ПЧЕЛИНЫЙ РОЙ.
ПЧЕЛИНЫЙ РОЙ.
‘Отечественныя Записки’, No 11, 1848
Пчелиный рой, Даль Владимир Иванович, Год: 1848
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Кто прожилъ на свт около полувка и пошатался по разнымъ угламъ Руси, или служилъ тутъ и тамъ въ различныхъ вдомствахъ и званіяхъ, у того, если разобрать дло хорошенько, едва-ли не во всякомъ порядочномъ город найдется какой-нибудь старый товарищъ, пріятель или сослуживецъ. Прозжая, по случаю, тысячу — другую верстъ, довольно пріятно завернуть тутъ и тамъ на отдыхъ къ доброму человку, если только посщенія эти таковы, что они не требуютъ слишкомъ затйливыхъ, для дорожнаго человка, околичностей. По этой причин, если я прозжаю городъ, гд у меня два старые знакомые, одинаково близкіе или далекіе, но одинъ изъ нихъ предсдатель, а другой уздный судья, то я всегда заверну къ послднему. Я знаю, что мн у него будетъ спокойне: онъ меня не станетъ выкуривать изъ дому званымъ обдомъ, и даже не заставитъ доставать изъ чемодана виц-мундиръ и фракъ.
Такимъ-то образомъ я Захалъ однажды къ старому сослуживцу, котораго не видалъ много лтъ. Онъ не былъ даже и узднымъ судьей, а жилъ на родин своей маленькою пенсіей и мелкимъ хозяйствомъ, пускаясь иногда, отъ скуки, въ кой-какіе мелочные предпріятія и обороты. Посл разспросовъ о его жить-быть, а также о быт жителей этого города, мы пообдали, отдохнули и похали по городу. Пшкомъ тамъ никто не ходитъ: непроходимая грязь, по веснамъ и осенямъ, заставляетъ всякаго держать дешевенькихъ лошадей на дешевомъ корму, а коли держать и кормить ихъ, такъ не стоять же имъ безъ работы и въ ведро: вотъ он и возятъ воду, возятъ и воеводу.
— Вотъ это домъ нашего банкира, сказалъ онъ, указывая на право:— откупщика, который поселился тутъ же на другое четырехлтіе, удержавъ за собою откупъ. Онъ вновь отдлалъ купленный имъ для себя и для конторы домъ и выстроилъ подвалы, онъ убилъ на это тысячь двадцать, да, говорятъ, выручилъ все въ одинъ откупъ, поэтому онъ и не дорожитъ домомъ этимъ, и если не удержитъ опять за собой откупа, то броситъ его, или отдастъ за безцнокъ. Постройки этого рода не красятъ города: все на живую нитку, кой-какъ, грубо, топорно, безобразно, а денегъ убито много. Вотъ эта улица вся застроена мщанами, которые у насъ живутъ бдне мужиковъ, и живутъ Богъ-всть какъ и чмъ: это никому невдомо. Такъ и домишки ихъ, какъ видите, построены неизвстно изъ чего: грошовые.
— А вотъ этотъ хорошенькій домикъ, спросилъ я:— съ зеленымъ палисадничкомъ, вроятно помщичій?
— Нтъ, отвчалъ провожатый мой, у насъ помщики не строятъ домовъ: они не любятъ постоевъ. Да, еслибъ помщики стали строиться здсь, и проживать еще тутъ зиму — о, тогда бы городишко нашъ поправился.
— Вотъ, продолжалъ онъ, указывая на низенькій домишко плохой и самой ветхой наружности:— вотъ, на-примръ, домъ помщицы, которому не ложилось, видно, на этомъ свт! Въ этомъ дом жилъ коротко-знакомый мн человкъ, нкогда — давно уже, товарищъ мой и однокашникъ, нкогда очень порядочный, хоть и не-мудрый, но добрый, благородный, не глупый — да женитьба погубила его, и онъ погибъ ни за грошъ! Вотъ съ недлю только, какъ мы его похоронили.
— Прозжай къ новому дому покойнаго Марка Павлыча, продолжалъ хозяинъ мой, обратившись къ кучеру: — вотъ я вамъ покажу и такъ-называемый новый домъ этого бдняка, я когда прідемъ домой, разскажу его похожденія. Не съумю я разсказать все это такъ, какъ понимаю и чувствую, и смшно и очень-глупо — а между-тмъ покойничку было дваться некуда, и жаль его было такъ, что, право, ину-пору радъ бы заплакать.
— Вотъ и новый домъ его: онъ выстроенъ лтъ тому пятнадцать, но въ немъ никто не живетъ и не жилъ, онъ даже не совсмъ отдланъ, какъ видите: а двери и ставни заколочены на-глухо. Да, судьба этого человка была безтолкова, Смотрите: крыша со двора уже разсыпается, внутри, врно, давно повсюду течетъ — скоро и тутъ на воротахъ напишутъ годъ сломки — а еще никто въ немъ и не жилъ!.. Чинить его некому: хозяинъ въ могилу — а домъ его разсыплется на мст!
Когда мы пріхали домой и сли вечеромъ къ чаю, то я напомнилъ своему хозяину общаніе его разсказать о жить-быть покойнаго Марка Павловича. Покачавъ головой и разгладивъ рукой волосы, онъ началъ такъ:
— Да, былъ онъ человкъ, какъ человкъ, а сдлали изъ него горемыку… Маркъ Павлычъ былъ когда-то лихимъ уланомъ, и на этомъ, какъ у всхъ у нашей братьи въ ту пору, стояла вся его надежда: повыгодне, жениться, пользуясь молодостью, молодечествомъ своимъ и мундиромъ, чтобы въ зрлыя лта, или хоть подъ старость, имть свой уголокъ и пристанище — вотъ блаженныя надежды благоразумной молодежи того времени, а отъявленные хваты заботились только о томъ, какъ бы прокутить и свое и чужое, Маркъ Павлычъ былъ человкъ скромный, хоть и уланъ, и года три уже какъ бредилъ невстами. Семейный кровъ манилъ его подъ стреху свою, къ хозяйственному очагу, въ объятія молодой жены и милыхъ дтокъ. Гд только, бывало, услышитъ про невсту, не только увидитъ ее, то ужь и готовъ хоть сейчасъ къ внцу съ нею, и побаивается только того, что-де пойдетъ ли она за него, да не обманулъ бы тестюшка приданымъ, какъ было много примровъ передъ глазами, да не перехватилъ бы ея кто другой… Что будешь длать! такая слабость постигла человка! а все по добрымъ чувствамъ: по склонности къ спокойной семейной жизни.
‘Вотъ и пришлось намъ постоять зиму съ полкомъ въ этомъ городишк: онъ-то, правда, Маркъ Павлычъ, стоялъ съ эскадрономъ своимъ въ Голопятов, да я упросилъ полковника поставить меня сюда, потому-что это, какъ вы знаете, моя родина. Вотъ, Маркъ Павлычъ бдный, на поиск невстъ, и зазжалъ-было ко мн частенько, то душу отвести посл неудачи, то посовтоваться, то что. Здсь же въ то время жила — да и теперь, правда, еще живетъ. Господь съ нею — вдова, шляхтянка, дворянка, помщица безъ помстья, но съ дочерью, Чмъ и какъ он жили и живутъ
Богъ ихъ знаетъ, этого никто не разберетъ, домишко ихъ вы видли, тотъ самый, который разваливается и уже лтъ десятокъ запрещено чинить, есть какой-то садишко и огородишко, семья людей, но ни ремесла, ни промысла — дворянка, да и полно. Говорили, что водятся у нея подъ спудомъ небольшія деньжонки, а гд он и сколько ихъ, никто не зналъ. Дочь, ужь именно ни съ рожи, ни съ кожи, но кого Богъ захочетъ наказать, на того нашлетъ слпоту. Ротмистръ мой до того плнился сельскимъ одиночествомъ этой вдовы и щедроватыми щеками дочки ея, что избушка ихъ показалась ему волшебнымъ замкомъ, неуклюжая Маша царевной Милопгой, а тысяча рублей, которыя общала — будь она проклята — сваха, мильйономъ. Человкъ одурлъ и сталъ свататься. Такъ судьба въ петлю и потянула.
‘Надо сказать вамъ, что за взбалмошная баба эта Крюкина, мать хваленой невсты: вдь ужь конечно, она и во сн не видала такого зятя, молодца, улана, стараго ротмистра, притомъ и Маша ея заневстилась ужь не первый годъ: можно было подумать о томъ, чтобъ отдать ее, коли кто охотникъ найдется, что жь вы думаете? сама съ сосдями объ одномъ только толкуетъ, что вотъ. де, дочь подросла, пора отдавать замужъ, а гд нын взять хорошаго человка? А какъ только Маркъ Павлычъ посватался, такъ она въ слезы — о чемъ? да не знаетъ какъ быть, жаль дочери, дло новое, она еще замужъ не выхаживала, такъ и подумать страшно. А мой бднякъ пуще на дыбы: день-за-день посылаетъ сваху — кончай дло, да и полно. Поврите ли, какія есть бабы на свт! Вдь какъ завязалось это дло, да бднякъ Маркъ присталъ къ Крюкиной со свахами своими, а та не даетъ ни отвту, ни привту — такъ вдь, бывало, тревогу на весь городишко подымутъ: Крюкина выйдетъ на улицу, въ палисадникъ, да реветъ и причитаетъ голосомъ, что народъ отовсюду сбгается, дочь стоитъ въ одномъ окн, закрывается занавской и тожь голосомъ плачетъ, сваха лежитъ въ другомъ окн, причитаетъ да уговариваетъ, а женихъ-то — царство ему небесное! прохаживается по улиц, за угломъ, да ждетъ отвта!
‘Ну, такъ-сякъ, сладилось дло, обвнчались. Крюкина и въ церкви выла, и дома выла, и причитала, таки вотъ ровно Машу свою въ гробъ укладывала. Тысячи рублей приданаго онъ, разумется, и не видалъ, а взяли его въ домъ и въ опеку, заставили вставать и ложиться по команд, а со двора ходить, такъ спрашиваться. Вскор ему до того стыдно стало товарищей своихъ, что запустилъ онъ службу и никому почти не показывался на глаза. Пришло время полку выступать, мой бднякъ Маркъ обрадовался этому, какъ царству небесному — анъ не тутъ-то было: въ дом подняли такой содомъ, что хоть святыхъ вонъ понеси: бить не бьютъ, да и прочь не идутъ. Я молчалъ долго, не мшался въ это дло, да, наконецъ, не подъ силу стало терпть: вотъ, будто чуяло вщее, что быть бд — а жаль бдняка. ‘Маркъ!’ сказалъ я: ‘послушайся стараго друга’, плюнь имъ на порогъ, брось все, да иди съ полкомъ!’ Онъ промолчалъ, повсилъ голову, а тамъ, слышу, заставили его сказаться больнымъ да подать въ отставку. Какъ услышалъ я это, такъ и подумалъ: кончено, уходили молодца, прощай, Маркъ Павлычъ!
‘Мы ушли съ полкомъ, но я воротился сюда, на родину, лтъ черезъ десять, раненный, съ небольшою пенсіей. Первымъ дломъ было навстить стараго товарища, спрашиваю напередъ: ‘Живъ-ли?’ — живъ, говорятъ.
‘Пришелъ я, остановился въ дверяхъ, да, глядя на стараго товарища, прослезился. Вошла теща, напустилась на него, зачмъ-де онъ въ халат принимаетъ гостей, не знаетъ никакого обхожденія, стыдитъ ее при чужихъ людяхъ, и прочее, да какъ пошла писать, такъ и расплакалась объ этомъ, что не уймешь. Погоревавъ, велла она дочери подать мужу сюртукъ и приказала застегнуть его на вс пуговицы, потому-что Маркъ Павлычъ кашлялъ, а она его таки поберегала — видно, думала еще, что онъ впередъ пригодится. Я молчу, смотрю, что еще будетъ. Двое дтей тогда только смли подходить къ отцу, когда бабушка была имъ довольна, когда онъ велъ себя хорошо, а нтъ, такъ дтей выгоняли, объявляя имъ съ плачемъ и рыданіемъ, что папенька ихъ мерзавецъ и чтобъ они его не знали. Жена, при каждомъ удобномъ и неудобномъ случа, объявляла Марку Павлычу вслухъ, что она знаетъ мать свою, а его знать не хочетъ, за что мать каждый разъ обнимала ее со слезами, прибавляя еще, что онъ занапастилъ жизнь ея. А такъ-какъ бдный Маркъ Павлычъ въ подобныхъ случаяхъ, вздохнувъ, прибгалъ къ единственной утшительниц своей, трубк, которую набивалъ и сосалъ молча, повсивъ носъ, то заведено было подымать ревъ и плачъ въ дом, изрыгая проклятія на эту трубку, которая длаетъ Марка Павлыча нечувствительнымъ и равнодушнымъ ко всмъ страданіямъ его семейства, и, наконецъ, дочь, по приказанію вопящей матери, не разъ отбирала это зловредное орудіе у мужа, сдавала его матери подъ часы, и несчастный скучалъ и томился безъ трубки по цлымъ днямъ, до благодатной мировой съ женой и тещей, причемъ никогда не зналъ, за что ссорились съ нимъ и за что мирились. Какъ бы то ни было, но теща скоро смекнула, что бдный Маркъ Павлычъ безъ трубки не могъ прожить сутокъ, что онъ длался подъ страхомъ этого наказанія плаксивымъ и малодушнымъ и мирился, подписывая безотговорочно вс условія, хоть бы его заставили наложить на себя-самого руку. И этимъ-то средствомъ она и пользовалась, вмст съ дочерью, /подчинивъ себ несчастнаго Марка Павлыча.
‘Вотъ въ какомъ положеніи нашелъ я своего бдовика. Вы поймете, что намъ съ нимъ не приходилось часто видться, особенно же я посщалъ его рдко. Жаль мн было его’ какъ брата, да пособить было нечмъ: самъ себя погубилъ. Не стану больше
6 Словесность.
докучать вамъ описаніемъ постылой ‘жизни Марка Павлыча: я доскажу вамъ только замчательную исторію его новаго дома.
‘Маркъ получалъ небольшую пенсію, безъ которой умеръ бы съ голоду въ дом тещи и жены, и которая иногда, Подъ конецъ трети, служила хотя небольшой острасткой для сожительницъ его: тогда он, обыкновенно, длались посговорчиве и поснисходительпе, а успвъ отобрать отъ него въ начал трети деньги, он каждый разъ снова начинали неистовства свои, требуя еще боле и не довольствуясь тмъ, что получали. Проживъ такимъ-образомъ лтъ десятокъ, Маркъ Павлычъ, наконецъ, отчасти, можетъ-быть, и по моему совту, ршился обзавестись своей собственной хижинкой, чтобъ не быть въ этой рабской зависимости, и жить пенсіей, которая по-крайней-мр обезпечивала ему кусокъ хлба. Съ этимъ намреніемъ онъ вытащилъ изъ-подъ спуда нсколько сотъ рублей, которые скопилъ, и началъ строго откладывать каждую треть частицу пенсіи, закупая при случа дешевые строительные припасы и складывая ихъ на взятомъ отъ города пустыр. Марко Павлычъ, создавъ планъ свой въ голов и предоставивъ фасадъ судьб и плотникамъ, въ годъ со днемъ срубилъ избу. Что ему доставалось за это самовольство — вы себ можете представить, но ршившись однажды, онъ бабамъ своимъ показалъ зубы, молчалъ и продолжалъ свое. Теща плакала навзрыдъ неутшно о томъ особенно, что домъ строился, по разнымъ соображеніямъ ея, на несчастномъ мст и, между-прочимъ, поставленъ былъ самою срединой своею тамъ, куда нкогда капало съ кровли, когда, еще за память старыхъ людей, тутъ стояла какая-то избенка. Отъ этого, по твердому убжденію Крюкиной, нельзя было ожидать добра, и зятекъ ея, какъ божилась она всмъ сосдямъ, строилъ бду на свою голову и на гибель всего семейства.
‘Между-тмъ, постройка все подвигалась, домишко былъ вчерн конченъ, накатъ и полы настланы, кровля покрыта, и новая, опрятная наружность его начинала уже смирять нсколько Крюкину, она даже не разъ начинала поговаривать зятю, разумется, съ нжностью, со слезами: ‘Ну, что жь, Маркъ Павлычъ, власть Господня, домъ, такъ домъ — да вдь мы вс подъ Богомъ ходимъ: ты завтра помрешь — моей-то бдной головушк что длать тогда прійдется? Машеньк-то моей что достанется? а? хоть бы ты записалъ домъ-отъ на ея имячко — ась? Вдь она жена твоя, да, ребро твое… охъ-охо! погубилъ ты у меня Машурку-ту, ей-Богу! утопила я ее за твоей безсчастною головою!
‘Но въ одно лтнее утро, когда эта вдьма ходила любоваться втихомолку новымъ домомъ своимъ — а она уже считала его своимъ — она воротилась домой съ такимъ неистовымъ ревомъ, что и самъ Маркъ Павлычъ, довольно-попривыкшій уже къ подобнымъ явленіямъ, испугался на смерть. Дочь, не спрашивая, что сталось, принялась вторить матери, растворивъ, для простора, окна.— Что же случилось?— ‘Давъ новый домъ, въ которомъ окна еще не были вставлены, влетлъ пчелиный рой и привисъ гроздомъ къ потолку’. Это означало такое бдствіе, такое несчастіе, котораго невозможно было ни отплакать, ни отмолить. И все это она знала и говорила напередъ, когда только увидла, что домъ поставленъ былъ на несчастномъ мст, на капели — да ее не послушались, теперь вс они погибнутъ.
‘Кончилось тмъ, что новый домъ былъ брошенъ, а теперь, какъ вы видли, уже разрушается. Маркъ Павлычъ осунулся и опустился окончательно, подпалъ вовсе власти своихъ вдьмъ, прозябалъ нсколько лтъ вмст съ ними въ старой, сгнившей избенк, которая поросла грибами и плесенью по всмъ угламъ, и вотъ, къ общему удовольствію всхъ человколюбивыхъ жителей нашего городка, на прошлой недл отдалъ Богу душу. Миръ его праху! Теперь Крюкина съ дочерью служатъ по немъ паннихиды и оплакиваютъ, ревучи день-денской на весь кварталъ.’