Передовые статьи, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1885

Публицистика
Время на прочтение: 156 минут(ы)
Скачать в PDF
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860-1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Рчи въ Славянскомъ Комитет въ 1876, 1877 и 1878.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.

СТАТЬИ ИЗЪ ГАЗЕТЫ ‘РУСЬ’.

1885 г.

(ПЕРЕДОВЫЯ СТАТЬИ.)

Москва, 12 января

Нмецкая печать, преимущественно австрійская, великодушно принимая подъ свое крыло русскую дипломатію, такъ мало будто бы цнимую у себя въ отечеств, пріободряетъ ее выраженіемъ полнаго своего сочувствія и доврія, и въ трогательной солидарности съ нею чинитъ дружный походъ на русскихъ ‘панславистовъ’, ‘шовинистовъ’ — главнымъ же образомъ на нашу ‘Русь’. Поводомъ къ такому маневру послужила, къ удивленію нашему, передовая статья 24-го No, прошлаго декабря. Въ Мюнхенской ‘Allgemeine Zeitung’ помщено письмо изъ Петербурга, которому эта газета, равно какъ и не малое число перепечатавшихъ его иностранныхъ изданій, вмст съ органомъ графа Кальноки ‘Fremdendlatt’, придали значеніе оффиціознаго. И въ самомъ дл, авторъ корреспонденціи даетъ прямо понять, что онъ пашетъ не отъ своего только лица и что ему нкоторымъ образомъ поручено предостеречь европейское общественное мнніе отъ ложнаго заключенія, будто статья ‘Руси’ отражаетъ въ себ взгляды сколько-нибудь ‘вліятельныхъ кружковъ’. Напротивъ, онъ, корреспондентъ, поставленъ въ возможность свидтельствовать, что въ петербургскихъ ‘важныхъ политическихъ’, ‘самыхъ высшихъ и самыхъ руководящихъ (massgebendsten) сферахъ относятся къ стать г. Аксакова съ отвращеніемъ и ужасомъ (perhorrescirt)’, и что ничего поэтому ‘не будетъ удивительнаго, если газета ‘Русь’ подвергнется заслуженной кар’…. Мы съ своей стороны нисколько не расположены врить въ оффиціозное происхожденіе этого письма. Намъ слишкомъ хорошо извстны притязанія корреспондентовъ вообще, а здшнихъ корреспондентовъ иностранныхъ газетъ въ особенности, выдавать себя за важныхъ персонъ, имющихъ непосредственныя сношенія съ правительственными лицами и посвященныхъ во вс изгибы ихъ мыслей,— хотя, съ другой стороны, несомннно и то, что по свойственной намъ, Русскимъ, благосклонности къ иностранцамъ, послдніе у насъ почти всюду personae gratae, особенно въ такъ-называемыхъ ‘сферахъ’…. Страннымъ также показалось намъ, что даже издающаяся въ Риг, хотя и нмецкая, но вовсе не оффиціальная, даже подцензурная, газета, ‘Rigasche Zeitung’, я та признала вдругъ надобнымъ возвстить, что ‘въ высшихъ петербургскихъ сферахъ’ (опять-таки ‘сферахъ’!) статьи 24 No ‘Руси’ произвели ‘непріятное впечатлніе’ и что она ‘долгомъ считаетъ’ довести о томъ до свднія своихъ ‘многочисленныхъ заграничныхъ читателей, дабы они видли, что мннія ‘Руси’ не раздляются правительствомъ’! Какая, подумаешь, трогательная забота о русскомъ правительств! И ужъ конечно — совсмъ не прошеная, какъ не прошена, думаемъ мы, забота о немъ и корреспондента газета ‘Allgemeine Zeitung’, должно-быть ужъ такой духъ повялъ: и курсъ нашъ на берлинской бирж поднимается, и пошлины въ Берлин на нашъ хлбъ увеличиваются въ три раза, и всякій Нмецъ въ Россіи становится русскимъ оффиціозомъ….
Какими же однако аргументами защищаетъ нмецкая иностранная печать (подъ формою петербургской корреспонденціи) русскую дипломатію отъ несправедливыхъ нападокъ? Боле пространныя извлеченія изъ газетныхъ, по сему поводу, разглагольствій читатели найдутъ ниже, въ отдл подъ, рубрикой: ‘За границей’, здсь же мы изложимъ вкратц лишь сущность защиты. ‘Русь’, какъ извстно, съ горечью указывала на постепенную убыль нашего значенія въ Константинопол и на постепенную утрату нами нашихъ политическихъ позицій въ Славянскихъ земляхъ Балканскаго полуострова — въ то время какъ Австрія день-это дня расширяетъ тамъ область своего политическаго вліянія: въ доказательство приведены факты. Дале, намъ представлялось, что наша политика поставлена въ зависимость слишкомъ тсную отъ политики германской, или точне, отъ политической германо-австрійской комбинаціи, что сближеніе Россіи съ этими имперіями, подъ условіемъ сохраненія настоящаго status quo, но однакоже съ правомъ развитія его на Балканскомъ полуостров, ничего другаго, въ практическомъ результат, не означаетъ, какъ обязательство Россіи твердо блюсти, хранитъ, а пожалуй и пуще развивать, пассивность нашей на Полуостров политики, съ одновременнымъ признаніемъ за Австро-Венгріей права на полную тамъ свободу политики дятельной подъ видомъ развитія status quo: вотъ она его и ‘развиваетъ’, втягивая Славянскія земли, одну за другой, въ кругъ своихъ интересовъ. Таково содержаніе статьи. Чмъ же оно опровергнуто, читатель? Вамъ подумается можетъ-быть, что защитникъ русской дипломатіи примется прежде всего за опроверженіе приведенныхъ нами фактовъ,— станетъ доказывать, что Россія не потеряла ни одной старой, а Австрія не пріобрла ни одной новой позиціи въ Балканскихъ странахъ, и что наша политика тамъ нисколько не пассивна, а не мене активна, чмъ и австрійская? Ничуть не бывало! Защита ничего ровно не опровергаетъ, да вовсе и не желаетъ опровергать. Подобному опроверженію не было бы тогда и мста въ нмецкихъ газетахъ, да и не по вкусу было бы оно того общественнаго мннія, которое ублажать поставилъ себ цлью глашатай (можетъ-быть и самозванный) ‘петербургскихъ высокихъ сферъ’, защитникъ русской дипломатіи! Его существенною задачею было удостоврить Европу, будто русское дипломатическое начальство ‘perhorrcscirt’ всякое осужденіе политики австрійской и германской, всякій призывъ въ политик сколько-нибудь дятельной, направленной къ возстановленію достоинства русскаго имени на Полуостров, всякій прививъ къ усиленію русскаго значенія въ Константинопол, всякое напоминаніе объ историческомъ призваніи Россіи относительно Забалканскихъ православныхъ Славянъ, напротивъ: то что хулится ‘Русью’, то русской дипломатіи именно и пб сердцу, такъ какъ она отмнно довольна своими настоящими политическими отношеніями и положеніемъ. Вотъ существенный смыслъ какъ письма изъ Петербурга, напечатаннаго въ ‘Allgemeine Zeitung’, такъ и комментаріевъ къ нему въ прочихъ иностранныхъ газетахъ. Этого мало. Еслибъ письмо ограничивалось только выраженіемъ ‘ужаса и отвращенія’ къ содержанію нашей статьи, оно могло бы еще кое-какъ быть истолковано соображеніями оппортунистскаго свойства. Но какими нравственными побужденіями объяснить ничмъ не вызывавшіяся, озлобленныя до непристойности выходки этой, въ похвалу современной русской дипломатіи написанной корреспонденціи — противъ генерала Игнатьева и его дипломатической дятельности? Правда, ‘Русь’ имла неосторожность помянуть съ похвалой посольствованіе генерала Игнатьева въ Константинопол, во вовсе даже и не коснулась его послдующей дипломатической дятельности: и вотъ этотъ-то нашъ отзывъ должно-быть сильно укололъ чье-то личное самолюбіе,— сильно, до забвенія всякихъ приличій. Самая статья ‘Руси’ называется ‘дломъ интриги’ сего злокозненнаго бывшаго Константинопольскаго посла! На осужденіи и поношеніи недавняго сослуживца нын дйствующихъ русскихъ дипломатовъ основана вся система защиты и превознесенія сихъ послднихъ, предложенная европейскому обществу въ ‘Allgemeine Zeitung’. Онъ во всемъ отвтственъ, онъ — козелъ отпущенія для всхъ нашихъ дипломатическихъ грховъ и невзгодъ, отъ послдствій которыхъ освобождается будто бы Россія только теперь — благодаря лишь сближенію съ Германіей и Австро-Венгріей! Если Берлинскій трактатъ, говоритъ съ изумительнымъ нахальствомъ авторъ корреспонденціи (и все это будто бы отъ имени ‘высшихъ петербургскихъ сферъ’!) ‘былъ мене благопріятенъ для Россіи, чмъ могъ бы быть’, такъ единственно по милости Санъ-Стефанскаго трактата и творца его. Затмъ слдуетъ цлый обвинительный актъ, пункты котораго привтствованы были европейскою прессою какъ наиважнйшія будто бы ‘признанія’ русскаго дипломатическаго начальства. О достоинств обвиненій (воспроизведенныхъ подробно ниже) можно судить по слдующему образцу. Заключая договоръ, Игнатьевъ не взялъ-де отъ Турція никакого залога, который бы ‘обезпечилъ русскую армію отъ возможности возобновленія войны со стороны Турціи, при содйствіи Англіи, а можетъ-бытъ и Австріи’!!… Вотъ, что называется, съ больной головы на здоровую! Если предположить, что такимъ залогомъ могло бы быть занятіе Константинополя и Галлиполи, то кому же неизвстно — благодаря чему и кому не случилось ни того, ни другаго! Да никакихъ залоговъ не было бы и нужно, еслибъ Санъ-Стефанскій договоръ былъ вскор затмъ обращенъ въ окончательный, и еслибъ русская побдоносная власть не выразила согласія представить его на ревизію какъ бы высшей надъ собою инстанціи — европейскаго ареопага!… Чмъ инымъ возможно было бы намъ гарантировать себя отъ войны съ Австріей, какъ не смлымъ изъявленіемъ готовности принять ея вызовъ? Но этого, къ сожалнію, не послдовало, хотя не могло быть и сомннія, что въ этой войн было бы боле риска для самой Австріи, чмъ для Россіи. Выходитъ по смыслу корреспонденціи, что генералу Игнатьеву слдовало заключить такой предварительный договоръ, который былъ бы по вкусу и Англіи, и Австріи! И такія-то жалкія разсужденія выдаютъ за точку зрнія современныхъ русскихъ дипломатическихъ дятелей! Но вдь на Берлинскомъ конгресс договоръ, какой бы ни былъ, подвергся бы непремнно урзк! Въ томъ и великое благодяніе Санъ-Стефанскаго договора: онъ сразу захватилъ такъ много, что какъ его ни урзывали, все-таки, несмотря на все малодушіе вождей русской политики, осталось довольно!….
Дале авторъ корреспонденціи перечисляетъ другія вины генерала Игнатьева: неопредленіе въ Санъ-Стефанскомъ договор срока очищенія турецкими войсками крпостей, включеніе въ составъ Болгаріи — Македоніи, для занятія которой будто бы не было у Россіи достаточно войска, и нкоторыя другія упущенія, причемъ корреспондентъ забываетъ, что вс эти будто бы упущенія представляются истинно мелочными и вздорными въ виду того положенія, которое въ то время занимала русская сила, если не занявшая, то все же державшая подъ своею пятою Константинополь, мощная и духомъ войскъ и обаяніемъ побды!… Затмъ, корреспонденція не щадитъ красокъ въ изображеніи бдственнаго, печальнаго положенія русской арміи въ теченіи четырехъ мсяцевъ — отъ Санъ-Стефанскаго договора, пока Россія сидла тамъ въ Берлин на скамь подсудимыхъ, ожидая милостиваго ршенія своей участи, И оно послдовало, наконецъ, по словамъ корреспонденціи, мало сказать: милостивое,— благодтельное! Положеніе арміи было таково,— увряетъ авторъ, доходящій здсь до степени паоса,— что Берлинскій трактатъ явился для насъ спасеніемъ, избавленіемъ, однимъ словомъ — истинною благодатью! Благословлять, а не охуждать должна-де этотъ трактатъ Россія, поставленная будто бы Санъ-Стефанскимъ договоромъ, или генераломъ Игнатьевымъ, на край гибели! е Внутреннее положеніе Россіи было безнадежное‘, ‘миръ былъ для Россія вопросомъ жизни и смерти‘, ‘только благодаря Берлинскому трактату — Россія удержала за собой положеніе великой это все подлинныя выраженія той корреспонденціи изъ Петербурга, за которой (благодаря въ особенности нкоторымъ мало извстнымъ даннымъ о состояніи русскихъ войскъ, ссылк на письмо графа Тотлебена и т. п.) иностранныя газеты признаютъ единодушно: русское правительственное происхожденіе! Венгерскія же газеты напустились, по этому поводу, на своего графа Андраши: зачмъ-де онъ, въ качеств руководителя австрійской политики, не воспользовался съ большей выгодой для Австро-Венгріи такимъ бдственнымъ состояніемъ Россіи и трактовалъ ее слишкомъ вжливо и церемонно!
И такъ, не будь Берлинскаго трактата, Россія не осталась бы ‘великой державой’, а превратилась ба въ нчто жалкое, безсильное, нчто такое, чего разв только лнивый не обидитъ,— въ лучшемъ случа низошла ба на степень Бельгіи или Голландіи? И это вщается намъ отъ имени будто бы русскаго дипломатическаго начальства? И органъ дружественнаго намъ австрійскаго министерства иностранныхъ длъ, ‘Fremden-Matt’, тономъ, компетентнаго судьи, еще утверждаетъ, что корреспонденція въ ‘Allgemeine Zeitung’ точно ‘внушена (inspirirt) высшими петербургскими руководящими сферами’, что этотъ корреспондентъ говоритъ какъ ‘уполномоченный’ (in autoritativer Weise)? И мы ему повримъ? Никогда! Никогда не повримъ мы, чтобы русское министерство иностранныхъ длъ пошло судиться въ чужеземныхъ газетахъ, предъ лицомъ Европы, съ русскимъ бывшимъ дипломатомъ (теперь вдь даже и не соперникомъ)! Назидательный бы вышелъ спектакль, еслибъ вс русскія министерства послдовали такому примру! Нтъ, не повримъ ми, чтобъ у русскаго дипломатическаго вдомства, ради обезславленья генерала Игнатьева, достало духа съ такимъ усердіемъ расписывать предъ иноземцами — какую-то безнадежность внутренняго состоянія нашего, какую-то его немощь въ 1878 г. и чуть ли не цловать руки у Европы за великость оказаннаго этой безпомощной Россіи благодянія милосердымъ Берлинскимъ ареопагомъ! Это ложь, это клевета на наши ‘высшія политическія руководящія сферы’!.. Но вдь въ такомъ случа слдовало ожидать, что органъ министерства, ‘Journal de St.-Ptersbourg’, немедленно же и опровергнетъ такія позорныя заграничныя истолкованія или по крайней мр заявитъ, что заграничная пресса введена въ обманъ, что съ корреспонденціей изъ С.-Петербурга въ ‘Allgemeine Zeitung’, получившей столь широкое распространеніе, министерство ничего общаго не иметъ, слдовало бы также учинить замчаніе и подцензурной ‘Рижской Газет’, что она не иметъ права давать какія-либо возвщенія Европ отъ имени Русскаго правительства… Этого всего требовалъ тактъ — самый простой, даже и не дипломатическій… Но ничего этого, къ сожалнію, не произошло (по крайней мр до сихъ поръ): въ ‘Journal de St.-Ptersbourg’ никакой замтки не появилось, и наше министерство осуждено теперь выслушивать себ похвалы самаго постыднаго свойства. И не одн похвалы, но и наставленія… Все это прекрасно,— говоритъ съ обидною дерзостью тотъ же ‘Fremdenblatt’,— ‘признанія русской дипломатіи по неводу Берлинскаго трактата заслуживаютъ благодарности’,— только зачмъ для разъясненія этой правды о Берлинскомъ конгресс, какъ она понимается Русскимъ правительствомъ (т. е. въ значеніи благодянія) длать ‘такой длинный обходъ чрезъ Мюнхенъ и Вну’? ‘Желательно было бы, чтобъ ‘не только германская и австрійская, но и русская публика была вразумлена въ томъ же смысл’… Что-жъ? требованіе логическое, хотя и коварное! Едва ли вдь достанетъ для этого отваги у какого бы то ни было русскаго вдомства… А впрочемъ…
Замчательно, что газета ‘Norddeutsche Allgemeine Zeitung’ и другіе органы князя Бисмарка воздержались съ своей стороны отъ всякихъ комментаріевъ по поводу пресловутой ‘оффиціоpной корреспонденціи’. Оно и понятно. Не дло ума знаменитаго канцлера называть Берлинскій трактатъ благодяніемъ для Россіи, хотя обстоятельства дла и состояніе русской арміи въ 1878 г. ему конечно были не мене вдомы, чмъ оффиціозному будто бы ‘корреспонденту’. Но извстно слово, сказанное княземъ Бисмаркомъ по адресу Россіи, когда мы подходили къ Константинополю: beati possidentes! Еще два года тому назадъ, органы канцлера, очевидно отъ его имени, напечатали про Берлинскій конгрессъ такую замтку, что въ невыгодномъ его результат дли Россіи виноватъ не князь Бисмаркъ, а сами участвовавшіе въ конгресс русскіе дипломаты, которые не умли формуловать никакихъ опредленныхъ требованій, не проявили никакой твердости въ своихъ настояніяхъ, тотчасъ же все уступали, тотчасъ на все соглашались…
Какъ бы то ни было, но теперь, благодаря, между прочимъ, вышеупомянутой ‘оффиціозной’ или мнимо-оффиціозной корреспонденціи, въ общественномъ мнніи Европы установились, чуть не на степени аксіомъ, слдующія два положенія: Берлинскій трактатъ для Россіи былъ благодатью, а вмст съ тмъ и поворотною точкою въ ея судьб, отреченіемъ отъ Славянъ, отъ Константинополя и вообще отъ Балканскаго полуострова, Русское правительство этого прежде не сознавало и тайно гнвалось, а теперь-де сознаетъ и едва ли не благословляетъ. Вторая благодать — это недавнее сближеніе Россіи съ Германіей и Австріей въ Скерневицахъ, бывшее будто бы выраженіемъ такого сознанія, поворотною точкою уже въ самой русской политик, давшее теперь Россіи почетное будто бы положеніе въ сонм державъ, благоволеніе Европы, миръ и тишину. Такъ утверждая, нмецкія газеты превозносятъ горячими похвалами, русскую современную дипломатію и поносятъ на вс лады нашу скромную ‘Русь’… Но если русская дипломатія ‘perhorrescirt’ статьи ‘Руси’, если мы имемъ несчастіе возбуждать одновременно противъ себя и гнвъ нмецкой печати, то они теперь могутъ быть утшены заступничествомъ одной московской, безспорно авторитетной въ правительственныхъ сферахъ газеты, которая въ Новому году выдала похвальный листъ руководителямъ русской международной политики. Она же недавно заявила, подхвативъ слова одного изъ отчаянныхъ противниковъ австро-мадьярскаго верховенства въ Хорватіи, депутата Старчевича, что Россія, въ противность увреніямъ ‘Руси’, видно-де вовсе ‘не утратила у Славянъ ни своего обаянія, ни доврія’. Да, еще не утратила, но ршится ли газета утверждать, что это благодаря, а не вопреки русской политик?… До такой степени противно русскому историческому естеству всякое ненаціональное направленіе русской политики, что въ сознаніи Славянскаго міра ея настоящій образъ дйствій представляется лишь временнымъ уклоненіемъ,— точне сказать: въ историческомъ инстинкт Славянскихъ народовъ: примръ Сербскаго королевства свидтельствуетъ, что правительства Славянскихъ земель уже не вс находятся подъ властью прежняго обаянія и вры… Да и имемъ ли мы право такъ легкомысленно опираться на эти славянскія чувства — отказывая имъ въ питаніи?
Выискался и другой заступникъ русской дипломатіи противъ ‘Руси’, напечатавшій свою статью въ /Новомъ бремени’ отъ 7 января. Онъ не отрицаетъ врности нашихъ горькихъ разоблаченій,— ‘все это отчасти справедливо’, свидтельствуетъ онъ, но вмст съ тмъ старается уврить русское общество, будто культурное и церковное завоеваніе Австріей) Балканскаго полуострова не представляетъ никакой опасности. ‘Австрія,— такою перспективой утшаетъ насъ авторъ, Гр. Д. В.— ‘Австрія, расширяясь къ югу и захватывая все больше и больше Славянскихъ земель, только ослабляетъ себя и готовитъ себ въ будущемъ не союзниковъ, а враговъ, которые съ восторгомъ будутъ тогда привтствовать Россію, если она возьметъ въ свои руки освобожденіе и объединеніе ‘Славянъ’… Странная мысль, слышанная нами и лично отъ нкоторыхъ русскихъ дипломатовъ и напоминающая малороссійскую сказку о нкоемъ кузнец, отдавшемъ свою душу чорту, но лишь временно, въ залогъ — въ надежд, поразжившись бсовскою ссудой, получить потомъ свою душу обратно: когда же наступилъ срокъ и онъ взумалъ было выкупить ее у чорта, то не тутъ-то было: потерялъ и богатство, и душу!…
Князь Бисмаркъ, если врить напечатанному въ журнал ‘Deutsche Revue’ (и не вызвавшему опроверженія) разговору его съ депутатомъ Брауномъ, выразилъ мысль, что Германіи нуженъ съ Австріей союзъ постоянный, органическій, такъ какъ оба государства призваны служить дополненіемъ другъ друга‘… Это кажется я_с_н_о. Австрія на Балканскомъ полуостров дйствительно будетъ лишь служить дополненіемъ Германіи, исполнять миссію германизма. Что же касается Россіи, то — сказалъ будто бы князь Бисмаркъ — ‘роль Россіи не въ Европ, а въ Азіи. Тамъ ея цивилизаторская миссія’.
Если эти слова желзнаго канцлера станутъ тамъ за границей приводить въ связь съ образомъ дйствій русской политики на Балканскомъ полуостров и съ ея оффиціозными или мнимо-оффиціозными заявленіями въ Мюнхен и Вн,— Европа не усмотритъ между ними никакого противорчія. Передъ нами лежитъ органъ герцога Брольц, ‘Le Soleil’, гд, въ серьезной стать подъ названіемъ ‘Восточная имперія’, перечисляются съ историческимъ безпристрастіемъ вс попятные шаги русской дипломатіи въ Европ. ‘По своему ли собственному влеченію, повинуясь ли толчку данному берлинскою канцеляріей, Россія’,— говоритъ парижская газета,— ‘кажется все боле и боле отворачиваетъ свои взоры отъ Балканъ и направляетъ ихъ къ Азіи. Какъ только состоялся Берлинскій конгрессъ,— для Россіи все измнилось. ‘Русскій орелъ, парившій надъ Византіей, паритъ теперь надъ степями Средней Азіи. Со времени Берлинскаго конгресса Россія не ступила ни одного шага впередъ на Балканскомъ полуостров,— тогда какъ Австрія врными, хотя и медленными шагами подвигалась впередъ’ въ осуществленіи своихъ плановъ, ‘приверженцы Россіи становятся мало-по-малу приверженцами Габсбурговъ’. Дале авторъ длаетъ обзоръ современнаго состоянія длъ въ Сербіи, Румыніи, Болгаріи, указываетъ почти на т же факты, на которые указываетъ и ‘Русь’. ‘Даже Черногорія — говоритъ онъ — которая такъ долго итакъ врно служила стражемъ Россіи на этой крайней оконечности Полуострова, собирается повидимому поступить на службу австрійскую’. Газета предсказываетъ не въ отдаленномъ времени полное подчиненіе Балканскаго полуострова Австрійскому монарху, конечно не въ форм грубаго завоеванія и порабощенія, можетъ-быть даже ‘въ форм федераціи, но подъ австрійскимъ протекторатомъ‘,— хотя и не отрицаетъ возможности (каковыми словами и заканчиваетъ свою статью), что глава дома Габсбурговъ даже прямо ‘возьметъ въ свои руки скипетръ кесарей Византійскихъ и возсоздастъ, себ во благо, Греческую имперію Востока’…
Пожалуй, подобные толки могутъ насъ только забавить, но на несчастныхъ единоврныхъ и единокровныхъ намъ Славянъ — они несомннно производятъ удручающее впечатлніе. Да и намъ-то не слишкомъ лестно встрчаться на каждомъ шагу съ такими европейскими на нашъ счетъ соображеніями, высказываемыми вовсе даже не съ враждебныхъ Россіи сторонъ. Откуда же они могли взяться? И были ли бы они возможны въ старыя времена? Гд источникъ такихъ недоразумній,— что, кто даетъ къ нимъ поводъ?… Поводъ-то видно есть. Но къ чести ли оно, къ слав ли, къ прибыли ли нашей мощи — духовной и политической?…
Что же, спросятъ, хотите вы войны, что ли? Никакой войны не хотимъ, да и никто, поврьте, не хочетъ, и каждый ея пуще Россіи боится! Такъ чего же вамъ нужно?— Чего нужно?
Да хоть бы видимаго, яркаго признака жизни, жизни національнаго духа въ нашихъ руководительныхъ высшихъ ‘сферахъ’, какъ въ политик вншней, такъ и внутренней!…
Да и незачмъ далеко ходить. Вотъ предстоитъ, напримръ, общій славянскій и по преимуществу всероссійскій праздникъ — чествованіе Святыхъ братьевъ Кирилла и Мееодія.
Что же сдлали для этого празднества наши власть имущіе? Вдь не Славянскимъ же Комитетамъ орудовать такимъ дломъ за всю Россійскую державу и землю! Это вдь не дло партіи или какой-либо общественной фракціи. Что въ этомъ празднованіи прежде всего выступаетъ во очію, въ исполинскомъ значеніи и объем? Тысячелтній плодъ подвига Святыхъ Славянскихъ первоучителей.— т. е. сама наша Россія, соблюдшая цлостно ихъ письмо и слово, возросшая въ свт ими возліянномъ, пронесшая ихъ священную рчь отъ Карпатъ до Тихаго Оекана, отъ Свернаго Полюса до самаго Арарата. Празднуется слдовательно явленіе великаго, чуть не стомилліоннаго обще-русскаго, стало-быть и славянскаго, церковнаго и словеснаго, а въ то же время, по милости божіей, и политическаго единства. Это — празднество силы Славянской, духовной и государственной, олицетворяемой нашею Россіею,— это такое празднество, которое должно битъ отпраздновано на славу, на память грядущимъ вкамъ и на утшеніе нашимъ немощнымъ славянскимъ братьямъ — всмъ Русскимъ народомъ, всею Русскою землею, съ ея Державнымъ Вождемъ во глав, всецерковно и всеграждански… Такъ разв достаточно опубликованнаго распоряженія Синода: отслужить тогда-то повсемстно /всенощныя и обдни е съ приличнымъ торжеству словомъ?’ Или, напримръ, распоряженія учебнаго вдомства: распустить учащихся по домамъ ради праздника?! Такое распоряженіе равняется канцелярской очистк входящаго No. Не такого ‘указа’ нужно отъ Святйшаго Синода: нужно пастырское ко всей россійской паств посланіе, да не казеннымъ языкомъ писанное, а живымъ, авторитетнымъ, теплымъ пастырскимъ словомъ вразумляющее народъ о великомъ значеніи для нашей страны Святыхъ изобртателей славянскихъ письменъ, творцовъ того слова, которымъ воспріемлемъ мы Слово Божіе, творцовъ нашего просвщенія, духовнаго преуспянія и братскаго единства!…
Не пора ли проснуться? Да чего и спать-то! Не миренъ вдь нашъ сонъ и не веселые сны намъ снятся. Наяву авось будетъ поотраднй! Или не очнемся мы, пока не грянетъ громъ Божій?

Изъ No 4.

Намъ пишутъ изъ Константинополя отъ 9 января:
‘Новый Патріархъ Іоакимъ IV дйствительно человкъ боле мягкаго характера чмъ его предшественникъ, но онъ не можетъ не относиться къ болгарскому церковному вопросу точно такъ же, какъ относились и относятся вообще Греки. Слышно, что онъ готовъ возстановить миръ съ Болгарской церковью, если болгарскій экзархъ ограничитъ свое вдомство только Болгарскимъ Княжествомъ, а церковную администрацію Восточной Румеліи, Македоніи и Одринскаго вилаета предоставитъ Патріарху. Но примиреніе на такихъ условіяхъ для Болгаръ невозможно. Тутъ вопросъ, и для Грековъ и для Болгаръ, не въ церковной администраціи, не въ размрахъ церковнаго вдомства и власти, тутъ вопросъ политическій и національный. Македонія — страна большею частью болгарская (кром разв городскаго населенія), а Греки кричатъ, что тамъ ни одного Болгарина нтъ!.. Точно такъ же кричали когда-то, что во ракіи (въ настоящей Восточной Румеліи) нтъ Болгаръ! Македонскіе Болгары въ настоящее время несравненно больше страдаютъ отъ Грековъ, отъ греческаго духовенства чмъ отъ турецкой администраціи, которая ссылаетъ болгарскихъ учителей и священниковъ главнымъ образомъ по навтамъ и указаніямъ греческихъ архіереевъ. Тутъ экзархъ ни причемъ, и обвинять его въ агитаціи не для чего! Понятно, что и Болгары въ Македоніи, съ своей стороны, и слышать не хотятъ о греческой патріархіи, о греческомъ духовенств, которое не допускаетъ и насильственно отнимаетъ у Болгаръ право читать, учиться, молиться по болгарски. Никого вы изъ Болгаръ не уврите, что намстникъ экзарха въ Дебр убитъ не греческимъ Дебрскимъ митрополитомъ! Такое подозрніе все же не съ втру взялось. Македонскіе Болгары длаются даже католиками, протестантами — только чтобы избавиться отъ греческаго духовенства!
‘Позволитъ ли Патріархъ Іоакимъ IV Болгарамъ читать, учиться, молиться по болгарски въ Македоніи? Позволитъ ли Патріархъ Македонцамъ имть своихъ священниковъ и учителей, духовенство — изъ своей среды? Вотъ въ чемъ вопросъ, вотъ гд лежитъ и возможность разршенія болгарскаго церковнаго вопроса.
‘Посл войны, турецкое правительство не хотло признать вдомства Болгарской экзархіи въ Македоніи. Теперь и этотъ вопросъ разршенъ. Недлю тому назадъ, правительство позволило экзарху назначить и послать въ Охриду и Скопію болгарскихъ митрополитовъ. Назначеніе уже состоялось. Охридскимъ митрополитомъ назначенъ высокопреосвященный Синесій, а Скопскимъ — высокопреосвященый еодосій — коего рукоположеніе въ архіереи совершилось третьяго дня.
‘Что касается того, что Іоакимъ IV призналъ каноническимъ поставленіе Сербскаго митрополита Мраовича, скажу вамъ, что это состоялось: 1) по желанію австрійскаго посольства въ Константинопол и 2) по принужденію греческаго правительства, Давно уже австрійское правительство хлопотало о томъ, чтобы патріархія признала каноническимъ назначеніе Мраовича и тмъ нанесла пораженіе русской политик. Достиженіе этого было не легко. Недавно въ константинопольское австрійское посольство былъ позванъ патріаршій логоетъ, котораго пришлось долго, долго уговаривать!… Вы знаете, что турецкое правительство не хотло признать и утвердить правъ и привилегій греческаго Патріарха. Австрійское правительство предложило свои услуги: склонить великаго визиря къ подтвержденію старыхъ патріаршихъ правъ и преимуществъ съ тмъ условіемъ, чтобы Патріархъ съ своей стороны призналъ каноническимъ поставленіе Мраовича. Такъ и совершилось…
‘Съ другой стороны, Патріархъ во всхъ вопросахъ съ политическимъ оттнкомъ получаетъ инструкціи отъ Аинскаго правительства. Австрія думала, что ей не удастся ршить вопросъ чрезъ логоета въ Константинопол и потому попробовала привлечь къ содйствію себ и греческое правительство. И ей удалось, Греція помогла… Увряютъ, будто Патріархъ ршилъ послать письма къ Русскому Св. Синоду, Сербской и Румынской церквамъ съ категорическимъ требованіемъ, чтобъ он открыто и оффиціально признали схизму болгарскую, подъ угрозой, въ случа отказа, объявленія ихъ самихъ схизматическими… Что Румынія откажетъ, въ этомъ не можетъ быть и сомннія. Сербскій митрополитъ врядъ ли откажетъ: услуга за услугу!…— P. S. Сейчасъ слышалъ, что Патріархъ, и безъ того слабый грудью, серьезно заболлъ, и будто доктора ему объявили, что если желаетъ жить, то долженъ оставить патріаршій престолъ’….
Не всегда система умолчанія, вилянія, уклоненія отъ прямаго твердаго отвта, система выжиданія и компромисовъ,— не всегда она мудрость! Въ какой лсъ, въ какое мало достойное положеніе завела она наше церковное управленіе! Наше призваніе и наша обязанность (а къ исполненію ея мы въ то время имли полную возможность и силу) были — стать судьями въ тяжб Болгаръ и Грековъ, въ самомъ ея начал. Если Болгары были не правы по букв канона, то Греки еще неправе, ибо согршили противъ его духа. Кому же, по совсти, могло быть неяснымъ, что для Грековъ вопросъ состоялъ въ томъ, чтобъ, прикрываясь буквой, огречить болгарскую національность, а для Болгаръ дло шло о спасеніи родной національности, хотя бы и съ отступленіемъ отъ канона?! Теперь же споръ можетъ идти только о несчастной Македоніи, такъ какъ автокефальность Болгарской церкви въ Княжеств Патріархъ и самъ теперь признаетъ, и не мудрено бы, кажется, убдить его, что возсоединеніе Восточной Румеліи съ Княжествомъ есть дло только отсроченное, такъ что отдлять ее отъ Княжества въ церковномъ отношеніи на короткій срок представляется практически неудобнымъ. Относительно же Македоніи еще нсколько мсяцевъ назадъ возможно было бы достигнуть соглашенія, еслибъ патріархія согласилась не насильно Болгаръ, не запрещать имъ славянскаго богослуженія и не закрывать болгарскихъ школъ. Болгары вдь составляютъ громаднйшее большинство сельскаго населенія!.. Но теперь достигнуть соглашенія едвали возможно, и православный міръ представляетъ печальную картину внутренняго церковнаго раздора. Что же длаемъ мы, мы?..
Пора перестать походить на страуса, который, видя наступающую на него опасность,— голову подъ крыло, да и воображаетъ, ничего не видя, что и самъ сталъ невиднъ! Мы жмуримся, прячемся, принижаемся ниже травы, совсмъ тихони, но оттого кругомъ не тише, напротивъ бда растетъ! Опасности мы не заклинаемъ, а обманываемъ только разв себя самихъ!

Москва, 24-го августа.

Столбцы всхъ европейскихъ газетъ, не исключая и русскихъ, полны описаніями Кремзирскихъ празднествъ, воспроизводятъ, до мельчайшей подробности, всю пышную торжественную обстановку свиданія обоихъ монарховъ. Русская печать промолвила при этомъ ‘приличное случаю’, хотя и нельзя сказать чтобъ ‘прочувствованное’ слово, за то австрійская старается изо всхъ силъ придать такому посщенію Австрійскаго императора нашимъ Государемъ (которое, посл Скерневицкаго визита его величества Франца Іосифа, вызывалось даже требованіемъ простой вжливости) значеніе политическаго событія величайшей важности. Не только оффиціозные органы австрійской печати, но и вс проникнутые духомъ австрійскаго императорскаго патріотизма, предаются громкимъ, голосистымъ ликованіямъ, вовсе не лицемрнымъ, но вполн искреннимъ, а имъ въ тактъ, глухимъ басомъ, поддакиваютъ германскіе…
Изъ русскихъ органовъ, какъ наиболе вскія, обращаютъ на себя вниманіе слова ‘Московскихъ Вдомостей’ въ 222 No. По мннію этой газеты, высказанному еще наканун Кремзирскаго свиданія, порукой за европейскій миръ служитъ, вопервыхъ, проявленная въ Афганскомъ вопрос твердость русскаго императорскаго правительства, вовторыхъ — приводимъ подлинныя выраженія — ‘союзъ Трехъ Императоровъ, господствующій надъ всмъ политическимъ положеніемъ Европы и надъ положеніемъ каждаго изъ ея членовъ, союзъ скрпленный въ Скерневицахъ, недавно подтвержденный въ Гаштейн’ (при посщеніи Германскаго императора Австрійскимъ) ‘и на дняхъ имющій получить’ (теперь уже получившій) ‘новое торжественное подтвержденіе въ Кремзир’…
Все это въ данную минуту совершенно врно, но позволимъ себ замтить, что союзъ Трехъ Императоровъ — политическая комбинація совсмъ не новая, а неоднократно выступавшая въ исторіи текущаго столтія и хорошо извданная Россіей. Приведемъ короткую историческую справку. Въ 1815 г., въ эпоху Внскаго конгресса, заключенъ былъ даже не просто союзъ, а ‘Священный Союзъ’ монарховъ Пруссіи (тогда еще только короля), Австріи (и въ лиц ея всей остальной Германіи) и Россіи. Этотъ союзъ благоговйно соблюдался Россіей въ теченіи 40 лтъ, и не она была виновницей его нарушенія. Въ силу этого союза Императоръ Николай спасъ Австрію отъ гибели въ 1849 году, да онъ же спасъ ее и въ Ольмюц отъ угрожавшихъ ей притязаній Пруссіи. Надо-жь было однако такъ случиться, что въ 1854 году, къ изумленію доврчиваго Русскаго Государя, Австрія, вмсто содйствія, оказала Россіи прямое враждебное противодйствіе! Она принудила насъ къ отступленію изъ Дунайскихъ Княжествъ и способствовала оскорбительнымъ для насъ условіямъ Парижскаго трактата. ‘Союзъ’, хотя и Священный, конечно лопнулъ, а затмъ и всякій слдъ его былъ затоптанъ Пруссіею въ 1866 году, когда она стала во глав Германіи и выключила изъ нея Австрію… Въ 1873 году, состоялось въ Рейхштадт знаменитое свиданіе трехъ монарховъ того же самаго срединнаго европейскаго континента, только иначе между Австріей и Пруссіей распредленнаго,— и снова заключенъ союзъ трехъ континентальныхъ державъ или точне — ‘Трехъ Императоровъ’, возвщенный какъ ‘всеобщая гарантія мира’ и проч. Онъ просуществовалъ недолго и ознаменовался для насъ слишкомъ извстнымъ образомъ дйствій Австріи при окончаніи послдней нашей турецкой войны, а Берлинскимъ трактатомъ… Въ 1884 г., не дале какъ годъ назадъ, снова свиданіе въ Скерневицахъ и, по почину Германіи и Австріи, новый Трехъ-Императорскій союзъ, господствующій, по врному выраженію ‘Московскихъ Вдомостей’у не только ‘надъ всмъ политическимъ положеніемъ Европы’, но ‘и надъ положеніемъ каждаго изъ ея‘…
Т. е. и самой Россіи?… Долголтенъ ли будетъ этотъ союзъ — предсказывать мы не беремся, но несомннно, что недавній създъ Русскаго и Австро-Венгерскаго монарховъ въ Кремзир служитъ ему подтвержденіемъ.
На какихъ же основахъ зиждется эта гарантія мира, олицетворяемая союзомъ? Въ чемъ сущность того Скерневицкаго соглашенія, о которомъ дипломатія до сихъ поръ ведетъ загадочныя рчи, достойныя древнихъ оракуловъ? По поводу Кремзирскаго торжества, ревностная защитница германской идеи вообще, и въ этомъ смысл — интересовъ, не только Германской имперіи, но и Австрійской, какъ піонера германизаціи,— серьезный органъ печати, мюнхенская добровольно оффиціозная ‘Всеобщая Гааета’, выражается слдующимъ образомъ: ‘Недовріе въ отношеніяхъ между Россіей и Австро-Венгріей должно на будущее время исчезнуть и между ними должно установиться полное соглашеніе въ интересахъ мира и культуры. Не легко было установить эти отношенія въ виду той безпрерывной, глухой борьбы о гегемоніи на Балканскомъ полуостров, которая шла между обими державами. Эта борьба была устранена Скерневицкимъ свиданіемъ, гд совершилось разграниченіе сферъ вліянія обоихъ государствъ на томъ полуостров… Честь осуществленія этого измненія въ отношеніяхъ двухъ державъ принадлежитъ по преимуществу г. Гирсу и графу Кальноки’.
Не станемъ оспаривать эту честь у г. Гирса, напротивъ, нисколько не затрудняемся признать вс его права на таковую, но не можемъ не вспомнить, что оффиціозный органъ нашего министерства иностранныхъ длъ, воспвая гимны Скерневицкому соглашенію, уврялъ, что оно основано лишь на сохраненіи существующаго status quo, а о ‘разграниченіи сферъ вліянія’ упоминать еще не отваживался. Интересно было бы знать, не составлена ли ужь въ Министерств и географическая карта съ обозначеніемъ этого разграниченія? Въ такомъ случа не должно бы, думаемъ, показаться и предосудительнымъ желаніе народовъ, судьбою которыхъ располагали въ. Скерневицахъ, ознакомиться съ этою картою поближе, узнать: куда они попали, по сю или по ту сторону? гд извивается предлъ австрійскаго вліянія, переступать за который Россія себ воспретила? какая именно изъ Славянскихъ странъ, съ согласія будто бы Россіи, обречена на онмеченіе и окатоличеніе,— на страданія и муки въ борьб съ насильственнымъ или злокозненнымъ вытравленіемъ народности и народной религіи? Не можетъ же выраженіе: ‘разграниченіе’ относиться только до тхъ двухъ Турецкихъ провинцій, которыя состоятъ ужь не подъ ‘вліяніемъ’, а подъ прямою, да еще весьма суровою, властію и управленіемъ Австріи. Вдь он, если еще не юридически, то фактически, уже включены Австріей) въ число ея имперскихъ земель благодаря русскимъ кровавымъ жертвамъ, русскимъ надъ Турціею побдамъ и съ тайнаго благословенія Берлинскаго конгресса? Очевидно, что дипломатическій терминъ: ‘вліяніе’ не у мста, когда рчь идетъ о Босніи и Герцеговин. Какая же еще затмъ ‘сфера’ предоставлена Австріи на Балканскомъ полуостров? И какая оставлена за нами? Трудно усмотрть нашу ‘сферу’ въ королевств Сербскомъ, напримръ, гд правительственная политика всецло и безъ помхи съ русской стороны подчинена указаніямъ Вны. Не видимъ и слдовъ русскаго дипломатическаго дйствія въ Македоніи, гд свирпствуетъ содержимая на австрійскія деньги католическая пропаганда, гд Австрійцы, съ одной стороны, помощью Грековъ и руками Турокъ казнятъ православное славянское населеніе за всякое стремленіе къ независимости или къ возсоединенію съ Болгаріей, а съ другой — благодтельствуютъ тмъ, кто отдается ихъ покровительству… Обратимся ли мы взоромъ къ Константинополю, то какъ ни напрягай зрніе — русской ‘сферы вліянія’ тамъ теперь не отыщешь. Если бываетъ нужно иногда, въ русскихъ интересахъ, подйствовать на Порту, мы, какъ извстно, занимаемъ вліянія, если не у Австріи, то у Германіи… Про Румынію съ ея Гогенцоллерномъ на престол и говорить нечего… Черногорія? Но наши отношенія къ ней похожи, въ настоящее время, на отношенія платонической любви, такъ какъ она не только отъ насъ далеко, но съ суши и съ моря находится подъ австрійскою стражей, заперта, какъ въ тюрьм, австрійскими блокгаузами и штыками…
Остается Болгарское княжество съ Румеліей, семь лтъ тому назадъ освобожденныя и призванныя къ политическому бытію Россіей, цною русской крови и неисчислимыхъ пожертвованій. Правда, они со всхъ сторонъ обложены ‘сферами’ австрійско-германскаго вліянія, но здсь, по крайней мр, преимущество авторитета за Россіею оффиціально еще не оспаривается и даже прямо обими дружескими державами,— что у насъ чуть ли не почитается великою дипломатическою побдою, или по крайней мр такою уступкою со стороны сихъ державъ, которая заслуживаетъ великой признательности. Но и такое соизволеніе нисколько не избавляетъ Болгарію отъ вліянія контрабанднаго, отъ интригъ и козней изъ чужихъ сферъ, мы же, какъ вдомо всмъ, стражники плохіе, да и деликатные, особенно по отношенію къ друзьямъ и союзникамъ…
Нельзя не отмтить притомъ и великую разницу въ самомъ разумніи Россіей и Западною Европою вообще — этого новомоднаго дипломатическаго термина: отсюда и разница въ примненіи. ‘Сфера вліянія’ по понятіямъ Запада, это — подчиненіе страны, хотя бы противъ ея воли и въ прямой ей ущербъ, исключительно интересамъ государства, включающаго ее въ свою сферу. Мы знаемъ, напримръ, что такое англійскія притязанія на ‘сферу вліянія’ въ Афганистан! Въ своихъ ‘сферахъ вліянія’ на Балканскомъ полуостров Австро-Венгрія безцеремонно насилуетъ волю населенія и самые завтные его интересы приноситъ въ жертву своимъ матеріальнымъ и политическимъ выгодамъ. Россія же, при всхъ своихъ роковыхъ, пагубныхъ ошибкахъ въ Болгаріи, всегда вполн искренно принимала въ соображеніе благо самой страны, хотя нердко понимала его совершенно ложно: ее можно обвинить, и вполн справедливо, въ неумлости, недальновидности, подчасъ плачевной, въ недостатк, подчасъ ужасающемъ, опредленной системы, ясной и твердой мысли, въ чемъ угодно,— но ужь никакъ не въ эгоизм и не въ корысти…
Очевидно, что при такихъ условіяхъ то ‘разграниченіе сферъ вліянія’ въ предлахъ Православно-Славянскаго міра,— на которое будто бы достолюбезно и съ легкимъ сердцемъ согласилась наша дипломатія и о которомъ такъ возвеселилась духомъ Австрія,— въ сущности означаетъ для Россіи ограниченіе сферы ея вліянія, т. е. вліянія однороднаго, безкорыстнаго, призывающаго къ жизни и.независимости — въ пользу вліянія нмецкаго и католическаго, поработительнаго и своекорыстнаго. А такъ какъ Россія, даже и въ понятіяхъ нашихъ дипломатовъ, все же ‘въ нкоторомъ род’ государство славянское и православное, то подобное ‘разграниченіе’, еслибы оно дйствительно было признано Россіей, имло бы для нея смыслъ самоотреченія, т. е. отреченія отъ свойствъ, аттрибутовъ и обязанностей присущихъ ея исторической природ.
По разв такая измна своему существу возможна? Всякое противоестественное направленіе въ развитіи организма, извн насильственно на него налагаемое, производитъ болзнь, страданіе и въ конц концовъ его убиваетъ, или же, напротивъ, препобждается живою таящеюся въ немъ силою, и организмъ, хотя бы временно, возвращаетъ себ свободу. Не то же ли самое видимъ мы и въ Россіи? Не отъ насилованія ли ея природы какъ историческаго народнаго организма происходятъ вс гнетущіе насъ недуги? И какъ бы ни успвала порой антинаціональная политика извратить нашъ органическій строй, сдвинуть народъ съ его историческихъ путей и заставить покорно идти по измышленному ею новому маршруту,— нтъ-нтъ, да и оболжетъ ее исторія, къ великому, иногда и предосадному, сюрпризу Петербурга и его дипломатовъ. Послдніе, большею частью, и не подозрваютъ, что они вращаются въ круг русской исторіи, за то велико же бываетъ ихъ удивленіе и смущеніе, когда сила вещей заставляетъ ихъ подчасъ выступить въ роли служителей такъ часто осмянной ими ‘расейской народности’ или ‘самобытности’ и даже того самаго ‘міроваго призванія Россіи’, восптаго равными ‘славянофильскими’ поэтами, которое ими отрицается и такъ претитъ ихъ европеизму! Но понятно, что такого рода недоразумнія между руководителями и руководимыми, между пекущимися объ организм и самымъ организмомъ, при всей крпости послдняго, не обходятся ему даромъ. Что общаго, спрашиваемъ, между Петербургомъ какъ принципомъ, Петербургомъ съ махровыми цвтами его оранжерейной властвующей интеллигенціи — и народнымъ, напримръ, энтузіазмомъ, охватившимъ Россію изъ конца въ конецъ, въ 1877 году, когда не осталось бабы въ самой отдаленной глуши, которая при всей своей горькой бдности, какъ евангельская вдовица лепту, не снесла бы въ даръ яйца куринаго или самодльнаго полотенца — на дло избавленія ‘православныхъ братій’ (да, да, именно такъ, какъ ни издвайтесь!) отъ мусульманскаго ига? Въ какое комически-трудное положеніе поставило нашихъ представителей при иностранныхъ дворахъ такое неприличное для XIX вка поведеніе нашего народа! Не они ли такъ превозносились своимъ ‘просвщеннымъ космополитизмомъ’, не они ли расточали увренія, что лично для нихъ, разумется, не существуетъ національностей, а только благоприличные люди (des gens comme il faut), но что и само русское правительство одушевлено лишь однимъ желаніемъ: ‘сопричислить Россію къ передовымъ европейскимъ націямъ’, а потому, конечно, и интересы вроисповданія не могутъ быть движущимъ началомъ ея просвщенной политики,— и вдругъ: ‘какой пассажъ!’ Поди считайся съ мужицкими симпатіями и укладывай ихъ въ дипломатическія рамки! Поди-гляди: совершается великій историческій подвигъ братской любви и безкорыстіи, встаетъ Россія и съ Царемъ во глав устремляется чрезъ рки и горы, ломитъ вс преграды, освобождаетъ изъ неволи новое православнославянское племя на Балканскомъ полуостров, утверждаетъ политическую независимость другихъ!… Какъ ни открещивались дипломаты и прочіе петербургскіе высокопоставленные ‘Европейцы’, а пришлось таки погрузиться въ самую тину ‘славянофильщины’! Но затмъ, вынырнувъ при первой возможности снова въ атмосферу, гд имъ свободне дышется, они и наградили Россію Берлинскимъ трактатомъ Ч и внчали ея побды преданіемъ Босніи и Герцеговины въ чужія руки…
Такое постоянное, отъ времени до времени, противорчіе оффиціальнаго направленія вншней политики съ историческими фактами, съ естественнымъ ростомъ и развитіемъ русскаго государственнаго организма, создало нашей наивнйшей и честнйшей въ мір политик репутацію ‘хитрой’, ‘злокозненной’, ‘вроломной’, и вмсто полнаго доврія, котораго такъ искренно домогаются наши дипломаты, внушило Западу, напротивъ, хроническое недовріе къ нимъ и хроническую боязнь Россіи. Именно на Запад, который въ цивилизаціи хозяинъ, а не рабъ, нигд и не примчается ослабленія силы національнаго чувства, и ни одна ‘передовая культурная нація’ не отказывается отъ своихъ національныхъ интересовъ,— именно тамъ лучше насъ понимаютъ историческое значеніе, призваніе и выгоды Россіи и тотъ образъ дйствій, котораго слдовало бы ей держаться, а потому и затрудняются понять такое добросовстное неразумніе русскихъ національныхъ интересовъ русскими же политиками, такое добровольное ихъ отреченіе отъ русской исторической миссіи. Наши сосди, разумется, съ радостью пріемлютъ отъ насъ дары дружбы, но и не довряютъ, охотно морочатъ насъ похвалами и сладкими изъявленіями чувствъ, благо мы на этотъ товаръ падки, но, какъ очень умные и серіозные люди, принимаютъ заране свои мры на случай нашего отрезвленія…
Кстати. Намъ передавали недавно слова одного русскаго дипломата, сказанныя еще наканун Кремзирскаго свиданія, какъ бы въ утшеніе окружающимъ, что взаимныя-де отношенія Россіи и Австро-Венгріи совсмъ ужь не такъ дурны какъ можетъ-быть кажется, и что есть полная надежда сдлать ихъ наилучшими… Это похоже вотъ на что: сосдъ у сосда запахалъ половину поля, и хотя помхи въ томъ отъ хозяина поля никакой не встртилъ, но все же по невол косится, хотя и старается прикрыть свое безпокойство пріятной улыбкой. А хозяинъ безпокоится съ своей стороны: ‘сердится онъ на меня или не сердится? Слава Богу, кажется не очень, авось можно и совсмъ его ублажить!’… Запахавшій, конечно, поспшитъ снять эту заботу съ хозяина дружескою ласкою,— а на душ у него все же боязно.
И вдомо должно быть нашей дипломатіи, что она этой боязни съ души нашихъ сосдей не сниметъ никакою угодливостью, никакимъ великодушіемъ, никакою готовностью отъ имени Россіи: отречься себя самой! Россія не можетъ перестать быть Православно Славянскимъ Государствомъ, единымъ великимъ и мощнымъ, она имъ была и прежде, когда русскіе дипломаты (какъ мольеровскій мужикъ не подозрвавшій, что онъ говоритъ прозой) и не догадывались, что Русскіе — Славяне. Она теперь еще ярче выступаетъ въ мір въ этомъ славянскомъ значеніи, когда, благодаря ей, пробудилось и окрпло въ Славянскихъ племенахъ сознаніе ихъ плененнаго единства и связи. Россія не можетъ и не должна упускать изъ виду, что ей приходится оправдывать и заставить признать самый фактъ ея существованія какъ Православно-Славянской державы, такъ какъ этотъ фактъ — въ чемъ она совсмъ неповинна — поперекъ горла ея сосдямъ. Россія ничего чужаго не ищетъ, да сосди-то ея чужаго ищутъ. У нея нтъ ни малйшей вражды ни къ Западной Европ вообще, ни къ Нмцамъ въ особенности, совершенно напротивъ. Объединеніе Германіи, напримръ, какъ отвчающее національнымъ стремленіямъ самихъ Нмцевъ, было встрчено въ Россіи даже съ полнымъ сочувствіемъ. Но когда Нмцы, не довольствуясь своими предлами, ломятся въ наши предлы, захватываютъ наши окраины, они должны встртить отпоръ и пусть сами на себя пеняютъ, коли этотъ отпоръ покажется имъ обиденъ. Но когда германскій канцлеръ, измнивъ прежней политик, объявляетъ вс интересы Германіи солидарными со всми австрійскими притязаніями на Славянъ Балканскаго полуострова, онъ тмъ самымъ ставитъ прежнія отношенія Россіи къ Германіи на зыбкую, ненадежную почву. Но когда Австрія захватываетъ неправдой Боснію и Герцеговину, стремится къ дальнйшему насильственному распространенію своего преобладанія на Балканскомъ полуостров, когда она въ своихъ предлахъ воздвигаетъ гоненіе на православіе и народность своихъ русскихъ и иныхъ славянскихъ подданныхъ,— не виновата же Россія въ томъ, что ея, даже совсмъ мирное, сосдство представляетъ для Австріи неудобства! Австрія знаетъ, что Россія не то, чмъ хочетъ казаться или за что хотли бы ее выдать русскіе дипломаты. Какъ бы ни клялись и ни божились послдніе въ полномъ согласіи Россіи на расширеніе австрійскихъ сферъ вліянія въ Православно-Славянскомъ мір, одинъ, скажемъ снова, фактъ существованія такой громадной православно-славянской силы какова Россія — будетъ вчно отравлять покой Австрійской державы, вчно колебать прочность ея обладанія. Какъ ни отрекайся русская политика отъ Славянъ, какъ ни смиряйся, ни принижайся наша держава, славянское самосознаніе (и не у однихъ православныхъ) живетъ, движется, растетъ о Россіи, о ней одной, s вс угнетенныя Славянскія племена съ вщей простотой братскаго чувства къ ней устремляютъ взоры, въ ея бытіи черпаютъ силы для долготерпнія и упованія. Не виновата же, повторяемъ, въ томъ Россія, или врне сказать, она предъ Австріей безъ вины виновата, также какъ предъ Англичанами — за то, что ихъ Индусы ненавидятъ! Но предъ кмъ виновата Россія, это — предъ Славянами и предъ собой. Рано или поздно антагонизмъ обоихъ государствъ, въ основ котораго лежитъ различіе интересовъ не однихъ матеріальныхъ, но по преимуществу духовно-историческихъ, выразится въ открытомъ столкновеніи… А потому едва ли благоразумна та политика, которая въ дерзкомъ самообольщеніи предполагаетъ возможнымъ видоизмнить роковой ходъ исторіи и заране всячески увеличиваетъ для себя самой трудность ршенія будущей исторической задачи, обрекая тмъ самымъ родную страну на страшныя лишнія жертвы…
Кремзирское торжество свидтельствуетъ лишь о томъ, что Австрія въ высшей степени довольна положеніемъ созданнымъ ей Скерневицкимъ свиданіемъ, что она нуждается въ сохраненіи мира еще боле чмъ Россія и ничего такъ не желаетъ какъ мира. Однимъ словомъ, теперь пока у Россіи съ Австріей миръ,— ну и слава Богу!.. Что Австрія времени терять даромъ не станетъ, поспшитъ и съ уметъ воспользоваться настоящимъ перемиріемъ въ своихъ интересахъ, это уже конечно не подлежитъ и сомннію: говоримъ это въ вид безпристрастной похвалы, а не упрека. Воспользуемся ли мы,— это вопросъ…
А положеніе Славянскаго, особенно Православнаго міра, и въ Болгаріи, и въ Сербіи, и въ прочихъ Славянскихъ странахъ — самое безотрадное. И положеніе это не исправится, пока въ самой Россіи будутъ дв Россіи — оффиціальная и историческая народная: Славянскій вопросъ весь сводится къ нашему внутреннему Русскому вопросу, весь въ немъ заключается и разршится только вмст съ Но о состояніи славянскихъ длъ въ частности, о нашемъ въ немъ съ одной стороны безучастіи или, съ другой, неуклюжемъ и порой вредотворномъ участіи, не только оффиціальномъ, но и общественномъ, поговоримъ особо, въ другой разъ.

Москва, 14 сентября.

Треснулъ Берлинскій трактатъ! Ломится!… Рухнетъ ли онъ совсмъ иди же пробитою въ немъ брешью воспользуются другіе, а со стороны Россіи его вновь подопрутъ разными подставами и контрфорсами? Не врится. Какъ ни невысоко цнили мы до сихъ поръ искусство русской дипломатіи, но думается, хотлось бы думать и признать во всеуслышаніе, что мы въ своей оцнк не правы, сто разъ не правы, что совершившіяся на дняхъ событія не только не застали русскую дипломатію врасплохъ, но подготовлялись мудро и дальновидно именно ею, неуклонно стремившеюся къ одной цли: снять съ Россіи позоръ и узы Берлинскаго договора!…
Какъ громъ изъ яснаго неба ошеломили европейскую публику телеграммы изъ Филиппополя и Софіи: 6 сентября произошла въ Филиппопол безкровная революція, народъ окружилъ дворецъ генералъ-губернатора, Гавріила- Паши, т. е. Крестовича, и провозгласилъ соединеніе Восточной Румеліи съ Болгарскимъ Княжествомъ, румелійская милиція, за исключеніемъ начальника ея, онмеченнаго Поляка Дригальскаго, вся, отъ офицеровъ (изъ коихъ одна треть — русскіе, затмъ, кром Болгаръ, Англичане и другихъ національностей) до послдняго рядоваго, присягнула на врность князю Болгарскому, Крестовичъ арестованъ, учреждено временное управленіе, пославшее приглашеніе къ князю Александру, который на другой же день, издавъ указъ о мобилизаціи арміи и манифестъ о томъ, что онъ признаетъ ‘возсоединеніе’ совершившимся фактомъ и принимаетъ титулъ князя обихъ Болгарій, Сверной и Южной, отправился въ Филиппополь… Болгарія ликуетъ! Таковы были первыя телеграммы.
Никогда государственный переворотъ не совершался такъ мирно и просто,— именно потому, что ничего нтъ проще и естественне связи Румеліи и Болгаріи,— а непросто было, насильственно и искусственно, ихъ разъединеніе, придуманное близорукою злобою пресловутаго политика лорда Беконсфильда и узаконенное Берлинскимъ конгрессомъ. Въ этомъ узаконеніи лежалъ залогъ постоянной смуты, и по свидтельству всхъ русскихъ, перебывавшихъ тамъ на служб дипломатовъ, произвести возсоединеніе можно было всегда, во всякое время, какъ самое легкое дло. Противодйствія перевороту могли быть только со стороны, извн, но не изнутри Княжества или за-Балканской Болгаріи, при отсутствіи же вншняго противодйствія переворотъ не трудно было совершить даже однимъ ‘провозглашеніемъ’. Нельзя впрочемъ отрицать, что пройди десятка два лтъ, подобный переворотъ могъ бы встртить, если не положительныя преграды, то все же нкоторыя затрудненія, которыя теперь не успли еще образоваться. Княжество и Восточная Румелія управляются разными конституціями (о чемъ прежде всего и позаботились европейскіе опекуны Балканскаго полуострова), и надо сознаться, что ‘Органическій уставъ’ Румеліи, составленный сообща делегатами шести европейскихъ державъ, несравненно превосходне конституціи, сочиненной первоначально для Княжества въ Петербург и потомъ ‘усовершенствованной’ мнимо-народными Собраніями на мст. У Румеліи и Княжества разныя системы школъ, разныя судебныя учрежденія, общій же уровень цивилизаціи, благосостоянія и промышленности въ Румеліи выше,— и какъ ни недовольны были Румеліоты своимъ генералъ-губернаторомъ Крестовичемъ (хотя и Болгариномъ, но возросшимъ на турецкой служб и въ ея преданіяхъ), дла въ этой провинціи шли положительно лучше чмъ въ Княжеств. Такимъ образомъ, причины переворота лежатъ вовсе не въ худомъ управленіи Румеліей, какъ увряетъ, напримръ, газета Новости: легкость, съ какою онъ осуществленъ, объясняется прежде всего естественнымъ тяготніемъ другъ къ другу разрозненныхъ частей не только одного народа, но и одного политическаго организма. Ибо, нтъ сомннія, національнополитическое самосознаніе уже пробудилось въ Болгарскомъ народ, и самый образъ ‘цлокупной Болгаріи’ воздвигнутъ былъ предъ нимъ самою же Россіей, ея Санъ-Стефанскимъ договоромъ съ Турціей. Тмъ не мене, великое счастіе для Болгаріи, что это возсоединеніе не отложено на дальній многолтній срокъ, когда уже успли бы сложиться въ обихъ ея частяхъ своеобразныя, розныя привычки и преданія, что оно совершено именно теперь, пока произведенный въ 1878 году разрзъ еще сочится кровью…
Но онъ сочился и полгода и годъ тому назадъ, и однакожъ переворота произведено не было. Если, какъ мы сказали выше, перевороту не было и не могло быть противодйствія извнутри, то политическое международное положеніе не только Румеліи, но и Княжества, особенно Княжества, таково, что всякое малйшее противодйствіе извн ощущается тамъ съ особенною живостью. Какимъ же образомъ произведенъ этотъ переворотъ? Устранилось разв тяготвшее досел противодйствіе и обратилось даже въ прямое, хотя и тайное содйствіе? или же князь Александръ совершилъ его самовольно, вовсе не заручась заране согласіемъ Россіи и ея союзниковъ?
Мннія и догадки на этотъ счетъ до сихъ поръ различны. Дозволительно пока допустить и то, и другое. Если къ чести нашей дипломатіи принять за основаніе, что она никакимъ образомъ не могла дать себя провести такъ грубо и нагло, то возможно, пожалуй, построить слдующее предположеніе объ ея дипломатическомъ план и о ход событій.
Державы подписавшія Берлинскій трактатъ и почему-либо нуждающіяся въ его нарушеніи не могутъ, конечно, безъ особеннаго, основательнаго повода нарушить его сами, не испросивъ согласія прочихъ участниковъ. Есть извстное decorum, которое он обязаны соблюдать ради приличія, въ вид дани той фикціи, которая называется ‘международнымъ правомъ’. Эта фикція иметъ свой raison d’tre несмотря на то, что вчно разбивается въ дребезги о право ‘совершившихся фактовъ’, а затмъ снова возсоздается для ихъ узаконенія и уже на ихъ основахъ. Въ интересахъ европейскаго мира, а также Австріи, Германіи и Россіи, нкоторое видоизмненіе Берлинскаго трактата представлялось очевидно необходимымъ, такъ какъ въ немъ нтъ залога ни для мирнаго развитія самого Балканскаго населенія, ни для установленія вполн искреннихъ мирныхъ отношеній между тремя великими континентальными державами. Въ Берлин желаютъ отвлечь австро-венгерскую политическую потенцію отъ Германіи за Дунай, на Балканскій полуостровъ, къ Славянскимъ землямъ, гд Австрія явилась бы піонеромъ германизма и западно-европейской культуры, Австрія съ своей стороны раздляетъ, въ извстной степени, такое желаніе, что доказывается, между прочимъ, и захватомъ, подъ видомъ оккупаціи (опять дань фикціи международнаго права, хотя и въ грубой, чурбанной форм!) двухъ наилучшихъ сосднихъ съ нею турецкихъ провинцій. Выйти изъ этого фальшиваго положенія, переиначить ‘занятіе’ въ ‘присвоеніе’, оккупацію въ аннексію — составляетъ для нея насущнйшую потребность. Но для приведенія въ исполненіе всхъ этихъ политическихъ плановъ об державы вынуждены считаться съ Россіею, которая не можетъ же допустить расторженія своихъ, по истин кровныхъ связей съ Славянскими племенами Балканскаго полуострова, ею же самою, цною столькихъ кровопролитныхъ войнъ, призванныхъ къ жизни, къ самосознанію, большею частью даже къ политическому бытію! Не можетъ же Россія дозволить вытснить свое вліяніе, свой авторитетъ, свою власть, хотя бы только нравственную, изъ этого Православно-Славянскаго міра. Не можетъ, наконецъ, Россія и продолжать терпть такое позорное для великаго государства положеніе, при которомъ мирное обладаніе ею Черноморскимъ побережьемъ всегда состоитъ въ зависимости отъ прихоти Турецкаго Падишаха, да и будетъ состоять, пока ключъ отъ ея собственной двери будетъ находиться не у нея въ рукахъ, а въ чужихъ! Недавнее столкновеніе съ Англіей вновь дало чувствовать уязвимость этого пункта нашей границы: великой, мощной держав Русской пришлось прибгать къ заступничеству Германіи и Австріи — ради сохраненія нейтралитета проливовъ. По словамъ берлинскаго корреспондента ‘Московскихъ Вдомостей’, Россія-де сама предлагала упомянутымъ державамъ поставить свои корабли у входа въ Дарданеллы, въ вид протеста или veto Англичанамъ…. Весьма естественно поэтому предположить, что при такомъ положеніи дла задача упомянутыхъ трехъ державъ состояла уже въ томъ, какъ бы сообща, при взаимномъ соглашеніи, нарушить Берлинскій договоръ — его не нарушая, т. е. ввести въ него нкоторыя измненія соотвтственно потребностямъ настоящей минуты для каждой изъ нихъ, но такъ, чтобъ это не имло вида нарушенія, а могло бы еще быть снабжено обычнымъ причитаніемъ о святости международныхъ трактатовъ… Изъ источниковъ, довольно на нашъ взглядъ достоврныхъ, извстно, что въ Скерневицахъ, при составленіи соглашенія на основахъ status quo, положено заране: признать аннексію Австріей Босніи и Герцеговины, равно и присоединеніе Румеліи къ Болгарскому Княжеству — фактами не нарушающими status quo (тогда какъ введеніе, напримръ, австрійскихъ войскъ въ Сербію было бы уже его нарушеніемъ). По этому поводу въ ‘Руси’ тогда же было указано, что при окончательномъ отмежеваніи къ Австрійской имперіи Босніи и Герцеговины, возсоединеніе обихъ частей Болгаріи не можетъ почитаться равновснымъ удовлетвореніемъ интересовъ Россіи, особенно посл того, какъ русская печальная политика 1878 г. отняла у Россіи возможность свободнаго сухопутнаго сообщенія съ Болгаріей, отдавъ Добруджу Румыніи… Послдовавшее свиданіе въ Кремзир было, даже по оффиціальнымъ возвщеніямъ, лишь подтвержденіемъ основъ согласія, состоявшагося въ Скерневицахъ. Опять-таки естественно предположить, что для осуществленія наконецъ затянной перекройки Берлинскаго трактата,— къ которой приступить безъ благовиднаго предлога было для державъ неудобно,— понадобится какой-нибудь ‘совершившійся фактъ’. Таковымъ фактомъ и могло быть предназначено явиться ‘возсоединенію Болгаріи’ — посредствомъ внутренняго, чуждаго якобы вмшательству какой-либо изъ трехъ державъ, вполн самостоятельнаго переворота въ самой Болгаріи…
Надо же было въ самомъ дл такъ случиться, что этотъ переворотъ совершился при отсутствіи въ Румеліи и Княжеств всхъ представителей русской власти, по крайней мр полномочныхъ или перворазрядныхъ! Русскій дипломатическій агентъ въ Княжеств, г. Кояндеръ, посл пятичасоваго свиданія князя Александра Болгарскаго съ г. Тирсомъ въ Франценсбад, былъ вызванъ послднимъ въ Меренъ, куда отправился и нашъ министръ. Г. Сорокинъ, генеральный консулъ въ Филиппопол, въ самый день переворота, мирно бесдовалъ о длахъ болгарскихъ съ редакторомъ ‘Руси’ въ Москв, ничего ровно не зная и не ожидая: онъ былъ въ отпуску и на другой день собирался пуститься въ обратный путь къ своему посту. Отъ него же мы узнали, что русскій военный министръ въ Болгарскомъ Княжеств, князь Кантакузенъ, просился въ отпускъ и таковой ему разршенъ: если онъ имъ воспользовался, то какъ какъ разъ наканун или ея нсколько дней до переворота, т. е. до мобилизаціи ввренной его попеченію болгарской арміи!.. Такимъ образомъ, при отсутствіи таковыхъ русскихъ представителей, нтъ видимаго основанія обвинить самое Россію въ совершеніи переворота, если бы даже послдній произошелъ и съ ея приглашенія, или даже только соизволенія или вдома. Ну, а затмъ что? Какъ условились державы (предполагая, что такое условливаніе происходило) поступить въ виду ‘внезапнаго’ яко бы вторженія въ status quo подобнаго ‘совершившагося факта’? Да вроятно такъ, что въ случа, если Порта, пользуясь своимъ законнымъ правомъ, вознамрится подавить переворотъ вооруженною силою,— произвести на нее дружное давленіе трехъ державъ и такимъ образомъ пріостановить ея порывы, а затмъ созвался бы новый конгрессъ для передлки Берлинскаго договора, причемъ могло бы произойти и новое расчлененіе Турціи съ передачею, пожалуй, Россіи и ключа отъ ея дверей. (Мы опять-таки предполагаемъ, что въ сознаніи русской дипломатіи такая передача есть условіе sine qua non дальнйшаго политическаго существованія Россіи въ мір, безъ чего и возсоединеніе Болгаріи было бы едвали желательно, какъ мало полезное для ней самой). Или же могло бы случиться и такъ, что движеніе турецкихъ войскъ въ Румелію и возстанія въ прочихъ частяхъ Балканскаго полуострова (чего во всякомъ случа слдуетъ ожидать) приняты были бы за достаточный поводъ для двухъ сосднихъ державъ двинуть и свои войска на полуостровъ, причемъ Россія немедленно заняла бы ворота Босфора и расположилась бы гд-нибудь, пониже Буюкъ-Дере къ Черному морю, на обоихъ берегахъ, азіатскомъ и европейскомъ. Вопросъ тогда, для насъ, заключался бы лишь въ томъ: удовольствовалась ли бы Австрія формальнымъ присоединеніемъ двухъ провинцій, которыми она и теперь фактически безспорно владетъ, или же потребовала бы себ еще большаго вознагражденія, напримръ Солуни?.. Во всякомъ случа весь этотъ переполохъ узаконился бы новымъ трактатомъ, къ которому волей-неволей приступили бы и Англія, и Франція, и Италія… Достойно замчанія, что тотчасъ посл Кремзира императоръ Францъ-Іосифъ отправился къ границ Босніи, гд принималъ депутацію отъ жителей Босніи и Герцеговины, а потомъ и самъ ступилъ на боснійскую почву, и что упомянутая депутація, въ заране составленной и процензурованной австрійскимъ начальствомъ рчи, увряла его въ врноподданнической преданности, величала своимъ Императоромъ и Королемъ.
Таковъ приблизительно, казалось бы намъ, могъ быть планъ дйствій, выработанный совмстными стараніями дипломатіи трехъ союзныхъ континентальныхъ державъ. Можетъ-быть онъ слишкомъ искусственъ, сложенъ, слишкомъ непрямодушенъ, но онъ иметъ уже то достоинство, что при приведеніи его въ исполненіе кабинеты оставались бы господами событій, хозяевами положенія, знали бы каждый — чего хотть и какъ дйствовать. Послднему, впрочемъ, учиться не только Германіи, но и Австро-Венгріи нечего,— он этимъ знаніемъ обладаютъ, при всякой случайности, получше Россіи такого рода отчетливое соглашеніе въ образ дйствій нужне было бы, пуще всего, для руководителей именно русской политики.
Но что если — стыдно подумать!— весь этотъ переворотъ въ Болгаріи,— которая всею Европою безспорно признана ‘сферою русскаго вліянія’ на Балканскомъ полуостров,— былъ для насъ нечаянностью? если это возсоединеніе обихъ частей Болгаріи, котораго мы домогались въ 1878 году, которое выговорили себ и въ Скерневицахъ, котораго хозяевами и распорядителями должны бы быть мы, никто какъ мы,— если все это великое міровое событіе произошло помимо насъ, сюрпризомъ для насъ, вопреки нашей вол и соображеніямъ?! Сильно меркнетъ величіе Трех-Державнаго союза и Кремзирскаго създа (закончившагося такими гимнами въ честь европейскаго мира и устраненія всякихъ признаковъ пробужденія грознаго ‘Восточнаго вопроса’!), если румелійскій переворотъ засталъ кабинеты врасплохъ, и вся ихъ политика сбита съ колеи самовольною политикою Болгарскаго, еще вассальнаго Турціи, князя? Какую цну тогда дать русскому вліянію въ той сфер, которая ему безусловно отмежевана, гд и войско организовано Россіей) и какъ бы составляетъ часть самой русской арміи, гд (именно въ Болгарскомъ Княжеств) и ротные командиры вс — русскіе офицеры, гд и до сихъ поръ держитъ Россія своего военнаго министра? Чего стоютъ тогда вс эти русскіе дипломатическіе агенты и консула?! И если отсутствіе ихъ изъ Болгаріи и Румеліи въ настоящую минуту — простая случайность, то плохо же было взвшено и понято русскою дипломатіей значеніе настоящей минуты, и это — вслдъ за пятичасовою бесдою съ г. Бирсомъ виновника переворота, князя Александра!
Нкоторыя русскія газеты, въ томъ числ ‘Московскія Вдомости’ и ‘Гражданинъ’, приписываютъ этотъ переворотъ личному, дерзкому почину самого Болгарскаго князя, съ цлью улучшенія и упроченія своего собственнаго положенія, не только безъ спроса Россіи, но какъ бы наперекоръ ея планамъ. Вполн возможно и это. Слдуетъ вспомнить только настоящее состояніе Княжества, общій ходъ его длъ, длинный, длинный рядъ русскихъ крупнйшихъ ошибокъ, личныя свойства князя и его настоящихъ болгарскихъ сподручниковъ. Начать съ того, что мы сами навязали Болгарамъ самую безобразнйшую, радикальнйшую конституцію въ мір, при яеограниченнйшей свобод печати, и это въ стран не только не просвщенной, но чуждой даже и зачатковъ той общественной дисциплины, въ дух которой воспитываетъ народы лишь долголтнее государственное существованіе. Сами же мы навязали Болгаріи въ князья поручика прусской службы, нмецкаго принца, въ томъ предположеніи, что какъ родственникъ русскому Царскому дому онъ будетъ дйствовать въ интересахъ не Запада, а Востока, или иначе Россіи, интересы которой тождественны съ интересами всего православнаго Славянства. Этотъ неопытный, неприготовленный, крайне молодой человкъ, не лишенный впрочемъ дарованій и смлости, притомъ и честолюбивый, съ перваго же дня былъ поставленъ въ самое фальшивое положеніе. Да и не легкая далась ему задача: совершить и управить переходъ народа изъ-подъ пятивковой развращающей азіатской неволи въ политическое бытіе не только по новйшему современному образцу цивилизованнйшихъ европейскихъ націй, но и на основахъ такой конституціонной свободы, какой не представляетъ ни одна культурная страна въ мір — переходъ изъ рабства въ ‘правовую разнузданность’: такъ должна быть окрещена дарованная нами Болгарамъ конституція! Но добро бы несчастному князю приходилось имть дло только съ народными массами: сельскій и вообще простой народъ въ Болгаріи еще не заразился растлвающимъ вліяніемъ конституціоннаго режима и вкусомъ къ политиканству, онъ питаетъ въ душ своей чувство неизмнной благодарности Россіи, онъ чуетъ своимъ вщимъ историческимъ инстинктомъ, что она, никто какъ она, призвана стоять во глав историческихъ судебъ Славянскаго міра, и влечется къ тсному съ ней союзу, онъ чтитъ въ своемъ книг ставленика и родственника Царя-Освободителя. Иное дло ‘интеллигенція’. Достаточно сказать, что, за немногими прекрасными и доблестными исключеніями, она (съ примсью лишь большей дикости) есть не боле какъ грубая копія съ нашей же русской ‘интеллигенціи’, той, которая порождена била у насъ общественнымъ воспитаніемъ въ 60 и 70-хъ годахъ, которая дала Россіи нигилистовъ, анархистовъ и динамитчиковъ, которая возростила въ себ, передала и учившимся въ Россіи Болгарамъ — тотъ же духъ отчужденія отъ общихъ намъ со Славянами народныхъ духовныхъ основъ, тотъ же духъ отрицательнаго отношенія въ Россіи, къ ея историческому прошлому и политическому коренному принципу, всегда лживо ими толкуемому и понятому, тотъ же духъ поклоненія ‘послднимъ словамъ’ западной науки и жизни, и всмъ новйшимъ радикальнымъ доктринамъ! Неудивительно поэтому, что Болгарія тотчасъ же, на зар своихъ дней, обзавелась партіями: и либеральною, и консервативною и радикальною (Европа какъ есть!), тотчасъ стала ‘эманципировать государство отъ церкви’ и щеголять религіознымъ индифферентизмомъ, чтобъ не сказать хуже, тотчасъ же игра въ политику, захватъ мстъ на государственный служб съ громаднымъ жалованьемъ (благо, своя рука владыка!), подкопы и подвохи другъ подъ друга, личные интересы властолюбія и корыстолюбія подъ видомъ общественныхъ — поглотили всю публичную жизнь образующагося государства. Неудивительно также, а вполн естественно, что въ числ болгарскихъ ‘интеллигентовъ’, нердко выступающихъ на политическую сцену въ качеств министровъ и ‘премьеровъ’, были, да и теперь имются въ довольномъ числ, люди ненавидящіе, презирающіе и ругающіе Россію, которой всмъ обязаны и въ которой воспитывались. Да, несомннно: не въ Болгарскомъ здравомыслящемъ народ, но въ отчужденной отъ народа болгарской интеллигенціи, составляющей, въ силу разныхъ подлыхъ конституціонныхъ улововъ, властный надъ народомъ слой и его фальшивое представительство, имются враждебные Россіи элементы, родственные впрочемъ россійской радикальной интеллигенціи. Понятно, что они постоянно негодуютъ на русскую правительственную опеку, вмст съ Болгарами — воспитанниками германскихъ, французскихъ, англійскихъ школъ: эти послдніе ужь и совсмъ почитаютъ себя ‘Европейцами’. Вс эти элементы, при ‘правовой’ лжи водворенной въ страну въ вид конституціи, не могли и не могутъ не оказывать воздйствія на общій ходъ управленія, какъ въ Княжеств, такъ отчасти и въ Румеліи.
Русскимъ руководителямъ или дипломатическимъ агентамъ приходилось исполнять трудную, почти неразршимую задачу: считаться и съ конституціоннымъ уродливымъ режимомъ, разнуздавшимъ вс скверные элементы, вызвавшимъ на легальной почв тучу козней и интригъ, и съ щекотливымъ самолюбіемъ князя, который рвался вонъ изъ опеки ‘ подстрекаемый тайными совтами какъ иностранныхъ агентовъ, такъ и болгарскихъ карьеристовъ. Впрочемъ разсказывать теперь вс фазы этого управленія мы не станемъ. Замтимъ только, что съ 6 сентября 1883 г., посл своего рода coup d’tat, которымъ князь самымъ коварнымъ и притомъ безцеремоннымъ образомъ ‘спустилъ’ двухъ русскихъ министровъ, назначенія коихъ самъ испросилъ у Русскаго Государя, и посл нкоторыхъ дерзкихъ его публичныхъ выходокъ противъ русской власти (если отчасти и вызванныхъ неловкостью нашихъ собственныхъ дйствій, то тмъ не мене, однако же, непростительныхъ^), князь навлекъ на себя открытое и вполн заслуженное неудовольствіе Россіи. Отношенія къ нему русскаго правительства пребывали до послдняго времени боле чмъ холодными. Въ то же время стали носиться, конечно непріятные для князя, слухи — будто Россія прочитъ на его мсто Датскаго принца!.. Нельзя не признать, что именно въ послднюю пору положеніе его стало дйствительно трудновыносимымъ, даже и не для такого молодаго и самолюбиваго человка, каковъ князь Александръ. Русское правительство само его возвело на престолъ, само призвало народъ къ врноподанническому повиновенію, и потомъ само же, образомъ своихъ дйствій и своими къ нему отношеніями, стало расшатывать его авторитетъ, подрывать довріе къ своему же ставленику въ Болгарскомъ народ! Именемъ Россіи онъ властвуетъ,— и Россія, сохраняя его во власти, въ то же время компромметируетъ силу и и достоинство созданной ею власти… Какъ извстно, съ г. Кояндеромъ, нашимъ дипломатическимъ агентомъ (у котораго, кром того, мсяца полтора или два назадъ, произошла рзкая размолвка съ президентомъ совта Каравеловымъ), равно и съ русскимъ военнымъ министромъ княземъ Кантакузеномъ, князь Александръ, также до санахъ послднихъ дней, плохо ладилъ, и оба (агентъ и министръ) просили свои начальства объ отозваніи. Между тмъ, въ виду Кремзирскаго създа, князь отправился за границу съ тнь, какъ намъ писали, чтобъ окольными путями и ходатайствами постараться возвратить себ милостивое расположеніе Русскаго Монарха. Не знаемъ ничего о результат княжескихъ попытокъ, но знаемъ, что онъ видлся и продолжительно бесдовалъ съ русскимъ министромъ иностранныхъ длъ, по возвращеніи же въ Княжество и тотчасъ по отъзд Кояндера, вызваннаго г. Гирсомъ — совершился извстный переворотъ! Нтъ сомннія, что онъ совершенъ искусно и смло, и что главнымъ пособникомъ его былъ президентъ совта министровъ, по натур взбалмошный агитаторъ, доктринеръ,— впрочемъ не казнокрадъ (охотно отдаемъ ему въ этомъ справедливость),— русскій воспитанникъ Каравеловъ. Онъ долго живалъ въ Румеліи, куда бжалъ изъ Софіи въ 1882 г. (когда княземъ, при помощи русскаго генерала Эрпрома, тоже произведенъ былъ переворотъ (первый) съ временнымъ упраздненіемъ конституціи), и гд, въ издаваемой имъ газет, онъ дико неистовствовалъ противъ Россіи и князя, приглашая его ‘возвратиться въ свою Баттенбергію’! Онъ и и теперь субсидируетъ тамъ нсколько газетъ и иметъ много приверженцевъ. Если предположить, что исходъ разговоровъ съ русскимъ министромъ былъ для князя не совсмъ благопріятенъ, или что до него дошло мнніе, которое мамъ и прежде удавалось слышать отъ лицъ нсколько прикосновенныхъ къ дипломатической сфер, что возсоединеніе Румеліи съ Болгаріей могло бы представить для Россіи нанудобнйшій поводъ какъ для пересмотра конституціи Княжества (ибо она должна быть общая, а теперь ихъ дв), такъ и для смны или переизбранія князя, какъ Государя ‘цлокупной’ Болгаріи,— если все это принять въ раи счетъ, то образъ дйствій князя Александра можетъ быть объясненъ безъ особаго затрудненія. Онъ ршился на удалую, отчаянную ставку, на ‘панъ или пропалъ’, причемъ, въ крайнемъ случа, не рискуетъ ничмъ кром престола, который и занимать, при прежнихъ условіяхъ, не слишкомъ-то для него радостно. Между тмъ, это удалая ршимость, выразившаяся въ послднемъ переворот, способна стекать ему сочувствіе народныхъ массъ, которая къ тому же вполн убждены (и разубдить ихъ было.бы трудно), что князь дйствовалъ не иначе, какъ по тайной инструкціи самой Россія!
Повторяемъ: мы строимъ только предположенія, излагаемъ только догадки. Намъ лично не хотлось бы допустить мысли, что Россію могли обойти, обмануть въ Болгаріи, что поставленный нами князь, пользуясь въ глазахъ народа авторитетомъ своего родства и связи съ русскою верховною властью, позволилъ себ противопоставлять политик русскаго кабинета свою политику искателя приключеній. Допуская такую мысль, мы вдь, такъ-сказать, подписали бы приговоръ о совершенной негодности нашихъ дипломатическихъ агентовъ и вообще — о печальнйшемъ состояніи русскаго дипломатическаго искусства и прозорливости…
Но такъ или иначе — предъ нами совершившійся фактъ величайшей важности, послдствія котораго неисчислимы. Ни Македонія, ни Сербія не останутся сложа руки, да и нтъ основанія для Сербскаго королевства, напримръ, не пожелать и не поискать присоединенія къ себ такъ-называемой Старой Сербіи. Восточный вопросъ вновь на исторической арен и требуетъ вновь разршенія!
Было бы несообразно съ достоинствомъ Россіи противиться возсоединенію Румеліи съ Болгаріей потому только, что оно совершилось не въ тотъ часъ и не тмъ способомъ, какъ бы желала Россія. Возсоединеніе (котораго Россія всегда тамъ домогалась, которое теперь мы лично отъ всего сердца и горячо привтствуемъ) должно быть и признано и поддержано русскимъ правительствомъ — даже въ случа вооруженнаго сопротивленія Турціи, при этомъ личная судьба князя Александра насъ мало интересуетъ Вроятно также, что совершившійся фактъ будетъ признанъ и всми державами-участницами Берлинскаго трактата, уже ради того, чтобъ не дать разгорться Восточному вопросу. Но едвали удастся затушить, въ самомъ начал, вспыхнувшее пламя!… Мы склонны думать, что все совершается не безъ англійской интриги, не потому только, что домъ Баттенберговъ пользуется теперь особенною милостью Великобританскаго двора, но и потому, что въ расчеты англійской политики, по поводу конфликта съ Россіей на англо-афганской границ, входило, какъ извстно,— вроятно входитъ и теперь,— вызвать снова на сцену Восточный вопросъ, отвлечь вниманіе Россіи отъ Индіи и подъ какимъ-либо предлогомъ втянуть Россію въ большую европейскую войну иди хоть большія хлопоты.
Возстановлять status quo ante было бы и неразумно, и невозможно,— это значило бы передать дло изъ своихъ рукъ въ чужія. А оно должно быть взято въ наши руки, и взято крпко. Россія не можетъ допустить, чтобъ Балканскій полуостровъ, тснимый съ Запада экономическимъ, вроисповднымъ и культурнымъ нашествіемъ Австріи, волнуемый внутри всяческими враждебными Россіи (а стало-быть и истиннымъ интересамъ самихъ Славянскихъ народовъ) элементами, ускользнулъ такъ-сказать совсмъ изъ сферы ея вліянія! Чтобъ ваять крпко дло въ руки, Россія должна занять крпкую стратегическую позицію на самомъ Балланскомъ полуостров, и именно на Босфор,— позицію, которая бы тотчасъ дала ей на полуостров господствующее положеніе. Да и не откладывать этого дла — иначе будетъ уже поздно! Иначе и ‘возсоединеніе’, и всякія иныя измненія Берлинскаго трактата — станутъ намъ и Славянству не во благо, а во вредъ…

Москва, 17-го сентября.

Теперь не подлежитъ и сомннію, что переворотъ въ Болгаріи совершенъ не только безъ вдома, но и совсмъ неожиданно для Россіи и даже для Австріи съ Германіей,— и что починъ переворота (успхъ котораго былъ нетруденъ и вполн обезпечивался самою природою вещей) принадлежалъ князю Александру. Даже не столько ему, сколько радикальной партіи, во глав которой — адвокатъ Стамбуловъ и которая теперь состоятъ во власти — въ лиц министра-президента Каравелова. Тмъ не мене въ событіи этомъ, котораго послдствія теперь трудно и предусмотрть, дв стороны,— что необходимо помнить и держать постоянно въ виду для точной оцнки его значенія и для опредленія подобающаго Россіи образа дйствій. Несомннно, что князь Александръ и Каравеловъ со Стамбуловымъ’ и К произвели настоящій переворотъ именно теперь — не изъ національнаго идеализма, а изъ личныхъ и партійныхъ расчетовъ,— первый ради самосохраненія и изъ славолюбія, вторые — ради сохраненія власти за своею партіей: это вовсе не значитъ, чтобы они вообще не сочувствовали возсоединенію, напротивъ, какъ Болгаре, они всегда искренно его желали и къ нему стремились, но дло въ томъ, что ихъ партіи именно на ту минуту какъ разъ грозила возможность устраненія отъ власти вслдствіе недовольства Россіи настоящимъ ‘кабинетомъ’ и вслдствіе попытокъ князя во Франценсбад улучшить свои къ русскому правительству отношенія: произвести немедленно же переворотъ было признано партіей наилучшимъ средствомъ для удержанія своего главенства. Таковы наши частныя свднія. Затмъ, кмъ бы и изъ какихъ побужденій ни былъ онъ совершенъ,— все же остается несомнннымъ, что провозглашенное, хотя бы и сюрпризомъ для насъ, возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ — идея завщанная Болгарамъ нами самими со времени перехода нашего чрезъ Балканы и потомъ въ Санъ-Стефанскомъ съ Турціей договор. До войны 1877 года Болгарія не была еще даже и географическимъ терминомъ, эту географію начертали мы же сами, русскою кровью, и громомъ побдъ подтвердили наше ршеніе и нашу волю, во всеуслышаніе не только Болгарскому народу, но и всему міру. Мудро ли это было или немудро съ точки зрнія исключительно политической — это другой вопросъ, но вдь таково было торжественное изволеніе не только Русскаго государства, но и русскаго общества,— можно сказать: всей Россіи. И не негодовали ли мы всею тою силою негодованія, къ какой только способны, на Берлинскій трактатъ, отъединившій Румелію отъ Болгаріи? Не почитали ли себя въ высшей степени оскорбленными за такое искаженіе нашего дла, ради котораго принесли столько жертвъ? Не призывали ли день и часъ, когда Берлинскій трактатъ, столь для насъ позорный, будетъ разорванъ, растоптанъ, отойдетъ въ область преданія? Вчера еще кипятились, негодовали, проклинали,— а теперь что-жь? Почувствовали вдругъ благоговніе къ святости сего международнаго договора? Берлинскій договоръ сталъ намъ любъ, что ли?! И когда же? Къ ту самую минуту, когда ему чинится порука, и между прочимъ въ одной изъ тхъ статей, которыя были измышлены именно намъ наперекоръ, къ великому нашему тогда всеобщему гнву?!. Ставимъ эти вопросы въ виду сужденій нкоторыхъ нашихъ газетъ. Иныя изъ нихъ дошли до того, что готовы были бы возстановить status quo ante, т. e. возстановить турецкое надъ Румеліей, а вмст и надъ Болгарскимъ Княжествомъ, господство (для сверженія котораго пролились — всего восемь лтъ назадъ — рки русской крови). Одна изъ газетъ проповдуетъ не только политическій, но и полицейскій союзъ… съ Турками для усмиренія Славянъ и для содержанія ихъ въ узд! Т. е. для того, вроятно, чтобъ толкнуть все Славянство въ объятія Австріи, чтобъ она явилась имъ въ ореол избавительницы отъ двойнаго ига: мусульманскаго и русскаго?!. Можно ді такъ отрекаться отъ своего недавняго прошлаго, открещиваться, словно отъ сатанинской скверны, отъ того народнаго подвига, который вчера еще чествовали ‘великихъ’, которымъ вчера еще гордились и умилялись,— оплевывать святой порывъ самоотверженія охватившій весь Русскій народъ въ 1876 г. и двинувшій толпы добровольцевъ на помощь Сербамъ, на освобожденіе ‘православныхъ братій’ изъ-подъ мусульманской неволи? А теперь насъ же Русскихъ приглашаютъ отдать этихъ ‘братій’ подъ мусульманскую опеку! Нтъ, Русскій народъ счелъ бы грхомъ раскаиваться въ святомъ дйств любви, хотя бы даже оно оказалось теперь для него, вовсе, повидимому, неприбыльнымъ,— а грхъ, по его мннію, на томъ, кто за его самоотверженіе заплатилъ бы ему неблагодарностью и зломъ. Позволительно однако думать, что никакое дйство любви не остается безплоднымъ, и что не сегодняшнимъ только днемъ измряются результаты нравственныхъ дяній въ исторіи народовъ!..
И изъ-за чего приглашается Россія произвести вдругъ такой вольтфасъ и наругаться надъ собственными братолюбивыми увлеченіями? Изъ-за того ли, что г. Петко Каравеловъ неволилъ Россію обидить? что какой-нибудь Райко или Ника Стамбуловъ Россійскую Имперію достаточно не уважилъ? что принцъ Баттенбергъ изъ Дармштадта не оправдалъ нашей довренности? Конечно, не подлежитъ и сомннію, что переворотъ ими совершенный послужитъ если не къ укрпленію ихъ власти, то къ ихъ торжеству, тмъ боле, кто по послднимъ извстіямъ они ведутъ дло и очень умно, и осторожно: надо же отдать имъ въ этомъ справедливость. Положимъ, что таковое ихъ личное торжество, подбитое фальшью, не можетъ вообще не быть оскорбительнымъ для нравственнаго чувства, Россія же притомъ сознаетъ себя какъ бы обманутою, проведенною… Но не должны мы забывать и здсь другой стороны общаго положенія: Князь Александръ — не Болгарія, и болгарская красная ‘интеллигенція’ въ лиц Каравелова и К — вовсе еще не Болгарскій народъ. Болгарія и Болгарскій народъ неповинны въ козняхъ, подвохахъ, фокусахъ и всякой кривд своего оффиціальнаго правительства и своей интеллигенціи вообще. Не можемъ же мы отказаться отъ Болгаріи или отталкивать отъ себя, такъ-сказать наказывать Болгарскій народъ — ради прегршеній или негодности нкоторыхъ лицъ,— хотя бы даже значительнаго числа болгарской интеллигенціи (въ воспитаніи которой боле всего гршно само русское общество)! Не позволительно намъ не принять въ расчетъ того чистосердечнаго недоразумнія, которымъ, за исключеніемъ виновниковъ переворота, одержима въ настоящій день вся Болгарія, того искренняго, вполн понятнаго, законнаго и потому симпатичнаго энтузіазма, которымъ она охвачена теперь вся, изъ конца въ конецъ, который отрицать (какъ длаютъ у насъ нкоторые) было бы прямо недобросовстно. Такимъ отрицаніемъ мы не устранимъ, а только осложнимъ наши настоящія затрудненія! Народъ убжденъ,— и теперь хоть пушками въ него пали, не разубдить его,— что ‘возсоединеніе’ совершается по тайному наказу Россіи, и какъ бы ни старалась внушать ему противное русская дипломатическая агентура, онъ будетъ воображать, что это-молъ — ‘политика’… ‘Хитеръ Московъ!’ скажетъ селякъ Болгаринъ, добродушно, но многозначительно улыбаясь… Да и какъ могутъ въ Болгаріи думать иначе люди сколько-нибудь здравомыслящіе, во не посвященные въ секретныя козни партій, которыя притомъ же и самый успхъ переворота, безъ сомннія, постарались облегчить распространеніемъ слуховъ о согласіи своихъ дйствій съ намреніями Россія: на ‘десятитысячномъ митинг’ въ Софіи о признаніи возсоединенія совершившимся фактамъ, положено: ‘резолюцію эту представить Императору Русскому — Покровителю Болгаріи’, въ сочувствіи Россіи перевороту уврялъ тамъ же, въ своей рчи, Грековъ — бывшій министръ, консерваторъ (врагъ Каравелова!). Можетъ ли здравомыслящій Болгаринъ этому не повритъ? Разв Россія не добивалась соединенія восемь лтъ назадъ? разв не выражала предъ Болгарами свою скорбь по поводу 16 Берлинскаго трактата? разв когда-либо она отрицалась торжественно этой мысли или пыталась когда-либо искоренить въ Болгарахъ всякій помыслъ о ‘цлокупности’? Разв тому, чему Болгаринъ теперь радуется, не радовалась сама Россія посл своихъ за-балканскихъ побдъ? Разв не въ прав теперь всякій Болгаринъ, любящій и чтущій Россію (а таковъ весь сельскій народъ безъ исключенія), ожидать отъ нея и теперь полнаго себ сочувствія и содйствія?
Съ таковымъ чистосердечнымъ недоразумніемъ, съ таковымъ искреннимъ энтузіазмомъ болгарскихъ народныхъ, преданныхъ Россіи массъ — слдуетъ обращаться крайне осторожно, слдуетъ считаться. Окачивать холодной водой, посылать народу ругательства: ‘ахъ вы, такіе-сякіе братушки, убирайтесь вы къ Туркамъ!’ (а почти такія ругательства нашли себ мсто даже въ печати) было бы не только безнравственно, но и безумно. Топтать въ грязь народныя симпатіи, да и просто пренебрегать ими — какой же тутъ для Россіи расчетъ? И какъ бы при такомъ образ дйствій съ нашей стороны, тшилась и ликовала бы въ глубин души своей Австрія, готовясь, по нашей дурости, пожать жатву тамъ, гд не сяла,— а сяли мы! Вслушайтесь: уже и теперь тонъ австрійскихъ газетъ иной, боле сдержанный и сочувственный чмъ русскихъ…
Но не можетъ же Россія, возразятъ намъ, дать себя дурачить. Великой держав непристойно-де идти на буксир дерзкихъ, самовольныхъ авантюристовъ… Это вн всякаго сомннія. Мы и должны выступитъ — въ качеств старшихъ братьевъ, притомъ вдвойн авторитетныхъ, ибо Болгарское государство — наше созданіе, но все же — братьевъ. Мы можемъ, имемъ право и обязаны выразить кому слдуетъ порицаніе, наказать того или другаго, воспользоваться, однимъ еловомъ, своими правами, вполн признаваемыми за нами всмъ Болгарскимъ народомъ, но ужъ никакъ не отказываться отъ своихъ правъ, не уступать никому ни защиты, ни накого либо инаго распоряженія судьбою Болгарскаго народа! Мы здсь хозяева, а никто другой. Это слдовало объявить во всеуслышаніе всей Европ, тотчасъ посл переворота. Пристойне, чтобъ не Россія у Европы, а Европа справлялась прежде всего о томъ: что сдлаетъ, какъ поступитъ Россія? Но нашею первою заботою было, кажется, облить себя, постараться убдить Европу, что ‘насъ воистину провели, что мы воистину сумли ничего во время не знать, не провдать, хотя и имемъ въ Болгаріи и министра, и агентовъ, и консуловъ’… Европа легко поврила. ‘Провели, видимъ, что провели! какъ не поврить!’ отозвалась она одобрительно, и мы успокоились, польщенные такимъ мнніемъ, и затмъ спросили: ‘какъ изволите поступить?’ — ‘Пока конференцію пословъ въ Константинопол, съ новой санкціей Берлинскаго трактата, хотя бы и съ измненіемъ 16-го ‘!— ршилъ князи Бисмаркъ и ухалъ въ Фридрихсру.
Мы не думаемъ отрицать для Россіи обязанности переговоровъ и совщаній съ Европой, особенно же съ Германіей и Австріей, и особенно посл соглашенія трехъ монарховъ въ Скерневицахъ и Кремзир. Но въ такомъ дл какъ Болгарское, Россіи долженъ бы принадлежать починъ,— она должна бы выступать не въ интересахъ только европейскаго мира, нарушаемаго переворотомъ, а какъ лично заинтересованная,— не какъ одна изъ шести державъ, участницъ Берлинскаго конгресса, и никакъ не въ качеств жандарма-охранителя Берлинскаго трактата. Не штопать дыру на Берлинскомъ трактат призвана она (эта роль штопальщицы не къ лицу русской дипломатіи),— а воспользоваться тмъ, что онъ прорванъ. Не гнваться гнвомъ великой державы на маленькую Болгарію прилично намъ, а прикрыть ее тотчасъ своимъ щитомъ, предоставляя себ самимъ свести съ нею потомъ свои домашніе счеты. Россія могла бы, напримръ, и имла бы право, послать въ Болгарію, въ помощь князю и для его руководства, полномочнаго коммиссара съ вскимъ авторитетнымъ словомъ, а также для наблюденія, чтобъ крайнія радикальныя партіи болгарской интеллигенція не скомпрометтировали дальнйшее политическое бытіе Болгаріи.
‘Конференція’ — дурное предзнаменованіе, въ этомъ слов что-то зловщее. По Восточному вопросу, по крайней мр, всмъ памятна безплодность многократныхъ конференцій. Ну что, если конференція, даже признавъ ‘возсоединеніе’ подъ общимъ верховенствомъ султана (причемъ въ роли ходатая передовою выступитъ, ярче всего, не Россія, а непремнно Австрія съ Германіей), если конференція въ виду волненія, грозящаго охватить вс племена Балканскаго полуострова, снабдитъ Австрію мандатомъ: взять на себя обязанность блюстителя тишины и порядка, въ нкоторомъ род полицеймейстера на полуостров, отъ имени Европы? При чемъ мы-то будемъ?…

Москва, 28 сентября.

Вс внутренніе, домашніе интересы заслонены теперь событіями на Балканскомъ полуостров. Съ лихорадочнымъ вниманіемъ слдитъ за ними Россія. Да и можетъ ли быть иначе? Слишкомъ тсно связаны они съ историческимъ существомъ нашего отечества, слишкомъ уже роковыми послдствіями сказывается для самой нашей внутренней жизни,— во всхъ смыслахъ и отношеніяхъ, матеріальныхъ и нравственныхъ,— всякое пренебреженіе къ народно-историческихъ задачамъ русской державы, всякій малйшій ущербъ ея достоинству, значенію и положенію въ семь государствъ и народовъ. У насъ же въ Петербург упорно коснютъ въ непониманіи той живой органической связи, въ какой состоятъ между собою политика вншняя и внутренняя, даже наивно воображаютъ, что можно одновременно стоять на двухъ путяхъ: антинаціональномъ въ области вншней политики и національномъ — въ области внутренней! Петербургскимъ чиновникамъ кажется, что это два разныя ‘вдомства’:, министерство иностранныхъ длъ само по себ, а министерства финансовъ и внутреннихъ длъ тоже сами по себ, и ничего общаго съ первымъ, кром предусмотрнныхъ въ Свод Законовъ случаевъ, имть не должны и не имютъ. Всякое ревнивое отношеніе къ національному интересу и достоинству вн предловъ Россіи — петербургская канцелярія немедленно готова обозвать, да и обзываетъ, излишествомъ національнаго самолюбія, ‘шовинизмомъ’, полагая вроятно, что уронъ чести въ международныхъ отношеніяхъ не мшаетъ, чуть ли даже не помогаетъ съ избыткомъ — подъему духа внутри страны! Какъ будто международное значеніе, величіе и мощь государства не сильне во сто разъ содйствуетъ прочности государственнаго кредита, выгодности коммерческихъ трактатовъ, открытію новыхъ рынковъ и той духовной бодрости населенія, безъ которой даже матеріальное, экономическое его преуспяніе немыслимо! Да и о единомъ ли хлб живутъ народы? Разв и независимо отъ интересовъ матеріальнаго благосостоянія, нтъ у великаго историческаго народа своихъ особыхъ стремленій, своего особаго призванія въ мір, которое тсно связано съ существомъ его духа, въ которомъ весь смыслъ его историческаго бытія, и не служить которому было бы для него позорнымъ самоотреченіемъ и отступничествомъ? Какой жизни духа, какой зиждительной дятельности ожидать отъ человка, который удрученъ сознаніемъ постыднаго дда, который далъ себя заушить, оплевать, ограбить, одурачить — не но недостатку вншней силы и средствъ, а по малодушію, по духовной дряблости, невжеству и умственной лни? Еще недавно, вновь и вновь разъясняла ‘Русь’ деморализующее воздйствіе Берлинскаго трактата на русскую жизнь, и ея слова были встрчены чуть не усмшкой,— даже такими отзывами: ‘опять старая псня! Пора бы ужь и позабыть о Берлинсхомъ трактат! кто-жь теперь о немъ вспоминаетъ?’ (и это какъ разъ наканун Филиппопольскаго переворота, когда онъ самъ себя, къ удивленію русскихъ политиковъ, напомнилъ!) Берлинскій трактатъ — говорили мы — это нравственное паденіе Россіи какъ государства и непосредственнымъ его результатомъ было поникновеніе общаго, духа, совершенное ослабленіе доврія въ властвующему Петербургу,— что въ такой стран, гд правительство — чуть не главный двигатель общественной жизни, тотчасъ же отражается на всхъ отправленіямъ государственнаго и народнаго организма, даже на экономическомъ его положеніи….
И вотъ теперь, наше своеобразное политическое искусство ухитрилось довести русское дло до того, что этотъ же самый Берлинскій трактатъ сталъ намъ милъ и дорогъ, что мы цпляемся за него какъ за якорь спасенія, только въ немъ, по мннію русскихъ дипломатовъ, вся наша опора,— а то не вышло бы хуже! Роли перемнились: мы, для которыхъ въ свое время Берлинскій трактатъ былъ заушеніемъ, мы же теперь отстаиваемъ, находимъ себя вынужденными отстаивать его цлость и нерушимость,— а державы, т самыя, которыя его намъ на зло навязали, которыя именно и измыслили наиобиднйшія для насъ его статья, он же теперь и посягаютъ, съ развязностью хозяевъ, на твореніе собственныхъ рукъ, подсмиваются надъ его святостью какъ международнаго договора! Он желаютъ отмны, мы же хотли бы сохраненія этихъ оскорбительныхъ для насъ статей — на томъ, вроятно, основаніи, что по смиренію нашему мы держимся обратнаго смысла пословицы, а именно: что отъ худа худа не ищутъ, и худо вдомое лучше худа невдомаго, добро же — не про насъ!…
Да, очевидно, вопросы величайшей важности ставятся теперь судьбою на историческую очередь и призываютъ нашу дипломатію къ отвту. Удастся ли ей, въ виду столькихъ неблагопріятныхъ повидимому для насъ условій, снять ихъ съ очереди, отложить разршеніе ихъ до боле удобнаго времени? Едва ли. Было бы, конечно, желательно, чтобъ исторія въ своемъ поступательномъ движеніи справлялась, прежде всего, у нашей петербургской канцеляріи о степени нашей приготовленности, спросилась бы напередъ и у министра финансовъ, и у министра военнаго, и у министра морскаго: въ какомъ-де положеніи наши финансы, ваши военныя и морскія силы, и только удостовряй въ удовлетворительномъ ихъ состояніи приступала бы къ длу Но въ томъ-то и бда, что исторія такихъ справокъ не наводитъ, а дйствуетъ по своимъ собственнымъ законамъ, предоставляя мудрымъ правительствамъ ихъ угадывать, провидть и соображаться съ ними заблаговременно. Кто же виноватъ въ томъ, что мы всегда одни не готовы, а другіе оказываются готовыми? Кто же виноватъ въ томъ, что мы, даже возвративъ себ право на сооруженіе военнаго флота въ Черномъ мор, цлыхъ двнадцать лтъ бездйствовали,— и кто же поручится въ томъ, что даже и при отстрочк ршенія Восточнаго вопроса — мы къ новому сроку будемъ непремнно готовы? Да и отъ вншней ли готовности одной зависитъ успхъ иди неуспхъ дипломатическихъ битвъ? Едва ли не важне боевой готовности — готовность мысли, умющей взвсить вс случайности, оцнивать съ возможною точностью положеніе длъ и на основаніи реальныхъ данныхъ опредлять заране планъ своихъ политическихъ дйствій. Никого такъ не вастигъ врасплохъ переворотъ въ Филиппопол, какъ нашу дипломатію, хотя ужь конечно не требовалось особенной мудрости чтобы его предвидть, хотя поползновенія къ нему обнаруживались и прежде, ни для кого не были тайной, особенно же для русскаго консульства, хотя нашей дипломатіи лучше чмъ кому либо было извстно, что ничего нтъ легче такого переворота, что противодйствія ему внутри самой страны нтъ и быть не можетъ,— что Румелія кишитъ горячими головами и всякими агитаторами. Полковникъ румелійской милиціи Чичаговъ, какъ намъ пишутъ изъ Болгаріи, еще два мсяца назадъ доносилъ по начальству о признакахъ заговора и о малой надежности милиціи въ случа переворота,— и ему, по сношеніи съ министерствомъ иностранныхъ длъ, отвчали: напрасно изволите безпокоиться!… А казалось бы, почему же и не поломать себ заране голову надъ вопросомъ: какъ же однако быть, еслибы такой казусъ произошелъ? Но мы обнадежились предположеніемъ, что безъ нашего спроса въ перевороту не приступятъ и почили на томъ — предпочитая не трудить себ головы понапрасну. Переворота, можетъ-быть, не ожидала къ 6-му сентября и Австрія, но ее событія, очевидно, врасплохъ не застали: она знаетъ, чего ей хотть, къ чему стремиться, и въ виду своей цли стоитъ готовая ко всякой случайности, не истощаясь въ е жалкихъ словахъ’ по примру нашей дипломатіи. Именно,— какъ доходятъ до насъ слухи,— ‘жалкими словами’, за недостаткомъ мысли, и пробавляется въ настоящую минуту дипломатія въ Петербург. Только плачется и негодуетъ она теперь — не на свою оплошность и несостоятельность, о нтъ, а на… исторію, т. е. на минувшіе историческіе факты! Виною-де все эта война 1877 года,— совсмъ-то она была и не кстати! виною — этотъ наплывъ добровольцевъ въ Сербію въ 1876 г., эти Славянскіе комитеты, Московскій особенно, и т. д. Негодованіе, можно бы замтить нашимъ дипломатамъ, во всякомъ случа позднее и праздное, но оно краснорчиво само по себ и многое объясняетъ. Оно объясняетъ возможность Берлинскаго трактата посл нашихъ блистательнйшихъ побдъ и заставляетъ врить тому оправданію дйствій князя Бисмарка на конгресс, которое, въ виду возводимыхъ на него въ Россіи (между прочимъ — самими дипломатами) обвиненій, напечатано было въ оффиціозной ‘Сверо-Германской Всеобщей Газет’: не канцлера, а дипломатовъ своихъ,— гласитъ это оправданіе,— должна за трактатъ обвинять Россія, ибо они не предъявили съ твердостью ни одного требованія, которое бы не было конгрессомъ, по настоянію канцлера, уважено, иныхъ же требованій, которыхъ бы естественно было отъ нихъ ожидать, русскіе дипломаты или вовсе не предъявляли, или же, когда и предъявляли, то не отстаивали ихъ, тотчасъ отступались отъ нихъ и сами… Оно, это ретроспективное негодованіе, свидтельствуетъ также и о томъ, какимъ пигмеемъ мысли и духа является наша дипломатія вмст со всею правительствующею россійскою канцеляріей — рядомъ съ родною страной, когда она, въ великія мгновенія своего бытія, выступаетъ на подвигъ какъ Россія народная и историческая,— и какимъ титаномъ является этотъ самый пигмей въ дл искаженія, размельчанія, опошленія и окончательнаго разрушенія всхъ результатовъ ея творчества, жертвъ и усилій, ея великихъ историческихъ подвиговъ!…
Другое, въ настоящую трагическую пору, занятіе нашихъ дипломатовъ, это — бранить Болгарскаго князя Баттенберга, Каравелова, да и всхъ Болгаръ, и на нихъ валить всю вину за т затрудненія, въ которыхъ дипломатія наша теперь очутилась. Это занятіе, впрочемъ, не ограничивается словами, но вдохновляетъ, повидимому (по крайней мр на первыхъ порахъ), и самый нашъ дипломатическій образъ дйствій. Трудно предсказать, какъ опредлится онъ окончательно, по возвращеніи нашего министра иностранныхъ длъ изъ Копенгагена, но несомннно, что въ петербургскихъ дипломатическихъ кругахъ, равно какъ (къ ихъ утшенію) и въ нкоторыхъ нашихъ серіозныхъ политическихъ газетахъ, господствовало до сихъ поръ одно чувство и одно желаніе: какъ бы выместить на Болгарахъ и Болгаріи всю свою злобу за ихъ самовольный и дерзкій поступокъ. Мы съ своей стороны не питали никогда симпатій ни къ князю лично, ни тмъ мене къ Каравелову и его радикальной партіи, да и вообще ни въ какой изъ болгарскихъ партій, о болгарской ‘интеллигенціи’ мы уже высказали наше мнніе, что за рдкими исключеніями, она — грубый, съ примсью большей дикости, сколокъ съ русской же доморощенной радикальной интеллигенціи, созданной у насъ общественнымъ воспитаніемъ 60-хъ и 70-хъ годовъ. Своими болзнями болгарское общество обязано преимущественно русскому. На Россіи же лежитъ обязанность и преподать имъ лченіе, но въ настоящую минуту эти заботы по меньшей мр не своевременны! Дло идетъ уже не о Каравелов съ компаніей, а о созданной нами Болгаріи. И какъ о Россіи только лишь фальшивое понятіе составилъ бы тотъ, кто бы судилъ о ней, объ ея народ — по нашей такъ-называемой ‘либеральной’, не говоря уже о нигилистической, интеллигенціи, такъ и въ Болгаріи есть здравомыслящій народъ, православный, ничего общаго съ своею ‘интеллигенціей)’ неимющій, искренно преданный и неизмнно благодарный своей избавительниц Россіи. Дале: мы вполн признаемъ личную вину предъ Россіей болгарскаго правительства и вообще всхъ авторовъ учиненнаго намъ сюрприза. Нельзя же,— повторимъ слова сказанныя въ ‘Руси’ по адресу Болгаръ,— ‘нахрапомъ эксплуатировать симпатіи Россіи въ Болгаріи!’ Тмъ не мне, все это лишь домашніе, личные, случайные счеты, которые Россія всегда успетъ свести, и которые не могутъ ни въ чемъ измнить силу ея собственныхъ счетовъ съ исторіей, ея собственныхъ нравственныхъ обязательствъ, не только относительно Славянскаго, нуждающагося въ ея защит племени, но и Россіи самой, какъ великой, могущественной Славянской державы. Изъ-за гнва, хотя бы и праваго, на принца Баттенберга и Петка Каравелова забывать о высшихъ русскихъ задачахъ, о нашемъ народно-историческомъ призваніи, слдовательно о служеніи нашимъ собственнымъ интересамъ — не мелочно ли это? совмстно ли это съ достоинствомъ Россіи? Приличне было бы, кажется, извлечь изъ всего этого событія нкій для себя урокъ и задуматься надъ вопросомъ: въ какой же, однако, мр годенъ тотъ status quo, сохраненіе котораго составляло и составляетъ до сихъ поръ базисъ нашей политики? Можно ли опираться вообще (не только почить!) на основахъ Берлинскаго трактата, считавшагося когда-то нахальнымъ нарушеніемъ честнаго здраваго смысла, посягательствомъ на законные интересы Россіи и Славянства, а теперь ставшаго для насъ чуть не словомъ премудрости, залогомъ мира, равновсія и благоденствія? Что-жъ это за прочное сооруженіе такое, коли вотъ пришелъ мальчикъ, ткнулъ его мизинцемъ,— и все разсыпалось въ прахъ, и нашъ покой улетлъ, и весь міръ въ тревог?! Ибо филиппопольскій переворотъ совершенъ именно такимъ образомъ, какою-то игрушечною, опереточною революціей,— почти въ присутствіи зрителей-дипломатическихъ агентовъ. Значитъ: гд тонко, тамъ и рвется, а гд гнило, такъ и подавно. И вдь мы лучше всякого другаго понимали въ свое время, что эти основы гнилы, въ этой самой гнилости и полагали свои надежды на будущее! Вольно же было потомъ все это забыть,— мало того: на эти самыя основы опереть зданіе нашей политики и ласкать еще себя пріятной надеждой, что он простоятъ до тхъ поръ, пока мы заблагоразсудимъ обмнить ихъ на новыя! Вдь филиппопольскій переворотъ могъ совершиться не сегодня, такъ завтра, не Петкомъ, такъ Райкомъ или инымъ кмъ!..
Основы гнилы,— это уже сознали давно и сами главные виновники Берлинскаго трактата (какъ разъ въ ту минуту, какъ мы стали это позыбывать). Прежде всего сознала ихъ гнилость сама Австрія, она же первая и стала подъ трактатъ подкапываться и, въ виду его неминуемаго скораго паденія, принимать заблаговременно свои мры. Если же теперь,— именно по такому инциденту, который, по общему признанію, ближе всего касается Россіи,— ршено будетъ (и по ея же настоянію) возстановленіе status quo ante, хотя бы и съ нкоторымъ измненіемъ, въ род возложенія на князя Болгаріи обязанностей званія румеліотскаго генералъ-губернатора,— если, однимъ словомъ, послдуетъ новая санкція Берлинскаго трактата, то разв послдній, въ своемъ заштопанномъ вид, станетъ отъ этого крпче? Положимъ, что ‘державамъ’ удалось бы въ настоящее время обуздать порывы самихъ правительствъ Сербіи и Греціи (въ чемъ ми положительно сомнваемся), но кому же не ясно, что тотчасъ же — вслдъ га тмъ, какъ державы обмнятся поздравленіями съ благополучной развязкой настоящихъ затрудненій,— этотъ самый трактатъ прорвется въ другихъ мстахъ: вспыхнетъ пожаръ въ Македоніи, разгорится пламенемъ вчно тлющій огонь въ сред Албанцевъ!… Что же останется тогда длать Европ? Прежде всего потребуется потушить пожаръ или прекратить рзню,— и кому же другому можетъ выпасть эта роль тушильщика и умиротворителя враждующихъ между собою и съ Турціей племенъ, какъ не той держав, у которой войска уже и стоятъ на готов въ самой средин Балканскаго полуострова? Вдь можно, пожалуй, и вновь, съ тмъ же лицемріемъ, даже не возбуждая вопроса о новомъ расчлененіи Турціи, снабдить Австрію такимъ же мандатомъ отъ имени Европы, каковой былъ ей торжественно данъ относительно Босніи и Герцеговины.
Но невозможно даже и предположить, чтобы ‘державамъ’ удалось принудить правительства Сербіи и Греціи въ демобилизаціи своихъ армій, къ попятному шагу назадъ въ своей національной политик. Не говоримъ уже о томъ, что въ искренность подобнаго давленія на Сербію и Грецію со стороны Англіи и Австріи даже трудно и врить,— едвали, греческое и особенно сербское правительства сладили бы въ настоящую минуту съ возбужденіемъ народнымъ страстей у себя дома. Для короля Милана, это даже вопросъ личный — о сохраненіи сербской короны. Единственный для него исходъ, въ виду народной всеобщей къ нему ненависти, и именно вслдствіе его корыстной австрофильской политики, это — сочетаніе такого его австрофильства, такой настоящей его зависимости отъ австрійской власти, съ политикою ‘національною’, т. е. съ перспективою увеличенія сербской государственной территоріи. Для Австріи это не безвыгодно. Увеличенная сербская территорія не выскочитъ изъ ‘сферы австрійскаго вліянія’, а только ее расширитъ, напротивъ явное или тайное пособничество Сербіи со стороны Австріи, теперь ненавистной сербской народной масс, дастъ австрійскому имени популярность и примиритъ Сербовъ. съ ея вліяніемъ и протекторатомъ. Едвали возможно и сомнваться въ томъ, что и въ настоящую минуту все совершающееся въ Сербіи совершается не иначе какъ съ соизволенія и даже при помощи Австріи: она же, какъ видно изъ газетъ, помогла королю Милану и въ заключеніи новаго займа въ Вн! Отношенія его къ Вн таковы, что никакой шагъ для него немыслимъ безъ соглашенія съ нею. Вотъ почему и нельзя поврить, чтобъ Австрія искренно стояла за сохраненіе Берлинскаго трактата: слишкомъ уже на руку ей весь этотъ настоящій оборотъ длъ! Если же на конференціи пословъ Берлинскій трактатъ будетъ подтвержденъ всми державами снова, то конечно съ самообманомъ для насъ и съ сознательнымъ обманомъ со стороны прочихъ участниковъ,— такъ какъ тотчасъ же за подтвержденіемъ послдуютъ тамъ и сямъ, повидимому самовольныя, въ сущности же тайно подстрекаемыя его нарушенія.
Всего цлесообразне, конечно, было бы приступить теперь же, съ полною откровенностью, къ пересмотру Берлинскаго трактата и къ новому расчлененію Турціи (при этомъ Россія могла бы предъявить и свои притязанія), чмъ, заштопавъ теперь Берлинскій трактатъ, допустить вслдъ затмъ, волей-неволей, фактическое ея расчлененіе. Послднее во всякомъ случа произойдетъ, и вскор, если не въ вид расчлененія формальнаго, ‘присужденнаго’, то въ вид ‘совершившихся фактовъ’ или австрійской оккупаціи на манеръ той оккупаціи двухъ провинцій, которая даже оффиціально признается въ Европ чуть ли не залогомъ европейскаго мира и равновсія!!
Пора же наконецъ русской дипломатіи убдиться въ томъ, что все что ни творится въ Европ есть не боле какъ заговоръ противъ насъ, противъ естественнаго нравственнаго и политическаго вліянія Россіи на Балканскомъ полуостров, противъ ея законнйшихъ правъ, притязаній и интересовъ. Выступая въ роли защитницы Берлинскаго трактата и созданнаго имъ status quo, Россія даже въ случа успха защиты, трактата не сохранитъ, а только передастъ свою политическую роль на полуостров — Австро-Венгріи…
Если же однако, какимъ-нибудь дипломатическимъ маневромъ, результатъ конференціи въ самомъ дл ограничился бы на первое время лишь возстановленіемъ status quo съ небольшимъ измненіемъ, въ вид, напримръ личной уніи обихъ частей Болгаріи въ особ князя и т. п., то почему бы Россіи не принять на себя гарантіи спокойствія и мира въ Болгаріи и на этомъ основаніи выговорить себ у Турціи право: теперь же ввести нкоторую часть своихъ войскъ въ Варну? Появленіе ихъ было бы встрчено Болгарскимъ народомъ съ восторгомъ — въ этомъ никакого сомннія быть не можетъ. Это было бы полезно въ виду имющихъ неминуемо послдовать равныхъ случайностей, разныхъ новыхъ попытокъ турецкаго расчлененія,— полезно уже потому, что подаривъ Добруджу Румыніи, мы сами себ отрзали прямое сухопутное сообщеніе съ Балканскимъ полуостровомъ. Это было бы полезно и для Болгаріи, да и для всхъ Славянскихъ племенъ — для сохраненія нашей съ ними связи въ будущемъ. Ибо все, что выгодно и полезно для Россіи, выгодно и полезно для всего Славянства, что служитъ къ ея укрпленію сил и слав, то служитъ къ созиданію, къ укрпленію, сил и слав всего Славянскаго міра…

Москва, 5 октября.

‘Переклюкала мя еси, Ольга!’ отвчалъ смиренно, по сказанію лтописи, Византійскій Императоръ русской Великой Княгин, разстроившей его, впрочемъ не важные, замыслы своею мудростью. ‘Переклюкала мя еси, Европа!’ могла бы съ полнымъ основаніемъ (но по важности дла не просто со смиреніемъ, а хоть зардвшись стыдомъ) воскликнуть теперь и русская дипломатія. ‘Переклюкала’ насъ Австрія, ‘переклюкала’ Германія, ‘переклюкала’ Англія! Кому не удавалось насъ переклюкать!… Впрочемъ, съ нашей стороны едвали даже и бываетъ какое-либо состязаніе въ планахъ, ясно сознанныхъ, на извстную даль времени расчитанныхъ, съ политическими планами дйствій иностранныхъ державъ. У нашихъ дипломатовъ въ превеликомъ почет икая программа — бездйствія, отсрочекъ, да вры — въ союзниковъ или даже въ ‘концертъ Европы’. Наши оффиціозные дипломатическіе органы даже хвастаютъ именно тмъ, что ‘Россія никакихъ видовъ никуда не простираетъ’, а что касается издающагося на счетъ Министерства иностранныхъ длъ французскаго ‘Петербургскаго Журнала’,— такъ тотъ почти буквально, но притомъ съ полнымъ чистосердечіемъ, повторяетъ за русскую дипломатію, предъ лицомъ всей европейской публики, слова Гоголева городничаго: ‘врите ли, даже когда ложишься спать, все думаешь: Господи Боже мой, какъ бы такъ устроить, чтобъ начальство (читай: Европа) увидло мою ревноеть и осталось довольно!’. Да простятъ намъ читатели эту горькую шутку! Мы вполн убждены въ похвальныхъ нравственныхъ качествахъ нашей дипломатіи, въ ея честности и искренности. Но вдь мудрость не проклята Богомъ. Даже повелна.
Да, ‘Journal de St.-Pterebourg’ можетъ, пожалуй, радоваться: Европа нами довольна. Она всегда нами довольна, когда мы дйствуемъ во вредъ себ и Славянству. Ничего такъ не желаетъ она какъ вызвать насъ на такія дйствія, которыя бы способствовали отчужденію отъ Россія Славянскихъ племенъ или оттирали насъ отъ Балканскаго полуострова, и искусно пользуется всякимъ нашимъ промахомъ въ этомъ отношеніи. Именно на эту подсунутую имъ удочку наши дипломаты и поймались! Положимъ, такое отчужденіе, какъ противоестественное, слишкомъ глубоко укорениться не можетъ. Вримъ, что надостъ же когда-нибудь и русскому великану путаться въ разставленныхъ ему стяхъ. Но чтобъ выбраться изъ нихъ, нужно ихъ порвать, а чтобы порвать надо ихъ опознать, т. е. опознать и откровенно исповдать собственные грхи и провинности — дабы вновь не угодить въ сти. А грхи эти тяжкіе, содянные (не углубляясь слишкомъ въ даль) до, во время и посл войны 1877—78 гг. Они — виною нашей настоящей политической немощи…
И вотъ, вслдствіе ли этой вншней немощи, вслдствіе ли заговора Европы, нами не распознаннаго, или новыхъ недавнихъ дипломатическихъ ошибокъ нашихъ, только несомннно, что Россія поставлена теперь въ положеніе, если не безвыходное, то во всякомъ случа въ высшей степени тягостное и фальшивое! Можно, пожалуй, въ утшеніе себ продолжать поносить князя Александра съ Каравеловымъ и Ко, и на нихъ взваливать все бремя вины, но такое времепрепровожденіе длу не поможетъ, правильнаго выхода не укажетъ, а разв лишь глава отведетъ.
Вмсто того, чтобы тотчасъ посл переворота войти въ прямые непосредственные переговоры съ Султаномъ, какъ онъ самъ этого желалъ (по свидтельству константинопольскаго корреспондента ‘Московскихъ Вдомостей’), какъ на это намекнулъ и намъ, и Султану, въ первую минуту, самъ князь Бисмаркъ,— мы свое первенствующее значеніе, покровителя и опекуна Болгарія, слдовательно, въ извстномъ смысл, хозяина въ дл болгарскомъ, передали ‘Европ’! Не споримъ, что румелійскій переворотъ, какъ нарушеніе Берлинскаго трактата, требовалъ бы во всякомъ случа санкціи всхъ державъ, трактатъ подписавшихъ, но наша роль на той конференціи пословъ, которая происходитъ теперь въ Константинопол, была бы, посл предварительнаго соглашенія съ Султаномъ, тогда уже иная: мы бы, а не Европа, командовали положеніемъ, намъ однимъ принадлежало бы представительство интересовъ Болгаріи А разв теперь на эту конференцію мы явились съ тми преимущественными правами относительно Болгаръ, которыя мы добыли себ кровью и которыя никмъ изъ державъ даже не отрицаются? Напротивъ, мы отъ Болгаріи отступились, какъ-будто вс прежнія наши съ нею связи совсмъ порвались! Мы словно разомъ отреклись отъ своего недавняго прошлаго, помянули его лихомъ, чтобъ не сказать хуже,— сами демонстративно подтвердили, что отношенія наши къ Болгаріи ровно т же, что и прочихъ державъ! Но и этого мало: мы на это судбище предстали, относительно Болгаріи, чуть не въ качеств обвинители-прокурора, потребовали даже наказанія для виновниковъ переворота,— и если не мы одни, а вмст и съ Германіей, то во всякомъ случа мы — первые, намъ принадлежитъ сей починъ… Ну, разумется, остальная ‘Европа’ тотчасъ же приняла на себя роль ‘защиты’ или же представилась вынужденною уступить Россіи! Если же Германія насъ и поддерживаетъ, такъ все же весь odium оскорбительнаго тяжкаго для Болгаръ требованія ложится на насъ. Конечно, подробности совщаній на конференціи намъ съ точностью неизвстны, но что дло, въ общихъ своихъ чертахъ, происходило именно такъ, подтверждается какъ лицемрными восхваленіями германскихъ оффиціозовъ, такъ и злорадными ликованіями тхъ органовъ европейской печати, которые имютъ обыкновеніе высказывать съ циническою откровенностью то, что у людей государственныхъ на ух. И не потираетъ ли себ руки отъ восторга глава ныншняго англійскаго кабинета, Сольсбери, какъ о томъ можно судить по статьямъ газеты ‘Standard’, отчасти и по его публичной рчи?! Онъ уже заране празднуетъ, казавшееся прежде невозможнымъ, созданіе враждебныхъ между Россіей и Болгаріей отношеній…. Сдержанне чмъ въ Англіи, радуются ‘пораженію Россіи’ и въ Австріи. Что же касается Германіи, то, по словамъ нашего берлинскаго корреспондента, въ сферахъ правительственныхъ образъ дйствій Россіи произвелъ сначала даже нкоторое недоумніе. князь Бисмаркъ однакоже (должно-быть воскликнувъ: ‘благодарю, не ожидалъ!’) скоро призналъ наше дипломатическое поведеніе вполн похвальнымъ и поспшилъ утвердить насъ въ добрыхъ нашихъ намреніяхъ, къ радости и гордости русской дипломатіи. ‘Россія и Германія дйствуютъ за одно’, гласятъ телеграммы! Да и какъ же не пригнать Берлину нашего поведенія похвальнымъ? Россія не только ужь не захотла воспользоваться настоящимъ случаемъ нарушенія Берлинскаго’ трактата для предъявленія какихъ-либо своихъ законныхъ притязаній, но сама, безъ боя, sua sponte, уступаетъ даже ту свою позицію на Балканскомъ полуостров, которой даже и Берлинскій трактатъ былъ не въ силахъ ее лишить! Какъ же Германіи не оказать поддержки такой политик!
Отрицать — не то что неблагопріятное, но до рзкое и враждебное положеніе, принятое русскою дипломатіей, съ самаго начала кризиса, по отношенію въ Болгаріи не могъ бы теперь даже ‘Journal de St. Ptersbourg’! Фактъ отозванія русскихъ офицеровъ изъ болгарской арміи вдь на лицо. Онъ огласился на весь міръ, и если съ одной стороны снискалъ намъ благоволеніе, конечно ироническое, правительствъ Европы за нашу врность трактатамъ, то съ другой стороны подалъ поводъ къ самымъ оскорбительнымъ его толкованіямъ въ европейской печати. Наши враги не замедлили эксплуатировать это русское дйствіе себ въ выгоду, а намъ въ тяжкій вредъ. Вотъ оно,— заголосили въ Европ,— ‘русское пресловутое и безкорыстное сочувствіе къ Славянскимъ народамъ! Не сама ли Россія предаетъ Болгаръ на гибель — въ виду грозящей имъ опасности отъ азіатскихъ полчищъ, лишая ихъ дйствительныхъ средствъ защиты!’ и т. д. Разумется, это вздоръ, и въ случа положительной опасности,— въ этомъ мы не сомнваемся,— русское общественное мнніе не осталось бы равнодушнымъ, и Россія бы подвиглась таки Болгарамъ на помощь,— но теперь, однако, намъ пока нечего и возразить на подобное позорное обвиненіе!
Отнять этихъ офицеровъ у болгарской арміи въ такую минуту, когда все же война для Болгаріи возможна, это то же самое, что отправляя солдатъ въ сраженіе — отнять у нихъ ружья, дать имъ въ руки простыя палки. Русскіе офицеры,— какъ сообщаетъ корреспондентъ ‘Новаго Бремени’ — первое время сами были убждены, что переворотъ совершается съ согласія Россіи, длили братски радость и одушевленіе Болгаръ, съ энтузіазмомъ готовились вести ихъ на бой, испытать воспитанныхъ ими солдатъ на дл…. И вдругъ…. имъ повелно выйти въ отставку. Положеніе ихъ, по разсказу корреспондента, было и постыдно, и горько до невыносимости. Имъ приходилось присутствовать, въ качеств простыхъ зрителей, при томъ какъ ихъ воспитанники-солдаты отправлялись неопытные, въ первый разъ, на встрчу врага — безъ своихъ привычныхъ руководителей. Имъ приходилось видть какъ преданность и любовь смнялись озлобленіемъ, имъ приходилось слышать такіе клики: ‘ли нашъ болгарскій хлбъ пока было мирно, а какъ дошло до опасности, такъ прочь! покидаете насъ!’… Но вдь безъ опытныхъ руководителей болгарская армія оставаться не можетъ. Россія, отнявъ русскихъ офицеровъ, жестоко казнила всю Болгарію за вину нсколькихъ лицъ,— но одну ли Болгарію? На кого же мы станемъ пенять, если мсто русскихъ инструкторовъ и вождей займутъ — германскіе, англійскіе и австрійскіе?!
А вдь эти семьдесятъ пять тысячъ болгарскаго войска въ Княжеств и Румеліи, созданнаго русскими офицерами, выдрессированнаго совершенно по русски, не знающаго другой команды кром русской, вооруженнаго даже русскимъ оружіемъ — это вдь была наша сила, наша русская армія на Балканскомъ полуостров! Какую великую службу, служа Болгаріи, могла бы сослужить она и Россіи, и всему Славянству!… И все это вдругъ, въ одинъ день, разрушено нами самими… Кому же теперь сослужили мы службу? Да только нашимъ врагамъ, всмъ вмст и каждому порознь… За то ‘Европа’ нами довольна.
Неужели же такъ трудно было для нашей дипломатіи предугадать заране, впередъ, какое впечатлніе произведутъ, какое дйствіе возымютъ въ европейскомъ мір и среди Славянскихъ племенъ наши первые шаги въ возникшемъ политическомъ усложненіи? Совершенно обратное тому, какое дипломатіею предполагалось, т. е. вполн для насъ вредное! Впрочемъ вину дипломатіи раздляетъ, въ извстной степени, и русская печать, т. е. т ея органы, которые прежде всего требовали возстановленія status quo ante, даже турецкой расправы, даже отмщенія Болгарамъ за самовольное, безъ вдома Россіи, возсоединеніе,— и т.д. Все это, разумется, тотчасъ же недругами нашими переводилось, посылалось по телеграфу и по почт за границу, публиковалось тамъ во всхъ газетахъ — въ великому горю и оскорбленію Славянъ, и къ великому утшенію Австріи, Германіи и прочей Европы: ‘вотъ-де она какова, Россія,— высказалась!’… Наполнивъ такимъ образомъ всю вселенную воплями негодованія, прокричавъ всюду съ крышъ, во всеуслышаніе, о томъ, что насъ-де провели, что насъ-де обидили, заплатили неблагодарностью за благодянія, а потому Россія-де впредь благодйствовать не намрена,— конецъ! слуга покорный! и т. д., мы, вопервыхъ, налгали на самихъ себя, на свое народное историческое существо, вовторыхъ, такъ и прыгнули всмъ своимъ грузнымъ корпусомъ въ сти иностранной политики, вытолкавъ Славянъ вонъ отъ себя — въ объятія Австріи и Англіи! Соръ изъ избы не выносятъ, наши счеты съ Славянами — домашніе счеты и призывать Европу въ судьи между ними и нами — по меньшей мр неприлично.
И вдь въ сущности, самъ по себ, тотъ фактъ, что лежитъ въ основ настоящаго политическаго замшательства, т. е. возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ, не можетъ и не долженъ гнвить насъ, такъ какъ мы же семь лтъ тому назадъ это возсоединеніе измыслили, даже было и совершили цною неизмримыхъ жертвъ, и только посл злосчастнаго пораженія на Берлинскомъ конгресс, вынуждены были, съ горечью въ сердц, отъ него отступиться. Но никогда отъ него въ мысли мы не отказывались, а напротивъ сами питали, сами поддерживали ее въ Болгарахъ. Она такъ-сказать висла надъ Болгаріей, торчала неотвязно предъ ея глазами. Не осуждая болгарскихъ порывовъ къ возсоединенію, признавая ихъ вполн естественными и законными, наши дипломатическіе агенты, изъ соображеній благоразумія, только сдерживали ихъ. Надо же, во всемъ что касается Болгаріи, входить поглубже въ ея положеніе и въ натуру, такъ-сказать, нашихъ въ ней отношеній. Повсюду, какъ только пришла всть о переворот, безъ всякихъ постороннихъ внушеній и происковъ, первымъ порывомъ ликующаго народа было — двинуться къ ближайшему жилищу русскаго представителя съ восторженными криками благодарности Россіи. ‘Живіе Русскій Царь!’ ревли радостно тысячи Болгаръ, окружающія домъ русскаго консула въ Рущук… И вотъ консулъ выходитъ (или, за отсутствіемъ консула, его помощникъ), и объявляетъ объятой энтузіазмомъ толп, что эти ея крики… некстати, неумстны,— что то, чему они такъ радуются, т. е. возсоединеніе, совершено противъ воли и желанія Русскаго Монарха!… (См. ‘Новое Время’). Подите растолкуйте это народу: Россія не желаетъ-де вашего соединенія!… Представьте себ его горесть, его смущеніе! Спора нтъ: способъ, коимъ переворотъ совершенъ,— безъ спроса и вдома Россіи, и по ея соображеніямъ несвоевременно,— дерзокъ, заслуживаетъ полнаго осужденія,— но нельзя же, повторяемъ, смшивать способъ съ самимъ существомъ, содержаніемъ факта и изъ-за вины нкоторыхъ лицъ наказывать всю страну. Не говоримъ о главныхъ зачинщикахъ, но несомннно даже большинство тхъ, которые участвовали въ переворот — зная, что Россія о немъ не вдаетъ, никакъ не мыслило, что творитъ дло противное самимъ основаніямъ русской политики, ибо еще наканун могло отъ любаго русскаго дипломата услышать, что возсоединеніе Румеліи съ Княжествомъ — одна изъ нашихъ постоянныхъ задачъ! Къ тому же Россія многимъ, даже самымъ преданнымъ ей, Болгарамъ представлялась въ послднюю пору противъ воли стсненною въ своихъ дйствіяхъ разными дипломатическими условіями, такъ что, на спросъ о переворот, ей неудобно было бы и дать другаго отвта, кром отрицательнаго,— а между тмъ (такъ думалось этимъ Болгарамъ) съ совершившимся безъ ея участія фактомъ она бы, пожалуй, и помирилась! Не надо также упускать изъ виду, что Кремзирское свиданіе произвело самое удручающее впечатлніе на Славянъ Балканскаго полуострова. Сближеніе Россіи съ Австріей казалась имъ чмъ-то въ род: lasciate ogni speranza, если не навсегда, то на долгій срокъ. Пребывать же долгосрочно въ раздленіи съ Румеліей было бы я въ самомъ дл для Болгаріи не выгодно: при различіи конституцій, законовъ, системы школъ и судовъ, могъ бы, наконецъ, современемъ дйствительно образоваться въ Румеліи тотъ особый е націонализмъ’, о которомъ, по словамъ маркиза Сольсбери, и мечтала Англія, создавая по Берлинскому трактату особое политическое существованіе для этой части Болгаріи,— но который теперь пока еще не усплъ укорениться.
Но, возразятъ намъ, Россія не могла оставлять безнаказаннымъ такое дерзкое, оскорбительное нарушеніе Болгаріей всхъ тхъ нравственныхъ правъ, которыя куплены Россіей цною своей крови и достоянія. Пусть такъ, но для наказанія Россія имла и иметъ много способовъ: могла послать полномочнаго коммиссара, смнить министерство, поставить свою защиту въ зависимость отъ нкоторыхъ условій. Не было только надобности — наказывая Болгаръ, наказывать самихъ себя. Лишая ихъ своего расположенія и прежняго прямаго покровительства, мы рискуемъ и сами лишиться Болгаріи. Какой же тутъ для Россіи расчетъ?!. Однакоже — снова возразятъ намъ — Россія не можетъ и не должна допустить, чтобъ ее заподозрили въ вроломств… Но и для отклоненія подозрнія мы располагали многими способами, изъ которыхъ самый существенный и заключался въ прямомъ обращеніи къ Султану. Во всякомъ случа, какъ ни естественно и законно проявленіе гнва съ нашей стороны, все же, казалось бы, возможно было бы удержать его на той грани, гд онъ становился уже поперекъ нашимъ собственнымъ, прямымъ интересамъ, тмъ боле, что сознаніе нашей искренности и правоты въ значительной степени облегчало такую задачу…
‘Не Россіи, не намъ подлаживать свою политику Подъ зати и требованія принца Баттенберга!’ восклицаетъ съ негодованіемъ одна русская газета… Къ затямъ и замысламъ принца конечно не слдъ, но не къ нимъ, а къ созданнымъ чрезъ переворотъ новымъ политическимъ обстоятельствамъ приходилось намъ и обязаны мы были прилаживать свою политику. Изъ-за гнва на мельника, спустившаго вдругъ плотину, нельзя же ‘игнорировать’ разливъ рки, стоять на томъ, что вотъ здсь сушь, когда здсь вода и въ благородномъ негодованіи давать себя топить рчнымъ волнамъ!..
Есть другое оправданіе нашей политики, боле невидимому вское: ‘болгарскій переворотъ, говорятъ намъ, былъ дломъ интриги англійской или австрійской, или англоавстрійской разомъ, онъ былъ направленъ противъ Россіи,— и ей ли успху этой интриги содйствовать?’ Да разв вы вашимъ дипломатическимъ образомъ дйствій не сыграли именно въ руку этой самой интриг? Еслибы Россія явилась въ роли заступника Болгаріи и ходатая предъ Портой и Европой о возсоединеніи съ Румеліей, интрига была бы почти совсмъ обезсилена. Теперь же, когда Россія прямо заявляетъ, что не хочетъ брать въ свои руки болгарскихъ судебъ, отказывается отъ самостоятельнаго образа дйствій, а ссылается на Европу, ставитъ свою политику въ зависимость отъ ршеній европейскаго ареопага, на которомъ въ то же время является, относительно Болгаръ, наимене благопріятствующею державою,— что же, спрашиваемъ вновь, остается длать Болгарамъ, какъ не идти кланяться и Англіи, и Австріи, и прочей ‘Европ’?! Тамъ, разумется, оказываются благосклонне. Да и какъ же не воспользоваться ей такою окказіей: замстить непреоборимое, казалось досел, вліяніе Россіи — своимъ, русскій протекторатъ — протекторатомъ западно-европейскимъ! Выходитъ такимъ образомъ, что именно мы нашими дйствіями и упрочили успхъ иностранной интриги.
Однако же,— и это возраженіе самое серіозное изо всхъ,— Болгары все-таки своимъ переворотомъ создали опасность для всего европейскаго мира, подорвали святость международнаго, т. е. Берлинскаго, договора, бросили искры въ горючій матеріалъ, которымъ преисполненъ Балканскій полуостровъ. Сербія и Греція уже вооружились и прямо заявили, что если возсоединеніе Румеліи съ Болгаріей будетъ признано, он потребуютъ ‘компенсаціи’, т. е. увеличенія своей территоріи. А допустить это — значитъ не боле не мене какъ зажечь пожаръ на всемъ полуостров, какъ затять новое расчлененіе Турціи — съ перспективою общеевропейской войны. Россія же къ такой войн еще не готова, флота у насъ въ Черномъ мор пока еще не имется: поэтому русскіе интересы требуютъ отсрочки такого всеобщаго кризиса и сохраненія пока въ полной сил условій Берлинскаго договора. Слдовательно ничего инаго и не остается, какъ возстановить дйствіе этихъ условій, status quo ante вт* Болгаріи,— и только такимъ лишь способомъ возможно заставить разоружиться и Грецію и Сербію, и упрочить миръ хоть на время…
Вотъ почти оффиціальное разъясненіе и нашего дипломатическаго поведенія. Въ этомъ именно смысл говорятъ вмст на конференціи Россія и Германія, и кажется — въ послднее время*—даже Австрія и прочія державы. Послднія, вмст съ Австріей, хотли было внести на разсмотрніе конференціи вопросъ о возможномъ удовлетвореніи нкоторыхъ притязаній и Сербовъ и Грековъ, и другихъ земель Балканскаго полуострова,— но для всхъ стало ясно, что такіе вопросы теоретически почти не разршимы, да и не могутъ входить въ компетенцію простой конференціи пословъ…
Разсмотримъ однако внимательне вс доводы, обусловливающіе этотъ нашъ дипломатическій образъ дйствій. Несомннно, что именно для насъ отсрочка кризиса была бы теперь всего желательне, но вопросъ въ томъ — возможна ли она? Наша неприготовленность къ войн, конечно, обстоятельство очень прискорбное и не на ныншнемъ правительств лежитъ въ томъ вина, но вдь исторія, какъ мы уже говорили, не справляется о благовременности своего движенія у кабинетовъ. Пора отказаться отъ мысли регулировать жизнь народовъ, по своей вол, подчиняй ее лишь дипломатическимъ комбинаціямъ, не заботясь объ удовлетвореніи ихъ органическихъ, законныхъ, вопіющихъ нуждъ. Посмотрите, напримръ, на положеніе Македоніи: почти восемь лтъ назадъ обязана была Порта произвести административныя реформы въ въ этой стран и даровать ей автономію, но Портою и до сихъ поръ ничего не сдлано, и Европа до сихъ поръ на томъ не настаивала и не настаиваетъ (отчасти потому вроятно, что Австрія иметъ на Македонію свои личные виды)! А между тмъ, несчастный край ежечасно терзается и скверною администраціею, и разбойничьими шайками, и междоусобными распрями. Какъ тутъ не вспыхнуть пожару, когда случайно залетвшей искры достаточно, чтобъ все загорлось! На Македонію мы указываемъ только въ томъ смысл, что не будь болгарскаго переворота, непремнно бы вспыхнуло пламя въ томъ или другомъ углу Балканскаго полуострова. Главное же дло въ томъ, что Берлинскій конгрессъ не только не создалъ никакихъ надежныхъ условій мира для этого полуострова, но пустивъ туда Австрію, беззаконнйшимъ образомъ поправъ права народовъ, отдавъ ей дв провинціи, создалъ тмъ самымъ постоянный элементъ интриги и безпокойства. Выгодно разв для австрійской активной политики точное соблюденіе status quo, установленнаго Берлинскимъ трактатомъ? Не противорчивъ ли онъ, напротивъ, всмъ ея стремленіямъ? Естественно ли созданное Австріею положеніе — ну хоть бы для Черногоріи?… При такомъ состояніи длъ разв возможно Россіи убаюкивать себя надеждами на долгій покой или на возможность мирнаго, въ свое время, разршенія Восточнаго вопроса?! Не говоримъ уже объ Англіи, которой почти объявленная задача — такъ или иначе надлать Россіи хлопотъ около себя, дома, чтобъ отвлечь русское вниманіе отъ Индіи и, унизивъ ея значеніе въ Европ, поколебать русское обаяніе и въ Азіи: даже и одной австрійской интриги достаточно! Если болгарскій переворотъ произошелъ даже не по ея подстрекательству, то все же Австрія, предоставляя намъ негодовать на досуг, сама-то уже воспользовалась переворотомъ, даже успла опрометчиво раскрыть свои карты! Угрозы Греціи не страшны: центръ тяжести современнаго положенія, который мы, руководимые кн. Бисмаркомъ, упорно видимъ въ Болгаріи да княз Александр,— теперь въ Сербіи. Кто далъ ей средства мобилизовать свою армію? кто искусно умлъ сочетать сербскій національный шовинизмъ,— да и не шовинизмъ, а весьма законный патріотизмъ, по существу своему австрійскимъ интересамъ противоположный — съ австрійскими выгодами, съ ненавистною досел народу австрофильскою политикой короля Милана? Что тутъ Болгарія, что тутъ князь Александръ! Мы лишь сами себ отводимъ глаза,— не хотимъ видть главнаго заговорщика и интригана — Австрію, и весь нашъ дипломатическій образъ дйствій не на кого другаго работаетъ, какъ на Австрію. Ибо этимъ дипломатическимъ образомъ дйствій не установить намъ мира на Балканскомъ полуостров, не упрочить силы Берлинскаго трактата! Онъ будетъ имть для насъ лишь одинъ результатъ — печальный и къ тому же безславный: потерю Болгаріи и потерю созданной нашими трудами и отчасти деньгами — совсмъ почти русской болгарской арміи!
Но вдь конференція провозгласитъ снова, пожалуй даже единогласно, дйствительность и обязательность Берлинскаго договора, а тогда единодушная (!!) Европа суметъ (такъ возглашаютъ германскіе и русскіе оффиціозы) заставить покориться своей вол ‘государственныя мелкоты’ Балканскаго полуострова! Какое обольщеніе — съ нашей стороны! Русскіе оффиціозы довольно чистосердечны, но германскимъ мы позволяемъ себ не врить. Предположимъ, что конференція и въ самомъ дл прядетъ къ такому единогласному ршенію: вс торжественно, довольные собой, разойдутся, русская дипломатія поспшитъ отслужить благодарственный молебенъ. И тотчасъ же посл молебна — новые ‘совершившіеся факты’! Это неминуемо. Для короля Милана нтъ выбора, нтъ отступленія. Онъ поставилъ на карту свою корону,— а вмст и судьбу австрійскаго вліянія въ Сербіи… И такъ новые ‘совершившіеся факты’, затмъ пожаръ,— пожаръ всеобщій на Балканскомъ полуостров,— появленіе на арен турецкихъ полчищъ, а затмъ и выступленіе вооруженной Австріи, въ качеств защитницы Славянъ отъ турецкой мести и расправы и въ союз съ виня,-та мы, по прежнему косящіеся на Болгаръ, негодующіе на князя Александра, мы — безъ флота въ Черномъ мор, но съ англійскимъ флотомъ у входа въ Босфоръ и — безъ Болгаріи… Вотъ каковъ будетъ результатъ нашей политики,— если судьба надъ нами не смилуется!.. И вы думаете, что князь Бисмаркъ всего этого не предусматриваетъ? И вы думаете, что на Скерневицкомъ и Кремзирскомъ свиданіяхъ Австрія не носила въ своей мысли тхъ же самыхъ плановъ, что теперь только приводятся въ дйствіе?…

Москва, 12 октября.

Дла Балканскаго полуострова — наши дла, намъ свои. Они неразрывно связаны съ историческимъ существомъ нашего отечества, съ вопросомъ мира или войны, чести или безславія, вящаго подъема или вящаго паденія — для самой Россіи…
Если бы даже,— что еще подлежитъ великому сомннію,— и удалось на этотъ разъ ‘державамъ’ кое-какъ зачинить рвущуюся не только по швамъ, но и по цлин, ветхую ризу Берлинскаго трактата, разъединить вновь Болгарское Княжество съ Румеліей, заставить Болгарію, Грецію и Сербію вложить мечъ въ ножны и распустить свои, уже почти мобилизованныя войска, если бы державы успли, однимъ словомъ, не вынимая дрожжей изъ сосуда запретить имъ бродить и такимъ образомъ упразднить столь негаданное-непрошенеое ‘осложненіе’ политическаго status quo на Балканскомъ полуостров,— то все же не упразднится, а будетъ, поверхъ общаго обновленнаго уровня, высовываться и торчать, выдвинутый событіями нкій новоявленный фактъ, въ коемъ отнын залогъ постояннаго, самаго серіознаго ‘осложненія’. Это фактъ — раскрывшаяся игра одной изъ великихъ державъ, одного изъ членовъ ‘Трехъ-Императорскаго Союза’ — Австріи. Кто поспшилъ, при первомъ извстіи о филиппопольскомъ переворот, поставить Сербію на ноги и снабдить ее деньгами для вооруженія арміи? Кто пытался было, съ самаго начала, возбудить на предстоявшей конференціи вопросъ о компенсаціи Сербіи за болгарское возсоединеніе? Кто потомъ, уже участвуя въ конференціи, уже совщаясь о мрахъ къ обузданію сербскихъ воинскихъ похотей, продолжалъ въ то же время допускать доставку въ предлы Сербіи, чрезъ свои владнія, оружія и всего того, что въ виду этихъ готовившихся, а затмъ имъ самимъ подписанныхъ ршеній конференціи, становилось уже военною контрабандою? Кто, наконецъ, науськивалъ, да и теперь еще, вроятно, тайно науськиваетъ Сербовъ королевства на Болгаръ?… Если Австрія даже ми непричастна ни прямо, ни косвенно (хотя въ послднемъ можно и сомнваться) послднему coup d’tat Болгарскаго князя Александра, то все же она своимъ поспшнымъ до опрометчивости способомъ дйствій относительно Сербіи обнаружила довольно явно, что румелійское событіе ей на руку и что она намрена воспользоваться имъ въ своихъ личныхъ видахъ,— ужь вовсе не въ видахъ политики ‘Трехъ-Императорскаго Союза!’ Достоврно извстно, да и оффиціально было не разъ возвщено, что существеннйшій результатъ Скерневицкаго, а потомъ и Кремзирскаго свиданій заключался именно въ томъ, что вс три великія державы согласились, при всхъ какихъ-либо нарушеніяхъ status quo на Балканскомъ полуостров, дйствовать сообща, съ общаго между собою совта. И вотъ, при первой встртившейся проб,— мене чмъ черезъ три недли посл свиданія монарховъ въ Кремзир,— Австрія торопится Дйствовать особнякомъ, въ нарушеніе status quo, закладываетъ въ Сербіи свою мину,— и затмъ, въ виду ршительнаго консерватизма русскаго кабинета, посылаетъ графа Сечени къ германскому канцлеру хлопотать о содйствіи ея планамъ и начинаніямъ! Получивъ однакоже отъ князя Бисмарка отказъ (обусловленный можетъ-быть лишь неблаговременностью), принимается, какъ ни въ чемъ не бывало, пть свою партитуру въ согласномъ trio съ Россіей и Германіей! Спрашивается, къ кому же должны относиться вс укоризны по адресу Сербіи, заключающіяся въ отвтной нот пословъ ‘Блистательной’ Порт, въ ихъ меморандум и въ ихъ нот тремъ балканскимъ, провинившимся предъ Европой государствамъ? Ни къ кому другому, разумется, какъ къ Австріи, и что всего характерне — она же сама имла безстыдство ихъ подписать! ‘Въ меморандум — гласитъ органъ князя Бисмарка, ‘Сверо-германская Всеобщая Газета’ — ‘самымъ опредленнымъ и торжественнымъ образомъ заявлено, что честолюбію отдльныхъ балканскихъ государствъ не можетъ быть предоставлено подвергать опасности миръ, вступая въ споры между собою или съ Турціей я упуская изъ виду, что послдствія такой ихъ своекорыстной и близорукой политики могутъ заставить великія державы вмшаться въ споръ’ и проч.— Несчастная Сербія! Она же и обругана Австріею (въ состав конференціи) за ‘честолюбіе’, ‘своекорыстіе и близорукость политики’,— она, которая стала первою жертвою именно этихъ свойствъ политики не иной чьей, какъ самой австрійской! Королю Милану и настоящей партіи ‘напредниковъ’ правящей теперь Сербіею — это достойное наказаніе за ихъ преданность и продажность Австріи, но чмъ же виновата сама страна, самъ народъ, который неоднократно пытался свергнуть ненавистное австрійское иго, олицетворяемое нын предержащею сербскою властью, но былъ всякій разъ усмиряемъ жестокою, Австріею же вдохновляемою, кровавою расправою,— а теперь австрійскими же посулами подвигнутъ на увеличеніе сербской территоріи?! Если и допустить, что державы заставятъ Сербовъ остудить свой неблаговременный, самою Австріею вызванный національный энтузіазмъ, то изъ всего этого краткаго эпизода своей исторіи, въ добавокъ къ горечи разочарованія, Сербія выйдетъ разоренною, истощенною, доведенною наконецъ до банкротства тмъ громаднымъ долгомъ, который такъ услужливо навязанъ ей ея покровительницею-Австріей. Если здсь можетъ идти рчь о какихъ-либо требованіяхъ честности, то было бы естественно ожидать, что въ случа мирной развязки, т. е. безъ всякаго удовлетворенія Сербіи по части территоріи, Австрія сама, добровольно, приметъ на себя уплату этого долга и такимъ образомъ освободитъ это маленькое государство отъ всякихъ обязательствъ австрійскому Lnderbank’у. Иначе трудно было бы даже пріискать и именованіе сему дянію австрійской власти. Къ самомъ дл, какъ назвать афериста, который, подстрекнувъ вполн зависящаго отъ него человка на огромное предпріятіе, одною рукою, подъ великіе проценты и залоги, ссужалъ бы ему деньги,— а другою — самъ же разрушалъ это предпріятіе, длалъ успхъ его невозможнымъ!… Въ такомъ именно отношеніи и состоитъ теперь Австрія къ Сербамъ, возгласивъ вновь свою солидарность съ политикой германскаго и русскаго кабинетовъ. Но такъ какъ боле чмъ сомнительно, чтобъ она приняла на себя уплату сербскаго долга, то и надо полагать, что она иметъ въ виду иной способъ съ Сербіей расквитаться…
Но это еще впереди. А теперь во всякомъ случа стало ясно, что даже при совершенномъ водвореніи стараго status quo,— этотъ status quo, а вмст съ нимъ и все политическое положеніе, осложняется отнын (и прочно) проявившимся до несомннности вроломствомъ австрійской политики. Не ясно разв только для одной русской дипломатіи? Не знаемъ — былъ ли съ ея стороны сдланъ запросъ австрійскому кабинету по поводу его дйствій относительно Сербіи, составляющихъ явное противорчіе съ условіями союза выработанными въ Скерневицахъ и Кремзир,— вроятно, что нтъ. Но неужели можетъ русская дипломатія по прежнему самообольщаться и чрезъ свои оффиціозные органы напыщенно возвщать, что ‘европейскій миръ покоится на основахъ этого соглашенія’, когда, посл вышеизложенныхъ поступковъ Австріи, и Скерневицкое и Кремзировское соглашеніе — не боле какъ тщета? И все это такъ Австріи и сойдетъ? И мы по старому, какъ неисправимые Маниловы, будемъ врить дружб и чистосердечію австрійскаго Чичикова? Но, возразятъ намъ, Австрія, если и увлеклась прежде всего заботою о своихъ личныхъ интересахъ, то все же, именно въ силу недавняго Кремзирскаго свиданія, присоединилась, даже съ нкоторымъ ущербомъ для своего достоинства, къ политик Германіи и Россіи… Присоединилась, конечно,— только успвъ заране вбить такой гвоздь, котораго, пожалуй, и не выдернешь,— заварить такую кашу, что ее и не расхлебать! И кто знаетъ?— можетъ-быть теперь сама русская дипломатія, внявъ своему суфлеру въ Германіи, добродушно озабочена именно тмъ, какъ бы вывести Австрію съ почетомъ изъ ея фальшиваго положенія относительно Сербскаго королевства?…
Увы! намъ нужно бы прежде всего озаботиться исправленіемъ своего собственнаго фальшиваго положеніи,— которое отличается отъ австрійскаго тмъ, что оно создано никакъ ужъ не хитростью и не лукавствомъ, а совершенно противоположными качествами — при недостаточной оцнк органическихъ и историческихъ условій русской національной политики и коварства нашихъ враговъ — и фальшиво тмъ, что мы сами нехотя налгали на самихъ себя, не сообразивъ послдствій нашего образа дйствій… Декларація Константинопольской конференціи начинается, какъ сообщаютъ газеты, словами: ‘По предложенію Россіи, послы’ и т. д. Справедливо опасается ‘Новое бремя’, что ‘такою вступительною фразою наши недоброжелатели воспользуются какъ средствомъ убдить балканскихъ Славянъ, что Россія ихъ совершенно оставила’, иначе сказать, ‘вступленіе’ (которымъ ваша дипломатія, вроятно, даже очень гордится, но которое, безъ сомннія, предложено не ею, а нашими услужливыми друзьями) иметъ цлью свалить на Россію весь odium ршенія: возстановить власть Турціи, гд она поколеблена, даже съ признаніемъ -за Турціей права прибгнуть къ вооруженной, для усмиренія славянскихъ христіанъ, сил… Положимъ, что это писалось въ предвидніи, что ‘сила’ пущена въ ходъ не будетъ (по крайней мр относительно Болгаріи). Допустимъ даже, что у народныхъ массъ можетъ быть и дйствительно, несмотря ни на какія наши распоряженія, сложится въ ум простое, безхитростное представленіе, что безъ воли, безъ руководства и поддержки Россіи, давшей столько памятныхъ имъ доказательствъ своего сочувствія къ Славянству,— православнымъ Славянамъ своими судьбами располагать неблагоразумно и не слдуетъ. Но тмъ не мене вншнее, оффиціальное, а также и нравственное положеніе Россіи въ сверхнародной сред (народъ же не всегда можетъ проявлять свою волю), въ данную минуту такъ въ Болгаріи испорчено, что возстановить для Россіи по отношенію къ себ status quo ante — при настоящихъ условіяхъ дло крайне нелегкое. Впрочемъ не собственно объ отношеніяхъ Россіи къ Славянамъ ведемъ мы теперь рчь, обратимся къ меморандуму и вообще къ дипломатическимъ актамъ конференціи, въ которыхъ,— замтимъ однако опять мимоходомъ,— въ такой несвойственной, противорчащей ея существу роли выступаетъ Россія! словно бы въ мантіи изъ бумажныхъ листовъ Берлинскаго, ей въ поруганіе состоявшагося, трактата,— подъ руку, съ одной стороны, съ Германіей — надлившей ее этимъ потшнымъ уборомъ, съ другой — съ Австріей, у которой изъ кармана торчатъ эскамотированныя ею дипломатическимъ, даже весьма грубымъ фокусомъ, дв большія Славянскія страны — Боснія и Герцеговина!… Меморандумъ твердитъ,— между прочимъ и отъ имени Австріи,— о честолюбіи и своекорыстіи малыхъ балканскихъ Славянскихъ государствъ, которыя въ сущности хотятъ вдь только возвратить свое, у нихъ неправо отнятое (какъ напримръ Болгарія), или же присоединить къ себ родное, на что ужь нельзя никакъ отрицать ихъ право (напримръ, возсоединеніе Сербовъ съ Сербами). А между тмъ налицо — вопіющій фактъ самаго беззаконнаго и наглаго захвата не малымъ, а крупнымъ (можетъ-быть потому именно это извинительно?!), вовсе не Балканскимъ и не Славянскимъ государствомъ (это, должно-быть, еще извинительне и даже чуть ли не вполн праведно), а чужимъ, именно Австріей, упомянутыхъ чужихъ провинцій — коренныхъ Славянскихъ земель!.. Этотъ захватъ никого не возмущаетъ, и если Европа, какъ соумышленница такого грабежа, со свойственнымъ ей нахальствомъ всякій разъ какъ дло касается міра Славянскаго и вообще православнаго, можетъ обращаться къ послднему съ такого рода нравоучительною проповдью, то Россіи такая роль не пристала. Мало того: если какимъ-либо ршительнымъ дйствіемъ, она не возвратитъ себ свободы, то ей придется идти на буксир австрійской политики…
А между тмъ внская газета ‘Neue freie Presse’ напечатала у себя на дняхъ очень замчательное письмо изъ Петербурга, въ которомъ излагаются, со словъ какого-то русскаго ‘государственнаго человка’, точка зрнія и основанія русской политики. Въ настоящее время вся она заключается въ сохраненіи status quo ante, безъ малйшихъ уступокъ и компромисовъ: никакія ни революціи, ни эволюціи самовольныя, хотя бы и органическія, хотя бы и вызванныя вопіющею нуждою, не должны быть допускаемы на Балканскомъ полуостров: всякое измненіе современнаго политическаго состоянія того или другаго государства, того или другаго племени, должно происходить тамъ не иначе, какъ съ соизволенія и подъ руководствомъ трехъ державъ (Россіи, Германіи и Австріи), по взаимному ихъ соглашенію. Такая система политики признается единственно честною (loyale) и закономрною (lgale), и притомъ ‘наиболе выходною для самой Австріи‘… ‘Здсь (въ Петербург) не сомнваются,— вщаетъ упомянутое письмо въ ‘Neue freie Presse’,— что и Австрія будетъ держаться именно этого воззрнія, и держаться долго, такъ какъ всякое ея потворство тому или другому изъ трехъ притяэателей (Греціи, Сербіи и Болгаріи) послужило бы къ усиленію славянскаго (т. е. и православнаго) вліянія на Балканскомъ полуостров, что для австрійской политики ненавистно (welche die sterreichische Politik perhorrescirt)’. Дале читаемъ,— все въ вид восхваленія русской точки зрнія,— ‘что она оцнена и государственными людьми Австріи, графомъ Андраши и графомъ Кальноки, такъ какъ оба убдились, что соглашеніе съ Россіей — добрый базисъ для интересовъ Австріи на Восток!’.. О томъ же — въ какой степени интересы Австріи согласуются съ интересами самого Востока, или точне сказать — православныхъ населеній Балканскаго полуострова, и въ какой мр домогательство австрійскихъ интересовъ заключаетъ въ себ надлежащія условія для мирнаго и успшнаго національнаго развитія несчастныхъ Славянъ — разумется, ни слова! Къ сожалнію, мы не можемъ признать помщенное въ внской газет письмо — апокрифомъ: таково, дйствительно воззрніе русскаго кабинета, насколько оно успло выразиться.
Въ какомъ же теперь положеніи дло? Посольскій ареопагъ въ Константинопол задачу свою, какъ извстно, окончилъ. Онъ призналъ въ принцип полную неприкосновенность Берлинскаго трактата и права Турціи,— затмъ ‘пригласилъ’ Болгарію, Грецію и Сербію отказаться отъ своихъ притязаній и прежде всего отвести отъ турецкихъ границъ свои силы. Болгарское правительство выразило повидимому готовность послушаться державъ, но пока — двусмысленнымъ образомъ: оно старается главнымъ образомъ успокоить опасенія Европы относительно сохраненія мира, ручается за спокойствіе Румеліи, выводитъ или вывело уже изъ нея — войска Княжества,— что пришлось бы и безъ того учинить, такъ какъ Княжеству угрожаетъ вторженіе сербскихъ войскъ. Въ то же время въ отвт князя Александра нтъ отреченія отъ Румеліи, а сквозитъ надежда на сохраненіе ея за Болгаріей въ вид личной уніи — къ чему Султанъ лично былъ бы довольно склоненъ, еслибъ не опасался притязаній Греціи и Сербіи.
Греція ставитъ свое разоруженіе въ зависимость отъ общаго хода длъ и продолжаетъ мобилизацію своей армія. По послднимъ извстіямъ, Англія и Франція, которыхъ совтовъ она охотне слушается, чмъ прочихъ державъ, отказались производить на нее давленіе въ смысл посольской деклараціи,— очевидно желая имть ее на готов для противодйствія славянской стихіи, въ случа еслибъ послдняя разыгралась. Впрочемъ не Греція озабочиваетъ теперь державы. Весь увелъ современнаго политическаго вопроса теперь въ Сербіи или, какъ мы уже разъяснили — въ тсной прикосновенности въ ея настоящему положенію одной изъ великихъ державъ, т. е. Австріи. Газеты увряютъ, будто король Миланъ общалъ распустить свою армію лишь въ томъ случа, если Болгарское Княжество откажется отъ возсоединенія съ Рунеліей въ какой бы то ни было форм. Но даже и возстановленіе status quo ante въ Болгаріи не облегчитъ для сербской власти выхода изъ тхъ затрудненій, въ которыя поставлена она совтами и содйствіемъ своей покровительницы.— слдовательно не облегчитъ и для послдней выхода изъ ея неловкаго состоянія. Безъ какого-либо удовлетворенія національнымъ притязаніямъ (возбужденіемъ которыхъ думалъ король утвердить свою власть, а вмст и австрійское на Сербію вліяніе) королю Милану грозитъ потеря престола, а Австріи — утрата пріобртенной ею въ Королевств позиціи. Пріисканіемъ выхода изъ этой дилеммы и озабочены теперь, какъ по всему видно, державы: и австрійскій и сербскій посланники, по сообщенію газетъ, постоянно толкутся въ двери кабинета германскаго канцлера! Между тмъ выходъ самый простой и естественный — это вознагражденіе Сербіи на счетъ Босніи! Боснія вдь еще не составляетъ неотъемлемой собственности Австрійской монархіи, она все еще da jure числится частью Турецкой имперіи и только временно ‘оккупируется’ австрійскою властью (хотя Австрійскій императоръ и принималъ уже отъ Босняковъ торжественныя увренія, заране редижированныя австрійскимъ начальствомъ, въ ‘врноподданническихъ’ чувствахъ!). Почему же, на тхъ же самыхъ основаніяхъ, на которыхъ поручена была Европою Австріи оккупація Босніи, не передать этой оккупаціи (всей t ли Босніи, части ли ея) Сербіи? Въ сущности для Турціи это все равно… Если же такое предположеніе несбыточно, то несбыточно и вообще мирное разршеніе Восточнаго вопроса съ тхъ поръ, какъ Австрія врзалась клиномъ въ самое сердце Балканскаго полуострова…
Но о Босніи, очевидно, король Миланъ не сметъ и мечтать, въ виду не только Австріи и Германіи, но и самой Россіи: вдь ея задача, по словамъ петербургскаго государственнаго человка, создать своею политикою ‘базисъ для австрійскихъ интересовъ на Восток’! Однакожъ, отказываясь въ настоящую минуту отъ замысловъ на принадлежащія еще Турція сербскія земли, не желая, однимъ словомъ, безъ надежной поддержки отваживаться на бой съ грозными турецкими полчищами (которыя уже собираются въ Македоніи и Старой Сербіи), король Миланъ намревается дать удовлетвореніе распаленному имъ сербскому національному аппетиту — на счетъ болгарскихъ владній. По Берлинскому трактату замежевано въ черту Болгаріи нсколько деревень и мстечекъ съ сербскимъ населеніемъ, въ перемежку, впрочемъ, съ деревнями болгарскими, предполагается ихъ отнять, да кстати прихватить и болгарской землицы! Предлогъ, безъ сомннія, вздорный, и если неприкосновенность Берлинскаго трактата составляетъ признанный теперь догматъ современной европейской политики, то такое дйствіе Сербіи было бы несравненно боле вопіющимъ нарушеніемъ трактата, а слдовательно и противорчіемъ политическому догмату, чмъ ‘сухая’ революція въ Филиппопол…
Газеты, между тмъ, сообщаютъ разнорчивыя извстія: то сербскія войска переступили границу, то нтъ… Королю Милану, очевидно, становится его положеніе не въ терпежъ… Но что же медлятъ ‘державы’? Турція, поблагодаривъ ихъ за теоретическое признаніе ея правъ, требуетъ отъ нихъ указанія тхъ практическихъ способовъ, коими можно было бы возстановить столь благожелательно рекомендованный ей status quo ante на Полуостров, и теперь идутъ переговоры о созыв новой, съ большими полномочіями, конференціи. Но пока новая конференція соберется, неужели такая братоубійственная война будетъ допущена? Неужели Трех-Державный Союзъ не предупредитъ появленія новаго ‘совершившагося факта’?Неужели, наконецъ, Австрія, обладающая всми способами производить давленіе на короля Милана, окажется вдругъ безсильною остановить порывы своего клеврета и сосда? Кто же этому повритъ?! На Австрію, на нее одну, должна пасть отвтственность за кровь, которая прольется. Всякія ея отговорки, печатаемыя въ внскихъ газетахъ, будто Австрія не можетъ сладить съ сербскимъ движеніемъ — лживы: намъ извстно изъ врныхъ источниковъ, что война съ Болгаріей нисколько не пользуется сочувствіемъ Сербскаго народа… Если же Австрія не ршается остановить этотъ наглый замыслъ короля Милана, то конечно лишь по своимъ личнымъ расчетамъ и соображеніямъ, надясь быть-можетъ, что ‘державы’ въ конц концовъ признаютъ этотъ совершившійся фактъ насильственнаго исправленія сербской границы…
Думаемъ однако же, что она ошибется на счетъ Россіи… Русское правительство не можетъ оставаться въ сторон отъ кровавой схватки двухъ родственныхъ ей Славянскихъ племенъ,— не можетъ, безъ грубой непослдовательности, требовать status quo ante для Болгаріи и дозволять его нарушеніе Сербіи. Таково еще, несмотря на вс наши политическіе грхи и провинности, обаяніе русскаго имени и въ особенности имени Русскаго Царя, что стоитъ Ему погрозить Сербіи отозваніемъ своего резидента и торжественнымъ актомъ выразить, не отъ конференціи какой-нибудь, а личное свое осужденіе, то,— лишь бы оно могло дойти до слуха сербскихъ народныхъ массъ,— силы короля Милана будутъ парализованы…
Какъ видятъ читатели,— балканское замшательство еще вовсе не улеглось,— и главною виною тому — Австрія. Вникая въ отношенія Австріи и Россіи, нельзя не признать, что ихъ ‘дружба’ между собой — дружба поистин междоусобная, которая для русскаго прямодушія опасне открытой вражды…

Москва, 19 октября.

Удивительно слабо народное и историческое самосознаніе въ нашемъ обществ! Стоило только двумъ-тремъ горячимъ болгарскимъ головамъ произвести въ Румеліи переворотъ — до смтнаго легкій и всегда, даже для самой нашей дипломатіи, состоявшій in spe,— глядь! и общество растерялось, и дипломатія, выронивъ изъ рукъ (должно-быть, впрочемъ, плохо держала) клубокъ путеводной нити, мечется ища выхода, и вс отъ неожиданнаго толчка пососкочили разомъ съ исторической точки зрнія, а другой ощупать еще не могутъ! Доведутъ до свднія русской публики услужливые газетные корресподенты изъ Софіи то или другое хвастливое, случайное изрченіе Петра Степановича Каравелова, воскормленнаго духовнымъ хлбомъ московской университетской науки 60—70-хъ годовъ и сочетавшаго, какъ видно, воспринятый имъ у насъ крайній ‘европейскій’ доктринерскій либерализмъ съ преданіями и вкусами турецкаго режима (въ вид, напримръ, административнаго заточенія или изгнанія своихъ противниковъ),’ и пошла наша публика открещиваться и отплевываться уже отъ всхъ Болгаръ, отъ всхъ Сербовъ! Воспроизведутъ ли въ русской печати какія-нибудь статейки изъ филиппопольской газетки гг. Стоянова и Ризова, гд съ такою наивною свжестью повторяется по болгарски совсмъ уже обтрепавшаяся ‘либеральная’ фразеологія нашего ‘Русскаго Курьера’, ‘Русскихъ Вдомостей’, ‘Встника Европы’,— въ род, напримръ, что Румелійцы послужили длу ‘на свободата, прогрессъ и цивилизацтята’, и вообще очень-очень много высказывается заботы о ‘съврменното человчество’, гд даже такъ мило предъявляется притязаніе имть ‘своя собственна човшка физиономия’, какъ будто до переворота физіономія у нихъ была не ‘човшка’, т. е. не человчья, и не своя, а какая-нибудь португальская, чужая! гд съ такою ребяческою дерзостью и заносчивостью отзываются они о Россіи и русскихъ офицерахъ и дтски хвалятся, что ‘соединеніе совершилъ’ никто иной, какъ ‘князь Александръ и неговий (т. е. его) радикалъ’ (словно чинъ! это должно-быть и есть ‘своя собственна физнономия’?) ‘министръ Каравеловъ — на злой наперекоръ Россіи’… Однимъ словомъ: только лишь достигнутъ слуха и свднія нашей публики т или иные возгласы и похвальбы состоящей нын во власти болгарской ‘интеллигенцията’,— большая часть нашихъ руководителей общественнаго мннія приходитъ въ нервное состояніе, теряетъ трезвость мысли и рчи. Поднимаются вопли о ‘болгарской неблагодарности’, возбуждается въ русскомъ обществ, къ къ злорадству Европейцевъ, чувство чуть не ненависти къ Болгаріи, къ ея народу, ко всмъ Славянамъ,— и если судить по большинству органовъ русской печати, съ великимъ русскимъ державнымъ кораблемъ происходитъ нчто въ род крушенія: давай швырять за бортъ весь историческій грузъ вковыхъ политическихъ преданій, исполинскихъ усилій, жертвъ, величавыхъ дяній и подвиговъ, даже самыхъ недавнихъ— ‘облегчимъ-де себя отъ этого балласта и за потерей компаса направимъ корабль по втру ‘эгоистическихъ интересовъ’, бросимъ вс эти безкорыстныя нравственныя, задачи какъ сущій вздоръ, въ политик неумстный вмсто: всякихъ высшихъ побужденій и чувствъ, только смшныхъ, пусть будутъ нашимъ двигателемъ одн матеріальныя выгоды — въ нихъ лишь законъ и правда’.. и тому подобная дешевая, пошлая мудрость.
Какъ будто о хлб единомъ живутъ народы! Какъ будто высшія задачи духовнаго свойства не составляютъ существеннйшей цли, ихъ бытія,— такой цли, при уклоненіи отъ которой не приложатся къ нимъ и ‘сія вся’! И если это требованіе предъявлено человку, такъ равномрно обазательно оно и для человческихъ группъ или союзовъ, а тмъ, боле для великихъ всемірно-историческихъ народовъ, къ которымъ принадлежитъ и нашъ народъ, Русскій. Кому много дано, отъ того много и спросится. Чмъ выше и шире задача, тмъ большимъ трудомъ и усиліями нудится ея разршеніе. И такая именно задача — превыше и шире, мудрене задачъ уже ршенныхъ и ршаемыхъ другими, опередившими насъ народами — ниспослана на долю Русскаго народа. Быть-можетъ и ‘недостойная призванья’ по слову поэта, Россія тмъ не мене призвана къ великому, но вмст съ тмъ и къ необычайно тяжкому жребію,— ибо величіе и высота призванія налагаютъ и соразмрныя обязательства. Оттого-то такъ усянъ трудомъ и скорбями нашъ народный историческій путь, оттого-то, проживъ тысячу лтъ (что считается критическимъ періодомъ въ жизни народовъ, посл котораго они начинаютъ будто бы хилть и стариться), мы не только сами не чувствуемъ на себ старости, но и вся Европа хоромъ признаетъ нашъ народъ еще ‘молодымъ’!.. Извстный путешественникъ, авторъ замчательной книги о Россіи, гд онъ прожилъ пять лтъ, Уоллесъ-Мэкензи, говаривалъ намъ, впрочемъ съ полунасмшкой, что, по его наблюденію, въ Россіи никто почти никогда не говоритъ о настоящемъ, а все о будущемъ: вс живутъ какими-то надеждами, у всхъ на ум и въ рчахъ — будущее. Онъ правъ,— и эта особенность знаменательна. Она свидтельствуетъ, что не только въ сознаніи нкоторыхъ, но и въ инстинкт всенародномъ живетъ чувство еще недовершеннаго призванія, о которомъ даже самое представленіе не ясно,— и это чувство живитъ чаяніе, а чаяніе миритъ съ настоящимъ, даетъ силы его перебыть…
Но что же общаго,— перервутъ насъ быть-можетъ съ нетерпніемъ,— между всми этими абстрактами, мечтами — и реальнымъ вопросомъ о нашихъ отношеніяхъ въ Болгарамъ и Сербамъ, о томъ, что предлежитъ длать теперь русской дипломатіи: вопросъ этотъ стоитъ вдь на практической, а не на отвлеченной почв?! Что общаго! Да вдь надо же себ наконецъ осмыслить нашу историческую практику въ у теченіи столтій? Надо же наконецъ уразумть внутреннее значеніе тхъ историческихъ теченій, которыя неудержимо влекли насъ въ Балканскому полуострову, къ Босфору, въ Константинополю,— тхъ великихъ кровавыхъ битвъ, тхъ исполинскихъ русскихъ подвиговъ и необъятныхъ жертвъ, которыми — именно въ виду этой цли — ознаменовались для Россіи и XVIII и XIX вки? Не мало хлопотъ, заботъ и работъ досталось на долю и самой нашей дипломатіи! Ради чего ‘гибель сія бысть’? И ради чего такое дятельное движеніе въ этомъ направленіи началось именно посл того, какъ Московское государство, сложившись и окрпнувъ, перешло въ Царство Всероссійское и выступило на поприще всемірно-историческое? Что это? Властолюбивое влеченіе къ захвату новыхъ земель или потребность въ боле опредленныхъ, естественныхъ границахъ? Но чего-жь опредленне и естественне границы на нашемъ юг какъ море и большая рка? Вдь ничего подобнаго на западной границ ми не имемъ! и именно-то за Дунаемъ, на Балканскомъ полуостров, мы не домогались и не пріобрли ни вершка земля, хотя имли вождей и ‘Задунайскихъ’ и ‘Забалканскихъ’, и два раза въ одномъ ныншнемъ столтіи подходили къ самому Константинополю! Чтоже, побуждались ми разв матеріальными практическими интересами? Но никакихъ такихъ, очевидной и неотложной важности матеріальныхъ интересовъ, которые бы стоили этой страшной траты людей и денегъ, даже и указать нельзя: русская-то торговля уже никакъ ихъ не требовала! Добивались ли мы единственно свободнаго выхода изъ Чернаго моря? Да для торговыхъ судовъ онъ свободенъ не мене чмъ оба выхода изъ Средиземнаго моря,— а что касается до военнаго флота, такъ не Турція могла бы его задержать, когда онъ у насъ былъ, а Европа, постановлять же флотъ мы и не помышляли до послдней поры, хотя и имли для того времени вдоволь… Такъ что же насъ двигало наконецъ? Величавыя ли фантазіи доблестныхъ Внценосцевъ, политическія мечты и самообольщенія, такъ что теперь только, по прошествіи чуть ли не полутора вка, мы начинаемъ догадываться, что въ нашей политик относительно Славянъ и Балканскаго полуострова мы дйствовали якобы вопреки нашимъ ‘истиннымъ интересамъ’, что все это не боле какъ рядъ печальныхъ ошибокъ, однимъ словомъ — въ итог безсмыслица, которую однакоже рокъ такъ и толкаетъ насъ, да и подтолкнетъ непремнно — повторить вновь?!
Такое объясненіе однородныхъ, непрестанно возобновляющихся историческихъ явленій — очевидная несообразность. Ничего поэтому и не остается, какъ постараться понять и опредлить тотъ смыслъ, ту историческую идею, которая лежитъ въ ихъ основ, которая насъ отъ времени до времени подмываетъ, движетъ и несетъ. Именно тмъ и объясняются вс неудовлетворительные результаты нашихъ такъ-называемыхъ Восточныхъ войнъ и странные промахи нашей дипломатіи, что идея-то эта нами недостаточно сознана и усвоена, что состоимъ-то мы къ ней въ отношеніи нсколько страдательномъ, пассивномъ, и когда подхватитъ насъ историческое теченіе, то даемъ себя нести не умя управиться съ нимъ, не отдавая себ точнаго отчета — куда, зачмъ, гд остановиться, гд пристать къ берегу и т. д.: словомъ — не знаемъ чего хотть.
Къ несчастію, самое уже слово идея отпугиваетъ отъ себя нашу высшую дипломатическую среду (да и не ее одну), и теперь боле чмъ когда-нибудь,— теперь, когда съ легкой будто бы руки Бисмарка, ‘реализмъ’ въ такой мод! (Какъ будто вся сила Бисмарковскаго реализма не коренится именно въ его идеализм soi generis,— и не идея единой Германіи и воцаренія германизма одушевляла его практическій подвигъ?!) ‘Матеріальные интересы’ стали, какъ извстно, въ послднее время любимымъ лозунгомъ нашей публицистики, а также и самой политики. ‘Славянская же идея’ и вообще все что пахнетъ ‘славянофильствомъ’ — это horribile dictu! объ этомъ, особенно уже въ Петербург, и заикаться нечего: ‘было-де время, испробовали ее — и обожглись!… Нтъ ужь лучше безъ всякой особой идеи, а такъ, изъ простаго расчета выгодъ, да подъ общимъ европейскимъ знаменемъ ‘прогресса и цивилизаціи’!…
Да разв это знамя — Hй знамя идеи? ‘Прогрессъ и цивилизація’ — въ устахъ Западной Европы, это и есть западно-европейская историческая идея. По примру Россіи, лепечутъ теперь, на попугайскій чадъ, этотъ кличъ и наши братья Болгары и Сербы, только-что вылупившіеся изъ яйца на историческій свтъ…. Но вдь какъ скоро рчь идетъ объ ‘интересахъ прогресса и цивилизаціи’, какъ ихъ понимаетъ знаменоносецъ-Западъ,— такъ тутъ не только эти Славяне, но и Россія — пассъ! Тутъ и хлопотать не о чемъ! Первенство принадлежитъ, да и должно, натурально, принадлежать не кому другому, какъ самой Западной Европ: она здсь хозяйка и мастеръ,— ей и дло, и власть въ руки! Она послужитъ этимъ интересамъ получше Славянъ и насъ! Въ интерес этихъ ‘интересовъ’ Болгары и Сербы, сіи юные любовники ‘европейскаго прогресса и цивилизаціи’, не только должны сами безпрекословно и добровольно, съ радостью, да не мшкая, предать себя руководительству и гегемоніи Австріи — но и намъ самимъ, въ смиренномъ сознаніи ея преимуществъ и правъ какъ носительницы европейской культуры и вообще европейской идеи, подобаетъ тотчасъ убраться изъ всякой ‘сферы вліянія’ на Балканскомъ полуостров,— да пожалуй ретироваться изъ своихъ собственныхъ западныхъ предловъ въ Европ!.. Знаменитый белгійскій писатель Лавеле, вовсе даже не отъявленный врагъ Россіи, печатаетъ теперь въ ‘Revue des Deux Mondes’ цлый рядъ статей по поводу Босніи, Герцеговины и Сербіи,— статей, въ коихъ превозносится верховенство въ этихъ странахъ Австро-Венгріи и доказывается, что она, именно она, призвана цивилизовать Славянъ, стать во глав ихъ, занять Константинополь и создать новую Восточную Имперію: о Россіи ни помину! А знаменитый профессоръ Рошеръ съ своей стороны авторитетно, какъ ‘мужъ науки’, возглашаетъ, что ‘вся ныншняя Европейская Турціи станетъ будущею Новою Германіею (So Gott will, die heutige Europische Trkei wird das neue Deutschland bilden). Западныя наши окраины, или, по крайней мр, нкоторая доля ихъ давно уже въ Германіи намчена какъ будущее достояніе германизма,— намчена и частью уже онмечена. Да вдь и борьба для насъ не равна: Австрія и Германія, не говоря о сил матеріальныхъ корыстныхъ побужденій, вооружены еще и историческою идеей, а мы тамъ въ Петербург никакой за Россіей исторической своей идеи знать не знаемъ, вдать не вдаемъ, да и не хотимъ ни знать, ни вдать: мы — безъ идеи, да еще съ невольнымъ привычнымъ уваженіемъ въ чужой, ихъ же собственной, враждебной намъ иде! Кто же сильне?
Вотъ до какого логическаго абсурда — не только въ теоріи, но вдь даже и на практик, можетъ довести, отчасти уже доводитъ, и насъ и Славянъ это поклоненіе европеизму,— ]эта наша роковая безъидейность и въ обществ, и въ правящей сред! Отреченіе отъ своего собственнаго призванія,— сознательное или безсознательное, изъ душевной ли подлости и лакейскаго чувства предъ Западной Европой, или по невднію,— это вдь отреченіе отъ самихъ себя, отъ правъ на существованіе какъ всемірно-историческаго народа, это — самоубійство!
Къ счастію, не въ одномъ Петербург и не въ одной ‘интеллигенціи’ Россія, а есть въ ней 80%# населенія, которыхъ своеобразный національной духъ еще не упраздненъ европейскою цивилизаціей, въ которыхъ наша народность, со всми ея началами, еще пребываетъ на степени стихіи, и какъ стихія выступаетъ порой въ исторіи, непонятная, почти недоступная сознанію мудрецовъ правящаго сверхнароднаго слоя, но увлекающая и ихъ, иногда даже противъ воли, въ историческое дйствіе своимъ неудержимымъ стремленіемъ. Тамъ и живетъ русская историческая идея — какъ духовный народный инстинктъ. Впрочемъ, этотъ же инстинктъ,— хотя и въ боле слабой степени, хотя иногда какъ неотвязное противорчіе,— сказывается и въ жизни тхъ единицъ изъ образованныхъ классовъ, которыя не вполн отршились духомъ и бытомъ отъ своей народности или отъ того элемента, коимъ по преимуществу и существенно эта народность опредляется — православной вры. Она же, эта идея, проявляется иногда и въ художественнымъ откровеніяхъ нашихъ писателей, также и въ другихъ отрасляхъ искусства, она наконецъ начинаетъ возводиться, въ ныншнемъ столтіи, и въ сознаніе, благодаря усиліямъ многихъ мыслителей,— но какъ еще слабо оно, это народное самосознаніе, въ нашемъ обществ — о томъ уже упомянули мы въ начал статьи!
Что же такое эта е русская идея?’ Въ томъ ли назначеніе Россіи, чтобъ въ области развитія человчества явить міру культурный контрастъ Западной Европ? Это опредленіе было бы неточно. Восколько въ послдней жива и дйственна чистая истина христіанская, востолько нтъ мста контрасту съ нею и для Россіи, но Россія, дйствительно, самою духовною природою своею противорчитъ всей той неправд, которую унаслдовала Европа отъ языческаго міра (преимущественно Рима), которую развила и внесла въ свою культуру и цивилизацію. Правильне сказать: Россія призвана явить новый культурный историческій типъ, который примиритъ въ себ и Востокъ и Западъ на основ православно-славянской. Это было сказано и прежде насъ — Хомяковымъ, K. С. Аксаковымъ, И. В. Киревскимъ и другими въ позднйшее время (напримръ Н. Я. Данилевскимъ). Это утверждаемъ и мы. Существеннйшимъ содержаніемъ русскаго національнаго типа есть безъ сомннія христіанство, исповдуемое въ его самомъ чистомъ вроученіи и образ,— исповдуемое Православною Вселенскою Церковью. Само собою разумется, что идея христіанства сама по себ безконечно шире всякой національности и не есть историческая или временная въ тсномъ смысл,— она вчная и всемірная. Но воплощаясь на земл во времени и явленіи, она выражаетъ себя и дйствуетъ въ преобразуемомъ ею историческомъ человчеств посредствомъ національныхъ индивидуальностей, которыя избираетъ своими орудіями или сосудами. Никогда не вмщается и не выражается она, въ каждой изъ нихъ отдльно, вполн. Въ единичной душ человческой можетъ обртаться въ полнот своего внутренняго значенія царство Божіе (‘царство Божіе внутрь васъ есть’), но исторія человчества въ смысл христіанскомъ опредляется изрченіями: ‘подобно есть царство Божіе зерну горушну’, которое растетъ медленно и постепенно, пока наконецъ не оснитъ землю широко тнистымъ древомъ,— и другое: ‘подобно есть царствіе Божіе квасу’, т. е. дрожжамъ, которыми заквашено тсто — ‘дондеже вскиснетъ’. Этими изрченіями указывается на предопредленный процессъ созиданія царства Божія въ человчеств. Мы вовсе не думаемъ, что судьбы міра заканчиваются Россіей и что она одна призвана воплотить царство Божіе на земл! Далеко нтъ! Мы вримъ, что и ‘изъ камней можетъ Ботъ воздвигнуть сыновей Аврааму’. Но изо всхъ выдвинувшихся на историческую очередь національныхъ индивидуальностей православная Россія представляется (не думаемъ, (чтобъ мы обольщались) наиболе пока широкимъ историческимъ сосудомъ для вмщенія въ наибольшей полнот жизненной христіанской истины. Это не есть ‘византизмъ», ‘который K. Н. Леонтьевъ, напримръ, считаетъ основою (культурнаго типа Россіи. ‘Византизмъ’ какъ явленіе историческое — носитъ на себ и печать односторонности, уже отжившей. Онъ призванъ къ очищенію въ русскомъ горнил: все что было и есть истиннаго и вчнаго въ византизм, то восприняла въ себя конечно и Россія, изъ Византіи озаренная свтомъ вры, но все, что въ немъ было временнаго и національно-односторонняго, должно раствориться, исчезнуть въ большей многосторонности и широт русскаго духа. Подобно тому, какъ по извстному изрченію церковнаго писателя’ ‘душа человческая родится христіанскою’,— такъ и про душу Русскаго народа (или тхъ разновидностей Славянскаго племени, которыя назвались Русью) можно бы сказать, что въ ней, въ ея природ, въ быт народномъ съ его общинами и, было полное предрасположеніе къ христіанству еще въ язычеств. Оттого-то и приняла Русь христіанство съ такою, сравнительно, легкостью, какъ младенецъ, и прозвалась вскор ‘Святою’, т. е. освященною черезъ вру: это не самопревознесеніе, а лишь означеніе своего идеала. Оттого-то, крестившись, Русскій народъ предпочелъ въ своей внутренней жизни именованіе христіанина всякому другому, племенному,— именованіе и опредленіе вмст: ‘христіане’ (крестьяне) и ‘православные’. Оттого-то, по выраженію K. С. Аксакова, въ Русскомъ народ ‘національное самоопредленіе совпало съ высшимъ опредленіемъ общечеловческимъ’.
Здсь не мсто и не время входить во вс особенности, по преимуществу нравственныя, культурнаго типа, который предназначено явить Россіи и который обозначается съ самаго начала, проступаетъ и во все теченіе его исторіи. Скажемъ вкратц, что для Русскаго народа государственность не есть высшее и конечное выраженіе истины, а только необходимый, временный компромисъ съ истиною, вынуждаемый условіями земнаго существованія — государство не есть само по себ цль и идеалъ бытія, а лишь средство бытія, что всякого вншняго закона, всякой такъ-называемой юридической правды выше для Русскаго народа истина нравственная,— что поверхъ ‘праваго порядка’ онъ поставилъ живую человческую, христіанствомъ просвщенную совсть,— что онъ врагъ всего условнаго, вншняго и пуще всего дорожитъ внутреннею духовною,— врою въ Бога опредляемою свободой… Высокій историческій жребій, сужденный, по милости Божіей, Россіи, есть въ то же время и, страшно тягостный подвигъ, всякое уклоненіе отъ него, всякое отступленіе отъ нравственнаго закона взыскивается съ нея строже, сказывается чувствительнйшимъ для нея вредомъ и болзнями, чмъ въ жизни другихъ народовъ. Не похвальба эти наши слова. ‘Всякой мерзости полна наша земля’ — скажемъ съ Хомяковымъ, но ея призваніе,— котораго можетъ-быть она (не дай Богъ!) явится и недостойною,— призваніе это отрицаемо быть не можетъ. Великія силы на добро даны ей Богомъ. Гнусно подчасъ на нашей Русской земл,— въ невжеств, лни душевной и умственной, въ разврат и кривд коснетъ народъ, но бываютъ за то историческія мгновенія, когда эта земля, вдругъ, всмъ народомъ, какъ бы поднимается до небесъ, выростаетъ до такой высоты и красоты нравственной, досягаетъ такихъ вершинъ самоотверженія и любви, что міръ въ изумленіи дивится и содрагается,— не постигая внутренняго смысла такого явленія, такой безкорыстной траты силъ!…
‘Славянской идеи нтъ, есть лишь русская идея’ сказалъ недавно, въ назиданіе ‘интеллигентнымъ’ Болгарамъ, Петрановичъ — умный Сербъ, подвизавшійся всю жизнь въ Черногоріи и Босніи, въ борьб съ Турками и Швабами или Австрійцами, и изгнанный наконецъ изъ королевства Сербскаго, въ которомъ настоящая власть предалась и продалась этимъ Швабамъ, Его слова требуютъ оговорки: ‘а русскій языкъ и словенескъ одно есть’, изрекла наша лтопись, еще въ начал русской исторіи — и потому ‘русская идея’ есть въ то же время и ‘идея славянская’. Но Петрановичъ вполн правъ въ томъ, что Россія — по численности своего Славянскаго народа, по долголтію своего историческаго бытія, по своему богатому и тяжкому историческому и духовному опыту, есть по преимуществу носительница этой идеи, которая есть вмст и идея Славянскаго братства. Ея положеніе въ семь славянской — положеніе старшаго брата между братьевъ. Ея удлъ, какъ выразился Тютчевъ еще 55 лтъ назадъ:
Славя въ родныя поколнья
Подъ знамя русское собрать
И весть на подвигъ просвщенья
Единомысленныхъ, какъ рать…
Она и призываетъ ихъ всхъ къ участію въ своемъ историческомъ жребіи, на совмстный съ нею общій трудъ жизни, просвщенія и культуры — совокупными усиліями племенныхъ славянскихъ индивидуальностей, съ ихъ разнообразными особенностями и дарованіями. Она доказала искренность этого призыва тми громадными безкорыстными жертвами, которыми искупила свободу многихъ Славянскихъ племенъ отъ чужеземнаго рабства, не посягнувъ ни на ихъ земли, ни на ихъ внутреннюю племенную свободу,— требуя себ лишь доврія и преданности — какъ младшихъ братьевъ къ старшему брату, уваженія къ ея совтамъ и руководству. Само собою разумется, что этотъ призывъ ея относится прежде всего къ Славянамъ единоврнымъ, соисповдникамъ истины, составляющей существеннйшее содержаніе ея національнаго духа,— но не отрицаетъ она своего братства и съ прочими Славянами, къ несчастію принявшими въ свое національное существо — чуждое начало религіозное, латинство (и выродившееся изъ него протестантство),— это живое сопtradictio in adjecto въ Славянств. Питая надежду, что когда-нибудь и они возсоединятся съ нею въ духовной основ ея народности, Россія, разумется, иметъ и обязана имть, прежде всего, въ виду — Славянъ православныхъ. Но не объ однихъ Славянахъ православныхъ была ея скорбная забота, не для ихъ только свободы* лила она свою кровь, а для православныхъ вообще: не ей ли исключительно обязаны своей свободой Румыны,— и преимущественно — Греки? И къ нимъ также обращенъ ея призывъ,— ибо въ Православно-Славянскомъ мір, ею созидаемомъ, просторно и свободно и для ихъ племенныхъ отличій.
Вотъ русская, она же и славянская идея, вн которой нтъ ни для Россіи, ни для Славянъ никакого историческаго raison d’tre,— и самое ихъ независимое существованіе на земл представляется безсмыслицей — или же лишь будущей поживой для нмецкаго всепоглощающаго аппетита. Пусть наши братья Болгары и Сербы спросятъ себя: хотятъ ли они продать свое это міровое призваніе, свое сослуженіе во вселенско-историческомъ подвиг Россіи — за блюдо чечевицы, предлагаемое имъ Западною Европою въ вид ‘европейской цивилизаціи’ и ‘европейскаго прогресса’? Хозяевами и творцами въ области западно-европейскаго духа имъ не быть — безъ отреченія отъ духовныхъ основъ своей національности, вмсто того, чтобы, напротивъ, обогатить свою національность всмъ тмъ, что въ сокровищниц европейскаго просвщенія составляетъ достояніе общечеловческое (какъ это предлагаемъ мы), они послужатъ лишь для Европы страдательнымъ матеріаломъ, удобопретворимымъ въ западно-европейскую, по преимуществу нмецкую сущность. Обезличенные духовно, они, со знаменемъ въ рукахъ: е европейскій прогрессъ и цивилизація’, погибнутъ для Славянства иди Россіи!.. Но можно ли этому статься? И въ Славянскихъ государствахъ еще живъ историческій инстинктъ въ народныхъ массахъ, жива вра въ Россію и связь съ нею: значитъ, еще хранится залогъ спасенія,— хотя и нельзя отрицать, что по малочисленности населенія чужеядныя начала перенесеннаго въ эти государства строя европейской политической жизни могутъ быстре производить свое сокрушительное дйствіе на духъ низшихъ народныхъ слоевъ. Нужно новое могучее слово Россіи, отъ котораго бы воспрянули ихъ сердца…
Но въ томъ-то и дло, что и сама Россія не въ безопасности,— что ея правящая интеллигентная среда не слишкомъ-то много разнится отъ е цивилизованныхъ’ Болгаръ и Сербовъ,— разв только что’? послдніе карикатурне,— и чуть-чуть сама не готова отречься отъ русскаго историческаго призванія, прикрывъ свою постыдную ретираду тмъ же знаменемъ ‘интересовъ прогресса и цивилизаціи’…
Мы сказали и повторяемъ: ‘Славянскій вопросъ весь сводится къ нашему внутреннему русскому вопросу, весь въ немъ заключается и разршится вполн только вмст съ нимъ’. Послднія событія только подтвердили врность этого положенія. Но исторія не ждетъ,— и выдвинула на очередь если не полное, то частное, впрочемъ многозначительное, разршеніе Славянскаго вопроса… Неужели мы не опомнимся? Поймите же, что тутъ мшкать и недоумвать нечего, что вамъ ничего другаго не остается длать, какъ вновь поднять, поднять высоко, русское, оно же и славянское знамя — въ виду всей Европы, всего міра. Вдь это вопросъ не только нашей чести и достоинства, не только нашихъ политическихъ вншнихъ интересовъ, но это для насъ вопросъ: ‘быть или не быть’…
Къ этому вопросу мы, впрочемъ, еще вернемся.

Москва, 26 октября.

Какъ и слдовало ожидать, петербургскія газеты отнеслись несочувственно къ передовой стать ‘Руси’ прошлаго No,— по крайней мр т изъ нихъ, съ отзывами которыхъ мы успли ознакомиться. Можетъ-быть, здсь доля и нашей вины: мы недостаточно ясно и убдительно вправили нашъ взглядъ,— но тмъ не мене, общій характеръ этихъ критическихъ отзывовъ наводитъ и на другія соображенія. Петербургъ вообще — истинный представитель того ‘реализма’, который въ послднее время вошелъ у насъ въ такой почетъ и моду — реализма голаго, не только безъ идеалистической подкладки, но и вовсе безъидейнаго,— который самъ себ цль, самъ себ довлетъ, самъ собой предоволенъ и даже пресеріозно, но вмст и пренаивно, просто обижается, когда подступаютъ къ нему съ нсколько отвлеченною мыслью. А что же не кажется ему отвлеченностью! Какъ истый мудрецъ вка сего, онъ признаетъ за ‘правду жизни’ лишь сегоднешній день, лишь то, что онъ можетъ ощупать, смрить, взвсить, во что можетъ такъ-сказать уткнуться носомъ. Оттого-то истинная ‘правда жизни’ всего мене и дается корифеямъ нашего ‘реализма’. Никогда не понять такому реалисту ни народа, ни исторіи: народа потому, что народа въ цломъ,— этого организма живущаго въ вкахъ,— никакъ не ухватишь реальными щупальцами, для реалиста народъ существуетъ лишь какъ совокупность наличныхъ и притомъ ему извстныхъ единицъ, какъ дворникъ Семенъ, да извощикъ Кузьма, которыхъ ему случайно довелось изучить съ натуры: этимъ объясняется, между прочимъ, почему нкоторые наши реалисты-художники отрицали всякое народное значеніе въ движеніи добровольцевъ 1876 г. и въ войн 1877 года! Про исторію и говорить нечего: она не доступна разумнію безъ абстракціи, безъ извлеченія, изъ ея реальныхъ данныхъ, сокрытой въ нихъ движущей идеи, для реалиста она такимъ образомъ — лишь сборъ неосмысленныхъ фактовъ, или же какой-либо вншній, поразившій реалиста фактъ заслоняетъ для него своею вншностью общій внутренній, таящійся въ немъ смыслъ: кром этой вншности реалистъ уже ничего и не видитъ.
Не стоило бы конечно и останавливаться вниманіемъ на проявленіяхъ такого, впрочемъ довольно невиннаго, ‘реализма’ въ петербургской печати, еслибъ не приходило на умъ, что такова, видно, общая атмосфера въ петербургской сред, въ сред чиновниковъ, а пожалуй, и сановниковъ, пожалуй, и дипломатовъ, т. е. отмнное расположеніе къ безъидейности. Это явленіе уже боле серіознаго характера. Мы въ своей стать именно обличали въ русской политик, особенно по отношенію въ Славянскому міру, отсутствіе общей руководящей мысли и пытались, съ своей стороны, осмыслить себ ту историческую практику, которою ознаменовались для Россіи и XVIII и XIX вка,— раскрыть ту историческую идею, которая лежитъ въ основ нашего стихійнаго движенія въ Босфору и Балканскому полуострову. Мы старались доказать, что въ настоящее время, когда приходится имть дло съ Западомъ, являющимся во всеоружіи своей исторической идеи. Россія должна выступить съ нимъ въ состязаніе не иначе, какъ отдавъ себ ясный отчетъ въ своей собственной исторической задач. Казалось бы, такое требованіе не можетъ вызвать и спора. Но петербургскія газеты признаютъ, повидимому, или обвиненіе нашей дипломатіи въ безъидейности неосновательнымъ, или же самую необходимость для нея въ руководящей исторической идеи — сомнительною. Одна изъ газетъ противопоставляетъ ‘идеализму Руси’ — политику ‘реальныхъ интересовъ’, другая же восклицаетъ, что наше истолкованіе призванія Россіи и напоминаніе о немъ — ‘значитъ, въ отвтъ на ныншнія русско-болгарскія недоумнія, не сказать ничего’!… Разбору и оцнк именно этихъ ‘русско-болгарскихъ.недоумній’ посвященъ былъ въ ‘Руси’ цлый рядъ статей въ предшествовавшихъ NoNo, но эти-то недоумнія и свидтельствуютъ объ отсутствія въ русской славянской политик общей руководящей точки зрнія: вотъ эту-то общую точку зрнія и слдуетъ наконецъ опредлить, надо же наконецъ (или не надо?) понять и сознать — чего мы вообще хотимъ и должны хотть отъ Славянъ, чего добиваемся, какая наша задача, въ чемъ именно смыслъ и существо нашихъ къ Славянству отношеній? Иначе русская политика будетъ вчно блуждать, путаться, сама себ противорчить,— какъ оно было и есть въ послднее время, особенно же въ періодъ прошлаго царствованія. Ужели въ Петербург этой потребности въ общемъ опредленномъ воззрніи — не сознаютъ и не ощущаютъ?! Должно бытъ такъ!… ‘ Такова — изрекаютъ ‘ С.-Петербургскія Вдомости’ — всегдашняя тактика славянофильства при назрваніи тога или другаго славянскаго вопроса: открыть обширные горизонты и высокія задачи, но не сказать ни слова о практической части дла’. Хороша практика безъ опредленія задачи! Толочь воду — значитъ такая практика!… Мимоходомъ сказать, забавенъ и этотъ упрекъ обращенный къ ‘славянофильству’: добро бы еще, еслибъ онъ относился къ другимъ, а не къ славянскимъ вопросамъ! Кажется ужь ‘сланофильство’-то именно и не ограничивалось по отношенію къ Славянству ‘раскрытіемъ мысленныхъ горизонтовъ’ или платоническимъ сочувствіемъ, а при назрваніи славянскаго вопроса — хоть бы въ 1876, 77, 78 годахъ — дйствовало, на возможности, и практически чрезъ созданные имъ Славянскіе Комитеты,— изъ коихъ особенно Московскій достаточное, помнится намъ, принималъ участіе въ событіяхъ не только словомъ устнымъ и письменнымъ, но и дломъ — вплоть до злосчастнаго Берлинскаго трактата!… Но это въ сторону. Не мннія печати о ‘славянофильств’ озабочиваютъ насъ, а смущаетъ насъ то, что подобнымъ противопоставленіемъ ‘практической части’ и ‘политики реальныхъ интересовъ’ — нашему праздному будто бы и совершенно излишнему раскрытію мысленныхъ ‘горизонтовъ и задачъ’, подобнымъ отрицаніемъ всякой необходимости для высшей политики руководиться основною общею сознательною идеею объ обязанностяхъ налагаемыхъ на Россію ея историческимъ призваніемъ, печать поощряетъ печальную безъидейность нашей политики, задерживаетъ проясненіе сознанія въ самихъ политическихъ дятеляхъ и вообще служитъ службу,— конечно, не отдавая сама себ въ томъ отчета,— интересамъ политики ненаціональной.
Мы же полагаемъ, что именно въ томъ ‘славянофильскомъ’ тезис, которымъ опредляется русская историческая идея,— въ этой, какъ иронически выражается ‘Новое Время’, ‘старой формул славянскаго кружка, боле богословскаго, чмъ политическаго’, въ этомъ, по выраженію той же газеты, ‘разплывчатомъ идеализм’, именно и содержится самое практическое руководство для здравой реальной политика.
Спрашивается: еслибы эта ‘историческая идея’, при всей своей, столь наивно осмиваемой отвлеченности, была себ усвоена русскою дипломатіею, посулила ли бы разв она, эта дипломатія, Австріи въ 1874 году, въ предвидніи войны съ Турціей, на Рейхштадскомъ свиданіи, съ такимъ легкимъ сердцемъ Боснію и Герцеговину? Установила ли бы она, какъ принципъ русской политики, допущеніе ‘австрійской сферы вліянія’ на Балканскомъ полуостров, а затмъ и размежеваніе (для насъ проблематическое!) двухъ сферъ вліянія на этомъ полуостров, австрійской и русской? Конечно нтъ. А вдь этотъ посулъ и это разграниченіе совершены во имя не чего другаго, какъ ‘политики реальныхъ интересовъ’… ‘Какіе же у насъ реальные интересы въ Босніи и Герцеговин, помилуйте!’ — слышали мы не ранъ отъ русскихъ дипломатовъ, чуть не посдвшихъ на служб, ревностныхъ защитниковъ вышеупомянутыхъ политическихъ комбинацій. И они повидимому правы. Что намъ до Босніи, что намъ до Герцеговины? Об вдь земли отъ насъ далеки, торговли мы съ ними не ведемъ,— реальный же интересъ Россіи въ томъ-де, чтобы избгать европейской войны: ну, а для этого необходимо порой ублажать Австрію и сдлать ей кое-какія уступки! А между тмъ, не въ этомъ ли предательств во власть Австріи Босняковъ и Герцеговинцевъ, согласномъ съ политикою реальныхъ интересовъ, но вопіюще противорчащемъ нравственнымъ и духовнымъ задачамъ славянской, православной Россіи,— не въ этой ли ‘коекакой уступк’ заключается и весь узелъ тхъ стей, въ которыхъ бьется-невыбьется наша политика въ настоящую минуту? Разв не здсь самое ядро современнаго осложненія длъ на Балканскомъ полуостров? Вдь только слпому не видно, что не создали мы сами,— благодаря ‘политик реальныхъ интересовъ’, столь надменно отрицавшей ‘политику отвлеченныхъ славянофильскихъ идей и чувствъ’,— настоящее для Австріи положеніе за Савой и Дунаемъ, не возникло бы и тхъ ‘русско-болгарскихъ недоумній’, по деликатному выраженію ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’ (не однихъ болгарскихъ, но и сербскихъ и всяческихъ), для которыхъ не видится и исхода… Выденнаго яйца не стоитъ для Россіи политика реальныхъ интересовъ, какъ скоро она не направляется высшею путеводною идеею русскаго историческаго призванія и задачи… хотя бы именно въ ‘старой формул славянофильскаго, боле богословскаго, чмъ политическаго кружка’! Безъ свта высшей исторической идеи, за утратою или отупніемъ непосредственнаго чувства родной исторіи и народности, не опознать русской дипломатіи и истинныхъ реальныхъ интересовъ Россіи…
Свтя эта идея и не затмвайся она реалистическою тенденціей и туманомъ чужихъ, усвоенныхъ себ руководителями русской политики идей,— разв такъ бы мы дйствовали на Берлинскомъ конгресс, какъ это было въ 1878 г., разв отпихнули бы отъ себя прочь Сербовъ королевства, велвъ имъ со всми своими ходатайствами о нуждахъ и пользахъ отнын обращаться къ Австро-Венгріи, къ ней одной? Такъ поступили реалисты нашей политики на конгресс!.. Да и возможенъ ли былъ бы тогда самый конгрессъ?!
Слыхали мы отъ дипломатовъ и такое оправданіе ихъ политическихъ, относительно Австріи, на ‘реальныхъ интересахъ’ основанныхъ комбинацій: ‘пусть-де Австрія заберетъ себ Славянъ Балканскаго полуострова Сербскаго племени, въ нкоторомъ род объединитъ Сербовъ,— настанетъ время, они оперятся подъ ея покровомъ, да и сбросятъ его, а въ той пор, Богъ дастъ, и мы быть-можетъ соберемся съ силами, и т. д. Такой расчетъ напоминаетъ извстный расчетъ кузнеца въ малороссійской сказк, который вздумалъ надуть чорта, заложивъ ему изъ-за крупныхъ денегъ душу, въ той надежд, что когда придетъ срокъ уплаты — онъ перекреститъ чорта и выручитъ душу назадъ во всей цлости: однакожъ, на бду кузнеца, крестное знаменіе не помогло, спасительнаго дйствія не учинило, отказалось содйствовать недобросовстному расчету. Вышеприведенною комбинаціей дипломатовъ прикрывается лишь сознаніе своего безсиліи, или врне сказать — собственной ихъ несостоятельности, которой источникъ именно въ безъидейности или въ недостатк искреннихъ твердыхъ убжденій. Длать такіе опыты надъ славянскимъ населеніемъ, предавать его завдомо, хотя бы и временно, на онмеченіе, на окатоличеніе, на развращеніе культурное, политическое и религіозное, или подвергать его всмъ искушеніямъ неравной борьбы съ властною, могучею пропагандою, если не прямо латинства, такъ уніи,— всмъ вншнимъ соблазнамъ способнымъ растлить въ немъ духовную силу славянской національности,— это experimenta in anima vili, допущеніе которыхъ съ нашей стороны безнравственно и можетъ принести намъ лишь реальный вредъ….
Спрашивается: еслибъ стояли мы на высот той исторической идеи, которая Петербургу представляется идеализмомъ, на ‘богословіи’ заквашеннымъ и враждебнымъ практической мудрости,— разв мы, освободивъ и призвавъ въ жизни православный Румынскій народъ, пренебрегли бы имъ до совершеннаго забвенія о его единовріи и его древнихъ съ нами связяхъ,— до такого забвенія, что наша дипломатія сама, охотно, стушевывается теперь тамъ до нуля, сама себя считаетъ въ Румыніи, относительно русскаго вліянія и значенія, чуть не послднею спицей въ колесниц, и безпрекословно допустила посадить туда, на самой нашей границ, Гогеицоллерна!? А тамъ, между тмъ, возникаетъ теперь борьба между латинствомъ и православіемъ, Румыніи грозитъ опасностью унія,— начинается глухое волненіе… Знаютъ ли даже объ этомъ наши дипломаты? Пусть прочтутъ, по крайней мр, помщаемую ниже, въ этомъ же No, статью по поводу брошюры князя Бибеско…
Спрашивается: не питай наша дипломатія общаго съ петербургскою печатью отвращенія во всякой ‘русской исторической иде’,— разв отдали бы мы, посадивъ или допустивъ на румынскій престолъ Гогенцоллерна, Румыніи Добруджу и лишили бы себя сами непосредственнаго сухопутнаго сообщенія съ Болгаріей?
Разв надлили бы Болгарское, нами образованное княжество нами же сочиненною въ Петербург, радикальною конституціей? Выходитъ такъ, будто мы сами признали ее высшею формою государственнаго благоустройства,— сами дали Нолгарамъ право превозноситься надъ нашею ‘ретроградностью’!! И такую именно конституцію умудрились мы навязать Болгарамъ, которая долженствовала внести всяческую фальшь въ несчастную страну и въ конц концовъ легально передать власть въ руки лженародныхъ и лжеславянскихъ элементовъ, движимыхъ лишь похотью подражанія ‘европейскому прогрессу и цивилизаціи’! Не мало и русскихъ Женевцевъ и тому подобныхъ господъ переселилось, говорятъ намъ, въ Болгарію, многіе даже заняли мста учителей въ народныхъ школахъ: не знаемъ, Русскій или Болгаринъ, одинъ изъ гимназическихъ учителей въ Систов, прошлымъ постомъ, увлеченный идеею современнаго ‘прогресса’, отправился, во глав учениковъ, на квартиру священника въ страстную пятницу, и тамъ палками заставили ‘попа’ сть баранину! Справедливости ради должны мы упомянуть впрочемъ, что учитель этотъ былъ потомъ уволенъ. Только уволенъ… Бдный Болгарскій народъ! Такъ, незадолго до румелійскаго переворота, приняты были на мнимонародномъ собраніи въ Софіи, во имя народа, подъ предлогомъ ‘отдленія церкви отъ государства’, равныя мры, имвшія цлью подорвать основы православной церкви’ въ народ. Нсколько лтъ тому назадъ, при министр Цанков, запрещено было духовенству содержаться на счетъ платы за требы, установленной обычаемъ въ сельскомъ болгарскомъ самоуправленіи, и содержаніе духовенства принято было на счетъ народно-государственной казны,— а при министр-президент Каравелов, въ подражаніе французской палат депутатовъ, вычеркнута эта статья изъ бюджета, такъ что приходское духовенство лишилось всякихъ средствъ въ жизни. Это произвело не малое волненіе,— былъ даже созванъ публичный митингъ (совсмъ Европа!), кажется въ Софіи, на которомъ одинъ изъ попугаевъ прогресса держалъ рчь такого рода, что ‘священники суть служители Бога, но вопросъ-де въ томъ: существуетъ ли самъ Богъ!’… Тмъ не мене духовенство намревалось учинить соборъ и протестовать предъ лицомъ Россіи, мы знаемъ, что въ одномъ изъ городовъ, мстное духовенство, опасаясь преслдованій со стороны властей, признавало возможнымъ устроить свое совщаніе лишь на двор жилища одного изъ нашихъ знакомыхъ, Русскаго. Не мало получили и мы въ Москв, почти одновременно съ переворотомъ, писемъ наполненныхъ жалобами духовныхъ лицъ на внутреннюю политику болгарскаго ‘радикальнаго’ министерства. И безъ того въ Болгаріи, какъ и въ Сербскомъ королевств, долгое турецкое иго во многомъ исказило духовную стройность церковнаго алемента,— подъему котораго конечно ужъ не могла нисколько содйствовать болгарская и сербская интеллигенція, карикатурная копія нашей же ‘мнимо-либеральной’ интеллигенціи, и теперь въ обихъ странахъ (въ Болгаріи благодаря введенной нами конституціи) обртающаяся во власти. Печальное положеніе православной церкви въ королевств Сербскомъ, которымъ она обязано по преимуществу Австріи (позволяющей себ даже мечтать о введеніи уніи), вдомо всмъ. У Болгаръ же, до ихъ освобожденія Россіей, православно-церковные интересы послужили сначала поводомъ, а потомъ, для ихъ близорукихъ интеллигентныхъ вождей, и маскою, только лишь прикрывавшею стремленія къ національному обособленію (впрочемъ, совершенно законныя сами по себ). Одушевленный этими стремленіями, мнимомудрый Драгамъ Данковъ пытался привести свой народъ въ унію съ латинствомъ и самъ принялъ католицизмъ, въ которомъ, къ стыду своему, пребываетъ и понын, воспитываетъ въ немъ и свое семейство. ‘Филетизмъ’ Грековъ, отождествившихъ идею православія съ идеею эллинизма, вынудилъ Болгаръ на разныя, конечно сами по себ предосудительныя, отступленія отъ церковныхъ каноновъ, въ силу чего произошелъ извстный Константинопольскій соборъ, не умиротворившій, а расколовшій православную церковь. Хотя освобожденная и возведенная на степень государства, не можетъ однако Болгарія не испытывать на судьб своей церкви, парализующихъ ея духовное преуспяніе, послдствій своего неправильнаго положенія въ православно-церковномъ мір, своего разобщенія съ православными церквами.
Вотъ, еслибы жива и дйственна была въ русской правящей сред идея исторической духовной миссіи нашего отечества, такъ первою нашею настоятельною задачею, по освобожденіи Болгаріи, было бы не преподнесеніе только-что вылзшимъ изъ темноты пятивковаго турецкаго рабства (Болгарамъ ‘самаго послдняго слова’ западно-европейской политической науки — въ вид противнаго духовному славянскому существу конституціоннаго обмана,— а возстановленіе церковнаго мира въ православномъ Славянств, а укрпленіе, устроеніе и возвышеніе церковнаго элемента въ Болгаріи, оживленіе православно-церковнаго духа въ самомъ Болгарскомъ народ. Да и на чемъ, спрашивается, съ истинно-реальной точки зрнія, зиждется наша съ Балканскими народами связь? Разв не на единовріи? Поставьте въ основаніе вашей политики религіозный индифферентизмъ,— что станетъ съ высшими ‘реальными’, русскими политическими интересами? Какое право предъявите вы на вліяніе, и руководительство?… ‘Прогрессъ и цивилизацію’ Австрія съуметъ даровать получше васъ, и ухитрится даровать такимъ образомъ, что и національное самолюбіе будетъ польщено, и славянскій интеллигентъ, надвъ на себя австрійско-европейскую маску, станетъ искренно уврять, что это и есть его ‘собственная физіономія!’ Мы уже это и видимъ въ Сербіи. Чмъ же, напримръ, какъ не безъидейностью и фальшиво понятыми нашею близорукою дипломатіей ‘реальными интересами’ можно объяснить совершенное ничтожество русской дипломатической дятельности въ Македоніи — въ виду яростной католической пропаганды, поддерживаемой не только Римомъ, не только средствами Австрійскаго Двора, но даже и дипломатическими представителями протестантскихъ державъ: послдніе, въ ущербъ православію, въ которомъ справедливо усматриваютъ залогъ связи Славянскихъ племенъ съ Россіею, готовы охотно содйствовать даже успху латинства! Всякому Македонцу-Болгарину поставлена такая дилемма: или оставаясь православнымъ терпи гоненія и муки отъ Турокъ и Грековъ, или же отрекись отъ православія, стало-быть и отъ духовныхъ связей и симпатій съ Россіей, въ пользу латинства, и поступишь тогда подъ покровительство западныхъ дипломатическихъ представительствъ. А наша дипломатія, просвщенно игнорируя интересы православія, которые кажутся ей чуждыми ‘политик реальныхъ интересовъ’, если и не всегда назначаетъ къ Славянамъ русскими агентами иноврцевъ, то только и знаетъ, что наказывать русскимъ представителямъ: сидть тише воды — ниже травы и не. производить фальши въ европейскомъ концерт…
Реальные интересы! Въ ‘Новомъ Времени’ были сообщены два проекта, будто бы представленные германскому канцлеру прусскимъ полковникомъ Гольцемъ по возвращеніи изъ Турціи, гд со званіемъ паши онъ благоустроилъ, по рекомендаціи канцлера, султанскую армію. Въ одномъ предлагаете! неутрализовать оба пролива Чернаго мори, Дарданеллы и Босфоръ, въ другомъ — дать Турціи задолжать европейскимъ банкирамъ еще немножко и затмъ, объявивъ ее несостоятельною должницей, учредить въ Константинопол международное смшанное европейское управленіе — въ род коммиссіи уже существующей въ Египт… Съ точки зрніи ‘реальныхъ’ интересовъ тутъ пожалуй и возражать много нечего, если подъ реальными разумть интересы только вещественные, дйствительные, а не интересы нравственнаго вліянія, обаяніи или предполагаемаго призваніи и значеніи въ будущемъ: это вдь, пожалуй, ‘идеализмъ’! Проекты Гольца, повидимому, вс въ интересахъ общеевропейскаго мира, противъ которыхъ и спорить-то неудобно, не обнаруживъ присутствіи въ себ какихъ-либо ‘честолюбивыхъ и властолюбивыхъ замысловъ’. Но само собою разумется, что при осуществленіи того или другаго проекта (о чемъ, впрочемъ, нтъ еще кажется и рчи даже и въ европейской печати), значеніе и обаяніе Россіи, а съ тмъ вмст и исполненіе ею своей всемірно-исторической роли — упраздняются разомъ. Разбирайте же тутъ, чему нанесется ущербъ — реальнымъ или нереальнымъ интересамъ!
Одно можетъ сказать въ оправданіе цлаго ряда своихъ, по истин чудовищныхъ ошибокъ русская дипломатія, что не она одна въ нихъ повинна, что дипломаты наши — кость отъ костей и плоть отъ плоти всего русскаго общества, а бда ея лишь въ томъ, что вс ея промахи и грхи — не домашнее только дло, что они видне на фон вншней политики и ощутительне дли народнаго самолюбія. Почему, въ самомъ дл, ставить дипломатамъ въ упрекъ ‘религіозный индифферентизмъ’, когда тмъ же индифферентизмомъ отличаются и другія вдомства, и — больно сказать — въ извстной степени и спеціально оберегающее интересы религіи, наше церковное вдомство? Примиреніе Болгаръ съ Греками, устроеніе церкви болгарской, усиленіе въ Болгаріи религіознаго элемента (ослабленнаго въ пятивковомъ, не экономически, а нравственно растлвающемъ турецкомъ плну) — ко всему атому могли бы быть подвигнуты русскіе представители на Балканскомъ полуостров только лишь тогда, когда въ самомъ ихъ отечеств подвиглась бы на этотъ V трудъ церковь или церковное властное представительство, когда бы въ немъ самомъ била ключомъ ревность о вр… Несомннно такъ. ‘Русь’ съ своей стороны и не перестаетъ посильно обличать отсутствіе живой дйственной силы въ нашемъ церковномъ оффиціальномъ стро, не перестаетъ раскрывать отсутствіе русской исторической идеи и неразлучнаго съ нею жизненнаго творчества — и во всей русской оффиціальной дятельности на Руси. Русская интеллигенція еще не доросла своимъ самосознаніемъ до уровня тхъ великихъ задачъ, которыя предлежатъ Россіи и которыя, какъ бы въ зачаточномъ состоянія, кроются въ глубинахъ народнаго духа. Вотъ почему мы и утверждаемъ, что славянскій вопросъ сводится къ нашему внутреннему русскому вопросу и разршается вмст съ нимъ. Но если это такъ, то и надо бы содйствовать всми способами и путями разршенію этого послдняго, т. е. русскаго вопроса, а не тормозить процессъ разршенія тмъ поощреніемъ безъидейности, которымъ, во имя реализма, считаетъ нужнымъ щеголять петербургская журналистика.
Кстати. ‘С.-Петербурскія Вдомости’, какъ бы въ отвтъ ‘Руси’, удостовряютъ, что если въ Болгаріи и повторяется знакомый намъ ‘болзненный процессъ либеральничанья’, то въ Россіи онъ ‘уже отживаетъ’. Отживаетъ, да, это врно, этому нельзя не радоваться. Но чмъ же это ‘либеральничанье’ замняется? Усвоеніемъ ли себ истинныхъ русскихъ національныхъ идеаловъ? Этого что-то еще мало видно… Не замняется ли оно поползновеніями возврата къ тому ‘консерватизму’, который Ю. . Самаринъ назвалъ въ свое время такъ мтко ‘революціоннымъ’,— къ такому консерватизму, который не мене чуждъ нашему историческому существу, какъ и шаблонный либерализмъ,— къ усиленію власти административныхъ канцелярій и бюрократическаго деспотизма, къ укрпленію той полицейско-государственной опеки временъ давно минувшихъ, но многимъ, и намъ въ томъ числ, памятныхъ, съ точки зрнія которой, по выраженію K. С. Аксакова (когда-то напечатанному въ ‘Руси’),— ‘жизнь есть бунтъ, а смерть — порядокъ’?… Возвратиться къ нему, конечно, немыслимо, но и поползновенія не желательны.
Дла болгарскія въ заминк. Конференція медлитъ, мшкаетъ,— конечно не по вол русскаго правительства, а вроятно потому, что для кого-нибудь промедленіе это нужно. Положеніе длъ и отношенія державъ между собою еще не перемнились, но при переход отъ теоретическаго ршенія къ практическому его исполненію подвергнутся, конечно, сильному колебанію, а вроятно и измненію. Новымъ факторомъ въ дл является столь часто отрицавшееся, но несомннное соглашеніе (если не союзъ) Англіи съ Турціей. Мирнаго исхода мы не чаемъ, но если не европейская война, такъ много кровавыхъ смутъ предвидится на Балканскомъ полуостров!… Приходится выжидать,— это будетъ не долго.

Москва, 2 ноября.

По крайней мр откровенно! ‘Всякій балканскій властитель’,— говоритъ органъ ныншняго англійскаго премьера, Сольсбери, газета ‘Standard’, по поводу исключенія Болгарскаго князя изъ списковъ русской арміи,— ‘который, поддерживаемый своими подданными, поможетъ разстроить виды Россіи на Константинополь, этимъ самымъ становится предметомъ участія для Англіи. Думаетъ ли кто-нибудь, что Англія отказалась отъ мысли искренняго сопротивленія Россіи въ ея желаніи распространить свое вліяніе (даже только вліяніе!!) южне Дуная? Политика Англіи въ этомъ отношеніи не измнилась и не измнится. Чмъ боле Русскій Царь будетъ стараться выказывать свое неудовольствіе на Болгаръ и князя, тмъ открыте Англійскій народъ будетъ стараться показать, что потерять расположеніе Россіи значитъ пріобрсть расположеніе Англіи’… Но откровенныя рчи главнаго органа торійской партіи,— которая, думаемъ мы, непремнно останется во власти потому именно, что ловко и сильно играетъ на руссофобской струн, а ничего нтъ популярне руссофобіи въ англійскомъ обществ и ничего нтъ легче, какъ распалить ее до страсти,— эти откровенныя рчи не помшали лорду Сольсбери возвстить дна три тому равадъ, въ публичной рчи на банкет въ Гялдъ-Голл, оглашенной телеграфомъ по всему міру, что ‘затрудненія возникшія изъ-за спора объ афганской границ устранены и въ настоящее время между Русскимъ и Британскимъ правительствами установилось сердечное согласіе’… Можно бы спросить: ‘кого же здсь обманываютъ?’… Не насъ же въ самомъ дл,— хотя упорный слащавый оптимизмъ оффиціознаго органа нашей дипломатіи, французскаго ‘Петербургскаго Журнала’ можетъ хоть кого ввести въ заблужденіе! Такъ,— замтимъ кстати,— приглашеніе англійскимъ правительствомъ русскихъ офицеровъ на маневры въ Индію, если можетъ-быть и польстило вашей дипломатіи и представилось ей удобнымъ случаемъ блесвуть предъ вемъ міромъ дружбою съ Англіей, не боле какъ одно изъ проявленій той же англійской, довольно грубой системы обмана. Какая цль этого приглашенія? Не та ли, чтобъ такою видимостью дружбы Россіи съ Англіей умирить умы Индусовъ и лишить ихъ всякой надежды на чаемое ими избавленіе отъ англійскаго ига съ помощью Россіи? Не та ли, чтобъ засвидтельствовать предъ Афганцами и всмъ Индійскимъ населеніемъ совершенное удовольствіе Россіи тмъ, что Гератъ, если не jure, то do facto, сталъ англійскою цитаделью въ такъ-называемомъ ‘независимомъ’ Афганистан? Не та ли, чтобъ обязательные въ подобныхъ случаяхъ поступки учтивости и комплименты англійскимъ войскамъ со стороны русскихъ офицеровъ преувеличить во мнніи индійскаго населенія, посредствомъ сотенъ мстныхъ англо-туземныхъ газетъ — до значенія вовсе намъ нежеланнаго?.. Что Англіи этого бы сильно хотлось — вполн понятно, но содйствовать успху -такого ея хотнія, казалось бы, и не въ вашихъ видахъ… А между тмъ уже 30 лтъ, какъ мы имемъ право держать русскаго консула въ Бомбе и 30 лтъ какъ мы этимъ правомъ не воспользовались, да не пользуемся и теперь!.. Но отъ далекой Индіи вернемся къ близкой намъ Болгаріи,— переходъ не трудный, такъ какъ въ политической констелляціи индійско-афганскій и балканскій вопросы стоятъ совсмъ рядомъ и даже въ тсной связи между собою.
Безспорно, самымъ выдающимся политическимъ событіемъ прошлой недли былъ приказъ объ исключеніи князя Александра Баттенберга изъ списковъ русской арміи (гд онъ числился генералъ-лейтенантомъ) и снятіе съ ‘его высочества’ званія шефа 13 стрлковаго батальона. По русскимъ военнымъ законамъ это равняется ‘лишенію чести’. Что эта кара Александромъ Баттенбергомъ лично вполн заслужена (особенно посл всхъ его рчей и поступковъ относительно Россіи въ послднее время), это не подлежитъ и сомннію,— хотя, сказать мимоходомъ, нельзя не пожалть о такомъ печальномъ сцпленіи обстоятельствъ, что въ лиц этого принца пришлось казнить государя, перваго государя нами же созданнаго государства и нами же Болгарамъ навязаннаго. Какъ бы ни толковали, что это исключеніе изъ списковъ русской арміи — наше домашнее дло и относится лишь до нашихъ личныхъ съ княземъ счетовъ,— невозможно отрицать величайшую политическую важность этой мры и ея отчасти неминуемыхъ, отчасти возможныхъ послдствій.
Въ настоящее время возсдаютъ на Константинопольской конференціи уполномоченные отъ семи державъ, боле или мене склонные въ теоріи къ возстановленію status quo ante, но призванные, вмст съ тмъ, обсуждать и предложеніе Россіи о самомъ княз Болгарскомъ, т. е. о смщеніи его съ болгарскаго (не съ румелійскаго только) престола. Всякое предложеніе можетъ быть взято назадъ или видоизмнено, но принятою нами теперь относительно князя мрою ‘русское предложеніе’ какъ бы упраздняется: это уже действіе, дйствіе уже ршающее вопросъ, по крайней мр для Россіи, окончательно и безповоротно. Отъ этого дйствія она отступиться уже не можетъ. Въ этомъ отношеніи ея роль на конференціи кончена,— Россіи и обсуждать нечего. Еслибъ, сверхъ чаянія, князь Александръ удержался на престол, то Россія все-таки не могла бы уже признавать княземъ человка лишеннаго ею чести. Ей пришлось бы немедленно отозвать своихъ дипломатическихъ представителей, прервать всякія съ Болгаріей сношенія. Конечно, съ такимъ своимъ положеніемъ Россія не помирится: вдь это значило, бы предоставить Болгарію во власть или, что все равно, въ ‘сферу сліянія ‘вамъ враждебнаго, Англіи или Австріи,— уничтожить, до послдняго, вс выгодные дли насъ результаты тяжкой, кровавой, но въ то же время и славной войны… И такъ весь вопросъ сводится теперь къ лицу князя Александра. Не будь его, совершившаго переворотъ не только безъ спроса Россіи, но со враждебными дли Россіи умыслами, не было бы, можетъ-бытъ, теперь для насъ и особеннаго повода настаивать на возстановленіи statue quo ante и противиться нкоторому измненію Берлинскаго трактата — ради удовлетворенія нкоторыхъ притязаній Греціи и Сербіи, еслибъ, въ виду единодушнаго требованія всей Европы, послдовало на то согласіе Турціи…
Но какъ отнесутся теперь державы къ этому существеннйшему для насъ вопросу — о княз Александр, посл приказа объ исключеніи его изъ списковъ русской арміи? По мннію берлинской ‘ Національной Гаветы’, въ этомъ послднемъ распоряженіи русскаго правительства видится какъ бы попытка ‘произвести давленіе на ршеніе конференціи ‘. Такая ошибочная точка зрнія была бы для насъ конечно не выгодна. Смщеніе князя Александра, еслибы даже къ такому заключенію и пришла конференція (что едвали вроятно), могло бы, пожалуй, въ глазахъ нкоторыхъ державъ принять видъ не свободнаго согласія съ мнніемъ Россіи, а вынужденнаго — совершившимся уже фактомъ позорной кары, которой подвергла Россія князя… Во всякомъ случа конференція поставлена теперь межь двумя альтернативами: или оставить обезславленнаго, опозореннаго князя Александра на престол Княжества, т. е. пренебречь тмъ авторитетомъ, которымъ Россія не перестаетъ пользоваться у Славянскихъ народныхъ массъ Балканскаго полуострова и подвергнуть князя всему риску такого пренебреженія (тмъ боле опасному, что переворотъ оказывается не достигшимъ цли)… Или же подписать князю отставку,— что конечно еще выше подниметъ русскій авторитетъ: станетъ очевиднымъ для всхъ, что безъ согласія Россія никакія перемны на полуостров, даже при желавіи иныхъ великихъ державъ, совершаться не могутъ. Выводъ для Западной Европы вообще мало желательный!
Тмъ не мене можно кажется предполагать, что въ настоящее время, по разнымъ соображеніямъ, Германія и Австрія не отдлятся отъ политики Россіи. Но единогласнаго постановленія конференціи въ вашемъ смысл ожидать ни въ какомъ случа нельзя — въ виду положенія занятаго Англіей. Русскій приказъ по арміи произвелъ по всей Европ, по выраженію ‘Кёльнской Газеты’, дйствіе подобное свисту пущеннаго ядра,— направленнаго, по общему мннію газетъ, не въ одного князя Александра, во рикошетомъ и во’ Англію. Соображеніе не лишенное основаній, подтверждаемое отчасти и корреспонденціями, появившимися на прошлой недл въ нашемъ ‘Правительственномъ Встник’, что и придаетъ имъ оффиціальный характеръ. ‘Не можетъ быть и сомннія въ томъ — говорится въ одномъ изъ этихъ писемъ — что ‘князь, пускаясь на такое предпріятіе (т. е. переворотъ), былъ увренъ въ поддержк одной европейской державы, на помощь которой расчитываетъ и въ настоящее время’. Не иную какую-либо державу, какъ именно Англію, и подразумваетъ здсь ‘Правительственный Встникъ’.
Приведенныя нами выше слова торійской газеты свидтельствуютъ, какъ живо почувствовала Англія ударъ, какъ сильно возбуждено въ ‘ней общественное мнніе,— точно будто бы уязвлена англійская національная честь! ‘Надо убдить, князя — возглашаетъ ‘Standard’ — не терять духа вслдствіе этого новаго доказательства недоброжелательства Россіи! Онъ хорошо сдлаетъ, если останется за своей позиціи… и не склонитъ голову предъ сверною бурей, которая, надемся, не сломитъ его… Англійскій народъ принимаетъ теплое участіе въ судьб князя Александра… единственно потому, что послдній пользуется повидимому довріемъ своихъ подданныхъ, которые, какъ и князь, показали, что желаютъ освободиться отъ русскаго ‘ига’… И такъ, относительно отказа Англіи въ согласіи на предложеніе Россіи мы можемъ считать себя обезпеченными…
Что же потомъ? Прежде всего исходъ, почти несомннный и давно уже напророченный: конференція разойдется не придя ни къ какому соглашенію. Затмъ возможно, что Султану надостъ, да окажется и слишкомъ невыгоднымъ Ч ждать, и онъ, руководимый, вроятно, совтами Англіи, ршится дйствовать самъ, какъ ‘сюзеренъ’ Болгаріи и ‘суверенъ’ Румеліи,— причемъ, конечно, сохранитъ, въ Болгаріи и князя Александра, въ ущербъ Россіи и ея достоинству. Но какъ же тутъ быть съ притязаніями Греціи и Сербіи? Сербія отстрочила нападеніе на Княжество до ршенія конференціи, если же конференція разойдется, королю Милану медлить доле невозможно. А въ случа войны Сербовъ съ Болгарами будетъ ли смотрть на нее Европа сложа руки? Угроз Султана, что болгарская территорія — турецкая и что онъ вступится за нее противъ Сербовъ, нельзя придавать значенія. Можетъ ли Австрія допустить движеніе турецкихъ войскъ противъ Сербіи? Конечно нтъ. Да и ми вдь также не можемъ устранить себя совсмъ отъ длъ Балканскаго полуострова, еслибъ дйствительно Турція принялась за расправу. При такомъ оборот длъ европейская война на Балканскомъ полуостров, съ новымъ расчлененіемъ Турціи, представляется довольно возможною,— да не этого ли и добивается Англія?…
Мы полагаемъ однако, что событія внутри самой Болгаріи не замедлятъ съ одной стороны усложнить, а съ другой и ускорить развлеку дла. Какъ скоро дойдетъ до свднія Болгарскаго народа — не слухъ о неудовольствіи вообще русскаго правительства на князя, во гласно, на весь міръ заявленное дйствіе воли Русскаго Монарха, т. е. изверженіе князя Александра вонъ изъ списковъ Русской арміи, какъ недостойнаго числиться въ ея рядахъ,— то едва ли можно и сомнваться въ томъ, что громадное большинство народа вскор отъ него отшатнется. А чтобъ этотъ румскій приказъ по арміи не дошелъ до народнаго свднія,— этого нельзя и предположить, какія бы мры ни приняла преданная князю полиція. Слишкомъ на руку этотъ приказъ партіи ‘цанковистовъ’,— до ярости враждебной и князю и его клевретамъ, и партіи ныншняго Каравеловскаго министерства. Глава этой партіи — старикъ Драганъ Данковъ, бывшій министромъ-президентомъ до Каравелова и имъ свергнутый, имлъ мужество противостать одинъ приговору экстреннаго народнаго собранія, созваннаго въ Софіи вслдъ за румелійскимъ переворотомъ. Когда все собраніе высказалось, съ громкими кликами и рукоплесканіями, ‘за соединеніе Румеліи съ Болгарскимъ княжествомъ’,— омъ съ твердостью во всеуслышаніе заявилъ, что и онъ ‘готовъ признать соединеніе, но лишь въ томъ случа, если Россія его признаетъ’. По отобраніи голосовъ, предсдатель собранія, Стамбуловъ (который считается дйствительнымъ верховодомъ и главою радикальной, Каравеловской партіи) торжественно возвстилъ, что ‘соединеніе пригнано единогласно, за исключеніемъ лишь г. Драгана Цанкова’. ‘Да, отозвался смло старикъ, за исключеніемъ лишь моего голоса, обусловливаемаго согласіемъ Россіи’… Вскор затмъ правительствомъ предположено было выслать и заточить гд-нибудь Цанкова административнымъ порядкомъ, однакожъ популярность Цаикова настолько велика, что благоразумія ради это предположеніе было оставлено, тмъ не мене многіе изъ ‘цанковистовъ’ подверглись преслдованію. Г. Цанковъ вовсе впрочемъ не отличается слпою преданностью Россіи, но онъ безспорно человкъ умный ш едва ли не самый разсудительный въ настоящее время во всей Болгаріи, самый способный оцнить настоящее положеніе длъ. Онъ былъ два раза министромъ, былъ уже однажды заточенъ княземъ въ какомъ-то отдаленномъ отъ столицы городишк Болгаріи, въ 1881 году, когда князь совершилъ свой знаменитый переворотъ, упразднившій было Тырновскую конституцію, а потому знаетъ князя вдоль и поперекъ, и искренно убжденъ въ несовмстимости дальнйшаго пребыванія Баттенберга съ благомъ Болгаріи. Партія Цанкова найдетъ, конечно, способъ распространить среди народа всть о томъ, что Русскій Царь веллъ снять съ князя Александра русскій мундиръ и разжаловалъ его изъ Болгарскихъ князей въ прежнее званіе нмецкаго принца. Принцъ же этотъ никогда и прежде не пользовался ни симпатіями, ни уваженіемъ народа, и если благодаря перевороту популярность его нсколько возросла, то это главнымъ образомъ потому, что князь являлся какъ бы орудіемъ русской воли. Разъ этотъ ореолъ русской силы, окружавшій князя, исчезъ,— а тутъ еще слухи о дезорганизація арміи (своимъ неопытнымъ офицерамъ ни народъ, ни солдаты не довряютъ), громадныя траты государственной казны съ перспективою новыхъ усиленныхъ налоговъ, разстройство торговыхъ и промышленныхъ длъ, угроза войны съ Сербіей, а пожалуй и съ Турціей: власть князя Александра повисла, или не нынче-завтра повиснетъ на волоск. Но такъ какъ у него все же есть партіи — большая честь такъ-называемой ‘интеллигенціи’, за исключеніемъ цанковистовъ,— вс обязанные князю карьерой или состояніемъ, вс вновь испеченные изъ прапорщиковъ полковники и т. п.,— то въ несчастной Болгаріи легко можно ожидать внутреннихъ смутъ, междоусобицъ и кровопролитія. Тогда русская временная оккупація Болгаріи окажется дломъ неизбжнымъ, будетъ призываться народомъ какъ истинное благодяніе и дастъ намъ возможность не только умиротворить страну, не только возстановить наши связи съ нею, но и упрочить ихъ на новыхъ лучшихъ основаніяхъ, во благу Болгаріи и польз самой Россіи.
Но дозволятъ ли эту оккупацію Турція и Англія?…. По всей вроятности, нтъ. Другаго однако же выхода изъ настоящаго невыгоднаго положенія для насъ не имется, если не захотимъ совсмъ отречься отъ нашего призванія и значенія Россіи, какъ великой Славянской державы. Возможно, что обойдемся и безъ войны,— но во всякомъ случа ее слдуетъ имть въ виду и къ ней готовиться… Тогда-то именно можетъ-быть она и минуетъ насъ.

Москва, 9 ноября.

Второй актъ траги-комедіи на Балканскомъ полуостров уже начался. Но этотъ актъ уже кровавый. Радуйся, русская дипломатія!
А_в_с_т_р_і_й_с_к_і_й авангардъ во образ расхорохорившихся Сербовъ выступилъ на сцену дйствія. Даже не ‘ловкимъ’, а топорно-грубымъ маневромъ австрійской политики,— явныхъ для всхъ, кто не слпъ и не ищетъ обманываться, Сербы подзадорены и натравлены на подлую братоубійственную брань. Вооружившись на австрійскій счетъ, движимый, направляемый Австріей, ея врный холопъ, карикатурный король Миланъ, выпустивъ нсколько нахально-шутовскихъ прокламацій, нотъ и наконецъ манифестъ о войн, вторгся съ своимъ войскомъ (къ вчному позору для Сербскаго народа, даже безъ всякого, хоть бы мнимо-законнаго повода) въ неуспвшую приготовиться, сравнительно беззащитную теперь Болгарію. Болгары дерутся, сопротивляются, но везд, конечно, оказываются слабе числомъ, столица Княжества, Софія — не нынче-завтра въ рукахъ Сербовъ,— хотя, конечно, не Софія, а Юговосточный округъ Болгаріи съ его дорогою намъ Македоніей) (которая можетъ пригодиться и Австріи) составляетъ предметъ сербскихъ вожделній.
Князь Александръ Баттенбергъ, въ свою очередь вдохновляемый, руководимый Англіей (которой дипломатическій агентъ съ нимъ неразлученъ), обратился — за помощью не въ Россіи, разумется, которая объявила, что она теперь, пока тамъ этотъ, ею же поставленный князь, знать и самой Болгаріи не хочетъ (но которая однакоже могла бы остановить кровопролитіе однимъ словомъ), а къ Султану, какъ къ сюзерену. Онъ просилъ: вступиться за него, Баттенберга, какъ за врнаго его вассала и прислать турецкія войска для защиты болгарской территоріи, составляющей-де, въ силу Берлинскаго трактата, часть оттоманской имперской территоріи. Онъ сослался и на то постановленіе Берлинскаго трактата, которымъ Болгарія, какъ вассальная часть Оттоманской имперіи, лишена права объявлять кому-либо войну… Но къ Султану же писалъ и Сербскій король Миланъ, увряя, что воюя теперь Болгарію, онъ главнымъ образомъ иметъ въ виду не только ‘возстановить ‘, но и ‘упрочить’ султанскія же права, оскорбленныя княземъ Александромъ и румелійскимъ переворотомъ: другими словами, мститъ за нарушеніе Болгарами Берлинскаго трактата — новымъ его нарушеніемъ, такъ какъ границы между Сербіей и Болгаріей опредлены вдь этимъ же ‘священнымъ’ договоромъ! Къ Султану же. чуть не ежедневно, обращается и Константинопольская конференція, величающая его какъ полноправнаго государя Болгаріи общимъ хоромъ, побуждающая его (отъ лица трехъ державъ) принять ‘дйствительныя мры въ возстановленію его попранныхъ въ Румеліи правъ’, водворить въ ней властною рукою свой верховный авторитетъ, наказать дерзкихъ мятежниковъ посягнувшихъ на его достоинство и престижъ, утвердитъ statue quo auto, даже съ интервенціей вооруженной турецкой силы,— подъ контролемъ однако европейской коммиссіи… Гнваются Изъ-за его нарушенныхъ правъ, и тутъ же ихъ нарушаютъ, гнваются изъ-за неуваженія къ Берлинскому трактату и тутъ же рвутъ изъ него клочки,— гнваются, зачмъ онъ, его султанское величество не гнвается!.. Оглушенный, огорошенный со всхъ сторонъ такимъ надодливымъ величаніемъ, обиліемъ почета и радніемъ объ его интересахъ, Султанъ запирается, совщается съ министрами и медлитъ,— медлитъ отвтомъ, но лихорадочно спшитъ вооружиться. Впрочемъ посылать войска противъ Сербовъ въ защиту Болгаръ или разнимать ихъ — онъ отказался, хорошо понимая, что Болгарія и Румелія для Турціи отрзанные ломти, а сюзеренская или суверенская власть безъ свободнаго права держать войска на Балканахъ — тнь или звукъ пустой!..
Можно было бы, пожалуй, какъ и длаютъ нкоторыя газеты, вдоволь насмяться надъ этой взаимною потасовкою ‘братушекъ’, уподобляя ее схватк ‘раззадорившихся птуховъ’, вдоволь натшиться этою игрою ‘дтей въ большіе’, еслибъ не лилась тутъ человческая кровь, да еще — кровь братій нашихъ, нами же призванныхъ въ жизни и вскормленныхъ. Но какъ ни прискорбно такое кровопролитіе, можно бы съ нимъ и помириться, еслибъ оно отрезвило драчливыхъ и научило ихъ уму-разуму. Настоящая, серіозная сторона дла не собственно въ драк Болгаръ и Сербовъ: и т, и другіе — не боле какъ маріонетки, которыя поворачиваются, вздрагиваютъ, ёрзаютъ, дерутся, приводимыя въ движеніе чужими руками, изъ-за ширмы, откуда же раздаются фальцетомъ крикливые звуки и рчи. Это ломаютъ кровавую комедію дв великія державы, почти и не прикрываемыя ширмами,— Англія и Австрія.
Не Англія, впрочемъ, вызвала эту братоубійственную брань, она съ самаго начала явилась защитницею князя Александра Баттенберга и того нарушенія Берлинскаго трактата, которое произведено румелійскимъ переворотомъ. Что эта защита предпринята ею вовсе не въ интересахъ Болгаріи, а во вредъ Россіи, въ надежд изъять Болгаръ изъ-подъ русскаго вліянія и вообще нанести ударъ рускому обаянію среди Славянъ и на Восток, этого,— къ чести ей будь сказано,— она даже и не скрываетъ, она остается себ врна и на Константинопольской конференціи, парализуя до совершеннаго безсилія ‘дружныя’ усилія трехъ великихъ континентальныхъ державъ, направленныя къ возстановленію status quo ante. Объ единодушіи Австріи, Германіи и Россіи не перестаетъ свидтельствовать печатный органъ русской дипломатіи. На единодушіе этихъ трехъ державъ ‘Journal de St.-Ptersbourg’ продолжаетъ о сю-пору возлагать твердыя упованія…. Какихъ же это образомъ выходитъ такъ, что одна изъ державъ вмст съ остальными двумя протестуя противъ нарушенія Берлинскаго трактата и провозглашая его неприкосновенность, въ то же самое время сама, руками Сербіи и своими даже щедротами, производитъ теперь новое его нарушеніе? Не исповдуютъ ли вс три участницы Трехъ-Державнаго Союза непреложность султанскихъ верховныхъ правъ на Болгарію,— такую непреложность, что у Султана отрицается право даже поступиться небольшою ихъ частью, признавъ фактъ соединенія Румеліи съ Болгаріей?! А между тмъ одна изъ соучастницъ, Австрія, одновременно, самымъ безцеремоннымъ образомъ посягаетъ на превознесенный принципъ султанскаго верховенства, вооруживъ и двинувъ въ вассальныя владнія Султана сербскую армію! ‘Россія, Австрія и Германія — сообщаютъ вамъ оффиціально,— выбиваются изъ силъ, чтобы доставить Балканскому полуострову умиротвореніе и предупредить кровопролитіе…. И вотъ Австрія, одна изъ трехъ, приводитъ вс эти совокупныя усилія къ нулю, возжигая пламя войны и вызывая пролитіе крови! Да, не на кого другаго, какъ на Австро-Венгерское правительство должна пасть вся эта кровь, обагряющая нын Болгарію. Благодаря Австріи, ей одной, конференція лишилась теперь всякого смысла, и ‘единодушіе’ трехъ державъ вынуждено ретироваться съ комическимъ срамомъ, въ нелестномъ сознаніи своего безсилія.
Но что же это однако за путаница и безсмыслица, и какимъ образомъ можетъ быть рчь о ‘тройственномъ единодушіи — при явномъ предательств одного изъ трехъ членовъ Союза? Или только для остальныхъ двухъ членовъ оно не явно? На вопросъ: кого здсь обманываютъ? умстно было бы, кажется, отвтить: сами себя обманываютъ! Трудно однакоже допустить, чтобъ Германія склонна была къ самообману, иди чтобъ Австро-Венгрія отважилась на такую открытую двойную игру (которая вдь въ конц концовъ можетъ-быть сопряжена съ рискомъ) — не заручась одобреніемъ или соизволеніемъ этой своей могущественной ближайшей союзницы…
Для сужденія же о прозорливости русской дипломатіи мы не имемъ никакихъ данныхъ, кром издающагося на счетъ русской государственной казны органа нашей дипломатіи, французскаго ‘Петербургскаго Журнала’. Сей послдній, даже и посл начала сербо-болгарской войны, въ неудач умиротворенія и предотвращенія кровопролитія, въ безуспшности усилій конференціи, винитъ — только Англію, или точне: лорда Сольсберя, никого боле! На политику англійскаго премьера направлены — не рзкіе, и не дкіе впрочемъ, но неизмнно деликатные и даже съ оттнкомъ грусти — упреки нашей дипломатической газеты. Ужъ относительно-то братоубійственной рзни Сербовъ у Болгаръ естественне было бы, казалось, попрекнуть, хоть бы и нжно, Австрію, но о ней ‘Journal de St.-Ptersbourg’ ни слова!
Какъ будто газет и нашей дипломатіи неизвстно, хоть бы чрезъ посредство ея агентовъ въ Блград, что сербское правительство ни шагу ступить не властно, да и не можетъ — безъ указаній австрійскаго министерства! Какъ будто невдомо имъ, что австрійскій резидентъ графъ Бевенгюллеръ, полноправный распорядитель при сербскомъ правительств, неотлучно пребываетъ при корол Милан въ качеств его политическаго дядьки! Какъ будто двуличная роль Австріи не явствуетъ изъ всего ея послдовательнаго образа дйствій!.. Очень можетъ быть, что принцъ Баттенбергъ,— который, какъ теперь вполн раскрыто, зналъ о румелійскомъ заговор и подготовлялся къ перевороту еще за нсколько мсяцевъ,— еще будучи на маневрахъ въ Пильзен заполучилъ согласіе австрійскаго правительства, что самая поздка Императора въ Боснію, вслдъ за Бремзирскимъ свиданіемъ, не была чужда соображеніямъ, основаннымъ на близости новыхъ событій. Но это, положимъ, только догадка,— а что не догадка, а безспорный и ничмъ не оправданный фактъ, такъ это — немедленное, вслдъ за румедійской ‘революціей’, совщаніе короля Милана съ австрійскими министрами и немедленное снабженіе Сербіи австрійскимъ банкомъ, по заявленному, даже оглашенному въ печати желанію австрійскаго правительства, милліонами денегъ для поспшной мобилизаціи сербской арміи! Никакой другой цли не имла эта мобилизація, какъ увеличеніе сербской территоріи, для того, чтобы чрезъ такое потворство національному честолюбію, сохранить короля Милана на шаткомъ его престол,’а съ нимъ — ненавистное народу австрійское въ Сербіи преобладаніе. Примру Сербіи послдовала и Греція. Это дйствіе Австріи,— не только усложнившее румелійско-болгарскій вопросъ (безъ того не особенно и трудный для разршенія), но придавшее ему опасный характеръ и ставшее центральнымъ пунктомъ всего положенія,— это дйствіе предпринято и совершено австрійскимъ правительствомъ вслдъ за Кремзирскимъ свиданіемъ, наперекоръ Скерневицкому соглашенію!.. Кому же неизвстно, что когда въ заявленному Россіей твердому ршенію созвать европейскую конференцію и держаться (какъ было условлено въ Скерневицахъ) основаннаго на трактат status quo ante, присоединилась и Германія,— то Австрія пыталась нкоторое время настаивать на томъ, чтобы конференція допустила обсужденіе нкоторыхъ измненій въ трактат, въ виду крайней нужды для Австріи вознаградить Сербію, такъ щедро надленную ею и долгами, и надеждами? Но ни Россія, ни Германія ни на какой пересмотръ Берлинскаго трактата не согласились. Какого рода переговоры шли у этихъ державъ, особенно у Германіи, съ Австріей — это дипломатическая тайна, но догадываться можно, по результатамъ. Всми было замчено, какъ Австрія вдругъ, съ оффиціальною напускною торжественностью, перемнила фронтъ, заговорила предъ парламентскими делегаціями, къ ихъ великому непріятному изумленію, о дружб съ Россіей и о своей личной приверженности къ status quo ante на Балканскомъ полуостров! Что-жь? заставила ли разв Австрія Сербію прекратить вооруженіе арміи? Нтъ, сербская армія еще усиленне стала довершать свою мобилизацію!
Чмъ ревностне настаивала Австрія вмст съ Россіей и Германіей на нерушимости Берлинскаго трактата, тмъ усердне доставлялись въ Сербію изъ Австріи разныя нужныя для войны пособія, тмъ старательне австрійскіе оффиціозы выставляли ребромъ свою благосклонность къ королю Милану и Сербіи… Тутъ, впрочемъ, произведена была въ интерес Сербіи нкоторая подтасовка плановъ. Сначала объясняли сербскую мобилизацію потребностью ‘компенсаціи’ въ случа признанія болгарскаго возсоединенія съРумеліей, выдумали даже теорію ‘равновсія силъ’ на Балканскомъ полуостров (это при Австріи-то, которая, владя Босніей и Герцеговиной, всхъ ихъ перевшиваетъ!). Откуда же взять эту компенсацію? ‘Стара Сербія!’ вотъ былъ сначала лозунгъ короля Милана, одушевившій всхъ легковрныхъ сербскихъ націоналовъ. Но ‘Стара Сербія’ принадлежитъ еще Туркамъ, которые бы безъ боя ее не уступили, а вызывать Турцію на войну — этого именно и не хотла допустить конференція. Въ газетахъ заговорили о возможности и удобств дать Сербіи вознагражденіе изъ оккупированной Австрійцами Босніи: такое соображеніе Австрію крайне перепугало, и она подставила Сербамъ иную, очевидно боле достижимую цль: поживиться болгарскими землями, именно Трискимъ округомъ….
Спрашивается: какимъ же образомъ могла русская дипломатія настаивать на созыв конференціи и затмъ расчитывать на ея успхъ — въ виду сербской арміи подъ ружьемъ, постоянно разжигаемой своимъ правительствомъ и готовой немедленно перейти къ длу? Какой смыслъ могла имть эта конференція безъ демобилизаціи сербской арміи,— чего Австріи такъ легко было бы достигнуть, еслибъ она этого серіозно захотла и настояли бы на этомъ остальныя великія континентальныя державы? Возможно ли было расчитывать на искренность участія Австріи въ конференціи, когда успхъ пресловутыхъ единодушныхъ усилій Россіи, Германіи и Австріи къ возстановленію безусловнаго status quo, даже безъ личной уніи Румеліи и Болгаріи’ — не могъ быть для Австріи желателенъ, ибо ставилъ Австрію въ фальшивое положеніе относительно Сербіи, грозилъ Милану потерей престола, а Австріи потерей вліянія?? Можно было бы подумать, что русскіе дипломаты даже не читали ни рчей, ни существенныхъ оговорокъ къ рчамъ графа Кальноки, которыя онъ длалъ предъ делегаціями, о томъ, что Австрія не можетъ-де не сочувствовать доблестнымъ національнымъ сербскимъ стремленіямъ, что всячески совтуя Сербамъ отложить пока свои надежды, Австрія однакожь не можетъ усиленно этого требовать, такъ какъ вдь король Миланъ независимый государь, а Австрія-де привыкла уважать чужія права!… Но именно отъ этихъ всхъ рчей и изреченій австрійскаго министра ‘Journal de St.Ptersbourg’, компрометтируя русскую дипломатію, и приходилъ въ восторгъ! Всего однакожь диковинне было возвщенное графомъ Кальноки, добытое якобы великими усиліями австрійской дипломатіи, согласіе короля Милана пріостановить начатіе военныхъ дйствій до окончанія совщаній Константинопольской конференціи!…. ‘я-де благоволю пождать немного, пока вы тамъ спорите, ну, столковывайтесь скоре, не то…’ И подъ такою угрозою королька Милана изволила совщаться вся Европа, съ ‘тремя великими единодушными державами’ вкуп!
Разв не естественно было тогда же русской дипломатіи, особенно въ виду давно обнаружившагося противодйствія Англіи, задать себ вопросъ: возможно ли арміи, стоящей подъ ружьемъ, пребывать спокойно въ такомъ положеніи, лицомъ къ лицу съ врагомъ, неопредленно-долгій срокъ, бездйствуя, терпя сырость и холодъ, при начинающейся зим,— пока дипломаты совщаются?
Еслибъ кто не зналъ безусловнаго прямодушія русской политики, тотъ, пожалуй, имлъ бы право предположить, что шансъ вторженія Сербіи въ Болгарію, шансъ братоубійственной рзни былъ нами впередъ предвиднъ и впередъ допущенъ, можетъ-быть даже заране оговоренъ и уступленъ во взаимныхъ съ Австріею дипломатическихъ совтахъ… Иначе было бы трудно и объяснить, почему ‘Journal de St.-Ptersbourg’ возлагаетъ вину за братоубійственную рзню — не на Австрію, а на Англію, которая-де воспрепятствовала успху конференціи,— какъ будто не ясно какъ день, что именно успхъ скомпрометтировалъ бы положеніе Австріи въ Сербіи, лишивъ послднюю всякаго вознагражденія за мобилизацію и обманутыя надежды, слдовательно былъ Австріи не желателенъ, слдовательно и состояться не могъ…
Не доказывала ли ‘Русь’, еще-мсяцъ тому назадъ, необходимость для русской дипломатіи потребовать ршительнаго отъ Австріи объясненія — ея двусмысленной политической игры, столь оскорбительной для Русской державы, искренней участницы Трехъ-Императорскаго Союза, игры заране обрекавшей конференцію на безплодность? Не предлагали ли мы пригрозить королю Милану отозваніемъ русскаго представителя и гнвнымъ протестомъ Россіи (что впрочемъ и теперь прилично было бы сдлать) противъ братоубійственной брани? Не предсказывалось ли въ ‘Руси’, что видя Австрію завязшею въ фальшивомъ относительно Сербіи положеніи, мы сами же озаботимся о томъ, какъ бы дать ей выкарабкаться съ честью изъ собственныхъ стей, въ коихъ она запуталась,— какъ бы помочь ей ршить задачу: удовлетворить Сербію и сохранить ‘дружбу и довріе Россіи’?!
Что же будетъ теперь?
За спиною воюющихъ съ одной стороны Австрія, съ другой Англія. Австрія и Англія не въ ссор, и надо полагать, что он стакнутся между собою въ интерес своихъ кліентовъ, да вроятно уже и стакнулись давно. Послднее извстіе гласитъ, что Турція не намрена посылать своихъ войскъ противъ Сербіи. Это ршеніе вроятно подсказано ей Англіей, дабы избжать усложненія. Сербы завоюютъ Трискій Округъ, и такъ какъ сохраненіе его за Сербіей необходимо для сохраненія австрійскаго престижа, то европейская дипломатія, можетъ-быть не исключая и русской (дай Богъ ошибиться!), съ этимъ примирится, заставитъ примириться и Султана. При этомъ т изъ нашихъ газетъ, которыя такъ развязно пишутъ противъ ‘политики идей и чувствъ’ и за политику ‘реальныхъ интересовъ’, станутъ утверждать, что такое кровавое ограбленіе Болгаріи полезно для наказанія ‘болгарскихъ братушекъ’. Мы готовы, пожалуй, допустить этотъ ихъ резонъ, хотя наказанія заслуживаетъ не преданный Россіи Болгарскій народъ, а его недостойные правители, нами же впрочемъ навязанные. Но какой же резонъ награждать Сербовъ, заслуживающихъ наказанія, конечно, не меньшаго? Король Миланъ не уступаетъ Баттенбергу, а даже превосходитъ его своими добродтелями, онъ также облагодтельствованъ Россіей, ибо Царское слово остановило турецкія полчища посл Дьюниша,— также, если не пуще, отличается неблагодарностью и грубою враждою къ Россіи. Оба, конечно, недостойны занимать своихъ престоловъ, но выгонять, такъ выгонять обоихъ. О вторженіи въ Болгарію Сербы (да и Австрія), конечно, не смли бы никогда и помыслить, если бы Россія не отняла отъ Болгарскаго народа своего покровительства…
Единственное основаніе къ награжденію Сербовъ болгарскими землями заключается въ томъ, что этого желается Австріи, съ коей Россія связалась узами дружбы… Но и Англія не покинетъ своего питомца! Разъ Сербіи дана впередъ ‘компенсація’ за несостоявшуюся еще прибыль Болгаріи, т. е. за недопускаемое ‘тремя державами’ объединеніе Румеліи и Княжества, на какомъ же справедливомъ основаніи будетъ это объединеніе отрицаться въ принцип?
Да и не противорчитъ разв увеличеніе Сербіи на счетъ болгарскихъ земель принципу status quo ante?! Въ сербско-австрійскомъ завоеваніи лежитъ залогъ и болгарскаго объединенія, тмъ боле, что Турція сама по себ, кажется, вполн готова признать и то и другое. Австрія уже признала его въ сущности — допустивъ сербскую компенсацію. Соображеніе, что такое признаніе побудитъ прочія Балканскія государства выступить съ своими требованіями — едва ли основательно: дло такъ ловко обставилось, что и Греціи, и Черногоріи, выступая, пришлось бы имть дло съ Турціей и всми ея громадными мобилизованными полчищами,— опасность, которой, благодаря Англіи и Австріи, умли избжать и Сербія и Болгарія…
Что же длать Россіи? Насъ обвиняютъ въ томъ, будто мы желаемъ для нея войны. Напрасно. Да и съ кмъ же ей воевать? И изъ-за чего? Изъ-за логическихъ результатовъ своего союза съ Австріей и своихъ собственныхъ дипломатическихъ маневровъ? Если результаты будутъ именно таковы, какъ ми гадаемъ, то они, безъ сомннія, для насъ печальны. Но мы благословимъ и ихъ, если только Россія возвратитъ себ полную свободу дйствій! Желательно было бы однакожь, чтобъ уже теперь, сейчасъ, Россія отказалась отъ неблаговиднаго участія въ конференціи, отозвала своего резидента изъ Сербіи и распознала наконецъ — во что обходятся ей ‘узы дружбы’ вообще и въ частности ‘сердечное согласіе’ съ Австріей, установленныя Скерневицами и Кремзиромъ… Мы только послужили безславно австрійскимъ интересамъ, поступились своими выгодами и достоинствомъ — ad majorem Austriae gloriam.

Москва, 16 ноября.

Честь и слава нашимъ офицерамъ, создавшимъ и воспитавшимъ болгарское войско! Честь и слава ихъ достойнымъ ученикамъ! Болгарія можетъ гордиться своими солдатами и во-очію убдиться, какъ неизмримо велики, какъ существенны благодянія, оказанныя ей тою русскою опекой, на которую такъ безсмысленно возставала завистливая и властолюбивая часть ихъ ‘интеллигенціи’. Въ первый разъ въ бою, Болгары не только мужественно выдержали испытаніе, но несмотря на численное превосходство врага, который, кром того, обладаетъ и сильною артиллеріей, разбили Сербовъ на голову, вытснили изо всхъ занятыхъ ими позицій, прогнали за предлы болгарской земли! Разбойническое вторженіе Сербіи, король Миланъ съ его хвастливыми, нахальными прокламаціями, съ его лживыми похвальбами, и сама Австрія въ лиц своего, съ своею нжною о немъ заботливостью, съ своими дальновидными на него упованіями и съ своимъ мастерствомъ въ интриг — покрылись позоромъ! Блестящее преимущество боевыхъ качествъ на сторон болгарскаго войска объясняется именно русскою дрессировкой и русскою дисциплиной, но также, разумется и добрыми природными качествами Болгарскаго племени о чемъ свидтельствовали намъ не разъ наши офицеры. ‘Совсмъ русское войско’ — говорили они (а большей похвалы и быть не можетъ), ‘и команда русская, и псни солдатскія русскія, и выправка русская, и духъ тотъ же, что и у нашихъ!’ Въ этомъ и разгадка успха, столь удивившая и Австрію, и всю Европу. Желательно, чтобы Болгарія не отступала отъ заложенныхъ въ ея арміи русскихъ основъ, но бережно охраняла ихъ, какъ могущественную воинскую традицію. Скажемъ кстати, что отзывая русскихъ офицеровъ, относительно русскихъ унтеръ-офицеровъ и даже фельдфебелей не сдлали никакого распоряженія: они остались въ рядахъ… А каждому, даже и не военному извстно, что значатъ ‘ундера‘ для нижнихъ чиновъ въ сраженіи,— какая это сила!
Но не для братоубійственной рзни готовили наши доблестные офицеры болгарское войско! Наконецъ-то,— и кажется только ужь посл ршительныхъ болгарскихъ побдъ (почему же не ране, не тотчасъ посл вторженія?),— надоумились державы, по иниціатив Россіи, ‘сдлать представленіе’ Сербіи о превращеніи кровопролитія,— за что и Миланъ и Австрія съ радостью теперь ухватились, чтобъ спасти Сербію отъ пущаго погрома и срама. Очень можетъ быть, что именно, ‘единодушія ради’, уважая затруднительное положеніе Австріи, державы и воздерживались до сихъ поръ отъ ршительнаго шага,— пока онъ не пришелся ей совсмъ На руку. Какъ ни смущена была Австрія первыми неудачами своего авангарда, т. е. сербскихъ войскъ, да сверхъ того и всеобщимъ въ Европ чувствомъ омерзенія, вызваннымъ походомъ Милана въ Болгарію, но все же она не переставала надяться, что въ конц концовъ удастся Сербскому королю создать какой-нибудь ‘совершившійся фактъ’ въ вид хоть ^аленькаго завоеванія. Одновременно съ тмъ, столь торжествующее въ начал нахальство австрійскихъ оффиціозовъ сбавило тонъ, стало даже оправдываться, будто Миланъ дйствовалъ совсмъ вопреки австрійскимъ предостереженіямъ! Никто этому конечно и не поврилъ, но дипломатія даже и съ такими завдомо лживыми извиненіями всегда признаетъ нужнымъ считаться. Хотя Австрія и вьется ужомъ въ узахъ русской и германской дружбы и то-и-дло выскальзываетъ, однакоже, тмъ не мене, ‘единодушіе трехъ великихъ восточныхъ державъ’ провозглашается и по прежнему, какъ ни въ чемъ не бывало, непреложнымъ ручательствомъ дипломатическаго упованія на всеобщій миръ, благоденствіе и тишину!..
Въ газетахъ уже сообщаютъ о томъ, что королю Милану предстоитъ отреченіе отъ престола, вольное или вынужденное: это вполн возможно, но что еще боле чмъ возможно и вполн вроятно, это,— при первой въ Блград революціи,— занятіе самой Сербіи австро-венгерскимъ войскомъ. Выдержитъ ли такую новую пробу русская дружба — это другой вопросъ.
‘ Конференція по вопросу о Восточной Румеліи все еще собирается разойтись: ‘единогласное’ ршеніе все еще пока не подписано англійскимъ уполномоченнымъ за неполученіемъ инструкцій. Сильно подвинула ее къ концу выраженная княземъ Александромъ Султану готовность подчиниться возстановленію status quo ante и вызвать изъ Румеліи болгарскія войска. Онъ и вызвалъ ихъ, и не только болгарскія, но и румелійскія, которыя теперь и сражаются вмст, подъ общимъ болгарскимъ знаменемъ, но Порта тмъ не мене была, какъ кажется, очень польщена изъявленіемъ ‘такихъ почтительныхъ чувствъ’, и согласно съ конференціей, поршила на томъ, что Султанъ отправитъ въ Румелію своего чрезвычайнаго коммиссара для временнаго управленія ею, пока смшанная европейская коммиссія не пересмотритъ и не передлаетъ румелійскаго органическаго статута, затмъ Султану предоставляется самому назначить въ Румелію генералъ-губернатора. Однакожь Англія затягиваетъ, какъ ми сказали, исполненіе этой революціи, да по послднимъ телеграммамъ и самъ князь Александръ обратился къ Порт и державамъ съ просьбою: отложить присылку турецкаго коммиссара въ Румелію до окончательнаго заключенія удовлетворительнаго для Болгаръ мира, такъ какъ появленіе въ Филиппопол уполномоченнаго Порты въ настоящую минуту могло бы среди возбужденныхъ войною Болгаръ вызвать разные безпорядки. Нельзя не признать, что возраженія его не лишены основанія, и что вообще ореолъ ‘побдителя’ нсколько укрпляетъ его положеніе, такъ что константинопольской конференціи еще рано хвалиться достигнутымъ результатомъ…

——

Мы освдомились, что М. Г. Черняевъ, вслдъ за объявленіемъ Сербіей войны, отослалъ назадъ Сербскому королю Милану полученный отъ него въ 1876 г. орденъ Такова 1-ой степени. Въ письм своемъ къ королю бывшій вождь сербской арміи просто и вжливо объясняетъ, что если чувство славянскаго братолюбія подвигло его въ 1876 г. принять дятельное участіе въ войн Сербовъ съ Турками, то это же самое чувство побуждаетъ его въ настоящую пору отказаться отъ сербской почести, такъ какъ его величество изволитъ начинать нын братоубійственную войну съ Болгарами, изъ числа коихъ въ упомянутомъ году боле тысячи человкъ дрались въ рядахъ Сербовъ и подъ сербскимъ знаменемъ противу общаго врага Славянства… Вроятно, примру генерала Черняева послдуютъ и многіе Русскіе украшенные девять лтъ назадъ тмъ же орденомъ. Такое гласное заявленіе порицанія Сербіи со стороны русскаго общества необходимо въ настоящее время для вразумленія Сербскаго народа и конечно не останется вовсе безъ благахъ послдствій.

——

Два слова по адресу ‘Новаго Времени’, гд кто-то, весьма беззаботно по части правды и логики, выступилъ противъ насъ со статьею ‘Славянская идея’. Спорить съ этими господами — трудъ неблагодарный. Не понимая или не умя понять своего противника, навязывая ему мннія и выраженія, которыхъ онъ никогда нигд не высказывалъ, съ другой стороны подхватывая его же собственную мысль, они съ кривомъ и трескомъ побдоносно бьютъ этою же мыслью ими самими изобртенныя нелпости и самодовольно, руки фертомъ, торжествуютъ пораженіе своего оппонента! Мы бы и не обратили вниманія на эту новую выходку ‘Новаго Времени’ противъ ‘Руси’, еслибъ разныя слова, поставленныя въ кавычкахъ, не представляли для читателей видъ какъ бы подлинныхъ цитатъ изъ нашихъ статей, и еслибъ въ упомянутомъ произведеніи не слышалось намъ вообще — современнаго петербургскаго вянія.
‘Недавно — говоритъ публицистъ почтенной петербургской газеты — И. С. Аксаковъ очень рзко противопоставлялъ ‘дешевой’ мудрости и прозаическимъ интересамъ въ политик возвышенную идею славянской взаимности, славянскаго ‘единомыслія’… Какъ жестоко отвтили событія почтенному публицисту взаимности!.. ‘Явился отвтъ, написанный кровью и позоромъ…’ ‘Будетъ ли и теперь И. С. Аксаковъ упрекать Россію, что она не захотла связать свою свободу дерзкими чршеніями болгарскихъ правителей?.. Надо имть необыкновенную остроту славянскаго чувства, чтобы при такой картин не смутиться за славянскую ‘взаимность’ и т. д. и т. д.
Да когда же И. С. Аксаковъ говорилъ о ‘славянской взаимностии и ‘славянскомъ единомысліи’? Именно отсутствіемъ этого ‘единомыслія’ и отличались, въ несчастію, съ начала своей исторіи, вс Славянскія племена. ‘Славянская слога’ вошла въ пословицу, стала общимъ, до пошлости затасканнымъ мстомъ. Это неизвстно разв только автору упомянутой статейки. Недостатокъ взаимности и единомыслія между Славянами былъ и пребываетъ причиною паденія Славянскихъ государствъ и порабощенія Славянъ иноплеменниками. Потому-то именно и взывали лучшіе люди среди Славянъ о необходимости ‘взаимности и единомыслія’, какъ надежнйшаго средства для борьбы съ общимъ врагомъ, что таковыхъ внутреннихъ условій силы у нихъ не имется! А борзый авторъ статьи, услыхавъ когда-нибудь случайно это выраженіе, счелъ его не за увщаніе по поводу славянскаго раздора, а за самовосхваленіе!.. Пояснимъ, впрочемъ, нашему противнику, что такъ какъ изъ всхъ Славянскихъ государствъ одной Россіи судилъ Богъ сплотиться внутри себя крпко воедино и стать наконецъ великою мощною Славянскою державою, и такъ какъ не обрсти прочимъ разрозненнымъ Славянскимъ племенамъ внутри себя самихъ и между собою никакой общей почвы для соединенія, никакого высшаго объединяющаго, вс мелкіе племенные эгоизмы примиряющаго и поглощающаго начала, то врный инстинктъ народныхъ массъ и влечетъ ихъ неудержимо къ Россіи, къ единомыслію и взаимности съ нею. ‘Народныя массы’ (не говоримъ объ ‘интеллигенціи’, сбитой съ толку отчасти примромъ русской же. эападничествующей интеллигенціи) и у Болгаръ, и у Сербовъ, да даже отчасти и у иноврныхъ Славянъ, чуютъ сердцемъ, понимаютъ и здравымъ умомъ, что только о Россіи можетъ стоять и жить всякая славянская индивидуальность въ остальной Европ, что Россія одна, созидая себя, зиждетъ и міръ православно-славянскій.
Велика сила притяженія, которою обладаетъ Россія у всхъ Славянскихъ народовъ,— и этой-то силою притяженія слдуетъ Россіи пользоваться, слдуетъ Россіи ее вдать, и знать, а не игнорировать, не пренебрегать ею легкомысленно, какъ повидимому хотлось бы рыцарямъ ‘политики реальныхъ интересовъ’. Недавно и ‘Московскія Вдомости’, которыя конечно не могутъ быть заподозрны въ какой-либо славянской сантиментальности, справедливо замтили, что иностранныя державы ‘сомнваются въ симпатіяхъ и антипатіяхъ Славянскихъ народностей и не могутъ довряться ни расположенію Сербовъ къ Австріи, ни антипатіи Болгаръ къ Россіи. И то и другое чувство, какъ видятъ теперь въ Берлин, возникли случайно и не могутъ корениться въ національномъ характер… Въ толпу народа эти симпатіи и антипатіи не проникли… Значитъ сила все-таки въ Россіи, отъ которой должно зависть будущее Балканскаго полуострова и славянскихъ народностей’. Но ‘антипатіи и симпатіи’, но ‘чувства’ — это именно то, что и приводитъ въ содраганіе петербургскихъ политиковъ! ‘Славянскія чувства’ и служатъ главнымъ предметомъ издвательства для автора разбираемой нами статьи. ‘Политика реальныхъ интересовъ’,— поучаетъ онъ насъ,— гораздо тире политики славянскихъ чувствъ!’ Простодушный публицистъ и не подозрваетъ, что чувства народовъ, ихъ симпатіи и антипатіи — реальныя силы даже и въ политик!
Какая же безсмыслица въ словахъ, будто новйшая распря короля Милана съ княземъ Александромъ написала ‘кровавый и позорный отвтъ’ нашимъ возглашеніямъ о ‘славянскомъ единомысліи’! Мы не только никогда не отрицали возможности этой распри, но всегда ее предвидли, такъ какъ Сербія (зачинщица, напавшая сторона) или точне сербскія власти дйствуютъ даже не сами по себ, а подъ давленіемъ (и не со вчерашняго дня) своей ближайшей могущественной сосдки, Австріи. Но мы указывали вмст съ тмъ и на то, что включила Сербію въ сферу австрійскаго вліянія не иная чья, а русская же, чуждающаяся чувствъ, мнимо-реальная политика. Именно въ предвидніи этой распри мы и выражали мнніе о необходимости для Россіи настаивать предъ Австріей на демобилизаціи сербской арміи, на превращеніи австрійскихъ подстрекательствъ, и предъявить свое ршительное veto сербскимъ властямъ, которое, еслибъ даже и не остановило ихъ въ первую минуту, все-таки имло бы огромное нравственное дйствіе на народъ, да и насъ бы явило въ подобающемъ нравственномъ свт… Что Россія этого не сдлала — было, кажется намъ, печальною ошибкою, а можетъ-быть и уступкой^ мудрости петербургскихъ политиковъ-реалистовъ, одного пошиба съ политиками ‘Новаго Времени’ и ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’. Впрочемъ, въ ‘Новомъ Времени’ передовыя статьи не рдко совсмъ противорчатъ измышленіямъ нашего настоящаго оппонента…
Не меньше безсмысленно утвержденіе, что мы предлагали Россіи ‘связать свою свободу дерзкими ршеніями болгарскихъ правителей’. Напротивъ: мы именно высказали желаніе, чтобъ Россія, устраняя отъ длъ правителей, не устраняла сама себя отъ Болгаріи, отъ своей надъ нею власти, и взяла дло въ свои руки, сохраняя за собою свободу дйствій, а не подчиняя ее ршенію европейскаго, намъ чуть де сплошь втайн враждебнаго ареопага. Публицистъ ‘Новаго Времени’ словно будто торжествуетъ по поводу результатовъ достигнутыхъ досел русскою политикою, да и вообще, судя по газетамъ, въ Петербург съ какою-то злорадною втренностью, ради наказанія ‘какихъ-то тамъ Славянъ и братушекъ’, готовы разрушать то, что лтъ семь-восемь назадъ созидалось рками русской крови, и чуть ли не ликуютъ, что въ Болгаріи хозяйничаемъ теперь не мы, а Англичане, Австрійцы, Турки!… Это называется: ‘замною политики чувствъ политикою реальныхъ интересовъ’…. Мы же позволяемъ себ не торжествовать пока, по поводу результатовъ добытыхъ русскою дипломатіей,— не раздлять петербургскаго ликованія и злорадства, и не восхищаться образцами столь восхваляемой’ ‘реальной’ политики.
Ни къ какимъ новымъ жертвамъ въ пользу Славянъ мы не призываемъ,— но жертвовать Славянами Англичанамъ и Нмцамъ — это и безнравственно, и нашимъ реальнымъ интересамъ противно. Политика реальныхъ интересовъ для Россіи только тогда можетъ назваться истинною разумною политикою, когда она иметъ въ своемъ основаніи славянскую идею (которая есть въ сущности русская идея), когда она принимаетъ въ расчетъ и чувства народовъ, ихъ симпатіи, ихъ нравственное тяготніе къ Россіи, и т нравственныя обязанности, которыя налагаются на Россію ея историческимъ призваніемъ и ниспосланною, ей силою притяженія. У Россіи нтъ сколько-нибудь искреннихъ друзей между державами Западной Европы, русскія границы съ Запада почти совсмъ открыты. Наши естественные и единственные союзники, къ тому же прилегающіе отчасти и къ нашимъ границамъ — Славяне. Что расчетливе,— не говоря уже о томъ что нравственне: притягивать ли намъ Славянъ къ себ или, какъ совтуютъ въ Петербург, плевать на нихъ? создавать ли намъ изъ нихъ себ союзниковъ (что такъ легко и просто, стоитъ только не заглушать естественность симпатій, не пренебрегать и ‘политикою чувствъ’) или же враговъ? И разумна ли та политика, которая, во имя ‘реальныхъ интересовъ’, отдала Славянъ Босніи, Герцеговины, Сербіи — Австріи? Но именно съ той же точки зрнія’ русскихъ реальныхъ интересовъ мы и не усматриваемъ никакой особенной пользы для Россіи въ томъ, что такъ легко и добровольно, даже безъ всякой борьбы, уступили мы позицію добытую тяжкою кровавою войною 1877-78 годовъ, и которую вдь все-таки придется добывать снова,— хотя публицистъ ‘Новаго Времени’ и причисляетъ удержаніе нами этой позиціи (‘Русь’ вдь ни на какомъ другомъ ‘предпріятіи’ и не настаивала) къ, предпріятіямъ для насъ безполезнымъ’ и способнымъ ‘въ конц концовъ ослабить наши силы’!.. Думаемъ однакожь, что смлая я ршительная политика, основанная на сознаніи славянскаго значенія и призванія Россіи и могущества славянскихъ къ намъ симпатій, всего врне послужила бы истинно-реальнымъ нашимъ интересамъ, да и вообще въ гораздо меньшей степени способна подвергнуть русскія силы риску напрасной растраты, чмъ такъ-называемая реальная политика отвергающая значеніе исторической идеи и силу народныхъ ‘чувствъ’, даже издвающаяся надъ ними…

Москва, 23 ноября.

Высочайшій приказъ по военному вдомству:
‘Государь Императоръ, обращая особенное вниманіе на извстія съ театра военныхъ дйствій на Балканскомъ полуостров, съ удовольствіемъ изволилъ усмотрть блестящіе результаты добросовстной и полезной работы русскихъ офицеровъ, которымъ вврено было сформированіе, воспитаніе и обученіе войскъ Болгаріи и Восточной Румеліи. Глубоко опечаленный братоубійственной войной между Славянскими народами, Государь Императоръ находитъ однако же отвагу, самоотверженіе, выносливость и уваженіе къ порядку, обнаруженныя болгарскими и румелійскими войсками, достойными высокой похвалы. Съ удовольствіемъ убдившись въ разумной и самоотверженной дятельности русскихъ офицеровъ, сумвшихъ привить молодымъ войскамъ надлежащія воинскія качества и доблестный воинскій духъ, Его Императорское Величество объявляетъ Свою Высочайшую благодарность бывшему военному министру Княжества Болгарскаго генеральнаго штаба генералъ-маіору Кантакузену и Монаршее благоволеніе всмъ генераламъ, штабъ- и оберъ-офицерамъ, служившимъ въ болгарскихъ и румелійскихъ войскахъ’.,
Радуемся появленію этого приказа. Молодыя болгарскія и румелійскія войска будутъ гордиться такимъ всенародно заявленнымъ благоволеніемъ, такою торжественною похвалою, изъ устъ самого Русскаго Царя, ихъ воинской доблести и самоотверженію. Пусть же они постараются пребыть навсегда достойными этого одобренія, пусть тщательно сохранятъ вс основы заложенныя въ нихъ русскими наставниками, дабы никогда ничмъ не отличаться отъ своего, на весь міръ славнаго образца — русскихъ войскъ!.. Нельзя конечно не скорбть о томъ, что поводомъ къ воинскимъ болгарскимъ подвигамъ послужила (впрочемъ по вин Австріи) братоубійственная брань подъятая правительствомъ Сербіи, нельзя не жалть и о томъ, что положеніе, въ которое поставилъ себя лично князь Александръ по отношенію къ Россіи, помшало воздать публично и ему заслуженную похвалу, какъ храброму и талантливому военачальнику…
Невольно однако-же приходитъ на мысль такое соображеніе: посл того какъ болгарскія и румелійскія дружины дрались вмст, подъ однимъ общимъ начальствомъ и знаменемъ (что вдь съ точки зрнія, Берлинскаго трактата и нашей дипломатіи было вполн незаконно), посл того какъ он своими подвигами самоотверженія, удостоенными Высочайшаго одобренія, ознаменовали фактически и своею кровью запечатлли ‘с_о_е_д_и_н_е_н_і_е обихъ частей Болгаріи’,— удобно ли и умстно ли будетъ, вслдъ затмъ, разъединять эти войска вновь, да еще и такъ, что по прихоти двухъ разныхъ властителей (Румеліи и княжества Болгарскаго) станетъ, пожалуй, возможнымъ и вполн легальнымъ повести румелійскихъ и болгарскихъ солдатъ въ бой другъ противъ друга??..

——

Не хватаетъ уже и духа глумиться надъ нашей дипломатіей! Слишкомъ уже дешево торжество всхъ тхъ, что заблаговременно разоблачали неминуемыя послдствія ея недальновидности, ея закоренлаго легкомыслія, ея грубой наивности, ея систематическаго, ужь подлинно солиднаго невжества историческихъ національныхъ интересовъ Россіи, ея какой-то ‘варварской’ робости предъ авторитетомъ ‘европейской культуры и цивилизаціи’ въ лиц западныхъ государствъ! Слишкомъ уже теперь неумстно, да и слишкомъ уже горько злорадство! Да и подсмиваясь надъ ней, невольно вспоминаешь вопросъ и отвтъ Гоголя въ, Ревизор’: ‘Надъ кмъ сметесь?… Надъ собой сметесь!’… Наша дипломатія не съ неба намъ дана и не порожденіе какихъ-либо подземныхъ силъ,— а кость отъ костей нашихъ, порожденіе общества, преимущественно петербургскаго, и преимущественно той высшей, въ добавокъ еще властной среды, которой гг. дипломаты составляютъ одно изъ главныхъ украшеній и изъ которой словно воздушнымъ насосомъ выкачана всякая серіозная мысль и, разумется, всякое живое русское чувство. Исключенія между дипломатами, не только рдкія, но можно-сказать диковинныя, не измняютъ общаго типа, достоинствомъ своимъ обязаны они самимъ себ, никакъ не дипломатической русской школ, и никакъ не петербургской свтской сред, а наперекоръ и той и другой. Такія исключенія впрочемъ не пользуются у насъ почетомъ, да и не удерживаются при длахъ’ Они безпокойны: шевелятъ, будятъ мысль, дразнятъ волю. Предпочитаются для дипломатическаго представительства могущественной своеобразной Россіи — лица совсмъ безличныя, у которыхъ въ головахъ пріятная *ишь да гладь,— да таковая же тишь и гладь и въ политической ихъ дятельности, невозмутимая, прочная, что бы тамъ кругомъ противъ Россіи ни плелось, ни ковалось!..
Полагаемъ, что наконецъ и наша дипломатія начинаетъ прозрвать или по крайней мр примчать, что она кругомъ обойдена и обманута, что давъ себя добровольно связать по рукамъ и ногамъ Трехъ-Державнымъ Союзомъ, она слишкомъ ужь простосердечно обольщалась мечтою, будто ведетъ за руки Германію и Австрію, когда не она вела, а ее вели да и завели въ болото,— сами же друзья остались на твердой почв, предоставляя увязнувшей Россіи умиляться ‘единодушіемъ’! Если дипломатія только способна чувствовать, такъ куда какъ плохо должна она себя чувствовать въ настоящую пору! Въ какомъ положеніи очутились мы теперь? Поистин въ траги-комическомъ! Мы ничего не достигли, а напротивъ попятились, отодвинулись отъ цли назадъ, мы бездйствуемъ или что то же — мы ораторствуемъ, и очень горячо, на конференціи, но только потрясаемъ воздухъ словами, потому что другіе, предоставляя намъ говорить, сами-то дйствуютъ — наперекоръ конференціи и обращая ея ршенія въ нуль!.. ‘По иниціатив Россіи’, ‘по настоянію Россіи*1 (и вдь съ какою гордостію перепечатывались эти выраженія нашими не только наемными, но и добровольными оффиціозами!) великія державы собирались на конференцію и сооружали коллективныя предложенія, охотно предоставляя Россіи починъ во всемъ томъ, что компрометтировало честь Россіи, свидтельствовало какъ бы объ отреченіи ея отъ прежнихъ историческихъ завтовъ и отвращало отъ насъ симпатіи Славянскихъ племенъ! И вс эти предложенія ‘по иниціатив’ Россіи — потерпли полнйшее fiasco, которое всею своею тяжестью легло на насъ, на насъ однихъ,— и положеніе наше такъ запуталось, что трудно найти изъ него и выходъ, какъ бы ни теперь ни плакались на вроломныхъ союзниковъ. Сердитое безсиліе — вотъ что, къ собственному изумленію нашему, представляемъ мы теперь во всхъ этихъ новйшихъ историческихъ событіяхъ. Но потому-то оно такъ особенно и печально и странно, что это безсиліе — силача, что это безсиліе не отъ чего другаго происходитъ, какъ отъ отсутствія опредленной руководящей мысли, установленныхъ твердыхъ принциповъ и яснаго сознанія своего призванія и своихъ обязанностей. При такихъ условіяхъ поневол всякое событіе застигаетъ насъ неприготовленными, врасплохъ, и наимощные въ мір мы являемся до жалости немощными.
Въ самомъ дл, наимудрйшему мудрецу въ свт было бы трудно согласить нашъ настоящій образъ дйствій съ тми исполинскими дяніями, которыя совершила Россія не дале какъ лтъ восемь или семь тому назадъ. Словно вка прошли, словно мы не т!.. Правда, между тмъ временемъ и настоящимъ сталъ стною Берлинскій трактатъ, покрывшій Россію позоромъ и срамомъ. Но вмсто того, чтобъ винить въ этомъ трактат диплома! онъ и правителей, мы, съ постыднымъ ребячествомъ, перенесли свою досаду на собственныя свои прошлыя увлеченія и на предметъ увлеченій — несчастныхъ Славянъ!… ‘Нтъ ужь довольно, будетъ’! Прочь ‘политика чувствъ*! Мы-де теперь созрли, никакой иной политики знать не хотимъ, кром ‘политики реальныхъ интересовъ’! Станемъ-де подражать Бисмарку: ‘онъ, говорятъ, всегда за реальность интересовъ’!.. И вотъ въ нашемъ дипломатическомъ пустомысліи водворилось это словцо, а съ нимъ и какое-то смутное понятіе о политическомъ реализм, исключающемъ всякій ‘идеализмъ’, въ области котораго — совстно даже и молвить — и отнесены вс ‘славянскія чувства’ и отношенія наши къ Славянству! Нашлись и публицисты, которые борзо поддерживали такое ‘реальное’ направленіе нашей политики… Но въ ослпленіи своемъ наши ‘созрвшіе’ умы перезабыли, что кровавою войною 1877—78 годовъ, служа ‘политик чувствъ’, мы вдь въ то же время пріобрли себ прочныя симпатіи шести милліоновъ народа,— до того прочныя, что можетъ быть еще придется имъ сослужить намъ добрую службу и въ будущемъ, несмотря на все модное теперь пренебреженіе наше къ ‘чувствамъ’, ми усвоили себ извстнымъ образомъ цлую обширную страну, доходящую почти вплоть до Константинополя. Вдь Болгарія была наша, наша не будучи въ положеніи завоеванной или порабощенной нами страны!.. Вдь болгарское войско, нами созданное, было русскимъ войскомъ, не отдльною частью русской арміи, пребывающею уже тамъ, на Балканскомъ полуостров, куда изъ Россіи передвигать русскіе полки не такъ-то легко!… Что это все, не ‘реальные’ разв интересы?? Если же мы не сумли упрочить нашего положенія въ Болгаріи въ томъ объем и вид, на которые наши побды давали намъ право, такъ только благодаря политик не ‘чувствъ’, а ‘малочувствія’ и недомыслія, проявленной нами по отношенію въ Западной Европ вообще и особенно на Берлинскомъ конгресс. Вдь русскіе содтели Берлинскаго трактата и въ ту нору оправдывали его единственно ‘реальными интересами’!
И вотъ, эмансипировавшись отъ ‘чувствъ’, наша дипломатія захотла явить зрлище новой реалистической политики, и точно явила: зрлище дивное, неслыханное, невиданное,— страны великой, исторической, могучей, добровольно, безъ сожалнія, а съ какимъ-то легкосердечнымъ злорадствомъ растаптывающей, руками своихъ дипломатовъ, ни чтоже сумняся, плоды своей собственной, тяжкимъ, мучительнйшимъ трудомъ вспаханной нивы, разрушающей собственное, всего семь лтъ назадъ на русскихъ костяхъ воздвигнутое зданіе, вмняющей ни во что потоки крови и вс матеріальныя жертвы Русскаго народа,— попирающей не только ‘чувства’ преданнаго намъ племени, но и русскіе существеннйшіе, наиреальнйшіе интересы!… Бдная Россія!
Ми не хотли политики ‘славянскихъ чувствъ’, а чмъ замнили ее? Не политикою ‘реальныхъ интересовъ’, ибо послдніе, истинно понятые, неотдлимы отъ соображеній высшаго идеальнаго свойства, да и вовсе безсмысленны безъ общей руководящей мысли,— а ни идеализма, ни руководящей идеи у насъ въ наличности не оказалось. Да и что же такое, повторяемъ, ‘чувства народовъ’ — какъ не величайшія реальныя силы и двигатели въ исторіи? Замнили мы политику чувствъ — политикою ‘чувствицъ’: обиды, досады, гнва,— чмъ-то мелочнымъ я личнымъ. ‘О, пусть потоками слезъ и крови искупятъ Болгары свое неуваженіе къ совтамъ Россіи, свое самовольство!…’ ‘Да накажутся Болгары, да извдаютъ каково производить возсоединеніе безъ спроса Россіи!’… Вотъ что буквально печаталось въ русскихъ, не*лишенныхъ вліянія газетахъ! Мы не отрицаемъ вину принца Баттенберга и нкоторыхъ Болгаръ передъ Россіей и признаемъ законность чувства обиды,— но полагать это чувство обиды въ основу нашей политики, разв это не ‘политика чувствъ’? Разница только въ томъ, что чувства-то эти не широкія, историческія, ‘славянскія’, а ощущенія, вызванныя случайностью, временною и преходящею. Но подъ воздйствіемъ этихъ не чувствъ, а чувствицъ, наше общество и дипломатія захотли казнить — за вину двухъ правителей да дюжины Болгаръ — весь Болгарскій народъ и принесли въ жертву именно наши самые серіозные реальные интересы!.
Ну и вышло:
1) Къ изумленію всего міра и въ противорчіе съ своимъ собственнымъ достоинствомъ, Россія вмсто того, чтобъ возникшее осложненіе длъ въ Болгаріи, всецло входившей въ сферу русскихъ интересовъ, постараться прежде всего покончить собственнымъ авторитетомъ, который не отрицался и Европой (да такъ и подсказывалъ намъ вначал, говорятъ, самъ Бисмаркъ,— такъ и теперь поступаетъ Австрія въ Сербіи),— вмсто всего этого, Россія перенесла болгарскій вопросъ на судъ Европы и отказалась отъ своего исключительнаго властнаго положенія въ Болгаріи, пріобртеннаго цною русскихъ побдъ и жертвъ.
2) Россія же, предъ лицомъ самихъ составителей Берлинскаго трактата, явилась наиревностнйшею и въ сущности единственною защитницей этого, ей на зло и на позоръ, а Славянскимъ народамъ въ ущербъ составленнаго договора,— словно священной для насъ хартіи, и въ то самое время, когда этотъ договоръ самъ собою, не по русской вин, лопнулъ.
3) Не во имя разршенія славянскихъ узъ и созиданія русско-славянскаго міра выступили мы, посл долгаго воздержанія, на европейскую политическую арену, а во имя вящаго скрпленія расшатанныхъ румелійскимъ переворотомъ славянскихъ узъ, и къ ущербу нашей созидательной задачи. Вознегодовавъ на самовольное объединеніе обихъ частей Болгаріи (хотя изъ-за этой именно цли пролиты рки русской крови, да она начерчена и Санъ-Стефанскимъ договоромъ), мы воспылали ревностью къ сохраненію status quo ante. Для этого затяли конференцію, на которую потащили всю Европу, не соображая, что никто изъ нашихъ союзниковъ въ сохраненіи прежняго порядка не заинтересованъ, а нкоторые изъ нихъ, какъ Австрія, прямо заинтересованы въ противномъ,— никто русскихъ личныхъ чувствъ обиды и досады на виновниковъ переворота не раздляетъ, а наоборотъ: Западная Европа именно этимъ внезапнымъ, такъ неосторожно, на весь міръ заявленнымъ русскимъ антиславянскимъ расположеніемъ духа и захочетъ всенепремнно воспользоваться намъ во вредъ! Такимъ образомъ роли перемнились: мы выступили какъ бы врагами, Англія и вообще западныя державы — какъ бы друзьями Славянъ. Положимъ, что эти друзья не искренніе, но вдь мы и отъ Славянъ не въ прав требовать ‘политики чувствъ’, а съ реалистической точки зрнія слдуетъ вдь пользоваться всякимъ случаемъ выгоды.
4) Руководимые все тми же, нельзя сказать чтобъ очень ужь возвышенными побужденіями, мы, со свойственною намъ прямолинейностью въ дйствіяхъ, явились боле Турками, чмъ Турки, и хотя въ 1877—78 годахъ добились-таки того, что власть турецкая не только въ Болгарскомъ Княжеств, но отчасти и въ Румеліи стала чисто номинальною, почти призрачною,— однако на конференціи тащили изо всхъ силъ за шиворотъ упиравшагося Турка, чтобъ онъ снова водворился въ Филиппопол какъ дйствительная власть! Мы предлагали ему — наказать Болгаръ — виновниковъ ‘возсоединенія’, даже не брезгали и перспективой появленія въ Румеліи турецкой военной, сопровождающей султанскаго коммиссара дружины…
5) Избравъ себ опорнымъ пунктомъ Трехъ-Державный Союзъ, компрометируя свое въ Славянскомъ мір достоинство и положеніе усиленномъ домогательствомъ возстановленія status quo ante, мы въ то же время и не подумали протестовать противъ козней Австріи, уничтожавшихъ вс плоды нашихъ конференціонныхъ усилій,— не осмлились остановить внушеннаго и подготовленнаго Австріею сербскаго вторженія въ Болгарію!.. А между тмъ ми безъ сомннія могли это сдлать, могли предотвратить братоубійственную войну въ самомъ начал…
6) Даже когда состоялось не остановленное нами разбойническое вторженіе сербскихъ войскъ въ Болгарію, мы все еще расчитывали на проявленіе турецкаго сюзеренства въ Княжеств (вроятно для вящаго униженія Болгаръ): по крайней мр, органъ нашей дипломатіи съ негодованіемъ восклицалъ: ‘что же Порта? Вдь болгарская территорія есть оттоманская территорія! Ну что прикажете длать съ государствомъ, которое не хочетъ пользоваться своими правами’!.. Къ посрамленію нашей дипломатіи, дло обошлось и безъ Турокъ.
7) Мы хотли изгнать принца Баттенберга не только изъ Румеліи, но и изъ Княжества (о чемъ громко заявляли на конференціи) — и только укрпили его… Допустивъ сербо-болгарскую войну по желанію Австріи, и выступивъ съ примирительнымъ словомъ противъ ‘братоубійственной брани’ только лишь посл побдъ болгарскихъ, когда перемирія, какъ манны небесной, восхотла, ради своихъ выгодъ въ Сербіи, сама, до смерти перепугавшаяся Австрія, — мы только дали случай князю Александру явиться героемъ, снискать себ симпатіи всей Европы, Болгарскаго народа, а главное — преданность войска. И преданность эта, надо сказать правду, княземъ заслужена. Первыя побды молодаго возникающаго государства — это своего рода крещеніе для самостоятельной государственной жизни. Семь лтъ тому назадъ турецкіе рабы, Болгары внчались теперь лаврами — какъ свободная, къ тому же не дикая, а цивилизованная сила, предъ лицомъ всего міра. Имя князя Александра неразрывно связалось теперь съ славными воспоминаніями для войска и народа. А между тмъ еще недавно, на засданіяхъ конференція, отъ имени Россіи энергически ‘настаивалось на низложеніи Болгарскаго князя’…
8) Мы лишили болгарское войско русскихъ офицеровъ — но лишили только себя превосходнаго передоваго отряда иди просто части русской арміи, и дали теперь возможность хвалиться князю и Болгарамъ, что въ русскихъ офицерахъ они боле не нуждаются, умютъ одерживать побды и безъ нихъ!… Конечно, всми достоинствами своими войско это обязано русскимъ инструкторамъ, но плоды этихъ русскихъ стараній послужили не Россіи, а враждебному намъ и теперь нами же усиленному болгарскому правительству.
9) Когда начались пораженія сербскаго войска и даже поспшное, постыдное его отступленіе, и мы наконецъ ршились положить предлъ ‘братоубійственной войн’ (которую почему-то не предупредили), то и тутъ однакожь мы не отважились дйствовать прямо отъ себя, именемъ Россіи, а предпочли затушевать Россію въ коллективномъ заявленіи отъ имени трехъ державъ. Коллективное заявленіе не подйствовало на кня8я Александра, или, по другой версіи, не было ему вовремя доставлено, врне же, какъ и объясняютъ нкоторыя австрійскія газеты, было умышленно предупреждено единоличнымъ заявленіемъ самой Австріи, считающей сербское дло своимъ личнымъ дломъ. Именно, не усплъ князь ваять сербскій городъ Пиротъ, какъ предсталъ передъ него австрійскій посолъ графъ Кевенгюллеръ и уже не отъ имени ‘Союза’, а отъ имени Австріи объявилъ князю, что при дальнйшемъ слдованіи онъ встртитъ австрійское войско. князь пріостановилъ военныя дйствія, сославшись на заявленіе Кевенгюллера въ своемъ приказ по арміи… Это вдь тоже нкотораго рода камуфлетъ для русской политики! Почему же Австрія можетъ дйствовать отъ своего имени, одна, а Россія не можетъ? Почему? Потому ли разв, что наше Министерство иностранныхъ длъ отличается лишь молчалинскою добродтелью смиренія? Скажутъ: Сербія находится ‘въ сфер австрійскаго вліянія и австрійскихъ политическихъ интересовъ’? А разв, повторяемъ, Болгарія не принадлежитъ къ сфер нашихъ интересовъ и вліянія, да еще и по такому праву которое никмъ оспариваемо быть не можетъ: она нами порождена, создана, тогда какъ вліяніе Австріи на Сербію есть дло насилія и интриги, и ненавистно народу! Во разница между австрійской и русской дипломатіей въ томъ, что при первой всти о болгарской надъ Сербами побд, слдовательно объ опасности угрожающей австрійскому въ Сербіи вліянію, вс государственные люди въ Австріи встрепенулись, даже императоръ Францъ-Іосифъ, оставивъ свою прелестную резиденцію въ замк Годёллё въ Венгріи, поспшно примчался въ Вну, сейчасъ собранъ былъ совтъ министровъ, на которомъ и ршено: ‘Сербію изъ сферы австрійскаго вліянія ни подъ какимъ видомъ не выпускать’. При этомъ и не предполагалось обращаться за позволеніемъ къ Европ или отдавать евои интересы на судъ какой-либо конференціи и т. п., какъ учинили мы, при первой попытк князя Александра выскочить изъ сферы нашего вліянія. Да, мы свой, кровный русско-болгарскій вопросъ понесли на европейскій трибуналъ, прося наказать Болгарію за то, что она насъ не уважаетъ, и не только не постарались удержать позицію свою на Балканскомъ полуостров, но тотчасъ сами, никмъ не гонимые, а съ сердцовъ, изъ нея выскочили, да и прахъ съ ногъ отрясли!
10) Дипломатія можетъ, пожалуй, сказать себ въ утшеніе, что все же достигла своей цли: князь Александръ, въ виду войны, отказался отъ ‘возсоединенія’, и права Порты (очень они намъ дороги!) надъ Румеліей возстановлены. Но разв все это не комедія, которую вс, ради насъ, только и играютъ — и Порта, и князь Александръ, и Англія, и Австрія, и пассивно — даже Германія! Мы одни искренни и серіозны… Князь Александръ, отказавшись отъ ‘возсоединенія’, вызвалъ однакоже румелійскія войска къ себ, распоряжался ими полновластно и окрестилъ ‘возсоединеніе’ кровью и жертвами, а также и славою соединенныхъ болгарскихъ войскъ. Султанъ,— благо конференція единогласно признала его права надъ Румеліей,— ршился наконецъ этими правами воспользоваться, а именно послать для виду коммиссара, а напередъ заявить Румеліотамъ полную амнистію, причемъ возвращенія румелійскжхъ войскъ отнюдь не требуетъ! Затмъ, и это несомннно, въ силу своихъ безспорныхъ правъ, онъ назначитъ князя Александра генералъ-губернаторомъ Румеліи, т. е. признаетъ такъ-называемую личную унію, при согласіи и рукоплесканіяхъ всей Европы. Что-жь, станемъ мы разв воевать изъ-за этого? Съ кмъ? Съ самими Болгарами? съ Портой? съ Англіей?..
Вотъ результаты нашей политики.
Теперь пока весь интересъ сосредоточивается на Сербіи, на интригахъ въ ней Австріи и на улаженіи мировой сдлки между Сербіей и Болгаріей. Мы не думаемъ, чтобъ сама Сербія была въ. состояніи и расположена начать войну съ Болгарами снова, хотя конечно Австріи и хотлось бы заручиться какой-либо сербской побдой (можетъ-быть даже при тайномъ содйствіи австрійскихъ офицеровъ)… Во всякомъ случа условіемъ мира, главнымъ, существеннымъ, будетъ признаніе возсоединенія или личной уніи Румеліи и Болгаріи. Возможно также и отреченіе короля Милана въ пользу сына,— но низверженіе династіи Австрія едвали допуститъ. Несомннно, что при первомъ признак революціи австрійскія войска вступятъ въ Сербіи}, разумется временно и подъ благовидными предлогами, которые будутъ уважены всею Европой (за исключеніемъ, можетъ-бытъ, Россіи). Но Австрія постарается и не дойти до такой крайности: она уже заране переговаривается съ Ристичемъ…
Что же намъ-то длать? Да прежде всего признать, хоть передъ собой, откровенно свои — не то что ошибки, но лживость всего нашего политическаго пути съ Берлинскаго конгресса, не расчитывать впредь на’единодушіе’ и ‘дружбу’ державъ,— сознать себя, какъ Россію, Славянскою державою, въ сферу вліянія которой входитъ все православное Славянство со всмъ Балканскимъ полуостровомъ, съ Босфоромъ включительно, поднять высоко русское, оно же и славянское знамя, изгнать изъ Министерства иностранныхъ длъ вс традиціи, вс привычки, вс пріемы по отношенію къ Европ молчалинскаго свойства. Въ частности же: уважить наконецъ мольбу Болгарскаго народа, выраженную отъ имени Народнаго Собранія извстною депутаціей, возвратить Болгарамъ прежнее благоволеніе, затмъ заявить Австріи и Сербіи вполн серіозно, что Россія не потерпитъ ни новой войны между Сербіей и Болгаріей, ни какого-либо вознагражденія Сербіи изъ болгарской территорія, ни вступленія хотя бы одного австрійскаго солдата и по какому бы то ни было поводу — въ предлы Сербскаго государства… Остальное доскажется само собою ходомъ вещей… Нужно оживить въ Россіи чувство ея достоинства и силы, поднять ея духъ, возвратить ей вру въ себя, въ свое великое призваніе и въ свое правительство, т. е. въ неуклонно-національное направленіе русской политики. Это чувство достоинства и могущества — великій, плодотворный въ жизни народа двигатель: въ немъ условіе подъема не только духовныхъ, но и всяческихъ, даже и экономическихъ силъ. Вдь только въ Петербург не чувствуютъ того всеобщаго поникновенія духа, которымъ недомогаетъ теперь Россія…

Москва, 6 декабря.

Повинуясь закону, мы помстили въ прошломъ 22 No данное ‘Руси* ‘предостереженіе* безъ всякихъ съ нашей стороны, въ томъ же примчаній и поясненій. Благоразумне, быть-можетъ, было бы и теперь оставить вовсе безъ оговорокъ это оффиціальное назиданіе, но въ немъ есть нчто необыкновенное даже и для оффиціальнаго ленка нашего высшаго литературно-полицейскаго вдомства, есть выраженія, которыя обойти молчаніемъ не дозволяетъ намъ чувство чести и нравственнаго достоинства. Газет ‘Русь’ брошено въ лицо обвиненіе въ недостатк ‘истиннаго патріотизма’… Понятно, разумется, то негодованіе, которое должно было вызвать въ насъ подобное публичное оскорбленіе,— и ужь конечно не съ тмъ, чтобъ оправдываться предъ литературнымъ начальствомъ беремся мы теперь за перо: смемъ думать, что относительно патріотизма редакторъ ‘Руси’ въ оправданіи не нуждается. Каждый Изъ писателей, долговременно подвизающихся въ области печатнаго слова, оставляетъ по себ достаточно матеріала для врной общественной оцнки его литературнаго направленія. Мы не составляемъ исключенія, полагаемъ, что и о насъ, о нравственномъ характер нашей, свыше четверти вка продолжающейся и ни разу въ своемъ направленіи не измнившейся публицистической дятельности — также успло сложиться въ Россіи довольно опредленное мнніе. Это-то мнніе Россіи мы и противопоставляемъ смло и съ спокойною увренностью направленному на насъ оффиціальному обвиненію. Но мы позволяемъ себ утверждать, что и самый законъ не уполномочиваетъ Главное Управленіе по дламъ печати на подобную формулу обвиненія, не предоставляетъ полиціи, хотя бы и высшей, длать кому-либо внушенія по части ‘патріотизма’. Говоримъ: ‘полиціи’, потому что Министерство внутреннихъ длъ, въ вдніе котораго передана въ 1863 г. изъ Министерства народнаго просвщенія русская литература, есть по преимуществу министерство государственной полиціи и обязано вдать литературу лишь съ точки зрнія полицейской. Да вдь и самыя предостереженія свои сообщаетъ оно редакторамъ черезъ полицейскихъ чиновъ: упомянутое внушеніе ‘объ истинномъ патріотизм’, подписанное 26 ноября, только пройдя долгій путь полицейскихъ мытарствъ, отъ инстанціи въ инстанціи, было преподнесено намъ Помощникомъ Частнаго Пристава Тверской части, и именно 29 ноября (слишкомъ двое сутокъ посл того, какъ оно появилось въ петербургскихъ газетахъ и Сверное Агентство оповстило о немъ по телеграфу не только всю Россію, но и всю Европу,— къ превеликому торжеству австрійскихъ газетъ!) Писатель или редакторъ, подвергающійся подобнаго рода назиданіямъ чрезъ полицейскаго околодочнаго надзирателя, иметъ по крайней мр право требовать, чтобъ таковые документы были въ точности согласны со всми формальными предписаніями закона. Мы тщательно пересмотрли вс параграфы того спеціальнаго узаконенія, на которое ссылается и данное ‘Руси’ предостереженіе. Въ статьяхъ отъ 12 до 30*й перечислены вс т провинности печати, которыя могутъ служить поводомъ Главному Управленію для принятія упомянутой мры: но ни о ‘патріотизм’ вообще, ни въ частности о ‘патріотизм истинномъ’ въ этихъ статьяхъ нтъ ни слова, ни даже намёка. Равномрно не встрчается подобной ‘квалификаціи’ литературныхъ поступковъ ни въ Уголовномъ Уложеніи, ни во всемъ Свод Законовъ…
Оно и вполн разумно. Перейдя точные предлы формальнаго закона, вышеназванное вдомство ступило неизбжно на шаткую почву,— въ поле обширное для недоразумній и противорчій, слдовательно и для произвольныхъ личныхъ истолкованій. Въ самомъ дл, что такое и истинный’ и ‘неистинный патріотизмъ’? Гд надежные признаки того и другаго? Гд критерій для оцнки или даже распознаванія? Съ нашей точки зрнія, напримръ, истинный патріотизмъ для публициста заключается въ томъ, чтобы мужественно, по крайнему разумнію, высказывать правительству правду — какъ бы она горька и жестка ни была, а для правительства — въ томъ, чтобъ выслушивать даже и горькую, жесткую правду. По мннію же многихъ въ такъ-называемыхъ высшихъ сферахъ, наистиннйшій патріотизмъ — въ подобострастномъ молчаніи… Авторы ‘предостереженія могутъ, пожалуй, возразить намъ, что дло не въ самой правд, а въ форм ея высказыванія, которая можетъ быть, по рзкости своей, неприлична. Но въ такомъ случа и слдовало бы употребить именно этотъ терминъ, тмъ боле, что онъ есть и юридическій, а не привлекать сюда понятіе о патріотизм, съ которымъ онъ ни въ какой логической связи не состоитъ: это уже измышленіе и какъ видится — едва ли удачное. Именно въ запальчивости истиннаго патріотизма и можетъ порой, особенно при спшной работ, сорваться съ пера слово слишкомъ живое и рзкое, мало того, мы вполн готовы признать, что откровенныя изъявленія патріотизма могутъ быть подчасъ для правительства, по равнымъ его соображеніямъ, почему-либо желанны, но было бы. ужь совершенно неумстнымъ съ его стороны пріемомъ обезцнивать въ подобныхъ случаяхъ ихъ искренность и отрицать патріотичность.
Да и всегда ли само правительство стоитъ на точк зрнія безошибочнаго патріотизма? ‘Истинный’ ли, а не ошибочный, патріотизмъ побудилъ, напримръ, безъ всякого вншняго принужденія отдать Выборгскій округъ Финляндіи, покушался присоединить девять русскихъ губерній къ Царству Польскому и такъ ревностно, подъ русскимъ скипетромъ, содйствовалъ ополяченію Блоруссіи?.. ‘Истинными патріотами’ считали себя вдь и русскіе радтели Берлинскаго трактата, тогда какъ ‘неистинные патріоты’, въ род редактора ‘Руси’, видятъ въ ихъ дйствіяхъ только малосмысленность и малодушіе патріотизма. И можетъ ли быть обозвано, напримръ, непатріотичнымъ то чувство срама, которымъ содрогнулась почти вся Россія, познакомясь съ содержаніемъ этого договора, и которое было высказано пишущимъ эти строки въ его публичной рчи, навлекшей на него извстную правительственную кару?.. Но вдъ въ такомъ случа пришлось бы подчасъ обвинить все русское общество и весь Русскій народъ въ недостатк ‘истиннаго патріотизма’, признавъ монополію истинности лишь за оффиціальной средой?!…
Дло въ томъ, что самое это слово ‘патріотизмъ’ понимается у насъ еще очень неопредленно. Въ перевод на русскій языкъ, оно означаетъ ‘любовь къ отечеству’. Однакожь, вслдствіе особенныхъ условій нашего общественнаго развитія со временъ Петра, развелось въ Россіи, особенно въ верхнихъ общественныхъ слояхъ, не мало такихъ ‘патріотовъ’, которые идею ‘отечества’ умудрились отвлечь отъ идеи русской національности, и готовые, пожалуй, пожертвовать жизнью на пол битвы за вншнюю неприкосновенность и честь государства, въ то же самое время чуждаются, знать не хотятъ, да и вовсе не знаютъ ни своей русской народности, ни русской исторіи и ея завтовъ! Однимъ словомъ, любя сосудъ, пренебрегаютъ его содержаніемъ, любя ‘отечество’, не вдаютъ и даже презираютъ то, въ чемъ заключается внутренній смыслъ и причина его историческаго бытія, что даетъ ему духовное, нравственное и политическое опредленіе въ мір,— чмъ, стало-быть, опредляются и самое его призваніе и задачи. Понятно, что такой пустопорожній или односторонній патріотизмъ сплошь да рядомъ становится въ безсознательное противорчіе съ русскою народною жизнью, съ истинными народными интересами Россіи: между нимъ и ими выростаетъ порой цлая непроходимая чаща печальныхъ недоразумній…
Едва ли кто станетъ отрицать, что русское недавнее прошлое, отчасти и настоящее, богато примрами такихъ противорчій и недоразумній, что подобною односторонностью патріотизма не только были долго, отчасти еще и теперь — заражены высшіе ваши общественные классы (гд даже и по сей день русскій языкъ въ житейскомъ обиход не пользуется полными правами гражданства), но не свободна была отъ нея даже и правительственная среда. Объ этомъ свидтельствуетъ вся исторія русскаго общества за послднія три четверти вка. Да и какъ иначе объяснить тотъ странный, почти чудовищный фактъ, что въ Русской земл между Русскими могли возникнуть, существуютъ даже и теперь: ‘русское направленіе’, ‘русская партія’, что уже само собою предполагаетъ существованіе партіи нерусской, направленія ненаціональнаго,— и что немыслимо ни во Франціи, ни въ Англіи, ни въ Германіи, гд подобнаго раздвоенія нтъ? Какъ истолковать явленіе такъ-называемой’славянофильской’, въ сущности просто русской школы, которая лтъ около 50 назадъ поставила себ задачу раскрывать въ русскомъ обществ русское народное самосознаніе? Ея борьбою съ такъ-называемыми ‘западниками’ (къ которымъ принадлежалъ чуть не сплошь чиновный и сановный Санктпетербургъ) наполнены десятки лтъ нашей общественной жизни,— да она не изсякла даже и теперь, ея ученіе не есть что-то отжившее и сданное въ архивъ,— напротивъ, боле чмъ когда-либо прежде оно входитъ въ силу, становится предметомъ изслдованій, научной проврки, вызываетъ появленіе ученыхъ трудовъ и диссертацій, отчасти еще пробиваетъ себ дорогу,— отчасти уже пробило и стало достояніемъ не только общественнаго, даже и правительственнаго сознанія.
А между тмъ, несмотря на то, что ‘славянофилы’ не исповдывали ни одной изъ такъ-называемыхъ ‘превратныхъ’ иностранныхъ доктринъ, ни революціонныхъ, ни конституціонныхъ, ни разрушительнаго безврія, а стояли твердо на историческомъ и народномъ политическомъ принцип (по понятіямъ ихъ вполн совмстномъ съ свободою искренняго земскаго мннія), несмотря на то, что никто никогда не могъ обвинить ихъ въ нарушеніи требованій самой строгой гражданской нравственности, едвали кто боле ‘славянофиловъ’ подвергался правительственнымъ гонёніямъ за борьбу съ узкимъ и одностороннимъ, слдовательно ужь никакъ не ‘истиннымъ’ патріотизмомъ!… Не одни цензурныя запрещенія, стсненія, ограниченія и тучи предостереженій постигали ихъ: были случаи гоненій и каръ боле серіознаго свойства… И за что? Да за т самыя мннія и воззрнія, которыя, черезъ нсколько лтъ, усвоивало себ само правительство. Вотъ тутъ и разбирайте — на чьей сторон когда, въ какую минуту былъ, но выраженію сообщеннаго намъ чрезъ полицію документа, ‘истинный патріотизмъ’!…
Редакторъ ‘Руси’ съ самаго начала своей литературной дятельности принадлежалъ къ стану такъ-называемыхъ ‘славянофиловъ’ и, обращаясь лишь къ своему личному опыту, иметъ право свидтельствовать, что правительственная точка зрнія на ‘истинный патріотизмъ’ неоднократно мнялась. Мы пощадимъ читателей отъ изложенія всей этой печальной исторіи литературно-полицейскихъ преслдованій. Достаточно напомнить, что газет ‘Москва’ (награжденной шестью предостереженіями, девятимсячной, въ сложности, пріостановкой и наконецъ окончательнымъ запрещеніемъ) главнымъ образомъ поставляемы были въ вину: нападки на не патріотическую дятельность въ Сверо-Западномъ кра генерала Потапова (осужденную нын, какъ извстно, и самимъ правительствомъ), и порицанія той нмецкой привилегированной автономіи въ Остзейскихъ губерніяхъ, которую, сколько мы знаемъ изъ правительственныхъ актовъ, само правительство нын, въ настоящемъ ея вид, терпть доле не намрено. Въ наши дни на остзейскіе порядки только лнивый не нападаетъ, а тогда это называлось недостаткомъ патріотизма. Въ наши дни заступничество за Латышей и Эстовъ и за права Православной церкви въ Прибалтійской окраин цензурою благословлено и стало чуть не общимъ мстомъ въ газетной публицистик, а тогда эти сужденія признавались дерзкими, опасными для государства, слдовательно и непатріотичными…
Вруемъ упорно, что и та точка зрнія, на которой стоимъ мы теперь при обсужденіи настоящихъ политическихъ событій и русской дружбы съ Австріей и Германіей, которая, слишкомъ ярко освщенная нами, навлекла на насъ обвиненіе въ недостатк ‘истиннаго патріотизма’ и на которой не стоитъ пока теперь наша дипломатія — подвергнется когда-нибудь той же участи….
Посл долгаго перерыва нашей журнальной дятельности, убдившись что прежняя односторонность патріотизма стала значительно сглаживаться и что въ самомъ Петербург понятіе о патріотизм стало совмщаться съ понятіемъ о національныхъ русскихъ началахъ и интересахъ, мы ршились предпринять изданіе газеты ‘Русь’. Мы ршились на этотъ тяжелый подвигъ въ той надежд, что въ виду трагическихъ уроковъ исторіи, въ виду тхъ печальныхъ послдствій, къ которымъ привело Россію антинаціональное направленіе во вншней и внутренней политик,— основная сущность нашихъ политическихъ и нравственныхъ убжденій, заявленная всею нашею публичною жизнью, способна наконецъ гарантировать насъ отъ докучныхъ цензурныхъ стсненій и отъ патріотическихъ назиданій чрезъ обязательное посредство гг. квартальныхъ, что наше слово, правдивое и искреннее, хотя бы подчасъ и безъ всякой вншней, умягчающей смазки, будетъ наконецъ терпимо и уважено въ своей свобод…. Къ прискорбію, мы ошиблись.
Тмъ не мене, мы признаемъ долгомъ объяснить съ полною откровенностью, что мняться намъ уже поздно, да и не подстать, что мы ни мало не расположены, да и не сумли бы,— особенно уже теперь, въ виду уроковъ внутренней русской исторіи и подъ конецъ нашего публицистическаго поприща,— подлаживать свой патріотизмъ къ оффиціальнымъ, часто мняющимся воззрніямъ. Правительство можетъ закрыть нашу гавоту, отнять у насъ право печатнаго слова: это вполн въ его власти. Но пока мы держимъ перо въ рукахъ, оно будетъ все тмъ же независимымъ и искреннимъ, и ужь несомннно истинно-патріотическимъ, какимъ было и есть — теперь и всегда.

——

И еще прошла недля, а политическое положеніе длъ съ вншней стороны почти не измнилось, хотя иностранныя газеты и предвидятъ скорый конецъ. Положеніе невыносимо тягостное, и въ нравственномъ и въ матеріальномъ отношеніи, для Болгаръ и Сербовъ,— томительное и для Австріи, непосредственно заинтересованной въ исход болгаро-сербской распри,— томительное и для русской народной совсти, смущенной я недоумвающей… Томительное, должно полагать, не мене и для русской дипломатіи, у которой первая забота, конечно — поскорй покончить съ тревожными заботами и настолько облагообразить мирную развязку настоящихъ осложненій, насколько это нужно для сохраненія мира и нашихъ тсныхъ дружественныхъ узъ съ Двойственнымъ Союзомъ Германіи и Австріи. Для сужденія объ этихъ нашихъ узахъ съ Союзомъ мы не имемъ, разумется, никакихъ русскихъ оффиціальныхъ данныхъ, а потому и приходится по невол прибгать въ иностраннымъ. На первый разъ напомнимъ читателямъ истолкованіе этихъ отношеній, уже цитированное въ 20 No ‘Руси’. Еще при самомъ начал сербскаго похода въ Болгарію внскій оффиціозный органъ ‘Fremdenblatt’ напечаталъ, а органъ германскаго канцлера ‘Norddeutsche Allg. Zeitung’ перепечаталъ, именно слдующее: ‘такое выступленіе Сербіи въ область дланія (Action) представляетъ новый пробный камень искренности и нелживости (Unverflschtheit) тхъ чувствъ, которыя ввели Россію въ сферу идей Двойственнаго Императорскаго Союза и обезпечили для русской политики основы врности трактатамъ и уваженія въ дйствующему праву’. Такимъ образомъ, по смыслу этихъ оффиціозныхъ, почти оффиціальныхъ разъясненій, Россія, чрезъ образованіе Трехъ-Державнаго Союза, примкнула не только къ существовавшему уже Двойственному Союзу Гермавіи и Австріи, но и въ тмъ идеямъ, ради коихъ послдній былъ основанъ. Образцомъ же прочности и искренности такого вшествія Россіи въ кругъ австро-германскихъ идей упомянутыя газеты выставляютъ допущеніе сербской войны, или, какъ он деликатно выражаются, ‘выступленіе Сербіи въ области’. Но само собою разумется, что суть дла здсь вовсе не въ Сербіи и что рчь идетъ не о чемъ другомъ, какъ о дланіи австрійскомъ. Очевидно, что об великія державы не были и сами уврены въ томъ, какъ отнесется Россія въ такой акціи короля Милана, очевидно входившей въ ‘сферу идей Двойственнаго Союза’, а потому это обстоятельство и величается ими пробнымъ камнемъ русской врности и дружественности, Это и съ нашей точки зрнія точно былъ пробный камень.
Русское общество вполн способно понять, что правительство не всегда иметъ возможность осуществлять практически все, что требуется русскими интересами и указывается русскимъ національнымъ призваніемъ, что оно, при той великой нравственной отвтственности, которую несетъ, не всегда можетъ рисковать судьбою Россіи, и т. д. Но иное дло — осуществленіе, иное — неуклонное, хотя бы и постепенное стремленіе къ намченной цли. Съ какою радостью ухватились бы мы за каждый признакъ національнаго, подлинно русскаго направленія въ политик! Съ какою гордостью указали бы на малйшее проявленіе ясно сознанной, съ русскою историческою задачей согласной мысли, и охотно бы тогда обрекли себя на выжидательное молчаніе! Но русское правительство не даетъ намъ ключа къ уразумнію его политической программы, а каждый No получаемыхъ иностранныхъ газетъ, каждая телеграмма, каждое проявленіе русскаго политическаго дйствія вводятъ пока русскій умъ и русское чувство только въ недоумніе.
Вотъ теперь Болгарія,— только-что съ крайнимъ напряженіемъ всхъ своихъ силъ отразившая разбойническое нашествіе короля Милана (снаряженное коштомъ нашей союзницы Австріи и нами, къ сожалнію, своевременно не остановленное),— выжидаетъ новаго нападенія сербской, стараніями Австрійцевъ реорганизованной и австрійскими офицерами снабженной арміи, если не удастся Европ установить между воюющими перемирія. И князь, и вс войска, княжескія и румелійскія (стяжавшія себ на дняхъ отъ Русскаго Государя такую торжественную похвалу) на боевой позиціи. Остальное народонаселеніе занято уходомъ за ранеными, призрніемъ вдовъ и сиротъ убитыхъ. Минута, конечно, самая удобная для всхъ враговъ болгарскаго возсоединенія: въ Румеліи некому и сопротивляться. И вотъ эту самую минуту избираетъ конференція, или точне сказать избираютъ три великія державы т. е., Россія вмст съ Австріей и Германіей, и побуждаютъ Порту воспользоваться настоящимъ критическимъ для Румеліи моментомъ, т. е. отсутствіемъ румелійскихъ войскъ (такъ, по словамъ газетъ, оно и выражено въ письменномъ заявленіи державъ), послать въ Филиппополь турецкаго коммиссара и произвести разъединеніе Болгаріи,— если нужно, то и вооруженною силою… Это было бы дйствительно возстановленіе status quo ante, но не только того status, который былъ до сентябри ныншняго года, но того, который существовалъ до нашей битвы при Шейнов въ декабр 1877 г., вообще до нашихъ побдъ: съ тхъ поръ и до сего дня турецкаго коммиссара и турецкихъ войскъ въ Румеліи не было. Въ газетахъ читаемъ, что на послднемъ засданіи конференціи, посл того, какъ Англія прямо и ршительно высказалась за соединеніе, а Россія точно также прямо и ршительно высказалась противъ онаго, ‘Россія, Германія и Австрія въ заключеніе заявили, что Порта въ прав сама принять мры къ возстановленію status quo ante’, Франція и Италія, понявъ, что означаетъ такое соизволеніе, ‘указали на серіозныя послдствія, къ какимъ можетъ привести употребленіе силы’ (см. ‘Моск. Вд.’ No 327). Ихъ указаніе о неудобств допускать занятіе Румеліи турецкими войсками не смутило однакоже, по словамъ газетъ, Россію — всего семь лтъ назадъ пролившую столько крови для очищенія Румеліи отъ турецкихъ полчищъ. Даже съ трудомъ и врится этимъ иностраннымъ сообщеніямъ… Турки послдовали совту, отправили въ Румелію делегатовъ — приглашать жителей къ покорности и возвстить о прізд султанскаго коммисара для временнаго управленія страной,— однакожь, изъ осторожности, въ самую Румелію войскъ не послали, а ‘сосредоточили крупныя военныя силы на самой Румелійской границ’. По увреніямъ иностранныхъ корреспондентовъ, они и въ самомъ дл ‘помышляли о постоянномъ занятіи’…
Спрашивается: что должны испытывать русскіе люди читая въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ (No 328) слдующее сообщеніе о поведеніи русскаго дипломатическаго агента въ Филиппопол? По поводу прізда турецкихъ делегатовъ и ихъ требованія покориться султану было совщаніе почетнйшихъ Румеліотовъ у епископа въ присутствіи русскаго агента, который, ‘произнесъ рчь, въ коей заявилъ, что обращался за инструкціями къ русскому посольству въ Константинопол и получилъ отвтъ, что если румелійское населеніе не захочетъ принять турецкихъ делегатовъ, то въ Румелію вступятъ турецкія войска и Россія ничего (противъ этого) не сдлаетъ‘. Ему былъ данъ единодушный отвтъ, что настоящее собраніе не уполномочено ршать вопросъ о разъединеніи, такъ какъ правительство — въ Софіи, а значительная часть населенія на границ. ‘Тогда русскій агентъ удалился, повторивъ полученныя имъ инструкція’….
Если это клевета, то органу нашего Министерства иностранныхъ длъ слдовало бы ее опровергнуть. Но ‘Journal de St.-Ptersbourg’ молчитъ, и по всему міру невозбранно гуляетъ молва, будто Россія грозила, что не станетъ противиться, если Турки вновь займутъ Балканскіе проходы и Шипку,— ту знаменитую Шипку, у подножія которой мы же выстроили храмъ на костяхъ нашихъ славныхъ воиновъ, выгнавшихъ Турокъ изъ этой самой Румеліи…. Да кажется Балканы бы ахнули и сама гора С. Николая сотряслась бы отъ ужаса при одной всти о такомъ русскомъ соизволеніи!… Впрочемъ французская газета ‘Temps’ отказывается этому врить, она не усматриваетъ особенной гарантіи въ томъ, ‘чтобы Султанъ получилъ право, общее со всми государями, усмирять мятежъ своихъ подданныхъ и проливать христіанскую кровь, коли понадобится, не вызывая ничьего возраженія’. ‘Кто намъ поручится’ — продолжаетъ газета — ‘что Россія не содрогнется, увидвъ пролитою кровь православныхъ’? (Qui peut nous garantir que la Russie ne frmira pas lorsqu’elle verra couler le sang orthodoxe?) Какъ бы въ соотвтствіе этому мннію французскаго журнала, въ ‘Кіевлянин’ напечатано, что ’24 ноября высокопреосвященный митрополитъ кіевскій Платонъ получилъ изъ Филиппополя телеграмму отъ епископа Гервасія, въ которой онъ проситъ его высокопреосвященство повергнуть къ стопамъ Его Величества Государя Императора просьбу Румеліотовъ освятить своимъ Царскимъ словомъ желаніе ихъ присоединиться къ Болгаріи и тмъ пріостановить движеніе стотысячной турецкой арміи въ Румелію, гд въ настоящее время остались только женщины и малолтнія дти’….
Къ счастію, осторожный Султанъ уже отказался отъ мысли вводить въ Румелію свою армію: отъ того ли, что, какъ и французская газета, не доврялъ возможности полнаго безучастія Россіи въ употребленію турецкой военной надъ христіанами силы (а между тмъ Румеліоты добровольнаго согласія на покорность не изъявили) или по внушенію Англіи, только делегаты вернулись назадъ въ Константинополь ни съ чмъ, о посылк коммиссара нтъ теперь и рчи, и Султанъ ршился вступить въ личные переговоры о Румеліи съ самимъ княземъ Александромъ.
По послднимъ извстіямъ, вслдствіе просьбы обихъ воюющихъ сторонъ, великія державы взяли на себя посредническую заботу о примиреніи. Но он, кажется, слдуютъ правилу: festina lente. Теперь обсуждается еще только предложеніе объ установленіи демаркаціонной линіи между болгарскими и сербскими войсками чрезъ военныхъ агентовъ великихъ державъ: русскаго, германскаго, австрійскаго, итальянскаго и французскаго. Агенты уже вызжаютъ на мсто… Можно ли однако съ полною увренностью утверждать, что пока эта линія проведется — не произойдетъ между Сербами и Болгарами какой-либо схватки? Заручиться какимъ-нибудь военнымъ успхомъ до такой степени выгодно, въ виду переговоровъ о мир, и для Сербіи и для самой Австріи, что едвали первая воздержится отъ нападенія, если условія успха сложатся для нея вполн благопріятныя. Австрія же въ такомъ случа будетъ вдь имть полное основаніе сложить съ себя всякую за такой ‘непріятный инцидентъ’ отвтственность, такъ какъ дло умиренія уже теперь не отъ нея одной зависитъ, но отъ всего Трех-Державнаго Союза и она, изъ уваженія въ союзницамъ, отказалась-де теперь отъ всякого личнаго на Сербію давленія! Положеніе — не лишенное удобствъ… Если и условія мира будутъ Сербіи не по нраву, все же главною виновницей въ глазахъ Сербовъ будетъ не одна Австрія, а Европа или Трех-Державная лига.
Впрочемъ иностранныя газеты пророчатъ близкій конецъ всему балканскому усложненію, т. е. миръ между Сербіей и Болгаріей и личную унію Румеліи съ Княжествомъ въ особ князя Александра, причемъ не затрудняются уврять о готовности Россіи возвратить этому князю свое благоволеніе. Но здсь надо подождать слова самой Россіи…

Москва, 14 декабря.

И такъ перемиріе между Сербіей и Болгаріей заключено, и заключено на условіяхъ, о принятіи которыхъ ‘державы’ еще наканун изволили сомнваться, т. е. съ признаніемъ нкоторыхъ правъ Болгаріи, какъ побдительницы: именно, Сербы первые уводятъ свои войска съ болгарской территоріи, а затмъ уже Болгары покинутъ позиціи занятыя ими на сербской земл. Срокъ перемирію до 1-го марта. Об стороны немедленно назначаютъ делегатовъ для переговоровъ о мир…
Такимъ образомъ первое дйствіе балканской траги-комедіи кончилось, и именно то, въ которомъ собственно и замыкался существенный трагическій элементъ всего современнаго ‘политическаго осложненія’. Еще бы не трагическій! Зрлище безсмысленной, безпричинной драки двухъ братскихъ сосднихъ племенъ, двухъ маленькихъ вассальныхъ государей, играющихъ въ ‘большіе’ и самостоятельные, Сербскаго — вассальнаго Австріи de facto и болгарскаго — вассальнаго Турціи de jure,— зрлище это было бы, пожалуй, и забавно, если бы не пролились обильные потоки крови, не насчитывалось тысячъ по десяти убитыхъ и раненыхъ какъ у Болгаръ, такъ и у Сербовъ,— да и не истощились бы, не разорились на долго об страны отъ матеріальнаго напряженія и жертвъ. Нельзя не радоваться прекращенію ‘братоубійственной брани’, но нельзя вновь не пожалть о томъ, что такая брань была допущена, или точне сказать, что Россія и Германія допустили Австрію подстрекнуть и снарядить Сербовъ на брань — и на брань именно съ Болгаріей. Одного твердаго слова — если не Россіи, то князя Бисмарка — обращеннаго къ Австріи было бы достаточно для того, чтобъ заставить эту послднюю демобилизовать сербскую армію,— и такой услуги мы были бы въ прав, казалось, требовать себ отъ Германскаго канцлера: на что же тогда и ‘Союзъ’? какая намъ отъ него польза?! Слова этого однакожъ не было сказано. Почему? Да потому, что Австрія успла уже, не спросясь державъ-союзницъ (странный ‘Союзъ’!), начать дйствія одиночныя въ пользу своихъ личныхъ интересовъ (вопреки условіямъ Скерневицкаго соглашенія): т. е. уже скомпрометтировала себя неосторожно тмъ, что вооружила, снабдила Сербію деньгами и указала ей цлью — Болгарію, затмъ, убдившись что Россія все еще продолжаетъ врить въ Тройственный Союзъ и упорно его держаться, поспшила, даже съ видомъ сожалнія о своей опрометчивости (историческій фактъ), вновь вступить въ званіе нашей союзницы! ‘Русь’ еще въ 15 No (12 октября), въ самомъ начал этихъ австрійскихъ манёвровъ, догадывалась о русской дипломатической ихъ оцнк въ такихъ выраженіяхъ: ‘ кто знаетъ! можетъ-быть теперь сама русская дипломатія добродушно озаботится именно тмъ — какъ бы вывести Австрію съ почетомъ изъ ея фальшиваго положенія относительно Сербскаго королевства?’… Блистательное и авторитетное подтвержденіе этихъ нашихъ догадокъ представилъ недавно ‘Journal de St.-Ptersbourg’ въ ‘высокооффиціозномъ’ (какъ выражаются Нмцы) напечатанномъ имъ письм по поводу статьи г-жи Новиковой въ англійской ‘Pall Mall Gazette’. Статья эта осуждаетъ, между прочимъ, австрійское правительство именно за то, что только благодаря его помощи и содйствію могла Сербія двинуть армію противъ Болгаріи. Органъ же русскаго Министерства иностранныхъ длъ вступается за напрасно обвиняемую державу и находитъ образъ дйствій Австріи весьма естественнымъ, а потому и извинительнымъ: ‘не могла же она оставаться равнодушною, дло вдь шло о судьб ея вліянія на Сербію’!… Этими словами газета какъ-бы даетъ понять читателямъ, что Россія въ самомъ дл считаетъ Сербію — совсмъ включенною въ австрійскую Macht sphere, а для насъ въ таковой же степени чуждою…
А между тмъ допущеніе этой войны было, по нашему искреннему убжденію, роковою ошибкою нашей дипломатіи. Ничто такъ не осложнило всей этой, въ начал еще не слишкомъ мудреной исторіи. Не будь этой войны, не было бы ни пораженія сербской арміи, давшаго Австріи возможность явиться спасительницею Сербіи и упрочить въ ней свое пошатнувшееся было вліяніе,— ни болгарскихъ побдъ, выручившихъ князя Александра изъ того жалкаго состоянія, въ которомъ онъ находился, и создавшихъ лично ему положеніе новое и для Россіи мало желанное,— положеніе, съ которымъ видимо и показнымъ образомъ считается теперь вся Европа, придется, пожалуй, считаться и намъ. Болгарія, которая вся обязана Россіи своимъ бытіемъ, которой семь-восемь лтъ тому назадъ вовсе не существовало даже въ точномъ географическомъ смысл, которую Россія создала своею кровью и своими жертвами,— для которой еще три только мсяца назадъ не могло быть и рчи о какой-либо вншней своей, помимо Россіи, политик, тмъ мене о какой-либо войн или о какихъ-либо мирныхъ переговорахъ,— Болгарія теперь разыгрываетъ роль и даже трактуется — какъ политическая величина, какъ самостоятельная, хотя еще и не крупная, но отъ Россіи совсмъ независимая держава! По единодушному свидтельству вашихъ русскихъ, служившихъ въ Болгаріи офицеровъ (а мы ихъ видли не мало), три мсяца назадъ, въ первые дни посл румелійскаго переворота, наши отношенія къ Болгаріи были таковы, что достаточно было бы имъ, офицерамъ, заявить войскамъ, что Русскій Царь этого переворота не одобряетъ и двигаться войскамъ въ Румелію воспрещаетъ,— солдаты безпрекословно бы повиновались, а про народныя массы и говорить нечего: он и теперь продолжаютъ болть душой (именно такъ, имемъ на то достоврныя данныя) о разрыв съ Россіей. Извстно, что по отозваніи русскихъ офицеровъ болгарское правительство вынуждено было обмануть солдатъ и народъ, внушивъ имъ, что Россія на присоединеніе согласна и отзываетъ офицеровъ только лишь изъ ‘политической хитрости’… Теперь, разумется, сила штыковъ вся въ рукахъ князя Александра.
Если мы вновь напоминаемъ о совершенной русскою дипломатіею роковой ошибк (т. е. о поблажк оказанной Австріи и выразившейся въ допущеніи сербскаго нашествія на Болгарію), то именно потому что наша дипломатія мало расположена сознавать свои промахи и вразумляться уроками исторіи. Доказательствомъ такого малаго расположенія служатъ оффиціозныя статьи помщаемыя во французскомъ ‘Петербургскомъ Журнал’ и въ ‘Новомъ Времени’ преисполненныя самодовольства, восхваленій Тройственному Союзу — и чуть ли не прямодушію Австріи. Но сознаніе нашею дипломатіею своихъ ошибокъ было бы несравненно утшительне для Россіи всхъ расточаемыхъ ею оффиціозныхъ самопоздравленій: оно бы свидтельствовало о проясненіи нашего политическаго сознанія вообще, о возможности передвиженія нашей политики на путь боле самостоятельный, мене зависимый отъ дружественныхъ узъ съ тою державой, которой интересы такъ діаметрально противоположны нашимъ самымъ дорогимъ, кровнымъ національнымъ интересамъ.
Если мы указали выше на т измненія, которыя произошли въ положеніи Болгаріи, измненія выгодныя для князя Александра я невыгодныя для Россіи, на утрату значительной доли нашей силы и нашего вліянія въ государств нами же такъ недавно призванномъ къ жизни и созданномъ,— то это ужь вовсе не изъ чувства оскорбленнаго національнаго самолюбія, не изъ мелочной досады, что вотъ-де Болгарія была наша, а теперь выбилась изъ-подъ нашей власти, осмлилась быть самостоятельною и т. д. Не о томъ скорбимъ мы, а объ искаженіи ея правильнаго развитія и извращеніи ея, да и нашихъ собственныхъ, историческихъ путей. Ни Болгарія, ни иныя, также боле или мене мелкія, Балканскія государства не призваны, да и не могутъ имть никакой дйствительной политической Самостоятельности. Они вчно будутъ терзаемы, вчно будутъ истощать себя взаимною политическою завистью, соперничествомъ, враждой,— внутри же своихъ предловъ,— при конституціонномъ режим, который имъ отчасти уже данъ, отчасти сулится подобною самостоятельною будущностью,— станутъ лишь игралищемъ партій. Нтъ, какъ извстно, ничего нездорове для маленькихъ политическихъ организмовъ (да и ничего тягостне, разорительне для народонаселенія), какъ легко возбуждающійся въ нихъ политическій аппетитъ, легко овладвающее ими притязаніе на политическую роль и знатность, со всми неизбжными спутниками такихъ незаконныхъ вожделній: хвастовствомъ, самовосхваленіемъ, спсью, щепетильностью самолюбія, расточительностью и всмъ этимъ аппаратомъ королевскихъ или княжескихъ дворовъ, дипломатическихъ представительствъ, армій не по силамъ, штата государственныхъ чиновъ не по средствахъ!.. Маленькая Сербія, величиною съ Смоленскую губернію, съ народонаселеніемъ мене двухъ милліоновъ, содержитъ войско въ 100 т. человкъ, разоряется туда же на ‘новйшія перевооруженія’, на поддержаніе такого правительственнаго механизма, который бы годился для крупной державы. Не говоримъ уже о вред ‘политиканства’, т. е. о той маніи заниматься исключительно политикой, которая до такой степени овладваетъ въ нихъ умами, что не оставляетъ мста для иныхъ, высшихъ культурныхъ интересовъ, мшаетъ всякому развитію литературы, искусствъ, науки!..
Само собою разумется, такія маленькія государства, вопреки всмъ своимъ болзненнымъ претензіямъ, никогда не осуществляютъ мечты о самостоятельности, никогда и не живутъ о себ, а непремнно заискиваютъ опоры у какой-либо могущественной державы, подпадаютъ подъ ея вліяніе или просто подъ власть — въ той или другой форм. Въ этомъ отношеніи особенная опасность грозитъ именно Славянскимъ мелкимъ государствамъ на Балканскомъ полуостров — сущимъ и будущимъ. Если ихъ втянетъ въ ‘сферу своей мощи’ держава иноплеменная, ихъ ожидаетъ самая жалкая участь: денаціонализація, утрата — не политической только, но и своей духовной народной самобытности, а при такой утрат, обезличенныя, нравственно охолощенныя, он осуждены войти въ составъ организма, въ самое тло иноплеменнаго мощнаго государства.
Только о Россіи, только тяготя къ ней въ томъ или другомъ вид, можетъ жить, сберечь свою личность, развиваться въ дух своей національной особенности и принести свой духовный плодъ человчеству всякій отдльный славянскій организмъ. Только черезъ Россію призваны Славянскія племена къ созиданію Славянскаго міра, къ общему вселенско-историческому служенію. Всякое Славянское государство, всякое Славянское племя, разрывающее свою вншнюю или духовную связь съ Россіей, осуждено на гибель или на участь Сербскаго королевства,— несчастнаго теперь холопа Австро-Венгерской Имперіи…
Такой вопросъ, отчасти по нашей оплошности, возникаетъ теперь и для Болгаріи. Конечно, не иноземецъ и не иноврецъ князь Александръ способенъ самъ собою возвести Болгарію на степень политической независимой державы и направить ее на путь нормальнаго національнаго развитія, не боле способны достичь этой цли и такъ-называемые интеллигенты, у которыхъ нтъ никакой умственной я духовной самостоятельности, и вс идеалы взяты цликомъ изъ жизни чуждой, изъ мысли анти-славянской. Такъ или иначе отршившись отъ своей тсной связи съ Россіей, Болгарія не можетъ имть иной перспективы, какъ подпасть подъ вліяніе или (повторимъ снова нмецкій новйшій дипломатическій терминъ) втянуться въ ‘сферу мощи’ Австрійской имперіи, своей ближайшей сосдки. Это бы значило,— даже по отношенію къ нкоторой, можетъ-бить порою докучавшей Болгарамъ зависимости отъ русской власти,— промнять кукушку на ястреба! Такая ли перспектива можетъ плнять Болгарію?
Во сколько это было бы гибельно для Болгаріи, во столько это вредно и для интересовъ самой Россіи. Нтъ ничего поэтому невжественне и даже глупе, какъ трактовать современный вопросъ о нашихъ отношеніяхъ къ Болгаріи, къ Балканскому полуострову и вообще къ Славянству — свысока, съ видомъ пренебреженія или равнодушія. Всего забавне, что такіе скудоумные политики въ то же время оговариваются, что Россіи нуженъ-де только Босфоръ, проливы, свободный выходъ изъ Чернаго моря, ничего боле! Такіе отзывы встрчаются, къ стыду нашему, въ русской печати, преимущественно петербургской… Да если вы дадите въ томъ или другомъ вид вытснить Россію изъ Болгаріи, то вдь этимъ самымъ вы неминуемо предоставите ее австрійской ‘сфер вліянія’, политическаго и культурнаго! Никакія тогда дипломатическія комбинаціи ни Болгарію, ни насъ отъ этого не спасутъ… Ну, а тогда прощайтесь и съ ‘проливами’ и съ ‘Босфоромъ’! А распростившись съ ними, придется скоро распроститься и съ Чернымъ моремъ и низойти на степень — ниже чмъ третьестепенной державы. Великое государство, измнившее своему призванію, падаетъ быстре и глубже всякого маленькаго, никогда не поднимавшагося вверхъ государства…
Такого паденія съ нами, положимъ, никогда и не случится, но это лишь потому, что великій упоръ представляетъ собою нашъ историческій духъ народный и сопротивляется всмъ толчкамъ, такъ усердно сыплющимся на него порою сверху, отъ нашей интеллигентной руководящей среды — отъ ея легкомыслія и полнаго неразумнія русскихъ національныхъ интересовъ, русскаго призванія и задачъ!.. Въ томъ-то и бда, что руководители -то сами частехонько не знаютъ — какого духа они суть… Не сами ли мы (не Русскій народъ, конечно, не народная историческая Россія) преподнесли Австріи, да еще отъ чистаго сердца, какъ плодъ глубокихъ дипломатическихъ соображеній, никмъ ненудимые, въ подарокъ — Боснію и Герцеговину (на Рейхштадтскомъ създ), причемъ, сами того не сообразивъ, предали ей и вками испытанную въ врности Россіи, независимую доблестную Черногорію? Не сами ли мы признали совтъ берлинскаго оракула за слово величайшей мудрости и согласно съ нимъ выдумали длить ‘вліяніе’ на Балканскомъ полуостров между Россіей и Австріей, предоставляя послдней западную, за собой удерживая лишь восточную его половину,— какъ будто такое произвольное, противуестественное дленіе возможно?! Какъ будто можно сказать ‘вліянію’: вотъ предлъ его же не прейдеши?! Какъ будто ни уже ори этомъ сами не постарались о предоставленіи Австріи такихъ существенныхъ, реальныхъ надъ нами преимуществъ, которыя уничтожаютъ всякую силу подобнаго дленія? Именно, отдавъ Австріи Боснію, ми допустили сильное австрійское войско въ самое сердце Балканскаго полуострова, откуда въ нсколько часовъ, особенно при помощи строющихся желзныхъ дорогъ, она можетъ явиться и въ Софію, и въ Филиппополь, черезъ сутки въ Салоники, черезъ сутки съ небольшимъ, пожалуй, и въ Константинополь, себя же самихъ мы совсмъ отрзали отъ Болгаріи, отнявъ у себя даже и прямое свободное сухопутное сообщеніе черезъ Добруджу, подаренную нами Румыніи! Не мы ли наконецъ на Берлинскомъ конгресс толкнули Сербовъ въ объятія Австріи, рекомендовавъ имъ обращаться отнын по своимъ нуждамъ именно къ ней,— да и теперь, судя по приведеннымъ выше словамъ органа русской дипломатіи, какъ будто признаемъ, что этому такъ и быть надлежитъ, что это совсмъ въ порядк вещей?!…
Однимъ словомъ, мы собственными своими русскими руками взлеляли, вскормили и утвердили австрійскую силу на Балканскомъ полуостров: оставался одинъ у насъ оплотъ — Болгарія… Но интересоваться болгарскими ‘братушками’ — это петербургскіе газетные и не газетные политики называютъ ‘сантиментальностью’, политикою ‘чувствъ’, а не ‘реальныхъ интересовъ’,— ‘славянскую же идею’, по ихъ мннію, слдовало бы давнымъ-давно выкинуть за бортъ… ‘Пора дескать перестать великод, пора заняться своими собственными интересами!’… Вотъ когда Австрія или Европейская Коммнесія сядетъ въ Константинопол, на Босфор, тогда они авось-либо поймутъ, что значитъ пренебрегать политикою ‘чувствъ’ и ‘славянскою идеею’, и чужіе ли намъ, а не свои кровные — вс ‘славянскіе’ интересы! Но и тогда не скоро поймутъ, а вмсто того чтобъ винить себя самихъ, будутъ еще долго искать виновныхъ по сторонамъ…
По поводу одной статьи помщенной въ ‘Руси’, въ которой говорилось, что Россія должна признать себя открыто и явно предъ всмъ міромъ ‘Славянскою державою’ и объявить, что ничто славянское ей не чуждо, но что напротивъ все славянское входитъ въ сферу ея вліянія,— редакція одной большой газеты глубокомысленно замчаетъ, что это и значило бы для Россіи ‘отречься отъ самой себя и отъ своего русскаго имени, и отъ своей исторіи’! Да зачмъ же, ей отрекаться отъ своего имена? Разв Россія не Славянская держава? Разв въ одномъ уже ея имени не заключается вся полнота ея исторической славянской задачи? Сказать ‘Россія’ — значитъ сказать: міръ Православно-Славянскій,— въ который могутъ, пожалуй, входить и съ Запада и съ Востока, и не-Славяне и не-единоврцы. Но таково ея внутреннее опредленіе и историческое призваніе. Въ какой бы форм ни было, такъ или иначе, вншнимъ ли или духовнымъ образомъ, вс Славянскія племена, области, государства, если только хотятъ они охранить свою свободу свою національность, должны примкнуть къ Россіи, какъ къ глав, какъ младшіе братья къ старшему… Но дло для насъ не въ томъ, чтобъ назвать себя ‘Славянскою державою’, а въ томъ, чтобъ признать себя таковою, признать умомъ и сердцемъ, всею цльностью своего существа. Если же это признаніе будетъ слишкомъ долго медлить, то не станетъ не только ‘Славянской’, но и ‘Русской’ державы,— ибо, отрекаясь отъ Славянства, ми отрекаемея отъ своей собственной національной сущности, отъ своего историческаго служенія въ мір, сами себя лишаемъ б_у_д_у_щ_н_о_с_т_и, и въ политическомъ, и въ духовномъ отношеніи…
Вотъ въ этомъ и состоитъ трагизмъ нашего современнаго положенія,— въ этомъ внутреннемъ противорчіи нашего историческаго призванія съ мыслью и воззрніями еще пока господствующими въ нашей общественной руководящей — дипломатической, бюрократической, вообще властной сред,— въ этомъ, въ данную еще минуту, несоотвтствіи національнаго самосознанія въ русскомъ обществ — съ русскими народными задачами, съ содержаніемъ народнаго духа. Вотъ почему великія дянія совершенныя, великія побды одержанныя, несмтныя жертвы принесенныя нашимъ великимъ историческимъ народомъ остаются такъ часто безплодными или даютъ самые тощіе результаты, какъ скоро дло переходитъ въ руки петербургскихъ руководящихъ канцелярій. Вотъ почему одновременно съ тою необычайною силою притяженія, которую имя, образъ Россіи оказываютъ на инстинктъ народныхъ массъ во всхъ Славянскихъ земляхъ,— та же Россія, во взаимныхъ отношеніяхъ сферъ сверхнародныхъ, интеллигентныхъ, производитъ порой совершенно противоположное, разъединяющее дйствіе… Это послднее явленіе мы разсмотримъ поподробне въ другой разъ.
Теперь на очереди, по заключеніи ‘перемирія’ между воюющими сторонами, Сербіей и Болгаріей, выработка условій мира. Чего тутъ ‘вырабатывать’, какъ пресерьезно выражаются иностранныя газеты, мы недоумваемъ. Ломать голову тутъ нечего. Болгарское правительство никакимъ болгарскимъ добромъ распоряжаться не иметъ ни права, ни повода, сербское правительство возмездія за сербскія потери могло бы искать лишь съ своего патрона — Австріи. Но у послднихъ свои счеты, и когда употребляется выраженіе: ‘сербскія власти’, ‘сербская сторона’, слдуетъ разумть не что другое, какъ правительство австрійское. Какой же -смыслъ приплетать къ вопросу о мир между Болгаріей и Сербіей, такъ разбойнически, ни съ того ни съ сего, напавшей на Болгаръ, вопросъ о соединеніи Румеліи съ Болгаріей, чего однакожъ, суди по газетамъ, именно надлежитъ ожидать?!
Да, мы должны ожидать раскрытія новыхъ австрійскихъ интригъ — подъ эгидой Тройственнаго Союза…
Во всякомъ случа Россіи предстоитъ теперь ршить важный для ней вопросъ объ участи самого князя Александра. Если наше правительство и ршится дать согласіе на личную унію въ особ этого князя, то — надобно предположить — оно обставитъ это согласіе такими условіями, при которыхъ могло бы состояться дйствительное возстановленіе того status quo ante, который существовалъ для насъ въ Болгаріи до 6 сентября сего года: болгарское войско вновь должно стать частью русскаго войска, мы должны вновь имть тамъ русскаго военнаго министра, а можетъ-быть принять и иныя мры для огражденія Болгаріи отъ новыхъ приключеній и отъ властолюбивыхъ козней англійскихъ, либо австрійскихъ, одинаково пагубныхъ какъ Болгаріи, такъ и Россіи. Да и нельзя ли какъ-нибудь, посредствомъ мирныхъ съ Румыніей переговоровъ, возвратить намъ себ Добруджу?

Москва, 24 декабря.

Посл трехмсячной дипломатической дятельности почти горячешной, къ которой весь міръ, затаивъ дыханіе, устремлялъ тревожные взоры, наступило вдругъ дипломатическое затишье, или даже дипломатическая истока… Что же, состоялось что*ли ршеніе ‘румелійскаго вопроса’? Ничуть не бывало: въ смысл принципіальномъ вопросъ остается почти на той же ступени, на коей стоялъ до открытія дипломатической европейской кампаніи, которая свела было его къ полному отрицанію, но, не достигнувъ единогласія между державами, признала вмст съ тмъ безполезность совокупнаго совщательнаго дйствія. Къ тому же, какъ извстно, одновременно съ дипломатическими настояніями на возстановленіи status quo ante, вопросъ былъ осложненъ новыми фактами — эпизодомъ сербо-болгарской войны, которую дипломатія не умла или не хотла предупредить, но результаты которой и заставили повидимому державы признать тщету ихъ усилій, т. е. отказаться отъ первоначальныхъ требованій относительно безусловнаго возвращенія къ порядку вещей до 6 сентября сего года. На этомъ именно отрицаніи самими великими державами ихъ недавнихъ собственныхъ настояній и собственнаго вмшательства дло пока и стоитъ. Порта,— которая быть-можетъ давно бы его поршила въ самомъ начал, еслибъ была предоставлена самой себ,— теперь — когда Европа, не развязавъ узла, бросила ей узелъ на руки для развлеки — очевидно пугается предоставляемаго ей почина, очевидно боится, чтобъ державы не взвалили на нее потомъ и отвтственность за ршеніе, и чтобъ допущенное ею самою измненіе status quo ante не послужило прецедентомъ для новыхъ, нежеланныхъ ей измненій. Она мечется отъ державы къ держав, приглашая ихъ на новое совщаніе, заручилась даже согласіемъ Англіи, которая, говорятъ, и сама стала хлопотать о возстановленіи въ Константинопол конференціи — столь еще свжей и нелестной памяти, но встртила отпоръ, и со стороны Россіи по крайней мр — довольно ршительный. Это подтверждается вовсе на сей разъ не двусмысленными словами органа нашей дипломатіи, ‘Journal de St.-Ptersbourg’. На эту же тему появились оффиціозныя статьи и въ нкоторыхъ другихъ нашихъ газетахъ. ‘Европейское вмшательство’,— говоритъ, напримръ, въ ‘Новомъ Времени’ статья очевидно оффиціознаго происхожденія,— ‘только усложнило и запутало восточно-румелійскій вопросъ, и политическому эпизоду, созданному переворотомъ 6 сентября, пора снова возвратить его прежнюю физіономію чисто домашняго дла Порты’… ‘Россіи теперь,— продолжаетъ гавота,— лучше всего держаться до поры до времени въ сторон, не связывая свою свободу дйствій непосредственнымъ участіемъ въ ршеніи дальнйшей судьбы Восточной Румеліи’… ‘Рано или поздно наступитъ время, когда послдствія ныншнихъ балканскихъ событій совершенно измнятъ всю физіономію такъ-называемаго Восточнаго вопроса. Къ этому времени намъ слдуетъ сохранить полную возможность сказать свое властное слово. Всякія международныя сдлки по восточно-румелійскому вопросу — такъ заканчиваетъ оффиціозъ ‘Новаго Времени’ — только уменьшатъ такую возможность, создавая новые предлоги для вмшательства западно-европейскихъ державъ тамъ, гд мы можемъ достигнуть очень многаго непосредственными сдлками съ Турціей’…
Не можемъ не порадоваться, что наша дипломатія убдилась наконецъ воочію и осязательно, что европейское вмшательство только усложнило и запутало восточно-румелійскій вопросъ, да и въ будущемъ можетъ лишь путать и усложнять, и вязать руки самой Россіи, отнимать у нея ‘возможность сказать свое властное слово’. Но нельзя и не постовать, что къ такому сознанію пришла наша дипломатія такъ поздно, только теперь, когда напутано и осложнено, и вовсе не къ выгод нашей,— да и не къ выгод европейскаго мира,— такъ много. Между тмъ этотъ результатъ нетрудно было предвидть. Позволяемъ себ напомнить, что мы съ самаго начала балканскихъ событій выражали сожалніе именно о томъ, что ‘домашнее дло’ Россіи и Порты Россія понесла на судъ всей Европы, и если не ‘властное слово’, то все же весьма увсистый голосъ Русской державы далъ себя слышать совсмъ въ другомъ тон и смысл, чмъ, по всмъ признакамъ и судя по вышеупомянутой стать, услышимъ мы его теперь,— въ ожиданіи (въ будущемъ) ‘властнаго слова’…
Если мы такъ упорно настаиваемъ на разъясненіи ошибокъ допущенныхъ, по нашему мннію, въ самомъ начал событій русскою дипломатіей, то именно потому, что только въ сознаніи ею этихъ своихъ ошибокъ усматриваемъ мы нкоторое ручательство въ томъ, что новый путь ея будетъ чуждъ новыхъ, но подобныхъ же, столь же мало желанныхъ промаховъ. Едвали даже и теперь не ограничивается дипломатія наша только смутнымъ ощущеніемъ нкоторой неловкости своего положенія. Не это ли ощущеніе и побуждаетъ ее къ отысканію какого-либо приличнаго, удобнаго для себя выхода только изъ затрудненій данной минуты, съ возложеніемъ надеждъ на отдаленное лучшее, все будто бы исправляющее будущее? До сознанія ошибокъ, до изслдованія ихъ глубокаго корня, тугъ еще очень далеко. Вотъ, напримръ, теперь раздаются слова о вред ‘европейскаго вмшательства’ или ‘международныхъ сдлокъ по восточно-румелійскому вопросу’… Но слдуетъ ли изъ этихъ словъ вывести заключеніе, что дипломатія наша убдилась въ вред для себя также и Тройственнаго Союза, равно и соглашенія состоявшагося при Скерневицкомъ свиданіи? Вдь кром ‘Трехъ великихъ державъ’ — остальная Европа въ настоящее время и въ счетъ нейдетъ, и сводится исключительно на Англію! А назойливыхъ интригъ Англіи, оффиціальныхъ или неоффиціальныхъ, прошеныхъ или непрошеныхъ, законныхъ или беззаконныхъ — никакая сила устранить не властна: англійскую политику могло бы обуздывать лишь единодушіе трехъ великихъ континентальныхъ державъ. Но возможно ли для нихъ самихъ это единодушіе,— въ этомъ и заключается тотъ вопросъ, который слдуетъ себ задать нашей дипломатіи. Ужъ конечно не Англія одна виновата въ настоящемъ ‘осложненіи’ на Балканскомъ полуостров, а виновата вмст съ нею, да еще и главнымъ образомъ, одна изъ выдающихся участницъ Тройственнаго Союза, именно — Австрія. Самымъ ршающимъ крупнымъ эпизодомъ этихъ событій, видоизмнившимъ все положеніе длъ созданное филиппопольскимъ переворотомъ, была сербская война, воздвигнутая Австріей, она же подстрекнула и Грецію, благо Греческій король Георгій случился, во время этого переворота, въ самой Вн… Очевидно, что австрійская политика именно я служитъ источникомъ того ‘европейскаго’ или ‘международнаго’ вмшательства, которое путаетъ, по сознанію вышеприведенной оффиціозной статьи, восточно-румелійскій вопросъ,— а между тмъ нашъ Тройственный съ нею Союзъ связываетъ насъ по рукамъ и по ногамъ, заставляетъ Россію изъ дружбы и уваженія, хотя и въ прямой себ ущербъ, примняться къ австрійскимъ интересамъ. Значитъ, если ‘Тройственный Союзъ’ и соглашеніе состоявшееся въ Скерневицахъ остаются въ сил, то въ сил пребываетъ и дйствіе прежнихъ условій нашего политическаго положенія,— тотъ же остается и путь русской политики, и чреватъ онъ тми же ‘результатами’, какіе усплъ породить и до сихъ поръ, а можетъ-быть и несравненно боле важными….
Очень удобно и повидимому даже совершенно разумно отсрочивать а_к_т_и_в_н_у_ю дятельность нашей политики до боле благопріятныхъ обстоятельствъ. Будемъ надяться, что такое ршеніе вполн чуждо того отраднаго чувства, съ которымъ люди мирятся иногда съ настоящимъ ради избавленія себя отъ тяжелыхъ заботъ, причемъ отлагаютъ обыкновенно, до поры до времени, и заботы о минутахъ послдующихъ… Будемъ надяться, что чаяніе какихъ-либо будущихъ благопріятностей не упразднитъ у нашей дипломатіи дятельной работы мысли — дальновидной, предусматривающей впередъ всякого рода случайности. А предусматривать есть что, такъ какъ матеріалъ для этихъ случайностей налицо, и матеріалъ обильный. Мы разумемъ то фальшивое положеніе, которое создано Россіи присоединеніемъ ея къ Союзу Германіи и Австріи,— Союзу заключенному противъ Россіи же, въ 1879 г. ‘При настоящей обстановк длъ’,— говоритъ разбираемая нами статья,— ‘Россіи лучше всего держаться до поры до времени въ сторон‘… Чего лучше, скажемъ и мы, но будетъ ли держаться въ сторон, осудитъ ли себя на такую же пассивную политику и Австрія? Не оставляемъ ли мы сами за нею полную возможность не бездйствовать подъ прикрытіемъ однакоже, въ то же время, нашей союзной дружбы? ‘Рано или поздно — продолжаетъ оффиціозный публицистъ ‘Новаго Времени’ — наступитъ время, когда послдствія ныншнихъ балканскихъ событій совершенно измнятъ всю физіономію такъ-называемаго Восточнаго вопроса’,— и къ этому-де времени ‘намъ и слдуетъ сохранить полную возможность сказать свое властное слово’. Но не слишкомъ ли большое значеніе придается послднимъ балканскимъ событіямъ, и въ нихъ ли собственно заключается главный источникъ чаемыхъ измненій? Вдь, говоря серіозно, трудно признавать особенную важность за возсоединеніемъ Румеліи съ Болгарскимъ Княжествомъ въ какой бы то ни было форм. Румелія съ самаго начала была для Турціи отрзаннымъ ломтемъ, и румелійская милиція была точно такъ же обучена и такъ же снабжена русскими офицерами, какъ и болгарское войско. Если бы возсоединеніе состоялось не революціоннымъ способомъ, побудившимъ Россію отозвать русскихъ офицеровъ, то оно послужило бы только къ увеличенію русско-болгарской военной силы, безъ всякихъ иныхъ послдствій и измненій. Надо полагать, что если Россія и согласится теперь признать возсоединеніе, то не въ прямой же себ изъянъ. Война Сербіи съ Болгаріей,— отдльно, сама по себ разсматриваемая,— также не боле какъ мелкая драка двухъ сосдей, и отъ воли державъ зависло бы вполн удержать за нею именно это, совершенно пустое, значеніе. Увы, не послднія событія, ничто и никто какъ мы сами, да и гораздо ране, произвели ‘радикальное измненіе физіономіи Восточнаго вопроса ‘! именно логическія послдствія произведеннаго нами измненія и осложнили новйшія событія, сами по себ и неважныя, они же — скажутся для насъ и въ скоромъ будущемъ,— и предусмотрть ихъ не трудно! Подъ этимъ радикальнымъ измненіемъ мы разумемъ: во 1-хъ, подарокъ сдланный нами на Рейхштадтскомъ свиданіи участниц Тройственнаго Союза (тогда еще втораго по хронологіи, настоящій же Союзъ есть третій), именно Австріи — двухъ балканскихъ провинцій, Босніи и Герцеговины и вообще восточной половины полуострова: подарокъ облеченный въ форму оккупаціи Берлинскимъ конгрессомъ, во 2-хъ, предоставленіе нами Сербовъ и Сербіи, на томъ же конгресс, ‘сфер австрійской мощи’, чмъ Австрія и воспользовалась. Логическія послдствія такого нашего дипломатическаго дйствія объявятся вполн, когда докончится (тмъ же конгрессомъ предположенная и нашею дипломатіей потомъ вовремя не отстраненная) постройка желзныхъ дорогъ связующихъ Австрію съ, Софіей, Салониками и Константинополемъ… Вотъ что, по вин самой русской дипломатіи восемь лтъ назадъ, совершенно измнило физіономію Восточнаго вопроса. Въ томъ же не выгодномъ для насъ направленіи подбавитъ этого измненія и утрата Россіей прежняго властнаго положенія въ Болгарія — если таковое не будетъ возстановлено въ полной сил… Едвали эти обстоятельства изъ такихъ, которыя бы побуждали Россію держать себя совершенно въ сторон или бездйствовать именно теперь въ какомъ-то гордомъ и самодовольномъ поко — въ ожиданіи какихъ-то еще новыхъ ‘совершенныхъ измненій’…
Однимъ словомъ, если съ одной сторона можно смло предполагать, что за осуществленіемъ рекомендуемой оффиціозными голосами программы ‘держанья себя въ сторон’ у русской дипломатіи дло не станетъ, то съ другой — трудно было бы утверждать съ тою же увренностью, что она, русская дипломатія, иметъ у себя также въ запас и программу дйствій, или хотя программу тхъ началъ, которыми должны опредлиться эти дйствія въ будущемъ… Въ одной изъ послдующихъ статей того же характера, въ той же газет, брошенъ нкоторый свтъ на т ‘измненія’, которыя побудятъ Россію выступить со своимъ ‘властнымъ словомъ’: это когда въ смуту на Балканскомъ полуостров ‘втянутся почти вс великія державы’ — въ убжденіи, что ‘близокъ часъ новаго раздла Оттоманской имперіи’. Еще бы тогда Россія осталась спокойною! Но не всегда исторія напередъ докладываетъ: торжественный часъ пробилъ! Пожалуйте пировать! Иногда онъ наступаетъ исподоволь, незамтно, а когда его замтятъ — того и гляди, что опоздаешь къ пиру, и найдешь бдительныхъ, хотя и незванныхъ гостей уже на мстахъ!..
Много теперь толкуютъ о начавшемся будто бы сближеніи русскаго правительства съ княземъ Болгарскимъ. Эти толки во всякомъ случа преждевременны, такъ какъ возстановленіе прежнихъ сношеній возможно лишь посл ршенія восточно-румелійскаго вопроса. Надо думать, что наше правительство не иначе согласится на признаніе пресловутаго ‘возсоединенія’, хотя бы въ форм личной уніи, какъ поставивъ Болгарію въ такія точно опредленныя отношенія къ Россіи, при которыхъ болгарскія власти лишены были бы права и возможности имть свою политику, отъ русской отдльную, и увлекать освобожденный русскою кровью Болгарскій народъ въ ненужныя и опасныя приключенія… Желательно было бы также, чтобъ при выраженіи русскихъ симпатій къ Болгарамъ, вполн заслуженныхъ ихъ личною доблестью, не оскорбляли понапрасну народное самолюбіе Сербовъ, т. е. отдляли бы — во всемъ виновное сербское правительство отъ неповиннаго Сербскаго народа и помнили бы, что Сербы же — и Черногорцы, и Герцеговинцы съ Босняками…
Но румелійскій вопросъ все еще остается неразршеннымъ, и главнымъ образомъ по вин именно этой сербо-болгарской войны, или — точне говоря — но вин Австріи. Зачмъ перемиріе Болгаріи съ Сербіей отложено до 1 марта, даже съ оговоркой, что если миръ къ тому времени не будетъ заключенъ, то перемиріе продолжается? Въ чемъ же тутъ такая трудность или сложность, что державы, или — все равно — ихъ военные представители не понадялись на скорое и ‘окончательное ея разршеніе? Зачмъ Сербія не перестаетъ вооружаться, или точне, такъ какъ у самой Сербіи нтъ на это ни охоты ни средствъ, зачмъ Австрія не перестаетъ вооружать Сербію? Зачмъ и по чьему совту Порта предлагаетъ, чтобъ условія сербо-болгарскаго мира были подвергнуты разсмотрнію европейской конференціи,— вмст съ восточно-румелійскимъ вопросомъ,— на что однакожь державы не соглашаются? Положимъ, он и правы, но разв не въ ихъ прямомъ интерес содйствовать скорйшему умиротворенію Балканскаго полуострова? Устраняя себя и предоставляя поле дйствія лишь недоумвающей Порт да Австріи (переговоры державъ на основаніи недавно напечатаннаго въ австрійскихъ газетахъ французскаго циркулярнаго предложенія, состоящаго изъ общихъ мстъ, едва ли можно считать дломъ серіознымъ), не служимъ ли мы чьимъ-либо чужимъ интересамъ? Въ самомъ дл — кому нужно оттягивать скорйшее заключеніе мира? Никому, кром Сербскаго короля Милана съ его министерствомъ, да Австріи. Но не въ Милан и Гарашанин, разумется, сила, а опять-таки въ Австріи, въ ней одной! И Россія съ Германіей такому австрійскому маневру не перечатъ, а своимъ бездйствіемъ потакаютъ — вотъ что по истин удивительно! Удивительно особенно со стороны русской дипломатіи,— такъ какъ Германія здсь въ сторон и дятельнаго участія въ дл не принимаетъ. Впрочемъ вполн понятно, что Австрія медлитъ: она согласилась на перемиріе нехотя, подъ давленіемъ ‘Союза’,— она не можетъ пока соорудить почетнаго для Сербіи исхода изъ той войны, на которую сама натолкнула и за послдствія которой несетъ предъ нею отвтственность,— а между тмъ, т единственныя условія мира, на которыя Сербія иметъ право, безъ сомннія теперь таковы, что грозятъ полнымъ разрушеніемъ австрійскому авторитету среди Сербовъ. Вотъ почему, если бы не удалось Австріи утвердить своего въ Сербіи вліянія другими способами, продолженіе войны было бы въ ея интересахъ, причемъ, конечно, она бы снабдила Сербію всми средствами обезпечивающими побду. Вотъ почему австрійскому правительству необходима оттяжка въ надежд на благопріятныя случайности. Эти случайности: или возобновленіе войны, или присужденіе Сербіи какого-либо вознагражденія за болгарское возсоединеніе посредствомъ европейскаго конгресса (который можетъ-быть, въ конц концовъ, все-таки соберется), или же возбужденіе какихъ-либо новыхъ на Балканскомъ полуостров осложненій. Съ точки зрнія австрійскихъ интересовъ все это понятно, но русской-то дипломатіи зачмъ о нихъ радть? Разв не видитъ она, что если Австріи не удастся удовлетворить Сербію (что нужно лишь исключительно для австрійскихъ личныхъ выгодъ), то наша союзница употребитъ вс усилія къ предотвращенію того мирнаго исхода, который у насъ считаютъ уже почти достигнутымъ? Врагомъ мира теперь никто иной, какъ Австрія, и если миръ до весны не состоится, то быть войн, но не исключительно сербской… Входитъ ли именно это въ наши расчеты?.. Если входитъ, то дло другое…
Дойдетъ ли — не дойдетъ наша газета въ Сербамъ сквозь цензурныя австрійскія и сербско-правительственныя заставы, во всякомъ случа вотъ имъ дружественный голосъ изъ Россіи: Сербы прозрите! Ваше правительство покрыло сербское имя, Сербскій народъ срамомъ и хочетъ теперь заслпить вамъ глава жаждою мщенія, злобою на Болгаръ. Но не въ томъ для васъ срамъ, срамъ на весь міръ, что васъ поразили на пол брани, а въ томъ, что это ваше правительство изъ личныхъ своекорыстныхъ видовъ подвигло Сербію на гнусное, черное дло, на беззаконную, безпричинную брань съ вашими братьями по крови, вр и турецкой невол. Вримъ, что большинство вашихъ солдатъ было обмануто и думало, что ихъ ведутъ въ Старую Сербію, но какъ бы то ни было, ваши власти виновны въ томъ, что на вашу народную совсть легко подлое разбойническое нашествіе на Болгарію,— и когда-же? когда ей могло грозитъ нападеніе оттоманскихъ войскъ! Нечего вамъ теперь попусту злобствовать на Болгаръ: этимъ вы только пуще угождаете вашимъ правителямъ, перелагая на свою душу содянное ими преступленіе! На сторон Болгаръ была правда, они защищали свою родную землю, они доблестно исполнили свой долгъ, и Богъ благословилъ ихъ оружіе… Не поддавайтесь же коварнымъ навтамъ вашихъ властителей, которымъ нужно распалять въ васъ вражду къ братскому народу, чтобы вы отвели глаза отъ истинныхъ виновниковъ вашего позора, вашего разоренія и всхъ постигшихъ васъ бдъ. На нихъ, на нихъ однихъ устремите вашъ праведный гнвъ. Нтъ вамъ другого способа снять съ себя ярмо стыда и безславія, очиститься въ глазахъ міра и предъ собою, какъ освободивъ Сербію отъ тхъ, что продали и предали ее на поруганіе всему свту, затоптали въ грязь доброе ваше народное имя и честь! Другаго исхода вамъ нтъ.
Аксаков Иван Сергеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. О вожделениях газеты ‘Весть’ к английскому аристократизму, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1865
  2. О состоянии Австрии в 1868 году, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
  3. Наши нравственные отношения в Польше, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1861
  4. Ходатайство Московского Земского собрания о признании прихода юридическим лицом, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1880
  5. Судьба Царства Польского стоит вне всякого отношения к судьбе Западнаго края России, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
  6. Жив еще в нас дух нашей старины, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
  7. По поводу речи городского головы Чичерина, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1882
  8. Не бойтесь жизни, а вызывайте ее проявления!, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1884
Электронная библиотека