Переписка А. П. Чехова и H. A. Лейкина, Лейкин Николай Александрович, Год: 1898

Время на прочтение: 44 минут(ы)

Переписка А. П. Чехова и H. A. Лейкина

Переписка А. П. Чехова. В двух томах. Том первый
М., ‘Художественная литература’, 1984
Вступительная статья М. П. Громова
Составление и комментарии М. П. Громова, А. М. Долотовой, В. В. Катаева

СОДЕРЖАНИЕ

Н. А. Лейкин — Чехову. 31 декабря 1882 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 12 января 1883 г. Москва
Н. А. Лейкин — Чехову. 3 февраля 1883 г. Петербург
Н. А. Лейкин — Чехову. 16 апреля 1883 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. Апрель, после 17, 1883 г. Москва
Н. А. Лейкин — Чехову. 10 августа 1883 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 19 сентября 1883 г. Москва
Чехов — Н. А. Лейкину. 25 июня 1884 г. Воскресенск
Чехов — Н. А. Лейкину. 22 марта 1885 г. Москва
Н. А. Лейкин — Чехову. 26 апреля 1885 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 28 апреля 1885 г. Москва
Н. А. Лейкин — Чехову. 26 сентября 1885 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 25 января 1886 г. Москва
Чехов — Н. А. Лейкину. 8 февраля 1887 г. Москва
Чехов — Н. А. Лейкину. 4 ноября 1887 г. Москва
Н. А. Лейкин — Чехову. 12 ноября 1887 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 11 мая 1888 г. Сумы
Чехов — Н. А. Лейкину. 5 июня 1890 г. Иркутск
Чехов — Н. А. Лейкину. 20 июня 1890 г. Шилка под Горбицей
Н. А. Лейкин — Чехову. 12 апреля 1892 г. Петербург
Чехов — Н. А. Лейкину. 4 августа 1893 г. Мелихово
Чехов — Н. А. Лейкину. 2 июля 1898 г. Мелихово
Николай Александрович Лейкин (1841—4906) — юморист и беллетрист, издатель и редактор журнала ‘Осколки’. Родился в купеческой семье. Учился в немецком реформатском училище, но когда отец разорился, вынужден был поступить приказчиком в одну из лавок петербургского Апраксина двора.
Роман Лейкина ‘Апраксинцы’, напечатанный в журнале ‘Библиотека для чтения’ в 1863 году, был замечен Некрасовым и Салтыковым-Щедриным, позднее его рассказы и повести появлялись в ‘Современнике’ и ‘Отечественных записках’. В 1871 году M. E. Салтыков-Щедрин отозвался о двухтомнике ‘Повести, рассказы и драматические сочинения Н. А. Лейкина’ в одной из своих анонимных рецензий в библиографическом отделе ‘Отечественных записок’: ‘Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность’ (М. Е. Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 9. М., ‘Художественная литература’, 1970, с. 421—422).
Н. А. Лейкин был знаком с В. С. Курочкиным, известным поэтом-сатириком, и с его братом, врачом, энциклопедически образованным человеком, оказавшим на него, как позднее заметил Лейкин в своих воспоминаниях, ‘огромное влияние’. С 1863 года и позднее Лейкин время от времени сотрудничал в ‘Искре’, едва ли зная о революционной деятельности братьев Курочкиных и о подлинном характере журнала, связанного с партией ‘Земля и воля’ и революционным движением 60-х годов. Причастность к ‘Искре’ была тем не менее событием огромной важности, определившим, как считал Лейкин, всю его судьбу: ‘…в ‘Искре’ я начинал свое литературное поприще и много работал, но больше того учился и усваивал те принципы, которые теперь провожу в ‘Осколках’ (Чехову, 26 апреля 1885 г.). Эти ‘принципы’ — демократическая направленность и журнала, и собственной литературной работы издателя.
Лейкин был чрезвычайно плодовитым литератором, по подсчетам его биографа, им выпущено около 70 книг, число же сценок и рассказов, опубликованных в газетах и юмористических журналах, исчисляется тысячами. В ‘Петербургской газете’, например, его сценки публиковались ежедневно, за вычетом понедельников, в течение многих лет.
Тем не менее имя Лейкина едва ли оставило бы хоть сколько-нибудь заметный след и истории русской литературы, если бы не та роль, какую ему посчастливилось сыграть в судьбе Чехова. Познакомились они в 1882 году в Москве. Лейкин незадолго до того приобрел право на издание ‘Осколков’, искал молодых юмористов и фельетонистов, Чехов, в ту нору студент-третьекурсник, был приглашен в журнал по рекомендации Л. И. Пальмина (см. Вокруг Чехова, с. 65). Определенный Лейкиным гонорар — 8 коп. за строку — вскоре был увеличен, и в 1884—1885 годах Чехов получал в ‘Осколках’ основную часть своего литературного заработка. ‘Если бы все журналы были так честны, как ‘Осколки’, то я на лошадях бы ездил’,— писал он Ал. П. Чехову (13 мая 1883 г.). Издатель ‘Осколков’, естественно, стремился к тому, чтобы его журнал ‘хоть по некоторым своим сотрудникам стоял вне конкуренции’ (20/21 ноября 1885 г.), и поэтому ревновал и досадовал, находя имя Антоши Чехонте в других юмористических еженедельниках.
Переписка Чехова с Лейкиным позволяет понять сущность разногласий, которые от письма к письму становились все определеннее. Рассказы Чехова, выглядевшие среди рядового товара ‘Осколков’ как ‘рассыпанные на сером сукне алмазы’ (Ю. Соболев. Чехов. М., 1930, с. 35), почти не вызывали редакторских замечаний и, если не говорить о цензуре, без особых поправок шли в печать. Но зато репортерская работа, т. е. фельетоны, подписи к рисункам и прочие осколочные ‘мелочишки’, в которых Лейкин постоянно нуждался, сильно затрудняла Чехова, сколько ни ‘перевоспитывал’ его Лейкин, ничего не менялось. Чехов оставался самим собой. ‘…Вы сами знаете, что легче найти 10 тем для рассказов, чем одну порядочную подпись…’ — писал он Лейкину 4 ноября 1884 года. Чехов по натуре и по характеру своего дарования не мог быть репортером-поденщиком, это и отделяло его от Лейкина, ‘Осколков’, всей ‘малой прессы’ 80-х годов.
В глазах Лейкина Чехов был талантливым, но совсем молодым человеком, которого нужно учить и учить писательскому ремеслу, потому что для него, Лейкина, литература была прежде всего ремеслом: ‘Писать надо больше, одно скажу. Надо выгнать из себя ленивого человека и нахлыстать себя… Вы говорите, надо читать, заниматься наукой. Ничего не значит…’ (17/18 октября 1885 г.).
Нужно признать, что как редактор Лейкин не так уж часто и не столь глубоко правил рукописи Антоши Чехонте, известны, по-видимому, все случаи его вмешательства, и почти все они вызваны стремлением обезопасить журнал от нападок цензуры. Но он отводил для рассказа не более 100—150 строк в номере: ‘Вы знаете мое правило — краткость, и этим я беру’ (1 марта 1884 г.). Чехов и сам тоже стоял за краткость, но с самого начала ему был необходим пусть небольшой, но именно творческий простор.
Многоопытный литератор, Лейкин неизменно ошибался в оценках, когда ему приходилось читать не юмореску, а серьезную прозу Чехова. Так случилось, в частности, с ‘Унтером Пришибеевым’, который показался Лейкину неудачным, т. е. попросту ‘длинным’ и не смешным (5/8 сентября 1885 г.). Или его замечание о ‘Степи’: ‘Повесить мало тех людей, которые советовали Вам писать длинные вещи. Мое мнение такое: в мелких вещах, где Вы являетесь юмористом, Вы большой мастер’ (5 марта 1888 г.). Чехов был человеком иного масштаба, другой судьбы, ‘Осколки’, ‘Будильник’, как и прочие издания ‘малой прессы’, нуждались лишь в ничтожной доле сил, которыми он располагал, да и эта доля разменивалась на мелочи. Правда, ‘Осколки’ он ставил все же выше других журналов. И даже уже по сути прощаясь с юмористической прессой, Чехов надеялся не покидать окончательно ‘Осколки’. ‘В моей тугоподвижности, с какого я работаю у Вас,— писал он Лейкину 27 декабря 1887 года,— ради создателя не усмотрите злого умысла, не подумайте, что я отлыниваю от ‘Осколков’. Ни-ни! ‘Осколки’ — моя купель, а Вы — мой крестный батька’.
Переписка Чехова с Лейкиным, начавшаяся в 1882 году, продолжалась почти до конца жизни Чехова. Сохранилось 168 писем Чехова и 207 писем Лейкина. Публикация писем Чехова к Лейкину началась рано, 60 писем увидели свет в сборнике (Лейкин), вышедшем спустя год после смерти издателя ‘Осколков’. Письма Лейкина напечатаны лишь в небольшой части (‘Новый мир’, 1940, No 1 и 2-3).

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

31 декабря 1882 г. Петербург

Декабря 31 1882 г.

Милостивый государь

Антон Павлович!

Прежде всего поздравляю Вас с Новым годом и желаю Вам исполнения всех Ваших желаний. Затем благодарю Вас за любезное сотрудничество Ваше в ‘Осколках’ в 1882 году1 и прошу не оставлять журнал своими литературными вкладами в 1883 году. Вы теперь успели приглядеться и видите, что нужно ‘Осколкам’. Мне нужно именно то, что Вы теперь посылаете, т. е. коротенькие рассказцы, сценки. Шлите только почаще. Ваши прелестные вещички ‘Роман репортера’ и ‘Роман доктора’ пойдут в No 2 журнала. В No 1 они не попали за неимением места. Весь No 1, как новогодний, составлен из вещиц новогодних. Нарочно подбирал так. Впрочем, Вы сами увидите, когда No журнала получится в Москве.
О безвозмездной высылке Вам ‘Осколков’ я сделал распоряжение в конторе, и Вы будете получать их в 1883 г. Боюсь только, как бы No 1 не запоздал явиться к Вам вовремя. Список сотрудников, кому посылать журнал, я сдал несколько поздно в контору, а именно вчера, почтамт же принимает только ограниченное количество адресов в день.
Затем препровождаю Вам гонорар за помещенные Вами статьи. Вам приходится двадцать рубл. и 64 к. Расчет выражается в следующих цифрах:
No 47 — проза — 85 стр. по 8 к. Р. 6.80
‘ 48 — ‘ — 22 ‘ ‘ 8 ‘ ‘ 1.76
‘ 51 — ‘ — 99 ‘ ‘ 8 ‘ ‘ 7.92
‘ 52 — ‘ — 52 ‘ ‘ 8 ‘ ‘ 4.16
Итого Рб. 20.64
О получении денег благоволите меня уведомить. Свидетельствую Вам мое почтение, прошу принять уверение в моем дружественном к Вам расположении.

Н. Лейкин.

Публикуется впервые (ГБЛ).
1 Сотрудничество Чехова в ‘Осколках’ началось 20 ноября 1882 г. (No 47) рассказом ‘Нарвался (Из летописи Лиговско-Чернореченского банка)’.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

12 января 1883 г. Москва

3 12/1

Милостивый государь

Николай Александрович!

В ответ на Ваши любезные письма посылаю Вам несколько вещей. Гонорар получил, журнал тоже получаю (по вторникам), приношу благодарность за то и другое. Благодарю также и за лестное приглашение продолжать сотрудничать. Сотрудничаю я в ‘Осколках’ с особенной охотой. Направление Вашего журнала, его внешность и уменье, с которым он ведется, привлекут к Вам, как уж и привлекли, не одного меня.
За мелкие вещицы стою горой и я, и если бы и издавал юмористический журнал, то херил бы все продлинновенное. В московских редакциях я один только бунтую против длиннот (что, впрочем, не мешает мне наделять ими изредка кое-кого… Против рожна не пойдешь!), но в то же время, сознаюсь, рамки ‘от сих и до сих’ приносят мне немало печалей. Мириться с этими ограничениями бывает иногда очень нелегко. Например… Вы не признаете статей выше 100 строк, что имеет свой резон… У меня есть тема. Я сажусь писать. Мысль о ‘100’ и ‘не больше’ толкает меня под руку с первой же строки. Я сжимаю, елико возможно, процеживаю, херю — и иногда (как подсказывает мне авторское чутье) в ущерб и теме и (главное) форме. Сжав и процедив, я начинаю считать… Насчитав 100—120—140 строк (больше я не писал в ‘Осколки’), я пугаюсь и… не посылаю. Чуть только я начинаю переваливаться на 4-ю страницу почтового листа малого формата, меня начинают есть сомнения, и я… не посылаю. Чаще всего приходится наскоро переклевывать конец и посылать не то, что хотелось бы… Как образец моих печалей, посылаю Вам статью ‘Единственное средство’… Я сжал ее и посылаю в самом сжатом виде, и все-таки мне кажется, что она чертовски длинна для Вас, а между тем, мне кажется, напиши я ее вдвое больше, в ней было бы вдвое больше соли и содержания… Есть вещи поменьше — и за них боюсь. Иной раз послал бы, и не решаешься…
Из сего проистекает просьба: расширьте мои нрава до 120 строк… Я уверен, что я редко буду пользоваться этим правом, но сознание, что у меня есть оно, избавит меня от толчков под руку1.
А за сим примите уверение в уважении и преданности покорнейшего слуги

Ант. Чехов.

P. S. К Новому году я приготовил Вам конверт весом в 3 лота. Явился редактор ‘Зрителя’ и похитил его у меня. Отнять нельзя было: приятель2. Наши редакторы читают филиппики против москвичей, работающих на Петербург. Но едва ли Петербург отнимает у них столько, сколько проглатывают г.г. цензора. В несчастном ‘Будильнике’ зачеркивается около 400—800 строк на каждый номер. Не знают, что и делать.
‘Новый мир’, 1940, No 1, с. 231, Акад., т. 1, No 31.
1 Лейкин ответил 20 января 1883 г.: ‘…полагаясь на то, что Вы не станете злоупотреблять длиннотами, благословляю Вас и на 120 строк и на 140 и даже на 150, присылайте только непременно что-нибудь к каждому номеру’ (‘Новый мир’, 1940, No 1, с. 232).
1 В No 1 и 2 ‘Зрителя’ за 1883 г. напечатаны: ‘Пережитое’, ‘Философские определения жизни’, ‘Мошенники поневоле’, ‘Гадальщики и гадальщицы’, ‘Кривое зеркало’. Редактором-издателем журнала был В. В. Давыдов.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

3 февраля 1883 г. Петербург

Февр. 3-го 1883 г.

Милостивый государь

Антон Павлович!

Сердечно благодарен Вам за Ваш последний присыл. Вещичка Ваша ‘На гвозде’ совсем шикарная вещичка. Это настоящая сатира. Салтыковым пахнет. Я прочел ее с восторгом два раза. Читал и другим — всем нравится. Она пойдет в следующем (6) номере ‘Осколков’.
Ваш последний присыл был как нельзя более кстати. Оригиналу для номера у меня было очень мало.
А. М. Дмитриев, который у меня пишет ‘Осколки московской жизни’, статьи не прислал. Сообщает, что болен глазами1. Составитель ‘Провинциальной жизни’ загулял и глаз но кажет.
Все имеющиеся у меня Ваши рассказы опять убил в один номер, оставив про запас только одну штучку ‘Благодарный’. Но этого, пожалуй, на 7-й номер будет мало, а потому прошу Вас опять поналечь покрепче и прислать мне партийку литературного товара к понедельнику.
Гонорар за январь месяц, надеюсь, Вы получили.
Пользуюсь случаем переслать Вам обратно тему о пожаре цирка бердичевского. Дело в том, что мои художники не нашлись как рисовать на эту тему. Порфирьев попробовал было, но испортил. А теперь уже рисовать на эту тему поздно2. В пользу погорельцев начались даваться спектакли и концерты, да и о самом пожаре-то что-то начали забывать.
Простите великодушно, что задержал Вашу рукописочку. А засим, пожелав Вам всего хорошего, остаюсь уважающий Вас

Н. Лейкин.

P. S. Жду транспорта.
К Вашему рассказцу ‘Трутни’ Порфирьев сделал отличный рисунок на целую страницу. Он пойдет в ближайшем номере3.
Публикуется впервые (ГБЛ).
1 10 июня Лейкин предложил Чехову взять на себя ‘Осколки московской жизни’, Чехов вел ото обозрение со 2 июля 1883 г. по 12 октября 1385 г.
2 В измененной редакции, под названием ‘На луне’, чеховская тема была опубликована в ‘Осколках’ с рисунком В. И. Порфирьева в No 25 за 1885 г.
3 ‘К сведению трутней’ (‘Осколки’, 1883, No 13).

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

16 апреля 1883 г. Петербург

Апр. 16 1883 г.

Уважаемый Антон Павлович!

Я еще в долгу перед Вами. Я не ответил Вам на одно из Ваших писем, которое требовало ответа. В этом письме Вы прислали мне рассказ ‘Трубка’ Аг. Единицына1. Рассказ этот до сих пор не напечатан, хотя я и порывался его печатать в ‘Осколках’, во имя Вашей рекомендации. Несколько раз порывался печатать я рассказ, несколько раз перечитывал его, но, не поняв конца рассказа, опять откладывал его в сторону. Теперь я возвращаю Вам этот рассказ. Положительно не понял конца. В чем тут соль? Мне кажется, что в рассказе что-то пропущено при переписке.
Кстати, кто этот Единицын? Не может быть, чтобы это была настоящая фамилия.
Возвращаю Вам и Вашу маленькую мелочишку. Показалась она мне несколько сальною, а ‘Осколки’ попали в кружок семейных читателей, так подчас боюсь сальцо-то подпускать.
Вы у меня просили мою книжку, не называя ее по заглавию, но рассказывая признаки ее. Ей-ей, не могу догадаться, какая это из моих книжек2. Но все равно, я Вам вышлю несколько из своих книжек. Может быть, и ‘потрафлю’. Не высылал раньше, потому — ей-ей — голова кругом идет от литературных и иных делов.
Очень уж я захватался. Судите сами: по 8—9 рассказов в неделю нишу. А редактирование журнала? А идея для передовых рисунков? Ведь все это мои идеи. Кроме того, я гласный городской думы, член нескольких комиссий, заведываю двумя городскими школами.
Вышлю, скоро вышлю книги.
Рассказцы Ваши ‘Верба’ и ‘Вор’ прелестные рассказцы, но немножко серьезны для ‘Осколков’. Сам я их прочел с наслаждением. Теперь у меня осталось немного Вашего добра: рассказ о проститутке и телеграфисте, дневничок ’26’, попорченный цензором, ‘Теща’, ‘Нана’3. Все набраны и все пойдут. Присылайте еще. Пора строчить уже весенние штучки… Недели через две хватите о дачах. Я о петербургских дачах заведу свою шарманку, а Вы о московских.
Ну-с, вот и все.
Затем, поздравляю Вас с праздниками, христосуюсь, желаю быть здоровым.
Примите уверение в моем к Вам уважении.

Н. Лейкин.

P. S. Если Единицын псевдоним, то сообщите, кто это такой. Да пусть пишет и пришлет еще что-нибудь, Я буду рад, если что хорошенькое.
Публикуется впервые (ГБЛ).
1 В начале марта Чехов вместе с письмом послал Лейкину рассказ Ал. П. Чехова ‘Трубка’.
2 В том же письме содержалась просьба: ‘…пришлите мне для моей библиофики единую из Ваших книжек. Какую именно, не знаю. Жил во время оно в провинции и был одним из ревностнейших Ваших читателей. Особенно врезался в мою память одни рассказ, где купцы с пасхальной заутрени приходят. Я захлебывался, читая его. Мне так знакомы эти ребята, опаздывающие с куличом, и хозяйская дочка, и праздничный ‘сам’, и сама заутреня… Не помню только, в какой это книжке… В этой же книжке, кстати сказать, есть фраза, которая врезалась в мою память: ‘Тургеневы разные бывают’ — фраза, сказанная продавцом фотографий’. Речь идет о книге Лейкина ‘Саврасы без узды’ (СПб., 1880) и двух рассказах: ‘После светлой заутрени’ и ‘Птица’.
3 Речь идет о рассказах ‘Слова, слова и слова’, ‘Двадцать шесть (Выписки из дневника)’, ‘Теща-адвокат’ и ‘Моя Нана’.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

Апрель, после 17, 1883 г. Москва

Многоуважаемый Николай Александрович!

Посылаю Вам несколько рассказов и ответ на Ваше письмо.
Вы propos замечаете, что мои ‘Верба’ и ‘Вор’ несколько серьезны для ‘Осколков’. Пожалуй, но я но посылал бы Вам несмехотворных вещиц, если бы не руководствовался при посылке кое-какими соображениями.
Мое думается, что серьезная вещица, маленькая, строк примерно в 100, не будет сильно резать глаз, тем более что в заголовке ‘Осколков’ нет слов ‘юмористический и сатирический’, нет рамок в пользу безусловного юмора. Вещичка (не моя, а вообще) легенькая, в духе журнала, содержащая в себе фабулу и подобающий протест, насколько я успел подметить, читается охотно, сиречь не делает суши. Да у Вас же изредка, кстати сказать, между вещицами остроумнейшего И. Грэка попадаются вещицы, бьющие на серьез, но тоненькие, грациозные, такие, что хоть после обеда вместо десерта ешь. Они не делают контры, а напротив… Да и Лиодор Иванович1 не всегда острит, а между тем едва ли найдется такой читатель ‘Осколков’, который пропускает его стихи не читая. Легкое и маленькое, как бы оно ни было серьезно (я но говорю про математику и кавказский транзит), не отрицает легкого чтения… Упаси боже от суши, а теплое слово, сказанное на Пасху вору, который в то же время и ссыльный, не зарежет номера. (Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьеза лезешь…) К Троице я пришлю Вам что-нибудь зеленое, la ‘Верба’. Буду серьезничать только по большим праздникам.
Агафоподу Единицыну я написал. Это мой брат, ныне чиновник, работавший в последние годы в московских изданиях. Работал сильно и в свое время с успехом: жил письмом. Был малый юмористом, ударился в лиризм, в фантасмагорию и, кажется… погиб для авторства. Хочется удрать от лиризма, но поздно, увяз. Его письма полны юмора, ничего смехотворней выдумать нельзя, но как станет строчить для журнала — беда, ковылять начнет. Будь он помоложе, из него можно было бы сделать недюжинного работника. Юморист он неплохой. Это можно видеть из одного того, что в таганрогскую таможню поступил, когда уж оттуда все повыкрали. Я написал ему, н он пришлет Вам, наверное, что-нибудь. А за сим остаюсь всегда готовым к услугам

А. Чехов.

На 1-й день Пасхи я послал Вам рассказ: ‘Ваня, мамаша, тетя и секретарь’. Получили?2
Лейкин, с. 284—285, Акад., т. 1, No 40.
1 Пальмин.
2 Напечатан в ‘Осколках’ 7 мая (No 9). Позднее назван ‘Случай с классиком’.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

10 августа 1883 г. Петербург

Августа 10 1883 г.

Уважаемый Антон Павлович!

Письмецо Ваше от 6 августа с приложением мелочишек и рассказа получил1. Приношу за них мое спасибо.
В письме своем Вы хвалите рисунки и текст последнего No ‘Осколков’ и говорите: ‘жаль, что лучшее постигает увы и ах!’ На это могу Вам сказать, что добрую треть всего заготовленного постигает ‘увы и ах!’. Иногда бывает так, что просто руки отнимаются и начинает душить бессильная злоба. Пальмин знает, я писал ему об этом. Да вот хоть бы передовые рисунки… Что ни представишь хорошее — ничего нельзя. Хорошо еще, ежели представляешь в эскизе, а то ведь и по карману бьет. На прошлой неделе захерены цензурой четыре страницы готовых рисунков на первую страницу и в сущности невинных. А бытовых рисунков или богдановских женщин, как это делает ‘Стрекоза’, на первую страницу ставить не хочется. Бьешься, бьешься и не знаешь, что делать.
Получил от Вас письмо, получил и от Пальмина. Оба вы удивляетесь, как это могло случиться, что одна и та же карикатура появилась и у нас, и в ‘Будильнике’. Очень просто. Все мы люди и все человеки, во грехах рождены, стало быть, и воруем из иностранных журналов. Рисунки ‘о женщине’ взяты из французского журнала ‘Caricature’. Попался хорошенький цензурный сюжет — ну, и давай его. Я заказал срисовать Порфирьеву, а в ‘Будильнике’ тоже кому-то заказали. В подобных случаях, разумеется, надо бы было указывать источник заимствования, но ведь никто этого не делает даже за границей, не говоря уже про русские журналы. Я получаю почти все французские, немецкие, итальянские и шведские юмористические журналы и вижу, как там. хапают друг у друга без указания источника. Хапают даже из ‘Осколков’. Недавно еще была схапана целая страница из ‘Осколков’ в одном итальянском юмористическом журнале.
Вы и Пальмин сетуете затем, зачем я поместил польку. Нельзя было не поместить, подписчики требовали. Я получил до десятка писем с требованием нот. Провинциальный подписчик памятлив, а я имел неосторожность, а может быть и глупость, упомянуть в объявлении на 1883 г. о подписке, что в ‘Осколках’ будут время от времени помещаться ноты как для пения, так и для игры на фортепиано. И вот пришлось дать ноты, дабы выполнить обещание. На будущий год я не объявлю о нотах в объявлении о подписке и давать их не буду, но в нынешнем году я должен буду дать и еще какую-нибудь пьеску, теперь уже для пения. Вы думаете, мне дешево обошлись ноты? Думаете, что это я из сквалыжничества, что, мол, в летние месяцы все сойдет? За польку я заплатил капельмейстеру Русского купеческого общества для взаимного вспоможения (видите, какой титул!) Герману Рейнбольду тридцать рублей, а между тем на эти деньги можно бы было иметь две страницы рисунков.
Вы особенно напираете на то, что мои передовицы ‘подгуливают’. Верно, но я не думаю, чтобы они уж очень сильно подгуливали. Они иногда бывают непонятны для Москвы и провинции, так как часто составляются на петербургские сюжеты и, следовательно, имеют местное значение, по такие, если Вы проглядываете рубрику ‘Осколки петербургской жизни’, всегда поясняются или, так сказать, освещаются в этой рубрике.
Вы по. поверите, как трудно вести в России честный, либеральный, на все отзывчивый юмористический журнал! Цензура даже в мелочи входит. Да вот хоть бы рисунок No 31, где изображены Сетов — содержатель труппы в ‘Аркадии’ и его дочь, г-жа Сетова, опереточная певица. На рисунке была надпись: ‘Папа Сетов и дочка Сетова, или опереточные герои Аркадии’, но цензура захерила и фамилии, и даже ‘Аркадию’. Для Москвы и для провинции и вышло непонятно. А портреты и отца и дочки очень схожие. Дело в том, что папа Сетов кормит насмерть рецензентов, дает даже взятки, чтобы рецензенты хвалили его дочь, ну и хвалят. Произвели в звезды первой величины, а она самая заурядная певица. Кроме того, отец каждый день только и делает, что разглашает по саду о каких-то небывалых антрепренерах итальянских и французских оперных театров, являющихся будто бы приглашать его дочь петь на зимний сезон. Он рассказывает, и все это попадает в печать. Рисунок этот имел большой успех в Петербурге, но только в Петербурге, да, пожалуй, еще в Киеве, так как Сетовы из Киева.
В следующем No 33 ‘Осколков’ будет рисунок о петербургском пивоваренном заводе ‘Бавария’, варящем свое пиво на воде из грязнейшей речки Ждановки. Петербург возмущен, перестал пить пиво ‘Баварии’, санитарная комиссия десятки раз штрафы накладывала на завод, а ему все неймется, хотя уж и акции-то завода падать начали. Вот эта карикатура будет иметь также только местный интерес, а для Москвы и провинции останется непонятна.
Вы очень хвалите молодого писателя Евгения Вернера за его рассказцы. Ко всему даровитому я душой стремлюсь. Пригласите его, от моего имени, посылать время от времени свои рассказцы в ‘Осколки’. Пусть и стихи присылает, но только исключительно юмористические. Пусть пишет хоть на московские сюжеты. Мне это все равно. Я такие стихи буду ставить после московского обозрения.
Также попрошу Вас написать и В. Д. Сушкову, чтобы он не забывал нас своим присылом. Мне его мелочи всегда нравились. Вы пишете, что он сердится на контору ‘Осколков’ за то, что та не приложила ему счета при пересылке гонорара. Боже мой, да ведь это, кажется, такие пустяки, что и самому можно было рассчитать! Как случайный сотрудник журнала он получал по 10 к. за строчку стихов и по 5 к. за строчку прозы. По гонорарной книге узнать нельзя. Может быть, он и сам требовал только такой платы. За стихи это мало, и за следующий его присыл я буду считать стихи уже не по 10 к. за строку, а по 15 к. Пожалуй, можно и прозу считать по 6 к., пусть только пишет. Хоть ‘Осколки’ журнал и мизерный по своему объему, но хорошие сотрудники очень нужны.
Вы, Антон Павлович, вот что… Вы знаете всех московских, кто подаровитее, знает и Пальмин… Вот вы оба и приглашайте этих даровитых-то присылать статьи в ‘Осколки’. Я буду к ним особенно внимателен, сам буду просматривать их рукописи, снабжайте только авторов хоть легонькой рекомендацией в две строчечки. А то среди множества ерундистов, пожалуй, и проглядишь их письма.
Не приглашайте только Пазухина. Из этого никогда ничего не выйдет путного. Вода, вода, вода… да и та заимствованная, пережеванная из чужого.
Так уж пожалуйста похлопочите. Вас и Пальмина я считаю за столпов ‘Осколков’, ну а столпы и должны подпирать журнал.
Рассказ Ваш ‘Дочь Альбиона’ длинноват, но мне нравится, хорошенький рассказ, оригинальный, хотя англичанка и утрирована в своей беззастенчивости. Послал его набирать в типографию.
Будьте здоровы. Заочно жму Вашу руку. Пишите, пишите обо всем. Я люблю получать от Вас письма.

Н. Лейкин.

Публикуется впервые (ГБЛ).
1 6 августа Чехов послал рассказ ‘Дочь Альбиона’, заметки для ‘Осколков московской жизни’ и, вероятно, ‘Краткую анатомию человека’.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

19 сентября 1883 г. Москва

19 сентябрь.

Многоуважаемый Николай Александрович!

Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему. Впрочем, боюсь, чтоб не сглазить…
Написал Вам пропасть, дал кое-что в ‘Будильник’1 и в чемодан про запас спрятал штучки две-три… Посылаю Вам ‘В ландо’, где дело идет о Тургеневе. ‘В Москве на Трубе’2. Последний рассказ имеет чисто московский интерес. Написал его, потому что давным-давно не писал того, что называется легенькой сценкой. Посылаю и еще кое-что3. Заметки опять не того… Отдано мною большое место ‘Училищу живописи’ не без некоторого основания. Во-первых, все художественное подлежит нашей цензуре, потому что ‘Осколки’ сами журнал художественный, а во-вторых, вокруг упомянутого училища вертится все московское великое и малое художество. В-третьих, каждый ученик купит по номеру, что составит немалый дивиденд, а в-4-х, мы заговорим об юбилее раньше других4. Я мало-помалу перестаю унывать за свои заметки, В ваших питерских заметках тоже мало фактов. Все больше насчет общего, а не частного… (Прекрасно ведутся у Вас эти заметки… Остроумны и легки, хотя и ведет их, по-видимому, юрист5.) Потом, я уже два раза съел за свои заметки ‘подлеца’ от самых искренних моих, а А. М. Дмитриев рассказывал мне, что он знает, кто этот Рувер6. ‘Он в Петербурге живет… Ему отсюда посылается материал… Талантлив, бестия!’
Недавно я искусился. Получил я приглашение от Буквы написать что-нибудь в ‘Альманах Стрекозы’… Я искусился и написал огромнейший рассказ в печатный лист. Рассказ пойдет. Название его ‘Шведская спичка’, а суть — пародия на уголовные рассказы. Вышел смешной рассказ. Мне нравятся премии ‘Стрекозы’.
Вы пишете, что Пальмин дикий человек. Немножко есть, но не совсем… Раза два он давал мне материал для заметок, и из разговоров с ним видно, что он знает многое текущее. Проза его немножко попахивает чем-то небесно-чугунно-немецким, но, ей-богу, он хороший человек. Вчера у меня были большие гимназисты… Глядели ‘Суворина на березе’ и не поняли7.
Прощайте. С почтением имею честь быть

А. Чехов.

Лейкин, с. 270—277, Акад., т. 1, К’ 54.
1 Рассказ ‘Осенью’.
2 1 октября Лейкин возратил рассказ: ‘…он имеет чисто этнографический характер, а такие рассказы для ‘Осколков’ не идут’.
3 Вероятно, рассказ ‘Признательный немец’ и юмореска ‘Новая болезнь и старое средство’.
4 1 октября 1883 г. исполнялось 50 лет со дня основания Московского училища живописи, ваяния и зодчества, о котором Чехов и писал в ‘Осколках московской жизни’.
5 Автором петербургских заметок был В. В. Билибин, юрист по образованию.
6 Псевдонимом Рувер Чехов подписывал ‘Осколки московской жизни’.
7 Карикатура на Суворина, помещенная в ‘Осколках’ 17 сентября без текста, действительно была непонятна. В письме от 27 августа Лейкин рассказывая о судьбе рисунка: ‘Был изображен Гамлет, стоящий на сцене около березы, на коре которой очертание портрета Суворина. Гамлет с чиновничьей физиономией, старик и в очках. У ног его лежала ‘штрафная книга’ и пук розог. Рядом с Гамлетом Офелия, с связкой книг. Гамлет говорил: ‘Бить или не бить? Вот вопрос’, К Офелии же он обращался С такими словами: ‘А ты, женщина, ступай в кухню, ступай в кухню!’ Офелия отвечала: ‘Силы небесные! Возвратите ему рассудок’ (Акад., т. 1, с. 359), Текст был запрещен цензурой, а тема названа в заголовке: ‘Быть или не быть?’ Суворинское ‘Новое время’ поддерживало проект о введении телесных наказаний в средних учебных заведениях.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

25 июня 1884 г. Воскресенск

25, VI, 4. Воскресенск. <...>

Многоуважаемый Николай Александрович!

Первый дачный блин вышел, кажется, комом. Во-первых, рассказ плохо удался. ‘Экзамен на чин’ милая тема, как тема бытовая и для меня знакомая, но исполнение требует не часовой работы и не 70—80 строк, а побольше… Я писал и то и дело херил, боясь пространства. Вычеркнул вопросы экзаменаторов-уездников и ответы почтового приемщика — самую суть экзамена. Во-вторых, рассказу этому пришлось пройти все тартары, начиная с моего стола и кончая карманом богомолки. Дело в том, что, принеся свой рассказ в здешний почтамт, я был огорошен известием, что почта не идет в воскресенье и что мое письмо может попасть в Питер только в среду. Это меня зарезало. Оставалось что-нибудь из двух: или почить на лаврах, или же мчаться на железнодорожную станцию (21 верста) к почтовому поезду. Я не сделал ни того, ни другого, а решил поручить мою корреспонденцию кому-нибудь идущему на станцию. Ямщиков я не нашел. Пришлось поклониться толстой богомолке… Если богомолка поспеет на станцию к почтовому поезду и сумеет опустить письмо в надлежащее место, то я торжествую, если же бог не сподобит ее послужить литературе, то рассказ получите Вы с этим письмом1.
Теперь о темах для рисунков. Тут прежде всего мне нужно сознаться, что я очень туп для выдумывания острых подписей. Хоть зарежьте меня, а я Вам ничего умного не придумаю. Все те подписи, что я Вам раньше присылал, были достоянием не минуты, а всех прожитых мною веков. Отдал все, что было — хорошее и херовое,— и больше ничего не осталось. Тема, дается случаем, а у меня в жизни хоть и немало случаев, пег способности приспособлять случаи к делу, По как бы там ни было, я придумал следующий план действий. Я буду присылать Вам все, чему только угодно будет залезть в мою голову. Сочинители подписей и мертвые не имут срама. Вы не будете конфузить меня, ежели пришлю несообразное…
Я умею сочинять подписи, но — как? В компании… Лежишь этак на диване в благородном подпитии, мелешь с приятелями чепуху, ан глядь! и взбредет что-нибудь в голову… Способен также развивать чужие темы, если таковые есть…
Шиву теперь в Новом Иерусалиме… Живу с апломбом, так как ощущаю в своем кармане лекарский паспорт. Природа кругом великолепная. Простор и полное отсутствие дачников. Грыбы, рыбная ловля и земская лечебница2. Монастырь поэтичен. Стоя на всенощной в полумраке галерей и сводов, я придумываю темы для ‘звуков сладких’3. Тем много, но писать решительно не в состоянии… Скажите на милость, где бы я мог печатать такие ‘большие’ рассказы, какие Вы видели в ‘Сказках Мельпомены’? В ‘Мирском толке’? И к тому же лень… Простите, ради бога… Это письмо пишу я… лежа… Каков? Примостил себе на живот книжищу и пишу. Сидеть же лень… Каждое воскресенье в монастыре производится пасхальная служба со всеми ее тиками… Лесков, вероятно, знает об этой особенности нашего монастыря. Каждый вечер гуляю по окрестностям в компании, пестреющей мужской, женской и детской modes et robes {модной одеждой (фр.).}. Вечером же хожу на почту к Андрею Егорычу получать газеты и письма, причем копаюсь в корреспонденции и читаю адресы с усердием любопытного бездельника. Андрей Егорыч дал мне тему для рассказа ‘Экзамен на чин’. Утром заходит за мной местный старожил, дед Прокудин, отчаянный рыболов. Я надеваю большие сапоги и иду куда-нибудь в Раменское или Рубцовское покушаться на жизнь окуней, голавлей и линей. Дед сидит по целым суткам, я же довольствуюсь 5—6 часами. Ем до отвала и умеренно пью листовку. Со мной семья, варящая, пекущая и жарящая на средства, даваемые мне рукописанием. Жить можно… Одно только скверно: ленив и зарабатываю мало. Если будете Вы в Москве, то почему бы Вам не завернуть в Новый Иерусалим? Это так близко… Со станции Крюково на двухрублевом ямщике 21 верста — 2 часа езды. Врат Николай будет Вашим проводником. И Пальмина захватить можно… Пасхальную службу послушаете… А? Если напишете, то и я мог бы за Вами в Москву приехать…
Трепещу. На этой неделе мне нужно стряпать фельетон для ‘Осколков’, у меня же ни единого события. Высылать теперь буду в субботы… Вы будете получать в понедельники.
Бываю в камере мирового судьи Голохвастова — известного сотрудника ‘Руси’. Видаю Марковича, получающего от Каткова 5000 в год за свои переломы и бездны4.
Курс я кончил… Я, кажется, писал уж Вам об этом. А может быть, и не писал… Предлагали мне место земского врача в Звенигороде — отказался. (Можно будет Вам, если приедете, съездить к Савве Звенигородскому5 — это propos). За сим… кажется, уж больше не о чем писать. Кланяюсь и вручаю себя Вашим святым молитвам.
Всегда готовый к услугам и уважающий

Лекарь и уездный врач А. Чехов.

Ах, да! Книжку я напечатал в кредит с уплатою в продолжение 4-х месяцев со дня выхода6. Что теперь творится в Москве с моей книжкой, не ведаю.
Хочу сейчас идти рыбу удить… Беда! Получил заказ из ‘Будильника’ и, кажется, за неимением энергии но исполню…
См. следующее письмо7. Это, по не зависящим от редакции обстоятельствам, застряло и залежалось.
Лейкин, с. 292—295, Акад., т. 1, No 76.
1 Рассказ был напечатан в ‘Осколках’ 14 июля, в No 28 журнала.
2 Чикинская больница, близ Воскресенска. Чехов был там практикантом в 1882—1884 гг.
3 Цитата из стихотворения А. С. Пушкина ‘Поэт и толпа’ (1828).
4 Романы Б. M. Маркевича ‘Перелом’ и ‘Бездна’ печатались в катковском ‘Русском вестнике’ (1880—1884).
5 То есть в Саввино-Сторожевскую пустынь, монастырь под Звенигородом.
6 ‘Сказки Мельпомены’. М., 1884,
7 Письмо от 27 июня 1884 г.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

22 марта 1885 г. Моста

85, III, 22.

Уважаемый Николай Александрович!

Поздравляю Вас с Пасхой и желаю всех благ и успехов. Чтобы не вливать лишней горечи в Ваше праздничное настроение, шлю свой транспорт задолго до срока. Фельетона пока нет, потому что материала буквально — нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому обер-знайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения. Я, пожалуй, могу написать про думу, мостовые, про трактир Егорова… да что тут осколочного и интересного? Думаю, что сотрудники понаслали Вам к празднику много всякой святочной всячины и отсутствие обозрения не заставит Вас работать в праздник над лишним рассказом. Да и я шлю три штучки…1 Из них только одна может оказаться негодной, две же другие, нажегся, годны. Шлю при сем и подписи для рисунков2. Рад служить во все лопатки, но ничего с своей толкастикой не поделаю: начнешь выдумывать подпись, а выходит рассказ или ничего не выходит… Будь я жителем Петербурга и участвуй в Ваших с Билибиным измышлениях, я принес бы пользу, ибо сообща думается легче… По увы! Питерцем быть мне не придется… Я так уж засел в московские болота, что меня не вытянете никакими пряниками… Семья и привычка… Не будь того и другого, я не дал бы Вам покоя и заел бы Вас своими просьбами о месте…
Тема ‘Аптекарская такса’ модная… Ею, думаю, можно воспользоваться… Предлагаю Вам воспользоваться также и вопиющими банкротствами нашего времени… В Москве лопаются фирмы одна за другом… Одна лопается, падает в яму и другую за собой тянет… В Питере тоже, в Харькове тоже… Для Кирилла и Мефодия годится параллель между IX и XIX веками…3 Нарисуйте чистенькую избушку с вывеской ‘школа’… Вокруг одетые и сытые мужики… Это IX век… Рядом с ним XIX век: та же избушка, но уже похилившаяся и поросшая крапивой…
В IX веке были школы, больницы. В XIX есть школы, кабаки… Вообще у меня что-то копошится в голове, но ориентироваться день… Лень самая подлая — мозговая… Посылать незаконченный проект неделикатно, но уж Вы простите… Когда у меня в доме кончится приборка и сестрина не будет играть гамм, тогда, пожалуй, буду заканчивать, а теперь и бог простит… Пальмин перебрался… Совсем Вечный жид! Видимо, его натура не может удовлетворяться местами… Если натура тут ни при чем, то, конечно, виновата жена… Хорошенькое словцо: баба ‘дьяволит’4!
Нужно бы Вам подтянуть художественный отдел. Все хорошо в ‘Осколках’, но художественный отдел критикуется даже в мещанском училище. Рисунки почти лубочны. Например, что это за паровые машины, рисуемые Порфирьевым? Фантазии — ни-ни… изящества тоже… Поневоле ‘Стрекоза’ будет идти и иметь успех… Самосекальная машина, например, тема не плохая, если изобразить ее как следует, в лубочном же виде она пустяковая, мелочная… Все рисунки дают впечатление такого рода, что будто бы их рисовали для того только, чтобы отделаться: наотмашь, спусти рукава… Нам, прозаикам, и бог простит наши грехи, по художникам следует по-божески работать… Роскошью рисунка искупается и подпись… по рисункам публика привыкла судить и о всем журнале, а бывают ли в ‘Осколках’ рисунки? Есть краски и фигуры, но типов, движений и рисунка нет…
Вообще художественный отдел у Вас в каком-то загоне… Не помещаете портретов в карикатуре, как это делают другие, не даете карикатур… Номер ‘Пчелки’, в котором был помещен Вальяно, разошелся на юге в тысячах экземпляров… ‘Стрекоза’, наверное, тоже… Номер ‘Пчелки’ с портретом Пастухова был в Москве продан нарасхват… Сам Пастухов купил 200 экземпляров.
Подтяните художников! К несчастью, их так мало и так они все избалованы, что с ними каши не сваришь…
Прощайте, К юбилею Кирилла и Мефодия изображу что-нибудь. Правда ли, что в Кронштадте был случай холеры? Рад, что Александр угодил Вам…5 Он малый трудящий и с большим толком… Юмористика его порок врожденный… Если станет на настоящий путь и бросит лирику, то будет иметь большущий успех…

Ваш А. Чехов.

Лейкин, с. 307—309, Акад., т. 1, No 102.
1 ‘Красная горка’, ‘Донесение’ и, вероятно, ‘Об апреле (Филологическая заметка)’.
2 ‘Аптекарская такса’ была помещена 13 апреля в No 15 журнала с рисунком В. И. Порфирьева, две другие возвращены Чехову 26 апреля.
3 6 апреля 1885 г. отмечалось тысячелетие со дня смерти Мефодия.
4 Лейкинское слово (из письма 15—16 марта 1885 г.) использовано Чеховым в рассказе ‘Ведьма’.
5 В том же письмо Лейкин извещал Чехова: ‘Две статейки, присланные Александром Павловичем, очень и очень недурные’.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

26 апреля 1885 г. Петербург

26 апр. 1885 г.

Уважаемый Антон Павлович!

Сегодня получил письмо Ваше, где Вы меня поздравляете с 25-летним литературным юбилеем. Спасибо Вам. День своего юбилея я провел на похоронах Н. И. Костомарова и Вл. С. Курочкина, последнего из братьев Курочкиных. Сначала похоронил Курочкина, потом Костомарова и таким образом продежурил на Волковом кладбище с 11 часов утра до 4 часов дня. Вл. Курочкин — это брат Вас. Курочкина, переводчика Беранже, редактора-издателя ‘Искры’. Вл. Курочкин известен в литературе только переводами опереток, но это был мой старый знакомый, с ним я познакомился у его брата в ‘Искре’, где я начинал свое литературное поприще и много работал, но больше того учился и усвоивал себе те принципы, которые теперь провожу в ‘Осколках’.
По поводу своего юбилея я хотел делать у себя дома празднество велие, пир горой, но, занятый по горло городскими выборами, борьбою с водопроводной партией, отложил пир до окончания выборов.
Что это Вы, батюшка, такую рань, как 1 мая, думаете ехать на дачу? Благорастворение воздухов прекрасная вещь, но, соображаясь с пословицей ‘до святого духа не снимай кожуха’, с 1 мая рано жить на даче близ Москвы. Замерзнуть можно, да и кровохарканье как бы не усилилось. Разве дачи в Воскресенске уж очень теплые? А ежели судить по нашим, хотя бы и павловским (Павловск — город), то строены они черт знает из чего, без конопатки и штукатурки. В наших питерских дачах ранней весной только болезни наживаешь, а потому вот я так думаю перебраться в Лесной только к 1 июня.
Перевод журнала по новому адресу и высылку гонорара в Воскресенск примет контора к сведению.
Вы спрашиваете: правда ли, что Николай Павлович прислал мне рисунки? Рисунок на одну страницу прислал — тот самый, который я просил его перерисовать полгода тому назад, а нового ничего не прислал.
Затем Вы задаете мне вопрос: сгодились ли подписи? Все погодились, кроме двух, которые при сем и возвращаю. Прекрасная Ваша поэмка о полковнике и повивальной бабке художественно была иллюстрирована Далькевичем, но во время последнего погрома на ‘Осколки’ запрещена и цензором и комитетом. Буду жаловаться в Главное управление по делам печати, потрачу две гербовые 60-тикопеечные марки, но буду ли удовлетворен — сомнительно. Не пройдет — будет обидно очень, так как за рисунок даже и художнику заплачено1.
Присылайте, пожалуйста, рассказов. В запасе имеется только один: ‘Всяк злак’. Самому писать больше одного рассказа в номер трудно, а других прозаиков отвадил, так как нужно беречь место для Вас и Вашего брата Александра Павловича. Он начинает вытанцовываться, но, очевидно, не может работать постоянно. В понедельник я просил его что-нибудь прислать к среде, он обещал, но до сих пор я не имею от него ничего.
Очень мне прискорбно, что у Вас появился рассказ в ‘Будильнике’2. Зачем? Или ему места не нашлось бы в ‘Осколках’? Или ‘Осколки’ хуже ‘Будильника’ платят? Присылайте, присылайте скорей. Не знаю, из чего буду составлять No 18 ‘Осколков’ — вот до чего пусто в портфеле по части прозы. Стихов гибель, а прозы — шиш. Сам виноват, сам разогнал прозаиков.
Кстати о ‘обозрении’. Из писем Ваших я замечал, что Вы стесняетесь иногда писанием ‘обозрения’, так я давно хотел Вам сообщить, что иногда можно и пропустить очередь московского обозрения, лишь бы вместо его был прислан рассказ. Сносный рассказ, разумеется, в 100 раз лучше плохого обозрения.
Да, вот еще что. Есть у меня к Вам предложение Худекова. Не желаете ли Вы писать в ‘Петербургской газете’ рассказы каждый понедельник, то есть в тот день, когда я не пишу? Теперь пишет Леонидов, во он ужасно надоел публике своими бессодержательными еврейскими сценками, и его хотят сплавить. Но, согласившись писать каждый понедельник, надо уж стараться не подводить редакцию газеты, а доставлять рассказы аккуратно к субботе. Гонорар 7 к. за строчку. Будете писать, так уведомьте, и я сообщу Ваш ответ в редакцию ‘Петербургской газеты’. Теперь редактор Худеков уехал к себе в поместье вплоть до августа и редакцией ‘Петербургской газеты’ заведует П. А. Монтеверде (Амикус).
Еще кое-что. Не можете ли вы сходить к жидовину Липскерову и сообщить ему от моего имени, что ежели он еще раз осмелится воровать мои рассказы из ‘Петербургской газеты’ для ‘Новостей дня’, то я его потяну к суду и уголовным и гражданским порядком3. Больших денег не пожалею, а уж накажу, чтоб проучить нахала. Говорю это серьезно.
Затем будьте здоровы. Выздоравливайте от своего недуга — кровохарканья и приезжайте в Питер пображничать со мной, но только после 20 мая. Раньше мне некогда, занят выборами. Теперь живу на холостом положении. Жену отправил сопровождать мою мать в Варшаву, куда она (т. е. мать) поехала навестить мою сестру, родившую недавно ребенка. И жена и мать приедут в Питер только к 15 мая.
Жму руку.

Ваш Н. Лейкин.

P. S. Получили ли Вы от Пальмина мою книгу ‘Цветы лазоревые’?4
Пожалуйста, пришлите к No 18 рассказ. Плюньте Вы на ‘Будильник’.
Публикуется впервые (ГБЛ).
1 Юмореска ‘Распереканальство!!’, запрещенная цензурой, была обнаружена лишь при подготовке академического издания Чехова (Акад., Соч., т. 3, с. 474—476).
2 ‘Безнадежный’.
3 ‘Новости дня’ постоянно перепечатывали из ‘Петербургской газеты’ сценки Лейкина.
4 Книга Лейкина ‘Юмористические рассказы. Цветы лазоревые’ (СПб., 1885).

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

28 апреля 1885 г. Москва

85, IV, 28.

Уважаемый Николай Александрович!

Неужели у Вас один только мой рассказ? В воскресенье 21 апреля я послал Вам заказным большой рассказ ‘Упразднили!’. Разве не получили? Если не получили, то уведомьте 2—3 строчками… Или адрес я перепутал по рассеянности, или же почта утеряла… Послал, повторяю, заказным… Всех моих рассказов у Вас имеется два: ‘Всяк злак’ и ‘Упразднили!’.
Насчет ‘Петербургской газеты’ отвечаю согласием и благодарственным молебном по Вашему адресу. Буду доставлять туда рассказы аккуратнее аккуратного… В ‘Будильник’ нельзя не писать… Взял оттуда сторублевый аванс дачных ради расходов… За четыре летних месяца нужно будет отработать… Ну, да ведь я не дам туда того, что годится для ‘Осколков’… Божие — богови, кесарево — кесареви… В ‘Развлечении’ я не работал с Нового года…
Вас удивляет мой ранний переезд на дачу? Мороза, которым Вы меня пугаете, я не боюсь. В Москве, во-первых, уже 15R в тени… Дожди теплые, гремит гром, зеленеет поле… Во-вторых, я буду жить в помещичьей усадьбе1, где можно жить и зимой. Дача моя находится в 3-х верстах от Воскресенска (Нового Иерусалима) в имении Киселева, брата вашего петербургского Киселева-гофмейстера и еще чего-то… Буду жить в комнатах, в которых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам!2 Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч. … Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу… Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес… Около дачи оранжереи, клумбы et caetera… Я люблю начало мая в деревне… Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи… Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки… Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья — вот и все дачники… В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды…
Кстати: выеду я не 1-го, как хотел, а 6-го, но смысл предыдущего моего письма остается прежним. Шлите все в Воскресенск, кроме письма о судьбе рассказа ‘Упразднили!’…
‘Петербургская газета’, насколько я заметил, не любит рассказов с душком… Из судебного отчета у меня вычеркивалось все подозрительное… Да, не любит? Если насчет моего сотрудничества уже решено, то не благоволит ли ‘Петербургская газета’ высылаться мне в г. Воскресенск (Моск. губ.) в количестве одного экземпляра? Чем больше газет буду получать, тем веселей…
Этакий надувало мой художник! А соврал мне, что послал Вам ‘рисунков’! Я заберу его с собой на дачу, сниму там с него сапоги и на ключ… Авось будет работать! Гонорар за рисунок высылайте в Воскресенск, а то в Москве проэрмитажит… Пришлите ему в Воскресенск тему, две… Находясь под стражей, быстро исполнит заказ… Ручаюсь.
Какое количество строк потребно для ‘Петербургской газеты’?
Черт знает, как я рассыпаюсь в письмах! Точно жена, пишущая мужу о покупках: война, пуговицы, тесьма, опять пуговицы…
За ‘Цветы лазоревые’ я уже благодарил Вас и еще раз благодарю. Прочел… В особенности понравились мне ‘Именины у старшего дворника’.
Полковника и повивальную бабку жаль.
Скорблю — безденежен. Волком вою. Счастье мое, что еще долгов нет… На даче дешевле жизнь, но поездки в Москву — чистая смерть!
Так уведомьте же насчет ‘Упразднили!’3. А пока прощайте и оставайтесь здоровы.

Ваш А. Чехов.

Лейкин, с. 310—312, Акад., т. 1, No 105.
1 В Бабкине, имении А. С. и М. В. Киселевых.
2 Б. М. Маркович умер в 1884 г.
3 Рассказ ‘Упразднили!’ был напечатан в ‘Осколках’.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

26 сентября 1885 г. Петербург

Сентября 26 1885 г.

Уважаемый Антон Павлович!

Посылаю Вам корректуру Вашего рассказа ‘Сверхштатный блюститель?). Рассказ не прошел в двух инстанциях. Что узрела в нем такого опасного цензура, просто руками развожу. Не понял ли он выставляемого Вами ундера как деревенского шпиона, назначенного на эту должность? Но ведь это совсем не похоже. Тут просто, по-моему, кляузник con amore {по любви, по влечению сердца (ит.).}. Рассказ этот у Вас непременно уйдет в ‘Петербургской газете’. Fie посылайте только туда его в корректуре, а перепишите. Худеков страшный трус. Узнает, что рассказ не пропущен цензурой для ‘Осколков’, и ни за что не поместит. А так поместит, потому что в рассказе ничего нет либерального1.
Нынче Худеков сделался страшным трусом. В No 39 ‘Осколков’ идет рассказ мой ‘Ваканцию нужно’, который был набран для ‘Петербургской газеты’, а Худеков не решился его напечатать. У меня же в ‘Осколках’ под цензурой проходит.
Сегодня на ‘Осколки’ обрушился сильный цензорский погром. Погиб большой мой рассказ из раскольничьего быта, где выставлен тип старика-беспоповца начетчика, погибли два стихотворения Трефолева, половина стихотворения Пальмина, пол-обозрения ‘Петербургской жизни’ Билибина и несколько строк из Ваших последних мелочишек. Словно Мамай прошел. Вот ежели бы не было у меня запаса, пропущенного цензурой,— и сиди на бобах. Кой-как исправил пробитые бреши, восстановил смысл (с грехом пополам) билибинского обозрения, и помер выйдет в свое время.
Что же Вы ‘Сентябрь’-то мне не шлете?2 Режете Вы меня. Уж взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Да и о ‘Московской жизни’ пора подумать. Пишите уж хоть раз в месяц ее, но только присылайте в определенные сроки. Да и подписей, бога ради подписей и тем! Не надумаете ли какую-нибудь темку для первой страницы?
Замечаете, что мы начали ударяться в политику?
Все. Будьте здоровы. Пора спать. Три часа ночи.

Ваш Н. Лейкин.

P. S. Гиляровский жалуется Вам, что я его не помещаю, но он черт знает что шлет. Нынче прислал какие-то репортерские заметки, репортерским слогом написанные. Когда он слал подходящее для журнала, я помещал. Да я недавно поместил стихи его. А недавно вышел такой случай. Присылает он мне стихотворение на тему: взятка. Я оставляю стихи, посылаю их в типографию, там набирают, хочу ставить в номер — вдруг вижу эти стихи напечатанными в ‘Развлечении’. Разве можно так подводить? А если бы ‘Развлечение’ мне в руки не попалось и у меня в ‘Осколках’ появилась бы перепечатка из ‘Развлечения’? Что хорошего? Нет, уж это не сотрудник, который одно и то же стихотворение в два журнала сразу шлет и выжидает, где поместят скорее.
Может быть, впрочем, тут какое-нибудь недоразумение? Я переслал ему стихи и просил разъяснений, но до сих нор таковых не получал.
Печатается впервые (ГБЛ).
1 Рассказ появился 5 октября 1885 г. в ‘Петербургской газете’ (No 273) под заглавием ‘Кляузник (Сценка)’. Позднее назван ‘Унтер Пришибеев’.
2 Филологическая заметка ‘О сентябре’ Чеховым написана не была.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

28 января 1886 г. Москва

1886, I, 28.

Письмо Ваше получил, уважаемый Николай Александрович, и спешу на него ответить. Вы очень мило сделали, что написали мне, ибо я целую неделю ждал Вашего письма.
Прежде всего о книге. Тонкости, которые сообщаете мне Вы про Худекова, не казались мне толстыми до получения Вашего письма… Значение их было для меня темно иль ничтожно…1 Вообще я непрактичен, доверчив и тряпка, что, вероятно, Вы ужо заметили… Спасибо Вам за откровенность, но… все-таки я не могу понять: к чему нужны были Худекову все его тонкости? Чем я мог заслужить их?2
На все условия, которые Вы мне предлагаете в последнем письме, я согласен, признавая их вполне основательными. Все издание отдаю на Ваше усмотрение, считая себя в деле издательства импотентом. Беру на себя только выбор статен, вид обложки и те функции, какие Вы найдете нужным преподать мне но части хождения к Ступину и проч. Отдаю и себя в Ваше распоряжение. Издавайте книгу и все время знайте, что издание моей книжки я считаю большою любезностью со стороны ‘Осколков’ и наградою за труды вроде как бы Станислава 3-й степени.
Сегодня посылаю остальные оригиналы. Если материалу не хватит, то поспешите уведомить: еще вышлю. Если останется лишний материал, то тоже уведомьте: я напишу Вам, какие рассказы выкинуть. Обложку для книги я беру на себя по той причине, что московский виньетист, мой приятель и пациент Шехтель, который теперь в Питере, хочет подарить меня виньеткой. Шехтель будет у Вас в редакции. Надежду Вашу на то, что книга скоро окупится, разделяю и я. Почему? Сам не знаю. Предчувствие какое-то… Почему Вы не хотите печатать 2500 экземпляров? Если книга окупится, то 500 лишних экземпляров не помешают… Мы их ‘измором’ продадим…
А какое название мы дадим книге? Я перебрал всю ботанику, зоологию, все стихии и страсти, но ничего подходящего не нашел. Придумал только два названия: ‘Рассказы А. Чехонте’ и ‘Мелочь’.
Буду писать И. Грэку. Пусть он выдумает.
Насчет цены книги и проч. меня не спрашивайте. Я, повторяю, на все согласен… Впрочем, нельзя ли будет прислать мне последнюю корректуру?
За сим кланяюсь и говорю спасибо. Поклонитесь Прасковье Никифоровно и Феде.
В заключение дерзость. Если б можно было выстрелить в Вас на расстоянии 600 верст, то, честное слово, я сделал бы это, увидав в предыдущем No грецкие орехи, которые Вы поднесли редакторше ‘Будильника’. Ну за что Вы обидели бедную бабу? Но знаю, какой эффект произвели в ‘Будильнике’ Ваши орехи… Вероятно, бранят меня, ибо как я могу доказать, что про орехи не я писал? Нет, честное слово, нехорошо… Вы меня ужасно озлили этими орехами. Если орехи будут иметь последствия, то, ей-богу, я напишу Вам ругательное письмо3.
А. Левитана я лечил на днях. У него маленький психоз, чем я отчасти и объясняю его размолвку с ‘Осколками’.
Прощайте.

Ваш А. Чехов.

‘Новый мир’, 1940, No 2-3, с. 383, Акад., т. 1, No 136.
1 Перефразировка стихов М. Ю. Лермонтова: ‘Есть речи — значенье темно иль ничтожно!..’ (1839).
2 Отказываясь от первоначального плана издавать книгу Чехова (‘Пестрые рассказы’) совместно с ‘Петербургской газетой’, Лейкин, по своему обыкновению, в отрицательном свете рисовал поведение ‘соперника’.
3 В ‘Специальной почте’ ‘Осколков’ (1886, No 3), куда Чехов дал две заметки, Лейкин добавил свою обидную для издательницы ‘Будильника’ Е. Арнольд.

ЧЕХОВ — И. А. ЛЕЙКИНУ

8 февраля 1887 г. Москва

8-го февраля.

Ну, посылаю Вам, добрейший Николай Александрович, рассказ1. Целый день мне сегодня мешали писать его, но все-таки я написал. Вообще, чувствую, что начинаю входить в норму и работать регулярнее, чем в январе.
Письмо и расписка от Фонда получены2, с комплектом же3 произошел маленький инцидент. Сегодня утром, когда я еще спал, посланный от Девяткина принес мне комплект и потребовал полтинник за доставку, мои домочадцы полтинника не имели, и комплект был унесен назад. На днях пошлю за ним.
Да, Надсона, пожалуй, раздули, по так и следовало: во-первых, он, не в обиду будь сказано Лиодору Ивановичу, был лучшим современным поэтом, и, во-вторых, он был оклеветан. Протестовать же клевете можно было только преувеличенными похвалами4.
Насчет курсисток, которые ведут себя неприлично в церкви, совершенно согласен с Вами. На панихиде по Пушкине5 у нас в Москве присутствовали литераторши, которые тоже вели себя неприлично. Что делать, батенька! Образование не всегда в ладу с воспитанностью, а литературность тем паче… Кстати сосплетничать: секретарь О-ва любителей словесности, изображавший собою на панихиде Общество, во все время панихиды вел оживленные разговоры и дебаты о чем-то, сама же панихида, с точки зрения ‘народа’, ради которого она служилась, была неказистой: пели даровые певчие, служил один священник и не горели паникадила… Все это мелочи, но слишком заметные для тех, у кого внешность играет важную роль во всем, а таких людей у нас ведь большинство…
Пахнет весной. Вам скоро ехать на Тосну, а где я буду жить летом, мне неизвестно.
Иду спать. Кланяюсь Вашим и желаю всех благ. От толщины и большого живота у меня имеется прекрасное медицинское средство, преподанное мне Захарьиным.

Ваш А. Чехов.

Письма, т. 1, с. 261—262, Акад., т. 2, No 229.
1 ‘Неосторожность’.
2 Письмо об избрании Чехова в Литературный фонд и расписка в получении членского взноса.
3 ‘Осколки’ за 1886 год.
4 Злобные клеветнические фельетоны о С. Я. Надсоне помещал в ‘Новом времени’ Буренин. 8 февраля 1887 г. писатель Г. Мачтет в биографическом очерке, помещенном ‘Русскими ведомостями’ (No 38), написал: ‘…в один злополучный день бедному поэту случайно попался No одной газеты с фельетоном, автор которого обвинял умирающего в притворстве с целью вымогательства денег… Этого не выдержал несчастный больной… у него открылось сильнейшее кровотечение и нервный паралич отнял всю левую половину’.
5 В день 50-летия смерти поэта.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

4 ноября 1887 г. Москва

4 ноября.

Простите, добрейший Николай Александрович, что так долго не отвечал на Ваше письмо. Моя пьеса1, сверх ожидания,— чтоб ей пусто было! — так заездила и утомила меня, что я потерял способность ориентироваться во времени, сбился с колеи и, вероятно, скоро стану психопатом. Написать ее было не трудно, но постановка требует не только траты на извозчиков и времени, по и массы нервной работы. Судите сами: 1) в Москве нет ни одного искреннего человека, который умел бы говорить правду, 2) актеры капризны, самолюбивы, наполовину необразованны, самонадеянны, друг друга терпеть не могут, и какой-нибудь N готов душу продать нечистому, чтобы его товарищу Z не досталась хорошая роль. 3) Корш — купец, и ему нужен не успех артистов и пьесы, а полный сбор. 4} Женщин в его труппе нет, и у меня 2 прекрасные женские роли погибают ни за понюшку табаку.
5) Из мужского персонала только Давыдов и Киселевский будут на своих местах, а остальные выйдут бесцветными.
6) После того, как я заключил условие с Коршем, мне дали знать, что Малый театр (казенный) был бы рад взять мою пьесу.
7) По мнению Давыдова, которому я верю, моя пьеса лучше всех пьес, написанных в текущий сезон, по она неминуемо провалится благодаря бедности коршевской труппы.
8) Хотел вчера взять свою пьесу назад, но Корш задрыгал ногами и руками…
Еще хватило бы на 20 пунктов, по довольно и восьми. Можете теперь судить, каково положение ‘начинающего драматурга’, который ни с того ни с сего полез в чужие сапи и занялся не своим делом.
Утешаюсь только тем, что Давыдов и Киселевский будут блестящи. Давыдов с восторгом занялся своею ролью.
От Корша я возьму не 50 р. за представление, как Вы советовали, а больше: 8 % с валового сбора, т. е. по 2 % с акта. Таково условие.
Читателю ‘Осколков’ будет гораздо приятнее получить в премию книгу, чем дешевую олеографию. Я рад, что Вы даете именно книгу, как я Вам во время оно советовал. Но дело в том, что на книге-премии легче осрамиться, чем на олеографии. Если бумага будет дешевая, типографская краска двадцатирублевая, рисунки плохонькие и обложка не изящная, то ‘Осколкам’ и лично Вам не поздоровится2.
Дайте книжку тоньше, но изящнее. Нынешняя публика входит во вкус и начинает понимать… Потому-то братья Вернеры, изящно и французисто издающие свои книжонки, распродают свои издания меньше чем в 2 месяца. Это я не утрирую…
Я убежден, что если б я издал один том Ваших рассказов так, как думаю, то это издание пошло бы гораздо скорее, чем все вернеровские…
Пьеса моя будет впервые даваться между 19 и 27 ноября. Стало быть, в Питере я буду около начала декабря и поговорю с Вами подробно.
Преснову не давайте изданий. Это одни из самых непопулярных и серых книгопродавцев. Публика не знает ни Ступина, ни Преснова и ни Салаева, продающего специально учебники. Она (я говорю об интеллигенции и среднем читающем классе) ведает только Суворина, Глазунова, Вольфа, Васильева, Мамонтова, Карабасникова и отчасти Смирнова.
Что нового в Питере? Я получил от Билибина письмо, из которого узнал, что он ныне здоров. У него, по всем видимостям, был мышечный ревматизм (односторонний lumbago). Он простудился. Когда будете видеть его плохо одетым (плохо, т. е. не тепло), то журите его без церемонии, если же он будет кашлять, то рекомендуйте ему сидеть дома. У него ненадежный habitus {вид (лат.).}. Достаточно легкой простуды, чтобы свалился.
Поклонитесь Прасковье Никифоровне и св. Федору-молчальнику. Прощайте.

Ваш А. Чехов.

Лейкин, с. 303—365, Акад., т. 2, No 329.
1 ‘Иванов’, поставленный 19 ноября 1887 г. в театре Корша.
2 В качестве премии подписчикам ‘Осколков’ на 1888 год был разослан сборник Лейкина ‘Пух и перья’.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

12 ноября 1887 г. Петербург

12 нояб. 1887 г.

Благодарю за новую книжку Ваших рассказов, добрейший Антон Павлович. Книжка действительно издана изящно. Бумага в книге настолько роскошна, насколько уже и не надо. Я говорю о ‘Невинных речах’1. Имею, впрочем, основание полагать, что такая дорогая бумага, какая находится на моем экземпляре, поставлена только на 25—30 экземплярах, предназначенных на подарки, все же издание печатано на более худшей бумаге.
А что же Вы мне книжку ‘В сумерках’-то? Ведь я до сих пор не имею ее от Вас.
Письмо Ваше от 4 ноября получил. Напрасно Вы так бьетесь с Вашей пьесой. Конечно, постановка пьесы для Вас новинка, первая пьеса Вас волнует, но нужно быть хладнокровнее, Я сам волновался при постановке моей первой пьесы, но потом бросил, когда ставились последующие. В 60-х годах я написал 12 пьес. Десять из них шли на императорской сцене. Делал я обыкновенно так: являлся на одну, последнюю репетицию, предоставляя постановку пьесы режиссеру. Ото самое лучшее. Скажу Вам по опыту: я даже не понимаю, как это автор может ставить пьесу. Автор постановке только метает, стесняет актеров и в большинстве случаев делает только глупые указания. Суворин то же самое говорит. Я был у него и передавал содержание Вашего письма. Он и я удивляемся, как это Вы, прежде чем отдавать пьесу Корту, не обратились в Литературно-театральный комитет императорских театров. На отказ Вы не могли рассчитывать. Там сидят Ваши друзья Д. В. Григорович, старик Плещеев, Горбунов. Старик Плещеев если еще Вам не писал, то будет на днях писать и приглашать Вас участвовать в ‘Северном вестнике’. Вот отдайте туда Вашу пьесу. Там напечатают. За пьесу, разумеется, надо взять дешевле, чем за рассказ. 75 р. с листа дадут, и слава богу. Но, предлагая пьесу, надо оговориться, что Вы такую полистную плату берете только за драматическую форму.
Далее в письме Вы мне пишете, что из всех актеров Вы верите только Давыдову, ибо, по Вашему мнению, это искренний человек. Жестоко Вы ошибаетесь. Это самый лукавый человек, которого я только знавал. В недалеком будущем Вы это увидите. Впрочем, это только между прочим.
Спешу Вас успокоить: сборник моих рассказов, выдаваемый в премию подписчикам ‘Осколков’, будет издан изящно, с роскошной виньеткой. Содержать он будет 40—50 рассказов, это составит 14—16 листов. Рисунки делает Лебедев. Вот и здесь. Ничего я ему не указывал, что нужно делать. А просто предоставил рисовать то, что он сам захочет. Пусть выберет 16 моментов в 16 рассказах и нарисует 16 рисунков. Делание виньетки покуда еще не знаю, кому поручить.
Послушайте, Антон Павлович: что Вы со мной делаете?! Вот уже месяц ни одного рассказа от Вас для ‘Осколков’! Ведь просто не знаю, что помещать. Грузинский н Ламанчский2 присылали такую ерунду, что совестно помещать, ну и приходилось писать самому. Два раза уже писал сам по два рассказа. Вот и на следующий No, то есть на 47, лежит рассказ Грузинского, но при всем желании его поместить — поместить невозможно, до того он плох. Ведь теперь должны быть казовые номера у журнала. Бросьте Вы к чертовой матери Вашу пьесу (без Вашего вмешательства она пойдет лучше) и напишите рассказ для No 47 ‘Осколков’. Не заставьте меня мучаться, чтоб писать два рассказа. И на один-то рассказ насилу найдешь сюжет, а то вдруг на два!
Вы пишете по поводу книг: Преснову не давайте изданий. Преснову-то именно всегда и дам, ибо он никогда не кредитуется, а всегда берет наличные.
Вы указываете на магазины, у которых должна быть книга, то есть на Глазунова, Суворина, Васильева и Карбасникова, но у них-то она и есть. Карбасников довольно много перекупил Вашей книги.
Все. Будьте здоровы.

Н. Лейкин.

P. S. Сегодня приехал в Петербург Пастухов с Герсоном. Завтра вечером будут у меня. Сегодня были в редакции ‘Осколков’. От Пастухова я узнал, что книжник Д. И. Преснов сошел с ума. Жаль. Хороший, умный старик. Всякий раз, когда я приезжал в Москву, я отправлялся с ним к Тестову и беседовал по 2—3 часа. Пастухов рассказывает, что старик помешался вследствие того, что у него (т. е. у Преснова) сын отравился.
Ну со стройкой дома я закончил3. 4 ноября служил молебен и делал новоселье. Было человек 60 гостей. В этом дне объединились два празднества — новоселье дома и десятилетие нашей свадьбы.
Публикуется впервые (ГБЛ).
1 ‘Невинные речи’. М., 1887, издание братьев Вернеров.
2 Псевдоним H. M. Ежова: Дон-Кихот Ламанчский.
3 В селе Ивановское.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

11 мая 1888 г. Сумы

11 мая, г. Сумы Харьк. губ., усадьба А. В. Линтваревой.

Здравствуйте, добрейший Николай Александрович!
Пишу Вам из теплого и зеленого далека, где я уже водворился купно со своей фамилией. Живу я в усадьбе близ Сум на высоком берегу реки Пела (приток Днепра). Река широкая и глубокая, рыбы в ной столько, что если бы пустить сюда Вашего бородатого Тимофея, та он сбесился бы и забыл, что служил когда-то у графа Строганова.
Вокруг в белых хатах живут хохлы. Парод все сытый, веселый, разговорчивый, остроумный Мужики здесь не продают ни масла, ни молока, ни яиц, а едят все сами — признак хороший. Нищих нет. Пьяных я еще не видел, а матерщина слышится очень редко, да и то в форме более или менее художественной. Помещики-хозяева, у которых я обитаю, люди хорошие и веселые.
Очень жалею, что Вы почти на псе лето остаетесь сиротой. Одному на даче скучновато, особливо если кругом нет знакомых, которые симпатичны. Наймите себе бонну-француженку 25—26 лет <...> Это хорошо для здоровья. А когда приедут к Вам Далькевич и Билибин <...>
Катаетесь ли Вы на лодке? Прекрасная гимнастика. Я ежедневно катаюсь на лодке и с каждым разом убеждаюсь все более и более, что работа веслами упражняет мышцы рук и туловища, отчасти ног и шей и что таким образом эта гимнастика приближается к общей.
С ‘Сатиром и нимфой’ у меня произошел досадный казус. Еще до Вашего приезда в Москву взял у меня книгу переплетчик (работающий для училища брата), взял, запил и доставил только на Фоминой неделе. Прочесть я не успел, хотя мне очень хотелось покритиковать Вас. Я читал роман в газете, помню и купца, и Акулину, и дьяволящую Катерину, и адвоката, и Пантелея, помню завязку и развязку, но знания действующих лиц и содержания романа недостаточно для того, чтобы сметь суждение иметь1. Люди в романе живые, но ведь для романа этого недостаточно. Нужно еще знать, как Вы справились с архитектурой. Вообще меня очень интересуют Ваши большие вещи, и я читаю их с большим любопытством. ‘Стукин и Хрустальников’, по моему мнению, очень хорошая вещь, гораздо лучше тех романов, которые пекутся бабами, Мачтетом и проч. ‘Стукин’ лучше ‘Рабы’ Баранцевича… Главное Ваше достоинство в больших вещах — отсутствие претензий и великолепный разговорный язык. Главный недостаток — Вы любите повторяться, и в каждой большой вещи Пантелеи и Катерины так много говорят об одном и том же, что читатель несколько утомляется. Засим, еще одно достоинство: чем проще фабула, тем лучше, а Ваши фабулы просты, жизненны и не вычурны. На Вашем месте я написал, бы маленький роман из купеческой жизни во вкусе Островского, описал бы обыкновенную любовь и семейную жизнь без злодеев и ангелов, без адвокатов и дьяволиц, взял бы сюжетом жизнь ровную, гладкую, обыкновенную, какова она есть на самом деле, и изобразил бы ‘купеческое счастье’, как Помяловский изобразил мещанское. Жизнь русского торгового человека цельнее, полезнее, умнее и типичнее, чем жизни нытиков и пыжиков, которые рисует Альбов, Баранцевич, Муравлин и проч. Однако я заболтался. Будьте здоровы. Поклон Вашим… Пишите.

Ваш А. Чехов.

Лейкин, с. 374—375, Акад., т. 2, No 440.
1 Перефразировка стиха из ‘Горя от ума’ (1824) А. С. Грибоедова.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

5 июня 1890 г. Иркутск

5 июнь 90, Иркутск.

Здравствуйте, добрейший Николай Александрович! Шлю Вам душевный привет из Иркутска, из недр сибирских. Приехал я в Иркутск вчера ночью и очень рад, что приехал, так как замучился в дороге и соскучился по родным и знакомым, которым давно уже не писал. Ну-с, о чем же интересном написать Вам? Начну с того, что дорога необыкновенно длинна. От Тюмени до Иркутска я сделал на лошадях более трех тысяч верст. От Тюмени до Томска воевал с холодом и с разливами рек, холода были ужасные, на Вознесенье стоял мороз и шел снег, так что полушубок и валенки пришлось снять только в Томске в гостинице. Что же касается разливов, to это казнь египетская. Реки выступали из берегов и на десятки верст заливали луга, а с ними и дороги, то ж дело приходилось менять экипаж на лодку, лодки же не давались даром — каждая обходилась пуда крови, так как нужно было по целым суткам сидеть на берегу под дождем и холодным ветром и ждать, ждать… От Томска до Красноярска отчаянная война с невылазною грязью. Боже мой, даже вспоминать жутко! Сколько раз приходилось починять свою повозку, шагать пешком ругаться, вылезать из повозки, опять влезать и т. д., случалось, что от станции до станции ехал я 6—10 часов, а на починку повозки требовалось 10—15 часов каждый раз. От Красноярска до Иркутска страшнейшая жара и пыль. Ко всему этому прибавьте голодуху, пыль в носу, слипающиеся от бессонницы глаза, вечный страх, что у повозки (она у меня собственная) сломается что-нибудь, и скуку… Но тем не менее все-таки я доволен и благодарю бога, что он дал мне силу и возможность пуститься в это путешествие… Многое я видел и многое пережил, и все чрезвычайно интересно и ново для меня не как для литератора, а просто как для человека. Енисей, тайга, станции, ямщики, дикая природа, дичь, физические мучительства, причиняемые дорожными неудобствами, наслаждения, получаемые от отдыха,— все, вместе взятое, так хорошо, что и описать не могу. Уж одно то, что я больше месяца день и ночь был на чистом воздухе — любопытно и здорово, целый месяц ежедневно я видел восход солнца от начала до конца.
Отсюда еду на Байкал, потом в Читу, Сретенское, где меняю лошадей на пароход, и плыву по Амуру до своей цели. Не спешу, ибо желаю быть на Сахалине не раньше 1-го июля.
Если бы вздумали написать мне, то вот Вам мои адрес: Александровский пост на о. Сахалине. Почта на Сахалин идет через Сибирь ежедневно.
Вы спрашиваете меня в последнем письме, почему за деньгами (‘Пестрые рассказы’) я обратился к Голике, а не к Вам1. Помилуйте, сударь мой, ведь Вы раньше писали и говорили мне, чтобы я обращался за деньгами именно к Голике, а не к Вам. Впрочем, это все равно. Будьте здоровы, счастливы, покойны… Какова-то у Вас погода?
Почтение Прасковье Никифоровне и Феде. До свиданья.

Ваш Homo Sachaliensis {*}.

{* сахалинский человек (лат.).}

А. Чехов.

Дорога через Сибирь вполне безопасна. Грабежей не бывает.
Лейкин, с. 378—379, Акад., т. 4, No 828.
1 В письме к Р. Р. Голике от 11 апреля 1890 г.— перед отъездом на Сахалин.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

20 июня 1890 г. Шилка под Горбицей

Горбица, 20 июня.

Здравствуйте, добрейший Николай Александрович! Пишу Вам сие, приближаясь к Горбице, одной из казацких станиц на берегу Шилки, притока Амура. Вот куда меня занесло! Плыву по Амуру.
Из Иркутска я послал Вам письмо. Получили ли? С того времени прошло больше недели, в продолжение которой я переплыл Байкал и проехал Забайкалье. Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух, цвет у нее нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами, кругом дичь непроглядная, беспросветная. Изобилие медведей, соболей, диких коз и всякой дикой всячины, которая занимается тем, что живет в тайге и закусывает друг другом. Прожил я на берегу Байкала двое суток.
Когда плыл, было тихо и жарко.
Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии.
Проехал я на лошадях более 4000 верст. Путешествие было вполне благополучное. Все время был здоров и из всего багажа потерял только перочинный нож. Дай бог всякому так ездить. Путь вполне безопасный, и все эти рассказы про беглых, про ночные нападения и проч. не что иное, как сказки, предания о давно минувшем. Револьвер совершенно лишняя вещь. Теперь я сижу в каюте первого класса и чувствую себя в Европе. Такое у меня настроение, как будто я экзамен выдержал.
Свисток. Это Горбина. Ну, до свиданья, будьте здоровы, благополучны. Если успею, то опущу это письмо в ящик, если же нет, то погожу до Покровской станицы, где буду завтра. Почта с Амура идет редко, чуть ли не 3 раза в месяц.
Привет Прасковье Никифоровне и Феде.

Ваш А. Чехов.

Берега у Шилки красивые, точно декорация, но, увы! чувствуется что-то гнетущее от этого сплошного безлюдья. Точно клетка без птицы.
Лейкин, с. 380—381, Акад., т. 4, No 838.

Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ

12 апреля 1892 г. Петербург

12 апр. 1892 г.

Сердечно благодарю Вас, добрейший Антон Павлович, за присыл рассказа и двух мелочишек для ‘Осколков’1. И рассказ, и мелочишки прелестны. Помещу их, разумеется, не сразу, а в трех номерах, на подкраску. Очень уж у меня что-то за последнее время стали вялы мои сотрудники, да и сам я подчас бываю вял. Для разнообразия журнала, перед своим отъездом за границу, просил пописать Баранцевича. Тот дал для No 11 рассказ ‘Про белого бычка’, но тоже вялый. Просил Назарьеву — прислала рассказ, но совсем плохенький, а в запасе лежит ее же рассказ, и еще плоше. На днях был у Суворина и говорил насчет бледности беллетристики последнего времени. Он тоже жалуется и дивится на бледность беллетристов. В толстых журналах, по-моему, еще хуже. Там ужас что помещается! Бледная немочь, хлорофилльное страдание какое-то… От Суворина узнал, что он на Фоминой едет в Москву и сбирается из Москвы побывать у Вас в имении. За мелочишку ‘Из записной книжки старого педагога’ боюсь. Цензура не любит, когда мы трогаем педагогов, хотя бы и ‘старых’, поэтому, досыпая в цензуру мелочишку, слово ‘старого’ заменю словом ‘отставного’. Суть не изменится, а цензор не так испугается.
От кого получили в подарок лошадей?2 Кстати. Как называется Ваша усадьба? Спрашиваю это для того, что как нанимать лошадей, ежели приедешь на станцию Лопасня и хочешь проехать к Вам. Или можно нанимать прямо: к Чехову?
Есть ли у Вас при усадьбе орашжерейка? Если есть, то могу Вам прислать несколько семечек огурцов моего скрещивания. Огурцы эти достигают 9—12 вершков длины, но в парниках совсем не удаются. Я выгоняю их при температуре 25—28R по Р.
Будьте здоровы.

Ваш Н. Лейкин.

Публикуется впервые (ГБЛ).
1 31 марта 1892 г. Чехов извещал Лейкина: ‘На лоне природы вспомнил я старину и написал рассказ и две мелочишки в осколочном духе. Написал и бросил в стол. Как-нибудь соберусь с духом, напишу еще несколько штучек и пришлю оптом’. 7 апреля в Петербург были отправлены: ‘История одного торгового предприятия’, ‘Из записной книжки старого педагога’, ‘Отрывок’, Летом была написана еще ‘Рыбья любовь’.
2 Пара выездных лошадей получена была от М. П. Чехова.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

4 августа 1893 г. Мелихово

4 августа 93,

Большое Вам спасибо за письмо, добрейший Николай Александрович. Прочел его с большим удовольствием, ибо давно уже не получал от Вас писем и вообще скучаю по письмам. Сам я не писал Вам так долго по той самой причине, про которую в писании сказано: в лености житие мое иждих. Когда бывает свободный часок-другой, то норовишь уйти подальше от письменного стола, развалиться и, задрав ноги, читать что-нибудь.
У нас лето было тоже превосходное. Много тепла и много влаги. Урожай хороший. Мы сеяли рожь на 10 дес., овес на 10, клевер на 10, чечевицу на 4, гречиху и просо — понемножку, этак десятины по две, и десятину картошки. Можете же представить себе, какая, жизнь кипит у меня в усадьбе и как часто приходится мне отпирать стол, чтобы доставать деньги для расплаты с косарями, девками и т, п. Строится новая кухня. Куры, утки, дворняжки, плотники, больные — настоящий Вавилон! Сенокос у нас был тоже шумный, беспокойный, с дождями и грозами. Собрали мы сена 4 тысячи пудов и испортили крови 20 пудов. Клеверу накосили чертову пропасть. Что касается огорода, то он не совсем удался в атом году. Капусту и кольрябию поразила болезнь, которая называется килой — что-то вроде саркомы корня. Вместо четырех-пяти тысяч голов капусты, как ждали, соберем всего три, да и того меньше. Но беда не в этом, а в том, что кила заразительна и что придется теперь отыскивать для капустных растений другое место, т. е. вне усадьбы, а это сопряжено с усиленным удобрением, наймом сторожа и другими расходными статьями. Сад тоже не удался. Вишен совсем не было, а яблони наполовину но цвели. Крыжовнику и малины очень много, но сей товар у нас совсем не имеет сбыта, да и нет людей и времени, чтобы рвать ягоды. Груши тоже не цвели. Ни одно дерево не замерзло, но случилась другая беда. Помните, я писал Вам осенью, что посадил новый молодой сад? Представьте, зайцы сожрали все молодые яблони. Снег был высок, выше заборов, так что сад ничем не был отгорожен от поля, Для зайцев раздолье полное. В этом году не было или почти не было фруктов, по зато поспели стручковый перец, кукуруза, томаты, поспевают дыни и даже арбузы — не в парнике, а на открытом грунте.
Лето в общем было невеселое, благодаря паршивой холере. Я опять участковый врач и опять ловлю за хвост холеру, лечу амбулаторных, посещаю пункты и разъезжаю по злачным местам. Не имею права выехать из дому даже на два дня. Холеры в моем участке еще не было.
Вы удивляетесь, что я мало пишу, но ведь живу и кормлюсь я только литературой и только текущей, так как за книжки не получаю уже второй год (выручка книжная у меня идет на уплату долга). Живу я на две-три тысячи в год и перебиваюсь помаленьку, хваля бога, давшего мне возможность удалиться из города, который жрал меня. Оттого, что я мало проживаю, я все лето мог возиться со своим ‘Сахалином’ и даже сдать его в печать и получить аванс. Появится ‘Сахалин’ в октябрьской книжке ‘Русской мысли’ и будет печататься до конца 1894 г. Написал я также небольшую повестушку,1 когда кончится холера, засяду за беллетристику, так как сюжетов скопилась целая уйма.
Таксы Бром и Хина здравствуют. Первый ловок и гибок, вежлив и чувствителен, вторая неуклюжа, толста, ленива и лукава. Первый любит птиц, вторая — тычет нос в землю. Оба любят плакать от избытка чувств. Понимают, за что их наказывают. У Брома часто бывает рвота. Влюблен он в дворняжку. Хина же — все еще невинная девушка. Любят гулять по полю и в лесу, но не иначе как с нами. Драть их приходится почти каждый день: хватают больных за штаны, ссорятся, когда едят, и т. п. Спят у меня в комнате.
Желаю Вам всяких благ и хорошей погоды главным образом. У нас уже подул северный ветер.
Прасковье Никифоровне и Феде нижайший поклон.

Ваш А. Чехов.

‘Новый мир’, 1940, No 2-3, с. 392, Акад., т. 5, No 1331.
1 ‘Черный монах’.

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

2 июля 1898 г. Мелихово

98 2/VII

Лопасня, Моск. губ.

Дорогой Николай Александрович!

Присланную Вами фотографию буду хранить, как все, относящееся к памяти Л. И. Пальмина, моего доброго знакомого и приятеля. Большое Вам спасибо! На фотографии, хотя это переснимок, Пальмин очень похож.
Здоровье мое довольно сносно. Зиму, как Вам известно, я провел на юге Франции, где скучал без снега и не мог работать, весною был в Париже, где прожил около четырех недель. В Париже было очень весело, интересно, и теперь я нахожу, что парижский климат для нашего брата это самый здоровый климат, как бы там ни было сыро и холодно. В Монте-Карло и в Париже, кстати сказать, виделся с семьей Худековых, которые приглашали меня к себе в Скопинский уезд. Со старым Худековым я был в магазине Thilon (maison Borel) на Quai du Louvre, где по баснословно дешевой цене продаются садовые изгороди, ворота, скамьи, лейки и проч. и проч. Изделия чудесные по изяществу и прочности. Я взял прейскурант и непременно воспользуюсь. Теперь я живу дома, пишу, послал повесть в ‘Ниву’, другую повесть — в ‘Русскую мысль’1. Хозяйством занимаемся, но буржуазно, ничего особенного и в общем мало интересного. Много огурцов, много фруктов, но мало роз. В этом году я вернулся домой в мае и обрезал розы поздно, многие из них захирели. Теперь придется сажать новые.
А Ваши лайки — увы и ах! Зимою, когда я был за границей, они околели от чумы. Вы не можете себе представить, какое это было огорчение для всех нас и даже для деревни. Лайки бегали по деревне, таскали там тряпки, старые калоши, но все им прощалось за их необыкновенную ласковость. Сначала околел самец, потом зачахла самка. Теперь у меня остались только знакомые Вам таксы и новый пес — овчарка, которая своим видом наводит ужас, она не лает, а, как говорят, ‘грюкает’.
Вы мне ничего не написали о Вашем здоровье. Как Вы поживаете? От души желаю Вам здоровья, ибо без здоровья скучновато живется. Низко кланяюсь Вам, Прасковье Никифоровне и Феде. Будьте благополучны, не забывайте нас грешных.

Ваш А. Чехов.

Чехов, Лит. архив, с. 151—152, Акад., т. 7, No 2338.
1 Речь идет об ‘Ионыче’ и о ‘Человеке в футляре’.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека