Перепелка
Перепелка
Примечания
Примечания
Перепелка, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Мне было лет десять, когда со мной случилось то, что я вам сейчас расскажу.
Дело было летом. Я жил тогда с отцом на хуторе, в южной России. Кругом хутора на несколько верст тянулись степные места. Ни лесу, ни реки близко не было, неглубокие овраги, заросшие кустарником, точно длинные зеленые змеи, прорезали там и сям ровную степь. Ручейки сочились по дну этих оврагов, кой-где, под самой кручью, виднелись роднички с чистой, как слеза, водою, к ним вели протоптанные тропинки — и возле воды, на сырой грязце, перекрещивались следы птиц и мелких зверков. Им хорошая вода так же нужна, как и людям.
Отец мой был страстным охотником, и как только не был занят по хозяйству — и погода стояла хорошая, — он брал ружье, надевал ягдташ, звал своего старого Трезора и отправлялся стрелять куропаток и перепелов. Зайцами он пренебрегал, предоставляя их псовым охотникам, которых величал борзятниками. Другой дичи у нас не водилось, разве вот осенью налетали вальдшнепы. Но перепелов и куропаток было много, особенно куропаток. По опушкам оврагов то и дело попадались разрытые кружки сухой пыли, местечки, где они копались. Старый Трезор тотчас делал стойку, причем его хвост дрожал и кожа на лбу сдвигалась складками, а у отца лицо бледнело — и он осторожно взводил курки. Он часто брал меня с собою… большое это было для меня удовольствие! Я засовывал штаны в голенища, надевал через плечо фляжку — и сам воображал себя охотником! Пот лил с меня градом, мелкие камешки забивались мне в сапоги, но я не чувствовал усталости и не отставал от отца. Когда же раздавался выстрел и птица падала, я всякий раз подпрыгивал на месте и даже кричал — так мне было весело! Раненая птица билась и хлопала крыльями то на траве, то в зубах Трезора — с нее текла кровь, а мне все-таки было весело, и никакой жалости я не ощущал. Чего бы я не дал, чтобы самому стрелять из ружья и убивать куропаток и перепелов! Но отец объявил мне, что раньше двенадцати лет у меня ружья не будет, и ружье он мне даст одноствольное и стрелять позволит только жаворонков. Этих жаворонков в наших местах водилось множество, бывало, в хороший солнечный день целые десятки их вились на ясном небе, поднимаясь всё выше и выше и звеня, как колокольчики. Я глядел на них как на свою будущую добычу и прицеливался в них палочкой, которую носил на плече заместо ружья. Попасть в них очень легко, когда они в двух, трех аршинах от земли останавливаются в воздухе и трепещутся, прежде чем вдруг плюхнуть в траву. Иногда далеко в поле, на жнивье или на зеленях, торчали драхвы, вот, думалось мне, такую большую штуку убить — да после этого и жить не надо! Я указывал на них отцу, но он всякий раз говорил мне, что драхва — птица осторожная и человека близко не подпускает. Однако раз он попытался подкрасться к одинокой драхве, полагая, что она подстреленная и отстала от своего стада. Велел Трезору идти за ним следом — а мне так и вовсе остаться на месте, зарядил ружье картечью, еще раз обернулся к Трезору, даже пригрозился ему, шёпотом скомандовал: ‘Аррьер! аррьер!’, скорчился в три погибели и пошел — не прямо к драхве, а стороною. Трезор хоть и не скорчился, но выступал тоже очень удивительно: раскорякой — и хвост поджал и одну губу закусил. Я не вытерпел и чуть не ползком отправился за отцом и за Трезором. Однако драхва и на триста шагов нас не подпустила, сперва побежала, потом замахала крыльями н полетела. Отец выстрелил и только вслед ей посмотрел… Трезор выскочил вперед и тоже посмотрел. Посмотрел и я… и так мне обидно стало! Что бы, кажется, ей еще немного подождать! Картечь непременно бы ее достала!
Вот однажды мы с отцом отправились на охоту — под еамый Петров день. В то время молодые куропатки еще малы бывают, отец не хотел их стрелять и пошел в мелкие дубовые кустики, возле ржаного поля, где всегда попадались перепела. Косить там было неудобно — и трава долго стояла нетронутой. Цветов росло там много: журавлиного горошку, кашки, колокольчиков, незабудок, полевых гвоздик. Когда я ходил туда с сестрой или с горничной, то всегда набирал их целую охапку, но когда я ходил с отцом, то цветов не рвал: я находил это занятие недостойным охотника.
Вдруг Трезор сделал стойку, отец мой закричал: ‘Пиль!’ — и из-под самого носа Трезора вскочила перепелка — и полетела. Только полетела она очень странно: кувыркалась, вертелась, падала на землю — точно она была раненая или крыло у ней надломилось. Трезор со всех ног бросился за нею… он этого не делал, когда птица летела как следует. Отец даже выстрелить не мог, он боялся, что зацепит дробью собаку. И вдруг смотрю: Трезор наддал, — и цап! Схватил перепелку, принес и подал ее отцу. Отец взял ее и положил себе на ладонь, брюшком кверху. Я подскочил. ‘Что это, говорю, она раненая была?’ — ‘Нет, — ответил мне отец, — она не была раненая, а у ней, должно быть, здесь близко гнездо с маленькими, и она нарочно притворилась раненой, чтобы собака могла подумать, что ее легко поймать’. — ‘Для чего же она это делает?’ — спросил я. ‘А для того, чтобы отвести собаку от своих маленьких. Потом бы она хорошо полетела. Только на этот раз она не разочла, уж слишком притворилась — и Трезор ее поймал’. — ‘Так она не раненая?’ — спросил я опять. ‘Нет… но живой ей не быть… Трезор ее, должно быть, даванул зубом’. Я пододвинулся ближе к перепелке. Она неподвижно лежала на ладони отца, свесив головку, — и глядела на меня сбоку своим карим глазком. И мне вдруг так жаль ее стало! Мне показалось, она глядит на меня и думает: ‘За что же я умирать должна? За что? Ведь я свой долг исполняла, маленьких своих старалась спасти, отвести собаку подальше — и вот попалась! Бедняжка я! бедняжка! Несправедливо это! Несправедливо!’
‘Папаша! — сказал я, — да, может быть, она не умрет…’ — и хотел погладить перепелочку по головке. Но отец сказал мне: ‘Нет! Вот посмотри, у ней сейчас лапки вытянутся, она вся затрепещется, и закроются ее глаза’. Так оно точно и случилось. Как только у ней закрылись глаза — я заплакал. ‘Чему ты?’ — спросил отец и засмеялся. ‘Жаль мне ее, — сказал я. — Она долг свой исполняла — а ее убили! Это несправедливо!’ — ‘Она схитрить хотела, — ответил мне отец. — Только Трезор ее перехитрил’. ‘Злой Трезор! — подумал я… да и сам отец показался мне на этот раз недобрым. — Какая же тут хитрость? Тут любовь к детенышам, а не хитрость! Если ей приказано притворяться, чтобы детей своих спасать, — так не. следовало Трезору ее поймать!’ Отец хотел было сунуть перепелку в ягдташ, но я ее у него выпросил, положил ее бережно в обе ладони, подышал на нее… не очнется ли она? Однако она не шевелилась. ‘Напрасно, брат, — сказал отец, — ее не воскресишь. Вишь, головка у ней болтается’. Я тихонько приподнял ее за носик, но только я отнял руку — головка опять упала. ‘Тебе всё ее жаль?’ — спросил меня отец. ‘А кто же маленьких кормить будет?’ — спросил я в свою очередь. Отец пристально посмотрел на меня. ‘Не беспокойся, говорит, самец-перепел, отец, их выкормит. Да вот постой, — прибавил он, — никак Трезор опять стойку делает… уж это не гнездо ли? Гнездо и есть’.
И точно… в траве, в двух шагах от Трезоровой морды, тесно, рядышком лежали четыре птенчика, прижались друг к дружке, вытянули шейки — и все так скоро, в один раз дышат… точно дрожат! А уж оперились, пуху на них нет — только хвостики еще очень короткие. ‘Папа! папа! — закричал я благим матом… — отзови Трезора! а то он их тоже убьет!’
Отец крикнул на Трезора и, отойдя немного в сторону, присел под кустик, чтобы позавтракать. А я остался возле гнезда, не захотел завтракать. Вынул чистый платок, положил на него перепелку… ‘Смотрите, мол, сиротки, вот ваша мать! Она собой для вас пожертвовала!’ Птенчики по-прежнему дышали скоро, всем телом. Потом я подошел к отцу. ‘Можешь ты мне подарить эту перепелочку?’ — спросил я его. ‘Изволь. Но что ты хочешь с ней сделать?’ — ‘Я хочу ее похоронить!’ — ‘Похоронить?!’ — ‘Да, возле ее гнездышка. Дай мне твой нож, я ей могилочку вырою’. Отец удивился. ‘Чтоб детки к ней на могилу ходили?’ — спросил он. ‘Нет, — отвечал я, — а так… мне хочется. Ей будет тут хорошо лежать, возле своего гнезда!’ Отец ни слова не промолвил, достал и подал мне нож. Я тот час же вырыл ямочку, поцеловал перепелочку в грудку, положил ее в ямочку — и засыпал землею. Потом я тем же ножом срезал две ветки, очистил их от коры, сложил их крестом, перевязал былинкой и воткнул в могилку. Скоро мы с отцом пошли дальше, но я все оглядывался… Крест был беленький — и далеко виднелся.
А ночью мне приснился сон: будто я на небе, и что же? На небольшом облачке сидит моя перепелочка, только тоже вся беленькая, как тот крестик! И на голове у ней маленький золотой венчик, и будто это ей в награду за то, что она за своих детей пострадала!
Дней через пять мы с отцом пришли опять на то же место. Я и могилку нашел по кресту, который хоть и пожелтел, но не свалился. Однако гнездышко было пусто, птенчиков ни следа. Мой отец меня уверил, что старик их увел, их отец, и когда, в нескольких шагах оттуда, вылетел из-под куста старый перепел, он его стрелять не стал… И я подумал: ‘Нет! Папа добрый!’
Но вот что удивительно: с того дня пропала моя страсть к охоте и я уже не думал о том времени, когда отец подарит мне ружье! Однако, когда я вырос, я тоже начал стрелять, но настоящим охотником никогда не сделался. Вот еще что меня отучило.
Раз мы вдвоем с товарищем охотились на тетеревов. Нашли выводок. Матка вскочила, мы выстрелили и попали в нее, но она не упала, а полетела дальше, вместе с молодыми тетеревятами. Я было хотел пойти за ними, но товарищ сказал мне: ‘Лучше здесь присесть и подманить их… все сейчас здесь будут’. Товарищ отлично умел свистать, как свищут тетеревята. Мы присели, он стал свистать. И точно: сперва один молодой откликнулся, потом другой, и вот слышим мы: сама матка квохчет да нежно так — и близко. Я приподнял голову — и вижу: сквозь спутанные травяные былинки идет она к нам, спешит, спешит, а у самой вся грудь в крови! Знать, не вытерпело материнское сердце! И тут я самому себе показался таким злодеем!.. Встал и захлопал в ладоши. Тетерка тотчас же улетела — и молодые затихли. Товарищ рассердился, он за сумасшедшего меня счел… ‘Ты, мол, испортил всю охоту!’
Но мне с того дня всё тяжелей и тяжелей стало убивать и проливать кровь.
‘Рассказы и сказки для детей. Ив. Тургенева. I. Перепелка. Буживаль. 1882’. Черновой автограф рассказа хранится в отделе рукописей: Bibl Nat, Slave 78, лл. 173-176, описание см.: Mazon, p. 99, фотокопия (неполная, 3 с.) — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, No 268.
Рассказы для детей И. С. Тургенева и графа Л. Н. Толстого. С картинками академиков В. М. Васнецова, В. Е. Маковского, И. Е. Репина и В. И. Сурикова. М.: Изд. П. А. Берс и Л. Д. Оболенского, 1883, с. 9-19.
Впервые опубликовано в сборнике: Рассказы для детей. М., 1883, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 10 декабря 1882 г.), изд. 2-е — М., 1886.
Печатается по тексту первой публикации.
В января 1881 г. С. А. Толстая обратилась к Тургеневу с просьбой написать что-либо для журнала ‘Детский отдых’, издававшегося ее братом П. А. Берсом. Ответив согласием, Тургенев писал ей 27 января (8 февраля) 1881 г.: ‘…постараюсь это сделать как можно скорее. Я, вероятно, воспользуюсь тем рассказом об умирающей перепелке, на который намекает граф’. Тургенев имел в виду случай на охоте, о котором он рассказал Полине Виардо в письме из Куртавнеля от 28 июля (9 августа) 1849 г. ‘Знаете ли вы, — писал Тургенев, — что куропатки отлично разыгрывают представления? Они очень хорошо умеют притворяться, будто они ранены, будто они насилу летают, они кричат, они пищат, и всё это, чтобы заманить за собою собаку и отвлечь ее от места, где находятся их птенцы. Материнская любовь третьего дня чуть не обошлась очень дорого одной из них: она так превосходно сыграла свою роль, что Султан схватил ее. Но так как он perfect gentleman[161], то он только смочил ее своею слюной и вырвал у нее несколько перьев, я возвратил свободу этой отважной матери и слишком хорошей актрисе’. Видимо, то же Тургенев позднее сообщил и Л. Н. Толстому, который увидел в этом зерно сюжета будущего рассказа для детей. С. И. Лаврентьева, познакомившаяся с Тургеневым в мае 1881 г., вспоминая одну из своих бесед с ним, писала: ‘Вот я обещал Толстому, — говорил Тургенев, — написать что-нибудь для ‘Детского отдыха’, да и то не знаю, когда соберусь. Разве расскажу один случай, поразивший меня в детстве, когда охотник подстрелил птицу, и она, лежа у меня на руке, смотрела на меня таким взглядом, будто спрашивала: ‘За что же это?»[162]
Сохранившийся в Париже черновой автограф свидетельствует о том, что у Тургенева возник замысел отдельного цикла ‘Рассказов и сказок для детей’, который он собирался открыть ‘Перепелкой’, помеченной цифрой ‘I’[163]. Черновой автограф, как позволяют судить имеющиеся у нас в фотокопии отрывки, изобилует тонкой стилистической правкой, но существенных отличий от основного текста не содержит. Ряд сокращений и вычеркиваний свидетельствует о том, что Тургенев стремился выдержать повествование о гибели перепелки в строгих и лаконичных тонах. (Например, на с. 121 после слова ‘пожертвовала’ было зачеркнуто: ‘Очень я тут задумался’. На той же стр. вместо ‘Отец удивился’ было: ‘Отец удивился и спросил: — Ты ее хочешь так близко похоронить?’).
Датирован автограф 23 сентября (5 октября) 1882 г. Затем он был, по всей вероятности, перебелен Тургеневым. Окончательно рассказ был завершен во второй половине октября 1882 г. 19 (31) октября 1882 г. Тургенев предуведомлял Л. Н. Толстого: ‘На днях вышлю Вам прекоротенький рассказец ‘Перепелка’ — помните, я обещался написать его для детского журнала’. И, наконец, 26 октября (7 ноября) 1882 г. Тургенев выслал Толстому ‘Перепелку’ с сопроводительным письмом: ‘Вот Вам, милый Лев Николаевич, тот небольшой рассказ, который я обещал графине для детского журнала, издаваемого ее братом. Если бы этот журнал уже прекратился, то Вы можете, буде рассказ окажется годным, отдать его в какой-нибудь другой детский журнал’. Вслед за этим С. А. Толстая обратилась к Тургеневу с предложением о включении ‘Перепелки’ в издаваемый ее братом и Л. Д. Оболенским сборник рассказов Толстого и Тургенева для детей. Тургенев отвечал ей 10 (22) ноября 1882 г.: ‘…не только согласен на Ваше предложение, но искренне рад чести явиться вместе с рассказами Льва Николаевича, хотя подобное соседство и опасно для моего рассказца’.
‘Перепелка’ была напечатана вместе с рассказами Л. Н. Толстого ‘Кавказский пленник’, ‘Бог правду видит, да не скоро скажет’ и ‘Чем люди живы’ (последний публиковался также впервые). Иллюстрировать сборник взялись В. М. Васнецов, В. Е. Маковский, И. Е. Репин и В. И. Суриков. Узнав об этом, Тургенев писал Л. Н. Толстому 15 (27) декабря 1882 г.: ‘Моей ‘Перепелке’ Вы делаете слишком большую честь, снабжая ее рисунками таких художников, как Васнецов и Суриков. Она только тем и хороша, что послужила материалом для их таланта’.
Получив в начале января 1883 г. уже изданную книгу, тяжело больной Тургенев благодарил Толстого в письме от 8 (20) января 1883 г.: ‘Милый Лев Николаевич, хотя я еще принужден прибегать к помощи чужой руки, но не хочу откладывать своего спасибо за присланный Вами прекрасный подарок. Издание прекрасно, и рисунки тоже. Моей ‘Перепелке’ оказана большая честь, поблагодарите от меня князя Оболенского, от которого я получил очень любезное письмо’. Позднее Л. Н. Толстой в трактате ‘Что такое искусство?’ (1897-1898) вспоминал о тургеневском рассказе и иллюстрациях к нему как о чем-то едином: ‘…Васнецов нарисовал к рассказу Тургенева ‘Перепелка’ — картину, в которой изображен спящий с оттопыренной верхней губой мальчик и над ним, как сновидение — перепелка. И эта картинка есть истинное произведение искусства’ (Толстой, т. 30, с. 146).
Вскоре после выхода рассказа в свет появился перевод его на польский язык в газете ‘Kraj’ (1883, No 46 — ‘PrzepiСrka’). Е. Дюран-Гревиль перевел его на французский язык, этот перевод был напечатан уже после смерти писателя, 8 сентября н. ст. 1883 г., в ‘Revue politique et littИraire’ (p. 293-295) с подстрочным примечанием: ‘Этот маленький рассказ является последним рассказом Тургенева, опубликованным в России. Этот рассказ был написан по просьбе его друга графа Л. Толстого для сборника, предназначенного для детей, и появился на русском языке в Санкт-Петербурге несколько месяцев назад. В нем мы вновь находим ту особую утонченность чувств и то трогательное сострадательное отношение к животным, которые составляют очарование некоторых его стихотворений в прозе, опубликованных нами в конце прошлого декабря’ (перевод с французского). Этот перевод был, вероятно, знаком немецкому критику и историку литературы, другу Тургенева Юлиану Шмидту’ когда он писал посвященную памяти Тургенева статью, предназначенную для русской печати. В этой статье строки, характеризующие Тургенева-пейзажиста, как бы прямо навеяны одним из его последних рассказов. ‘Всюду, — писал Ю. Шмидт, — Тургенев подмечал художественные образы, но самый богатый материал доставлял ему лес, который он, как страстный охотник, изучил во всех его типах. Тургенев не был пейзажистом по профессии, во время своих путешествий он много насмотрелся красот, природы, но истинно чувствовал он только родную природу <,…>, Он изучал ее не как праздный гуляющий, а как охотник. Каждый звук в природе должен быть понятен охотнику, малейшее дрожание ветки, дуновение ветерка, каждая мимолетная тень может выдать присутствие добычи. Охотник должен привыкнуть к напряженности всех чувств — он обязан одинаково внимательно слушать, видеть, обонять. Голос каждой птицы знаком ему, он чувствует к каждой из них искренний интерес, что, однако, не мешает ему убивать их. Охотничьи картины Тургенева возбуждают безусловное доверие: все чувства его действуют одновременно, и изображаемый им ландшафт перестает быть просто картиной, от него веет живой действительностью. А как чудно хороши бывают иногда эти мимолетные световые воздушные картины!’ (Новое время, 1883, No 2704, 8 (20) сентября).
Косвенный отзыв о рассказе содержится и в воспоминаниях С. А. Толстой, написанных много лет спустя, к двадцатой годовщине смерти Тургенева. ‘Когда он был уже очень болен, — вспоминала С. А. Толстая, — он прислал мне маленькую фотографическую карточку с его подписью и написал мне доброе ласковое письмо. В то же время Иван Сергеевич прислал мне свой прелестный рассказ ‘Перепелка’, который он мне подарил для сборника детских рассказов, издаваемого моим братом’ (Орловский вестник, 1903, No 224, 22 августа). В. В. Стасов, сообщая в письме к Н. А. Римскому-Корсакову от 6 августа 1903 г. о своем впечатлении от рассказа Мопассана ‘Любовь’ писал ‘…что это за прелестный маленький бриллиантик, эта последняя вещица, — история застреленного чирка, птички-самки, и плачущего и стонущего над нею чирка, птички-самца, настоящий чудесный pendant к прелестной же вещице Тургенева ‘Перепелка» (Римский-Корсаков Н. Полн. собр. соч. М., 1963. Т. 5, с. 436).
Вспоминал картину, воспроизведенную в тургеневской ‘Перепелке’, в связи с собственными охотничьими наблюдениями — случаем с не улетевшей от раненой вороны другой птицей, — и М. М. Пришвин: ‘Быть может, эта раненая ворона была дочерью, и, как обыкновенно, мать прилетела к ребенку своему для защиты, как у Тургенева описана тетеревиха-матка: раненая, вся в крови прибежала на манок. Так постоянно бывает в куриной породе’ (Пришвин М. М. Собр. соч. М., 1956. Т. 3, с. 425). Зарисовки, сделанные Тургеневым как будто непосредственно во время охотничьих блужданий, Пришвин называет ‘открытием им нового мира’, когда ‘поэт’ дает ‘сигнал’ другому человеку и тот ‘повернет свои глаза в ту сторону, куда раньше он не смотрел’ (там же, с. 568)[164].
161. совершенный джентльмен (англ.).
162. Лаврентьева С. И. Пережитое. (Из воспоминаний). СПб., 1914, с. 140.
163. О существовании подобного замысла сообщалось в 1881 г. в ‘Орловском вестнике’: ‘Говорят, И. С. Тургенев готовит к печати новое сочинение ‘Сказки для детей» (Орловский вестник, 1881, No 157, 6 (18) сентября). Аналогичное объявление было помещено и в ‘Одесском листке’ (Одесский листок, 1881, No 137, 8 (20) сентября). См. также: Алексеев М. П. По следам рукописей И. С. Тургенева во Франции. — Русская литература, 1963, No 2, с. 61-62.
164. О ‘Перепелке’ см. также: Громов В. А. Добрый великан. И. С. Тургенев и литература для детей. Тула, 1974, с. 50-57.