ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ КОМПЕТЕНЦИЯ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ
ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ КОМПЕТЕНЦИЯ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Педагогическая компетенция преподавателей, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
В комиссию, которая соберется зимою для всестороннего обсуждения нашей учебной системы, приглашаются и преподаватели гимназий. Можно допустить членов в комиссию, можно позвать их. Разница большая. Тон циркуляра министра не оставляет никакого сомнения о глубоком чистосердечии его автора, о глубоком сознании необходимости работать и работать над школою, а следовательно и о том, что призыв преподавателей в столь важное совещание делается для того, чтобы они рассказали остальным членам комиссии, что знают о состоянии гимназий, и посоветовали, что могут. Они призываются не к молчанию, а к очень и очень длинным речам, длинным — и обдуманным. Может быть, никогда на русском учителе не лежало столь ответственной и столь высокой обязанности. Дай Бог, чтобы он не спасовал перед нею. Те, на кого выпадет жребий пойти в комиссию, должны будут помнить, что за их плечами обширный молчащий штат товарищей, — молчащий, но слушающий, что каждая ошибка и особенно каждая недосказанность здесь будут проступками перед делом, перед товарищами. Время обдумать себя и свое дело — есть у них, по всему вероятию, теперь уже педагогические вопросы горячо обсуждаются в кружках учителей. Намечаются вопросы, формулируются возможные ответы в комиссии, созревают pia desideria {благие пожелания (лат.).}.
Скажем несколько слов о русском учителе. Насколько в общественном сознании высоко и почетно имя сельского учителя, сельской учительницы, настолько имя учителя гимназии темно, печально, окружено насмешками, враждою. Отчего бы так? Что за странный феномен, прямо необыкновенный? Вот, может быть, основное явление гимназии, которое придется обсудить комиссии. Может ли быть влиятелен на учеников учитель, несущий около себя ореол такого темного сияния? Странный вопрос: конечно — нет! Может ли быть успешным его дело, в узком смысле, как преподавание, как муштровка учеников? Опять — нет и нет! Ни как ремесло, ни как художество, обучение не может сложиться успешно при таком… не скажем ‘учителе’, но при таком ‘взгляде на учителей’, при такой ‘молве об учителях’, ‘славе про учителей’. А это молва — есть, этот взгляд — факт. Откуда же он, откуда этот главный терн учительства и школы? Учителя гимназии — все университанты, а университет не учит порокам, и особенно тем специфическим порокам, которые породили худую молву об учителе — порокам черствости, безжалостности, формализма в отношении к делу. Да, это — главные обвинения против учителя гимназий. Этих обвинений нет на сельском учителе, и за это одно — лик его светел, голос в школе — авторитетен. Итак, откуда же этот специальный порок сухости и формализма специально в одном учителе гимназии?
Из самой постановки его, которая не имеет ничего общего с постановкою учителя или учительницы в сельской школе. Учитель сам хорошо знает глубокую антипатию, которою как предрассудком, как суеверием окружено его имя. Не может он страшно не тяготиться этим. Но ярма этого, этого очень сурового венца он сбросить не может. Мы сказали, что все дело тут в постановке учителя. Говорят: ‘Они — формалисты’. Но ведь они вчера еще были, на студенческой скамье, откровенными и веселыми буршами, всего более враждебными ко всякой форме. Совершенно очевидно, что главный упрек: ‘Они формалисты и сухи’, хотя бросается в лицо человеку и безмолвно несется человеком, однако принадлежит не человеку, а положению человека. Увы! самая печальная сторона гимназий есть то, что это — сумма педагогических формальностей, без животворящего в них педагогического духа. И вот эта печальная постановка гимназий всею своею тяжестью, грустною и скорбною тяжестью легла на учителя. Она придавила его и она раздавила его. ‘Что мне за дело до гимназии: я вижу учителя — и бросаю в него ком грязи’ — вот история переложения чувств общества, мыслей общества с отвлеченного учреждения на живое лицо. Так всегда происходит в истории. И когда вы видите оскорбляемым человека, оскорбляемым сплошь и подряд, ищите оскорбительного, так сказать, в развитии и установке идеи, которую он представляет, которой служит. Конечно, учителя гимназии, удовлетворительные в общем, чрезмерно худые в редких исключениях, высокопрекрасны во многих случаях, но это — тайна их ума и сердца, решительно ни в чем не выражающаяся кроме интимной и товарищеской жизни. Все его выражения, вся его деятельность, обращенная к ученику — черства, безжалостна, формальна. Но здесь он только исполнитель, и вот пункт, с которого и следует рассматривать и критиковать учителя. Не учитель худ, но в высокой степени худа постановка учителя гимназии. Нужно его выпрямить, нужно его расправить, нужно, чтобы он выявил свое лицо, — то лицо, которое он нагнул книзу от оскорблений спереди и еще ниже согнул его от страха — сзади.
Между бесчисленным множеством циркуляров и распорядительных актов, которые нам приходилось читать по администрации учебных заведений, особенно памятен один, совершенно незначительный, по-видимому. Попечитель одного из восточных наших округов испрашивал у министерства инструкции, как поступить с учеником, т. е. перевести его в следующий класс или оставить в том же классе, когда он получил по немецкому языку такой-то балл на экзамене, при таком-то годовом. Цифры мы не помним, но существо вопроса помним. И вопроса бы не было, если бы ученик был бесспорен в обязанности остаться в том же классе или вправе же перейти в следующий класс. Но была неясность в его положении: соотношение баллов, экзаменных и годовых, не было то самое, какое предвидено в уставе и циркулярах. И вот не только учитель не мог сказать об ученике: ‘Я считаю его достойным перехода в следующий класс’, но не мог этого директор гимназии, не мог весь педагогический совет и, наконец, даже не мог попечитель округа, при котором, как известно, есть компетентнейший попечительский совет из окружных инспекторов и директоров гимназий: нужна была компетенция министра. Это было лет 10 назад, и, конечно, так обстоит дело и сейчас, ибо это есть не мнение, не веяние времени, но твердый закон. Из этого примера видно, до какой степени не один учитель, но персонал всего необозримого почти учебного штата, вплоть до попечителей округов, перепутан стальною паутиною тончайших регламентаций, при которых все могут ‘исполнять’, но никто ничего не может ‘делать’, ‘созидать’, ‘творить’. Но высшие чины министерства не обращены лицом к ученикам, — перед учениками стоит только учитель и, видя, до чего он ‘бездушен’, они принимают его за ‘неодушевленный’ предмет. ‘Это какая-то деревяшка!’. ‘Он ничего не чувствует!’. ‘Ему никого не жаль!’. Ошибаетесь: ему и жаль, он и чувствует, и потому-то он так низко пригнулся к земле, что, все видя и все понимая, он около детей исполняет роль деревяшки.
Дай Бог, чтобы учителя не остались безмолвными в предполагаемой комиссии и, между прочим, выплакали бы в ней это первое свое горе, от которого зависит и великое горе всего учебного дела. Ибо, повторяем, обездушенный учитель есть нелюбимый учитель, а нелюбимый учитель есть не авторитетный учитель. На постановке учителя рушится самый авторитет гимназии над учениками. А когда гимназия не авторитетна, конечно, она не может и научить, т. е. научить добром и добру.
Здесь для комиссии в ее работах встретится одна опасность — не узнать ничего. Возможно и даже вероятно, что попечителями округов будут рекомендованы или командированы в комиссию учителя, которые ‘не ударили бы себя в грязь лицом’, т. е. учителя не ‘правило’, но учителя — ‘исключение’. Это могут быть или действительные и редкие виртуозы педагогического мастерства, художники дела. Увы! они ничего не могут рассказать о ремесле в деле и о ремесленности дела. А комиссии и министру нужно знать будни учителя и будни гимназии, а не праздник гимназии и не праздничного учителя. Повторяем, здесь нужно быть очень осторожным, нужно быть очень зорким, чтобы просто узнать, ‘что и как обстоит дело’. Это знание есть альфа движения вперед и, ошибившись здесь, нельзя не ошибиться в последующем.
Да, много важного предстоит этой комиссии. Вся Россия будет с трепетом взирать на труды ее. Теперь ничего не сделать — значило бы распространить скептицизм: да уж возможно ли что-нибудь сделать с образованием в России?
НВ. 1899. 3 сент. No 8447. Б.п.