Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
ПЕРЕДЪ СОЛДАТЧИНОЙ.
ПЕРЕДЪ СОЛДАТЧИНОЙ.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Перед солдатчиной, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Лицевая линія Александровскаго рынка. Смеркается. Кой-гд въ лавкахъ зажглись огни. Подъ аркой, прислонясь къ стн, задумчиво стоитъ молодой купеческій сынъ и кутается въ лапчатую шубку съ бобровымъ воротникомъ. По линіи шныряютъ покупатели, а онъ и ухомъ не ведетъ. Даже классическое ‘пожалуйте, здсь покупали’ не срывается съ его языка. Къ нему подходитъ сосдъ по лавк, такой-же молодой малый. Он въ куньемъ пальто и барашковой шапк.
— Что, братъ, Гаврилка?— вздыхаетъ пальто.— Куда ни обернись — везд вода! Сейчасъ я считалъ: семь дней, четыре часа и двадцать четыре минуты до вынутія солдатскаго жребія осталось.
— А я такъ даже и не считаю,— отвчаетъ шубка.— Мн и не счесть. Я теперь никакого и дла то, окромя виннаго запойства, длать не могу. Стоишь и какъ-бы ждешь: что вотъ, вотъ тебя сейчасъ драть начнутъ. И во сн-то снится то тятенька съ дубиной, то красная шапка.
— Теб когда вынимать-то?
— И не знаю. Прахъ ихъ возьми! Я не пойду! Пусть силой ведутъ! Гд-жъ это видано, чтобъ по своей вол въ солдаты идти! Пусть берутъ.
— Да вдь за это хуже будетъ. Конечно, солдатчина страшна, но я такъ полагаю, что какъ-бы ни былъ крутъ у насъ начальникъ, а все намъ за нимъ лучше будетъ, чмъ за тятенькой, потому на счетъ драки нынче и въ полкахъ запретъ.
— Не спрашивай! Ничего не могу соображать! демъ лучше сегодня по первопутку къ разнымъ Дороттамъ прокатиться. Возьмемъ лихача, уржемъ въ Малоярославц муху, брындалызнемъ въ Палкиномъ, чтобъ не хромать, а лакомъ все это покрывать за городъ подемъ.
— А тятенька?
— Тятенька теперь передъ салдатчиной звукъ пустой — и больше ничего! Скажи, что прямо изъ лавки въ баню идешь, потому завтра молебенъ служить сбираешься. Ходитъ, что-ли?
— Вали!
У Аничкина моста лихачъ въ бобровой шапк и съ серьгой въ ух. Онъ помахиваетъ метелкой изъ конскаго хвоста. У колоды жуетъ сно рысакъ, покрытый попоной. Покрытыя лакомъ сани такъ и блещутъ при свт газоваго фонаря. По тротуару идутъ Гаврилка и его товарищъ по лавк.
— Эхъ, господа купцы, лихо-бы прокатилъ на Васьк! Пожалуйте! Совсмъ безъ почину стою! Даве мамзель на зелененькую вывозилъ да денегъ не отдала!— восклицаетъ лихачъ.— Поддержите коммерцію ваше степенство!
Степенство останавливается. Пальто съ куньимъ воротникомъ начинаетъ рядиться.
— Спервоначалу тутъ по трактирамъ начнемъ славить,— говоритъ онъ:— а тамъ по Дороттамъ мотаться начнемъ. Ну чтобъ и домой тоже въ цлости предоставить. Почемъ въ часъ?
— Да коли ежели не до разсвта и мученіе рысаку насчетъ перегонки мамзелей говорить не будете, то по два рублика въ часъ положьте. Услужу для вашей чести!— отвчаетъ лихачъ.
Куній воротникъ задумывается. Шубка перебиваетъ его.
— Э, да что тутъ торговаться! Садись, Сеня! недолго и гулять нашему брату. Тебя какъ звать-то? Николаемъ?— обращается онъ къ лихачу.
— Николаемъ-съ, ваше боголюбіе! Пожалуйте, садитесь! Давно такихъ сдоковъ дожидаюсь! По облику видно, что вы чудесный купецъ!
Сли. Похали.
— Куда прикажете, господа-графчики?
— Дуй блку въ хвостъ и въ гриву! Сади въ Малоярославецъ!
И рысакъ понесся по Невскому, мрно ударяя копытами въ снжную дорогу и обдавая Ганю и Сеню морозною пылью.
Лихачъ покрикивалъ ‘поберегись’. Мимо нихъ мелькали фонарные столбы, экипажи, пшеходы, пронесся, звоня во весь духъ, вагонъ конно-желзной дороги.
— А хорошо, ей ей хорошо!— говорилъ Сеня.— Вдь вотъ ни одной собачки въ нутро еще не пропустили, а ужъ отъ сердца наполовину тоска отлегла.
— Пожалуйте, ваше превосходительство!— выкрикнулъ лихачъ и осадилъ рысака у подъзда ‘Малоярославца’.
Въ ‘Малоярославц’ Сеня и Ганя саданули по ‘лампадочк сентифарисику померанцеваго’, дерябнули мараскинцу, закусили селедочкой и спросили шипучаго забалую, что въ бломъ клобучк щеголяетъ.
— Ну, что Сеня?— спрашивалъ его Ганя за бутылкой блоголовки.
— Какъ будто бы и поотлегло маленько. По крайности тятенька передъ глазами не мотается, ну а солдатчину все еще чувствую.
— Погоди, черезъ часъ и солдатчину забудемъ. Кончай бутылку-то!
И снова несется рысакъ по Невскому, по направленію къ Палкину. Хорошо, пріятно сдокамъ. Въ голов шумитъ, легкій морозъ щиплетъ щеки, а изъ мыслей мало-по-малу отлетаетъ даже и солдатчина. Сеня начинаетъ гоготать отъ восторга.
— Давай кнутъ, да держи ближе къ панели! Безобразіе хочу сдлать!— кричитъ онъ лихачу.
Лихачъ повинуется. Сеня машетъ кнутомъ и, поровнявшись съ спящимъ на саняхъ извозчикомъ, со всего размаха хлещетъ его по спин. Ругань, крикъ, но они уже далеко.
У Палкина опять ‘блоголовка’, опять ‘перегородки’ изъ мараскину. Ганя предложилъ выпить ‘медвдя’, составленнаго изъ разныхъ водокъ. Выпили.
— Ну, что, отлегло?
— Теперь наоборотъ. Тятеньку ни капельки въ мысляхъ не чувствую, но солдатчина такъ передъ глазами и мотается, только я совсмъ напротивъ и даже, ежели сейчасъ, такъ хоть подъ черкеса идти могу!
— И я тоже. Выпьемъ портерцу съ шампанскимъ! Говорятъ, это сразу во вс семь чувствъ вгоняетъ!
— Жги!
Рысакъ несется къ Доротту. ‘Накаливай! Накаливай!’ — кричатъ купеческіе сынки и хлещутъ кнутомъ переходящихъ улицу пшеходовъ и зазвавшихся извозчиковъ. Сзади ихъ раздаются уже свистки городовыхъ.
— Спасаться нужно, ваше сіятельство!— говоритъ лихачъ.— Коли красненькой на чай не пожалете, я и рысака не пощажу. Онъ ко кнуту ласковъ.
— Сади! Дуй блку въ хвостъ и въ гриву! Жертвую!
И черезъ пять минутъ рысакъ уже далеко, далеко. Онъ храпитъ, фыркаетъ, обдаетъ сдоковъ цлыми комьями снгу.
У Доротта тоже самое. Блоголовка, портеръ, поперечники, медвдь.
— Что Сеня чувствуешь?— спрашиваетъ коснющимъ языкомъ Ганя.
— Ничего! Хоть сейчасъ въ городскую думу для вынутія солдатскаго жребія!— еле отвчаетъ Сеня.— А ты?
— И я ничего! Хочется только въ нюхало кого-нибудь садануть! демъ!
— Куда?
— А куда глаза глядятъ! Неушто домой? Еще протокола не составили. демъ въ Красный кабачекъ посуду бить!
— Взъерепнивай! Коли что, такъ я и за голенищу слазаю! Тамъ у меня семь серій припасено!
Ямская. Часа четыре утра. По улицамъ отъ дома къ дому здитъ лихачъ, будитъ спящихъ у воротъ дворниковъ и спрашиваетъ: ‘не здсь-ли живутъ эти самые купчики, что у него въ саняхъ сидятъ’.
— Часа два отъ Трухмальныхъ воротъ демъ!— разсказываетъ онъ дворнику.— Вришь-ли, разъ десять по дорог съ саней падали. Кабы деньги впередъ отдали, давно-бы бросилъ. Ей-ей!
— Да какіе такіе?— спрашиваетъ дворникъ.
— Иди, смотри! По дорог толковали, что въ солдатчину сбираются! Еще какъ въ чувствахъ были, такъ велли въ Ямскую хать.
Дворникъ подходитъ и при свт фонаря, разсматриваетъ купчиковъ.
— Одинъ нашъ,— говоритъ онъ:— а другой изъ Копылова дома.
— Ну, коли такъ, бери свое воинство, а за деньгами я завтра зайду!