ПЕЧАЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ, СЛУЧИВШЕЕСЯ В НАЧАЛЕ 1809-го ГОДА
ПРИМЕЧАНИЯ
Ф. Канунова, Н. Никонова
Печальное происшествие, случившееся в начале 1809-го года, Жуковский Василий Андреевич, Год: 1809
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807— 1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
‘Описывая вам горестную судьбу моего знакомца — так говорит один неизвестный в письме своем к издателю ‘Вестника’, — желаю, чтобы и читатели вашего журнала об ней узнали. Для чего, спросите вы — признаться, я в этом не умею дать себе верного отчета, я слишком уверен, что жребий несчастного моего друга не может перемениться, но сердцу моему необходимо сообщить кому-нибудь и горесть свою, и то мучительное негодование, которым оно наполнено! Сверх того утешаю себя мыслию, что низкий злодей, разрушивший навсегда счастие двух добрых творений, прочитав эти строки, ужаснется сам на себя, и страшный свет проникнет в мрачную душу его, может быть, спокойную от совершенного бесчувствия.
Лиза была дворовая девушка. Госпожа N** воспитала ее вместе с своей дочерью. Она имела прекрасное лицо, ум здравый, сердце, наполненное чувствами, необыкновенными в ее состоянии и еще более образованными воспитанием. Лиза, осужденная жить в рабстве, с малолетства привыкла пользоваться преимуществами людей свободных и превышающих ее своим родом и званием. Девица N** вышла замуж, Лиза досталась ей в приданое. В доме господина W** — нового ее господина — увидела она Лиодора (моего приятеля), пылкого, добросердечного, благородного — увидела, полюбила, сердце ее без всякой осторожности пленилось тем чувством, которого еще она не понимала и которое втайне влекло ее к одному, любезнейшему предмету — мудрено ли! Добрая Лиза имела не более пятнадцати лет и была еще так неопытна. И Лиодор почувствовал к ней склонность — а склонность сия в короткое время сделалась страстию, но страстию нежною, почтительною, непорочною. Лиодор, осьмнадцатилетний юноша, имел пламенную душу, любовь значила для него счастие, и привязанность его к Лизе была источником всех лучших его чувств, всех благороднейших его поступков. Два года продолжалась их тайная связь, основанная на счастливом согласии двух нежных сердец, которые не желали более еще ничего, кроме спокойного наслаждения собственными чувствами. Лиодор и Лиза видались очень часто, и каждый день сильнее уверяли себя, что были необходимы друг для друга.
В конце последнего года явился в доме господина W** полковник Z**, вдовец, похоронивший двух жен, человек грубый, скупой и чрезвычайно неприятный наружностию. Он увидел Лизу и полюбил ее — что значит полюбил? Почувствовал некоторое раздражение в душе своей, привыкшей к одним удовольствиям грубым и совершенно почти усыпленной. Лиза не замечала выразительных взглядов господина полковника — и могла ли она замечать их? Она была так невинна, а нежная привязанность ее к Лиодору занимала всю ее душу. Полковник Z** сделался неотступнее, наконец, объяснился — Лиза отвечала ему презрением. Это раздражило человека, не привыкшего отказывать себе ни в одном желании. Мог ли он вообразить, чтоб бедная Лиза, рожденная рабою, способна была чувствовать благороднее, нежели он, старый дворянин и полковник! Он начал за нею присматривать, скоро заметил, что она любила и была любима — ревность, которая в сердце нежном и страстном есть тяжкая скорбь, уничтожающая в нем самую привязанность к жизни, в сердце жестоком и способном чувствовать одни желания грубые, есть бешенство, ненависть и мщение. Полковник Z** решился погубить бедную Лизу. Он сообщил господину W** свои замечания и, разумеется, очернил в глазах его непорочную привязанность Лизы к Лиодору. Молодую девушку лишили прежней ее свободы. Она перестала видаться с Лиодором или видалась с ним, окруженная свидетелями подозрительными, предубежденными, несправедливыми — одно только бледное лицо, одни только померкшие и унылые взоры ее говорили бедному Лиодору, что он любим, любим по-прежнему, любовию нежнейшею. В самом страдании находили они некоторую сладость, ибо сие страдание было для них любовию. Но полковник Z** не мог довольствоваться одним несчастием своего соперника — воспламененная чувственность его требовала полной жертвы. И что священно для человека без правил, развратного и не знакомого ни с одним движением добродетельным! Полковник Z** обманул и родственника своего, господина W**, уверив этого добродушного человека, что Лиза дала обещание Лиодору уехать с ним в Петербург, что все уже изготовлено к побегу… одним словом, господин W**, желая, может быть, избавить себя от неприятного беспокойства и, вероятно, не подозревая злодейских умыслов родственника своего, согласился, чтобы несчастную Лизу отвезли в подмосковную полковника Z**, находящуюся в 17 верстах от столицы. Можете ли вообразить тот ужас, который наполнил душу этой бедной жертвы, когда объявили ей волю господина? Она занемогла жестокою горячкою — но что же? Над нею не сжалились — в бреду и беспамятстве отвезли ее в подмосковную полковника Z** — случилось это 28 февраля, и с тех самых пор участь ее покрыта для меня ужасною неизвестностию. Но участь Лиодора… ах, несчастный! Полковник Z** распустил везде слух, что Лиза продана ему господином W**, этот слух дошел и до Лиодора… есть люди, которых сильная горесть погружает в какую-то мертвую бесчувственность, в какое-то страшное бездействие, уничтожающие в них и память, и мысли, и самую телесную силу. Таковы были первые чувства Лиодора — и счастлив ненавистный его убийца. Но Лиодор с того времени не приходил уже в прежнее положение — сначала он был мрачен, ни к чему не внимателен, глаза его были тусклы и мертвы, лицо покрыто ужасною бледностию, он не говорил не слова, казался бесчувственным и даже спокойным, но осьмого марта заметили в нем признаки сумасшествия. Увы! Этот несчастный совершенно потерял рассудок, но он сохранил всю прежнюю свою кротость — сумасшествие Лиодора тихое и унылое: беспрестанно начинает говорить о мучении своего сердца, о любви, о прежнем своем счастии, твердит всякую минуту ее имя и задумывается. На сих днях я был у его отца — ах! Он имеет еще отца, и каким жребием наказало Провидение этого старца: при конце жизни быть надзирателем сумасшедшего сына! Какого ж сына? Прелестного юноши, которым он утешался, в котором были заключены последние надежды его жизни! Причина сумасшествия Лиодора была ему еще неизвестна — я рассказал ему обо всем. Мы оба заливались слезами, в присутствии бедного Лиодора, который ничего не чувствовал и беспрестанно, с выражением нежнейшей, глубокой страсти, твердил имя своей Лизы, называл ее своим ангелом, своим другом, своею жизнию. ‘Ах! — сказал мой старик. — Бог терпит пороки и злобу, но такое безвинное, варварское гонение будет наказано Его правосудием! Я не желаю мстить господину полковнику Z**, но я боюся узнать его! Он подошел к Лиодору: несчастный, как будто почувствовав, что горестный отец принимает участие в его жребии, протянул к нему руки, прижался к его сердцу и залился слезами.
Скажите, милостивый государь, какого имени достоин, по вашему мнению, полковник Z**? Он более, нежели похититель чужой собственности: потерянную вещь, как бы ни была она драгоценна, можно забыть или заменить ее другою — но что заменит потерю того блага, с которым сопряжены были все наши надежды, все наше счастие? Он более, нежели убийца: похититель жизни причиняет нам минутное зло, но похититель счастия, оставляя нам жизнь, дарит нас одним мучительным чувством нашей утраты. Известна казнь, определенная законом похитителю и убийце, но что, скажите, определит закон злодею, по наружности правому перед его зерцалом, сластолюбцу, коварному наветнику, хитрому губителю непорочности, скрывающему себя под личиною правоты и чести? Порочный достойнее наказания, нежели преступник — и ему однако нет наказания! Не говорите мне о презрении света — свет равнодушен и беззаботен. Его легко обманешь наружностию, и кто возьмет на себя рассматривать настоящие причины поступков? В свете презирают злодея — но показывают презрение только к тем, которые не имеют ни достатка, ни блеску, сопряженного с чином или знатностию рода. А что нужды злодею в том презрении, которое он заслуживает, но которое от него скрывают! Полковник имеет достаток, он может угостить в доме своем двадцать или тридцать человек — чего же более? Он спокоен насчет общего мнения, а уважение некоторых честных чудаков так же для него мало значит, как и уважение собственное. Не говорите мне об упреках совести — душа, приученная к чувствам грубым, засыпает и делается неспособною к благородным страданиям совести! Я уверен, что всякий закоренелый злодей спокоен в сердце (не говорю счастлив), и даже почитает себя правым по тех пор, пока окружающие его, по наружности, его оправдывают или, по крайней мере, его не обвиняют — а много ли в нынешнем свете рыцарей честности и добродетели? Всякий старается быть честным и добрым для себя, не заботясь о том, каков его ближний! Беззаботность гибельная и слишком выгодная для людей порочных. Итак, милостивый государь, нельзя надеяться, чтобы полковник наказан был или строгостию законов, или презрением всеобщим, весьма даже вероятно, что самая совесть его спокойна — я не знаю, долго ли продолжится это спокойствие — но я желал бы увидеть этого человека на одре смертном!’
Издатель позволяет себе сделать при этом случае одно замечание насчет некоторых мнимых благотворении, весьма обыкновенных в свете. Многие из русских дворян имеют при себе так называемых фаворитов. Что это значит? Они выбирают или мальчика, или девочку из состояния служителей, приближают их к своей особе, дают воспитание, им неприличное, позволяют им пользоваться преимуществами, им не принадлежащими, и — оставляют их в прежней зависимости. То ли называется благотворением? Человек зависимый, знакомый с чувствами и понятиями людей независимых, несчастлив навеки, если не будет дано ему благо, все превышающее — свобода! Для чего развиваете в бедном слуге познания и таланты? Для того ли, чтобы он мог яснее почувствовать со временем, что Провидение наградило его таким уделом, в котором и таланты его, и познания должны угаснуть бесплодно? Если вы образуете его единственно для себя, то ваше благотворение есть самый жестокий эгоизм, или, лучше сказать, злодейство, украшенное блестящею личиною благодетельности! Просвещение должно возвышать человека в собственных его глазах — а что унизительнее рабства! Вы замечаете в своем человеке дарования и ум необыкновенный — итак, прежде нежели решитесь открыть ему тайну его сокровища, возвратите ему свободу! Или убийственное чувство рабства уничтожит все ваши о нем попечения. Вы или укажете ему дорогу к испорченности и разврату, или душа его — если она неспособна привязаться к пороку — увянет от тайной скорби, всегда неразлучной с унижением. Примеры бесчисленны. Я знаю одного живописца — он был крепостной человек доброго господина, получил хорошее образование, жил на воле и пользовался талантом своим, но еще не имел свободы. Что же? Господин его умер — и этот бедняк достался другому, вероятно, не имеющему особенного уважения к человечеству. Новый господин взял его в дом — и теперь этот человек, который прежде принимаем был с отличием и в лучшем обществе, потому что вместе с своим талантом имел и наружность весьма благородную — ездит в ливрее за каретою, разлучен с женою, которая отдана в приданое за дочерью господина его — я встретился с ним в одной лавке и едва мог узнать его в новом наряде, а еще более по неприятному запаху вина, которое, вероятно, служит ему некоторым утешением в горестной его участи. Где же плоды благотворении, оказанных ему добрым его господином? Повторяю: такие благотворения гибельны и по большей части бывают причиною одного разврата. Отчего, например, замечают в простых крестьянах менее испорченности, нежели в дворовых людях, близких к господам своим? Не от того ли, что последние, сохраняя свое рабство, имеют яснейшее понятие о состоянии людей свободных и научаются презирать собственное, досадуют на судьбу свою — а их развращение не есть ли необходимое следствие сей тайной досады, невольно отравляющей душу? Анекдот, сообщенный издателю от неизвестного, может быть страшным уроком для многих так называемых благотворителей. Для чего эта погибшая Лиза получила понятие о таком счастии, о котором, вероятно, никогда бы не могла подумать, если б безрассудная благотворительность ее госпожи не извлекла ее из состояния простой служанки? Для чего воспитали ее с таким тщанием? Для того ли, чтобы она с живейшим ужасом могла теперь осматривать ту бездну, в которую низвергнута коварною злобою развратника? Кто ж настоящие ее губители? Не те ли самые, которые, может быть, в свете присваивают себе великолепное титло ее благотворителей?
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1809. Ч. 45. No 9. Май. С. 3—14 — в рубрике ‘Литература и смесь’.
В прижизненных изданиях отсутствует.
Печатается по тексту первой публикации.
Датируется: не позднее второй декады апреля 1809 г.
‘Печальное происшествие’ отражает важнейшее направление ВЕ в период редакторства Жуковского — антикрепостническую идею внесословной ценности человека. Острое обличение деспотизма и насилия в повести можно рассматривать в ряду таких публикаций журнала, как ‘Бедная Нина’, ‘Мария’, ‘Ожесточенный’, ‘Прусская ваза’ и др. Связана повесть и с публицистической деятельностью Жуковского. Так, напр., в рецензии ‘Училище бедных’ четко прослеживается антикрепостнический пафос издателя, который становится еще более острым и негодующим в ‘Печальном происшествии’. Ориентация на документальную точность определяется уже заглавием, что придает произведению достоверность, наполняет его конкретным содержанием русской крепостной действительности. Связанная в определенной мере с традициями сентиментализма (‘Бедная Лиза’, ‘Лиодор’ H. M. Карамзина — Жуковский сохраняет имена героев этих произведений, обозначая преемственность по отношению к художественным и издательским традициям, заложенным его предшественником), повесть Жуковского значительно углубляет антикрепостническую направленность, заостряя трагизм судьбы героев и в определенной степени предвещая такие остро оппозиционные произведения, как, напр., ‘Сорока-воровка’ А. И. Герцена.
Оригинальным является обрамление ‘Печального происшествия’. Морально-назидательный пафос утверждается в рассуждениях не только сочувствующего, но и рефлексирующего повествователя на тему просвещения и воспитания простолюдинов, занимавшую поэта.