Владимир Амфитеатров-Кадашев.
Печальный мир (‘Цех поэтов’, кн. 4-ая)
Владимир Кадашев
Печальный мир, Амфитеатров-Кадашев Владимир Александрович, Год: 1924
Время на прочтение: 3 минут(ы)
‘Цех поэтов’ считают группою, объединенною по признаку внешнему — известным формальным подходом к поэзии.
Против такого взгляда протестуют участники ‘Цеха’, подчеркивая, что их ‘кларизм’ — единство не формы, а мироощущения (статья Н. Оцупа в отчетном, четвертом сборнике).
Признавая законность этого протеста и наличие в ‘Цехе’ единства мироощущения, я вижу, однако, это единство, совсем не там, где его находят сами ‘цеховые’.
Судя по их резким нападкам на ‘истерику’, ‘неврастению’ современной поэзии, на подчеркивание ‘человечности’ (‘Писарев — человечнее декадентов, и, стало быть, лучше’ — слова Н. Оцупа) — можно подумать: ‘цеховые’ стремятся, к утверждение мира, как здороваго, целостнаго, разумно радостнаго конгломерата явлений.
— ‘Радостей в мире таинственно много,
Сладостна жизнь от конца до конца.’
Но, читая стихи ‘цеховых’ — видишь обратное: миp предстает — юдолью печальною и безвыходною.
‘И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря
На то, что ты и бодр и молод,
Как грустно путнику в начале сентября
Вдруг ощутить чуть слышный холод’,
жалуется Г. Адамович.
‘Мы плыли в узкой лодке по волнам
Нам было грустно, как всегда влюбленным’,
признается Г. Иванов. Ирина Одоевцева:
‘Медленно встает луна большая,
С моря влажный ветер налетел,
И спешат прохожие, не зная,
Как печален их земной удел’.
У этой поэтессы грусть сплошь и рядом переходит в ужас перед темною, неведомою субстанцией жизни, — тютчевскою ‘бездной со страхами и мглами’:
‘А там, где икона была
Торчит из угла
Морда козла,
Блеет протяжно и глухо …’
Снятся ей тяжкие, трудные сны:
‘На сосне чернеют копыта,
И кобылья торчит голова.
Говорит: все у нас шито-крыто,
А сама то ты какова?’
Еще резче ощущается ужас Mиpa в стихах Н. Оцупа: ‘Сразу стало небывалым все, что было. Страшный суд’… ‘В канаву человека повалили и кто в лоб ударил каблуком’, ‘шар земной прострелен до прорех’, ‘Уж восемь лет земля пьяна, тупеет понемногу’…
В результате: усталое сознание безсилия, разуверение, страдательная покорность.
‘Когда необходимой суетой
Придавлен ты, и ноша тяжела,
Не жалуйся и песен ты не пой:
Устраивай свои дела’
(Н. Оцуп).
В этой безнадежности даже любовь — не нужна и напрасна:
‘И разлюби: не ангела крыло
Ту женщину сияньим осенит,
Ей пригодится разве помело,
Когда она на шабаш полетит’
(Н. Оцуп).
Правда, у того же Н. Оцупа есть строки более осияннья, не столь проникнутыя безнадежностью, сознанием безъисходности:
‘Твой стан печальной музыки нежнее,
Темны глаза, как уходящий день,
Лежит, как сумрак, на высокой шее
Разсеянных кудрей двойная тень.
Я полюбил, как я любить умею и т. д.’
Иногда это очарование женщиной приближается даже к чему то похожему на очарование Вечно-Женственным:
‘Люблю подруги синия очи,
Такой подруги, которой нет.’
(Н. Оцуп).
Но все таки: радость для поэтов ‘Цеха’ — всегда лишь бледный отсвет, неуловимая память о каком то сиянии, в которое больше не верится:
‘Но брежжил над нами
Какой то божественный свет,
Какое то легкое пламя,
Которому имени нет’,
не без странной робости, признается Адамович.
Здесь необычайно характерна неопределенность выражений: какое то пламя, какой то свет, лишь легким призраком, проскальзывает перед взорами печальных поэтов воспоминанье о забытой светлой Родине. Они знают, есть иное существование, помимо печальнаго и страшнаго мира, жить в коем они осуждены:
‘И вижу широкую реку,
И темную тень на коне,
И то, что забыла Россия
Тогда вспоминается мне’…
(Г. Адамович)
но это знание никогда не переходит в ощущение Реальности:
‘Но спит непробудно столица.
Не светит на небе луна.
Не бьют барабаны. Из гроба
Никто не встает. Тишина.’
(Г. Адамович).
Мгновенно тухнут лучезарныя памяти:
‘И все прозрачней, все ясней
Сияющий блаженный путь.
И ветер, ветер… Страшно ей (душе)
В блаженстве этом утонуть.
Но это длится только миг,
Короткий миг. Поймай его!
И снова стол, и груда книг
И после завтра Рождество.’
(Ирина Одоевцева).
Лучезарной мечте не одолеть, не разомкнуть тяжкаго круга бывания не преобразить страшнаго мира… Ведь даже сны о светлой родине снятся не поэтам, — кому другому, кому поэты мучительно завидуют:
‘А тебе приснится наверно,
Если лес, — то такой, как всегда,
У ручья боязливая серна,
И в ручье голубая вода’
(Ирина Одоевцева).
Ибо сами поэты грезят — страшным и грозным: ‘копытами чернеющими на сосне’ и лошадиными черепами — уродливыми гримасами мира печальнаго и страшнаго…
Владимир Кадашев. Печальный мир (‘Цех поэтов’, кн. 4-ая) // Эхо. ‘Aidas’. Иллюстрированное приложение к газете ‘Эхо’. 1924. No 2 (22). С. 13.
Подготовка текста Павел Лавринец (Вильнюс), 2010.
Публикация Русские творческие ресурсы Балтии, 2010.