Перед праздником
Перед праздником
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Перед праздником, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Кому как, а вот поросятам и свиньям приходилось перед праздниками плохо.
На Курском вокзале, у товарной станции, на путях товарные вагоны были битком набиты морожеными поросятами.
Будь хоть беден, хоть богат, а жареный поросенок должен был быть на Рождестве у каждого на столе — уж обязательно.
А у меня в деревенском доме, в сарае,— свинья и шесть поросят.
Я и приятели приехали в деревню на праздник, за неделю до Рождества. Василий Сергеевич пришел ко мне рано и, разбудив, сказал серьезно:
— А поросята-то ваши ни к черту!..
Я спросил:
— Почему, Вася?
— А потому, что переросли. Что же вы глядите-то? Это не поросята, а свиньи. Я уж когда к сараю подходил, услышал, как хрюкают. ‘Эге,— думаю,— это дело дрянь. Большие’. И Юрий тоже говорит — из них холодный поросенок не выйдет.
Хорошо в деревне зимой. Утро, снега, снега…
Крыши на избах деревни — белые. Тихо. Ровно идет дымок из труб. Блестят на солнце, в инее, огромные березы. Небо сине. Сад как серебряный, весь покрыт инеем.
Похрустывает снег под валенками.
Феоктист, в новом тулупе, в красном кушаке, стоит у сарая с моими приятелями. Смотрят в закуту, где свиньи.
Я вижу, действительно, поросята велики, а сама мамаша сердито смотрит на приятелей и, хрюкая, что-то вроде как говорит поросятам.
— У ней ежели одного украсть незаметно, а то зла свинья — искусает.
— Вот этот-то помене,— сказал Герасим и схватил поросенка за задние ноги. Поросенок неистово завизжал. Свинья бросилась на Герасима. Ужас какой раздался визг.
Все приятели отскочили от закуты и сказали:
— Ну ее к черту.
— Но нельзя же без поросят к празднику,— резонно заметил Павел Александрович.
И строго сказал Леньке:
— Потрудитесь как-нибудь незаметно его отделить от свиньи.
Василий Сергеевич, вернувшись в дом, приспособлял здоровое удилище. Привязывал к нему бечевку. Работая, смотрел на нас сердито.
А приятели, сидя за чайным столом, тоже на него с любопытством посматривали. Привязав к бечевке большой крючок, Василий Сергеевич крикнул:
— Ленька, давай скорей!
Ленька вошел, держа в руках морковь. Василий Сергеевич насадил на крюк морковь и, надев тулуп и шапку, пошел ловить поросенка. Охотник Караулов рассмеялся. Василий Сергеевич остановился в дверях и обиженно сказал:
— Точить лясы-то легко, а вот вы подите-ка поймайте…
Все приятели засмеялись и, одевшись, пошли смотреть, как Вася будет ловить поросенка.
Василий Сергеевич, спрятавшись за косяк у хлева, дожидался, когда поросенок схватит морковь, показывая нам рукой, чтобы уходили и не мешали.
Вскоре Василий Сергеевич вернулся. Поставил удилище в угол и, смеясь, сказал:
— Хитрые, бестии, морковь съедят и не попадаются.
Решили взять поросенка на станции в лавке у Козакова, потому что мамаша поросячья настолько оказалась сердита, что никто не решался взять у ней поросенка.
Быстро наступали декабрьские сумерки. Посинел пышный иней сада на фоне зимней розовой зари. Задумчиво дремал в отдалении покрытый снегами огромный Феклин бор.
Зимняя пустыня…
И среди наступающей ночи вдали послышался протяжный звон колокола.
— Это на Вепря, у Спаса,— сказал Герасим.
Как был приятен и чем-то значителен для души этот отдаленный звон. Покой и надежды были в нем.
Тетенька Афросинья пришла с бутылкой, взяла табуретку, поставила ее в угол. Сказала Леньке, давая бутылку:
— Подлей и зажги лампаду. А то — чисто басурмане. Пятница-то какая, всенощная у Спаса идет.
Затеплив лампаду, тетенька Афросинья и Ленька молча выпили.
— А вот скажите-ка… — спросил доктор Иван Иванович,— что прежде всего у человека — чувство или что? Прежде всего — чувство. Да-с. Вот колокол звонит, и лампаду зажигают. Значит, что-то эдакое в душе-то есть. Нужное душе-то. Это не поросенка на удочку ловить. Это повыше будет.
— Чья бы мычала, а твоя бы молчала,— сказал, обидевшись, Вася. — Ты знаешь, что поросенок будет, а вот без поросенка ты бы другое запел. Что говорить? Чувство! А когда трешницы за визиты берешь — тоже чувство?
— Постой. Ты куда это клонишь? Деньги-то деньгами, а чувства чувствами. А ты когда баню Солодовникову построил, он тебе деньги не заплатил за что? Ты полки-то в бане поставил высоко — он было испекся. И я тоже в картофельной муке сидел из-за тебя.
— Ну говори, говори… — рассердился архитектор Вася. — Вы приехали-то с Солодовниковым париться на каком взводе? Пьяней вина. Запарились. Разве я виноват? У вас тоже тогда чувства играли, а в голове-то гандибобер. Не будь меня, сварились бы!.. У него тоже чувства хороши: придирается и не платит. С кем вы разговариваете? Я триста соборов построил, а вы говорите — баня…
— Триста соборов что-то много… — сказал безразлично Юрий.
— Триста — много,— согласился и я.
— Ну, не триста, а тридцать построил. В Подольске — один, в Покровском — два.
— А сам постов не держишь: вчера ветчину жрал,— сказал кротко Коля Курин.
— Позвольте, это я нечаянно. Буфетчик на станции дает, я машинально и съел. И потом, это к профессии архитектора отношения никакого не имеет.
— Это верно, но чувств все-таки нет возвышенных. Когда колокола твоих соборов на молитву зовут, ты ветчину жрешь…
— Я архитектор, а колокола — другая специальность. Хотите, их вешайте, хотите, нет — мне все равно.
— Но ты же атеист, Вася,— сказал Караулов.
— ‘Атеист’… А куда бы вы без архитектора к обедне ходили?
— Это верно,— сказал Герасим.
— Спасибо, Герасим. Что, ловко он вас срезал? Поняли, что такое архитектор?
Перед праздником — Впервые: Возрождение. 1938. 23 декабря. Печатается по газетному тексту.