтра Маша будет здесь — как я рада, как я рада! Противные вы — приковали меня к себе! Очень надо мне вас любить — не хочу!
Комнату свою не хочу прибирать, не клеится, я ее разлюбила. Была у доктора: будут мне горло массировать, электризовать и смазывать. Я никуда не хожу, никого не хочу видеть. А тебя хочу, хочу, хочу, хочу, хочу… Целую тебя, милый мой, много, много раз и горячо.

Твоя, твоя Ольга

68. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое авг. [1900 г. Москва]

С добрым утром, милый мой! Я только что встала. Чувствую себя хорошо, погода — прелесть! Хорошо бы поехать за город, да не с кем.
Буду сидеть дома, схожу к Мейерхольд1, обещала, а вечером на ‘Мертвых’. Мне нравится Майя, и думаю, что выйдет.
Ради Бога не кисни, мы должны встретиться бодрые и радостные. Целую твою милую голову.

Твоя Ольга.

Не забудь достать мне карточку Левитана.
Забыла было тебе написать о ‘зеленом гаде’. Была у старухи тетки, и она велела его теперь же пересадить. Найди хорошей земли, насыпь туда толченого угля и ложку столовую толченых жженых костей. Потом дай покрасивее направление молодым побегам, чтоб они не были такими раскаряками.
Buona sera, signor2.

69. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 авг. [1900 г. Ялта]

Милая моя, что такое?!! Ты пишешь, что получила от меня до сих пор только одно письмо, между тем я пишу тебе каждый или почти каждый день! Что означает сие? Мои письма никогда не пропадали.
Вчера пошел в сад, чтобы отдохнуть немножко, и вдруг — о ужас! — подходит ко мне дама в сером: Екатерина Николаевна! Она наговорила мне разной чепухи и, между прочим, дала понять, что ее можно застать только от часа до трех. Только! Простилась со мной, потом немного погодя опять подошла и сказала, что ее можно застать только от часа до трех. Бедняга, боится, чтобы я не надоел ей.
Пьеса начата, кажется, хорошо, но я охладел к этому началу, оно для меня опошлилось — и я теперь не знаю, что делать. Пьесу ведь надо писать не останавливаясь, без передышки, а сегодняшнее утро — это первое утро, когда я один, когда мне не мешают. Ну, да все равно, впрочем.
Дядю Сашу надо женить1.
Когда приеду, пойдем опять в Петровско-Разумовское? Только так, чтобы на целый день и чтобы погода была очень хорошая, осенняя и чтобы ты не хандрила и не повторяла каждую минуту, что тебе нужно на репетицию.
Ек. Ник. сообщила по секрету, что ее муж, т.е. Вл. Ив., приедет сюда на две недели, чтобы работать2. В конце месяца. Я удеру в Гурзуф, чтобы не мешать.
В Ялте уже осень. Ну, милюся моя, будь здорова и пиши, пиши, пока не надоест. Прощай, мамуся, ангел мой, немочка прекрасная. Мне без тебя адски скучно.

Твой Antoine

70. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье авг. 1900 [Москва]

Вчера и сегодня получаю от тебя письма, дорогой, милый мой Антон, и страшно счастлива. Счастлива, что пьеса налаживается, но окончательно тебя не понимаю, что ты не ограждаешь себя от назойливых посетителей в такое время. Вполне понятно, что ты становишься злым и раздражительным, а эти скверные мелкие ощущения должны мешать работать.
Ах ты славянский халатик! Но я думаю, если тебе очень приспичит писать — ты выставишь всех визитеров.
Уже два дня что я не писала тебе — целая вечность, правда? Все болтала и ездила с Машей, а о тебе и думать забыла — понял? Вру, вру, родной мой. И болтали-то очень много о тебе, даже очень много.
Как я была рада Маше — ты веришь? Мне дико, что мы будем жить врозь. Но, конечно, большую часть времени я буду торчать у нее. Я совсем отвыкла от своих, это ужасно, но это так. Вчера приехала мать…
О квартире Маша тебе, верно, все написала. Квартир совсем нет маленьких в Москве, я много бегала. А тебе приятно, что опять Дегтярный? Квартирка славненькая, уютная, вот увидишь.
Так ты приедешь, милый мой? В начале сентября? А тебе хочется меня увидать? Или тебе и без меня хорошо? Ты ведь холодный человек будущего!
Надо кончать, дорогой мой, и бежать на репетицию. Маша пошла к Ивану Павловичу. Посылаю тебе фотографии. У меня на столе чудные три ‘belle France’, срезала с своих роз, а по ним ползает божья коровка. Запах дивный.
Немирович вряд ли уедет, пока не наладит ‘Мертвых’. Если он с тобой заговорит, ты от меня не отрекайся по твоему обыкновению и не ставь меня в неловкое положение, т.к. он знает, что я говорила с ним с твоего ведома, понимаешь?
Многодумная ты моя головушка, будь здоров, не злись и не раздражайся так много, а лучше устрани причины. А то я буду тебя бояться. Целую тебя, дорогой мой, и жду.

Твоя Ольга.

А письма твои не очень нежные.

71. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 авг. [1900 г. Ялта]

Милюся моя, здравствуй! В письме своем ты сердишься, что я пишу тебе помалу. Но зато ведь я пишу тебе часто!
Вчера был у меня Алексеев. Сидел до 9 час. вечера, потом мы пошли (или, вернее — я повел его) в женскую гимназию, к начальнице. В гимназии хорошенькая венгерка, говорящая очень смешно по-русски, играла на арфе и смешила нас. Просидели до 12 часов.
Сегодня пошел в город по делу, встретил там Верочку1 и привел ее к нам обедать. Эта Верочка приехала из Харькова. Богатая невеста. Видишь, какой я Дон Жуан!
Пьесу пишу, но боюсь, что она выйдет скучная. Я напишу и, если мне не пондравится, отложу ее, спрячу до будущего года или до того времени, когда захочется опять писать. Один сезон пройдет без моей пьесы — это не беда. Впрочем, поговорим об этом, когда буду в Москве.
А дождя все нет и нет. У нас во дворе строят сарай. Журавль скучает. Я тебя люблю.
Приедешь на вокзал встретить меня? А где мне остановиться? В какой гостинице — удобной, близкой к тебе и не столь дорогой? Подумай о сем и напиши, миленькая моя.
У нас в доме тихо, мирно, с матерью пребываю в согласии, не ссорюсь.
Ты ходишь с Вишневским в оперетку? Гм…
Пиши мне почаще, не скупись. За это я тебя награжу, я тебя буду любить свирепо, как араб. Прощай, Оля, будь здорова и весела. Не забывай, пиши и почаще вспоминай твоего

Antoine

72. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое авг. 1900 [Москва]

Я сейчас приехала из бани, дома никого, тишина, и я хочу поболтать с тобой, мой Антон. Ведь ты мой? А ты вот меня никогда не называешь по имени, только в первом письме, оно тебе не нравится?
Маша ушла в гимназию на урок1, когда я ее провожала, — нашла твое письмо. Твои последние письма шли по 5,6 дней — это ведь ужасно! Как ты меня огорчаешь, когда пишешь, что посетители все еще мешают тебе работать. Ты подумай — день за днем проходит в пустой болтовне, а сам говоришь, что пьеса просит вылиться, сам негодуешь на то, что мешают.
Милый, голубчик, ну устрани, ну сделай как-нибудь, чтобы этого не было, чтобы ты мог спокойно, не раздражаясь, работать. Я на твоем месте переживала бы страшные муки, если бы пришлось писать при таких условиях. Я, конечно, свои занятия не могу сравнить с твоей работой, но и я оградила себя от ненужных посещений. Запираюсь у себя и сообщаю прислуге, что я перестаю существовать для кого бы то ни было. Да что я пишу, — ты все это отлично сам знаешь и понимаешь. Жду от тебя письма, в кот. услышу наконец, что ты пишешь, что ты можешь весь отдаться своей работе. Это будет? Как я буду счастлива, как я буду ликовать! Майя моя, кажется, налаживается, я ее люблю, и работаю над ней с радостью. Хочу, чтобы ты видел, как я ее буду играть, и сказал бы свое мнение.
Вчера Маша была у нас в театре, на вечерней репетиции, все ей очень были рады, окружили ее. Новость: Вишневский съехал от Федотовой2, живет в меблир. комн. ‘Тюрби’, где Сандуновские бани, и приглашал меня и Машу к себе чай пить. Санин возликовал, когда увидал ‘славянку с серыми глазами’, как он называет Машу.
Вл. Ив. едет 30-го в Варшаву к сестре, кот. очень плоха3. На всякий случай не говори об этом его жене, раз она ждет его в Ялту, хотя, наверное, она это знает. Вчера был у нас Коновицер, пил чай, болтал.
Обязательно поедем в Разумовское, а еще скатаем денька на три в Звенигород — хочешь? К монахам? Там дивно хорошо. Ну пока, addio, зовут обедать. После обеда буду укладывать Машины вещи, она сегодня перебирается, а вечером репетиция. Не злись, люби меня крепко. Целую тепленько.

Твоя актриса

73. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое авг. 1900 [Москва]

Льет ливмя дождь.
Несутся тучи…1.
Скверно и дождливо, Антон! Я сейчас прибежала с репетиции с мокрыми ногами, т.к. была без галош, а башмак с дыркой. Вишневский меня почему то называет ‘бедной невестой’ и при этом громко и значительно хохочет, т.е. когда видит меня в дырявом башмаке или в старом платье. Санин мне разрешает меньше давать на подписки, т.к. ‘этой девушке нужны теперь деньги’, говорит он. Ты не понимаешь, на что они все намекают?
Вчера и сегодня нет писем от тебя — мне скучно.
Вчера я помогала Маше разбираться на новой квартирке. Знаешь — как там будет уютно, симпатично! Гораздо лучше, чем в той. Приедешь — увидишь. Вечером репетиция ‘Снегурки’ не состоялась по болезни Санина2, т.ч. я опять была у Маши, ночевала там, сегодня утром побранились из-за твоего портрета — куда вешать. В 6 час. мы идем пить чай к Вишневскому, с печеньем и вареньем. Ты нам, конечно, завидуешь? Еще будут Савицкая и Немирович.
Теперь я и Леля буду репетировать, т.к. поцарапались Санин с Желябужской и он отказался заниматься с ней до приезда Станиславского3. Только, ради Бога, молчи об этом. 30-го уезжает Немирович, и мне будет свободнее, т.к. ‘Мертвые’ не будут репетироваться.
Скоро будет письмо от тебя? Напиши, как работаешь, каково настроение. Напиши, что любишь меня.
Вчера мы с двумя Машами4 вспоминали Гурзуфское житье. Кончаю, дорогой мой, т.к. бегу к дядюшке массироваться, он ждет меня. Целую тебя, родной мой, и люблю.

Твоя Ольга

74. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28-ое авг. 1900 г. [Москва]

Уже первый час ночи, дорогой мой Антон, а я только что вернулась с репетиции ‘Снегурки’. Санин в раже, работает вовсю, склеивает пьесу, вводит хор. Знаешь, удивительно красивая музыка1. Очень стильная, оригинальная, чисто русская, но местами совсем церковная, боятся, что запретят. Вообще ‘Снегурка’ будет замечательно поставлена, вот увидишь хоть репетиции.
Ты меня спрашиваешь о гостинице? Но я думаю, ты остановишься у Маши. Ее жиличка, верно, не скоро приедет, и тебе будет отлично, и приятнее, чем в гостинице, — права я?
Сегодня доканчивали убирать Машину комнату. Я приколачивала занавески на окнах, т.е. скорее украшения для окон, полотеры вычистили полы, постлали ковры, и стало удивительно тепло и уютно.
Ты ведь пришлешь мне телеграмму, когда приедешь, — как мы условились, да? Я тебе буду много рассказывать. У тебя не иссяк интерес к нашему театру? Надеюсь, нет.
Как твое здоровье, настроение? Ох, сколько ты мне еще должен рассказывать! Т.е. скорее, сколько еще нам надо говорить друг с другом! Правда?
Милый мой, не скучай, не хандри, не злись.
Я никуда не хожу, кроме театра и Маши. После 1-го перебираемся к себе в Каретный ряд2, чему я очень рада.
Ну покойной ночи, мой милый писатель, жду завтра письма. Целую тебя крепко, люби меня свирепо, как араб. А я тебя как кто?

Твоя Ольга.

Пили мы чай у Вишневского, был еще Вл. Ив. Немирович. Вишневский живет великолепно, у него ослепительная чистота и аккуратность, и я думаю выйти за него замуж. Как ты посоветуешь?

75. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 авг. [1900 г. Ялта]

Милая моя Оля, я жив и здоров, чего и тебе, актрисе, желаю. Не пишу тебе, потому что погоди, пишу пьесу. Хотя и скучновато выходит, но, кажется, ничего себе, умственно. Пишу медленно — это сверх ожидания. Если пьеса не вытанцуется как следует, то отложу ее до будущего года. Но все-таки, так или иначе, кончу ее теперь.
Ах, как мне мешают, если бы ты только знала! Не принимать людей я не могу, это не в моих силах.
В Москве холодно? Ой, ой, нехорошо это.
Ну, будь здорова. Ты обижаешься, что в некоторых письмах я не называю тебя по имени. Честное слово, это неумышленно.

Твой Antoine.

Целую тебя двадцать раз. Был немножко нездоров, ворчал, а теперь ничего, опять повеселел.

76. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое сент. 1900 г. [Москва]

С 23-го авг. нет писем от тебя. Антон, дорогой мой, это безжалостно. Я жду, жду. Прощаю только в том случае, если ты усидчиво работаешь. И Маше не пишешь, злюка противный! Ты здоров? Ну, приставать не буду, оттрезвонила. Но зачем так долго молчишь. Не хочется писать?
У нас холодно, довольно противно. Я живу то дома, то у Маши, и нет у меня, бедной, пристанища, хотя такая жизнь мне несколько нравится. Настроение у меня пестрое, смесь чего-то с чем-то, и очень беспокойное.
У нас теперь Надежда Ивановна Средина, живет у меня в комнате, а я больше пребываю у Маши. Занимаюсь пением с мамой, т.к. играю Леля не шутя, а там пение как следует. Буду петь тебе ‘Земляничку-ягодку’ — грустно-прегрустно. Завтра и послезавтра по две репетиции ‘Снегурки’. Приехал ‘сам’1 и будет смотреть. Немирович сегодня уезжает2 и приедет 6-го — мы уже перейдем в наш театр и будем показывать ‘Мертвых’3. Я теперь занята скучной материей — выдумываю туалет для Майи, он должен быть оригинален и с ‘художественным пятном’. Тебе смешно?
Pardon, mon cher, упала ручка и насажала кляксов. Знаешь, я хотела купить Мопассана французского, но он стоит 39 р. — это ужасно! Подожду, а то теперь расходов много. Хочу читать и нет времени и под рукой нет ничего.
У мамы уже запищали ученицы на все голоса.
Дома у нас холодно и скучно.
Вчера вечером сидели у Маши Малкиели и Немирович и весь вечер гадали, как, помнишь, года 1 Ґ тому назад, в Дегтярном? Много болтали и смеялись. София едет на той неделе в Симеиз, конечно, навестит и тебя, ты, конечно, рад? Все в восторге от Машиной квартирки.
Пиши мне больше о себе, только о себе, больше мне ничего не надо. Хочу тебя видеть, хочу с тобой много-много говорить. Целовать тебя не хочу, потому что не пишешь. Addio, академик. Сейчас вспомнила нашу поездку в Севастополь. Целую.

Твоя Ольга

77. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое сент. [1900 г. Москва]

Наконец-то пришло письмо от тебя, дорогой мой Антон! Как я рада, что ты здоров и что ты работаешь. Я хочу, чтобы ты был весел, чтобы ты не хандрил, чтобы ты скорее приезжал. Ах, все для меня так смутно, смутно…
У меня сегодня трещит голова, устала от последних двух дней. По два раза репетиции ‘Снегурки’ и вчера показывали 3 акта Алексееву. Он остался страшно доволен, сказал, что все готово, благодарил труппу, целовал Санина. Приятно так начинать сезон, правда?
Как тебя не хватает здесь, милый мой! Знаешь, здесь Горький и Сулержицкий. Много говорим о тебе, и даже очень много. Горький сидит у нас на репетициях, слезы льет от умиления. Третьего дня он обедал у нас, очаровал всех, много рассказывал, говорил много о тебе, говорил, как летом читал крестьянам твой рассказ ‘В овраге’ и какое было сильное впечатление. Горький даже вскочил и прослезился при воспоминании. И с каким любопытством и любовью крестьяне смотрели на твою фотографию, и как всхлипывали при чтении. А читал он на берегу Псла в лесу — красиво?
Вчера в театре объявился Лев Антонович, разыскивал нас. Я его утащила обедать, и он ушел от нас в первом часу, хотя я уходила на вечернюю репетицию. Пел, дурачился, прыгал, со всеми подружился и никак не мог уйти, очень ему не хотелось. Какой он хороший человечек! Вечер сидел с мамой, Надеждой Ив. и теткой, рассказывал им всю свою жизнь — разве это не трогательно? Сегодня Горький, Лев Ант. в 5 час. пьют чай у Маши, и я сейчас туда иду, Мейерхольд тоже там будет, Санина я забыла позвать, как меня просила Маша, и это ее рассердит.
Вот видишь, сколько у нас происшествий!
Сейчас дядя Карл громил наш театр, но я стойко держалась и отпарировала.
Милый, не томи меня молчанием, будь здоров, люби меня крепко, крепко.
Целую тебя и жду. Целую глаза, чтоб никто не любил.

Твоя актриска

78. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

5 сент. 1900 [Ялта]

Милюся моя, ангел мой, я не пишу тебе, но ты не сердись, снисходи к слабостям человеческим. Все время я сидел над пьесой, больше думал, чем писал, но все же мне казалось, что я занят делом и что мне теперь не до писем. Пьесу пишу, но не спешу, и очень возможно, что так и в Москву поеду не кончив, очень много действующих лиц, тесно, боюсь, что выйдет неясно или бледно, и потому, по-моему, лучше бы отложить ее до будущего сезона. Кстати сказать, я только ‘Иванова’ ставил у Корша тотчас же по написании, остальные же пьесы долго еще лежали у меня, дожидаясь Влад. Ивановича, и, таким образом, у меня было время вносить поправки всякие.
У меня гости: начальница гимназии с двумя девицами. Пишу с перебоями. Сегодня провожал на пароход двух знакомых барышень и — увы! — видел Екатерину Николаевну, отъезжавшую в Москву. Со мной была холодна, как могильная плита в осенний день! И я тоже, по всей вероятности, был не особенно тепел.
Телеграмму, конечно, пришлю, непременно выходи меня встретить, непременно! Приеду с курьерским — утром. Приеду и в тот же день засяду за пьесу. А где мне остановиться? На Мл. Дмитровке нет ни стола, ни постели, придется остановиться в гостинице. В Москве я пробуду недолго1.
Дождя в Ялте нет. Сохнут деревья, трава давно высохла, ветер дует ежедневно. Холодно.
Пиши мне почаще, твои письма радуют меня всякий раз и поднимают мое настроение, которое почти каждый день бывает сухим и черствым, как крымская земля. Не сердись на меня, моя миленькая.
Гости уходят, иду провожу их.

Твой Antoine

79. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 сент. [1900 г. Ялта]

Милая моя Оля, ангел мой, мне очень, очень, очень скучно без тебя. Я приеду, когда кончатся у тебя репетиции и начнутся спектакли, когда в Москве будет уже холодно, т.е. после 20-го сентября.
Теперь я сижу дома, и мне кажется*, что я пишу.
Ну, будь здорова, бабуся.

Твой Antoine.

* говорю ‘кажется’, потому что в иной день сидишь-сидишь за столом, ходишь-ходишь, думаешь-думаешь, а потом сядешь в кресло и возьмешься за газету или же начнешь думать о том о сем, бабуся милая.
Пиши!

80. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

8 сент. [1900 г. Ялта]

Ты пишешь: ‘Ах, для меня все так смутно, смутно’… Это хорошо, что смутно, милая моя актрисочка, очень хорошо! Это значит, что ты философка, умственная женщина.
Кажется, потеплело? Как бы ни было, 20 сентября я выеду в Москву и пробуду там до 1 октября1. Все дни буду сидеть в гостинице и писать пьесу. Писать или переписывать начисто? Не знаю, бабуся милая. Что-то у меня захромала одна из героинь, ничего с ней не поделаю и злюсь.
Получил сейчас письмо от Маркса: пишет, что пьесы мои выйдут в свет через 10 дней2.
Я боюсь, как бы ты не разочаровалась во мне. У меня страшно лезут волосы, так лезут, что, гляди, чего доброго, через неделю буду лысым дедом. По-видимому, это от парикмахерской. Как только постригся, так и стал лысеть.
Пишет Горький пьесу или не пишет?3 Откуда это известие в ‘Новостях дня’, будто название ‘Три сестры’ не годится?4 Что за чушь! Может быть, и не годится, только я и не думал менять.
Страшно скучаю. Понимаешь? Страшно. Питаюсь одним супом. По вечерам холодно, сижу дома. Барышень красивых нет. Денег становится все меньше и меньше, борода седеет…
Дуся моя, целую тебе ручку — и правую и левую. Будь здорова и не хандри, не думай, что все для тебя смутно.
До свиданья, Оля моя хорошая, крокодил души моей!

Твой Antoine

81. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое сент. 1900 г. Москва

Сколько дней я не писала тебе, дорогой мой Антон!!! Ты поражен?
Я гуляла, милый мой, была два дня сряду за городом, дышала чудным осенним воздухом, любовалась дивными осенними красками. Сейчас сижу одна дома, и это первый раз за две недели, если не больше. Все это время был такой сумбур, что я и не пыталась садиться за письменный стол.
Поездка на Воробьевы горы удалась как нельзя лучше, одно только огорчало меня — что не было Маши, она была занята в гимназии. Ездили дядя Саша, Володя с невестой, Лева — мой трансваалец1 — и я, твоя покорная слуга. Собрались утром экспромтом. Погода теплая, мягкая, дышится легко, идется легко, все кругом улыбается, так задумчиво, ласково. У меня была такая потребность отдохнуть, ‘послушать тишину’, как говорит моя Майя. Я уже несколько дней, проходя по Тверскому бульвару, с жадностью нюхала аромат осеннего листа и это меня раздражало и манило на простор. До Новодевичьего монастыря мы доехали на конке, затем прошли версты две по огородам, пахло укропом и капустой, затем переехали Москву-реку и очутились на Воробьевке. Там не было ни души, к счастью, тишина необычайная, в воздухе тихо, тихо, ни один листок не трепетал, и мне хотелось быть одной, одной, или сидеть с тобой в этой осенней неге и молчать и чувствовать только природу вокруг. Ты бы понял все это. Я сейчас так живо переживаю с тобой это настроение. В лесу уже виднеются золотистые клены, березки, краснеющие осины, дубки еще зеленые стоят. Земля сырая, пахнет грибами, попадаются запоздалые, любимые мои цветочки, в воздухе паутинки, ну, одним словом, такая красота везде, что не оторвалась бы. Солнце нежное, задумчивое, и на небе такая же мягкость в очертаниях облаков. Долго мы любовались златоглавой матушкой Москвой, подернутой дымкой, солнце как-то пятнами освещало ее. Люблю я этот вид с детства. Попили чайку на террасе, подурили, похохотали, побегали и пошли блуждать по лесу и по овражкам. Я с дядей Сашей были в лирическом настроении и собирали большие букеты из всевозможных осенних листьев, трав и цветов. Я привезла Маше большущий веник, — ей понравилось. Обратно мы поехали на лодке до Дорогомиловского моста. Прямо жарко было на воде. Мы ехали и пели, а потом задумались. На берегах гуляли гуси, видели двух залетевших диких уток. Приехали домой радостные, оживленные, шумно обедали. Вечер я была у Маши, где собрались Лев Антон., Ладыженский, Санин, Немирович, Лика и Эберле. Лев. Ант. принес читать статью Толстого, но не удалось. Санин смешил честную публику, говорил о любви, о своих мечтах найти родственное существо. Я в 10 ч. ушла, меня просили быть дома, т.к. у нас был Кэс — музыкальная птица2, и Трансваалец. Я увезла Льва Ант. с собой, и он у нас пел, дурил до 2-х час. ночи, я не помню, чтоб я так много хохотала. Как он живо разыгрывает в лицах целые сценки! Писала ли я тебе, что Горького обокрали? 300 р. и паспорт и адреса — каково? 6-го он уехал, был у нас в 10 час. утра. А восторженный он человек! Рассказывал мне о вновь надуманной пьесе, говорил много и сильно. Поговорю с тобой о нем. 8-го мы были компанией в Разумовском, и Ладыженский тоже, обедал у нас и сидел весь вечер, нашим понравился очень, читал стихи, и ему, кажется, у нас понравилось.
Сейчас получила твое письмо, родной мой! Я тебя страшно хочу видеть, но как же ты приедешь в холод? Это меня сильно беспокоит, подумай хорошенько, милый мой. Как это будет. Остановишься, конечно, у Маши, и стол и постель найдется, не беспокойся. Мы будем тебя любить и за тобой ухаживать, — только не я. Правда, что мои письма радуют тебя? Милый, милый мой. Целую тебя крепко.

Твоя Ольга.

Погода все время теплая, ясная, хожу в одном платье. Сегодня показывалась в костюме Леля — понравилась.
В Новом театре ‘Снегурку’ встретили холодно, но был, слава Богу, все-таки успех3.

82. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12-ое сент. [1900 г. Москва]

Отчего ты хочешь приехать после 20-го, а не сейчас? Ведь тепло, хорошо, солнце греет. И писать тебе здесь будет интереснее, чем в твоей ялтинской ссылке. Я разве не права?
В гостинице и не думай останавливаться — у Маши так хорошо и уютно. Я тебе дам средство отличное, чтобы не лезли волосы. А пока возьми Ґ бут. спирту и всыпь 2 золотника нафталину и смачивай кожу — это очень хорошо помогает. Послушаешься? А то лысым нехорошо в Москву приехать — подумают, что я тебе волосы выдрала.
Про тебя и про Горького пишут разную чепуху в газетах, и мы смеемся.
Ладыженский дал мне книжечку своих стихотворений и обещался из Пензы привезти мне теплый платок — вот какой милый! Только зачем у него такие глаза на выкате? Завтра вечером он и Лев Антонович будут у нас. А если погода будет хорошая, то мы с Машей и с ним, т.е. с Л. Ант., отправляемся с утра на Воробьевку подышать воздухом. Вчера смотрели с Машей у Корша ‘Сирано де Бержерак’ в переводе Щепкиной. Перевод очень красивый, стих звучный, много поэзии. В этой пьесе нужно изящество, ум, остроумие, легкость, и ничего этого я не видала в постановке Коршевской и потому скучала. Сахарова видели в театре, но я его не узнала.
Не забудь привезти мне карточку Левитана — наверное, забудешь.
У меня эта неделя свободна до четверга, путаюсь с платьями для сцены, скучно все это. Не дождусь начала сезона. Приезжай к открытию. Приезжай милым, хорошим, веселым, здоровым, а сухость оставь на каменистой южной почве.
Ну, будь здоров, ешь что-нибудь еще кроме супу. Я тебя буду вкусно кормить.
Целую.

Ольга

83. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 сент. 1900 [Ялта]

Милая моя, славная моя Оля, актрисочка замечательная, твое последнее письмо, в котором ты описываешь свое путешествие на Воробьевы горы, растрогало меня, оно очаровательно, как ты сама. А я вот уже 6 или 7-й день сижу дома безвыходно, ибо все хвораю. Жар, кашель, насморк. Сегодня, кажется, немного лучше, пошло на поправку, но все же слабость и пустота, и скверно от сознания, что целую неделю ничего не делал, не писал. Пьеса уныло глядит на меня, лежит на столе, и я думаю о ней уныло.
Ты не советуешь мне ехать в Москву? В первых числах октября в Москву уезжает мать, надо мне отправлять ее туда, так что, очевидно, ехать к тебе не придется. Значит, зимой ты забудешь, какой я человек, я же увлекусь другой, буде встречу другую, такую же, как ты,- и все пойдет по-старому, как было раньше.
Завтра я напишу тебе еще, а пока будь здорова, милая моя. Приехал Альтшуллер. Будь здорова и счастлива.

Твой Antoine.

Еду с Альтшуллером в город.
Я с Альтшуллером не поехал, так как, едва мы вышли из дому, как во двор пожаловала начальница гимназии. Пришлось остаться дома. Прости, милая, за это скучное письмо. Завтра напишу веселее.

84. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

15 сентября 1900 [Ялта]

Ты знаешь, милая? Сгорел тот самый театр, в котором ты играла в Ялте. Сгорел ночью, несколько дней назад, но пожарища я еще не видел, так как болел и не был в городе. А еще что у нас нового? А еще ничего.
Из газет узнал, что у вас начинаются спектакли 20 сентября1 и что будто Горький написал пьесу2. Смотри же напиши непременно, как у вас сойдет ‘Снегурочка’, напиши, какова пьеса Горького, если он в самом деле написал ее. Этот человек мне весьма и весьма симпатичен, и то, что о нем пишут в газетах, даже чепуха разная, меня радует и интересует. Что касается моей пьесы, то она будет рано или поздно, в сентябре, или октябре, или даже ноябре, но решусь ли я ставить ее в этом сезоне — сие неизвестно, моя милая бабуня. Не решусь, так как, во-первых, быть может, пьеса еще не совсем готова, — пусть на столе полежит, и, во-вторых, мне необходимо присутствовать на репетициях, необходимо! Четыре ответственных женских роли, четыре молодых интеллигентных женщины, оставить Алексееву я не могу, при всем моем уважении к его дарованию и пониманию. Нужно, чтобы я хоть одним глазком видел репетиции.
Болезнь задержала, теперь лень приниматься за пьесу. Ну, да ничего.
Вчера после начальницы приходила M-me Бонье, ужинала.
Напиши мне еще интересное письмо. Побывай еще раз на Воробьевых горах и напиши. Ты у меня умница. Пиши только подлиннее, чтобы на конверте было две марки. Впрочем, тебе теперь не до писанья, во-первых, дела много, и, во-вторых, уже отвыкать стала от меня. Ведь правда? Ты холодна адски, как, впрочем, и подобает быть актрисе. Не сердись, милюся, это я так, между прочим.
Нет дождей, нет воды, растения погибают. Стало опять тепло. Сегодня пойду, вероятно, в город. Ты ничего не пишешь мне о своем здоровье. Как себя чувствуешь? Хорошо? Пополнела или похудела? Пиши обо всем.
Целую тебя крепко, до обморока, до ошаления. Не забывай твоего

Antoine

85. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое сент. 1900 г. [Москва]

Доброе утро, дорогой мой Антон! Пишу тебе последние строки — ведь ты уже 20-го выезжаешь? Может, и это письмецо не дойдет до тебя. Я жива здорова. Завтра у меня генер. репет. в костюме и гриме. Открытие у нас 24-го — очень поздно перебрались в театр1. Много буду тебе рассказывать, приезжай скорее — у нас тепло и хорошо.
Поспеешь к открытию — я рада.
Ну, до свиданья, до скорого. Как ты чопорно пишешь. Маше: ‘Ольге Леонардовне поклон…’ Мы обе посмеялись. Ах ты, большое дитя! Целую и жду.

Твоя Ольга

86. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое сент. [1900 г. Москва]

Дорогой мой, милый писатель, ты как-то странно мне пишешь. Я не хочу, чтоб ты приехал в Москву? Я не хочу? Когда я мучаюсь, негодую, что все время стоит тепло, а тебя здесь нет? Я решила, что ты охладел ко мне, что тебя не тянет ко мне, в Москву. Боже, мне так хочется, чтоб ты был здесь, со мной, чтоб, придя с репетиции, я могла бы отдыхать с тобой, на твоем плече. Мне было бы так покойно, хорошо! Пойми ты, что я сдерживаюсь, когда пишу тебе. Думаю о твоем здоровье. Неужели ты этого не понимаешь! Хотя я так рассуждаю, — если тебе здесь нравственно будет хорошо и покойно, ты и физически будешь лучше себя чувствовать — я не права, милый мой? Приезжай, приезжай скорее, я хочу, хочу, хочу тебя видеть, хочу, чтоб ты был здесь сейчас же. Привози мать и поживи сколько поживется, плохо тебе здесь не будет, поверь мне. Буду тебя любить, холить, буду тебе петь, горло, благодаря массажу, поправляется, голос усиливается. Сама я здорова, но не пополнела, а похудела. У меня тоже лезут волосы, видишь, — симпатия. Я тебе наврала — на Ґ бут. спирту надо Ґ зол[отника]. нафталину, а не два. Делай это непременно. Смачивай голову раза 3, 4 в неделю.
Знаешь — твое письмо от 15 сент. я получила вчера вечером, а от 14-го сейчас утром 19-го — не странно ли? Наконец-то ты мне человеческое письмо написал — а то какие-то писульки присылаешь, точно тебе тяжело писать. Знай, что мое искреннее, горячее желание — чтоб ты был здесь, со мной. Если ты не можешь жить здесь зиму — я тебя должна видеть перед наступлением зимы, а то мне будет слишком тяжело, милый мой Антон.
Так ты собираешься меня забыть и полюбить другую? Попробуй! А я полюбуюсь. Нет, все это вздор, глупости. Люби меня и приезжай и опять люби, чтоб было много любви, тепла, и ради Бога, не таи ничего в себе, все говори, чтоб все было ясно, все договорено.
Ничего больше не хочу тебе писать, пока не получу депешу, что ты едешь. Ты должен приехать. Милый, голубчик, скорее, скорее будь здесь. Нам надо увидаться.
Пока целую тебя горячо, целую твои хорошие глаза, и жду.
Неужели тебе не хочется увидать твою актриску, поцеловать, приласкать, приголубить? Ведь она твоя.

87. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[19 сентября 1900 г. Ялта]

Субботу мать едет в Москву. Пьеса не готова. Приеду после. Кланяюсь, целую ручки. Антониус

88. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 сент. 1900 [Ялта]

Милюся моя, Оля, голубчик, здравствуй! Как поживаешь? Давненько уже я не писал тебе, давненько. Совесть меня мучает за это немножко, хотя я не так уж виноват, как может это казаться. Писать мне не хочется, да и о чем писать? О моей крымской жизни? Мне хочется не писать, а говорить с тобой, говорить, даже молчать, но только с тобой. Завтра в Москву едет мать, быть может, и я поеду скоро, хотя совсем непонятно, зачем я поеду туда. Зачем? Чтобы повидаться и опять уехать? Как это интересно. Приехать, взглянуть на театральную толчею и опять уехать.
Я уеду в Париж, потом, вероятно, в Ниццу, а из Ниццы в Африку, если не будет там чумы. Вообще нужно будет так или иначе пережить, или, вернее, перетянуть эту зиму.
От Маши нет писем уже больше месяца. Отчего она не пишет? Скажи ей, чтобы она писала хотя раз в неделю. Если я выеду за границу, то письма будут пересылаться мне отсюда здешней почтой.
Мадам Бонье бывает у меня почти каждый день. Ты не ревнуешь?
Итак, тебя нужно поздравить с началом сезона. Ты уже играла по крайней мере в ‘Одиноких’. Поздравляю, милая дуся, желаю полнейшего успеха, желаю хорошей работы, чтобы ты и уставала и испытывала наслаждение. А главное, чтобы пьесы у Вас были порядочные, чтобы интересно было играть в них.
Сердишься на меня, дуся? Что делать! Мне темно писать, свечи мои плохо горят. Милая моя, крепко целую, прощай, будь здорова и весела! Вспоминай обо мне почаще. Ты редко пишешь мне, это я объясняю тем, что я уже надоел тебе, что за тобой стали ухаживать другие. Что ж? Молодец, бабуся!
Целую ручку.

Твой Antoine

89. О. Л. Книппер — А. П.Чехову

24-ое сент. [1900 г. Москва]

Отчего ты не едешь, Антон? Я ничего не понимаю. Не пишу, потому что жду тебя, потому что хочу сильно тебя видеть. Что тебе мешает? Что тебя мучает? Я не знаю, что думать, беспокоюсь сильно.
Или у тебя нет потребности видеть меня. Мне страшно больно, что ты так не откровенен со мной. Все эти дни мне хочется плакать. Ото всех слышу, что ты уезжаешь за границу. Неужели ты не понимаешь, как тяжело мне это слышать и отвечать на миллионы вопросов такого рода?
Я ничего не знаю. Ты пишешь так неопределенно — приеду после. Что это значит? Все время здесь тепло, хорошо, ты бы отлично жил здесь, писал бы, мы бы могли любить друг друга, быть близкими. Нам было бы легче перенести тогда разлуку в несколько месяцев. Я не вынесу этой зимы, если не увижу тебя. Ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты его делаешь черствым?
Я, может, пишу глупости, не знаю. Но у меня гвоздем сидит мысль, что мы должны увидеться. Ты должен приехать. Мне ужасна мысль, что ты сидишь один, и думаешь, думаешь…
Антон, милый мой, любимый мой, приезжай.
Или ты меня знать не хочешь, или тебе тяжела мысль, что ты хочешь соединить свою судьбу с моей? Так напиши мне все это откровенно, между нами все должно быть чисто и ясно, мы не дети с тобой. Говори все, что у тебя на душе, спрашивай у меня все, я на все отвечу. Ведь ты любишь меня? Так надо, чтоб тебе было хорошо от этого чувства и чтоб и я чувствовала тепло, а не непонимание какое-то. Я должна с тобой говорить, говорить о многом, говорить просто и ясно. Скажи, ты согласен со мной?
Я жду тебя изо дня в день. Сегодня открытие нашего театра. Я не играю, буду смотреть с Машей. Горький здесь, Лев Ант. бывает у нас. Мне гадко на душе, мутно и тяжело. Завтра играю ‘Одиноких’, 26-го вступаю в ‘Снегурку’1. Мало ем, мало сплю.
Ну, подумай и отвечай

твоей Ольге.

Пишу бессвязно — прости.

90. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 сент. 1900 [Ялта]

Милюся моя Оля, славная моя актрисочка, почему этот тон, это жалобное, кисленькое настроение? Разве в самом деле я так уж виноват? Ну, прости, моя милая, хорошая, не сердись, я не так виноват, как подсказывает тебе твоя мнительность. До сих пор я не собрался в Москву, потому что был нездоров, других причин не было, уверяю тебя, милая, честным словом. Честное слово! Не веришь?
До 10 октября я пробуду еще в Ялте, буду работать, потом уеду в Москву или, смотря по здравию, за границу. Во всяком случае буду писать тебе.
Ни от брата Ивана, ни от сестры Маши нет писем. Очевидно, сердятся, а за что — неизвестно.
Вчера был у Средина, застал у него много гостей, все каких-то неизвестных. Дочка его похварывает хлорозом, но в гимназию ходит. Сам он хворает ревматизмом.
Ты же, смотри, подробно напиши мне, как прошла ‘Снегурочка’, вообще, как начались спектакли, какое у Вас у всех настроение, как публика, и проч. и проч. Ведь ты не то что я, у тебя очень много материала для писем, хоть отбавляй, у меня же ничего, кроме разве одного: сегодня поймал двух мышей.
А в Ялте все нет дождей. Вот где сухо, так сухо! Бедные деревья, особенно те, что на горах по сю сторону, за все лето не получили ни одной капли воды и теперь стоят желтые, так бывает, что и люди за всю жизнь не получают ни одной капли счастья. Должно быть, это так нужно.
Ты пишешь: ‘ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты делаешь его черствым?’1 А когда я делал его черствым? В чем, собственно, я выказал эту свою черствость? Мое сердце всегда тебя любило и было нежно к тебе, и никогда я от тебя этого не скрывал, никогда, никогда, и ты обвиняешь меня в черствости просто так, здорово живешь.
По письму твоему судя в общем, ты хочешь и ждешь какого-то объяснения, какого-то длинного разговора — с серьезными лицами, с серьезными последствиями, а я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, т.е. что я тебя люблю — и больше ничего. Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству.
Прощай, прощай, милая бабуся, да хранят тебя святые ангелы. Не сердись на меня, голубчик, не хандри, будь умницей.
Что в театре нового? Пиши, пожалуйста.

Твой Antoine

91. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[28 сентября 1900 г. Ялта]

Вчера послано письмо. Все благополучно. Приеду октябре вероятно. Антонио

92. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 ав. [сентября 1900 г. Ялта]

Милая моя Оля, сегодня я послал тебе телеграмму, в которой написал, что приеду в Москву, вероятно, в октябре. Если приеду, то 10-го октября или около 10-го, не раньше, проживу в Москве дней пять и уеду за границу. Во всяком случае о дне приезда извещу тебя телеграммой. Не знаю, после 4 октября будут ли ходить курьерские поезда, это ты узнай, чтобы не ездить на вокзал понапрасну.
Читал сегодня первые рецензии насчет ‘Снегурочки’ — и мало понял1. По-видимому, ‘Снегурочка’ только вначале нравится, потом же надоедает, как забава. Я того мнения, что Ваш театр должен ставить только современные пьесы, только! Вы должны трактовать современную жизнь, ту самую, какою живет интеллигенция и какая не находит себе трактования в других театрах, за полною их неинтеллигентностью и отчасти бездарностью.
Ни от кого не получаю писем. Немирович точно рассердился, не прислал за все время ни одной строчки. Родственники тоже не пишут.
Как прошли ‘Одинокие’? Это будет получше ‘Снегурочки’.
Ну, будь здорова и счастлива. Ах, какая тебе роль в ‘Трех сестрах’! Какая роль!2 Если дашь десять рублей, то получишь роль, а то отдам ее другой актрисе. В этом сезоне ‘Трех сестер’ не дам, пусть пьеса полежит немножко, взопреет, или, как говорят купчихи про пирог, когда подают его на стол, — пусть вздохнет…
Нового ничего нет.

Весь твой Antoine

93. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое сент. 1900 г. [Москва]

Что-то у нас с тобой происходит непонятное, дорогой мой! Я все жду, жду тебя, без конца жду, а ты мне присылаешь все: ‘приеду вероятно’. Я не хочу вероятно, я хочу наверное.
Я тебе отправила два сумасбродных письма — ты сердишься на меня? Ну, прости, голубчик, но, право, мне так скверно было на душе, да и сейчас не сладко. Ты понимаешь меня, или нет? Если любишь, так поймешь.
Мы с тобой оба измучаемся за эту зиму. Скорее бы она проходила, а там — весна, тепло, и много, много чего еще…
Как ты мне не доверяешь! Мне смешно даже. Что ты обо мне думаешь? Не воображай, что я отношусь серьезно к твоим намекам. Я тихо улыбаюсь, когда читаю. Ах ты, милый мой писатель, отшельник! Приезжай скорее, сам же говоришь, что писать не хочется, а хочется говорить. И мне тоже. Вот уже неделю почти, что не пишу тебе, все чего-то жду. Когда пришла твоя телеграмма, у меня сердце дрогнуло — так и думала, что телеграфируешь о своем приезде. А прочитавши, обиделась и чуть не заплакала. Ну приезжай же, я сделаю все, чтоб тебе было хорошо и приятно здесь, чтоб ты оттаял, отошел, чтоб тебе было хорошо от моей любви. А мне от твоей будет тоже хорошо? Милый, милый, так хочется жить полной жизнью.
Мне как-то нет желания писать о внешней моей жизни, о том, что случается каждый день. Мне это кажется чем-то неважным сейчас. Ну — играю, волнуюсь. Сегодня ужасно рада играть ‘Дядю Ваню’.
Сыграла два раза Леля в ‘Снегурке’, раз — ‘Одиноких’. За Леля хвалят. У меня из-за этой роли были мелкие неприятности с дирекцией. Играла я с Мунт (Снегуркой) на 2-м спектакле, а на первом Лилина с Андреевой, и наш состав все в один голос признали лучшим и удивлялись, почему не мы играли на открытии. Ну, об этом история умалчивает1. Приедешь — поговорим.
Меня засыпают вопросами о тебе, о твоем приезде. Маша всех направляет ко мне, если ее спрашивают, а что я могу ответить, как ты думаешь? Вчера у нас обедали Горькие, потом все поехали на ‘Снегурку’ — играла я и Мунт. Был в театре и Васнецов и Фигнер2 и им понравилось, говорят. А в общем ‘Снегурка’ шлепнулась, можно сказать. По-моему — пьеса эта не стоит таких затрат энергии и труда и капитала3. Мария Петр. мне не нравится Снегуркой — нет сказки, нет поэзии. Есть простота и искренность простой деревенской девушки, а этого мало. Савицкая — Весна — нехороша. Нет тепла, неги, мягкости, красоты звука, стиха4. Хорош Берендей — Качалов5. Для меня каторга играть в этой сказке — за кулисами — гадость, пыль, хоры, оркестр, техники, рабочие, народу — без конца. Я устаю от закулисной возни ужасно.
После первого спектакля мы ужинали в ‘Континентале’, было просто и славно. Были Горькие и Бунин, кутили до 5-го часу утра. Бунин был и у нас, принес мне свою книгу6. Чудак он! Понравился ему наш дом: столовая, говорит, как в помещичьем доме.
Надежда Ивановна все живет у нас, и я рада. Такая она жизнерадостная, бодрая духом, приятно с ней жить. Не дает киснуть.
Что ты там делаешь целые дни? О чем ты можешь беседовать с M-me Бонье? Слушать сплетни, переливать из пустого в порожнее? Такая жизнь должна давить. Тебе надо вон из этой тухлятины, — pardon за выражение.
Ну, Антончик, милый мой, приезжай, родной мой, у нас свежо, но сухо, солнечно. Целую тебя, люблю тебя, жду тебя.
Люби меня и верь мне. А ты мой?

Твоя Ольга

94. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[30сентября 1900г. Москва]

Приезжай скорее жду нетерпением. Ольга

95. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое окт. 1900 г. [Москва]

Вчера играли ‘Дядю Ваню’, дорогой мой! С каким наслаждением, с какой радостью! Первую пьесу в этом сезоне публика приветствовала так горячо, так дружно. Опять на всех нас пахнуло чем-то хорошим, родным, дорогим! Не могу тебе передать, как мне было приятно играть вчера. Думала о тебе, милый мой! Хотела бы, чтоб ты был тут, чтоб ты видел, как артисты и публика любят ‘Дядю Ваню’, как радуются успеху. Вчера все играли хорошо. Немирович после первого акта пришел за кулисы возбужденный, говорил, что играем тонко, мягко, стильно. Видишь, как любят тебя! После первого акта аплодисменты так и грянули. Я теперь конец второго действия веду иначе — нервнее, возбужденнее, но сдержанным звуком, негромко, и чувствую, что это лучше и ближе к замыслу моего милого скромного писателя — правда, родной мой?
Говорят, ты усиленно пишешь. Я это чувствовала, потому, что в письмах ты молчишь о пьесе. Напиши, дорогой мой, напиши хорошую пьесу, чтобы нам, т. е. мне вместе с тобой пережить много хороших моментов! Вчера получила твое письмо. Так ты меня любишь? Мы с тобой будем хорошо, хорошо жить, несмотря на всяких бесов. Я в этом слепо убеждена.
После ‘Дяди Вани’ я с Машей пили чай у Раевской, и Влад. Ив. тоже, разговаривали о театре — надоело! Ночевала у Маши, и сейчас пишу у нее. Мать и она здоровы. Ну, целую тебя, дорогой мой, много и горячо, горячо. Хочешь?

Твоя, твоя Ольга

96. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 окт. 900 [Ялта]

Милая моя, если выеду, то 12 октября, не раньше. Буду телеграфировать, это обязательно. С пьесой вышла маленькая заминка, не писал ее дней десять или больше, так как хворал, и немножко надоела она мне, так что уж и не знаю, что написать тебе о ней. У меня была инфлуэнца, болело горло, кашлял неистово, едва выходил наружу, как начиналась головная боль, а теперь дело пошло на поправку, уже выхожу… Как бы ни было, пьеса будет, но играть ее в этом сезоне не придется.
Подумай-ка, в какой гостинице или каких меблированных комнатах мне остановиться. Подумай-ка! Мне такую комнату, чтобы не скучно было проходить по коридору, не пахло бы. В Москве, вероятно, буду переписывать свою новую пьесу начисто. Из Москвы поеду в Париж.
Ну, будь здорова, моя золотая, ненаглядная девица. Играй себе помаленьку да обо мне иногда вспоминай.
Нового ничего нет. Повторяю, будь здорова, не хандри.

Твой Antonio

97. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[7октября 1900 г. Москва]

Телеграфируйте день приезда жду писем не посылаю.

98. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[7 октября 1900 г. Ялта]

Непременно 21.

99. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое окт. [1900 г. Москва]

Ты ждешь писем, дорогой мой, милый Антон, и удивляешься или негодуешь, что я тебе не пишу. В письме ты говоришь, что выедешь 12-го и в этот же день я получаю телеграмму — Непременно 21.
Я решила, что это ошибка, перестановка цифр, много думала, но так как отчаянно хочу тебя видеть, то склонна была подумать, что это ошибка телеграфа. Вчера случайно в театре услышала от Немировича, что ты выезжаешь 21-го, и потому спешу тебе писать, милый мой.
Мне больно думать, что ты там один живешь, я не могу этого переварить. И зачем пропали даром эти прекрасные осенние месяцы? Я обыкновенно мало сожалею о прошедшем, но мысль об этом близком прошедшем и о настоящем причиняет мне боль, мучает меня. А тебя, скажи? Я не знаю, как я переживу эту зиму, я даже не думаю об ней, а то не знаю, чем утешить себя, — работой только, разве. Дорогой мой, не сердись, что я хнычу, я знаю, что и тебе не легко. Но за эти терзания мы будем награждены, правда? Весна должна нам принести много света, тепла, радостей, обновления. Ты непременно криво улыбнешься, читая эти строки, а в душе согласен со мной, права я?
Как твое здоровье теперь? Пиши мне о себе подробнее, а то не договариваешь — я это чувствую. Ты удивился, получив телеграмму на ‘вы’? Дело в том, что я пришла на телеграф и встретила там хорошо знакомую телеграфистку, но так была занята своими мыслями и так опешила, что не нашлась — могла бы купить марок и уйти, но помню, что не знала, как вывернуться и написала не то, что хотела и на вы. Глупо, правда?
Нежный мой Антон, как мне хочется видеть тебя! Как хочется приласкать тебя, поговорить с тобой обо всем, о чем не дописывалось в письмах, о том, что на душе друг у друга. Не пугайся, — я не хочу разговора с серьезными лицами и последствиями, как ты опасался. Не буду приставать к тебе, не буду тебя мучить, а буду только любить, буду мягкая, хорошая и интересная для тебя — хочешь?
А знаешь, я перестаю верить тебе, что ты приедешь теперь! Ты все откладываешь. Но теперь должен сдержать слово. Я буду считать дни и часы до 23-го. Выедешь 21-го? Пока поезда ходят по-старому, т.е. курьерский приходит утром. Где тебе остановиться? Надо в хорошей гостинице, чтоб был хороший воздух и чтоб в коридоре не пахло. По Никитской вряд ли есть такие. Я узнаю и тогда скажу.
Приедешь — я тебе много, много расскажу о театре. Будем сидеть у тебя в номере, пить чай, т.е. чтоб самовар кипел, чай можно и не пить, сидеть на хорошем диванчике — тепло и уютно чтоб было, и ты будешь слушать и снисходительно улыбаться, и будешь четвертым пальцем потрогивать усы — это ведь твоя привычка, когда ты слушаешь.
Твои пьесы имеют самый большой успех теперь. Публика их любит, артисты играют их лучше, чем в те сезоны, играем с наслаждением, с радостью. ‘Снегурка’ — это каторга, мука для всех. Ты ликуешь? Ты ведь предсказывал это, помнишь?
На днях играли ‘Дядю Ваню’ и после 4-го акта прямо-таки овации были, третий прошел блестяще. Маша говорит, что нет сравнения с прошлым годом. Сулержицкий очумел от ‘Чайки’ больше, чем от ‘Дяди Вани’. Роксанова стала играть гораздо лучше, я играю Аркадину еще мерзее, если можно так выразиться. 17-го идет ‘Штокман’, в первых числах — ‘Мертвые’1, кот. я жду с нетерпением. Хочется новой роли, нового жанра.
С Машей вижусь каждый день, и люблю ее крепко, и она меня — тебе это приятно? Мать со мной мила, я ее водила в ‘Федора’ — ей понравилось. Бедная, ей все чудится, что я заграбастаю ее Антошу и сделаю его несчастным! На днях провела с Машей вечер у Алексеевых — очень было славно и просто. Я никуда не хожу, кроме театра и Маши. Надежда Ив. все еще у нас и бегает в Художеств. театр. Часто говорим о тебе, т.е. я всегда молчу, когда говорят о тебе. В театре меня замучили вопросами о тебе и о пьесе.
Ну будь здоров, родной мой, милый мой писатель. Будем ждать кусочка счастья, подождем ‘зарю новой жизни’! Мне делается невыносимо тоскливо. Целую тебя, дорогой мой, крепко, горячо. Люби меня и думай хорошо обо мне. Мы будем счастливы.

Твоя Оля.

Написала много и ничего не сказала! Потому что писать не хочу, хочу видеть тебя около меня.

100. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое окт. 1900 г. [Москва]

Еще раз пишу тебе, мой ялтинский отшельник, хотя искренно хочу, чтобы мое письмо не застало тебя на юге. Ведь ты уже собираешься в дорогу, правда? Я тебя жду, жду, жду отчаянно. Чего же тебе еще писать? О себе? Я сплю, ем, играю на сцене, живу ли я? Не знаю. Мне все кажется, что у меня жизнь или прошла, или вся в будущем. Что вернее, как ты думаешь? Эти дни чувствую себя плохо, должно быть простудилась. Вчера, слава Богу, не играла, и вечером пошла с Машей на ‘Снегурку’ в Новом театре и очень была рада, что пошла, т.к. яснее чувствую теперь все заслуги нашего театра и вижу его промахи1. И теперь уже не считаю нашу ‘Снегурку’ проваленной и нос не вешаю. Ты приедешь — все увидишь непременно, все спектакли — как я радуюсь этому! Ты приедешь милый, хороший, ласковый, да? Я тебя помню таким, каким ты был в минуту нашей разлуки на Севастоп. платформе — так ты и врезался в моей памяти — твое лицо твое выражение.
С нетерпением жду телеграммы, присылай скорее, скорее. Сегодня ты бы должен быть здесь, нет — завтра, если бы выехал 12-го, как предполагал. Почему ты все меняешь свои планы?
Ну, будь здоров, до скорого свиданья, тянучка моя, целую тебя и обнимаю.

Твоя Ольга

101. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 окт. [1900 г. Ялта]

Милая, я приеду в Москву 23 октября в 5 ч. 30 м. вечера — ведь курьерские поезда уже не ходят. Если играешь в этот вечер, то не встречай.
Погода в Ялте изумительная, какой не было при тебе ни разу. Все цветет, деревья зеленые, солнце светит и греет по-летнему, не жарко. Вчера и третьего дня шел дождь, неистовый дождь, а сегодня опять солнце. Видишь, как хорошо я живу. Насчет пьесы не спрашивай, все равно в этом году играть ее не будут.
Из Москвы поеду за границу. Ты пишешь про то, как надоела ‘Снегурочка’, и спрашиваешь: ‘Ты ликуешь?’ Что же мне ликовать-то? Я писал, что пьеса вам не по театру, что не ваше дело играть такие пьесы, и если бы пьеса имела громаднейший успех, то я все же был бы против ее постановки у вас. Ваше дело — ‘Одинокие’, это тип, которого вы должны держаться, хотя бы они, т.е. ‘Одинокие’, имели бы даже неуспех.
Будь здорова, душка! До свиданья! Я опять ем мясо, разговелся. Протестует мой желудок, но я все же ем его упрямо и не нахожу, чтобы это было очень хорошо.
23-го буду в театре, непременно буду.

Твой Antonio

102. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[16 октября 1900г. Москва]

Телеграфируй беспокоюсь.

103. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[17 октября 1900 г. Ялта]

Приеду понедельник непременно.

104. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[18октября 1900 г. Москва]

Приезжай скорее хочу видеть. Ольга

105. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[22 октября 1900 г. Лозовая]

Плыву. Чехов

106. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[Октябрь 1900 г. Москва]

Сиди в Дрездене и переписывай1, я приду принесу духов и конфект. Хочешь? Ответь да или нет?

107. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[Ноябрь 1900 г. Москва]

Оказывается, я нужна на репетиции, к моему сожалению, идет первый акт с народом1. До свиданья, милый, зайду после репетиции.

Твоя Ольга

108. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 декабря 4 час. пополудни [1900 г. Брест]

Подъезжаю к Бресту1. Все обстоит благополучно. Солнца еще нет. Желаю здравия и всего, всего, всего самого лучшего!

А.Чехов.

Кланяюсь всем.

109. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое дек. 1900 г. Москва

Я не могу примириться с тем, что мы расстались. Зачем ты уехал, раз ты должен быть со мной, — ты ведь мой? Вчера, когда уходил от меня поезд и вместе с ним и ты удалялся, я точно первый раз ясно почувствовала, что мы действительно расстаемся. Я долго шла за поездом, точно не верила, и вдруг так заплакала, так заплакала, как не плакала уже много, много лет. Я рада была, что со мной шел Лев Ант., я чувствовала, что он меня понимает, и мне нисколько не стыдно было моих слез. Он так был деликатен, так мягок, шел молча. На конце платформы мы долго стояли и ждали, пока не уйдут эти люди, провожавшие тебя, — я бы не могла их видеть, так они мне были противны. Мне так сладко было плакать и слезы были такие обильные, теплые, — я ведь за последние годы отвыкла плакать. Я плакала и мне было хорошо. Приехала к Маше, села в угол и все время тихо плакала, Маша сидела молча около меня, Марья Тимофеевна в другой комнате тихо разговаривала с Сулержицким. Конец главы. Потом они перешли к нам и Лев Ант. начал тихо экзаменовать двух Марий по физике, геометрии, тихо смешил нас. Я сидела уткнувши нос в подушку и слушала все как сквозь сон. Что-то он им много рассказывал из своей жизни, показывал фокусы, а я уже совсем забылась, мысленно ехала с тобой в вагоне, прислушивалась к мерному стуку колес, дышала специфическим вагонным воздухом, старалась угадать, о чем ты думаешь, что у тебя на душе, и все угадала, веришь?
Потом мы тихо поужинали. Сулержицкий и Дроздова смешили нас, — у них установились какие-то курьезные отношения и особая манера разговаривать. Они ушли, а мы легли спать. Спала плохо, тяжело, встала поздно, к 12-ти пошла в театр, узнала, что репетиции нет, т.к. репетируют ‘Штокмана’, Раевская больна и ее заменяет Кошеверова1, чтоб не ломать спектакля. Из театра пошла к Раевской, — навестить. У меня было хорошо и мягко на душе, и снежок так хорошо сыпал: я люблю ощущение такого покоя и тепла. Раевская еле говорит, лежит, у нее сильнейший бронхит при температуре 39,2. Потом приехала домой, поболтала с Элей и Володей, пообедала, почитала Д’Аннунцио и села тебе писать, мой милый, хороший Антон.
В субботу ты, верно, получишь мое письмо, ведь на 5-й день приходят письма? Как ты доехал? Каковы оказались твои спутники, не беспокоили тебя сигарой? Разговаривал ли с ними? Сейчас нет 5-ти час, в 9 ч. ты будешь в Варшаве. Смотри не простудись при переходе в другой поезд, ради Бога, береги себя, и не сердись на меня, что пишу об этом, милый мой, и называй меня по-прежнему и ‘дуся’, и ‘собака’ и ‘славная девочка’, да?
Антон, знаешь, я боюсь мечтать, т.е. высказывать мечты, но мне мерещится, что из нашего чувства вырастет что-то хорошее, крепкое, и когда я в это верю, то у меня удивительно делается широко и тепло на душе, и хочется жить и работать, и не трогают тогда мелочи жизненные, и не спрашиваешь себя, зачем живешь. А ты во мне поддерживай эту веру, эту надежду, и нам обоим будет хорошо, и не так трудно жить эти месяцы врозь, правда, дорогой мой? Мне почему-то кажется, что ты не нехотя сядешь писать теперь, а напротив, отдохнешь, пофланируешь по Ницце и самого потянет за письменный стол.
А я буду знать, что ты пишешь? Хоть вкратце.
Я все вспоминаю наше прощание в Севастополе и прощание вчерашнее. Насколько последнее сильнее и определеннее, правда?
Буду жить, работать, киснуть не буду, а буду мечтать о весне, о нашем свидании. И ты тоже, милый мой, родной мой? Целую твою милую голову и хорошие глаза твои, и мягкие волосы, и губы, и щеки, и умный лоб и прижимаю тебя к груди, и люби, люби меня и пиши чаще

твоей собаке

110. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

12 дек. [1900 г. Вена]

Милая моя, какого я дурака сломал! Приехал сюда, а здесь все магазины заперты, оказывается — немецкое Рождество! И я не солоно хлебавши сижу теперь в номере и решительно не знаю, что делать, что называется, дурак дураком. Дорожных ремней купить негде. Одни только рестораны отперты, да и те битком набиты франтами, около которых я показался бы просто замарашкой. Ну, да что делать!
Завтра я уезжаю в Nice, a пока с вожделением поглядываю на две постели, которые стоят у меня в номере: буду спать, буду думать! Только обидно, что я здесь один, без тебя, баловница, дуся моя, ужасно обидно. Ну, как живешь там в Москве? Как себя чувствуешь? Идут ли репетиции? Далеко ли ушли?1 Милая, всё, всё пиши мне, подробнейшим образом, каждый день! Иначе у меня будет настроение черт знает какое.
От Бреста до Вены нет снегу. Земля сегодня кислая, как в марте. Непохоже на зиму. Спутники у меня были скучные.
Пойду, дуся, вниз обедать или ужинать — не знаю, как назвать, потом завалюсь спать. Крепко тебя целую, жму твои ручки, девочка моя чудесная. Не забывай меня, не забывай! В Ницце, как приеду, в тот же день пойду на почту — быть может, твое письмо уже пришло.
Пиши, деточка.

Твой Antoine

111. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12-ое декабря 1900 Москва

Вот ты и в Вене сейчас, дорогой мой! Если был в театре, как предполагал, то, верно, уж вернулся и лег под пуховичок, в объятия Морфея, правда? Хотя я сейчас не соображу разницу во времени.
А я вернулась из театра раньше 12, закусила, разделась, умылась, надела халатик и села тебе писать. Буду так делать каждый вечер, если не очень буду уставши. Завтра или послезавтра получу от тебя весточку.
Каждый раз, как иду или еду по Дмитровке и мимо Страстного монастыря, вспоминаю, как я там ездила с тобой, отвозила тебя домой, и как нам хорошо было ехать. Мне без тебя пусто, пусто, — твое лицо еще так живо передо мной, так ясно слышу голос твой. А приду к Маше — и совсем тоскливо!
Вчера вечером я наконец была в бане, вымыла свою гриву, и теперь попугала бы тебя ведьмой как следует! Потом сидела, болтала с своей приятельницей Ольгой Михаил. — помнишь? Я ее больше месяца не видала, всех бросила, пока ты был здесь.
Сегодня была занята целый день. С 12-ти репетировала ‘Сестер’, и довольно кисло, ‘сам’ немножко прихворнул, не приехал. Судьбинину сделал выговор Влад. Ив. за то, что не знал наизусть 1-го акта, тот по обыкновению надерзил — как это противно! По-моему, ему не след играть Вершинина — вульгарен. Он, верно, чувствует, что он подставной, и халатно относится к роли1. Потом репетировали — о ужас — ‘Чайку’! Раевская больна и ее заменяет Павлова — ты ее не знаешь2. Кажется, будет хороша.
Обедала у Маши. Она, бедная, не спала всю ночь, и потому лежала, и я вздремнула, т.к. немножко как будто простудилась. А с Машей что-то творится все это время, я уже давно подмечаю.
‘Мертвых’ играли, кажется, недурно. Маша была и смотрела с интересом. Тебе надоело, наверное, о театре? Ну, будет, милый, хороший мой!
Я все вспоминаю свои слезы — не смейся — как я хорошо, тепло плакала! Я счастлива, что могу еще так плакать. Что у тебя на душе? Не надо только гнета, не надо едкой тоски, отдыхай, будь покоен за меня, набирайся здоровья, сил, пиши, работай, посылай мне письма, думай обо мне, питайся хорошенько, живи с комфортом и жди меня — во, сколько дел!
Целую тебя и горячо и нежно, спи хорошо, не грусти, любуйся на европейскую жизнь.

Твоя, твоя Ольга.

Посылаю лепесточки с моей азалеи.
Влад. Ив. собирается ехать в Ментону, наверное там увидитесь3.

Твоя Ольга

112. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое дек. 1900 г., 12 ч. ночи. Москва

Здравствуй, мой Антон! Все еще ты едешь? Завтра будешь в Ницце, увидишь солнце, море, зелень — счастливый! Сейчас вернулась из театра после ‘Чайки’ и нашла твою открытку из Бреста — обрадовалась!
Сегодня, милый, была славная репетиция ‘Трех сестер’ — начинают появляться тона — у Соленого, Чебутыкина, Наташи, Ирины, у меня. Марья Петровна решила, что я — вылитый папаша, Ирина — мамаша, Андрей — лицом отец, характером — мать1.
Я себе нашла походку, говорю низким грудным голосом, знаешь, бывают такие аристократки с изящной резкостью, если можно так выразиться. Только не бойся — не перегрублю. Завтра разбираем второй акт, 23-го хотим сделать первую генеральную, черновую. Лилина в восторге от своей роли, намечает ее конфузливо-развязной. Не совсем ясно слышу Тузенбаха, Ольгу2 и Вершинина — Судьбинина. Ну, это еще будет.
Вечером играли ‘Чайку’, в пользу инвалидов. Смеху много было: в публике сидел ребенок лет 4-х, кот. все время делал свои замечания. Глядя на декорацию 1-го акта, говорит на весь театр: ‘Мама, пойдем туда, в сад, гулять!’ Конечно, смех в публике. ‘А вон самовар’ — ‘а вон воду пьет’ (на меня в 3-ем акте) и т. д. И мы-то на сцене еле удерживались. Посылали полковника3 с просьбой унять ‘дитё’, но родители, верно, были в восхищении от остроумия ‘дитё’ и не уважили. За ужином в 4-м акте сидела с нами Маша и Лев. Ант., бывшие в театре. Да, Лев Ант. просил тебе написать, что Толстой очень жалеет, что не пришлось повидаться с тобой, он бы пришел сам, да боялся стеснить, т.к. в прошлый раз заметил, что пришел некстати. Говорил, что не совсем понимает увлечение Горьким, что его ‘Трое’ не мог дочитать, говорил о тебе, что никогда еще не случалось, чтоб он не мог дочитать до конца что-либо из твоих произведений, одним словом, что любит тебя как писателя, что может иногда не соглашаться с тобой, но всегда все читает.
Я жива, здорова, хриплю только, пью теплый Оберзальцбрунн и натерла грудь скипидаром, думаю о тебе, люблю тебя, мне хорошо и покойно на душе, знаю, что ты есть у меня и твоя любовь. Утром шла мимо Страстного и мечтала, как я поеду к тебе и как ты меня встретишь, дорогой мой, и как нам будет хорошо. Спи спокойно, дыши югом и думай обо мне.

Твоя Ольга.

Антон, милый, тебе хорошо на душе? Напиши мне, лучше тебе жить, теплее с моей любовью или все равно, а? Целую.

113. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 дек. [1900 г. Ницца]

Актрисочка моя чудесная, ангел мой, жидовочка, здравствуй! Только что приехал в Ниццу, пообедал и вот первым делом пишу тебе. Вот мой адрес: rue Gounod, Pension Russe, Nice, a для телеграмм — Pension Russe, Nice. Голова кружится от дорожного утомления, сегодня ничего не стану писать, напишу завтра, а сегодня только позволь поцеловать тебя 10 000 раз, деточка моя. Идет дождик, но тепло, удивительно тепло. Цветут розы и цветы всякие, даже глазам не верится. Молодые люди в летних пальто, ни одной шапки. У меня перед окном арокария, такая же, как у тебя, только с большую сосну величиной, растет в земле.
В Вене было скучновато, магазины были заперты, да и ты велела остановиться в HТtel Bristol’e. Этот отель, оказывается, лучший в Вене, дерут чертову пропасть, не позволяют в ресторане читать газеты, и все разодеты такими щеголями, что мне было стыдно среди них, я чувствовал себя неуклюжим Крюгером1. Ехал я из Вены на express’e в I классе. Лупили чертовски, как птицы. У меня было отдельное купе.
Ну, будь здорова, дуся моя. Да хранит тебя Бог и ангелы небесные. Не изменяй мне даже в мыслях. Напиши, как идут репетиции. Вообще пиши как можно больше. Умоляю.

Твой Antoine.

Целую тебя — пойми это. Кланяюсь в ножки.

114. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое дек. 1900 г., 11 ч. утра. Москва

Вчера вечером не могла тебе писать, дорогой мой — очень поздно легла и голова отчаянно трещала. Я третий раз за короткий промежуток времени переношу на ногах подползающую простуду. Глотаю хину, тру грудь скипидаром с вазелином, пью Оберзальцбруннен. Сегодня мне как будто лучше.
Милый, как хорошо, что ты вовремя уехал! Знаешь — сегодня 14® — вот какой холодюка! Я не люблю этих морозов — на меня нападает уныние. Теперь ты в Ницце, тебе тепло, счастливый. Пиши, как себя чувствуешь, как устроился, хорошая ли у тебя комната, светло ли, тепло ли? А то на юге обыкновенно свежевато в домах зимой. Как питаешься? Милый мой, далекий! Мне ужасно приятно чувство, что я должна тебе писать так часто, — а тебе это не в тягость, надеюсь? Ты ведь мне будешь часто писать, да? А то я буду думать черт знает что, а потом раскаиваться.
Знаешь, где мы вчера были? Ужасайся — у Омона!1 Ну и гадость же! Над чем только люди смеются там! Была Маша и Ольга Мих. Андреева с мужем. К Володьке пришла Элька, и он не поехал. Какая там пошлость, грубость! Смотрели ‘Обозрения Москвы’. Единственно интересный номер был Шиллинг, певший куплеты на злобу дня — на водопровод, выходил Зиминым2, изображал Хомякова3 — домовладельца, Москву, в виде толстой бабы, везшей в тележке грудного младенца — моск. гор. управу. Он умный, талантливый, не грубый, и я хохотала от души. Остальное — невозможно. А уж барыни с юбками, доложу тебе. Я ведь первый раз в жизни видела таких ‘этуалей’. Несчастные существа, жалкие! И к чему это все, кому это надо!
Размечали вчера второй акт, сидя за столом, сегодня на сцене будем, вот сейчас пойду в театр.
Вчера Маша получила от Маркса телеграмму с уплач. ответом, — он беспокоится, получил ли ты перевод от него. Маша ответила, что ты в Ницце и перевод, кажется, получил. Верно ведь, получил? Отчего ты его не известил?
Думаю о тебе часто, т.е. ты невидимо всегда со мной и всюду. Ах, скорее бы весна, весна!..
Хочу письма от тебя скорее, скорее. Целую крепко моего любимого, хорошего Антона.

Твоя Ольга.

Пришла девица, оторвала меня.

115. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

15 дек., на другой день [1900 г. Ницца]

Милая моя, как это ни странно, но у меня такое чувство, точно я на луну попал. Тепло, солнце светит вовсю, в пальто жарко, все ходят по-летнему. Окна в моей комнате настежь, и душа, кажется, тоже настежь. Переписываю свою пьесу и удивляюсь, как я мог написать сию штуку, для чего написать. Ах, дуся моя хорошая, отчего тебя нет здесь? Ты бы поглядела, отдохнула, послушала бы бродячих певцов и музыкантов, которые то и дело заходят во двор, а главное — погрелась бы на солнышке.
Сейчас я пойду к морю, буду сидеть там и читать газеты, а потом, вернувшись домой, стану переписывать — и завтра уже вышлю Немировичу III акт, а послезавтра IV — или оба вместе. В III акте я кое-что изменил, кое-что прибавил, но очень немного.
Дуся моя, пришли мне сюда свою фотографию. Будь милочкой, пришли.
У нас много мух.
Встречаю русских. Они здесь какие-то приплюснутые, точно угнетены чем-то или стыдятся своей праздности. А праздность вопиющая.
Обнимаю тебя крепко, целую тысячи раз. Жду с нетерпением письма, длинного письма. Кланяюсь в ножки.

Твой Antoine.

Был сегодня на почте и ничего не нашел. Будь здорова, деточка моя. Я тебя очень люблю.

116. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое дек. 4 ч. попол[удни] Москва [1900 г.]

Сейчас вернулась с репетиции домой, мерзлая, кислая — у меня от таких холодов нервы раскисают, ведь 27® сегодня было — подумай! Ошалеть можно. Я плачу на улице, у меня болят глаза, щеки, руки, губы, да все, одним словом. Я теряю всякую энергию.
Дома нашла твое письмо из Вены, кот. и ждала сегодня. Правда, милый, не подумали мы о новом стиле, а ведь весь мир по нем живет, исключая нас, азиятов. Да это пустяки! Что тебе было так огорчаться! Ну потолкался по улицам, поглазел бы на праздничную толпу, а купить все можешь так же хорошо и в Ницце, и, наверное, нисколько не дороже. Неужели ты весь день сидел в номере? Пошел бы по всем Ring’aм гулять. И в театр не пошел? Ах ты, киселек славянский! Я бы тебе не дала сидеть за границей! А правда, как на западе чувствуешь свою неподвижность, тяжеловатость? Я себе в Вене казалась такой неизящной, такой кувалдой! Какой там народ элегантный, поджарый, все ходят быстро и красиво, выправка какая-то, правда? Здорово русским халатикам побывать за границей.
Сегодня мы размечали 2-ой акт. Завтра пройдем его с Конст. Серг. Мне кажется, будет очень интересен. Своего напустил, конечно, — мышь скребет в сцене Маши с Вершин., в печке гудит, — ну это по ремарке автора, положим. Тузенбах налетает на Андрея, поет ‘Сени, мои сени’, приплясывают все — и Ирина и Чебутыкин. Потом, когда Тузенбах играет вальс, вылетает Маша, танцует сначала одна, потом ее подхватывает Федотик, но она его отталкивает (он не умеет), а Ирина танцует с Родэ, и вот на этот шум выходит Наташа. Завтра вечером играем ‘Дядю Ваню’. Вчера шли ‘Мертвые’. Удивительно, как публика все-таки слушает пьесу.
Сегодня читала в ‘Курьере’ что , ‘Mickael Kramer’ провалился в Берлине1. Что интересна только последняя сцена, да сцена сына с отцом во 2-м акте, а то будто бы скучно, нет драматизма, нет борьбы.
На днях был Толстой на ‘Чеховском вечере’, и смеялся, говорят, до упаду, и ему очень понравилось. И ‘Вел. князья’ тоже были, ну да это тебя мало интересует.
Сегодня вечером я наконец иду в Филарм. концерт, играют только Бетховена, и я счастлива. Я за этот год еще не слыхала музыки, потому радуюсь сильно. Мама там поет в квартете, а Володя соло в хоре2. Маша тоже идет.
Вчера были у Маши Лика и Екат. Ак. Шенберг и, кажется, им неприятно было увидеть там опять-таки меня. А я их не люблю, т.е. равнодушна к ним, и лучше, если я их не вижу. Закваска совсем у нас другая. Маша мечется, укладывается. Я ушла от нее около 12-ти и никто не заявлялся по поводу покупки Кучукоя3. Маша с матерью выедут, верно, 18-го. Хотяинцева достала им льготный билет 1-го класса до Курска и обратно. Маша была удивлена, т.к. не заикалась даже об этом. Очень мило со стороны Алекс. Алекс. это внимание.
Ну, целую тебя, милый, дорогой мой. Живи спокойно, думай обо мне, целую тебя еще много раз.

Твоя Ольга

117. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[17 декабря 1900 г. Нища]

Воскресенье. Числа не помню.
Вот уже третья ночь, как я в Ницце, а от тебя ни единой строчки. Что сей сон значит? Как прикажете сие понять? Милая моя Оля, не ленись, ангел мой, пиши твоему старику почаще. Здесь, в Ницце, великолепно, погода изумительная. После Ялты здешняя природа и погода кажутся просто райскими. Купил себе летнее пальто и щеголяю. Вчера послал в Москву III акт пьесы, а завтра пошлю IV. В III я изменил лишь кое-что, а в IV произвел перемены крутые. Тебе прибавил много слов. (Ты должна сказать: благодарю…) А ты за это пиши мне, как идут репетиции, что и как, все пиши. Оттого, что ты не пишешь мне, и я не хочу писать. Баста! Это — последнее письмо.
Был у меня сегодня художник Якоби. Третьего дня виделся с Максимом Ковалевским — московскою знаменитостью1, получил от него приглашение и скоро поеду к нему обедать, на его даче в Beaulieu. Скоро поеду в Монте-Карло играть в рулетку.
Пиши мне, дуся, не ленись. У тебя куча моих писем, у меня же — ни единого. Чем я тебя так прогневал?
Маша уехала?
Сообщи Вишневскому мой адрес, буде он пожелает: 9 rue Gounod, Nice (или Pension Russe, Nice).
Здесь очень кормят. После обеда приходится дремать и ничего не делать, а это нехорошо. Надо будет изменить жизнь, есть поменьше.
Публика у нас в Pension’e русская и притом ужасно скучная, ужасно. И все больше дамы.
Крепко тебя целую и обнимаю мою милую бабусю. Не забывай меня. Вспоминай хоть раз в неделю. Еще раз обнимаю, и еще.

Твой Antoine.

Когда увидишь Льва Антоновича, то передай ему, что в Африку я не поеду теперь, а буду работать. Скажи ему, что Египет и Алжир я оставил до будущего года.

118. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-е дек. 5 ч. [1900 г. Москва]

Прости, что пишу карандашом, милый мой. Я сегодня уложила себя в постель, т.к. боюсь начала бронхита. Был у меня театральный доктор, стукал, слушал, говорит, что сильное катаральное состояние горла, бронхита нет, температура немного повышена. Понять не могу — возможно ли будет играть завтра ‘Одиноких’ и послезавтра ‘Мертвых’. Сейчас опять доктор приедет и тогда должен дать ответ в театр. Там уже беспокойство, Немирович приехал сегодня из Питера и сейчас заезжал, чтоб узнать, как я и что я. Сейчас у меня 37,5, очень больно кашлять. Играть я могла бы, конечно, но что будет потом? Я ведь уже давно чувствую недомогание, три раза у меня были приступы, и я отделывалась, глотая хину. Вчера мне было очень нехорошо, с репетиции приехала домой совсем кислая, даже тебе не писала, не знала, как буду играть вечером ‘Дядю Ваню’. Голос отказывался, но сыграла прилично — 2-ой акт даже по-новому. Вечером сделала себе компресс из скипидара на грудь, выпила чай с ромом, приняла хины и вот сегодня лежу. Ну, однако скучно об этом — мало интересного. Настроение у меня от стужи подавленное, жду конца холодов. Лежу сегодня и читаю, учу роль, и счастлива, что не надо никуда идти. Маша сидела у меня и придет еще вечерком. Она сегодня не уехала, т.к. прибыл поверенный Перфильевой, и она возилась с продажей1. Ты ей должен хороший процент дать за хлопоты, слышишь? Купчую будет совершать Коновицер, кот. она дала доверенность, а то ей пришлось бы еще оставаться на неопределенный срок. А она устала, она вообще стала слабенькой, Маша утомляется, у нее такой измученный вид. Она должна ехать в Кучукой, нанимать там человека для Перфильевой и поместить его там. Коновицер был так любезен, что взял на себя хлопоты здесь в Москве.
А почему сегодня нет письма от тебя? Вчера не было, сегодня нет. Хоть бы несколько строк написал. Нарочно не писала утром, все ждала от тебя письма, и вот уже под вечер, а ничего нет. Надувать не хорошо, милый мой.
Ведь из Ниццы еще не имею до сих пор ни строчки. Как устроился, каково здоровье, настроение, что думаешь, как на тебя подействовал переход к теплу? Гуляешь ли, как распределены твои часы, скоро ли начнешь писать? Отчего ты матери не черкнешь хоть несколько слов? Я сдуру с радостью сболтнула, что получила от тебя письмо, а потом почувствовала, что не надо было мне этого говорить. Ей было больно. Ведь ты ей прежде всегда писал, отчего же теперь так относишься невнимательно. Зачем огорчаешь старуху? Она подумает, что ты через меня изменился к ней. Будь с ней помягче, прошу тебя. Ведь она тебя любит, и вы жили всегда хорошо, зачем же перемена? Напишешь ей, дорогой мой? Ну, неловко писать лежа, кончаю. А ты вспоминаешь ‘Дрезден’? Мечтаешь о весне? Целую тебя, милый, хороший мой, пиши, пиши и люби свою девочку — собаку тож.

119. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое дек. 8 ч. веч. [1900 г. Москва]

Ну-с, Антончик, милый мой, как живешь, можешь? Наконец-то я получила сейчас письмо из Ниццы! Значит, там розы цветут, тепло, хорошо, и письмо твое бодрое, несмотря на то, что устал, верно, адски с дороги, ведь русских халатиков утомляет даже езда на чудных express’ax — беспокойно как-то, правда? А я люблю их!
Я еще лежу сегодня, доктор был два раза, все что-то прописывает, а д. Карл велит все это лить в сосуд, что такая же польза мне от этого будет.
Кашлять больно, мокрота пока идет туго, на ночь сделаю горчичник здоровый. Доктор нашел у меня увеличенную селезенку, но я посмеялась над ним, призвала д. Карла, и он сказал, что ничего подобного нет, стукал меня внимательно. Верь этим эскулапам! Немирович заезжал, почесал затылок: сегодня вместо ‘Одиноких’ идет ‘Федор’, завтра вместо ‘Мертвых’ — ‘Смерть Грозного’, итого убыток дирекции от моей болезни — рублей 700, 800, славно? Зато я не играю до 26-го, о репетициях ‘Сестер’ скорблю сильно и дня через два укутаюсь, а поеду. Лежу, читаю, отдыхаю, мне покойно, душа ничем не смущена. Хорошо мне на диване у себя, разложила книги, взяла роль и полеживаю, а ученицы подвывают. Болтаю с Николашей, с мамашей, с Элей. Доктор только надоел, а как его выгнать? Приедет еще завтра вечером, а к чему? Николаша тебе очень кланяется и все наши. Спасибо за поцелуи, и мои поцелуи тоже помни. Завтра жду письма от моего ‘M-eur le FranГais’a’.
След. письмо я напишу по-французски, хочешь.

Твоя, твоя.

Тепло ли у тебя в комнате, светло? Я должна живо представить себе твою обстановку и настроение моего милого далекого писателя. Антон, мы будем жить?!!..

120. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое дек. 5 ч. попол[удни] 1900 [Москва]

Все еще пишу тебе карандашом, дорогой мой, милый Антон. Все еще лежу, простуда не отпускает меня. Ночь всю не спала, читала, открылся безумный, дикий насморк — ничего не понимаю, ничего не слышу, тяжко в голове. Кашель будто легче, не так дерет глоточку мою. Я уж не выхожу из своей комнаты, сижу укутанная, пью apomorphin. Не имею понятия, что творится в театре. Назначили ‘Грозного’ сегодня, вместо ‘Мертвых’, но вчера вечером прилетает ко мне наш секретарь и сообщает, что у Мейерхольда болит горло и он не может играть. Вот так штука! Вероятно, совсем отменят спектакль1.
Мороз, кажется, полегче.
Хочется тебя видеть, Антон, хочется поболтать, посидеть около тебя, посмотреть на твои глаза. Как то ты проводишь свое время! Часто ли вспоминаешь меня? Мне сейчас хочется читать красивые, красивые стихи и глубокие. Возьму, перелистаю Heine, я его очень люблю, его ‘Buch der Lieder’2.
Ah, oui, j’ai oublie, mon cher, — je vous ai promis de vous Иcrire en francais. Comment cela va, Ю Nice? Beaucoup de soleil, beaucoup de fleurs, et beaucoup de jolies femmes, bien gracieuses, ИlИgantes, et correctes, que vous devez admirer toute la journИe? Y ferez-vous connaissance? Ecrivez-moi si vous y trouvez de bien intИressantes, oui? Vous me promettez?
Vous promettez-vous chaque jour, sous les chauds du soleil du sud! Ah, que vous Йtes heureux! Que je voudrais Йtre auprХs de vous, mon bien aimИ. Nous ferions une jolie paire, n’est-ce pas?
Je vous dit adieu jusqu’Ю demain, rien de nouveau ici. Portez-vous bien, reposez-vous aprХs la vie bizarre de Moscou, et pensez bien Ю moi. Je vous embrasse mille fois. Aimez-moi et embrassez-moi

toute Ю vous Olga Knipper3.

Получишь письмо в 1-ый день праздника, поздравляю тебя, целую крепко, будь здоров и главное бодр и весел.

121. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

21 дек. 1900 [Ницца]

Pension Russe, Nice или: 9 rue Gounod, Nice

Только что получил твое письмо, милая моя актрисочка. Маша должна была телеграфировать Марксу, что я написал ему своевременно, но она забыла послать мое письмо1. Кроме письма, были еще две бандерольные посылки. Это не небрежность, а просто свинство. В Ницце вдруг стало холодно, меня ломает всего — оттого я и ругаюсь в письме. Спина болит. Но все же ходил в летнем пальто.
Пьеса уже окончена и послана. Тебе, особенно в IV акте, много прибавлено. Видишь, я для тебя ничего не жалею, старайся только.
Пиши, что на репетициях и как, нет ли каких недоразумений, все ли понятно. Приедет ли Немирович в Ниццу? Если да, то когда?
Я завтракаю и обедаю в большой компании, почти одни женщины — и всё мордемондии. И всё русские. В Монте-Карло еще не был.
Уехали ли мать и Маша в Ялту? От них — ни единой строчки за все время.
Балериночка моя, мне без тебя очень скучно, и если ты начнешь ходить к Омону и забудешь меня, то я уйду в монахи. Не ходи, деточка, к Омону.
У меня здесь две комнаты: одна большая, другая — поменьше. Постель такая, что когда ложишься в нее, то всякий раз непременно улыбаешься, удивительно мягко и широко. Говорю немножко по-французски, припоминаю мало-помалу то, что знал и забыл. Часто вижу тебя во сне, а когда закрываю глаза, то вижу и наяву. Ты для меня необыкновенная женщина.
Будь здорова, дуся. Да хранит тебя Создатель. Будь умницей, работай, а весной приезжай сюда. Мне нужно кое-что сказать тебе на ухо.
Крепко целую и обнимаю и опять целую.

Твой Antoine.

Опиши хоть одну репетицию.
Поздравляю с праздником! У нас тут уже новый год, уже 3-е января. Скоро здесь весна.

122. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое дек. 1900, 6 ч. [Москва]

А твоя актриска все еще киснет, милый писатель, все еще мне неможется и все еще я не встала как следует, похожу да и устану — опять ложусь. Ночь спала плохо. Читаю по-английски и радуюсь, что все свободно понимаю, не совсем еще забыла. Читаю твои рассказы, прочла Горького ’26 и 1′ и мне не понравилось — натянуто. Прочла его ‘Трое’, т.е. в ноябрьской книжке1, там окончания еще нет. Кончила ‘Воскресение’2 наконец, дочитывала ночью во время бессонницы и как-то сжилась с партией политич. ссыльных, точно я среди них была, всплакнула раза два. А сейчас и читать долго не могу, болят глаза и лоб от насморка, и чувство, точно что-то налетает на лоб и я все морщусь, чтоб защититься. Делаю ковер мягкий, мягкий, и ты его когда-нибудь получишь, когда я кончу, этак годика через два, рад? Сегодня у меня так славно солнышко светило в комнате и так чудно освещало Машин этюд — мы все загляделись и захотелось тепла, лета… А когда солнце пошло дальше и ярко озарило мои сухие букеты и ленты с золотыми буквами, мне захотелось написать что-то, — или стихотворение в прозе или просто набросать свои мысли. Сейчас я себе представляю себя в старости, вот также смотрящей на сухие букеты и ленты и хотелось бы, чтоб тогда воспоминания, целая вереница воспоминаний согревали бы душу, чтоб тепло было от дум о пережитом, чтобы не было остроты, боли. Хорошо бы ведь было, а? Ну — до старости еще далеко…
Ты не смеешься над моей болтовней? Наверно саркастически ухмыляешься — права я?
Сегодня сидел у меня Бунин, с растрепанными нервами, не знает, куда себя деть, я его посылаю в Ялту, а он сердится, что Маша его надула и не дала знать о своем отъезде, а она задержалась здесь и не знала, как поступить, боялась его спутать. Он поговаривает и о Ницце. Завтра уезжает Немирович в Ментону, где его сестра3. Представь, какой винегрет был вчера в театре: последняя сцена ‘Грозного’, несколько картин ‘Федора’ и 2-ой акт ‘Снегурочки’ — славно? А к 26-му мне надо поправиться как следует, и играть и репетировать пора.
Ты доволен, что я тебе пишу каждый день? Только 17-го не писала. Получил 2 письма, кот. я тебе переслала? Мое первое письмо должно было прийти в Ниццу 16-го — верно? Отсюда ушло 12-го.
Вчера получили неожиданное известие, что мой двоюродный брат Лева, кот. был в Трансваале, женится на голландке — сестре милосердия.
Пришла Ольга Михайловна мне читать.
Addio, милый, дорогой, целую крепко, голова болит, завтра хорошее бодрое напишу.

Твоя Ольга

123. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23 дек./4 янв. 1900 г., 5 час. Москва

Ты меня вчера поразил, дорогой мой писатель! 17-го ты еще не получал ни одного моего письма, когда должен был их получить уже два, всего я отправила 8 писем. Странно! Жду сегодня от тебя весточку с ответом уже на мое письмо. Лучше бы, если я писала poste restante и не послушалась бы тебя, хоть дико, чтоб заграницей пропадали письма!
Сегодня первый день, что я блуждаю по комнате и чувствую себя сносно. Слабость только большая. Вчера мне было нехорошо, потому не писала тебе. 26-го уже надо играть. Надоело мне лежать и киснуть.
Вчера приходила ко мне Хотяинцева, сидела у меня и хотела писать меня сегодня, в выздоравливающем виде, в красном халате и с мехом на шее, да почему-то не пришла.
Фотографию тебе пришлю, дорогой мой, как выздоровлю, пойду сниматься. Трунов был у меня и просил приехать — попробую у него.
Я вчера очень огорчилась твоим письмом. Как ты можешь думать, что я ленюсь или сержусь и потому не пишу. Мне было обидно, т.к. писала каждый день тебе, увидишь по письмам.
И все-таки мне в твоих письмах чуется что-то бодрое, не киснущее, правда, Антон? И мне хорошо от этого делается. Стараюсь представить себе тебя в летнем пальто, фланирующим по улицам Ниццы, сидящим на берегу сверкающего моря и в pension’e среди скучных дам! Только, пожалуйста, ешь побольше и лежи после обеда сколько хочешь — это тебе не вредно. Не голодай по своей привычке. Хочу тебя увидать полным и цветущим, понимаешь ты, милюк? Познакомился уже, наверное, со многими? Пиши мне подробнее.
О репетициях ничего не могу сказать — вот уже 6 дней, что не была в театре. Доктор говорил, что вчера репетировали 2-ой акт до 1 ч. ночи, бодро и энергично.
Пришли на Новый год телеграмму нашей труппе, они порадуются1. А у нас уже вошло в обычай: как торжество какое-нибудь, так сейчас ‘телеграмму Чехову’!
Снимись в Ницце и пришли мне свою карточку с интимной надписью, я ее спрячу.
А в доме у нас тишина, никто не воет, капитан запропал опять.
Будь здоров родной мой, милый, хороший, не думай, что я ленюсь, или сержусь, пишу тебе все время часто, часто. Сегодня ночью все читали твои рассказы. Целую и обнимаю мою милую голову и немного треплю ее. Ты не застывай там. Весна впереди.
Мне понравились в ‘Жизни’ стихотв. Бунина.
В мае
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет,
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут,
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют…
Скоро Троицын день, скоро песни, венки да покосы…
Все цветет, молодые надежды тая…
О, весенние, зори и теплые майские росы!
О, далекая юность моя!
Молодой месяц
Народился месяц молодой…
Робко он весенними зарями
Светит над зеркальною водой,
По садам сияя меж ветвями.
Не угас еще вдали закат,
И листва сквозит узором четким,
А под ней уж серебрится сад
Светом и таинственным и кротким.
Тихий пруд среди кудрявых верб
Озарился, блестками играя…
Но настала ночь — и лунный серп
Угасает, точно умирая.
Завтра он зарею выйдет вновь
И опять напомнит, одинокий,
Мне весну и первую любовь,
И твой образ милый и далекий…
Правда мягко и хорошо? Называется это ‘Акварели’. Тебе не скучно читать? Мне кажется, тебе это понравится.
Как славно сейчас зазвонили! Суббота и 6 час. завтра мы зажигаем елку, по традиции, будут свои все, да Ольга Мих. с мужем. Звала и Льва Ант.
Целую, целую крепко и горячо.

124. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24 дек./5[января] 1900 Москва

Дорогой мой, милый Антон, я начинаю терзаться и беспокоиться, что до сих пор ты не отвечаешь мне на мои письма. Неужели ты ни одного не получал? Непонятно для меня.
Сегодня Сочельник, потому в доме традиционная суматоха. Вспоминаю, как и я когда-то участвовала в этой суматохе и любила, чтоб все было чисто, чтоб всем были сюрпризы. Теперь я равнодушна, меня даже тяготит все это. Хочу, чтоб ты был со мной, или я у тебя, и чтоб все было по-другому.
Заходил Бунин, уехал сегодня в Ялту.
Лев Ант. был вчера, все говорит о деньгах, собирает со всех, чтоб ехать за границу. Немножко надоел. Хотел придти сегодня убирать елку. Мне лучше. Вчера была генеральная 2-х актов, Савицкая писала, что, кажется, Конст. Серг. остался доволен. Она захворала тоже и не выходит. За меня читает Ольга Павловна. Говорят, очень интересно смотрится.
Милый, мне скучно без тебя, я часто, часто думаю и мечтаю о весне, когда мы будем вместе наконец. Если сегодня не будет от тебя письма, завтра посылаю телеграмму. Вот отсылаю 10-е письмо — понимаешь? Считай, верно ли. Первое написано в ночь с 11/23 на 12/24. Только не смей сердиться на меня, а то буду злить нарочно. Сегодня буду думать о тебе, а пока addio, dormez bien, rЙvez de moi, mon bien-aimХ. Recevez mes baisers bien chauds et bien tendres1.
Целую, целую.

Твоя актриска — собака

125. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 дек. [1900 г. Ницца]

Милая актрисуля, это письмо дойдет к тебе в Новый год, значит с новым годом, с новым счастьем! Целую тебя, если хочешь, тысячу раз и желаю, чтобы исполнилось все, что ты хочешь. И чтобы ты осталась такою же добренькой и славной, какой была до сих пор.
Но, однако, как твое здоровье? Последних два письма, писанных карандашом, меня испугали, и я хоть не стукал твоей селезенки, но побаиваюсь, что у тебя легонький брюшной тиф, а это значило бы, что в театр тебя не пустят по крайней мере с месяц, пьесы мои не будут идти и я вынужден буду играть в рулетку. Но ты здорова? Да? Ну и прекрасно, дуся моя удивительная. Я на тебя надеюсь.
От Маши ни слуху ни духу. Буду писать Средину, пусть напишет хоть два слова, что с матерью.
Здесь, вообрази, вдруг стало холодно, как никогда. Настоящий мороз. В Марселе снегу навалило целые горы, а здесь цветы поблекли в одну ночь, и я хожу в осеннем пальто! В газетах жалобы на необычайный холод. Это отвратительно, боюсь, что впаду в мерлехлюндию. Вчера я был в Ментоне у сестры Немировича, она больна чахоткой, скоро умрет. Ждут Владимира Ивановича и — увы! — Екатерину Ник. Недаром небо такое тусклое, скучное! Придется еще послушать этот смех… Актрисочка милая, я тебя обнимаю и целую, но если и ты отвыкнешь от меня и перестанешь писать, тогда уеду в Австралию или куда-нибудь далеко. Мне никто не пишет, кроме тебя одной! Я забыт. Кланяйся дяде Саше и Ник. Ник. Целую тебя нежно.

Твой Antoine

126. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[26 декабря 1900г. Москва]

InquiХte envoyИ dix lettres repondez1. Olga

127. A. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 дек. 1900, вечер [Ницца]

Актриска, что ты беспокоишься? Я получил сегодня твою телеграмму и долго не знал, что тебе ответить. Здоров, как бык, — ответить так? Но это совестно. А вот как твое здоровье? Все еще сидишь дома или уже бываешь и в театре? Дуся моя хорошая, не болеть, конечно, нельзя, но лучше не болеть. Когда ты далеко от меня, то черт знает какие мысли приходят в голову, и становится даже страшно. Не хворай, милая, без меня, будь умницей.
Сегодня был в Монте-Карло, выиграл 295 франков. Получил из Ментоны телеграмму от Немировича, завтра увидимся. Купил себе новую шляпу. Что еще? Получила роль в новом виде?
Ты пишешь, что послала мне каких-то два письма, — очевидно, полученных в Москве на мое имя. Если ты послала, то знай: я не получал. Судя по газетам, в Ялте теперь холодная, бурная погода, мороз, матери покажется там очень скучно и нудно.
Твое последнее письмо очень трогает, оно написано так поэтично. Умница ты моя, нам бы с тобой хоть пять годочков пожить, а там пускай сцапает старость, все-таки в самом деле были бы воспоминания. У тебя хорошее настроение, такое и нужно, только не мельчай, моя девочка.
Крепко тебя целую, хотя, по-видимому, тебе это уже надоело. Или не надоело? В таком случае обнимаю тебя крепко, держу так, обнявши, 20 минут и целую наикрепчайшим образом. Напиши, как идут репетиции, какое идет уже действие и т.д. Вообще, как идет дело, не лучше ли отложить пьесу до будущего сезона.
Как писать адрес на телеграммах? Mechtcherinoff — c’est long et incommode1. Нельзя ли просто: Olga Knipper, Mersliakovsky, Moscou. Ведь почтальоны знают, где ты живешь. Ну, однако, до свиданья! Пиши, а то расшибу.

Твой Antoine

128. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[26 декабря 1900 г. Монте-Карло]

Salue ma belle1. Antoine

129. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27дек./8янв. 1900 г. [Москва]

Я тебя не понимаю, Антон! Меня тревожит мысль, что ты не получаешь моих писем, я не могу понять, что сие значит, посылаю телеграмму, а ты хоть бы одним словом ответил, получил ли хоть одно мое письмо. Подумай: в последнем письме ты пишешь, что не получал от меня ничего и сам не будешь писать, и с тех пор я не имею ни одного письма — значит, ты все сидишь без моих писем, или как прикажешь понять все это?
Я отправила тебе 10 писем, как сообщала в телеграмме. Ты теперь, значит, в Monte Carlo, как видно из твоей телеграммы? Играешь в рулетку? Или нет? Просто наблюдаешь за страстями бедных людей?
Я вчера первый раз играла ‘Дядю Ваню’, сегодня играю ‘Одиноких’, а завтра иду на репетицию ‘Сестер’.
Соленый у Громова не выходит, как говорят, будто бы будет играть Санин1. Вишневский лучше всех, и остальных хвалят. Мейерхольда не особенно, Артем еще не совсем попал в тон. Пишу с чужих слов, я сама не видела.
Праздник встретила так себе. Долго болтала с Лев Ант. о ссыльных, о их жизни, о смертной казни, — хорошо говорили. Потом зажгли елку, но все кисли, не клеилось. Я мыслями отсутствовала совершенно, да и не совсем хорошо себя чувствовала. В первый день, кот. провела дома и очень тихо, выехала немножко покататься. Я все еще кашляю и голос очаровательный. Скорее бы проходили праздники! Как раз в Новый год получишь мое письмо.
С Новым годом, милый! Я знаю, чего я тебе и себе желаю, а ты чуешь?
Ну, больше не хочу писать, немного обижена на тебя за телеграмму (если это ответ на мою). Не буду писать, пока не получу от тебя известия, что ты имеешь мои письма.
Будь здоров.

Ольга

130. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 дек. 1900 [Ницца]

Представь, милая моя собака, какой ужас! Сейчас докладывают, что какой-то господин внизу спрашивает меня. Иду, гляжу — старик, рекомендуется так: Чертков. В руках у него куча писем, и оказывается, что все эти письма, адресованные ко мне, получал он, потому что его фамилия похожа на мою. Одно твое письмо (а всех было три — три первые письма) было распечатано. Каково? Впредь, очевидно, писать на конвертах надо так: Monsieur Antoine Tchekhoff, rue 9 Gounod (или Pension Russe), Nice. Но непременно — Antoine, иначе письма твои я буду получать через 10—15 дней по их отправлении.
Твоя нотация насчет Вены, где ты называешь меня ‘славянским кисельком’, пришла очень поздно, 15 лет назад я, правда, как-то терялся за границей и не попадал, куда нужно, теперь же я был в Вене, где только можно было быть, заходил и в театр, но билеты там были все распроданы. Потом уж, впрочем, выехав из Вены, я вспомнил, что забыл посмотреть на афишу, — это вышло по-русски. В Вене купил себе у Клейна чудесный портмоне. На второй день, оказалось, он отпер свой магазин. Купил у него ремни для багажа. Видишь, дуся моя, какой я хозяйственный.
Ты читаешь мне нагоняй за то, что я не пишу матери. Милая, я писал и матери и Маше, много раз, но ответа не получил и, вероятно, не получу1. И я махнул рукой. До сих пор не было от них ни одной строчки, а я всегда — правда твоя — был кисель и буду киселем, всегда буду виноват, хотя и не знаю, в чем.
За слова насчет Толстого спасибо2. Здесь Шехтель из Москвы. Выиграл чертову гибель в рулетку и завтра уезжает. Здесь Вл. Немирович со своей супругой. Здесь она, около других женщин, кажется такой банальной, точно серпуховская купчиха. Покупает черт знает что и все как бы подешевле. Мне жаль, что он с ней. А он, по обыкновению, хороший человек, и с ним нескучно.
Было холодно, но теперь тепло, ходим в летних пальто. Выиграл в рулетку 500 франков. Можно мне играть, дуся?
А я так спешил с последним актом, думал, что он нужен вам. Оказывается, что вы не начнете репетировать его раньше, чем возвратится Немирович. А если бы сей акт побыл у меня еще дня 2—3, то вышел бы, пожалуй, сочней. ‘Трое’ — хорошая вещь, но написана по-старому и потому читается нелегко людьми, привыкшими к литературе. И я тоже еле дочитал до конца.
Выздоровела? То-то! Хотя во время болезни ты хорошая девочка и хорошие письма пишешь, но все же не смей больше болеть.
Со мной обедает много дам, есть москвички, но я ни полслова. Сижу надутый, молчу и упорно ем или думаю о тебе. Москвички то и дело заводят речь о театре, видимо желая втянуть меня в разговор, но я молчу и ем. Мне бывает очень приятно, когда тебя хвалят. А тебя, можешь ты себе представить, очень хвалят. Говорят, будто ты хорошая актриса. Ну, деточка, будь здорова и счастлива. Я твой! Возьми меня и съешь с уксусом и прованским маслом. Крепко тебя целую.

Твой Antoine

131. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 дек. 1900 [Ницца]

Милая актриска, сегодня совершенно летний, очаровательный день, и я начинаю его с того, что сажусь писать сие письмо. Последние твои письма немножко хмурые, но это ничего, не надолго. Главное, не хворай, моя радость. Вчера я и Немирович обедали у Ковалевского в Beaulieu, он, т.е. Немирович, чувствует себя, по-видимому, недурно и щеголяет в красном с белыми полосами галстуке, его кикимора сидела дома. Вчера же получил письмо от Вишневского. Пишет, что на генеральной репетиции первых двух актов он был великолепен. От Маши или матери писем нет до сих пор и, конечно, не будет. Написал в Ялту одному доктору1, просил его написать, в каком положении мой дом. Меня, моя милая, дома не балуют, не думай во всяком случае, что я скотина неблагодарная. Ты уже выходишь из дому и бываешь на репетициях? Ты знакома с теми переделками, какие я внес в III и IV акты? А знакома со II актом? Переписали для вас роли? Или же читаете по старым тетрадкам? Вишневский писал, что Соленого играет Санин, а Вершинина Качалов2. Последний будет неплох, а если Санин не перегрубит, то будет как раз на месте.
Мне уже захотелось в Россию. Не вернуться ли мне домой в феврале? Как ты думаешь, ангел мой?
Целую тебя крепко, пронзительно. Обнимаю.

Твой Antoine.

Здесь скоро зацветут абрикосы.

1901

132. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[1 января 1901 г. Москва]

Mille vux sincХres nouvel an nouveau siХcle Anna Olga Wladimir oncle Sacha Charles Sokolowsky1.

133. A. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[1 января 1901 г. Ницца]

FИlicite maman oncle Nicolacha actrissa Souhaite bonheur argent gloire1. Tchekoff

134. О. Л. Книппер — A. П. Чехову

[1 января 1901 г. Москва]

Посылаю тебе свинушку на счастье, милый Антошка, пусть она тебе принесет много хорошего в Новом Году и в новом столетии. Наконец-то получила от тебя известие, что получил мои письма. Хотя не знаю, все ли — пишу 12-ое — верно?
Надеюсь, ты теперь опять здоров и спина не болит больше. А меня не разлюбил? Сегодня я первый раз проехала мимо ‘Дрездена’, вспоминала…1.
Я вечером, ложась спать, всегда мысленно прощаюсь с тобою, а утром здороваюсь. К Омону я больше не пойду — j’en ai assez2 — второй раз не потянет, т. ч. в монахи можешь не идти и спать можешь спокойно на своей широкой мягкой постели. А ты доживешь там до весны, чтоб встретить меня? Я очень любопытна и приеду слушать то, что ты мне хочешь сказать на ухо.
Вчера и сегодня была на репетиции. Сегодня размечали 3-й акт без Конст. Серг. Завтра с ним. Вчера вводили в пьесу Санина. Не знаю, как он будет. Я прохворала и ни одной толковой репетиции не видала. Виделся ли с Немировичем? С твоим любимым Котиком?3
Напиши, что Маша все 4 акта в черном или можно в сером, или в белой рубашечке?
Вчера была в Частной опере, слушала ‘Садко’4, но адски трещала голова, т.ч. удовольствия получила мало. Ну, до следующего письма, дорогой мой писатель!
Целую тебя в глаза и в губы и люблю.

Твоя актрисочка

135. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 янв. 1901 г. [Ницца]

Милая моя дуся, хорошая, славная девочка, удивительная, сейчас мне принесли с почты твое письмо, которое ты послала еще 11 дек. Письмо чудесное, великолепное и, слава небесам, оно не пропало. Твои письма, вероятно, все уже получены, и теперь не беспокойся, таракаша, — все благополучно. От матери и Маши до сих пор не получил ни одного письма, хотя 20-го дек. они уже имели мой точный адрес.
Здесь жить беспокойно, знакомых больше, чем в Ялте, нигде не спрячешься. Просто не знаю, что делать. Получил длинное письмо от К. С. Алексеева. Написал он его до 23 дек., а получил я только вчера. Пишет насчет пьесы, хвалит исполнителей, в том числе и тебя1. Немирович под арестом, Катишь не отпускает его ни на шаг от себя, и я его поэтому не вижу. В пятницу водил его к Ковалевскому обедать, без нее. Вчера я ел блины у здешнего вице-консула Юрасова. Получил вчера громаднейший букет от неизвестной дамы, повертевши его в руках, разделил на малые букеты, которые и послал нашим русским дамам (из Pension Russe), чем и умилил их.
Здесь, дуся моя, удивительная погода. Хожу в летнем. Так хорошо, что даже совестно. Уже два раза был в Monte Carlo, послал тебе оттуда телеграмму и письмо2. Милая моя дуся, ты сердишься, что я не пишу, и пугаешь, что не будешь писать мне. Но ведь без твоих писем я зачахну. Пиши почаще и подлиннее. Длинные письма у тебя очень хорошие, я люблю их, прочитываю по нескольку раз. Я даже не знал, что ты такая умная. Пиши, деточка, пиши, заклинаю тебя небесами.
Ты сказала Сулержицкому, что в Египет я не поеду? Скажи, милая. Я теперь пишу и буду писать, чтобы летом ничего не делать. Да и здесь так тепло, что никуда не хочется. Я тебя люблю, но ты, впрочем, этого не понимаешь. Тебе нужен муж, или, вернее, супруг, с бакенбардами и с кокардой, а я что? Я — так себе. Как бы ни было, все-таки я целую тебя крепко, обнимаю неистово и еще раз благодарю за письмо, благословляю тебя, моя радость. Пиши мне, пиши. Умоляю!!

Твой Тото, титулярный советник и кавалер

136. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2/14 янв. 1901 г. [Москва]

Здравствуй милый мой, дорогой мой Антон! Мне кажется, что я не писала тебе целую вечность, а всего, кажется, пропустила только один день. Спасибо тебе за телеграмму. Я рада, что ты опять хорошо себя чувствуешь. Теплее стало в Ницце? Видишься с Немировичем? Опиши мне все, все, будь паинька. Начал что-нибудь писать, или все фланируешь? И то и другое хорошо.
Я теперь здорова, хотя кашляю и голос отвратительный. Сегодня и завтра свободна. Сегодня иду на ‘Царя Салтана’1 совсем одна, скучно будет, хотя ничего. Вчера, милый мой, я отчаянно кутила и приехала домой — ужасайся — в 7-м ч. утра!
Вчера были именины Вас. Василь. Лужского, и весь театр был у него. Мы играли ‘Одиноких’, а потом отправились туда гуртом. Пир был на славу. Дом эдакий, знаешь, старинный, с солидной купеческой закваской. Толстая мамаша в мантилье, очень добродушная, выводок молодых помпончиков, желающих выскочить замуж, — сестры жены, официанты, шаблонный ужин с заливным, с saute из рябчиков, кавалерами, кот. на веревочке тащат танцевать. Если бы я была барышня, как прежде, в мои молодые годы, я бы отчаянно скучала и зевала, но теперь совсем по-иному себя чувствуешь. Тут посидишь, понаблюдаешь, тут поболтаешь, одним словом, чувствуешь себя отлично, вполне счастливой, что не сливаешься с толпой. Дом у Лужских огромный, комнат без конца. В половине стариков — мебель старинная, строгая, стены темные, серьезные, попахивает лампадами и чем-то старым, не совсем приятным, чем-то тяжелым, что пудами может повиснуть на человеке, какие-то путы традиций. Хозяева милы, радушны, Перета — сплошная доброжелательная улыбка. Милой Перете — все в жизни нравится, все хорошо, все от Бога. Приезжали к ним 2 партии ряженых. Первая человек 15, 20 — неаполитанских рыбаков и синьорин с тамбуринами. Толстый рыбак-баритон пел итальянские песни, хор подтягивал, потрясал тамбуринами и кастаньетами и делал попытку мимической игры, потом все бесстрастно плясали темпераментную тарантеллу. Все были в полумасках и так и уехали многие. 2-я партия была очень интересна. Выдумка предводителя Общества искусства и литературы — Архипова2. Он — в рыжем парике и с длиннейшим носом, демонстрировал свой магазин кукол всевозможных пород. Сначала все куклы — человек сорок — прошлись маршем, потом показывались каждая в отдельности. Лакеи приносили, ставили, заводили, и куклы показывали свое искусство. Мы все смеялись без конца, так это было талантливо и интересно. Фурор произвела Снегурочка — ‘Манекен, за ненадобностью продававшийся в Худож.-Общ. театре’3, как заявил владелец куклы. Снегурочка от страха, что ее так затерли в Москве, начала сразу говорить из всех 5-ти актов, и с очень ловким, метким обращением к Станиславскому. Это было очень забавно и остроумно. Была обгоревшая кукла от Мерилиза4, дешевая кукла из Троице-Сергиевой лавры, парижская кукла fin de siХcle5, арлекины, etc.. конца не было аплодисментам и хохоту. Эта вся партия осталась, и пошли плясать. Желябужский всех на ноги поставил, дирижировал так, что 10 молодых за пояс заткнул бы, и твоя старушка пошла плясать, да так, что наши актеры поразились и решили, что мне сразу 400 р. прибавят, острили без конца. Я и Станиславского вытащила, и он со мной откалывал solo мазурки и Лужский тоже, хотя он не танцует. Я, можно сказать, здорово поплясала. Когда разъехались посторонние, мы ‘художественники’ забрались в отдаленную темную, уютную библиотеку и пели цыганские песни, на гитаре отличался Борис Алексеев6, его жена запевала, у нее милый голос. Потом сидели, болтали, и разошлись в 7-м часу. Встала я в 11 Ґ. Репетицию, конечно, отменили сегодня. Сделала несколько визитов, и вот теперь пишу тебе, моему далекому доброму Антонио. Под Новый год играли ‘Дядю Ваню’. Марии Петровне поднесли корзину цветов. Кончили рано. Мне было как-то мягко грустно на душе и почему-то ужасно хотелось пойти в церковь и постоять там с своими мыслями. Так чудно звонили. Я ехала назад и тихо всплакнула. Дома зажгли елку, были только мы все да Эля Бартельс и Николаша. Я попробовала напиться и, представь, вышло! Хохотали надо мной все отчаянно. Часу во втором пришли гости. Мама играла с Николашей (рояль и скрипка), играли Бетховена и очень проникновенно. Легли очень поздно. Было как-то несуразно. Дядюшки поцарапались, конечно, это все как следует, по расписанию.
Скорее бы проходила зима!
Ты мне хорошее письмо прислал, спасибо тебе, милый, родной мой. Сегодня получила от Маши хорошее, покойное, любящее письмо. Я по ней тоже соскучилась. Матери там хорошо и она не беспокоится, что останется одна. Бунин теперь у них. Теперь там пригревает, а то было скверно, сыро, шел дождь. Маша отдыхает, блаженствует, счастлива, что получают от тебя письма. В восторге от своей очаровательной комнатки.
Завтра мы репетируем 3-й акт наизусть. Он размечен преинтересно. Опишу послезавтра. 4-й акт еще не читала, говорят, у меня сцена с Чебутыкиным — я рада. Мне так хочется хорошо сыграть Машу! Скоро будет генеральная 3-х актов, тогда напишу больше, а теперь трудно, в черновике все.
Вот сколько я тебе написала сегодня. Ты не смей хандрить, киснуть. Будем жить, будем! И жить и любить! Правда, дорогой мой? Люби меня и целуй и обнимай и думай много и часто обо мне. Addio до следующего письма. Меня поражает, что ты не получил: 2-х вложенных писем, — в синем конверте и с 3-мя марками, спроси на почте. Не может же пропасть. Адрес для телеграмм достаточно: Olga Knipper, Mersliakovsky, Moscou.
Целую, обнимаю, как умею. Будь здоров, весел, бодр.

Твоя Ольга

137. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 янв. 1901 г. [Ницца]

Ты хандришь теперь, дуся моя, или весела? Не хандри, милюся, живи, работай и почаще пиши твоему старцу Антонию. Я не имею от тебя писем уже давно, если не считать письма от 12 дек., полученного сегодня, в котором ты описываешь, как плакала, когда я уехал. Какое это, кстати сказать, чудесное письмо! Это не ты писала, а, должно быть, кто-нибудь другой по твоей просьбе. Удивительное письмо.
Немирович не бывает у меня. Третьего дня я послал ему телеграмму1 с просьбой, чтобы он приехал ко мне ‘seul’2 — вот и причина, или, как говорят семинаристы, притчина. А между тем нужно повидаться с ним, поговорить насчет письма, которое я получил от Алексеева3. Сегодня я весь день сижу дома, как и вчера. Не выхожу. Причина: приглашен к обеду одной высокопоставленной особой, сказался больным. Нет фрака, нет настроения. Сегодня заходил ко мне москвич Маклаков4. Что еще? А больше ничего.
Опиши мне хоть одну репетицию ‘Трех сестер’. Не нужно ли чего прибавить или что убавить? Хорошо ли ты играешь, дуся моя? Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, да, но не печальное. Люди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто. Так и ты частенько задумывайся на сцене, во время разговоров. Понимаешь?
Конечно, ты понимаешь, потому что ты умная. Поздравлял ли я тебя с новым годом в письме? Неужели нет? Целую тебе обе руки, все 10 пальцев, лоб и желаю и счастья, и покоя, и побольше любви, которая продолжалась бы подольше, этак лет 15. Как ты думаешь, может быть такая любовь? У меня может, а у тебя нет. Я тебя обнимаю, как бы ни было…

Твой Тото.

Изредка присылай мне какую-нибудь газетку (кроме ‘Русск. ведом.’), приклеив 2-х коп. марку.
Получил поздравительную телеграмму из Киева от Соловцова.

138. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое янв. 1901 г. Москва

Пишу тебе только несколько строк, дорогой мой! Сейчас только вернулась с репетиции, села обедать — пришли Хотяинцева и Званцева и сидели до сих пор, а через Ќ ч. уже надо ехать в театр играть ‘Мертвых’. У меня опять отчаянный насморк, просто говорить не могу. Противная инфлуэнца не покидает меня. Ночь не спала.
Сейчас получила твое письмо. Письма твои спокойные, не унылые. Наслаждайся там, милый, пока сидится. Успеешь вернуться. Ты ведь непоседа известный.
А видишь, я недаром беспокоилась о моих письмах — попали в чужие руки! Славно! Я думаю, неприятно это было г-ну Черткову, правда? Сегодня у нас в театре была Федотова, пришла поздравлять с Новым столетием и смотрела кусок 2-го акта, только репетировали в буфете, т.к. на сцене ставили для осмотра декорацию 4-го акта, кот. мне очень нравится. Завтра проходим все 3 акта. Мне моя Маша очень нравится, но 4-й акт в новом виде еще не получала, не знаю. Ну, милый, прощай, думай о себе и обо мне, и о нашей жизни. В рулетку не заигрывайся. Когда появятся фиалки, пришли мне в коробочке во мху, пришлешь? с приветом от тебя.
Целую крепко, родной мой, милый.

Твоя собака.

Николаша ужасно кланяется.

139. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 янв. 1901 [Ницца]

Милая, шустрая моя девочка, я давно уже не имею от тебя писем, очевидно, ты махнула на меня рукой. Кстати сказать, я получил от тебя все письма, которые ты послала, особенно можно поручиться за те, на которых был мой полный адрес, без адреса же сильно запаздывали, попадая к Черткову, но все же я получил все до одного.
Милюся моя, в Pension Russe я уже кончил свои наблюдения, хочу теперь переехать в другой отель, тоже в какой-нибудь бойкий и многолюдный. Как только перееду, немедля телеграфирую. Здесь, в Pension Russe, я изучал киевских профессоров — опять хоть комедию пиши! А какие ничтожные женщины, ах, дуся, какие ничтожные! У одной 45 выигрышных билетов, она живет здесь от нечего делать, только ест да пьет, бывает часто в Monte Carlo, где играет трусливо, а под 6-е января не едет играть, потому что завтра праздник! Сколько гибнет здесь русских денег, особенно в Monte Carlo.
От Маши получил, наконец, письмо. Теперь буду писать матери каждые три дня, чтобы не скучала1. Вчера я писал Вишневскому и назвал его в письме Александром Леонтьевичем — так зовут здесь одного русского доктора, который был у меня как раз, когда я писал письмо.
Как идут ‘Три сестры’? Ни одна собака не пишет мне об этом. Ты тоже не пишешь, и я тебя вздую за это. Немирович был в Ментоне, величественно прожил в HТtel Prince de Galles, величественно никого и ничего не видел и сегодня уезжает, его умная и находчивая супруга остается здесь. Я их редко видел.
Ты мне не пишешь. Если ты влюбилась в кого-нибудь, то напиши, чтобы я не смел мысленно целовать тебя и даже обнимать, как делаю это теперь. Ну, дуся, прощай, до свиданья! Живи, глупенькая, уповай на Бога. Не сомневайся.

Твой Antoine

140. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое янв. 1901 г., утро [Москва]

Я только что встала, хотя уже первый час, мой милый! Почему ты мне в последнем письме пишешь, что я не понимаю, что ты меня любишь. Я вчера прочла это на ночь, сначала решила, что это написано зря, а потом подумала, что ты это мог сказать серьезно — да или нет? Ты думаешь, я не чувствую, что ты меня любишь? Наоборот, дорогой мой, я убеждена, что меня никто так не любил и не будет любить, как ты. Что, скушал?!
Я тебе не писала два дня. Вчера я с мамашей делала визиты и заполучила сильную головную боль, приняла мигренину и легла, а потом поехала играть ‘Одиноких’. Была я вчера у Гликерии Николаевны, трещали там без конца, ударились они с мамой в воспоминания, ведь мама была ее отчаянная поклонница, а я слушала и трогалась. Показывала старые афиши, портреты, подношения. Я мысленно ужасалась, во время рассказов, той разницы — между тем, что было и что есть теперь на драмат. сцене. Вечером она, т.е. Гликеша, была на ‘Одиноких’ — первый раз, и приходила за кулисы и плакала, все как следует. Сегодня в ‘Чайке’ играет Машу Савицкая, т.к. у Лилиной жаба. И мы вчера после ‘Одиноких’ немного репетировали в пустом театре, и все почему-то были очень оживлены и дурили, Артема не оставляют в покое — передразнивают, в особенности Лужский мастер на это. 14-го днем будет генеральная 3-х актов ‘Сестер’. Санин мне пока совсем не нравится, не знаю, что будет потом. И Мейерхольд не нравится — нет бодрости, крепости, жизни, — сухо! Только ты молчи об этом и не болтай, пусть другие говорят тебе, а то выйдет неприятность.
Я все еще хриплю, и насморк не покидает, начался второй, когда не кончился еще первый. Как только буду совсем здорова, пойду сниматься и пришлю тебе — ты рад?
На днях приезжает брат Костя с женой из Тифлиса — я рада ужасно. Но — ужас! Я так буду занята и репетициями и спектаклями и маме предстоят 2 концерта. Затреплюсь так же, как в ‘осеннюю чеховскую эпопею’. Костя пойдет меня смотреть во всех пьесах, ведь он меня никогда не видал на сцене — это меня оживит. Сборы у нас идут полные почти, — на все пьесы. Скоро 100-й ‘Федор’, я играю Ирину. Будет верно торжество — подношение адресов.
Под Крещение я была на костюмированном вечере у одних знакомых, где я еще бывала девочкой, а теперь совсем забросила. Мама умолила меня поехать, а дом скучный, хотя люди милые. Я решила нарядиться с братом — всё оживленнее. Нарядились мы чертями, — Володя Мефистофелем, а я ‘CuisiniХre du diable’1. Ярко-красный костюм на французский лад, белый фартук подобран сердцем, на большую ‘декольту’, на голове большой красный поварской колпак с золотыми рожками. Я делала котлетки из сердец. Приезжали ряженые. Было отчаянно скучно. Снявши маску, я пробовала дурить, да плохо выходило. Меня заговорил один инженер, служивший с моим братом. Он и жена так и заахали, узнав, что мы Книппера родные брат и сестра Константина, и жена принялась за Володю, а муж за меня и так мне надоел, что я ему чуть языка не показала. Я, кажется, скоро не буду ездить в общество из-за одного только, чтоб не вести вечный разговор о нашем театре — как это надоело!!!
Ну, вот тебе моя внешняя жизнь. На душе у меня хорошо и спокойно и тепло пока. Думаю часто о тебе, мой дорогой. Когда мы будем вместе и как и где?! А ты там жуируешь, кутишь? Получаешь цветы от дам? Пусть за тобой побольше ухаживают, а ты за это больше меня люби — хорошо я вывела?
Ты начал писать? Умник. Отлично, если мы лето будем свободны, т.е. ты, я-то все равно свободна. Теперь время скоро пойдет. А ты любишь мои письма? Правда? Ах ты мой милый! Хочу тебя поласкать.
Я рада, что тебе там хорошо и тепло. Хотела бы перелететь к тебе хоть на несколько часов, поболтать, обнять тебя, поцеловать, потрепать, за волосы — о pardon, academicus! И подурить хочется с тобой. Но ведь это все будет, да? Пока мысленно проделываю. Посылаю тебе группки, снятые при магнии. Не пугайся меня, первый день, что я встала с постели, вроде выдры! Теперь я хорошая, розовая, теплая. Сняты в сочельник 24-го. Целую, обнимаю и люблю.

Твоя — кто?

141. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7янв. 1901 [Ницца]

Милая пьяница, сейчас получил твое письмо с описанием вечера у Лужского1. Ты спрашиваешь о судьбе письма, или, вернее, трех писем, вложенных в один конверт. Не беспокойся, дуся, я получил. Спасибо.
В ‘Вестнике Европы’ только что прочел повесть Боборыкина ‘Однокурсники’. Повесть прескверная, скучная, но интересная — в ней изображается Художеств. театр и восхваляется М. П. Лилина. Ты прочти. Идет речь о ‘Чайке’ и ‘Дяде Ване’.
Мне здесь уже надоело жестоко.
Будь здорова, молодей, становись все более и более интересной, чтобы старичку не было обидно.
Ты ничего не пишешь о том, как идет пьеса, как и что, можно ли рассчитывать и проч. и проч. Очень возможно, что 15 янв. я поеду в Алжир. Ты все-таки пиши мне по старому адресу, т.е. в Ниццу, а отсюда будут пересылать в Алжир. Хочу поглядеть на Сахару.
Ну, будь здорова. Крепко обнимаю тебя, моя душка.

Твой Тото, потомственный почетный академик

142. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое янв. 1901 г., 1 ч. ночи [Москва]

Мне почему-то ‘ужасно хорошо’ на душе, милый Антон, и захотелось просто сказать тебе это. Я сама не знаю отчего — так полно, так хорошо, так тепло, хочется жить бодро, все чувствовать, все понимать, — всю красоту жизни настоящей, цельной, крупной! У меня давно не было таких минут. Хочется всему улыбаться, всем помочь, чтобы кругом было светло и тепло.
Ты не посмеешься надо мной? Поймешь ты? Ах Антон, как бы мне сейчас хотелось быть с тобой! Скажи мне, ведь и мы поймаем хоть кусочек жизни? Милый мой, что-то ты теперь делаешь? Спишь уж верно. Я только что вернулась из ‘Чайки’. Играли здорово, принимали здорово, точно последний спектакль. Савицкая играла под Лилину1, но хорошо. Роксанова (entre nous) клюкнула, т. ч. спотыкалась, забывала реплики, говорила от себя и даже язык еле поворачивался2. Все были в ужасе и были настороже. Зачем она это делает?
Была днем у Ивана Павл., они здоровы, поздравляли тебя с Новым годом, Иван Павл. тебе напишет.
С каким бы наслаждением я теперь вдохнула южного насыщенного воздуха, он так много будит в душе. Чувствуй, что мне хорошо и что душа моя ликует и любит тебя, хотя ты и без кокарды. До свидания,

твоя актриса

143. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое янв. 1901 г., 1 ч. ночи [Москва]

Покойной ночи, дорогой мой Тото! Я сейчас приехала из Больш. театра и ложусь спать, а в постели буду читать ‘Крамера’. Слушала я с Мейерхольдом ‘Анжело’1 — Кюи. Шаляпин был очень интересен в роли шпиона2, умирал великолепно, остальные певцы — сапожники, затхлые какие-то. Меня опера утомляет вообще. Много болтала с Фейгиным в театре, спрашивал, когда идут ‘Сестры’. Сегодня размечали 4-ый акт. Ты мне много прибавил, милый, но трудно ее играть. А роль сильно нравится. Станиславский за 3-й акт сказал, что я кармениста, надо более сонную и сдержанную. Декорация 4-го очень нравится. Завтра ждут Немировича, что-то он скажет. Думают первый раз играть 24-го3. Антон, ты прислал Марии Федоровне цветы из Ниццы? Она говорит, что, судя по почерку, — ты. Ее бедную конка вывернула из саней, и она ходит с подвязанной рукой, вывихнула плечо. Скоро 100-е представление ‘Федора’. Я играю Ирину. Будет торжество, думаю.
Не понимаю, куда деваются мои письма к тебе. Я пишу почти каждый день, больше 2-х дней не пропускала. Спрашивай на почте. Я сегодня много хохотала на репетиции, много болтала глупостей, чтобы злить Савицкую, кот. отчаянно выкатывала глаза, и за это Морозов оштрафовал меня на 15 рубл., в шутку, конечно, а я с него взяла обещание на два ужина во время 4-го акта ‘Чайки’! Он с нами поддуривает.
Спасибо тебе за поцелуи и за благие пожелания. Почему ты думаешь, что я не могу любить в продолжение 15-ти лет? Ах ты мой Тото, Тото! А ты меня уже не можешь разлюбить? И не стыдно тебе этим заниматься, великий писатель земли русской? Путаться с актрисами? Ну все-таки получай крепкий разгорячий поцелуй.

Твоя собака

144. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 янв. 1901 [Ницца]

Жестокая, свирепая женщина, сто лет прошло, как от тебя нет писем. Что это значит? Теперь письма доставляются мне аккуратно, и если я их не получаю, то виновата в этом только ты одна, моя неверная.
На сих днях, если море не будет так бурно, как теперь, я уезжаю в Африку. Адрес мой остается все тот же, т.е. Nice, 9 rue Gounod и тут будут знать, где я. В Африке пробуду недолго, недели две.
Все время здесь чудесная летняя погода, тепло, чудно, цветы, дамы, велосипеды, но — увы! — все это только олеография, а не картина, для меня по крайней мере.
Пиши, собака! Рыжая собака! Не писать мне писем — это такая низость с твоей стороны! Хоть бы написала, что делается с ‘Тремя сестрами’. Ты еще ничего мне не писала о пьесе, решительно ничего, кроме того, что была-де на репетиции или репетиции сегодня не было. Отколочу я тебя непременно, черт подери.
Приехала в Москву Маша?
Дни прибавляются, скоро весна, моя славная, хорошая актриска, скоро увидимся. Пиши, голубчик, умоляю тебя.

Твой Тото

145. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое янв. 1901 г., 1 ч. ночи [Москва]

Дорогой мой, родной мой, ты жалуешься все, что не получаешь писем, но ведь я писала все время или каждый день, или через 2 дня! За что ты на меня ворчишь?
Я сегодня сильно устала, вчера приехал брат с женой и с девочкой, пробудут здесь до 25-го и поедут в Питер недели на три. Суматоха в доме адская — ни работать, ни отдыхать нет времени. Вчера засиделась поздно и ночью учила 4-ый акт еще. Встала рано, под милый лепет 5-ти-летней Адочки, затем мерила у портнихи платья для ‘Сестер’ и прямо на репетицию. Проходили 2 раза третий акт. Немирович смотрел и многое, кажется, изменит. Станисл. делал на сцене страшную суматоху, все бегали, нервничали, Немирович, наоборот, советует сделать за сценой сильную тревогу, а на сцене пустоту и игру не торопливую, и это будет посильнее. Все идут в тонах и есть надежда, что пойдет пьеса хорошо. Станислав. вчера беседовал со мной больше двух часов наедине, прошелся по всей моей актерской натуре, опять упреки за неумение работать, что я слишком много переиграла ролей за эти три года, что я слишком много уже показала себя публике, что я никогда не бываю готовой к 1-му спектаклю, а только к 15-му etc.. Мне с ним очень трудно говорить: он чувствует, что я не преклоняюсь перед ним и не отдаю себя в его руки как актриса, и это его нервит. Правда, у меня нет слепой веры в него. Сейчас приехала с ‘Мертвых’. Голос у меня все еще не звучит. На спектакль поехала совсем умершей от усталости, а теперь ничего. Наши все улеглись рано, они не привыкли сидеть по ночам.
Немировича толком не видала, только перекинулась несколькими фразами. Он говорил Санину, что тебя опять-таки треплют люди, что тебе нет покоя от них и что ты едешь в Африку?!!!!! Новость! Голубчик, родной мой, не сердись, если я это время буду писать хоть и часто, но скверно, теперь ведь горячка из-за ‘Сестер’ пойдет. И репетиции, и портнихи, и вечерние спектакли! С братом урывками только болтаю. А еще и с ролью надо сидеть. Ведь 4-й акт во-какой!
Не болтай глупости, вроде того, что влюбилась, тебя забыла etc.. — если бы даже хотела, то времени нет. Чудак ты, мой ‘старец Антоний’! Можешь продолжать меня мысленно целовать и обнимать, не думай плохо обо мне и люби меня по-прежнему. Ты думаешь о нашем свидании? Где оно произойдет? Я понятия не имею.
Умник, что матери будешь писать1. Много лишних поцелуев получишь за это от меня. Не кисни, полней, здоровей, розовей. Целую горячо.

Ольга.

Хочешь мою карточку в Леле (‘Снегурка’) или неинтересно? За газетами зайду к Маше, а то мы получаем только ‘Русские ведомости’. Как твое здоровье? Милый, дорогой мой, спи спокойно.

146. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое янв. 1901 г., 2 ч. ночи [Москва]

Опять ночь, опять поздно, и опять я пишу тебе, милый, родной мой! Спасибо тебе, что не забываешь меня, пишешь часто. Мне легче жить, когда ты мне пишешь. Во-первых, дело: Станиславский просил спросить тебя насчет конца 4-го акта. Можно ли обойтись без проноса тела Тузенбаха, т.к. при проносе необходима народная сцена, волнение, и это может нарушить трио трех сестер и кроме того расшатают декорацию, т.к. сцена, знаешь, у нас не велика. Пока репетируем без проноса. Ответь сию же минуту, ради Бога. Не медли. Ведь сестры не могут оставаться равнодушными, если в дом несут покойника? Как ты думаешь?
Завтра нечто в роде генеральной трех актов в 12 ч. дня — надо рано вставать. Насчет трам-трам возникают сомнения. Немирович думает выпевать их сигналами, как горнисты, конечно, с мимикой. Если просто говорить, может выйти грубо или непонятно. Напиши и об этом.
Сегодня не было репетиции, и я возилась с портнихой и с детьми, т.к. к нашей Адочке пришли дети в гости. Устала. Сейчас приехала из театра, играла 99-го ‘Федора’. Сейчас 2 часа ночи, буду еще читать ‘Сестер’, я ведь 1-ый и 2-ой акты почти не репетировала — прохворала. В театре идут переговоры Немировича с актерами о будущем сезоне. Санин говорит, что мне прибавляют 400 руб. Я не жадна, но право, по моей работе, по тому, что мне больше всех приходится тратиться на туалеты, — это маловато, правда? Во всяком случае, я уговорюсь, чтоб все туалеты были на счет дирекции. Да, впрочем, мне сдается, что я буду сидеть без ролей будущий сезон. Ну, посмотрим. А ты все-таки люби меня и знай, что я твоя. Где и когда будет наше свидание? Как ты о нем мечтаешь? Напиши. Целую много раз.

Твоя Ольга.

Дядя Саша прочел ‘Сестер’ и говорит, что это выше всего, что ты писал.

147. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 янв. [1901 г. Ницца]

Милая актриса, я беспокоюсь. Во-первых, ты писала, что ты больна, и во-вторых, я читал в ‘Русск. вед.’, что ‘Дядя Ваня’ отменяется1. Зачем, зачем ты играешь, дурочка, если в самом деле ты больна? Зачем ты не бережешь себя, а прыгаешь, не спишь до 7 часов утра? О, как бы следовало забрать тебя в лапы! Твои письма я получаю аккуратно, прочитываю их по два, по три раза. Отчего ты не пишешь ничего насчет ‘Трех сестер’? Как идет пьеса? Ты писала только насчет Санина и Мейерхольда, но вообще о пьесе не писала вовсе, и я подозреваю, что пьеса моя уже проваливается. И когда я здесь виделся с Немировичем-Данченко и говорил с ним, то мне было очень скучно и казалось, что пьеса непременно провалится и что для Художественного театра я больше писать не буду.
Я был немножко нездоров, теперь же ничего, все обстоит благополучно. Собираюсь с Ковалевским в Алжир и, вероятно, уеду туда 21 января. Теперь море бурное, надо переждать. Адрес мой все-таки остается прежний, т.е. 9 rue Gounod, Nice. С парохода и из Алжира я буду писать тебе, дуся моя, почти каждый день, а ты читай и потом хотя изредка вспоминай обо мне. Если ты будешь болеть, то, честное слово, я разведусь с тобой, а до развода поколочу, так чтобы потом целую неделю ты ходила с подбитым глазом.
Пришел с визитом секретарь консульства — помешал писать. При нем получил твое письмо. Я получаю все твои письма весьма аккуратно, но только ты пишешь не каждые 2 дня, а немножко реже, дуся моя. Ну, да Бог с тобой.
Цветов Марии Федоровне я не посылал2, но с удовольствием послал бы, если бы был уверен, что они не замерзнут. И тебе тоже послал бы. На душе у меня ржавчина. Милюся моя, будь здорова, работай, не кисни, не сиди подолгу в гостях, пиши мне почаще и поподробней. Я тебя крепко целую.

Твой Тото, отставной лекарь и заштатный драматург

148. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое янв. 1901 г., 2 ч. ночи [Москва]

В последних твоих письмах, дорогой мой, все жалоба и негодование на меня, что я не пишу. Повторяю тебе еще раз, что больше двух дней я не пропускала, даже, кажется, больше одного дня. Не понимаю, куда попадают мои письма — опять к какому-нибудь господину, верно. Адрес пишу полный.
О пьесе не могла пока писать, т.к. сами мы пока были в пеленках, что же я тебе верного могла написать? Вчера была генеральная 2-х актов. В общем всем понравилось, хотя не все еще готово. Пьеса, и говорить нечего, смотрится с сильным интересом, захватывает. Что уж говорить, великий мой мастер. Исполнение, говорят, концертное. Не удовлетворяет всех, кажется — Мейерхольд. Андреева и Савицкая хороши. Лужский и Вишневский тоже. Станиславский еще не вступал. У меня насчет Маши был длинный разговор сегодня с Немировичем. Станисл. говорит, что я слишком драматизирую роль. Понимаешь, роль еще не перебурлила. Спорный пункт с Немировичем — 3-й акт — покаяние Маши. Мне хочется вести третий акт нервно, порывисто и, значит, покаяние идет сильно, драматично, т.е. что мрак окружающих обстоятельств взял перевес над счастием любви. Немировичу же хочется этого счастия любви, чтоб Маша, несмотря на все, была полна этой любви, и кается не как в преступлении. Второй акт полон этой любви. В толковании Немировича 4-й акт — кульминационный пункт, в моем — 3-й. Что ты на это ответишь? Насчет трам-там тоже много горячо спорили. Немирович предлагает вести это так: Маша спрашивает продолжением мотива Вершинина, т.е. тихо напевая, конечно, с красноречивым лицом. Здесь вообще много значит mise en scХne, и она, мне кажется, вышла неудачна у Станисл. и, вероятно, переменится. Еще он предлагает: Маша спрашивает его (без напевания), не глядя на него, давая все лицо публике, как бы конфузясь этого признания1. Одним словом, надо делать так, чтоб публика все поняла. Пробуем на все лады.
Я сегодня пришла из театра в 7-м часу, поела кое-как и повезла брата с женой на ‘Штокмана’, завтра покажем ему ‘Дядю Ваню’. Маша приехала вчера, я еле успела ее встретить, т.к. генеральная кончилась около 6-ти, и я летела на лихаче, и то опоздала, — уже публика валила из вагонов. Маша приехала с Шаповаловым. Она отдохнула, веселая, хорошая. Бунин остался с матерью. Радуйся, к тебе едут две прелестные дамы — m-me Бонье и вдова Березина, смотри не увлекись, пожалуй, женишься на ее миллионах и забудешь бедную актриску, а? Смотри ты у меня, я тебе тоже уши надеру, pardon за грубое выражение. Хочется с тобой глупости поболтать. Что-то все очень серьезно кругом. И как мало времени. Боже, как мало времени!
Жена Горького в Москве, приехала развлекаться и сидит все у нас в театре. Вчера была у нас на дому. Скучная она, и как-то ее жалко.
Антончик, ну куда же деваются мои письма? Меня это мучает. Не брани ты меня, я тебе так часто пишу, родной мой.
Ты работаешь или нет? Думаю, даже уверена, что да. Правда? Ты мне ничего об этом не пишешь. Прокатись в Африку, расскажешь мне потом. Если будешь в Алжире, отыщи Сашу Средина, адрес его есть, кажется, у тебя. В Ялте, Маша говорит, было сыро, погодой не могли похвастаться — хорошо, что тебя там не было! А как ты себя чувствуешь? Я не надоедаю тебе, и ты за мое благородство должен писать мне об этом. У нас слякоть. После 11-го февр. трогаемся в Питер2.
А где мы увидимся? Ведь время скоро пролетит, милый мой Тото? Что это за кличка кстати? Академик Тото — прелестно! Ну-с, m-eur Тото, поцелуйте меня покрепче, думайте обо мне побольше, будьте жизнерадостны, здоровы, покойны за меня. Я здорова, я твоя.
А тебя чистят, ты не в пуху? Ты мне желаешь быть интересной, того же и тебе желаю, писатель милый. Целую в лоб, глаза, в губы.

Твоя нерыжая собака,

а, впрочем. Машу играю в темно-рыжем парике3.
Последнее письмо отправлено 13 янв.

149. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 янв. [1901 г. Ницца]

Дуся моя, не беспокойся, твои письма я получаю аккуратно и готов держать пари, что ни одно не пропало. Спасибо тебе, милая собака. И если в последнее время, как ты пишешь, я буду получать от тебя короткие письма и получать их не часто, то — пусть будет так. Работы у тебя в самом деле много, хотя, надо думать, пьеса не пойдет в этом сезоне, пойдет только в Петербурге.
Зачем ты спрашиваешь у меня про фотографию Леля? Взяла бы да и прислала. А когда я получу твою настоящую фотографию??
Теперь я здоров вполне. В Алжир собираемся, но едва ли скоро поедем, так как море беспокойно. Сегодня, например, буря. Да, народу у меня бывает достаточно, достаточно мешают мне и раздражают, и сегодня сидели у меня с 5 часов вечера до 11 Ґ. Работать не могу, и больше от злости. Хочу после Алжира отправиться прямо в Ялту.
Дуся, ведь я сегодня именинник. Здесь никто не знает об этом, к счастью. Когда приедет Маша, то сообщи ей, что на ее имя придет от Маркса из Петербурга сумма денег, каковую пусть она получит.
Кланяюсь в ножки, целую, обнимаю и опять кланяюсь в ножки.

Твой старец Антоний.

Что привезти тебе? Или что прислать?
Конечно, третий акт надо вести тихо на сцене, чтобы чувствовалось, что люди утомлены, что им хочется спать… Какой же тут шум? А за сценой показано, где звонить1.

150. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое янв. 1901 г., 1 ч. ночи [Москва]

Антон мой, дорогой, милый мой — отчего грустное письмо, расстроенное? Отчего ржавчина на душе?1 Ради всего святого не кисни, не грусти — мне так нехорошо делается на душе, когда чувствую, что тебе не по себе. Это вовсе не значит, чтоб ты умалчивал, когда тебе скверно на душе. Ну голубчик, ну родной мой, сбрось муть на душе. Ведь ты меня любишь? Скоро мы будем вместе.
Вчера посылала тебе поздравительную телеграмму (спроси на телеграфе) и мне к вечеру прислали ответ: Tchekhoff inconnu. Adresse insuffisante2 — вот так штука! Я позабыла написать Pension russe! Как я кляла себя! А ты, верно, думаешь, что актриска забыла 17-е число? А ты сам забыл?
Ты все спрашиваешь о пьесе? Что за нелепость думать о провале? Господь с тобой. Пьеса безумно интересно смотрится. Целиком мы ее еще не прошли. У всех идет хорошо, только у Мейерхольда нет жизнерадостности и Санин еще не вполне владеет тоном. Сегодня славно, крепко работали над 2-м актом. Пишу мало, потому самой все еще не совсем было ясно. Ведь ты не любишь говорить о том, над чем работаешь, так вот и мне не болтается. Ты не сердись, дорогой мой, и не волнуйся.
Сегодня вечером я с Немировичем хорошо занялась Машей, все себе уяснила, укрепила и люблю эту роль страшно. Она идет как-то особняком, правда? Каяться буду не громким голосом, но с сильным внутренним темпераментом, и с отблеском счастья, если так можно выразиться. Движений почти никаких, глаза… ну, это я уже болтаю как актриса, и ты можешь не так понять. Во 2-м акте Немирович настаивает, чтоб Вершинин и Маша не были бы одинокими, а чтоб было впечатление, что они нашли друг друга и чтоб чувствовалось счастье любви. В конце Станисл. установил, что под вальс, кот. играет Тузенбах, танцуют Ирина и Родэ, а Маша врывается русским вальсом со словами: барон пьян, ее подхватывает Федотик, но она отталкивает его и кружится одна. Тебе это нравится? В 3-м мне не удобно, что Станисл. заставляет Машу ухаживать за истерически рыдающей Ириной, и при входе Андрея сестры ведут ее за ширмы, т.к. она не хочет его видеть. Но это, думаю, изменят, и сестры останутся на авансцене, на тахте.
Декорации очаровательные3. Чудесная еловая длинная аллея в 4-м акте, дом с большой террасой, с крыльцом, где происходят проводы офицеров и прощание Маши с Вершининым. Ничего, если я в последнем моем финальном моноложке сделаю купюру? Если мне трудно будет говорить его? Ничего ведь? Мне очень нравится планировка роли Маши в 4-м акте. Да вообще вся роль — чудо! Если я ее провалю, махну на себя рукой! Мария Петровна — отличная Наташа. Андрей, офицерики, Ферапонт — хороши, Федотик4 что-то не совсем, ну да еще подделает.
Много добродушного смеху возбуждает Петров, присутствующий на репетициях ‘наш военный режиссер’, как мы его прозвали5. Он, по-видимому, решил, что без него нельзя обойтись, и толкует уже не о мундирах, а о ролях. Лужский — шутник, отлично его копирует, как он, сильно задумавшись, говорит: ‘Вот не знаю, что ‘нам’ теперь с Соленым бы сделать — не выходит что-то!’ Разве это не номер?
С чего ты взял, что я больна? ‘Дядю Ваню’ отменили, т.к. была жаба у Лилиной. Мне только на днях будут извлекать коренной зуб, т.к. образовался нарывчик на десне.
Вчера я с братьями и с невестками (настоящей и будущей) и племяшкой провели утро у нас на большом дворе, играли в снежки, валялись по снегу, катали Адочку на салазках, вылепили огромных размеров Снегурку, решили, что она похожа на покойную Викторию6, и потом все снялись у ее ног. Снег только что выпал, белый, чудный, воздух чистый — просто не надышишься. Сколько у меня потом было сил, бодрости, так отлично себя чувствовала! Ночевала я у Маши. Она тебе писала как раз вчера. Я рада, что она здесь, хотя до сдачи ‘3-х сестер’ буду видеть ее урывками.
Дусик мой, не хандри. Я не кисну, чувствую себя бодро, если не утомляюсь и если хорошо посплю, т.е. часов 6,7. Без пищи я могу жить, но без сна — нет. Ты меня во сне видишь иногда? Как к тебе не идет кличка Тото! Не смей! Выдумай другую. Из Африки пиши непременно каждый день, хоть открытку, хотя несколько строк, а то я сильно беспокоюсь, если нет писем. Уже сегодня хотела телеграфировать, но с полным адресом… Ну, поцелуемся, мой писатель дорогой! Береги себя, если любишь меня. Не скучай, будем жить хорошо с тобой.

Твоя Ольга.

Посл[еднее] письмо — 15 янв.

151. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[19 января 1901 г. Москва]

TИlИgraphie santИ inquiХte1. Olga

152. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое янв. 1901 г., 2 н. ночи [Москва]

Напишу тебе хоть несколько строк, дорогой мой. И чтобы ты не ворчал на меня, буду писать тебе каждый день. Ты писал Маше, что был нездоров. Напиши мне подробнее, что с тобой было, не скрывай от меня ничего, я не кукла, и такое отношение будет меня оскорблять. Послала тебе сегодня телеграмму сгоряча. Шехтель говорил сестре Санина, что ты нехорошо там себя чувствовал. А коли тебе не работается, так не принуждай себя. Наберешься за зиму новых впечатлений, а потом и попишешь. Я утомляюсь. Совсем не отдыхаю. Каждую свободную от театра минуту провожу со своими, т.к. мама тоже работает целый день. Я все время на людях, и потому нервлю. Сейчас, после ‘Одиноких’, отчаянно спорила с Костей о нашем театре. Обыкновенно я молчу. Сейчас у меня одно желание — лежать и не двигаться. Совсем не читаю, даже газет — просто скандал. Отчего так мало времени! Сегодня отшлифовали 2-й акт, завтра чистим 3-ий. 26-го — 100-ое представление ‘Федора’. Милый, милый, как жизнь катится! Скорее бы зима прошла! Мне так хочется отдыхать с тобой! Я не знаю, как бы я жила, если бы этого не было впереди. Покойной ночи, хороший мой, милый мой, спи спокойно.
Целую тебя горячо и люблю, и ты люби

свою собаку

153. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[20 января 1901 г. Ницца]

SantИ merveilleuse1. Antoine

154. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 янв. 1901 [Ницца]

Милая актрисуля, эксплоататорша души моей, зачем ты прислала мне телеграмму? Уж лучше бы про себя телеграфировала, чем по такому пустому поводу. Ну как ‘Три сестры’? Судя по письмам, все вы несете чепуху несосветимую. В III акте шум… Почему шум? Шум только вдали, за сценой, глухой шум, смутный, а здесь на сцене все утомлены, почти спят… Если испортите III акт, то пьеса пропала, и меня на старости лет ошикают. Тебя Алексеев в своих письмах очень хвалит и Вишневский тоже. Я хотя и не вижу, но тоже хвалю. Вершинин произносит ‘трам-трам-трам’ — в виде вопроса, а ты — в виде ответа, и тебе это представляется такой оригинальной штукой, что ты произносишь это ‘трам-трам’ с усмешкой… Проговорила ‘трам-трам’ — и засмеялась, но не громко, а так, чуть-чуть. Такого лица, как в ‘Дяде Ване’, при этом не надо делать, а моложе и живей. Помни, что ты смешливая, сердитая. Ну, да я на тебя надеюсь, дуся моя, ты хорошая актриса.
Я же говорил тогда, что труп Тузенбаха проносить неудобно по вашей сцене1, а Алексеев стоял на том, что без трупа никак нельзя. Я писал ему, чтобы труп не проносили, не знаю, получил ли он мое письмо2.
Если пьеса провалится, то поеду в Монте-Карло и проиграюсь там до положения риз.
Меня уже потягивает из Ниццы, хочется уехать. Но куда? В Африку пока нельзя, потому что море бурное, а в Ялту не хочется. Должно быть, во всяком случае в феврале я уже буду в Ялте, а в апреле — в Москве, у своей собаки. И потом из Москвы уедем куда-нибудь вместе.
Нового у меня нет решительно ничего. Будь здорова, дуся моя, актриса отчаянная, не забывай обо мне и люби меня хоть немножко, хоть на копейку.
Я тебя целую и обнимаю. Желаю счастья. А 400 р. в самом деле маловато, ты заслужила гораздо больше. Ну, оставайся здорова.

Твой старец Антоний

155. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Воскресенье [21 января 1901 г. Ницца]

Милюся моя, покаяние Маши в III акте вовсе не есть покаяние, а только откровенный разговор. Веди нервно, но не отчаянно, не кричи, улыбайся хотя изредка и так, главным образом, веди, чтобы чувствовалось утомление ночи. И чтобы чувствовалось, что ты умнее своих сестер, считаешь себя умнее, по крайней мере. Насчет ‘трам-там-там’ делай, как знаешь. Ты у меня толковая.
Вчера я послал тебе телеграмму. Получила?
Я пишу, конечно, но без всякой охоты. Меня, кажется, утомили ‘Три сестры’, или попросту надоело писать, устарел. Не знаю. Мне бы не писать лет пять, лет пять путешествовать, а потом вернуться бы и засесть. Итак — ‘Три сестры’ не пойдут в Москве в этом сезоне? Вы ставите их первый раз в Петербурге? Кстати, имей в виду, что в Петербурге вы не будете иметь никакого успеха. Это, конечно, к счастью, ибо после Петербурга вы уже не станете путешествовать, а засядете в Москве. Ведь ездить на гастроли — это совсем не ваше дело. В Петербурге сборы будут, но успеха — ни капельки, извини меня, пожалуйста1.
Будь здорова, супружница милая.
Остаюсь любящий тебя

Академик Тото

156. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое янв. 1901 г., 11 ч. утра [Москва]

Милый мой, дорогой мой Антон! Опять тебя мучают люди, опять они тебя раздражают, отчего ты не переехал в другой отель? Пишу сейчас, а вокруг меня болтают, меня спрашивают. Ночевала я у Маши, в новой квартире — там очень уютно, точно в деревне, тихо, симпатично. Вчера играли очень хорошо ‘Чайку’. Наши в восторге, хотя ‘Дядя Ваня’ им больше нравится. От ‘Мертвых’ они в ужасе. Вчера я каталась на коньках, каталась с гор, кормила зверей в зоологическом саду, вообще была на воздухе. Я освежилась и чувствую себя бодрее. ‘Сестры’ назначены на 30-е января. Теперь входит в пьесу Станиславский1. Влад. Ив. говорит, что Тузенбаха должен был играть Качалов2. Ты что думаешь? Отчего не пишешь ничего про пронос тела Тузенбаха?3
Милый, будь здоров, не хандри, не охладевай к своей старушке. Помни ее и люби.
Бегу на репетицию. Целую, обнимаю тебя. Думай о весне, о красоте жизни. Ты ведь любишь и то и другое, ты мой поэт!

Твоя собака

157. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье янв. 1901 г., 12 ч. ночи [Москва]

Уже второй день нет писем от тебя, милый мой, родной мой! Мне скучно без них, когда я прихожу из театра, то шныряю по всем столам и углам — нет ли чего из Ниццы? Я хожу какая-то странная, растерянная и часто раздражительная. Сама с собой не остаюсь ни на минуту, а это отвратительно. У меня от этого характер на время портится, 27-го брат с женой уезжают в Питер, и тогда я отдохну перед ‘Сестрами’. 27-го генеральная 4-х актов, с Станиславским. Маша, как свежий человек, тебе напишет. По-моему, должно идти хорошо, боюсь вообще говорить что-нибудь вперед. Если тебе напишет Петров, не очень-то верь ему — у него странные мнения, и к чему он их высказывает — не понимаю.
Ну довольно о театре. Нашел мою телеграмму от 17-го янв. или не искал?1 Как я рада, что ты опять здоров. Отчего ты мне не пишешь, что с тобой было, Антон? Меня это огорчает. Мне тогда кажется, что ты ко мне охладеваешь. Пришли мне свою фотографию непременно. Когда ты будешь совсем мой?!! Не понимаю и не чувствую, где мы с тобой проведем лето, где мы с тобой будем отдыхать, любить друг друга, чтоб люди не мешали. Я хочу, чтоб ты был счастлив со мной, хочу, чтоб у нас была своя жизнь особая, чтоб никто не влезал в эту жизнь. Я знаю, какую ты жизнь любишь, ты, мой поэт, ты, поклонник всего прекрасного и изящного.
Антон, прости, что я тебе присылаю такие гадкие бессодержательные письма, но право, я затрепалась, ни на чем не могу сосредоточиться. Я ненавижу себя, когда я такая, зрящная, пустая. Пишу тебе по ночам, утомленная, когда все уже легли, чтоб не мешали. Когда же я отдохну с тобой! Когда ты меня будешь ласкать так нежно, так тихо? Целую тебя, родной мой, и обнимаю горячо. Будь здоров и знай, что ты мой. Я теперь только думаю о жизни с тобой.

Твоя актриска.

У меня сейчас звучит в ушах твой смех. У меня бьется сердце, когда я думаю о встрече с тобой.

Твоя, твоя Ольга

158. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

24 янв. 1901 [Ницца]

Дуся моя, замечательная женщина, я все не еду в Алжир, потому что море бурно и мои компанионы отказываются ехать. Кончится тем, что я наплюю и поеду к себе в Ялту. Кстати же, там, пишут, хорошая погода и, кстати же, там теперь мать в одиночестве.
Посылаю тебе свою фотографию.
Получил письмо от М. Ф. Желябужской, благодарит за цветы, которых я не посылал ей1. Получил от тебя известие, что в III акте вы ведете Ирину под руки… Зачем это? Разве это в твоем настроении? Ты не должна покидать дивана. И разве Ирина сама не дойдет? Что за новости? Полковник2 прислал мне длинное письмо, жалуется на Федотика, Родэ и Соленого, жалуется на Вершинина, на его безнравственность, помилуй, он совращает с пути чужую жену! Думаю, однако, что сей полковник исполнил то, о чем я просил его, т.е. военные будут одеты по-военному. Трех сестер и Наташу он очень хвалит, кстати сказать. Хвалит и Тузенбаха.
Целую тебя крепко и обнимаю крепко. Зовут обедать. Пришел консул и советует в Алжир не ехать. Говорит, что теперь время мистраля. Я совершенно здоров, не кашляю, но скука ужасная. Скучно мне без Москвы, без тебя, собака ты этакая.
Итак, я тебя целую.

Иеромонах Антоний

159. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое янв. 1901 г. [Москва]

Bonjour, mon trХs cher Antonio! Comment Гa va? La santИ et l’humeur vont bien, sans doute?1 Письма получаю и целую крепко за них моего академика. Я не знаю, как я себя чувствую, — не понимаю решительно. Точно меня кто-то на шнурке тянет, и я иду послушно, не рассуждая. Одна я бываю только, когда ложусь спать, и потому я теряю свое я и действую и живу по инерции, не отдавая себе отчета. Как это все скверно!
Завтра генеральная ‘Сестер’. Мне 4-й акт сильно чувствуется, рыдаю от души. Говорят — искренно. В 3-м акте говорю с сестрами или, как я называю, — каюсь — на сдержанном темпераменте, отрывисто, с паузами, точно трудно ей высказаться, не громко. Только точно выкрикивает — ‘Эх, глупая ты Оля! Люблю — такая, значит, судьба моя… etc’… а потом опять не громко, нервно. Сидит все время неподвижно, обхватив колени руками, до закулисного ‘трам-там’. Тут поднимает голову, лицо озаряется, вскакивает нервно, торопливо прощается с сестрами. Я решила, что ‘трам-там’ (у тебя она спрашивает, он отвечает) она говорит, что любит его и будет принадлежать ему, т.е. признание, кот. он долго добивался. Я сижу за письм. столом у самой рампы, лицом в публику и с волнением что-то черчу карандашом. Когда он запел, она взглянула, улыбнулась, отвернулась, т.е. склонила голову и спрашивает — трам-там? После его ответа она еще взволнованнее говорит ‘тра-та-та’, и наконец решительно: трам-там. Если это все сделать с улыбкой, легко, не вышло бы пошло, в виде простого rendez-vous. Ведь до этой ночи их отношения были чистые, правда? По-моему, все идет теперь хорошо. Четвертый акт, начиная с прощания Маши с Вершининым, говорят, страшно силен по впечатлению. Послезавтра напишу о генеральной. Сегодня 100-й ‘Федор’. Всем даются жетоны, Москвину от дирекции письм. прибор с чудной папкой, светлой кожи с надписью из оксидиров. серебра. Санину за юбилей преподносят целую библиотеку2. Будут читать адреса. Все опишу. Сейчас лягу отдыхать перед спектаклем и потому кончаю, дорогой мой, любимый. Не кисни, умоляю тебя, мне рисуется наша будущая жизнь хорошей, светлой, а тебе? Никак, верно? В апреле приедешь? Мы с тобой тихонько перевенчаемся и будем жить вместе. Без всяких хлопот. Согласен? Целую и обнимаю крепко.

Твоя Ольга

160. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 янв. 1901 [Ницца]

Ну, дуся моя хорошая, сегодня, по всей вероятности, я уезжаю в Алжир. Ты все же пиши в Ниццу, отсюда перешлют мне, или одно-два письма напиши по адресу: Alger, post. rest. Из Алжира я двинусь в Ялту, там посижу с месяц, а потом уеду куда-нибудь со своей собакой. По слухам, идущим от моих спутников, пробуду я в Алжире недели две, включая сюда и время, которое я потрачу на поездку в Сахару. Из Сахары вернусь я тропически знойным, пылким адски.
Как прошли ‘Три сестры’? Телеграфируйте мне так: Alger, post. rest. Телеграфируйте подлиннее, не щадя живота моего. Здесь в последние дни стало холодно, холодно как в Ялте, и я рад, что уезжаю. Если, мамуся моя, вечером начнется на море волнение, тогда, повинуясь спутникам своим, поеду не в Алжир, а в Италию, в Неаполь — и об этом напишу тебе не позже, как сегодня вечером. В Марсель буду ехать всю ночь… бррр!
Но, однако, у меня воспрянул дух мой, люблю я путешествовать. Моя мечта последних дней — поездка на Шпицберген летом или в Соловки.
А ты замучилась с гостями и с репетициями, моя славная, моя замечательная актриска? Ничего, потерпи. Что бы ни случилось, все-таки лето мы будем проводить вместе. Не так ли? Смотри, иначе я тебя отколочу.
Пойду хлопотать перед отъездом. Пасмурно, ветер, кажется, начинается. Пойду покупать себе новые, извините за выражение, панталоны, а старые брошу здесь, во Франции.
Крепко целую тебя и обнимаю до отчаянности крепко. Не злись, не хандри, не делай очень серьезного лица и пиши почаще человеку, который любит тебя, несмотря на все твои недостатки. Нет, нет, дуся, я пошутил, у тебя никаких недостатков, ты у меня отменная.
Обнимаю еще раз.

Твой Антоний. Иеромонах

161. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Воскресенье [28 января 1901 г. Пиза]

Пишу это тебе из Пизы, дуся моя. Отсюда еду во Флоренцию, потом в Рим, потом в Неаполь, где получу твои письма, пересланные из Ниццы. Мой адрес для писем и телеграмм: Naples, post. rest.
Шла моя пьеса или нет? Мне ничего неизвестно.
Из Флоренции напишу тебе подлиннее, а пока будь счастлива. Крепко, крепко тебя целую и обнимаю. Когда поедете в Петербург, напиши. В посту я буду уже дома, в Ялте. Поеду из Италии, вероятно, морем, мимо Корфу.
Дуся моя славная, еще раз целую тебя.

Твой Antonio

162. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое янв. 1901 г. [Москва]

Спасибо тебе, милый, за фотографию, большое спасибо. Только вид у тебя неблестящий, как и всегда на домашних фотографиях!
Хотела тебе писать после ‘Федора’, да так и не присела. Не сердись только, голубчик. Легла страшно поздно и страшно устала, не отдохнувши хорошенько пошла утром на генеральную какой-то пьесы Чехова, слыхал? Вечер была у Маши, а после спектакля ‘Мертвых’ Мунт, игравшая Майю, приехала считываться для концерта в память Калинникова, который состоялся утром 28-го1, вечером я с адской головной болью играла ‘Дядю Ваню’ — в последний раз в Москве в этом сезоне. Сегодня днем беседовали о генеральной, вечером я прошла всю роль начисто с Немировичем и 31-го играем!!!! Страшно, страшно… Как я играю — не сумею тебе сказать, другие расскажут, я про себя не умею.
Билеты все разобраны уже, были слезы, стоны, жалобы около кассы, т.к. немногим досталось счастье быть на первом спектакле.
100-й ‘Федор’ сопровождался овациями, подношениями, только адреса мне не понравились. Пришлю тебе газеты с описаниями, лучше поймешь, гвалт стоял отчаянный, атмосфера адская, народищу всюду — масса, ведь вся труппа участвовала. Все наши дамы были на выходе, Станисл. пел гусляра на Яузе, и потом состоялись подношения2. Ну, да что-то не хочется писать об этом.
Генеральная прошла хорошо. Я только нахожу, что Качалов лучше Станисл. играет Вершинина. Красивее и обаятельнее. После моего прощания с Вершининым с Савицкой по окончании акта сделался прямо нервный припадок, она все кричала, что нельзя так сильно играть и нельзя писать таких сцен, таких слов. Я, глядя на нее, принялась вторично было вопить, но меня убрали в другую уборную. Санин поцеловал меня за 4-й акт 50 раз в темя — ничего? Это поцелуи режиссера3, он все приговаривал ‘дитя мое’. Противный он человек! Третий акт я провела скверно, а 4-й хорошо. Ну, услышишь обо мне. Так или сяк. Теперь напишу тебе после спектакля. У меня теперь трепет в душе.
Милый, дорогой, если все сойдет хорошо, как я буду тосковать, что ты не со мной! Боже, какие бы это минуты были!!! А если что будет не так, я еще сильнее буду тосковать, что тебя нет здесь!
Милый ты мой иеромонах! Гуляешь много? Спишь, ешь хорошо? На душе ржавчина прошла? Тебе уже не сидится в Ницце, непоседа ты мой! Ведь в Ялте тоже будешь скучать и приедешь раньше времени в Москву, а тебе этого не надо делать. Понимаешь ты это, великий писатель? Отчего я часто забываю, что ты писатель и академик? Тебе это не обидно? Или может это скверно? Выругай, или поцелуй лучше покрепче, хочешь? Ну, спи, мечтай обо мне, о нашей будущей жизни, супруг мой милый. Целую крепко.

Твоя собака

163. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Понедельник [29января 1901 г. Флоренция]

Дуся моя, это я пишу тебе из Флоренции, где пробуду, вероятно, дня два. Одно скажу, здесь чудесно. Кто в Италии не бывал, тот еще не жил. А в комнате у меня холодище такой, что надел бы шубу, если бы она только была.
‘Три сестры’ уже шли? Ты не в духе? Дуся моя, все это пустяки, трын-трава.
Маше написал бы, если бы у меня был ее адрес. Ведь она, как ты пишешь, переменила квартиру1. Уповаю, что дней через 5-7 в Неаполе я найду твои письма post. rest., без них, т.е. без писем, я очень соскучился.
Вчера был в театре на новой пьесе, очень и очень скучной. Участвовала г-жа Орлова, русская нигилистка, в которую влюбился молодой человек, но я не дождался ее выхода, ушел из театра. Сегодня ‘Доктор Штокман’, я пойду непременно и потом тебе напишу2.
Номер, очень хороший, здесь стоит 3 франка, еда тоже дешевая, а вино при обеде дают даром. В театре рутина, актеры недурные, публика сидит в шляпах.
Ну, однако, будь здорова, ангел мой, дуся хорошая, замечательная. Крепко тебя целую и обнимаю.

Твой Antoine

164. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[31 января 1901 г. Москва]

Grand succХs embrasse mon bien aimИ1. Olga

165. О. Л. Книппер — A. П. Чехову

2-ое февр. [1901 г. Москва]

Привет с милого севера в сторону южную шлем милому писателю! Славное чучело воздвигли, а? Получай снежок прямо в физиономию от собаки.
Всех узнал?1

166. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 февр. 1901 [Рим]

Хорошая моя девочка, я теперь в Риме. Сегодня пришло сюда твое письмо, только одно после целой недели. Думаю, что виновата в этом моя пьеса, которая провалилась. О ней ни слуху ни духу — очевидно, не повезло.
Ах, какая чудесная страна эта Италия! Удивительная страна! Здесь нет угла, нет вершка земли, который не казался бы в высшей степени поучительным.
Итак, я в Риме. Отсюда поеду в Неаполь, где пробуду дней пять (значит, письмо твое застанет меня там, если пошлешь), потом в Бриндизи, а из Бриндизи морем в Ялту — мимо острова Корфу, разумеется. Видишь, дуся, как я умею путешествовать! Этак ездить с места на место и на все глядеть гораздо приятнее, чем сидеть дома и писать, хотя бы для театра. Мы, т.е. я и ты, поедем вместе в Швецию и Норвегию… Давай? Будет о чем вспомнить под старость.
Я теперь совершенно здоров, совершенно, моя милюся. Не беспокойся и сама будь здорова.
Сейчас узнал, что в Nervi сидит Миролюбов (Миров), издатель ‘Журнала для всех’, и написал ему. Если он поедет на Корфу, то я просижу на Корфу с неделю, пожалуй.
Со мной путешествуют двое: Максим Ковалевский и проф. Коротнев.
Крепко целую тебя, моя дуся. Извини, что мало пишу. Зато люблю много мою собаку. Ты была в Италии? Кажется, была. Значит, понимаешь мое настроение. Кстати сказать, я в Италии уже четвертый раз1.
Ем ужасно много. Получил письмо от Немировича: он тебя хвалит2.

Твой Антоний, старец.

Маша просит, чтобы я привез ей зонтик и платков. А тебе привезти чего? Жаль, что я не в Париже, в Италии же плохие зонтики, кажется.

167. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Rome, le 4 Fevral 1901

Милая дуся моя, я все еще в Риме. Отсюда поеду в Неаполь, из Неаполя на о. Корфу, если только, по справкам, окажется, что в Константинополе нет чумы, в противном же случае поеду в Россию на Вену.
Скверно писать, плохой огонь и большая тень лежит на бумаге. Вчера получил из Неаполя телеграмму от Немировича с извещением, что шли ‘Три сестры’. По его словам, женские роли были исполнены превосходно1. Теперь буду ждать от тебя письма.
Сегодня получил письмо из Лиона от Льва Антоновича, получил из Nervi телеграмму от Миролюбова. Сегодня же с одним русским семейством и двумя барышнями осматривал древний Рим. Объяснения давал проф. Модестов, а барышни очень милые. Купил Маше зонтик, но, кажется, плохой. Купил и платки, но тоже неважные. Рим, это не Париж.
Погода здесь холодная. В Неаполь уеду завтра и пробуду там дней пять или четыре. Твои письма пересылаются мне сюда из Ниццы, милая моя девочка, ни одно не пропало. Итак, стало быть, в феврале я буду уже в Ялте, там буду писать, писать много, впредь до свидания с тобой, а потом вместе поедем куда-нибудь. Так?
Крепко тебя целую. Будь здорова, не хандри.

Твой Antonio

168. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое февр. 1901 г. [Москва]

Сколько, сколько нужно мне с тобой переговорить, милый мой Антон! Сколько бы надо пересказать! Сидела бы и говорила с тобой!
По всей Москве только и разговору, что ‘Три сестры’. Одним словом, успех Чехова и успех нашего театра. Сегодня вышло окончание рецензии Фейгина1 — завтра я вышлю тебе несколько рецензий — почитай, милый мой. Про собаку написали в ‘Новом времени’2, что г-жа Книппер и Громов выделились из общего превосходного ансамбля — славно? Фейгин и Рокшанин3 меня похвалили. Я с любовью играю свою роль в пьесе, кот. написал мой, мой Антонио-иеромонах. Сегодня отыграли в 3-й раз, жарим теперь ‘Сестер’ три дня сряду, играем хорошо, честное слово, ты бы порадовался, Тото! Где ты теперь скитаешься, мой пылкий итальянец?! Я перестала понимать, где ты, получаешь ли мои письма. Последнее твое получила из Флоренции. Антон, а хорошо бы нам было лето провести в тихом уголке где-нибудь в Швейцарии, а? Что ты на это скажешь? Или тебя не потянет опять за границу?
Я эти дни немного устала, хотя сегодня высплюсь и завтра буду крепкой и бодрой. 3-го, после ‘Сестер’, я была на балу у Морозова Саввы, и оттуда прибыла в 7 ч. утра, а в 12 уже была в театре, чтоб играть ‘Федора’, а вечером была у Гутхейль, т.к. не попала к ним за всю зиму и надо было перед окончанием сезона побывать там. К Морозовым поехали целым выводком, т.е. Лилина, Андреева, Савицкая и я в карете, а мужья на извозчике. Я приехала сонная и голодная, но там разошлась. Я давно не видала такой роскоши, богатства, такой массы цветов, оголенных женщин, офицеров — глаза разбегались. Мне пожелали представиться Трепов и Стахович — адъютант. Последний мне наговорил такую кучу любезностей, так расхваливал меня, что мне даже приятно было слушать. Это не было пошло. Он уже не молодой, красивый и симпатичный, страстный поклонник нашего театра и предсказывает вместе с Треповым успех в Петербурге. Посмотрим. Ужинали мы своей компанией, много пили шампанского. Было очень просто и славно. Я немного танцевала.
Сегодня мне написал брат из Питера насчет комнаты4. Можно хорошую достать за 80 р. в месяц. Если вдвоем, то сносно для кармана. А то все рассказывают про баснословную дороговизну, страшно! Я помещусь с одной из наших артисток, Назаровой, ты ее, кажется, не знаешь. Остановлюсь, верно, у Мухина над CubБt5, это в 10 мин. ходьбы от театра и через несколько домов — Мал. Ярославец6, где можно недорого обедать. Поеду, верно, в среду на первой неделе. Пиши мне прямо в Панаевский театр7, а то не знаю куда еще. Туда вернее всего.
Всю эту неделю я играю каждый день, исключая 8-го — идут ‘Мертвые’ с Мунт. Ты скучаешь без моих писем? Это мне приятно. Но я тебе такие скверные пишу, родной мой, за все это последнее время, что даже стыдно. Ты не сердишься на меня и не разлюбишь за это? Антон, ты не изменился? У тебя все тот же нос, губы, волосы, глаза, борода?
Как мне больно, что ты не видишь, как я играю Машу. С какой бы радостью я играла бы тебе ее! Мои все довольны мной. Сегодня после моих рыданий, после лукоморья, когда слышна музыка, и мы стоим у забора, — у меня текли слезы. А в прошлый раз произошел курьез: я должна была сказать: ‘Я больше не плачу’ — помнишь, когда уж начинаются у нее путаться мысли? я вместо этого сказала: ‘Я уже больше не пью’ — совершенно бессознательно. Вишневский дальше молчит, а на его реплику дают выстрел, он, глупый, не мог догадаться, что я не то сказала, а я мучаюсь, что не слышу выстрела и иду дальше, ну потом устроилось. А я, правда, испугалась, не схожу ли с ума — хочу сказать одно, а вышло другое.
Ну, покойной ночи, дорогой мой. Как твое настроение? Правда Флоренция — красота? La bella Fiorenze8 — недаром ее так зовут. Palazzo Pitti видел, собор с красивым фасадом тоже? Я жила там на берегу Arno, в pension Bellini. Один воздух в Флоренции может с ума свести. Отчего меня нет там с тобой, милый! Как бы славно мы там шатались и наслаждались! Целую тебя крепко, крепко, и в глаза и в губы, пиши мне больше и люби меня и не забывай.

Твоя актриска.

Скоро увидимся! Я не дождусь!!!!!

169. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Rome, 20 февр. [7февр.] 1901

Милая моя, часа через два я уезжаю на север, в Россию. Очень уж здесь холодно, идет снег, так что нет никакой охоты ехать в Неаполь. Итак, пиши мне теперь в Ялту.
От тебя ни одного письма насчет представления ‘Трех сестер’, а между тем в ‘Новом времени’ в телеграмме сказано, что ты играла лучше всех, что ты отличилась. Напиши мне в Ялту подробности, напиши, дуся моя, умоляю тебя.
Писать трудно, паршивый электрический свет.
Ну, обнимаю тебя и целую крепко. Не забывай. Тебя никто не любит так, как я.

Твой Antonio.

Пиши теперь в Ялту.

170. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое февр. 1901 г., вечер [Москва]

Мне просто хочется сказать тебе, что я сегодня много думала о тебе и мне на душе оттого было хорошо и ясно.
Милый мой, как ты далеко от меня! Я не дождусь конца зимы, конца сезона, когда я наконец буду с тобой каждый день, каждый час! Если бы ты знал, как я жду этого! Где мы встретимся?!
Если пойдет пьеса без моего участия, то ведь я и май могу быть свободной. Я сейчас так устала, так затрепалась, что сама себе кажусь чужой. Ты, наверное, посмеиваешься надо мной? Дескать, устает, мечется, как белка в колесе, и воображает, что что-то дельное делает. Смейся, Антоник мой, но без этого дела я бы не могла жить. Дело меня не утомляет нисколько, раз у меня душа спокойна и раз я могу устроить себе жизнь, как я хочу. Я ведь дома у нас не могу жить, как хочу, т.е. устроить себе подходящий train1, чтоб меня не мучили люди, кот. меня не интересуют, и главное, чтоб время не уходило зря. Как я хочу тебя видеть, Антон. Гляжу на твою карточку и слышу твой смех, вижу всего тебя, взгляд твоих хороших глаз, слышу, как ты называешь меня ‘славной девочкой’ — я это очень люблю.
Наслаждайся Италией — какой полной, полной жизнью можно там жить — и природа и поэзия и история!! Там лихорадит от дум об угасших жизнях…
Но больше всего обаяния, по крайней мере для меня, это во Флоренции, правда или нет?
Мне все кажется, что мы скоро с тобой увидимся. Ехать с тобой летом согласна куда угодно, ужасно люблю путешествовать. У меня всегда была мечта поездить с любименьким человечком. Хорошо будет Антон, да? Скажи, что да, и люби меня. А я тебя нежно целую, а потом обнимаю.

Твоя Ольга.

‘Сестры’ гремят. Вчера после 4-го акта овации. В Питер едем, верно, 14-го. 2 абонемента распроданы2. Открываем ‘Дядей Ваней’.

171. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое февр. 1901 г. [Москва]

Вчера и сегодня ждала письма от тебя и наконец получила. Какая разница между той жизнью, кот. ты ведешь, и моей, суматошной. Сколько у тебя свежих, здоровых впечатлений, сколько шири, свободы! А я дотягиваю театральный сезон, устала, ко всему, кажется, стала равнодушна, и только впереди мерцает огонек — отдых летом с тобой, где-то, где будет хорошо и уютно. Как мне хочется поболтать с тобой, милый мой! Я буду отчаянно волноваться перед свиданием с тобой. Вот и замечталась!.. А ты мечтаешь?..
Сегодня играли ‘Чайку’. После 4-го акта — овации, сочельник оваций, как мы назвали, а завтра после ‘Трех сестер’ — прощание с публикой. Воображаю, что будет! О ‘Сестрах’ говорят, говорят, о Чехове говорят, говорят…
За ужином сегодня Морозов привез ветчины, фрукты, сыр Бри и Шабли, и мы кутили. Меня за Машу везде хвалят. Щепкина-Куперник прислала мне трогательное письмо, благодарила за слезы, кот. якобы я вызвала у нее своей игрой, и сказала, что я играла как большая артистка и что она так не плакала в театре1. Сегодня меня трижды осаждали — в кондитерской продавщица, в театре у Корща (возила Аду на детский спектакль) одна дама выражала свои восторги и, наконец, домой пришли две особы подписывать карточки. Вот видишь, какая у тебя старуха.
Ну спи, не увлекайся, пожалуйста, барышнями, а то брошу тебя. Кланяйся Мирову, если увидишь. Привези мне с Корфу что-нибудь. Целую тебя, будь здоров.

Твоя собака

172. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[11 февраля 1901 г. Волочиск]

Телеграфируй Одесса, ‘Лондон’. Еду Ялту. Кланяюсь. Чехов

173. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12-ое февр. 1901 г., 9 ч. веч. [Москва]

Сегодня получила телеграмму и письмо твое, милый мой. Значит, ты уже скоро в Ялте! Отчего все-таки ты не проехал в Неаполь? Положим, в Италии зимой очень неуютно из-за ‘продувных’ домов. Ведь печей нет, и я там зябла отчаянно — только и жизни, что на улице на солнце. Ты скоро в Ялте, и мне кажется, что ты уже совсем близко от меня. Чувствуешь себя хорошо? Я сейчас сижу в полной тишине дома, в столовой и пишу. У меня в комнате спит моя маленькая милая Адочка, к кот. я очень привязалась за эти полтора месяца и с кот. жаль мне расставаться. На столе кипит самовар, всюду детские игрушки, дома нет никого, тишина, и я начинаю собирать свои мозги. Послезавтра я уже уезжаю в Питер. Надо укладываться, дела очень много, о всякой глупости, о всякой тряпке нужно думать.
Вчера кончили сезон ‘Тремя сестрами’. Сыграли семь раз! Конечно, все с аншлагами, даже все запасные места были отданы. Вчера гвалт был страшный. Были подношения цветочные Лилиной и Андреевой, после 4-го акта вышла вся труппа, выкатили огромную корзинищу цветов от дирекции и раздавали всем актрисам. Публика сумасшествовала, цветы мы все рвали и бросали в публику. В ушах звенело от криков и аплодисментов. Но мне почему-то всегда в такие минуты бывает очень тоскливо. И вчера мне все плакать хотелось и такой я себя одинокой чувствовала!
Я тебе не сумею передать этого ощущения тоски и неудовлетворённости. К тому же я сильно утомлена и последние спектакли играла из последних сил. При выходе публика меня тискала, жала руки, девицы целовали, наконец, подхватили на руки и потащили по всему театру до самого выхода. Я думала, я с ума сойду от жары и от неприятного ощущения. Машу оттиснули от меня. Ночевала я у нее. Сегодня я ездила за покупками. Завтра мотаюсь целый день. Надо будет в Питере отдохнуть хорошенько и с свежими силами играть 19-го ‘Дядю Ваню’.
Я много писем отправила в Неаполь, и Немирович телеграфировал тебе туда, почему ты до сих пор ничего не имеешь? Впрочем, что же я спрашиваю — ведь ты не был в Неаполе. Значит, все еще предстоит тебе. Может, это мое письмо придет раньше, чем корреспонденции из Италии, и потому знай, что ‘Сестры’ прошли с большим успехом, и пьеса и исполнение произвели сенсацию. Старуху твою хвалят. Ты рад?
Сегодня была Соня Герье — без ума от пьесы. Тот, кто ее понял, тот не выносит гнета в душе, а кто не понял — жалуется на безумно тяжелое впечатление. Если бы ты мог быть на последних репетициях, конечно, многое было бы еще лучше. Первый акт ошеломляет публику. Ведь он дивный! С каким наслаждением я играю Машу! Ты знаешь, она мне кроме того принесла пользу. Я как-то поняла, какая я актриса, уяснила себя самой себе. Спасибо тебе, Чехов! Браво!!!
Если я буду свободна Страстную и Святую, где бы мы могли увидеться с тобой, милый? Подумай и напиши. В Ялту мне бы не хотелось ехать. Ты меня понимаешь?
Ну живи хорошо в Ялте, пиши, работай, не кисни и меня почаще вспоминай. Целую тебя.

Твоя Ольга.

Сегодня был Ладыженский, сидел у нас, подарил мне свою книжечку.

174. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое февр. 1901 г. Петербург

Вот я и в Петербурге, милый мой! Пишу тебе карандашом, потому что еще нет чернил у меня, а брат с женой обедает внизу и их номер заперт. А я устала, приехала утром со скорым, поболтала с нашими, побегала по городу, побывала в театре и теперь только что встала — немного соснула. Остановилась я на Б.Морской, 16, кв. 37 — так и пиши. Это меблиров. комнаты, очень, говорят, хорошие, — посмотрим. Буду иметь номер в 60 р. через несколько дней, теперь пока живу в более дорогом. Буду жить одна, чему я рада — отдохну по крайней мере. Доехала я хорошо. В этом же поезде ехали в отдельном вагоне Желябужские, Алексеев и Немирович. Я утром сидела в салоне и читала им вслух фельетон ‘Нов. времени’, где нас здорово пробирают1. Петербург с ума сошел, беснуется по поводу нашего приезда, ждут чего-то необыкновенного и, конечно, последует разочарование. Билеты расхватываются с баснословной скоростью. Что-то будет?!!! Я сильно волнуюсь. Мне кажется, что я ‘Дядю Ваню’ буду играть первый раз, думаю о роли как о новой. 19-го начинаем, 20-го ‘Одинокие’, 21-го опять ‘Дядя Ваня’ и 22 — ‘Одинокие’. Будешь думать обо мне? Я тебе телеграфирую после первого спектакля.
Брат с женой здесь до 20-го.
Жду с нетерпением письма от тебя. Как ты доехал, как живешь? Мать тебе, должно быть, очень рада и опять будет терзаться, чем тебя кормить. А ты будь с ней мил, мягок, слышишь? Не давай себя на растерзание людям. Получил ли все мои письма из Неаполя, и конверт с рецензиями? Целую тебя крепко, а ты меня тоже? Обнимаю моего писателя.

Твоя собака

175. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[19 февраля 1901 г. Ялта]

Жду подробной телеграммы здоров влюблен скучаю без собаки. Посылаю письма. Как дела здоровие настроение. Чехов

176. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[20февраля 1901 г. Петербург]

Успех Чехова и театра громадный1 здорова весела писем не получаю. Собака

177. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 февр. 1901 [Ялта]

Милюся, мамуся моя дивная, я тебя обнимаю и целую горячо. Пятнадцать дней был в дороге, не получал писем, думал, что ты меня разлюбила, и вдруг теперь привалило — и из Москвы, и из Питера, и из-за границы. Я уехал из Италии так рано по той причине, что там теперь снег, холодно и потому, что стало вдруг скучно без твоих писем, от неизвестности. Ведь насчет ‘Трех сестер’ я узнал только здесь, в Ялте, в Италию же дошло до меня только чуть-чуть, еле-еле. Похоже на неуспех, потому что все, кто читал газеты, помалкивают и потому что Маша в своих письмах очень хвалит. Ну, да все равно.
Ты спрашиваешь, когда увидимся. На Святой. Где? В Москве. Куда поедем? Не знаю, решим сообща, моя замечательная умница, славная жидовочка.
В Ялте тепло, погода хорошая, в комнатах уютно, но в общем скучно. Здесь Бунин, который, к счастью, бывает у меня каждый день. Здесь же Миролюбов. Была Надежда Ивановна. Она стала слышать хуже. Средин выглядит совсем здоровым человеком. Альтшуллер пополнел.
Ну, дуся, зовут ужинать. Завтра опять буду писать, а то и после ужина. Да хранит тебя Создатель. Пиши подробно, как в Петербурге. Отчего мне не пишет Вишневский?
Еще раз целую мою дусю.

Твой иеромонах Антоний

178. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21 [февраля] ночь [1901 г. Петербург]

Как я хочу сейчас тебя видеть, дорогой мой Антон! Как хочется поговорить с тобой о всем, что накопилось за эти дни. Я теперь совсем одна. Костя с женой уехали сегодня в Москву.
Сейчас сыграли второй раз ‘Дядю Ваню’. Публика принимает, а газеты ругают до бесстыдства. О, как ругают! Меня совсем загрызли1. Рецензии все безграмотные, нелепые и со змеиным шипением. Но мы носы не вешаем, играем. Первый спектакль все волновались адски, как гимназисты. ‘Одиноких’ сплошь выругали и пьесу и исполнение.
Начала ночью, кончаю днем. Санин показывал мне все газеты — ругань самая отчаянная: актеров нет, только превозносят Станисл. и Санина2. Мейерхольда и меня заели окончательно и Андрееву и Москвина тоже. Одним словом, ужасно, милый мой! И я терзалась ужасно эту ночь, признаюсь тебе откровенно. Такое отвратительное оскорбительное отношение к нашему театру, — ты себе представить не можешь. У меня нехорошо на душе. Может, и за дело ругают, за Елену тоже выругали, теперь, конечно, и в ‘Трех сестрах’ будут ругать. Ну, переживу, ничего! Может, это мне на пользу.
Вчера после 1-го акта влезла ко мне в уборную Яворская знакомиться. К чему? Так грубо, гадко льстила. После 4-го из партера бросила Станиславскому красную гвоздику с своей груди — трогательно! Князь ее тоже был — бледный, согбенный3.
Вот уже вечер 22-го февр. — все не могла кончить письма, такое у меня нелепое настроение. Я тебе не чужая стала, Антон? Ты меня не забыл? Не разлюбил? Твою телеграмму я получила в радостную минуту — после блестящего 1-го представления ‘Дяди Вани’. Это был твой тоже успех. Публика потребовала послать тебе телеграмму, и тут же при открытом занавесе Немирович писал ее и прочел публике4. Послышались крики — теплее писать! Тебе приятно было получить от публики? Или ты равнодушен? Несмотря на ругань в газетах, в публике — успех. Сегодня сыграли опять ‘Одиноких’, и отлично принимали. Был Горький, Поссе, тащили меня к Палкину5, но я устала, поедем с ними завтра после ‘Штокмана’. Горький спрашивал про тебя. Он скверно, т.е. нехорошо выглядит, все, черт побери, ругается на Питер. ‘Половина людей здесь, говорит, жулики, а половина просто (pardon) — сволочь, есть хорошие, да и те шпионы’. Завтра пойду к художнику Лагорио, его дочь была уже у меня. У них славный дом. Есть у меня здесь гимназическая приятельница, замужем за доктором, есть инженеры знакомые, есть и один мой бывший поклонник, теперь важное военное лицо, смотри, как бы я ему ‘трам-там’ не сказала. Нигде я еще в Питере не была толком. Антон, не сердись на мои гадкие сухие письма, зато рассказывать буду много. Антон, почему мне за последнее время с нескольких сторон говорят, что ты женат? Правда это? Отчего ты мне тогда не рассказал об этом случае? Или неправда? Будто в Екатериносл. губ. на девице, кот. ты знал четыре дня? Ведь это глупости? Или это был твой брат?
Ну, спи спокойно, целуй меня горячее и люби теплее. А главное пиши, я сто лет не получаю писем — что это значит? Ведь адрес театральный есть у тебя? Или ты хочешь скрыть, что мы в переписке? Неужели это надо? Не будь немцем. Я скоро ничего не буду скрывать, надоело. Целую.

Твоя собака

179. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 февр. 1901 [Ялта]

Дуся моя милая, ну как живешь в Петербурге? Мне кажется, что сей город скоро надоест вам всем и опротивеет своею холодностью, своим пустозвонством, и ты, бедняжка, начнешь скучать. Вчера получил от Немировича телеграмму о том, что ‘Одинокие’ успеха не имели — значит, уже начинается канитель. Как бы ни было, мне кажется, в Петербург вы больше уже никогда не поедете1.
Здесь погода не холодная, но серая, грязноватая, скучная. Публика серая, вялая, обеды дома невкусные. ‘Русская мысль’ напечатала ‘Трех сестер’ без моей корректуры2, и Лавров-редактор в свое оправдание говорит, что Немирович ‘исправил’ пьесу… Стало быть, моя дуся, пока все неинтересно, и если бы не мысли о тебе, то я бы опять уехал за границу.
Когда будет светить солнце, начну работать в саду. Теперь облачно и сыро. Деревья в этом году пойдут очень хорошо, так как они уже пережили одно лето и принялись.
Отчего ты мне не пишешь? Здесь пока я получил от тебя только одно письмо и одну телеграмму. Ты весела, и слава Богу, моя дуся. Нельзя киснуть.
По-видимому, у вас абонемент до четвертой недели поста3. А потом как? В Москву вернетесь? Напиши, голубчик.
Я тебя крепко обнимаю и целую, ужасно крепко. Хочется поговорить с тобой, или, вернее, поразговаривать. Ну, прощай, до свиданья. Пиши же мне, не ленись.

Твой Антоний иеромонах

180. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 февр. [1901 г. Ялта]

Милая моя актрисуля, замечательная моя собака, за что ты на меня сердишься, отчего не пишешь мне? Отчего не телеграфируешь! Жалеешь деньги на телеграммы? Телеграфируй мне на 25 р., честное слово, отдам и, кроме того, еще обязуюсь любить тебя 25 лет.
Я дня три был болен, теперь как будто бы ничего, отлегло маленько. Был болен и одинок. Из петербургских газет я получаю одно ‘Новое время’ и потому совсем ничего не знаю о ваших триумфах. Вот если бы ты присылала мне газеты, наприм., ‘Биржевые вед.’ и ‘Новости’, т.е. те места из них, где говорится о вашем театре. Впрочем, это скучно — черт с ним.
Ты не написала, как долго будешь сидеть в Питере, кого видаешь там, что делаешь. Будет ли ужин (или обед) в ‘Жизни’?1 Если будет, то непременно опиши. Завидую тебе, я давно уже не обедал хорошо.
Тебя ждет у меня флакон духов. Большой флакон.
Был Бунин здесь, теперь он уехал — и я один. Впрочем, изредка заходит Лавров, издатель ‘Русской мысли’. Он видел тебя в ‘Трех сестрах’ и очень хвалит.
Нового ничего нет. Итак, жду от тебя письма, моя славная актрисуля, не ленись, Бога ради, и не зазнавайся очень. Помни, что жена да убоится мужа своего.

Твой иеромонах

181. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое февр. 1901 г. Петербург

Ты понимаешь ли, что твое последнее письмо помечено 7-е февр., или ты забыл? А сегодня — 24-е и ни одного письма! Видишь, как грозно начала, хорошо, что прервали. А через несколько часов получила наконец письмо от моего иеромонаха. Значит, здоров. Я страшно обрадовалась твоему письму, милый мой Антонио! Мне вчера было очень тяжело. Скорее бы кончался пост, эти гастроли! Сейчас иду играть Елену на утреннике, а хочется написать тебе хоть несколько строк. В ‘России’ меня так выругали за Елену!1 За что такая злоба? Точно я одна гастролерша и куда-то лезу. По его выражению, я должна быть ‘похотливая хищница’ (какое мерзкое выражение!), и потому нашел, что я никакая актриса и Елены никакой не было. По-моему, Елена скорее ‘нудная, эпизодическая’2, но хищницей является в глазах только Астрова — видящего в ней праздную барыньку. Ну их! Мама прислала мне отчаянное письмо, волнуется за меня, что так грызут меня. Бедная!
Яворская вчера опять прилезла в уборную, лезет, льстит и все к себе приглашает. Нахальная женщина! Ну, бегу, прощай, пиши чаще, а то глупостей натворю, я нервлю теперь. Целую тебя и обнимаю.

Твоя Оля

182. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[25февраля 1901 г. Петербург]

Телеграфируй, писем не получаю, странно.

183. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[25 февраля 1901 г. Ялта]

Послано три письма все благополучно. Жду телеграммы подлиннее. Как настроение.

184. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[26 февраля 1901 г. Ялта]

Миленькая, сегодня уже 26 февр., а от тебя нет писем, нет! Отчего это? Писать не о чем или Петербург со своими газетами донял тебя до такой степени, что ты и на меня махнула рукой? Полно, дуся, все это чепуха. Я читаю только ‘Новое время’ и ‘Петерб. газету’ и не возмущаюсь, так как знал давно, что будет так. От ‘Нового времени’ я не ждал и не жду ничего, кроме гадостей, а в ‘Петербург, газете’ пишет Кугель, который никогда не простит тебе за то, что ты играешь Елену Андреевну — роль г-жи Холмской, бездарнейшей актрисы, его любовницы1. Я получил телеграмму от Поссе о том, что всем вам грустно. Наплюй, моя хорошая, наплюй на все эти рецензии и не грусти.
Не приедешь ли с Машей в Ялту на Страстной неделе, а потом бы вместе в Москву вернулись? Как ты думаешь? Подумай, моя радость.
Я был нездоров, кашлял и проч., теперь легче стало, сегодня уже выходил гулять, был на набережной.
28 февр. в ‘Новом времени’ юбилей. Боюсь, как бы Суворину не устроили скандала…2. Мне не ‘Новое время’ жаль, а тех, кто скандалил бы…
Долго еще ты не будешь мне писать? Месяц? Год?
Целую тебя крепко, крепко, моя родная. Господь тебя благословит.

Твой Антоний иеромонах

185. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое марта 1901 г. [Петербург]

Доброе утро, милый мой! Как весной пахнет! Пишу при открытом полуокне, солнце сияет, уже греет здорово, слышится шум колес, стук ломов. Воздух уже действует — я как погуляю, так дома ко сну клонит. Я люблю это ощущение. Скоро, скоро настоящая весна! Ты рад? 25-го был у нас юбилейчик — ты не чувствуешь? А все ты! Играли 50-й раз ‘Дядю Ваню’ и 100-й раз чеховскую пьесу. Вл. Ив. прислал нам чудные цветы в уборную — Марии Петровне, Раевской, Самаровой, Ахалиной и мне, а после спектакля мы пили шампанское, и первый тост, конечно, за тебя. Настроение у нас хорошее, несмотря на ругань в газетах.
В публике успех безусловный. Говорят, драма не производила никогда еще в Питере такого переполоха. Пока блестят ‘Дядя Ваня’ и ‘Штокман’. Вчера сыграли ‘Три сестры’. Принимали отлично, играли, говорят, лучше, чем в Москве. Еще ничего нигде не читала. 4-го марта Союз русских писателей дает нам обед у Контана — публикация была в газетах — славно это? А в субботу нас позвали к ним на вечеринку.
Мне вчера очень ‘игралось’ в ‘Сестрах’, и в 4-м акте был подъем. Повторяю — это моя любимая роль — чувствуешь? Ну, надоело о театре. Хочется куда-то пойти, хочется горизонта, простора, вздохнуть полной грудью, свободно, легко после удушливой, нервной зимы. Кончу тебе письмо и пойду бродить. Мне Питер нравится с внешней стороны. Люблю ходить по набережной, люблю толпу, широкие тротуары, какой-то европейский лоск во всем. А ты его, кажется, не любишь?
А ты опять ноешь на скуку и на домашние обеды? Ну, подожди, я тебе ворчать не позволю, смиренник ты! Настоящий ты немец! А меня еще так ругаешь. Антонка, а ты по мне соскучился? Это тебе здорово. Хорошенько поскучай. А потом поухаживай за мной, да люби погорячее. Ну, до завтра — опять напишу. Целую моего иеромонаха крррепко.

Твоя собака

186. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 март [1901 г. Ялта]

Милая моя, не читай газет, не читай вовсе, а то ты у меня совсем зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца иеромонаха. Я ведь говорил, уверял, что в Петербурге будет неладно, — надо было слушать. Как бы ни было, ваш театр никогда больше в Питер не поедет — и слава Богу.
Я лично совсем бросаю театр, никогда больше для театра писать не буду. Для театра можно писать в Германии, в Швеции, даже в Испании, но не в России, где театральных авторов не уважают, лягают их копытами и не прощают им успеха и неуспеха. Тебя бранят теперь первый раз в жизни, оттого ты так и чувствительна, со временем же обойдется, привыкнешь. Но, воображаю, как дивно, как чудесно чувствует себя Санин!1 Вероятно, все рецензии таскает в карманах, высоко, высоко поднимает брови…
А тут замечательная погода, тепло, солнце, абрикосы и миндаль в цвету… На Страстной я жду тебя, моя бедная обруганная актриска, жду и жду, это имей в виду.
Я послал тебе в феврале с 20 по 28-е пять писем и три телеграммы, просил тебя телеграфировать мне, но — ни слова в ответ. От Яворской я получил телеграмму по поводу ‘Дяди Вани’.
Напиши, до какого дня вы все будете в Питере. Напиши, актриска.
Я здоров — честное слово.
Обнимаю.

Твой иеромонах

187. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое марта [1901 г. Петербург]

Ты был нездоров, милый мой Антон? И чувствовал себя одиноким?1 Бедный ты мой! Я бы за тобой поухаживала, поутешила бы тебя, поласкала бы!
Вчера я послала тебе две вырезки из ‘России’. А всю эту мелкую дрянь газетную, право, неинтересно читать, и потому я их не покупаю и тебе не посылаю. Что ты пристал с телеграммой? О чем телеграфировать? Острого ничего пока нет. Живем, играем. Облаяли нас все, а мы ничего.
Сегодня играем ‘Дядю Ваню’ и потом отдых целую неделю2. Думаю в компании съездить на Иматру, если это не будет дорого стоить. Проветрюсь, подышу другим воздухом. 3-го марта мы на вечеринке у Союза писателей, 4-го обед у них же, у Контана, 5-го звала к себе Яворская, но я наверняка не буду там. Видеть не могу этой грубой женщины и отдала приказ не пускать ее ко мне в антрактах в уборную, а то я ей нагрублю. Повадилась лазить за кулисы.
Видаюсь я с очень немногими — с Лагорио, папашей, мамашей и дочкой, вчера отдавала визит полковнику Альмединген, с семьей которого мы застряли на Военно-Грузинской дороге, и я тогда скрывала, что я актриса. Они сами первые приехали ко мне с визитом. Есть у меня тут малоинтересная гимназическая приятельница, замужем за доктором. Есть инженеры знакомые. На днях получила письмо от Л. Авиловой, ты ведь ее, кажется, знаешь. Желает возобновить знакомство, но главн. образом, по-видимому, для того, чтоб получить билет на ‘Сестер’. Я вежливо ответила. Билета не могу достать.
‘Жизнь’ нам дает обед на 4-й неделе.
Была я раз в Михайловском театре, смотрела французов в очень скучной пьесе Dumas3. Была я с женой актера Самойлова4 и с дочерью Лагорио. Вчера Султанова (ты ее знаешь?) просила участвовать в Чеховском вечере, кот. она устраивает. Чуешь ты? Иеромонах? Фетируют тебя. Уедем мы отсюда верно 24-го. 23-го последний спектакль. Писала я тебе как-то, что мы ужинали у Палкина с ‘Жизнью’? Был Горький, Поссе, Ермолаев, Муринов, много наших артистов, из дам кутили только я да Раевская, был Фейгин, Ермилов, кот. уморил нас своими рассказами. Со мной чуть не сделалось дурно от безумного хохота. Кутили до 6-ти час. и не хотелось уходить. Ужин был без речей, а с простыми тостами, Вл. Ив. что-то прокаламбурил насчет ‘Жизни’ — очень было мило. Кормили на убой, по-московски, и пили крюшон из купели. Адашев наш лежит в лечебнице, что-то у него с почками после инфлуэнцы. Дамы все чихают, кашляют, все прихварывали. Я пока молодцом, отлично себя чувствую, только нравственно было очень уж скверно.
А как тебе понравится это отлучение Толстого? Я читала одна у себя и покраснела — так мне стыдно стало за Россию5. Я читала письмо графини к Св. синоду, присылали Марии Федоровне, и она давала читать — очень умно и сдержанно6. В Москве студенты мутят сильно, и я из дому ничего не получаю, начинаю беспокоиться.
Ну, Антонка, прощай, здоровей, веселей. А ты работаешь или нет? Есть желание? Не кисни только, умоляю тебя, а то любить перестану.
Целую, целую

Ольга

188. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье марта 2 ч. ночи [1901 г. Петербург]

Не могу лечь спать, чтоб не написать тебе хоть несколько строк… Сейчас вернулась с вечеринки в Союзе писателей. Было очень просто, симпатично, масса народу, столько выражений симпатий к нашему театру, столько понимания, чуткости к нам актерам! Я себя отлично чувствовала. Вейнберг сказал нам краткое приветствие, что впервые чувствуется связь литературы с театром etc.. — аплодисменты.
С нас, конечно, сейчас взятку — просили читать. Мейерхольд прочел ‘Песнь о соколе’, кот. ты так не любишь. Москвин читал ‘Канитель’ и ‘Хирургию’, наш Константин очень скверно, но с милой миной читал из ‘Уриэля Акосты’1, причем реплики давал ему Вейнберг, а затем читала с ним Андреева, и в конце концов я с Вишневским наизусть, без суфлера, с шиком откололи сцену Годунова и Ирины, и закончили вечер. Весь вечер осаждал меня Острогорский Виктор, пел дифирамбы театру и мне. ‘Откуда это вы такая зародились?’ Очень хвалил за Анну Map и страшно за Машу. Говорил много и восторженно. Был Горький, Скиталец, познакомилась с целой плеядой литерат. дам, с Чюминой — звала к себе. Какие-то люди все представлялись, жали руку, что-то говорили, но кто и что — не знаю. Очень уж много! Я выезжаю с моим мужем Федором2, т.е. с Вишневским, и завтра с ним еду на обед. Он мил, мягок, хороший товарищ.
Я часто вспоминала о тебе весь вечер. Если бы ты был здесь со мной! Вот и было бы соединение литературы с театром!!!
Будь здоров, милый мой! Погода очаровательная, все время солнце, вчера я гуляла много одна совсем, сидела в Летнем саду — там чудно, тихо, весной пахнет, солнце греет, жить хочется полной жизнью, надоели кусочки.
А на Пасху все-таки не приеду в Ялту, подумай и поймешь почему. Это невозможно. Ты такая чуткая душа и зовешь меня! Неужели не понимаешь?
Ну, спи спокойно, ведь увидимся где-нибудь непременно. Целую тебя крепко, крепко. Кушай домашние обеды и не ворчи, у вас вкусно.

Твоя собака

189. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое марта 1901 [Петербург]

Я тебе из Питера пишу, пишу, и все говоришь, что писем нет. Не волнуйся, милый мой, за свою обруганную актриску. Нас только газеты ругают, а публика любит, и все эти шипелки пристыжены. В ‘Сестрах’ меня похвалили зато1 и даже вчера за обедом у писателей кто-то долго говорил и упомянул о прощании Маши с Вершининым, и вся зала — человек 150 зааплодировали мне. Я много наслушалась по поводу 4-го акта, плачут многие, когда говорят мне о нем. Отчего ты так рассердился на театр?2 Неужели из-за шипелок? Ведь это же ограниченные люди, разве это критики образованные? Перестань, не порть себе настроения! Плюнь на них. Санин приезжал только на два спектакля ‘Одиноких’ и его давно уже нет здесь3. Эта неделя у нас свободна, и завтра утром мы едем на Иматру — проветриться.
Вчера состоялся обед писателей у Контана. Было человек 150. На наших приборах лежали цветы и золотые жетоны от О. Н. Поповой — в форме лиры: с одной стороны написано ‘Спасибо за правду!’, Петерб., год и число, на другой — фамилия. Места всем были записаны. Я сидела на самом почете, в середине главного стола между Вейнбергом и Н. К. Михайловским и против Станисл., Пантелеева, Немировича и Ге. По другую сторону Вейнберга — Андреева, М. Всев. Крестовская, Лилина, Сазонов, Назарова, Карабчевский, Роксанова, Вишневский, кн. и княгиня Барятинские, etc.. Я была в гладком черном бархатном платье с кружевным воротничком и причесана у парикмахера — тебе это интересно или нет? Говорили речи: Вейнберг, Сазонов, Карабчевский, Ге, Богдановский4, Жданов, Витмер. Чюмина и Галина читали экспромты стихи приветственные, и еще говорили неизвестные. Немирович отлично отвечал — просто, умно и интересно. После 12-ти час. мы своей компанией поехали еще к Палкину пить чай и кофе и обсуждали все случившееся за день. А день был треволнительный. Здесь страшные студенческие беспорядки, опять казаки, нагайки, убитые, раненые, озверелые, все, как быть должно. Эти мрачные события, конечно, омрачали и наше торжество. Настроение в обществе ужасное. В Москве тоже кровопролитие почище здешнего, говорят, жду завтра письма от Володи.
Хочется спать, милый, прошлую ночь не спала, прости, что только сухо описываю события. Расскажу все с своей окраской, ведь скоро увидимся, только в Ялту не поеду. Будь здоров, милый мой, хороший, далекий мой Антон. Ты ко мне охладел? Нет? Смотри! Не смей подписываться иеромонахом, я их не люблю. Целую и обнимаю.

Твоя Ольга

190. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое марта [1901 г. Иматра]

Посылаю привет с Иматры! Воздух упоительный, солнце сияет, снег блестит, поток шумит. Забыла все и дышу и наслаждаюсь1.

191. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7 март 1901 [Ялта]

Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я человек не экономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы… Ну, что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке, и видишь, на какой бумажке пишу тебе1.
Скряга, отчего ты не написала мне, что на 4-й неделе остаешься в Петер, и не поедешь в Москву? А я все ждал и не писал тебе, полагая, что ты поедешь домой.
Я жив и, кажется, здоров, хотя все еще кашляю неистово. Работаю в саду, где уже цветут деревья, погода чудесная, такая же чудесная, как твои письма, которые приходят теперь из-за границы. Последние письма — из Неаполя. Ах, какая ты у меня славная, какая умная, дуся! Я прочитываю каждое письмо по три раза — это minimum. Итак, работаю в саду, в кабинете же скудно работается, не хочется ничего делать, читаю корректуру и рад, что она отнимает время. В Ялте бываю редко, не тянет туда, зато ялтинцы сидят у меня подолгу, так что я всякий раз падаю духом и начинаю давать себе слово опять уехать или жениться, чтоб жена гнала их, т.е. гостей. Вот получу развод из Екатеринославской губ.2 и женюсь опять. Позвольте сделать Вам предложение.
Я привез тебе из-за границы духов, очень хороших. Приезжай за ними на Страстной. Непременно приезжай, милая, добрая, славная, если же не приедешь, то обидишь глубоко, отравишь существование. Я уже начал ждать тебя, считаю дни и часы. Это ничего, что ты влюблена в другого и уже изменила мне, я прощу тебя, только приезжай, пожалуйста. Слышишь, собака? Я ведь тебя люблю, знай это, жить без тебя мне уже трудно. Если же у вас в театре затеются на Пасхе репетиции, то скажи Немирову, что это подлость и свинство.
Сейчас ходил вниз, пил там чай с бубликами. Получил я письмо из Петербурга от академика Кондакова. Он был на ‘Трех сестрах’ — и в восторге неописанном. Ты мне ничего не написала об обедах, которые задавали вам, напиши же хоть теперь, хотя бы во имя нашей дружбы. Я тебе друг, большой друг, собака ты этакая.
Получил сегодня из Киева от Соловцова длинную телеграмму о том, что в Киеве шли ‘Три сестры’, успех громадный, отчаянный и проч. Следующая пьеса, какую я напишу, будет непременно смешная, очень смешная, по крайней мере по замыслу.
Ну, бабуся, будь здорова, будь весела, не хандри, не тужи. От Яворской и я удостоился: получил телеграмму насчет ‘Дяди Вани’! Ведь она ходила к вам в театр с чувством Сарры Бернар, не иначе, с искренним желанием осчастливить всю труппу своим вниманием. А ты едва не полезла драться!
Я тебя целую восемьдесят раз и обнимаю крепко. Помни же, я буду ждать тебя. Помни!

Твой иеромонах Антоний

192. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое марта [1901 г. Петербург]

Милый мой, родной мой, дорогой мой, мне хочется тебе много ласковых слов наговорить, чтоб ты не сердился, что актриска твоя засохла в Питере, что пишет тебе такие противные сухие письма. Я немного закрутилась. Мне стыдно за мои письма, ужасно стыдно! Они все не окрашены чем-то моим, нет в них моей души, моего тепла, и я знаю, что ты это чувствуешь и благородно молчишь. Какой ты хороший, Антон! Вот видишь, я сама сознаюсь, а если бы ты начал упрекать, я бы, наверное, заупрямилась. Антончик, кокончик! А ты знаешь, что я чувствую?! Кажется, я буду свободна и апрель и май — тебе это улыбается? Если будут репетировать ‘Крамера’ и ‘Дикую утку’ Ибсена, — мне там делать нечего. Может, еще буду играть дочь Крамера, но вряд ли1. Получается 4 месяца свободы — надо подумать, как их прожить получше, поумнее, потеплее. Согласен? Отвечай мне скорее, обстоятельнее и теплее, чего ты хочешь, что тебе грезится. Только пойми, милый, что в Ялту я теперь не могу приехать. Чем я приеду? Опять скрываться, опять страдания матери, прятки, мне это, право, тяжело, поверь мне. Ты как-то не понимаешь этого пункта, или не хочешь понять. А мне трудно об этом говорить. Ты ведь помнишь, как тяжело было летом, как мучительно. До каких же пор мы будем скрываться? И к чему это? Из-за людей? Люди скорее замолчат и оставят нас в покое, раз увидят, что это свершившийся факт. Да и нам с тобой легче будет. Я не выношу этих неясностей, зачем так отягчать жизнь?! Ну, понял ты меня, согласен?
Я сейчас вернулась с обеда у Крестовской, там были Кони, Вейнберг, Щепкина-Куперник с папашей, кот. довез меня домой. Кони за обедом поцеловал мне руку за 4-й акт ‘Сестер’. С Крестовской у нас взаимная симпатия. Познакомились только на обеде, она сама захотела приехать ко мне и была, но я укатила на Иматру и пошла к ней на след. день, т.к. мое письмо не доставили ей. Она меня очаровала. На обеде произнесла тост за твое здоровье. Мне хочется, чтоб у меня осталось о ней хорошее впечатление. Она изящна, мягка, женственна, умна, и пишет не по-бабьи. Она сегодня сама приехала за мной на паре рыжих, прокатила меня по набережной и повезла обедать. Я очень славно провела у нее время. Папаша Куперник много ел, массу конспект уплетал — и все что-то мурлыкал про себя. Он хоть и умен, но противен сильно. Танька лежала около него на полу, на коленях и ласкала его — противно почему-то. Крестовская говорила, что ты ей писал по поводу ‘Вопля’ — и что это ее ужасно тронуло2. Она любит тебя как писателя и от ‘Сестер’ в восторге. О тебе вообще много говорят как о драматурге, хвалят тебя всюду, и потому не рычи на театр, самый модный мой драматург! Сегодня еще Немирович говорил об этом.
Чюмина прислала мне том стихотворений с след. надписью: ‘Многоуваж. О. Л., московской чаровнице, с искренним восхищением и симпатией от автора’ и ее экспромт на обеде:
Кто скажет нам: искусство ль это.
Плод вдохновенья иль ума,
Но все любовью здесь согрето.
Тут не игра, но жизнь сама.
Все впечатления так новы
И так правдиво все вокруг,
Что мы, почувствовав недуг,
Послать за Штокманом готовы.
Мы знаем их с недавних пор,
Но мы слились душою с ними,
И стали нам они родными —
От ‘Дяди Вани’ до ‘Сестер’.
Тебе нравится?
Завтра пойду к ней благодарить. Съездила я отлично на Иматру. Надышалась воздухом, на лыжах по ослепительному снегу под сверкающим солнцем, загорела уже здорово. Ездили на Мал. Иматру на милых маленьких саночках, там я с Бурджаловым отважилась ехать на лодке вокруг водопада на другой берег. Было оригинально: зимой, в шубах плыть в легкомысленном челноке среди снежных берегов. Волны качали наш утлый челн, льдины стукались о борт, мы воображали себя Нансенами, но нам было отлично. Много хохотали, бросали друг друга в снег, все вымокли, зашвыривали снегом, т.ч. даже мертвых финнов расшевелили, и они улыбались своими бесстрастными физиономиями. Бурджалов снял нас всех. Кормили нас отлично. Много острили, настроение было хорошее. Ездили семеро — карточки получил? Накупили там всякой дряни. Погода удивительная была! Солнце, тепло, чистота воздуха неописуема. В отеле была только наша компания. Гуляли, любовались бешеной Иматрой при электрич. освещении — фантастично, жутко и красиво. Целые часы можно простаивать на берегу — не оторвешься. Только холодновато все-таки сидеть долго. В Финляндии ужасно приятное чувство порядочности, жизни чистой, трудолюбивой, спокойной, благоустройства, комфорта, но народ без обаяния.
Начиная с 11-го я играю почти каждый день, т.е. из 13 раз — 11 — нравится тебе это? Был у меня Сулержицкий 2 раза и не застал и не оставил адреса. Мне так обидно. Хотелось расспросить о московск. беспорядках, он ведь многое бы рассказал! Сегодня уехал в Москву, как мне передала девушка. ‘Эдда Габлер’ не идет, урра!3 Савицкая млеет перед Яворской. Да, Яворская устроила банкет и напригласила народ на ‘нас’, но, увы, — был только Станислав., Вишневский, Савицкая, Мунт, Александров — полное разочарование! Она даже не сочла своим долгом познакомиться со многими из наших и через других пригласила их — кто же пойдет? Лилина и Андреева были в Москве, я на Иматре, т.е., во всяком случае не пошла бы. Савицкая увлечена ею, т.ч. на другой день провожала ее на вокзал в Одессу — срам для нашего театра. Вообще много расскажу тебе, а пока прощай, пора спать, а еще хочу написать Маше и маме. Мамин концерт прошел блестяще во всех отношениях. Со всех сторон слышу, что мама пела великолепно, и ученицы отличались. Я рада за мою энергичную королеву-мать. Молодчина она у меня. Мне до нее далеко.
Целую тебя крепко, обнимаю и на ушко шепчу, а знаешь что?..
Пиши о себе больше. Работаешь?
Жаворонки прилетели…

193. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 март 1901 [Ялта]

Не хочешь, милюся, в Ялту — ну, твоя воля, не стану принуждать. Только мне ужасно не хочется из Ялты! Не хочется вагона, не хочется гостиницы… Впрочем, пустяки все это, приеду в Москву и — баста.
Ты весела, не хандришь, и за это ты умница, славная девочка. Ты пишешь, что я не люблю Петербурга. Кто тебе это сказал? Петербург я люблю, у меня к нему слабость. И столько воспоминаний связано у меня с этим городом! Петербуржского же театра, кроме Савиной и немножко Давыдова1, — я не признаю и, как твой дядя Карл, отрицаю его совершенно и не люблю его. Сегодня получил письмо от больного Флерова: просит нанять для него в Ялте помещение на все лето. Сегодня читал о покушении на Победоносцева…2.
Твои милые, славные письма доставляют мне необыкновенное удовольствие. Только почему ты не хочешь, чтоб я подписывался иеромонахом? Ведь я живу теперь совершенно по-монашески и имя у меня монашеское. Ну, ладно, не буду больше иеромонахом. Пиши мне, дуся моя хорошая, моя замечательная, твои письма действуют на меня, как соловьиное пение, я их очень люблю. И почерк твой люблю.
Скоро мы увидимся, должно быть, это так хорошо! Увидимся, а потом куда-нибудь поедем вместе.
Ну, дуся, спокойной ночи! Будь здорова и весела, не забывай.

Твой Antoine

194. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое марта ночь [1901 г. Петербург]

Прежде чем ложиться, напишу тебе, милый мой! Твое письмо меня обрадовало, я улыбалась, когда читала его. Анонимные письма всегда правду пишут. Я увлекаюсь и изменяю тебе на каждом шагу — это верно. На то я человек и женщина. И все-таки приду к тебе и буду только твоей. И нам будет хорошо. Понял? Только где мы увидимся? Я хотела бы быть только с тобой. Тебе ездить надоело? Ну, куда-нибудь недалеко удерем. Хочешь, или нет?
Какие ты письма от меня из заграницы получаешь? Что за глупости! Я тебе отсюда пишу, пишу, и ты не жалуйся, пожалуйста1.
А работать ты будешь, если я буду около тебя? Тебе жить будет приятнее со мной, чем одному, а? Отвечай, отшельник противный! Только иеромонахом позволю тебе быть, пока меня нет, а при мне — дудки! А развод уже получили? Тогда я подумаю, принять ли мне Ваше предложение2.
Страстную мне придется, верно, быть в Москве, т.к. у нас поднимается квартирный вопрос. Наш дом продали и просят очистить квартиру к 1-му мая. Мама растерялась, в отчаянии, и надо ей помогать, а то она занята ведь весь день. Понимаешь милый мой? Если погода будет хорошая, ты ведь можешь приехать в Москву? Да? А летом поедем в Швецию и Норвегию? Мне эта мысль очень нравится. И ты не бросай ее. Я буду за тобой ухаживать, чтоб ты не был в перьях и в пуху.
Сегодня была у меня Хотяинцева. Во вторник будут у меня Крестовская и твой друг Таня3, буду их поить чаем с конфектами. Вчера мне было нехорошо от ресторанных обедов — надоели, т.ч. я еле-еле съездила в женский клуб, где нас ‘принимали’ и угощали всевозможной музыкой, пением и чтением. И одне дамы!.. И сколько изящества в писательских туалетах!!! Шапир уморила всех — читала 1 ч. 10 мин. Чюмина читала короткие стихи. Сегодня я была у нее, и славно беседовали.
Сегодня после 3-его акта ‘Сестер’ поднесли нам лавровый венок с надписью: ‘Труппе Моск. Худож. театра от растроганного зрителя’. Мило? Знаешь, в ‘Московск. ведом.’ за 7-е марта был отчаянный фельетон Грингмута4 на наш театр, что он действует развращающим образом на молодежь, главн. образ, наш репертуар. На днях читаем, что назначен Пчельников5 ‘надзирателем’ над частными театрами, над их репертуаром и должен следить за тем, какое влияние имеют эти театры на публику и молодежь. Нравится тебе эта мерзость? Так что, верно, ‘Штокмана’ прикроют на будущий сезон6. Отвратительно все это и неутешительно. Ну, будь здоров, спи, увидь меня во сне, меня, хорошую, теплую, с перчиком, как ты любишь. Ведь любишь перчик, а? Целую тебя один раз, но со вкусом.

Актриска

195. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое марта ночь [1901 г. Петербург]

‘Устал, Федор Ильич, устал!..’1.
Сейчас отвратительно играла 4-й акт ‘Сестер’, прости, автор! Не кляни. Не дождусь конца спектаклей. Эти дни чувствовала себя слабой, принимала по три раза на день валерьянку с бромом, и стало лучше. Думаю, что помогло, а, впрочем, все равно. Два раза уже после 3-го акта ‘Сестер’ преподносили венки труппе Худож. театра. Про первый я тебе писала, сегодня второй — от слушательниц Высш. женск. курсов. Сегодня играл Качалов2. Я вчера смотрела Немцев в Александринке3, и они мне пришлись по вкусу. Ensemble отличный. Я была совсем одна, думала о тебе, хотела, чтоб ты был со мной. Ужасно хочу тебя видеть, твою улыбку, твои добрые глаза, хочется позлить тебя, подразнить, а потом приласкать. Хочешь?
А ты уже развелся? Поторопись и напиши мне. А жена у тебя злая? Она меня не убьет?
Вчера у меня была Крестовская, привезла мне сирени, тюльпаны и нарциссы — чудный букет! Как она мне нравится!!
Я прочла ее ‘Исповедь Мытищева’4, мне нравится — не по-бабьи написано. Ты читал? Напиши свое мнение. Хочу знать.
Эти дни собираюсь бегать по Питеру, а то я ничего не видела. Начиная с 17-го по 23-е я играю без перерыва. Славно?!.. Что со мной будет!
Где увидимся? Приеду, куда хочешь, только не в Ялту. Вишневский обижен, что ты ему не отвечаешь, он послал тебе карточки. Целую тебя, мой Антон, обнимаю, не смей кашлять. Я тебя согрею и вылечу.

Твоя кто?

196. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 март [1901 г. Ялта]

Миленькая моя, здравствуй! В Москву я приеду непременно, но поеду ли в этом году в Швецию, — не знаю. Мне так надоело рыскать, да и здравие мое становится, по-видимому, совсем стариковским — так что ты в моей особе получишь не супруга, а дедушку, кстати сказать. Я теперь целые дни копаюсь в саду, погода чудесная, теплая, все в цвету, птицы поют, гостей нет, просто не жизнь, а малина. Я литературу совсем бросил, а когда женюсь на тебе, то велю тебе бросить театр, и будем вместе жить, как плантаторы. Не хочешь? Ну, ладно, поиграй еще годочков пять, а там видно будет.
Сегодня вдруг получаю ‘Русского инвалида’, специально военную газету, и вдруг там рецензия ‘Трех сестер’. Это 56-й номер, от 11 марта. Ничего, хвалит и ошибок с военной стороны не находит.
Пиши мне, моя хорошая дуся, твои письма доставляют мне радость. Ты изменяешь мне, потому что, как ты пишешь, ты человек и женщина, ну ладно, изменяй, только будь человеком таким хорошим, славным, какая ты есть. Я старичок, нельзя не изменять, это я очень хорошо понимаю, и если я сам изменю тебе как-нибудь нечаянно, то ты извинишь, так как поймешь, что седина в бороду, а бес в ребро. Не так ли?
Видаешь Авилову? Подружилась с Чюминой? Наверное, потихоньку ты стала уже пописывать повести и романы. Если узнаю, то прощай тогда, разведусь.
Про назначение Пчельникова читал в газетах и удивился, удивился Пчельникову, который не побрезговал принять эту странную должность. Но ‘Доктора Штокмана’ едва ли снимут с вашего репертуара, ведь это консервативная пьеса1.
Хотя бросил литературу, но все же изредка по старой привычке пописываю кое-что. Пишу теперь рассказ под названием ‘Архиерей’ — на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать.
Обнимаю тебя, изменница, сто раз, крепко целую тебя. Пиши, пиши, моя радость, а то, когда женюсь, буду тебя колотить.

Твой старец Antoine

197. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое марта ночь, поздно. Птрб., 1901 г.

Сегодня хотела посылать телеграмму, если бы не получила твоего письма. Зараз получила три письма — от тебя, от Маши и от Саши Средина, кот. сидит в оазисе в пустыне и прислал восторженное письмецо. Крестовская застала меня за чтением, приехала за мной, чтоб обедать у нее. Она кланяется тебе и велела передать, что все собирается написать тебе по поводу ‘Сестер’ — она в восторге от пьесы. Обедали en quatre — Таня Куперник и один господин, старый друг Марии Всеволод. Было уютно и симпатично. Таня постится отчаянно — смешно! Она передала мне письмо от Меньшикова, написанное еще 5-го марта, он не знал моего адреса, и, чудак, не догадался спросить в театре. Очень милое письмо. Назначу ему rendez-vous. Вечером я была на Сальвинии, смотрела ‘Сына лесов’. Ужас, ужас, ужас!.. Я думала, я умру от смеха! Этот милый старичок, кот. по преданию был гениален, и есть им, играет молодого, сильного, необузданного дикаря, в душу которого заползает любовь к молодой изящной гречанке, и под влиянием этой любви он становится ручным, покидает лес, идет за гречанкой в город, бреет волосы, бороду — его гордость, — пашет землю, меняет одежду, etc.. Фигурой он мне напомнил нашу Самарову, если бы на нее надеть короткую звериную шкуру и пустить с голыми руками и ногами, осевшими от старости, — ужасно! Как вспомню, так хохочу. Зачем он играет такие роли! Я отвыкла вообще от шаблонных приемов актерских — дико видеть у сына лесов изящно отделанные жесты, мягкие развитые кисти и т.п. Хочу посмотреть его еще в Лире. Театр Суворинский мне очень понравился. Я была с Раевской, были еще и Станиславские, Андреева, Вишневский. Видела Витмера. В театре сказали мне, что сестра Немировича умерла1. Супруга его принимает здесь знатных посетителей. Его ждут завтра из Москвы. Чириков прислал нам по тому своих сочинений.
Что тебе привезти из Питера? Маша не приедет, собирается 23-го ехать в Ялту, а мне так хотелось ее повидать здесь. Ведь мы теперь верно долго не увидимся. Милый, прости, что не еду в Ялту, но, право, пока неудобно. Мне кажется — ты меня не понимаешь. Верно?
Целую тебя, обнимаю крепко, люби меня, милый мой. Поклонись матери и Марьюшке с Арсением.

Твоя Ольга

198. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

18 марта [1901 г. Ялта]

Итак, актриска, ты на днях возвращаешься в Москву, значит, в Питер я больше писать не стану. Ну, а московский адрес? Писать ли все по старому, или ждать, когда пришлешь новый?
У нас погода просто замечательная, изумительная, весна чудеснейшая, какой давно не было. Я бы наслаждался, да беда в том, что я один, совершенно один! Сижу у себя в кабинете или в саду и больше ничего.
Отчего отменили ‘Эдду Габлер’?1 Какие пьесы наметили для будущего сезона? Решили ли, наконец, строить новый театр?2 Пиши, милюся, подробнее, обстоятельнее, ты ведь у меня умная, дельная, такая толковая.
У меня все по-старому, ничего нового. Впрочем, вчера неожиданно получил тысячу рублей долгу. Получаю письма из Питера и из Москвы, довольно зловещие, читаю с отвращением газеты3.
Славная моя актрисочка, не играй в ‘Михаиле Крамере’, а то из-за этой пустяковой роли просидишь в Москве весь май и июнь, и к тому же еще роль неинтересная4. Послушайся меня, моя хорошая, ведь если будем живы и здоровы, то успеешь еще сыграть тысячу ролей. Ах, какая очаровательная погода! Барометр страшно поднялся.
Ну, дуся, славная моя актрисочка, до свиданья! Целую тебя крепко. Пиши, не покидай меня.

Твой мужчинка

199. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое марта утро [1901 г. Петербург]

Ты мне вчера кокетливое письмо прислал, ты это чувствуешь? Что-то скользило. Ну, шучу, шучу.
Что ты мне о здоровье пишешь? Разве ты себя нехорошо чувствуешь, меня это беспокоит, Антон. Меня мучает, что ты хочешь приехать в Москву, кто знает, какая там погода будет. А видеть тебя хочу. Я бы приехала к тебе, но ведь мы не можем жить теперь просто хорошими знакомыми, ты это понимаешь. Я устала от этого скрыванья, мне тяжело это очень, поверь мне. Опять видеть страдания твоей матери, недоумевающее лицо Маши — это ужасно! Я ведь у вас между двух огней. Выскажись ты по этому поводу. Ты все молчишь. А мне нужно пожить спокойно теперь. Я устала сильно. Эти дни слегла от переутомления. Целый день лежала как пласт, ни одним пальцем шевельнуть не могла, т.ч. сегодня думали сменить ‘Одиноких’ ‘Штокманом’, но ночь я спала хорошо и встала довольно бодрой. Сейчас заходил Влад. Ив. узнать, могу ли я играть. Дотяну еще три денька — ничего! Сегодня должна была завтракать у Чюминой, но отказалась. Завтра буду у Крестовской, у моей симпатии. Она вчера навещала меня с Щепкиной. С Авиловой не виделась1.
Вчера мне в театре говорила редакторша ‘Женского дела’2, что будто арестовали Л. Толстого и с жандармами отправили за границу — мне кажется это чудовищным и пока не верю. Она говорит, что ей написал Булацель. Она взволнована сильно, т.к. знакома с Толстым и любит его. Здесь на выставке молодежь убрала цветами его портрет (Репина) и сильно шумела и аплодировала3. На ‘Штокмане’ у нас происходило ужас что благодаря смутному времени. Не давали говорить Штокману — зала была наэлектризована, — беснование было полное4. Познакомилась я с Потапенко, но не разговаривала с ним, так, перекинулась словечками, Немирович представил мне его в моей уборной. На ‘Дяде Ване’ 2 раза уже были велик, князья. На ‘Сестрах’ 23-го будет Владимир, Конст. Константинович, Сергей Михаил, и еще что-то много. Раскусили!
Милый, пиши мне моментально, как получишь мое письмо, — где мы увидимся, и сейчас же пришли мне телеграмму в Москву, как здоровье, непременно, слышишь? Не смей ездить в Москву, если не по себе. Если не в Ялте, то увидимся где-ниб. на юге — я приеду. Уеду отсюда 24-го. Завтра увижу Меньшикова, он мне писал.
Ну, целую тебя, милый, родной мой, копайся в саду, грейся на солнышке и люби меня. Обнимаю крепко.

Твоя актриска.

Немирович на Страстной уезжает в Севастополь. Посылаю фельетон Потапенко5. Может, у тебя такая жизнь малиновая, что и меня не нужно? Тогда напиши.

200. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое марта 1901 [Петербург]

Мне опять хочется написать тебе, милый Антон. Я вчера много думала о тебе, потянуло меня к тебе, захотелось с тобой в саду копаться, на солнышке греться!..
Завтра ровно год, что я выехала из Москвы, т.е. не по числам, а знаю, что выехала в пятницу на шестой1.
Помнишь, Антон? Ты собирался идти к Горькому, когда мы с Машей приехали. Как мне тогда было хорошо и странно на душе. Ты мне обрадовался? А теперь тоже был бы рад, если бы я приехала?
Ночью.
Кончаю ночью после спектакля. Перед театром я получила твое письмо, милый мой! Не смей ездить в Москву ни под каким видом. Я приеду к тебе и буду за тобой ухаживать, тебя любить и устроим так, чтоб всем было хорошо и тепло и ловко — хочешь?
Теперь чудно на юге!
Побуду немного в Москве, повидаюсь со своими, увижу, в каком положении квартирный вопрос, и укачу к тебе. Хочешь меня встретить в Севастополе? Или нет — не тревожься, не езди. Телеграфируй в Москву — согласен так? Я тебе потом телеграфирую, когда выезжаю. Это письмо получишь 26-го и сейчас же телеграфируй — понимаешь? Мне ужасно захотелось к тебе, мой старичок.
Сегодня был Конст. Конст. (вел. князь) на ‘Дяде Ване’ и спрашивал Немировича о тебе, о твоем самочувствии. Ведь это твой собрат-академик2.
Сейчас мы ужинали у CubБt — Лужские, Раевская, Санин и я.
Овации в театре были огромные, воображаю, что будет завтра.
Ну, до свидания, дорогой мой, до скорого! Целую пока мысленно крепко, крепко.

Твоя собака.

Будь веселый, милый, мягкий, не чувствуй себя одиноким. Мне больно, когда ты так говоришь. Итак, приеду, приеду!!! Ты рад? Ты улыбаешься?
Сегодня одна литерат. дама спросила меня, невеста ли я Чехова — при Савицкой, я покраснела, засмеялась и ничего не ответила — глупо?
Вчера мы закончили сезон, милый писатель. Такого шумного, долгого прощания, я думаю, не видывал ни один театр. Минут 10 ни один человек не покидал зрительный зал, занавес не закрывали. После второго акта подали корзины Лилиной и мне, после третьего венок Вишневскому и букетик Лилиной, после 4-го — корзину Самаровой, венки Станиславскому, Санину, Артему, венок всем артистам от Шпажинского. Вся труппа стояла на сцене, из боковых лож бросали венки при несмолкаемых аплодисментах и криках.
Молодежь безумствовала у рампы, сама раскрывала занавес, просила цветов, и мы сыпали без конца, бросали венки в публику, кот. моментально разрывались. От дирекции выкатили огромную корзину, в кот. находились букеты, кот. раздавали нам, дамам. Влад. Ив. сказал хорошее, теплое слово публике, и гвалт, конечно, усилился. Все обнимались, лица лучезарные, взволнованные, глаза блестящие. Овации длились Ґ часа — каково? И мы при открытом занавесе уходили, т.к. занавесу не давали закрыться.

201. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[26 марта 1901 г. Ялта]

Здоров, приеду после Пасхи, привет. Жду писем. Антонио

202. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[27 марта 1901г. Москва]

Выезжаю завтра Ялту. Ольга

203. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[27 марта 1901 г. Ялта]

Счастлив. Жду приезда. Погода весенняя. Пароход пятницу, воскресенье. Антуан

204. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое апр. [1901 г. Севастополь]

Скоро сядем в поезд. Я страдаю отчаянно от зубной боли. Была в Севастополе у доктора, делал мне надрезы на десне, дал мазь, Маша меня массирует. Молчу упорно, рта не раскрываю. Самочувствие отвратительное. Только бы до Москвы доехать. На пароходе не качало. Слушала, как восторгалась одна красивая дама писателем Чеховым, счастлива была, что видела его на молу, говорила, что ему лет 38, говорили о Худож. театре. Букишон1 удрал в Одессу. Места достали отвратительные, не в дамском и верхние. Делать нечего.
Addio. Жму руку.

205. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое апр. [1901 г. Харьков]

Здравствуй, милый мой Антоша, сидим, едим в Харькове. Едем хорошо, нижнее место оказалось свободным, т.ч. недаром я ждала чуда. Я всю ночь не спала от боли, и верно, здорово надоела Маше, т.к. плакала отчаянно и малодушничала. Маша была ангелом и ухаживала за мной, к утру стало легче, адский нарыв на десне, авось дальше не разыграется. Я такой боли в жизни не испытывала. Проклинала все и всех, и что поехала. Спутник наш молчаливый и нам не мешает. Пиши мне скорее, как живешь. Из Москвы напишу хорошее письмо. Целую тебя крепко, крепко.

Твоя Ольга

206. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[16 апреля 1901 г. Ялта]

Книпшиц милая, в последнем номере ‘Нивы’ изображен ваш театр, между прочим, ты, Мария Фед. и Савицкая. Ты вышла лучше, чем где-либо. Этот номер стоит того, чтобы купить его и спрятать на память1. Между прочим, найдешь там и академиков, меня с очень толстым носом.
Мне без тебя томительно скучно. Сегодня получил твое открытое письмо, в котором ты жалуешься на зубную боль. Бедная моя девчуша. Напиши, как теперь зубы, что поделываешь и как себя вообще чувствуешь.
Шлю тебе письмо, полученное сегодня. Хотел было опустить его в почтовый ящик, но раздумал и посылаю с этим письмом.
О, дуся моя, дуся, хорошая моя! Рассчитывал засесть без тебя за стол и начать работать, но по-прежнему ничего не делаю и чувствую себя не совсем важно. Имей в виду, скоро приеду, веди себя хорошо. Целую тебя крепко.

Твой Antonio

207. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 апрель [1901 г. Ялта]

Сейчас получил большую афишу: мой ‘Дядя Ваня’ прошел в Праге с необыкновенным треском1. Дуся моя, в Ялте каждый день дождь, сыро, становится похоже на Вологду. От обилия влаги, должно быть, тюльпаны мои стали громадными.
Что ты делаешь в Москве? Напиши, деточка, не ленись. Без тебя и без твоих писем мне становится скучно.
Сегодня я принимал O.R.
Скоро, скоро увидимся, пойдем в Петровско-Разумовское, пойдем в трактир, одним словом, будем блаженствовать. Твой портретик в ‘Ниве’ очень хорош, ты там добрая.
Розы еще не цветут, но скоро станут цвесть. После дождей растительность моя пошла буйно. И сегодня небо облачно.
До свиданья, собака! Прощай, собака! Я тебя глажу и целую.

Твой влюбленный в Книпшиц дуралей

208. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое апреля 1901 г. Москва

Вот я и в Москве, милый мой Антон! Не могу отделаться от мысли, что мы зря расстались, раз я свободна. Это делается для приличия, да? Как ты думаешь? Когда я сказала, что уезжаю с Машей, ты ни одним словом не обмолвился, чтоб я осталась, или что тебе не хочется расставаться со мной. Ты промолчал. Я решила, что тебе не хочется, чтоб я была у тебя, раз Маша уехала. Que dira le monde?!..1 Неужели это была причина? Нет, не думаю. Я себе голову изломала, придумывая всевозможное. Хотя я ясно чувствую все, что происходит в тебе, и потому мне, может быть, трудно было с тобой говорить о том, о чем я все хотела говорить. Ты помнишь, какая я была дикая последний день? Ты все думал, что я сержусь на тебя. Я сейчас очень волнуюсь, и хочется многое написать тебе, написать все, что я чувствую, но чтоб ты понял, не истолковал бы по-своему. А по-твоему как?
Лучше молчать о том, что хочется высказать, или же наоборот? Я знаю — ты враг всяких ‘серьезных’ объяснений, но мне не объясняться нужно с тобой, а хочется поговорить как с близким мне человеком. Мне как-то ужасно больно думать о моем последнем пребывании в Ялте, несмотря на то, что много дурили. У меня остался какой-то осадок, впечатление чего-то недоговоренного, туманного. Тебе, может, неприятно, что я пишу об этом? Скажи мне откровенно. Я не хочу раздражать тебя ничем. Я так ждала весны, так ждала, что мы будем где-то вместе, поживем хоть несколько месяцев друг для друга, станем ближе, и вот опять я ‘погостила’ в Ялте и опять уехала. Тебе все это не кажется странным? Тебе самому? Я вот написала все это и уже раскаиваюсь, мне кажется, что и ты все это сам отлично чувствуешь и понимаешь. Ответь мне сейчас же на это письмо, если тебе захочется написать откровенно: напиши все, что ты думаешь, выругай меня, если надо, только не молчи.
Ну, а теперь я тебя поцелую, милый мой — можно?
В Москве все поражены, узрев меня, не могут понять причины моего приезда. Я всем говорю, что вызвала меня мать для решения квартирного вопроса. Сегодня зашла в театр. Все забросали меня вопросами: о тебе, о том, доволен ли ты успехом ‘Сестер’, когда ты приедешь, etc.. без конца расспрашивали. Вишневский говорит, что ты ему прислал очень грустное письмо, правда?2 Вечером в 7 час. была беседа о ‘Крамере’ не особенно интересная. Немирович на днях уезжает в Ялту — увидишь его. Как погода в Ялте, как твой сад? Ирисы расцветают? Газон лезет? Рыжий также ищет блох у Тузика?
Мать мне сильно обрадовалась. Егоровна мне делает пасху домашнюю, вообще балуют. Завтра иду дергать зуб, челюсть все еще здорово болит. Ох, как я страдала, вспомнить не могу. Одно знаю — если захвораю, никого к себе не пущу, кроме Маши, она на меня благотворно действует. А ты будешь за мной ухаживать?
Все находят, что я поздоровела, загорела, но не растолстела. А ты меня захаял совсем! Ну, спи спокойно, завтра опять напишу. Целую тебя крепко — хочешь?

Книпшитц.

Приезжай в первых числах и повенчаемся и будем жить вместе. Да, милый мой Антоша? Что ты теперь делаешь целыми днями? Пиши мне все, каждую пустяковину и не отшучивайся вечно.
Целую.

Ольга.

Кланяйся матери.
Погода хорошая, солнечная, хожу в одном платье, хотя вечером посвежело. Ветлы зеленеют.

209. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое апреля 1901 г. [Москва]

Вот опять 2-ой час ночи, я опять пишу тебе, милый мой Антоша! Ты не выходишь у меня из головы, каждую минуту я думаю о тебе. Вдруг мне кажется, что ты уже охладел ко мне, что не любишь меня, как прежде, что тебе просто нравится, чтоб я приезжала к тебе, вертелась бы около тебя и больше ничего, что ты не смотришь на меня как на близкого тебе человека. А я без тебя не представляю себе своей жизни. Ну, прости, милый мой, что я опять об этом. Не буду — ты ведь не любишь этой бабьей болтовни. Не сердись на меня. Мне просто как-то дико, что мы не вместе теперь, сейчас, почему дни проходят зря, в разлуке — оттого, может, и мысли всякие лезут.
Сегодня я была наконец у дантиста, и он сказал, что зуб извлекать не надо, что он мне его залечит без боли и зубик прослужит лет 20.
Сегодня нашли очень подходящую квартиру в Леонтьевск. переулке. Мама бедная все стесняется меня спросить, что я буду с ней жить зиму или же устроюсь иначе. С тобой мы пока ничего не решили, и я не знаю, что сказать маме. Жить одной отдельно я не могу на свое жалованье, т.е. могла бы, если бы я служила не в театре, а где-нибудь в Думе или в суде, где можно регулировать свои расходы. В театре это очень трудно. Думаю устроить так: в новой квартире я беру себе 2 комнаты, лежащие в стороне, и плачу матери 200 р., т.к. эта квартира дороже нашей на 200 р. и кроме того еще буду давать маме сколько могу. Если я не буду с ней жить, то должна ей найти хороших годовых жильцов, т.к. квартира стоит 1400, очень удобная, хозяйственная. Мама расстроена страшно, просто жаль смотреть на нее. До 15-го мая надо найти квартиру. Если бы ты скорее приехал, я бы обо всем переговорила с тобой. Ты мне на это что-нибудь ответишь? Или только рассердишься, что я пишу тебе о мелочах. Но для меня это не мелочи, — я должна себе устроить покойный уголок на зиму, чтоб не мытариться, как это было до сих пор.
Как поживает Миров, Куприн? Последний не надоедает тебе? Кланяйся обоим от меня.
Володя выдержал сегодня первый экзамен1. Вечер сегодня мы провели по-семейному у тетки. Я за это время буду стараться быть хорошей дочерью и принадлежать семье.
Получил ‘Ниву’ с ‘Сестрами’?2 Нравится тебе? В сцене 1-го действия я не могла узнать себя — хороша? Здороваюсь с Вершининым.
Пиши мне скорее. Обещал написать в воскресенье и, значит, надул — сегодня не получила письма.
Будь здоров, мил, чисти сюртук. Где мы будем после венчания? Хочу быть с тобой наедине, а не прямо ехать в Ялту на люди. Согласен? Милый, нежный мой. Целую тебя крепко. Ты совсем здоров? Пиши, пиши…

Твоя актрисулька.

За мое пребывание ты ни разу меня не называл Олей, как в письмах, — отчего?

210. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19 апрель [1901 г. Ялта]

Актриса милая, дуся моя, подумай: не поехать ли нам вместе по Волге, хотя бы в Астрахань? Как ты думаешь? Подумай, а я приеду скоро, и вместе двинем в Ярославль, или Нижний, или Рыбинск. Надо провести это лето возможно удобнее, т.е. подальше от знакомых.
Здесь в Ялте дождь. Собаке Каштанке лошадь разбила ногу, занимаюсь теперь медицинской практикой.
Смотри же не худей в Москве, а то опять потащу в Ялту.
Ну, будь здорова, свет мой.
Целую тебя отчаянно.

Твой Antione

211. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое апреля [1901 г. Москва]

А письма опять нет!!
Исполни мою просьбу, будь так добр, милый мой Антоша — попроси доктора Бородулина, чтоб он тебе рассказал подробнее о состоянии здоровья Варвары Ив. Чалеевой. Меня об этом очень просит ее самый близкий друг — Муратова, кот. теперь поступила к нам в театр. Она сама хотела ехать к Чалеевой, но дирекция не дает ей отпуск. Она за нее беспокоится. У Чалеевой нет ни одной родной души, кроме сумасбродной сестренки, кот., собственно, и была причиной ухудшения здоровья Варв. Ив.
Тебе эта просьба не неприятна? Не трудно исполнить? Напиши мне сейчас же ответ.
В театре без конца спрашивают о тебе, как ты смотришь на студенческие волнения, что ты думаешь о Ванновском1, как смотришь на нашу поездку в Питер в будущем сезоне, etc.. Спрашивают все, когда ты приедешь.
Как только зазеленеет, собираюсь с Машей, с кузиной Лелей и с д. Сашей в Звенигород. С тобой я тоже туда поеду. Вот сейчас и замечталась об этом…
Мне скучно и пусто без тебя и жду не дождусь твоего приезда, хожу точно без пристанища. Состояние тревожное, я уже похудела.
Чувствую, что жизнь уходит, а я как будто не жила, ничего не сделала в жизни, мало схватила, мало или, скорее, не поняла жизни, и что самого главного, самого красивого в жизни не сумела взять и понять. Когда я буду совсем одна с тобой, я тебе много, много буду говорить. Пожить бы с тобой полной, полной, хорошей жизнью! Милый мой, родной мой, хороший мой! Просто хочется ласкательные слова говорить.
Привози свои бумаги, чтоб мы скорее могли перевенчаться — это очень просто и живо. Надоели мне кусочки, хочу полноты. Жду тебя, а пока целую крепко и ерошу твои шелковистые волосы.

Твоя Ольга

212. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое апреля 1901 г. [Москва]

Я тебя видела во сне, милый мой! И знаешь как? — В вагоне в купе, ты ехал со мной и поцеловал меня — и я проснулась. Ты скоро приедешь, правда?
Тебе не по себе, я это чувствую все время, и вчера подтвердило мне это твое письмецо1. Антончик, ну поболтай со мной попроще, пооткровеннее, право, будет лучше, чем играть в молчанки. Не сердись, что я, может, своими письмами нагнала на тебя тоску, но мне самой было невесело. Ведь ничего не поделаешь.
Ходишь ли в город? Кто тебя навещает, кто изводит? Скоро ли твоя свадьба с Ольгой Михайловной?2 Сколько приданого получишь?
Тебе не работается, мой милый? Сиди на солнышке, дыши весной, любуйся синим южным небом и изумрудной зеленью, мягкой, успокаивающей Могаби3, думай обо мне, мечтай о какой-то прекрасной, изящной жизни… Если бы у нас с тобой был хоть маленький намек на такую жизнь! Невозможно?..
Какие успехи сделали твои деревца, розы, газон? Ты ими доволен? На какой лавочке больше сидишь? Ты хмурый теперь? Приезжай скорее, повенчаемся и удерем — хочешь? Погода хорошая, зелень распускается. Завтра хотим удрать в Останкино. Дядя Саша мил, шутит, болтает, не пьет, говорил со мной по душам. Мама сегодня уехала в Калугу петь в концерте. Сегодня я взяла квартиру в Леонтьевском пер. — решила. А то и без крыши можно остаться.
Я из Питера получила два письма от двух особ женск. пола с излиянием нежных чувств. Петерб. Общество художников прислало мне почетный билет на их выставку здесь. Тебе приятно было видеть в ‘Ниве’ 1-е действие ‘Сестер’? Лаврики мои выросли здорово. Один сильно обогнал ростом. Слыхал, что Горький выслан в Полтаву?4 Верно это?
Пиши мне, а то отчаянно скучно без твоих писем. Хочу каждый день по письму, а больше всего хочу твоего приезда — что тебя держит?
Целую и обнимаю горячо.

Твоя собака

213. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 апрель 1901 [Ялта]

Милая, славная моя Книпшиц, я не удерживал тебя, потому что мне в Ялте противно и потому что была мысль, что все равно скоро увижусь с тобой на свободе. Как бы ни было, напрасно ты сердишься, моя дуся. Никаких у меня тайных мыслей нет, а говорю тебе все, что думаю.
В начале мая, в первых числах, я приеду в Москву, мы, если можно будет, повенчаемся и поедем по Волге или прежде поедем по Волге, а потом повенчаемся — это как найдешь более удобным. Сядем на пароход в Ярославле или в Рыбинске и двинем в Астрахань, отсюда в Баку, из Баку в Батум. Или не хочешь так? Можно и так: по Сев. Двине в Архангельск, на Соловки. Что выберешь, туда и поедем. Затем всю или большую часть зимы я буду жить в Москве, с тобой на квартире. Только бы не киснуть, быть здоровым. Мой кашель отнимает у меня всякую энергию, я вяло думаю о будущем и пишу совсем без охоты. Думай о будущем ты, будь моей хозяйкой, как скажешь, так я и буду поступать, иначе мы будем не жить, а глотать жизнь через час по столовой ложке.
Значит, ты без ролей сидишь теперь? Это очень приятно. Сегодня мне прислали рецензию ‘Трех сестер’ из ‘Revue Blanc’. Прислали толстовский ответ на постановление Синода1. Прислали альманах ‘Северные цветы’ с моим рассказом2. От брата Ивана получил письмо, пишет, что болен. От труппы ‘Олимпия’ из Петербурга получил телеграмму — просят позволения поставить ‘Три сестры’3. Сегодня дождь, отчаянный ветер, но тепло, приятно на дворе. Собака Каштанка, которую в письме ты называешь Рыжим, получила удар копытом в ногу, мне приходится теперь возиться, накладывать повязки, и я весь продушился йодоформом.
Ты забыла у меня на столе рубль. Барышня Васильева, которую ты видела, продолжает хандрить и не ест ничего.
Вишневскому я не писал грустных писем4.
Что я застану у вас в театре? Какие репетиции? Чего репетиции? ‘Михаила Крамера’? ‘Дикой утки’? Минутами на меня находит сильнейшее желание написать для Худож. театра 4-актный водевиль или комедию. И я напишу, если ничто не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года.
Я буду тебе телеграфировать, ты никому не говори и приезжай на вокзал одна. Слышишь? Ну, до свиданья, дуся, девочка моя милая. Не хандри и не выдумывай Бог знает чего, честное слово, у меня нет ничего такого, что я хотя одну минуту держал бы от тебя в тайне. Будь добренькой, не сердись.
Крепко тебя целую, собака.

Твой Antoine

214. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое апреля [1901 г. Москва]

Я, кажется, первый раз пишу тебе при свете дневном, милый мой! Обыкновенно я это делаю по ночам — разденусь, умоюсь, надену халатик и пишу в тиши, когда все в доме успокаиваются и не снуют вокруг меня и не поют. У нас, милый, холодно, хотя сегодня уже теплее. Зато вчера было ужасно! У меня вся кожа болела от холода и чувствовала себя отвратительно. Третьего дня мы устроили нелепую прогулку в Останкино и приехали домой прозябшие и промокшие. Вообще был день трагедии и несогласия. Я ехала, чтоб не расстраивать компании. День был серый, холодный, решили было не ехать, но тетка начала пищать, — что это ее единственный свободный в неделе день и что хочется подышать воздухом etc.. ну и поехали. Привели две коляски на шинах и двинулась ватага в семь человек. Маша была с нами, кузинка1, Ольга с мужем2 и д. Саша, — единственный, кот. не унывал и острил всю дорогу. Там в Останкине решили гулять. В парке совсем осенний вид — сухой прошлогодний лист шуршит под ногами, деревья стоят оголенные, небо неприветливое и только скромные лиловые цветочки напоминали о том, что можно мечтать о весне, о солнце, о тепле и, может быть, о счастье… В парке, чтоб не портить картину жизни, д. Саша и т. Лёля крупно поговорили (это ведь неизбежно при прогулке с родичами) на тему, куда идти. Потом выглянуло солнышко, пригрело и все смягчились и отправились версты за три, кот. обратно пришлось идти под страшным проливным дождем, причем я и кузинка были без зонтов. Можешь себе представить, на кого мы были похожи. У меня шляпа промокла насквозь, и вода текла по лицу, по носу. Но настроение изменилось к лучшему. Общее горе объединяет людей, как видишь. Утомлены мы были страшно, т.к. шли под дождем ускоренным маршем. Напились чаю, поужинали и разошлись. Почему я тебе все это описываю?! Тебе, наверное, неинтересно. Ну, потерпи, ничего.
Вчера я с кузинкой уходила в театр к французам и вдруг объявился Сулержицкий — радостный, энергичный. Я ему была очень рада. Видела его несколько минут только, просила его прийти в четверг вечером. Он недавно прочел твою ‘Моя жизнь’ и плакал, и хочет тебе писать по поводу этого. У французов было очень скучно. Смотрела ‘Сирано де Бержерак’ — игра внешняя и потому никакого впечатления3. Завтра пойду с Машей на ‘La dame de chez Maxime’4.
В театре не бываю, репетируют ‘Утку’ и ‘Крамера’, — я свободна. Была на передвижной с Машей. Про ‘Дядю Ваню’ в Праге я уже читала в газетах и радовалась.
Милый, ты скоро приедешь? Мне скучно без тебя. Я уже привыкла думать и о себе и о тебе неразрывно. Скажи мне, тебе лучше теперь, да? При мне ты не будешь так простужаться и не будешь делать глупости. Я хочу, чтоб тебе было хорошо и тепло со мной, чтоб ты не чувствовал себя одиноким, дорогой мой. Я с таким нетерпением жду тебя.
Значит, ты приедешь, мы повенчаемся и удерем. Если не хочешь никуда, поедем в Ялту. Можем по дороге застрять в Славянске. Что будет зимой — посмотрим. Как-нибудь проживем этот год, если выйдет уж очень неудобно — надо будет сделать что-нибудь, чтоб улучшить.
Согласен, милый мой? Целую тебя пока горячо и нежно и жду тебя.

Твоя собака.

А ты влюблен правда в Книпшитц?..

215. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое апр. [1901 г. Москва]

Только что отправила письмо тебе — выхожу из дому и нахожу в ящике твое письмо. У тебя отличная идея насчет Волги — я страшно рада, обрадовалась, как ребенок. Кстати, я Волги еще не видела. Милый, Антончик, как это будет великолепно! Мне как-то ясно стало на душе. Итак, решено — по Волге! Целую и жду.

Твоя Ольга

216. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

24 апрель [1901 г. Ялта]

А в Ялте совсем-таки скверная погода, моя дуся. Холодно, идет дождь, дуют ветры. Вчера был у меня Немирович, мягкий, но не в духе и, как мне показалось, постаревший за последнее время. Он сильно хочет писать.
Куприн сидит у нас целый день, только ночует у себя. Бунин в Одессе. Мадам Бонье бывает редко.
Ты уже решила, куда нам поехать? На Волгу или в Соловки? Думай, дуся.
Вышел в Москве сборник ‘Северные цветы’, там есть мой рассказ ‘Ночью’.
О Чалеевой я спрашивал у Бородулина еще неделю назад1. У нее, по словам Бородулина, несомненный туберкулез, но течение болезни не суровое, больная может поправиться, если будет жить в Крыму. Больше ничего нельзя сказать о ней.
В Звенигороде в самом деле хорошо, я работал там в больнице когда-то2. Непременно поедем, супружница моя хорошая. Ты пишешь, чтобы я привез с собой документы для венчания. Но у меня нет никаких документов, кроме паспорта.
Ну, прощай, моя лютераночка, будь здорова, весела и не худей. Будь полной, краснощекой немкой. А тебе хочется, чтобы я называл тебя Олей? Ну, будь здорова, Оля.
Горький, как пишут, арестован в Нижнем3.
Я тебя крепко целую.

Твой Antoine

217. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое апреля 8 ч. веч. 1901 г. [Москва]

У меня сегодня здорово болит голова с утра, но все же мне хорошо на душе — получила от тебя хорошее, расхорошее письмо, за которое награждаю поцелуем. Голове лучше, т.к. Маша и кузина Леля усердно массировали мне ее, и я заснула.
Сегодня опять тепло, солнечно. Были у меня сейчас две девицы с ‘объяснением’ и с просьбой о карточке — одна из Питера, другая здешняя, последняя была у меня уже раза три и все не заставала. Я, лежа, с всклокоченными волосами, надписывала им фотографии. Получила письмо с просьбой прислать мой автограф — глупо! Сегодня вечером придет Сулержицкий, Вишневский, Маша. Противный Вишневский клянется и божится и крестится, что через год или два я буду его женой — каково?! Он всегда шутит на эту тему, а вчера я даже немного рассердилась. Само собой, говорит, сделается! Вчера вечером смотрели ‘La dame de chez Maxime’, — неприличный фарс, хохотали, хотя труппа далеко не первоклассная. Была Лилина с мужем, m-me Коновицер с сестрой — сидели вместе.
Какой ты дуся, что напишешь еще пьесу для нашего театра. Это будет превосходно! Да еще комедию!!!
Маршрут — Ярославль, Астрахань, Баку, Батум мне чрезвычайно нравится, милый мой. Волга меня манит сильно. Как это будет чудесно, красиво! Если бы ты знал, как я радуюсь этой поездке с тобой!
Я жду не дождусь тебя. Как ты теперь себя чувствуешь? Кашель лучше? Не выходи, когда сыро, а то ты зря бегаешь — вдруг нужно зачем-то в город. У тебя есть это — и оказывается — ничего не нужно.
Когда я лежала сегодня, Маша сидела у меня и вспоминала наше первое знакомство — по порядку, как все было. Мне это было приятно.
Что делает Куприн? Ходит к тебе? Скучный он или ничего? Васильевой ты посоветуй есть. Хандру ее я понимаю. Пыли много у тебя в кабинете? А сюртук Арсений чистит? А ешь ты с аппетитом? Желаю Каштанке выздороветь1.
Антончик, знаешь? Третьего дня мать пела на рауте (благотв.) в Строган. училище, по желанию велик. княгини, кот. сама выбирала романсы. После концерта она с Сержем подошли к маме, жали ей руку и первый вопрос вел. княг. был: ‘Ваша дочка в Москве? Когда же ее свадьба? А как его здоровье?’ Как тебе это нравится? Мама стала в тупик и замялась, т.к. сама ничего не знает. Вел. княг. очень осведомлялась о тебе. Что за безобразие! Не желаешь ли ее пригласить в посаж. матери? Затрепали нас с тобой. Забыла было рассказать тебе сей случай. Ну, addio, до свиданья, дорогой мой, живи хорошо, люби меня и приезжай скорей.

Твоя собака

218. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Четверг [26 апреля 1901 г. Ялта]

Собака Олька! Я приеду в первых числах мая. Как только получишь телеграмму, тотчас же отправляйся в гостиницу ‘Дрезден’ и узнай, свободен ли 45 номер, т.е., другими словами, займи какой-нибудь номеришко подешевле.
Часто видаюсь с Немировичем, он очень мил, не важничает, супруги его еще не видел. Я приеду в Москву главным образом за тем, чтобы гулять и наедаться. Поедем в Петровско-Разумовское, в Звенигород, поедем во все места, лишь бы хорошая погода была. Если согласишься поехать со мной на Волгу, то будем есть стерлядей.
Куприн, по-видимому, влюблен, очарован. Влюбился он в громадную, здоровенную бабу, которую ты знаешь и на которой ты советуешь мне жениться1.
Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, — то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться. Из церкви укатить бы не домой, а прямо в Звенигород. Или повенчаться в Звенигороде. Подумай, подумай, дуся! Ведь ты, говорят, умная.
Погода в Ялте паршивенькая. Ветер неистовый. Розы цветут, но мало, будут же цвести богато. Ирисы великолепны.
У меня всё в порядке, кроме одного пустяка — здоровья.
Горький не выслан, а арестован, держат его в Нижнем. Поссе тоже арестован.
Обнимаю тебя, Олька.

Твой Antoine

219. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое апреля [1901 г. Москва]

Я почти думаю, что это письмо уже не застанет тебя в Ялте, даже наверное знаю, если ты выедешь, как думал и как хотел, т.е. 1-го или 2-го мая.
Погода у нас отличная, солнечная, но не жаркая, это и хорошо. Деревья зеленеют, в колокола звонят — похоже на праздник.
Вчера я легла отдохнуть перед театром и лежала и все слушала колокольный звон. Иногда он меня успокаивает, а вчера нервил страшно, т.е. мне приятно было слушать, но как-то очень мучительно и беспокойно. И думы такие же были. Третьего дня мы с Машей были у твоего брата Ивана. Он сильно похудел и все лечится. Работает усиленно. И опять без кухарки сидят и приходится все самим делать — это ужасно. Софии Влад. не было дома, мы ее так и не дождались. Ждут не дождутся, небось, летнего отдыха. Володьку тоже не видели.
Сегодня думаю целый день посвятить обходу знакомых, а то я немного свинья по отношению ко многим, т. е. с их точки зрения, но не с моей.
Вчера вечером были на ученическом оперном спектакле Филарм. училища в Большом театре.
Шла старинная, красивая опера ‘Ганс Гейлинг’1. Когда я была девочкой, я сильно увлекалась этой поэтической легендой, переводила ее с немецкого и образ Гейлинга преследовал меня своей красотой, таинственностью и одиночеством. Приедешь — я расскажу тебе.
А пока до свиданья. Чувствую, что пишу зря, увижу тебя скоро.
Целую крепко.

Твоя собака

220. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 апреля 1901 г. Ялта

Милая моя актриса, славная Оля, я уезжаю в Форос к Ушкову1.
Будь здорова. Целую тебя крепчайше.

Твой Antoine

221. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 май [1901 г. Ялта]

Милая моя дуся, я переночевал в Форосе только одну ночь, соскучился там и заболел. А сегодня, как нарочно, холодно, облачно. Я сижу у себя в кабинете безвыходно и, за неимением других занятий, занимаюсь только тем, что думаю и кашляю. Не сердись на меня, дуся, за такое мое поведение, не наказывай меня невеселыми мыслями. Скоро, скоро увидимся. Я выеду из Ялты 5 мая или, самое позднее, — 10-го, смотря по погоде. Затем поедем на Волгу, одним словом, будем делать все, что ты только пожелаешь. Я в твоей власти.
Если ты выйдешь за Вишневского когда-нибудь1, то не по любви, а из расчета. Рассудишь, что малый он ничего себе, и выйдешь. Очевидно, он рассчитывает на то, что скоро ты овдовеешь, но скажи ему, что я, назло, оставлю завещание, в котором запрещу тебе выходить замуж.
Дуся моя славная, Оля, как бы ни было, скоро мы увидимся, поговорим обо всем. Теперь вечер, и мне стало лучше, чем было утром и днем. В Москву я приеду, вероятно, утром, так как с 4 мая станет ходить курьерский поезд. Пришлю телеграмму.
Веди себя хорошо. Если май будет холодный, то на Волгу поедем в первых числах июня. Из Ярославля? А почему не из Нижнего? Хорошие пароходы начинают ходить только от Нижнего — кажется, так. Ну, да обсудим все, когда увидимся.
До свиданья, собака!

Твой Antoine.

Куприн, про которого ты спрашиваешь, ночует у себя на квартире, но живет у нас. Васильева завтра уезжает, Арсений чистит сюртуки ежедневно, Каштанка выздоравливает, ем я с аппетитом, а сегодня без аппетита — вот ответы на твои вопросы. Что касается великой княгини, то передай ей, что быть у нее я не могу и никогда она меня не увидит, если же выйдет какой-нибудь скандал, например с паспортом, то я пошлю к ней тебя.

222. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[Конец апреля или начало мая 1901 г. Москва]

Милый, спроси на почте писем на имя Немировича, и перешли их ему, будь добр. Меня просил об этом Андреев1. Он посылал туда рапорты о ‘Мертвых’ и очень грустит, что Влад. Ив. их не получил. Ему хочется, верно, показать свою аккуратность.

223. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[6 мая 1901 г. Москва]

Телеграфируй здоровье приезд. Ольга

224. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[6 мая 1901 г. Ялта]

Вероятно приеду пятницу здоров.

225. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[9 мая 1901 г. Ялта]

Приеду пятницу1 непременно, обязательно. Собакин

226. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

[Около 24 мая 1901 г. Москва]

У меня все готово1. Необходимо повидаться до часа, чтобы поговорить. Уезжаем в пятницу непременно. А.Чехов

227. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

21 августа 1901 [Севастополь]

Милая моя, дуся, жена моя хорошая, я только что поднялся с постели, пил кофе и с некоторой тревогой прислушиваюсь к шуму ветра. Пожалуй, будет изрядная качка. Дуся моя, купи 1 ф. мочалки рафии в магазине хотя бы Лисицына и вышли мне в Ялту. Здесь в Севастополе нет ее. К мочалке приложи штук пять шнурков для pince-nez. Что хочешь приложи, но так старайся, чтоб посылка весила не больше двух фунтов.
Поеду в Ялту и буду там ждать от тебя письмо. Не скучай, деточка, не кукси, не хандри, не сердись, а будь весела и смейся — это к тебе очень идет…
Я тебя очень люблю и буду любить. Всем своим поклонись. Крепко тебя целую сотни раз, крепко обнимаю и рисую в воображении разные картины, в которых я да ты и больше никого нет и ничего.
Дуся, до свиданья, прощай!

Твой хозяин Антон

228. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое авг. [1901 г. Лозовая]

Пишу из Лозовой, дорогой мой. Еду хорошо, но грущу сильно. Холодно и дождь. Купила почтовой бумаги и из Харькова пошлю закрытое. Как и что ты, как доехал? Пиши все, все. Я вчера чуть из окна не выскочила, когда поезд двинулся. Думаю все время о тебе. Мысленно шла с тобой по вокзалу, в гостиницу.
Целую крепко тебя, будь здоров, не хандри и главное пиши.

Твоя О.

Поклон Маше и матери.

229. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое августа [1901 г. Харьков]

Дорогой мой Антоник, золотце мое, ты теперь, верно, кушаешь в ресторанчике! Я так близко вижу и чувствую твое лицо, твои милые мягкие глаза! Я вчера долго стояла у окна и плакала, плакала, — впрочем, ты этого не любишь. Смотрела в лунную ночь и так заманчиво белела тропиночка, так хотелось пойти по ней и почувствовать себя на свободе, а не в противном вагоне. Когда с глазу на глаз с природой, то каждое ощущение, каждое чувство делается цельнее и сильнее и понятнее. Опять верно выбранишь меня — зафилософствовалась, немка! Когда я успокоилась, я начала думать о нашей любви. Хочу, чтоб она росла и заполнила твою и мою жизнь. Представляла себе, как бы мы с тобой жили зиму в Ялте, искала и находила себе занятия. Это так верно и будет в будущем году. Ты веришь? Ну, загадывать не будем, а эта зима сама покажет, как и что будет.
Соседка моя по купе — очень богатая, по-видимому, помещица Тамбовская, но какой она национальности — не пойму. Муж ее по рассказам из аристократов. Она славная и не болтает много — большое достоинство у спутников.
Теперь стало светлее и теплее. Ночь я спала хорошо. Накупила газет и читаю, Москва меня волнует. Уже мечтаю, как бы уютнее устроиться и как я буду тебя встречать, моего дусика. У меня только душа начинает ныть, когда я вспоминаю о твоей тихой тоске, кот. у тебя, кажется, так глубоко сидит в душе.
Пишу, а меня все время прерывает моя старуха рассказами о велик. князьях и их гадостной жизни.
Солнце светит сквозь облака, подъезжаем к Харькову, а ты теперь верно около Балаклавы.
Люблю тебя, мой дусик. Сиди у себя в нише и вспоминай меня. Ходи по саду и ухаживай за растениями. На балкончике сиди и дыши воздухом, если не дует. Пей кефир и ешь хорошенько насильно. Напиши, какой оказалась поварихой новая Маша. Чисто ли у тебя в комнатах. Целую тебя крепко, всю твою голову, и прижимаю тебя и ласкаю.
Подъезжаем, вот уже Харьков сейчас.
Целую, целую и люблю.
Пиши.

Твоя Оля

Кланяйся Маше и матери.

230. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[21 августа 1901 г. Курск]

Милый мой, вот я и в Курске, помещица меня заговорила и красные полосы диванов меня раздражают. Сейчас лягу спать и до Москвы. Будь здоров. Ты теперь дома сидишь в кабинете. Пиши мне скорее. Подумай о паспорте и пришли мне лучше бумагу, узнай.
Целую крепко, крепко. Кланяйся.

231. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое августа [1901 г. под Москвой]

Через Ґ часа я уже в Москве. Дождя нет, но свежо. Спала прилично. Думаю, что меня встретят домашние. Ужасно долго не получу письма от тебя, милый. Сегодня вечером напишу тебе.
Целую тебя, будь здоров.

Твоя Оля

232. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Москва, 22 [августа], 1 Ґ ночи [1901 г.]

Вот я и в Москве киплю, дорогой мой, любимый: мой, нежный мой! Скоро 12 ч. ночи, а я еще не сплю! Меня до сих пор качает от дороги, и чувство, будто глаза мои ушли в какую-то глубь. Весь вечер, весь день, все время говорю о тебе и отвечаю на вопросы о тебе. Начну все обстоятельства с самого того момента, как опустила тебе последнюю открытку на вокзале в Москве.
Никто меня не встретил, и я огорчилась немного. Села со своим милым сундучком на извощика и поехала по Москве. Свежо, даже холодно, но как-то приятно. Солнце лезет сквозь облака. По дороге встретила Ольгу. Родион. Васильеву, и почему-то мне было приятно видеть ее доброе улыбающееся лицо, а затем встретила толстого Южина, кот. усиленно заморгал, вероятно, от нежелания поклониться мне. Дома меня встретили шумно. Зина почему-то зааплодировала. Мама не встретила, потому что решила, что я приеду с другим поездом. Все мне ужасно были рады и шумно лобызали. Дядя Сашенька у нас, и милый, трезвый, пьет молоко и в чистом кителе. Скоро пришла Ольга Михайловна и пошла болтовня. В 12 час. я умылась, оделась и пошла на Бронную в театр1. Ужасно волновалась, даже глупо. Репетиции не было и потому видела сначала только Тихомирову, Александрова, Фессинга и потом Немировича, кот. расспрашивал, конечно, обо всем, разглаживая бакены. Встретили меня очень приветливо, ласково. Немирович, конечно, выпытывал, как я отношусь к театру, соскучилась ли по нем. Очень желают, чтоб ты зиму жил здесь. Пригласили меня вечером на репетицию ‘Утки’ в новое наше здание у черта на куличках, т.е. в Сущеве2. В 2 ч. я ушла обедать и застала у нас старую знакомую из Цюриха, помнишь, я тебе про нее рассказывала, кот. любила д. Карла. Она очень милая женщина и мне приятно было повидать ее. Володька пел мне, и я пришла в восторг. Сделал, дрянь, успехи, голосище здоровый, мягкий, поет со вкусом, и если так будет продолжать, то, конечно, удерет в певцы. После обеда я с мамой поехали смотреть квартиру, кот. наняла Зина, т.к. у Володи, оказывается, был дифтерит в легкой форме, он только скрывал. Посылали исследовать пленки. Квартира в переулке против театра очень поместительная, светлая, высокие комнаты, т.е. три из них, 4-я низкая и маленькая, 5-я темная для прислуги, но, о ужас, — без ватера. Стоит там какой-то трон. Это первая гадость. Вторая, это то, что комната, кот. по расположению была бы отлична для Маши, — как раз низкая и маленькая — это не годится, и еще топки порядочно. Побегали еще по квартирам, но все гадость. Наконец набрели на Спиридоновке на один преуютненький флигелек. На улицу выстроены большие европейские дома, а во дворе весь в зелени стоит чистенький прелестный домик в 5 комнат с чудесной кухней, с кладовками, с погребом, с сараем за 850 р. Комнаты небольшие и невысокие, но уютно и Маше есть отдельная комната. Завтра утром пойду к хозяину, попрошу отдать за 800, а если не уступит, возьму все равно. Дом теплый и сухой, жили там с детьми 3 года. Прямо идиллия, Антончик. Огромный двор, весь будет асфальтовый, чистый, хозяева люди передовые, он — архитектор. Если мы бросим этот флигель, то на следующий год возьмет его мама. Он ей ужасно нравится. И с проведенной водой. И на Спиридоновке воздух отличный, масса садов и улица чистая, ты знаешь. Почти уверена, что возьму его. Увидишь, как будет уютно и хорошо, дорогой мой. Мне уже тоскливо без тебя. С грустью посмотрела сейчас на свою одинокую постель. Как бы мне хотелось прижаться к тебе, услышать, как ты меня ‘дусей’ называешь, увидеть твои ласковые, любящие глаза. И как мне больно думать, что ты сейчас, может, сидишь и тоскуешь… И приятно и больно.
Сейчас тишина, пишу в столовой, т.к. у меня в комнате базар, мать тут же разбирает старые письма. Вечером сейчас я была в Сущеве на репетиции. Там воздвигнута славная сцена, точь-в-точь, как в театре, т.ч. декорации прилаживаются прямо к нашим размерам и не будут более происходить недоразумения. Там узрела, конечно, — Вишневского, кот. главн. образом велел тебе написать, что он сгорает от нетерпения услышать, как ты говоришь ‘моя жена’ и как ты меня называешь. Хохотали мы здорово над ним. Слушала светские восторги Раевской, Судьбинин до земли преклонялся и руку целовал как ‘даме’.
Все о тебе спрашивали, когда ты приедешь, какой ты etc.. С Морозовым болтала много, с Тихомировым, Москвиным, Артемом. Премьерш еще не видала. Все решили, что я осталась какая и была. Без конца говорили о нашей свадьбе, как и что было, я сообщила, что ты рассказываешь — как тебя ‘женили’, — и все хохочут. Вишневский уверяет, что все ужасно его жалеют, что он меня упустил, и я ему все нос показывала. Он все спрашивал, любишь ли ты его, я говорю — очень. Репетиции идут вяло. Немирович выразил желание, чтоб я играла жену в ‘Утке’, т.к. получается пустое место3. Только молчи об этом, я пока ничего не ответила. Что ты думаешь?
Ты теперь уже спишь сладким сном. Я живу с тобой, всегда думаю, что ты теперь делаешь, где можешь находиться. Конец бумаге и конец вечеру, уже половина второго. Целую тебя, держу обеими руками твою милую, славную голову и люблю, знай, что люблю, и верь мне.

Твоя Дуся.

Мама, Володя и дядя кланяются.
Мама до сих пор не может себе простить, что не накормила тебя хорошим обедом в день венчания, но говорит, что я ее так запугала строгостями, что она никак не надеялась, что ты пожелаешь заехать к нам после церкви, ведь я же и сама не знала этого до церемонии.
Будь здоров, каждый вечер буду мысленно крестить тебя и целовать. Адски жду письма. Целую. Расскажи Маше все про квартиру.

233. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 авг. [1901 г. Ялта]

Жена моя чудесная, друг мой милый, вчера я приехал опять в Ялту. В Севастополе спалось хорошо, утром был сильный ветер, ожидал я качки, но в море не качало, все обошлось весьма благополучно. А теперь я дома, сижу у себя за столом и пишу сие. Погода чудеснейшая. Ну, как ты? Что нашла в Москве? Как встретили тебя товарищи? Пиши мне обо всем, моя славная девочка, я думаю о тебе постоянно.
Кресло из твоей комнаты, угрюмое и задумчивое, я распорядился перенести ко мне. В твоей комнате внизу тихо и одиноко. Портрет твоей мамы стоит на столе.
Арсений еще не приехал. Машу, как говорят, сегодня выпустят из больницы, Марфуша будет лежать еще три недели1. Полька-Маша усердствует и, по словам Маши-сестры, приготовляла обеды в наше отсутствие очень хорошо, по польской книжке. Г-жу Коновицер полиция гонит из Ялты2, и, кажется, ничего нельзя сделать для нее. Твой веер я спрятал к себе в стол.
Сегодня я не чистил своего платья — вот уже чувствуется твое отсутствие. И сапоги тоже не чищены. Но ты не волнуйся, я распоряжусь, и Маша распорядится, все будет чиститься.
Я тебя люблю, дуся моя, очень люблю. Поклонись маме, дяде Саше, дяде Карлу, Вишневскому, Немировичу и всем. Целую тебя и крепко обнимаю, моя дорогая, неоцененная. Храни тебя Бог. Благословляю тебя. Пиши, пиши и пиши каждый день, иначе будешь бита. Ведь я очень строгий и суровый муж, ты это знаешь.

Твой Antoine.

Вчера в Ялте был дождь. В саду все свежо.

234. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 авг. [1901 г. Ялта]

Дуся моя, по прилагаемому векселю получи из Государственного банка 800 р., затем напиши Алексею Алексеевичу Долженко, Москва, Антроповы Ямы, Воскресенский проезд, д. Родионова, кв. 1 — напиши, когда он может застать тебя, в каком часу, и затем, когда он явится к тебе, вручи ему эти 800 рублей. Это мой кузен, брат двоюродный, сын моей тетки, сестры матери, человечек очень хороший, потому обойдись с ним поласковей. В праздник он свободен после обеда, а потому лучше всего вызови его к себе в праздник.
Арсений наконец приехал. Журавль поднял по этому поводу необычайный крик. Маша вернулась из больницы. Кажется, жизнь входит в норму, хотя, впрочем, платья моего не чистили уже три дня. И сапоги тоже не чищены, сейчас позову Арсения и отдам в чистку.
Погода хороша и сегодня. Вчера был Саша Средин с женой, была и мадам Бонье, с которой, очевидно, у меня будет романчик.
Читаю, будто в Москве холодно. Правда ли?
Так вот, деточка моя, обойдись с Алешей поласковей, по-родственному, он, повторяю, хороший паренек. Целую крепчайше, обнимаю тебя, опять целую. Скучаю без тебя страшно, ангел мой, дуся моя необыкновенная.

0x01 graphic

Этот портрет делала когда-то Хотяинцева.
Все эти дни, со дня нашей разлуки, я не получил от тебя ни одного письма. Что сей сон значит?
Благословляю тебя, половина моя хорошая. Поклонись маме, дядям, брату и всем.

Твой Antoine

235. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1 ч. ночи 23-ье августа [1901 г. Москва]

Как поживаешь, дусик мой? Мне отрадно думать, что по окончании дня я сажусь болтать с тобой, Антончик мой. Я сейчас вымылась в кухне в большом тазу, смыла дорожную грязь и опять тишина в доме, и опять я пишу тебе. И у тебя теперь тихо и темно, и ты спишь уже, конечно.
Как поужинал? Был ли Гольцев у тебя и вообще кто был из приятных? Завтра я уже могу иметь письмо от тебя, если ты написал его еще в Севастополе, как обещал.
Отчего ты не со мной, Антонка? Мне дико, странно быть без тебя.
Ну, на эту тему лучше молчать, а то я затяну длинную песенку. Опишу день свой: не спала до рассвета, встала в 8 ч. и в 10 отправилась на Спиридоновку, чтоб еще посмотреть флигелек и решить, брать или не брать. Отдают за 850 р., а я хочу за 800 и хотя дала уже задаток, но поговорю с хозяином, может, уступит. Флигелек маленький, но очень, очень уютный, уберется — будет игрушечка. И мамаше, если она захочет приехать, будет комната, и Маше совсем отдельная.
Хозяина еще не видала, не застаю все. С 1-го квартира будет наша, ее вычистят.
Попела утром, голосом владею, не скрипит, и я рада. Разбирала старые письма. После обеда варила бруснику, причем наши ‘мальчики’ (д. Саша и Володя) приходили в кухню и все дурили и мешали. У нас стоит граммофон Бартельсов и меня угощают пьесами — звучит как удавленник бы пел, но смешно. Под вечер отправилась с мамой к скучным старым знакомым Кемпе (директор, пивовар, завода Трехгорного), усиленно там болтала, чтоб казаться оживленной. Они славные и добрые, но русско-немецкие буржуи, богатые и экономные, и скучные. Вернулась, выкупалась и села писать. Вот тебе мой день.
Вчера забыла тебе написать: Немирович и Санин говорили мне, что хотят ставить ‘Иванова’1. Ты ведь не будешь восставать? Может, сделаешь незначительные перемены, но постановка эта — дело хорошее. Без Чехова нельзя. Но, увы, мне Сарру наверное не дадут, и от ревности я буду погибать.
Санин меня все расспрашивал, хорошо ли быть замужем, не суживается ли горизонт. Чудак! У него ‘в душе пусто’, ‘чувствую, что надо жениться, но на ком?!..’ Я ему надавала советов.
Сегодня у меня день без театра.
Антон, мне все хочется писать тебе о любви, ласке, о чем-то хорошем, широком, изящном, во что бы не совали свой нос люди и не мельчили бы. Я что-то туманно выражаюсь, но ты должен понять и не смеяться надо мной. Смотрю на твою фотографию и мне приятно на душе, потому что знаю наизусть каждый штришок. А волосы мочишь спиртом? Скажи Маше, чтоб приготовила тебе свежего. Целую крепко, милый мой. Пиши о самочувствии.

Твоя Оля.

Мама кланяется всем и тебе особенно.

236. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[24 августа 1901 г. Москва]

Взяла особняк Спиридоновке, тепло, уютно, пиши.

237. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

24 авг. [1901 г. Ялта]

Милый дусик мой, получил от тебя две открытки и одно закрытое письмо, спасибо тебе! Ты добрая, хорошая, я тебя люблю и люблю. А сегодня у меня с утра болит голова, не болит, а трещит, между тем с утра до вечера (то же, что и вчера) один за другим гости. Не могу работать. Из приятных были, между прочим, Дорошевич и один доктор, некий Реформатский, из Питера.
Ковры уже покрывают мой пол. Уютно стало. Будут переделывать печи. После поливки, которую мы произвели с тобой, розы зацвели буйно.
Я приеду в Москву в сентябре, когда напишешь. Без тебя мне очень скучно. Я привык к тебе, как маленький, и мне без тебя неуютно и холодно.
Пришла начальница с Манефой1. Идет дождь. Новая кухарка Маша, полька, готовит кушанья очень хорошо. Вот уже три дня, как мы обедаем совершенно по-человечески. В комнате моей убирают, платье чистил сегодня Арсений. Вчера у нас была Татаринова — писал ли я тебе об этом?
Ты пишешь: ‘Душа начинает ныть, когда я вспоминаю о твоей тихой тоске, которая у тебя, кажется, так глубоко сидит в душе’. Какой это вздор, дуся! Никакой у меня тоски нет и не было, я чувствую себя довольно сносно, а когда ты со мной, то и совсем хорошо.
Напиши, как тебя встретили в театре, какие пьесы идут, какие пойдут, что ты будешь делать там до 15 сентября. Пиши подлинней, не ленись. Я пишу тебе длинно, но почерк у меня мелкий и потому выходит коротко.
Было прохладно, теперь, по-видимому, начинает опять теплеть. Тихо, славно, розы цветут обильно, одним словом, не жизнь, а малина.
Обнимаю мою жену хорошую, целую и благословляю и убедительно прошу ее не забывать меня и писать, и почаще вспоминать. Когда приеду, то буду целовать тебя непрерывно целый час, а потом поеду в баню и парикмахерскую, потом обедать, потом вечер, а потом спать. Так? Дуся моя! Какой поганый портрет твой в ‘Отдыхе’!2 Ой, ой!
Целую обе твои лапки.

Твой Antonio

238. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1 ч. ночи 24-ое авг. [1901 г. Москва]

Спасибо, что не надул, дусик, и прислал письмо — получи поцелуй горячий мой. ‘Ракалию’1 вышлю тебе, завтра утром куплю, и шнурков тоже. Сегодня какой-то противный день и зря прошел. Посылаю тебе план нашего домика2, покажи Маше. Володя рисовал, но ошибся в размерах — я поправила, как могла. Есть комната лишняя, небольшая, кот. может остаться на случай приезда матери, или же можно ее сдать нуждающемуся человечку женского пола.
К 1-му сент. домик очистят. Я была у хозяина. Уверяет, что теплый, жили там с детьми и не съехали бы, если бы их не попросил ‘сам’ очистить квартиру из-за стройки на дворе. Мне ужасно нравится домик и Маше будет по вкусу, я знаю. Кухня чудесная, светлая, чистая, скажи Маше. Кругом все сады и воздух чудесный.
На днях пришлю тебе французское письмо к твоей графине3. Была сегодня у Ольги Михайловны, болтала много с ней и с детишками, кот. меня зовут теперь Оля Чехова, а прежде звали Оля Книппер, и мне это нравится.
После обеда сидела дома, метила полотенца, пришла тетя Лёля и Николаша, засадили меня играть ‘в тетки’ (в карты), а я в картах смыслю, как свинья в апельсинах, и надо мной трунили. Вообще надо мной трунят, что я невеста без приданого, жалеют тебя. Тетка все бредит твоими глазами. Топили сегодня камин, и было очень уютно, мама попела немного. Николаша играл свое сочинение. На него жаль смотреть — совсем разбитый человек!
Без меня были Средины у нас и никого не застали дома. Не знаю, где их откопать теперь. Завтра, дуся, пойду на приемный экзамен в театр, интересно посмотреть4. Буду баллы ставить и всех проваливать.
Дусик, Антончик, как ты, что ты, пиши больше о себе, о каждой своей пуговице. Как спишь, как ешь, с кем говоришь? Пьешь ли кефир, вкусен ли? Что кишочки? Вытираешь ли шею одеколоном, мочишь ли волосы спиртом?
Антонка, родной мой, золотце мое (между каждым словом поцелуй), милый мой, любовь моя. Тебе скучно, что венгерец не блуждает вокруг тебя с подушками, матрацами, ведрами? Что в саду новенького. Скажи, чтоб Маша привезла миндалю с нашего деревца. Целую тебя крепко, обнимаю так, что ломаю кости.

Собака

239. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

25 авг. [1901 г. Ялта]

Сегодня, дусик мой, ровно три месяца, как мы повенчались. Я был счастлив, спасибо тебе, моя радость, целую тебя тысячу раз.
Сегодня были у нас Средины, вернувшиеся из путешествия. Он поздоровел, Софья Петровна похудела, но весела и счастлива. Приходил Орленев, актер. Он и Дорошевич обедали у нас.
Я пью кефир, очевидно с пользой для себя. Завтра буду уже пить 3 бутылки.
Ты наняла квартиру на Спиридоновке? Особняк? А что это значит?
Утомился страшно, гости целый день. Вчера болела голова, а сегодня ничего, только усталость чувствую.
Обнимаю тебя крепко, крепко. Твой муж и твой друг на веки вечные.

Антон.

Когда мы увидимся?

240. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1 ч. ночи 25-ое августа 1901 г. [Москва]

Здравствуй, дусик, здравствуй родной мой, дорогой мой, нежный мой муж! Как бы я сейчас улеглась к тебе на плечо и заснула бы!! С нетерпением жду письма от тебя. Пиши обо всем.
Завтра утром отправлю тебе рафию и 2 шнурочка для pince-nez, a больше ничего не вложила, т.к. Зина без меня зашила и написала адрес.
Сегодня вечером я была с Савицкой у Корша, смотрела ‘Цепи’!!!!1 Вот пытка! Играли все, как семь свиней вместе, исключая сестры Татьяны Щепкиной2. Уж и пьеса!!! Я еле высидела, зевала немилосердно и все думала о тебе, когда переставала зевать. Нет, больше я не пойду к Коршу.
Сегодня хоронили Черневского3. Из наших были Влад. Ив., Вишневский и Бурджалов. Вл. Ив., кажется, сказал несколько слов.
В 3 ч. был приемный экзамен. Я сидела за столом в комиссии и всех забраковала. Ну и выставка же была! Неимоверных усилий стоило мне сохранять достойную экзаменаторскую физиономию. Ужасные экземпляры были!
Ты сейчас удивишься: знаешь кто экзаменовался? Угадай… Лика Мизинова… Читала ‘Как хороши, как свежи были розы’ Тургенева, потом Немирович дал ей прочесть монолог Елены из 3-его акта ‘Дяди Вани’ и затем сцену Ирины и Годунова, как видишь, все под меня, с каверзой. Но все прочитанное было пустым местом (между нами), и мне ее жаль было, откровенно говоря. Комиссия единогласно не приняла ее. Санин пожелал ей открыть модное заведение, т.е., конечно, не ей в лицо. Когда мы все уже удалились совещаться в кабинет, доложили о приезде прямо с вокзала одной девицы, кот. была записана. Мы настояли, чтоб ее приняли прямо в кабинете и дали бы ей прочесть. Немирович согласился, и вот вошла особа в дорожном одеянии с сумкой через плечо, взволнованная, дали ей воды, и она с места в карьеры начала читать ‘Хозяин’ Никитина и произвела впечатление, мне на душе стало больно. Она была единственная, у которой я нашла зацепку, несмотря на хриплый голос. Ее приняли и еще одного кавалера. Экзаменовалось человек 16. Скажи Маше, что Янькову4 не приняли. Экзаменовался один г-н Искра — провинциальный фат из жидов — представляешь? После экзамена я пошла к Савицкой, сидела, болтала и надумала идти к Коршу.
Я уже негодую, что меня так рано вызвали, успокаиваюсь только тем, что нашла квартирку.
Как мне трудно быть с тобою врозь! Точно отрезан кусок от меня.
Работаешь ли, муж мой милый? Только не хандри, ведь скоро увидимся, вот только устроюсь. Все спрашивают, когда ты приедешь.
Расскажи Маше про Лику. Я думаю, ее возьмут прямо в театр, в статистки5, ведь учиться в школе ей уже поздно, да и не сумеет она учиться. Целую тебя, милая моя голова, целую нежно и горячо глаза, волосы, губы, щеки, перелетаю часто мысленно к тебе и сижу в кабинете и в спальной у тебя и с тобой. Люби свою

собаку.

Погода свежая, но не сырая, солнечно.

241. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12 ночи 26-ое августа 1901 г. [Москва]

Я ужасно устала, мой Антонка! Весь вечер у нас рассказывали самые отчаянные анекдоты, и я против воли смеялась как сумасшедшая. Отличался Володин товарищ, студент, и действительно ловко рассказывал. Мы все умирали со смеху, были только свои: т. Лёля, д. Саша и Николаша. У меня просто в голове шумит. Но что бы я ни делала, как бы ни смеялась, я всегда, даже бессознательно, думаю о тебе. Милый ты мой хозяин!
Знаешь, сегодня была у мамы О. Р. Васильева, хочет учиться петь, чтоб быть в состоянии петь своим бебешкам. Она очень желает повидаться с тобой, ей нужно о чем-то посоветоваться. Писать, говорит, трудно, и если она увидит тебя еще в сентябре, то это не будет поздно.
Сегодня утром я с Володей и его товарищем ходила на Сухаревку1, толкалась, купила себе пальмочку ‘кентию’, буду ее растить, и еще том Maupassant’a.
Тетка подарила мне серебряную ситку и ложку десертную. Мама все говорит о тебе и грустит, что тебя нет. Вообще тебя что-то уж очень любят у нас, и я начну ревновать, уже это замечают. Тетка ревнует, что ты д. Сашу очень любишь. Д. Саша мил и тронут до глубины души твоим поклоном. Д. Карл в отъезде где-то около Ярославля у больной, вызван на месяц.
Сегодня я отдала обивать свою мебель, чтоб она была чистенькая и свеженькая в нашей квартирке. Для тебя будет великолепное chaise-longue, оставшееся нам еще от бабушки, вообще будет покойная хорошая мебель. Возьму пианино. Устроимся очень уютно, чтоб тебе было тепло и хорошо здесь, и любить тебя буду, нежный мой.
Как только приготовлю все, так ты и приезжай. Буду тебя чистить, холить, лелеять, кормить, поить. Дусик мой, милый мой, любимый мой.
Наши сидят, играют в ‘тетки’.
У меня в комнате неуютно, все навалено кое-как, втиснуты вещи д. Карла. Куплю себе еще каких-нибудь славненьких не шаблонных растеньиц и буду ходить за ними. Будет у меня котик Мартын. Дает Савицкая мне. Если ты его не взлюбишь, то он будет в кухне. Хотя он мил — мягкий, толстый и с собачьими ухватками, обнюхивает чужих, и лапками трогает веки, когда они закрываются и открываются. Ему сейчас 2 месяца.
У меня уже московское настроение, что-то познабливает, болят верхние позвонки, от сна устаю.
А Суворин-то сгорел!2
Писал ли тебе Горький? Слышала, что он будет жить в Чернигове3.
Ну, спи спокойно, родной мой, спасибо за письмо, за ласку, за любовь. Пиши и люби. Кланяйся Маше и матери. Целую крепко, крепко.

Олька.

Прости, что задержала, но не могла найти, заложила куда-то усердно в дороге4. Целую.

242. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 авг. [1901 г. Ялта]

Собака моя, я здоров, но по-прежнему ничего не делаю, так как теперь осенний сезон, ходит много приезжего народа. Вчера два раза был твой знакомый Карабчевский. Сегодня был Орленев и т.д. и т.д.
У меня в комнате много больших пауков. Откуда они взялись — черт их знает. Бегают очень быстро.
В гостиной ломают печь. Сегодня буду мыть голову, а то волосы продолжают лезть.
Сейчас отправляюсь в город по делам. Приехал больной д-р Витте, надо на почту, надо к m-me Бонье (твоей сопернице) и т.п. Завтра уезжает г-жа Коновицер. Видишь, дуся, я пишу тебе все подробно и умалчиваю или пишу очень кратко только об одном, а именно о том, как я тебя люблю, как без тебя скучаю, моя радость, немочка моя, деточка. Твое второе письмо уже короче, и я боюсь, что ты охладеешь ко мне или, по меньшей мере, привыкнешь к тому, что меня нет около тебя.
Ну, не стану вдаваться в сии подробности. До свиданья, дуся моя. Целую, обнимаю и делаю с тобой все, что мне угодно. Кланяйся своей маме, дяде Карлу, дяде Саше и брату.

Твой Антон.

Пиши подробнее!!

243. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1 ч. ночи 27-ое августа 1901 [Москва]

Муж мой милый, в точности исполню твое поручение относительно 800 р. и кузена твоего. Не бойся, обойдусь с ним по-хорошему1.
Ты жалуешься, что не получал ни одного письма от меня? Я писала из Лозовой, из Харькова, из Курска, с вокзала Москвы и вечером того же дня, т.е. 22-го и теперь пишу каждый день, не пропуская.
Теперь ты должен их всех получить уже, — верно?
Вынул ли ты своего ‘Архиерея’ из чемодана? Принялся ли за него? Что ты теперь читаешь, чем занят? Пишешь очень необстоятельно. Раз я буду знать, что ты читаешь, я буду чувствовать твое настроение. У меня осадок на душе, оттого что я не с тобой, милый мой. Я живу тем, что жду, жду…
У меня пока нет дома, нет гнезда, все какой-то бивуак с самого мая месяца. Не дождусь, когда переберусь в свой флигелек, чтоб было тихо, уютно и чтоб ты приехал. Я тебя видела во сне.
Читаю Мопассана ‘Notre cur’2. Сейчас у нас был Чеховский вечер. Сидела Цюрихская знакомая наша с 20-ти летним сыном, кот. много слышала о тебе за границей, но мало читала. И вот д. Саша просвещал ее. Читал ‘У предводительши’, ‘Нервы’, ‘В потемках’, ‘Винт’, ‘Роман с контрабасом’ и все умирали со смеху. А я еще больше чувствовала твой тонкий изящный талант, вспоминала другие твои рассказы, совсем противоположные этим. Знаешь, Антон, ты меня как-то затягиваешь понемногу своей личностью.
Как мне делается беспомощно больно и грустно при мысли о нашей разлуке. Боже, отчего так все несовместимо в жизни?!..
Я стащила из пакета с фотографиями три твоих карточки и смотрю каждый день. Антонка, а ты думаешь обо мне, не забыл меня, моего лица, меня всю, или уже свыкся с тем, что меня нет около тебя?
Ты с m-me Бонье, а мне с кем романчик завести, напишешь?
Кланяюсь всем от тебя. Мать моя все о тебе страдает. Говорят о тебе ужасно много. Усиленно записываются все у меня на 1-ое представление ‘Трех сестер’3. Ты должен просмотреть всю пьесу начерно. Целую тебя крепко, каждую морщинку на твоем лице. Целую, обнимаю и люблю.

Твоя собака.

Поцелуй матери ручку, и кланяйся Маше, бабушке, Арсению и Маше4.

244. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 авг. [1901 г. Ялта]

Собачка, милый мой песик, письмо твое только что получил, прочитал его два раза — и целую тебя тысячу раз. План квартиры мне нравится, покажу Маше (она уехала провожать на пароход Дуню Коновицер), все очень хорошо, только почему ты поместила ‘кабинет Антона’ рядом с учреждением? Хочешь быть бита?
Отвечаю на твои вопросы1. Сплю прекрасно, хотя страшно скучно спать одному (привык!), ем много, говорю целый день с гостями. Кефир пью каждый день, со вкусом, ‘кишечки’ пока ничего себе, шеи одеколоном не вытираю — забыл. Вчера мыл голову.
Вчера я был у Орленева, познакомился с Левентон2, она живет с ним на одной квартире.
Миндаль с нашего дерева привезет Маша и отдаст тебе.
Видишь, какой я муж: пишу тебе каждый день, исправнейшим образом. Мне так скучно без тебя! Я каждое утро прислушиваюсь: не слыхать ли венгерца, не пройдет ли он с ведром. Мне кажется, что я совсем уже стал обывателем и без супруги жить не могу.
Тете Лёле и Николаше передай мой привет. Николашу поцелуй.
Веди себя хорошо, а то буду колотить очень больно. Пиши, дуся, не ленись.

Твой Антон

245. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12 ч. ночи 28 авг. [1901 г. Москва]

Видишь, какая я хорошая жена, Антонка мой, пишу каждый день своему суровому хозяину! Тебе еще не надоело читать мои письма?
А знаешь, Маша мне писала, что у тебя настроение и самочувствие отличное, и у меня помимо моей воли закопошилось ревнивое чувство — зачем это без меня тебе хорошо? Может ты рад, что я уехала? Тебе спокойнее без меня?
Ну, прости, что я это пишу, я чувствую, как ты меня называешь дурехой. Ну поцелуй меня.
А я не пойму, какое у меня теперь самочувствие?! Ожидательное — все, что я могу сказать. Начинаю раздражаться — это со мной бывает зимой только. Но с тобой, мне кажется, буду вдвое ласковее. Как я хочу тебя видеть. Как я люблю слушать, когда ты говоришь, что любишь меня…
Вишневский не дождется тебя. Радуется своим беседам с тобой, как он тебя будет смешить и болтать чепуху, и как ты ему будешь говорить небылицы из твоей женатой жизни. Он все думает, как бы тебе веселее устроить жизнь здесь в Москве.
Завтра Влад. Ив. читает свою пьесу1. Волнуется, кажется, сильно. Он сегодня был у мамы, приглашает ее ставить голоса в драмат. классе при нашем театре. Не знаю, чем кончится. Маму это дело интересует и ей хочется. Станиславский, говорят, в диком восторге от пьесы Влад. Ив. и уже написал mise en scХne 1-ого акта. Интересно — послушаем. А право, страшно за Влад. Ив. Подумай, если пьеса не понравится, если сядет на мель — каково ему? Ты, впрочем, философ в этом деле, и никакого ужаса не видишь — правда? Вл. Ив. очень хотел бы прочесть ее тебе, или послать, но до сих пор не имел ее целиком на руках. Приезжай, почитаешь, поговоришь с ним. Конечно, трудно ему тягаться с Чеховым, Ибсеном, Гауптманом2. Что-то будет!
Была сегодня в Госуд. банке, получила 800 р. и просила прийти Алексея Ал.3 завтра в 5 час. В банке спросили мой паспорт, и т.к. оного не оказалось, осведомились, нет ли у меня знакомого в банке. Таковых не оказалось — тогда другой чиновник обратился ко мне с вопросом: ‘Ведь Вы Книппер?’ — и устроил дело без паспорта. Видишь?!
Я сейчас вымыла голову, сижу русалкой, мама с Николашей поют новые вокализы для пения, кот. он написал. Ела сейчас вкусный салат из картофеля, огурцов, селедки, испанск. лука и телятины.
Отдала обивать всю свою мебель, а то она имела срамной вид!
Схоронили Черневского.
Я начала петь каждый день.
Напиши, о чем ты думаешь, о чем мечтаешь, милый мой. Что читаешь? Получил ли все мои письма? Чистят ли тебя, убирают ли комнату? Надо, чтоб мой писатель был не в пуху. Милый, как мне скучно без тебя, скучно и непонятно. Целую горячо.

Ольга.

Попроси Машу отдать Срединым ‘SalammbТ’4, она у тебя в кабинете. Не забудь. Я тебя всегда мысленно крещу и целую, когда засыпаю.

246. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2 ч. ночи 29-го августа 1901 [Москва]

Антонка, дуся мой, bonjour! Скоро 2 ч. ночи, а я недавно вернулась с чтения пьесы Вл. Ив. и устала ужасно.
У меня в голове сумбур, а на душе муть. Не пойму — хорошая ли пьеса. Попрошу его на днях поговорить со мной. Что-то экзотическое. Называется: ‘Независимые’1. Мать — натура художественная, вся в музыке, в звуках, в работе, из дочери хотела сделать то певицу, то пианистку, но дочь бесталанная, властолюбивая, замужем без любви за князем, уже года 4, но притом остается девушкой и любит другого, женатого, философа, а тот любит в ней только свою мечту, и хотя расходится с женой, но и не соединяется с княгиней, т. к. это уничтожило бы мечту, и уезжает после разговора с князем. Княгиня пошла бы за ним, но видит сама, что он ее любит только как женщину и ближе не подпустил бы. Она в отчаянии хочет куда-то уехать, мечется, тяжелая сцена с матерью, кот. ее совсем не понимает и не может даже вникнуть, и пьеса обрывается. Очень хорошо вышел у него князь — натура прозрачная, чистая, идеальная, как живой. Философ не очень удался, по-моему. Да вообще должна еще прочитать пьесу внимательно. Не знаю, поймешь ли ты что из моих слов? Пьеса, кажется, понравилась, аплодировали сильно. Приехал было Боборыкин, но после 1-го акта уехал, т.к. повспылил с Вл. Ив. Он сказал, что Немирович не имеет права ставить свою пьесу в своем театре, и вскипел, и Немирович попросил его уехать. Только это entre nous2, дорогой мой.
Виделась я первый раз с Станиславским, он был очень мил, много расспрашивал о тебе, благодарил меня за тебя, т.к. слышал, что ты весел, доволен, счастлив, сказал, что я вумная. Сознался, что ему трудно было с тобой говорить, что ты ему казался сухим и только он тебя раскусил как-то вечером, в Дегтярном пер., просидев с тобой вечерок. Мил был очень наш Костя. Очень доволен моим видом. Вишневский сидел у нас часа 2, много и громко говорил и, конечно, все о тебе. Теперь оказывается — он главный виновник нашего брака, т.к. он устраивал мое знакомство с Машей, когда Маша звала меня к себе, а я все отказывалась, т.к. никуда не ходила. Вишневский все изображает в лицах и вообще готовит тебе всевозможные представления. Ну, довольно о них всех. Да, — Алексей Алек.3 был, сидел у меня, рассказывал много, и я ему вручила 800 р.
Как только я устрою квартиру — телеграфирую, и ты собирайся в путь, родной мой. Ты меня будешь час целовать, а я тебя другой час, и того будет два. Роднуличка моя, спасибо тебе за твои письма и за картинки. Рада, что ты ешь хорошо и что тебя чистят. Я не дождусь минуты, когда буду тебя встречать.
Целую пока крепко, крепко милую мою голову. Гони гостей в шею.

Твоя Оля

247. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 авг. 1901 [Ялта]

Милый дусик мой, городское училище на Миусской площади, кажется, близко к Сущову, где ты бываешь теперь каждый день: так вот, побывай у брата Ивана и возьми у него мой сюртук и прочее платье, какое я оставил у него после венчания. Это сюртук, в котором я венчался. Повидайся с Иваном и Соней и поговори с ними, как ты умеешь.
А в эту ночь у меня было нечто вроде холерины, рвота и прочее, весьма неприличное. А отчего — не знаю. Вчера ничего не ел кроме мяса. Под утро заснул, и сейчас — ничего, только принял olei ricini и чувствую себя вялым.
Ты пишешь про кошку Мартына, но — бррр! — я боюсь кошек. Собак же уважаю и ценю. Вот заведи-ка собаку! Кошку держать нельзя, скажу кстати, потому что наша московская квартира на полгода (почти) будет оставаться пустой. Впрочем, дуся моя, как знаешь, заведи хоть крокодила, тебе я все разрешаю и позволяю и готов даже спать с кошкой.
Горький писал мне, что приедет в Ялту. А ‘Курьер’1 одолел меня — почти в каждом номере пишет про меня пошлости.
Ты хочешь взять пианино напрокат? Не лучше ли купить? Ведь напрокат обойдется очень дорого.
Не болей, мой светик, не хандри, а почаще хохочи. Скоро увидимся, и я целый месяц буду с тобой. Буду тебя крепко любить.
Прощай, дуся, будь здорова. Целую тебя, мою собаку, и глажу.

Твой Антон

248. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое авг. [1901 г. Москва]

Ты кончаешь свое письмо вопросом — когда мы увидимся? А я начинаю свое письмо этим же вопросом.
Сегодня у меня душа уже буйствовала от ревности, и я в мыслях становилась свирепой ко всем окружающим тебя. У меня явилось безумное желание бросить все, взять тебя и увезть куда-нибудь, чтоб я одна была около тебя, понимаешь ли — я одна, и больше никого, ни матери, ни сестры. Это скверно, Антон? Может быть. Но у меня часто бывают такие взрывы и мне очень трудно привести себя в норму, т.е. покоряться обстоятельствам.
Да, Антончик, уже три месяца1. Спасибо и тебе, мне тоже было хорошо с тобой, милый мой, нежный мой муж!
Зачем тебя гости изводят? Мне это не нравится. А меня, верно, у тебя в доме никто не вспоминает ни словом? Молчат, как о какой-то болячке. У меня такое чувство, будто избегают произносить даже имя мое. Маша, вероятно, теперь и здорова и в хорошем настроении. Ведь я всегда буду стоять между тобой и ею. И чудится мне, что она никогда не привыкнет ко мне как к твоей жене, а этим она расхолодит меня к себе, я это чувствую.
Вот я уже раскаиваюсь, что пишу тебе все это.
Да мне как-то тоскливо, беспокойно на душе.
Флигелек еще не готов. Мама была там сегодня и разгромила за беспорядки. 1-ого сент. все вычистят, вымоют, и я буду понемногу перебираться. Мебель будет готова только еще 6-го, верно. Ты не думай, что флигель дорогой, только на 10 р. дороже той квартиры против театра, но увидишь, как уютно, хотя комнатки маленькие. Я ведь тебе писала обо всем, эти письма ты уже должен получить, милый мой. И план я послала. Разве ты недоволен?
Сегодня перечитала пьесу Немировича. Герой, кот. должен быть сильным и кот. уходит от любимой и от любящей его женщины, бросает кафедру в столице — вышел, по-моему, водянист, т.е. не чувствуешь его силы, а видишь фразера, холодного, рассудочного. Героиня тоже вышла не сочна. Она властолюбива, хочет быть для любимого человека всем, и это только видно из ее же слов, мужу она дает платоническую любовь, а когда любимый ею человек дает ей то же — она возмущается. В пьесе полное банкротство чувств. Много интересных разговоров. 2-ой и 3-ий акты очень интересны, а 4-ый он, верно, переделает. Вышел что-то слабоват. Если бы ты видел, как он волновался вчера, т.е. Вл. Ив.! Интересно, будет ли беседа вскоре и кто будет высказываться. С сухими физиономиями сидели Мейерхольд и Роксанова. Михайловский2 и она позеленели, похудели, она опять на драную кошку похожа, и он плохо выглядит. Мария Фед. поправилась немного. Теперь я наконец всю труппу видела, исключая Марии Петровны. Может быть, прокачусь к ней на дачу, понюхаю воздуха. Сегодня теплее гораздо, а утром было приятно — солнышко грело, осенним листом пахло. Приезжай Антонка, будем с тобой за город удирать в ясные дни. Боже, ты опять будешь около меня, со мной! Я буду тебя слышать, тебя видеть, тебя ласкать, целовать, за тобой ухаживать! Скоро ли это?!!! Ты ведь сейчас приедешь, как только я телеграфирую, что квартира готова, да? Я все сделаю, чтоб тебе было хорошо, чтоб ты не простужался, дусик мой. Привози только все теплое с собой, все белье егерское, пальто, калоши, плед, зонт, и пожалуйста, костюма два, чтоб была перемена. Клади все в мою корзинку, чтоб был пуд, и сдай в багаж — без хлопот. Дорогой береги себя. О кефире узнаю у Ферейна3.
Завтра собираюсь смотреть Дальского в ‘Кине’4.
Как мне жаль, что не пришлось познакомиться с Дорошевичем и с Орленевым! Как назло, после отъезда моего пошли интересные визиты.
Когда тебе хочется приехать сюда, поскорее или когда я уже устроюсь совсем? Чтоб нам спокойно жить? Напиши, дуся моя.
Целую тебя горячо тысячу раз, милый мой, думаю о тебе всегда, и люблю тебя.

Собака твоя.

Наши кланяются.

249. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

31 авг. [1901 г. Ялта]

Жена моя, я каждый день получаю от тебя письма, стало быть, почта исправна и все благополучно. ‘Архиерея’ вынул из чемодана. Приеду в Москву, как только ты переедешь на новую квартиру и напишешь мне. Во всяком случае надо бы мне приехать до начала военных действий1, так как иначе мне не устроят репетиции ‘Трех сестер’, т.е. нужно приехать до 16-го сентября2. Не так ли?
Без тебя мне так скучно, точно меня заточили в монастырь. А что будет зимой, представить не могу!
Новая кухарка готовит хорошо, и пока все обстоит благополучно. Мать, по-видимому, рада новой кухарке, довольна — ну и я рад, конечно. В Ялте, вообрази, прохладно, без пальто уже не выхожу и окно затворяю, когда ложусь спать. Сплю один-одинешенек, как старый холостяк, как старый хрыч.
Ты жалуешься в письме своем, что я пишу кратко. Милая, это почерк у меня мелкий. Впрочем, и мысли теперь у меня не разгонистые, едва вымолвить успел два-три слова, как и ставь уже точку, но все же писал я тебе почти каждый день, и писал обо всем, что меня касалось. Не сердись на меня, жена моя милая, подружка моя хорошая.
Поклонись своей маме, дяде Саше, тете Лёле, Николаше, своему брату… Спасибо дяде Саше за то, что он читает мои рассказы, целую его за это.
Ну, храни тебя Бог. Не утомляйся очень, не скучай и думай почаще о своем супруге. Обнимаю тебя, деточка.

Твой Antonio.

Стоит эскадра. Для Ялты — целое событие. Спасибо за Алешу3.
В будущем году та комната, где пианино, будет твоей, такой уже был разговор.

250. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Ночь 31-го авг. 1901 г. [Москва]

Милый, дорогой мой, сегодня напишу только несколько строк. Страшно устала, какое-то противное нервное состояние, зла на всех, гляжу букой и ничего не понимаю в жизни.
Зачитываюсь ‘Notre cur’ Мопассана. Как я его раньше не понимала! Сейчас вернулась из театра, смотрела с нашими последнюю гастроль Дальского — Кина. 2 акта спала, в последнем он мне понравился. Умно играет. От людей тошнит. Хочу одиночества с тобой.
Не пиши мне гадостей вроде того, что я к тебе охладею и что я короче письма пишу. Привыкнуть к твоему отсутствию не могу.
Ужинали у Евгении Михайловны, т.е. мама, Володя, Николаша и я. Я еле сидела. Выпила коньяку, чтоб согреться, — в театре было сыро. А погода сегодня летняя, чудесная.
Кланяйся твоим гостям и скажи им, чтоб они тебе не надоедали. А ты рад, что они ходят? Не дают работать — ты рад предлогу? Или совсем не хочется писать? Я тебя люблю по-прежнему и думаю о тебе всегда, и ты это знай. Жду тебя отчаянно. Не знаю, что я с тобой сделаю, когда увижу. Целую тебя удивительно вкусно и крепко обнимаю, так, чтоб захрустело, — чувствуешь?

Твоя Олька.

В театре ничего не делаю, зря вызвали, телеграфировали, чтоб показать, что меня помнят. Примиряюсь оттого, что нашла квартиру и устраиваюсь.

251. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 сентябрь 1901 [Ялта]

Милая собака, ты пишешь мне каждый день, я тебя люблю за это, благохвалю — поступай и впредь так. Будь умницей, попроси Вл. Ив. Немировича, чтоб он, пожалуйста, дал мне возможность теперь же познакомиться с его пьесой. Пусть отдаст переписать и пусть вышлет мне немедленно, я прочту с большим вниманием, интересом и с громадным удовольствием. Надеюсь, что он не откажет мне в этой просьбе.
Пришли мне свой адрес. Спиридоновка, д. Бойцова — так?
Меня чистят каждый день, но не так, как при тебе… Арсений чистит, уже вернувшись из города, надо снимать платье (пиджак) и отдавать ему, это неинтересно и потому происходит не ежедневно.
Читаю я Тургенева. Вчера читал очень интересную лекцию Мечникова ‘Флора нашего тела’ — о том, почему мы живем не сотни лет. Очень интересно. Наши правнуки будут жить по 200 лет, а в 70-80 лет будут еще молоды.
‘SalammbТ’ я отдал Срединым. Еще что? Ты ела вкусный салат, и мне захотелось, так вкусно ты пишешь.
Твоя мама, стало быть, примирилась с Немировичем? Значит, она уже не боится за свою дочь?1
Мочалку для деревьев получил. Спасибо! Я обвязываю теперь деревья на всю зиму. Выписал еще роз, очень хороших, высоких. Выписал две японских сливы.
Вишневскому скажи, что выеду я из Ялты с таким расчетом, чтоб успеть в Москве прорепетировать ‘Трех сестер’, т.е. буду уже 16-го в Ваших краях, сударыня. Если репетиции не будет, то я не стану смотреть ‘Трех сестер’. Нужно ли брать с собой в Москву одеяло? А подушку? Напиши, что я должен взять.
Ну, целую тебя. Веди себя хорошо.

Твой строгий муж Антонио

252. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Утро 2-ое сент. 1901 г. [Москва]

Как сегодня чудесно, как сегодня тепло, дорогой мой, нежный мой, любимый мой! Наши зовут за город, а я не хочу, не хочу, потому что нет тебя и мне скучно, скучно, и непонятно. А солнце так и греет, воздух мягкий. Я только что встала.
Вчера была так уставши, что не могла писать, и только поцеловала твою фотографию и легла, и ты мне чувствовался так близко, близко…
Вчера был такой славный солнечный закат, такие чудесные краски и колокола твои любимые звонили! И это все вместе так волновало меня, хотелось на простор, вон из этой рамки, в кот. мы втиснуты. Я нелепый человек. Другие хоть находят прелести в городской жизни, чувствуют эту прелесть и наслаждаются. Меня же скорее мутит городская жизнь, я точно избегаю ее, живя ею. И все меня тянет, все кажется это не настоящая жизнь, и успокаиваешь себя мыслью, что всегда ее можно оборвать, а хватит ли сил — неизвестно. Ты не думай, я не о самоубийстве. А я люблю Сулержицкого за его неоседлость, за его любовь к жизни без обстановочки, без бутафории. На днях он был у меня. Жизнерадостный, энергичный, хотя в душе тоже тоска. Ну да это дело другое. Жил он где-то на Днепре, в необитаемом доме, совершенно один, в бурю ездил целыми днями по Днепру, на парусе, и с каким-то диким восхищением рассказывал мне это. Осенью бурлачил, а летом косил, молотил. Правда, хорошо? Мне иногда кажется, что это настоящая жизнь: скитаться из края в край, не иметь родины, оседлости, привычек, всего, что тяжелит и мельчит жизнь. Мне кажется, у такого человека и чувства должны быть крупнее, сильнее. Я вспоминаю твои слова, помнишь, ты говорил, что хотел бы с котомочкой ходить по белу свету? Я это понимаю. Приедешь, давай помечтаем, хоть в мечтах поживем другой жизнью, хочешь? Дусик, прости меня за философию, за глупую, ты ее не любишь?
Завтра поеду встречать Машу, она мне будет рассказывать все о тебе, дорогой мой.
Завтра же я понемногу начну перебираться в свой домик.
Мама меня все пугает, что тебе не понравится, потому что комнаты малы, и я уже боюсь. Но зато воздух отличный кругом, нет жильцов, и если флигелек окажется очень теплым, можно будет не замазывать одно окно, чтоб проветривать. Что ты выдумываешь, что твой кабинет рядом с ‘учреждением’? Только что двери и к тебе и в другое место идут из передней — вот и все. Теперь там все чистенько и славненько. На дворе перед домом, под тополями, хоть чай пей, хоть в крокет играй. Точно в деревне.
Тебе надо как можно скорее приезжать. Погода славная. Мне уже надоело отвечать на вопросы о том, когда ты приедешь, как и что вообще.
Вчера я смотрела полную репетицию ‘Утки’, в декорациях. Затянулась она страшно поздно, и потому я была так уставши и не писала тебе ночью по обыкновению. Приезжай, посмотрим вместе и будем делиться впечатлениями. И пьесу Немировича прочтешь. Она тебе не понравится и будет чужда тебе.
Сегодня Вл. Ив., кажется, уезжает в Звенигород, чтоб почистить пьесу и переделать, т.е. усилить последний акт. ‘Крамера’ еще не видала, но интересует он меня сильно.
Получил письмо от д. Саши? Хохотал? Он мне его читал. Милый д. Саша!
Дядя Громила1 еще не вернулся, и я его не видала.
А знаешь, Сулержицкий женится? Право, говорит, что верно. Все, говорит, тоскую, плачу, некуда голову склонить. Жаждет видеть тебя. Хочет дать почитать тебе свои ‘Записки матроса’2. Он тебе верит, если что скажешь ему. Целую тебя крепко за подробный отчет и за то, что пишешь почти каждый день. Твоя любовь придает мне крепости. Если тебе все равно, что мы еще не устроились, приезжай, Антонка, родной мой. Зачем же ты меня спрашиваешь, когда тебе приехать. Если бы не искание квартиры, ты бы мог со мной уехать. Как я хочу тебя видеть! Целую тебя безумно горячо, целую и обнимаю и жду, жду…

Собака.

Кланяйся матери, скажи, что ручку целую. Что в саду?

253. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Вечер 2-ое сент. 1901 г. [Москва]

Антонка милая, здрэсссьте! Утром только что писала тебе, а теперь ложусь спать и опять пишу. Вот так жена! Целый вечер говорила о тебе. Пришли две старухи, кот. меня когда-то нянчили и очень меня любят, и вот пошли рассказы без конца!
Вообще сегодня был старушеский день. Днем меня мама возила к одной 80-летней старухе (теща Серг. Вас. Флерова), кот. маму знала девочкой и была дружна с бабушкой. И вот мама должна была привезти меня показывать. А интересная старуха! Ясная такая, живая. Я с удовольствием сидела у нее. Живет в Таганке. Ехала по Швивой горке, любовалась Москвой. Тепло, ехала в одном платье.
Вернувшись домой, увидела Машу1 и ужасно ей обрадовалась. Покалякала с ней. Потом пошла с ней на новую квартиру. Ей понравилось.
Обед у нас был очень темпераментный, все петушились, громко говорили, но не ссорились. Ужасно у нас громкое семейство. Мама очень кипятливая и нервная стала, но живо отходит. Один д. Саша сидит и молочко попивает и Чехова читает. Николаша благодарит за поцелуй, а т. Лёля заметила, что это ты ее хотел поцеловать, но посовестился и потому послал поцелуй Николаше. Она вообще ревнует. Д. Саша шьет себе новый сюртук, чтоб идти на ‘Три сестры’. А накануне пойдет в баню. По Москве острят, что теперь уже не три сестры, а всего две, т.к. третью сам Чехов взял. Маша рассказывала, что в вагоне все время говорили о тебе и обо мне — барышни и студенты, все хвалили твой выбор, какую ты себе хорошую жену взял — видишь? Она все молча, только хохотала, а потом, кажется, в конце концов открыла свое incognito.
Ну дуся, спи спокойно, будь милый, хороший, люби меня. А сегодня не было письма — что сие означает?
Целую крепко моего милого писателя. А что ‘Архиерей’? Все еще в чемодане? Привози сюда, здесь кончишь. Целую еще тысячу раз.

Олька.

Мама, тетка, брат, Николаша все тебе кланяются и жаждут увидать тебя. Напиши, когда приедешь. Жду.

254. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

3 сент. 1901 г. Ялта

Олька, милая, здравствуй! Вчера я не писал тебе, потому что, во-первых, было много гостей и, во-вторых, некогда было, сидел и писал рассказ, когда уходили гости.
Спасибо тебе, моя радость, мать очень обрадовалась твоему письму, прочла и потом дала мне, чтоб я прочитал ей вслух, и долго хвалила тебя. То, что ты пишешь о своей ревности, быть может, и основательно, но ты такая умница, сердце у тебя такое хорошее, что все это, что ты пишешь о своей якобы ревности, как-то не вяжется с твоею личностью. Ты пишешь, что Маша никогда не привыкнет к тебе и проч. и проч.1. Какой все это вздор! Ты все преувеличиваешь, думаешь глупости, и я боюсь, что, чего доброго, ты будешь ссориться с Машей. Я тебе вот что скажу: потерпи и помолчи только один год, только один год, и потом для тебя все станет ясно. Что бы тебе ни говорили, что бы тебе ни казалось, ты молчи и молчи. Для тех, кто женился и вышел замуж, в этом непротивлении в первое время скрываются все удобства жизни. Послушайся, дуся, будь умницей!
Я приеду, когда напишешь, но во всяком случае не позже 15 сентября. Это как там хочешь, а дольше терпеть я не намерен. Буду жить в Москве до декабря, пока не прогонишь.
Немочка, пришли пьесу Немировича! Я привезу ее в целости. Прочту очень внимательно.
Я привезу с собой очень немного платья, остальное куплю в Москве. Теплого белья куплю, пальто куплю, плед и калоши возьму (приеду в старом пальто). Одним словом, постараюсь ехать так, чтобы не было багажа.
Для платья устраиваю шкаф громаднейший — для себя и для своей супруги. Моя супруга очень сердита, надо устраивать для нее жизнь поудобней. Вчера мыл голову спиртом.
Целую и обнимаю мою старушку. Да хранит тебя Бог. Еще немножко — и мы увидимся. Пиши, пиши, дуся, пиши! Кроме тебя, я уже никого не буду любить, ни одной женщины.
Будь здорова и весела!

Твой муж Антон

255. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое сент. [1901 г. Москва]

Опять ночью не писала тебе, потому что Маша приехала, дорогой мой дусик! Я весь день сильно волновалась и мне всякая дурь в голову лезла.
На вокзале я ждала Машу с 9 ч. утра до 1 ч., т.к. меня одна дама, узнав меня, спросила, не встречаю ли я кого, и сказала, что Маша едет курьерским bis, кот. сильно опоздал.
Вечером болтали долго. К несчастью, отъявилась еще Мунт и болтала без умолку. Были на квартире, Маше, кажется, очень не по вкусу1. Хорошей современной квартиры меньше чем за 1000 нельзя найти. Я думала, что будем жить скромно, и не расширялась. Я теперь страшно волнуюсь, что тебе совсем не понравится, и раскаиваюсь сильно, что поехала и взяла на себя приискивание квартиры. Я человек не сведущий в этом деле и меня теперь сильно это мучает. Если не понравится, бросим и будем жить в номерах. Так и было бы лучше, может быть.
Сегодня будет перевозиться Маша, завтра буду переезжать я и послезавтра думаем войти хоть несколько в норму. Маша стоит и ждет меня. Addio, целую крепко, отчаянно, и хочу тебя видеть, золотце, радость моя! Спасибо за письма, спасибо крепко.
Целую крепко.

Твоя собака

256. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 сент. 1901 [Ялта]

Вот я как о тебе забочусь! С этим паспортом ты можешь жить, сколько тебе угодно и где угодно, с мужем или без оного. Только ты должна: 1) расписаться на паспорте на странице 6 ‘Ольга Чехова’, и 2) расписаться в ялтинской полиции в том, что паспорт тобою получен, это ты сделаешь, когда опять будешь в Ялте. Итак, видишь, ты теперь совсем ялтинская, до гробовой доски. Хотел я сначала сделать тебя женою ‘почетного академика’, но потом решил, что быть женою лекаря куда приятнее.
Живи мирно, благородно, будь ласкова, а я тебя буду целовать за это каждый день. В Одессе прошли ‘Три сестры’, как пишут, с большим успехом1. Сегодня я остригся, мыл голову, подстриг бородку, гулял по набережной, потом обедал дома вместе с д-ром Реформатским.
Пиши каждый день, а то отберу паспорт. Вообще я буду держать тебя в строгости, чтобы ты боялась меня и слушалась. Я тебе задам!

Твой суровый муж А.Чехов.

Квартиры нашей я еще не видел, но ты так хорошо говоришь о ней, что я уже доволен ею, очень доволен, дуся моя. Спасибо тебе за хлопоты, дай Бог здоровья.

257. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

5 сент. 1901 [Ялта]

Милый мой песик, сегодня нет от тебя письма, а вчера было сердитое, короткое… Ты не в духе? Отчего? Вот уже третий день, как мне нездоровится, болит спина, болят руки, вообще настроение неважное. Но все же я бодр, с надеждой взираю на будущее, и даже сегодня у меня обедают двое: Бунин и один прокурор. И несмотря на больную спину, хлопочу неистово насчет спектакля в пользу Благотворительного о-ва. Будет играть Орленев, будет петь цыганка Варя Панина, которая теперь здесь.
Я получил письмо от дяди Саши, очень хорошее, смешное, буду ему писать, когда уйдут гости. Был у меня на днях один остроумовский ординатор, рассказал, что Остроумов прописывает теперь очень охотно, чуть ли не с восторгом, эвкалиптовое масло плюс скипидар — для растирания. Я выписал себе из аптеки, но растирать надо 15 минут и надо, чтобы кто-нибудь другой растирал — ну и ничего не вышло.
Гости пообедали, посидели и ушли. Я нездоров. В телефон получил известие, что в 6 часов приедет ко мне с визитом цыганка1. Видишь, какая теперь бойкая жизнь! Доложили, что пришел художник какой-то.
Художник пришел с просьбой: хочет писать с меня портрет, и у него горло болит — хочет полечиться.
Ну, прощай, моя жена, Бог с тобою. Я тебя люблю и буду любить. Целую тебя, целую твои руки. Пиши про квартиру, я скоро приеду.

Твой муж А. Чехов

258. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 сент. [1901 г. Ялта]

Милая дуся, сегодня мне легче, но все же еще достаточно скверно. Приеду в Москву 15 или 17-го — так решил окончательно.
Вчера вечером пришел ко мне некий незнакомец, московский доктор, и сидел, сидел, сидел… я чуть было не заревел с отчаяния. И сегодня приказал Арсению никого не принимать. Баста!
Я сначала полагал, что у меня, пожалуй, брюшной тиф, теперь же вижу, что это не то и что завтра или послезавтра буду уже здоров совершенно.
Конечно, бродить по миру с котомкой на спине, дышать свободно и не хотеть ничего1 — куда приятнее, чем сидеть в Ялте и читать статьи про режиссера Кондратьева2, этого тупого человека.
Дяде Саше буду писать. О моем здравии не беспокойся, песик милый, все благополучно. Скоро увидимся.
Целую и дядю Сашу, и Николашу, и тетку Лёлю, и тебя целую. Марфуша все еще в больнице. Бунин жизнерадостен. У Срединых я еще не был.
Ну, Бог с тобой. Будь жива и здорова.

Твой Antonio

259. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[7 сентября 1901 г. Москва]

Погода летняя, квартира готова, выезжай немедленно, телеграфируй день, целую. Венгерец

260. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7сент. 1901 [Ялта]

Приеду я 17 сент., так как выеду из Ялты 15-го, это решено и подписано. Так тому, значит, и быть. Ты получишь от меня телеграмму: ‘понедельник’. Это значит, что я приеду в понедельник утром.
Здоровье мое сегодня гораздо лучше и было бы великолепно, если бы не кашель, который, впрочем, скоро пройдет.
Твое отчаянное письмо насчет квартиры получил1 и не понял, отчего ты так волнуешься. Квартира, наверное, хороша, а если немножко тесна, то что за беда? Наплюй, дуся моя.
Сейчас был у меня Орленев.
Итак, скоро, скоро мы увидимся. Погода в Ялте стала великолепной, но уехать мне все-таки хочется. Уж очень мне хочется поглядеть на мою собаку.
Целую тебя, немка.

Твой Antonio.

Не волнуйся, голубчик. Что бы ни случилось, не волнуйся, ибо все на этом свете, говорят, к лучшему. Решительно все.
В понедельник по приезде я отправлюсь в баню, потом весь день буду сидеть дома. А во вторник пойду с тобой, куда поведешь.
Все-таки я не знаю, как называется дом, куда ты перебралась. У меня нет адреса.

261. О. Л. Книппер — А. П. Чехов

Телеграмма

[9 сентября 1901 г. Москва]

Телеграфируй здоровье, день приезда, писем не посылаю, жду тебя. Венгерец

262. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 сент. 1901 [Ялта]

Жена моя, что это значит? Отчего вот уже второй день я не получаю от тебя писем? Отчего ты не сообщаешь мне своего нового адреса? Пишешь, что перебралась на Спиридоновку, а чей дом — неизвестно.
Я выезжаю 15-го в субботу (уже билет заказан), чтобы приехать 17-го в понедельник. Если придется ехать в поезде bis, как Маша ехала, то о сем упомяну в своей телеграмме.
Теперь я здоров вполне. Ходит ко мне каждый день Бунин.
Денег у меня расходуется ежедневно непостижимо много, непостижимо! Надо скорей удирать, дуся моя. Вчера один выпросил 100 р., сегодня один приходил прощаться, дано ему 10 р., одному дано 100 р., обещано другому 100 р., обещано третьему 50 р. — и все это надо уплатить завтра, когда откроют банк.
Милюся моя, будь здорова!!! Скоро увидимся. Целую тебя.

Твой Antonio.

Марфуша вернулась из больницы, очень похудела.

263. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[9 сентября 1901 г. Ялта]

Здоров выезжаю субботу. Чехов

264. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

10 сент. 1901 [Ялта]

В Наташине (1/4 часа ходьбы отплатф. ‘Подосинки’ Моск.-Казан. жел. дор., 16 вер. от Москвы) сдаются в арен. на 36 л. и бол. и продаются на льготных условиях лесные участки под дачи. Местн. песч., сухая, проточи, пруды. Много уч. продано. Подроб. в конторе им. ‘Наташино’ во всякое время. По четв., суб. и воскрес, к поезд., отход, из Москвы в 12 ч. 20 м., высылается линейка. 92065-8-11.
Я от тебя давно уже не получал писем. До субботы, когда я выеду, осталось 5 дней, значит, 5 дней без писем.
Адрес твой мне все еще неизвестен, а потому посылаю письмо в Леонтьевский пер. Нового ничего нет, я здоров или почти здоров. Орленев все еще здесь мотается. Сейчас приходил ко мне.
Однако довольно! Скоро увидимся. Будь здорова, дуся моя, да хранит тебя Бог. Благословляю тебя обеими руками, целую и обнимаю.

Твой Antonio

265. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое сент. [1901 г. Москва]

Антонка, милый, родной мой, я думала, что мне уже не придется писать тебе. Думала, что на мою первую телеграмму получу немедленный ответ: выезжаю. И вот вместо того — еще неделю ждать! Почему, почему? Чего ты медлишь? Причины не пишешь. Нездоровится? Но сегодня уже получила известие, что тебе лучше. Я волнуюсь, что так долго не получаешь писем от меня. Я не писала уже дней 5, 6. Думала, что письма не найдут тебя более в Ялте.
Я без конца думаю о тебе, дорогой мой. Тоскую, скучаю, людей не хочу видеть, все мне противны, не знаю, о чем с ними говорить.
Вчера был день моего рождения, и я ревела утром и ревела вечером, я ревела бы весь день, если бы не была на людях. Были у меня все мои домашние, закусывали колбасой и кильками, пили чай с тортами, затем ушли все обедать в Леонтьевский, куда приехала Маша с Дроздовой из Разумовского. Вечером опять пили чай у нас. Я была отсутствующая. Получила две корзины с цветами и еще 5 горшков цветов. У нас очень уютно, и я уверена, что тебе понравится. Много солнца, тихо, воздух отличный. Комнатки маленькие, но очень уютные. Кабинетик — прелесть, и я мечтаю каждый день, как мы с тобой будем посиживать здесь. Я как потерянная без тебя.
Этот год будет очень трудный, а там верно все пойдет иначе.
В театре тоска, скука, да я и не хожу туда почти.
Крепко целую тебя за твои бесконечно милые письма. После одного я всплакнула. Помнишь, ты писал, чтоб я была сдержанной и на все молчала бы?1 Ты такой милый, такой благородный, что мне стыдно стало за себя. Сначала я кипятилась, бурлила, горячилась, доказывала, объясняла, но теперь молчу. Я не дождусь тебя, родной мой. Много, много буду говорить с тобой, буду целовать, ласкать и не выпущу из своих объятий. Ты мне хорошие письма писал, нежные, и я тебя люблю.
Мне все люди стали неприятны, не нужны, хочу только тебя одного.
Целую крепко, до скорого свидания, дорогой, нежный мой! Жду отчаянно. Спеши.

Твоя собака.

А зачем у тебя была Варя Панина? Ах ты, шалун…

266. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Вечер 10-го сент. [1901 г. Москва]

Дорогой мой дусик, хочу еще написать тебе, чтоб ты до последнего дня получал бы письма от своей супруги.
Где ты простудился, дорогой мой? Недаром я была так неспокойна эти дни. ‘Старая баба’ — скажешь ты, верно? Ну, как хочешь. Гости замучили тебя! Охота отдавать праздным людям целый кусок своей жизни. В Москве тоже так будет? А я буду иметь тебя только на несколько минут и то утомленного посетителями, так? Это мне не улыбается. Лишь бы ты скорее приезжал! Почему ты не мог выехать раньше? А непременно, как заправский немец, — решил 15-ого и, невзирая ни на что, остаешься верен 15-му? Или не хочется? Задержать могут две причины — здоровье или работа, больше я ничего не признаю.
Ты меня будешь бить, как приедешь? Я рада. Ужасно рада. Бей побольнее, а потом поцелуй горячее.
Поедем с тобой в Разумовское. Теперь там удивительно красиво, 8-ого я была там с Машей и у меня даже душа отяжелела и устала от ощущений. Было необычайно тихо и величаво, и грустно, грустно до боли… Тишину пугали только падающие листья, и чувствовалась тревога. Ах, Антон, если бы я могла тебе рассказать все ощущения! Знаю только, что у меня неистово колотилось сердце и глаза были на мокром месте. Мы сидели у самой воды. Маша писала, а я все молчала и созерцала. У весны нет все-таки такого обаяния, несмотря на полноту жизни. Ах, скорее бы ты приезжал! С тобой, с тобой я хочу там быть. Ты никогда не говоришь о своих ощущениях, но я по каждой жилке твоей угадывало, что ты чувствуешь. Я помню, как в Аксенове ты тихо любовался на березки и на степь. Дусик мой, нежный мой!
Как мне захочется заорать во все горло, когда я тебя увижу вылезающим из вагона! Я уже это чувствую. И ничего нельзя будет. Надо будет все сдавить и тихо поцеловать тебя только, приличненько. У меня сердце, верно, выскочит, так будет колотиться. Закажи себе заранее место, а то приедешь тоже, пожалуй, с дополнительным.
Ну, спи спокойно, приласкай меня мысленно. А ты не забыл, какая я? Целую, целую и жду, жду, жду.

Собака.

Поцелуй мать. Дворне привет. Утреннее письмо сама отвезла на вокзал прямо в почтовый вагон.

267. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[15сентября 1901 г. Севастополь]

Понедельник. Антонио

268. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 окт. [1901 г.] Тула

Милая дуся, здравствуй! Сейчас в Туле съел порцию белуги — за твое здоровье, а теперь от нечего делать ем мармелад. Всю дорогу от Москвы до Тулы у меня сидел С.1, и мы вели беседу.
Не скучай, веди себя хорошо и пиши своему мужу. Я не со всеми простился в театре, извинись, моя радость, скажи, что это оттого, что я торопился, и попроси, чтоб не сердились очень.
Крепко целую и жму руку. Кланяюсь Маше.

Твой Тотоша

269. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое окт. ночь [1901 г. Москва]

Милый мой дусик, где ты теперь? Я тебя все время вижу сидящим в голубом купе с зеркалом, с милым, мягким лицом и твоей блуждающей улыбкой, которую я так люблю, и с твоими любящими, ласковыми глазами. И сейчас играла 4-ый акт1, и когда стояла у столба и слушала музыку, — у меня текли слезы неудержимо, и я все видела тебя и не помню, как говорила последние слова, а когда закрылся занавес, я разрыдалась, меня подхватили и утащили в уборную, т.ч. и на вызовы я не выходила. Я не могла сдержаться. Мучили меня, дергали, хотели раздеть и за доктором, дураки, послали. Я его конечно не пустила. Сейчас вернулась и нигде не вижу моего Антонку. Все чисто, прилизано, нет литературного беспорядка — и скучно. И Маши нет еще. Она кутит. Постель твою я не убрала — не могла. Буду думать, что ты еще здесь, рядом со мной. Тихо кругом и шуметь можно, никого не разбудишь…
Утром на вокзале, после ухода поезда, меня поймал Сулержицкий (ты рад, что не адъютант2), и доехал со мной до Маросейки. Мне не хотелось вернуться домой, и я заехала к Шлиппе, но нашла там одну только тетку их, поболтала минут 10 и уехала. Дома — солнце сияло, как будто и радостно, а мне было скучно и непонятно. Все в комнатах было как-то резко и определенно при ярком свете и это было нехорошо. Я поблуждала всюду, постояла, подумала. Начала прибирать комнату, чистить. Всегда легче — двигаться при таком настроении, работать руками. Все убрала, накрыла на стол, пришла Маша, тут же приехала Лепешкина с князем3, поболтали в передней, потом мы пообедали, потом пришла Ольга Михайлов. моя, потом тетя Лёля, кот. очень поразилась, что ты уже уехал, а потом пришла твоя бывшая жена — маленькая Малкиелька4. Затем я их всех спровадила и ушла в театр. Мне игралось. Сбор был отличный. Чебутыкин — Фессинг — недурен, и сольется с пьесой, думаю, скоро. Он в другом роде, чем Артем.
Робеет только еще. Напишу завтра после ‘Крамера’5. Буду ждать твоих каракуль, милый мой, дорогой мой, любимый мой. Ты теперь спишь уже верно. Что тебе снится? Все в театре меня утешают и сочувствуют. Целую тебя, Антонка мой, целую любовно, мягко, нежно. Пиши о здоровье, все, все пиши, не бойся, я все понимаю. Как мне хочется прильнуть к тебе.

Твоя собака

270. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27-ое окт. 2 ч. ночи [1901 г. Москва]

Дорогой мой, родной мой, едущий мой, здравствуй!
Мне тебе так много хочется сказать, что не знаю, откуда начать. Мне хочется изъясниться тебе в любви, говорить о чем-то хорошем, настоящем, хочется жить с тобой какой-то необыкновенной жизнью…
Может, я глупости болтаю.
Где ты, Антонка мой?
Я еще не вполне ясно сознаю, что тебя нет…
Прошел ‘Крамер’… В зале не чувствовалось большого успеха. По-моему, публика отвратительно слушала, кашляла, сморкалась, шевелилась. По-моему, публика впервые была хоть немного захвачена только сценой отца с сыном во 2-м действии1. Вызовов было мало, а после 3-его много вызывали и после этого настоятельно требовали Станиславского, значит, принимали его опять-таки больше как режиссера, чем как актера. Говорят, после 2-го он пал духом. Я не ходила к нему. Марья Петровна понравилась2. Москвин очень понравился. Вообще пока еще трудно разобраться, напишу завтра. Я сегодня утомлена и разбита после вчерашнего.
Утром сидела у меня Надежда Ивановна, заходил Немирович, узнать о моем здоровье, Володя сидел, потом я уходила к портнихе. Антонка, родной мой, представь — Немирович прислал мне роль Юлии — помнишь дочь Широковой, кот. должна была играть Лилина3, и поставил меня в неловкое положение. Лилина просит передышки с неделю, а пьесу репетируют с завтрашнего дня. Я, конечно, отказывалась, а он сказал тогда, что будет играть Шварц, т.е. ничтожество, и перекривил физиономию4. Говорит, что назначит мне дублерку, чтоб не утомлять репетициями. Хитро, правда? Что же мне делать? Капризничать и брыкаться — мелко. А играть не хочется совсем эту пустопорожнюю роль. Мне все это противно страшно и гнетет меня. Что бы ты мне сказал? Напиши, милый! Я так радовалась быть свободной это время. А теперь если буду занята — это работа без увлечения, без удовлетворения. Поцелуй меня, милый, покрепче, погорячее. Спасибо за карточку открытую. Завтра, верно, получу? Целую, милый, не тоскуй, люби меня.

Твоя собака

271. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Севастополь. Воскресенье

[28 октября 1901 г.]

На море сильнейший шторм, говорят, что пароходы проходят мимо Ялты. Еду на почтовых.
Холодновато.
Будь здорова, деточка. Поклонись Маше. Я здоровехонек. Ехал хорошо. Крепко целую и благословляю…

Твой Antoine.

Дома буду ждать писем от тебя. Пиши подробнее.

272. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28-ое окт. ночь. 1901 [Москва]

Ты уже дома теперь, дусик мой, золотой мой, любовь моя! Рассказываешь верно матери о Москве, о нас. Как тебе? Хорошо? Скверно? Пока, верно, еще неуютно! Комнаты пахнут нежилым, нет кругом твоего милого, поэтического беспорядка, не валяются газеты, журналы. Обрадовались тебе все ужасно — правда? Устройся поскорее, чтоб тебе было уютно, тепленько. Как погода, как выглядит Могаби, сад, журавли? Пиши мне все, все, дорогой мой.
Я сегодня в возбужденном состоянии — обедала у наших, за обедом говорили глупости, грохотали так, что у меня все мускулы заболели, и я забыла совсем, что я замужем, а точно в девчонках. Дурачились с Володей, теткой, бабушкой, рассказывали скабрезные анекдоты, но в сущности невинные.
Вставать мне утром не хотелось, устала. Поворачиваюсь, и каждый раз хочу увидеть мою милую белокурую физиономию и с грустью вижу спокойную белую постель. Вспоминаю, как мне было хорошо, тепло в твоих объятиях, как я любила прижиматься к твоему плечу, к твоей щеке…
В 12 ч. пошла в театр, где должна была быть репетиция, чтоб окончательно переговорить с Немировичем. Репетиция не состоялась, т.к. половина не пришла, и сам Вл. Ив. не был. Я пошла пешком с Савицкой, зашла за мамой в Филармонию, хотела с ней идти на дневной концерт, но не нашла ее там и отправилась в Леонтьев. Там меня арестовали, Володя мне пел, сделал, подлец, большие успехи, пели с мамой дуэты, была старуха Галяшкина. Настроение было хорошее, и я всплакнула. Слушала потом чудесное трио (2 ученицы и Володя), болтала по-английски с старухой англичанкой. Жизнь мне казалась легкой и приятной.
В театре говорят о неуспехе, сам пал духом, говорят. Все актеры покашливают Ю la Крамер, и острят, но незлобно. В газетах хвалят Москвина, Лилину. Завтра прочтем рецензии.
Вечер я была в ‘Царской невесте’ в Частной опере, с Машей, с Званцевыми (братом и сестрой1) и женой Грингмута, кот. объявила, что меня знает, но я ее не знаю. Жена Званцева2 пела Любашу и очень мне понравилась. Чудный голос и играет с искоркой. Вот тебе и мой день. Когда мне нравилась музыка — я думала о тебе, вообще весь день вспоминала тебя. Целую твои глаза, щеки, лоб, губы, обнимаю тебя горячо, а ты меня тоже? Целую, целую и люблю.

Собака

273. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

29 окт. [1901 г. Ялта]

Милая, славная, добрая, умная жена моя, светик мой, здравствуй! Я в Ялте, сижу у себя, и мне так странно! Сегодня были Средины, была женская гимназия1, и я уже совсем, с головой, вошел в свою колею, и пустую и скучную. Ну-с, доехал я весьма благополучно, хотя и не следовало бы в Севастополе нанимать лошадей, так как пароход зашел в Ялту. Впрочем, ехал хорошо, быстро, хотя и было холодно… Здесь застал я не холод, а холодище, в пальто было холодно ехать.
Сейчас придет ко мне по делу Татаринова, и я тороплюсь писать. Мать здорова, говорит, что я мог бы еще пожить в Москве. Средин тоже здоров, или по крайней мере имеет здоровый вид, все время бранил свою невестку.
Дуся моя, ангел, собака моя, голубчик, умоляю тебя, верь, что я тебя люблю, глубоко люблю, не забывай же меня, пиши и думай обо мне почаще. Что бы ни случилось, хотя бы ты вдруг превратилась в старуху, я все-таки любил бы тебя — за твою душу, за нрав. Пиши мне, песик мой! Береги твое здоровье. Если заболеешь, не дай Бог, то бросай все и приезжай в Ялту, я здесь буду ухаживать за тобой. Не утомляйся, деточка.
Получил много своих фотографий из Харькова. Летом приезжал фотограф и снимал меня во всех видах.
Сегодня подавали мне изысканный обед — благодаря твоему письму, вероятно. Куриные котлеты и блинчики. Язык, который мы купили у Белова, испортился в дороге, или по крайней мере кажется испортившимся: издает запах.
Господь тебя благословит. Не забывай меня, ведь я твой муж. Целую крепко, крепко, обнимаю и опять целую. Постель кажется мне одинокой, точно я скупой холостяк, злой и старый. Пиши!!

Твой Antoine.

Не забывай, что ты моя жена, пиши мне каждый день.
Маше поклонись. Конфеты, которые дала мне твоя мама, я ем до сих пор. И ей поклонись.

274. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое окт. 8 ч. утра [1901 г. Москва]

Дорогой мой, сейчас 8 час. утра и мне не спится — накинула халат и села писать тебе. Отчего ты мне с дороги не писал? Только одно письмо из Тулы! Завтра, верно, получу из Севастополя.
В домике нашем тихо. Дроздова ночует у Маши на диване, а Маша спит у меня. Я раздвинула кровати, сплю на твоей около стены, а Маша на моей. Маше у меня спокойно, пусть все время спит, правда?
Вечер вчера мы сидели дома, втроем с Дроздовой. Я немного пела скверным голосом, Маша шила, Дроздова болтала про Упрудиуса1. Но она пришла позднее, а то мы сидели уютненько вдвоем в столовой — я учила стихи, Маша шила — философствовали…
На дворе зима — снегу намело много, хотя на улицах сдувает. Без тебя пусто и скучно. Некому мне Эмса подавать по утрам и лениво подниматься с постели. Из театра уже не спешу, хожу пешком. Вчера была на репетиции. Пьесу ведет Санин, Влад. Ив. и не бывает в театре. Мне неприятно участвовать, очень неприятно. Санин во всем разгаре, орудует ‘народными’ сценами, т.е. хором учениц и учеников в 1-м акте2.
Не знаю еще, как прошел ‘Крамер’ вчера. Все газеты, по-моему, деликатничают с Станиславским и не очень бранят ввиду заслуг прошлого, но чувствуется, что отдают только должное. И Москвина, мне кажется, хвалят меньше, чем следует, чтоб не огорчить очень уж Станиславского. Как тебе покажется, когда прочитаешь все рецензии? Права я или нет? Эфрос писать не будет, ему не нравится3, и он ругался в конторе. Обидно, Антон, правда? В ‘Русском слове’ Лилину в гении произвели4. Она играла великолепно, это верно.
В театре я передала твой привет всем, и все благодарят и кланяются тебе и желают всего лучшего, а главное ждут пьесы.
У меня на письменном столе стоят твоя карточка и рядом фотографии ялтинского дома. Я смотрю и думаю и переношусь мыслями к тебе, в атмосферу ялтинских комнат, чувствую, как ‘мой’ бродит по кабинету, как сидит за столом, или задумавшись в кресле. Напиши, все ли тебе хорошо, все ли в порядке, все откровенно напиши, как тебя кормят. Милый мой, хороший мой! Как мне будет тоскливо на Рождестве, когда я буду знать, что вы все вместе! Не забывай меня, Антонка мой. Целую тебя крепко. Мне ужасно хочется долго, долго всматриваться в твои глаза, в твое лицо. Пиши все о себе.
Целую.

Твоя собака.

Мать поцелуй.

275. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 окт. 1901 [Ялта]

Милая собака, песик, мать велит благодарить тебя за письмо, кланяется и просит написать, что она будет поступать во всем именно так, как ты пишешь. Она тебя целует.
Сегодня был Бальмонт и обедал со мной. Ели вальдшнепов. Была m-me Бонье. Скажи Вишневскому, что книжка для сбора пожертвований будет выслана ему на сих днях1. Скажи Немировичу, что Бальмонт пишет для Художеств. театра пьесу и напишет непременно к весне2, я радуюсь, ибо полагаю, что это будет пьеса хорошая, оригинальная. Получил я пьесу от Федорова3, брюнета, который был у нас и тебе не понравился, когда прочту, то напишу. Это тоже для Художеств. театра4. Сегодня целый день читал газеты, которые скопились у меня на столе в мое отсутствие, в каждом No находил что-нибудь про себя. Посылаю тебе вырезку из ‘Приазовского края’5. Если судить по провинциальным газетам, то Художеств. театр учинил целый переворот в театральном деле. Нет, ставьте вы ‘Дикую утку’, ставьте ‘Крамера’, что бы там ни было.
Ах, собака, милая собака… Ну, да ничего. Поживем так, потерпим, а потом опять будем вместе. Я тебе не изменю, моя дуся, будь покойна.
Крепко целую тебя. Спи спокойно, ешь с аппетитом, работай весело.
Поклон Маше.

Твой Antoine.

Целую тебя и обнимаю. Я привык к твоим заботам о себе (т.е. обо мне), и теперь я как на необитаемом острове. Саша Средин был нездоров, теперь, говорят, ничего, ходит и выходит.

276. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

31-ое окт. утро [1901 г. Москва]

Как мне сегодня не хотелось вставать, дорогой мой! Так бы весь день пролежала и промечтала бы!
Отчаянно жду письма от тебя! Хочется знать, как ты доехал, как здоров, навещала ли тебя Инночка во время дороги. Каков был переезд по морю? Какая погода, тепло ли? Как ты нашел всех домашних? Въехал ли в Ялтинскую колею. Все пиши мне. Скучаешь ли, или еще не расчухал, что мы врозь?
А у нас все потихонечку. Вчера и сегодня я и утро и вечер в театре. На репетиции беру с собой английскую книгу и сижу и читаю, газеты читаю, т.к. на сцене дела немного, и пока Санин орудует с хором. Сто лет пройдет, пока поставят эту пьесу.
Вчера была тебе в театре телеграмма с уплоч. ответом. Я раскрыла ее, т.к. думала, если что важное, то сейчас же телеграфирую тебе. Оказалось, что просят ‘Три сестры’ в Петербург в Василеостровский театр для бенефиса, подписано Чубинский. Я просила ответить Немировича. Так я сделала? Ведь ты же все равно не разрешил бы. Это дело касается столько же нашего театра, сколько и тебя, правда?
Репертуар тебе будут высылать.
Вчера смотрел ‘Сестер’ Амфитеатров. Сбор был хороший — почти полный. Играли Литовцева, Качалов, Загаров, Мунт1. Сегодня играем ‘Одиноких’. Завтра я свободна. В субботу хочу пойти посмотреть Венскую оперетту, ни разу еще не видала. Читал в ‘Русск. ведом.’ про попа, как его в Сибирь увезли?2 И смешно и жалко. Вот сюжетец для юморист, рассказа, в особенности конец.
Молодежь в Москве опять мутит, из-за еврейского вопроса и печати. Не надо бы этого теперь.
Вчера вечером без меня была бабушка, Букишон, Дроздова. Дроздова в восторге от ночевки у нас, говорит, что ей напоминает Мелихово. Ее пишет теперь художник Виноградов, и она в восторге спрашивает, правда ли, что у нее интересное лицо. Васильева опять была на ‘Сестрах’ вчера.
Сегодня морозит. Солнца нет. Понежничай со мной, Антонка. Так хочется. Мне холодно без тебя. Я уже начну мечтать о том, как мы с тобой увидимся.
Целую тебя, моего родного, крепко, крепко. Не тоскуй, не скучай, работай и меня люби и будет хорошо. Обнимаю горячо и целую всего.

Собака

277. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 ноябрь [1901 г. Ялта]

Милая моя жена, законная, я жив и здоров, и одинок. Погода в Ялте чудесная, но меня это мало касается, я сижу у себя и читаю корректуру, которой, по-видимому, нет конца. Сейчас иду в город, чтоб постричься.
Я знал, что ты будешь играть в пьесе Немировича. Это я говорю не в осуждение, а так, в ответ на твое письмо. Судя по газетам, ‘Крамер’ не имел того успеха, какой я ждал, и теперь мне больно1. Нашей публике нужны не пьесы, а зрелища. А то, что Алексеев, как ты пишешь, пал духом — и глупо и странно, значит, у Алексеева нет сознания, что он поступает хорошо.
Я тебя целую, деточка моя. Пиши подробности. Жду. Обнимаю тебя.

Твой Antoine.

Запечатывай свои письма получше, а то они приходят почти раскрытыми — и это по твоей вине, конверты плохие.
Ну, дуся моя, будь здорова!!

278. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое ноября утро, 1901 г. [Москва]

Почти неделя, что ты уехал, и у меня только две открытки от тебя! Я вчера с жадностью смотрела в окна, не идет ли почтальон, пришла с репетиции и глазами обыскала все столы, где могли бы лежать твои письма, — и ничего! Наконец, вернулась с ‘Одиноких’ и нашла открытку из Севастополя. Дорогой мой, как ты, верно, озяб по дороге в Ялту! Ведь холодно здорово, верно, было в горах. И как скучно ехать! Ты ехал совсем один? Еды с собой брал? Неужели не ел целый день? Это ведь на тебя похоже. Я невольно вспоминаю наш тоскливый переезд с Артемом и Мейерхольдом1 — помнишь? Артем все еще болен. Доктор мне передавал, что на него отлично подействовало твое письмецо. Старику придало бодрости2.
Сейчас поедем с Машей посмотреть квартиру. Вчера Вишневский присылал сказать: в том доме, где он, ход с переулка — 5 комнат с электрич. освещением и отоплением за 1000 или 1100. Могли бы сдать одну комнату. А здесь у нас подванивает. Как вот быть с контрактом только?!
Ну посмотрим. Да, Немирович просил передать тебе: как только ты напишешь какой-нибудь рассказ, пришли его ему немедля. Он хочет устроить для наших недостаточных учеников утро, чтоб пели Шаляпин и Собинов, и он прочтет твой рассказ и билеты назначит все по 10 р. Это хорошо. Напиши, согласишься ли ты? Тогда он переправит этот рассказ куда следует, или в ‘Русские ведом.’ и тебе обратно. Как ты на это дело посмотришь, милый мой?
Вчера день прошел тихо и серо. Маша читает пьесу Влад. Ив. Не получал ли письма от Горького — где он? Будет ли в Ялте? Поговори тогда с ним о вдовушке3. Какая она? Ведь мещанистая все-таки, мне кажется, и манера говорить и кокетничать и одеваться. Напиши мне тогда. А то, может, я сама ему напишу.
Сегодня снег, мятет. После репетиции буду сидеть дома, буду мыть голову.
Вчера во время репетиции сидела в своей тусклой уборной и думала о тебе, милый мой. Мне по утрам очень тяжело вставать — не хочется жить, одеваться.
До завтра, дусик, будь здоров, пиши мне, все ли мои письма получил? Кажется, пишу шестое — верно?
Целую тебя крепко, моего нежного поэта, целую тысячи раз.

Твоя собака

279. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Доброе утро, дорогой мой, нежный мой! Всю ночь во сне видела, как тебя провожали из Москвы: масса народу, депутации, речи, стихи, сутолока. Ты стоишь на крыльце в синем костюме и щуришься…
И вчера весь день ждала письма, и напрасно. Значит, ты мне не писал по приезде в Ялту. Я начинаю беспокоиться.
Вчера вечерком сидел у нас Членов. Он меня как-то чуждается, т.ч. я уходила в кабинетик и писала письма. Часов в 9 он ушел. Маша мне мыла голову, провозились долго и потом легли спать. Завтра мы обедаем у Лужских.
Вчера утром смотрели с Вишневским квартиру, кот. он нам сватает. Очень высокие комнаты с водяным отоплением, с электрич. освещением — 5 комнат, — из кот. очень большая столовая и Машина комната, остальные длинные и узкие. Окна огромные. В нижнем этаже — ступеньки 4. Одну комнату мы бы сдали. Квартира ходила 1300 р., но отдадут за 1100 или 1200 с отоплением. Выйдет почти на одно с нашей. Не знаю, как и что будет. Скучно все это. Поищем еще квартир.
На репетициях скука, тоска и у меня делается скверное настроение от них. Санин орет, кричит, стучит. Сегодня назначена беседа о костюмах. Я скажу Станиславскому, чтоб взяли от меня Юлю, — Марья Петровна теперь отдохнула и может ездить на репетиции. Сегодня играем ‘Три сестры’. ‘Крамер’ идет ничего себе. Молодежи учащейся нравится.
Я вчера писала Елене Никол. Андреевской — помнишь, на кумысе две сестры? И до такой степени живо я почувствовала санаторный воздух, наши прогулки и как мы с тобой на крылечке посиживали и наши длинные обеды и все типчики санаторские! И мне было приятно вспомнить.
Скоро я получу письмо от тебя? Мне пусто без твоих писем.
Целую тебя, родной мой. Не кисни, не хандри, думай о весне. Не отвыкай от меня. Начал работать или нет? Пиши обо всем. Как сад? Не простудился ли, когда ехал на лошадях? Ради Бога не скрывай, я ведь не дура.
Не сердись, что пишу тоскливые неинтересные письма, придет другое настроение — посмешнее буду писать. Поцелуй мамашу.
Люблю тебя, мой нежный.

Твоя собака

280. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 ноября 1901 [Ялта]

Милая собака моя, здравствуй! В письме своем ты спрашиваешь, как погода, как журавли, как Могаби. Погода тихая, теплая, но туманная, Могаби скрылась за туманом, про журавлей я тебе уже писал (их двое), сад в хорошем состоянии, хризантемы цветут, розы — тоже, — одним словом, житье малиновое. Вчера и сегодня, все эти дни, читаю корректуру, которая опротивела мне, и только что кончил, совсем уже кончил, так как больше уже не пришлют1.
Я здоров, но вчера и третьего дня, вообще со дня приезда моего сюда, мне было не по себе, так что вчера пришлось принять ol. ricini. А что ты здорова и весела, дуся моя, я очень рад, на душе моей легче. И мне ужасно теперь хочется, чтобы у тебя родился маленький полунемец, который бы развлекал тебя, наполнял твою жизнь. Надо бы, дусик мой! Ты как думаешь?
Скоро Горький будет проездом в Москве. Он писал мне, что 10 ноября выедет из Нижнего. Твою роль в пьесе он обещает изменить, т.е. сделать ее шире, вообще обещает немало, чему я рад весьма, так как верю, что пьеса от его переделок станет не хуже, а много лучше, полней. Когда придет к вам тот человечек, который ест одно постное2, то скажи ему, что кланяется ему Попов3 (которому вырезают из носа полип). У Льва Ник. я еще не был, поеду завтра4. Говорят, что он чувствует себя хорошо.
Оля, жена, поздравь меня: я остригся!! Вчера чистили мне сапоги — это в первый раз после моего приезда. Платье не было еще в чистке. Но зато я каждый день меняю галстук и вчера мыл себе голову. Вчера вечером был у меня Средин Леонид, сидел и молчал, потом ужинал. С ним был Бальмонт. Сегодня утром приходил чахоточный грек лечиться. Я надоел тебе? Ты сама приказала мне писать тебе все подробности, вот я и пишу.
Посылаю тебе афишу из Праги, насчет ‘Дяди Вани’5. Мне все думается, что бы такое послать тебе, да ничего не придумаю. Я живу, как монах, и одна ты только снишься мне. Хотя в 40 лет и стыдно объясняться в любви, но все же не могу удержаться, собака, чтоб еще раз не сказать тебе, что я люблю тебя глубоко и нежно. Целую тебя, обнимаю и прижимаю тебя к себе.
Будь здорова, счастлива, весела!

Твой Antoine

281. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье ноября утро [1901 г. Москва]

Bonjour, mon mari?!1 Получи от меня крепкий поцелуй за письмо, за милое, любовное письмо, дусик мой любимый! Я рада, что ты хорошо доехал, и живи хорошо, не хандри, не кисни, помни, что я у тебя есть. Жить мне здесь скучно, я боюсь, что замкнусь и буду сухой. Никуда меня не тянет. Эти дни мне сильно хочется бросить все (только не тебя) и изучать что-нибудь, этак фундаментально уйти головой во что-нибудь. Я застоя не люблю. Театр мне кажется скучным, потому что нет работы, т.е. для меня.
Я, может, очень скверно и мелочно рассуждаю. Может быть. Чувствую массу недочетов в себе как в актрисе, хочется переработать старые роли. У меня ведь мало веры в себя. Теперь у меня такая полоса, что кажется, что я никакая актриса, играю все скверно, неумело, и почему-то делаю вид, что я настоящая актриса.
Ты уже недоволен, что я философствую? Пожалуй, выйдет ‘потяни меня за палец’2.
Вчера днем твоя любимая Екатерина Никол. Немирович вступила в исполнение возложенных на нее обязанностей в Худож. театре. Ей поручено одевать всех дам3. Вл. Ив. представил ее всем ученицам. Ждали Станиславского, но он приехал поздно, т.ч. солистов отпустили. Я, конечно, с ней советоваться не буду. Савицкая тоже от нее бежит. Мария Федор, злится.
В школе (так называемой) поднимаются смуты, т.е. недовольство. Хотят учиться, а выходит, что они все нужны театру как статисты. Теперь ведь они каждое утро заняты в пьесе Немировича. Значит, лишены классов дикции, танцев, фехтования, etc. Это очень нехорошо4. Не знаю, как справится со всем этим Влад. Ив.
Воскресенье устраивается вечеринка нашей труппой в Божедомском помещении. Я поеду после ‘Дяди Вани’.
В театре все спрашивают о тебе, все кланяются.
Сегодня я иду в литер. худож. кружок, слушать реферат Фейгина о Шницлере и смотреть ‘Зеленого попугая’5. Маша тоже идет с Ликой. Сегодня все тает, все ползет, вчера тоже — вода, вода…
Теперь уже тепло в Ялте, правда? Милый мой, гуляй хоть по саду, каждый день, двигайся хоть немного, это тебе хорошо. Кушай побольше и меня не забывай. Молоко пьешь? Целую крепко дусика моего, родненького.

Твоя Оля

282. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 ноября 1901 [Ялта]

Дюсик мой, вчера я не был у Толстого, извозчик надул, не приехал. Поеду к нему, стало быть, завтра. Погода все еще хороша — тиха, тепла и солнечна, но все же московская зима лучше. Без тебя тоскливо. Приходится писать множество писем.
Обедаю пока благополучно. Молока в Ялте нет порядочного, сливок тоже нет. Эмсу никто не греет утром, ибо некому сие делать. Рыбий жир употребляю. Здоровье мое, кстати сказать, в хорошем состоянии, лучше, чем было 3—4 дня назад.
Здесь ждут Горького. Вчера Софья Петровна искала для него квартиру, но не нашла. Вероятно, Г. будет жить недалеко от Гаспры, где Толстой. Сашу Средина я еще не видел. В городе не бываю.
Жена моя должна быть кроткой и очень доброй, какою я оставил ее в Москве и какою рисую я ее теперь. Собака моя милая! Когда-то мы свидимся!
Пора бы уж за ‘Доктора Штокмана’ приниматься1. Пресса, очевидно, дурно настроена, у нее несварение желудка, все ей надоело, ничего ей не хочется понимать, и боюсь, что когда пойдет пьеса Немировича, то опять у наших газетчиков начнется икота. Вашему театру, а особливо Алексееву, не следовало бы обращать на них внимания.
Ну, жена моя, будь здорова! Целую твои обе лапки.

Твой Муж!!!

283. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Вчера не писала тебе, милый мой, потому что после кружка встала поздно и прямо на репетицию. Вечером играла ‘Дядю Ваню’, а потом ездила на пирушку нашу на Божедомку и там пробыла до четвертого часу. Я веселилась, т.е. бесилась, как бывало в 15 лет. Из ‘генералов’ никого не было, только Морозов, кот. был мил и очень прост. Все дурачились и бесились, просто и хорошо, хохотали, пели. Встала я сейчас хоть не поздно, но все время сидел Оболонский из-за квартиры. Этот вопрос нас волнует. Сегодня вечером я свободна и буду писать тебе все подробно, родной мой. Целую тебя крепко и люблю, люблю.
Маша благодарит за письмо1.
Сегодня еще в постели получила твое письмо. Спасибо, дусик, нежный мой. Верь мне, что я тебя люблю. Ты у меня один.
До вечера, до свиданья.

Твоя собака

284. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4 [—6] ноября [1901 г. Москва]

Доброе утро, хороший мой!
А я вчера письма не получала от тебя! Надеюсь, что сегодня будет?! Если писать не хочется, ну нацарапай хоть строчки две и пошли. Мне хорошо, когда есть письмо от тебя.
Ну, дусик, вчера я была в ‘свете’. Обедали у Лужских, а потом были в кружке. Когда я пришла с репетиции — вскоре приехал д-р Оболонский. Он мне показался несимпатичным. Он будет нам помогать развязываться с квартирой. Ту квартиру нам уступают за 1100 с отоплением и до августа контракт. На этих днях решим. Членов тоже отчаянно хлопочет.
Ну-с, затем обедали у Лужских, где была Раевская с братом. Обедали с аппетитом, вкусно очень было — грибки, селедочки, закусочки, чудные пирожки, тающие во рту, осетрина, говядина с овощами и шоколадное мороженое.
Видишь, начала это письмо когда еще — а сегодня уже 6-ое.
В кружке сначала было пусто, народу мало. Фейгин читал неподготовленный, довольно было бессодержательно и скучно. ‘Зеленого попугая’ просмотрели, и тоже было скучно… Маленькая сцена, на ней громадные люди, дамы в стильных костюмах с кринолинами (эпоха революции1), т. что впечатление Канатчиковой дачи. Затем бродили по залам, созерцали ‘Олимпийских богов’, т.е. Южина, Рыбакова, Правдина. Южина пьеса села, как говорят, успеха никакого2. Были Тихомировы3, Членов, Вишневский. Желябужский вытащил меня танцевать с ним кадриль, и я плясала на старости лет — прости меня, мой муж! Затем ужинали за общим столом с Вишневским и Оболонским и удрали домой. Помещение кружка прелестное, в особенности читальня — уютно, славно и всякие газеты и журналы русские и иностранные. Народ там все скучный4, и мне стало скучно, как-то безотрадно.
В воскресенье была на репетиции, начали 2-ой акт. Санин орал, свирепствовал, говорил много лишнего и вздорного, он злится, что потерял свое обаяние, что все уж его прибаутки, разговоры стары и неинтересны. Немирович уехал с Котиком к Троице! Еще в субботу уехал. Про пьесу Бальмонта говорила Алексееву5. После репетиции я полежала, сбегала пообедать к маме и оттуда на ‘Дядю Ваню’. Первые два акта играла скверно, третий хорошо. Снигирева публика принимала, все время хохотали над ним, т.ч. ты успокойся, не очень уж плохо6. После спектакля заехала за мной Маша, и мы кутили на нашей вечеринке до 4 ч. утра. Это было какое-то сплошное бешенство, вихрь, — кто во что горазд. Пели, плясали, танцевали, все и все смешались. Я играла в кошки и мышки, даже д-р Гриневский играл — по этому можешь судить о настроении. Дубасили в гонг, оглушали всех, кричали, орали, хохотали. Но никто не был пьян, хотя кабачок был очень мило устроен. Угощение — только колбасы всех сортов, скверные яблоки и чай с сухарями. Устроено было что-то вроде киоска восточного для чаепития. Описать этого безумия просто невозможно.
Сейчас 12 ч., спешу опустить письмо, чтоб каждый день у тебя была весточка от меня, золотой мой муж. По вечерам я думаю о тебе, вспоминаю, как я приезжала из театра и тихонько раздевалась, а ты уже спал и что-то бормотал. Холодно без тебя мне. Целую тебя крепко. Я чувствую всего тебя в твоих письмах.
Целую и обнимаю.

Твоя собака навеки.

Про ‘Крамера’ я ведь писала тебе.

285. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 ноября 1901 [Ялта]

Ну-с, радость моя, вчера я был у Толстого. Застал его в постели. Ушибся немного и теперь лежит. Здоровье его лучше, чем было, но все же это лишь теплые дни в конце октября, а зима тем не менее близко, близко! Он, по-видимому, был рад моему приезду. И я почему-то в этот раз был особенно рад его видеть. Выражение у него приятное, доброе, хотя и стариковское, или вернее — старческое, слушает он с удовольствием и говорит охотно. Крым все еще нравится ему1.
Сегодня у меня был Бальмонт. Ему нельзя теперь в Москву, не позволено2, иначе бы он побывал у тебя в декабре и ты бы помогла ему добыть билеты на все пьесы, какие идут в вашем театре. Он славный парень, а главное, я давно уже знаком с ним и считаюсь его приятелем, а он — моим.
Как живешь, радость, прелесть моя? Сегодня был у меня Средин, принес фотографию, ту самую, которую мы с тобой привезли из Аксенова, только в увеличенном виде, и оба мы с тобой на этой карточке вышли старые, прищуренные.
Дуся, милая, пиши на бумаге попроще и запечатывай в простые конверты, иначе твои письма приходят в таком виде, точно их наскоро запечатали. Это пустяки, но мы, дуся, провинциалы, народ мнительный3.
Будут ли строить театр?4 Когда? Пиши, жена моя, пиши, а то мне скучно, скучно, и такое у меня чувство, как будто я женат уже 20 лет и в разлуке с тобой только первый год. Должно быть, в январе я приеду. Окутаюсь потеплей и приеду, а в Москве буду сидеть в комнате.
Будь здорова, немочка моя добрая, славная, тихая моя. Я тебя очень люблю и ценю.
Обнимаю и горячо целую, будь здорова и весела. Спасибо за письма!

Твой Antonio

286. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое ноября вечер [1901 г. Москва]

Антонка, родной мой, сейчас стояла перед твоим портретом и вглядывалась, села писать и заревела. Хочется быть около тебя, ругаю себя, что не бросила сцену. Я сама не понимаю, что во мне происходит, и меня это злит. Неясна я себе. Мне больно думать, что ты там один, тоскуешь, скучаешь, а я здесь занята каким-то эфемерным делом, вместо того, чтоб отдаться с головой чувству. Что мне мешает?! А как мне, Антонка, хочется иметь полунемчика! Отчего я так много прочла в твоей фразе: ‘…полунемец, кот. бы развлекал тебя, наполнял твою жизнь’? Отчего я так ясно знаю, что ты передумал по этому поводу? Я все, все знаю, что ты думаешь обо мне. Но, может, это и не так.
Во мне идет сумятица, борьба. Мне хочется выйти из всего этого человеком.
Мне кажется, я пишу так бессвязно, что ты и не поймешь. Но постарайся. Читай не только слова.
Как я вытяну эту зиму! Антонка, ты мне почаще пиши, что ты меня любишь, мне хорошо от этого. Я могу жить, только когда меня любят. Я пришла к этому убеждению. Какой я слабый человек! Эх, Антон, Антон!
Как много жизнь дает и как мы мимо всего проходим! Самое для меня ужасное, когда я прихожу к убеждению, что я — полное ничтожество как человек. Это ужасно. Мне хочется прижаться к тебе, чтоб мне было тепло, любовно. Я бы поплакала по-хорошему у тебя на груди, такими хорошими слезами. Милый мой, я тебя люблю и буду любить. Я тебе не могу всего высказать, что у меня на душе.
Спи спокойно, дорогой мой. Не казни меня, что мы в разлуке, — по моей вине.
Целую тебя крепко. Мне надо пошире взглянуть на жизнь. Несмотря на все, у меня настроение мягкое сейчас. Целую и обнимаю.

Твоя собака

287. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7 ноября [1901 г. Ялта]

Ты похожа на объедалу, потому что в каждом письме пишешь об еде, много ли я ем и проч. Дусик мой, ем я много! Не беспокойся, пожалуйста. Молока не пью, его нет в Ялте, но зато обедаю и ужинаю, как крокодил, за десятерых.
Ты хочешь бросить театр? Так мне показалось, когда я читал твое письмо1. Хочешь? Ты хорошенько подумай, дусик, хорошенько, а потом уже решай что-нибудь. Будущую зиму я всю проживу в Москве — имей сие в виду.
Я ехал из Севастополя на лошадях, было холодно, невесело, но хуже всего то, что ямщики, распрягая лошадей, уронили мой ящик с часами. Пришлось отдавать часы в починку, заплатить 3 рубля, и теперь, когда часы бьют, мне кажется, что они нездоровы. Идут верно. Мои карманные тоже идут хорошо.
Сегодня поймал двух мышей. Значит, никто не может сказать, что я ничего не делаю.
Была ты на ‘Ирининской общине’? Как тебе понравилось?2 Напиши. Я от тебя еще ни одного длинного письма не получил, ни одного письма с рассуждениями. А я тебя так люблю, когда ты рассуждаешь о чем-нибудь.
Я боюсь, что я надоел тебе или что ты отвыкаешь от меня мало-помалу — определенно сказать не могу, но чего-то боюсь.
Погода тихая, но пасмурная, прохладная, очевидно, скоро зима. Ты обедала у Лужского? А мне так и не пришлось побывать у него. В ‘Мих. Крамере’ он хорош, положительно хорош, особенно во 2-м акте. В 3-м ему мешают играть, сбивают его с толку, но все же чувствуется порядочный актер3. Вообще ‘Крамер’ идет у вас чудесно, Алексеев очень хорош, и если бы рецензентами у нас были свежие и широкие люди, то пьеса эта прошла бы с блеском4.
Не забывай, что у тебя есть муж. Помни!
В саду у нас все хорошо, всего много, но все же он имеет жалкий вид! Презираю я здешнюю природу, она холодна для меня.
А вдруг ты бы взяла и приехала в Ялту на 2-3 дня! Понадобилась бы только одна неделя для этого… Я бы встретил тебя в Севастополе. В Севастополе пожил бы с тобой… А? Ну, Бог с тобой!
Я тебя люблю — ты знаешь это уже давно. Целую тебя 1 013 212 раз. Вспоминай обо мне.

Твой муж Antonio

288. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Милый мой дусик, не сердись, если эти дни буду писать мало или пропущу день — завтра мы переезжаем, сегодня укладываемся, а там начнем разбираться. Штука это немалая. В той квартире очень высокие комнаты в первом этаже, много воздуху, т.ч. есть надежда увидеть там мои нежные, милые, любящие глаза, если зима не будет сурова. Правда?
А знаешь — вчера была Елпатьевская и говорит, что все они поражены, до какой степени ты помолодел, посвежел и похорошел! Как ты думаешь — приятно это жене? Рассказывала она про Ялту, про тебя, что тепло у тебя в кабинете, и про тишину в доме и про все. У меня душа прыгала.
Спасибо, что остригся, жаль, что я не могу целовать тебя в затылок, он теперь славненький, верно, грациозненький.
Моим мылом чистишь зубы? А ешь хорошо?
Я вчера хорошо играла ‘Сестер’. Загаров хорошо играл Чебутыкина. Публика смеялась. Завтра в ‘Чайке’ играет первый раз после болезни Артем1.
Ночевала у нас Дроздова и говорит, что она очень ‘возбуждается’ у нас и потому не может спать.
Немирович вернулся2. Пьесу назвал ‘В мечтах’. Сегодня сам будет на репетиции, чему все рады, т.к. Санин ведет себя, как мужик. Кантату Гречанинов написал эффектную, красивую3. У солистов-актеров мало еще слышатся тона. Я Юлию цежу сквозь зубы и ломаюсь. Я говорила с Лилиной. Она слаба и говорит, что никоим образом не может играть и бывать на репетиции утрами.
Ну, пока до свиданья, родной мой, любимый мой. Ты меня хоть мысленно ласкаешь?..
Будь здоров, счастлив, любовь моя. Целую тебя много раз, целую голову, и грудь, и глаза и долго смотрю в них.

Твоя собака.

Ответь, согласен ли будешь прислать Немировичу новый рассказ, он спрашивал4.
Антонка, ты должен теперь написать что-нибудь новое, у тебя в голове сидит очень много, ты не ленись, принатужься и пиши.

289. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое ноября вечер [1901 г. Москва]

Дорогой мой Антон, все уже уложено, завтра утром приедут фуры и мы очутимся на Неглинной, д. Гонецкой. Будем жить в культурной квартире. Как мне обидно, что по моей вине тебе пришлось жить в этом домишке. Если будешь себя хорошо чувствовать, приезжай — воздуху будет много и можешь не выходить.
Сегодня бурливый день. Утром в театре пришло известие, что Горького, ехавшего в Москву, задержала полиция в Рогожской, пересадила в другой вагон и отправила прямо в Крым. Екатерина Павл. была у нас в театре и все рассказывала1. Впрочем, что же я, глупая, пишу! Ведь ты и Горького и жену его увидишь раньше. Он хочет ехать прямо к тебе. Я ужасно рада этому. Я уверена, что ты окажешь на него благотворное влияние, говоря с ним побольше, он тебя любит, уважает. Помести его у себя. Ведь ты ничего не будешь иметь против этого? Он, верно, теперь как затравленный зверь. Ужасно меня перебудоражила вся эта история. Он тебе все расскажет сам. Знаешь — из-за нашей вечеринки чисто товарищеской2 Трепов вызывал Немировича, и хотя разрешил подобные сходки, но просил, чтоб его уведомляли, кто там будет из посторонних. Т.ч. о Маше ему было заявлено. Как тебе это все понравится? Что-то нелепое. Ох как это все возмутительно! Кланяйся от меня Горькому, пожми его могучую длань и скажи, что я влюбилась сегодня в его жену, — у нее стало совсем новое лицо, что-то интересное, живое. Можешь от меня расцеловать ее крепко. Мне ужасно хочется написать ей, не знаю почему.
Ну, покойной ночи, дорогой мой! Какая жизнь большая и красивая, Антон! Правда? Мне все сейчас кажется широким и красивым. А тебя люблю, золото мое, и целую и прижимаю к своей груди.

Твоя собака

290. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 ноября 1901 [Ялта]

Здравствуй, мой дусик! Погода сегодня удивительная: тепло, ясно и сухо, и тихо — как летом. Цветут и розы, и гвоздика, и хризантемы, и еще какие-то желтые цветы. Сегодня долго сидел у себя в саду и думал о том, что погода здесь великолепная, но все же ехать теперь в санях гораздо приятнее. Прости мне сей цинизм.
Роксанова опять играла в ‘Чайке’? Ведь пьесу сняли с репертуара впредь до новой актрисы, а теперь вдруг опять Роксанова! Что за свинство! В присланном репертуаре прочел также, что репетируется ‘Иванов’1. По-моему, это труд напрасный, труд ненужный. Пьеса у вас провалится, потому что пройдет неинтересно, при вялом настроении зрителей.
Всех лучших писателей я подбиваю писать пьесы для Худож. театра. Горький уже написал, Бальмонт, Леонид Андреев, Телешов2 и др. уже пишут. Было бы уместно назначить мне жалованье, хотя бы по 1 р. с человека.
Мои письма к тебе совсем не удовлетворяют меня. После того, что мною и тобой было пережито, мало писем, надо бы продолжать жить. Мы так грешим, что не живем вместе! Ну, да что об этом толковать! Бог с тобой, благословляю тебя, моя немчуша, и радуюсь, что ты веселишься. Целую тебя крепко, крепко.

Твой Antonio.

Скажи Маше, получил я от Романа3 письмо. Живет он в Поповке, женился.
Получил также письмо из г. Александрии от какого-то провинциала: видел у себя в Александрии ‘Трех сестер’, ничего не понял и просит объяснить. Фамилия его — Малошийченко.
Сейчас Арсений пошел за вещами, которые прислал Сытин (грибы, снетки, пальто и проч.). Вещи сии пришли.
Я пишу, но нельзя сказать, чтоб очень охотно.
Скажи Маше, что Мюр и Мерилиз послали наши покупки через Новороссийск. Получим, значит, в апреле, не раньше.

291. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Дорогуличка моя, мне хочется сказать тебе, что я тебя люблю, люблю нежно, и скучно без тебя, скучно, что не о ком думать, некого ласкать, некому Эмс подавать и лениво слезать с кровати. Терплю, потому что живу в сплошной суматохе и минуты нет свободной.
Пишу тебе первый раз в новой квартире. Как у нас великолепно, Антонка! Как просторно, сколько воздуху! Тебе будет отлично здесь! Теперь осталось только повесить занавесы и положить ковры и все готово! Электричество будет у Маши, в столовой и в кабинете твоем, уж куда ни шло — 3 лампочки — 45 р. в год. Хоть год проживем барами! Ты ведь не сердишься, дусик? Ты непременно приезжай, тебе не будет хуже, можешь по неделе не выходить, а двигаться — много места, можешь гулять по квартире. Фортки большие — в одну минуту освежают. Прилагаю план — может что поймешь. Комнаты вышиной аршин 6 Ґ, пожалуй. Машина комната совсем отдельно, кухня ей не мешает, стены здоровые. Твой кабинет — одна красота. Рядом мой маленький уголок, славненький. Одним словом, все хорошо, и ты будешь доволен. От всего близко. Вчера я тебе не писала, милый мой, т.к. разбиралась, а вечером утомлена была адски. Меня и от репетиции избавили, и вечером я была свободна. Вечером были у нас сначала мама с бабушкой, и уехали в концерт, потом пришли Соня Шлиппе, Бунин и Куприн, последний был в ‘Чайке’ накануне и изъявлял восторги. Бунин рассказывал, как он ездил в Подольск к Горькому. Сейчас говорят в кухне, что студенты мутили у губернаторского дома. Узнаем. Уже поздно было — в час ночи.
Целую тебя за письма и за объяснения в любви. Я тебя все больше и больше буду любить, я это чувствую.
Я рада, что ты был у Толстого, и рада, что тебе было хорошо с ним. Ты к нему ведь еще поедешь? О чем ты говорил с ним особенно интересном? Ты тепло оделся, когда ехал к нему? Смотри, береги себя, чтоб я нашла тебя свежим и здоровым.
Из старой квартиры мы выехали благополучно, судиться, конечно, не будем, — к нам отнеслись очень милостиво. При выезде нашем присутствовали д-р Оболонский и Ник. Ник. Андреев, знаешь, муж Ольги, моего товарища по гимназии. Этот день мне было очень трудно — репетиция, спектакль (‘Чайка’) и переездка. Перед репетицией Оболонский затащил меня наскоро позавтракать в ресторанчик, я там хлебнула чуть-чуть пива и голова у меня разболелась адски, т.ч. я еле-еле играла ‘Чайку’, но играла хорошо. Были наши и, конечно, тоже д. Саша, они давно не видели ‘Чайки’ и нашли, что я гораздо лучше стала играть. Артем играл первый раз. После этого я всю ночь не спала от головной боли и от нового места.
В театре меня познакомили с немцем из Берлина, переводчиком Горького и Чехова. Он обрадовался, что я говорю по-немецки, и болтал без умолку. Он перевел ‘Дядю Ваню’, ‘Сестер’ и ‘Пестрые рассказы’. Говорит, что писал тебе 2 раза и не получал ответа. Спрашивает, кто имеет разрешение, т.е. авторизацию в Берлине на твои произведения. Если Чумиков, то он не хвалит, т.к. Чумиков не знает хорошо немецкого языка. Спрашивает, сколько ты получаешь — пополам или нет. Он бы переводил и посылал половину гонорара тебе. Если ты разрешишь ему перевод, то пришли ему свой новый рассказ, прежде чем он будет напечатан. Скоро я получу от Немировича ‘Трое’ Горького, переведенное этим немцем и оконченное, и тогда скажу, хорошо ли он переводит. Фамилия его — Шольц. Получал ты от него письма? Выясни мне все хорошенько, и я напишу немцу. Почему же не брать деньги за переводы?!
Поговори с Горьким об этом.
Букишон с поблекшими, выцветшими глазами рассказывал, как они дули шампанское в Подольске, рассказывал про Шаляпина и про немца этого, кот. выпучивал глаза на наших русских самородков Горького и Шаляпина. Горький, верно, расскажет тебе все.
О театре нашем ничего еще не известно, но все должно решиться в ноябре1. Все тебе буду писать, обо всем. ‘Крамер’ идет и все-таки нравится. Читал, как Амфитеатров нас отделал?2 Получаешь ‘Россию’? Если нет, то устрой, чтоб ты ее всегда получал.
А затем я начинаю тебя целовать до следующего письма вплоть — вкусно?
Кланяйся мамаше, устрой, чтоб Эмс тебе подавали каждое утро, ведь Арсений может вносить — да, ведь он уходит в город, я забыла! Ну можно ставить в кабинет, и ты сам будешь брать. Только пей, пожалуйста! На каких лавочках в саду ты посиживаешь и обо мне думаешь, дусик мой родной?
Целую крепенько и тепленько.

Твоя собака

292. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 ноябрь 1901 [Ялта]

Здравствуй, собака! Сегодня прочел твое слезливое письмо, в котором ты себя величаешь полным ничтожеством, и вот что я тебе скажу1. Эта зима пройдет скоро, в Москву я приеду рано весной, если не раньше, затем всю весну и все лето мы вместе, затем зиму будущую я постараюсь прожить в Москве. Для той скуки, какая теперь в Ялте, покидать сцену нет смысла.
Идет дождь, стучит по крыше. Он давно уже идет, однотонно стучит и нагоняет сонливое настроение.
С. А. Толстая сняла Толстого и меня на одной карточке, я выпрошу у нее и пришлю тебе, а ты никому не давай переснимать, Боже сохрани. Кстати сказать, Средин переснял нашу аксеновскую карточку, вышла больше, но хуже. На этой карточке ты выглядишь такой немочкой, доброй и ласковой женой лекаря, имеющего плохую практику.
Я тебя, собака, очень люблю.
Если Горький в Москве, то поклонись ему. Скажи, что я жду его.
У меня кашля совсем мало, но здоровье в Москве было лучше. То есть не здоровье, а желудок. Ем достаточно. Жене своей верен.
Забыл я вчера написать Маше насчет печей. Скажи ей, что судить еще рано, но если судить по тем топкам, какие были в эту осень, то печи не стали лучше, чем были в прошлом году. Наш печник, очевидно, человек малоспособный, хотя и благочестивый. Нижняя чугунная печь высушила стену и значительно согревает и низы, и лестницу, и даже коридор у входа в мой кабинет. По крайней мере, когда отворяешь из кабинета дверь, то там тепло. В передней (где дверь в W.W.) холодно, стало холодней, чем было в прошлом году, а в самом W.W. — тепло, даже жарко.
Ну, дуся моя, будь здорова, храни тебя Бог. Целую тебя, моя умница. Кланяйся всем.

Твой Antonio.

Те грибы, которые выслал нам Сытин, мы уже получили и едим. Грузди и рыжики.
Мать кланяется.

293. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Дорогой мой Антон, что это ты пугаешь меня какими-то странными фразами: ‘что я надоел тебе, что ты отвыкнешь от меня мало-помалу — определенно сказать не могу, но чего-то боюсь’. Голубчик мой, любовь моя, откуда такие мысли? Это все делает разлука. И все-таки мне легче, если ты высказываешь такие твои опасения, чем бы ты скрывал их от меня. Только, ради Бога, не мучай себя. Ведь ты один у меня. Я только и живу мечтами о свидании с тобой, о жизни с тобой…
Носятся тревожные и упорные слухи о смерти Толстого. Если это правда, почему не разрешают публиковать? Не понимаю совсем. Вчера во время спектакля только и было разговоров, что о его болезни и смерти. Напиши все об этом.
Я не знаю, как я протяну эту зиму. Я так хочу видеть тебя, иметь тебя, знать каждую твою мысль, знать каждую складочку в душе твоей и любить, любить…
Больше мне ничего не хочется сказать тебе. Я как-то все живу в ожидании настоящей жизни, как будто вот скоро наступит настоящая жизнь. Отчего это? Мне хочется пофилософствовать с тобой, мой поэт. Антонка, пиши что-нибудь, я не могу дождаться того ощущения, когда буду читать твой новый рассказ. Пиши, дуся моя, это ведь сократит тебе время нашей разлуки. А зимой мы свидимся. А придет весна и мы — совсем вместе! С утра до ночи и с ночи до утра — я твоя. Буду изводить тебя ласками, т.ч. ты прогонишь меня.
Целую тебя крепко, со вкусом, долго и проникновенно, чтоб по всем жилам прошло.

Твоя собака.

Маша вернулась — у нее девочка родилась1.

294. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

12 ноября [1901 г. Ялта]

С новосельем, радость моя! Только почему ни ты, ни Маша не сообщаете нового адреса? Этак вскользь Маша сообщила, что вы смотрели квартиру в доме Гонецкой, а взяли ли эту квартиру и где она — ничего не известно. Буду ждать нового адреса, а пока не знаю, что делать, как поступать — писать или не писать.
Елпатьевская немножко наврала. Она говорила тебе, что у меня в кабинете тепло, между тем я отлично помню, как она пожималась у меня в кабинете и жаловалась, что ей холодно. Да, дуся моя, радуйся и торжествуй: я остригся, о чем уже и сообщал тебе. Зубы твоим мылом чищу и вспоминаю тебя каждый раз. Ем отменно.
‘В мечтах’ — хорошее название, легкое и приятное. Я бы с большим удовольствием прислал Немировичу рассказ, но ведь все, что я теперь пишу, немножко длинно, неудобно для публичного чтения, а то, что я сейчас пишу, едва ли цензурно, т.е. едва ли допустимо для публичного чтения. Нет, уж попроси лучше, чтоб извинил.
Только что сделал открытие: кто-то на моем столе разбил мою большую круглую чернильницу. Очевидно, убирали на столе.
Целую мою славную, хорошую жену, обнимаю и благословляю.

Твой Антонио.

По телефону сообщили только что, что приехал Горький. Жду его к себе.
Сообщи адрес хоть по телеграфу, если до сих пор не сообщала его в письмах.

295. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Сегодня жду письма от тебя, дорогой мой, милый мой! Вчера не было. Я ‘ужасно’ люблю твои письма.
Что ты поделываешь, что думаешь? Нового ничего?
У нас мятель сегодня, у меня настроение противное, устала, верно, от переездки, от игры. Отупела я как-то. Сильно хочется сидеть дома и читать что-нибудь новое, захватывающее, запоем читать, чтоб никто не мешал и чтоб Антон сидел около и изредка называл меня собакой, улыбался и ласкал…
А полунемчика опять у нас с тобой не будет, Антон!
Мне жалко. Отчего ты думаешь, что этот полунемец наполнит мою жизнь? Разве ты мне ее не наполняешь? Подумай хорошенько.
Напиши, у тебя ли Горький и какой он? Много ли беседуете? Как его здоровье? Где он будет жить? Правда, что у Толстого был припадок сильный? Вчера слухи о его смерти рассеялись.
Репетируют у нас 2-й акт1. Трудный акт. Все время гул, шум, трудно регулировать, и на фоне этого гула масса маленьких проходных сцен. Не знаю, интересно ли. До конца акта еще не дошли. Когда примутся за 3-ий — я буду свободна, т.к. меня там нет. А теперь ужасно мало времени, — свободно только утро. С часу до 4-х я на репетиции, по вечерам играю. Эту неделю свободна только вторник и пятницу. А дела много у меня — надо платья шить, надо шубу шить, а то из m-me Чеховой пух лезет — стыдно все-таки, правда?
Что ты читаешь теперь? Как я рада, что ты совсем покончил с корректурой — надоело тебе! Вчера был у меня Федя Зейферт — помнишь, — наш шафер? Вчера же уехал за границу, выслали доктора: нашли хрипы в левом легком. Он ругается, едет как в ссылку. Просил очень тебе кланяться и умоляет о карточке твоей. Пришли какую-нибудь с надписью, зовут его Федор Иванович.
Вчера после ‘Дяди Вани’ пили шампанское — Лужский с Немировичем держали пари из-за сбора, и кто-то проиграл, не знаю кто. Сбор был 1000 р. Ведь понедельник и старая пьеса! Это очень много.
Ах как мне надоело играть все то же самое! Или оттого, что я устала.
Ну, addio, мой драгоценный камушек, будь спокоен за меня, люби, я всегда о тебе думаю, т.е. ты всегда со мной. Целую тебя крепко, нежно, прижимаю тебя.

Твоя вся собака

296. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое ноября вечер [1901 г. Москва]

Утром писала тебе и опять села покалякать с ‘милым другом’ Антошечкой. А письма от тебя опять нет — что сие значит? Ты здоров, дорогой мой? Или ты недоволен моими письмами? Я мало рассуждаю? Вероятно, жизнь не наводит на рассуждения. Или все понятно, или все непонятно. Мне скорее все непонятно.
Мне вот все мерещится, что где-то, когда-то мы с тобой всласть поживем вдвоем. Где это будет — я не знаю. Но хочется очень. А тебе хочется? Хочется жизни красивой, широкой, свежей, а способна ли я на нее — не знаю. И это сомнение ужасно.
Дусик мой, что ты поделываешь? Не тоскуй только очень. Свидимся — опять будем вместе, будем счастливы, опять будешь меня называть собакой — да?
Ах, Антон, Антон…
Кто у тебя бывает из интересных? Пиши мне все. Очень жалею, что не могу познакомиться с Бальмонтом. Воображаю, что он за пьесу напишет! Я что-то не верю.
Вишневский с восторгом показывал твою открытку1 и с восторгом рассказывал, как и что он тебе написал.
В труппе чувствуется нелюбовь к Алексееву, даже больно слушать. Стали его бояться, но не любить. Только молчи об этом.
Сейчас был Немирович, привез мне конфект на новоселье, сидел, болтал. Я ему сказала про Алексеева, — то, что сейчас писала тебе. Он, верно, это сам чувствует.
Театра нового, верно, не будут строить, а перестроят наш. Купец Морозов ассигновал мне сегодня на Юлию, т.е. на туалеты, 500 р., но выйдет, наверное, больше, т.к. она одета по последней парижской моде. Воображаю, во сколько им влетит эта пьеса! А мне на эту Юльку жаль даже директорских денег. Вообще я теперь, как прихожу на репетицию, так на меня нападает спячка, апатия, равнодушие и даже скользит какая-то злоба.
Начал читать рассказ Горького в ‘Курьере’?2
Ну, покойной ночи, мой дорогой, у меня болит голова опять. Увидь меня во сне. Приезжай, когда тебе разрешит это твое докторское чутье. Только не вреди своему здоровью, ради Бога. Целую тебя, родной мой, голубчик мой, любимый мой.

Твоя собака

297. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[14 ноября 1901 г. Ялта]

Поздравляю новосельем все здоровы Антон

298. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 ноябрь [1901 г. Ялта]

Сегодня получил от тебя твой адрес, сегодня же телеграфировал — и вот пишу. Если квартира окажется хорошей, если отопление (духовое?) не будет вызывать головную боль и кашель, то приеду в январе или феврале и буду жить вместе до самого лета.
Эту почтовую карточку прислали мне в подарок, но — увы! — портрет очень непохож, очень розов1. Нового ничего нет, а то, что есть, неинтересно. Пишу наскоро, ибо надо ехать2.
Будь здорова и Богом хранима.

Твой Antoine.

Теперь близко к театру? Это хорошо, дуся.
Стало холодно, до 3-х градусов мороз.

299. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Спасибо за телеграммку, дусик мой южный и нежный и милый. А вчера я не писала тебе целый день, и мне странно. За то третьего дня написала два письма. Я чувствую, что я пишу тебе скверно, необстоятельно, да я сама все это время такая же, как и мои письма.
Как хорошо, как тихо теперь, верно, у нас в саду! Ты пишешь, что цветут розы, гвоздики и хризантемы? Как мне хотелось бы посидеть с тобой так тихо, и чтоб на душе было ясно и чисто. Это верно ты говоришь, что мы грешим, что не живем вместе, ах как верно!
Ты пишешь, что я веселюсь? Что ты, милый мой!! Ты называешь весельем наше бешенство на вечеринке? Ведь это же дикость.
Не бойся насчет ‘Чайки’. На днях начинает заниматься с Вл. Ив. Марья Петровна ролью Нины1.
Об ‘Иванове’ не беспокойся — я думаю, что это делается для успокоения актеров, якобы страждущих, и до спектакля это не дойдет, и потому ты не волнуйся2.
‘Сестры’ дали вчера почти полный сбор — контрамарок не давали — здорово? ‘Дядя Ваня’ дал 1000 р., тогда как ‘Крамер’ теперь уже не дает полной 1000. ‘Дикая утка’ почти не идет, дает чуть ли не меньше 400 р. Вчера играл военный оркестр в 4-м акте и набат был сделан отлично3. Сегодня играем ‘Одиноких’. Мне очень не хочется.
Вчера между репетицией и спектаклем были у нас Оболонский с женой (скучные оба), была тетя Лёля, был Бунин. Квартирой нашей все восторгаются и удивляются дешевизне. Хорошо, Антон, право хорошо, только тебя везде не хватает. Ты бы здесь мог работать, и бродить по нашей ‘анфиладе’, и глазеть на прохожих, и прогуляться по Кузнецкому, по Петровке, Знаешь, каждый раз, когда я иду или еду мимо Опитца4, я всегда смотрю на твой портрет, улыбаюсь и мысленно говорю: ‘Здравствуй, Антон’, и мне приятно, что ты смотришь на меня. Я дура?
Пиши мне о своем здоровье побольше. А какие ты костюмы носишь? У тебя все в порядке? Эмс пьешь? Устроил, как я писала тебе? Заставь всех своих поклонниц искать сливок по Ялте и пей — слышишь? И ешь хорошенько. Я начала худеть — это хорошо. Я купила себе porte-monnaie, кажется, первый раз в жизни. От мужа не дождалась. Заплатила 2 р. 50 у Мерилиза. Отдала твой портрет в раму сделать и Горького тоже, тебя за 7 р. 50 к., а Горького за 3 р. — видишь, ты мне дороже! Завтра я пойду в баню.
Ну будь здоров, весел, люби меня крепко. Целую мою милую голову тысячи раз.

Твоя собака.

Я рада, что ты пишешь, хотя и неохотно. Работай, дусик, работай.

300. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

15 ноябрь 1901 [Ялта]

Вчера я получил адрес и вчера же послал тебе телеграмму, моя радость. Поздравляю с хорошей квартирой. Ты описываешь квартиру и потом вдруг спрашиваешь: ‘ты ведь не сердишься, дусик?’ Откуда ты это взяла? На что я стану сердиться? Успокойся, светик мой, я очень доволен и очень рад.
Да, меня переводит Чумиков. Как-то покойный А. И. Урусов, женатый на немке и долго живший среди немцев, читал при мне его перевод и нашел, что он, Чумиков, хороший переводчик. Кто бы ни переводил, Чумиков или Шольц, все равно толку мало, я ничего не получал и получать не буду. Вообще к переводам этим я равнодушен, ибо знаю, что в Германии мы не нужны и не станем нужны, как бы нас ни переводили.
Амфитеатрова не читал, так как ‘России’ не получаю, а розничная продажа запрещена1. Статью его о вашем театре ты постаралась бы прислать, приклеив только 2 коп. марку.
Эмс пить по утрам никак нельзя, прислуга занята, самовар с горячей водой далеко. На лавочке в саду я не сижу, потому что стало холодно, идут дожди. В комнатах у меня, кстати сказать, тоже холодно, хотя печи топятся каждый день.
Страстно хочу видеть жену мою, скучаю по ней и по Москве, но ничего не поделаешь. О тебе думаю и вспоминаю почти каждый час. Я тебя люблю, дуся моя.
Бог тебя благословит, да приснятся тебе самые лучшие, самые красивые сны. Целую тебя крепко и обнимаю.

Муж твой Antoine.

Кого в ‘Одиноких’ играет Бутова?2
Кланяйся Маше.

301. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Дорогой мой Антон, спешу написать тебе хоть несколько слов, хочется сейчас же опустить письмо, чтоб каждый день у тебя была бумажка от меня. Ужасно сейчас громко разговаривают Маша с Надеждой Ив. и не дают писать. Посылаю тебе письмо оригинальное, — посмеешься, — получила в театре1.
Захворал у нас Лужский, бронхит с осложнением, говорят, недели на две. Сегодня вместо ‘Крамера’ идет ‘Дикая утка’, завтра при всем старом составе Андрея играет Адашев, Лахмана будет играть Качалов2. Видишь, опять пертурбация. ‘Одинокие’ дали вчера около 600 р. Наш театр положительно можно назвать театр Чехова. Ты рад?
Вчера не было письма от тебя, сегодня тоже еще нет. Что сие значит? Ты говоришь, что письма ко мне тебя не удовлетворяют, но ты не увлекайся и все-таки пиши, хоть и не хочется, а то я буду беспокоиться.
У нас погода теплая, я хожу в осенней кофточке. В театр и обратно хожу пешком. В комнатах атмосфера хорошая, сухости не чувствуется и жары нет. Я писала тебе, что отопление водяное? Есть регуляторы и вентиляторы.
Электричество — в кабинете твоем, в столовой и у Маши, может, еще в передней будем освещать, хотя это стоит 15 р. в год, т.е. каждая лампочка. Это дорого или нет — напиши?
Что Горький? Какой он стал? Напиши о нем. На днях какой-то Волынский читал лекцию о наших писателях и только тебя погладил, а остальным досталось3. О Бунине в ‘Курьере’ читаешь? Перехватил Глаголь4. В субботу Букишон читает о Бёклине5 в кружке. Маша пойдет, а я занята. Сегодня я буду вечером у Ламановой говорить о тряпках для пьесы6 — скучно.
Твой портрет теперь в раме красного дерева — эффектно! Как мне хочется видеть тебя, Антон!!! Когда я думаю о тебе — у меня мысли прыгают как бешеные, я не могу их поймать и послать тебе — так их много и такие они разнообразные.
Целую тебя и люблю мужа моего нежного, люблю глаза твои, люблю мысли твои. Сердце бьется, когда думаю о том, как мы свидимся.

Твоя Книппуша.

Поцелуй мамашу, что ей прислать с Машей?

302. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 ноябрь 1901 [Ялта]

Милая супружница, посылаю тебе фотографию, о которой я уже писал тебе1. Немножко перетемнено, но похоже. Будут еще снимать, и я еще пришлю.
Погода все еще мерзка, холодна. Был у меня д-р Тихонов2, тот самый, что живет у великого князя, и говорил, что мне можно теперь жить в Москве. Как тебе это понравится? Возьму вот и приеду с Машей после Рождества.
Нового ничего нет. Все старо, интересного мало. Целую жену мою хорошую.

Антонио

303. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Доброе утро, родной мой!
Письма мои получаешь аккуратно? Пришли мне, пожалуйста, нашу Аксеновскую фотографию и тебя с Толстым — не забудь.
Антонка, мне передается твое сопливое настроение, когда капает и стучит дождь по крыше. Тебе скучно? Тоскливо? Ради Бога, только не поддавайся скуке очень уж сильно. Знаешь, я фантазирую и мечтаю, как бы прилететь к тебе дня на 2, на 3. Если перед закрытием спектаклей, последние два или 3 могли бы идти без меня, то я удрала бы так, чтоб 25 дек. быть в Москве опять. Может это и неисполнимо, но поговорю с Вл. Ив. и думаю, что он устроит, если только возможно. Я вот сейчас не помню, когда обыкновенно прекращаются спектакли. Я уже раскаиваюсь, что написала тебе. А вдруг нельзя будет? Ну, увидим.
Ты меня любишь, дусик мой?! Милый, милый!
Судя по твоему письму, у тебя в кабинете не тепло — правда? Про печи Маше передала.
Вчера я была в бане — близко, хорошо. Вечером была у Ламановой на дому, не в магазине, поглядела, как люди роскошно живут. Сестра ее ужасно несчастная — у нее нервные подергивания, но такие сильные, что она подпрыгивает на стуле, бьет кулаком в грудь — тяжело смотреть. Я еле высидела. Пришла рано домой. Маша возила все свои этюды в мастерскую — у них там выставка эти дни.
Я читаю Евангелие Толстого1. Собираюсь музыканить с Соней Малкиель, играть в 4 руки, и чтоб она мне аккомпанировала. Петь я начала понемногу, упражняюсь по утрам.
В театрах нигде не бываю. Очень хочется в Венскую оперетту. На той неделе мало занята. Вот побегаю. И ‘Ириновскую общину’, может, посмотрю. Напишу тогда. Напишу завтра, как сыграл Адашев Андрея.
Ну будь здоров, милый, родной мой, живи хорошо, кишочки поправляй.
А ты приедешь в Севастополь, если мне удастся вырваться? А то в Ялту, пожалуй, не поспею, очень долго в дороге буду. Целую тебя, любимый мой, крепко и хорошо.
Кланяюсь всем низко.
Горькому жму длань.

Твоя собака

304. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 ноября [1901 г. Ялта]

Милая моя супружница, слухи о Толстом, дошедшие до вас, насчет его болезни и даже смерти ни на чем не основаны. В его здоровье особенных перемен нет и не было, а до смерти, по-видимому, еще далеко. Он, правда, слаб, на вид хил, но нет ни одного симптома, который угрожал бы, ни одного кроме старости… Ты ничему не верь. Если, не дай Бог, случится что, то я извещу тебя телеграммой. Назову его в телеграмме ‘дедушкой’, иначе, пожалуй, не дойдет1.
А. М. здесь, здоров. Ночует он у меня, и у меня прописан. Сегодня был становой2.
Я пишу, работаю, но, дуся моя, в Ялте нельзя работать, нельзя и нельзя. Далеко от мира, неинтересно, а главное — холодно. Получил письмо от Вишневского, скажи ему, что пьесу напишу, но не раньше весны.
У меня в кабинете горит теперь лампа. Пока не воняет керосином, ничего себе.
А. М. не изменился, все такой же порядочный, и интеллигентный, и добрый. Одно только в нем, или, вернее, на нем, нескладно — это его рубаха3. Не могу к ней привыкнуть, как к камергерскому мундиру.
Погода осенняя, неважная.
Ну, оставайся жива и здорова, светик мой. Спасибо за письма. Не хворай, будь умницей. Кланяйся своим.
Целую тебя крепко и обнимаю.

Твой муж Антонио.

Я здоров. Москва подействовала на меня изумительно хорошо. Не знаю, Москва ли это, или ты виновата, только кашляю я очень мало.
Если увидишь Кундасову или кого-нибудь из тех, кто увидит ее скоро, то передай, что в настоящее время в Ялте находится д-р Васильев, психиатр, который болен очень серьезно.

305. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Не писала я тебе только один день и мне уже скучно, дорогой мой! Хотя поздно, но захотелось непременно написать тебе. Адрес наш я посылала без конца и не понимаю, что случилось. Получаешь ли все письма?
Ты тоскуешь, я это чувствую. Милый, родной мой! Я все, все понимаю. Мы должны быть вместе. Ну, погоди, все устроится, Бог даст. Все будет хорошо. И мы с тобой поживем по-хорошему.
Я мечтаю теперь, что почти через месяц могу увидаться с тобой. Если бы не ломался репертуар! Лужский надолго захворал — у него крупозное воспаление легкого, это значит, minimum на месяц. Сорина будет играть Загаров, профессора — Кошеверов1. Гарабурду в ‘Грозном’ — Вишневский. В ‘Штокмане’ не знаю кто заменит2. Тихомиров болен. Федотика вчера играл Андреев. ‘Сестры’ вчера прошли с громадным успехом при полном театре. Дядя Саша был, и ему Адашев понравился больше Лужского. Он шел очень твердо и искренно и просто и все боялся, что я в письме к тебе буду ругать его. Я его успокоила.
Оркестр у нас теперь военный3.
Сегодня Вл. Ив. в ужас пришел от репетиции 2-го акта. Ничего не налаживается, и он нервит. Только прошу тебя никому об этом ни слова. У Константина ничего пока не слышно и не видно4. Раевская невозможна в Широковой. Вообще каша. Жалко мне Немировича. Вообще как-то тяжело в театре. Переживаем тяжелую полосу.
Сегодня я с репетиции пошла прямо к маме, я там давно уже не была. Обедала там, а вечером поехали в Венскую оперетту, смотрели ‘Mascotte’. Стоян — мила очень5. Я смеялась. Но в общем — оперетка скучна и жидка.
Завтра идем обедать к Ивану. Вечером не знаю, что буду делать. Репертуар получаешь? Ответь мне насчет немца из Берлина6. Дусюсик мой ласковый, как скверно, что мы врозь живем! Пиши, от кого получаешь письма интересные. Тетя Лёля ‘ужасно’ просит тебя прислать карточку с надписью ‘тете Лёле’. Мне пусто дома без тебя. Я не вижу твоих любовных глаз, не чувствую твоей ласки.
Нехорошо так. Я как-то умираю, когда не чувствую кругом любви к себе. Это баловство. Т.е. — ‘кругом’ — любви мне не нужно, а твоя любовь мне нужна. Кончаю, уже третий час, поздно. Целую моего поэта дорогого крепко-крепко и жду твоего поцелуя.

Твоя собака

306. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19 ноябрь 1901 [Ялта]

Здравствуй, жена моя хорошая. Сегодня солнечно, тихо, но прохладно. Сижу у себя дома. Вчера получил ругательное письмо от дамы, купившей у нас Кучук-Кой1, а сегодня приходил актер-антрепренер, ставящий в Ялте ‘Трех сестер’, он пришел, чтобы пригласить меня принять участие, я же, к великому его удивлению и неудовольствию, стал просить его не ставить ‘Т. с’. Ставит он пьесу только ради скандала. Сидел у меня больше часа, я замучился.
Сижу дома и скучаю, точно сижу в тюрьме. Одно утешение — твои письма, моя милая девочка. Все думаю: не уехать ли мне за границу?
Сейчас становой спрашивал в телефон, где Горький2.
Платья мне не чистят, потому что по утрам Арсений на базаре, а Марфа занята. Эмс по утрам не пью, ибо пью кофе, раньше же не бывает горячей воды. Сливок в Ялте нет. Обо всем этом я уже писал тебе. Ем вообще много.
Спасибо за письма, большущее спасибо! Я тебя люблю за это. Portemonnaie я куплю тебе, не одно, а два, только за границей.
Очень рад, дуся, что ты и Маша довольны новой квартирой. И электричество есть? Это очень хорошо. Но почему это стали ходить Оболонские? Ведь они противники Худож. театра.
Ну, до свиданья, спаси и храни тебя Создатель. Обнимаю тебя и целую. Не забывай, помни своего мужа.

Твой Antonio.

В газетах ни слова о Художеств. театре. Охладели, что ли? Если театр останется на прежнем месте, то скоро он станет обыкновенным, все остынут к нему.
Толстого лечит Альтшуллер. Вчера сей последний говорил мне в телефон, что его пациент чувствует себя хорошо и угрожающего ничего нет. Да и не было.

307. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Уф, Антончик, устала, истомилась я! Кн. Сумбатов испытывал человеческое терпение. Пойми, что я была в Малом театре и смотрела ‘Ирининскую общину’. Конечно, не за деньги. Я бы копейки не истратила. Попали случайно. Только что ввалились с Машей домой с обеда от брата Ивана, наевшись до отвалу и сгорая желанием растянуться и отдохнуть, — как объявилась Елиз. Ник. Званцева и пригласила нас в ложу. Был ее брат с женой и еще одна дама.
Тяжело было высидеть. Рассказать пьесу трудно. Разговоры отчаянно длинные, т.ч. я теряла нить все время и в конце концов на меня напал хохотун. Ермолова меня все-таки захватывала1. Я ее люблю. В мыслях, когда надоедало слушать и смотреть, я переносилась в Севастополь, переживала свиданье с тобой, гуляла с тобой по городу, сидела с тобой у Киста etc.. Или проходила про себя Юльку, за кот. Станиславский хвалит меня. Сегодня мы все сидели в кабинете и ‘сам’ выражал неудовольствие по поводу отсутствия домашней работы. Все маленькие роли не типичны (во 2-м акте), не рельефны. У Раевской, бедной, ничего не выходит. Ей велено копировать меня. Вместо Лужского не знаю кто будет2. Мейерхольд будет играть бургомистра в ‘Штокмане’. Завтра вечером пробуем гримы, прически первых 2-х актов.
Смотрел ‘Сестер’ актер Малого театра Строев и велел мне передать, что я гениальная актриса. Бедный Строев!! Тебе его жаль?
Сулержицкий лежит в клинике, у него, кажется, плеврит. Он с тех пор хворает, как ты уехал. Мне жаль его.
Выставка Машина прошла хорошо. Продался один Машин этюд за 10 р. Она рада. У Ивана обедали вкусно и сытно, пили чай. Володя умник, славный, самостоятельный. Вернулись из театра и нашли у себя Дроздову с распущенными волосами, пришедшую ночевать из бани.
Мне скучно сегодня без письма от тебя, дусик милый. Ты все такой же нежный? Сегодня Лешковская говорила в роли3: ‘Я бы и сейчас была влюблена в своего мужа, если бы мы не кипели в семейном бульоне’. А какая плоская, хлесткая пьеса, о ней и говорить не хочется. Впечатления никакого. Правдин балаганит до свинства4. Гадость. Ну, спи спокойно, мой любимый, моя любовь, мой муж хороший. Целую крепко и мысленно засыпаю в твоих объятиях.

Твоя собака

308. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Милый, хороший, нежный мой, любимый мой, душу тебя в объятиях и целую тысячи раз за милую фотографию. Ты такой там дусик, что я совсем влюбилась и неудержимо захотелось иметь тебя здесь, около меня, близко, близко…
Какой это доктор Тихонов был у тебя? Можно ему верить? Если да, то это большое счастье! Значит, тогда ты можешь приехать и жить здесь, хотя это страшно. Как ты думаешь, сильный мой человек? Мне без тебя тоскливо и дико. Мне нужна твоя мягкость и нежность. Я около тебя делаюсь лучше. Ты веришь?
Сейчас очень поздно. Я только что вернулась из театра, начерно прошли 2 акта, смотрели гримы, — есть интересные. Пьеса пока никак не идет. Утром репетировали ‘Чайку’ с Загаровым — Сориным. Потом ходила за покупками, обедали, заходили к нам Васильева, Малкиель, Дроздова и приехала Мария Федоровна из Мелихова1, Бунин заходил, завтра приезжает его жена. В пятницу мы обедаем у Малкиель.
Отчего ты не хочешь устроиться с немцем Шольц и получать гонорар? Объясни.
Как ты славно, мягко сидишь с Толстым. Я все любуюсь. Ты еще ездил к нему? Ты работаешь, Антонка? Мне спокойно, если буду знать, что работаешь, значит, меньше тоскуешь и занят.
Кончаю, дусик мой, страшно устала. Присылаю письмо, кот. я получила. Целую крепко, обнимаю горячо.

Твоя собака.

No ‘России’ пришлю2.

309. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

21 ноября 1901 [Ялта]

Милая Книппуша, драгоценная моя, не сердись, что пишу тебе не каждый день. Так слагаются обстоятельства. Каждый день что-нибудь мешает жить и писать, сегодня, например, с утра явился Лазаревский (писатель в морской форме) и сидит, сидит, мучительно сидит, и неизвестно, когда его унесет нелегкая.
Ты хочешь приехать на Рождестве? Это богатейшая идея, дусик мой умный, только просись у Немировича так, чтобы прожить в Ялте не менее трех дней. Не менее! Выезжай из Москвы 20-го дек., в Ялте будешь 22-го, 25-го выедешь из Ялты, 27-го будешь в Москве. Родная моя, голубка, послушайся, выторгуй у своих деспотов эти три дня! С 22 и 23 дек. до 26 нет спектаклей, а 20,21 и 26 они могут поставить ‘Дикую утку’, ‘Штокмана’, ‘Фед. Иоан.’, ‘Когда мы, мертвые, просыпаемся’. Для праздников у них громадный репертуар. Послушайся меня, Книппуша, будь разумной женой.
Письмо няньки Паши прочел и весьма ему сочувствую. Мне кажется, что ты бы очень любила полунемчика, любила бы, пожалуй, больше всего на свете, а это именно и нужно1.
Горький такой же, как и был, такой же хороший, даже как будто лучше. Он простяк большой. Жил в Ялте, теперь переехал в Олеиз, нанял там дачу на всю зиму.
Я здоров, все хорошо. Мыши ловятся. Теперь буду мечтать, как ты приедешь на Рождестве в Ялту.
Но стоп, машина! Пришел Розанов.
Розанов ушел. А Лазаревский все здесь, страшно накурил в гостиной. Теперь обедает внизу.
В Москву уехала или уезжает m-me Бонье, придет к вам, наверное.
Крепко целую тебя и обнимаю еще крепче. Пиши, не ленись, будет тебе награда за это.
Поклонись Маше.

Твой Antonio

310. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Вот я опять пишу тебе, родной мой! Как ты меня радуешь известиями о своем здоровье — я тебе передать не сумею. Милый, милый, ясный мой! Я думаю, что тебе не будет плохо здесь. И работать ты здесь можешь. И не будешь одинок. Только, Боже упаси, если это повредит здоровью! Да ведь ты у меня сам ‘лекарь’, сам знаешь и понимаешь.
Сейчас отыграли ‘Сестер’. Была мама с Надеждой Ив., и им Адашев очень понравился. Вообще они в восторг пришли.
Немирович нервит сильно. Вчера была ужасная репетиция. Все говорят, что есть шум, а пьесы нет, и много банального. Антон, это я только тебе пишу, а ты молчи обо всем. Раевская не будет играть. А кто ее заменит — не знаю1. Алфеева нет2. Мария Федоровна, говорят, ослепительно красива, но идет на своих тонах3. ‘Сам’ пока ничего не дает. Бокач плох4. Маленькие эпизод, роли слабы. Вообще гадко, даже Роксанова сегодня жалела Немировича5 — а она его враг большой. Самарова хороша6, и твою жену хвалят все. Во 2-м акте я надела светлый парик, к самому лбу прилепила красный цветок в пышных волосах и надела свое старое желтое бальное платье, чтоб привыкнуть носить декольте. Всем понравилось. Я играю Юльку с внешней стороны: приподнятые плечи, локти назад, фигура с наклоном вперед, плутовато цинична, выговор a l’anglaise. Санин все жалел, что ты не видишь меня в желтом платье.
Сейчас был Рындзюнский в театре, он только что вернулся из Питера, говорит, что там сильно агитируют против нашего театра, возмущены тем, что запретили ставить там ‘Чайку’7. Дарский плачет, говорит, что Худож. театр отравил ему жизнь, что нигде больше нельзя служить8.
Сегодня я обедала у мамы. Там идут усиленные приготовления к маминому концерту 28-го ноября. Поют ее ученицы и она сама. Волнуется, конечно, сильно. Репетируют, поют без конца. В Филармонии мамины ученицы процветают, нравятся в оперном классе. Я рада за маму, она работает с таким рвением, с такой любовью и верой, что позавидуешь ей. Я перед ней ничтожество.
Завтра день я свободна, вечером играем ‘Чайку’.
Пиши, работай, Антончик мой. Я буду дрожать от волнения, когда буду читать что-нибудь твое новенькое. Буду смаковать каждое слово, каждое выражение. Целую тебя. Тебе хочется меня приласкать? Мне хочется смотреть на тебя и целовать.

Твоя собака.

Антон, а мне хочется Андрюшку!!!
Кланяйся А.М.

311. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 ноября 1901 [Ялта]

Я послал тебе как-то открытое письмо с изображением Толстого. Получила? Толстой здоров, температура у него нормальная, и пока нет ничего такого, что особенно бы пугало, кроме старости, конечно.
Сегодня нет письма от тебя, радость моя. Поэтому я не в духе. И оттого, что опять был Лазаревский. Здоровье ничего себе, пожаловаться не могу. В театре здешнем, как я уже писал тебе, идут сегодня ‘Три сестры’. Актеры отвратительные, обстановка еще того хуже. А сбор, вероятно, полный. Погода тихая, теплая, облачная.
Я послал тебе фотографию — разве не получила? Что же ты еще хочешь? А та, что мы вместе снимались в Аксенове, у тебя есть.
Итак, помни, деточка, в декабре ты должна быть в Ялте. Непременно! Твой приезд для меня был бы сущим благодеянием. Эта зима для меня самая скучная из всех зим, с удовольствием бы я уехал.
Сегодня Марфуша чистила мой пиджак и пришила пуговицу.
Ну, писать больше не о чем. Целую тебя, Книппуша, не скучай, работай, веселись, если есть возможность.
Как идет пьеса Немировича? Нравится тебе?
Однако до свиданья! Обнимаю мою Книппушу.

Твой Antonio.

Если в Великом посту не будете играть в Петербурге, поедем в Италию. Хочешь?

312. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Сейчас вернулась с ‘Чайки’. Играли хорошо, принимала публика отлично, и сбор был за тысячу. Рад, дусик?
Я чувствую, Антон, что мои письма не удовлетворяют тебя, что я пишу скучно, однообразно, неинтересно. Я, верно, не умею писать письма, не умею хотя бы пустячок передать интересно. И жизнь-то как-то между пальцами бежит. Какая-то возня, а не жизнь. Вечное ощущение чего-то ненастоящего, а вот, вот придет настоящая жизнь.
Отчего это так, милый мой? Отчего это так, любимый мой?
Мне так хочется с тобой пофилософствовать. Антонка, а ты меня знаешь? Или только любишь, не зная меня? Я глупо спрашиваю? Ты, Антон, настоящий человек, ты любишь и понимаешь жизнь настоящую, а не выдуманную. Я это люблю в тебе ужасно. Ты большой человек. И смешной ты бываешь ужасно. Я тебя люблю. Ты как-то один среди всех. Мне сейчас хочется сесть около тебя, только ниже тебя, чтоб моя голова приходилась около твоего сердца, чтоб ты меня держал крепко и чтоб сумерки были, и камин бы теплился, и тихо бы было кругом. И на душе чтоб было полно и тягуче и хорошо и немножко больно и чего-то жаль. Ты понимаешь это настроение?
Я сейчас вспомнила твой мелиховский флигель и кабинет твой и как я там сидела с тобой, такая взволнованная, оживленная, помнишь? А как чудно цвели яблони, вишни! Как все было бело и свежо! Как мне все нравилось! Я тебя тогда боялась немножко. А это дивное утро, когда ты меня провожал! Мы с тобой должны еще много, много хорошего пережить. Я уверена в этом. Пишу с шиком при электричестве. Меня беспокоит, что ты зябнешь у себя, родной мой. Это нехорошо. Вели чаще топить камин, чтоб тебе было тепло и уютно. Некому за тобой ухаживать. Я делаю себе упреки. Неужели тебе можно будет приехать сюда? Милый, милый, как я буду ходить за тобой, любить, ласкать тебя. Тебе будет хорошо. Любуюсь я все на тебя, где ты снят с Толстым. Удивительно у тебя милое лицо. Так бы и зацеловала.
Комнаты у тебя проветривают? А чем кормят, напиши. Молоко пьешь? Платье чистят? Все о тебе вечно спрашивают, велят кланяться.
Я пою каждое утро, и это мне придает крепости. Ну прощай, до завтра, любовь моя, будь здоров, не хандри и меня люби. Целую всего тебя.

Твоя Оля

313. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье ноября ночь [1901 г. Москва]

Мне стало сейчас грустно от твоего письма. В нем чувствуется тоска. Уже тебе не сидится в Ялте, думаешь о поездке за границу? Милый мой. А если бы тебе сюда попробовать приехать! И хочется безумно этого, и боюсь. Здесь тепло пока, морозов нет. Что д-р Тихонов говорил — обстоятельно или только так, не вникая? Как ты сам думаешь, умная моя, хорошая голова? Мне без тебя одиноко, неуютно, не о ком думать. Я. теперь все пою. Как встану, так упражняюсь, голос делается гибким. Сегодня обедали у Малкиель, и я пела там порядочно. Соня аккомпанировала хорошо. Я была в настроении. Пришли потом Борисов (он пишет, кажется, под псевдонимом Кржижановский)1 с матерью, я и при них пела, и, представь, они были в восторге, удивлялись, почему я не пою в концертах. Мне было приятно. Для меня пение — огромное наслаждение, только я должна чувствовать, что голос мне повинуется, чтоб я все могла исполнить так, как задумала. Буду развивать и разгибать его. Он у меня легко поддается. Пойду к маме на экзамен.
Приедешь, я тебе буду петь как следует, буду готовить тебе русские романсы, а то я все пока на иностранных языках пою. У Малкиель обедали вкусно, и вообще было ничего, мило.
Членов заезжал за мной, чтоб ехать к Тихомировым, но я забыла, что сегодня пятница. Завтра после ‘Сестер’ думаю поехать ужинать в кружок — там чествуют Потехина2. Маша поедет раньше, а я приеду с нашими старушками, с Вишневским. Сегодня он потешал, нас: пришла в театр жена Морозова3 и он с присущим ему темпераментом уверял ее, что грешно сидеть на миллионах, что надо театр строить, а не тратить на туалеты. Очень наступательно действовал, т.ч. она уже замялась. А мы подсмеивались. Репертуар получаешь? Я всегда осведомляюсь в конторе, посылают ли тебе. Послезавтра играем ‘Одиноких’ — перемена.
Я сегодня днем была у Шлиппе. Смешно там бывать, хотя приятно, вспоминается детство, и я чувствую именно в этой обстановке, как далеко я ушла от них. Там затхлостью пахнет. В понедельник они все, верно, ко мне нагрянут. Кланяйся Альтшуллеру и поздравь с знатным пациентом4. Кланяйся всем, кто меня помнит. Что тебе прислать с Машей? А, может, я и сама прилечу в Севастополь! Эх, кабы удалось! Антонка, дусик мой, я тебя всегда вспоминаю, ты со мной всегда. Меня никто так не любил и не будет любить, как ты.

Твоя Оля

314. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

24 ноября 1901 [Ялта]

Деточка моя, скажи Немировичу, чтоб он поскорее прислал Горькому IV акт его пьесы1. Скажи, что это необходимо.
На дворе идет снег и дождь. У меня руки холодные, в кабинете пасмурно и холодно, писать трудно, пальцы как-то не слушаются, хотя термометр показывает 12 градусов тепла. И так будет всю зиму! То есть до конца апреля!
Горький устроился в Олеизе, был у меня, по-видимому, ему скучно. Занялся бы пьесой, да пьесы нет, Немирович не шлет.
Здесь, в Ялте, шли ‘Три сестры’ — отвратительно! Офицеры были с полицейскими погонами, Маша говорила хриплым голосом. Сбор был полный, но публика ругала пьесу отчаянно.
В ‘Русской мысли’ Потапенко в своей повести ругает Художеств. театр2.
Итак, просись не в Севастополь, а в Ялту. Милая дуся моя, уважь! Прошу тебя! Немирович эгоист, притом грубый, он велел тебе приехать к 20 августа, когда нечего было делать, и теперь все праздники будешь сидеть без дела — и я порву с театром, ничего не стану писать для него.
Скажи тете Лёле, что фотографию прислал бы ей с удовольствием, но — увы! — есть только ялтинские у меня, а они устарели, не годятся. Вот приеду весной, тогда возьму у Опитца и поднесу ей с какой угодно надписью. Пусть пока извинит. Лазаревский был вчера в третий раз, сегодня, кажется, уехал. Бальмонт тоже уехал сегодня. Елпатьевский уже был у вас, вероятно.
Поедем, собака, в Италию! Поедем! Поедем, пока есть деньги, а то, гляди, года через два-три уже нельзя будет разъезжать.
Обнимаю тебя, моя жена. Спи покойно, Бог тебя хранит.

Твой Antonio.

Мать, когда я сказал ей, что ты приедешь на Рождество, обрадовалась и сказала: ‘Ну, слава Богу’. Сегодня опять говорила об этом и просила написать тебе, чтоб ты приехала непременно.

315. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

25 ноября 1901 [Ялта]

Милая дуся моя, напрасно подполковник волнуется: рассказ ‘Один из многих’ не вошел в марксовский сборник, потому что он переделан в водевиль ‘Трагик поневоле’1.
Значит, моя фотография дошла к тебе благополучно, не погнулась? Береги ее, она unicum. После моей и твоей смерти ее надо будет отослать в Таганрогскую городскую библиотеку, где имеется мой архив.
Я работаю, но неважно. Погода скверная, в комнатах холодно, до Москвы далеко, и в общем создается такое настроение, при котором писание представляется лишним.
Думаешь ли ты, собака, приехать в Ялту на Рождество? Думаешь ли? А я каждый день думаю о том, как ты приедешь и как мы вместе поживем денька три.
А разноцветные карандаши, которые подарила мне твоя мама, у меня разбирают и разворовывают по одному. Ручка дяди Саши цела.
Ты ходила к Малкиелям обедать? Воображаю, как это интересно!
Ты спрашиваешь, был ли я у Толстого после приезда из Москвы. Да, бывал. Недавно ездил с Горьким и Бальмонтом, о чем, кажется, писал уже тебе. Будь погода получше, я ездил бы к нему чаще.
Будь здорова, жена моя милая. Не суди меня за то, что письма мои так пусты и так тощи. Писать не о чем. Даже о Шольце ничего не могу написать тебе, так как уже писал о нем. Он обещает гонорар, но сначала ведь надо перевести, потом напечатать, потом продать… длинная история! Русские писатели, к тому же, если нужны, то только в России, умница моя.
Целую твои ручки, не забывай, вспоминай хотя два раза в сутки.

Твой муж Antonio.

Ты спрашиваешь, какой это доктор Тихонов был у меня. Это тот самый, который в Ливадии лечил царя от тифа2, лейб-медик, мой товарищ по выпуску. Извини, ходил гулять, руки замерзли, трудно писать. А здешние доктора не пускают в Москву.

316. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

25-ое ноября ночь [1901 г.]

Вчера не писала тебе, дусик мой нежный, потому что вернулись из кружка в 4 ч. и встала только перед самой репетицией сегодня. Сейчас пришла с ‘Одиноких’. Так сильно хочу тебя видеть, что не знаю даже, что писать. Все мне кажется пустяками и не стоит писать. Это глупо. Я как-то раскололась. Не соберу себя. Не сердись на меня. Я в твоих письмах последних чувствую тоску. Отчего вдруг? Случилось что-нибудь или вообще? Ты уже больше не думаешь приехать в Москву, если зима будет мягкая?
Как все ужасно, Антон мой! Я буду счастлива, если удастся приехать к тебе перед Рождеством. Хоть в Ялту вряд ли — потеряю время в дороге и тебя меньше увижу. А тебе трудно приехать в Севастополь? Холодно, неудобно? Скажи откровенно. Если достаточно будет времени, то, конечно, приеду в Ялту.
Антон, что главное в жизни, скажи мне? Во мне идет сумятица. Я чего-то не понимаю в жизни, т.е. не могу схватить. Ну, да что об этом толковать, разберусь в самой себе и сделаю то, что надо. Но я ужасно слабый человек, мне всегда судьба должна помочь.
Была я вчера в клубе после ‘Сестер’. Очень мне не хотелось ехать, да потом оживилась, а к концу опять завяла совсем. Приехали мы, т.е. я с Вишневским к самому ужину. Посадили нас за главный стол, где сидел юбиляр Потехин, между Федотовой и Ермоловой, сидели еще его сын, дочь, Южин с женой, Садовская с дочерью, Немирович с женой, Желябужский с женой, Чехова без мужа, сестра писателя той же фамилии, Лавров с женой, Глоба, Лукин, Сизов, Мостовский, Собинов, Раевская, Самарова, Маклаков, Мунт. Рисуешь себе лица? Говорились речи и говорились скверно. Греков преподнес стихи какие-то, Невежин говорил много, но его покрыл оркестр, и все, улыбаясь, не восставали. Говорил Фейгин, — Южин, Мостовский, Тихомиров, Влад. Ив. сказал экспромтом, коротко, но славно, и еще говорили. Потехин был очень растроган, плакал и очень тепло и хорошо отвечал. После каждой речи оркестр играл туш. Было очень оживленно, славно, просто, ничего натянутого. Много было знакомых, очень много. Маше было весело. После ужина пили кофе в библиотеке. Федотова сидела с нами. Котик ‘хихикала’ на весь клуб очень забавно. Ты бы влюбился в нее. Садовская много мне говорила про тебя, как она тебя любит и как она в тебе чует ‘настоящего’ человека. Южина пила со мной за твое здоровье. Все спрашивали о тебе, просили кланяться. А я ежеминутно вспоминала тебя, хотелось видеть твою высокую, породистую фигуру, твое милое, благородное лицо среди их всех. Ты был бы самый интересный, и как бы я гордилась тобой! Милый, милый мой! Лопатин болтал со мной, Сытин тоже был, я ему сказала, что вы с аппетитом едите грибы, посланные им. В пятницу поеду после спектакля к Тихомировым. 28-го мамин концерт. Я буду волноваться.
Сегодня Кошеверов репетировал Серебрякова — ничего себе. Лужскому лучше, через дня три встанет.
Знаешь, что говорят рабочие наши в театре? Смотрели, смотрели, что ‘Крамера’ плохо вызывают после 2-х первых действий, и изрекли: ‘Нет, видно, ничего не выходит, надо им будет в ножки Чехову поклониться и опять-таки Чехова играть, — больше ничего не остается’. Как тебе это нравится?
Ну, дусик, пора кончать, спать хочу, пойду в свою одинокую постельку и буду думать о тебе. Целую тебя много раз и крепко и вкусно. Ты ко мне не охладел? Смотри.
Ах, Антон, тяжело жить так врозь! Нелепо.
Будь здоров, весел, не кисни, гони скучных людей вроде Лазаревского. Работай и люби меня.

Твоя вся собака

317. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Милый мой, любимый мой дусик — я чувствую нетерпение, недовольство в твоем вчерашнем письме. Я все, все понимаю и терзаюсь. Ужасно хочу, чтоб тебе было хорошо, не тоскливо. Знаешь, Антончик, приезжай сюда хотя на месяц, право. Я вчера еще говорила с Членовым. Он говорит, что на всю зиму страшно, а на время ничего. Он еще говорил, что Тихонов хороший доктор. Как тебе понравится в нашей квартире, ты увидишь! Воздух у нас отличный, копоти ламповой нет. Погода мягкая теплая, больше 5® не было еще. Пообдумай и ответь мне. Я тебя буду нежить и ухаживать.
Ты недоволен моими письмами? Родной мой, я ведь все, все получаю от тебя и благодарна за каждую строчку любви. Ведь о фотографии я писала, что получила, и любуюсь каждый день моим красивым мужем и даже целовала фотографию в приливе нежности и влюбленности. Тебе это не нравится?
О Толстом замолчали теперь. Напиши, как прошли ‘Три сестры’?1 Ты, конечно, не смотрел, но рассказывали тебе, верно, очевидцы.
Татьяна Куперник говорила, что смотрела ‘Сестер’ в Киеве и меня очень вспоминали, т.к. Пасхалова плохо играла Машу. Тебе, наверное, неприятно, что играли ‘Сестер’ в Ялте, правда? Я уже представляю себе твою мимику и настроение.
‘В мечтах’ у нас застряло немного. Вчера начали намечать только 3-ий акт2, и, значит, я теперь днями свободна. Лужский, кажется, будет играть Яхонтова, Санин Алфеева, Широкову — пока неизвестно. Раевская отказалась, пробовали Муратову, Савицкую. Пока, кажется, автор увлекается последней, но я не верю. Занимаются отдельно в кабинете, никто не видит. Пожалуй, выйдет вроде Весны в ‘Снегурочке’3. Мне ничего не говорят пока относительно Широковой, но Станиславский говорил, что кроме меня никто не даст шика, нужного для этой роли. Я молчу. Пьеса пока никак не идет, впечатление неприятное и жаль Немировича. Протянется она еще долго.
Вообще в театре тяжело. Дай Бог, чтоб это настроение прошло скорее. Но сборы идут отлично. О постройке пока ничего не известно. Хорошо бы взять театр Омона, он симпатичный и место отличное — правда?
Вчера я отличалась своей забывчивой головой: Оболонский сказал, что приедет утром после бани кофе пить — я забыла совершенно, и вышло, что он пришел неожиданно. Мне было стыдно. Позвала обедать т. Лёлю и забыла! Она пришла, а уже все сняли со стола, пришлось замять, и вышло очень неловко. Мне было опять стыдно. С 4 ч. вчера у нас приходили непрерывно люди, и все больше дамы, даже смешно. Пришли: m-me Бонье, т. Лёля, Нина Корш, Якунчикова, очень пикантная, богатая дамочка и милая и смешная и хорошенькая, желает с нами водиться. Затем Дроздова, Членов, Володя, Ольга с мужем, а дальше приехали Шлиппе в количестве 4. Еще подъехали бабушка и мама. Привезли мне Шлиппы серебряных подарков — ты рад? Было не то что нудно, а просто я отвыкла от их среды, от их мнений, убеждений, хотя ведь я росла с ними. Ужасно ты им понравился, они рассматривали все твои карточки и любовались тобой. А я ликовала. Антонка, ведь ты мой? Я тебя никому не отдам, слышишь? Лучше тебя нет никого. Нежность ты моя. Дроздова все чудит, рассказывает про свои романы с Упрудиусом и болтает ужасные вещи, все про любовь, про блаженные минуты, смешит отчаянно. Членов спросил, нормальная ли она.
У меня теперь одна отрада — это то, что я пою. Пою каждое утро. Горло пока в порядке. Шью себе белое платье, надо шить шубу, да лень приниматься. Мечтаю о поездке к тебе, дорогой мой, и уже волнуюсь. А вдруг нельзя будет?! Я только боюсь, что в Ялте будут таскать по гостям и к нам будут ходить, а я хочу только тебя одного с утра до вечера и с вечера до утра. Ты это понимаешь?
Ушков просил передать, что если ты поедешь в Севастополь, то чтоб ты остановился отдохнуть в Форосе непременно. Согласишься? Вряд ли!
Ну, милый, до завтра, пишу тебе каждый день, а кажется, что ничего не пишу, это значит, что надо мне тебя видеть и чувствовать. Маша ждет, чтоб опустить письмо.
Addio, любовь моя, целую тебя крепко и люблю крепко. Кланяйся матери. Сегодня у нас 1® тепла. Люблю и обнимаю.

Твоя собака

318. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 ноября 1901 [Ялта]

Сегодня нет от тебя письма, жена моя хорошая. Ну что ж, погожу до завтра. Ты пишешь, что жаждешь прочесть мой новый рассказ. Но при теперешнем настроении, в этой паршивой Ялте я не могу написать ничего такого, что могло бы, по твоему мнению, утолить жажду.
Пьеса Немировича будет иметь успех. Не падайте духом. Только следовало бы одновременно репетировать и ‘Мещан’, а то после Рождества нечего вам будет играть, кроме Немировича. А Алексеев, очевидно, немножко упал духом. Он избалован успехом, а это значит, что полууспех для него нож острый.
Мать благодарит тебя за письмо. Ты пишешь ей насчет эмса и горячей воды. Но все это, дуся моя, невозможно. И не пиши насчет еды, ибо сие бесполезно. Мать и бабушка — обе старухи, они очень беспокоятся, обе хлопочут, но все же одной 70, а другой уже 80 лет.
Твои письма очень интересны, я читаю по два, по три раза.
А бани здесь нет, мыться негде! Мою одну только голову.
Целую тебя крепко. Не забывай твоего мужа. Напиши два слова о здоровье Лужского.

Твой Antonio

319. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1901 г. 27-ое ноября ночь [Москва]

Здравствуй, дорогой мой, южный мой цветок! Как живешь? Как настроение? Ты меня не дразни, что приедешь в Москву в январе. Я этим живу и мечтаю об этом. А ты вдруг замолчал о приезде. Отчего? Поговариваешь ехать за границу. Не надо этого, милый мой. Ты будешь так далеко от меня! Когда я начинаю писать тебе, мне почему-то все кажется не важным и я теряюсь, и не пишу тебе многих пустяков, кот. все-таки наполняют и письма и жизнь. Но я думаю, что то же самое и с тобой. Когда нет главного, т.е. нашей совместной жизни, то остальное кажется мало интересным. Права я?
Я знаю, что ты томишься в Ялте, скучаешь, и одно меня только утешает, что здоровье твое в хорошем состоянии. Милый, пиши мне больше о своем самочувствии, не воображай, что это может надоесть мне, как ты говоришь всегда. Мне все близко и дорого, что тебя касается. M-meе Бонье говорит, что ты очень хорошо выглядишь и настроение хорошее было у тебя. Правда? Да я и по письмам чувствовала это. А в последних читаю что-то другое. Ты здоров?
Завтра будет письмо от тебя. Собака твоя все такая, только худеть начала. Ночи мне противны, без аппетиту ложусь. По утрам все пою, пока голос есть. Читать почти не приходится, и это меня нервит сильно. Мне так хочется увлечься какой-нибудь книгой. Антонка, дусик, ведь я буду знать, что ты напишешь новенького, буду? Ты мне пришлешь?
Мне так хочется прижаться к тебе, слышать стук твоего сердца, чувствовать тебя так близко, близко и потихоньку рассказывать тебе обо веем. И знать и чувствовать, что ты меня любишь, золото мое. Меня ведь никто так не любит, как ты, правда или нет? Как мы встретимся? Как поглядим друг на друга?.. У меня сердце лопнет. А ты будешь сдержанный и как будто ничего не волнуешься. Ты думаешь о том, как мы свидимся? Ты меня будешь крепко, вкусно целовать и обнимать? Как скверно жить без ласки…
Отыграли сейчас ‘Сестер’ в 39-й раз. Лужскому лучше гораздо. ‘Штокман’ прошел вчера с треском1, после 5-го вызывали раз 20. ‘Сам’ в насморке. Артему что-то опять нехорошо.
Ну покойной ночи, милый. Воздух у нас отличный в квартире, сухости не чувствуется, жары нет, приятно.
Целую крепко.

Твоя собака

320. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 ноября [1901 г. Ялта]

‘Я пишу скучно, однообразно, неинтересно…’1. Ты уж и забыла, что писала мне сии слова, дурочка моя. А я так люблю твои письма! Пиши и скучно, и однообразно, только, пожалуйста, почаще, а я за это буду присылать тебе картинки.
Как решила? Приедешь в Ялту на Рождестве или нет? Мне это нужно знать наверное.
У нас в доме холодно, печки, случается, бывают горячие, но тепла не бывает. У меня в кабинете обыкновенная температура +12 и редко бывает +13. Камина топить нельзя, потому что от камина у меня глаза болят. А при 12 градусах работать трудно. Злюсь только и больше ничего, хотя и знаю, что это глупо.
С каким удовольствием я теперь поговорил бы со своей женой, потрогал бы ее за лоб, за плечи, посмеялся бы с ней вместе. Ах, дуся, дуся!
Ну, Бог с тобой, будь жива и здорова, и весела. Пиши!

Твой Antonio

321. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Напишу тебе хоть несколько слов, дорогой мой, чтоб ты каждый день имел письмо от меня. Сейчас очень поздно, и я сильно устала. Целый вечер волновалась в мамином концерте, а потом ужинали у наших, — и я как разбитая.
Почему второй день нет писем от тебя? Меня это мучает. Последние письма были тоскливые и вдруг — ничего. Меня это беспокоит. Здоров ты? Голубчик, любимый мой, не скрывай от меня ничего, что бы ни было.
Мысли и мечты о тебе помогают мне жить, заставляют бодрее смотреть на жизнь. Не сомневайся во мне, верь мне, что я люблю тебя.
Антонка, может, ты удерешь вместе со мной в Москву, если мне можно будет приехать? Проживешь здесь с месяц, и нам обоим будет легче. Что ты на это скажешь? Ответь мне, дусик. Твои письма стали неласковые.
В театре не была сегодня. Вишневский помогал мне в концерте продавать афиши, продали на 60 р. Концерт прошел хорошо. Было много народу. Самуэльсон играл.
Сегодня утром был у меня Петр Кожевников и привел свою жену. Противный он, не люблю. Воображает, что я заведу с ним знакомство. Завтра мы обедаем у Коновицер. Ну, кончаю, родной мой, близкий мой. Умоляю, пиши все о себе, всякую твою мысль, кот. заползает к тебе и будет мучить, пиши все откровенно. Когда мы будем вместе, неразлучны?! Так жить бессмысленно.
Целую тебя любовно, дорогой мой. Люби меня и вспоминай чаще.

Твоя Оля.

Васильева уехала сегодня за границу со своими птенцами.

322. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое ноября утро [1901 г. Москва]

Милый мой, вчера получила сразу 2 письма твои, а то я уже начала беспокоиться. Спасибо, дорогой мой! Только мне от этих писем больно стало. Ты скучаешь, у тебя отвратительное настроение, ты возненавидишь театр из-за меня, а между тем он-то и сблизил нас. Дусик, брось хандрить, не стоит. Ты ведь большой человек, с большой душой. На январь возьми да приезжай. Январь — месяц ровный, переходов резких не бывает, и ты поживешь и поработаешь здесь отлично. Я знаю, что легкомысленно ты не поступишь, и потому пишу так.
Зима стоит теплая все время, таяло третьего дня.
Я живу зря, без смаку. Настроение среднее, на людях болтаю.
Квартирой очень довольны, только без тебя скучно. Ты должен пожить здесь.
Знаешь, Антон, на мамином концерте был наш обер-пастор и делал мне дважды выговор за мое венчание, т.ч. я даже испугалась. Говорит, что их церковь не может этого так оставить, без наказания. Мне было очень неприятно, но если он что-нибудь выдумает, то пригрожу, что перейду в православие. Надо мной хохочут все, что я испугалась.
Ну вот и перервали на целый час — сидела Надежда Ивановна. Все про Сашу толкует. А другой бабушке плохо — ты слышал? Матери Софии Петровны? Пожалуй, не выживет, очень уж стара.
Вчера мы обедали у Коновицер, вечером у нас сидела Лика.
Отчего ты так зябнешь? Вели больше топить. ‘Три сестры’ ялтинские тебя расстроили, я чувствую. Но плюнь на это. Про Толстого я знаю, что ты только раз был у него, остальное ты скрываешь и не пишешь, что был у него несколько раз. Верно, грешишь по дороге и потому скрываешь от жены.
Не растравляй моей души мечтами о поездке в Италию! Ты приезжай лучше на праздники сюда, и мы поживем. Меня вряд ли освободят, напрасно только я этим себя тешила. Хотя буду все время напоминать об этом. Немирович хотел бы очень, но ведь не от него зависит. Перед праздниками публика туго ходит в театр, и потому надо ставить хлебные пьесы.
Репетируют теперь 3-ий акт, где меня нет. Я не слыхала…
Antonio, мой милый, будем веселее, не будем киснуть, хочешь? Я все время пишу тебе скучные, невеселые письма и мало развлекаю тебя. Это моя ошибка, хотя я сама все время не весела, могу оживляться только не надолго. Целую тебя, дорогой мой, много раз и умоляю не хандрить.

Твоя собака

323. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 ноябрь [1901 г. Ялта]

Книппуша моя милая, умница ты моя, я жив и здоров, чувствую себя сегодня недурно, и погода великолепная, солнечная, а вчера была буря, дождь, ломало деревья.
Гостиницы в Севастополе отвратительные, подлые, если, допустим, 21 декабря ты приедешь в Севастополь, то 21-го же будешь и в Ялте. Приезжай, моя милая, умоляю тебя! Я очень скучаю, так скучаю, что совсем не могу работать, а только сижу и газеты читаю. Будущую зиму я буду жить в Москве во что бы то ни стало, что бы там ни говорили доктора. Или под Москвой, где-нибудь на даче, в Царицыно или Химках.
Скажи Маше, чтоб она привезла: 1) фартуков для прислуг, 2) белых тесемок для белья, 3) черных тесемок подол подшивать, 4) перламутровых пуговиц для белья. Это продиктовала мне мать.
Вчера у меня был Горький. Он здоров, собирается написать еще одну пьесу. Живет он в Олеизе, где нанял дачу.
Получила ли открытое письмо с изображением Толстого?1
О. О. Садовская мне очень нравится, она настоящая, неподдельная артистка-художница, очень талантливая2.
Ну, дуська, Бог с тобой. Целую тебя без конца и радуюсь, что я женат на тебе. Приезжай, милая, хорошая, добрая моя немочка, актрисуля. Приезжай!

Твой Antonio

324. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое ноября ночь [1901 г. Москва]

Как живешь, Антонка мой? Что новенького? Ты мне давно уже не объяснялся в любви, потрудись повторить в следующем письме, чтоб я почувствовала. Я тебе тем же отвечу.
Я чувствую, что тебе лень писать письма твоей жене. Мне кажется, ты бы с удовольствием замолчал и только бы получал мои письма. Тебе никогда не хочется сказать мне что-нибудь, а пишешь так, по привычке. Мне интересен только ты, твоя душа, весь твой духовный мир, я хочу знать, что там творится, или это слишком смело сказано и туда вход воспрещается? Нет, право, Антон, мною овладевает какое-то беспокойство, какая-то тоска, отчаяние, когда я чувствую, что ты от меня отдаляешься, и когда я начинаю мало понимать тебя.
Как мы будем дальше жить!! Ужасно мне хочется целовать сейчас твой милый, милый лик и хочется, чтоб ты был в мягком, юмористическом настроении и угощал бы ‘словечками’. И заснуть хочется у тебя на груди, чтоб мне было тепло и любовно…
Сейчас вернулись от Тихомирова, куда ездили с Машей после ‘Дяди Вани’. Приехали в самый ужин. Народ все сидел неинтересный: Невежин, Лавров, Саблин, Иванов Ив. Ив. etc.. Моя соседка Ольга Ивановна Лашкевич просила тебе кланяться, она знала тебя и играла с тобой в крокет в Воскресенске — помнишь? Было нудно, скучно, я хлопала глазами, и скоро уехали. Членов все нас увлекал поехать кататься, но мы не согласились. Много было итальянцев — курьезное сочетание с тихомировскими типами.
Сегодня днем я была у Лужских. Вас. Вас. совсем оправился, уже выезжал сегодня, молодцом. Перета трогательна своей любовью к мужу.
Сегодня играл профессора Кошеверов, и играл порядочно, он играл худого, больного, с следами красоты. Грим был отличный. Театр был полный, принимали очень шумно. Радуйся, мой поэт. Антон, ты сейчас посмеешься надо мной: пьеса осталась без Широковой — перепробовали 5-х и все никто не сумел дать светскую изящную даму, даже Савицкую пробовали. Все начали на меня нападать, т.е. товарищи, что я должна предложить себя. Вл. Ив. мне ни слова, и когда я заговорила, то он сказал, что не уверен, выйдет ли она у меня. Я попробовала читать. У меня выйдет из нее очень темпераментная, непосредственная, растрясшая свою все-таки одаренную натуру на пустяки, выйдет очень светская, изящная. Старухи, т.е. пожилой не выйдет. Ты смеешься надо мной? Что я все-таки играю Широкову? Еще не знаю, как пойдет на сцене. Юля у меня отлично вышла, все удивились. Теперь ее играет Лилина.
Не смейся надо мной и не сердись, дусик мой, любовь моя. Пришли мне веселое письмо, если напишется. Пиши мне откровенно все твои мысли. Приедешь в январе? Целую и ласкаю мужа моего драгоценного. Спи спокойно, не зябни, вспомни, как я тебя грела.
Целую.

Твоя собака

325. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

1 дек. [1901 г. Ялта]

Милая собака, поздравь, я получил письмо от Варфоломея Смолича, твоего аксеновского приятеля. Он пишет: ‘Прошу передать мой привет Ольге Леонардовне и сообщить, что таинственный цветок не поддался моему искусству и остался неизвестным’.
Получил от Членова письмо. Он в восторге от вашей московской квартиры, от вас обоих, от Маши в особенности, и пишет, между прочим, будто ты говорила ему, что про меня печатать в газетах запрещено. Должно быть, он не понял тебя.
Сегодня пасмурно, скверно. Что бы ты там ни писала, пьеса Немировича будет иметь успех, он московский автор, и все, что он ни пишет, как раз по москвичам. Только зима эта пройдет у вас в общем вяло и ни то ни се.
Целую и обнимаю жену мою ласковую, умную, великолепную. Благословляю тебя и опять целую.

Твой Antonio.

В Кадетский корпус Возницыну посылаю карточку. Уж очень ласково пишет!1

326. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое декабря 1901 г., ночь [Москва]

Так мои письма ты читаешь с интересом, дорогой мой? Спасибо тебе. Дусик ты мой ласковый! У тебя лицо теперь верно неприветливое, правда? Я тебя представляю во всех настроениях, со всяким выражением лица. Ужасно люблю вспоминать тебя, когда ты по утрам сидишь на кровати, после умывания, без жилета и спиной ко мне. Видишь, какие у меня грешные мысли, а бывают еще гораздо более грешные, о которых я молчу. Прости жену свою за безнравственность.
А насчет Эмса ты, друг мой, верно капризничаешь, все это очень просто и твое дело сказать твердо, чтоб это было исполнено без разговоров. Пиши мне больше о здоровье. Когда ты принимаешь ol. rie. и что другое, чтоб я все знала. Вообще я чувствую, что ты мне половину не пишешь.
Видишься ли с Средиными? С Альтшуллером, с кем еще? Меня ужасно беспокоит, что ты зябнешь, — как от этого неуютно на душе делается! Поступи хоть раз в жизни энергично, распорядись, настой, чтоб у тебя было тепло. Это тебе без меня холодно.
Вот Маша все приведет в порядок на Рождестве. А я здесь буду совсем одна… Если бы ты приехал! Нельзя?
Сегодня вводили в 1-м акте меня с Лилиной, Санина — Алфеева, завтра опять 2-ой акт. Говорят, что у нас с Лилиной выйдет ‘номерок’1. Посмотрим.
Настроение в театре нудное, неприятное. Сейчас сыграли в 40-й раз ‘Сестер’. Какой-то голос вызывал автора. Решили, что я тебя прячу. Смотрела сестра Алексеева, живущая в деревне и вся ушедшая в народ. Она очень талантлива, устраивает спектакли для народа и просила тебе передать, что твоя ‘Канитель’ производит фурор. Она удивительно симпатичный, простой человек, и весь строй их жизни с мужем мне нравится чрезвычайно2.
Знаешь, только что уехала Васильева, как сегодня пришел из ее квартиры дворник с письмом от хозяина, кот. извещает о том, что ограбили квартиру. Маша завтра поедет, узнает.
Завтра у нас обедает София Влад., Надежда Ив. и Володю звала. Вечером, верно, буду дома. Писал тебе Членов о Пироговском съезде и о спектакле ‘Дядя Ваня’?3
Ходишь ли ты гулять? Двигаешься? Дусенок мой, целую тебя крепко и люблю. А куда мы летом поедем? Ты надумывай. Фантазируй и пиши мне. Прижимаю тебя и грею на своей груди, дорогой мой.

Твоя собака.

Кланяйся матери.

327. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое декабря вечер [1901 г. Москва]

А ты 25-ого вспоминал наш маленький юбилей, Антосик?1 Я вспоминала. Сегодня я пела и вдруг несут заказное письмо — я обрадовалась, полетела, — вдруг смотрю — Маше! Осечка! Завтра, верно, получу письмецо.
Сегодня репетировали 2-ой акт, теперь идет чище, переменили mise en scХne и лучше. Немного начинаем оживать.
Обедал у нас сегодня народ: Иван с женой, Надежда Ив., Володя, д. Саша, Муратова, т. Лёля — большинство экспромтом. После обеда, к вечеру приехала твоя знакомая София Марковна Адель, Дроздова, заезжал Влад. Ив, — болтали, попели. Дроздова увлекала моего брата, сидела на chaise longue, его заставляла сидеть на полу у ее ног, смешили нас. Муратова чудила, много рассказывала, и мы смеялись очень много. Рассказывала, как они в Ярославле играли феерию ‘Кузнец Вакула’2, и как Москвин, изображая черта, летал по воздуху, а Чалеева — ведьма — верхом на помеле, описывала их костюмы, и как их привешивали на веревках3. Чудно! Как один актер, играя Отелло, в последнем акте сказал вместо ‘в связи преступной’ — ‘в прязи свеступной’ — а она, играя Эмилию, так растерялась, что вместо ‘мой муж’, говорит ‘мой мох, мой мох’ и ни с места. Это была ее вторая роль после выхода из школы. Рассказывала она уморительно. Вообще посмеялись.
Посылаю тебе снимок с юбилея Потехина. Полюбуйся на свою жену. Говорили, что я была очень интересная, причесана вниз и в белом платье. И на мамином концерте остались мною довольны, пондравилась очень. Мать рада, рассказывает с упоением. О, матери!!
Дусик милый, как твое здоровье, как настроение? Пиши больше о своей особе, у тебя что-то новое зародилось в голове, какие-то новые мысли, которых я еще не знаю.
Как аппетит? Милый, родной мой, что думаешь о своем приезде в Москву? Как смотришь на это. Пиши все, мой нежный, мой дорогой.
Целую тебя крепко и скучаю без тебя. До завтра, Дусик милый! Ты не охладеваешь ко мне, потому что не видишь меня? А ты меня чувствуешь?

Твоя собака

328. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

3 дек. [1901 г. Ялта]

Милая моя собака, ненаглядная, сегодня пришло от тебя два письма: одно так себе, другое грустное. Ты пишешь, что уже два дня не получала от меня писем. Только один день я пропустил, все же дни писал тебе. И вчера не писал тебе, потому что от тебя письма не было, было скучно и не хотелось нагонять на тебя меланхолию. Ты жалуешься, что мои письма стали невеселыми. Обстоятельства такие подъехали, дуся моя, то одно, то другое, а сегодня я, как дурной, голова пуста, чувствую слабость — это оттого, что вчера нажарили мою печь, всю ночь было жарко и душно, и от печки несло, как из пекла. Ну, да все равно! Сегодня опять очень хорошая погода, теплая и солнечная. В саду работают турки, делают плантаж, т.е. копают на 5/4 арш. глубины — это для винограда, который я получил в подарок от одного из служащих в Никитском саду. Это самые лучшие сорта, какие только существуют на свете.
Сегодня получил из Америки ‘Foma Gordeyev (dedicated to Anton P. Chekhov)’1 — толстая книга в переплете. Вчера у меня была m-me Татаринова. Сидела 2 Ґ часа.
Поехать с тобой в Москву? О, дуся моя! Приезжай, посоветуемся, и, вероятно, я поеду.
Я пишу вяло, без всякой охоты. Не жди пока от меня ничего особенного, ничего путного. Говорю не о письмах, а о произведениях. Как бы ни было, комедию напишу, дуся моя. И роль для тебя будет.
Я тебя люблю все крепче и крепче. Целую тебя, глажу тебя, мою собаку. Будь здорова и счастлива, не забывай мужа, люби, пока не надоест.

Твой Antonio.

Скажи Маше, чтобы она привезла холста для кухонных полотенец, который она покупает в кустарном магазине, мать просит еще семги.

329. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье декабря 1901 г. [Москва]

А я сегодня вечером дома и вдвоем с Машей — чудеса!
Были, впрочем, — одна моя старушка, Соня Малкиель и Дроздова, но все ушли часов в 7, и мы отправились в баню, потом поужинали, Маша уже легла, а я пишу тебе, а потом еще буду роль учить и номера придумывать. Заходила m-me Бонье за Машей, чтоб вместе смотреть ‘Ночи безумные’ Толстого-сына1, но Маша отказалась и пошла Дроздова.
Прости, что я пишу на простой бумаге, но сейчас только заметила, что почтовая вся вышла. Ты прощаешь, муж мой строгий?
Сегодня я наконец купила себе мех на шубу, а то моя ползет по всем швам. И очень дешево. M-me Адель повезла меня на Ильинку в какой-то меховой магазин en gros2, и я там купила отличный большой мех темной белки за 50 р. И покрою шубу сереньким в тон белки и буду вся серая, как мышь. Мне это нравится.
Читаю теперь ‘Красный петух’ Гауптмана по-немецки, когда прочту, напишу тебе впечатление. За границей пьеса шлепнулась3.
Отчего ты мне ничего не пишешь, какого ты мнения о Леониде Андрееве, или ты его не читал. Знаешь, он женится — на курсистке, кажется. Мне нравится ‘Молчание’ и ‘Жили-были’, а остальные не особенно.
Часто ли ходишь в город? Как погода? Неужели все дождь? У нас сегодня милая погода — 4® и приятно, мягко, зато вчера крутило неимоверно.
Для Широковой дирекция разрешает мне одевать три туалета на 1200 р. Это Савва мне сказал — милостиво? Только я Ламановой ничего не скажу об этой сумме, думаю, что она дешевле устроит. Правда? Во 2-м акте у меня будет чудесное красное платье бальное, будет огнем гореть — все зашито дрожащими блестками.
Спасибо за картинку, пришли еще, я ведь тебе письма посылаю каждый день.
Сегодня был первый раз в театре Лужский. Его встречали отчаянными аплодисментами. Он похудел и похорошел.
Ну, дусик, addio, ради Бога не зябни, мне за тебя холодно. Мне больно писать тебе, что надежда на мой приезд плоха. Если ‘Мечты’ пойдут 18 или 19-го, то ясно, что пьесу эту зарядят часто на первых порах4. Влад. Ив. сделал бы это для меня, он сам говорит об этом очень деликатно. Милый, милый мой, это все ужасно. Я не знаю, что делать. Я разрываюсь. Хочу соединить несоединимое. Почувствуй мою теплоту, согрейся. Я тебя целую.

Твоя собака

330. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 дек. [1901 г. Ялта]

Здравствуй, супружница моя, дуся! Мои письма не нравятся тебе, я это знаю и ценю твой вкус. Но что же, милая, делать, если все эти дни я был не в духе! Уж ты извини, не сердись на своего нелепого мужа.
Вчера я был не в духе от твоего письма: ты написала, что не приедешь в Ялту на Рождестве. Не знаю, что мне делать с собой. Одни доктора говорят, что мне можно в Москву, другие говорят, что совсем нельзя, а оставаться здесь я не могу. Не могу, не могу!
Что же, возьмете в аренду театр Омона? Оставаться в старом вам никак нельзя, ибо вы сгорите там рано или поздно, да и место не центральное. Я все боюсь, как бы не загорелось у вас во время IV акта ‘Трех сестер’ — ужасная толкотня и чепуха на сцене1.
Не стесняйся, собака, пиши мне все, что взбредет в голову, разные мелочи, пустячки, ты не можешь себе представить, как ценны для меня твои письма, как они умиротворяют меня. Ведь я тебя люблю, не забывай этого.
Сегодня буду в Олеизе у Горького. Быть может, побываю и у Толстого.
Вчера приходил татарин, богатый, и просил у меня денег под проценты. Когда я сказал ему, что денег под проценты не даю и считаю это грехом, то он удивился и не поверил. Один хороший знакомый взял у меня 600 р. ‘до пятницы’. У меня всегда берут до пятницы.
Целую и обнимаю мою жену хорошую. Не сердись, деточка, если, случается, нет от меня письма. Виноват, но заслуживаю снисхождения.

Твой муж Antonio.

Нет ли новых пьес? Получил письмо от Федорова, автора ‘Бурелома’, пишет, что посылает Немировичу пьесу2.

331. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое декабря 1901 г., ночь [Москва]

Bonjour, mon petit Toto!1
Отчего, когда я всего один день не получаю писем от тебя — мне этот день кажется вечностью! Я себя ловлю на том, что успокаиваю себя тем, что только вчера получила письмо. Ух, как нескладно написала! Прости, мой писатель!
У меня недоумение перед будущим. Ну, да что там!
Как ты живешь? Говоришь, что злишься? Смотри, похудеешь от этого внутреннего раздражения.
Я вчера в бане вешалась ‘au naturel’2 и во мне оказалось 3 п. 20 ф. — немного, правда? А в тебе сколько теперь? Дусик, милый, золотой мой, неужели у тебя нет никакой отрады в том, что ты можешь писать, неужели это тебя не увлекает, не захватывает? Мне кажется, именно когда в жизни идет тоскливая полоса, одно спасение — уйти в работу, мечтать, создавать, смаковать все это. У тебя тем более такое большое богатство материала, наблюдений, что только посиди немного и выйдет красота. Ты ведь мой большой талант! Ты — русский Мопассан.
Был ли ты еще у Толстого? Отчего ты подробнее не пишешь — как прошло ваше свиданье? Я знаю только факт, что ты был там. Мне этого мало, как я ни мирилась с твоими лаконическими письмами. Ты скоро мне будешь писать, верно, открытки, а потом просто присылать два слова: ‘я живу’ или что-нибудь вроде этого. Лучше выругай меня, скажи, что ты недоволен жизнью, что я должна жить с тобой, вместе, а то на кой тебе такая нелепая жена. Я соглашусь. Конечно, я поступила легкомысленно. Я все надеялась, что твое здоровье позволит тебе провести хоть часть зимы в Москве. Да не выходит, Антончик мой! Скажи мне, что я должна делать. Без дела совсем я надоем тебе. Буду шататься из угла в угол и придираться ко всему. Я уже совсем отвыкла от праздной жизни и не так уже молода, чтоб в одну секунду сломать то, что мне досталось так трудно. Я чувствую массу укоризненных глаз на себе: отчего я не бросаю сцену, как я допускаю, что там один, тоскуешь, etc.. Все, все я знаю, милый мой, и оттого много молчу и перед тобой в особенности. Не знаю, чего я и сейчас-то расписалась. Не сердись на меня и не волнуйся.
В театре отрадного мало. Репертуар съеживается адски: готовим всего 3-ю пьесу, и та неизвестно когда пойдет. Нескладно все.
Да, Антончик, наша одна артистка хочет издать лист с подписями всей нашей труппы, всякого рода изречения, кто что хочет, и ужасно просила меня — не дашь ли ты согласие поместить твой автограф, хочет просить и Горького и Гречанинова и Симова, словом, всех причастных нашему театру. Согласен ты или нет? Да, это устраивает Рындзюнский, а Назарова другое — с фотографиями. Ты ничего не будешь иметь против? Ответь.
Целую тебя крепко, муж мой удивительный.

Твоя собака

332. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Дусик милый, я устала адски. Сейчас час ночи, а я только что вернулась с репетиции. Отделывали 2-й акт, и теперь он идет, расчищается. Очень было трудно улаживать его — очень уж народу много.
Сегодня получила сразу 2 письма и счастлива. И опять прозвучали нотки более веселые, правда? Скажи мне — ты был нездоров? Ты пишешь — ‘сегодня чувствую себя недурно’ — а раньше, значит, было нехорошо? Береги себя, умоляю тебя.
Не тоскуй, голубчик, подумай, какая чудная будет встреча, как все будет полно и хорошо! Ты себе представляешь? Роднуля ты моя.
Будешь писать Смоличу1, поклонись от меня. А я бы рада была повидать Варравку. Кланяйся Горькому, когда увидишь.
У нас тепло, больше -4 не бывает. Чудесная зима.
Я с 5 час. торчала у портнихи, а с 6 Ґ до 12 Ґ на репетиции и потому отупела и одурела. В ‘России’ Дорошевича надо почитать: ‘Матренинская община’2. Розничная продажа ведь запрещена.
Ну дусик, спи, пусть тебе снятся сны золотые, полные красоты, ласки, любви. Целую дорогую твою голову, гляжу в твои добрые красивые глаза и вижу в них любовь к твоей собаке. Не тоскуй, пиши и мне и России побольше.

Твоя собака

333. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 дек. [1901 г. Ялта]

Ты, пупсик милый, требуешь подробностей — вот они1. Эмс я пью вот уже два дня, по утрам, устраивать это нелегко, так как приходится вставать, надевать сапоги, звонить, потом ждать, потом снимать сапоги и опять ложиться… Ты нагадала ol. ricini: принимал я его сегодня утром, так как вчера ел свиные котлеты, которые вызвали целую бурю. Со Срединым давно не виделся, недели две — у него в доме серьезно больная, с Альтшуллером видаюсь изредка. Альтш. очень занят, лечит Толстого… Теперь в Ялте тепло, и потому я не зябну. Поступать энергично, как ты советуешь, распоряжаться и проч. никак нельзя, так как топят печи безобразно, натопят так, что потом ночь не спишь.
О Пироговском съезде и о ‘Дяде Ване’ Членов не писал мне. Гулять хожу, но редко. Двигаюсь вообще мало. Ну, вот тебе самый подробный ответ на твои вопросы. Довольна?
Вчера я был у Алексея Максимыча, дача у него на хорошем месте, на берегу моря, но в доме суета сует, дети, старухи, обстановка не писательская.
А что у Васильевой могли украсть воры?
За границу поедем, но не в Италию, не в Ниццу, а давай махнем в Норвегию, на север, оттуда в Данию… Хочешь? Поедем, балбесик мой милый? А своим директорам скажи, что раньше первого сентября я не пущу тебя в Москву, пускай хоть увольняют тебя. У меня в августе или в конце августа поспеют чудесные яблоки. А груши? Таких груш ты никогда не ела. Дуся моя, если бы я теперь бросил литературу и сделался садовником, то это было бы очень хорошо, это прибавило бы мне лет десять жизни.
Что мне делать с животом моим?
Ну, по обыкновению, целую тебя, моя радость. Будь здоровехонька, храни тебя Бог, будь за твоей спиной ангелы.

Твой Antonio.

Сегодня приходил грек и просил 600 р. под проценты. Хорошая у меня репутация!

334. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое декабря 1901 г., ночь [Москва]

Посылаю тебе, милый мой дусик, вырезку из ‘России’ про наш театр1. Немного не нравится мне, — очень уж ‘защитительно’ написано. Положим, прочла невнимательно. Прислал мне ее сегодня д. Саша со своими примечаниями.
Сегодня репетировали до 5 Ґ ч. первый акт. Влад. Ив. раздражен был адски и недоволен сильно, неистово удрал в конце репетиции к себе в кабинет, поругавшись с Судьбининым2. Я зашла к нему, чтоб поговорить, — жалко его стало. Он сильно нападал на труппу, говорит, что служить на жалованье могут только человек 20 работающих, остальных же только нанимать, когда нужно. Я его понимаю, т.е. то, что он так нервит. Ведь теперь должна решиться судьба нашего театра, и при такой медленной работе дело не может идти на лад. 2-ой месяц репетируют его пьесу и только вчера первый раз попробовали 3-ий акт в декорации, а 4-го еще и mise en scХne не написана3. Сегодня репетиция опять не клеилась. Я устала, как сатана. Меня Алексеев очень хвалит и смеется, когда я начинаю трещать на сцене. Меня не мучает, очень рад, что у меня выходит характерная роль. Я играю Широкову очень темпераментно и потому утомляюсь после репетиций. Санин недурно говорит речи Алфеева. Вообще-то налаживается, да только очень туго. Савицкая рюмит во 2-м акте, по-моему, этого не надо4. Ну, приедешь — увидишь сам.
После репетиции мы с Машей ездили к Андреевым поздравить именинника — мужа Ольги моей. Да, у нас были сегодня Лавров с Софьей Федоровной5, но я их мало видела, они скоро ушли после моего прихода. Маша потом поехала к Коновицер и хотела с ними и с Бонье ехать к Омону, но не достали билета. Я приехала домой в девятом часу, пела, пела, и это меня успокаивает и примиряет со всякими невзгодами. Да, сегодня была у меня Элька моя милая с Володей. Она вчера приехала из-за границы — мила, свежа, энергична, рассказывала — так на меня и пахнуло западной культурной жизнью и раззадорило сильно. Какая здесь, право, спячка! Я, например, живу круглым невеждой — не слежу ни за какой литературой, ничего не читаю, просто свинство, теряю всякое чуточное уважение к себе как к человеку. Никакого журнала не получаю. Фу, как гадко. Я разозлилась и потому кончаю письмо. Я больше всего боюсь стоячей воды, а сама лезу в нее.
Ну, покойной ночи, дорогой, пиши о себе, о здоровье, о работе. Кланяйся мамаше. Целую тебя.

Твоя собака

335. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7 дек. 1901 [Ялта]

Актрисуля, что же ты не слушаешься мужа? Отчего ты не сказала Немировичу, чтоб он выслал последний акт ‘Мещан’? Скажи ему, дуся! Ах, как это обидно, как это некстати, что ты не приедешь в Ялту на праздниках. Мне кажется, что я увижусь с тобой через много лет, когда уже мы будем стариками.
Сейчас говорил в телефон с Л. Толстым. Читал конец ‘Троих’, повести Горького. Что-то удивительно дикое. Если бы написал это не Горький, то никто бы читать не стал. Так мне кажется, по крайней мере.
А я, дусик мой, последние дни был нездоров. Принимал касторку, чувствую, будто отощал, кашляю, ничего не делаю. Теперь полегчало, так что завтра, вероятно, примусь за работу… Одиночество, по-видимому, очень вредно действует на желудок. Не шутя, милюся, когда же мы опять будем вместе? Когда я тебя увижу? Если бы ты приехала сюда на праздниках хотя на один день, то это было бы бесконечно хорошо. Впрочем, как знаешь.
Это письмо пишу я 7-го на ночь, а пошлю его завтра, 8-го. Ты все на обедах да на юбилеях — я радуюсь, дуся, и хвалю тебя. Ты умница, ты милая.
Ну, Господь с тобой. Целую тебя без счета.

Твой Antonio.

Не затрачивайте много на пьесу, а то она не будет иметь успеха. 1200 р. на платья — это черт возьми! Леонида Андреева я читал еще в Москве, затем читал его, едучи в Ялту. Да, это хороший писатель, если бы он писал чаще, то имел бы больший успех. В нем мало искренности, мало простоты, и потому к нему привыкнуть трудно. Но все-таки рано или поздно публика привыкнет и это будет большое имя.

336. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое декабря утро [1901 г. Москва]

Вчера ночью не писала тебе, родной мой, т.к. была уставши и потому пишу сейчас утром. Только что напилась кофе. Маша уже ушла в гимназию, по субботам она рано уходит.
Я тебя видела во сне, но не помню как. Когда ты будешь со мной, мой милый?! Последнее твое письмо от 1-го дек., а сегодня уже 8-ое и до сих пор ничего. Что это значит? Отчего ты мне так редко пишешь — это бессовестно.
Вчера вечером я была у мамы, там пели квартеты, музыканили, а потом вкусно ужинали, потом разошлись. Поехала я к маме уже часов в 10, т.к. и у нас тоже сидел народ: m-me Бонье, Хотяинцева, Мизинова, Иос. Ал. Тихомиров, и мне не хотелось уходить, но надо было — обязалась маме. Хотяинцева поправляла портрет Синани1, кот. рисовали Маша и Дроздова и кот. Маша хочет везти Синани-родителям. Вышел похож.
Вчера я не была в театре. Говорят, Влад. Ив. лежал вчера целый день и не был на репетиции 3-его акта. Сегодня опять 1-ый акт, а завтра днем генеральная 3-х актов. Тянем, тянем! Вытянем ли — неизвестно.
Сегодня 500-ый спектакль в Москве у нас в театре. Навозим провизию и после ‘Сестер’ думаем посидеть в фойе с Ґ часика. Я поставляю фрукты.
Послезавтра годовщина что ты уехал за границу. Помнишь? Как я ясно помню этот день!
Как ты себя чувствуешь, дусик мой? Отчего ты молчишь о своем здоровье? Отчего ты меня отдаляешь от себя? Не делай этого, умоляю тебя, будь со мной откровенен во всем, ведь я же не кукла, а человек. Ты ведь меня немного обижаешь таким отношением.
Сегодня играет Лужский — первый раз после болезни.
В общем, все и везде скучно. Ничего хорошего в голову не лезет даже.
На Рождестве вы будете все вместе. Меня будешь вспоминать? Я или буду по гостям трепаться или буду букой дома сидеть. Не знаю, что буду делать.
Мне так бы хотелось составить кружок приятных умных людей около себя! А то все что-то ходят люди — и неинтересно и пусто. Неизвестно, зачем это.
Ну, до завтра, милый, или до вечера, т.е. до ночи. Будь здоров, весел, покоен, работай, жену вспоминай. Кто тебя навещает? Ты не пишешь!
Целую тебя крепко, крепко.

Твоя собака

337. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое декабря 1901 г., ночь [Москва]

Я сейчас подвыпила, Антончик мой! Прости свою беспутную жену! После спектакля собрались в кабинете директора и угощались. Была кулебяка, была икра, семга, чай, фрукты, вино, шампанское, и болтовня. Я очень много хохотала. Пили за твое здоровье, милый мой! Было тесно и уютно.
Что бы ни было в жизни, а у меня есть Антон! Милый, любимый мой Антон! Не знаю, где и когда мы увидимся, но знаю, что задушу тебя в объятиях и зацелую, ты берегись.
Сегодня я целый день в театре, только успела приехать домой пообедать, выпить чаю и опять на спектакль. Первый акт наладили сегодня. Посмотрим, что завтра будет. Надо рано вставать и уже в 10 Ґ ч. быть в театре, а вечером играем ‘Дядю Ваню’. Я тебе надоела о театре? Прости, дусик.
Утром я много думала о тебе. Пришивала пуговицы, чинила белье и думала о тебе. Спасибо, что написал, что любишь меня. Ты мне всегда должен говорить, что любишь меня.
Что же тебе еще написать? Только что утром писала тебе. Мне уже неспокойно делается на душе, если я не пишу тебе каждый день.
Господи, когда мы увидимся! Когда я буду иметь тебя около себя, чтоб ласкать, чтоб любить, чтоб слышать твой голос, чувствовать твой взгляд, полный любви, твою ласку! Милый, милый мой!
Ну, спокойной ночи, пойду в свою противную одинокую постель. Знаешь, я по привычке всегда засыпаю на правом боку, и мне все ты чувствуешься.
Целую тебя много раз и нежно и горячо. Обнимаю и целую всего.

Твоя собака.

Винограду я радуюсь. Я в саду отворую у тебя уголок и насажаю, чего хочу, и сама буду ухаживать и никого не подпущу. Ты позволишь? А какой вид имеет теперь сад?
До свиданья. Кланяйся матери. Чего тебе прислать? Напиши.
Я тебя люблю.

338. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Сейчас сыграли ‘Дядю Ваню’ с аншлагом, дусик мой! Как тебе это понравится? В 62-ой раз.
Получила утром твое письмо. Ты пишешь, что твои письма мне не нравятся — откуда ты взял это? Не нравятся, — это значит, что в них звучит грустная нотка тоски. А письма твои мне нравятся все, я их читаю с жадностью и жду их с нетерпением. Я не знаю, как я проживу эту зиму, если мы не увидимся. Я засохну, завяну без любви, без ласки. У меня нет отрады. Если я устала, если я злюсь, расстроена, раздражена, мне некуда приткнуться, негде отдохнуть.
Что новенького у Толстого, у Горького? Был у них 4-ого или нет? Как твое здоровье? Не мучай меня, пиши все о себе, каждую безделицу.
Сегодня была генеральная трех актов. Вл. Ив. остался, кажется, доволен. Маша как-то не разобралась в пьесе, говорит — скучно. ‘Сам’ говорит из Астрова, а ходит из ‘Эдды Габлер’1. Марья Федоровна играет красиво и сама красива. Санин — Алфеев — так себе. Самарова — искренно, хорошо, но расслабленно. Меня все хвалят. Говорят, что не похожа ни на одну прежнюю роль — интересна, заграничный шик и огонь. Посмотрим. Мария Петровна еще не крепка в тоне, но наметила хорошо. 3-ий акт я смотрела первый раз. Хорошо играет Назарова немку-экономку. Бокач — Вишневский вызывает приятный смех, но еще нет в нем изящного иностранца. Качалов — князь очень прост, мил, симпатичен и искренно играет, т.ч. странно, что Вера не любит такого человека. Настроение есть в акте. Я должна смеяться, когда вспоминаю твои разговоры об отношениях Веры с князем — помнишь? Савицкая все ревет — ее, кажется, будут переделывать. А ей надо замуж, правда, а то она какая-то дикая делается, мечется. В жизни она начала ломаться, и на сцене нет в ней простоты и сердечности. Лужский не участвует в пьесе. Маша говорит, что 2-й акт скучен. Посмотрим, что будет. Сегодня перед спектаклем2 были у нас Иван с Соней и Членов. В субботу я думаю устроить пирушку и созвать чуть не всю труппу. Это надо сделать, сами напрашиваются. Если будет весело и непринужденно, то я буду рада.
Это ужасно, Антончик, что я не могу приехать хоть на 2 дня. Мне даже мечтать не о чем. Но поверь, что ужасно смутное время переживаем в театре, и к тому же последний спектакль 23-го, а 26-го опять утренний и вечерний. Антон, ты меня проклинаешь? Голубчик мой, все очень нелепо. Но ты не огорчайся, будем надеяться на лучшее, будем ждать. Целую твою милую голову тысячи раз. Как мне будет тоскливо на Рождестве и под Новый год!

Твоя собака

339. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Понедельник [10 декабря 1901 г. Ялта]

Милый дусик, вчера был у меня Альтшуллер, выслушивал меня, выстукивал, потом ушел. После этого началось у меня кровохарканье. Вот почему я не писал тебе вчера.
Сегодня крови уже почти нет, но все-таки надо лежать. Не беспокойся, друг мой хороший. Пишу тебе об этом, потому что ты сама велела.
Буду писать. Ветер неистовый. Пиши подлинней.

Твой Antonio

340. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое декабря [1901 г. Москва]

Я сегодня, Антонка мой, гадкая, нервная, все реветь принимаюсь, хожу букой — знаешь? Целую тебя за подробный раппорт. Только напрасно ты не заведешь себе туфли, чтоб по утрам не напяливать сапоги, и потом можешь приказать, чтоб Эмс тебе подавали в известный час в кабинет. Марфуша — девица исправная, и она с удовольствием сделает это. Насчет кишочков поговорил бы с доктором — что делать. Не полагайся во всем на себя. Маша уже начала укладываться.
Я бессознательно злюсь на нее и ревную, что она поедет в Ялту и увидит тебя и будет с тобой. Это ужасно. Зачем так жизнь складывается?!
О новом театре пока ничего не слышно1.
Сегодня читали замечания после вчерашней генеральной. 3-м актом пока Вл. Ив. не доволен. Не доволен Станиславским и Савицкой. Конст. Серг. в 3-м акте точно с другой планеты слетел. В его роли надо уметь чувствовать красоту мысли, слова, а у него этого нет. В 3-м акте темнеет, сумерки, слышится звон вечерний. Но все как-то неполно, недохват. Наверное, исправится все.
В пятницу 14-ого и 16-го генеральная опять, и скоро представимся на суд толпы. Что-то будет?!
Ты с нетерпением будешь ждать газет? Тебе пошлем телеграмму.
Ну милый, любимый мой, нежный мой, кончаю, ибо завтра утром рано иду пломбировать 2 зуба, затем на репетицию, а вечером играю ‘Одиноких’.
Пирушку в субботу 15-го отменяю, т.к. очень будет трудно на другой день — генералка и ‘Три сестры’.
Сегодня вечер я дома, попела с Соней Малкиель, сидела бабушка, заезжал Влад. Ив. Поздно пришла мама, попила чаю у нас. Просила, тебе кланяться. Я так редко ее вижу. Ну, целую тебя крепко.
Ты меня любишь, думаешь обо мне? Спи спокойно, дорогой. Садовником я разрешаю тебе быть, я сама тогда сделаюсь садовницей. Нет, без шуток — это моя мечта — к старости. Ну вот, все кончить не могу. Я мечтаю ехать с тобой куда-нибудь путешествовать. Хочешь?

Твоя собака

341. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 дек. [1901 г. Ялта]

Милая моя, хорошая, дуся, актрисуля, не сердись! Сегодня мне гораздо легче. Кровохарканье было лишь утром, чуть-чуть, но надо все-таки лежать, ничего не ем и злюсь, так как нельзя работать. Бог даст, все обойдется.
‘России’, которую ты обещаешь в письме, я не получил1.
Я тебя не жду на праздниках, да и не надо приезжать сюда, дусик мой. Занимайся своим делом, а пожить вместе еще успеем. Благословляю тебя, моя девочка.
Будь покойна, будь здорова. Завтра опять напишу тебе. Целую крепко.

Твой Antonio

342. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Сегодня я запломбировала два передних зуба, дорогой мой! Корчилась, когда мне сверлили машиной — близко к нерву. На днях выдерну один. Возня противная — я так запустила свои бедные зубы.
С какой гадости я начала писать тебе, милый мой! Прости.
Сегодня у нас первый почтенный мороз. Но ничего, — красиво, сильно лунно.
День я провела неинтересно. Днем читали 4-ый акт в кабинете за столом. Потом я с Марьей Петровной учились ‘цапаться’ по пьесе. Потом я пообедала, пошла мерить платья, а вечером играла ‘Одиноких’ в 46-ой раз.
Яхонтова будет играть Лужский. Мы все просим Влад. Ив., т.к. Судьбинин неинтересен и пошл. Сегодня ему написали об этом, что-то он скажет на это! Может обойтись мирно, а может и наскандалить. Лужский играл в кабинете — просто прелесть! Поднимет весь акт. А Судьбинин будет дублировать1.
Влад. Ив. спрашивал нас всех — дать ли в конце 4-го акта хоть одну фразу между князем и княгиней, т.е. намекнуть, что она, испытавши сама мучения неудовлетворенной любви, больше и ближе поймет мучения мужа своего. А по-моему, это лишнее. Это должно выйти само по себе. Как по-твоему? Ты, я думаю, скажешь, что все это лишнее, и сама пьеса лишняя — правда? Может, это и так, не знаю. Мы все будем отчаянно волноваться и за пьесу и за Влад. Ив. Пойдет пьеса, верно, 20-го. А там примемся за ‘Мещан’. Ах, Антонка, а я все про театр. Это всегда так перед новой пьесой! Ты проклинаешь театр? Нет, не должен ты этого делать. Хотя можешь одинаково и любить и ненавидеть его.
Пирушку, кажется, надо будет устроить. Я было отказала, а Москвин с Лужским носы повесили, говорят, что ‘номера’ уже начали готовить и хочется покутить. И правда — Маша уедет на месяц — долго ждать ее возвращения. А так — покутим и Маша все расскажет тебе. Сами товарищи уже напрашиваются, да и я не прочь подурить. Они все-таки славные все.
Ну, до завтра, дусенок мой. Когда-то ты меня приласкаешь?! А я ведь тебя балую, что пишу каждый день, как ты думаешь, мой будущий садовник? А к тебе идет быть садовником — таким тонким, поэтичным, задумчивым садовником!
Целую тебя, моего дорогого, в лоб, глаза, губы, щеки и в затылочек, если он выстрижен. Пожалуйста, не отпускай себе гриву.
Целую.

Твоя собака

343. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

12 дек. 1901 [Ялта]

Дусик, собака моя хорошая, я пишу тебе каждый день или через день, но не реже. Так буду и впредь писать, а если ты получаешь неаккуратно, то не моя в том вина. И впредь я буду писать тебе не реже, так и знай.
Здоровье мое, твоими молитвами, гораздо лучше. Крови уже нет, я сижу у себя за столом и пишу тебе сие, сегодня обедал, т.е. ел суп.
Ты спрашиваешь, отчего я отдаляю тебя от себя. Глупо, деточка!
Кто меня навещает? Альтшуллер лечит, был сегодня Средин Леонид, был Арабажин, ничтожнейший литератор, но шумящий, как водяная мельница. А больше никто не был. Впрочем, виноват: вчера была московская А. В. Погожева, которую я принял, к сожалению, очень нелюбезно, так как у меня было кровохарканье, пришлось молчать все время.
Все, что я писал и начал писать, пропало, так как теперь придется начинать опять… Я должен писать без перерыва, иначе у меня ничего не выйдет.
Дуся моя, не волнуйся, не сердись, не негодуй, не печалься, все войдет в норму, все будет благополучно, именно будет то, чего мы хотим оба, жена моя бесподобная. Терпи и жди.
Скажи Немировичу, чтобы он не очень волновался. Все будет очень хорошо.
‘Россию’ получил, спасибо1.
Обнимаю тебя крепко, до неприличия, крепко целую, на что имею полное право, как твой законный муж. Не забывай меня, пиши каждый день. Твои письма для меня лекарство, без которого я уже не могу существовать.
Целый день лупит неистовый дождь. Ну, будь здорова, Богом хранима, карапузик мой, актрисуля, собака.

Твой Antonio.

Пусть Маша привезет закусок. Пришли своему мужу конфект, мармеладу.

344. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

13 дек. [1901 г. Ялта]

Актрисуля, здравствуй! Я уже выздоровел, крови не видать, только слабость осталась — давно не ел как следует. Думаю, что дня через 2-3 буду здоров совершенно. Принимаю пилюли, капли, порошки…
Ты пишешь, что 8-го дек. вечером была в подпитии. Ах, дуся, как я тебе завидую, если б ты знала! Завидую твоей бодрости, свежести, твоему здоровью, настроению, завидую, что тебе не мешают пить никакие соображения насчет кровохаркания и т.п. Я прежде мог выпить, как говорится, здорово.
Читал последний акт ‘Мещан’. Читал и не понял. Два раза засмеялся, ибо было смешно. Конец мне понравился, только это конец не последнего, а первого или второго акта. Для последнего же нужно бы придумать что-нибудь другое.
Твоя роль в последнем акте ничтожна.
Я часто о тебе думаю, очень часто, как и подобает мужу. Ты, пока я был с тобой, избаловала меня, и теперь без тебя я чувствую себя, как лишенный прав. Около меня пусто, обеды жалкие, даже в телефон никто не звонит, а уж про спанье и не говорю.
Крепко обнимаю мою актрисулю, мою пылкую собаку. Да хранит тебя Бог. Не забывай и не покидай меня. Целую сто тысяч раз.

Твой Антон

345. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Муж мой, писатель мой, целую тебя в самые уста и говорю здравствуй! А значит, чутье мне подсказало — ты был нездоров?! Умник, что пьешь опять Эмс и если бы пил все время, то и кишочки были бы исправнее. Ты спрашиваешь — когда мы увидимся?! Антон мой, дусик мой, я и сама растерялась. Пьеса идет 20-ого, идет туго, в театре настроение скверное, т.ч. ты поймешь меня — мне трудно просить отпуска, да и немыслимо дать его. 26-ого я уже играю ‘Сестер’1. 23-его еще играем. Все так ужасно складывается. Вчера не писала тебе, т.к. чувствовала себя скверно — была нездорова, днем репетировала, а вечером — ‘Сестры’. Было трудно. Влад. Ив. говорит, что 4-ый акт давно выслал Горькому. А знаешь — вчера Маша была у Телешовых и слышала, что 4-ый акт запрещен цензурой и пьеса не пойдет2. Увидим, насколько верен этот слух.
Сегодня у нас -20® — мороз адский, у меня вся кожа болит, а лобные кости ноют. На улицах красиво — лунный свет и костры всюду и вокруг них живописные группы сторожей, извощиков, городовых. Я люблю это. А морозы ненавижу. Я падаю духом и все плакать хочется. И сегодня уже ревела. В квартире у нас тепло.
Вчера Самарова прислала тебе и мне хлеб-соль — очень мило: деревянное блюдо — по средине написаны стихи, сверху дом из 1-ого акта ‘Дяди Вани’, а снизу сама Самарова в роли Марины с самоваром — масляными красками, и по блюду все разбросаны чайки. На блюде чудесное оригинальное полотенце, а на нем — каравай (шоколад). Меня это очень тронуло. Вот стихи:
От старой нянюшки прошу хлеб-соль принять.
Совет вам да любовь и в доме — полной чаши!
Сколь близки сердцу мне — словами не сказать,
И вы, и Ванюшка, и все сестрицы ваши.
Сама бы приплелась, да ноженькам невмочь,
Вот так вот и гудут, так и гудут всю ночь.
Правда мило, дусик? Сегодня вечером мы с Машей ездили благодарить ее и очень славно провели время. Грекова не было, у нее живет Муратова, Бутова и сестра Самаровой — художница — жалкое слабенькое созданьице. У Грекова — великолепнейший огромный портрет Чайковского, писанный Кузнецовым3. Чудо какой! Муратова дурила, смешила нас отчаянно.
Сегодня была у меня Соня Герье, была Элька с Володей, ели блины, потом я с Машей ездили к Ламановой смотреть мои платья. Маше очень нравится все. Опитц через Артема присылает мне еще твой большой портрет — в субботу получу.
Влад. Ив. захворал, сильно простужен. Посылаем Вейнбергу альбом с нашими всеми фотографиями4. А ты, наверное, забыл послать поздравление?
Антончик, а комедию пиши непременно, ведь это будет переворот, ведь русских комедий нет и нет.
Вот пишу, а мысль все одна — когда и где увидимся, когда я опять буду твоей, совсем твоей?
Целую тебя, дорогой мой, будь здоров, гуляй, двигайся, не тоскуй и будем ждать… Обнимаю и целую.

Твоя собака

346. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое декабря [1901 г. Москва]

Милый, дорогой мой — ты был нездоров и меня не было около тебя! У меня сердце упало, когда сегодня я прочла твое коротенькое письмецо. Разлука еще мыслима, когда я знаю, что ты чувствуешь себя хорошо, но так — это ужасно! Я способна все сейчас бросить и лететь к тебе. Я должна быть около тебя, должна устроить тебе жизнь хорошую, приятную, спокойную. И это будет, милый мой. Мне больно, очень больно, когда я представляю, как ты лежишь там один и тоскуешь… Я так плакала сегодня, Антон, ты ангел, ты знаешь это? Я знаю, чего ты хочешь, о чем мечтаешь, и обо всем ты молчишь, и терпишь и любишь. Я не стою тебя совсем. У меня голова какая-то путанная. Знаешь, дусик, я убеждена, что ты простудился, когда ездил к Горькому. Сознайся. Ты ведь как-то не умеешь устраивать, чтоб тебе было тепло и хорошо. Обо всем этом должна буду думать я, вся твоя персона должна принадлежать мне и тогда тебе будет хорошо. Антонка, не проклинай меня очень уж. Ты никогда не будешь упрекать меня за то, что я впуталась в твою жизнь? Ах, Антон, как бы мне сейчас хотелось стоять перед тобой на коленях и говорить много и горячо, о чем — я сама не знаю. Ну, вот обо всем, о всей жизни моей, о моих мечтах, ну вот все бы вылилось таким горячим потоком! И чтоб ты меня понимал!
А какие у тебя сейчас верно большие тоскливые мысли!
Мне очень тяжело, родной мой! Завтра буду ждать письма от тебя, золотой мой, ненаглядный! Тебе бы хотелось, чтоб я была сейчас около тебя? Я бы тебя нежила, ходила бы за тобой, всего тебя забрала бы и покорила. А ты бы мне говорил о любви своей, и мне было бы хорошо. А когда все это будет без ‘бы’!
Отыграли ‘Дядю Ваню’. Днем репетировали 4-ый акт. Еще пока все вчерне. В театре был сын Панина1 и говорил, что Нижегородск. полицеймейстера в 24 часа выпроводили за дозволение им проводов Горького. Вишневский собирается написать тебе смешное письмо, главное насчет того, как мы иногда едем вместе домой и каждый раз стыдимся нанимать извощика в Сандуновские бани2. Он всегда гогочет. Сегодня сидела у нас Бонье, все жалела меня, что я служу в театре. Мороз сбавил, сейчас -10®. Горит ‘Метрополь’ почти сутки. Говорят, хозяин поджог.
Мне передавали, что какие-то венцы смотрели ‘Одиноких’ и очень хвалили твою жену и говорили, что венская Анна Map никуда не годится. Видишь!
Ну дусик, иду спать, уже поздно, я все время ложусь поздно, т.к. пишу тебе по ночам. Целую тебе крепко. Откуда ты взял, что я бываю все на обедах и юбилеях. Я скучаю, тоскую и никуда не хожу.
Обнимаю мужа моего удивительного и согреваю хоть издалека моими поцелуями и лаской.

Твоя собака

347. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

15 дек. 1901 [Ялта]

Милая собака, я жив и, насколько сие возможно в положении человека выздоравливающего, здравствую. Слаб и злюсь, ничего не делаю. Геморрой. Одним словом, такого ты супруга заполучила, что я могу тебя только поздравить. Как бы ни было, дела пошли на поправку.
Толстой был болен, жил в Ялте у дочери1, Горький вчера был у меня. Теперь оба они у себя.
Если после представления ‘В мечтах’ получу телеграмму, то скажу спасибо, моя деточка. В случае успеха (в который я верю очень) телеграмма должна быть на казенный счет, т.е. длинная.
Отчего ‘Штокман’ идет так редко?2
Туман, каждый вечер ревет сирена, гудят заблудившиеся пароходы.
Бог с тобой, оставайся здорова и весела, деточка, не хандри, пиши побольше своему сердитому мужу. Когда ты хандришь, то становишься старой, тусклой, а когда весела или обыкновенна, то ты ангел. Поэтому будь всегда весела.
Крепко тебя целую, крепко обнимаю. До свиданья, собака!

Твой Antonio

348. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое дек. ночь [1901 г. Москва]

Скоро 4 часа ночи, дорогой мой, любимый мой! Только что разошлись гости, т.е. сплошь Худож. театр. Разгром в квартире необычайный — пили, ели, пели, плясали и остались довольны. А я часто думала о тебе, мне не было весело, а так иногда захватывал какой-то задор, какая-то удаль и тут же все падало.
Умоляю тебя, Антон, не думай о поездке в Москву, береги здоровье. Мне адски скверно на душе. Дотерпи до весны, а там я буду с тобой все время и на зиму уедем куда-нибудь в теплые края, я буду вся твоя, твоя и выхожу тебя, ты будешь здоровый и спокойный. И у нас будет какое-то маленькое существо, которое мы будем боготворить — это будет непременно, я этого хочу. И ты тоже хочешь этого, Антон мой?
Боже, как я завидую Маше, что она едет к тебе! Я здесь буду трепаться без всякого интереса.
Сегодня были у нас все три директора1, без жен, конечно. Маша все расскажет.
Ну будь здоров, покоен, не разлюби меня. Думай больше о себе, о здоровье, думай о том, как мы будем блаженно счастливы, когда увидимся.
Целую тебя крепко. Зряшный я человек, Антон. Милый, дорогой мой, нежный мой. Целую тебя.

Твоя собака

349. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 дек. 1901 [Ялта]

Дуся, я здоров. Гости одолели, все время сидят, некогда написать тебе, злюсь, как собака. Будь здорова, голубка моя, радость, храни тебя Бог.
Здоровье мое в самом деле лучше, не беспокойся.
Целую тебя крепко. Это письмо опустит Саша Средин, который сидел у меня и теперь уходит.

Твой Antonio

350. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое декабря утро [1901 г. Москва]

Я ночью не писала тебе, потому что адски болела голова. После нашей пирушки спала часа три, днем была генеральная, а вечером ‘Сестры’, которых я играла положительно сквозь дымку — голова была как нарыв, я пила фенацетин, пила валерьянку все время, меня тошнило, и пила мятные капли. Сегодня лежала до 11 ч., сейчас пишу тебе, потом пойду возьму теплую ванну и отправлюсь на генеральную 3-его и 4-ого акта.
Дусик мой, вчера получила сразу 2 письма, которых ждала отчаянно. Мучаюсь за тебя, за твое здоровье. Антон, как только кончится сезон, я беру тебя и увожу за границу на целый год и буду лечить тебя и ухаживать и любить тебя и надоедать тебе. Согласен? Я не могу жить и знать, что ты где-то далеко от меня мерзнешь, голодаешь, тоскуешь — этого я не могу. И это надо устроить и изменить жизнь. Я на год уйду из театра.
Маша уехала вчера. Я очень плакала. Я совсем одна.
Приходила ко мне ночевать Элька Бартельс. Она милая девочка.
Как я счастлива, что тебе теперь лучше, дорогой мой!
Умоляю тебя, не приезжай сюда, если чувствуешь, что тебе от этого будет худо. Я надеюсь на Машу, что она откормит тебя и вообще тебе приятнее будет и лучше, что она в Ялте. Вспоминайте меня. Маша тебе все расскажет, как мы живем, что делаем.
Конфект я тебе послала с Машей. Вкусные?
Антонка, я даже не знаю, что писать. Мне все кажется ничтожным. Все равно, как я не могу придумать тебе подарка, раз я знаю, что я сама нужна тебе, и мне тогда все остальное кажется ненужным. Скорее бы проходила зима! Скорее бы! А потом мы будем вместе, весной, когда всюду будет чувствоваться новая жизнь, сочная, и мы с тобой заживем, дусик мой!
Ты будешь мечтать об этом? будешь думать о нашей жизни, о нашей любви?
До завтра, т.е. до ночи, дорогой мой, ночью опять буду писать тебе.
Как я люблю твои письма. Я чувствую в них всего тебя, всю твою чудную, благородную душу. Милый ты мой!
Целую тебя крепко, до неприличия, как и ты, т.к. я твоя законная жена и имею право.

Твоя собака.

Целую мать и Машу.

351. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 дек. [1901 г. Ялта]

Пупсик милый мой, от тебя сегодня нет письма, но да простит тебе небо, как я прощаю. Здоровье мое становится лучше и лучше, ношу компресс на правом боку, принимаю креозот, но температура нормальная, и все обстоит благополучно. Скоро буду уже настоящим человеком.
Вчера были гости, сидели долго, я злился. Сейчас по телефону получил известие, что ко мне едет на извозчике турист-венгерец, посещающий всех писателей. Того не знает, что я уже не писатель, а садовник. Женатый садовник, пока еще детей не имеющий, но надеющийся.
Мать здорова, но, видно, моя болезнь утомила ее. Завтра приедет Маша, и все устроится.
Получил письмо из Петербурга от Куприна. Хвалит очень тебя, но не в восторге от Худож. театра. Едет венгерец! Едет! Нет, ошибся. Куприн пишет, что в игре Станиславского чувствуется хозяин, как у Соловцова, который тоже хозяин.
Что же, неужели останетесь в старом театре?1 О, варвары!
Ну, пупсик мой, целую тебя и обнимаю. Поцелуй и ты меня, старичка. Затылок острижен. Сюртук не чищен. Эмса не пью.
Кланяйся маме, дядям Карлу и Саше, тетке. Будь здорова. Жду описания субботнего вечера.

Твой Antonio

Кажется, венгерец едет.

352. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое декабря утро [1901 г. Москва]

Здравствуй милый мой, любимый мой! Как-то ты себя чувствуешь? Сегодня уже ты увидишь Машу.
А я спала совсем одна во всей квартире и встала и пила сейчас кофе совсем одна. Пойду потом к дантистке, потом проговорю на репетиции свою фразу в 4-м акте, пойду обедать к маме, а вечером играю ‘Чайку’. Вот и весь день. Промежутки будут наполнены визитами к портнихе, к перчаточнику. Скучно, ай как скучно. Вообще скучно. Я не живу, а тяну лямку. Сегодня жду письма от тебя.
Вечером смотрела 4-ый акт ‘В мечтах’, т.е. до сцены, где я выхожу. Самарова очень была слаба, в сцене с дочерью — ни темперамента, ни убежденности, ни нервов. Когда Мария Федоровна говорит о желании властвовать над душами людей — ей не веришь — такая она незначительная, хрупкая. И когда Костромской говорит, что она затягивает, как ядовитый цветок, — тоже странно. Может, это все так и надо: что обо всем этом Вера только фантазирует, а на самом деле она маленькая, растерявшаяся в жизни женщина. В 3-м акте в сцене с Костромским, когда она знает, что расстается с ним, — она целует его и с радостной детской улыбкой говорит ему, убегая: ‘Это мой первый поцелуй в жизни’. По-моему, тут не надо девочки, а нужна девушка, ставшая уже женщиной через страдание, через свое сильное чувство к Костромскому. И поцелуй в такую минуту, в минуту расставания не может ей дать такой чистой наивной радости. Так или нет, дусик? Лужский очень хорош в Яхонтове. Конст. Серг. теперь лучше.
Что-то будет в пятницу 21-го! Скорее бы приниматься за Горького. ‘Трое’ я еще не кончила, читаю по-немецки в заграничном издании. Завтра пойду, вероятно, в Большой театр на ‘Ромео и Юлию’. Меня пригласили Малкиель.
Скорее бы время летело.
Читал о смерти Соловьева-Несмелова?
Сегодня тепло: — 4®.
Как себя чувствует Маша, напиши мне.
Опитц прислал мне еще твой большой портрет, такой же величины, как и тот, кот. ты принес. Но он хуже — усы и борода необычайно фризированы1. Стоит у меня на пианино. Я скоро, т.е. думаю на днях, пойду сниматься и пришлю тебе.
Ну, будь здоров, муж мой дорогой и удивительный. Выхаживай себя и не утомляй работой. Целую тебя крепко, крепко и обнимаю горячо.

Твоя собака

353. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

18 дек. [1901 г. Ялта]

Милая моя актрисуля, я жив и здоров, чего и тебе от Бога желаю. Кровохарканья нет, сил больше, кашля почти нет, только одна беда — громадный компрессище на правом боку. И как я, если б ты только знала, вспоминаю тебя, как жалею, что тебя нет со мной, когда приходится накладывать этот громадный компресс и когда я кажусь себе одиноким и беспомощным. Но это, конечно, не надолго, как только компресс на боку, так уже и ничего.
Ничего, ничего не пишу, ничего не делаю. Все отложил до будущего года. Видишь, за кого ты вышла замуж, за какого лентяя!
Как прошла пьеса Немировича? Должно быть, шумно. Его любит московская публика. А я все мечтаю написать смешную пьесу, где бы черт ходил коромыслом. Не знаю, выйдет ли что-нибудь. Здесь в Ялте до такой степени опротивел, осточертел мне вид из моего большого окна, что, кажется, ничего из моего писанья не выйдет. Ну, там увидим.
Как поживает Вишневский? В пьесе Немировича он священнодействует? Скоро напишу ему письмо1.
Я тебя люблю, песик мой, очень люблю и сильно по тебе скучаю. Мне даже кажется невероятным, что мы увидимся когда-нибудь. Без тебя я никуда не годен. Дуся моя, целую тебя крепко, обнимаю сто раз. Я сплю прекрасно, но не считаю это сном, так как около меня нет моей хозяечки милой. Так глупо жизнь проходит.
Не скучай, работай, будь умницей, не хандри — это к тебе не идет. Когда ты весела, ты молодеешь лет на десять.
Ну, целую еще раз. Пиши, моя радость!

Твой Antonio

354. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое декабря вечер [1901 г. Москва]

Дождалась письма твоего, драгоценный мой! Насчет здоровья ты меня успокаиваешь, но я знаю, что тебе нехорошо и физически и нравственно. Теперь мне спокойнее, потому что Маша с тобой, хотя я ревную. Ты это понимаешь?
Ради Бога, изволь есть теперь до отвалу, до неприличия, и если тебе не хочется, то сделай это из любви ко мне. Сделаешь, дусик? Все усиленно спрашивают о тебе, шлют приветы и поклоны.
Сейчас вместо ‘Чайки’ играли ‘Дядю Ваню’ по болезни Роксановой. Принимали отлично. Я Елену лучше стала играть, сама чувствую. Завтра надо рано вставать, в 12 час. уже начало генеральной.
Днем жарили 4-ый акт. Жарили Самарову. Трудно ей играть юбиляршу после всех старушечек. 4-ый акт нравится всем. Мне будет очень жалко Немировича, если пьеса не будет иметь успеха. Поговаривают, что ей не место в нашем театре. Станиславский и все очень осведомляются, пишешь ли или будешь ли писать комедию. Хорошо бы ее получить весной и ею открыть сезон — вот шик-то был бы! Я с остервенением жду чего-нибудь новенького от Чехова — что-то он родит! Только прошу его очень не утомлять себя теперь работой, пока здоровье еще не наладилось. Ты ему передашь? 4-ого акта Горького я еще не читала. Алексееву не нравится.
Сегодня в 3-м акте ‘Дяди Вани’ Лужский чуть не потерял панталоны, смеху было много. Когда Астров раскрывал ломберный стол, чтоб показывать чертежи Елене, то стол так заскрипел, что весь театр захохотал — и я не сдержалась. Ты понимаешь, как мы играем ‘Дядю Ваню’? Из публики чувствуется, будто это совсем свежая пьеса, а не такая, которая идет в 64 раз!
На днях я наконец получу свою шубу — как я буду счастлива! Моя шубенка вся расползлась.
Котик ходит на генеральные и лижет губы свои и свистит зубами, и всегда святая.
Мне нравится, что я тебя избаловала1, значит, ты нуждаешься во мне. Я тебя еще больше забалую, и конечно, на свою же шею. Я хочу, чтоб ты был счастлив со мной, чтоб тебе было хорошо, покойно, любовно. Как я тебя буду ласкать, согревать, целовать. Надоем тебе, и ты меня будешь гнать. Я ведь грешная.
Пока мысленно целую тебя и прижимаюсь к тебе, и слышу биение твоего сердца, и чувствую дыхание твое.

Твоя собака.

А ты не отвыкаешь от меня? Когда мы увидимся! Я хочу, чтоб ты был со мной.
Кланяйся Маше и мамаше.

355. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19 дек. [1901 г. Ялта]

Здравствуй, собака! Маша приехала вчера вечером, сегодня она все подходит к окнам и восхищается: ах, как тут хорошо жить! Я здоров, хотя все еще с компрессом, который сниму в пятницу, послезавтра. Все еще ничего не делаю.
Спасибо за конфекты, только жаль, что они от Флея, а не от Абрикосова. Абрикосовские не то чтоб лучше, а я привык к ним.
Плохо пишется, потому что не видно.
Дуся, жена моя хорошая, скоро праздники, а мы не вместе! Это невероятно даже. Будь в духе, будь весела, радостна, не хандри, думай о своем муже, который любит тебя сильнее прежнего. Балбесик мой славный, бабуля, люблю я тебя. Маша привезла окорок, но не особенно вкусный, хотя я ем помногу… Строки оканчивал на другом листке, оттого так вышло1.
Опиши мне первый спектакль ‘В мечтах’. Должно быть, шумно было. За то, что ты угостила своих товарищей, устроила такой вечер, ты умница, хвалю тебя, дуся моя, ангел, жена моя замечательная. Я люблю такие вечеринки.
Ну, обнимаю тебя, прижимаю к себе, целую. Бог с тобой, спи спокойно.

Твой Antonio

356. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Как мне хочется быть с тобой, Антончик мой! Мне так грустно и одиноко, так тихо кругом. Не с кем слова сказать, нет около меня никого. Если бы мы могли жить вместе!
Сейчас была в опере, слушала с Малкиелями ‘Ромео и Джульетта’. Скука адская, нелепость, не поэтично, неинтересно, смешно. Кому это все нужно?! Я старалась делать приятное лицо, чтоб не обидеть девиц. Я вообще оперу не люблю, а такую прямо презираю. До отчаяния скучно. И то еще — я приехала ко 2-му акту, т.к. с генеральной вернулась в 7 час, потом обедала, потом пришел Эфрос, брат m-me Коновицер за билетом, пришел Вишневский, пили чай, т.ч. в театр попала к 9 часам.
Генеральная сошла хорошо. По-моему, в игре солистов — мало чувства настоящего, не видна любовь Веры к Костромскому и князя к Вере, т.е. много говорят о любви, много красивых поз, а чувства настоящего нет. Понимаешь — нет захвата. Конст. Серг. лучше теперь говорит, но ходит ужасно размашисто — не в тоне роли. У Марии Федоровны все красиво сделано, но теплоты и искренности мало, может, этого и не надо в этой роли — не знаю. Вишневский недурен, приятен. Туалеты у всех красивые, но мне уже они опротивели, и моя роль тоже. Сегодня получили праздничный репертуар, и, представь, я до 7-го января свободна только три вечера — как это тебе нравится? Свободна 28-го, 3-го и 5-го. Здорово? Ах, как мне все надоело! Все, все. Где же настоящая жизнь, Антон? Живешь так, что ни себе, ни людям. Никакого удовлетворения ни в чем. Счастливы люди, кот. делают свое маленькое дело и довольны, и верят в него. Я себя чувствую такой ничтожной, такой слабой и бессильной в жизни. И вечное ощущение, что я еще ничего не сделала в жизни, не жила. Это оттого, что в молодости я прозябала, — не видела, не понимала и не чувствовала жизни. И теперь я растерялась. Я вот совсем не знаю, что мне надо делать.
Жизнь такая огромная, такая широкая, такая красивая, — а вертишься на каком-то пятачке и ничего ровно не понимаешь в жизни, все проходит мимо, и только в редкие минуты почувствуешь глубину и величие жизни. Ты не смеешься надо мной? Я, верно, плохо выражаю свои мысли да и думать серьезно я перестала, а живу изо дня в день. Фанатики счастливее, по-моему.
Ну, перестаю, а то надоем тебе. Целую тебя, милый мой поэт. Целую крепко. Живи покойно, увидимся — поговорим с тобой. В письмах всего не расскажешь так. Скажи, Маше, что на днях напишу ей. Скажи, что скучно без нее. Целую тебя.

Оля

357. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 дек. [1901 г. Ялта]

Собачка добрая моя, вот что пишет мне Немирович: ‘С театром, кажется, дело наладится. Вернее всего, снимем на 12 лет театр Омона (в Газетном) и перестроим его по нашим нуждам. Веду переговоры, осматриваю, провожу свободные часы с архитектором и проч.’1.
Вот тебе. Пишет еще, что пойдет пьеса Горького.
Я сегодня снимаю компресс, который надоел мне, как корсет. Сегодня был Орленев, который приехал сюда на гастроли. Сегодня убирали у меня в комнатах.
Дуся моя, золотая, пиши, не покидай меня. Целую тебя много раз, обнимаю и закрываю глаза, чтобы увидеть тебя.
Будь здорова и счастлива.

Твой муж Антон

358. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое декабря вечер [1901 г. Москва]

Дорогой мой Антончик, как ты поживаешь? Сейчас получила опять два письма сразу от тебя. Как я счастлива, что ты опять чувствуешь себя хорошо! Милый ты мой! Как я соскучилась по тебе! Как мне хочется ухаживать за тобой, баловать тебя, делать тебе приятное! А так — жить холодно. Ни себе, ни другим. Сегодня я дома весь вечер и совсем одна. Тихо в квартире, только снаружи долетают звуки. Забегал сейчас Вишневский, поедем завтра с ним завтракать к Якунчиковой, очень интересной дамочке, в твоем вкусе. Вечером ‘мечтаем’ в первый раз1. Утром еще надо закупать всякую дрянь дамскую, вроде чулок, пряжек, веера.
Сегодня купила себе цепь для часов за целых 5 р. и выдаю ее за золотую. Ничего себе. Мне жаль, что ты меня не видишь в красном открытом платье, меня прозвали рубиновая змея. Хвост весь в блестящих чешуях, медно-красного отлива. Декольте здоровое, говорят — красиво. Ты бы меня не узнал. Роль жарю под француженку, очень темпераментно. Может, ругать будут за смелость, не знаю. Сегодня торчали опять в театре с 2-х часов. Меня отпустили после 2-ого акта в 6 час. Проходили сценки, без костюмов, без грима. У Влад. Ив. завязано ухо — кажется, воспаленьице. Воображаю, как он будет волноваться завтра! Три спектакля уже проданы. Котик все очень мило цапается с Алексеевым из-за пьесы. Он злится и говорит, что у нас и так стали играть ‘чистенько’, как в Малом. Немножко вышло из-за меня. Котик говорит, что я немного быстрый tempo беру в роли и очень смело, резко играю, а Константину Серг. это и нравится — смелость и изобилие темперамента, а при медленном tempo выходит приличнее, но менее интересно. Да ну, все это не важно, ну их! Роль внешняя и эпизодическая. Ты бы, верно, злился, смотря на меня.
Вчера разговаривал со мной один господин из Питера, но я не знала, кто это, а он так разговаривал, будто я его должна знать, но я не помню. ‘Я, говорит, работаю с Александр. Павлович.2 в редакции, передать ему поклон?’ Есть там какой-то Северов или Северцов, и кто он? Я не знаю. Кажется, так его фамилия.
На днях приходила ко мне одна не попавшая на курсы девица, просит работы, чахоточная, верно, плакала ужасно. Я ее спросила, почему она пришла именно ко мне? ‘Я, говорит, видела вас в ‘Сестрах’ и в ‘Одиноких’ и вот результат вашей игры. Я решила, что вы и в жизни хороший человек’. Она была проста, искренна. Я собрала ей рублей 14 и просила Морозова достать ей переписку или место.
Ну до завтра, дорогой мой, пойду спать. Письма получаешь каждый день, да? Целую тебя безумно и пылко и обнимаю.

Твоя, твоя собака

359. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[22 декабря 1901 г. Москва]

Успех хороший1, напишу.

360. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Дорогой мой женатый садовник! Вчера ты остался без моего письма — прости! Произошло это от моего беспутного поведения. И сейчас длинно не напишу, т.к. сильно устала и совсем не спала. Вчера сыграли ‘В мечтах’. По-моему — успех средний, и очень даже (между нами). Мне было больно. После первого акта слышались протесты, это было неприятно1. Вызывали хоть и порядочно, но охвата не было. Влад. Ив. это чувствовал и храбрился. Он надеялся на 3-й акт, но он не захватил публику, 4-й еще менее. В 3-м и 4-м актах — по-моему — вина актеров. Нужна сила в игре, а не поза и красота и чистота деталей. В чтении куда все сильнее было! В 4-м слабы и мать и дочь. Конст. Серг. не имел успеха. Лилина тоже, упрекают ее за ломание. Очень понравился Качалов — князь, и меня сильно хвалят. Сегодня Самарова передавала, что весь Малый театр гудит обо мне и о Качалове. В одной газете в заметке упоминают, т.е. выделяют Книппер, Лилину, а об Андреевой ничего. Рокшанин в заметке никого не выделял, только сказал, что ‘не могу умолчать о блестящей игре Книппер’: ‘Это — замечательная артистка, игравшая до сих пор роли ‘с настроением’, выдвинула себя теперь в ряды лучших современных артисток, показала мастерство игры’2, — что-то вроде этого. Пришлю вырезку. Эфрос, конечно, или умолчит или выругает3. Публика принимает мои фразы и смеется. Товарищи меня хвалят, говорят, что в провинции мне дадут 700 р. в месяц.
Немировича вызывали, но не очень дружно, поднесли 2 венка вчера и 2 — сегодня. Затем вчера ему было за кулисами подношение, потом мы подносили ему чудесный художеств. работы бювар и изящный письменный прибор. Он был расстроен, хотя и не подавал виду. Потом мы довольно большой компанией поехали в ‘Эрмитаж’ без Алексеевых. Там поужинали, болтали речи по-домашнему, расходиться не хотелось и решили досидеть до газет. Пели, Александров плясал. Котик не портила. В 7 час. утра привезли газеты, мы прочитали их вслух, остались почти что довольны и в 8 ч. начали расходиться. Москвин подвыпил, был мил и болтлив и напросился ко мне чай утренний пить вместе с Гельцер4, Ликой и Александровым. Вл. Ив. сильно разозлился и приказал идти по домам на отдых, но они все-таки пришли ко мне, пили чай, кофе, закусывали, болтали, хохотали и в 10 Ґ ч. утра я их выгнала, в 11 ч. я легла, но не спала и в 3 часа встала, пошла к маме обедать, а затем в театр.
Нравится тебе эта беспутная жизнь? Хотят тебе письмо жалобное посылать, я разрешила. Лика была пьяна и все приставала ко мне выпить брудершафт, но я отвиливала, я этого не люблю. Она для меня совершенно чужой человек, я ее не знаю и особенного тяготения к ней не чувствую. Я заминала разговор, хотя, может, и выходило неловко, но я не могу зря пить брудершафт.
В публике пьесу или ругают или она нравится. Говорят, что длинна экспозиция в продолжение 2-х актов. Нет интимности. В 3-м акте сильно нравится Качалов. Сегодня пьеса шла ровнее, принимали хорошо, но без соку как-то. Алексеев очень расстроен, он как режиссер тоже ничего не показал и как актер не понравился. Он страдает.
Вот тебе наше театральное настроение. Не важно. Эта пьеса блестяще прошла бы на Малой сцене. Веру должна играть сильная актриса, с нутром, как Ермолова, тогда будет захват. Мать играла бы Федотова. У Андреевой все красиво, все сделано, но нет настоящего чувства, нет мазков5. Если бы я играла Веру, верно, тоже вышло бы слабо, но я во всяком случае играла бы ее женщиной с темпераментом, ‘поезд на всех парах’, как про нее говорят, и 3-ий акт играла бы сильнее, драматичнее, а не наивной девочкой. Вишневский нравится, хотя газеты молчат пока. Мои меня хвалят. А мне все равно.
Скоро праздники, а мне скучно и тоскливо и холодно. Вчера после волнения первого спектакля я не могла подумать прийти домой в нашу высокую пустую квартиру, и решила, если не поедут ужинать, ехать к маме. Мама говорит, что Иван сильно ругал пьесу.
Ну, дусик, буду кончать, уже очень поздно, я все по ночам пишу. Выздоравливай, голубчик мой! Зачем мы врозь!!! Я третьего дня перечитывала твои письма. Какие они были нежные, полные любви, и как-то трепетны.
Мне приятно было их перечитывать.
Целую милую мою голову с ласковыми глазами и мягкой улыбкой, целую и люблю, и иду опять в свою одинокую спальню. Будь здоров, мечтай о нашем свидании, не забывай меня, дорогой мой, и не проклинай.
О чем говорил Венгерец?6
Не ленись, пиши мне.
Целую и ласкаю тебя, мою любовь.

Твоя собака

361. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 дек. [1901 г. Ялта]

Милый мой дусик, целый день ждал телеграммы о пьесе Немировича и — нет! Значит, по-видимому, было так шумно, что вы все забыли обо мне.
Все забываю написать тебе: если понадобятся тебе деньги, то бери у Немировича, сколько нужно. Распоряжайся, дуся, будь хозяйкой. Ах, как ты нужна мне, если б ты знала! Как ты мне нужна! Плохо, плохо без жены!
В Ялте сегодня жарко. Маша в восторге, ходит по саду в одном платье, не верится, что в Москве теперь снег и морозы.
Я тебя люблю. Ты знаешь это?
Здоровье совсем хорошо. Компресс уже снял вчера. Завтра Альтшуллер поставит две мушки, и шабаш, лечение кончено. Ем теперь много и аппетитом могу похвастаться.
Ну, дусик, будь здорова, весела. Проводи праздники в добром здоровье, в духе, думай о своем муже хоть изредка и пиши ему по возможности каждый день.
Целую тебя и обнимаю, если нет возможности сделать что-нибудь более важное. На первой неделе поста приедешь?

Твой Antonio.

Ты обещала свою фотографию, не забывай.

362. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 дек. [1901 г. Ялта]

Милая моя собака, а ведь до сих пор я не поздравлял тебя с праздником! Не подумай, что я непочтителен, напротив, супругу свою я очень уважаю. Поздравляю тебя, моя радость, желаю всего самого лучшего, самого замечательного.
Погода продолжает быть чудесной. Светло и тепло, как летом.
Твою телеграмму получил. Получил и от Немировича1. Как ты играла? Хорошо? Успех был шумный? Ведь пьеса-то шумная, трескучая. Когда начнете репетировать ‘Мещан’? Четвертый акт и мне не нравится2. Его нужно сделать первым, а третий четвертым, тогда выйдет равновесие.
Дуся моя, я уже совсем здоров, или почти совсем, ем помногу, сплю очень хорошо, в духе, одного мне не хватает — жены! После Рождества, на второй день, засяду писать. Вчера и сегодня уже выходил наружу.
Ну, будь счастлива, будь здорова! Я тебя очень люблю. До завтра! Я пишу тебе каждый день, и потому твоя фраза, что наконец-де ты получила от меня письмо, — эта фраза ничего не стоит. Я пишу тебе каждый день, редко через день.

Твой муж Antonio

363. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье декабря ночь [1901 г. Москва]

Антончик, милый мой, ты выздоровел? Отчего ты мне не пишешь больше о своей болезни, какая температура, долго ли ты лежал. Ты, верно, отощал ужасно. Ничего не ешь. Как сделать, чтоб ты массу ел? Мне так мучительно думать, что я не могу быть около тебя, чтоб ухаживать, менять компресс, кормить тебя, облегчать тебе. Воображаю, как ты страдал! Даю тебе слово, что это последний год так, дорогой мой! Я сделаю все, чтоб сделать твою жизнь приятною, теплою, не одинокою, и ты увидишь, тебе будет хорошо со мной, и ты будешь писать, работать.
Ты меня в душе, вероятно, упрекаешь в недостатке любви к тебе? Правда? Упрекаешь за то, что я не бросаю театра — за то, что я не жена тебе! Воображаю, что думает обо мне твоя мать! И она права, права! Антон, родной мой, прости меня, легкомысленную дуру, не думай обо мне очень уж скверно. Ты раскаиваешься, наверное, что женился на мне, скажи мне, не бойся сказать мне откровенно. Я себе кажусь ужасно жестокой. Скажи мне, что мне делать?! Неужели это может случиться, что до весны мы не увидимся?!! Я буду упрашивать дирекцию отпустить меня хотя на 2 дня к тебе, чтоб так составили репертуар. Как все мучительно, ужасно! Я ни о чем другом писать не могу, ничего в голову не лезет. И утешения не нахожу в себе никакого.
Дома — пустые комнаты, не уютно, из театра не хочется идти домой вечером. Ни любви, ни ласки вокруг меня, а так жить я не могу.
Сыграли третий раз ‘В мечтах’. Играли спокойнее, ровнее. Принимали так себе — хорошо. Вообще — недовольны пьесой. ‘Курьер’ и ‘Новости’ ты получаешь — прочтешь, и ‘Русские ведомости’ тоже. Остальные, если хочешь, пришлю, хотя вряд ли интересно.
А ты надумывай комедию, да хорошую, чтоб черт коромыслом ходил. Я в труппе сказала, и все подхватили, галдят и жаждут.
Ну, будь здоров, милый мой муж, ешь побольше, умоляю тебя. Не думай, что я забыла тебя. Я уже не представляю себе, что будет со мной в минуту нашей встречи. Я тебя сожгу всего. Пока целую мысленно, нежно и трогательно, а что будет дальше — не знаю.

Твоя собака.

Поздравляю тебя и всех с праздниками. Я и забыла о них, совсем забыла.

364. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

24 дек. [1901 г. Ялта]

Видишь, актрисуля, я пишу каждый день. Сегодня у нас именины, мать именинница, завтра Рождество, а на дворе солнце жарит по-летнему, тишина. Мне сегодня выходить нельзя, так как на мне две мушки. Вечером я их сниму и завтра уже выйду, поеду, быть может, к Толстому и Горькому.
Получил ваш праздничный репертуар. В моих пьесах ни разу не играет Самарова, в ‘Трех сестрах’ — ни разу Станиславский, ни разу Лилина1. Вообще — пьесы в каком-то забросе. Я не перевариваю Мунт, а она каждый раз в ‘Трех сестрах’.
Интересно бы знать, когда мы увидимся. В Великом посту? На Пасху?
Твою телеграмму получил, но все же еще не знаю, как шла пьеса Немировича. Напиши, дусик, поподробнее. Напиши и про Котика.
В это лето поедем за границу, а в 1903 г., если будем живы, проживем на даче под Москвой. Хорошо? Идеть?
Очень хвалят пьесу Найденова ‘Дети Ванюшина’. В самом ли деле это незаурядная вещь? Если так, то почему пропустил Худож. театр?2 Мне кажется, что Немирович много прозевывает. Вот если б я читал пьесы, то репертуар ваш был бы богаче. Как ты думаешь?
Без тебя трудновато жить. Особенно такому мужчине, как твой муж. Я очень люблю тебя, дуся, очень.
Ну, будь здорова. Не утомляйся.

Твой Antonio

365. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[25 декабря 1901 г. Москва]

Поздравляю праздниками, целую, тоскую.

Собака

366. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

25-ое декабря вечер [1901 г. Москва]

Как я спешила сейчас домой от мамы, думала, что меня ждет письмо! Даже днем хотела посылать домой за ним — приезжаю — и ничего! А как хотелось!.. Знаешь — я твои письма целую, когда получаю. Не смейся. Не все, но иногда так охватит, что хоть письмо поцелую. Я глупая? Боже, как мне тоскливо эти дни! Ужасно. Я хожу как потерянная. Счастлива, что завтра играю опять. Я не знаю, что с собой делать, когда я свободна. Вчера я не писала тебе, т.к. была у наших на елке и вернулась в 3 часа и страшно была уставши и в кислом настроении. Сегодня лежала до первого часу, разозлилась на дядю Сашу, кот. меня разбудил своим приходом, и вытурила его. Встала, оделась, поехала опять к маме. Скучно было адски. Мы вчера сговорились с тетей Лелей ехать к Троице, там погулять, подышать чистым воздухом, покататься и на другой день вернуться, но тетке немного нездоровилось и потому поездка расстроилась, но мы все-таки взяли лихача и поехали в Всехсвятское за Стрельну, там ехали шагом, любовались на снежную пелену и на елки, потом погуляли по парку и вернулись в вонючую тающую Москву. Я рада была проехаться. Хорошо ‘просыпали’. Обедали ‘en famille’, дома у мамы, играли в тетки (в карты), вечером пришли Бартельсы всей семьей. Дядя Саша смешил нас отчаянно, ухаживал за bellemere’очкой1 и говорил неустанно по-немецки. Николаша был, как всегда, грустен и расстроен. Ужасно мне жалко этого человека и так хочется поговорить с ним по душам. Мама сильно простужена, сидит дома, не выходит. Володя ходит в статском, в smoking’e, и дерется с Элькой. Мне было очень тоскливо все время. И вчера на елке тоже. Пили глинтвейн, ужинали, но подъема и настроения не было. Елочка была большая, славная, и убрали ее только хлопьями ваты, серебряным и золотым дождем, посыпали слюдой, зажгли свечи, и вышло оригинально и красиво. Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах Антон, Антон… Что же дальше будет?!
Мне очень понравился рассказ Леонида Андреева в сегодняшнем номере ‘Курьера’2, т.е. в рассказе есть натяжка, но описание этого пьяницы, лежащего под своим тряпьем и ожидающего смерти, по-моему — превосходно. Что ты скажешь? Скоро, начну читать Вересаева, хочется хоть пробежать3.
Вчера заезжал Владимир Иванович, я с ним много говорила о пьесе. Ему, верно, очень нехорошо на душе, но он сдержанный и не показывает виду. Везде ругают пьесу. Я ему сказала, что Мария Фед. бледна в этой роли, и если бы она сильно показала свою душевную драму уже в 1-м акте, то никогда бы юбилейный шум не мог заглушить самой пьесы. И во 2-м акте она бледна и в 3-м, и оттого нет захвата. Я высказала свое мнение, что в этой роли вовсе не главное — ее девическая чистота, а важна сила ее чувства, властолюбие, неудовлетворенность, сила ее страдания. Он огорчен, что никто из рецензентов не видит и не говорит о властолюбии женщины, кот. он старался выставить рельефно, но этому вина — игра. Андреева не может дать чувствовать властолюбия, это тоже, что в Габлер4 — сделано все и нет главного, нет темперамента, нет борьбы, нет мазков в игре. Все красиво, все сделано, придраться не к чему. Она отлично передает драму пассивную, как в ‘Одиноких’, драму Ирины5, но где нужна энергия, сила, страсть, жизнь, там ее не хватает. А играть Веру и брать исходным пунктом роли девическую чистоту и мечту — для меня непонятно.
Ты не думай, что я говорю так потому, что сама хотела играть Веру. Это уже перепело во мне, и я могу говорить спокойно, без зависти. Думаю, что и я не сыграла бы Веру, но дала бы больше нерва, страсти, больше ‘женщины’, и 3-ий акт был бы бурный. Ну да все равно. Мне только жаль Немировича.
Напиши мне свое мнение обо всем. Что ты вынес из всех рецензий? Написал бы ты ему.
Дусик мой, как твое самочувствие? Как живешь? Боже, какое это было бы большое счастие жить с тобой здесь в нашей квартире, жить и любить друг друга! А мы живем только ‘В мечтах’. Будем ждать.
Целую тебя крепко и твой затылочек тоже, а за ухо кусаю, а когда увижу тебя, так откушу ухо. Бойся. Обнимаю и кланяюсь Маше и матери.

Собака твоя

367. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

26 дек. [1901 г. Ялта]

Сегодня от дуси милой нет письма. Должно быть, на почте застряло. На письмах, которые приходят на мое имя, нужно только зачеркнуть московский адрес и написать — Ялта, потом опустить в почтовый ящик, марок не надо. Это я по поводу письма из банка, которое ты прислала мне вчера.
Будут ли в этом сезоне ставить пьесу Горького? Немирович имел успех, я очень рад, это привяжет его к театру еще сильнее. Провал его пьесы, мне кажется, был бы провалом театра.
Ты беседовала с Северовым из ‘Нового времени’? Не Снессарев ли? Если с ним, то знакомство неважное, дуся моя1.
Получил письмо от Чалеевой из Deutschland’a (Hohenhonnef am Rhein), она сильно прибавилась в весе и выздоравливает, санаторией очень довольна.
Получил телеграмму из Самары: ‘Ольгу Елеонардовну, Антона Павловича поздравляю праздником. Кабаева’. Это сестра милосердия, кажется? Получил телеграмму из Ниццы от Васильевой. Чего я не переношу — это поздравительных телеграмм. Ведь посылать такие телеграммы значит задерживать деловые. А твоя телеграмма все-таки пришла кстати, я очень скучал вчера, был дождь, время тянулось длинно, немножко нездоровилось, скучал по жене… Ведь ты знаешь, дуся, я женат.
Когда, когда мы увидимся?
Будь здорова, счастлива, весела, не изменяй своему мужу, если можно. Я тебе не изменяю, да это и невозможно, моя радость. Бог с тобой, спи спокойно. Целую тебя и обнимаю.

Твой Antonio

368. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 дек. [1901 г. Ялта]

Значит, ты, Книпперуша, хорошо играла1. Я рад, моя умница. Если муж ничего не делает, то пусть жена валяет за двоих.
Посылаю вырезку из газеты. Какая чепуха! Я уже полтора месяца не был на набережной, никто меня не видел.
Ты до 8 часов утра сидела в ресторане. Смотри, здоровье испортить не долго. Вчера у нас была Надежда Ивановна, много рассказывала про тебя и вообще про Москву. Потом я лег спать, и ты мне снилась.
Приехал Миролюбов (бывш. певец Миров), был сегодня у меня.
Наши (Маша и Арсений) уходят в театр, понесут это письмо. В театре идет ‘Лес’, играет m-me Татаринова.
Сегодня читал в ‘Новостях дня’ пародию на пьесу Немировича2. Немножко грубо. Вероятно, теперь Лужский будет звать Немировича Аникой-воином.
Ну, целую тебя, собака, обнимаю, целую и опять обнимаю. Не забывай.

Твой муж Антон

О ‘культе писателей’.
В Ялте, где живет теперь А. П. Чехов, обретается, по словам ‘Сар. л.’, целая армия бестолковых, но невыносимо горячих поклонниц его художественного таланта, именуемых здесь ‘антоновками’. Эти святые души бегают по набережной Ялты за писателем, изучают его костюм, походку, стараются чем-нибудь привлечь к себе его внимание и т.д., словом, производят целый ряд нелепостей. Идеал этих безобидных существ весьма скромен: ‘видеть Чехова’, ‘смотреть на Чехова’.

369. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27-ое декабря ночь [1901 г. Москва]

Вчера, дусик, не писала тебе — было скверное настроение и не хотелось тоску разводить. И ты мне прислал какую-то писульку, а не письмо. Тебе уже надоело писать мне, ты ничего ровно не чувствуешь, когда пишешь мне, — правда? Так и отвыкнешь понемногу. Да отчасти я и понимаю. Тебе хочется быть со мной, а не размазывать что-то на бумаге.
Вчера я говорила с Влад. Ив. насчет отпуска. Он думает устроить мне его в конце января, освободить меня на недельку. Сегодня сидел у меня долго Конст. Серг., и я его тоже просила помочь мне. Он все, чудак, утешал меня и говорил… что это очень хорошо, что я на сцене и что мы с тобой врозь. Говорит, что у него с женой, пока она не была актриса, была жизнь сухая и невозможная, лишенная всякого интереса. Большое он дитё!
Был у меня вчера Морозов, сидел долго и очень мило беседовал. Он, оказывается, знает Пьяный бор1, у него недалеко от Перми есть имение, все леса, леса. Рассказывал, как он там жил в сторожке с сторожем вдвоем, как он там встретил одного бежавшего с Сахалина осужденного на каторгу за убийство отца, которого он застал с женой своей. И этот каторжный бежал, шел обратно на родину, в свое село, с одной только мыслью — убить и жену свою. Это интересный сюжет. Представить себе этого мужичонку, идущего тысячи верст, скрываясь, не боящегося вторичной каторги — только для того, чтоб убить жену. Страшно даже как-то. Рассказывал много про фабрику, про народ, про смуты — и очень интересно. Желябужский был у меня тоже сегодня и Маня Малкиель. Я была совсем одна, т.к. отпустила Машу на гулянье в манеж. После визитеров поехала обедать к маме. Там приехал из Риги мой кузен, кот. был в Трансваале и которого я люблю, несмотря на то, что он заправский немец2. Я его перетащу жить к себе — все будет веселее. Мы с ним всегда много философствуем. Он теперь жених, невеста его в Амстердаме — голландка. Завтра все наши пьют у меня вечерний чай. Вчера и сегодня играли Чехова3. Играли хорошо, публика — странная. Слушает хорошо, вызывает жирно и дружно, но количеством мало. О тебе спрашивают все и шлют поклоны и поздравления. Наша Помялова просила тебе передать привет. Ты ее помнишь? На Новый год пришли труппе телеграмму, они будут гордиться и будут рады4. Немирович на днях уезжает за границу недели на три5. Завтра читаем пьесу Горького и скоро, верно, начнутся репетиции6. Я Горькому, верно, буду писать, порасспрошу его о Елене. Правда, что он пишет новую пьесу или враки?7
Я вчера и сегодня сижу дома совсем одна, читаю, пишу письма, пробовала петь, да настроения нет.
Сегодня опять нет письма от тебя. Голубчик мой, любовь моя, как мы перетянем эту зиму!! Где и когда увидимся! К своей одинокой спальне я до сих пор не привыкла, неуютно и неприветливо мне, не к кому прислониться, никто не приголубит, не приласкает, не с кем поболтать. Я скоро начну рвать и метать. Пока терплю. Я боюсь, что ты разлюбишь меня, отвыкнешь от меня, будешь смотреть на меня, как на ненужный балласт в твоей жизни. Что я за нелепый человек, скажи мне, друг мой?!
Я себе кажусь бессовестной, никому ненужной эгоисткой. Антон мой, скажи, ты меня презираешь, проклинаешь? Господи, как я хочу видеть тебя, чувствовать тебя около себя, греть тебя, хочу, чтоб ты дышал только мной и любил только меня. Видишь, какая я мерзкая? Тебе не стыдно, что у тебя такая жена?
Мне очень тоскливо, Антон. Вчера я горько плакала.
Скажи мне, что ты меня нежно и сильно любишь. Мне нужна твоя любовь, она мне красит всю жизнь, дает мне опору. Знай это и чувствуй.
С наступающим Новым годом! Целую тебя, дорогой мой, любовь моя, поэт мой. А о комедии думаешь?

Твоя собака.

Поцелуй Машу и мать.

370. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28 декабря [1901 г. Москва]

Сегодня, дусенок мой, получила сразу три письма от тебя и ужасно была счастлива, глотала их. Как я рада, что ты поправляешься! Я так все время беспокоилась и волновалась за тебя! Спасибо, что пишешь мне почти каждый день, я ценю и люблю тебя за это. У вас тепло по-летнему, а у нас тепло по-зимнему — тает, ползет все.
Сегодня я встала поздно. Мое праздничное удовольствие состоит в том, что я лежу почти до 12 час. и читаю газеты в постели. Когда я вставала, пришла Дроздова, она была больна, лежала несколько дней. К часу я пошла в театр.
Читали пьесу Горького. Читал Влад. Ив. простуженным голосом. Часто прерывали чтение взрывы хохота. Лицо Баранова было великолепно и к тому же он был в красном жилете. Завтра будет беседа, вечером напишу тебе. Распределение ролей еще пока неизвестно. Пьеса нравится, но в восторг не приводит, признают интерес за некоторыми типами. Ты знаешь, мне ужасно нравится Поля. Елена мне тоже больше понравилась, но я еще не чувствую ее. Мне много придется поработать и пофантазировать — надо выкроить из себя симпатичную мещаночку. О своих пьесах не беспокойся, они идут отлично. Вчера играла Лилина. Наташу будет играть новенькая — Дурасевич, кот. мы вывезли из Питера. Мне поручил Немирович приготовить ее. Попробую. А Качалов нравится больше Станиславского1.
Обедала у мамы, вечер была дома. Сидели у меня мама, тетка, кузенчик мой Лева, Дроздова. Я играла в 4 руки с теткой, попела немного. Заезжал ненадолго Влад. Ив. Послезавтра он уезжает. Он скверно выглядит, кашляет, хрипит, болело ухо, вся голова простужена. Я сейчас с Левой сильно горячилась и спорила из-за современного направления в искусстве. Но ведь он другой закваски, трезвый и потому многого не понимает. Провожал Дроздову домой. Членов был два раза, но не застал меня — очень жалко.
Господи, когда мы увидимся!! Так ты чувствуешь, что меня нет около тебя? Это хорошо. Друг мой, золотой мой, любимый мой. Как мне хочется прислониться головой к твоей груди, чтоб мне было блаженно хорошо!!!
Целую тебя крепко, дорогой мой, не простужайся, ради Бога. Береги себя. За границу согласна ехать. Куда хочешь с тобой поеду. Целую тебя.

Твоя собака.

Болит голова.

371. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

29 дек. [1901 г. Ялта]

Глупая ты, дуся. Ни разу за все время, пока я женат, я не упрекнул тебя за театр, а, напротив, радовался, что ты у дела, что у тебя есть цель жизни, что ты не болтаешься зря, как твой муж. Не пишу тебе о своей болезни, потому что уже здоров. Температура нормальная, ем я по 5 яиц в день, пью молоко, не говоря уж об обеде, который, пока Маша здесь, стал вкусным. Работай, дуся, и не хлопочи, а главное — не хандри.
Не выписывай ‘Мир искусства’, сей журнал у меня будет. У нас в Ялте тепло, все распускается, и если такая погода продолжится еще неделю, то все зацветет.
Маша сердится, что ты ей ничего не пишешь.
Посылаю тебе фотографию, изображающую двух буров1.
Скоро в Москве будет Альтшуллер, доктор, которому я советую пообедать у тебя. Приедет он в Москву на съезд2 в среду. Предупреди Машу (кухарку свою), чтобы она в твое отсутствие сказала ему, когда ты будешь дома.
Будете ставить ‘Мещан’? Когда? В этом сезоне или в будущем?
Ну, замухрышка, прощай, будь здорова! Не смей хандрить и петь Лазаря. Смейся. Я тебя обнимаю и, к сожалению, больше ничего.
Вчера не было от тебя письма. Какая ты стала лентяйка! Ах, собака, собака!
Ну, дуся моя, жена хорошая, славная, целую тебя крепко и крепко обнимаю еще раз. Я думаю о тебе очень, очень часто, думай и ты обо мне.

Твой Antonio

372. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое дек. ночь [1901 г. Москва]

Ну вот и здравствуй опять, мой мифический муж. Еще день прошел и приблизил минуту нашего свиданья. А ты себе представляешь эту минуту свиданья? Я не знаю положительно, что это будет. И мне нравится именно то, что я не знаю, как это будет. Вдруг я буду держать в своих руках, в своих объятиях всего моего Антона, буду целовать его голову, буду чувствовать его дыхание, его ласку, его голос, буду видеть мои чудные, удивительные глаза и мягкую улыбку и все мои морщинки и гладенький затылочек и весь, весь Антон будет около меня, близко, близко! Господи, даже невероятно!
Сижу совсем одна, вернулась с ‘Чайки’. Лева мой еще не пришел, верно, кутит после заседания. Я с ним отчаянно спорю и горячусь, а потом раскаиваюсь.
Он ужасно жалеет, что не может познакомиться с тобой.
Ну-с, сегодня беседовали о ‘Мещанах’. Сначала было очень вяло, никто не говорил. Вступительное слово сказал Влад. Ив., но он какой-то отсутствующий и говорил вяло. Санин по обыкновению говорил красно, проехался по всей русской истории и литературе, размахнулся, поэтично говорил о Перчихине, о Татьяне — плакучей иве.
Щебетал Михайловский, говорил Тихомиров. Все сцепились из-за Нила. Разбирали, что он такое. Большинство за то, что это тип не новый и что это в будущем тот же мещанин, еще, пожалуй, почище Бессеменова. По-моему, это самый обыкновенный рабочий, каких тысячи на западе, в России это, может, и ново. Никаких у него особенных запросов нет, здоровый работник, стремящийся если и к свободе, то к свободе в буржуазном смысле. Как по-твоему? Для актера, может, это и выгодная роль, но для художника-актера представляет мало интереса. Кто будет играть — неизвестно. Лужский отказывается. Тетерева, говорят, будет играть Конст. Серг. Не знаю, что получится. Вообще ролей еще не раздавали, а только так поговаривают между собой.
Конечно, и Чехова трогали, без этого нельзя. Говорили о поклонении Горького к Чехову, что-то сравнивали, но это ни к чему. Вообще было водянисто. Ты только Горькому ничего не говори.
Антончик мой, а ты примешься за работу? Ну, сделай маленькое усилие, ведь время скорее полетит, если будешь писать, правда? Ты что-то хорошее, изящное напишешь, я это чувствую, т.е. изящное по форме. Меня это все уже волнует. Ведь ты мне близок стал. Ты это понимаешь?
Скажи Маше, что у меня были Хотяинцева и Званцева, а я еще буквально нигде. Чувствую себя кругом свинкой, но не раскачаюсь, 11-го янв. играем ‘Дядю Ваню’ для докторов. Ну, спи, моя большая детка, не проклинай только меня, целую тебя на все лады, мой обаятельный муж.

Твоя собака

373. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

30 дек. [1901 г. Ялта]

Дуська моя, прилагаемое письмо передай Раевской1. Если увидишь Альтшуллера, то купи фунтик конфект у Абрикосова и пришли с ним. Купи мармеладу также.
Скучно без тебя. Завтра нарочно лягу в 9 час. вечера, чтоб не встречать Нового года. Тебя нет, значит, ничего нет и ничего мне не нужно.
Погода изменилась к худшему. Ветер, холодно, снежком попахивает. Очевидно, начинается зима. Немировичу буду писать.
Дуся моя, пиши мне, умоляю! Я поздравлял тебя с новым годом? Нет? В таком случае крепко целую тебя и шепчу тебе на ухо разные глупости.
Не забывай своего мужа. Он ведь сердитый, дерется!
Ну, обнимаю мою супружницу.

Муж Antonio

374. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое дек. [1901 г. Москва]

Опять второй день нет письма от тебя, дорогой мой! Завтра, верно, получу два зараз. Сейчас пришла от мамы, где обедала и сейчас ухожу играть ‘Одиноких’. Сегодня я навещала Мунт, у которой была здоровая жаба1, потом поехала к Хотяинцевой, где славно посидела в ее симпатичной мастерской. Я ужасно люблю мастерские художников. Настроение люблю, обстановку, беспорядок. Они живут очень высоко, т.ч. вид чудесный. Собираемся с ней съездить в Звенигород, в первый свободный день и Голубкину она хочет прихватить, слыхал о ней — о скульпторше? Она, говорят, оригинальнейшая личность.
Я говорила про тебя, говорила, что тебе надоел вид из окна, и Александра Александровна предлагает написать декорацию Москвы, какого места ты желаешь, и повесить у тебя за окном, чтоб тебе было приятно выглянуть из окна и чтоб приятнее работалось. Как ты думаешь об этом?
Сейчас получила приглашение из правления Общества русских врачей в память Пирогова, на заседание при открытии и закрытии съезда. Мы ведь играем ‘Дядю Ваню’ 11-ого января для них.
Завтра после спектакля2 съезжу к маме встретить Новый год. Будут объявлять Володю и Элю женихом и невестой официально. Будут рассылать карточки. Эля возмущена этой процедурой, но я ее уговариваю — пусть родители ее потешатся. Ведь это традиции. Она все хочет делать, как мы с тобой. Но моя мама успокаивает ее тем, что ведь ты незаурядный человек, а Володя самый обыкновенный. Они вообще смешные — Володя и Эля.
Лева мой кутил и вернулся только утром. Молодчина! Был опять Кожевников, но не застал меня, слава Богу. Хочется мне очень идти на все три картинные выставки. Хотелось бы с тобой!
Мунт подарила мне прелестную Мадонну Рафаэля. Закажу рамку. За разрешение брать деньги в театре — спасибо. Если надо будет в январе — возьму. Я сильно порастратилась. Масса уходит, а между тем себе ничего не позволяю. Глупо все это.
Ну, целую тебя, родной мой, надо идти в театр. Будь здоров, не хандри, милый, будем жадно ждать времени, когда мы будем вместе. Целую и обнимаю.

Твоя собака

375. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

31 дек. [1901 г. Ялта]

Милая моя жена, я совершенно здоров, совершенно! Ем за десятерых, уже стал полнеть, и, чего у меня давно не было, желудок работает превосходно. Не беспокойся, родная, честное слово, я не вру, говорю правду.
Сегодня у меня был пианист Самуэльсон. Он устраивает в Ялте концерт. Брат его, который держит на Аутке аптекарский магазин, торгует плохо, выручает по 6 рублей в день. Жалобы.
Альтшуллер в Москву не поедет.
Получил письмо от Мейерхольда1. Пишет он хорошо, даже талантливо отчасти, и лучше, чем писал раньше. Ему бы следовало сотрудничать в газетах.
У нас в Ялте появился новый артист, некий доктор Балабан. Писал я тебе о нем? Читает великолепно, мои рассказы жарит прямо наизусть. И актер он, по-видимому, хороший, настоящий. Я советую ему поехать в Москву, показаться Немировичу2.
Сегодня от тебя нет письма! Бессовестная!!
Опять в Ялте чудесная погода. Сегодня сидел на лавочке в саду и дышал.
Ну, моя радость, целую тебя крепко. Не забывай меня, вспоминай, крокодильчик мой, за это я тебя вознагражу. Обнимаю, дуся!

Твой Antonio.

Я выписал ‘Театр и искусство’.
Немировичу я послал письмо. О пьесе его писал немного, но ласково, в том смысле, что она, пьеса, имела успех и что на этом свете все обстоит благополучно3.

1902

376. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое января 1902 г. [Москва]

Вчера дусик мой остался без письма от своей собаки! Прости, родной мой, нежный мой! Во всем покаюсь. Сегодня опять получила два письма сразу, а то уже беспокоилась. Как мне хочется быть около тебя и знать, как ты себя чувствуешь, знать каждый твой штришок в душе, в уме! Я все чего-то жду, жду, к чему-то тянусь…
Ну-с, буду рассказывать, что я творила за эти два дня: вчера днем беседовали опять о пьесе, но было мало интересного, рассматривали типы с актерской точки зрения. Мужские роли скверно распределены: старик и старуха — Лужский и Муратова (это хорошо), Татьяна — Роксанова (сносно), Петр, студ. — Мейерхольд (?), Нил — Судьбинин, Тетерев — Санин (ужасно), Перчихин — Артем и Москвин (хорошо), Поля — Адурская1, остальные неважно. Савицкой неожиданно дали дублировать мою роль Елены. Она в ужасе и прямо оскорблена, говорит, что дали на смех2. Все ревет, т.ч. я сейчас после ‘Сестер’ увела ее к себе и вот сидели до этого часа (3 ч. ночи) беседовали, она немного успокоилась. Она бывает мне часто противна, но иногда я ее всю понимаю, и тогда мы как-то хорошо можем говорить, как было сейчас. Она очень одинока, но сама не ищет людей, а люди к ней не идут сами. После беседы простились с Немировичем3. Обедала у меня Муратова, потом пришел Коробов, и я с ним болтала много. Мне было приятно, потому что он тебя так знает и любит, много мне рассказывал про тебя. Он уверяет, что ты можешь зимовать здесь. Нанять, например, домик хоть в Сокольниках, чтоб был чистый воздух, что главное для тебя хорошее, покойное состояние духа. Это самое подтвердил мне сегодня Куркин, кот. был у меня утром и которому я тоже была рада. Куркин говорит, что не климат здешний может повредить тебе, а режим. Но режим в моих руках, и я отстояла бы его. Коробов просил тебе написать, чтоб от кровохаркания ты пил бы желатин. Взять унцию оного и вскипятить с лимоном и сахаром и выпивать эту унцию в продолжении дня. Он говорил мне примеры полного успешного употребления желатина. Попробуй, дусик мой! У швейцара Егора, говорит Коробов, — болезнь еще не изведанная и потому интересная, и потому его вторично хотели вернуть доктора, но не нашли, кажется. На съезде хирургов Бобров говорил, что легочных южан хорошо лечить севером, и наоборот. У меня сильно разыгралась фантазия по поводу всех этих разговоров, и мне рисуются картины какой-то блаженной жизни с тобой, полной любви, полной работы в любимом деле. Я чувствую уже, как ты начинаешь оживать, и отлетит твоя тоска, твоя хандра, и мечта станет жизнью. Антон, этого не может быть, правда? А вдруг…
Ну увидим. Надо привести в исполнение одну мою idИe fixe, и тогда посмотрим. Год закончили мы опять-таки ‘Дядей Ваней’, кончили рано, поздравили друг друга и разъехались. Я поехала к маме. Там были наши, Бартельсы, Ольга с мужем. Володя и Эля в толстых обручальных кольцах, кот. надел на них торжественно papa Бартельс. Мама Бартельс ужасно милая, прямая женщина. Володю они любят, и теперь все благополучно, только университет надо ему кончить. В 12 час. зажгли елку, пускали какие-то ракеты, пили шампанское. Мне было очень грустно и я глотала слезы, но очень не хотелось портить настроение других и потому я была просто безразличная. А как мне было грустно, Антон мой! Я все думала о тебе. Пили за твое здоровье.
Я поругалась с Левой из-за нашего театра, просто зря вскипятилась, чтоб сердце сорвать. Но дома меня оберегают, балуют и потому Леве вообще достается, что он меня волнует и нервит своими проповедями. Око[ло] 3-х часов я уехала и заехала еще к нашей Назаровой, где наша теплая компания решила ждать меня до 3-х часов. Там были Качаловы, Муратова, Москвин с невестой — Гельцер, Шенберги-братья4, Рындзюнский, Грибунин. Меня встретили кантатой5, одним словом, разыграли 1-й акт ‘В мечтах’ со всеми подношениями — хохоту было много. Экспромт вышел удачный.
Я люблю эту компанию, они простые, без задних мыслей и веселые, неприятны только Шенберги. Москвин читал твои рассказы, смешил. Домой я приехала около 5-ти и кончила старый год чтением ‘Святой ночи’ г-на Чехова, знаешь? Сегодня встала поздно, но Лева меня перещеголял: он явился в первом часу дня! Оказывается — они так заговорились (он, д. Карл и Николаша), что мама вытурила их в 6 час. утра, т.к. они не давали спать всему дому, и они отправились и проболтали где-то до 12 час. дня — нравится тебе? К часу я пошла в театр, где собрались все для поздравления. Пили шампанское, чай с бутербродами. Морозов флиртовал со мной (пожалуйста, не ревнуй). Застряли мы там долго. Читали твою телеграмму, — она понравилась6. Санин говорил тост за тебя, и все чокались со мной, и я была счастлива и гордилась. Когда все разошлись, остались: Конст. Серг., Морозов, Мария Федоровна, Мунт и я и Лилина и много, откровенно говорили о нашем театре, о его внутреннем строе. Высказывались по поводу многого. Конст. Серг. все хочет облечь нас ‘основных’ какою-то властью в театре, чтоб мы были вроде хозяев, а мы ему доказывали, что пока это было трудно. Мария Фед. все время старалась умалить значение Влад. Ивановича, а когда играла его пьесу, так была с ним дружна и ненавидела Алексеева, с кот. Немировичу пришлось мирить ее. Это нехорошо! Я бы говорила еще больше, если бы не Мунт. Она болтушка, и я невольно сдерживаюсь при ней. Поговорим еще раз.
Обедала я у мамы, вдвоем с ней. Потом играла ‘Трех сестер’, играла скверно, т.к. все зябла. Настроение у меня такое: можно бы совсем нос на квинту повесить, но нельзя, т.к. впереди есть что-то ужасно хорошее в жизни. Что ты на это скажешь? И потому я сносная, но не веселая. Скоро утро, и потому кончаю. Надо все-таки поспать. Люблю моего мужа, красу моей жизни, моего поэта, целую его крепко и, вероятно, задохнусь от счастья, когда увижусь с ним. Скажи ему это.

Твоя собака.

Поцелуй Машу.

377. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 янв. 1902 [Ялта]

Милая, славная, бесподобная моя жена, вчера получил от тебя унылое письмо, а сегодня — ничего! Ты стала манкировать, очевидно, загуляла на праздниках. Ах, как кисло без твоих писем! Третьего дня я послал в Художеств. театр поздравительную телеграмму, с новым годом, длинную, но на имя Немировича, а так как Немирович, по газетным слухам, уехал за границу, то боюсь, моя телеграмма не получена. Узнай, дуся!
Отпустят ли тебя хитрецы в конце января? Ой, смотри, надуют! Роль в ‘Одиноких’ отдай Роксановой1, тогда у них будет больше пьес в твое отсутствие. Вообще ты очень часто играешь, без отдыха, а это нехорошо. Нездорово и для тела, и для души. Нужно бы играть не чаще 2-3 раз в неделю.
Дуся, красивая женщина, золотая моя, опиши мне спектакль, какой будет у вас для врачей. Читал, что будто врачи хотят дать вам обед, как бы в благодарность. Правда ли это? Постарайтесь, играйте получше, и пусть няньку Самарова играет2.
Хотел сегодня пойти в город постричься и голову вчера помыл для этого, но холодно, всего три градуса тепла. Придется отложить.
Я каждый день, просыпаясь и ложась спать, думаю про свою жену. Думаю, думаю…
Целую тебя, обнимаю, ласкаю, целую руки, глажу тебя всю. Будь здорова, голубчик мой, пиши мне.

Твой муж Antoine

378. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое янв. 1902 г. [Москва]

Здравствуй милый, здравствуй, мой хороший! Хорошо ли себя чувствуешь, хорошо ли ешь, спишь? Что тоскливо тебе — я знаю! Знаю и кляну себя. И ты меня кляни. Мне скучно и я не знаю, что мне даже писать. Все кажется ничем. Передать тебе факты? Ну — встала, была у портнихи, занималась с Адурской ролью Наташи, была в театре, толковали о пьесе, о роли, обедала у мамы, проводила Леву, полежала дома и пошла играть ‘Мечты’. Завтра думаю пойти на открытие Пироговского съезда, не знаю с кем только. Обедать буду у Ольги Михайлов. Андреевой, моего старого товарища. Вечером не знаю еще, что буду делать. Про какой успех Немировича ты пишешь?1 Неужели ты не читаешь газет! Какой же это успех? Помилуй. Мне его жаль от всей души. Его шипят и грызут отовсюду. Но сборы пьеса, верно, будет делать пока2.
Играли сегодня вяло.
Сейчас Маша доложила мне, что Александр женится на ней и что ты обещал помочь ей3. Что надо ей дать или сделать — напиши? Я думаю, что он все-таки врет. Он мне очень противен после того, как я узнала, на какую должность он пошел. Эту осень он был шпионом у одного частного лица, кот. хотел развязаться с своей любовницей и выслеживал ее. Это такая гадость. Мне очень неприятно, что он вечно торчит в кухне.
У нас опять морозы сильные, но в квартире тепло очень.
Что ты думаешь обо мне, Антон? Я для тебя уже мифом стала? Правда? Ты помнишь мое лицо, мои руки, глаза, волосы, помнишь всю меня и любишь?
Как я дотяну эту зиму?!!
Не могу я больше писать, хочу, чтоб ты был здесь, около меня, больше ничего не надо, и не о чем писать.
Целую тебя, любовь моя, прижимаю тебя к сердцу.
Невесело мне.

Твоя собака.

Кланяйся Мирову.

379. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

3 янв. 1902 [Ялта]

Сегодня пришло сразу два письма, дусик мой. Спасибо! И мать получила письмо от тебя. Только напрасно ты плачешься, ведь в Москве ты живешь не по своей воле, а потому, что мы оба этого хотим. И мать нисколько на тебя не сердится и не дуется.
Сегодня я постригся! Был в городе в первый раз после болезни, был, несмотря на мороз (-2®), и остриг голову и бороду — это на случай твоего приезда. Ты ведь строгая, надо иметь приличный, благовоспитанный вид.
Маша наняла кухарку. Я, можно сказать, ничего не пишу, ровнехонько ничего! Не огорчайся, все успеется. Ведь я написал уже 11 томов, шутка сказать. Когда мне будет 45 лет, тогда напишу еще 20 томов. Не сердись, дуся, жена моя! Я не пишу, но зато столько читаю, что скоро стану умным, как самый умный жид.
Теперь январь, у нас начнется отвратительная погода, с ветрами, с грязью, с холодом, а потом февраль с туманами. Положение женатого человека, у которого нет жены, в эти месяцы особенно достойно сожаления. Если бы ты приехала, как обещала, в конце января!
Горький в мрачном настроении, нездоров по-видимому. Сегодня придет ночевать.
Чувствуешь ли ты, собака, что я тебя люблю? Или тебе все равно? А я жестоко люблю, так и знай. Ну, славная моя жена, немочка, актрисуля, будь здорова, богом хранима, покойна, неутомима, весела. Целую тебя и обнимаю.

Твой муж Антон

380. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье янв. 1902 г. [Москва]

Какой ты дусик на фотографии, если бы ты знал! Удивительно милая фигура! Я тебя поцеловала. Ужасно рада, что увижу Альтшуллера — точно кусочек тебя увижу. Только почему я не видела его сегодня на съезде? Елпатьевского видела, Куркина видела. Я сидела на почетном месте, во 2-м ряду, даже неуютно было одной. Довел меня Тихомиров до места, а потом я увидела Раевскую и позвала ее к себе. Видела всех знаменитостей — Боброва, Капустина, избранного председателем, вообще многих лицезрела. Больше всех пленил меня немец из Берлина, читавший приветствие на русском языке и прочитавший по-немецки письмо от Вирхова, после чего раздались оглушительные и продолжительные аплодисменты. Народу было масса. Немец с нервом, с черными тараканьими усами, приветливый, жизнерадостный, элегантный, и, представь, начал учиться русскому языку, только когда решил ехать сюда. Он пленил меня смелостью без нахальства, с какой он читал, отчеканивая и старательно произнося каждое слово. Это было удивительно мило и как-то свежо. Говорил Бобров, говорил Капустин — хорошо. Вирхов прислал и свою фотографию. Читалась телеграмма из Цюриха от Эрисмана, встреченная безумно дикими аплодисментами и топанием1. Славно было. Много интересных лиц видела, не всех еще знаю. Говорил городской голова кн. Голицын, говорил очень длинно и неинтересно проф. Разумовский из Казани о медицине и хирургии XIX века. После этого мы ушли. Чудесно играл Рамзай на органе. Что это за звуки! Удивительно мощные и нежные и не слышно дна звука и очень сильно действуют на душу. Я жалела, что ты не слышишь и не видишь всей этой картины. Думала о тебе.
Ах ты мой дусик милый! Так ты меня любишь крепко? Как увидимся — ты мне должен будешь много говорить на эту тему, и я тоже буду о том говорить тебе. Мне кажется, я тебя еще больше буду любить, буду стоять на коленях и глядеть на тебя и смеяться от какого-то хорошего чувства, точно на душе щекотят.
Со съезда я поехала к одним давнишним знакомым, но с кот. давно не видалась — Лубны-Герцык. Отец — железнодорожник, женат на второй, от первой жены — две милые барышни2 и живущие с мачехой, как с сестрой. Они очень трудолюбивые, мыслящие, чуткие, живут переводами, отлично знают языки, меньшая на курсах. Обожают тебя как писателя, и только тебя теперь и читают и считают меня самой счастливой женщиной. Помнишь, я получила от них поздравление в Аксенове из Италии? Мне хочется с ними поближе познакомиться, мне нравится их мирок, нет ни буржуазии, нет ни светскости, ни учености, а просто хорошо. Много говорили о тебе. От них я поехала к Ольге обедать, обедала с ней вдвоем, возилась с детками, говорила с Ольгой, я люблю с ней беседовать. Привезли к ее матери мальчугана лет 5-ти, круглого сироту, остался без отца, без матери, жил у садовника где-то в имении, т.е. где служил агрономом брат Ольги. Помещица эта — безалаберная, зрящая старуха, играющая в рулетку, нашла, что этот мальчуган лишний рот в дворне, отослала его, и вот привезли эту крошку. Очаровательный мальчишка! Здоровый, крепкий, хорошенький, приветливый, т.ч. его хотят оставить родители Ольги и дать ему образование. Отец его интеллигент, мать простая. Вот судьба у этого мальчика! Славный он — мимо не пройдешь не заметив.
Потом я с Ольгой поехала домой, усадила ее, а сама пошла в баню, потом пили чай, болтали, и вот я пишу тебе, дусик!
Завтра опять не репетируем Горького. Заболела Мунт, вводят Гельцер в ‘Мечты’3, бедная — с одной репетиции! Роль вдовушки начинает занимать меня, и я надумываю тона. Учительницу играет Роксанова. По-моему, на Тетерева надо было попробовать Громова. Да, верно, перетасовки будут!
Я рада, что ты ешь хорошо. Маша сердится? Скажи, чтоб не сердилась, ведь я пишу тебе каждый день, пишу по ночам, дня я не вижу, в театре много занята, отыграла пять дней подряд, и дни теперь заняты ‘Мещанами’. Она мне тоже не пишет, а это нужнее. Она скоро приедет, и интереснее все рассказать, чем писать. Целую горячо моего бесценного, золотого, дорогого.

Собака.

Я тебя люблю, Антон! Люблю, люблю!!!4

381. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое янв. 1902 [Москва]

Дусик, удивительный мой муж, отгадай, где я сейчас была? Ты поразишься, — в ‘Дрездене’, в No 35, ‘откуда Чехов увез Книппер’, как говорит Вишневский. Да была там, пила чай после ‘В мечтах’. У кого? — У Чюминой. Она позвала меня и Вишневского. Я все время вспоминала — как мы там с тобой посиживали, каждое кресло, каждый стул — все близко, знакомо. Вишневский все дразнил меня, что я все ходы должна знать в Дрездене — ‘была, говорит, верно, игра’. Да, Антончик, все вспоминала. Вспоминала, как раз я пришла позднее, чем обещала, и как ты был взволнован, я чувствовала по твоей ласке, какой-то особенной, как ты меня ждал. Я стояла перед тобой на коленях… И как мы с тобой перед венчанием топтались по номеру, вспоминала все, что было пережито, переговорено в этих стенах!
Милый, милый мой! Антон, у меня все уже путается в голове, когда начинаю думать о нашей встрече! Что это будет?!!!
Сегодня был у меня Елпатьевский, сидел, говорил, конечно, много о тебе. Он тоже говорит, что ты отлично можешь жить три зимних месяца на окраине Москвы, что страшен не климат, а режим, который, повторяю, беру на себя и буду в этом деспоткой, но тебе будет хорошо. По-моему, нам с тобой лето провести или в Шварцвальде или в Швейцарии, или в долине Роны, там есть чудесное местечко, а зимой что-нибудь предпримем.
Елпатьевского я звала обедать. Альтшуллер еще не был, но жду его, как манну небесную. На съезде не видела его.
Сегодня вместо ‘Мещан’ репетировали опять ‘Мечты’ и ‘Сестры’, — заболела Мунт, Назарова, и с одной репетиции играли Гельцер — Солнышко и Раевская — немку в 3-м акте1. Роксанова будет играть Юлю2. Адурская — Наташа будет ничего себе, она смела и тон есть, не беспокойся. ‘Мечты’ идут с большим успехом. Сегодня товарищи во время 3-го акта устроили у себя наверху в уборной елку и пригласили меня, т.к. я выразила желание посмотреть их помещение. Елочка была увешена ‘мерзавчиками’ (казенными), булками и колбасой. Меня посадили на стул, а Москвин и Андреев пели Рождест. святое — потом вдруг осветили уборную, затем поднесли мне шоколад с экспромтом — стишком, говорили приветственные речи, хохотали много, потом я отвечала, затем откупорили мерзавчик, я должна была глотнуть, Москвин стоял с колбасой, от кот. я откусывала, а Абессалом3 с булкой — ‘картина достойная кисти Айвазовского’4. Потом уже пригласили других дам, они, конечно, мне завидовали. Конст. Серг. и Морозова тоже потом позвали. Да, елочка была знаменитая. Завтра вечером собираемся к Раевской, зовет всех. Самарова тебя называет ‘мой барин’. Ты ей пошлешь записочку? Ведь она послала тебе что-то. Поблагодари ее за блюдо со стихами, кот. она нам с тобою преподнесла — я ведь писала тебе5. Не забудешь? А теперь пора спать — очень поздно уже и потому целую моего поэта, моего обаятельного мужа в уста, в глаза, кусаю за ушко, целую в затылочек и горячо прижимаю.

Твоя собака.

Поцелуй Машу за письмо.

382. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4 ч. утра 5-го янв. 1902 г. [Москва]

Сегодня, кажется, немного напишу тебе, милый мой! Сейчас 4 часа, я сильно устала, да и весь день нервлю, на людях хохочу, а когда одна, так реветь хочу. Днем злилась, т.к. морили меня на репетициях ‘Сестер’ и ‘Мечтаний’, — лучше бы дома ролькой занялась. Обедала одна дома, в 5 час. пришли ко мне дети, я их поила чаем, подарила им по игрушке, потом приехали мама, Николаша, m-me Коновицер, сидели до 9 1/2 ч., потом я поехала к Раевской, где собрались товарищи. Много пела.
Санин сообщил мне, что подписан контракт с Лианозовым1 сегодня. Не знаю, насколько это достоверно. Галдели отчаянно у Раевской, за ужином чуть не руками хватали индюшку, дрались из-за кусков, одним словом, описать трудно, но шумели здорово. Были только нижние чины. Екатерина Шенберг играла много. Лика опять с кем-то пила брудершафт. Санин опять мечтал о женитьбе. Самарова танцевала национальные пляски и приводила всех в восторг. Андреев изображал духовных лиц. Я хохотала, а потом вдруг всплакнула, но Муратова и Гельцер не дали мне разреветься. Славные они девушки. Простые и хорошие. Мы втроем посидели, успокоились, и потом пошли на люди.
Значит, Альтшуллер не приедет? Мне стало грустно. Так хотелось видеть его, услышать все о тебе, и вдруг ничего! Отчего он не поехал?
Я счастлива, что ты здоров, мой золотой, мой родной. Кушай побольше, ухаживай за собой хорошенько, делай это для меня, ведь ты обещал мне награду. Я тебя никогда не забываю. Ты так сросся со мной, что ты всегда и всюду во мне.
Двух буров я дала Судьбинину, просила его увеличить2.
Читаю по-немецки драмы самого современного венского драматурга Hoffmansthal.
С завтрашнего дня я играю 7 дней без передышки и каждый день еще ‘Мещане’. Ты чувствуешь?
Ну кончаю, не сердись за бестолковое письмо. Но мне как-то неспокойно на душе, если я не напишу тебе перед сном.
Милый мой, целую тебя всего крепко, как мне хочется перелететь к тебе, посидеть в нише на тахте, уютненько с тобой, мой дорогой!
Целую.

Твоя собака.

Машина девочка (кухарки) умерла. Скажи сестре Маше.

383. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

5 янв. [1902 г. Ялта]

Дуся, Оля милая, сегодня от тебя нет письма. Мне кажется, что вы, актеры, не поняли ‘Мещан’. Лужскому нельзя играть Нила, это роль главная, героическая, она совсем по таланту Станиславского. Тетерев же роль, из которой трудно сделать что-нибудь для четырех актов. Во всех актах Тет. один и тот же и говорит все одно и то же, и к тому же это лицо не живое, а сочиненное1.
Поздравь Эллю и Володю, от души желаю им счастья, здоровья, чтобы В., ставши певцом, не изменял Элле, а если изменял, то незаметно, и чтоб Элла не полнела. Главное же, чтоб они жили вместе.
Ялта покрыта снегом. Это черт знает что. Даже Маша повесила нос и уже не хвалит Ялту, а помалкивает.
В какие места поехал Немирович? В Ниццу? Его адрес?
Наняли кухарку. Готовит, по-видимому, хорошо. Бабушка поладила с ней, это главное.
Ты мне снилась эту ночь. А когда я увижу тебя на самом деле, совсем неизвестно и представляется мне отдаленным. Ведь в конце января тебя не пустят! Пьеса Горького, то да се. Такая уж, значит, моя планида.
Ну, не стану тебя огорчать, моя жена хорошая, необыкновенная. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы даже ты побила меня палкой. Нового, кроме снега и мороза, ничего нет, все по-старому.
Обнимаю, целую, ласкаю мою подругу, мою жену, не забывай меня, не забывай, не отвыкай! Каплет с крыш, весенний шум, но взглянешь на окно, там зима. Приснись мне, дуся!

Твой муж Antoine.

Получила фотографию двух буров?2

384. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое янв. 1902 г., ночь [Москва]

Что ты, дусик, жалуешься, что не получаешь писем моих? Я редко пропускаю день, разве уж устану очень или лягу очень поздно. Я так привыкла болтать с тобой перед сном, что даже какое-то неловкое чувство, если не напишу тебе, и меня это мучает.
Сегодня я получила письмецо от Куркина, где он извещает меня, что съезд докторов послал тебе приветственную телеграмму, ‘нашей красе и гордости’ — так? Милый этот Петр Иванович. Меня тронуло это письмо. И на открытии Куркин так был любезен со мной, проводил, одел. Я с ним буду водиться. Можно, муж мой?
‘Дядю Ваню’ сыграем хорошо, не беспокойся. Няньку играет Самарова. Сегодня был на ‘Сестрах’ Елпатьевский, приходил ко мне за кулисы и восторженно отзывался. Завтра он придет ко мне обедать.
Театр был сегодня совершенно полон. Теперь много докторов у нас по вечерам.
Сегодня днем я ездила с Вишневским к Ивану, но сказали, что он выбыл из Москвы и приедет завтра, а Софии Влад. дома не было. Промерзли мы адски. Мороз здоровый да еще с ветром. Навестила потом еще старых знакомых, обедала у мамы и очень славно беседовала с д. Карлом и Николашей, что редко бывает. Мама все хворает — ларингит. Наши обрученные уехали компанией в Звенигород — счастливые! Раевская до слез была тронута твоим письмом и говорила мне о своем счастии задыхаясь. Наши актеры — ‘городовые’, у которых я была в гостях в уборной, вывесили якобы мраморную доску, что была, мол, тут Книппер, прибыла тогда-то, отбыла тогда-то. Разве это не трогательно?
А ты мне не писал, как встречал Новый год. Правда, спали вы все? Я рада, что ты много ешь, дусик мой, ясный мой! Я иногда думаю о тебе с каким-то умилением — отчего это? Мне так хорошо живется, когда я чувствую твою любовь, когда я чувствую, что ты есть у меня. Я люблю, когда ты хоть словами, в письме, ласкаешь меня, меня это согревает и мне кажется, что у меня есть клад, который я еще не весь откопала, и что впереди много, много еще…
Милые мои глаза, когда вы будете смотреть в мои и улыбаться? А я буду вас целовать? Когда я буду чувствовать твою голову на моей груди? Какие мы с тобой будем переживать блаженные дни, Антошка мой?.. Какое у тебя будет лицо, когда ты читаешь то, что я пишу? Напиши — какое?
Целую тебя и иду спать в холостую спальню. А другая кровать стоит пустая и смеется надо мной.

Твоя собака.

Поцелуй мать и Машу.

385. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7янв. [1902 г. Ялта]

Беспутная жена моя, посиди дома хоть одну недельку и ложись спать вовремя! Ложиться каждый день в 3-6 часов утра — ведь этак скоро состаришься, станешь тощей, злой.
Передай Маше-кухарке, что я ее поздравляю с предстоящим браком и что скоро в Москву приедет Маша-хозяйка и окажет ей помощь, о которой она просит. О том, что Александр был шпионом у какого-то частного лица, болтали кухарки совершенно зря, и верить этому не годится. А что он вечно торчит в кухне, это нехорошо.
Праздники кончились, я очень рад. Быть может, что-нибудь сработаю. Здоровье мое великолепно, лучше и не надо. Ем за десятерых. Одна беда — жены нет, живу архимандритом. Писем получаю мало, даже д-р Членов (твой приятель) ничего не пишет.
Все-таки, несмотря на твое поведение, я люблю тебя, люблю и обнимаю мою дусю, и всегда буду любить, несмотря ни на что.
Можешь себе представить, в Ялте мороз в 5 Ґ градусов, вчера был сильнейший ветер, метель, шум. Маша очевидно разочаровалась и уже не славословит Ялты. В комнатах прохладно, внизу тепло. Я не выхожу из дому.
Как, однако, вы возитесь с ‘Мещанами’! Надо спешить, а то скоро сезон кончится. Лужский будет играть неважно отца. Это не его роль. А Судьбинин совсем изгадит Нила, роль центральную. Вероятно, мужские роли хлопнутся, пьеса выедет на женских.
Дуся милая, если только в ‘Дяде Ване’ 11 янв. будет играть няньку не Самарова, а кто-нибудь другая, то я навеки рассорюсь с театром. Не хватает, чтоб еще играла Мунт1, ужаснейшая актриса.
Скучно без тебя. Но все же я не тоскую, как ты пишешь, а уповаю. Я весел все это время, и чем ближе весна, чем длиннее дни, тем я живее.
Жена моя хорошая, будь здорова, весела, не волнуйся, не хандри, береги себя. Христос с тобой! Я глажу тебя по плечу, беру за подбородок, целую в обе щеки. Не забывай меня.

Твой Antoine.

Вишневский прислал письмо, хвалит ‘В мечтах’, хвалит себя в этой пьесе.

386. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое янв. 1902, ночь [Москва]

Bonjour, mon mari! Ты знаешь, что ты дусик, что ты нежный, милый, обаятельный, такой, каких нет? Знаешь? Если нет, то знай, но не зазнавайся, а будь таким же и люби меня. Я тебя задушу, когда увижусь с тобой. Мне так хочется говорить о любви… А я все одна, одна… И ты один, один… Когда эта зима пройдет!
Сегодня вышла чепуха с Елпатьевским. Он обещал прийти к обеду, и я сказала, что буду ждать до 5-ти час. Приготовила закусочку, жареного судака с соусом тартар, тетерочку, пирожков, бутылочку вина купила, сидела, ждала до 5 Ґ ч., наконец решила есть, т.к. в седьмом часу надо идти в театр. Пообедала с грустью, Вишневский зашел, чтоб видеть Серг. Яковл., сидел и глядел на меня, как я ем, потом ушел. Я собралась уходить, вдруг звонок и является Серг. Яковл. О ужас! Оставаться не могу, надо было прямо сказать ему. Он хоть и уверял, что обедал, но я ему не поверила. Ужасно мне было обидно. Он скоро, верно, уедет. Скажи Альтшуллеру, что я его отчаянно ждала. Отчего он не приехал?
Сегодня разбирали mise en scХne 1-го акта ‘Мещан’. Не кончили. Конст. Серг. не был. У него насморк. Репетиции ведет Лужский. Пока еще ничего не разберу. Трудна эта пьеса адски, по-моему. И ‘сам’ то же говорит. Как-то все то же самое во всех актах, кроме 3-го.
Сыграли ‘Мечты’ с аншлагом. После 1-го акта не выходили, т.к. задержали занавес и аплодисменты закисли. Надо мной публика хохочет. Лужский острит надо мной и смешит до безобразия. Уверяет всех, что Книппер для темперамента грызет блестки с красного платья, и потом изображает, как я грассирую и упрашиваю Костромского. Ты знаешь, Антончик, что меня и Вишневского первым номером все ставят? Но меня это мало радует в такой роли. Хотя играть ее забавно. Жанр французский. В 4-м акте у меня одна фраза, а вызывают, сегодня даже крикнули ‘браво Чехова’. А Андрееву не слыхать. Только не думай, что я мелочная, раз я так говорю, меня только бесит, что она так адски сузила роль, и потому ни она, ни Немирович не имеют успеха. Все г-да режиссеры подогнали роль под Андрееву, под ее диапазон, а он у нее очень невелик. Она всю роль тянет в одну ноту. Что же будет в Петербурге, где она как актриса прошла незамеченной даже в своей коронной роли — Кэте.
Пришли с Машей сладенького винца. Привези себя в сундучке. Дай мне посмотреть на тебя, погладить тебя. Пофилософствовать хочется с тобой о многом, многом… Ты мыслишь иначе, чем все люди. Я люблю слушать тебя.
Элька подарила мне большую гравюру Бёклина ‘Источник в ущелье’ в интересной раме. Красиво.
Спи, дусик, спи любимый мой. Целую тебя тысячи раз, чтоб тебе надоело.

Твоя собака любящая.

Читал фельетон в ‘Новостях дня’ за 6-е янв.? Мне нравится. А надо будет достать ‘Revue des deux mondes’, почитать этого глупого Вогюе1. В ‘Курьере’ 7-го янв. взбесили меня ‘чеховцы’ и ‘вересаевцы’2. Как это глупо! Ты верно злился?
Как это чудесно, что доктора поднесут нам твой портрет!3 Обеда, кажется, не будет. Все опишу подробно.
Целую.
Негодую и сожалею, что ты не можешь быть здесь на это время!

387. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое января 1902 г., ночь [Москва]

Как мне тебя целовать, как благодарить за твои письма, за твою любовь, дорогой мой, милый мой! Я тебя люблю, и буду еще больше любить. Когда я начинаю тебе писать, я все прерываю письмо вечными мечтами о том, когда и где мы увидимся, мечтаю о тебе, рисую себе всего тебя, напрягаю слух, чтоб услышать твой голос, вспоминаю твою манеру разговаривать, твои лучистые глаза, все, все… И чувствую, что ты мне близкий, близкий человек. Затылочек, значит, теперь стриженый? Получи поцелуй.
Ты много читаешь, пишешь ты? А что именно? Хоть бы написал. Меня радует, что муж у меня сделается умным в скором времени, очень радует. Жаль только, что жена отстает сильно.
Антончик, ты говоришь, что начинается самое отвратительное время в Ялте. А о поездке в Москву нельзя тебе мечтать хотя бы в конце января? Никак? Морозов сильных не будет уже, жизнь я тебе устрою, можешь не выходить на воздух, квартира большая, можешь гулять, двигаться, и воздуху много. Впрочем, я вот написала и раскаиваюсь. Не думай лучше о Москве, потерпи. А весна какая у нас с тобой будет?! Ты чувствуешь? Вовсю поживем…
Как мне не хочется по утрам вставать! Так бы и лежала!
Сегодня разметили 1-ый акт, завтра пробуем тона с Конст. Серг.
Обедала у меня Марья Тимофеевна, опять болтала о красивых губах своего Упрудиуса и о том, как он ее любит, хотела сегодня писать тебе. Написала?
Играли ‘Мечты’. В театре были Ермолова и Южин. Аплодировали очень мало, т.е. публика. После первых 2-х актов — по разу, после 3-го — 2 раза. Я смотрела первую половину 3-го акта из ложи и еще более уверилась в бледной однотонной игре Марии Федоровны. Вишневский приятен и смешит залу. Качалов хорош.
Как мне жаль, что Маша не увидит торжественного спектакля ‘Дяди Вани’. Ужасно обидно!
Антонка, ты чувствуешь, что я нужна тебе? Правда? И любишь жестоко? Дусик ты мой!!
Какой у нас с тобой длинный пост! Ну, не будем ныть.
А если бы я была с тобой — ты бы работал? Скажи мне.
У нас тепло — 0®.
Будь здоров, единственный мой. Ты ведь мой? Не хандри, философствуй, только свое чувство ко мне оберегай от философии. Целую тебя, обнимаю и ласкаю.

Твоя собака

388. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 янв. [1902 г. Ялта]

Милый мой дусик, сегодня идет дождь, холодно, скверно, а третьего дня был мороз, который, как пишут в газете, достиг -8. Я не выхожу, сижу у себя в кабинете, и кажется мне, что я в Камчатке уже 24 года. Ничего не пишу, занимаюсь пустяками. Вчера целый день были гости, болела голова, а сегодня — еще утро, неизвестно, будут ли гости, но голова не болит.
Пошел снег. Послезавтра у вас ‘Дядя Ваня’ для докторов, ты опиши мне, как шла пьеса, как держали себя доктора и проч. и проч. Елпатьевский хороший малый, но в медицине он понимает мало, к тому же он выехал из Ялты, когда я еще был здоров. Насчет Альтшуллера я писал тебе: он не поехал в Москву.
От Самаровой я ничего не получал1.
Наша новая кухарка, по-видимому, очень хорошая женщина, вчера заболела, думали, что тиф, потом оказалась лихорадка. Сегодня она на ногах, ест хинин.
Мы май и июнь проживем в Ялте, а июль — за границей, август в Ялте (вторую половину), сентябрь и октябрь в Москве. Можно май прожить в Москве, но сначала ты должна приехать за мной в Ялту. Летом жить в санатории не стоит, ничего не увидишь. С каким удовольствием я проехал бы с тобой куда-нибудь очень далеко, например на Байкал! Это чудеснейшее озеро, увидишь, всю жизнь будешь помнить.
Христос с тобой, мой светик. Представь, солнце выглянуло. Будь весела и здорова, не забывай. Прощай, балбесик мой милый, собака дивная, я тебя очень люблю.

Твой Antoine

389. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое янв. 1902 г. [Москва]

Сегодня не было письма — серый день! Как ты себя чувствуешь, милый мой? Антонка, вдруг вот на меня волна нахлынула и мне кажется, что я не дотяну сезона без тебя. Ты мне нужен, весь ты, с твоей большой душой, с твоими мыслями, с твоей оригинальностью, с твоей любовью, с твоей лаской, мягкостью, нежностью. Я опять хочу стоять перед тобой на коленях и чтоб ты глядел мне в глаза и гладил бы меня по волосам. Ты, конечно, ухмыляешься и мысленно называешь меня дурой. И все-таки любишь. Милый, дорогой, нежный, любимый, золотой мой!
Это письмо я отправлю, вероятно, с д-ром Долгополовым1, кот. был сегодня без меня и сказал, что придет завтра рано утром. Посмотрим. Я только что вернулась из театра и узнала, что он был здесь, и вдруг мне вспомнились наши ‘майские’ дни, наш отъезд, визит к Горькому, Волга, Пьяный бор, учительницы (помнишь одну в чепчике?), пьяный ветеринар, Белая, Уфа (приемка яиц Делькескамп), духота в вагоне, 10 верст в таратайке, чудесный аромат степи, приезд в Санаторию и т.д. Все помнишь, милый? Кумыс, обеденная компания, цветы, воздух, аромат…
Проходили сегодня 1-й акт с Конст. Серг. Тона чувствуются у Лужского — Бессеменова, его жены — Муратовой, Адурской — Поли, Шишкина — Тихомирова и у меня, говорят, есть. Если Роксанова будет просто говорить слова Горького, это все, что надо. Только бы не мудрила и не придумывала. Тетерев — Санин никуда не годится. Мейерхольдом (студент) остался недоволен, у Нила — Судьбинина пока ничего не слыхать. Артем смешил, но не то надо. Да он то сделает. Завтра буду без тетрадки, начну ощупывать почву. Я чуточку буду говорить под хохлушку, чтоб исчезли мои интонации и чтоб тон был простоватее. Самое трудное, чтоб я сжилась с мещанкой, чтоб это мещанство не было приклеено ко мне и не казалось бы нарочным. Буду тебе писать о своей работе, о неуспехе или успехе. Тебе это интересно или нет?
Был у меня сегодня Савей-Могилевич, но не застал, привез билет на закрытие съезда. После ‘Дяди Вани’ 11-го янв. сговариваемся попросту пообедать в ‘Эрмитаже’, а вечером Морозов зовет к Омону, театр посмотреть. 13-го обедаю с Вишневским у Якунчиковой. Он все смеется, что портит мою репутацию, разъезжая со мной, — правда, дусик? Ты позволяешь с ним ездить?
Ну, покойной ночи, дорогой мой, целую тебя, любовь моя, целую крепко и нежно и горячо, на все лады. Мне без конца хочется нежничать с тобой.

Твоя собака.

Я разревусь, когда увижусь с тобой, при одной мысли о встрече у меня подступают слезы. Не сердись.

390. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое янв. 1902 г., ночь [Москва]

Дусик милый, ненаглядный, напишу только несколько слов. Мне нездоровится, еле играла и голова трещит адски. Такие дни надо бы лежать.
Сегодня утром был у меня Долгополов, трещал без конца, и я с ужасом подумала, как он изводит тебя болтовней. Он меня попросту выругал, что я не бросаю театра. Я была нервна, говорила с ним искренно, чуть не расплакалась, а потом раскаялась. Не такой он человек, чтоб с ним говорить по душам. Ну, ничего. Только бы он тебя не изводил!
О распределении ролей в ‘Мещанах’ ты уже знаешь из моих писем. Сегодня была хорошая репетиция, толковая, начинает появляться рисунок акта. По-моему, Конст. Серг. не Нил, да и роль-то эта мало дает интересной работы. У Судьбинина может выйти, я думаю. Мейерхольд — не того. Я что-то ковыряю. Вечером в театре был Сулержицкий, вышедший из клиники. Он едет к Горькому, на поправку в Крым. Будет и у тебя, конечно,
Дроздова обедала у меня.
Адрес Немировича — Nice, poste restante, я думаю.
Я тебе снилась? Сегодня я перед спектаклем лежала в каком-то полузабытьи, и ты тут был около меня, дусик мой. Как ты можешь говорить мне: ‘не отвыкай от меня, не забывай’. Ты не знаешь, что говоришь. Я не могу отвыкнуть от тебя. Я ежеминутно представляю себе — вдруг ты войдешь сейчас вот! Ах, мой ненаглядный, мой необыкновенный, мой обаятельный муж! Когда я буду у тебя, в твоих объятиях?!
Иду спать, уже поздно. Лика просила передать матери, что о газете она сказала, о ‘Новостях’.
Целую тебя, мой милый, крепко и вкусно.

Твоя собака

391. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое янв. 1902 г., под утро [Москва]

Хотя очень поздно и хотя я очень пестро провела день, но не могу лечь, не поделившись с тобой, милый, ненаглядный мой! Днем мы играли ‘Дядю Ваню’. Театр был, конечно, битком набит, публика начала собираться чуть не с 11-ти час.1. Играли хорошо, не посрамились. После 1-го акта поднесли театру твой огромный портрет (Браза2) в лаврах, в чудесной массивной раме, внизу золотая доска с надписью (слово в слово сейчас не помню), и темного золота лавровая ветвь в одном углу — очень просто и изящно. Только ты теперь лучше, полнее и моложе, чем на этом портрете. Во время игры, говорят, мужчины плакали, одну даму вынесли в истерике.
После 3-го акта приходила за кулисы депутация с Капустиным во главе и благодарила нас. Меня познакомили, и они все жали мне руку и просили передать тебе привет, пожелания всего лучшего. Все были в восторге. После 1-го акта Членов читал нам телеграмму, кот. отправили тебе. В конце устроили прямо овацию, кричали спасибо, одним словом, фурор. Я все время думала о тебе. Если бы ты мог быть здесь! Тебе было бы приятно видеть такие восторги. Ах, Антончик, золотой мой! За что мы с тобой наказаны!
После спектакля поехали обедать в ‘Эрмитаж’: Алексеевы, Лужские, Морозов, Самарова, Раевская, Артем, Вишневский, Александров и я. Обедали славно, просто, много хохотали, серьезных разговоров не вели. Я ухаживала за Конст. Серг. Ты позволяешь? Пили квас, а в конце по бокальчику шампанского. Все были милы и приятны. Ужасно много говорили о тебе, о нашей свадьбе, даже почти все время, Вишневский опять все с аппетитом рассказывал. Очень всех интересовало, как ты в церкви стоял и что ты делал. Опять говорили о комедии, кот. ты должен написать и кот. можешь написать только ты один. Досидели до 9 час, Лужский поехал играть Гарабурду3, а мы все, кроме Александрова, отправились — о ужас — к Омону. Встретили нас там с шиком, посадили в литерную бельэтажа, и мы смотрели! Обозрение было мало интересное, лицезрели Труханову в великолепном туалете и никак не игравшую, потом вышедшую полуголой в костюме ‘Святое искусство’ и очень глупо и бесталанно певшую куплеты. Красива только. Затем пошли этуали. Мы отметили одну очаровательную немочку, певшую и танцевавшую с зонтом, одну огненную испанку, удивительно плясавшую с кастаньетами, и потом одну, певшую цыганские песни. Она была в закрытом платье без малейших украшений, у нее красивое, милое лицо, мягкая стриженая головка, поет без малейших движений, только лицо меняется — но как! Она меня привела в дикий восторг. Подъехали опять Лужские, а Алексеевы уехали, т.к. Мария Петровна очень устала, а нас всех угощал устрицами и шампанским Морозов, кот. был чрезвычайно мил. Он пригласил в кабинет к нам эту самую певицу. Она нас еще больше очаровала своей простотой, скромностью и чудесным пением, полным настроения, но без цыганских выкриков, без грубости. Как я жалела, что ты не можешь ее слушать и видеть. Она бы тебе понравилась. Лицо точно каменное во время пения, и вдруг озаряется такой дивной, обворожительной улыбкой, что невозможно равнодушно смотреть. Артем совсем пропал и собирался повеситься, а мы подшучивали над стариком. Он все говорил, что от ее пения жить захотелось. Она непременно придет к нам в театр, и когда ей сказали, что я жена Чехова, она улыбнулась, и ей было приятно, и она как-то особенно посмотрела на меня. Она знает тебя как писателя. Ужасно все были милы, и никто не подвыпил. Мне сейчас даже дико подумать, что я была у Омона, в кабинете, за стеной слышны хоры, какое-то гиканье, — я еще этого не видала в жизни, это ново было для меня.
Хороши еще были: босяк, певший куплеты на тему, что он теперь современный герой благодаря Горькому, и кончается тем, что идет выпить за здоровье Горького. Хороши были две толстые психопатки — Шаляпинистка и Собинистка, орали немилосердно и смешили нас.
Ну, устала, Антонка мой, напишу еще завтра. Прости своей супруге, что она была у Омона, но в такой безвредной компании можно смело, правда? Тебе ведь это не неприятно, нет? Скажи. А теперь я только хочу сказать, что люблю тебя и среди этого гвалта думала о той тихой, полной жизни, кот. мы будем вести с тобой. Хочу поцеловать тебя, поласкать, муж мой милый. А сегодня письма не было.

Твоя собака

392. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 янв. 1902 [Ялта]

Милая моя актрисуля, будь ласкова с Куркиным, это хорошо, я не ревную. Он очень хороший человек, давний мой приятель, и он несравненно больше, чем кажется.
Я не писал тебе про встречу Нового года, потому что не встречал его, хотя и не спал в 12 час.
Завтра Маша уезжает, и я опять останусь один. Она кормила меня, так что я пополнел очень. Да и при ней порядка больше.
Сегодня мне нездоровится немножко. Но это случайно, между прочим, завтра опять буду здоров.
Как прошел спектакль с докторами? Подносили они что-нибудь? Я читал в газетах, будто они собираются поднести труппе мой портрет. А для чего портрет? Куда его?
Ах, актрисуля моя хорошая, когда же, когда мы увидимся? Мне так скучно без тебя, что я скоро начну караул кричать. Меня ничто в Ялте не интересует, я точно в ссылке, в городе Березове1. Мне нужно жить в Москве, около тебя, нужно видеть и наблюдать жизнь, нужно жить в Москве и мечтать там о поездке в Крым, за границу.
Елпатьевскому, пишешь ты, понравились ‘Три сестры’? Ну, нет, извини, душа моя.
Пью молоко, по два стакана в день. Маша, впрочем, расскажет тебе про мою жизнь, буде захочет.
Ну, дусик мой, попугайчик, собака, актрисуля, будь здорова, богом хранима. Я тебя люблю, помни! Помни, собака!
Как идут репетиции ‘Мещан’? Выходит пьеса?
Кланяюсь в ножки.

Твой Antoine

393. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

12-ое янв. [1902 г. Москва]

Сегодня отыграла седьмой раз подряд и теперь два дня отдыхаю, т.е. два вечера, милый мой, ясный мой, необыкновенный мой!
Мне грустно сегодня, нехорошо на душе и раздвоение моей жизни чувствуется сильнее. Я не могу жить без тебя, бессмысленна такая жизнь. Я знаю, что я тебе нужна, нужна, и я должна бросить сцену, а между тем привязана к ней, как дура. Прости, что я об этом заговорила опять, ты этого не любишь, и я грубо поступаю, упоминая об этом. Не сердись на меня. Ты ведь чувствуешь все, что происходит во мне, и я знаю, что ты думаешь, все твои мысли знаю. Это будет ужасно, если я когда-нибудь взгляну на себя и на свою жизнь иными глазами, чем, может быть, теперь. Может, я казнить себя буду и сама себя не пойму.
Как сейчас тихо в квартире! Я одна. Горит холодная электрическая лампочка и больше ничего. Меня иногда раздражает этот не мерцающий спокойный свет.
Ты мне велишь жить спокойнее, сидеть дома. Но это я могу при тебе только, тогда меня не тянет никуда, а когда я одна, я держусь только на людях, болтаю, дурю, хохочу. А когда я одна, я или грустна или безразлична и жизни нет.
Была на репетиции. Артем у Омона потерял калоши: был без голоса и злился. А мы его все дразнили — как его жена встретила после Омона. Читал сегодняшний ‘Курьер’, прочел про Книппер?1 Рад или нет? Телеграмму получил от докторов? Ты не ругаешься, что они поднесли твой портрет?
Играли ‘Мечты’ с аншлагом. Принимали лучше. У меня обедал Сулержицкий, я его кормила постным обедом. Он очень стал слаб, не может много ходить, устает, вообще мне его жаль. Уезжает на днях на юг. Это и хорошо. А то в феврале, говорят, готовится переполох здоровый и лучше, если его не будет2.
Что ты читаешь, напиши мне? Я рада, что ты повеселел, мне легче на душе, а то я себя так глупо беспомощно чувствовала во время твоей болезни. Господи, как ты страдал, сколько ты вытерпел! А я, свинья, сижу здесь и служу искусству. Не дай Бог, если придет время, когда я жестоко посмеюсь над собой и своей жизнью.
Ну, до завтра, милый мой. Не разлюби меня, вспоминай, не ругай, что кучу. Дурного ничего не делаю. Целую тебя и хочу, чтоб ты меня видел во сне.

Твоя актрисуля

394. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

13 янв. 1902 [Ялта]

Милая моя дуся, насколько можно понять из твоих последних писем, ты в Ялту теперь не приедешь. Идет ‘В мечтах’, репетируются ‘Мещане’. Я понимаю, дуся, и не претендую. Коли нельзя — значит, нельзя.
Маша вчера уехала, сегодня пасмурно, прохладно. Я здоров вполне, ем много, хотя и не вижу в этом ничего хорошего. Сегодня Елпатьевский говорил со мной по телефону, когда я сообщил ему, что ты беспокоишься и волнуешься насчет обеда, то он удивился и сказал, что он вовсе не обещал у тебя обедать… Он хлопотал в Петербурге за сына — и удачно, чему я очень рад, так как, помимо всего прочего, сын его славный малый.
Ты не перестаешь звать меня в Москву. Милая моя, я бы давно уехал, да не пускают. Альтшуллер не велит даже выходить в пасмурную погоду, хотя я и выходил сегодня, так как в комнатах надоело до отвращения.
Сегодня получил сразу два письма, а вчера — ни одного.
Ну, Господь с тобой, будь здорова и весела. Поклонись своим. Не забывай.

Твой Antoine

395. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое янв. 1902 г. [Москва]

Сижу совершенно одна дома, дорогуля моя! Пью чай, закусываю колбасой и сыром, но водки не пью. На душе тревожно. Много думала сейчас о тебе, о нашей жизни.
Летом — куда хочешь, туда и поедем. Я вся в твоем распоряжении и буду самой покорной рабой.
На Байкал хочешь? Поедем. С тобой куда угодно. Только бы тебе было хорошо, тебе и твоему здоровью. Обо мне не думай. В начале Страстной я буду у тебя в Ялте, а дальше что будет — увидим.
Ты, верно, недоволен моим вчерашним письмом? Ты ведь не любишь, когда я начинаю задумываться над жизнью и ныть. Ты меня признаешь только веселой и жизнерадостной, правда?
Завтра приедет Маша. Наконец-то! Завтра обедает у меня Иван с Софией Владим. Я их позвала сегодня, да забыла, что репетиция. Должна была сама ехать в 6 час. обедать к Якунчиковой, но она просила раньше, а я не могла из-за репетиции и потому не поехала, да и не хочется к тому же.
‘Мещане’, по-моему, очень трудная пьеса и трудно будет ее играть. Лупим в два состава. Вторым управляет Тихомиров и счастлив. Старики — Громов и Грибунина1 (ты ее, верно, не знаешь), Петр и Татьяна — Адашев и Павлова, Нил — Грибунин, Птичник — Москвин, Поля — Гелыдер, Елена — Савицкая, Тетерев — Михайловский, Шишкин — ученик, Цветаева — Бутова. Роксанова что-то захворала, потеряла голос, т.ч. мне велели быть готовой к роли дочери Штокмана2, завтра. Вот тоже радость!
Конст. Серг. и сегодня не был на репетиции, пишет, кажется, 2-й акт ‘Мещан’3. Сейчас заходил Вишневский, говорил, что Федотова в ужасе от пьесы Горького, назвала ее детской пьесой. Когда-то мы ее приготовим!
После репетиции заходила к Качаловым, оставили обедать. Сидела у них в детской, нянчила сынишку и как мне захотелось иметь детку, Антон! Ужасно хочется. Неужели не будет?!
У меня, Антонка, что-то в душе кипит. Я не знаю, что мне надо делать. И одинокой чувствую себя, хотя людей везде много.
Был вчера опять Членов и опять не застал меня. Чудак тоже, пришел вечером, когда я играю. Заезжала сегодня к маме. Она в восторге от ‘Детей Ванюшина’, а я еще не была, все почти вечера заняты. Не слышу музыки, не бываю в театрах, ничего не читаю. Чувствую, что тупею и хочется учиться всему.
Я сейчас только сообразила, что это письмо придет 17-го — день твоего Ангела. Поздравляю тебя, дорогой мой, целую крепко, шепчу тебе на ухо слова любви, кусаю ухо, целую затылочек мой, а желаю тебе того, чего и себе желаю. Будь здоров, сильный мой человек, не хандри.
Целую тебя крепко.

Твоя собака

396. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое янв. 1902 г. [Москва]

Приехала Маша, дусик мой! Я ужасно ей обрадовалась и прилипла к ней, как пиявка, так я ее целовала — ведь все-таки кусочек тебя, дорогой мой! Иван с Соней и Володей обедали у меня и тоже видели Машу. Если бы не они, я бы заревела, как дура. Очень уж у меня набралось на душе. Кончилось мое одиночество, слава Богу. Дроздова ушла в 11 час, и мы с Машей болтали вот до 2-х. Она мне все, все рассказывала. Я все-таки поревела здорово.
Сейчас еще ничего не соображу — у меня каша в голове и в душе, неясно все.
Когда Маша мне рассказывала, я так живо все переживала, точно сама была там с вами. Маша поправилась, посвежела, а я наоборот — зеленая стала, нехорошая.
Попили сладкого винца, веточку миндаля и розу, кот. привезла мне Маша, поставила в воду, буду смотреть на них и думать о тебе, о южном солнце.
Сегодня получила очень милое нежное письмо от Саши Средина.
Завтра принимаемся за 2-й акт ‘Мещан’.
Ну, милый, покойной ночи, ничего толкового не напишу тебе. Пиши ты мне больше о себе. Я не знаю, что у тебя в голове, чем заняты мысли, все от меня далеко, все мне чуждо. Ты со мной ничем решительно не делишься, а еще называешь подругой. Пишешь мне о погоде, о которой я могу узнать из газет. А коли не хочется писать, нет потребности, — не пиши, присылай открытки, что, мол, здоров. Или ты не привык ко мне, или отвык, или я для тебя только женщина, а не человек. Только этого не надо, это обидно.
Целую тебя, милый мой.

Твоя собака

397. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

15 янв. 1902 [Ялта]

Милая моя Олюша, пупсик мой, получил одно твое письмо от Долгополова, другое, в котором ты пишешь о сем докторе, — сегодня получил. Спасибо, родная, дай Бог тебе здоровья и больших успехов.
От докторов я получил телеграмму, ты об этом уже знаешь. Весьма приятно, конечно. Но что очень неприятно, это то, что они, т.е. доктора, поднесли артистам портрет фабрикации Браза, ужаснейший портрет1. Не могли они купить у Опитца! Впрочем, все сие неважно.
Умер Соловцов2. Мне даже не верится. Я от него получал громадные телеграммы, то поздравительные, то деловые, зарабатывал через него по крайней мере рублей 200 в год — и вдруг!
Сегодня впервые слышал весеннее пение птицы. Тепло, солнечно, тихо, и робкое, нерешительное чиликанье птички, которая в конце марта улетит в Россию. Сегодня ночью был пожар, горел белый дом, который стоит как раз против окон моего кабинета, по ту сторону реки, работы архитектора Шаповалова3. Дымит до сих пор. Говорят, что ночью был звон, но я не слышал.
Напрасно заграничное письмо ты прислала в своем письме. Нужно было просто зачеркнуть адрес, написать — Ялта и опустить в почтовый ящик. Поняла?
Долгополов еще не был у меня, он придет и будет говорить много и долго — спасите нас, о неба херувимы! Будет он сегодня, по всей вероятности. Кстати сказать, жена у него сердитая, некрасивая, пожилая, но каждые 9-10 месяцев она дарит мир новым младенцем. Нифонт советовал тебе оставить театр — это совершенно зря, советовал, потому что язык во рту болтается.
Вчера не было от тебя письма, сегодня получил коротенькое, в котором ты пишешь о нездоровье. Боже тебя сохрани, не болей, а то будешь бита своим строгим мужем.
Ну, деточка моя, Бог да хранит тебя. Целую тебя и обнимаю. Будь здорова, весела, будь в духе.

Твой Antoine.

Вчера был нездоров, вял, а сегодня чувствую себя прекрасно.

398. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое янв. 1902 г. [Москва]

Я сегодня усталая. Вдруг перед 3-м актом ослабела, нервы упали и 4-ый играла слабо1, вся в испарине была от слабости. Как я недовольна собой, как я мучаюсь, когда играю скверно, мне кажется, что я никакая актриса, что все раздуто и я полное ничтожество. Тяжело делается. Отчего у меня нет веры ни во что?
Мне почему-то кажется, что мои письма надоели тебе. Ну, я что-то не ту струну тронула. Лучше мне сегодня не писать, я в мерлехлюндии.
Ты теперь и так один, да я еще тоску буду нагонять. Я с ужасом чувствую, как суживается моя жизнь. Куда ни ткнусь — все стенки. Жизнь такая большая, широкая и ничего не видишь ровно.
День провела так себе.
Был Членов, была Дроздова. Размечали 2-ой акт. Завтра смотрит Конст. Серг. оба состава — 1-ый акт. Он в восторге от твоего письма2. Из намеков Маши я поняла, что ты ей рассказывал о пьесе, кот. ты задумал. Мне ты даже вскользь не намекнул, хотя должен знать, как мне это близко. Ну, да Бог с тобой, у тебя нет веры в меня. Я никогда не буду спрашивать тебя ни о чем, не бойся, вмешиваться не буду. От других услышу.
Будь здоров, ешь также много, питай себя, выхаживай. Не грусти — скоро увидимся.
Целую тебя.

Твоя собака

399. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 янв. [1902 г. Ялта]

Милый дусик, здравствуй! Завтра я именинник, честь имею вас поздравить. Сегодня был Долгополов, все время молчал, но сидел долго.
Погода сегодня, как и вчера, расчудеснейшая, весенняя. Будь здорова, ангел мой, будь весела, не думай обо мне дурно — я ведь здоров. Люблю тебя отчаянно, дуся мой, попугайчик мой. Целую крепко.

Твой Antoine.

Пиши подробней о пьесе Горького. Он был у меня сегодня, и прочесть ему я ничего не мог.

400. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[17 января 1902 г. Москва.]

Поздравляем дорогого Антонио целую тоскую Оля Маша

401. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое янв. 1902 г. [Москва]

О своем приезде, дорогой мой, я потому молчу пока, что жду Немировича. Он вникнет, заменит меня, где можно, составит репертуар, будет репетировать с дублерками. Без него это трудно. Конст. Серг. и так замучен. Может быть, устроят мне отпуск в конце января, может быть, кусок Масленой и первая неделя поста. Во всяком случае мы до Петербурга увидимся. ‘Мещане’ идут в 2-х составах, в ‘Мечтах’ могут заменить, хотя не вижу кем — ну, будет похуже, это ничего.
За Елену — вдовушку меня Конст. Серг. похвалил и товарищи хвалят. Я еще не овладела ею. Пока не начнем работать 3-ий акт, я буду качаться, т.к. вся моя роль идет от 3-го акта. Я, кажется, зацепилась за говор и за какую-то повадку мещанскую и приятную. Вчера был смотр обоих составов. Во 2-ом мне понравились: Павлова — Татьяна, Москвин — птичник еще не овладел тоном, но сделает хорошо, Громов — Бессеменов дал что-то интересное сначала, а потом потерял, Грибунина — старуха — ничего, но поверхностно, театрально. У остальных не ярко. Савицкая — Елена — смешна просто потому, что мы не привыкли видеть ее в такой роли, но будет ли образ — не знаю. Может, поработает. Тетерева — никто не схватил еще.
Как ты провел сегодняшний день, день своих именин? Поздравлял тебя кто-нибудь? Отчего ты мне не пишешь, приятно ли тебе было получить приветств. телеграммы от докторов. Хотелось бы тебе быть здесь в толчее или не тянуло?
Про закрытие ‘России’ слышал уже? Амфитеатрова отправили в дальний уезд Иркутской губ. Читал ты ‘Обмановых’?1 Если нет, постараюсь достать тебе этот номер и пришлю. Это все-таки странная история в общем, нелепая по своему недомыслию. Или им надо было, чтоб закрыли газету? Тогда другое дело. Всюду говорят об этом, а правды не услышишь.
Был на ‘Мечтах’ сегодня А.Стахович, очень осведомлялся о тебе.
Принимали хорошо, а вчера почти без хлопков играли. Ужасно скучно сидеть 3-ий акт без дела, слоняешься зря. Болтали на тему о браках. Д-р Шенберг что-то потом рассказывал, что ему мешал заниматься грудной младенец, а я пошутила и начала пищать младенцем, я ведь умею. Все всполошились и начали рассказывать, что маленький Чехов родился и поздравляли меня. Вышло смешно и мило. Дай Бог, чтоб напророчили.
Вчера я не писала тебе, т.к. устала и невралгические боли ощущались в лице, и я поспешила лечь.
Я за эту зиму привыкаю к другой жизни. Знаешь, я ведь ужасно была избалована ухаживанием Зины и мамы и их любовью, я ведь никогда ни о чем не заботилась, т.е. о своих каждодневных нуждах. Все было сделано, предугадано, т.ч. мне дико, что приходится думать о мелочах, о починках, до чего я не большая охотница. Мне просто странно, что я совсем на своих ногах. Это, конечно, хорошо, но надо свыкнуться. Я вообще не знаю, как при таком отчаянном ухаживании за всю мою жизнь я не сделалась безобразно капризной и избалованной.
Ну, я болтовню развела. Сколько я буду с тобой говорить, когда увидимся! Сколько всего накопилось! А ты уже, конечно, ухмыляешься и думаешь, т.е. решаешь, что жена глупости пишет, и говорить не о чем. Правда? Стахович сейчас отчаянно бранил ‘В мечтах’, т.е. игру и постановку хвалил очень, но не пьесу.
Сегодня я пробежала выставку 36-ти2, пробежала пока, потому что лорнетка в починке, а без нее плохо вижу и потому что времени мало, перед репетицией. Понравились мне ‘Мужик’ и ‘Старуха’ Малявина, его же — портрет Репина. ‘Три бабы’ Коровина. Ап. Васнецова — ‘Тихая вода’, и еще не знаю как называется: старинный барский дом с заколоченными ставнями, в парке, осень, падают желтые листья, сквозь деревья виден горизонт, облачный закат… может, это и нехорошо, но мне нравится настроение. Пойду второй раз, пригляжусь. Хороша скульптура Трубецкого. Пойду еще и на другие две выставки. Хоть глаза, хоть мысли освежатся.
Завтра обедаю у Морозовых, а потом Зинаида Григ. пригласила слушать Шаляпина в ‘Борисе Годунове’, у нее ложа. Я очень радуюсь.
За обедом пили твое здоровье — Маша, Дроздова и я. Телеграмму Вишневского получил? Маша вчера ходила уже в гимназию. Сегодня хотела смотреть ‘Дети Ванюшина’, но я вот вернулась из театра — а она уже спит, и оказывается, что она не получила билет, как говорит Маша-кухарка. Как я стремлюсь на эту пьесу! И вечно занята, когда она идет.
Я очень рада, что Маша откормила тебя и что вообще тебе было хорошо при ней. А у меня вечные угрызения совести.
Ну, ты главное не кисни, теперь уже скоро увидимся, а потом совсем скоро и вместе будем. Будем жить и любить. Да?
Целую тебя и обнимаю.

Твоя Ольга

402. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое янв. 1902 г. [Москва]

Не было письма от тебя. Грустно. Как ты себя чувствуешь? Прости мне, Антон, что ты один и что ты тоскуешь. Разве со мной ты бы совсем не тосковал? Скажи мне. Разве я все-таки ‘что-то’ для тебя? Ты бы чувствовал, что жизнь твоя полнее и душа спокойнее, когда я с тобой? Ну прости, я ведь знаю, что ты не любишь и не понимаешь таких вопросов и считаешь меня за дуру, когда я так болтаю. Ты, верно, очень недоволен моими последними письмами, но я, право, писала то, что чувствовала. Мне иногда Бог знает, что мерещится и думается.
Днем прошли 2-ой акт с Конст. Серг. Он хочет, чтоб 2-ой акт шел нервно, чтоб ежеминутно можно было ожидать скандала, ведь там все стычки, но давать этот скандал только в 4-м. Это хорошо для пьесы, а то много однообразия. Меня опять похвалил, но мне это не нравится. Я сама собой еще далеко не довольна. Роксанова пускала звуки истеричные из ‘Чайки’, но ее сдерживают и не дают драматизировать. Лужский вел акт слишком тихим, жалким, нет еще хозяина, от которого житья нет. Но эти мелочи не передавай Горькому, не волнуй его, ведь это все исправится, устроится.
Судьбинин — Нил пока очень бледен.
Обедала я сегодня с Вишневским у Морозовых. Было очень славно. Была еще Щукина — очень милая простая женщина. Ты знаешь Ив. Ив. Щукина? Так это ее beau-frХre1, и д-р Францен, кот. состоит при брате Саввы Морозова2. Закуска была чудесная — свежие огурцы, рыбы, etc.. На столе обеденном цветы en masse, сервировка блестящая, но изящная, все матовое, т.е. серебро. Обед был превкусный, и я кушала с аппетитом и тебя вспоминала. Савва был очень любезен, прост и мил. Пили шампанское и какое-то старинное красное вино, у него ведь, говорят, удивительный погреб. Чопорности никакой за обедом. Лакеи, кажется, всех национальностей. После обеда отправились в оперу — ‘Борис Годунов’ с Шаляпиным и Собиновым. Я с Саввой ехала в чудесной каретке с кавказцем на козлах. Но сам Савва среди этой роскоши точно приклеенный зря, точно он не хозяин, а пришел в гости. Он ведь и не любит всю эту обстановку. Мне это нравится. Сидели мы в бельэтаже, театр был полон. Музыка мне показалась скучной, не интересной или я отвыкла слушать музыку, — не знаю. Шаляпин очень хорош, захватил меня раза два, но безумного восторга я не испытывала. Умирал хорошо. Фигура, грим — великолепны. Самозванец — Собинов — приятен, но сцена у фонтана не произвела впечатления. Марина была отчаянная вульгарка и неумелая певица3, и партия Дмитрия не совсем в средствах Собинова. Постановка шаблонная, скучная. Марина в своей уборной — зверинец. Рожа на роже, и во главе сама Марина. Не было ни намека на образ. Ученица может так петь и играть, но артистке, даже заурядной — непростительно. В общем, я не наслаждалась. Когда не было на сцене Шаляпина или Собинова, мы болтали отчаянно. Д-р Францен — весельчак с белыми зубами и усами, но я думаю, что это веселье больше напускное. Стахович приходил в ложу, болтал. Ох, этот свет! Изредка я люблю всех их посмотреть и послушать. Иные люди, иной жаргон, иная манера мыслить. Я все-таки с удовольствием провела вечер, вылезла из театральной лямки. Щукина пригласила меня к себе. Вишневский меня доставил домой. Это мой выездной кавалер, ты разрешаешь? Надеюсь — да.
Завтра я целый день занята.
Зинаида Морозова очень участливо расспрашивала про нашу жизнь, про тебя, что как тебе верно тяжело, имея такую ‘красивую’ (ты чувствуешь?) молодую жену и жить врозь целые месяцы. Мы с тобой сами знаем — каково это.
В большой комнате, именуемой твоим кабинетом, в углу, живет у меня мышка, я ее видела, и мне это нравится. По ночам, когда я сижу совсем одна и пишу тебе, она шуршит в углу и сначала пугала меня, но теперь мне приятно. Я ведь люблю мышей.
Целую тебя, дусик милый, нежно и любовно. Будь милый, мягкий, поэтичный и не тоскуй. Пиши, если что тебе не так делают.
Целую.

Твоя собака

403. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19-ое янв. [1902 г. Ялта]

Дусик мой, если я часто писал тебе о погоде, то потому, что полагал, что это для тебя интересно. Прости, больше не буду. Затем ты еще сердишься, что я с тобой ничем не делюсь. Но чем делиться? Чем? У меня решительно нет ничего или по крайней мере кажется, что нет ничего. Новостей нет никаких, здоровье великолепно, не пишу. Третьего дня был у Толстого.
Скажи Маше, чтобы она купила 5 фунтов клеверу и выслала при случае в Ялту. Это нужно Арсению.
Будь здорова и счастлива. Спасибо за письма.
Забыл написать: был у меня д-р Зевакин. Он живет и будет жить в Ялте.
Целую тебя много раз.

Твой Antoine

404. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

19-ое янв. 1902 г. [Москва]

Отчего два дня нет писем от тебя? Что за причина? Не могу понять. Просто так? Ты меня не пугай, т.к. я привыкла к твоей аккуратности и если через день нет писем, то я не знаю, что думать. Дусик, ты чувствуешь это?
Дни стали длиннее, и я почему-то по чириканию воробьев чувствую, что до весны не целый век, и это придает мне бодрости. А знаешь, сегодня утром между 10-11 ч. была такая темнота, что люди собирались на улице и рассуждали. Жутко было. Я даже электричество зажгла. Темнело быстро и заметно. Вероятно, солнечное затменьице было.
Знаешь, я сегодня после 1-ого акта ‘В мечтах’ нашла у себя в уборной цветы с письмецом очень сердечным, знаешь от кого? От Андреевской, помнишь начальницу женской гимназии в Казани на кумысе? Она проездом из Петербурга домой остановилась в Москве на один день, чтоб побывать у нас в театре, и прислала мне привет. Мне было приятно. Я жалела, что не могла ее повидать, не знала, где отыскать. Очевидно, она была в театре. Александр Борисович, студент в санатории, прислал мне тоже карточку на праздниках, а я не знаю его адрес и не могу послать ответную.
Тебе приятно вспоминать санаторию? Или впечатление изгладилось? А я люблю вспоминать… Мы так близки там были… И этот чудесный вид из нашего домика! И аромат. И попика помнишь? И генеральшу заблудившуюся и молодежь всякого сорту и прислугу, кот. летела с блюдами и все роняла. А Варравка, должно быть, не был на съезде, а то бы навестил меня.
27-ого назначена генеральная 2-х актов ‘Мещан’. Репертуар получаешь? Я осведомляюсь каждый раз в конторе. Сегодня отвратительно принимали ‘Мечты’. Маша смотрела во 2-ой раз, но 3-й акт сидела с нами за кулисами. Я обыкновенно слоняюсь по всем уборным и чувствую себя усталой. Завтра днем нет репетиции, и я передохну немного, а то опять 7 дней подряд дую. 22-го приезжает Немирович, и я буду просить дублирования.
Днем проходили 2-ой акт. Вяло и кисло. Судьбинин не дает тона. Лужский лучше. Тетерев никак. У Муратовой не клеится. В драмат. местах невольно выходит молодо. После репетиции ходили с Машей по пассажам, покупали мещанские одеяния для вдовушки.
Все эти дни тает, слякоть.
Ну, дусик, иду спать, очень поздно уже. Напиши, как ты ешь, как себя чувствуешь, гуляешь ли хоть по саду. Все, все пиши. А пока целую тебя, прижимаю к своей груди. Миндальная веточка, кот. привезла мне Маша и кот. стоит в воде, дала свежие листочки, нежные, прозрачные. Как славно. Будь здоров, дорогой мой, любимый мой. Целую.

Твоя собака

405. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 янв. [1902 г. Ялта]

Какая ты глупая, дуся моя, какая дуреха! Что ты куксишь, о чем? Ты пишешь, что все раздуто и ты полное ничтожество, что твои письма надоели мне, что ты с ужасом чувствуешь, как суживается твоя жизнь и т.д. и т.д.1. Глупая ты! Я не писал тебе о будущей пьесе не потому, что у меня нет веры в тебя, как ты пишешь, а потому что нет еще веры в пьесу. Она чуть-чуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет, и я еще сам не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и меняется она каждый день. Если бы мы увиделись, то я рассказал бы тебе, а писать нельзя, потому что ничего не напишешь, а только наболтаешь разного вздора и потом охладеешь к сюжету. Ты грозишь в своем письме, что никогда не будешь спрашивать меня ни о чем, не будешь ни во что вмешиваться, но за что это, дуся моя? Нет, ты добрая у меня, ты сменишь гнев на милость, когда опять увидишь, как я тебя люблю, как ты близка мне, как я не могу жить без тебя, моей дурочки. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна.
Получил письмо от Константина Сергеевича. Пишет много и мило. Намекает на то, что пьеса Горького, быть может, не пойдет в этом сезоне2. Пишет про Омона, про ‘mesdames, ne vous dИcolletez par trop’3.
Кстати сказать, Горький собирается засесть за новую пьесу, пьесу из жизни ночлежников, хотя я и советую ему подождать этак годик-другой, не спешить. Писатель должен много писать, но не должен спешить. Не так ли, супруга моя?
17-го янв. в день своих именин я был в отвратительном настроении, потому что нездоровилось и потому что то и дело трещал телефон, передавая мне поздравительные телеграммы. Даже ты и Маша не пощадили, прислали телеграмму!
Кстати: когда твой Geburtstag?4
Ты пишешь: не грусти — скоро увидимся. Что сие значит? Увидимся на Страстной неделе? Или раньше? Не волнуй меня, моя радость. Ты в декабре писала, что приедешь в январе, взбудоражила меня, взволновала, потом стала писать, что приедешь на Страстной неделе — и я велел своей душе успокоиться, сжался, а теперь ты опять вдруг поднимаешь бурю на Черном море. Зачем?
Смерть Соловцова, которому я посвятил своего ‘Медведя’, была неприятнейшим событием в моей провинциальной жизни. Я его знал хорошо. В газетах я читал, что будто он внес поправки в ‘Иванова’, что я как драматург слушался его, но это неправда.
Итак, жена моя, славная моя, хорошая, золотая, будь Богом хранима, здорова, весела, вспоминай о своем муже хотя по вечерам, когда ложишься спать. Главное — не хандри. Ведь муж у тебя не пьяница, не мотыга, не буян, я совсем немецкий муж по своему поведению, даже хожу в теплых кальсонах…
Обнимаю сто один раз, целую без конца мою жену.

Твой Antoine.

Ты пишешь: ‘куда ни ткнусь — всё стенки’. А ты куда ткнулась?

406. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[20 января 1902 г. Москва]

Писем нет беспокоюсь телеграфируй. Оля

407. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое янв. 1902 г. [Москва]

Только сейчас вернувшись из театра, нашла 2 твоих письма, а то уж телеграмму послала.
Ты уж извини, не сердись и не ругайся на телеграмму. Но мне не легко торчать здесь и не получать писем по три дня. Теперь я успокоилась немного, а то наплакалась сегодня. Я ужасно стала чувствительна, и каждый намек, каждое, иногда совсем просто сказанное слово задевает меня, делает мне больно. Я борюсь с этим, стараюсь разубеждать себя, но не всегда мне это удается.
Утром я сидела дома, занималась починкой. Потом пошла завтракать к Шлиппе, чтоб поблагодарить за подарок (ложки). Там скука — говорят о выборах, о балах, говорят серо, тускло, потому что больше не о чем говорить. Приехал папаша в параде, с орденами, с ключом позади1, и я каждый раз хохочу и на смех поднимаю, а они слушают.
Везут засидевшихся дочерей на балы в Дворянское собрание, к великому князю, но дочерей это не интересует, едут потому, что нет другой жизни, а создать себе свою жизнь не хватает характера, сил, инициативы, и они сидят, обе славные, хорошие, неглупые, сидят и мельчают, а жизнь мимо носу проходит. Как это ужасно. Понимаешь, узкая, узкая жизнь. И подумать, что я жила, росла с ними, мечтала о другой жизни, и вот несколько лет всего — что сделали! Мне дико бывать у них. Дико подумать, что все это было мне близко и понятно, я точно из другого мира попадаю к ним.
Как ты славно о весенней птичке пишешь, Антон мой! Меня ковырнуло в самую душу. Я так это понимаю. Как я рада, что погода опять славная у вас. Тебе ведь легче и бодрит тебя солнце и мягкая погода.
Антончик, о ‘Мещанах’ я тебе пишу в каждом письме. Ведь решительно ничего не могу еще сказать, пока только призраки. Горькому нечего пока и говорить и зря волновать его. Сейчас нет намека на Нила и на Тетерева. Тетерева, по-моему, должен играть Конст. Серг., а Нила мог бы Вишневский по темпераменту, и он же актер крепкий и надежный, а Судьбинин не сладит, разве уж чудом каким. У Лужского хорош старик будет. В Мейерхольде не разберусь, я как-то присмотрелась к нему. Роксанова ничего, если не будет истерично кричать и говорить, как из ‘Чайки’2.
На ‘Чайке’ сегодня было все полно, когда я уходила из театра, группа курсисток и студентов на подъезде ждали меня, аплодировали и кричали. Двое ждали еще в коридоре, благодарили, говорили, что они поклонницы Чехова и мои, просили карточки надписать. Не из породы диких, держали себя скромно.
Мне противна наша квартира, потому что нет угла, где бы ты сидел, нет воспоминания о твоем пребывании. Ты это понимаешь, большой мой человек?
Я сегодня 3-ий акт хорошо играла, искренно и сильно, в публике плакали. Как мне ‘Чайка’ дорога по воспоминаниям.
Целую дорогого моего необыкновенного мужа, целую крепко. Скоро увидимся. Вот блаженные дни будут. Только чтоб люди не мешали. Я всех гнать буду и день и ночь буду только с тобой.

Твоя собака.

Шлю тебе поцелуй на розовом лепестке. Ругаешь меня немкой сентиментальной, да?

408. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[21 января 1902 г. Ялта]

Здоров, привет милой1 собаке. Антоний

409. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

21 янв. [1902 г. Ялта]

Милая моя Олюха, сегодня от тебя нет письма. Сердишься на меня? Или вообще не в духе? Вчера вдруг получил от тебя телеграмму. Дуся моя, если я заболею, то непременно буду телеграфировать, не беспокойся. Если же от меня нет ничего о здоровье, то значит я здоров вполне, как бык.
Что за гадость наша мелкая пресса! Каждый день пишут обо мне, о Горьком — и ни слова правды. Противно.
Жаль, что ты запретила мне писать о погоде, между тем по этой части есть много интересного. Делать нечего, замолчу.
Вы репетируете только 2-й акт ‘Мещан’, а теперь уже конец января, очевидно пьеса не пойдет в этом сезоне. Или успеете? Горький садится писать новую пьесу, как я уже докладывал тебе, а Чехов еще не садился.
Пришел Средин…
Дуся моя хорошая, умная, славная, будь милой, не скучай, не тоскуй и извиняй, если подчас мои письма не дают тебе ничего. Я не виноват или виноват только отчасти, но ты будь милостива, не казни меня, если иной раз я не угожу тебе письмом. Если б ты знала, как я тебя люблю, как мечтаю о тебе, то не писала бы мне ничего кисленького.
Обнимаю мою жену и целую, на что я имею полное право, так как венчался. Даже глажу тебя по твоей широкой спине. Ну, будь здорова и весела.
Твой муж в шерстяных кальсонах.

Немец Антон

410. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое янв. 1902 г. [Москва]

Пишу тебе, дусик милый, в своей уборной, во время 3-его акта1. Электричество, зеркала, запах грима, в воздухе летает пудра, пыль, всякая гадость. Я сижу в парике с вихрами, намазанная. Ты бы смеялся надо мной.
Завтра елка у нас на Божедомке, но у меня как-то нет настроения. Готовится масса номеров, сюрпризов, представлений. Меня просят пропеть шансонетку, но я еще ничего не готовила. Афиша удивительная. Симов принимает участие. Я уж очень устаю и времени нет заняться и приготовить сюрпризики копеечные.
Я все думаю о весне, о том времени, когда мы будем вместе. О Петербурге помышляю с ужасом. Не хочется ехать. Вот приедет Немирович, порасспрошу о репертуаре, чем будем начинать в Питере. По-моему, надо брать ‘Чайку’ и начинать ею2. Нина — Лилина. Как ты думаешь?
Был сегодня Членов, в меланхолии, жаждет любви и говорит, что когда-нибудь проклянет свои полки с книгами, не хватает, говорит, чего-то в жизни.
Была m-me Коновицер, был д. Карл, хлопочет о спектакле для своих бедных фельдшериц. Просит, чтоб мы устроили, но вряд ли дирекция согласится, т.е. она поставит свои условия, кот. будут невыгодны для фельдшериц.
Антон, не брани меня за мои последние письма, я писала несдержанно, ты не будешь сердиться и придавать им значения, да? Дусик, напиши мне об этом.
Напиши мне тоже что-нибудь вроде пения весенней птички, напиши мне сказочку о птичке.
Какой ты чудесный человек, Антон! Как мне хочется всего, всего тебя понять и знать и любить еще больше. Ты себе представляешь ту минуту, когда мы встретимся? Только если приеду, не встречай меня, чтоб я увидела тебя без людей, одного, одного тебя, в кабинете.
Звонят, сейчас начинается 4-ый акт, придут меня одевать. Кончаю. Сегодня отпустили меня с репетиции, т.к., по словам Конст. Серг., роль идет, и впредь в этих актах разрешил мне иногда не являться на репетиции.
Навестила сегодня Эличку.
Ну, будь здоров, целую крепко и многочисленно. Радуюсь и любуюсь на миндальные листики у меня на письм. столе.
Поклонись матери и скажи ей, что я ее люблю, уважаю и вспоминаю о ней. Не разлюби меня, дусик, и не называй злой собакой в телеграммах.

Твоя собака добрая

411. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 янв. 1902 [Ялта]

Отчего ты, собака моя хорошая, стала такой сдержанной в своих ласках, отчего твои письма кажутся мне суховатыми? Ты рассердилась на меня? За что? Не скрывай, моя радость, и если в самом деле на душе у тебя нескладно, то напиши.
‘Россию’ я получал в этом году.
Ну, вчера приехал С.1 и привез от тебя конфекты и мармелад, и говорил много про тебя. Говорил, что ты похудела, истомилась. Он переночевал, а сегодня утром уехал в Олеиз к Г.2. Сегодня получил от тебя письмо, в котором ты пишешь, что приедешь к первой неделе поста. Это для того, чтоб уехать в среду на той же неделе в Петербург? О, не мучь меня, моя милая, близкая моя, не пугай! Немирович не пустит тебя, а если пустит, то непременно схитрит в чем-нибудь, как-нибудь, так что твой выезд из Москвы окажется невозможным, иначе, мол-де, придется театр закрыть. Быть может, я и ошибаюсь, — не знаю!
Сегодня у меня были: С., Балабан, А. Средин, Андрей Толстой. Балабан это чумной доктор, отличный чтец, актер3. Он превосходно читает мои рассказы, играет на сцене, в ‘Грозе’ и ‘Лесе’ играл недавно. Он приходил проститься, так как уезжает в Петербург, будет в Москве, я дал ему твой адрес. Маша его знает.
Я привык спать рядом с тобой, и мне одному нехорошо, точно я путешествую, сплю в вагоне. Впрочем, ты этого не понимаешь!
Исполнь мою просьбу, дуся. Доктора поднесли вам мой поганый портрет, я не похож там, да и скверен он по воспоминаниям, попроси, чтобы его вынули из рамы и заменили фотографией от Опитца. Скажи об этом Членову, который главным образом распоряжался. Мне противен бразовский портрет.
Кланяйся мыши, которая живет в так называемом моем кабинете.
Откуда ты взяла, что я тоскую? Мне бывает скучно, это так, но до тоски еще далеко. Когда ты со мной, то конечно мне несравненно лучше, и ты это понимаешь очень хорошо, хотя ты и собака.
Позволь мне писать тебе о погоде!
Целую мою немочку и обнимаю. Будь здорова, веселись, обедай у Морозова, где хочешь, даю тебе полную свободу.
Когда вернется Немирович? Напиши.

Твой Antoine.

Д-ра Францена я знаю. И. И. Щукина тоже знаю. Первый, кажется, пустой человек, второй — интересен. У второго я обедаю всякий раз, когда бываю в Париже.

412. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

23-ье янв. 1902 г. [Москва]

Антон, это ужасно — три дня, и ни строчки от тебя! Ты сердишься на меня? Маша говорит, что ты не знаешь, о чем писать мне. Тебя затрудняет переписка? Правда? Тебе тяжело писать мне хоть через день? Я не знаю, что думать. Ты разлюбил меня, решил, что я тебе все равно не жена? Неужели ты думаешь, что мне в твоих письмах нужны описания каких-то фактов, происшествий? У меня просто потребность писать тебе каждый день, мне это приятно, приятно рассказать тебе, как я день провела, что видела, что слышала, и если бы у меня было время днем, я бы тебе еще больше писала. Ты этого не понимаешь?
Вчера я тебе не писала, потому что после ‘Дяди Вани’ (дал почти полный сбор) были все на елке у нас на Божедомке, откуда вернулась в 6 ч. утра. Прости и не сердись. Было удивительно талантливо и хорошо. Ты бы был в восторге. Устроитель — Бурджалов и Симов. Убранство было преинтересное. Горели елки, люстры из елок очень изящные, устроена маленькая эстрада, изба с дверью на блоке, (чайная) кабачок, стена с наклеенными объявлениями всякого рода, якутская юрта, в салазках стояли бочоночки с угощениями (орехи, пряники).
Со сцены вниз устроена гора (навощенные доски), и мы катались в санках. Ты себе представить не можешь, как это все было мило и изящно. Наверху устроен был очень талантливо лабиринт. Я не на шутку испугалась и кричала отчаянно. Немного фантазии и можно сильно пугаться: из коленкора на деревянных рамках устроены масса коридоров в высшей степени запутанных, таинственно, на поворотах где-то внизу мерцает красный огонек, идешь, содрогаясь, ощупью в темноте и невольно вскрикиваешь — натыкаешься вдруг на змею поперек дороги — большую, мягкую, видишь черепа, кости, мышей, рукой или носом попадаешь в какой-то мех, отскочишь — еще куда-нибудь угодишь, по лицу начинает что-то ползать, что-то свешивающееся с потолка, коридоры делаются все уже, ниже, изворотливее. Я не шутя вернулась с половины назад, не могла выбраться, но меня пристыдили, и Судьбинин довел меня до половины, а потом скрылся, путалась я долго и кричала, но выбралась наконец. На поворотах таинственные надписи черным, вдруг веревки поперек, перелезаешь. В последнем коридоре натыкаешься на огромное фантаст, чучело, держащее какой-то сосуд, из которого берешь билетик и узнаешь судьбу. Мне вышло, что Бог что-то мне за труды пошлет. Без шуток, на меня лабиринт произвел сильное впечатление. Программа была великолепная и великолепно выполнена. Завтра я получу афишу, пришлю тебе и опишу каждый номер. Все было в твоем вкусе — ты бы очумел от смеху. Я думала, что с Машей сделается что-нибудь, так она неистово грохотала, да и все мы не запомним такого смеха. Исполнители сумели воспроизвести самые простые шутки и штучки удивительно талантливо, законченно, и вместе с тем без претензии. Я ничего подобного не ожидала.
Был Шаляпин, Оленин. Шаляпин в поддевке, в сапогах, хотел принимать участие, но остался зрителем, был не в духе, и только в 7 ч. утра, когда все почти разъехались, он послал за пивом и начал петь цыганские романсы. Разошлись в 10 ч. утра — хорошо? Танцевали много, изощрялся старец Желябужский, откалывал вовсю. Раздавали сюрпризы, только неизвестно от кого, т.е. мы посылали друг другу анонимно. Я получила младенца большого в пеленках, потом в атласном конвертике еще двух — меня дразнили, я их связала и повесила через плечо, а потом отдала на сохранение д-ру Гриневскому, кот. одному младенцу проломил голову, и потому я его привлекаю к суду. Еще получила лисичку, брелок с 4-х листн. клевером, свежую розу и коробочку конфект с сюрпризом. Видишь сколько? Ужасное было оживление при вскрытии подарков, много смеху, шуток. Один Санин наскандалил, наорал за то, что ему кто-то прислал паука. Глупо вышло, и неприлично, но скоро замяли. Была вся труппа, все ученицы и ученики, и все выселились отчаянно. Пили чай, водку, ели бутерброды и фрукты и больше ничего не было, — правда, это хорошо? Я была очень уставши, но все же прыгала и летала. Немирович прямо с культурного Запада1 попал на эту бесшабашную вечеринку, но ему было очень приятно и все нравилось. Рядились все в одинаковые домино и получалась путаница. Ну завтра пришлю афишу, спишу все стихи, куплеты из Обозрения и полное описание представлений.
А пока целую тебя крепко. Ты не забыл — какая я?

Твоя собака

413. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое янв. 1902 г. [Москва]

Дусик мой, любимый мой, опять я поздно вернулась домой и не пошлю тебе пространного письма раньше завтрашнего утра. Ты не сердись. Сегодня был юбилей — 50-ый раз играли ‘Три сестры’. Товарищи утащили меня на Божедомку, умоляли почтить их приют как жену автора. Встретили аплодисментами. Была маленькая компания: Москвин, Гельцер, Лужский, Мейерхольд, Громов, Тихомиров, Александров, Андреев, Качалов, Грибунин, Мунт, суфлер.
Ели колбасу, ветчину, ростбиф, были веселы, убранство осталось от елки. Пили вино. Сидели в якутской юрте, пели с гитарой, болтали, мальчишничали. О тебе много говорили. Пели мне романсы, чтоб я почувствовала настроение юга и южных ночей. Понимаешь? Ну, словом, было славно. Тихомиров отвез меня домой. Все подвыпили, но хорошо.
На спектакле почти весь театр был полон.
Дусик, спасибо за твои милые письма, я опять сидела три дня без писем, а сегодня получила два сразу. Какой ты добрый, какой ты хороший!
Я целовала твое письмо, и легла на него щекой и думала о тебе. Ты мое золото, ты моя любовь, ты то, о чем я мечтала всю жизнь. Я тебя люблю. Не знаю, что со мной будет, когда увижу тебя…
Завтра утром буду описывать тебе нашу елку, пришлю стихи и афишу, и ты будешь хохотать. Сейчас 4 ч. ночи. Пили за твое здоровье, поздравляли с Грибоедовской премией1. Поздравляю тебя, милый, родной мой!
Целую крепко, крепко, вкусно, тепло, долго гляжу тебе в глаза. Перед Петербургом увидимся непременно, хоть на два дня. Чувствуешь?
Целую и люблю и ты люби.

Твоя собака

414. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

25 янв. 1902 [Ялта]

Итак, я буду теперь писать тебе очень редко, так как ты скоро приедешь. Ты немка положительная, с характером, приедешь в понедельник на первой неделе, а уедешь в среду, или даже во вторник на той же неделе… Горе мне с тобой!
Вчера у меня был московский доктор Щуровский1, приехавший к Толстому. Был у меня он не доктором, а гостем. Толстому вчера было нехорошо, температура хватила до 39®, а пульс до 140, с перебоями. Главная болезнь — старость, а еще — перемежающаяся лихорадка, которую он схватил очень давно.
Вчера целый день были гости. Целый день! И когда ты приедешь, то будет полнехонько, и ничего ты не поделаешь. Сулержицкий живет в Олеизе, он психически как-то опустился, утерял свежесть, а физически ничего, еще 50 лет проживет.
Говорить тебе, собака, что я тебя люблю, — я не стану. Довольно баловать тебя! Надо держать тебя в строгости, надо грозить тебе, иначе ты не приедешь вовсе или же приедешь только на полчаса.
Будь здорова, собака. Так и быть уж, обнимаю тебя и целую. Сейчас в телефон говорила со мной Татаринова.
Пиши!!

Твой Antoine

415. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

25-ое янв. 1902 г. [Москва]

Здравствуй, дорогой мой! Целую тебя крепко. Утром не писала тебе, т.к. списывала стихи для Вашей милости, а сейчас опять пишу ночью, по привычке.
Решается дальнейшая судьба нашего театра, Антон. Во время 3-го акта Влад. Ив. передавал мне все, и в воскресенье назначено наше заседание. В состав входят: Станисл., Немирович, Лужский, Вишневский, Самарова, Лилина, Андреева, Книппер — кажется, всё. Мы все — пайщики этого театра1. Якобы мы вкладываем 3 000 р., т.е. даем вексель. Морозов переделывает театр Лианозова, сдает нам за 10 000 р. и дает 30 000 р. субсидии. Мы — хозяева. Пишу тебе приблизительно, что я могла схватить. Разжую, переговорю, тогда напишу все ясно. Тебя считают в числе пайщиков, непременно хотят тебя. Влад. Ив. напишет тебе. Можешь представить, как нас это волнует?! Как это все решится, как устроится! Ты, конечно, молчи об этом пока. Для меня все это пока еще не ясно, я ведь в делах — круглая дура. Вишневский уверяет, что в первый год в новом театре будет дивиденд 50 000 р. — это может быть? Может, я вру? Ну, теперь все буду тебе писать, каждый день, чтоб ты все знал, все.
Я тебе вчера не писала, что на репетиции ‘Мещан’ Баранов произвел фурор в роли Тетерева? Смотрели репетицию оба директора, и когда кончили, попросили Баранова показаться без всякой подготовки. Он ведь только что выздоровел, был долго болен. Провел он свои сцены с удивительным спокойствием, выдержкой, был очень трогателен, дал яркую сочную фигуру. И смешил здорово, т.е. как-то он каждое словечко в роли ловко подавал и трогал местами, где чувствовалась его любовь к Поле. Прямо отлично, хоть сейчас играй. Сцена опьянения во 2-м акте прошла слабее, над ней надо работать еще. Но вообще его в этой роли надо как можно меньше учить. Сегодня смотрели 2-ой состав. Очень всем понравился Нил — Грибунин, хотя тенорист для этой роли, но он был удивительно молодой, свежий, здоровый, жизнерадостный и очень приятный — никакой грубости. Хорош Громов — Бессеменов. Михайловский — Тетерев хорош был во 2-м акте, а в 1-м нет. Москвин с похмелья играл скверно, но это случайно. Старуху, верно, будет играть Самарова, у Муратовой не идет2. Санину теперь не очень-то хорошо на душе, верно, он жаждал играть Тетерева, но у него было пустое место. С Судьбининым еще будут пробовать работать, но верно в 1-м составе будет играть Грибунин. За 3-ий акт еще не принимались. Цензура здорово помарала пьесу, у меня про арестантов все съела — мое любимое место — так сказать, фундамент моей роли — этот рассказ о тюрьме. Жаль. Завтра будем вымарывать и репетировать с Влад. Ив.
Вчера и сегодня был в театре Боборыкин. Вейнберг и Михайловский тоже в Москве. Участвовали в концерте в пользу Литер, фонда.
Ну, теперь опишу немного нашу программу на елке. Если ты пофантазируешь немного и представишь все эти фигуры, то, наверное, похохочешь.
No 1. При спущенном занавесе является Бурджалов в лохматом парике, в удивительном гриме с длинным вздернутым носом, садится за пюпитр спиной к публике, и пищит стрелочка на гребешке, и вместе с тем отчаянно дирижирует, как будто около него огромный оркестр. Заметь, что все номера исполнялись без всякого шаржа, с юмором.
No 2. Александров во фраке, в гриме прикащика или парикмахера поет ‘Глядя на луч…’3 — масса чувства, но без голоса совсем. Мимика — удивительная, красноречиво висят руки в огромных белых перчатках.
No 3. Жонглер — наш ученик Антимонов в широком смешном трико, на ногах штиблеты, с голубым поясом, очень смешно и наивно, но законченно выделывал всевозможные фокусы.
No 4. Михайловский в лохматом диком парике, с наивно выпученными бараньими глазами наивно берет стул и начинает свистать на тонюсенькой дудочке какие-то писклявые мелодии. Тебе нравится этот любимец тифлисской публики?
No 5. Якуты: Борис Алексеев — он и Бурджалов — она, изъяснялись на непонятном языке, затем на деревянных ложках исполняли миф о сев. олене и разыграли любовную сцену. Маски были ужасные на них.
No 6. Борцы: Снигирев, Грибунин, Качалов и Михайловский — в разноцветном трико боролись ужасно комично, но по всем правилам. Очень смешон был Качалов в розовом трико — ноги тонкие-тонкие и штиблеты с ушками, — боролся с Грибуниным — толстым русским богатырем — мы умирали со смеху. Француз налетает, изворачивается, прыгает, как воробей, а русский стоит, как тумба, и только ухмыляется.
Отделение II
No 2. Симфон. поэма исполнялась оркестром, состоявшим из Лужского — скрипки и Санина — баса, Москвина — дирижера и Александрова — пюпитр для нот. Это был фурор. Москвин гениально дирижировал, в белом парике с длинными волосам в глупых белых перчатках, с глупым довольным лицом, входил в азарт, топал равномерно одной ногой. Инструменты были только кажущиеся, делали вид, что в руках что-то есть, а все звуки пищались на все лады и, представь, все выходило с настроением, и мы чувствовали судьбу несчастной Настасьи.
No 3. Чудо-голова — создание нашего одного рабочего Кульганека, и очень талантливое. Из бумазеи сделана невероятных размеров голова, надевает ее на себя, т.ч. видны только ноги, внутри посредством бичевок можно двигать глаза, брови, губы, уши, рот раскрывается и проглатывает что угодно, щеки морщинистые, словом, — живая голова4. Показывалась всевозможная мимика и окончилось фокусом: голова ела, ела и заснула, и клоун — Андреев, демонстрировавший ее, не знал, чем разбудить, и наконец крикнул — Станиславский идет! и моментально голова взвилась на потолок.
No 4. Фокусы — Принципар — ты его не знаешь и потому неинтересно.
No 5. Фонограф. Под столом сидел Лужский, и когда заводили фонограф, якобы стоявший на столе, он копировал певцов и актеров — ты ведь это слышал? Звезда востока — Снигирев в восточном костюме. Талантливо демонстрировал Андреев.
No 6. Бывшие люди — одеты кто во что горазд, пели куплеты, кот. прилагаю.
Коля Разудалый — Александров отлично плясал русскую.
Дуня Козырькова — Грибунин в женском русском костюме был очень комичен.
В 1-м отделении Москвин уморил всех со смеху, он изображал служителя, с мертвыми глазами, красным носом и висячими усами, кот. ставит стулья для артистов, воду, приготавливает фокусы, вообще убирает сцену. Удивительную создал фигуру. Все хотят, если ты приедешь весной, повторить все это для тебя. Чувствуешь? Галерка вела себя скандально, громко выражала свое мнение, и получались скандалы.
Я неинтересно все описала, Антонка, правда? Но очень уж устала, прости.
Целую тебя крепко и приеду, верно, в конце Масленой, а ко второй неделе проеду прямо в Питер из Ялты. Мне обещают отпуск.
Ты рад, дусик? А я не верю, так уж этого хочется.
Ну, будь покоен, милый мой, голубчик, ешь много, лечись, я за тобой буду ухаживать летом.
Обнимаю горячо.

Твоя собака

Есть в Москве в ряду Каретном,
Приютившись неприметно
В углублении (bis)
Домик белый небольшой,
Но внутри там ой-ой-ой
Заведение! (bis)
Кто там раз хоть побывал,
Непременно испытал
И волнение и смущение.
Плоховато там слыхать,
С боков вовсе не видать
Представления (bis).
Там частенько полный мрак.
Но уж это надо так —
Освещение (bis). ,
Занавеску не вздымают
А на сторону сдвигают —
Обновление (bis).
А какая постановка,
Что ни пьеса, то обновка —
Удивление (bis).
Коль на сцене дождь идет,
Так вода в партер уж льет —
Ухищрение (bis).
От костюмов бросит в жар,
Все работает Дюшар —
Без стеснения (bis).
Туалеты первый сорт,
Приезжай смотреть хоть Ворт
С откровением (bis).
Все как должно быть, но дом,
Милый друг мои, решетом —
С охлаждением (bis).
Учредили там союз
Кашель, насморк, грипп и флюс —
С осложнением (bis).
И еще бы я вам спел.
Да уж очень много дел —
С развлечением (bis).
(Исп. Михайловский)
Вот на елочке гуляем
И друг друга удивляем —
С настроением (bis).
Книппер платьице надела,
Блесток фунта два поела —
Уморилася (bis).
А Войткевич как узнала,
Все подсолнухи собрала —
Уморилася.
Лилину в них обмотала
Публику очаровала —
Отличилася.
На княгине горностайка,
А дешевле бы из зайки —
Положительно.
А дирекция на это
Говорит, что денег нету (врет) —
Удивительно.
А в квартире градовых
Любят водку да вот их (учениц).
Все влюбилися, все опилися.
(Исп. Александров)
Постановкой щеголяем
Но играем… ох, играем
Под сомнением (bis).
Мы на сцене все молчим,
Но за то пестрим, пестрим
С вдохновением (bis).
Кое-кто у нас играет,
Остальные ж отдыхают
С упованием (bis).
И играть мы разучились,
Скуки ради — поженились
Отбезделия (bis).
Об искусстве не мечтаем.
Каждый год детей рождаем
С увлечением (bis).
Нам пестренья надоели,
Поиграть мы захотели
Хоть на елочке, в Божедомочке.
С чувством глубокого уважения и братского сочувствия посвящаю сей скромный, но вдохновенный труд — гг. Пестрилам Худож. театра.
Салонный пестрила-резонер
В. Качалов

416. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое янв. 1902 г. [Москва]

Ты меня назвал Олюхой — как это хорошо! Мне нравится. Меня так называл мой крестный отец, кот. очень любил меня. Дусик, пиши мне про погоду, пиши все, не помни зла и моих неприятных писем. Ты не сердишься на меня? Пойми, я знаю, что ты меня любишь, но иногда мне всякая чепуха лезет в голову, и это, конечно, от продолжительной разлуки и от многого другого. Ты у меня стоишь совсем отдельно от всех людей, таких как ты — нет. Мне почему-то все хочется у тебя прощения просить. Ты этого не понимаешь? Я около тебя становлюсь лучше. Милый ты мой! Если бы мы могли не разлучаться больше!
Ты был у Толстого! Не рано ли? Оделся тепло? Не простудился? Одних шерстяных кальсон для поездки к Толстому — мало. Ты этим не хвастай, милый мой немец. А немка твоя сейчас была в бане вместе с Дроздовой, кот. ночует у нас. Маша уже спит. Перед сном я читала им вслух эскиз Бунина ‘Осенью’ в ‘Мире Божьем’. Мне понравилось — с сильным настроением. Начали читать Куприна: ‘В цирке’, да скучно стало. Я пошла писать тебе. Сегодня читал мне свою драму — не пугайся: драмат. сказку в стихах ‘Искушение’ некий Луначарский1, субъект вроде Сулержицкого. Он не имеет права жительства в Москве, находится под судом, завтра уезжает в Вологду. Он жил три года за границей, изучал эстетику, философию и занимался литературой так себе, а теперь серьезно на нее бросился. Читает оригинально, смело, и написана сказка красивым стихом, картинно, сильно. Ты не любишь такие вещи, я знаю. Из эпохи Возрождения, герой — монах-доминиканец, которому сатана послал женщину, дочь Сильвана, для искушения. Женщина поселяется у него в келье под видом мальчика, поет ему песни о любви, ласкает его. Монах давно мечтает о любви, о страсти, но все остается в грезах. И вот наконец ‘она’ является к нему обнаженная и отдает себя ему и манит. У него сильная борьба, он любит ее, его безумно влечет к ней, но он побеждает этот безумный порыв и остается сильным. Это красивая, эффектная сцена, тут и луна, и запах мирт, и скрипки. Следует милая сцена у Сильвана, в лесах, среди сильфид и гномов, приходит дочь его, познавшая любовь, и потому она должна умереть. Она любит монаха и в эпилоге она приходит к нему в келью, настоятель громит монаха, но тот проклинает монастырь, его идею, узкую и сухую и берет дочь Сильвана. Поставить эту сказку немыслимо на сцене, он сам это говорит, но для оперы это был бы прекрасный сюжет. Нового ничего нет. Но звучно и красиво. Сам он субъект, может быть, интересный, я его вижу только второй раз. Привезли его ко мне Гончаровы2. Заходил Членов.
Сегодня Влад. Ив. очень хорошо и толково занимался 1-м актом ‘Мещан’, нашел ошибки в толковании, все выяснил, и теперь налаживается. Старуху будет играть Самарова, Тетерева — Баранов. Завтра будем заседать у Морозова и толковать. Все напишу тебе. А на сегодня прощай, хочу спать, два дня не играю, надо отдохнуть. Целую крепко и мечтаю о свидании на Масленой.

Твоя собака.

Стихи, которые я прислала тебе, т.е. куплеты, — поются на мотив ‘Барыни’ — знаешь? Ты смеялся над программой?

Оля

417. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 янв. [1902 г. Ялта]

Милый мой пупсик, я телеграфировал тебе не ‘злая собака’, а ‘милая собака’, очевидно, на телеграфе переврали1.
Т.2 очень плох, у него была грудная жаба2, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно.
Сообщи, в какой день, какого числа ты выедешь. Если нельзя выехать, то и не надо, сиди дома, делай свое дело, увидимся на Страстной неделе. Я здоров.
Целую тебя, мою дусю, нежно и много раз. Пиши, сегодня нет от тебя письма.

Твой Antoine

418. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28-ое янв. 1902 г. [Москва]

Прости, золотой мой, дусик милый, — вчера я не писала тебе. Очень уж было напряженное состояние и трудно было писать. Вчера сидели мы в ‘Эрмитаже’ с 2 ч. дня до 10 ч. вечера и обсуждали дальнейшее существование нашего театра. Сегодня Морозов написал тебе, и, конечно, все гораздо яснее, чем я. Я в делах — дура полная. Ты обдумай все и ответь ему. Всех нас будет 16 человек: Морозов, Станисл., Немирович, Лужский, Вишневский, Симов, Артем, Москвин, Качалов, Александров, Самарова, Лилина, Андреева, я и ты, если позволишь, и, кажется, — Стахович. Ну все узнаешь от Саввы Тимоф. Правда, он многим нам помогает, и я думаю, что дело станет на твердую почву. Напиши мне обо всем хорошенько.
А теперь я не хочу больше о деле.
Ты жалуешься, что я стала сдержанней в ласках, что я сержусь на тебя? Не думай этого, милый мой, ни на что я не сержусь, а люблю тебя и мысленно ласкаю тебя и целую и сердце прыгает, когда думаю о той минуте, когда мы будем вместе, когда я буду держать тебя около своего сердца, буду смотреть в твои милые, лучистые глаза, видеть мягкую улыбку, кот. на меня так хорошо действует, так успокаивает меня, буду гладить твои мягкие волосы и целовать затылочек. А ты будешь смеяться, когда увидишь меня? Наверное, виду не подашь, что рад — я тебя знаю.
Конфекты скушал? Они, я думаю, старые приехали.
Про Балабана я слышала от киевлян, кот. его знают и говорят, что он как актер — неважный. Посмотрим его, когда приедет к нам.
Гостят в Москве петерб. литераторы, их чествуют, но плохо1. Был неудавшийся обед в Праге, и никого из московских литераторов не было и вышло конфузно. Вчера, говорят, весело было на ужине в кружке. Собинов сказал отличную смелую речь, как передают. Из наших никого не было, нехорошо, собственно говоря. Бобо2 торчал у нас в театре, но я не видела его. Сегодня 40-летний юбилей Федотовой. Говорят, ‘Кориолан’ идет хорошо3, толпа играет. Надо будет посмотреть.
Репетировали 1-ый акт, вечером играли ‘Мечты’ — полно было.
Санин, говорят, хочет уходить из театра, но этого, верно, не будет4. Бурджалов оскорблен, что его не выбрали в пайщики, но ведь выбор зависел от Морозова, больше ни от кого. В труппе острят над нами, называют нас директорами номер такой-то. Савицкой, конечно, это тяжело, но она молчит. Против нее никто ничего не имеет, но дело в том, что она пассивна, и толку от нее мало. Вчера говорилось, конечно, много лишнего.
Тебе скучно спать одному? А мне — ты думаешь весело? Я не люблю своей постели, но не перехожу на другую, пот. что мне кажется, что ты спишь там, и я теперь привыкла засыпать на правом боку, лицом якобы к тебе, а прежде я всегда спала на левом. Между кроватями стоит тумбочка.
Мышки я не слышу эти дни.
Пиши мне о погоде. Листики на миндальных веточках все еще зеленые и растут, лаврики стоят хорошо. Вчера был Стахович, но не застал. Сегодня была Лепешкина, но я играла и не видела ее. Дроздова опять спит на твоем диване. Получила я письмо от Чюминой. Дусик, прощаюсь с тобой до завтра, целую крепко и горячо. Как я тебя буду ласкать! Родной мой, спи хорошо.

Твоя собака

419. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 янв. [1902 г. Ялта]

Привези с собой ‘Детей Ванюшина’ — эта пьеса у Маши. Слышишь?
Т. плох, очень плох. Воспаление легкого. Ну, будь здорова, моя радость. Веди себя хорошо.
Ты в течение трех дней не получала моих писем. Это неправда. Я пропускаю иногда два дня (и это было только раз), пропускаю по одному дню, но никогда не отдыхал от писем три дня. Мне кажется, что ты не приедешь. Это видно по письму Немировича. Не из письма, а именно по письму1.
Если не приедешь, то ‘Детей Ванюшина’ вышли бандеролью. Целую тебя и обнимаю.

Твой Antoine

420. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

29 янв. [1902 г. Ялта]

Опять кутила, забулдыга! Ну, это хорошо, это славно, я люблю тебя за это, только не утомляйся очень.
Как это нескладно, что мне назначили Грибоедовскую премию! Это не даст мне ничего, кроме буренинской брани1, да и уж стар я для сих поощрений.
Ты приедешь на два дня? Только? Это все равно, что Таннеру, после сорокадневной голодовки, дать только чайную ложечку молочка. Это только разволнует нас, даст опять повод к разлуке — и, дуся моя, подумай, не лучше ли тебе отложить свой приезд до конца поста? Подумай. На два дня приезжать — это жестоко, пойми! Два дня — это милость Немировича, покорно благодарю!
Если я терпел до февраля, то потерплю и до конца поста, двух же дней хватит только на то, чтобы и тебя утомить поездкой, и меня взбаламутить ожиданием и тотчас же прощанием. Нет, нет, нет!
Последние твои письма очень хороши, моя дуся, я читал их больше, чем один раз.
Я тебя люблю, собака, ничего я с собой не поделаю.
Пиши мне, я буду писать исправно.

Твой Antoine.

Обнимаю мою забулдыгу.
Если не откажешься от намерения приехать в конце масленой, то знай, что я согласен на 5 дней — не меньше! 5 дней и 6 ночей.

421. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое янв. 1902 г., утро [Москва]

Я только что встала, дорогой мой, напились с Машей кофе и вот села писать. Целую тебя крепко и говорю: bonjour, mon mari. Вчера я была уставши, целый день меня раздражали мелочи в виде портних, дантистки, было еще заседание наше театральное с 3-х час. до 6-ти, и я пришла голодная. Днем репетировали кисло 2-ой акт ‘Мещан’. Вечером с Машей поехали в кружок послушать Боборыкина, читавшего о литературном пролетариате. Народу было много. Бобо читал свежо, умно, говорун хороший и смешил иногда. Человек 5 оппонировали ему. Слушалось ничего себе. Потом оставили нас ужинать, хотя я не очень была согласна — устала. За нашим столом сидели Фейгин и Коновицер с женами, m-me Новик, Лукин, сестра Леонида Андреева. Говорили речи за большим столом, и Бобо говорил, Викторов1 говорил. Мне бы хотелось бывать в кружке по вторникам2, хоть другие лица увидишь, другие разговоры услышишь. А то, ты знаешь, Антон, я отвыкла положительно двигать мозгами, напрягать мысли, сосредоточиваться на чем-нибудь — это нехорошо.
Как здоровье Толстого? Вчера все были встревожены и меня многие спрашивали. Я рассказала, что знала из твоего письма. Стахович Михаил говорил, что получил телеграмму, будто положение безнадежно. Ты мне обещал прислать телеграмму, если что случится, — не забыл?
Пиши, дусик, о погоде, умоляю тебя, пиши о чем хочешь, только пиши. Все спрашивали о тебе вчера без конца. Пожалуйста, не увлекайся мечтой о моем приезде и не воображай, что я тебя освобождаю от писания писем. А то назло буду каждый день телеграфировать и беспокоить и злить тебя. На сколько я приеду — не знаю пока. Дусик милый, скоро увижу тебя и целый день и ночь буду ласкать тебя и рассказывать, и ты тоже. Уже три месяца, что мы врозь. Целую тебя крепко, милый, любимый мой. Кушаешь ты хорошо, много? Рыбий жир пьешь, молоко пьешь? Все мне напиши.
Кланяйся мамаше и скажи ей, что я ее люблю и думаю о ней.
Целую и благословляю.
Обнимаю.

Твоя собака

422. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

30-ое янв. 1902 г., ночь [Москва]

Опять я пишу тебе, опять мысленно перелетаю к тебе в кабинет, в нишу, и сижу там с тобой, прижавшись к тебе, и слушаю тебя, и отдыхаю, и наслаждаюсь тишиной и покоем, и душа полна и кажется, что ничего больше не надо. И тебе хорошо со мной, я буду это чувствовать и я люблю это чувствовать.
Я уже не представляю себе нашу встречу — все у меня как-то мутится и вихрем летит, но я знаю, что это будет необыкновенно хорошо. Я в тебе буду ловить какие-то черточки, не то новые, не то такие, каких я раньше не замечала. Будем глядеть друг на друга. Какой ты, мой Антон? А меня ты помнишь? Всю меня?
Я сейчас вспомнила, как мы с тобой на кумысе после обеда на скамеечке сиживали, против докторского домика, в степи, и любовались на закат, на дальние горы, на ширь. А рыбную ловлю помнишь? Какой был славный уютненький уголок на берегу этой речонки! И Шура с своим кумысом и нетерпением при рыбной ловле! Как там было славно, дусик мой дорогой, как мы были близки там! Где-то мы будем это лето! Кусочек, хотя бы, мы должны быть где-то совсем одни, хочешь? Ты да я. Согласен? Я тебя целую крепко.
Мышь, кажется, соскучилась в кабинете и перекочевала в мою одинокую спальню и скребет. Я ничего не имею против. На миндальных веточках листики все еще ярко зеленые и не сохнут. Туйку и виноград я недавно купала в корыте, т.е. поливала их из лейки через ситку. Они точно — ожили, позеленели. Лаврики ползут, один далеко обогнал другого — это ты. Я их чистила от вошков (кажется, такого слова нет) и тоже мыла, и они рады.
Сегодня репетировали 2-ой акт. Учили Баранова, но не знаю, выйдет ли у него. Актера в нем нет. Поля плоха1. Сейчас вечером получили известие, что заболела Самарова, и потому завтра пойдет, верно, ‘Чайка’. Беда, если она расхворается! Лилиной доктор не велел играть недели две. Как это все ужасно. Машу играет Савицкая. ‘Три сестры’ дали почти полный сбор сегодня. Каково? Я сегодня рыдала без конца после ухода Вершинина, т.к. Вишневский заболтался и затянул адски свой выход, я думала, что не выдержу. Я его отругала.
Напиши мне, что думаешь о нашем новом театр, проекте? Все напиши. Ты согласен с ним? Мы все обсуждаем, каждый день.
Ну, родной мой, иду спать, и целую твою милую голову и обнимаю всего тебя и ласкаю.

Твоя собака

423. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

31 янв. 1902 [Ялта]

Здравствуй, милая моя Олюша, как поживаешь? Я поживаю так себе, ибо жить иначе никак невозможно. Ты в восторге от пьесы Л., но ведь это пьеса дилетантская, написанная торжественным классическим языком, потому что автор не умеет писать просто, из русской жизни. Этот Л.1, кажется, давно уже пишет, и если порыться, то, пожалуй, можно отыскать у меня его письма. ‘Осенью’ Бунина сделано несвободной, напряженной рукой, во всяком случае купринское ‘В цирке’ гораздо выше2. ‘В цирке’ — это свободная, наивная, талантливая вещь, притом написанная несомненно знающим человеком. Ну, да Бог с ними! Что это мы о литературе заговорили?
Передай Вишневскому квитанцию3. Скажи, что деньги давно уже отданы казначею, а за распиской я послал лишь вчера. Кто это поднес ему мои книги?4
Т-у вчера было лучше, появилась надежда.
Описание вечера и афиши получены5, спасибо, дусик мой. Я много смеялся. Особенно насмешили меня борцы, штиблеты на Качалове, оркестр под управлением Москвина. Как тебе весело и как у меня здесь тускло!
Ну, будь здорова, радость моя, да хранит тебя Бог. Не забывай. Обнимаю тебя и целую.

Твой немец Antoine.

Скажи Маше, что мать уже ходит, выздоровела, это пишу я 31-го янв., после чаю, письмо же к ней писал утром. Все благополучно.

424. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое февр. 1902 г., утро [Москва]

Все взволнованы неизвестностью относительно здоровья Толстого, дорогой мой Антон! Ты ведь обещал прислать мне телеграмму, если что случится1. Говорят, что он уже скончался, но я не верю. Не верю, чтоб газеты могли молчать, что бы там ни было. С нетерпением жду письма сегодня от тебя.
Ты знаешь, что я сейчас под утро видела тебя во сне, — будто я приехала в Ялту, и ты сидишь у себя, и только что переменил костюм. Мать меня ласкала и целовала без конца, т.ч. я заплакала и уткнулась головой ей в колени. Приходила масса разряженных дам, и Маша была в нарядном платье. А мы жаждали остаться одни, и ты ел конфекты и облизывал (о ужас) пальцы.
Первый раз я тебя во сне видела.
Вчера вместо ‘Мечтаний’ по болезни Самаровой играли ‘Чайку’, и она, голубушка, дала 1000 р. — славно? Машу играла Савицкая и играла хорошо.
50-ый раз шла ‘Чайка’, и товарищи стянули с меня угощение, с ‘хозяйки’, как они говорят. Я послала за ветчиной, фруктами и за 2-мя бутылками вина — видишь, не важное угощение, и мы уютненько закусили в 4-м акте. Конечно, первый тост был за тебя.
Был в театре Ушков и повез нас закусить в ‘Эрмитаж’. Ездили: Немирович, Вишневский, Тихомиров, Александров и я. Сидели недолго, т.к. сегодня утром генеральная 2-х актов. Пили шампанское, пили за тебя, и Ушков велел тебе это написать непременно. Он смешной был, много говорил и извел меня своей болтовней. Смешно, когда он и Вишневский говорят ты друг другу, и Вишневский лупил ему в глаза очень откровенно многое. В общем, было скучно, хотя болтали и смеялись.
Самарова, думаю, поправится — на днях2. Говорят, что у нее легкое заражение крови от царапины на щеке, но не знаю, так ли.
Ради Бога напиши о Толстом.
Вчера Немирович говорил без меня в театре, что Савицкая непременно будет дублировать Елену3, т.к. меня отпускают в четверг на Масленой. Чувствуешь? Говорено при свидетелях.
Ответь скорей, что ты думаешь о наших театральных планах. Меня все это волнует. В субботу Немирович будет говорить серьезно о ‘язвах’ нашего театра.
Ну, будь здоров, милый, дорогой мой, целую тебя крепко, крепко и обнимаю дусика моего.
Не забывай своей

собаки

425. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое февр. 1902 г., утро [Москва]

Итак, Антончик мой милый, я выезжаю из Москвы в четверг на Масленой и в субботу я буду у тебя. Если пойдут ‘Мещане’1, то я сыграю, верно, только 1-ый спектакль, а там дальше будет играть Савицкая. Если ‘Мещане’ не пойдут, то мне только очень больно за ‘Дядю Ваню’, Елену будет играть Мария Федоровна2, и, значит, ей дадут ее дублировать, и роль эта будет уже не моя. А я к ней ревнива, к ней одной, т.к. далась она мне не сразу, я с ней много мучилась и терпела из-за нее и потому дорожу ею. Ты это понимаешь или нет? Конечно, я упрекаю себя за мелочность, надо быть выше этого, но, право, не могу. Я к ‘Чайке’ и ‘Сестрам’ не так ревнива, т.к. роли дались мне сравнительно легко. Ну да ничего не поделаешь. Вчера вечером сидел у нас Немирович, и я много говорила с ним о театре. Он как будто хочет понемногу отойти от театра, и потому намекает на то, чтоб его взяли на жалование, а не societer’oм. Вообще* у него мрачное настроение по отношению к театру. Я понимаю его — ведь он, как он говорит, сидит один литератор среди трех купцов (Мороз., Стан., Лужский), и, конечно, ему трудно бывает бороться с ними, ведь они все-таки купцы и часто не понимают его совершенно, а он человек деликатный. Я верю, что это его мучает и беспокоит, когда он думает о будущности театра, потому что настоящей культуры нет ходу у нас, и этот элемент все усиливается. Он говорил, как бы это было хорошо, если бы ты мог жить здесь и принимать деятельное участие в жизни нашего театра. Конечно, это было бы великолепно. Сегодня в 3 часа будет заседание, и Влад. Ив. будет говорить о своих сомнениях.
В 12 ч. сейчас принимаемся за 3-й акт. Вчера прошла генеральная. Сравнительно остались довольны. Лужский хорош, местами Баранов хорош, Мейерхольд недурен, только Нил — Грибунин слаб был. Судьбинин болен. Меня все очень хвалили. Но если бы ты меня видел! Я себя не узнала в зеркале — получилась мещаночка, свободная бабеночка pur sang3. Хохотали все ужасно. Костюм вышел удивительный, серьги повесила на уши, прическу сделала характерную, и фигура и все мое существо изменились, и по указанию Горького я еще курила с мещанским шиком. Жалею, что ты не мог меня видеть.
Вечером был Иван, была Деларю, был Членов, которому я говорила про портрет4. Закусывали, т.е. Иван и Влад. Ив., потом уже позднее мы с Иваном ходили на Неглинную смотреть пожар.
Вчера Желябужские были с визитом и принесли огромный пирог с серебр. эмалиров. ковшичком.
Сегодня вечером у нас будут Петрова — певица, т.е. Званцева с мужем и Хотяинцева, а позднее я поеду к Морозовым на бал, посмотрю, поверчусь и уеду. Ну, будь здоров, дусик, до свиданья. Целую крепко. А ведь в субботу нет парохода, жаль, надо ехать на лошадях. Целую и обнимаю милого моего.

Твоя собака.

* Это Маша размазала пальцем.

426. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 февр.[1902 г. Ялта]

Милая пайщица, жена моя деловая, положительная, получил я сегодня письмо от Морозова, напишу ему, что я согласен, что даю на это дело 10 тыс., только в два срока: 1-го января и 1-го июля 1903 г. Видишь, как я размахнулся!
Посылаю тебе фотографию: на ней Т-е — старик и его жена C. A., в глубине дочь с Буланже (кажется), а на переднем плане твой супруг1.
Боборыкин, который был у вас, взял да и обругал меня в ‘Вестн. Европы’. За ‘Трех сестер’. У него в романе2 мою пьесу ругает Грязев, профессор, т.е. Тимирязев, человек, которого, кстати сказать, я очень уважаю и люблю.
Получил длиннеющее письмище от твоего друга д-ра Членова. Пишет, что он был у вас и слушал Луначарского и пришел в отчаяние.
Ты хочешь, чтобы я писал тебе про погоду? Как же, держи карман! Скажу только, что сегодня тихо, ярко светит солнце, цветет айва, цветут миндали, а больше ничего не скажу.
До свиданья, Оля, Бог да хранит тебя от зол. Пиши мне ежедневно. А в то, что ты приедешь, я не верю.
Целую тебя, обнимаю и проч. и проч.

Твой Antoine

427. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье февраля 1902 г. [Москва]

Здравствуй, милый мой, родной мой, как поживаешь, что подумываешь? Сегодня получила твое письмо, где ты пишешь о моем приезде. Пойми — я приеду 23-го, а уеду 28-го — согласен? 4 дня и 5 ночей. Мы славно поживем, только, чур, без людей! А там опять всего месяц перерыва и мы снова вместе. Как я жажду видеть тебя!
Дусик мой, если бы ты знал, какой фурор произвела вчера твоя телеграмма!1 Я, по правде сказать, думала, что ты не согласишься, и потому была поражена сильно. Савва так и прыгал от восторга. Удружил ты им! На балу за твое здоровье пили, т.е. не официально, а так, мы между собой.
Я решила не ехать на бал, т.к. была уставши, и вечер сидели у меня мама, д. Саша и Николаша, с которым я всласть поиграла в 4 руки. В 12-м часу заехал Влад. Ив. и начал доказывать, что я должна ехать хотя бы не надолго, мама тоже начала уговаривать, и я в Ќ часа оделась и поехала. Там наши ‘художеств.’ были зрителями, и это было очень приятно. Мы сидели своей компанией, конечно, не танцевали и смотрели и наблюдали. Были интересные женщины, туалеты роскошные, мужчины противные, много шампанского, приятный легкий ужин — вот тебе и все.
Я встретила там Чичагова хромого, кот. бывал у нас в доме гимназистом и я увлекалась его карикатурами. Он и тебя знает. Поболтали, поужинали и уехали. Мне представляли гр. Шереметева, гр. Олсуфьева, гр. Орлова-Давыдова, все скучные и неинтересные, но поклонники нашего театра, и я с ними разыгрывала сцену из ‘Дикой утки’ — m-me Серби с камергерами2. Лужский хохотал. Кстати, он просил особенно выразить тебе свою радость по поводу твоего вступления в наше товарищество. Вчера и сегодня все собираемся и толкуем. Я вступаю со страхом и трепетом и не знаю, что будет, т.е. из нашей жизни, твоей и моей. Мне мучительно быть с тобой в такой разлуке. Может, я глупо делаю, что вступаю. Скажи мне, родной мой, все скажи. Я ведь в этих делах легкомысленна, и мне все кажется очень простым. Мне так хочется видеть тебя поскорее, что я даже не знаю, о чем тебе писать, все хочется рассказать, когда приеду, и все стушевывается.
Как здоровье Толстого, Горького? Не езди ты к ним, умоляю тебя, или если ездишь, то береги себя, одевайся очень тепло и не будь легкомысленным юношей, каким я тебя знаю, чувствуешь?
Сегодня была чудесная солнечная погода и тепло, так хотелось на волю, на простор!
Ну, сейчас гаснет свет, кончаю. Целую тебя крепко, любый мой, целую и ласкаю по-хорошему и горячо обнимаю мужа моего необыкновенного.

Твоя собака.

До завтра, милый!
Кланяйся матери.

428. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

4 февр.[1902 г. Ялта]

Дусик мой, mein lieber Hund1, когда увидишь Сытина, то скажи ему, чтобы он купил мне 20 рогож и прислал малою скоростью, а ты ему уплати деньги. У меня нет рогожек, а купить здесь негде.
У меня гости. Средин, Сулержицкий и проч. Я люблю тебя, супруга моя хорошая.
Целую руку, лоб, щеки и проч., обнимаю. Пиши!
Все здоровы.

Твой А.Чех немец

429. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое февр. 1902 г. [Москва]

Сейчас пришла из театра и — о радость — нашла письмо от тебя, дорогой мой! Я теперь в лихорадке — уже скоро поеду на юг, к тебе, дусик мой, и отдохну у тебя. Только как трудно будет уезжать! Хотя нет, не надолго уже расстанемся.
Антончик, я совсем не в восторге от пьесы Л., кто тебе сказал? Неужели ты понял это из моего письма? ‘В цирке’ я не дочла и потому не знаю, что сказать.
Дроздова ночует у нас и потому лежит уже на диване в комнате, где я пишу, и просит поцеловать тебя.
Сегодня смотрел ‘Мечты’ Суворин, воображаю, что он приготовит нам к приезду!1 После первых 2-х актов были такие жидкие хлопки, что мы даже не выходили, после 3-го — 2 раза. И как раз Влад. Ив. смотрел первый раз после приезда.
Репетиция ‘Мещан’ была кислая. Лужский не был, простудился, хотя вечером играл. Тихомиров налаживал народную сцену 3-го акта. Я утром и после репетиции была у дантистки, пломбировала два зуба, и сделала один на штифте. Я сломала недавно орехом боковой зуб, т.е. половинку наружную и пришлось срезать и другую. Вся эта процедура была противна, т.к. нервы у меня уже не такие крепкие, как в начале сезона.
Квитанцию передам Вишневскому2.
В воздухе как-никак, а чувствуется весна. Я утром шла по улице и страшно ясно переживала те ощущения, кот. испытываешь, когда подъезжаешь к южным станциям, ближе к Севастополю. Напиши мне, как удобнее будет приехать в Ялту как можно скорее. Мальпост или попутчиков поискать или еще каким-ниб. способом? И сколько это все стоит? Ты знаешь? Напиши мне, будь добр. Ведь парохода нет в субботу?
Напиши мне подробнее, что ты думаешь о нашем товариществе. Я мучаюсь, и мне кажется, что я не должна была соглашаться, т.е. я даже наверное знаю, что не должна была связывать себя. Ах, вообще я мучаюсь всякими жизненными вопросами и злюсь на свою бесхарактерность, и смешно то, что то, как я поступаю, люди считают за характер, а на самом деле это бесхарактерность моя, и больше ничего и трусость еще.
Ну вот, приеду — переговорим обо всем спокойно, любовно. Ты знаешь, Антон, я растерялась в своей жизни и расшаталась и нет передо мной твердо намеченного пути.
Ну, родной мой, любовь моя, до завтра. Антон, ты здоров? Ответь мне искренно. Ешь хорошо? Молоко пьешь? Обо всем напиши. Кишки как? Я бы в каждом письме писала об этом, но знаю, что ты не любишь этого и будешь ругаться. Целую крепко моего обаятельного мужа. Как я тебя буду целовать!!!

Твоя собака

430. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое февр. 1902 г., ночь [Москва]

Ты опять был нездоров и скрыл от меня. Милый, дорогой, любимый мой, не скрывай этого, это нехорошо, значит, ты считаешь меня за очень слабую женщину, которую боишься потревожить. Умоляю, не делай этого.
Через две недели я трогаюсь в путь, может быть, выеду еще 20-ого вместо 21-ого. Получил телеграмму от Немировича?1 Веришь теперь? Дусик, скоро я буду держать тебя в своих объятиях, и ты будешь мне все, все рассказывать, как ты жил, что думал, о чем мечтал. А знаешь, ведь бывает так, что настолько минута свиданья кажется сильной, что все остальное стушевывается и кажется, что не было жизни до этой минуты и вот — не о чем и рассказывать. А я люблю это.
Надеюсь, мамаша теперь совсем здорова? Поцелуй ей ручку от меня.
Что тебе привезти из Москвы? Как мне не хочется ехать в Петербург, если бы ты знал, милый мой! С ужасом думаю о нем.
Сегодня отменили ‘Три сестры’ по болезни Мейерхольда, пишет, что нервы плохи и боится нервного припадка2. Заменили ‘Дикой уткой’. Воображаю, как публика ругалась!
А я наконец попала на ‘Детей Ванюшина’. Билетов, конечно, не было, и я написала умоляющую записочку Нине Корш, а она как раз сама пришла и пригласила нас в директорскую ложу, где мы имели счастье сидеть с Сувориным, его племянником и племянницей. Он был очень мил, спрашивал про тебя, поражен был мной в ‘Мечтах’, говорит, что не ожидал, что я такая актриса и что Немирович хвалил меня ему, что я расту с каждой ролью. Говорил о Мише3 с Машей, вообще был очень милый. Он намеревался смотреть сегодня ‘Сестер’ у нас и остался с носом, но очень хочет их видеть.
‘Дети Ванюшина’ мне понравилась как пьеса, но игра не удовлетворила. Главный пробел — старик — Светлов, очень сух, театрален, не искренен, старуха — великолепна4. Понравился Остужев5 — гимназист, Леонидов6 — старший сын, Людмила — Голубева и одна из девочек.
Постановка смелее нашей в смысле выдержки пауз, немых сцен7, etc. Последний акт поставлен плохо и потому впечатление слабое. Пьеса очень талантлива. Ты ведь читал ее? Я ее привезу. Смотрели водевиль ‘Великая тайна’ и хохотали много. Изображены терзания и пытка молодожена во время процесса появления на свет первого ребенка. Мужу приказано никому не говорить, что ожидается ребенок — якобы дурная примета, и отсюда масса комических положений и путаница при встрече с приходящим другом. Мужа отлично играл Пельцер — искренно и комично и без малейшего шаржа, словом, игра редкая в водевилях.
Днем разбирали 3-ий акт с Конст. Серг. Вот и весь мой день. Покойной ночи, дорогой, целую крепко и обнимаю и люблю.
Не хандри, скоро увидимся.

Твоя собака.

Ты не думай, что я себя законтрактовываю на три года в наше товарищество. Я всегда буду в состоянии бросить театр и ехать к тебе, а отпуск поставлю условием. Увидим вообще, что будет. Люби меня!

431. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

6 февр.[1902 г. Ялта]

Дусик мой, собака, Олюша моя, здравствуй! О здоровье Т. я уже писал тебе и не однажды. Было очень плохо, а теперь можно с уверенностью сказать, что развязка отодвинулась куда-то вглубь, больному лучше и что будет — неизвестно. Если бы он умер, то я бы тебе телеграфировал так: старика нет.
Итак, ты решила приехать. Смилостивилась. Влад. Ив. телеграфирует, что ты выедешь 22-го1, а 2-го должна уже быть в Петербурге. Очевидно, чтобы успеть увидеться с тобой, я должен не терять мгновений, даже поцеловаться с тобой не успею, а о чем-нибудь другом и думать не смей.
Я вчера писал тебе насчет рогож. Скажи Маше, что пусть она не хлопочет, в мае я сам куплю, когда буду в Москве.
В Ялте очень тепло, все распускается, айва цветет, миндаль цветет, и все боятся, морозы еще будут и непременно побьют все это. Вчера и сегодня я обрезал розы и — увы! — после каждого куста пришлось отдыхать, здоровье мое, очевидно, за эту зиму сильно сплоховало.
На именины получил азалию, она теперь цветет. Читаю корректуру ‘Сахалина’2.
Ну, женщина, будь здорова. Обнимаю тебя. Вчера весь день у меня были гости, весь день сильно болела голова. Сегодня благополучно.
Все-таки мне не верится, что ты приедешь. Ах, зачем я не бил тебя, когда жил в Москве! Вот теперь и плачься.
Господь сохранит тебя, мою жену. Целую.

Твой Antoine

432. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое февр. 1902 г., ночь [Москва]

Милый пайщик, как поживаешь, как твое здоровье, как спал, как ел? Ты доволен, что я приеду? Две недели пролетят, как ничто, там дорога, а там и Антон мой! Голубчик, скоро твоя нелепая собака будет покоиться в уютной ниши твоего кабинета, и будем болтать и целоваться — хочешь? Не говори никому, что я приеду. Хорошо бы только было повидать Горького, чтоб поговорить о пьесе. Вероятно, в Москве она не пойдет, — не успеем поставить, но не говори это Горькому, говори так, что, мол, жалко ставить такую пьесу на самый конец сезона, хотя это глупости. Просто не успеем. Самарову вводят теперь, у Артема еще не наладилось, за Баранова страшно, Нила настоящего нет, Поли нет, а эта пьеса, как ни одна, вся в руках актеров, т.к. пьесы-то, собственно, и нет. Завтра буду проходить свои сцены 3-его акта с Конст. Серг. 10-го вместо ‘Крамера’ играем ‘Три сестры’ и, верно, будет смотреть Суворин1.
Он был у нас сегодня, сидел у нас очень долго и, по-видимому, ему было очень приятно, он много болтал. Володя с Элей были, и он говорил очень много о теперешнем смутном настроении, о студентах. Сегодня ему сообщили по телефону из Питера, а может, и иначе, что Петерб. университет закрыт2. А ты знаешь, что был обыск у Леонида Андреева и у него было много писем очень важных от Горького, подписанных его настоящей фамилией. Пристав носил ту же фамилию и со словами: ‘Ах, это письма моего однофамильца’ не тронул и отложил пачку писем. Это не анекдот. Славно? Я думаю, что не был ли это милый интеллигентный пристав, придравшийся просто к этому, чтоб спасти Л.А. Как ты думаешь? Я все это слышала уже от нескольких лиц.
Суворин говорил еще об Орленеве, о своем театре, конечно, что ‘Дети Ванюшина’ идут у него лучше, чем у Корша. Говорил о тебе, о Горьком, которым он не увлекается. Пил у нас чай, ел конфекты. В Питер ему не хочется ехать.
Спасибо, дусик, за фотографию3, только ты смешной там. Верно, голову наклонил вперед и потому туловище вышло большое, а головка маленькая, но все же мне захотелось поцеловать тебя в затылочек. Ты позволишь?
А про погоду пиши, слышишь? Антончик, ты ведь меня помнишь хорошо? Я боюсь, что ты найдешь меня постаревшей. Ничего, у тебя помолодею живо. И ты тоже со мной помолодеешь, вот увидишь. А там только месяц разлуки.
Целую тебя крепко, мой необыкновенный, обаятельный муж. Кланяйся солнцу и цветущим миндалям и айве. Целую тысячи раз, душу в объятиях.

Твоя собака

433. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

7 февр.[1902 г. Ялта]

Здравствуй, пупсик! Сегодня дрянная погода, снег чуть не по колена. Но ты скоро приедешь, значит, все хорошо, все великолепно. В Севастополе с вокзала поезжай прямо на почтовый двор, садись в экипаж, окутайся — и валяй. Или, быть может, ты выедешь из Симферополя? Это новее для тебя и, кажется, ближе, да и раньше домой попадешь. Маша объяснит тебе.
Т., вероятно, не выживет, сегодня Альтшуллер говорил по телефону, что сердце у старика работает плохо.
Какое это уныние — смотреть в окна! Не погода, а гадость.
Сегодня письма от тебя нет. Видишь, а я пишу. Значит, я хороший муж, заботливый.
Мармеладу не привози. Если захочешь привезти абрикосовских конфект, то знай, что ананасов и фруктов не нужно, я не ем. Привези беловской колбасы вареной. Икры не нужно.
Ну, до свиданья, пупсик! Целую тебя в плечи, в лоб, в щеки. Читала или слыхала, что я телеграфировал Морозову?1
Если ты и разлюбила меня, то все-таки пиши. Все равно.
Скоро ко мне приедет Олюша.

Твой Антон Актрисын

434. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое февр. 1902 г. [Москва]

Пишу во время 3-его акта ‘Мечтов’, дорогой мой, любимый мой! Сегодня выяснилось, что я могу выехать 20-го, т.ч. попаду на пароход в пятницу. Должны были идти ‘Одинокие’, а теперь идут ‘Мечты’. Меня заменит, верно, Раевская. ‘Дядя Ваня’ не идет, т.к. Мария Петровна до Питера не будет играть — больна. Я кончаю 19-го ‘Сестрами’ и 20-го — ура — удираю. В театре у нас смутно из-за ‘Мещан’ и из-за настроения вообще. Все волнуются. В труппе говорят, что 20-го идут ‘Мещане’, но этот слух распространяют только нарочно.
Антончик, ты только не встречай меня на пристани, умоляю тебя. Свидимся лучше у тебя в кабинете, наедине, это будет вкуснее. Да? Верно? Вкусненько поужинаем, поболтаем и на отдых! Ты знаешь, Антонка, что по-настоящему я — муж, а ты моя жена. Я служу, приезжаю навестить свою супругу, посмотрю на ее поведение, верна ли мне моя благоверная? Антончик, ты мне будешь говорить о любви, о твоей любви? Я буду упиваться. Я знаю, что ты мало об этом говоришь, но зато если что скажешь, так у меня и пойдет по всем жилам. Писем больше не надо будет писать. Ты рад, а?
Кончаю письмо уже дома, а то в уборную пришла Муратова и заболталась со мной.
Конст. Серг. говорит, что Мария Петр, получила от тебя очень милое и веселое письмо и что она писала, будто ее муж ухаживает за мной и я — благосклонно принимаю. Ты против этого ничего, конечно, не имеешь1.
Через 13 дней я выезжаю и больше этого и лучше этого я все-таки не могу тебе сказать.
Сегодня заходила А. В. Погожева. Я ей достала билет на ‘Мечты’.
Дусик, что тебе привезти, напиши. Духи у тебя есть или нет? Напиши, чего тебе хочется.
Как море? Не очень бурливое теперь?
Как мне будет хорошо с тобой! Ты мне нужен, понимаешь ты это? Только бы люди не мешали, голубчик мой!
Поцелуй мамашу, скажи, что я с ней пасьянс разложу у нее в комнате. А Андрюшка у нас будет? Как ты думаешь?
Ну прощай, повинившийся иеромонах, греши и люби женщин.
Целую тебя много раз, будь здоров и до свиданья.

Твоя собака

435. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое февр. 1902, ночь [Москва]

Сегодня пришло твое ‘рогожное’ письмо1, дорогой мой. Рогожное и краткое. Исполню все и завтра же напишу Сытину, т.к. увидать его — нигде не увижу.
Я вся живу уже поездкой к тебе, мечтой о том, как увижу тебя и каким увижу тебя.
Как странно идет моя жизнь! Мне так много хочется сказать тебе сейчас, но что именно — я не представляю себе ясно.
Последнее письмо напишу тебе 18-го, ты его получишь 21-го, а 22-го я буду уже сама у тебя. Но, Боже, как мне трудно будет опять оторваться от тебя через пять дней и шесть ночей…
Только бы не было бури на море и пароход не опоздал бы! Напиши мне, что ты не будешь встречать меня на пристани, а будешь ждать меня в кабинете.
Ты один меня любишь по-настоящему, любишь крепко, я это чувствую. И я бы так хотела дать тебе полное счастье! Я злюсь, когда начинаю рассуждать. Я ведь все знаю и все чувствую, и знаю, что ты чувствуешь. Я никогда этого не говорила словами, да может это и хорошо, даже наверное хорошо. Я знаю, что я буду стоять на коленях перед тобой и плакать и буду чувствовать себя очень виноватой, и ты должен это понять. Нежный мой, обаятельный мой! В тебе есть что-то тонкое, неуловимо обаятельное, изящное. Больше я тебе ничего не напишу сегодня. Получаешь ли ты все мои письма?
Утром был Облонский и извел меня ненужными разговорами. Маша уже ушла, и я одна изнывала. Не лежит у меня душа к нему.
После обеда был Членов и волновался, что ты ему не пишешь.
Сегодня получила письмо от Ек. Павл. Пешковой, спрашивает, когда идут ‘Мещане’, хочет приехать. Влад. Ив. подробно все напишет Алекс. Максимовичу. Я ей тоже напишу.
Ну, будь здоров, спи и ешь хорошенько, думай обо мне, а я пока целую и обнимаю тебя мысленно, а потом уже поцелую по-настоящему.

Твоя Оля

436. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 февр. [1902 г. Ялта]

Оля милая, собака, писал ли я тебе, чтобы ты привезла ‘Детей Ванюшина’? Возьми у Маши, кстати прочтешь дорогой. Поезжай на лошадях из Симферополя, найми почтовых с кем-нибудь пополам или приезжай одна, только поскорей приезжай, будет холодно, имей это в виду, окутайся хорошенько, иначе будешь бита.
Снег, холодно, противно.
Вчера сообщили по телефону, что здоровье Толстого совсем хорошо. Был кризис, температура теперь нормальная.
Дуся моя хорошая, обнимаю тебя и целую. Зачем вы играете пьесу Горького на о?1 Что вы делаете?!! Это такая же подлость, как то, что Дарский говорил с еврейским акцентом в Шейлоке2. В ‘Мещанах’ все говорят, как мы с тобой.
Скоро же ты приедешь? Я жду, жду, жду… А погода скверная, скверная…
Еще раз целую мою жену немочку, пайщицу.

Твой муж А. Актрисин

437. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое февр. 1902 г. [Москва]

Ужасно болит голова, родной мой, и писать трудно, еле доиграла ‘Сестер’, думала, что голова лопнет. Я нездорова сегодня, оттого и головная боль. И вчера пришла такая утомленная, что повалилась в постель, даже у Маши сидя почти заснула, пришла поговорить. Время беспокойное, все волнуются. Сегодня утром был Балабан. Кажется, славный. Я мало разговаривала, надо было идти на репетицию. Вчера заходил Алексин, не застал меня и пришел повидаться в театр на репетицию. Минут 5 поболтала с ним. Уехал в Вологду, когда вернется — зайдет.
Вчера был отчаянный спектакль. Самарова еле докончила, переутомилась и сердце плохо. Мария Федоровна ревела все 4 акта. У них забрали студента-репетитора1.
Сегодня был Суворин на ‘Сестрах’.
Соня Малкиель выпустила в свет книжку2 — пришлет тебе.
Маша здорова, недавно жаловалась на боль в боку.
Ну, иду в свою противную спальню, трещит голова.
Я тебя, Антончик, выхожу за весну и лето, т.ч. будешь по 3 куста роз зараз обрезать и не отдыхать после каждого. Вот увидишь. Тебе будет хорошо со мной. И ты меня будешь ласкать? Так, без ласки, тяжело жить, скверно. Я хочу любви и ласки и весны. Целую тебя крепко, всю твою голову, кот. скоро будет покоиться на моей груди, да?

Твоя собака

438. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

10 февр. [1902 г. Ялта]

Зюзик, собака, если выедешь 20-го, как обещаешь, то из Севастополя можешь выехать на пароходе (это будет пятница). На лошадях ехать теперь мучительно, на пароходе же пообедаешь, поспишь, качки, по всей вероятности, не будет, а если будет, то маленькая. Так вот, дусик мой, умоляю, сделай так, чтобы выехать 20-го! Умоляю!
Немировичу я написал, что театр на паях — это хорошо, но устав их ни к черту не годится1. Почему пайщиками Стахович, я, а нет Мейерхольда, Санина, Раевской? Нужны тут не имена, а правила, нужно установить, чтобы пайщиком делался всякий, прослуживший не менее 3 или 5 лет, всякий, получивший жалованья не меньше такой-то цифры. Повторяю, нужны не имена, а правила, иначе все полетит.
Сегодня задержали около нашего почтового ящика грека, который вытаскивал письма. И я, признаюсь, обрадовался: теперь, когда ты станешь бранить меня за то, что я-де редко пишу тебе, то я буду ссылаться на этого грека.
Дуся моя, родная, светик, красавица, умоляю тебя, в ножки кланяюсь, выезжай из Москвы 20-го, чтобы быть здесь в пятницу! Исполни мою просьбу! Докажи, что ты добрая жена. Попроси барина Владимира Ивановича, он отпустит.
У нас кухарка хорошая теперь, душеспасительная, завела в кухне тишину и спокойствие. Очень религиозна.
У нас возмутительная погода. Снег.
Прочел в двух газетах, будто ваш театр не поедет в Петербург. Правда ли это?2
Ну, целую, обнимаю, будь здоровехонька.

Твой Antoine.

Это письмо посылаю 11-го февр.
Тут ходят разные слухи о Петербурге, о Москве3. Смотри, если что случится, напиши.

439. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое февр. 1902 г. [Москва]

Сегодня я чувствую себя хорошо, и, несмотря на всякие треволнения, меня безумно охватило чувство приближающейся весны, когда я шла на репетицию. Что-то неуловимо мягкое в холодном, морозном еще воздухе, солнце уже прогревает, снег на улицах стал темный, на солнце уже тает. Я все забыла и заликовала. Я за последние годы как-то равнодушно встречала весну, даже как-то еще тяжелее становилось на душе, мне казалось, что я уже постарела, и теперь вдруг чувствую весну и хочется жить наперекор всему. А отчего это? А по-моему, оттого, что есть у меня Антон, есть жизнь кроме всепожирающего театра, есть весна впереди. Дусик, мне хочется, чтоб и у тебя было хорошо теперь на душе, насколько возможно. Через неделю после того, как получишь это письмо, получишь и меня самое. Будь добр, побей меня хорошенько, выругай, будь груб со мной, и мне будет хорошо. А потом поцелуешь, приласкаешь. Какие перемены найдем мы друг в друге? А вдруг ты меня увидишь и разлюбишь! Это может быть?
Сегодня не было письма!
Ты недоволен моими последними письмами, наверное, да?
У Аванцо1 выставлены ты и Толстой, верно, как моя фотография. Откуда это попало в продажу?
Репетируем 3-ий акт усиленно. Самарову ввели было, да она не может — обессилела, того гляди свалится. Репетирует Муратова, но не хорошо. Не надо было ставить ‘Мещан’ под конец сезона, когда уже все утомлены и все выдохлись. Полю может играть только Лилина, а она больше не играет в Москве2.
Заседаем мы, говорим, но вчера я не была на заседании, т.к. отчаянно болела голова. Завтра заседаем. Меня начинает бесить, что я ничего в жизни не вижу, кроме театра и актеров. Прохожу мимо жизни. Я не занимаюсь музыкой, я не читаю, я ничего не вижу, ничего не слышу, напрасно ты говоришь, что моя жизнь веселая и разнообразная. Совсем нет. Вертишься на пятачке и знаешь только одну дорожку — в театр. Людей не видишь. Это ужасно. Я люблю театр, но к концу года раздражает эта сутолока, больше топчешься, чем дела делаешь. Начинаешь себя спрашивать: что получила за этот годик, что приобрела, чему научилась? И оказывается, что жизни не видала, сама сузилась, а воображаешь, что дела много наделала. Скверное ощущение, Антончик мой. Да ты все великолепно понимаешь сам и меня ты знаешь и понимаешь — права я или нет? Я тупею, ты знаешь? Меня это пугает. Когда я с тобой, я больше чувствую большую, настоящую жизнь, и это мне помогает жить.
Покойной ночи, большой мой человек, нежный мой, любимый мой муж, целую тебя крепко.

Твоя собака.

Кланяйся матери. Она совсем здорова?

440. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11 [12] февр. 1902 г. [Москва]

Здравствуй, Антон Актрисын! Ты ждешь меня? Ждешь Олюшу? Милый ты мой, дусик ты мой! Я не дождусь, как сяду в вагон. А с каким трепетом я буду подъезжать к дому, всходить на крыльцо! Только ты не волнуйся очень. Да ты, может, будешь ждать совершенно хладнокровно и сердце не запрыгает?
Сегодня уже было в газетах о моем отъезде и о том, что я из Ялты проследую в Питер. Значит, верно.
Я уже начинаю, думать об укладке. Привезу колбасы, конфект.
16 уезжает в Ялту Лавров. Как это скучно! Он будет приходить. Но я тебя никому не отдам. Эти 5 дней ты только мой, слышишь? Я этого требую и хочу. Исключение только для Горького, ради пьесы. Согласен? Ты каждую минуту дня и ночи должен быть со мной. Все остальное не должно существовать. Я требовательна? Ты сердишься? Ну прости.
Сегодня репетировали мою сцену с Тетеревым в 3-м акте. Потом заседали до 5 1/2 час. Происходила баллотировка ‘сомнительных’ членов труппы. Неприятно это было. Санин и Мейерхольд известили официально дирекцию о своем уходе из театра. Все мы решили просить их остаться, т.к. они для дела нужны. Забаллотировали Роксанову, Мунт, Абессаломова и еще кого — не помню, да — Судьбинина. Противная эта процедура. Я устала и разболелась голова. Дома застала Лаврова и Ольгу Михайловну. Пришла m-me Коновицер, пришел Влад. Ив., долго сидел, много я с ним говорила о театре. Пришел с ‘Крамера’ Вишневский1 и опять — о театре. Вишневский остался закусить. Хочется ему жениться. Вот женился бы он на Ольге Мих. Березиной — и она бы пайщицей нашей была, и денежки он у нее забирал бы!
Приеду — все расскажу о нашем товариществе.
Морозов говорил, что получил от тебя письмо и очень доволен, сопит от удовольствия2.
Ну, будь здоров, дорогой мой. Я тебя не забыла и люблю и буду любить, а ты этому не веришь, да, впрочем, иначе и быть не может. Я все понимаю. Целую тебя и грею тебя и ласкаю и на ушко шепчу.

Твоя собака.

Если бы меня встретило солнце на юге, а не снег. Так не хочется.

441. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

13 февр. [1902 г. Ялта]

Дусик, собака! На пристань я не приду встречать тебя, так как, вероятно, будет прохладно. Не беспокойся. Встречу тебя в кабинете, потом будем ужинать вместе, потом долго разговаривать.
Вчера неожиданно вдруг получил письмо от Суворина. Это после трехлетнего молчания. В письме бранит театр, хвалит тебя, так как неловко было бы и тебя бранить.
Екатерина Павловна, кажется, уже уехала в Москву. Если не будет спектакля, то она увидит по крайней мере репетицию, будет иметь понятие.
Членову скажи, что я на сих днях напишу ему непременно, обязательно. Не о чем писать, а то давно бы написал.
Письма доходят в Ялту не через 3, а через 5 дней. Это письмо, которое я посылаю 13 февр., ты получишь 17-18 февр. Вот увидишь! Стало быть, напишу тебе завтра еще одно письмишко, а затем — шабаш! Затем, немного погодя, вступаю в свои супружеские обязанности.
Когда приедешь, пожалуйста, ничего не говори мне об еде. Это скучно, особенно в Ялте. После того, как Маша уехала, все перевернулось и идет по-старому, как до приезда Маши, и иначе невозможно.
Читаю Тургенева. После этого писателя останется 1/8 или 1/10 из того, что он написал, все же остальное через 25-35 лет уйдет в архив. Неужели будильницкий художник Чичагов тебе когда-нибудь нравился?1 Ой, ой!
Зачем, зачем Морозов Савва пускает к себе аристократов?2 Ведь они наедятся, а потом, выйдя от него, хохочут над ним, как над якутом. Я бы этих скотов палкой гнал.
У меня духи есть, но мало. И одеколону мало.
Целую мою дусю, жену мою ненаглядную, и жду ее с нетерпением. Сегодня пасмурно, не тепло, скучно, и если бы не мысли о тебе, о твоем приезде, то кажется бы запил.
Ну, обнимаю немочку мою.

Твой Antoine

442. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое февр. 1902 г. [Москва]

Я, дусик, вчерашнее письмо пометила 11-ым числом — вот надурила-то! И была уверена, что сегодня 12-ое.
Через неделю я в это время уже буду ехать и мечтать о юге и о тебе. Как скоро пролетят эти дни!
Что же написать тебе?
Я все та же. Поистрепалась только немного. Ну, посвежею живо. Ты меня будешь пригревать — я и оживу.
Проходила сегодня свою любовную сценку с Петром в 3-м акте. В 1 час я отпросилась, в одну секунду переоделась и поехала на акт филармонии в Малом зале Собрания. Там пели мамины ученицы и вообще я с наслаждением прослушала все номера, хотя до конца не могла досидеть, уехала в 5 ч., т.к. вечером играла. Кэс отлично поставил дело1, и оркестр, и хоры, и солисты (все ученики) — прекрасно и уверенно выполняли свои номера. Володя пел в квартете. Великая княгиня2 была и при ней свитные мужчины в белых штанах и золотых мундирах. Ал. Стахович был, но держал себя в стороне от свиты3 и был очень интересен и изящен. Знакомых было много. Все директора были, и твой друг Ушков тоже, приглашал тебя и меня к нему в Форос рыбу удить. Жена Ухова читала с учеником жалобу Купавы из ‘Снегурочки’ под музыку Чайковс.4, и читала отвратительно, без всякого темперамента. Она ученица Филармонии и своего мужа.
Мама моя была страшно интересна: в белом платье и белой шляпе. Я любовалась ею — красивая голова с седыми волосами.
Маша здорова, не пищит теперь.
Погода стояла чудесная — солнечная, весной пахло. Только сегодня туманно.
Антон, дорогой мой, я не знаю, как написать тебе. Хотела вывернуться одна, да не могу. Меня это мучает, и я не знаю, что делать. Мне совестно до отчаяния писать тебе об этом. На моей душе лежит долг, кот. я должна уплатить. К тебе я ни за что не хотела обращаться. Мне это тяжело. И сейчас мне стоит неимоверных усилий писать тебе об этом. Я хотела достать денег где-нибудь, но не знаю совершенно где. Ломала голову и долго думала и наконец отважилась написать тебе. Ты можешь прогнать меня и выругать, и я это пойму. Я ведь знаю, как с тебя тянут. Мне стыдно написать цифру — ты ужаснешься. Ты рассердишься очень на меня? Я должна 700 р. — это очень страшно? Я все хотела выплачивать по частям, да не выходит что-то. Если бы ты разрешил мне взять из театральных, чтоб я могла уплатить хоть 500 р. — была бы счастлива! Я тебе отработаю эти деньги. Ты с нашего театра получишь тысяч 8. Скажи, тебе это очень неприятно? Если только можно это, то пришли немедленно телеграмму с одним словом: да — или нет, если нельзя.
Как мне трудно писать все это, если бы ты знал. И в голове и на душе тяжело. И уже раскаиваюсь, что написала тебе об этом. Только дай мне слово, что это останется между нами. Долг этот накопился за последние годы, когда мне было трудно перебиваться. Впредь этого никогда не будет, на это у меня есть характер. Антон, родной мой, ты не очень сердишься на меня? Только умоляю, не бойся отказать, если тебе неудобно почему-либо дать мне такую сумму.
Мне первый раз в жизни приходится говорить о деньгах.
Меня это письмо будет долго мучить. Буду ждать телеграммы.
А ты меня не разлюбишь за это? Скажи мне.
Целую тебя крепко и тепло и нежно и горячо. Кушай с аппетитом, спи покойно. Не будь дурного мнения обо мне. До свиданья, золотой мой.

Твоя собака

443. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 февр. 1902 [Ялта]

Оля моя милая, ты еще в Москве? Вот что я хочу преподать тебе, пупсик мой: если застанешь в Севастополе сильный ветер, если на вокзале будут говорить про бурю на море, то с вокзала поезжай прямо на почтовый двор и найми там колясочку, конечно крытую, еще лучше карету. Но это только в случае крайней необходимости, помни, что плыть теперь гораздо удобнее, чем ехать, даже и не в особенно хорошую погоду.
Сегодня был у меня д-р Щуровский. Был Горький, говорил, что ‘Мещане’ не пойдут в Москве в этом сезоне, пойдут в Петербурге. Была Надежда Ивановна, смеялась над своей невесткой. Были Елпатьевский и д-р Средин. Видишь, как много гостей! Вот когда ты приедешь, так к нам будут ходить с утра до ночи.
Ну, бабуся, жду тебя в пятницу. Смотри же, не обмани! Если опоздаешь хоть на один день, то разведусь!! Будь здорова, помни обо мне.

Твой Antoine

444. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое февр. 1902 г. [Москва]

Дусик мой, сейчас сыграли 53-й раз ‘Сестер’. Театр был полон. Играли хорошо, как-то свежо. Я давно так не играла 4-й акт. С трепетом настоящим. Я люблю это. Леонид Андреев был в театре с женой. Был за кулисами. Вишневский играл мягче обыкновенного. Все мне завидуют, что я еду, все говорят о моей поездке. Сыграю еще два раза ‘Мечты’, по разу ‘Одинокие’, ‘Чайку’ и ‘Сестер’, и баста. Лечу к Антону на 5 дней и 6 ночей.
Завтра проходим все три акта ‘Мещан’, в воскресенье генеральная и 19-го полная. Я тебе буду играть вдовушку из ‘Мещан’, чтоб ты знал, как я ее играю. И Широкову сыграю, чтоб ты хохотал надо мной.
Антончик, милый, тебе мое вчерашнее письмо причинило неприятные минуты? Как мне это тяжело. Мне стыдно, что я беспокою тебя. Родной мой, не сердись, не думай обо мне плохо.
‘Дети Ванюшина’ привезу. Найденов был у нас сегодня в театре днем, просит попасть на генералку ‘Мещан’.
1-й абонемент уже весь продан в Питере. Начнем ‘Сестрами’1.
Я эти дни хожу хмурая, кислая, устаю и дела много, а времени мало. Надо много писем писать, а времени нет. И тебе-то пишу по ночам. И мещаночку хочется свою отделать хорошенько, да не приходится.
Кончу письмо. Поздно уже, да и писать нечего. Все рассказывать буду.
Получила длинное письмо сегодня от Ольги Шлезингер — помнишь ее?
Целую тебя, дорогой мой, и говорю — до скорого свиданья. Обнимаю горячо.

Твоя собака.

Маша-кухарка была сегодня с Зиной и Анной Егор. на ‘Сестрах’ и ей понравились: Вишневский, Артем и я. Со вкусом, а?
Целую, дусик. Спи спокойно.
Кланяйся матери.

445. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое февр. 1902 г. [Москва]

Еще день долой, дорогой мой Антончик! Еще напишу тебе только два письма, а третье привезу сама. Как ты себя чувствуешь, дусик милый? Как аппетит? Как кишечки? Приеду и обо всем буду расспрашивать, и ты все должен мне рассказать, все до мелочей. Готовься к этому. Я приеду женой серьезной, ты не думай, что я легкомысленная.
Только бы погода не оскорбляла нас! Хочется солнышка, тепла, ласкового воздуха…
Знает кто-нибудь в Ялте, что я приеду? Если будут приходить, то могут не рассчитывать на мою любезность, ибо я буду только с тобой и они, черти, должны это понять. А если не поймут, то я им скажу. Ты меня, конечно, считаешь сейчас за грубую женщину?
Сегодня прошли опять 2 акта ‘Мещан’, 1-ый идет совсем хорошо. Полю репетирует О. П. Алексеева, и мне нравится. Поработает и у нее выйдет. Голос прелестный, искренность и темперамент есть, только что фигура очень женская и полная — ну, да это ничего, если будет образ схвачен. Завтра разбираем 4-й акт.
Подумай, какие бы пьесы ставить нам в будущем сезоне, — поговорим с тобой.
Прости за краткое письмо, но теперь уже нечего писать, скоро увидимся. Кроме толчеи театральной я ничего и никого не вижу.
Целую милого моего супруга в затылочек. А он будет выстрижен? Целую всю голову и мои милые, добрые, любящие глаза.

Твоя собака

446. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое февр. [1902 г. Москва]

Милый мой Антончик, пишу последнее письмо. Грека, ворующего письма, не обвиняю, т.к. твои он, по-видимому, не таскает, понимает, кому пишутся. Вчера не писала, потому что после ‘Одиноких’ была у мамы, пила чай, иначе с ней не увидимся. Она работает целый день, и я занята. Сегодня проходили 3-ий акт, потом я с Машей обедали у Фейгиных, потом я играла ‘Чайку’ в последний раз. Последний день мне будет трудно: генеральная 3-х актов и вечером ‘Сестры’. Ну, в вагоне отдохну. Читал фельетон Дорошевича?1 Хватил не в тон немного. Болтают везде очень много и много глупостей. Нехорошо это. Приеду — обо всем переговорим хорошенько. Пока целую тебя крепко, моего милого, не хандри, ради Бога. Жди меня в кабинете.

Твоя собака.

Я сегодня писала твоему брату Мише, он просил Машу насчет билета в Худ. театр, а я ему ответила.

Собака

447. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[18 февраля 1902 г. Ялта]

Возьми сколько хочешь1. Жду. Антуан

448. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[19 февраля 1902 г. Ялта]

Привези сюртук.

449. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[22февраля 1902 г. Севастополь]

Еду лошадьми. Ольга

450. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[28 февраля 1902 г. Симферополь]

Я, милый, очутилась в Симферополе, откуда и пишу. На почте меня уверили, что я опоздаю к поезду в Севастополь, и потому я решилась ехать иначе. Продрогла адски. После Ломбата начался снег, в Алуште снег, а дальше — прямо северная зима. Всю меня засыпало, вьюга, метель, и ничего не видно. Дорога красивая все-таки, я не раскаиваюсь, сижу на вокзале — темно, скучно, нельзя достать ни чаю, ни еды горячей. Сижу в дамской. Лицо обветрено. Меня мучает, что я не поцеловала тебя последний разок на террасе. Всю дорогу об этом думала. Не хандри, дорогой мой, скоро увидимся. Все-таки как чудесно, что мы повидались! Пиши мне скорее. Хотела отсюда написать тебе закрытое письмо, да негде достать бумаги и конверт. Кланяйся мамаше. Целую тебя. С дороги напишу.

Твоя собака

451. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 февр. 1902 [Ялта]

Жена моя, Олюша милая, как доехала? Я беспокоюсь, душа не на месте. Твои мозоли, затем эта погода лютая отравили мне сегодня весь день, и я не успокоюсь, пока не получу от тебя письма. Как? Что? Ради Бога, пиши, дуся, подробно. Пиши, милая. Погода продолжает быть холодной, скверной, и я рисую, как ты в настоящее время подъезжаешь к Байдарам, скрюченная от холода и сердитая.
Приезжай, дуся, поскорей. Я не могу без жены.
Напиши поподробней, как и что в Петербурге, имеете ли вы успех, что нового, что слышно и проч. и проч. Если увидишь Миролюбова, то поклонись ему, скажи, что телеграмму получил от него сегодня1.
Сегодня узнал, что умер сын Харьков. профессора Гиршмана, с которым я был знаком в Ницце.
Идет снег. Когда станет теплее, пойду исполню твое приказание, постригусь. А вот как мне быть с баней — совсем не знаю. Должно быть, придется ехать в Москву, чтобы помыться. Кстати, напиши: как горели бани и что горело?2
После твоего отъезда приходил Лавров.
Мне все кажется, что дорогою ты растеряешь деньги и останешься без копейки. Говорю тебе раз навсегда: бери у Немировича сколько нужно, не спрашиваясь у меня. Не делай долгов и не будь скрягой.
Когда станет грустно, то вспомни, что у тебя есть муж, покорный и любящий свою жену-цацу. Если, не дай Бог, заболеешь, то немедленно кати ко мне, я за тобой буду ухаживать.
Ну, целую тебя, обнимаю мою собаку, почесываю тебе обе ноги и бока. Помни обо мне.

Твой иеромонах Антоний

452. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое марта 12-й ч. Дня

[1902 г. Между Симферополем и Харьковом]

Здравствуй, милый! Я еду во 2-м кл. не международного — не было там места. Лежу и читаю. Читаю ‘Ариадну’ и все больше чувствую твою душу. Едет со мной барыня из Ялты, спрашивает, люблю ли я Чехова, т.е. писателя. Не подозревает, кто я. Вчера перед отходом поезда мне было очень скверно. Что-то странное: боль в животе, тошнота, сердцебиение и почти бессознательное состояние. Я свалилась. Испугалась. Со мной этого не было никогда. Думала, что не уеду. Теперь ничего. Ночь спала. Думаю о тебе. На душе буднично, тоскливо. Много думала за вчерашний день. Из Питера напишу сейчас же. Целую тебя милый.

453. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1-ое марта [1902 г. Харьков]

Подъезжаем к Харькову, дусик милый. Я все лежу и читаю. Прочла ‘Русские ведомости’, ‘Новости дня’, читаю твои рассказы, и они мне все как-то ближе, понятнее, и ты мне тоже ближе и понятнее. Ты теперь сидишь у себя в кабинете, но не в кресле, правда? Что читаешь, что думаешь, милый, дорогой мой! Как сон пролетели эти пять дней, — так мимолетно, что и схватиться как будто не за что. Как мне больно оставлять тебя, как я чувствую, что должна устроить тебе жизнь приятную. Кончится тем, что ты будешь считать меня пустой бабенкой. Да и теперь, может, считаешь? Почему я не сказала тебе всего, что я думала, почему?
Меня гнетет мысль, что ты там томишься день за днем, как в тюрьме, жаждешь другой жизни и терпишь, терпишь без конца… При таких мыслях я чувствую себя низкой, мелкой, неспособной сделать что-нибудь большое и хорошее в жизни. Мне вот и сейчас противно, что я пишу тебе это, когда надо не писать, а делать. Ну, увидим.
Моя спутница рассказала мне трагедии своей жизни.
У нее — муж отчаянный безнадежный алкоголик, два сына, один офицер — один гимназист в Ялте, послали туда по слабости здоровья, и она придралась к этому и живет с ним, чтоб не жить с мужем. Бросить совсем — не хватает духу. Рассказывала всевозможные ужасы, как дети страдали. Она очень мягкая, размазня даже, по-видимому. Из Воронежа. Настоящая провинциал, дама, но хорошая, застенчивая. Когда я ей рассказала о своей дурноте вчера, то она прямо подумала, что я того-с, ‘в положеньи’. Я тоже подумала, но вряд ли. Я очень испугалась, начала рвать с себя кофту, вообще не знала, что делать, не могла дойти до двери дамской, чтоб позвать хоть кого-нибудь, свалилась и не в силах была подняться, ноги и руки не слушались, вся в холодном поту и вообще непонятно. Я думала, что отравилась. Посмотрим.
Стоим в Харькове.
Как это я тебя не поцеловала в последний раз? Глупо, но меня это мучает. Ты ведь шел было на двор, но ветер остановил тебя, а я шла с мыслью, что ты со мной идешь и очнулась, когда извощик уже поехал. Спутница моя поражается моей храбрости, что я ехала одна на лошадях. Действительно, было очень пустынно, а к Симферополю даже очень темно, и холодно, отчаянно холодно. Я долго ходила, чтоб согреться и потом меня все трепало. Мне не хочется думать ни о Москве, ни о Питере, я все еще в Ялте. Хотя заставляю себя думать о ролях, чтоб не быть застигнутой врасплох в Питере. Спутница пишет своему сыну открытки с портретами Чехова, Горького и Толстого.
Целую тебя, дорогой мой, крепко-крепко, буду писать каждый день. Не думай дурно обо мне.

Твоя собака.

Поблагодари мамашу за утку, за вино, ела с аппетитом. Поклонись ей от меня и скажи, что вспоминаю ее комнату и лампадку и пасьянс.

454. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 марта [1902 г. Ялта]

Милая моя собака, сегодня на дворе отвратительно: мороз, сильный ветер, снег, одним словом — тьфу!!
Я занят, читаю корректуру1, но все же чувствую скуку и злюсь. В комнатах холодище.
С нетерпением жду от тебя письма из Петербурга. Напиши все подробно, не поленись, не заставляй меня колотить тебя каждый день за леность и нерадение. Умоляю тебя, пиши!
Моя комната и моя постель похожи теперь на дачи, покинутые постояльцами.
Целую мою жену бесподобную и обнимаю.

Твой немец Антон

455. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое марта [1902 г. вблизи Тулы]

Подъезжаем к Туле. Я все лежу и читаю. И газеты читала. Спала хорошо. Спутница ушла в Курске. Она, оказывается, догадалась, кто я, но молчала. Качает очень сильно. Холодно. Солнышко проглядывает.
Кушай хорошенько, умоляю тебя. Ужасно хохотала, когда перечитывала ‘Ионыча’, как Котик дубасила по клавишам.
Кланяйся мамаше, Срединым, если увидишь, А. М., Сулеру. Как мальчик у Г.?1 Целую.

С….а.

Публика серая, гадкая и в моем купе пахнет в… м.

456. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

3-ье марта [1902 г. близ Любани]

Подъезжаем к Любани, милый мой! Холодно. В Москве были все мои у меня. Маша встретила на вокзале. Все здоровы, кланяются тебе. Дядюшки были и все. Я поела. От Тулы ехала с губернатором, радуйся, все опишу. Ольгин муж выхлопотал мне отдельн. купе 2-го кл. но, когда отъехали, две дамы напросились, и я не могла отказать. Лежала и ревела. Мне грустно и не хочется в Питер. Как ты, что ты? Пиши, буду ждать письма. Целую.

С….а

457. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[4 марта 1902 г. Петербург]

Кирпичная восемь жду письма. Ольга

458. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Петербург 4-ое марта утро [1902 г.]

Вот я и в Питере, дусик милый, родной мой! Самочувствие скверное. Вчера ходила как ошалелая от усталости и новизны обстановки. Ехала с вокзала и ревела. На улицах шли большими партиями городовые и жандармы по всем направлениям и, как потом слышала, побоище было опять здоровое1.
Ввалилась в наши прошлогодние номера к Раевской, уставши до холодного поту. Номера здесь стали адски дорогие, я бегала и искала, наконец плюнула и взяла, и решила обедать по 5 коп.
Обстановка гадкая, дурного тона. Здесь же Лужские, Раевская, Самарова, Бугова, наверху Лика, многие ученицы, Санин. Я по крайней мере теперь не на высоте шести лестниц. Окна выходят на Кирпичную. Vis-a-vis дом скучного цвета и высокий, и я стараюсь не глядеть на него. Тепло. Вчера я разобралась и умылась фундаментально только к 2-м час, полежала. Пришел Влад. Ив., рассказывал про театр. Настроение у труппы скучное, подъема нет. Начинаем ‘Мечтами’. Лилина все еще больна и не приехала. Все эти дни обучали новую толпу. 3-й акт идет 2-м. Масса народу нашего простужены. Вчера вечером была генеральная для новеньких, да и мы пробовали акустику, привыкали к новой сцене2, хотя я больше спала и не помнила ни одного слова. 100 раз должна была отвечать на вопросы о тебе, о Ялте, о Толстом, о Горьком. Многие думали, что Горький откажется от академика3. У меня была тоже эта мысль.
Поэтесса Галина играет у нас в толпе и счастлива. Конст. Серг. прислал мне корзиночку с ландышами, Влад. Ив. — несколько роз с травкой. Стахович вертится на репетициях, ухаживает за дамами — все по-старому. Что-то неуютно было вчера в театре — масса новых лиц.
Я как будто выспалась. А в вагоне почти не спала, даже не раздевалась на ночь, лежала как пласт, надоедали дамы шуршаньем юбок, и одна еще сопела всю ночь.
У меня никакого ощущения и волнения перед первым спектаклем и новой публикой. Это скверно. Значит, утомлена. Сейчас умоюсь, оденусь и пойду покупать чай, сахар, сыр, яйца, заводить студенческую обстановку.
От Ашешова получила письмо, просит дать прочесть ‘В мечтах’ и ‘Мещан’ и просит билетов, кот. нет. Он будет писать рецензии. Серг. Ив. Шаховской здесь и прислал мне поклон через Ашешова.
Нашли, что я очень отощала за поездку. Ну вот все обо мне. Теперь буду ждать всего о тебе. Прояснилась ли погода? Ешь ли ты хорошо? Я часто на дню думаю — что-то ты сейчас делаешь? Милый голубчик, теперь уж немного времени осталось, проясняйся вместе с погодой, чаще будь в саду, выхаживай деревца и дыши воздухом и грейся на солнышке. Целую тебя крепко, мужа моего дорогого, чудного.

Твоя собака.

В Михайловском будем играть ‘Три сестры’4.

459. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Вторник [5 марта 1902 г. Ялта]

Дусик мой необыкновенный, ты телеграфируешь — Кирпичная 8, между тем в Петербурге, насколько мне известно, Кирпичной улицы нет, есть Кирпичный пер. Не наврал ли телеграф? Быть может, Кирочная, а не Кирпичная? Я беспокоюсь, ангел мой, очень.
Погода была подлейшая, теперь опять солнце, но все-таки не тепло. Я здоров, злюсь.
Как сошел ваш первый спектакль? Ничего не знаю.
Жду письма с адресом, теперь же не хочется писать, все кажется, что мое письмо не дойдет. Ел бы много, но нет аппетита, сегодня по крайней мере. Подождем лета.
Не утомляйся, отдыхай возможно больше.
Если, положим, на второй неделе1 я захотел бы получить гонорар за московские спектакли, то к кому и куда я должен обратиться? Справься, мамуся.
Целую и обнимаю тысячу шестьсот раз.

Твой старый немец Антон.

Пиши!!!! Умоляю.

460. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое марта [1902 г. Петербург]

Как мне тебя надо расцеловать, золото мое, за твое нежное, чудесное письмо! Мне легче жить стало. Вчера ложилась в ужасном настроении и вдруг вспомнила, что есть твое письмо и есть у меня ты, ты сам — и мне стало покойно. Взяла твое письмо и перечла его еще раз в постели.
Вчера сыграли ‘В мечтах’. Все нервили, волновались и, по словам Вл. Ив., перетянули пьесу. 3-ий акт шел вторым1. Первый приняли хорошо, но потом хуже. Автора почти не вызывали, и в 4-м, когда он вышел, слышались свистки, но очень проходно. У всех лица были кисловатые за всю пьесу, не было entrain2. Я страшно устала и ослабела к концу, еле домой добралась. Масса народу лезло в уборную, всюду давка. В 1-м акте я получила цветы от Чюминой, Вишневский лиру из лавров от нее же. В 3-м Станиславскому поднесли венок и всей труппе от ‘петерб. друзей’. Приходил Миша за кулисы. Приятное он, должно быть, вынес впечатление, видя меня первый раз в жизни в такой дурацкой роли. Хотя я к нему выходила в своем сереньком капотике. Перекинулись только несколькими словами. Толкучка была невообразимая за кулисами. Приходил ко мне Лев Львович Толстой знакомиться, спрашивал о тебе, об отце. А какая у него противная, неприятная физиономия!
Целый день вчера я сидела дома. Утром ходила за покупками, а потом все ко мне приходили, рвали меня за билеты, и я начала злиться. От Лепешкиной получила письмо, от кумысной Андреевской, кот. была сама, но не застала. Обедала с Раевской в ‘Мал. Ярославце’. Сейчас пойду покупать мягкие удобные башмаки, потом на репетицию ‘Сестер’.
В общем, тоскливо и скверно на душе.
Вчера все ползло, таяло, дождь, слякоть, сегодня опять снег идет. Голова у меня болит и ноги. Только ты о таких глупостях не думай. Думай о пьесе. Насчет баньки подумаем. Я приеду и вымою тебя всего в ванне и уложу в постельку и согрею.
В Сандун. банях что-то загорелось, но Маша ничего даже не слыхала. Пустяки.
В ‘Нов. времени’ сегодня ни звука о вчерашнем спектакле. В театре пересмотрю остальные газеты, куплю и пошлю тебе.
Пока будь здоров, а то не успею башмаков купить и ‘сестру Машу’ не в чем будет играть.
Я тебя тоже почесываю и целую крепко. До завтра, addio. Кланяйся матери. Напишу ей на днях. Как Арсений? Кланяйся Горькому.
Целую тебя.
Сейчас прислали из театра разрешение не являться на репетицию, чему я очень рада.

Твоя собака

461. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое марта [1902 г.] Петербург

С добрым утром, милый мой!
Сегодня я встала, кажется, здоровой. А то ужасно кисла все дни. Вчера лежала пластом весь день, от головной боли. Приняла фенацетину, обмотала голову платком и лежала. Обедала одна дома. К вечеру голове стало лучше. Играли ‘Сестер’, но мне не игралось. Этому виной Станисл. — Вершинин. Он его давно не играл и так безобразно волновался и спускал тон, что я осела с первого же акта1. Тянул, мямлил и очень мало любил Машу, а при таком мало любящем Вершинине Маша кажется нелепой. Так уж автор написал эту роль. Вы не согласны?
Играли вообще вяло вчера, прости, автор. Принимали хорошо.
Мне вчера ужасно было противно на душе во время спектакля и так не хотелось видеть почитателей нашего театра и слушать их похвалы. Я из уборной не выходила. Я не дождусь ‘Дяди Вани’. Так хочется пожить в этой пьесе!
Сегодня читала в ‘Нов. времени’ статейку твоего брата о ‘Мечтах’2. Зачем он только обо мне пишет! Беда иметь сродственничка в газете. Кугель меня похвалил, но меня это не трогает. О пьесе он много правды написал3. Прочти и согласишься. Тихомиров взял на себя посылать тебе все газеты, где будут писать о нас. В конторе получают все, и он выпросил у меня позволение посылать тебе. Хорошо?
Надоели барышни с восторженными лицами в театре. Вообще скучно играть. Отчего это, философ? Не дождусь ‘Дяди Вани’ и ‘Мещан’, чтоб освежиться. Никуда не хочется идти, никого не хочется видеть. Сегодня буду сидеть дома и учить 4-й акт ‘Мещан’.
Вспоминаю, дусик, как я тихо жила с тобой, тихо и хорошо, как с тобой в кресле сиживала, как болтали, вспоминаю твои любящие добрые глаза и милую улыбку. Ты о Волге не забыл думать? Мне иногда кажется, что тебе решительно все равно, где жить — правда. А все-таки давай мечтать. Мы с тобой чудесно поживем, и ты оправишься, окрепнешь и забудешь о кашле. Если бы пожить в сухом месте в сосновом лесу и питать тебя хорошенько!
Мама велела тебя очень благодарить за вино. Я никому еще не писала в Москву. Адрес мой понял? Кирпичная, д. 8, No 30.
По-моему, Санин влюблен в Лику. Может, я ошибаюсь.
В труппе невесело.
Ну, прощаюсь до завтра, дорогуля моя. Башмаки купила, но разнашивать дам кому-нибудь другому. Ноги каждый вечер держу в теплой воде.
Целую тебя, милый мой, крепко и горячо. Пиши о своем здоровье, а то я беспокоюсь. Затылочек будет подстрижен? Целую его.

Твоя собака

462. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое марта утро [1902 г. Петербург]

Дусик, второй день нет письма от тебя, т.е. два дня, а сегодня уже третий. Сегодня я должна иметь письмо.
Я проснулась с тяжелой головой, опять сильно обметало губу — верно, простуда все. Приму хинки. День серый, гадкий, все тает, гниль, и у мена кисло на душе.
Вчера сидела дома днем и никуда не ходила. Поучила 4-ый акт ‘Мещан’, тебя читала. Дусик, ты бы Мише написал, чтоб он не помещал рецензий о нашем театре, а особливо обо мне, ведь нехорошо, право. Ты согласен? Я сейчас хочу съездить к ним и поговорю с ним, хотя совсем не знаю его. По-моему, ему неловко писать о нашем театре. Как ты думаешь?
Вчера говорили в театре, что государь не утвердил Горького академиком — правда это?1
Антон, мне очень не играется на сцене, что это значит? Я какая-то тупая стала и не хочется что-то играть. Все ‘Сестры’ без конца. Надоело адски. Вчера Самарова заболела и опять играли ‘Сестер’ и сегодня опять2. Нервы у меня не дрожат.
Вчера в 1-м акте мне опять подали цветы, от баронессы Вульф, которую я знаю только по письмам. 4-ый акт играла сухо.
Пиши мне, родной мой. Мне скучно без твоих писем отчаянно. Хоть о погоде пиши, только бы я видела твой почерк и знала бы, что ты здоров.
Знаешь — Санин женится на Лике, принимает поздравления уже. Значит, у меня нюх есть. Но ее я не понимаю совершенно. Спрошу его самого сегодня.
Балабан был у меня в уборной, хотел зайти на дом. Скорее бы пост пролетел! Скорее бы я опять была около тебя!
Работаешь ты, милый мой? Или не хочется? А пьеску-то пописывай, дорогой мой, надумывай. А главное, кушай хорошенько, чтоб сил было больше.
Прости за кислое письмо. Не разлюби меня, единственный мой. Неужели сегодня не будет письма? Заеду сейчас в театр.
Целую тебя, желаю быть крепеньким, возись в саду на воздухе, если погода позволяет.

Твоя собака

463. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

8 марта [1902 г. Ялта]

Жена моя жестокая, вот уже пятница, а я ничего не знаю о вашем театре, как он в Петербурге и что. Очевидно, или театр провалился, или жена мне изменила. Немировичу жаль денег и времени, это я понимаю, но мне-то скучно, и я интересуюсь судьбами вашего театра так же, как и вы все.
Погода стала лучше, но холодно, не глядел бы ни на что. Я ем помногу, вчера был Альтшуллер, выслушивал меня, велел поставить мушку, что я и исполнил. Кашляю меньше. Получил от Миролюбова корректуру своего рассказа1 и теперь хлопочу, чтобы сей рассказ не печатался, так как цензура сильно его попортила. Начну хлопотать о разводе, если узнаю, что моя жена ведет себя дурно, мало отдыхает.
Ах, собака, собака!
Пиши мне каждый день, пиши подробно, обстоятельно, ведь как-никак я у тебя один, и кроме меня у тебя нет ни души на этом свете. Помни сие.
Перестал писать это письмо. Опять начал, прочитав газеты. В московских газетах прочел телеграмму, что Худож. театр имел ‘колоссальный’ успех.
Поздравляю, дуся! Все-таки желательно было бы знать подробности.
Обнимаю тебя, зузуля, и целую. Храни тебя Бог.

Твой Antoine.

Я остригся. Писал ли тебе об этом?

464. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

8-ое марта [1902 г. Петербург]

Наконец-то вчера пришло твое письмо от 2-го марта. А то я уже беспокоилась, милый мой, золотой мой!
Сегодня я тебе напишу немного, т.к. поздно встала, скоро придет какая-то психопатка — женщина врач из-за границы, а потом побегу на репетицию и оскандалюсь — 4-ый акт не знаю еще.
Вчера я очень хорошо играла ‘Сестер’, с нервом, и ожила. Раевская дала мне капель каких-то взбадривающих, приняла я хины и чувствовала себя лучше, может, и не от лекарств.
Была вчера у Миши, сидели болтали, обедала у них. А все-таки, откуда у него такая жена?1 Она, кажется добрая, славная, но… Девочка очаровательная, мальчишка — пузан беленький. Я Мише говорила, что ему неловко писать о нашем театре, особливо хвалить меня. Он этого не находит и даже способен писать о твоих пьесах — этого я уже окончательно не понимаю. И рецензию он написал нехорошо, хлестко, с задором. Я уверена, что ты не будешь доволен. Я пока в Мише не разобралась. Какой он? Он иногда странно говорит.
Какая тоска в Питере, Антон мой! Непроходимая тоска.
Была вчера Деларю, я достала ей абонемент для жены священника Петрова, и она счастлива.
Вчера нам, сестрам, бросали букетики из публики и принимали очень шумно.
Ну, целую тебя, родной мой, крепко и нежно, и прижимаю тебя к своей груди и ласкаю. Ты лучше всех, Антончик мой дорогой. Целую, обнимаю.

Твоя собака.

Вчера смотрел Буренин. Воображаю, как будет ругаться!2

465. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

9 марта [1902 г. Ялта]

Дуся моя насекомая, сегодня читал в газетах о ваших подвигах, о том, как шли ‘В мечтах’, читал телеграмму о ‘Трех сестрах’. Читал наконец твое письмо, которое меня опечалило. По всему видно, что в конце поста приедет ко мне хромая жена. Получил пачку газет из Петербурга, адрес написан не тобой, одна 2-х копеечная марка. Пишут, что в пьесе ‘В мечтах’ видно чеховское влияние1. Какой вздорище!
Погода солнечная, нет дождей. Я еще не решил, куда нам поехать летом. На кумыс не хочется. Кстати же, кашель у меня теперь уменьшился, здоровье поправилось. Я бы с удовольствием двинул теперь к Северному полюсу, куда-нибудь на Новую Землю, на Шпицберген.
Как только ты уехала, в тот же день привалили бабы. И женская гимназия2, и Бонье, и Надежда Ивановна. И у всех одинаковая улыбочка: не хотели беспокоить! Точно все пять дней мы с тобой сидели нагишом и занимались только любовью.
Поклонись, дуся, нашей кумысной знакомой Андр-ой3. Мише с семейством тоже поклонись. И попроси Вишневского, чтоб он написал мне хоть одну строчку.
У нас в кухне душеспасительное настроение, тишина и порядок, но все же я охотно бы обедал не дома. Не делают мне супа с рисом — хоть ты что! А другие супы мне бывают не по желудку.
Что за свинство, что за подлость! Не прислать ни одной телеграммы!! Неужели Немирович так уж занят? Я ведь интересуюсь, живо интересуюсь, наконец я пайщик, черт возьми.
Ты полагала, что Горький откажется от почетного академика? Откуда ты это взяла? Напротив, по-видимому, он был рад.
Если не получу завтра письма, то расшибу.
Ну, супружница моя балованная, будь здорова, целую и обнимаю тебя миллион раз.

Твой муж немец Антон

466. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое марта [1902 г. Петербург]

Пишу тебе после обеда, дусик мой родной! Обедала одна, обед беру почти всегда у хозяев за 1 р. — очень вкусный домашний стол, а то ресторанная кормежка надоедает, да и ходить скучно. Дают три блюда, но все очень свежее и аппетитное. Ела рассольник, рябчика и компот. Вот, как тебе расписала! Через час пойду в театр. Сегодня утром была у Ел. Ник. Андреевской, отвозила ей билеты. Она ужасно была мне рада, идет завтра смотреть ‘Сестер’ и радуется, как ребенок. Ее сестра прислала ей твою карточку, они восторгаются, а по-моему, гадость. Живет она славненько, простенько. Давала урок музыки, когда я пришла.
Репетировали 4-ый акт. Влад. Ив. хорошо занимался, много повторяли. Ты газеты все получаешь? Как его затравили! Хотя рецензии в общем лучше, чем в Москве. Тон лучше. Антончик, меня захвалили совсем. Еще ‘Мещан’ бы хорошенечко сыграть. Вчера я хорошо играла Широкову, даже товарищи хвалили. Публика грохотала отчаянно. Труппе поднесен был венок ‘От абонента 3-ьей скамейки’ — трогательно? И на скверненькой бумажке, наспех, написан был очень милый экспромт. Нам всем было очень приятно, и мы кланялись все вверх, задрав головы. После 4-го акта — овация. Один студент даже вскочил на сцену, чтоб просить Станиславе, сыграть Штокмана в их абонемент. Мне девицы какие-то уж прямо орут: спасибо, дорогая Ольга Леонардовна!
Много типиков насмотришься.
За Машу меня опять очень хвалят.
Вчера получила письмо от д-ра Тихонова, просится на какую-нибудь из твоих пьес, и хочет меня видеть. Я на завтра утро велела ему оставить бесплатный билет (благотв. очень высокие цены и не будет полно), послала ему письмо и мою карточку. Толиверова-Пешкова была у меня в уборной, щебетала, говорила, что Сипягин подал в отставку1, но, конечно, враки.
Пристала ко мне вчера женщина врач из Парижа. Вот дуреха-то! Оказывается, она пишет диссертацию и исследует тип неврастеника интеллигента. Говорит, что она товарищ Вересаева, познакомилась с Мейерхольдом, и ей сказали, что я неврастеник. Я ее высмеяла и хотела послать к Баранову. Она и за тебя хочет приняться. Полнейшая психопатка. Еврейка, вероятно. Собирается в Ялте весной или летом исследовать тебя и Горького. Ну, штучка!
После репетиции ходила к Марии Петровне, но не застала ее. Видела ее сейчас у нас в номерах у Ольги Павловны. Она выглядит хорошо и завтра играет в ‘Сестрах’. А Мунт-то похвалили!2 Видишь!
Ну, золотой мой, будь здоров, мил, изящен, кушаешь хорошо? Отвечай. Целую, ласкаю милого моего, дорогого моего иеромонаха.

Твоя собака.

Я получила только 2 письма за 9 дней — это безбожно!

467. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

10 марта [1902 г. Ялта]

Оля моя, жена моя, здравствуй! Пишу тебе от нечего делать и от скуки, и не знаю, о чем написать. Здоровье мое сегодня превосходно, как давно уже не было, кашля совсем мало, самочувствие отменное, и это я объясняю погодой, солнечной и почти теплой. Если бы совсем поправиться, чтоб можно было жить в Москве! Дачу для нас уже ищут на Волге, мои условия: усадьба, мебель, отсутствие ветра и близость пристани, лучше же всего флигель в чьем-нибудь имении, чтоб я мог ухаживать за барышнями. Хорошо бы флигелек, в котором бы ты хозяйничала, а я бы над тобой командовал и взыскивал бы.
Писать рецензии, да еще в ‘Новом времени’ — это не дело Миши1.
Сейчас принесли для прочтения драмищу — в 5 актах!! Ведь это разбой.
Ну, целую тебя, ласкаю и обнимаю. Поклонись Тихомирову, скажи, чтобы он высылал газеты, даже те рецензии, которые кажутся ему пустяшными. Я от скуки все прочту.
Твой немецкий муж в протертых назади брюках.

Антон

468. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

10-ое марта вечер [1902 г. Петербург]

Сегодня я свободна вечером1, золотой мой. Получила твое письмо. Адрес верен. Не спорю — может, Кирпичный пер., а не улица. Пиши тогда — меблир. комнаты Мухина, если не уверен. У нас три подъезда: с Мойки, с Морской и с Кирпичного, комната моя No 30. Вот — все подробно. У меня хорошо, тихо, спокойно, сплю хорошо.
Сегодня после спектакля был Миша, один, сидел довольно долго, рассказывал о провинции, как там хорошо жить. Он не любит Петербурга, велел тебе написать, что в ‘Новом времени’ не бывает по целому месяцу. По-видимому, ему неприятно, что ты против его сотрудничества в ‘Нов. времени’. Пофилософствовали немного с ним, говорили о Маше. Его все тянет в уездный город, в такой дом на окраине, как жили Калитины в ‘Дворянском гнезде’, помнишь? Это его слова. Чтоб дети видели поля, реку, лес, а не окна магазинов.
В нем есть доля твоей неусидчивости. Но только мне кажется, что он не крупный, понимаешь? А может, я ошибаюсь, не знаю. Пили с ним винцо сладкое крымское, я взяла с собой бутылочку.
Перечитываю ‘Мужики’.
Письма мои все получаешь? Я пишу каждый день.
Познакомилась с д-ром Тихоновым. Он, кажется, довольно симпатичный. Придет ко мне.
Сегодня был отчаянный спектакль2, Антончик! Театр больше чем на половину пустой. Это был благотвор. в пользу москов. фельдшериц, и они, бедные, ничего не получат, а ждут отчаянно помощи. Мы сами потеряли 700 р. сегодня. Не дошло до нашего полного сбора. Цены безумно были высокие. Влад. Ив. винит себя отчаянно, и не понимает, почему это так вышло. Затем играла первый раз Лилина и среди 2-го акта уверяет, что не может кончить. Стало ей плохо. Послали гонцов за Мунт. Паника, волнение. Пришла Мунт, надерзила Влад. Ивановичу, тот был в состоянии ударить ее, так из себя вышел. Затем обе Наташи ревели, и Лилиной после слез стало лучше, и она кончила пьесу. У нее положительно самовнушение. По-моему, ее надо заставлять играть, и ей самой лучше станет. Ей много помог Никол. Григорьевич, кот. прямо чуть не кричал на нее и заставлял выходить на сцену, и она сама благодарила его. Во 2-м акте во время моего разговора с Вершининым неожиданно вылетает к нам Марья Фед. и шепчет мне, что целый кусок пропускается, где Наташа про детей говорит. Вышло незаметно. Но я обозлилась сильно. Это дилетантизм. Не знаю, что теперь дальше с ней будет.
Вчера на ‘Мечтах’ моя баронесса прислала мне в уборную опять цветы — алую гвоздику с алой лентой, и я на юбилее весь акт играла с ее цветами, вместо веера. Знаешь, Влад. Ив. сказал, что слышал, будто Суворин дал бы мне 1000 р. в месяц, если бы я пошла к нему служить. Вот какая у тебя дорогая жена! Цени.
Завтра утром иду сниматься к Ренцу, очень уж, говорят, хорошо снимает. Вейнберг предупредил его, что я приду. Снимусь просто, и в Широковой, т.е. только для туалетов3. На днях в Маше (‘3 сестры’) снимусь — ужасно хочется, только надо поймать день без репетиции, чтоб не спешить, как это будет завтра.
Немецкие обе газеты4 меня хвалят, вообще и публика и газеты захвалили, только что-то это не к добру.
Марью Федоровну, бедную, истерзали все газеты. Как ни обращай на них внимания, а все-таки нехорошо. Как меня-то травили в прошлом году! Помнишь?
Пайщик мой милый, напиши-ка список пьес, кот. были бы желательны для нашего театра в будущ. сезоне. Подумай и напиши мне. Я никак мозги не соберу.
Кто тебя навещает, дусик? Пиши мне повнимательнее. Пьесу пишешь? Я тебя буду экзаменовать, когда приеду. Здорово будет хорошо в Ялте в начале апреля! Будем с тобой греться на солнышке, комнатку я себе буду устраивать. Ты мне будешь помогать? Да? А то мне надоело быть дома на бивуаке.
Ну, спи хорошо, дорогой мой, не скучай, не злись. Скоро увидимся. Я тебе много буду курьезов рассказывать.
Целую тебя крепко тысячи раз и обнимаю. Не смей подписываться старым Немцем. Гадость.

Твоя собака

469. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

11 марта [1902 г. Ялта]

Жена, здравствуй! Будь добра, поблагодари И.А.Тихомирова за газеты и скажи ему, чтоб ‘Нового времени’ он не высылал, я получаю сию газету. Также дай ему двухкопеечных марок, а то он приклеивает только одну марку, и мне приходится платить штраф.
Как жаль, что не играет Лилина, что вместо нее моя любимица Мунт!1
Сегодня от тебя нет письма. Это неблагородно. Напиши, будет ли играть Лилина, что она и как. Поклонись всем, в том числе Немировичу, скажи ему, что фотографию его я получил2, merci.
Сегодня в газетах любопытная телеграмма насчет Горького3.
Ну, дуська моя, будь здорова и счастлива. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы ты из собаки сделалась крокодилом. Целую мою голубку тысячу раз.

Твой Antoine

470. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

11-ое марта вечер [1902 г. Петербург]

Антон, дорогой мой, прости, ради Бога, что я забыла сказать Маше взять деньги из театра, забыла в суматохе, в которой я пребывала в продолжение 2-х часов в Москве. Завтра же напишу ей. Или ты хочешь сам перевести их куда-нибудь? Так это сделает Зоткин, он меня об этом спрашивал перед отъездом в Ялту.
Я совсем не получаю писем от тебя — это нечеловечно! Мне ни одна душа не пишет, ни Маша, ни мои, от супруга только три письмеца получила. Вот забуду вас всех и закручу, коли вы меня знать не хотите.
Приходил Миша на ‘Три сестры’. Его посадили в директор. ложу, т.к. ни единого места не было. Потом он не приходил ко мне.
Ганзен был у меня в антракте, приводил свою жену1 и выражали восторги. Говорил про какую-то интересную непереведенную пьесу, где для меня была бы роль. Героиня в каждом акте является с новым мужем — интересно! Саблин был.
Я играла хорошо. Публика 1-ого абонемента отвратительная, сухая.
Вчера на ‘Штокмане’ был полный фурор. Конст. Сер-ча качали, публика влезла на сцену, психопатки целовали ему руки. Шаховской был, поднес что-то Станиславскому, а дамам роскошную корзину фрукт и конфект. Вышел курьез: Раевской, как старшей, передали за кулисами фрукты и конфекты, и она почему-то вообразила, что конфекты лично для нее. Сказать ей это неловко было, а она из себя выходила, что труппа накидывается так бесцеремонно на ‘ее’ угощение. Тут же в уборной стояла коробка шоколада, кот. Качалова кому-то хотела нести после спектакля. Раевская вообразила, что это тоже от князя, и дала эту коробку артистам. Можешь себе представить неловкость и отчаяние Качаловой, кот. должна была идти с пустыми руками на именины. Ужасно все смеются над Раевской. Еще ей поднесли цветы курсистки, и она опять-таки, бедная, вообразила, что это от Шаховского! Шаховской услыхал со сцены слово ‘революционер’ и рассердился ужасно. Велел вымарать.
Как относится Горький к своему свержению?2 Как это глупо, Антон, ужасно! Все больше мутят публику такими вылазками.
Послезавтра сам царь смотрит нас в Михайловском. Играем ‘Три сестры’. Опишу тебе все.
Сегодня я снялась ‘просто’ и в Широковой. 20-го готовы пробные.
Днем репетировали ‘Мещан’. Разобрались в финальном гвалте. Завтра я свободна целый день. Пойду на весеннюю выставку3 с Назаровой и Савицкой. Вечером буду смотреть ‘Крамера’4.
Ну, дусик, кончаю, уже 2 ч. ночи. Целую и глажу и почесываю тебя. Пиши больше о себе. Кланяйся мамаше.
Целую и обнимаю мужа моего удивительного.

Твоя собака

471. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

12 марта [1902 г. Ялта]

Милый мой, славный дусик, зачем такое кислое, хмурое письмо? И у меня тоже сегодня здоровье неважное, гораздо хуже вчерашнего, вероятно, погода изменится. Хорошая моя, не унывай, не скучай, ведь скоро мы опять будем вместе, и я постараюсь, чтобы тебе было хорошо.
Отчего ты не получаешь моих писем? Я посылаю по адресу — Кирпичная, такой улицы нет, и я боюсь, что мои письма тобой не получены. Уж телеграфировала бы, что ли.
Лику я давно знаю, она, как бы ни было, хорошая девушка, умная и порядочная. Ей с С. будет нехорошо, она не полюбит его, а главное — будет не ладить с его сестрой и, вероятно, через год уже будет иметь широкого младенца, а через полтора года начнет изменять своему супругу1. Ну, да это всё от судьбы.
Пиши мне подробнее, я без тебя скучаю. Ты пишешь, что тебе надоел театр, что ты играешь без возбуждения, со скукой. Это ты утомилась.
Сегодня погода похуже, но я все-таки весь день сидел в саду.
Я, пишешь ты, не писал тебе уже два дня, и пишешь ты об этом таким тоном, как будто я тебя уже бросил. Дуся моя! Хотя бы я не писал тебе 200 дней, знай, что я не могу тебя бросить и не брошу, что бы там ни было. Обнимаю тебя, деточка, и целую.

Твой немец Антон

472. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

13-ое марта [1902 г. Петербург]

Родной мой, ты теперь уже все знаешь о наших спектаклях. Ты ждал телеграммы? Но что же телеграфировать? Ни провала, ни особенного блеска не было. Я ведь написала тебе сейчас же после первого спектакля и пишу каждый день, и ты не обвиняй меня. Если письма кислы, прости, я и сама была кислая, да и сейчас не лучше, хотя актриса, имеющая успех, должна бы чувствовать себя иначе. Все мне в глаза говорят, что я ‘большая’ актриса — как только голова не закружится! Старик Потехин вчера мне все руку целовал и благодарил, Василий Ив. Немир.-Данч. рассыпался, Котик говорил, что Петербург обо мне не ‘кричит’, а ‘орет’ прямо.
Я вчера сидела в директорской ложе и смотрела ‘Крамера’ и наслаждалась. Станиславский и Москвин очень хорошо играли. Не знаю еще, что в газетах1. Лилина не играла, Мунт была ничего себе в 3-м акте. Принимали хорошо, хотя эта пьеса не может, по-моему, вызывать шумного приема, по своему существу, разве только третий акт. Сидел в ложе Потехин с дочерью, Котик, Стахович, Мария Петр, потом приехала. Она не может решиться играть, ее волнует сцена, с ней делается нервное состояние. Хочет выйти в ученицах в ‘Мечтах’, чтоб попривыкнуть. Как это ужасно!
Знаешь, дусик, вероятно, ‘Мещан’ не разрешат, очень упорно держится этот слух. Пока молчи об этом. У нас очень волнуются. Клейгельс вмешался2. Это нелепо! Что же мы будем играть? Что? Ведь это такой гвоздик сезона, как-никак! Столько труда, времени ушло на эту пьесу. Жестоко прямо! И кроме всего — мне личное огорчение. Так хотелось поиграть свеженького, новенького! Ведь закисаешь на старых ролях. Погорюй с нами.
Сегодня утром получила от Миши письмо, восторженное, о ‘Сестрах’. Пишет, что пьеса произвела на него ошеломляющее впечатление и целый день ходит под обаянием. Говорит, что написал мне огромное письмо, но не отослал, не хочет якобы навязывать свои ахи и охи. Кланяется тебе. Повидаюсь с ним на днях. Очень ему понравилось трам-там и ‘обалдение с лукоморьем’. Я была в ударе в тот раз.
Сейчас приходила Ел. Ник. Андреевская, изливала тоже свои восторги по поводу ‘Сестер’. Говорит, что по игре я ей понравилась больше всех, а меньше всех обе мои сестры. От пьесы в упоении.
Вчера была на весенней выставке в Академии художеств. Не очень интересно. Несколько…
Сейчас заходил Миша с женой, звали на передвижников, но я не могу, — сейчас должна идти в Михайловский театр, пробовать акустику, вообще осмотреться. Порепетируем.
После выставки была у Чюминой, поболтала, послушала. Был там умненький жидочек, работающий в каком-то парижском журнале, поклонник нашего театра3. Пришлет мне пьесы франц. — почитаю. Поведет парижск. рецензента на твои пьесы, чтоб он писал о нашем театре в Париже. А Чюмина славная, домовитая такая.
Я взяла у нее толстых журналов почитать, а то читать нечего.
Как же ты поступишь с ‘Архиереем’? Как это обидно! Ты расстроился, дусик? А пьесу пишешь?
Миша сейчас все за голову хватался от ‘Сестер’, я просила его прислать мне свое длинное письмо, жена за него обещала.
Ну будь здоров, дорогой мой. Правда, что ты меньше кашляешь?
О Волге думаешь? Строй планы. Приеду — вместе будем обсуждать. Не кисни, улыбайся больше на жизнь. Целую твой стриженый затылочек и глаза твои и губы.

Твоя собака.

Ольга Герман, просит кланяться тебе и мамаше и Миша тоже. И от меня мамашу поцелуй. Хорошая она у тебя.

473. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

13 марта [1902 г. Ялта]

Наконец-то ты, крокодил, жулик мой милый, получила мое письмо. Я пишу тебе каждый день, так и знай. Хоть понемногу, а пишу.
Сегодня мое здоровье лучше, чем было вчера, и хуже, чем позавчера. Барометр падает, похоже на дождь. Весна или похоже на весну.
Мише я не стану писать. Он любит Суворина, и если Суворин похвалил его, то это для него важнее всего. И Буренина он тоже высоко ценит и, кажется, побаивается. Пусть пишет про театр что хочет, не волнуйся, дуся моя. То, что нет Лилиной, — это гораздо хуже всяких рецензий, это зарез для театра или по крайней мере для сезона.
Средин Леонид заболел, у него более 39. Говорил мне об этом в телефон Алексин. Дед1 поправляется, уже сидит, весел. Читала ты ‘Крестьянина’ с его предисловием?2 Особенного ничего нет, но хорошо, кроме предисловия, которое показалось мне грубоватым и неуместно придирчивым. Летом я дам тебе прочесть.
Я бы хотел повидаться с Мейерхольдом и поговорить с ним, поддержать его настроение, ведь в Херсонском театре ему будет нелегко!3 Там нет публики для пьес, там нужен еще балаган. Ведь Херсон — не Россия и не Европа.
Ищу дачу на Волге. Писал я тебе об этом? Ищу флигелек в усадьбе. Хорошо бы так, чтобы не есть готового обеда, хозяйского, а самим бы стряпать. Мне хочется, чтоб ты была сытая, довольная.
Ну, целую мою дусю. Бог с тобой, спи хорошо, думай обо мне, о лете. Обнимаю тебя крепко-крепко, жду писем. Будь доброй, хорошей, не хандри. Пойдет ли у вас ‘Дядя Ваня’? Нет?4

Твой немец, строгий муж Antoine

474. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

14-ое марта [1902 г. Петербург]

Ну, дусик, играли мы вчера царю. И нами остались ужасно довольны. Прислали через Теляковского выражение благодарности1. Да и чувствовалось, что нравилось. И твой любимка Сергей был с женой2, и Конст. Конст. и наследник3, словом, все и весь двор — блеск был страшный. Театр битком набит. Государь смеялся и интересовался всем. После последнего акта, стоя, аплодировал два вызова. Играли с нервом, хорошо. На этой сцене все как-то выиграло, и декорации выглядели отлично. Театр очаровательный — какие уборные, коридоры, фойе артист., чистота!
Строгости были отчаянные. Когда приехали, оспрашивали, как фамилия, по бумагам проверяли, всюду говорили о сыщиках. Знаешь, говорят, наш театр. доктор здешний — сыщик4. Повыскакали все чинуши в мундирах с богопротивными физиономиями, все среди нас толклись, и сначала с презрением, а потом, как увидели, как дело идет и как принимают, — переменили личики. Устраивала этот спектакль граф. Орлова-Давыдова, приходила нас благодарить. После первого акта трем сестрам подали от нее великолепные букеты. Ольге — красный, Маше — белый, Ирине — желтый, и все с чудесными красными лентами с золот. надписями. Публика с каждым актом разогревалась. Театр. сферы шипят на нас за то, что мы играли царю. Все мы, конечно, волновались. Графиня прислала нам фрукт и конфект за кулисы. Вышел очень приятный спектакль. Приятно было играть. Влад. Ив. смотрел вчера 3-ий акт и сказал, что я по-новому играю, очень смело — вся ушла в любовь. Это ведь как ты хотел.
Мне вчера ужасно хотелось поехать в компании поужинать, да никого не собрала, так и сидела дома богаделочкой за самоварчиком остывшим. Ни разу мы нигде не кутили, даже не обедаем в ресторанах.
Сейчас приходил ко мне околоточный. Я было испугалась. Взял 2 р. 15 к. за адресный, взял паспорт и ушел. Глупо.
Отчего ты сам не скажешь, чтоб тебя кормили рисом?
Не сердись, что не телеграфировала, право, не о чем было. Пиши мне о Горьком. Скажи, чтоб он писал пьесу с озорницей-женщиной.
Вчера Немирович был у товарища министра, Стахович всюду хлопочет о ‘Мещанах’. Во вторник сделаем генеральную для лиц, имеющих решающий голос. Авось благополучно будет.
Сейчас побегу на репетицию. Будь здоров, немец мой, люби немку свою. Целую тебя мысленно. Как с ‘Архиереем’? Пришли мне корректурку почитать. Хочется очень.
От мамы и Маши получила наконец по письму. Мама благодарит тебя за вино.
Addio, голубчик мой стриженый.

Твоя собака

475. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

14 марта [1902 г. Ялта]

Ты, дусик, пишешь, что за все время, пока ты в Петербурге, ты получила от меня только два письма. Я пишу тебе каждый день по адресу Кирпичная 8, No 30. Теперь не знаю, как тебе писать, да и писать ли? Письма мои, очевидно, пропали. Не справишься ли ты как-нибудь на почте? Впрочем, они, мои письма, уже устарели, и в них мало интересного.
От тебя я получаю письма каждый день (кроме одного дня). Сегодня туман. Здоровье мое лучше вчерашнего, чувствую себя хорошо.
Будь здорова, голубка моя. Храни тебя Господь. Целую и обнимаю.

Твой иеромонах Антоний.

Сообщи твой адрес, очевидно, Кирпичная 8 — это неверно.

476. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

15-ое марта 1 ч. ночи [1902 г. Петербург]

Днем не писала тебе, дорогой мой. Утром занималась починкой, потом пришел Чумиков, принес свои переводы — 5 томиков, в трех — по одной драме, в двух — по три драмы — очень славненькое изданье. Он мне не очень понравился. Почему ты все-таки не берешь деньги? Он тоже удивляется. Если ты себе не хочешь брать, отдавай их нуждающимся. Сидел долго, болтал. Что-то ему, верно, надо от тебя. Твой милый Маркс распространяет за границей слух, будто он купил твои сочинения за 300 000 р.!!! Даже в газетах печаталось. Как тебе это нравится? Говорил что-то о графине Толстой, кот. торговалась с Марксом, и вот что-то ему тут надо.
После визита Чумикова зашла за мной Вера Николаевна1, и мы отправились на кустарную выставку в Таврич. дворец. Очень большая и интересная выставка. Все, все там есть и все — ручная работа и как чудесно многое сделано, с каким вкусом оригинальным! Выставлены производства всех губерний. Чудесные там вещи из дерева — шкафики, столы, полки, шкатулки, все резное. Хороши ковры, вышивки, мебель, да все интересно. Привезу тебе подарочек. После выставки обедала с Лужскими и Раевской у ‘Медведя’, наелись адски и пошли играть ‘Мечты’. Принимали хорошо. Один моряк в первом ряду отчаянно мне аплодировал и вызывал и, когда я посмотрела на него, — показал мне с сияющей физиономией один палец. Оказалось, что это брат Зилоти2, и показывал мне, что я первая. Я было сначала рассердилась на такую интимность, не зная, что это значит. А знаешь, моя баронесса вчера опять мне прислала корзину цветов на дом. Это был ее абонемент, шел ‘Крамер’, я не играю, и потому она прислала на дом. И я не знаю, какая она, как выглядит? Странно это, правда? И мне даже и не хочется ее видеть.
Вчера вечером у нас в театре происходил гвалт отчаянный: наш секретарь публиковал везде, что 14-ого — 3-ий спект. 3-его абонемента, вместо 2-ого абонемента. Ну и оставили бы уж так. А он возьми да расклей везде листки, что, мол, 2-ой абонемент. Вышла путаница, масса скандалов. Немирович, бедный, ужас чего наслушался. Съехались 2 абонемента, другие совсем не приехали. У нас все головы изломали, как умилостивить абонентов. Не попавшим предлагают или вернуть им деньги или устроить их на следующ. ‘Крамера’. Ужасное было положение.
Дусик, как я рада, что в Ялте солнечно и что тебе лучше! Мне на душе хорошо стало. Вишневский тебе напишет. Наши актеры кутят сегодня у Кюба, их кормит Ушков. Все меня звали, но я уже обедала в ресторане и ужинать не в состоянии. Сейчас нашла у себя твое письмо и карточку Миролюбова. Чудак, пришел, когда я занята. Мне бы хотелось его видеть.
Во вторник на генер. ‘Мещан’ будет Святополк-Мирский3 и кн. Шаховской.
Обнимаю тебя и ласкаю и целую крепко и горячо. Ходи гулять, не торчи вечно у себя в кабинете. Не носи брюк протертых назади, не компрометируй жену свою. Подумают, что я проживаю все твои деньги, и будут жалеть тебя. Тебе этого хочется, да?

Твоя собака

477. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

16 марта [1902 г. Ялта]

Милый мой, глупенький пупсик, злая моя, нехорошая жена, вчера я не получил от тебя письма. Кроме вчерашнего дня, я писал тебе ежедневно, очевидно, письма не доходят, с чем тебя и поздравляю.
Ну, дуся, сегодня идет прекрасный весенний дождь. Это первый за всю весну. Мать сегодня приобщалась. У Арсения душеспасительное лицо. Мое здоровье хорошо, кашель меньше, настроение порядочное. Пьесу не пишу и писать ее не хочется, так как очень уж много теперь драмописцев и занятие это становится скучноватым, обыденным. Ставить вам нужно прежде всего ‘Ревизора’, Станиславский — городничий, Качалов — Хлестаков. Это для воскресений. А ты бы была великолепная городничиха. Затем — ‘Плоды просвещения’, тоже для воскресений и на запас. Только вам необходимо еще прибавить двух-трех порядочных актрис и столько же актеров, тоже порядочных. Если главные роли будут, хотя бы случайно, исполняться такими, как Мунт, и даже такими, как Литовцева, то театр ваш погибнет через 2—3 сезона.
У меня никто не бывает. Впрочем, вчера была Мария Ивановна Водовозова, которая, очевидно, — и это очень жаль! — помирилась со мной. Несносная, глупая бабенка, которая каждую минуту суется не в свое дело.
Как идет IV акт ‘Мещан’?1 Ты довольна? Напиши мне, дуся.
Отчего я не получил ни одной телеграммы? Я каждый вечер жду. Очевидно, Немирович пал или падает духом, его заедают рецензии. А ты, дурочка, не верь этим пошлым, глупым, сытым рецензиям нелепых людей. Они пишут не то, что прочувствовано ими или велит им совесть, а то, что наиболее подходит к их настроению. Там, в Петербурге, рецензиями занимаются одни только сытые евреи неврастеники, ни одного нет настоящего, чистого человека.
Вот уже четвертая неделя поста! Скоро ты приедешь. Тебе я отдаю ту комнату, где стоит пианино, и ту, что внизу, где ты жила в прошлом году. Значит, две комнаты. Дам даже три комнаты, только не уходи к Суворину за 1000 р. в месяц.
Пиши, дуська, не ленись, будь порядочной женой. Обнимаю тебя и крепко целую. Пиши, родная! Подлиннее пиши, в письмах ты умная.

Твой муж под башмаком Antoine.

Кланяйся Андреевской, той самой, что на кумысе познакомились.
Третьего дня, прочитав твое письмо, где ты пишешь, что не получаешь моих писем, я послал тебе письмо в Панаевский театр.

478. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

16-ое марта 1902 г. [Петербург]

Прикончили мы первую половину спектаклей, родной мой, золотой мой! Твое письмо хмурое, и опять тебе нездоровится. За весну, за лето ты поправишься, окрепнешь, и мы поживем. Если бы мы могли быть вместе! Я иногда сильно ненавижу театр, а иногда безумно люблю. Ведь он мне дал жизнь, дал много горя, дал много радости, дал тебя, сделал меня человеком. Ты, наверное, думаешь, что жизнь эта фальшивая, больше в воображении. Может быть. Но все-таки жизнь. А до театра я прозябала, мне чужда была жизнь, чужды были и люди и их чувства. Я не жила с людьми и себе не создала никакой жизни. И всего я добилась одна, сама, своими силами.
Я сегодня встала очень поздно, в 11 час, вчера писала очень поздно, писала тебе, Володе длинное письмо накатала. Днем репетировали 3-ий акт, потом я была у Лилиной и, представь, с кем там познакомилась?! — с Цикадой, о которой так много слышала и от тебя и от Маши, и кроме того я, оказывается, знала ее сестру, Соболеву Марию Михайловну1. Она начала спрашивать о тебе. Я ее спросила, откуда она тебя знает. Она засмеялась: ‘Вы о Цикаде ничего не слыхали?’ И тут же рассказала, почему ее звали цикадой. Она хорошенькая изящная женщина, замужем за актером Озаровским, служат на Александр. сцене, страшные поклонники нашего театра. Она говорит, что боялась меня и потому не знакомилась, хотя часто ходит за кулисы и встречала меня. Мы с ней разболтались и оказалось, что собираемся в один дом нанести визит, именно к актрисе Александр. театра, кот. устраивала и обучала толпу для наших спектаклей2. Муж ее профессор очень симпатичный. Актриса она неважная, но интересная женщина, интеллигентная. Она еще в прошлом году была у меня, поздравляла меня весной, а я на все отвечала молчанием и сегодня наконец раскачалась и поехала, у нее приемный день. Вот заболталась с твоей Цикадой и попали туда очень поздно, а оказывается, Кони меня долго ждал и хотел мне порассказать про академию, чтоб я тебе написала. Академики ничего ровно не знали о том, что было напечатано, и сами узнали о высочайш. повелении из газет3. Славно это? Кондаков, вероятно, напишет тебе.
Был там Вейнберг, Гриневская, Зарудный, еще какой-то моська. Цикада рассказывала, как ты ей подарил яйцо, кот. до сих пор у нее хранится. Говорит, что она нежно любит тебя и что когда говорят о тебе, то у нее что-то в груди делается. Вспоминала, как вы ели капусту и пили вино из большой бутыли, как она рассказывала анекдоты и как Свободин слушал ее. Она в прошлом году кончила консерваторию по пению, но пошла на драму. На лето сняла театр под Киевом. Интересно, какая она актриса. Один господин говорил мне, что неважная — играет Титанию в ‘Сон в летнюю ночь’. Говорит, что он и она интересные интеллигентные люди, стремящиеся и ищущие чего-то. Она звала меня к себе. Может быть, пойду. Муж актрисы, у которой мы сегодня были, — проф. Котляревский, говорит, что помнит тебя, но что ты, верно, забыл его. Встретились вы на каком-то юбилейном обеде или ужине Плещеева. Помнишь?
Знаешь, когда мне Цикада рассказывала о вашей прежней жизни, мне и приятно было и как-то больно ревниво, что то, лучшее время, может быть, твоей жизни, чуждо мне и все это я знаю только понаслышке. Отчего мы не встретились молодыми, иными?..
Эх, Антон, Антон.
В мое отсутствие был у меня два раза мой дядя Ваня, моряк, живущий в Кронштадте, младший брат матери, которого я не видала лет 10. Так мне обидно было. Надо мне увидеться с ним.
23-его у Контана будет даваться нам литерат. ужин. Устраивает Вейнберг.
Сегодня вечером перемарывали ‘Мещан’, выбрасывали самые опасные фразы, чтоб не к чему было придраться. Есть надежда, что разрешат.
Ну спи спокойно, нежный мой муж. Ты прав: надо писать Кирпичный пер., а не улица. Письма твои все получаю и целую за них.
Я Санина спрашивала, женится ли он, — отрицает. Цикада говорит, что его приглашают на Александринку режиссером, там же, где и Дарский. Дико!
Целую, обнимаю мужа моего дорогого. Скоро увидимся.

Твоя собака

479. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

17 марта [1902 г. Ялта]

Милый мой крокодил, сегодня получил от тебя два письма, одно из них написано 11 марта, а почтовый штемпель — 13-го, очевидно, кто-нибудь таскал письмо в кармане.
У меня кашель все слабее. Видишь, дуся, какой я. Сегодня ветер и весеннее настроение, после дождя все зацвело и стало распускаться.
Если увидишь еще раз А. А. Потехина, то кланяйся ему и скажи, что я его очень уважаю. Гонорар пусть получит Маша, напиши Зоткину или ей — как знаешь, о собака.
Значит, скоро ты сделаешься знаменитой актрисой? Саррой Бернар? Значит, тогда прогонишь меня? Или будешь брать меня с собой в качестве кассира? Дуся моя, нет ничего лучше, как сидеть на зеленом бережку и удить рыбу или гулять по полю*.
Я ем хорошо. Можешь не беспокоиться. Ты получила от меня, как пишешь, только 3 письма, а между тем я послал их тебе по крайней мере 12.
Мать очень обрадовалась почему-то, когда узнала, что ты была у Миши и что он был у тебя с О. Г.
Итак, стало быть, ‘Дядя Ваня’ не пойдет? О, как это нехорошо!
До свиданья, пупсик мой, целую тебя горячо. Будь здорова и весела.

Твой строгий муж Antoine.

*Я ничего не имею против того, чтоб ты была знаменитой и получала тысяч 25—40, только сначала постарайся насчет Памфила.

480. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

17-ое марта [1902 г. Петербург]

Голубчик мой, здравствуй! Целую тебя за каждое твое письмо несчетное число раз. По дороге в театр я каждый раз прохожу мимо бюро, где продают билеты в Wagons-lits, и каждый раз думаю, как я буду себе покупать билет прямо в Севастополь. Дусик, будь милый, пришли мне расписание пароходов с Вербного воскресения. Я отсюда выеду 6-го апреля и думаю в Москве не останавливаться, только не знаю, как сделать с багажом. Ведь у меня один большой сундук, где лежит все, и не нужные мне в Ялте зимние платья. Если есть передышка в Москве часа три, то, пожалуй, успела бы переложиться, а то придется остаться на день, чтоб все привести в порядок. Так что приеду или 9-го или 10-ого. Так? Зимние вещи надо будет оставить в Москве.
Это хорошо, что для нас ищут дачу на Волге. Только, Антонка, если это будет в глуши, то, пожалуй, трудно будет доставать провизию. И надо узнать, есть ли дачи со всякой утварью, с кухонной посудой например. Нельзя же с собой тащить все это. Надо, чтоб тебе был полный комфорт и хороший разнообразный стол. Можно бы взять нашу старуху Анну Егоровну, если она согласится, она бы славно нас кормила. А тебе совсем не улыбается Швейцария? Где-нибудь в горах, в чудесном лесу, на берегу озер, в покойном отеле с хорошим пансионом. Я чувствую, что тебя тянет в русскую природу, запад тебя не манит, ты не будешь чувствовать себя дома. Но, может, со мной было бы хорошо тебе? Я тебя буду лелеять, нежить, баловать, любить. Меня только пугает, что в России в деревне не сможем устроиться с полным удобством. Будет бивуак, вроде домика в Аксенове и тебе будет неудобно. Что ты скажешь на это? Напиши все откровенно. Я поеду с тобой, куда хочешь, только бы тебе было хорошо и сытно. О Финляндии ты не думал?
Сегодня весь день репетировали ‘Мещан’. Немного подбираются.
Есть надежда, что разрешат пьесу. Ты не говори Горькому, что мы много помарали помимо цензуры. После первых спектаклей восстановим опять. Константин наш бушевал сегодня, всем влетало. Меня только в покое оставляет. Вот уже вторая роль, в кот. он не вмешивается совсем, и я работаю самостоятельно и свободно.
Сегодня наконец я увиделась с своим дядей Ваней, с кот. не встречались лет 12 — красивый, бравый, статный моряк-весельчак, пришел ко мне после кутежа. Мы все смеялись и знакомились друг с другом. У него уже дочь 14-ти лет в Смольном. Постараюсь съездить в Кронштадт посмотреть его жену и детишек. Виделась я с ним всего Ґ часа, перед вечерней репетицией.
Про ‘Дядю Ваню’ ничего не знаю. Все горюют, если не пойдет. Ведь наша любимка. Напиши о здоровье Средина, кланяйся им всем. ‘Крестьянина’ не читала1. Достану на немецком. Целую и прижимаю и ласкаю мужа моего строгого.

Твоя собака

481. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

18-ое марта 1902 г. [Петербург]

Успокойся, милый мой, я ведь уже писала тебе, что все письма получаю и благодарю и целую за них. Я сейчас засмеялась от удовольствия и защекотало как-то в груди от мысли, что летом и весной мы будем вместе, вспомнила твое милое лицо с лучистыми глазами и мне легче стало.
Пиши: Кирпичный переулок — это совсем верно. Для разнообразия можешь писать: Мойка 61, No 30.
Сегодня перед репетицией был у меня опять мой дядя Ваня, опять кутил всю ночь. Он мне объяснил, что когда он попадает дня на два в Питер, то всегда отчаянно кутит, и все говорит, что лучше моряков народу нет. А он, правда, типичный моряк. Зато когда командует своим судном, когда на работе, то всегда, говорит, трезв.
Я его напоила черным кофе и отправила на вокзал в Кронштадт, а сама ушла на репетицию. Репетировали мы без конца — с 1 ч. до 6 Ґ ч., просто языки высунули, так устали. В 4-м акте все крик, скандал, нервы, и это утомительно. Завтра днем решится наша участь. Думаю, что разрешат.
Влад. Ив. болен, слег в субботу, температура повышенная, сегодня было лучше. Нехорошо, если его не будет завтра на генеральной.
Завтра мы все обедаем у Котляревских, т.е. некоторые обедают, некоторые приезжают вечером. Увижу Кони. В среду буду на шоколаде у Чюминой. В четверг приглашена на обед к Юнкер, которые были у меня два раза, а я не была. Я только знаю Madame, т.к. она сестра m-me Гутхейль из Москвы, нашей хорошей знакомой. В пятницу, может, поеду к Цикаде. Она хотела тебе письмо написать.
Прилагаю письмо нашей ‘талантливой’ г-жи Муратовой, кот. воспроизвела эпизод (известный тебе) с моряком1, чтоб преподнесть тебе, но сама не отважилась послать. Я ужасно хохотала. А видел ты в ‘Театр и Искусство’, сверхрежиссера?2 Ты ведь получаешь этот журнал?
После обеда сегодня я ездила к своей гимназической приятельнице и просидела вечерок. Интересного там ничего нет. Поболтали, в 11 ч. я уехала, разделась и пишу вот мужу. Сейчас лягу спать.
Антончик, пришли Раевской какой-нибудь твой томик с надписью. Очень ей ведь хочется. Благодаря ей все-таки меня отпустили в Ялту, ведь ее же обидели сначала этой ролью, а она, не помня обиды, заменила меня. Пришли — она будет счастлива. Она и письмецо твое хранит как реликвию.
Антон, ты дусик, ты родной мой, да? Ты меня будешь ласкать, будешь любить? Мы будем славно жить?
Скоро приедет Маша в Ялту. Тебе не будет так скучно. А скоро и я приеду. Будем думать о лете.
Целую тебя и милую, дорогой мой. Думай о своем здоровье. Ешь, как способна есть твоя жена.
Обнимаю тебя.

Твоя старая собака

482. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

19 марта [1902 г. Ялта]

Милый мой, удивительный дусик, вчера я не писал тебе — и только вчера, а ты то и дело оставляешь меня без письма. Например, сегодня. Как же после этого не бить тебя?
Я здоров, как бык. Погода порядочная. Почти все время сижу вне дома. Вчера вечером был у меня Леонид Андреев с женой, и она, т.е. его жена, показалась мне очень неинтересной, от такой я бы непременно ушел. Сегодня приходила m-me Корш, жена голубы Корша1. Что еще написать тебе? О чем? Ну, хоть о том, что мною замечено, а именно: ‘Новое время’ стало иначе относиться к вашему театру, очевидно, сменило гнев на милость. Что за сукины сыны!
Скоро, скоро я начну поджидать тебя, моя немочка золотая. Тихомирова благодарю и благодарю.
А Вишневский мне ничего не пишет, между тем мне очень хотелось бы знать, каковы его петербургские впечатления.
Целую собаку мою, обнимаю миллион раз.

Твой деспот Antoine.

Л. Средину легче, было воспаление легких. Л. Н. совсем легче.

483. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

20 марта [1902 г. Ялта]

Милый дусик, ты спрашиваешь, почему я не беру денег за переводы моих произведений. А потому что не дают. Твой друг Чумиков полгода назад написал мне, что кто-то вышлет мне за его переводы 100 марок, но этот ‘кто-то’ не торопится. Хорошо бы ты сделала, если бы не принимала этого Чумикова. Насчет Маркса и 300 000 он тебе врет. Гр. Толстая и не думала торговаться с Марксом, все это ложь1.
Я нарочно хожу в протертых брюках, чтобы все видели и чувствовали, как ты меня разоряешь. Погоди, скоро я буду без брюк ходить!
Еще одно слово о Чумикове. Ведь я дал ему авторизацию, он переводит меня уже давно, и он же смеет еще говорить, что я отказываюсь от гонорара! Что за животное.
У нас все расцвело. Твоя комната с пианино ждет тебя. Скоро уже ты должна приехать. Мы поживем немножко в Ялте, потом поедем в Москву, потом на Волгу. В Москве мне хочется посмотреть на вашу квартиру, говорят, очень хорошая.
Кланяется тебе старуха Средина* с младшим фисом2. Знаешь? А хорошо бы мне будущей зимой пуститься путешествовать, хотя бы по Нилу. Как ты думаешь? Я бы писал тебе длинные письма из Африки. Дуся моя!!
Ну, будь счастлива. Дай Бог тебе здоровья и всего самого лучшего. Обнимаю тебя.

Твой свирепый муж Antoine.

*Она была только что, и сын ее был, говорил тихим, кротким голосом.

484. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

20-ое марта 1902 г. [Петербург]

Вчера не писала тебе, дорогой мой. Целый день дома не была. Днем была генеральная, потом я поехала на обед к Котляревским и просидели там до 3 ч. ночи. Я была сильно уставши и сейчас еле встала, и как-то не по себе. Генеральная прошла очень хорошо. Весь партер был занят тузами и тузихами — откуда они все набрались только! Были Святополк-Мирский, кн. Шаховской, Витте, Воронцов-Дашков, etc.. и без конца дам. Вчера познакомилась с женой Стаховича. Какая она прелесть, Антон! Премилое, красивое лицо и такая, знаешь, порода в ней чувствуется1.
Ты знаешь, дусик, наши оба директора очень много на себя берут: они, кроме цензурных вымарок, так обрезали пьесу, что ничего от нее не осталось. Наши актеры (неучаств.) прямо в ужас пришли после вчерашней генеральной. Горький может быть в сильной претензии за этакое самоволие — как ты думаешь? Многие в труппе возмущаются. От Нила ничего не осталось. И, кроме наших помарок, вчера велел еще помарать кн. Шаховской. Я бы на месте Горького не дала бы пьесу в таком виде. Разве он дал carte blanche Немировичу поступать с пьесой, как им угодно?
Все тузы сказали, что разрешат пьесу, если Клейгельс поручится, что не будет скандалов. Как же это можно поручиться? До сих пор ничего неизвестно. Мне надоело уже говорить о ‘Мещанах’. Раздули всю историю и больше ничего. Бедная наша эпоха! Тут же эта история с Треповым2, и ожидание ‘чего-то’ 25-го. Все это как раз благоприятствует нам.
К обеду у Котляревских были: Вейнберг, Кони, Зарудный (прокурор), Попов с женой (книгоизд.), Станиславский и я. Вечером наехало много народу: был проф. Батюшков, кот. с тобой переписывался, когда ты давал какой-то рассказ в его журнал, кажется, ‘Космополис’, была Султанова (Леткова), какой-то художник en vogue3, Чюмина, переводчица Джерома4, остальные не особенно интересны. Из наших были Лужские, Раевская, Вишневский. Было ни то ни се, ни скучно, ни весело. Хозяйка была мила, изящна, — она интересная женщина. Все без конца спрашивали о тебе, спрашивали, когда ты наконец приедешь в Питер. Вейнберг велел тебе сказать, что в обиде на тебя. Ты не прислал ему ни даже — телеграммки на юбилей. Говорит, что вообще равнодушен к юбилеям, но что ему приятно было бы получить от тебя хоть несколько слов. Ты, так сказать, избранный его. С Кони я говорила о тебе.
Ну дусик, кончу, не пишется. Не забудь прислать мне о пароходах. Будь здоров, не хандри. Все спрашивали, отчего ты ‘молчишь’, не пишешь ничего. Целую тебя и обнимаю золотого моего мужа. Ты лучше всех.

Твоя собака.

Влад. Ив. еще лежит. Ты знаешь Катаева в Ялте? Говорят, отличную пьесу написал5. Ждали вчера бар. Икскуль, но она захворала и не была.

485. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

21-ое марта 1902 г. [Петербург]

Прости, дусик мой, что пишу на такой гадости1, но сейчас увидала, что ни одного почтового листика не оказалось в моем студенческом хозяйстве, а написать хочется утром, чтоб ты аккуратно получал письма от твоей жены, которую ты только в письмах признаешь умной. Я тронута этой похвалой, но… а в жизни какова твоя жена приблизительно?
Успокойся относительно писем. Ведь я уже давно писала, что все твои письма получаю и целую тебя за оные.
Надеюсь, что в Ялте теперь весна наконец? Зеленеть начало? Когда я приеду — будет все зелено. Неужели еще нет?
Пьесу ты должен писать, а драмописцы могут стряпать, что им угодно. Это тебя не касается. Ты стоишь отдельно. И я знаю, что ты потом напишешь преинтересную комедию — веселую и изящную. Какова судьба ‘Архиерея’? Ты молчишь.
Вчера у меня была О. В. Шлезингер, болтала про курсы, про экзамены. Потом я сделала визит Юнкер. Чудесно они живут. Богачи, верно, здоровые. Из окон видна Нева, кругом все деревья — прелесть как хорошо — на Питер не похоже. Когда я вернулась, зашла ко мне m-me Лагорио (жена художника) с укорами, что я до сих пор не была у них. Зашел Вишневский, и мы пошли к Чюминой на шоколад. Народу было порядочно и всё больше дамы: Венгерова, Гриневская, сестра Вл. Соловьева2, Зоя Яковлева (ты ее знаешь?), Котляревская, жена Минского3, Галина (поэтесса), жена Самойлова4, Лилина, Книппер, Станисл., Вишневский, фон Штейн (поэт, кажется), Котляревский, Зарудный — кажется, все. Ах — Котик еще был и Рафалович, про кот. я тебе писала и кот. дал мне франц. пьесы FranГois de Curel.
Было довольно оживленно. Да, еще была m-me Манасеина, кот. ехала с нами на пароходе из Балаклавы на Тавеле, кажется? Помнишь? И сестра Вл. Соловьева была с ней и девочка. Я их припоминаю. Она жена врача.
Лилина хвалила меня ужасно за ‘Мещан’, сказала, что я 1-м номером иду, да и все хвалят, обещала даже фунт шоколада подарить. От Чюминой она меня потащила обедать к себе. Там я навестила болящего Влад. Ив. Он похудел, и все еще полеживает. Он отравился устрицами. Котик ухаживает, облизывает губки свои и вяжет прошивки. Обедали все вместе у них, Вишневский хозяйничает у них, разливает суп, и я смеялась. Конст. Серг. поднес розы дамам. Очень было уютно, славно. Потом все разлеглись по диванам в большом салоне Алексеевых, и Влад. Ив. читал пьесу Катаева. Прочли только акт. Пришел Лужский, начали болтать о репертуаре. Установили ‘Столпы общества’ Ибсена и ‘Власть тьмы’, про запас ‘Месяц в деревне’, затем пьесу Чехова, Горького и довольно с нас. Что вы скажете, г-н пайщик?
В ‘Мещанах’ многое восстановили. Все говорят, что Мейерхольд — Петр очень плох. Лилина хвалит больше всех меня и Лужского. Приедет Екатерина Павловна? Напиши. Разве Горький не был у тебя за это время? Ты о нем молчишь. Что он говорит об академии? В каком странном положении теперь вы все, академики.
Кончаю, милый, золотой мой. Что тебе привезти из Петербурга? Напиши. Целую тебя крепко много раз, всю твою хорошую голову и глаза и затылочек. Не кисни, не хандри. Поцелуй мамашу, поздравь ее с принятием св. тайн и скажи ей, чтоб не сердилась, что не пишу ей. Я и своей матери только раз написала. Муж все съел.

Твоя собака, умная в письмах только5.

К Суворину не уходить? Хорошо.

486. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

22 марта [1902 г. Ялта]

Милая моя жена, для нас ищут дачу с мебелью, с полной обстановкой, так что горшков тебе не придется везти с собой, не бойся. Анну Егоровну нельзя брать, Боже тебя сохрани — это значит лишить себя свободы, надеть цепи, так сказать. Пароходы из Севастополя идут во вторник, среду, пятницу и воскресенье.
В Финляндию можно поехать, но не больше как на неделю и как можно подальше и поглуше, чтоб никто не мог приехать к нам, ни одна душа.
Сегодня был у меня Куперник, отец Татьяны, вчера был Кашкин, был Зевакин, была m-me Корш.
Средину лучше. Дашу Озаровскую, бывш. Мусину-Пушкину, быв. Глебову, нельзя считать актрисой серьезно. Это пустяки одни, а не женщина.
Погода весенняя, но нет дождя, сухо.
Чтобы не возиться с сундуком, ты напиши в Москву, чтобы выслали на Николаевский вокзал кого-нибудь встретить тебя. Ты сдашь посланному сундук, а сама поедешь дальше, на Курский вокзал, потом на юг.
Иду к зубному врачу! Будь здорова, дуся, Христос с тобой. Обнимаю тебя.

Твой Antoine

487. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

22-ое марта 1902 [Петербург]

Как я ликую, что ты чувствуешь себя лучше, золотой мой, дусик мой. Кашель меньше тебя мучает? Вчера получила 12-ое письмо от тебя — успокойся, все получаю.
Знаменитой актрисой я не буду, а так себе, полезной, добросовестной, приятной. К Суворину не уйду, и вообще никуда не уйду1. Или Художеств., или никакой театр!
А сидеть на бережку и гулять по полю я тоже люблю и очень даже. Я вообще много что в жизни люблю (какая ужасная фраза вышла — прости, академик!).
Вчера я, милый мой, слушала свящ. Петрова и потом пила у него чай, и очарована совсем, несмотря на то, что была уставши, как собака. На репетиции ‘Мещан’ продержали до 7-ого часу, вернулась, кое-как пообедала, и Деларю уже ждала меня и повезла в Михаил. артилл. училище, где происходила беседа. Аудитория небольшая, народу, т.е. дам, невообразимое количество — духота адская. Много старух, много уродливых, много аристократок, и молодых тоже порядочно. Мужчин очень мало. Петров очень интересный человек. Лицо очень мне понравилось. Говорил не без соли и перца, т.ч. я почти хохотала, говорит хорошо, убежденно. Попа в нем не чувствуется — это самое главное. Умный, образованный человек, и симпатичный в высшей степени и, вероятно, игривый в хорошем смысле. Жена его крепкая, здоровая, краснощекая, медичка, у них сын 5-ти лет. Затащили меня чай пить, угощали шампанским, живут прямо, по-видимому, ни в чем себе не отказывая. В обстановке, во всем — ничего поповского. Ужасно мне понравилось у них. Был там еще священник, ее брат, один богослов и один медик. Болтали. Жаль, что не могла долго оставаться. Меня ждали у Лагорио.
Говорили о тебе, о Горьком. Как мне у них понравилось! Как жаль, что ты не мог быть со мной у них! Пока это самое сильное впечатление, кот. я получила в Петербурге. От Петровых я поехала к Лагорио, где играли в ‘тетки’ и было очень скучно. Была примадонна Мариинского театра Куза, один художник и еще народ, но неинтересный. Я через силу посидела и удрала. Пили за твое здоровье. Сегодня в 6 ч. после репетиции иду на блины к Вейнбергу.
Ну, целую тебя, милый мой, крепко, крепко, скоро увидимся. Пришла Павлова.

Твоя собака

488. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 марта [1902 г. Ялта]

Милая Собака моя, мне теперь не до писем, хожу каждый день к доктору, починяю зубы. Каждый день пломбировка и прочее. Рисунок Муратовой великолепен1. Раевской книгу пришлю, когда она вернется в Москву и когда я буду знать ее адрес.
Дуся моя, я готов ехать и в Швейцарию, только ведь там нельзя удить рыбу! А мне ужасно хочется. Надо бы под Москвой, купить дешевенькое именьишко, чтобы можно было жить лето и удить рыбу. Только под Москвой гости бы ездили.
Ну, деточка, Господь тебя благословит. Не скучай, пиши мне. Я целую тебя любвеобильно, мою славную.

Твой суровый муж Антон

489. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

24-ое марта [1902 г. Петербург]

Меня мучает, что я вчера не писала тебе, родной мой, милый! Но не сердись — я очень была уставши. Ночь плохо спала, потому что доносятся звуки из ресторана CubБt и не дают иногда спать, а переезжать лень. Утром встала рано, надо было закупить дряни всякой для ‘Мещан’. В 12 ч. я была уже в театре. В 1 ч. была генеральная при большом количестве публики, кот. дружно аплодировала и смотрела с интересом. Хвалят всех, кроме Мейерхольда, кот., говорят, очень плох. Муратова не нравится многим. Жену твою хвалят, Лужского, Баранова, Роксанову. Очень хороша Помялова — кухарка.
Но все-таки в 3-м акте, после отравления, когда начинается философия Тетерева и Елены, акт падает. Помнишь, ты все говорил об этом? Я это чувствую и не знаю, что делать. Буду вести нервнее, темпераментнее и на сдержанном голосе. После 1-го спектакля пришлю телеграмму.
Сегодня, дусик, солнышко, хотя снег выпал вчера и мороз опять.
Ну, продолжаю описывать вчерашний день: после генералки я, сильно усталая, пришла, пообедала и легла, потом сходила к парикмахеру, оделась, заехал за мной Вишневский и поехали к Контану1, где уже собрался народ: Вейнберг, Михайловский, Потапенко, Вас. Немирович, Андреевский, — и много, много незнакомых, дамы-писательницы в самых отчаянных туалетах, вроде Галиной, бывшей в красном плюше с голой шеей и руками. Была подруга Зои Яковлевой — образец парижской кокотки, была милая и славная Чюмина с наивным носиком, и Анненкова-Бернар etc.. Посредине стола сидел председатель Вейнберг, направо — я, Батюшков, Влад. Ив., Султанова, Михайловский, Стахович, Мичурина. Налево: Андреева наша, Андреевский, Станиславский, Чюмина, и т.д. Против меня сидели Василий Немирович, Котик, Шапир, Раевская. Речи говорили: Вейнберг, Андреевский, Зарудный, Влад. Ив., Батюшков, стихи — Чюмина, Галина и Жданов. Говорили все просто, ненатянуто. Все вертелось около ‘В мечтах’. Много смеялись. За мной, дусик, много народу ходило, и говорили без конца и все шампанское пили. Редактор какого-то журнала Острогорский говорил о тебе и провозгласил тост за твое здоровье2. Все подходили ко мне и чокались. После ужина все рассыпались группами, болтали, расшевелились и было так себе. Я все-таки была утомлена и на таких сборищах я чувствую все вообще и никаких деталей. Приехала домой поздно, после 4-х час. и спала до 12 ч., встала и села писать тебе. Мне уже надоедает этот шумный Питер, и я с радостью подумала о том, как буду вдыхать южный весенний воздух на станциях, подъезжая к Севастополю.
У Вейнберга на блинах было славно. Мне нравится, как он живет. Внизу комнаты со сводами, стены сплошь увешаны самой богатой коллекцией портретов, масса книг, в столовой все стены — сплошь книги. И он сам, с своей фигурой, лицом так гармонирует с этой обстановкой. Точно Фауст.
На блинах были: Станиславский, Немирович с Котиком, Котляревские, Султанова и баронесса Икскуль, кот. очень спрашивала о тебе и велела тебе кланяться. Удивительно она сохранилась. Сегодня я обедаю у нее.
Мне странно, что не было Миши на ужине вчера. Я хотела ему написать, но решила, что он будет. ‘Новое время’ отказалось печатать объявление об этом ужине.
Всю эту неделю я не могла выбраться к Мише, сплошь была занята. Поеду завтра к нему, свезу игрушек детям. Пойдут ‘Мещане’ — я дни буду свободна.
Так, жена Леон. Андреева тебе не понравилась? А он каков?
Вчера прокурор Зарудный все убеждал меня, что ты сам не подозреваешь, какой ты глубокий писатель, вообще много говорили о тебе. Дусик мой, родной, золотой мой муж. Я тебя люблю и хочу видеть. Жди меня, уже скоро. Жду расписание пароходов.
Целую крепко, нежно, горячо тысячу раз моего деспота.

Твоя собака

490. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

25 марта [1902 г. Ялта]

Сегодня, дусик мой, опять ходил к зубному врачу и, представь, не застал его дома. Завтра опять пойду, потом послезавтра опять — и так целую неделю.
Собака, дождя нет! Здоровье мое прекрасно, лучше и не надо. Н. Котляревского я знаю очень хорошо, виделся с ним не один раз. С Ф.Батюшковым был в переписке. Эти два — и Котляревский, и Батюшков — народ очень хороший и нужный, только суховатый, и в обоих есть что-то напоминающее И. И. Иванова, московского.
Что новенького? Напиши, дуся. А еще лучше поскорей оканчивай свой сезон и приезжай в объятия мужа.
Ну, Господь тебя благословит. Целую дусю мою.

Твой супруг Antoine

491. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

25-ое марта [1902 г. Петербург]

Сегодня праздник, солнце, но холодно. Не дождусь своего отъезда, милый мой, дорогой мой, золотой мой муж в протертых брюках. Что ты поделываешь, дусик? Думаешь о своей беспутной жене?
Колокола гудят. Мне захотелось на простор, на волю, подышать воздухом, посмотреть на поля, на ширь, на солнечный закат, хочется забыть зимнюю суетливую нервную жизнь, хочется другой жизни. Ты посиживаешь теперь в саду, смотришь на горы, на зеленеющую Могаби, на голубое небо, на море, чувствуешь, как теплое весеннее солнце пригревает тебя. Тебе хорошо?
Почти через неделю Маша приедет к тебе, а меньше чем через две недели после того, как ты получишь это письмо, — приеду и я.
Мне здесь надоело. Даже завтрашнее первое представление ‘Мещан’ не волнует и не радует меня.
Вчера я себя чувствовала плохо. Что-то у меня, верно, с кишками. Сегодня немного слабой чувствую себя. Вчера обедала у бар. Икскуль. Были Мария Федоровна, Котляревская, кто-то из Академии — фамилии не расслышала, ее два сына. Живет она удивительно изящно и со вкусом. Я желала бы иметь такой intИrieur. Я вчера не сообразила. Представляет она мне молодого человека и говорит, что это он с тобой с Сахалина ехал, и я припоминаю его физиономию на фотографиях, кот. видела у тебя. Спрашиваю ее потихоньку, как его фамилия? — Глинка. И я только когда уходила от нее, догадалась, что это, верно, ее сын. Ведь она за двумя была замужем?1 Верно, я не ошибаюсь? Про мангусов рассказывал мне. Жаль, что мне потом не пришлось поговорить с ним побольше. Говорил, как вы прожились совсем, как вы кутили ловко. После обеда пришел Батюшков, какой-то еще молодой человек. Говорили много о беспорядках, о полиции, об академии. Баронесса того мнения, что Толстой, ты и Короленко должны выйти из Академии. Отчего ты мне не пишешь ничего по поводу этой истории, ничего ровно не пишешь о Горьком2. Разве он ни разу не был у тебя после моего отъезда? Что его маленький племянник?3
Не хочешь ли экспромт Чюминой?
Что считали за химеру,
То свершилось наяву:
Петербург меняет веру,
Петербург признал Москву.
Где царило православье.
Там, по сведеньям молвы,
От Москвы и до Невы
Воцарилось Станиславье.
Ты снисходительно улыбнешься? Ты ведь не любишь дам-поэтесс? Сегодня съезжу к Толиверовой, к Лепешкиной, к Мише поеду вечером. Ну, до завтра, голубчик мой. Целую тебя и обнимаю крепко.

Твоя собака

492. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

26-ое марта [1902 г. Петербург]

Вчера не было письма от тебя. Грустно. Мне хочется к тебе. Скорее бы проходило время. Я плохо спала ночь — шумели за стеной. Нехорошо мне. У меня нет даже приятного волнения перед сегодняшним вечером. Безразлично. Авось пройдет это состояние до вечера, а то буду плохо играть. Выпью три раза на день валерьяночки. Сейчас пойду прогуляюсь, потом лягу — авось посплю. Сегодня холодно.
Вчера я ездила к Пешковой-Толиверовой, но она оказалась в Москве. Навестила знакомых старичков, пообедала с Раевской и отправилась к Мише. Я как-то еще не разберу его — много он очень говорит. Очень они приторны с женой, и он, верно, побаивается ее — и как это неприятно. А может, мне это показалось? В Питере ему не нравится, в ‘Нов. времени’ не нравится. Он все-таки киснет в своей домашней обстановке — ничего как-то не видит, не знает. Восторгается все провинцией.
Ты лучше всех своих братьев, ты, мой Антонка, моя любовь. Как мне хочется видеть тебя. И писать ни о чем не хочется. От Миши ехала мимо Панаевского и заехала узнать, как идет ‘Утка’. Посмотрела 4-ый акт и уехала спать. Принимали сдержанно. В ‘Нов. времени’ ничего нет, в других — не знаю, не читала еще.
Прощай, родной мой, милый мой, будь здоров, не простужайся, кушай хорошенько. Кланяйся всем. Целую тебя крепко. До свиданья.

Твоя собака

493. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

27 марта [1902 г. Ялта]

Здравствуй, жена! Здоровье мое поправилось совершенно, и остановка теперь только за зубами, которые я починяю каждый день. Ты в последнем письме спрашиваешь, считаю ли я тебя умной не в одних только письмах. Дуся моя, золото, собачка, я считаю тебя глупенькой, но скрываю это ото всех. Ты, однако, раскутилась в Питере, у тебя много знакомых — завидую тебе! Ты каждый день встречаешься с m-me Чюминой… Правду ли говорят, что у нее роман с вашим Вишневским? Если правда, то желаю им обоим всего хорошего.
Получил телеграмму насчет ‘Мещан’1. Теперь буду ждать подробностей от тебя.
Сегодня, можешь себе представить, идет дождь!!
Писать больше не о чем, дайте мне мою жену! Надоело писать.
Уже весна настоящая, хожу в весеннем пальто и без калош.
Ну, приезжай поскорей! Вот тебе расписание пароходов2:
понед. ‘Батум’
вторник ‘Пушкин’
среда ‘Ялта’
пятница ‘В. к. Ксения’
воскресенье ‘В. к. Алексий’
понед. ‘Севастополь’.
Это дни, в которые выходят пароходы из Севастополя в Ялту. До свиданья, актрисуля, хранит тебя Бог! Обнимаю тебя и целую.

Твой Antoine

494. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

27-ое марта [1902 г. Петербург]

Вчера сыграли ‘Мещан’, дорогой мой Антон. С успехом. Много вызывали, но после 3-го и 4-го сравнительно меньше. Я все тебя вспоминала. Ты ведь говорил, что акт надо кончать отравлением, а то последующие сцены роняют тон. Это верно. И вчера Влад. Ив. говорил, что надо просить Горького переписать к Москве 3-ий акт. Весь роман Петра и Елены настолько неинтересно поставлен в пьесе, что заканчивать акт любовной сценой между ними невыгодно. Правда? Да и слишком много внешнего шума и суеты в сцене отравления, чтоб потом угощать публику философией Тетерева и Елены. Театр был полон полиции и переодетой и мундирной. Автора кричали, но только слабо и только после 4-ого акта слышались голоса, просившие послать телеграмму, что и было сделано. Ни шума, ни скандала — ничего не было.
Играли хорошо, только не я, т.е. для других, может, и было хорошо, но я была сильно не в настроении и играла не с легкостью. Я очень скверно чувствовала себя вчера, и сегодня слаба. Буду сидеть целый день дома. ‘Новое время’ и ‘Петерб. газета’ хвалят всё и всех.
После 3-го акта мне поднесли чудесную большую корзину цветов от проф. Батюшкова. Мне это было неприятно. Никогда не надо подносить цветы в первое представление. Как это люди не понимают. Можно подносить за старую роль, кот. заведомо идет хорошо. А тут еще неизвестно, как кому по вкусу придется, и вдруг — цветы. Баранов был очень хорош, Лужский, Артем и Роксанова.
Да, Миша все просил написать тебе про Сестрорецк под Петербургом — курорт, великолепно устроенный в чудесном лесу, на берегу моря.
Я хочу съездить посмотреть. Он думает, что тебе там должно быть по вкусу. Миша все беспокоится, почему ты не пишешь ему по поводу его фельетонов. Я, конечно, молчу. Знаю, что ты недоволен.
Через 9 дней я выезжаю. Как я буду счастлива! Какой я себя чувствую одинокой и покинутой. Прости, не буду больше ныть.
Целую мужа моего необыкновенного, хорошего, дорогого, целую в глаза, в щеки, в губы, в затылочек.
У нас снег еще выпал и противно.
Кланяйся мамаше и всем.
Целую и обнимаю моего деспота и тирана души моей.

Твоя собака

495. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

28 марта [1902 г. Ялта]

Здравствуй, кутила! Сегодня пасмурно, хочет идти дождь, холодновато. Зубов еще не кончил пломбировать, но скоро кончу. Приезжают на днях Бунин и Нилус, который будет писать с меня портрет.
Гриша Глинка — это сын баронессы Икс. Я с ним плыл от Владивостока, вспоминаю о нем с удовольствием, мальчик хороший. Если Острогорский, который провозгласил за ужином мое здоровье, редактирует ‘Образование’, то это нехороший Острогорский1, репутация у него неважная. Он напечатал в своем журнале костомаровскую сказку, которую выдал за толстовскую.
Ты мне нужна, моя немочка, приезжай поскорей. Хочется поскорее попутешествовать и с тобой насчет этого посоветоваться.
Ты пишешь, что расстроила себе желудок. А ты не пей шампанского.
Бог с тобой, моя милюся, да хранят тебя ангелы святые. Не забывай своего мужа, вспоминай о нем хоть раз в сутки.
Обнимаю тебя, мою пьяницу.
Твой муж в протертых брюках, но не пьющий

Antoine

496. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

28-ое марта [1902 г. Петербург]

Голубчик мой южненький, хоть несколько строк напишу. Утром заходили дамы, не дали писать. Днем репетировали ‘Чайку’ и ‘Дядю Ваню’, для дебютанток. Пришла домой, полежала часок, начала писать тебе — пришла баронесса Икскуль, сидела, потом я сейчас пообедала и побегу играть ‘Мещан’. Успех единодушный, игру очень хвалят. Слава Богу. Новая победа для нашего театра.
Что у тебя с зубами? Болели? Или просто пломбируешь? Напиши. Вчера вечерком пили чай у Раевской.
Бар. Икскуль просила кланяться тебе. Она мне нравится.
Ну дусик, золотой мой, расстаюсь с тобой до завтра. Жди меня — уже скоро прилечу. Целую и обнимаю горячо и мечтаю о лете.

Твоя собака

497. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

29-ое марта [1902 г. Петербург]

Сегодня я записала себе место в Wagons-lits, дусик мой родной! Зашла, чтоб узнать, сколько времени между поездами в Москве, и вдруг — в дамском купе 2-го класса на 6-е число застала только последнее верхнее место и уцепилась за него. Все равно уж. Надо было раньше заказать. Ну, ничего.
Сегодня весной пахнет, хотя не очень тепло. Сегодня встала рано и в 10 ч. отправилась на генер. репетицию концерта великолепного Никиша. Вместо Дворянского попала в Благородное, ничего не поняла, видя пустоту, спрашивать было не у кого, я разозлилась и пошла на передвижную выставку. По Морской встречаю вдруг нашу кумысную Ел. Николаевну Андреевскую и обиженным тоном спрашиваю — где же концерт — очень уж хотелось музыки! Тут-то я и узнала, что есть еще Дворянское собрание на Михайловской улице. Мы отправились вместе и вместе слушали. Репетиция была платная, с благотв. целью. Не выдь я за тебя замуж, не будь я на кумысе — мне бы не слыхать сегодня Никиша. А как я наслаждалась! Если бы я была одна, я бы ревела в три ручья. Очень уж я давно не слыхала такой дивной музыки1. У Никиша в оркестре не слышишь отдельных инструментов. Все сливается в одно… ох, зовут обедать Лужские.
Кончаю письмо вечером. Обедали с Лужскими с Раевской в ‘Angleterre’, потом я пришла и легла, дремала. Часов в 9 пришел Влад. Ив., пришел Миша. Сидели, болтали. До прихода Миши Влад. Ив. говорил о Горьком, о ‘Мещанах’, много говорил о тебе, насколько ты выше Горького как писатель. Вчера ‘Мещане’ прошли опять с успехом. После 4-го акта — овации. Сыграем еще 2 раза.
Михайловский пьесу не очень хвалит. Потапенко тоже она не нравится.
В воскресенье чаепитие у Лужских — потащу туда и Мишу с женой, познакомлю хоть с частью нашей труппы.
Ну, родной мой, до свиданья, последнее письмо напишу тебе 5-ого апреля. Будь здоров, вычини все зубы к моему приезду, а потом я буду чинить.
Вчера и сегодня нет писем от тебя. Это ничего — как ты думаешь?
Целую тебя, милый мой, сто тысяч раз, чтоб ты меня не прогнал. Кланяйся матери и Маше.

Твоя собака

498. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

31 марта [1902 г. Ялта]

Милая дуся, сейчас уезжаю к Толстому. Погода чудесная. А тебе надоело в Питере? Скучно? Холодно?
Насчет почетных академиков ничего еще не решено, ничего не известно, мне никто ничего не пишет, и я не знаю, как мне поступить1. Поговорю сегодня с Л. Н.
Пьеса Горького имела успех? Молодцы!!
Итак, до свиданья, дуся моя! Если что понадобится, то буду телеграфировать, письмо же это последнее, если не напишу еще завтра.
Я здоров совершенно, зубы кончу пломбировать завтра. В среду начнет писать меня Нилус, художник, друг Бунина2.
Итак, жена, до свиданья! Сойдемся, и потом нас не разорвет никакая собака до самого сентября или октября.
Обнимаю тебя, целую миллион раз.
‘Дикая утка’ осрамилась?3

Твой верный муж Antoine.

Сегодня от тебя нет письма.

499. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

31 марта [1902 г. Петербург]

Два дня не писала тебе, Антончик мой! Со мной вышел казус, слушай: оказывается, я из Ялты уехала с надеждой подарить тебе Памфила, но не сознавала этого. Все время мне было нехорошо, но я все думала, что это кишки, и хотя хотела, но не сознавала, что я беременна, тем более что 26-го у меня появилась кровь, и тут уже, конечно, я уверилась, что не беременна. Вчера утром (4-й день) я думала, что истеку кровью, но болей не было, но что-то вышло из меня странное, чего я не поняла. Я послала за Раевской, пришла Лужская, забили тревогу, послали за докторами. А я начала пока догадываться, что это было, и обливалась горючими слезами — так мне жаль было неудавшегося Памфила. Пришли два доктора — помощник Oтта знаменитого, а потом и сам Отт. Народу у меня весь день толклось адски много, все дамы всполошились.
Конст. Серг. целый день сидел у Раевской и бродил по коридору. Все за мной ухаживали. Отт и другой решили мне делать выскабливание и подтвердили, что это был зародыш 1 Ґ месяца. Можешь себе представить, как я волновалась. Первый раз имею дело с женск. врачами. Вечером вчера увезли меня в Клинический повивальный институт, в 12 ч. ночи захлороформировали и вычистили меня. Отт меня оперировал, т.ч. будь спокоен. При мне милая акушерка, все меня навещают, со всех сторон вижу любовь и заботу. В театре переполох. Вчера играла в ‘Мещанах’ Савицкая внезапно с анонсом1. Я пролежу дня 4, играть, верно, не буду больше, не знаю, когда мне позволят ехать, — вот это горе. Если опоздаю на несколько дней — не волнуйся, все обстоит хорошо, только, значит, боятся пускать меня в такой дальний путь, в тряску. Я только слаба, но решила написать тебе все откровенно. Ты у меня умный и поймешь все. Я и сегодня еще плакала, но вообще — герой.
2-го апреля я перееду к себе в номер. Надоело мне лежать адски, все тело больное. Зато теперь доктора говорят, что я моментально буду беременна — понимаешь? Стремлюсь в Ялту. Сегодня по телефону сообщил Вл. Ив. маме, может, Элька приедет, я просила. Вот, Антончик, что стряслось надо мной. Тебе жаль Памфила? Отт все смеялся надо мной, что я плачу оттого, что не родила тройню сразу. Он говорит, что хорошо, что так вышло, что теперь у меня все чисто и будет лучше. Ну, вот все написала пока, что могла, в главных чертах.
Целую тебя. Твой портрет со мной в лечебнице, мне прислали цветов поклонницы.
Целую крепко. Не волнуйся, скоро приеду.
Целую Машу и мамашу.

Твоя неудачная собака.

Как бы я себя берегла, если б знала, что я беременна. Я уже растрясла при поездке в Симферополь, помнишь, со мной что было? В ‘Мещанах’ много бегала по лестницам.

500. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

2-ое апреля [1902 г. Петербург]

Дусик мой милый, золотой, здравствуй! Если бы ты был со мной! Сегодня мне разрешили сесть в постели. Палата моя (не No 6, а No 15) залита солнцем, стоят цветы, я часто велю открывать фортку и дышу весенним воздухом. Сегодня в 5 час. переезжаю к Мухину1. Конст. Серг. приедет опять и повезет меня на носилках. Все меня навещают, таскают провизию, конфекты, фрукты, цветы, заботятся обо мне. А все-таки, если бы ты был со мной!
Думаю, что в субботу разрешат мне ехать. Надоело лежать.
Жаль мне неудавшегося Памфила! А тебе жаль? Сейчас Раевская привезла мне твое письмо от 27. Как я рада, что ты здоров. Как мне хочется поцеловать тебя! Раевскую не пустили ко мне, только 1 ч., а прием в 2 ч.
Расскажи обо всем Маше — писать не могу больше, т.к. пишу еще и маме и то контрабандой. Если бы я не пожалела Машу, я бы телеграфировала ей, чтоб она приехала ко мне, а то я одна все-таки. Но раздумала. Она, верно, так стремилась в Ялту. Быть при больной — невесело. Целуй ее и мать. Целую тебя крепко, крепко, золото мое.

Твоя собака

501. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[3 апреля 1902 г. Петербург]

Два дня не писала подробности письмом получишь пятницу здорова выезжаю субботу.

502. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

4-ое апреля вечер [1902 г. Петербург]

Я, дусик, все еще лежу и томлюсь. Безумно хочу к тебе, хочу твоей мягкости, твоей ласки. Вчера и сегодня у меня боли в левой стороне живота, сильные боли от воспаления яичника и, может быть, от этого произошел и выкидыш. Ужасно!
Когда меня выпустят, не знаю. Надо хорошенько отлежаться, а то трястись придется почти три дня. Ты все это поймешь и не будешь волноваться. Ты у меня молодец. Опасного ничего нет, но надо быть осторожной, а то потом будешь киснуть. Пожалуйста, передай все Маше и матери, и скажи Маше, что очень хочу ей написать, но трудно. Я опять только лежу, сидеть нельзя и писание утомляет меня. Она поймет и не рассердится. Все расскажу ей. Меня задарили цветами. Вообще я вижу столько любви, заботы, что прямо-таки тронута. Вся труппа — точно одна дружная семья. Доктор ездит каждый день. Акушерка при мне и день и ночь и очень славная, молодая. Много говорю о тебе. Думаю, что отпустят во вторник. Получишь осрамившуюся жену. Оскандалилась! А как мне жалко Памфилку! Целую тебя крепко, крепко. Ты мне еще ближе стал, золото мое.

Твоя собака.

Не могу удержаться, чтоб не написать остроту Москвина по поводу случившегося: ‘Осрамилась наша первая актриса, — от какого человека — и то не удержала’. Вообрази при этом его серьезную рожу.
Вся труппа огорчена таким исходом.

503. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

5-ое апреля [1902 г. Петербург]

Милый мой, как мне скучно без тебя, как я хочу тебя видеть, как я хочу, чтоб ты меня любил, как я хочу прижаться к тебе! Лежу одна, вся труппа занята, и акушерку свою отпустила в театр. Боли легче сегодня. Как я страдала последние два дня, если бы ты знал! Я очень терпелива и смирна. Седьмой день лежу на спине, и это еще не конец. Вероятно, от воспаления произошел выкидыш. Как это все внезапно случилось! Ты умник, не волнуешься? Думаю во вторник выехать, если буду чувствовать себя хорошо. Как все затянулось!
Ты меня не забыл, Антонка мой? Мне нужна твоя любовь.
Завтра Немировичи уезжают в Севастополь. Вся труппа разъезжается. Вишневский будет ждать меня, проводит до Москвы, а там посмотрю — если буду слаба, попрошу маму довезти меня до Ялты. Она тебя ведь не стеснит на несколько дней? Т.е. может, она и не согласится, это я так говорю, без ее ведома. Она ужасно взволнована, пишет отчаянные письма, хотела приехать, но я ее остановила. Она бы очень нервничала при мне, и мне было бы хуже.
Ну, будь ты, главное, здоров, дорогой мой, телеграфируй мне, не забывай меня, не презирай за неудачу мою. Я тебя ближе чувствую. Целую горячо, до скорого свиданья.

Твоя собака

504. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[5 апреля 1902 г. Ялта]

Телеграфируй подробно здоровие.

505. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[5 апреля 1902 г. Петербург]

Здоровье поправляется доктор откладывает отъезд целую телеграфируй. Собака

506. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[6 апреля 1902 г. Ялта]

Сердечно благодарю Евгению Михайловну, Константина Сергеевича. Беспокоюсь, телеграфируй ежедневно, умоляю. Антон

507. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[6 апреля 1902 г. Петербург]

Сегодня доктор не пустил боится тряски есть еще легкие боли рассчитываю выехать вторник. Ольга

508. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

6-ое апреля 8 ч. веч. [1902 г. Петербург]

Думала сегодня выехать, а все еще сижу, дорогой мой. Даже не сижу еще, только лежу и по возможности на спине. Ты не волнуйся — опасного ничего, только лежать надо. Доктор говорит, что слава Богу, что так случилось, что если бы дошло до родов, было бы скверно или при позднейшем выкидыше. Боли не прекратились. Все еще воспаление в левом яичнике. Животик мой бедный вздут, болит весь.
Сегодня получила твою вторую телеграмму.
Если бы ты только знал, как меня тянет к тебе! Я бы много дала, чтобы прижаться к тебе и наплакаться. И много плачу эти дни. Правду говорят, что выкидыш хуже родов настоящих. Точно у меня ослепление было — вбила себе в голову, что у меня что-то в кишках, что я на литерат. ужине съела скверного омара. Хотя думала написать тебе о своем предположении будто я в положении, но решила не волновать тебя зря, и когда 26-го у меня показалась кровь — я твердо была убеждена, что я не беременна. Оказывается, надо было 26-го уже лечь в постель, и тогда, может быть, обошлось. Видно судьба. Вчера ты, верно, видел Влад. Ив.? Он хотел приехать к тебе и все рассказать. Поблагодари его и всех товарищей за нежные заботы обо мне. Вишневский будет ждать меня, чтоб везти меня. Скорее бы выпустили! Скорее бы прошла эта ноющая боль!
Нежный мой, любимый мой. Как я мечтаю о тебе! Я мысленно все сижу у тебя в кабинете, обнявшись с тобой на кресле, и рассказываю тебе о всех моих страданиях, о всем, что пришлось перенести мне за эту неделю. Сегодня большинство наших уехало и это меня расстроило. Баронесса Икскуль была вчера у меня, сегодня приходила таинственная баронесса Вульф, кот. все время снабжала меня цветами. Но я ее никогда не видала. Она очень мила.
Целую тебя, бесценный мой, любимый мой.

Твоя Оля

509. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[7 апреля 1902 г. Петербург]

Чувствую себя лучше разрешено сидеть целую.

510. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

7-ое апреля [1902 г. Петербург]

Как ты себя чувствуешь, дорогой мой, любимый мой? Я беспокоюсь за тебя.
Я еще лежу, пробовала сидеть. Боль в левой стороне затихает, но весь мой бедный животик необычайно чувствителен и надоел мне адски. Кишки мои прочищают отчаянно, ем мало, могу и совсем не есть, но отвращения к пище не имею. Мне все дарят зернистую икру. Цветы таскают каждый день.
Читаю 2-й том Леонида Андреева. Пока не нравится, прочла Мишин фельетон ‘Декаденты’1. Непонятно и, по-моему, нехорошо. Меньшикова просматривала, да что-то скучно стало2. Что ты скажешь о происшествии с Сипягиным?3 Здесь вообще мало говорят.
Господи, когда я выздоровлю? Я так не привыкла хворать. А с другой стороны, очень боюсь остаться калекой, и потому надо отлежаться. А главное до ужаса хочу к тебе, понимаешь, до ужаса. Ты мне снился всю ночь буквально, понимаешь ты, мой нежный поэт?! Мне никого не хочется, кроме тебя. Ты, ты и ты…
Конст. Серг. навещает меня каждый день, заботится как о дочери. Мария Петровна тоже ходит. Сегодня уехала Раевская, завтра уезжают Алексеевы и Самарова. Остается верный Вишневский. Мне все советуют взять с собой в Севастополь акушерку. Но ведь это очень дорого будет стоить.
В Москве мне ужасно не хочется оставаться, да и тебе нельзя теперь приехать, и потому я лечу к тебе. Боятся, что могут появиться боли в дороге и потому опасаются отпускать меня одну. Не знаю, как сделать.
Ну, до свиданья, дорогой мой, будь покоен и жди меня.
Я тебя люблю. Целую крепко всю мою симпатичную голову.

Твоя собака

511. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

[8 апреля 1902 г. Петербург]

Телеграмма
Сегодня совсем хорошо надеюсь воскресенье непременно быть с тобой. Ольга

512. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

9-ое апреля [1902 г. Петербург]

Милый мой Антончик, сегодня я пробовала сидеть в кресле — ноги как чужие, слабость большая, но это скоро пройдет, ничего.
Вчера приехала ко мне Элька, и я ей очень, очень обрадовалась.
Решила ехать в четверг, и доктор советует взять акушерку до Ялты. Это будет дорого стоить, но я решила наплевать.
Отт за операцию не взял ни гроша, акушерке надо платить 3 р. в сутки. А без нее, право, страшно ехать. Ты согласен? Доктор велел мне сильно беречься целые полгода.
Вчера была опять баронесса Икскуль, сказала, что приедет к нам, если мы будем на Волге. Сегодня прислала мне ‘Архиерея’, новый рассказ Чехова, прислала Скитальца и портрет Горького, кот. он ей прислал, т.е. мне только показать. Надпись хороша. Короленко тебе пришлет со мной письмо насчет Академии1.
Баронесса Вульф принесла мне вчера букет фиалок и свежей клубники, сидела, рассказывала о своей жизни.
Знаешь ли ты что-нибудь о писателе Фальковском? Его жену2 я знаю, и с ним познакомилась. Он мне прислал три томика своих сочинений с надписями. Привезу, покажу. Вчера уехали все наши, даже Вишневского я отпустила, раз Элька со мной. Она мне поможет уложиться, а то я насчет движений швах. Вот получишь калеку вместо жены, дусик мой милый. Ты недоволен? Антончик, попроси Машу распорядиться перенести кровать в теперешнюю гостиную — ведь мне определили эту комнату? Ведь можно перенести мебель и пианино вниз? А то мне по лестницам нельзя будет бегать и придется, может, полежать после дороги. Чтобы мне было куда ткнуться. Все-таки со мной разные женские инструменты, и нужна будет комната — неудобно держать всякие гадости около великого писателя.
Ты будешь добр сказать Маше, чтобы она устроила мне комнатку? Стульчики можно пока камышовые взять. Ну да все равно.
Целую тебя, дорогой мой, крепко, крепко. Жди свою дохлую жену. Целую Машу и мамашу. Обнимаю мужа моего золотого.

Твоя Оля.

Элька кланяется тебе и Маше.

513. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[9 апреля 1902 г. Петербург]

Сидела кресле решила ехать четверг возьму акушерку до Ялты целую телеграфируй здоровье.

514. А. П. Чехов — О. Л. Книппер

Телеграмма

[10 апреля 1902 г. Ялта]

Приехал Немирович. Акушерку бери до Севастополя, приезжай одна, телеграфируй. Жду нетерпением.

515. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[10 апреля 1902 г. Петербург]

Шагаю завтра выезжаю целую.

516. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[10 апреля 1902 г. Петербург]

Телеграфируй беспокоюсь. Оля

517. О. Л. Книппер — А. П. Чехову

Телеграмма

[13 апреля 1902 г. Синельникове]

Приготовьте комнату кровать приеду лягу ходить не могу1.

Комментарии

Список сокращений

Андреева — Мария Федоровна Андреева. М., ‘Искусство’, 1968
А. П. — Антон Павлович Чехов
Книппер-Чехова — Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Ч. 2. Переписка. Воспоминания об О. Л. Книппер-Чеховой. М., ‘Искусство’, 1972
КС-9 — Станиславский К. С. Собрание сочинений в 9-ти т. М., ‘Искусство’, 1988—1999
К. С. — Константин Сергеевич Станиславский
М. П. — Мария Павловна Чехова
М. П. Чехова — Чехова М. П.. Письма к брату. М., 1954
Мейерхольд 1 — В. Э. Мейерхольд. Наследие. Т. 1. М., О.Г.И., 1998
Муромцева — Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. М., 1989
Н.-Д. — Владимир Иванович Немирович-Данченко
О. Л. — Ольга Леонардовна Книппер
Переписка — В. Э. Мейерхольд. Переписка. М., ‘Искусство’, 1976
РЭ — Станиславский К. С. Режиссерские экземпляры в 6-ти т., т. 3. М., ‘Искусство’, 1983
Суворин — Дневник Алексея Сергеевича Суворина. The Garnett press. London — изд-во Независимая газета. M., 1999
Теляковский — Теляковский В. А. Дневники директора императорских театров. 1901—1903. Санкт-Петербург. M., APT, 2002
ТН — Немирович-Данченко Вл. И. Творческое наследие в 4-х т., т. 1. M., MXT, 2003

Комментарии

1899

1.

1 В мае 1899 г. О. Л. провела три дня в семье А. П. в Мелихове. Позднее она уехала в Грузию к своему старшему брату, который служил в железнодорожном ведомстве.
2 В письме М. П. к О. Л. от 20 мая к ее фразе: ‘Сирень распустилась, крыжовник поспел!’ А. П. сделал приписку: ‘Телята кусаются’.

2.

1 См. No 1.

3.

1 Постановка ‘Дяди Вани’ готовилась в Художественно-общедоступном театре в новом сезоне, О. Л. была назначена на роль Елены Андреевны.
2 См. No 1 и 2.
3 Клички собак.
4 Речь о К. Л. и Л. Ю. Книппер.
5 Видимо, О. Л. писала Срединым, близким знакомым семьи, о своем предстоящем приезде в Ялту.
6 Л. В. Средин был болен туберкулезом.
7 Е. Я. Чехова.
8 М. Ф. Терентьева.
9 Ответ на реплику А. П. в его письме от 16 июня.

4.

1 А. П. приобрел это имение в конце 1898 г.

5.

1 Ошибка или опечатка: воскресенье приходилось на восемнадцатое.
2 После встречи в Новороссийске О. Л. и А. П. на пароходе отправились в Ялту, откуда 2 августа вместе уехали в Москву.

6.

1 Видимо, речь о корректуре для готовящегося у А. Ф. Маркса издания Собрания сочинений А. П.

10.

1 Окончательное название пьесы Г. Гауптмана на сцене МХТ — ‘Одинокие’.
2 В это время в Аутке (которая вскоре вошла в границы Ялты) шло строительство дома А. П.
3 У И. А. Синани в Ялте была книжная и табачная лавка.
4 Пьеса А. К. Толстого ‘Смерть Иоанна Грозного’, в которой К. С. играл главную роль, готовилась к открытию второго сезона Художественного театра.
5 А. А. Санин был в ‘Смерти Иоанна Грозного’ режиссером массовых сцен, которые он репетировал по указаниям К. С.
6 Принятое сокращение слова compagnie (франц.) — компания.
7 А. И. Южин в трагедии И.-В. Гёте исполнял заглавную роль.

11.

1 Направляясь из Ялты в Москву, О. Л. и А. П. до Бахчисарая ехали на лошадях.
2 В ранней переписке О. Л. и А. П. она фигурирует как образ ревнивой жены или невесты.

13.

1 Мать, бабушка и сестра А. П. приехали в Ялту 8 сентября.
2 А. П. получил телеграмму от режиссера Александрийского театра Е. П. Карпова и откликнулся на нее не только посылкой пьесы (как того просил адресат), но и высказал свои пожелания относительно исполнителей основных ролей. Однако в дальнейшем, получив от Н.-Д. телеграмму (27 ноября) с просьбой задержать свое разрешение на постановку в Александринке, поскольку Художественный театр собирался везти эту пьесу весной на гастроли в СПб, А. П. в тот же день направил Карпову письмо с просьбой постановку отложить. ‘Дядя Ваня’ прошел в этом театре только в 1909 г.
3 Шуточное прозвище парохода-тральщика.

14.

1 Осенью 1898 г., пока еще театр не вступил в права на арендованное здание ‘Эрмитажа’, репетиции проходили нередко в Охотничьем клубе, где многие годы давало свои спектакли Общество искусства и литературы, которым руководил К. С.
2 Речь о Филармоническом училище, которое предоставляло свои помещения для репетиций театра, поскольку многие его выпускники вошли в труппу МХТ и поскольку Н.-Д. продолжал вести здесь свои учебные классы.
3 Бог знает (франц.).
4 С. Т. Морозов вскоре действительно получил официальный статус: с 4 марта 1900 г. он стал директором хозяйственной части.
5 Семьей (франц.).

15.

1 На открытии второго сезона 29 сентября шел премьерный спектакль ‘Смерти Иоанна Грозного’ А. К. Толстого.
2 Премьера ‘Геншеля’ Г. Гауптмана состоялась 5 октября.
3 Премьера ‘Двенадцатой ночи’ была показана 3 октября.
4 На роль Астрова был назначен К. С., который параллельно репетировал трагедию ‘Смерть Иоанна Грозного’ и исполнял в ней главную роль.
5 В. В. Лужский играл профессора Серебрякова.
6 Премьера ‘Дяди Вани’ состоялась 26 октября.

16.

1 Так, в передаче кн. С. И. Шаховского, А. П. назвал О. Л.
2 В Дегтярном переулке снимала квартиру М. П.
3 Возможно, репетировал А. И. Адашев, который был одним из первых претендентов на роль царя Федора. Именно он, но несколько позже (29 декабря, это был 76-й спектакль ‘Царя Федора’), сыграл эту роль и, как отмечали ‘Новости дня’ 4 января 1900 г., ‘имел в ней у публики значительный успех’. Партнершей его, царицей Ириной, все четыре спектакля была М. Г. Савицкая.

17.

1 Как писал С. Васильев в ‘Московских ведомостях’ 4 октября, перед началом спектакля вышел Н.-Д. и объявил, что К. С. ‘по болезни просит снисхождения у публики’. Он прибавил при этом: ‘…Грозный не может удаться г. Станиславскому ни больному, ни здоровому. Он трагик лишь по необходимости, по росту и баритональному голосу… Не может быть трагическим актером человек с улыбающимися глазами’.
2 А. А. Санин играл боярина Захарьина-Юрьева, А. Л. Вишневский — Бориса Годунова, В. В. Лужский — Гарабурду, М. Г. Савицкая — царицу Марию Федоровну, О. Л. играла царевну Ирину, жену царевича Федора.
3 Пресса, как и публика, почти единодушно высказала одобрение, а порой и восхищение постановкой. Что касается исполнения К. С., то наряду с положительными оценками (их было меньше), немало было высказано нареканий, касающихся прежде всего трактовки образа царя.

18.

1 Речь об ‘Отчете о деятельности Художественно-общедоступного театра за 1-й год (14 июня 1898 — 28 февраля 1899)’. М., 1899.
2 А. П. не раз высказывал недовольство исполнением М. Л. Роксановой роли Нины Заречной и надеялся на замену ее другой актрисой.
3 Книгоиздатель А. Ф. Маркс, с которым А. П. 26 января 1899 г. заключил договор о продаже права на публикацию своих произведений, должен был выплатить ему заранее оговоренную часть причитающихся ему денег.
4 ‘Иванов’ прошел в Александрийском театре один раз, 10 октября, ‘Дядя Ваня’ в эти годы поставлен не был (см. примеч. 2 к No 13).

19.

1 Речь о кн. С. И. Шаховском.
2 Реплика Репетилова из ‘Горя от ума’ (д. 4, явл. 4).

20.

1 28 октября, перед открытием сезона, по единодушному требованию труппы театра А. П. была послана телеграмма, подписанная К. С. и Н.-Д. (см. ТН, No 190). А. П. ответил на нее 1 октября: ‘Бесконечно благодарю поздравляю шлю глубины души пожелания будем работать сознательно бодро неутомимо единодушно чтобы это прекрасное начало послужило залогом дальнейших завоеваний чтобы жизнь театра прошла светлой полосой в истории русского искусства и в жизни каждого из нас верьте искренности моей дружбы’.
2 Т.е. К. С.
3 Мейерхольд в ‘Чайке’ играл Треплева.
4 Д. Ф. Трепов, в то время московский обер-полицмейстер, в чьем ведении находился надзор за зрелищами, высказал свои претензии после репетиции. Суть его требований Н.-Д. изложил в письме к К. С.:
‘Вот что требует Трепов:
1-я картина. Будто бы получилось такое впечатление, что все бояре, входя, крестятся. Поэтому Трепов требовал, чтобы бояре все уже сидели. Но это можно защитить, т.к. ничего нецензурного в появлении бояр нет. Надо только уничтожить лампаду у иконы.
2-я картина. В молельне, по возможности, уничтожить впечатление образов и лампад. Отнюдь не молиться, а начинать Грозному сидя в кресле. И потом не молиться, с коленопреклонением.
Замоскворечье. Кикин должен убегать, а толпа за ним.
‘Комета’. Синодик без коленопреклонения. Лампады уничтожить’ (ТН, с. 307—308).

21.

1 См. примеч. 2 к No 13.

22.

1 По просьбе А. П. (см. его письмо от 24 мая 1899 г.) П. И. Куркин выполнил карту, которую Астров демонстрирует Елене Андреевне в 3 д. ‘Дяди Вани’.

23.

1 Под названием ‘Вильгельм Геншель’ пьеса Гауптмана шла в сентябре в Малом театре, под названием ‘Извозчик Геншель’ — в театре Корша.
2 Лужский играл заглавную роль.
3 Мейерхольд впервые сыграл Иоанна Грозного 19 октября и со следующего сезона роль окончательно перешла к нему.
4 М. П. Лилина играла в ‘Дяде Ване’ Соню.
5 А. Р. Артем играл в ‘Чайке’ Шамраева.
6 М. А. Самарова в ‘Дяде Ване’ играла старую няню Марину.
7 И. Н. Греков был мужем М. А. Самаровой.

25.

1 Газеты из исполнителей выделяли прежде всего Лилину и К. С., только С. Васильев в ‘Московских ведомостях’ (1 ноября) из исполнителей поставил на первое место О. Л., остальные высказывали более или менее существенные претензии, но до оголтелой критики, в общем, дело не доходило.
2 А. Л. Вишневский играл дядю Ваню.

26.

1 А. И. Зальца был капитаном.
2 Сохранилась приписка О. Л. в письме М. П. брату от 31 октября 1899 г.: ‘Привет писателю от актрисульки. Спала отлично, во сне была в Трансваале, прыгала по деревьям при электрическом свете — меня поймали. Addio!!!’ (М. П. Чехова, с. 135)

27.

1 Описка А. П., речь, несомненно, идет о роли Елены Андреевны.
2 Имеется в виду телеграмма Н.-Д. от 29 октября: ‘Второе представление театр битком набит. Пьеса слушается и понимается изумительно. Играют теперь великолепно. Прием — лучшего не надо желать. Сегодня я совершенно удовлетворен. Пишу. На будущей неделе ставлю пьесу 4 раза’ (ТН, с. 318).
3 См. No 25.

28.

1 Об этом Вишневский приписал в письме М. П. от 12 ноября (М. П. Чехова, с. 135).

29.

1 Речь о В. А. Морозовой.
2 Речь о Литературно-художественном кружке, открывшемся 9 октября 1899 г. и сыгравшем значительную роль в культурной жизни Москвы, здесь читались и обсуждались рефераты, устраивались концерты, спектакли, выставки, кроме того кружок собирал ценные художественные произведения, рукописи, письма, оказывал материальную помощь актерам и писателям. (Кстати, он субсидировал первую зарубежную поездку Художественного театра в 1906 г.)
3 М. П. писала брату 20 ноября: ‘Книппер в первый раз была в клубе, имела успех, ею любовались, говорили приятные вещи и т.д. А какой она прекрасный человек, в этом я убеждаюсь каждый день. Большая труженица и, по-моему, весьма талантлива’ (М. П. Чехова, с. 136).

31.

1 А. П. заканчивал работу над повестью ‘В овраге’.
2 Слухи о приезде МХТ в Ялту стали курсировать еще осенью, об этом писал даже ‘Крымский курьер’ (16 ноября). Н.-Д., однако, в обстоятельном письме к А. П. от 28 ноября делится планами поездки в СПб, ни словом не намекая о Ялте, и даже в его письме к А. П. начала февраля планы поездки выглядят весьма туманно.
3 Вырезки не сохранились.
4 С. И. Шаховской разводился с женой.

32.

1 Премьера ‘Одиноких’ состоялась 16 декабря.
2 О. Л. была занята в самом ходовом репертуаре, причем ни в ‘Чайке’, ни в ‘Дяде Ване’, ни в ‘Одиноких’ дублеров у нее не было. Из актрис она имела самую большую нагрузку в текущем сезоне: сыграла 83 раза (для сравнения: Савицкая — 69, Лилина и Роксанова — 42, Андреева — 34).

33.

1 См. No 31 и примеч. 3 к нему.
2 См. No 31 и примеч. 2 к нему.
3 Речь о ‘Мертвых душах’.
4 Критика более чем сдержанно отнеслась к исполнению О. Л. роли Анны Map, о ней или не упоминали вовсе (как, скажем, П. Кичеев в ‘Русском слове’ от 22 декабря), или упрекали в холодности, сухости, резкости, отсутствии обаяния, даже ‘Курьер’ (17 декабря), отметивший, что она ‘была очень хороша’, не преминул добавить, что ‘местами она как будто спадала с тона’.
5 Именно от этого А. П. предостерегал Мейерхольда, исполнявшего роль Иоганна Фокерата, в своем письме актеру в начале октября: ‘Не следует подчеркивать нервности, чтобы невропатологическая натура не заслонила, не поработила того, что важнее, именно одинокости, той самой одинокости, которую испытывают только высокие, притом здоровые (в высшем значении) организации. Дайте одинокого человека, нервность покажите постольку, поскольку она указана самим текстом’.
6 Газета ‘Курьер’ поместила 13 февраля ‘Открытое письмо’ читателя, обращенное к Андреевой: ‘Созданный Вами в ‘Одиноких’ образ Кэте полон такого поэтического обаяния, идеально хрустальной чистоты, волшебной прелести, что мы, зрители, всеми атомами своего существа разделяем страдания Кэте и горячим сердцем желаем ей счастья с Иоганнесом, т.е. мы испытываем то, против чего боролся Гауптман… Ради высоты и святости тех идей, которым служит Гауптман, не играйте так дивно хорошо!’
7 В декабре 1899 г. Литературно-художественный кружок переехал в дом Обидиной на Петровке, а в июле 1901 г. на Тверскую.
8 Речь о К. И. Зальца, земском враче.

1900

34.

1 См. примеч. 5 к No 33.
2 28 декабря здесь было помещено ‘Письмо из Москвы’ П. П. Перцова по поводу ‘Дяди Вани’ в МХТ, где игра актеров названа ‘бесподобною’.
3 Речь о повести ‘В овраге’, которая была напечатана в январской книжке ‘Жизни’.

35.

1 Поскольку снять Александрийский театр Н.-Д. не удалось (на время Поста он обычно сдавался немецкой труппе Ф. Ф. Бока), а Суворин сдал театр под гастроли Т. Сальвини, решено было арендовать зал консерватории, однако его акустика оказалась неприемлемой для драматических спектаклей, и от поездки в результате пришлось отказаться.
2 В ‘Новом времени’ от 8 января высоко оценивался ансамбль Художественного театра и вся постановка ‘Одиноких’, в ‘Северном курьере’ от 7 января была помещена информация о грядущем приезде МХТ в СПб, а также обстоятельная статья А. Рейнгольда ‘Драма современного человека’, где анализировался спектакль ‘Дядя Ваня’ и высоко оценивалось исполнение К. С., Вишневского, О. Л. и Лилиной.
3 Речь о поездке в Крым.

36.

117 января — день рождения А.П.

37.

115 января 1900 г. М. П. сообщала брату, что театр непременно будет в первых числах мая в Ялте и Севастополе, а перед тем едет в СПб: ‘Мать Книппер плачет, боится за дочь. У Владимира Ивановича муаровые шелковые отвороты на сюртуке, это ему очень идет’ (М. П. Чехова, с. 143).
2 Избрание А. П. почетным академиком по только что учрежденному разряду изящной словесности произошло на заседании Академии наук 8 января 1900 г. Одновременно с ним были избраны А. Ф. Кони, В. Г. Короленко, А. А. Потехин, Л. Н. Толстой и вел. кн. Константин Константинович (писавший под псевдонимом K. P.).
3 Речь об инциденте, случившемся летом 1899 г., когда ехавшие по дороге в Бахчисарай А. П. и О. Л. приняли приветствовавших их врачей земской больницы за сумасшедших. Среди них был и ялтинский санитарный врач П. П. Розанов.

38.

1 В ‘Одиноких’ М. А. Самарова играла г-жу Фокерат, мать героя пьесы, и дублеров все время существования спектакля не имела.
2 Няню Марину вместо М. А. Самаровой играла А. И. Помялова.
3 Е. М. Раевская репетировала роль Аполлинарии Панфиловны. Репетиции ‘Сердце не камень’ шли в январе и феврале. Согласно Отчету о деятельности МХТ за второй сезон, К. С. провел 9 репетиций, Н.-Д. — 3, Лужский — 10, Санин — 16. В письме П. Д. Боборыкину от 30 апреля 1900 г. Н.-Д. говорит об этой пьесе как о готовой, которую он собирается включить в репертуар предстоящего сезона (см. ТН, с. 337). ‘Русское слово’ 20 марта 1901 г. сообщало, что пьеса, которая ‘уже срепетована и должна была идти в прошлом сезоне’, пойдет в сезоне наступающем. Однако до премьеры спектакль так и не был доведен. Скорее всего, сначала он отодвигался более насущными постановками, а когда стало известно, что эта пьеса пойдет в Малом театре с Ермоловой в главной роли (1902), МХТ соперничать не рискнул.
4 Видимо, речь о ‘Северном курьере’ от 7 января (см. примеч. 2 к No 35).
5 Опера исполнялась в Московской частной русской опере, так называемой Мамонтовской.
6 Реплика Нины Заречной из четвертого действия ‘Чайки’.
7 В. К. Книппер заканчивал юридический факультет Московского университета и готовился к выпускным экзаменам.
8 В Южной Африке в это время Великобритания вела войну по превращению Оранжевой республики и Трансвааля в свои колонии, мировое общественное мнение, русская интеллигенция в частности, выступало на стороне африканеров — буров.
9 Речь идет об инсценировке чеховских рассказов, которые с 28 января по 5 февраля репетировали уже в декорациях и костюмах, но на публику не выпустили.
10 ‘Дама с собачкой’ была опубликована в последнем номере ‘Русской мысли’ за 1899 г.

39.

1 А. П. писал об этом сестре 31 января.

40.

1 Речь о Всемирной выставке в Париже.
2 Вероятно, речь о письме Мейерхольда к А. П. от 21 января 1900 г.
3 Письмо, написанное между 1 и 4 февраля.
4 Поскольку в СПб театр не поехал, план поездки изменился. Спектакли в Севастополе начались 10 апреля, было показано 4 спектакля, в Ялте гастроли открылись 16 апреля, было сыграно 7 спектаклей (вместо запланированных 6-ти) и устроен литературный вечер в 3-х отделениях, где были представлены сцены из ‘Царя Федора’, ‘Антигоны’, ‘Потонувшего колокола’, актеры также прочли несколько чеховских рассказов. Ни репетиций, ни предполагавшейся поездки в Харьков (о чем пишет А. П. ниже) не было.
5 Манера выражаться (франц.).

41.

1 А. Ф. Манасевич первый год существования МХТ занимал должность секретаря дирекции, к которой оказался совершенно непригоден и был отставлен. 26 июля 1899 г. Н.-Д. так отзывался о нем в письме к К. С.: ‘…он слишком безграмотен, слишком неинтеллигентен и слишком глуп для исправления’ этой должности, ко всему прочему отличался ‘крайней инертностью и ленью’.
2 У Никитских ворот в Мерзляковском пер. жила О. Л. со своей матерью и младшим братом.
3 В Севастополь А. П. намеревался приехать к гастролям МХТ.
4 И. В. Цингер, сын профессора математики, толстовец по убеждениям, служил в МХТ рабочим сцены.

42.

1 Ответ на реплику А. П. в письме от 10 февраля.
2 В январской книжке ‘Жизни’ была опубликована повесть ‘В овраге’.

43.

1 После закрытия сезона 20 февраля и небольшого отдыха в театре начались репетиции ‘Снегурочки’, которой открывали предстоящий сезон: по окончании Великого поста репетиции были перенесены в Охотничий клуб.
2 В Москве со своей семьей жил младший брат А. П. Иван Павлович.
3 А. А. Хотяинцева, с которой М. П. познакомилась на вечерних занятиях в Строгановском училище, вместе с художницей Е. Н. Званцевой организовала художественную мастерскую, куда потянулось много учеников, поскольку к преподаванию были привлечены В. А. Серов, К. А. Коровин, А. С. Голубкина и др.
4 На первой неделе Поста спектакли не давались.
5 Л. Н. Толстой с семьей был на ‘Одиноких’ 16 февраля.
6 В феврале армия буров после длительного успешного сопротивления потерпела серьезное поражение, несмотря на сочувствие в общественном мнении к героически сопротивлявшимся бурам, правительства европейских стран не оказали им никакой поддержки.

45.

1 Вероятно, А. П. отвечал на телеграммы Н.-Д., посланные 17 и 18 февраля. В первой высказывались сомнения в целесообразности показывать спектакли в Крыму без обстановки (об этом Н.-Д. писал в первой половине февраля) и предлагалось А. П. самому приехать на Пасху, так как театр надеялся играть эти дни в помещении театра Корша. Вторая (срочная, с оплаченным ответом) — требовала подтверждения возможности приезда. Телеграмма А. П. неизвестна.
2 На следующий день О. Л. сделала приписку в письме М. П. брату: ‘Здравствуйте, милый писатель! Я хандрю — актриса. Маша сидит в красном халате и злится, что я порчу ее письмо своим собачьим почерком. Addio, academicus!’ (М. П. Чехова, с. 153).

46.

1 Цитата из басни Крылова ‘Квартет’.
2 М. Ф. Андреева готовила роль Нины Заречной специально для поездки в Крым.
3 Первый анонс о спектаклях Художественного театра появился в ‘Крымском курьере’ 8 марта. В письме сестре от 7 марта А. П. дал отрывок из рецензии местной газеты (‘Доктор в ‘Дяде Ване’ говорит неотразимой очаровательнице Елене Андреевне: ‘Поживете у нас еще немного, и я вами страх как увлекусь»), приписав: ‘Передай О. Л-е, она собирает’.
4 О. Л. приехала в Ялту на Страстной неделе.

48.

1 Накануне, 23 апреля, в Ялте был дан прощальный спектакль.

49.

1 По имени героини одноименной ибсеновской пьесы: эта пьеса была включена в гастрольную поездку МХТ, Гедду играла М. Ф. Андреева.
2 Парафраз реплики Войницкого из 3 действия: ‘Осенние розы — прелестные, грустные розы’.

50.

115 января А. П. писал сестре, что приобрел ‘кусочек берега с купанием’ и ‘дом паршивенький, но крытый черепицей’ в Гурзуфе.

51.

1 А. П. приехал в Москву 8 мая, а выехал из нее 17-го.

52.

1 У И. И. Левитана была тяжелая болезнь сердца, он умер в июле текущего года.

53.

1 О. Л. вместе с матерью уезжала на Кавказ к старшему брату.
2 Пьеса В. А. Кожевникова ‘Дым отечества’ в 1901 г. была поставлена в Суворинском театре.
3 Письмо на открытке с изображением амура со стрелой под мышкой, летящего в направлении сердца.
4 А. П., путешествовавший по Кавказу вместе с А. М. Горьким, В. М. Васнецовым, А. Н. Алексиным и Л. В. Срединым, встретился с О. Л. 7 июня, возвращаясь в Ялту, в поезде Тифлис—Батум, они ехали вместе несколько часов до станции Михайлово, где О. Л. с матерью пересели на Боржомскую ветку (см.: Книппер-Чехова, No 12).

56.

1 Лучшая в то время гостиница в Севастополе.
2 А. П. провожал О. Л. из Ялты в Севастополь, где она села на поезд.

57.

1 Театр начинал работу над пьесой Ибсена ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’, где О. Л. играла Майю, Рубека играл недавно принятый в труппу В. И. Качалов.
2 В письме от 14 августа Н.-Д. сообщал К. С-у ‘маленький секрет’: О. Л. ‘мне сказала, что брак ее с Антоном Павловичем дело решенное… Ай-ай-ай! Это, может быть, и не секрет, я не расспрашивал. Но она мне так сообщила: ‘После мамы вам первому говорю» (ТН, с. 350).
3 Н.-Д. писал для МХТ пьесу, которая получила название ‘В мечтах’ и была поставлена в следующем году.

58.

1 К. С., отдыхавший по соседству в Алупке, писал после этой встречи Н.-Д. 9 августа: ‘Пишу под большим секретом. Вчера выжал от Чехова: он завтра уезжает в Гурзуф, писать, и через неделю собирается приехать в Алупку читать написанное. Он надеется к 1 сентября сдать пьесу, хотя оговаривается: если окажется удачно, если быстро выльется и пр. Он пишет пьесу из военного быта с 4-мя молодыми женскими ролями и до 12-ти мужских’ (КС-9, т. 7, с. 363). Речь идет о пьесе ‘Три сестры’.

59.

1 Имеются в виду Кисловские переулки в районе Б. Никитской.
2 Так в семье О. Л. называли младшего брата и его невесту, возможно, намекая, что ее отец был хозяином известной московской булочной.
3 Имеется в виду А. И. Зальца.
4 Первые строки пушкинского стихотворения ‘Последние цветы’.

62.

1 С. В. Чехова, жена И. П. Чехова, с сыном.

63.

1 О. М. Андреева.
2 Здесь и ниже речь о пьесе ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’.

64.

1 А. И. Зальца застрелился в 1905 г., по возвращении с русско-японской войны.

65.

1 В. К. Харкеевич.

67.

1 ‘Нашим’ О. Л. называет ‘Эрмитаж’ в Каретном ряду, где проходили спектакли МХТ, в отличие от популярного в актерской среде ресторана под тем же названием, расположенного на Трубной площади.
2 В МХТ начались репетиции ибсеновской пьесы ‘Доктор Штокман’ (‘Враг народа’).
3 Фраза из письма А. П. от 14 августа.

68.

1 Вероятно, речь об О. М. Мейерхольд.
2 Добрый вечер, синьор (итал.).

69.

1 Видимо, отклик на письмо О. Л. от 16 августа.
2 По этому поводу М. П. писала брату 1 сентября: ‘Вчера у меня были гости: Малкиели, Оля и Владимир Иванович Данченко. Много болтали, пили шуваловское вино и гадали на картах. Гадали Соня Малкиель и Немирович. Он не собирается в Крым к бедной Катишь и сегодня, должно быть, уехал в Варшаву к матери и сестре, которая очень больна’ (М. П. Чехова, с. 159).

71.

1 В. С. Пассек.

72.

1 М. П. преподавала географию в гимназии Л. Ф. Ржевской.
2 М. П. конкретизировала ситуацию в письме брату 5 сентября: ‘Вишневского Гликеша протурила от себя, и он поглупел еще больше’ (М. П. Чехова, с. 160).
3 У Вар. И. Немирович-Данченко была тяжелая форма туберкулеза.

73.

1 Первые строки популярного в свое время романса гр. Г. А. Кушелева-Безбородко ‘Тебя здесь нет, но ты со мною’.
2 Санин вел подготовительные репетиции ‘Снегурочки’.
3 Желябужская (Андреева) готовила роль Леля в первом составе исполнителей. Инцидент, когда Санин удалил актрису с репетиции, произошел 23 августа и вызвал пространное письмо Н.-Д. к режиссеру, где он в частности писал:
‘Ваша резкая вспышка была ниже тех культурных задач, для которых служит не только все наше дело, но и все искусства, вместе взятые. К тому же она поставила талантливую и добросовестную артистку в такое положение перед товарищами, какого она совершенно не заслужила. Вы сами знаете, что должны сделать после этого моего письма. Весь тон его, надеюсь, настолько проникнут уважением к Вашей личности, что мне не надо подсказывать Вам Ваше дальнейшее поведение’ (ТН, с. 356).
4 Вторая Маша — М. Т. Шакина.

74.

1 Музыка А. Т. Гречанинова к ‘Снегурочке’ (он же сочинил музыку для ‘Царя Федора Иоанновича’) основывалась на народной мелодике, особое звучание ей придавало использование подлинных народных инструментов.
2 По контракту с Я. В. Щукиным ‘Эрмитаж’ поступал в распоряжение МХТ с 1 сентября, до того репетиции шли в концертном зале Романова на М. Бронной.

76.

1 Так иногда в театре называли К. С-а.
2 Н.-Д. уезжал в Варшаву к больной сестре.
3 Имеется в виду, что репетиции перейдут на сцену.

78.

1 А. П. выехал в Москву 21 октября и пробыл там до 11 декабря, проследовав затем за границу.

80.

1 См. примечание к No 78.
2 Седьмой том Собрания сочинений А. П., который составляли написанные к тому времени пьесы, вышел в январе 1901 г.
3 Горький работал над первой своей пьесой, ‘Мещане’, которая предназначалась для постановки в МХТ.
4 В заметке ‘Новостей дня’ от 5 сентября сообщалось, что прежнее название ожидаемой к 20 сентября пьесы А. П. отпало, а новое еще не определилось.

81.

1 О. Л. называла так своего двоюродного брата Л. В. Борнгаупта, поскольку он, будучи врачом, участвовал добровольцем на стороне буров в англо-бурской войне, события которой разворачивались в Трансваале.
2 В. Кес дирижировал симфоническими концертами Филармонического общества, в которых иногда принимала участие мать О. Л. и ее ученики по Филармоническому училищу.
3 В Новом театре (филиале Малого), возникшем одновременно с Художественным и рассчитанном на конкуренцию с ним, сезон открылся 8 сентября ‘Снегурочкой’, которую к своему открытию готовил и МХТ.

84.

1 Сезон открылся 24 сентября.
2 Слух оказался преждевременным.

85.

1 Задержка открытия была связана с тем, что необходимо было переоборудовать сцену театра в связи со сложными техническими заданиями, которые ставила перед постановщиками пьеса Островского, и теми придумками, которые мечтал воплотить на сцене К. С. Кроме того расширяли зрительный зал: пристраивали ярус (в работах принимал участие известный архитектор Ф. О. Шехтель).

89.

1 26 сентября впервые играл второй состав исполнителей.

90.

1 Фраза из письма О. Л. от 24 сентября.

92.

1 Общий тон рецензий на ‘Снегурочку’ был сдержанный. Всех восхищала фантазия постановщика, но одновременно многие отмечали, что богатство выдумки подавило поэзию, заслонило актеров, что бытовая окраска ролей в ‘весенней сказке’ неприемлема.
2 О. Л. предназначалась роль Маши, которая стала одним из лучших ее созданий.

93.

1 Перед началом репетиций ‘Снегурочки’ весной 1900 г., когда обсуждались кандидатуры исполнителей, в письме Н.-Д. к К. С. по этому поводу фигурировало три состава исполнителей основных женских ролей. На обороте этого письма М. П. Лилина (со слов К. С.) записала: ‘1-й состав женского персонала более надежный’ (это: Снегурочка — Мунт, Весна — Желябужская, Лель — Книппер)’. Сама О. Л. первоначально хотела играть Купаву и пробовалась на эту роль.
2 Вероятно, речь о Н. Н. Фигнере, который с 27 сентября гастролировал в спектаклях Большого театра.
3 Процессом подготовки ‘Снегурочки’ был очень увлечен С. Т. Морозов, который руководил постановочным процессом, выписывая (из-за границы в том числе) новейшие технические приспособления для выполнения сценических трюков. По словам Санина в его письме К. С. от 10 августа, Морозов ‘просит передать, что никаких экономии по постановке ‘Снегурочки’ не признает — дело идет о конкуренции, о полноте и красоте картины’ (КС-9, т. 7, с. 657).
4 М. Г. Савицкую в роли Весны единодушно не приняла критика и с 15-го спектакля (это было 29 октября) в спектакль вступила А. С. Штекер.
5 Это мнение критика в основном не разделяла, правда, ее возражения относились прежде всего к трактовке образа. В спектакле это был, по словам С.Васильева, ‘бледный, худой, изможденный старик’, тогда как хотелось видеть крепкого жизнерадостного языческого царя ‘веселых берендеев’ (см. ‘Московские новости’, 1900, 9 октября).
6 Вероятно, речь идет об ‘Антоновских яблоках’ И. А. Бунина, вышедших в 1900 г.

99.

1 Премьера ‘Доктора Штокмана’ состоялась 24 октября, пьеса ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’ пошла 28 ноября.

100.

1 С. Глаголь в обширной статье ‘Проблески новых веяний в искусстве и московские театры’, помещенной в No 12 ‘Жизни’, заметил, что ‘Снегурочка’ в Малом театре несопоставима со спектаклем МХТ, как несопоставима олеография с ‘полной творческого замысла картиной’.

106.

1 А. П. прибыл в Москву 23 октября, остановился в гостинице ‘Дрезден’ и занимался перепиской и правкой ‘Трех сестер’.

107.

1 Очевидно, речь о репетициях пьесы ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’, первое действие которой происходит в гостинице на морских купаниях.

108.

1 Через Брест А. П. ехал за границу.

109.

1 М. В. Кошеверова в ‘Докторе Штокмане’ заменяла Е. М. Раевскую в роли жены героя Катерины.

110.

1 Речь о репетициях ‘Трех сестер’.

111.

1 Тем не менее С. Н. Судьбинину пришлось сыграть эту роль, когда долго болел К. С. осенью 1901 г., а В. И. Качалов, его дублер, был чрезмерно загружен.
2 В. Н. Павлова репетировала в ‘Чайке’ вместо Е. М. Раевской Полину Андреевну, но не играла ее, Раевская оставалась единственной исполнительницей этой роли. А. П. не знал Павлову, так как она недавно пришла в театр по окончании Филармонического училища (в мае 1899 г.) и не сыграла еще ни одной сколько-нибудь заметной роли.
3 Н.-Д. должен был отправиться в Ментону к сестре.

112.

1 Соленого играл М. А. Громов, Чебутыкина — А. Р. Артем, Наташу — М. П. Лилина, Ирину — М. Ф. Андреева, Андрея — В. В. Лужский.
2 Тузенбаха играл В. Э. Мейерхольд, Ольгу — М. Г. Савицкая.
3 Полковником в театре называли коменданта Л. А. фон Фессинга.

113.

1 С.-И.-П.Крюгер возглавлял борьбу буров против английских колонизаторов, в газетах помещались его фотографии, писалось и о его внешности типичного патриархального фермера.

114.

1 Шарль Омон содержал театр фарса и кабаре в том помещении, которое вскоре было перестроено для Художественного театра.
2 Речь о Н. П. Зимине, заведовавшем московскими водопроводами.
3 Вероятно, речь о владельце дома на углу Кузнецкого моста и Петровки. Имея в собственности кусок тротуара и не сумев получить с городского управления желаемую за него крупную сумму, он огородил свой участок, что сильно стеснило передвижение в этом всегда оживленном месте.

116.

1 Премьера ‘Микаэля Крамера’ прошла в берлинском Лессинг-театре. О. Л. упоминает о ней, наверно, потому, что эту пьесу собирался ставить (и поставил в следующем году) Художественный театр.
2 Программа концерта в Большом зале Благородного собрания включала увертюру к ‘Эгмонту’, концерт для скрипки с оркестром, фантазию для фортепьяно, солистов, хора и оркестра, ‘Шотландские песни’ (А. И. Книппер солировала в двух последних произведениях). Дирижировал В. Кес.
3 Кучук-Кой решено было продать после того, как А. П. купил землю с домиком в Гурзуфе.

117.

1 Историк, юрист, социолог, профессор государственного права Московского университета М. М. Ковалевский был очень популярен как лектор, а его квартира стала местом встреч интеллектуальной элиты. В 1886 г. он был отставлен от кафедры министром просвещения за слишком откровенные высказывания перед студентами. После отставки жил за границей, в 1901 г. основал в Париже русскую Высшую школу общественных наук. ‘…Профессор всех юридических и гуманитарных наук, блестящий М. М. Ковалевский, грузный барин, сумевший, несмотря на объемистый ученый багаж, сохранить подвижность ума и неистощимую веселость’ — так писала о нем в своих воспоминаниях А. В. Тыркова-Вильямс (М., Слово/SIovo, 1998, с. 411).

118.

1 Речь о продаже Кучук-Коя.

120.

1 20 декабря ‘по внезапной болезни г-жи Книппер’ вместо ‘Когда мы, мертвые, пробуждаемся’ были показаны последняя картина ‘Смерти Иоанна Грозного’ (с К. С. в главной роли), 2, 3 и 7-я картины ‘Царя Федора Иоанновича’ и 2-е действие ‘Снегурочки’.
2 ‘Книга песен’ (нем.).
3 Ах, да, милый мой, позабыла, что обещала написать тебе по-французски. Как там, в Ницце? Много солнца, цветов, и много хорошеньких женщин — приветливых, элегантных и выдержанных, которыми ты любуешься по целым дням? Будешь заводить знакомства? Напиши мне, если встретишь особенно интересных, напишешь? Обещаешь?
Гуляешь ли ты ежедневно под горячими лучами южного солнца? Ах, какой ты счастливец! Как бы мне хотелось быть с тобой, мой любимый! Славная была бы парочка, не правда ли? Прощай до завтра. У нас — ничего нового. Будь здоров, отдыхай после нелепой московской жизни и побольше думай обо мне. Целую тебя тысячу раз. Люби меня и целуй. Вся твоя Ольга Книппер (франц.).

121.

1 См. No 114.

122.

1 ‘Трое’ печатались в журнале ‘Жизнь’.
2 Роман Толстого публиковался в еженедельном журнале ‘Нива’ в 1899 г., а затем сразу вышел отдельной книгой.
3 См. примеч. 2 к No 111.

123.

1 А. П. послал телеграмму театру 1 января: ‘Ваш преданный друг посылает искренние пожелания. Будьте счастливы’ (оригинал по-французски).

124.

1 Прощай, спи спокойно, увидь меня во сне, мой любимый. Прими мои горячие и нежные поцелуи (франц.).

126.

1 Беспокоюсь, послала десять писем, отвечай (франц.).

127.

1 Мещеринов — это длинно и неудобно (франц.).

128.

1 Приветствую мою прекрасную (франц.).

129.

1 Санин приступил к репетициям, но ни трактовка роли, ни ее исполнение никого не удовлетворило. Тогда вернулись к М. А. Громову, и его исполнение роли Соленого вызвало единодушное одобрение критиков (некоторые из них ставили его на одно из первых мест), притом большинство считало, что он был дебютантом, тогда как на самом деле он работал в театре второй сезон и сыграл несколько малозначительных ролей.

130.

1 М. П. писала А. П. по этому поводу 3 января: ‘Твое письмо помечено 22 декабря, а я получила его 3 января — вот как долго идут письма’ (М. П. Чехова, с. 167).
2 См. No 112.

131.

1 Видимо, речь о письме А. П. к Л. В. Средину от 25 декабря, где он спрашивает о здоровье сестры и матери и интересуется, ‘не обвалился ли мой дом?’.
2 В декабрьском письме к А. П. К. С. просит у него разрешения попробовать в качестве своего дублера в роли Вершинина вместо Судьбинина (который ‘не годится даже в денщики к Вершинину’) Качалова — ‘он будет приятен и благороден’ (КС-9, т. 7, с. 386).

1901

132.

1 Тысяча искренних пожеланий к Новому году, новому веку. Анна, Ольга, Владимир, дядя Саша, Карл, Соколовский (франц.).

133.

1 Поздравляю маму, дядю, Николашу, актрису. Желаю счастья, денег, славы (франц.).

134.

1 В ‘Дрездене’ останавливался А. П. во время своего последнего приезда в Москву.
2 С меня довольно (франц.).
3 Так между собой многие в театре называли жену Н.-Д. Екатерину Николаевну.
4 Речь о Московской частной русской опере.

135.

1 К. С. писал в этом письме о том, что с каждой репетицией он все больше влюбляется в пьесу, что и актеры, ‘придя на сцену, поняли ее’. Об О. Л. сообщал, что она нашла для роли ‘прекрасный тон. Если займется им, будет играть прекрасно, если будет надеяться на вдохновение — ?’ (КС-9, т. 7, с. 385—386).
2 Речь, вероятно, о письме от 26 декабря.

136.

1 Опера Н. А. Римского-Корсакова шла в Московской частной русской опере.
2 Н. Н. Архипов возглавил Общество искусства и литературы после ухода из него К. С.
3 Намек на несложившуюся сценическую судьбу ‘Снегурочки’, которую редко ставили на афишу и вскоре, утром 10 февраля, показали последний (21-й) раз.
4 Намек на пожар, который случился в ноябре 1900 г. в знаменитом московском магазине ‘Мюр и Мерилиз’ (по именам владельцев).
5 Конец века (франц.), здесь как определение ее стиля.
6 Брат К. С, одно время он прибился к Художественному театру, где служила его жена О. П. Алексеева, он исполнял крошечные роли и помогал техническим службам.

137.

1 Телеграмма не сохранилась.
2 Один (франц.).
3 См.: КС-9, т. 7, No 210.
4 Маклаковых было два брата, здесь речь идет о В. А. Маклакове.

139.

1 М. П. после рождественских каникул вернулась в Москву, мать А. П. оставалась в Ялте в компании с И. А. Буниным до приезда А. П.

140.

1 ‘Чертова стряпуха’ (франц.).

141.

1 См. No 136.

143.

1 О. Л. называет оперу Ц. А. Кюи, написанную по одноименной поэме Пушкина, на французский манер, у авторов — ‘Анджело’.
2 Шаляпин исполнял партию Анафеста Галеофы.
3 Премьера прошла 31 января.

145.

1 См. No 139.

147.

1 См. No 150.
2 См. No 143.

148.

1 В режиссерском экземпляре ‘Трех сестер’ К. С. сделал такое разъяснение к этой сцене: ‘Играть, как будто Маша спрашивает его: ‘Ты меня любишь?’ Вершинин отвечает: ‘Да, очень’. Маша: ‘Сегодня я буду принадлежать тебе’. Вершинин: ‘О счастье, о восторг’ (РЭ, т. 3, с. 215).
2 11 февраля ‘Тремя сестрами’ завершился сезон, гастроли в СПб начались 19-го.
3 Это не было окончательным решением.

149.

1 См. No 145. В пьесе в 3-м действии звук набата отмечен в ремарке при поднятии занавеса, а затем в сцене Ольги и Наташи.

150.

1 Реакция на реплику А. П. в письме от 14 января.
2 Чехов неизвестен. Адрес неполон (франц.).
3 ‘Три сестры’, как и все другие пьесы А. П. в МХТ, оформлял В. А. Симов.
4 Федотика играл А. И. Тихомиров.
5 Полковник В. А. Петров по просьбе А. П. консультировал ‘военную’ пьесу ‘Три сестры’.
6 Речь о незадолго до того умершей королеве Великобритании Виктории.

151.

1 Телеграфируй здоровье, беспокоюсь (франц.).

153.

1 Здоровье превосходно (франц.).

154.

1 Возможно, это происходило в каких-то кулуарных беседах, ибо до отъезда А. П. за границу ни третий, ни четвертый акт еще не репетировались.
2 Писем А. П. к К. С. этого периода не сохранилось. Однако, завершая режиссерский план ‘Трех сестер’, под которым стоит дата 8 января, К. С. замечает: ‘Обратить внимание Антона Павловича, что по его редакции — необходимо вставлять народную сцену, какой-то говор толпы, проносящей Тузенбаха, без чего выйдет балет. При проносе и узкости сцены все декорации будут качаться. Толпа будет грохотать ногами, задевать. Произойдет расхолаживающая пауза. А сестры — неужели их оставить безучастными к проносу Тузенбаха. Надо и им придумать игру. Боюсь, что, погнавшись за многими зайцами, упустим самое главное — заключительную, бодрящую мысль автора, которая искупит многие тяжелые минуты пьесы. Пронос тела выйдет или скучным, расхолаживающим, деланным, или (если удастся победить все затруднения) — то страшно тяжелым, тяжелое впечатление только усилится’ (РЭ, т. 3, с. 289).
В письме к А. П., которое он направил на следующий день, К. С. писал: ‘Ольга Леонардовна обещалась подробно написать Вам о конце. Скажу в двух словах. Монологи финальные сестер, после всего предыдущего, очень захватывают и умиротворяют. Если после них сделать вынос тела, получится конец совсем не умиротворяющий. У Вас написано: ‘Вдали проносят тело’, — но у нас нет дали в нашем театре, и сестры должны увидеть мертвеца. Что им делать? Как ни нравится мне этот пронос, но при репетиции начинаю думать, что для пьесы выгоднее закончить акт монологом. Может быть, Вы боитесь, что это слишком напомнит конец ‘Дяди Вани’? Разрешите этот вопрос: как поступить?’ (КС-9, т. 7, с. 389—390).
А. П. ответил ему 15 января: ‘Конечно, Вы тысячу раз правы, тело Тузенбаха не следует показывать вовсе, я это сам чувствовал, когда писал, и говорил Вам об этом, если Вы помните’.

155.

1 В данном случае А. П. не стал пророком: петербургские гастроли Художественного театра, впервые прошедшие в 1901 г., стали традиционно ежегодными вплоть до 1916 г. и проходили неизменно с огромным успехом.

156.

1 До того репетировали за него дублеры, т.к. он осуществлял постановку.
2 Информируя в тот же день автора о том, как актеры овладевают своими ролями в пьесе, Н.-Д.писал А. П., что Качалов, репетирующий Вершинина, ‘приятен, но ординарен. Он очень хорошо играл бы Тузенбаха, если бы ты меня послушался и отдал ему. Но и Вершинин он недурной, только жидок’ (ТН, с. 364). Качалов был введен на роль Тузенбаха после ухода Мейерхольда весной 1902 г.
3 См. No 154.

157.

1 Эта телеграмма не обнаружена.

158.

1 Письмо от 17 января 1901 г. (см.: Андреева, с. 52—53). А. П. ответил ей из Ниццы 26 января.
2 В. А. Петров.

159.

1 Здравствуй, драгоценный мой Антонио! Как поживаешь? Здоровье и настроение хороши, конечно? (франц.).
2 А. А. Санина особо отмечали за подготовку массовых сцен в спектакле, которые он делал по режиссерскому плану К. С. Ему был поднесен венок от его учениц по Филармоническому училищу, а от театра ‘режиссерская библиотека’: 15 томов книг разных авторов по истории искусства, костюма и т.п.

162.

1 Вас. С. Калинников, скончавшийся 29 декабря 1900 г., был братом первого заведующего муз. частью МХТ Вик. С. Калинникова, когда композитор лечился от туберкулеза в Ялте, по инициативе сестры К. С. З. С. Соколовой театр оказал ему материальную помощь.
2 Как московские, так и петербургские газеты подробно освещали это событие на своих страницах, перечисляя все подношения, которые были сделаны в тот вечер. Многие газеты опубликовали адрес от публики, который после сцены на Яузе зачитал редактор ‘Курьера’ Я. А. Фейгин и под которым поставили подписи 9522 человека (в том числе Ермолова, Федотова, Ленский). Кроме того адрес от Общества искусства и литературы прочел его участник с давних пор, муж А. Ф. Андреевой А. А. Желябужский.
3 О. Л., конечно, имела в виду штатную должность А. А. Санина, так как к ‘Трем сестрам’ он отношения не имел.

163.

1 М. П. сообщила А. П. свой новый адрес в письме от 22 января.
2 К разговору об этом спектакле А. П. больше не возвращался.

164.

1 Большой успех, обнимаю моего дорогого. Ольга (франц.).

165.

1 Фотография на открытом письме, где О. Л. снята в окружении родственников на фоне громадной снежной бабы.

166.

1 А. П. не совсем точен: он был четвертый раз за границей и третий — в Италии.
2 В письме от 22 января (еще до премьеры ‘Трех сестер’) Н.-Д. писал об О. Л.: ‘Книппер очень интересна по тону, который хорошо схватила. Еще не овладела силой темперамента, но совсем близка к этому. Будет из ее лучших ролей’ (ТН, с. 364).

167.

1 Н.-Д. телеграфировал А. П. 1 февраля (оригинал написан по-французски): ‘Первый акт — огромный успех. Восторженные вызовы десять раз. Второй акт показался длинен. Третий, лучший в пьесе, — большой успех. После окончания вызовы перешли в настоящую овацию. Публика потребовала телеграфировать тебе. Все артисты играли исключительно хорошо, в особенности дамы. Привет от всего театра’ (ТН, с. 365).

168.

1 Рецензия Я. А. Фейгина печаталась в двух номерах ‘Курьера’: в No 34 (здесь он говорил о пьесе) и 35 (речь шла об исполнении).
2 ‘Новое время’ от 2 февраля.
3 Статья Н. О. Ракшанина появилась в No 34 ‘Московского листка’.
4 В СПб в эти дни находился старший брат О. Л.
5 Знаменитый дорогой ресторан в Петербурге.
6 Ресторан в Петербурге.
7 Панаевский театр располагался на Адмиралтейской набережной, д. 4, и назывался так по имени бывшего владельца.
8 Прекрасная Флоренция (итал.).

170.

1 Строй жизни (франц.).
2 Первоначально театр рискнул объявить только два абонемента по пять спектаклей, которые тут же были раскуплены, и тогда объявлен был третий, также сразу разошедшийся.

171.

1 Это письмо от 8 февраля см.: Книппер-Чехова, No 20.

174.

1 В номере от 14 февраля в ‘Новом времени’ появилась статья Ченко ‘Театральная распря в Москве’, где МХТ упрекался в излишнем увлечении натурализмом (автор, как затем и почти все критики, приводил в подтверждение своих слов сцену мытья полов Ганой настоящей водой в спектакле ‘Геншель’). Особенно досталось ‘Снегурочке’, которую театр уже снял с репертуара и петербургский зритель, следовательно, ее не мог увидеть. Критика шокировали ‘самые грубые и циничные ухватки, телодвижения, взгляды, хватание женщин, самый непристойный пошиб всех действующих лиц, дикие, циничные, сладострастные взвизгивания, гиканье и крики мужчин и женщин, наивно животные страсти и чувства’. И все это противопоставлялось искусству Малого театра и его актеров.

176.

1 Речь о ‘Дяде Ване’, которым открывались гастроли.

178.

1 Например, в ‘Петербургской газете’ 20 февраля А. Р. Кугель писал об исполнении роли Елены: ‘…г-жа Книппер, с неподвижным, маловыразительным лицом, сонным голосом и ленивыми движениями, представляет не замершую русалку, которую хочется разбудить, но просто очень флегматичную даму. Это — беспробудная летаргия’. И далее о ней же: ‘Похвалы этой актрисе в некоторых журналах являются для меня совершенной загадкой’. В No 9 журнала Кугеля ‘Театр и искусство’ (25 февраля) подтверждалось: ‘Решительно не понравилась в Петербурге г-жа Книппер, на долю которой в Москве выпало много похвал’.
2 К. С. хвалили за постановку, а Санина за роль Фокерата-отца в ‘Одиноких’.
3 Муж Л. Б. Яворской, князь В. В. Барятинский.
4 В телеграмме, посланной Н.-Д., говорилось: ‘Успех громадный. По окончании овации московского характера. Потребовали послать тебе телеграмму такого текста: ‘Публика первого представления ‘Дяди Вани’ шлет любимому русскому писателю привет и сердечное спасибо» (ТН, с. 366). В тот же день Н.-Д. послал А. П. телеграмму, суммирующую отклики прессы на спектакли театра (см. там же, No 245).
5 Один из известных дорогих петербургских ресторанов.

179.

1 21 февраля Н.-Д. телеграфировал: ‘Подробные рецензии, несмотря на дружные похвалы, в большинстве пошлы и легковесны. ‘Одинокие’ прошли без всякого успеха, хотя с вызовами и даже овацией’ (ТН, с. 367).
2 Пьеса была напечатана в февральской книжке ‘Русской мысли’, корректура, посланная А. П. за границу, дошла до него поздно, редакция, не дождавшись вовремя ответа, решилась печатать пьесу без читки ее автором.
3 Гастроли завершились 23 марта ‘Тремя сестрами’.

180.

1 О. Л. написала об этом 2 марта.

181.

1 Выругал О. Л. А. В. Амфитеатров (Old Gentleman) в газете ‘Россия’ от 24 февраля: ‘…очень плохая актриса, игравшая жену профессора, не в силах была, однако, повредить впечатление ансамбля, хотя прилагала к тому немало стараний в каждой своей ответственной сцене’. Через день в этой же газете на статью ответил Л. Е. Оболенский, защищая и театр и исполнение О. Л. А еще через несколько дней, 1 марта, там же Влас Дорошевич заключал: ‘Мне симпатичнее эти увлекающиеся, страстные сектанты, эти раскольники Станиславского скита, чем неподвижные, ожиревшие, обрюзгшие в своем величии жрецы искусства’.
2 Неточно процитированная самохарактеристика Елены.

184.

1 Любопытно, что в эти же дни (1 марта) аналогичные причины травли театра в прессе формулировал К. С. в своем письме московскому критику С. В. Флерову: ‘В ‘Новом времени’ пишет Беляев, правая рука Суворина (влюблен в артистку Домашеву из Суворинского театра). В ‘С.-Петербургской газете’ и в ‘Театре и искусстве’ не пишет, а площадно ругается Кугель, супруг артистки Холмской (Суворинский театр) и пайщик оного театра, в других газетах пишет Смоленский, влюбленный тоже в одну из артисток театра Суворина. Амфитеатров (‘Россия’) пьянствует и тоже женат на артистке и т.д. и т.д.’ (КС-9, т. 7, с. 391).
2 В 1901 г. отмечалось 25 лет со дня приобретения А. С. Сувориным газеты ‘Новое время’, которая за это время превратилась в самую популярную и авторитетную газету России. Как записал Суворин в своем дневнике 7 марта: ‘Юбилей удался, но меня он нимало не утешил. Напротив. Молодежь числом человек 100—150 хотела сделать перед домом кошачий концерт. Ее не пустили. Я узнал потом’ (Суворин, с. 412).

186.

1 Петербургские газеты почти единодушно хвалили Санина в ‘Одиноких’, многие поместили или его портрет, или его зарисовку в этой роли.

187.

1 См. No 180.
2 В четвертую неделю Великого поста спектакли не игрались.
3 В этот день в Михайловском театре шла пьеса А.Дюма-отца и Маке ‘Молодость мушкетеров’.
4 Речь об актере П. В. Самойлове.
5 24 февраля в церковном вестнике, а 25-го во всех газетах было напечатано ‘Определение Святейшего Синода’ от 20—22 февраля об отлучении Л. Н. Толстого от церкви.
6 Письмо С. А. Толстой трем митрополитам, подписавшим письмо об отлучении, и В. К. Победоносцеву М. Ф. Андреева получила от В. А. Маклакова. В своем письме графине Андреева писала: ‘…все наши артисты выхватывали его [письмо] у меня из рук, и, если бы Вы могли видеть и слышать это, мне кажется, Вы были бы довольны — какое горячее и искреннее чувство оно у всех вызывало’ (Андреева, с. 54).

188.

1 В этой трагедии К. Гуцкова К. С. (Уриэль) и Андреева (Юдифь) играли в спектакле Общества искусства и литературы в 1895 г.
2 Имеется в виду по пьесе ‘Три сестры’.

189.

1 Возможно, речь идет о статье все того же Амфитеатрова, который 3 марта дал в ‘России’ восторженный отзыв на исполнение О. Л. роли Маши.
2 См. No 186.
3 Из пяти пьес, которые театр повез в СПб, Санин был занят только в ‘Одиноких’, но поскольку спектакль этот особым расположением публики не пользовался, его редко ставили на афишу.
4 Скорее всего описка и речь идет о критике и публицисте А. И. Богдановиче, редакторе журнала ‘Мир Божий’.

190.

1 Написано на почтовой открытке с изображением водопада Иматра.

191.

1 На почтовой бумаге нарисован чертополох.
2 См. No 178.

192.

1 Ни в пьесе Г. Гауптмана, ни в пьесе Г. Ибсена О. Л. не была занята. Дочь Крамера Микалину играла М. Ф. Андреева.
2 Рассказ Крестовской печатался в первой и второй книжках ‘Русской мысли’ за 1900 г. Письма А. П. к ней неизвестны.
3 ‘Гедда Габлер’ анонсировалась на 16 и 21 марта, но уже 11-го вместо нее были объявлены соответственно ‘Геншель’ и ‘Одинокие’. Язвительный автор ‘Петербургской газеты’ высказал 21 марта свое соображение по поводу замены спектакля: ‘Гедду Габлер’ не дерзнули поставить, ибо, воображаю, что это было бы, если бы центральную женскую роль играла одна из ‘трех сестер’ Московского Художественного театра’.

193.

1 В. Н. Давыдов, тогда актер театра Корша, был первым исполнителем роли Иванова (1887).
2 ‘Московские ведомости’ 11 марта сообщали, что чиновник из Самары Н. К. Лаговский ‘сделал 4 выстрела в окно дома Победоносцева’. Покушение на обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева получило большой общественный резонанс.

194.

1 Речь о письмах, которые посылались в Ниццу и Неаполь А. П., так как он собирался дольше задержаться за границей, и которые затем пересылались ему в Ялту.
2 См. No 178.
3 Т. Л. Щепкина-Куперник, давняя подруга М. П.
4 7 марта в газете была помещена статья ‘Разговор об искусстве. (Письмо из Петербурга)’, подписанная псевдонимом Классик. Театр обвинялся в том, что он ‘из всякого пустячка и дрянца сумеет сделать вам конфетку’, что он ‘отравляет людей духовно посредством художественно-золоченых пилюль’, что его спектакли проповедуют пессимизм, ‘жалкую дряблость’, что они ‘не свободны от сомнительной нравственной подкладки’ и это оказывает тлетворное влияние прежде всего на молодежь, и т.д. и т.п. Причину автор усматривает в том, что вслед за классическими пьесами на его сцене ‘появились Ибсены, Гауптманы и даже Чеховы’, и далее, не называя ‘Чайку’, он пересказывает ее конфликт в заостренно негативном аспекте.
5 В No 12 журнала (18 марта) ‘Театр и искусство’ (раздел ‘Хроника’) напечатано сообщение, что признано ‘необходимым возложить наблюдение за правильностью представлений (со стороны цензурной) и за впечатлениями, производимыми на публику пьесами, исполняемыми на частных сценах Москвы, на П. М. Пчельникова. С постановкой новых пьес в частных театрах предполагается знакомиться на генеральных репетициях’.
6 Обеспокоенность О. Л. судьбой этой постановки объяснялась тем, как этот спектакль воспринимался публикой, в особенности в период студенческих беспорядков в Петербурге. ‘Доктор Штокман’, однако, остался в репертуаре МХТ.

195.

1 Слова из роли Кулыгина в первом акте ‘Трех сестер’.
2 Качалов играл Вершинина.
3 В Александрийском театре 20 февраля начались гастроли немецкой труппы Ф. Ф. Бока, 14 марта шла пьеса ‘Близнецы’.
4 Повесть ‘Исповедь Мытищева’ появилась в первой и второй книгах ‘Русской мысли’.

196.

1 См. No 194 и примеч. 5 и 6.

197.

1 См. примеч. 3 к No 72. 25 марта (No 13) ‘Театр и искусство’ поместил развернутый некролог.

198.

1 См. примеч. 3 к No 192.
2 О необходимости строительства собственного театра, отвечающего их нуждам, Н.-Д. писал К. С-у уже после первого успешного сезона, 18 июня 1899 г. (‘Надо решительно приступить к собственному театру’). Этот вопрос поднимался все чаще, в особенности, когда в театр вступил Морозов.
3 Речь о студенческих демонстрациях в университетских городах, которые подавлялись жесточайшим образом и часто завершались тюрьмой или отдачей в солдаты, а также о печатавшихся в газетах различных циркулярах Министерства внутренних дел о необходимости наведения порядка ‘со всей строгостью и силой’. 12 марта было помещено сообщение о закрытии Союза взаимопомощи писателей, который незадолго до этого чествовал актеров Художественного театра.
4 См. примеч. 1 к No 192.

199.

1 Ответ на вопрос А. П. в его письме от 16 марта.
2 Редактором-издателем ‘Женского дела’ (с 1900 г. — ‘Новое дело’) была А. Н. Толиверова.
3 Речь о 29-й выставке передвижников, на которой был выставлен портрет работы И. Е. Репина ‘Толстой на молитве’. Дочь писателя А. Л. Толстая в своей книге ‘Отец’ писала об этом эпизоде с портретом : ‘…публика, экспромтом собравшись в большую группу, устроила овацию. Какой-то студент вскочил на стул и произнес речь, кричали ура, разукрасили портрет цветами, гирляндами, а когда демонстрация повторилась еще раз, — портрет Толстого, по распоряжению властей, был снят. Группа людей, пройдя на выставку и увидев пустое место, послала Толстому гирлянду цветов и телеграмму: ‘Не найдя Вашего портрета на выставке, посылаем Вам нашу любовь» (Толстая А. Л., Отец. Жизнь Льва Толстого. Т. 2. М., 2001, с. 294).
4 Видимо, речь о спектакле, когда студенты, арестованные 4 марта во время демонстрации у Казанского собора и освобожденные 13 марта, явились на ‘Доктора Штокмана’, бурно реагируя на каждую реплику героя. ‘В этот день я на собственном опыте узнал силу воздействия, которую мог бы иметь на толпу настоящий, подлинный театр’, — писал К. С. в ‘Моей жизни в искусстве’ (КС-9, т. 1, с. 322).
5 Статья И. Н. Потапенко ‘Чему они нас научили?’ (подпись Фингал) появилась в ‘России’ 20 марта.

200.

1 Речь о приезде О. Л. в Ялту перед гастролями МХТ.
2 Вел. кн. Константин Константинович был, как и А. П., почетным академиком по разряду изящной словесности.

204.

1 Так А. П. называл И. А. Бунина.

206.

1 Речь о No 14 ‘Нивы’, где восторженная статья о МХТ (его гастроли явились ‘лучом света’ ‘среди уныло однообразной и хмурой жизни наших драматических театров’) сопровождается портретами его актеров. Кроме перечисленных даны портреты К.С. и Н.-Д., а также рисунок: сцена представления Вершинина Маше из 1-го действия ‘Трех сестер’.

207.

1 ‘Дядя Ваня’ был поставлен 7 (20) апреля в Национальном театре Ярославом Квапилом, который в 1906 г. стал инициатором приглашения МХТ на гастроли в Прагу.

208.

1 Что скажет свет (франц.).
2 Вероятно, речь о письме от 23 марта.

209.

1 Брат О. Л. заканчивал юридический факультет Московского университета.
2 См. No 206 и примечание к нему.

211.

1 Когда после убийства министра народного просвещения Н. П. Боголепова на его место был назначен генерал П. С. Ванновский, бывший военный министр, в обществе возникли иллюзии по поводу возможности кардинальных реформ в системе образования. 2 апреля Суворин записал в своем дневнике: ‘После убийства Боголепова назначили Ванновского и начали писать и реформировать школу, точно убийца указал тот путь, которому надлежит следовать, а до этого никто не мог догадаться, что и как делать’ (Суворин, с. 442). Кстати, в No 14 ‘Нивы’ на той же полосе, где фотографии художественников, был помещен портрет Ванновского и статья о нем.

212.

1 См. No 206.
2 О. М. Соловьева.
3 Гора близ Ялты.
4 Горький был арестован в Нижнем Новгороде в ночь с 16 на 17 апреля и заключен в местную тюрьму.

213.

1 Толстовский ответ Синоду на его февральское постановление, написанный им 4 апреля, опубликовали английские и французские газеты.
2 В альманахе был помещен рассказ ‘Ночью’.
3 Телеграмма не сохранилась. В зале ‘Олимпии’, как правило, выступали кратковременные антрепризы.
4 См. No 208.

214.

1 Е. В. Борнгаупт.
2 О. М. и Н. Н. Андреевы.
3 В помещении театра ‘Эрмитаж’ проходили гастроли французской труппы ‘Моншарман’.
4 ‘Дама от Максима’ (франц.).

216.

1 См. No 211.
2 В Звенигороде А.П. работал летом 1884 г.
3 См. No 212.

217.

1 См. No 213.

218.

1 Речь, по-видимому, о О. М. Соловьевой.

219.

1 Это было первое исполнение в Москве популярной в Германии оперы Г. Маршнера, написанной и поставленной в 1833 г. в Берлине.

220.

1 Владелец имения Форос (недалеко от Ялты) крупный виноторговец К. К. Ушков был членом дирекции Филармонического общества, а также первым, внесшим взнос в Товарищество по учреждению МХТ.

221.

1 См. No 217.

222.

1 Речь об А. И. Андрееве, который наряду с актерскими выполнял обязанности помощника режиссера.

225.

1 Пятница приходилась на 11 мая.

226.

1 По-видимому, речь о приготовлениях к венчанию, которое состоялось 25 мая, в пятницу, в тот же день А. П. и О. Л. уехали в санаторий, а оттуда 8 июля приехали в Ялту.

232.

1 Речь о концертном зале Романова, где теперь помещается Театр на М. Бронной.
2 В Сущеве на Божедомке театром было специально выстроено одноэтажное здание для репетиций и хранения декораций.
3 Гину, жену Экдаля, героя ‘Дикой утки’, репетировала и играла недавно принятая в театр Е.П.Муратова.

233.

1 Горничная и кухарка в доме А. П. в Ялте, они переболели тифом.
2 Ей, как еврейке, не разрешалось жить в Ялте.

235.

1 Мысль о постановке ‘Иванова’ возникала в репертуарных планах руководителей театра уже на второй сезон (с Мейерхольдом в главной роли и Роксановой — Саррой). В первой половине февраля 1900 г. Н.-Д. писал А. П. о твердом намерении ставить ‘Иванова’ и немедленно приступать к репетициям. При подготовке к сезону 1903/04 г. Н.-Д. писал К. С-у, что если не будет получена новая пьеса А.П., то ‘Иванов’ — ‘первый кандидат’ на постановку, хотя ‘устарел очень’ (письмо от 25 июля 1903 г.). Пьеса пошла только после смерти А. П., 19 октября 1904 г. (Сарру играла О. Л., Иванова — Качалов).

237.

1 В. К. Харкеевич и сестра ее мужа М. Н. Харкеевич.
2 Портрет был помещен в июньском номере журнала.

238.

1 Речь о мочалке (рафия).
2 Этот план опускается.
3 Речь о графине Филиппин де Кастель-Рюденхаузен, которая обратилась к А. П. за разрешением перевести его рассказ ‘Тиф’ для венского журнала, на ее визитной карточке А. П. набросал ответ и, видимо, неуверенный в своем французском, переслал О. Л. для перевода.
4 В новом здании на Божедомке шли приемные экзамены в школу, которая открывалась при МХТ с нового сезона.

240.

1 У Корша поставили (премьера 21 августа) старую пьесу А. И. Южина-Сумбатова, которая впервые шла в 1888 г. в Малом театре.
2 А. Л. Щепкина.
3 С. А. Черневский почти 50 лет был главным режиссером Малого театра.
4 Ученица М. П. по гимназии Л. Ф. Ржевской.
5 Подруга М. П., а также адресат многих писем А. П., Л. С. Мизинова была принята в сотрудницы, через год от ее услуг отказались.

241.

1 На Сухаревке, у ныне снесенной башни, была огромная толкучка, где торговали самым разнообразным товаром.
2 Сгорел Суворинский театр: выгорели дотла сцена, зрительный зал, бутафория и декорации, бывшие на сцене.
3 Горькому после тюрьмы запрещено было проживать в столицах и университетских городах, вскоре он поселился в Крыму.
4 Приписка сделана на упоминавшейся уже визитной карточке гр. Кастель-Рюденхаузен (см. примеч. 3 к No 238).

243.

1 См. No 234.
2 ‘Наше сердце’ (франц.).
3 Вероятно, речь идет о первом в сезоне спектакле, который состоялся 21 сентября и на котором присутствовал уже приехавший в Москву А. П.
4 М. Т. Шакина.

244.

1 А. П. отвечает на вопросы в письме О. Л. от 24 августа.
2 Дочь ялтинского аптекаря А. Я. Левентон (по сцене Алла Назимова) сразу после окончания Филармонического училища один сезон (1899/1900) служила в МХТ, откуда ушла в провинцию, играла вместе с П. Н. Орленевым, с его же труппой в 1906 г. уехала в США, где вскоре стала одной из самых знаменитых актрис американского театра и кино.

245.

1 Речь о пьесе Н.-Д. ‘В мечтах’.
2 О. Л. перечисляет авторов, которые составляли тогда репертуар МХТ.
3 Речь о А. А. Долженко (см. No 234).
4 Роман Г. Флобера.

246.

1 Это ранний вариант пьесы, которая имела затем название ‘Около жизни’, а окончательно — ‘В мечтах’.
2 Между нами (франц.).
3 А. А. Долженко (см. No 234 и 245).

247.

1 Речь о газете ‘Крымский курьер’.

248.

1 Три месяца со дня их женитьбы.
2 Н. Н. Михайловский был мужем М. Л. Роксановой.
3 Аптека на Никольской.
4 Трагик М. В. Дальский гастролировал в Москве в одной из коронных своих ролей в мелодраме А.Дюма-отца ‘Кин, или Беспутство и гений’.

249.

1 Т.е. до начала сезона, которое состоялось 19 сентября.
2 А. П. приехал в Москву 17 сентября.
3 А. А. Долженко (см. No 234,245, 246).

251.

1 Намек на роман О. Л. с Н.-Д.

252.

1 Так в семье называли К. И. Зальца за его горячий характер.
2 ‘Записки матроса’ впервые были опубликованы в сборнике ‘Леопольд Антонович Сулержицкий’ (М., ‘Искусство’, 1970) в разделе ‘Повести и рассказы’.

253.

1 Речь, видимо, о М. Т. Шакиной.

254.

1 См. письмо О. Л. от 30 августа.

255.

1 В письме к брату от 3 сентября М. П. писала: ‘Новая квартира произвела на меня неважное впечатление. Она хуже нашего мелиховского дома, боюсь, как бы не дуло в ноги, фундамента нет, и сам флигель очень стар’ (М. П. Чехова, с. 188).

256.

1 Об этом в телеграмме от 1 сентября А. П. сообщил Н. Н. Соловцов, который наряду с киевским с 1901 г. держал театр и в Одессе.

257.

1 Имеется в виду В. В. Панина.

258.

1 Реплика на письмо О. Л. от 2 сентября, где она рассказывает об образе жизни Сулержицкого.
2 А. М. Кондратьев, не так давно назначенный на должность главного режиссера Малого театра, в наступающем сезоне должен был отмечать свой 40-летний юбилей служения искусству, об этом, видимо, и идет речь.

260.

1 См. об этом в письме О. Л. от 4 сентября.

264.

1 Эта вырезка из газеты с объявлением приклеена к письму.

265.

1 См. письмо А. П. от 3 сентября.

268.

1 А. П. обозначает литерой своего спутника, М. А. Стаховича, поскольку это открытое письмо, к тому же О. Л. видела, кто ехал с ним в купе.

269.

1 Последний акт ‘Трех сестер’, где Маша навсегда прощается с Вершининым.
2 Речь об адъютанте вел. кн. А. А. Стаховиче, который одновременно с О. Л. провожал на вокзале своего младшего брата М. А. Стаховича.
3 С. И. Шаховской.
4 М. С. Малкиель.
5 27 октября состоялась премьера ‘Микаэля Крамера’ Г. Гауптмана.

270.

1 Отца, Микаэля Крамера, художника, преподававшего в Королевской школе искусств, играл К. С., его сына Арнольда, непризнанного художника-новатора, — И. М. Москвин.
2 М. П. Лилина играла Лизу Бенш, дочь содержателя ресторана.
3 Речь о пьесе ‘В мечтах’.
4 О. Э. Шварц была ученицей Н.-Д. по Филармоническому училищу.

272.

1 H. H. и Е. Н. Званцевы.
2 В. Н. Званцева.

273.

1 В. К. Харкеевич.

274.

1 Шутливое прозвище знакомого Дроздовой.
2 Речь о репетициях пьесы ‘В мечтах’, которую ставили К. С. и Санин. В первом акте в доме певицы Занковской собираются ее бывшие и нынешние ученики, чтобы поздравить ее с юбилеем.
3 Статья Н. Е. Эфроса вышла на следующий день в ‘Новостях дня’, он, в частности, писал: ‘…в Художественном театре всепоглощающим фокусом пьесы была больная, измученная душа Крамера. Остальное проходило как-то мимо внимания даже самого внимательного зрителя. Тут отчасти вина исполнения, чрезвычайно яркого и цельного у г. Москвина, тусклого и противоречивого у Станиславского. Отчасти же и вина автора’. Основная причина неудачи К. С. — ‘недостаток элементов вдохновения и истинного пафоса в его артистической личности’.
4 29 октября в ‘Русском слове’ появилась статья С. П. (С. В. Потресова). Лиза Бенш, — утверждал он, — ‘нашла в лице г-жи Лилиной… я бы сказал — гениальную изобразительницу, если бы мы, русские, не боялись так (особенно по отношению к соотечественникам) употребления слова гений, не боготворили его. Это было вдохновенное, цельное, виртуозное исполнение’. Надо сказать, что остальные газеты тоже не жалели слов в адрес М. П. Лилиной (‘высокая степень совершенства’, ‘шедевр сценического искусства’ и т.п.), почти единодушно ставя ее исполнение на первое место.

275.

1 Речь о чековой книжке для сбора пожертвований для ялтинского благотворительного общества.
2 Пьес для МХТ Бальмонт не написал, но в его переводе здесь шли маленькие пьесы М. Метерлинка (‘Слепые’, ‘Там, внутри’, ‘Непрошенная’).
3 Речь идет о пьесе ‘Обыкновенная женщина’, 3 ноября А. П. ответил Федорову, высказав свои впечатления и пожелания по совершенствованию пьесы, после чего советовал направить ее непосредственно Н.-Д.
4 Ни одна из пьес А. М. Федорова на сцене МХТ не ставилась.
5 Основная мысль, которую высказывал автор присланной статьи, что пьесы А. П. в трактовке К. С. ‘пробудили в русском обществе глубокий интерес к театру’, какого никогда прежде не наблюдалось.

276.

1 Н. Н. Литовцева играла Ирину (вместо М. Ф. Андреевой), В. И. Качалов — Вершинина (вместо К. С.), А. Л. Загаров — Чебутыкина (вместо А. Р. Артема), Е. М. Мунт — Наташу (вместо М. П. Лилиной).
2 В ‘Русских ведомостях’ 31 октября была опубликована корреспонденция из Твери, поведавшая о загадочных злоключениях священника Вышневолоцкого уезда, похищенного и остриженного незнакомцами, но все же сумевшего убежать от похитителей.

277.

1 А. П. был на генеральной репетиции гауптмановской пьесы 25 октября. Как писал К. С. своей постоянной корреспондентке в те годы, актрисе Александрийского театра В. В. Котляревской, А. П. ‘даже танцевал и прыгал от удовольствия после 2-го акта, того самого, который не слушает публика’ (КС-9, т. 7, с. 427).

278.

1 Это произошло во время крымских гастролей МХТ весной 1900 г.
2 Письмо было написано А. П. в день его отъезда из Москвы, 26 октября, там есть такая фраза, которая, вероятно, и успокоила артиста: ‘Был весьма огорчен известием о Вашей болезни, но, узнавши, какая это болезнь, успокоился, что и Вам советую’.
3 Речь о роли Елены в пьесе Горького ‘Мещане’, над которой театр начал работу.

280.

1 А. П. закончил чтение корректуры девятого тома своих сочинений, который он считал последним.
2 Речь о Сулержицком, который был вегетарианцем.
3 Возможно, речь о последователе учения Толстого Е. И. Попове.
4 Толстой жил в Гаспре в имении гр. С. В. Паниной, А. П. посетил больного писателя 5 ноября.
5 См. примечание к No 207.

281.

1 Добрый день, мой муж?! (франц.).
2 Фраза Соленого в первом действии ‘Трех сестер’ по поводу женского философствования.
3 Пикантность ситуации ко всему прочему заключалась в том, что у многих были большие сомнения относительно вкуса жены Н.-Д. (высказывания по этому поводу содержатся и в письмах А. П.).
4 О том же писал 28 ноября Мейерхольд своему приятелю: ‘В школе нашей при театре занятия идут бессистемно. Вернее, занятий нет никаких. Все ограничивается участием учеников в народных сценах. Ни лекций, ни сцен из пьес… В театре туман. Нехорошо, что ставится пьеса Немировича, бездарная, мелкая, приподнятая фальшиво. Все по-боборыкински! И отношение автора к среде, и словечки, и стиль письма. Стыдно, что наш театр спускается до таких пьес’ (Переписка, с. 32—33).
5 Переведенный и изданный в 1900 г. вместе с двумя другими одноактными пьесами, входившими в трилогию А. Шницлера, ‘Зеленый попугай’ не был дозволен к постановке в театрах, запрещение не касалось любительских спектаклей.

282.

1 Пьеса эта в новом сезоне впервые шла 26 ноября.

283.

1 Видимо, письмо А. П. к сестре от 31 октября.

284.

1 Действие ‘Зеленого попугая’ происходит во время Великой французской революции.
2 Речь об ‘Ирининской общине’, премьера которой состоялась 1 ноября, и судя по тому, что до конца года она прошла 14 раз, о полном ее неуспехе вряд ли можно говорить. Правда, сам автор в своих записях отозвался о спектакле нелицеприятно: ‘Играют плохо, да и пьеса скучна’ (А. И. Южин-Сумбатов. Воспоминания. Записи. Статьи. Письма. М.-Л., ‘Искусство’, 1941, с. 99).
3 Речь об известном педагоге и общественном деятеле Д. И. Тихомирове и его жене Елене Николаевне.
4 Членами кружка были артисты, художники, общественные деятели, а так называемыми членами-соревнователями — крупные фабриканты, банкиры, инженеры, врачи и т.п.
5 См. No 275.
6 В. М. Снигирев играл в ‘Дяде Ване’ Телегина.

285.

1 Толстой поселился в Крыму с 8 сентября, ‘Петербургской газете’, поместившей несколько строк о его отъезде, в наказание за это была запрещена розничная продажа.
2 В мае 1901 г. за публичное чтение и распространение своего антиправительственного стихотворения ‘Маленький султан’ (отклик поэта на разгон студенческой манифестации 4 марта) Бальмонта лишили права проживания в обеих столицах, а также в университетских городах сроком на два года.
3 Видимо, намек на то, что письма подвергались перлюстрации.
4 См. примечания к No 130 и No 198.

287.

1 См. No 281.
2 См. No 284 и примеч. 2 к нему.
3 В ‘Микаэле Крамере’ Лужский играл художника Эрнста Лахмана.
4 Действие второго акта разворачивается в мастерской Микаэля Крамера, где происходит принципиально важный для смысла пьесы диалог двух художников — отца и сына.

288.

1 А. Р. Артем играл в ‘Чайке’ Шамраева.
2 Н.-Д. уезжал дорабатывать свою пьесу.
3 Кантата исполняется в первом акте в честь юбилярши Занковской.
4 См. No 278.

289.

1 А. М. Горький, направляясь с семьей из Н. Новгорода в Крым, намеревался провести день в Москве, чтобы уладить свои литературно-издательские дела. Но полиция позволила поехать в город только его жене, а его самого отправили в Подольск до прибытия севастопольского поезда, который остановился здесь специально для посадки Горького (см. No 291).
2 См. No 283.

290.

1 См. примечание к No 235.
2 Первая пьеса Л. Андреева, которую поставил МХТ, была ‘Жизнь Человека’ (1907), Н. Д. Телешов пьес не писал.
3 Работник, служивший у Чеховых в Мелихове.

291.

1 Ответ на вопрос А. П. в письме от 6 ноября.
2 Видимо, О. Л. имеет в виду рецензию Амфитеатрова в ‘России’ от 7 ноября на спектакль ‘Ирининская община’, где автор противопоставляет актеров Малого и Художественного театра не в пользу последнего.

292.

1 См. No 286.

293.

1 Речь о М. Т. Шакиной.

295.

1 Речь о пьесе ‘В мечтах’.

296.

1 Речь о почтовой открытке от 9 ноября.
2 В ‘Курьере’ 13 ноября начали печатать рассказ М. Горького ‘История одного преступления’.

298.

1 Текст написан на открытке с портретом Толстого работы Репина.
2 А. П. отправлялся к Толстому вместе с Горьким и Бальмонтом.

299.

1 М. П. Лилина сыграла Нину Заречную только при возобновлении ‘Чайки’ в 1905 г.
2 После нескольких репетиций работы над ‘Ивановым’ прекратились.
3 Речь о ‘Трех сестрах’.
4 Фотоателье Ф. О. Опитца помещалось на Петровке.

300.

1 Запрет розничной продажи нередко применялся правительством в качестве карательной меры за те или иные неугодные ему публикации, эта мера была весьма чувствительна для бюджета газет.
2 Недавно принятая в труппу Н. С. Бутова в ‘Одиноких’ играла кормилицу.

301.

1 В архиве этого письма нет.
2 А. И. Адашев заменил В. В. Лужского в ‘Трех сестрах’, В. И. Качалов — в ‘Микаэле Крамере’.
3 А. Л. Волынский в 1901—1902 гг. выступал в Москве с циклом лекций, в которых подверг резкой критике представителей всех литературных направлений.
4 Сергей Глаголь в своей статье ‘Поэт русского пейзажа’, которая была помещена 15 ноября в ‘Курьере’, писал: ‘Бунин в области стиха такой же художник, каким является ‘поэт русского пейзажа’ Левитан — в живописи’.
5 В. Н. Муромцева-Бунина уже много позже так откликнулась на это сообщение: ‘Никогда я ничего не слыхала об этом докладе’ (Муромцева, с. 204).
6 Н. П. Ламанова шила костюмы О. Л. для пьесы ‘В мечтах’.

302.

1 См. No 292.
2 Речь о В. А. Тихонове.

303.

1 Видимо, речь о статье Толстого ‘Соединение и перевод четырех Евангелий’.

304.

1 После отлучения Толстого сведения о нем в печать проникали весьма дозированно.
2 Становой посетил дом А. П. в связи с тем, что проживавший у него несколько дней Горький находился под полицейским надзором.
3 Горький носил косоворотку.

305.

1 А. Л.Загаров заменил Лужского в ‘Чайке’, А. С. Кошеверов — в ‘Дяде Ване’.
2 В роли бургомистра, брата доктора Штокмана, Лужского заменил Мейерхольд.
3 Имеется в виду оркестр в четвертом акте ‘Трех сестер’.
4 К. С. в пьесе Н.-Д. играл писателя Костромского, эта роль не числилась среди его удач.
5 Бетти Стоян в оперетте Э. Одрана играла Фиаметту.
6 Речь о переводчике А. Шольце.

306.

1 Несмотря на настоятельные предложения М. П. Чеховой, которая занималась продажей крымского имения, Перфильева, купившая его заочно, при посещении была разочарована своей покупкой, и А. П. предложил немедленно вернуть ей деньги.
2 В этот день Горький переехал в Олеиз.

307.

1 М. Н. Ермолова играла в ‘Ирининской общине’ роль Бойцовой, специально для нее написанную.
2 Вместо Лужского роль Яхонтова репетировал Судьбинин, но к премьере, которая состоялась 21 декабря, Лужский выздоровел и играл он.
3 Е. К. Лешковская играла Нику Константиновну.
4 О. А. Правдин играл Мамасова.

308.

1 М. Ф. Терентьева.
2 См. No 291 и примеч. 2 к нему.

309.

1 Вероятно, это то самое письмо, о котором пишет О. Л. в No 301.

310.

1 К. С. писал в эти же дни своей сестре, уговаривая ее играть Широкову: ‘Ты не вчиталась в пьесу и не понимаешь, что Широкова — это роль, на которой артистка делает свою карьеру. После княгини и Костромского главная роль в пьесе как противовес мечте — это Широкова… Роль Широковой не идет у Раевской, и теперь эту роль будут пробовать с Савицкой, Манвеловой, Муратовой’ (КС-9, т. 7, с. 427—428).
2 Роль Алфеева получил А. А. Санин, и она считалась его большой удачей.
3 М. Ф. Андреева играла героиню княгиню Веру Кирилловну Старочеркасову.
4 Чеха Никласа Бокача играл А. Л. Вишневский.
В самом сюжете этой пьесы и в этом персонаже в частности видны следы реального сюжета и реального героя — чешского политического деятеля, идеолога панславизма Карела Крамаржа, ставшего впоследствии первым главой правительства Чехословацкой республики. Н.-Д был знаком с ним в Москве задолго до написания пьесы. За него вышла замуж, покинув своего мужа фабриканта Абрикосова, Н. Н. Хлудова, из очень богатого рода крупных предпринимателей (см. главу 18-ю ‘Из прошлого’ Н.-Д.).
5 У Роксановой, одной из любимых учениц Н.-Д., на которую при создании МХТ ее учитель возлагал большие надежды, не сложились с ним отношения, как не сложилась и ее актерская судьба здесь. Вскоре она покинула театр вместе с мужем и уехала в провинцию. В ‘В мечтах’ она в результате дублировала Лилину в роли Юли.
6 М. А. Самарова играла Занковскую, мать Веры Кирилловны.
7 К. С. писал по этому поводу еще 23 сентября В. В. Котляревской: ‘Если будут нападать на нас за то, что мы не разрешили Яворской ‘Чайку’, — заступитесь. Мы и не предполагали привозить эту пьесу, но Чехов оскорбился, когда мы хотели уступить ее Яворской. Он боится этой пьесы в Петербурге’ (КС-9, т. 7, с. 426).
8 М. Е. Дарский, будучи уже известным провинциальным актером, был приглашен создателями МХТ, сознававшими необходимость наличия в труппе нескольких опытных профессионалов. Однако наработанные актером навыки оказались несовместимыми с принципами, которыми руководствовались в молодом театре, и, прослужив сезон, Дарский покинул МХТ, в сезон 1901/02 г. работал в Новом театре у Л. Б. Яворской, с 1 мая 1902 г. он числился режиссером Александрийского театра.

313.

1 Муж С. М. Малкиель.
2 А. А. Потехина чествовали в связи с 50-летием его литературной деятельности.
3 З. Г. Морозова.
4 Вероятно, О. Л. намекала на то, что он лечил Толстого в Гаспре.

314.

1 М. Горький собирался переделывать последний акт ‘Мещан’.
2 В No 10—12 публиковалась повесть И. Н. Потапенко ‘Путь к славе’, и хотя прямых упоминаний Художественного театра в ней нет, есть весьма прозрачные нелестные намеки на него.

315.

1 Подполковник (Н. А. Возницын) в пересланном, видимо, О. Л. письме (см. No 308) интересовался, почему этот рассказ не включен в сборник (см. письмо к нему А. П. от 1 декабря).
2 В. А. Тихонов лечил Александра III.

317.

1 См. No 311.
2 Первоначально порядок актов в пьесе был таков: 1-й акт проходил в квартире Занковской, где отмечался ее юбилей в домашнем кругу, 2-й — в роскошном ресторане, где было публичное чествование певицы, 3-й — в квартире князей Старочеркасовых, где выяснялись отношения между ними и писателем Костромским, 4-й — снова в квартире Занковской, где разрешался конфликт между всеми участвующими сторонами (таков порядок и в цензурном экземпляре). На гастролях в СПб порядок актов изменили: поменяли местами 2-й и 3-й, сделав незначительные изменения в тексте. В этой, ‘петербургской’, редакции и печаталась затем пьеса.
3 Весну играла М. Г. Савицкая, и очень неудачно.

319.

1 Ажиотаж кроме всего прочего был связан с тем, что ‘Доктор Штокман’ шел впервые в сезоне.

320.

1 Фраза из письма О. Л. от 22 ноября.

323.

1 См. No 298.
2 Реплика на сообщение О. Л. о встрече с О. О. Садовской на вечере (см. No 316).

325.

1 См. No 316.

326.

1 По пьесе ‘В мечтах’ Лилина — Юля была дочерью О. Л. — Широковой и меж ними все время шла пикировка.
2 Речь о З. С. Соколовой и ее муже. Оба они придерживались народнических убеждений, покинув столицу, они обосновались в Воронежской губернии, где К. К. Соколов, по образованию врач, хирург (он учился в университете параллельно с А. П.), лечил крестьян. В селе Никольском они организовали народный театр, где ставили серьезные пьесы и, сами будучи талантливыми актерами, играли в спектаклях (оба они были участниками Алексеевского кружка К. С., и их исполнение отмечалось столичной прессой). В 1912—1913 гг. Соколова служила в МХТ (играла Гертруду в ‘Гамлете). К. К. Соколов погиб в 1919 г., участвуя в борьбе с эпидемией тифа.
3 Ввиду предстоящего 3—10 января 1902 г. VIII Пироговского съезда МХТ решил дать его участникам бесплатно спектакль ‘Дядя Ваня’.

327.

1 В этот день исполнилось полгода со дня венчания А. П. и О. Л.
2 По ‘Ночи перед Рождеством’ Гоголя.
3 Муратова, Москвин и Чалеева были однокурсниками и по окончании Филармонического училища вместе отправились в Ярославль в антрепризу З. А. Малиновской.

328.

1 ‘Фома Гордеев (посвящено Антону П. Чехову)’ (англ.).

329.

1 Скандально известная пьеса сына Толстого, Льва Львовича, написанная в полемике с ‘Крейцеровой сонатой’ Толстого-отца, после обруганной премьеры в Петербурге в Новом театре была поставлена в Москве в театре ‘Аквариум’.
2 Оптовый (франц.).
3 Берлинская премьера ‘Красного петуха’ прошла 27 ноября, русский ее перевод появился уже в декабре.
4 Премьерные спектакли шли три дня подряд (21—23 декабря), затем после перерыва спектакли возобновились 2 января 1902 г. и за месяц прошли тринадцать раз.

330.

1 Пожар за сценой, набат и т.п. происходят в третьем акте.
2 Речь о пьесе ‘Обыкновенная женщина’ (см. No 275 и примеч. 3 к нему).

331.

1 Добрый день, Тотоша! (франц.).
2 Нагишом (франц.).

332.

1 См. No 325.
2 Статья явилась пародией и как бы продолжением пьесы ‘Ирининская община’ (она была помещена в номере от 4 декабря).

333.

1 А. П. отвечает на вопросы О. Л., заданные ею в письме от 1 декабря.

334.

1 В номерах от 30 ноября и 2 декабря 1901 г. была напечатана статья С. А. Андреевского ‘Театр молодого века — труппа Московского Художественного театра’, это был текст его доклада, который он прочитал в Русском литературном обществе в СПб. Одна из первых попыток обобщения того вклада, который внес театр в искусство современности.
2 С. Н. Судьбинин репетировал роль знаменитого певца Яхонтова, ученика Занковской.
3 К. С. закончил писать режиссерский план четвертого акта 11 декабря.
4 М. Г. Савицкая играла жену Костромского Надежду Захаровну.
5 С. Ф. Лаврова.

336.

1 Речь о покончившем с собой сыне И. А. Синани.

338.

1 В ‘Эдде Габлер’ К. С. играл Эйлерта Левборга, беспутного гения.
2 В этот день шел ‘Дядя Ваня’.

340.

1 Еще 16 апреля 1901 г. К. С. был представлен проект перестройки здания в Камергерском пер. (театр Ш. Омона). 9 декабря правление Московского промышленно-строительного товарищества ‘Инженер’ сообщило К. С, что эскиз и проект здания для МХТ изменен согласно его указаниям и будет представлен З. Г. и С. Т. Морозовым для обсуждения, т.к. они взялись финансировать строительство.

341.

1 См. письмо О. Л. от 5 декабря и примеч. 2 к нему.

342.

1 Судьбинин не стал дублером Лужского, он получил эпизодическую роль Калгуева.

343.

1 Здесь речь о номерах со статьей С. А. Андреевского (см. No 334 и примеч. 1 к нему).

345.

1 ‘Три сестры’ шли утренним спектаклем, а вечером показывали ‘Дядю Ваню’.
2 Слухи не оправдались.
3 Портрет находится теперь в Третьяковской галерее.
4 Альбом посылался в связи с тем, что П. И. Вейнберг отмечал 50-летие своей литературной деятельности.

346.

1 Скорее всего, речь идет о старшем из трех сыновей А. Н. Ланина Николае, адвокате.
2 Дом В. И. Гонецкой, где снимала квартиру О. Л., входил в комплекс Сандуновских бань на Петровке.

347.

1 Толстой, приехав в Ялту к дочери, кн. М. Л. Оболенской, как он сам записал в дневнике, ‘заболел сердцем’.
2 В ноябре ‘Доктор Штокман’ шел один раз, в декабре — 2 раза.

348.

1 Т.е. Немирович-Данченко, Станиславский и Морозов.

351.

1 См. No 340 и примечание к нему.

352.

1 От friser (франц.) — завивать.

353.

1 А. П. написал Вишневскому 20 декабря.

354.

1 Ответ на фразу А. П. в письме от 13 декабря.

355.

1 Окончания некоторых слов перешли на другую страницу, А. П. зачеркнул их и надписал сверху.

357.

1 А. П. цитирует по памяти письмо к нему Н.-Д. середины декабря.

358.

1 Речь о премьере ‘В мечтах’.
2 Ал. П. Чехов, старший брат А. П., несколько лет служил в ‘Новом времени’.

359.

1 Речь о премьере ‘В мечтах’.

360.

1 В зале несколько раз раздавалось шиканье, а т.к. до этого недовольство пьесой открыто выражал Мейерхольд, то его посчитали в театре организатором этого шиканья. Отношение к этой пьесе Н.-Д., которое Мейерхольд не пытался скрыть, послужило одной из причин его осложнившегося положения в театре, а затем и ухода.
2 Короткая заметка Н. О. Ракшанина появилась в ‘Московском листке’ на следующий день после премьеры. Он констатировал, что пьеса ‘великолепно поставлена и великолепно разыграна’, что хороши Андреева, К. С. и особенно Качалов, но подробный разговор о спектакле обещает продолжить в следующий раз: ‘Сегодня не могу, однако, умолчать и о блестящем исполнении г-жи Книппер: эта замечательная артистка, как бы специализировавшаяся на ‘ролях настроения’, обнаружила в этот раз разнообразие мастерства, выдвигающего ее в первые ряды современных артисток. Очень хороша и г-жа Лилина’.
3 Эфрос поместил статью в двух номерах ‘Новостей дня’ (23 и 27 декабря), уделив основное внимание пьесе и ни слова не сказав об исполнителях. Пьесу он счел слишком претенциозной, поверхностной (‘очень хорошая фальсификация глубокой пьесы, но не глубокая пьеса’), заигрывающей с публикой и обманывающей ее, заменяющей реальную катастрофу ‘побрякушками отчаяния’.
4 Л. В. Гельцер, вскоре ставшая женой И. М. Москвина.
5 Зрители были более благосклонны к Андреевой в этой роли, чем О. Л. Так, А. А. Стахович сравнил впечатление от одного из моментов ее игры с тем, как Э. Дузе читала письмо Армана в ‘Даме с камелией’ или Т. Сальвини произносил монолог Отелло перед сенаторами. Не менее восторженное письмо получила она и от театрального критика С. Глаголя (см.: Андреева, с. 55—57).
6 Видимо, О. Л. имеет в виду визит путешествующего венгра, о котором писал А. П. 17 декабря.

362.

1 22 декабря Н.-Д. телеграфировал: ‘Успех второго акта большой, третьего еще больше, последнего слабее. Поставлена и сыграна отлично’.
2 Ответ на реплику О. Л. в письме от 18 декабря.

364.

1 В ‘Трех сестрах’, как правило, играл второй состав: В. И. Качалов вместо К. С. (Вершинин) и Е. М. Мунт вместо М. П. Лилиной (Наташа), М. В. Кошеверова вместо М. А. Самаровой (Анфиса), А. И. Помялова заменяла М. А. Самарову в ‘Дяде Ване’ (Марина).
2 ‘Дети Ванюшина’ были поставлены в театре Корша недавно приглашенным известным провинциальным режиссером Н. Н. Синельниковым и имели огромный успех, затем эта пьеса с неизменным успехом прошла по всей стране.

366.

1 Теща (франц.).
2 В рождественском номере был помещен рассказ Л. Андреева ‘В подвале’.
3 Видимо, речь о незадолго до того вышедшем отдельном издании ‘Записок врача’ В. В. Вересаева, которые вызвали большой интерес читателей и ожесточенные дискуссии в медицинской среде.
4 Роль М. Ф. Андреевой в ибсеновской пьесе.
5 Роль Андреевой в ‘Трех сестрах’.

367.

1 Н. В. Снессарев, сотрудник ‘Нового времени’, имевший репутацию шантажиста и нечистого на руку.

368.

1 См. письмо О. Л. от 22 декабря.
2 В газете за 24 декабря была напечатана пародия на пьесу Н.-Д. ‘В мечтах’, подписанная псевдонимом Пэк (В. А. Ашкинази), под названием ‘Плакали купецкие денежки’. Н.-Д. фигурировал здесь под именем Владимира Ивановича Аники-воина, он же фея кукол. Оскорбленный Н.-Д. по прочтении сразу же послал записку Н. Е. Эфросу, в чьем ведении находилась газета, о разрыве многолетних отношений, так как ‘никогда не читал о себе ничего, подобного пародии Пэка’. Поостынув, он вечером написал уже примирительное письмо.

369.

1 На этой пристани на Каме А. П. и О. Л. застряли на сутки во время своего свадебного путешествия летом 1901 г.
2 Л. В. Борнгаупт.
3 26-го шел ‘Дядя Ваня’, 27-го — ‘Три сестры’.
4 А. П. послал труппе поздравительную телеграмму на имя Н.-Д. 31 декабря.
5 Н.-Д. уезжал на отдых в Ниццу.
6 К. С. начал репетиции ‘Мещан’ сразу после Нового года.
7 Горький писал о начале работы над ‘босяцкой пьесой’ еще в октябре 1901 г.

370.

1 Речь о роли Вершинина.

371.

1 На фотографии запечатлен А. П. со знакомым, лица их обоих сильно затемнены.
2 На VIII Пироговский съезд.

373.

1 Это письмо неизвестно, о нем идет речь в письме О.Л. от 6 января.

374.

1 Так называлась тогда тяжелая ангина.
2 31 декабря шел ‘Дядя Ваня’.

375.

1 Видимо, это письмо конца декабря, где Мейерхольд выражал свое мнение о пьесе ‘В мечтах’ в весьма категоричной форме: ‘Пьеса Нем.-Данч. возмутила публику. Отношение автора к ненавистной ей (особенно молодежи) буржуазии — безразлично. Пестро, красочно, но не значительно и не искренне. Узнали в авторе ученика Боборыкина и обижены за любимцев — Чехова и Гауптмана, обижены, что автор старался втиснуть их настроения в винегрет плохого вкуса. Внешние фокусы на первом плане. Для чего столько труда, столько денег?!’ (Переписка, с. 34).
2 Советами А. П. киевский врач И. А. Балабан не воспользовался.
3 Это письмо неизвестно.

1902

376.

1 В окончательном распределении исполнителем Перчихина остался только А. Р. Артем, Тетерева играл Н. А. Баранов, а Полю О. П. Алексеева (хотя какое-то время репетировала А. Ф. Адурская), остальные роли сохранились за названными О. Л. актерами.
2 М. Г. Савицкая осталась дублершей О. Л.
3 См. примеч. 5 к No 369.
4 А. А. Санин (Шенберг) и Д. А. Шенберг.
5 Кантатой в 1-м действии встречают юбиляршу Банковскую.
6 См. примеч. 4 к No 369.

377.

1 М. Л. Роксанова Анну Map не играла.
2 Эта просьба А. П. была выполнена.

378.

1 См. No 375.
2 Все 26 спектаклей сезона 1901/02 г. прошли при битковых сборах, правда, и постановка, ‘редкую роскошь’ которой отмечали почти все газеты, обошлась, видимо, театру недешево. Пьеса эта получила Грибоедовскую премию, разделив ее с ‘Мещанами’ М. Горького и ‘Детьми Ванюшина’ С. А. Найденова.
3 Речь о кухарке.

380.

1 Телеграмму швейцарского ученого Ф. Ф. Эрисмана встретили с особым энтузиазмом, так как он долгие годы был профессором Московского университета (его лекции посещал А. П.). В 1896 г. он выступил в защиту студентов, участвующих в беспорядках, и его уволили в отставку, после чего он вернулся на родину.
2 Речь об А. К. и Е. К. Лубны-Герцык.
3 Л. В. Гельцер вводили на роль m-elle Солнцевой.
4 Написано наискосок основного текста на первой странице.

381.

1 Е. М. Раевская вместо В. Н. Назаровой (Павловой) играла Лизавету Францевну в ‘В мечтах’.
2 М. Л. Роксанова заменила М. П. Лилину в роли дочери Широковой Юли.
3 Речь об А. В. Абессаломове.
4 Фраза из роли Телегина из ‘Дяди Вани’.
5 См. No 345.

382.

1 Г. М. Лианозов был владельцем театра, который перестраивался для Художественного театра.
2 О. Л. дала С. Н. Судьбинину, который профессионально занимался фотографией, снимок А. П. со знакомым, который он прислал в письме от 29 декабря.

383.

1 Об этом же А. П. писал К. С-у накануне, 4 января 1902 г.
2 См. No 371.

385.

1 Е. М. Мунт в ‘Дяде Ване’ занята не была.

386.

1 В газете была помещена статья С. Б. Любощица (-бо-) — отклик на статью Э.-М. Вогюэ, где он сравнивает тональность произведений Чехова и Горького.
2 В заметке писалось о том, что участники Пироговского съезда разделились на сторонников двух писателей-врачей, один из которых, Вересаев, как считало большинство, нарушил врачебную этику в своих ‘Записках врача’.
3 В антракте ‘Дяди Вани’ театру была преподнесена фотография с портрета А. П. работы О. Э. Браза с надписью на золотой доске: ‘Художникам — врачи. На память о спектакле для врачей, приехавших на VIII Пироговский съезд. 11.I.1902 г.’.

388.

1 См. письмо О. Л. от 4 января.

389.

1 Именно Н. И. Долгополов допустил путаницу с билетами на пароход, из-за которой А. П. и О. Л. застряли в Пьяном бору.

391.

1 Спектакль начинался в 13 часов.
2 Портрет А. П. находится в Третьяковской галерее.
3 В этот день вечером шла ‘Смерть Иоанна Грозного’.

392.

1 Намек на ссылку в Сибирь опального бывшего петровского любимца А. Д. Меншикова.

393.

1 В ‘Курьере’ была помещена статья ‘Спектакль для врачей’, где наряду с К. С. высоко оценивалось исполнение О. Л.
2 Вероятно, намек на готовящиеся студенческие беспорядки.

395.

1 Только что принятая в труппу В. Ф. Грибунина в ‘Мещанах’ не играла, как не играл почти никто из перечисленных О. Л. исполнителей.
2 Пэтру О. Л. не играла, Роксанову заменила Литовцева.
3 Т.е. режиссерский план.

397.

1 О. Э. Браз писал портрет А. П. в Мелихове летом 1897 г. по заказу П. М. Третьякова для его галереи. Портрет не понравился не только А. П., но и самому художнику, и в 1898 г. в Ницце он его переписал.
2 20 декабря, находясь в Одессе, Н. Н. Соловцов заболел брюшным тифом и 12 января умер от паралича сердца. 10 января 1902 г. в Киеве должен был отмечаться его 25-летний юбилей. Соловцов с успехом поставил все пьесы А. П. и играл в них, ему автор посвятил свой водевиль ‘Медведь’. Дирекция МХТ направила телеграмму соболезнования его жене и театру.
3 Н. Л. Шаповалов проектировал дом А. П. в Ялте.

398.

1 В этот день шли ‘Три сестры’.
2 Вероятно, речь о письме от 4 января.

401.

1 13 января в ‘России’ появился фельетон Амфитеатрова ‘Господа Обмановы’, где очень хлестко и остроумно под прозрачными именами представлено в самом неприглядном виде семейство Романовых, включая царя и царицу. Номера были тут же расхватаны, цена за номер доходила до нескольких рублей. Автор был арестован, а затем сослан в Минусинск, выпуск газеты приостановлен.
2 Выставка представляла произведения, объединившейся части передвижников и мирискусников, проходила она в залах Строгановского училища.

402.

1 Деверь (франц.), Л. Г. Щукина была женой мецената С. И. Щукина.
2 Речь о Серг. Т. Морозове.
3 Марину в этот вечер пела А. И. Маклецкая.

405.

1 О. Л. писала об этом 15 января.
2 14 января К. С. писал: ‘Если бы дело не обошлось без старых исполнителей, я буду умолять задержать пьесу до будущего года, но не показывать ее публике с каким-нибудь изъяном в исполнении. По-моему, это было бы преступлением перед Алексеем Максимовичем, который доверил нам свой первый опыт’.
3 ‘Медам, не надо чересчур оголяться’ (франц.).
Возможно, такое поведение содержателя Театра фарса было вызвано распоряжением московских властей (о нем сообщалось в No 1 ‘Театра и искусства’ за 1902 г.), по которому кафешантанные певицы не должны были ‘появляться на сцене в трико с боковыми разрезами на юбках. Запрещено также в ‘Бедных овечках’ исполнительницам играть сцену сна в дортуаре с обнаженными руками’.
4 День рождения (нем.).

407.

1 Ключ сзади являлся неотъемлемой принадлежностью камергерского мундира.
2 Имеется в виду монолог Нины из последнего акта.

408.

1 В телеграмме ошибочно ‘злой’ (см. No 417).

410.

1 В этот вечер шла пьеса ‘В мечтах’.
2 ‘Чайку’ в СПб не возили.

411.

1 Л. А. Сулержицкий.
2 А. М. Горький.
3 А. П. писал о нем О. Л. 31 декабря.

412.

1 Н.-Д. вернулся после отдыха в Ницце.

413.

1 А. П. получил Грибоедовскую премию за ‘Три сестры’.

414.

1 В. А. Щуровский приехал из Москвы для участия в консилиуме врачей по поводу состояния здоровья Толстого.

415.

1 В январе—феврале проходила реорганизация театра, преобразование его в Товарищество деятелей МХТ, вырабатывалась новая структура, условия, устав.
2 Окончательный состав ‘Мещан’ был иной. Все 27 раз, что шла эта пьеса в МХТ, Нила играл С. Н. Судьбинин, Бессеменова — В. В. Лужский, Тетерева — Н. А. Баранов, жену Бессеменова Акулину Ивановну — Е. П. Муратова.
3 ‘Глядя на луч пурпурного заката’ — популярный до сих пор романс А. Н. Оппеля на стихи П. А. Козлова.
4 В Музее МХАТ хранится перечень расходов на устройство этого вечера, составивших 222 р. 33 к., только провоз этой ‘чудо-головы’ и приспособлений к ней обошелся в 2 р. 80 к.

416.

1 Речь об А. В. Луначарском.
2 Потомки из рода Н. Н. Гончаровой, знакомые О. Л. с ранних лет.

417.

1 См. No 408 и примечание к нему.
2 Так тогда называли стенокардию.

418.

1 Литературно-художественный кружок чествовал П. И. Вейнберга и Н. К. Михайловского в связи с их литературными юбилеями.
2 Так между собой литераторы называли П. Д. Боборыкина.
3 В 40-летний юбилей служения Г. Н. Федотовой в Малом театре была поставлена не шедшая на профессиональной сцене в России трагедия Шекспира (юбилярша играла Волумнию). Постановщик спектакля А. П. Ленский, идя во многом по стопам МХТ, пытался разрушить традиции внешней зрелищности и холодной помпезности представлений шекспировских пьес, что прежде всего коснулось массовых сцен ‘Кориолана’.
4 А. А. Санин, не попавший в число пайщиков и вообще неудовлетворенный своим положением в театре, с нового сезона ушел на должность режиссера в Александринку.

419.

1 Н.-Д. писал 20 января: ‘Ольгу Леонардовну отпущу к тебе непременно. Хотел около начала февраля, но теперь вижу, что удобнее с половины масленицы. И все-таки — не надолго! …она так занята в репертуаре, как никто в труппе…’

420.

1 После отхода А. П. от ‘Нового времени’ В. П. Буренин не упускал случая, чтобы в своей газете так или иначе задеть писателя.

421.

1 Вероятно, московский врач-психиатр П. П. Викторов.
2 По вторникам в кружке читали и обсуждали рефераты.

422.

1 Полю репетировала А. Ф. Адурская.

423.

1 А. В. Луначарский.
2 О. Л. писала о своем впечатлении об этих произведениях 26 января.
3 Речь о квитанции на 50 руб., собранных Вишневским в качестве пожертвований на благотворительные цели.
4 О поднесенных Вишневскому сочинениях А. П. сообщала ему М. П. Лилина в письме от 27 января.
5 См. No 415.

424.

1 По распоряжению Министерства внутренних дел никаких сообщений о состоянии здоровья Толстого не должно было публиковаться.
2 М. А. Самарова играла следующий объявленный спектакль ‘В мечтах’ 4 февраля.
3 Речь о ‘Мещанах’.

425.

1 ‘Мещане’ впервые пошли только на гастролях в СПб.
2 М. Ф. Андреева в ‘Дяде Ване’ в МХТ не играла.
3 Чистокровная (франц.).
4 См. об этом в No 411.

426.

1 Речь о фотографии, сделанной П. А. Сергеенко 12 сентября 1901 г. в Гаспре, когда А. П. навещал Толстого.
2 Речь о повести ‘Исповедники’, напечатанной в первом номере журнала ‘Вестник Европы’.

427.

1 А. П. сообщил о своем согласии вступить в товарищество телеграммой. О ней известно из письма А. П. к Морозову от 2 февраля: ‘На Ваше письмо я ответил телеграммой, в которой поставил цифру десять тысяч’, сама телеграмма не обнаружена.
2 Эту роль играла Раевская.

428.

1 Милая собака (нем.).

429.

1 А. С. Суворин записал на следующий день в дневнике свои впечатления о посещении театра: ‘Вчера был в Художественном театре. ‘В мечтах’ Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Плохая, вымученная вещь. Между Шекспиром и Данченко то сходство, что оба читали книги. Станиславский прямо плох. Андреева красива, но бездарна. Книппер очень бойко и хорошо изображает Широкову. Прекрасная декорация 3-го действия. Костромской выговор, чешский, немецкий и дурацкий. Немирович пришел ко мне в ложу. Удивило меня это. Он вел себя относительно меня в прошлый приезд в Москву возмутительно, даже с юбилеем не поздравил. А теперь сам пришел. Бережет свою шкуру от царапин’ (Суворин, с. 435).
2 См. No 424.

430.

1 Н.-Д. телеграфировал А. П. 4 февраля: ‘Ольга Леонардовна будет свободна с 21 февраля по 2 марта включительно’ (ТН, с. 781).
2 Это письмо Мейерхольда не сохранилось.
3 Суворин предложил М. П. Чехову место в редакции ‘Нового времени’ и 200 руб. в месяц еще год назад (об этом писала М. П. брату 8 марта 1901 г.), и он это предложение принял.
4 Роль Арины Ивановны, жены Ванюшина, исполняла М. М. Блюменталь-Тамарина.
5 А. А. Остужев играл гимназиста Алексея.
6 С Л. М. Леонидовым, исполнявшим роль Константина, как раз в это время начались переговоры о переходе его в МХТ, в труппу которого он и вступил с нового сезона.
7 ‘Дети Ванюшина’, поставленные под явным влиянием Художественного театра, числились среди лучших спектаклей Н. Н. Синельникова. Высокую оценку спектаклю дал К. С. в письме режиссеру: ‘Пьеса, постановка и исполнение произвели на меня очень большое впечатление, и я любовался талантами актера, режиссера и исполнителей. Зная по себе, какого труда требует борьба с театральной рутиной и шаблоном, я от всего сердца поздравляю Вас с большой победой, приветствую Вашу большую энергию и желаю дальнейших успехов’ (КС-9, т. 7, с. 430).

431.

1 После 10 февраля Н.-Д. писал, что ему удалось освободить О. Л. еще на день раньше, чем он сообщал в телеграмме от 4 февраля, т.е. 20-го (см. ТН, с. 390).
2 ‘Остров Сахалин’ входил в десятый том сочинений А. П., печатавшихся А. Ф. Марксом.

432.

1 Суворин оставил запись в дневнике после спектакля: ‘Скучно, кроме 1-го акта. Публика часто смеется над пьяным доктором. В 4-м он скучен и подл… Много монологов скучных, повторительных у Вершинина, у Андрея. Два мужа: она честная, она благородная, и т.д. 2-е действие: игра свечек, ряженки, песни, 3-е действие: пожар, 4-е: дуэль и уход полка. Бой часов, музыка, набат, скрипач и поющая девица, которую метлой выгоняет дворник для удовольствия публики. Я приглядывался к публике. Никто и не думает плакать. Три сестры на сцене плачут, а публика нимало. Все какая-то дрянь на сцене… Уходишь из театра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и измен’ (Суворин, с. 437).
2 Суворин записал 6 февраля в Дневнике о полученных им сведениях о событиях в СПб: ‘Сейчас был Ежов и сказал, что начались университетские беспорядки. Университет оцеплен. Около манежа толпа студентов. По городу разбросаны прокламации с воззваниями к рабочим. Вечером назначена студенческая сходка около храма Христа Спасителя’ (Суворин, с. 335—336).
3 См. No 426.

433.

1 См. No 427 и примечание к нему.

434.

1 А. П. писал М. П. Лилиной 3 февраля: ‘То, что Вы по секрету сообщаете мне в Вашем письме о Константине Сергеевиче и моей супруге, чрезвычайно меня порадовало. Благодарю Вас, я теперь приму меры, постараюсь сегодня же начать хлопоты о разводе. Сегодня же посылаю в консисторию прошение, при чем прилагаю Ваше письмо, и думаю, что к маю я буду уже свободен, а до мая поучу маленько свою супругу. Она меня боится, я ведь с ней попросту — чего моя нога хочет!’

435.

1 См. No 428.

436.

1 Об этом писала А. П. его сестра 3 февраля, побывав на генеральной репетиции первых двух актов.
2 К. С. предложил М. Е. Дарскому в Шейлоке прибегнуть к еврейскому акценту, желая сбить его с трафаретно-пафосного исполнения роли.

437.

1 Речь о репетиторе сына М. Ф. Андреевой Д. И. Лукьянове, студенте Московского университета и активном участнике политических антиправительственных акций.
2 Речь о книжке ‘Русь. Сказки былого’ — ‘опыте исторических сказок для детей’, как сама автор характеризовала их в письме к А. П. от 1 февраля.

438.

1 Это письмо неизвестно, о его содержании можно судить по ответному письму Н.-Д., написанному после 10 февраля (см. ТН, No 279).
2 Театр гастролировал в СПб с 4 марта по 5 апреля.
3 Речь о политическом брожении в студенческой среде.

439.

1 Художественный салон на Кузнецком мосту.
2 М. П. Лилина стала испытывать неконтролируемый страх перед сценой.

440.

1 Вишневский в ‘Крамере’ играл эпизодическую роль Квантмейера.
2 Речь о письме от 2 февраля.

441.

1 См. No 427.
2 Ответ на реплику О. Л. в письме от 3 февраля.

442.

1 С 1901 по 1904 г. В. Кес был директором Музыкально-драматического училища при Филармоническом обществе.
2 Вел. кн. Елизавета Федоровна.
3 А. А. Стахович был адъютантом московского генерал-губернатора.
4 Музыка к ‘Снегурочке’ была написана П. И. Чайковским по заказу дирекции Малого театра и по просьбе А. Н. Островского к ее первому представлению в 1873 г.

444.

1 Гастроли в СПб открывались и закрывались спектаклем ‘В мечтах’.

446.

1 Вызванный явно сообщениями о реорганизационных процессах в МХТ, ядовитый фельетон Власа Дорошевича ‘Искусство на иждивении’, помещенный в номере от 17 февраля в ‘Русском слове’, был в основном направлен против С. Т. Морозова и его участия в делах Художественного театра и вообще против участия купечества в культурных начинаниях.

447.

1 Ответ на письмо О. Л. от 13 февраля.

451.

1 В. С. Миролюбов телеграфировал о получении от А. П. рассказа ‘Архиерей’ для его ‘Журнала для всех’.
2 Квартира, которую снимали О. Л. и М. П., находилась в доме, где помещались Сандуновские бани (см. также No 459).

454.

1 Речь о корректуре ‘Острова Сахалин’.

455.

1 Сын М. Горького Максим.

458.

1 Студенты и власти, каждые по-своему, отмечали годовщину побоища у Казанского собора.
2 Гастроли проходили на сцене Панаевского театра.
3 На заседании 21 февраля А. М. Горький был избран почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности.
4 ‘Три сестры’ шли 13 марта как благотворительный спектакль в присутствии царской фамилии и свиты.

459.

1 На второй неделе Поста.

460.

1 См. об этом примеч. 2 к No 317.
2 Увлечения (франц.).

461.

1 Последний раз К. С. сыграл Вершинина 17 ноября 1901 г., остальные спектакли ‘Трех сестер’ эту роль исполнял Качалов, К. С. вернулся к Вершинину, когда к Качалову после ухода Мейерхольда перешел Тузенбах.
2 В статье М. П. Чехова, написанной в довольно-таки развязном тоне, пьеса признавалась длинной и монотонной, постановка, хотя и красивой, но скучной, из исполнителей особо была выделена О. Л.
3 Статья Кугеля появилась в тот же день в ‘Петербургской газете’. Говоря об ‘изумительной’ постановке, он сожалел о силах, затраченных на ‘неодушевленную красоту вещей’, о пьесе отозвался, что она больше похожа на диспут, чем на художественное произведение. Накануне в той же газете в краткой информации после спектакля он, не упоминая об актерах, нашел все же нужным сообщить: ‘Среди исполнителей отмечаю г-жу Книппер’.

462.

1 Николай II выразил свое возмущение избранием Горького в академики не только потому, что не считал его произведения достойными, но прежде всего потому, что тот находился под надзором полиции. На докладе министра внутренних дел царь наложил свою резолюцию, что ‘выбор Горького отменяется’.
2 ‘Три сестры’ играли вместо спектакля ‘В мечтах’.

463.

1 Речь об ‘Архиерее’.

464.

1 Женой М. П. Чехова была О. Г. Владыкина, провинциальная учительница, А. П. был посаженым отцом на их свадьбе.
2 После статьи В. П. Буренина в ‘Новом времени’ от 5 февраля, где он с издевкой пересказывал содержание пьесы ‘Три сестры’ (хотя постановку МХТ в общем хвалил), больше его выступлений в печати по этому поводу не появлялось.

465.

1 ‘Петербургский листок’ от 5 марта написал, что в пьесе Н.-Д. ‘очень заметно в тоне и даже подробностях влияние Чехова, но нет его таланта’. Петербургская пресса усматривала здесь влияние не только Чехова, но даже Гауптмана, Ибсена и Метерлинка.
2 Так А. П. называл иногда начальницу ялтинской гимназии В. К. Харкеевич и ее учениц.
3 Е. Н. Андреевская.

466.

1 Слухи об отставке министра внутренних дел Д. А. Сипягина оказались ложны.
2 Вероятно, речь идет о рецензии на ‘Три сестры’ в ‘Петербургской газете’ от 9 марта. В ней говорилось: ‘Г-жа Мунт играла Наташу. В прошлом году эту роль исполняла другая артистка, и впечатление тогда было менее сильное. Г-жа Мунт с большей силой подчеркнула то тупое, злобное и беспросветное, что выделяет Наташу из окружающей среды. Артистка играла несколько размашисто и грубовато, но так, пожалуй, и следует, потому что это более оттеняет недовольство трех сестер’.

467.

1 См. письмо О. Л. от 6 марта.

468.

1 Вечером играли ‘Доктора Штокмана’.
2 Утром играли ‘Три сестры’ ‘в пользу недостаточных слушательниц училища для фельдшериц имени М. К. Клейн при Старо-Екатерининской больнице в Москве’.
3 О ‘роскошных’, ‘умопомрачительных’ туалетах О. Л. в роли Широковой писали почти все газеты.
4 ‘St.-Petersburger Herold’ и ‘St.-Petersburger Zeitung’.

469.

1 Е. М. Мунт играла только в одной чеховской пьесе — ‘Трех сестрах’.
2 Фотографию Н.-Д. (как и К. С-а) А. П. просил для библиотеки Таганрогской гимназии.
3 Газеты перепечатали сообщение ‘Правительственного вестника’ за предыдущий день о том, что выборы Горького в академики ‘объявляются недействительными’, так как академики при его избрании не учли, что он находится под следствием.

470.

1 А. В. Ганзен.
2 См. примеч. 3 к No 469.
3 Речь о выставке в Академии художеств.
4 ‘Микаэль Крамер’ в СПб шел первый раз.

471.

1 См. No 461 и 462. Ни одно из этих предсказаний А. П. не сбылось.

472.

1 Разброс мнений по поводу актерской игры в этой пьесе был почти столь же велик, как и в Москве, при этом было полное единодушие в высокой оценке самой постановки. Даже Кугель в ‘Театре и искусстве’ (No 12,17 марта), заявив, что ‘истинно хорош был только Санин в маленькой роли посетителя пивной’, тем не менее признал, что постановка ‘Крамера’ очень хороша и ‘оставляет сильное впечатление’.
2 Петербургский градоначальник Н. В. Клейгельс запретил ставить пьесу. Но в борьбе за нее были задействованы такие серьезные силы (вплоть до С. Ю. Витте), что, хотя и потрепанные цензурой, ‘Мещане’ благополучно появились на сцене.
3 Вероятно, речь о поэте, драматурге и театральном критике С. Л. Рафаловиче.

473.

1 Л. Н. Толстой.
2 Речь о романе немецкого писателя В. фон Поленца, вышедшем в начале 1902 г. в издательстве ‘Посредник’.
3 Неудовлетворенный своим положением в МХТ В. Э. Мейерхольд вместе с А. С. Кошеверовым и группой начинающей молодежи покинули театр и начали свое дело в Херсоне, который не числился среди театральных городов России.
4 ‘Дядю Ваню’ на эти весенние гастроли в СПб не привезли, хотя в анонсах о гастролях он фигурировал.

474.

1 В. А. Теляковский после этого спектакля записал в своем Дневнике: ‘Спектакль прошел очень хорошо. Театр был полон. Прекрасно пьеса разыграна и особенно поставлена — режиссерская часть очень хороша. После спектакля все в царской ложе остались довольны представлением, а Государь Император, уезжая, сказал мне, чтобы я передал всем артистам его благодарность и похвалу за прекрасное исполнение пьесы. Сама пьеса произвела, по-видимому, сильное впечатление, и Государь сказал, что такую пьесу изредка интересно видеть, но исключительно такой репертуар тяжело выдержать’ (Теляковский, с. 206).
2 Вел. кн. Сергей Александрович и Елизавета Федоровна.
3 Наследником до рождения царевича Алексея считался вел. кн. Михаил Александрович.
4 Более подробно об этом же писал 26 июня Мейерхольд редактору издававшегося за рубежом (после закрытия в России) журнала ‘Жизнь’: ‘…когда Моск. Художеств, театр этим Великим постом вторично приехал на гастроли в Петербург, в театр заявился какой-то господин, назвавший себя врачом Шлезингером, и проявил желание быть врачом при театре. Дирекция охотно согласилась на это… Потом со стороны Дирекции… было сделано всем артистам предупреждение, что к театру приставлен шпион, но кто этот шпион — неизвестно… Но вскоре она вынуждена была сделать второе предостережение. Это было тогда, когда труппа Художественного театра вызвана была играть перед царем в Михайловском театре. Боясь, как бы оппозиционный элемент труппы не позволил себе какой-нибудь бестактности слова, Дирекция заявила шепотом каждому члену труппы, что врач Шлезингер — сыщик, и чтобы при нем были осторожны’ (Мейерхольд 1, с. 507).

476.

1 В. Н. Павлова.
2 Офицер флота С. И. Зилоти приходился братом известному пианисту, педагогу и дирижеру А. И. Зилоти.
3 П. Д. Святополк-Мирский, в 1902 г. товарищ министра внутренних дел, имел репутацию либерала.

477.

1 См. No 468.

478.

1 Сестра Д. М. Мусиной-Пушкиной М. М. Соболева училась параллельно с О. Л. в Филармоническом училище.
2 Речь о В. В. Котляревской, актрисе Александрийского театра, жене известного литературоведа и критика Н. А. Котляревского.
3 Речь о лишении Горького звания академика.

480.

1 См. No 473 и примеч. 2 к нему.

481.

1 См. No 476.
2 В No 12 ‘Театра и искусство’ (где была рецензия Кугеля на ‘Микаэля Крамера’) с этой надписью была помещена карикатура на К. С. со скорбным лицом.

482.

1 Е. И. Корш.

483.

1 См. No 476.
2 Речь об Ал. В. Средине.

484.

1 М. П. Стахович была урожденной княжной Васильчиковой.
2 Вероятно, речь идет о неудавшемся покушении на Д. Ф. Трепова, которое было совершено 5 февраля.
3 Модный (франц.).
4 Вероятно, имеется в виду Н. А. Жаринцева, которая впервые познакомила русского читателя с английским писателем Джером К. Джеромом.
5 Ни об авторе, ни о пьесе сведений не имеется.

485.

1 Письмо написано на писчей, а не на почтовой бумаге.
2 П. С. Соловьева.
3 Л. Н. Вилькина.
4 В. А. Самойлова.
5 Ответ на реплику А. П. в письме от No 477.

487.

1 Ответ на реплику А. П. от 17 марта.

488.

1 См. No 481.

489.

1 Торжественный ужин в ресторане Контана устраивался Союзом русских писателей в честь артистов Художественного театра.
2 См. No 495.

491.

1 На Сахалине А. П. встретился со старшим из сыновей бар. В. А. Икскуль фон Гильдебрандт от первого брака Г. Н. Глинкой.
2 В. Г. Короленко и А. П. уже обменялись информацией по этому поводу (Короленко отправил письмо 14 марта, а А. П. ему ответил 19-го).
3 Можно предположить, что речь в данном случае идет о крестнике Горького З. А. Пешкове, который в это время числился в школе Художественного театра.

493.

1 Телеграмму после премьеры послали К. С. (‘Большой успех пьесы и исполнения. Ольга Леонардовна восхитительна. Шлем привет. Все здоровы’. — КС-9, т. 7, с. 443) и Н.-Д. (»Мещан’ сыграли. Прием блестящий в первых двух актах и похолоднее в остальных. Играли отлично. Поставлена прекрасно. Все благополучно’. — ТН, с. 391).
2 Далее вклеена вырезка из газеты.

495.

1 См. No 489.

497.

1 На концерте в этот день исполнялась 4-я симфония П. И. Чайковского, Торжественная увертюра А. К. Глазунова, ‘Фингалова пещера’ Ф. Мендельсона, увертюры к ‘Тангейзеру’ Р. Вагнера и ‘Свадьбе Фигаро’ В.-А. Моцарта.

498.

1 См. No 491 и примеч. 1 к нему.
2 Портрет остался неоконченным, так как с получением известия о тяжелой болезни О. Л. сеансы были прекращены.
3 См. No 492.

499.

1 На период внезапной болезни О. Л. в ‘Мещанах’ ее заменила Савицкая (1 апреля), в ‘В мечтах’ — Раевская (3 и 5 апреля), а в ‘Дикой утке’ (2 апреля) и ‘Докторе Штокмане’ (4 апреля) она не была занята.

500.

1 Т.е. в гостиницу, где жила до больницы.

510.

1 Фельетон М. П. Чехова появился в ‘Новом времени’ 3 апреля.
2 Речь о статье М. О. Меньшикова ‘Заговоры против человечества’ (цикл ‘Из писем к ближним’), появившейся в ‘Новом времени’ 7 апреля.
3 Министр внутренних дел Д. С. Сипягин был убит 2 апреля. По этому поводу велено было в печати ничего кроме сообщения в ‘Правительственном вестнике’ и некролога не помещать.

512.

1 На это письмо, привезенное О. Л., А. П. отвечал Короленко 19 и 20 апреля, в конце мая Короленко приезжал из Полтавы, и они договорились вместе послать в Академию отказ от звания почетных академиков. Об этом А. П. писал Горькому 2 июня из Москвы: ‘Накануне моего отъезда из Ялты был у меня Короленко. Мы совещались и, вероятно, на сих днях будем писать в Петербург, подаем в отставку’.
2 Е. А. Фальковская.

517.

1 На следующий день А. П. получил срочную телеграмму от Н.-Д. из Севастополя: ‘Распорядись встретить Ольгу Леонардовну покойным экипажем. Она веселая, но очень слаба, ходить не может, температура повышена. Мы переносили. Необходимо вызвать к ее приезду Альтшуллера. Подозреваем, что в дороге простудилась’ (ТН, с. 392).
Чехов Антон Павлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дарственные надписи Л.И. Веселитской, М.О. Меньшикова, А.П. Чехова, Чехов Антон Павлович, Год: 1900
  2. Переписка А.П. Чехова и Л.И. Веселитской, Чехов Антон Павлович, Год: 1900
  3. Переписка А.П. Чехова и М.О. Меньшикова, Чехов Антон Павлович, Год: 1904
  4. Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер, Чехов Антон Павлович, Год: 1904
  5. Письма (Январь 1890 — февраль 1892), Чехов Антон Павлович, Год: 1892
  6. Письма (1875-1886), Чехов Антон Павлович, Год: 1866
  7. Письма. (1887 — сентябрь 1888), Чехов Антон Павлович, Год: 1888
  8. Письма. (Октябрь 1888 — декабрь 1889), Чехов Антон Павлович, Год: 1889
Электронная библиотека