Перед рассветом, Виницкая Александра Александровна, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 115 минут(ы)

ПЕРЕДЪ РАЗСВТОМЪ.

(ПОВСТЬ).

I.

Поздъ летитъ на всхъ парахъ, быстро приближаясь къ Москв. Въ вагон третьяго класса, биткомъ набитомъ простонародьемъ, прижавшись въ уголокъ, сидитъ молодая двушка. Одта она во все новое, съ иголочки, но небогато, держитъ себя робко и большими, срыми глазами всматривается въ окружающее, съ наивнымъ любопытствомъ ребенка. Губы ея сложены по дтски, на круглыхъ щекахъ ямочки, слегка вздернутый носикъ, блокурые, курчавые волосы выбились изъ подъ круглой соломенной шляпы, нжное лицо дышетъ довріемъ и простотой.

Никто не дастъ ей боле пятнадцати лтъ, а между тмъ ей уже восемнадцать, она только что кончила курсъ въ Петербургскомъ институт, и детъ къ брату-студенту, не имя больше никого родныхъ.

Въ письмахъ они условились, что она прідетъ одна: онъ сознался, что не иметъ достаточно ни денегъ, ни времени, чтобы проводить ее.

Разстались они по смерти отца, когда ей было девять лтъ, а ему четырнадцать. Матери она не помнитъ совсмъ, лишившись ея въ самомъ раннемъ дтств. Помнитъ свою недавно умершую тетку, которая на другой день посл похоронъ отца, увезла ее съ собой въ Петербургъ для помщенія въ институтъ (у тетки была тамъ рука).

Братъ остался продолжать учиться въ московской гимназіи и съ тхъ поръ она его ни разу не видала.

Въ послднемъ класс неожиданно получила она отъ брата письмо, и между ними завязалась дятельная переписка. Только за мсяцъ передъ выпускомъ, онъ пересталъ отвчать на ея письма, вроятно, передъ скорымъ свиданіемъ находилъ это лишнимъ, или занятъ былъ экзаменами. Мало ли какія могутъ быть причины, разсудила Маша, и успокоилась.

Стемнло. Замерцала тусклымъ свтомъ свча въ фонар, сквозь облако табачнаго дыма неясно выдляя неподвижно сидящія сонныя фигуры. Несмотря на спертый воздухъ, рзкая, холодная дрожь пробгала по тлу. Съежившись въ своемъ тонкомъ ватер-пруф, Маша подобрала ноги на освободившееся рядомъ мсто, положила подъ голову маленькій сакъ, надвинула шляпу на лицо и задремала, но не надолго. На слдующей станціи вагонъ переполнился. Человкъ пять рабочихъ съ пилами топорами и мшками протискивались между скамеекъ, немилосердно толкаясь, и давя пассажирамъ ноги.

За недостаткомъ мстъ, двое расположились на полу, другіе стояли.

— Ишь развалилась барышня! слышитъ Маша недовольный голосъ:— а ты тутъ стой себ.

Маша хочетъ подняться, но медлитъ. Непривычная усталость сковала ей члены, по нимъ стала разливаться пріятная теплота.

— Ты ей махоркой-то подъ шляпку хорошенько пусти — живо вскочитъ! совтуетъ кто-то.

— И то нешто…

Хохотъ.

— Полно дурить-то, вступается одинъ изъ стоящихъ, — вдь она, птичка, глядишь, издалеча детъ, умаялась, а намъ что, и постоимъ неважность, не впервой.

— Нешто я трону, я посмяться только, оправдывается курящій и старается дымить въ противоположную отъ двушки сторону.

Маша усиливается встать, дать мсто, взглянуть на этого ‘добраго’, но не можетъ превозмочь дремоту, и лежа слушаетъ разговоры.

— Вотъ, братецъ ты мой, подкрался этта онъ сзади, да какъ долбанетъ ее ломомъ по голов, повствуетъ одинъ мужикъ, и часто приправляетъ хохотомъ свой разсказъ.

— Ошалла, ха-ха-ха! Ахъ, чтобъ вамъ пусто! весело заливается разсказчикъ.

— Ошалла? цсс… переспрашиваетъ его кто-то.

— Такъ и покатилась, ха-ха-ха!

Машу коробитъ отъ этого дробнаго смха. Неужели ему смшно? думаетъ она, врно это тотъ самый человкъ, который хотлъ меня подкурить.

— Снялъ этта съ нея часы и убёгъ, одначе, на другой день поймали, да барын и показали, не онъ ли, значитъ. Какъ взвидла она его, такъ и хлопнулась о-земь.

— Испужалась?!

— Признала, ха-ха-ха. Сейчасъ, стало быть, его и отправили! Да… зачмъ пойдешь, то и найдешь, заключилъ поучительно разсказчикъ, на этотъ разъ уже серьёзно.

— Билетъ вашъ, госпожа, пожалуйте, скоро Москва.

Кондукторъ вжливо дотрогивается до плеча спящей пассажирки. Маша вскочила и насилу поняла, гд она и что требуютъ.

Наступило свжее апрльское утро, солнце освтило, но еще не согрло однообразныя поляны, видимыя изъ окна вагона. Маша смотритъ на мелькающіе верстовые столбы, и, но мр приближенія къ цли путешествія, ею овладваетъ безпокойство, вопросы тснятся въ ея голов: какъ-то мы встртимся? большой онъ теперь? мужчина? а вдругъ онъ боленъ? И сердце двушки замерло отъ такого предчувствія. Отчего онъ не писалъ? гд мы будемъ жить? Вдь онъ бденъ: у него, можетъ быть, сапогъ нтъ.

Она составило себ понятіе о студентахъ по прочитанному тайкомъ роману Поль-де-Кока. Студенты живутъ на чердак, втроемъ, владютъ однимъ платьемъ и парой сапогъ, такъ что когда одинъ уходитъ, двое лежатъ подъ одяломъ, подложивъ подъ голову свертки бумаги en guise de traversin.

Какъ смялась она, читая это, теперь ей не до смха. Въ первый разъ пришлось задуматься надъ такими вещами, какъ бдность, деньги, квартира, эти чуждые, до сихъ поръ не занимавшіе ее вопросы, предстали передъ ней близко и реально. Девять лтъ провела она безвыходно въ четырехъ стнахъ института, девять лучшихъ лтъ не имла никакого соприкосновенія съ вншнимъ міромъ. Тетка не покидала хутора и только изрдка присылала ей деньжонокъ на конфекты, другихъ нуждъ у Маши не было. Никто не навщалъ ее, и некому было подготовить двушку къ такому важному событію, какъ вступленіе въ самостоятельную жизнь. Съ классными дамами она не сходилась, да эти одностороннія, замаринованныя существа, кром педантичнаго исполненія полицейскихъ обязанностей, ничего боле не хотли знать. Прізжавшія съ вакацій подруги одна передъ другой преувеличивали радости и удовольствія, испытанныя на ‘вол’, и, изъ ложнаго стыда, тщательно умалчивали о темныхъ и горькихъ сторонахъ семейнаго быта. Маша инстинктивно чуяла фальшь, и мало слушала разсказы о невдомой ей жизни. Она предпочитала книги.

Все, что удавалось подругамъ привозить контрабандой изъ дому и что давала казенная библіотека, жадно было ею прочитано: Карамзинъ и Зола, Поль-де-Кокъ и Шекспиръ, Тургеневъ и Горбуновъ въ безпорядк вторгались въ дтскую голову, не переваривались и испарялись.

Поздъ остановился подъ сводами вокзала, вс засуетились, двушка спрыгнула на платформу, потолкалась, побгала, узнала, что багажъ можно взять и посл, сла на извозчика, и отправилась къ брату. Адресъ она твердо знала.

У деревяннаго дома, въ Бронной, она отпустила возницу и вбжала на лстницу.

Дверь отворилъ косматый, заспаный мужчина въ халат.

— Кого вамъ? строго спросилъ онъ.

— Здсь живетъ студентъ Петръ Александровичъ Веригинъ? я его сестра, скажите ему, пожалуйста…

— Нтъ здсь такого.

— Я наврно знаю No 12.

— Жилъ прежде, да его увезли.

— Увезли? повторила озадаченная двушка, тупо глядя предъ собой:— зачмъ? что это значитъ?

— Не наше дло… извольте отправляться. Мужчина указалъ ей ршительно на дверь.

— Гд мн его найти?

— Не знаю-съ и знать не желаю.

— Я не уйду, онъ здсь, вы обманываете, дрогнулъ серебристый дтскій голосокъ.

— Есть мн оказія.. Я же вамъ ясно сказалъ, чего вамъ еще… Бога ради, съ вами еще бду наживешь! и то таскали, таскали изъ-за чужого дла.

— Умоляю васъ, не гоните, скажите, въ чемъ дло?

— По дломъ вору и мука, вотъ въ чемъ-съ. И мужчина осторожно выдвинулъ отороплую двушку за дверь, которую быстро захлопнулъ.

Пораженная такой неожиданностью, Маша растерянно стоитъ на тротуар, выражая всей своей фигурой нмое удивленіе и горе, она не двигается съ мста. Отъ страха неизвстности и безпомощности, рыданія подступаютъ къ горлу.

Изъ воротъ выскочила грязная, простоволосая баба съ засученными рукавами, въ высоко подоткнутой юбк.

— Вы, что ли, сестрица ему будете? ахъ, горькая моя! не привелось вамъ свидться, а какъ поджидалъ-то… Эко горе!..

Услыша ласковый голосъ, Маша стала приходить въ себя.

— Растолкуйте мн, милая, что такое, гд онъ?

— Увели, увели голубчика… Устинья! говоритъ, не оставь сестренку, какъ прідетъ! только и усплъ сказать сердешный — это мн-то. Меня Устиньей зовутъ, я въ кухаркахъ у чиновника, а онъ у него комнату снималъ.

— Кто же увелъ и куда?

— Извстно кто — начальство, а куда — ужь этого не могу теб сказать, красавица моя.

Кухарка смотритъ на двушку и жалостливо качаетъ головой.

— Ахъ, сирота, сирота! переходитъ она въ минорный тонъ:— чать теб и дваться некуда, головушку-то приклонить. Она утерла глаза передникомъ и вдругъ спохватилась.

— А ты вотъ что: иди сейчасъ на Арбатъ, Колошинскій переулокъ, домъ Полнова, спроси Авдотью Кузьминишну, скажи: Устинья, молъ, прислала, у ней и ночуй. Она добрая… а то совсмъ и останься.

— Устинья!.. раздалось изъ окна:— ты что это вздумала? а?

Кухарка мгновенно скрылась въ воротахъ.

Двушка въ первый разъ одна на улиц, съ непривычки она оглушена и немного труситъ. Мелькаютъ прохожіе, снуютъ экипажи, окна магазиновъ невольно притягиваютъ ея вниманіе, все возбуждаетъ въ ней любопытство, развлекаетъ мысли. Но новизна впечатлній послднихъ дней и физическое утомленіе притупили въ ней всякое чувство, всякую способность соображать. Точно видитъ фантастическій сонъ. Она почти не сознаетъ своего положенія, не понимаетъ случившагося съ братомъ, не вритъ.

Съ предстоявшимъ свиданіемъ привыкла она соединять вс мысли о будущей жизни, на немъ строились планы, сосредоточивались мечты. Представить себя иначе, какъ съ братомъ, она была ршительно не въ состояніи, и кажется ей, что вотъ-вотъ она его сейчасъ увидитъ и скажетъ ему… много надо ему сказать…

— Иди ты на Арбатъ… крпко держала она въ голов послднія слова кухарки, спросила прохожаго, гд эта улица и заспшила по указанному направленію. Смутно надется она увидть тамъ брата, да какъ же иначе: вдь не можетъ же она, въ самомъ дл, безъ него обойтись.

— Дворникъ! здсь живетъ Авдотья Кузьминишна?

— Здся, а вонъ она и сама. Эй, Кузьминишна! тебя барышня какая-то спрашиваетъ!

Маша перешагнула черезъ высокій порогъ калитки, сдлала нсколько шаговъ по грязному, изрытому двору, подняла голову и въ изумленіи отступила шагъ назадъ. На встрчу ей приближалась странная, вся обвшанная фигура. По ближайшемъ разсмотрніи, оказалось, что это была пожилая женщина въ темномъ ситцевомъ илать и драповой кофт, тамъ, гд предполагалась талія, намотанъ пестрый свивальникъ: сверхъ кофты накинута на спину мантилья, два гарусныхъ платка, на ше болтается длинный полосатый шарфъ, на одномъ плеч верхомъ сидятъ мужскія брюки, черезъ другое переброшены обрывки разноцвтныхъ лентъ, лоскутковъ кисеи, и чего-то еще, не разберешь, голова этой женщины покрыта темнымъ платкомъ, поверхъ котораго на самое темя положена задомъ напередъ розовая выцвтшая шляпка, другая, зеленая, пришпилена булавкой на груди. Въ одной рук держитъ она узелъ, другую, для равновсія, вытянула почти горизонтально. Маша нашла въ этой фигур поразительное сходство съ пугаломъ, видннымъ ею въ дтств на огород.

— Что вамъ? произноситъ фигура, подойдя къ самому лицу Маши, но послдняя такъ заглядлась, что пропустила вопросъ мимо ушей.

— Я Кузьминишна, меня что-ль надо?

— Да-а… зачмъ это вы такъ нарядились?

Нсколько мгновеній об молча смотрятъ другъ на друга, и старое, но еще свжее и плутоватое лицо начинаетъ недоумвать. Оно постепенно принимаетъ выраженіе собственнаго достоинства, голова со шляпкой надмнно откидывается назадъ и представляетъ такой каррикатурный видъ, что, несмотря на критическую минуту, Маша прыснула веселымъ смхомъ прямо въ лицо этой удивительной фигуры.

— Э, ну васъ совсмъ! я думала взаправду, съ досадой проговорила Кузьминишна и заколыхалась къ воротамъ.

— Стойте, стойте, не сердитесь на меня, голубушка! я къ вамъ по длу, меня Устинья прислала.

— Такъ бы и говорили, чмъ насмшки-то шутить… Купить, аль продать?

— Нтъ, понявъ, наконецъ, что это торговка, спшитъ объясниться Маша: — пустите меня ночевать, мн больше негд: пойдемте, я въ комнатахъ разскажу, здсь неловко!

— Некогда, некогда мн, приходите въ другорядь, уперлась было Кузьминишна, но когда Маш удалось растолковать ей свое положеніе, то больше не сопротивлялась, отложила торговлю и предоставила себя въ полное распоряженіе двушки.

Аксинья Кузьминишна продавала старье, разнося его по площадямъ и домамъ. Кое-гд пріобрла довріе и постоянную практику, по порученію которой доставала или сбывала поношенное платье и, такимъ образомъ, по собственному выраженію, кормилась.

Кром того, нанимала квартиру въ три комнаты, и дв сдавала жильцамъ. Одну изъ нихъ сейчасъ же заняла Маша за десять рублей въ мсяцъ и Кузьминишна обязалась давать ей самоваръ и прислуживать въ свободные отъ торговли часы и въ т дни, когда она оставалась дома для реставрировки товара. Маша съ благодарностью приняла условія и поселилась.

II.

Тсная, неприглядная комнатка, посл просторныхъ классовъ и грандіозныхъ институтскихъ залъ, тишина и уединеніе, посл многолюдія, неумолкаемаго шума и гула, сначала странно дйствовали на Машу.

Неужели меня теперь никто не видитъ? спрашивала она себя, сидя одна и озираясь по сторонамъ. Вымазанныя охрой стны, да подслповатое окно служили ей молчаливымъ отвтомъ.

До сихъ поръ каждый шагъ, каждое движеніе ея были на виду, подъ наблюденіемъ сотенъ глазъ, въ свою очередь, и отъ нея не укрывались нетолько поступки сверстницъ, но и ихъ желанія и намренія.

Такая совмстная жизнь развиваетъ наклонность къ чрезмрной сообщительности, пріучаетъ нетолько дйствовать, но и думать вмст, совтоваться со всми въ мельчайшихъ пустякахъ, высказывать малйшія побужденія, проврять свои мннія другими. Но и за всмъ тмъ вырабатываются типы, характеры, наклонности, безконечно разнообразные, зачастую діаметрально противоположные.

‘Отчего мы вс такія разныя? вспоминаетъ Маша про подругъ, и пригоняетъ свои мысли подъ шаблонъ институтскихъ понятій:— что бы сказали наши, еслибы узнали, какъ я близка съ какой-то Аксиньей… une revendeuse la toilette — неловко’… И спшитъ прибавить отъ себя: ‘Ну, такъ что-жь, она добрая, и я ее не промняю ни на какую инспектрису’. Столько лтъ составляла она частицу массы, жила общей съ ней жизнью, двигалась, ла, спала коллективно и по команд, не заявляя своей воли, почти не сознавая своей индивидуальности. Ей чаще приходилось говорить мы, чмъ я, ‘мы гуляли, насъ водили, намъ запретили’. Когда посторонніе ее спрашивали, напримръ:— ‘Сколько вамъ лтъ?’ она обыкновенно отвчала:— ‘Въ нашемъ класс всмъ двнадцать, только Ивановой тринадцать, потому что она осталась’.— ‘Вы танцуете мазурку?’ подходитъ къ ней на казенной ёлк кавалеръ.— ‘Нтъ, мы вообще ее не любимъ’.— ‘На какой же танецъ позволите васъ пригласить?’ — ‘У насъ больше вальсъ предпочитаютъ’. Съ дтства усвоенная, безсознательная нераздльность отъ прочихъ глубоко въ нее вкоренилась, она и теперь не считаетъ себя совершенно одинокой: чему мы подвергаемся… мы… насъ много… т. е. людей, поставленныхъ въ такія же, какъ она, условія, или одинаково съ ней мыслящихъ, она ихъ теперь не видитъ, но они есть гд-то, она дорожитъ ихъ мнніемъ, скучаетъ объ нихъ, любитъ ихъ.

Не легко дается Маш знакомство съ дйствительностью, но неудобства, лишенія и разочарованія выкупаются сознаніемъ свободы, ей почти хорошо въ этой каморк, гд она полная госпожа своихъ поступковъ и мыслей.

Ходила она, по указанію хозяйки, справляться о брат, и узнала, что нельзя ни видться, ни переписываться съ нимъ, что его нтъ въ Москв, но гд онъ — не сказали, и на вс ея мольбы и слезы снизошли до совта быть спокойной, потому что если онъ не виновенъ, то его выпустятъ, но когда — неизвстно… вроятно, не позже года.

Въ ея гор приняла участіе хозяйка и, по своему, выражала его. Каждый вечеръ приносила она ей свднія, могущія нагнать уныніе и на незаинтересованнаго человка.

— Ходила ныньче къ одному барину жилетку продавать: ужь онъ мн и поразсказа-алъ — батюшки свты! Кормятъ этта ихъ, а пить не даютъ, пока всхъ знакомыхъ не укажетъ. Другой, послабе за глотокъ воды десятерыхъ охаетъ.

Маша содрогается.

— И есть этта у нихъ въ полу машина, спустятъ въ нее человка, да снизу-то, снизу-то…

— Не можетъ быть! кричитъ уже Маша:— это навралъ вамъ вашъ баринъ!

— Врное слово такъ, моя милая!

— Намъ еще въ институт было извстно, что тлесныя наказанія уничтожены въ Россіи.

— У васъ тамъ можетъ и уничтожены, а въ волостяхъ еще дерутъ.

— Это бдныхъ мужичковъ?

— Да, бдныхъ мужиковъ, а вы какъ бы думали?

Посл такихъ разговоровъ Маша срывалась со стула, и металась по комнат, въ состояніи, близкомъ къ горячечному припадку. Она бжала на улицу, но далеко идти не ршалась и, возвратившись домой, просила хозяйку достать ей что-нибудь почитать. Хозяйка стала приносить отъ лавочника вчерашнія газеты. Въ нихъ не было ничего утшительнаго, но слишкомъ много непостижимаго для двушки. Непривычная къ праздности голова ея искала работы, проблы, оставленные въ ней, настоятельно требовали пополненія, вопросы и сомннія оставались безъ разршеній и невыносимо мучили пытливый, неудовлетворенный умъ.

— Хозяйка, хваталась она, какъ утопающій, за соломенку:— зачмъ это ‘они’ такія вещи длаютъ?

— Вотъ поди-жь ты!

— У кого бы это спросить?

— А я почемъ знаю.

Посл непродолжительнаго молчанія, Маша опять старается вызвать хозяйку на разговоръ.

— А какъ эти начальники добры, снисходительны, внимательны! мы ужасно радовались и восхищались, когда они посщали нашъ институтъ, говоритъ Маша и выжидательно посматриваетъ на хозяйку.

— То-то и есть.

— А Государя у насъ вс ршительно обожали…

— Что-жь, это хорошее дло.

— А я больше всхъ: всегда его карточку носила на груди и по нскольку разъ въ день вынимала и цловала…

— Ишь ты!

И хозяйка шла къ своимъ занятіямъ.

Маша стала думать. По цлымъ днямъ сидитъ, опустивъ голову, молчитъ и газетъ не спрашиваетъ.

— Какъ сокрушается о братц-то! сохрани Богъ, долго-ль известись! пожалла сметливая Кузьминишна, и нашла способъ вывести жилицу изъ этого положенія.

— Вы, барышня, не убивайтесь такъ, Богъ дастъ, все къ лучшему уладится, что сидть-то носъ повся, развлекитесь какъ ни на есть, хотите, вотъ ужо я вамъ знакомаго найду.

— Не надо, протестуетъ Маша: — очень мн нуженъ вашъ знакомый, дуракъ какой-нибудь, мщанинъ…

— Зачмъ мщанинъ, благородный есть.

— Кто такой?

— Жилецъ тутъ у меня, емназистъ одинъ, не хуже васъ сидитъ да думаетъ… И объ чемъ это онъ все думаетъ, ума не приложу.

— Гд же онъ?

— А вотъ рядомъ комнату снимаетъ: тихій, его и не слыхать, и никто-то къ нему не ходитъ.

— Я слышу иногда чьи-то шаги, думала, вашъ гость какой-нибудь.

— Какіе у меня гости! это онъ и есть: посидитъ, да походитъ, походитъ, да приляжетъ, одному-то неповадно, вотъ бы вамъ познакомиться съ нимъ.

— Какъ же это?

— А вотъ какъ: онъ самоваръ тоже спросилъ, вамъ кстати вмст бы съ нимъ чай пить: и мн меньше хлопотъ, и вамъ веселе, а то, что въ самдл, люди вы молодые, все одни да одни, вдь наскучитъ.

— Что-жь, я съ удовольствіемъ, попросите его ко мн.

— Нтъ, ужь вы къ нему пожалуйте, тамъ и самоваръ, возьмите чай, сахаръ, да идите.

— А если онъ не захочетъ?

— Ужь поврьте, будетъ радъ.

Хозяйка проводила ее черезъ кухню и ввела въ маленькую, темноватую комнату.

— Сосдку вамъ привела, познакомиться желаютъ, сказала хозяйка и оставила ихъ однихъ.

Передъ кипящимъ самоваромъ сидлъ юноша, лтъ шестнадцати, и аппетитно лъ булку. Предупрежденный хозяйкой, онъ не удивился появленію сосдки, всталъ и молча поклонился, не переставая жевать.

— Можно съ вами чай пить? спросила гостья съ напускной развязностью.

— Можно, отрзалъ онъ, и сталъ наливать, высоко поднимая чайникъ правой рукой и склоня голову налво.

— Вы въ какой гимназіи?

— Въ классической, а вы гд кончили?

Маша сказала. Помолчали немного.

— Я бы тоже въ будущемъ году кончилъ, проговорилъ съ тяжелымъ вздохомъ гимназистъ: — да провалился на экзамен и застрялъ на годъ.

— Ай, ай, ай, участливо воскликнула Маша: — какъ же это вы сплоховали?

— Латынь да Греція зали.

— Трудно?

— Не то, чтобы особенно трудно, а ужь очень впитываются.

Дождь барабанилъ въ окно и въ комнат совсмъ стемнло, гимназистъ зажегъ лампу, поставилъ ее къ самому лицу Маши и сталъ безцеремонно ее разсматривать, она тоже глядла въ его лицо, ни мало не стсняясь, какъ будто это была вещь.

Прямой нось съ тонкими раздутыми ноздрями, изъ подъ густыхъ, почти сросшихся на высокомъ лбу бровей, глубокіе темные глаза смотрятъ серьёзно.

— Какой бука! вывела-было о немъ заключеніе Маша, но въ эту минуту гимназистъ улыбнулся, сверкнули блые зубы, и все лицо его освтилось привтомъ и лаской.

— Нтъ, онъ славный! успокоилась на его счетъ Маша.

— Хотите булки, у меня еще есть, вкусная, отъ Филиппова, я самъ ходилъ, предлагалъ онъ, суя ей въ руку тарелку съ хлбомъ и продолжая улыбаться.

— Благодарю васъ, вы лучше скажите мн, что значитъ: ‘впитываются’?

— Вамъ ни за что не понять, да я и самъ себ объяснить этого не умю.

— Вы изъ древнихъ языковъ не выдержали?

— Нтъ, оба благополучно сдалъ, а въ математик нарзался.

— Отчего? вдь вы сказали, что древніе языки васъ зали?

— Ну, да, изъ за нихъ я вс предметы испортилъ.

Маша удивилась.

— Вотъ видите: зубрилъ, зубрилъ я до того, что куда ни взгляну, о чемъ ни подумаю, все приходитъ на память что-нибудь изъ выученнаго, и само собой это выученное повторяется въ голов. Сталъ готовиться изъ другихъ предметовъ, а въ ушахъ такъ и раздается стихъ какой-нибудь греческій или латинскій, точно назойливый мотивъ шарманки, никакъ не отгонишь, особенно Виргилія или Софокла. Хочу углубиться въ занятія, а въ голов нтъ, нтъ, да и заиграетъ какой-нибудь отрывокъ, и что всего хуже, несмотря ни на какія усилія, нельзя ни о чемъ другомъ думать, пока весь отрывокъ не додумается до конца. Бился, бился, измучился весь, никогда такъ трудно не давались мн экзамены.

Гимназистъ оживился, зашагалъ по комнат, теребя рукой черные волосы, онъ видимо доволенъ былъ случаю высказать давно накипвшее у него на душ. Замтное волненіе овладло имъ: онъ силился выражаться ясне, желалъ быть понятымъ и, не находя нужныхъ выраженій, жестикулировалъ, сбивался, спшилъ. Маша не сводила съ него глазъ.

— Посл греческаго назначенъ былъ экзаменъ математики. Вызвали меня къ доск, я заволновался, очень хотлось получше отвтить, это мой любимый предметъ. Написалъ задачу, сталъ соображать, какъ вдругъ завертлись въ голов длиннйшіе стихи Софокла изъ трагедіи ‘Аяксъ’… ну, думаю, пропалъ, и такъ растерялся, что даже потъ прошибъ. Спшу поскорй додумать, и какъ нарочно позабылъ одинъ стихъ, хочу выкинуть изъ головы, а память, независимо отъ меня, сама собой ищетъ проклятое слово… Въ чемъ вы затрудняетесь? спрашиваетъ учитель. Я молчу, совсмъ смутился, въ жаръ меня бросило даже. Садитесь, говоритъ инспекторъ. Слъ я, и все продолжаю припоминать забытое слово, немного погодя вспомнилъ, успокоился и вникнулъ въ задачу, да ужь поздно… Вы не можете понять, какую пытку я тогда вынесъ!

Гимназистъ остановилъ глаза на Маш, безнадежно махнулъ рукой, и присвъ, отгрызъ кусокъ сахару.

— Напротивъ, я очень хорошо понимаю, съ оживленіемъ заговорила Маша:— и у меня долго вертлись хорошо выученные уроки, особенно стихи, складно такъ, точно играетъ… Вроятно, такое настроеніе на всхъ находитъ въ большей или меньшей степени, потому что у насъ одна институтка даже съ ума сошла отъ этого. Переучила она законъ Божій, и нетолько думала, но и вслухъ говорила славянскими текстами. Бывало, попросишь у ней, напримръ, булавки.— Не дамъ, отвчаетъ она грубо, и странно такъ смотритъ.— Пожалуйста, дай одну, единую… А она въ отвтъ: ‘Едино тло, единъ духъ, яко же и зване бысте во единомъ упованіи званія вашего, едина церковь, едино крещеніе, единъ Богъ и Отецъ всхъ’… Въ начал не обращали на это вниманія, но одинъ разъ учитель спросилъ ее, какая часть рчи иной, а она: ‘Ина слава солнцу, ина слава лун, ина слава звздамъ, звзда бо отъ звзды разиствуетъ во слав, тако же и воскресеніе мертвыхъ’.— Вы бы обратили вниманіе на госпожу Покровскую, она, кажется, нездорова, заявляетъ учитель классной дам.— Нтъ, это она шалитъ, и будетъ строго наказана. А Покровская перебиваетъ: ‘Иже кого любитъ, того наказуетъ, бьетъ же всякаго сына, его же пріемлетъ.— Перестаньте всуе поминать имя Божіе, останавливаетъ классная дама.— Не пріемли имени Господа Бога твоего всуе, помни день субботній и т. д. вс заповди до конца. И скоро такъ трещитъ, пытались ее прерывать, а она стала бросаться книгами, и чмъ ни попало. Отвели въ больницу въ отдльную палату, гд и продержали около года. Вышла оттуда бритая, жолтая, худая…

Маша вдругъ умолкла, взглянувъ на гимназиста.

— Что если и я… началъ было онъ и замолчалъ. Лицо его приняло мрачное выраженіе, онъ понурилъ голову и задумался.

Маша поняла свою неосторожность, и, желая поправить дло, предложила ему какой-то вопросъ, но онъ не отвтилъ, и вроятно не разслыхалъ.

— Вотъ такъ-то и завсегда, ворчитъ незамтно вошедшая хозяйка:— ты ему говоришь, а онъ не слушаетъ. Кончили, что-ль? я самоваръ возьму. Да что вы до сей поры спать не ложитесь, на двор-то ужь ночь! Ахъ дти, дти! куда мн васъ дти!

Маша молча пошла къ себ.

Первая мысль ея, по пробужденіи, была о новомъ знакомомъ. Маша не могла себ простить вчерашняго промаха, ей хотлось скорй изгладить впечатлніе, произведенное ея разсказомъ на юношу, все утро продумала она, какъ бы ободрить его, наконецъ, не дождавшись обычнаго времени для чаепитія, постучалась въ его дверь.

Онъ встртилъ ее своей привтливой улыбкой, задумчивости не было и слда: очевидно, онъ за ночь успокоился.

— Я все думала о васъ, начала она безъ всякихъ околичностей:— отчего вы не попросите переэкзаменовки?

Отъ нея не скрылось удовольствіе, которое она доставила ему такимъ вниманіемъ.

— Просилъ за меня самъ учитель — я изъ лучшихъ у него, да все дло пропало.

— Какъ такъ?

— Директоръ сталъ приставать, отчего я не приготовился? я сказалъ, что зналъ задачу, но не могъ отвчать, потому что думалъ въ это время о другомъ. Директоръ разсердился. Вотъ вы какъ поговаривать ныньче стали… отлично! кто-жь мн поручится, что и во время переэкзаменовки вы не будете заняты другими, боле важными для васъ мыслями? Страшно разозлился, костилъ, костилъ, наконецъ, сказалъ:— Посидите-ка еще годикъ, это васъ отрезвитъ. Научитъ думать о чемъ, и когда слдуетъ.

— Вы бы ему все откровенно сказали, посовтовала Маша.

— Какая тутъ откровенность! видите, что и такъ напрасно лишнее сболтнулъ. Слушайте, что дальше было. Пріхалъ дядя, сталъ просить за меня директора, но наслушался отъ него такихъ ужасовъ про меня, что перепугался и меня напугалъ.

Гимназистъ съ сокрушеннымъ видомъ уставился глазами въ полъ.

— Что же, напримръ, наговорилъ онъ вашему дядюшк?

— Много: что я заразился превратными идеями, что изъ упрямства и вольнодумства экзаменоваться не хотлъ, дерзко ему отвчаю, и Богъ знаетъ, что еще.

Все это проговорилъ гимназистъ монотонно и съ разстановками, сопровождаемыми кивками головы.

— Ну, что же дальше? понуждаетъ собесдница.

— Ну, а дядя вритъ: брось ты эти бредни, говоритъ, ты и себ дорогу испортишь и другимъ повредишь, я откажусь отъ тебя, въ случа чего, мн рисковать нельзя и т. д. Напрасно я уврялъ, клялся, что все неправда, что директору это показалось, не вритъ мн старикъ, и все упрашиваетъ избгать кого-то. Я думалъ, обойдется, а дло-то приняло серьёзный оборотъ. Жилъ я тогда на попеченіи у дядина знакомаго, и ему досталось за меня. Дядя высказалъ ему, что онъ не съумлъ уберечь меня, злоупотребилъ довріемъ, и ухалъ, не простившись съ нимъ. Прежде каждое лто звалъ меня дядя къ себ въ деревню, еще при отц, бывало, я здилъ къ нему, и онъ мн всегда радовался, а теперь вотъ что онъ мн написалъ — не угодно ли прочесть?

Гимназистъ досталъ изъ ящика письмо и подалъ Маш.

‘Любезный другъ Василій, ты уже не маленькій и самъ долженъ понимать свою пользу. Прими совтъ отъ старика: проси переэкзаменовки, да хорошенько проси. Директоръ не откажетъ, если ты смиришься. Смирись, мой другъ, покоряться необходимо, особенно въ твои лта. Умоляй со слезами, если будетъ нужно. Желалъ бы тебя видть, но лучше останься это лто въ Москв, приготовься хорошенько, и не осрамись.

‘Если не хочешь меня слушать, то Богъ съ тобой, я останусь твоимъ опекуномъ, буду высылать теб деньги до совершеннолтія, но въ твои личныя дла вмшиваться не буду. Живи какъ знаешь. Любящій тебя Иванъ Барановъ’.

‘Помни, что средства твои не велики и каррьерой пренебрегать не должно’.

Маша молча возвратила письмо, гимназистъ, скомкалъ его и нервно проговорилъ:

— За что? что я сдлалъ?

Въ голос его задрожала слезливая нота, онъ отвернулся, а Маша придумывала, что бы сказать въ утшеніе, но ничего не находила.

— Какъ же вы ршили? спросила она.

— Какъ видите: остался въ Москв, и живу какъ знаю, началъ съ того, что съхалъ оттуда, гд мн было невыносимо жить… Когда нибудь разскажу объ этомъ.

— А переэкзаменовка!

— Ну, ее! не цловать же мн ручки у директора!

— Все-таки попытались бы.

— Не стану.

Наступило молчаніе. Маша съ участіемъ смотрла на злополучнаго гимназиста, который, утвердивъ локти на колняхъ, запустилъ пальцы въ волосы и уныло покачивалъ низко нагнутой головой. Вдругъ онъ разогнулся.

— Одно мн жаль, дядю потерялъ, съ прискорбіемъ воскликнулъ юноша:— теперь я совсмъ, совсмъ одинъ остался!

Губы его нервно вздрагиваютъ, онъ длаетъ надъ собой неимоврное усиліе, чтобы не расплакаться.

— Я гораздо, гораздо несчастне васъ, съ жаромъ и порывисто заговорила Маша, вскакивая съ дивана: — я тоже совсмъ, совсмъ одна, на всемъ свт у меня есть только братъ, я пріхала къ нему, а онъ въ темниц…

— Въ какой темниц? изумился гимназистъ.

— Ну, я не знаю тамъ, какъ это говорится, словомъ, увели его, арестовали что-ли…

— За что?

— Онъ — студентъ, пояснила Маша просто.

— Такъ что же?

— Ахъ, будто, не знаете! еще въ институт мы слышали, что студенты часто возмущаются, вотъ и онъ, должно быть, возмутился.

— Какъ такъ возмутился? чмъ?

— Не знаю, можетъ быть, я не такъ выразилась, кажется, надо сказать: взбунтовался.

— Какая же причина? неужели же такъ ни съ того, ни съ сего?

— Ахъ, почемъ я знаю! нетерпливо воскликнула Маша: — говорю вамъ, пріхала, а его нтъ.

Въ своеобразныхъ выраженіяхъ и очень подробно разсказала она все, что пережила и передумала за короткое время своего одинокого существованія. Отрадно было ей высказаться. По мр того, какъ она говорила, и собесдникъ проникался сочувствіемъ, ей становилось легче. Ей казалось, что часть ея бремени перекладывается на его плечи, что онъ ей поможетъ, и что она уже не одна. И это ощущеніе высказала она ему.

— Я тоже самое испыталъ, разсказавъ вамъ свои дла, сознался и онъ, и оба вдругъ повеселли.

— Какъ васъ зовутъ? спросила Маша.

— Васей.

— А отчество?

— Зовите просто Васей, я къ отчеству не привыкъ?

— И я тоже. Называйте меня Машей.

— Давайте всегда вмст чай пить, предложилъ онъ.

Они услись рядомъ и посмотрли другъ другу въ глаза, гимназистъ вспомнилъ что-то и разсмялся.

— Чему вы?

— Такъ.

— Скажи-ите! просительно протянула она.

— Вы не обидитесь?

— Нтъ.

— Очень вы смшная.

— Чмъ?

— Вы думаете, что вашъ братъ сидлъ въ комнат, и вдругъ безъ всякой причины, только потому, что онъ студентъ, взялъ да и взбунтовался: сталъ махать руками, кричать, швырять стулья, увидли въ окно, что онъ бунтуется, схватили и увели. Такъ вдь вы думаете?

— Какого вы обо мн понятія! обиженно произнесла двушка и по дтски надула губы.

— Какъ же по вашему? приставалъ гимназистъ.

— Не скажу! капризно отвтила Маша.

— Ахъ, что вы, я пошутилъ! мн только интересно, за что попался вашъ братъ, оправдывался гимназистъ, и сталъ хлопотать около принесеннаго самовара.

Маша что-то сообразила и перестала дуться.

— По всей вроятности, начала она съ увренностью:— въ него вселились:

Язва мысли, лжеученья,

Лжесвободы кличъ пустой…

— Откуда вы это успли почерпнуть? удивился гимназистъ.

— Еще въ маленькихъ классахъ насъ заставили это разучивать, и мы пли хоромъ:

Язва мысли, лжеученья.

Лжесвободы кличъ пустой

Разлетаются, какъ тлнье,

Предъ твоею добротой.

Славься, Царь любвеобильный…

Маша спла это звонкимъ, пріятнымъ сопрано.

— Повторите, пожалуйста, научите меня, проситъ гимназистъ.

Она научила, и оба затянули дуэтъ: ‘Предъ твоею до-бротой, Предъ твоею до-бро-той, предъ твоею доброто-ой’, раздавалось на всю квартиру.

Хозяйка пришла послушать.

— Вотъ такъ бы давно, сказала она, и степенно присла, подперевъ щеку кулакомъ.

— А ну-те-ка, пропойте еще. я послушаю.

III.

Быстро сблизившись, молодые люди стали необходимы другъ другу. Они видлись каждый день, всегда находили предметы для разговоровъ, и часто засиживались далеко за полночь, если своевременно не разгоняла ихъ хозяйка, неизмнно каждый разъ приговаривая: ‘ахъ дти, дти, куда мн васъ дти!’

Въ особенности, Маша дорожила своимъ новымъ другомъ: онъ въ одно и то же время замнялъ ей и брата и институтскихъ подругъ.

Всякая, по мннію другихъ, бездлица занимала ее, все ей было ново, непонятно, на все требовалось объясненіе. Она закидывала Васю вопросами, и тотъ терпливо и съ сознаніемъ превосходства, училъ ее тому, въ чемъ считалъ себя компетентнымъ. Но увы! въ самое короткое время исчерпалъ онъ весь свой запасъ житейской мудрости, и въ остальномъ призналъ себя столько же не свдущимъ, какъ и сама Маша.

Когда степень ихъ познаній сравнялась совершенно, они стали задавать вопросы въ пространство, стараясь разршить ихъ соединенными силами.

——

Въ такихъ случаяхъ на долю Маши выпадала руководящая роль: она дятельне, неотступне допытывалась, предоставляя Вас подтверждать и опровергать ея выводы, зачастую самые фантастическіе, послднее слово, въ большинств случаевъ, произносилось Васей, чаще же вопросы такъ и оставались открытыми. Однажды, Вася предложилъ ей прочесть ‘Кружковщину’ Незлобина, гд такъ подробно описываются интересующіе ее таинственные люди.

— Ну, что? спросилъ онъ, когда она кончила:— каковъ Незлобинъ?

— Должно быть они его поколотили,— сказала Маша просто:— гд вы это взяли?

— Дядя снабдилъ. Почти каждый гимназистъ прочелъ это для назиданія.

— Во всякомъ случа, не стоило читать эту ‘Кружковщину’, печально прерываетъ Маша:— ничего-то я изъ нея не узнала.

— Чмъ разсказывать, какъ они глотаютъ мухъ, написалъ бы лучше, что имъ надо, глубокомысленно заключилъ гимназистъ.

— Я три дня и три ночи объ этомъ думала еще до знакомства съ вами.

— Мн кажется, они подражаютъ Герострату, который, помните, въ древней исторіи сжегъ храмъ Діаны Эеской, чтобы прославиться, и въ самомъ дл, вдь прославился. Вотъ и они: были самые обыкновенные, никому неизвстные люди, а теперь о нихъ въ газетахъ пишутъ.

— Да, есть такіе люди, убжденно произноситъ Вася: — которые любятъ, чтобы о нихъ говорили. У насъ одинъ ученикъ, что только не выдлываетъ для этого. Господа, говоритъ, хотите я сейчасъ обмажу руку керосиномъ, зажгу и не моргну. Никто, конечно, ему не вритъ. Онъ снялъ лампу, развинтилъ, опустилъ въ нее пальцы и зажегъ. Кричалъ страшно, долго посл того не ходилъ въ гимназію.

— Какъ бы то ни было, восклицаетъ Маша: — но во всякомъ случа, желала бы я знать… Ахъ, Вася, какой вы, право, у васъ товарищи, наставники, учителя, и вы ничего не знаете…

Гимназистъ осмотрлся, понизилъ голосъ до шопота, и нершительно произнесъ: говорятъ, книги есть такія, въ нихъ все сказано.

— Какъ достать? гд?

— Невозможно нигд достать. Вс сожгли, а кто не усплъ этого сдлать, тхъ взяли.

— Вотъ и брата должно быть за это взяли, печально произноситъ двушка, и немного погодя, прибавляетъ:— а разв нельзя тихонько, чтобъ никто не узналъ?

— Непремнно узнаютъ: одна богатая барыня, изъ любопытства, заплатила сто рублей за одну книгу, не донесла до дому и попалась.

— Ахъ, Боже мой!

— Что вы кричите? строго остерегъ ее гимназистъ, и лицо его приняло такое выраженіе, что Маша испугалась, подозрительно оглянулась кругомъ и затаивъ дыханіе, спросила едва слышно:

— А что?

Онъ сердито взглянулъ на нее и не отвтилъ.

— Напрасно только пугаете, бодрится Маша:— никого нтъ, даже хозяйки, и дверь заперта.

— Есть, отвтилъ онъ, тономъ, недопускающимъ возраженій:— во всякой квартир есть. Мн сказалъ одинъ товарищъ, онъ, наврное, знаетъ, потому что сынъ квартальнаго.

— Ну, гд же? недоврчиво спрашиваетъ она.

— Мало-ли… напримръ, на потолк можетъ быть незамтное отверстіе, и отъ него проведена слуховая труба…

— Или телефонъ… добавляетъ Маша, у которой сильно развито воображеніе.

Маша замерла. Ей кажется, что со всхъ сторонъ пронзаетъ ее недоброжелательное око. И вдругъ, въ эту минуту раздался стукъ въ дверь. Маша оцпенла. Стукъ повторился. Маша почувствовала дрожь въ ногахъ, и сла на полъ, какъ подкошенная, а стукъ все усиливался.

Посл нкотораго колебанія, гимназистъ ршительно направился къ двери.

— Кто тамъ? окликнулъ онъ дрогнувшимъ голосомъ.

— Я, я, я, кричитъ хозяйка:— отворяйте что-ли.

Дти обрадовались приходу хозяйки, и стали помогать ей сгружать съ себя предметы торговли, въ числ которыхъ находилось и Машино платье.

— Ну, что, не продали? спрашиваетъ она, снимая съ ея плеча сренькую баску.

— Нту, милая, дешево даютъ, ходила, ходила — такъ дешево, и сказать нельзя. Одна горничная надавала 5 рублей, посмотрю, коли въ воскресенье у Сухаревой больше не дадутъ, придется отдать. Отдавать что-ль? перемнивъ тонъ на суровый, обратилась она къ Маш.

— Разумется, отдавайте, а то денегъ нтъ.

— Смотрите, посл не пеняйте, платье-то новое… Жалко.

— Ничего… что-жь длать!

— Что вы, хозяюшка, все насъ дтьми называете, у меня ужь усы ростутъ, прерываетъ ихъ разсчеты Вася, и самодовольно раздвигаетъ большой и указательный пальцы по верхней губ, надъ которой едва виднется пушокъ.

— Со всмъ, какъ есть, малолтніе и никакой-то солидности въ васъ нтъ, особливо вотъ эта! указала хозяйка локтемъ въ сторону Маши:— ни до чего-то ей заботушки нтъ.

— Напротивъ того… начала было Маша, но хозяйка не дала ей продолжать, и, подступивъ ей къ самому лицу, сердито напустилась.

— Что длать станете, какъ послднее-то платьишко спустите, а? Блья-то много-ли осталось, и всего ничего, только перемниться… гд возьмете, какъ износите?

Маша пятилась отъ нея задомъ, отступая къ стн.

— То-то вотъ и есть. Я говорю: чмъ бы подумать, какъ себя пристроить, пропитаніе найти, а она наткось: и денно и нощно, только и знаетъ: отчего, да какъ, да зачмъ. Охъ, что ужь тутъ! Согршила я гршная и не рада, что пустила… Истерзалась моя душенька, на васъ глядючи.

Хозяйка съ сокрушеніемъ махнула рукой, а Маша подумала: ‘Какая добрая, славная старуха, и какъ меня любитъ!’

— Другая бы уроки задавала, либо въ гувернантки шла, а эта, Господь съ ней, словно блаженная: босикомъ скоро пойдетъ и горюшка мало, продолжаетъ укорять хозяйка.

— Что же мн длать, возражаетъ Маша:— вдь вы знаете, что я уже нсколько разъ ходила представляться на мста. Вс думаютъ, что мн 15 лтъ и не довряютъ дтей — чмъ я виновата! Я и дипломъ показывала, не помогаетъ: одна купчиха даже оскорбила меня. Почемъ я знаю, говоритъ, можетъ, это фальшивый, много васъ ныньче развелось такихъ, что фальшивые паспорты себ длаютъ… А вы меня же браните, оправдывалась Маша жалобнымъ голосомъ.

— Не браню, а дло говорю, кто-жь вамъ, окромя меня, укажетъ!

— Помните, какъ я урокъ искала… начала опять Маша.

— Нешто такъ ищутъ, почти со злобой прерываетъ хозяйка:— нтъ, милая, хлбъ за брюхомъ не бжитъ, а ты за нимъ побгай!

Посл такихъ сценъ мысли Маши принимаютъ на нкоторое время практическое направленіе въ форм вопросовъ: какъ быть? гд взять! что длать? потомъ, постепенно обобщаясь въ ея голов, вопросы эти переходятъ на боле обширную почву: ‘Хорошо бы, еслибъ вс могли… или: отчего не устроютъ, чтобы каждый… и т. д.

— Вася! прерывая свои мысли, взываетъ она къ сосду: — нтъ-ли такого учрежденія, гд бы вс, ищущіе занятій, знакомились и взаимно ручались другъ за друга. Вотъ, напримръ, я… меня не знаютъ и не довряютъ, и много вдь такихъ. Какъ бы удобно…

— Кабы, да чтобы, да хорошо бы, передразниваетъ ее съ досадой хозяйка:— только и на ум! до всего-то ей дло, а на себ дыры зашить не можетъ…

Сконфуженная Маша умолкаетъ. Хозяйка права, она ршительно неспособна о себ заботиться. Въ продолженіи всей своей жизни привыкла она по субботамъ и четвергамъ находить на своей кровати чистое блье, невидимо кмъ приготовленное, ей оставалось бросить грязное на полъ, и оно куда-то убиралось, платье, обувь, все необходимое само собой откуда-то являлось. Какое ей было дло до всего этого? Теперь не то. Пора подумать, пришла она къ такому заключенію, и, вставъ на слдующее утро ране обыкновеннаго, объявила во всеуслышаніе:

— Пойду мсто искать!

Вася идетъ къ лавочнику за ‘Полицейскими Вдомостями’, хозяйка чиститъ ватер-пруфъ, а Маша тщательно приглаживаетъ волосы, достаетъ галстучекъ, перчатки.

— Чтобы ни въ чемъ не нуждаться, думаетъ она, длая эти приготовленія:— стоитъ только выдти замужъ… Мужъ будетъ для меня длать все, что нужно, денегъ мн давать… а я ему ничего… Неделикатно это… особенно, если добрый! Злой будетъ попрекать, непремнно попрекать, и притомъ вольничать надо мной. Нтъ, я за злого не пойду… и за богатаго не пойду — что за радость! Изъ прежнихъ выпусковъ, Антонова нашла себ богатаго мужа, такъ она безъ него шагу ступить не сметъ. Онъ три дня держалъ ее въ заперти въ спальн, въ наказаніе за то, что она безъ его позволенія куда-то създила. Вдь это все равно, что опять въ институтъ поступить… хуже! О-о, ни за что, ни за что, никогда!

Вася принесъ ‘Полицейскія Вдомости’ и сталъ наскоро ихъ пробгать.

— Вотъ… нужна особа, знающая предметы гимназическаго курса. Я вамъ выпишу этотъ адресъ, говоритъ онъ.

— Пожалуйста, кивнула Маша, и стала завязывать галстухъ, стоя передъ осколкомъ зеркала, прислоненнымъ къ оконной рам.

— Нужна гувернантка, знающая музыку и французскій языкъ. Нужна приходящая чтица… выписать?

— Непремнно.

— Далеко очень.

— Ничего, если хорошее жалованье, можно на извозчик здить.

— Больше ничего нтъ, говоритъ Вася, складываетъ газету и подаетъ ей четвертушку бумаги, прибавивъ:— смотрите же, не потеряйте, Маша.

Она собралась совсмъ, и, проходя черезъ переднюю мимо хозяйки, длаетъ наскоро распоряженіе:

— Къ вечеру мн хлба не покупайте, я уже поступлю…

— Ладно, ладно, тамъ видно будетъ, снисходительно усмхается хозяйка:— не въ первой такъ-то вотъ слышу!

Но Маша уже далеко.

——

— Только звонка не найду… вотъ, кажется… здсь нужна гувернантка? Дверь отворилась и быстро захлопнулась передъ ея носомъ.

— Наняли ужь… раздуй васъ горой, шляются, покою нтъ! слышится за дверью.

Нимало не обезкураженная такой неудачей, двушка весело направляется по другому адресу.

— Въ гувернантки меня не берутъ, все равно надо будетъ въ чтицы наняться. Пора, наконецъ… гд Серпуховская улица? спрашиваетъ она прохожихъ и идетъ, опять спрашиваетъ и неутомимо идетъ.

— Далеко Серпуховская улица? останавливаетъ она какую-то женщину.

— Да порядочно-таки: все прямо до Коровьяго вала, а тамъ спросите…

— Merci.

Маша почувствовала усталость.

— Гд домъ Копилова?

Городовой объяснилъ, что это будетъ крайній домъ у Серпуховской заставы.

— Mais c’est au bout du monde! падаетъ она духомъ:— не воротиться ли?

Но передъ ней возстаетъ образъ хозяйки и придаетъ ей силы: хлбъ за брюхомъ не бжитъ. Косточки ноютъ… моченьки нтъ… вспоминаетъ она ея нытье, и все идетъ все идетъ. Дошла.

— Здсь чтица нужна?

— Пожалуйте.

— Какъ здсь гадко пахнетъ кислымъ чмъ-то! морщится Маша, слдуя за горничной по комнатамъ съ затхлой и прлой атмосферой, и ухищряясь такъ ступать, чтобы не очень выставлялась изъ подъ платья ея правая нога въ изорванномъ башмак. Сквозь слой пыли различаетъ она предметы не первой необходимости, бронза, мраморъ. Должно быть, богатые, и заплатятъ хорошо.

Вдругъ съ неистовымъ лаемъ набросились на нее откуда-то взявшаяся собаченка, за ней другая, третья, цлая стая.

— Амишка! я теб шельма! нагибается горничная.

— Милка! Милка! Милка! пронзительно дребезжитъ старческій голосъ въ сосдней комнат.

Лай и гамъ невообразимый. Маша окружена со всхъ сторонъ собаками, отъ замшательства она обнаружила правую ногу, сквозитъ въ отверстіе башмака блый чулокъ, но ей не до того, она совсмъ оглушена. Появляется господинъ.

— Что вамъ угодно? цыцъ, проклятыя!

— Здсь… пробуетъ сказать Маша, и не слышитъ своего голоса.

— Милка, Милка!

— Азорка, кушъ!

— Вамъ кого-съ? опять доносится до нея сквозь лай, крикъ и дребезжанье старухи.

— Здсь публик…

— Молчать! Султанъ, стой же…

Господинъ выхватываетъ изъ кармана платокъ и отмахиваетъ имъ собакъ, отчего лай переходитъ въ рычаніе и оглушительный визгъ. Горничная ползаетъ на четверенькахъ, ловя собакъ, господинъ усердно ей помогаетъ. Суматоха эта продолжается битыхъ двадцать минутъ, наконецъ, наступаетъ тишина.

— Вамъ кого-съ? въ третій разъ спрашиваетъ, уже запыхавшись, господинъ, вытирая выступившій на лбу потъ тмъ самымъ платкомъ, посредствомъ котораго расправлялся съ собаками.

— Здсь чтица нужна?

— Чтица ужь есть-съ, вы напрасно себя изволили обезпокоить.

— Ахъ, Боже мой! восклицаетъ Маша.

— Ты что же, дура, впускаешь? накидывается господинъ на горничную.

— Я не знала-съ.

— Кто-жь долженъ знать, а?

Маша спшитъ уйти.

— Стойте, стойте, погодите, мамзель! удерживаетъ ее господинъ:— вы оставьте на случай вашъ адресъ, можетъ та скоро надостъ маменьк.

— А какія ваши условія? съ живостью обертывается Маша.

— Условія-то? переспрашиваетъ господинъ: — что-жь такое… мы условія сейчасъ вамъ скажемъ: только отъ 12 до 8 часовъ почитать старушк житіе святыхъ, неотлучно при ней находиться, а потомъ можете уходить на вс четыре стороны, потому она рано ложится спать.

Господинъ старается говорить очень вкрадчиво, какъ бы надясь, что отъ его сладкаго голоса предложеніе покажется привлекательне. Маша широко раскрыла глаза и приподняла брови:

— А жалованье? освдомилась она.

— Жалованье-то? Жалованья будетъ вамъ идти по семи рублей въ мсяцъ.

— О-о! произнесла озадаченная двушка.

— Точно такъ-съ, подхватилъ любезно господинъ:— платили прежде десять, а теперь нельзя-съ. Все такъ дорого, такъ дорого стало! врите-ли Богу, къ провизіи приступу нтъ. Кушать вы будете у себя-съ: маменьк только бульонъ или уху готовятъ, а я обдаю въ лавк.

Маша дослушала послднія слова уже изъ передней.

— Нашлась же несчастная бдне меня, которая и на это согласилась! думаетъ раздосадованная двушка, сама отпирая дверь.

— Проводи, чего стоишь! прикрикнулъ онъ на горничную:— не унесла бы чего…

Этого Маша не могла стерпть.

— Разв я воровка! запальчиво вскричала она:— какъ вы смете это думать, гадкій, низкій человкъ!

— Ахъ ты, сволочь! въ полицію сейчасъ отправлю, держи ее, Маланья, не пускай. Какъ объ адрес спросилъ, такъ и бжать… знаемъ мы этихъ… хуже воровъ!

— Отворите дверь… пропустите! обращается она къ горничной, загородившей собою дверь.

— Те… те… те… такъ вотъ сейчасъ и пустили… можетъ ты меня убить приходила, предполагаетъ хозяинъ:— почемъ я знаю! надо это разслдовать, теперь только и слышишь, то въ Петербург, то въ Харьков этакіе-то вотъ…

Маша безъ всякаго усилія оттолкнула отъ двери горничную и выбжала вн себя отъ страха.

— Лови, лови, чего зваешь!

Горничная бросилась въ сни, но вмсто того, чтобы ловить, помогла дрожащей двушк сойти съ лстницы.

— Тихонько, тихонько, не оступитесь, барышня… Житья отъ собакъ нтъ. А сами хуже зврей наровятъ всякаго изобидть, трещала словоохотливая служанка, поддерживая подъ локоть Машу.— Вамъ бы, барышня, извощика нанять, посовтовала она, неравно аспидъ-то не выскочилъ бы за вами.

И горничная провожала Машу глазами, пока та не скрылась изъ виду.

Маша летитъ, задваетъ за прохожихъ, подвертывается подъ лошадей, каждую минуту рискуя быть сбитой съ ногъ, посторонняя сила несетъ ее быстро, легко, за спиной ощущеніе погони, травли собаками, ругательствъ. Она, не обертываясь, стремится впередъ, ничего передъ собой не замчая.

Едва переводя духъ остановилась она на мосту, перегнулась черезъ перила и стала смотрть въ воду. Неестественное напряженіе силъ разомъ оборвалось, сказалась усталость, обида, боль, явилась настоятельная потребность отвлечь куда-нибудь мысли, полусознанное желаніе вспомнить или представить себ что-нибудь радостное, чтобы стряхнуть чувство униженія, отогнать непріятныя, тяжелыя впечатлнія. Но дйствительность ничего утшительнаго ей дать не можетъ.

— Какъ сердце бьется, виски стучатъ и грудь стснило… ничего, это пройдетъ! будто ужь мн одной такъ пришлось… Почти вс наши институтки бдныя вдь переносятъ же… Господи! то-то и скверно, что я не одна… неужели же ничмъ нельзя помочь?

Она крпко зажала ротъ платкомъ, стараясь подавить рыданія, изъ глазъ хлынули слезы, голова опустилась ниже, втерокъ, подымавшійся съ рки, освжилъ ея лицо, дышать стало легче, она вытерла слезы, и подняла голову, не переставая смотрть въ рку.

— Теперь я врю, что можно ршиться на самоубійство, какъ въ романахъ… броситься разв? а братъ Петя тоже уроками жилъ… ахъ, еслибъ увидать его теперь, хотя на одно мгновеніе взглянуть, какой онъ, и потомъ… Боже мой, да вдь это грхъ… какая я!

— Я увижу брата непремнно, надо только терпніе… вдь онъ живъ, не умеръ, а только видть его нельзя… Вздоръ, это я не умю взяться… Побольше энергіи, и добьюсь, увижу… почемъ я знаю, можетъ быть, сейчасъ представится случай… отличусь чмъ-нибудь хорошимъ и выпрошу… Что бы такое? Вотъ. Буду стоять, напримръ, здсь долго, долго… цлый день… и вдругъ передъ моими глазами падаетъ въ воду человкъ и тонетъ… нтъ, человкъ мн не но силамъ… тонетъ ребенокъ. Я стремглавъ бросаюсь въ воду, и съ опасностью собственной жизни, вытаскиваю его на берегъ… Ребенокъ оказывается сыномъ самаго знатнаго вельможи, мать со слезами благодаритъ меня, отецъ говоритъ: я желаю исполнить вамъ три просьбы, все въ моей власти, говорите! Первая моя просьба, чтобы освободили брата, вторая, чтобы освободали всхъ заключенныхъ, а третья… чтобы освободили ихъ какъ можно скорй. Вельможа въ затрудненіи, но не хочетъ нарушить даннаго слова… Желзныя двери всхъ тюрьмъ растворились настежь… Настаетъ миръ и счастіе. Петя сидитъ въ моей комнат, онъ подружился съ Васей, я имъ наливаю чай, а они, по очереди, читаютъ вслухъ газеты. Хозяйка тоже радуется… ахъ, какъ весело!

По мр того, какъ Маша успокоивала себя мечтаніями, желудокъ ея все назойливе требовалъ пищи. Она купила на лотк сайку, и, дойдя до Александровскаго сада, въ изнеможеніи опустилась на скамейку, и стала сть, отщипывая въ карман кусочки, и стараясь незамтно жевать.

Въ лвой рук она держитъ зонтикъ и машинально водитъ имъ по песку, отгоняя отъ себя мрачныя мысли, и напрягая голову изобртать веселыя темы.

— Что если я зонтикомъ отковырну золотую песчинку, потомъ еще… мно-го, много! здсь рудникъ, и никто этого не зналъ, я первая открыла. Начинаю рыть — цлыя груды золота. Я богата. Сейчасъ за деньги разузнаю, гд братъ, достаю веревочную лстницу, монашеское платье и фальшивую бороду. Петя переодлся и убжалъ. Онъ скрывается у меня, и никто не догадывается, что это онъ. Я выдаю его за отца. На немъ сдой парикъ и синія очки… онъ неузнаваемъ. Вася помирился съ дядей, и мы вс вмст счастливо живемъ. Хозяйка одвается въ модныя платья, кости ея уже не болятъ…’

Проходитъ очень бдно одтая дама.

— Это, должно быть, та самая чтица, думаетъ Маша, съ состраданіемъ глядя на нее:— бдная! какъ она спшитъ! непремнно опоздаетъ… и до восьми часовъ ничего не будетъ сть. А можетъ быть у ней на булку нтъ, и продать нечего — какое на ней гадкое, изношенное платье. Я сравнительно великолпно одта, только вотъ башмаки… За то перчатки у меня совсмъ новыя, а она безъ перчатокъ, бдная! До чего она, должно быть, бдна, если взяла семь рублей за такой трудъ…

— Позвольте вамъ предложить папиросу, осклабился, садясь возл нея, какой-то франтъ.

Маша встала и пошла.

— Здсь недалеко надо зайти еще по одному адресу, тамъ наврно ждетъ меня удача, которая вознаградитъ за все… Устала я, но неловко передъ хозяйкой воротиться опять ни съ чмъ. Пойду. Вотъ Волхонка, чей домъ, надо взглянуть.

Маша вынула изъ кармана бумажку съ адресами, и чтобы не мшать прохожимъ, подвинулась лицомъ поближе къ стн и стала развертывать… Вдругъ, сильная, мохнатая, грязная рука опустились ей на плечо и крпко ее стиснула, другая такая же рука безцеремонно вырвала у ней листикъ, и поднесла къ бородатому лицу, надъ которымъ блестла мдная бляха.

Маша помертвла отъ ужаса.

— Это мста… адресы… лепетала она:— пусти, какъ смешь…

Борода медленно, но складамъ, разбирала написанное, рука не разжимала плеча, Маша была близка къ обмороку.

— То-то! внушительно проговорила, наконецъ, борода, и отошла съ сознаніемъ исполненнаго долга.

Машу била лихорадка, ноги ее не держали, колна подкашивались, она прислонилась къ стн, и чего-то ждала…

Изъ кучки успвшихъ собраться любопытныхъ, выступилъ извозчикъ, и нагнулся къ самому ея лицу.

— Взяли бы извозчика.

Маша утвердительно кивнула головой. Извозчикъ повернулся, подбжалъ къ пролетк и живо подкатилъ. Кто-то помогъ ей взобраться, и она похала.

IV.

Разстроенная, измученная, едва двигая ноги, входитъ Маша домой, сбрасываетъ шляпу и валится на кровать.

Вася вбгаетъ и участливо освдомляется о ея длахъ.

— Что вы какъ долго? Устали? Лежите, лежите, не стсняйтесь, разсказывайте скорй.

— Что мн вамъ разсказывать, скверно, Вася! слабымъ голосомъ отвчаетъ она, собираясь съ мыслями.— На первомъ мст мн пожелали, чтобъ меня раздуло горой, на другомъ еще хуже… а потомъ… ахъ, Вася, еслибъ вы знали…

Она зарылась лицомъ въ подушки и зарыдала. Онъ стоялъ надъ ней и безпокойно ждалъ, такъ прошло нсколько минутъ.

— Что случилось? Говорите, ради Бога!

Маша подняла облитое слезами лицо.

— Я не могу… Вася, голубчикъ, скажите мн что-нибудь радостное, чтобъ на душ было спокойно, тепло… Если не можете, то лучше уйдите, оставьте меня одну.

Встревоженный Вася постоялъ съ минуту и ршился исполнить ея требованіе.

— Пойду куплю чего-нибудь къ чаю, сказалъ онъ: — а вы послушайте, чтобъ кто-нибудь не вошелъ, а то хозяйка спитъ.

— Какъ тяжело, невыносимо тяжело! Не можетъ же это такъ продолжаться, вдь я не вынесу… должно же что-нибудь произойти такое… хорошее… и поскорй… сейчасъ. Лежу я и слышу въ передней мужской голосъ — это Петя, его простили… онъ спрашиваетъ меня… я бгу и бросаюсь ему на шею.

— Эй, нтъ ли тутъ кого? дйствительно раздается въ передней голосъ.

Маша встрепенулась.

— Кто тамъ? отзывается съ просонокъ хозяйка.

У Маши ёкнуло сердце, она едва удерживается, чтобы не вскочить.

— Что-жь вы деньги-то не выносите, долго ли мн еще ждать! буянитъ извозчикъ.

— Ступай, ступай, дверью ошибся, никто тутъ на извозчикахъ не здитъ, протестуетъ хозяйка.

— Барышню привезъ, блобрысенькую, самъ видлъ, какъ сюда вошла.

— Каку-таку барышню? ахъ, батюшки свты, постой я спрошу. Голова хозяйки просовывается въ дверь Машиной комнаты.

— Марья Александровна, вы, что-ль, пріхали?

— Я… виноватымъ голосомъ запинается убитая двушка: — попросите его… до завтра… теперь у меня нтъ… я завтра непремнно достану… увряю васъ.

— Что-жь вы не сказываете? Отпустить его надо — сколько теб?

— Рупъ съ четвертью.

— Вы откуда его наняли?

— Съ Волхонки.

— Это съ Волконки-то рупъ! Ты въ ум ли?

— Не торговавшись сла, да сколько ждалъ.

— Да боишься ли ты Бога!

— Что-жь мн, по твоему, даромъ что-ль шаромыжниковъ-то развозить.

— Ахъ, ты, разбойникъ! ворвался въ благородный домъ, нашумлъ, насрамилъ и грха не боится…

— Ладно, ладно, свои грхи высчитывай, о моихъ не тужи, ты деньги-то выкладывай, знай.

— На вотъ теб четвертакъ, и проваливай, а то за дворникомъ схожу.

— Давай полтинникъ, такъ и быть, что съ васъ, съ нищихъ, взять-то!

— Уходи, уходи, говорятъ, возьму кочергу.

— Ахъ, ты старая…

Водворяется тишина и хозяйка опять просовываетъ голову въ дверь.

— Марья Александровна, какъ же это вы такъ?

Двушк слышится жестокій упрекъ.

— Не входите ко мн, прошу васъ, повелительно возвышаетъ она голосъ: — я позову, когда будетъ нужно.

— Знать, повезло, ишь какъ покрикиваетъ, носъ-то задрала… Фря, право, фря! огрызнулась хозяйка, и исчезла.

Маша въ отчаяніи. Ко всей скопившейся на душ горечи, примшивается еще нчто самое жгучее: недовольство собой, стыдъ, ей бы хотлось скрыться отъ самой себя, но совсть неумолимо ее бичуетъ.

— Ходитъ пшкомъ, носитъ тяжести до ломоты въ костяхъ, а за меня извозчику заплатила… Когда я съ ней расплачусь? и за квартиру, и за хлбъ, и за услуги… А у меня ничего нтъ, истратила послдній пятачекъ.. Я завдомо лзу въ ея убогій карманъ, мъ мышцы, силы этой старухи, а сама, здоровая, молодая, ничего не длаю… Вотъ до чего я дошла! Господи! хоть на одно бы мгновеніе удалить изъ памяти весь этотъ рядъ подавляющихъ впечатлній…

Маша судорожно заметалась по кровати, запустила въ волоса свою маленькую руку и впутала въ нихъ сильные, ловкіе, выдержанные на клавишахъ пальцы. Она рванула, и медленно вытянула изъ косы длинную, вьющуюся прядь… вырванная прядь прихотливыми извилинами легла на полу.

— Больно… кровь… надо примочить. Теперь легче…

По мр того, какъ утихала боль, тревожныя мысли упорно забирались въ голову.

— Что бы такое сдлать, чтобъ забыть?

Она привскочила, и сильно ударилась головой объ стну.

— Точь въ точь въ трагедіяхъ, а я еще не врила! мелькнуло у ней въ голов, и затмъ уже ни одной мысли, только звонъ и шумъ въ ушахъ, да искры передъ глазами.

Она успокоилась и смирно лежитъ, закинувъ на голову руки, распухшія отъ слезъ вки закрыты, грудь равномрно подымается отъ тихаго дыханія.

— Спитъ, прошепталъ вошедшій Вася и тихо удалился.

— Не стучите, хозяюшка, полномъ, а то разбудите ее, у ней непріятность какая-то вышла — зачмъ я съ ней не пошелъ? грустно говоритъ юноша, останавливаясь передъ старухой, которая щипала лучину на самоваръ.

— Ишь защитникъ какой выискался! Самого однимъ щелчкомъ пришибить и не попахнетъ, фыркнула хозяйка въ отвтъ, но занятіе свое все-таки прекратила.

Поздно вечеромъ зашелъ гимназистъ провдать больную сосдку. Она все также неподвижно лежала, только глаза были открыты, и жмурилась отъ свта внесенной лампы.

— Маша, не хотите ли пость? я купилъ рыбы, вы любите…

— Ничего мн не хочется, Вася, благодарю васъ, слабо отвтила двушка и, немного помолчавъ, добавила уныло:— если я умру, найдите брата, скажите ему, что я до послдней минуты его жалла…

— Полноте, какъ вамъ не стыдно, перебиваетъ гимназистъ, но она, не слушая, продолжаетъ:

— Что я прошу его никогда, никогда больше не возмущаться, сдлайте это въ память обо мн, Васинька!

— Что за нелпость! хмуро возражаетъ гимназистъ: — если посл каждой неудачи вы будете приготовляться къ смерти, то ничего не достигнете. Обойдется… давайте лучше газеты читать, я принесъ ‘Русскія Вдомости’.

— Не надо, будетъ съ меня, читала я…

— Вы что читали? спросилъ онъ, стараясь поддержать разговоръ.

— ‘Московскія Вдомости’, отвчаетъ Маша и съ неожиданнымъ оживленіемъ силится приподняться съ подушки.— Представьте себ, какая тамъ замчательная передовая статья, она такъ врзалась мн въ память, что я могу сказать вамъ наизусть — хотите? И, не дожидаясь согласія, она скороговоркой зачастила, вдохновенно уставивъ глаза въ потолокъ.— ‘Истинно благочестивые люди должны твердо врить, что пропорціонально съ повышеніемъ цнъ на жизненные продукты, Богъ уменьшаетъ потребности бдныхъ людей. Потребности же богатыхъ, за грхи ихъ, увеличиваются съ каждымъ днемъ, и они, покоряясь вол Всевышняго, безропотно несутъ крестъ свой. Напримръ, чего стоитъ прокормить до дюжины собакъ, одного сахару сколько выйдетъ, но обойтись безъ нихъ нельзя’…

Все это она проговорила, не переводя духа, и, повернувъ къ нему воспаленное лицо, спросила въ заключеніе:

— Нравится вамъ это, Вася?

Вас это очень не нравится, онъ дотрогивается рукой до ея воспаленнаго лба и выбгаетъ изъ комнаты.

— Хозяйка! расталкиваетъ онъ спящую старуху: — у ней бредъ, надо скорй доктора.

— Какіе теперь доктора, ночью! никто не пойдетъ, недовольно произноситъ старуха и цломудренно прячется подъ тряпье.— Къ завтраму проспится, дло молодое, все пройдетъ… И старуха захрапла.

Гимназистъ намочилъ полотенце, положилъ его на голову двушки, и придумываетъ, чмъ бы еще ее полечить.

— Горчишникъ надо куда-нибудь поставить, соображаетъ импровизированный врачъ и опять будитъ хозяйку.

— Хозяйка, гд у васъ горчица?

— Нту, нту, и лавки теперь заперты, экіе неугомонные, право, уснуть не дадутъ! отвяжитесь вы отъ нея, только хуже растревожите, авось до завтра не помретъ.

Не взирая на эти доводы, гимназистъ взялъ фуражку, заперъ квартиру снаружи, сходилъ въ аптеку и скоро вернулся назадъ. Тщательно растеревъ въ вод горчицу, намазалъ ее на бумажку и поднесъ къ больной. Посл нкотораго размышленія, онъ ршилъ, что всего лучше приставить горчицу къ пяткамъ, и сталъ осторожно стаскивать съ ея ногъ башмаки, причемъ, увидя, въ какомъ плачевномъ состояніи они находятся, упрекнулъ себя, что не замтилъ этого раньше.

Большую часть денегъ, вырученныхъ за продажу пожитковъ, Маша тратила на лакомства, которыми добросовстно длилась съ Васей и хозяйкой. Вася имлъ большую возможность позволять себ эту роскошь, по онъ былъ на это тугъ. Онъ зналъ цну деньгамъ, съ дтства научился дорожить ими, чему не мало способствовалъ его дядя, присылая ему въ обрзъ только на необходимое и приправляя каждую присылку наставленіями и воркотней. Вася зналъ, что деньги принадлежатъ ему, однако, избгалъ требовать ихъ не въ срокъ, чтобы быть избавленнымъ отъ необходимости давать отчетъ въ своихъ издержкахъ. Онъ старался пригонять расходы такимъ образомъ, чтобы ко дню слдующей получки у него оставался небольшой запасъ, на случай замедленія со стороны дяди. За послднее время онъ сталъ урзывать себя въ необходимомъ, откладывать деньги, но на этотъ разъ счелъ долгомъ поступиться своими привычками въ пользу сосдки.

Маша закрыла глаза и, повидимому, крпко уснула. Онъ снялъ горчичникъ и компрессъ, заботливо прикрылъ ея ноги и взялъ лампу, намреваясь идти спать. Но когда онъ нагнулся, чтобъ захватить ея башмаки, ему бросилась въ глаза прядь ея волосъ. Поспшно схвативъ ее и сунувъ въ карманъ, онъ остановилъ на ея лиц пытливый и долгій взглядъ. Воображенію его представилась картина неравной борьбы, возмутительнаго насилія… теперь ему не до сна. Сжавъ кулаки и закусивъ губу, шагаетъ онъ изъ угла въ уголъ.

— Съ вами ужасное что-то случилось, Маша! Проснитесь, скажите что-нибудь! не вытерплъ онъ, взялъ обими руками ни голову и приподнялъ съ подушки.

Маша тупо на него взглянула и опять закрыла глаза.

— Скажите одно слово: кто? я домъ подожгу, если на то пойдетъ, шепталъ свирпо юноша, стараясь придать тлу больной сидячее положеніе, чтобъ разбудить ее, добиться отвта. Маша застонала.

— Что вы надъ двкой-то мудруете, тормошите ее, покою не даете? игрушка, что-ль, она вамъ досталась, пропасти на васъ нтъ! брюзжитъ въ дверяхъ хозяйка.

Вася обернулся и выпустилъ свою жертву.

Сквозь мутныя стекла окна брезжило раннее утро, борясь со свтомъ лампы, хозяйка только-что встала и, тихо войдя, наблюдала послднюю сцену, звая и почесываясь.

— Идите, идите, не мсто вамъ тутъ, ну, васъ совсмъ! уходите добромъ, не то я васъ по свойски выживу, неожиданно вступила въ свои права хозяйка.

Выпроводивъ гимназиста, она принялась хлопотать около больной, разстегнула на ней платье, поправила подушку, набросила одяло, не переставая на распвъ причитать:

— Красавица моя ненаглядная, гд ты уходила такъ себя, дитятко неразумное? тянула старуха, надрывая душу стоявшему за дверью Вас. Онъ одлся и вышелъ на улицу. Побродивъ безъ цли около часу, онъ вернулся и засталъ хозяйку за чинкой башмаковъ.

— Третій разъ чиню, все рвутся, пояснила она ему, принявъ его взглядъ за вопросительный.

— Ну, что она?

— Спитъ. Не ходите, не ходите и не заглядывайте, не пущу! сполошилась старуха, схвативъ его за рукавъ.— Что это за наказанье съ этимъ парнемъ, съ озорникомъ!

Вася вошелъ въ свою комнату и остановился передъ комодомъ, на которомъ стояла маленькая чернаго дерева шкатулка. Ключъ отъ нея вислъ у него на ше вмст съ золотымъ крестикомъ. Онъ вытащилъ изъ-за ворота шнурокъ, отперъ шкатулку, вынулъ нсколько писемъ и картинокъ, и досталъ съ самаго дна небольшую пачку мелкихъ кредитокъ, одну изъ нихъ отложилъ въ сторону, остальныя бережно пересчиталъ, уложилъ попрежнему и заперъ.

Зажавъ въ кулак синюю ассигнацію, онъ несмло подошелъ къ старух.

— Хозяюшка, вотъ видите ли… какъ бы это вамъ сказать… началъ онъ съ разстановкой въ словахъ и запинаясь: — я вами очень доволенъ, проговорилъ онъ и замолчалъ.

— Спасибо на добромъ слов, соколикъ: я ли не стараюсь жильцамъ угодить! кажется, со всмъ моимъ почтеніемъ, не безъ смущенія произноситъ старуха.

— Это хорошо, вотъ я и хочу васъ поблагодарить, только вы должны исполнить мн одну просьбу.

Старуха бросила на него подозрительный взглядъ.

— У ней башмаковъ нтъ, продолжаетъ Вася: — купите ей, она вамъ отдастъ, я ручаюсь.

— Ишь, съ чмъ подъзжаетъ! подумала старуха и смиренно произнесла:— то-то денегъ-то нтъ у меня, сама вижу, что надо, нештобъ я стала…

— Вотъ! оборвалъ онъ, и передъ самымъ ея носомъ разжалъ кулакъ.

Хозяйка остолбенла: она никакъ не ожидала отъ него такой щедрости. Не безъ основанія считала она его очень скупымъ, и всегда мысленно называла жилой. Въ удивленіи вертитъ она новенькую ассигнацію, не зная, что сказать.

— Это вамъ за услуги, только не говорите ей, что я… а будто ваши… Она вамъ возвратитъ, сказалъ Вася, повернулся и ушелъ.

Посл этого, Вася такъ крпко заснулъ на своемъ диван, что хозяйка, по приход, едва добудилась его.

— Полюбуйтесь-ка обновочкой, княжн надть не стыдно! хвастливо подняла она надъ головой топорной работы ботинки, купленныя за полтора рубля у знакомаго подмастерья.— Пойду да поставлю у кровати, ужо встанетъ, то-то обрадуется.

Оба на ципочкахъ вошли къ больной. Она смотрла на нихъ и радостно улыбалась.

— Хозяюшка, одньтесь получше, быстро заговорила она:— возьмите карету и позжайте за братомъ… Тамъ все готово: и лстница, и борода, и сторожа подкуплены вс до одного, не бойтесь… и не жалйте денегъ… Что вы на меня уставились? спшите!

Хозяйка всплеснула руками, такъ что и ботинки отлетли въ сторону.

— Батюшки-свты, пропала моя головушка, куда я съ ней днусь, хлопотъ-то, хлопотъ-то что!..

— Идите за докторомъ сію минуту, свирпо подступилъ къ ней Вася:— говорилъ я вамъ, а вы…

Старуха опрометью выбжала на дворъ. Дворникъ привелъ частнаго доктора. Это былъ пожилой мужчина съ просдью и въ синихъ очкахъ. При вид его, больная обнаружила сильное волненіе: она безуспшно силилась подняться и протянуть къ нему руки.

— Наконецъ-то!.. вскричала она истерически: — ты много выстрадалъ, скажи?.. парикъ хорошъ, совсмъ незамтно, настоящій старичокъ… Теперь мы втроемъ придумаемъ, что надо, чтобы всхъ несчастныхъ сдлать счастливыми… Нагнись ко мн… вотъ такъ… какъ это ты себ морщины сдлалъ?

Такъ бредила Маша, пока докторъ производилъ надлежащее изслдованіе, по окончаніи котораго онъ потребовалъ, чтобы ее немедленно отправили въ больницу.

Вася подошелъ къ нему и неловко подалъ руку. Онъ только-что опять порылся въ своей шкатулочк.

V.

Маша стала понемногу поправляться, къ ней воротилось сознаніе. Лежитъ она и день и ночь въ общей палат, слышитъ и наблюдаетъ, что происходитъ кругомъ. Видитъ испитыя лица, тощіе члены, злые недуги: животъ надорванъ въ непосильной работ, грудь разбита отъ безнадежныхъ вздоховъ, рука вывихнута въ драк съ пьянымъ мужемъ, глаза выплаканы по убитомъ сын-солдат, ноги застужены у проруби… Все задавленныя въ борьб за существованіе, небалованныя судьбой-мачихой созданія окружаютъ Машу, и ея личныя скорби уже кажутся ей ничтожными. Вечеромъ, при слабомъ освщеніи больничной лампы, словоохотливыя страдалицы особенно склоняются къ сообщительности, онъ собираются въ одинъ уголокъ и передаютъ другъ другу свои горести. Передъ Машей развертывается цлая бездна мрака, грубости чувствъ, преступленій изъ-за копеечныхъ интересовъ, полнйшая безвыходность изъ бездны. Она слушаетъ и молча скорбитъ.

Каждая разскащица даетъ понять, что только ея горе есть настоящее горе, а все слышанное ею ничто въ сравненіи. Въ тон ихъ слышится эгоистическое стованіе только о себ.

— Это еще что… Нтъ, ты послушай, что я теб скажу! такимъ вступленіемъ начинаютъ он свои повствованія.

Маша вмшивается въ разговоръ, она приподнялась на локт и возвысила голосъ, чтобы привлечь вниманіе, вс съ любопытствомъ обратились на нее.

— Зачмъ люди живутъ какъ зври въ клткахъ, думая только о себ и о своемъ гнзд, ораторствуетъ Маша:— лучше было бы, еслибы они взаимно заботились объ общихъ нуждахъ… Вотъ вы, напримръ, помогайте другъ другу, когда выздоровете…

Рчь ея обрывается: ей еще трудно говорить. Одна изъ больныхъ встала и подала Маш пить.

— Хуже ей стало, говоритъ другая:— пойтить сидлку позвать.

— Merci… не надо сидлку, мн легче, останавливаетъ ее Маша:— только вы послушайте меня, увидите, будетъ лучше.

— Хорошо, хорошо, все по твоему сдлаемъ, успокоиваютъ ее больныя.

— Вы здсь ознакомьтесь, поближе сойдитесь, полюбите другъ друга, проситъ Маша:— да? общайте мн это.

— И то любимъ, соглашаются он:— нельзя же безъ этого… Вонъ и батюшка въ церкви сказываетъ: любите ближняго своего… ну, мы и любимъ.

— Еще какъ любимъ-то! не безъ ироніи подхватываетъ искалченная мужемъ молоденькая солдатка.

Вс расходятся по койкамъ и Маша не удерживаетъ ихъ: она устала, ей надо отдохнуть.

Но уснуть она не можетъ, безконечно тянется для нея ночь. Почему-то вспомнила она, какъ ее маленькую баюкала няня, и слышится ей однообразный, ласковый припвъ:

Красна дерева кровать

На ковр будетъ стоять,

А на бархатной перин

Будетъ Маша почивать.

— Какъ плохо сбываются ея пророчества, думаетъ Маша: — вотъ огорчилась бы старушка, видя мою жизнь, а я еще такъ плакала, когда она умерла. Сколько она мн чулокъ навязала въ приданое, и тетя тоже чего-чего мн не наготовила, все это при выход вручила мн начальница вмст съ деньгами, а теперь уже почти нечего надть. Надо непремнно работать, когда выздоровю. Что бы со мной сталось, еслибы не существовало больницъ, и куда бы длись эти бдныя женщины. Хотя и не бархатныя перины и воняетъ отъ подушки чмъ-то сквернымъ, а все же… и лекарство, и доктора, особенно главный докторъ безпредльно внимателенъ и добръ ко мн. Жаль только, что не со всми онъ одинаковъ, какъ онъ закричалъ тогда на ту старушку! А старушка славная, очень похожа на мою няню.

И опять она мысленно переносится въ дтство. Видитъ она себя крошечной двочкой въ розовой блузк, растопыря рученки, бгаетъ она раннимъ утромъ по двору, догоняя курицу.

— Не трожь курицу, ласково останавливаетъ ее няня: — курочк больно будетъ, она испугается, споткнется и ножку зашибетъ объ камушекъ.

Двочка тотчасъ оставляетъ курицу, бжитъ въ полисадникъ и срываетъ піонъ.

— Зачмъ, зачмъ сорвала цвточекъ? укоряетъ подоспвшая няня:— не надобно рвать.

— Отчего?

— Больно ему, видишь, капельки-то — это слёзки, онъ плачетъ.

Маш длается невыразимо жаль цвточка, она безуспшно пробуетъ приставить его на прежнее мсто, и въ отчаяніи бжитъ къ отцу.

— Папа! папа! прыгаетъ она къ нему на колна:— что я надлала, смотри цвточекъ сорвала, ему больно, онъ плачетъ, поди посади.

— Кто теб сказалъ, что ему больно? спрашиваетъ отецъ съ неудовольствіемъ, замчая волненіе ребенка.

— Няня говоритъ.

— Это она нарочно, не врь: цвты для того и ростутъ, чтобы ихъ рвать.

— А слезки?

— Это роса, другъ мой.

И отецъ старается ей втолковать, что такое роса.

Двочка не понята, но поврила, ласки и поцлуи отца ее окончательно успокоили, она бжитъ опять въ полисадникъ.

— Няня, я буду рвать много цвтовъ, имъ не больно: ты врешь, это роса.

— Не рви, милая дточка, не рви, бда будетъ. Хозяинъ дома разсердится и прогонитъ насъ съ квартиры, и некуда намъ будетъ дться. Папа выйдетъ на улицу, сядетъ на тумбочку и горько заплачетъ… и я буду плакать.

Представивъ себ такую печальную картину, двочка корчитъ грустную рожицу, и готова разразиться громкимъ плачемъ, но разсевается неожиданно подошедшимъ отцомъ.

— Что ты ее все дразнишь, старая дура! кричитъ онъ на няньку:— сколько разъ я теб говорилъ, что это вредно для ребенка.

— А какъ же мн ее унять, обиженно отвчаетъ нянька: — такой неслухъ, хоть говори, хоть нтъ: только и ладу, что когда вотъ пожалть заставишь: очень жалостлива…

— Оставь ее, пусть рветъ цвты…

— Вамъ хорошо говорить, баринъ, ничего не видя. А какъ меня намедни домохозяинъ за это изругалъ. Другіе жильцы рвутъ, а на насъ сваливаютъ, потому у насъ дитё, а нешто за ней усмотришь! чистое веретено!

Отецъ стоитъ въ раздумья.

Надо безотлагательно что-нибудь предпринять относительно дочери, но теперь некогда, пора на службу.

Воротился братъ изъ гимназіи, и забавляетъ сестренку со всею изобртательностью девятилтняго мальчугана, довольнаго случаю порзвиться. Маша цпляется за его шею и цлый вечеръ не хочетъ отъ него отойти.

— Пойдемъ, милая, пойдемъ, ягодка! ему учиться надо, а то не будетъ знать урока, не пустятъ его домой и будетъ онъ плакать! прибгаетъ нянька къ своей обычной систем, благодаря которой добивается отъ своей питомицы послушанія.

Такъ тянется день за днемъ дтство Маши. А отцу все некогда, онъ приходитъ со службы усталый, отдыхаетъ и опять уходитъ на весь вечеръ.

Маш девять лтъ. На ней казенная форма: блая, полотняная пелеринка, такой же фартукъ и рукава. Сидитъ она въ класс и учитъ наизусть басню: ‘Слпецъ и разслабленный’. Воскресенье, пріемный день, многихъ вызвали на свиданіе съ родными, но къ ней никто не придетъ, она успетъ приготовить урокъ, а вечеромъ будетъ свободна.

И ты несчастливъ, дай же руку.

Начнемъ другъ другу помогать,

Ты скажешь: есть кому мн вздохъ мой передать,

А я скажу: мою онъ знаетъ скорбь и муку,

И легче будетъ намъ.

Усердно твердитъ Маша вслухъ, и вдругъ оборачивается: сзади кто-то всхлипываетъ. Сидитъ вся въ слезахъ двочка: фартукъ и пелеринка ея залиты чернилами.

— Объ чемъ ты плачешь, Смирнова? спрашиваетъ Маша.

— Какъ же не плакать, отвчаетъ Смирнова: — сейчасъ придетъ бабушка, а меня къ ней не пустятъ, видишь, чернильницу опрокинула… А бабушка далеко живетъ, она пшкомъ ходитъ съ палочкой.

— А мн все равно, хвастливо произноситъ Маша:— у меня бабушки нтъ, и никто ко мн не ходитъ.

Смирнова завистливо взглядываетъ на незапятнанное блье Маши.

— Давай твою пелеринку, надвай мою, ршила Маша, уловивъ взглядъ подруги:— и фартукъ тоже.

Она отводитъ ее за послднюю скамейку, тамъ об становятся на колни, чтобы не замтила классная дама, и производятъ обмнъ фартуковъ.

Исполнивъ это, Маша смло подходитъ къ углубленной въ свое рукодліе классной дам и объясняетъ:

— Frulein, ich habe… пролила чернила.

— Sehr schn, отвчаетъ, пожимая губы, нмка, и велитъ ей встать въ уголъ носомъ.

Маша беретъ съ собой книгу и продолжаетъ вслухъ зубрить басню.

— Nicht se laut! кричитъ классная дама.

— Смирнова! вызываетъ изъ двери дежурная:— идите въ залу, къ вамъ бабушка пришла.

Маша съ живостью обертывается и счастливой улыбкой провожаетъ идущую мимо Смирнову, та бросаетъ ей благодарный взглядъ.

— Sie sind heschtraft, довольно сдержанно напоминаетъ нмка.

Маша послушно повертываетъ носъ въ уголъ. Она очень довольна, ее такъ и подмываетъ пошалить.

— ‘А я скажу: мою онъ знаетъ скорбь и муку,

И легче будетъ намъ’

съ шутливымъ паосомъ декламируетъ она во все горло, жестикулируя передъ стной, и то потрясая въ воздух рукой, то прижимая книгу къ сердцу.

По всему классу проносится хохотъ, Маша сдержанно прыснула въ уголъ и уронила книгу. Нмку взорвало.

— Unverschaemt! раздался ея рзкій крикливый голосъ:— вмсто того, чтобы чувствовать свое наказаніе, раскаиваться, вы бравируете, дурачитесь, хохочете, кричите… это ужасно! ни съ чмъ несообразно. Это… это… безчувственная двчонка! сорванецъ!

Долго перебирала нмка уничтожающіе эпитеты, и когда весь запасъ ихъ истощился, а негодованіе наставницы еще въ недостаточной степени выразилось, она прибгла къ самому, по ея мннію, оскорбительному.

— Man sieht ja woll, das sind die Russen, съ неподдльнымъ презрніемъ произнесла она, и, почувствовавъ облегченіе, побдоносно смолкла.

Маша нсколько мгновеній переводила въ ум сказанную нмкой фразу, и когда поняла, что она значитъ:

— Что-о? обернулась она серьёзнымъ, негодующимъ личикомъ на нмку: — такъ зачмъ вы живете съ русскими, если они, по вашему, гадки? узжали бы въ свою тухлую, поганую Германію!

Нмку передернуло, она прикусила языкъ, но страшное въ сердц помыслила: не простится никогда, и не пройдетъ даромъ эта дерзость двочк.

Часто припоминается эта выходка, молчаливо ставится ей въ счетъ, и при удобномъ случа отравляетъ ей немногочисленныя казенныя радости. За ней навсегда упрочена репутація повсы и грубіянки, при всхъ благихъ попыткахъ вести себя хорошо, ей неудастся выйти изъ этой рамки. Каждый хорошій поступокъ ея или игнорируется, или принимается съ предубжденіемъ и перетолковывается въ дурную сторону. Двочка свыклась съ этимъ положеніемъ и не унываетъ.

— На меня нападаютъ, съ гордостью повторяетъ она во всеуслышаніе:— хорошо ли, дурно ли я себя веду, никогда больше двойки за поведеніе не получаю. Мн все равно, за одно ужь, сваливайте все на меня! покровительственно разршаетъ она провинившимся и робкимъ подругамъ, и заливается беззаботнымъ, веселымъ смхомъ.

Хорошо еще, что воспитательницу-патріотку, въ конц-концовъ, удалили изъ института за ея слишкомъ явное пристрастіе къ нмцу-аптекарю, а то бы не видать Маш диплома, какъ ушей своихъ.

——

Вася часто ходитъ навщать больную, и каждый разъ не съ пустыми руками. Придетъ, посидитъ, помолчитъ и уйдетъ, оставивъ на стол сверточекъ. Маша находитъ въ немъ варенье, виноградъ, сладкія булки и все это раздляетъ между сосдками, которыя тоже непрочь полакомиться: особенно одна увряетъ, что съ роду не пробовала винограда и не знала какой онъ на вкусъ. Вся палата радуется приходу барышнина братца, т. е. Васи, какъ празднику: его поджидаютъ въ корридор, чтобы поскорй принести Маш радостную всть. Такъ проходитъ мсяцъ, наконецъ, Маша выздоровла.

Явилась сама Кузьминишна съ узломъ, троекратно облобызала жилицу и объявила, что она объ ней постаралась.

Въ сопровожденіи сидлки пошли он въ ванную, гд предоставлено больнымъ переодваться въ свое. Съ какимъ удовольствіемъ надваетъ Маша тонкое блье и красивое платье, досадуетъ только, что волосы ея коротко острижены во время болзни.

— А я, Марья Александровна постаралась за васъ, говоритъ опять Кузьминишна:— ужь какое же я вамъ мсто нашла!— У енерала! Вотъ ужь правда говорится пословица: ‘голенькій охъ, а за голенькимъ Богъ’, и не чаяла и не гадала я вамъ такой благодати — богатющій домъ на Дмитровк! неутомимо сыплетъ Кузьминишна, пока Маша завязывается и застегивается.— Сами-то въ деревн, такъ управляющему написали, чтобы гувернантку съискалъ. Французенка-то ихняя сбжала къ сосду, дтей-то и не на кого оставить… А я на ту пору и прихожу къ жен управляющаго, дла у насъ съ ней, сижу этта, чай пью, да какъ услыхала, что объ губернантк дло, сейчасъ и говорю: не хлопочите — найду, есть у меня, въ четвергъ будетъ готова: изъ больницы выпишется, хорошая, говорю, барышня, дворянскаго роду и страсть какъ образована. Они и рады. Присылай, говорятъ, что-жь, будемъ благодарны, не чмъ по конторамъ-то искать, возиться.

— Когда же это будетъ, хозяюшка? равнодушно спрашиваетъ Маша, не смя больше врить въ удачу: — можетъ быть, ужь взяли другую.

— Я же вамъ говорю: ждутъ. Ужь что я сказала, то свято!

— Врю, врю, только скажите, когда?

— Да хоть завтра позжайте и денегъ дадутъ на дорогу, и жалованье хорошее, чудесное я вамъ скажу жалованье: пятьдесятъ рублей въ мсяцъ, вдь это шестьсотъ серебра, шутка-ли! вы ужь, Марья Александровна, лицомъ-то въ грязь не ударьте, покажите себя.

— Куда хать? спрашиваетъ Маша.

— То-то въ деревню, говорю: лтомъ они въ имніи живутъ.

Маша бросилась ее обнимать.

— Хозяюшка! милая, неоцненная! мн только что докторъ совтовалъ хать въ деревню, какъ я рада, поцлуйте меня!

— Ужь оченно этотъ генералъ богатъ. Сынъ-то старшій въ Петербург служитъ тоже въ генералахъ, и орденами обвшенъ, а дочь-то замужемъ, за придворнымъ никакъ… знатные!— Остались двое маленькихъ дтей, къ нимъ-то васъ и берутъ. А поваръ выписанъ изъ Парижа… Французъ. Полно вамъ колбасу да печеныя яйца сть, небось и смотрть на нихъ не станете. Зимой въ Москв живутъ въ своемъ дом. Меня не забывайте, прідете, навстите, не плюйте въ колодезь, можетъ, и пригожусь, вкъ пережить не поле перейтить, такъ-то, милая! тараторила хозяйка всю дорогу.

Вася приготовилъ торжественную встрчу: выпросилъ у хозяйки чистую цвтную скатерть и накрылъ свой столъ. На одномъ конц поставилъ тарелку съ ветчиной, на другомъ красуется фунтъ земляники и миндальное печенье: посредин клокочетъ самоваръ. Комната выглядитъ веселе и уютне обыкновеннаго.

Онъ встртилъ Машу сіяющей, доброй улыбкой, и въ первый разъ со дня знакомства подалъ ей руку. Комната Маши была нанята, и хозяйка уступила ей на время свою, какъ она называла, канурку, а сама приготовилась расположиться въ кухн. Вс стны крошечной канурки сверху до низу были увшены самымъ разнообразнымъ хламомъ, даже на потолк болтались картонки, плетушки, мшочки, покрытые пылью. Во всю длину помщалась широкая кровать съ периной и грязнымъ ситцевымъ одяломъ изъ разноцвтныхъ лоскутковъ, подушка сомнительной чистоты, на спинк кровати просушиваются мокрыя тряпки. Мховыя вещи, обернутыя въ простыни издаютъ острый запахъ камфары, перца и скипидара. Окно никогда не выставлялось, и атмосфера въ этой конурк была невыносима. Но такъ какъ приходилось въ ней провести только одну ночь, то Маша и примирилась съ этой необходимостью.

Оставшись наедин, Вася убдительно проситъ ее разсказать ему безъ утайки вс похожденія послдняго передъ болзнью дня, что она охотно исполняетъ.

— Только-то? спрашиваетъ онъ съ удивленіемъ, когда она кончила.

— Мало разв? спрашиваетъ въ свою очередь Маша.

Вася вынулъ изъ своей шкатулки что-то завернутое въ бумагу, и подалъ ей.

— А это? спросилъ онъ, пристально на нее глядя.

Маша развернула, увидла прядь своихъ волосъ и покраснла

— Что вы на это скажете? допрашиваетъ онъ.

— Это я выдернула, чтобы не думать, забыть…

— Въ самомъ дл? недоврчиво глядитъ онъ на нее.

— Увряю васъ. И Маша подробно описываетъ свое душевное настроеніе въ тотъ моментъ.

Лицо Васи прояснилось.

— Ну, напугали же вы меня! я думалъ, Богъ знаетъ что, стоило-ли изъ-за этого рвать на себ волосы.

Маша сама видитъ, что не стоило, что вс ея бды совсмъ не такъ ужасны, какъ показались тогда и общаетъ на будущее время быть хладнокровне. Злополучная прядь волосъ сожигается на спичкахъ и разввается въ открытое окно.

Они весело приступаютъ къ трапез, на которую пригласили и хозяйку, и проводятъ вечеръ въ различныхъ предположеніяхъ касательно будущей жизни Маши на мст, на которое она уже наврное поступитъ.

— Вы о братц-то тамъ помалкивайте, ни гу-гу! предостерегаетъ хозяйка:— будто и нтъ у васъ никакого брата. Лучше такъ-то.

Вася тоже находитъ, что это будетъ лучше.

——

Въ отсутствіи Маши, Вася заскучалъ. Съ ранняго утра уходилъ онъ изъ дому: бродилъ по улицамъ и окрестностямъ, садился на пароход съ толпою дущихъ гулять въ Нескучный садъ и на Воробьевы горы, всматривался въ публику, и чмъ боле вслушивался въ разговоры постороннихъ людей, тмъ интересне они для него становились.

Онъ сталъ входить въ кухмистерскія, въ дешевые рестораны и билліардныя, на бульвары во время музыки, на вс гулянья, не пропуская ни одного случая потолкаться въ толп. Появлялся на рынкахъ, на постройкахъ, возл биржи, везд, гд только собиралось нсколько человкъ, останавливался и онъ. И нигд не покидала его мысль о Маш. Передъ нимъ неотлучно стоитъ похудвшее, вытянутое личико, носящее постоянное выраженіе вопроса. Большіе срые, широко открытые глаза съ приподнятыми бровями и на яву и во сн внимательно смотрятъ на него, недоумваютъ, спрашиваютъ, ждутъ отвта, какъ голодный хлба… А ему нечего дать. Мучительно преслдуетъ его этотъ вопрошающій взоръ и вызываетъ сознаніе собственной неудовлетворенности и голода. Взоръ этотъ повелительно приковываетъ его вниманіе ко всмъ окружающимъ явленіямъ. Во всемъ, что прежде скользило по юнош, не оставляя слда, заставляетъ этотъ взоръ искать внутренняго смысла и правды.

Онъ стремится въ публичныя многолюдныя мста, вслушивается, вдумывается, наблюдаетъ. Одни порицаютъ безусловно все старое, отжившее, другіе недоврчиво относятся къ новому, находя его непремпимымъ, преждевременнымъ, третьи съ пной у рта кричатъ, что каждый, не раздляющій ихъ взглядовъ, есть врагъ отечества, крамольникъ и измнникъ.

Вася ловитъ на лету самыя противоположныя мннія, собираетъ ихъ въ одну кучу, и придя домой, тщательно разбираетъ ихъ въ своей голов, но не находитъ никакого вывода, не можетъ уяснить себ, гд истина. Онъ пробовалъ обращаться съ вопросами, но разъясненій не получалъ. Вопрошаемые или подтрунивали надъ его молодостью или окончательно сбивали его съ толку.

Все это разжигало его еще боле и причиняло ему серьёзныя страданія. Измученный ложился онъ и по цлымъ ночамъ не смыкалъ глазъ, перебирая накопляющійся въ голов хаосъ.

Онъ похудлъ и лицо его, подобно лицу Маши, приняло вопросительное, недоумвающее выраженіе.

Онъ записался въ библіотеку, сталъ усердно читать газеты, приносить домой книги, журналы, по и это мало его удовлетворяло. Однажды, разрзывая съ лихорадочнымъ нетерпніемъ листы новаго журнала, нечаянно задлъ онъ лежащую на стол книгу Цицерона, книга раскрылась, онъ машинально заглянулъ въ нее, и съ раздраженіемъ швырнулъ на полъ, за нею полетли Виргилій, Софоклъ, Эсхилъ и пролежали на полу цлую ночь.

Вася не ложился совсмъ: онъ то ходилъ по комнат, то присаживался къ столу и все думалъ. На утро съ покойной сосредоточенностью собралъ онъ вс латинскія и греческія книги въ дорогихъ переплетахъ, даренныя ему отцомъ, аккуратно перевязалъ ихъ, кликнулъ хозяйку, и веллъ отнести ихъ къ Сухаревой на продажу.

Онъ накупилъ новыхъ книгъ, и по цлымъ днямъ ломалъ надъ ними голову. Утомившись надъ одной, бралъ другую книгу, бросалъ ее и переходилъ къ третьей, выбившись изъ силъ, оставлялъ все и отправлялся въ Сокольники и въ паркъ, ложился на траву и думалъ. Къ вечеру, когда собирались гуляющіе, онъ подсаживался на скамейки то къ одной, то къ другой групп, притаивался и слушалъ…

А между тмъ наступила глубокая осень.

VI.

Стоятъ жаркіе іюльскіе дни. Желтютъ колосья, колеблемые теплымъ втромъ, кругомъ тишина и просторъ. Два хорошенькихъ мальчика въ матроскихъ костюмахъ, сопровождаемые гувернанткой, пробираются межою въ лсъ за ягодами, они набрали пучокъ васильковъ и подали гувернантк.

— Марья Александровна, сплетите намъ изъ нихъ внки, просятъ они.

Вся облитая яркими лучами солнца, Маша лнивой походкой подвигается къ душистому сосновому лсу, садится у опушки на сухой мохъ и неумло принимается скручивать васильки. Пока ученики ея наполняютъ ягодами корзиночки, Маша всецло отдается созерцанію природы. Приволье луговъ и полей, таинственный шопотъ лса, журчанье ручья, пніе птицъ, все возбуждаетъ въ ней восторгъ. Она еще не дышала такимъ воздухомъ, грудь ея жадно вдыхаетъ ароматъ, глаза поглощаютъ зеленое пространство, а вдали, на лугу сверкаютъ косы, пестретъ кумачъ и китайка, тянется и замираетъ крестьянская псня…

Умолкли тревожныя мысли, душа располагается къ безмятежному прозябанію и нг. Вотъ гд настоящая-то жизнь, не разсталась бы съ этими мстами, и еслибъ Петя и Вася были со мной, то ничего бы я больше не желала! съ блаженствомъ думаетъ Маша, и чувствуетъ, какъ съ каждымъ днемъ крпнетъ ея здоровье, прибавляются силы. Живетъ она покойно, безъ надеждъ, но и безъ опасеній, пассивно ожидая завтрашняго дня. А лицо ея округляется и блдныя щеки оживляются румянцемъ.

Принявъ на себя обязанности гувернантки, Маша все боялась, что не съуметъ оріентироваться въ новой роли, и въ начал напустила на себя апломбъ, подражала класснымъ дамамъ и мальчики сторонились отъ нея. Но на первой же прогулк она не выдержала: сбросила съ себя все напускное, и стала бгать, рзвиться, забавляясь не мене своихъ учениковъ, и вышло гораздо лучше. Женя и Боря, здоровые, добрые мальчуганы восьми и шести лтъ, полюбили Машу за ея сговорчивость и доброту, и очень съ ней поладили.

— Вы не такая, какъ Эммка, говорили они, ласкаясь къ ней:— съ вами можно и рыбу удить, и на гумно идти, и въ лсъ, куда захотимъ, а Эммка закроется вуалью, чтобъ не загорть и сидитъ въ бесдк, никуда насъ не водила, все въ саду да въ саду.

Маш не трудно было заниматься съ этими дтьми, такъ какъ они платили ей за сговорчивость сговорчивостью: во время классовъ не заявляли никакихъ протестовъ, старательно исполняли желанія учительницы, и во всемъ соглашались съ ней.

Отецъ ихъ, отставной генералъ на поко, плотный старикъ съ большимъ животомъ и короткой красной шеей, появлялся только за столомъ, онъ былъ большой хлопотунъ, весь день наблюдалъ за хозяйствомъ, и, обладая пылкимъ характеромъ, часто кого-нибудь распекалъ.

— Горячатся-съ, лаконически докладывала въ такихъ случаяхъ прислуга генеральш.

— Гд? тревожно спрашивала она и стремилась успокоивать супруга, поспшая на мсто дйствія, насколько позволяла ей сорокалтняя дебелость и плавность манеръ. Взявъ супруга за рукавъ, Анна Платоновна — такъ звали генеральшу — неизмнно начинала одни и тже увщанія:

— Alexandre, прошу тебя, успокойся! теб вредно! Но генералъ не внималъ.— Другъ мой, перестань, побереги себя, стоитъ-ли…

Но генералъ не унимался, пока не выкипалъ весь его гнвъ. Тогда Анна Платоновна вела его въ свой будуаръ, сажала въ излюбленное кресло, и пока онъ отдувался, махала на него веромъ, давала что-то нюхать, вообще успокоивала. Буря стихала, все приходило въ обычный порядокъ, генералъ выходилъ, звалъ, своего камердинера и отдавалъ отрывистое приказаніе: отпустить его… или: отдать ему — смотря по обстоятельствамъ. Какъ ни въ чемъ не бывало генералъ опять шелъ длать дозоръ, а Анна Платоновна принималась за книгу, по большей части французскій романъ, или же, принявъ удобное положеніе на кушетк, меланхолически обмахивалась веромъ, думая о веселомъ прошломъ. Она рдко выходила гулять, иногда, когда не было солнца, садилась на траву, а большую часть времени проводила въ будуар.

Такимъ образомъ, дти были предоставлены въ полное распоряженіе гувернантки.

Семейство это приняло Машу очень радушно. Анна Платоновна съ перваго раза пожалла больную, худенькую двочку, и тутъ же заврила, что не будетъ ее считать наемницей, но другомъ дома. Представила своихъ сыновей, прочла имъ на французскомъ язык краткое наставленіе о послушаніи, и съ тхъ поръ не вмшивалась въ дла гувернантки. Увидя впослдствіи, что Маша не безпокоитъ ее безпрерывными жалобами на дтей, какъ это длали ея предшественницы, Анна Платоновна привязалась къ ней, стала дорожить, и въ знакъ расположенія предлагала ей духовъ, одеколону, пудры. Ршительно не зная ихъ употребленія и назначенія, Маша отказывалась это всего, чмъ, впрочемъ, Анна Платоновна оставалась довольна. Въ деревн такъ трудно все достать, а генеральша холила свою еще красивую наружность.

Генералъ выражалъ свою благосклонность къ неопытной, но старательной наставниц незатйливыми шуточками надъ ея незнаніемъ самыхъ простыхъ вещей. Разъ, во время обда, она спросила: что такое пудретъ? и генералъ сталъ уврять, что это порошокъ, которымъ чистятъ зубы. Онъ очень былъ доволенъ своимъ остроуміемъ, и хохоталъ до упаду.

За послднее время, однако, онъ прекратилъ шутки и сталъ что-то косо посматривать на Машу, особенно когда заставалъ ее съ дтьми близь деревенскихъ избъ, или встрчалъ ихъ въ пол съ крестьянами во время возки сна, уборки хлба и другихъ работъ. Не нравилось ему это, но онъ до поры до времени не выказывалъ своего неудовольствія, потому что, безъ особенной крайности, избгалъ входить въ пререканія съ женскимъ поломъ, боясь за себя: не сорвалось бы съ языка чего-нибудь лишняго, а женщинъ слдуетъ щадить.

Наступили прохладные сентябрьскіе вечера, а Заурядовы еще не думаютъ собираться въ Москву, ршено было, при благопріятной погод, провести въ деревн и начало октября. Маша привыкла, присмотрлась ко всему, и природа не производила уже на нее сильнаго впечатлнія, ни заря, ни небо, ни лунная ночь не восхищали ее боле. Прежнія думы снова постили ее, ощутилась потребность на обмнъ мыслей, стала она чаще вспоминать Васю, недоставало ей товарища.

Привычка длиться съ нимъ впечатлніями заставляла ее чувствовать разлуку съ нимъ гораздо сильне, чмъ съ братомъ, безъ котораго она до сихъ поръ обходилась. Еслибъ она знала, что ея братъ счастливъ, то такъ же рдко вспоминала бы о немъ, какъ и въ институт. Теперь же каждая бездлица направляетъ ея мысли въ его сторону и вызываетъ ее на печальныя сопоставленія. Сидя на скамейк въ саду, она нагибается и слдитъ за бгущимъ по песчаной дорожк муравьемъ.

— Это крошечное наскомое пользуется полной свободой, идетъ куда угодно, высоко взбирается по стволу дерева… а Петя? И сердце ея наполняется жгучей жалостью къ брату. Какъ бы ему помочь, попросить разв Заурядовыхъ, они такъ добрые? Нтъ, нельзя, и думать нечего, осудятъ…

Маша опять стала впадать въ задумчивость, вопросы снова затснились въ ея голов. Участь брата, соприкосновеніе съ людскими нуждами, собственныя неудачи сдлали ее еще отзывчиве къ чужимъ страданіямъ и, скорбя о брат, она не отдляла отъ него и другихъ.

Ко всему этому присоединилась еще невыразимая горечь отъ нравственнаго разлада, который прогрессивно овладвалъ ея существомъ. То, что привито къ ней воспитаніемъ, во многомъ не подходило къ складу новой жизни, и наоборотъ, ей недостаетъ многаго, что въ институт клеймилось названіемъ недостойнаго, смшного, и что — она это видитъ — цнится и уважается въ людяхъ. Недоумвала и путалась она въ своихъ соображеніяхъ, и на пути этого разлада рвалась на встрчу тмъ, кто несчастне. Правы ли они или виноваты — не разбирало ея сердце.

——

Когда въ дом собирались гости изъ окрестностей и узда, Маша любила слдить на балкон своей комнаты, откуда было слышно все происходящее внизу на террас, примыкающей къ залу. Если же присутствіе ея было необходимо въ гостиной, то никому не представленная, ни съ кмъ не знакомая, молча слушала она и смотрла, и, по обыкновенію, все виднное и слышанное глубоко западало въ ея душу.

Къ концу сентября, гости появлялись рже, погода становилась хуже, и Анна Платоновна стала чаще выходить изъ будуара и бесдовать съ гувернанткой и дтьми.

Въ одинъ ненастный вечеръ передъ ужиномъ, Маша сошла внизъ поискать куда-то исчезнувшаго Борю. Въ гостиной сидла Анна Платоновна въ сообществ съ пріхавшимъ гостемъ и, какъ видно, не особенно интересовалась его разговоромъ. Она обрадовалась появленію гувернантки, подозвала ее и представила ихъ такъ:

— Здшній исправникъ, Сергй Николаевичъ N., Марья Александровна, наставница моихъ дтей и мой лучшій другъ.

Раскланялись.

— Исправникъ, думаетъ Маша: — это, насколько я понимаю, главный начальникъ надъ мужиками. Какъ это кстати, его можно о многомъ разспросить.

Въ это время вошелъ прозябшій генералъ, и хотя былъ не въ дух, но разговоръ въ его присутствіи оживился, главною тэмою долго служило сельское хозяйство, но, наконецъ, генералъ спросилъ:

— А что, видли новаго губернатора?

— Еще не видалъ, но слышалъ о немъ много: говорятъ, очень образованъ…

— А разв бываютъ необразованные губернаторы? застнчиво спросила Маша.

— Еще бы, обернулся къ ней съ тонкой улыбкой исправникъ:— у насъ былъ одинъ, который нетолько по-французски, по-русски-то говорить не умлъ какъ слдуетъ, и выражался, напримръ, такъ: въ эвтотъ разъ, я съ эстимъ согласенъ.

Генералъ безпокойно заерзалъ на стул, онъ тоже не зналъ ни одного изъ иностранныхъ языковъ. Исправникъ замтилъ свою оплошность.

— А разв у губернаторовъ нтъ дипломовъ? сунулась опять Маша съ разспросами.

Генералъ запыхтлъ: онъ самъ занималъ важный административный постъ, не имя никакого образовательнаго ценза.

— Любознательность ваша доказываетъ, что, несмотря на юность, вы успли уже заинтересоваться нкоторыми вопросами, уклончиво отвтилъ исправникъ и поспшилъ перемнить неудобный разговоръ.

— Что вы теперь почитываете, Анна Платоновна?

— Альфонса Додэ, это такая прелесть! отозвалась генеральша.

— Еслибъ я могъ, я бы только и читалъ иностранную литературу, и никогда бы русской книги въ руки не взялъ, оживился вдругъ исправникъ.— Помилуйте! что же у насъ читать, все одно вчное нытье о мужик… Гм… нтъ вы обратите вниманіе, вдь ршительно что ни возьми: газету ли, журналъ ли, везд одно и тоже — везд героемъ является мужикъ и мужикъ… а посмотрли бы, что эти герои творятъ: пьянство поголовное, воровство, грабежъ…

— Это оттого, что у нихъ уводятъ послднюю корову и лошадь, авторитетно проговорила Маша и сдлала умное лицо.— Я наврное знаю, что только эта крайность заставляетъ ихъ длать дурные поступки… но au fond они добры.

Вс многозначительно переглянулись, не исключая и Анны Платоновны, а исправникъ даже всталъ и оправилъ мундиръ, потянулъ рукава и ощупалъ воротникъ. Генералъ едва сдерживался.

— Неужели нельзя имъ помочь? горячо продолжала Маша, не замчая дйствія своихъ словъ.

Лицо и лысина генерала побагровли, дыханіе становилось тяжеле, плечи подымались кверху, усы ощетинились. Но Маша, въ своемъ увлеченіи, ничего не видитъ.

— Какъ бы это похлопотать, чтобы не уводили? доврчиво и просительно отнеслась она къ исправнику, и съ надеждой въ глазахъ ждала его отвта.

Исправникъ пожалъ плечами, обвелъ глазами всю комнату, какъ бы надясь найти постороннихъ свидтелей, потомъ перевелъ глаза на Машу и съ загадочной улыбкой произнесъ:

— Попытокъ было не мало, но вс кончались крайне неудачно для тхъ, кто за это брался.

— Что для этого нужно сдлать? не унимается Маша.

— Уничтожить подати, отвчаетъ исправникъ самымъ обыкновеннымъ тономъ.

— Но вдь этого, кажется, нельзя?

— Попробуйте, можетъ быть, и удастся, сказалъ исправникъ и отвернулся отъ собесдницы, чтобы скрыть ехидную усмшку.— Конечно, это сопряжено съ большимъ рискомъ, но за то наступитъ вчное благоденствіе, продолжаетъ онъ глумиться: — мужики разбогатютъ, будутъ каждый день сть говядину и пироги, имть курицу въ суп.

— Этого Генрихъ IV хотлъ, ввернула Маша.

— Да-съ, предупредительно отвтилъ исправникъ: — желаніе короля можетъ на всякій случай и оправданіемъ послужить.

Наступило неловкое молчаніе. Надъ головой Маши скопилась гроза, но она далека была это предвидть. Воображенію ея представилось, какъ вс эти грязные мужики, которыхъ она встрчаетъ, и т, которыхъ она видла въ вагон, обрадуются возможности счастливо пожить.

— Ахъ, какъ бы это было хорошо! простодушно воскликнула она, нарушая молчаніе.

— Сударыня! загремлъ генералъ, шумно вставая: — я васъ покорнйше прошу немедленно оставить мой домъ! Знаете ли вы, что за ваши слова васъ слдуетъ въ двадцать четыре часа…

— Что я такое сказала? лепечетъ испуганная Маша.

— Я въ своемъ дом заразу не потерплю-съ, это можетъ отразиться на дтяхъ.

— Какую заразу! вы съума сошли! вспылила обиженная Маша, понимая заразу въ буквальномъ смысл.

— Сударыня! не забывайте, что я тридцать лтъ служу, я отецъ семейства.

— Чмъ же я-то виновата?

— Alexandre, прошу тебя, оставь это, вспомни, что докторъ сказалъ!

— Chre amie, je vous supplie, calmez-vous! заметалась Анна Платоновна отъ мужа къ гувернантк.

— Вижу теперь, изъ какого гнзда выпорхнула, не даромъ ее тянетъ хороводы смотрть, работы наблюдать… скажите, пожалуйста! чего не видала!

— Я въ самомъ дл не видала, оправдывается Маша.

— Нтъ, вы всякіе виды видывали, меня не проведете… я бы на медленномъ огн сжегъ совратившихъ васъ негодяевъ.

— Какіе негодяи? я никого, кром васъ, и не знаю, неловко выразилась Маша, безъ всякаго умысла.

— Что-о? завопилъ генералъ, выпуча глаза.

— Mademoiselle, faites-moi le plaisir de vous taire. Другъ мой, довольно.

— Дрянь!

— Дуракъ!

— Ah, c’est trop fort, par exemple!

— Административнымъ порядкомъ и въ двад-дцать чет-тыре часа! киплъ генералъ.

Маша сверкала глазами.

Дти подняли ревъ, гость взялся за фуражку, Маша убжала и заперлась въ своей комнат, она слышитъ, какъ въ дтской сокрушается нянька, укладывая дтей.

Долго еще бушевалъ генералъ, и когда утихъ, то сказалъ:

— Отпустить ее завтра, да того… дать ей денегъ… нельзя же, все-таки…

— Comme de raison, разумется, согласилась генеральша.

На другой день, Маша хала на станцію въ генеральской коляск, въ ногахъ лежалъ ея чемоданъ. Хмурая погода гармонировала съ ея настроеніемъ.— Что я такое сказала, не понимаю! размышляла она, тоскливо вглядываясь въ мокрую отъ недавняго дождя щетину сжатой нивы, и въ безконечную бурую даль, уходящую въ срое небо.

VII.

— Здравствуйте хозяюшка, хорошо, что вы дома, я опять къ вамъ… съ мста воротилась! конфузливо говоритъ Маша, входя въ прежнюю квартиру.

— Что такъ, аль не поладили? Ну, милости просимъ, очень рада! много-ль денегъ-то привезла?

— Много, улыбается Маша.

— Вотъ и отлично, и комнатка кстати опросталась.

— Вася дома?

— Нту его, по цлымъ днямъ пропадаетъ, одна заря вгонитъ, другая выгонитъ, извстно, дло молодое…

Первой заботой Маши было справиться о брат, но ничего новаго она не узнала.

Васю она не дождалась, легла спать и свидлись они только на слдующее утро.

Дни ея потекли однообразно въ пріисканіи занятій и постройк новаго одянія, такъ какъ уцлвшее старое было не по сезону.

Соображаясь со средствами, Маша пріобрла темное, прочное платье, лишенное всякой отдлки, высокую обувь на случай осенней грязи, простенькое, двухбортное пальто и круглую шляпу, почти мужскую, безъ перьевъ и прикрасъ, на случай дождей и снга. Въ такомъ наряд она рисковала навлечь на себя гоненіе строгихъ охранителей, но что же длать? Необходимость заставила ее примкнуть къ той категоріи русскихъ женщинъ, которыя на заработанныя деньги одваются описаннымъ способомъ, признавъ себя безсильными слдить за модой. За это имъ даютъ клички, въ которыя вкладывается обидное значеніе: студентка, курсистка, а если при этомъ въ очкахъ, то нигилистка. Въ такомъ вид не всегда безопасно идти по улиц, и осторожныя, опытныя женщины принимаютъ въ соображеніе неудобство такого костюма.

Благоразумныя женщины всми мрами усиливаются не отстать отъ моды и придать себ благонамренный образъ всми правдами и неправдами. До пяти разъ перекраиваютъ и перевертываютъ он, сообразуясь съ новымъ фасономъ, одну и туже старую ветошь, обсаживаютъ себя линючими бантиками, за неимніемъ свжихъ, мдными украшеніями, за неимніемъ золотыхъ, носятъ хотя помятую, но вычурную шляпу, завшиваются стираннымъ, порыжлымъ тюлемъ, втыкаютъ въ голову косматыя, обшмыганныя перья, скомканные грязные цвты… Ихъ могутъ прозвать полинялыми щеголихами, за то он никому не внушатъ опасеній. Какъ новичокъ въ жизни, Маша этихъ тонкостей не знала.

Вася обязательно предложилъ ей сопровождать ее въ ея хожденіяхъ по мстамъ, и въ одинъ скверный октябрьскій день, когда шелъ не то снгъ, не то дождь, они выступили въ походъ и двинулись на рекомендательныя конторы. Вася остался ждать на двор большого каменнаго дома, а Маша вошла въ контору. Ее приняла старуха-нмка съ широкими скулами, съ еще боле широкимъ ртомъ, съ плоскимъ носомъ и водянистыми, рыбьими глазами.

— Точно щука, подумала Маша, глядя на нее робко.

Освдомившись о причин ея появленія и смривъ ее съ головы до ногъ долгимъ, пытливымъ взглядомъ, рекомендательница помолчала немного, потомъ вполголоса предложила ей воспользоваться какимъ-то хорошимъ случаемъ, Маша покраснла и не согласилась. Несмотря на всю свою неопытность, Маша догадалась, что тутъ что-то не подходящее, и стала ретироваться.

— Вы, душечка, хорошенько подумайте, говоритъ съ достоинствомъ рекомендательница, вжливо провожая ее до передней:— я никого насильно не принуждаю.

— Еще-бы! подумала Маша, и дала себ слово больше сюда не приходить.

Пошли въ другую контору.

Если первая рекомендательница похожа на щуку, то эту смло можно уподобить акул. Высокая, очень пожилая блондинка съ претензіей на моложавость и франтовство. Лицо ея длинно, съ несоразмрно развитыми челюстями, десны лишены переднихъ зубовъ, только два глазныхъ зуба, на подобіе клыковъ, выставляются изъ обширнаго рта, щедраго на улыбки. Слезящіеся маленькіе глазки, окруженные красными вками безъ рсницъ, и на голов неописанной красоты, пышный, блокурый шиньонъ съ длинными локонами. Особа эта была занята съ постительницей, и Маша, терпливо дожидаясь очереди, отъ нечего длать, смотрла на древнюю старушку, сидвшую въ сосдней комнат.

Старушка пила чай, и это легкое для всякаго другого препровожденіе времени для нея было сопряжено съ неимоврными затрудненіями. Голова ея шаталась во вс стороны, а руки отказывались повиноваться. Старушка заносила колеблющееся въ руки блюдце, описывая имъ полукругъ далеко отъ себя, блюдце толкалось въ какую-нибудь часть лица и отскакивало, не попадая въ ротъ, рука непроизвольно отдергивалась, чай проливался, старушка сердилась.

‘Какіе все каррикатуры въ этихъ конторахъ, думаетъ Маша, и тотчасъ ловитъ себя:— грхъ осуждать, я можетъ быть хуже буду подъ старость. Бдная, какъ она больна! это, должно быть, пляска св. Витта, за ней нуженъ уходъ’! Старушка встртилась съ ней глазами и вдругъ со злостью набросилась на нее, неистово потрясая головой, роняя блюдце.

— Что вы смотрите мн въ ротъ, разв это вжливо? мсто ищете, а держать себя не умете… Какая же вы гувернантка, если приличій не знаете!

Маша страшно переконфузилась, дама въ шиньон поспшила притворить дверь въ ту комнату, но старушка закричала, что ей скучно, она хочетъ поглядть. Тогда Машу попросили перессть на другое мсто, задомъ къ старушк и разсыпались въ извиненіяхъ за больную мамашу.

Покончивши съ постительницей, рекомендательница предупредительно подошла къ Маш, повторила извиненія, сла противъ нея и стала въ упоръ ее разглядывать.

— Вашъ туалетъ немного эксцентриченъ, заговорила она на распвъ, придавая своему тону важность: — но вы очень, очень милы…

Маша принужденно улыбнулась.

— Это такъ оригинально, продолжаетъ рекомендательница съ возрастающею любезностью: — такъ идетъ къ вашему молодому лицу… Совершенная наружность хорошенькаго мальчика!

Маша опустила глаза.

— Есть любители на этотъ типъ, сказала рекомендательница и пытливо подождала.

Маша молчала.

— Хотите, я васъ представлю одному богачу армянину? оживилась рекомендательница:— хотя у него уже взрослыя дти, но онъ вчно ищетъ гувернантокъ. Знаете, богатый человкъ, отчего же ему и не позволить себ эту прихоть… понимаете?

Она хитро приморгнула, но, не встртивъ на лиц собесдницы ничего, кром холоднаго недоумнія, продолжала уже не такъ ршительно:

— Впрочемъ, вы не подумайте… тутъ ничего такого нтъ, а такъ, просто… для компаніи… Понимаете?

Маша понимаетъ только, что дло неподходящее и темное, она встаетъ и раскланивается, мысленно общаясь и сюда больше никогда не являться.

— Нтъ, Вася, какъ хотите, я по конторамъ ходить не намрена, еще въ институт насъ предупреждали, что тамъ вообще… гадко! Пойдемте домой, вы совсмъ промокли.

— Зайдемъ еще по одному адресу, это не контора, а номеръ гостинницы, вроятно, прізжіе какіе-нибудь ищутъ гувернантку.

— Гд No 117? спрашиваетъ Маша швейцара.

— Во-второмъ этаж прямо упретесь, отвтилъ швейцаръ, окинувъ ея наглымъ взглядомъ, но Маша думаетъ, что это ей такъ показалось.

Подойдя къ двери, она стукнула въ отверстіе замка: ключъ вложенъ изнутри: значитъ дома. Она еще постучала, потомъ толкнула дверь плечомъ.

— Кто тамъ?

— Гувернантка.

— А — а! погодите, сейчасъ!

Черезъ пять минутъ, дверь отворилась.

— Входите прямо, приглашаетъ высокая, широкоплечая старуха, ревниво охраняя дверь, ведущую изъ передней направо за перегородку, отдляющую спальню.

Маша видитъ комнату съ казенной нумерной обстановкой, голые столы, пустые стулья, ни скатертей, ни занавсокъ, ни одной вещи, служащей признакомъ жилого покоя. Только сильный запахъ алкоголя, на окн тарелка съ остовомъ селедки, да на диван темнаго ситца подушка безъ наволоки испускаетъ изъ себя пухъ. У старухи лицо мужественное, костлявое, безобразное, волосы съ просдью острижены коротко, гладко зачесаны назадъ и прихвачены спереди дугообразной гребенкой l’enfant.

— Это вамъ нужна гувернантка? робко спрашиваетъ Маша.

— Садитесь, пожалуйста.

— Какихъ лтъ ваши дти?

— Вотъ сюда, на диванъ… музыку знаете?

— Знаю.

— И преподавать можете?

— Могу.

— А хорошо говорите по-французски?

— Да.

— А по-нмецки?

— Не очень.

— Сколько вамъ лтъ?

— Осьмнадцать.

— Есть у васъ родные?

— Нтъ.

— Никого?

— Никого.

— Знакомые?

— Тоже нтъ.

Старуха помолчала, что-то обдумывая и опять спросила:

— Сколько же жалованья вы желаете получать?

— Это зависитъ отъ условій и отъ васъ.

— Вотъ видите ли… это не для меня…

За перегородкой кто-то протяжно звнулъ и вслдъ затмъ харкнулъ. Старуха тоже кашлянула и двинула стуломъ.

— Видите ли, меня просили пріискать…

За перегородкой явственно произнесено ругательство.

Маша вскочила.

— Ничего, ничего, сидите, это моя дочь, она больна, у ней горячка, не обращайте вниманія… Сейчасъ я запишу вамъ адресъ. Вы гд воспитывались?

За перегородкой что-то скрипнуло.

— А впрочемъ, я васъ не удерживаю, это ее безпокоитъ… Есть превосходное мсто… войдемъ вмст въ корридоръ, тамъ удобне. Да, такъ вотъ. Согласились бы вы быть приходящей учительницей? говоритъ старуха уже въ корридор.

— Съ удовольствіемъ, радостно отвчаетъ Маша.

— Именно, это и нужно, приходите въ четвергъ въ два часа, непремнно же приходите, не опоздайте… А теперь, до свиданія..

Маша передаетъ свои впечатлнія, и Вася увряетъ, что опасаться ровно нечего: должно быть, чья-нибудь бывшая приживалка, которой поручили найти учительницу, это бываетъ, во всякомъ случа, надо навдаться въ четвергъ.

— Вы не бойтесь, я буду стоять у самой двери, добавляетъ онъ, и Маша съ нетерпніемъ ждетъ четверга.

Въ назначенное время, стриженая старуха встртила Машу въ корридор, и, безпокойно оглядываясь по сторонамъ, отрывисто и гнусавымъ басомъ зачастила:

— Славно вы сдлали, что пришли… я васъ ждала. Нужна учительница доктору: двое дтей, мальчикъ и двочка, если съ нимъ не поршите, я вамъ другое мсто доставлю. Я этимъ живу, у меня лучше всякихъ конторъ: до пятидесяти гувернантокъ въ мсяцъ поставляю, какъ блины пеку… Войдите, войдите, подождите тамъ… не стсняйтесь! это моя дочь и ея гости… войдите же, а я здсь побуду, мн надо.

Маша вошла.

Неподвижно сидитъ пожилая, сильно набленная и нарумяненная женщина, и лицо ея на темномъ фон высокой спинки клеенчатаго дивана выдляется ярко и рзко. Волосы спадаютъ бахрамой до самыхъ бровей, на макушк высится замысловатой пирамидой фальшивая темнорусая коса.

Дама видимо бьетъ на бонтонность: едва подымаетъ вки, говоритъ томно и плавно.

— Мой мужъ — полковникъ, и мамашинъ мужъ тоже былъ полковникъ, важно протягиваетъ она.

— Очень пріятно, отозвался жолчнаго вида испитой старичокъ, рядомъ съ ней на диван, взялъ ея руку и хлопнулъ по ладони. Дама осталась неподвижной.

— Мы очень хорошаго круга, продолжаетъ она, не повертывая головы:— мужъ мой въ Кіев на служб, и знакомство тамъ у насъ самое избранное… все аристократы.

— Сколько разъ уже я это слышалъ, безцеременно прерываетъ ее стоящій передъ ней сдой господинъ:— скажите-ка новенькое что-нибудь!.. Какую, батенька, я у Сахаревой картину купилъ — рдкость! отнесся онъ къ другому гостю:— представьте себ…

— У мужа хороши картины въ этомъ род, говоритъ дама.

— Какъ вы, однако, часто вспоминаете о вашемъ несчастномъ муж, осклабился жолчной старичокъ.

— Отчего это онъ несчастный? съ амбиціей воскликнула дама, и даже нарушила свою неподвижность.— Вы должны были сказать, что онъ счастливъ, имя такую жену, какъ я… съ заигрывающею строгостью вразумила она.

— Но онъ несчастенъ, потому что вы покинули его, поправился гость.

— Жестокая женщина! присовокупилъ другой гость, насмшливо улыбаясь.

— Я имъ не понята, вздохнула дама.

— И хотите быть понятой другими? подхватилъ съ гаденькой улыбкой испитой старичокъ, придвинулся поближе и сталъ шептать ей на ухо. Дама манерничала.

— Я то ужь хорошо васъ понялъ, пробормоталъ сдой господинъ, круто повернулся и подошелъ къ Маш, сидвшей у противоположной стны. Онъ уставился на нее и безцеремонно смотрлъ, покручивая усы. Машу покоробило.

— Вы мсто, вроятно, ищите?

— Да, неохотно отвчала Маша.

— На фортепіанахъ играете?

— Да.

— Хотите, я лучше научу васъ играть на флейт?

— Не надо, сухо отвтила Маша.

— Ха-ха-ха, слышали? Примите мой совтъ, mademoiselle, бросьте ваше гувернантство, поступайте на сцену. Вы незамнимы будете въ роляхъ ingnues… Не надо, не надо! копируетъ онъ Машу:— но какъ произнесено, чортъ возьми! Знаете ли, mademoisille, что вы обворожительны!

— Не слушайте его, вдругъ съ жаромъ вмшивается дама:— онъ врунъ и обманщикъ!

— Не врьте, это она изъ ревности…

Дама вдругъ отбросила бонтонность, вскочила на ноги и завизжала:

— Не позволю… Животное! не позволю, мужу напишу, онъ заступится.

Маша схватила въ передней калоши, и въ корридор наскоро ихъ надла. Сдой господинъ въ шуб на одномъ плеч, спшилъ за ней по лстниц, но, увидя, что въ швейцарской она беретъ подъ руку гимназиста высокаго роста и мрачнаго вида, обратился вспять.

— Кто это? спрашивалъ Вася.

— Сумасшедшій какой-то, тамъ вс сумасшедшіе… какъ страшно, Вася! Ахъ какъ я рада, что вы со мной.

И Маша, едва переводя духъ, ускоряетъ шаги, такъ что оба почти бгомъ перескаютъ площадь.

Имъ преградила дорогу телега, нагруженная кирпичемъ. Мужикъ немилосердно стегаетъ кнутомъ лошадь, а заморенная кляча, безсильно растопыря ноги, рвется, мотаетъ головой, но двинуться не можетъ.

— Одеръ проклятый! бшено оретъ мужикъ, хватаетъ кирпичъ и ударяетъ лошадь въ морду. Раздается сухой стукъ по кости, изъ ноздрей терпливаго животнаго струится кровь, глаза закрылись.

— Какъ теб не стыдно, любезный, разв можно? слабо вступается Вася.

Мужикъ, не слушая, замахивается еще. Внезапно въ рук Маши очутился кирпичъ, и она прицлилась запустить имъ въ лицо мужика… Но въ одно мгновеніе Вася обезоружилъ ее и, взявъ за руку, насильно увелъ. Оба долго молчатъ.

— Я завидую вамъ, Вася, что вы можете равнодушно смотрть на подобное безобразіе.

— Чье безобразіе? спросилъ онъ, не глядя на нее.

Маша потупилась.

— Вы, конечно, о своемъ безобразіи говорите, непривычно грубымъ тономъ спросилъ онъ опять и сердито на нее взглянулъ.

— Я была вн себя, смущенно оправдывается она.

— А почемъ вы знаете, что раздражило мужика? Можетъ быть, его кто-нибудь только что обидлъ, обезчестилъ, надулъ?

— Но лошадь-то за что же…

— А-а! вамъ угодно, чтобы доведенный до изступленія мужикъ не переставалъ разсуждать, а вы сами, глядя со стороны, бросаетесь камнями.

Посл короткой паузы, Вася заговорилъ горячо и убдительно:

— Въ васъ нтъ ни малйшаго самообладанія, Маша, вы такъ необузданы, что не думаете о возможныхъ для себя послдствіяхъ, а съ такимъ характеромъ всегда будете вредить и себ, и другимъ. Что было бы, еслибъ я васъ во-время не удержалъ?

Маша молча смотритъ себ подъ ноги.

— Ужь если задаваться цлью кому-нибудь помочь, продолжаетъ расходившійся Вася:— то надо вызнать настоящую причину его несчастій, и тогда уже…

Онъ умолкъ и закусилъ нижнюю губу, зрачки его едва замтно съузились и въ нихъ блеснулъ огонекъ сильной и капризной воли.

— Что съ нимъ сдлалось? подумала Маша, заглядывая въ его лицо: — онъ прежде былъ не такой, по крайней мр, никогда такъ не говорилъ. Это онъ, врно, безъ меня что-нибудь обдумалъ…

Вася продолжалъ сурово молчать.

— Ну, что же тогда? вызвала она его продолжать и невольно въ тон ея выразилась покорность.

— Не бросать ему въ лицо камнемъ, рискуя поплатиться, ничего не поправивъ, оживился юноша и продолжалъ:— Н-т! Я бы повсилъ ему камень надъ головой, да не камень, а цлую глыбу, и такимъ способомъ, чтобы въ самую неожиданную минуту глыба эта сама собой на него скатилась и раздавила… уничтожила бы его совсмъ! Вотъ что бы я сдлалъ!

— О-о, Вася! могла только произнести двушка.

Не по душ пришлась ей его рчь.

Она придумывала, какъ бы формулировать свою мысль, и, пройдя уже цлую улицу, обратилась къ нему съ такимъ вопросомъ:

— Вы это серьёзно?

— Совершенно.

— Нтъ, я убждена, что вы только такъ говорите, на самомъ же дл неспособны…

— На что?

Маша молчитъ и грустно посматриваетъ впередъ.

— Что жъ вы не возражаете, Маша? И онъ обдалъ ее своей доброй, ласковой улыбкой.

— Нтъ, онъ не такой! успокоилась Маша, и плотне оперлась на его руку.

VIII.

Въ комнат сыро и холодно. Вася и Маша услись съ ногами на диванъ и кутаются, онъ въ плэдъ, она въ свой ватерпруфъ. Передъ ними только что прочитанный номеръ ‘Московскихъ Вдомостей’, но на этотъ разъ они ничего не обсуждаютъ, будучи заняты личными длами.

— Пора идти, говоритъ онъ.

— Какъ не хочется, еслибъ вы знали!

— Надо же когда-нибудь.

— Знаю, что надо, погодите, дайте согрться, холодно. Какъ вы думаете, Вася, неужели вс, когда ищутъ занятій, претерпваютъ то же самое, или это я одна такая несчастная? На каждомъ шагу что-нибудь да приключится, не говоря уже объ усталости, безпокойствахъ, тревогахъ… ужасно!

— Вроятно, со всми такъ бываетъ, только вы сильне воспринимаете.

— Какъ же иначе, Вася? Вдь на это тратятся вс жизненныя силы, трудъ самъ по себ не тяжелъ: я и не ожидала, что такъ легко трудиться. Представьте себ: мы съ Женичкой, шутя, почти всю древнюю исторію прошли. Разскажу ему во время прогулки что-нибудь, напримръ, про Алкивіада, и слышу, какъ онъ потомъ разсказываетъ это няньк, и нетолько онъ, даже Боря: удивительно, какъ дти легко запоминаютъ вс факты, собственныя имена… Такъ я радовалась.

Вася хранилъ молчаніе.

— Да, продолжала двушка:— трудъ, собственно говоря, пріятенъ даже, но исканіе мстъ невыносимо. Не пришлось бы мн опять въ больницу лечь, меня что-то знобитъ.

— Не будьте такъ мнительны, промолвилъ Вася:— и мн холодно, это отъ погоды.

— Отчего на это не обратятъ вниманія? спросила Маша.

— На что, на погоду? улыбнулся Вася.

— Знаете, Вася, что я думаю, продолжаетъ свою мысль двушка:— еслибъ я была литераторъ, я бы каждый день писала объ этомъ въ газетахъ, и долбила бы до тхъ поръ, пока публика не ршилась бы что-нибудь устроить для трудящихся.

— Есть нчто въ этомъ род, проронилъ Вася нечаянно.

— Что? Говорите.

— Филантропическое общество для гувернантокъ.

— Слышала я, это должно быть для старухъ и увчныхъ, возражаетъ она.

— Напротивъ, для молодыхъ. Я знаю: сестра одного гимназиста была тамъ записана, ей только двадцать лтъ.

— Здорова она?

— Разумется, здорова, что за вопросъ.

— Въ такомъ случа, почему же это общество носитъ названіе филантропическаго?

— Какъ вамъ сказать: гувернантки вообще бдны… имъ тамъ помогаютъ, вроятно.

— И прикащики тоже бдны, перебиваетъ Маша: — однако, общество ихъ не называется филантропическимъ, отчего?

— Сходите туда и узнайте, я васъ провожу.

— Гд это?

— Недалеко, на Арбат.

— Что жь вы мн раньше не сказали? Ахъ, какой вы… это непростительно съ вашей стороны.

— Я думалъ, обойдемся безъ него: тамъ, говорятъ, трудно добиться толку.

— Почему?

— Не знаю, только сестра гимназиста осталась очень недовольна.

— Во всякомъ случа, не хуже конторъ. Интересно, что это такое. Пойду сейчасъ, говоритъ Маша, торопливо собираясь.

Вася довелъ ее до подъзда и воротился домой. Черезъ полчаса воротилась Маша и, раздваясь, раздражительно бросала куда попало пальто, шляпу, калоши.

— Ну, что, не понравилось? освдомился Вася.

— Противныя эти филантропки! крикнула она, съ досадой отталкивая ногой чмъ-то помшавшій ей стулъ.— Незачмъ было туда идти. Сколько разъ я читала: Вольтеръ, кажется, и вс, вс хорошіе писатели говорятъ, что филантропія одно лицемріе и подлость… а я пошла! Такъ мн и надо, дур… ахъ, какъ скверно жить на свт! съ изступленіемъ воскликнула она, схватила попавшую ей подъ руку газету и стала рвать ее въ клочки со всею злостью, на сколько это было въ ея мягкой натур. Посл чего немного успокоилась и начала подбирать разбросанныя вещи.

— Не волнуйтесь, Маша, будьте уврены, что мсто найдется.

— Какъ же не волноваться, вдь это взорветъ кого угодно! Вообразите, какіе у нихъ уставы: во-первыхъ, за общанное благодяніе я должна заплатить имъ впередъ три рубля… это еще ничего, достать можно… но они требуютъ, чтобы я имъ представила двухъ членовъ этого общества, которые бы за меня поручились… въ чемъ? въ чемъ, я васъ спрашиваю? встала она въ негодованіи со стула и подступила къ Вас, который осторожно попятился.

— Въ томъ, что я, дйствительно, нуждаюсь въ занятіяхъ? все еще волнуется двушка:— но вдь иначе зачмъ бы я туда пошла? Или въ томъ, что я хорошій человкъ, значитъ, тмъ, которые не подходятъ къ ихъ понятіямъ о хорошемъ человк, не слдуетъ оказывать милосердія? А? хороша теорія?

Вася догадался принести стаканъ воды, выпивъ его, она продолжала уже хладнокровне:

— Спросили, нтъ ли у меня знакомаго богатаго и вліятельнаго лица, которое бы, по моей просьб, согласилось быть у нихъ членомъ и ежегодно вносить сколько-то денегъ. Когда же я сказала, что у меня никого нтъ знакомыхъ, кром гимназиста и торговки, надо было видть презрніе, съ какимъ вс стали на меня смотрть… ахъ, Вася!

— Вамъ показалось это…

— Я стала доказывать, что именно потому, что у меня ршительно никого нтъ, я боле другихъ нуждаюсь и имю право на ихъ участіе. Не соглашаются. Въ силу какихъ соображеній, позвольте васъ спросить, заволновалась опять Маша:— присвоили он своему обществу названіе филантропическаго? Гувернантка вноситъ деньги и длается членомъ, гувернантка ручается въ чемъ-то за вновь поступающихъ и въ конц концовъ гувернантка же считается облагодтельствованной. Логично? Все это я имъ изъясняла и говорила чуть-чуть погромче обыкновеннаго, а он попросили меня не мшать… не нарушать!.. словомъ сказать, прогнали!

И Маша вдругъ неожиданно расплакалась.

— Ахъ, Маша, Маша, что у васъ за характеръ! Вы все преувеличиваете и готовы за каждую малость на стну лзть! Когда вы будете сдержанне? увщеваетъ Вася.

Маша продолжаетъ плакать:

— Успокойтесь, не плачьте, я непремнно вамъ хорошее мсто найду…

— Что вы все обо мн, когда тысячи поставлены въ такія же условія, отзывается она сквозь платокъ, въ который уткнула лицо.

— Ну, хорошо, говоритъ Вася: — когда я буду совершеннолтнимъ, я устрою общество взаимнаго пріисканія труда, это будетъ совсмъ въ другомъ род…

— Непремнно, подхватываетъ Маша, отдергивая отъ лица платокъ:— и чтобы безусловно всякій желающій имлъ въ него доступъ…

— Вс члены будутъ равны, благотворителей не будетъ, продолжаетъ Вася.

— Конечно, оживилась она: — а то извольте видть, гувернантки, здоровыя, образованныя двушки, позволяютъ продлывать надъ собой какую-то филантропію…

— У насъ этого не будетъ, развиваетъ Вася свой проэктъ ровнымъ и покойнымъ голосомъ:— у насъ предсдатели, распорядители и проч. будутъ избираться по очереди или по жребію.

— Отлично! совсмъ развеселилась Маша:— давайте, устроимте скорй… Вдь это вовсе не такъ неисполнимо… къ кому бы обратиться, Вася, какъ вы думаете?

— Вотъ вы помститесь къ хорошимъ людямъ, тамъ и развивайте эту мысль, старайтесь вызвать сочувствіе.

— Ахъ, поскорй бы найти мсто! дай Богъ, чтобы къ хорошимъ людямъ: теперь я ни на что не посмотрю, буду неутомимо ходить всюду… искать, искать и искать… пойдемте сейчасъ.

— Теперь ужь поздно, надо утромъ, въ первый разъ отказался Вася.

Она цлый день была въ веселомъ возбужденіи, не переставая длать всевозможныя предположенія относительно основанія общества не-филантропическаго. Вс вчерашнія приключенія она представляла себ уже въ смшномъ вид, и передавая сцены въ конторахъ, копировала щуку, акулу, набленную барыню и очень потшалась.

— Вотъ такъ всегда ко всему и относитесь, покровительственно совтуетъ Вася.

— Не всегда бываетъ весело, возразила она.

— Ужь я зналъ, что развеселю васъ своимъ проэктомъ, сказалъ, посмиваясь, Вася.

— Почемъ вы знали?

— Потому что давно замтилъ, что въ васъ общественный инстинктъ очень развитъ.

Она долго на него смотрла.

— Это вы очень хорошо сказали, Вася, промолвила она въ раздумьи и прибавила, помолчавъ: — вы, врно, многое узнали изъ вашихъ новыхъ книгъ?

— Очень мало, сознался онъ:— понять ихъ трудно: но все-таки я иначе сталъ смотрть на нкоторыя вещи.

— На какія? съ любопытствомъ спросила она.

— Какъ вамъ сказать, вотъ, напримръ, преступниковъ я презирать ужь не буду, они не виноваты въ своихъ поступкахъ.

— Въ самомъ дл? пріятно удивилась она: — какъ я рада!

— Чему? удивился и онъ.

— Тому, что я ни на одну секунду не переставала любить брата. Вдь онъ не виноватъ? да, я такъ и думала, что онъ не виноватъ!’съ горячностью твердила она, порывисто сорвалась съ мста, подбжала къ столу, на которомъ лежали книги, взяла сверху лежавшую, самую маленькую по формату, уткнулась въ нее и не отрывалась до глубокой ночи.

Чтобы не тратить драгоцнное время на путешествія по мстамъ, Маша употребила послдніе два рубля на публикаціи въ газетахъ.

— Пускай теперь сами ко мн приходятъ кому нужно, а мы тмъ временемъ почитаемъ. Съ появленіемъ первой публикаціи, Маша перестала выходить изъ дому, ждала постителей и терзалась надъ книгами.

— Синтезъ, антитезъ — что это значитъ? Зачмъ вы продали диксіоннеръ? какъ это глупо. Критерій? Боже, какъ у меня кружится голова!

Явились посланные съ пригласительными записками изъ тхъ же конторъ, куда Маша ни за что не хотла идти, потомъ пришла дама и предложила ей столъ и комнату за шесть часовъ занятій съ пятерыми дтьми, Маша не согласилась. Такъ и пропала даромъ ея публикація. Хозяйка выразила мнніе, что Маша напрасно не воспользовалась на время столомъ и помщеніемъ.

— Исподоволь пріискали бы мстечко, можетъ и мн бы опять что навернулось, а вы бы покамстъ не харчились, врное слово такъ.

Маша остается глуха къ ея словамъ.

— Непонятно что-то, все-то у васъ не по людски, никакъ не могу въ толкъ взять, словно вы юродивая какая…

— Хозяюшка, прерываетъ ее Маша: — научите меня торговать.

— Еще что выдумали!.. въ паяцы не хотите ли?

— Нтъ, шутки въ сторону, ухватилась Маша:— я сдлаюсь вашей помощницей, буду носить узлы, исполнять все, что вы заставите, а вамъ легче будетъ, вы отдохнете, за это вы мн дадите уголокъ въ кухн и чего-нибудь пость.

— У, у, пустомеля!..

— Хозяюшка…

— Ну васъ совсмъ: хоть говори, хоть нтъ, а проку отъ васъ такъ и не жди, все бы вамъ не къ мсту пустяки врать, слушать тошно.

— Что вы бранитесь, вотъ нарочно же докажу вамъ, запальчиво кричитъ Маша:— понесу въ воскресенье къ Сухаревой свои вещи продавать, не хуже васъ съумю, увидите.

Хозяйка преисполнилась ироніей.

— Того гляди, домъ каменный поставите! хе-хе!

— Хозяюшка милая! вдь живете же вы своимъ трудомъ, вотъ и я попробую, помогите мн только начать.

Маша положила об руки на плеча старухи и просительно заглядывала ей въ глаза. Старуха смягчилась.

— Ну, куда вы годитесь, подумайте-ка: одинъ только день походили по городу безъ провожатаго и то въ больницу угодили… а то на-кось торгова-ать! Мало что ль я на своемъ вку-то натерплась съ торговлей-то съ эстой!

— А вотъ вы мн разскажите, я и буду знать.

Маша усадила въ свое любимое продавленное кресло хозяйку, и та, ковыряя огромной иголкой рваный шерстяной чулокъ, волей-неволей принялась разсказывать.

— Жила этта я при муж, какъ у Христа за пазухой, сайками онъ торговалъ у самой у заставы — палатка-то и сейчасъ стоитъ… Только уйдетъ онъ съ утра, а мн домъ велитъ караулить, и сижу, день деньской лущу подсолнухи, ни о чемъ-то не горюю, умирать не надо, и печку-то ночью работникъ топилъ. На тридцать-шестомъ году, никакъ, я овдовла, ни къ тому, ни къ сему приткнуться не умю, достатки-то вс и прожила… Ну, милая моя, какъ жамкнуло меня горе, да вынесла я на улицу кое-что изъ своего да мужнина добришка — сразу свту и не взвидла! Перво-на-перво посадили меня въ кутузку: не краденое ли, молъ, продаю. Пока дознались, пока что… а я опузырилась ревемши! въ кутузк-то чистый адъ… Эхъ, да то-ль еще бывало! махнула хозяйка рукой, намреваясь идти въ кухню, чтобъ прекратить непріятныя воспоминанія. Но отъ Маши отдлаться не такъ было легко. Она силой удержала ее въ кресл.

— Однако, торгуете же до сихъ поръ благополучно?

— Посл того ужь я приналовчилась: полтинникъ суну, али тамъ что… Бывало, и кошк поклонишься въ ножки, согршила я гршная… Ну, теперь и знаютъ меня вс, Аксиньей Кузьминишной величаютъ, съ праздникомъ поздравляютъ, а съ первоначалу-то куда какъ жутко приходилось: билась, билась, какъ рыба объ ледъ… Гд и не хочешь, согршишь… вамъ говорить-то всего не слдъ… Эхма!

Хозяйка окончательно смолкла и призадумалась. Призадумалась и Маша.

——

Рано утромъ, еще Маша спала, а сосдъ ея объ ней заботился. Онъ пошелъ въ лавку, спросилъ газету, запомнилъ только одинъ, самый подходящій, по его мннію, адресъ, и, пройдя три улицы, остановился передъ швейцаромъ, протиравшимъ стекла у подъзда богатаго дома.

— Квартира No 3-й? спросилъ Вася.

— По этой лстниц направо, только они еще не вставали, приходите въ одиннадцать часовъ.

— Кто тамъ живетъ?

— Рожецкій, присяжный повренный… вамъ на что?

— Надо, они гувернантку ищутъ.

— Это точно что ищутъ, подтвердилъ швейцаръ.

— Такъ вотъ: въ одиннадцать часовъ я приведу свою сестру, а вы до тхъ поръ не пускайте къ нимъ другихъ гувернантокъ, скажите, что уже есть, вотъ вамъ на чай.

Швейцаръ получилъ рубль и спряталъ его въ карманъ.

— По мн что же! я, пожалуй, пущать не буду, а тамъ ихнее дло, кого нанять, отъ насъ это не зависитъ.

— Что за семейство? освдомился Вася.

— Ничего, живутъ хорошо, самого-то Дмитріемъ Алексевичемъ зовутъ, а барыню Глафирой Николавной, молодые оба, дочка у нихъ семи лтъ, шустрая такая.

— Такъ вы, пожалуйста! проситъ Вася.

На другой день Маша поступила на мсто.

Глафира Николаевна молодая, красивая брюнетка съ матовымъ цвтомъ лица, всегда изящная, свжая, внимательная. Въ разговорахъ съ гувернанткой она обнаружила либеральные взгляды, просила Машу считать ее равной и подругой, не дичиться и быть откровенной.

Маша обольщена. Она старается неусыпными попеченіями о ребенк заслужить и оправдать ласковое вниманіе матери, она счастлива. Разговоры съ Глафирой Николавной доставляютъ ей неизъяснимое удовольствіе, она чувствуетъ, что сильно привяжется къ этой милой женщин, тмъ боле, что сама испытываетъ потребность въ подруг.

— Я ужасно сочувствую ныншнимъ ученымъ женщинамъ, говоритъ Глафира Николавна, зорко приглядываясь къ гувернантк.— Я тоже въ свое время посщала Лубянскіе курсы, училась, работала, теперь, къ сожалнію, принуждена все это оставить… Что длать! дочь у меня… Семейныя обязанности отвлекаютъ отъ настоящаго дла.

— А какое настоящее дло? спрашиваетъ крайне заинтересованная Маша, но Глафира Николавна ловко свертываетъ разговоръ на другіе предметы.

— Какое же это, собственно говоря, настоящее дло? спрашиваетъ себя и сама Глафира Николаевна: — какъ это я такъ часто говорю и не подумала… Это она даетъ мн понять… за всю мою любезность къ ней:— какова!

Чтобы не попасть опять въ просакъ, она старается занять вниманіе гувернантки подробнымъ описаніемъ знакомыхъ, которыхъ Маша скоро увидитъ на предстоящемъ журъ-фикс.

— Глафира Николавна! не отступается злополучная двушка:— въ чемъ состоитъ настоящее дло?.. Это лубянскіе курсы, да?

— Посл какъ-нибудь объ этомъ, мн надобно распорядиться… некогда.

Она приняла дловой видъ и поспшила удалиться изъ залы.

— Нтъ, какова назойливость — прошу покорно! ужь не развивать ли меня вздумала… это мн нравится!

Такъ объяснила себ Глафира Николавна любознательность Маши, и съ этихъ поръ будетъ тщательно избгать разговоровъ съ этой ехидной и неблагодарной двчонкой.

— Ну, что, довольна гувернанткой? спрашиваетъ Рожецкій, наслаждаясь послобденнымъ кофе, наедин съ супругой.

— Не особенно. Глафира Николавна длаетъ гримаску.— Терпть я не могу этихъ передовыхъ.

— Давно ли къ нимъ льнула? подзадорилъ супругъ.

— Льнула… quelle expression! просто здила на курсы, потому что вс такъ длали, но я всегда избгала тхъ… настоящихъ: он презаносчивыя…

— И эта тоже?

— Да, знаешь, точно злая кошка: ее хочешь погладить, приласкать, а она возьметъ, да царапнетъ.

— Подальше себя держи, сколько разъ я теб это говорилъ, душа моя: ты своей добротой всхъ въ дом избалуешь, а потомъ вчно жалуешься, длаетъ замчаніе супругъ.

А Маша, между тмъ, занимается съ ученицей и мечтаетъ изобрсти такой способъ преподаванія, который затмилъ бы вс нын существующіе. Съ примненіемъ этого способа, дти въ самое короткое время и почти безъ усилій должны неизбжно оказывать самые блестящіе успхи по всмъ отраслямъ наукъ и даже искуствъ.

— Какъ пріятно видть результаты своихъ трудовъ, радуется Маша:— еще недли нтъ, а она уже гораздо лучше понимаетъ прочитанное, воображаю, какое удовольствіе я буду испытывать черезъ мсяцъ… Милая моя крошка!

И она любовно смотритъ на двочку, которая, картавя и пришепетывая, старается выражаться какъ большіе.

——

Въ ярко освщенной гостиной идетъ оживленный разговоръ о текущихъ событіяхъ. Уложивъ свою питомицу, Маша вошла, и, никмъ незамченная, сла у двери. Гостей много. Шелестъ платьевъ, шорохъ и говоръ сливаются въ одинъ общій гулъ. Чрезъ нсколько минутъ уши Маши освоились и начали кое-что различать.

Одинъ маленькаго роста мужчина съ рыжей, рдкой бородкой, пожилой, но юркій, тщетно старается вставить свое слово, неутомимо перескакивая съ мста на мсто.

— Осмлюсь вамъ сказать… Это, извините за выраженіе… Прошу васъ выслушать… взываетъ онъ направо и налво, по никто его не слушаетъ. Очевидно, онъ не пользуется вниманіемъ, но не разстается съ надеждой приковать его къ себ во что бы то ни стало. Перекочевывая со стула на стулъ, случайно очутился онъ рядомъ съ Машей.

— Извините за нескромный вопросъ, обратился онъ къ ней таинственно:— если не ошибаюсь, вы кажется здшняя гувернантка?

Маша невольно улыбнулась.

— Если этотъ вопросъ вы считаете нескромнымъ, то какіе же относятся къ разряду скромныхъ, по вашему?

Она взглянула на него серьёзною, исполненною таинственности физіономію, и опять улыбнулась. Отличительная черта этого человчка была обидчивость, онъ очень не любилъ, чтобы надъ нимъ смялись.

— Да, я гувернантка, прибавила Маша серьёзно, замтивъ, что лицо его омрачилось и приняло непріятное выраженіе. Гость покосился на ея прическу и не безъ лукавства проговорилъ.

— Осмлюсь васъ спросить, какое ваше мнніе объ этихъ… объ новыхъ людяхъ?

Маша не замедлила отвтомъ.

— Я того мннія, что эти… какъ ихъ… что они становятся легендарными личностями, про которыхъ, современемъ, будутъ слагаться разныя саги, былины, передавая которыя изъ устъ въ уста, каждый будетъ дополнять своимъ воображеніемъ.

Собесдникъ выслушалъ, и молча отошелъ. Онъ сталъ поочередно подходитъ къ гостямъ въ полъ-голоса передавая имъ что-то, на этотъ разъ его внимательно слушали, и по временамъ взглядывали по направленію, гд одиноко сидла гувернантка. Мало по малу, вс гости отхлынули въ залу и образовали изъ себя тсно сплоченную группу. Вс что-то тихо толковали, и каждый говорящій украдкой указывалъ глазами на Машу. Она встревожилась.

— Такую молоденькую и ужь успли… гд вы ее взяли?

Вопросъ этотъ, обращенный къ Рожецкому, ршилъ ея сомнніе: рчь шла о ней. Пожилая дама декольте и съ веромъ выдвинулась изъ группы и открыла шествіе. Она медленно стала приближаться къ Маш, подъ ея предводительствомъ, шагъ за шагомъ подвигались и другіе,и черезъ минуту смущенная двушка представляла собой средоточіе любопытныхъ взоровъ. Наступило глубокое молчаніе, Маша слышала стукъ своего испуганнаго сердца.

— Вы уже и волосы остригли, mademoiselle? ядовито приступаетъ дама.

— Въ былыя времена я своимъ крпостнымъ двкамъ косы стригъ, ввернулъ пожилой военный и громко захохоталъ.

Смхъ заразителенъ: гостинная огласилась весельемъ. Машу бросило въ жаръ, щеки ея пылали.

— Что-жь вы намъ ничего не скажете, достойная подвижница ‘новыхъ людей’? не отступаетъ декольтированная дама, и жеманно смется, прикрывая веромъ ротъ.

— Мы не поймемъ… гд намъ! ха-ха-ха! раскатывается военный.

— Дмитрій Алексевичъ, что все это значитъ, чего отъ меня хотятъ? требуетъ Маша защиты у присяжнаго повреннаго.

— Какъ видите, вы не въ свое общество попали, съ легкимъ наклоненіемъ головы, отвтствуетъ принципалъ, и ведетъ гостей къ закуск.

— Помилуйте, Глафира Николавна, какъ можно безъ рекомендаціи! пеняетъ добренькая съ виду старушка.

— Ничего, я завтра ее прогоню отвчаетъ съ веселымъ смхомъ хозяйка.

Все это доносится до ушей Маши, она встаетъ и идетъ укладывать свой чемоданъ.

— Что я сдлала всмъ этимъ незнакомымъ людямъ! вырвался изъ груди ея отчаянный вопль.

Она нагнулась къ спящей двочк и покрыла поцлуями единственное здсь лицо, не смотрвшее на нее съ ненавистью.

IX.

Вечеретъ. Весело трещатъ въ печк дрова, бросая красноватыя полосы на старый щелеватый полъ.

Вася мшаетъ кочергой пылающія головни, серьёзно обдумывая только что переданное ему Машей происшествіе у Рожецкихъ. Сегодня она, попрежнему, водворилась у Кузьминишны, и, усвшись къ печк на полу рядомъ съ Васей, гладитъ лежащаго у ней на колнахъ дымчатаго кота.

Она поминутно вздрагиваетъ, напряжонно прислушиваясь къ малйшему шороху на двор и въ передней.

Захрустлъ подъ тяжолыми шагами снгъ подъ окномъ, Маша слабо вскрикнула и задрожала.

— Не тревожьтесь такъ Маша, это дворникъ.

Двушка печально озираетъ темную комнатку, которая въ эту минуту кажется ей такой уютной, и не хочется ей покинуть ее, сосда, хозяйку…

— Какая я несчастная! вздыхаетъ она.

Все это время Вася придумывалъ радикальное средство, какъ оградить ее отъ постоянныхъ бдъ и огорченій. Долго молчалъ онъ, наконецъ, произнесъ.

— Маша, хотите я вамъ подарю шиньонъ?

— Шиньонъ? переспросила она, не вря ушамъ:— зачмъ? Куда мн его?

— На голову надньте.

— О-о, какой вы уморительный! расхохоталась она:— что вамъ внушило эту мысль?

— Очень просто: въ шиньон васъ подозрвать не будутъ, сказалъ онъ серьёзно.

Въ припадк нервной веселости, Маша заливается смхомъ, судорожно припадая къ полу, котъ испугался, вонзилъ въ ея колно когти, фыркнулъ и убжалъ.

— Ой, со всхъ сторонъ напасти: и люди, и животныя пугаются и убгаютъ! Чмъ я такъ страшна? вскрикиваетъ Маша, и долго продолжаетъ хохотать.

— Милый Вася, выговорила она, наконецъ:— какъ я ни благодарна вамъ за желаніе мн помочь, но шиньона не приму: хозяйка говоритъ, что ихъ длаютъ изъ волосъ ‘мертвой мордвы’. Низачто не надну, пусть будетъ что будетъ. Хуже бы не вышло, прибавила она, помолчавъ: — тогда меня легко могутъ принять за основательницу общества шиньононосительницъ, скрывающихъ зловредныя идеи подъ шиньономъ.

— Перестаньте дурачиться, я вамъ серьёзно говорю. По крайней мр, не вступайте вы ни съ кмъ въ разговоры, чтобы нечего было перетолковывать.

— Пробовала молчать — хуже. Пристаютъ, о чемъ думаю, предполагаютъ, что думаю не такъ, какъ они, укоряютъ въ гордости, несообщительности, подозрваютъ, что у меня что-то на ум… но всего не перечислишь. Вася, ужь врно никуда мн не уйти отъ недоврія и тяжелыхъ испытаній, такая моя доля… Она глубоко вздохнула и поникла головой.

— А на меня-то что директоръ сочинилъ! началъ Вася:— положимъ, это все къ лучшему…

— Какъ къ лучшему? что вы? откликнулась Маша, и уставила на него удивленные глаза.

— Такъ: я въ гимназію ужь не хожу — покончилъ.

— Учиться не хотите?

— Учиться я самъ буду.

— Читать?

— Нтъ. Серьёзныхъ книгъ я не пойму, помните, какъ мы съ вами Шопенгауера одолвали?

— Да, правда, вздохнула она.

— Придетъ время — пойму, надо терпніе, теперь же читать безполезно.

— Вы постепенно, предложила Маша.

Онъ грустно улыбнулся.

— Тогда придется начать съ Христоматіи. Что я вынесъ изъ прочитаннаго въ дтств, напримръ, хоть изъ Гоголя? запомнилъ только, что у Ивана Ивановича голова была устроена широкимъ концомъ кверху, а у Ивана Никифоровича широкимъ концомъ книзу, да и то перевралъ, кажется, наврное не знаю.

Маша подумала.

— Вы правы только отчасти, сказала она: — въ то время, дйствительно, занимало насъ только то, что было доступно дтскому понятію, мы мало что запомнили и поняли, но мы многое почувствовали, и это осталось въ насъ. Не знаю, какъ на васъ дйствовало тогда чтеніе, но я всмъ существомъ трепетала отъ радости, когда вычитывала идеально-благородный поступокъ, и стискивала зубы отъ внутренней боли, когда находила низость и зло. Я полюбила правду и добро, и какъ могла, проводила ихъ въ жизнь. Я заступалась за обиженныхъ и храбро налетала на классныхъ дамъ, когда поступки ихъ были жестоки и несправедливы, въ ссорахъ я всегда брала сторону слабаго, и всегда грубила… За это меня считали самой отптой, называли сорванцомъ, бранили, наказывали, ставили единицы за поведеніе — а я чувствовала себя хорошо.

— Я тоже всегда принималъ къ сердцу нужды товарищей, съ живостью подхватилъ Вася: — но я не налеталъ, я тихо и медленно дйствовалъ… У насъ одинъ учитель любилъ всхъ нарзывать на экзамен, сколькихъ онъ провалилъ, а одинъ гимназистъ совсмъ было повсился, едва успли его вынуть изъ петли… Славный мальчикъ такой, все боялся больную мать, огорчить, а она посл того и умерла…

Вася умолкъ, уныло глядя на догоравшіе уголья, видно было, что воспоминаніе это затронуло его за живое.

— Что же учитель? нетерпливо понуждаетъ его Маша.

— Я его выжилъ.

— Это любопытно. Какимъ образомъ?

— Иголку приспособилъ въ стул: сядетъ, бывало, и вскочитъ, какъ ужаленный. Въ начал терплъ, потомъ сталъ жаловаться. Допрашивали, допрашивали, весь классъ наказали, а виноватаго такъ и не нашли.

Жестокая улыбка скользнула по губамъ юноши.

— Нельзя же было весь классъ исключить, да и жаловаться подъ конецъ онъ стыдился, директору надоло это. Такъ и отказался. До сихъ поръ товарищи не знаютъ, что мн этимъ обязаны.

— Ну, признаюсь, я-бы этого не сдлала, съ неодобреніемъ отозвалась Маша.

— А я сдлалъ, и главное: цли достигъ, самодовольно проговорилъ юноша, и лицо его засіяло доброй улыбкой.

— Странный вы, Вася! раздумчиво сказала она:— во многомъ я васъ не понимаю.

— И не трудитесь, я самъ иногда удивляюсь себ.

— Вы помните своихъ родныхъ?

— Помню, хотите разскажу?

— Ахъ, пожалуйста.

— Сейчасъ, только закрою трубу. Я ныньче добрый, Маша, требуйте отъ меня даже невозможнаго, весело болталъ онъ, стоя на стул и звякая вьюшками.

Маша услась поудобне въ старое, продавленное кресло и приготовилась слушать. Въ комнат не было огня, и хозяйка одолжила имъ свою сальную свчку въ желзномъ, проржавленномъ подсвчник и такого же калибра щипцы для сниманія нагорвшей свтильни. Посл вчерашняго освщенія у Рожецкихъ, предметы эти показались Маш отвратительными, она поморщилась и, поднявъ съ полу щепочку, отодвинула ихъ подальше отъ себя, не дотронувшись пальцами. Вася услся, положилъ локти на столъ, и началъ разсказывать.

— Отецъ мой былъ очень строгъ, вс, особенно мать, его боялись. Только и слышишь отъ нея, бывало: папа дома, тише, тише, услышитъ — бда! Я сяду и притаюсь. Верчу въ рукахъ деревянную лошадку, а самъ придумываю средство удалить отца изъ дому. Шести лтъ уже изобрлъ я ловкій способъ. Подмтивъ, что онъ боится угара, я никмъ незамченный, сталъ таскать изъ кухни жиръ и сало и бросать въ натопленную печь. Вс удивляются: что за чадъ? а я молчу. Отецъ покричитъ и уйдетъ. Тогда настаетъ для меня веселье. Все въ дом оживетъ, мама поетъ, бгаетъ со мной, играетъ… молоденькая она была, да скоро умерла, только восьмой годъ мн тогда пошелъ…

— Вы на кого похожи лицомъ?

— Наружностью я вылитый отецъ.

— Какая его была профессія?

— Я не помню, чтобъ онъ когда-нибудь занимался или служилъ, знаю только, что былъ полковникъ гвардіи, и очень этимъ гордился. На чемъ я остановился? да… По смерти матери… отецъ сдалъ имніе въ аренду и перехалъ въ Москву. Здсь я постоянно попадался ему на глаза, терплъ отъ него придирчивости и только отдыхалъ въ гимназіи. Особенно остался у меня въ памяти одинъ случай, который дастъ вамъ понятіе о характер моего отца. Купилъ онъ мн дорогой глобусъ и веллъ беречь. Я былъ уже въ третьемъ класс, когда товарищъ разбилъ свой точно такой же глобусъ и просилъ меня дать ему на время мой. Боясь отца, я не могъ исполнить его просьбы, но взялся склеить ему глобусъ и принесъ его къ себ. Досталъ клею и принялся за дло. Въ это время вошелъ отецъ и сталъ неистово кричать: онъ думалъ, что это я свой разбилъ и чиню. Только что я открою ротъ, чтобъ объяснить его ошибку, онъ затопаетъ ногами: ‘Молчать! не возражать!’ Глаза у него даже кровью налились. Я сжалился надъ нимъ, принесъ свой глобусъ изъ другой комнаты и молча показалъ. Узнавъ, въ чемъ дло, онъ опять поднялъ крикъ: ‘Что-жь ты не говоришь? Смяться надо мной вздумалъ, щенокъ!’ — Какъ же вамъ говорить, если вы не велите.— ‘Не разсуждать!’ — Такъ вотъ всегда было. Нельзя было ни о чемъ его просить, на все былъ у него одинъ отвтъ: ‘Молчать, я лучше знаю, что надо’. Понятно, что я и не пробовалъ прибгать къ нему, а всегда старался такъ устроить, чтобы онъ самъ натолкнулася на мысль исполнить мое желаніе.

— Вотъ вы какой! вставила двушка, но Вася пропустилъ это мимо ушей, онъ прошелся по комнат, припоминая прошлое, и продолжалъ:

— Разъ, возвратясь изъ гимназіи, лежалъ я съ книгой на диван. Дверь моей комнаты выходила въ переднюю и была открыта. Въ зал отецъ совершенно напрасно бранилъ лакея и, во обыкновенію, не позволялъ произнести ни слова. Не помню, въ чемъ суть, но похожа была на исторію съ глобусомъ. Я видлъ, какъ лакей, весь красный отъ злости, выскочилъ изъ залы. ‘Стаканъ воды!’ приказалъ ему вслдъ отецъ. Лакей пронесъ на поднос воду, пріостановился, плюнулъ въ стаканъ, и съ злобной улыбкой помшалъ грязнымъ воду пальцемъ, потомъ вошелъ въ залу и почтительно подалъ отцу… Чаще всего Мартыну доставалось за то, что онъ медленно исполнялъ порученія вн дома.— ‘Куда ни пошлешь, вчно застрянешь. Ты думаешь, я не догадываюсь, что ты къ своему Савк заходишь!’ Савка былъ сынъ Мартына, отданный имъ въ ученіе къ сапожнику. Увидя разъ Мартына въ особенно меланхолическомъ настроеніи (давно его никуда не посылали), я вздумалъ его порадовать. Подпоролъ сапогъ на самомъ видномъ мст, и сталъ прохаживаться мимо отца. Онъ записывалъ въ это время расходы.— ‘Что ты, братецъ, все шляешься, мшаешь мн, сказалъ отецъ и взглянулъ мн на ноги.— Ходишь въ изорванныхъ сапогахъ и не можешь сказать!’ — Ничего, намренно возразилъ я.— ‘Молчать, щенокъ! Мартынъ, снеси сапоги въ починку, да подожди тамъ, посмотри, чтобы хорошенько зашили. Слышишь? А ты, франтъ, или снимай сапогъ, безъ разговоровъ!’ Такія штуки сталъ я повторять.

— Ахъ, какой вы, Вася! вырвалось у двушки.

— Не одобряете? спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Что-жь длать! И онъ пожалъ плечами.

— Давно умеръ вашъ отецъ?

— Когда мн было тринадцать лтъ.

— Лучше вамъ стало безъ него?

— Вначал лучше: дядя служилъ тогда на желзной дорог и жилъ въ Москв, у него мн было отлично. Онъ обращался со мной, какъ съ равнымъ: позволялъ принимать товарищей, интересовался нашими длами, былъ ко всмъ внимателенъ, со всми шутилъ, разъ даже на Рождество устроилъ намъ вечеринку. Я очень его любилъ. Годъ тому назадъ вздумалъ онъ жениться на сосдк по имнію, бросилъ службу и поселился въ деревн. Теперь у него ребенокъ, онъ все нянчится съ нимъ, а меня разлюбилъ. Знаете, какое я отъ него вчера письмо получилъ?

— Письмо посл, говоритъ нетерпливо Маша: — разсказывайте все по порядку, гд вы жили посл дяди, меня все это ужасно интересуетъ.

— Объ этомъ мн и думать непріятно, а потому много распространяться не буду. Во время своей службы на желзной дорог, дядя свелъ знакомство съ однимъ офицеромъ, и, узжая въ деревню, настаивалъ, чтобы я непремнно жилъ у него. Онъ самъ меня перевезъ, и все упрашивалъ новаго покровителя беречь меня и охранять. Офицеръ такъ усердно охранялъ, что отравилъ мое существованіе. Я не могъ позвать къ себ товарищей, чтобъ не обошлось безъ сцены.— ‘Молодой человкъ, говорилъ онъ мн при моихъ гостяхъ:— я не допущу у себя сборищъ, это можетъ скомпрометировать меня, да и дядя вашъ поручилъ слдить за вами, какъ за сыномъ’. Мало по малу, онъ отдалилъ отъ меня всхъ. Вначал товарищи уговаривали меня съхать, но мн нельзя было этого сдлать, потому что деньги мои присылались на имя охранителя и онъ ими распоряжался. Такъ какъ первымъ дломъ онъ платилъ себ за квартиру, то я и долженъ былъ жить у него. Вс въ гимназіи стали мною чуждаться, даже прежніе друзья начали сторониться отъ меня, я, конечно, не оправдывался и не заискивалъ ни въ комъ, а понемногу и самъ я ко всмъ охладлъ. Давно уже я ни съ кмъ не разговаривалъ, кром васъ, Маша!

Она ласково улыбнулась ему въ отвтъ.

— Какъ я безъ васъ скучалъ, еслибъ вы знали! все лто, незналъ куда дваться.

— Теперь ничто вамъ не мшаетъ опять сойтись съ товарищами, сказала она.

— Вы забываете, что я уже не гимназистъ — это во-первыхъ, а во-вторыхъ, кто разъ былъ несправедливъ ко мн, тотъ ужь не будетъ моимъ другомъ никогда.

— Какъ же это вы такъ съ гимназіей-то покончили? Ахъ, Вася, Вася! что вы намрены теперь предпринять?

— Пойду путешествовать и буду все изучать.

— Мн кажется невозможно или, по крайней мр, очень трудно достигнуть знаній одному, непремнно надо, чтобы кто-нибудь руководилъ, возразила она.

— Никто ничему не научитъ, Маша, и даже не скажетъ правды, и вычитать ее нигд нельзя. Это врно.

Маша промолчала. Ей очень не хотлось разстаться съ врой въ печатное слово.

— Самъ все увижу и узнаю, жизнь — лучшая книга, она не обманетъ.

Онъ сказалъ это съ такимъ горячимъ убжденіемъ, что Маша невольно засмотрлась на него. Увренностью дышали его слова, лицо выражало ршимость и сознаніе правоты, отъ всей его фигуры вяло обаяніемъ силы, которой прежде не замчала она въ немъ. Онъ вдругъ выросъ въ ея глазахъ.

Маша внимательно вглядывалась. Онъ высокъ ростомъ, широкоплечъ, совсмъ какъ взрослый мужчина, а ему только шестнадцать лтъ. Въ первый разъ сдлала это открытіе Маша, до сихъ поръ не обращавшая вниманія на его наружность, и привыкшая относиться къ нему, какъ къ младшему брату. Вмст они порывались разршить загадку жизни, вмст думали, вмст искали ключа къ разгадк, а теперь онъ остается одинъ… Сердце ея болзненно сжалось.

— Не пришлось бы вамъ раскаяться, Вася! тоскливо молвила она.

На это онъ ничего не сказалъ, только презрительная усмшка промелькнула по его лицу.

— Вдь вс учатся, неувренно продолжаетъ Маша.

— Я только математику буду изучать, продолжаетъ онъ, не слушая:— ее можно всю пройти безъ помощи учителей. Я, бывало, нарочно не слушаю объясненій, чтобы имть возможность самому найти ршеніе. Такое удовольствіе, когда самъ добьешься смысла, и чмъ трудне, тмъ пріятне, вы не пробовали?

— Нтъ.

— Я люблю математику, да и наука она необходимая, съ увлеченіемъ продолжаетъ Вася: — буду всю жизнь заниматься математикой, сдлаюсь ученымъ… Вы будете тогда много гордиться, Маша?

— Не знаю, право, ненавижу я цифры. Поступайте лучше въ другую гимназію, гд добрый директоръ, потомъ въ университетъ.

— Нтъ ужь я совсмъ отказался отъ этого.

— Что же, главнымъ образомъ, васъ побудило?

— Многое, отчасти — вы.

— Я?! исполнилась удивленія двушка.

— Да… васъ, напримръ, въ институт всякимъ мудростямъ учили, и за всмъ тмъ вы… неумны, извините меня.

— Я глупа, согласилась Маша искренно и просто.

— А врно украшеніемъ института были? спросилъ онъ насмшливо.

— Еслибъ не поведеніе, медаль бы получила, дипломъ гласитъ, что изъ лучшихъ кончила.

— Вотъ видите, а я диплома избгну. Дипломъ ничего не даетъ, кром права хорошо жить, выгребая изъ чужихъ кармановъ деньги, а мн этого не надо.

— Можно и безъ диплома выгребать, возразила было Маша.

— Да, но тхъ клеймятъ, а дипломомъ деньги пріобртаются при сохраніи уваженія общества.

Маша вдругъ проникнулась безграничнымъ уваженіемъ къ собесднику.

— Какъ вы созрли! вырвалось у нея:— васъ совсмъ узнать нельзя.

Онъ снисходительно улыбнулся.

— Я давно такой, но не высказывался раньше времени. Теперь неожиданно для меня самого настало время. Я могу осуществить мое желаніе, потому и предупреждаю васъ, чтобы вы не удивлялись посл, что я ухалъ.

— Неужели вы удете? Жалобно воскликнула двушка: — и скоро?

— Вроятно скоро, какъ только отъ дяди деньги получу.

— Разв онъ одобряетъ?

— Нтъ, онъ не знаетъ, но и препятствовать не будетъ: онъ совсмъ со мною разорвалъ. Дло въ томъ, видите ли, что у меня случились непредвиднные расходы, я и просилъ его два раза прислать мн деньги не въ срокъ. Онъ написалъ, что соберетъ и вышлетъ мн за цлый годъ сразу, чтобы я оставилъ его въ поко.

— Вы очень огорчены? съ участіемъ спросила она.

— Напротивъ, счастливъ ужасно, съ неподдльною радостью воскликнулъ юноша: — я самъ не ожидалъ, что обстоятельства примутъ такой благопріятный оборотъ.

Юноша все боле и боле оживлялся.

— Когда-то бы я еще скопилъ денегъ, когда-то еще исполнилась бы моя завтная мечта, а теперь все къ лучшему, Маша, все къ лучшему!

Послднія слова онъ радостно прокричалъ и сталъ вертться на одномъ каблучк.

— Давайте танцовать, Маша, неожиданно предложилъ онъ, ловко передъ ней расшаркавшись.

Она съ досадой отвернулась.

— Вамъ ничего не стоитъ уйти отъ меня, а мн очень, очень больно съ вами разстаться! едва выговорила она дрожащимъ голосомъ, и слезы покатились съ ея рсницъ.

— Машечка! заговорилъ онъ прочувствованномъ голосомъ:— да неужели вы воображаете, что я могу когда-нибудь васъ забыть… васъ, единственную отраду мою!

Онъ нагнулся, взялъ ея руку, крпко сжалъ и оставилъ въ своей.

— Въ самомъ дл? спросила она, улыбаясь сквозь слезы:— никогда? и она устремила на него свои вопросительные глаза.

— Никогда въ жизни! Я день и ночь буду объ васъ думать.

Въ голос его звучала искренность и ласка.

— А увидимся?

— Еще бы? Вдь на всемъ земномъ шар у меня никого нтъ, кром васъ, Маша, а вы и не подозрваете, какое вы со, кровище…

— Да?.. Ну, хорошо, пожалуй, протанцуемъ польку, сдалась двушка, отервъ заплаканные глаза, и оба затолклись на трехаршинномъ пространств, задвая ветхій скарбъ.

— Эки лшіе, эки лшіе! грубитъ хозяйка:— полъ трясется, посуда звенитъ, того и гляди попадаетъ со стола да разобьется. Чмъ бы горевать, что съ мстовъ отовсюду гонятъ, а она пляшетъ — натко вотъ! ну, двка!

— Мол-чать! зычно рявкнулъ Вася въ порыв веселаго возбужденія:— не рраз-суж-да-а-ть!

— Что горло-то дерешь — испугалъ до смерти! отгрызается старуха: — и эта грохочетъ — пропасти на васъ нтъ. Чмъ бы унять озорника-то, а она со смху помираетъ! У-у оглашенные!

X.

Маш повезло. Наудачу отправилась она по адресу, и безъ всякихъ затрудненій поступила на мсто.

Двнадцати-лтняя двочка сама наняла себ гувернантку и заключила съ ней условія.

— Когда же я могу увидть вашихъ родителей? спросила Маша.

— Вотъ передете совсмъ и познакомитесь съ ними.

— Какъ же перезжать, не заручившись ихъ согласіемъ?

— Мамаша не входитъ въ эти дла. Теперь мн лучше знать, я и выбираю сама: ужь трехъ гувернантокъ пересмотрла, не годятся. Мамаша по-французски не понимаетъ, и вообще судить не можетъ, а я могу. Я вижу, что у васъ очень хорошій прононсъ, и желала бы усвоить такой же.

— Зачмъ вы говорите: прононсъ, откуда у васъ это слово?

— А какъ же надо сказать?

— Произношеніе, а по французски prononciation. Такъ какъ же мы ршимъ? Не пожелаетъ ли вашъ отецъ предварительно со мной переговорить?

— Онъ и подавно не станетъ вмшиваться. Его и дома-то рдко увидишь: цлый день торгуетъ въ город, тамъ и обдаетъ, ужинать только иногда приходитъ, а то все больше съ покупателями въ трактир.

— Вотъ странно, значитъ, я буду зависть только отъ васъ? удивилась Маша, взяла двочку за подбородокъ, приподняла и разсмотрла ея курносое личико, усянное веснушками.

Двочка покойно вынесла пристально уставленные на нее глаза незнакомки, потомъ осторожно высвободила свой подбородокъ опустила маленькіе, смышленные глазки и застнчиво сказала:

— Вы мн очень понравились.

— Merci. Какъ васъ зовутъ? спросила Маша.

— Агніей, вс называютъ меня Агнушкой, а я не люблю такъ. Называйте меня, пожалуста Агнесой — это шикарне.

— Хорошо. Такъ и не выйдетъ ваша мать?

— Нтъ, она въ блуз.

— Такъ до свиданья, милая Агнеса, сказала Маша, удаляясь, и не вря, что дло такъ скоро уладилось.

— Смотрите же, непремнно завтра прізжайте, а то я другую найму, мн очень скучно, кричитъ вслдъ двочка, перевсившись черезъ перила.

— Хорошо, не стойте на лстниц, холодно, остерегаетъ будущая гувернантка, и спшитъ разсказать домашнимъ свою удачу.

——

Начались занятія.

— Прочтите еще разикъ, Марья Александровна, проситъ Агнія:— какъ это великолпно у васъ выходитъ, никогда я такъ не съумю.

— Съумете, ободряетъ гувернантка: — ну, повторите.

Маша передаетъ ей книгу и двочка прилагаетъ вс старанія выработать хорошій выговоръ.

— Марья Александровна, ангельчикъ, будьте такъ добры, продиктуйте мн еще, я теперь запомнила и ни за что не сдлаю ошибокъ.

— Хоть десять разъ, отвчаетъ Маша и диктуетъ.

— Какая вы добрая! мн право совстно: выговорено только три часа, а вы всегда больше со мной бьетесь, такая я безтолковая…

— Напротивъ, очень толковая, и мн пріятно заниматься съ вами.

— Вы устали, Марья Александровна?

— Пожалуйста не церемоньтесь, пишите.

— Какъ я вамъ благодарна! Прежняя гувернантка, бывало, все посматриваетъ на часы, и ни минутки лишней не просидитъ.

Двочка въ восторг. Она не сдлала ни одной ошибки и длится своей радостью съ матерью, но мать не можетъ понять ее. Клавдія Максимовна, толстая, дебелая женщина съ опухшими вками и оплывшимъ отъ сна лицомъ, смотритъ на дочь, и глаза ея не выражаютъ ни любопытства, ни участія.

— Какъ меня-то, бывало учили, лниво говоритъ она:— бьютъ, а я реву, бьютъ, а я реву! до тринадцати лтъ съ указкой сидла. А эту хлбомъ не корми, да книгу дай — въ кого она, ужь и не знаю! Отецъ-то тоже не великій граматй. О-о-о-хо-хо! зваетъ купчиха.— Все бы я спала, все бы спала…

Тишина мертвящая, только плескъ воды, да стукъ тарелокъ доносится изъ кухни, гд моютъ посуду.

— Марья Александровна! хотите, я вамъ буду Робинзона читать? предлагаетъ Агнія.

Купчиха медленно отворачиваетъ отъ окна голову, апатично взглядываетъ на Машу и вяло произноситъ:

— Вы, Марья Александровна, ее не гудьте.

— Она меня нудитъ, говоритъ Маша, думая, что этимъ лестнымъ для дочери отвтомъ вызоветъ мать на похвалу, и во всякомъ случа, доставить ей удовольствіе.

— А вы не потакайте, совтуетъ мать.— Агнушка, поди, почеши мн спину, не достану сама-то.

— Марья Александровна, пойдемте гулять, предлагаетъ Агнія.

— Идите, идите, говоритъ купчиха: — а я тово… полежу немножко.

— Только вы, мамаша, ради Бога…

Двочка вскидываетъ на мать умоляющіе глаза.

— А ну тебя… съ чего ты взяла?

— Знаю я васъ, не утерпите, лучше я останусь.

— Иди, иди, говорю: не буду, и не буду.

— Я пойду запру и ключи унесу, заявляетъ ршительно дочь.

— Не видывала я ключей! бери, пожалуй.

— Мамочка, милая, дорогая, золотая, будь умница, я теб гостинцу принесу.

Двочка взяла въ об руки голову матери и осыпаетъ поцлуями ея лицо.

Маша замтила, что Клавдія Максимовна часто прибгаетъ къ рюмочк, но никогда между ею и ученицей не было произнесено ни слова объ этомъ щекотливомъ обстоятельств. Агнію это очень огорчаетъ и она, съ несвойственною ея возрасту заботливостью, слдитъ за матерью, удерживаетъ ее, и старается, насколько возможно, скрыть отъ отца ея слабость. Отецъ не принадлежитъ къ типу Титъ Титычей, онъ смиренъ и ласковъ съ домашними, и двочкой руководитъ не страхъ, а другія побудительныя причины, которыя она не вполн сознаетъ. ‘Такъ надо’, подсказываетъ ей дтское чутье. Припрыгивая по тротуару рядомъ съ гувернанткой, Агнія подняла на нее раскраснвшееся отъ мороза лицо.

— Марья Александровна, милая, что я васъ попрошу: ныньче Недыхляевы непремнно придутъ на бульваръ, мы съ вами сядемъ на скамейку, и когда они будутъ идти мимо насъ, вы мн разсказывайте по-французски что-нибудь длинное и трудное, нарочно, чтобы они слышали.

— Зачмъ это? спрашиваетъ Маша.

— Такъ, голубчикъ, я буду длать видъ, будто бы понимаю. Сдлайте это для меня?

— Нтъ, не сдлаю.

— Отчего?

— Подумайте, сами поймете.

— Вы обязаны мн объяснить, сердито говоритъ двочка.

— Не умю я читать наставленій, сознается прямодушная гувернантка:— точно вы сами не можете понять, что это гадко.

Долго Агнія гуляетъ молча и съ недовольной миной. Посидли на скамейк. Недыхляевы поровнялись, раскланялись и прошли. Маша заглянула въ лицо двочки: та покраснла отъ досады.

— Отчего же Анна Семеновна не говорила, что это дурно и всегда исполняла мое желаніе? фыркнула Агнія.

— У ней былъ взглядъ другой на это, отвтила Маша.

— На все бываетъ разный взглядъ?

Маша затруднилась отвтомъ, подумала, и неувренно произнесла:

— Вроятно, на все.

— А чей взглядъ лучше, вашъ или ея? хитритъ двочка.

— Мн кажется, что мой лучше, а ей, что ея.

— А я какой взглядъ должна имть? спрашиваетъ Агнія, искоса поглядывая на гувернантку.

— Какой хотите.

— Пойдемте домой, надувъ губы говоритъ Агнія.— Анна Семеновна у насъ жила три года: еслибъ у ней былъ дурной взглядъ, не женился бы на ней главный приказчикъ! язвитъ она гувернантку дорогой.

— Можетъ быть, если я также долго проживу у васъ, и меня оцнитъ по достоинству вашъ артельщикъ, кротко отшучивается Маша, не подозрвая, что эти слова заронили въ голову двочки сомнніе, точно ли главный приказчикъ-есть компетентный судья правильности взглядовъ, какъ она это думала до сихъ поръ.

Подобныя размолвки повторяются первое время почти каждый день, но скоро отношенія между ученицей и учительницей измнились, и Агнія впадаетъ въ другую крайность.

— Когда я выросту большая, я бы очень желала сдлаться такой, какъ вы, Марья Александровна. И въ манерахъ, и въ разговор все у васъ выходитъ такъ хорошо, по благородному. Вотъ теперь, напримръ, какъ вы красиво сидите! ни мамаша, никто изъ знакомыхъ такъ не сядетъ. Особенно мн нравится, какъ вы откидываетесь на спинку стула, и всегда выслушиваете меня такъ вжливо, внимательно, точно большую. Вообще вы все хорошо длаете!

И двочка подмчаетъ каждое движеніе Маши, стараясь ей подражать.

— Это вншняя сторона… начала было Маша, но двочка съ живостью перебиваетъ ее.

— Я и взглядъ на все буду имть такой, какъ у васъ, теперь я поняла, что у Анны Семеновны взглядъ гораздо хуже.

— Не будете тщеславиться тмъ, чего не знаете? съ улыбкой спрашиваетъ Маша.

— Лучше вы мн и не напоминайте объ этомъ, обрываетъ Агнія и конфузится.— А когда я въ самомъ дл хорошо выучусь, и буду громко говорить, чтобы вс слышали — тогда можно?

— Тогда вы сами не захотите хвастать.

— Неужели?

— Вотъ увидите.

— Да, разсуждаетъ Агнія, посл непродолжительнаго молчанія:— это врно. Когда я только что научилась чуть-чуть читать, то при гостяхъ, бывало, разверну книгу и читаю, и вс меня хвалятъ: ‘такая маленькая, и уметъ читать’. А теперь я въ самомъ дл умю, а мн и въ голову не приходитъ хвастать. Вы всегда правду говорите, Марья Александровна, и все знаете.

И, въ порыв увлеченія, Агнія, неожиданно для Маши, цлуетъ ея руку.

— Не длайте этого никогда, недовольно произноситъ Маша, поспшно отдернувъ руку.

— И папаша, и мамаша позволяютъ, а вы нтъ… Вы чужая, вы меня не любите, опечалилась Агнія.

— Напротивъ, вы очень милая двочка, только мн это непріятно.

— Почему?

— Не знаю, право, какъ это объяснить, только прошу васъ… лучше поцлуйте меня.

И Маша нагнулась къ двочк.

— Мн давно хотлось, да не смла, вскрикиваетъ просіявшая Агнія, обвивая ея шею руками.

Однообразно, но быстро чередуются дни, и кажется Маш, что она давно живетъ, и надолго останется въ этомъ дом.

Главу семейства два раза видла она за ужиномъ. Онъ мало говорилъ, и Маша знаетъ объ немъ только, что имя его Пантелей Климовичъ Перевертовъ, что торгуетъ онъ мхами, одвается по европейски и бороды не отпускаетъ. Маша собиралась взять дневной отпускъ для свиданія съ Васей, но случилось совсмъ неожиданное и даже невроятное происшествіе.

Въ одно прекрасное утро вбжала къ ней запыхавшаяся горничная.

— Говорили вамъ, Марья Александровна, не оставлять пальто въ передней, вы не слушали, докладываетъ она, глотая отъ поспшности слова:— вотъ теперь его чуть было не украли. Счастье ваше, что-вора-то поймали. Смотрите-ка! указала она въ окно.

На двор раздался пронзительный свистокъ. Дворникъ, при содйствіи зрителей, приготовляется скрутить вору руки назадъ. Онъ пробуетъ прочность веревки. Городовой что-то говоритъ, вытянувъ руку съ указательнымъ перстомъ. Окружающіе желаютъ имть долго участія при поимк вора, и усердствуютъ по мр силъ. Кто держитъ за шиворотъ оборванца, кто беретъ на себя трудъ оглушить его тумаками, кто ощупываетъ его карманы, въ воротахъ скопляются любопытные, мальчишки прыгаютъ и визжатъ. Картина эта возстановляетъ передъ Машей давно прочитанныя сцены изъ Misrables Виктора Гюго.

— Бглый каторжникъ нашелъ пристанище у добраго пастора, думаетъ она:— и вмсто благодарности крадетъ у него съ камина дорогіе подсвчники. Его поймали. Онъ совсмъ бы погибъ для общества, но великодушный пасторъ объявляетъ, что самъ подарилъ ему подсвчники и беретъ его подъ свое покровительство. Мизерабль потрясенъ до основанія, онъ перерождается въ высоконравственную личность, и всю остальную жизнь длаетъ одно добро.

— Не бейте его… отпустите! кричитъ она, стремительно выбгая на дворъ и запыхаясь отъ волненія:— это не воръ… это я… я… Я позвала его изъ окна и позволила взять… Отдайте ему пальто… мн не нужно!

Въ разочарованномъ смятеніи, вс оборачиваются и, разиня рты, растерянно смотрятъ на внезапное, необычайное явленіе. Воспользовавшись удобной минутой, мизерабль ускользнулъ въ ворота. Одинъ изъ усердныхъ свидтелей развелъ въ удивленіи руками, и не знаетъ, куда дть оставшуюся у него въ рукахъ улику: Машино пальто. Горничная беретъ его, вноситъ въ переднюю и вшаетъ на прежнее мсто.

— Что вы раскрымшись-то выбжали? долго-ль схватить простуду? обращается она къ вошедшей гувернантк.

Клавдія Максимовна, выходившая тоже поглядть на вора, снимаетъ съ головы теплый платокъ. Она ничего не говоритъ, но пристально и долго смотритъ на гувернантку. Ученица удивляется.

— Когда это вы его позвали, Марья Александровна? я все время была съ вами и не видала.

Маша отмалчивается.

— Хорошо, что онъ не взялъ пальто, а то въ чемъ бы вы стали со мной гулять, вдь у васъ нтъ другого? пристаетъ двочка.

— Есть, въ смущеніи отвчаетъ Маша: — у меня тамъ… у знакомыхъ спрятано… я давно хотла бросить это… Фасонъ не нравится…

— Юлитъ что-то, не ладно, жаль, ‘самого’-то нтъ! думаетъ купчиха, а горничная, съ вожделніемъ глядя на пальто, выражаетъ то мнніе, что ненужную вещь ужь лучше же своимъ отдать, по крайности благодарны будутъ, не-чмъ бросать ее проходимцу какому-то, мужику.

По мннію практичной Агніи, выходитъ, что старыя вещи надо продавать татарину. Клавдія Максимовна, съ своей стороны, находитъ, что пальто совсмъ еще новое, и ни продавать, ни бросать его не слдовало. Маша спшитъ начать занятія, и совершенно основательно замчаетъ, что во время класса нельзя говорить о постороннихъ предметахъ. Тогда Агнія прекращаетъ разспросы и въ первый разъ неохотно берется за книгу. Обдъ, на которомъ, противъ обыкновенія, присутствовалъ самъ, прошелъ въ неловкомъ для всхъ молчаніи, во все продолженіе его Маша храбро выдерживала испытующіе взгляды хозяевъ и прислуги, и, по окончаніи, поспшно удалилась въ дтскую. Слдомъ за ней вошла купчиха и, не присаживаясь, начала:

— А я вамъ новость какую скажу, Марья Александровна, ужь извините меня, не знала прежде… Сейчасъ мужъ письмо получилъ: родственница одна къ намъ детъ изъ Коломны, тоже образованная, она и учить Агнушку будетъ…

Клавдія Максимовна переминается съ ноги на ногу, Маша понимаетъ, но молчитъ.

— Комната ваша ей понадобится, такъ ужь вы, пожалуйста…

— Хорошо, отвчаетъ Маша съ покорностью.

— Жаль мн васъ, и Агнушка къ вамъ привыкла, да что будешь длать? родня, знаете, свой своему поневол другъ, смягчаетъ отказъ добрая купчиха:— посл завтра ждемъ… такъ ужь вы бы завтра… извините меня…

— Ничего, отвчаетъ Маша, привыкшая къ такимъ неожиданностямъ:— я уйду.

— Извините, пожалуйста.

Клавдія Максимовна облегчила себя громогласнымъ вздохомъ и медленно выдвинулась изъ дтской.

Вся въ слезахъ вбгаетъ Агнія.

— Марья Александровна, милая, вдь вы пожалли его — да? я догадалась, говорю имъ, а они не врятъ. Скажите, вдь я врно угадала? ангелъ, дорогая, золотая! я безъ васъ умру. Теперь ничего нельзя сдлать, а посл… посл вы возвратитесь! Живите опять у насъ! горячо проситъ двочка сквозь рыданія.— Я упрошу, они все для меня сдлаютъ, особенно если заболю… подутъ васъ искать… а я непремнно заболю безъ васъ… Придите, милая, умоляю васъ на колняхъ.

И, прежде чмъ Маша успла отвтить, Агнія бросилась передъ ней на колни и обхватила ея ноги.

Озадаченная Маша не нашла другого выхода изъ неловкаго положенія, какъ послдовать примру двочки, и об, стоя на колняхъ, обнялись. Такъ и застала ихъ горничная.

— Агнушка, идите къ маменьк, он васъ спрашиваютъ. Срамъ какой! что это будетъ! идите скорй!

И горничная потащила за руку рыдающую двочку.

Въ четверть часа Маша собралась совсмъ, застегнула отощавшій чемоданъ и увидла, что длать ей здсь больше нечего.

— Надо имъ сказать, что я сейчасъ исчезаю.

Пройдя вс комнаты, она услышала голоса въ кабинет, и отворила дверь.

— Я сейчасъ узжаю, объявила она.

— Съ Богомъ, отрубилъ купецъ.

Маша ждала.

— Благодарите Бога, что къ добрымъ людямъ попали, обратился къ ней купецъ.— Другіе бы васъ такъ дешево не выпустили, а намъ съ вашимъ братомъ воловодиться-то не сподручно. Такъ ужь и быть.

Купецъ милостиво махнулъ рукой, всталъ и повернулся къ Маш спиной, деликатно давая понять, что разговоръ конченъ.

— Мн тридцать рублей приходится, едва слышно отозвалась гувернантка.

— Что такое? ну, шут-ни-ца! еще денегъ проситъ! Ха-ха-ха! развеселился купецъ.— Съ васъ бы, сударыня, получить слдовало за благодарность, что не представили… да мы ужь, такъ и быть, хе-хе, уступочку вамъ сдлаемъ, на радостяхъ, что вовремя съ шеи стрясли. На что вамъ деньги-то? хе-хе-хе, вы богате насъ будете… Я вонъ свою шубу прохожему не отдавалъ, а вамъ некуда добра двать.

И купецъ, прищуря плутоватые глазки, раскатился здоровымъ, искреннимъ смхомъ. Маша больше не настаивала. Сталкиваясь съ дйствительностью, Маша пообдержалась, окрпла. Съ геройскимъ хладнокровіемъ приняла она отставку, пожалла только Агнію, но, вспомнивъ, что ей предоставлено право выбирать по своему вкусу гувернантокъ, успокоилась и на этотъ счетъ.

— Во всякомъ случа, я не въ проигрыш:— цлый мсяцъ была сыта и пользовалась квартирой, утшила она себя:— Господи! но гд же, наконецъ, настоящіе-то люди, умные, справедливые, честные? неужели я ихъ такъ и не встрчу! Гд, гд, гд хорошіе люди?! потрясалъ все ея существо отчаянный внутренній крикъ, когда она подъзжала къ знакомому старому домику.

— Улетлъ соколъ-то твой ясный, и комната пустая стоитъ, встртила ее на порог Кузьминишна и указала на дверь Васиной комнаты.

Маша выслушала это извстіе съ глубокимъ, томительнымъ вздохомъ. А Кузьминишна не даетъ ей опомниться.

— Ты совсмъ, что-ль, аль побывать? что глаза-то вылупила? Ну, такъ и знала, что совсмъ! обрадовалась она, пропуская извощика съ чемоданомъ.— И то загостилась, поджидаю, сама себ говорю: что-жь это ее до сей поры не гонятъ…

Маша вошла въ комнату. Стулъ попрежнему придвинутъ къ столу, но вс признаки бытія Васи исчезли: ни тетрадей, ни книгъ, ни шкатулочки на комод, пусто. Тоска сдавила ей горло.

— Только этого недоставало! Жестокій мальчишка, и не простился!

Она бросилась на стулъ, вытянула на опуствшемъ стол руки, пригнула къ нимъ голову и зарыдала. Хозяйка не замедлила съ утшеніями.

— Полно плакать-то! нашла по комъ убиваться, по емназист! родня, что-ль, онъ теб? Совсмъ какъ есть чужой. Кабы еще близокъ былъ, а то ничего такого промежь васъ не было, а ты плачешь — диво! Знаю, что не было, ужь отъ меня бы не скрыли — нтъ, стараго воробья на мякин не обманешь! тогда бы у меня и разговоръ съ тобой другой былъ! назойливо трещитъ старуха и трогаетъ ее за вздрагивающія плечи.— Слышь-ка, полно, говорятъ, плакать, какую я теб радость скажу: вдь я теб жениха нашла!

Маша не подымала головы и все плакала.

— Никакъ я себ въ толкъ не возьму, чего ты, въ самомъ дл, ревешь? о всхъ сосдяхъ не наплачешься, эка невидаль, мало ихъ, что-ль, емназистовъ-то! Али тамъ тебя кто изобидлъ?

Маша привстала.

— Аксинья Кузьминишна, обратилась она съ мольбой къ старух: — будьте такъ добры, подите къ себ, оставьте меня на минуту, мн очень тяжело… не приставайте!

— Ну-ну, поплачь, ужь коль не можешь безъ этого… пойду къ жильцамъ въ твою прежнюю комнату, ты не входи туда: сдана.

Хозяйка направилась-было къ двери, но вернулась.

— Да ты дай ужь мн досказать, проситъ она:— больно мн хочется тебя утшить. Вдь я туда къ теб все собиралась, да главная причина: недосугъ. Спасибо лавочнику, жильца прислалъ, а то бы об комнаты пустовали.

— Ну, что вамъ? говорите скорй и уходите, прерываетъ Маша.

— Я все про жениха, заговорила, оживляясь, Кузьминишна и пріятно осклабила беззубый ротъ.— Ужь такой красавецъ, и ростомъ взялъ, и лицомъ, какъ есть артистъ! на пальцахъ перстни сіяютъ, рубашка плоенная съ вышивкой, настоящій графъ! Хаживала я къ его лакею, онъ мн фракъ препоручалъ, только намедни вышелъ въ переднюю самъ баринъ, да и говоритъ:— Ты бы, Кузьминишна, мн невсту нашла, жениться захотлось.— Что-жь, говорю, это можно.— Мн хорошенькую надо.— Раскрасавица, говорю, есть у меня на примт, а сама про тебя думаю. Какъ услыхалъ онъ это, сейчасъ позвалъ меня къ себ въ комнату. Чего-чего у него такъ не наставлено, и кресла матерчатыя, приступиться страшно, а на самомъ халатъ съ разводами… Вотъ, думаю, кабы этотъ халатъ да къ Сухаревой теперь вынесть — съ руками оторвутъ!

Маша выказываетъ знаки нетерпнія, а старуха, видимо наслаждаясь своимъ разсказомъ, обстоятельно продолжаетъ:

— Мн, говоритъ, чтобы красивая, да бойкая была, гости этта собираются у меня въ карты играть, такъ чтобъ глазами въ нихъ стрляла… А у тебя ли не глаза! льстиво отнеслась она къ Маш:— согласна, что-ль?

— Нтъ, не согласна. Ну, уходите теперь.

— Ты, можетъ, думаешь, что онъ проиграется, бдствовать будетъ? Не бывать этому, милая! Онъ по картежной части дока, сказывалъ мн лакей. Такъ случалось…

— Хозяюшка! уйдите!

‘Какъ она мн надола, думаетъ Маша:— а Васи нтъ. Тотъ умлъ ее выпроваживать, бывало, взглянетъ какъ-то особенно, она и пойметъ… А я не умю и не могу, и уйти мн некуда. Вообще здсь безъ Васи совсмъ не то. Она какъ-то иначе себя держитъ: эта грубая радость при встрч… это ‘ты’… При немъ разв бы она посмла такъ назойливо распространяться’.

— Хозяйка! покорнйше прошу васъ… произнесла она несвойственнымъ ей голосомъ.

— Чего теб? удивилась та, и даже прервала свой разсказъ,

— Уйдите вы отъ меня! докончила Маша, не выдержавъ тона.

— Да что ты, въ самомъ дл, наладила: уйди, да уйди. Я теб дло говорю, пекусь, какъ объ дочери, а ты, вмсто благодарности, наткось! Вдь онъ законнымъ бракомъ, не то, чтобы…

— Убирайтесь вы къ чорту съ своимъ женихомъ! неистово закричала Маша, вскочила и, кипя негодованіемъ, указала хозяйк на дверь.— Слышите, вонъ!

— Ахъ, батюшки-свты! вскочила и хозяйка:— гд же ты это чертыхаться-то научилась, а еще барышня, въ пенсіон воспитывалась!

— Вонъ! внушительно повторяетъ Маша, не перемняя позы.

— Вишь ты, фордыбачить вздумала, денегъ, что-ль, много навезла, отдавай сейчасъ за квартиру, тогда и командуй, голь перекатная! огрызается старуха, но тмъ не мене, невольно повинуясь повелительному жесту Маши, исчезаетъ за дверью.

— Куда бы уйти? ахъ, куда бы? Есть же на свт добрые, умные люди, какъ бы ихъ отыскать?

Маша ходитъ изъ угла въ уголъ, скрестивъ на груди руки и понуривъ голову, какъ длалъ Вася. Мысли ея безъ всякой послдовательности смняютъ одна другую.

Съ горячей молитвой падаетъ она на колни, долго страстнымъ шепотомъ изливаетъ наболвшую душу, мало-по-малу, лицо ея принимаетъ выраженіе спокойствія и тихой надежды, кроткая улыбка промелькнула на дтскихъ губахъ, она перекрестилась и встала, облегченная и бодрая. Вра во что-то лучшее, страхъ за себя, за Васю, за брата, томительныя сомннія, то, чего она не умла назвать, не смла выяснить себ — все это выразилось въ жаркомъ воззваніи къ Богу. Вылилось и сразу улеглось. Она почувствовала большое облегченіе, тихонько опустилась на стулъ и приготовилась ждать чего-то необыкновеннаго и очень хорошаго.

Боясь разсять охватившее ее настроеніе, въ которомъ она находила неизъяснимое наслажденіе, она бережно держала его въ себ, неподвижно сидла, съ возрастающимъ умиленіемъ глядя въ тотъ уголъ, гд между образками и крестиками висло распятіе. Сумерки постепенно окутывали уголъ, фольговые образочки въ послдній разъ слабо сверкнули и померкли въ густющей темнот, а она все смотрла туда, не шевелясь, и рисовала себ яркія картины первыхъ временъ христіанства. Душа ея переполнилась наплывомъ всеобъемлющей любви… И это состояніе духа пріятно волновало ее, избытокъ невыразимой радости усиленно приподымалъ грудь и, сладко захватывая дыханіе, вырывался наружу. Она страстно, восторженно мечтала.

Она встала и, беззвучно ступая по полу, чтобъ не нарушить тишины, подошла къ тому углу, взобралась на спинку дивана, сняла съ гвоздя мдное распятіе и, благоговйно держа его передъ собою, осторожно спустилась. Она приложилась горячими губами къ холодной металлической доск.

— Какъ хорошо, зашептала она въ экстаз:— что надо длать?.. я готова… вразуми меня, научи…

И подняла вопросительный взоръ туда, гд изъ окна виднлся клочекъ темнаго неба, заволоченнаго тучами.

— Марья Александровна, а Марья Александровна! позвала ее хозяйка.

Маша отвела отъ окна горящіе восторженнымъ огнемъ глаза, дотронулась холодными руками до пылающихъ щекъ и не сразу принудила себя погрузиться въ волны обыденной жизни.

— Зачмъ вы меня позвали? тихимъ взволнованнымъ голосомъ спросила она, подойдя къ двери.

— Зачмъ? повторила она свой вопросъ и въ немъ слышалась укоризна и сожалніе.— Письмо вамъ принесли, войти, что-ль, али сами выйдете принять? уважительно доложила проученная хозяйка.

Маша дрожащими руками рветъ конвертъ. Изъ-за-границы, отъ Васи — какъ онъ туда попалъ? И всего четыре строчки.

‘Не скучайте, Маша, я объ васъ постоянно думаю. Пріду, только не скоро, тогда мы вмст отправимся путешествовать. Когда увидимся, все вамъ передамъ. Теперь буду запасаться познаніями.

Вашъ Вася.

‘Адресъ пришлю посл, самъ еще не знаю, гд буду’.

— Милый, хорошій Вася, не забылъ меня! шепчетъ растроганная двушка и душа ея наполняется тихой радостью. Она нсколько разъ перечитываетъ лаконическое посланіе.

Живо представляетъ она себ его серьёзное, вдумчивое лицо. Ей кажется, что онъ стоитъ передъ ней, ей слышится его воркотня и наставленія, и не врится, что онъ далеко. Она спшитъ опять войти въ комнату, трогаетъ стулья, диванъ, гд онъ сидлъ, комодъ, кровать. Неужели его нтъ? Чувство ея къ нему было самое покойное, самое искреннее, самое чистое, но силу его она узнала только теперь. На что бы она только не ршилась, чтобъ увидть его хоть на минуту! И, не будучи въ силахъ разобраться въ опутавшихъ ее впечатлніяхъ, она бжитъ въ кухню.

— Хозяюшка, разскажите мн, какъ Вася ушелъ.

— Нечего разсказывать-то, отвчаетъ старуха тономъ оскорбленной невинности.

— Не сердитесь на меня, разскажите все подробно, голубушка!

— Отъ него, что-ль, письмо-то? не выдержала хозяйка.— И на что это такую пропасть денегъ прислали молоденькому мальчишк… на соблазнъ! шутка ли 500 руб., заговорила съ ожесточеніемъ старуха:— жилъ бы, да жилъ себ у меня попрежнему, а то наткось, голова-то и закружилась. Какъ прислали повстку, взялъ ее, да такъ и запрыгалъ отъ радости. Послалъ дворника въ кварталъ, а самъ — ну, возиться: связалъ узелъ, послалъ меня за рогожкой, зашилъ узелъ въ рогожку, связалъ веревками — готово! Не терпится ему, все выходитъ, спрашиваетъ: пришелъ дворникъ?— Нтъ, говорю, еще не приходилъ.— Что-жь онъ, какъ долго, чортъ возьми.— И рветъ, и мечетъ, и рветъ, и мечетъ, не чаетъ дождаться.

Она замолчала и съ неудовольствіемъ покачала головой.

— Вамъ жалко его? спросила Маша.

— Что его жалть-то, вертопраха! оно, конечно, что говорить, жилецъ былъ хорошій, спохватилась старуха: — обстоятельный былъ жилецъ. Зла я ему не желаю: жилъ бы, да жилъ, а то ишь ты, мальчикъ молодой, долго-ль свертться! Мн что! мн нешто его деньги нужны, какъ получилъ, такъ и прощай! Нешто это порядокъ?

— Что же вы ему говорили? старается Маша навести старуху на колею.

— Что-жь мн ему говорить. Куда это вы, баринъ, собрались, спрашиваю.— Не знаю, говоритъ, хозяюшка, куда глаза глядятъ, и таково радостно смется, индо весь просіялъ.— Баловникъ вы, баловникъ, посмотрю я на васъ, бить-то васъ некому, говорю этта я ему. Ничего, не осердился, отдалъ мн дв пары сапоговъ, подтяжки, да фуражечку.— Нате, продавайте, говоритъ, кепу-то носите на голов, вмсто вывски будетъ.— И безъ вывски, говорю, обойдется, всякій и такъ видитъ, что хламъ. Разсмялся. Взялъ мн на макушку ее вздлъ, да и говоритъ: очень къ вамъ идетъ, хозяюшка! Поблагодарила его за кумплименты, смемся этта съ нимъ.— Купите у меня, баринъ, складную шляпу, говорю, дивная шляпа съ машиной: захотлъ — надлъ, не захотлъ — подъ мышку заткнулъ, хоть садись на нее! для дороги-то, говорю, отмнно бы.— Нтъ, говоритъ, я въ магазин куплю…

— Да что вы все про шляпу! воскликнула нетерпливо Маша и прикусила языкъ, испугавшись, что хозяйка перестанетъ разсказывать. Но хозяйка вошла во вкусъ.

— Пошелъ за деньгами въ почтамтъ, приходитъ оттудова, я его и не узнала. Пальто на ёмъ теплое, длинное, пуховая шапка на голов, черезъ плечо сумка виситъ, по дорожному, значитъ. Это онъ въ магазин передлся: солидный такой, ни дать, ни взять помщикъ молодой.— Возьмите ужь и шинель, говоритъ, чортъ съ ней. Взяла, поблагодарила. Потомъ вс денежки отдалъ сполна, задолжалъ-было мн порядкомъ, одначе, расплатился въ чистую.— Маш кланяйтесь, говоритъ, подхватилъ узелъ, повернулся и былъ таковъ, только его и видли.

Наступило молчаніе.

— Все? спрашиваетъ въ раздумь Маша.

— Больше ничего, жаль мундиръ-то продалъ еще прежде, мн бы тоже достался, новый совсмъ! вздохнула старушка.

— Зачмъ же онъ его продалъ? спросила Маша, которую стало интересовать все, касающееся отсутствующаго товарища.

— А то какъ же! онъ почитай три недли безъ копейки сидлъ, свчки купить было не на что, все, бывало, въ потьмахъ сидитъ, либо у меня. На тебя же деньги-то потратилъ: за больницу, да то, да сё…

Маша вспыхнула, хотла что-то сказать и промолчала.

— Все, бывало, проситъ: не говорите, хозяюшка, чтобы она и не подозрвала — чудакъ! Ну, я и молчала, мн что…

Машей охватило смшанное чувство стыда, радости и какой-то боли. Въ одно и тоже время она испытывала благодарность и обиду за себя, и отрадную вру въ людей и уваженіе къ деликатности Васи, и непонятную досаду на что-то..

Какъ вихрь стала она носиться но кухн, длая по три шага то въ ту, то въ другую сторону, давя попадавшій подъ ноги кулекъ съ угольями, разметая платьемъ соръ, задвая за кадку и ничего этого не замчая.

— Чего снуешь, какъ угорлая! сядь, потолкуемъ о дл. Не упрямься, послушай меня, пора теб пристроиться.

Но Маша буквально ничего не слышала.

— Опять теб скажу, лучшаго жениха теб не найти: и уменъ, и собой красавецъ, а ужь добръ-то какъ! Далъ этта мн красненькую, я подхватила и хочу ему руку поцловать, ловлю этта, думаю, онъ не позволитъ, а онъ, мой батюшка, самъ протянулъ:

— Цлуй, говоритъ, старушка, я не брезгливъ… Такой ласковый!

Маша безсознательно перенеслась въ комнату, старуха взяла свчу и послдовала за ней.

— Марья Александровна, а Марья Александровна!

— Что вамъ? откликнулась она машинально.

— Поврь, пондравится, какъ увидишь! глаза съ поволокой и предлинные, длинные усы.

— Что, кто такое? остановилась, наконецъ, Маша передъ хозяйкой.

— А женихъ-то.

— Не оскверняйте вы моихъ мыслей! отрывисто сказала двушка и опять ушла въ себя.

Она легла на кровать, заткнула пальцами уши и притворилась спящей.

Старуха ршилась отложить переговоры до боле удобнаго случая.

XI.

На слдующее утро, едва Маша успла встать, какъ хозяйка вошла и, безъ всякихъ прелиминаріи, возобновила вчерашній разговоръ.

— Любя тебя, душечка, совтую, не упускай ты изъ рукъ свово счастія! спокаешься, да поздно будетъ. Мн что! о теб же хлопочу, стараюсь… согласна, что-ль?

Маша молчитъ.

— Сама посл поблагодаришь! Да что съ тобой толковать: знаю, что не разстанешься съ нимъ, только бы показать таб…

Маша продолжаетъ безмолвствовать.

— Ты пригладь волоски-то, пріоднься, а я пойду, да и приведу его.

— Куда это, кого? вы съума сошли! вскочила Маша.

— Сюда и приведу. Какъ увидишь, по уши влюбишься, не такъ заговоришь, ужь поврь…

Старуха проворно накладываетъ на голову платокъ.

— Полно ломаться, упрямая, чеши голову-то, понуждаетъ она сквозь зубы, между которыми торчитъ приготовленная булавка.

Маша поняла, что старуха настаиваетъ серьёзно, и что не легко ее заставить отказаться отъ задуманнаго плана.

— Подождите до завтра, пробуетъ она выиграть время:— сегодня мн никакъ нельзя, дло есть.

— Ты голову-то чеши, кинула въ отвтъ хозяйка, надла кацавейку и ушла.

— А вдь она, въ самомъ дл, пожалуй, сейчасъ кого-нибудь приведетъ — куда бы это уйти? Вотъ положеніе! не на шутку испугалась Маша, поспшно одлась и вышла на улицу.

Ей припомнились первые дни ея пребыванія въ Москв, когда она безцльно ходила по улицамъ, чтобы разогнать тоску и не быть одной.. Теперь существуютъ два дорогихъ ей человка, а она все-таки одна, какъ и тогда, и давитъ ее одиночество невыносимымъ гнетомъ. Гд бы пробыть ей до вечера? Маша остановилась передъ воротами и прочла наклеенную на нихъ записку: ‘отдается комната для одинокой дамы’. Написано граматно, врно образованные, порядочные люди — вотъ бы кстати. Зайти разв? Неловко безъ денегъ, напрасно безпокоить. Какое множество домовъ и ни въ одномъ-то нтъ для нея мста, а людей сколько проходитъ! Со всхъ сторонъ люди и все же она одна… Обратиться разв за совтомъ къ незнакомымъ, у кого подобре наружность… нтъ, страшно…

— Юля! Юля! Юля! вдругъ радостно закричала она на всю улицу и, махая руками, бгомъ понеслась вслдъ за щегольскими санями парой.

Красивое, молодое лицо, окруженное широчайшими полями шляпы съ блыми перьями, обернулось и, щуря глаза, смотрло на Машу.

Сани остановились, изъ нихъ вышла очень нарядная, высокая, стройная дама и заключила Машу въ объятія. Маша прильнула губами къ свжей щек и замерла на ше подруги.

— Юля, милая! не узжай, возьми меня съ собой! захлебывается отъ радостнаго волненія Маша.

— Съ удовольствіемъ, садись, подемъ, улыбается подруга:— что за экзальтація, Маша? у тебя, кажется, слезы… конечно, я сама очень рада… по на улиц, знаешь, неприлично… Да сиди же смирно, изомнешь меня всю!

— Не могу, я сейчасъ расплачусь! Еслибы ты знала, Юля… и въ такую минуту… это самъ Богъ… ахъ, Юля!

Она кусаетъ губы и мотаетъ головой, чтобы остановить слезы.

— Успокойся, Маша, можетъ встртиться кто-нибудь изъ знакомыхъ — что подумаютъ! Дома ты мн все разскажешь, успокойся, прошу тебя… devant le cocher! Позжай скорй прямо домой! приказала она кучеру.

Ступая по мягкому ковру, подруги поднялись на уставленную цвтами широкую, отлогую лстницу и вступили въ богато убранную квартиру. Маша пришла въ неописанное восхищеніе.

— Какое великолпіе! неужели это все твое, Юля? какая ты богатая!

Подруга снисходительно улыбнулась.

— Ну, теперь разскажи мн, какъ поживаешь? освдомляется Юлія, усаживая Машу на уютномъ кресл въ будуар.

Но на Машу нашелъ столбнякъ. Первый порывъ радости миновалъ, уступивъ мсто удивленію и любопытству: она молча осматривалась. Кружево надъ зеркаломъ, кружево подъ зеркаломъ, на занавсяхъ — везд кружево, изъ спальни видна кровать, тоже вся въ кружевахъ. Какъ красиво!

— Что же ты молчишь, Маша?

— Не знаю право, что сказать…

Юлія позвонила горничную и велла подать завтракъ и кофе.

— Помнишь, какъ въ институт мы вмст были наказаны безъ гулянья, насъ посадила классная дама къ себ въ комнату, а мы, воспользовавшись ея минутнымъ отсутствіемъ, сняли со спирта недоваренный кофе и выпили? пробуетъ Юлія занять разговоромъ гостью.

— Н-да, помню, принуждаетъ себя отвтить Маша.

— И когда она стала насъ бранить за это, ты нисколько не испугалась и сказала: ‘Вы должны насъ угощать, если пригласили’. Помнишь, какъ она тогда разозлилась, пожаловалась на насъ начальниц, и ты еще всю вину взяла на себя, а меня выгородила. Тебя поставили на колни, а меня простили. Зачмъ ты это сдлала?

— Такъ.

— Ты меня любила?

— Ни-че-го, разсянно протянула Маша.

Вся эта роскошь непріятно на нее подйствовала. Въ ней она увидла преграду между собой и Юліей, почувствовала себя чужой, далекой, и нетолько боле не радовалась встрч, но сильно загрустила. Смутное сознаніе, что здсь она лишняя, ненужная, тяготило ее. Она порывалась уйти, но, помня, что ей предстоитъ слишкомъ долгая прогулка по улиц, сидла, не произнося ни слова.

— Маша! ласково заговорила Юлія: — отчего ты такая печальная? будь откровенна со мной!

— Вотъ что, Юля, позволь мн остаться у тебя до вечера, мн не хочется уходить. У меня дома… такъ скверно.

Вмсто отвта, Юлія притянула ее къ себ и крпко поцловала.

— Какъ я рада, сказала она, на этотъ разъ съ такою искренностью и теплотой, что Маша вздохнула всей грудью и ожила.

Об помолчали.

— Ты врно нуждаешься, Маша? сказала Юлія, украдкой скользнувъ глазами по платью подруги:— я могу… что-жь тутъ такого… вдь было же принято длиться въ институт! Помнишь, какъ я у тебя выпрашивала деревенскіе гостиницы, которые присылала теб тетка. A propos, гд твоя тетка?

— Умерла.

— Неужели? сочла за нужное воскликнуть Юлія.

— Еще когда я въ третьемъ класс была, умерла, чему ты удивилась?

— Да, да, да, помню. Теб еще прислали тогда письмо съ черной каемкой, и ты надлала изъ него птушковъ. Очень жаль.

— Теб-то чего жаль?

— Такъ, все-таки. Съ кмъ же ты живешь?

— Одна.

Реплики Маши становились нетолько односложны, но и рзки. Юлія поняла, что этотъ разговоръ ей непріятенъ, хотла чмъ-нибудь ее задобрить и не придумала ничего, кром вопроса.

— Ты на меня сердишься, Маша?

Та улыбнулась.

— Не сердись на меня, я вижу, что у тебя нтъ денегъ, возьми, пожалуйста, я сейчасъ теб дамъ.

Юлія приподнялась съ дивана.

— Не надо! удержала ее Маша за платье:— пустяки… я объ этомъ и не думаю… Но я такъ несчастна, Юля, я совсмъ одна… никого у меня нтъ. Голосъ ея дрогнулъ.

— Вотъ и прекрасно, обрадовалась Юлію: — я тоже иногда одна скучаю, перезжай ко мн, будемъ вмст жить… да?.. Вотъ весело-то будетъ!

Маша отрицательно покачала головой.

— Не могу, сказала она, вздохнувъ.

— Отчего же? опечалилась Юлія:— ты врно что-нибудь обо мн слышала… я не нравлюсь теб?

— О, нтъ, подхватила Маша: — совсмъ не то… какъ бы теб сказать. Вотъ, еслибы ты была въ одинаковомъ со мной положеніи, тогда ничто не мшало бы намъ подружиться, но ты богата…

— Ахъ, какія глупости! оживилась Юлія и даже подпрыгнула на мст:— я отъ тебя никакъ не ожидала, думала, что ты безъ предразсудковъ… Выкинь это изъ головы и будь сейчасъ же какъ дома — слышишь! Что ты, завидуешь мн,что ли? Нальемъ въ кофе коньяку и будемъ пить, праздновать нашу встрчу. Аннушка! коньякъ!

— Ты меня не такъ поняла, Юля, я хочу этимъ сказать…

— Нтъ, ужь лучше молчи, не серди, ради Бога! Попробуй, Маша, это очень вкусно, съ коньякомъ. Какую я теб потху разскажу… Вчера на костюмированномъ балу я была одта крестьянкой, только у меня все настоящее: штофъ, парча, жемчугъ — ко мн это очень идетъ. Въ толп кто-то наступилъ мн на ногу и не извинился. Я нагнулась, вижу: нога мужская. Тогда, не разбирая чья она, я со злостью сказала: мужикъ!

— Баба! отвтили мн дерзкимъ голосомъ.

Смотрю: господинъ — тоже въ русскомъ костюм насмшливо оглядываетъ меня.— Дуракъ! сорвалось у меня. ‘Дура!’ отвтилъ онъ. Представь себ… нтъ, каково покажется! Я не знала, что лучше: проучить его хорошенько или отойти подальше. Вдругъ онъ подходитъ и говоритъ: кажется, во всхъ отношеніяхъ, мы съ вами пара, позвольте васъ просить на кадриль. Я разсмялась и пошла. Какъ онъ мн понравился, Маша! еслибъ ты знала, какой онъ хорошенькій и умный, все время, не переставая, меня смшилъ… Только ужь очень дерзкій: совсмъ, совсмъ не ухаживаетъ, но это-то меня и заинтересовало въ немъ. Весь вечеръ провели мы вмст, я даже ужинала съ нимъ. Онъ литераторъ, важно пояснила Юлія:— пишетъ что-то такое, я забыла… Вотъ увидишь, въ слдующій разъ отправимся вмст, я тебя съ нимъ познакомлю. Онъ мн сказалъ, что я для него интересна, какъ объектъ, и просилъ непремнно прізжать. Что такое объектъ — я не знаю, а совстно было спросить. Ты не знаешь-ли Маша?

— Это слово въ нмецкой грамматик встрчалось, отвчала Маша, подумавъ.

— Какъ ты думаешь, это комплиментъ? перебиваетъ ее Юлія.

— Не знаю, право…

— Ну, все равно… ты слушай дальше. На немъ была надта красная канаусовая рубашка, бархатные шаровары, золотая цпочка, часы, только денегъ не особенно много, и онъ, кажется, вс ихъ истратилъ, потому что не далъ даже на чай лакею. Знаешь, мы не будемъ съ нимъ тамъ ужинать, мн всегда непріятно вводить въ издержки тхъ, у кого мало денегъ. Я лучше приглашу его сюда…

— Юлія, прерываетъ наконецъ Маша.— Когда ты вышла изъ института, тебя удивляло что-нибудь?

— Многое удивляло, несмотря на то, что меня брали на вакаціи, отвтила Юлія.

— Ты думала, напримръ, о томъ, какъ въ жизни все странно, несправедливо: съ одной стороны, блаженство, наслажденія, съ другой — нищета, голодъ? задумчиво произноситъ Маша.

— Думала, Маша, постоянно думала… прерываетъ Юлія и слова ея сыпятся съ неуловимой быстротой.— Досадно мн было, что другіе богаты, а я нтъ, хотлось хорошо жить, веселиться, здить въ своихъ экипажахъ… Все такъ и вышло, по моему. Я и не добивалась, само собой какъ-то устроилось… И у тебя все это будетъ… ты прехорошенькая, Маша! подвинься, я тебя поцлую. Что-жь ты мало пьешь?— Юлія долила коньякомъ на половину отпитую чашку Маши.— Жизнь — хорошая вещь, Маша, только не надо ни на кого обращать вниманія. Я вотъ отъ матери ухала, оставила ее въ Петербург, она и не знаетъ, гд я. Мы съ ней въ ссор.

— Ну? отозвалась Маша.

— Да какже: она вздумала мн завидовать, что я моложе ея, стснять меня во всемъ, власть свою выказывать. Пей же, Маша!

— Духъ захватываетъ, говоритъ Маша, морщась и кашляя. Глотнула, поперхнулась и опять закашляла.

— Это съ непривычки, я тоже прежде морщилась, а теперь, смотри…

И она опрокинула въ ротъ полную рюмку.

— Меня называютъ enfant terrible и вс мужчины отъ меня безъ ума… А еще называютъ меня Cendrillon, не въ смысл замарашки, а потому что у меня маленькая нога. Посмотри, въ самомъ дл, ростомъ я большая, а нога…

Юлія обнаружила крошечную ножку въ восхитительномъ башмачк.

— Вотъ… это очень нравится мужчинамъ, и я всегда будто нечаянно… У тебя тоже будетъ множество поклонниковъ, но я не боюсь соперничества, у тебя совсмъ другой genre, ты мн помшать не можешь. Ты была влюблена, Маша?

— Нтъ еще…

— И я нтъ, только длаю видъ иногда, что люблю его, потому что онъ мн необходимъ. Онъ повезетъ меня въ Италію, и дастъ возможность обработать голосъ: вдь я готовлюсь поступить на сцену. Онъ мн ни въ чемъ не отказываетъ, балуетъ меня страшно!.. Старикъ одинъ, богатый, высокопоставленный… еще въ Петербург мы съ нимъ сошлись. Ты меня осуждаешь, Маша?

Юлія на секунду смолкла и равнодушно подождала приговора подруги. Маша, все это время уничтожавшая несмтное количество печеній, повернула лицо къ Юліи и стала на нее смотрть. Взглядъ ея выражалъ только чистосердечное вниманіе и самое безхитростное любопытство.

— Гм… сдлала она неопредленный звукъ, проглатывая печенье.

Юлія дальше не ждала, довольствуясь этимъ отвтомъ, она поспшила прибавить отъ себя:

— Я знаю, ты не осудишь, ты всегда была добра, а теперь по костюму твоему видно, что ты принадлежишь къ самымъ либеральнымъ, къ тмъ, которые не имютъ предразсудковъ и вообще… гуманны. Я знала одну акушерку, точно также одтую, она никого не осуждала, все оправдывала, объясняя чмъ-то, не помню.

— Ни къ кому я не принадлежу, хочетъ вставить Маша, но это оказывается невозможнымъ, потому что языкъ Юліи все боле развязывается, и рчь ея льется неудержимымъ потокомъ.

— Ненавижу я этихъ вчно больныхъ, озлобленныхъ, добродтельныхъ законныхъ женъ. Он только и длаютъ, что осуждаютъ другихъ, а сами втихомолку всхъ хуже, или же потому только и добродтельны, что уроды собой. Моя мать очень красива, за то она ни капельки не доброжелательна… Большинство и замужъ-то вышли только за свои деньги. Какая низость, не правда-ли, пользоваться любовью мужчины за деньги… или врне, платить мужчинамъ деньги за ихъ подлое притворство. Вотъ брать съ мужчинъ — это другое дло, тутъ ничего дурного нтъ, потому что, согласись сама, что же намъ, наконецъ, остается?! Я тоже попробовала трудиться — знаю. Вс двери для добыванія средствъ открыты однимъ мужчинамъ, а намъ предоставлены лишь т, въ которыя ни одинъ изъ нихъ не войдетъ. Если и бросятъ намъ какое-нибудь занятіе, то тамъ, гд мужчин платятъ за него рубль, женщин даютъ копейку и требуютъ вдвое труда. Положимъ, открылись курсы, есть женщины медики, но это когда-то еще установится, черезъ сто лтъ разв войдетъ въ настоящую силу. А теперь, разв даютъ имъ ходъ? Я первая ни за что не стану лечиться у женщины. Найдется ли между ними одна, которая бы безъ замужества, собственными силами, одной своей практикой, составила бы себ состояніе и такую же извстность, какъ, напримръ, Захарьинъ? Я, по крайней мр, не слыхала. Да и нельзя всмъ быть только медиками, нкоторыя неспособны на это, давайте намъ другія спеціальности. А-а? не даютъ? Прекрасно. Значитъ намъ остается одно: эксплуатировать мужчинъ, разсчитывать исключительно и непосредственно на ихъ карманы… Ты дремлешь, Маша? прилягъ на эту кушетку, очень удобно, я часто на ней лежу, вотъ такъ… протяни ноги, я ихъ накрою. Боже мой, какіе у тебя убійственные башмаки! Я велю ихъ снять и выбросить. Аннушка! гд колокольчикъ? Вотъ. Аннушка, приготовьте мое черное платье, не новое, а другое, карре, юбки, башмаки, все что нужно для Маши, снимите съ нея эту гадость. Это моя подруга, извольте ее любить и уважать: слышите, я приказываю.

— Слушаю-съ.

— Уберите тутъ, я тоже лягу, приготовьте кровать… Ну, шевелитесь же, терпть не могу ждать.

——

— Вставай Маша, пора обдать, какъ ты крпко уснула!

Маша открываетъ глаза и съ удовольствіемъ разсматриваетъ наклоненное надъ ней лицо Юліи.

Смуглое, подернутое густымъ румянцемъ, оно напоминаетъ персикъ. Крупныя, пунцовыя губы, явно замтные чорные усики, правильный носъ, блестящіе чорные глаза подъ густыми бровями манятъ, ласкаютъ, смются. Ясность, нга, лукавство, добродушіе смняются съ удивительной быстротой на подвижной, выразительной физіономіи, и вся она дышетъ здоровьемъ и чарующею безпечностью. Чмъ больше смотрть на такія лица, тмъ веселе становится на душ.

— А вдь въ институт тебя считали дурнушкой, говоритъ Маша:— и когда ссорились, то называли тебя двкой-чернавкой, ты еще ужасно обижалась, Юлія, помнишь?

— Да… дуры были, не знали толку. Впрочемъ, я и не была тогда, хороша: волосы были короткіе, а теперь…

Она вынула шпильки и цлый каскадъ чорныхъ волосъ разсыпался по роскошному бюсту, касаясь колнъ.

— Ты красавица, Юлія! невольно воскликнула Маша.

— Да, равнодушно отвтила та:— вс мн это говорятъ. И вдругъ неожиданно крикнула во все горло: — Аннушка, одваться!

Горничная выросла изъ подъ земли.

— Маша, снимай платье, надвай вотъ это.

— Ни за что! воспротивилась Маша.

Лицо Юліи моментально приняло выраженіе своеволія и суровой настойчивости.

— Ты не хочешь мн сдлать удовольствія, ты брезгуешь: а чмъ я хуже тебя! ворчитъ она обидчиво.

— Ну, давай, соглашается Маша, чтобъ не сердить подругу.— Ахъ, какъ не хочется, длинно будетъ…

— Я складку заложила спереди, почтительно докладываетъ горничная.

— Аннушка, причешите ее! приказываетъ Юлія тономъ, недопускающимъ возраженій:— не хорошо такъ, Маша, точно нигилистка.

— Я уже пробовала, ничего не выходитъ, коротки волосы, возражаетъ все-таки Маша.

— Но они густые и кудрявые, изъ нихъ можно все сдлать, теперь мода на миніатюрныя прически… Скорй! а потомъ меня. Я пока сяду въ ванну, готово тамъ?

— Готово-съ.

— Ну, я пойду. Пожалуйста, не серди меня, Маша.

— Позвольте, барышня, я вамъ голову вычешу.

— Мн все кажется, что нельзя.

— Не извольте безпокоиться, я у парикмактера обучалась, увидите, какъ будетъ мило. Сюда пожалуйте.

Маша услась передъ туалетомъ, на которомъ красовались, всхъ видовъ и форматовъ флаконы, дорогія бездлушки, хрусталь, перламутръ, золото.

Маша уставилась въ зеркало и отъ нечего длать, разглядывали въ немъ горничную.

— Какое на ней знакомое платье. У меня точно такое же было… Да, это оно и есть, мое сренькое платье, которое хозяйка продала за пять рублей, разумется, оно. Вотъ и чернильное пятнышко на баск, это я капнула, когда выписывала адресъ… какъ оно къ ней попало?

— Аннушка! гд вы взяли это платье?

— Купила-съ.

— По случаю?

— Да-съ.

— Гд, скажите, мн оно нравится.

— Торговка одна знакомая принесла, Кузьминишной зовутъ-съ.

— Такъ и есть, думаетъ Маша:— сколько же вы за него заплатили? спросила она, чтобы поддержать разговоръ.

— Пятнадцать рублей-съ.

— Ско-олько?

— Пятнадцать. Дорогонько для меня, да ужь очень она просила. Не я, говоритъ, продаю, нужда продаетъ, вдь двчонка-то не мши сидитъ. Это, которая ей препоручала, поясняетъ горничная. Я больше двнадцати не давала, ушла. Приходитъ на другой день, Христомъ-Богомъ проситъ: пожалй сироту, говоритъ, прибавь три рубля, Богъ тебя не оставитъ, все равно, что нищему подашь. Что это вы барышня, какъ поблднли, кровинки въ лиц не осталось? Ужь не зацпила ли я за волосокъ? больно вамъ сдлала?

— Немножко… ничего, продолжайте, упавшимъ голосомъ произноситъ Маша.

— Виновата, барышня, ужь вы простите меня, Юліи Кириловн не сказывайте. Вчерась я имъ тоже такъ-то нечаянно выдернула волосокъ, а он обернулись, да меня по щек со всего-то розмаха! Стою и не опомнюсь… Ручка-то у нихъ сильная, въ глазахъ такъ и зарябило! Смолчала я. Дочесываю это ихъ, а сама ни жива, ни мертва, руки ноги трясутся, сохрани Богъ опять… Посл он свою тальму отдали… Готово-съ.

— Merci.

— Пойтить къ нимъ.

Глядя на себя въ зеркало, Маша невольно улыбнулась и на блдныхъ щекахъ ея заиграла краска удовольствія. Прическа въ самомъ дл не дурна: волосы собраны на затылокъ въ изящный пучокъ, проколотый насквозь коралловой стрлой. Спереди, вырзанный четвероугольникомъ лифъ оттняетъ близну шеи, шолковая ткань мягко обвиваетъ станъ, и, плотно охватывая все туловище, спускается длиннымъ шлейфомъ, въ избытк усаженнымъ оборками, буфами, плиссе, тяжесть эта слегка оттягиваетъ назадъ корпусъ, придавая движеніямъ плавность и грацію. Входитъ Юлія въ вышитомъ бломъ батист, распространяя цлое море духовъ.

— Маша, какъ ты мила! восклицаетъ она, повертывая подругу во вс стороны:— прелесть, точно Грёзовская головка. Неужели и башмаки впору? Ну, Маша, ты положительно меня затмишь, но я независтлива. Знаешь, какая мн мысль пришла: давай вмст дебютировать, попробуемъ сначала свои силы на провинціальной сцен: ты будешь Маргарита, а я Зибель,— хочешь? Роль Маргариты удивительно къ теб пойдетъ. Я теб совсмъ отдамъ мое блое платье, потому что я въ немъ точно муха въ молок, а къ теб оно пойдетъ. Наднь также мои брилліанты, и ты увидишь, какой мы фуроръ произведемъ на сцен. Маша! милочка моя! какъ я рада, что тебя встртила! я и въ институт тебя любила, за то, что у тебя согласный характеръ. Терпть не могу несогласныхъ. Изъ нашихъ я встртила еще Левашову и не поклонилась ей, потому что она такая несогласная, а ты — прелесть!

Юлія обняла и душила въ объятіяхъ ‘согласную’ подругу. Маша хохотала, вырывалась, сбивала ковры, роняла флаконы, защищаясь отъ Юліи, которая дергала и тормошила ее немилосердно, бгая за ней по всмъ комнатамъ. Нахохотавшись до упаду, об вдругъ притихли. Раскраснвшіяся, веселыя, тяжело дыша и отирая лица платочками, сидли он и ждали, пока горничная изгладитъ слды безпорядка.

— Это въ институт называлось ‘возиться’, сказала Маша, едва переводя духъ.

— Да, и ‘бситься’, подтвердила Юлія, и ни съ того ни съ сего спросила: — Неужели, Маша, ты такъ никого и не любила?

— Нтъ, отвтила Маша, взяла со стола веръ и стала обмахиваться. При этомъ она вспомнила даму съ веромъ, которая открыла на нее нападеніе у Рожецкихъ. Какъ невыразимо смшна показалась ей въ настоящую минуту эта ужасная исторія, причинившая ей тогда глубокія огорченія!

— Удивительно! что же ты длала все это время? Ужь скоро годъ, какъ насъ выпустили, продолжаетъ интересоваться Юлія.

— Что удивительнаго? разсянно спросила Маша.

— Что ты не любила.

— Ахъ, да. Я была дружна съ однимъ гимназистомъ, сказала Маша, и мысли ея понеслись къ Вас.

— Это что-то новое, подхватила Юлія:— я обожаю всякія современности, разскажи, пожалуйста, все это за обдомъ, а теперь пусти, я буду причесываться. Уйди пока въ гостиную, я не люблю, когда смотрятъ: иногда, противъ желанія, приходится горничной… сдлать замчаніе, при другихъ неловко, надо пощадить ея самолюбіе. Аннушка! начинайте, смотрите же… Такъ займись тамъ, Маша, альбомъ, газеты…

——

Посл обда, Юлія повезла свою подругу въ ‘Буффъ’. Шла ‘Фатиница’. Забывъ все на свт, Маша смялась до слезъ. Капитанъ, приготовясь участвовать въ спектакл, надлъ женскую кофту, фартукъ и уродливую шляпку, но силою обстоятельствъ принужденъ былъ въ этомъ вид командовать своей ротой и, вмсто ружья, зонтомъ выдлывать военные артикулы, трепеща отъ страха передъ лицомъ грознаго начальника.

— Не хохочи такъ, Маша, это неприлично, останавливаетъ невозмутимая Юлія.

— Ахъ, Юля, не могу, я и не воображала, что въ театр такъ смшно и весело.

— Дома длай что хочешь, хоть на голов ходи, а при публик надо безукоризненно держать себя, а то Богъ знаетъ, что могутъ о насъ подумать, строго наставляетъ Юлія.— Маша! ты опять! за кого насъ примутъ, Боже мой!

Маша сдерживается, но не надолго: комическія сценки, разъигранныя живо и удачно, поддерживаютъ въ ней неудержимую смшливость.

Въ антрактахъ они прохаживались но зал, къ Юліи безпрерывно подходили статскіе, военные, старцы и юноши, вс привтствовали ее, а она неизмнно всмъ отвчала гордымъ кивкомъ головы. Какъ ее вс уважаютъ! думаетъ, между тмъ, Маша:— надо попросить, не устроитъ ли она мн свиданія съ братомъ. Она, должно быть, все можетъ выхлопотать, сколько у ней знакомыхъ и все важные! Какъ это она съумла себя такъ поставить?

Не досмотрвъ третьяго акта, Юлія поднялась и выразила желаніе ухать, на что Маша очень неохотно согласилась. Сходя съ лстницы, Маша замтила, что за ними по пятамъ слдуютъ двое мужчинъ, они выхватили изъ руки прислуги шубу Юліи и бросились подавать ей. Одинъ изъ нихъ, еще не старый полковникъ, подобострастно упрашивалъ ее хать ужинать въ Стрльну.

— Хочешь, Маша? спросила Юлія.

Та отрицательно мотнула головой.

— Мы не подемъ, съ пренебреженіемъ произнесла Юлія, даже не взглянувъ на полковника.

— Въ такомъ случа позвольте мн имть счастіе проводить васъ…

— Я еще въ антракт предлагалъ свои услуги Юліи Кириловн, перебилъ статскій, необыкновенно высокій и толстый мужчина, съ лысиной и широкимъ, рябымъ лицомъ.

Оба кавалера тревожно заглядывали въ глаза Юліи и съ заискивающей улыбкой ожидали ея ршенія. Она куталась и подбиралась, не обращая на нихъ никакого вниманія.

— Можете оба.

Она изрекла это съ непоколебимой величавостью, едва удостоивъ ихъ бглымъ взглядомъ. Вс четверо благополучно размстились въ карет.

— Я ныньче очень добра но случаю встрчи съ подругой, говоритъ дорогой Юлія:— а потому позволю вамъ со мной ужинать.

— Позвольте, въ такомъ случа, распорядиться насчетъ вина, сказалъ статскій:— я сію минуту буду у васъ.

Онъ отворилъ дверцу и карета остановилась.

— Я тоже сейчасъ, сказалъ полковникъ и выпрыгнулъ въ другую дверцу.

Подруги похали одн.

— Кто эти господа? любопытствуетъ Маша.

— Полковникъ, Егоръ Егорычъ X., а другой Иванъ Николаевичъ Т., очень нужный человкъ, его называютъ воротилой, и вс ищутъ съ нимъ знакомства.

— А-а! это не тотъ ли, котораго ты… будто любишь? нершительно выговорила Маша.

— О, нтъ, фи!… тотъ сіятельный, вотъ увидишь, онъ ныньче будетъ.

Отъужинали. Маша сидла въ какомъ-то упоительномъ чаду: голова ея пріятно кружилась, кровь горячей струей переливалась въ жилахъ, ощущалась потребность рзвиться, говорить безъ умолку, пть, шутить.

На стол цвты, фрукты, конфекты, шампанское льется ркой. Противъ нея сидитъ маленькій, чистенькій, благообразный старичокъ, онъ ласково жмурится и растягиваетъ губы въ благосклонную улыбку. Это сіятельный. Вс говорятъ разомъ.

— Хожу ли я, сижу ли я, стою ли я, лежу ли я, все Юлія, да Юлія, да Юлія, да Юлія! трещитъ полковникъ.

— Глупе и пошле этого ршительно ничего нельзя выдумать, вы сегодня превзошли себя! обрываетъ Юлія и заглушаетъ его рзкимъ и быстрымъ речитативомъ:

En allant son ministre

Il la rencontre rue du Bac!

— Ne forcez pas votre voix, chre Юлія Кириловна! мягко проситъ сіятельный.

Elle avait Pair un peu svre,

Il voulut l’aborder, mais crac!

— Марья Александровна, за ваше вступленіе въ новую жизнь! пристаетъ воротило, становясь передъ ней на одно колно и поднося полный бокалъ.

Маша отрицательно качаетъ головой.

— Я до тхъ поръ не встану.

— Ну, стойте, отвчаетъ Маша:— мн что за дло. Она живо перепорхнула на другое мсто, и воротило остался въ умоляющей поз передъ пустымъ стуломъ. Медленно поворотился онъ и, держа кверху бокалъ, дотащился до нея ползкомъ на колняхъ. Заливаясь смхомъ, Маша продлала надъ нимъ туже штуку, но воротило съ терпніемъ, достойнымъ лучшаго дла, не унываетъ и опять ползетъ.

Маша вся дрожитъ отъ хохота и готовится перенестись какъ можно подальше, лишь только онъ достигнетъ ея стула.

— Это жестоко, Марья Александровна, вступается сіятельный:— примите во вниманіе его комплекцію… ха, ха-ха!

Маша выпиваетъ бокалъ.

— Позвольте присоединить и мои мольбы, подскакиваетъ полковникъ и снова наполняетъ бокалъ.

— Увряю васъ, я больше не могу! отговаривается Маша.

— Пей, Маша, не серди меня, кричитъ Юлія:— чмъ я хуже тебя?

Pour s’amuser, chanter et rirrre,

Il faut boire, il faut boirrrre…

Маша поетъ и пьетъ.

— Юлія Кириловна! вы совершенство! но голосъ, голосъ! вопитъ полковникъ.

— Не слдуетъ только портить, портить не слдуетъ, благодушно уговариваетъ сіятельный.

— Какой симпатичный старичокъ! думаетъ Маша: — еслибъ у меня былъ такой… ддушка. Вообще, вс они милы, что я для нихъ такое? а они ко мн добры… ко всмъ они добры… Вотъ гд настоящіе-то люди… хорошіе, справедливые… ахъ! какъ хорошо! Еслгбъ Вася видлъ Юлю, какъ бы онъ ее полюбилъ… ахъ, какъ кружится голова! приведемъ сюда Петю и будемъ пировать…

Она мгновенно перескакиваетъ къ роялю и всей рукой колотитъ вальсъ.

Юлія подхватила полковника и носится съ нимъ по зал, полковникъ семенитъ и сбивается.

— Какъ вы неловки, а еще военный! говоритъ Юлія, оставляетъ его на середин и подходитъ къ Маш.

— Аккомпанируй мн герцогиню Герольштейнскую.

И об, не слушая другъ друга, поютъ дуэтъ. Мужчины помстились въ противоположный уголъ и закурили сигары. Горятъ канделябры, люстра, лампы подъ цвтными шарами и, отражаясь въ зеркальныхъ простнкахъ, заливаютъ фантастическимъ свтомъ лоснящіяся масляныя картины, съ массивными, золочеными рамами. Лучи отливаются въ атлас и позолот мебели, скользятъ яркими полосами по навощенному полу, но мраморнымъ колонкамъ и бюстамъ, искрятся въ хрустал, серебр и бронз. А въ тепломъ воздух носятся волнами испаренія отъ растеній и фонтана, примшивается тонкій табачный ароматъ, острый запахъ фруктовъ, цвтовъ, винъ щекочетъ ноздри, пріятно раздражаетъ, отуманиваетъ. Подруги прервали пніе, посмотрли другъ другу въ глаза, помолчали и вдругъ, безъ всякой причины, громко расхохотались.

— Весело, Юлія! я и завтра отъ тебя не уйду.

— Подрыватели основъ! безбожники! вдругъ услыхала Маша роковыя слова, произнесенныя полковникомъ.

Здсь, въ этомъ храм безоблачнаго веселья, эти слова съ особенной силой поражаютъ ея слухъ.

— Что съ тобой? теб дурно, Маша? я велю сдлать чаю, хлопочетъ Юлія.

Но она не слышитъ.

Окружающая обстановка роскоши и нги на мгновеніе застилается. По спин ея пробжала нервная дрожь. Она старается заглушить то, что подымается изъ глубины ея сознанія, хочетъ не думать и не чувствовать.

— Пой, Юля, пой скорй что-нибудь веселое, я буду играть.

Клавиши звенятъ подъ пальцами, гремитъ въ ушахъ бравурная шансонетка, а ей слышатся слезы… Она запла сама. Полною грудью беретъ она высокія ноты, и все покрываетъ своимъ серебристымъ голосомъ. Но призраки не исчезаютъ, они упорно стучатся въ ея сердце… Шансонеты оборвались. Маша встала вся блдная, трепещущая, напряженная. Вытянувъ шею и, сдерживая прерывистое дыханіе, расширенными зрачками глядитъ она, вслушивается…

— Маша! выпей сельтерской воды! ласково предлагаетъ Юлія.

— Не мшай мн, я хочу слышать разговоръ! отталкиваетъ она ее.

— Такъ подойди туда, а я буду пть.

‘Бдный конь въ пол палъ’ разлился по зал свжій, сочный контральто.

Маша подсла къ мужчинамъ и превратилась въ слухъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Маша задыхалась. Не помня себя, выбжала она въ переднюю и стала тянуть съ вшалки пальто. Сонный лакей встрепенулся, помогъ ей одться и отперъ дверь.

— Гд Маша? хватилась Юлія:— кто смлъ ее пустить! какъ можно одну, она совсмъ пьяна. Не пускать, не пускать, воротить ее! кричитъ она во все горло, и голосъ ея достигаетъ до Маши, которая сбжала съ послдней ступеньки и ждетъ, чтобъ швейцаръ отперъ дверь.

Воротило бросился въ догонку. На опуствшей улиц поймалъ ее за талію, молодцовато изогнулся, повелъ къ себ лицомъ и крпко стиснулъ. Собравъ вс силы, Маша стала преисправно работать кулаками, барабаня и отбивая ими почему ни пришлось. Большая часть ударовъ сыпалась на объемистый животъ мастодонта.

— Каково дерется, бсёнокъ! шепчетъ онъ, нагибаясь къ самому лицу двушки и вытягивая губы для поцлуя, но кулачокъ Маши вцпился ему въ глазъ.— Ай, ехидна! взвизгнулъ воротило и оттолкнулъ ее далеко отъ себя.

Маша пустилась бжать безъ оглядки. Она спотыкается, захлестываетъ шлейфомъ тумбы, толкаетъ рдкихъ прохожихъ, и все бжитъ, руководимая инстинктомъ. Добжала. Никакъ нельзя достучаться, хозяйка крпко спитъ и не слышитъ.

На самомъ же дл, хозяйка проснулась и, разсмотрвъ сквозь замерзлое стекло фигуру жилицы, вознамрилась ее наказать.

— Пущай-ка попрыгаетъ на мороз! Ништо ей. Будетъ знать, какъ бгать изъ дому, добрымъ людямъ на-смхъ. Такъ-то. Я ей добромъ говорю: голову чеши, а она — наткось! Стану я теб по ночамъ вставать, да дверь отпирать… Что выдумала!

Такъ ворчитъ про себя хозяйка, лежа подъ теплымъ одяломъ.

Маша не понимаетъ, какъ могла она очутиться на знакомомъ, грязномъ дворик. Въ глазахъ у ней помутилось, внутри все перевертывается, душно, дурно. Это тошнота. Она беретъ снгъ. прикладываетъ ко лбу, къ вискамъ, глотаетъ его: съ ней начинается ознобъ. Тогда, взявъ полно, она стучала имъ въ дверь до тхъ поръ, пока не стала согрваться отъ движенія. Наконецъ, дверь отворилась и ее впустили, на двор совсмъ разсвло.

XII.

Въ полдень проснулась Маша съ тяжелой головой и разбитымъ тломъ.

— Хозяюшка, кликнула она:— принесите мн лимонъ къ чаю, тамъ на стол мдныя.

— Съ похмлья-то кисленькаго захотлось! ядовито фыркнула хозяйка, однако, исполнила требуемое, вошла въ комнату и впилась мышиными глазками въ двушку, стараясь проникнуть въ ея душу.

Непримиримая вражда заползла въ старческое сердце. Предполагая, что Маша успла распорядиться своей особой безъ ея посредства, она увидла въ этомъ посягательство на ея неотъемлемое право: считала себя обдленной, обиженной Машей. Точно также обидлась бы она, еслибъ ея жилица вздумала поручить продажу своихъ платьевъ какой-нибудь другой торговк помимо нея.

Маша выпила стаканъ чаю, звнула, потянулась и предложила хозяйк.

— Налить вамъ, хозяюшка?

Старуху взорвало это спокойствіе врага.

— Ты гд это, безстыжіе твои глаза, день-деньской, да ночь-ноченскую гуляла? А меня передъ хорошимъ человкомъ что ни на есть хуже выставила, въ конецъ осрамила. Я-то къ ней съ женихомъ подъзжаю, думаю путная, а она, наткось, и безъ меня спроворила! Ну, и продувная же ты двка, посмотрю я на тебя!

Въ рук у Маши задрожалъ ножикъ, которымъ она рзала лимонъ.

— Сказывай, съ кмъ свозжалась? прошипла старуха и шагнула къ Маш, въ упоръ пронизывая ее злобнымъ взглядомъ.

Стулъ съ шумомъ опрокинулся на полъ, и Маша выпрямилась во весь ростъ.

— Отстаньте отъ меня или я васъ прибью, отчеканила она надъ самымъ ухомъ старухи, въ волненіи не замчая, что крпко сжимаетъ въ поднятой рук ножикъ. Но старуха это отлично примтила, и благоразумно шмыгнула за дверь.

Наступила тишина. Маша подняла стулъ и сла. Вспышка негодованія прошла. Она въ состояніи размышлять о своемъ положеніи, и чмъ безвыходне представляется оно, тмъ хладнокровне и покойне она обсуждаетъ его. Она ровно ничего не теряетъ, если сейчасъ уйдетъ отсюда, хоть на улицу. Найдутся же, наконецъ, хорошіе люди, должны же они гд-нибудь существовать! Во всякомъ случа, хуже не будетъ, надо какъ можно скоре выкарабкаться изъ этого болота.

— Юлія очень добра ко мн, не остаться ли на время у ней? Какая нелпость! съ негованіемъ отогнала отъ себя эту мысль.— Буду ходить по улиц. До вечера еще долго, можетъ быть, и найду, гд ночевать.

Она стала собираться, унылая, обезкураженная, уничтоженная.

— Еслибъ няня могла видть, до чего дошла ея ягодка, ея бляночка, ея барышня ненаглядная, какъ ея красно-солнышко топчутъ въ грязь! При Вас этого бы не было… а Петя!.. Право, я несчастне его теперь!

Въ первый разъ въ ней проснулась невыразимая жалость къ себ самой, и слезы хлынули изъ глазъ, когда она нагнулась, чтобъ завязать въ платокъ платье Юліи.

Дверь слабо скрипнула и въ нее бокомъ продвинулась хозяйка.

— Вы опять! раздражительно крикнула Маша и топнула ногой.

— Мн самоварчикъ бы, кротко произноситъ старуха, принявъ смиренно-обиженный видъ. Но на этотъ разъ онъ не производитъ обычнаго дйствія жалости на ея жилицу. Старуха переминается и тяжко вздыхаетъ.

— Марья Александровна, не сердитесь на меня! Что я васъ спрошу.

— Ну?

— Гд это вы до сей поры пропадали? Ужь я ждала, ждала… приходилъ вдь баринъ-то тотъ, что жениться хочетъ.

Молчаніе.

— Въ гостяхъ, что-ль были?

— Въ гостяхъ.

— У кого-жь это такое? любопытствуетъ старуха.

— У Аннушки, знакомой вашей, кланяется вамъ.

— Какъ-така Аннушка, никакой я Аннушки не знаю!

— А горничная, у которой вы на мое имя Христа-ради милостыню выпросили, когда продали ей мое платье!

Старуха смутилась, но тотчасъ же и оправилась.

— Эко дло. Ну, попользовалась малую толику, такъ неужто-жь у тебя совсти-то хватитъ съ меня взыскивать. Небось я тебя въ долгъ держу, довряю, должна же я свой процентъ соблюсти. А можетъ, ты не отдашь и совсмъ — надо-жь мн заручиться какъ никакъ. А мало что-ли дловъ-то я упустила изъ-за тебя?

Почувствовавъ подъ собой почву, хозяйка боле и боле приходила въ азартъ.

— Опять ты то подумай: окромя меня, кто-бъ тебя сталъ и на квартир держать? Первое дло, ты братомъ кругомъ замарана, да и сама смутьянка не послдняя. Правду говорится, что яблочко отъ яблоньки недалеко падаетъ, знать весь родъ вашъ таковъ, врожденно это у васъ…

— Что такое? заинтересовалась Маша.

— Тоже вотъ, за что васъ по головк не глядятъ. Ты думаешь я простая баба, такъ и не понимаю? н-тъ, милая, я вс мысли-то твои вижу наскрозь. Ишь, подумаешь: то нехорошо, друтое неладно, третье не по ней, взяла бы да все по-своему передлала — жаль вотъ руки-то недоросли, коротки больно! Да посл этихъ твоихъ глупыхъ словъ, по настоящему-то, ты должна бы ноги мои мыть, да воду пить, кабы ты мало-мальски путная-то была, а не то что… Нешто мн долго шепнуть кому слдоваетъ… То-то. А ты доброты моей не чувствуешь, ножомъ меня пырнула подъ самой сердце… какъ еще Господь Богъ батюшка меня сохранилъ!

— Вы съума сошли? удивилась Маша.

— Ну-у, матушка! своей судьбы не прикинешь, не нынче, такъ завтра, а ужь дождешься. Нарвешься, рано-ль, поздно-ль, такъ наскочишь, такъ наскочишь — и-и-и-и! Помяни мое слово, не сдобровать твоей головушк.

И старуха съ достоинствоимъ угнетенной добродтели, торжественно вынесла самоваръ.

— Наткось, такъ по горлу и саданула, насилу убралась! фантазируетъ она за дверью: — ужь попадешься, не отвертишься вспомнишь меня!

Маша задумалась.

— Вотъ и эта тоже самое, а вдь она лучше другихъ должна меня знать. Это удивительно! Вс въ одинъ голосъ длаютъ обо мн одно и тоже заключеніе. Очевидно, что причина этому должна быть во мн самой. Наврно во мн есть какая-нибудь тамъ злая воля, что ли, чего я, по своей неразвитости, не сознаю. Да, чмъ-нибудь да заслуживаю я всеобщее обвиненіе… И генералъ угрожалъ, и купецъ, и вс, вс, ршительно вс. Сколько разъ я была въ опасности, какъ еще до сихъ поръ цла, удивляюсь! Какая, однакожъ, непріятная роль мн выпала на долю! Что-жь длать, не я, такъ другой кто-нибудь, не все ли равно… Надо покориться. Хороша, однако, будущность, нечего сказать. Меня считаютъ опасною, а я и сама не знаю, что я такое. Ничего, ничего я не знаю!

Все лицо ея исказилось судорожной улыбкой.

— Нтъ, надо во что бы то ни стало предотвратить это невыносимое положеніе невденія!

Въ безпокойств и страх мечется Маша во вс стороны, надваетъ пальто, сбрасываетъ его, опять надваетъ, хватается за чемоданъ, открыла его, заглянула на дно и захлопнула. Потомъ постояла нсколько секундъ въ глубокомъ раздумьи, и лицо ея прояснилось, тревога замнилась покойной увренностью.

— Какъ это прежде мн въ голову не пришло, до чего я была несообразительна! Вася правду сказалъ, что жизнь лучшій учитель — вотъ она и научила меня. Знаю, что длать…

Въ одинъ карманъ пальто всунула она свернутой трубочкой дипломъ, въ другой гребенку, платокъ и дв пары чулокъ, и вышла въ переднюю.

— Хозяйка, прощайте! владйте всмъ моимъ имуществомъ, а меня не ждите, я больше сюда не явлюсь. Хозяйка выползла изъ своей конурки, и недоврчиво посматривала.

— Вотъ узелъ, говоритъ Маша:— отнесите его Аннушк, это платье ея барыни, слышите, непремнно отнесите, не вздумайте украсть, это будетъ очень подло.

Старуха хотла огрызнуться, но, понявъ созрвшую въ жилиц ршимость уйти, попыталась удержать ее.

— Ну, полно, полно, ласково заговорила она:— прости ты меня окаянную! согршила я на старости лтъ, сироту обидла.

Маша сдлала движеніе къ двери, но старуха загородила дорогу и повалилась ей въ ноги.

— Встаньте, что за комедіи! вы — продуктъ среды, вы неотвтственны за свои поступки, и ни въ чемъ не виноваты. Встаньте, говорятъ вамъ, пустите пройти!

— Виновата, сударыня ты моя! положи гнвъ на милость! молила старуха и даже прослезилась.

— Я не сержусь, мн только больно, что подобные вамъ люди профанируютъ святость труда…

Старуха не поняла, она встала и разинула ротъ, стараясь вникнуть. Маша пробуетъ говорить вразумительне:

— Я врила вамъ, уважала васъ за честность и трудолюбіе, а оказалось, что вы носили только маску, подъ которой прибгали къ обману и лжи…

Старуха опять не поняла.

— Въ васъ я видла добрую, преданную, близкую женщину, подъ кровъ которой доврчиво шла… и вдругъ поняла, что вы для меня хуже чужой… Больно мн это!

Кузьминишна громко всхлипнула.

— Однако, я становлюсь несправедлива и жестока, упрекнула себя Маша:— я все-таки за многое благодарна этой старух, ей я обязана нкоторыми отрадными впечатлніями: хотя обманомъ, но она вливала въ меня бодрость, вру въ трудъ и въ собственныя силы… Наконецъ была, по своему, добра ко мн…

Маша обняла хозяйку и поцловала ея дряблую, мокрую щеку.

— Остаешься что-ль? обрадовалась та.

— Прощайте! Маша отворила дверь.

— Не пущу, коли такъ, силкомъ удержу! ну, куда ты днешься, вдь пропадешь совсмъ… останься! полюбила я тебя, какъ родную!

Старуха вцпилась обими руками въ пальто двушки.

— Никакія силы меня не удержатъ! воскликнула Маша съ необычайнымъ одушевленіемъ и жаромъ.

— Куда-жь ты, куда? кричала хозяйка.

— Не знаю, откликнулась Маша, прыгнувъ черезъ порогъ калитки.

——

Оставшись одна, старуха вошла въ опуствшую комнатку, сла и пригорюнилась.

— Жалко, о-охъ, жалко, двчонка-то ужь очень душевная… пропадетъ вдь… какъ есть дитё малое… въ чьи-то руки теперь попала… Живо обчекрыжатъ…

Она встала и принялась за оставленное ей имущество.

— Подушки-то пуховыя, дорогія… и одяло богатое! бормотала про себя торговка, все трогала, щупала, стряхивала, разглядывала на свтъ, всему производила оцнку, и мало по малу утшилась.

А Маша тмъ временемъ шла по улиц въ состояніи крайняго возбужденія. Она ощущала неизвданный приливъ энергіи, стойкости, силы, отчаянной смлости.

— Наконецъ-то я узнаю! твердила она, и сердце ея радостно клокотало.

Двушка ухорски заломила свою войлочную шапочку, заложила фертомъ руки въ карманы, высоко подняла головку, и съ вызывающею смлостью глядитъ на прохожихъ.

Новый, загадочный міръ открывался передъ нею…

М. А. Виницкая.

‘Отечественныя Записки’, No 5, 1881

ПЕРЕДЪ РАЗСВТОМЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

Читайте также: