ПЕРЕД ЗАДАЧАМИ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ
ПЕРЕД ЗАДАЧАМИ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Перед задачами женского образования, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
…Да, если бы мальчикам-гимназистам приходилось по окончании курса сейчас принять на себя те обязанности, которые в 80 процентах выпадают на долю девочек-гимназисток, — то, пожалуй, ‘уравнивайте их программы’. Одинаковая ноша — потом, пусть будут и одинаковые плечи, сила, подготовка — предварительно. Тут важно не ‘как мыслит министерство’, а ‘как мыслит страна, народ, Россия’. Мыслит и предполагает, мыслит и планирует. Но, позвольте: вся страна, конечно, мыслит, что девушка между 16-20 годами становится за великое ‘тягло’ семьи, хозяйства, домашней экономки, домашней гигиены, сбережения мужа, рождения и выращивания детей, с их мелкой, но страшно важной физиологией, психологией. Это — целая наука, помилуйте, — это целый мир наук! Это — целая культура!! Отсюда-то все народы начинают произносить первый ‘Аз’ своей цивилизации, истории, быта, всего-всего решительно! Здесь зарождается первая и настояще-серьезная молитва, здесь сберегается первый рубль. ‘От рубля и до молитвы’ мир этот включает решительно все, полную цивилизацию, но лишь в миниатюре.
Как же министерство к этому ‘тяглу’ отнеслось?
Никак. Забыло о нем.
А страна?
Ежечасно и еженощно о нем вздыхает.
Мука министерства — просто ‘ничего’ для страны.
А мука страны — совершенно ‘ничего’ для министерства.
Согласитесь, что это в высшей степени странно, нельзя не заметить, что если родители посылают дочерей в гимназию, то ‘как для примера’ и потому еще, что ‘все делают’. Ну, ‘общее течение’ таково. Но кровной связанности семьи с женскою гимназией вовсе не существует. Индивидуально ни одной семье женская гимназия совершенно не нужна, не нужна, так сказать, ‘до зубовного скрежета’ (это — и показывает все). ‘Будущему инженеру’ математика до такой степени нужна, что он стену вышибет лбом, чтобы ее получить, но ‘будущей матери семейства’ объясните, пожалуйста, что дает женская гимназия.
Ну, вот, ответ:
— Да, на утренней молитве (перед уроками) начальница бывает, но ни один учитель не бывает, и инспектор тоже не бывает.
Позвольте: как же ‘будущая хозяйка’ потребует от прислуг, чтобы они ‘становились на работу вовремя’, напомнит мужу, чтобы он не запаздывал к службе, и как скажет детям, чтобы они ‘к чаю являлись своевременно’, когда у нее нет идеи и привычки вообще ‘вовремя’, ‘в срок’, и даже идеи и привычки ‘порядка’?!
А это — ‘Аз’ воспитания. Конечно, воспитание важно и для мальчиков, но для девочек, именно ввиду будущего ‘тягла’, — с воспитания все начинается, без воспитания — вообще ничего нет.
А как оно поставлено в женских гимназиях?
— Никак.
Что о нем думает министерство?
— Ничего не думает.
Да, конечно, есть ‘надзирательницы’ и ‘классные дамы’: с обязанностью следить, чтобы не происходили ‘невозможные шалости’, потасовки, драки и т. п. Это — отрицательная сторона деятельности. А где же положительная?
‘Не пришла на ум’ министерству.
Конечно, ‘порядок во всем’ требуется и мальчику, он потребуется от мужчины. Но опять огромная разница с девочками: от мужчины потребуют порядка, ‘своевременность’ и ‘срок’ ему будут указаны, и вообще форма деятельности и труда — дана. В ‘порядок’ он войдет пассивно, — повинуясь ему. Совершенно иначе девочка как ‘будущая хозяйка дома’: она заводит порядок, и ‘завести порядок’ — ее долг и идеал. Это активное отношение к ‘порядку’, — отношение приказывающее, требующее, наконец, отношение, указывающее самой иметь предварительно ‘план порядка в голове’, — совершенно иное, нежели у мальчика и мужчины. Девочка — ‘генерал’ порядка, мальчик — ‘нижний чин’ в порядке и его великой категории. Как же девочки приучаются к несению этой великой миссии в жизни и в истории?
Министерство отвечает: ‘Как мальчики’.
Как те естественно несколько ‘бунтари против порядка’, с вечной внутренней войной ‘против дисциплины’, какая присуща всякому ‘нижнему чину’ и вообще лицу повинующемуся, пассивному в отношении идеи и факта порядка.
Возьмем — одежда, внешность. Быть распущенным, небрежным в ней — ‘простимо’ для мальчика и иногда даже нравится в нем. ‘Нет этой преждевременной занятости собою’, — говорим с любовью о гимназисте с вихрами. Но что представляет собою ‘распущенно одетая девочка’, и даже ‘девица’, — этого не нужно, к счастью, объяснять. Кроме министерства просвещения, для всякого понятно, что это в девочке и девушке есть гадость, нестерпимое. Между тем ‘вихрастые девицы’ в гимназической форме не редкость сейчас. ‘Пуговицы не застегнуты, а на голове чудовищный бант’ — не редкость. Теперь обратим внимание на следующее: министерство дало гимназисткам ту однообразную на восемь лет форму, как дало и гимназистам, серьезно воображая, что ‘гимназистка и гимназист — одно и то же, ибо оба учат одну алгебру’. Заметьте, большую чуткость к одежде уже в ведомстве императрицы Марии, где форма на протяжении курса меняется три раза и где не исключен красивый голубой цвет. Это — очень важные мелочи. Перейдем к общему: да если с ‘расстегнутыми пуговицами’ гимназистки нацепляют на голову все-таки ‘чудовищный бант’, то это в них ‘натура кричит’, та ‘разница’ между девочками и мальчиками, не различать которую поставило себе задачей министерство, но которую оно может именно только ‘не замечать’, а одолеть ее ему никак не удастся, и было бы поистине горе, если бы когда-нибудь удалось. Это — слава Богу, что девочки и девушки относятся к одежде не как мальчики и юноши! Но ‘слава Богу’ здесь надо культивировать, направить и воспитать. Нужно этим воспользоваться, это обработать и это продолжить. Сорвите (как готово бы министерство и как оно отчасти сделало) все ‘бантики’ с девочек, — и вы их возмутите, оскорбите, обозлите. И, все-таки, не смирите. Это есть вечное и прекрасное в женщине, во взрослой девушке и в девочке, — ‘нравлюсь ли я?’ — ‘хороша ли я?’. Вопрос этот — принадлежность пола, выражение пола, без этого вопроса девочка так же ненатуральна, как если бы у нее росли усы. Ей-ей, министерство ничего не делает с гимназистками, как только ‘делает накладные’ (уравнение программ). Правильное воспитание, специально девичье воспитание, должно не подавлять инстинкт ‘нравиться’, а направлять его в благоразумное русло — ‘нравиться скромным’, ‘нравиться через деликатное’, ‘нравиться через женски-целомудренное и возвышенное’. Совсем другие идеалы — идеалы, которых совершенно нет у мальчиков. Может быть, я что-нибудь объясню министерству, если скажу, что с гимназистками оно делает те же неприятные, антипатичные усилия, какие бы у него вышли, если бы оно женоподобило своих гимназистов, заставляло их душиться одеколоном, помадиться помадою и фабрило им ‘красиво’ усы. Это было бы нестерпимо! Почему же министерство не поймет, что именно такое ‘нестерпимое’ оно устраивает с гимназистками, заставляя их: 1) зубрить алгебру, 2) ходить без банта, 3) почти в ‘серой походной шинели’ (тусклость формы) и, вообще, быть 4) ‘господином-товарищем’.
Самые предметы должны быть не те: я сказал, и никто не может этого оспорить, что завтрашней ‘хозяйке дома’ потребуется целый мир знаний, мальчику никогда не нужный, и понадобится целая система навыков, привычек и вещей ‘к непременному исполнению’, которые юноше и мужчине даже на ум не придут! И все это ‘понадобится’ властно, ‘безотлагательно’, чего если ‘нет’ — то ‘уж лучше бы вы не брались за обязанности хозяйки дома’. Помилуйте: кассация всей судьбы, всей будущности! Легко ли это для родителей? — для министерства — ‘само собою, легко’. Что же оно делает с ‘женским воспитанием’ в укладе всей страны? В хозяйстве всей страны? В плане истории?
— А черт бы его драл, план истории, — скажет министерство.
— Позвольте, это преступление, — отвечу я. — Конечно, ‘Акакий Акакиевич’ не обязан знать ‘план истории’, но орган государственного управления, каковым является министерство, обязан знать ‘план истории’. Обязан, или — его заставят. Не сегодня, не завтра, не правительство, так Дума, а то общество и вообще родители, но — заставят.
Ей-ей, книга ‘Люди лунного света’ (мое сочинение) не плохая книга: без нее и разъяснений, которые в ней сделаны, совершенно нельзя понять некоторых явлений истории, или, точнее, нельзя понять некоторых ‘образующих линий’ всемирной цивилизации, вот как есть ‘образующие линии’ в пирамиде и ее начертании. Между прочим, ‘учебные планы’ министерства и вот теперешнее ‘уравнение программ мужских и женских заведений’, с этим упорством и неодолимостью тенденции, находят, так сказать, ‘свое место’ в истории, будучи подведены под свет этой книги. Что такое это ‘уравнение’, эти ‘программы’? Откуда эта ‘труба, которую класть бы все выше и выше’ (длина программ)? Да то, что министерству действительно не приходит на ум, будто девочки-гимназистки, т. е. дочери всего образованного и полуобразованного класса в России (какая масса! какая громада!), по выходе из гимназии в огромном количестве, в преобладающем числе примут на себя ‘семейное тягло’, станут к хозяйству, к мужу, к детям с той же невольностью и естественностью, как спартанец ‘брался за оружие’, как чиновник ‘берется за бумаги’, как крестьянин ‘берется за соху’ и всякий ремесленник ‘за свое ремесло’. У всякой девочки (кроме исключительных) есть свое ‘ремесло в мире’: это — ремесло ‘быть семьянинкой’. Но будьте уверены, — и вот это-то разъяснено в ‘Людях лунного света’, — эти всемирно известные и всемирно требуемые вещи не только неизвестны особым существам, именуемым в медицине ‘урнингами’, но они ‘и вообразить себе не могут этого’, ‘и поверить не могут тому’, чтобы это было кому бы то ни было нужно и кому бы то ни было интересно. И притом ‘поверить не могут’ (и это-то и разъяснено в ‘Людях лунного света’) не за себя только, не только от своего лица, но — и за весь мир, от лица всего мира. Всякий ведь судит о вещах на фундаменте своей натуры, личная ‘натура’, ‘натура’ физиологическая — и есть те ‘темные идеи’, о которых говорил Лейбниц, те ‘смутные представления’, о которых шел философский спор в XVII веке и которые представляют настоящий центр управления нашими светлыми, дивными, так сказать, ‘официальными идеями’ и мыслями. Но ‘урнинги’ (их, по медицинской статистике, приходится приблизительно три на тысячу человек) имеют то особенное в своей ‘натуре’, что в них полы еще как бы не разделены, или — уже слиты, а во всяком случае они не нуждаются, как прочие все люди, ни в каком дополнении себя до цельного полного человека, ни в каком, следовательно, сопряжении или супружестве, ни — в малейшей семье, и вообще они выпали из ‘столбика’ генерации, ‘родителей и детей’, они суть ‘выкидыши на сторону’, суть каждый — человек-solo, один и единственный, сам и для себя. На них вообще не обращалось внимания как на ‘курьез’, — ‘случай’ или ‘извращение’: и только в моей книге впервые показано, что эти ‘выпавшие’ отнюдь не случайное явление, а законное, необходимое и вечное в текущем и вечно волнующемся поле, переходящем в напряжениях своих от нуля или полного ‘покоя’ вот этих урнингов — до бесконечности (полигамические и полиандрические инстинкты). Далее показано, что никакого ‘извращения’ или ‘болезни’ в них нет, так как кроме полного здоровья и достижения до глубокой старости — они еще отличаются, почти сплошь, высокою талантливостью в подвиге жизни, в общественной и государственной деятельности, но преимущественно в науках и искусствах, в поэзии и литературе. В древности к ним принадлежали Цезарь, Сократ и Платон, — люди довольно даровитые и отнюдь не представлявшие собою ‘клинической картины’. Вообще тут ужасно напутали медики и юристы, они-то и ‘извратили’ все общественные представления об ‘урнингах’. Сейчас скажу о своей книге: в ней показано, что наш ‘пол’ вообще течет, есть громадное мировое течение, наподобие океанических течений, так и явления ‘ур— низма’ или категория ‘урнингов’ не представляют собою ‘постоянной величины’ и, так сказать, ‘одного портрета’, но образ ‘урнинга’, фигура ‘урнинга’ постоянно меняются, почти в каждом индивидууме, ослабляясь и усиливаясь в своей сущности, от ‘не могу вообразить брака’ до ‘все—таки вступаю в брак’, ‘не охотно — но вступаю’, ‘равнодушно выхожу замуж’ или женюсь и, в конце концов, становлюсь отцом-матерью и т. д. Но все это — неохотно, охлажденно. В том вся и суть. Вот этих-то степеней первого, раннего урнизма никто и не изучал, никто на них не обращал внимания, тогда как роль его в истории — колоссальна. В истории и в обществе. Это — первые начинающиеся ‘плохие семьянины’, а в женщинах — ‘худо ведущие хозяйство’, не умеющие ‘построить дома’ (в идейном смысле), плохие домоводки и — вместе талантливые общественные деятельницы, ученые, художницы, артисты, Дело-то все и заключается в таланте: урнинги решительно придают блеск обществу, сообщают ему живость, интересность, глубину мысли, разнообразие начинаний и подвигов. Роль этих ‘плохих семьянинов’, не женившихся потому, что было ‘некогда’ или ‘забыл’ (слыхал этот мотив от больших государственных людей), ‘равнодушных’ в семье и к семье, невнимательных к женам и детям и, вообще, дома — отрицательных, роль их в культуре и цивилизации громадна, неизмерима. .. Вспомнить только Платона, Цезаря и Григория VII Гильдебрандта (типичный урнинг), организатора папства и католичества…
Вот тут ‘все наше министерство просвещения’ и получает свое ‘место’… Оно все трудится для ‘урнингов’ и их ‘успехов’, обольщенное тем блеском, какой проявила уже наша русская, да и вообще европейская женщина ‘вне семьи’ или — индифферентная в семье, типичная семья-разрушительница, типичная, невольная и невинная. Просто — ‘не надо’. ‘Не надо’ семьи будущему адвокату-женщине, архитектору-женщине (есть уже), хирургу-женщине (тоже есть), профессору-женщине, женщине-писательнице, женщине-скрипачу (есть). Семья для них, если и заведется, — ‘побочное’, придаток жизни, а не ее стержень. Но, позвольте, есть, однако, и стержень, и для него нужно — ученье, школа. Вот чего ‘совершенно не пришло министерству на ум’. Не пришла на ум ‘вся страна’, — домоводки, а не гражданки. Его явно надо остановить, потому что оно находится явно в безумии. Как забыть всю страну? Как забыть домоводок, из которых каждая, даже единичная, колоссально важнее Софьи Ковалевской, ибо без ‘Софьи Ковалевской’ и даже без ‘Григория Гильдебрандта’, наконец, без Цезаря и Платона мир, только несколько иначе, все-таки же существовал, жил, был счастлив и устойчив: а без ‘милой домоводки’, которая и сама скромно, изящно одета, и детей в воскресенье поведет нарядно в церковь, и причастит их, и около которой вечером соберется в ‘уют’ ее не гениальное, но добропорядочное общество, без этой ‘обыкновенной фигуры’, почти без имени и лица, или с самым обыкновенным именем и лицом, — мир не стоит, мир разрушился, пали царства, развратились воины, рухнули церкви… Все — она, все — из нее, она родила и Гильдебрандта, и Цезаря, она родила благородных Гракхов, она выходила (‘благочестивая Моника’) великого бл. Августина. Как же можно это забыть ‘ради Софьи Ковалевской’, которая сделала ‘такую честь нации, что читала лекции в Стокгольме’. Но эти ее ‘лекции’ совершенно никому не нужны и никому не интересны, там ее мог заменить в этом месте всякий тапёр науки. Но кто-то должен был воспитать Петра Великого, кто-то должен был воспитать бл. Августина. Вот на этом месте, родительницы и воспитательницы, уже никто женщину не может заменить, за нее не сделает ее дело ни Ньютон, ни Гильдебрандт, ни Августин, ни Петр Великий. Это место прямо царственное, по его именно незаменимости. Позвольте, школа имеет свой гипноз, она тянется восемь лет, она обнимает самые впечатлительные годы, и какова ‘в годы формирования’ — такова женщина остается на всю жизнь и потом. Но сейчас ‘гипноз женской гимназии’, а особенно гипноз ее тогда, ‘когда программы уравняются’, — естественно будет тот, что она ‘должна выйти в мужчину’, ‘начать делать мужское дело’, быть ‘в очках’ и ‘резать лягушку’ или читать Corpus juris civilis {Курс гражданского права (лат.).}.
Ну, а кто же будет делать женское дело? Министерство явно думает: бабы, мужички, ‘простые’ и ‘необразованные’. Нет, оно так не вправе думать. Семья нужна и образованному классу. И деревенских-то баб надо бы кой-чему семейному и домоводственному подучить, ведь они не знают элементарных правил вынашивания и выкармливания детей: но образованный класс в высшей степени нуждается в образованных семьянинках, но образованных не ‘на степень Софьи Ковалевской’ и не для ‘салонно-литературной’ болтовни, а для ведения дома и благочестивого, государственного и исторического, воспитания детей и даже отчасти воспитания мужа (у нас по этой части довольно распущенно). Женщина, по самой организации, естественная охранительница, естественный консерватор, тот ‘ангел мирный, охранитель душ и телес наших’, о котором в великих и прекрасных словах молится церковь ежедневно. Сколько раз, и в годы учительства, и потом, я наблюдал: гимназистки (одиночками, в учебное время) — ходят в церковь, гимназисты — никогда. Вот это бы надо наблюдать министерству, отметить в уме своем и спросить: почему? Как девочка уже семи лет ‘играет в куклы’, т. е. ‘в детей’, и им устраивает непременно ‘домик’, так, в 16 лет, девушка невольно и задумчиво ‘пойдет к обедне’, потому что у нее есть инстинкт ‘повести своих детей в церковь в праздник’. Женщина, а не мужчина, — хранительница ‘церковного праздника’, ‘церковного обихода жизни’, который она как-то умеет из храма и прихода перенести в свой личный семейный дом. Мужчина этого не умеет, и просто ему этого ‘не дано’. Есть ‘данные таланты’, по-народному, — ‘от Бога’. Школа и должна, конечно, работать над ‘данными (природою) талантами’. Как же это, скажите пожалуйста, ‘женская гимназия’ воспитывает и продолжает далее ‘данные Богом’ особливые таланты девочек стать около всего в жизни, около отечества, около церкви, около быта, около общества, в основе же около мужа и детей, — непременнорастительницею, как бы сад о водкою, как бы огородницею, все поливающею и поливающею, все хранящею и хранящею, хранящею в молитвах, хранящею через труд, заботу, ум, соображение и уменье. Вот ‘уменья’-то часто не хватает. ‘Хочется, а не можется’. Неужели же школе не над чем тут поработать? Неужели тут нет благодарного материала? Мрамор есть, но где же резец! Министр молчит, министерство молчит. ‘Карамзина не читаем, зато проходим логарифмы’. — Ну, это мальчикам, инженерам, а — девочкам? ‘Тоже и девочки проходят логарифмы, а на Карамзина не осталось времени’. Но ведь это, извините за выражение, глупый ответ. Логарифмы явно не должны входить в ‘курс общего образования девушек’, но вот, например, ‘Карамзин и Жуковский’ должны пройтись девочками гораздо внимательнее, заботливее и проникновеннее (да! да!), нежели мальчиками, нежели в мужских гимназиях. Отчего бы, напр., на уроках русской истории в женских гимназиях не уделить большую главу истории женского образования в России, не в ‘стриженных’ ее моментах (хотя не избегая и этого), а в великих действительно подвигах Бецкого, Екатерины II, истории основания институтов, замечательных деятельниц воспитания, в истории всего ‘Ведомства императрицы Марии’. Это было бы поучительнее и им лично важнее, чем война за испанское наследство или Алой и Белой розы. Не кажется ли сразу же, что девочкам должны быть преподаны не ‘цари израильские и иудейские’, а великие семейные идилии Библии — ‘Книга Руфь’, ‘Книга Товита’, а на случай будущих скорбей матери — и ‘Книга Иова’. Все — иное, все — другое, нежели мальчикам!! Явно, что богословие и катехизис — девочкам ‘ни к чему’, зато богослужение и годовой круг церковной жизни — должен быть пройден гораздо подробнее и старательнее. Им решительно должны быть известны части ‘Требника’, — крещение, погребение, миропомазание. Вообще они должны быть познакомлены с церковью обстоятельнее, живописнее, объяснительнее, чем ‘гимназисты с папиросой’. Тем это ‘впрок не пойдет’, а этим непременно впрок пойдет, и они много спасут потом из этого и будущих гимназистов. Все, что я сейчас сказал, пришло мне на ум в момент писания статьи: из этой минутности обдумывания видно, сколько же материала найдется, если к этому приложить ум на годы, если начать всматриваться, наблюдать и размышлять!!
Итак, министерство построило идею (?!!) женского образования, своих женских училищ, по типу а-нормальной девушки, и самое это образование а-нормально для массы девушек, — вообще нисколько им не нужно и скорее вредит им. Вредит уже через отвлечение внимания от нужного. Время — богатство, силы молодого организма — тоже богатство, здоровье — богатство же. Вот еще сторона дела: здоровье для мальчика в 17 лет и здоровье для девушки в 17 лет — совсем разница, разные должны быть его запасы, разная в нем нетерпеливая сейчас необходимость! Мальчик — ‘еще поправится’, ‘укрепится’: его ‘работа’ (служба) начнется через десять лет, но девушка ‘сейчас идет в поход’ в этот возраст, в свой особливый ‘женский поход’. Как к этому приноровилось министерство и подумало ли оно об этом? ‘Бином Ньютона, а не собрание васильков в поле’. Ну, уж если для мальчиков действительно ‘бином, а не васильки’, то для девочек решительно васильки в поле, а не бином в классной комнате! Вообще не для женских только, но и для мужских гимназий в высшей степени не обдумана весна и как ею пользоваться, как ее тоже уместить ‘в программу’. ‘Исключить из программы’ весну, когда Сам Бог ее дал миру, и дал не одним же старичкам, поигрывающим в весенний и летний вечер в винт ‘на открытом воздухе’, ‘в клубном саду’, но дал и юношам, и девушкам, — исключить и отнять ее только у учащегося возраста — ужасно! Ужасно ради карфагенян и римлян, ради франконской династии, саксонской династии, ради горных богатств в Австралии и пр., и пр., и пр.
Но я здесь кончаю. Мне кажется, министерство просвещения никогда не поймет задач женского образования, иначе как применительно только к ‘высшим курсам’, только к женской ‘учености’ — грядущей ‘профессиональности женщин’. Т. е. к исключительному у женщин, а не к нормальному у них, к исключительному в натуре их и в судьбе. Да и естественно: министерство — из мужчин, министерство — из чиновников. Вековая работа их — ученость, формировка ученых людей, службистов государства и отечества. Так они и дочерей наших тянут в ‘ученость’ и в ‘мундир’. Нет другого метода, другого понимания. Получается то же, что из ‘дочерей без матери’, под ферулой и присмотром, а вернее, без присмотра, вдового отца— чиновника. Такая судьба — печальна. Гимназистки, вообще девушки, вот наши дочери — сиротствуют в России, сиротствуют ‘без призора’. И вот — их ‘положение в министерских женских гимназиях’.
НВ. 1912 18 июля. No 13056.