СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
ПАВЕЛЪ ИВАНОВИЧЪ ЯКУШКИНЪ.
Біографическій очеркъ
С. B. Максимова.
Письмо къ издателю.
Многоуважаемый Владиміръ Осиповичь!
С. Максимовъ.
——
——
——
——
Павел Иванович Якушкин, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1884
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Передаю въ ваше распоряженіе мои воспоминанія о П. И. Якушкин, написанныя, по просьб Н. А. Некрасова, въ дополненіе къ коротенькому некрологу, наскоро мною набросанному въ No 2-мъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ за 1872-й годъ. По независящимъ отъ обоихъ насъ причинамъ статья эта не была напечатана. Тмъ не мене и подъ слоями пыли нсколькихъ лтъ въ ней сохранились неизмнными т же чувства и мысли, какія вылились и тогда подъ свжими впечатлніями печальнаго и обиднаго извстія. По этой-то причин я сдлалъ лишь незначительныя сокращенія и необходимыя дополненія въ виду того, что въ то время приходилось высказываться совершенно при другихъ условіяхъ. О чемъ я забылъ и чего не досказалъ, — помогутъ вамъ другіе: Павла Якушкина знали очень многіе, а кто его зналъ, тотъ и любилъ. При оригинальномъ склад жизни, особенностями своего характера онъ умлъ проявлять такія своеобразныя черты, рзкое впечатлніе которыхъ безсильна износить всякая память.
Примите увренія и проч.
Наступила весна 1858 года: и въ Петербург обновлялась природа, оживая и улыбаясь, хотя улыбка эта казалась и въ то время довольно грустною, тмъ не мене, та весна была изъ лучшихъ въ другомъ, не въ астрономическомъ и не въ физическомъ смысл. Переживалось время, когда здоровая струя свжаго воздуха вдругъ ворвалась въ нашъ міръ и потянула такою крпкою тягой, прибодряя нервы, что почуялись особыя невдомыя силы и неодолимая потребность работы. Среди свтлыхъ радостей весны, посл суровой зимы и томительныхъ скитаній по сугробамъ, на освженномъ воздух, на общанной свобод и несомннномъ простор работалось суетливо, безразсчетно, но охотливо, по сознательному долгу и твердой увренности въ неизбжности и обязательности труда.
Къ тому времени весеннихъ работъ, если и произведено было немного, то затяно было довольно. Предчувствовались еще большія работы впереди.
Остановимся изъ многихъ другихъ на литературномъ пол, такъ какъ на немъ и ни толклись съ прочими и суетились въ толп, поджидая назначенія и не задумываясь о томъ, что можетъ быть приведется тяжело и не по силамъ. Не зовутъ вола пиво пить — зовутъ вола воду возить.
На литературномъ пол къ прежнимъ работникамъ мало-по-малу стали присоединяться новые. Участіе свжихъ силъ стало прибодрять, нкоторыми показаны новые пріемы и, по общему закону человческаго прогресса, очень удачные и боле успшные.
Литература въ это время заручилась уже ‘Губернскими Очерками’. Псни Беранже, въ прелестныхъ переводахъ и счастливыхъ передлкахъ В. С. Курочкина, входили во вкусъ и сильно увлекали. Неумолкавшіе дятели изъ прежнихъ перестраивали тоны и стали искать мотивовъ не въ отвлеченіяхъ абстрактной мысли, а въ живой стру голой жизненной правды, олицетворяемой въ художественныхъ образахъ. Кто сдлалъ такъ, у тхъ лишь и оставались сочувствующіе слушатели. Времени переворота прошло еще немного, но совершилось неслыханное: около новыхъ проповдниковъ быстро собралась густая толпа слушателей и еще быстре и неожиданне выразилось взаимное сочувствіе, котораго ни подозрвать, ни ожидать не было никакой возможности. Словно вс сговорились, и какъ будто вс давно уже вели между собою условный символическій разговоръ по необнародованной и нецензурной азбук.
Время это было замчательно именно тмъ, что проявилось тогда много новаго и неожиданнаго.
Изъ числа этихъ новыхъ и неожиданныхъ, по крайней мр для Петербурга, было появленіе въ этомъ центр журнальной и газетной дятельности, весною 1858 года, новаго лица. Явилось оно, по своей надобности, съ очень скромною цлью. Однако, не смотря на наличную его скромность и даже застнчивость, ни на короткое пребываніе его здсь, лицу этому удалось произнести очень сильное впечатлніе на т литературные кружки, въ которыхъ оно появилось. Все было въ немъ своеобразно и при томъ самобытно, многое поражало извстнаго рода рзкостью и даже крайностями, самая причина его прізда выходила изъ ряда обыкновенныхъ и была слдствіемъ его оригинальнаго образа жизни и способа дйствій.
Мы увидли передъ собою человка, одтаго въ полумщанскій, полукрестьянскій костюмъ, у котораго параднымъ платьемъ на выходъ была черная суконная поддевка и т же высокіе сапоги съ напускомъ, безъ калошъ. Въ город, не терпвшемъ тогда никакого разнообразія и отступленій даже въ архитектур зданій и придумавшемъ форменную одежду для дворниковъ, появленіе поддевки показалось явленіемъ довольно рзкимъ. Столичный глазъ привыкъ понимать по платью только два вида людей: военныхъ и статскихъ. Бороды въ то время были строго-воспрещенною контрабандой и, въ видахъ исключенія, терпимы были только у людей, носившихъ третій видъ терпимой столичной одежды, имвшей общее названіе русской. На человк, вызвавшемъ эти замчанія наши, русское платье рзало глаза и останавливало вниманіе проходящихъ: при русскомъ костюм онъ носилъ очки, которыя въ сред простыхъ, русскихъ людей и по сейчасъ составляютъ рзкую исключительность, допускаемую грамотными стариками — начотчиками. Собственно только одни очки и стояли въ противорчіи съ костюмомъ. На первыхъ порахъ могло казаться, что костюмъ надтъ съ цлью выдлиться изъ толпы и попробовать задать новую моду. Но такъ могли думать (и думали) лишь мимоидущіе: на людей, присмотрвшихся ближе, костюмъ произвелъ совершенно другое впечатлніе. Видимый оригиналъ, надлъ, въ сущности, именно то платье, которое наиболе соотвтствовало его роду занятій, его задушевнымъ побужденіямъ, и безъ него онъ былъ-бы также не полонъ, какъ и безъ бороды и другихъ своихъ рзкихъ, но своеобразныхъ особенностей. По справк оказалось, что такое платье носитъ тотъ человкъ уже десять лтъ, что онъ прошелъ въ немъ среди серьезныхъ опасностей и великаго множества непріятностей и уберегъ себя среди насмшекъ и оглядываній.
Борода была густая и довольно подержанная: сдина уже предательски пробивалась въ ней. Павелъ Ивановичь Якушкинъ былъ въ русскомъ наряд своемъ безупречно искрененъ, а безъ него ршительно не мыслимъ. Въ Петербург надъ нимъ успли посмяться до того, что задали ему серьезную задачу пораздумать о замн русскаго костюма общепринятымъ платьемъ. Для подобной оказіи разъ настояла даже крайняя нужда, когда представилась необходимость являться ему къ бывшему его начальнику по московскому университету, графу С. Гр. Строганову. Подозрвалась опасность отъ швейцара, визитъ въ мужичьемъ наряд могъ показаться если не дерзостью, то насмшкой передъ такимъ богатымъ и гордымъ аристократомъ. Мы очень усердно хлопотали объ устраненіи этихъ вншнихъ препятствій, которыя въ то время намъ казались очень серьезными. Достали фракъ, одли Якушкина франтомъ, весьма приличнымъ на первый взглядъ, но съ первыхъ же шаговъ новоставленника ршились отказаться отъ своей скоросплой зати: Павелъ Ивановичъ положительно разучился носить всякій другой костюмъ, кром усвоеннаго и завоеваннаго имъ. Въ немъ онъ производилъ одну изъ труднйшихъ работъ изученія русскаго народа, встрчался глазъ на глазъ съ нимъ въ самыхъ источникахъ, гд тихо и скромно струятся они, въ густыхъ заросляхъ, едва примтные глазу и съ трудомъ доступные (доступные только посл многихъ усилій и при извстномъ искусств). Объ искусств и работахъ его знали кое кто въ Москв и очень смутно въ Петербург: такъ скромна была дятельность этого изслдователя русской народности. Въ Петербург, въ значеніи литературнаго дятеля, П. И. Якушкинъ имлъ полное основаніе показаться новостью, и показался именно тою силой, которая копилась подъ спудомъ, но достаточно окрпла и дерзнула появиться лишь въ то время, когда повяло новымъ духомъ и предчувствовался запросъ на людей, знакомыхъ съ народомъ, которому приготовлялась великая реформа освобожденія. Въ видимой новинк оказались, однако, старыя заслуги и старые труды. Онъ уже усплъ сдлать довольно, и одну часть работы довелъ до конца. Самое появленіе его въ Петербург вызвано было неудачнымъ исходомъ этихъ долговременныхъ и тяжелыхъ работъ. Онъ собиралъ псни для П. В. Киревскаго. Сборникъ былъ конченъ, надо было его надобрать и окончательно приготовить къ изданію. Киревскій умеръ. Наслдникъ его передалъ его работу г. Безсонову, къ глубочайшему огорченію главнаго дятеля и наилучшаго оцнщика собраннаго матеріала. Павелъ Ивановичъ ршился издать собственный сборникъ, изъ записокъ личной памяти и кое какихъ лоскутковъ. На то время пишущій эти строки усплъ вернуться изъ Архангельской губерніи съ двумя сборниками собранныхъ тамъ псенъ. Павелъ Ивановичъ пріхалъ съ просьбой помочь выйти изъ обиднаго положенія.
Привелъ Павла Ивановича братъ его, Викторъ, нашъ другъ и товарищъ по медицинской академіи, — одна изъ свтлыхъ и честныхъ личностей, — находившійся въ то время подъ тмъ же обаяніемъ необходимости труда живыхъ работъ. Привезъ онъ брата изъ деревни, самъ будучи на пути за границу для усовершенствованія въ европейскихъ медицинскихъ факультетахъ {Удалось ему сдлаться потомъ въ своихъ краяхъ довольно извстнымъ, въ качеств безмезднаго и опытнаго врача, особенно между мстнымъ крестьянскимъ населеніемъ, но преждевременно умеръ и онъ (на сороковомъ году жизни) въ Рим, отъ чахотки.}.
Предшествовавшая жизнь Павла Ивановича не богата событіями. Вотъ что мы знаемъ о томъ. Родился онъ въ 1820 году, въ усадьб Сабуров, Малоархангельскаго узда, Орловской губерніи, въ дворянской семь, съ достаточными матеріальными средствами. Отецъ его, Иванъ Андреевичъ, служилъ въ гвардіи, вышелъ въ отставку поручикомъ и жилъ постоянно въ деревн {Онъ имлъ роднаго брата Дмитрія Андреевича, сынъ котораго Иванъ Дмитріевичъ, двоюродный братъ Павла Ивановича, пострадалъ во время событій въ декабр 1825 года, былъ сосланъ въ Сибирь и оставилъ посл себя записки, напечатанныя частію въ ‘Рус. Архив’. Сынъ Ивана Дмитріевича, Евгеній Ивановичъ, заявилъ себя въ литератур въ послднее время замчательнымъ трудомъ по изслдованію обычнаго народнаго права, обратившимъ на себя особенное вниманіе ученыхъ. Изслдованіе это ‘Обычное право’, вып. I, напечатано въ Ярославл, въ 1875 году. Въ ‘Трудахъ’ тамошняго губ. стат. ком. помщены ‘Молитвы и заговоры’, записанные имъ же въ Пошехонсхомъ узд, а въ ‘Встн. Яросл. Земства’ — ‘Поместные суды въ Ярославской губерніи’. Авт.}. Хотя семья Якушкиныхъ и успла лишиться отца далеко до времени совершеннолтія самаго старшаго брата, Александра, тмъ не мене она осталась на рукахъ матери, которая пользовалась общимъ, глубокимъ уваженіемъ, внушаемымъ ея безконечной добротой, свтлымъ умомъ и сердечностью. Прасковья Фадеевна владла въ то же время тактомъ опытной хозяйки и имнье, доставшееся семь посл отца, не только не разстроилось (какъ это бываетъ при подобныхъ условіяхъ), но приведено было въ наилучшее состояніе. Благодаря этому счастливому обстоятельству, Прасковья Фадеевна имла возможность воспитать шестерыхъ сыновей въ Орловской гимназіи и, затмъ, двумъ изъ нихъ (Александру и Павлу) открыть дорогу къ университетскому образованію, а третьяго (Виктора) воспитывать въ петербургской медико-хирургической академіи.
Хотя я не пишу біографіи Якушкина въ строгомъ мст, съ соблюденіемъ надлежащихъ требованій и слдуя общепринятымъ пріемамъ этого рода сочиненій, все таки считаю необходимымъ здсь, прервавъ разсказъ, остановиться мимоходомъ на одномъ обстоятельств.
Родъ Якушкиныхъ — старинный дворянскій, занесенный въ 6-ю часть дворянской родословной книги Смоленской губерніи. Не смотря на то, что аристократическія права и претензіи въ данномъ случа нарушены самымъ рзкимъ демократическимъ образомъ всми шестью братьями безъ исключенія, я не нахожу нелишнимъ разсказать слдующее:
Ихъ ‘предокъ съ дтства въ служб бранной’ служилъ тишайшему царю Алексю и кротчайшему его сыну Федору въ войнахъ съ турскимъ салтаномъ и ханомъ крымскимъ съ ордами. Въ грамот, жалованной царями Петромъ и Іоанномъ Алексевичами и сохранившейся въ семейств Якушкиныхъ, за красною печатью и подъ шелковымъ прикрытіемъ, стряпчій Григорій Сергевичъ Якушкинъ похвалялся ‘за службу, промыслы и храбрость’, и награжденъ былъ въ 1686 году пустошами въ Московскомъ узд, да въ Вяземскомъ. Потомокъ его, Андрей, въ 1752 году жалованъ изъ лейбъ-гвардіи капраловъ въ прапорщики, а въ 1811 голу выдана Якушкинымъ въ Смоленск грамота на дворянское достоинство. Записаны были тогда въ 6-ю книгу капитанъ Семенъ и подпоручикъ Иванъ Андреевы Якушкины и недоросль Иванъ Дмитріевъ Якушкинъ. Иванъ Андреевичъ былъ отцемъ нашихъ Якушкиныхъ и, черезъ обмнъ (или покупку) смоленскаго жалованнаго помстья на лучшее черноземное въ Малоархангельскомъ узд, сталъ орловскимъ помщикомъ. Его женою и матерью 7 сыновей и одной дочери сдлалась его крпостная двушка, умная, по природ, и, по русскому народному закону, во вдовств проявившая еще большія умственныя способности и высокія нравственныя и практическія качества.
Въ московскій университетъ Павелъ Ивановичъ поступилъ въ 1840 году на математическій факультетъ, слушалъ его довольно успшно, такъ что былъ уже на четвертомъ курс, когда встрча съ М. П. Погодинымъ и П. В. Киревскимъ измнила предначертанный случайнымъ выборомъ планъ будущихъ занятій. Узнавъ, что П. В. Киревскій собираетъ народныя псни, Якушкинъ записалъ одну и отправилъ къ собирателю съ товарищемъ, нарядившимся лакеемъ. П. В. за эту псню выдалъ 15 р. асс. Якушкинъ вскор повторилъ опытъ и на третій разъ получилъ уже отъ собирателя приглашеніе познакомиться. Псни были неподдльнаго народнаго творчества, взятыя не изъ того источника, которымъ пробавлялась столичная публика при помощи цыганъ и военныхъ запвалъ на народныхъ гуляньяхъ и кутежахъ. Чуткій къ способностямъ Якушкина, Петръ Васильевичъ на собственный счетъ задалъ ему такую работу, которая наиболе соотвтствовала дарованіямъ неудавшагося математика. Не сдлался Якушкинъ ни учителемъ ариметики и геометріи въ какой-либо изъ гимназій московскаго учебнаго округа, ни чиновникомъ казначейства, или другихъ счетныхъ палатъ, П. В. Киревсюй отправилъ его для изслдованія въ сверныя поволжскія губерніи, разомъ на ту дорогу, которая оказалась потомъ настоящею и на которой Якушкинъ и получилъ литературную извстность.
Якушкинъ взвалилъ на плечи лубочный коробъ, набитый офенскихъ товаромъ на крестьянскую руку, цнностью не больше десяти рублей, — взялъ въ руки аршинъ и пошелъ подъ этимъ незамысловатымъ видомъ торговца-сумошника на изслдованіе народности и для изученія и записыванія псенъ. Взятый товаръ, подобранный больше въ разсчет на слабое двичье сердце, предназначался не на продажу, а на вымнъ на псни и на что подойдетъ изъ подходящаго этнографическаго матеріала.
Путь былъ теменъ, приключеній бездна, и жердочка тонка, и рчка глубока: опасность на ней велика, если не предусмотрть мелкаго пустяка, какого-нибудь сучка, даже задоринки.
Торговецъ Якушкинъ по грязи и бездорожиц, подъ защитой случайной угрвы, присаживаясь на облучокъ встрчной и попутной тележонки, шелъ къ своей цли прямо. Крюки и уклоненія въ сторону онъ позволялъ себ только по задач интересной мстности — разумется, всего охотне въ глушь, по дикимъ проселкамъ. А здсь честь не велика. Дв версты до цли.
— Да ты не ходи: идти нельзя, волковъ много.
— Одну только версту опасно будетъ, а тамъ другая верста пойдетъ полемъ, — утшаетъ другой.
Въ другой разъ смерклось: хорошо бы на боковую. Постучался въ одну избу — отказали, постучался въ другую — отказали съ утшеніемъ: ‘хоть не стучись — здсь не примутъ, иди дальше въ харчевню на большой дорог’. Въ харчевню также не пустили, хоть и предложена была плата за ночлегъ. Приняли въ караулк. Мсто на грязномъ полу, на голыхъ доскахъ въ повалку съ другими — вотъ и рай, за который, по требованію, пожалуй, и хорошія деньги можно бы заплатить.
А могло случиться на такую стать: въ пшемъ хожденіи во Владимірской губерніи, Павелъ Ивановичъ попалъ въ зажору по поясъ, промокъ до костей и прозябъ до тифознаго воспаленія. Въ кабак выручилъ цловальникъ, изъ сердоболія дерзнувшій отворить дверь и дать водки, но не осмлившійся оставить у себя ночевать и обогрться. Однако далъ онъ провожатаго, который и привелъ въ теплую избу. Здсь на печи, не столько водка, сколько молодыя, не надорванныя силы свалили опасность вешнихъ водъ и самую воду, какъ съ гуся.
Въ Переяславл-Залсскомъ отравили его въ трактир солянкой, надо было садиться и хать на лошадяхъ. Ямщикъ везетъ и, слушая оханья, приходитъ въ ужасъ, не далекъ отъ мысли бросить больнаго на дорог, чтобы не привезти трупъ и не очутиться въ отвт. Надо было сдерживать оханья, чтобы обманомъ ссть съ другимъ ямщикомъ и хать на свжихъ лошадяхъ. Съ этимъ ямщикомъ, по просьб послдняго, нельзя было въхать на постоялый дворъ, привелось ночевать у будочника въ конур его, по выход оттуда упасть на улиц и, благодаря сердоболію мщанки, избавиться отъ коликъ на ея теплой печи, подъ ея горшками, которые она вскидывала ему на животъ. Да всего и не перечесть, да и разсказывать о томъ излишне, такъ какъ Павелъ Ивановичъ охотливо и откровенно разсказалъ о многмъ изъ своихъ похожденій въ немногихъ разсказахъ, напечатанныхъ имъ въ разное время и въ разныхъ повременныхъ нашихъ изданіяхъ и собранныхъ въ настоящемъ изданіи полностью, безъ исключеній. Теперь В. О. Михневичъ, оцнившій въ нашемъ друг литературнаго дятеля, облегчитъ трудъ желающимъ подробне прослдить за поучительными похожденіями и добровольнымъ мученичествомъ оригинальнаго человка.
Способъ пшаго хожденія Павелъ Ивановичъ призналъ удобнымъ и обязательнымъ для себя на всю жизнь. Образъ странника былъ любезенъ и дорогъ ему, сколько по привычк, столько же и по исключительности положенія въ сред народа, гд страннику, захожему человку великъ почетъ и уваженіе. Съ особенною любовью вспоминалъ онъ и разсказывалъ о тхъ случаяхъ, когда его покормили молочкомъ, яичницу-верещагу сдлали. Около Новгорода попалъ онъ на рыбныя тони, тд отобрали ему ловцы самой лучшей крупной рыбы на уху. Въ другомъ мст старушка дала страннику копечку на дорогу. Попадалъ онъ на большія угощенія, получалъ кое-гд даже почетныя мста въ переднемъ углу. Денегъ нигд не брали.
— Нельзя ли дать мн щей, я заплачу, что стоитъ.
— И… Избави Господи! грошъ возьмешь — бда! Такъ кушай сколько хочешь. Да кстати и щи уварились…
Даровое угощеніе, охотливая помощь ему, заслужившему таковыя по безграничной любви къ народу, были кстати: Якушкинъ ходилъ съ скудными денежными запасами. Обусловливалъ онъ ихъ у покровителей своихъ походовъ очень умренно, съ совстливою деликатностью, тратилъ полученное безразсчетливо, большихъ денегъ и задатковъ боялся, не надясь на себя, и отказывался отъ полученія крупныхъ суммъ, съ откровеннымъ сознаніемъ въ неспособности владть и распоряжаться денежными кушами.
Но выходъ Якушкина, надо помнить, былъ новый — никто до него таковыхъ путей не прокладывалъ. Пріемамъ учиться было негд, никто еще не дерзалъ на такіе смлые шаги, систематически разсчитанные и на дерзостные поступки — встрчъ глазъ на глазъ съ народомъ. По духу того времени, затю Якушкина можно считать положительнымъ безуміемъ, которое, по меньшей мр, находило себ оправданіе лишь въ увлеченіяхъ молодости.
Тогда съ ‘мужиками’ водилась только литература, да и то благодаря вмшательству И. С. Тургенева, повсти и разсказы про нихъ начали читать и у Д. В. Григоровича, и у преждевременно скончавшагося И. Т. Кокорева. Однако, Далевскій сборникъ пословицъ былъ для печати забракованъ, какъ сборникъ ‘народныхъ глупостей’ и т. д. Столичныхъ ‘гулящихъ господъ’ взялись посвящать въ тайны народной поэзіи цыгане и разные хоры русскихъ пвцовъ, вырядившихся для пущаго сходства въ красныя рубахи и плисовыя поддевки. При помощи гитаръ, бубновъ и мдныхъ тарелокъ ‘русскіе пвцы’ разсказывали о Грунюшк-игрунь, которая умерла безъ юбки, а цыгане въ вид той же народной псня, преподносили ту, которая повствуетъ о ножк, наступившей на бревно и о свидтел этого событія, пожалвшемъ, что онъ не бревно. Ршившись собирать подлинныя народныя псни, далеко не ребенкомъ, а подъ тридцать лтъ, Якушкинъ длалъ крупный литературный шагъ, самъ того не подозрвая, и во всякомъ случа торилъ тропу, по которой ходить другимъ было уже нсколько полегче.
Ему на первыхъ порахъ сошло съ рукъ: увлеченіе помогло забраться далеко, случайность отвела вроятные толчки и предотвратила опасность. Первое путешествіе окончено было благополучно, и прогулка безъ препятствій оставила лишь самое благопріятное впечатлніе, разманила, завлекла и общала наибольшіе успхи въ виду пріобртенныхъ пріемовъ и практики.
Когда ему предлагали новые походы, — онъ уже не задумывался.
По возвращеніи изъ похода въ Москву, черезъ М. П. Погодина, Якушкинъ сдлался извстенъ и любезенъ такъ называемымъ славянофиламъ, тмъ немногимъ, но всмъ извстнымъ московскимъ ученымъ, которые работали надъ изученіемъ задачъ русской жизни и русской мысли. Кружку людей этихъ П. И. Якушкинъ обязанъ былъ самыми существенными изъ своихъ врованій и самимъ главнымъ въ своихъ честныхъ и прямыхъ убжденіяхъ. Въ немъ не отразилась крайность: онъ не былъ славянофиломъ въ томъ узкомъ смысл, какъ понимаетъ это наша критика: вынесъ онъ съ собою и оставилъ потомъ при себ искреннюю любовь и твердую вру въ честную, даровитую натуру великорусскаго племени, въ широту его міроваго призванія, боллъ случайностями задержки въ историческомъ поступательномъ шествіи его по пути прогресса, вровалъ въ народъ и любилъ его настолько, что всю жизнь потомъ оставался за него работникомъ, ходатаемъ и заступникомъ.
Подъ впечатлніемъ бесдъ друзей Погодина, молодой и талантливый другъ нашъ усплъ закалиться до того, что впослдствіи уже и не измнялъ ни разу своимъ цлямъ и убжденіямъ. Цль, предначертанная ему матеріальными средствами и надобностью одного изъ славянофиловъ — именно незабвеннаго Петра Васильевича Киревскаго — заключалась въ собираніи народныхъ псенъ, непосредственно въ деревняхъ, на поляхъ, на широкой Волг, непосредственно изъ усть самого народа.
Якушкинъ пошелъ во второй, третій и, кажется, четвертый походъ опять подъ защитой коробка и подъ маской мелочнаго торговца. На этотъ разъ ему не сошло такъ счастливо, какъ въ первый разъ. Въ одинъ изъ такихъ походовъ онъ натолкнулся на то, что неизбжно и что сходило до сихъ поръ съ рукъ, благодаря лишь случайности. Подвернулась задоринка (даже и не сучекъ) и шедшій по тонкой жердочк поскользнулся. Бывали и отрадныя минуты. Пригласили его на барскій дворъ и въ барскія комнаты показать коробокъ. Якушкинъ разложилъ товары, между которыми булавки, шелковыя ленточки, блила и румяна. Обступили его барышни ‘съ звонкимъ двичьимъ смхомъ и съ вчною красавицей младшей сестрицей’. Выбирали ленточки, выслушивали цну. Захотлось купить румянъ: цна показалась высокою. Баришни щебетали по-французски и, между прочимъ, выговорили надежду на то, что торговецъ-сумошникъ поддастся и сбавитъ цну. ‘Нельзя уступить’, выговорилъ онъ по-русски, забывши роль и опасность. Барышни переконфузились, начались разспросы. Кончилось тмъ, что отецъ барышень накормилъ коробочника за собственнымъ столомъ хорошимъ обдомъ.
Выпадали на торговца и подозрнія. Захолустныя власти предполагали ‘измну’, обижались и огорчалась. Одна добрая душа (другой сотской) сочла за нужное предостеречь.
— Тебя велно поймать, а я тебя ловить не буду. Найми лошадь, я теб помогу — ступай въ губернію.
Прибывши въ ‘губернію’ и, встртившись въ дом товарища съ тмъ исправникомъ, который веллъ ловить его, Якушкинъ слышалъ изъ устъ самого:
— Заковалъ бы я васъ, или не заковалъ — не знаю, но ужъ врно пріхали бы вы сюда на казенный счетъ, а не нанимать бы вамъ лошадей: непремнно переслалъ бы васъ къ губернатору.
И тому подобное.
Въ другой такой же походъ за пснями Павелъ Ивановичъ усплъ гд-то въ спопутной деревн заразиться втряною оспой, заболть и свалиться въ первомъ попавшемся деревенскомъ углу. Здоровая натура однако выдержала натискъ, несмотря на вс неблагопріятныя для больного условія: далеко отъ врача и вн всякой разумной и цлесообразной помощи. Коробейникъ поправился, но на всю жизнь сохранилъ на лиц слды довольно тяжелой оспы. Лицо было серьезно изуродовано и Якушкину не разъ приходилось потомъ платиться за это случайное несчастіе отъ тхъ людей, которые по лицу привыкли составлять впечатлніе. Опушенное длинной бородой, при длинныхъ волосахъ, лицо его, изуродованное неожиданной постительницей, дйствительно оттняло его изъ ряду обыкновенныхъ личностей.
Самъ Павелъ Ивановичъ простодушно сознавался всмъ, замчавшимъ ему о рзкости и подозрительности его физіономіи, что въ дйствительности она изъ такихъ, которыя не находятъ невстъ, но очень удобно пріобртаютъ враговъ. Онъ признавался всмъ, что первыми непріятными столкновеніями, онъ обязанъ былъ именно подозрительности своей физіономіи, усиленной, сверхъ того, крестьянскимъ костюмомъ при очкахъ, при лоскуткахъ бумаги и карандаш. Замчательно, напримръ, то, что о псковскомъ полиціймейстер, имя котораго тсно связалось, благодаря журнальнымъ статьямъ, съ именемъ Якушкина, Павелъ Ивановичъ всегда отзывался съ кротостью, не намятуя зла и не ставя его въ вину и осужденіе. Издавши отдльной книжкой разсказы о своихъ похожденіяхъ во Псков и около, онъ написалъ заключительныя слова: ‘дальнйшія происшествія считаю излишнимъ повторять’ {Мы можемъ указать только на одинъ случай, когда онъ не могъ вынести огорченія и уложить расходившееся сердце. Но то былъ ударъ, дйствительно, серьезный въ самую чувствительную и щекотливую сторону сердца: у него отнято было право редакціи псенъ П. В. Киревскаго, на которыя онъ положилъ всю душу, истратилъ много здоровья и свжихъ, молодыхъ силъ. У него только и было завтнаго, святочтимаго и мы нисколько не преувеличимъ, если скажемъ, что въ этомъ была его жизнь. Въ настоящемъ изданіи читатели найдутъ равъясненіе всей этой исторіи, изложенное самимъ собирателемъ псенъ. Авт.}. И въ этомъ чувствовалась намъ всегда не одна только прирожденная и возлелянная имъ незлобивость характера, умвшая забывать огорченія и оскорбленія, но и несомннное сознаніе въ участіи при его неудачахъ тхъ и другихъ недостатковъ и его физіономіи, и его образа жизни, и его характера. Въ послднемъ рзко выдавался всмъ извстный недостатокъ силы воли, который, однако, никому не былъ вреденъ, кром самого виновника, добровольно и при благопріятствующихъ условіяхъ, отдававшагося ему очень часто черезъ мру.
Выше всего стояли симпатическія черты характера, которыхъ было столь много, что Павелъ Ивановичъ владлъ способностью быстро побждать предубжденія и привязывать къ себ всхъ, кто набгалъ на него. Довольно было одной встрчи, чтобы при второй получилъ Павелъ Ивановичъ привтствія отъ людей, успвшихъ прислушаться въ нему. Въ этихъ случаяхъ играла сильную роль его откровенность, самая своеобразная и простодушная. Всего мене можно было назвать его человкомъ скрытнымъ, себ на ум. Онъ просто-на-просто сохранился такимъ простакомъ, которые попадаются въ глухихъ провинціяхъ: очень доврчивый, очень ласковый, готовъ на безкорыстную послугу, побжитъ по первому призыву и даже деньги не считаетъ завтными. Въ Якушкин слдовало даже удивляться тому, какимъ способомъ онъ съумлъ уберечь въ себ это патріархальное, старомодное простодушіе и поразительную невинность младенца.
‘Онъ всмъ нравился своей прямотой (писалъ ко мн одинъ изъ самыхъ близкихъ и самыхъ строгихъ къ нему людей). Нравился своимъ безкорыстіемъ, — нтъ, этого слова мало, чтобы выразить его. Въ немъ было что-то такое, что ставило его выше другихъ и этимъ Павелъ стоялъ выше всхъ дрязгъ и всхъ мелочей. Въ немъ была особенная нжность, которую онъ умлъ показывать братьямъ и роднымъ не за одно лишь то, что ему вс готовно помогали и ни одинъ изъ нихъ не умлъ отказывать ему ни въ чемъ. А сколько въ немъ было юности! Павелъ нравился именно безстрашіемъ идти наперекоръ судьб, этой беззаботностью о будущемъ, этой, — казавшейся со стороны безумной, — смлости, мшать дло съ бездльемъ, жить безъ заботы, — и отъ того-то вс и заботилась объ немъ. Оттого никто не хотлъ смотрть на его вншность, никто не хотлъ требовать, зная его несамостоятельность. Словомъ — въ немъ всего видне выдляется ‘хорошій человкъ’!’
Въ этомъ отчасти заключался секретъ его обаянія и того обстоятельства, что въ какія нибудь дв недли пребыванія его въ Петербург, онъ сдлался между нами сразу своимъ, какъ будто знакомство и дружба сведены и прилажены были съ нимъ очень давно. На нашихъ глазахъ росли его знакомства съ положительной быстротой, такъ что вызывали серьезное изумленіе: вс эти свойства счастливаго и успшнаго миссіонера гармонически сочетались въ нашемъ друг. Для всхъ насъ не было сомннія въ томъ, что онъ одинъ изъ рдкихъ счастливцевъ, которые попадаютъ на свойственную ихъ характеру стезю и при всякомъ выход на свою миссію несомннно возобладаютъ успхомъ. При этомъ нтъ никакихъ усилій, ничего искусственнаго — все длается шутя, естественнымъ путемъ, даже, какъ будто, безъ всякаго особаго участія со стороны самого дятеля: по пословиц, счастливому и въ зубахъ вязло.
Я былъ личнымъ свидтелемъ одного выхода его на базарную площадь, интересовавшую меня дятельностью и продлками кулаковъ — перекупщиковъ крестьянскаго хлба. Черезъ какой нибудь часъ времени Павелъ Ивановичъ возвращался въ кучк крестьянъ, которые галдли съ нимъ за панибрата, трепали его по плечу, хватали за руки, говорили:
— Слышъ-ко Павло Иванычъ!… Надо теб такъ говорить, милый человкъ… Подожди-ко, Павелъ Иванычъ!… Павелъ Иванычъ, слушай-ко, что я теб скажу, послушай лучше меня!…
Словно онъ торговалъ какимъ ходовымъ товаромъ, привезъ его много и товаръ этотъ у него рвали съ рухами. Въ сущности же онъ просто на просто подбирался къ изученію плутовскихъ пріемовъ кулаковъ, прилагаемыхъ къ простому добродушію хлбныхъ производителей, съ которыми было такъ много родственнаго и схожаго въ характер самаго Якушкина. Отсюда-то онъ и вынесъ запасъ новыхъ и соблюлъ въ чистот старыя прирожденныя черты добродушія, столь характерныя во всхъ его пяти братьяхъ. Въ народной сред создался ея миссіонеръ и толковникъ. Характеръ его нравился всмъ и находилъ сочувствіе даже въ двухъ, въ трехъ лицахъ происхожденіемъ, воспитаніемъ, богатствомъ и общественнымъ положеніемъ, поставленныхъ въ совершенно иныя рамки міросозерцанія. Его, по старымъ отношеніямъ, тамъ любили и принимали безъ доклада и отказа. Даже откормленный и избалованный швейцаръ роскошнаго и изящнаго дома на Невскомъ проспект, у Полицейскаго моста, счелъ для себя достойнымъ и приличнымъ почистить его поношенную свитку, примолвивъ: ‘Перышко, Павелъ Иванычъ, прилипло!…’
Замчательно еще и то, что какъ бы крупны и по временамъ докучливы не были его нкоторые недостатки, они ему прощались, они забывались скоро, обязывая всхъ и каждаго на самую крайнюю терпливость и самое безграничное снисхожденіе. Этимъ секретомъ примиренія владлъ Павелъ Ивановичъ въ совершенств до конца жизни.
Изъ Краснаго Яра онъ адресовалъ къ намъ своего новаго пріятеля, въ которомъ мы нашли самаго преданнаго ему человка и искренняго друга и слышали отъ него, что, какъ отецъ за сыномъ, блюдетъ въ Красномъ Яр за Павломъ Ивановичемъ и его интересами другой неподкупный другъ изъ мстныхъ торговцевъ. Хорошій человкъ въ Якушкин былъ сильне человка, имвшаго свою долю недостатковъ.
Возвращаемся къ прерванному разсказу о предшествовавшихъ прізду Якушкина въ Петербургъ событіяхъ его жизни.
Большой сборникъ народныхъ псенъ принесъ Якушкинъ въ собраніе П. В. Киревскаго, самъ же поселился не далеко отъ своего патрона — богатаго помщика той-же губерніи, въ которой родился и воспитывался нашъ собиратель. Живя въ усадьб матери, путешественникъ отдыхалъ, занимаясь по серьезной задач искусственнымъ разведеніемъ рыбъ (безъ положительныхъ, однако, результатовъ), бесдами и серьезнымъ обмномъ мыслей въ кружк, который случайно сгруппировался въ Орл изъ образованныхъ и развитыхъ представителей современной интеллигенціи. Достаточно указать на талантливаго И. В. Павлова (впослдствіи редактора ‘Московскаго Встника’), на М. А. Стаховича, H. K. Рутцена, доктора А. А. Втрова и друг. То время было временемъ подготовительныхъ работъ и серьезныхъ думъ надъ осуществлявшеюся тогда реформой крестьянскаго труда. Подъ вліяніемъ и вдохновеніемъ высоко честной и развитой семьи товарищеской, воспитались первые лучшіе дятели, проводники и толкователи великой идеи безсмертнаго достоянія нашего времени. Изъ этого кружка вышли съ запасомъ энергіи и правильно организованныхъ силъ т люди, на долю которыхъ выпали первые труды піонеровъ въ опасномъ и тяжеломъ дл разъясненія и осуществленія великихъ идей, положенныхъ въ основу положенія объ освобожденіи крестьянъ. Преданія о честной и правильной дятельности еще живы на мстахъ. Здсь Павелъ Ивановичъ плъ своя псни, напвы которыхъ онъ хорошо усвоилъ и въ то время отлично помнилъ. Впрочемъ пвецъ онъ былъ плохой: голосъ его былъ визгливъ и крикливъ, и вовсе не пригоденъ для комнатъ, имлъ нкоторый успхъ на свжемъ воздух, въ пол, на улиц.
Замчательно было то, что Якушкинъ сохраняль въ памяти напвы теперь рдкихъ, исчезающихъ старинныхъ псенъ, изъ которыхъ немногія переложены на ноты и, между прочимъ, К. П. Вильбоа и М. Стаховичемъ. Сборникъ напечатанъ въ 1860 году. Въ послдніе годы П. И. Якушкинъ напвы сталъ спутывать и забывать.
Въ 1858 году я странствовалъ по нкоторымъ губерніямъ черноземной полосы Россіи. На пути изъ Орловской въ Тамбовскую и дале въ Пензенскую я зазжалъ погостить въ семью Якушкиныхъ и Павелъ вызвался меня проводить до Ельца или лучше до Михайла Александровяча Стаховича, богатаго помщика, но совершенно демократическаго закала. Будучи умнымъ и талантливымъ человкомъ, онъ съ успхомъ работалъ на литературномъ поприщ и его художественныя сцены, подъ названіемъ ‘Ночное’, пользуются такою обширною извстностью, что до сихъ поръ не сходятъ со сцены столичныхъ, провинціальныхъ и домашнихъ театровъ. Онъ писалъ прекрасныя стихотворенія и длалъ переводы иностранныхъ поэтовъ. По убжденіямъ, симпатіямъ и дятельности онъ принадлежалъ къ тому тсному кружку литераторовъ, который въ свое время носилъ названіе ‘молодой редакціи Москвитянина’. Изъ ея рядовъ выдлился такой крупный и сильный талантъ, какъ А. Н. Островскій, такіе тонкіе критики-эстетики, какъ Евг. Ник. Эдельсонъ и Ап. Ал. Григорьевъ, такой замчательный художникъ — артистъ, какъ П. М. Садовскій. Къ нимъ присоединились, и А. Ф. Писемскій, который былъ товарищемъ Павла Якушкина по московскому университету, и Ал. Ант. Потхинъ.
Душею и сердцемъ Стаховичъ горячо преданъ былъ народнымъ интересамъ, отлично понималъ народную жизнь и непрестанно занимался ея изученіемъ. Главнымъ образомъ онъ, интересовался народною поэзіей и счастливъ былъ тмъ, что отлично зналъ музыку и потому могъ записывать русскія псни прямо на ноты (выпущено четыре тетради). Это отчасти, а главнымъ образомъ поразительное сродство характеровъ сблизило отношенія Павла Явушкина съ Михайломъ Стаховичемъ до самой тсной и неразрывной дружбы. Я убдился въ этомъ лично, когда трое сутокъ погостилъ въ Пальн у Стаховича, бывшаго узднымъ елецкимъ предводителемъ дворянства. Еще боле я убдился въ томъ, на сколько Михайло Александровичъ былъ нжнымъ и мягкимъ человкомъ, по его отношенію къ своимъ дворовымъ и крпостнымъ, и насколько вс они его любили за его чрезвычайную простоту и ласку въ обращеніи съ ними, — положительно на правахъ любящаго отца и врнаго друга. Это тмъ удобне было наблюдать и проврять, что, какъ счастливый попадаетъ къ обду, а роковой подъ обухъ, мы съ Павломъ попали на годовой сельской праздникъ, когда господское тароватое и обильное угощеніе развязывало языки и вызывало полную откровенность. Еще легче было убдиться въ томъ, что въ своихъ мстахъ М. А. Стаховичъ вообще пользовался громадною любовію и популярностію, какъ честный человкъ, испытанный радтель и неподкупный врный другъ. Это тмъ боле было кстати, что тогда осуществлялась ‘эманципація’ и работали все товарищи или сверстники Стаховича.
М. А. Стаховичу предстояли еще большіе успхи на поприщ его призванія и прямо направленной дятельности, но злая судьба неожиданно прескла его полезную и честную жизнь. Оказалось вскор, что мое посщеніе было въ послдніе, сочтенные и поршенные дни ея. Я видлъ его убійцу обласканнымъ до панибратства, облюбленнымъ за брата роднаго и облагодтельствованнымъ до конца. Передо мною, во вс три дня, безвыходно видлся этотъ человкъ, умный и ласковый, какъ неизмнный и искренно преданный другъ, неотступно состоявшій при барин-благодтел. Крестьяне пальновскіе говорили мн, что у бурмистра Ивана, благодаря барскимъ милостямъ, было 300 овецъ, 50 коровъ, 12 лошадей заводскихъ, не считая другихъ, 2 тысячи четвертей молоченаго хлба и множество другаго видимаго достатка. Другаго участника въ убійств я не видалъ: онъ отправился въ Орелъ получить какую-то крупную сумму денегъ, принадлежавшую богатому Стаховичу. Эти-то роковыя деньги и послужили основнымъ поводомъ къ злодянію сговорившихся убійцъ: бурмистра Ивана и Киндякова, бывшаго письмоводителемъ у Стаховича, какъ дворянскаго предводителя.
Останавливаюсь на этомъ поразительномъ и неожиданномъ происшествіи здсь именно потому, что судьба Стаховича была тсно связана съ судьбою Якушкина: первый имлъ на втораго несомннное вліяніе, поддерживая его въ дловыхъ стремленіяхъ дружескими совтами и матеріальною помощію. Онъ доврялся Павлу на столько, что поручилъ ему хлопоты по составленію Литературнаго сборника, еще въ 1848 году, въ которомъ предполагались (но не осуществились) печататься статьи И. В. Павлова, П. И. Мельникова, М. Е. Салтыкова, А. Ф. Писемскаго и друг. Якушкинъ долженъ былъ дебютировать сборникомъ псенъ, самъ издатель предполагалъ напечатать уже готовую статью ‘Мельница’, свои ‘Воспоминанія о П. В. Киревскомъ’, перевода изъ Гейне и собственныя стихотворенія. Въ виду этаго яснаго доказательства самыхъ доврчивыхъ отношеній къ человку, всего наимене практическому и умлому, я долженъ сказать, что и Якушкинъ, въ свою очередь, ни къ кому не былъ такъ привязанъ, какъ именно — къ М. А. Стаховичу. Въ личныхъ убжденіяхъ для меня немыслимо отдленіе этихъ именъ одного отъ другаго: такъ они тсно между собою связаны и до того настойчиво напрашиваются эти воспоминанія мои, которыя группируются около упомянутаго выше горестнаго факта.
Когда я ухалъ, Павелъ остался еще для своихъ обычныхъ ‘проказъ’. Стаховичъ проводилъ его домой и, въ свою очередь, погостилъ съ недлю въ семь Якушкиныхъ, которая не иначе понимала друзей любаго изъ братьевъ, какъ за своихъ близкихъ и родныхъ. Вс были на счету и въ почет. Самымъ сердечнымъ образомъ заводили справки объ отсутствующихъ, самымъ радушнымъ и задушевнымъ гостепріимствомъ встрчали навщавшихъ Сабурово. Когда сюда достигла всть о смерти Mиx. Алек., семейство Якушкиныхъ служило по немъ панихиды, для одной вспомнили день его ангела (8-го ноября), заказывали сорокоустъ, и т. д.
Сначала пустили слухъ, что М. А. Стаховичъ самъ удавился. Впрочемъ, первоначальный осмотръ мста преступленія то и показывалъ: голова его оказалась привязанною на галстук къ дверному ключу кабинета. Медицинскій осмотръ обнаружилъ слды тяжелыхъ и смертельныхъ ударовъ въ виски и пахи. Богъ возглаголалъ устами младецевъ, сыновей бурмистра, которые слышали, что баринъ три раза вскрачалъ ‘караулъ’, когда ‘тятька’ былъ съ нихъ въ кабинет. Кром него и одной женщины, во всемъ дом никого не было. Бурмистръ былъ арестованъ, долго запирался, указывая на самоубійство, потомъ, сидя въ острог, началъ плакать и вскор во всемъ чистосердечно признался (его сослали въ Сибирь вмст съ сообщникомъ).
Быстро разнеслась молва по всей губерніи и, по обычаю, ломала истину вкривь и вкось и перетолковывала причины событія.
— Самъ удавился, — значитъ, что-то загадочное и нехорошее пожелалъ отвлечь отъ себя и запечаталъ смертью уста, чтобы они не измнили и не предали другихъ.
— Задушилъ староста, довренный человкъ, — значитъ, не годится обращаться съ крпостными за панибрата, потому что малйшій выговоръ и рзкое слово забалованныхъ людей этого сорта ожесточаетъ…’ и тому подобное толковали люди, изумленные и озадаченные прискорбнымъ происшествіемъ.
— Убитъ своимъ крпостнымъ, — стало быть не добрый былъ помщикъ, и одинъ, по выбору и назначенію, отомстилъ ему за всхъ, и еще явилась новая жертва помщичьяго произвола’
Такъ это и было понято въ Петербургъ, гд и переполошились при мысли объ убійств помщика крестьянами ‘за тяжкое съ ними обращеніе’. Дльная газетная статья о покойномъ разомъ могла бы разбить такое ошибочное мнніе, но друзья его опоздали. Приказано было произвести строжайшее слдствіе и отдано дло въ руки опытныхъ жандармскихъ офицеровъ. Оказалось:
Въ роковой день Mиx. Алек. былъ въ Ельц у обдни (онъ отличался замчательною религіозностію даже до излишествъ). Посл обдни служилъ панихиду по Петр Bac. Киревскомъ, столь извстномъ, первомъ собирател народныхъ псенъ. Голубиною кротостію и чистотою души онъ имлъ громадное нравственное вліяніе не только на Стаховича и Якушкиина, но и на весь кружокъ такъ называемыхъ славянофиловъ (этотъ впрочемъ человкъ — лице историческое, занимающее видное мсто въ исторіи Отечественваго развитія, лично его знавшими онъ былъ боготворимъ).
Отъ обдни М. А. Стаховичъ возвращался въ Пальню веселымъ. Дорогой былъ шутливъ и плъ любимыя имъ народныя псни, которыя исполнялъ съ замчательнымъ искуствомъ и точностью. По прізд послахъ за старостой. Побранилъ его слегка, но объявилъ ему на этотъ разъ ршительное свое намреніе учесть по управленію имніемъ, а въ 2 часа Мих. Алекс. не стало. Убійца, совершивъ злодяніе, вернулся изъ кабинета и слъ обдать въ столовой. Когда сказали ему, что дверь къ барину не отворяется, онъ сходилъ освидтельствовать и поспшилъ тотчасъ дать знать о томъ управляющему брата Мих. Алекс., имніе котораго находилось на другой Пальневской гор. На слдующій-же день убійца озаботился угнать весь свой скотъ и перетаскать имущество въ городъ. Трупъ имъ убитаго подвсилъ онъ на дверную ручку такъ, что и близорукимъ стало яснымъ это неудачное намреніе скрыть слды, а знаки побоевъ на тл и ‘смерть отъ задушенія постороннимъ лицемъ’ засвидтельствована была безспорно всмъ составомъ врачебнаго управленія. На похоронахъ Мих. Алек. были не только вс его и сосдніе крестьяне, но и окрестные помщики, и именитые и богатые елецкіе хлбные торговцы. Погребеніе оказалось вышедшимъ изъ ряда обыкновенныхъ, по многолюдному собранію и грустному настроенію всхъ провожавшихъ его въ могилу.
Я пораженъ былъ этимъ страшнымъ извстіемъ уже въ Казани, когда приближался къ Петербургу, а Пав. Якушкинъ былъ уже въ Москв, стремясь соединиться со мной, въ намреніи сопутствовать мн на Амуръ (что однако, по не зависвшимъ отъ насъ причинамъ, для него не состоялось).
Кром Стаховича, изо всхъ братьевъ имлъ на Павла наибольшее вліяніе Викторъ, не смотря на то, что былъ моложе на 10 лтъ. Соединенный тсными узами дружбы съ нашимъ петербургскимъ кружкомъ того давняго времени, Викторъ Ивановичъ Якушкинъ былъ намъ милъ своею открытой душой и замчательной сердечностью и былъ дорогъ прямотою характера, твердостью честныхъ убжденій и стойкостію во взглядахъ и сужденіяхъ. Свтлый умъ, чрезвычайная отзывчивость, горячія симпатіи ко всему начинавшему выдляться даровитостью въ томъ или другомъ направленіи (иногда доходившій до крайностей) памятны и дороги для всхъ немногихъ изъ насъ, остающихся еще въ живыхъ. Онъ рано умеръ отъ чахотки въ Рим, и хотя ничего не писалъ для печати, но живые слды его вліянія были сильны и очищенное смертью его мсто такъ и осталось незанятымъ. Дружескія письма его къ братьямъ и пріятелямъ изъ-за границы, гд онъ, по окончаніи курса въ медицинской академіи, совершенствовался въ наукахъ своей профессіи, могли бы теперь свидтельствовать насколько былъ даровитъ въ свою очередь и этотъ Якушкинъ. Съ оригинальнымъ, чисто русскимъ закаломъ ума, при живой наблюдательности, присматривался онъ къ европейской жизни и тамошнимъ порядкамъ въ такой мр, что замтки его могли бы съ большимъ интересомъ быть прочитанными и въ настоящее время въ печати. Он ясно доказали бы, что такой человкъ могъ имть вліяніе, и мы знаемъ, имя въ рукахъ много доказательствъ, что этому вліянію поддавалась и такая упругая натура, какая была у Павла, — склонная, если можно такъ выразиться, къ разнообразнымъ проказамъ. Братъ Викторъ былъ для него геніемъ-хранителемъ и руководителемъ въ моменты опасныхъ выходокъ и необдуманныхъ порывовъ.
Отдлился отъ друзей и товарищей П. И. Якушкинъ для того, чтобы попробовать свои силы, по задач университетскаго воспитанія, на педагогическомъ поприщ.
Онъ поступилъ учителемъ узднаго училища въ г. Богодухов, потомъ въ Обояни. Грубое обращеніе директора, съ которымъ не въ силахъ былъ примириться Якушкинъ, были причинами размолвки, которая отразились на судьб Якушкина сначала переводомъ его изъ одного училища въ другое, потомъ окончательнымъ выходомъ его въ отставку. Не послужилъ онъ и двухъ лтъ въ обоихъ училищахъ на офиціальномъ педагогическомъ поприщ. Въ это время житья его то въ деревн, то въ пріятельской семь въ Орл, скончался П. В. Киревскій, выговорившій словесное завщаніе передать окончательный подборъ псенъ главнйшему виновнику всего сборника. Сталось не такъ. Якушкинъ огорчился, выяснилъ себ намреніе поступить самостоятельно и отправился въ Петербургъ. Со сборникомъ псенъ, переданныхъ ему друзьями, онъ возвратился въ деревню, занялся тамъ систематическимъ подборомъ, написалъ предисловіе и въ 1859 году напечаталъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ въ вид приложенія. Въ небольшомъ числ экземпляровъ его сборникъ псенъ, въ вид отдльныхъ оттисковъ, обращался нкоторое время въ продаж и наконецъ сдлался теперь библіографическою рдкостью.
Прізды въ Петербургъ на жизнь Якушкина имли то вліяніе, что онъ здсь сталъ чаще загащиваться, прізжалъ нсколько разъ, живалъ мсяцами и даже готовъ былъ совсмъ остаться. Тоже обстоятельство на дятельность Якушкина произвело наиболе благопріятное вліяніе въ томъ смысл, что онъ ознакомился съ журнальными редакціями, получилъ отъ нихъ выгодное приглашеніе разсказать о своихъ похожденіяхъ и наблюденіяхъ въ форм литературныхъ беллетристическихъ статей. Особеннымъ гостепріимствомъ пользовался онъ въ редакціи ‘Современника’ и въ этомъ журнал помстилъ большую часть своихъ статей, между которыми и лучшія: ‘Бунты на Руси’ и ‘Великъ Богъ земли русской’. Матеріалы для послдней (и наиболе живые и характерные) получилъ онъ отъ брата Николая Ивановича, бывшаго мировымъ посредникомъ, который въ тоже время былъ талантливымъ наблюдателемъ и искусснымъ разсказчикомъ. Не отступилъ Павелъ Ивановичъ отъ своихъ симпатій и въ послдніе годы вдданія ‘Отечественныхъ Записокъ’, время отъ времени присылая свои записки и, между прочимъ, о город Красномъ Яр (Астрах. губ.), гд онъ проживалъ послдніе годы своей скитальческой жизни.
Прежде чмъ уссться тамъ и отправиться оттуда прямо къ мсту вчнаго успокоенія, Якушкину удалось видть въ Петербург знаки общественнаго сочувствія къ его полезной и честной дятельности. На литературныхъ чтеніяхъ, которыя тогда были въ мод и въ потребностяхъ, его встрчали и провожали чрезвычайно сильными и оживленными рукоплесканіями. На улицахъ на него указывали какъ на человка, ‘обошедшаго пшкомъ всю Россію’. Фотографическія карточки, сдланныя очень удачно художникомъ Берестовымъ, покупались десятками на расхватъ. Съ большою смлостью и энергіей онъ могъ согласиться на предложеніе и пуститься въ новое путешествіе, по желанію, никогда неизмнявшаго ему своей дружбой и помощью, М. П. Погодина. По мысли и при участіи послдняго, Якушкинъ отправился во Псковъ и ходилъ по селамъ и деревнямъ, въ окрестностяхъ этого древняго, вчеваго города и одного изъ древнйшихъ русскихъ поселеній на свер Россіи. О нкоторыхъ результатахъ онъ напечаталъ самъ, о самомъ печальномъ и послднемъ арест его въ городскомъ полицейскомъ управленіи заговорили про него другіе и произвели тотъ говоръ и шумъ въ обществ и литератур, которые еще всмъ памятны и хорошо извстны.
Несчастливъ онъ былъ и въ слдующій походъ свой, который привелъ его въ Нижній-Новгородъ на время макарьевской ярмарки. Выходъ этотъ знаменателенъ тмъ, что былъ послднимъ въ свободной и самостоятельной жизни нашего неугомоннаго и несчастнаго друга.
Макарьевская ярмарка 1865 года выдлилась изъ числа предъидущихъ между прочимъ тмъ, что тогда въ Нижнемъ-Новгород собралось одновременно нсколько представителей литературы. Хотя это случайное обстоятельство въ виду всемірнаго значенія ярмарки и не могло представляться особенно выдающимся исключеніемъ, но на него обратилъ вниманіе и пожелалъ имъ воспользоваться тогдашній ярмарочный голова Александръ Павловичъ Шиповъ, человкъ образованный, извстный своею разностороннею общественною дятельностію и глубокими симпатіями въ литератур и экономическимъ наукамъ, и самъ авторъ многихъ ученыхъ трактатовъ. То было такое время, когда эти симпатіи были горячи и искренни и публичными заявленіями ихъ не стснялись, особенно если въ тоже время предполагалось въ нихъ извстнаго рода поученіе и руководство. А. П. Шиповъ согласилъ ярмарочное купечество ознаменовать это маленькое и случайное событіе большимъ обдомъ по подписк. Разосланы были оффиціальныя приглашенія къ наличнымъ литературнымъ дятелямъ, въ числ которыхъ въ то время были, сколько помнится: П. И. Мельниковъ, В. П. Безобразовъ, И. А. Арсеньевъ и еще кое кто, кром нашего повсюднаго скитальца. Павелъ Иван. Мельниковъ на это лто былъ командированъ министерствомъ Внутреннихъ длъ для всесторонняго изслдованія ярмарочныхъ оборотовъ и для какихъ то соглашеній ярмарочнаго купечества, кажется, по поводу открытія русскихъ портовъ для китайскаго чая. Тотъ годъ предшествовалъ именно уничтоженію кяхтинской монополіи и паденію сибирской торговли этимъ ходовымъ товаромъ, игравшимъ въ длахъ макарьевской ярмарки, вмст съ уральскимъ желзомъ, первенствующую роль, Владиміръ Павловичъ Безобразовъ, въ званіи члена экспедиціи по изученію хлбной торговли, снаряженной соединенными обществами географическимъ и вольноэкономическимъ, жилъ въ Нижнемъ, на пути въ камскій бассейнъ и на уральскіе горные заводы (отчеты его впослдствіи, конечно, появились въ печати).
Обдъ задался на славу. Готовилъ самъ Никита Егоровъ, имя котораго, какъ знаменитаго повара и ресторатора, извстно всей Россіи. Обиленъ былъ обдъ торгующаго на ярмарк купечества, задуманный для сближенія съ литераторами въ виду ихъ скопленія, — и яствами и питіями. Когда достаточно заручились первыми и подбодрились послдними, начались рчи, т. е. спичи, — новость самая недавняя и обычай, который только что въ то время нагуливался. Московскихъ людей успли уже однако къ этому отчасти пріучить и они съ сосредоточеннымъ вниманіемъ прислушивались, кто ‘скажетъ хлеще и загнетъ круче’. Говорилъ петербургскій ораторъ, — чего лучше? ‘Можетъ и настоящая потха выйти, — любопытно, сейчасъ умереть!’ Хорошо было извстно всмъ, что московскимъ краснобаямъ за петербургскими спикерами не угоняться: тамъ и климатъ другой. Въ зал былъ слышенъ полетъ мухи, когда началъ говорить В. П. Безобразовъ, столь извстный дловою и серьезною постройкою своихъ рчей, искусствомъ ихъ произносить и общепонятно излагать, находчиво примнять къ значенію и смыслу того повода и случая, который соединялъ многихъ и вдохновлялъ его самого. Онъ тогда уже былъ ораторомъ опытнымъ и смлымъ, а потому легко и скоро овладлъ вниманіемъ слушателей.
Въ самомъ патетическомъ мст раздаются звуки, развлекающіе общее вниманіе. То былъ стукъ разливной ложки. Ею одинъ изъ петербургскихъ журналистовъ размшивалъ сахаръ въ миск, въ которой приготовлялъ онъ традиціонную жженку, вызвавшись доказать свое искусство. Стукъ этотъ дйствительно былъ на столько громокъ, что мшалъ общему вниманію.
— Остановитесь на минутку, Владиміръ Павловичъ! Хороша ваша рчь, а вонъ Илья Александровичъ стучитъ: значитъ хочетъ сказать что то получше.
Это былъ крикъ нашего чудака и, хорошо зная его характеръ, смло увряемъ, что онъ былъ искреннимъ, непосредственно вылетвшимъ изъ груди, безъ задней мысли и тмъ мене изъ желанія порисоваться. Однако эта рзкая выходка не прошла ему даромъ. Она, по обычаю, обнаружила все разнообразіе точекъ зрнія на одинъ и тотъ же предметъ, съ самыми рзкими противорчіями. Одни находили, что это сдлано очень мило, простодушно, безъ злобы и очень кстати, какъ протестъ противъ наибольшой невжливости и своего рода неумстной выходки. Другіе просто обидлись, не будучи въ силахъ примириться съ такою дерзостью темнаго человка, осмлившагося нарушить чинъ и порядокъ общественнаго засданія и сожаля о томъ, что не догадались своевременно вывести виновнаго изъ-за стола и изъ залы главнаго дома, гд кушало именитое купечество. Это впрочемъ имло свою точку зрнія и не обидлось. Вотъ и потха, вотъ и ‘загнулъ’, — и рядская молва растаскала это извстіе по всмъ стогнамъ ярмарки, увеличивая придатками и привсками, извращая въ корн и усиливая въ смысл. Въ окончательно обезображенномъ и изуродованномъ вид предстала сплетня предъ высшимъ ярмарочнымъ начальствомъ. Виновникъ былъ выдвинутъ на сцену, вызванъ, получилъ строгое внушеніе и рзкій запросъ о цли прізда, обслдованъ и оказался достаточно виноватымъ: толкается на той половин моста черезъ Оку, тд собираются бурлаки, видали его въ толпахъ подъ каруселями, разсиживается въ разныхъ трактирахъ, паспортъ ‘слпой’, самъ ‘чудной’… Взяли его подъ сомнніе и возвратили въ Петербургъ скоре, чмъ самъ онъ на то разсчитывалъ.
— Вотъ я такимъ вашимъ дламъ всегда готовъ пособлять, — говорилъ мн тотъ же главный начальникъ, когда я черезъ годъ посл того на слдующую макарьевскую ярмарку пріхалъ попробовать торговлю народными книжками, изданія (подъ моею редакціею) Товарищества Общественной Пользы и просилъ разршенія.
— Помилуйте: съхались, шатаются, кутятъ, болтаютъ. Особенно вотъ этотъ въ крестьянскомъ плать!…
Я вынужденъ нсколько дольше остановиться на этомъ событіи въ жизни Павла Якушкина главнымъ образомъ потому, что пустое недоразумніе и злая сплетня послужили основою и началомъ рзкаго перелома въ скитаньяхъ нашего неудачника. Здсь объявился имъ крайній предлъ и неожиданный конецъ. Павелъ Ив. сталъ съ той поры до конца жизни находиться подъ опекой. Незамтно для насъ, таинственно приблизился моментъ нашего послдняго свиданія въ жизни.
Наканун онъ пришелъ проститься.
— Завтра велли мн приходить.
И все такой же: ни на кого не жалуется и всми доволенъ. Вспоминалъ про Тараса Шевченку, съ которымъ былъ друженъ. Разсказывалъ про сегодняшнія похожденія, въ которыхъ главную роль играли его хлопоты о покупк лекарства (ляписныхъ пилюль). Въ карман не было ни копйки, а всего-то нужно было, по крайнему и смлому разсчету его, три рубля.
— Только до деревни матери…
По обыкновенію онъ былъ суетливъ, непосдливъ, невозможно было замтитъ въ немъ какой-либо слдъ душевной тревоги по поводу непріятнаго вчерашняго извщенія. Тмъ мене можно было прочитать это на его лиц, всегда отличавшимся какимъ-то испуганнымъ выраженіемъ. Располагался онъ у меня переночеватъ, но вдругъ что-то вспомнилъ и ушелъ, условившись зайти на другой день раннимъ утромъ. Все это роковое утро я его не покидалъ. Ходили мы изъ одного мста въ другое. Въ двухъ намъ отказали, велли идти въ третье попробовать, не здсь ли знаютъ о томъ, что съ нимъ надо длать. Только это третье оказалось именно такимъ, вдомству котораго подлежалъ на это время нашъ подневольный путникъ, столь простодушно отдававшійся своей участи и судьб.
По дорог на Морскую, въ канцелярію генералъ-губернатора, мы зашли въ ‘Греческую’ кухмистерскую. Здсь Якушкинъ не рдко сиживалъ съ А. И. Левитовымъ, талантливымъ и извстнымъ народнымъ писателемъ, также торопившимъ теченіе жизни, какъ многіе и очень многіе. Для смлости и на вторую ногу я предложилъ отъзжающему другу повторить ‘бодряжки’. Онъ на отрзъ отказался, не хотлъ вы пить, ни сть. Вдругъ сдлался задумчивымъ, о чемъ ни спросишь, — требуетъ повторить вопросъ. Мн показался онъ на тотъ разъ такимъ несчастнымъ, жалкимъ, кровно обиженнымъ и при этомъ совершенно — беззащитнымъ.
— До чего это тебя, Павелъ, наконецъ затормошила неугомонная жизнь, и чмъ ты тутъ, во всемъ этомъ, виноватъ?
— А ты не плачь: мн тогда самому смшнй будетъ.
Только тутъ и слегка обнаружилось необычное настроеніе духа. Ему очевидно было очень тяжело, но не за себя:
— Боюсь испугать старуху-мать, когда явлюсь къ ней съ провожатымъ.
Успокоился онъ на томъ, что въ Орл ему помогутъ упросить губернатора, которому онъ выдастъ росписку за поручительствомъ, и тогда явится въ Сабурово хотя и нежданнымъ, но путнымъ гостемъ (такъ впрочемъ и случилось).
Разставшись на этотъ разъ, каждый по своему длу, мы по настоящему и не простились, разсчитывая сдлать это въ другомъ мст, напр. въ книжномъ магазин Кожанчикова, на вокзал желзной дороги, и т. под.
Ждали его прозда, не спуская глазъ съ Невскаго проспекта, стоя на крылечк книжнаго магазина, въ которомъ одна добрая душа приготовила на свои скудныя средства и лекарство въ дорогу и малую толику милосердныхъ деньжонокъ. Собрались попрощаться съ нимъ и другіе: Пав. Иванов. разсчитывалъ во пути сюда забжать. Но вс мы видл потомъ одно только, какъ его провезъ извощикъ съ провожатымъ. Памятны мн теперь, какъ живые, и вчерашніе его порывы остановиться, слзть съ пролетки, взбжать на коротко-знакомую ему чугунную лсенку магазина. Кто-то изъ насъ выговорилъ:
— Точно голубь бьется въ силкахъ, и судорожные взмахи крыльевъ вижу.
Ему такъ и не привелось проститься съ нами: московская чугунка успла его увезти прежде, чмъ мы добрались до вокзала.
Проведя большую и лучшую часть своей жизни вн городовъ и условій городской общественной среды, подъ непосредственнымъ вліяніемъ безхитростной, деревенской простоты, П. Д. Якушкинъ не остался безъ очевидныхъ признаковъ этого вліянія. Отъ долговременной практики и частныхъ сношеній съ людьми непосредственной природы, въ немъ осталась привычка прилагать т-же способы обращенія и со всми другими людьми высшихъ слоевъ общества, куда его приводила судьба и случай. Въ силу этого обстоятельства онъ казался большимъ оригиналомъ, въ которомъ прежде всего замчалось отрицаніе условныхъ общественныхъ приличій. Онъ не умлъ войти, не умлъ поклониться, не владлъ почти ни однимъ пріемомъ, на которые такъ требовательны гостинныя и на которыхъ иные и многіе люди строятъ себ блестящія общественныя положенія. Чувствуя за собой эти свойства, онъ, бывало усердно хлопоталъ о томъ, чтобы какъ-нибудь замаскировали и облегчили его выходъ, напримръ, даже черезъ небольшое пространство эстрады до мста публичнаго чтенія. Не очень онъ хлопоталъ о томъ, что по случайности очень часто приходилось ему начинать бесду свою съ щепетильными и брюзгливыми столичными слушателями словами: ‘дло было въ кабак’ и т. п. Отршенность его отъ общепринятыхъ всмъ громаднымъ большинствомъ пріемовъ и правилъ, неподатливость его требованіямъ самымъ основнымъ и существеннымъ, такъ и остались за нимъ на всю жизнь. Онъ не красовался или, по временамъ даже тяготился, длалъ надъ собою усилія и, все-таки, былъ въ этомъ наимене счастливъ, чмъ въ чемъ либо въ другомъ.
Особенно рзко выдлялась въ немъ привычка высказывать правду въ глаза, забывая о щекотливости самолюбій, не памятуя о томъ, что въ разршеніи таковыхъ давно уже отказано и за допущенія налагаются строгія взысканія, слдуютъ преслдованія, возможно мщеніе по размру силы и вліянія лица, выслушавшаго эту голую правду. Привычку эту, которую мы называли въ шутку юродствомъ, запоздавшимъ ровно на триста нтъ со времени взятія Пскова Иваномъ Грознымъ и встрчи его тамъ съ Николой Святошей, оправдывали въ немъ исключительность характера, вліяніе воспитавшей его среды. Mы знаемъ много случаевъ въ жизни его, когда подобные пріемы были основными причинами непріятныхъ для него столкновеній. Къ этому надо присоединить, что Якушкинъ былъ въ тоже время очень находчивъ, остроуменъ и независимъ (доказательствъ найдется очень много и въ его печатныхъ разсказахъ, и въ памяти людей его близко знавшихъ). За рзко высказанное сужденіе и оцнку дйствій, не подлежащихъ его суду, еще въ гимназіи въ Орл, директоромъ ея онъ оставленъ былъ въ седьмомъ класс на другой годъ (учился онъ отлично и еще тамъ усплъ высказаться положительно даровитымъ, съ быстрою и легкою воспріимчивостью).
Въ другой разъ другому начальнику своему по педагогической служб, имвшему обыкновеніе говорить всмъ подчиненнымъ ‘ты’, онъ отвчалъ: ‘ты я говорю только добрымъ пріятелямъ, людямъ, которыхъ я цню и уважаю, а вы говорю даже слугамъ’. Ему за это досталось. Псни, которымъ училъ онъ ребятокъ между классами, приняты были за дурное намреніе, выходя въ сосднія деревни за тмъ же продуктомъ истолкованы совсмъ въ другую, неподходящую сторону. Надъ нимъ наряжено было слдствіе, кончившееся, однако, тмъ, что перевели его въ другое училище. Павелъ Ивановичъ просто на просто употреблялъ ту систему обращенія съ учениками, которая теперь признана обязательною для всхъ и стала общеупотребительною, за отступленія отъ нея вызываютъ даже къ суду и налагаютъ, по приговорамъ судовъ, взысканія.
До отъзда Павелъ Ивановичъ усплъ удовлетворить требовательности своей живой и непосдливой природы: живя въ Харьков на досуг, онъ усплъ пошалитъ, пошабаршить (какъ называли мы въ шутку его суетливость, наклонность къ проказамъ и непосдливость). Между прочимъ онъ надодалъ просьбами принять его въ ряды ‘христолюбиваго воинства’ и остался удовлетвореннымъ, когда отвчалъ ему начальникъ, въ лиц ген.-губ. Кокошкина: ‘какой ты воинъ: посмотри ты на себя, разв такіе бываютъ защитники отечества?’ Въ то время продолжалась Крымская война, въ Харьковъ привозили раненыхъ, въ город назначенъ былъ обширный лазаретъ. Павелъ Ивановичъ толкался между ранеными, изучалъ русскаго солдата въ самую щекотливую пору его жизни и умлъ занести въ свои ‘Путевыя Замтки’ много характерныхъ чертъ и теплыхъ строкъ. Тогда же онъ слдилъ за рекрутскими наборами и также напечаталъ на эту тему особую статью, которая подверглась однако сильнымъ цензурнымъ помаркамъ.
Получая уроки и испытавъ строгія внушенія, Павелъ Ивановичъ, однако, не унимался. Онъ продолжалъ быть собою во всей неприкосновенности и исключительности своего характера, задичавшаго на деревенскомъ простор и въ долговременныхъ скитаньяхъ. Послднія вліятельны были на него тмъ, что онъ такъ и остался бездомнымъ скитальцемъ со всми неизбжными, притомъ, принадлежностями, даже до излишества. Дв, три пары блья про запасъ, да что на себ: вотъ вся его движимая и недвижимая собственность. Даже на фотографическихъ портретахъ, снятыхъ съ натуры, — на одномъ онъ съ чужою шапкой, на другомъ въ пріятельскомъ овчинномъ тулуп изъ крымскихъ барашковъ. Между тмъ, въ дорогахъ онъ свыше полушубковъ себя не баловалъ, а въ городахъ, (въ томъ числ и въ Петербург), ходилъ цлыя зимы въ суконномъ армяк. Къ морозамъ онъ себя пріучилъ издавна и вообще на многое заперъ сердце.
Въ дорогу идти, — полушубокъ промышлять и надвать всегда подарочный отъ добраго, сочувствующаго человка. Прежде водилась сумка, потомъ завелся какой-то чемоданчикъ, да и онъ гд-то запропастился, былъ забытъ. Чемоданчикъ смнилъ просто узелокъ изъ подручнаго платка. Между бльемъ нсколько листиковъ исписанной бумаги, нечитанная книжка — да и все, даже карандашъ отъ случайно подвернувшагося человка. На счастливый случай и удачный исходъ (какъ было въ Яму-Мшаг, около старой Русы): частное письмо редакціи ‘Русской Бесды’, предложеніе географическаго общества, его собственное письмо, запечатанное въ пакетъ съ надписью на имя секретаря мстнаго губернскаго правленія — вотъ что увидлъ у всегда безпаспортнаго Якушкина мшагинскій становой, разцнившій боле послднее свидтельство о вліятельности путешественника, чмъ два первыя.
Надо сказать, что у нашего странника, владвшаго способностью терять все — отъ денегъ до собственныхъ памятныхъ записокъ, потерянъ былъ указъ объ отставк. О потер было заявлено мстному становому и получено письменное удостовреніе пристава о томъ, что дйствительно заявленіе сдлано. Якушкинъ усплъ потерять и это свидтельство. Одинъ изъ братьевъ выхлопоталъ ему копію съ удостовренія, Павелъ Ивановичъ и ее потерялъ, взята была копія съ копіи. Вотъ этотъ-то документъ и отвчалъ всмъ, кому приходилось удостовряться въ его личности. Здсь же главный источникъ всхъ недоразумній и слдовавшихъ, затмъ, непріятностей, осмотровъ, задержекъ, арестовъ и высылокъ.
Я не буду слдить за дальнйшими похожденіями его посл выздовъ въ Петербургъ. Онъ самъ съ замчательнымъ искусствомъ, откровенностью, талантливо и остроумно разсказалъ объ нихъ. Дв части первоначальныхъ исповдей его изданы отдльными книгами. Д. Е. Кожанчиковъ, въ 1860 году, издалъ его ‘Путевыя письма изъ Новгородской и Псковской губ.’, г. Генкель, въ 1867 году ‘Бывалое и Небывальщина’. Въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ четырехъ послднихъ лтъ и въ ‘Современник’ (въ послдніе годы его существованія) разбросано иного другихъ статей, не попавшихъ въ два первые сборника. Во всхъ этихъ статьяхъ, по обычнымъ пріемамъ вашего псенника-странника, въ изобиліи находятся автобіографическія данныя и сквозятъ симпатичныя черты его пріемовъ и личнаго характера. При одномъ изданіи приложенъ даже его портретъ, очень схожій и удачно выполненный на дерев {Настоящій, прилагаемый портретъ доставленъ намъ сосдомъ и пріятелемъ нашего друга, Н. Д. Черкашинымъ, который занимаясь фотографіей, какъ любитель, столь удачно и мастерски схватилъ черты всегда оригинальнаго ‘оригинала’.}.
Написалъ собственно Якушкинъ немного, хотя и сдлалъ несравненно больше того, о чемъ усплъ и съумлъ разсказать, судя по тмъ свдніямъ и знаніямъ, въ какихъ намъ сотни разъ приходилось убждаться лично. Онъ положительно былъ одинъ изъ серьезныхъ знатоковъ народныхъ обычаевъ, быта и въ особенности характера. Преслдуя важную цль собиранія псенъ, онъ изучилъ этотъ вопросъ до тонкости и въ погон за любимымъ дломъ, мимоходомъ слдя за остальными народными чертами, усвоилъ ихъ въ такомъ множеств, что возбуждалъ уваженіе. Можетъ быть эта отрывочность свдній и мшала ему остановиться на цльныхъ трактатахъ и спеціально ихъ разработывать. Вроятно оттого и литературныя работы его представляютъ коротенькія замтки, всегда сгруппированныя около его личныхъ похожденій по вызову той или другой задачи. Въ первыхъ статьяхъ эти мимолетныя замтки, (всегда, впрочемъ, очень вскія и свжія), сопровождаютъ его разсказъ о похожденіяхъ за пснями, въ послдующихъ (разсказахъ о Новгородской и Псковской губерніяхъ), т же замтки группируются около похожденій его по задач М. П. Погодина, за стариной двухъ вчевыхъ древнихъ русскихъ городовъ.
По зависимости отъ случайности этихъ задачъ, Якушкинъ былъ наемнымъ исполнителемъ чужихъ и заказныхъ работъ. Не на своей вол и сдержанный въ тсныхъ рамкахъ заказа, онъ былъ и искуснымъ и честнымъ исполнителемъ ихъ: отсюда масса сыраго, ученаго матеріала и, затмъ, отрывки, клочки чисто литературныхъ работъ. Но и въ нихъ читатели успли спознать несомннно талантливаго народнаго писателя и оцнить живаго и правдиво искренняго разсказчика. Не забудемъ при этомъ, что на долю этого передоваго, протаптывавшаго первыя тропы, выпала большая борьба съ препятствіями, не мало потрачено времени на возню со становыми и сотскими. Слабла энергія, охалаживались добрые порывы (и это на лучшій конецъ), круто обрывалась натоптанная тропа на крутой скал: дальше идти нельзя, надо бросать дло и возвращаться назадъ подъ надежную стрху домашняго крова или цивилизованнаго общества и благоустроенныхъ городовъ. Такихъ ршительныхъ обрывовъ на скользкомъ пути нашего странника попалось завдомо четыре. Изъ десяти походовъ былъ только одинъ вполн удачный.
По желанію заказчиковъ, Якушкинъ собиралъ старину: старинныя рукописи, ‘досельныя’ (древнія) народныя преданія, былины и преимущественно псни — псни, однако въ первозданной ихъ форм безъ новйшихъ наростовъ {Къ послдняго рода пснямъ въ нашемъ псенник развилось даже нескрываемое отвращеніе, простодушно и охотно высказываемое.}. Вотъ почему мы видимъ его преимущественно въ тхъ мстахъ, гд предполагалась наибольшая цльность народнаго духа и неиспорченность его преданій и врованій. Онъ бродитъ сначала въ глуши Заволжья, въ чернораменныхъ лсахъ Ветлужскаго узда Костромской губерніи, на границахъ великорусскаго племени съ инородческими, въ представительств черемисовъ. Видимъ его потомъ около древнихъ Ростова и Переяславля и, наконецъ, на берегахъ озера Ильменя и Псковскаго, въ окрестностяхъ древнихъ городовъ русскихъ. Пробирался онъ къ Угличу (но не удалось — заболлъ), походилъ, однако, на юг въ Валковскомъ узд Харьк. губ. до кордонной линіи, сохранявшейся въ вид землянаго вала, насыпаннаго цри императриц Анн, отъ устьевъ рки Береки, впадающей въ Донецъ, до устья Ореля, притока Днпра. По этой линіи построено было нсколько укрпленій и во всхъ поселены великороссы, выведенные изъ разныхъ губерній. У этихъ переселенцевъ выговоръ и нарчіе сгладились въ сосдств съ Украйной. По подозрнію, что осталось много псенъ, занесенныхъ съ родины и неиспорченныхъ солдатами, лакеями и фабричными, Павелъ Ивановичъ мечталъ пройти по всей линіи: да не хватило средствъ, измняли обстоятельства. Кое что изъ собраннаго онъ затерялъ и отъ похода этого не осталось слдовъ въ печати, кром кое-какихъ обрывковъ въ чужой памяти, слышавшихъ отъ него самого про этотъ далеко не конченный походъ. Онъ началъ писать уже гораздо поздне, чмъ дйствовать. Поздка въ Петербургъ въ этомъ отношеніи имла для него ршительное и знаменательное дйствіе. До того времени онъ ничего не писалъ, съ того времени онъ началъ сгруппировывать отрывочныя данные изъ запасовъ памяти. Многое было имъ забыто, изъ записаннаго растеряно, сохранившееся собиралъ онъ торопливо, но удлялъ готовно и для политическихъ газетъ, и для сатирическихъ журналовъ и для періодическихъ изданій съ чисто ученымъ и литературнымъ направленіемъ. Однако, когда потребовался отвтъ на современные вопросы, онъ находилъ силы и возможность удовлетворять имъ, хотя бы и въ отрывочной и своеобразной форм. Такъ, между прочимъ въ одинъ изъ позднйшихъ походовъ онъ остановился на изученіи склада народнаго суда и сужденій, его дловыхъ (хозяйственныхъ и общественныхъ) думъ, что такъ опредлительно выражается въ мірскихъ избахъ и волостныхъ сходахъ. Для наблюденія за крестьянскими сходками и для изученія ихъ Якушкинъ выходилъ спеціально, сдлалъ довольно, но кром мелкихъ намековъ, сохранившихся кое гд въ напечатанныхъ имъ сочиненіяхъ, другихъ слдовъ не осталось. Лоскутки записокъ, всегда не сшитые, валявшіеся кое какъ, растерялись. Память въ эти годы ему стала измнять, не было вліятельной руки, которая усадила бы его работать: наврное исполненная работа пропала безъ результатовъ, о ней нигд нтъ даже намека. Только о рекрутскихъ наборахъ усплъ онъ вспомнить и напечатать.
Въ отвтахъ на современные вопросы — несомннная причина его быстро-выросшей и прочно установившейся литературной извстности. Въ особенности рзко выдлились ‘Крестьянскіе бунты на Руси’ и ‘Великъ Богъ земли русской’, и такъ называемые отрывки безъ конца и начала, по необыкновенной свжести современныхъ мотивовъ, по простодушной искренности разсказа и по честнымъ намреніямъ высказаться въ защиту тхъ, къ кому выстрадалъ Павелъ Ивановичъ такую горячую любовь и объявилъ такую неизмнную и искреннюю ‘преданность’. Радльникомъ народа онъ былъ подлиннымъ и судьей его непокупнымъ и неподкупнымъ. Меньше всхъ ему удалось отойти отъ его интересовъ и ближе всхъ привелось подслушать его завтныя и затаенныя мысли, отгадать его скромныя намренія и простодушно-невинныя цли. Для этого онъ отлично зналъ вс мста, владлъ секретомъ — пользоваться, но не имлъ собственныхъ средствъ и помнилъ о своей главной слабости. Мы знаемъ одинъ случай, когда онъ отказался отъ предложенныхъ трехъ тысячъ на поздку сильнымъ лицомъ, которое несомннно его уважало и ему покровительствовало. Отказался Якушкинъ отъ этихъ денегъ, выдаваемыхъ цликомъ впередъ, на томъ основаніи (по личному его откровенному сознанію), что эти деньги, говоря словами стариннаго стиха про Голубиную книгу, ‘въ рукахъ держать будетъ — не сдержать будетъ’.
Даже спеціальное ученое общество (географическое) узнало о дятельности Якушкина лишь въ 1860 году, когда онъ пріобрлъ уже достаточную извстность въ литературныхъ кружкахъ и самолично объявился въ Петербург. Его вызвали въ одно изъ засданій, дали возможность поговорить съ каедры во время одного изъ общихъ собраній общества, и почтили званіемъ сотрудника. Не смотря на зарокъ награждать труды по задачамъ, хотя и соотвтствующимъ программ общества, но произведеннымъ не по заказамъ его, а самостоятельно, этнографическій отдлъ счелъ полезвымъ и своевременнымъ наградить его серебряною медалью. Онъ удостоился ея, какъ сказано въ опредленіи совта, ‘за сборникъ псенъ и за весьма полезныя указанія членамъ отдленія относительно нкоторыхъ пробловъ программы отдленій’.
Въ Павл Иванович безсребренникъ видлся настоящій: у него никто не видалъ денежнаго кошелька, какъ не видалъ никто какой-либо другой движимой собственности. Онъ слишкомъ былъ отршенъ отъ обыденныхъ привычекъ осдлыхъ людей и цнилъ ни во что завтныя вещи и предметы, напоминающіе о мст или привязывяющіе къ нему. Калика перехожій онъ былъ подлинный со множествомъ яркихъ чертъ этого стародавняго русскаго типа. Оттого онъ и казался такимъ чудакомъ. Завтнаго не было у него ничего, начиная съ презрннаго металла (какой для него больше, чмъ для кого-либо былъ дйствительно презрннымъ) и кончая умственными пріобртеніями, которыми онъ также длился безъ всякаго разбора. О денежныхъ вознагражденіяхъ за печатный трудъ онъ не условливался, довольствовался тмъ, что дадутъ, никогда не жаловался и не стовалъ. Цнилъ деньги и просилъ ихъ понемножку, когда были крпко нужны: сквозили сапоги и промокали ноги, сползала съ головы шапка, слзала съ плечъ свитка, да и объ этомъ надо было ему напомнить и кому-нибудь похлопотать. Хорошо вознаграждаемый изрдка литературнымъ гонораромъ, онъ, любя угощаться, любилъ угощать, владлъ замчательною способностью терять деньги и, въ особенности, удлять уцлвшія тому, кто въ нихъ нуждался. Мы знаемъ одинъ и слыхали про другіе случаи, когда Павелъ Ивановичъ, при случайной встрч съ крайней нуждой, которая успла протянуть руку въ то время, когда въ дырявыхъ карманахъ мимо шедшей потасканной и изорванной свитки имлись рубли, Павелъ Ивановичъ отдавалъ все, что имлъ при себ.
Умеръ онъ безъ гроша въ карман и, умирая, имлъ полное право выговоритъ въ слухъ пользовавшаго его врача: ‘Припоминая все мое прошлое, я ни въ чемъ не могу упрекнуть себя’.
Въ немъ (повторяемъ опять) скитальческая жизнь сохраняла все то, что остается ея привиллегіей, что могутъ назвать и распущенностью и эксцентричностью, чудачествомъ и всякимъ неподобнымъ словомъ. Но это и было его собственною типической чертой, которая жила въ немъ съ подлежащими частностями и потребностями.
Къ обидамъ и огорченіямъ онъ былъ мало чувствителенъ. Сколько разъ приходилось слышать отъ него, обиженнаго, такіе отвты:
— Стало такъ надо. Видно онъ (обидвшій) лучше меня про то знаетъ, если говоритъ мн прямо въ глаза.
Не меньше равнодушія замчали въ немъ къ разнымъ случайнымъ неудачамъ, неудавшимся намреніямъ, расклеившимся дламъ. Замчая иногда его личную виновность въ этихъ неудачахъ и останавливая на этомъ его собственное вниманіе, на вопросъ — ‘зачмъ ты такъ сдлалъ?’, всегда слышался одинъ отвтъ, обратившійся даже въ общее мсто: ‘Чтобы смшне было’. Равнодушіе, хладнокровіе его, оправдывающія отвтъ этотъ, дйствительно были въ немъ поразительны, словно ему столько же и не горячо, какъ и не холодно. Даже минутное замшательство, испуганные глаза, суетливость движеній, исчезновеніе веселости при встрч съ неожиданною и поразительною непріятностью, мы, какъ рдкія проявленія, едва вспоминаемъ теперь. Затмъ, всегда хладнокровенъ, всегда беззаботенъ и веселъ, и даже какъ будто очень счастливъ и доволенъ собой, и всегда не отъ міра сего. Онъ былъ безпеченъ до того, что какъ будто надялся жить вчно, а жить торопился такъ, какъ будто предстояло ему умереть завтра.
Къ друзьямъ онъ смло и увренно приходилъ во всякое время, не справляясь съ часами дна и ночи. Къ людямъ, въ которыхъ замчалъ къ себ сочувствіе, онъ приходилъ обдать, когда ему хотлось сть и сознавался въ томъ съ откровенностью, не заставляя догадываться и упрашивать, приходилъ спать, когда застигала ночь и смежались глаза вблизи квартиры знакомаго. Сплошь и рядомъ возвращавшіеся хозяева находили нашего бездомнаго скитальца, не имвшаго гд главы преклонить, преклонившимъ ее на полн, расположившимся на полу.
‘Избавьте мать отъ меня’, — серьезно просилъ онъ изъ деревни въ послднее время пребыванія его тамъ. — ‘Сколько я могу понимать: хотли высылкой сюда наказать меня, но наказали мать. Войдите же въ положеніе ни въ чемъ неповинной, честной и доброй старушки, обязанной видть передъ собой ежедневно потеряннаго сына’.
Этотъ рдкостный геройскій порывъ честной души приводитъ насъ на самый конецъ дяній и похожденій нашего незабвеннаго товарища и друга. Его прошеніе было исполнено: онъ былъ переведенъ изъ Орловской губерніи въ Астраханскую. Онъ ухалъ на дальную чужбину съ тмъ же чистымъ сердцемъ, но, конечно, съ меньшимъ запасомъ силъ, съ надломленнымъ здоровьемъ, недостатки котораго медленно близили его къ концу земныхъ странствій въ 1872 году.
Конецъ этотъ постигъ его опять-таки на пути передвиженія, не въ Красномъ Яр и Енотаевск (Астраханской губерніи), гд онъ жилъ въ послдніе годы жизни, а въ Самар.
Жизнь про себя и для себя ненормальная, исключительная, неправильная, обидная, и — вотъ онъ самъ за нее въ отвт, безъ родныхъ и близкихъ, въ чужомъ город, свалился при дорог и даже на историческомъ бродяжьемъ распуть.
Но за прохожимъ человкомъ другая жизнь: за яркою и блестящею стороной ея, — шероховатости и неровности другой стороны стушевываются и пропадаютъ. Ее-то онъ беззавтно и обращалъ на судъ и оцнку, изъ-за нее-то и не видлъ несовершенствъ другой стороны, случайныхъ, при другихъ условіяхъ не изжитыхъ и не обезсиленныхъ. Не хотли ее видть и т, которые прежде другихъ и лучше другихъ видли физіологическія и анатомическія детали въ непощаженномъ организм при послднихъ разсчетахъ его съ жизнью. Хотли видть и вдать только яркую сторону: самарскіе врачи подняли безмолвный, свалившійся на дорог, трупъ отшутившаго свою жизнь человка и съ честію проводили его въ могилу.
Якушкина не свалили въ придорожную яму, въ наскоро сколоченномъ больничномъ ящик — положили его въ честный гробъ съ украшеніями. Гробъ понесли на честныхъ рабочихъ рукахъ, съ церковнымъ пніемъ, которое такъ понималъ и любилъ покойный, и въ довершеніе съ полковою музыкой, которая такъ отвчала и приличествовала нашему пвцу и псеннику.