Перемудрил, Рейтер Габриэль, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 52 минут(ы)

ПЕРЕМУДРИЛЪ.

Повсть Габріэли Рейтеръ.

Переводъ съ нмецкаго М. Чепинской.

Бернгардъ Альтгаусъ поцловалъ въ щеку госпожу Гервинъ. И почему бы хорошему пріятелю не поцловать своей хорошей пріятельницы, разставаясь съ нею на три мсяца? Къ тому же, оба они, посл достаточно продолжительнаго знакомства другъ съ другомъ, только что заключили между собою новый союзъ съ цлью способствовать взаимному развитію, такъ какъ общеніе съ лицами другого пола несомннно дйствуютъ развивающимъ образомъ.

Докторъ Альтгаусъ былъ нсколько растроганъ прощаніемъ со своимъ новымъ другомъ. Но онъ ничего не имлъ противъ этого прилива чувства, потому что — да просто потому, что его отношенія къ молодой, чрезвычайно симпатичной ему женщин были ужъ слишкомъ однообразны, ровны.

Г-жа Гервинъ не стала къ нему тепле посл той торжественной минуты, когда они заключили дружбу. Даже, напротивъ, Бернгарду постоянно казалось, что она словно ускользаетъ отъ него и понемногу возвращается въ свое, ничмъ не нарушаемое, вдовье одиночество, нисколько не поступаясь своей вдовьей свободой. Онъ вовсе не хотлъ этого.

Этому духовному союзу онъ отвелъ въ своей жизни опредленное мсто, котораго ничмъ другимъ заполнить не могъ. Онъ вообще съ трудомъ привязывался къ женщин и рдко испытывалъ къ ней дружбу или уваженіе. Въ г-ж Гервинъ онъ цнилъ то, что она обнаружила, интересъ къ того рода явленіямъ, о которыхъ въ настоящее время мужчины обмниваются мнніями лишь между собой. Обнаруженная, въ этой области наблюденій, г-жей Гервинъ чуткость навела Альтгауса на мысль, что въ женской душ все воспринятое, познанное должно отражаться иначе, чмъ въ душ мужчины, и что для него, какъ писателя, выясненіе этого различія представляетъ задачу, заслуживающую вниманія.

Онъ не хотлъ влюблять въ себя г-жу Гервинъ, такъ какъ самъ намревался оставаться равнодушнымъ. Этого онъ не простилъ бы мужчин, руководящемуся въ жизни серьезными идеалами. Къ тому же, это не входило къ его цли. Подобныя вещи доставляютъ удовольствіе свтскимъ людямъ, но Бернгардъ Альтгаусъ не былъ свтскимъ человкомъ. Онъ даже старался держаться старинныхъ обычаевъ. Ему нравилось, когда молодыя двушки обращались съ нимъ по товарищески, позволяли себ съ нимъ больше вольностей, чмъ съ другими, въ томъ убжденіи, что онъ ‘не опасенъ’. Онъ вмнялъ себ въ честь не обманывать ихъ доврія. Онъ умлъ владть собою.

Сидя рядомъ съ г-жею Гервинъ и спокойно бесдуя съ нею, онъ съ эстетическимъ удовольствіемъ разсматривалъ нжную линію щеки на этой женской рыжевато-блокурой головк, любовался гармоническимъ сочетаніемъ темнаго, изсиня зеленаго, зимняго платья, падавшаго тяжелыми складками, и пушистой отдлки изъ перьевъ, съ близною ея лица. Полоска темныхъ веснушекъ, проходившая черезъ переносье къ вискамъ, напоминала ему изящный рисунокъ на лепесткахъ орхидей. Красивое очертаніе вкъ на профил опущенной головы,— золотистыя пряди волосъ, подергиванье между бровями — признакъ впечатлительной натуры, — все это онъ внимательно изучалъ, желая сохранить въ памяти ея образъ. Этотъ образъ долженъ былъ послужить ему ободреніемъ, утшеніемъ, успокоеніемъ въ томъ случа, если онъ когда-нибудь утратитъ уваженіе къ женщинамъ. Во время этого созерцанія имъ незамтно овладло пріятное нервное возбужденіе, чувство восхищенія. Но онъ не поддался бы ему, не уступилъ бы влеченію прикоснуться губами къ этой нжной щек. Нтъ, здсь было нчто, кром чувственнаго влеченія. Что-то головное, разсудочное подсказало ему: ‘Сдлай это теперь, это будетъ умно, благоразумно и въ то же время — сердечно, по-дружески и — интересно’. Онъ всталъ и въ глазахъ его ясно выражалось, чего онъ желалъ. Но г-жа Гервинъ не поняла его. Когда она вдругъ почувствовала, что онъ обнялъ ее и коснулся губами ея щеки, она такъ испугалась, что вмст съ нею и Бернгардъ испугался ея испуга и того страстнаго волненія, которое появилось на ея лиц. Удивленный и потрясенный, онъ еще разъ серьезно, пристально посмотрлъ на нее и молча удалился.

* * *

Изъ Англіи докторъ Альтгаусъ еженедльно обмнивался со своею пріятельницей открытыми письмами, а иногда и длинными посланіями. Его письма заключали въ себ обстоятельный отчетъ о различіи между характеромъ англичанъ и нмцевъ и составляли какъ бы дополненія къ статьямъ, которыя онъ присылалъ для берлинскихъ газетъ и о которыхъ г-жа Гервинъ, посл появленія ихъ въ печати, письменно высказывала ему свое мнніе.

Вернувшись, онъ съ любопытствомъ ждалъ, какъ встртитъ его г-жа Гервинъ. Съ тайнымъ удовольствіемъ замтилъ онъ ея смущеніе, когда явился къ ней. Она вся затрепетала, губы ея задрожали, и казалось, что она собирается плакать, тогда какъ на самомъ дл она хотла улыбнуться. При вид этого Альтгаусъ даже остановился ея полуслов. Г-жа Гервинъ вопросительно подняла на него глаза, во смутилась еще больше, а потомъ вдругъ стала очень веселой.

Въ теченіе послднихъ трехъ мсяцевъ она всякій вечеръ и всякое утро по нскольку разъ задавала себ вопросъ, поцлуетъ ли ее Бернгардъ Альтгаусъ еще разъ, вернувшись изъ путешествія, и что тогда произойдетъ съ ихъ дружбой? Или не поцлуетъ?

Онъ не могъ знать, что этотъ спокойный поцлуй былъ для нея чмъ то совершенно новымъ и страшнымъ, такъ какъ она, эта молодая и привлекательная замужняя женщина, никогда не испытывала мужской ласки. Она была замужемъ, но для чего женятся нкоторые мужчины, для чего женился на ней ея мужъ, — такъ и осталось для нея загадкой.

Віола была компаньонкой матери г-на Гервина и всегда вспоминала объ этомъ, глядя на свою собственную компаньонку, фрейлейнъ Ломанъ, которой поэтому предоставляла полную свободу мучить ее, сколько той было угодно.

Гервинъ нигд не служилъ, ничмъ не занимался и жилъ у матери, они постоянно ссорились съ матерью, но и часа не могли прожить въ раэлук. Ему было за сорокъ лтъ, и вс старые друзья дома подшучивали надъ сожительствомъ его съ прелестной двушкой, поселившейся въ ихъ дом. Онъ не находилъ ее прелестной, и ея нжная молодость не была опасной для его спокойствія. Но вс, ршительно вс думали объ этомъ иначе. Наконецъ, старуха Гервинъ, собравъ все свое благородство и вооружившись сознаніемъ материнскаго долга, стала просить сына жениться на молодой двушк, если онъ этого желаетъ. Гервину показалось, что объ этомъ, въ самомъ дл, стоитъ подумать. Онъ спросилъ Віолу, хочетъ ли она быть его женой. Она отвчала отказомъ. Это возмутило старуху. Она направила вс свои усилія на то, чтобы союзъ, котораго не желала ни та, ни другая сторона, все-таки состоялся. Такъ какъ ей самой было очень тяжело, что сынъ ея не длаетъ блестящей партіи, то она думала, что за принесенную ею жертву небо должно наградить сына большимъ счастьемъ. Віола нкоторое время смущенно и робко защищалась, потомъ уступила. Тайная совтница Гервинъ умла заставлять окружающихъ поступать такъ, какъ ей было угодно.

До свадьбы время прошло печально и непріятно и было, главнымъ образомъ, наполнено мелкими препирательствами о приданомъ. Віола уступала во всемъ, но то, что покупалось противъ ея желанія, не доставляло ей удовольствія. Гервинъ, разговорчивый, но сухой человкъ, каждое утро цловалъ ее, выходя пить кофе. Этотъ поцлуй уже вызывалъ страшную ревность его матери. Она цлый день колола и дразнила Віолу той нжностью, какую оказываетъ ей женихъ и которой на самомъ дл вовсе не было, часто при этомъ у старухи навертывались на глаза слезы и голосъ ея прерывался отъ рыданій. Поэтому Віола думала, что Гервинъ относится къ ней вншнимъ образомъ такъ равнодушно изъ вниманія къ матери. Когда мысль о замужеств пугала ее, она утшала себя, тмъ, что брачный союзъ принесетъ съ собой мистическое откровеніе любви и врности.

Посл свадьбы молодые думали совершить путешествіе. Г-жа Гервинъ похала ихъ провожать до мста перваго ночлега, но непремнно пожелала остановиться отдльно въ другой гостинниц.

— Боже сохрани, чтобы я стала мшать вамъ,— сказала она.

Они поужинали втроемъ.

— Я только провожу маму,— сказалъ Гервинъ жен:— а ты пока пойди наверхъ въ вашу комнату.

Она такъ и сдлала. Сла у окна въ этомъ чужомъ город и стала ждать чужого человка (такъ какъ Гервинъ за то время, что былъ женихомъ, нисколько не сблизился съ нею), она спрашивала себя, глотаю слезы, такъ же ли тяжело бываетъ другимъ двушкамъ хоронить своя идеалы.

А потомъ она поглядла на часы и съ ужасомъ замтила, что прошелъ уже цлый часъ съ тхъ поръ, какъ Гервинъ покинулъ ее. Она начала безпокоиться, не случилось ли чего съ нимъ или съ свекровью, но ей стыдно было позвонить и послать прислугу узнать, въ чемъ дло. Пройти же самой по улицамъ незнакомаго города — она не ршалась. Да и могла ли она идти искать его? Теперь? Сегодня? Если что-нибудь случилось, то вдь онъ долженъ былъ извстить ее.

И она просидла въ такомъ ожиданіи всю ночь напролетъ.

Было предположено хать дальше утромъ, въ семь часовъ. Въ шесть часовъ явился Гервинъ.

Віола дошла до той степени нервнаго возбужденія, когда уже утрачивается способность говорить, когда всякій звукъ, срывающійся съ губъ, обращается въ крикъ. Поэтому она молчала.

— Я не могъ оставить мамашу одну,— сказалъ Гервинъ недовольнымъ и усталымъ голосомъ, звая.— У нея сдлалась истерика, и они была такъ взволнована. Она совсмъ больна. Я долженъ былъ пойти за врачомъ и бгать въ аптеку. хать ли намъ дальше?

— Вдь ничто не мшаетъ намъ вернуться,— отвчала Віола равнодушно, помолчавъ немного.

— Это будетъ самое лучшее, — сказалъ ея мужъ, вздохнувъ съ облегченіемъ.— Мы и потомъ можемъ совершить маленькую прогулку.

Такъ окончилось свадебное путешествіе Віолы.

Въ дом свекрови Віола продолжала жить въ той же комнатк, которую занимала прежде въ качеств компаньонки.

Очень скоро у Гервина обнаружились первые признаки болзни, которая годъ спустя свела его въ могилу. Когда Віола начала сознавать, что мужъ ея безпомощный больной, она вышла изъ того оцпеннія, въ которомъ находилась. Теперь она могла съ самоотверженіемъ ухаживать за Гервиномъ. При этомъ она часто спрашивала себя, не погибаетъ ли преждевременно этотъ несчастный чудакъ, привыкшій ходить на помочахъ, отъ того, что не можетъ разршить дилемму своихъ старыхъ и новыхъ обязанностей? Никогда не замчала она въ немъ ни малйшаго пониманія ея собственнаго страннаго положенія. Въ послдніе дни своей жизни онъ, однако, потребовалъ нотаріуса и завщалъ ей небольшое состояніе, полученное имъ отъ отца. Это сдлало ее независимой и дало ей возможность уйти отъ свекрови и устроиться самостоятельно.

Віола держала себя далеко отъ общества мужчинъ: съ своей стороны, и мужчины поэтому не обращали на нее никакого вниманія. Досугъ свой она употребляла на знакомство съ естественными науками, живописью, литературой. Послднимъ предметомъ ея изученія было чувство дружбы. Для изслдованія его ей должны были послужить вс ране пріобртенныя знанія.

Эту точку зрнія внушилъ ей мало-по-малу Альтгаусъ. Ему не легко было заслужить ея довріе и убдить ее въ томъ, что она представляетъ собою исключительное явленіе. Она нершительно и медленно выходила изъ узкаго круга устарлыхъ чувствъ и воззрній, съ которыми выросла и сжилась.

Бернгардъ Альтгаусъ гордился тмъ, что нашелъ въ Берлин такую женщину, какъ Віола. Для разысканія такихъ скрытыхъ драгоцнностей, надо было имть особенное чутье.

Онъ вовсе не принадлежалъ къ тмъ людямъ, которые считаютъ Берлинъ мстомъ всхъ высшихъ и рдкихъ наслажденій. Онъ мечталъ и съ удовольствіемъ говорилъ о маленькихъ городкахъ съ тихими садиками-особняками, о жизни, исполненной простыхъ радостей, о вечернихъ прогулкахъ и бесдахъ съ возвращающимися съ работъ крестьянами.

Теперь онъ долженъ былъ провести всю весну и лто въ Берлин. Онъ намревался писать книгу о впечатлніяхъ, вынесенныхъ имъ изъ Лондона. Это будетъ не объективное изображеніе тамошнихъ условій жизни, какъ это ужъ длалось сотню разъ, нтъ, а изображеніе этихъ условій, разсматриваемыхъ сквозь призму личнаго темперамента. Впрочемъ, онъ еще не привелъ въ ясность, какого рода будетъ этотъ личный темпераментъ — опредлится ли тонъ его произведеній тою частью его существа, которая жадно упивалась современной берлинской жизнью, или же тою стороной его ‘я’, которая любила маленькіе города и тихіе сады. Наконецъ, онъ остановился на томъ, что сопоставить оба большихъ города, какъ два культурныхъ центра, и это побудило его остаться въ Берлин. Онъ трудился усидчиво и добросовстно надъ выработкой легкаго и изящнаго слога.

Въ то же время онъ ежедневно навщалъ г-жу Гервинъ въ ея хорошенькой комнат, гд майское послобденное солнце просвчивало сквозь красно-бурые листья огромной бегоніи, скользило по рзнымъ японскимъ бездлушкамъ изъ слоновой кости и играло въ зеленыхъ вазахъ на ея письменномъ стол. Шерстяныя эанавси въ эту пору дня принимали пурпуровую окраску, и небольшая комната съ ея блдно-голубыми, старомодными, скромными обоями совершенно преображалась и сіяла такой красотой, какой не съумлъ бы придать ей ни одинъ обойщикъ.

Но возбуждающихъ разговоровъ съ Віолой, какъ сначала предполагалъ Бернгардъ, не завязывалось. Едва г-жа Гервинъ успвала преодолть смущеніе, въ которое всегда повергало ее появленіе Бернгарда, онъ уже спшилъ домой. Въ разговоры ихъ то и дло вкрадывались недоразумнія и непріятныя столкновенія.

Однажды они не на шутку поссорились изъ-за пустяка, и на другое утро д-ру Альтгаусу сказали, что у г-жи Гервинъ болитъ голова. Онъ не былъ принять и на слдующій день.

На третій день утромъ звонокъ раздался такъ рано, что Віола не могла ожидать посщенія и спокойно продолжала читать, какъ вдругъ сзади нея появился Бернгардъ. Онъ держалъ въ рукахъ пучекъ желтыхъ цвтовъ, между которыми выглядывалъ прелестный экземпляръ темно-синей вороники — эмблемы мужской врности — растеніе, которое весною цвтетъ во всхъ садахъ.

Віола вскрикнула, и голосъ ея оборвался словно отъ сдавившаго горло рыданія. Она вскочила.

— Ахъ, какимъ образомъ вы здсь!— воскликнула она, звонко смясь.

— Неужели вы думаете, что я не съумю найти къ вамъ дорога? Можно было не шутя испугаться того, что вы больше не желаете меня видть!

— У меня, правда, болла голова.

Она дрожала, густо покраснвъ, и вдругъ, увидавъ синій цвтокъ, расплакалась.

— Не обращайте на меня вниманія,— всхлипывала она.— Ахъ, это ужасно, что у меня такъ мало самообладанія.

— Такъ значитъ — миръ, все между нами по старому?— спросилъ молодой человкъ, взялъ холодныя руки г-жи Гервинъ и старался согрть ихъ, гладя и пожимая ихъ. Онъ говорилъ такимъ нжнымъ голосомъ, какого еще не слышала Віола.

У нея явилась какая-то безумная надежда, и она сказала, запинаясь

— Я знаю, что это глупо. Потерпите немного, я опять буду благоразумна. Вдь я всю жизнь была благоразумна.

— Да, это правда,— задумчиво сказалъ онъ.

Онъ всегда считалъ эту женщину неприступной. А теперь надо было призвать къ себ всю силу воли, такъ какъ въ слдующіе четверть часа вс его планы могли рушиться. Онъ взялся за шляпу.

— Поставьте эти цвты въ воду,— сказалъ онъ, чтобы прервать это настроеніе. Онъ чувствовалъ, что нельзя медлить ни одной секунды, иначе онъ сдлается жертвой страстнаго порыва, — той страстности, которую онъ въ ранней молодости расточалъ на всхъ перекресткахъ и потому презиралъ.

— Зачмъ же вы уходите?— спросила она и положительно сконфузила его тмъ невиннымъ выраженіемъ глазъ, какими она на него доглядла.— Я васъ выживаю! Нтъ, ужъ я совсмъ спокойна, видите.

Она сла въ кресло противъ него, сложивъ руки на колняхъ, и въ глазахъ ея можно было прочесть, что она любуется имъ.

Бернгардъ считалъ себя некрасивымъ, и такъ какъ онъ былъ эстетикомъ въ душ и художественнымъ критикомъ, то страдалъ отъ этого. Его пріятно волновало сознаніе, что Віола смотритъ на него съ тмъ же чувствомъ, съ какимъ смотрятъ на Аполлона Бельведерскаго.

— Отчего вы всегда такъ скоро убгаете?— спросила г-жа Гервинъ.— Это мн обидно, а потомъ я всегда волнуюсь. Вы должны оставаться подольше и развивать меня серьезной бесдой!— добавила она, лукаво улыбнувшись.

— Да, да, это легко говорить,— пробормоталъ онъ.— Вдь я созданъ изъ плоти и крови.

Она удивленно раскрыла глаза,

— Разв вы не замчаете, что я долженъ бжать, чтобъ не надлать глупостей? Неужели вы думаете, что я камень, котораго близость существа, подобнаго вамъ, не можетъ тронуть?

Она все больше краснла и слушала его, поднявъ голову и полуоткрывъ губы.

Онъ медленно, торжественно нагнулся, прильнулъ къ ея губамъ и утолилъ жажду ихъ долгимъ поцлуемъ.

Віола вся притихла отъ глубокой радости.

Онъ еще посидлъ у нея, крпко держа ея руку въ своей.

— Если бы я только могъ точно выразить, что я къ теб чувствую,— тихо проговорилъ онъ.

— Не надо… не говори… вдь я же знаю,— сказала она.

Онъ еще разъ обнялъ ее и тихонько притянулъ къ себ, не со страстью, а съ нжной сердечностью, и неизвданное еще чувство — любовь — открылось Віол невыразимо прекраснымъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они вмст позавтракали, разговаривая между собою на ‘вы’ въ присутствіи компаньонки, но при этомъ постоянно смотрли другъ другу въ глаза и смялись и дразнили другъ друга, какъ дти.

Потомъ Бернгардъ часа два бродилъ по самымъ отдаленнымъ, дорожкамъ Тиргартена. Счастье его было скоре грустное, чмъ радостное, и онъ глубоко чувствовалъ, какой цнный даръ представляетъ для него любовь Віолы.

— Это что то похожее на полное чувство! Онъ ужъ не считалъ себя способнымъ на такое всецлое проникновеніе имъ. Віола доказала противное, и за это онъ всегда сохранитъ къ ней благодарность.

Но теперь ничего не надо портить неистовыми порывами. Такое сокровище слдуетъ беречь.

Онъ сталъ мечтать о будущемъ. Какъ оно могло быть прекрасно.

Чистое наслажденіе, при которомъ будетъ мсто только нжнымъ возвышеннымъ движеніямъ души!.. И притомъ свобода… время отъ времени ‘un bain de crapule et d’encanaillement’… ничмъ непрерываемый трудъ, никакихъ хозяйственныхъ и брачныхъ заботь…

Великіе боги! да теперь у него было все, что нужно, для того,чтобы развить свой писательскій талантъ, чтобы, быть можетъ, стать поэтомъ, достигнуть высшихъ предловъ творчества.

Какъ знать, можетъ быть, вліяніе Віолы будетъ такъ сильно, что нервы его перестанутъ нуждаться въ наемныхъ удовольствіяхъ и услугахъ разврата! Онъ никогда не умлъ веселиться, какъ другіе молодые люди, а всегда испытывалъ потомъ самыя жестокія душевныя муки.

Конечно, немного женщинъ, отъ которыхъ можно ожидать чего-нибудь подобнаго — но другое дло она! Она изъ тхъ, кто много даетъ, изъ тхъ немногихъ, которые способны на безкорыстную чистую любовь… И имъ овладло по отношенію къ ней чувство искренняго уваженія, боле того — онъ преклонялся предъ ней.

* * *

Г-жа Гервинъ знала, что положеніе доктора Альтгауса не позволяло ему жениться. У нея самой было средствъ не больше, чмъ необходимо было для ея собственнаго существованія. Кром того, она постоянно повторяла себ, что она на три года старше своего друга, и это казалось ей непреодолимымъ препятствіемъ для брака. Уже по этой причин она должна была отказаться отъ союза съ нимъ. Но это не особенно заботило ее. Она была счастлива, потому что онъ любилъ ее, и въ этомъ находила полное удовлетвореніе. Потомъ — если и должно случиться что-нибудь радостное или убійственно-тяжелое — объ этомъ она теперь не хотла думать! Завтра вдь опять придетъ Бернгардъ.

Альтгаусъ былъ удивленъ, какъ непринужденно и весело встртила его пріятельница на другой день. Это сняло у него съ души большую тяжесть. Значитъ, и посл грозы она будетъ относиться къ нему спокойно и сердечно, какъ прежде.

При этомъ онъ подумалъ, что долженъ чмъ-нибудь вознаградить Віолу за то, чего онъ — по здравому размышленію — не хотлъ давать ей. И потому онъ предложилъ ей перевести съ его помощью на нмецкій языкъ книгу объ англійской живописи, предсказывая этой книг большой успхъ въ Германіи.

Эта задача, по правд сказать, превышала силы Віолы. Но ей совстно было признаться Бернгарду, что она не такая выдающаяся и не такая серьезная женщина, какъ онъ, повидимому, предполагалъ. Она принялась за дло и всякое утро съ трудомъ преодолвала свою неохоту къ работ. Маленькій кружокъ ея знакомыхъ, состоявшій изъ почтенныхъ семействъ, съ какими обыкновенно поддерживаютъ отношенія одинокія порядочныя женщины средняго класса,— изумлялся ея возвышеннымъ стремленіямъ. Къ тому же, никогда еще не чувствовала она такой горячей, томительной потребности въ мечтательной праздности, такого сильнаго желанія беззаботно пожить, побродить въ какомъ-нибудь красивомъ, незнакомомъ уголк, какъ въ эту весну. Но объ этомъ она не говорила, изъ боязни потерять уваженіе своего друга.

Въ то время, какъ она мучительно трудилась надъ передачей хорошимъ нмецкимъ языкомъ стиля англійскаго ученаго, который съ своей стороны старался подражать Карлейлю и выражался еще гораздо темне и запутанне, чмъ его образецъ,— мысли ея постоянно заняты были вопросомъ, какое платье ей надть посл обда, или тмъ, что ей сказать или сдлать, чтобы понравиться Бернгарду,

То, что не представило бы никакой трудности для свтской женщины, повергало ея бдную душу, привыкшую къ уединенію, въ мучительныя сомннія и въ нестерпимую тревогу. Она постоянно боялась, какъ бы наряды ея не были сочтены за желаніе молодиться, а между тмъ зеркало говорило ей, что свтлые цвта гораздо боле идутъ къ характеру ея наружности.

Компаньонка тоже сильно стсняла ее, такъ какъ могла догадаться по ея тщательному вниманію къ туалету, что она старается завлечь мужчину. Это было для нея безпрерывнымъ униженіемъ, лишало ее непринужденности и заставляло при фрейлейнъ Ломанъ впадать въ аффектированный тонъ, какой она изъ робости принимала съ чужими. Она сама не сознавала этого и не подозрвала, что это сердитъ Бернгарда.

Гд же дружба, какая она для него подруга, если она не впускаетъ его въ т завтные уголки своей души, куда другіе не имютъ доступа? Именно того, чего онъ боле всего желалъ, и что, какъ онъ надялся, должно измнить его міросозерцаніе, именно того онъ и не получаетъ отъ нея. Да, но могло ли это быть, когда онъ совершенно игнорировалъ то, что всецло наполняло ея душу?

Бернгардъ иногда задавалъ себ вопросъ, слдуетъ ли ему посвящать Віолу въ свои мечты, желанія, мннія и чувства? Ей онъ часто говорилъ о необходимости одиночества и независимости для плодотворнаго художественнаго творчества. На это она улыбалась, качала головой и говорила: ‘желаю вамъ все же когда-нибудь — впослдствіи — найти женщину, безъ которой жизнь для васъ будетъ невозможной

Но глаза его отвчали ей, что никогда не найдетъ онъ такой женщины.

Какой-то страхъ, нчто подобное трусости мшало ему откровенно высказать то, что у него на душ. Вдь никогда нельзя знать заране, чмъ могутъ окончиться такія изліянія, хотя бы и начатыя въ полномъ самообладаніи. Любовныя исторіи — онъ ихъ зналъ — вс похожи одна на другую. Здсь же онъ имлъ передъ собою нчтоболе тонкое, боле возвышенное. Слдить за нервной игрой смняющихся мучительныхъ и пріятныхъ ощущеній на лиц Віолы представляло для него величайшій интересъ и наслажденіе… Онъ уже не хотлъ писать книги объ лондонской народной и артистической жизни. Онъ мечталъ о психологическомъ роман, который не могъ быть созданъ одной фантазіей. Для этого необходимо было терпливо запасаться впечатлніями. Такъ работали братья Гонкуры… Можетъ быть, такимъ образомъ удастся ему обогатить нмецкую литературу такимъ произведеніемъ, какого она теперь ждетъ съ потерпніемъ, а она,нмецкая литература, вознаградитъ его, Бернгарда Альтгауса, высшимъ счастіемъ,— даруетъ ему славу!

Чтобы успокоить свою чуткую совсть, Альтгаусъ, отправляясь къ своей пріятельниц, честно и объективно соображалъ, какимъ путемъ, сообщить ей новый и боле свободный взглядъ на борьбу разнорчивыхъ стремленій и теченій современной жизни.

Но когда они вдвоемъ съ нею сидли за столомъ и вмст глядли на рукопись Віолы, причемъ головы и плечи ихъ — такъ какъ оба были близоруки — почти соприкасались, а волосы Бернгарда щекотали щеку Віолы, и щека эта все больше и больше краснла и разгоралась — ему стоило большого усилія надъ собою, не обнять, не привлечь къ себ милую женщину, а она все спрашивала себя, неслучится ли этого теперь и почему онъ этого не длаетъ… И работа шла у нихъ не особенно успшно. Къ тому же, палящее послобденное солнце ярко свтило въ окна, а растенія съ большими листьями жадно простирали навстрчу горячимъ лучамъ свои пышные пунцовые цвты. Стояли чудесные лтніе дни, но было душно.

Віола часто плакала по цлымъ часамъ о томъ, что присутствіе Бернгарда не даетъ ей радости и удовлетворенія.

* * *

Однажды, г-жа Гервинъ предложила Альтгаусу пройтись вмст по Тиргартену. Она много гуляла одна, но такъ какъ Альтгаусъ, какъ она думала, такъ же искренно любилъ природу, какъ и она сама, она надялась здсь среди природы вернуть гармонію, которую съ каждымъ днемъ утрачивали ихъ отношенія.

Дло было подъ вечеръ. Равномрное движеніе нравилось ей, спокойно идти рядомъ съ нимъ было пріятне, чмъ сидть взаперти въ ея двухъ маленькихъ комнаткахъ. Бернгардъ также говорилъ и держалъ себя свободне. Но они не подумали о томъ, что въ такую хорошую погоду, да еще въ воскресенье, въ парк будетъ много народа. Альтгаусу нсколько разъ приходилось раскланиваться. Потомъ они встртили семью родственниковъ Віолы. У нихъ въ дом на вечер Віола и познакомилась съ Альтгаусомъ.

— Замтили ли вы, какъ злобно поглядла на насъ эта женщина,— сказалъ Альтгаусъ, когда вся семья прошла мимо.— Вотъ вамъ образецъ нмецкой буржуазки съ ея страстью къ сплетнямъ и клевет.

И хорошее настроеніе Альтгауса мигомъ пропало.

Нсколько дней спустя Віола спросила его, не прогуляться ли имъ опять вмст, онъ отказался.

— Чего онъ боится?— спрашивала себя Віола, и презрніе къ этому человку охватывало ея душу.— Онъ вдь знаетъ, что мн дла нтъ до того, что будутъ говорить.

Бернгардъ принесъ ей орхидею, нжный блый цвтокъ съ опьяняющимъ запахомъ. Она знала, что означаетъ этотъ подарокъ, но не въ силахъ была превозмочь своей грусти и какъ-то вяло поблагодарила его.

— Она такъ впечатлительна,— думалъ Бернгардъ.— Отчего бы ей со смхомъ не обнять меня и отъ души не поцловать?

Въ минуты наибольшаго душевнаго напряженія у Віолы онъ такъ старательно выдерживалъ тонъ, соотвтствовавшій его идеалу, что самъ удивлялся своему сильному характеру. Съ Віолой ему было не легко, онъ сознавалъ, что слишкомъ много тратить на нее времени.

Онъ сталъ приходить черезъ день.

Віола приступила къ переписк первыхъ главъ своего перевода. Работать дальше она не могла. Духовныя силы вдругъ точно покинули ее. Каждое сколько-нибудь ясное предложеніе стоило ей величайшаго труда. Бернгардъ смялся надъ тми несообразностями, которыя встрчались въ ея перевод, она плакала, онъ становился саркастичнымъ, даже безцеремонно-грубымъ. Это окончательно отшибло у нея охоту къ работ.

* * *

Фрейлейнъ Ломанъ нсколько разъ повторяла г-ж Гервинъ, что необходимо вымыть занавси, выкрасить полы и вообще произвести лтнюю чистку квартиры. Віола сначала не хотла объ этомъ и слышать. Теперь ей показалось глупымъ, что она позволяетъ приходамъ Бернгарда нарушать заведенный порядокъ, и она объявила ему, что проситъ цлую недлю не навщать ея.

— Ого,— сказалъ онъ,— но могу ли я хоть у дверей освдомиться о вашемъ здоровьи?

— Нтъ, и этого нельзя.

— Такъ, вроятно, здсь будетъ совершаться нчто ужасное! Я не могу допустить, чтобы меня такъ выгоняли.

— Нтъ, пожалуйста, не приходите!

— Но вдь вы этого сами не выдержите.

Она улыбнулась и покраснла.

— Нтъ, нтъ, ужъ я-то выдержу.

Она тихонько положила свою руку на его рукавъ, онъ нкоторое время безмолвно глядлъ на нее, потомъ задумчиво сталъ перебирать ея пальцы. У двери онъ еще два раза оглянулся и улыбнулся ей.

Уже на другой день, когда выносили мебель, и Віола въ большомъ передник, съ блымъ платочкомъ на своихъ рыжевато-блокурыхъ волосахъ, стояла въ корридор, вдругъ раздался звонокъ доктора Альтгауса. Она увидла его чрезъ желзную ршетку окна, смясь пріотворила дверь и крикнула: ‘Никого дома нтъ’.

Онъ просунулъ ногу въ дверную щель и, такимъ образомъ, заставилъ пустить себя.

— Только поздороваться,— просилъ онъ. Она очень нравилась ему въ бломъ платочк на умномъ, высокомъ лбу.

— Какъ это вамъ къ лицу,— сказалъ онъ задумчиво.

— Посмотрите, что я нашелъ!— онъ вытащилъ изъ боковаго кармана фотографію и протянулъ ее Віол. Это было ея собственное изображеніе въ профиль и въ мховой шапочк. Она снималась такъ нсколько лтъ тому назадъ и давно уже раздала вс эти карточки.

— Откуда это у васъ?— съ удивленіемъ спросила она.

— Я нашелъ ее сегодня въ альбом одного фотографа. И — дорого заплатилъ за нее.

— Но какъ же онъ сметъ продавать мои карточки!— испуганно воскликнула она.

— Господи Боже мой, да чего не достанешь за деньги, — юмористически замтилъ Альтгаусъ.— Вотъ, наконецъ, хорошая ваша карточка. Видна женщина въ полномъ расцвт, а вмст съ тмъ столько юношескаго… Теперь мн пора уходить.

Они, однако, постояли еще нсколько минутъ среди хаоса нагроможденныхъ другъ на друга столовъ, стульевъ, дивановъ и картинъ, приссть было негд, а между тмъ имъ такъ много надо было сказать другъ другу. Въ пустой гостиной, на лстниц стояла компаньонка и подавала горничной занавси. Віола и не подумала о томъ, чтобы закрыть дверь,— вдь тайнъ у нихъ не было.

Въ слдующіе дни, пока Віола не видла Бернгарда, она впервые при мысли о дружб ихъ испытывала радость. Когда приближался часъ? въ который она обыкновенно прислушивалась къ его звонку, и его не было, она чувствовала разочарованіе. Она говорила себ, что онъ любитъ изящество, уютность и что лучше, чтобы онъ не видлъ ее среди этой хозяйственной провинціальной суматохи. Подъ конецъ она съ трудомъ выносила разлуку и съ лихорадочною поспшностью приводила въ порядокъ свою маленькую квартирку.

Въ жаркія лтнія ночи, съ ихъ частыми грозами, она лежала въ изнеможеніи, на своей постели, но спать не могла, она ломала руки, стараясь быть ‘благоразумной’, но не знала, какъ этого достигнуть. Ей не давалъ ни минуты покоя и мучилъ ее до безумія вопросъ: ‘Любитъ ли онъ меня?— Неужели это любовь?— Разв мужчины, которые любятъ, могутъ такъ владть собою?’

Она знала, что въ настоящее время Бернгардъ не любилъ никакой другой женщины. Онъ ей сказалъ это, и она ему врила. Неужели ей принадлежало все, что способно было дать его сердце? Неужели это сердце, которое было для нея дороже своего собственнаго, было такъ бдно?— А въ себ она сознавала такую силу чувства, что ей становилось страшно. Разв это не противоестественно, не постыдно и позорно противоестественно?!

А потомъ она думала о своей прошлой жизни, о томъ, какъ она грустно протекла безъ всякаго удовлетворенія, о своемъ брак, который въ сущности не былъ бракомъ…

Когда она погружалась мысленно въ прошлое, переживала вновь вс особенности своей не совсмъ обыкновенной судьбы, ее вдругъ охватывало возмущеніе, она сжимала кулаки и гнвно грозила невидимому врагу. Затмъ она припадала къ холодной стн горячимъ лицомъ, орошеннымъ слезами, и тихо рыдая, молила: ‘Бернгардъ, только бы ты любилъ меня — ахъ, только бы ты любилъ меня!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Маленькая квартирка въ третьемъ этаж одной изъ небольшихъ берлинскихъ улицъ теперь по истин блистала чистотой, и дышалось въ ней свжимъ, чистымъ воздухомъ. Бездлушки на письменномъ стол г-жи Гервинъ, ея красивыя пестрыя вазы, которыя она такъ любила, сіяли и сверкали на солнц. Растенія радостно простирали во вс стороны разросшіеся зеленые листья. Віола написала своему другу записку, разршая ему придти къ ней. Ей такъ нравилось ея маленькое царство, оно должно было и ему придтись по вкусу. Она купила его любимый пирогъ, надла его любимое платье. На всхъ столахъ стояли живые цвты.

Какъ большинство одинокихъ, замкнутыхъ въ себ женщинъ, Віола какъ-то особенно любила цвты. Они не были для нея только предметами для украшенія, они были живыя существа, и въ благоуханіи ихъ ей чувствовалось что-то таинственное, родственное тому, что совершалось въ ея душ и чего она не умла выразить словами.

На Бернгарда цвты дйствовали подобнымъ же образомъ. Въ немъ было что-то женственное, до нельзя утонченное и онъ испытывалъ особое наслажденіе отъ прикосновенія внчика розы къ губамъ и вкамъ. И насколько противенъ былъ ему у женщинъ запахъ искусственныхъ духовъ, настолько же былъ ему пріятенъ ароматъ живыхъ цвтовъ. Віола давно это поняла.

Дни проходили, розы отцвли, и все покрылось обычнымъ легкимъ налетомъ пыли, а докторъ Альтгаусъ не показывался. Наконецъ онъ пришелъ какъ-то вечеромъ, когда Віола ужъ не могла ждать его. Онъ выглядлъ усталымъ, жаловался на головную боль и казался разстроеннымъ.

Онъ бросился въ уголъ дивана, она приготовила ему чаю, нжно ухаживала за нимъ, не позволяла ему говорить.

Онъ однако сталъ довольно горячо говорить объ извстныхъ литературныхъ вопросахъ, всегда раздражившихъ его. Віолу поразило въ немъ, что-то жесткое, непріятное. Она боялась, чтобы онъ не слишкомъ взволновался, и хотла перевести разговоръ на другую тему. Но онъ сказалъ ей, что ему пріятно высказаться, и что его головная боль утихла.

— Вотъ видите,— возразила Віола съ счастливой, но грустной улыбкой:— вдь вы могли же знать, что можете приходить ко мн не только здоровый и веселый, но и тогда, когда вамъ не по себ, когда вамъ нуженъ уходъ и забота.

— Да, да,— пробормоталъ онъ, подперевъ рукой голову.— Иногда мучительно не говорить правды въ отвть на вопросы, задаваемые съ такой любовью. Съ другими, безразличными людьми говорить не трудно, но съ вами… Оставимъ это… Я жалкій человкъ.

— Вы больны. На васъ дйствуетъ гроза. Если бы вы доврились мн! Иногда мн кажется, что вы какъ-то странно осторожны, я не понимаю почему, Бернгардъ?

— Прощайте,— вдругъ холодно сказалъ Бернгардъ, взялъ шляпу, грустно посмотрлъ на Віолу и удалился.

Она не понимала его.

Онъ сталъ опять приходить чаще, но не такъ часто, какъ въ начал лта. Искренняя, взволнованная нота исчезла изъ его сношеній съ молодой женщиной. Онъ многое порицалъ въ ней, она съ трепетомъ старалась понравиться ему, но была не въ силахъ принудить себя къ веселости, предчувствуя близкую разлуку,

Работа ея была окончена и послана издателю, который прислалъ ее обратно.

— Вотъ какъ,— замтилъ Альтгаусъ, когда она сказала ему объ этомъ.— Да, это слишкомъ хорошо для публики. Длать нечего! Положите рукопись въ столъ и, забудьте о ней.

Этотъ отвть показался Віол чрезмрно равнодушнымъ. Но она объясняла это себ тмъ, что Альтгаусъ, въ настоящую минуту слишкомъ погруженъ въ свои дла, и что многаго отъ него нельзя требовать. Онъ сначала изучалъ юридическія науки, потомъ перешелъ къ журналистик, испытывалъ свой талантъ во всевозможныхъ областяхъ ея, и въ двадцать шесть лтъ не зналъ, что больше привлекаетъ его — политика или беллетристика, и какая отрасль писательской дятельности можетъ дать ему наиболе врный заработокъ. Онъ былъ добросовстенъ, обладалъ достаточнымъ запасомъ врныхъ мыслей, но извстное умнье приспособиться и легкость изложенія были бы ему, пожалуй, полезне. Недостатокъ техники часто раздражалъ его, такъ какъ самъ онъ понималъ въ ней толкъ, обладалъ врнымъ критическимъ чутьемъ.

Онъ любилъ копаться въ себ, и часто Віола не знала, какъ лучше назвать его — педантомъ или фантазеромъ. При этомъ онъ предъявлялъ, къ жизни большія претензіи, и наслажденіе доставляла ему только кажущаяся простота, созданная въ сущности искусственными средствами. Въ нмецкой литератур онъ восхищался дланными, неестественными романами, которые, по его совту, прочла и Віола, и, читая ихъ, она почувствовала, что вс ея старанія сдлать этого человка сколько-нибудь счастливымъ принесутъ ей мало радости.

Она все больше привыкала къ мысли, что конецъ лта и отъздъ Бернгарда положатъ конецъ ихъ отношеніямъ. А затмъ все для нея было покрыто мракомъ.

Онъ хотлъ хать въ Испанію, а, можетъ быть, въ Алжиръ или въ Египетъ, ему все казалось, что образованіе его недостаточно разносторонне. Дальнйшіе планы его были еще неопредленны. Во всякомъ случа предстояло разстаться на нсколько лтъ.

— Les absents ont toujours tort,— такъ всегда бываетъ, такъ должно быть,— постоянно повторяла себ Віола.

За это время она получила нсколько писемъ отъ своей свекрови, которыя удивили ее. Старушка жаловалась, что ей очень трудно уживаться со своими компаньонками и, несмотря на то, что въ теченіе нсколькихъ послднихъ лтъ отношенія между ней и Віолой были весьма холодныя, выражала желаніе видть ее, Віолу, поговорить съ ней о покойномъ сын.

Эта перспектива не особенно улыбалась г-ж Гервинъ. Но все-таки она чувствовала, что должна исполнить желаніе своей свекрови и хоть ненадолго похать къ ней.

Віола сообщила Бернгарду о своемъ намреніи. Онъ принялъ изумленный, негодующій видъ, заговорилъ о глупой фанатической маніи женщинъ, заставляющей ихъ приносить себя въ жертву, но серьезно не старался удержать ее въ Берлин на послднія дв недли, которыя они могли провести вмст.

Она все-таки надялась на это. И въ душ у нея поднялось холодное, недоброе чувство.

Ей было пріятно, что она узжала первая, что такимъ образомъ, она могла причинить ему боль. Нжная и слабая, во чуткая, она понимала особенность любви человка, который былъ всецло порожденіемъ нервнаго, безкровнаго времени, переполженнаго идеалами, наслажденіями, воспоминаніями цлыхъ тысячелтій.

* * *

Едва пріхавъ къ свекрови, Віола увидла, что посщеніе ея должно имть цлью серьезный уходъ за больной. Віола положительно испугалась при вид старушки, которая, съ безпомощностью больного человка, силилась исполнять по прежнему обязанности рачительной властолюбивой хозяйки. Вмсто прежняго рзкаго, настойчиваго и упрямаго характера, у старушки Гервинъ проявилась необыкновенная мягкость, которою мать-природа надляетъ иногда своихъ утомленныхъ жизнью дтей передъ тмъ, какъ послать ихъ на вчный покой — та благословенная мягкость, которая длаетъ возможными столько примиреній больныхъ и умирающихъ.

Старушка, казалось, совершенно забыла, что долго сердилась на свою невстку за то, что та покинула ее. Она съ грустью говорила о томъ прекрасномъ времени, когда сынъ ея былъ еще живъ, и напоминала Віол обо всхъ проявленіяхъ его любви къ ней, молодой его жен, о томъ, какъ онъ однажды купилъ ей кружева для отдлки платья, а въ другой разъ принесъ имъ обимъ винограда. Онъ вдь былъ такъ добръ!

Да, Віола помнила его доброту.

Съ тхъ поръ, какъ она вернулась въ шумный, но скучный провинціальный городъ и поселилась въ той самой квартир, гд вышла замужъ и гд мужъ ея умеръ, воспоминанія, о которыхъ она всячески старалась забыть, начали положительно преслдовать ее. Они выглядывали изъ-за каждой двери, ютились въ каждомъ ящик, который она выдвигала, связаны были съ каждымъ предметомъ окружающей обстановки. Везд наталкивалась она на платья и на вещи покойнаго, съ которыми мать его не могла разстаться. Видъ этихъ вещей не причинялъ ей горя, но она чувствовала себя словно униженной, и ей было не по себ. Вмсто того, чтобы спокойно обсудить свои отношенія къ Бернгарду, съ которымъ она была разлучена, она все больше и больше запутывалась въ стяхъ неясныхъ мечтаній. Она съ удовольствіемъ переговорила бы объ этомъ съ третьимъ лицомъ, съ радостью спросила бы посторонняго человка, всегда ли отношенія между мужчиной и женщиной бываютъ такъ загадочны, или это все ей только представляется такимъ страннымъ и непонятнымъ? Но, разумется, нечего было и думать о томъ, чтобы кому-нибудь довриться, да никого такого близкаго у нея и не было. Дружба съ Бернгардомъ незамтно отдалила отъ нея прочихъ знакомыхъ: такъ какъ ежедневно она ждала его, то въ обычные часы для посщенія знакомыхъ она никогда не выходила.

Въ теченіе многихъ лтъ она думала, что принадлежитъ къ тмъ женщинамъ, которымъ не трудно вести жизнь, полную спокойнаго, благороднаго самоотреченія. Такого мннія были о ней и другіе. Теперь она задавала себ вопросъ, не ввели ли ихъ въ заблужденіе строгія черты ея лица или то обстоятельство, что она не носила на лбу завитковъ. Она все еще не могла освободиться отъ прежняго идеала для самой себя и потому постоянно старалась себ представить, какъ она отнеслась бы къ заявленію Бернгарда, что онъ любитъ другую женщину той любовью, которой она не съумла возбудить въ немъ. Въ самомъ начал ихъ дружбы онъ общалъ ей, что если когда-нибудь страстно влюбится, то она первая узнаетъ объ этомъ.

Онъ прибавилъ, впрочемъ, что въ ближайшіе годы надется избгнуть этой участи. Но съ тхъ поръ вдь такъ многое произошло между ними, онъ же сказалъ ей, что его чувство къ ней измнилось… Исполненіе стараго общанія врядъ ли было возможно.

* * *

Віол пришлось много возиться со старухой, которую иногда по ночамъ цлыми часами душилъ страшный кашель, такъ что она не могла больше лежать въ постели и требовала, чтобы ее усадили въ кресло, но, сидя въ кресл, она боялась простудиться, и надо было опять укладывать ее въ постель.

Нсколько дней ее трепала лихорадка. Врачъ сказалъ Віол, что медленное воспаленіе легкихъ, вроятно, скоро освободитъ больную отъ всхъ страданій.

Однажды ночью, посл особенно сильнаго приступа кашля, старуха такъ ослабла, что Віола должна была вливать ей въ ротъ крпкаго вина, чтобы вернуть ее къ жизни. Старуха ласково гладила руку Віолы, повторяя: ‘Милое дитя мое, милое дитя мое — вотъ увидишь — я о теб позаботилась — ты получишь все, что мн принадлежало. Тогда ты будешь богатая женщина… Ахъ, пришла мн пора умереть! Какъ ты думаешь, не умру ли я сегодня ночью?’

Віола старалась ласками успокоить больную, и такъ прошли длинные темные часы до утра.

Когда старуха посл утренняго завтрака задремала, Віола спустилась на нсколько минутъ въ маленькій садикъ, находившійся за домомъ. Ярко-красный осенній уборъ листвы красовался на солнц. Дижонскія розы выглядывали изъ зелени, опустивъ головки подъ тяжестью блестящихъ капель росы. Дикій виноградъ, украшавшій стну, горлъ пышными пунцовыми оттнками. Віола стояла усталая, измученная безсонной ночью среди всхъ этихъ яркихъ красокъ, и вдругъ она подумала, что если сегодня старуха умретъ, то она станетъ богатой женщиной, и жизнь еще можетъ быть для нея прекрасной! Бернгардъ можетъ жениться на ней,— любовь его можетъ возродиться вновь, если счастіе окажется возможнымъ.— Какъ все могло быть, хорошо!

Бдной умирающей Віола готова была помочь и скрасить дни до приближающагося конца… Но потомъ,— но потомъ!.. Страшное нетерпніе охватило ее, и все въ ней заликовало. Она почувствовала странное волненіе, ей стало легко, свободно, она ощущала даже какую-то беззаботность, легкомысліе. Ей, какъ ребенку, хотлось пть, смяться, плясать, бгать по дорожкамъ, рвать чудесные цвты, озаренные солнцемъ, и прижать къ груди большой букетъ душистыхъ розъ.

Но вдругъ она услышала тонкій, жалобный звукъ серебрянаго колокольчика, раздававшійся сверху изъ-за завшаннаго окна, и поспшила войти въ домъ.

— Гд это ты такъ долго пропадала!— воскликнула старушка, какъ только Віола вошла къ ней.— Разв газеты еще нтъ? Принеси же ее мн, дай мн очки и отдерни занавсъ!

У больной былъ ея естественный, немного сварливый голосъ. Въ то короткое время, пока Віола была въ саду, очевидно, наступила внезапная перемна къ лучшему, какъ это иногда бываетъ при долгихъ старческихъ болзняхъ.

А для Віолы старуха была уже умершей. Ей стало стыдно и противно за только что пережитый счастливыя мгновенія. Ей казалось, что этимъ она запачкала свою любовь, и что никогда не удастся ей очистить свое чувство отъ этого пятна.

Терпливо выносила она капризы старухи, приподняла ея кресло и подвинула его къ окну, освщенному солнцемъ, ухаживая за ней съ особымъ самоотверженіемъ, она какъ бы искупала то чувство, которое недавно испытала.

Около полудня Віола получила письмо отъ Бернгарда — три листа, крупно и быстро исписанныхъ карандашомъ. Цлые часы носила она это письмо въ карман, не имя времени его прочесть. При этомъ ей все казалось, что въ письм заключается что-то чрезвычайно важное, ршительное. Нервы ея дошли до послдней степени напряженія, когда, наконецъ, ей удалось приняться въ своей комнатк за чтеніе письма.

Альтгаусъ сообщалъ, что ухалъ изъ Берлина въ маленькое лсное мстечко съ цлью провести тамъ чудные осенніе дни. Онъ описывалъ домикъ лсничаго, гд поселился. Ему прислуживали тамъ три двушки, добродушныя, веселыя, цвтущія созданія, здоровыя и естественныя, съ пухлыми, круглыми, дтскими лицами и съ мягкими, полными фигурами, не обезображенными корсетомъ. Он кормятъ и ласкаютъ его, какъ баловня-ребенка. Когда онъ уходитъ съ лсничимъ въ лсъ, он всегда спшатъ выйти къ нему навстрчу, а потомъ вс вмст еще долго бродятъ по лсу. Одна изъ нихъ не глупа и остроумна, и если она не невста, то…

Мучительная боль стянула Віол горло.

То… Она все смотрла на это слово, ей и въ голову не приходило, что это могла быть только шутка. Она знала, конечно, что въ данномъ случа Бернгардъ шутитъ, но за этой шуткой скрывалась злая, жестокая, безпощадная, трагическая правда.

Онъ писалъ такъ весело, такъ откровенно. Да, это такъ! Онъ чувствовалъ себя свободнымъ отъ неестественности ихъ отношеній. Но разв она виновата въ томъ, что они стали такими? Въ одномъ только заключалось ея прегршеніе, — въ томъ, что она не была холодною, умною, безстрастною, а также не была веселой кокеткой, въ томъ, что не походила ни на одинъ, ни на другой типъ женщинъ, управляющихъ міромъ и мужчинами. Для Бернгарда, этой сложной, утонченной натуры, она должна была соединять въ себ свойства обоихъ этихъ женскихъ типовъ, теперь же чувство къ ней не имло никакого прочнаго основанія, такъ что даже совсть его не могла настаивать на союз съ нею въ будущемъ. Быть можетъ, это возможно еще теперь?

Мысли ея опять спутались. Можетъ быть, онъ вовсе не хотлъ этого соединенія, не хотлъ сложности, а искалъ полной простоты. Эти дочки лсничаго,— Віола видла ихъ передъ собою,— эти фигуры изъ глупыхъ и наивныхъ деревенскихъ разсказовъ — вотъ для Бернгарда олицетвореніе настоящей женщины. И это для него, котораго она считала гораздо выше прочихъ мужчинъ и для котораго всячески старалась взвинтить себя, чтобы достигнуть его высоты! Его высоты,— она нервно расхохоталась, но къ смху примшивалась дкая горечь. А побдить его она могла, но надо было иначе взяться за дло.

Смхъ перешелъ въ надрывающій душу плачъ. Віола перечитала письмо еще разъ и ршила предоставить Бернгарда дочерямъ лсничаго. Это ршеніе вызвало такія страданія, которыя заставляли желать смерти. Затмъ вдругъ нашло на нее равнодушіе и спокойствіе. Такъ было лучше. Она представила себ, что должна была бы почувствовать, если бы свекровь ей умерла, и письмо пришло посл ея смерти, когда счастье было такъ возможно, по крайней мр, съ вншней стороны! Нтъ, тогда было бы гораздо хуже.

Черезъ пять дней, въ теченіе которыхъ старушка, повидимому, поправлялась, Віола вечеромъ застала ее въ кресл мертвой.

На нее пали вс хлопоты, связанныя съ похоронами. На другой день посл того, какъ все было кончено, Віола сидла еще за утреннимъ кофе, собираясь читать пришедшія на ея имя письма, когда ей доложили, что пришелъ докторъ Альтгаусъ. Онъ не писалъ ей и явился для того, чтобы помочь привести въ порядокъ дла.

Она часто спрашивала себя, какъ ей держаться при встрч съ нимъ, и почти надялась, что не увидитъ его. Онъ обнялъ и поцловалъ ее, и она при этомъ испытала какое-то ощущеніе холода, словно страсть умерла въ ней такъ же внезапно, какъ умерла старуха-свекровь.

Альтгаусъ былъ нженъ, предупредителенъ и относился къ Віол по братски. Онъ нашелъ, что она измучена и поблекла, но утшалъ, ее, говоря, что она скоро поправится и опять расцвтетъ. Онъ зналъ, что смерть старухи не причинила ей горя, и потому нсколько удивился, увидвъ, какъ грустно и утомленно глядятъ за него ея глаза.

Однажды вечеромъ Альтгаусъ пришелъ къ ней прямо отъ ея адвоката. Адвокатъ съ готовностью сообщилъ ему о положеніи денежныхъ длъ Віолы и при этомъ далъ ему почувствовать, что считаетъ Альтгауса въ прав требовать у него отчета. На прощанье адвокатъ довольно откровенно пожелалъ ему счастья, увренный въ томъ, что г-нъ Альтгаусъ скоро вступитъ въ бракъ съ г-жой Гервинъ.

Это сильно разсердило Альтгауса. Онъ жаллъ о томъ, что пріхалъ и далъ основаніе другимъ длать подобныя предположенія. Въ послднее время мысли его вовсе не были заняты Віолой. Онъ радовался тому, что будетъ путешествовать. Желанія его шли гораздо дальше брака съ довольно состоятельной вдовушкой. За нее же онъ искренно радовался наслдству. Ему пріятне будетъ вспоминать оней, зная, что она поглощена устройствомъ боле удобнаго и роскошнаго образа жизни.

— Вы теперь богатая женщина,— весело воскликнулъ онъ, входя къ ней:— Вдь это очень пріятно. Поздравляю васъ. Что вы за это скажете?

Віола махнула рукой, отстраняя разговоръ объ этомъ и прибавила.

— Оставимъ это.

— Послушайте, это непростительное сентиментальничанье. Я думалъ, что вы стоите выше этого вздора. Что такое была для васъ старуха? Теперь вы должны пользоваться жизнью. Подумайте только: вы можете путешествовать, покупать книги — разв это не пріятно?

Онъ видлъ, что, слушая его, она все блднла, и что выраженіе затаенной душевной муки буквально состарило ее на его же глазахъ.

— Послушайте, за этимъ скрывается что-то другое. Ну, говорите же, что съ вами?

Она молчала.

— Будьте благоразумны. Знаете, я этого просто выносить не могу. Господи, да что жъ это такое? Говорите же!.. Ужъ не касается ли это насъ обоихъ?

Глаза ея наполнились слезами. Она встала и хотла выйти изъ комнаты.

Онъ крпко схватилъ ее за руку.

— Нтъ, такъ нельзя. Я чмъ-нибудь огорчилъ васъ, Віола?

Онъ все еще стоялъ, притянувъ ее къ себ. У нея закружилась голова, воля, налагающая узду на инстинктивные порывы, была ослаблена ночными бдніями, физическою усталостью и душевными волненіями,— она вдругъ зарыдала и безпомощно склонила голову на плечо Бернгарда.

— Письмо…— пробормотала она и съ ужасомъ отстранилась отъ него. Письмо…

— Какое письмо?

— Письмо оттуда… Ахъ, да вдь это все равно… Неужели… Нтъ!

Она внезапно овладла собою и, повидимому, совершенно спокойно спросила:— Въ которую изъ двушекъ вы влюбились?

— Я? Ахъ!— онъ громко расхохотался.— Вы ревнуете меня къ дочерямъ лсничаго? Да, это прелестныя двушки. Боже ты мой, мн съ ними было очень весело. Нтъ, не шутя, я думалъ, что вы стоите выше этого!

— Вы видите, что это не такъ,— сказала она холодно и недружелюбно.

— Да, къ сожалнію, я это вижу. Но къ такимъ явленіямъ вамъ надо привыкнуть. Тутъ вдь ничего серьезнаго не было. Одна изъ нихъ подарила мн прелестную прядь своихъ темныхъ волосъ, и я ношу ее при себ. Хотите, покажу вамъ?

— Нтъ.

— Есть еще много другого, къ чему вы должны привыкнуть.

— А если не привыкну?

Онъ пожалъ плечами. Наступила длинная пауза. Альтгаусъ зашагалъ взадъ и впередъ по комнат.

— Я поступилъ безтактно, — наконецъ, промолвилъ онъ, остановившись передъ г-жею Гервинъ.— Никогда нельзя говорить съ женщинами о другихъ женщинахъ. Я сдлалъ это потому, что былъ о васъ такого высокаго мннія. У меня на душ есть грхи много хуже.

— Не желаю я знать вашихъ грховъ,— со страхомъ сказала Віола. Онъ грустно улыбнулся.

— Мое чувство къ вамъ нисколько не страдаетъ отъ моихъ отношеній къ другимъ женщинамъ. Это чувство не мняется и остается такимъ, какимъ было всегда.

— Этого я не понимаю,— нершительно сказала Віола.

Онъ нетерпливо провелъ рукою по волосамъ.

— Боже мой, да неужели же вы такъ мало знаете жизнь? Вдь вы же были замужемъ.

Віола густо покраснла и отвернулась отъ него.

Ей казалось, что она стоитъ надъ пропастью на узкой доск, что доску вытаскиваютъ у нея изъ-подъ ногъ, вытаскиваютъ осторожно и заботливо, и при этомъ она испытывала захватывающій дыханіе безумный страхъ передъ паденіемъ въ бездну еще невдомаго несчастія. И она не знала, какъ ей спастись. Она не знала, что лучше: открыть-ли Бернгарду душу или молчать, убжать или остаться, быть нжной или суровой, проявить гордость или смиреніе?

Она готова была на все, ей въ сущности все было безразлично — только бы онъ любилъ ее!

— Вы внесли много прекраснаго въ мою жизнь, Віола, — сказаль Альтгаусъ.— Я не хочу лишаться этого,— я хочу беречь и холить этотъ цвтокъ, хочу дать ему расцвсти еще пышне. Поврьте, въ нашемъ будущемъ еще можетъ быть много чудесныхъ часовъ и радостей, о которыхъ мы теперь и не подозрваемъ, такъ какъ намъ надо еще дорости до нихъ. Не отравляйте же себ настоящаго нелпыми фантазіями!

Віола отерла слезы. Онъ обнялъ ее и съ любовью поглядлъ ей въ глаза.

— Впереди еще много хорошаго, дорогая Віола,— прошепталъ онъ ей на ухо.— Ты еще много неожиданнаго увидишь во мн.

Онъ не переставалъ нжно цловать ее. Она поддалась опьяненію, возбуждаемому въ ней его тихими ласками. Она лежала у него за груди, крпко прижимаясь къ нему, наслаждалась его поцлуями, которые становились все жарче и искренне, и жадно ловила ихъ. На нее нашло какое-то безуміе, волосы ея распустились, и она, словно вакхаива, смясь, глядла на него сіяющими глазами.

— Ахъ, какъ хорошо,— промолвила она, склонившись на его плечо,— ахъ, не отпускай меня!.. Вдь ты скоро удешь!

Это былъ крикъ глубокаго страданія, который потрясъ его.

— Бдное дитя мое,— прошепталъ онъ, цлуя и гладя ея волисы?— вдь я вернусь. Бдное дитя, какая ты страстная! Какая юная!

— Да вдь я же еще молода,— тихо прошептала она.— Я еще такъ молода, ты даже не подозрваешь, какъ я молода.— Я это вижу,— сказалъ онъ, улыбаясь.— Теб, пожалуй, шестнадцать лтъ, да? Неужели ты дйствительно была когда-нибудь замужемъ?

— Нтъ,— еле слышно и робко произнесла она,— никогда.

Онъ долго молча Глядлъ на нее, потомъ тихонько опустилъ ее на кресло, какъ милую больную, которую надо беречь. И вдругъ онъ отрывисто, холодно и грубо сказалъ:

— Не обманывайся, пожалуйста! Мн нужна совсмъ молодая жена. Слышишь? Совсмъ молодое, глупенькое созданіе! Я еще долго не женюсь.— Онъ смущенно засмялся.— Ты знаешь, что я ненавижу бракъ. Но возможно, что я и женюсь, но только черезъ много лтъ, а потомъ — вдь ты же сама должна понимать… Ты знаешь, что-я очень люблю тебя,— но не такъ.

Віола больше не плакала. Взоры ея безпомощно и дико блуждали по комнат. Но въ нарядной, буржуазной гостиной старухи Гервинъ не было ни кинжаловъ, ни пистолетовъ.

— Надюсь, что завтра, когда я приду, все будетъ опятъ по старому,— любезно сказалъ Альтгаусъ нсколько хриплымъ голосомъ.— Или теб пріятне, чтобы я не приходилъ? Ужъ поздно — не можетъ ли двушка посвтить мн на лстниц?

— Я позову ее,— сказала Віола, но вмсто того взяла серебряный подсвчникъ, стоявшій на стол съ зажженной свчей, и вышла впередъ въ сосднюю комнату. Изъ кухни появилась двушка и открыла дверь на улицу.

Альтгаусъ поклонился г-ж Гервинъ.

Віола вернулась въ гостиную и затворила за собой дверь. Подсвчникъ выскользнулъ изъ ея рукъ. Свча погасла, она очутилась въ темнот. Она долго простояла на одномъ мст, не двигаясь. Теперь она знала и жизнь, и любовь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Альтгаусъ шелъ тихо, опустивъ голову. Глаза его были влажны, То, что онъ сейчасъ пережилъ, не было пустякомъ.

— Я долженъ былъ поберечь ее. Вдь она даже не знаетъ… Къ тому же, это и не было бы желательно. Такая женщина, да еще способная на экзальтацію — какія она предъявила бы ко мн требованія!..

* * *

Черезъ полтора года, раньше, чмъ онъ ожидалъ, докторъ Альтгаусъ вернулся въ Берлинъ изъ своего путешествія, предпринятаго съ цлью самоусовершенствованія. Ему предложили взять на себя редакцію только что основаннаго журнала. Тутъ онъ понялъ, что ему грозитъ опасность изъ-за безконечной подготовки къ длу никогда не приступить къ самому длу. Вмсто того, чтобы носиться по чужимъ краямъ, которые, къ тому же, всегда разочаровывали его и гд ему плохо спалось въ гостинницахъ, гораздо умне вернуться въ Берлинъ и тутъ медленно, но врно завоевать себ извстное положеніе въ литературномъ мір. Тогда сочиненія его обратятъ на себя гораздо больше вниманія, чмъ если онъ, не составивъ себ никакого имени, станетъ посылать ихъ на переполненный книжный рынокъ.

Воспитать публику до пониманія своихъ идей, а потомъ, какъ бы въ награду ей, выразить эти идеи въ сильномъ и глубокомъ художественномъ произведеніи… вотъ какова была задача его ближайшаго будущаго.

Вмст съ тмъ, Альтгаусъ серьезно ршилъ устроитъ свою жизнь сообразно своимъ стремленіямъ и притомъ такъ, чтобы всесторонне и гармонически дать развиться своему я. Многое было ему доступно,— какъ умному, образованному человку, человку изъ хорошей семьи, но онъ хотлъ обставить свою жизнь съ особой строгой цлесообразностью. Объ этомъ уже давала понятіе обстановка его холостой квартиры: въ ней мало было дорогихъ, красивыхъ вещей, но все было удобно и приспособлено къ ежедневному употребленію, а, главное, не было ничего шаблоннаго, ничего такого, что можно встртить везд у всхъ.

Мысли его вернулись къ г-ж Гервинъ. Онъ одинъ разъ писалъ ей, но не получилъ отвта. Ему становилось грустно, когда онъ думалъ, что она не пожелаетъ поддерживать отношеній съ нимъ. Хотя онъ не чувствовалъ страстнаго влеченія къ Віол, но что-то въ его сердц требовало именно той любви, какую онъ находилъ въ ней и которую онъ такъ грубо отвергъ. Онъ мысленно возмущался и волновался при малйшемъ сомнніи въ глубин, постоянств, готовности къ самопожертвованію и безкорыстіи этой любящей женщины и воображалъ, что всю жизнь зналъ, какія качества скрываются въ ней подъ цломудренной и спокойной личиной дружбы.

Бернгардъ Альтгаусъ чувствовалъ особенную симпатію къ тмъ дорожкамъ на опушк темныхъ, непроходимыхъ лсныхъ дебрей, откуда открывается видъ на равнину и гд можно одновременно вдыхать влажный лсной воздухъ и ощущать прохладу полей.

Оставивъ свои карточки въ различныхъ вліятельныхъ домахъ, которые, какъ онъ надялся, могутъ быть ему полезны, Альтгаусъ отправился къ г-ж Гервинъ. Она жила въ своей прежней квартир.

Бернгардъ зашелъ къ ней посл обда, въ то время, когда въ нмецкихъ семьяхъ обыкновенно пьютъ чай или кофе. Уже въ передней онъ услышалъ живой и непринужденный споръ и засталъ у Віолы нсколько мужчинъ и дамъ.

Віола весело встртила его. Она представила его своимъ гостямъ, какъ своего стараго друга. Видъ у нея былъ, пожалуй, даже боле моложавый, чмъ въ то время, когда Альтгаусъ разстался съ ней. Онъ не могъ оторвать отъ нея глазъ, и его тонкое эстетическое чувство наслаждалось ея блдною, стройною и спокойною фигурой Въ ней произошла какая-то перемна, не сразу бросавшаяся въ глаза? но онъ уже чувствовалъ, что многое въ ней ему чуждо, что онъ больше не знаетъ ея такъ, какъ зналъ раньше. Это раздражало и оскорбляло его. Она, очевидно, освободилась изъ-подъ его вліянія и пошла своей дорогой.

Поговоривъ съ нимъ немного, она опять приняла участіе въ общемъ разговор. Бесда шла объ одномъ психологическомъ вопрос — объ одномъ изъ тхъ вопросовъ, о которыхъ образованный человкъ думаетъ наедин, но которые рдко обсуждаются въ обществ. Каждый изъ присутствующихъ очень свободно высказывалъ свое мнніе. Молодой человкъ въ потертомъ сюртук, но съ лицомъ, озареннымъ воодушевленіемъ, высказывался горячо, съ полной искренностью, не стсняясь въ выраженіяхъ. Если бы разговоръ происходилъ не въ дом его пріятельницы, докторъ Альтгаусъ заинтересовался бы имъ и принялъ бы въ немъ живое участіе. Но его смущали воспоминанія, связанныя съ этой комнатой, воспоминанія эти не вязались съ тмъ, что онъ здсь теперь видлъ и слышалъ. Онъ съ нкоторымъ умиленіемъ поглядлъ на фрейлейнъ Ломанъ и на ея вязанье — по крайней мр, она, повидимому, продолжала вязать все тотъ же узоръ? за которымъ онъ столько разъ видлъ ее.

Изъ другихъ дамъ никто не работалъ. Одна дама курила, мужчины тоже курили. Папиросы и сигары стояли на столик около цвтного граненаго графинчика съ ликеромъ, который иные гости предпочитали чаю. Одна молодая дама, облокотившись на оба локтя, углубилась въ чтеніе журнала, совершенно не обращая вниманія на общій разговоръ.

Многіе изъ мужчинъ были знакомы Альтгаусу. Между ними былъ извстный драматургъ и два художника, приватъ-доцентъ философіи и издательница женскаго журнала,— все зрлые, но еще молодые, стремящіеся, волнующіеся люди. Альтгаусъ, наконецъ, вступилъ въ разговоръ и провелъ время чрезвычайно пріятно, хотя еще очень мало говорилъ съ г-жей Гервинъ. Она пригласила его придти черезъ недлю на ея собраніе, онъ съ удовольствіемъ согласился.

Этотъ визитъ подйствовалъ на него, какъ неожиданное происшествіе. Онъ невольно задавалъ себ вопросъ, какъ будетъ держать себя Віола наедин съ нимъ. Онъ хотлъ очень осторожно и постепенно вновь завязать съ ней дружескія отношенія, однако не доле, какъ черезъ три дня, опять очутился на лстниц, ведущей къ квартир г-жи Гервинъ,

На его звонокъ она сама открыла ему дверь, на ней была шляпа мантилья — она собиралась уходить.

— Ахъ!— воскликнула она съ изумленіемъ и даже съ испугомъ.

— Вы уходите?— спросилъ онъ прежнимъ тономъ, какимъ раньше обыкновенно говорилъ съ ней.— Я бы такъ желалъ видть васъ наедин. Въ прошлый разъ мн было у васъ очень пріятно — я даже изумился, но — вдь намъ многое еще надо разсказать другъ другу…

Она отвернулась и положила зонтикъ и нерчатки на стулъ.

— Такъ какъ вы встртили меня, то я не могу сказать, что меня дома нтъ,— замтила она, слегка улыбнувшись.

— Разв вы сдлали бы это, если бы не встртились?

— Да!

— Это не хорошо съ вашей стороны, Віола.

— Вдь могу же я принимать или не принимать, кого хочу!

— Конечно, но отчего вы не хотли принять меня?

Они вошли въ ея маленькую гостиную. Віола подошла къ окну и раздвинула спущенныя занавси.

— Пожалуйста, не приходите ко мн,— сказала она, съ трудомъ выговаривая слова.— Прошу васъ, не приходите. Я думаю, что не отвтивъ на ваше письмо, я уже доказала вамъ, что не желаю имть съ вами никакого общенія.

Альтгаусъ съ испугомъ поглядлъ на нее, потомъ растерянно обвелъ глазами комнату, разсянно взялъ въ руки книгу, лежавшую на кушетк. Это былъ французскій натуралистическій романъ, и даже въ эту непріятную минуту онъ удивился, что Віола, съ ея утонченной впечатлительностью, можетъ читать такія грубыя вещи.

— Если я чмъ-нибудь мшаю вамъ и вашимъ новымъ друзьямъ? то зачмъ же вы пригласили меня въ среду опять придти къ вамъ?— мягко спросилъ онъ, если бы онъ не принудилъ себя къ этой мягкости то, пожалуй, сильно раздражился бы. А это вышло бы крайне-смшно.

— О, нтъ,— сказала она и начала улыбаться,— вы ничмъ не мшаете. Но мн кажется, что вамъ достаточно бывать у меня разъ, въ недлю.

— А если мн этого кажется недостаточно?

— Зачмъ вамъ утруждать себя, оставьте меня, пожалуйста,— сказала она усталымъ голосомъ, и лицо ея приняло жесткое, угрюмое выраженіе.

— Зачмъ? Потому что я васъ люблю. Къ тому же, мн думается? что, если мы будемъ благоразумне, мы можемъ очень много дать другъ другу.

— А если вы женитесь?

— Ахъ, до этого еще далеко. О женитьб я думаю теперь меньше, чмъ когда-либо.

Г-жа Гервинъ въ упоръ посмотрла на Альтгауса.

— Хорошо, если хотите, я согласна, — тихо сказала она.— Лучше было бы, если бы мы не свидлись, — прибавила она своимъ прежнимъ мягкимъ, задумчивымъ голосомъ:— Было бы лучше!— глаза ея наполнились слезами.

Но это нисколько не тронуло его: онъ ощущалъ въ эту минуту только удовольствіе отъ сознанія одержанной надъ Віолой побды. Онъ крпко потрясъ ей руку, слъ на диванъ и сталъ разсказывать ей о своихъ путешествіяхъ. Никто не умлъ его слушать такъ, какъ она.

Съ этихъ поръ Альтгаусъ находилъ у г-жи Гервинъ все, чего онъ ожидалъ, и даже больше, гораздо больше,— что, впрочемъ, онъ также ждалъ. Привтливая квартира въ тихой западной части Берлина сдлалась роднымъ пріютомъ для его умственной и душевной жизни, сюда приходилъ онъ изливать свои волненія, радости, печали, здсь въ отвтъ на каждое свое настроеніе онъ находилъ именно то, что было ему нужно — ласковое слово, молчаніе, взглядъ, рукопожатіе, смхъ или участіе.

Въ отсутствіе его, г-жа Гервинъ многому научилась. Часто она прямо поражала его. Иногда она даже кокетничала съ нимъ и притомъ холодно, насмшливо, что раздражало и увлекало его. Къ тому же, онъ не могъ ршить, любить ли его еще Віола, во всякомъ случа, она привыкла очень хорошо скрывать свои чувства, и часто, когда въ немъ обнаруживалось волненіе, вызванное ея близостью, она затрогивала какую-нибудь тему и развивала ее такъ оживленно и интересно, что, слушая ее, онъ совершенно успокаивался. Віола длала удивительно быстрые успхи на пути своего развитія, такъ что ему трудно было услдить за нею, и онъ не могъ не изумляться той легкости, съ какою она освоивалась съ основами новаго своего міросозерцанія. Въ минуты сентиментальнаго настроенія ему даже казалось, что она можетъ зайти слишкомъ далеко впередъ и такимъ образомъ утратить часть той трогательной поэтичности, которая ему такъ необходима была въ ней. Тогда онъ начиналъ даже горевать объ этой особенности, какъ о чемъ-то уже исчезнувшемъ.

Итакъ, въ жизни Віолы Бернгардъ опять занялъ прежнее мсто. Онъ же ясно ощущалъ на своей творческой работ благотворность общенія съ нею. Нердко, однако, приходилось ему замчать, что душевное содержаніе ея ему боле чуждо, чмъ въ первый тягостный періодъ ихъ дружбы, когда Віола не ршалась высказываться изъ боязни ему не понравиться, и когда въ то же время самые затаенные уголки ея сердца были для него открытою книгой. Теперь онъ безъ всякаго опасенія могъ говорить ей о другихъ женщинахъ и двушкахъ. Она сама разспрашивала его о знакомыхъ ему женщинахъ и дразнила его тмъ, что онъ интересуется тою или другою. Когда онъ на нкоторое время испытывалъ боле серьезное чувство къ кому-нибудь, то, не свсвяясь, въ бесд съ Віолой подробно сравнивалъ различные типы женщинъ и это, повидимому, нисколько не раздражало ея. Онъ находилъ это чрезвычайно благоразумнымъ и въ то же время подобными разговорами онъ испытывалъ ея терпніе.

Они давно уже обсудили до мелочей вопросы о томъ, какая будетъ у него жена, каковы будутъ ея вншнія и внутреннія достоинства, изъ какой среды будетъ она происходить, каковы будутъ ея отношенія къ мужу и отношенія обоихъ къ дтямъ. Но эта женщина еще не была найдена.

— Одно меня смущаетъ,— замтилъ однажды Альтгаусъ,— что въ конц концовъ мн станетъ невыносимо скучно съ этимъ прелестнымъ существомъ.

— Вотъ какъ! Неужели вы этого дйствительно боитесь?— спросила Віола равнодушно.

— А что, если онъ все-таки женится…— подумала она, и сердце ея охватилъ смертельный холодъ,— неужели все — было напрасно?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У Бернгарда сдлалось воспаленіе глазъ, не позволявшее ему выходить изъ дому. Г-жа Гервинъ аккуратно посщала его, читала ему вслухъ, писала за него письма, нисколько не смущаясь тмъ, что думала объ этихъ посщеніяхъ его квартирная хозяйка.

Наконецъ, ему стало лучше, нужно было только еще нсколько дней остерегаться солнечнаго свта. Г-жа Гервинъ сидла у него, болтая о томъ, о семъ. Бернгардъ молчалъ, подперевъ голову рукою. Она подумала, что онъ усталъ, и перестала говорить. Нкоторое время они сидли такъ, и Віола, откинувшаяся на спинку кресла, чуть не уснула, поддаваясь вліянію тишины и полумрака, но вдругъ, открывъ глаза, увидла, что Бернгардъ стоялъ около ея кресла, голова его тихо приближалась къ ея лицу. Сердце ея испуганно и сильно забилось. ‘Нтъ, нтъ!— заговорило что-то въ ея душ.— Не такъ…’

Она встала и объявила, что ей пора идти. Альтгаусъ принесъ ея вещи, помогъ ей надть пальто. И’ этомъ онъ былъ нженъ и ласковъ и точно просилъ о чемъ-то. Она же чувствовала только холодное отчужденіе и презрніе.

Выйдя на улицу, пройдя нкоторое разстояніе, она остановилась. Взоръ ея устремился вдаль.

— Разв я больше не люблю его?— съ изумленіемъ спросила она себя.— Какъ бы это хорошо было? Можетъ быть, это теперь прошло?

И вслдъ затмъ подумала:

— А что, если оно именно теперь наступило?.. И чего же мн въ сущности нужно было вс эти годы?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Нтъ — нтъ, — съ волненіемъ и досадой говорилъ себ Альтгаусъ,— это было бы слишкомъ глупо, слишкомъ ребячливо, это быль бы конецъ всему прекрасному, всему, что меня такъ глубоко удовлетворяетъ! Жениться? Вдь ей теперь лтъ тридцать пять. Если я не сдлалъ этого тотчасъ посл знакомства съ нею, то зачмъ длать это теперь? Это значило бы погубить оное будущее — черезъ десять лтъ я буду знаменитымъ человкомъ — и вдругъ старая жена… И разв я не даю ей всего лучшаго — всего хорошаго, что только во мн есть? Она можетъ быть этимъ удовлетворена, да и дйствительно удовлетворена вполн. Въ сущности, лучше нашихъ отношеній ничего нельзя себ представить — это единственно желательныя и единственно искреннія отношенія между образованнымъ мужчиной образованной женщиной!

* * *

Мсяца черезъ три Альтгаусъ познакомился на морскихъ купаньяхъ съ молодой двушкой, въ которую сильно влюбился. У нея были каштановые волосы, по дтски зачесанные, она играла на берегу моря съ прізжими дтьми и очаровательнымъ, звонкимъ смхомъ сзывала взрослыхъ посмотрть на свои сооруженія изъ песку.

Она была дйствительно очень наивна, постоянно разсказывала себ, о своихъ маленькихъ радостяхъ и горестяхъ, но такъ забавно, что весело было ее слушать. Очень скоро Альтгаусъ былъ посвященъ во вс ея интересы: зналъ объ ея музыкальныхъ упражненіяхъ и кулинарныхъ опытахъ, зналъ, что она разводила цыплятъ, и что у нея былъ экипажъ для пони. Она обращалась съ писателемъ и знаменитымъ человкомъ, почти какъ со старикомъ, съ которымъ можно быть очень откровенной. Они постоянно дразнили другъ друга и пикировались, держали пари и длали другъ другу сюрпризы, и Альтгаусу было несказанно весело съ нею, онъ открылъ въ себ неизсякаемый запасъ юношеской веселости и дтскаго наслажденія жизнью. Вотъ что было ему нужно! Его влекло къ себ это непосредственное, существо, которое надо всмъ смялось, которому жизнь не казалась ни тяжелой, ни загадочной, и которое при всемъ томъ не было лишено ума. Напротивъ! Рчь ея была порой совсмъ особенная и напоминала Альтгаусу отрывки изъ народныхъ псенъ. Къ тому же, она была такъ здорова! Она постоянно разсказывала о томъ, какая у нея сила, какія штуки она можетъ предлы ватъ и смялась надъ слабостью своихъ подругъ. Несмотря на свжій морской воздухъ, она носила только легкую блузку съ открытымъ воротомъ, обнажая свою блую шею, никогда не надвала она платка или теплой кофточки.

Взгляды ея на нравственность также были здоровы, самобытны, хотя отличались нкоторю ограниченностью. Сна судила обо всемъ съ суровой строгостью неиспорченной натуры. Альтгаусъ пришелъ къ заключенію, что съ терпимостью, извиняющей все, далеко не уйдешь. Терпимость встрчается въ сущности въ людяхъ, которымъ нужно многое прощать самимъ себ. И сомнительно, чтобы такая точка зрнія была желательна при воспитаніи дтей.

Зрлый духъ въ совсмъ еще молодомъ тл — такого совмщенія даже нелпо было бы искать. Онъ и такъ потратилъ много времени на безплодные поиски. У Лулу было одно преимущество передъ другими знакомыми ему двушками и женщинами, это ея наивное невдніе,— невинность. Къ тому же, она была изъ хорошей семьи — отецъ ея былъ дворянинъ, помщикъ и человкъ съ состояніемъ. Все деревенское имло для Альтгауса, какъ для кабинетнаго человка съ усталыми, возбужденными нервами, особую привлекательность. Здсь, кром того, передъ нимъ было нчто свжее и въ то же время изящное — полевой цвтокъ, выросшій на лужайк выхоленнаго англійскаго парка.

Онъ быстро принялъ ршеніе и, находясь однажды вдвоемъ съ Лулу на берегу моря, спросилъ ее, хочетъ ли она быть его женой?

Она покраснла, лукаво взглянула на него искоса и спросила:

— Нтъ, вы серьезно?

А потомъ, звонко расхохотавшись, она воскликнула:

— Какъ забавно! Какъ забавно! Что скажетъ мама!

— Но вы-то что скажете?— спросилъ Альтгаусъ.

— Я? Да неужели же вы, правда, хотите жениться на такомъ глупомъ создань?

Докторъ Альтгаусъ притянулъ ее къ себ, она подняла головку и прошептала ему на ухо: ‘Я твое дитя и твоя жена!’

Въ это мгновеніе доктору Альтгаусу казалось, что никогда съ тхъ поръ, какъ существуетъ міръ, ни одинъ человкъ не былъ такъ счастливъ.

Онъ письменно извстилъ г-жу Гервинъ о своей помолвк и, вернувшись въ Берлинъ, хотлъ тотчасъ же побывать у нея. Но у него набралось столько разныхъ длъ, что цлыхъ дв недли онъ не могъ къ ней собраться. Въ сущности она не могла и требовать, чтобы у него, какъ у жениха, было много свободнаго времени для визитовъ. Потомъ, когда онъ, наконецъ, отправился къ ней и не засталъ ея дома, то пожаллъ объ этомъ, хотя пришелъ въ такой часъ, когда она, обыкновенно, уходила за покупками.

Затмъ пріхала его невста съ матерью, чтобы хлопотать о приданомъ. Пока она была въ Берлин, вс друзья Альтгауса наперерывъ, приглашали молодую парочку. Такимъ образомъ, онъ въ первый разъ встртился съ г-жею Гервинъ у общихъ знакомыхъ. Она подошла къ нему и протянула ему руку.

— Желаю вамъ счастья,— сказала она холодно и спокойно.

Онъ представилъ ей Лулу, Віола пожелала счастья и молодой двушк’

Альтгаусъ сіялъ, глядя на свою невсту. Отъ ея легкой фигуры, отъ ея распущенныхъ волосъ, смющихся глазъ, блыхъ плечъ и розовыхъ, обнаженныхъ рукъ, исходилъ какой-то свтъ, озарявшій’ его. Вс восхищались ею, вс старались доставить ей удовольствіе. Альтгаусъ съ чувствомъ полнаго удовлетворенія сравнивалъ свое ‘милое дитя’, какъ онъ называлъ невсту, съ г-жей Гервинъ, сидвшей въ углу залы съ нсколькими дамами. Она имла измученный видъ, показалась ему постарвшей и даже больной. Его охватила жалость. Онъ съ радостью что-нибудь для нея сдлалъ бы. Пока Лулу танцовала съ его пріятелемъ, онъ подошелъ къ г-ж Гервинъ и сталъ говорить ей о своемъ счасть. О чемъ же другомъ могъ онъ говорить? Віола терпливо слушала его. Онъ нашелъ, что съ ея стороны очень любезно не бранить его за долгое отсутствіе. ‘Я привезу вамъ мою невсту,— общалъ онъ.— Вы ее полюбите!’

Но до этого дло не дошло. Было множество всякихъ хлопотъ, и среди суеты и треволненій Альтгаусъ забылъ о своемъ общаніи.

* * *

Альтгаусъ отправился съ молодой женой въ Италію. Тамъ они жили совсмъ иначе, чмъ вс другіе новобрачные,— гораздо умне и оригинальне. Они не осматривали ни одного музея, ни одной церкви? и классическое искусство нисколько не мшало имъ наслаждаться жизнью. Въ Венеціи Лулу выучилась пть ритурнели у гондольера, къ которому Альтгаусъ чуть не приревновалъ ее. Въ Рим они похали въ виллу Адріана и тамъ собирали фіалки. Въ Неапол Лулу купила себ итальянскій костюмъ, коралловыя булавки и черепаховый гребень. Италія ей ужасно понравилась. Она была очень нжна, очень ласкова, очень несамостоятельна, очень задорна и весела, какъ и подобаетъ молодой женщин въ медовый мсяцъ. Если Альтгаусъ бывалъ усталымъ, разсяннымъ, недовольнымъ, она умла всегда оживить его, и въ сущности вся жизнь ихъ сводилась къ поцлуямъ, смху и разнымъ милымъ пустякамъ.

Въ послднее время ихъ путешествія Альтгаусъ началъ поговаривать о томъ, что радуется возвращенію въ Берлинъ и предстоящей работ, и что будетъ доволенъ, когда это безалаберное существованіе кончится. У него часто болла голова, и онъ старался скрывать это отъ жены. Къ тому же, онъ начиналъ бояться наступленія знакомаго ему періода пресыщенія, когда онъ чувствовалъ тупое, глухое равнодушіе ко всему окружающему, и того состоянія духа, отъ котораго онъ искалъ, спасенія въ суровой работ и напряженномъ процесс мышленія.

Съ какою-то боязливою поспшностью онъ сталъ торопитъ съ отъздомъ. Не могъ же онъ, въ самомъ дл, имя жену, показать ей, что съ радостью освободился бы отъ нея на нсколько мсяцевъ? Надо было какъ-нибудь поскоре устроиться въ Берлин. Обязательныя занятія въ редакціи, онъ надялся, поглотятъ его и разгонятъ тоску и апатію.

Со страхомъ думая о будущемъ, онъ начиналъ сердиться, видя постоянную веселость Лулу. Онъ достигъ уже того, что она часто бывала обижена, недовольна или просто спокойна. Но все-таки она, большею частью, смялась, острила и шутила. Этому она научилась у отца, а мать всегда говорила ей, что этимъ она приводитъ въ восхищеніе мужчинъ. Альтгаусъ умлъ теперь отлично различать — чего никогда не распознавалъ старый помщикъ — искреннюю веселость Лулу отъ дланной. И дланная ея веселость не производила на него больше никакого впечатлнія.

Къ счастью, теща, желая получше убрать ихъ квартиру, наняла ее съ 1-го января, и потому они могли уже въ март смло хать въ Берлинъ.

У Альтгауса былъ въ голов планъ новаго романа, и онъ надялся создать на этотъ разъ нчто дйствительно выдающееся. Каждое новое задуманное произведеніе казалось ему единственнымъ достойнымъ вниманія, единственнымъ серьезнымъ дломъ его жизни, предъидущимъ же своимъ трудамъ онъ не придавалъ такого значенія.

Лулу, разумется, читала его сочиненія, но о нихъ онъ не любилъ говорить съ нею. Она выражала очень банальныя мннія и притомъ весьма самодовольнымъ тономъ. Она гд-то читала, что жена писателя должна своимъ вліяніемъ оберегать мужа отъ всего грубаго и пошлаго. Она признавала эту возвышенную задачу въ жизни. Но только ея понятія о томъ, что грубо и пошло, сильно расходились съ понятіями Бернгарда. То, что она называла грубымъ и пошлымъ, казалось ему сильнымъ и смлымъ, а то, что она считала поэтичнымъ и прекраснымъ, представлялось ему ничтожнымъ.

Онъ сталъ развивать передъ ней задуманное, она какъ будто бы заинтересовалась его планами и радовалась тому, что будетъ работать вмст съ нимъ. Съ тою непосредственностью, которую онъ прежде такъ любилъ въ ней, она предлагала ему различныя измненія въ план его сочиненія. Онъ поднялъ ее на смхъ. Она обнаружила удивительное тщеславіе, разсказала ему о томъ, что она еще подросткомъ уже сочиняла стихи, и особенно утверждала, что она вовсе не такая неспособная, какъ онъ, повидимому, предполагаетъ.

Альтгаусъ сказалъ себ, что ее необходимо держать подальше отъ своей работы, но она уже успла въ конецъ испортить ему настроеніе.

Удалить ее, однако, было трудне, чмъ онъ воображалъ. Когда вечеромъ онъ уходилъ къ себ въ комнату, ея темная головка черезъ каждыя пять минутъ высовылась изъ-за портьеры, она влетала къ нему и спрашивала:

— Много ли ты написалъ, мой милый! Дай я посмотрю, что ты настрочилъ!

Онъ серьезно потребовалъ, чтобы она оставила его въ поко. Тогда въ сосдней комнат раздался жалобный плачъ. Это было невыносимо.

Онъ началъ урезонивать ее. Она нжно поглядла на него своими влажными лукавыми глазками, состроила гримаску милаго, виноватаго ребенка, выслушавшаго наставленіе, и сказала:

— Если ты весь вечеръ будешь работать, такъ я останусь безъ мужа.

Подобныя сцены повторялись ежедневно. Однажды она объявила, что ляжетъ спать, но скоро вспорхнула къ мужу въ коротенькой розовой фланелевой юбочк, чтобы пожелать ему спокойной ночи, и начала такъ мило прыгать вокругъ него, подражая разнымъ па балетной танцовщицы, которую они недавно вмст видли, и при этомъ была такъ обворожительна, что онъ бросилъ перо, притянулъ ее къ себ на колни и весь отдался ея ласкамъ и шалостямъ. Она лукаво подмигнула ему и засмялась:

— Вотъ я и достигла, чего хотла!

Ея слова, ея взглядъ поразили его, и его сталъ мучить вопросъ: такъ ли она на самомъ дл ребячлива и наивна, какъ кажется.

Онъ почувствовалъ глубокое отвращеніе къ самому себ…

* * *

На другой день подъ вечеръ, возвращаясь изъ редакціи, Альтгаусъ задумался и, пройдя немного, вдругъ остановился, посмотрлъ кругомъ и тихо разсмялся. По старой привычк, онъ пошелъ по направленію къ квартир г-жи Гервинъ.

Его охватило желаніе ее видть, поговорить съ ней. Онъ искренно радовался свиданію. Такое же влеченіе поскоре увидть Віолу онъ испытывалъ и прежде, когда шелъ къ ней посл бурныхъ и обыкновенно безобразно кончавшихся развлеченій, зная, что ея спокойная, умная улыбка, ея ясный взглядъ освжатъ его душу, смоютъ съ нея грязь.

Ему такъ много хотлось сказать ей, безконечно много. Вдь онъ еще не говорилъ ей ничего о своемъ новомъ роман, основная мысль котораго наврное понравится ей. Быть одинъ чудный вечеръ въ его путешествіи, когда онъ выхалъ на лодк въ заливъ одинъ съ лодочникомъ… Многое разъяснили ему мысли и мечтанія, навянныя ему въ тотъ вечеръ однообразнымъ плескомъ волнъ и голубовато-пурпурнымъ ночнымъ освщеніемъ, онъ зналъ, что и Віолу занимали эти вопросы, и ему хотлось обмняться съ нею мыслями о нихъ.

Онъ ускорялъ шагъ, торопясь къ ней, и на ходу размахивалъ палкой.

Подойдя къ хорошо знакомому дому, онъ остановился, не ршаясь войти. Ему вдругъ стало стыдно, точно онъ пришелъ сюда для того, чтобы жаловаться на Лулу, точно онъ ищетъ какого-то запретнаго удовольствія. Своего рода супружеская честность заговорила въ немъ и заставила его вернуться домой.

— Да, да, бракъ, — думалъ онъ: — это такое странное, своеобразное, мистическое отношеніе между двумя людьми…

Онъ ужъ такъ безконечно много размышлялъ объ этой загадк, достойной сфинкса. Онъ наблюдалъ это явленіе везд, гд только представлялась на то возможность, и цлыми часами толковалъ объ этомъ вопрос съ умнйшими людьми. Онъ все старался ршить, какіе элементы безусловно необходимы для осуществленія счастливаго брака. Вотъ какая серьезная подготовка предшествовала его ршенію остановить свой выборъ на Лулу. Была ли она та женщина, какая нужна ему? И былъ ли онъ тотъ мужчина, который можетъ сдлать ее счастливой?

Утверждать обратное было бы во всякомъ случа преждевременно. Лулу переживала еще первый кризисъ. По словамъ всхъ опытныхъ людей, хорошій бракъ не можетъ обойтись безъ цлаго ряда большихъ и малыхъ кризисовъ, и только посл этого стороны могутъ считать себя вн опасности. Лулу — ребе вокъ, котораго еще нужно воспитать. Разв Віола не положила нсколькихъ лтъ труда и терпнія на то, чтобы выработать изъ себя друга, могущаго отвчать возвышеннымъ требованіямъ его ‘я’? Лулу тоже предстояло научиться быть не только его женою, но и его другомъ, чтобы замнить ему Віолу.

Отчего онъ до сихъ поръ не побывалъ у г-жи Гервинъ, со своей милой молоденькой женою?

Онъ весело прибжалъ домой, съ улыбкой выслушалъ докладъ Лулу объ ужасной неисправности ея горничной, о платьяхъ, какія она сошьетъ себ на лто, о любовныхъ похожденіяхъ одной знакомой, и сказалъ:

— Пожалуйста, милочка, когда я завтра приду домой, въ двнадцать часовъ, будь уже одта. Мн необходимо сдлать съ тобой одинъ визитъ.

— Къ кому же мы подемъ?— спросила она съ любопытствомъ.

— Къ г-ж Гервинъ. Я, кажется, уже не разъ говорилъ теб о ней…

— Еще бы! Но къ этой особ я хать не намрена!

— Лулу, не дурачься. Я общалъ ей привезти тебя къ ней, когда мы еще были женихомъ и невстой.

— Я не поду къ г-ж Гервинъ. Ни за что на свт.

— Я не понимаю…

— Я не понимаю, какъ ты могъ ожидать этого отъ меня.

— Не настроилъ ли тебя кто-нибудь противъ г-жи Гервинъ? Пожалуйста, скажи мн правду!

Лулу откинулась на спинку дивана, гд они сидли, и устремила глаза вверхъ.

— Она эмансипированная женщина.

— Что ты понимаешь подъ этимъ словомъ?

— То, что представляетъ собою г-жа Гервинъ.

— Вдь ты же ея совсмъ не знаешь.

— Я достаточно слышала о ней. И къ такой личности ты хочешь везти свою жену? Иногда вы, мужчины, бываете просто безподобны!

Круглыя плечи презрительно подергивались, очаровательный ротикъ презрительно улыбался, ножки, обутыя въ узкіе, остроконечные башмачки, нетерпливо и негодуя постукивали по ковру.

Бернгардъ всталъ.

— Ты сильно заблуждаешься, милая Лулу,— сказалъ онъ серьезно.— Ты очень несправедлива къ г-ж Гервинъ. Она не такая женщина, къ которой можно прикладывать обыкновенную мрку.

— Я нахожу, что съ твоей стороны очень великодушно защищать ее. Но не можешь же ты запретить мн имть о ней свое мнніе!

— Ты вообще не имешь права судить о ней, пока ты ее не узнаешь! Я очень радъ, что мы съ тобой заговорили о г-ж Гервинъ. Я вижу, что въ твоей маленькой головк сложились совершенно неправильныя представленія.

— Разв она не была твоимъ другомъ? Вдь ты же самъ говорилъ это мн!

— Да, конечно. На я долженъ теб объяснить теперь, что я понималъ подъ этимъ словомъ.

— Можешь не объяснять. Я вовсе не такъ глупа, какъ ты иногда думаешь. Мама тоже всегда говоритъ, что молодая вдова, поддерживающая съ молодымъ человкомъ такъ называемую дружбу, всегда особа, внушающая подозрнія.

Бернгардъ нервно крутилъ бороду. Если Лулу усвоила себ такую мудрую житейскую философію, то она станетъ ему невыносима. Онъ съ ужасомъ припоминалъ, что она все боле и боле усваиваетъ себ банальные взгляды за вещи. Она воображала, что этими взглядами можетъ ему импонировать. Она разъигрывала добродтельную нмку — не совсмъ еще удачно, такъ какъ не привыкла еще къ этой новой роли. Бернгардъ спрашивалъ себя съ отчаяніемъ, неужели она всегда только играла комедію, и что же, наконецъ, свое — неподдльное, искреннее?

— Лулу,— сказалъ онъ, и въ голос его уже прозвучала усталая, безнадежная нотка,— вдь, можешь же ты поврить мн, твоему мужу! И я говорю теб, что изъ всхъ женщинъ, какихъ я только зналъ въ жизни, я больше всхъ уважаю и цню г-жу Гервинъ. Понимаешь?

Губы Лулу задрожали, но вмсто того, чтобы расплакаться, она посмотрла на него широко раскрытыми, злыми глазами и сказала:

— Отчего же ты женился на мн, а не на г-ж Гервинъ?

Этотъ вопросъ смутилъ Альтгауса и больно кольнулъ его въ сердце, хотя онъ сейчасъ же сказалъ себ, что долженъ былъ его ожидать.

— Изъ этого ты видишь, что я все-таки люблю тебя больше, чмъ г-жу Гервинъ,— сказалъ онъ, но слова эти не были сказаны отъ души. Ему и въ голову не пришло взять ее за руки или погладить ей волосы, какъ онъ это длалъ въ другое время.

Она страстно обвила руками его шею, прижалась къ нему и прошептала:

— Правда ли это? Правда ли, что ты любишь меня больше всего на свт?

— Да, правда, дитя мое,— тихо сказалъ онъ, во глаза его не наполнились слезами, а выразили безконечную грусть, онъ подумалъ о той глубокой, беззавтной любви, какую въ теченіе многихъ лтъ питала къ нему Віола. И онъ не могъ поцловать въ эту минуту Лулу, просто не въ силахъ былъ этого сдлать. Какое-то могущественное чувство стянуло ему горло, онъ спросилъ себя, какъ вынесла Віола душевную муку, и зачмъ онъ заставилъ ее страдать.

Онъ отошелъ отъ жены, отворилъ дверь на балконъ и вышелъ. Ему хотлось воздуха, свободы, избавленія… ‘Только бы оставила меня въ поко, только бы освободиться отъ ея присутствія!’ съ неподдльнымъ ужасомъ думалъ онъ о Лулу.

— Послушай, муженекъ, — вдругъ раздался звонкій и веселый голосъ изъ комнаты, онъ прозвучалъ для него звономъ серебрянаго колокольчика, — не пообдать ли намъ завтра въ ресторан? Закажемъ себ устрицъ. Пожалуйста! И бутылку шампанскаго — маленькую, совсмъ маленькую! Мн такъ хочется!

— Она хочетъ насладиться своимъ торжествомъ,— подумалъ онъ съ горечью и непріязнью.

Въ сущности ему теперь вовсе не хотлось хать съ женой къ Віол, ему даже непріятно было бы сводить этихъ двухъ женщинъ другъ съ другомъ. Но онъ сказалъ твердо и сухо:

— Посл визита г-ж Гервинъ мы съ тобой можемъ пойти въ ресторанъ.

Лулу вдругъ поблднла, какъ полотно, около носа и въ, уголкахъ ртл у нея положительно выступили желтыя пятна.

— Я у нея не буду, — пронзительно крикнула она.— Разв ты не слышалъ, — я этого не хочу! Не стану посщать прежнихъ предметовъ твоей страсти!

— Но я теб только что говорилъ…— съ ужасомъ началъ Бернгардъ.

— Это мн совершенно безразлично,— всхлипывала Лулу.— Вдь ты же все-таки ухаживалъ за ней!

— Разв ты не можешь себ представить отношеній между мужчиной и женщиной безъ ухаживанья?

— Нтъ. Да о чемъ же вы могли говорить между собою?

— Твои слова свидтельствуютъ о весьма низкомъ уровн развитія, Лулу. Неужели ты неспособна смотрть на вещи съ боле высокой точки зрнія?

— Я смотрю на вещи такъ, какъ смотритъ на нихъ моя мать,— промолвила Лулу, и что-то жесткое, упрямое промелькнуло въ ея чертахъ.— Можешь ли ты утверждать, что никогда не любилъ г-жи Гервинъ?

— Въ твоемъ смысл — очень недолго, — сказалъ Бернгардъ. Въ эту минуту онъ ни за что не покривилъ бы душою.— А затмъ дружба наша состояла въ чистомъ и прекрасномъ обмн духовныхъ интересовъ. Знаешь, это должно бы было служить цлью и нашего брака.

— Ты совсмъ не даешъ мн работать съ тобою! Ты отъ всего меня отстраняешь. Ты сказалъ мн, что я для этого слишкомъ глупа? что у меня низменныя воззрнія.

— Но вдь ты можешь внутренно расти и развиваться!

— Этого я вовсе не желаю,— возразила Лулу. Она въ буквальномъ смысл слова пыхтла.— Если я теб не нравлюсь такою, какъ я есть? то ступай опять къ своей г-ж Гервинъ! Я тебя не держу. Мои родители примутъ меня, если я вернусь къ нимъ!

— Теперь ты говоришь глупости, милая Лулу.

— Я и хочу говорить глупости,— кричала она, не помня себя, и бросилась на кушетку.

— Успокойся! Въ такомъ состояніи ярости ты просто отвратительна.

— Я такъ и хочу. Я такъ и хочу,— кричала она совершенно безсвязно.

— Ради самого Создателя, позжай ты къ своимъ родителямъ!— сказалъ Альтгаусъ и вышелъ изъ комнаты.

— Ей непремнно, непремнно надо ухать,— пробормоталъ онъ,— я этого не вынесу! Такъ вотъ какова она на самомъ дл!

Онъ стоялъ въ спальн у окна и глядлъ на узкій берлинскій дворъ, еле пропускающій свтъ, и личная жизнь его въ будущемъ представилась ему такою же буржуазно-опрятной, но лишенной свта, простора, убійственно-затхлой.

Молодая женщина вошла, пошатываясь, вымыла себ заплаканное лицо и причесала растрепанные волоса.

— Какъ ты можешь такъ огорчать меня въ моемъ положеніи,— замтила она, приводя въ порядокъ свою прическу.

Бернгардъ повернулъ голову и посмотрлъ на жену. Онъ только что соображалъ о возможности развестись. Онъ забылъ о томъ, что у нихъ будетъ ребенокъ,— ребенокъ, котораго будетъ воспитывать эта женщина съ ея мелкими, банальными воззрніями! Нтъ, это невозможно. Онъ долженъ былъ остаться съ нею и продолжать съ нею борьбу. Борьбу? Нтъ, не борьбу, а нескончаемыя препирательства изъ-за безчисленнаго множества мелочей и пустяковъ…

— Мн кажется, что если мы другъ друга такъ раздражаемъ, то лучше всего было бы теб на нсколько недль похать къ твоимъ родителямъ,— началъ онъ равнодушно.— Можетъ быть, и я изнервничался отъ работы — ужъ не знаю, право. Подобныя сцены не должны больше повторяться между нами.

Лулу было бы пріятне, если бы Бернгардъ сталъ просить у нея прощенія и постарался загладить ласками и баловствомъ перенесенную ею непріятность. Понявъ, что этого онъ не сдлаетъ, она ршила наказать его и дйствительно ухать. Она извстила родителей о своемъ прізд и въ тотъ же вечеръ уложила свои вещи. Она была твердо убждена, что Бернгардътолетитъ вслдъ за нею съ слдующимъ же поздомъ. Разумется, она ршила ничего не говорить родителямъ о ссор съ мужемъ, но сказать имъ, что соскучилась по нихъ и потому пріхала.

Когда поданъ былъ экипажъ, который долженъ былъ отвезти ее на вокзалъ, ей стало страшно. Бернгардъ молчалъ и имлъ страдальческій видъ. Пока онъ, нагнувшись, стягивалъ ремнями ея вещи, она сказала ему:

— Ты прідешь за мной?

— Разумется!

— Не правда ли, можно поссориться, а потомъ все опять наладится и пойдетъ по прежнему?

Онъ вздохнулъ, она потянулась къ нему проститься, онъ слегка коснулся губами ея лба, покрытаго вуалью.

— Отчего ты выглядишь такимъ огорченнымъ? Вдь я имла бы полное основаніе разсердиться еще больше! И какъ знать, — шутливо-жеманно прибавила она, грозя пальцемъ:— ты, гадкій, еще, пожалуй, станешь навщать г-жу Гервинъ!

— Это я наврно сдлаю,— сказалъ онъ холодно и отрывисто.— Я вовсе не намренъ порывать лучшихъ моихъ отношеній изъ-за твоихъ капризовъ.

— Бернгардъ, неужели ты говоришь серьезно? Тогда ужъ не лучше ли мн остаться?

— Длай, какъ знаешь. Но только пойми, что ты можешь быть для твоего мужа хорошей хозяйкой, врной спутницей жизни, словомъ, можешь составить для него очень много, но еще далеко не все.

Кухарка и швейцаръ понесли внизъ сундукъ Лулу, Бернгардъ взялъ пледъ, перетянутый ремнями, и зонтикъ жены, и они вмст спустились съ лстницы и похали на вокзалъ. Дорогой онъ далъ ей нсколько указаній относительно поздовъ и поручилъ кланяться отъ него родителямъ.

Она не отвчала. Усаживая ее въ вагонъ, онъ прошепталъ ей:

— Будь же благоразумна, Лулу!

— Ужъ не воображаешь ли ты, что я когда-нибудь прощу теб?— шопотомъ возразила она, откинулась на спинку дивана и задернула занавску окошка. Онъ затворилъ дверь и пошелъ по платформ, не оглядываясь назадъ.

— Нтъ, такого рода женщины не прощаютъ. Да и къ чему ей прощать — я вдь тоже не смогу простить, что обманулся въ ней и испортилъ себ жизнь, — думалъ Бернгардъ.

Выйдя изъ вокзала, онъ подозвалъ извозчика и крикнулъ ему адресъ Віолы.

По дорог въ отдаленную западную часть Берлина онъ мысленно переживалъ весь тотъ длинный періодъ времени, который протекъ отъ первыхъ дней знакомства съ Віолой. Все это пережитое было имъ давно забыто. И только ребячливые вопросы Лулу опять оживили въ немъ старое. Да, когда-то онъ почти что по настоящему любилъ Віолу.

Живо припомнился ему день, когда онъ не могъ пойти къ Віол, такъ какъ она приводила въ порядокъ свою квартиру и вмсто этого обычнаго посщенія — отправился въ кафе. Тамъ онъ завязалъ знакомство съ продавщицей моднаго магазина и отъ скуки увезъ ее на прогулку за городъ.

Этотъ случай доказалъ ему, что любовь къ Віол не была святымъ, истиннымъ, единымъ, нераздльнымъ чувствомъ, — иначе это чувство охранило бы его отъ такого банальнаго развлеченія.

Онъ сталъ припоминать вс подробности.

Онъ былъ, помнится, въ прескверномъ настроеніи, сердился на Віолу за то, что она не умла привязать его къ себ сильне, и за то, что высокое благородное, самоотверженное чувство къ ней съ его стороны такъ быстро изсякло. Впрочемъ, онъ тогда же сказалъ себ, что безнадежная страсть — крайне непроизводительная трата силъ, вспомнилъ по этому случаю объ одномъ своемъ юношескомъ увлеченіи, гораздо сильне затронувшемъ его, нежели любовь къ г-ж Гервинъ. Ею успокоился, наконецъ, процессъ сравненія, какъ это часто бываетъ съ людьми въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни. Привыкнувъ мудрить надъ жизнью при созданіи своихъ произведеній, онъ ршилъ довести до конца противопоставленіе одного чувства другому.

Если бы онъ тогда остановился, да, если бы!

Но въ сущности, что же было потеряно, разсуждая хладнокровно и разумно? жену, въ виду ея молодости, можно было обуздать, а Віола была тутъ и оставалась для него тмъ же, чмъ всегда была.

Все еще было поправимо и вовсе не такъ ужасно, какъ онъ опасался въ послдніе дни и ночи.

У доктора Альтгауса стало легче на душ, когда онъ поднимался по лстниц къ своему другу. Онъ позвонилъ и, стоя у двери, пока о немъ докладывали, съ удивленіемъ замтилъ нсколько большихъ ящиковъ съ сномъ, загромождавшихъ прихожую.

Его провели въ маленькую гостиную, гд сотни разъ принимала его Віола. Тутъ осталась только мебель, изъ оконъ безъ драпировокъ вливался въ комнату яркій, трезвый свтъ — картины и бездлушки исчезли,— вроятно, уже попали въ большіе ящики въ прихожей, красивыя растенія съ широкими листьями стояли на поду, упакованныя въ корзину.

— Что это значитъ?— воскликнулъ Альтгаусъ при вид г-жи Гервинъ, вошедшей въ гостиную нсколько минуть спустя, прежде, чмъ выйти къ гостю, она сняла передникъ и блый платочекъ, которымъ повязаны были ея волосы для предохраненія отъ пыли.

— Это значитъ, что черезъ два дня я отсылаю свои вещи въ Мюнхенъ.

— Вы узжаете изъ Берлина?— Альтгаусъ съ трудомъ и нершительно произнесъ эту фразу.

— Отчего же мн не пожить въ другомъ город?— отвчала г-жа Гервинъ вжливымъ тономъ свтскаго разговора.— Мюнхенъ находится такъ близко къ горамъ, оттуда недалеко до Швейцаріи и Италіи. Можетъ быть, я когда-нибудь побываю и тамъ. Вдь міръ такъ великъ!

Продолжая говорить, она опустилась на кушетку и знакомъ пригласила Альтгауса ссть противъ нея на стулъ. При этомъ взглядъ ея былъ устремленъ или выше него, или же скользилъ мимо его лица. Онъ не слъ. Сознаніе, что эти комнатки, гд онъ пережилъ столько пріятныхъ и счастливыхъ часовъ, будутъ опустошены и отданы чужимъ, что Віолы здсь уже не будетъ, переполнило душу его мучительною болью. Ему хотлось плакать, какъ маленькому ребенку.

— Это ршено безповоротно?— спросилъ онъ.— Отчего вы не предупредили о вашемъ намреніи?

Ему вдругъ стало ясно, что она вовсе не обязана была сообщать о своихъ планахъ человку, цлые полгода не вспоминавшему о ея существованіи. Онъ чувствовалъ, что говоритъ глупости.

— Неужели вы думаете, что такъ легко обходиться безъ васъ?— пробормоталъ онъ.— Я только что вернулся изъ моего свадебнаго путешествія. Моя жена…. мы давно собирались сдлать вамъ визитъ. Лулу въ настоящее время ухала….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Неужели ничего нельзя измнить?— вдругъ громко и быстро спросилъ онъ.

— Видимо, невозможно,— холодно отвтила г-жа Гервинъ.

— Я упрекаю себя,— сказалъ Альгаусъ…— Было бы лучше, если бы я… я думалъ, что….

Віола покачала головой.

— Вдь я вамъ больше не нужна.

Онъ пристально посмотрлъ на нее. Ея всегда одухотворенное, оживленное лицо теперь поблекло и стало безучастнымъ. Глаза были тусклы и глядли вдаль, на невдомое будущее, словно глаза умирающей. Этотъ тупой, равнодушный взглядъ, эты втянутыя отъ непрестанной внутренней боли губы онъ уже видлъ разъ на лиц женщины, стоявшей у гроба мужа.

Сердце у него вдругъ упало — зачмъ онъ пришелъ сюда, чтобы ее мучить?,

— Віола, я не нашелъ счастья,— тихо сказалъ онъ.

Она встрепенулась.

— А — вы поссорились съ женой?— иронически замтила она.

Онъ молчалъ.

— Однако, скоро же!— сказала она.

— Да, скоро. Вы виноваты въ этомъ, Віола. Вы слишкомъ много давали мн.

— Да. Я это знала — я этого хотла!

Она встала и глубоко вздохнула, какъ вздыхаютъ люди, окончивъ долгую, трудную работу.

— Вы хотли, Віола, чтобы я былъ несчастливъ?

— Чтобы вы ни въ какомъ брак не нашли удовлетворенія… Да, я знала, что это будетъ, я желала этого! Это служило мн утшеніемъ.

Они посмотрли другъ другу въ глаза. Въ ея глазахъ опять пробудилась жизнь, и онъ прочелъ въ нихъ затаенную, глубокую вражду.

Г-жа Гервинъ тихо прошла мимо него.

Онъ опустилъ голову, старался найти слово, найти что-нибудь, чмъ можно было бы измнить все совершившееся, вернуть Лулу, удержать Віолу. Но — ничего не нашелъ.

Когда онъ поднялъ глаза, онъ увидлъ, что остался одинъ среди голыхъ стнъ комнаты, изъ которой исчезло все, съ чмъ у него была связано столько дорогихъ воспоминаній.

‘Міръ Божій’, No 6, 1898

ПЕРЕМУДРИЛЪ.

Читайте также: